Слезы печали
Виктория Холт


ДОЧЕРИ АЛЬБИОНА (Под псевдонимом Филиппа КАРР)






В романе раскрываются исторические события, происходящие в Англии во второй половине XVII века. Смерть Оливера Кромвеля и реставрация королевской власти. На королевском троне Карл II.

Главная героиня романа возвращается из Франции, где она была в изгнании. Но Арабеллу ждут в Англии страшные испытания: борьба за наследство, незаконно захваченное родственниками, коварство и предательство возлюбленного, покушение на ее жизнь…






Холт Виктория

Слезы печали





Часть первая

В ИЗГНАНИИ





СТРАНСТВУЮЩИЕ АКТЕРЫ В КОНГРИВЕ


День, когда в наш дом вошла Харриет Мэйн, стал одним из самых важных в моей жизни. Харриет была женщиной, с которой следовало считаться, женщиной с незаурядной сильной натурой, что было совершенно очевидно, и то, что она заняла, пусть ненадолго, должность гувернантки, выглядело неестественным, поскольку гувернантки — существа покорные, услужливые, прекрасно сознающие зыбкость своего положения и даже не скрывающие этого от тех, кто в состоянии извлечь выгоду из такой ситуации.

Конечно, и сами времена были необычными. Гражданская война вызвала в Англии такие изменения, что все, казалось бы, уже утвердившееся стало с ног на голову. Мы, бежавшие с родины, жили здесь благодаря нашим заграничным друзьям, которые соблаговолили проявить милосердие. Сознание того, что нашу судьбу разделяет сам король Англии, укрепляло наш дух, но никак не материальное положение.

Мне, которой в этом, 1658 году исполнилось семнадцать, бежавшей в возрасте десяти лет вместе с родителями, уже следовало бы привыкнуть к такой жизни, и я в общем-то к ней привыкла, но яркие воспоминания продолжали жить во мне. Я любила рассказывать братьям и сестре о старых добрых временах и поэтому выглядела в их глазах человеком, обремененным мудростью и жизненным опытом.

Так много говорилось о старых временах, так много строилось различных предположений относительно того, когда они вернутся, что все наши мысли постоянно вращались вокруг этого, а поскольку никто никогда не выражал сомнений в том, что эти времена обязательно вернутся, то даже малыши готовы были вновь и вновь слушать рассказы о былом величии родины, которые являлись по сути дела рассказами не только о ее прошлом, но и о ее будущем.

Берсаба Толуорти, моя мать, обладала сильным характером. Ей было уже далеко за тридцать, но выглядела она совсем молодой. Мама не была красавицей в полном смысле этого слова, но ее живость привлекала к ней людей. Отец просто обожал ее. Она играла в его жизни огромную роль, так же, впрочем, как и я, потому что среди всех детей любимицей была именно я.

Мама вела дневник. Она рассказала мне, что ее мать, которую я помнила, поскольку успела пожить в Корнуолле до того, как мы бежали из Англии, подарила ей и ее сестре Анжелет на их семнадцатилетние дневники и поведала, что в их семье есть традиция: женщины ведут записи о событиях, происходящих в их жизни, и хранят их в запирающемся ящике. Мать надеялась на то, что я тоже буду следовать этому обычаю, и идея сразу пришлась мне по вкусу еще и потому, что, оказывается, эти записи велись со времен моей прапрапрабабушки Дамаск Фарланд, жившей при короле Генрихе VIII.

— Эти дневники не только содержат биографии твоих предков, но кое-что рассказывают о событиях, важных для нашей страны, — сказала мама. — Они помогут тебе понять, почему твои предки поступали в определенных обстоятельствах именно так.

Поскольку дела с моим рождением обстояли не совсем ясно, мама решила, что будет лучше, если я сама разберусь во всем, и отдала мне свои дневники, когда мне исполнилось шестнадцать. При этом она сказала:

— Ты похожа на меня, Арабелла. Ты быстро повзрослела. Тебе известно, что младшие дети — твои родные братья и сестра, Лукас — лишь единоутробный. Это, наверное, озадачивает тебя, и мне не хотелось бы, чтобы ты сомневалась в том, кто именно твой отец. Прочти дневники, и ты поймешь, как все произошло.

Итак, я читала о своих предках по материнской линии — о благородных Дамаск, Линнет и Тамсин, о дикой Кэтрин и о моей матери Берсабе. Постепенно я начинала понимать, зачем мать дала мне эти дневники. Она была убеждена, что и ей, и мне кое-что передалось от дикой Кэтрин. Если бы я была такой же, как все остальные и как ее собственная родная сестра Анжелет, ныне покойная, чья жизнь столь тесно переплеталась с жизнью моей матери, — вот тогда бы она колебалась.

А теперь я узнала о бурной любви моих родителей, любви, которую они скрывали, так как отец был женат на Анжелет, и о том, что мать, беременная мной, была вынуждена выйти замуж за Люка Лонгриджа, и от этого брака родился мой брат Лукас — почти через два года после моего рождения. Люк Лонгридж был убит при Марстон-Муре, а Анжелет умерла вскоре после того, как родила ребенка, по прошло еще несколько лет, прежде чем мои родители нашли друг друга, и к этому времени дело роялистов, за которое сражался мой отец, было проиграно, Карл I обезглавлен, а Карл II совершил отчаянную и безуспешную попытку сесть на трон. Он бежал из Англии, а мои отец и мать, захватив Лукаса и меня, присоединились к беженцам во Франции.

С тех пор они обзавелись еще тремя детьми. Ричард был назван в честь отца (чтобы не путаться, его звали Диком); Анжелика — в память о сестре матери Анжелет, а Фенн, он же Фенимор — в честь отца и брата моей матери.

Вот так и жила наша семья — странной жизнью изгнанников, которых приютила чужая страна, чуть ли не каждый день ожидая вести, что народ Англии устал от правления пуритан и требует возвращения короля. Мы, как стойкие роялисты, вернулись бы вместе с ним.

Моя мать говаривала:

— Будь прокляты эти войны! Я всегда за ту сторону, которая и другой стороне позволит жить спокойно.

Из ее дневника я узнала, что она была замужем вначале за «круглоголовым», а потом за «кавалером» и что Лукас временами напоминает ей своего отца. Но по-настоящему она любила лишь моего отца, как и он ее, и я знала, что она будет на его стороне, как бы ни повернулись дела.

Когда мы видели их вместе (а бывало это нечасто, поскольку он как военачальник был обязан всюду следовать за королем на случай, если будет совершена попытка восстановить его права на трон), их чувства друг к другу были совершенно очевидны.

Я сказала Лукасу:

— Если я выйду замуж, то хотела бы, чтобы мой муж относился ко мне так же, как мой отец относится к нашей матери.

Лукас ничего не ответил. Он не знал, что у нас с ним разные отцы. Он не мог помнить собственного отца, и его звали Лукасом Толуорти, хотя родился он Лонгриджем, как и я. Он ненавидел разговоры о моем замужестве, а в детстве прямо заявлял, что собирается сам жениться на мне. Я частенько задирала его, так как обожала командовать, и Лукас говорил, что малыши боятся меня гораздо больше, чем родителей.

Я любила, чтобы все делалось, как положено, то есть так, как я считаю нужным, а поскольку мы зачастую оказывались без родительского присмотра (когда отец уезжал, то мать, если только представлялась возможность, сопровождала его), я, с определенными на то основаниями, воображала себя главой семьи. Будучи старшей из детей, я естественно вошла в эту роль, потому что я хотя и была лишь на два года старше Лукаса, но между нами и малышами существовала огромная разница в возрасте.

Я прекрасно помнила обстоятельства нашего бегства во Францию, да и кое-какие события, происходившие до этого, ведь мне было тогда уже десять лет. В моей памяти запечатлелся Фар-Фламстед и ужас, который царил в доме, в ожидании прихода солдат. Я помню, как мы прятались от них, как мне передавался страх взрослых, в который я верила лишь отчасти. Потом, я помню, родился ребеночек, и моя тетушка Анжелет отправилась в рай (так мне это объяснили). А затем — наше бесконечное путешествие в Тристан Прайори, воспоминания о котором до сих пор волнуют меня, хотя мы покинули его семь лет назад. Моя нежная бабушка, мой добрый дедушка, мой дядюшка Фенн… все они навсегда сохранились в моей памяти. Я помню, как к ним приезжал из замка Пейлинг дальний родственник Бастиан, все время пытавшийся уединиться с мамой. Потом все изменилось. Приехал мой отец. До этого я никогда не видела его. Он был высокий, широкоплечий, его можно было испугаться, но я не испугалась. Мать учила меня: «Если ты чего-то боишься, то просто стой и гляди в упор на то, что тебя пугает, и скорее всего окажется, что бояться нечего». Поэтому я посмотрела прямо в лицо этому мужчине, и оказалось, что мать говорила правду: я обнаружила, что он очень любит меня и счастлив оттого, что я существую.

Мне не хотелось покидать Тристан, да и бабушка с дедушкой были страшно опечалены нашим отъездом, хотя пытались этого не показывать. А потом мы вышли в море на борту небольшого суденышка, и путешествие это было довольно неприятным.

Наконец, мы прибыли во Францию, где нас встретили какие-то люди. Я помню, что меня укутали в плед, взяли на руки и в темноте повезли к замку Контрив, где я и живу до сих пор.

Замок Конгрив! Это звучит весомо и внушительно, но вряд ли подобное сооружение заслуживает столь громкого названия. Оно больше похоже на довольно беспорядочно выстроенный большой сельский дом. Правда, по четырем углам здания действительно торчат четыре похожие на перечницы башенки, и оно окружено валом. Комнаты здесь с высокими потолками, сложены из громадных камней, и зимой в замке очень холодно. Вокруг — земельные угодья, на которых трудится семейство Ламбаров, проживающее в расположенных неподалеку хижинах и снабжающее нас хлебом, маслом и овощами.

Друг нашего отца предоставил в наше распоряжение замок Конгрив вместе с двумя служанками и одним слугой-мужчиной. Замок должен был служить нам убежищем до тех пор, пока, как принято было говорить, Англия не образумится. Мать объясняла мне и Лукасу, что мы должны быть благодарны и за это: нищим не приходится выбирать, а раз мы бежали из собственной страны и смогли взять с собой очень немногое из своего имущества, то определение «нищие» вполне к нам относилось.

Это место было довольно подходящим для подрастающих детей. Мы с Лукасом очень интересовались свиньями в свинарниках, козами, которые паслись на окрестных лугах, и курами, считавшими внутренний двор своей территорией. Ламбары — отец, мать, трое дюжих сыновей и дочь — относились к нам весьма доброжелательно. Они любили наших малышей и много возились с ними.

Наша мать подолгу задерживалась в замке лишь в связи с рождением очередного ребенка, и это были счастливые времена, но я постоянно ощущала ее напряжение, связанное с тем, что ее муж был вдали от нее. Он входил в свиту короля, и никогда нельзя было точно знать, где он находится, поскольку Карл скитался из страны в страну в поисках убежища и поддержки, необходимой, чтобы снова занять принадлежащий ему по праву трон. Будучи одним из его главных военачальников, наш отец не мог надолго покидать монарха, и мать, как только появлялась возможность оставить новорожденного младенца на чужое попечение, уезжала к отцу.

Мама объяснила это мне, чтобы я, в свою очередь, растолковала это остальным детям:

— Здесь, в замке Конгрив, вы в полном достатке и безопасности, но ваш отец должен быть подле короля, который постоянно меняет свое местопребывание. Я нужна твоему отцу, Арабелла, а, поскольку у меня есть ты, я спокойно могу оставить младших детей на твое попечение.

Конечно, это мне льстило. Мама хорошо меня понимала, так как, видимо, я была очень похожа на нее — ту, какой она была в моем возрасте. Мне приятно было сознавать, что на меня полагаются. Я обещала ей позаботиться обо всем в ожидании счастливых дней, когда король займет свой трон и мы вернемся в Англию.

Итак, мы вели спокойную жизнь в замке Конгрив, где у нас была гувернантка, приехавшая из Англии во Францию еще до Великой Смуты. Она была рада оставить работу во французской семье и поселиться у нас, хотя мы, вполне понятно, не могли пока платить ей достойное вознаграждение. Его она должна была получить в тот радостный день, наступления которого мы ждали с таким нетерпением. Мисс Блэк была дамой средних лет, высокой, тощей и очень ученой — дочерью священника. Она часто говорила нам, как рада тому, что покинула Англию до того, как страна покрыла себя позором, и горевала о том, что ей, наверное, не удастся дожить до дня реставрации монархии. Как гувернантка мисс Блэк нас вполне устраивала. Мы научились читать, писать, считать, учили латынь и греческий. По-французски мы говорили свободно. Кроме того, она учила нас правилам хорошего тона, благородным манерам и английским народным танцам.

Мать была как нельзя более ею довольна и сказала, что мисс Блэк для нас это просто Господне Благословение. За глаза мы с Лукасом так и называли гувернантку — «Благословение». Признаться ей в этом мы не решались, испытывая перед ней благоговейный трепет.

Медленно тянулись жаркие, сонные летние дни. Даже сейчас, услышав кудахтанье кур, почуяв доносящийся из хлева или свинарника запах, я мгновенно вспоминаю те дни в Конгриве, которые, как я уже потом поняла, были самыми безмятежными в моей жизни. В свое время мне думалось, что это будет длиться вечно и мы состаримся здесь в ожидании реставрации монархии.

Солнце ярко светило, дни казались недостаточно долгими, а я всегда находилась в центре событий. Я руководила играми, заключавшимися большей частью в постановке спектаклей, так как мне нравилось заниматься именно этим. Я была Клеопатрой, Боадицеей и королевой Елизаветой, не останавливаясь в случае необходимости и перед «переменой пола», если главным героем пьесы был мужчина. Бедняга Лукас время от времени пытался протестовать, но, поскольку именно я решала, что мы будем играть, главная роль неизменно доставалась мне. Помню, как хныкали Дик и Анджи: «Ой, мне надоело быть рабом!» Бедняжки, они были гораздо моложе нас с Лукасом, и мы, старшие, искренне считали, что делаем мелюзге большое одолжение, разрешая ей принимать хоть какое-то участие в наших играх.

Очень интересно было при этом прятаться от мисс Блэк, имевшей особый дар превращать любое увлекательное занятие в урок, что не устраивало никого из нас и превращало нашу жизнь в сплошную череду попыток уклониться от этого. Она была частью нашей жизни. Она постоянно поучала нас: все, что кажется неприятным, делается для нашей же пользы. Я научилась передразнивать ее безукоризненные манеры настолько хорошо, что дети едва не заходились от хохота.

Именно мисс Блэк я обязана тем, что стала считать себя актрисой. Это легло тяжелым бременем на моих близких, поскольку я, выучив наизусть кучу отрывков из Шекспира, обрушивала всю мощь своего искусства на головы моих многострадальных братьев и сестры.

В эти длинные летние дни мы забывали о том, что являемся изгнанниками. Мы были пиратами, придворными, солдатами, участвующими в славных приключениях, а я, пользуясь преимуществами своего возраста, руководила всеми.

— Тебе стоило бы время от времени отступить в сторону и позволить Лукасу взять главную роль на себя, — советовала мисс Блэк, но я никогда не следовала этому совету.

Шли годы. Время от времени наши родители навещали нас. Это были радостные встречи, но вскоре мы вновь расставались: часто они покидали пределы Франции, потому что последнее время король пребывал в Кельне, а они должны были находиться рядом с монархом.

Иногда во время их недолгих визитов в Конгрив мне удавалось послушать разговоры матери и отца за столом, если Лукасу и мне разрешали при этом присутствовать. Речь всегда шла о каком-нибудь плане возвращения короля на принадлежащий ему по праву престол. Народ устал от правления пуритан, он вспоминает старые добрые дни монархии. «Теперь уже скоро…» — говорили родители. И все-таки этот день так и не наступал, и жизнь в замке Конгрив текла тихо и мирно. Некоторое время после отъезда родителей мы грустили, были подавлены, а потом выдумывали какую-нибудь новую игру, захватывавшую нас и заставлявшую забыть о родителях и о возвращении на родину. Дни изгнания были достаточно приятны, и вскоре мы возвращались к старой игре, передразнивая старую добрую мисс Блэк.

Однажды утром мисс Блэк не явилась к завтраку. Ее нашли в постели мертвой. Умерла она во сне от разрыва сердца, причем, как говорили, мгновенно и без страданий. Она умерла так же скромно, как и жила, и была похоронена на близлежащем кладбище. Каждое воскресенье мы приносили на ее могилу цветы. Мы не могли сообщить об этом печальном событии ее родственникам, даже если таковые существовали, поскольку нам было известно о ней только то, что она из Англии, и с этим ничего нельзя было поделать.

Мы часто с грустью вспоминали о, ней. Не иметь возможности увильнуть от нее, передразнить ее — этого нам очень не хватало, и это создавало в нашей жизни зияющую пустоту. Однажды я нашла Лукаса плачущим оттого, что ее нет с нами, и, обозвав его для начала плаксой, я вдруг заметила, что плачу вместе с ним.

Приехав в замок и узнав о смерти мисс Блэк, родители были потрясены.

— Малыши должны продолжать учиться, — сказала моя мать. — Мы не можем позволить им вырасти невеждами. Милая моя Арабелла, тебе придется позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Ты должна взяться за их обучение и заниматься с ними до тех пор, пока мы не подберем новую гувернантку, что, боюсь, окажется задачей не из простых.

Я наслаждалась своей новой ролью и вскоре стала тешить себя надеждой на то, что образование детей страдает в гораздо меньшей степени, чем опасались мои родители. Я играла роль, и, как мне казалось, она удавалась мне.

* * *


Сумрачный зимний день клонился к концу, когда появилась труппа странствующих актеров. Начинал завывать северный ветер, порывы которого проникали во все старые щели и даже выявляли новые, ранее нам неизвестные. В центре холла был расположен большой открытый очаг. Замок был построен очень примитивно и, судя по всему, почти не изменился с тех пор, как в этих краях поселились норманны, выстроившие свои каменные крепости вроде этой. Я часто представляла себе рослых белокурых воинов, входящих в холл, бряцая доспехами, и рассаживающихся вокруг очага, чтобы рассказать друг другу о результатах своих набегов.

Вечер еще не наступил, но уже почти стемнело, небо было затянуто густыми облаками, и мы были поражены, услышав во дворе стук копыт и гул голосов.

Как владелица этого замка, абсолютно уверенная в устойчивости своего положения, я приказала Жаку, нашему единственному слуге-мужчине, выяснить, что происходит.

Он выглядел встревоженным, и тут во мне ожили детские воспоминания. Я вспомнила, с каким страхом ждали в Фар-Фламстеде прихода солдат «круглоголовых», которые могли забрать у нас еду и лошадей, а если бы наш дом показался им слишком красивым, могли разорить его, исходя из своих убеждений, что ни у кого не должно быть ни красивой одежды, ни красивой мебели. Они считали, что люди станут гораздо лучше, если их жизнь сделать предельно неудобной.

Но сейчас мы были не в Англии, и война в любом случае кончилась, так что, наверное, даже в Англии люди жили мирно и, наверное, наслаждались роскошью, если могли ее себе позволить.

Жак вернулся в холл. Он был взволнован.

— Это труппа странствующих актеров, — сообщил он. — Они просят приютить их на ночь и обещают расплатиться за ужин и ночлег, сыграв для нас спектакль.

Я понимала волнение Жака и полностью разделяла его.

— Ну конечно! — воскликнула я. — Скажи, что мы приглашаем их. Пусть они войдут.

В холл спустился Лукас, и я поделилась с ним новостью.

— Они будут играть для нас! — восхищенно прошептал он. — Мы увидим настоящий спектакль!

Их было восемь человек — три женщины и пять мужчин. Все были укутаны в теплую, по погоде, одежду, а главным у них оказался плотный бородатый мужчина среднего роста.

Он снял шляпу и низко поклонился, увидев меня. У него были веселые глаза, превращавшиеся в щелочки, когда он улыбался.

— Добрый день! — сказал он. — Можно ли видеть хозяина… или хозяйку дома?

— Хозяйка этого дома — я, — ответила я. Он, похоже, был удивлен моей молодостью и моим произношением.

— С кем я имею честь говорить?

— Арабелла Толуорти, — отвечала я. — Я англичанка. Мои родители сейчас рядом с нашим королем, а мы с братом, — я указала на Лукаса, — и с другими членами семьи ожидаем здесь дня, когда сможем вернуться в Англию.

Он понимающе кивнул. Ситуация была отнюдь не исключительной.

— Я обращаюсь к вам с просьбой предоставить нам убежище на ночь, объяснил он. — Мы хотели добраться до ближайшего городка, но слишком испортилась погода. Боюсь, мы не успеем доехать туда до снегопада. Я вместе с труппой обязуюсь дать для вас прекрасное представление за скромный ужин и возможность переночевать… где-нибудь… просто спрятаться от непогоды.

— Приветствую вас в этом доме! — ответила я. — Вы — наши гости, и ни о какой плате не может быть и речи, хотя, сознаюсь, я с удовольствием посмотрю, как вы играете.

Он рассмеялся. Смех его был громким, раскатистым.

— Прекрасная дама, — воскликнул он, — мы сыграем для вас так, как не играли ни для кого!

Дети узнали о прибытии гостей и тут же сбежали вниз. Лукас сообщил им о том, что это — актеры, которые разыграют для нас представление. Дик начал подпрыгивать, как делал это всегда, выражая восторг, Анджи присоединилась к нему, а маленький Фенн задавал какие-то вопросы, пытаясь понять, что тут происходит.

— Пусть же они войдут! — воскликнула я, решив вновь показать, кто здесь хозяин, и в то же время раздуваясь от гордости потому, что меня назвали прекрасной дамой.

Актеры вошли в двери, заполнив весь холл. Их глаза радостно засверкали при виде горящего очага, и я пригласила их расположиться поудобнее и согреться.

Среди них была женщина средних лет, судя по всему, жена главы труппы: еще одна, чей возраст приближался, по-видимому, к тридцати годам… и Харриет Мэйн. Трое из мужчин были, пожалуй, среднего возраста, а двое — помоложе. Один из них казался весьма привлекательным, хотя они были так укутаны, что их лица было трудно разглядеть. Усадив гостей поближе к огню, я сказала, что должна пойти и посмотреть, чем мы сможем их накормить.

На кухне я застала обеих служанок, Марианну и Жанну, которые вместе с Жаком обслуживали дом и составляли весь штат прислуги.

Когда я сообщила им о гостях, они пришли в неописуемый восторг.

— О, Господи! — воскликнула Марианна, старшая из служанок. — Наконец-то у нас появилось хоть какое-то развлечение! Когда же это у нас были в последний раз бродячие актеры, а? Обычно они ходят только в богатые дома.

— Их загнала к нам непогода, — объяснила я. — Чем мы сможем их угостить?

Посовещавшись, Жанна и Марианна заверили меня в том, что труппа будет должным образом накормлена, и спросили, можно ли будет и им посмотреть спектакль.

Я охотно им позволила. Надо было пригласить также семейство Ламбаров, хотя и в таком составе зрителей было маловато.

Я вновь вернулась к гостям в холл. Только сейчас я смогла по-настоящему рассмотреть Харриет, сбросившую плащ и протянувшую к огню руки. Даже в таком положении, когда она сидела у очага на корточках, было заметно, что она высокого роста. Ее густые темные волосы, высвободившись из-под капюшона, упали на плечи, красиво обрамляя бледное лицо. Мое внимание сразу привлекли ее глаза, темно-синие, слегка удлиненные, загадочные, словно скрывающие какую-то тайну; ее пушистые темные ресницы; ее густые черные брови, резко контрастировавшие с бледной кожей. Губы были ярко-красными (как я позже узнала, она пользовалась губной помадой). Довольно высокий лоб, острый подбородок. Многих людей с похожими чертами лица тут же, едва увидев, забываешь, взглянув же на Харриет Мэйн хотя бы раз в жизни, ее невозможно было забыть.

Я вдруг осознала, что уже довольно долго разглядываю ее в упор; она это заметила и, похоже, слегка развеселилась. Думаю, она привыкла к таким вещам.

Она поразила меня, сказав:

— Я англичанка.

Я пожала протянутую мне руку, и несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Она явно меня изучала.

— Я не слишком давно играю в этой труппе, — сказала она по-английски.

— Сейчас мы направляемся в Париж, где будем играть перед большими аудиториями… но мы заглядываем по пути и в небольшие поместья, играя спектакли, чтобы заработать на ночлег и пропитание.

— Мы вас приветствуем! — ответила я. — Сюда еще не заглядывали странствующие актеры. Мы с нетерпением ожидаем вашего представления и сделаем все возможное для того, чтобы принять вас должным образом. Как видите, здесь нет особой роскоши. Мы изгнанники и живем в ожидании, когда наш король вернется на трон.

Она кивнула.

Затем она повернулась к актерам и на беглом французском сказала, что я симпатичная особа и им сегодня следует постараться изо всех сил, чтобы доставить зрителям удовольствие.

Я решила, что, поскольку горячее уже готово, они могут приняться за еду, поэтому я пригласила гостей к столу, и в зал внесли огромное, в клубах пара, блюдо. Его содержимое исчезло довольно быстро, но, пока они ели, у меня была возможность хорошенько рассмотреть актеров — живописных, разговаривающих звучными голосами, произносящих самые банальные фразы так, будто речь шла о вопросах чрезвычайной важности. Глава труппы и его жена с удовольствием возились с нашими малышами, которые сгорали от любопытства.

Потом пошел снег, и месье Ламотт, глава труппы, заявил, что им чрезвычайно повезло, так как они вовремя добрались до замка Изобилия. Я, в свою очередь, извинилась за отсутствие должного изобилия и за то, что мы не привыкли принимать гостей и не сумеем занять их так, как следовало бы.

До чего же увлекательны были их разговоры! Они обсуждали пьесы, свои роли и места, где им доводилось играть; и всем нам, слушавшим их, казалось, что жизнь актеров — лучшее, о чем только можно мечтать. Вошли Жанна, Марианна и Жак и, притулившись в уголке, стали прислушиваться к беседе, которая с течением времени становилась все оживленней. Я послала Жака к Ламбарам с приглашением посетить нас и посмотреть спектакль. Вскоре он вернулся и сообщил, что они приняли приглашение с восторгом.

Харриет была менее разговорчива, чем остальные. Я заметила, что она осматривается, оценивающе изучая обстановку, видимо, сравнивая ее с иными, более роскошными покоями, где ей доводилось бывать. Время от времени сна бросала на меня быстрый испытующий взгляд.

Она сидела рядом с очень привлекательным молодым человеком, которого все звали Жабо. Мне показалось, что он несколько тщеславен, так как ему постоянно хотелось обратить на себя внимание. Когда Анджи подошла к нему, положила руки на его колени и сказала: «Какой ты хорошенький!», все расхохотались, а Жабо был так польщен, что поднял ее на руки и расцеловал. Бедная крошка Анджи тут же перепугалась и выбежала из холла, но вскоре возвратилась и стала поодаль, не отрывая глаз от Жабо.

— Еще одна твоя поклонница, мой мальчик! — заметила мадам Ламотт, и все рассмеялись.

Флоретт, одна из актрис, слегка поджала губы и сказала:

— Нам следовало бы предупредить малышку о том, что Жабо непостоянен в своих пристрастиях. Харриет, пожав плечами, сказала:

— Это слишком общеизвестно, — и пропела низким сильным голосом:
		Хватит плакать, дамы,



		О мужском непостоянстве…








Все вновь расхохотались.

Они сидели за столом уже довольно долго, и я решила посоветоваться с Жанной и Марианной. Нам надо было подумать, как накормить их ужином после окончания спектакля, назначенного на шесть часов. Мы были просто обязаны не ударить в грязь лицом. Что же предпринять?

Служанки были полны решимости сделать все возможное в данных обстоятельствах, а Жак уже начал заносить багаж актеров в холл. Дети в восторге уставились на саквояжи, из которых торчали костюмы, усыпанные мишурой. Впрочем, нам это мишурой не казалось. Актеры словно привезли с собой все необходимое для колдовства.

Они заявили, что будут спать в холле. У них есть пледы и одеяла, а в путь они собираются отправиться рано утром, как только рассветет. Они не имеют права опоздать на свой ангажемент в Париже.

Я запротестовала. Актеры не должны спать на полу. Замок, конечно, не может похвастаться роскошью и скорее напоминает простой загородный дом, но предоставить в распоряжение гостей несколько комнат — вполне в наших возможностях.

— Теплота вашего приема греет нас сильнее, чем горячее вино в холодный день, — торжественно произнес месье Ламотт.

Мне надолго запомнился этот вечер. В подсвечниках горели свечи, а зрители еще до начала представления были в восторге. Здоровенные, обычно шумные сыновья Ламбара сидели тихо, как зачарованные, и мы все разделяли их благоговейный трепет. Дети сидели на полу, скрестив ноги. По счастливому стечению обстоятельств в конце холла находился небольшой помост, который и был превращен в сцену.

Играли «Венецианского купца». Харриет исполняла роль Порции, и из всех актеров именно от нее я не могла оторвать глаз. Она была одета в платье из синего бархата с блестящим поясом. При дневном свете, вероятно, стало бы заметно, что бархат потерт и покрыт пятнами, а пояс украшен дешевой мишурой, но слабое освещение скрадывало все несовершенства, и мы видели лишь красоту, в которую с готовностью верили.

Это было подлинной магией. До сих пор мы никогда не видели настоящих актеров, хотя сами время от времени переодевались в соответствующие костюмы и разыгрывали небольшие сценки, казавшиеся нам верхом совершенства. Жабо играл прекрасного Бассанио, месье Ламотт был коварным Шейлоком с горбом на спине и с весами в руках. Наши малыши завопили от ужаса, когда он появился в решающей сцене, а Анджи разревелась, решив, что он на самом деле собирается отрезать принадлежащий ему фут живой плоти.

— Не позволяй ему, не позволяй! — рыдала она, и мне пришлось утешать ее, предлагая подождать и посмотреть, как Порция уладит это страшное дело.

Как она декламировала, как держала голову! И какой несравненной красавицей она была! Я никогда не забуду, как в этот вечер выглядела Харриет, а актеры, должно быть, никогда не играли перед столь благодарной публикой. Ведь все мы были невинными и неискушенными. Жак смотрел на сцену, раскрыв рот, как, впрочем, и Жанна с Марианной, а Ламбары впали в состояние немого восхищения. Лукас находился в экстазе, а малыши были потрясены тем, что в мире возможны такие невероятные чудеса.

Когда завершился последний акт и Бассанио воссоединился с Порцией, дети с радостным смехом бросились друг другу в объятия, и, кажется, все были несколько ошеломлены.

Месье Ламотт произнес небольшую речь, в которой выразил надежду на то, что мы получили удовольствие от их игры, и признался, что ему никогда не приходилось играть перед столь отзывчивой публикой. И это было, как я полагаю, чистой правдой.

Служанки поспешили на кухню, с помоста была убрана бутафория, и вскоре мы уселись за стол и принялись за ужин, какого, я уверена, давно не видели стены замка Конгрив. Семейство Ламбаров осталось у нас на ужин, и мадам Ламбар принесла из дома огромный пирог с цыплятами и свининой, покрытый сверху золотисто-коричневой корочкой. Она разогрела его на очаге и сказала, что, если бы заранее знала, какой чести мы удостоимся, корочка изображала бы сцену из спектакля, поскольку на таких делах она собаку съела.

Месье Ламотт принес флягу вина. Да, такое событие запомнилось всем надолго.

Дети были слишком возбуждены, и отправлять их в постель не было смысла, поэтому я сказала, что сегодня особый случай и все могут остаться за столом… даже Фенн. Правда, вскоре он все-таки уснул, сидя на коленях у мадам Ламотт.

Актеры говорили… говорили все одновременно, поскольку, ясное дело, они были склонны скорее говорить, чем слушать, и одновременно велось несколько разговоров, что раздражало меня невозможностью реализовать свое желание слышать их всех сразу. Месье Ламотт в соответствии со своим положением руководителя труппы занял место по правую руку от меня и начал светскую беседу, рассказывая о пьесах, которые они играли, и о городах, где им доводилось ставить спектакли.

— Моя мечта — сыграть перед самим королем Луи. Он обожает театр, что естественно для столь одаренного человека, не так ли? Думаю, ему должна нравиться комедия. Нам нужны хорошие комедии. Трагедий в этом мире и так более чем достаточно, маленькая госпожа. Люди хотят посмеяться, вы согласны со мной?

Я была готова согласиться с чем угодно, так как чувствовала себя ошеломленной ничуть не менее всех остальных.

Харриет сидела в середине стола рядом с Жабо. Они о чем-то шептались, и она казалась рассерженной… Я заметила, что Флоретт внимательно наблюдает за ними. Прямо у меня на глазах разыгрывалась какая-то драма. Мне были очень интересны рассказы месье Ламотта, но в то же время я была заинтригована личностью Харриет и хотела знать, из-за чего они ссорятся с Жабо.

Я обрадовалась, когда разговор принял более общий характер и присутствующие начали обсуждать пьесы, тут же разыгрывая перед нами небольшие отрывки. Харриет пела, большинство этих песен я знала, они были написаны на стихи Шекспира. Пела она по-французски, а затем по-английски, и мне особенно понравилась одна песня:
		Нам любовь на миг дается,



		Тот, кто весел, пусть смеется:



		Счастье тает, словно снег.



		Можно ль будущее взвесить?



		Ну, целуй — и раз, и десять:



		Мы ведь молоды не век![1 - Песенка Шута из «Двенадцатой ночи» В. Шекспира.]








В руках у нее была лютня, она сама себе аккомпанировала, и мне казалось, что не может быть зрелища чудесней, чем Харриет с черными, ниспадающими на плечи волосами и сверкающими глазами на необычайно бледном лице.

— На сцене нужно побольше петь, — сказала мадам Ламотт, ласково поглаживая мягкие золотистые волосы Фенна. — Зрителям это нравится.

— У вас прекрасный голос! — похвалила я, глядя на Харриет.

Она пожала плечами:

— Скорее, сносный.

— Какая у вас, должно быть, чудесная жизнь! — воскликнула я.

Актеры рассмеялись, и для меня остались непонятными взгляды, которыми они обменялись. Уже позже я поняла, что они были несколько циничными.

Месье Ламотт сказал:

— О да, это великолепная жизнь… на иную я не согласился бы. Тяжелые у нас времена. Что же касается английских актеров, то для них… жизнь стала просто трагедией. Что за варвар этот Кромвель! Насколько я понимаю, в Англии сейчас вообще нет театра. Боже, храни вашу несчастную страну, юная леди!

— Когда в страну вернется король, у нас опять появятся театры, — ответила я.

— Но людей уже не устроят старые «Глобус» и «Кокпит», — сказала Харриет. Им будут нужны новые театры. Интересно, увижу ли я их когда-нибудь?

После этого возобновился общий разговор. Вино лилось рекой, мерцали свечи, и мне хотелось, чтобы этот вечер длился бесконечно, но веки отказывались слушаться меня и слипались сами собой. Дети клевали носами, а Лукас совсем засыпал.

Я приказала Жанне уложить детей в постели, и мадам Ламотт настояла на том, что сама отнесет маленького Фенна.

Приятный вечер окончился. Мадам Ламотт, уложив и поцеловав на ночь детей, которые уже почти спали, сказала, что гостям тоже неплохо выспаться перед трудным путешествием.

Я со слугами проводила их в предназначенные для гостей комнаты: трех женщин — в одну, а мужчин — в другую. Я извинилась за то, что могу обеспечить им лишь такие скромные условия, на что месье Ламотт ответил:

— Это просто царственные покои, дорогая, просто царственные!

Затем я удалилась в свою комнату, разделась, легла в постель и попыталась уснуть, но была так возбуждена, что не могла сомкнуть глаз.

Я глубоко сожалела о том, что утром актеры покинут нас. Жизнь в замке вернется в обычное русло и опять станет, как я теперь сознавала, нестерпимо скучной. Я больше никогда не смогу испытывать радость от наших незатейливых развлечений. Мне хотелось стать актрисой, такой же, как Харриет Мэйн. Она явно выделялась в этой труппе.

Как великолепно она играла, и как бы мне хотелось, чтобы слова ее роли звучали на английском языке! То, что мы видели, было сокращенным переводом пьесы на французский… и в переводе произведение, как и следовало ожидать, во многом проигрывало. Месье Ламотт сказал, что это одна из самых популярных пьес Шекспира, именно поэтому ее и перевели на французский. Может быть, им следовало бы показать нам какую-нибудь французскую пьесу, но они хотели угодить нам, поставив Шекспира.

Какими они были очаровательными! Какими грациозными! Конечно, актерская игра — это притворство, но какое наслаждение она доставляет!

Я погрузилась в мечты. Я представляла себе, что король Карл занял свой трон, что он открыл по всей стране театры и наши родители вместе в нами возвращаются в Англию. При дворе ставят для короля пьесу, в которой главную роль играю я.

Это было естественным продолжением волшебного вечера.

И тут я услышала голоса и села в кровати. Эти приглушенные, шипящие голоса раздавались из коридора…

Я набросила на себя шаль и, подойдя к двери, тихонько приоткрыла ее.

— Мне просто тошно, я устала от твоей ревности, — раздался голос Харриет.

— Ревность! Не хотелось бы мне быть на твоем месте. Сегодняшнюю фаворитку завтра выбрасывают.

— Тебе, конечно, лучше знать, — подхватила Харриет, — ты-то давно болтаешься на вторых ролях.

Флоретт размахнулась и отвесила Харриет пощечину. Я отчетливо услышала ее звук.

— Так ты вздумала распускать руки! — и с этими словами Харриет нанесла ответный удар.

— Ах ты, английская шлюха… — ответила соперница и, к моему ужасу, вновь замахнулась.

Я увидела, как Харриет перехватила ее запястье и дернула Флоретт за руку. Та сумела освободиться, и Харриет отступила назад. Позади нее находились три ступеньки — хорошо, что не целая лестница. Споткнувшись, она упала.

— Это послужит тебе хорошим уроком! — прошипела Флоретт. — Упасть еще до того, как тебя бросил Жабо! Это подготовит тебя к будущим событиям.

Я уже наполовину высунулась из двери, чтобы посмотреть, не пострадала ли Харриет, но сообразила, что, будучи свидетельницей их ссоры, могу привести их в смущение, поэтому отступила в комнату. Я увидела, что Харриет встает на ноги и, пошатываясь, поднимается по ступенькам.

— Давай-давай! — поощряла ее Флоретт. — С тобой ничего не случилось. Даже если на тебя обрушится каменная стена, ты будешь подпрыгивать от радости. Таким, как ты, все нипочем.

— Тогда тебе следует вести себя со мной поосторожней, — сказала Харриет.

Флоретт рассмеялась и вошла в комнату для гостей.

Через несколько секунд за ней последовала и Харриет.

Было ясно, что они ненавидят друг друга, и, судя по всему, причиной служил красавчик Жабо. Я решила, что жизнь актеров чрезвычайно интересна, но назвать ее мирной никак нельзя.

* * *


Я проснулась рано утром. Накануне я долго не могла уснуть, спала беспокойно, а когда проснулась, то первой моей мыслью было намерение хорошенько накормить актеров перед тем, как они отправятся в путь.

Я подошла к окну. Снегопад прекратился, лишь на земле лежал тонкий белый слой снега. Я подумала, что это может задержать их и они останутся с нами, так как погода очень уж неблагоприятна для путешествий. И тогда мы каждый вечер сможем смотреть спектакли.

На кухне уже находились Жак, Жанна и Марианна. Они готовили эль, хлеб и бекон, тоже решив как следует накормить гостей перед дорогой.

Замок словно ожил с их прибытием. Уже слышались голоса актеров — громкие, зычные: эти люди даже «доброе утро» не могли произнести просто, без драматической окраски. Мы чувствовали некоторую подавленность, так как вскоре они должны были покинуть нас.

Жанна собирала на стол, а Марианна шумно раздувала огонь в очаге, который так и тлел всю ночь.

Спустился месье Ламотт и сразу подошел ко мне. Он поцеловал мне руку и отвесил поклон.

— Дорогая госпожа, мне не часто доводилось ночевать с такими удобствами.

— Надеюсь, вы не замерзли.

— Меня всю ночь окутывала теплота вашего приема, — ответил он, видимо, давая мне понять, что одеял было недостаточно, чему я охотно верила.

Спустилась мадам Ламотт с нашими детишками, на ходу пересказывая им содержание какой-то пьесы из репертуара их труппы.

Она восторженно приветствовала меня и объявила, что за всю свою жизнь она (так же, как и другие члены труппы) ни от чего не получала такого удовольствия, как от пребывания в замке Контрив.

Лица актеров засияли от радости при виде накрытого стола, и месье Ламотт велел всем немедленно приниматься за еду. Мне же он сказал:

— Мы, перепоясавшись мечами, готовы броситься вперед, увы, печаль терзает наши сердца! Я знаю, что ваше гостеприимство готово простираться бесконечно… и я признаюсь, дорогая леди, что часть души моей готова обратиться к небу и попросить его, разверзнувшись, опять обрушить снег… Вы извините, госпожа, профессиональная привычка… Но нас призывает долг. Если мы не приедем в Париж вовремя, что подумают о нас те, кто с нетерпением ждет нас? Они желают нас видеть, билеты раскуплены заранее, а всякий актер скорее предпочтет поступить во вред себе, чем зрителю.

Мне пришлось высказаться в том же духе. Я выразила глубокое сожаление по случаю столь быстрого отбытия наших гостей. Я была бы счастлива, если бы они задержались здесь подольше, однако я, разумеется, понимаю необходимость их отъезда. Они обязаны делать свое дело, а мы должны быть благодарны судьбе, что смогли ознакомиться с одним из образчиков их творчества, и это будет для нас источником незабываемых впечатлений…

Они уже усаживались за стол, когда мадам Ламотт спросила:

— А где Харриет?

Я, конечно, с самого начала заметила ее отсутствие, ведь больше всех меня интересовала именно она. Я жила в ожидании момента, когда она спустится в холл.

Мадам Ламотт взглянула на Флоретт, которая в ответ пожала плечами.

— Я разбудила ее перед тем, как выйти из комнаты, — сказала мадам Ламотт. — Ей уже пора бы спуститься.

Я сказала, что поднимусь наверх и сообщу Харриет, что все уже сели завтракать.

Войдя в комнату, отведенную накануне под ночлег женщин, я увидела, что Харриет лежит в кровати. В утреннем свете она была не менее красива, чем при свечах. Ее волосы были собраны на затылке синей лентой, а одета она была в корсаж с глубоким вырезом и нижнюю юбку.

Она улыбнулась мне так, что я почувствовала за этой улыбкой что-то непростое, но не смогла понять, что именно.

— Все ждут вас, — сказала я.

В ответ она пожала плечами и приподняла ногу.

— Мне больно ступить на нее, — сказала она. — Я не могу ходить. Не знаю, что и делать.

Я подошла к кровати и осторожно потрогала распухшую лодыжку. Харриет поморщилась от боли.

— У вас, должно быть, растяжение, — сказала я. Она кивнула.

— Но, с другой стороны, это может оказаться и переломом.

— Я не знаю…

— Со временем это выяснится. Вы можете встать на эту ногу?

— Да, но боль при этом страшная.

— У мадам Ламбар есть множество снадобий. Я попрошу ее осмотреть вас. Но и без осмотра ясно, что вам следует держать ногу в покое.

— Но… мы должны ехать. Какая на дворе погода?

— Холодно, но ясно. Снег уже не идет… только вчерашний еще лежит тонким слоем. В общем, сегодня ничто не препятствует поездке.

— Труппе, конечно, необходимо выезжать. В Париже ее ждет ангажемент… Ее губы сложились в улыбку:

— Госпожа Толуорти… не могли бы вы… не согласились бы вы предоставить мне кров до тех пор, пока я не смогу нормально передвигаться? Позвольте, я объяснюсь. Я не только играю и пою на сцене, но и танцую. Видите ли, если я сейчас нанесу какой-нибудь вред ноге, это может погубить всю мою карьеру.

Я почувствовала, что меня охватывает волнение. Приключение не закончилось. Самый интересный для меня из членов труппы собирается здесь остаться…

Я быстро ответила:

— Я никогда не решусь отказать в помощи тому, кто в ней нуждается.

Она протянула мне руку, которую я пожала. На несколько секунд я замерла, глядя в ее странное, но прекрасное лицо.

— Господь вас благослови! — сказала она. — Пожалуйста, позвольте мне остаться на некоторое время.

— Вы — моя гостья, — ответила я, улыбаясь, и на лице моем явно отразилась радость. — А теперь, — поспешно добавила я, — мне необходимо поговорить с мадам Ламбар. Она, должно быть, сумеет выяснить, что же произошло с вашей ногой.

— Вчера ночью я споткнулась на лестнице, — сказала она.

«Да, — подумала я, — подравшись с Флоретт».

— Скорее всего это простое растяжение. Я все-таки вызову мадам Ламбар.

Я спустилась в холл, где актеры поглощали хлеб с беконом, запивая элем, и сказала:

— Госпожа Мэйн повредила лодыжку. Она не может передвигаться. Я согласилась оказать ей гостеприимство до той поры, пока она не поправится. Вам не следует опасаться за нее: мы обеспечим ей должный уход.

На несколько секунд за столом воцарилось молчание. Флоретт криво усмехнулась, а Жабо уставился в кружку с элем.

Мадам Ламотт встала и сказала:

— Я поднимусь и поговорю с ней. Я отправилась на кухню и сообщила Жанне и Марианне:

— Госпожа Мэйн останется у нас на несколько дней, до тех пор, пока не сможет присоединиться к своим товарищам. У нее повреждена нога.

Лица у них стали радостными. Кухня сразу же преобразилась, даже огонь в очаге засиял ярче.

Приключение еще не завершилось.

* * *


Стояла морозная погода, деревья были покрыты инеем. Мы наблюдали за отъездом актеров и махали им на прощание. Караван медленно двигался по дороге из-за вьючных лошадей. Месье Ламотт, подобно библейскому патриарху, возглавлял процессию.

Я чувствовала себя так, словно смотрю спектакль, разыгрывающийся на сцене. Окончился первый акт, и я благодарила судьбу за то, что не завершилось само представление. Наверху в постели лежала ведущая актриса, и, пока она находилась на сцене, пьеса не могла быть доиграна.

Как только караван исчез из виду, я поднялась по лестнице. Харриет лежала в кровати, по горло укутанная в пледы, ее волосы были разбросаны по подушке. Она улыбалась и чуть ли не мурлыкала; я сразу же подумала, что ее грацию правильнее всего определить как кошачью.

— Итак, они уехали, — сказала она. Я кивнула. Она рассмеялась:

— Пусть им сопутствует удача. Она им понадобится.

— А вам? — поинтересовалась я.

— Мне уже повезло. Ведь я подвернула ногу именно здесь.

— Повезло? — ничего не понимая, спросила я.

— Ну, здесь гораздо уютнее, чем там, на дороге. Хотела бы я знать, где они сегодня найдут ночлег. Боюсь, он окажется не столь удобным, как здесь. К тому же мне никогда не доводилось играть перед такой благодарной публикой, как ваша.

— О, мы так мало разбираемся в пьесах и тому подобных вещах!

— Это многое объясняет, — и она вновь рассмеялась. — Как только я увидела вас, — продолжала она уже серьезно, — я подумала, что мы наверняка подружимся.

— Я очень рада. Надеюсь, что все так и сложится.

— Очень мило с вашей стороны позволить мне остаться здесь. Я с ужасом думала, что с моей ногой дело совсем плохо. Видите ли, ноги необходимы мне, чтобы зарабатывать на жизнь.

— Ну конечно. Скоро вы поправитесь. Я попрошу, чтобы мадам Ламбар осмотрела вашу ногу.

— Это не так срочно.

— Я думаю иначе. Она посмотрит, нет ли перелома, и скажет, какое нужно лечение.

— Подождите минуту. Давайте поговорим. Но я твердо стояла на своем и решила немедленно вызвать мадам Ламбар.

Мадам Ламбар всегда охотно нас лечила. Когда к ней обращались за помощью, она изображала глубокую задумчивость, поджимала губы, склоняла набок голову и начинала говорить какие-то заумные слова.

В хозяйстве Ламбаров было специальное помещение, предназначенное для обработки трав, — комната, наполненная странными запахами, с пучками трав, свешивавшимися с потолочных балок, с очагом, над которым висел котел.

Услышав о том, что одна из актрис повредила ногу и нуждается в помощи, мадам Ламбар пришла в настоящий восторг. Конечно, она придет, не теряя времени. Актеры были чудесные. Как жаль, что они не смогли остаться и дать еще хотя бы одно представление! Даже ее сыновья были восхищены. Они ни о чем другом с тех пор не говорят.

Войдя в комнату, где лежала Харриет, мадам Лам-бар засуетилась, выражая желание оказать помощь незамедлительно. Она ощупала лодыжку, попросила попытаться встать на ногу, а когда Харриет вскрикнула от боли, поставила диагноз:

— Держать в покое, — глубокомысленно заявила мадам Ламбар, — и все будет в порядке. Кость, как я вижу, не сломана. Я сделаю припарку, свою собственную, особую, и обещаю, что уже к завтрашнему дню вам станет лучше. Опухоль невелика. Все будет в порядке, причем очень скоро, я клянусь.

Харриет сказала, что не знает, как ей и благодарить нас всех за помощь.

— Бедная госпожа, — посочувствовала мадам Ламбар, — должно быть, вы страшно расстроены. Все ваши друзья уехали… а вам пришлось остаться.

Харриет вздохнула, но мне показалось, что по ее губам скользнула едва заметная усмешка, означавшая, что она не так опечалена пребыванием здесь, как можно было бы ожидать.

— Алкана, — торжественно произнесла мадам Ламбар. — Она в припарке. Иногда эту траву называют бурачником. Есть бурачник змеиный, а есть полевой, и их целебные свойства несомненны. Это растение творит чудеса.

— Мне оно тоже известно, — ответила Харриет. — Мы его зовем красильницей. Из его сока получается красный порошок, а из него — очень хорошие румяна.

— И вы… пользуетесь ими? — спросила я.

— На сцене, — ответила она, опустив глаза и вновь слегка улыбнувшись. Похоже, она плохо контролировала свои губы. — На сцене приходится выглядеть несколько неестественно, в противном случае те, кто находятся в дальних рядах, ничего не разглядят. Поэтому мы стараемся раскрасить себя поярче.

— Нравится мне слушать об актерской жизни, — вздохнула мадам Ламбар. — До чего же у вас, должно быть, жизнь интересная!

На лице актрисы появилась легкая гримаска, и я подумала: она совсем не такая, какой кажется.

Как мы за ней ухаживали! Жанна и Марианна готовили для нее особые блюда; Жак постоянно справлялся о ней; мадам Ламбар в первый день навестила ее трижды, накладывая свежие припарки; дети рвались в комнату, чтобы поговорить с ней, и выгнать их оттуда было почти невозможно; Лукас обожал ее; что же касается меня, то я ею восхищалась.

Харриет прекрасно понимала это. Она лежала, откинувшись на подушки, и явно наслаждалась ситуацией.

Мне казалось странным, что она, похоже, вовсе не была огорчена отъездом труппы. Но я предположила, что она обладает достаточным опытом, чтобы в подходящее время отправиться в путь в одиночку и найти своих товарищей. Я была очень наивна.

На второй день Харриет сообщила нам, что все еще не может ступить на ногу из-за боли, хотя если ногу не беспокоить, то она не болит. Таким образом, она продолжала оставаться в центре внимания, и мы все относились к ней как к почетному гостю. Мне и в голову не пришло бы, что она вводит нас в заблуждение, однако на третий день я совершила открытие.

Дети под присмотром Лукаса отправились на прогулку. В последнюю минуту я раздумала их сопровождать. Жак колол дрова для Ламбаров, Марианна и Жанна готовили на кухне какое-то особое блюдо для Харриет, а я решила подняться наверх и проведать ее.

Я постучала в дверь и, не услышав ответа, тихонько приоткрыла ее и заглянула внутрь. Кровать была пуста, хотя и смята. Одежда Харриет висела здесь, но ее самой не было.

Я ничего не могла понять. Меня вдруг охватило чувство страшного одиночества. Она покинула нас. Какой пустой сразу стала жизнь! Но как же она могла уйти, оставив здесь свою одежду? Нет, она находится где-то здесь, в замке. Но где? И как она вышла из комнаты, если каждый шаг доставляет ей боль?

Она попыталась ходить. Она упала, лежит где-то рядом и страдает от боли. Я должна ее найти, ведь она где-то рядом. Она не покинула бы дом, не взяв своей одежды.

Пока я так стояла, опершись рукой на дверь, в коридоре послышались легкие шаги, приближавшиеся к комнате.

От волнения сердце гулко забилось у меня в груди. Я метнулась в темный угол комнаты и застыла там, ожидая развития событий.

Вбежала Харриет. Никаких признаков хромоты я не заметила. Она вприпрыжку пробежала по комнате, выполнила пируэт, а затем подошла к стоявшему на столе зеркалу и начала разглядывать себя.

Либо она каким-то образом ощутила мое присутствие, либо уловила какое-то движение в зеркале — во всяком случае, как только я сделала шаг вперед, она резко обернулась.

Я сказала:

— Кажется, ваша лодыжка больше вас не беспокоит.

Харриет широко раскрыла глаза, а потом пожала плечами.

— Ну, — сказала она, усаживаясь на кровать и мило улыбаясь мне, — дела с самого начала обстояли не так уж плохо, хотя я действительно подвернула ногу. Я споткнулась на лестнице. Ну, а когда она немного распухла, мне в голову пришла эта идея.

Я даже представить себе не могла, что кто-то способен вести себя столь непринужденно после того, как его уличили во лжи.

Харриет просительно улыбнулась:

— Мне так хотелось здесь остаться.

— Вы хотели остаться здесь, в то время как…

— Здесь так удобно, — сказала она. — Гораздо удобней, чем в какой-нибудь грязной старой корчме, где спишь неизвестно на чем, где нельзя досыта поесть, потому что на еду вечно не хватает денег… О, здесь гораздо лучше.

— Но ваш парижский ангажемент…

— Вернее, наши надежды на парижский ангажемент. Неужели вы думаете, что жалкую труппу бродячих актеров встретят в Париже с распростертыми объятиями?

— Но месье Ламотт сказал…

— Месье Ламотт просто мечтал вслух. Разве не так же поступаем и все мы? Всегда приятно считать свои мечты реальностью. Это трюк, которым люди пользуются часто… а актеры — особенно часто.

— Вы хотите сказать, что делали вид, будто повредили лодыжку, чтобы остаться здесь?

— Я действительно подвернула ногу, а когда проснулась здесь, в своей теплой постели… ну, скажем, в вашей постели… то подумала: как хотелось бы мне остаться здесь, пусть ненадолго! Как бы мне хотелось разговаривать с интересной мисс Арабеллой, и стать ее другом, и быть обожаемой милым Лукасом, и находиться в окружении этих прелестных детишек.

— Вы говорите, прямо, как месье Ламотт.

— Это потому, что я являюсь — или являлась — одной из актрис его труппы.

— А теперь, когда с вашей ногой все в порядке, вы собираетесь присоединиться к труппе?

— Это зависит от вас.

— От меня?

— Конечно. Если вы решите выгнать меня, то я присоединюсь к ним. Я расскажу им, что отдых и припарки доброй мадам Ламбар вылечили меня. Но я сделаю это лишь в том случае, если вы меня прогоните.

— Вы хотите сказать, что желали бы остаться здесь?

— Я думала об этом. Юный господин Дик рассказал мне о весьма достойной леди, увы, отправившейся к своему Творцу, — о мисс Блэк, чье имя он произносил с благоговением. Она работала у вас гувернанткой, и это большое несчастье, что дети остались без воспитательницы, столь необходимой в таком возрасте.

— В последнее время их обучала я с помощью Лукаса.

— Это, конечно чудесно, но у вас есть свои обязанности — обязанности хозяйки замка. Лукас слишком молод и вряд ли имеет достаточное образование. Вам просто необходимо иметь гувернантку. Если вы захотите нанять меня, я сделаю все возможное, чтобы вы были довольны.

— Гувернантка! Но ведь вы актриса…

— Я могу преподавать им литературу. Я очень неплохо ее знаю. Английские и французские пьесы я знаю наизусть… во всяком случае, многие. Я могла бы обучать их пению, танцам, умению себя держать. Я и в самом деле могу завершить их образование.

— Вы действительно хотите остаться здесь, в этом мрачном старом замке?

Ее улыбка была ослепительной. Я почувствовала, что мне хочется неотрывно смотреть на нее и слушать ее. Конечно же, я хотела, чтобы она осталась, и обрадовалась тому, что она сделала мне такое предложение, хотя и была несколько поражена ее хитрым притворством. Но, в конце концов, она ведь была актрисой.

Когда я сказала детям о том, что их новой гувернанткой станет госпожа Мэйн, Дик и малыши принялись высоко подпрыгивать, выражая этим свой восторг.

Лукас согласился, что это будет очень хорошо для детей и что родители будут довольны. В последнем я была не вполне уверена и решила не сообщать им о том, что до того, как стать гувернанткой, она была актрисой, — то есть не сообщать до тех пор, пока они сами не увидят ее и не поддадутся ее очарованию. Жанна, Марианна и Жак очень обрадовались тому, что их жизнь станет такой насыщенной и что в ней теперь будет присутствовать дух театра. Мадам Лам-бар не могла не одобрять своей пациентки, столь быстро доказавшей эффективность ее методов лечения, и возглавила хор восторженных голосов, доносившихся из той семьи.

Вот так в наш дом вошла Харриет Мэйн.

* * *


Как я и предвидела, наша жизнь тут же переменилась. Харриет даже одевалась иначе, чем мы. Она носила парчу и бархат, которые при свечах выглядели просто волшебно. Дети считали ее настоящей красавицей, которой она, несомненно, и была, хотя и очень своеобразной, экзотичной. Они глаз не могли от нее оторвать. Лукас был готов стать ее рабом, но она старалась произвести впечатление именно на меня.

Иногда она завивала свои великолепные волосы в локоны, подвязывая их лентами; в другой раз зачесывала их наверх, закалывая блестящими украшениями. Дети думали, что владелица таких драгоценностей должна быть принцессой, и у меня не хватало жестокости сказать им, что все это — простые стекляшки. Впрочем, на Харриет они казались драгоценностями. Она обладала способностью преображать все, к чему прикасалась.

Мы приобрели глубокие познания в области драматургии. Наши занятия часто становились уроками актерского мастерства. Харриет распределяла между нами роли, оставляя себе лучшие, — но разве можно было осуждать ее за это? — и репетировала с нами. Она пообещала, что, подготовив спектакль, мы сыграем его перед слугами и Ламбарами.

Мы все были охвачены энтузиазмом, и особенно я. Однажды Харриет сказала:

— Ты неплохо выглядела бы на сцене, Арабелла.

Она полностью завоевала наши сердца, и я побаивалась, что когда-нибудь, устав от нас, она захочет вновь присоединиться к актерской труппе. Но пока она не проявляла такого желания и была, судя по всему, вполне довольна своим нынешним образом жизни. У нее сложились привычка приходить ко мне в комнату после того, как все остальные улягутся спать, и вести со мной беседы. Точнее, в основном говорила она, а я слушала.

Харриет любила усаживаться возле зеркала и время от времени смотреть на свое отражение. Складывалось впечатление, что она находится в зрительном зале и со стороны наблюдает за сценой. Иногда мне казалось, что это зрелище забавляет ее.

Однажды вечером она сказала:

— Ты меня не знаешь, Арабелла. Ты юна и невинна, а я стара, как грех.

Меня всегда коробили подобные театральные высказывания, главным образом потому, что я чувствовала: за ними она пытается укрыть правду, а мне непременно хотелось знать о ней всю правду.

— Что за чепуха! — ответила я. — Мне уже семнадцать лет. Не такой уж юный возраст.

— Возраст измеряется вовсе не прожитыми годами.

— Но это именно так. Она покачала головой:

— Ты поразительно неопытна в свои семнадцать лет… в то время как я в двадцать… — поколебавшись, она лукаво взглянула на меня, — два года… Да, двадцать два… и ни днем больше, но, поскольку на меня сегодня нашло исповедальное настроение, я могу шепнуть тебе на ушко, что двадцать два мне исполнилось уже больше года назад, а временами, случается, мне бывает двадцать один…

— То есть ты иногда притворяешься более молодой, чем ты есть?

— Или наоборот, в зависимости от обстоятельств. Ведь я авантюристка, Арабелла. Авантюристок создает судьба. Если бы судьба дала мне то, чего я от нее хочу, зачем мне было бы пускаться в авантюры, верно? Если бы я была высокородной леди, живущей в достатке… Но вместо этого мне пришлось стать авантюристкой.

— Высокородные леди могут стать изгнанницами, не забывай об этом, и тогда им тоже случается пускаться в авантюры.

— Это верно. «Круглоголовые» сделали из всех нас заговорщиков. Впрочем, мне всегда хотелось стать актрисой. Мой отец был актером.

— Этим объясняется твой талант! — воскликнула я.

— Странствующим актером, — задумчиво добавила она. — Они ходили от поселка к поселку и останавливались там, где дела шли получше. Должно быть, в Мидл-Чартли дела шли прекрасно, поскольку там они задержались достаточно долго, чтобы он успел соблазнить мою мать, а результатом этого соблазна стало рождение той, кому суждено стать одним из бриллиантов театрального мира. Харриет Мэйн, к вашим услугам.

Тон ее голоса изменился. Она была прекрасной актрисой. Она сумела заставить меня увидеть странствующего актера и деревенскую простушку, очарованную его игрой на сцене и, видимо, не менее очарованную его действиями под плетнями и в полях Мидл-Чартли.

— Это было в августе, — продолжила Харриет, — поскольку я майское дитя. Эта деревенская простушка не думала о последствиях, развлекаясь со своим любовником во ржи. Он был очень приятен внешне. По крайней мере, так она говорила, ведь я сама никогда его не видела. Так же, как, надо признать, и она — после того, как труппа ушла из деревни; ей было тогда невдомек, что, посеяв в ее сердце семена любви, он не ограничился этим и посеял кое-что еще в иной части ее тела.

Временами Харриет выражалась настолько туманно, что я не вполне понимала, о чем идет речь, но постепенно стала понимать все больше: она, безусловно, прилежно занималась нашим образованием, ничуть не делая поблажек для меня.

— В те дни, — продолжала она, — женщин-актрис не было. Женские роли играли мальчики, что создавало для странствующих актеров дополнительные трудности, если им нужна была женщина. Нет ничего удивительного, что они высматривали по деревням подходящих девушек, которые могли удовлетворить их потребности. Иногда им случалось играть и в зажиточных домах — в замках, поместьях и тому подобном… Именно их они и предпочитали, но не брезговали и зелеными деревенскими лужайками, поскольку мало что так нравилось сельскому люду, как ярмарки и представления странствующих актеров. Так вот, он играл романтические роли: Бенедикт, Ромео, Бассанио… Он был одним из ведущих актеров, а роли эти получал благодаря своей внешности. Жизнь у отца была беспокойная: вечные странствия, разучивание новых ролей, поиски подходящих девиц, попытки убедить их в необходимости удовлетворения его потребностей… О да, он был очень хорош собой! Мать всегда это утверждала, и мне кажется, что она никогда по-настоящему не жалела о случившемся. Труппа поехала дальше, и он обещал вернуться за ней. Она ждала, но он не вернулся. Она выдумывала всякие объяснения, предполагала, что его убили в драке, так как он был большим забиякой и, если ему что-то не нравилось, мог в мгновение ока начать ссору. Так или иначе, ей пришлось нести свое бремя, ребенка, чей отец исчез неизвестно куда. Это было серьезным преступлением в глазах тех, у кого не было желания или возможности подвергнуть испытанию свою честь. Конечно, некоторые девушки в таких случаях топились — в Мидл-Чартли как раз была подходящая речка, — но моя мать была не того сорта. Она всегда любила жизнь и верила, что за ближайшим углом ее поджидает удача. Она отказывалась видеть темную сторону жизни (даже если та сама бросалась в глаза, черная, как сажа), ибо надеялась что где-то рядышком брезжит свет. «Нужно чуток подождать, — говаривала она, и все само собой уладится». Понятно, что со временем стало невозможно скрывать факт грядущего моего рождения, и последовали сцены сурового осуждения грешницы на зеленой деревенской лужайке. Все девушки, которым повезло, что называется, не залететь, глубоко презирали мою мать, которая «залетела». Им было просто необходимо проявлять гнев, чтобы доказать собственную невинность, ты же понимаешь. В это время ей удалось выжить только благодаря надежде, что отец вернется. Когда я родилась, мать продолжала работать в поле и постоянно таскала за собой свидетельство своей греховности. Все местные мужчины решили: раз она теперь не девственница, то ее можно считать легкой добычей. Ей пришлось научиться отбиваться, ведь она ждала возвращения моего отца.

Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в барский дом. Сквайр Трейверс Мэйн заинтересовался моей матерью, проезжая мимо на охоту с гончими. Видимо, он счел ее более лакомой добычей, чем лиса. Я, как всегда, была при ней, и, говорят, сначала он остановился, чтобы сделать комплимент столь прелестному ребенку. Он был любезным джентльменом, с женой которого год назад произошел несчастный случай на охоте, после чего она была прикована к кровати. Сквайр не был распутником. Конечно, связи с женщинами у него случались, что можно понять, приняв во внимание состояние его жены. Но, так или иначе, он пригласил мою мать быть у него экономкой и оказывать услуги, характер которых не уточнялся. Она согласилась при условии, что я останусь вместе с ней.

С этого дня наша жизнь переменилась. Моя мать стала компаньонкой и камеристкой леди, которой она пришлась по душе, а отсюда был всего один шаг до постели сквайра. Детьми супруги не успели обзавестись, и оба приняли во мне большое участие.

Меня обучали чтению и письму, в чем, моя милая Арабелла, я весьма преуспела. К этому времени я решила стать настоящей леди. Я по горло была сыта деревенской жизнью. Местные детки своевременно раскрыли мне глаза на то, что я ублюдок. Это мне не понравилось. А в поместье все было совершенно иначе. Сквайр и его жена никогда не называли меня ублюдком. Более того, их отношение ко мне явно подчеркивало, что я не ровня деревенским ребятишкам, что я их превосхожу и что мне следует постоянно увеличивать этот разрыв.

Позиции моей матери становились все крепче. Леди Трейверс Мэйн во всем полагалась на нее, так же, как и сквайр. Он был не слишком склонен развлекаться, как, стоит заметить, и развлекать кого-либо. Я думаю, в то время все были озабочены разгоравшимся конфликтом между королем и парламентом. Мне кажется, никому и в голову не приходило, что могут победить «круглоголовые». Все верили в то, что армия очень скоро разделается со смутьянами.

Сквайр был слишком стар для того, чтобы служить в армии. Мы находились далеко от больших городов, и новости порой добирались до нас месяцами. Мы продолжали жить по-старому. Господа так полюбили меня, что наняли для моего воспитания гувернантку, а мать постепенно стала как бы хозяйкой поместья, лишь отдающей распоряжения. Леди, судя по всему, не возражала против этого. Она понимала, что сквайру нужна женщина, и рассудила: пусть лучше это будет моя мать, чем еще кто-то. Можно сказать, что я росла в атмосфере тепла и уюта.

— Тебе повезло.

— Знаешь, я не из тех, кто думает, что самое главное — везение. Человек сам кует свое счастье, так я считаю. Моя мать строго блюла себя… пока не появился сквайр. После этого она сохраняла верность ему, хотя к ней и подкатывались. В ней была изюминка. Есть такие женщины, — сказала она, своей улыбкой, видимо, давая мне понять, что тоже относится к женщинам, в которых есть эта самая изюминка. — Но она ни разу не поддалась искушению, и сквайр был благодарен ей за это.

— Ты взяла себе его имя.

— Ну, это казалось разумным. Когда мне было лет пятнадцать, со сквайром произошел несчастный случай на охоте. Мать пыталась выходить его, но он не протянул и года. Состояние леди тоже стало ухудшаться. Мать стала беспокоиться, ведь она понимала, что наша жизнь может круто измениться и добрые деньки кончатся. Через год или два так и случилось. Слуги понемногу начали роптать на мать: ведь сквайрa, который, так сказать, укреплял ее позиции, больше не было. «Кто она такая? — спрашивали они друг друга. — Чем она лучше нас?» Они припомнили и то, что она родила меня вне брака, и я вновь услышала слово «ублюдок».

Когда умерла леди, в поместье приехал кузен сквайра. Он поглядел, как моя мать управляется с домом, и, наверное, заметил в ней ту самую изюминку, о которой я говорила. Думаю, он был готов не только вступить во владение имением, но и влезть в постель покойного сквайра. Моя мать невзлюбила его. Он не был похож на сквайра. Нужно было быстро принимать решение, но оно пришло не сразу. Все прояснилось лишь тогда, когда этот самый кузен начал заглядываться на меня, и мать сказала, что мы уезжаем.

С собой мы прихватили изрядное количество багажа, накопленного за эти годы: время от времени сквайр и его жена делали нам весьма дорогие подарки, так что нищими мы не остались. Война закончилась. Оливер Кромвель стал нашим лордом-протектором, все театры закрылись, и все увеселения в стране были запрещены. Перспектива открывалась унылая. Мы не представляли, куда нам податься. Мать подумывала о том, чтобы купить где-нибудь небольшой домик и вести там скромную жизнь на имеющиеся сбережения.

Через несколько дней после отъезда мы заехали на постоялый двор, где остановилась труппа странствующих актеров. Нет-нет, того, что ты предполагаешь, не произошло. Среди них не было моего отца, но, когда мать упомянула о нем, присутствующие оживились. По их словам, в старые добрые дни его имя гремело. Он играл при дворе, и сама королева хвалила его. Она очень любила театр. Но теперь король был обезглавлен, а королева находилась во Франции, ожидая, когда престол займет ее сын. Наши собеседники сказали, что для актеров в этой стране не будет никакой жизни, пока новый король не сядет на трон.

Они тихонько произносили тосты за падение лорда-протектора, что в те времена было опасно. У них были свои планы: они собирались перебраться во Францию, где в это время театр процветал. Французы любили театр, и актеры там жили как господа. Пока в Англии правили пуритане, никакой надежды не могло быть.

Актеры провели на постоялом дворе несколько дней, и, как ни странно, моя мать сумела очаровать одного из ведущих исполнителей труппы и сама была им очарована. Что же касается меня…

Харриет слегка улыбнулась и сказала:

— Что-то я слишком разболталась.

— То, что ты рассказываешь, очень интересно. Ее глаза затуманились.

— Мой язык всегда обгоняет мои мысли. Ты мало что понимаешь в таких делах.

— Но мне следует учиться, разве не так? Ты — наша гувернантка и обязана нас учить. А ведь мне, Харриет, предстоит еще очень многому научиться.

— Это верно, — согласилась она и вновь замолчала.

Вскоре после этого она поспешно пожелала мне доброй ночи и ушла.

В течение нескольких дней она была непривычно молчалива, и я решила, что она жалеет о своей откровенности.

* * *


Какой радостью была постановка нашего спектакля на подмостках в холле! Нашими зрителями были Жанна, Марианна, Жак и семейство Ламбаров. Мы поставили небольшую пьесу, и главная роль досталась, само собой разумеется, Харриет. Лукас был ее возлюбленным, а я — соперницей, собиравшейся отравить Харриет. У детей тоже были свои роли, и даже маленький Фенн вошел и вручил письмо со словами: «Это вам», что вызвало в нем самом непонятный взрыв радости. Когда мне пришлось выпить отравленный напиток, первоначально предназначавшийся для Харриет, и упасть на пол, мадам Ламбар взволнованно закричала:

— Хотя вы и не заслуживаете этого, мадемуазель Арабелла, вам следовало бы сейчас принять моих репейниковых сердечных капель.

На что Жанна заявила:

— Для этого она слишком далеко зашла. И не стоит спасать ее: больно уж много чего она натворила.

Фенн разрыдался, решив, что я умерла. В общим, драма уклонилась в сторону фарса, но, к счастью, мое падение на пол в агонии и было финалом спектакля.

Потом у нас состоялся ужин — точно такой же, как в тот вечер, когда с нами были актеры. Месье Ламбар опять принес своего вина, а мадам Ламбар испекла огромный пирог с изготовленной из кусочков теста сценой, и все мы были счастливы, за исключением Фенна, который продолжал держаться за мою юбку, чтобы убедиться в том, что я жива.

Когда я вспоминаю об этом вечере, о том, сколь простодушны были мы все и как, должно быть, забавлялась Харриет, наблюдая за нами, я думаю, что он был концом целой эпохи, и иногда мне хочется, чтобы я навсегда осталась такой, какой была в тот вечер, — простодушной, верящей в то, что миром правит добро.

Харриет тоже была счастлива. В то время она уже была для нас центром вселенной. Ни один из нас не сомневался в том, что столь потрясающий оборот наша жизнь совершила именно благодаря ей.

Через день после этого в Конгрив прибыл гонец с письмами от моей матери. Каждый из нас получил по письму, даже Фенн.

Я забрала свое письмо в комнату, потому что хотела прочесть его в одиночестве.

«Моя милая дочь!

Мы так давно с тобой не виделись! Я постоянно думаю о тебе. В воздухе витает дух перемен. Я чувствую, что вскоре мы все соберемся вместе. Из Англии поступили сведения о том, что в сентябре умер Оливер Кромвель, так что с тех пор уже прошло несколько месяцев. Все это обещает изменения. Ваш отец считает, что сын Кромвеля никогда не сумеет завоевать такое же уважение, и, поскольку народ все больше тяготится правлением пуритан, он может призвать на трон короля. Если так и будет, то наша жизнь полностью изменится. Это самая добрая весть за все время, прошедшее после казни отца нынешнего короля.

Есть и другие новости для тебя, моя дорогая. Лорд Зверели, который находится здесь вместе с нами, сообщил, что его семья приобрела дом неподалеку от замка Конгрив. Мы с твоим отцом полагаем, что тебе будет приятно их навестить. Они свяжутся с тобой и, весьма вероятно, пригласят вас с Лукасом некоторое время погостить у них. Конгрив вряд ли можно назвать местом, подходящим для ответного приема, но в случае необходимости все заинтересованные лица поймут наше теперешнее нелегкое положение. Если представится такая возможность, постарайтесь ею воспользоваться. Я уверена, что Ламбары вместе с Марианной, Жанной и Жаком позаботятся о малышах. Для тебя такой визит будет хорошей возможностью завести нужные знакомства. Мы с твоим отцом обеспокоены тем, что ты вынуждена проводить день за днем в этом замке. Если бы мы жили в нормальных условиях, ты встречалась бы с молодыми людьми соответствующего возраста и положения. Увы, пока это невозможно, но, кто знает, может быть, скоро дела обернутся совсем иначе. А тем временем тебе будет интересно встретиться с Эверсли. Я пока не могу приехать навестить тебя, поскольку здесь происходят очень важные события. Ты только представь, что творится после смерти Кромвеля!

Но я надеюсь, что мы вскоре увидимся, милая Арабелла. А пока — выше голову! По крайней мере, там вы находитесь в безопасности, и ты достаточно взрослая, чтобы помнить, что произошло когда-то в Фар-Фламстеде и позже — в Тристане.

Посылаю тебе уверения в любви. Знай, что я постоянно помню о тебе.

Твоя преданная мать Берсаба Толуорти.»

Читая письмо, я живо представляла маму. С первых лет своей жизни я страстно ею восхищалась. Она всегда была такой сильной; в моих туманных воспоминаниях о давних днях она занимала основное место; ее властная натура, казавшаяся всемогущей и всеведущей, направляла всю нашу жизнь.

Мамочка дорогая! Что бы она подумала о Харриет? Уж она-то непременно распознала бы ее притворство. Моя мать всегда превосходно разбиралась в людях.

Я тут же села за ответное письмо, чтобы уезжающий завтра гонец мог его захватить.

Я колебалась, что именно сообщить о Харриет, и это было явным признаком того, что ее присутствие в доме оказало на меня большое влияние. Сейчас я размышляла, о каких-то уловках и недомолвках, в то время как прежде мне и в голову бы не пришло пытаться что-либо утаить от матери.

А что если рассказать ей всю правду? Приехали странствующие актеры, одна из актрис сделала вид, что повредила ногу и поэтому не может ехать дальше. Она осталась и теперь живет здесь, учит нас пению, танцам и актерскому ремеслу.

Полагаю, прочитав это, мать в ту же секунду бросила бы свои дела и примчалась сюда, чтобы самой разобраться во всем на месте. Актеры из бродячей труппы! Актриса, обманом проникшая в дом! Нет, мать никогда не одобрила бы этого.

Ну как же объяснить маме все очарование Харриет, ее шарм, ее привлекательность? И все-таки что-то я должна сказать. Не упомянуть ни о чем значит обмануть маму, а рассказать ей все значит растревожить ее.

Я колебалась. Впервые в жизни я не решалась просто взять в руку перо и начать так, будто разговариваю с нею.

Наконец я начала:

«Дорогая мама!

Я была счастлива получить от тебя письмо и узнать о предстоящей встрече с Эверсли. Надеюсь, они первыми навестят нас. Мы вполне способны обеспечить им должный прием. Марианна и Жанна прекрасно справляются со своими обязанностями, и к тому же они любят гостей. Мне кажется, сейчас им здесь скучновато.

Во время сильного снегопада к нам заехала группа людей, которые были вынуждены из-за погоды прервать свое путешествие. Конечно, мы приняли нежданных гостей, среди которых была и молодая, одаренная женщина. На лестнице она подвернула ногу и к моменту отъезда — они спешили по делам в Париж — не могла передвигаться. Она попросила дать ей возможность оправиться от травмы. Очень живая, симпатичная женщина и так же, как и мы, беженка из Англии. Узнав, что после смерти мисс Блэк мы с Лукасом вынуждены сами обучать детишек, она предложила свои услуги в обмен на кров и питание.

Я приняла ее предложение, и она проявила себя наилучшим образом. Она прекрасно знает литературу, как английскую, так и французскую, и теперь учит этому детей, а кроме того, работает над их произношением, учит их пению и танцам. Все детишки обожают ее. Ты бы расхохоталась, посмотрев на Фенна. Он страшно галантен с ней, и она была очень тронута, когда он принес ей первый крокус. Анджи и Дик ссорятся из-за того, кто будет сидеть рядом с ней. Посмотрев маленькую пьеску, которую мы разыграли, ты осталась бы довольна. Зрителями у нас были Ламбары и слуги, причем маленькому Фенну тоже досталась роль. Всем эта затея очень понравилась, а дети до сих пор не пришли в себя от восторга.

Разумеется, все это подготовила Харриет Мэйн. Без нее мы никогда даже не подумали бы о таком и, уж конечно, не смогли бы это осуществить.

Я думаю, ты будешь довольна, узнав о том, что она занимается с нами, поскольку я знаю, как ты беспокоилась об этом после смерти мисс Блэк.

Как чудесно было бы видеть здесь тебя и отца!

Ах, если бы мы могли собраться под крышей нашего дома! Я рада узнать о том, что у вас все в порядке и что дела меняются к лучшему.

Твоя любящая дочь Арабелла Толуорти.»

Я перечитала письмо. В нем не было лжи. Я была уверена: мама обрадуется, узнав, что у нас есть хоть какая-то, пусть не такая, как мисс Блэк, но гувернантка. Тут я не удержалась от снисходительной улыбки: нельзя было представить двух менее похожих женщин.

Я надеялась, что мать все-таки приедет сюда. Любопытно будет послушать, что она скажет по поводу действий Харриет. И в то же время я боялась того, что она может сказать… Этот факт говорил о том, что я была, видимо, не до конца очарована столь пленительным существом.

На следующий день гонец уехал, увозя с собой наши письма. Я стояла в одном из окон-бойниц башенки и глядела ему вслед, пока он не исчез из виду.

Это было маленькое, редко используемое помещение с длинной узкой щелью окна. Единственную мебель здесь составляли стол и стул. В стену около окна была врезана скамья, так что можно было вести наблюдения сидя.

Я уже собиралась выходить, когда открылась дверь и вошла Харриет.

— Я видела, как ты поднималась сюда, — сказала она, — и мне стало интересно, куда же ты направляешься.

— Просто я наблюдала за всадником.

— Который увез с собой письмо, написанное твоим родителям?

— Иногда мы забираемся сюда и осматриваем окрестности, надеясь увидеть, что подъезжают наши родители. Но и гонец с письмами — это неплохо.

Харриет кивнула.

— Привозит и увозит вести, — задумчиво произнесла она. — А ты написала о новостях?

— О некоторых.

— И о том, что я здесь?

— Ну конечно.

— Они захотят, чтобы я ушла.

— Почему?

— Актриса. Им это не понравится.

— Я не написала им о том, что ты была актрисой.

— Как это?

— Ну, я сообщила, что ты прибыла с группой людей, которым пришлось задержаться здесь из-за снегопада. Ты повредила лодыжку, была вынуждена остаться, а затем предложила помощь в обучении детей. Ведь, собственно, так и было?

— Значит, ты не рассказала им всего? Я старалась не смотреть ей в глаза.

— Я не солгала им, — сказала я, оправдываясь. — Я написала, что тебя любят дети, что они учатся с удовольствием и что мы даже сумели поставить пьеску.

Харриет вдруг рассмеялась и обняла меня.

— Милая Арабелла! — воскликнула она. Я с некоторым смущением высвободилась из ее объятий. У меня возникло ощущение, что я становлюсь похожей на нее. Я больше не была невинной девочкой, всегда откровенной со своими родителями.

— Пора спускаться вниз, — сказала я. — Что за мрачное место! Представь себе человека, весь день высматривающего, кто едет, чтобы поднять тревогу при приближении врага.

— Нужно иметь достаточно много врагов, чтобы обеспечить наблюдателю занятие на целый день.

— Ну, он ведь высматривал и друзей. А кроме того, стоя на карауле, он сочинял песни. Я слышала, что все дозорные были менестрелями.

— Как интересно!

Когда мы подошли к винтовой лестнице, Харриет взяла меня под руку.

— Очень мило с твоей стороны дать обо мне столь лестный отзыв, — сказала она. — Если бы ты написала, что я актриса, которая проникла сюда обманом, это вызвало бы опасения. Отлично! Теперь нам не придется выставлять на башню дозорного, поджидающего приезда обеспокоенных родителей. Иногда бывает полезно немного отклониться от истины, если она может понапрасну растревожить людей.

Мы спустились вниз.

Мне было слегка не по себе. И в то же время я знала, что была бы несчастна, если бы мои родители отослали Харриет прочь.

* * *


В этот вечер она вновь явилась ко мне в спальню, чтобы продолжить начатый когда-то разговор. Я думаю, узнав о содержании моего письма к матери, она стала больше доверять мне.

Усевшись на свое любимое место возле зеркала, Харриет распустила по плечам свои длинные волосы. Она показалась мне просто обворожительной. Я видела в зеркале свое отражение. Мои густые прямые каштановые волосы тоже были распущены — я как раз собиралась начинать их расчесывать, когда Харриет постучала в дверь. Я была очень похожа на свою мать, которую все находили красивой. Я унаследовала ее живость, ее изящно прорисованные брови и глубоко посаженные глаза с несколько тяжеловатыми веками, но было ясно, что мои волосы и глаза выглядели бледно в сравнении с яркостью Харриет. Я утешила себя тем, что почти все женщины на ее фоне казались бы бесцветными.

Как бы прочитав мои мысли, Харриет улыбнулась. Я смутилась. У меня часто возникало ощущение, что она видит меня насквозь.

— Тебе идут распущенные волосы, — признала она.

— Я как раз собиралась расчесывать их.

— А я тебе помешала.

— Ты знаешь, что я всегда рада поговорить с тобой.

— Я пришла поблагодарить тебя за письмо, которое ты написала матери.

— Не понимаю, чем я заслужила эту благодарность.

— Ты все прекрасно понимаешь. Я не хочу от вас уезжать, Арабелла… пока не хочу.

— То есть ты все-таки уедешь? И скоро? Она покачала головой:

— Ну, я думаю, что вы и сами не собираетесь оставаться здесь навеки.

— Мы всегда верили в то, что в один прекрасный день вернемся в Англию. Было время, когда мы едва ли не каждый день ждали вызова на родину. Потом ожидание кончилось, но, по-моему, мысли об этом никогда не оставляли нас.

— Но вы же не хотите оставаться здесь до конца жизни?

— Что за идея! Конечно, нет.

— Если бы вы сейчас жили в Англии, тебе уже подбирали бы мужа.

Я вспомнила письмо матери. Разве не на это она намекала?

— Наверное, да.

— Счастливая маленькая Арабелла, о которой есть кому позаботиться!

— Ты забываешь, что я сама о себе забочусь.

— И будешь справляться с этим еще лучше… когда немножко узнаешь жизнь. У меня все совсем иначе.

— Ты рассказала мне о себе уже довольно много, но потом вдруг решила оборвать рассказ. Так что же произошло, когда вы встретили странствующих актеров и твоя мать влюбилась в одного из них?

— Он так ей понравился, что она вышла за него замуж. Видимо, он напоминал ей моего отца. Я не забуду день их свадьбы. Никогда прежде моя мать не была такой счастливой. Разумеется, со сквайром она жила в полном согласии и вела вполне достойную жизнь, была чуть ли не хозяйкой имения. Но она придерживалась весьма строгих правил, и поэтому ей всегда было немного не по себе. Теперь она заняла прочное положение в обществе. Ее возлюбленный муж был странствующим актером, и в ее глазах все выглядело правильно. Она всегда говорила мне о нем «твой отец». Я думаю, что и в самом деле образы этих двух людей слились для нее воедино.

— Она стала членом труппы?

— Это трудно было назвать труппой. К тому времени театры были запрещены по всей Англии, а странствующих актеров, если они попадались за своим занятием, бросали в тюрьму. И тогда они решили отправиться во Францию. Там им тоже пришлось бы нелегко. Они собирались ставить пантомимы и кукольные представления… из-за незнания языка, понимаешь? Но они считали, что со временем выучат и язык. Нельзя назвать это блестящими перспективами, но что еще оставалось, если на работу в Англии вовсе не было никаких надежд? Мы вышли в море, и в нескольких милях от французского побережья разразился ужасный шторм. Наш корабль разбился. Моя мать и ее новый муж утонули.

— Какой ужас!

— Ну, по крайней мере, она успела побыть счастливой. Любопытно, долго ли это могло продлиться? Она приписала ему все те достоинства, которые приписывала моему отцу. Это и в самом деле странно. Мой отец исчез, а ее муж погиб до того, как она поняла, каков он был в действительности.

— А откуда ты знаешь, каков он был?

— Я сужу по тому, какие взгляды он бросал на меня. Он отнюдь не был тем верным и любящим существом, каким она его считала.

— Так ему нужна была ты…

— Конечно, я.

— Почему же он женился на твоей матери?

— Она нужна была ему как жена. Он хотел, чтобы за ним ухаживала и о нем заботилась взрослая женщина. Она действительно была ему нужна, а при этом еще и я была рядом.

— Какой гнусный тип!

— Да, встречаются такие мужчины.

— Что же случилось с тобой?

— Меня спасли и вытащили на берег. К счастью, мужчина, спасший меня, работал у местного землевладельца сира д'Амбервилля, который, как следовало из его титула, был влиятельным человеком в этих местах. Он жил в чудесном замке, окруженном обширными угодьями. Но вначале меня доставили в домик, где жили мои спасители, и по округе пошла молва о том, что спасена девушка, чуть не погибшая в море. Мадам д'Амбервилль приехала навестить меня, заметила, что я в этой скромной обстановке чувствую себя стесненно, и предложила мне перебраться в замок, и, таким образом, в моем распоряжении оказались великолепная спальня и служанки мадам. Расспросив меня, она решила, что я являюсь дочерью покойного сквайра Трейверса Мэйна.

— В чем ты не стала ее разубеждать.

— Безусловно. И тогда ей стало понятно, отчего я чувствовала себя так неуютно в крестьянском домике. Я жила в замке до тех пор, пока не поправилась, а затем сказала хозяйке, что теперь должна их покинуть. Когда она спросила, куда же я собираюсь, я ответила, что идти мне некуда, но я не имею права злоупотреблять гостеприимством д'Амбервиллей. Она не была склонна расставаться со мной, и тогда мне в голову пришла идея. В замке жило много д'Амбервиллей, и шестеро из них — в возрасте от пяти до шестнадцати лет (это не считая старшей дочери, которой было восемнадцать, и ее брата Жервеза двадцати одного года). Поэтому я и предложила им свои услуги в качестве…

— Гувернантки?

— Как ты угадала?

— Иногда история повторяется.

— Это случается часто, потому что в схожих обстоятельствах мы действуем схожим образом. Именно это и называется приобретением опыта.

— Я всегда чувствовала, что ты весьма опытна.

— Это действительно так. Я стала гувернанткой и учила их детей так, как сейчас учу твою сестру и братьев. Дела мои шли успешно, и жизнь с д'Амбервиллями меня вполне устраивала.

— Почему же ты ушла от них?

