Одиночество вдвоем
Файона Гибсон








Каждая молодая женщина хоть раз в жизни мечтает услышать вальс Мендельсона и пополнить ряды замужних дам. Вот и у героини лирического романа «Одиночество вдвоем» возникло желание найти спутника жизни. Только ведь хорошие экземпляры на дороге не валяются. Правда, иногда они дают объявление в газету!..

Какие сюрпризы готовит сумасшедшая любовь? Зачем на самом деле люди заводят детей? О чем можно говорить с мужчиной, когда он смотрит футбол? Ответы на эти вопросы и дельные советы о жизни вдвоем вы получите, подружившись с главной героиней новой книги Файоны Гибсон.






Файона Гибсон

Одиночество вдвоем





Глава 1 РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА





Что-то вторглось в нашу спальню. Оно стремглав пронеслось мимо моего уха и село Джонатану на щеку.

Растущая сдавливающая боль сжала мою талию.

— Ну вот и началось, — произнесла я.

Он взмахивает рукой, и насекомое улетает прочь.

— Ты уверена?

— Думаю, да. Мне кажется, он вылезает, и к тому же… — Я пытаюсь нащупать, за что можно ухватиться, и нахожу руку Джонатана.

— Я позвоню в больницу. Дыши глубже.




Джонатан собрал и поставил рядом с нашей постелью детскую кроватку, а над постелькой, где будет спать ребенок, повесил покрывало с изображением Винни-Пуха. Мягкие игрушки — пингвин, медведь и выдра — удобно устроились в изголовье постели. В моей больничной сумке — медикаменты для оказания первой помощи для облегчения схваток и ночная рубашка с пуговицами на груди, чтобы кормить ребенка.

Не такое уж это великое дело иметь малыша. Люди все время рожают детей. В тот момент, пока ты извлекаешь чайный пакетик так, чтобы, идя к мусорному ведру, не уронить и капли, пять миниатюрных человечков появляются на свет.




Джонатан вошел в спальню и достал из верхнего выдвижного ящика кучу запутанных носков и свой любимый светло-голубой свитер — единственный, который он сам стирает руками, чтобы я не превратила его в свалявшийся войлочный комок.

— Надень что-нибудь теплое, — произнес он, укутывая меня в мягкую шерсть свитера; он так растянулся на моем животе, как будто я на сорок первом месяце беременности.

Джонатан выводит меня из передней двери, его рука нежно обнимает мои плечи. Щеки покрыты красными пятнами. Такая у него кожа: она легко покрывается красными пятнами, особенно когда он возбужден. Навстречу нам идет почтальон.

— Она вот-вот родит ребенка, — говорит Джонатан, как будто тому требуются объяснения.

Лицо почтальона круглое, как луна, одет он в нейлоновую водонепроницаемую куртку. Пытаясь увернуться, чтобы не задеть мой живот, он отшатнулся назад, слегка примяв живую ограду. Видимо, его пугает мысль, что вдруг покажется головка ребенка и придется помогать, так как помощь при родах входит в его обязанности.

Джонатан усаживает меня на заднее сиденье машины. Последнее время я жила в предвкушении этой поездки, представляя и переживая ее вновь и вновь: обгоняя медленно идущие машины, мы резко останавливаемся около затоптанного прямоугольного газона, где, тяжело дыша, на шотландском пледе Джонатана я произвожу на свет ребенка. Мужчины выбегут из парикмахерской с недостриженными волосами, захлопают в ладоши и загорланят, словно в предвкушении предстоящей битвы, и я никогда не забуду их заботливого внимания. Не так-то уж и плохо быть матерью. Джонатан закутает нас троих в плед, и из редакции «Хакни Газетт» приедет фотограф.

— Вообще-то, я мало что сделал, Нина справилась со всем сама. Прирожденная мать, — скажет Джонатан.

Он, конечно, знает, что делать. Однажды во время ленча даже купил книгу «Ребенок и уход за ним: настольное руководство по уходу за ребенком в первый год жизни», на обложке которой была фотография автора — женщины с красивым перманентом — доктора Хилари Дент. Каждую ночь, принимая ванну с миндальным маслом, я читала по главе. «Мы должны все выучить», — сказал Джонатан, радуясь моему серьезному отношению к делу. Я внимательно рассматривала рисунки с изображением младенца, ребенка с вымытой головой (важно смыть городскую пыль и засохшие остатки еды, хотя вряд ли это можно назвать вашим любимым занятием). Но я так ничего и не запомнила. У меня нет опыта общения с теми, кто моложе меня. Однажды Венди, художественный редактор журнала, вошла в офис, чтобы показать своего новорожденного ребенка, я в это время разговаривала по телефону, а на экране моего компьютера что-то зависло. Венди подошла ко мне с уставшими глазами и обнадеживающей улыбкой.

— Хочешь подержать?

Я нехотя посмотрела на нее, изобразив изумление.

— С удовольствием, если бы не простуда. Не хочу заразить его. — Я даже чуть-чуть покашляла, чтобы она подумала, что я и в самом деле больна.

— Это девочка, — произнесла она с натянутой улыбкой и направилась искать тех, кому дети были небезразличны, явно догадываясь, что я солгала. На меня подействовала дрожащая шея новорожденного ребенка — у меня не было особого желания общаться с детьми. По крайней мере, когда они кажутся такими хрупкими и любое неловкое прикосновение может причинить им боль.

Пока мы припарковывались на отведенной только для больничного персонала стоянке, мне никак не удавалось свыкнуться с воспоминанием о трясущейся головке, сидящей на хрупкой шее младенца. Хотя детская кроватка уже стоит в ожидании, я еще не готова стать матерью. Чтобы понять мое новое положение, мне требуется время, хотя бы один месяц, — как дополнительное время в футболе. Когда ребенок берет передышку и перестает бить по моим внутренностям, мне кажется, что все это нереально.




— Хорошая девочка, хорошая девочка, — говорит Джонатан, передавая мне чистую кислородную маску для дыхания.

Мне хочется бросить ему в лицо: «Это по твоей вине я так мучаюсь!» Его прекрасные, песочного цвета волосы прилипли к влажному лбу. Свитер из овечьей шерсти он снял. Под мышками его серой футболки темнеют грязные пятна, а вся грудь непонятно чем забрызгана. Я больше не обращаю внимания на схватки, а только чувствую сильные потуги, которые никто не в состоянии остановить. Напряженно кричу, что передумала и хочу вернуться домой в свою квартиру, где я живу в одиночестве, готовлю и сплю в ванне с теплой водой, но никому нет дела до моего крика.

Наконец я почувствовала, как на мгновение ребенок остановился, а затем вылез, пронзительно крича.

— Он здесь, — произнес Джонатан, — ребенок здесь. Это мальчик.

Тело Джонатана, тяжелое и влажное, склонилось надо мной, и на моем животе оказался младенец, сморщенный, как бекон, и с тощими конечностями.

— Посмотри на него, Нина.

Но я могу смотреть только вверх на бежевый кафельный потолок с черными пятнами, похожими на муравьев. Когда мне удается наконец увидеть ребенка, он рассматривает меня влажными, мутными глазами. Женщина с жесткими горчичными волосами все еще копошится между моих ног.

Среди больничного шума раздается пронзительный и металлический голос:

— Итак, Нина, посмотри, кого ты произвела на свет.






Глава  2 ЮНОСТЬ


Я не собиралась становиться матерью. Даже не думала о постоянных отношениях с кем бы то ни было. Я лишь хотела, чтобы рядом находился нежно любящий мужчина исключительно для удовольствия и дружеского общения.

Я снова и снова пишу: женщина тридцати лет, любит классическую музыку…

Последняя фраза не соответствовала истине. У меня был всего один компакт-диск с классической музыкой: сборник известных опер в исполнении знаменитых дуэтов. Я купила его специально, так как собиралась слушать музыку в гостиной с открытыми окнами, чтобы привлечь внимание мужчин. Причем включать на полную мощность, перекрывая рев автобусных двигателей, изрыгающих выхлопные газы под окнами моей квартиры. Я представляю, как владелец бакалейного магазина, мужчина-азиат, сразу выскочит на улицу и увидит, какое нежное и страстное создание живет на втором этаже. Но, вовремя спохватившись, что не люблю оперу, я так и оставила компакт-диск нераспечатанным, в целлофановой обертке. Разумеется, у меня не было никакого желания встречаться с мужчиной, который заставил бы меня терпеть трехчасовое пиликанье на скрипке, чтобы потом, за обедом, обсуждать его игру.

Я стала составлять объявление: «Привлекательная, веселая женщина…» — как будто продавала не себя, а прелестного щенка спаниеля — «ищет нежного, любящего путешествовать мужчину для совместных обедов и, возможно, еще для чего-нибудь…». Я аккуратно написала текст на бланке, убеждая себя, что мне не следовало так поступать. В конце концов решив, что это всего лишь шутка, позвонила Элайзе и сообщила, что опустила объявление в почтовый ящик и теперь не могу вытащить оттуда эту чертову бумажку, как ни старалась протиснуть в него руку.




— Не переживай ты так. У меня в отделе одна молодая и красивая девица тоже дала объявление, — успокоила Элайза, дожевывая свой ленч.

Зря я ей позвонила. Наша дружба напоминала коктейль, состоящий из пяти спиртных напитков и персикового сока: тебе нравится коктейль, и, хотя от него может стать дурно, до тошноты, ты все равно пьешь.

— Значит, я некрасивая?

— Держу пари, ты нравишься многим мужчинам. — Она громко глотнула.

— Тогда зачем мне все это?

— Сейчас обычным способом трудно познакомиться с мужчиной, — упрямо твердила она.

Интересно, где можно взять напрокат оборудование для резки по металлу, чтобы проникнуть в почтовый ящик?




Я надеялась получить кучу ответов, которые будут валяться на потертом коричневом линолеуме моей гостиной, от умных и ослепительно-красивых мужчин, которые найдут мое сердитое лицо привлекательным. Предполагалось, по мере поступления писем, сортировать их на три кучки («да», «нет», «может быть»), что делало короткие объявления более трогательными по сравнению с Интернетом. Если использовать почтовую бумагу, то вся эта затея не будет казаться легкомысленной, скорее будет напоминать гору писем от друзей по переписке.

Все письма пришли вместе в одном коричневом конверте из тонкой бумаги. Четверо мужчин: Ласло — музыканте большим количеством пирсингов на теле; Лео — у него испуганное, слегка повернутое в профиль лицо, он сидел в фотокабине, смиренно опустив глаза; Джерри — его светлые волосы топорщились на голове, он сидел голый на коричневом велюровом диване; и, наконец, Джонатан, с не поддающимся описанию лицом.

В его улыбке сквозила надежда, словно ее владелец ждал вас, чтобы заявить о себе. Добрые, приветливые глаза (может быть, голубые, но, вероятнее всего, молочно-серые). Люди такого типа скорее будут придерживать дверь открытой, чем захлопнут ее у вас перед носом. Он написал: «Возможно, вам нужен человек более общительный и авантюрный. И все же позвольте мне немного рассказать о себе». Аккуратным почерком, с наклоном вперед, он подробно изложил свои интересы: стряпня, садоводство, дизайн интерьера. Я тщательно вглядывалась в почерк, пытаясь обнаружить в нем намеки на тайную жизнь: любовь к открытым женским трусикам, легко воспламеняющим воображение, или хотя бы тщательно скрываемое криминальное прошлое. Но вряд ли можно было встретить более нормального парня даже после того, как вы соскребли с него один или два слоя. Как бы пристально я ни всматривалась, он продолжал ободряюще улыбаться, как ведущий программы по садоводству, который вламывается в твой сад, вскапывает твои клумбы и в ненавязчивых и противоречивых выражениях пытается убедить тебя в том, что он все делает правильно.

— Он имеет дело с компьютерами, — я рассказала о Джонатане Элайзе в кафе-магазине, похожем на запущенную гостиную. Она сняла свои сандалии и села на потертый кожаный диван, подсунув под себя ноги. На одном колене красовалась свежая ссадина. С Элайзой всегда что-нибудь случалось. Возможно, причиной этому был ее высокий рост, о чем она всегда забывала, и туфли девятого размера, что без особого труда заставляло ее спотыкаться о разные предметы. Рядом, развалясь на потертых креслах, сидели безбородые юнцы. За столиком из огнеупорного пластика марки «Формайка», на котором громоздилась груда ломаного печенья, сидели юноша и девушка, едва окончившие начальную школу. Они склонились над столом и неумело целовались.

Элайза держала фотографию Джонатана между большим и указательным пальцами.

— У меня нет особого желания встречаться с незнакомым мужчиной. Он может быть кем угодно. — Элайза слегка промокнула свою ссадину бумажной салфеткой. — Он всего лишь обычный мужчина, мистер Нормальный.

— А что, если он прикидывается? Внешне ничем не примечательные люди способны на ужасные вещи. Потрошитель тоже казался нормальным.

Элайза засмеялась и разгрызла кусочек сахара.

— Ты должна встретиться с ним в людном месте. В пивной всегда куча народу, так что свидетели будут. — Она ткнула пальцем в его фотографию, оставив на ней липкий отпечаток. — На него можно положиться. Я бы дала ему шанс, — сказала она, как будто речь шла об автомобиле марки «Форд Фиеста».

Но мне не давало покоя, возможно, самое ужасное, о чем я ей не поведала.

— Знаешь, он читает женские журналы по дизайну интерьеров, в которых нет ни компакт-дисков, ни программы телевидения, а стоит лишь незатейливая белая ваза на каминной полке.

— Встреться с ним. Ты ничего не теряешь.

— Он тебе не кажется слишком простым?

Она прищурилась, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице.

— Нет. Заурядность — неплохая вещь.