— Потому что старший сын, Жервез, влюбился в меня. Он был очень привлекательным молодым человеком… очень романтичным.

— Ты тоже влюбилась в него?

— Я влюбилась в титул, который он должен был унаследовать, в земли и в богатство. Я очень откровенна с тобой, Арабелла. Вижу, ты поражена моими словами: кроме богатства, которым со временем должен был завладеть Жервез, я любила в нем и многое другое. Он был красив, галантен, он был как раз таким, каким должен быть любовник, — горячим и страстным. Он никогда не видел женщин, подобных мне, и хотел на мне жениться.

— Так почему вы не поженились?

Харриет весело улыбнулась своим воспоминаниям:

— Его мать накрыла нас почти на месте преступления. Она была в ужасе. «Жервез! — воскликнула она. — Я не могу поверить своим глазам!» — и вышла, громко хлопнув дверью. Бедный Жервез! Он был перепуган. Такое затруднение для добропорядочного мальчика!

— А что чувствовала ты?

— Я поняла, что для начала неплохо бы спрашивать согласия семьи на брак. Французы более консервативны, чем мы, англичане. Они могли запросто лишить его наследства и вышвырнуть из дома без единого су. В конце концов, у них было еще два сына, и Жан-Кристофу, одному из наиболее способных моих учеников, исполнилось двенадцать, так что Жервез не был незаменимым. Теперь они узнали о том, насколько далеко я зашла. Из того, что видела мать, мельком заглянувшая в наше любовное гнездышко, ясно следовало, что я уже могу быть носительницей маленького д'Амбервилля.

— Ты хочешь сказать…

— Моя милая невинная Арабелла, а не в этом ли сама суть жизни? Если бы не это, смогли бы мы плодиться и размножаться?

— Так ты действительно была влюблена в Жервеза… настолько, что даже забыла…

— Я ничего не забыла. Это могла быть прекрасная партия. Жервез нравился мне, он был безумно влюблен в меня. Его семья относилась ко мне благосклонно.

— Кажется, ты не слишком достойно отблагодарила их за такое отношение.

— Тем, что осчастливила их сына? Таким счастливым он никогда не был — так, по крайней мере, он постоянно мне твердил.

Я пыталась понять Харриет, но мне это удавалось с трудом. Я твердо знала: случись такое здесь — моя мать немедленно выгнала бы ее из дома.

— Разве вам не следовало подождать до свадьбы?

— Тогда, моя милая Арабелла, этого вообще никогда бы не произошло. Ты только подумай, чего лишился бы бедняжка Жервез.

— Мне кажется, ты весьма легкомысленно относишься к очень серьезным вещам.

— О, наивная Арабелла, именно легкомыслие зачастую служит прикрытием серьезности. Вне всякого сомнения, я относилась к этому вполне серьезно. Меня привели в гостиную, где я предстала перед старшими членами семьи и выслушала длинную речь о моем предательстве по отношению к тем, кто доверял мне, и о том, что они более не могут позволить мне оставаться в этом доме.

— А что Жервез?

— Милый Жервез, невинное существо! Он сказал, что мы должны уехать вместе, не считаясь с его семьей. Мы поженимся и будем жить счастливо. Я ответила, что он — просто чудо и что я не забуду его до самой смерти, но, будучи натурой практичной, не могу не думать о том, на какие средства мы будем жить. Я-то знала, что такое жить в бедности, но Жервез не был перегружен жизненным опытом. Я бы могла прожить, опираясь на собственные силы и способности, но бедняга Жервез не обладал избытком талантов. Меня пугала мысль о прозябании в нищете. Когда д'Амбервилли заявили, что лишат его наследства, я поняла, что они настроены серьезно. В конце концов, когда под рукой есть несколько сыновей, можно избавиться от непокорного, пусть он даже старший сын. Кроме всего прочего, это послужит остальным отличным уроком. Мадам д'Амбервилль была в ужасе от увиденного и считала, что уже никогда не сможет взглянуть на меня, не вспомнив тотчас эту картину. В то время как происходили эти события, в соседнюю деревушку приехала труппа странствующих актеров. Д'Амбервилли, люди с твердыми религиозными убеждениями, не одобряли подобных развлечений. Тем не менее, запретить актерам дать представление в деревне они не могли. Я отправилась посмотреть спектакль и познакомилась с Жабо. Ты помнишь Жабо?

— Ну конечно. Признаться, я слышала, как вы с Флоретт ссорились из-за него на лестнице.

— Так ты подслушивала… — Она громко расхохоталась. — Ну что ж, Арабелла, ты не настолько безупречна, чтобы излишне сурово осуждать меня. Значит, ты подслушивала нас, да?

— Да, и видела, как ты споткнулась и упала.

— Отлично! Это делает более достоверной мою историю о поврежденной лодыжке.

— Итак, ты предпочла Жервезу Жабо?

— Да какая разница! Жабо вполне воспитанный человек и незаурядный актер. Очень жаль, что у него не было достойной возможности проявить свой талант. Возможно, когда-нибудь такая возможность у него появится. Он тщеславен, но его любят женщины. Сам он тоже слишком падок до них и слишком часто меняет привязанности.

— Ему нравились и ты, и Флоретт.

— И тысяча других женщин. Но он талантлив, этот Жюль Жабо, и талант его многогранен. Он сразу же меня приметил. Мы поговорили с ним. Я поведала о своей беде: на меня, служанку, стал заглядываться старший сын хозяев, и в связи с этим меня попросили оставить службу. У Жюля Жабо была романтическая жилка. Позже он признал, что я прекрасно сыграла свою роль. Конечно, я рассказала ему о том, что происхожу из актерской семьи, и он представил меня месье Ламотту. В результате, когда труппа покидала деревню, я уехала вместе с актерами и странствовала с ними несколько месяцев — до того дня, когда мы приехали в замок Конгрив. Остальное тебе известно.

— А почему ты решила бросить их ради нас?

— Из-за трудной жизни. Больше всего на свете я хотела бы стать знаменитой актрисой, но никак не членом бродячей труппы. Жизнь у них невеселая. Только те, кто действительно предан своему делу, могут ее выдержать. Жабо живет поклонением толпы. Видела бы ты его после удачного спектакля! Он ходит гордый, прямо как петух. Женщины — его слабое место, у него вечные неприятности из-за женщин. В нем есть нечто, делающее его неотразимым.

— Как? Еще один, обладающий изюминкой?

— Ты имеешь в виду меня?

— И твою мать.

— Конечно, ты можешь смеяться, дорогая Арабелла, но однажды и ты поймешь, что я имею в виду. Позволь, я объясню. Ты находишься в полном неведении относительно того мира, в котором мне довелось пожить. Возможно, как и многие другие, ты так и не узнаешь этого.

— Ну, после нашей встречи — вряд ли, — спокойно возразила я.

Харриет пристально посмотрела на меня.

— Я вижу, — наконец проговорила она, — что внесла некоторые изменения в твою жизнь.

— Так что же произошло между тобой и Жабо? Он был твоим любовником?

Ничего не отвечая, она продолжала насмешливо смотреть на меня.

— Прямо сразу после Жервеза?

— Это было довольно пикантно, настолько они разные. Я любила Жервеза. Он был таким страстным, таким нежным. Жабо совсем другой человек — грубый и самоуверенный. Один — аристократ, другой — бедный странствующий актер. Тебе понятно, о чем я говорю?

— Существует слово, определяющее такого рода поведение, Харриет.

— Ну, и что же это за слово?

— Безнравственность.

На сей раз она расхохоталась.

— И это неприятно поразило тебя? Ты выгонишь меня из опасения, что я испорчу тебя, твою сестренку и, быть может, твоего братишку?

— Оставь Лукаса в покое, — резко сказала я.

— Он достаточно молод, чтобы чувствовать себя в безопасности. Ты не понимаешь меня. Я — нормальная женщина, Арабелла. Я умею любить, я умею давать и брать. И это все. Ты видела Жабо и, наверное, понимаешь меня?

— Он был и любовником Флоретт.

— Это было до меня. Она не смогла меня простить, хотя, если бы не подвернулась я, у него появилась бы какая-нибудь другая женщина.

— Я одного не понимаю: как ты можешь так легкомысленно относиться к этому?

— Таков мой образ жизни, милая Арабелла: наслаждайся ею, пока есть возможность, а когда иссякнет источник наслаждений — ищи, чем его заменить.

— Наверное, жизнь в этом замке кажется тебе очень скучной после всех этих приключений. У нас здесь нет подходящих для тебя любовников.

— Зато у вас есть определенный уровень комфорта. Я устала от скитаний. Мне кажется, в Париже труппу ждет провал. Я сыта ими всеми по самое горло, включая и Жабо. По-моему, он стал охладевать ко мне, а я предпочитаю терять интерес первой. Я очень заинтересовалась тобой. Знаешь, едва увидев тебя, я почувствовала, что мы станем друзьями. Я получала наслаждение, разыгрывая свой маленький этюд, и ты повела себя именно так, как я и предполагала. Теперь ты весьма солидно отрекомендовала меня своей матери и тем укрепила существующие между нами узы. И тебе это известно, Арабелла.

— Мне хотелось бы… — начала я.

— …чтобы я была из тех молодых женщин, которые окружали бы тебя, живи ты сейчас в Англии, да? Нет, ты этого не хочешь. Ты знаешь, что я другая, именно это тебе и нравится. Я никогда не могла бы соответствовать шаблону. И мне кажется, Арабелла, что ты тоже такая.

— Не знаю. Я только чувствую, что еще очень плохо знаю себя.

— Не расстраивайся. Ты быстро учишься. — Она зевнула. — И знаешь, тебя вполне могут ждать некоторые сюрпризы. Ладно, пойду к себе в комнату. Спокойной ночи, Арабелла.

После этих слов она вышла, а я еще долго сидела и размышляла о ней.

* * *


Через несколько дней прибыл гонец, доставивший адресованное мне письмо.

Я велела Марианне и Жанне накормить человека и предоставить ему комнату для отдыха, а сама принялась читать письмо. Оно было адресовано госпоже Арабелле Толуорти и отправлено из Вийе-Туррона.

«Дорогая госпожа Толуорти!

В свое время я имела удовольствие познакомиться в Кельне с Вашими родителями и узнала многое о Вас и Вашей семье. Недавно мы переехали в Вийе-Туррон, и поскольку все мы, так же, как и вы, являемся беженцами из Англии, то я решила, что наша встреча доставит нам взаимное удовольствие. У нас здесь большой дом, и мы рады принять в нем наших друзей, пусть гораздо скромнее, чем могли бы это сделать на родине. Ваши родители уже дали свое согласие на визит к нам Вас и Вашего брата, и вся наша семья очень надеется вскоре увидеть Вас. В данный момент здесь живут мои сын и дочь. Эдвин, мой сын, вскоре собирается присоединиться к королю, поскольку, как Вы знаете, сейчас назревают решающие события и наши надежды вновь воспряли. Если Вы не откажете нам в удовольствии принять Вас, прошу прислать ответ с нашим гонцом. Путешествие должно занять у Вас около двух дней, и на пути к нам есть весьма приличный постоялый двор, где Вы сможете переночевать. Нет никаких причин откладывать визит, и я готова принять Вас через две недели.

Прошу Вас, соглашайтесь. Встретившись с Вашими родителями и узнав о Вас так много, мы горим нетерпением в ожидании встречи с Вами и Вашим братом.

Матильда Эверсли.»

Я пришла в восхищение: это обещало быть интересным. Нужно было найти Лукаса, чтобы рассказать ему о письме.

Он сидел в классной комнате вместе с Харриет. Я обрадовалась, что там не было детей. Они, конечно, будут огорчены нашим отъездом, но мы, естественно, не могли рассчитывать, что Эверсли пригласят и их.

— Лукас, — воскликнула я, — мы получили приглашение от Эверсли!

— Это те люди, о которых писала мама? Покажи письмо. — Он прочитал приглашение, а Харриет знакомилась с его содержанием, заглядывая ему через плечо.

— И вы собираетесь ехать? — спросила она.

— Я думаю, что мы должны поехать. Нас просили об этом наши родители.

— Наверное, это будет интересно, — сказал Лукас. — В конце концов, мы все время торчим здесь. Это ведь страшно скучно, хотя мы этого и не осознавали. Разве что только теперь, когда…

Харриет ослепительно улыбнулась ему.

— Я думаю, мы ненадолго? — поинтересовался Лукас.

Недели на две.

— А что будет с детьми? — спросила Харриет.

— В своем письме мать написала, что их вполне можно оставить на прислугу. Именно так мы и поступим.

— Им это не понравится, — заметила она.

— Несколько дней поскучают, а потом привыкнут. Зато с какой радостью они будут нас встречать!

— Мне будет очень недоставать тебя, — задумчиво сказала Харриет.

Я объявила, что мне нужно пойти к себе и написать, что мы принимаем приглашение. Оставив Лукаса и Харриет вдвоем, я ушла.

* * *


Гонец уехал, увозя мое письмо, а я тут же бросилась исследовать свой гардероб. В Конгриве можно было одеваться как угодно, но ехать в гости совсем другое дело.

Открылась дверь, и вошла Харриет. Взглянув на коричневое платье, лежавшее на кровати, она сказала:

— Его надевать нельзя, оно тебе не идет, — Она взяла платье и аккуратно повесила в шкаф. — У тебя очень мало нарядов для такой поездки, Арабелла, посетовала она. — Нам придется хорошенько ими заняться и кое-что переделать.

— Думаю, Эверсли находятся примерно в таком же положении, что и мы. Они ведь тоже живут в изгнании.

— Сейчас они готовятся к приему гостей и наверняка постараются пустить вам пыль в глаза. Нет, гардеробом придется заняться всерьез. Конечно, кое-что я могла бы тебе одолжить, если только…

Харриет запнулась, и я внимательно взглянула на нее.

— Если только я не поеду с вами, — лукаво добавила она.

— С нами? Но…

— Так было бы интереснее, — сказала она. — Ты только представь себе, как мы будем потом обсуждать эту поездку. Я тебе там пригожусь, Арабелла.

— Но они пригласили меня с братом.

— Разве могло быть иначе, если они не знали о том, что здесь есть еще и я?

Я пристально посмотрела на нее. Она ответила мне насмешливым взглядом.

— Как же ты поедешь, не получив приглашения, Харриет?

— Очень просто. Если бы я была твоей сестрой, они непременно пригласили бы меня.

— Но ты не моя сестра.

— Зато я твоя подруга.

— Ты не можешь просто взять и приехать вместе с нами. Как я буду это объяснять?

— Ты объяснишь все заранее. Это так несложно:

«Дорогая леди Эверсли! С некоторых пор со мной живет моя подруга, и я просто не имею права уехать, оставив ее одну в замке. Я отвечала на ваше приглашение в радостной спешке, поскольку была действительно очень рада принять его. Но теперь я понимаю, что не могу бросить здесь подругу. Это будет выглядеть верхом невежливости, и, я уверена, вы меня понимаете. Это очаровательная молодая женщина из прекрасной семьи, которая находится в том же положении, что и все мы. Если у вас нет возражений, то я надеюсь, что вы найдете возможность отнести это приглашение и к ней. Мы будем рады навестить вас. Простите, пожалуйста, мою неловкость. Я писала ответ, совершенно забыв о своих обязанностях хозяйки дома…» Ну, что ты на это скажешь?

— Я не могу этого сделать, Харриет. Это не правильно.

— Это как раз правильно. Конечно, если ты не хочешь, чтобы я ехала…

— Я знаю, что без тебя это не доставит мне и половины возможного удовольствия. Но я не понимаю…

Остаток дня Харриет посвятила тому, чтобы я все поняла И на следующий день Жак отправился верхом с письмом вышеизложенного содержания.

Вернулся он с таким ответом:

«Моя дорогая госпожа Толуорти! Разумеется, мы будем рады принять Вашу подругу.

Она должна приехать и участвовать в приеме. Мои сын и дочь с нетерпением ждут встречи со всеми вами.

Матильда Эверсли.»

Когда я показала ответ Харриет, она рассмеялась от удовольствия.

— Ну, что я тебе говорила?! — воскликнула она. Я и сама была рада тому, что Харриет поедет с нами.




ПОМОЛВКА В ГРОБУ


Нас сопровождал Жак. После нашего прибытия на место он должен был вернуться в замок Конгрив, но в дороге было неплохо иметь охрану. Ночь мы провели на постоялом дворе, который нам рекомендовали Эверсли, а на следующий день приехали в замок Туррон.

Замок был гораздо более величественным, чем Конгрив. Нигде не видно было ни коз, ни цыплят, и общее впечатление было довольно приятным, несмотря на явные признаки упадка.

Жак довез нас до конюшни, где конюхи поспешили заняться нашими лошадьми, очевидно, заранее зная о том, что мы приедем.

Появился слуга и провел нас в холл, где ждала леди Эверсли. Это была высокая женщина лет сорока пяти, с копной светлых пушистых волос, почти детскими голубыми глазами и нервными руками. Ей явно было приятно нас видеть. Сначала она обратилась к Харриет.

— Я чрезвычайно рада вашему приезду, — сказала она. — Мене доставило удовольствие знакомство с вашей матерью…

Харриет улыбнулась и сделала легкий жест рукой, показывая на меня.

— Арабелла Толуорти — это я, — представилась я.

— Ну конечно же! Вы так похожи на свою мать. И как я могла не заметить этого сразу?! Дорогая, я счастлива приветствовать вас и вашу подругу… а также вашего брата. Мы очень рады этой встрече. Как вам показался постоялый двор? Мы останавливались там и сочли его весьма приличным… насколько вообще постоялый двор может быть приличным. Вы, должно быть, утомились, хотите помыться и, наверное, немного перекусить. Для начала мы проводим вас в ваши комнаты. У вас много багажа? Сейчас путешествовать непросто. Я прикажу доставить ваши вещи в комнаты. Лукас сказал, что у нас две вьючные лошади, которых отвели в конюшню — Кто-нибудь из слуг позаботится об этом. А теперь идите со мной. Обеих дам я помещаю в одной комнате. Надеюсь, вы не против? У нас не так много комнат. Мои сын и дочь очень рады вашему приезду. О себе они расскажут вам сами. Да, ведь вам пришлось оставить дома малышей. Какая жалость, что они так малы, дорогая!

Несмотря на некоторую непоследовательность ее высказываний, я решила, что она довольно верно оценила нас, особенно меня.

В большой комнате, которую я должна была разделить с Харриет, стояли две кровати. На полу лежал ковер, и, хотя комната была обставлена сравнительно богато, она очень напоминала мне замок Контрив. Комната Лукаса располагалась неподалеку.

— Надеюсь, здесь вам будет достаточно удобно, — сказала леди Эверсли. Ах, как бы я хотела вернуться в Эверсли-корт! Там все по-другому. Там так просторно! Какие мы там устраивали приемы! — Она вздохнула. — Но вы, должно быть, думаете то же самое о своих родных местах…

— Мы ждем-не дождемся возвращения, — ответила Харриет и, не обращая внимания на мой испепеляющий взгляд, продолжала:

— Правда, последние новости нас обнадеживают. Может быть, уже очень скоро мы начнем строить планы возвращения домой.

— Теперь недолго осталось. В окружении короля царит оживление. Там, как вы знаете, находится мой муж, ведь и с вашими родителями, Арабелла, мы познакомились при дворе. Этот ужасный Кромвель наконец умер. А его сын… Он не похож на отца… это человек, с которым, насколько я слышала, никто не считается. Все это к лучшему, не правда ли?

Мы выразили полное согласие с ее мнением, и она сказала, что оставляет нас, чтобы мы могли привести тебя в порядок, а затем, если мы захотим спуститься в салон, она с удовольствием представит нас своим сыну и дочери.

Когда дверь за леди Эверсли закрылась, Харриет взглянула на меня и рассмеялась.

— Во всяком случае, — сказала она, — наша хозяйка не страдает молчаливостью.

— Она очень мила.

— И, похоже, рада нашему приезду. Любопытно, что же представляют собой сын и дочь? Я полагаю, что нас пригласили затем, чтобы они побыли в компании ровесников. Ну что ж, здесь обстановка немного побогаче, чем у нас, хотя все довольно сильно запущено. Разумеется, трудно было ожидать от французских дворян, что они отдадут беженцам свои лучшие владения.

— Ты настроена излишне критично и упускаешь из виду, что если бы не твой переезд в замок Контрив, то сейчас ты жила бы в гораздо более скромных условиях вместе с бродячей труппой.

— Я не забываю об этом, но тем не менее не потеряла способности делать некоторые умозаключения. Так как же мы оденемся для нашей первой встречи со здешней молодежью?

Я осмотрела свой костюм для верховой езды. Он, разумеется, выглядел совеем не так безукоризненно, как в момент нашего отъезда, хотя до сих пор это не приходило мне в голову.

— И в самом деле, — сказала я, — просто не представляю.

— Тогда положись на мои суждения. Первое впечатление — самое важное. Я думаю, что тебе следует надеть голубое муслиновое платье с кружевным воротником. Оно выглядит свеженьким, новеньким и невинным — совсем, как ты сама, дорогая Арабелла.

— А для тебя, — парировала я, — парча или бархат? Шелк или атлас?

Харриет состроила гримаску.

— Мне еще более необходимо произвести благоприятное впечатление. У меня нет твоих верительных грамот.

— Вполне достаточно того, что ты — моя подруга.

— Даже в таком случае мне нужно принять дополнительные меры. Они знают, что ты — достойная дочь достойного генерала из королевской свиты. А я лишь отражаю лучи твоей славы. Мне нужно попытаться хоть немножко блеснуть и самой.

— Очень хорошо, — ответила я. — Надень самое изысканное из своих платьев, но судить о тебе все равно будут по твоему поведению.

Она засмеялась, поддразнивая меня. Когда мы одевались, она выбрала самое скромное из своих платьев. Мне показалось, что она совершенно очаровательна в этом синем шерстяном платье с удлиненным лифом, подчеркивавшим ее стройную талию; открывавшая лоб прическа делала ее словно выше ростом и придавала ее облику благородство.

Лукас уже был в салоне, когда мы спустились туда, и леди Эверсли, взяв меня и Харриет за руки, повела нас к молодым людям.

— Сегодня у нас будет просто дружеская вечеринка, — сказала она. — Я решила, что нам стоит познакомиться поближе до приезда остальных гостей. Да, к нам приедут и другие гости. Именно поэтому мне пришлось разместить вас в одной комнате, за что я еще раз приношу свои извинения.

— Это все из-за того, что вы не планировали моего приезда, — сказала Харриет, — так что извиняться следовало бы мне.

— Ну что вы, что вы… мы очень рады видеть вас. Я всегда говорю: чем больше гостей, тем веселее. Просто это не наш родной дом, и места здесь явно не хватает. Прошу знакомиться: моя дочь Карлотта и сэр Чарльз Конди, наш близкий друг. А где же Эдвин?

— Он сейчас придет, мама, — ответила Карлотта.

Карлотте было, я бы сказала, далеко за двадцать. У нее были мягкие черты лица, светло-каштановые волосы, уложенные непослушными локонами, которые выглядели так, будто малейшее дуновение ветерка немедленно разметает их, вернув в изначальное состояние. Ее рот был очень мал, губы сжаты, и она несколько напоминала олененка, который готов в любой момент броситься бежать в испуге. Платье шло ей: темно-синий шелк и кружева хорошо гармонировали и с цветом ее глаз, довольно больших, но слишком выпуклых для того, чтобы быть красивыми.

Она подала мне руку и улыбнулась. Я подумала, что она робка и очень хочет подружиться со мной, и сразу прониклась к ней самыми теплыми чувствами.

Сэр Чарльз Конди поклонился нам. Он был примерно того же возраста, что и Карлотта, среднего роста, склонный к полноте, отчего казался ниже, чем был на самом деле. Его большие карие глаза немного напоминали лошадиные, лицо с крупными чертами было приятным, но несколько вялым. В общем, я сделала вывод, что он достаточно милый человек, если не проводить с ним много времени.

Мне пришлось сделать себе выговор за слишком поспешные заключения. Мать часто предостерегала меня от них. Помню, она говорила: «Тот, кто судит о других, опираясь только на первые впечатления, неизбежно ошибается. По-настоящему можно узнать людей, лишь прожив рядом с ними годы, и тогда ты будешь потрясена тем, что в них открывается».

— Надеюсь, дорога не слишком утомила вас? — поинтересовался сэр Чарльз.

— Ни в коей мере, — ответила я. — Мы следовали указаниям леди Эверсли.

Он перевел взгляд на Харриет. Она улыбалась той особой улыбкой, которую она дарила, как я заметила, даже Лукасу. Сэр Чарльз слегка заморгал глазами, как будто был немного ею ослеплен.

— Со стороны леди Эверсли было очень любезно принять меня, — сказала Харриет. — Я живу вместе с Арабеллой и членами ее семьи.

— Мы рады вашему приезду, — произнесла леди Эверсли. — У нас будет много гостей, а большую компанию всегда легче развлекать.

— О, я согласна с этим, — подхватила Харриет. — С большим количеством людей можно придумать массу интересных развлечений.

— Когда появится Эдвин, мы приступим к обеду, — сказала леди Эверсли. — Не представляю, что могло его задержать. Ведь он знает о приезде гостей.

— Эдвин никогда не был пунктуален, — напомнила Карлотта, — ты же это знаешь, мама.

— Я много раз беседовала с ним по этому поводу. Я говорила ему, что отсутствие пунктуальности — столь же отвратительная черта, как хлопанье дверью перед носом у человека. Создается впечатление, что у тебя есть какие-то более важные интересы, а все остальное может и подождать. Вот уж в чем не упрекнешь моего мужа, лорда Эверсли. Как военный человек, он, естественно, во всем любит точность. Когда я вышла за него замуж, мне пришлось расстаться с некоторыми моими прежними привычками. Действительно, трудно поверить, что Эдвин… А, вот и он. Эдвид, дорогой мой мальчик, иди сюда, познакомься с нашими гостьями.

При появлении сына вся ее озабоченность исчезла, и ее можно было понять. Я сразу же отметила, что Эдвин — самый привлекательный из всех мужчин, которых я когда-либо видела. Он был высоким и очень стройным. Он слегка напоминал свою сестру Карлотту, но это подобие лишь способствовало тому, что она стала казаться еще более бесцветной, чем раньше. У него были волосы того же цвета, что и у сестры, только гуще, а то, что они слегка вились, делало их более послушными. Они спадали на плечи в полном соответствии с модой времен, предшествовавших казни Карла I. Его просторный камзол из коричневого бархата был притален и украшен тесьмой. Сквозь прорези рукавов виднелась тонкая льняная рубашка. Штаны были того же цвета, что и камзол. Однако внимание в первую очередь привлекал все-таки сам Эдвин, а не его наряд. Я подумала, что он на несколько лет моложе Карлотты; с первого взгляда было ясно, что он любимчик у матери. Она выдала себя уже тем, как произнесла: «Мой сын, Эдвин…».

Мне трудно описать, как выглядел в этот момент Эдвин, поскольку отчет о размере его носа и рта, цвете его глаз и волос ничего не объясняет. Главным было нечто внутри него — жизненная сила, обаяние, которые сразу чувствовались. Как только он вошел в комнату, в ней все неуловимо изменилось. Даже сама атмосфера стала другой. Всеобщее внимание сосредоточилось на нем.

Я поняла, что имела в виду Харриет, говоря, что некоторые люди обладают особыми качествами. В нем они определенно были. Теперь я видела это ясно.

Эдвин смотрел на меня, кланяясь и улыбаясь. Я заметила, что, улыбаясь, он слегка прикрывал глаза, причем один уголок его рта приподнимался чуть выше другого.

— Приветствую вас, мисс Толуорти, — произнес он, — мы рады вашему приезду.

— И тому, что она привезла с собой подругу, госпожу Харриет Мэйн, добавила его мать. Он вновь поклонился.

— Я буду вечно благодарна вам за разрешение посетить вас, — сказала Харриет.

— Я вижу, вы немного торопитесь, — сказал он, и я обратила внимание, что с бровями у него происходит то же, что и со ртом: когда он улыбался, одна бровь приподнималась чуть выше другой. — На вашем месте я воздержался бы с вынесением окончательных суждений. Подождите до той поры, когда хорошенько узнаете нас.

Все рассмеялись.

— Ах, Эдвин! — воскликнула леди Эверсли. — Как ты любишь дразнить людей! Он всегда был таким. Он говорит просто ужасные вещи.

— Меня вообще не следует допускать в приличное общество, мама, согласился Эдвин.

— Ах, мой милый, но, если бы мы так поступили, нам сразу же стало бы очень скучно. Давайте примемся за обед, а потом продолжим знакомство.

Холл был почти таким же, как в замке Контрив. Стол для нашей компании был установлен на возвышении. Но сидели мы не так, как того требовала традиция, лицом к входу, а просто расположившись вокруг стола, как обычно делают в маленьких помещениях.

Леди Эверсли села во главе стола, по правую руку от нее — Лукас, по левую — Харриет. За другим концом стола сидел Эдвин, справа от него — я, а слева Карлотта. Сэр Чарльз Конди сидел между мной и Харриет.

— Все было бы гораздо удобнее, если бы у нас была малая столовая, сказала леди Эверсли. — Но за эти годы мы привыкли мириться с неудобствами.

— Ничего, — сказал Эдвин, — теперь уже недолго ждать возвращения домой.

— Вы действительно так думаете? — спросила я. Он коснулся моей руки, лежавшей на столе; это было всего лишь краткое мгновение, но я затрепетала от удовольствия.

— Ну конечно, — улыбнулся он мне.

— И на чем основана ваша уверенность?

— На признаках и предзнаменованиях. Кромвелю удавалось держать нацию железной хваткой, потому что он был железным человеком. Его сын Ричард, к счастью для Англии, не унаследовал этих качеств отца. Он получил пост протектора только потому, что он — сын своего отца. Оливер же захватил этот пост силой. Это огромная разница.

— Интересно, что же происходит сейчас дома? — задумчиво произнесла леди Эверсли. — У нас были такие хорошие слуги… такие верные. Им не нравились эти пуританские идеи. Удалось ли им сохранить наши владения в порядке? — Она повернулась к Лукасу. — Разве не наслаждение думать о возвращении домой?

Лукас ответил утвердительно, но признался, что совсем не помнит своего родного дома. У него остались только какие-то смутные воспоминания о доме бабушки и дедушки в Корнуолле.

— Вначале мы бежали туда, — пояснила я. — Мать вместе со мной и Лукасом пересекла всю страну. Наше поместье, Фар-Фламстед, расположено неподалеку от Лондона, оно подверглось нападению врагов короля и было почти полностью разрушено.

— Грустная, но, к сожалению, не исключительная история, — сказал Чарльз Конди. В разговор вступила Харриет:

— А я хорошо помню, как мы бежали из Англии. О приближении врагов нас успели известить заранее. Мой отец к этому времени уже погиб при Нейзби, и мы знали, что наше дело обречено на поражение. Мы с матерью и несколькими верными слугами спрятались в лесу, пока грабили наш дом. Я никогда не забуду вид дома, охваченного пламенем.

— Ах, моя дорогая! — воскликнула леди Эверсли. Внимание всех присутствующих было обращено на Харриет. На меня она старалась не смотреть.

Как умело она пользовалась своим голосом! Она играла роль, а актрисой она была превосходной.

— И все эти сокровища, бесценные для детей… эти куклы… У меня были марионетки, с которыми я разыгрывала представления. Они были для меня живыми созданиями. Когда пламя пожирало дом, мне казалось, что я слышу их предсмертные крики. Это вполне понятно: ведь я была еще совсем ребенком…

За столом воцарилось молчание. Как хороша была Харриет, особенно когда исполняла драматические роли!

— Я помню, что проснулась от холода, когда рассвет начал золотить небосвод. Помню едкий запах гари. Было тихо. «Круглоголовые» разрушили наш дом, разрушили нашу жизнь и ушли.

— Господь тому свидетель, — сказал Эдвин, — они расплатятся за все содеянное, когда мы вернемся. Карлотта тихо возразила:

— Насилие и жестокость допускали обе стороны. Когда наступит мир, разумнее всего просто забыть об этих поистине ужасных временах.

Чарльз Конди согласился:

— Если только мы вернемся к старой доброй жизни, то стоит обо всем забыть.

— Прошло уже почти десять лет, — заметил Эдвин.

— Мы начнем жизнь с чистой страницы, — сказала Карлотта.

Чарльз Конди взглянул на нее с улыбкой, и я подумала, что они любят друг друга.

Харриет твердо решила по-прежнему оставаться в центре внимания.

— Мы вернулись к дому… к нашему милому, уютному гнездышку, где я провела всю свою жизнь. Но от дома осталось немногое. Помню, с каким отчаянием я пыталась отыскать своих кукол. Они исчезли. Я смогла найти только кусочек обугленной ленточки… вишневого цвета, которой я подвязывала платье одной из кукол. Я храню ее и по сей день.

«Как так можно, Харриет! — сердито думала я. — Так беззастенчиво лгать при мне!»

Мы, наконец, встретились с ней взглядами. В ее глазах явно читался вызов: «Ну что ж, выдай меня! Расскажи им, что я — ублюдок, дочь бродячего актера и деревенской девчонки, что моя мать была любовницей сквайра и что „круглоголовые“ и близко не подходили к его поместью, где мы жили в качестве нахлебников. Давай, говори!»

Она знала, что сейчас я промолчу, но, когда мы останемся одни, разговора не миновать.

Эдвин наклонился в ее сторону:

— И что же случилось дальше?

— Понятно, что в лесу мы жить не могли. Мы добрались до ближайшей деревни. У нас были кое-какие драгоценности, распродавая которые, нам удалось некоторое время продержаться. В одной из деревушек мы встретили труппу странствующих актеров. Для них тоже настали тяжелые времена, свои представления они могли устраивать только тайком, ведь пуритане уже наложили лапу на страну, и к этому времени, как вы и сами знаете, все развлечения были запрещены. Театры закрылись быстро, но по дорогам все еще бродили актерские труппы. Мы с матерью присоединились к ним, и, знаете, через некоторое время выяснилось, что я обладаю актерским талантом.

— Это меня не удивляет, — вставила я, и она вновь вызывающе улыбнулась мне.

— Я сделала несколько марионеток, показала актерам свое умение обращаться с ними, и они позволили мне участвовать в представлении. Поначалу мне доверяли только маленькие роли, а потом — и главные. Но дела шли все хуже и хуже. Хотя крестьяне всегда принимали нас с удовольствием, не было никакой уверенности в том, что никто не донесет на нас. Стало слишком опасно, и мы решили перебраться во Францию. Наш корабль потерпел крушение. Моя мать погибла. Я была спасена и попала в дом друзей, где и жила некоторое время.

— Как все это интересно! — воскликнула леди Эверсли. — И кто же эти друзья?

Харриет мгновение колебалась. Она не решалась произнести имя д'Амбервиллей, если все то, что она рассказала мне, было правдой. Как можно быть в чем-то уверенной, имея дело с такой актрисой?

— Ла Будоны, — ответила она. — Возможно, вы знакомы с ними?

Леди Эверсли покачала головой. Да и откуда ей было знать семейство, существовавшее лишь в воображении Харриет?

— Позже, — продолжала Харриет, — я отправилась к Арабелле и с некоторых пор живу у них.

— В такие времена нам надо держаться вместе, — сказала леди Эверсли. Хорошо, что вы приехали к нам в гости!

— Было так мило с вашей стороны позволить мне приехать! Мы с Арабеллой быстро подружились, и она не хотела оставлять меня одну… как и я не хотела оставаться без нее.

— Я очень довольна, что вы приехали, — уверила леди Эверсли. — Я убеждена, что вы сумеете оживить собравшееся здесь общество.

— Харриет это прекрасно удается с тех самых пор, как она приехала к нам с бродячей труппой.

Это сказал Лукас. Я совсем забыла о том, что и он слушал увлекательную историю Харриет. Видимо, об этом забыла и она.

Удар был отбит с необычайной легкостью:

— О да! Что это были за времена! Когда я жила у Будонов, к нам приехали странствующие актеры. Они сыграли для нас спектакль, а потом я рассказала им о том, как мне удалось попутешествовать с актерами, и они предложили мне исполнить одну из ролей.

Наверное, им очень понравилась моя игра, тем более, что их только что покинула одна из ведущих актрис, и они попросили меня помочь им. — Сделав паузу, она продолжала:

— Я честно признаюсь…

«Да разве ты можешь в чем-то честно признаться, Харриет?» — подумала я. Должно быть, она прочитала это в моих глазах, потому что едва заметно улыбнулась. Притворяясь, она выглядела еще обольстительней, чем обычно, и я понимала, что все присутствующие очарованы ею.

— Конечно, Ла Будоны прекрасно относились ко мне, но жить у них было нестерпимо скучно. Я попросила у них позволения на некоторое время уехать с актерами… просто ради разнообразия. Старые воспоминания вновь ожили во мне, и Ла Будоны отнеслись к этому с пониманием. Они считали, что во мне погибает великая актриса, и, услышав о том, что труппа будет гастролировать в Париже, при королевском дворе, согласились отпустить меня. Я отправилась с актерами, а по пути нам посчастливилось заехать в Контрив. Там я вывихнула лодыжку и вынуждена была остаться, а все остальные двинулись дальше. К тому времени я поняла, что жизнь странствующей актрисы не для меня, и, когда Арабелла и милый Лукас предложили мне жить у них, я согласилась.

— Все сложилось очень удачно, — сказал Эдвин. — Иначе мы не имели бы удовольствия принимать вас в этом доме.

— Ну, с таким же успехом мы могли бы познакомиться, вернувшись в Англию.

— Этого удовольствия пришлось бы долго ждать. Харриет оживилась:

— Вы помните ту пьеску, Арабелла, Лукас? Холл в Конгриве почти такой же, как и здесь. Есть и помост… просто готовая сцена. Ах, как все хорошо у нас тогда получилось! Мы должны рассказать об этом, правда?

— Мы поставили пьесу, — сказал Лукас. — Это было чудесно! Конечно, только благодаря Харриет. Всем нам досталось по роли, а Ламбары — это наши соседи-фермеры — и слуги были нашими зрителями.

— Тебе понравилось, правда, Лукас? — спросила Харриет. — Ты превосходно справился со своей ролью.

— Мне было жалко Арабеллу, — признался Лукас. — В конце ей пришлось умереть.

— Я получила по заслугам за свое коварство, — сказала я.

— Правда? — улыбнулся Эдвин. — Просто не верится, что вы способны вести себя недостойно.

— Мне выпало играть убийцу. Я приготовила отравленный напиток для Харриет, но мне пришлось выпить его самой.

— Это была французская мелодрама, — уточнила Харриет.

Леди Эверсли даже слегка раскраснелась:

— А разве мы не можем поставить какую-нибудь небольшую пьесу? Сюда приедут и другие гости, а кроме того, можно будет пригласить окрестных жителей. Как вы полагаете, возможно вновь поставить ту же пьесу?

— Ваши гости — англичане?

— Да, все они изгнанники, как и мы.

— Наша мелодрама определенно была французской — сплошные коварство и любовь.

— Очень интересная тема, — заметил Эдвин.

— Очень французская, — подчеркнула Харриет. Чарльз спросил:

— Вы хотите сказать, что подобные темы не могут заинтересовать англичан?

— Не совсем так. Они этим интересуются, но скрывают свой интерес.

— Как забавно! — сказал Эдвин.

— Сознайтесь, ведь так? — спросила Харриет.

— Видимо, вы имеете в виду пуританскую Англию?

— Я имею в виду, — ответила Харриет, — что нам следовало бы поставить чисто английскую пьесу. Например, что-нибудь из Шекспира.

— Не будет ли это слишком сложно для нас? — спросила Карлотта.

— Существуют сокращенные версии, которые поставить довольно просто.

— Должно быть, они на французском языке, — предположила Карлотта.

— М-да, но я могу сделать перевод. Что вы скажете, если мы сформируем нашу собственную труппу? Ролей хватит на всех.

— Меня в расчет не принимайте, — отказалась леди Эверсли. — Я обязана заботиться о гостях. В доме и без того маловато прислуги.

— Тогда примут участие все остальные, — сказала Харриет. — Таким образом, у нас есть шесть актеров. Управимся. Конечно, нам понадобится кто-нибудь еще на эпизодические роли.

Без сомнения, все были захвачены этой идеей. Все разговоры крутились вокруг подготовки к представлению.

Мы засиделись за столом, а когда начали расходиться, леди Эверсли шепнула мне:

— Как я рада, что вы привезли свою подругу!

* * *


В этот вечер, оказавшись наедине с Харриет, я хранила молчание. Она вынуждена была заговорить первой, когда мы уже улеглись в постель.

— Перестань быть такой чопорной и самодовольной! — сказала она.

— Я ведь ничего не говорю, — ответила я.

— Ну да, но вид у тебя, как у святой мученицы. Не будь такой дурочкой!

— Послушай, Харриет, — взорвалась я, — тебя сюда привезла я. Если я пойду к леди Эверсли и расскажу ей, что ты попала к нам с труппой бродячих актеров и сделала вид, что у тебя болит нога, чтобы остаться у нас потом в качестве гувернантки, то что она скажет, как ты думаешь?

— Она скажет: что за лживое существо эта Арабелла Толуорти! Она ввела в наш дом авантюристку, она обманула нас всех!

Я не могла не рассмеяться. Это было так похоже на Харриет — вывернуть все наизнанку.

Она оживилась:

— Кому я навредила? Их домашняя вечеринка благодаря нашему спектаклю превратится в настоящий праздник. Ты сама знаешь, как люди любят такие представления. Ты же помнишь Ламбаров… Они в жизни не получали такого удовольствия.

— Но это простые деревенские люди.

— А я тебе скажу вот что: театр любят все. Что тебе шепнула леди Эверсли, когда мы расходились из-за стола? Ладно, не трудись вспоминать. Я сама слышала: «Как я рада, что вы привезли свою подругу!»

На мгновение она превратилась в леди Эверсли, и я вновь не смогла удержаться от смеха. Ну конечно, никто не пострадает от этого обмана. Безусловно, всем будет только веселей оттого, что вместе с нами здесь находится и Харриет.

Я пожала плечами.

— Ну вот, теперь ты рассуждаешь здраво. Я думаю, нам надо поставить «Ромео и Джульетту».

— Ты и в самом деле честолюбива. Тебе не кажется, что это слишком сложная пьеса?

— Я люблю, когда мне бросают вызов.

— Давай я брошу тебе вызов за вранье относительно истории твоей жизни.

— Ладно, не придирайся! Будем ставить «Ромео и Джульетту».

— Вшестером?

— Конечно, не в полном объеме, и будем привлекать других для эпизодов. Берутся ключевые сцены пьесы и связываются в единое целое. И знаешь, получается неплохо. Собственно, так почти всегда и делают. Я уже вижу Эдвина в роли Ромео.

Я промолчала. Я старалась не думать об Эдвине, но его образ постоянно всплывал в моей памяти.

Я никогда даже не представляла, что может существовать столь привлекательный мужчина. Он был так хорош собой, так уравновешен; чувствовалось, что он способен достойно справиться с любой ситуацией. Когда он взглянул на меня и улыбнулся своей странноватой улыбкой, меня охватило чувство радости. Когда он коснулся моей руки, я ощутила волнующую дрожь. Я хотела быть рядом с ним, слушать его без конца. Я чувствовала, что слишком возбуждена и не могу уснуть, и виной тому — Эдвин.

— Ну как? — спросила Харриет.

— Ты о чем?

— Ты что, уснула? Я говорю, что Ромео должен сыграть Эдвин.

— О да… думаю, это будет правильно.

— А кто же еще? Неужели Чарльз Конди? У него нет и половины необходимого обаяния. Лукас слишком уж молод.

— Но и Ромео не был стариком, правда?

— Он был опытным любовником. Да, остается только Эдвин.

Я молчала, и она продолжила:

— Что ты думаешь о нем?

— О ком?

— Да проснись же, Арабелла! Об Эдвине, конечно.

— О, я думаю, он очень… приятный.

— Приятный! — Она тихо засмеялась, — Да, конечно, можно выразиться и так. Мне он кажется привлекательным во всех отношениях. Он — наследник титула, и, если они смогут восстановить свои права… (а им удастся сделать это и даже большее, если король вернет трон), он будет действительно очень богатым человеком — Тебе удалось многое узнать.

— Здесь — словечко, там — намек, а я просто сложила все это вместе.

— Весьма остроумно.

— Ничуть. Просто немножко логики. Кстати, Чарльз Конди тоже не бедняк.

— Ты проделала большую работу.

— Я всего лишь не закрывала глаза и не затыкала уши. У Карлотты роман с Конди. Я думаю, вскоре следует ждать их помолвки. Помнишь, нам сказали, что сегодня мы собираемся по-семейному? Это примечательно, тебе не кажется?

— Возможно.

— Бедная Карлотта, ее никак нельзя назвать очень привлекательной женщиной, верно?

— Да как же она может оказаться таковой, если этот титул ты присвоила себе?

— Какая ты проницательная!

— Не слишком. Мне показалось, что именно это ты и доказывала за обедом и после него.

— Ты несколько раздражена, Арабелла. Отчего?

— Наверное, я устала. Знаешь, мне хочется поспать. Сегодня был тяжелый день.

Харриет замолчала.

Раздражена? Верно ли это? Возможно, я просто хотела, чтобы Эдвин заинтересовался мной, чтобы я понравилась ему; и мне казалось, что вряд ли такое случится, когда рядом находится столь блистательное существо, как Харриет!

На следующий день все разговоры опять вращались вокруг предполагаемой постановки пьесы. Утром Харриет собрала всех за столом, и началось обсуждение планов.

Как ни странно, у нее была с собой рукопись пьесы.

— Я всегда прихватываю с собой несколько пьес, на случай, если вдруг присутствующие проявят интерес к постановке спектакля, — объяснила она.

Значит, все было задумано заранее. Теперь это стало мне совершенно ясно. Она должным образом направила разговор за столом; она приехала сюда подготовленной. Да, иногда она поражала даже меня.

Разумеется, она сумела заразить всех своим энтузиазмом. Леди Эверсли была довольна: ведь Харриет снимала с ее плеч бремя необходимости развлекать гостей.

Остальные гости должны были съехаться в течение нескольких ближайших дней, и мы намеревались обращаться к каждому из них с предложением принять участие в постановке; если бы кто-то согласился, он был бы тут же включен в работу.

«Ромео и Джульетта» — трудная пьеса, это признавала и сама Харриет, однако она считала, что, если мы справимся с Шекспиром, это поможет нам, беженцам, ощутить атмосферу родного дома и в наших условиях эта пьеса гораздо уместнее, чем какой-нибудь французский фарс. Придется, конечно, хорошенько поработать. Всем надо выучить свои роли, но, так как наша версия существенно сокращена, это будет не слишком трудно, исключая, конечно, главных героев.

Она улыбнулась Эдвину.

— Вы должны играть Ромео, — сказала она, бросив на него взгляд, полный восхищения.

— О, Ромео, Ромео, ну почему же ты Ромео! — сказал он. — Это все, что я помню из пьесы.

— Тогда вам предстоит большая работа, — заметила я.

— У нас будет суфлер, — успокоила всех Харриет.

— Суфлером могу быть я, — вызвалась Карлотта. Харриет невозмутимо взглянула на нее.

— Возможно, это хорошая идея. Хотя нам и нужно побольше актеров, женских ролей в пьесе почти нет.

— Бесс Тредегер примет участие, — сказал Эдвин. — Она захочет сыграть главную роль. А кроме того, приедут Джон Мессенджер и Джеймс и Эллен Фарли. Они будут просто счастливы участвовать.

— Ну что ж, — сказала Харриет, обращаясь к Карлотте, — видимо, вы действительно понадобитесь нам в качестве суфлера. Это неплохое предложение, поскольку женских ролей действительно очень немного. Впрочем, некоторые женщины могут сыграть мужские роли. Так будет даже веселее. Из женских ролей имеются только леди Капулетти и Монтекки, ну, и кормилица, конечно.

Она взглянула на меня, как мне показалось, с некоторой злостью, словно хотела бы от меня избавиться.

— Нам предстоит много поработать вдвоем, — сказала она Э двину.

— Я уверен в том, что это будет не работа, а удовольствие, — ответил он.

— У вас хорошая память на текст?

— У меня вообще не слишком хорошая память, — легкомысленно ответил он. Лучше всего я справился бы с ролью рабочего сцены.

— Ах, еще и оборудование сцены! Придется что-то придумывать. Но вы, конечно, будете Ромео. Это роль для вас.

— Тогда вся надежда на Карлотту. И, надеюсь, вы не откажете мне в помощи.

— Можете быть уверены в том, что я сделаю все, чтобы вам помочь, заверила его Харриет.

В разговор вмешалась леди Эверсли, сообщив, что на чердаке есть несколько сундуков со старой одеждой и стоит посмотреть, не найдется ли там чего-либо подходящего для нас. Мы обрадовались и немедленно отправились на чердак.

Что за веселое выдалось утро! В сундуках была одежда, лежавшая там с незапамятных времен. Сколько было смеха, когда мы выуживали оттуда очередную древность! И все же Харриет удалось отобрать много вещей, которые можно было приспособить для наших надобностей. В особенности мне понравилась небольшая черная шляпа, пришедшаяся мне впору Она была украшена камнями, похожими на кораллы и бирюзу; поля шляпы наполовину прикрывали лоб. Я сама нашла ее, повертела в руках и надела.

— Просто чудесно! — воскликнула Карлотта. Эдвин улыбнулся.

— Вам надо ее носить, — посоветовал он. — Она вам очень идет.

Ко мне подошла Харриет.

— Ну что ж, эта шляпка для Джульетты, — сказала она. — Это именно то, что надо.

Она сняла с меня шляпу и надела ее на себя. Если шляпа выглядела на мне эффектно, так что же сказать о том, как она выглядела на Харриет? Конечно, Харриет в этой шляпе прелестна, а драгоценности подчеркивали великолепный цвет ее лица.

Неожиданно Карлотта сказала:

— Но она действительно больше идет Арабелле. Харриет сняла шляпу и осмотрела ее, — Что за находка! — воскликнула она. — Нет, эта шляпа для Джульетты Мы все опоздали на ленч, но леди Эверсли ничуть не рассердилась. Она была настоящей хозяйкой дома и в первую очередь заботилась о том, чтобы гостям понравилось представление и чтобы они вспоминали его даже тогда, когда вернутся в Англию.

* * *


В этот же день мы поехали кататься верхом, и я оказалась рядом с Эдвином.

Он рассказал мне, что вскоре ему придется отправиться в Англию. Он ждал только приказа. Похоже, настало время воспользоваться последствиями смерти Оливера Кромвеля. Именно поэтому Эдвин и приехал повидаться со своей семьей. В указанное ему время он отбудет в Англию, чтобы, по его выражению, «разведать обстановку».

— А это не опасно? — спросила я.

— Возможно, если нас разоблачат.

— Все, что я запомнила из той жизни, — сказала я, — это бессмысленные разрушения. Я помню, какой спокойной нам показалась Франция, поскольку, даже когда мы жили у бабушки в Корнуолле, мы постоянно ощущали тревогу.

— Опасность может возбуждать, — заметил он, — так, собственно, обычно и бывает.

— Вы находите жизнь в изгнании скучной?

— Ну, последние дни никак не назовешь скучными. Я рад тому, что мои родителя познакомились с вашими и что это знакомство принесло плоды.

— Очень любезно с вашей стороны так оценивать наш приезд. Для нас это настоящее приключение. В замке Контрив мы живем очень размеренной жизнью.

— Я знаю, что это такое. Моя мать находит подобную жизнь утомительной. В старые добрые времена наш дом всегда был полон гостей. Желание вернуться на родину стало у матери настоящей манией.

— И у многих других тоже. А вы к ним не относитесь?

Немного помолчав, он сказал:

— Я всегда принимал жизнь такой, какая она есть. Наверное, потому, что отношусь к ней не слишком серьезно. Вы, несомненно, сочтете меня легкомысленным.

— В самом деле?

— О да. В наше время действительно лучше не принимать многие вещи слишком близко к сердцу. Жизнь меняется. Нужно наслаждаться тем, что доступно. Таков мой девиз.

— Пожалуй, девиз неплох. Он не позволяет унывать.

— Смейтесь и радуйтесь сейчас, ведь никому неизвестно; что принесет завтрашний день.

— Должно быть, легко жить с таким мироощущением Вас никогда не тревожат раздумья о том, что может с вами произойти?

— Мой отец говорит, что теперь, когда я стал взрослым мужчиной, мне следует относиться к жизни более серьезно, но трудно сразу отбросить прежние привычки. У меня есть дар (конечно, если это можно назвать даром) жить настоящим, забывая о прошлом и позволяя будущему действовать по собственному усмотрению. В данный момент я абсолютно счастлив. Я нахожу совершенно восхитительной прогулку верхом с госпожой Арабеллой Толуорти.

— Я вижу, что вы человек галантный и желаете мне польстить, но ведь вы сами предупредили меня о том, чтобы я не воспринимала ваши слова слишком серьезно. Осмелюсь предположить, что вы будете столь же счастливы, катаясь по английским проселкам с госпожой Джейн или Бетти.

— Сейчас мне не нужно ничего другого. Вероятно, если бы я ехал с госпожой Арабеллой по английскому проселку, это было бы вдвойне приятно, но я и без того счастлив. Если бы я сейчас оказался дома, то, возможно, исчезло бы присущее нашей жизни возбуждение. А я должен признаться еще в одном своем недостатке: я наслаждаюсь возбуждением.

— И опасностью?

— По-настоящему возбуждает именно опасность.

— Мне кажется, вы говорите не всерьез.

— В данный момент всерьез. Потом, может статься, я буду думать иначе.

— Должно быть, вы просто непостоянны?

— В некоторых вопросах непостоянен, а в других — тверд. Тверд в вопросах дружбы, госпожа Арабелла, я уверяю вас в этом и надеюсь на то, что мы будем друзьями.

— Я тоже надеюсь на это, — ответила я. Неожиданно он наклонился ко мне и коснулся моей руки.

Думаю, к тому времени я уже была почти влюблена в него.

Остальные всадники поравнялись с нами. Я заметила, что Харриет едет рядом с Чарльзом Конди и что он несколько смущен этим: Рядом с ними ехала Карлотта. По ней не было заметно, что ее раздражает внимание Чарльза к Харриет, но я уже поняла, что эта девушка умеет скрывать свои чувства.

Когда я переодевалась, в комнату вошла Харриет. Я сбросила одежду для верховой езды и надела просторное платье.

— Вид у тебя довольный, — заметила Харриет.

— Мне нравится здесь. А тебе?

— Очень.

Она встала и посмотрелась в зеркало. Сняла шляпу для верховой езды, тряхнула головой, разбросав по плечам волосы, и надела шляпу Джульетты, лежавшую на столе. Затем она стала изучать свое лицо в разных ракурсах.

— Что за находка! — воскликнула она.

— Действительно, шляпа хороша. Харриет кивнула и, не снимая шляпу, продолжала рассматривать свое отражение, загадочно улыбаясь.

— Кажется, дела у вас с Эдвином идут неплохо, — сказала она.

— О да. С ним легко разговаривать.

— Он просто очарователен. И, я бы сказала, весьма неравнодушен к женщинам.

— Наверное, именно поэтому он нам и нравится. Естественно, когда нам нравится тот, кому нравимся мы.

— Ценное замечание, — саркастически бросила она и, прищурившись, посмотрела на меня. — Меня не удивило бы… — начала она и замолчала.

— И что же тебя не удивило бы?

— Если бы выяснилось, что эта встреча организована умышленно.

— Умышленно? Что ты имеешь в виду?

— Не строй из себя невинное дитя, Арабелла. Эдвин — завидный жених… весьма завидный. Но и ты не из последних невест. Дочь генерала, который является другом и соратником короля. Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы живем в изгнании, и здесь сложно устроить удачный брак. Так что когда подворачивается выгодная возможность, то ею пользуются.

— Не говори глупости. Я пока еще не собираюсь замуж. Кроме того…

— Кроме того, что?

— Для этого требуется согласие обеих сторон, не так ли?

— Глядя на тебя, я бы сказала, что, если тебе сделают предложение, ты не будешь отбиваться.

— Я его почти не знаю…

— А он тебя? Мне кажется, Эдвин весьма уступчив и у него легкий характер. Вряд ли он будет сопротивляться столь очевидному решению вопроса. Не сердись, Арабелла. Подумай только, как тебе повезло: твое будущее заботливо спланировано.

— Это твои обычные выдумки. Я считаю, что количество лжи, произнесенное тобой в стенах этого дома, просто… возмутительно. Вероятно, мне не следовало поддаваться на уговоры и брать тебя с собой.

— Подумай, какого удовольствия ты бы лишилась.

— И сними с головы эту шляпу. Она выглядит просто смехотворно.

— Подожди до тех пор, пока я не надену ее в тот самый вечер. Знаешь, что тогда произойдет?

— Пророчествовать не дано даже тебе, — ответила я.

— Подожди — и увидишь, — улыбаясь, ответила она.

Я долго не могла уснуть, раздумывая над тем, что сказала мне Харриет. Неужели это правда? Следовало признать, что такая вероятность очень велика. Мне было семнадцать лет, и из-за того, что мы находимся в изгнании, было мало надежды на то, что я встречу подходящего жениха. Интересно, действительно ли мои родители обсуждали возможность моего брака с Эверсли? Положение было таково, что обе семьи не могли не радоваться подобному союзу, а я думаю, что все родители были сильно озабочены будущим своих детей.

Неужели Эдвина специально подобрали для меня? Признаться, это предположение меня не ужаснуло, хотя я бы предпочла, чтобы он бросился в мои объятия в романтическом порыве.

Никогда в жизни я не видела более красивого, смелого, обаятельного молодого человека. Но, собственно говоря, каких вообще молодых людей я видела? Единственный, с кем я могла сравнить Эдвина, был актер Жабо, и уж он-то, конечно, был совсем другим. Мне совершенно не нравился Жабо, и я не понимала, как Харриет и Флоретт могли соперничать из-за него. В Эдвине было все, что способно привлечь романтически настроенную девушку, а я была именно такой девушкой.

Что за великолепное приключение! Я была влюблена в Эдвина, и именно его родители предназначили мне в мужья.

На следующий день прибыли новые гости, которые с восторгом приняли известие о готовящемся спектакле. Были распределены роли. Харриет стала Джульеттой, Эдвин — Ромео. Я получила роль леди Капулетти и при этом заявила, что просто нелепо мне изображать мать Харриет.

— Это будет хорошим испытанием твоего актерского таланта, — сурово сказала Харриет.

Чарльз Конди был назначен играть Фра Лоренцо.

— Это для него в самый раз, — смеялась Харриет.

Мне кажется, я еще никогда не видела ее столь возбужденной. Она находилась в центре внимания.

В дело включились все. Слуги рвались помогать нам. Одна из служанок оказалась прекрасной портнихой и целыми днями шила театральные костюмы. Харриет была в своей родной стихии. Она сияла; она продолжала хорошеть, если такое еще было возможно. Все советовались с нею. Я назвала ее королевой Вийе-Туррона.

Она проводила много времени с Эдвином — репетируя, как она объяснила.

— Он довольно способный актер, — говорила она, — я сделаю из него настоящего Ромео.

Некоторое внимание Харриет уделяла и Чарльзу Конди, помогая ему готовить роль. Я немного беспокоилась за Карлотту, поскольку складывалось впечатление, что она отстранена от всех дел.

Когда мы остались наедине с Харриет, я попыталась поговорить с ней.

— Не думаю, что Карлотте доставляет большое удовольствие наблюдать за тем, что происходит между тобой и Конди, — начала я.

— А что происходит?

— Ты что, не видишь, что он все больше увлекается тобой?

Она пожала плечами.

— Разве я в этом виновата?

— Да, — коротко ответила я. Она расхохоталась.

— Дорогая моя Арабелла, это должно волновать только Карлотту, разве не так?

— Карлотта не из тех девушек, которые будут умышленно завлекать мужчину.

— Что ж, если она его потеряет, это послужит ей уроком.

— Послушай, ведь мужчины не призы, за которые нужно бороться. Я уже не говорю о правилах хорошего тона… вряд ли это понятие вообще может соответствовать твоему поведению, правда?

— Насчет призов ты ошибаешься, — сказала Харриет. — Некоторые получают эти призы, даже пальцем не шевельнув, а другим приходится для этого поработать. Карлотта может потерять свой приз, так как и не пытается удержать его.

— Значит, ты собираешься завоевать Чарльза Конди?

— Ты же знаешь, что я всегда сражаюсь за главный приз, а Чарльза вряд ли можно считать таковым.

— Тогда почему бы тебе не оставить его Карлотте?

— Возможно, я так и сделаю.

У меня осталось неприятное чувство от этого разговора. Я заметила, что Харриет стала реже уединяться с Чарльзом, объяснив это тем, что надо больше сосредоточиться на ее сценах с Ромео.

Как-то раз, зайдя после ленча в комнату, я нашла ее обеспокоенной. Когда я спросила, что случилось, она, улыбнувшись, сказала:

— Леди Эверсли хочет серьезно поговорить со мной. Я должна прийти к ней в три часа.

— Зачем? — встревоженно спросила я.

— Вот это-то я как раз и хотела бы знать.

— Наверное, это как-то связано со спектаклем. Харриет покачала головой.

— Я не уверена. Она была довольно серьезной и, что обеспокоило меня больше всего, немногословной. Это при ее-то болтливости! Я удивилась, почему нельзя поговорить там же и сразу же. Но это, видимо, какой-то секрет — Возможно, она узнала, что ты не тот человек, за которого себя выдаешь. Она могла раскрыть твою грубую ложь.

— Даже если и так, она не отошлет меня. Без меня спектакль провалится.

— Ну и самонадеянность! — сказала я.

— Это правда! — парировала Харриет. — Нет, дело не в этом. Просто не знаю, что и думать.

Я редко видела ее такой озабоченной и потому с нетерпением ждала в нашей комнате ее возвращения после разговора с леди Эверсли. На этот раз Харриет была по-настоящему разгневана. Ее щеки пылали, глаза метали молнии — словом, она выглядела великолепно.

— Ну что, Харриет, в чем дело?

Она бросилась в кресло и уставилась на меня.

— Джульетту играешь ты, — наконец произнесла она.

— О чем ты говоришь?

— Это королевский приказ.

— Неужели леди Эверсли вызывала тебя именно за этим?

Харриет кивнула.

— Она, конечно, не приказывала, а просто поставила меня в известность, что ей кажется, будто я отнимаю у ее бесценного Эдвина время, которое он должен проводить с тобой.

— Я не верю.

— Но это правда. Она говорила со мной очень дружелюбно, горячо благодарила меня за мои старания сделать ее прием удачным. Она сказала, что высоко это ценит. Но тут же совершенно недвусмысленно заявила: играть Джульетту будешь ты, чтобы облегчить тебе игру в любовь с Эдвином — Ромео. Так должно быть. Это ультиматум. Да, под личиной взбалмошной и рассеянной Матильды Эверсли скрывается железная женщина. Она знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Я сказала ей: «Но ведь это очень сложная роль. Для нее нужна настоящая актриса, а Арабелла таковой не является. У нее нет опыта, нет достаточных актерских способностей». Она рассмеялась и ответила: «Ах, дорогая моя госпожа Мэйн, вы не понимаете, это всего лишь игра. Ее цель доставить удовольствие нашим гостям. А небольшие накладки в таких случаях только добавляют веселья, не так ли? К тому же Карлотта сообщила мне, что Арабелла выглядит совершенно прелестно в той шляпке, которую нашла на чердаке». Вот тогда я и подумала, что все подстроила эта кошка Карлотта.

— Не говори так громко, — попросила я. — И Карлотта вовсе не похожа на кошку.

— Похожа. Хитрая, скрытная, готовая пустить в ход когти.

— Ну, должно быть, ты и впрямь рассердила ее, флиртуя с Чарльзом Конди.

— Какая чепуха! Что я могу сделать, если я привлекательнее, чем она? К тому же это можно сказать не только обо мне. То же самое относится к девяносто девяти из ста женщин.

— Ладно, продолжай, — предложила я. — Что еще сказала леди Эверсли? Надеюсь, ты сумела скрыть свою ярость?

— И глазом не моргнула. Впрочем, если бы даже я себя как-то выдала, она отнесла бы это на счет моей любви к искусству.

— Скорее твоей любви к себе самой. Рассказывай дальше.

— Потом она немножко застеснялась. «Наши семьи, — говорит, — надеются на то, что удастся заключить брак между Арабеллой и Эдвином. Мой муж уже давно восхищается генералом Толуорти, одним из лучших воинов королевской армии. Король очень благодарен ему». Я кивнула и сказала с сарказмом, которого она не уловила: «Когда мы вернемся в Англию, король захочет доказать свою благодарность таким людям, как генерал». — «Ему это уже обещано, — ответила она, — так что, я думаю, как только мы вернемся…» Я закончила за нее: «…Его дочь окажется завидной партией для вашего сына». — «Именно так и считает лорд Эверсли, — ответила она, — и родители Арабеллы тоже. В наше время вообще трудно что-либо устроить, тем более удачный брак. Вот поэтому я хотела, чтобы наш вопрос был улажен».

Я беспокойно ерзала в кресле, смущенная и несколько рассерженная тем, что мои дела обсуждаются в такой манере.

— Ну, и о спектакле, — продолжила Харриет. — Пьеса очень романтична. Ромео и Джульетта — вечный символ любви. Леди Эверсли решила, что будет просто очаровательно, если парочка, от которой все ожидают заключения брака, сыграет эти роли.

— И что ты ответила?

— А что я могла ответить? Кое-что я прочитала в ее глазах. Думаю, Карлотта уже понашептала ей. Если бы я не согласилась с леди Эверсли, она сочла бы мое пребывание здесь невозможным. Какая неблагодарная женщина! Она уже забыла о том, что это я не позволила превратить ее прием в смертную скуку. Но так или иначе важно то, что она хочет, чтобы любовные сцены с Эдвином разыгрывала не я, а ты. Ну что ж, немножко попрактикуешься.

— Мне кажется, в этом есть что-то нечестное. Так что же мы будем делать?

— Тебе придется сыграть Джульетту, и то, как ты это сделаешь, скорее сдержит любовный пыл, чем подстегнет.

— Знаешь, бывают моменты, когда ты просто невыносима, — сказала я. — Мне кажется, ты считаешь свои интересы единственно важными.

Я начала думать об Эдвине, о его нежном взгляде, легкой улыбке, высокой стройной фигуре и слегка сонных карих глазах. Я была влюблена в Эдвина. Наши родители хотели, чтобы мы поженились. Так почему я должна негодовать по поводу того, что у Харриет отняли ее роль? Меня это только радовало.

Я хотела бы сыграть Джульетту. Мы с Эдвином будем проводить вместе целые часы, репетируя наши роли. Я все время буду с ним. Мне немного надоела уже леди Капулетти.

Нужно признаться, Харриет меня поразила. Я понимала, что ей был нанесен чувствительный удар. Будучи профессиональной актрисой, она хотела играть заглавную роль и, безусловно, имела на это право. Но после откровенного взрыва чувств, который она не сумела скрыть от меня, ей удалось полностью овладеть собой.

Она собрала труппу и объявила, что некоторые роли будут перераспределены. Сама она очень загружена режиссерской работой, так что ей придется отказаться от роли Джульетты, с которой, по ее мнению, вполне справлюсь я. Харриет же сыграет роль кормилицы, тоже очень важную. Естественно, что это потребует кое-каких изменений в ходе репетиций.

Я взглянула на Эдвина, чтобы проверить, не будет ли он возражать.

Он улыбнулся мне своей чудесной ласковой улыбкой и, взяв мою руку, поцеловал ее так, как научила его Харриет во время репетиций.

— Вы увидите, что я слабый актер, — предупредил, он.

— Так же, как и я.

— Не могу в это поверить.

Он нежно пожал мою руку. Я была счастлива. Потом мне вспомнилось, как он говорил о том, что следует подчиняться прихотям судьбы. Но я была уверена, что он с радостью сыграет роль моего любимого.

Что же касается меня, то я продолжала вспоминать слова леди Эверсли, сказанные Харриет. Наши родители хотят, чтобы мы поженились. Я тоже хочу этого. Теперь все зависит от Эдвина.

Это были волшебные дни. Почти все время я проводила с Эдвином. Мы репетировали наши роли. Его роль я уже знала наизусть и постоянно подсказывала ему. Нам было нетрудно изображать влюбленных, и я даже начала думать, что он влюблен в меня не меньше, чем я в него.

Казалось странным, что основой пьесы служит вражда двух семейств, не позволяющая влюбленным пожениться. В нашем случае все обстояло наоборот: наши родители предоставили нам возможность влюбиться друг в друга.

И мы так и сделали! Мы влюбились! Мне хотелось петь.

Мне нравилось, как он произносит:
		«О, там восток! Джульетта — это солнце!



		Встань, солнце ясное, убей луну-завистницу…»








Как-то раз он добавил:

— Я понимаю, что он имел в виду. Для него свет дня начинает сиять лишь с появлением Джульетты.

— Однако незадолго до того он был влюблен в другую, — заметила я. — Как вы думаете, если бы он стал мужем Джульетты, был бы он ей верен?

— Я в этом убежден.

— В противном случае, — добавила я, — все это было бы бессмысленно.

— Иногда жизнь бывает бессмысленной, но давайте верить в то, что он любил бы ее до гробовой доски. Тем более, что… так и произошло.

— Ни на что иное у него просто не было времени. Эдвин чуть не расхохотался. Он вносил в наши репетиции некоторый дух легкомыслия, в то время как я вкладывала в них всю свою душу.

Никогда в жизни я не была так счастлива, как сейчас.

Поскольку мне доставляли наслаждение близость Эдвина, прикосновения его рук, страсть, звучавшая в его голосе, когда он обнимал меня, то я понимала, что хочу, чтобы он стал моим мужем. До знакомства с Харриет я, в общем-то, находилась в неведении относительно взаимоотношений мужчин и женщин, но с тех пор узнала об этом многое. Я уже прочитала дневник своей матери. Передавая его мне, она сказала, что я похожа на нее. А это значит, что физический аспект любви не будет пугать меня, как это бывает с некоторыми женщинами и как это было с моей покойной тетушкой Анжелет.

Я знала, что хочу физической близости с Эдвином и что на брачное ложе лягу без содрогания.

Мне очень нравилась сцена на балконе, когда Ромео и Джульетта вместе, но уже настает рассвет, и он должен покинуть ее.

Я смаковала каждое слово:
		Ты хочешь уходить, но день еще не скоро:



		То соловей — не жаворонок был.








И Ромео отвечает:
		То жаворонок был, предвестник утра.



		Не соловей. Смотри, любовь моя,



		Завистливым лучом уж на востоке



		Заря завесу облак прорезает.



		Ночь тушит свечи; радостное утро



		На цыпочки встает на горных кручах.



		Уйти — мне жить; остаться — умереть.








Мы вновь и вновь репетировали эту сцену. Эдвин сказал мне, что тоже любит ее, хотя очень не хочется покидать меня.

— Это всего лишь игра, — рассмеялась я.

— Иногда мне кажется, что я вовсе не играю, — признался он. — Да я и не могу этого делать: я самый бездарный в мире актер.

Харриет весьма критично относилась к нашим репетициям. Теперь она пыталась сделать из роли кормилицы главную роль пьесы, и, надо признать, у нее это получалось, хотя, конечно, роль ей не подходила. Иногда мне казалось, что она добивается именно такого эффекта. Ей хотелось, чтобы все говорили, что она создана для роли Джульетты.

Но в любом случае репетировать было большим удовольствием, и Харриет была превосходна. Лукас играл Париса, молодого человека, которого родители Джульетты прочили ей в мужья, и играл гораздо лучше, чем я ожидала.

Он признался мне, что никогда не был так доволен жизнью, как сейчас.

— И все это благодаря Харриет, — добавил он. А потом, нахмурившись, сказал:

— Она не совсем верно рассказала о том, как попала в наш дом.

Лукас обожал Харриет и не желал признать, что предмет его поклонения сильно приукрасил правду. Улыбнувшись, мой брат заметил:

— Харриет — прирожденная актриса и не смогла удержаться от того, чтобы не разыграть перед зрителями очередную роль.

Я поняла, что Лукас взрослеет.

Накануне спектакля в замке царило радостное возбуждение. Зрителей должно было собраться довольно много, потому что леди Эверсли решила заполнить зал до отказа, пригласив всех, живущих в округе.

— Если понадобится, — сказала она, — они смогут переночевать на полу в главном холле. Такое уже бывало.

Мы провели генеральную репетицию, от которой я получила наслаждение. Мне всегда нравилось веселить детишек, изображая мисс Блэк, и я помню, как Дик и Анджи покатывались от хохота. А как-то раз я переоделась и изобразила разбойника, который пробрался в замок, чтобы всех нас похитить. Дети так перепугались, что несколько недель не могли успокоиться, и мне стало ясно, что хотя я поступила глупо, но все же роль свою сыграла убедительно. А теперь я была полна решимости успешно сыграть Джульетту, и не только потому, что мне нравилось играть вместе с Ромео-Эдвином; мне хотелось доказать Харриет, что я, может быть, и не столь выдающаяся актриса, как она, но вполне сносная.

Несомненно, Харриет обладала какой-то магической силой: когда она появлялась на сцене, пусть даже в роли кормилицы, внимание зрителей сосредоточивалось именно на ней. Текст она знала назубок. Время от времени она весьма надменно смотрела на меня, и у меня складывалось впечатление, будто она рассчитывает на то, что я забуду свой текст. Сцены с участием Джульетты и кормилицы стали теперь гораздо более развернутыми, чем в первоначальном варианте, поскольку Харриет дополнила соответствующие фрагменты роли кормилицы. Я чувствовала, что она постоянно посматривает на шляпу Джульетты, которую ей так хотелось поносить, и мне казалось, что в любой момент она готова сорвать эту шляпу с моей головы.

Настал великий день. Харриет объявила, что репетиций больше не будет и нам следует выбросить из головы все мысли о спектакле. Генеральная репетиция прошла весьма гладко, и теперь мы должны спокойно ждать вечера.

Я рассмеялась и сказала, что она принимает все это слишком уж всерьез. Ведь мы не профессиональные актеры, чье пропитание впрямую зависит от качества их работы.

Я решила прогуляться по саду, и Эдвин присоединился ко мне.

Он спросил меня, не волнуюсь ли я перед спектаклем.

— Это ведь всего лишь игра, — ответила я. — Если мы забудем текст, все только рассмеются и от этого получат, вероятно, большее удовольствие, чем получили бы от профессионального исполнения, на которое мы в любом случае не способны.

— Моя мать надеется, что сегодня вечером будет объявлено о помолвке, сказал он.

Сердце бешено заколотилось у меня в груди, и я замерла, но он продолжал:

— Она надеется, что Чарльз будет просить руки Карлотты, когда она выйдет на сцену после окончания спектакля вместе со всей труппой. — Он нахмурился и добавил:

— Я несколько обеспокоен.

— Почему?

— Чарльз изменился. Боюсь, бедная Карлотта понимает это. Вы заметили в ней перемены?

— Мне кажется, она выглядит немного опечаленной. Я не очень хорошо с ней знакома, но, по-моему, она и раньше была не слишком оживленной.

— Карлотта всегда была такой… полная противоположность своему брату. Она очень серьезна и умеет скрывать свои эмоции, но сейчас, я думаю, она чувствует себя несчастной.

— Она действительно хочет выйти замуж за Чарльза, или это заранее запланированный брак?

— Она страстно этого желает, во всяком случае, желала. Но в последнее время многое изменилось.

Я подумала: это с тех пор, как мы приехали сюда. Чарльз явно влюблен в Харриет. Ох, бедняжка Карлотта! Как, должно быть, ей хочется, чтобы мы никогда не появлялись в ее доме!

— Но, возможно, я и ошибаюсь, — сказал Эдвин и сделал характерное для него уточнение:

— Я уверен, что ошибаюсь. Вот увидите, сегодня вечером будет объявлено о помолвке. В конце концов, именно ради этого он и приехал.

Он взял меня за руку и пожал ее. Я была счастлива.

— Вы знаете, — продолжал он, — ведь мне вскоре, видимо, придется уехать отсюда.

— Вы присоединитесь к отцу?

— Нет, поеду… в Англию.

— Это, наверное, опасно.

— Я поеду туда под чужим именем. Мы тайно пересечем Ла-Манш и высадимся в каком-нибудь безлюдном месте. Нам придется носить мрачную одежду, чтобы не отличаться от остальных. Я собираюсь поездить по стране, поговорить кое с кем из тех, кто, по нашему предположению, остался роялистом, узнать настроение народа… В общем, вымостить дорогу для возвращения короля.

— Когда?

— Я жду приказа. В любой день может явиться гонец с сообщением о том, что мне пора отправляться.

— Но уж не раньше, чем мы сыграем спектакль! Он рассмеялся:

— О, не бойтесь этого! Невелика была бы трагедия. Неужели вы думаете, что без меня не обойдутся?

— Да где же я найду другого Ромео?

Он повернулся ко мне и нежно улыбнулся.

— Вы можете найти, — сказал он, — гораздо более достойного кандидата, чем я.

— После всех этих репетиций! Он смущенно отвел глаза:

— Я уверен, что все обойдется. Несомненно, нас предупредят за несколько недель. Но мы должны быть наготове. Такие операции требуют тщательного обдумывания… и репетиций гораздо более серьезных, чем в случае с «Ромео и Джульеттой».

— Я понимаю.

Он вновь взял меня за руку:

— Похоже, вы и в самом деле взволнованы.

— Мне не нравится, что вы будете подвергаться опасности.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку.

— Дорогая Арабелла, — сказал он, — вы очень добрая и милая. Хотелось бы мне… — Я молчала, и он продолжил:

— Если соблюдать осторожность, то никакой опасности не будет. Мы окажемся в своей собственной стране, и, имея актерский опыт, я вполне убедительно сыграю пуританина, полностью удовлетворенного происходящим вокруг, да и встречаться мы будем с людьми, которые, надеюсь, являются нашими друзьями. Так что у вас нет оснований для беспокойства.

— Как вы думаете, народ действительно мечтает о возвращении короля?

— Именно это мы и собираемся выяснить. Если это так, он вернется, но если народ не на его стороне, то все попытки будут бесполезны.

— Вы хорошо знаете короля?

— Настолько, насколько вообще его можно знать. Карл прекрасный приятель веселый, остроумный, любящий пошутить. Никогда нельзя быть уверенным в том, что он говорит всерьез.

— Вы хотите сказать, что он… ненадежен?

— Возможно. Но я не знаю более обаятельного человека.

— Не объясняется ли его обаяние королевским происхождением?

— Частично, видимо, да. Все готовы обожать короля, а если он к тому же дает для этого повод — ну что ж, тогда любовь к нему растет. О да, Арабелла, я уверен в том, что мы скоро вернемся. Какой же это будет день, когда мы ступим на родную землю!

— Интересно, что мы там увидим?

Он слегка коснулся моей щеки и сказал:

— Подождем — и тогда все узнаем.

Потом мы стали говорить об Англии, какой она нам запомнилась. Наверное, из-за того, что я была вместе с Эдвином, мне вспоминалось только хорошее. Рядом с ним я разделяла его взгляды на жизнь: все обстоит просто прекрасно, а если что-то идет не так, то надо закрыть на это глаза и отказаться признавать неприятные факты существующими. Очень удобное мировоззрение.

Спектакль начинался в шесть часов, а после него там же, в большом холле, должен был состояться праздничный ужин. Следовало только убрать сиденья для публики, расставить столы на козлах и принести с кухни заранее приготовленные яства. Воспользовавшись помощью нескольких конюхов, Харриет с большой изобретательностью устроила так, что часть холла, примыкающая к сцене, была огорожена занавесом, из-за которого актеры могли в нужный момент выходить на сцену. Там же за занавесом должна была находиться Карлотта с текстом пьесы, чтобы подсказывать его забывчивым актерам. Я очень сочувствовала Карлотте. Она старалась казаться веселой, но это ей не очень удавалось, и она выглядела печальной и подавленной. Я знала, что виной тому — поведение Чарльза Конди, и ощущала в этом и свою вину: ведь он охладел к Карлотте с того момента, как поддался чарам Харриет. Я сердилась на Харриет. Стыдно было поступать так, как она, поскольку было ясно, что к Чарльзу Конди она не питает глубоких чувств.

В течение дня напряжение в замке возрастало, и уже после полудня актеры разошлись по комнатам, начав готовиться к спектаклю.

В шесть часов вечера мы собрались вместе. В холле были расставлены скамьи, и там находились все жители округа, способные передвигаться. Слуги тоже не остались в стороне, так что аудитория у нас была весьма обширная. Но жаловаться на зрителей не приходилось: как только начался спектакль, в зале наступила мертвая тишина. Думаю, многие из присутствующих никогда не видели ничего подобного. Стараниями Харриет мы выглядели для не слишком искушенного зрителя вовсе неплохо, а старинный холл, превращенный в театр, усиливал впечатление волшебства.

Во время первого выхода я играла в паре с Харриет, и эта сцена, конечно, осталась за ней. Только оказавшись лицом к лицу с Эдвином, я почувствовала вдохновение. Я ощущала неподдельное волнение, когда он, увидев меня издалека, сказал, что я сверкаю на щеке ночи, как драгоценный камень в ухе эфиопа, и мне надолго запомнился трепет, охвативший меня после его слов, обращенных к Джульетте: «До этой ночи я не понимал значенья слова „красота“».

В общем, мне казалось, что мы с ним играли самих себя. Мы были влюбленными. Мы встретились и влюбились — по крайней мере, я — точно так же, как и эти двое. Конечно, говорила я себе, он не мог играть так хорошо, если бы был равнодушен ко мне.

Мне кажется, сцену в склепе я сыграла достаточно удачно. Увидев недвижно лежащего Эдвина, «отравленного ядом», я ясно поняла, что чувствовала в этой ситуации Джульетта, и, думается, я была по-настоящему трагична, когда, схватив кинжал, «вонзила» его в свое сердце и упала на труп любимого.

Это было похоже на Эдвина — сделать предложение именно в такой момент. «Не унывайте, — шепнул он. — Вы согласны выйти за меня замуж?» Я не сразу смогла вернуться в реальный мир, потому что всего секундой раньше я думала о том, что сердце мое разорвалось бы, если бы он действительно умер. Эдвин с трудом сдерживал смех, да и мне это далось нелегко.

Наконец были произнесены финальные монологи. Герцог высказал свои соболезнования и осудил вражду семейств, семейства помирились, и на этом наш спектакль завершился.

Разразился шквал аплодисментов. Мы с Эдвином ожили, встали и, выстроившись в шеренгу вместе с остальными актерами, начали отвешивать поклоны. Харриет, стоя в центре, держала нас обоих за руки.

Обратившись к зрителям, она выразила надежду, что они остались довольны нами и согласятся простить многочисленные недочеты, имея в виду, что мы старались, как могли. В ответ на это леди Эверсли заявила, что и она, и все остальные зрители получили от спектакля незабываемые впечатления.

Затем Эдвин сделал шаг вперед.

— Я хочу сделать объявление, — сказал он. — У этой пьесы появилось новое окончание. В конце концов, Ромео и Джульетта не умерли. Они выжили для того, чтобы пожениться и счастливо жить друг с другом. — Он повернулся, взял меня за руку и притянул к себе. — С искренним удовольствием имею честь сообщить вам о том, что сегодня Арабелла согласилась стать моей женой.

На миг все притихли, а потом зал вновь взорвался аплодисментами. Леди Эверсли поднялась на сцену, обняла нас, а затем торжественно расцеловала.

— Это идеальный финал пьесы, — сказала она.

* * *


Праздник продолжался. Его программа включала в себя песни и танцы. Гости были счастливы. Только ближе к полуночи те, кто жил неподалеку, начали разъезжаться по домам, а остальные стали готовиться ко сну.

Я провела весь вечер в костюме Джульетты и, даже оказавшись в нашей с Харриет комнате, не решалась снять его. Я боялась, что вместе с ним пропадет какое-то магическое ощущение.

Харриет наблюдала за мной.

— Я представляю, как запомнится тебе этот вечер, — сказала она.

— Полагаю, каждой женщине запомнится день, когда ей делают предложение.

— Оно было сделано по всем законам драмы. Ты должна благодарить за это своего будущего мужа. Момент показался мне подходящим.

— Во всяком случае, выглядело это эффектно, поверь мне.

— Ты чем-то недовольна, Харриет?

— Недовольна! Что это тебе в голову взбрело? Эдвин — прекрасная партия. О такой мечтает всякая девушка. Если король вернется в Англию и Эверсли восстановит свои владения, а то и прихватит еще что-нибудь, у тебя будет очень богатый муж. Когда он сделал тебе предложение?

— Когда мы лежали в гробу.

— Не слишком удачно, а?

— Для меня — вполне удачно, — взволнованно ответила я.

— Ты смущена.

— Я имею право быть сегодня счастливой или нет?

— Не строй особых надежд.

— Да что с тобой, Харриет?

— Я размышляю о твоем счастье.

— Так возрадуйся, поскольку я никогда в жизни не была так счастлива.

Харриет поцеловала меня в лоб, а потом отступила назад.

— Эта шляпка тебе маловата, — сказала она. — От нее осталась отметина.

— Она скоро пройдет.

Мне было немножко жаль Харриет. Она так хотела сыграть Джульетту, и то, что этого не случилось, было потерей для всех актеров, поскольку я знала, что все лестные комплименты, полученные мной, она заслуживала в гораздо большей мере.

Весь следующий день я находилась в состоянии, близком к эйфории. Я принимала поздравления, едва слыша их. Потом леди Эверсли отвела меня в сторонку и сказала, что она посылает своему мужу и моим родителям письма, чтобы и они могли разделить нашу радость. Не хочу ли я написать матери и отцу о том, как я счастлива? Я написала обоим:

«Дорогие мои мама и папа!

Произошло чудесное событие. Эдвин Эверсли просил моей руки. Я очень счастлива. Эдвин — очаровательный, милый, добрый, веселый человек. Он все время шутит. Я ни разу не видела его хмурым. Огромное удовольствие доставила нам постановка „Ромео и Джульетты“, где он играл Ромео, а я — Джульетту. Он сделал мне предложение во время кульминационной сцены в склепе. Поскорее напишите ответ и сообщите, что вы тоже счастливы за меня. У меня больше нет времени писать — гонец уже ждет.

Ваша любящая дочь Арабелла Толуорти.»

Гонец с письмами уехал, а Матильда Эверсли задержала меня, чтобы поговорить со мной о нашей совместной жизни. Она была совершенно уверена в том, что их семья скоро будет восстановлена во всех имущественных правах. К счастью, их родовое поместье Эверсли-корт не было разрушено этими ужасными «круглоголовыми».

Она никак не хотела отпускать меня, хотя мне не терпелось встретиться с Эдвином, а когда мне, наконец, удалось отделаться от нее, я узнала, что Эдвин отправился на верховую прогулку вместе с другими гостями. Я пошла к себе в комнату. Платья для верховой езды, принадлежащего Харриет, на месте не оказалось, так что она, вероятно, тоже уехала на прогулку.

Было уже поздно, когда они вернулись. Харриет, по всей видимости, пребывала в отличном настроении.

Некоторые из гостей продолжали оставаться в замке, и в этот вечер в большом холле разговор вертелся вокруг вчерашнего представления и помолвки, объявленной в его завершение.

Музыканты играли, а мы пели. Харриет очаровала присутствующих своим пением. Потом начались танцы. Открыли бал мы с Эдвином, и, как мне потом сказали люди, наблюдавшие за нами, они на краткий миг почувствовали себя так, словно находятся дома, что все трудности позади, что смутьяны побеждены и добрый король Карл занял свой трон.

— Вам понравилась сегодняшняя прогулка? — спросила я.

Несколько секунд он колебался, а потом пожал плечами.

— Там не было вас, — ответил он. Мне было очень приятно это слышать.

— Значит, вам не хватало меня?

— Этот вопрос, моя дорогая Арабелла, я назвал бы совершенно лишним.

— Я все-таки хотела бы услышать ответ.

— Мне всегда будет недоставать вас, когда вас не будет рядом. Я знал о том, что вы беседуете с моей матерью и что она хотела поговорить с вами, поэтому решил принести себя в жертву. В конце концов, остаток жизни нам суждено провести вместе.

— Я не знала о том, что вы поедете кататься.

— Вы, конечно, захотели бы поехать с нами, но я предпочел, чтобы вы поговорили с моей матерью.

— Я и не слышала, как вы все уехали. Потом мне стало известно, что и Харриет была с вами.

— О да, и Харриет, — сказал он.

— Бедняжка Харриет! Как жаль, что ей не удалось сыграть Джульетту! Она сделала бы это великолепно.

— Просто по-иному, — сказал он. — Но теперь мы вместе и давайте думать о будущем.

— Ни о чем другом я и не думаю.

— Когда мы вернемся в Англию… что это будет за время! Тогда мы заживем нормально, как будто и не было этой смехотворной войны. Вот чего я жду по-настоящему.

— Но для начала нужно туда попасть. Ведь вы вскоре должны уехать.