Я отрепетировала телефонный разговор:

— Привет, это Джонатан? Я та женщина, которой вы написали. Одна из тех, кто не может найти мужчину обычным способом. Я не занимаюсь подобными, довольно странными вещами. Это не в моей привычке. Но мне приходится много ездить, поэтому у меня нет времени заводить новые знакомства. Помни те журналы с загнутыми страницами, полными ужасных «правдивых» историй? Обычно их можно найти на столе в комнате ожидания у врачей. Ну так вот, эти статьи пишу я. Беру интервью у людей с доверчивыми глазами, которые кормят меня сэндвичами с говяжьим языком и разными историями. Приходится много летать: Шеффилд, Вокинг, Волтон-на-Нейзе. Так что, как видите, я занятая, преуспевающая и очень-очень счастливая женщина. Может быть, вам захочется встретиться со мной?

Он ответил и назвал номер своего телефона так, как будто был завален по уши работой.

— Привет, Джонатан? Это Нина, по объявлению: «Нина, одинокая душа. Нина, доведенная до отчаяния». — Язык не слушался, выделывал странные экстравагантные движения, наполняя рот слюной, словно мое тело обладало свойством отжиматься самопроизвольно.

— Рад слышать вас. Представляю, сколько писем вы получили. Я даже не надеялся на звонок.

— Раньше я никогда этого не делала, — выпалила я.

— Я тоже. Тогда почему…

Мне пришлось сказать, что часто приходится разъезжать и иметь дело в основном с женщинами. Это соответствовало истине. Затем добавила, кривя душой, что хотела расширить свой круг знакомых.

— Тон вашего объявления довольно доброжелательный.

Ну вот, так и знала, предложила себя, как щенка. Осталось весело похвастать, что у меня домашняя выучка и что я редко оставляю без внимания оказавшихся в затруднительном положении незнакомцев. Но я одернула себя, решив, что сейчас не самый лучший момент, чтобы шутить с незнакомым человеком. Вместо этого я сказала:

— Двадцати слов недостаточно, чтобы продать себя. Вас, наверное, волнуют мои физические достоинства: рост, цвет волос, приятная ли у меня внешность… — Я пожалела о том, что сказала. Теперь он спросит, как я выгляжу. (Ответ готов: пять футов и один дюйм, видимо, оттого, что во время беременности моя мать постоянно курила сигареты «Ламберт и Батлер». Мутные глаза с нечетко выраженными красивыми крапинками янтарного цвета. Достаточно? Уточнять размеры бюста, талии, бедер, наверное, преждевременно?)

Он добродушно рассмеялся.

— Я бы не стал говорить об этом, как о желании продать себя. Хотя сказано здорово. Я бы охотно встретился с вами, Нина. Может быть, зайдете, вместе пообедаем.

Я не могла промолвить ни слова, словно мне заклеили рот блестящей клейкой лентой, засунули в шкафчик под раковиной между чистящими средствами марки «Брилло» и жидкостью «Тойалет Дак» для чистки туалета.

— Я бы предпочла пойти куда-нибудь в кафе, если вас устроит.

— Отлично, выбор за вами. Я почти никуда не хожу.

Я представила себе этакого нормального человека, сидящего дома с закрытыми шторами.

— Знаете «Джино» на Олд Комптон-стрит? (Когда-то этот ресторанчик был заурядным итальянским кафе, сменившим за один год нескольких владельцев. Там до сих пор столы накрыты моющимися лунно-звездными скатертями, а из бетонного фонтана уныло течет вода.)

Он сказал, что знает, хотя я могла бы поспорить, что это не так.

— Как мы узнаем друг друга?

— У вас есть моя фотография.

— О’кей, я подхожу к вам, и мы узнаем друг друга.

— С нетерпением жду этого.




Найти его не составило труда. Кроме официанта, который расставлял розовые гвоздики в вазы, и Джонатана, в зале никого не было. Я заранее продумала нашу встречу. Уверенно вхожу, на лице радостная улыбка, никаких поцелуев во избежание неловкого столкновения головами и нанесения черепно-мозговых травм.

Увидев меня, он встал, приятно улыбаясь, как будто встретил двоюродную сестру. Улыбка та же, что и на фотографии. Она словно говорила: «Все отлично. Во мне нет ничего необычного или нервирующего. У меня отсутствуют странные любовные привязанности, и я не собираюсь хватать ваши руки под скатертью».

Не успела я снять куртку, как появился официант с поджаренными овощами на шампурах, которые он принес по собственной инициативе. Пока мы ели, официант от безделья занимал себя бессмысленной работой: расставлял баночки с солью и перцем на свободные столики и протирал мокрой тряпкой спинки красных металлических стульев. Он нервно озирался, как будто с минуты на минуту должен ворваться судебный исполнитель, чтобы конфисковать заляпанную жиром кофеварку. Время от времени его взгляд загорался надеждой, когда кто-то из прохожих останавливался, чтобы почитать ламинированное меню, выставленное в окне, на котором витиеватыми зелеными буквами написано: «Траттория Джино». В зале за столиком только одна пара, похожая на двоюродных брата и сестру. Они с детства поддерживают близкие отношения, любят друг друга и изредка встречаются в этом ресторанчике. Они приходят сюда в понедельник — в этот день цены не такие высокие.

Я заказала форель, так как мне понравилось невесомое и ненавязчивое звучание этого слова. В моем теле отсутствует датчик состояния голода. Джонатан пришел в крайний восторг при слове «форель», но вежливо отказался и предпочел грудку цыпленка, которую заливал грязный на вид соус. Значит, в чем-то мы явно расходимся.

Вместе с форелью принесли большое блюдо, на котором чего только не было: ломтики сливы и дольки апельсинов неловко утыкались в груду молодого лука; свекла из жестяной формочки сочилась в русский салат.

Мы говорили о районах Лондона, которые любили или ненавидели. Я, как и моя форель, ощущала особую легкость, разве что кости у меня были немного потяжелее. Когда Джонатан узнал, где я живу, он, отчаянно вгрызаясь зубами в цыпленка, произнес: — «Интересный район».

— И перспективное место, — солгала я.

Он рассказал, что выгодно купил недвижимость в районе Восточного Лондона, который граничит с моим. В нем расположены две пивные, увеселительный клуб и потрясающий тайский ресторан, отпускающий обеды на дом. Там, где жила я, был только бакалейный магазин, таксопарк и странный склад, заваленный старыми швейными машинками.

Джонатан употреблял фразы вроде «положить начало карьере» и «долгосрочные капиталовложения». Я не стала говорить, что арендую квартиру, что этажом выше живет довольно странный мужчина, приехавший из города Данди с горластой восточноевропейской овчаркой. Она имеет обыкновение носиться без присмотра среди наваленной в холле рекламной «макулатуры». Творожный пудинг Джонатана слегка подрагивал под своей желтоватой коркой. От переживаний мне было не до пудинга. Мой живот сократился до размера кормового боба.

Любопытная физиономия появилась в круглом дверном окне «траттории». Бросив взгляд на пудинг, человек помчался дальше к новому, сразу завоевавшему популярность заведению, находившемуся через два дома, где фотомоделям и студентам модельного бизнеса подавали за общий веселый стол лапшу быстрого приготовления. Покидая кафе, я увидела, как между ножками красного стула проскользнула мышь и нырнула под крышку золотистой щербатой батареи. У двери нам преградил дорогу официант с обглоданным и покрытым слизью стеблем гвоздики, который он заботливо взял из вазы и протянул мне.

— Желаю вам приятно провести остаток вечера, — сказал он, словно напутствуя нас.

Мы остановились у платформы метро, не решаясь пустить в ход руки и губы. Поезд сильным громыханием возвестил о своем прибытии.

— Прошу прощения за ресторан, — сказала я, глядя на Джонатана снизу вверх.

Он обнадеживающе улыбнулся. Мне понравилась его улыбка.

— Может быть, в следующий раз мы смогли бы…

— Надо же, — это сказала я.

Он удивленно посмотрел.

— В следующий раз, если возникнет желание зайти ко мне, я сам приготовлю что-нибудь для вас.

Какой-то мужчина выскочил из вагона и с умильной улыбкой выпалил в лицо Джонатану: «Эй, дружище!» Его галстук криво болтался, щеки горели красными прожилками.

— Это кто, твой друг?

— Это Билли, — процедил сквозь зубы Джонатан. — Старый школьный друг. Билли, я только…

— Кто вы? — прямо в лицо крикнул мне Билли.

— Мы случайно познакомились, — ответил Джонатан.

— Почему бы нам всем не выпить пива? Еще не вечер. Пойдем, я плачу.

Билли порылся в кармане, дребезжа монетами. Джонатан сдержанно произнес:

— Я позвоню тебе, Билли.

— Он всегда так говорит. — Билли засмеялся и пошел вдоль платформы, бросив пригоршню монет в открытый гитарный футляр бродячего музыканта.

— Извините, — сказал Джонатан.

— За что? Он всего лишь…

Поцелуй вышел сам собой. Инициатором был Джонатан. Сначала он взял в ладони мое лицо. Потом тихо поцеловал. Мои губы как с цепи сорвались. Гвоздика выпала у меня из рук на платформу, от которой с грохотом уходил наш поезд.

…Джонатан стал готовить для меня. Он сказал, что я питаюсь неправильно. Слишком много холестерина, который в конце концов покроет все мои внутренности. Казалось, ему доставляет удовольствие дефилировать в своей вычищенной, «взрослой» кухне и хозяйничать в ней. Он знал там каждый уголок. У него все было под рукой. «Лучше, чем шататься по кафе», — сказал он.

До Джонатана я не встречала мужчину, который бы знал, как приготовить каперсы. Все это казалось страшно старомодным, но мне не хотелось ходить с ним по ресторанам после того, как я побывала в его квартире. Как-то мне удалось заманить его к себе домой. Мы валялись на моем потертом диване, и он мне делал массаж спины под доносившийся сверху громкий лай овчарки.

По-настоящему хорошо Джонатан чувствовал себя только в своем доме, где все блестело и пахло лимонным ароматом. Я наблюдала за ним, как он орудовал желтой прямоугольной губкой и голубой тряпкой. Он рассказывал мне о работе в компьютерной фирме, и это показалось мне интересным. Его работа требовала предельного внимания и немыслимой точности. У разработчиков программного обеспечения нет выбора — им нельзя ошибаться. Иначе они потеряют работу.

Пока он готовил ужин, я садилась где-нибудь сбоку, изучая ингредиенты в плоской стеклянной лохани: грубо нарезанная зелень, половинка лимона, готовая для отжима. Однажды по телевизору шла передача о поварах и секретах их готовки. Мне нравилось потом «играть в повара». Начиная что-то готовить и имея под рукой обычно всего лишь один ингредиент, я говорила: «Теперь мы разбиваем яйцо, выливаем его на сковородку… добавим немного черного перца…» Моя левая рука — ассистент — передает перцемолку, и я спрашивала: «Разве это не аппетитно выглядит? Может быть, наши гости в телестудии попробуют?» После чего клала яйцо на ломтик хлеба и вгрызалась в него зубами, разрывая желток. При этом я восклицала: «Вот это да! Просто восхитительно».

А что, если Джонатан появился в моей жизни как раз вовремя?




— Ты не можешь забеременеть из-за какой-то нелепой случайности.

Он пришел ко мне в офис на Лестер-сквер, нервно лязгая замками своего портфеля. Мы перешли на другую сторону улицы в ближайшую пивную, в которой мне так и не удалось ни разу напиться: там все еще подавали еду в корзинах. Рядом со стойкой бара виднелась пластмассовая трубка, откуда выливалась жидкость белого цвета для кофе.

— Я проверила.

Он заказал белое вино, которое подали в стакане с жирными пятнами. Мне принесли воду.

— Ты не шутишь?

— Такими вещами не шутят.

Мы сидели в углу, и с обеих сторон на нас смотрели грязные окна. Джонатан увидел на столе две скрюченные чипсины и небрежно смахнул их в пепельницу.

— Ну и что ты об этом думаешь? — мой вопрос прозвучал беспомощно.

— А сама ты разве не знаешь, что я думаю? Я рад. — Он мужественно сжал мою руку, лежавшую на столе.

— Пока что слишком рано. Еще не та стадия, прошло мало времени.

— Может, это ошибка, навязчивая идея?

— Не думаю, что этот тест врет.

Мне пришлось выудить доказательство из кармана и показать ему. Тест был завернут в туалетную бумагу, которая, покачиваясь, опустилась на темно-коричневый ковер, как миниатюрный парус.

— Что ты собираешься делать?

— Рожать, что же еще?

— Как ты себя чувствуешь?

— Тошнит. Вчера я брала интервью у женщины, которую муж согнал с кровати, чтобы его собака могла с ним спать. Мы сидели на кухне вместе с этим огромным азиатским охотничьим псом, от которого воняло мокрой шерстью. Даже когда женщина выгнала собаку из кухни, я долго еще ощущала на своем пальто этот мерзкий запах.

Мои волосы слиплись от пота и жалко свисали на лоб. Джонатан откинул их.

— Бедная Нина, обещаю, все будет хорошо.

Те, кто находился в зале, должно быть, подумали, что мы настоящая супружеская пара.






Глава 3 ПРОГУЛКА С ВАШИМ РЕБЕНКОМ


Спицы Марты маячили опасно близко от моего зрачка.

Деревянные бусы слегка постукивали меж ее веснушчатых грудей.

— Сначала всем больно, — уверяет меня консультант по грудному кормлению, — но потом сосок укрепляется, превращаясь в твердое небольшое уплотнение. Очень скоро, дорогая, ты совершенно спокойно будешь вытаскивать грудь в кафе, в поездах, даже в театре.

Марта поставила перед собой цель убедить меня, что четырехдневного младенца можно кормить только грудью, сосок которой превратился в мозоль. Другой сосок (так как у меня их два) сморщился и напоминал высохший изюм и поэтому временно бездействовал. В результате грудь увеличилась до такой степени, что, боюсь, вот-вот лопнет и забрызгает Констанс, семидесятивосьмилетнюю мать Джонатана, сладковатой жидкостью.