— Это займет немного времени. А потом я вернусь, и больше мы не расстанемся.

Одной из причин, по которой мне нравилось быть с Эдвином, не говоря о моей глубокой любви к нему, была та, что он умел заразить собеседника своим оптимизмом и тот начинал разделять его отношение к жизни.

Как счастлива я была в последующие дни! А потом произошло неприятное событие. Уехал Чарльз Конди. Он сослался на важные дела, но я знала истинную причину. В вечер накануне его отъезда Харриет сообщила мне, что он просил ее руки. Говоря об этом, она внимательно смотрела на меня.

— Харриет! — воскликнула я. — И ты сказала «да»? Задавая этот вопрос, я думала о бедной Карлотте. Харриет медленно покачала головой.

— Конечно, — сказала я, — я знаю, что ты его не любишь.

Я считала себя такой мудрой, обремененной опытом. Я была так счастлива, что хотела поделиться счастьем со всеми, а особенно — с Харриет. Мне казалось, что было бы просто чудесно, если бы мы с ней одновременно обручились.

— Это не вполне подходящая партия, — сказала она.

— Но, Харриет…

Она резко повернулась ко мне.

— Достаточно подходящая для меня, ты это хочешь сказать? Для ублюдочной бродячей актрисы… Верно?

— Харриет, как ты можешь так говорить!

— Ты собираешься выйти замуж за отпрыска старинного рода. Со временем у него будут деньги и титул. Леди Эверсли — это просто здорово! Ты дочь крупного военачальника. Ну, а мне сойдет, что угодно.

— Но он из хорошей семьи, Харриет. Это симпатичный молодой человек.

— Третий сын. Без средств к существованию.

— Но Эверсли, судя по всему, считали его достойным женихом для Карлотты. В голосе Харриет вдруг появились ядовитые интонации.

— Им пришлось сильно потрудиться, чтобы найти для Карлотты хоть какого-нибудь жениха. Они дали бы за ней приличное приданое. После их возвращения в Англию Чарльзу Конди была бы обеспечена безбедная жизнь.

— Это доказывает, что он поступил благородно, оставив ее. Я имею в виду, что вначале он, кажется, действительно был влюблен.

— Дорогая Арабелла, нас сейчас интересуют не его мотивы поведения, а мои. Когда я выйду замуж, то это будет кто-то, равный твоему прекрасному жениху.

— Знаешь, Харриет, временами я просто не понимаю тебя.

— Так же, как и я тебя, — пробормотала она.

Потом она успокоилась и больше ничего не говорила, но уже сказанное ею успело вывести меня из душевного равновесия, и первое, яркое ощущение счастья больше не возвращалось ко мне.

Я также заметила, что, хотя Карлотта держалась бодро, за всеми ее усилиями сохранить видимость благополучия скрывалась печаль. Мое счастье было омрачено. Я хотела выразить ей свое дружеское расположение, но это было нелегко сделать. Карлотта укрылась за непроницаемой стеной.

Через два дня после отъезда Чарльза, когда разъезжались последние гости, я поднялась по винтовой лестнице в смотровую башенку. Я ждала гонца с письмами от родителей, а оттуда местность просматривалась до самого горизонта.

Наверное, надеяться на получение ответа было еще рановато, но я хотела взглянуть просто так, на всякий случай.

Наверху была дверь, ведущая к каменному парапету, за которым стена круто обрывалась до самой земли. Не знаю, что заставило меня выйти туда. Наверное, какой-то инстинкт, но я благодарю Бога, что догадалась это сделать.

Там была Карлотта. Ее руки лежали на каменном парапете. И тут меня поразила ужасная мысль: она собирается броситься вниз.

— Карлотта! — воскликнула я дрожащим от страха голосом.

Она сделала шаг вперед и остановилась. Я похолодела от ужаса, понимая, что она может спрыгнуть со стены раньше, чем я успею схватить ее.

— Нет, Карлотта, нет! — закричала я.

К моему облегчению, она обернулась и взглянула на меня.

Никогда в жизни мне не доводилось видеть на человеческом лице столько страдания, и я тут же ощутила, что чувство жалости к ней смешивается у меня с чувством раскаяния: ведь и я до некоторой степени несла ответственность за несчастье, которое обрушилось на нее. Именно я привезла Харриет в замок Туррон. Если бы не Харриет, сейчас Карлотта была бы счастливой девушкой, помолвленной с любимым человеком.

Я подбежала и схватила ее за руки.

— О, Карлотта! — только и сказала я, но она, должно быть, ощутила глубину моих чувств, ибо они нашли в ней отклик.

Действуя по наитию, я обняла ее, и она на мгновение прижалась ко мне. Затем она отстранилась, и на ее лице вновь появилось обычное холодное выражение.

— Не знаю, что пришло тебе в голову… — начала она.

Я покачала головой.

— О, Карлотта, — воскликнула я, — я понимаю! Я все понимаю!

Ее губы слегка задрожали. Я почувствовала: сейчас она начнет рассказывать мне, что любовалась открывающимся отсюда видом и удивлена, почему я повела себя так странно. Затем она сжала губы, и в ее взгляде появилось презрение… презрение к себе. Карлотта была из тех, кто презирает ложь. Она не умела притворяться.

— Да, — сказала она, — я собиралась броситься вниз.

— Слава Богу, что появилась я.

— Можно подумать, что тебя это действительно волнует.

— Конечно, волнует, — ответила я, — ведь я собираюсь стать твоей сестрой, Карлотта.

— И ты знаешь причину?

— Да.

— Чарльз уехал. Оказывается, он не любил меня.

— Возможно, и любил, но его сбили с толку.

— Ну зачем она приехала сюда?

— Ее привезла я. Если бы я знала…

— Впрочем, это ничего не изменило бы. Раз он так легко дал… сбить себя с толку, то из него не получилось бы хорошего мужа, как ты думаешь?

— Я думаю, он вернется.

— И ты полагаешь, что я его прощу?

— Это зависит от того, насколько сильна твоя любовь. Если ты любишь его достаточно сильно для того, чтобы решиться на это… — я взглянула на парапет, — возможно, твоей любви хватит и на то, чтобы простить его.

— Ты ничего не понимаешь, — ответила Карлотта.

— Давай уйдем отсюда куда-нибудь, туда, где можно будет поговорить.

— О чем нам говорить?

— Зачастую очень помогают разговоры ни о чем. Ах, Карлотта, потом все это уже не будет казаться тебе таким ужасным. Я в этом уверена.

Она покачала головой, а я осторожно взяла ее за руку, готовая к тому, что она оттолкнет меня. Но Карлотта приняла этот дружеский жест, как будто он ее немного успокоил. Она стояла неподвижно, и взгляд ее был полон страдания.

— Чарльз был первым, кто стал за мной ухаживать, — призналась она. — Я решила, что он меня любит. Но… как только появилась она…

— В Харриет есть что-то такое, — объяснила я. — Я бы сказала, она привлекает многих мужчин… на время.

— Что ты о ней знаешь?

— Пожалуйста, давай уйдем отсюда. Пойдем куда-нибудь и поговорим.

— Тогда ко мне в комнату, — предложила она.

Меня охватила волна возбуждения. Я понимала, что пришла как раз вовремя, чтобы предотвратить трагедию. Я испытывала чувство триумфа и была уверена в том, что смогу уговорить ее, переубедить, отвратить от этого ужасного намерения, которое она едва не исполнила.

Карлотта провела меня в свою спальню. Комната была меньше, чем та, которую мы делили с Харриет. Здесь еще оставались следы былого великолепия, хотя, как и во всем замке, явно проступали и признаки упадка.

Усевшись, она беспомощно взглянула на меня и сказала:

— Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей.

— Конечно же, нет.

Действительно, а что бы делала я, узнав, что Эдвин любит другую?

— Но это ведь слабость, да? Почувствовать жизнь такой невыносимой, что хочется с нею расстаться?

— В подобные минуты следует думать о тех, кто остается, — посоветовала я. — Подумай, как это подействовало бы на твою мать, на Эдвина… и на Чарльза. Он никогда не простил бы себя.

— Ты права, — согласилась она. — Это эгоистично, поскольку существуют люди, которые будут страдать. Мне кажется, это чем-то сродни мести. Человек так обижен, что готов причинить боль и другим… или, во всяком случае, его не волнует, что он может обидеть их.

— Я уверена, что, взвесив все обстоятельства, ты не решилась бы на такой поступок. Ты действовала под влиянием минутного порыва.

— Если бы не ты, сейчас я лежала бы внизу, на камнях, мертвая. Я содрогнулась.

— Вероятно, мне следует поблагодарить тебя за это. Я должна чувствовать благодарность, но не уверена в том, что чувствую ее.

— Я и не жду от тебя благодарности. Я всего лишь хочу, чтобы это не повторилось. Если у тебя опять появится подобное побуждение, остановись и подумай…

-..что это принесет другим.

— Да, — сказала я, — именно так.

— Я не хочу жить, Арабелла, — сказала Карлотта. — Тебе этого не понять. Ты веселая, хорошенькая, люди тебя любят. Я — другая. Я всегда ощущала свою непривлекательность.

— Но это чепуха. Это все потому, что ты уходишь в себя и не пытаешься подружиться с людьми.

— А ведь Эдвин такой красивый, правда? Я это заметила еще в детстве. Люди всегда обращали внимание на Эдвина. Родители и наши няни уделяли ему больше внимания. Взгляни на мои волосы… прямые, как солома. Одна из нянек пыталась завивать их. Но уже через полчаса, освобожденные от папильоток, они выглядели так, будто я никогда не терпела этого неудобства. Как я ненавидела папильотки! В некотором роде их можно считать знаком судьбы. Никакие силы в мире не способны сделать меня красивой.

— Красота не зависит от папильоток. Она идет изнутри человека.

— Ты говоришь, прямо, как священник.

— Ах, Карлотта, мне кажется, что ты сама выстроила вокруг себя стену. Ты всерьез уверовала в свою непривлекательность и убеждаешь в ней всех окружающих. С такими вещами нельзя шутить. Люди могут в это поверить.

— И, похоже, как раз в этом я и преуспела, поскольку они поверили.

— Ты ошибаешься.

— Я права… и это подтверждено происшедшими событиями. — Ее голос вдруг задрожал. — Мне казалось, что я действительно нужна Чарльзу. Он производил впечатление искреннего человека…

— Так оно и было, я в этом уверена.

— Это только казалось. Достаточно было поманить его.

— Харриет — особенная. Мы приехали сюда не в добрый час. Иногда мне хочется…

— В ней таится зло. — Карлотта смотрела на меня в упор, и ее глаза сверкали пророческим огнем. — Она называет себя твоим другом, но друг ли она на самом деле? Я ощутила это зло в тот самый момент, когда впервые увидела ее. Я не знала, что она отберет у меня Чарльза… но я знала, что она принесет несчастье. Зачем ты привезла ее сюда?

— Ах, Карлотта, — воскликнула я, — как я жалею об этом! Как бы я хотела, чтобы этого не случилось!

Внезапно она как-то расслабилась и посмотрела на меня с теплотой.

— Не проклинай себя. Разве ты могла заранее все предвидеть? Я должна благодарить тебя за то, что ты не позволила мне сделать глупость.

— Мы вскоре станем сестрами, — сказала я, — чему я очень рада. А это событие… что ж, во всяком случае, оно нас сблизило. Давай будем друзьями! Это вполне возможно, уверяю тебя.

— Я нелегко схожусь с людьми. На вечеринках, которые устраивали у нас до того, как мы перебрались сюда, я всегда сидела в углу, ожидая, когда подвернется кто-нибудь, оставшийся без пары. Видимо, таков мой жизненный удел.

— Ты сама строишь свою судьбу. Карлотта раздраженно рассмеялась.

— Ты просто напичкана проповедями, Арабелла. Мне кажется, тебе еще многое предстоит узнать о людях. Но я рада тому, что сегодня ты оказалась там…

— Дай мне обещание, — потребовала я, — что если тебе опять придет в голову что-либо подобное, то сначала ты поговоришь со мной.

— Обещаю.

Я встала, подошла к Карлотте и поцеловала в щеку. Она не ответила поцелуем, но слегка покраснела, и мое сердце переполнилось жалостью к ней.

Она сказала:

— Мне будет нелегко, правда? Все узнают о том, что Чарльз уехал. Бедная мама, она возлагала на него такие надежды! Третий сын, никаких особых перспектив, но на что еще может рассчитывать наша Карлотта!

— Опять! — сказала я. — Опять самоистязания. Пора с этим покончить, Карлотта. Она недоверчиво взглянула на меня.

— Не забывай о своем обещании, — напомнила я. Только вернувшись в свою комнату, я почувствовала, что вся дрожу. Хорошо, что Харриет не было в комнате. Мое счастье помогло мне понять горе Карлотты. Наверное, она любила Чарльза так же, как я люблю Эдвина. Это было невыносимо… Слава Богу, я подоспела вовремя.

Бедная Карлотта, моя новая сестра! Я решила заботиться о ней.

* * *


В течение нескольких следующих дней я мало виделась с Карлоттой. У меня сложилось впечатление, что она избегает меня, и я понимала, почему. Естественно, она была потрясена случившимся, а я напоминала ей об этом. Но когда мы все-таки встречались, она смотрела на меня дружелюбно, и я сияла от радости, воображая, как буду о ней заботиться, когда выйду замуж за Эдвина. Я буду устраивать приемы специально для нее и найду ей мужа гораздо лучшего, чем Чарльз Конди.

Письмо из Кельна пришло раньше, чем мы ожидали. Мои родители писали:

«Милая доченька!

Новость, полученная от тебя, наполнила нас радостью. Мы очень за тебя беспокоились, ведь мы живем в такое трудное время, И вот теперь все разрешилось. Лорд Эверсли разделяет нашу радость. Он очаровательный человек, а из всех, кого мы знаем, нет более подходящего кандидата в мужья, чем Эдвин.

Леди Эверсли сообщит тебе о некоторых новостях, и это, возможно, внесет изменения в твои планы. Знай, дорогая Арабелла: если вы с Эдвином достигли согласия, мы благословляем вас. Леди Эверсли объяснит тебе все. Прими наши поздравления по случаю столь радостного события. Мы уверены в том, что ты будешь счастлива.

Твои любящие родители Ричард и Берсаба Толуорти.»

Я была несколько удивлена таким письмом, но недолго терзалась сомнениями. Едва я закончила чтение, как явился слуга и сообщил, что Эдвин просит меня прийти в гостиную.

Я тут же спустилась вниз. Эдвин стоял возле окна, и, когда я вошла в комнату, он поспешил ко мне, взял меня за руки, притянул к себе и обнял.

— Арабелла, — сказал он, почти касаясь лицом моих волос, — очень скоро я уеду.

— О, Эдвин! — воскликнула я, и вся радость от встречи с ним мгновенно исчезла. — Когда?

— У нас осталось две недели, — сказал он. — Поэтому мы должны немедленно пожениться.

— Эдвин!

Я освободилась из его объятий и взглянула на него.

Он широко улыбнулся, но мне показалось, что лоб его остался нахмуренным. Впрочем, тут же исчезли и эти признаки встревоженности.

— Именно таково их желание, — сказал он, — моих родителей… и ваших…

— А вы, Эдвин… — мой голос прозвучал тихо, неуверенно, испуганно.

— Я? Больше всего на свете я хочу именно этого.

— Значит, этого хочу и я.

Он с легкостью приподнял меня и, когда мои ноги оторвались от земли, прижал к себе.

— Давайте пойдем и сообщим об этом маме, — сказал он.

* * *


Матильда Эверсли приняла новость со смешанными чувствами. Она была чрезвычайно рада тому, что брак будет заключен так скоро, и в то же время беспокоилась в связи с предстоящим отъездом Эдвина на родину.

Надо было быстро решить все вопросы. Леди Эверсли знала местного священника, который согласился бы совершить обряд, и немедленно послала за ним. Малую гостиную необходимо было срочно преобразить в подобие домашней церкви, учитывая, что церемония бракосочетания будет очень простой.

Я до сих пор не могла поверить в происходящее. Еще совсем недавно, до приезда в замок Туррон, я и понятия не имела, что существует Эдвин Эверсли. И вот теперь он станет моим мужем. Я, вспомнила о младших детях, оставшихся дома, и представила, что же будет, когда они узнают об этом.

До отъезда Эдвина оставалось чуть больше недели. События начали набирать такую скорость, что я не успевала их осознавать.

Но я была счастлива… так счастлива, что даже не верила в это. Я глубоко, романтично любила, и судьба, казалось, решила устранить все препятствия с нашего пути, подталкивая нас к заключению этого союза.

Мы с Эдвином вместе катались верхом, разговаривали, строили планы на будущее. Он сказал, что вскоре мы отправимся домой, и наш дом — Эверсли-корт. Там мы будем наконец жить нормальной жизнью, и это произойдет очень скоро, поскольку никто не посылал бы его в Англию, не будь полной уверенности в том, что народ готов восстать против правления пуритан и призвать на трон короля.

Когда мы поселимся в Эверсли-корте, все в Англии будет замечательно… и у нас тоже.

Дни пролетали мгновенно, и каждый день нужно было очень многое сделать. К ночи я бывала так измотана, что, коснувшись головой подушки, немедленно засыпала. Я радовалась этому, потому что мне не хотелось разговаривать с Харриет. После памятного разговора с Карлоттой между мной и Харриет возникла отчужденность. Я пришла к выводу, что она умышленно вскружила голову Чарльзу, а это могло иметь трагические последствия, свидетелем которых я едва не стала.

Проснувшись однажды ночью, я обнаружила, что постель Харриет пуста. Я тихонько позвала ее, но ответа не было.

Я лежала и терялась в догадках, где же она может быть. Мне мешало заснуть какое-то неприятное чувство.

Она пробралась в комнату перед самым рассветом.

— Харриет, где ты была?

Усевшись на кровать, она сбросила с ног туфли. На ней была ночная рубашка, поверх которой был накинут плед.

— Я не могла уснуть, — сказала она. — Пришлось спуститься в сад и прогуляться там.

— Ночью?

— Сейчас не ночь, а утро. Я хочу спать.

— Скоро пора вставать, — заметила я.

— Тогда тем более надо поспать, — зевнула Харриет.

— И ты часто., прогуливаешься по ночам?

— О да, часто.

Она сбросила с себя плед и нырнула под одеяло.

Немного подождав, я позвала:

— Харриет…

Ответа не было. Она либо действительно спала, либо притворялась, что спит.

Малую гостиную превратили в домашнюю церковь, и Матильда Эверсли нашла священника, который был готов совершить обряд.

Церемония была очень простой, но вряд ли я чувствовала бы себя более взволнованной, если бы она происходила, предположим, в Вестминстерском аббатстве.

Когда Эдвин взял мою руку, меня охватила буря эмоций — ведь это значило, что мы стали мужем и женой. Я была так счастлива, что мне хотелось слагать похвальные гимны судьбе, пославшей мне Эдвина.

Матильда Эверсли, теперь ставшая моей свекровью, решила, что свадьбу надо отпраздновать настолько торжественно, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Она пригласила в гости всех, кто мог успеть добраться до нас к нужному сроку. В основном это были те же гости, которые присутствовали на нашем спектакле, так что за свадебным столом то и дело слышались неизбежные упоминания о «Ромео и Джульетте».

Я чувствовала что-то вроде опьянения. Не сумев до конца поверить в реальность происходящего, я не могла в полной мере ощутить свое счастье.

Будущее представлялось мне идеальным. Я была замужем за человеком, которого страстно любила; моя семья полностью одобряла наш брак и сожалела лишь о невозможности присутствовать на церемонии бракосочетания; моя новая семья приняла меня необыкновенно радушно. Матильда, глядя на меня, прямо-таки мурлыкала от удовольствия. Я получила очень теплое письмо от ее мужа; и даже с Карлоттой (которая, надо признать, опять ушла в себя, как во время нашей первой встречи) у нас сложились особые родственные отношения.

В таком настроении я удалилась с Эдвином в комнату для новобрачных.

Готовясь к этому, я вспомнила о том, что узнала из дневников матери о разнице между ней и ее сестрой Анжелет. Моя мать была горячей и страстной, а ее сестра — холодной, испытывавшей отвращение к интимной стороне брака. Я была уверена, что скорее всего пошла в свою мать, и не ошиблась.

Как я любила Эдвина! Каким добрым и нежным был он со мной! И как прекрасно было любить и быть любимой! Я даже и представить не могла, что можно испытывать такое счастье, какое испытывала я в первую неделю после свадьбы.

Конечно, над нами постоянно висела угроза неизбежной разлуки — ведь именно скорый отъезд Эдвина и стал причиной поспешного заключения брака, но характер Эдвина был таков, что он не любил заглядывать вперед не то чтобы на день, а даже на час и сумел передать мне свое отношение к жизни.

В эти дни я редко виделась с Харриет. Теперь мы, естественно, жили в разных комнатах, а когда я изредка заглядывала к ней, то ее, как правило, не было в комнате. Разумеется, мы виделись за обеденным столом, но там присутствовали и другие. Я чувствовала, что в Харриет происходят какие-то неуловимые изменения. Никогда еще мне не доводилось видеть ее озабоченной. Я даже представить ее такой не могла. Раньше всегда казалось, что она слепо верит в свое будущее, но теперь на ее лице можно было заметить непонятное выражение, от которого мне было немного не по себе.

Я решила, что нам необходимо поговорить, и однажды, когда все вставали из-за стола, шепнула ей несколько слов. Она кивнула, и мы поднялись в комнату, еще недавно бывшую нашей общей спальней.

— Харриет, — спросила я, — у тебя какие-то неприятности?

Она заколебалась.

— Нет, — наконец ответила она. — Хотя, надо признаться, я думаю о том, что мне делать дальше. Перед тобой — перспектива пожизненного блаженства в браке… — Ее губы насмешливо искривились, словно она совсем не была уверена в моем блаженстве. — А я… куда деваться мне?

— Ты могла выйти замуж за Чарльза Конди.

— Да как же ты, будучи счастливой в браке, можешь советовать мне удовлетвориться чем-то меньшим?

— Извини, Харриет. Она пожала плечами.

— Ты не виновата. Тебе повезло родиться в хорошей семье, и за это тебя нельзя ни осуждать, ни восхвалять. Давай говорить серьезно. Я не знаю, что мне делать. Жизнь резко изменилась, верно? Мы больше не живем в старом добром замке Контрив, где я могла использовать свои педагогические таланты.

— Когда Эдвин уедет, мы с Лукасом вернемся в Контрив. Там нужно уладить множество дел.

— А когда Эдвин вернется?

— Естественно, я буду рядом с мужем. Но, помимо всего прочего, мне необходимо позаботиться о малышах. Мы не обсуждали этого подробно. Потом Эдвин присоединится к своему отцу и королю и будет ждать дальнейшего развития событий. Я же вернусь в Конгрив и стану заниматься малышами, а ты, Харриет, поедешь со мной.

— Все очень просто, правда? — сказала она.

— Конечно. Ты останешься с нами… Я запнулась. Настанет день, когда Эдвин увезет меня в свой дом. Семейный дом. Там будут жить Матильда Эверсли и, видимо, Карлотта. Я знала, что они не захотят, чтобы под одной крышей с ними жила Харриет.

Она смотрела на меня, читая мои мысли. Я быстро договорила:

— Пока что, собственно, ничего не изменилось. Как только уедет Эдвин, я вернусь в Конгрив и вы с Лукасом поедете со мной. А там видно будет.

Харриет кивнула. Я заметила, что на ее губах мелькнула чуть заметная улыбка.




ОПАСНАЯ МИССИЯ


Это были дни исступленного восторга и страха. По мере того как день отъезда Эдвина приближался, страх стал преобладать. Не слишком ли это опасно?

— Опасно! — восклицал Эдвин. — Да о какой опасности можно говорить? Я отправляюсь в Англию, к себе домой.

— Роялист в пуританской Англии…

— Знаешь, меня будет невозможно отличить от пуританина. Я коротко остригусь. Будешь ли ты любить меня, когда я стану «круглоголовым»?

— Буду, буду! — уверяла я.

— Моя дорогая верная Арабелла! Бояться абсолютно нечего. Мы только заглянем в Эверсли-корт… Сейчас там крепость «круглоголовых» и всем заправляет мой кузен. Полагаю, что это шутка. Все ценные вещи тщательно упакованы и спрятаны.

Он даже сменил имя на Хьюмилити. Хьюмилити Эверсли. Смиренный Эверсли просто обхохотаться можно. Он это понимает и именно поэтому выбрал такое имя. Уж чего не найдешь в моем кузене Карлтоне, так это смирения. Любопытно будет взглянуть на него. Ему нужно было проявить себя актером не худшим, чем я, чтобы суметь провести пуритан. Видимо, актер он хороший, если ему это удается, причем без того стимула, который был у меня, когда я играл Ромео.

— Ты и так настоящий Ромео, Эдвин.

— Ах, милая, ты, наверное, хочешь преуменьшить значение моего сценического триумфа?

Как я обняла его! Я так сильно его любила! Мне нравилась беззаботность, с которой он брался за выполнение рискованной миссии. Ничто не могло поколебать его спокойствия. Я считала, что мой муж способен выйти из любой критической ситуации, весело смеясь.

Обычно он говорил со мной о предстоящей поездке во время наших прогулок в саду.

— Ты не узнаешь меня в обличий пуританина, — говорил он. — О, Арабелла, ведь ты не перестанешь любить меня? Обещай мне.

Я подтвердила, что не разлюблю его ни при каких обстоятельствах.

— Стриженая голова, черная шляпа без единого перышка, простой черный камзол и такие же штаны. Нужно будет обзавестись белым воротничком и манжетами… очень, очень простыми. Мне придется научиться контролировать мимику и сохранять серьезный вид.

— Это для тебя сложнее всего.

— Боюсь, что так.

Эдвин придал своему лицу выражение мрачной задумчивости, и это было так комично, что я расхохоталась, а он присоединился ко мне.

— Расскажи мне о своем кузене Карлтоне.

— Кузен Карлтон — один из тех, о ком говорят: крупная личность. Он велик во всех отношениях. Он гораздо выше шести футов и к тому же обладает незаурядным характером. Ему достаточно сказать слово, и все вытягиваются по стойке «смирно». Я уверен, что он смог бы нагнать страху Господня на самого Оливера Кромвеля. Что же касается бедняжки сына Кромвеля… Думаю, у него не было бы ни единого шанса выстоять против Карлтона. Это одна из причин, по которой я уверен в нашем скором возвращении в Англию.

— Расскажи мне о нем серьезно.

— Мы воспитывались вместе. Он на десять лет старше меня и в течение этих десяти лет считал себя наследником титула и земель. В нашей семье они передаются по наследству представительницам женской линии только тогда, когда отсутствуют наследники-мужчины, пусть даже самые дальние. Несправедливо по отношению к женскому полу, моя милая, но уж так принято в роду Эверсли. Младший брат моего отца, Джеймс, женился, и у него родился сын — Карлтон. Моим же родителям пришлось долго ждать плодов своего брака. Наконец у них родилась девочка, прожившая всего два дня. Через какое-то время появилась на свет Карлотта. К тому времени все уже были уверены, что наследником станет Карлтон. Он тоже надеялся на это. Приехав в Эверсли в десятилетнем возрасте, он сразу повел себя как хозяин. А потом родился я. Какое замешательство в лагере противника! Что за ликование в нашем лагере! Дядя Джеймс смирился с неизбежным, а вскоре после этого события упал с лошади и умер, потерпев окончательное поражение. Его жена, тетя Мэри, пережила его на два-три года, а затем тихо умерла в собственной постели от простуды, перешедшей в воспаление легких. Карлтон стойко перенес удар судьбы и продолжал жить в Эверсли. Он принимал во мне большое участие. Он научил меня ездить на неоседланной лошади, бегать, плавать, фехтовать — и все это с целью подтянуть меня до своего уровня, что было, разумеется, невыполнимой задачей. Так или иначе, но можно сказать, что он воспитал меня.

— Он не таил на тебя обиды?

— О нет! Я думаю, что он, конечно, был бы не против получить наследство законным путем. Но у него была доля в наследстве, а на меня он смотрел, вероятно, как на слабовольного человека, нуждавшегося в его опеке.

— Ты — и слабовольный?

— Ну, моя милая, по сравнению с Карлтоном всякий покажется слабаком.

— Похоже, он не очень приятный человек.

— Многие его недолюбливают. Он несколько циничен. Возможно, таким его сделала жизнь. Он остроумен и красноречив… Не знаю, как он там сейчас управляется. Ведь он роялист до мозга костей, и я не представляю, как ему удается строить из себя пуританина.

— Почему он остался в Англии?

— Он отказался покинуть страну. «Здесь мой дом, и здесь я останусь», заявил он. Он был твердо убежден в том, что кто-то должен это сделать. Если все уедут из Англии, то как мы узнаем, когда страна достаточно созреет для возвращения короля? Вот поэтому Карлтон и остался. Я считаю, что эта роль ему подходит. С тех пор как король покинул родину, Карлтон действует в качестве королевского шпиона в Эверсли… и не только там. Он разъезжает по стране и прощупывает настроение людей. В случае необходимости он в состоянии собрать небольшую армию, хотя мы, конечно, рассчитываем на мирное возвращение короля. Нам не нужна еще одна гражданская война. Надеюсь, что и народ ее не хочет. Последняя война была достаточно разрушительной. О да, Карлтон хорошо поработал. Я не сомневаюсь в том, что король пожелает должным образом вознаградить его. — Карлтон из тех людей, которые должны нравиться королю.

— Так же, как и ты.

— У меня нет его остроумия, его сообразительности, его красноречия. Он из тех людей, которых король любит держать возле себя.

— Я слышала, что король склонен окружать себя женским обществом.

— Ты очень деликатно выразилась, дорогая.

— А твой кузен?

— Это еще одна черта, общая для моего кузена и нашего короля.

— Так у Карлтона нет жены?

— Нет, он женат. Но у них нет детей, и это источник постоянных переживаний для него.

— А что думает его жена об… интересе мужа к лицам противоположного пола?

— Она прекрасно его понимает и разделяет его убеждения.

— Наверное, у них не слишком счастливый брак.

— Почему же? У него свои интересы, у нее — свои.

— Ах, Эдвин, как несчастна была бы я, если бы наша с тобой жизнь сложилась подобным образом!

— Я могу дать тебе твердое обещание, Арабелла, что этого с нами не случится.

Я взяла его лицо в ладони и расцеловала.

— Было бы слишком невероятно, если бы все были так же счастливы, как мы, торжественно заявила я.

Эдвин согласился со мной.

Но как же быстро летели дни! Мне хотелось ловить их и держать, чтобы они не убегали, ведь каждый ушедший день означал приближение разлуки.

Иногда Эдвин на несколько часов пропадал. Один или два раза он возвращался лишь под утро.

— Нужно успеть очень многое сделать, милая, — говорил он. — Ты даже не знаешь, как мне тяжело вдали от тебя.

Потом мы предавались страстной любви, и я упрашивала его побыстрее разделаться со своим поручением и вернуться ко мне.

Настал неизбежный день разлуки.

Эдвин был коротко острижен и очень скромно одет. Это могло бы изменить его до неузнаваемости, если бы не живое, веселое выражение лица, столь характерное для него, считающего, что жизнь — всего лишь шутка, которую не следует принимать всерьез.

Я попрощалась с мужем и долго смотрела ему вслед, пока они с Томом слугой, который должен был сопровождать его в пути, — не исчезли из виду. Потом я пошла в спальню, чтобы побыть в одиночестве.

Закрыв дверь, я обнаружила, что в комнате есть еще кое-кто. С кресла поднялась Харриет.

— Значит, он уехал, — сказала она.

Я почувствовала, как дрожат мои губы.

— Бедная брошенная новобрачная! — насмешливо продолжала Харриет. — Но у тебя нет причин оставаться в таком положении.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, ты его разочаровала, Арабелла. Я изумленно уставилась на нее.

— Подумай, что сделала бы на твоем месте верная подруга? И не нужно смотреть на меня с недоумением. Ты не думаешь, что она последовала бы за любимым?

— Последовать за ним?!

— А почему бы и нет? В радости и в горе… и все такое прочее. В Англии или во Франции… во дни мира и во дни войны… в безопасности и перед лицом угрозы…

— Прекрати, Харриет. Она пожала плечами.

— Раньше ты вела слишком уединенную жизнь. Но я вижу, что брак доставляет тебе удовольствие. Ты чуть ли не мурлычешь, будто кот, слизывающий сливки. Я знаю, как это бывает. Ну, а теперь что? Будешь сидеть в башне, надев пояс верности и дожидаясь возвращения храброго рыцаря?

— Не шути такими вещами, Харриет! Я сейчас в таком настроении, что не воспринимаю шуток.

— Шутки! Я говорю вполне серьезно. Знаешь, что сделала бы на твоем месте хорошая жена?

— Что?

— Последовала бы за мужем.

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду то, что сказала. Почему бы и нет? Думаю, он ожидал от тебя именно этого.

— Последовать за ним… Но ведь я не смогу найти его.

— Это вполне преодолимо. Он доберется до побережья за три дня, потом будет ждать прилива. Если мы уедем сегодня с наступлением темноты, когда все улягутся спать…

— Мы?!

— Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одну?

— Это безумие.

Она покачала головой.

— Безумием будет остаться. Откуда ты знаешь, что с ним случится? Мужчине, который только что женился, необходимо, чтобы жена была рядом. Отведав сладость меда на супружеском ложе, он станет ощущать недостаток лакомств — и начнет их искать. И если поблизости не окажется тебя…

— Прекрати, Харриет.

— Подумай, — сказала она. — Еще есть время. Если решишься, то мы поедем вместе, одной тебе ехать я не позволю.

Харриет встала и пошла к двери. Там она остановилась и обернулась. На ее губах играла легкая, хитрая улыбка. Казалось, она старается проникнуть в мои сокровенные мысли, и это ей удается.

Когда она вышла, я почувствовала себя сбитой с толку, но мысли мои уже начали работать в определенном направлении. Безумный замысел? Возможно. Но чем дольше я размышляла, тем яснее понимала: теперь, когда мне его предложили, я готова его осуществить.

Через день или чуть позже мы вновь будем вместе.

* * *


Харриет была необыкновенно возбуждена. Видимо, ее очень привлекало предстоящее приключение. Как она была права, говоря, что родилась авантюристкой!

Остаток дня мы провели вместе, разрабатывая подробный план. Надо было выехать сразу после того, как все лягут спать. Если ехать всю ночь, то к утру мы должны добраться до постоялого двора, где будет ночевать Эдвин.

Харриет знала его название, которое Эдвин как-то раз упомянул в разговоре, — «Ананас», в деревушке Марлон.

— Чем скорее мы присоединимся к нему, тем лучше, поскольку неприлично, когда две женщины разъезжают по стране без сопровождения.

Поначалу Харриет подумывала о том, чтобы нам переодеться мужчинами. Видимо, в ней говорила актриса. Но даже ей не удалось бы сыграть эту роль достаточно убедительно.

— Что же касается тебя, — сказала Харриет, — то в тебе все говорит о том, что ты женщина.

Меня била лихорадка от волнения. Я оставила две записки: одну — для моей свекрови, другую — для Лукаса. В них я написала, что уверена в своем скором возвращении… вместе с Эдвином. Что же касается Лукаса, то ему надо вернуться в Конгрив (впрочем, ему пришлось бы сделать это в любом случае) и присмотреть за малышами.

— Ах, Харриет! — воскликнула я, когда мы отъехали от замка. — Как я рада, что мы решились на это. Интересно, что скажет Эдвин?

— Он будет смеяться над тобой, — ответила она. — Он скажет: «Неужели ты не можешь обойтись без меня несколько недель?»

Я громко рассмеялась от радости:

— Ах, Харриет, как хорошо, что ты поехала со мной! Без тебя у меня не хватило бы духу сделать такое. Мне бы это и в голову не пришло.

— Разве я не говорила тебе, что ты лишь начинаешь жить?

И это было правдой.

Я была так счастлива во время этой ночной поездки!

Нам очень повезло: мы сразу нашли постоялый двор «Ананас» с вывеской, изображающей этот экзотический плод, и лицом к лицу столкнулись с Эдвином.

Мы въехали в конюшню в тот самый момент, когда он со своим слугой собирался выезжать из нее.

Мне показалось, что он был не слишком удивлен случившимся, хотя и изобразил изумление, а я была взволнована встречей с ним, и меня переполняла благодарность к Харриет. В одиночку я ни за что не решилась бы на такую авантюру.

Мы спешились и оказались перед Эдвином. Широко раскинув руки, он обнял нас обеих.

— Что… — начал он. — Ну… — А потом, как и предсказывала Харриет, рассмеялся.

— Я должна была приехать, Эдвин, — сказала я, — чтобы быть рядом с тобой.

Кивая, он переводил взгляд то на меня, то на Харриет.

— Это показалось нам наилучшим решением, — сказала она.

Секунду-другую Эдвин колебался, а потом сказал:

— Это нужно отпраздновать. Правда, хозяин может предложить лишь обыкновенное вино, причем, заранее вас предупреждаю, весьма обыкновенное. Давайте зайдем, присядем и выпьем за встречу.

Он взял нас под руки, и мы вошли в гостиницу.

— Вы должны все рассказать мне. Что сказала моя мать?

— Она узнает о нашем отъезде сегодня утром, прочитав мою записку, сказала я.

— Ах, значит, записка? Очень драматично! Ты просто молодец! За всю свою жизнь я никогда не был так счастлив, как сегодня, когда увидел тебя.

— Тогда все в порядке, Эдвин! — воскликнула я. — Ты не сердишься? Мы не слишком безрассудно поступили?

— Ну, скажем, безрассудно, но восхитительно. Какой очаровательный час мы провели на этом постоялом дворе! Принесли вино, и мы с Харриет сели по обе стороны от Эдвина.

— Вы знаете, — сказал он, — как ни странно, но я надеялся на то, что вы приедете. Именно поэтому я и не спешил покидать постоялый двор, хотя мне следовало отправиться отсюда еще не рассвете.

— Это придумала Харриет. Эдвин слегка сжал ее руку.

— Чудесная Харриет! — сказал он.

— Следует сознаться, — пролепетала я, — что, впервые услышав ее предложение, я подумала, что оно совершенно неприемлемо, и не могла воспринять его всерьез. Я боялась, что ты рассердишься.

— Разве ты когда-нибудь видела меня сердитым?

— Нет, но, может быть, я до сих пор не давала тебе повода к этому.

— Ты просто прелесть! — сказал мой муж. — Ты никогда не приносишь мне ничего, кроме радости. А вот с одеждой нам придется что-то придумать. Вы обе выглядите слишком роскошно для пуританской Англии. Как вы переносите морские путешествия?

Мы заявили, что переносим их превосходно, хотя я вовсе не была в этом убеждена. Полностью я была уверена только в том, что счастлива рядом с Эдвином.

— Не представляю, что скажет мой кузен Карл-тон, когда я приеду в сопровождении двух прекрасных дам. Он ждет только меня и моего слугу. Ну что ж, чем больше народу, тем веселей.

Я внезапно посерьезнела.

— Надеюсь, наше присутствие не сделает твою миссию более опасной, Эдвин?

— Разумеется, нет. Скорее наоборот. Джентльмен-пуританин, сопровождающий двух дам, — это естественно, в то время как одинокий мужчина со спутником, несомненно, являющимся его слугой… Вот это и в самом деле может вызвать подозрения.

— Я вижу, — сказала Харриет, — что твой муж решил приветствовать наш приезд.

— Приветствую, — воскликнул Эдвин, — как майские цветы!

Я была настолько счастлива, что мне хотелось петь. Особенно меня радовало отношение Эдвина к Харриет. Он был с ней так любезен, что она, по-моему, чувствовала себя не хуже, чем я.

Вскоре мы выехали, уверив Эдвина в том, что не нуждаемся в отдыхе, несмотря на ночь, проведенную в седле. Мы ехали и пели — Эдвин в центре, а мы по обеим сторонам от него… ехали к побережью, к Англии…

* * *


Ступить на землю родины, вдали от которой прошли долгие годы изгнания, это ни с чем не сравнимое чувство.

Кутаясь в простой грубый плащ, приобретенный перед выходом в море, я чувствовала радостное возбуждение. Здесь был мой родной дом, о котором мы вспоминали много лет, уверенные в том, что настанет день — и мы сюда вернемся. И вот мы оказались дома.

Я не могла не вспоминать о той ночи, когда мы ехали к побережью в сопровождении бабушки и дедушки. Я помнила запах моря, помнила, как поднималось и опускалось утлое суденышко и как мама крепко прижимала нас с Лукасом к своей груди, а ветер трепал наши волосы. Я помнила дедушку с бабушкой, стоявших на берегу, и странное смешанное чувство грусти и оживления, охватившее меня тогда.

Сейчас я ощущала лишь радостное возбуждение. Том, слуга Эдвина, выпрыгнул из лодки и, бредя по колено в воде, вышел на берег. Затем из лодки выбрался Эдвин. Он взял меня на руки и вынес на берег, а потом то же самое проделал с Харриет.

Было темно. Эдвин шепнул мне:

— Не бойся Я знаю каждый дюйм этого побережья. Эверсли в шести милях отсюда. Я часто приезжал сюда верхом, чтобы поиграть на берегу моря. Пойдем.

Левой рукой он взял за руку меня, правой — Харриет, и мы пошли, ступая по гальке.

— Ты ничего не видишь, Том? — спросил он слугу.

— Нет, сэр. Может, если вы посидите где-нибудь с дамами, я постараюсь что-то разведать.

— Я знаю, куда мы отправимся, — сказал Эдвин. — В пещеру Белой скалы. Мы будем ждать тебя там. Не слишком задерживайся, Том.

— Разумеется, сэр. Я приду в пещеру минут через двадцать, если не найду того, что мы ищем.

Я слышала удалявшиеся шаги Тома, хруст гальки под его ногами. Потом Эдвин сказал:

— Дамы, следуйте за мной.

Через несколько минут мы оказались в пещере.

— Пещера Белой скалы, — объявил он. — Понятия не имею, почему ее так называют. Тут кругом сплошные белые скалы. Я здесь прятался в детстве. Разводил костер и проводил здесь долгие часы. Это было моим убежищем.

— Как удачно, что мы высадились именно здесь, — сказала Харриет.

— Это благодаря тому, что я отличный штурман.

— А что скажет твой кузен, когда увидит нас? — спросила я.

— Это мы вскоре узнаем, — беззаботно ответил Эдвин.

— Мне не терпится сыграть роль пуританки, — сказала Харриет. — Это будет сложная роль, потому что я чувствую к пуританам особую неприязнь.

— Так же, как и все мы, — подтвердил Эдвин.

— Эдвин, — спросила я, — а чего могут ожидать от меня и Харриет в Эверсли?

— Поскольку нас вообще не ждут, то вряд ли чего-то особенного, — заявила Харриет, и они с Эдвином рассмеялись, оценив это высказывание как удачную шутку.

Но я продолжала настаивать:

— У тебя важная миссия, а мы присоединились к тебе… поступив достаточно опрометчиво. Твой кузен будет удивлен, увидев нас, я в этом уверена, но, раз уж мы здесь, нам надо подумать, чем мы можем облегчить твою задачу.

— Карлтон быстро сообразит, как вас использовать, если сочтет это нужным, — сказал Эдвин. — А нам для начала надо бы выяснить, что ему удалось разузнать. Я сумею убедить его в том, что гораздо меньшие подозрения вызывает мужчина, сопровождающий двух дам, чем мужчина со слугой. Думаю, он согласится со мной.

— Ну, значит, мы принесем какую-то пользу, — сказала Харриет. — Приятно чувствовать себя полезной.

Мы привалились к жестким камням, и я вдруг поняла, что никогда в жизни не чувствовала такого волнения. В мою тихую жизнь внезапно ворвалось потрясающее приключение. Казалось, что письмо от матери, в котором сообщалось, что меня приглашают Эверсли, я читала много лет назад. Могла ли я предположить, что это письмо окажется ключиком, открывающим дверь в сказочный мир?

Эдвин рассказывал о своем детстве, о днях, которые он провел в этой пещере.

— Это мое тайное убежище. Во время высокого прилива вода заливает вход, и можно попасть в ловушку. Но это случается раз в полсотни лет, так что не тревожьтесь. Сейчас приливы невысокие, и в это время года никакой опасности нет. К тому же скоро вернется Том. Можете быть уверены: кузен Карлтон нас не подведет. Где-то поблизости должны быть лошади, на которых мы доберемся до Эверсли.

— Сколько лошадей?

— Только две, дорогая Но нас четверо.

— Ничего страшного, вы поедете на седельных подушках. Одна — со мной, другая — с Томом.

— Ну что ж, вы неплохо подготовились, — сказала Харриет.

В темноте раздался довольный смех Эдвина.

— Как нельзя лучше.

Послышались шаги, и в пещеру вошел Том.

— Лошади готовы, сэр.

Мы встали и по покатому полу пещеры прошли к выходу.

— Итак, мы — путешественники, у которых появились трудности, — весело сказал Эдвин. — Пошли. — Некоторое время он колебался, переводя взгляд с меня на Харриет, и, наконец, сказал:

— Я повезу свою жену, а ты, Том, возьми госпожу Мэйн.

Мы уселись на лошадей и поехали сквозь предрассветные сумерки.

* * *


До Эверсли-корта мы добрались с первыми лучами солнца. Замок окружала высокая стена, над которой виднелись очертания двускатных крыш. Ворота были распахнуты, и мы въехали внутрь. Суровый аскетизм окружающего подействовал на меня, как порыв ледяного ветра. Замок Контрив и Вийе-Туррон были захудалыми, второсортными поместьями, предложенными изгнанникам в качестве временного места проживания. Этот замок производил совсем другое впечатление: повсюду чувствовался порядок, было очень чисто, но на всем лежала печать пуританства, считавшего грехом яркие краски, красоту, любые радости жизни.

Я могла представить, как когда-то выглядело это место: буйство пестрых цветов на клумбах, искусно подстриженные тисы, фонтаны, уединенные дорожки Кое-где еще оставались очажки былой роскоши, но все явно говорило о том, что этот сад должен быть не красивым, а полезным. Здесь росли лечебные травы, фруктовые деревья и овощи — все для пользы и ничего для красоты.

— Господи! — шепнул Эдвин. — Как все изменилось! Эверсли при пуританах!

Мое возбуждение стало уступать место мрачным предчувствиям. Эдвину было опасно возвращаться в родной дом, хотя с момента его отъезда прошло, вероятно, лет десять. Теперь ему было двадцать два, так что уезжал он в возрасте двенадцати лет. Вдруг кто-нибудь узнает его? Двадцатидвухлетний мужчина может напомнить двенадцатилетнего мальчика, но только тем людям, которые его хорошо знали.

— Том, — сказал Эдвин, — войди в дом и скажи, что мы нуждаемся в приюте. Ты свою роль знаешь. Мы останемся при лошадях.

Вскоре Том вернулся с конюхом, который с любопытством посмотрел на нас и сказал:

— Если вы пройдете в дом, то хозяин готов вас принять.

— Ах, — сказал Эдвин, — я был уверен, что нам не откажут в приюте. Помоги с лошадьми, Том.

Наш слуга последовал за конюхом, а мы, пройдя по дорожке, вошли в холл. Там стояла поджидавшая нас служанка. Я заметила, что она, бегло посмотрев на нас, уставилась на Харриет, которая в своей пуританской одежде выглядела не менее красивой, чем обычно. Меня удивило то, как она сумела изобразить застенчивость, — свойство, ей совершенно чуждое. Воистину Харриет была великолепной актрисой.

— Прошу вас подождать, — сказала служанка, — сейчас хозяин спустится к вам.

Я стала рассматривать холл с высоким сводчатым потолком, со стенами, обшитыми деревянными панелями, на которых было развешано всевозможное оружие. Я решила, что это вполне соответствует пуританскому духу, поскольку именно силой оружия они победили роялистов и вынудили их отправиться в изгнание. Кое-где на стенах виднелись светлые пятна — видимо, там раньше висели гобелены. Посередине стоял длинный обеденный стол, на котором была расставлена оловянная посуда, а по обеим его сторонам стояли грубые скамьи. Я решила, что их поставили специально, чтобы создать неудобства во время еды.

Никакой другой мебели в холле не было, и, хотя на дворе стояло лето и день обещал быть жарким, здесь было прохладно.

Я никогда не забуду первого впечатления от Карл-тона Эверсли.

Он спустился по лестнице в дальнем конце холла. Прекрасная лестница из резного дерева, какие я видела в детстве, до того, как покинула Англию, типичная для эпохи Тюдоров, когда была построена или перестроена эта часть замка.

Как и говорил Эдвин, Карлтон был высоким и, несомненно, импозантным мужчиной, причем в простом черном пуританском платье он выглядел, вероятно, более эффектно, чем в шелковой и кружевной мишуре, которую носили при роялистах. Его темные волосы были коротко острижены, отчего на голове образовалось что-то вроде шапочки, — таков был единственный допустимый в этом обществе фасон, а его одежда подчеркивала налет суровости, бросавшейся в глаза уже в первые часы пребывания в Англии.

Да, Карлтон производил сильное впечатление: бледная кожа лица, темные блестящие глаза, густые брови, крупные и резкие черты лица. Несомненно, Эдвин был прав, говоря о нем как о личности, яркой и замечательной.

Карлтон шел к нам, и его шаги гулко звучали на каменных плитах пола. По нему было совершенно незаметно, что он узнал Эдвина или удивился, увидев Харриет и меня.

— Боже храни тебя, друг! — сказал он. Эдвин ответил:

— Боже храни тебя, друг! — и продолжал:

— Я еду из Лондона с женой и ее сестрой. Мы остановились переночевать на постоялом дворе, и ночью нас обокрали воры, покинувшие постоялый двор еще до рассвета. С нами мой слуга, и я собираюсь послать его домой в Честер, чтобы он привез мне денег. Но до той поры мы будем находиться в очень затруднительном положении. Проезжая мимо вашего дома, сэр, мы заехали сюда в надежде найти временный кров над головой и, возможно, хлеб насущный.

— Вы получите здесь кров и пищу, друг, пока ваш слуга не выручит вас.

— И тогда, сэр, вы будете вознаграждены за все оказанные нам услуги.

— Слово Божие учит нас: не прогоняй странника от врат дома твоего, ответил Карлтон Эверсли, и я не могла не отметить странность таких речей в его устах. Он скорее напоминал пирата елизаветинских времен, чем богобоязненного пуританина.

Он подошел к веревке колокольчика и дернул ее. Откуда-то из-за перегородок тут же появились две служанки. Одну из них мы уже видели до этого.

— У нас в доме странники, нуждающиеся в крове, Джейн, — сказал Карлтон. Прошу тебя, приготовь для них комнаты. Мужчина с женой… я не ошибся, друг? Его свояченица и его слуга. Итак, две комнаты: одну — для мужа с женой, другую для его сестры. Слуга будет жить вместе с нашими слугами.

— Хорошо, господин, — сказала девушка, слегка поклонившись.

— Несомненно, вы голодны, — продолжал Карлтон.

Он не ошибся. Во время морского путешествия нам редко удавалось поесть, а с тех пор, как мы ступили на землю Англии, у нас во рту не было ни крошки.

— Усаживайтесь за стол, — предложил он. — Мы питаем отвращение к плотским утехам, и еда у нас очень простая.

И он нам не солгал. Принесли ржаной хлеб, холодный бекон и по кружке сидра.

Мы уже собрались приняться за еду, но хозяин строго взглянул на нас: мы забыли возблагодарить Господа за хлеб насущный.

Эта простая пища показалась нам нектаром и амброзией, хотя я была слишком взволнована и не особенно хотела есть.

Карлтон сидел вместе с нами за столом и время от времени задавал нам вопросы, касавшиеся нашего дома в Честере. Между ним и Харриет даже завязался разговор. Харриет дала ему детальный отчет о своих цветочных клумбах, где по бордюру пущены розмарин и лаванда и майоран, и сообщила, как ей нравится ухаживать за цветами.

Она слишком увлеклась, описывая выращиваемые ею превосходные цветы, в то время как я была уверена, что она в жизни не посадила ни единого деревца или цветка.

Карлтон сурово посмотрел на нее и холодно спросил, не собирается ли она посвятить свое время более достойным занятиям, нежели выращивание цветов, от которых нет никакой пользы.

Харриет скромно потупилась.

— Господь сотворил цветы красивыми, — напомнила она ему, — но я вижу, друг, что вы уловили мою слабость. Действительно, я так люблю свои цветы, что впала в грех гордыни.

— Гордыню следует смирять, — заявил Карлтон, сложив ладони и подняв глаза к сводчатому потолку.

Я позволила себе усомниться в его безгрешности. Даже очень беглое знакомство с ним склоняло к таким сомнениям.

— Грех, — продолжал он, — есть западня. Мы постоянно должны следить за собой, чтобы не упасть в отверзающиеся под ногами бездны греха.

— Аминь, — сказала Харриет, и я подумала, как мы вдоволь посмеемся, оставшись наедине.

Надо признаться, мне было бы очень любопытно познакомиться с женщиной, которая вышла замуж за этого человека. О ее существовании я знала со слов Эдвина и поэтому поинтересовалась, будем ли мы иметь честь познакомиться с хозяйкой дома.

— В данное время госпожи Эверсли нет дома, — ответил он мне.

— Как жаль, что мы не будем иметь удовольствия поблагодарить ее за гостеприимство!

— Господь сотворил нас не для удовольствий, госпожа, — прервал меня Карлтон, — таким образом, вы, к счастью, лишены возможности согрешить.

При этом мне показалось, что он улыбнулся уголками губ, наслаждаясь разыгрываемой сценой.

— Стало быть, вас зовут… — повернулся он к Эдвину.

— Эдвин Лисон, — без запинки ответил Эдвин. — Моя жена Бэлла и моя свояченица Харриет Гроупер. Карлтон слегка поклонился.

— После еды вас проводят в предназначенные для вас комнаты. Я уверен, что поездка в Честер и обратно займет несколько дней. До возвращения вашего слуги вы будете гостями Эверсли.

— Господь вознаградит вас на небесах за вашу доброту к несчастным путникам, — с набожным видом проговорил Эдвин.

— Я не ищу вознаграждения, — возразил Карлтон. — Я всего лишь стараюсь выполнять свой долг перед Господом.

Я стала задумываться, не слишком ли далеко они заходят, но опыт последовавших за этим дней показал, что подобные разговоры были вполне характерны для пуританского дома.

Не было ничего удивительного в том, что в стране зрело недовольство и люди ждали возвращения нового короля, который установил бы иные законы и нормы поведения.

Наши комнаты располагались рядом, и как же убого они выглядели! Обстановку каждой из них составляли кровать, шкаф и стул. Во всем здании царил холод, свидетельствовавший о том, что здесь давным-давно, даже в зимние холода, не топили. К счастью, мы приехали сюда в середине лета.

Нам досталась широкая кровать с четырьмя столбиками по углам. Когда-то она наверняка имела роскошный полог, но теперь все выглядело голым и жалким.

На холодных грубых досках пола не было ни единого коврика.

Сегодня комната, предоставленная в распоряжение Харриет, ничем не отличалась от нашей, разве что была гораздо меньше.

— Как только вы умоетесь, прошу вас пройти в мою библиотеку, — сказал Карлтон. — Я объясню, как к ней добраться.

Эдвин не мог удержаться от улыбки. Он знал в этом доме каждый дюйм, ведь именно здесь он провел большую часть своего детства. А теперь ему приходилось делать вид, что он никогда в жизни здесь не бывал, и мне стало интересно, как же ему удается подавлять эмоции, неизбежно возникающие у человека, вернувшегося из изгнания в родной любимый дом. В свою очередь, и Карлтону было нелегко играть свою роль. Впрочем, играл он ее прекрасно.

Когда мы остались в комнате вдвоем, Эдвин взял меня на руки и протанцевал по комнате, затем уложил меня на кровать, а сам сел рядом.

— Ну, как тебе понравился мой пуританский дом и кузен-пуританин?

— И тот и другой выглядят несколько нереально, — ответила я.

— Да, так оно и есть. Мне хотелось бы знать, где же все гобелены, балдахины и картины, где превосходная мебель? Я не узнаю свой дом.

— Твой кузен, несомненно, все разъяснит.

— А что ты скажешь о нем? Знаешь, мне очень хотелось рассмеяться ему в лицо. Он играет свою роль необыкновенно хорошо, правда?

— Ты уверен, что он не превратился в пуританина?

— Абсолютно уверен. А ты рада тому, что приехала сюда?

— Эдвин, я чувствовала себя очень несчастной без тебя, а сейчас…

— Сейчас ты здесь, в пуританской стране. Ты будешь спать со мной в пуританской кровати, и мы будем любить друг друга по-пуритански.

— Как это?

— Увидишь, милая.

Раздался стук в дверь. Это была Харриет.

— Войдите, — пригласил Эдвин.

Она вошла и, осмотревшись, рассмеялась.

— Что за приключение! Ну, Арабелла, ты больше не считаешь, что тебе лучше было бы остаться во Франции?

— Мне там было бы просто скверно. Здесь так чудесно! В конце концов, здесь наш родной дом… и здесь Эдвин.

— А я?

— И ты, Харриет.

— Да уж, пожалуйста, не бросайте меня. Я этого не переживу.

— Мы об этом и не помышляли, — уверил ее Эдвин.

— Я была бы очень расстроена, если бы ты пожалела о том, что приехала сюда, Арабелла. Я решила бы, что мне следовало приехать сюда одной.

Она взглянула на Эдвина, и они рассмеялись.

— Все это вскоре изменится, — сказал Эдвин, взмахнув рукой. — Я бы сказал, через год, а то и раньше вся эта серость сменится жизнью, цветами, смехом, которые принесет с собой в страну наш добрый король Карл.

— Красивая одежда, — промурлыкала Харриет, — блестящие кавалеры… и театр…

— Пора собираться в библиотеку, — напомнил Эдвин. — Мой кузен ждет нас.

— Он не будет возражать против присутствия дам? — спросила я.

— Я понял, что приглашение относится ко всем. Наверное, он хочет рассказать, как вам следует себя вести. Если ему потребуется поговорить со мной наедине, он отошлет вас. Карлтон всегда очень ясно выражает свои желания. Я чуть не лопнул от смеха, услышав от него: «Боже храни тебя, друг!» Он прекрасно овладел этим дурацким языком, и, кажется, игра даже доставляет ему удовольствие.

— Так надо ли нам идти в библиотеку? — настаивала я. — Может быть, нужно подождать провожатых? Не покажется ли странным то, что ты знаешь планировку дома?

— Кузен подробно объяснил мне, как туда идти, принимая во внимание, что слуги могут подслушивать. Пойдемте же.

Эдвин провел нас по коридору к лестничной площадке, но не той, по которой мы поднимались в свои комнаты. Наши шаги гулко отдавались в тишине, поскольку деревянные ступеньки не были застелены коврами. Я чувствовала, что голые стены и полы неприятны Эдвину, и мне очень захотелось увидеть этот дом таким, каким он был в те времена, когда король еще не лишился трона.

Мы подошли к двери, и Эдвин осторожно приоткрыл ее.

— Войди, друг, — пригласил Карлтон. Мы вошли. Он стоял спиной к камину. Сейчас он казался еще крупнее, но несколько по-иному. Эдвин быстро осмотрелся.

— Только религиозные книги, друг, — подтвердил Карлтон. — Здесь ты не найдешь грешного чтива… ничего, кроме благочестивых произведений.

— Как удачно найти прибежище именно в таком доме! — с жаром ответил Эдвин.

— Я хочу рассказать вам об обычаях нашего дома, чтобы, пребывая здесь, вы могли их исполнять. Я понимаю, что вы задержитесь ненадолго, и, тем не менее, несоблюдение правил может внести беспорядок в жизнь здешних обитателей. Наш день начинается с утренней молитвы в холле в шесть утра. Затем скромный завтрак, а после него — молитвы. После них все, живущие в доме, принимаются за работу, и мы, разумеется, найдем и для вас подходящие занятия, поскольку безделье есть путь к дьяволу. В полдень — богослужение в старой церкви, а после него — обед. За столом мы не засиживаемся. После обеда вновь работа, в шесть часов — ужин и еще одно богослужение в церкви. В доме читают лишь Библию и одобренные религиозные книги.

— Воистину благочестивый дом, — пробормотал Эдвин.

— Потрудись захлопнуть дверь, друг, — попросил Карлтон.

Эдвин выполнил поручение, и выражение лица Карлтона изменилось.

— Кто эти женщины? — спросил он совсем другим голосом.

— Арабелла, моя жена, и Харриет, ее подруга.

— Ты дурак! — бросил Карлтон. Он подошел к двери, открыл ее и выглянул наружу. — Никогда не знаешь, где может скрываться шпион. Я думаю, что дом наводнен ими, поэтому стараюсь соблюдать осторожность.

Он запер дверь, провел нас к книжным полкам и нажал на одну из них. Часть полок сдвинулась с места, открыв проход.

Карлтон обернулся и взглянул на нас.

— Этим может воспользоваться любой из вас, но только в самом крайнем случае, и перед тем, как открыть эту дверь, вы должны убедиться, что за вами не следят.

Он зажег канделябр, поднял его повыше и сделал нам знак следовать за ним.

Мы оказались в какой-то комнате, где царила кромешная тьма, но когда Карлтон осветил все вокруг, я увидела, что комната заполнена вещами. Здесь были свернутые в рулоны гобелены, картины в рамах, прислоненные к стене, сундуки, кресла, столики и тому подобное.

— Ты не знал об этом тайнике, не так ли, Эдвин? — спросил Карлтон. Однажды я чуть было не решился показать тебе его, но подумал, что чем меньше людей знают о его существовании, тем лучше.

Он подозрительно посмотрел на меня и Харриет.

— Что за безумная идея взять с собой этих женщин? — спросил он.

— Эдвин не брал нас, — ответила я. — Мы сами… догнали его.

В глазах Карлтона я прочла легкое презрение.

— Видишь ли, — объяснил Эдвин, — мы совсем недавно поженились.

Карлтон с пренебрежением покосился на меня и громко расхохотался.

— Отсюда ничего не слышно, — сказал он. — Я когда-то проверял это с твоим отцом. Только здесь можно безопасно разговаривать. Но до того, как откроешь эту дверь из библиотеки, нужно убедиться, что наружная дверь заперта на ключ. Итак, вы здесь, и вам теперь предстоит поработать.

— Мне кажется, присутствие Арабеллы и Харриет сделает мою легенду более достоверной, — сказал Эдвин.

Карлтон пожал плечами.

— Возможно, — признал он. — Они, конечно, знают цель твоей миссии?

— Да.

— В таком случае они должны понимать, сколь многое зависит от их осторожности и осмотрительности.

— Мы все понимаем, — сказала Харриет, глядя ему прямо в глаза.

Хорошо ее зная, я была уверена, что она хочет привлечь к себе внимание Карлтона. Я также понимала, что он — мужчина, имеющий немалый опыт общения с женщинами, и уж никак не может стать легкой добычей. Он должен был догадаться, что Харриет пытается его очаровать, но по нему этого не было заметно.

Он смотрел на меня. Полагаю, я интересовала его как жена Эдвина. Наконец он заявил:

— Мне известно, что вы дочь генерала Толуорти. О, не удивляйтесь! Я хорошо осведомлен о текущих событиях. Я верю в то, что вы будете вести себя здесь, руководствуясь здравым смыслом, на что имеет право надеяться ваш отец.

— Какова здешняя обстановка? — спросил Эдвин.

— Хорошая. Точнее, обнадеживающая. Нам еще предстоит многое обсудить. Карлтон взглянул на нас, и я мысленно продолжила за него: «Когда мы избавимся от присутствия женщин». — В этой округе мы можем рассчитывать на прочную поддержку. Но многое еще надо уточнить. Мы должны выяснить, кто же наши друзья. — Слегка улыбаясь, он переводил взгляд с меня на Харриет. — Очень может статься, что вы, дамы, действительно нам пригодитесь. Вы можете собрать кучу слухов. Но самое главное — не выдайте себя. Поменьше манерничайте, прошу вас. Приберегите все это до возвращения короля.

Харриет сказала:

— Во мне вы можете быть уверены. Я актриса и сумею сыграть свою роль. Я поработаю с Арабеллой.

— Надеюсь, что лучшим стимулом для Арабеллы будет ее отношение к мужу, заметил он. — Вам следует знать о том, что под совершенно гладкой поверхностью где-то в глубине может бурлить поток. Мы пытаемся выяснить, насколько глубоко он скрывается. Дамам придется потрудиться на кухне и в огороде. Здесь все работают, и нет места безделью. Прислушивайтесь к разговорам слуг. Будьте осторожны в своих высказываниях. Не забывайте о том, что вы живете в Честере. Надеюсь, они выучили свои роли наизусть, Эдвин?

— Вскоре выучат. Уверяю тебя, Карлтон, ты не должен опасаться за них.

— Хорошо. Я привел вас сюда, чтобы наглядно показать нашу предусмотрительность. Вам надо осознать: если выяснится, что я спрятал часть наших богатств от уничтожения, сразу станет понятно, что я — человек короля. Пощады не будет. Меня, несомненно, повесят, а то, что это будет совершено благочестиво, с молитвами за мою грешную душу, мало меня утешает. Наши правители-пуритане испуганы. Возможно, они уже слышат раскаты роялистского грома. Страх порождает злобу. Мы должны быть начеку. Теперь я должен поговорить с тобой, Эдвин. Оставайся пока здесь и полюбуйся спасенными мною сокровищами. А я провожу дам в их комнаты. Там вы дождетесь служанку, которая отведет вас на кухню, где вам предстоит потрудиться. Понятно?

— Вполне, — ответила я. Он перевел взгляд на Харриет.

— Конечно, — кротко произнесла она. Мы вернулись в библиотеку. Панель скользнула на место, Карлтон отпер дверь и проводил нас в комнату.

— Помните, — шепнул Карлтон, приложив палец к губам.

Когда он вышел, Харриет бросилась на нашу с Эдвином широкую кровать и, взглянув на меня, рассмеялась.

— Как тебе понравился достопочтенный кузен? — спросила она.

— Эдвин рассказывал о нем, так что я была ко всему готова.

— Что за мужчина! — мечтательно произнесла она.

— Он, конечно, несколько жестковат.

— Мне понравилась его двойная игра, — улыбаясь, сказала Харриет. Господи, каким он был пуританином! Живо представляешь, с каким удовольствием он налагает наказание на тех, кто нарушает законы Господни, которые, разумеется, сам же Карлтон и истолковывает. Кажется, что он считает себя Господом. — А потом — хоп… дверка открывается, и мы видим совсем другого человека. Просто невероятно, как он умеет перевоплощаться! Ты заметила? Он даже смотрел на нас по-разному. Ты, конечно, не обратила внимания. Там он воспринимал нас… как женщин. А вот в качестве пуританина выяснял, насколько мы грешны.

— Похоже, что он тебя очаровал.

— А тебя?

— Что ты имеешь в виду, Харриет?

— Ничего. Я шучу. Бедняжка Арабелла, я думаю, что лучше бы тебе сидеть за прялкой, ожидая возвращения мужа.

— Я не умею прясть.

— Это образное выражение. Слушай, мне не нравятся разговоры о работе на кухне. Я приехала сюда не для того, чтобы работать служанкой.

— Зачем же ты сюда приехала?

— Я приехала только потому, что знала: ты хочешь быть рядом с мужем.

— Знаешь, Харриет, — призналась я, — иногда мне кажется, что ты не говоришь мне всей правды.

— Дорогая Арабелла, наконец-то ты стала умнеть.

До чего же странным был мир, в который мы попали! Ситуация была захватывающей. Я находилась с любимым и любящим мужем; тут же была Харриет; и все вместе мы участвовали в рискованном предприятии. Оно, и в самом деле, являлось таковым, хотя здесь, в этом доме, трудно было поверить в то, что мы подвергаемся смертельной опасности.

Как я и предполагала, мне не понравился мой новый родственник. Я находила его слишком властным, грубым и излишне самодовольным — таково было его истинное лицо. А в облике пуританина Карлтон определенно вызывал у меня отвращение. Кроме того, он усвоил в отношении ко мне снисходительную насмешливость. Обращаясь к Эдвину, он называл меня «твоя добрая жена», и в его голосе и в выражении лица читалась ирония. К Харриет он относился холодно и весьма безразлично, что, по моим наблюдениям, злило ее. Конечно, он был незаурядным человеком, поскольку отказал ей в том, что она считала совершенно естественным, — в восхищении ею.

— Я не удивлена, что его жена вынуждена искать достойных мужчин на стороне, — ядовито заметила она. — Женщина, которая вышла замуж за такого человека, просто обречена на это.

Она делала вид, что презирает Карлтона, но на этот раз ей не удалось обмануть меня.

Том якобы уехал в наш несуществующий честерский дом, а на самом деле укрылся в надежном месте поблизости, откуда мы должны были вызвать его по окончании нашей миссии.

Мы с Харриет начали работать на кухне. От нас не ждали ни мытья полов, ни другой грязной работы, поскольку Харриет ясно заявила, что мы хозяйки честерского поместья и хотя, подобно всем честным пуританам, терпеть не можем безделья, все-таки привыкли к более благородным занятиям.

Делами в кухне заправляла Эллен, жена Джасперa, человека, работавшего на землях Эверсли. У них была шестилетняя дочь по имени Частити. Как все порядочные маленькие пуритане, она выполняла свою долю работы на кухне под присмотром матери. Остальная прислуга состояла из горничных Джейн и Мэри. Большее количество прислуги считалось бы излишеством. Я была восхищена тем, как Карлтон сумел приспособиться к существующим условиям, хотя в то же время понимала, что это говорит о неискренности его натуры. Как он отличался от открытого и прямого Эдвина!

У Эдвина были свои дела. Частенько он вместе с Карлтоном выезжал верхом в окрестные имения. Я, конечно, понимала, что эти поездки необходимы для изучения обстановки и что Эдвин, вероятно, разъясняет тем, кто поддерживает роялистов и, подобно всем нам, ждет дня восстановления монархии, какое именно количество войск может быть собрано и переброшено в Англию в случае необходимости. Конечно, возлагались большие надежды на то, что удастся обойтись без военных действий, если народ сам пригласит короля на трон.

Поскольку у меня были младшие братья и сестра, с которыми я проводила большую часть своего времени, я любила и хорошо понимала детей, так что мы с Частити сразу же подружились. Я нашла кусок грифельной доски и стала рисовать для нее угольком смешные картинки. Но ее мать не была уверена в том, что ребенку надо доставлять удовольствие, и мне пришлось перейти на буквы, чтобы девочка понемногу училась читать.

Это озадачило Эллен. Во благо ли будет обучение Частити? Если бы Господь пожелал, чтобы девочка училась, он сделал бы так, чтобы она родилась в соответствующей семье, разве не так? Необходимо было посоветоваться с Джаспером.

Джаспер казался ей всеведущим существом. Он воевал в армии Кромвеля и был одним из тех, кто всегда стоял против монархии. Это был серьезный человек, истинный пуританин, в чем не боялся признаться даже в те дни, когда это грозило серьезными неприятностями со стороны тех, кто придерживался противоположных взглядов и не стеснялся навязывать их силой. Сейчас наступили другие времена.

— Теперь мы здесь хозяева, — гордо заявил Джаспер своей Эллен, и она любила повторять эти слова на кухне.

Перед Джаспером действительно встала сложная проблема, поскольку Эллен, очевидно, указала на то, что на кухне недостает для всех работы, с которой мы к тому же справлялись не лучшим образом. Мои занятия с девочкой уберегали меня от безделья. После консультаций с Творцом («Вчера вечером он простоял на коленях целых два часа вместо одного», — сообщила нам Эллен) Джаспер решил, что мне нужно продолжать обучение Частити.

— Расскажите мне сказку, — обычно просила Частити, и я, конечно, могла бы что-нибудь придумать, но тут же ловила хмурые взгляды взрослых, считавших, что лживые выдумки не могут идти во благо.

В эти дни я стала кем-то вроде няни-гувернантки, что меня вполне устраивало. Харриет предпочитала ускользать из дома — для уличных работ, как она это объяснила.

Иногда мне становилось любопытно, где проводила Харриет долгие часы. Часто она возвращалась с корзинкой каких-нибудь трав или ягод, сообщая, что у нее есть чудесный рецепт сердечных капель, которые она вскоре приготовит, что принесет великую пользу всем окружающим. Единственная загвоздка состояла в том, что растения перед использованием должны вылежаться, что займет некоторое время. Кроме того, ей требовались и иные растения, для которых она выдумывала названия, приводившие Эллен и служанок в замешательство, поскольку они никогда о таких не слышали. Им и в голову не могло прийти, что этих растений просто не существует.

Иногда, просыпаясь, я обнаруживала, что Эдвина нет рядом со мной. Ему приходилось уходить по ночам. Именно тогда я и осознала опасность его миссии. Он шептал мне: «Главное — сохраняй тайну. Никто не должен знать о моих ночных вылазках. Есть люди, с которыми опасно встречаться днем».

Счастливые дни! Странные дни! Нереальные дни! Хотелось бы мне, чтобы здесь не было кузена Карлтона. Я часто замечала, что он посматривает на меня так, словно хочет одновременно и посмеяться надо мной, и пожалеть меня. Я решила, что он считает меня глуповатой, отчего мое отношение к нему отнюдь не улучшилось.

Однажды мы оказались с ним наедине. Эдвина нигде не было видно, Харриет тоже, и я отправилась в библиотеку поискать их, так как именно там мы обычно встречались. Каково же было мое смущение, когда я обнаружила там Карлтона! Покраснев, я пробормотала:

— Извините, я думала, что застану здесь Эдвина.

— Войдите и закройте за собой дверь.

— Я не хочу мешать вам.

— Если бы вы могли мне помешать, разве я пригласил бы вас войти?

— Скорее всего, нет.

— Вижу, у вас сложилось правильное представление о моем характере… в этом отношении.

— Вы хотели поговорить со мной?

— Да. Как я слышал, вы обучаете Частити грамоте.

— У вас есть возражения?

— Конечно, нет. Это прекрасная идея. Я ненавижу невежество и поддерживаю все старания искоренить его. Вы прислушиваетесь к разговорам на кухне?

— Да. Но слушать там почти нечего. Эллен во всем слепо повинуется своему мужу, а он — преданный последователь Кромвеля.

— Джаспер — фанатик. Я всегда опасался фанатиков. Человека, который добивается своей цели, потому что она ему выгодна, можно переубедить. Надо только указать иную, более выгодную цель, и из врага он станет вашим союзником. Но фанатики… Господь храни нас от фанатиков!

— А вы сами разве не фанатик-роялист?

— О, святая простота, нет! Я поддерживаю короля и партию роялистов, потому что они вернут мне то, что я потерял. Правда, я искренне верю в то, что угрюмое правление пуритан вредит интересам всей страны и делает жизнь людей чертовски неуютной. Но вы не должны приписывать мне несуществующие доблести.

— Мне кажется, я вообще не приписывала вам каких-либо достоинств. Карлтон рассмеялся:

— Так я и думал. И тут вы не ошибаетесь, ибо мои достоинства столь немногочисленны, что буквально утопают в бездне моих грехов.

— По крайней мере, вы честны в отношении себя. Он пожал плечами:

— Лишь в тех случаях, когда это меня устраивает. Вот что я вам скажу, дорогая кузина (за закрытой дверью я имею право обращаться к вам так): я испорченный человек. Моя жена не без оснований предпочитает мне других мужчин. У нас есть кое-что общее, и хотя мы неспособны разделить некоторые радости, мы можем понять стремление другого удовлетворить свои желания. Я, наверное, выражаюсь чересчур прямолинейно. Простите меня. Боюсь, что у вас сложится обо мне слишком благоприятное мнение.

— Как я уже сказала, эти опасения совершенно безосновательны.

— Вы меня успокоили. В нашем семействе существуют прочные традиции, и вам, ставшей членом семьи, не следует питать в этом отношении никаких иллюзий. Слабым местом многих из моих предков был прекрасный пол. Женщины испытывали к Эверсли непреодолимое влечение. Мой прадед содержал трех любовниц, все они жили в нескольких милях друг от друга, и ни одна не знала о существовании соперниц. Наше семейство всегда было предметом всевозможных сплетен. Это обычное дело для таких местечек. Мы ведь являемся местной знатью, и за нашими деяниями следят с особым вниманием. Прадедушка был просто ненасытен. Ни одна деревенская девушка не чувствовала себя в безопасности.

— Весьма любопытно, — холодно прокомментировала я, стараясь не обнаруживать своего беспокойства, поскольку мне стало ясно, что разговор этот ведется неспроста.

— Время от времени, — продолжал Карлтон, — случаются исключения. Мой дядюшка, отец Эдвина, который находится сейчас в Кельне с нашим королем, совсем иной человек. Предан долгу и верен жене. Прямо-таки феномен в семействе Эверсли.

— Я рада за него.

— Так я и думал и, в свою очередь, рад возможности поговорить с вами. Полагаю, вскоре вы нас покинете. Видимо, через три-четыре дня. Мы вызовем Тома, который сделает вид, что наконец вернулся к вам из Честера с деньгами, и тогда вы уедете, а я обеспечу ваше возвращение во Францию. Маленькое приключение закончится. Я восхищен вашей смелостью и преданностью мужу.

— Мысль последовать за ним пришла в голову Харриет.

Карлтон улыбнулся и кивнул.

— О да, я так и думал.

Затем он посмотрел на меня, и трудно поверить, но в его взгляде мелькнула нежность. Я тут же убедила себя в том, что мне это померещилось.

Я встала, и на этот раз он не пытался удержать меня.

Не найдя ни Эдвина, ни Харриет, я прошла к себе в комнату и стала думать о нашем разговоре в библиотеке. Было несомненно, что он имел какое-то более глубокое значение. Но какое?

* * *


Частити очень привязалась ко мне. Она ходила за мной по пятам, поскольку я, привыкнув к постоянному обществу сестры и братьев, хорошо понимала детишек. Я и опомниться не успела, как мы начали вместе играть. Бедная крошка Частити впервые узнала, что такое смех и веселье. Я ничего не могла с собой поделать. Я уводила ее подальше от дома, и там мы играли. Увы, однажды мы оказались слишком близко от конюшни, и Джаспер услышал наш смех. Он вышел, схватил Частити в охапку и унес ее, обернувшись только затем, чтобы бросить на меня мрачный недоверчивый взгляд.

Когда я на следующий день увидела Эллен, она сказала мне, что Джаспер недоволен. Я ответила, что не вижу большого греха, если у маленького ребенка хорошее настроение.

— Вам следовало бы обучать ее слову Господню вместо того, чтобы насмехаться над благочестием.

— Я и не делала ничего подобного, — запротестовала я. — Мы всего лишь играли в прятки. Она немножко оживилась, и я…

— Джаспер убежден, что мы живем на этой грешной земле не ради того, чтобы ублажать себя, госпожа. Джаспер говорит, что не знает тех мест, из которых вы приехали, но если вы ведете себя таким образом, то Честер, должно быть, грешное место.

Я подумала о бедняжке Частити, которую, несомненно, наказали за краткие мгновения радости, и забыла о необходимости сдерживать себя:

— О да, — воскликнула я, — это настоящие Содом и Гоморра!

Эллен уставилась на меня, подняв руки, с которых в таз медленно капало тесто.

Я выбежала из кухни. Что теперь сделает Джаспер?

На следующий день в мою комнату поднялась Частити. Я сидела там одна и чинила юбку, которую накануне слегка порвала, зацепившись за куст ежевики.

Частити, крадучись, вошла в комнату. Глаза у малышки вызывающе сверкали, и я подумала, что ей ведено держаться от меня подальше. Теперь она знала, что в жизни есть кое-что иное, кроме молитв, занимающих чуть ли не все свободное время, шитья одежды — обязательно неприглядной, поскольку красота есть грех, заучивания наизусть Священного Писания и исповедей в своих грехах.

Как недолго ей довелось посмеяться и поиграть не для того, чтобы развивать умственные способности, а просто ради удовольствия! И теперь у нее появились собственные желания.

— Частити, — заговорщицки шепнула я.

— Госпожа Бэлла! — воскликнула она, подбежала ко мне и уткнулась лицом в мои колени, а потом, улыбаясь, взглянула на меня — надо признать, с некоторым вызовом.

— Ты знаешь, что тебе не следует приходить сюда? — сказала я.

Частити весело кивнула.

— Я должна напомнить тебе об этом.

— Можете отвести меня вниз, к маме и сказать, что я согрешила, — спокойно предложила она. — Но ведь вы не сделаете этого, правда? — Она оглянулась на закрытую дверь. — Никто ничего не узнает, — продолжала она, — а если кто-нибудь зайдет, я спрячусь.

Она подбежала к шкафу, открыла его и залезла внутрь, потом выбралась оттуда, раскрасневшись от удовольствия и смеясь.

Эта девочка была такой милой, такой непохожей на то маленькое угрюмое создание, которое я увидела, приехав сюда, что мне захотелось вцепиться когтями в пуритан, чтобы дать этому ребенку возможность быть счастливым.

Частити подошла ко мне и стала рассматривать юбку, которую я держала в руках и которая была излишне изысканной для пуританки. Я подумала, что мы предприняли далеко не все необходимые меры предосторожности. Да иначе и быть не могло. Наше с Харриет участие в поездке не было запланировано. Мы сами нарушили все планы.

— Расскажите мне сказку, — попросила Частити. Это, конечно, было запрещено, кроме нравоучительных историй о каре за грехи, но я рассказала ей сказку, недавно услышанную во Франции: о девушке, которую мачеха заставляла без передышки работать на кухне, о том, как появилась ее крестная — добрая фея, благодаря который девушка оказалось одетой в прекрасное платье и очутилась на балу, где встретила принца, влюбившегося в нее. Частити слушала как зачарованная, и я не могла не радоваться, видя, какое удовольствие доставила ребенку. Я подумала, что все равно мы скоро уедем. Какой вред в том, что я дам ей немножко счастья?

Слушая меня, Частити изучала юбку, которую я зашивала. Сунув руку в кармашек юбки, она достала оттуда блестящую пуговичку.

— Ой, как красиво! — воскликнула она. Пуговичка лежала у нее на ладошке, и личико девочки светилось от восторга.

— Что это? — спросила она.

— Это пуговица. Я помню платье, к которому она была пришита, — синее бархатное, и на нем было десять таких пуговиц. Одна из них оторвалась. Да, теперь я вспомнила, когда в последний раз надевала его Я собиралась пришить пуговицу, сунула ее в карман юбки и забыла о ней.

Частити сжала пуговицу своими пальчиками и умоляюще посмотрела. Ну что я могла поделать? Глупость своего поступка я осознала позже, а тогда это казалось таким незначительным.

— Пожалуйста, пожалуйста, госпожа Бэлла, можно мне взять ее?

Разве я могла отказать? Ведь это была всего лишь пуговица. Бедняжке Частити так хотелось получить красивую вещицу!

Я сказала:

— Возможно, твоим отцу и матери не понравится, что у тебя есть что-то красивое.

Она пожала плечами и хитро взглянула на меня. Я больше ничего не сказала, поняв, что у нее хватит сообразительности не показать пуговицу родителям.

На следующий день я не увидела Частити. Эллен сказала, что девочка в своей комнате.

— Надеюсь, она не заболела? — спросила я. Эллен мрачно покачала головой.

— Может быть, мне стоит ее навестить?

— Нет, не надо! — резко ответила Эллен. И даже после этого меня ничто не насторожило. Я отправилась на огород на прополку и через некоторое время заметила, что за мной наблюдает какой-то мужчина. Я пристально взглянула на него, почувствовав какое-то беспокойство, как обычно бывает, когда за тобой подсматривают.

— Добрый день, друг, — сказал мужчина.

Я ответила в соответствии с принятым обычаем:

— И тебе день добрый, друг.

— Я иду издалека и нуждаюсь в куске хлеба и месте для отдыха. Как вы полагаете, я найду приют в этом доме?

— Я уверена в этом. Здесь никогда не откажут в помощи тем, кто в ней нуждается.

— Вы в этом уверены, госпожа?

— Полностью.

Я выпрямилась и рассмотрела его получше: черный камзол, широкополая шляпа, коротко остриженные волосы — самый обычный пуританин. Действительно, а кого еще здесь можно встретить?

Я добавила:

— Мы с моим мужем и сестрой получили приют под крышей этого дома, поэтому я знаю, о чем говорю!

— А, — сказал мужчина, — так вы не здешние?

— Да. Мы ждем прибытия нашего слуги с деньгами, необходимыми для продолжения путешествия. Именно по этой причине я не имею права сама оказать вам гостеприимство, но уверяю, что в нем не будет отказано.

— Расскажите мне об этом доме. Здесь живут добрые христиане?

— Несомненно, самые добрые из всех, каких только можно найти.

— Мне не хотелось бы получить оскорбление отказом.

— Не бойтесь этого. Если вы добрый пуританин, то получите здесь все необходимое.

— Ну, нынче мы все добрые пуритане. — Он как-то странно посмотрел на меня. — Нужда заставит, верно?

— Это так, — сказала я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— А вы сами издалека?

— Из Честера.

— Далековато отсюда.

— О да. На постоялом дворе у нас украли деньги. Мы положились на милость этих добрых людей и теперь ждем возвращения слуги.

— Да, встречаются еще дурные люди. При такой всеобщей набожности, казалось бы, можно не беспокоиться за свой кошелек.

— Увы…

— Мне приходилось бывать в Честере, — продолжал он. — Давным-давно… Я неплохо знал его. Я надеялась, что не покажу своего волнения.

— Да, друг, это красивый город. Но ведь города не должны быть красивыми. Где красота — там развращенность… Так нам говорят. А вы, значит, приехали из Честера? Долгий, долгий путь. Я когда-то жил в Ливерпуле. Вы, должно быть, по пути завернули туда.

— О да, — быстро ответила я. — Давайте я отведу вас в дом.

— Благодарю вас, друг. Я наблюдал за вашей работой. Если вы позволите мне сказать, создается впечатление, что в этом деле вы весьма неопытны.

— Конечно. Я занимаюсь этим лишь с тех пор, как мы остановились здесь. Удачно, что всем нам нашлись какие-то полезные занятия.

— Очень удачно. — Он подошел поближе. — Может статься, наступят дни, когда у нас появится время и для иных занятий, правда?

Сердце гулко билось у меня в груди. Я была уверена, что он не тот человек, за которого себя выдает. Возможно, он один из наших друзей и хочет проникнуть в дом, чтобы поговорить с Карлтоном и Эдвином.

— Может быть, — ответила я.

Он медленно прищурил глаз. Это выглядело так, будто мы стали сообщниками. Я направилась к дому.

Когда мы вошли на кухню, там была Эллен. Я сказала:

— Вот друг, который нуждается в крове.

— Войдите, — пригласила Эллен, — в этом доме никому не отказывают в приюте.

Я прошла в комнату, которую мы занимали с Эдвином, чувствуя смутное беспокойство. Я хотела разыскать мужа и рассказать ему о случившемся, но не смогла найти его.

Харриет тоже нигде не было видно. Я решила, что она вновь ушла собирать свои растения. Она говорила, что за ними приходится далеко ходить, и обещала Эллен объяснить, как надо их готовить и какие болезни ими можно лечить.

— Надеюсь, ты никого не отравишь, — сказала я, а она ответила, что если эти люди столь добродетельны, то они будут только рады поскорее попасть на небеса.

Пока я раздумывала, что же делать дальше, в комнату без стука вошел Карлтон. Я бросила на него гневный взгляд, но он не дал мне открыть рта.

— Как можно быстрее идите в библиотеку и сидите там, пока я не приду. Где Эдвин и Харриет? Я сказала, что не знаю. Он кивнул и сказал:

— Быстро вниз!

Мне стало ясно, что произошло нечто чрезвычайное, и я тут же связала это с появлением человека, которого привела в дом.

Я спустилась в библиотеку. Вскоре туда пришел и Карлтон. Он запер входную дверь, отодвинул стеллаж и провел меня в тайное убежище.

— У нас неприятности, — сказал он. — И в этом виноваты вы.

— Я?!

— Какая же вы дура! — закричал он. — Неужели вы не понимаете всю серьезность ситуации? Конечно, не понимаете. Вы первая вызвали подозрения. Какую глупость сделал Эдвин, взяв вас с собой!

— Я не понимаю…

— Конечно, вам этого не понять. Это же очевидно. Вы дали ребенку пуговицу. Вы так и не смогли усвоить, что ни один пуританин, будь он из Честера, или из Лондона, или откуда угодно в стране, где правит Кромвель, не может носить, хранить, а тем более дать ребенку такую пуговицу…

— Я думала…

— Вы ни о чем не думали. Вам просто нечем думать. И как мог Эдвин свалять такого дурака? В доме находится посторонний. Это шпион. За ним послал Джаспер, который подозревает вас всех. Слава Богу, что он не заподозрил меня. Все эти годы я прекрасно играл свою роль, а потом приехали вы, и теперь мы в смертельной опасности. Этот человек приехал сюда, чтобы шпионить за вами, Эдвином и Харриет. Вы все под подозрением… а наше дело не завершено. Вам нужно убираться отсюда как можно скорее, и мы это устроим.