— Хочу перевести его на детское питание.

Марта быстро замотала головой, как будто предостерегала ребенка, который хочет пройти, как эквилибрист, по находящемуся под напряжением электрическому проводу. Я купила тайком детское питание, украдкой прокравшись в аптеку с поднятым воротником куртки. Спрятав молочную смесь за натуральной овсянкой, я для верности сверху положила чайное полотенце.

— Зачем! У тебя здорово все получается. Подумай, сколько пользы ты приносишь своему ребенку: меньше риска заработать гастроэнтерит, повышается интеллект. Ты знаешь, что вскормленные грудью дети имеют намного больше шансов поступить в университет.

Это означает, что мой сын сможет уйти из дома в восемнадцать лет — просто здорово, не то что в тридцать семь лет лежать на ковре и требовать хрустящий картофель и выглаженные брюки.

Марта кладет короткопалую руку мне на колено.

— Послушай, одна женщина сделала резиновый мячик из эластичного бинта. Она делала его неделями, прежде чем родился ребенок. Когда малыш сосал ее грудь, она зубами впивалась в этот резиновый мячик.

— Хочешь печенья? — спрашивает Констанс, предлагая тарелку с разноцветным, усыпанным сахаром печеньем.

Констанс, моя неофициальная свекровь, принесла печенье, которое сама испекла. Мы с Джонатаном еще не женаты. Мы просто еще не успели, так как ребенок был зачат прежде, чем мы успели хорошенько узнать друг друга.

— Я кормила Джонатана молочной смесью. Клала в бутылку сухарь, чтобы сделать смесь густой, и наполняла его брюхо так, что он спал целых двенадцать часов, — Констанс, маленькая, вечно занятая женщина, с рассыпанными перманентными волосами, сказала это с серьезным видом. — Он был обжора, но я приучала его к режиму. Тогда мы еще следили за этим, — добавила она, веером раскладывая на блюде аппетитное печенье. — Ходил ты на горшок в четырнадцать месяцев? — обратилась она к Джонатану.

— Я не помню, — быстро говорит он.

— Ходил, ходил. Еще неумело. Правда, был один серьезный инцидент, в обувном магазине, но персонал был настолько добр, что нам разрешили воспользоваться служебным туалетом.

Джонатан, опустив голову, грустно улыбался.

— Когда ему исполнилось два года, — трещала она без умолку, — я сняла его ночные целлофановые штаны и сказала: «Нам ведь не нужны они больше, не так ли?»

Джонатан поправил носок.

— Именно так все и было.

Из моей набухшей груди льется молоко. Ребенок приникает к ней и, жадно глотая, давится, затем снова припадает и снова выпускает сосок со струящимся молоком. Я останавливаю поток, прижимая сосок ладонью. Джонатан наклоняется и бумажной салфеткой вытирает пузырьки вокруг моей груди.

— Может, тебе не надо сильно сжимать, — советует Марта.

— Пойду готовить обед, — говорит Констанс. Ящики на кухне с треском открываются и закрываются. — У тебя есть какой-нибудь фарш? — раздается ее голос из кухни.

Ребенок кашляет, выплевывая молочную слюну. Я опрокидываю его себе на плечо и похлопываю по спине, выталкивая из него воздух вместе с творожной массой.

— Поверь мне, скоро станет легче, — говорит Марта, беспомощно закатывая глаза. Потом с хрустом доедает последнее аппетитное печенье и вытирает руки об обтягивающие коричневые брюки. Под вязанием, брошенным Констанс, она находит свою сумку. — Джонатан может помочь. Конечно, сам кормить он не может — у него для этого нет нужного прибора, но помочь намотать и привести в порядок нитки папа в состоянии. Кстати, Нина, знаешь, в чем заключается путь к успешному кормлению грудью? — Она облизывает засахаренные губы. — Необходимо заботиться о себе. Любить себя. Говорить: «Я могу быть матерью, но у меня тоже есть потребности».

— Да! — подхватываю я с большим энтузиазмом.

— Тебе везет, что есть человек, который тебе помогает. Она благодарно улыбается Джонатану и быстро устремляется к блестящей черной двери на свою следующую встречу. Там ее ждет молодая мать, которая прекрасно справляется со своими обязанностями и собирается кормить грудью ребенка до тех пор, пока он сам не сможет устроиться у телевизора и посмотреть фильм для восемнадцатилетних.

Джонатан снял с меня спящего ребенка.

— У тебя, должно быть, в груди скороварка, — пробормотала Констанс.

Я снова села на диван, сознавая, что одна грудь, напоминающая головку жирного сыра «Стилтон», торчит наружу.

— Переведу его на молочную смесь.

Констанс вынырнула из кухни с пакетиком растворимого кофе с молоком марки «Бистро». Мы такой не пьем: видимо, она купила для себя. Держа пакетик в одной руке и чайную ложку с порошком серого цвета в другой, она смотрит на ребенка. Он лежит на диване, насосавшись грудного молока, в ожидании, когда его уложат в детскую кроватку. Розовые ножки и ручки неуклюже вывернуты, как у поломанной куклы.

— Забавно, — говорит Констанс. — Он совсем на тебя не похож.

Наша квартира расположена на нижнем этаже трехэтажного викторианского дома. В коридоре нет рекламной «макулатуры», нет бродячей без присмотра восточно-европейской овчарки. У Джонатана перед домом раскинулась квадратная лужайка, которая начинается сразу у входной двери в квартиру. Он умостил ее старыми плитами (чтобы меньше ухаживать) и окаймил металлическими баночками из-под лаванды (для аромата). За домом тоже был дворик, где Джонатан планировал посадить много растений, бамбук и вьюны.

Он живет здесь уже несколько лет. Первым делом, едва успев въехать, он избавился от всего безвкусного, что оставили ему в наследство прежние жильцы. Прежде чем начать обновление, Джонатан предусмотрительно сделал поляроидные фотоснимки квартиры. Его мать думала, что он не должен выбрасывать из дома все еще прекрасно работавшие сантехнику и арматуру. Но Джонатан не послушал ее и вслед за всем остальным торжественно выбросил выцветшие бархатные шторы и пахнущий аммиаком ванный коврик. Поляроидные фотоснимки соседствовали в альбоме с фотографиями, на которых красовались в бархатисто-ванильных и голубых тонах обновленные комнаты.

— Я знаю, что ты сделал, — сказала я, когда он показал мне альбом во время моего второго посещения его квартиры. — Ты сделал так, чтобы на первых фотографиях все выглядело ужасно, как это делают рекламные фотографы при ретушировании, после чего женщина выглядит даже лучше, чем прежде.

— Что значит, при ретушировании?

— Ты знаешь. До того и после того. На первой фотографии они на ее лицо накладывали вазелин, чтобы оно выглядело сальным.

— Разве это не мошенничество?

Я засмеялась и полистала альбом. Холл — до ремонта. Ванная комната — после ремонта. Задняя дверь — отшлифована, но не покрашена. В альбоме была даже фотография ванны с ниспадающей на ее края душевой занавеской.