— Ах, Карлтон, мне так жаль…

— Жаль… Жалеть уже поздно. Крупица здравого смысла принесла бы вам больше пользы, чем куча сожалений. Вы уедете отсюда, как только я это организую. Вернутся Эдвин и Харриет, и вы оставите нас. Я еще не знаю, как много им удалось разнюхать. Кажется, вы сказали, что ехали через Ливерпуль? Так вот, он находится к северу от Честера. Они подозревают, что вы вовсе не из Честера, и начинают обо всем догадываться. Они думают, что вы — французские шпионы. Вас выдала пуговица. Наверное, такие пуговицы носят во Франции. Ладно, что толку объяснять вам, как вы глупы и насколько легче было бы нам всем, если бы у вас хватило ума остаться во Франции. Идите к себе в комнату. Запритесь и не открывайте никому, кроме меня. А если вернется Эдвин и вы увидите его, то пусть он запрется с вами, пока я не приду. Я буду начеку.

Это произошло через час или чуть позже. Я сидела в комнате в ожидании Харриет или Эдвина. Меня колотило от возбуждения. Я боялась, что Эдвина поймают, когда он будет возвращаться в дом.

В комнату ворвался Карлтон. Глаза у него были безумные, я и не предполагала, что он может быть таким. С ним была Харриет в плаще, залитом кровью.

— Что случилось? — воскликнула я. Карлтон сказал:

— Снимайте свою одежду, немедленно переодевайтесь в костюмы для верховой езды. Будьте наготове. Я должен быстро вывести вас отсюда.

Он вышел, и я с тревогой спросила:

— Харриет, что это значит? Где Эдвин? Она пристально взглянула на меня. Ее глаза горели синим огнем на фоне бледного, очень бледного лица.

На ее волосах я заметила кровь.

— Это было ужасно! — сказала она. — Ужасно!

— Что? Скажи мне, Бога ради!

— Эдвин в беседке, — начала она. — Он пытался спасти меня. Ты знаешь полуразрушенную беседку… в конце сада…

— Причем здесь беседка? Скажи мне, Харриет, Бога ради, скажи мне!

— Я была там поблизости с корзиной трав и увидела Эдвина. Я окликнула его и в этот момент увидела человека с ружьем…

— О нет… нет… Она кивнула.

— Этот человек что-то выкрикнул, и Эдвин попытался защитить меня… Он втолкнул меня в беседку и прикрыл собой. И тогда раздался выстрел… Кровь хлынула рекой…

— Ты… ты бросила его…

Я хотела выбежать из комнаты, но Харриет удержала меня.

— Не ходи! Карлтон велел нам оставаться здесь и ждать. Он приказал мне удерживать тебя. Ты ничем не можешь помочь. Он сам отправился за Эдвином. Его принесут сюда…

— Эдвин… застрелен… умирает… Я должна быть рядом с ним…

Она прижалась ко мне:

— Нет! Нет! Они убьют нас обеих… так, как убили его. Ты ничего не сможешь сделать. Лучше подчиниться Карлтону.

Я тупо смотрела на нее, не в силах поверить в это. И в то же время понимала, что это правда.

Его внесли в дом на наспех сколоченных носилках. Я не могла поверить, что Эдвин, мой веселый Эдвин, лежит там. Только что он жил, смеялся — и вдруг его не стало.

Рядом со мной находилась Харриет. Она сняла шляпу и смыла с волос кровь.

Я продолжала монотонно повторять:

— Мне нужно к нему.

Но она не пустила меня. Положение и без того было крайне сложным. Мы не должны были ухудшать его.

Я знала, что она права, но не пускать меня к Эдвину было жестоко.

Вошел Карлтон. Он внимательно посмотрел на нас:

— Вы готовы?

Ответила только Харриет:

— Да.

— Хорошо. Немедленно вниз, в библиотеку! Мы последовали за ним. Он запер дверь библиотеки и открыл потайное помещение.

— Здесь вы пробудете до вечера, а затем я попытаюсь вывести вас из дома. Я послал весточку Тому. Он будет ждать вас в пещере. Там есть лодка. Дождитесь прилива и молитесь, чтобы море оказалось спокойным. — Он взглянул на меня. Эдвин мертв, — невыразительно сказал он. — Его застрелили в беседке. Он умер мгновенно, так и не поняв, что произошло. Он не почувствовал боли. Наша работа завершена, отчет о ней я пошлю с Томом. Он знает, куда его доставить. Я взмолилась:

— Мне необходимо видеть Эдвина.

— Это невозможно, — ответил он. — Эдвин мертв. Это только причинит вам боль. Когда он привез вас, я понял, что все пойдет не так, как должно. Теперь поздно сожалеть о чем-то. К счастью, они поверили мне.

Он запер нас, и Харриет обняла меня.

— Ты должна держаться, Арабелла. Нам необходимо вернуться. Подумай о своей семье и о том, как много поставлено на карту.

— Эдвин мертв, — сказала я. — А меня с ним не было… Сегодня утром он был живым и здоровым, а сейчас…

— Он умер мгновенно и ничего не успел понять. Пусть это послужит тебе утешением.

— Утешением… Что может утешить меня? Он был моим мужем.

Я больше не могла разговаривать. Я опустилась на какой-то сундук и стала думать об Эдвине, о том, как мы с ним встретились. Эдвин в роли Ромео… Наша встреча на постоялом дворе… Ах, как он любил жизнь!.. Он умел наслаждаться жизнью. Как жестоко было лишить его жизни!

Потом я попыталась представить себе, как я буду жить без него.

Мне не хотелось разговаривать с Харриет. Я ни с кем не могла разговаривать. Я хотела остаться наедине со своим горем.

Карлтон пришел к нам в сумерки. Он вывел нас из дома и доставил к месту, где находились лошади, а оттуда проехал с нами к побережью, где уже ждал Том.

Море было спокойным, но мне было все равно. Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы разразился шторм и перевернул нашу лодку.

И сквозь отчаяние пробивалась ужасная мысль. Я вспомнила о своих играх с Частити. Я ясно видела, как она держит красивую пуговицу на своей маленькой ладошке.

— Эдвин мертв, — говорила я себе, — и именно моя беспечность убила его.

Это бремя я буду нести до конца своей жизни. Я не просто потеряла Эдвина я одна была в этом виновата.

Я бездумно пустилась в эту авантюру, не понимая всей серьезности миссии Эдвина. Вместо того чтобы стать ему опорой, я оказалась обузой и в результате виновницей его смерти.

Мне суждено отчаянно страдать, пока я жива. Нет ничего удивительного в том, что я хотела, чтобы нашу лодку поглотило море. Какая насмешка судьбы! Как весело мы отправлялись в путь; как трагично наше возвращение!




ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В КОНГРИВЕ


Наверное, мне следовало благодарить судьбу за то, что нам удалось благополучно добраться до Франции, но я была способна чувствовать только тупую боль горя.

Харриет делала все, чтобы утешить меня, хотя это ей плохо удавалось. Она была опечалена не меньше меня, но ей, по крайней мере, не в чем было себя упрекать.

Том сумел хорошо позаботиться о нас. Он раздобыл лошадей и обеспечил нам возвращение в замок Конгрив, однако вынужден был сразу же расстаться с нами и отправиться с важными бумагами в Брюссель, где в то время находился король.

Стоял теплый солнечный май, на зелени травы ярко выделялись золотистые пятна цветущего дрока. Ветви боярышника были усеяны полураспустившимися цветами, а птицы хотели поделиться своей радостью со всем миром. Как разительно контрастировало все это с моим настроением, с болью потери и чувством ужасной вины!

Харриет пыталась разубедить меня.

— Забудь об этой несчастной пуговице, — говорила она. — Все они там ненормальные. Если не к пуговице, то все равно придрались бы к чему-нибудь другому.

— Нам не надо было туда ехать, пойми же, Харриет, — настаивала я.

— Послушай, — сказала она, — в свое время всем нам казалось, что это отличная идея. Ты ведь помнишь, как обрадовался Эдвин, увидев нас. Зная, что мы рядом, он трудился еще больше. Здесь нет твоей вины. Забудь об этом.

— Ты ничего не понимаешь, — возразила я, — ведь он не был твоим мужем.

— Возможно, я все-таки кое-что понимаю, — спокойно ответила Харриет.

Она так хорошо ко мне относилась, так пыталась расшевелить меня, но я упорно противостояла ее утешениям. Мне хотелось холить и лелеять свое горе. Я внушала себе, что жизнь кончена, ведь я потеряла все, чем дорожила.

— Все! — рассерженно воскликнула Харриет. — А твои родители, братья, сестренка? А моя дружба? Это для тебя не представляет ценности?

Я была пристыжена.

— У тебя есть многое, — сказала она. — Подумай о тех, у кого нет семьи… о тех, кто одинок…

Я крепко сжала ее руку. Бедняжка Харриет, она так редко на что-то жаловалась!

Мы прибыли в замок Конгрив. Выглядел он совсем не таким, как прежде, а мрачным, угрюмым, ничем не напоминающим то место, где мы еще совсем недавно играли и веселились.

Наше появление вызвало страшную суматоху, поскольку приехали мы без предупреждения. В замке находился Лукас, от которого дети узнали о нашем путешествии в Англию. Дик, Анджи и Фенн завизжали от радости, увидев нас. Первым ко мне бросился Дик, а за ним и остальные, чуть не сбив меня с ног от избытка чувств. Это было очень трогательно.

Я обняла их и горячо расцеловала каждого.

Тут вышел застенчиво улыбающийся Лукас и тоже крепко обнял меня.

— Мы так беспокоились… — сказал он. Дик воскликнул:

— Мы знали, что все будет в порядке, потому что с тобой поехала Харриет!

Они стали целовать ее и танцевать вокруг нас, и внезапно я разрыдалась, хотя не делала этого даже в самые острые мгновения моего горя.

Харриет начала рассказывать Лукасу о наших печальных новостях.

* * *


По дороге в Брюссель Том должен был заехать в Вийе-Туррон и принести туда трагическую весть. Я глубоко сочувствовала Матильде и бедной Карлотте. Каким это было для них несчастьем — почти таким же страшным, как для меня!

В замке воцарилась тишина. Жанна, Марианна и Жак ходили на цыпочках. Пришла мадам Ламбар, поплакала вместе со мной и уговорила меня выпить настойки горечавки и чабреца, которая, несомненно, должна была помочь мне пережить горе.

Мне хотелось все время неподвижно лежать в комнате и не вставать. Я была равнодушна ко всему и могла думать лишь об Эдвине.

Дети старались держаться в отдалении. Наверное, я стала казаться им чужой. Часто ко мне заходила Харриет. Она усаживалась возле кровати и всеми способами старалась поднять мой дух. Я слушала звук ее голоса, не вникая в смысл слов. Она была очень терпелива со мной.

Мне хотелось говорить только об Эдвине. Я вновь и вновь заставляла ее рассказывать о последних минутах его жизни. Она делала это именно так, как я хотела, — с чувством и с выражением.

— Моя затея со сбором целебных трав была всего лишь фарсом. На самом деле большую часть этого времени я проводила в беседке… ты должна была заметить эту старую беседку — остатки былой роскоши. Я повторяла там некоторые из своих ролей, чтобы проверить, многое ли я успела подзабыть. Мне, конечно, хотелось бы что-нибудь почитать, но в доме не держали ничего, кроме этих проповедей, которыми я и без того была сыта по горло. Иногда я просто сидела там и размышляла, как все были бы поражены, узнай они всю правду о нас. Я неплохо играла свою роль, Арабелла. Я сумела создать у них впечатление, что обладаю какими-то тайными знаниями, и Эллен, по-моему, даже побаивалась меня. Она, вероятно, считала меня кем-то вроде ведьмы и была рада, когда я уходила собирать травки.

— Да, да, но расскажи мне про Эдвина.

— В тот день я сидела в этой старой беседке… и вдруг услышала где-то в отдалении стук копыт. Я выглянула из беседки и увидела Эдвина, направлявшегося к дому. Я окликнула его, он остановился, спешился и сказал: «Привет! Вы, как обычно, в праздности проводите часы, дарованные вам Господом», — и рассмеялся… Внезапно появился человек с ружьем. Эдвин втолкнул меня в беседку и прикрыл своим телом. Потом раздался выстрел, и… Все произошло мгновенно, Арабелла. Он не страдал. Он только что смеялся… а в следующий миг был уже мертв.

— Это невыносимо, Харриет! Это так жестоко!

— Мир вообще жесток. До сих пор ты не знала об этом.

— А теперь, — сказала я, — со мной произошло самое жестокое, что только могло произойти.

— Ты должна помнить о своих близких, Арабелла.

— О близких… когда погиб Эдвин…

— Я уже не раз говорила тебе об этом, и ты знаешь, что я имею в виду. Твои родные очень тебя любят. Крепись! Думай о них. Дети чувствуют себя несчастными, Лукас подавлен, да и все мы…

Я молчала. Она была права: я подавляла их своим горем.

— Я постараюсь, — пообещала я.

— Ты еще так молода! Все позабудется!

— Никогда.

— Это сейчас ты так думаешь. Подожди немного. Совсем недавно ты вообще была незнакома с Эдвином.

— Ты не можешь судить о наших отношениях.

— Ну да, а ты можешь. Да ты была еще ребенком, когда встретилась с ним. Тебя и сейчас нельзя назвать взрослой.

— Зато ты, конечно, взрослая! Не пытайся заговорить меня, Харриет!

— Вспышка гнева — это уже лучше. Я говорю с тобой так, потому что тебе нужно еще многому научиться.

— Пока я не стану таким же знатоком, как ты?

— Да. Видишь ли, жизнь не всегда совпадает с радостными мечтаниями. Она вовсе не собирается относиться к тебе исключительно благосклонно.

— О чем ты?

— Твой брак оказался очень недолгим. Для тебя он был идиллией. Это не могло продолжаться вечно. Рано или поздно ты обнаружила бы, что Эдвин не совсем таков, каким ты его считала. Он тоже мог бы разочароваться в тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что ты романтична, а жизнь не всегда столь проста, как тебе кажется.

— Ты хочешь сказать, что Эдвин не любил меня?

— Любил, конечно. А ты любила его. Но ты еще так молода, Арабелла, и совсем не разбираешься в этих вещах.

— Откуда тебе знать о моих чувствах к Эдвину и о его чувствах ко мне? Предоставь мне самой судить об этом.

Харриет рассмеялась, обняла меня и прижала к себе.

— Отлично! Теперь ты ненавидишь меня. Это хорошо. Это поможет вытеснить твое всепоглощающее горе. Ах, Арабелла, ты повзрослеешь и переживешь все это. Я обещаю тебе, обещаю.

Я ответила на ее объятие. Она опять была права: рассердившись на нее, я почувствовала облегчение.

В замок приехала моя мама. Она, должно быть, выехала сразу же, узнав о последних событиях.

Я была так рада видеть ее, что ощущение безысходности, охватившее меня с того момента, как я узнала о смерти Эдвина, несколько смягчилось. Дети были в восторге, и было просто невозможно хотя бы частично не разделить их счастье. Но мама приехала сюда именно для того, чтобы повидать меня.

Мы были очень близки друг другу. Я всегда чувствовала это, когда мы встречались, и наше вынужденное разъединение, как я убедилась, нисколько не влияло на наши отношения.

В этот ее приезд мы много времени проводили вдвоем, хотя мама ухитрялась общаться и с другими. Но главной ее заботой была я.

Она заставила меня говорить с ней. Мы поселились в одной комнате, и, если ночью я не могла уснуть, мама вела со мной разговоры. Меня изумляло, каким образом она сквозь сон ощущает, что я не сплю и нуждаюсь в ее внимании, и просыпается, чтобы поговорить со мной. Она тоже не могла этого объяснить. Нас связывали какие-то невидимые узы.

Мама заставила меня рассказать все до последних мелочей о нашем спектакле, о том, как я играла Джульетту, а Эдвин — Ромео, о поспешно заключенном браке и том, как я последовала за мужем.

— Если бы я этого не сделала, с ним не случилось бы несчастья, — рыдала я, — но мне хотелось быть с ним, понимаешь?

Она прекрасно понимала.

Я рассказала ей историю с Частити и с пуговицей. Кто бы мог подумать, что такая ерунда приведет к столь трагическим последствиям?!

— Именно незначительные вещи зачастую и оказывают решающее влияние на нашу судьбу, — ответила мама.

Потом зашла речь о Харриет. Именно Харриет отправилась с нами в Эверсли. Именно она задумала поставить спектакль, посоветовала мне последовать за мужем, и она же оказалась рядом с ним, когда его убили.

Я заметила, что мама постоянно возвращается в наших разговорах к Харриет. Так значит, впервые она появилась здесь с какими-то странниками?

Хотя я могла обмануть свою мать полуправдами, изложенными в письме, сделать это, находясь с ней лицом к лицу, было невозможно. Она умела получать нужные ей сведения, и вскоре вся история со странствующими актерами всплыла на поверхность. Мне удалось скрыть только тот факт, что Харриет симулировала серьезное повреждение лодыжки.

— Очень странно! — сказала мама. — Итак, она приехала со странствующими актерами. А как она к ним попала?

Тогда мне пришлось рассказать о том, как утонули мать и отчим Харриет, как она была спасена и принята в дом, где стала работать гувернанткой. Мама хотела знать фамилию людей, приютивших ее. Я сказала, что, если ей это так нужно, я спрошу Харриет.

Мать сказала, что сама спросит ее.

Я поспешно добавила:

— Один из хозяйских сыновей начал ухаживать за ней, и она была вынуждена покинуть их дом. Они могут дать о ней дурной отзыв.

Мать кивнула.

У меня сложилось впечатление, что она недолюбливает Харриет. Это меня огорчало, и я попыталась убедить ее в том, что моя подруга принесла большую пользу детям и доставила удовольствие всем нам.

— Я вижу, дети весьма уважительно относятся к ней, — заметила мама.

Не понимаю, как ей удалось успокоить меня, но она это сделала. Она заставила меня понять, что я была счастлива и уже поэтому должна благодарить судьбу. Печально, конечно, что мое счастье было столь недолгим, но у меня, по крайней мере, остались воспоминания о нем.

Мама сказала, что собирается навестить леди Зверели по пути в Кельн, где ее ждет наш отец, и что было бы хорошо, если бы я поехала вместе с ней в замок Туррон и некоторое время побыла с Матильдой. Это облегчило бы горе моей свекрови. Затем мама поедет в Кельн, а я вернусь в Контрив.

Так мы и договорились.

* * *


Бедная Матильда! Как я и предполагала, она была раздавлена обрушившимся на нее горем.

Она обнимала меня, называла дорогой доченькой и постоянно говорила об Эдвине:

— Он был надеждой нашей семьи. И вот он погиб, наш единственный сын… нам остается только оплакивать его.

Позже мама сказала мне:

— Боюсь, дорогая, что это отнюдь не смягчает твоего горя, но ей легче оттого, что ты здесь. Так что держись ради нее.

Она была права. Мне и самой становилось легче, когда я утешала Матильду Эверсли.

Карлотта была похожа на печальный серый призрак. Бедная Карлотта сначала потеряла своего любимого, а потом и брата! Казалось, она живет, ожидая, какой очередной удар нанесет ей судьба.

Я прогуливалась с нею по саду, и она расспрашивала меня о гибели Эдвина. Я могла лишь пересказать ей то, что говорила Харриет.

— Значит, Харриет была последним человеком, который видел его живым. Так и должно было случиться.

— Она находилась в старой беседке и услышала, как Эдвин подъезжает к дому. Видимо, поблизости сидел кто-то в засаде.

Карлотта прищурилась и спросила:

— А что она делала в этой беседке? Ты ее спрашивала?

Я поспешно ответила:

— Мы все обязаны были выполнять какие-нибудь работы по дому. Она вышла собирать целебные травы, а потом, наверное, захотела отдохнуть в беседке.

Карлотта крепко сжала губы. Конечно, она никогда не простит Харриет за то, что та отняла у нее Чарльза Конди.

И тогда я излила ей все свои чувства. Я рассказала ей о пуговице и о моем глупом поведении, которое вызвало серьезные подозрения.

— Ты не могла все предвидеть, — сказала она. — Все это кажется таким невинным. Не стоит терзаться.

Она относилась ко мне так мягко, так нежно, и я поняла, что в лице Карлотты обрела друга.

Какая скорбь царила в этом доме и как мучительно мне было выслушивать слова Матильды, благодарившей меня за то, что я сделала счастливыми последние недели Эдвина!

Она сказала:

— У нас военная семья. Мой сын погиб за своего короля, и мы должны этим гордиться. Он умер на поле брани, как и его предки. Не будем забывать об этом.

Однажды, когда мы сидели вместе с Матильдой, моя мать заговорила о Харриет. Карлотты с нами не было. Я догадалась, что мама не хотела задевать эту щекотливую тему при Карлотте, которую это могло больно ранить.

— Весьма странная молодая женщина, — сказала мать. — Арабелла рассказала мне о том, как она попала в наш дом. Что вы о ней думаете, Матильда?

Матильда Эверсли заколебалась.

— Ей очень удался этот спектакль, — сказала она. — Мы сочли ее присутствие здесь очень удачным… поначалу.

— А потом? — спросила мама.

— Ну, здесь был Чарльз Конди… Я вмешалась:

— Вряд ли можно ставить это в вину Харриет. Он в нее всерьез влюбился.

— Она очень привлекательна, — признала мама.

— Это оказалось несчастьем для бедной Карлотты.

— Но в конечном итоге — везением, раз он столь непостоянен.

— Может быть, и так, — вздохнула Матильда.

— И это все? — продолжала настаивать моя мать. — До этого инцидента вы были вполне довольны ее пребыванием здесь?

— Это был самый лучший семейный праздник с тех пор, как мы покинули Англию.

— И все благодаря Харриет, — поспешно вставила я.

— Да, это правда, — согласилась моя свекровь. Казалось, что мать отчасти удовлетворена этим разговором, но я, хорошо знавшая ее, чувствовала, что она продолжает напряженно размышлять, и мне стало ясно, что она не избавилась от своих сомнений относительно Харриет.

Я попрощалась с мамой и семейством Эверсли и, добравшись до замка Конгрив, встретила там горячий прием. Мадам Ламбар испекла пирог с надписью из теста: «Добро пожаловать домой, Арабелла!», трое малышей хором спели приветственную песенку, которой их научила Харриет и которую, как она шепнула мне на ухо, они повторяли каждый день. Я была просто обязана показать им, как я рада.

— Никаких слез, — шепнула мне Харриет. — Дети так старались. Нельзя их расстраивать.

Да я и не собиралась этого делать. С удивлением я обнаружила, что мрак, окружавший меня, немного рассеялся.

Это снизошло на меня неожиданно, как откровение.

Я проснулась погожим утром, как обычно открыв глаза и вспомнив, что я вдова, ощутила чувство страшного одиночества. Некоторое время я лежала, думая о том, как просыпалась рядом с Эдвином, как рассматривала его и как однажды он неожиданно расхохотался, потому что уже давно не спал.

Затем мне следовало закрыть глаза и погрузиться в свое горе, уверяя себя в том, что жизнь для меня кончена. Потом я все же заставила бы себя встать и напомнила бы себе о том, что ради малышей нельзя выглядеть слишком мрачной.

Но сегодня утром в моем сознании словно сверкнула молния. Это было возможно. Неужели это случилось?

Если так, то все представало передо мной в ином свете.

Конечно, пока и речи не было о какой-либо уверенности. Но если это так, о, Боже! — я смогу начать жизнь снова.

Я лежала, закутавшись в кокон надежды.

В течение нескольких недель станет ясно, верно ли это, есть ли у меня причина продолжать жить.

Сейчас я лишь могла твердить себе: я снова начну жить.

Изменения, которые произошли во мне, стали заметны всем.

— Ты начинаешь выправляться, — сказала Харриет, взглянув на меня так, что я поняла: она действительно любит меня.

Дети тоже обратили внимание на перемены. Они скакали вокруг меня и весело визжали, как прежде. Лукас, милый Лукас, так повзрослевший за эти месяцы, тихо радовался за меня.

Да, конечно, я была благодарна им за то, что они помогли мне выйти из этого непроглядного мрака. Но если моя догадка была верна… ах, если бы только это оказалось правдой… тогда, значит, я не совсем потеряла Эдвина.

К концу июля моя уверенность окрепла.

Я знала, что у меня будет ребенок.

* * *


Мадам Ламбар, выполнявшая в округе обязанности акушерки, подтвердила мои предположения.

Она так обрадовалась, что сначала даже разрыдалась, а потом разразилась потоком слов.

Добрая женщина сказала мне, что милосердный Господь услышал ее молитвы. Она молилась о том, чтобы он даровал мне это благо. И вот он благословляет меня.

Она и Господь милосердный вместе собиралась заботиться обо мне. Имея таких покровителей, я могла ни о чем не беспокоиться, зная, что мне будут обеспечены должные уход и внимание. Я вновь буду счастлива.

Да, подумалось мне, я еще могу стать счастливой. Когда мне положат на руки моего… нашего с Эдвином ребенка, я действительно буду счастлива.

Конечно, я рассказала об этом Харриет.

Она так развеселилась, что на нее напал приступ смеха.

— Что ты видишь в этом забавного? — поинтересовалась я.

— Просто меня сразила твоя новость, — ответила она. — Я рада за тебя, Арабелла. Я уверена, что это совершенно изменит твою жизнь.

— Да, Харриет, это верно.

Я немедленно написала письмо родителям и уже потом вспомнила о Матильде Эверсли. В конце концов, это касалось и ее.

Ответ от нее я получила незамедлительно:

«Моя дорогая доченька!

Письмо, полуценное от тебя, наполнило меня таким счастьем, которого я уже и не ждала. Будь благословен тот день, когда ты переступила порог нашего дома! Эдвин останется для нас живым. Будем молиться о том, чтобы родился мальчик, хотя мы, будем рады и девочке. Но рождение мальчика решило бы многие наши проблемы. Видишь ли, дорогое дитя, я могу говорить с тобой об этом, поскольку ты вошла в нашу семью. Эдвин был наследником знаменитого рода и титула, и то, что он был единственным в семье сыном, стало трагедией. Унаследовать все права должен мой племянник Карлтон, с которым ты познакомилась в Англии. Безусловно, он весьма достойный человек, но если ты родишь мальчика, то продолжится наш род по прямой линии, что очень важно для нас. Мой дорогой внучек! Лорд Эверсли будет вне себя от радости. Я немедленно напишу ему. Господи, какое это счастье! Как радостно получать добрые вести! Береги себя. Возможно, будет лучше, если ты, приедешь к нам. Я не могу передать, какую радость доставило мне твое письмо…»

О да, теперь я вновь могла быть счастлива. Я просыпалась по утрам с легким сердцем. Мой брак еще не завершился. Мне было, ради чего жить.

Я написала Матильде, уверив ее в том, что мадам Ламбар — лучшая акушерка во всей округе, и так как она сама вызвалась присматривать за мной, то лучше всего положиться на нее. Этот ребенок особенно дорог нам ввиду обстоятельств, связанных с его появлением на свет. Я решила не идти на неизбежный риск, связанный с переездом. Я полностью доверяю мадам Ламбар и уверена: ребенок будет вне опасности.

Гонцы прибывали в замок и отправлялись из него. Мои родители были в восторге.

Отец писал, что ситуация меняется коренным образом и надежда крепнет.

«Новости с родины звучат обнадеживающе. Эдвин сумел прислать ценную информацию. От его кузена, ведущего столь важную работу, продолжают поступать хорошие известия.

Моя дорогая дочь, может случиться так, что к моменту рождения твоего ребенка окончательно созреет решение короля вернуться в Англию. Какой радостью стало бы это для всех нас!»

В его словах сквозила небывалая уверенность, а он был человеком, реально смотревшим на вещи. Поэтому можно было считать наши надежды обоснованными.

Я начала мечтать о будущем.

Мой ребенок должен был появиться на свет в январе следующего, тысяча шестьсот шестидесятого года.

* * *


Теперь дни летели быстро. Просыпаясь по утрам, я чувствовала себя совсем иначе, чем раньше. Мне даже нравились те мелкие неудобства, которые доставляет беременность. Я начала отмечать дни и месяцы в предвкушении момента, когда смогу взять на руки свое дитя.

Настроение ожидания пронизывало весь замок. Главной темой разговоров было: «Вот когда появится ребенок…» Я приступила к подготовке приданого для малыша под руководством Жанны, оказавшейся неплохой портнихой. И хотя мне трудно было хвастать успехами в этой области, я получала огромное удовлетворение от своей работы.

Детям сказали, что в доме ждут появления нового младенца, и тогда они станут его дядями и тетей. Это привело их в неописуемый восторг, в особенности Фенна, самого младшего в семье, который впервые ощутил значимость собственной персоны. Каждый день он спрашивал, не родился ли малыш, не стал ли он уже дядей.

Когда я работала, Харриет любила сидеть возле меня и для приятного времяпрепровождения иногда читала мне разные пьесы в лицах Любили послушать ее и дети. Сама Харриет тоже изменилась. Я не могла точно определить характер этих изменений: может, она просто стала более задумчивой, стала как-то более плавно двигаться и, на мой взгляд, слегка располнела.

Она была озабочена тем, что, судя по всему, не понравилась моей матери, и выспрашивала меня о том, какие именно вопросы задавала мне мама. Упоминала ли я д'Амбервиллей?

— Не называя их имен, — отвечала я. — И всего лишь сказала, что ты была вынуждена уйти от них, потому что один из сыновей начал ухаживать за тобой.

Я видела, что Харриет встревожена.

Помню, на дворе стоял июль, жаркий и душный, и я чувствовала какое-то умиротворение, зная, что причиной тому — ребенок, которого я жду.

Пришло письмо от матери.

«Дорогая Арабелла!

Какие прекрасные новости! Я уверена, что ты сумеешь позаботиться о себе и что мадам Ламбар поможет тебе в этом. Она очень гордится своим опытом в этой области и, по-моему, не без оснований.

Мне очень хотелось бы быть рядом с тобой, но, поскольку это невозможно, я рада тому, что можно положиться на мадам Ламбар. При первом же удобном случае я приеду к тебе. Как ты понимаешь, здесь происходят очень важные события, и похоже, что в это же время в следующем году мы будем жить дома. Так радостно будет собраться всем вместе…»

О да, подумала я, еще есть вещи, ради которых стоит жить. Я продолжила чтение, и мое настроение испортилось.

«Я размышляла о Харриет. Нам здесь нужен человек, который мог бы оказать помощь в наших приготовлениях. Я рассказала твоему отцу о Харриет, и он полагает, что будет очень неплохо, если она присоединится к нам. В конце концов, если нам суждено вскоре вернуться в Англию, с образованием младших детей можно слегка повременить. Нам уже рекомендовали прекрасного учителя…»

Письмо выпало у меня рук. Я хорошо знала свою мать. Она явно не хотела, чтобы Харриет оставалась здесь, с нами.

День-другой я ничего не говорила Харриет. Я хотела сделать это, но всякий раз мне трудно было начать. Она была достаточно умна, чтобы понять, что моей матери не нравится сложившаяся ситуация и она хочет удалить отсюда Харриет.

Конечно, рано или поздно я должна была написать матери ответ, и поэтому, когда зашел разговор о возвращении в Англию, я решилась:

— Харриет, мама написала мне письмо. Она хочет, чтобы ты поехала к ней. Она уставилась на меня.

— Поехать к ней?

Лицо ее мгновенно побледнело. Впервые в жизни я увидела Харриет испуганной.

— Что это значит? — резко спросила она.

— Так она мне пишет. Им там нужен кто-нибудь… то есть, ты понимаешь… у них много подготовительной работы. А ты хорошо пишешь и, наверное, каким-то образом сможешь…

— Ей нужно, чтобы я уехала отсюда, да?

— Она этого не написала.

— Но имела в виду именно это. Я не поеду, Арабелла. Я не могу ехать.

— Я напишу ей и сообщу, что нам здесь не обойтись без тебя. Не сердись, Харриет. Я не хотела расставаться с тобой.

Некоторое время она молчала, как бы решаясь на что-то, а затем медленно проговорила:

— Арабелла, мне надо кое-что тебе сказать. Я нахожусь в том же положении, что и ты. У меня тоже будет ребенок.

— Харриет!

Она жалобно смотрела на меня:

— Это правда.

— Как же это могло случиться?

Харриет попыталась изобразить обычное легкомыслие.

— О, как обычно.

— Но кто?.. И когда?..

— Примерно тогда же, когда и ты… Ну, возможно, чуть раньше.

Она несколько истерически засмеялась, поскольку вовсе не была такой хладнокровной, какой хотела казаться.

— Кто? Кто?.. — настаивала я, и тут меня осенило:

— Чарльз Конди!

Она спрятала лицо в ладони.

Я сказала:

— Ах, Харриет, как ты могла! Значит, ты должна выйти за него замуж. Немедленно напиши ему. Интересно, где он сейчас?..

Харриет подняла лицо и рассерженно взглянула на меня:

— Я никогда не выйду замуж за Чарльза Конди.

— Но он отец твоего ребенка.

— Ничто не заставит меня выйти за него замуж.

— Но как же?

— Позволишь ли ты мне остаться здесь и родить ребенка? Ты не выгонишь меня?

— Харриет, как ты только могла подумать об этом! Но все так сложно…

— Да, это непростая ситуация.

— А что скажут люди?

Она пожала плечами:

— Такое случалось и прежде.

— Кто-нибудь еще знает?

— Думаю, мадам Ламбар подозревает.

— Ты ей сказала?

— Я не сказала никому, кроме тебя. Но в свое время об этом узнают все. Мадам Ламбар будет очень гордиться своей проницательностью.

— О, Харриет!

— Не смотри на меня так. Я всегда говорила тебе, что я не из тех, кого называют порядочными женщинами. Рано или поздно я должна была попасться.

— Не говори так, пожалуйста.

— А как мне еще говорить? Теперь ты понимаешь, почему я не могу уехать к твоим родителям?

— Да, Харриет, понимаю.

— Узнав об этом, они тем более захотят убрать меня отсюда.

— Конечно, нет. Моя мать тебя поймет. Она ведь сама…

Я была возбуждена и думала о своем собственном достаточно нетрадиционном рождении. Мама должна была проявить сострадание к Харриет, ведь она сама родила меня от человека, который в то время был мужем ее родной сестры. Я знала, что она не подведет меня. Она всегда с пониманием относилась к служанкам, у которых случались неприятности.

Я продолжала:

— Не бойся, Харриет. Мы позаботимся о тебе. Но мне все же кажется, что Чарльз Конди должен об этом знать.

— Пожалуйста, не пытайся его разыскать или что-то ему сообщить.

— Я не буду этого делать, раз ты так просишь.

— Ах, Арабелла, в какой чудесный день я приехала в замок Конгрив! Я сразу почувствовала, что между нами возникла какая-то связь. Ведь мы с тобой, как сестры… У тебя будет ребенок… и у меня тоже. Я рада, что все так сложилось…

Я взяла ее за руку:

— О, Харриет, мы всегда должны помогать друг другу.

* * *


Эта новость, потрясшая поначалу всех домочадцев, быстро перестала быть предметом всеобщих толков. Нужно сказать, что Харриет держалась превосходно: складывалось такое впечатление, будто она совершила какой-то подвиг, а вовсе не поступок, которого следует стыдиться.

Слуги болтали между собой: она нашла себе любовника в замке Туррон. Она решила не выходить за него замуж. Такое случалось с девушками и раньше, но она имела возможность выйти замуж — и отказалась!

Разумеется, у Харриет все должно было происходить по-особому.

Настала прекрасная пора. Большую часть времени мы проводили вместе. Харриет смеялась над изменениями, которые происходили с нашими фигурами, и называла нас «объемистыми дамами». Она устраивала из этого комедию. Что бы ни происходило с Харриет, это всегда напоминало спектакль. А я вновь начинала чувствовать себя счастливой. Бывало, я часами не вспоминала об Эдвине, а ведь всего несколько недель назад мне трудно было поверить, что такое возможно.

Разговоры о детях занимали массу времени. Мадам Ламбар подолгу рассказывала о родах, которые ей доводилось принимать, и выражала удовлетворение по поводу нашего с Харриет состояния. Мысль о том, что в доме почти одновременно появятся два младенца, доставляла ей двойную радость, а то, что один из них родится не вполне в соответствии с принятыми обычаями, ее не смущало.

Лето подходило к концу.

Мне пришлось сообщить матери о том, что Харриет беременна. Она желала знать имя отца, и я написала, что это один из молодых людей, которые присутствовали на памятном приеме в Турроне. Он предложил ей вступить в брак, но она не испытывала к нему чувства любви и храбро решилась сама заботиться о своем ребенке.

Мама не стала ее осуждать и согласилась с тем, что мы должны позаботиться о будущей матери.

Лукас был несколько ошеломлен новостью, но полностью сохранил свою преданность Харриет. Я думаю, что он даже женился бы на ней, если бы только она согласилась. Что же касается малышей, их было трудно удивить. Ведь Харриет была такой умной, и если я ждала ребенка, то она, естественно, не могла отставать от меня.

Фенн объявил, что он может стать дважды дядей, если Харриет не будет возражать. Она крепко обняла его и пообещала назначить его дядей всех ее будущих детей. Фенн по секрету сказал Анджи, что, по его предположениям, у Харриет будет десять детей, и если все они одновременно заплачут, вот тут-то он и использует свои полномочия дяди, чтобы их развеселить. Главное, чтобы не пришлось ждать этого события слишком долго.

Счастливые это были дни, безмятежные. Пришло Рождество, а затем и Новый год. Настал январь.

Мадам Ламбар была наготове.

— Теперь уже недолго ждать, — бормотала она.

Характерно, что Харриет и здесь решила обогнать меня. Пятнадцатого января она родила здорового мальчика.

Я сидела возле ее кровати, ощущая ребенка внутри себя. Харриет лежала, откинувшись на подушки, мокрые волосы облепили ее лоб. Она выглядела победительницей, но несколько жалкой.

Мадам Ламбар принесла ребенка и показала его мне.

— Если бы я родила девочку, я назвала бы ее Арабеллой, — сказала Харриет, — а его я назову Ли. Видишь ли, я хочу, чтобы его имя как-то напоминало о тебе, а ты ведь теперь Арабелла Эверсли. У тебя нет никаких возражений?

— Конечно, нет. Это прекрасная идея и прекрасное имя. Ты должна гордиться своим маленьким Ли. А если у меня родится мальчик, знаешь, как я его назову?

— Эдвин, — сказала она. Я кивнула в ответ.

Через две недели у меня родился сын. Я сдержала слово: его нарекли Эдвином.

* * *


Странные это были дни, но счастливые. Всеобщее возбуждение нарастало. Надо признать, что я не могла проявлять такой же интерес к происходящим событиям, как другие люди, поскольку была полностью поглощена своими материнскими обязанностями.

Я была в восторге, когда брала ребенка на руки и он улыбался мне; его плач приводил меня в ужас. По десять раз на день я звала на помощь мадам Ламбар. Она только посмеивалась.

— Ах, мадам, вы страдаете страхом первого ребенка, — объяснила она. — С первым младенцем всегда так бывает. А как пойдут второй, третий, четвертый там уж совсем другое дело.

Я уверенно сказала:

— У меня будет только один ребенок, мадам Ламбар. Я никогда больше не выйду замуж.

Почувствовав, что разговор приобретает нежелательный оборот, она захотела утешить меня и заявила, что юный месье Эдвин (она назвала его Эдвен) — самый здоровый и веселый ребенок из всех, кого она первой приветствовала на этом свете.

— Счастлив тот дом, — заявила она, — под крышей которого живут такие чудесные малыши, как месье Эдвин и Ли, хотя, следует признать, появление второго из упомянутых месье было несколько неожиданным.

Харриет великолепно передразнивала ее, и, признаюсь, мы вволю посмеялись в эти месяцы. Харриет, конечно, любила своего ребенка, но совсем не так, как я своего. Она им гордилась. Для нее было особым удовольствием отмечать, что он ведет себя лучше или растет быстрее, чем Эдвин. Она предпочитала гордиться им, чем любить его. Я объясняла это различием обстоятельств, при которых родились наши дети. Мне было любопытно, часто ли Харриет вспоминает Чарльза Конди.

Матильде Эверсли не терпелось увидеть своего внука, и, поскольку я пока не могла путешествовать, она сама приехала в Конгрив.

Услышав о ее предстоящем приезде, Харриет состроила гримасу.

— Матильда в ужасе возденет руки, увидев крошку Ли, — сказала она.

— Харриет, мне и сейчас кажется, что тебе следовало выйти замуж за отца ребенка. Ведь поначалу ты наверняка была влюблена в него.

— Чарльз никогда мне особенно не нравился, — ответила она.

— Тем не менее… ты сделала это.

— Легкомысленно с моей стороны, правда? И все-таки я люблю моего маленького Ли и очень рада тому, что он у меня появился.

— Ты неисправима, Харриет. Но что же мы скажем миссис Эверсли?

— Что я втайне обвенчана.

— С кем?

— Только не с Чарльзом Конди. Бога ради, не впутывай его в это дело. Некий человек заехал сюда по пути в Англию. Мы полюбили друг друга, поженились, и вот плод нашего союза.

— Ты не слишком считаешься с истиной.

— Напротив, я питаю к ней огромное уважение. Но бывают случаи, когда ею следует поступиться… в интересах леди Эверсли.

— А не в твоих собственных?

— Дорогая моя Арабелла, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понимать, как мне постылы всяческие условности. Если я их придерживаюсь, то лишь в интересах людей, которые перед ними благоговеют. Вот поэтому я и расскажу леди Эверсли свою маленькую сказку, а ты не будешь меня разоблачать, ведь она расстроится, узнав правду.

Приехала леди Эверсли. Внук совершенно очаровал ее. Она держала его на руках и плакала. Эдвина заинтересовали и развеселили катящиеся по ее щекам слезы. Наверное, он подумал, что эту новую игру изобрели специально для него.

Выглядела моя свекровь очень трогательно.

— Такая трагедия, дорогая Арабелла! — сказала она мне. — Вначале с Карлоттой. Она так страдала, бедняжка. А потом это ужасное несчастье. Господи, как я рада, что вы поженились до его отъезда! Теперь мы получили замену, не так ли?

Она ясно дала понять, что считает юного Эдвина превосходящим любого другого ребенка во всех отношениях.

— Есть и другие радостные новости, — сообщила она. — Уже очень скоро мы окажемся в Англии, дорогая Арабелла. Лорд Эверсли пишет, что генерал Монк вступил в контакт с наиболее лояльными сторонниками монархии и уже ведутся переговоры. Каким счастливым будет день, когда мы сможем возвратиться на родину и восстановить наши дома! На нас с тобой давит груз огромного горя. Но когда мы вернемся, ты будешь жить в Эверсли-корте. Мы постараемся превозмочь чувство утраты, ведь теперь у нас есть наш маленький Эдвин. Мы вместе будем строить планы его будущего. С сегодняшнего дня он становится смыслом моей жизни.

До сих пор я не думала о переезде в Эверсли-корт, но поняла, что от меня этого ждут.

Я спросила:

— А как с Карлтоном Эверсли? После смерти Эдвина он, наверное, считает себя наследником.

— Так оно и было… до тех пор, пока не появился на свет наш малыш. Карлтон будет рад. Он прекрасно относился к Эдвину, когда тот был ребенком. Правда, иногда поведение Карлтона тревожило меня. Он бывал слишком резок с нашим мальчиком, но муж сказал, что это только на пользу. Милый Эдвин был мягок по натуре. Хотя он был очень живым ребенком, он совсем не походил на Карлтона. Карлтон заставлял его фехтовать, боксировать и ездить верхом. Он пытался сделать Эдвина подобным себе. — Она покачала головой. — Милый добродушный Эдвин! Он старался, как мог. Я уверена, что Карлтон будет прекрасно относиться и к нашему маленькому Эдвину.

— Мне не хотелось бы рисковать.

— Никакого риска не будет. Это самый чудесный ребенок на свете.

Мы еще долго говорили о малыше: как хорошо он улыбается, как редко плачет, насколько превосходит других детей своей сообразительностью. Нас очень сблизила наша любовь к ребенку.

К моему удивлению, Матильда приняла за чистую монету историю, выдуманную Харриет. Впрочем, ее это не слишком заинтересовало. Она не любила Харриет из-за того, что произошло с Карлоттой. Интересно, что бы сказала моя свекровь, узнав о том, что Карлотта была готова покончить с собой.

Поначалу Матильда почти не проявляла интереса к маленькому Ли, но у него были такие подкупающие повадки, что она, в конце концов, растаяла. Тем не менее, она ясно дала понять, что не собирается водить дружбу с Харриет.

После ее отъезда я получила письма от родителей, находившихся в это время в Бреда.

Настал апрель. Мальчикам исполнилось по три месяца, и мои родители считали, что близится день возвращения в Англию. Их письма были целиком посвящены описанию событий, происходящих в окружении короля. Переговоры шли успешно. Посланники сновали между Бреда и Лондоном. Сэр Джон Грен-вилл привез письмо от короля генералу Монку, и тот открыто заявил, что всегда был верен королю, но только сейчас у него появилась возможность показать свои убеждения на деле.

Мать писала, что лишь немногие, подобно нашему любимому генералу Толуорти, оставив его, разделили с королем изгнание, но сейчас это не так уж важно, а важно вот что:

«Короля просят вернуться в страну, и он послал генералу Монку письмо с изложением условий возвращения. Теперь уже совсем скоро.»

Я прочла письмо от матери, когда мы сидели за столом. Лукас сказал, что нам надо начинать подготовку к отъезду. Дети обрадовались переменам, слуги выказали сожаление по поводу неизбежного расставания; что же касается мадам Ламбар, то она потребовала объяснений: что делать бедной женщине, которая помогла родиться на белый свет двум чудесным малышам, если ее стремятся с ними разлучить?

— Да ведь ничего не решено, мадам Ламбар, — утешала я ее. — Нам уже столько раз говорили, что мы вот-вот уедем, а мы до сих пор здесь.

Малыши спали в комнате рядом с моей. Если ночью кто-то из них плакал, я бежала посмотреть, что случилось. Иногда это был Ли, которого надо было перепеленать. Харриет утверждала, что никогда ничего не слышит.

Я бранила ее:

— Ты какая-то ненастоящая мать.

— Без излишнего рвения выполняющая свой долг — это более точное определение, — отвечала она.

Меня огорчали ее слова, потому что бедняжка Ли лучше знал меня и мадам Ламбар, чем родную мать.

Однажды вечером, когда я уже легла в постель, в комнату вошла Харриет. Была середина апреля, я только что получила от родителей письмо с последними известиями, которые на этот раз действительно были важными. Парламент принял решение о том, что управление страной будет осуществляться королем, палатой лордов и палатой общин. Этого было достаточно.

Пора было готовиться к отъезду.

У Харриет был задумчивый вид.

Я уже лежала в кровати, поэтому она села в кресло и стала пристально разглядывать меня.

— Так много разного случилось за такой короткий срок, — сказала она, — и еще предстоят всякие изменения. Ты только подумай, Арабелла, мы возвращаемся домой.

— Странно, — ответила я, — ведь именно этого мы столько ждали, а сейчас я чувствую легкую грусть. Этот старый замок так долго был моим домом. Здесь была я счастлива. Я полюбила его раньше, чем поняла, какой он запущенный и как здесь скучно. Тогда я этого не сознавала.

— У тебя умиротворенная душа, дорогая Арабелла. Я думаю, со временем ты научишься создавать себе дом там, куда тебя забросит судьба… и быть там счастливой.

— Теперь я понимаю, как мало знала жизнь до того…

— До того, как появилась я, — подсказала Харриет.

— Да. Думаю, это было поворотным пунктом.

— Возможно, мне не следовало оставаться здесь, Арабелла.

— Интересно, что было бы тогда?

— С тобой? Или со мной? Ты бы все равно встретилась со своим Эдвином и вышла за него замуж, раз уж это было предопределено вашими семьями. Но ты, конечно, не решилась бы поехать за ним в Англию.

— И тогда он остался бы жив. У меня были бы и муж, и ребенок.

— Вот видишь, я — плохое приобретение.

— Ах, Харриет, пожалуйста, не говори так. Если бы не случилось этого, то случилось бы что-нибудь другое. Откуда нам знать?

— Ну да, откуда нам знать? Но игра под названием «Если бы» очень увлекательна, и иногда бывает трудно удержаться, чтобы не продолжить ее. Если бы он остался жив, возможно, все сложилось бы не так, как ты себе представляешь. Ты узнала бы кое-что новое.

— О чем?

— О тебе и о нем. Вы были разлучены в тот момент, когда считали друг друга идеалом. Но, знаешь ли, трудно вечно оставаться идолом. К сожалению, у каждого из нас рыльце в пушку… ты понимаешь, что я имею в виду?

— Я и вспоминать не хочу о том, что натворила. Если бы я осталась…

— Давай оставим этот разговор. Вернувшись в Англию, ты, наверное, будешь жить в замке Эверсли.

— Я не знаю. Там еще многое нужно сделать. Все эти родовые гнезда полностью разрушены.

— Но не Эверсли-корт. Мы знаем, что благодаря оказываемым Кромвелю услугам Карлтон Эверсли сумел сохранить дом в целости и сохранности, не говоря уже о сокровищах, спрятанных в потайной комнате за библиотекой.

— Да, с этим им повезло.

— Ценности будут извлечены оттуда, и ты начнешь жить в роскоши. Да, ты отправишься туда со своим Эдвином, наследником земель и титула, в этом я не сомневаюсь. Эверсли будет одним из тех счастливых семейств, которые окажутся в фаворе у нового короля. То же самое можно сказать и о семействе Толуорти. Маленький Эдвин получит поддержку с обеих сторон. Но, насколько мне известно, Фар-Фламстед, владение Толуорти, почти уничтожен «круглоголовыми».

— Я просто не представляю, что там происходило все эти годы.

— Очевидно, молитвенные собрания в банкетном зале и соломенные тюфяки вместо роскошных кроватей. Ясно одно: там не нашлось никого вроде хитроумного Карлтона.

— Он тебе понравился?

— Я знаю таких людей. Грубый, властный, желающий всеми помыкать. Я ему не понравилась, а у меня есть одна человеческая слабость: я не люблю людей, которые не любят меня.

— Это было для тебя в новинку — не произвести впечатления на мужчину.

— Редкий случай, уверяю тебя.

— И ты не восприняла это как вызов?

— Только не со стороны такого властного и самонадеянного типа, как твой родственник. — Тон ее голоса вдруг изменился, и я впервые услышала в нем нотки отчаяния. — Если ты уедешь в Эверсли-корт… а я уверена, что они хотят этого… то как же я?

— Ты поедешь со мной.

— Думаешь, меня встретят с распростертыми объятиями? Беспутную женщину, нагулявшую ребенка?

— Не надо так говорить, Харриет. Ты же знаешь, что я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

— Милая Арабелла, пойми, что никто не питает ко мне добрых чувств. Леди Эверсли не любит меня и даже не пытается этого скрыть.

— Из-за Карлотты.

— Неважно, по какой причине. Главное, что это так. Мне нельзя туда ехать. А твои родители? Захотят ли они пригласить меня в Фар-Фламстед или куда там они поедут? Попытайся рассуждать здраво, Арабелла. Куда я денусь?

— О, Харриет, ты так долго жила с нами… Я не смогу обойтись без тебя.

— Придется обойтись. Так все и будет. Я ничего не ответила, потому что она говорила правду. Я знала, что леди Эверсли не захочет видеть ее в своем доме и что у моей матери тоже существуют определенные подозрения на ее счет. Лукас и остальные дети обожали ее, но кто же к ним прислушается? Меня испугало ее настроение, и я твердо сказала:

— Неважно, что скажут Эверсли, увидев, что ты приехала со мной, Харриет. Ты не причинила им никакого вреда. Эдвин обожал тебя. Конечно, их неприятно поразило бы присутствие маленького Ли, если бы они узнали правду. Ведь считается, что дамы не должны заводить детей вне брака. С прислугой дело другое, и моя мать всегда старалась помочь девушкам, оказавшимся в таком положении.

— Может быть, ко мне отнесутся с той же снисходительностью, что и к служанкам, — сказала Харриет с улыбкой.

И уж не знаю, по какой причине, но мы обе расхохотались.

Харриет подошла поближе и нежно поцеловала меня в лоб.

— Не беспокойся за меня, — сказала она. — Я сумею позаботиться о себе, когда настанет пора. Не волнуйся!

Она вышла, оставив меня одну. Она была права. Я знала, что она способна позаботиться о себе. Но в душе я надеялась, что она поедет со мной. Я не представляла себе жизни без Харриет.

Новости поступали непрерывно. Лондон и флот высказались за короля. Это значило, что, как только король будет готов к отплытию домой, он спокойно может отправляться.

В лондонской ратуше установили статую короля, а республиканская армия была резко сокращена. И это еще не все. Тут же поступило сообщение о том, что Карл был торжественно признан королем в Лондоне и в Вестминстере. Этот день стал считаться официальным праздником, знаменующим окончание существования республики и возвращение монарха на трон.

А потом пришла самая главная новость. Делегация, состоящая из шести лордов и двенадцати членов палаты общин, прибыла в Гаагу и привезла приглашение королю. Его просили вернуться в его королевство. Двадцать девятого мая был день рождения Карла, и казалось уместным назначить его торжественный въезд в Лондон именно на этот день.

Итак, свершилось! Мы возвращаемся. Кажется, со всей Франции собрались наши товарищи по изгнанию. Все они направлялись на побережье, и у нас в замке постоянно были гости. Слугам всегда нравилось принимать гостей, но сейчас это не доставляло им радости. Они знали, что вскоре мы с ними расстанемся. Иногда я даже побаивалась, что мадам Ламбар похитит и спрячет младенцев, чтобы не позволить нам забрать их. Меланхоличное настроение обитателей замка резко контрастировало с радостью гостей, но вообще все это было очень трогательно. Мы тоже не очень веселились, поскольку теперь, когда земля обетованная уже появилась на горизонте, у нас родились мысли о неизбежной разлуке с теми, кого мы успели полюбить.

— Мы приедем к вам погостить, мадам Ламбар, — говорила я. — А вы должны приехать к нам. Я буду привозить к вам Эдвина, чтобы вы полюбовались на него.

Она в ответ лишь улыбалась и печально покачивала головой.

Поток гостей не иссякал. Некоторые из них останавливались только на ночь, а другие задерживались на несколько дней.

К этим последним относился сэр Джеймс Джилли, весьма энергичный джентльмен лет сорока с лишним, очень изысканно одетый и заявлявший, что он тяжко страдал в изгнании. Он был другом короля и постоянно ронял фразы вроде: «Чарли все это перетряхнет, когда вернется в Англию» или: «Вы, леди, понравитесь Чарли». Я сказала Харриет что он, видимо, на дружеской ноге с Его Величеством.

Харриет нравилось слушать рассказы сэра Джеймса о придворной жизни, и хотя все эти годы двор, скитающийся по свету в поисках приюта, выглядел жалко, но все-таки его возглавлял король. Как сказал нам сэр Джеймс, «Чарли еще возьмет свое, когда вернется домой». Он уже говорил сэру Джеймсу, что после возвращения откажется от каких-либо путешествий.

Май в этом году был прекрасен. Цветов наверняка расцвело больше, чем обычно. Одуванчики и лютики покрывали золотым ковром поля, стройные колокольчики стояли голубой стеной, словно охраняя опушку леса. Обычно я просыпалась рано, вскакивала с кровати и шла в детскую убедиться в том, что с малышами все в порядке. Потом я забирала к себе в постель Эдвина и некоторое время лежала, разговаривая с ним и прислушиваясь к веселому щебетанию птиц.

Харриет держалась несколько отчужденно. Я догадывалась, она чувствует все большую озабоченность. Наступали великие перемены, и она задумывалась о своем будущем.

Ничего. Я возьму ее с собой. Я сумею убедить Матильду Эверсли в том, что Харриет — моя подруга и уже поэтому имеет право жить вместе со мной.

Лукас тоже был немного встревожен. Он достаточно повзрослел, чтобы считать наше возвращение на родину панацеей от всех бед. Долго прожив в замке Конгрив, он не мог легко расстаться с ним. Кроме того, он тоже думал о Харриет, понимая, что я должна ехать к своей новой семье и моя подруга, вероятно, поедет со мной, а он, безусловно, останется в доме наших родителей.

Дик был чрезвычайно возбужден, и я слышала, как он рассказывал младшим самые невероятные истории об Англии. У него сложилось свое представление о стране, которую он никогда не видел, но о которой так много слышал за эти годы.

Харриет делала вид, что наслаждается обществом гостей замка и вовсе не беспокоится о своем будущем. Она напоминала мне ту Харриет, что приехала когда-то в Вийе-Туррон и оказалась там в центре внимания. Она выезжала с нашими гостями на верховые прогулки, и я часто слышала смех — это Харриет развлекала компанию разговорами и рассказами о себе, в основном выдуманными. Зато они всегда были веселыми и остроумными и очаровывали слушателей. Харриет выдавала себя за молодую вдову, и предполагалось, что ее муж расстался с жизнью во время выполнения той же миссии, что и Эдвин, то есть она, подобно мне, была вдовой героя, отдавшего жизнь за своего короля.

Как-то утром сэр Джеймс Джилли сообщил мне, что завтра двинется в путь. Он доберется до побережья и будет ждать кортеж короля. Они пересекут Ла-Манш, и на другом берегу, вне всяких сомнений, их будет ждать торжественный прием.

— А вы, дорогая леди, вскоре последуете за нами, я в этом уверен. Надеюсь, мы еще встретимся при дворе. Чарли, конечно, захочет познакомиться с теми, кто все эти годы хранил ему верность.

Я сказала, что, вероятно, скоро в замок прибудет мой отец, ведь если король отправляется в путь, значит, и ему пора ехать.

— Тогда нам недолго ждать встречи. Завтра я уезжаю очень рано и хочу попрощаться с вами сегодня вечером, так как, разумеется, вы еще будете спать, когда я уеду.

— Я встану пораньше.

— Не надо, это расстроит меня. Вы были столь радушной хозяйкой, что я совсем не желаю доставлять вам какие бы то ни было дополнительные хлопоты.

— Это меня не затруднит.

— Нет, дорогая леди, — ответил он, — позвольте мне выскользнуть потихоньку. Наша следующая встреча произойдет в Лондоне, это я вам обещаю.

Весь день сэр Джеймс был занят подготовкой к дороге, и я его почти не видела, а после ужина он произнес слова благодарности за гостеприимство и пообещал при встрече с моим отцом сообщить ему о том, какую чудесную дочь он воспитал.

Он предупредил, что ляжет спать пораньше и отправится в путь на рассвете.

В этот вечер ко мне зашла Харриет.

— Он уезжает утром, — сказала я. — Вы с ним стали хорошими друзьями, тебе его будет не хватать. Она пожала плечами:

— Такие уж сейчас времена — люди приходят и уходят. Пока жизнь не войдет в какую-то более спокойную колею, не стоит придавать особое значение случайным знакомствам.

— Джеймс Джилли говорит, что мы скоро встретимся.

— Возможно. Интересно, вспомнит ли король всех своих друзей? Вокруг него окажется так много людей, желающих напомнить о своей верности.

— Скорее всего, он вспомнит тех, о ком ему не нужно напоминать.

— О, это довольно умно. — Она внимательно посмотрела на меня, — Везде и во всем изменения, — продолжала она. — Их ощущаешь просто физически. Они носятся в воздухе.

— Несомненно. Во всяком случае, те изменения, которых мы все эти годы ждали, уже произошли.

— Ты думаешь, Арабелла, что они будут отвечать нашим чаяниям?

— Оказаться дома — это уже хорошо. Мы перестанем жить лишь благодаря милосердию наших друзей.

— Да, это действительно хорошо. Ах, Арабелла, мы навсегда останемся друзьями!

— Надеюсь, что это так.

— Что бы я ни натворила, ты простишь меня, правда?

— Наверное.

— Не забывай об этом.

— Какая ты сегодня серьезная!

— У меня есть серьезный повод.

— Ты беспокоишься за свое будущее? Не стоит. Ты поедешь со мной. В противном случае я откажусь туда ехать.

Харриет подошла к кровати и поцеловала меня.

— Благослови тебя Господь, Арабелла! Мне показалось, что она необычайно торжественна. Внезапно она рассмеялась и сказала:

— Я устала. Спокойной ночи, — и вышла.

* * *


Мне отчетливо запомнился следующий день.

Я не слышала, как уезжал сэр Джеймс. Он это сделал очень тихо, как и обещал.

Я прошла в детскую. Малыши мирно спали. Я осторожно взяла Эдвина на руки и немного посидела, укачивая его, как я любила это делать.

Он проснулся и захныкал. Ли последовал его примеру. Мне пришлось взять и его, и некоторое время я укачивала обоих.

Потом появилась шумная, суетливая мадам Лам-бар, и я пошла к себе одеться.

Одевшись, я обратила внимание, что не слышу шума утренних сборов Харриет, постучала к ней в дверь и, не услышав ответа, зашла в комнату.

Кровать была застелена. Либо Харриет вообще не ложилась, либо встала спозаранку и сама ее убрала.

Я подошла к окну и выглянула наружу. Моим глазам открылся мирный пейзаж: свежая зелень полей, Метущие деревья, птицы, радостным щебетаньем приветствующие утро.

Я вспомнила, что сэр Джеймс Джилли уехал и у нас сегодня будет спокойный день без гостей. Мне пора было начинать собирать свои вещи, поскольку родители могли приехать в любой день и забрать нас с собой на побережье.

Повернувшись, я вдруг увидела лежащее на столе письмо. Я подошла к столу. Письмо было адресовано мне. Я вскрыла его и попыталась прочесть, но буквы плясали у меня перед глазами, и мне пришлось начать читать сначала, чтобы понять, о чем идет речь:

«Дорогая Арабелла!

Это прощальное письмо. Я уезжаю утром вместе с Джеймсом Джилли. Он предан мне и сумеет позаботиться о моем будущем. Поверь, мне ненавистна сама мысль о разлуке с тобой, но я не вижу другого выхода. Твоя свекровь, с которой тебе предстоит жить, ненавидит меня. Она не потерпит моего присутствия в доме. Полагаю, что твоя мать тоже не испытывает ко мне добрых чувств и не захочет видеть меня под крышей своего дома. Ответ напрашивается сам собой. И когда Джеймс сделал мне предложение, я ответила „да“. Он богат, а я люблю комфорт. Я уверена, что сумею ужиться с ним. Мне понравится жизнь при дворе. Я сожалею лишь об одном — о том, что должна расстаться с побои, Арабелла. Мы были близкими друзьями, правда? И навсегда ими останемся. Ведь мы обязательно встретимся.

И еще об одном. Я оставляю Ли на твое попечение. Знаю, что ты будешь хорошо относиться к нему. Ты воспитаешь его вместе со своим милым Эдвином, и я не вижу для него лучшего будущего.

Я не говорю тебе „прощай“, Арабелла. Я говорю „до свидания“.

Благослови тебя Господь!

Твой любящий друг Харриет.»

Я перечитывала вновь и вновь письмо, не веря своим глазам. Это не укладывалось в голове. Ее отъезд был таким же, как и появление. Но она оставила нам память о себе — своего собственного ребенка! Как она могла бросить его!

Впрочем, она могла. Харриет была способна на все, что угодно.

Я прошла в комнату, превращенную нами в детскую.

Мадам Ламбар, укачивавшая Ли, начала говорить мне о том, что у него пучит животик.

Я пристально смотрела на ребенка, и мадам Ламбар спросила:

— Что-нибудь случилось, мадам Арабелла? Я ответила:

— Харриет уехала. Оставила ребенка и уехала.

* * *


В двадцатых числах мая в замок приехали мои родители, чтобы забрать нас с собой. Их появление вызвало у нас бурный восторг, которого, увы, не разделяли опечаленные Марианна, Жанна и Жак. Мадам Ламбар тоже была безутешна, хотя, видимо, в основном это касалось младенцев.

Мама была чрезвычайно возмущена, узнав о том, что Харриет уехала, бросив сына.

— Какая ужасная женщина! — воскликнула она. — Как можно так поступить? А кто отец ребенка?

Я сказала, что его отец — Чарльз Конди, страстно влюбившийся в Харриет во время нашего посещения замка Туррон.

— Мы хорошо его знаем. Это весьма здравомыслящий молодой человек. Мне трудно поверить, что он способен бросить девушку в таком положении.

— Он хотел жениться на Харриет, но она ему отказала.

— Ведь он должен был жениться на Карлотте.

— Ты не знаешь Харриет, мама. Она так привлекательна! Люди считают ее неотразимой… по крайней мере, многие из них.

— Это мне как раз понятно… Но бросить ребенка!

— Она знает, что я сумею позаботиться о нем.

— И что ты собираешься делать? Взять его в Эверсли?

— Конечно. Он будет расти вместе с Эдвином. Мать озабоченно покачала головой, обняла меня и сказала:

— Ты славная девочка, Арабелла. Ты даже не представляешь, как часто мы с папой благодарим Бога за то, что ты есть. Тебе хоть известно, что ты значишь для своего отца?

Я кивнула:

— Как чудесно снова быть вместе! Как бы мне хотелось поехать с вами домой, в Фар-Фламстед!

— Я знаю, моя милая. Но ты должна утешить Матильду. Бедная женщина потеряла своего единственного сына. Она нежно любит тебя. Она говорила мне, что, впервые увидев тебя, сразу поняла: именно такую жену она хотела бы для Эдвина. А потом ты помогла ей пережить эту трагедию, подарив маленького Эдвина. Ты дала ей смысл жизни: внук — это то, о чем она молилась и благодаря тебе получила. Так что не жалей о том, что не едешь в Фар-Фламстед. Мы будем жить неподалеку друг от друга, будем часто встречаться, и ты обретешь счастье, потому что принесла в свою новую семью огромную радость.

Лорд Эверсли, отец Эдвина, был очень приятным человеком. Он был заметно старше моего отца, как, впрочем, и Матильда. Я припомнила, как Эдвин рассказывал мне, что у его родителей долго не было детей, и именно поэтому Карлтон рассчитывал стать наследником.

Лорд Эверсли был глубоко тронут, когда ему показали моего сына, и хотя в тот момент я как никогда остро ощутила потерю, мне было приятно, что я доставила такую радость его родителям, подарив им внука.

Мы должны были пересечь Ла-Манш все вместе, и мои родители собирались переночевать в Эверсли-корте, находящемся почти на побережье. Все так волновались, что временами мне казалось, будто это происходит во сне. Как-никак, сбывались наши многолетние мечты. Так много было разговоров о возвращении домой, что теперь, когда это время пришло, мы не были уверены в том, что действительно счастливы. Главное — нам приходилось распрощаться с тем, к чему мы так привыкли, а печальные глаза слуг в замке Контрив и уж совсем покрасневшие глаза мадам Лам-бар не могли не расстроить нас.

Как бы я чувствовала себя, возвращаясь домой вместе с Эдвином? Наверное, совсем по-иному.

Морское путешествие, к счастью, прошло гладко, и мы направились в гостиницу, находившуюся в ста ярдах от берега и хорошо известную Эверсли в старые добрые времена.

Тогда она называлась «Веселые путешественники», но теперь слово «Веселые» было замазано и остались лишь «путешественники» — очередной образчик пуританской глупости, заставивший нас рассмеяться.

Хозяином гостиницы был Том Феррет, сын Джима Феррета, — это сообщил нам лорд Эверсли. Том Феррет, как и большинство людей, был рад отбросить идиотское благочестие, которое он вынужденно напускал на себя, в пользу более привычной манеры поведения.

— Привет, Том! — сказал лорд Эверсли. — Времена меняются.

Том почесал пальцем нос и, хитро улыбаясь, сказал:

— И все остальное тоже, милорд. Очень рад видеть вас вновь.

— А как дела у твоего отца? — спросил лорд Эверсли.

Том указал пальцем вверх, и я не поняла, что он имел в виду: то ли отец находится в верхней комнате, то ли он уже в раю. Том уточнил свой жест, добавив:

— Очень жаль, милорд, что отец не дожил до этого дня. Ну что ж, теперь нам остается ждать наступления добрых времен.

— И возвращения к процветанию, — сказал лорд Эверсли. — При пуританах дела шли плохо, верно, Том?

— Мы еле-еле держались, милорд, но, слава Богу, Его Величество возвращается. Вы не знаете, милорд, когда наступит этот радостный день?

— Скоро, Том, скоро. Мы предполагаем, что это произойдет в его тридцатый день рождения, то есть двадцать девятого числа этого месяца.

— Боже, храни короля! Надеюсь, вы выпьете за его здоровье моей лучшей мальвазии? — Он подмигнул. — Я прятал ее в погребе многие годы. Нет смысла баловать хорошим вином тех, кто считает, что наслаждаться грешно.

— Выпьем, выпьем, а ты. Том, не откажись отвезти письмо в замок, чтобы сообщить моему племяннику о нашем возвращении.

— Говорят, хозяин Карлтон все это время работал на короля. А он-то разыгрывал тут пуританина… Да еще, говорят, пуританина твердого закала, и все их крупные шишки заезжали в Эверсли встретиться с ним и потолковать, как бы сделать нашу жизнь еще гнусней, чем она есть.

— Ни один из Эверсли никогда не предавал своего короля, Том.

— Это верно, милорд, но хозяин Карлтон сумел нас всех одурачить.

— Так было надо.

— Да, милорд. Теперь насчет весточки… Я сейчас к нему отправлюсь. Давайте-ка только отведаем мальвазии.

Принесли молоко для малышей, и мы уселись за стол, на котором стояли горячий хлеб с сыром и мальвазия, на мой взгляд превосходная.

Примерно через час появился Карлтон Эверсли. Он обменялся с лордом Эверсли рукопожатием, а Матильда обняла его. В ее глазах стояли слезы — Ах, Карлтон! воскликнула она. — Столько лет…

Он ответил:

— Но мы знали, что этот день настанет, и он настал. Так давайте же радоваться!

Я чувствовала, что он старается скрыть свои эмоции. Как мне показалось, он вообще не любил их проявлять.

Карлтон взглянул на меня, и на его губах появилась легкая улыбка, значения которой я угадать не могла.

— А, — сказал он, — мы не так уж давно встречались.

Я представила его своим родителям. Он обменялся с ними приветствиями и только тогда заметил малышей. Конечно, он ни о чем не знал. Да и откуда? Он вопросительно взглянул в сторону двух служанок с детьми на руках.

— Мой сын, — сказала я. — Мой сын Эдвин. Карлтон был откровенно удивлен.

— Так значит… он оставил ребенка…

— Да.

— Двойняшек?

— Нет. Это Эдвин, а это Ли.

— Чей же ребенок Ли?

— Вы помните Харриет Мэйн?

— Харриет Мэйн… — Он вдруг усмехнулся и оглянулся вокруг, ища взглядом Харриет.

— Ее нет с нами, — сказала я. — Она уехала в Лондон с сэром Джеймсом Джилли. Они собираются пожениться. И тогда она, конечно, заедет сюда за ребенком.

Я сочинила примерно такую же историю, которую на моем месте выдумала бы Харриет. Это было глупо, но меня вывела из себя его усмешка.

— Ну, вы можете быть уверены, что вам долго придется дожидаться ее приезда, если необходимым условием этого является брак с Джилли. Он удачно женат на даме, которую я хорошо знаю. Весьма достойная дама, у них два сына и четыре дочери, и, поскольку она никогда не жаловалась на здоровье, похоже на то, что Джеймс Джилли еще некоторое время будет несвободен.

Я возненавидела его за то, что он представил Харриет в таком свете. Я понимала, что Эверсли неприятно поражены, а моя мать несколько встревожена услышанным, хотя потом она и призналась мне, что ожидала чего-то подобного.

Как позже выяснилось, Карлтон рассчитывал именно на такой эффект. Если вокруг царила мирная атмосфера, ему обязательно хотелось нарушить ее.

— Так значит, вы остались с младенцами? — рассмеялся он. — Ну что ж, они вырастут вместе. Дайте-ка я взгляну на этого малыша. Симпатичный мальчишка!

Он протянул палец, за который Эдвин ухватился с ловкостью, показавшейся мне необычайной.

— Кажется, я понравился ему.

Мне хотелось вырвать у него моего ребенка. Я была уверена: Карлтон понимает, что существование Эдвина лишает его наследства, в правах на которое он был уже уверен.

Карлтон привез с собой повозку и лошадей, чтобы мы могли добраться до дома, находящегося милях в трех от побережья. Пока мы катили по проселку, все восхищались красотой окружающей природы.

— Ах, эти зеленые-зеленые поля! — восклицала Матильда. — Мне их так не хватало! Вы только взгляните на цветущие каштаны! Ах, Арабелла, дорогая, посмотри туда — яблони в розовом цвету! А вон там — белые вишни!

Нам, конечно, приходилось видеть и зеленую траву, и цветущие деревья в те годы, что мы провели в изгнании. Но ведь теперь мы были дома, и это придавало пейзажу особое очарование.

К тому же стояла лучшая пора года. Трудно было подобрать более удачное время для восстановления монархии. Мы все обращали внимание на прелесть пробуждающейся природы — бронзовые купы платанов, нежные краски сирени, заросли золотого дождя.

Англия! И мы больше не беженцы!

Наконец, мы прибыли в Эверсли-корт. Мои мысли неизбежно вернулись к событиям более чем годичной давности, когда я приехала сюда с Эдвином и Харриет. Как ни странно, мне вспомнился не Эдвин, а Карлтон, произносящий: «Господи храни тебя, друг!»

Карлтон, конечно, здорово проделал это. Да, он был великолепным актером. Ни единым жестом он не проявил своего дурного отношения к моему ребенку, хотя должен был чувствовать, по крайней мере, разочарование, — ведь самим фактом своего рождения малыш лишал его состояния и титула.

— Мы постепенно наводим здесь порядок, — сказал Карлтон. — Я надеялся, дядя, что успею сделать несколько больше. Сейчас вы увидите, что мне удалось спасти. Это действительно крупное достижение.

— Ты всегда был умницей, Карлтон, — сказал лорд Эверсли.

— Бог свидетель, мне понадобилась вся моя хитрость в течение этого последнего года. Я не раз был на грани провала. Мне досталась не самая легкая актерская роль — роль пуританина.

— Я ручаюсь, что это верно, — рассмеялся лорд Эверсли. — Но ты, племянник, молодец. Как все-таки приятно оказаться дома! Единственное, что омрачает…

— Я знаю, — сказал Карлтон. — Это просто трагедия. — Он насмешливо посмотрел на меня, и я вновь почувствовала к нему неприязнь. — Но у вас появился мальчуган.

— Господь одной рукой отнимает, а другой дает, — сказала Матильда. — Я потеряла любимого сына, но обрела новую дочь, которая принесла мне счастье. Я переполнена к ней благодарностью, которую не в силах выразить.

Она протянула мне руку, и я нежно пожала ее.

— Господь благослови тебя, Арабелла! — сказала она.

— Арабелла подарила вам внука, — вмешался Карлтон. — Несомненно, это большая радость. А теперь давайте пройдем в дом и посмотрим, как он вам понравится.

Он шел рядом со мной, и мне показалось, что он украдкой посматривает на меня, желая убедиться в том, какое впечатление на меня производит возвращение к месту трагедии.

Во время своего первого визита я не сознавала, как красив Эверсли-корт. Я хорошо помнила высокую стену, окружающую замок, и коньки крыши, торчащие над ней. Ворота были широко открыты, и мы въехали во двор. Дух аскетизма еще не выветрился здесь, на бывших цветочных клумбах все еще росли овощи. Но зато уже бил фонтан, а тисы были причудливо подстрижены. Они красовались во дворе, проявляя открытое неповиновение старому режиму.

— Это, конечно, потрясение для вас, тетя Матильда, — сказал Карлтон, — но не расстраивайтесь. Вскоре здесь снова будут расти ваши цветы. Играя роль пуританина, я был вынужден избавиться от них. Они были слишком красивыми. Пряная зелень и овощи приносят пользу, и это делало их приемлемыми для наших господ и хозяев. Впрочем, некоторые из овощей не лишены своеобразного очарования, не так ли?

— Ах, Карлтон, как ты все это выдержал?! воскликнула Матильда.

— Иногда это даже доставляло мне удовольствие. Очень любопытно охотиться вместе с гончими за лисой, которой ты сам и являешься.

— Немногим это удалось бы, — пробормотала его тетушка.

Мы вошли в холл. Он очень изменился. Длинный обеденный стол был уставлен богатой посудой. Над галереей менестрелей, на которую я не обратила внимания во время первого посещения замка, висел бархатный занавес. На стенах разместились гобелены, явно только что принесенные из тайника.

— Дом, — произнесла леди Эверсли. — Что еще можно сказать?

Муж обнял ее и прижал к себе.

Мы поднялись по главной лестнице. На стене висели картины — портреты предков Эверсли.

— Так ты спас и их! — воскликнул лорд Эверсли.

— И кое-что еще, — гордо ответил Карлтон. — Скоро увидите. Но теперь позвольте проводить вас в комнаты. Я уверен, что вам нужно отдохнуть. К сожалению, я не знал, что с вами прибудут и дети. У нас нет детской комнаты. Долгие годы она была здесь не нужна.

Он улыбнулся мне, словно извиняясь.

Карлотта сказала:

— У нас есть старая детская.

— Осмелюсь предположить, что моя кузина Арабелла захочет в первое время быть рядом со своим ребенком.

— Конечно.

— А детские находятся на самом верхнем этаже. Там еще ничего не готово. Я сказала:

— Я займу ту же комнату, что и прежде. Рядом с ней была еще одна…

Я запнулась. Там, в этой комнате, оживут воспоминания о ночах, проведенных с Эдвином. Соседнюю комнату тогда занимала Харриет.

Мне хотелось, чтобы она оказалась здесь. Она сумела бы посмеяться над Карлтоном, она заставила бы меня взглянуть на все по-иному. Я знала, что Харриет авантюристка. Разве она сама не признавалась мне в этом? Она отняла у Карлотты любимого; она завела ребенка и бросила его; она лгала, причем настолько умело, что нельзя было отделить правду от лжи. Но я ее любила, и мне ее не хватало.

Разумеется, ее пребывание здесь было невозможным. Карлотта не перенесла бы этого. Бежав, Харриет поступила правильно, решила я.

Я позабочусь о Ли. Он будет жить в детской вместе с Эдвином. Но как бы мне хотелось, чтобы здесь была и Харриет!

Это была та же самая комната, в которой мы поселились с Эдвином, но как она изменилась! Теперь здесь стояла прекрасная мебель, а стены были завешаны чудесными гобеленами. Все эти вещи были припрятаны в те времена, когда я жила здесь, и как же они преобразили комнату! Я не могла без волнения смотреть на кровать, но даже она выглядела совсем по-другому под шелковым пологом.

Я вошла в комнату Харриет, куда собиралась поместить малышей. Мои младшие братья и сестренка притихли, видимо, ошеломленные всем происходящим.

Карлотта, судя по всему, очень мило отнеслась к ним, и я была рада, поскольку она им понравилась. Она сказала, что позаботится о специальной комнате для них. Она прекрасно помнит свой родной дом. Воспоминания вернулись к ней.

Я размышляла о том, что для нее значит присутствие Ли. Как может относиться женщина к ребенку, которого родила от ее любимого другая женщина? Карлотта, между тем, не проявляла никаких признаков неприязни к Ли. У нее была слишком тонкая душа для того, чтобы она могла плохо относиться к ребенку. Сестра моего мужа все сильнее нравилась мне, и я надеялась, что мы еще больше сблизимся. Однако никто не мог заменить мне Харриет.

Мои родители должны были уезжать рано утром, но, как не раз уже говорила мама, теперь мы все будем жить в Англии и часто видеться друг с другом.

Оставшись одна в комнате, я смыла с лица дорожную грязь и сменила дорожную одежду на несколько поношенное платье из синего бархата. Вся наша одежда была сшита в замке Контрив, и я не знала, как мы будем выглядеть в ней здесь, дома. В Конгриве можно было одеваться как угодно, но я живо помнила, как мы были ошеломлены изысканными платьями Харриет, столь великолепно выглядевшими при свечах.

Теперь, конечно, никто больше не захочет одеваться по-пуритански. Возможно даже, что это будет почти так же опасно, как при пуританах носить кружева и ленты.

В комнату вошла моя мать. Она не совсем уверенно взглянула на меня и сказала:

— Я все еще продолжаю думать о тебе как о своей маленькой дочурке, хотя, конечно, теперь ты взрослая.

— Вдова и мать, — напомнила я ей.

— Милая моя Арабелла, здесь ты будешь счастлива. Я уверена в этом.

— Я попытаюсь, мама.

— Матильда — добрая женщина. Я знаю, что она болтлива и может показаться поверхностной, но на самом деле это не так. Она любит тебя, и это не удивительно. Ты помогла ей пережить трагедию. Теперь она может быть счастлива с тобой и с мальчиком. Я знаю, что и лорд Эверсли благодарен тебе. Они сказали, что считают тебя своей дочерью и сделают все для твоего благополучия.

— Я знаю это, мама.

— А Карлотта? Она нелегко сходится с людьми, но, мне кажется, ты и ей нравишься.

— Да, мне тоже так кажется, мама.

— Есть еще кузен.

— Карлтон? — раздраженно спросила я.

— Я не совсем уверена в нем. Все эти годы он вел себя просто великолепно. Он был самым надежным нашим агентом в этой стране. Большей частью наших успехов мы обязаны ему. Он регулярно посылал информацию. И все-таки…

— Он тебе не нравится, мама?

— Этого я не могу сказать. Я его не понимаю, и думаю, немногие могут похвастаться тем, что понимают его. Для правильной оценки понадобилось бы длительное время. Конечно, все это время Карлтон считал себя наследником, и стал бы им, если бы не Эдвин. Интересно, как он себя сейчас чувствует? По нему ничего не скажешь, правда?

— А ты предполагала, что сумеешь это сделать?

— Нет, но я думала, что смогу выяснить хотя бы что-нибудь, наблюдая за его поведением.

— Ах, мама, тебе пришлось бы для этого стать ясновидящей. Я согласна с тобой. Он мне не нравится. Но я не позволю ему вмешиваться в мою жизнь.

Мама кивнула.

— Я не сомневаюсь, ты сумеешь позаботиться о себе. Не забывай, что мы будем неподалеку. И отец и я рады оставить тебя в хороших руках. Теперь у тебя есть некоторый жизненный опыт. — Она слегка нахмурилась. — Меня немножко беспокоит ребенок Харриет Мэйн.

— Ах, мама, но это всего лишь младенец… чудесный младенец.

— А тебе не кажется, что его присутствие может оказаться труднопереносимым для Карлотты? Ведь это ребенок человека, за которого она надеялась выйти замуж… Что она почувствовала, узнав, что этот ребенок находится в ее доме?

— Кажется, она испытывает к нему нежность, так же, как и к Эдвину. Карлотта слишком благородна для того, чтобы питать злобу к невинному ребенку.

— Возможно, и так, — сказала она. — Ну, моя дорогая, давай прощаться. Очень приятно сознавать, что ты находишься неподалеку от нас.

Я стояла вместе со своими новыми родственниками, наблюдая за отъездом родителей, братьев и сестры. Среди нас была и Карлотта.

Я вернулась в дом, ощущая, что завершился один этап моей жизни и начинается новый.




Часть вторая

РЕСТАВРАЦИЯ





ВСТРЕЧА В ТЕАТРЕ


Двадцать девятое мая тысяча шестьсот шестидесятого года — какой незабываемый день! Мы все должны были присутствовать на церемонии торжественного въезда короля в столицу. По счастливому совпадению в этот день Его Величеству исполнилось тридцать лет.

Мы приехали в Лондон накануне и поселились в городской резиденции Эверсли, которая благодаря хитроумным действиям Карлтона была сохранена для семьи почти так же, как и Эверсли-корт. К сожалению, Карлтону не удалось вывезти из этого дома все предметы роскоши, а тайника здесь не было, но все же он с большим риском переправил часть вещей из Лондона в Эверсли-корт, и некоторые из них уже вернулись обратно. Таким образом, дом оказался все-таки не совсем пустым.

Что за отрадное зрелище! Город, казалось, обезумел от радости. Было ясно: все убеждены в том, что черные дни кончились и настало царствие небесное на земле. Выехав из дома, я, Карлотта, Карлтон, лорд и леди Эверсли с трудом пробирались по забитым толпами улицам. Лорда Эверсли, одетого в парадную форму, приветствовали радостными криками как одного из генералов короля, и я была уверена, что мой отец, тоже проезжающий сейчас по улицам, вызывает такую же бурю восторгов.

Нам необходимо было попасть к Лондонскому мосту, где начиналась торжественная процессия и где мы собирались присоединиться к королю, который должен был проехать из Рочестера через Дартфорд к Блэкхиту.

Где-то там были мой отец, мать и Лукас. Я так гордилась своим отцом, прекрасно выглядевшим в военной форме! Он вообще отличался благородством облика, и я горячо любила его, потому что знала об огромной любви между ним и моей матерью, плодом которой явилась я. В этот волнующий момент меня охватила бесконечная грусть, ведь рядом со мной не было моего мужа.

Толпа все росла, крики ее становились оглушающими. Повсюду слышалось: «Да здравствует король!» Казалось невероятным, что всего несколько месяцев назад никто из этих людей не решался вслух произнести его имя.

Рядом с Карлтоном ехала высокая женщина, великолепно державшаяся в седле. В ней было то, что я назвала бы чувственностью, черная мушка на ее виске подчеркивала красоту больших карих глаз.

— Позвольте представить вам мою жену, — сказал Карлтон.

Я вздрогнула от труднообъяснимого отвращения. Мне было известно, что он женат. Что там говорил о ней Эдвин? Оба они живут по-своему, и обоих это устраивает.

— Мадам, — обратился Карлтон к своей жене, — позвольте представить вам мою новую родственницу.

— Я уже слышала о вас, — сказала Барбари Эверсли. — Говорят, у вас чудесный сын.

Мне показалось, что она бросила мстительный взгляд на Карлтона, как будто знала, что рождение моего сына положило конец всем его надеждам, и это доставляло ей удовольствие.

— Я тоже слышала о вас, — ответила я. — Вы часто бываете в Эверсли-корте?

— Редко, — сказала она, — зато, я полагаю, там часто бывает мой муж.

Она внимательно смотрела на меня, словно изучая каждую деталь моей внешности. Мне стало не по себе, но, к моему облегчению, в это время затрубили трубы, возвещая о приближении короля.

Барбари пришпорила кобылу и подъехала поближе к Карлтону.

Во главе процессии ехало триста человек свиты, пажей в серебряных камзолах; вслед за ними — двенадцать сотен всадников в бархатных камзолах, а за ними — пехота в темно-красных мундирах. Везде виднелась яркая военная форма: солдаты в желтом с затканными серебром рукавами и в ярко-зеленых шарфах, всадники в синих мундирах с серебряными шнурами, а за ними — члены городской управы в черных бархатных камзолах, украшенных цепями.

Когда они проехали, настал главный момент: в окружении двух своих братьев появился стройный темноволосый мужчина, и, как только он показался, из тысяч глоток вырвались крики: «Боже, храни короля!», «Да здравствует Его Величество!» Подданные были в него влюблены. Он обладал обаянием, которого нельзя было отрицать. То, что он счастлив вернуться домой, было совершенно очевидно. Вряд ли нашелся бы в многотысячной толпе хотя бы один человек, который не считал бы, что сегодня именно тот день, которого он ожидал все эти угрюмые годы пуританского правления.

Тридцатый день рождения короля! Далеко не юн, но все же достаточно молод. Он был высоким, очень высоким, и возвышался над своими спутниками; некоторым его темное, возможно даже мрачное, лицо могло бы показаться некрасивым, но все же никто не мог отказать ему в своеобразной притягательности. Если бы сейчас хоть кто-то из этой гигантской толпы попытался поднять голос против доброго короля Карла, его немедленно вздернули бы на ближайшем дереве. Во всех церквах звонили в колокола; люди расстилали на мостовой ковры; девушки и женщины, высовываясь из окон, забрасывали проезжавшего короля цветами. Трубили трубы, играла музыка, на ветру развевались знамена. Никогда народ столь наглядно не демонстрировал монарху свою верность, а поскольку он вернулся домой, не пролив ни единой капли крови, чтобы занять по праву принадлежащий ему трон, его любили еще больше.

Народ танцевал. Народ черпал вино, бившее из фонтанов. К ночи некоторые напьются и, возможно, подерутся, но сейчас вокруг царило счастье.

Как все это было волнующе! Меня тоже захватила общая эйфория, и, проезжая по лондонским улицам, я ощущала, что начинается новая жизнь.

В этот момент я заметила в толпе Харриет. Она ехала рядом с сэром Джеймсом Джилли и определенно была самой привлекательной женщиной из всех. Одета она была в синий бархат, на шляпе развевалось длинное перо. Она казалась радостной, довольной, и я вдруг ощутила вспышку гнева, вспомнив о том, с какой легкостью она бросила своего ребенка.

Я попыталась развернуть лошадь и пробраться к ней, но чья-то рука удержала поводья.