— Ты такой необычный, для мужчины.

— Что ты имеешь в виду: «для мужчины»?

— Я имею в виду, странный. Я никогда не встречала такого, как ты.

— Это комплимент? — спросил он и решительно захлопнул альбом.

— Всего лишь наблюдение, — ответила я.

Переезд в квартиру Джонатана мало что изменил в моей жизни. Я сменила свою старую зубную щетку с неуклюже топорщившейся щетиной на новую, бирюзового цвета, в тон белой щетки Джонатана и голубой плитки ванной комнаты. Вместо того чтобы сбрасывать нижнее белье на пол, я стала класть свои трусики в шкафчик. Теперь мы были настоящей супружеской парой и в доказательство этого стали приглашать друзей на обед.

Друзьями Джонатана были в основном его коллеги по работе. Они говорили о крышах собственных домов, о том, как здорово было бы установить навес. Всегда уходили в одиннадцать часов вечера. Из всех его друзей я предпочитала Билли, который обычно появлялся несколькими часами позже, к уже остывшему обеду, с разгоряченным от пива лицом. Метро доставляло массу проблем для Билли. В своем опоздании он обвинял поезд, в котором засыпал и много раз кружил по кольцевым станциям. Иногда его заносило в сторону, и он оказывался в Барнете или Онгаре, гулял по платформе и изучал прыгающих повсюду лягушат. Он щупал карман, пытаясь обнаружить лягушонка, но находил лишь табак, высыпавшийся из кисета.

В былые времена, будучи еще нормальной, я могла полуночничать с такими, как Билл, разговаривая ни о чем, но теперь это раздражало Джонатана, отчего его колено начинало дергаться. Он бросал Биллу одеяло, а на меня взгляд, говоривший, что «пора спать». Утром я обнаруживала пропитанного потом Билла на диване, оскверняющего своим дыханием наш минималистский интерьер. Чаще всего мы встречались с коллегами по работе. После сыра и ароматного пучка сельдерея Джонатан пускал по кругу альбом с полароидными фотоснимками. Все сходились на том, что мы создали изумительно комфортное жилье, забывая, что я была завершающим штрихом этой квартиры, стремительно въехав в нее со своим увеличивающимся животом. Однажды вечером, когда друзья разошлись по домам, я спросила: «У тебя кто-нибудь жил здесь раньше?»

Джонатан, не переставая вытирать винные бокалы, ответил утвердительно и рассказал, что Билли спал у него на диване пару недель, пока у того длился бурный роман со стюардессой. Однажды Билли решил разогреть рулет и, зажигая газовую горелку, поджег себе челку, наполнив кухню отвратительным запахом. Джонатан предложил ему отправиться домой и постараться наладить со своей подругой отношения.

— Ты даже представить себе не можешь, как ужасно пахнут горящие волосы! — сказал он в заключение.

— Я имела в виду, была ли у тебя девушка?

Он средним пальцем придал бокалу нужное положение.

— Нет.

— Что? Серьезно, никого? Ни одной девушки, от которой ты хотел бы иметь ребенка?

— Так, ничего особенного.

Я наблюдала, как он вытирал поверхность бокалов, которые и так ярко блестели благодаря чистящему средству «Деттокс», ругая себя, что задала ему этот глупый вопрос.

Направляясь на прогулку с новорожденным, «Руководство по уходу за ребенком» рекомендует:

1. Начинать с непродолжительных прогулок. Если что-то случится, вы сможете быстро добраться до дома.

2. Двигаться по открытым пространствам, избегать оживленных улиц.

3. Брать подгузники, носовые платки, защитный крем, грудные подушечки, соски, бутылочку, при необходимости книгу или журнал, дополнительные одеяла на случай холода, шляпу от солнца, если жарко, и запасной комплект одежды, если подгузники вашего ребенка протекли.

4. Не терять самообладания.




Джонатан снова вышел на работу. Усаживаясь в машину, он обнадеживающе улыбается, оставляя меня без каких-либо дополнительных инструкций с заспанными глазами и ребенком. Снова беру «Руководство по уходу за ребенком» и ищу главу под названием «Что делать с новорожденным в течение дня».

Такой главы нет. Двухнедельный младенец, кажется, кроме кормления и сна, ни на что другое не способен. Он не может держать погремушку или делать куличики из песка формочками в виде сердечка. У ребенка даже нет еще имени. Предложенные Джонатаном имена: Дэвид, Энтони, Мартин — кажутся слишком помпезными для пятнадцатидюймового человечка. Элайза тоже внесла свой вклад, огласив перечень модных имен: Мило, Дилан, Спайк. Супружеские пары из предродовой группы, приходящие на консультацию, дают истасканные имена (кроме иронических), которые ассоциируются с пожилыми людьми, еще помнящими Вторую мировую войну, и, не переставая, вторят: Фред, Вальтер, Стенли. Раздался громкий крик моей матери: «А как тебе имя Колин?»

Мне нравится имя Бенджамин. Очень благозвучное, удобное в обращении, годится для человека с любыми габаритами. Сейчас он спит, одеяло мягко поднимается и опускается. Убедившись, что он не свалится с дивана на полированный пол, весело направляюсь на кухню.

Джонатан привел в порядок холодильник, переложил яйца из коробки в дверные ячейки холодильника. Там все в порядке. Для пеленок Джонатан купил специальный контейнер. «Мать-домоседка заполняет свое свободное время тем, что выравнивает баночки с приправами и борется с запахами», — мелькнула мысль.

Я звоню Джонатану и сообщаю, что мы собираемся пойти погулять.

— Хорошая идея.

Где-то там у него звонит телефон, болтают коллеги. Что ж, все ясно, они там прекрасно проводят время.

— Надеюсь, дождя не будет.

— Не будет, но все равно возьми на всякий случай накидку.

— И сотовый.

— Проверь, чтобы был заряжен. Извини, Нина, — слышу, как развязный женский голос прервал его, возможно, чтобы позвать на совещание, но более вероятно, чтобы объявить об импровизированной вечеринке в офисе, — меня зовут. Ну, будь умницей.

Я тащу раскладную детскую коляску, на которой много разных ручек, рычагов и пухлый мешочек под названием «уютная подушка». По пути я откалываю коляской от двери кусочек дерева черного цвета.

Матери вереницей не спеша идут по направлению к парку, поддерживая на вожжах детей, делающих первые шаги. Если бы Элайза была здесь, она указала бы на самую расфуфыренную из них и прошептала: «Не самый лучший вид». И назвала бы ее как-нибудь типа МКБ: «Мать в Кожаных Брюках». Я вычитала это выражение на юмористических страницах, которые готовит Элайза для своего журнала мод: что-то вроде презрительных комментариев по поводу одежды знаменитостей. Когда-то я помогала ей их сочинять. Мы с Элайзой устраивались на открытой веранде пивной «Дог энд Трампит», расположенной на городской стене шестнадцатого века, и совмещали приятное с полезным, чередуя напитки с ее записной книжкой из фиолетовой замши. Тогда я еще посещала заведения, где подавались спиртные напитки.