Это была рука Карлтона.

— Вы не доберетесь до нее, — сказал он. — И не советую пытаться это сделать. Невестка лорда Эверсли не должна открыто показываться рядом со шлюхами.

Я почувствовала, что мои щеки запылали.

— Как… как вы смеете говорить так о…

— Ax, добрая, верная Арабелла, — прошептал он, — милая, славная простушка Арабелла! Эта женщина вам не друг. И прекратите считать ее своей подругой.

— Откуда вам знать, кто является моим другом, а кто нет?

Он приблизил ко мне свое лицо, выражающее насмешку.

— Я знаю очень многое, — сказал он. — Я не вчера родился.

— Так же, как и я.

— Кто знает, сколько времени прошло со вчерашнего дня?

Я перестала обращать на него внимание, продолжая смотреть на Харриет.

— Надо бы отослать ей ее ублюдка, — сказал он. — Почему вы должны нести ответственность за ее ошибки?

Разворачивая лошадь в сторону от него, я услышала, как он негромко рассмеялся.

— Спокойно! — шепнул он. — В такой-то день! Конечно, очень может быть, что ваша добрая подруга Харриет вскоре явится и будет умолять принять ее в дом. Всем хорошо известно, что Джеймс Джилли не держится подолгу за одну и ту же юбку. Он действительно хороший муж и выполняет свой долг перед женой. Теперь, вернувшись сюда, он будет содержать ее со всеми удобствами в Шропшире вместе с продолжающей расти семьей. Кстати, это доказывает, что он наносит ей визиты тогда, когда считает нужным. Если бы она сейчас находилась в Лондоне, то ехала бы рядом с ним. Он никогда не считает своих женщин чем-то большим, чем они есть на самом деле.

— Похоже, — жестко сказала я, — он просто циник.

— То же самое можно сказать о многих из нас. И как, моя милая, добрая Арабелла, вы собираетесь приспособиться к этому грешному обществу?

— Я не сомневаюсь, что существуют достойные люди даже…

— Даже в Лондоне времен Реставрации, — закончил он. — Возможно, и так. Ну что ж, будет интересно посмотреть…

— На что посмотреть?

— Как вам понравится новая жизнь. Поехали. У вас слишком сердитый вид. Люди уже обращают на нас внимание. Сегодня неподходящий день для ссор. Вы должны улыбаться. Все изменилось. Вы обязаны верить в то, что теперь, когда король дома, Англия стала раем.

— А вы в это верите?

— Не более чем вы.

— Что это он там рассказывает? — спросила Барбари. — Не верьте ему. Он известный обманщик.

— И это говорит моя верная жена! — сказал Карл-тон, поднимая глаза к небесам.

Мне было очень не по себе в их обществе. Я не могла не думать о том, что Карлтон сказал про Харриет и ее возлюбленного. И я испытывала некоторое удовлетворение, предвкушая момент, когда она обратится ко мне с просьбой об убежище.

Я представляла себе возникающие в связи с этим проблемы. В Эверсли-корте дела будут обстоять совсем по-иному, чем в Конгриве. Эти мысли не оставляли меня и во время банкета в честь короля, поскольку, принадлежа одновременно к двум лояльным семействам, я, естественно, была в числе приглашенных.

Я слушала короля. Он даже подарил мне свою необычайно привлекательную улыбку. Он был из тех, кого скорее любят женщины, чем мужчины.

Я слышала, как он сказал своим мелодичным голосом, который составлял не последнюю из граней его обаяния:

— Безусловно, было ошибкой то, что я не явился сюда раньше. За сегодняшний день мне не довелось встретить ни одного человека, который не утверждал бы, что всегда мечтал о моем возвращении.

Эти слова были произнесены сардонически, и на губах Карла заиграла циничная улыбка. Я подумала, что этот человек защищен от всевозможных льстецов и что, хотя ему понравилось внешнее выражение единства и верности народа, он сомневается в глубине этих чувств. Он способен проникать взглядом под блестящую поверхность.

Там, в банкетном зале, я думала о Харриет и о том, какое будущее ждет всех нас.

* * *


После завершения торжественных церемоний я вернулась в Эверсли-корт вместе с Матильдой, со своим свекром, Карлоттой и Карлтоном. Барбари с нами не поехала. Эти дни были волнующими, но утомительными. А кроме того, мне пришлось на несколько дней разлучиться с сыном. Тем не менее он постоянно был со мной в моих мыслях. Матильда снисходительно посмеивалась надо мной:

— Неужели ты действительно думаешь, что никто другой, кроме тебя, не способен присмотреть за ним?

Не только беспокойство за сына заставляло меня желать побыстрее вернуться домой. Возможно, это было как-то связано с тем, что я увидела Харриет. Она сидела на лошади, великолепная, блестящая, с сияющим лицом. Я понимала, что в этом было кое-что наигранное, ведь мне все-таки удалось проникнуть в некоторые из ее секретов. Но от этого она не выглядела менее красивой. Дело не в том, как достигается красота, а в том, что она есть. Эта легкость, эта вера в будущее — сколько они могут длиться? Я вспомнила циничный комментарий Карлтона: «Джеймс Джилли не держится подолгу за одну юбку».

Мне было неприятно думать о том, что Харриет находится в такой ситуации. Но в то же время я ощущала, что и она, и Барбари относятся ко мне с некоторой снисходительностью. Они могли заводить любовников, когда им вздумается. Пусть так, но неужели меня можно презирать за то, что я не хочу поступать подобным же образом? И все-таки я была уверена, что они меня презирают.

Я решила, что мне следует выкинуть их из головы, и лучший способ сделать это — посвятить себя домашним делам в новом доме. А дел в Эверсли-корте было более чем достаточно. Из укрытий извлекались спрятанные сокровища и занимали свои законные места. Матильда желала обустроить кладовую, где в прошлом она занималась винами и наливками. Она обожала аромат благовоний, и, следует признать, мне это тоже нравилось. Моя свекровь любила наполнять подготовленными ею травами баночки и коробочки; иногда запахи, связанные с ее деятельностью, наполняли весь дом, и мы называли это «порой ароматов».

Карлотта помогала мне в моих необременительных заботах, и было очевидно, что отношения с семьей мужа складываются у меня прекрасно.

Особое удовольствие доставляла возня с малышом. Мне помогала няня — Салли Нуленс, вынянчившая в свое время Эдвина и Карлотту и с тех пор, по ее словам, поджидавшая следующего малыша, нуждавшегося в ее заботах. Она была стара, но я подумала, что будет неплохо, если мне станет помогать кто-то, кому доверяет семья, а Эдвин, проявивший к Салли благосклонность, окончательно решил вопрос в ее пользу. Она старалась заботиться о малышах одинаково, но я знала, что ее любимцем был Эдвин.

Эллен продолжала работать на кухне, а Джаспер — на конюшне. Было очень приятно вновь встретиться с маленькой Частити. Она вошла и смущенно остановилась передо мной, а когда я встала на колени и обняла ее, она тесно прижалась ко мне. Частити явно была рада моему возвращению. Я сводила ее посмотреть на малышей, и она смеялась от удовольствия. Девочка была счастлива оттого, что мы здесь, и неудивительно. С этих пор смеяться и играть перестало быть греховным. Частити считала, что такие перемены настали благодаря мне, и относилась ко мне как к доброй фее.

Эллен, увидев меня, немножко застеснялась. Что же касается Джаспера, то он, как и прежде, был угрюмым. Пуританизм настолько стал частью его существа, что он не мог его отвергнуть, но Эллен, кажется, вовсе не прочь была сбросить это ярмо, и, хотя она оставалась верна Джасперу и, рассмеявшись, внезапно в смущении обрывала смех, все-таки, судя по всему, она была рада избавиться от необходимости подавлять естественную склонность радоваться жизни.

Эллен любила поболтать, и вскоре у меня сложилось впечатление, что она хочет о чем-то мне рассказать. Однажды, когда я пришла на кухню и мы остались наедине, она сказала:

— Ужасная это была трагедия… которая случилась с молодым хозяином. Я кивнула. Она продолжила:

— Мы ведь были не виноваты. Вот что я хочу вам сказать. Это не мы. Мы тут ни при чем.

— Давай не будем говорить об этом, Эллен, — сказала я. — Это всех нас расстраивает, а моего мужа уже не вернуть.

— Но мне кажется, хозяйка, вы можете подумать на нас. Я и хочу сказать, что это не из-за нас…

— Эллен, — прервала ее я, — это была моя вина. Я была беспечна. Я не считала, что дать ребенку красивую пуговицу — значит совершить святотатство. Это казалось мне такой ерундой.

Эллен стыдливо покраснела:

— Так, в общем-то, и подумали, хозяйка. Но Джаспер решил, что это нехорошо для Частити.

— Я понимаю, Эллен. Всему виной мое легкомыслие. Потом пришел этот человек, начал задавать вопросы, и я выдала нас. Теперь уже можно говорить об этом. Больше нет нужды что-то скрывать. Мой муж был убит из-за моей безответственности.

— Да вовсе не из-за того, о чем вы говорите, госпожа. И из наших никто его не убивал. Дело тут совсем в другом.

— Я тебя не понимаю, Эллен.

— Мне бы лучше и не заикаться об этом. Но я-то знаю, что вы вините себя. А все это было известно и раньше. Все было не так, как вы думаете.

— Ты имеешь в виду, что моего мужа убили не ваши друзья?

— Я говорю, госпожа, что это не из-за того, о чем вы думаете. Они-то, конечно, начали интересоваться, зачем вы приехали в Эверсли, и потом могли быть неприятности. Но его убили совсем не из-за вас.

— Эллен, ты пытаешься меня утешить.

— Так вас и надо утешить, госпожа. Вы-то ни в чем не виноваты, уверяю вас. Я больше ничего не скажу. Но вам нечего терзаться. Вы тут ни при чем.

Я тепло пожала ее руку. Теперь, когда у нее была возможность показать свое истинное лицо, она оказалась доброй, сердечной женщиной.

— Не надо горевать, госпожа, — продолжала она, искательно заглядывая мне в лицо, — у вас прекрасный малыш. Он будет вашей надеждой и опорой. А касательно остального — считайте, что так решил Господь Бог; возможно, обрушив на вас одно горе, он спас вас от другого.

Этим вечером в своей комнате я, как обычно, думала о ночах, которые мы с Эдвином проводили здесь вместе. Я припомнила, что иногда он возвращался поздно ночью, а иной раз покидал меня на рассвете. Тогда я не осознавала всей опасности его миссии. Потом мне вспомнились слова Эллен. Казалось, что она что-то знает, но скрывает от меня.

Она намекала на то, что его убила не банда пуритан, у которых возникли подозрения относительно нас. В таком случае — кто?

Я впала в полудрему. В моих сновидениях появились Карлтон со своей женой. Они насмехались над моим простодушием. Потом возникла Эллен: «Мы вашего мужа не убивали, госпожа. Это не мы».

Раздался резкий, противный голос Барбари: «Я слышала о вас. Говорят, у вас чудесный сын». Потом она начала смеяться над Карлтоном, а он вдруг достал что-то, до тех пор спрятанное за спиной, и сунул мне в лицо. Это была маска злобная, страшная, пугающая. Я закричала и проснулась.

— Эдвин! — воскликнула я. — Эдвин…

Я звала своего сына. Мне было необходимо выбраться из постели и удостовериться, что с ним все в порядке.

Он лежал в колыбельке, ангельски улыбаясь во сне. В соседней колыбельке лежал Ли, зажав в ручке угол покрывала.

В детской все было в порядке. Мне приснился дурной сон, но воспоминания о нем не улетучились: они оставались в моем мозгу, подобно спящей змее, готовой развернуться и ужалить.

Меня охватило смутное беспокойство.

Я очень неохотно разлучалась с сыном и поэтому оставалась в Эверсли-корте, не выезжая в Лондон и к королевскому двору, что с легкостью могла бы делать. Если я уезжала хотя бы на день, мне было так тревожно, что я была не способна радоваться развлечениям, которые мне предлагали, и по этой причине, как я объяснила своей свекрови и Карлотте, лучше всего мне было сидеть дома. Они согласились со мной. Карлотта тоже не чувствовала потребности появляться в обществе. Она любила возиться с детишками, и я была рада тому, что она, кажется, питала особую склонность к Ли. Сначала она и видеть его не желала, и это было понятно. Потом ее настроение стало меняться, и, наконец, она начала ухаживать за ним, как за своим ребенком. Это было хорошо, потому что я боялась, что малыш заметит предпочтение, отдаваемое Эдвину, а мне не хотелось, чтобы он ревновал. У Ли был сильный характер, он был голосистый и требовательный — весь в мать, решила я. Он унаследовал чудесные глаза Харриет и, несомненно, должен был вырасти красавцем. Он не замечал никакой разницы в отношении к нему и к Эдвину и завел привычку лезть вперед, как будто это было его неотъемлемым правом. Это было забавно — ведь он был совсем малышом. У Эдвина был мягкий характер, он всех любил и, видимо, считал, что его тоже все обожают, в чем он не слишком ошибался. Но, возможно, и не все… Я часто задумывалась над тем, как к нему относится Карлтон.

Нельзя сказать, чтобы Карлтон любил заходить в детскую или проявлял хоть какой-то интерес к детям. Он приезжал в Эверсли и снова уезжал наводить порядок на землях поместья, что было главным его занятием. К тому же Карлтон проводил довольно много времени при дворе. По словам Карлотты, он был на дружеской ноге с королем, и они любили общество друг друга.

Прошло почти два года с момента нашего возвращения в Англию. Мой отец получил от короля за свои заслуги землю и титул. Теперь он был бароном, лордом Фламстедом. Это было приятной наградой, но не большей, чем он заслуживал. Моя мать была очень счастлива. Вся семья жила при ней, да и я находилась не слишком далеко. Мы время от времени встречались, и она могла взять под крыло весь свой выводок. Люди Кромвеля почти до основания разрушили Фар-Фламстед, восстановление которого занимало много времени. Уже был сделан великолепный проект нового здания, и под руководством мамы работа быстро продвигалась вперед. Мама часто сопровождала отца ко двору и, насколько мне было известно, собиралась женить Лукаса. Сомневаюсь, чтобы раньше она когда-нибудь была так счастлива.

Несмотря ни на что, она не забывала меня. Я знала, что всегда была любимым ребенком у родителей. Ведь я была их первенцем. Они много пережили из-за меня. Для своего отца я послужила доказательством того, что он может иметь здоровых детей, а под его суровой внешностью таился весьма сентиментальный человек.

Я часто думала о том, что, если бы Эдвин был жив, мое счастье было бы полным.

А каким праздником стало посещение Фламстеда! Мои родители решили показать мне, как много я значу для них. С собой я взяла Эдвина, и свекор настоял на том, чтобы я путешествовала в его карете — новом приобретении, которым он очень гордился. Я выехала в сопровождении свекра и чуть ли не двадцати человек охраны. Меня очень тронула его забота. Он проводил нас до самого Фламстеда и погостил там два дня перед тем, как вернуться в Эверсли.

Когда я приехала, родители заявили, что рядом со мной и со своим внуком они совершенно счастливы. Я должна была пробыть у них две недели.

Оказаться вновь со своей семьей было просто чудесно. Дик, Анджи и Фенн заметно подросли. Они хорошо помнили Контрив и, несмотря ни на что, вспоминали о былых днях с нежностью, даже с грустью.

Дети завели разговор о том, как мы ставили спектакль, и при этом, конечно, упомянули Харриет. Им захотелось узнать, где же сейчас Харриет.

— Она уехала, — ответила я.

— А малыша забрала с собой?

— Нет, малыш остался и живет вместе с Эдвином. Фенн тут же сообщил всем, что он является дядей, и это привнесло в разговор шутливую нотку. Я понимала, что моим родителям не нравятся разговоры о Харриет.

Но когда мы остались наедине с матерью, она вновь затронула эту тему.

— Я рада, что Харриет уехала, — сказала мать. — Мне не нравилось ее пребывание здесь. Она авантюристка и злоупотребляла твоим добросердечием.

— Возможно, — сказала я, — но нам было с ней очень весело, мама. Дети обожали ее. В ней есть какое-то особое обаяние. Надеюсь, она будет счастлива.

Мама пожала плечами.

— Джилли не слишком церемонится со своими любовницами. Я думаю, он передаст ее кому-нибудь из приятелей. Конечно, она очень привлекательна и не будет испытывать недостатка в поклонниках. Но когда она станет старше…

Я представила Харриет постаревшей, одинокой, переставшей нравиться мужчинам, и мне стало не по себе.

Мать слегка погладила меня по руке:

— Не беспокойся за нее. Ты сделала для нее все, что могла, и даже взяла на себя заботы о ее сыне.

— Он чудесный малыш.

— Как и большинство детей, — снисходительно сказала мама. — Арабелла, может быть, ты вскоре снова выйдешь замуж.

Я уставилась на нее в ужасе.

— Мое милое дитя, это же естественно. Ты так молода, и тебе нужен человек, который будет заботиться о тебе.

— Никто не сможет позаботиться обо мне лучше, чем Эверсли. Они очень добры ко мне.

— Я не сомневаюсь в этом и рада за тебя. Но если ты вновь влюбишься…

— Я не влюблюсь. Ты не знала Эдвина, мама. Его ни с кем нельзя сравнить. Если бы он был менее совершенен… наверное, мне было бы легче. Но теперь я всех буду мерить по нему.

— Ну, может быть, позже…

— Никогда! — страстно воскликнула я. Мы объехали с отцом все имение. Он с радостью демонстрировал мне новоприобретенные земли и то, что он успел восстановить на старых. На месте руин старого игрушечного замка мама разбила красивый сад. Она проводила там много времени.

— У меня очень беспокойная жизнь, — сказала она. — Я часто бываю в Лондоне с твоим отцом, а когда устаю там, возвращаюсь сюда. Надеюсь, Лукас получит хорошее место при дворе. Король высоко ценит твоего отца, хотя и не относит его к числу старых друзей. Да это и невозможно. Карл питает к нему уважение как к одному из своих военачальников, но люди, окружающие короля, больше напоминают Карлтона Эверсли: веселые, остроумные и не слишком высоконравственные… В общем, похожие на короля. Полагаю, Карлтон Эверсли часто составляет ему компанию.

— Да, он постоянно бывает при дворе, — сказала я. — Я слышала, он прекрасно управляется с делами имения, но мне кажется, что он неутомим и любит разнообразие.

— Как и большинство мужчин, сказала бы я. Благодарю Бога за то, что твой отец никогда не был таким. Именно поэтому он и ездит ко двору только по делам. Король умен… умнее, чем иногда кажется, и, хотя он может вести себя легкомысленно с другими, на твоего отца производит большое впечатление его серьезность в иных вопросах.

— Мама, мне кажется, ты очень счастливая женщина.

— Это верно. Ты же знаешь, мне пришлось немало страдать. И даже когда мы с твоим отцом поженились, то оказались в изгнании и часто разлучались. Теперь мы приехали домой для того, чтобы жить счастливо.

— Все идет так, как ты хотела, мама?

— За исключением одного. Мне хотелось бы видеть тебя счастливой.

— Я счастлива, насколько могу быть счастлива без Эдвина.

— Придет день… — сказала она.

В ответ я улыбнулась. Мне хотелось сказать ей, что, познав совершенные взаимоотношения, я никогда не смогу заставить себя согласиться на что-то меньшее.

* * *


Вернувшись в Эверсли-корт, я встретила не менее теплый прием, чем в Фламстеде. У меня не было причин сомневаться в том, что меня очень любят.

Эдвин немедленно попал в руки к бабушке и после осмотра был признан еще более красивым и умным, чем в момент отъезда, вообще совершенно безупречным ребенком.

Салли Нуленс сообщила мне, что господин Ли с удовольствием пользовался детской в одиночку. Возможно, именно поэтому он встретил возвращение Эдвина без особого энтузиазма. Пришла Частити со сплетенным ею венком из ромашек и уговорила меня надеть его. Эллен испекла мой любимый рябиновый пирог, а Карлотта пришла ко мне в комнату и призналась, что рада моему возвращению. Затем она дала мне подробный отчет о поведении Ли в мое отсутствие, и я была счастлива, чувствуя, что она проникается к ребенку любовью. Джаспер исследовал карету на предмет выявления возможных повреждений, постоянно бормоча себе что-то под нос, да так невразумительно, что я ничего не смогла понять. Бедняга Джаспер! Как и следовало ожидать, ему приходилось нелегко. В округе было много таких же, как он, твердых сторонников «круглоголовых», которым было трудно быстро приспособиться к происшедшим изменениям.

Счастливой оказалась моя поездка, и счастливым было мое возвращение домой.

За обедом к нам присоединился Карлтон — удачное обстоятельство, как сказал мой свекор, учитывая то, что я и драгоценный мой Эдвин вернулись.

Карлтон только что приехал с новостями от двора. Вообще большинство придворных новостей мы узнавали от него. Мы узнали, что тела Оливера Кромвеля и кое-кого из его сторонников выкопаны и повешены для публичного обозрения в Тайберне; что некоторые люди, похороненные в церкви Генриха VII и в Вестминстере, тоже выкопаны и захоронены на обычном кладбище. Мы понимали, что многие сейчас желают отомстить тем, кто изгнал их из родной страны и превратил в беженцев.

— Однако, — сказал Карлтон, — королю надоели эти взаимные обвинения. Он сказал: «Хватит!» Ему хочется жить в мире со своими подданными. Он будет любить их, если они будут любить его; и, если они примут его вместе со всеми его недостатками, он отплатит им той же монетой. Король — уживчивый человек, считающий, что ссориться глупо и что ненависть никому не приносит добра.

Я сказала:

— Кажется, он приятный, но несколько слабый человек.

— Измена! — воскликнул Карлтон. — А вдруг я донесу на вас Его Величеству?

— Если он желает, чтобы я принимала его вместе со всеми недостатками, я вправе требовать от него того же, — возразила я.

Карлтон рассмеялся и спросил:

— Как поживает мой маленький кузен, этот центр вселенной?

— Вы имеете в виду моего сына?

— А кого же еще?

— Он поживает очень хорошо, спасибо.

— Теперь он совсем мужчина. Сколько ему? Два года?

— Да.

— Достаточно взрослый, чтобы уже проявить характер. Любопытно, будет ли он похож на своего отца?

— Надеюсь и молю об этом Бога, — страстно ответила я.

Карлтон кивнул.

— С легким характером, — пробормотал он, — ожидающий любви от всех и готовый всех одарить своей любовью.

— Примерно то же самое вы сказали о короле.

— Это можно отнести ко многим из нас.

— А к вам?

— О, я являюсь неизвестной величиной. Вы знаете обо мне только одно, а именно: вы ничего обо мне не знаете.

— Вот образчик разговоров, которые Карлтон ведет при дворе, — сказала Матильда.

— Весьма утонченные разговоры, — заметила я.

— Ну вот, теперь вы насмехаетесь надо мной. Позвольте сказать, что я рад вашему счастливому возвращению. Надеюсь, вы поедете вместе с нами в Лондон на свадьбу?

— Свадьбу?

— Свадьбу Его Величества и инфанты Португальской. Я слышал, что она хорошенькая, хотя и несколько стеснительная малышка, а кроме того, она принесет нам в качестве приданого Бомбей и Танжер. Барбара Кастлмейн пылает от ярости. Она терпеть не может соперниц. Ах, какие вольности себе позволяют женщины!

— Я уверен, от нас ожидают прибытия на свадебные торжества, — сказал лорд Эверсли.

— Да, — подтвердил Карлтон. — Думаю, вам необходимо быть.

— Я не хочу оставлять Эдвина, — быстро сказала я. Карлтон внимательно посмотрел на меня.

— Мне кажется, у вас сложилось впечатление, что в ваше отсутствие над ребенком постоянно нависают черные тучи.

— С ним ничего не может случиться, — возразила Матильда, — я никогда не видела, чтобы о ребенке так заботились!

Мне запомнился этот взгляд Карлтона, и я почувствовала, что во мне вновь растет тревога.

* * *


Время летело быстро. Жизнь вошла в устоявшуюся колею. Моя мать продолжала подумывать о том, чтобы подыскать мне жениха, но я все время разочаровывала ее. Я не могла забыть Эдвина. Оглядываясь в прошлое, я вспоминала, как счастливо жила с ним, и чувствовала, что, если когда-нибудь я вновь выйду замуж, это будет означать предательство его памяти. Я решила полностью посвятить себя сыну, в котором вновь оживал Эдвин.

Моему сыну уже исполнилось четыре года. Сообразительный, умный, он все более напоминал своего отца — настолько, что временами, глядя на него, мне хотелось плакать. Он очень отличался от Ли, шумного, всегда предпочитавшего хватать игрушки Эдвина вместо того, чтобы играть своими. У Эдвина была мягкая миролюбивая натура. Он ангельски улыбался даже тогда, когда Ли что-то выхватывал у него из рук. Иногда мне приходилось вмешиваться и объяснять сыну, что он должен защищать свои интересы. Эдвин восхищался Ли, и ему нравилось играть с ним. Ли был достаточно хитроумен, чтобы понимать это и использовать в качестве шантажа. В Ли я видела черты его матери, точно так же, как в Эдвине черты его отца.

Где-то примерно в то же время женился Лукас. Его невесту звали Мария, она была дочерью лорда Крэя, одного из придворных короля. Лукас стал весьма любезным молодым человеком и в качестве сына собственного отца был благосклонно принят при дворе. Он собирался заняться политикой и уже делал первые шаги в этом направлении.

С моей стороны глупо было не вылезать из глуши, но я предпочитала сидеть дома. Я понимала, конечно, что мне придется отправиться в Лондон на свадебную церемонию, которая должна была состояться в городской резиденции Крэев. За месяц до этого меня посетила мама и сказала, что мне необходимо встряхнуться. Бессмысленно хоронить себя в провинции. Я должна встречаться с интересными людьми, и теперь, когда Эдвин подрос, а Салли Нуленс доказала свою надежность, мать будет настаивать на том, чтобы я покинула свой кокон.

Я знала, что она думает о моем замужестве. Дела с Лукасом складывались удачно; следующим на очереди был Дик. А ее старшая дочь сидит в глухой дыре! Это было недопустимо.

Нужно признать: когда мама послала за портнихой и продемонстрировала мне новинки моды, становящейся все более забавной и экстравагантной, я ощутила в себе некоторое волнение. Она распустила и расчесала мои волосы и показала новые прически. Мы вместе посмеялись над прической «форштевень», представляющей собой странную петлю волос на лбу и завитки на висках, которые назывались «фаворитами». Мы не могли решить, что мне больше подходит: «поверенные» — локоны, прикрывающие щеки, или «разбиватели сердец» — пряди волос, зачесанные за уши.

Мама сказала:

— Ты увидишь, как интересно вращаться в обществе.

— У нас постоянно бывают приемы. Матильде это нравится.

— Я понимаю. Но это не Лондон, дитя мое. Ты здесь отстала от жизни. Тебе следует почаще бывать в городе, тогда ты будешь в курсе событий. Нужно время от времени ходить в театр. Там вообще произошли поразительные изменения. Король обожает театр и часто ходит туда. На тебя давит прошлое, и я собираюсь положить этому конец. Вот с этой поездки и начнем.

Я покачала головой.

— Мне полюбился Эверсли-корт. Здесь так красиво! Я люблю верховые прогулки. Мы с Карлоттой стали добрыми друзьями.

— Но это ведь совсем не то! Не понимаю вас, молодых девушек. Я была совершенно другой. Мне нравилась жизнь… приключения… Сегодня столь многое меняется, Арабелла! Ты будешь поражена, увидев, что происходит. После периода правления пуритан нас качнуло в другую сторону, и некоторые считают, что качнуло слишком далеко. Мне кажется, они правы. Ладно, займемся-ка платьями. Тебе нужно сменить весь гардероб. В том, что ты носишь, невозможно показаться в Лондоне, уверяю тебя.

Рядом с матерью было потрясающе интересно. Она казалась моложе Карлотты и даже моложе меня в моем теперешнем состоянии. Она просто лучилась счастьем. Она так радовалась жизни, что и мне частично передался ее энтузиазм, и меня начали волновать перспективы, которые она рисовала передо мной. Мы с ней смеялись во время примерок. Она настаивала на том, чтобы рукава моих платьев доходили лишь до локтя.

— Такие прелестные ручки! — мурлыкала она. Кроме того, мне скроили платья с рукавами, прорезанными по всей длине и перехваченными в нескольких местах лентами.

— Последний крик моды! — восклицала мама. Шелк, парчу и бархат она привезла с собой.

— Тебе стоит походить по лавкам в Лондоне. Каждый лавочник старается переплюнуть остальных, и никто не желает отстать от других. Мужчины сейчас одеваются даже роскошней, чем женщины. У Лукаса есть штаны, украшенные алыми и серебряными кружевами. Уверяю тебя, твой братец представляет собой незабываемое зрелище.

Занимаясь всеми этими примерками и подгонками, я почувствовала, что во мне происходят внутренние изменения. Я вновь ощутила себя молодой и веселой и вдруг вспомнила, что жизнь потеряла для меня вкус именно тогда, когда из нее ушла Харриет. И я спросила у матери:

— Видела ли ты в последнее время сэра Джеймса Джилли?

Секунду она колебалась.

— Ну да, несколько месяцев назад он исполнял при дворе какие-то обязанности. Я видела, как он катался верхом в парке. Говорят, его новая любовница пользуется дурной славой. Она очень молода, всего лишь шестнадцати лет, и уже имела честь понравиться королю… ненадолго.

«Ах, Харриет, — подумала я, — где же ты сейчас?»

* * *


Было странно думать о Лукасе как о женатом мужчине. Его невеста была очень милой девушкой, и они любили друг друга, к радости моих родителей, которые, хотя и желали Лукасу солидного брака, все же не были бы полностью счастливы, если бы эта парочка женилась не по любви.

Теперь Лукас уже не был моим младшим братцем. Я не могла командовать им. Я была всего лишь сестрой из провинции, и он мог относиться ко мне покровительственно, как когда-то я к нему.

Подобный поворот дел меня не устраивал, и я поняла, что моя мать была права. Я сама отрезала себя от мира, интересуясь только домашними делами, в то время как вокруг происходили огромные перемены.

После церемонии бракосочетания состоялся банкет, а затем бал. Я плохо знала новые танцы, но, обладая прирожденным чувством ритма, сумела все-таки не ударить в грязь лицом. Мои родители с гордостью представляли меня людям, которых считали подходящими для этого, и таким образом я познакомилась с несколькими молодыми людьми, которых при желании можно было бы назвать женихами. Многие из них в свое время были знакомы с Эдвином, и то, что я его молодая вдова, вызывало интерес ко мне. Но все они проигрывали в сравнении с моим любимым Эдвином. Их широкие штаны, украшенные кружевами, ниспадающие шейные платки, огромные парики, парчовые и шелковые камзолы, сплошь расшитые лентами (ленты вокруг пояса и на коротких рукавах, ленты даже на париках!), делали их изысканными щеголями. Трудно было воспринимать эти нежные благоухающие духами создания как мужчин. Насколько они отличались от моего отца и лорда Эверсли, которым их военные мундиры придавали такое достоинство! Я не ощущала ничего, кроме желания убежать от этих надушенных типов с их назойливым остроумием, поверхностными суждениями и постоянными намеками.

Я была вдовой, а не какой-то неопытной девчонкой, и от меня ожидали, что я буду понимать их намеки и отвечать на них.

Я даже обрадовалась, когда меня пригласил на танец Карлтон Эверсли.

— Нельзя назвать меня хорошим танцором, — предупредил он. — Но зато я могу спасти вас от бедняги Джемми Тримбла. Он глупый парень, и видно, как он утомил вас.

Я подняла брови, а он продолжил:

— Предупреждаю, вам может показаться, что ситуация изменилась к худшему.

— Хорошо, что вы подали мне эту мысль.

— Не всегда во благо следовать собственным наклонностям. Увидев вас, я подумал, как очаровательно вы выглядите в этих модных одеждах. Вам следует чаще украшать собой светское общество. Вы вносите в него свежую струю, кажетесь явившейся сюда из иных сфер.

— Наверное, деревенской мышкой?

— Мышки могут быть очень милыми, особенно если они деревенские.

— А кто же все эти изысканные существа? Вероятно, кошки, которые пришли ловить мышек?

— Вот именно. Они вышли на охоту. Видите ли, им совсем недавно разрешили свободно гулять. Теперь они получили возможность открыто развлекаться. Их испорченность стала просто забавной. Она всего лишь вызывает смех их друзей, а не осуждение на вечные муки, как в недавнем прошлом.

— Вы весьма легкомысленны.

— Это мой вечный недостаток. Но я хочу сказать совершенно серьезно, что очень рад встретить вас здесь. Наконец-то вы решились доверить своего драгоценного Эдвина нянюшкам. Ручаюсь, что вы даже сейчас размышляете, все ли с ним в порядке. Сознайтесь!

— Я действительно думаю о нем.

— Старушка Салли Нуленс присматривала за его отцом и за его тетушкой. Она подобна ангелу-хранителю с пылающим мечом. Пару раз я получал от нее тумаки во время моих попыток сделать из Эдвина мужчину. Она боялась, что несколько жесткое отношение убьет ее любимчика. Любопытно, не повторяется ли история?

— Что вы имеете в виду?

— Мы не должны вырастить Эдвина феминизированным юным джентльменом, боящимся выйти во двор, чтобы не простудиться.

— Я знаю, как я хочу его воспитать.

— В определенных аспектах — да. Вы окружите его преданной любовью. Но уже сейчас он твердо знает, что если он станет чересчур рисковать, то его мама ударится в панику. «А что скажет твоя дорогая мамочка? — спросит Салли Нуленс. — Это опасно, вот что она скажет». И маленький Эдвин подумает: «Лучше быть поосторожнее. Я слишком хрупок и могу пострадать, если начну что-то делать». Так нельзя воспитывать мальчиков, кузина Арабелла.

— Вы преувеличиваете. Он научится ездить верхом, фехтовать, делать все, что должен уметь мальчик.

— Ему не хватает отца. В таком возрасте ребенку необходимы оба родителя: нежная любовь матери и твердая рука отца.

— Очень мило с вашей стороны проявлять такую заботу.

— Заботу? Ну конечно, я озабочен. Речь идет о будущем лорде Эверсли. На молодого Эдвина будет возложена большая ответственность, так же, как и на вас.

— У его дедушки впереди еще долгие годы жизни.

— Мы все на это надеемся, но, когда наследует внук, он обычно делает это до совершеннолетия. Вот почему Эдвина нужно особенно тщательно готовить к его роли. Обещаю вам помочь. В конце концов, это моя обязанность. В определенном смысле я являюсь его наставником. Я знаком с делами Эверсли не хуже, чем мой дядя. Вы забыли о том, что после смерти Эдвина-старшего и до рождения малыша я являлся наследником всего того, что теперь должно перейти к вашему сыну.

Боюсь, от его внимания не ускользнуло, что я вздрогнула при этих словах.

— О да, — продолжал он. — Дважды мои ожидания не оправдались. Когда-то давным-давно, до того, как родился ваш муж (ведь я старше его на несколько лет), я считал, что после смерти моего дяди все перейдет ко мне. Затем появился Эдвин, и я отступил на шаг назад. Эдвин умер — и я сделал шаг вперед. Затем появился маленький Эдвин, и я оказался там, где нахожусь сейчас.

— Вы… обижены?

— Умные люди не обижаются на судьбу, дорогая кузина. Чему быть, того не миновать. Это мудрая поговорка, да и возможно ли по-иному? Бранить то, что случилось, — значит напрасно тратить время. Я говорю вам это лишь для того, чтобы вы поняли, почему меня так интересуют вопросы наследования и почему я так хочу, чтобы ваш сын был достоин своей роли, когда настанет его пора.

— Я полагаю, его дедушка прекрасно сознает все это. Он возьмет воспитание Эдвина в свои руки, как только тот достигнет соответствующего возраста.

— А я выполню свою задачу. Надеюсь, вы не выскочите поспешно замуж.

— Я не собираюсь замуж — ни поспешно, ни как-то иначе.

— Иногда такие намерения появляются за один вечер. Насколько мне известно, вы познакомились и поженились с Эдвином в очень короткое время, так что вы, видимо, из тех дам, которые умеют быстро принимать решения. Мне это нравится. Я сам люблю так поступать. Я знаю, чего я хочу, и знаю, как этого достичь… как, вероятно, и вы. Но мне хочется, чтобы вы знали, что всегда можете рассчитывать на мою помощь.

— Буду помнить об этом.

— Хотелось бы мне иметь возможность оказать вам самую большую помощь.

Я ничего не поняла и промолчала. Карлтон тихо рассмеялся, в его смехе опять сквозила насмешка.

— Мне, конечно, известно, какое решение было бы идеальным для будущности юного Эдвина. Увы, к тому слишком много препятствий.

— Я в самом деле не понимаю, о чем вы говорите.

— Короче: как хорошо было бы, если бы вы решили выйти замуж за меня, а я имел бы возможность к этому.

Я в ужасе отстранилась от него.

— О, я всего лишь размышлял о том, как удобнее было бы уладить дело. Ничего больше, уверяю вас. Всего лишь предположения. «Если бы», «если бы» и еще раз «если бы»…

— Непреодолимый барьер из «если бы», — сухо ответила я. — Я вижу отца. Он смотрит на нас. Проводите меня к нему.

— С удовольствием. Ах да, еще одно. Вам обязательно надо сходить в театр, раз уж вы выбрались в город. Я все устрою к завтрашнему дню. С нами пойдут Карлотта и мой дядя. Я приглашаю ваших родителей и надеюсь, что вы захотите присоединиться к ним.

— Спасибо, — сказала я.

* * *


Этот человек привел меня в замешательство. Мне не понравилось, как он пожимал мою руку во время танца. Если бы не насмешка в его глазах и не легкая манера ведения разговора, к которой я постепенно привыкала, я была бы, пожалуй, более встревожена. Невозможно поверить! Неужели он действительно считает, что в иных обстоятельствах мы могли бы пожениться? Конечно, это могло бы произойти только ради Эдвина. Карлтон видит в себе единственного человека, способного должным образом воспитать моего сына, и это лишь потому, что Эдвин, появившись, отнял то, чем Карлтон надеялся обладать. Но в любом случае он женат. И слава Богу! Что за удивительный человек! Что за странный разговор! Правда, он происходил в меняющемся обществе, которое становилось все более и более смелым. Люди вели себя так, будто долгие годы сидели в тюрьме, а теперь, попав на волю, решили вознаградить себя за вынужденное воздержание.

И еще кое-что беспокоило меня в Карлтоне Эверсли. Я не сознавалась себе в этом, но где-то в глубине души допускала, что он оказывает на меня сильное влияние. Я не забыла слова матери, произнесенные ею когда-то: «Такие женщины, как мы, должны жить в замужестве. Мы не способны быть одинокими». Я знала, что она думает о своей сестре Анжелет, которая питала отвращение к телесному общению и вследствие этого разрушила свой собственный брак. В этом отношении я не до конца понимала себя. Меня вполне удовлетворяло то, как это складывалось у нас с Эдвином. Я разделяла его страсть и одновременно не могла испытывать влечения к кому-либо другому. Я тосковала по Эдвину, все еще любила Эдвина и верила, что буду любить его до конца своих дней. Я хотела Эдвина, но не могла представить на его месте никого другого.

Возможно, я просто не до конца повзрослела. Возможно, я была, как выразился Карлтон, «деревенской мышкой». Конечно, за те дни, что я провела в обществе, столь сильно отличавшемся от общества Эверсли, мои горизонты расширились. Я начала задумываться, не слишком ли упрощены мои взгляды на жизнь. Черное для меня было черным, а белое — белым, и никаких оттенков я не видела.

Эти мысли опять обратили меня к личности Карл-тона. Я считала его повесой. Он хорошо вписывался в это безнравственное общество. У него была жена, и я знала, что они, по их собственному выражению, «ходили своими дорожками». Видимо, такая жизнь устраивала обоих. Они придавали огромное значение тому, что называли «своей свободой». Но были ли они счастливы? В этом я не была уверена. Существовало так много вещей, в которых я не была уверена, и особенно — во всем, что касалось Карлтона.

Меня беспокоило, что, едва Карлтон входил в помещение, я сразу чувствовала его присутствие. Он был выше большинства мужчин и, по-видимому, с полным безразличием относился к производимому им эффекту, что, по-моему, можно было бы назвать позой. Создавалось впечатление, что ему совершенно безразлично, как к нему относятся окружающие. У Эдвина не было этой черты. Эдвин всегда стремился вызвать у всех ощущение легкости и радости. Карлтон старался казаться безразличным. Он был очень самоуверен. Более того, груб, — решила я. И еще одно. В нем всегда ощущалось мужское начало, в какие бы костюмы он ни одевался. Никакое количество бархата и кружев не могло заставить Карлтона казаться женоподобным.

Мне было непонятно, почему он проводил так много времени при дворе, в то время как душой — я уверена — стремился в Эверсли. Впрочем, потеряв права на наследство, он был вынужден делать самостоятельную карьеру и, возможно, именно этим и занимался при дворе. Но в то же время его волновали дела в Эверсли. Он желал воспитать молодого Эдвина так, чтобы тот был способен достойно выполнить свой долг.

Самые различные мысли кружили у меня в голове. Я была не способна уловить их и разобраться в них. Да мне и не хотелось этого. Некоторые из них были просто абсурдными… Слишком смехотворными для того, чтобы рассматривать их всерьез.

Но мне хотелось бы прекратить думать о Карлтоне Эверсли.

* * *


У моих родителей на этот день имелись иные планы, и они не могли присоединиться к нам, так что в карете лорда Эверсли, ехавшей к театру, находились мой свекор, Карлотта, Карлтон и я. Поездка по улицам Лондона к Кингз-хаусу на Друри-лейн уже сама по себе являлась приключением. Улицы были заполнены толпами людей. Кареты, подобные нашей, направлялись к театру, в них сидели изысканно одетые кавалеры и дамы с подкрашенными глазами и мушками на щеках. Какой контраст они составляли с оборванными нищими и с теми, кто жил своим умом! Я видела этих ловкачей, быстро пробирающихся среди толпы, и была уверена в том, что кое-кто из прохожих сегодня обеднеет на содержимое своих кошельков. Улицы были плохо освещены, кое-как замощены булыжником и покрыты грязью, так что мне не хотелось бы оказаться на месте пешеходов, на которых время от времени летели потоки грязи из-под колес проезжающих экипажей. Я никогда в жизни не видела такого контраста богатства и нищеты, как сегодня на улицах Лондона.

— Не вздумайте как-нибудь отправиться на пешую прогулку! — предупредил меня Карлтон. — Вы постоянно будете подвергаться опасности.

— Я уверена, — сказала я, — что сумею сама о себе позаботиться.

— Моя дорогая, — вмешался лорд Эверсли, — эти нищие весьма преуспели в своем ремесле. Им известны сотни подлых способов. Улицы наводнены организованными бандами преступников.

— Я слышала, что от ночных стражников мало пользы, — добавила Карлотта.

— Вы правы. Они стали чем-то вроде посмешища, — ответил Карлтон. Бедняги, они каждую ночь рискуют своей жизнью.

— Что за опасное место этот Лондон! — воскликнула я. — И почему люди так рвутся в него?

— Здесь кипит жизнь, кузина, — сказал Карлтон, внимательно посмотрев на меня. Мне было непонятно выражение его глаз. Насмешка, презрение, жалость?

Я не была уверена. — Я предпочитаю встретиться скорее с опасностью, чем с застоем. Да и вы наверняка тоже.

— Разве тихая достойная жизнь называется застоем?

— Ого, вы видите, мой лорд, ваша невестка любит вступать в споры. Но я не жалуюсь. Я сам их люблю. Как-нибудь на днях, дорогая кузина, мы рассмотрим этот вопрос поподробнее, но сейчас, если я не ошибаюсь, мы сворачиваем на Друри-лейн, и вы будете иметь счастье увидеть Королевский театр. Как я полагаю, это любимый театр Его Величества, и принадлежащий герцогу театр в Линкольн-инне не пользуется тем же успехом, потому что мода, естественно, за королем.

Как только мы вышли из кареты, нас обступили нищие. Я хотела дать им милостыню, но Карлтон взял меня под руку и увел прочь.

— Никогда не вынимайте кошелек на улице, — сказал он, — даже если вы идете с покровителем.

Мне не понравилось то, как он произнес слово «покровитель», но я не решилась протестовать, поскольку лорд Эверсли и Карлотта могли бы услышать и задуматься, отчего я все время цепляюсь к словам Карлтона и пытаюсь спорить с ним.

Я никогда не забуду свои первые впечатления от интерьера театра. В нем царила какая-то магия, и, по-моему, я была не единственной, кто ощущал это. Мы занимали ложу поблизости от сцены, что давало возможность осмотреть весь зрительный зал. Зрители собирались с шумом. В зале был партер, где находились явно не самые удобные зрительские места, поскольку над ними не было крыши, и я представляла, что здесь происходит во время дождя. Зрители, сидевшие там, должны были либо разбежаться, либо промокнуть до нитки. Места на средней галерее стоили дороже, чем на верхней, которая в данный момент быстро заполнялась.

В ложе напротив сидела весьма изысканная дама в маске, а рядом с ней излишне крикливо одетый джентльмен. Когда мы вошли в ложу, джентльмен отвесил поклон, а Карлтон и лорд Эверсли ответили ему. Этот джентльмен — если он заслуживал такого имени — уставился вначале на меня, затем на Карлотту и вновь на меня.

— Как неприятен этот высокомерный мужчина! — пробормотала Карлотта.

— Дорогая кузина, это лорд Уэлдон, — объяснил Карлтон. — Он думает, что оказывает вам честь, глазея на вас.

— Это скорее похоже на оскорбление, — возразила Карлотта.

— Его даме это тоже не нравится.

— А кто она? — спросила я.

— О, не спрашивайте! Он меняет любовниц каждый вечер.

— Возможно, в один прекрасный день он найдет свою Шехерезаду, предположила я.

— Чтобы удержать его, ей придется выдумать что-нибудь более любопытное, чем сказки, уверяю вас.

— Во всяком случае, она не хочет, чтобы мы видели ее лицо, и потому надела маску.

— Мода, кузина.

— Так, может быть, нам тоже следовало надеть маски?

— Вам нет нужды прятаться за ними. Вы находитесь в респектабельном обществе. Тем не менее Уэлдон обратил на вас внимание. Меня не удивит, если завтра он набросится на меня с расспросами.

— Надеюсь, вы сможете ответить ему должным образом и дадите понять, что считаете его назойливость оскорбительной для вашей семьи.

— Дорогая кузина, если вы пожелаете, я вызову его на дуэль.

— Дуэли следует запретить, — сказал лорд Эверсли. — В любом случае они незаконны.

— Согласен, дядя, но, хотя мы сами, возможно, виновны в оскорблении некоторых дам, нам не следует стеснять себя, если оскорбление направлено против наших дам.

Карлтон цинично улыбнулся, и я, отвернувшись от него, посмотрела вниз, где начали прохаживаться девушки с корзинами апельсинов, предлагая зрителям купить свой товар и обмениваясь шуточками с мужчинами. Мужчины отпускали остроты, а некоторые из них пытались ущипнуть или поцеловать девушек. Апельсины катились на пол, кое-кто пытался подхватить их, слышались визг и смех.

Зал был наполнен шумом и запахом не слишком чистых тел; но даже это меня возбуждало. Я с нетерпением ожидала начала спектакля.

Должны были ставить «Виндзорских кумушек». Карлтон сообщил нам, что это комедия. Никто не желал смотреть трагедии. Люди хотели смеха, а не слез. Слезы кончились вместе с «круглоголовыми». Люди хотели видеть на сцене шалости, а не трупы. А больше всего они хотели видеть на сцене женщин. Долгое время женские роли исполнялись мужчинами, и хотя некоторые из них, например Эдвард Кинейстон, все еще исполняли женские роли и выглядели на сцене так, что многие женщины, говорят, влюблялись в них и поджидали после окончания спектаклей, чтобы усадить их в свои кареты, все-таки главной изюминкой театра, причиной его растущей популярности становились именно актрисы.

Карлтон рассказал нам о том, как король решил посмотреть «Гамлета», где Кинейстон играл королеву, и, поскольку спектакль никак не мог начаться, Карл потребовал объяснений. Управляющий, трясясь от страха, вошел в королевскую ложу и сказал: «Простите, Ваше Величество, королева еще не побрилась».

Его Величество был полностью удовлетворен этим и, более того, пришел в особо благостное настроение, передавшееся всему театру и обеспечившее успех спектаклю.

— Его Величество, конечно, уже проявил свою особую благосклонность к дамам, — сказал Карлтон, — и его верноподданные обязаны следовать примеру монарха.

Лорд Эверсли покачал головой.

— Мне не хотелось бы проявлять нелояльность, — сказал он, — но, по-моему, его верноподданные были бы более счастливы, если бы он проявлял больше склонности к своей королеве и меньше — к этим гарпиям, которые окружают его.

— Позиции Кастлмейн сильны как никогда, — заметил Карлтон. — Но это не исключает возможности того, что королевский взгляд может упасть и на кого-то другого… что вы и увидите, когда начнется спектакль.

Судя по усмешке на его устах, готовился какой-то сюрприз. Интересно, какой же? Вскоре мне предстояло об этом узнать, поскольку вдоль края сцены зажглись свечи, и это значило, что спектакль начинается.

Появились Шеллоу и Слендер, но некоторое время ничего нельзя было расслышать из-за шума в зале. Слендер сделал несколько шагов вперед, и кто-то прокричал:

— Поберегись, приятель! Сейчас у тебя загорятся штаны!

Шеллоу поднял руку:

— Дамы и господа, все и каждый, прошу тишины, мы начинаем спектакль.

Манера, с которой он произносил эти слова, вернула меня в тот давний вечер в Конгриве, когда прибыли странствующие актеры. Шеллоу напоминал их драматическими нотками в голосе и жестами.

В зале стало потише, и кто-то прокричал:

— Тогда давай, приятель!

— С вашего позволения, — сказал Шеллоу, отвесив глубокий поклон.

Спектакль начался.

Впервые оказавшись в театре, я почувствовала сильнейшее волнение. Мне всегда нравилось сценическое искусство, а теперь мне предстояло увидеть профессионалов. Я знала содержание пьесы и приготовилась наслаждаться ею.

В первой сцене второго акта на сцену вышла миссис Пейдж.

В руке она держала лист бумаги, и, когда я пригляделась к ней, у меня оборвалось сердце. Ошибиться было невозможно. Харриет!

Повернув голову, я увидела, что за мной наблюдает Карлтон. Он насмешливо улыбался. Он все знал и специально привел нас сюда.

Я вновь обратила свое внимание на сцену. Харриет немножко изменилась. Возможно, стала менее стройной. А может быть, слегка постарела. Но она была красива, как и раньше.

Я почувствовала, что Карлотта напряглась. Она тоже узнала ее.

И новь я посмотрела на сцену. Мне хотелось смотреть на Харриет, не отрываясь. Я всегда чувствовала в ней какой-то магнетизм, и зрители тоже ощущали его, так как шушуканье и покашливания прекратились и в зале воцарилась мертвая тишина.

Я была глубоко потрясена и не могла следить за развитием сюжета. Все мои мысли были заняты Харриет. Что произошло с ней? Как она попала сюда? Бросил ли ее Джеймс Джилли, или она сама покинула его? Была ли она счастлива? Занималась ли тем, чем хотела? Мне нужно было поговорить с ней сегодня же.

Напряжение Карлотты, сидевшей рядом со мной, росло.

— С тобой все в порядке? — спросила я.

— Ты видишь? — шепнула она. Я кивнула.

— Он, должно быть, бросил ее. Она дошла до этого…

— Прошу тишины, дамы! Зрители, как ни странно, увлечены происходящим на сцене, — шепнул Карл-тон Я продолжала размышлять о Харриет. Я была чрезвычайно взволнована, потому что вновь увидела ее.

* * *


— Мне нужно видеть ее, — сказала я. — Я не могу уйти, не встретившись с ней. Карлотта воскликнула:

— Нет, Арабелла! Это невозможно. Мы не хотим ее больше знать.

— Я не могу не повидаться с ней, я должна видеть ее.

— Я проведу вас в ее гримерную. Несомненно, она будет там, — сказал Карлтон.

— Благодарю вас, — ответила я.

— Всегда к вашим услугам, — шепнул он. Я заметила, что он хорошо знаком с расположением помещений в театре. Персонал тоже знал его. Мы подошли к какому-то мужчине и объяснили, что мы — друзья миссис Пейдж и хотели бы с нею поговорить.

Некоторая сумма денег сменила владельца, и оказалось, что наш визит вполне возможен. Впервые я была благодарна Карлтону. Нас провели в небольшую комнату, в которой вскоре появилась Харриет.

— Харриет! — воскликнула я и, не раздумывая, бросилась к ней, протягивая руки. Она крепко обняла меня.

— Я видела тебя в ложе, — сказала она, — и знала, что ты зайдешь.

Карлтон поклонился.

— Ваша игра была великолепна, — признал он.

— Благодарю вас, добрый сэр, — кивнула она в ответ.

— Я оставлю вас, чтобы дать вам возможность поговорить, и вернусь минут через десять, кузина.

Когда за ним захлопнулась дверь, Харриет состроила гримасу.

— Он мне никогда не нравился, — сказала она.

— Харриет, что ты здесь делаешь?

— Мне казалось, что это очевидно.

— Ты…

— Я — одна из актрис Томаса Киллигрю, и, поверь мне, это немалое достижение.

— Но сэр Джеймс…

— Сэр Джеймс! Он послужил только ступенькой. Мне нужно было уехать. Подвернулся он… и предоставил мне средства.

— Значит, ты его не любила?

— Любила! Ах, моя милая, романтичная Арабелла, всегда думающая о любви! Что толку любить девушке, у которой нет крыши над головой и которая склонна получать от жизни некоторые радости?

— Ведь ты так красива! Ты могла бы выйти замуж за Чарльза Конди.

— Рядом с тобой в ложе я видела Карлотту с кислой физиономией. Уж наверняка она пришла сюда не для того, чтобы полюбоваться на меня.

— Ты обошлась с ней весьма дурно, Харриет.

— Дурно! Я просто хорошо отнеслась к молодому человеку, которому явно не нравилась Карлотта. Но мы понапрасну тратим время. Расскажи мне, как ты живешь. Как тебе понравилась нынешняя Англия? Как мальчики?

— Все в порядке.

— А маленький Ли?

— Он очень миловиден и умеет постоять за себя.

— Значит, он пошел в меня. Как ты относишься к нему? По-матерински?

— Харриет, почему ты его бросила?

— Но разве я могла взять его с собой? Конечно, мне было больно, но что было делать? Если бы я поехала с тобой, то вряд ли могла бы рассчитывать на добрый прием. Уж, во всяком случае, не со стороны Карлотты. Твоя мать, по всей видимости, тоже не собиралась навязываться мне с приглашениями. Бедняжку Харриет все бросили. Поэтому я решила: сюда меня привезет Джеймс Джилли, и я буду с ним до тех пор, пока он мне не надоест. Я всегда мечтала о сцене — и вот я здесь.

— Ты хорошо живешь, Харриет? Она расхохоталась.

— Милая Арабелла, ты всегда меня смешила. Для меня жизнь достаточно хороша. Сплошные взлеты и падения… Никакой скуки. Я создана для этой жизни. А ты? Продолжаешь оплакивать Эдвина?

— Его мне никто не заменит.

— А что с Карлтоном?

— Ты о чем?

— У него репутация неотразимого мужчины. Я слышала, он весьма разборчив. Сама Кастлмейн посматривает на него. Но для этого он слишком хитер. Он не хочет, чтобы Черный Парень занес его в свою нехорошую книжечку.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Кастлмейн — это любовница короля, а Черным Парнем называют Его Величество. Карлтон — большой оригинал. Вначале он наводняет весь город слухами, а потом ускользает в Эверсли и некоторое время там отсиживается. Я слышала, он был просто взбешен, услышав о юном наследнике. О твоем милом малыше, Арабелла. О, знаешь, о Карлтоне Эверсли ходит масса сплетен, и я не пропускаю их мимо ушей… Все-таки когда-то мы были знакомы.

— Харриет, мне хотелось бы верить, что ты счастлива.

— Мне хотелось бы сказать то же самое тебе.

— Я настолько счастлива, насколько могу быть счастлива без Эдвина. Скажи мне правду, Харриет.

— Я настолько счастлива, насколько могу быть счастливой без собственной усадьбы и приличного состояния, позволяющего жить в роскоши до конца дней.

— Ах, Харриет, — воскликнула я, — как чудесно, что мы вновь встретились с тобой!

— Возможно, мы опять встретимся. Я собираюсь стать звездой лондонских театров. Сейчас за тобой придет Карлтон. Я рада, что ты пришла, Арабелла. Между нами всегда существовали какие-то узы, правда?

Она несколько загадочно улыбнулась. Я не понимала, действительно ли она рада встрече со мной. Я чувствовала смущение и нерешительность. Мне хотелось убедить ее бросить сцену и уехать со мной в Эверсли.

Однако я знала, что не смогу этого сделать. С одной стороны, она сама откажется, а с другой — на это никогда не согласится моя новая семья.

Я попрощалась с ней, и она, поцеловав меня, сказала:

— Мы снова встретимся. Наши жизни, как говорится в пьесах, будут переплетаться, пока мы живы.

Это было самым волнующим событием за время моего пребывания в Лондоне.




ЧУМА


После Лондона Эверсли показался скучным, но я была рада, что вернулась к Эдвину, и убедилась в том, что он не пострадал за время моего отсутствия. Мы с Карлоттой сразу же пошли в детскую, где нас шумно встретили мальчики, а после того, как они увидели привезенные подарки, прием с их стороны стал еще более теплым. Мы постарались разделить дары поровну, так что оба получили по игрушечному ружью, стреляющему глиняными шариками, по трубе, изготовленной из коровьего рога, и по воздушному змею — синий для Эдвина и красный для Ли. Всем этим да еще мятными шариками в коробочках, на которых был изображен Уайтхолл, дети были просто очарованы. Ли, конечно же, схватился за ружье и начал палить из него во все и во всех, в то время как Эдвину особенно полюбилась труба. Змеи, по-моему, были одобрены обоими, и оба желали тут же идти запускать их.

Карлотта спросила:

— А чему вы больше рады: нам или нашим подаркам?

Оба мальчика были озадачены вопросом. Ли уставился на свое ружье, а Эдвин вертел в руках трубу. Затем жестом, глубоко тронувшим меня и сразу же напомнившем об его отце, Эдвин отложил в сторону трубу, бросился ко мне и обнял меня.

Ли предусмотрительно сделал то же самое в отношении Карлотты.

Мы хорошенько посмеялись, а затем Эдвин сказал:

— Если бы вы не вернулись, то не привезли бы этих подарков, правда?

Ли серьезно кивнул.

Хотя нам дали понять, что наша компания менее желанна, чем подарки, нас повеселила и порадовала находчивость ребят.

Это были счастливые дни: мы помогали запускать воздушных змеев, постоянно слышали звуки труб и пытались уклониться от глиняных шариков. Мы были рады вернуться домой. Но меня постоянно тревожили воспоминания о Харриет, и я не могла выбросить их из головы.

Я размышляла о Карлтоне, который нарочно организовал посещение театра, зная, что там будет Харриет. Несомненно, он был склонен к озорству, но больше всего меня расстраивали его явный интерес ко мне и напоминание о том, что между ним и наследством встал Эдвин.

В том, что Карлтон любил Эверсли, я была уверена. Он отдавал много времени поддержанию порядка в поместье, и я заметила, что его визиты в Лондон становились все реже и реже.

Лето шло к концу, когда в Эверсли-корт явилась жена Карлтона, Барбари. Карлтон отнесся к ней с полным безразличием, которое мне показалось невежливым.

Уже через день после ее приезда я поняла, что дела ее не слишком хороши. Заметив, что в течение всего дня Барбари ни разу не появилась на людях, я расспросила слуг и узнала, что она лежит в кровати и чувствует себя слишком слабой, чтобы встать.

Я пошла навестить ее.

Она выглядела больной, и я спросила, чем ей помочь.

Барбари покачала головой.

— Я просто приехала отдохнуть в деревенской тишине, — сказала она. — Я так делаю время от времени… когда чувствую, что слишком устала. Не думаю, чтобы леди Эверсли это очень нравилось, но, в конце концов, это дом моего мужа, и я имею право быть здесь, не так ли?

— Да, конечно.

— Ну что ж, приятно это слышать, ведь вы являетесь кем-то вроде заместительницы хозяйки замка. А вам здесь не одиноко? — Она как-то пренебрежительно махнула рукой.

— Мне здесь спокойно, — ответила я, — Очевидно, так же, как и вам, раз вы приехали сюда отдохнуть. Вы часто чувствуете такую потребность?

Барбари кивнула:

— Здесь тихо… Один день похож на другой, мычат коровы, блеют овцы, щебечут птички.

— Вот не думала, что вам это может нравиться.

— Вы должны знать, кузина Арабелла, что многие вещи совсем не таковы, какими кажутся.

— Это правда. Может быть, вам чего-нибудь принести?

— У Салли Нуленс есть хороший настой. По-моему, она дает его детям, когда те становятся слишком возбужденными.

— Я спрошу ее.

Я спустилась вниз и нашла Салли в детской, где она зашивала порванный Ли камзольчик.

Да, она знала, о чем идет речь. Она и раньше давала это госпоже Барбари.

— Бедная госпожа Барбари, — вздохнула Салли, — похоже, она не слишком счастливая женщина.

— Я тоже так думаю… Находясь замужем…

— Ну, чтобы брак был счастливым, нужны двое, и, чтобы он был несчастным, тоже. Они всегда бывают непутевыми, эти браки, которые специально устраивают. Молодые люди сами должны искать друг Друга.

— Так их брак был специально устроен?

— Да, десять лет назад. Хозяин Карлтон делал вид, что он из «круглоголовых». А она была из тех семеек, что всегда стояли на стороне Кромвеля. Мне думается, он женился на ней, чтобы показать, какой он хороший «круглоголовый». Он хорошо все это разыграл, а по-настоящему они и не были женаты. Оба гуляли, как хотели. Оба они какие-то дикие: она, наверное, оттого, что ее в такой строгости воспитывали, а он — потому, что он такой и есть. Вот она и приезжает сюда приходить в себя. Мои настои для нее, прямо как живая вода, так она говорит. Но я-то думаю, что есть тут и еще кое-что. Я думаю, временами на нее что-то находит и ей хочется все изменить.

Я часто заходила навестить нашу гостью, и между нами возникло что-то вроде дружбы. Мои посещения явно доставляли ей удовольствие, и через некоторое время она завела со мной разговор.

Она сообщила, что посещает Эверсли, когда здесь нет Карлтона.

— Мы, конечно, не хотим встречаться.

— Это выглядит странно, ведь он ваш муж.

— Он не желал этого брака. Он вступил в него только потому, что хотел произвести определенное впечатление. Многие сомневались в мотивах его поведения. В то время существовала опасность его разоблачения. Женитьба на члене нашей семьи укрепляла его позиции… вы понимаете, что я имею в виду. Мой отец был убежденным «круглоголовым», и такой брак служил гарантией для человека, вызывавшего подозрения своей принадлежностью к семье, все члены которой отправились в изгнание вместе с королем.

— Я понимаю… Весьма удобный брак.

— Вот именно.

— И вы совсем не любили друг друга? Она помолчала, а затем сказала:

— Вы плохо знаете его.

— Да… да.

— Он неповторим. Я не знала никого, похожего на него. В нем есть сила, мощь. Он из тех людей, кто, единожды приняв решение, уже не отступится от него.

— Разве это столь исключительно?

— Нет. Но он добивается своих целей с большей энергией, чем кто-либо иной. Я была очень молода, когда мы поженились, — всего семнадцать лет. Молодая, романтичная и по уши сытая жизнью в родительском доме. Если мне доводилось за неделю разок улыбнуться, то это уже считалось грехом, а если такое случалось в воскресный день — это значило, что мне прямая дорога в ад.

— Некоторое представление о такой жизни я получила в этом доме.

— Да, но здесь было притворство, не так ли? Вы могли от него укрыться, а я не знала никакой другой жизни. И вот мне представилась возможность уйти к нему. В течение трех недель он относился ко мне как к жене. Мне казалось, что это всерьез. Это был новый образ жизни — волнующий и интригующий. С его стороны, конечно, было сплошное притворство. Но Карлтону всегда с легкостью удавалось убедить женщину в том, что он ее обожает. После столь обширной практики это стало его второй натурой. А потом я узнала о его неверности. Для благочестивого «круглоголового» это было чрезвычайно опасно, но именно это ему и нравилось. Мне кажется, опасность нравится ему не меньше, чем женщины. Я была молода и разгневалась.

— Вы любили его?

— Влюбиться в него было несложно. Он выглядел таким могучим. Он просто излучал силу. У него в запасе была тысяча разнообразных хитростей. Он хорошо знал, как вести себя со мной. Когда я поссорилась с ним, правда всплыла на поверхность. Он женился на мне, потому что это было необходимо. Я ему нравилась, но ожидать какой-то преданности не имела права. Мне была предоставлена возможность делать все, что угодно, а он стал делать все, что угодно ему. Он сказал, что нет причин, почему бы нам не продолжать такую жизнь. Вы можете представить, как я была оскорблена, взбешена. Вы угадали — я любила его. Я была романтичной девочкой, готовой поверить в свое идеальное замужество. И тут я услышала, что мы вольны поступать так, как нам заблагорассудится. Я импульсивна, у меня плохой характер. Я была настолько оскорблена и разъярена, что в ту же ночь улеглась в кровать с одним из конюхов, который уже давно заглядывался на меня. Вижу, вы неприятно поражены.

— Нет, мне кажется, я понимаю вас.

— Вы, с вашей верностью до гроба покойному мужу! Вам этого не понять. Я не слишком щепетильна. Не буду притворяться: я люблю мужчин… так же, как Карлтон любит женщин. А поскольку он научил меня отбрасывать условности, я так и поступила. Он узнал, конечно. Думаю, это порадовало его. Он скорее поощрял мои затеи, хотя и был несколько шокирован конюхом. Карлтон привез меня в Лондон и представил людям, которые, по его мнению, вели достаточно достойный образ жизни, чтобы разделять со мной ложе. С тех пор у меня было множество любовников. Зачем я вам это рассказываю?

— Можете рассказывать мне все, что угодно, если вам от этого становится легче.

— Да, мне становится легче. По некоторым причинам я хочу говорить с вами… именно с вами. И одна из этих причин — та, что вы свято блюдете память покойного и решили заниматься этим до конца своих дней подобно деве-весталке. Ну, конечно, не совсем деве… ведь вы — мать юного Эдвина. Именно из-за этого складывается любопытная ситуация. — Барбари вдруг рассмеялась. — Знаете ли, это не будет длиться вечно. В один прекрасный день вы очнетесь, и тогда… и тогда…

— Я твердо решила никогда более не выходить замуж, если вы это имеете в виду.

— Не будьте так уверены в себе. Я знаю, что на вас посматривают.

Она понизила голос, и я невольно оглянулась.

— Да, — сказала она, — ваша судьба предрешена.

Я знаю это. Кое-кто посматривает на вас… но есть препятствие… живое препятствие…

— Вы говорите загадками.

— Которые легко разгадываются. Вам известно, что для Карлтона значит Эверсли?

— Очень многое, я думаю.

— Очень многое! Это слишком мягко сказано. Для него это значит все. Бедный Карлтон, его уже дважды обманули. Первый раз — в десятилетнем возрасте, когда его дядя, нынешний лорд, совершенно необдуманно произвел на свет сына, вашего любимого мужа. В порыве откровения Карлтон однажды сказал мне, что это для него значило. «Мне было лишь десять лет, — сказал он, — но и сейчас я помню свое недоумение и ярость. Я вырос в этом доме. Мой дядя научил меня всему. Он всегда говорил… ну, если и не говорил, то имел в виду: когда-нибудь все это станет твоим. Я изучил эти земли вдоль и поперек. Когда я выезжал верхом, мне казалось, будто трубили трубы и хор пел: это твое, это твое».

— Неужели он так сильно все это ощущал? Ему было только десять лет!

— Карлтон никогда не был ребенком. Он всегда знал, чего хочет, и его заставили поверить в то, что Эверсли принадлежит ему. Но он подавил гнев и как настоящий Эверсли постарался воспитать своего кузена достойным его миссии. Он рассказывал мне, как учил Эдвина ездить верхом, стрелять из лука и из ружья. Он делал из него мужчину — так это называлось. Карлтон сказал, что Эдвин был слишком мягок для того, чтобы управиться с Эверсли, и никогда не стал бы хорошим хозяином.

— Это чепуха! Чистой воды ревность.

— Верная вдова должна рассуждать именно так. После казни короля Карлтон решил сохранить Эверсли. Он остался в Англии, в то время как многие покинули страну. Он рисковал жизнью ради Эверсликорта. Потом появился Эдвин, затем он был убит, и Карлтон вновь стал наследником. Я помню, что им тогда овладела спокойная уверенность, даже самоуверенность.

— Получается, что он радовался смерти кузена.

— Карлтон никогда не был высокого мнения о своем кузене, и, мне кажется, он решил, что сама судьба позаботилась о том, чтобы Эверсли попал в надежные руки.

— Эти не делает его в моих глазах более привлекательным.

— Я думаю, у него есть планы в отношении вас.

— Планы?

— Его к вам некоторым образом влечет. Мой муж вообще легко увлекается женщинами.

— Ему лучше начать подбирать другую кандидатуру.

— Вы кажетесь ему непохожей на других.

— Деревенская простушка, — сказала я. Барбари разговаривала со мной так же, как Харриет, — снисходительно, слегка насмехаясь над моей неотесанностью. Ну что ж, даже если я и неотесанная, то, по крайней мере, более счастливая, чем она или Харриет. Я потеряла своего мужа, это правда, но мне в утешение остался маленький милый сын.

— О, не только это, — серьезно продолжала Барбари. — У вас сильная воля. Ему это должно нравиться. Вы осмеливаетесь спорить с ним, и это ему тоже должно нравиться. Карлтон никогда не искал легких побед.

— Лучше передайте ему, что эта крепость останется незавоеванной.

— Это только увеличит его пыл — Пыл! Странное слово вы используете!

— Он хотел бы предложить вам свою руку. По его словам, это идеальное решение. Если бы вы вышли за него замуж, он стал бы опекуном вашего сына и все дела, связанные с Эверсли-кортом, оставались бы в его руках — как это происходит сейчас. В данное время лорд Эверсли предоставляет ему полную свободу. Карлтон управлялся с имением все эти трудные годы, и естественно, что он продолжает заниматься этим и сейчас. Есть единственная помеха: он уже женат на мне.

— Я рада тому, что это неустранимая помеха.

— Если бы я умерла…

— Вы… умерли? Вы так молоды.

— Взгляните на меня.

— Сейчас у вас небольшое недомогание. Вскоре вы поправитесь.

Барбари откинулась на подушки, ничего не сказав. Я продолжила:

— Это был странный разговор. Скажите мне, чего бы вы хотели поесть, и вам пришлют.

— Да, — сказала она, — странный разговор. Но я рада тому, что мы поговорили. Я решила, что вам следует знать…

В ее глазах появилось какое-то сонное выражение, и я подумала, что у нее, наверное, жар. Жар, который рождает в мозгу странные фантазии.

Я подошла к кровати и коснулась ее руки. Рука была холодной.

— Возможно, немножко бульона, а потом каплун. Я схожу и похлопочу об этом.

Ее взгляд провожал меня до двери. Я услышала ее шепот:

— Позаботься, Арабелла, позаботься о себе и о своем сыне.

Я спустилась вниз, чувствуя себя очень неуютно.

* * *


На следующий день Барбари стало гораздо лучше, и к ней вернулся ее прежний цинизм. Наверное, она сожалела о своей откровенности, потому что начала избегать меня, а через несколько дней уехала в Лондон.

Салли Нуленс сокрушенно покачивала головой и была непривычно разговорчивой.

— Я всегда жалела госпожу Барбари, — сказала Салли. — Она впуталась во все это, когда была почти ребенком, и не думаю, что хозяин Карлтон хоть пальцем пошевелил, чтобы помочь ей.

Мои губы сжались. Я не забыла о предположении Барбари относительно намерений Карлтона жениться на мне, если он сможет как-нибудь избавиться от нее. Второй брак по расчету, подумала я. Это не для меня, хозяин Карлтон. Я не могла не почувствовать удовлетворения: ведь его уже во второй раз лишила того, чего он желал больше всего на свете.

В то же время перспектива выглядела несколько зловеще: «Это человек, который не остановится, пока не добьется своего».

— Она совсем не бережет себя, — продолжала Салли. — Так всегда говорил хозяин Карлтон. Стоит ей серьезно заболеть, говорил он, и она сгорит как свеча.

— Он так говорил?

— О да, и не раз.

— Но Барбари молода, сильна и, судя по всему, ведет очень деятельную жизнь в Лондоне.

— Можно называть это и так, — сказала Салли Нуленс. — А хозяин Карлтон прав. Не такая уж она крепкая, и ей бы надо последить за собой. Обычно она приезжает сюда, когда ей нужно маленько отдохнуть. Она делает так уже года три, а то и больше.

— Ну что ж, надеюсь, это идет ей на пользу.

— Глупая девчонка… Живет такой жизнью! Вьется, как мотылек вокруг свечи.

— У вас сегодня на уме одни свечи, Салли. Надеюсь, вы прячете их подальше от детей.

— Да что вы, госпожа Арабелла, неужто вы думаете, что я такая дура?

— Я знаю, что вы превосходно управляетесь с детьми, Салли. Я вам благодарна.

— Ой, да вы и сами совсем еще девочка. А что касается мальчиков, так я их сегодня не могла загнать на обед. Они никак не хотели расстаться с воздушными змеями, которых вы привезли. Ли хочет запустить своего змея выше, чем Эдвин, а Эдвин пытается запустить выше, чем Ли. Просто не знаю, вечно они друг перед другом выставляются.

Салли была доброй и преданной детям женщиной. Мне вдруг подумалось: как было бы хорошо, если бы они никогда не выросли. Как было бы хорошо, если бы Карлтон уехал в Лондон и остался там. Мне не хотелось думать ни о нем, ни о том, что может прийти в его хитроумную голову.

Но после разговора с Барбари мысли мои приняли тревожное направление, и это отразилось в моих снах — дурацких снах с воздушными змеями и детскими ружьями.

Я помню сон, в котором Эдвин запустил воздушный змей, и, когда он взвился в небо, я увидела, что на нем нарисован Эверсли-корт. Пока я смотрела на него, он становился все больше и больше, и вот на лужайках появились люди, так что это был уже не рисунок. Потом я увидела Карлтона, бегущего к Эдвину и пытающегося отнять у него змея. Эдвин не сдавался и кричал: «Осторожно, мама! Осторожно!» А потом в меня со всех сторон полетели глиняные пули из игрушечного ружья… и от испуга я проснулась.

Совершенно глупые сны, однако они были характерны для моего душевного состояния. Лучше бы Барбари не делилась со мной своими размышлениями, но, раз уж они у нее были, мне следовало о них знать.

* * *


Приближалось Рождество тысяча шестьсот шестьдесят четвертого года. Мальчики готовились праздновать дни рождения — сразу после Рождества им должно было исполниться по пять лет. Стоял холодный день, снег падал крупными хлопьями, во всех комнатах топились камины. Мальчики стояли на коленях на приоконном сиденье в учебной комнате, любуясь летящим снегом, и вдруг Ли воскликнул:

— Кто-то едет!

— Я вижу мужчину. Он уже въезжает во двор, — подхватил Эдвин.

— Какой-то путник, — сказала я Салли. — Наверное, погода показалась ему слишком плохой. Сегодня у нас будет гость. Спущусь посмотрю, кто это.

Дети увязались со мной.

Карлотта уже была в холле. Когда зазвонил колокольчик, она открыла дверь, и на пороге появился мужчина.

— Добрый день! — воскликнул он. — Веселый добрый день! Ну и погодка! Впрочем, я рад оказаться дома!

Он удивленно взглянул на меня, а затем улыбнулся Карлотте.

— Ну, которая из вас моя племянница Карлотта? — спросил он.

Карлотта сделала шаг вперед. Он обнял и расцеловал ее.

— Твой отец дома?

— Да, я пошлю за ним. Вы, должно быть… — начала Карлотта.

— Твой дядюшка Тобиас, племянница. То есть дядя Тоби. Вернулся из Вирджинии. Надеюсь, прием окажется более теплым, чем погода.

На лестничной площадке показалась Матильда Эверсли, и он направился к ней.

— Матильда, дорогая моя сестра, а где Джон?

— Что? — воскликнула Матильда. — Вы, вероятно…

— Неужели ты меня не узнала? Ну да, минуло столько лет. Многое произошло с тех пор, как я уехал, верно?

За спиной жены показался лорд Эверсли.

— Да это Тобиас! — вскричал он. — Добро пожаловать, Тобиас! Все эти годы я думал, что ты погиб.

— Только не я, братец. Цел и невредим, как говорится. Ну что, как я и думал, вы все удивлены. Мне нужно выслушать кучу новостей и рассказать вам о себе.

— Для начала, — сказала Матильда, — ты должен как следует подкрепиться, а мы пока подготовим комнату. Карлотта…

— Я позабочусь об этом, мама.

— Дорогой мой Тоби… после стольких лет… мы думали…

— Что я умер. Да, я знаю, Джон только что сказал мне. Нет, старый пес еще жив, сестрица! Да, хорошо оказаться дома. Эверсли не слишком изменился. Я слышал, у вас здесь были трудные времена. Но теперь, надеюсь, все в порядке. Король вернулся. Поэтому я подумал, что пора и Тоби Эверсли сделать то же самое.

— Что за чудесный сюрприз! — сказал лорд Эверсли. — А у нас прибавление семейства. Это жена Эдвина.

— Как, у юного Эдвина есть жена? А где он сам? Воцарилось молчание, а затем лорд Эверсли сказал:

— Мне следовало назвать ее вдовой Эдвина.

— Ох!..

Дети, спустившиеся в холл, с изумлением таращились на пришельца.

— Мой внук, — с гордостью сказал лорд Эверсли. — Подойди, Эдвин, и поздоровайся со своим двоюродным дедушкой Тоби.

— Двоюродный дедушка, — повторил Эдвин, с восхищением глядя вверх.

— Да, мой мальчик, я твой двоюродный дедушка. Думаю, мы с тобой подружимся.

— Я подружусь, — согласился Эдвин.

— Я тоже! — воскликнул Ли, выскочив вперед.

— Еще один племянник? — спросил Тобиас.

— Нет… Ли — приемный ребенок.

— Видно, мне многое придется узнать, — вздохнул Тобиас.

— Для начала садись за стол, — сказала Матильда.

— Как хорошо оказаться дома! — радостно ответил Тобиас.

* * *


Итак, это был Тоби, дядя Эдвина. Семья так привыкла считать его погибшим, что мне даже не рассказывали о нем. Насколько я понимала, он был средним братом отцов Эдвина и Карлтона, должно быть, года на два моложе лорда Эверсли, но бронзовый цвет лица и довольно пышная шевелюра делали его гораздо моложе.

Он колоритно дополнял семейство, и вскоре стало ясно, что он намерен обосноваться здесь. Будучи очень общительным, дядя Тоби завоевал огромную популярность. Его слабостью было пристрастие к вину, и обычно он задерживался за столом после обеда и пил до тех пор, пока не становился совсем добродушным и очень разговорчивым.

Дядя Тоби сделал состояние на табаке в Вирджинии и был богат. Он давным-давно хотел вернуться домой, но, не чувствуя симпатии к пуританам, выжидал до тех пор, пока до него не дошли вести о возращении короля.

— И не спорьте, — говорил он, грозя мне пальцем, как будто я действительно собиралась спорить с ним. — У меня там была масса дел. Я не мог просто так встать и поехать… Проворачивая такие дела… О нет, дорогие мои! Мне нужно найти управляющих, людей, которым я мог бы доверять. Я не собирался сворачивать свои дела. Если вернутся «круглоголовые», я опять вернусь туда. Я не собираюсь жить здесь при них, это точно.

— Они никогда не вернутся, — уверял его лорд Эверсли. — Люди сыты ими по горло.

— Ну, тогда я осяду здесь… до тех пор, пока вы будете меня терпеть.

— Дорогой мой Тоби! — сказал его брат. — Этот дом твой в такой же степени, как и мой.

Тоби кивнул. Его глаза слегка затуманились.

— И что только творят с человеком родные места? — спросил он. — Они задевают тебя за живое… проникают в кровь. Их не забываешь, как бы далеко ты ни забрался. А если к тому же у тебя там родственники — ну, тогда уж совсем… — Он пристально взглянул на меня. — А вы знаете, что, если бы не юный господин Эдвин, наследником был бы я, верно, братец?

Лорд Эверсли подтвердил, что это и в самом деле так.

— Ничего, — ответил Тоби, гулко расхохотавшись — Судя по всему, ты переживешь меня. Я больше тебя люблю бутылочку, братец. А говорят, что если пьешь помаленьку, то это на пользу желудку, а если перебираешь, так кишки горят. Ну вот, дамы возмущены, простите. Я несколько загрубел в странствиях. А что там с парнишкой Гарри?

— Его зовут Карлтон, — подсказала Матильда. — О, он здесь. Я уверена, что он скоро сюда приедет. Он постоянно разъезжает между замком и Лондоном.

— Я хорошо помню Карлтона. Ему было годика два, когда я уехал. Вот это был мальчишка! Помню, как он задавался, уже считая себя владельцем замка. Конечно, тогда мы не думали, что у тебя появится сын, а я собирался в путешествие и все решили, что меня по пути съедят акулы или индейцы. Юный Карлтон был очень самоуверен, как я припоминаю. Пришлось ему на шаг отступить, верно?.. Ну ладно, неважно. У нас есть юный Эдвин, чудесный молодой человек, а? Мадам, я поздравляю вас с тем, что вы подарили нам столь великолепного наследника.

Он продолжал болтать, а я, нужно признать, ощутила несколько недостойное удовлетворение оттого, что Карлтону пришлось отступить еще на шаг назад.

* * *


Дети были восхищены дядей Тоби. Будучи большим любителем поговорить (к тому же обожающим свой голос, как заметила Карлотта), он нуждался в чуткой аудитории. По утрам его разговоры казались занимательными, к вечеру они несколько утомляли; но дети, разумеется, слушали его по утрам. Они были готовы забросить свои воздушные змеи, свои игрушечные ружья и трубы, лишь бы сидеть у его ног и выслушивать занимательные истории. Я тоже присоединялась к ним. Чаще всего он рассказывал о капитане Смите, который был его кумиром и которого он называл основателем Вирджинии.

— Названной, мои милые, в честь королевы-девственницы человеком по имени Уолтер Рэйли.

Дядя Тоби рассказывал нам про Уолтера Рэйли и про то, как он стал фаворитом королевы, бросив свой плащ в грязь, когда королева выходила из кареты, и не позволив ей тем самым испачкать ее прелестные башмачки.

Рэйли привез в Англию табак, а табак произрастал в Вирджинии, и именно табак сделал его богатым человеком.

Я хорошо помню горящие неподдельным интересом личики детей; время от времени, когда описывались самые ужасные приключения, они повизгивали от восторга. К ним примкнула и Частити. Она стала такой же страстной почитательницей дяди Тоби, как и мальчики.

А какие истории он рассказывал о капитане Джоне Смите, который еще мальчиком решил стать великим искателем приключений!

— Я тоже собираюсь стать великим искателем приключений! — подпрыгивая, кричал Ли.

Его глазки сияли, он был очень похож на свою мать. Я вспомнила, как она говорила о необходимости пускаться в авантюру для достижения жизненных благ, если они сами не идут тебе в руки.

Эдвин сказал, что он тоже был бы не прочь этим заняться, но ему придется оставаться дома, чтобы присматривать за Эверсли.

Значит, он уже знал. Наверное, он прислушивался к нашим разговорам.

Дядя Тоби потрепал его по головке.

— О да, мальчик, — сказал он. — Тебе придется содержать это местечко в порядке, а это тоже, я тебе доложу, приключение.

— Я поеду в Вирджинию, — похвастался Ли, — а потом вернусь и… и… буду вам про это рассказывать.

— А пока давайте послушаем дядю Тоби, — предложила я.

Все были не против, и мы узнали о том, как капитан Смит присоединился к Христианской армии и отправился воевать с турками, о том, как он в одном бою убил сразу трех турок, как потом стал пленником неверного Тимора и ему не шею надели железный ошейник, как он сумел обмануть Тимора и бежал, поборов все трудности, и как, наконец, он высадился в Вирджинии, где его жизнь спасла прекрасная принцесса-индианка Покахонтас.

Дети были совершенно зачарованы рассказами дяди Тоби. Теперь у них появились новые игры. Ли хотел быть Джоном Смитом, как, впрочем, и Эдвин. Но он почти всегда уступал, соглашаясь играть Тимора. А в истории с Покахонтас Частити была принцессой, Ли — Джоном Смитом, Эдвин — вождем индейцев, собиравшимся погубить Джона.

Я сказала Эдвину:

— Не позволяй Ли забирать все главные роли.

Эдвин взглянул на меня, улыбнулся своей прекрасной безмятежной улыбкой и объяснил:

— Но, мама, он не согласится играть, если не получит эти роли, а мне хочется поиграть.

Я расцеловала его, но про себя подумала, что Ли становится все больше и больше похож на свою мать.

Нельзя было ожидать от Тоби, привыкшего вести столь бурную жизнь, что он осядет в Эверсли-корте. Он хотел быть в курсе всех событий, происходящих в стране, и для этого ему надо было попасть ко двору. Там было множество людей, которых могли заинтересовать его рассказы о путешествиях, и брат обещал представить его королевской чете. В Эверсли приехал Карлтон. Мне хотелось присутствовать при его встрече с дядей Тоби. Было интересно, как он все это воспримет. Но, когда я увидела их вместе, он уже, видимо, успел прийти в себя от изумления и, как я предполагала, от огорчения.

Однажды во время верховой прогулки мы оказались рядом с Карлтоном, и я спросила его, как он относится к возвращению дядюшки.

— Всегда интересно, когда в дом возвращаются члены семьи.

— Странно, что я никогда не слышала о нем.

— Мы считали его погибшим. Корабль, на котором он, по нашим сведениям, отправился, пошел ко дну. Дяде Тоби всегда потрясающе везло. В самый последний момент он решил сменить корабль, но его любящая семья считала, что потеряла его навеки.

— И все эти годы, вплоть до вашего десятилетия, вы ходили с задранным носом, считая себя наследником Эверсли, в то время как настоящий наследник сколачивал свое состояние в Вирджинии!

— Чистая чепуха! Да и какое это имеет значение? Вскоре родился Эдвин, имевший приоритет перед Тобиасом, а теперь вы одарили нас другим Эдвином, которому и принадлежат все права.

— Тем не менее, права дяди Тоби превышают ваши.

— Ни у кого нет никаких прав, пока у нас есть драгоценный Эдвин.

— Тоби очень мил с ним.

— Кого же не очарует столь совершенное дитя?

— А вас?

Карлтон насмешливо взглянул на меня.

— Очарован ли я Эдвином? Что за вопрос! Вы же знаете, я без ума от него. Хотя, прошу прощения, мне кажется, что в данный момент он более всего склонен прятаться за юбки мамочки и Эллен, позволяя юному господину Ли быть властелином детской. Эту ситуацию необходимо изменить.

— Как?

Он склонился ко мне.

— Очень скоро, дорогая кузина, я собираюсь помочь вам сделать из Эдвина мужчину.

— Я не потерплю вашего вмешательства! — резко ответила я.

Карлтон рассмеялся.

— Лишь для блага Эверсли! — воскликнул он и пустил коня в галоп.

* * *


Дядя Тоби уехал в Лондон вместе с Карлтоном и лордом Эверсли. Мы очень скучали по нему, и дети постоянно спрашивали, когда он вернется назад. Впрочем, оба мальчика в это время увлеклись ездой на пони, и Джаспер каждый день занимался с ними. Я настаивала на том, чтобы он удерживал их на корде, за исключением тех случаев, когда занятия проводились во дворе, и даже тогда у меня обрывалось сердце, если я видела, что Эдвин пускает своего скакуна в галоп.

Джаспер сказал:

— Хозяин Карлтон прав, госпожа, вы уж больно нянчитесь с мальчиком. Вы его хотите держать в стеклянной коробочке.

— Он еще совсем маленький, Джаспер, — возразила я.

Джаспер что-то проворчал. Он вообще был очень угрюмым человеком и не нравился мне. Я знала, что он мечтает о возвращении времен, когда улыбка считалась грехом. В одном я была уверена: его дочь Частити жила сейчас гораздо более счастливо, чем до восстановления монархии.

Я не забыла о том, что Джаспер заподозрил меня и донес на нас. Меня удивило, что его оставили в Эверсли, однако лорд Эверсли был очень справедливым человеком и считал, что у Джаспера есть право иметь свое мнение. Ведь он не скрывал своих убеждений, был искренним пуританином и такие люди, как он, будут всегда. Хороший конюх, Джаспер всегда превосходно исполнял свои обязанности.