— Вам известно, что лицо ребенка может обгореть за несколько секунд? — Пожилая женщина с легким пушком на двойном подбородке села рядом со мной на парковую скамейку. — Кожа ребенка так чувствительна. Почему вы не поднимете козырек коляски?

Солнце светит слабо. Однако беспокойство женщины, несколько накинутых на нее поверх друг друга твидовых пальто заставляют меня усомниться в моих способностях определять температуру.

Женщина всматривается в коляску. Удовлетворенная, что эпидерма Бена не образовала волдырей, она сжимает его подбородок. Это моментально будит его. Нижняя губа ребенка обиженно морщится, и он начинает орать — хотя и не так надрывно, как в квартире, но все же достаточно пронзительно, напоминая, что пора бы и поесть.

Ужасно глупая ситуация: молния моего платья находится на спине. У меня две возможности, чтобы вытащить грудь: через вырез платья, что очень чревато, так как вид набухших грудей может привлечь внимание выскакивающих из школы подростков, а возможно, даже и полицейского. Можно совсем снять платье и остаться в одном нижнем белье и с красивым, украшенным узелками обручем на шее.

Я копаюсь в детской сумочке, где находятся предметы первой необходимости, и вытаскиваю бутылочку с молочной смесью.

— Я своих детей грудью кормила, всех девятерых. Один не выжил. — Ее маленькие глаза впились в меня проницательным взглядом.

— Это его первая бутылочка, на всякий случай, — объясняю я.

— Вы быстрее восстановите фигуру, если будете кормить грудью. Молоко выведет из вас жир.




«Руководство по уходу за ребенком» предупреждает, что переходить от груди к соске надо очень осторожно. Однако глаза Бена при виде блестящей пластмассовой бутылочки удовлетворенно загораются, от его мощного сосания соска сплющивается. По направлению к нам стремительно идет по тропинке рыжеволосая женщина, ее ожерелье подпрыгивает при каждом шаге.

— Я подумала, что вы здесь, — говорит Марта. — Выглядишь просто потрясающе. И все правильно делаешь.

— Спасибо, я и вправду прекрасно себя чувствую.

— Надо же, ты уже полностью поправилась. Это и в самом деле большое достижение.

Я в какой-то степени горжусь тем, что совершила утомительную прогулку от квартиры до парка, обходя потенциально опасные места, такие как пивную и газетный киоск.

— Итак, как его… — начинает она.

— Бенджамин, Бен. Ведет себя отлично.

Но Марта уже не слушает. Ее глаза устремлены на бутылочку, зажатую в губах Бена. По тому, как он усиленно сосет, одобрительно причмокивая после каждого глотка, я понимаю, насколько мала надежда выдавать соску за настоящую женскую грудь.

Возможно, я не создана для подобных дел.






Глава 4 ЛИШЕНИЕ СНА


У Элайзы прекрасная, длинная, как свеча, и нежная, бархатистая шея, которую она постоянно смазывает специальным кремом, содержащим минеральные масла из Мертвого моря. Она покупает две большие банки сразу: одну берет домой, другую оставляет в ящике своего рабочего стола.

Элайза ведет рубрику женской моды в журнале. В ее работе есть две обязанности: убедить своих читателей в необходимости выложить несколько сот фунтов стерлингов за простой серый джемпер и съездить в экзотические места «за светом». Большая часть модельных фотосъемок сопряжена с поездками в более солнечные климатические страны. Иногда ей приходится посещать и холодные места и заставлять фотомоделей совершать рискованные прогулки по снегу в одних сандалиях. По-видимому, свет в парке, раскинутом вокруг офиса, недостаточно для нее ярок. Во время этих заграничных поездок главная задача Элайзы заключается в том, чтобы выражать сочувствие фотомоделям, когда они жалуются на жару или холод, и подкупать коренных жителей, чтобы они находились поблизости для создания неповторимости местного колорита.

Бен спал, а я, чтобы отвлечься от мысли, стоит ли чистить противень из нержавеющей стати, который Джонатан уже и так отполировал, пыталась представить, как Элайза сейчас где-нибудь в Лапландии орет: «Привести сюда племя Хопи!» И тогда кучка обозленной местной труппы, участвующая в киносъемках, изумится, почему эта худая, сердитая девушка стоит на горе в кремовом платье, украшенном бисером и стеклярусом.

До рождения Бена я работала в журнале «Лаки». На его тонких страницах помещались фотографии «настоящих» людей (т. е. не падающих духом людей). Они рассказывают наводящие ужас правдивые истории: семья возвращается домой после игры в лотерею «бинго», а вместо дома находит одни тлеющие головешки. Чейз, мой издатель, любил неожиданные повороты. Теоретически происходит следующее: женщина, чей дом сгорел дотла, достает из своей сумки выигрышный лотерейный билет, который, к счастью, она взяла с собой на «бинго». Он называл подобные истории «торжеством над трагедией» и говорил, что, как бы плохо до сих пор ни складывались ваши дела, они дают надежду на то, что и в вашей жизни может произойти что-нибудь прекрасное.

Чейз лгал. Журнал «Лаки» пользовался успехом, так как навязывал вам мысль, что ваша жизнь, возможно, не такая уж и плохая. По крайней мере, вас не преследовали за вашу любовь и не заставляли жить в лачугах. Короче — если вы наливаете себе чай и радуетесь тому, что ваш муж бросил вас ради девятнадцатилетней няни, а в туалете что-то зловеще бьет ключом, но с вами не случилось чего-нибудь похуже — вы можете работать в «Лаки».




На пятый день наших с Беном прогулок, совершаемых от квартиры к парку и обратно, у дверей квартиры останавливается такси. Изящный зад Элайзы слегка виляет, когда она нагибается, чтобы расплатиться с водителем.

— Можно мне получить квитанцию? Вас устроит пятнадцать фунтов стерлингов? — спрашивает она.

Элайза привезла подарок Бену: черного мягкого плюшевого мишку, у которого отсутствуют характерные для мордочки детали или какие-либо привлекающие ребенка украшения, кроме ленточки с маркой фирмы-производителя «Луи Вуиттон», крепко завязанной вокруг шеи медвежонка. От него исходил аромат душистого цветочного мыла. Я, конечно, подозревала, что этот подарок сотрудников ее рекламного отдела пролежал у Элайзы в ящике комода целую вечность.

— Спасибо, Бену он понравится.

Бен лежит на спине под ярко-красочной пластмассовой конструкцией, именуемой «аркой для двигательной активности». Джонатан сначала недовольно поморщился, когда увидел ее, а потом купил, решив, что крики ребенка и жуткий гвалт происходят из-за нашей бесцветной гостиной. Арка для двигательной активности оказалась отличным приобретением: Бен часто смотрит счастливым и пристальным взглядом на болтающиеся пластмассовые шары. Я кладу плюшевого мишку от Луи Вуиттон рядом с ним. От удовольствия он пускает слюни.