К моему удивлению, Карлтон согласился с ним. Он так объяснил это:

— Теперь Джаспер просто не сможет донести на нас. К кому он пойдет со своими доносами? Он имеет право на собственные взгляды. В конце концов, вся война и велась за это. Король будет первым, кто согласится с таким мнением.

Поэтому Джаспер продолжал жить в замке и угрюмо и добросовестно делал свою работу. Я думаю, он испытывал к нам некоторую благодарность и, осуждая нашу любовь к «грешной роскоши», терпел нас так же, как мы его.

Теперь и у меня появилась причина благодарить его.

Мальчикам сшили новые костюмы для верховой езды — камзолы и шапочки из коричневого бархата с золочеными пуговицами. Они чрезвычайно гордились ими. Ли, нарядившись в костюм, разгуливал с важным видом. Он был самонадеянным мальчишкой, но я могла понять его любовь к вещам, делавшим его еще более привлекательным.

Дети были рады покрасоваться верхом в новых костюмах и выезжали на пони в близлежащее поле, где обычно ездили по кругу. Рядом с ними всегда был Джаспер, и я тоже выходила полюбоваться мальчиками.

Как прелестно они выглядели в новых камзольчиках, с какой радостью вскарабкивались на своих пони! Я наблюдала, как они гоняют пони рысцой, время от времени пуская лошадок в легкий галоп.

Джаспер постоянно был поблизости. Он учил их скакать. Он великолепно держался в седле на своем старом Брюстере, сером жеребце, выглядевшем столь же сурово, как сам Джаспер.

Хорошо, что в это утро Джаспер тоже был рядом, так как по непонятной причине пони Эдвина понес. Мое сердце замерло, а потом так бешено заколотилось в груди, что я начала задыхаться. Пока я смотрела на пони, несущегося к изгороди, время замедлилось и секунды растянулись на целые минуты. Эдвин, вылетевший из седла, каким-то чудом держался за шею пони, но в любой момент мог сорваться и упасть.

Я подумала: «О, Господи, он погибнет! Я потеряю сына так же, как потеряла мужа!» Я бросилась бежать, хотя это было бесполезно: ребенок мог погибнуть раньше, чем я успела бы добежать до него.

Но Джаспер оказался уже там. Он успел остановить пони, выпрыгнул из седла, подхватил Эдвина и взял его на руки.

Я задыхалась от радости, мне хотелось наградить Джаспера, чем только он пожелает, поскольку я была в неоплатном долгу перед ним.

— Все в порядке, госпожа, — сказал он.

Эдвин смеялся. Я возблагодарила Господа за то, что мой сын может смеяться. Потом он увидел мое лицо и стал серьезным. Представляю, как я в этот момент выглядела: бледная и трясущаяся.

— Все в порядке, мама! — сказал Эдвин. — Я не порвал камзольчик. А вот шапочка…

Упавшая с головы шапочка валялась на земле. Джаспер спустил Эдвина с рук, и он немедленно надел шапочку.

У него был слегка смущенный вид.

— Шапочка испачкалась, мама, но ничего, Салли ее почистит.

Мне хотелось разрыдаться от облегчения, от благодарности. Я была близка к истерике. Мой любимый мальчик в безопасности! Я чувствовала себя так, будто пережила тысячу смертей, а он считал, что меня волнует его шапочка!

Мне хотелось схватить сына на руки, прижать к себе и потребовать от него больше никогда не рисковать жизнью.

Джаспер начал бранить его:

— Никогда не позволяйте пони так вести себя! Он обязан слушаться хозяина. Чему я вас учил?

— Знаю, Джаспер, но я не смог удержать его.

— Никаких «не смог» не должно быть, господин Эдвин. В седло!

Я попыталась протестовать, но Джаспер сделал вид, что не слышит меня.

— Ну, вперед! Дайте ему воли, пустите во весь опор!

Потом Джаспер посмотрел на меня.

— Другого выхода нет, госпожа. Неужели вы хотите, чтобы он больше никогда в жизни не решился сесть в седло? — Заметив, что я все еще дрожу, он взглядом выразил сочувствие. — Дети не знают страха, госпожа. Вот почему таким делам нужно учиться смолоду. Он даже не понял, что случилось. И это к лучшему.

— Джаспер, пригляди за ним.

— Ага, госпожа. Я еще сделаю из него наездника. После этого события между нами завязалась несколько странная дружба. Я заметила, что время от время Джаспер посматривает на меня. Конечно, он осуждал мои роскошные платья дьявольские ловушки, как он их называл. Но он уважал мою любовь к ребенку, знал, что я считаю его наставником Эдвина, и гордился этим.

Однажды, когда мы находились в конюшне вдвоем, он обратился ко мне, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.

— Хозяйка, — сказал он, — я бы хотел кое-что сказать. Мне уж не первый день хочется.

— В чем дело, Джаспер? — спросила я.

— Это насчет вашего мужа. Его здесь застрелили… недалеко отсюда. Я кивнула.

— Так я хочу, чтобы вы знали: я к этому руку не приложил.

— Джаспер, — сказала я, — он приехал сюда, сознательно рискуя. Он изображал из себя путешественника. Мне нельзя было приезжать с ним. Именно из-за меня его и разоблачили.

— Все это так, госпожа. Вы показали свою истинную натуру и не были такой женщиной, которая служит Богу, как положено, ну, а я рассказал тем, кому следовало знать, и они приехали посмотреть. Но они ничего не делали. Его не из-за этого застрелили. Я хочу, чтобы вы знали, госпожа, что ни я, никто другой из моих друзей не сделали тот выстрел, который убил хозяина Эдвина.

— А ты знаешь, кто стрелял? Он отвернулся:

— Я только хочу сказать, что это не моих рук дело.

— Так это не связано с тем, что он был… врагом?

— Это сделали не мы, госпожа. Вот все, что я могу сказать. Да нам и незачем было убивать его. Нам бы нужнее было его допросить, а не убивать.

— Ты знаешь, кто это сделал, Джаспер?

— Не мне вам это рассказывать, госпожа. Просто я хочу, чтобы вы не думали, будто я один из тех, кто виновен в убийстве отца вашего мальчика.

— Я верю тебе, Джаспер, — сказала я. И я верила ему.

* * *


Из близлежащих городов поступали тревожные вести. Говорили, что в трущобах Сент-Гиля возникла чрезвычайно опасная форма бубонной чумы, быстро распространившаяся по всей столице и за ее пределами. Люди падали прямо на улицах и лежали там, умирая, поскольку никто не решался приблизиться к ним.

Мы были очень встревожены, так как в Лондоне находились лорд Эверсли, Карлтон и дядя Тоби, от которых не поступало никаких известий.

Каждый день мы узнавали ужасные новости. Все, кто имел возможность покинуть столицу, покинули ее. Королевский двор тоже выехал из столицы, и были изданы строжайшие распоряжения с целью предотвратить распространение мора.

Леди Эверсли была вне себя от беспокойства.

— Почему они не возвращаются? — вопрошала она. — Они не настолько глупы, чтобы там остаться. Что это может значить?.. Ведь не все же… — в отчаянии продолжала она. — Это не могло случиться сразу со всеми троими. Неужели мы прожили все эти годы в изгнании лишь для того, чтобы здесь пережить такое?

Мы с Карлоттой разделяли ее тревогу. Я поняла, как сильно привязалась к своему свекру и его брату, но, к моему удивлению, чаще всего я вспоминала о Карлтоне. Я воображала его в постели извивающимся от боли, с лицом и телом, обезображенными ужасными язвами, и страстно желала, чтобы он оказался здесь и чтобы я могла ухаживать за ним. Это казалось безумием, но я объясняла свои чувства тем, что мне доставило бы удовольствие видеть его в унизительном, с его точки зрения, положении — лишенным своего достоинства, полностью зависящим от меня. Странными, конечно, казались подобные мысли в такое время, но Карлтон вызывал во мне эмоции, о существовании которых я даже не подозревала. А кроме того, я ощущала некоторую приподнятость, поскольку, каким бы загадочным ни казалось их отсутствие, что-то говорило мне: с Карлтоном все будет в порядке. Его ничто не возьмет, даже чума.

Находясь рядом со своей свекровью и Карлоттой, я удивлялась тому, что мои мысли заняты почти исключительно Карлтоном, хотя мой свекор и дядя Тоби стали близкими для меня людьми.

Мы все время ждали от них вестей, но вести не приходили. Зато продолжали расползаться слухи о распространении чумы, и, даже живя на некотором расстоянии от Лондона, мы были вынуждены принять определенные меры предосторожности, особенно опасаясь посторонних людей, которые могли заглянуть к нам.

Все разговоры сводились к чуме. Подобные эпидемии случались два-три раза в столетие, но ничто нельзя было сравнить с этой Черной Смертью. Я вспоминала Лондон, каким я его видела, — с дурно пахнущими лужами на узких улочках, где крысы сновали по грязной мостовой, — и постоянно думала о Карлтоне, лежащем в постели и нуждающемся в уходе.

А как же лорд Эверсли и дядя Тоби? Они были не столь молоды. У них было меньше шансов выжить в борьбе с этой ужасной болезнью.

Погода стояла жарче обычного. Даже здесь, в деревне, ощущалась духота. Я представляла себе, каково же сейчас в зачумленном Лондоне. До сих пор города и деревушки вокруг нас не были захвачены эпидемией. В Кентербери, Довере и Сэндвиче не отмечалось ни одного случая заболевания, но люди были начеку. Мы выслушали страшные рассказы о том, что происходило в Лондоне. Если член семьи заболевал, на двери ставили красный крест, а под ним слова: «Господи, помилуй нас!», и все знали, что в этот дом входить опасно. Даже когда кто-нибудь умирал, его тело спускали из окна в одну из повозок смерти, которые ездили ночью по городу, управляемые мужчинами в масках с колокольчиками в руках, печально звеневшими, в то время как люди выкрикивали: «Подавайте ваших покойников!» На краю города копали рвы, куда сбрасывали трупы. Это был единственный выход: мертвых было слишком много для того, чтобы хоронить их, как положено.

Мы страстно молились о прекращении бедствия, но мор продолжался. Слуги непрерывно говорили об этом. Имена лорда Эверсли, дяди Тоби и Карлтона произносились шепотом, как будто говорили о мертвых. Леди Эверсли ходила, как серое привидение, ее лицо превратилось в трагическую маску. Карлотта возмущалась такой жизнью.

— Неужели мы никогда ничего не узнаем? — восклицала она.

Я редко видела ее такой возбужденной и была удивлена тем, что она проявляет заботу о членах своей семьи, к которым обычно относилась с безразличием, даже когда они присутствовали здесь.

Я слышала разговоры слуг:

— Знаешь, как это бывает? Тебя начинает тошнить, болит голова и лихорадит так, что ты даже шатаешься. Так это начинается. Тут уж известно, что будет дальше. Пойдут ужасные язвы вроде чириев, их называют бубонами. И ты покрываешься ими с головы до ног.

В церквях устраивали молебны. Нация погрузилась в скорбь. Мы еще не знали, пострадала ли наша семья. Леди Эверсли с каждым днем становилась все более подавленной, а Карлотта — все более раздражительной. Что же касается меня, я, видимо, не способна была поверить в то, что с Карлтоном Эверсли может случиться несчастье. Потом я задумывалась: но если с ним все в порядке, почему он не приедет и не сообщит о том, что произошло с остальными? Я начинала думать, что глупо наделять его какими-то сверхъестественными свойствами. И как только меня одолевали сомнения относительно его всемогущества, я тоже впадала в отчаяние.

Джаспер сказал, что это месть Господня за беззакония, творящиеся вокруг. Разве страна страдала от чумы, когда Оливер Кромвель правил ею по законам Божьим? Нет. А вот когда вернулся король со своими безнравственными приятелями — поглядите, что случилось.

— Король и его двор покинули Лондон. Они вне опасности, — сказала я. Отчего же Господь наказал других за их грехи?

— Весь народ стал грешным, — возразил Джаспер, — и кто может знать, кого Он поразит следующим?

— Лорд Эверсли был добрым человеком, — воскликнула я, — почему же он…

Я умолкла. До этого я решительно отказывалась верить в то, что он мертв.

* * *


Они вернулись в середине дня. Я была с мальчиками в детской и оттуда услышала голос Карлтона:

— Куда все подевались? Мы вернулись. Выходите, встречайте нас!

Я побежала в холл. Там были Карлтон, мой свекор и дядя Тоби. С ними был еще какой-то человек, но поначалу я не обратила на него внимания.

Я бросилась в объятия свекра. Слезы ручьями бежали по моим щекам.

— Мое милое, дорогое дитя! — шептал он.

Рядом стоял дядя Тоби. Он обнял меня так, будто вовсе не собирался выпускать из объятий.

Карлтон стоял, выжидая, с непонятным выражением в глазах. Когда дядя Тоби наконец отпустил меня, он шагнул ко мне, обнял и слегка приподнял. Наши лица находились на одном уровне; несколько секунд он пристально смотрел мне в глаза, потом крепко поцеловал меня в губы.

Я отпрянула.

— Где вы были? — воскликнула я почти истерически, со смешанными чувствами радости и облегчения по поводу их возвращения — и гнева, поскольку они заставили нас страдать. — Мы здесь с ума сошли от беспокойства!

На лестнице появилась леди Эверсли. Она издала крик радости и бросилась к мужу. За ней прибежала Карлотта.

Итак, они вернулись, а вместе с ними прибыл сэр Джоффри Джиллингхем, их давнишний друг, который находился с ними в течение последних недель.

— Нам это показалось наилучшим выходом, — сказал Карлтон.

— Мы знали, — объяснил лорд Эверсли, держа под руку свою жену, — что вы будете беспокоиться. Мы знали, что вы будете бояться худшего, но, несмотря на это, решили не ставить под угрозу ваши жизни. Лишь тот, кто видел вблизи этот бич Господен, может осознать весь его ужас.

Дело обстояло так: когда вся компания обедала у сэра Джоффри, один из его слуг неожиданно потерял сознание, и вскоре стало очевидно, что он болен чумой. Почти сразу все слуги покинули дом, за исключением жены больного, которая тут же указала сэру Джоффри, что если он не хочет заразиться, то ему немедленно нужно последовать примеру слуг.

Карлтон вспомнил, что слуга плохо чувствовал себя уже несколько дней, и, таким образом, все они могли успеть заразиться. Одной из причин быстрого распространения чумы было то, что люди, столкнувшиеся с ней, ничуть не заботились о том, чтобы не разносить болезнь дальше. Чтобы быть уверенным в отсутствии заразы, следовало выждать несколько недель, и именно это предложил Карлтон. Наши родные не могли связаться с нами, так как заболевание распространялось самыми различными способами. Они решили отправиться в охотничий домик на самом краю поместья Эверсли. Там не было слуг. Это была всего лишь небольшая хижина, которой редко пользовались. Проведя там несколько недель и убедившись в том, что все здоровы, они с чистой совестью вернулись в семью.

— Неужели не было никакой возможности дать нам знать? — спросила я.

— Карлтон настаивал на том, что это единственный выход, — ответил дядя Тоби. — Он взял ответственность на себя.

— В это мне нетрудно поверить, — сказала я.

— Карлтон был прав, — вмешался лорд Эверсли, — лучше было заставить вас страдать от неизвестности в течение нескольких недель, чем принести в дом эту ужасную болезнь. Подумайте о детях.

— Дети особенно восприимчивы к ней, — сказал Карлтон, рассеяв мои сомнения.

Сэр Джоффри Джиллингхем остался у нас. Это был мягкий обаятельный мужчина, чем-то напоминавший мне Эдвина. Три года назад его молодая жена умерла при родах, и вид у него был несколько печальный.

Я часто говорила с ним об Эдвине и о том, как мы были с ним счастливы. Я чувствовала, что сэр Джоффри понимает меня.

Он восхищался Карлтоном.

— Карлтон из тех мужчин, которые умеют принимать решения. Нужно признать: когда мы поняли, что находились в тесном контакте с больным чумой и ели пищу, к которой прикасался этот человек, то решили, что все мы обречены. Именно Карлтон сказал, что в этом нет полной уверенности, но что мы должны вести себя как потенциальные жертвы и скрыться куда-нибудь подальше.

— Я знаю, у него очень сильный характер, — сказала я.

— Жаль, что немногие мужчины могут похвастать этим.

— Возможно, — сказала я, — но войны, мне кажется, начинают именно мужчины с сильным характером.

— А иногда и предотвращают их.

Сэр Джоффри быстро завоевал любовь нашей семьи. Леди Эверсли сказала, что он должен выбросить из головы всякие мысли о возвращении в Лондон. Он получил сообщение, что тот слуга и его жена умерли от чумы, а поскольку они умерли в его доме, то возвращаться туда рано. К моему удивлению, он понравился и детям — обычно их интересовали более колоритные личности, фантазеры вроде дяди Тоби. В особенности полюбил его Эдвин. Сэр Джоффри часто отправлялся с ним на верховые прогулки, и так как я была вполне уверена в том, что он сможет присмотреть за мальчиком, то не возражала и против дальних прогулок. Я знала, что с мальчиком не случится ничего плохого, пока рядом с ним находится сэр Джоффри.

Карлтон сказал:

— Вы должны быть мне благодарны. Смотрите, какого приятного друга я вам нашел.

Я слегка покраснела, и это меня разозлило. Все чаще замечания Карлтона выводили меня из равновесия. Он знал это и злоупотреблял этим.

— Но вы, надеюсь, не слишком тесно сдружитесь? — сказал он, повернулся и пошел. Больше всего меня злила эта его привычка — сделать какое-нибудь сомнительное замечание и уйти до того, как я сумею подыскать достойный ответ.

Именно Карлтон сообщил мне о закрытии театров. Я тут же подумала о Харриет. Конечно, ради этого он и затеял разговор.

Он подошел ко мне вплотную — еще одна раздражавшая меня привычка — и крепко сжал мою руку.

— Не нужно беспокоиться за эту женщину, — сказал он. — Она всегда найдет выход из трудной ситуации, где бы и когда бы это ни случилось.

— Как и вы, — ответила я.

— Да, между нами есть сходство. Готов держать пари: что бы ни случилось с кем-нибудь другим, она выйдет сухой из воды.

Но я не была в этом уверена и беспокоилась за Харриет.

* * *


Это было богатое событиями время. Пока чума гуляла по городам, Англия вступила в войну с Голландией и отпраздновала победу в морской битве при Харвиче, где брат короля, герцог Йорк, стал героем дня, взорвав корабль адмирала Опдама со всем его экипажем, уничтожив его четырнадцать кораблей и захватив в плен восемнадцать. В Лондоне отслужили благодарственную мессу в честь победы, а сразу после нее было объявлено, что по случаю чумы каждый первый вторник месяца является постным днем. Собирали деньги, чтобы помочь детям, потерявшим родителей, деньги для устройства пунктов, где можно было бы ухаживать за заразившимися людьми, предпринимались все усилия, чтобы остановить расползание болезни. Всем, кто имел возможность уехать в деревню, посоветовали сделать это. Были запрещены все развлечения и иные собрания, способствующие распространению заболевания.

Все лето стояла жара, и говорили, что это — одна из причин эпидемии чумы. Водосточные канавы были заполнены гниющими отбросами, там плодились крысы. Город почти опустел, лавки закрылись, а на улицах можно было увидеть лишь телеги, собиравшие трупы, и мертвецов, лежавших на мостовой. Было приказано в течение трех суток непрерывно жечь на улицах костры, чтобы уничтожить отбросы и очистить воздух. Смертность, поначалу достигавшая тысячи человек в неделю, теперь приблизилась к десяти тысячам. Король и двор поначалу перебрались в Солсбери, а когда чума добралась и до этого городка, переехали в Оксфорд.

Мы в Эверсли жили в постоянной тревоге. Я боялась, что с моим сыном может произойти беда. Каждое утро, проснувшись, я спешила в детскую, чтобы удостовериться в том, что он здоров.

Сэр Джоффри оставался с нами. Мы убедили его в том, что возвращаться в Лондон сейчас просто глупо. Он с готовностью принял наши аргументы и обратил свой интерес к нашему имению, оказавшись весьма полезным человеком. Его собственные земли находились гораздо ближе к Лондону, и он считал, что ему следовало бы быть там. Тем не менее, ему было приятно задержаться здесь.

— Мне здесь очень хорошо, — говорил сэр Джоффри. — Я так привязался к мальчуганам! Мне всегда хотелось иметь сына, и было бы неплохо, если бы он был похож на Эдвина.

Лучшего комплимента он выдумать не мог. К тому же он еще раз позволил мне осознать, насколько я счастлива. Я потеряла мужа, но судьба сжалилась надо мной и подарила мне сына.

Каким облегчением стало наступление сентября, когда погода сменилась на более прохладную! Из столицы приходили добрые вести: количество смертей резко сократилось. Теперь не оставалось сомнений в том, что исключительно жаркая погода была одной из причин эпидемии. Пошли дожди, дополнительно улучшив ситуацию, и постепенно приходы стали объявляться свободными от чумы.

По всей стране царила радость, и люди, покинувшие Лондон, готовились к возвращению.

Джоффри уехал, пообещав скоро вернуться. Он пригласил нас к себе и сказал, что будет рад объехать свои земли и показать их юному Эдвину. Нам его не хватало, и особенно это относилось к моему сыну. Все говорили о том, что нам необходимо вновь встретиться Совместные переживания стали хорошим основанием для дальнейшей дружбы.

Было ужасно узнать, что от чумы умерли девяносто семь тысяч человек. Однако, как уточнил Карлтон, многие смерти были не зарегистрированы, и число жертв, по всей вероятности, приближалось к ста тридцати тысячам.

Карлтон рассуждал трезво.

— Слишком много грязи на улицах крупных городов, — говорил он. — Похоже, что чуму разносят крысы, и там, где есть крысы, будет чума. Нам нужно очистить наши улицы, и тогда, возможно, эта ужасная болезнь перестанет посещать нас.

Все мы были очень рады тому, что сумели пережить тяжелые времена, а дядя Тоби заявил, что с удовольствием вновь посетит Лондон и королевский двор. Он восторгался театрами, которые в последнее время стали значительно лучше.

— Король любит пьесы, — сказал Карлтон, — а поскольку высший свет следует за королем, то театры усовершенствовались.

— Они очень отличаются от тех, которые я видел до отъезда, — согласился дядюшка Тоби, — хотя авансцена существовала уже тогда.

— Ну да, — сказал Карлтон, — но не было полукруглого просцениума с окнами в помещение для музыкантов и не было этих жалюзи, открывая и закрывая которые, можно полностью изменять сцену.

— Огромные усовершенствования! — с энтузиазмом согласился Тоби. — Но я знаю, Карл, мой мальчик, в чем состоит главное улучшение нынешней сцены.

— Можете не говорить, я с вами согласен, — сказал Карлтон.

И оба одновременно произнесли:

— Актрисы!

— Только подумать! — продолжал дядя Тоби. — Видишь на сцене хрупкое создание, начинаешь проявлять к нему интерес и вдруг вспоминаешь, что это мальчишка, а вовсе не юная леди.

— Ничто не сравнится с подлинной вещью, — сказал Карлтон. — Король поддерживает театры. Он полагает, что они создают в столице веселье. Люди должны смеяться, говорит он. Эти чудаки слишком долго были серьезными. Король пока не облагает актеров налогами, хотя некоторые министры настаивали на этом. Ответ был таков: актеры являются слугами короля и доставляют ему удовольствие.

— А правда ли, — поинтересовался дядюшка Тоби, — что сэр Джон Ковентри спросил у короля, не испытывает ли тот большей склонности к мужчинам, чем к женщинам?

— Этот дурак так и спросил, — ответил Карлтон, — и впервые Его Величеству не понравилась шутка. Впрочем, и другим тоже, поэтому Ковентри был выставлен на Суффолк-стрит, а в память о его глупости у него осталась отметина в виде отрезанного носа.

— Мне кажется, что это слишком жестокое наказание за реплику, которая могла быть недалека от истины, — вставила я.

— Поосторожней, дорогая кузина! — весело сказал Карлтон. — Если с вашим очаровательным носиком произведут ту же самую операцию, это будет настоящей трагедией.

Я инстинктивно прикрыла нос рукой, и Карлтон тут же утешил меня:

— Не бойтесь! Я никогда не позволю этого сделать. Однако следует помнить, что самый добродушный король может время от времени дать резкий ответ.

— Надеюсь, театры вскоре снова откроются, — сказал дядя Тоби.

— Вы можете быть убеждены в том, что Киллигрю и Довенант радостно потирают руки, ожидая блестящих перспектив, — сказал Карлтон. — Когда мы будем абсолютно уверены в безопасности, вы должны еще раз посетить театр, кузина. Любопытно, будет ли там играть прекрасная Харриет Мэйн? Несомненно, дядя Тоби, она вас заинтересует.

— Я всегда любил смотреть на прекрасных дам, мой мальчик.

— Посмотрите, дядюшка, посмотрите.

Наступил февраль, и король вместе с герцогом Йорком вернулся в Уайтхолл, а суд вновь разместился в Вестминстере. Карлтон отправился в Лондон и отсутствовал несколько недель. Именно в это время в Эверсли явилась Тэмси Тайлер.

Я знала Тэмси, поскольку Барбари, приезжая в Эверсли, брала с собой эту девушку в качестве камеристки. Тэмси была большой специалисткой по прическам, умела правильно подрумянить щеки и в точности знала, на какое место нужно приклеить мушку, чтобы выгодно подчеркнуть те или иные черты лица. Она была пухленьким и довольно приятным созданием, и я не сомневалась, что она, как и ее хозяйка, испытывает сильное влечение к лицам противоположного пола.

Теперь Тэмси стала совсем иной, и приехала она одна.

Она показалась в воротах, изможденная, худая, со стертыми ногами. В это время я была в саду и не сразу узнала ее.

Я решила, что это какая-то нищенка, и пошла к ней с некоторым беспокойством — уж очень жалко она выглядела. Когда я приблизилась, Тэмси воскликнула:

— Госпожа Арабелла… ох… госпожа Арабелла… помогите мне!

Чуть не потеряв сознание, она села на землю. Я не могла поверить в то, что передо мной кокетливая Тэмси, и только знакомый тембр ее высокого резковатого голоса позволил мне убедиться в этом.

— Тэмси! — воскликнула я. — Что случилось? Бедняжка! Поднимайся, пройдем в дом. Где твоя хозяйка?

Она едва передвигала ноги. Я сказала:

— Сейчас я позову Эллен.

Взяв ее за руку, я поразилась, какой тонкой была эта рука.

— Я думала, что не доберусь сюда, — пробормотала Тэмси.

Появилась Карлотта.

— В чем дело, Арабелла? — спросила она.

— Это Тэмси, — сказала я.

— И Барбари с ней? Тэмси покачала головой.

— Госпожа… — Она переводила взгляд то на меня, то на Карлотту. — Госпожа Барбари умерла. Это было несколько месяцев назад. Где-то уже ближе к концу мора. Я все время ухаживала за ней и заразилась сама.

— Тэмси! — в ужасе воскликнула я, немедленно подумав об Эдвине.

— Со мной все в порядке, госпожа. Я одна из немногих, кто выжил. Говорят, если однажды переболеешь, то больше никогда не заразишься. Я здорова уже месяца два или больше. Я бы не пришла сюда, если бы не была уверена.

— Нужно проводить ее на кухню, — сказала Карлотта. — А вот и Эллен. Эллен, посмотри, кто пришел. Ей плохо. За ней нужен уход.

— Тэмси! — воскликнула Эллен. — А где же госпожа Барбари?

— Она умерла, — сказала Карлотта. — Умерла от чумы.

* * *


Благодаря Эллен Тэмси быстро поправлялась. Уже через день она меньше напоминала скелет и могла говорить, не разражаясь истерическими рыданиями. Она вместе с хозяйкой жила в Солсбери, пока там находился двор, а когда двор выехал, они направились в Бейзингсток, так как джентльмен, с которым водила дружбу госпожа Барбари, должен был встретить ее там. Она не знала, что он приехал туда из Лондона. В течение трех дней они развлекались, а потом он заболел. Вскоре стало ясно, что у него за хворь.

Барбари была в отчаянии, ведь она лежала в одной постели с чумой.

— Мы не успели собраться, как джентльмен умер, и мы остались вдвоем в его доме, покинутом всеми слугами. Потом моя хозяйка заболела, ухаживать за ней было некому, кроме меня, и я ухаживала, а она лежала в кровати, дрожа, страдая от дурноты и не совсем соображая, что с ней происходит. Она все время звала Карлтона. Было страшно смотреть на нее. Она кричала про то, что нужно все начать снова и она готова на все ради этого. Как она встретится с ним… как будет выполнять все его желания, какой хорошей женой она ему будет и как противно ей было иметь всех этих любовников… чтобы рассчитаться с ним за то, что он сделал с ней. Вы уж простите, что я это говорю, госпожа, но это ее слова на смертном одре.

— Ты поступила очень великодушно, оставшись с ней, Тэмси, — сказала я.

— О, я решила, что мне тоже не избежать болезни. Видите ли, там был мой приятель-слуга, так он тоже заболел.

Бедная Тэмси! Бедная Барбари! Джаспер сказал бы, что это Господне наказание за их грехи.

— О, это было ужасно, ужасно! — воскликнула Тэмси. — Видеть ее ужас, ее страх, когда начали появляться эти чудовищные язвы! Она взывала к Богу, умоляя убрать язвы, обещая, что она сделает все, лишь бы избавиться от них… а они все появлялись… К ним было жутко прикоснуться, они все раздувались, но никак не вскрывались… огромные язвы, знаете, как карбункулы. Если они прорываются, тогда есть возможность выжить, если же не прорываются… А потом вдруг появилась язва на груди… Она тоже ее увидела… ее называют меткой. Говорят, когда язва появляется на груди, — это уже конец. Госпожа увидела метку и возблагодарила Бога, потому что к тому времени она молилась только о смерти. Так все и вышло… госпожа умерла через час. И осталась я одна… одна в доме с ней. Приехала телега, которая собирала мертвых, и забрала ее. Ночью я выходила и нарисовала на двери красный крест смерти. Я завернула госпожу в простыню, дождалась телеги и выбросила ее через окно. А потом осталась одна в доме, помеченном красным крестом смерти.

— Бедная, бедная Тэмси! — воскликнула я. — Ты храбрая женщина!

— Храбрая? А что мне еще оставалось? У меня кружилась голова, меня тошнило, и я была одна в доме. Не знаю, может, как раз потому, что я была одна… Я должна была позаботиться о себе и поэтому в шутку сказала: «А если я умру, как же узнают в Эверсли? Господин Карлтон так и не узнает о том, что он вдовец. Поэтому мне нельзя умереть!» Может быть, немного несерьезно, что человек хочет остаться в живых по такой причине, но у меня в голове помутилось от лихорадки, и я просто чувствовала, что обязана выжить. Я видела, как по всему моему телу идут жуткие язвы, но знала, что знак на груди не появится. Потом язвы начали открываться, и чума стала выходить из меня. Тогда я поняла, что буду жить. Постепенно язвы исчезали, тошнота и лихорадка тоже отступили. Я осталась живой в зачумленном доме… Я села у окна и, когда подъехала чумная телега, стала кричать: «Я здесь! У меня была чума, но я выздоровела». Они не приближались ко мне два дня, а потом прокричали, чтобы я сожгла все, что есть в доме. Я разожгла несколько костров, сожгла одежду и постельное белье. Вначале мне передали еду, а потом кое-какую одежду, и я вышла из дома. Люди приходили посмотреть на меня. Немного было таких, кто пережил чуму. А потом я отправилась в Эверсли-корт, потому что обязана была сделать это. Я должна была явиться сюда и рассказать господину Эверсли о том, что он теперь вдовец.




ОБОЛЬЩЕНИЕ


Джоффри настаивал на том, чтобы я исполняла свое обещание, и в течение года мы несколько раз встречались. Он находил всевозможные предлоги для визитов, так что складывалось впечатление, будто у него здесь какие-то важные дела Эдвин и Ли с нетерпением ждали его приезда и наперегонки бросались к нему, желая покататься у него на плечах. Он возил их на себе по всему дому и позволял рисовать мелом на потолочных балках кресты — на счастье.

Карлтон воспринял весть о смерти жены без особых эмоций. Думаю, с его стороны было бы фальшью изображать горе, принимая во внимание характер их супружеских отношений. Он лишь пожал плечами, сказав:

— Бедняжка Барбари! У нее всегда был особый талант попадать в опасные ситуации. — Он вопросительно посмотрел на меня и продолжал:

— Вы, конечно, считаете, что наиболее неудачным ее поступком был брак со мной. И вы не ошибаетесь Он уехал в Лондон, но вскоре вернулся, взяв за обыкновение проводить время в моем обществе Нельзя сказать, чтобы я была этим недовольна, хотя и внушала сама себе, будто все как раз наоборот Это было довольно глупо, но, боюсь, в то время я вообще вела себя не слишком умно. Мне стало ясно, что визиты Джоффри имеют вполне рациональное объяснение. Мы нравились друг другу. Мы оба овдовели, оба любили и потеряли любимых, и, наверное, оба искали возможность заполнить ту пустоту в жизни, которую ощущали.

Джоффри был предусмотрительным человеком, и это восхищало меня в нем. Он был не из тех, кто старается развить взаимоотношения без предварительного тщательного обдумывания. Я полагала, что в данный момент он взвешивает ситуацию. Он хотел узнать обо мне побольше и удостовериться в том, что вместе мы будем счастливы.

Это разумно, говорила я себе, и если даже это не столь романтично, как моя любовь к Эдвину и предположительно его любовь к покойной жене, то все это вполне оправдано.

Я продолжала внушать себе, что никого не смогу полюбить так, как любила Эдвина. Но разве следует отвергать радости брака лишь оттого, что я не могу разделять их с Эдвином?

А кроме того, у меня был сын, который нуждался в отце. Эдвин был окружен любовью, ему всего хватало, и, тем не менее, я замечала, как он любил находиться в обществе Джоффри, который мог дать ему нечто такое, на что я не была способна.

Вот такие мысли роились в моей голове в чудесный солнечный июньский день тысяча шестьсот шестьдесят шестого года.

Я срезала в саду розы, которые любила ставить в вазы и украшать ими дом. Мне доставлял удовольствие аромат роз в комнатах. Особенно мне нравились дамасские розы — наверное, потому, что моя прабабушка родилась в те времена, когда Томас Линейкр привез их в Англию, и получила свое имя в честь этих роз.

Услышав, как кто-то въехал во двор, я сразу подумала о Джоффри. Как всегда во время его визитов, меня мучил вопрос: не случится ли это сегодня?

Я всегда надеялась на то, что этого не произойдет, поскольку у меня не было окончательной уверенности. Я видела множество причин ответить «да» и столько же причин для отказа. Такой хороший отец для Эдвина, и мне он тоже нравился. Добрый, приятный, очаровательный. Мужчина, на которого всегда можно положиться совсем иной, чем…

Почему именно в этот момент я вдруг подумала о Карлтоне?

— Карлтон!

Он стоял, улыбаясь, и я почувствовала, что глупо краснею.

— Очаровательная картина! — сказал он. — Дама с розами. — Он взял корзину из моих рук и понюхал цветы. — Они прелестны, — сказал он, поглядывая на меня.

— О, благодарю вас, Карлтон.

— Кажется, вы ожидали кого-то другого. Джоффри Джиллингхэм слишком зачастил к нам в дом. Знаете, я начинаю раскаиваться в том, что привел его сюда.

— Отчего же? Мы все очень любим его.

— А он любит нас… по крайней мере, некоторых из нас… А некоторые из нас, возможно, любят его больше, чем остальные. Дайте-ка мне корзину, присядем возле ивы. Мне нужно поговорить с вами.

— Я еще не закончила срезать розы. Хочу набрать побольше.

— Уже достаточно.

— Позвольте мне судить об этом.

— Дорогая кузина Арабелла, вы можете положиться на мое суждение в этом вопросе. То, что я собираюсь сказать вам, гораздо важнее, чем корзина роз.

— Так скажите.

— Не здесь. Я хочу, чтобы вы сели и отдали мне все ваше внимание.

— Вопрос настолько серьезен? Карлтон кивнул со значительным видом.

— Эдвин?.. — начала я.

— Да, это касается Эдвина.

— Карлтон, что-то произошло?

— Пока все в порядке. И, может быть, все будет хорошо… очень хорошо…

— Умоляю, скажите мне, в чем дело? Что вы ходите вокруг да около?

— Это как раз вы ходите вокруг да около… розовых кустов. Давайте присядем, и я все расскажу вам.

Он встревожил меня, и я последовала за ним к каменной скамье, стоящей под плакучими ивами.

— Ну? — спросила я.

— Я хочу жениться на вас.

— Вы?!

— Почему бы и нет? Я свободен, вы тоже. Это было бы наилучшим решением всех проблем.

— Всех! Боюсь, я не…

Он неожиданно схватил меня, лишив возможности сопротивляться. Его поцелуи и ласки напомнили мне поцелуи Эдвина.

Я пыталась оттолкнуть его, но силы были явно неравны, и он оставался хозяином ситуации.

— Как вы посмели!

— Ради вас я готов на все, что угодно, — сказал он. — Не нужно стыдиться, Арабелла! Вы же знаете, что хотите меня так же, как я хочу вас. Зачем делать тайну из столь очевидных вещей?

— Очевидных! — воскликнула я. — Для кого?

— Для меня. Я ощущаю это всякий раз, когда мы встречаемся. Вы просто взываете ко мне, так вы меня хотите.

— Вы слишком высокого мнения о своем обаянии. Уверяю вас, в данный момент я ничего не хочу так сильно, как избавиться от вашего присутствия.

В глазах Карлтона светилось озорство, рот искривился в притворном испуге.

— Не правда, — сказал он.

— Истинная правда. Как вы посмели оторвать меня от моих…

— Роз, — подсказал он.

— От моих занятий, затащив меня сюда под фальшивым предлогом?

— Что за фальшивый предлог?

— Намек на то, что с Эдвином что-то произошло.

— С Эдвином действительно кое-что происходит. Он быстро становится испорченным ребенком, привыкшим держаться за мамочкину юбку.

— Как вы смеете!..

— Говорить правду? Мальчик нуждается в сильной руке. В моей руке. И он ее получит. Ему придется узнать, что в мире существует нечто более важное, чем любовь и поцелуи.

— Из того, что я слышала, следует, что эти вещи играют весьма значительную роль в вашей жизни.

— Вы говорите о моей репутации, которая вас интересует. Говорят, нет дыма без огня, и я действительно могу назвать себя мужчиной с опытом…

— Не подходящим для воспитания ребенка.

— Как нельзя более подходящим. Если бы не я, ваш покойный муж не превратился бы в мужчину, которым он все-таки был. Именно я воспитал его. Именно я сделал из него мужчину.

— Любопытно, что сказал бы по этому поводу его отец.

— Он подтвердил бы мои слова. Он часто отсутствовал дома, а мать Эдвина нянчилась с сыном точно так же, как вы с его тезкой.

— Как бы то ни было, Эдвин покинул Англию, когда ему было десять лет, и с тех пор, я полагаю, ваше блестящее воспитание успело улетучиться.

— Самые важные годы — те, когда формируется личность, от пяти до десяти лет.

— Как вы хорошо разбираетесь в этих вопросах!

— От вашего внимания не могло уйти, что я хорошо разбираюсь во многих вопросах.

— От моего внимания не ушло ваше чрезвычайное самомнение.

— Всегда приятнее считать себя самым лучшим. В конце концов, слишком многие так вовсе не считают. Я хочу жениться на вас. Вы слишком молоды для того, чтобы жить такой жизнью. Вам нужен муж. Вам нужен я. Я хотел этого давно, но теперь у меня есть возможность сделать вам предложение и нет нужды затягивать с решением.

— В этом действительно нет нужды. Предложение отклоняется.

— Арабелла, я собираюсь жениться на вас.

— Вы забываете о том, что для брака необходимо согласие обеих сторон.

— Вы согласитесь, я вам обещаю это.

— Не стоит быть столь щедрым на обещания. Именно это наверняка окажется невыполненным.

Он взял меня за подбородок и заставил взглянуть ему прямо в глаза.

— Я могу дать еще одно обещание: однажды став моей, вы никогда не захотите покинуть меня.

Я рассмеялась. Меня охватило неистовое возбуждение. Откровенно говоря, уже давно ничто не доставляло мне такого удовольствия. Было так чудесно — иметь возможность сбить с него спесь, дать ему понять, что я не намереваюсь подчиняться его приказаниям.

— Что ж… Говоря вашими словами, я никогда не стану вашей.

— Не будьте столь уверены.

— Я абсолютно уверена в этом.

— Вы совершаете ошибку, Арабелла — Отвергнув ваше предложение?

— Нет, думая, что я не сумею взять вас.

— Вы говорите так, будто я шахматная пешка.

— На самом деле вы — исключительно важная фигура, моя королева.

— Которая будет делать ходы в соответствии с вашими желаниями.

— Да, — подтвердил Карлтон, — в соответствии с моими желаниями.

— Ну, с меня достаточно, — промолвила я и встала.

— А с меня — нет, — сказал он, поднимаясь вместе со мной, положил руки мне на плечи и заставил меня вновь усесться на скамью.

— Я вижу, из вас получился бы муж с весьма дурными манерами, — сказала я.

— Когда этого требуют обстоятельства. Но при любых обстоятельствах вы найдете меня очень подходящим для вас мужем.

Я серьезно сказала:

— Существовал лишь один человек, который мне подходил, и я благодарю Бога за то, что он был моим мужем, пусть и недолго.

Карлтон возвел глаза к небу.

— Причисленный к лику святых Эдвин, — сказал он.

— Умоляю, не смейтесь над этим.

— Вы такая же, как все, Арабелла. Вы меня разочаровываете. Я всегда думал, что вы другая. Как только сердце мужчины перестает биться, он становится святым.

— Я не сказала, что Эдвин был святым. Я говорила, что он самый замечательный человек из всех, кого я знала или когда-нибудь узнаю, и что никто не сможет заменить мне его.

— Нельзя обожествлять людей, Арабелла.

— Я любила Эдвина и все еще люблю его. Неужели вы не понимаете? Никто, никто не может занять его место в моем сердце.

— Вы ошибаетесь. Кое-кто может вытеснить его. Именно это вы и узнаете, выйдя за меня замуж.

— Я больше не хочу вас слушать.

— Вы будете меня слушать. Я собираюсь сказать вам…

Он вдруг умолк, и я удивленно посмотрела на него. Его настроение резко изменилось. Он сказал:

— Неужели вы думаете, что я боюсь мертвого? Я никого не боюсь, Арабелла. И уж, во всяком случае, не святых на глиняных ногах. Таких святых несложно повергнуть.

— Перестаньте насмехаться над Эдвином. Вы недостойны расшнуровывать его сапоги.

— Сапоги нынче без шнуровки, а это ваше замечание Джаспер счел бы весьма непочтительным.

— Меня не интересует Джаспер.

— Но вас должна интересовать правда.

— Я возвращаюсь к своим розам, — сказала я. — Ваша жена совсем недавно умерла…

— Барбари первой расхохоталась бы, услышав ваши слова. Вы знаете, что представлял собой наш брак.

— Это еще одна причина, по которой я отвергаю ваше предложение. Она была живым примером того, как не следует поступать.

— Но вы не Барбари.

— Вы никогда не будете верны одной женщине.

— Бросаю вам вызов, дрожайшая Арабелла. Подумайте только, как будет интересно сделать меня таким.

— Возможно, эта задача не стоит трудов. Барбари не бралась за нее.

— Бедная Барбари! Для нее это действительно было безнадежно. Но почему мы постоянно говорим о мертвых? Я жив. Вы живы. Мы — двое живых людей. Правда, все эти годы вы были живы лишь наполовину. Вылезайте из своей раковины и живите.

— Я живу полной и интересной жизнью. У меня есть ребенок.

— Э, бросьте! Вы заперли себя с мертвецом. Вы сотворили себе кумира и поклоняетесь ему. Это фальшивая святыня. Эдвин мертв. Вы живы. У вас есть ребенок. Вам нужен я. Я могу сделать вас счастливой, помогу воспитать вашего сына. У нас будут свои сыновья и дочери. Вы нужны мне, Арабелла. Нужны с того самого момента, как я вас увидел. Все это время я сохранял спокойствие, но больше не могу стоять в Я избегала Карлтона. Кажется, это забавляло его. Когда мы находились в одной компании, я постоянно ощущала на себе его насмешливый взгляд. Этот наглец и в самом деле надеялся, что я сочту его неотразимым.

Шла война с голландцами, и к нам постоянно поступали тревожные вести. Все обсуждали изобретение голландцев — соединенные цепями пушечные ядра, наносившие страшные повреждения нашим кораблям. Были даны распоряжения отогнать скот из Ромни-Марш на случай, если высадятся голландцы. В июле мы одержали победу, но потери с обеих сторон были огромны.

Несмотря на это, в августе решено было провести благодарственное богослужение, и лорд Эверсли считал, что мы должны поехать в Лондон и принять в нем участие.

В Эверсли приехал Джоффри, чтобы сообщить нам о богослужении и о том, что происходит в Лондоне. Погода была довольно прохладной, и можно было ожидать, что этим летом чума не возвратится. Джоффри выглядел каким-то чересчур спокойным, будто он принял важное решение. Я предполагала, в чем дело, и оказалась права, поскольку во время этого визита он сделал мне предложение.

Получить два брачных предложения в течение нескольких недель казалось довольно странным, хотя, возможно, это и не было столь уж странно. Карлтон, конечно же, подозревал о намерениях Джоффри и решил опередить его. Меня это смешило. В то же время я не хотела пока получать предложение от Джоффри. Я уже рассматривала возможность брака с ним, и бывали моменты, когда мне почти удавалось убедить себя в том, что это наилучшее решение. Теперь я такой уверенности не чувствовала.

Джоффри привез для мальчиков новые воздушные змеи, которые им немедленно захотелось испытать. Я наблюдала за детьми, слушала их радостные крики и видела, что они относятся к Джоффри как к старшему брату — достаточно юному, чтобы играть с ними, и достаточно взрослому, чтобы обладать нужными знаниями и оказывать им необходимую помощь.

Я расположилась на солнце, усевшись на каменную скамью возле плакучей ивы, окруженную со всех сторон цветущими кустами. Стоял чудесный теплый солнечный день. Мне нравилось сидеть здесь, наблюдая за своим сыном, восхищаясь его красотой, радуясь его доброму здоровью. Прислушавшись к жужжанию пчел, круживших над лавандой, я с удовлетворением подумала, что в этом году будет хороший мед.

Подошел Джоффри и сел рядом со мной.

— Очень мило с вашей стороны было привезти эти игрушки.

— Я знаю, как они любят их. Смотрите, змей Эдвина полетел выше, чем змей Ли.

— Ли это не понравится.

— Мне кажется, этому мальчику узда нужна больше, чем Эдвину.

— Да, у него заносчивый характер. Эдвин, по-моему, очень похож на отца.

— Он был мягким и добродушным, верно?

— Он ненавидел конфликты, хотел, чтобы все были довольны. Иногда я думаю, что он был готов на все, лишь бы не причинить беспокойства.

Джоффри медленно кивнул:

— Вы все еще вспоминаете его?

— Постоянно, — ответила я.

— Прошло уже несколько лет.

— Я непрерывно думала о нем до рождения сына. Узнав о смерти Эдвина, я ведь не знала, что у меня будет ребенок.

— Нельзя скорбеть вечно, Арабелла.

— Вы думаете, можно пережить такую потерю?

— Думаю, следует попытаться.

Я вздохнула:

— Эдвин часто расспрашивает об отце.

— Я знаю. Он рассказывал мне о нем. Эдвин считает, что он был одним из святых. Я улыбнулась:

— Мой муж был бы рад узнать об этом. Я хочу, чтобы сын был достоин своего отца. Я внушаю ему, что он не должен делать ничего такого, что не одобрил бы его отец. Мальчик должен стараться вырасти похожим на него.

Джоффри кивнул:

— Но ему, как и всем детям, нужен отец здесь, на земле, Арабелла.

Поскольку я молчала, он продолжал:

— Я много думал об этом, несколько раз намеревался сказать, но не решался. Согласны ли вы выйти за меня замуж, Арабелла?

И вновь я промолчала. Я не хотела говорить: «Нет, я никогда не выйду замуж», поскольку ни в чем не была уверена, и Джоффри был прав, говоря о том, что нельзя скорбеть вечно. Сам Эдвин возражал бы против этого. На секунду меня охватило искушение объявить о своем намерении выйти замуж за Джоффри и понаблюдать, какое впечатление это произведет на Карлтона. Я получила бы настоящее удовольствие. Но это все-таки не являлось достаточным основанием для того, чтобы выходить замуж. Джоффри, заметив на моих губах легкую улыбку, понял ее не правильно.

— Ах, Арабелла, я знаю, мы будем счастливы. Я слегка отстранилась от него и сказала:

— Простите, Джоффри, но я еще не решилась. Временами мне кажется, что я никогда не выйду замуж. Признаюсь, иногда мое мнение меняется. Когда я вижу, как вы любите Эдвина и как он отвечает вам взаимностью, мне кажется, что для нас всех это было бы лучшим выходом. Но я не уверена в этом. Я продолжаю помнить о своем муже и пока не могу сказать ничего определенного.

— Понимаю, — сказал он. — Я слишком рано сделал это предложение, но мне хочется, чтобы вы обдумали его. Я одинокий мужчина, и иногда мне представляется, что для вас было бы лучше, если бы возле вас был близкий человек — такой, каким может быть только муж. Я стал бы отцом вашего мальчика. Я уже люблю его и весьма заинтересован в его судьбе.

— Он должен будет жить здесь. Вы же знаете, что он является наследником.

— Я стал бы часто приезжать сюда, а время от времени мы могли бы жить в моем поместье. У меня есть прекрасные управляющие, которые позаботятся обо всех делах во время моего отсутствия. Моей главной заботой будет Эдвин.

Я следила за полетом воздушных змеев, и мне показалось, что на плоскости змея Эдвина возникло изображение дома. Эверсли-корт и все окружающие его земли в один прекрасный день будут принадлежать Эдвину. Я представила, как бечевка змея отрывает Эдвина от земли. Я видела его испуганное лицо, слышала его крики и поняла, что вспоминаю давнишний ночной кошмар.

— С вами все в порядке? — спросил Джоффри.

— О да… все хорошо, благодарю вас. Вы можете посчитать меня неблагодарной, однако я вынуждена отклонить ваше предложение. Дело просто в том, что я не уверена…

Он мягко пожал мою руку.

— Я понимаю, — сказал он, — Вы должны сознавать это, Арабелла. Я всегда буду понимать вас.

Я была уверена в правоте его слов и чуть не пожалела, что не ответила «да».

Одновременно у меня появилось ужасное подозрение: возможно, мне следовало ответить «да» еще раньше, во время встречи с Карлтоном в этом саду.

Лорд Эверсли решил, что на благодарственную службу в Лондон мы отправимся все вместе. Дядя Тоби пришел в восторг. Он всегда был готов под любым предлогом уехать в Лондон и проводил там много времени. Лорд Эверсли заявил, что их городской дом никогда не эксплуатировался столь интенсивно, как с момента приезда дяди Тоби. Свекровь сказала мне, что она слегка расстроена поведением дяди Тоби, который питал излишнюю склонность к выпивке и к азартным играм, любил засиживаться в кофейне и был без ума от театра. Он весьма благосклонно относился к хорошеньким актрисам, а в особенности к Молли Дэйвис, которая, по слухам, была фавориткой короля.

— У Тоби всегда были с этим неприятности, — сказала Матильда. — Мой муж говорит, что в молодости Тоби доставлял родителям массу беспокойства. И они не слишком огорчились, когда он решил поискать счастья в Вирджинии. Там, конечно, ему не пришлось видеть ни театров, ни хорошеньких актрис.

Однако все мы были готовы прощать дяде Тоби его мелкие грешки. Несмотря ни на что, он был очарователен.

Так или иначе, он больше всех рвался на это благодарственное богослужение.

Пришло письмо из Фар-Фламстеда. Моя мать выражала надежду на то, что по пути в Лондон мы заночуем у них, поскольку они, само собой разумеется, тоже собираются в Лондон. Будет очень удачно, если вся семья наконец соберется вместе.

Итак, было решено: мы едем.

Меня всегда радовали встречи с семьей, хотя дети уже не выражали прежней безумной радости по случаю моего прибытия. Даже Фенн перестал прыгать вокруг меня, издавая восторженные вопли. Теперь ему было уже двенадцать лет, и такое детское поведение ему не приличествовало. Что касается Дика, то ему скоро исполнялось шестнадцать и он был почти мужчиной, а Анджи в свои тринадцать лет выглядела прямо-таки юной леди., Мой отец горячо обнял меня, но я заметила в его глазах ту же озабоченность, что и в глазах матери. Они оба хотели, чтобы я вышла замуж, и, вне всяких сомнений, одобрили бы мой брак с Джоффри. Меня так и подмывало рассказать матери о том, что мне сделаны сразу два предложения, но я удержалась. Она обязательно захотела бы узнать, как я отношусь к обоим соискателям моей руки, а я была не готова исповедоваться даже перед ней.

Карлтон уже находился в Лондоне. Он поселился в доме Эверсли на фешенебельной Клементс-лейн, куда должны были приехать и мы, а мои родители собирались остановиться в отцовском доме с садом, сбегающим прямо к реке, — в доме, являвшемся собственностью семьи еще со времен Генриха VIII.

В Лондоне к нам должен был присоединиться Лукас со своей молодой женой, и мать была в превосходном настроении, предвкушая общий семейный сбор.

Но я не чувствовала себя совершенно счастливой, поскольку со мной не было моего сына, хотя Карлтон уверял меня, что под присмотром Салли Нуленс мальчики будут не в меньшей безопасности, чем со мной, и я с этим согласилась.

Итак, мы посетили службу, и там я имела честь быть представленной королю и королеве. Естественно, я была очарована им, как был бы очарован на моем месте и любой другой, но мне очень понравилась и милая королева с задумчивыми грустными темными глазами. Было жаль бедняжку, если все эти истории о похождениях короля соответствовали истине, в чем я не слишком сомневалась.

Когда мы вышли из церкви, рядом со мной оказался Карлтон, и он показал мне Барбару Вилльерс, леди Кастлмейн — женщину, которая произвела на меня неприятное впечатление. Карлтон рассмеялся:

— Ее считают просто неотразимой.

— Если бы я была мужчиной, для меня не было бы ничего легче, чем сопротивляться ее чарам.

— Да, но вы ведь не мужчина, а уж как вы умеете сопротивляться, мне известно. Я убедился в этом лично.

Отвернувшись, я поспешила к своему отцу.

Мы все вернулись на Клементс-лейн, а позже моя семья уехала в свою резиденцию. В этот вечер за ужином дядя Тоби предложил на следующий день всей компанией отправиться в театр.

Идея понравилась, и меня волновала перспектива новой встречи с Харриет, хотя ее имя и не было упомянуто. Мне показалось, что Карлтон внимательно наблюдает за мной.

Итак, мы поехали в Кингз-хаус, и я опять радовалась тому, что нахожусь в театре и наблюдаю из ложи за всем происходящим. Кавалеры, девушки с апельсинами, дамы в масках и дамы с мушками, и вновь утонченные кавалеры… Теперь здесь было гораздо больше порядка, чем во время моего первого посещения, и, когда я вслух прокомментировала это, Карлтон сказал мне, что люди, наконец, поняли: в театр ходят для того, чтобы смотреть и слушать пьесу, и они все более и более интересуются происходящим на сцене, а не возможностью устраивать скандалы в зрительном зале.

Видимо, это так и было, поскольку к началу спектакля в зале воцарилась тишина и на сей раз актерам не потребовалось обращаться к публике с просьбой соблюдать порядок.

Пьеса называлась «Английский месье» и была написана достопочтенным Джеймсом Ховардом, одним из сыновей герцога Беркшира. Его братья тоже писали для сцены, как сообщил мне Карлтон по дороге в театр, и тем же самым занимался его родственник Джон Драйден.

Дядя Тоби рассказал, что он видел постановку драйденовских «Дам-соперниц», которая ему очень понравилась.

— И он же написал вместе с Робертом Ховардом «Королеву-индианку», это чудесная пьеса о Монтесуме, которую великолепно поставили на сцене. Но мне подавайте комедию. Я с нетерпением жду сегодняшнего вечера. Есть здесь одна актрисочка, на которую я просто любуюсь.

— Арабелле, разумеется, тоже понравится ее игра, — с улыбкой сказал Карлтон.

Я задумалась над тем, что кроется за его словами. По правде сказать, я все время подозревала, что во всяком его поступке и слове есть скрытый смысл.

— Сегодня театр будет переполнен, — сказал лорд Эверсли. — После столь долгого перерыва люди ждут-не дождутся возобновления развлечений.

— Но театрам действительно было необходимо закрыться на время чумы, дядя Тоби, — возразила я.

— Безусловно, но мы многое потеряли. Следует наверстать упущенное.

Начался спектакль. Я ожидала появления Харриет, но роль главной героини, леди Уэлти, исполняла не она, а другая женщина, очень хорошенькая, живая, игривая и слегка напоминавшая очаровательного мальчишку. Она играла богатую вдову, которую обхаживают охотники за приданым и которая одержима идеей удачно выйти замуж, но, в конце концов, отбрасывает всю эту чепуху и выходит замуж за человека, которого по-настоящему любит.

Сюжет был простеньким, диалоги нельзя было назвать блестящими, но яркая личность этой великолепной актрисы с лихвой возмещала все недостатки пьесы, заставляя аудиторию наблюдать за происходящим на сцене с неотрывным вниманием. Я никогда не забуду ее утонченный вид, ее беспечное обаяние, ее заразительный смех и ее манеру прикрывать глаза, когда она смеялась. Эта живая смуглянка заворожила зрительный зал.

На обратном пути Карлтон спросил:

— Ну, как вы находите Нелли?

— Я считаю, что она просто очаровательна.

— Другие думают то же самое, в том числе и Его Величество.

— А я слышала, что он влюблен в актрису по имени Молли Дэйвис.

— Увы, похоже, бедную Молли полностью вытеснит из его сердца Нелли.

— Не сомневаюсь, что и правление Нелли окажется недолгим, — сказала я.

— Он верен Кастлмейн, поэтому, возможно, способен хранить верность и в отношении других.

— Я не согласна с вашим пониманием верности.

— Что за славный день настанет, когда мы хоть в чем-то согласимся друг с другом!

Мы продолжали обсуждать пьесу и провели целый час просто замечательно.

Последовавшие дни изобиловали столь невероятными событиями, что даже сейчас мне трудно поверить в случившееся. Поднялся очень сильный восточный ветер. Я слышала ночью, как он завывал в узких улочках, и села в кровати, пытаясь предположить, какой же силы он достигает на открытом пространстве вокруг Эверсли, где ветры дуют гораздо сильнее, чем в Лондоне, поскольку восточный ветер, прежде чем долететь до столицы, теряет значительную часть своей силы.

Перед самым рассветом я заметила странный отсвет на мебели и, подойдя к окну, убедилась в том, что это зарево пожара, и, должно быть, очень сильного.

К тому времени, как я встала, зарево усилилось. Я сказала служанке, что где-то, видимо, разыгрался сильный пожар. Она ответила, что только что заходил какой-то торговец и сообщил, как все это началось в одной из лавок на Паддинг-лейн. Дом был мгновенно охвачен пламенем, а сильный восточный ветер перебросил огонь на соседние дома.

В течение всего дня разговоры шли лишь о пожаре, который быстро распространялся, поглотив уже массу зданий, а к вечеру в наших комнатах стало светло как днем от огромного, на полнеба, зарева. Над городом висела шапка дыма, сгущаясь с каждым часом.

— Если так пойдет и дальше, — сказал мой свекор, — от Лондона ничего не останется.

Карлтон предложил мне и Карлотте вернуться в Эверсли, а моя мать хотела отправить нас в Фар-Фламстед, находившийся на вполне безопасном расстоянии от города.

Я твердо заявила, что никуда не уеду, пока не закончится это несчастье. Для всех нас нашлось множество дел, поскольку беженцы из районов, охваченных пожаром, нуждались в крове над головой, и мы с Карлоттой присоединились к тем, кто организовал помощь погорельцам.

Люди были ошеломлены, многим из них едва удалось спастись, и река была запружена лодками с этими несчастными и их жалким скарбом. Некоторые бежали за город, иные направлялись в специально подготовленные для них дома, а остальные разбили лагеря возле Айслингтона и Хайгейта.

Пожар бушевал три дня. Было бесполезно пытаться потушить его обычным способом. Говорили, что для этого не хватит целой Темзы.

Настроение становилось все тревожней. Мы жадно ловили обрывки новостей. Нам стало известно, что, когда провалилась крыша собора Святого Павла, зарево на небе было видно с расстояния в десять миль. Расплавленный свинец лился по улицам, камни, из которых был сложен собор, летали, как пушечные ядра, а булыжная мостовая настолько раскалилась, что по ней невозможно было ходить. Расплавились церковные колокола. Ветер поднимал пепел и разносил его на много миль вокруг. Я слышала, что пепел выпал даже в Итоне.

Церковь Святой Веры была разрушена. Вначале провалилась крыша, а потом рухнули и стены. В книготорговом доме на Патерностер-роу содержимое книжных лавок горело в течение нескольких дней.

Надо было что-то предпринимать.

Король спешно прибыл в Лондон вместе со своим братом и придворными, чтобы изыскать средства для прекращения пожара. Вместе с ними был и Карлтон; там же были мой отец, Джоффри, лорд Эверсли и дядя Тоби. Наконец, они нашли решение. Меры были отчаянными, но к ним пришлось обратиться, ибо две трети города лежали в руинах и от Тауэра вдоль по Темзе до Темпл-Черч и вдоль городской стены до Холборн-Бридж лишь кое-где можно было найти уцелевшие здания, да и от них остались лишь голые стены.

Решительный план состоял в том, чтобы взорвать дома вдоль границы распространения пожара, чтобы, достигнув их, пламя не нашло себе пищи, и, как только оно несколько ослабнет, бороться с ним обычным способом.

С трепетом мы ожидали исхода битвы с огнем. Весь день слышались взрывы. Когда наши мужчины вернулись домой, их костюмы и даже лица были покрыты густым слоем сажи. Но вернулись они с победой. Они остановили большой лондонский пожар, и теперь его завершение было всего лишь вопросом времени.

Кошмар кончился, но разрушения были огромны. Четыреста улиц с тринадцатью тысячами домов были полностью уничтожены. Дымящиеся развалины занимали площадь в четыреста тридцать шесть акров. Бедствие длилось четыре дня, и за это время погибло восемьдесят восемь церквей, включая собор Святого Павла. Городские ворота, здания ратуши, биржи и таможни тоже исчезли, и ценность уничтоженного имущества составляла семь миллионов фунтов. Радоваться можно было только одному: несмотря на огромные разрушения, погибло лишь шесть человек.

За столом непрерывно обсуждались дела, связанные с пожаром. Карлтон сказал:

— Король приятно удивил свой народ… хотя я лично ничего иного от него и не ожидал. Люди склонны думать, что если у него веселый нрав, если он любит развлечения, удовольствия и питает слабость к прекрасным дамам, то он не способен принимать серьезные решения. Теперь все поняли, что ошибались. Никто не смог бы сделать больше, чем он.

— Нас всех вдохновляло, — согласился Джоффри, — присутствие короля с засученными рукавами, с лицом, перепачканным сажей, отдающего приказы, куда именно закладывать пороховые заряды.

— И при этом он был весел, — заметил мой свекор.

— Человек, встречающий страшную опасность веселой улыбкой, способен вдохнуть мужество во всех остальных, — заявил дядя Тоби и поднял кубок за здоровье Его Величества.

Мы все осушили свои кубки, и кто-то затянул балладу, которую в эти дни пела вся страна:
		Мы пьем здоровье короля,



		Траля-ля-ля-ля-ля



		Враги бегут, как от огня,



		Траля-ля-ля-ля-ля



		А тот, кто выпить не готов,



		Не будет никогда здоров,



		Не стоит даже казни



		Траля-ля-ля-ля-ля-ля-ля.








И все мы возблагодарили Бога, потому что, несмотря на чуму и пожар, которыми Он поразил нас, никто не хотел возвращения к временам правления пуритан, и все мы как один стояли горой за короля, несмотря на его репутацию распутника.

* * *


На улицах царила радость. Пожар закончился, и, так как многие потеряли свои дома, было объявлено о планах восстановления Лондона — совсем другого города, с широкими улицами, где даже на первых этажах домов будут доступны воздух и солнце, где будет проведена канализация и не станет крыс и мерзкой вони.

Карлтон сказал:

— Этот пожар может оказаться в некотором роде благом. Кристофер Рен собирается построить новый собор на месте прежнего собора Святого Павла. У него существуют проекты и других зданий. Королю они очень понравились, некоторые из них он мне демонстрировал сегодня.

И, несмотря на огромные проблемы, созданные вначале чумой, а затем пожаром, настроение у всех было оптимистичным. Но потом стали появляться сомнения и подозрения.

Кто-то организовал этот пожар. Кто? Вот вопрос, который задавали все.

Козла отпущения искали недолго.

Появились слухи о том, что это были паписты. Ну, конечно же, паписты. Разве не было разрушено восемьдесят восемь церквей, включая наш знаменитый собор? Они хотели уничтожить протестантов точно так же, как сделали это в Варфоломеевскую ночь во Франции почти сто лет назад. Здесь просто использовался другой метод, вот и все.

На улицы вышел народ, требуя ареста и казни папистов.

— Король не позволит сделать этого, — говорили в нашем доме, — он полон терпимости.

— А некоторые утверждают, — сказал дядя Тоби, — что он флиртует с католической верой.

— Сказать, что он флиртует с дамами, было бы ближе к истине, — засмеялся Карлтон, — и на вашем месте, дядя Тоби, я воздержался бы от таких комментариев. Они могут быть не правильно истолкованы.

Король распорядился о том, чтобы Тайный Совет и палата общин предприняли расследование, и мы с облегчением узнали, что обвинения признаны бездоказательными.

* * *


Эти ужасные дни сильно подействовали на нас. По крайней мере, так мне казалось, хотя, возможно, я всего лишь искала оправдания тому, что вскоре со мной произошло.

Мы еще не вернулись в Эверсли, но собирались сделать это через несколько дней. Мои родители уехали в Фар-Фламстед, а Джоффри — в свое имение. Лорд и леди Эверсли с дядей Тоби и Карлоттой отправились в карете с визитом к своим старым друзьям, жившим по другую сторону Айслиштона. Карлтон поехал верхом. Я не была знакома с этими друзьями, хотела заняться подготовкой к отъезду и поэтому предпочла остаться дома.

Решение это оказалось фатальным, и я часто думаю о том, что такой мелкий, казалось бы, весьма непримечательный случай способен изменить все течение нашей жизни.

Вскоре после их отъезда пошел дождь, через час превратившийся в ливень. Вновь поднялся ветер, и я забеспокоилась, удастся ли им добраться до цели.

Я занялась сбором своих вещей и упаковкой подарков, приготовленных для мальчиков. На этот раз были куплены барабаны, игрушечные лошадки, ракетки для игры в волан и сами воланы, а также новые камзолы для верховой езды. Я рассматривала эти вещи, заворачивала и разворачивала, их, предвкушая восторг, который они вызовут у детей.

Стемнело очень рано. Продолжал лить дождь, и завывал ветер. Ночь обещала выдаться ненастной.

В шесть вечера я велела зажечь свечи, поскольку стало совсем темно и к тому же Матильда говорила, что они вернутся не позже шести. Она не любила путешествий в потемках. Дороги кишели грабителями, и никто не чувствовал себя в безопасности. Эти люди были вооружены мушкетами и решительно пользовались своим оружием, если жертвы недостаточно быстро изъявляли желание расстаться со своим имуществом.

Итак, я была уверена в том, что Матильда настоит на раннем возвращении, а поскольку сегодня начало темнеть рано, то им уже следовало быть дома.

Время тянулось медленно. Пробило семь часов. Что-то, видимо, случилось. Я начала беспокоиться.

Только в восьмом часу кто-то вошел в дом. Я поспешила вниз и, к своему удивлению, увидела Карлтона. На нем не было сухой нитки, вода стекала с его одежды и лилась со шляпы на лицо.

— Что за напасть! — воскликнул он, увидев меня, и рассмеялся. — Я решил вернуться, зная, что вы будете беспокоиться. Карета застряла в грязи неподалеку от дома Криспинсов. Все решили остаться ночевать у них. Было бы глупостью возвращаться назад по такой погоде.

— Ах… значит, с ними все в порядке!

— Все прекрасно. Несомненно, сейчас они поглощают горячий ростбиф и согреваются мальвазией, и я не прочь последовать их примеру. Вы уже ужинали?

— Еще нет… я ждала.

— Тогда поужинаем вместе.

— Вначале вам нужно переодеться в сухое. Распоряжусь, чтобы в вашу комнату немедленно доставили горячую воду. Сбросьте с себя всю одежду, примите ванну и переоденьтесь — Рад повиноваться.

— Тогда, прошу вас, не стойте здесь. Отправляйтесь к себе в комнату, а я позабочусь о горячей воде.

Я была взволнована и делала вид, что не знаю причины волнения. В общем-то, я и сама не сознавала, насколько велико мое возбуждение. Приятно было узнать, что с родными все в порядке, и я радовалась тому, что не останусь сегодня вечером в одиночестве. Даже Карлтон, говорила я себе, лучше, чем одиночество.

— Господин Карлтон насквозь промок, — сказала я на кухне, — он ехал по этой ужасной погоде от самою Айслингтона. Ему нужна горячая вода, да побольше. И разогрейте суп. Мы начнем ужинать, как только господин Карлтон будет готов.

Я отправилась к себе в комнату, убеждая себя, что глупо так волноваться, но сейчас я жила ожиданием одной из тех словесных битв, которые неизбежно разыгрывались, как только мы оставались с глазу на глаз.

Я посмотрелась в зеркало. К сожалению, на мне было темно-синее платье. Это было бархатное платье, довольно приятное, но никак не лучшее из моих вечерних платьев. Мои глаза остановились на шелковом вишневом платье.

Да что это мне взбрело в голову? Если я переоденусь, он наверняка решит, что я сделала это специально для него.

Нет, придется оставаться в синем платье.

Карлтон управился быстрее, чем я думала. Он вошел в зимнюю гостиную, которой пользовались лишь тогда, когда собирались не все члены семьи. Я заранее приказала разжечь здесь камин, и теперь небольшая комната с гобеленом на стене, со свечами, мерцающими в подсвечнике, с камином, бросавшим дополнительное освещение, выглядела весьма привлекательно Стол был накрыт на двоих, и на нем уже дымилась тарелка с супом, источая соблазнительный аромат.

Он вошел свежий, только что вымытый, в рубашке, украшенной кружевами по вороту и рукавам. Он был без камзола, в парчовом жилете Я подумала, что он мог бы показаться даже красивым, если бы не его мрачный вид.

— Что за радость! — воскликнул Карлтон. — Ужин на двоих. Я не мог бы пожелать ничего лучшего. Меня трогает ваша забота. Загнать меня в ванную, заставить сбросить мокрую одежду, удостовериться в том, что я переоделся в сухое…

Я пожала плечами:

— Я всего лишь посоветовала сделать то, что подсказывал здравый смысл. Не вижу причины слишком меня благодарить.

— Вы казались по-настоящему озабоченной. Неплохой сегодня суп.

— Говорят, голод не тетка.

— Еще одно весьма мудрое замечание. — Карлтон поднял бровь, напомнив мне этим Эдвина. — Именно такое замечание, — продолжал он, — какого я ждал от вас. Отличное вино! Я всегда питал слабость к мальвазии. Прошу вас, выпейте со мной.

Он налил вина в мой кубок.

— За короля, — сказал он, — пусть его правление будет долгим и счастливым!

Я не могла отказаться от подобного тоста и выпила вина.

— Позвольте предложить вам суп.

— Спасибо, я уже сыта.

— Жаль, что вы не можете разделить со мной это удовольствие. Ах, как приятно сидеть здесь, напротив вас, дорогая Арабелла. Это то, о чем я всегда мечтал.

— Мы уже не раз сидели друг против друга за обеденным столом.

— Вы упускаете из виду главное обстоятельство… и делаете это умышленно, я думаю. Мы никогда не были наедине, вот что я имел в виду.

— Скажите, как же они все-таки добрались?

— Могло быть и хуже. Карета прочно увязла. К счастью, это произошло уже в самом конце пути. Я отправился верхом к хозяевам, пригнал повозку, и вскоре они благополучно добрались до места. Теперь они, надо думать, сидят за таким же столом, обсуждают свое приключение и пытаются угадать, что с ними произойдет в следующий раз. Сначала сгорел Лондон, а потом карета лорда Эверсли с семьей застряла в грязи.

— Это было для них серьезным испытанием.

— Скорее развлечением. Я сказал, что вернусь домой, чтобы дать знать Арабелле о случившемся. Вот видите, я думал о вас. Что за прекрасный ростбиф сегодня! Просто отменный!

Слуги молча входили и выходили из комнаты, занимаясь столом. Я подумала, что Карлтон ест и пьет от всей души.

Доев ростбиф, он попробовал каплуна, затем отведал яблок и орехов и наконец заявил слугам:

— А теперь оставьте нас. Все остальное уберете утром. У нас с госпожой Эверсли важный разговор.

В присутствии слуг я не решилась протестовать, но, как только они вышли, я сказала:

— Не представляю, какие у нас могут быть беседы, требующие столь интимной обстановки.

— Вы же знаете нашу главную тему.

— Что за главная тема?

— Наше будущее Наш брак. Когда это наконец произойдет, Арабелла?

— Никогда, я полагаю.

— Это жестоко и несправедливо. Бьюсь об заклад — Я редко бьюсь об заклад, и уж никогда по таким поводам — Очень мудро, ведь вы бы наверняка проиграли Вероятно, вы из тех умниц, которые бьются об заклад, лишь будучи уверены в выигрыше.

— Это хороший принцип.

— Ну да, только при условии, что его удается до конца выдержать. Так вот, Арабелла, во время нашего последнего разговора мы решили, что наилучшим выходом для нас является брак. Эдвин получит отца, который ему крайне необходим, а вы — мужа, который вам необходим еще больше.

— Я придерживаюсь иного мнения, а если вы считаете, что нужда Эдвина столь безотлагательна, то есть альтернатива.

— Выйдя замуж за Джоффри, вы пожалеете об этом уже через неделю.

— Что заставляет вам прийти к такому заключению?

— Я знаю его и знаю вас. Вам нужен настоящий мужчина.

— А Джоффри не мужчина?

— Он неплох. Я ничего не имею против него.

— Кажется, вы решили быть честным. Он вдруг встал и подошел ко мне. Он обнял меня и начал целовать в губы и в шею.

— Пожалуйста, отойдите. Если войдут слуги…

— Они не войдут. Они не посмеют ослушаться меня. Вот это я и имел в виду, говоря о настоящих мужчинах.

— Ну-ну, повелитель служанок, вспомните, я ведь не отношусь к их числу.

— Я не забываю об этом ни на секунду. Если бы вы были одной из них, я бы не разводил так долго эту чепуху.

— Разумеется, вы просто приказали бы мне подчиниться. Вы — настоящий мужчина, а я — смиренное существо. Конечно, я не решилась бы отказать вам.

— Вы чуть-чуть дрожите, Арабелла. Когда я держу вас в объятиях, то ощущаю вашу дрожь.

— Это от злости.

— Вы были бы страстной женщиной, если бы позволили себе стать самой собой.

— А кем же я являюсь, если не самой собой? Я являюсь собой и твердо убеждена вот в чем: я хочу, чтобы вы отправлялись в свою комнату и оставались там, а я уйду к себе.

— Что за бесполезная трата времени! Послушайте, Арабелла, я хочу вас. Я люблю вас. Я собираюсь жениться на вас и доказать, что это лучшее из всего, что мы можем придумать.

— Думаю, нам следует попрощаться и разойтись по своим комнатам.

Я встала и направилась к двери, но он опередил меня и преградил мне путь. Я пожала плечами, пытаясь скрыть растущее возбуждение. Он способен на все, думала я с содроганием. Хотя, если признаться честно, его поведение не было для меня столь уж неприятным.

— Я настаиваю на том, чтобы мы продолжили разговор. У меня редко бывает такая возможность.

— Послушайте, Карлтон, уверяю вас, нам больше не о чем говорить. Позвольте мне пройти. Он медленно покачал головой.

— Я требую, чтобы вы выслушали меня. Слегка поколебавшись, я вернулась к столу и села.

— Ну?

— Вы не столь безразличны ко мне, как пытаетесь это представить. Обнимая вас, я это чувствую. Вы боретесь с вашими естественными стремлениями… и делаете это постоянно. Вы живете в сплошном притворстве. Притворяетесь, что не способны любить… Притворяетесь, что не хотите меня… что все время думаете о покойном муже…

— Это не притворство, — сказала я.

— Дайте мне возможность доказать обратное.

— Вы собираетесь доказать мне, о чем я думаю! Мне это известно без ваших доказательств.

— Вы понапрасну растранжириваете свою жизнь.

— Предоставьте мне самой это решать.

— Возможно, я и позволил бы это вам, если бы дело касалось только вас, но есть иные заинтересованные лица.

— Вы? — рассмеялась я.

— Да… я.

— Это вы должны посмотреть в лицо фактам. Вы желаете жениться на мне. Да, я все прекрасно понимаю. Для вас это будет очень удобно. Вам нужен Эверсли. Когда-то вы полагали, что он станет вашим. Затем родился Эдвин и преградил вам путь. Он умер, но оставил сына, который теперь стоит между вами и вашими надеждами. Но есть и еще один человек, который преграждает вам дорогу, — Тоби. Даже если бы не существовало моего Эдвина, в праве наследования он идет впереди вас. Между тем вы желаете всем распоряжаться. Если я выйду замуж за кого-то другого, он станет отчимом Эдвина. Он будет руководить воспитанием Эдвина, научит его тому, чему положено учить мальчиков. Это вас не устраивает, ведь вы можете потерять свою власть над Эверсли. Поэтому, снова получив возможность вступить в брак, вы и захотели жениться на мне. По-моему, я все изложила правильно?

— Это еще не вся правда, — сказал он.

— Так вы признаете, что мои слова частично справедливы?

— В отличие от вас я гляжу в лицо фактам.

— А я — нет?

— Конечно, нет. Вы хотите за меня замуж, а делаете вид, что не хотите. Возможно, вы даже и сами не сознаете, что хотите этого. Вы запутались в паутине притворства.

— Не говорите чепухи. Вам не дано понять, что я была когда-то замужем за единственным человеком, которого могла любить. Он был благородным, достойным… он умер за дело, в которое верил. И вы думаете, что кто-то может занять его место в моем сердце?

Карлтон расхохотался, и в его глазах блеснул гнев.

— Вы хотите убедить меня, что никогда не подозревали правду?

— Правду? Какую правду?

— Относительно вашего святого мужа…

— Не смейте произносить его имя! Вы недостойны…

— Знаю, знаю… шнуровать его сапоги. Возможно, Эдвин был и не хуже остальных, но уж наверняка не лучше.

— Прекратите, не смейте!

Он взял меня за плечи и встряхнул.

— Пора вам узнать правду. Пора прекратить жить воображаемой жизнью. Эдвин женился на вас по той же самой причине, по которой, как вы утверждаете, собираюсь это сделать я. Этого хотели его и ваши родители. Он-то сам предпочел бы… вы, конечно, знаете?

Я почувствовала, что меня охватывают гнев и ужас. Я не могла поверить в то, что слышу.

— Я устал хранить молчание, — продолжал Карл-тон быстро и жестко. — Я устал стоять в сторонке и притворяться вместе со всеми. Эдвин был просто очарователен, не так ли? Все его любили. Он пытался быть всем для всех… для каждого быть таким, каким его хотели видеть. Он любил всем нравиться и хорошо с этим справлялся. Вы желали заполучить юного романтичного влюбленного? Ну что ж, он прекрасно справился и с этой ролью. Он заставил вас поверить ему.

— Что вы имеете в виду? Кого… кого он предпочел бы?

— Ну, конечно же, вашу лучшую подругу Харриет Мэйн. Неужели вы совсем ослепли? Она надеялась, что он женится на ней, но это значило требовать от него слишком многого. Его родители возражали бы? Эдвин предпочитал никого не огорчать, если была такая возможность. Кроме того, он сразу же понял, что вы подходящий партнер для брака. Тем не менее, это не повлияло на отношения любовной парочки, уверяю вас.

— Харриет… и Эдвин?

— А разве это было не ясно? Куда же, вы думаете, он удалялся по ночам, оставляя вас в одиночестве в этой большой кровати, а? По делам секретной миссии? О да, миссия была секретной, ничего не скажешь. Он был с ней. Он спал с ней, забыв о своей милой, маленькой, доверчивой жене. А почему, как вы думаете, Харриет потащила вас в Англию? Она хотела быть с ним, вот почему. Она уходила собирать свои растения! Он отправлялся со своей секретной миссией! Как странно, что оба они оказались в этой старой беседке. Они проводили много времени вместе, слишком много. Вам известно, почему Эдвин был убит? Хотелось бы мне свести вас с человеком, который застрелил его, но он уже мертв. Это был старый Джетро, отшельник-пуританин. Он застрелил своего кобеля, полезшего на суку, и то же самое он с готовностью сделал бы с мужчиной и женщиной… если бы они занимались этим вне законного брачного ложа. В беседке, например.

— Я… я не верю в это.

— Вы знаете, что это правда. Слушайте, Арабелла, вы умная молодая женщина. Вы же понимаете, как это бывает.

— Я не верю в то, что Эдвин был способен на такое.

— Хотите, чтобы я представил доказательства?

— Вам это не удастся. Человек, убивший его, мертв, по вашим же словам… весьма удобная история. И как он умудрился так удачно умереть?

— Он умер вскоре после того, как убил Эдвина. Он сам мне рассказал о том, как выслеживал их, как устроил засаду в месте, откуда было удобно наблюдать. А потом он принес ружье и застрелил их на месте преступления…

Я закрыла лицо ладонями, напрасно пытаясь избавиться от живых картин, настойчиво возникавших в моем воображении. Я могла лишь повторять:

— Не верю. Никогда не поверю в это.

— У меня есть доказательство.

— Если это правда, то почему вы так долго молчали?

— Только из уважения к вам. Я надеялся, что вы постепенно все поймете. Но когда вы тычете им мне в глаза… своим святым мужем… этого я уже не могу вынести. Я не святой. Без сомнения, у меня было гораздо больше любовных приключений, чем у Эдвина, но так нагло лгать, как он, я не умею. Я никогда не осмелился бы потащить любовницу вместе с женой на такое дело… Разве что если бы обе знали обстоятельства и обе выразили бы свое согласие.

— Харриет… и Эдвин, — пробормотала я, — это просто не правда.

— Я хочу кое-что показать вам, — сказал Карлтон.

— Что?

— Это я нашел на его теле. Харриет вбежала, обезумевшая. Она была целехонька, хотя, я думаю, он собирался убить обоих и оставить их там в таком виде… в качестве наглядного назидания грешникам. Это было похоже на Джетро. Но Харриет сумела убежать и явилась ко мне. Она рассказала мне обо всем случившемся, и я велел внести его в дом. Мне казалось, что будет лучше, если вы решите, что его убили при исполнении долга. И я поспешил отправить вас и Харриет обратно во Францию.

— Я вам не верю.

— Ну да, вы же верили Эдвину. Вы верите не тем, кому следует, что я и хотел доказать.

— Это всего лишь слова… и я вам не верю.

— Тогда я предъявлю доказательство. Подождите минутку.

Он ушел, но я не могла ждать и последовала за ним в его комнату. Я стояла в дверях, наблюдая за тем, как он зажигает свечи и открывает ящик стола.

Он достал листок бумаги, подошел ко мне, обнял и осторожно ввел меня в комнату.

Бумага была испачкана кровью, но я узнала почерк Харриет.

— Я хранил ее, — сказал Карлтон. — Видимо, я чувствовал, что однажды мне придется показать это вам. Садитесь.

Я позволила ему усадить себя в кресло, и он придерживал меня за плечи, пока я читала записку.

Я не хочу пересказывать эти слова. Они были слишком интимными, слишком откровенными… и они были написаны рукой Харриет. Я чересчур хорошо знала ее почерк, чтобы сомневаться в этом. Безусловно, они доставляли друг другу радость. Не было сомнений в их близости… такой близости, о которой я и не мечтала. Она несколько журила Эдвина за то, что он женился на мне. Бедняжка Арабелла! Вот как она писала обо мне, вот как они говорили обо мне. Было ясно, что они стали любовниками с самого начала, еще до того, как он просил моей руки, и что, женившись на мне, он продолжал хотеть ее.

Конечно. Конечно. Теперь это было очень легко понять. Она была безупречно красива, никто не мог сравниться с ней. Это было понятно. Чарльз Конди был слепцом. Она никогда не питала к нему чувств. Моя свекровь была гораздо зорче, чем я. Вот почему она и настояла на том, чтобы Джульетту играла я. Но она была столь же наивна, как и я. Впрочем, теперь это не имело никакого значения.

Итак, они встречались при любой возможности. Они обманывали меня, лгали мне. «Увы, моя любовь, сегодня ночью я должен идти… это секретная миссия». А сам отправлялся к Харриет. Харриет! Я представила, как они вместе хохотали. «Так, значит, ты сумел убежать от нее? Бедная Арабелла! Как ее легко обмануть!» Это было правдой… С самого начала я поверила в то, что она подвернула ногу и осталась у нас именно поэтому. Я поверила в то, что она хотела мне помочь присоединиться к Эдвину, а на самом деле он был ей нужен самой. Я поверила…

«Ли, — подумала я. — Это так. Это должно быть так. Ли — сын Эдвина».

Мои губы сами произнесли имя мальчика:

— Ли…

— Конечно. Мальчик похож на него. С годами это станет еще заметней.

— Зачем?.. — начала я.

Карлтон встал на колени возле кресла и, взяв меня за руки, начал целовать их. Я не сопротивлялась.

— Потому что вы должны знать. Всегда лучше знать. Я рассказал вам это в порыве страсти. Возможно, я поступил не правильно. Но все-таки лучше знать правду, Арабелла.

Я молчала, и он продолжал:

— Когда вы опять увидели ее на сцене, я испугался, что вы решите пригласить ее в дом. Никогда не делайте этого, Арабелла. Никогда не верьте этой женщине.

— Я думала, что она…

— Знаю. Вы считали ее своим другом. Она не способна быть другом ни для кого, кроме самой себя. Забудьте о ней. Вы знаете правду. Все прошло, Арабелла. Это было давным-давно. Прошло семь лет. Пусть эти люди уйдут из вашей жизни.

Я ничего не говорила. Я была ошеломлена. Мне вспоминались сцены из прошлого. Они кружили и кружили в моей голове. Лица Эдвина и Харриет смотрели на меня, смеялись, издевались надо мной. Это было просто невыносимо.

Мне хотелось убежать и одновременно хотелось остаться. Находиться сейчас одной было бы невыносимо.

Карлтон сказал:

— Это было для вас ударом. Послушайте, дайте-ка мне письмо. Я уничтожу его. Пусть оно исчезнет навсегда!

— Нет, — возразила я, — не нужно.

— А что вы будете делать с ним? — спросил он. — Читать и перечитывать? Терзать себя?

Он сунул письмо в пламя свечи. Край бумаги скорчился и сжался перед тем, как загореться.

— Ну вот, все кончено. Забудьте, что оно вообще существовало.

Карлтон бросил горящее письмо в камин, и я смотрела на него до тех пор, пока оно не стало горсткой пепла.

Он направился к буфету, достал оттуда бутылку, налил в стакан золотистой жидкости и поднес его к моим губам.

— Это вас успокоит, — сказал он, — вам станет лучше.

Он обнимал меня за плечи, пока я пила. Жидкость огнем обжигала мне горло.

Карлтон тихо бормотал:

— Ну вот, теперь тебе станет лучше. Ты поймешь, что все это происходило давным-давно и теперь кончилось. У тебя есть чудесный сын… А если бы всего этого не случилось, его бы не было, верно? Это твой законный сын Эдвин, наследник Эверсли, а не ублюдок Ли… ее ребенок. Разве ее это заботит? Нет! Она убежала и оставила своего мальчика на тебя. Уже одно это говорит о том, что она собой представляет.

Я чувствовала головокружение, как будто парила)Г — — — — в воздухе. Карлтон взял меня на руки, словно ребенка. Он сидел в кресле, держа меня на руках и нежно укачивая, и мне становилось легче.

Вот так мы и сидели, и он рассказывал мне о том, что давно любит меня. Никогда и никого он не хотел так, как меня. Все у нас с ним будет чудесно. Я ничего не потеряла. Напротив, я обрела то, что считала потерянным.

Я чувствовала, как он осторожно расстегивает мое платье. Его руки ласкали мое тело. Он поднял меня и, нежно целуя на ходу, отнес в свою кровать.

А потом он был со мной, и я чувствовала себя потрясенной, но счастливой. Это было так, будто я выбираюсь из пут, которые давно сдерживали меня. Во тьме я слышала его смех. Его голос доносился, словно откуда-то издалека. И он называл меня своей любимой, своей Арабеллой.




ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОЙ ДОЧЕРИ


Проснувшись, я некоторое время пребывала в растерянности. Меня окружала незнакомая обстановка. Затем я вспомнила: это комната Карлтона. Я села в кровати. Его здесь не было. Моя одежда валялась на полу, там, где она была брошена вчера вечером.

Я закрыла глаза, по-детски пытаясь стереть воспоминания, связанные с этой комнатой. Вчера вечером… Я вспомнила, как Карлтон держал в руке этот листок бумаги… этот разоблачительный документ, неоспоримо доказывавший, что меня действительно предали. Какая пустота… как ее описать? Мои мечты, мои идеалы, которыми я жила последние семь лет, рухнули от одного удара.

А потом… Я не могла припомнить всех подробностей случившегося. Карлтон утешал меня. Возможно, он сумел успокоить мое раненое самолюбие. Он угостил меня каким-то напитком, согревшим меня и одновременно подавившим мое сопротивление.

В его руках я стала подобна восковой кукле, не способной сопротивляться. Я попросту сдалась ему. Как я могла? Как я могла это сделать?

Тем не менее, я не способна была поступить иначе.

Куда он исчез? Который час?

Я выскочила из кровати и, ужаснувшись своей наготе, натянула через голову платье, а потом подошла к окну. Продолжал лить дождь. Возможно, было позже, чем я думала, поскольку утро выдалось очень сумрачным. Я представила себе, как горничная входит в мою комнату с горячей водой и видит нетронутую постель. Странно, что в такой момент я могла думать о каких-то мелочах.

Я подхватила свои вещи с пола и открыла дверь.

В доме было тихо, и, оглядевшись, я поспешила в свою комнату.

Взглянув на часы, я с облегчением поняла, что до прихода горничной остается, по крайней мере, четверть часа. Я сняла платье и вместе с остальными вещами бросила его в шкаф, а затем надела ночную рубашку и скользнула в кровать.

Теперь можно было хладнокровно поразмыслить о случившемся, хотя мне вовсе не хотелось думать о листке бумаги в руках Карлтона. Текст этого послания намертво впечатался в мой мозг. Как они смели так лгать мне! Разве я могу теперь хоть кому-нибудь верить? Но в основном мои мысли были заняты моей капитуляцией. Карлтон очень умно все это подстроил. Он пришел ко мне, зная, что я ослабла от страданий. Мои иллюзии относительно моего брака рухнули в один момент, и он воспользовался случаем предложить мне нежное утешение и одурманил меня своим напитком (что это был за напиток?), лишив меня возможности сопротивляться, вызвав потребность найти в ком-то опору. Случайность? Нет. Он специально подстроил это. Идея, должно быть, пришла ему в голову, когда карета застряла в грязи и он понял, что члены семьи будут отсутствовать всю ночь. Он был коварен; он был хитер; и я сдалась.

Я пыталась отгонять вновь и вновь возвращающиеся воспоминания. Безумная, обжигающая радость… Тот же экстаз, что когда-то с Эдвином, но несколько иной… возможно, потому, что в отношениях с Карлтоном было нечто большее, чем любовная страсть. Это была какая-то смесь любви и ненависти, совершенно неуместная, и все-таки… и все-таки…

Теперь я немножко боялась самой себя. Как хорошо, что его не было там, когда я проснулась и поняла, что эта ночь перевернула мою жизнь!

Потом я вспомнила, что мой отец и мать воспылали страстью друг к другу в то время, как он был женат на моей тете Анжелет; и мама сумела описать свои переживания так, что они вызвали яркие эмоции и сопереживание.

Я была похожа не нее. Мне было нужно то, что называют наполненной жизнью. В течение всех этих лет после смерти Эдвина я жила в выдуманном мире. Теперь все прояснилось, и я поняла, что рано или поздно неизбежно должна была стать любовницей Карлтона.

А почему Карлтона? Почему я не приняла благопристойное предложение Джоффри? Видимо, инстинктивно я ощущала, что Карлтон — это мой мужчина. Его мужественность влекла меня. То, что он вызывал во мне чувство неприязни, не играло никакой роли. В постели мы были идеальной парой. Я только что в этом убедилась, а он, с его знанием жизни и женщин, знал это с самого начала. Он понимал, что брак со мной удовлетворит не только его амбиции, но и телесные потребности.

За одну ночь я стала взрослой. Возможно, мне следовало благодарить за это судьбу.

Раздался стук в дверь. Вошла горничная и принесла горячую воду.

— Доброе утро, госпожа! — отдернула она полог кровати.

Я ждала, что она как-нибудь отреагирует на произошедшие со мной изменения. Ведь я наверняка изменилась после таких переживаний. Но девушка всего лишь поставила на пол тазик с водой и подала мне записку.

— Хозяин Карлтон уехал сегодня очень рано, госпожа. Он оставил вам записку.

Мне хотелось немедленно прочесть ее, но я решила не проявлять излишнего любопытства.

Я зевнула, надеюсь, убедительно.

— Не слишком хорошее выдалось утро, Эм, — сказала я.

— Да, госпожа, дождь. Похоже, лило всю ночь напролет.

Да, стук дождя в окно… и я, лежащая рядом с ним… Не имеющая ни сил, ни желания двигаться… забывшая обо всем, кроме влечения к нему.

— Дай Бог, милорд с миледи и все остальные как-нибудь сумеют доехать до дому.

— Будем надеяться, Эм.

Она вышла, а я вскрыла записку. Она состояла всего из нескольких слов:

«Мне необходимо уехать ко двору. Вернусь в течение дня. К.» —.

Ни единого слова, говорящего о том, что произошло нечто чрезвычайное. Я почувствовала разочарование. Как он мог уехать вот так после всего случившегося? Неужели он намекал, что в этом не было ничего необычного и то, что мы стали любовниками, — вполне естественно? Ну конечно, он всегда именно это утверждал и теперь, наверное, торжествующе посмеивается!

Я разгневалась на него и на себя. Как я могла оказаться столь слабой, столь глупой?!

Я стала убеждать себя, что действовала под влиянием момента. Карлтон оказался рядом, когда мне было трудно. Кроме того, он сломил мое сопротивление своим напитком. Что же он дал мне? Это подействовало как какое-то ведьминское зелье. А может, это и было зелье? Конечно, трудно представить, чтобы Карлтон водился с ведьмами, и все же он был способен на что угодно.

Я умылась и оделась, благодаря судьбу, что мне не пришлось встречаться с ним утром.

Я была очень бледна, поэтому достала румяна, которые когда-то подарила мне Харриет, и немножко подкрасила щеки. Теперь стало лучше. Мне вспомнилось о том, как я любила Харриет, которая была для меня почти как сестра. Я была так расстроена, когда она уехала! Если бы я знала…

До чего же наивной и глупой я была! День тянулся долго, томительно. Ничего не происходило. Я стояла у окна и смотрела на капли дождя. Трава вся вымокла. Последние оставшиеся листья падали на землю, прикрывая газон бронзовым ковром.

Почему он не возвращается? Как это похоже на него — уехать по делам. Я в это не верила. Где же он может быть? Неужели с какой-то женщиной? Меня охватил гнев. Я ненавидела ее… и его. Я больше никому не верила. Ах, Эдвин… Харриет… как вы могли? Как я теперь буду смотреть на Ли?

В середине дня к дому подъехал гонец. Я сбежала вниз, уверенная в том, что он послан Карлтоном.

Но это было не так. Гонца послала моя свекровь. Выяснилось, что дела с каретой обстоят гораздо хуже, чем казалось вчера: одно из колес было серьезно повреждено и требовало ремонта. Это значило, что им придется провести в гостях еще одну ночь. Если бы не этот дождь, все было бы гораздо проще. Так или иначе, завтра они приедут.

Настал вечер, а Карлтон все не возвращался.

Я была сердита не него. Он добился своего, — как всегда, по его словам. Значит, он хотел именно этого? Одной-единственной победы?

Я ужинала в одиночестве, точнее, делала вид, что ужинаю. Как это было непохоже на прошлый вечер! Я поняла, что мечтаю увидеть вновь его смуглое, умное, насмешливое лицо, мне хотелось слышать его голос и его подшучивания. Мне хотелось возражать ему.

Рано уйдя в свою комнату, я легла в постель и попыталась уснуть, но не могла. Я даже не могла читать, потому что вновь и вновь вспоминала вчерашние события.

Было уже около полуночи, когда открылась дверь и вошел Карлтон в просторной ночной рубашке.

Он смотрел на меня, а во мне боролись противоречивые чувства.

— Я не знала, что ты вернулся, — пробормотала я.

— А ты думала, я где-нибудь останусь? У меня было много дел, но я хотел быть с тобой. — Он задул свечу, принесенную с собой. — Она нам не понадобится, — сказал он.

Я пыталась сопротивляться, но он все равно оказался рядом и оттеснил меня к стене.

— Нам нужно поговорить.

— Знаешь, у нас впереди целая жизнь на разговоры, Арабелла. Весь день я думал только о тебе. Наконец-то… наконец-то… моя желанная…

Я рассмеялась.

— Очень странно слышать от тебя эти слова… Какая сентиментальность…

— Я могу быть сентиментальным, романтичным, даже глупым с единственной женщиной в мире — с тобой, Арабелла. Теперь ты знаешь об этом.

— Тебе не надо было приходить сюда, — сказала я.

— Нет иного места, где мне следовало бы быть.

Наверное, всякий человек время от времени удивляет сам себя.

Потом я, конечно, могла объяснять себе, что чувствовала себя очень несчастной и расстроенной и что мне просто необходимо было прекратить свои раздумья, впасть в забвение.

Во всяком случае, на этот раз мы обошлись без вина и без любовного зелья. Я была покорной… нет, не так… отзывчивой, хотя понимала, что утром буду презирать себя за столь явную уступку чувственной стороне своей натуры.

* * *


Проснувшись, я оказалась в постели одна. Так же, как и накануне, с наступлением дня я была поражена своим поведением ночью. Наверное, у меня было две натуры: одна — дневная, а вторая — ночная. Карлтон настолько занял мои мысли, что я даже перестала оплакивать предательство Эдвина. Что будет дальше? Ответ напрашивался сам собой: замужество.

Брак с Карлтоном, который явно желал его, чтобы, став отчимом Эдвина, продолжать управлять владениями Эверсли. Однажды я уже вступила в брак по расчету. Сделать это вновь? Да, но с Эдвином… я вспомнила те чудные мгновения, казавшиеся мне выражением чистой романтичной любви. Я вздрогнула. Нет, никогда больше не позволю, чтобы меня использовали в своих целях.

Когда я спустилась к завтраку, Карлтон уже сидел за столом.

Он улыбнулся мне.

— Доброе утро, дорогая Арабелла! Одна из служанок суетилась возле стола, и он продолжал, сделав незаметный знак бровью:

— Надеюсь, вам хорошо спалось?

— Благодарю вас, да, — ответила я.

— Дождь наконец прекратился. Давайте после завтрака прогуляемся в саду, если вы не возражаете.

— С удовольствием, — ответила я. Когда мы отошли от дома, он сказал:

— Арабелла, теперь вопрос не в том, согласна ли ты, а в том, когда именно мы поженимся.

— Я не уверена, что мы поженимся.

— Что?! Надеюсь, ты не захочешь оставаться моей любовницей?

Я почувствовала тот же гнев, что и раньше. Он умел будить во мне это чувство. Вместо страстного любовника, который мог быть романтичным и сентиментальным, передо мной стоял циник, придворный хлыщ, человек, всегда вызывавший во мне возмущение.

— Давай забудем о случившемся.

— Забыть о самых изумительных ночах в моей жизни?! Нет, Арабелла, ты требуешь от меня слишком многого!

— Ты, как всегда, насмехаешься надо мной — Нет, я говорю серьезно. По возвращении дяди я поделюсь с ним добрыми новостями. Он будет рад Я знаю, он давно считает, что брак между нами был бы идеальным решением всех проблем Эверсли.

— Мне надоело быть пешкой в игре Эверсли.

— Не пешкой, дорогая. Я уже говорил тебе, что ты — королева.

— Ну, пусть фигура… которой двигают, как хотят. Я вовсе не уверена в том, что хочу за тебя замуж.

— Арабелла, ты поражаешь меня. Зная, что я никогда, никогда не забуду…

— Ты обманул меня. Ты ошеломил меня… а потом дал мне что-то выпить. Что это было?

Он рассмеялся, удивленно приподняв брови.

— Это мой секрет, — сказал он.

— Я не приняла решения, — ответила я, отвернувшись.

— По крайней мере, есть надежда — После того, что случилось…

— И вновь случится.

— Я не хочу этого.

— Арабелла, ты опять обманываешь себя! Тот напиток не содержал никаких магических чар. И все-таки ты…

— Ах ты… ты…

Он взял мою руку и поцеловал ее.

— Сегодня вечером, когда они вернутся, мы им скажем?

— Нет, — ответила я.

— Но теперь, по крайней мере, ты не думаешь о моем сопернике Джоффри?

Я о нем не думала, но не могла удержаться от искушения поддразнить Карлтона.

— В таком случае, — продолжал он, — могли бы возникнуть неприятности. Не вздумай считать происшедшее случайным инцидентом Как только мы окажемся наедине, это вновь повторится. Мы связаны, как солнце и луна…

— И в нашей паре ты играешь, видимо, роль солнца?

— Какая разница, кто есть кто? Я говорил о том, что нас связывает. Мы не могли не стать любовниками. Это было ясно с самого начала. Я это знал. Я хотел тебя. Я даже подумывал, не стоит ли свести тебя в беседку и показать, как именно погиб твой муж.

— Прекрати!

— Извини. Ты возбуждаешь во мне самые худшие стороны моей натуры… и самые лучшие, ибо ты вреднейшая женщина на свете… и все-таки я обожаю тебя.

Я смягчилась, как было всегда, когда он проявлял свои чувства. Мне хотелось сказать ему: «Да, я выйду за тебя замуж. После всего случившегося я должна выйти за тебя замуж». С другой стороны, слишком уж это было удобно для всех них, а узнав о жестоком обмане Эдвина, как я могла быть уверена в том, что Карлтон не обманывает меня точно так же?

— Мне нужно время, — сказала я, — время подумать.

— Тебе это все еще нужно?

— Да, нужно, и я буду думать.

Я повернулась и пошла к дому.

Во второй половине дня вернулась загостившаяся компания. Они продолжали переживать свое приключение и были неспособны говорить еще о чем-либо. Я слушала их весьма рассеянно, поскольку не могла не быть изумлена всем происшедшим со мной за время их отсутствия.

Вечером ко мне в комнату зашла Карлотта и сказала:

— Что-то произошло. Ты выглядишь по-другому.

— Неужели? — деланно удивилась я, оглядывая обстановку спальни и кровать, которую мы прошлой ночью разделяли с Карлтоном, как будто там могло находиться что-то, способное выдать нас.

— Как именно? — спросила я. Она покачала головой.

— Не знаю… но ты кажешься возбужденной и в то же время…

— Да? — я старалась выиграть время, думая о том, что именно она могла заметить.

— Не знаю. Просто ты другая.

— Поначалу я была очень обеспокоена тем, что вы не вернулись, и лишь поздно вечером мне сообщили о вашем приключении.

— Да, Карлтон сказал, что ты будешь беспокоиться, и поэтому ему необходимо вернуться домой.

— Он успокоил меня, — сказала я. — Ну что ж, скоро мы вернемся в Эверсли. Должна сознаться, мне не терпится увидеть детей.

Карлотта согласилась со мной и больше не возобновляла разговор о том, как я выгляжу, но я заметила, что время от времени она бросала на меня испытующие взгляды.

Перед самым ужином прибыл гонец. Возникло некоторое замешательство, ибо он был одет в ливрею королевского слуги.

Производя восстановительные работы после пожара, рабочие обнаружили стены времен нашествия римлян и мозаичные тротуары, что вызвало изумление короля. Он знал, что Карлтон неплохо разбирается в этих вопросах, и предлагал ему незамедлительно прибыть ко двору. Он хотел обсудить с ним находки, а на следующий день посетить места раскопок.

У Карлтона, конечно, не было выбора, и он немедленно выехал.

* * *


Мы вернулись в Эверсли. Наше отсутствие продлилось дольше, чем было намечено, и дети искренне обрадовались нам. Я рассказала им о большом пожаре, и они с округлившимися глазами слушали подробности о падающих зданиях, проваливающихся крышах и расплавленном свинце, текущем по улицам.

— А у нас здесь будет пожар? — с надеждой спросил Ли.

— Будем молить Бога, чтобы этого не случилось, — резко ответила я.

Я не жалела о том, что Карлтона отозвали. Мне хотелось подумать о будущем, а делать это было гораздо легче в его отсутствие.

Меня интересовало, как воспринял бы Эдвин изменение наших взаимоотношений. Нельзя сказать, чтобы он не любил Карлтона. Конечно, он не питал к нему тех же чувств, что к Джоффри. Может быть, это потому, что Джоффри из кожи вон лез, стремясь ему понравиться? А дядя Тоби сумел привязать к себе обоих мальчиков, не прилагая никаких усилий.

Я не могла прямо спросить Эдвина о том, как он относится к Карлтону. Мне вообще не хотелось говорить о Карлтоне. Я и в самом деле хотела выбросить его из головы. Я была все еще потрясена своим быстрым поражением и определенную ответственность за это — может статься, и безосновательно — возлагала на Карлтона.

У меня сложилась привычка ходить к беседке, в которой когда-то было найдено тело Эдвина. Это было мрачное место, укрытое от дома зарослями кустарника. Поскольку здесь произошло убийство, этот уголок сада был запущен. Никто не рвался сюда приходить, особенно после наступления темноты. Я знала, что слуги его избегают, впрочем, и садовники, поэтому все вокруг заросло чем попало. Беседка была деревянной и когда-то, наверное, довольно уютной. Уединенное тихое место. Окно, через которое раздался роковой выстрел, теперь было забито досками. Никто не потрудился заменить стекло. Я заглянула внутрь. Там пахло пылью и грязью. Внутри стояли скамья, деревянный стул и небольшой столик с железными ножками. Я заставила себя войти туда и представила, как они находились здесь вдвоем. Это было неплохое место для свидания. Возле двери на гвозде висел ключ, и можно было запираться. Они забыли о том, что сюда можно заглянуть снаружи. Старый Джетро… Мстительный пророк!

Зачем я ходила туда растравлять свои раны? Я представляла себе, как праведник Джетро наблюдает за встречами любовников, подглядывая через ныне забитое окно, как они занимаются запретной любовью. Возможно, он наблюдал за этим с завистью. Меня это не удивило бы. А потом он принес ружье и убил Эдвина на месте преступления, что вряд ли можно считать христианским поступком, так как грешник был лишен возможности покаяться. Не окажется ли Джетро еще большим преступником, представ перед Богом?

Я часто заходила в кухню и как-то разговорилась с Эллен.

— Ты знала старого Джетро? — спросила я.

— Конечно знала, хозяйка. Все здесь знали старого Джетро. Некоторые говорили, что он сумасшедший, что от религии у него мозги набекрень. Он, говорят, сам себя бил бичом и носил на теле власяницу, лишь бы страдать. Он надеялся, что от этого станет святым.

— И что же здешние люди о нем думали?

— Ну, до того, как король вернулся, Джетро считали хорошим человеком. Он стоял за парламент, но, по-моему, они тоже были для него недостаточно твердыми христианами. Он как-то убил своего кобеля за то, что он полез на суку.

— Я это слышала.

— А еще он осуждал девушек, которые спешили отдать свои ласки до свадьбы. Он, бывало, заходил в церковь, когда они ходили каяться, говорил, что их надо бить, а их ублюдков — убивать сразу после рождения.

— Ничего не скажешь, добрый христианин, — саркастически заметила я.

— Ну, это как смотреть на христианство. Я решила, что мне следует вести себя поосторожней, поскольку Джаспер так и остался твердым пуританином и я не забывала о том, что он посчитал красивую пуговичку дьявольским соблазном.

— Говорят, молодой Джетро будет еще почище своего отца и с каждым днем становится все больше похож на него.

— Молодой Джетро?

— Ну, вообще-то не так уж он и молод. Ему сейчас где-то за сорок.

— Значит, у него остался сын. Это удивительно, ведь он не одобрял собак, пытавшихся продолжить свой род.

— Когда-то старый Джетро был женат. Говорят, он даже погуливал в молодости, а потом вдруг прозрел. Это он так говорил. Господь пришел к нему и сказал: «Джетро, то, что ты делаешь, это вроде как грех. Брось это дело и проповедуй мое слово». Вот так он и преобразился. Жена бросила его. Молодому Джетро было тогда пять лет. Он растил мальчика и, как я говорила, сделал из него подобного себе. Тот торчал на коленях по четыре часа, молясь.

— Старый Джетро уже умер?

— Да, уже порядочно. Говорят, он заморил себя голодом до смерти, и все его бичевание не помогло.

— А где живет этот молодой Джетро? Где-то поблизости?

— Недалеко, на самом краю поместья. В каком-то сарае. Крутой мужчина этот Молодой Джетро — вылитый папаша. Он прямо-таки носом чует грех. Как где немножко появится греха, он сразу его унюхает. У Полли, одной из наших девушек с кухни, начались неприятности. Так этот Джетро узнал раньше нас… если не раньше самой Полли. Он привел ее к себе в амбар и сказал, что теперь она проклята и что дьявол надрывается со смеху, а черти уже так и бегают — вечный огонь для нее разжигают. Ну, бедняжка Полли пошла к бабушке, да там и повесилась. «Грехи ее тяжкие», — сказал Молодой Джетро. А бедняжка Полли всего-то малость побаловалась на конюшне. Если б не «залетела», так считалась бы не хуже других.

— Кажется, этого Молодого Джетро весьма неудобно иметь соседом.

— Ну, с теми, которые слишком хороши, с ними частенько неудобно, госпожа.

Я согласилась с ней.

По странному совпадению, через несколько дней я отправилась с мальчиками на верховую прогулку. Мы привязали лошадей и спустились к берегу моря возле пещеры, в которой когда-то, во время нашего первого посещения Англии, мы с Харриет и Эдвином прятались. У меня была болезненная склонность посещать такие места и вызывать картины прошлого.

На берегу мальчики разулись и начали бегать по воде, а я присела, наблюдая за ними.

В этот день был довольно сильный прибой, и, когда на берег накатывала очередная волна, дети с радостным визгом отбегали назад, а потом догоняли ее. Они развлекались, пуская по волнам плоские камешки.

Шум прибоя, запах водорослей, счастливый смех мальчиков — все это служило фоном моих размышлений. Я вспоминала причалившую лодку. Я представляла себе Эдвина с Харриет, обменивающихся взглядами, пыталась вспомнить, что именно они тогда говорили и как произносили эти слова. Уже тогда можно было понять, но я была слепа.

Послышался хруст гальки под подошвами сапог, я подняла голову и увидела, что ко мне подходит мужчина. Он нес корзину, в которой лежали куски дерева, а возможно, иные предметы, выброшенные на берег прибоем.

Он тихонько пробормотал:

— Грешники. Их следует наказать.

Я мгновенно поняла, что оказалась лицом к лицу с Молодым Джетро, чей отец убил моего мужа. Я не могла позволить ему пройти мимо меня.

— Грешники? — воскликнула я. — Кто это здесь грешники?

Он остановился и взглянул на меня своими фанатичными глазами, над которыми нависали рыжеватые брови, лохматые, торчащие во все стороны, чуть ли не закрывающие глаза. Зрачки его глаз были огромными, а выпуклые белки придавали лицу выражение то ли удивления, то ли ужаса. Его рот был крепко сжат, уголки губ опущены.

— Вот они, грешники, — сказал он, указывая на мальчиков.

— Уверяю вас, они даже не знают, что такое грех.

— Вы сами грешите против слова Божия, женщина. Все мы рождены во грехе.

— Даже вы?

— Да, Господи помилуй.

— Ну что ж, если вы не менее грешны, чем все остальные, отчего же вы с таким удовольствием указываете на грехи других?

— Смех, крики… Тут два шага до шабаша! Я вскипела от гнева. Его отец убил Эдвина. Если бы не его отец, Эдвин продолжал бы жить. Я могла бы никогда не узнать о его неверности, но неужели он сам собирался прожить всю жизнь, притворяясь?..

— Чепуха, — сказала я, — люди созданы для того, чтобы быть счастливыми.

Он отступил на пару шагов, как бы опасаясь столь близкого соседства с исчадием греха.

— Ты грешница, — сказал он. — Не насмехайся над Господом.

— Я и не думала насмехаться, — возразила я. Эдвин заметил мужчину. Решив, что мне нужна защита, он подбежал к нам.

— Мама, мама, ты не звала меня? Я гордилась им. Он смело взглянул в это отвратительное лицо и сказал:

— Не вздумай обидеть мою маму!

Я встала и нежно погладила сына по голове.

Выражение лица молодого Джетро изменилось.

— Я знал твоего отца, — сказал он.

— Мой отец был самым лучшим в мире, — сказал Эдвин.

— Проклятое семя! — воскликнул Молодой Джетро.

— Что он хочет сказать, мама? — спросил Эдвин. Я молчала. Я была потрясена. Этот человек слишком много знал о моем покойном муже.

— И грехи предков их… — бормотал Молодой Джетро, уставившись на Эдвина. Подбежал запыхавшийся Ли.

— Я бросил камешек, а он пошел блинчиком, блинчиком — и так до самой Франции.

— Не до Франции, — сказал Эдвин.

— До Франции, я сам видел.

Молодой Джетро побрел дальше, бормоча:

— И тяготеют над ними смертные грехи предков…

— Что это за старик? — спросил Ли. Но Эдвина сейчас больше всего занимала мысль о камешке, который сумел допрыгать до самой Франции, и он решил попробовать повторить этот подвиг.

— Ну-ка, покажи, как ты бросаешь, — сказал он. — Я орошу дальше тебя.

Они опять побежали к воде, а я глядела вслед удаляющейся фигуре Молодого Джетро.

Мне кажется, я заранее знала, что это случится, и почувствовала некоторое облегчение, убедившись в этом. Само провидение избавило меня от необходимости, принимать решение.

Я знала, что действовать надо быстро. Оказавшись наедине с Карлтоном, я сообщила ему:

— Я беременна.

Его глаза сверкнули, лицо посветлело от неожиданной радости.

— Дорогая моя Арабелла, я был уверен в этом. Он обнял меня, приподнял и крепко прижал к себе, снова и снова целуя меня. Дело было в саду, и я сказала:

— Нас могут увидеть.

— Какая разница? Всякому дозволено обнимать свою будущую жену. Ах, дорогая моя девочка, это самый счастливый день в моей жизни!

— Случилось то, чего ты хотел. Ты станешь отчимом Эдвина, и все, кроме титула, будет принадлежать тебе.

— Как будто я только и думаю об Эверсли.

— Только об этом ты и думаешь.

— Я думаю обо всем сразу. Моя жена родит мне ребенка. Это чудесно! Ведь я нетерпеливый человек, ты же знаешь, моя дорогая. Это меня очень устраивает. Я получаю сразу и жену, и ребенка — и в самые кратчайшие сроки.

— Не остается ничего другого, как пожениться, — сказала я, пытаясь изобразить огорчение.

— Теперь действительно не остается ничего другого. Сейчас я пойду и сообщу обо все дяде. Я знаю, что он будет рад. Именно этого он и хотел. Или обвенчаемся тайно? Тогда потом можно устроить еще одно венчание и банкет. И несколько преждевременное рождение ребенка будет вполне объяснимо.

— Вот не думала, что ты придаешь такое значение соблюдению приличий.

— Мне нравится их соблюдать, когда они меня устраивают. Ах, Арабелла, я сегодня так счастлив! Я ждал долго этого дня. Да, давай обвенчаемся тайно. А потом мы обо всем расскажем дяде, и они, конечно, захотят устроить здесь еще одну церемонию и банкет.

— Я не вижу смысла в подобных уловках.

— Смысл есть. Такая свадьба, которую они захотят устроить, потребует для подготовки определенного времени. Надо думать об интересах нашего ребенка. Мы обязаны обеспечить ему хороший прием в этом мире.

— Только запомни: я вовсе не обещала тебе обязательно родить мальчика.

— Поверь, главное, что мне нужно, — это ты, Арабелла. Я буду благодарен за любой подарок, который ты решишь сделать мне. Оставь эти тревоги, Арабелла. Я тебя обожаю!

— Ну что ж, — сказала я, — Благодарю тебя за то, что ты готов сделать из меня честную женщину.

— Ты не меняешься. — Он нежно улыбнулся мне. — Да я и не хочу, чтобы ты менялась. Во мне есть некоторая склонность к полигамии, поэтому меня устроят две Арабеллы: дневная Арабелла с острым язычком и обожаемая, любящая меня, любимая Арабелла во тьме ночи.

— Ты же знаешь, что я только одна. И тебе кажется, что я смогу тебя устроить?

— Ты сама знаешь ответ на этот вопрос. В тот же день Карлтон уехал и не возвращался до утра следующего дня. В тот же день после обеда мы встретились с ним возле конюшни, отъехали миль на пять и обвенчались в маленькой церквушке. В качестве свидетелей Карлтон пригласил двух своих друзей-придворных.

— Я слышала, что именно так и выглядят липовые браки, — сказала я. Полагаю, кое-кто из твоих щедрых на шутки приятелей время от времени их устраивает.

— Увы, это так и есть. Но наш брак настоящий, истинный и священный. Сейчас мы вернемся в Эверсли, и я сообщу дяде о том, что мы с тобой поженились, ко не буду уточнять, когда имела место эта церемония. Уверяю тебя, он будет настаивать на том, чтобы мы еще раз обвенчались в домовой церкви Эверсли с кучей зрителей и с роскошным пиром. Вот тогда уж ты точно не скажешь, что это липовая свадьба!

Я ощущала странный подъем и не желала заглядывать вперед ни на минуту. Я была слишком возбуждена для того, чтобы чувствовать себя несчастной.

Возле ручья мы остановились отдохнуть, привязали лошадей и уселись на траву. Карлтон взял меня за руку и сказал:

— Итак, свершилось.

— Ты всегда был в этом уверен, не так ли? — спросила я. — Ты принял решение, а твои решения всегда осуществляются.

— Кажется, именно так все и получилось, — с непривычной скромностью признал он.

Я взглянула на кольцо, которое Карлтон надел на мой палец. То, которое когда-то подарил мне Эдвин, я оставила дома, в ящике буфета.

Карлтон взял меня за руку и поцеловал кольцо. Потом он обнял меня и уложил рядом с собой.

Я смущенно сказала:

— Нам пора ехать.

Он ответил, что нам следует отметить наше бракосочетание. Я знала, чего он хочет, и попыталась освободиться.

— Кто-нибудь может пройти мимо, — сказала я.

— Здесь очень безлюдное место, — возразил он, — а кроме того, я хочу тебя сейчас. Ты осознаешь важность этого факта? Да ведь мы с тобой только что поженились!

Он, смеясь, прижал меня к себе, и листья падали на нас, пока мы любили друг друга.

Я поняла, что всегда все будет происходить так, как он хочет, разве что я сумею проявить характер, если в этом возникнет необходимость.

Но, по правде говоря, я была в восторге. Я не знала, можно ли это назвать счастьем. Это не было похоже на то, что я чувствовала с Эдвином, но мне и не хотелось повторения прошлого.

Возбуждение, страсть, удовлетворение — насколько это привлекательнее, чем романтическая любовь! Я пообещала себе, что больше не позволю себя обидеть.

* * *


Карлтон был прав. Когда моим свекру и свекрови сообщили новость, в доме воцарилась радость.

— Ах ты, хитрец! — воскликнул лорд Эверсли, ухватив Карлтона за руку. Тайный брак, а? Решил скрыть от нас!

Матильда нежно обняла меня.

— Милая моя доченька, — сказала она, — по-другому я и не могу тебя называть. Ты очень обрадовала меня. — Потом она шепнула:

— Это пойдет на пользу Карлтону… после его неудачного брака. Теперь все будет, как положено.

— Почему вы держали это в секрете? — спросила Карлотта. В ее спокойном голосе прозвучала странная нотка.

У Карлтона был готов ответ:

— Мы решились на это экспромтом. Мы знали, что, если объявить формальную помолвку, начнутся разговоры о том, какие сроки приличны и все такое прочее. Я вас знаю, тетушка Матильда.

— Да, — подтвердил ее муж, — она помучила бы вас — Естественно, я хотела бы, чтобы была сыграна настоящая, красивая свадьба. В общем-то…

— Ну вот, — сказал Карлтон. — Что я тебе говорил, Арабелла?

Матильда заявила, что совершенно необходимо устроить торжественную церемонию.

— Все будут разочарованы, если мы не сделаем этого. Мы в долгу перед обитателями имения… Карлтон с улыбкой взглянул на меня:

— Мы подумаем, верно, Арабелла?

Я сказала, что согласна. Было видно, что Матильда уже начала строить какие-то планы.

Она решила, что нам нужно еще раз обвенчаться в церкви, ведь народ не очень-то признает все эти тайные венчания, а потом в доме будет устроен торжественный прием. Слуг разместят здесь же в холле, за ширмами. Таков обычай этого дома.

— Мы должны оповестить всех о том, что это повторная церемония, — сказал Карлтон.

— О-о… — сказала Матильда и значительно улыбнулась.

Затем она повернулась ко мне и обняла меня.

— Ты опять принесла радость в дом Эверсли, Арабелла.

Карлотта искала возможности поговорить со мной. Я проходила мимо ее спальни, и она попросила меня зайти, чтобы посоветоваться по поводу работы над новым гобеленом. Я сразу поняла, что это всего лишь предлог.

— Мне хочется использовать несколько иной оттенок красного. Как тебе кажется, будет ли это уместным?

Я ответила, что, по моему мнению, это будет очень хорошо.

— Значит, вы с Карлтоном уже поженились?. - спросила она.

— Да.

— Все это несколько странно. Мне казалось, что ты его недолюбливаешь. Ты притворялась?

— Конечно, нет. Просто… так сложилось.

— Вы вечно спорили друг с другом… пытались друг другу досадить.

— Собственно, так оно и было.

— Тогда как же получилось…

— Взаимоотношения между людьми сложны, Карлотта.

— Я это понимаю. С Эдвином у вас было все по-иному.

Мои губы сжались.

— Да, — сказала я.

— Ты нежно любила Эдвина. Это была ужасная трагедия! Влюбляясь, люди страдают. Наверное, лучше совсем не влюбляться.

— Можно думать и так.

— Карлтон намекал на то, что вы уже…

— У меня будет ребенок, — сказала я.

— Так вот почему… Извини. Мне не следовало говорить это. Просто все случилось так неожиданно. Ты и Карлтон… в то время, как мне казалось, что он тебе не нравится. Конечно, я знала, что он тобой интересуется… но, если слухи верны, он интересуется множеством женщин.

— Отныне, — спокойно сказала я, — он будет интересоваться только одной женщиной.

— Ты считаешь, что способна заставить мужчину интересоваться лишь тобой?

— Я полагаю, что именно к этому должна стремиться жена.

— Ты привлекательна, Арабелла. Я всегда это замечала. Только когда явилась эта женщина…

— Речь идет о Харриет? — уточнила я.

— Харриет Мэйн, — мягко подтвердила Карлотта. И я подумала, что сейчас она вспоминает о том, как Харриет коварно отобрала у нее Чарльза Конди, а затем отказалась от него.

— Я собираюсь изменить кое-какие порядки в Эверсли, Карлотта, — сказала я. — У нас будут балы и банкеты. И тогда ты…

— Да? — сказала она.

— И тогда ты, возможно, поймешь, что в мире существуют и другие мужчины, кроме Чарльза Конди.

— О, я всегда была убеждена в этом, — ответила она, улыбаясь.

Я мысленно пообещала себе, что заставлю ее раскрыться. Я найду для нее мужа. Она наконец прекратит жить прошлым.

Я от этого освободилась, и Карлотта должна последовать моему примеру.

* * *


Да, именно так я себя и чувствовала в последующие месяцы. Я освободилась от привидений прошлого. Эдвин никогда по-настоящему не любил меня. Это было горьким открытием, но оно пошло мне на пользу. Нельзя было вечно упрекать за это покойного. Теперь у меня был другой муж.

А Карлтон… Что я могла сказать о нем, за исключением того, что он нес меня по волнам страсти, как хрупкий кораблик по неизведанным морям? Я с нетерпением ожидала уединения с ним, чтобы отдаться ему без остатка.

Мне теперь стало понятно многое из того, что рассказывала мать. Я осознала, как трудно ей было бороться со своей страстью, и совсем по-новому прочитала историю ее жизни.

Мама приехала в Эверсли на свадьбу вместе с отцом и остальными членами семьи. Не приехал только Лукас, у которого жена была на сносях. Анджи вскоре должна была обручиться, близился день свадьбы Дика.

Мои родители были довольны. Я видела, как им нравится Карлтон. Мать доверительно сообщила мне, что она находит его очень привлекательным и уверена, что во втором своем браке я буду гораздо счастливей, чем в первом. Я поняла, что, считая Эдвина подходящим мужем, она все же чувствовала, что он слишком молод и недостаточно серьезен для ее обожаемой дочери.

Карлтон подолгу разговаривал с моим отцом, обсуждая проблемы страны: мой отец — с военной точки зрения, а Карлтон — с политической. Им было интересно друг с другом.

Вернувшись в Фар-Фламстед, моя мать часто писала мне письма. Моих родных восхищала перспектива рождения ребенка.

Счастливые это были дни! Дядя Тоби был вне себя от радости.

— Ничто не вдохновляет меня больше, чем вид счастливых новобрачных. Нет ничего лучше брака. Семейное блаженство — ах, об этом можно лишь мечтать!

Выпив лишнего, он становился очень сентиментальным и любил поговорить об упущенных им возможностях, о том, как он вынужден ходить в театр и созерцать прекрасных дам на сцене, погружаясь в воображаемый мир приключений. Если бы он в свое время женился, говорил дядя Тоби, теперь у него были бы сыновья и дочери. Ах, как это печально! Жизнь прошла мимо.

Он постоянно ездил в Лондон. Карлтон сказал, что нет на лондонских подмостках спектакля, которого не видел бы дядюшка. Он мелькал то в Королевском театре, то в театре герцога Йоркского. Он стал завсегдатаем театров и был вхож в гримерные.

— Бедный дядя Тоби, — говорил Карлтон, — он пытается угнаться за юностью!

Пришло и ушло Рождество, и после Нового года я начала все более уверенно ощущать в себе новую жизнь. Салли Нуленс сияла от радости. Ничто не могло порадовать ее больше, чем появление в доме нового малыша.

— Мальчишки-то уже вырастают из детства, — говорила она. — Вот посмотрите, скоро они станут просто наказанием. Как приятно будет иметь маленького!

Карлтон оказался очень заботливым мужем. Он постоянно находился рядом со мной, и теперь я понимала, каким одиноким он ощущал себя все эти годы несчастного брака с Барбари. Я знала, что он мечтает о сыне, и постоянно напоминала, что у нас вполне может родиться и девочка.

Карлтон говорил, что это не имеет значения. Будут в свое время и мальчики.

— Подожди, дай мне родить хоть первого ребенка! — смеялась я.

Да, это были счастливые дни. Мы подшучивали друг над другом, отпускали колкости, а из-за моей беременности наши ночи с каждой неделей становились все менее страстными и более нежными.

Больше я не оплакивала Эдвина. Я поняла, что искусственно поддерживала свое горе. Кто-то заметил, что умный топит свое горе, а дурак учит его плавать. Справедливые слова! Я холила и лелеяла свою печаль, я выстроила в своем сердце храм Эдвина и поклонялась идолу. Идолу на глиняных ногах.

Я с нетерпением ожидала рождения ребенка.

* * *


Она родилась седьмого июля, и я назвала ее Присциллой. Карлтон делал вид, что он вовсе не огорчен рождением девочки, но это было не так; мне же она казалась совершенством, и, увидев ее впервые, я поняла, что не променяю ее ни на что на свете.

Присцилла! Моя Присцилла! Я вспоминала дни, когда впервые взяла на руки Эдвина. Как нежно я его любила; он был для меня чем-то большим, чем просто ребенком: он был утешением в горе. Присциллу я любила ничуть не меньше. Я любила ее потому, что она была девочкой, и в гораздо большей степени чувствовала ее своей. Если Карлтон был расстроен полом ребенка, то я наоборот.

Где-то вдалеке от Эверсли происходили важные события, но я не могла думать о них всерьез. Вся моя жизнь сосредоточилась на ребенке. Услышав о том, что голландский флот поднялся вверх по Мидуэю до самого Чатема и вовсю хозяйничал в Ширнессе, я сказала, что все это ужасно, и сразу забыла об этом. Военные корабли «Лойял Лондон», «Грейт Джеймс» и «Ройял Оук» были сожжены врагом, а береговые фортификации разрушены. Я испугалась на минутку, но потом вновь обратилась мыслями к своему ребенку.

— Нация никогда не переживала такого позора! — кричал лорд Эверсли, и я представляла, насколько глубоко потрясены этими новостями мои родители.

Но сама я могла думать только о том, что Присцилла набирает вес, что она уже узнает меня и перестает хныкать, когда я беру ее на руки. Она уже улыбалась мне. Я не могла на нее нарадоваться.

Мальчики пришли посмотреть на нее и были изумлены размером ее рук и ног.

— Ну, с такими маленькими ножками она никогда не сможет быстро бегать! заявил Ли.

— Глупости! — возразил Эдвин. — Она вырастет, ведь правда, мама? Мы тоже сначала были такими же маленькими.

— Таким маленьким я никогда не был, — сказал Ли.

— Был, был, я сама видела, — сказала ему я.

Глядя на Ли, я не могла не вспоминать об Эдвине и Харриет. Интересно, когда он был зачат? Во всяком случае, раньше Эдвина — он был на две недели старше.

Я не должна была думать об этом, поскольку это отражалось на моем отношении к Ли. Он не был виноват в том, что его родители нагло обманывали меня.

Дядя Тоби постоянно искал предлога для того, чтобы зайти в детскую. Он был очарован Присциллой.

— Счастливый ты человек! — говаривал он Карлтону. — Я готов отдать многое, лишь бы иметь такого ребенка.

Затем он начинал жаловаться на свою бездарно растраченную молодость и рассуждать, как пошла бы у него жизнь, если бы он вовремя образумился и стал семейным человеком.

— Ну, это никогда не поздно, — сказал Карлтон. — Давай найдем ему невесту, Арабелла?

— Мы соберем домашнюю вечеринку, — сказала я, — и пригласим как можно больше подходящих дам…

А про себя подумала: «И кого-нибудь для Карлотты». Бедная Карлотта, в последнее время она, по-моему, стала еще несчастнее, как будто мое замужество плохо повлияло на нее. Возможно, все дело было в моих детях.

Царило всеобщее ликование по поводу мира, заключенного с Францией, Данией и Голландией, но Карлтон сообщил мне, что в народе поднимается ропот против короля и многие считают, что заключение мира является для нас позором.

— Медовый месяц Карла с народом закончился, — сказал он. — Теперь народ ропщет… и не так против самого короля, как против его любовниц.

— Это не совсем справедливо по отношению к ним.

— Увы, дорогая Арабелла, мир полон несправедливости.

Я согласилась с ним, и мы заговорили о дяде Тоби и о необходимости подыскать ему жену.

— Нам надо хорошенько постараться, — сказала я.

Но вскоре выяснилось, что нам вовсе не обязательно этим заниматься.

В сентябре дядя Тоби отправился в Лондон с кратким визитом, который основательно затянулся.

Дядюшка написал нам о том, что наслаждается в Лондоне жизнью, а главным образом посещает театры. Он видел Нелли Гвин в роли Алисы Пирс в «Черном принце», в роли Валерии в новой трагедии Джона Драйдена «Тираническая любовь» и в роли Донны Ясинты в лучшей из комедий Драйдена «Вечерняя любовь». Он очень лирично писал об очаровании Нелли и сообщал о том, что, по слухам, внимание короля полностью отдано ей, в то время как Молли Дэйвис оттеснена.

— Похоже, он всерьез увлекся лондонской сценой, — сказал Карлтон. Видимо, в какой-то степени это компенсирует его несостоявшуюся семейную жизнь.

Затем, совершенно неожиданно, пришло письмо, адресованное, лорду Эверсли. Мы все читали и перечитывали его вновь и вновь. Карлтон хохотал до упаду.

— Никогда не думал, что дядя может зайти так далеко, — признался он.

— И что же теперь будет? — вопрошал лорд Эверсли.

— То, что и должно быть, — сказал Карлтон. — Он приедет со своей дамой сердца.

Дело было в том, что дядя Тоби женился. По его словам, это была красивейшая из женщин, привлекательная, живая — одним словом, такая, какая ему нужна. Он стал счастливейшим из живущих ныне мужчин и собирался поделиться этим счастьем с нашей семьей. Его приезда следовало ожидать на следующий день после получения письма, ибо он собирался отправляться в путь, не дожидаясь ответа.

Весь дом с нетерпением ждал его приезда.

Сдержав слово, дядя Тоби прибыл вместе с новобрачной. Мы ждали их во дворе, когда они въехали в ворота.

Я смотрела на них, и мне казалось, будто я сплю. Эго было невероятно, но это было так. Дядя Тоби женился на Харриет Мэйн.




ТЕНЬ СМЕРТИ


Первой реакцией Матильды была тревога. Несколько секунд, пока Тоби представлял жену, моя свекровь смотрела, не веря своим глазам. Вероятно, она тоже подумала, что у нее галлюцинации.

— О, я знаю, что вы уже знакомы с Харриет, — сообщил дядя Тоби. — Она мне все рассказала, верно, любимая?

— Я сказала, что у нас не должно быть секретов друг от друга, — скромно ответила она.

— И мне пришлось чертовски постараться, чтобы заставить ее принять мое предложение, — продолжал дядя Тоби. — Я думал, что мне никогда не удастся уговорить ее.

Я почувствовала, что мои губы складываются в циничную улыбку. Я не сомневалась, что с самого начала брак был ее идеей и что все ее возражения были такими же фальшивыми, как и она сама.

Харриет опустила глазки и приняла очень скромный вид, но я-то знала, какая она хорошая актриса.

— Ах, Арабелла, — сказала она, — как я счастлива вновь встретиться с тобой! Я очень часто о тебе думала. А ты вновь вышла замуж… За Карлтона? Милый Тоби мне рассказывал.

— Именно их семейное счастье заставило меня осознать, как много я теряю, заявил влюбленный старик.

Бедный дядя Тоби! Он и понятия не имел, на ком он женился!

К Матильде вернулось ее самообладание. Она не могла надолго выйти из роли идеальной хозяйки дома.

— Знаешь, Тоби, я приготовила для вас Синюю комнату.

— Спасибо, Матильда, я на это и рассчитывал.

— Давайте я провожу Харриет наверх? — спросила я.

Матильда оживилась.

— Мне будет очень приятно, — согласилась Харриет.

Пока мы шли вверх по лестнице, я затылком ощущала ее взгляд. Синяя комната была очень уютной, как, впрочем, и все комнаты в нынешнем Эверсли, а названа она была по цвету обивки мебели. Харриет внимательно осмотрела кровать под синим пологом, голубые шторы и синие ковры на полу.

— Очень мило! — сказала она, усевшись на кровать, и с улыбкой взглянула на меня. — Как все это забавно!

Поскольку я не улыбнулась в ответ, Харриет постаралась изобразить озабоченность.

— Ах, Арабелла, неужели ты все еще обижаешься на меня? Мне поневоле пришлось оставить Ли у тебя. Ну как я могла взять его с собой? Я знала, что ты окажешься для него прекрасной матерью… гораздо лучшей, чем могла бы быть я.

— Я знаю, кто его отец.

Она слегка нахмурилась и вновь попыталась придать себе невинный вид.

— Чарльз… — начала она.

— Нет, — возразила я, — не Чарльз Конди. Ты довольствовалась тем, что отбила его у Карлотты. Я знаю, что отец твоего ребенка — Эдвин.

Она слегка побледнела. Затем ее губы искривились.

— Ну конечно, это он сказал тебе. Твой новый муж.

— Да, он все мне рассказал.

— Именно этого и следовало от него ожидать.

— Он правильно сделал, ведь я должна была узнать о том, что ты так долго меня обманывала.

— Я могу объяснить…

— Нет, не можешь. Когда Эдвин был убит, при нем нашли твое письмо. Оно было залито кровью, но не так сильно, чтобы я не смогла его прочесть. Оно объясняло все. Я знаю о ваших встречах в беседке и о том, как вас застал стрелявший в вас пуританин-фанатик.

— О, — равнодушно сказала Харриет и пожала плечами, напомнив мне сцену, когда я застала ее пританцовывающей у «ложа скорби», — первый разоблаченный случай обмана, который должен был насторожить меня. — Ничего уже не поделаешь, — сказала она, — такова жизнь.

— Такова твоя жизнь. Надеюсь, подобное поведение не слишком распространено.

— Значит, теперь ты меня ненавидишь. Но почему? Теперь у тебя другой муж. — Она улыбнулась. — Давай забудем о прошлом, Арабелла. Мне очень не хотелось обманывать тебя. Это делало меня несчастной. Но я так безумно влюбилась, что не могла совладать с собой. Теперь с этим покончено.

— Да, — согласилась я, — с этим покончено, и к тому же ты поймала дядю Тоби.

— Поймала! Рыболовом был он. Я была всего лишь рыбкой.

— Ну конечно, рыбкой, которую можно поймать, если она этого захочет.

— Я изменилась, Арабелла. Признаюсь, что позволила себя поймать.

Харриет встала с кровати и, подойдя к зеркалу, начала рассматривать себя.

— Я уже не так молода, Арабелла.

— Пожалуй, — подтвердила я.

— Как и ты, — бросила она, а затем рассмеялась. — Ах, Арабелла, как хорошо вместе с тобой! Больше всего мне не хватало именно тебя. Я так рада оказаться здесь. Ведь никто не может выгнать меня отсюда, верно? Я являюсь полноправным членом семьи, у меня есть брачное свидетельство. Харриет Эверсли из Эверсли-корта. Всего лишь два человека являются преградой к тому, чтобы я стала леди Эверсли: сам лорд Эверсли и твой сын Эдвин.

— Поскольку моему сыну всего семь лет, я думаю, что твои шансы невелики.

— Конечно. Но, видишь ли, очень приятно чувствовать, что они есть. Особенно если ты всего лишь актриса. Надо признать, временами мне приходилось трудновато. А теперь я могу сказать, что хотя это и весьма маловероятно, но…

— Прекрати! — гневно воскликнула я. — Ты хочешь сказать, что если бы Эдвин умер…

— Я просто поддразнивала тебя. Да разве может наследовать Тоби? Меня только немножко порадовало, что Карлтону пришлось отступить еще на шаг.

— Наш разговор не слишком приятен.

— Боюсь, мы, люди театра, излишне болтливы.

— Тебе придется измениться, раз уж ты живешь в Эверсли-корте.

— Я изменюсь, Арабелла, обещаю тебе. Дорогая Арабелла, не нужно на меня сердиться! Давай останемся друзьями! Я очень этого хочу. Когда происходило что-то необычное или смешное, я всегда говорила себе: «Ах, вот бы рассказать об этом Арабелле!» Я не вынесу, если ты будешь со мной холодна.

— Неужели ты ждала чего-то иного в сложившихся обстоятельствах?

— Ты стала другой, Арабелла.

— А разве могло быть иначе после всего случившегося?

— Видимо, так, — вздохнула она.

— Я оставляю тебя. Если тебе что-нибудь понадобится, позвони в колокольчик, и явится горничная.

Я повернулась и вышла, захлопнув за собой дверь. Мое сердце бешено колотилось. Теперь, когда в доме появилась Харриет, несомненно, должно было произойти что-то драматичное.

Я вернулась в гостиную, где у окна сидела Матильда.

— Ах, Арабелла, — сказала она, — не нравится мне это. И как Тоби мог сделать такое?

— Просто он влюбился в нее. Она очень привлекательна.

— Возможно, и так. Я никогда не забуду, как она приехала в Вийе-Туррон и предложила поставить спектакль. Тогда это показалось удачной идеей, и я была в восторге, но чем все это обернулось! Она отняла у Карлотты любимого человека. Можешь себе представить, как Карлотта относится к ней. Бедняжка совершенно выбита из колеи. Лучше бы она была поотходчивей.

— Я уже давно подумываю о том, что в интересах Карлотты нам следовало бы почаще устраивать приемы. Надо, чтобы она встречалась с людьми. Я не сомневаюсь, что ей это только пойдет на пользу.

— У тебя добрая душа, Арабелла. Ты меня радуешь. Я не перестаю благодарить судьбу за то, что ты стала одним из членов нашей семьи. Но эта Харриет… Ах, как мог Тоби устроить нам такое!

— Впервые в ваш дом ввела ее я, так что скорее следует винить меня, чем его.

— Ну надо же — родить ребенка, бросить его, а потом как ни в чем не бывало явиться сюда!

Я взяла ее под руку. Как хорошо, что она не знала всех подробностей этой истории! Трудно было предугадать, как бы она отнеслась к тому, что Ли ее внук.

— Мы вынуждены принять ее, — сказала я, — Я уверена, что мы привыкнем к ее пребыванию здесь.

— Ты меня утешаешь, — сказала Матильда. В этот вечер, оставшись наедине в спальне, мы с Карлтоном долго обсуждали приезд Харриет.

— Тебе придется повнимательнее следить за своей старой подружкой, — сказал он. — Интересно, что она выдумает на этот раз?

— Мне кажется, для нее настали трудные времена. Видимо, поэтому она и решила устроиться поудобнее.

— Для начала, возможно, и так. Но потом она опять начнет выдумывать какие-нибудь пакости.

— Может быть, она уже покончила с этим.

— Сомневаюсь, что эта женщина когда-нибудь изменится.

— Но как она посмела приехать сюда!

— Она не знала о том, что тебе известна ее роль в деле с Эдвином.

— Однако Харриет знала, что об этом известно тебе.

— Это ее мало волновало. Она считала меня братом своим во грехе.

— Я сказала ей, что все знаю. Так уж получилось. Он кивнул.

— Я так и предполагал. Ты никогда не умела скрывать свои чувства, моя милая, моя честная Арабелла.

Он подошел и положил мне руки на плечи.

— Мы должны быть начеку, — сказал он. — А пока… Давай позабудем о ней.

* * *


Итак, Харриет вновь оказалась вместе с нами, и на этот раз на законных основаниях. Теперь она носила фамилию Эверсли и была одной из нас.

То, как гордился ею дядюшка Тоби, было очень трогательно. Он постоянно следовал за ней взглядом. Похоже, он все время был несколько изумлен, спрашивая себя: как столь великолепное создание согласилось выйти за него замуж? Харриет немножко постарела, хотя умело скрывала это, и ее возраст можно было определить лишь по нескольким черточкам. Так, например, я заметила у нее под глазами небольшие мешки, а возле рта у нее прорисовались легкие складки. Но, как и прежде, она была поразительно красива, и это следовало признать.

Она прекрасно здесь освоилась. То, что Матильда относилась к ней весьма холодно, казалось, вовсе не волновало ее, как и тот факт, что когда-то она была любовницей моего мужа. Харриет отбрасывала такого рода вещи с обезоруживающей легкостью. Ей хотелось поскорее увидеть Ли, и, когда я провела ее в детскую, она долго переводила взгляд с одного мальчика на другого, не узнавая, который из них ее сын. Оба мальчика отнеслись к ней с некоторым благоговением.

— Вы — актриса со сцены, — почтительно сказал Ли. Видимо, он услышал сплетни слуг.

— Вы — новая жена дяди Тоби, — добавил Эдвин.

Харриет подтвердила правоту обоих и уже вскоре вовсю рассказывала им о сцене и о пьесах, в которых играла. Мальчики были откровенно восхищены.

Она ничуть не утратила своего очарования. Дядя Тоби стал обожающим ее рабом, и это нетрудно было понять, но, увидев, как легко она завладела вниманием мальчиков, я поняла, что ни один из ее талантов не утерян, и тут же припомнила, как обожал ее маленький Фенн.

Самым невероятным было то, что я и сама вновь попалась в ту же самую ловушку. Мои неприязненные чувства к Харриет постепенно улетучивались. Хотя время от времени я все еще представляла ее вместе с Эдвином, это уже не вызывало во мне гнева. Она делала огромные усилия ради возвращения моей дружбы и постепенно преуспевала в этом.

Кроме всего прочего, она обладала даром рассказчицы, и спустя некоторое время я уже выслушивала историю ее приключений.

— Я знала, что роман с Джеймсом Джилли долго не протянется, — говорила Харриет, — но мне пришлось на это пойти. А что еще мне оставалось? Какое будущее ждало Ли? Я должна была подумать о своем ребенке. Я знала, что ты позаботишься о нем и при тебе он будет жить хорошо. Поэтому я заставила себя расстаться с ним. Это было для меня настоящим потрясением. Ты представить не можешь, как я страдала…

Я в упор посмотрела на нее и усмехнулась.

— Ты мне не веришь. Я не заслужила твоего доверия. Что ж, мне понятны твои чувства. Но Эдвин был так настойчив, а я почти любила его. Он был недостаточно хорош для тебя, Арабелла. И я все время твердила себе это, успокаивая таким образом свою совесть. Я говорила себе, что если не я, то другая, для Арабеллы лучше, чтобы это была я.

— Какой странный взгляд на вещи!

— Сначала я надеялась, что он женится на мне, Арабелла. Думаю, он и женился бы, если бы не был столь слабоволен. Но он всегда делал то, что ему велят, то, чего требует семья. Когда я поняла, что он собирается жениться на тебе, мы уже зашли слишком далеко в своих отношениях.

— Ты предательница, Харриет!

— Я знаю. Я была вынуждена так действовать, ведь мне за все приходилось бороться. Мне ничто не давалось само собой. Я всегда говорила себе: «Как только ты выйдешь замуж за человека, который сможет достойно содержать тебя, ты покаешься в своих грехах и станешь порядочной женщиной».

— И теперь тебе удалось ступить на сию достойную стезю?

— Да. Уверяю тебя, Арабелла, это так. Ты же знаешь, такое случается. Взять хотя бы Карлтона.

— При чем здесь Карлтон?

— Смотри, каким он был распутником и как изменился. Теперь он образцовый муж, не смотрит ни направо, ни налево. Его глаза обращены лишь на Арабеллу.

Я пристально взглянула на нее. Она насмехается надо мной? Или на что-то намекает?

Харриет прочла мои мысли:

— Нет, я говорю серьезно. Он превратился в пре-, данного мужа, а я превращусь в преданную жену.

— Я рада слышать это. Мне очень не хотелось бы, чтобы дядя Тоби страдал. Он очень милый человек.

— Я разделяю твои чувства. Признайся, ведь я сделала его счастливым человеком, и таковым он будет до конца своих дней. Тоби был очень внимателен ко мне. Он приходил в театр всякий раз, когда я играла, и, узнав о том, кто он, я насторожила ушки. Впервые он увидел меня в роли Роксаланы в «Колоссе Родосском». После спектакля он зашел за кулисы, и ты можешь себе представить, как я была взволнована, услышав, что он — Тоби Эверсли. За ужином мне удалось задать ему массу вопросов о его семье, причем следует заметить, что вина он пил гораздо больше, чем я. Я услышала о тебе и о том, что происходило здесь, в Эверсли-корте.

— И решила присоединиться к нам.

— Но не сразу. Мне пришлось подождать, пока меня об этом попросят. Это произошло после того, как я сыграла Каролину в пьесе «Эпсом Уэллс», — он настолько сильно влюбился, что стал просто надоедать мне. В отличие от других, Тоби с самого начала стал говорить о браке. Конечно, я колебалась. Такая ситуация! И я сказала ему: «Нет, я не могу и думать об этом», но чем чаще я произносила «нет», тем настойчивее он становился. А потом я кое в чем призналась…

— Когда была уже полностью в нем уверена, конечно.

— Разумеется. Мне нужно было опередить Карлтона, который, как я знала, не выдержит и проболтается. А Тоби сказал, что неважно, каким было мое прошлое. Он любит меня, я самая очаровательная женщина в мире, он просит меня выйти за него замуж, и так далее. И я подумала: «Вернуться туда… жить под одной крышей с Арабеллой…» Ты, конечно, не поверишь, но дни, проведенные мной в Конгриве, были самыми счастливыми в моей жизни. Тогда я наслаждалась жизнью. Я любила маленьких Фенна, Анджи и Дика. Ты помнишь, как мы ставили спектакль? А Ламбары… Правда, было здорово? Мне бы хотелось повторить все это. А кроме того, мне пора было стать замужней дамой. Конечно, я могла бы замахнуться и повыше. О да, у меня были разные любовники. Сам король однажды заметил меня. Он бы непременно завязал со мной отношения, но наступила эпидемия чумы и театры были закрыты. А потом — пожар, а потом появилась Молли Дэйвис, а потом — Нелли Гвин. Юные девушки. Если бы я была их ровесницей…

— Ты бы затмила их всех.

— Молодость! Как она чудесна! Мне никогда не нравились недолговечные вещи, а нет ничего более преходящего, чем молодость.

— Ты оказалась достаточна молода, чтобы завлечь Тоби.

— Тоби — старик. Я поступила мудро, выбрав старика. Это единственный способ сохранения вечной юности. Когда ему исполнится шестьдесят, мне будет… — Она улыбнулась, лукаво взглянув на меня, — все еще где-то около тридцати. В его глазах я всегда буду девочкой.

Да, Харриет вновь удалось покорить меня. Я уже была готова простить ее.

Но мне следовало быть настороже.

* * *


Настала осень, мокрая, ветреная. Однажды лорд Эверсли вернулся из Лондона с сильной лихорадкой. Выехав из корчмы, где ему пришлось переночевать, он весь день ехал под проливным дождем и промок До нитки.

Матильда очень расстроилась, увидев его. Она немедленно приказала служанкам готовить грелки и уложила мужа в постель. Она уверяла его, что через несколько дней он поправится. Но он не должен больше ездить в таком состоянии по многу часов и обязан помнить о том, что у него слабая грудь.

Я редко видела свою свекровь столь озабоченной, и на этот раз у нее были причины для беспокойства. Лорд Эверсли сильно простудился, и через некоторое время выяснилось, что у него воспаление легких. В доме воцарилось тревожное настроение.

Карлтон, находившийся в Лондоне вместе с королем, который все еще интересовался римскими раскопками, вернулся в Эверсли. Он приехал слишком поздно и не застал дядю в живых.

Стоял мрачный пасмурный день, когда мы хоронили лорда Эверсли в фамильном склепе на кладбище. Несмотря на занимаемые им высокие посты, он был скромным непритязательным человеком, пользовавшимся всеобщим уважением. Матильда была вне себя от горя. Она призналась мне, что не представляет жизни без мужа.

— Дорогая Арабелла, — сказала она, — тебе самой пришлось пережить ту же потерю. Мой любимый Эдвин ушел в расцвете молодости. Не знаю, что хуже: потерять молодого мужа или того, кто за долгие счастливые годы стал частицей твоей души.

Я, как могла, старалась утешить ее и проводила с ней большую часть своего времени. Я слушала ее рассказы о чудесной жизни, начавшейся с того момента, как она вышла замуж, и о том, как ее любимый муж помог ей пережить смерть сына.

— Я бы не выжила, если бы не он. Бедный Эдвин был так похож на своего отца!

Если бы она знала! Но нет, она никогда не должна узнать об этом.

— Слава Богу, у нас есть юный Эдвин. Теперь он стал лордом Эверсли.

Об это я тоже размышляла. Здесь нужно было соблюдать осторожность. Я не была уверена в том, что восьмилетнему мальчику полезно знать о своем высоком титуле.

Я услышала, как Салли Нуленс называет его «мой маленький лорд», и обсудила с ней это.

— Наверное, лучше будет, если он потихоньку начнет привыкать к мысли об этом, — сказала она. — Рано или поздно он все равно узнает. Вы же понимаете, слуги сплетничают. На всякий роток не накинешь платок. Ну, а мальчишки прислушиваются, и уж им-то уши не заткнешь.

Салли знала толк в обращении с детьми, поэтому я поговорила с сыном о случившемся. Его дедушка, лорд Эверсли, умер, а поскольку его отец, сын лорда Эверсли, умер еще раньше, то он, юный Эдвин, стал теперь лордом Эверсли.

— И что мне теперь нужно делать? — спросил он.

— Пока все должно оставаться по-прежнему, — сказала я. — Впрочем, теперь ты должен быть немножко внимательнее, немножко добрее к людям.

— Почему?

— Положение обязывает, — ответила я. — Это значит, что человек благородного происхождения должен вести себя благородно, и такой титул возлагает на тебя определенные обязанности.

— Ну так я же родился таким, какой я есть, правда? Почему я теперь должен меняться?

— Но тебе вовсе не нужно меняться. Просто надо стать немножко добрее и заботливее. Ли, прислушивавшийся к нам, заявил:

— Тогда я буду делать то же самое.

— Но ты не лорд, — указал ему Эдвин.

— Я стану лордом, — возразил Ли. — Я буду лордом главнее и лучше тебя, вот увидишь.

«Да, — подумала я, — он достойный сын своей матери».

Никаких празднеств на Рождество не намечалось, поскольку мы носили траур. Но в то же время ради детей мы не могли совсем забыть о празднике. В дом были допущены рождественские певцы и бродячие актеры, сыгравшие для нас пьесу-моралите и еще одну — о Робине Гуде, Малыше Джоне, о монахе Туке и Марианне, которая очень понравилась мальчикам. Семейство Доланов, жившее в десяти милях от нас, приехало погостить к нам на Рождество. Они недавно поселились в Прайори, ближайшем крупном имении, и решили нанести визит и выразить соболезнование по случаю смерти лорда Эверсли.

Сэр Генри и леди Долан, три их дочери и сын Мэттью были приятными людьми. Мэттью, живой молодой человек, интересовался политикой, и у них с Карлтоном сразу нашлись общие темы для разговора. Они уже встречались в Лондоне, и Мэттью был приглашен заезжать почаще.

Мэттью особенно заинтересовал меня: он был приятным собеседником, в нем чувствовалась доброта, и раз я решила подыскать подходящего жениха для Карлотты, то и стала приглашать его бывать почаще.

Так прошло Рождество. Нам удалось благополучно выйти из ситуации устроить маленький праздник для детей и в то же время не оскорбить память лорда Эверсли.

В этот вечер перед тем, как лечь спать, я, как всегда, заглянула в детскую. Мальчики спали, удовлетворенно улыбаясь во сне. Присцилла в своей колыбельке тоже спала. Это было первым Рождеством моей малышки, но в шестимесячном возрасте она, конечно, еще ничего не понимала. В следующем году, думала я, все будет по-другому. Она подрастет и сможет повеселиться вместе с другими.

В комнату на цыпочках вошла Салли Нуленс. Она спала в соседней комнате как ангел-хранитель с пылающим мечом.

— Не будите их, госпожа! — сказала она. — А то они проснутся и примутся шуметь. Слишком уж они бывают возбужденными в Рождество… и господин Ли, и их светлость.

Я пожелала ей доброй ночи и отправилась в спальню, где меня ждал Карлтон. Он полулежал в кровати на высоко поднятых подушках.

— Где ты была? Ладно, можешь не рассказывать. Конечно, нянчилась со своей доченькой.

— Это и ваша дочь, сэр, — сказала я.

— Ты испортишь ребенка.

— Не думаю.

— Ей будет на пользу завести несколько братьев.

— У нее есть Эдвин и Ли.

— Да они и не замечают ее.

— Будь уверен, замечают и любят ее.

— Возможно, в это же время в следующем году у нас уже будет мальчишка.

— Ну почему мужчинам так необходимы сыновья? Наверное, они так восхищены собой, что желают иметь еще одну свою копию.

— Пожалуй, это прекрасное объяснение. Я села перед зеркалом расчесать волосы. Карлтон молча наблюдал за мной. Я сказала:

— Принимая во внимание все обстоятельства, можно считать, что Рождество удалось.

— Так кажется тебе.

— А тебе нет?

— Нет. Мне кажется, что тебя слишком заинтересовал Мэттью Долан.

— Конечно, заинтересовал. Он весьма привлекательный молодой человек.

Карлтон вскочил и, взяв меня на руки, потащил к кровати.

— Не потерплю никакой неверности!

— Карлтон, ты сошел с ума! Неверность… С Мэттью Доланом!

— Я тебя предупреждаю, а ты надо мной смеешься.

— Ну конечно, смеюсь. Я действительно заинтересована в Мэттью Долане. Мне кажется, из него получится хороший муж для Карлотты.

Он поцеловал меня в губы.

— Ты предупреждена, — сказал он.

— О чем? — спросила я.

— О том, что, если ты попытаешься обмануть меня, тебя ожидает ужасная судьба.

Я рассмеялась. Он действительно любил меня. Харриет сказала, что, женившись, он исправился, а я слышала, что исправившиеся распутники — самые лучшие мужья.

Приятно было засыпать с такими мыслями в рождественскую ночь. Это значило, что мой брак складывался гораздо лучше, чем можно было ожидать. Наши взаимоотношения менялись. Мы продолжали спорить и поддразнивать друг друга, но наши любовные утехи становились все более и более страстными.

Я решила, что все-таки очень счастлива.

* * *


На Новый год Карлтон собирался в Уайтхолл. Его пригласил король. Они продолжали заниматься предметами времен римской эпохи, найденными после пожара. Карлтон рассказывал о них с огромным энтузиазмом, сумев заинтересовать ими и меня.

Он хотел, чтобы я поехала вместе с ним, а я разрывалась между желанием поехать и нежеланием оставлять детей.

— Что за чепуха! — возмутился Карлтон. — Старая Нуленс следит за ними не хуже сторожевой собаки.

— Я знаю. Но мне очень не хочется оставлять Присциллу.

— А меня? Меня ты можешь бросить?

— Просто я все время буду беспокоиться о них.

— А обо мне, значит, ты не будешь беспокоиться?

Я растерянно пожала плечами.

— За мужьями нужно присматривать, если хочешь держать их в узде, напомнил он.

Мне действительно хотелось поехать, и я обязательно поехала бы, если бы Эдвин не простудился накануне нашего предполагаемого отъезда.

Когда я поднялась в детскую пожелать спокойной ночи, Ли и Присцилла уже спали, но Эдвина нигде не было. Вошла Салли и сказала:

— Я перенесла его постель к себе в комнату. Его кашель может разбудить остальных, да и присмотреть за ним будет неплохо.

Я разволновалась.

— Обыкновенная простуда, — сказала Салли. — Я обернула ему грудь фланелью и приложила к ногам горячие кирпичи, завернутые во фланель. Есть у меня для него и подходящая настойка.

Я прошла в ее комнату, чтобы взглянуть на сына. Его лицо горело, а лоб был очень горячим.

— Добрый вечер, мама! — сказал он. — Я знаю, ты поедешь в Лондон и увидишь там короля. Я встала на колени возле его кровати.

— Я уеду ненадолго.

— А на сколько? — спросил он.

— Наверное, на неделю.

— Вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник… начал он считать и раскашлялся.

— Тебе нельзя разговаривать, — оборвала его Салли, — я же велела тебе помалкивать.

— Это я виновата, — сказала я. — А теперь постарайся уснуть, мой милый.

— Ты еще зайдешь ко мне перед отъездом? — спросил Эдвин.

— Конечно, зайду.

Я нагнулась и поцеловала сына. Он взял мою руку и крепко сжал ее горячими пальцами. Я укрыла его одеялом. Салли вышла из комнаты вслед за мной.

— Да вы не расстраивайтесь, — успокоила она, — я присмотрю за ним. Это всего лишь простуда.

Я кивнула ей и вернулась в нашу комнату. Пока я готовилась ко сну, Карлтон возбужденно рассказывал о Лондоне и о раскопках. Он заметил, что я его не слушаю, и спросил, в чем дело.

— Меня беспокоит Эдвин, — сказал я.

— Ты с ним носишься, как курица с яйцом.

— Я — мать.

— Но, кроме того, ты и жена. Никогда не бросай своего мужа ради своих детей. Это старая поговорка, и, судя по всему, она верна. Давай укладываться! Слава Богу, завтра я, наконец, вытащу тебя из дому.

Но утром выяснилось, что Эдвину стало хуже. Я видела, что теперь и Салли обеспокоена.

— Салли, — сказала я, — я остаюсь.

Она восприняла это с явным облегчением.

— Видимо, это не просто простуда?

— У него по-прежнему сильный жар, и он немножко бредит: ему кажется, что он едет верхом. Я уже послала одного из слуг за доктором.

Я вернулась к Карлтону.

— Я думал, что ты уже готова, — сказал он.

— Я никуда не еду.

Он недоверчиво уставился на меня.

— Что за чепуха! Конечно же, ты едешь. Король ждет, что ты приедешь.

— Эдвин серьезно болен.

— У него легкая простуда.

— Это не обычная простуда. Я остаюсь. Несколько секунд мы пристально смотрели друг другу в глаза. Карлтон был рассержен и не верил в то, что Эдвин и в самом деле болен. Я сказала себе, что в душе он никогда не любил Эдвина, и для этого у него было несколько причин: в течение долгого времени до возвращения Тоби мальчик стоял между ним и Эверсли, более того — он был моим сыном, и Карлтон подозревал, что мальчик напоминает мне Эдвина и несмотря на все дурное, что я узнала о нем, я продолжаю лелеять свои романтические воспоминания. Карлтон был мужчиной, стремившимся первенствовать во всем. Он хотел быть центром всего, в том числе и моей жизни, и не желал уступить это место даже собственной дочери, а сделать это для сына другого человека было попросту невозможным.

Я знала Карлтона. Мне прекрасно были известны все его недостатки. Я ничуть не заблуждалась на его счет и не наделяла его несуществующими достоинствами. Да и вряд ли можно было ошибиться, имея дело с таким человеком, как Карлтон. Он был мужественным, грубоватым, настоящим мужчиной, и мне нравился мой брак, потому что я была женщиной, нуждавшейся в брачной жизни. Физически мы были идеальной парой. Мне нравились наши отношения, даже наши непрекращающиеся словесные битвы. Мы не упускали возможности обменяться колкостями. Наверное, жена не должна так относиться к своему мужу, но я относилась к нему именно так. Моя любовь была скорее волнующей, чем нежной, и наверняка он относился ко мне точно так же.

Сейчас он был рассержен. Он терпеть не мог, чтобы кому-то отдавалось предпочтение перед ним, пусть даже это были мои дети… а в особенности Эдвин. Карлтон отчаянно хотел иметь собственного сына и все более явно давал мне понять это.

Совместную жизнь с ним никак нельзя было назвать спокойной, а теперь мы вступали в полосу штормов.

— Ты едешь со мной, — сказал он.

— Нет, Карлтон, я не еду. Я не оставлю Эдвина. Я уже сказала Салли Нуленс, что остаюсь. Она обрадовалась, и это означает, что положение Эдвина гораздо хуже, чем кажется.

На мгновение мне показалось, что сейчас он схватит меня в охапку и увезет насильно.

Я была уверена, что именно так он и хотел поступить. Но он только отрывисто бросил;

— Очень хорошо. Как тебе будет угодно. И уехал, даже не попрощавшись.

* * *


Я не могла слишком долго думать о Карлтоне, поскольку была встревожена состоянием сына. Приехавший доктор после осмотра заявил, что у мальчика лихорадка. Его нужно держать в тепле и поить бульоном. Врач обещал заехать на следующий день.

Во второй половине для Эдвин уснул, и Салли сказала, что не стоит его беспокоить. Время от времени мы заглядывали в ее комнату, а вдобавок она повесила у него под рукой колокольчик — на случай, если он проснется и чего-то захочет.

Минут через пятнадцать я заглянула в комнату. Кто-то стоял у кровати, глядя на ребенка.

— Харриет! — шепнула я. Она обернулась.

— Не нужно его беспокоить, пока он спит, — сказала я, и мы на цыпочках вышли в коридор.

— Бедный Эдвин, — проговорила Харриет, — он очень плохо выглядит.

— Он поправится. Доктор говорит, что ему нужен покой. Салли прекрасно умеет обходиться с детьми. Отца Эдвина она выходила от нескольких болезней. Матильда говорит, что она и нянька и доктор в одном лице.

Харриет вошла вместе со мной в мою комнату.

— Бедная Арабелла, — сказала она, — ты выглядишь изможденной.

— Естественно, я волнуюсь. Я не спала всю ночь, все никак не могла решиться: поехать или остаться.

— Так ты отпустила Карлтона одного! — Она покачала головой. — Думаешь, это разумно?

— Я не могла поехать с ним, оставив Эдвина в таком состоянии. Ты же знаешь, я никогда не простила бы себе, если бы…

— Если бы?

Она смотрела на меня, и в ее глазах читалось ожидание. Я представляла, какие мысли сейчас кружат в ее голове. Она пыталась их скрыть, но это было бесполезно. Я знала, о чем она думает. Если Эдвин умрет, Тоби станет лордом Эверсли, а она станет леди Эверсли — она, дочь бродячего актера!

— Эдвин поправится, — твердо сказала я.

— Конечно, поправится. Он очень крепкий мальчуган. Ничего особенного. Детская болезнь. С детьми это бывает постоянно. Бывает, что они даже вроде бы близки к смерти… а потом…

Я отвернулась. Мне хотелось кричать: «Не стой здесь, не лги, не делай вид, что хочешь ему добра. Ты мечтаешь, чтобы он умер!»

— Тебе нужно подумать о себе, Арабелла, — сказала она. — Ты сама заболеешь, если будешь так терзаться.

— Я хочу отдохнуть, хотя бы недолго. Пока я отдыхаю, за Эдвином присмотрит Салли, — сказала я.

Я легла в кровать, и она прикрыла меня одеялом. Ее лицо было совсем близко, такое красивое, полное сострадания, но с каким-то странным блеском в глазах.

Дверь за ней закрылась, но я, конечно, не могла спать. Я вновь представляла их с Эдвином вдвоем… А я ведь ничего и не подозревала. Как они все хитро устроили! Она сама надеялась выйти за него замуж.

Затем я вспомнила, какими холодными были глаза Карлтона, когда он отворачивался от меня. Он был очень рассержен. Он терпеть не мог, когда кто-то вставал на его пути.

Но какое все это имело значение в сравнении с болезнью моего сына? Я не могла оставаться здесь, встала и вернулась в комнату больного. Он продолжал спать. Я пошла к Салли, и мы сидели вместе, ловя каждый звук, доносившийся из комнаты Эдвина.

Всю ночь мы с Салли просидели возле него. Он тихо лежал в своей кроватке, а мы то и дело вслушивались в его тяжелое дыхание. Я сидела, прислушиваясь и с ужасом думая о том, что оно может прекратиться.

Салли, сидела, тихонько раскачиваясь. Я шепнула ей:

— Салли, я чувствую какой-то запах. Это чеснок? Она кивнула:

— Да, возле камина, госпожа.

— Это ты его туда подвесила? Она вновь кивнула:

— Он отгоняет зло. Мы всегда им пользуемся.

— Зло?

— И ведьм, и все такое прочее.

— Ты думаешь…

— Госпожа, я не знаю, что я думаю, кроме того, что так будет лучше.

Некоторое время я молчала, затем сказала:

— Теперь он, по-моему, дышит легче.

— Да, когда я принесла чеснок, ему сразу стало лучше.

— Ах, Салли, расскажи мне, что у тебя на уме. В доме есть что-то, что может ему повредить?

— Я не говорила этого, госпожа, но я и не говорила, что такого нет. Я просто-напросто хочу сделать, как безопасней.

— О, Господи, — прошептала я, — неужели это возможно?

— Чеснок отгоняет зло. Они его не любят. В нем есть что-то такое, что им не по нутру. Мне в этом доме кое-что не нравится, госпожа.

— Салли, расскажи мне все. Если в доме есть нечто, угрожающее моему сыну, я обязана знать об этом.

— Есть вещи, в которые я бы не поверила, госпожа.

«Нет, — подумала я. — Я поверю».

— Этот малыш, — продолжала она, — стал теперь лордом и всем этим владеет, так уж оно получилось. Он потерял своего отца, которому все это должно было достаться, и, если бы так и случилось, мальчик бы спокойно рос при отце. Все было бы хорошо и просто. Но когда такое случается с малышом… Я слышала, что подобное бывало и с королями. Не очень-то я во всем этом разбираюсь, но человек есть человек, а человеческую натуру я маленько знаю.

— Что-нибудь случилось?

— Я кое-что нашла здесь… кто глядел на него, когда он лежал в кровати.

— Я тоже кое-кого видела.

— Полагаю, мы видели одно и то же.

— Зачем она приходила?

— Она сказала, что беспокоится за вас. Она, мол, знает, как вы расстроились, а сама-то уверена, что у ребенка просто простуда. Ну, когда я пришла, она почти сразу и вышла. Тут-то мне и пришло в голову, как она выгадает, если…

— Ты подозреваешь… колдовство?

— Оно всегда существовало в мире, и мне думается, что его стоит остерегаться. Но мы будем охранять мальчика. Мы спасем его от чего угодно. Вместе мы это сможем, госпожа! Никакое колдовство не выдержит против доброй чистой любви. Это я в точности знаю.

При любых иных обстоятельствах я немедленно высмеяла бы ее, но ведь речь шла о моем любимом ребенке. Днем я могла быть смелой и смеяться над историями о привидениях и злых силах, но к ночи я начинала бояться их. Так уж складывались дела. Мой ребенок, возможно, подвергался опасности, и я не могла скептически отвергнуть эту возможность.

Салли верила в колдовство. Более того, она явно намекала на то, что в нашем доме может находиться ведьма.

Харриет. Стоящая возле кроватки, с глазами, сверкающими от сознания того, что возможность получить титул совсем рядом и на ее пути стоит лишь мой сын.

Я вспомнила, о чем прочитала в дневниках моей прабабушки Линнет Касвеллин, которая впустила в свой дом странную женщину — морскую ведьму.

Все может случиться. Я не оставлю Эдвина до тех пор, пока он не поправится. Я не позволю Харриет переступать порог этой комнаты.

Всю ночь мы с Салли просидели возле постели моего сына, бросаясь к нему при малейшем звуке. К середине ночи его дыхание стало легче. А к утру у него спал жар.

Я чувствовала запах чеснока, лежащего на каминной решетке. Взглянув в простое доброе лицо Салли, я обняла ее.

— Теперь он поправится, — сказала я, — Ах, Салли, Салли, ну что я могу тебе сказать?

— Мы сумели его вытянуть, госпожа. Мы вместе вытянули его. С нашим маленьким лордом не случится ничего плохого, пока мы рядом с ним.

Эдвин уже поправлялся, когда вернулся Карлтон, все еще рассерженный на меня из-за моего «предательства» — Я же говорил тебе, — заявил он, — с этим мальчиком все в порядке, за исключением того, что с ним слишком носятся. Я поработаю над ним, как только он совсем поправится.

Я была так рада выздоровлению сына, что решила отпраздновать это событие заодно с возвращением Карлтона. Харриет сказала, что она споет и станцует для компании, а возможно, мы захотим пригласить для танцев еще кого-нибудь. Мальчикам это должно доставить удовольствие.

Карлтон был весел, но я заметила, что он несколько изменился ко мне. Он не простил мне того, что я осталась здесь, и наши взаимоотношения начали напоминать те, что складывались до брака. Он критически относился ко мне и старался заставить меня поступать подобным же образом, что не потребовало с его стороны значительных усилий. Мне стало не хватать нежности в наших любовных отношениях, хотя он оставался таким же страстным и требовательным, как прежде, и еще чаще начал напоминать о желании завести еще одного ребенка на этот раз мальчика. А я обвиняла его в отсутствии интереса к Присцилле.

— Я имею в виду именно ее интересы, — возражал Карлтон. — Если ее родители станут относиться к ней так, будто важнее ее нет ничего в мире, из нее вырастет невыносимое создание.

— И весьма похожее на собственного отца, — добавила я.

Вот так мы обменивались колкостями днем и занимались любовью ночью. Это была разнообразная, но утомительная жизнь. Я видела, что он действительно сердит, и думала о том, какой он грубый, эгоистичный мужчина. В то же время я была немножко зла и на себя за свое отношение к нему. Но я ничего не могла поделать с собой, и он, вероятно, тоже.

Однажды за ужином вскоре после его возвращения он начал рассказывать о своей поездке в Лондон.

— Съездить туда — значит глотнуть настоящей жизни, — говорил он. — В глуши человек деградирует. Я должен ездить туда почаще.

Он смотрел на меня, как бы говоря: «И тебе следует ездить со мной, а если ты считаешь, что твои дети для тебя дороже мужа, — жди последствий!»

Карлтон рассказывал о планах восстановления города, которые весьма заинтересовали короля. Он встречался с Кристофером Реном, который создал такой план восстановления города, что в случае его реализации люди стали бы считать большой Лондонский пожар благословением Господним.

— Конечно, стоить это будет очень дорого, потребуются огромные деньги, объяснял Карлтон. — Вряд ли удастся собрать такую сумму, тем не менее строительство должно начаться немедленно, а уж потом его можно будет продолжать шаг за шагом.

Карлтон очень расхваливал Кристофера Рена.

— Это гений, — сказал он, — и счастливый человек. Он знает, что ему не удастся выстроить все, что он хочет, но его удовлетворит даже частичная реализация проекта. У него уже есть чертежи собора и примерно пяти десятков приходских церквей. Старый город станет неузнаваем, но каким величественным он будет по завершении строительства! Более того, он станет гораздо более здоровым. Все эти скученные деревянные здания, все эти грязные канавы… В нашем новом Лондоне не будет эпидемий, я вам обещаю.

Он был явно возбужден своим визитом в Лондон и, похоже, еще больше сердился на меня из-за того, что я отказалась разделить с ним это удовольствие.

Мы продолжали сидеть за столом, и он перешел к обсуждению наисвежайших скандалов. У всех на устах сейчас было дело герцога Бэкингемского — его связь с леди Шрусбери и дуэль с ее мужем.

— Теперь Бэкингем может быть обвинен в убийстве, — сказал Карлтон.

— Так ему и надо! — высказалась Матильда. — Люди не должны драться на дуэлях. Это весьма глупый способ разрешения конфликтов.

— Говорят, что между Бэкингемом и женой Шрусбери была настоящая любовная связь, — заметила Карлотта.

— Она была его любовницей, — уточнил Карлтон, — об этом было давно всем известно, и Шрусбери, как и положено уважающему себя мужу, вызвал Бэкингема на дуэль.

Харриет улыбнулась дяде Тоби.

— А ты бы сделал так, дорогой, если бы я завела себе любовника?

Дядя Тоби чуть не задохнулся от хохота.

— Ну конечно, моя любимая!

— Прямо как лорд Шрусбери! — воскликнула Харриет, возводя глаза к потолку.

— Я надеюсь, — сказал Карлтон, глядя на нее в упор, — что вы не будете вести себя, подобно леди Шрусбери. Эта дама переоделась пажом и держала лошадь Бэкингема во время дуэли, а когда она завершилась и смертельно раненного Шрусбери унесли, любовники отправились на постоялый двор и Бэкингем занимался с ней любовью, не снимая залитой кровью одежды.

— Это оскорбление нравственности, — сказала я.

— Я рад, что ты понимаешь это, — сказал Карлтон полу насмешливо-полувосхищенно.

— И что же теперь будет с этими грешниками? — спросила Матильда.

— Шрусбери умирает, а Бэкингем открыто живет с леди Шрусбери. Король выразил свое неудовольствие, но простил Бэкингема, ведь он такой веселый парень. Да и вообще Карл слишком большой реалист, чтобы осуждать других за то, чему он сам предается с такой страстью.

— Но не дуэлям, — сказала Карлотта.

— О, я говорю об адюльтерах, — уточнил Карлтон. — Карл ненавидит эти убийства. Он считает, что Шрусбери просто дурак. Ему следовало признать тот факт, что его жена предпочитает Бэкингема, и оставить все как есть.

— Король устанавливает придворную моду, — сказала Карлотта. — Как она отличается от той, что была при Кромвеле!

— За одной крайностью непременно следует иная, — подчеркнул Карлтон. Если бы при пуританах не было таких строгостей, то те, кто сменил их, не были бы столь распутны.

— Ax, дорогой, — вздохнула Матильда, — как жаль, что нельзя вернуться к довоенным временам, когда еще не начались все эти неприятности!

— О, эта вечная тоска по старым временам! — сказал Карлтон. — В воспоминаниях они всегда кажутся прекрасными. Эта болезнь называется ностальгия. Она поражает многих из нас.

Он смотрел на меня, завидуя счастью, которое я переживала с Эдвином, и считая, что я продолжаю его вспоминать, несмотря на то, что я узнала о своем первом муже. Вскоре после этого разговора мы устроили праздник. Он начался очень удачно, а завершился почти катастрофой. В течение нескольких дней на кухне трудились не покладая рук, и стол делал честь нашим слугам. Собралась вся наша семья. Деланы, Кливеры и еще одна семья, жившая в нескольких милях от нас. Оба мальчика тоже сидели за столом, и все поздравляли меня, утверждая, что у Эдвина совсем здоровый вид и что мальчику, который так быстро оправился после лихорадки, пожалуй, ничто серьезно не грозит.

Харриет сумела-таки стать центром всеобщего внимания, как в старые добрые дни, она пела для нас, и, глядя на нее, перебирающую струны лютни, с чудесными волосами, падающими на плечи, я мысленно возвращалась памятью к тем дням в Конгриве, когда она казалась мне богиней, явившейся из иного мира.

Было очевидно, что дядя Тоби именно это о ней и думал. Он так ею гордился, был так в нее влюблен; и мне пришло в голову, что, даже если она вышла за него замуж по расчету, по крайней мере, ей удалось сделать его счастливым.

Кроме того, я была довольна тем, что Мэттью Долан сидел рядом с Карлоттой и Карлотта казалась почти счастливой, хотя и не могла избавиться от своей подозрительности к людям, как будто говоря: я знаю, что вы относитесь ко мне хорошо лишь из вежливости.

Отослав детей спать, мы направились в бальный зал, который был уже подготовлен к танцам, где играла музыка и где мы веселились допоздна.

Во время танцев Карлтон спросил меня, считаю ли я выздоровление Эдвина достаточной причиной для столь роскошного празднества.

— Я думаю, этого вполне достаточно, — ответила я.

— Благодарственное жертвоприношение по поводу того, что наш юный Эдвин спасен у самых врат смерти?

Я вздрогнула.

— Какая ты добрая и глупая мать, Арабелла! Мальчик совершенно здоров. Ты должна благодарить судьбу за мое возвращение к тебе, а не за его возвращение из вышеупомянутых врат.

— Мы празднуем сразу два счастливых события.

— Так ты рада моему возвращению?

— Разве я выражаюсь недостаточно ясно?

— Временами, — сказал он. — Послушай-ка, взгляни на Тоби!

Я взглянула. Он танцевал с Харриет. Его лицо было слишком красным, и, как мне казалось, он слегка задыхался.

— Он выпил слишком много вина, — предположила я.

— Боюсь, не больше, чем обычно.

— Харриет не должна позволять ему так утомляться. Ты поговоришь с ней?

— Поговорю, когда кончится танец.

Но было уже слишком поздно. Вначале раздался крик, а затем воцарилась мертвая тишина. Я оглянулась. Тоби лежал на полу, а Харриет стояла возле него на коленях.

Карлтон бросился вперед и склонился к дяде.

— Он дышит, — сказал он, — мы должны отнести его в комнату. Арабелла, пошли кого-нибудь за врачом.

На этом танцы закончились. Тоби отнесли в его комнату, потом приехал доктор и сообщил нам, что у Тоби был сердечный приступ. Это случилось, скорее всего, от перенапряжения. Я сидела вместе с Харриет возле его кровати. Она была очень подавлена. На ее лице читалась тревога, и я понимала, что сейчас она думает о том, каким будет ее положение в случае смерти дяди Тоби.

Но он не умер. Через несколько дней стало ясно, что он поправится. Доктор заявил, что это было первым предупреждением. Дядя Тоби слишком переусердствовал, и на будущее ему не следует забывать о своем возрасте. Он должен быть поосторожнее.

— Я прослежу за этим, — пообещала Харриет, — я буду ухаживать за тобой, мой дорогой.

Было очень трогательно видеть, как он доверяет ей, но следует признать, что она самоотверженно ухаживала за ним.

Карлтон сказал:

— Возможно, даже хорошо, что это случилось. Теперь до него наконец дойдет, что он вовсе не тот юноша, каким он считал себя до сих пор.

* * *


Настала весна. Эдвин совсем поправился, и теории Салли относительно колдовства стали казаться мне смехотворными. Мальчики очень привязались к Харриет. Она же вела себя как образцовая жена Тоби. Вскоре она начала вызывать у Эдвина и Ли то же восхищение, которое вызывала когда-то у моих братьев и сестры. Она пела для мальчиков, разыгрывала перед ними всякие сценки, и они любили находиться в ее обществе.

Дядя Тоби наблюдал за ней с умилением.

— Какая чудесная мать могла бы получиться из нее! — говорил он.

Хотя я и подозревала о мотивах ее замужества, все же нельзя не сказать, что Тоби был с ней счастлив.

Харриет никогда не раздражалась и не пыталась демонстрировать ему свое плохое настроение. За глаза она называла его «мой дорогой муж», а к нему всегда обращалась «мой любимый». Он же вкладывал в свое обожание столько чувства, что их отношения не выглядели наигранными, как это часто бывает.

Карлтон всерьез занялся воспитанием Эдвина. Он обвинил меня в том, что я излишне нянчусь с ним, и заявил, что пора взять мальчика в руки. Поначалу я несколько побаивалась этого. Мне казалось, что он будет вымещать на моем сыне свои обиды. У меня появилось подозрение, что я недостаточно хорошо знаю Карлтона, то есть не настолько, насколько жена должна знать своего мужа. Я знала, что он сильно привязан ко мне; я знала, что он желает меня и что желание это не ослабло со временем. Но иногда мне казалось, что он хочет мне за что-то отомстить. У него была странная, необузданная натура.

Так или иначе, я не могла запретить Карлтону заниматься воспитанием сына вне дома, а, поскольку Ли постоянно находился вместе с ним, я полагала, что Эдвину действительно будет полезно твердое мужское руководство. Кое-чему обучала их я, и Харриет настояла на том, чтобы помогать мне. Это напомнило мне старые дни в Конгриве. В классной комнате проводились также уроки актерского мастерства, и это, разумеется, нравилось детям.

Карлтону пришла в голову идея, что для мальчиков необходимо нанять наставника. Нельзя было допустить, чтобы они получили женское воспитание.

— Кроме того, — сказал он, — это поможет избежать твоих отговорок занятиями с детьми, когда я вновь захочу взять тебя в Лондон.

Карлтон не любил затягивать выполнение принятых решений, и через несколько недель в доме появился Грегори Стивене.

Грегори был молодым человеком очень приятной наружности, вторым сыном в титулованной семье, то есть человеком без особых средств к существованию, но с некоторыми перспективами. Превосходный спортсмен, он был к тому же и довольно образованным человеком, интересующимся проблемами воспитания, и поэтому решил занять эту должность в ожидании возможного осуществления его надежд. Карлтон сказал, что у наставника есть все качества, необходимые для воспитания мальчиков, и оказался прав. Грегори был строг, но сумел завоевать уважение детей.

Харриет настаивала на том, что ей необходимо продолжать изучать с детьми пьесы и разыгрывать перед ними сценки. Сначала Грегори Стивенсу это показалось излишним, но вскоре он согласился с тем, что знания Харриет и ее умение заинтересовать мальчиков литературой пойдут им на пользу.

Карлтон занимался с ними верховой ездой, стрельбой, соколиной охотой и фехтованием. В этом ему помогал Грегори Стивене, и все мои опасения таяли, когда я слышала восторженные крики триумфа и возбужденную болтовню. Я стала понимать, что Карлтон был прав и я напрасно боялась того, что Эдвин пострадает, обучаясь чисто мужским занятия.

Я проводила много времени со своей дочуркой, которая уже начала проявлять характер, оказавшийся несколько независимым, что было и неудивительно, принимая во внимание личность ее отца. Меня сердило, что Карлтон почти не проявлял интереса к Присцилле, и я решила, что холодность отца мне следует компенсировать своей любовью.

В начале весны я вновь забеременела. Карлтон был вне себя от радости. Он не сомневался в том, что на этот раз я сумею родить ребенка нужного пола. Его страстное желание иметь сына беспокоило меня.

Он не мог говорить ни о чем другом. Он был так нежен и осторожен со мной, что это не могло не радовать меня, однако временами я ощущала обиду.

Я сказала ему:

— А что, если это опять будет девочка?

— Не будет, — твердо сказал он, как будто мог распоряжаться этими вопросами. — Я знаю, что на этот раз появится сын.

— Это абсурд, — сказала я, — у тебя есть чудесная дочь, а ты ее почти не замечаешь.

— Ты подаришь мне сына, Арабелла! Я знал об этом с самой первой нашей встречи.

Я начала волноваться. Салли Нуленс заметила это.

— Это нехорошо для вас, — сказала она. — Перестаньте-ка. Сидите себе спокойненько да ждите. Хотелось бы мне последовать ее совету… Когда я оставалась одна, в мою спальню часто заходила Харриет. Ей нравилось сидеть и смотреть, как я шью детское приданое. Мне это доставляло огромное удовольствие, хотя портнихой я была не Бог весть какой.

— Карлтон вне себя от счастья, — сказала Харриет, озабоченно глядя на меня. — Ты встревожена, Арабелла.

— Я просто хочу, чтобы все это побыстрее кончилось. Я хочу лежать вот в этой кровати и чтобы рядом в колыбельке лежал мой сын.

— Наверное, он потеснит мадам Присциллу.

— Никто не сможет изменить моих чувств к ней, — сказала я.

— Конечно же, нет. Ты идеальная мать. Ах, Арабелла, как многое успело с нами случиться за все эти годы! Мы обе стали матерями… Обе носим фамилию Эверсли. Тебе не кажется это странным?

— То, что мы обе Эверсли? Да, тут потребовалась некоторая изобретательность.

— Опять ты за старое! Ну, а почему бы немножко и не поизобретать? Разве Тоби был когда-нибудь таким счастливым, как сейчас?

— В этом ты права. Но женитьба на тебе потребовала от него чрезмерного напряжения. Это совершенно очевидно.

— Ты имеешь в виду его сердечный приступ? Я очень забочусь о нем, Арабелла. Я люблю его. О да, это действительно так! А кроме того, в каком положении оказалась бы я, если бы он умер?

— Этот дом все равно оставался бы твоим.

— Надеюсь, что так. Но старая леди не любит меня. Карлотта меня ненавидит. Карлтон… — Она рассмеялась. — Вот видишь, на моей стороне только ты. Но и ты меня иногда подозреваешь. А вот если бы я была сейчас беременна, если бы я собиралась родить сына… Тебе никогда не приходило в голову, что мой сын был бы следующим наследником после твоего Эдвина? Если бы он родился до того, как ты родишь сына… или, возможно, не родишь…

В комнате повисло молчание. У меня вдруг появилось неприятное чувство, что мы здесь не одни.

Я оглянулась.

В дверях стояла Салли Нуленс, держа в руках чашку.

— Вот, я принесла, — обратилась она ко мне. — Хороший крепкий бульон. Это то, что вам нужно.

* * *


Это произошло поздно ночью, после полуночи, как я сообразила позднее, когда ко мне вернулась способность соображать. Мы с Карлтоном уже спали, но нас разбудил крик. Мы оба сели в кровати, и в колеблющемся свете свечи я узнала фигуру Харриет.

— Арабелла, Карлтон, быстрей! — кричала она. — Тоби плохо!

Мы вскочили с кровати, набросили на себя пледы и побежали в комнату, где жили Тоби и Харриет. Тоби лежал в кровати с мертвенно бледным лицом и выпученными глазами.

Подойдя к нему, Карлтон пощупал пульс, затем приложил ухо к его груди.

Когда он повернулся, по выражению его лица я поняла, что Тоби очень плох.

— Наверное, нужен врач? — спросила Харриет.

— Да, — сказал Карлтон. Она выбежала из комнаты.

— Карлтон, — спросила я, — мы можем что-нибудь сделать?

— Принеси немного бренди. Но я боюсь, что… Я подошла к буфету и налила в стакан бренди. Его держали в этой комнате с тех пор, как с дядей Тоби приключился первый приступ. Карлтон поднес стакан к губам больного и попытался влить бренди ему в рот, но оно стекало по подбородку.

— Слишком поздно! — пробормотал Карлтон. — Этого я и боялся.

В комнату вернулась Харриет.

— Я послала одного из слуг, — сказала она. — О, Господи, он выглядит… ужасно.

— Возможно, уже поздно, — сказал Карлтон.

— Нет… — прошептала Харриет.

Она зашла с другой стороны кровати. Карлтон бережно поправил подушку Тоби. Мы стояли и молча смотрели на него. Потом Харриет сказала:

— Побыстрей бы уж приходил доктор. Как он долго!

— Слуга только что отправился к нему, — напомнил ей Карлтон. — Должно пройти не менее часа.

Вновь наступило молчание. Я стояла в голове кровати, Харриет по одну ее сторону, а Карлтон — по другую.

Позади нас послышалось тяжелое дыхание, и в комнату вошла Карлотта.

— Я услышала какую-то беготню. Что случилось?

— У дядюшки приступ, — ответил Карлтон.

— И… серьезный?

— Боюсь, что очень серьезный.

— Ах, бедный, бедный дядя Тоби! И вновь молчание. Я слышала, как на каминной полке зловеще тикают часы.

Мы стояли вокруг кровати как статуи. Меня поразил вид Карлотты. Казалось, она знает что-то, недоступное мне.

«Чепуха! — сказала я себе. — Ты переутомлена. Все дело в твоем состоянии».

Мне вдруг пришло в голову, что мы образуем живую картину, полную скрытого смысла, который я не вполне понимаю.

Последующие дни были окутаны печалью.

— Две смерти одна за другой, — сокрушалась Матильда. — Ах, как я ненавижу смерть! Он был так счастлив, так полон любви!

— Возможно, именно в этом причина смерти, — сказала Карлотта.

Я заметила, что при этих словах Матильда вздрогнула. Затем она сказала:

— Он забыл о том, что уже не очень молод. Такое иногда случается.

— По крайней мере, — напомнила я им, — он был счастлив. Весь последний год, а то и дольше, он жил как в раю.

— В каком раю? — спросила Карлотта. — В раю для дураков?

Конечно, она ненавидела Харриет, и ее всегда возмущал способ, которым та сумела проникнуть в нашу семью.

В этом доме был еще один человек, ненавидевший Харриет, — Салли Нуленс. Но, пожалуй, она скорее боялась ее, чем ненавидела. Она искренне оплакивала Тоби. Ведь она помнила, каким он был в ту пору, когда еще не уехал из дому.

— Он всегда думал о людях лучше, чем они того заслуживали, многозначительно сказала Салли.




ЯД В БРАЧНОМ КУБКЕ


Беременность моя тянулись гораздо дольше, чем в тот период, когда я ждала рождения Присциллы. Я чувствовала себя неважно. Наверное, я боялась, что и на этот раз родится не мальчик.

Меня раздражал Карлтон. Как глупо возлагать на женщину вину за то, что пол рожденного ею ребенка не тот, о котором мечтал ее муж! В прошлом такое случалось с королями. Я вспомнила об Анне Болейн, обо всем, что случилось с ней из-за того, что она не могла родить сына. Как она чувствовала себя все эти долгие месяцы ожидания, исход которого предрешал ее будущее? Отзвуки этой истории повлияли на судьбу одной из моих прапрабабушек, Дамаск Фарланд, и на судьбу ее семьи. Это было так нечестно, так жестоко и так типично для некоторых мужчин! Таких, как Генрих VIII. Таких, как Карлтон. Да и у нашего короля Карла не было законного наследника, хотя на стороне у него росли несколько сыновей. Что чувствовала в такой ситуации наша кроткая королева? Впрочем, возможно, она беспокоилась меньше, чем я. Карл мог быть на редкость неверным мужем, но при этом оставался добрым человеком.

Все произошло в жаркий летний день. До ожидаемого рождения моего ребенка оставалось еще четыре месяца. Я гуляла в саду с Присциллой. Мальчики занимались на стрельбище, находившемся за лужайкой. Время от времени раздавался выстрел, а затем вопль восторга или разочарования. Без сомнения, они были довольны. Эдвину даже нравилась дисциплина, которой требовал от них Карлтон, и я с радостью замечала, как растет уважение моего сына к мужу. Он не любил Карлтона — для этого он слишком благоговел перед ним, но наверняка можно было сказать, что он относился к отчиму с почтительностью. Я была вполне удовлетворена этим, как, впрочем, и сам Карл-тон. Я надеялась, что постепенно они сблизятся.

Размышляя об этом, я упустила из виду Присциллу, которая не замедлила воспользоваться моим невниманием. Она была весьма любознательна и постоянно пыталась куда-нибудь улизнуть. Осматриваясь, я вдруг с ужасом заметила, что она ковыляет к стрельбищу.

Испугавшись, я вскочила и побежала, выкрикивая на ходу ее имя. Она, видимо, решила, что это какая-то новая игра и заковыляла еще быстрей, радостно смеясь. И тут я зацепилась каблуком за торчащий корень и упала.

Меня охватили панический страх и боль.

— Присцилла, Присцилла! — кричала я, пытаясь подняться. — Вернись, вернись!

Я встала и вновь упала.

Потом я увидела идущего ко мне Карлтона. Он нес на руках Присциллу.

Увидев меня, он поставил ее на землю и побежал ко мне.

— Что случилось?

— Я испугалась… она побежала на стрельбище. Я… я упала.

Карлтон взял меня на руки и понес в дом. Ступив на порог, он прокричал слугам:

— Немедленно отправляйтесь за доктором!

* * *


Я лежала в своей постели. В комнате царил полумрак, так как окна были занавешены тяжелыми портьерами. Я чувствовала себя усталой и разбитой, хотя боль уже прошла.

Видимо, я была серьезно больна.

В комнату вошла Салли Нуленс:

— А, наконец-то проснулись. Она остановилась надо мной, держа в руках чашку с бульоном.

— Ох, Салли… — сказала я.

— Все будет в порядке, госпожа, — утешила она меня. — Знаете, лорд Эдвин очень расстраивался. Невозможно было его успокоить. Теперь я хоть могу сказать ему, что вы пошли на поправку.

— Я потеряла ребенка, — сказала я.

— Будут и другие дети, — ответила она. — Слава Богу, что вас не потеряли.

— Значит, я была настолько плоха?

— Вам сейчас вредно много говорить. Возьмите-ка бульон! Он вас подкрепит.

Я взяла чашку. Внимательно посмотрев на меня, Салли сказала:

— Ну, значит, я приведу их посмотреть на вас перед сном. Всех троих. Знаете ли, пришлось пообещать им.

Она привела детей. Эдвин бросился ко мне и прижался так крепко, что Салли запротестовала:

— Вы хотите задушить свою маму, молодой человек?

Ли попытался оттеснить Эдвина.

— Я тоже хочу, — сказал он.

Присцилла захныкала, поскольку ей было до меня не добраться.

Я радостно улыбнулась.

Как бы то ни было, у меня оставались они.

Вошел Карлтон и сел возле кровати. Бедный Карл-тон, как он был расстроен!

— Мне очень жаль! — сказала я и протянула к нему руку, которую он поцеловал.

— Ничего, Арабелла, у нас впереди много времени.

— Конечно. Я не успокоюсь, пока не рожу тебе сына.

— Тебе нужно отдохнуть после этого… По крайней мере, год, как мне сказали. А может, и два.

— До того, как мы сможем обзавестись ребенком?

Он кивнул.

— Во всяком случае, ты выжила, — сказал он. — Знаешь, дела твои были плохи. Если бы ты только не… ну да ладно.

— Я испугалась.

— Да, знаю. Присцилла! — Он произнес ее имя почти со злостью.

— Я подумала, что она может забежать на стрельбище и…

— Не беспокойся. Она не забежала. Я наверняка увидел бы ее и велел прекратить стрельбу.

— Ах, Карлтон, мне так жаль!

— Не нужно говорить об этом. Как будто я какой-то… монстр…

— Да ты и есть монстр, — сказала я, возвращаясь к моему обычному расположению духа. Карлтон наклонился и поцеловал меня.

— Поправляйся побыстрее, Арабелла! — прошептал он.

Пришла Матильда.

— Ах, мое дорогое милое дитя, как чудесно, что ты уже можешь принимать посетителей. Я была просто вне себя от страха. Это было так ужасно… Мой любимый муж… Тоби… и теперь ты. Как будто в доме поселился какой-то злой дух…

Она умолкла. Я заметила, что в комнату вошла Салли.

— Это всего-навсего цепочка несчастных случаев, — сказала я. — Давайте надеяться, что на этом наши неприятности закончатся.

— Так и есть, ведь ты уже поправляешься. Салли говорила, что тебе с каждым часом становится все лучше и лучше. Правда, Салли?

— Я знаю, как вылечить миледи, и поставлю ее на ноги еще до конца недели. Вот увидите…

— Я всегда доверяла тебе, Салли. А, вот и Карлотта.

В комнату вошла Карлотта.

— Карлотта, посмотри, как хорошо выглядит Арабелла, — сказала Матильда, почти как раньше, не правда ли?

— И даже лучше, — сказала Карлотта. — Я очень рада этому и сожалею о случившемся.

— Это был несчастный случай, — сказала я, — мне следовало быть осторожней.

— Да, — тихо согласилась Карлотта.

— Садись, Карлотта, — пригласила ее мать. — Тебе ведь там неудобно стоять.

Карлотта послушно села, и некоторое время мы болтали о детях. У бедняжки Эдвина чуть не разорвалось сердце. Пережив смерть дедушки и дяди Тоби, он боялся, что я тоже могу умереть.

— Было очень трудно его успокоить, — сказала Карлотта, — и лучше всех это удавалось Ли. Мальчики очень сблизились.

Потом мы поговорили о Присцилле, о том, какая она сообразительная и как она грустила обо мне и плакала, все время повторяя мое имя.

— Вот видишь, все в доме рады тому, что ты поправляешься, — сказала Матильда Опять вошла Салли и заявила, что мне нельзя переутомляться и, по ее мнению, я уже достаточно наговорилась.

Они вышли, оставив меня наедине с моими мыслями. Я не могла не думать о разочаровании Карлтона и о том, что он винит меня, а может статься, и Присциллу во всем случившемся.

* * *


Через два дня меня пришла навестить Харриет. Я уже успела значительно окрепнуть, сидела в кровати и даже немножко ходила по комнате.

— Ходить слишком быстро не следует, — приказала Салли, которой я беспрекословно подчинялась во время болезни.

Зная, как она устает, выхаживая меня и одновременно занимаясь детьми, я настояла на том, чтобы во второй половине дня она отдохнула. Салли ненадолго прилегла, и я догадалась, что только поэтому Харриет осмелилась заглянуть ко мне.

Она вошла в комнату на цыпочках, и ее чудесные глаза лукаво поглядывали на меня.

— Дракон уснул, — произнесла она театральным голосом. — Знаешь ли ты, что она всякий раз изрыгала огонь при моих попытках приблизиться к твоему ложу?

— Так ты уже заходила?

— Ну конечно. Не думаешь ли ты, что я оставалась в стороне, зная о том, как ты больна?

В ее присутствии я оживала. Она излучала жизненную силу. Я была рада видеть ее.

— Ты не выглядишь умирающей, — заметила Харриет.

— А я и не умираю.

— Однако ты заставила нас всех поволноваться.

— Больше всего я сержусь на себя. После стольких месяцев ожидания… все кончено.

— Не расстраивайся. Это тебе вредно. Благодари судьбу за то, что твоя любимая семья не лишилась тебя. Эдвин так волновался.

— Я знаю, мне говорили. Мой дорогой мальчик!

— Он очень предан своей маме. Впрочем, так и должно быть. Арабелла, я еще никому не говорила. Мне хотелось, чтобы ты первой узнала об этом. Это просто чудесно. Я вновь чувствую себя счастливой. Я ведь любила Тоби, хотя ты и сомневалась в моих чувствах к нему. Ты никогда не простишь мне Эдвина, не так ли?

— Ах, это… это было так давно.

— Я знаю твою натуру. Ты можешь простить, но не можешь забыть. Ведь ты мне больше не доверяешь, верно?

— Пожалуй, да.

— Я собираюсь заставить тебя поверить мне. Я так люблю тебя, Арабелла! Это вызывает у тебя улыбку. Ты считаешь, что нельзя поступить так, как поступила я, и продолжать любить тебя. А я могу. То, что произошло между мной и Эдвином, не касалось нашей дружбы. Подобное часто случается. Между людьми возникает влечение, и они не в силах противиться ему. Человек забывает обо всем, кроме жажды его удовлетворения. Когда это заканчивается, жизнь вновь входит в нормальную колею и все идет по-старому.

Я покачала головой.

— Давай не обсуждать это. Мы никогда не придем к согласию.

— Я была воспитана совсем не так, как ты, Арабелла. Мне всегда и за все приходилось бороться. Это стало для меня естественным. Я борюсь за то, чего хочу, получаю это, а уж затем начинаю думать об уплаченной цене. Но я пришла сюда вовсе не для того, чтобы рассказывать тебе об этом. Просто, оказываясь с тобой, я всегда вынуждена оправдываться. Арабелла, у меня будет ребенок.

— Харриет! Возможно ли это?

— Конечно. Знаешь ли, Тоби был не настолько стар.

— Я вижу, ты довольна.

— Это то, чего мне не хватало. Ты лучше всех поймешь меня. Разве не то же самое было и с тобой? Вспомни-ка! Твой муж неожиданно погиб, и после этого вдруг выяснилось, что у тебя будет от него ребенок. Теперь это случилось и со мной. Давай порадуемся вместе! Мне хочется петь благодарственный гимн.

— Когда?..

— Через шесть месяцев.

Харриет подошла ко мне и обняла меня.

— Это все меняет. Я остаюсь здесь. Теперь у меня есть на это право. Я и раньше имела права, а теперь и подавно. Старая Матильда и Карлотта надеялись, что я уйду. Что же касается твоей Салли, то она смотрит на меня, как на воплощение дьявола. Но меня это не волнует. У меня будет ребенок. Маленький Эверсли. Ты только подумай — мой собственный ребенок.

— Надеюсь, на сей раз ты не убежишь, оставив его мне? — холодно произнесла я, чувствуя в то же время, что поддаюсь ее чарам. Харриет рассмеялась:

— Твой язычок вновь стал острым, Арабелла. Ты много практикуешься с Карлтоном.

— Это так заметно?

— Конечно. Но ему это, несомненно, нравится.

Теперь о моем ребенке…

— Ты говоришь, что еще никому не рассказывала?

— Я решила, что ты должна быть первой.

— Как бы обрадовался дядя Тоби, узнав об этом! Ее глаза слегка затуманились.

— Ах, дорогой мой Тоби! — произнесла она. Я была тронута, но потом вдруг подумала: не играет ли Харриет еще одну из своих ролей?

* * *


Новость о положении Харриет поразила весь дом, и в течение нескольких дней высказывались предположения, будто все это ей лишь показалось. Но со временем стало очевидно, что она не ошиблась.

Харриет была чрезвычайно довольна собой и явно наслаждалась ситуацией. Она вела себя так, будто ей удалось сыграть великолепную шутку, и нужно признать, что ей удалось добиться желаемого эффекта.

Карлтон был потрясен.

— Если у нее будет мальчик, — сказал он, — он будет наследовать вслед за Эдвином.

— Нет, если Эдвин женится и у него появится сын.

— Ну, до этого еще пройдет много лет.

— Знаешь, мне не хочется, чтобы ты говорил об Эдвине так, будто его дни сочтены.

— Извини. Я всего лишь размышлял…

— О линии наследования. Можно подумать, что Эверсли — королевский род.

Его это действительно тяготило. И я часто замечала, что он смотрит на Харриет с той же подозрительностью, что и раньше.

Между нами стали возникать трения. Теперь наша жизнь текла не так гладко, как до моего выкидыша. Похоже, Карлтон не одобрял моей горячей любви к Присцилле и, конечно, к Эдвину, и, если я отчасти понимала ревность к Эдвину, все же казалось совершенно невероятным, что мужчина может обвинять собственную дочь в потере неродившегося сына.

Я говорила Карлтону, что он ненормальный. Желание иметь сына стало у него манией. Известно, что это весьма распространенное желание у определенного типа мужчин, но Карлтон довел себя до крайности.

Теперь он часто уезжал. Он ездил в Уайтхолл, и я знала, что он занимает видное положение в придворных кругах. Я часто думала о том, какую жизнь он там ведет. Меня беспокоило ослабление наших чувств друг к другу, и я говорила себе, что это неизбежно. Я сознавала, что в определенном смысле сама виновата в этом. И в то же время я мечтала, чтобы Карлтон вернулся и у нас восстановились отношения, складывавшиеся в самом начале. Но действительно ли он был таким, каким я его себе представляла? Нас связывало страстное влечение, но могло ли оно служить достаточным основанием для продолжительного семейного счастья? Может быть, я ошибалась. Меня всегда тянуло вспоминать счастливые времена с Эдвином, которые на самом деле были пронизаны фальшью. Именно поэтому я и решила, что не дам одурачить себя вторично. Не оттого ли я стала слишком жесткой и подозрительной?

В течение последующих месяцев жизнь казалась мне несколько нереальной. Единственным довольным жизнью человеком была Харриет. Она разгуливала по дому с видом победительницы и скоро — как мне это напомнило прошлое! — начала всеми командовать.

Она предложила, чтобы по вечерам мы собирались и вместе пели баллады: я, Карлотта, Грегори Стивене, а зачастую и Мэттью Долан, не забывавший навещать нас. Карлотта несколько чуждалась его, словно знала о надеждах, которые я питала относительно него, и старалась противодействовать этому.

Харриет любила рассказывать истории из своей актерской жизни, держа аудиторию в состоянии напряжения. Как настоящая Шехерезада, она имела обыкновение прерывать рассказ на самом интересном месте, говоря:

— Ну, на сегодня хватит. Что-то у меня голос сел. Мне, знаете ли, приходится о нем заботиться.

Временами Эдвин и Ли тоже приходили послушать ее. Они считали ее очаровательной, и она всячески доказывала это. Даже Присцилла умудрялась приковылять, чтобы восхищенно слушать ее пение или рассказы.

Хотя я была озабочена своими взаимоотношениями с Карлтоном, осложненными тем, что на этот раз не я ждала ребенка, однако и меня Харриет сумела пленить, как и всех остальных. За зимние месяцы она значительно пополнела, но ничуть не потеряла красоты. Ее безоблачное спокойствие только прибавляло ей обаяния.

Даже Салли Нуленс с нетерпением ждала появления нового младенца в детской.

Как-то раз я ей сказала:

— Салли, ты ждешь-не дождешься этого ребенка, я знаю.

— Ой, ничего не могу с собой поделать, — призналась она, — По мне, так нет ничего лучше, чем беспомощный малыш.

— Даже если он принадлежит Харриет? — спросила я.

— Кем бы она ни была, она — мать, — ответила Салли.

Я и не заметила, как в комнату вошла Карлотта. Она умела держаться в тени, как будто ей не хотелось обращать на себя внимание.

— Как ты думаешь, у нее будут легкие роды? — спросила я.

— У нее! — воскликнула Салли, и ее глаза вдруг загорелись странным огнем. — Да из нее высыплется, как горох из стручка. С такими, как она…

— Как она… — повторила я.

— Есть в ней что-то такое, — тихо сказала Салли. — Я-то с самого начала это заметила. Говорят, у ведьм есть особые способности.

— Салли, не думаешь ли ты, что Харриет ведьма? — спросила Карлотта.

— Я ничего не говорила, — пробормотала Салли.

— Нет, ты только что сказала, — напомнила я.

— Я могу сказать только то, что чувствую. Есть что-то… Есть в ней какая-то особая сила… Я просто не знаю, как это назвать. Некоторые называют это колдовством. Мне это не нравится и никогда не понравится.

— О, Салли, что за чепуха! Просто она здоровая и привлекательная женщина…

— Которая умеет добиться того, чего хочет. Мы с Карлоттой обменялись взглядами, как бы желая сказать друг другу, что не следует принимать всерьез слова старушки Салли.

Харриет родила ребенка в феврале. Как и предсказывала Салли, роды оказались легкими. Она родила сына, и, признаюсь, я ощутила некоторую зависть.

Прошла неделя или чуть больше после рождения ребенка, которого окрестили Бенджамином, когда домой вернулся Карлтон.

Он крепко обнял меня, и я вдруг задрожала от счастья… Я решила, что рожу ему сына, как только полностью оправлюсь от слабости, которую все еще ощущала после выкидыша.

Карлтон заметил мое настроение.

— Ты выглядишь гораздо лучше, — сказал он, приподнял меня и прижал к себе.

— Я рада твоему возвращению, — ответила я. Мы вошли в дом рука об руку. Я сказала ему:

— У нас в доме прибавление — Харриет родила ребенка.

Он промолчал, и я добавила:

— У нее сын. В Харриет можно было не сомневаться.

— Да, — медленно сказал он, — в Харриет можно не сомневаться.

Мы прошли в комнату Харриет. Она лежала в постели, Бенджи спал в колыбельке, и возле него крутилась Салли.

Харриет протянула руку Карлтону. Он пожал ее и, как мне показалось, пожимал ее достаточно долго.

Высвободив руку, она сказала:

— Салли, подай мне Бенджи. Я хочу его показать. Клянусь вам, Карлтон, это самый прекрасный младенец в мире. А Салли поможет мне вырастить его.

Она была очень красива: великолепные волосы, спадающие на плечи, безмятежно счастливое лицо и чудные глаза, которые излучали мягкую нежность.

Я обратила внимание на Карлтона. Он очень внимательно смотрел на Харриет. И вновь мне показалось, что мы изображаем живую картину, исполненную скрытого смысла.

Бенджи рос на глазах. Салли говорила, что ей никогда не доводилось видеть младенца с такими крепкими легкими. Когда он орал, Присцилла смотрела на него как зачарованная. С самых первых дней жизни он демонстрировал решимость получать все желаемое. Он был красавцем — с большими синими глазами, с завитками темных волос. Присцилле нравилось смотреть, как его купают, она с удовольствием подавала Салли полотенце.

Я никогда не видела Харриет столь умиротворенной. Пробудившийся в ней материнский инстинкт удивлял меня, но я цинично объясняла это тем, что ребенок укрепил ее позиции в доме. Конечно, будучи вдовой Тоби, она имела право жить здесь, но то, что она родила одного из наследников земель и титула, делало ее положение гораздо более прочным.

Как бы то ни было, я чувствовала, что во мне растет напряжение. Я внимательно следила за Харриет, предполагая, что она вновь затевает какие-то интриги. Возможно, во всем было виновато мое воображение, и я просто не могла забыть прошлое.

Временами я ходила в дальний угол сада, к беседке, в которой погиб Эдвин. Этот участок сада оставался таким же глухим, как прежде, и еще больше зарос кустарником. Выглядел он жутковато, загадочно, как и должно выглядеть место трагедии, которое люди не любят посещать, создавая вокруг него легенды.

Частити проговорилась о том, что, по мнению слуг, здесь живут привидения. Привидение Эдвина, подумала я. Эдвина, на которого обрушилось наказание за грехи его; Эдвина, пойманного на месте преступления Старым Джетро. Интересно, о чем думала Харриет, заходя сюда? Она была непосредственным участником трагической сцены и должна была хорошо помнить ее, но ни разу не проронила ни слова при упоминании о беседке. По-моему, Харриет принадлежала к тем женщинам, которые умеют стирать из памяти неприятные события.

В последнее время нам начали досаждать голуби, пачкающие строение Эверсли-корта, и конюхи со слугами постоянно устраивали на них охоту. Эллен сообщила, что вся округа уже объелась пирогами с голубятиной, голубиными паштетами, жареными голубями и супом из голубей.

— Я им толкую, — сказала она, — что надо радоваться хорошей еде, какой бы она ни была.

Карлтон заявил, что мальчикам следует поохотиться на голубей. Стрельба по движущейся цели — прекрасная практика. Частенько я слышала, как Эдвин и Ли спорят насчет количества подстреленных ими голубей. Потом они относили их людям, проживавшим на наших землях.

Однажды летним днем я срезала розы в саду и внезапно припомнила случай, когда я занималась тем же самым и вдруг появился Карлтон, как мы начали обмениваться колкостями и как он сделал мне предложение.

Эта сцена с розами вызвала во мне живые воспоминания о волнении, которое я испытала тогда, хотя и притворялась, будто не хочу его видеть. Затем я стала думать о нашем браке и о неожиданном появлении новых, настораживающих ноток в наших отношениях. Что же происходит? Наверное, просто невозможно постоянно поддерживать страсть на одном и том же накале. Видимо, она и не может быть более глубокой. Я продолжала сравнивать мои взаимоотношения с Карлтоном и с Эд вином. Каким романтичным, совершенным казался мне мой первый брак! И как же я была глупа, думая так! Это не прошло для меня бесследно. Естественно, жизненный опыт меняет людей. Они становятся настороженными и подозрительными. Вот так я и стала относиться к Карлтону.

Запах роз, солнечные лучи на моих руках, жужжание пчел, воспоминания, разлитые в теплом летнем воздухе… и вдруг что-то произошло. Я ничего не успела понять. Я просто упала в клумбу с розами, а небо понеслось куда-то вдаль. Потрогав свой рукав, я почувствовала что-то теплое и скользкое… Мои руки были такими же красными, как розы в корзине. Я соскальзывала с розовой клумбы в траву. Кажется, это длилось очень долго, а потом все исчезло.

Я поняла, что кто-то несет меня на руках. Карлтон. Послышался детский голос, кричавший: «Это сделал не я! Это не я! Это не я!» Я подумала: это Ли. Потом — голос Джаспера: «Ты безбожный бесенок. Ты убил хозяйку».

После этого на меня опустилась тьма.

* * *


Я постоянно ощущала присутствие Карлтона. Вот он что-то говорит. Вот он склоняется надо мной. Карлтон рассерженный: «Как это могло случиться? Клянусь Богом, я это выясню…» Карлтон нежный: «Арабелла, моя милая, любимая Арабелла…»

И после внезапного пробуждения — маленькая фигурка у моей постели: «Я не делал этого. Это не я. Не я. Она пролетела у меня прямо над головой. Это правда. Это не я».

В комнате был полумрак. Я открыла глаза.

— Ли? — спросила я. — Маленький Ли? Кто-то горячо сжимал мою руку. Второй своей руки я не чувствовала.

— Это не я. Не я. Не я.

— Уходи, Ли, — произнес голос Салли, мягкий и понимающий. — Она знает, что это не ты.

— Ли, — сказала я, — я знаю это. Салли тихо произнесла:

— Бедный крошка! У него просто сердце разрывается. Все думают, что это он, когда голубей стрелял.

И тогда я поняла, что в меня стреляли. Когда я подносила руку к розе, в нее вонзилась дробь.

Доктор удалил дробины. Они впились достаточно глубоко, и поэтому мне было так плохо. Все считали благословением, что дробь попала всего лишь в руку.

Карлтон подолгу просиживал у моей кровати, и я ощущала огромную радость, когда видела его рядом.

Прошло три дня, прежде чем он начал разговор со мной. К тому времени я оправилась от лихорадки, вызванной операцией по удалению дроби.

— Я этого никогда не забуду, — сказал Карлтон. — Ли вскрикнул, я подбежал и увидел тебя лежащей на траве. Я был готов убить глупого мальчишку… Но теперь у меня есть сомнения. Ты помнишь, что произошло?

— Нет. Я собирала розы. Было тепло, светило солнце, и время от времени я слышала звуки выстрелов. В этом не было ничего особенного. А потом вдруг… вначале я не поняла, что случилось… я услышала выстрел и внезапно заметила на себе кровь…

— И ты никого не видела?

— Никого.

— А до того, как начала срезать розы?

— Нет, не помню. Карлтон помолчал.

— Я был сильно встревожен, Арабелла.

— Ах, Карлтон, как я рада! Рада тому, что ты небезразличен ко мне.

— Небезразличен! Что ты такое говоришь? Разве ты мне не жена? И разве я не твой любящий муж?

— Мой муж — да. Любящий? Я не уверена…

— В последнее время наши отношения осложнились, понимаю. Наверное, я в этом виноват. Вся эта шумиха из-за ребенка, которого мы потеряли… как будто ты была виновата в этом.

— Я понимаю твое разочарование, Карлтон. Я стала раздражительной и обидчивой, поскольку раздосадована тем, что огорчила тебя.

— Парочка дураков! Ведь мы так дороги друг другу!

Начинаешь понимать это, только едва не потеряв любимую. — Он наклонился и поцеловал меня. — Поправляйся скорее, Арабелла! Становись самой собой. Опять сверкай глазами, опять старайся уколоть меня… Делай, как тебе нравится. Я хочу именно этого.

— Ты считаешь, что я была излишне спокойной?

— Отчужденной, — уточнил Карлтон, — как будто нас что-то разделяло. Ведь ничего такого нет?

— Ничего, во всяком случае, с моей стороны.

— А значит — вообще ничего.

Мне было спокойно, пока он сидел возле моей кровати. Хотелось побыстрее поправиться и начать жить счастливо.

Карлтон сказал:

— Меня очень тревожит этот выстрел. Я должен выяснить, кто стрелял. Мальчик настаивает на своем. Не думаю, что он лжет. Он смелый паренек и не боится признаваться в своих проступках. Он стоит на своем. Говорит, что был там один. Ли — хороший стрелок, и я разрешил им стрелять по голубям. Он утверждает, что вообще не стрелял в твоем направлении, потому что там не было никаких голубей. Они как раз взлетали с крыши. Ли говорит, что выстрел, направленный в тебя, прозвучал у него прямо над головой, и мне кажется, что это и в самом деле возможно, если кто-то прятался в кустах по ту сторону дома.

— Прятался, подстерегая меня? Зачем?

— Именно это я и хотел бы выяснить. Именно это меня и беспокоит. Кое-что мне пришло в голову, и я успел повидаться с Молодым Джетро.

— Ты думаешь, что он…

— У меня появились кое-какие подозрения, и, чтобы добраться до сути, я решил поговорить с ним. Я отправился в старый амбар, где когда-то жил его отец, и сказал: «Хочу переброситься с тобой парой слов, Молодой Джетро». Он был несколько озадачен, а я продолжал: «Твой отец застрелил моего кузена. А теперь моей жене выстрелили в руку, но, возможно, ей просто повезло. И вот я думаю, а не сложилась ли в твоей семье традиция стрелять в членов моей семьи?»

— Карлтон! Неужели ты действительно думаешь…

— Теперь уже не думаю. Он поклялся Господом, что не делал этого, а я уверен, что человек, верующий с такой силой, как он, не осмелится лгать, клянясь именем Господним. «Хозяин, — сказал он, — я никогда никого не убивал. Сделав это, я был бы недостоин войти в Царствие Небесное. Убивать нельзя. Так сказано в Библии. Погубив чужую душу, я обрек бы себя на вечные муки». Потом он упал на колени и поклялся мне в том, что и близко не подходил в этот день к нашему дому. Что он даже не знал о случившемся. Что у него нет ружья — я могу обыскать амбар. Он никогда не убивал… даже голубей. Он считает, что убивать Божьих тварей вообще нельзя. Он говорил, говорил… и я убежден, что он говорил правду.

— Возможно, это все-таки был Ли.

— Может, и так. Он был там с ружьем, стрелял по голубям. Это вполне вероятно. И все-таки… он настаивает на своем. Он все время плакал, Салли никак не могла его утешить. Он продолжает утверждать, что это не он. Выстрел прозвучал прямо над его головой… то есть из кустов за домом. Ну что ж, может быть, это и он. Наверное, он просто не понял, куда стрелял. Вообще-то Ли никогда не лжет.

— Если стрелял он, это просто несчастный случай.

— Конечно. Никто и не думает, что Ли хочет тебе зла. Он обожает тебя. Однако я постараюсь выяснить… если сумею.

— Но кто другой мог это сделать? Если это не Ли и не Молодой Джетро…

— Это мог быть кто-то из слуг, кто теперь боится признаться.

— Наверное, нам лучше об этом забыть.

— Ты слишком разволновалась. Да, лучше забыть об этом.

Но я знала, что он не забудет. Я лежала в постели, радуясь тому, что он так беспокоится обо мне.

Впрочем, радовалась я недолго. Мою руку освободили от повязок, затем я перестала носить ее на перевязи и убедилась в том, что на ней останутся лишь незначительные шрамы, но вместе с тем я стала ощущать, что в доме царят какая-то напряженность, страх, сознание того, что дела обстоят совсем не так, как кажется.

— Вы перенесли сильное потрясение, — говорила мне Салли Нуленс, а Эллен кивала, соглашаясь с ней. — Вначале выкидыш, — продолжала Салли, — а потом еще и это. Слишком много бед свалилось на одно тело. Это начинает действовать на нервы, вот что.

Эллен сказала:

— Да, как известно, беда не приходит одна, а чаще по две, по три.

— То есть мне следует ждать третьей? — спросила я.

Салли сказала:

— Поберечься никогда не мешает. Но для начала надо привести вас в порядок. У меня есть особое средство, и оно сделает чудеса, верно, Эллен?

— Вы имеете в виду пахту, которую сами готовите?

— Вот именно, — ответила Салли. — Будете пить ее каждый вечер перед сном, госпожа Арабелла. Ваш сон станет от нее тихим и мирным, а, как известно, ничто так быстро не ставит человека на ноги, как хороший сон.

Вот так они меня убеждали, но, хотя я пила чудодейственное питье Салли, спалось мне плохо. Мое беспокойство, видимо, нельзя было снять столь слабыми средствами.

Ко мне вернулись старые подозрения. Действительно ли Карлтон любит меня? Действительно ли он хочет меня теперь, когда я не смогла дать ему сына? Как великолепно он умел обводить вокруг пальца «круглоголовых», делая вид, что он один из них! Он был ничуть не худшим актером, чем Харриет.

А сама Харриет? С ней что-то происходило. Она по-прежнему выглядела счастливой, хотя перестала проводить со своим сыном так много времени, и мне показалось, что ее удовлетворенность объясняется отнюдь не материнскими чувствами. Я вспомнила, как мы приехали с ней и Эдвином в Англию. Не такое ли выражение довольства я видела тогда на ее лице?

Что это могло значить?

Когда я выходила в сад прогуляться, ноги помимо воли несли меня к беседке. Она стала оказывать на меня странное воздействие. Теперь, когда с деревьев опали листья, беседку можно было разглядеть из окна спальни, и у меня сложилась привычка смотреть на нее.

Однажды, когда ноги вновь привели меня туда, я услышала, что кто-то выкрикивает мое имя, и, обернувшись, увидела, что ко мне бежит Частити.

— Не ходите туда, госпожа! — сказала она. — Никогда сюда не ходите. Здесь привидения.

— Чепуха, Частити, — сказала я, — никаких привидений не существует. Если хочешь, давай зайдем туда вместе.

Она заколебалась. С того дня как я подарила ей стеклянную пуговичку, она питала ко мне особую благосклонность.

— Пойдем! Зайдем и посмотрим. Я докажу тебе, что бояться там нечего. Это просто четыре стены, заросшие кустами, которые давным-давно никто не подстригал.

Частити взяла меня за руку, и, пока мы шли к беседке, я чувствовала, что ей хочется увести меня отсюда.

Я открыла дверь и вошла внутрь. Воздух здесь был несколько затхлым. Пахло мокрым деревом и гниющими листьями.

Здесь они были вместе… Харриет и Эдвин… Мои глаза обратились к окну, сквозь которое смотрели на них фанатичные глаза Старого Джетро. Мне казалось, что я слышу звон разбитого стекла, звук смертельного выстрела… раздавшийся еще ближе, чем тот, который ранил меня. Я представляла себе Харриет, потрясенную и все же сохранившую достаточно самообладания для того, чтобы побежать к Карлтону и сообщить ему о случившемся.

Частити смотрела на меня глазами, округлившимися от ужаса.

— Госпожа, здесь правда живут привидения. Давайте уйдем быстрее…

«Да, — подумала я, — Здесь живут привидения… Привидения моих воспоминаний. Мне не стоит возвращаться сюда».

Частити тянула меня за руку, и мы вышли наружу.

— Ну, вот видишь, бояться здесь нечего, — сказала я.

Она как-то странно взглянула на меня и ничего не ответила. Я заметила, что, пока мы не удалились от беседки, она изо всех сил сжимала мою руку.

В этот вечер, глядя из окна спальни, я увидела возле беседки свет. Я смотрела как завороженная, наблюдая за огоньком, мелькающим в кустах.

Потом свет исчез. Я решила, что это был фонарь. Интересно знать, кто держал его в руках и заходил ли он — или она — в беседку?

И зачем?

Я еще долго смотрела из окна, но свет больше не показывался. И я начала думать, что это мне померещилось.

Я все еще была слаба.

Салли сказала:

— Женщине нужно год, а то и два, чтобы прийти в себя после выкидыша. Некоторые говорят, что это хуже, чем роды, потому что это неестественно. А потом, конечно, еще и тот случай…

Кажется, она была права. Я была уже не той Арабеллой, что прежде. Временами мне хотелось уехать в Фар-Фламстед и попытаться рассказать своей матери о тех сомнениях и подозрениях, которые постоянно преследовали меня.

И все-таки мне надо было оставаться здесь. Я чувствовала, что в доме происходит что-то, глубоко затрагивающее мои интересы. Мне хотелось избавиться от этого беспокойства, от ощущения постоянной угрозы.

Неужели кто-то стрелял, рассчитывая убить меня? Говорили, что мне очень повезло: дробь попала в руку. Если бы она попала в голову или в другие жизненно важные органы тела, исход мог оказаться фатальным.

Если это не случайный выстрел Ли, то чей? Кто-то целился в голубя… или в меня?

Карлтон опять зачастил в Уайтхолл. Иногда он казался немного печальным, словно размышлял о том, что же не ладится с нашим браком, поскольку после этого взрыва нежности, связанного с несчастным случаем, наши отношения обострились, причем обоюдно. Я была неспособна определить свои чувства к нему. Я хотела, чтобы он любил меня, был со мной, вел себя как муж. Временами мне казалось, что я пытаюсь заставить его стать совсем иным человеком, чем он есть. Я стала подозрительной, неуверенной, постоянно спрашивала себя: возможно ли, чтобы мужчина, живший такой жизнью, как он, вдруг исправился и стал верным мужем? Я не могла забыть Эдвина и то, как ему удавалось обманывать меня; и я понимала (хотя и пыталась с этим бороться), что он продолжает оказывать влияние на мою жизнь.

Беседка по-прежнему завораживала меня. Как-то раз во второй половине дня, когда в доме все утихомирились, я вышла в сад и ноги сами понесли меня в том направлении.

На дворе стоял ноябрь — мрачная погода, почти все листья опали и лишь кое-где зеленели хвойные деревья. На ветвях растянулась паутина: настал сезон пауков.

Подойдя к беседке, я услышала голос, который, казалось, читал панихиду. Я подошла еще ближе и, к своему изумлению, увидела, что возле стены беседки на коленях стоит мужчина. Я сразу узнала Молодого Джетро.

Приблизившись вплотную, я стала рассматривать его. Он стоял на коленях, сложив руки, словно для молитвы. Я поняла, что он и в самом деле молится.

Неожиданно он замер, должно быть, ощутив мое присутствие. Он резко обернулся и взглянул на меня своими безумными глазами, почти спрятанными под косматыми бровями.

— Что вы здесь делаете? — спросила я.

— Молюсь, — ответил он. — Молюсь Господу. Здесь когда-то совершилось убийство. Это проклятое место. Я молюсь Господу за душу своего отца.

— Я понимаю…

— О, Господи, спаси его душу от вечных мук, — сказал Джетро. — Он совершил это, считая, что действует во славу Господню, но Книга говорит нам: «Не убий», а это значит не убий даже во имя Господа. Мой отец убил здесь человека. Тот был воплощением сатаны, пойманным за сатанинским делом… но Господь говорит: «Не убий».

Я мягко сказала:

— Все это было так давно, Джетро. Лучше всего позабыть.

— Он сейчас горит в аду. Такая благочестивая жизнь, и всего один неверный шаг… и вот он горит в аду.

Мне вновь представилась эта сцена. Смогу ли я когда-нибудь забыть об этом? Свидание в беседке, и безумец с ружьем. Любовники, пойманные на месте преступления. Запретные ласки, и мгновенная смерть Эдвина. Харриет, бегущая к дому, и этот уверенный в своей правоте человек Божий, возвращающийся в свой амбар и считающий, что сотворил благое дело. А потом? Страдал ли он от раскаяния? Он был убийцей, независимо от мотивов убийства. И он нарушил заповедь Господню.

Меня терзала жалость к этому странному полубезумному человеку. Мне хотелось утешить его, сказать, что я, страдавшая и потерявшая своего мужа из-за поступка его отца, прощаю его, и сам он должен забыть об этом.

Но говорить с ним было бесполезно. Я понимала, что рассуждения и Молодой Джетро — противоположные понятия. Для него существовал лишь Закон Божий, такой, как он его понимал, и он верил в то, что его отец, несмотря на всю его святость, совершил смертный грех.

Я повернулась и пошла прочь, а вслед мне неслись его молитвы.

* * *


Теперь я могла быть твердо уверена: в меня стрелял кто угодно, но только не Молодой Джетро, и теория Карлтона, в соответствии с которой семейство Джетро питает враждебность к нашему семейству из-за того, что мы роялисты и, по их мнению, несем ответственность за достойное сожаления состояние страны, эта теория не имеет ничего общего с истиной.

Значит, это был кто-то другой.

Это был Ли, внушала я себе. Возможно только такое объяснение. Бедный мальчик, он выстрелил в ошибочном направлении, а затем так испугался, что сумел убедить себя в том, будто ничего подобного не было.

Теперь все, что мне оставалось сделать, — это восстановить свое внутреннее здоровье, поднять свой дух, избавиться от опасений и вновь почувствовать радость жизни.

Карлтон опять находился в отъезде. Я сидела в детской вместе с Салли, перебиравшей детские вещи, чтобы выяснить, чего нам недостает. Позже мы собирались поехать в Лондон и купить все необходимое.

Бенджи и Присцилла по настоянию Салли спали после обеда, а мальчики отправились на верховую прогулку.

Я как раз собиралась рассказать Салли о молитвах Молодого Джетро возле беседки, когда в комнату вошла Карлотта.

Она подошла к колыбелькам и взглянула на спящих детей.

— Какой мирный вид! — прошептала она.

— Посмотрели бы вы, как они выглядели полчаса назад, — сказала Салли. Бенджи орал словно резаный, а госпожа Присцилла упала и испачкала свое чистенькое платьице.

— А теперь уже все забыто, — заметила Карлотта. — Как быстро забываются их неприятности! Я думаю, нам что-то надо сделать с беседкой. Этот угол совсем зарос.

— Да, — ответила я, внезапно насторожившись.

— А мне кажется, что эту рухлядь вообще нужно снести, — вставила Салли. Что вы думаете об этом платьице из муслина, госпожа? Присцилла уже почти выросла из него, а оно совсем целенькое. Думается, я его постираю и спрячу. Кто знает, может, оно еще нам понадобится.

Она намекала на то, что через некоторое время у меня могут быть еще дети. Такая уж у нее была привычка — делать все для укрепления моего духа. Милая Салли!

— Я не удержалась и зашла в старую беседку, — сказала Карлотта. — Грязь и запустение! Да, я думаю, нам следует снести ее. Должно быть, когда-то мозаичный пол был очень красив.

Я представила себе пол — мозаика, выдержанная в белых и бледно-голубых тонах, залитая алой кровью Эдвина, и Харриет, которая в панике глядит на него, не зная, что делать.

Мне необходимо была прекратить рисовать себе эти картины всякий раз, когда кто-то упоминал о беседке.

— Я наступила на одну из плиток, и оказалось, что она качается, продолжала Карлотта. — Я решила поставить ее на место и вдруг обнаружила под ней забавные вещицы… вроде маленьких куколок… Наверное, кто-то спрятал их под каменными плитками. Что это может быть?

Она достала из кармана платья две маленькие фигурки.

— Как вы думаете, что это такое? — спросила она. Салли подошла, чтобы взглянуть, и побледнела. Я увидела, что это восковые куколки. Одна из них кого-то мне напоминала глазами, формой носа. Она напоминала меня!

Я взглянула на Салли и увидела, что ее лицо, только что бывшее бледным, стало почти алым.

— Это ведьминские проделки, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду, Салли? — спросила Карлотта. — Мне кажется, это просто детские игрушки. Но зачем их было прятать под плитки пола в беседке?

Салли взяла в руку фигурку, напоминавшую меня.

— А вы поглядите, куда были воткнуты булавки. Вон куда… где вы носите ребенка. — Она взяла в руку другую фигурку. — О, Господи! Я знаю, что это такое. Это восковое изображение неродившегося ребенка. Мы все переглянулись.

— Интересно, давно ли они там лежат? — спросила я.

— Я… я только что нашла их, — пробормотала Карлотта.

— Похоже, что… — начала Салли. — Нет, я боюсь сказать это. — Она повернулась ко мне и положила мне руку на плечо. — Ох, моя бедная госпожа Арабелла, теперь-то мы знаем…

— Что мы знаем? — требовательно спросила я. — О чем ты говоришь?

— Это колдовство, — сказала она. — Оно убило ребенка и навредило вам.

Салли забрала восковых кукол.

— Я их уничтожу, — сказала она. — Это самое лучшее, что можно сделать. Тогда прекратится и вред, который они приносят. Как хорошо, что вы их нашли, госпожа Карлотта! Теперь нам надо смотреть в оба глаза, но мы хоть знаем, что происходит.

Когда мы вышли из детской, Карлотта сказала мне:

— Напрасно я показала ей кукол. Я убеждена, что они ничего не значат. Это просто куклы, которых когда-то вылепили дети. Они пролежали там много лет и стали совсем уродливыми.

— Салли показалось, что одна из них напоминает меня.

— Ну, после этих несчастий ей может все, что угодно, показаться. Я поступила легкомысленно. — Карлотта озабоченно взглянула на меня:

— Мне кажется, это тебя расстроило, Арабелла? Это, конечно, меня расстроило, но я уверила ее в обратном.

Мне было очень не по себе. А тут еще Карлтон находился в Лондоне. Как мне хотелось, чтобы он оказался рядом! Если бы он был здесь, я пошла бы к нему и рассказала о находке Карлотты и суждениях Салли по этому поводу. Представляю, как бы он смеялся. Но я была бы рада услышать этот смех. Мне хотелось услышать от него пренебрежительную оценку этой бабьей болтовни.

Я рано улеглась в постель, но не могла уснуть. Я лежала, ловя каждый звук, даже потрескивание рассыхающихся досок. Только-только задремав, я внезапно очнулась, так как что-то разбудило меня. Наверное, мои собственные неприятные размышления.

Я услышала, как часы пробили полночь, как куранты на башне исполнили свою мелодию. Я лежала, размышляя о Карлтоне и о том, что он делает в Уайтхолле. Мне вспоминались все слышанные мною истории о придворной жизни. О короле, окруженном толпой любовниц вроде леди Кастлмейн, Молли Дэйвис (хотя ее время, насколько я знала, уже прошло) и Нелли Гвин. Они жили бездумно и аморально, а Карлтон был одним из членов этого двора. Я знала, что королю нравилось бывать в его компании. Разве я могла не думать о том, кому еще нравится общество Карлтона?

В коридоре раздались какие-то звуки. Да, это шаги. Тихие, крадущиеся шаги.

Задрожав, я вскочила с кровати. Мне вспомнилось мое восковое изображение, проткнутое булавками. Оно не могло долго лежать под каменной плиткой: слишком свежими были следы от булавок Что толку притворяться перед самой собой? Это было мое изображение!

Тихий звук шагов. Кто-то медленно крался по коридору…

Осторожно, бесшумно открыв дверь, я выглянула и увидела движущийся свет. Он исходил от свечи, которую кто-то держал в руке.

Женщина шла осторожно, роскошные волосы падали ей на плечи, ноги были обуты в мягкие туфельки, из-под накидки выглядывал краешек шелковой ночной рубашки.

Харриет!

Если бы она повернулась, то заметила бы меня. Но она, не оборачиваясь, шла по коридору.

Я закрыла двери и прислонилась к ним. Зачем Харриет кралась по коридору дома, где все были погружены в сон?

Я решила утром рассказать ей, что видела ее, и спросить, куда это она направлялась.

Но я ничего у нее не спросила, поскольку, выйдя из комнаты и спустившись по лестнице, первым делом столкнулась с Карлтоном.

— Карлтон! — воскликнула я. — Когда ты вернулся?

— Поздно вечером, — ответил он, — очень поздно.

— А где ты спал?

— В Серой комнате. Я не хотел беспокоить тебя. Салли говорит, что в последнее время ты плохо спишь.

— Это было… очень предусмотрительно с твоей стороны, — холодно сказала я, вспоминая Харриет, крадущуюся по коридору.

* * *


Карлтон уехал на целый день: у него накопилось множество дел в имении. Он проводил столько времени при дворе, что по возвращении на него всегда сваливалась груда проблем.

— Ты вернешься ночевать? — спросила я. Он нежно поцеловал меня.

— Вернусь, — ответил он, — и как бы поздно это ни произошло, я решусь тебя побеспокоить.

Его поцелуй был страстным, и я немедленно ответила на него, подумав при этом, как было бы хорошо, если бы наши отношения наладились.

Харриет все утро нигде не было видно. Она куда-то исчезла. Только потом я узнала, что мальчики отправились на верховую прогулку с Грегори Стивенсом и Харриет присоединилась к ним. Они уехали на весь день, так как Грегори обещал взять мальчиков на постоялый двор, где можно было подкрепиться кружкой эля и горячим хлебом с беконом. Частити сказала мне, что все они уехали в хорошем настроении.

День стоял сумрачный и туманный. Я сидела в своей комнате, когда раздался стук в дверь и вошла Карлотта.

Она выглядела довольно странно и была чем-то встревожена. Впрочем, это с ней часто случалось.

— Ох, Арабелла, — сказала она, — как я рада, что ты одна! Мне нужно с тобой поговорить.

— Да?

— В этом доме что-то происходит. О, я не имею в виду колдовство, о котором твердит старая Салли. Тем не менее кое-что происходит.

— Что? — спросила я.

Некоторое время она молчала, а потом сказала:

— О, я знаю, что ты считаешь меня глупой…

— Совсем нет.

— Не нужно притворяться. Большинство людей думают именно так. Ну, может, не глупой, но не слишком сообразительной и непривлекательной… в отличие, скажем, от Харриет и от тебя.

— Ты это выдумываешь.

— Мне кажется, что нет. Но я вовсе не глупа. Есть вещи, которых не замечают другие и которые вижу я. Взять, например, тебя…

— Почему бы не сказать прямо то, что ты хочешь сказать, Карлотта?

— Я пытаюсь, но это нелегко. Я не забыла о том, что однажды ты спасла меня…

— О, это было давным-давно.

— Я никогда не забываю об этом. Иногда я спрашиваю себя: почему я не довела задуманное до конца? Люди хотят оставить этот мир, но в последнюю минуту пугаются. Тогда я думала, что мне не стоит жить. Они подняли такой шум вокруг Чарльза Конди, устроили вечеринку, говорили о предстоящей помолвке… Я решила, что просто не вынесу этого.

— Я понимаю.

— Харриет зла, Арабелла. Ты это понимаешь? О, насчет колдовства я вовсе не уверена. Но я знаю, что она зла. Она с легкой душой сломала мне жизнь и теперь собирается сделать то же самое с тобой. Однажды ей это уже удалось, не так ли? Я знала про нее и Эдвина, знала с самого начала. Наверное, ты станешь презирать меня, но я подслушиваю у дверей. Я подглядываю, подслушиваю и кое-что выясняю. Это низко и недостойно, но таким образом я получаю некоторое возмещение: у меня почти нет собственной жизни, и я живу жизнью других. Я знаю об их жизни больше, чем они сами, поскольку я подслушиваю и подсматриваю, и у меня есть некоторое оправдание, так как я непривлекательна и неостроумна. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, Карлотта, но… Она махнула рукой.

— Слушай. Харриет вышла замуж за дядю Тоби, потому что хотела пробраться сюда; ей нужны были его имя и титул, и она решила, что она их получит. Ты ведь не веришь, что Бенджи — сын дяди Тоби?

— А чей же он? — спросила я.

— Неужели ты так наивна, Арабелла?

Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо.

— Карлотта, ты несешь чепуху!

— Нет. Ей нужен был сын, который является претендентом. Бенджи наследует права за Эдвином.

— Ты намекаешь на то, что она решилась бы погубить Эдвина? Это вздор!

— Наверное, я уже и так сказала слишком много. Тебе лучше было бы не знать. — Карлотта пожала плечами. — Прости меня, Арабелла. Я хотела с тобой расплатиться… за то, что ты спасла мою жизнь, но если тебе легче жить в неведении… если ты предпочитаешь дожидаться, пока грянет гром…

— Расскажи мне все, что знаешь, — коротко потребовала я.

— Я знаю вот что: Эдвин был ее любовником. Он был застрелен, когда они развлекались в беседке. Эдвина убил Старый Джетро, который следил за ними и знал, зачем они туда направляются. Он хотел убить и Харриет. Если бы он убил ее, это, наверное, было бы к лучшему. Может быть, Салли права и у Харриет есть какие-то особые силы. К тому времени она уже носила его сына. Ли не сын Чарльза Конди.

— Я знаю.

— Итак, она обманывала тебя с Эдвином. Потом она убежала, оставив тебе внебрачного сына твоего мужа, и ты согласилась на это. Ты добрая женщина, Арабелла. Мне горько видеть, как ты слепа… Иногда я думаю, что ты специально закрываешь глаза. Ты действительно поверила в то, что Бенджи — сын дяди Тоби. Это очень наивно. Бедный дядя Тоби, ему пришлось умереть, когда Харриет забеременела.

— Ты допускаешь, что она… убила его?

— Это была удобная, естественная смерть, и вряд ли можно доказать какой-то злой умысел. Старого джентльмена несложно привести в возбужденное состояние, тем более, что у него уже был один сердечный приступ. Детская игра! Она знала, что рано или поздно это удастся. Все так естественно, верно? Престарелый муж и молодая, волнующая жена.

— Не нужно, Карлотта…

— Я знаю, каково тебе слушать это. Я могла бы молчать, но на этот раз опасность угрожает тебе, Арабелла. Неужели ты не понимаешь, чего они хотят?

— Они? Кто?

— Харриет и… Карлтон.

— Карлтон!

— Да ты и сама знаешь. Почему он так часто уезжает? Думаешь, он находится в Лондоне? Эдвин тоже уезжал по делам секретной миссии, не так ли? Секретные делишки с Харриет. У них есть сын, Бенджи. Ты замечала, с какой любовью Карлтон относится к нему? Харриет доказала ему, что может рожать сыновей. Они хотят пожениться. Они хотят захватить Эверсли и править им вдвоем.

— Карлтон уже делает это от имени Эдвина. Ты забыла об Эдвине. Эверсли принадлежит ему.

— Как ты думаешь, что они планируют сделать с Эдвином? Может быть, небольшая охота на голубей? Нет, от этого они, наверное, отказались. Последняя охота завершилась неудачей.

— Это безумие, Карлотта.

— Безумие живет в этом доме, Арабелла. Безумие жадности, запретных страстей, ненависти и убийств. Открой глаза и осмотрись! Кто первым подбежал к тебе после выстрела? Он был где-то рядом, в кустах, не так ли? Неужели ты не понимаешь? Над твоей головой парит смерть, как огромная черная птица. Неужели ты не слышишь шума ее крыльев?.. Вначале ты, а потом Эдвин…

— О нет… нет…

— Они вместе. Я их видела.

Я закрыла глаза. Мне представилась Харриет, воровато крадущаяся по коридору со свечой в руке. Я услышала голос Карлтона: «Было поздно. Я не хотел беспокоить тебя…» Я закричала:

— Нет! Нет!

Но все совпадало.

— У них есть место встреч — беседка. Они оставляют там записки. Я видела некоторые из них. Вот почему я и нашла восковых кукол. Встречаться именно там — это какая-то бравада, это все равно, что показывать кукиш судьбе. Кроме того, немногие осмеливаются заходить туда после наступления темноты, верно? Это удовлетворяет их желание пощекотать нервы… и в то же время там безопасно. Да, удобное местечко! Они не хотят, чтобы кто-то знал об их отношениях, пока не будут осуществлены их планы, их жуткие, чудовищные планы. Ах, Арабелла, ты так странно смотришь на меня! Мне кажется, ты мне не веришь. — Карлотта пожала плечами. — Возможно, мне не стоило говорить с тобой. Но разве я могла продолжать молчать? Смерть нависла над твоей головой. Она уже совсем рядом с тобой, и ты лишь случайно избежала ее. Это пугает меня, Арабелла. Я не знаю, что мне делать для того, чтобы спасти тебя… спасти Эдвина. Я знаю, что у них на уме, я не раз видела их вместе, я подслушивала их. Но ты все равно сомневаешься. Тогда я предлагаю вот что: пойдем прямо сейчас в беседку. Они оставляют там записочки друг для друга. Возможно, она и сейчас там… с ним. Кто знает? Она сказала, что отправляется кататься, но так ли это на самом деле? Сомневаюсь…

— Как только вернется Карлтон, я поговорю с ним, — сказала я. — С ним и с Харриет.

— Это не имеет смысла. Что они тебе ответят? Что Карлотта лжет, что Карлотта сумасшедшая. Пожалуй, они даже убедят тебя в этом. Конечно, они будут потрясены, узнав, что были недостаточно осторожны и их приготовления замечены. Но я убеждена, что это только отсрочит исполнение приговора. Вы приговорены, Арабелла, — ты и твой сын Эдвин. Неважно, какие я приведу им доказательства, они сплотятся против меня… и ты поверишь им, потому что тебе этого хочется. Даже сейчас ты отказываешься верить доказательствам…

— Покажи мне эти доказательства, — сказала я.

Карлотта оживилась.

— О, Арабелла, как я рада, что ты готова взглянуть правде в глаза! Давай сейчас же отправимся в беседку! Я видела, как Харриет заходила туда перед выездом. Я знаю, где они прячут свои записки. Если Карлтон не успел забрать записку, мы ее найдем. Пошли же! Она взяла меня под руку, и мы вышли из дома. Беседка выглядела мрачно в рассеянном свете ноябрьского дня, и я почувствовала, что меня подташнивает от страха.

— Это ужасное место! — сказала Карлотта. — Я всегда ненавидела его. Входи же… быстрей, Арабелла!

Она толкнула дверь, и мы вошли. К счастью, внутри никого не было. Карлотта остановилась и приподняла сломанную плитку пола.

— Там ничего нет, — сказала я.

— Вон там есть еще одна. Посмотри. Я подошла к указанному месту. Она была права. Подняв плитку, я обнаружила под ней кусочек бумаги. От ужаса мне стало дурно. Там было что-то написано, но я не могла понять, что именно.

— Это напоминает детские каракули, — сказала я. Повернувшись, я обнаружила, что осталась одна, а дверь закрыта.

— Карлотта! — позвала я и направилась к двери. Послышался голос Карлотты:

— Дверь заело, и я не могу открыть ее. Действительно, дверь не двигалась с места. В этот момент я заметила, что ключ, обычно висевший на гвозде, куда-то исчез.

— Я схожу и приведу кого-нибудь! — крикнула она снаружи.

Итак, я осталась в беседке одна. Я посмотрела на листок бумаги в своей руке. Просто какие-то каракули. Что они означают? Может, это какой-нибудь шифр? Что за глупое предположение! Такое могла нацарапать разве что Присцилла.

Я уселась на скамью. Ненавистное место! Эдвин… Харриет… А теперь Карлтон и Харриет. История мерзко повторялась.

— Я не верю в это, — проговорила я вслух. — Невозможно в это поверить.

И тогда я услышала шум и начала прислушиваться.

Должно быть, кто-то пришел освободить меня. Я попыталась позвать, но в ответ раздался звук, заставивший меня похолодеть от ужаса. Несомненно, это был треск горящего дерева, и я заметила струйки дыма, проникающие в беседку. Беседка горела.

Я подбежала к двери и начала биться в нее. Дверь даже не вздрогнула. Я все поняла: она была заперта снаружи.

— О, Боже, — взмолилась я, — что со мной происходит? Карлотта, Карлотта… Неужели именно ты и пытаешься убить меня? Выпустите меня, — закричала я, выпустите меня!

Я колотила в дверь, но старое дерево было слишком прочным. Жара становилась нестерпимой. Вскоре это деревянное строение запылает костром.

У меня кружилась голова, так как жара все усиливалась. Я подумала, что это конец. Я умру, так и не узнав, за что Карлотта возненавидела меня.

Неожиданно я ощутила волну свежего воздуха. Пламя заревело. Кто-то подхватил меня на руки, и я потеряла сознание.

* * *


Старый Джетро убил Эдвина, а Молодой Джетро спас мне жизнь.

Очнувшись, я поняла, что это он стоит возле меня на коленях, вознося Богу благодарственные молитвы. — Чудо! — восклицал он. — Господь снизошел до меня и явил чудо!

Джаспер внес меня в дом и передал под опеку Салли.

Взглянуть еще раз в лицо смерти и спастись на этот раз действительно лишь каким-то чудом — это было уже чересчур для меня. Мысли мои несколько спутались, и я даже не была уверена в том, что лежу в собственной постели. Салли послала за врачом. Ожогов у меня не было, лишь небольшой волдырь на одной ладони. Но я чуть не задохнулась от дыма. Прошло всего несколько минут между поджогом беседки и появлением Джетро. Он наблюдал за нами. Видимо, он каждый день проводил многие часы в молитвах возле беседки. Он видел, как Карлотта заперла меня; он видел, как она полила маслом для ламп стены беседки и кусты вокруг нее и подожгла их. Тогда он выломал дверь и вынес меня.

Джетро чуть не обезумел. Он так долго молился, желая получить знак того, что его отец прощен и допущен на небеса, и наконец этот знак получен. Его отец отнял чужую жизнь, а ему было дано спасти чужую жизнь.

— Блажен Господь на небесах! — кричал он.

Доктор сказал, что я пережила глубокое потрясение и нуждаюсь в покое и заботливом уходе.

Действительно, я имела все основание быть потрясенной, за столь короткий срок пережив два покушения на свою жизнь. Никто, кроме Салли, не мог объяснить мой выкидыш чем-то, кроме несчастного случая, но два покушения были совершенно очевидны.

Карлтон, вернувшись домой, немедленно пришел в мою комнату.

Увидев его лицо, я тут же задала себе вопрос: неужели я была настолько глупа, чтобы сомневаться в нем? Если мне когда-нибудь и нужны были доказательства его любви, то они ясно читались в его глазах.

Карлтон встал на колени возле кровати, взял мою руку, не скрытую под повязкой, и поцеловал ее.

— Моя милая, что происходит? Разве это сумасшедший дом?

— Похоже, в нем есть безумие, — ответила я.

Карлтон уже знал о том, что я была заперта в беседке, но, услышав, что меня заперла Карлотта, он был поражен.

— Куда, черт побери, она подевалась? — спрашивал он. — Мы обязаны найти ее, пока она еще на кого-нибудь не набросилась. Должно быть, она совсем рехнулась.

* * *


Но Карлотта исчезла.

Ее долго искали, но не могли найти. Карлтон постоянно находился возле меня. Он заставил меня рассказать обо всем случившемся. Теперь я ничего не скрывала. Я излила ему все: мои сомнения, мои подозрения, мои страхи, и, пока я говорила, а он меня слушал, мы вдруг обнаружили, что столкнулись лицом к лицу сами с собой. Мы любили друг друга; никто никогда не значил для нас и не мог значить больше, чем мы значили друг для друга. Эдвин, на самом деле, не умер в этой беседке, он оживал, вставая между нами. Каждый из нас выстроил свой образ Эдвина и его роль в нашей жизни. Я убедила себя в том, что по-настоящему любила его, и, поскольку он обманул меня, я не должна никому верить. Карлтон решил, что ему никогда не удастся занять в моем сердце место Эдвина. Думаю, теперь он понял, что мы оба вели себя одинаково глупо. Почему мы позволили ложным представлениям разъедать наш брак?

Пока я лежала в своей постели, а Карлтон сидел возле меня и мы тихо говорили друг с другом, раскрывая самые сокровенные свои мысли, мы поняли главное: у нас появился шанс начать все сначала и, освободившись от оков, найти наше общее счастье.

Одна из служанок, войдя на следующее утро в библиотеку, нашла там письмо, адресованное мне.

Я вскрывала его трясущимися руками, поскольку сразу же узнала почерк Карлотты.

— Как оно к тебе попало? — спросила я.

— Оно было в библиотеке, госпожа, торчало между книг на одной из полок. Я вскрыла его.

«Дорогая Арабелла!

Я должна объясниться. Когда я подожгла беседку, то прошла в дом и стала наблюдать за происходящим из окна. Увидев, как Молодой Джетро выносит тебя оттуда, я поняла, что для меня все кончено. Помнишь, как вы с Эдвином и Харриет скрывались в потайной комнате в библиотеке? Очень немногие знают о ней. Это что-то вроде семейной тайны на случай особых обстоятельств. Я спряталась именно там. Я взяла в библиотеке бумагу и теперь пишу тебе это письмо. Не люблю оставлять дела незавершенными и поэтому не хочу бесследно исчезнуть. Поступив так, я способствовала бы возникновению одной из тех загадок, по поводу которых люди строят предположения и выдумывают легенды.

Ты знаешь, как складывалась моя жизнь. Я была непривлекательной неудачницей. Даже родителям не всегда удавалось скрыть от меня свое разочарование. Я никогда не блистала перед гостями. Помню, я как-то подслушала слова матери: „Как же мы умудримся найти для Карлотты мужа?“ Тогда мне было пятнадцать лет, и я почувствовала себя настолько несчастной, что решила покончить с собой. Перерезать вены, как это делали римляне. Так что в тот раз, когда ты нашла меня стоящей на парапете, я уже не впервые собиралась лишить себя жизни. Размышления об этом несколько облегчали мои переживания. „Вот тогда они пожалеют!“ — думала я, и мне было приятно представлять себе их горе. Люди, постоянно угрожающие самоубийством, чтобы шантажировать других, редко решаются на этот поступок. Но иногда наступает время, когда возврата уже нет.

Я позволила себе роскошь написать письмо, и мне приходится бороться с искушением продолжать это занятие до бесконечности. Буду более краткой.

Я думала, что выйду замуж за Чарльза Конди, но все испортила Харриет. Если бы я вышла за него замуж, то, наверное, успокоилась бы и стала самой обыкновенной женой — не слишком привлекательной, конечно, но ведь и Чарльз был не очень красив. Мы с ним подходили друг другу. О, как я ее ненавидела! Мне хотелось убить ее, но, узнав о том, что Эдвин стал ее любовником, я до некоторой степени успокоилась, так как оказалась не единственной пострадавшей. Подобные рассуждения проявляют суть моей натуры, которая вряд ли приведет тебя в восхищение.

Затем мы вернулись домой. Познакомившись с Карлтоном, я стала преклоняться перед ним. Он казался хозяином своей судьбы, что никогда не удавалось мне. Карлтон как раз такой человек, каким я хотела бы видеть себя. Мои родители всегда говорили, мол, какая, жалость, что он женат на Барбари, а когда она умерла, то я услышала, как они переговаривались: „Если бы теперь Карлтон женился на Карлотте, это было бы чудесным решением всех проблем“. Мне, скорее всего, такое и в голову бы не пришло. Но, услышав их разговор, я стала об этом думать. А почему бы и нет? Это было бы очень удачно — выйти замуж за Карлтона. Я решила, что это было бы просто превосходно. Я почти полюбила Харриет за то, что она предотвратила мой брак с Чарльзом Конди.

Потом вы с Карлтоном неожиданно поженились, хотя мне всегда казалось, что вы недолюбливаете друг друга. Я не думала о тебе как о сопернице. Дело не в том, что я тебя ненавидела. Нет, я ненавидела, жизнь и судьбу или, уж как там называется то, что с самого начало было против меня. Я следила за Харриет, наблюдала за тем, как ей удается использовать людей, и решила, что у меня тоже это получится. Конечно, я понимала, что она очень красивая и обаятельная женщина, умеющая привлечь к себе людей, но при отсутствии всех этих даров можно действовать более тонко, умно и незаметно. Именно это я и делала. Я подумала, что, если ты умрешь, Карлтон будет потрясен и обратится ко мне. Полагаю, моя мать сделала бы все возможное, чтобы устроить наш брак. Я знала, как Карлтон относится к тебе, видела, как он смотрит на тебя. Я хорошо его изучила. Я вообще хорошо знаю людей. Если у тебя почти нет собственной жизни, то начинаешь наблюдать за другими людьми и живешь их жизнью. Звук его голоса, когда он говорил о тебе, взгляд его глаз… Я знала, что, если ты умрешь, он будет не слишком убит горем. Если он увидит свою выгоду, которую он, несомненно, должен был бы увидеть, и если будет некоторое мягкое давление со стороны семьи (мол, кто-то должен позаботиться о детях), то цель будет достигнута. Ради этого я и действовала. Что же касается Харриет, то она ему не нравилась. Я уж не знаю, что отличает таких людей, как они, от всех остальных. Оба они имеют опыт в общении с лицами противоположного пола, оба весьма привлекательны, и, тем не менее, между ними мгновенно возникает неприязнь. Карлтону не нравилось, что Харриет пребывает в этом доме. Он ненавидел ее за то влияние, которое она на тебя оказывала. Я знаю, что он никогда не женился бы на ней, а она не вышла бы за него замуж — разве что для того, чтобы, завладеть Эверсли. Но он принадлежит Эдвину. Харриет гордилась тем, что у нее есть Бенджи, следующий наследник, и решила предоставить остальное судьбе. Она никогда не причинила бы зла Эдвину. Все, чего она хотела, это жить в комфорте. За это она и боролась всю свою жизнь.

Итак, устранить с моего пути следовало именно тебя. Мне нужен был Карлтон. Он видел, как я люблю детей. Однажды он сказал мне: „Вам надо бы обзавестись детьми, кузина Карлотта“. Я восприняла это как знак и начала строить планы. Я знала, каковы ваши взаимоотношения, и хорошо понимала вас обоих. Карлтон сердился, потому что думал, что ты не можешь забыть Эдвина, а ты помнила о том, как Эдвин обманул тебя, и полагала, что Карлтон поступает точно так же. Вы оба вливали яд в ваш брачный кубок. Вы заслужили потерять друг друга.

Я мечтала о предстоящих годах: мы с Карлтоном женаты, у нас появились свои дети. Именно этого я и хотела. Это позволило бы мне забыть, каким образом была достигнута цель. Я рассказываю тебе об этом, потому что не люблю оставлять дела незавершенными. Хочу, чтобы ты поняла, почему я сделала то, что сделала, и не хочу, чтобы ты говорила: „О, Карлотта была безумной!“ Карлотта не была безумной. Карлотта была умной. Она знала, чего хочет, и всего лишь пыталась добиться своего. Но меня преследовали неудачи. Я стреляла в тебя из кустов, но в решающий момент ты нагнулась и была ранена только в руку, что насторожило всех и осложнило мою задачу.

И тогда я поняла, что нужно действовать быстро, поскольку после этого выстрела ты стала осторожной. Я подбросила в беседку восковых кукол, собираясь вызвать у Салли подозрения в отношении Харриет. Мне хотелось, чтобы все поверили в то, что она ведьма. В конце концов, люди охотно принимают такие объяснения. Они скажут, что и ребенка ты потеряла благодаря колдовству… хотя к этому я руку не приложила. Конечно, выстрел не был колдовством, но всегда можно сказать, что рукой Ли водил дьявол. Собственно, об этом уже начали поговаривать. А потом я придумала затею с беседкой. Она бы сработала, если бы не Молодой Джетро. Кто бы мог подумать, что безумный старик перечеркнет мои планы!

Теперь для меня все кончено. Я попалась. Что мне делать? Нужно осуществить на практике то, о чем я так часто думала и на что не могла решиться. На этот раз возврата нет.

Как только стемнеет, я выйду из этого дома и пройду пешком к морю. Загляни в пещеру… ты помнишь пещеру? Вы прятались там, ожидая лошадей, которые должны были доставить вас в дом. Там ты найдешь мой плащ… высоко на скале, куда до него не доберется прилив. Я исчезну из твоей жизни навсегда. Я хочу войти в море и идти, идти вперед…

Прощай, Арабелла! Теперь ты можешь быть счастлива. Научись понимать Карлтона, и пусть он научится понимать тебя.

Карлотта.»

Мы действительно нашли ее плащ там, где она сказала. В потайной комнате за библиотечными полками Карлотта оставила перо и бумагу, так что все было именно так, как она описала.

Бедная Карлотта! Я часто о ней думаю. На месте беседки мы разбили цветник. Там превосходно растут розы, и, после того, как вырубили обуглившиеся кусты, это место превратилось в часть сада. Больше никто не говорит, что здесь живут привидения. Да и вообще мало кто помнит, что здесь когда-то была беседка.

Харриет покинула нас через несколько недель после смерти Карлотты.

Старший брат Грегори Стивенса погиб под копытами коня, и Грегори унаследовал земли и титул. Харриет вышла за него замуж. Они уже давно были любовниками. Они уехали, забрав с собой Бенджи. Харриет призналась мне, что он — сын Грегори.

Я вижу их примерно дважды в год. Харриет потеряла свою стройную гибкую фигуру. По правде говоря, она несколько располнела, но от этого не стала менее очаровательной. Она сохранила свое обаяние, и теперь, когда она полностью удовлетворена жизнью, когда она добилась своей цели, у нее очень счастливый вид.

Я тоже счастлива. У нас с Карлтоном есть сын — Карл. Мы живем хорошо. Не без конфликтов, конечно. Время от времени мы ссоримся, но чем дальше, тем глубже становится наша любовь. Мы принадлежим друг другу, и ничто не может этого изменить.

Сегодня утром я стояла на месте бывшей беседки, срезая розы, и вдруг поняла, что вижу вокруг лишь прекрасные цветы.

Я научилась хоронить прошлое, а когда оно заставляет-таки вспомнить о себе, я рассматриваю его лишь как опыт, который должен указать путь к сохранению счастья, подаренного мне жизнью.

Я не стала говорить об этом Карлтону. Он склонен к легкомыслию, причем, как я убедилась, особенно часто в те моменты, когда он совершенно серьезен.

Я довольна. Жизнь хороша. Нам лишь надо сохранить ее таковой.




ИСТОРИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ, ПОВЛИЯВШИЕ НА СУДЬБЫ ГЕРОЕВ РОМАНА


Лорд-протектор Оливер Кромвель умер 3 сентября 1658 года.

1 января 1660 года Монк, командующий шотландскими силами, вступил на территорию Англии и, не встретив сопротивления, добрался до Лондона. К великой радости всей нации он объявил о созыве народного парламента, который, собравшись в апреле, пригласил вернуться в страну Карла II. Карл был встречен в Дувре генералом Монком и с триумфом въехал в Лондон.

Новый король занял престол в возрасте тридцати лет. Он любил развлечения, был фриволен и беспринципен, но хорошо сознавал силу парламента и решил не вступать с ним в конфликты.

В годы его правления нация была втянута в бесславную войну с Голландией. Моряки дрались храбро, сумели одержать несколько побед, особенно в начале войны, но в 1667 году голландский флот уничтожил несколько английских кораблей и некоторое время блокировал устье Темзы. Вскоре после этого пришлось заключить мир с Голландией.

В 1670 году Карл II заключил тайный Дуврский договор с Людовиком XIV, королем Франции. По этому соглашению Карл обещал объявить себя католиком, когда появятся благоприятные к тому возможности, взамен на что Людовик обещал ему денежное вознаграждение и вооруженную помощь.

Результатом Дуврского договора была новая война против Голландии, которая не принесла Англии славы. Герцог Йорк публично принял католичество. Поскольку у Карла не было детей, а герцог Йорк был ближайшим наследником трона, этот его шаг вызвал подозрение в отношении католиков.

Парламентом был выдвинут на рассмотрение «Билль об отлучении», в соответствии с которым предполагалось законодательно запретить герцогу Йорку наследование из-за того, что он являлся католиком. Но принятию этого Билля противодействовали король и его партия, и в конце концов он был отвергнут.

Примерно в этот период вошли в оборот прозвища виги и тори, обозначавшие английские политические партии. Виги — было прозвищем ковенантов из юго-западной Шотландии. Теперь этот термин употреблялся расширительно — по отношению к тем, кто хотел отлучить герцога Йорка от трона. Другое прозвание тори — первоначально относилось к грабителям, действовавшим в районах болот в Ирландии, а теперь оно стало обозначать тех, кто поддерживал короля.

Карл был готов пойти навстречу всем требованиям парламента, кроме одного отлучения герцога Йорка. Раскрытие заговора, организованного некоторыми экстремистами-виги с целью убийства короля, очень помогло ему. Ведущие оппоненты Карла, не имевшие никакого отношения к заговору, предстали перед судом. Некоторые из них были казнены, включая знаменитых лорда Уильяма Рассела и Алджернона Сидни. Остальным удалось бежать на континент.

В течение последних четырех лет своей жизни перед смертью, случившейся в 1685 году, Карл не созывал парламент, получая от короля Франции деньги, позволявшие обходиться без законодателей.


notes



Примечания





1


Песенка Шута из «Двенадцатой ночи» В. Шекспира.