— Как самочувствие? — спрашивает Элайза.

— Прекрасное.

Она внимательно смотрит на меня. На ее ресницах следы старой туши.

— У тебя действительно все в порядке? — теперь ее голос звучит мягче. — Ты выглядишь…

— Просто я еще не совсем привыкла.

Она садится на диван, ставя каблуки бирюзового цвета на желтовато-коричневый замшевый коврик. Ее туфли начищены до блеска.

— У меня намечалась встреча, — вздыхает она, — но я незаметно улизнула, чтобы увидеться с тобой. У тебя был такой вялый голос.

Я знаю, о какой «встрече» идет речь: фланирование по офисам рекламного отдела издательства журнала мод, чтобы выбрать пояс или колье. Для деловых встреч она тщательно, с феном, гладко причесывает волосы, а для съемок надевает юбку с косым краем.

— Возможно, я тогда просто устала. Была немного не в настроении, вот и все, — говорю я, стараясь выглядеть бодрой.

— Ты проводишь слишком много времени дома. Днем все кажется немного странным, не так ли? Вокруг люди, но их поступки бесцельны. Просто жутко.

Мне страшно захотелось, чтобы неожиданно зазвонил телефон или кто-нибудь ворвался в квартиру с букетом цветов — принести запоздалые поздравления.

— Когда ты занята на работе, то не думаешь о людях, с которыми сталкиваешься днем, когда идешь в магазин или подравниваешь живую изгородь… — продолжает Элайза.

— Мне не надо подравнивать живую изгородь, — резко перебиваю я. — Этим занимается Джонатан.

— Так чем же ты занимаешься целыми днями?

— Встречаюсь с людьми. Завожу новых друзей.

— Ты имеешь в виду «утренний кофе» и подобную чепуху!

Мне и в самом деле пришлось побывать на одном утреннике, где угощали горячими напитками. Оттого что я проводила много времени дома, я переживала, что утратила способность общаться со взрослыми людьми. Бену было шесть недель, а мне казалось, что я уже целую вечность не разговаривала ни с одним взрослым, кроме Джонатана. Язык стал едва ворочаться, и, когда Джонатан приходил домой, я несла какую-то околесицу, пока он не скрывался в ванной. Даже Элайза старалась быстро свернуть разговор и без конца зевала.

Я сама удивлялась тому, что мне приятно по утрам пить кофе с новыми знакомыми, болтать без умолку невесть о чем, забыв, что это невозможно без искусного владения циркулярным дыханием. И тарахтеть до тех пор, пока скучающая женщина, на голову которой я все это выливала, не говорила, что ей надо присматривать за своим ребенком, хотя тот тихо лежал на подушке, счастливо облизывая свой подбородок.

— Мне это на пользу, у меня потребность встречаться с такими, как я, женщинами с детьми, — твердо сказала я.

Элайза взяла с пола журнал Джонатана по дизайну интерьера «Ин хаус» и пролистала глянцевые страницы. Ее внимание привлек бетонный контур здания, который опасно нависал над крутым склоном.

— Тебе надо возвращаться в реальный мир.

— Он и так реальный.

— Я знаю. Так живут все матери. Но мне казалось, что ты могла бы уже подумать и о чем-нибудь другом.

— О чем же?

— Нам нужен ребенок для съемок, — быстро говорит она, глядя на Бена. — Через две недели. Ничего особенного делать не требуется, ты согласна?

— Надо подумать, — отвечаю и смотрю на ее туфли. От каблуков на замшевом коврике образовались небольшие квадратные углубления.

— Да не волнуйся ты так. Ему не придется ничего делать. Он нужен всего лишь для создания атмосферы.

— Разве у тебя нет людей, которые предоставляют для этого детей? Детское агентство фотомоделей?

Она с облегчением кивает головой.

— Они слишком жеманны. Все с розовыми губками, большими глазами. Стандартная внешность, не так ли? Я ищу что-нибудь необычное.

Бен перестал глазеть на раскачивающиеся шары и теперь сердито уставился на Элайзу. Я замечаю, возможно впервые, что у него темные и пышные ресницы.

— Так ты говоришь, он ужасный.

— Нет, всего лишь необычный. Очаровательный. Не как все остальные.

Темно-розовые губы Бена расплылись наподобие улыбки. Интересно, думаю я, это настоящая улыбка или гримаса? Или, может быть, он просто скорчил гримасу и тужится, чтобы испачкать подгузник?

Однако уголки его рта приподнимаются, и дрожащая улыбка неуверенно, готовая вот-вот исчезнуть, водворяется на его лице. Я хочу сказать Элайзе, что в этой первой улыбке есть особое очарование, а в «Руководстве по уходу за ребенком» об этом ни слова.

— Тебе заплатят триста фунтов стерлингов, я пришлю за тобой такси, так что тебе не придется тащить всю эту детскую амуницию. К тому же ты получишь обед.

— Какой обед? — Я привыкла коротать бесконечные и вольные дни примерно пятнадцатью легкими приемами пищи: несколько ломтиков ветчины, пригоршня корнишонов. Никакой посуды и столовых приборов.

— Еда из натуральных продуктов. Жареный перец, копченый лосось. Изумительная выпечка с козьим сыром, просто объедение.

Бен уже не улыбался. Он рассматривал себя в зеркало (такие можно увидеть в клетке у попугая), установленное на арке для двигательной активности.

Продано за выпечку с козьим сыром.

До того как я встретила Джонатана, я выбирала приятелей без особой системы. Мы познакомились с Рональдом в нижнем зале пивной «Дог энд Трампит». Венди, наша художественный редактор, была беременна и устраивала вечеринку по поводу прощания с офисом цвета буйволовой кожи. Танцуя с молодым почтальоном, она то и дело прикасалась к нему своим раздутым животом, чем сильно его смущала. Сквозь ее тонкую белую блузку мы видели выступающий пупок.

Никто больше не устраивал вечеринок дома. Три раза в год мы собирались в полуподвальных помещениях пивных где пахло сыростью и дезинфицирующими средствами. Владелец пивной, стараясь создать праздничную атмосферу, включал калорифер. В этих полуподвальных залах вы никогда не встретите нужного вам парня.

Рональд случайно забрел сюда, после того как в поисках прачечной завернул не в ту сторону. От него исходила уличная свежесть, даже тогда, когда он сидел за столом и нехотя ел салат из экзотических фруктов «Бомбей микс». Музыка звучала так громко, что я не слушала его, а только зачарованно смотрела на движения его губ. Его зубы были белые, как корректирующая замазка марки «Типп-экс».

Музыка резко оборвалась. Но мы по инерции продолжали кричать.

— Я собираюсь за город на следующей неделе, не хотите присоединиться? — орал он.

— Что? В палатке? — голосила я в ответ.

Он рассмеялся:

— Раньше не приходилось спать в палатке, да? Вы из тех, кто предпочитает массовые увлечения, любит шикарные гостиницы?

Он обвел комнату суровым взглядом. Венди затягивалась сигаретой, которую взяла у младшего редактора. На дне моего стакана оказался песок.

Так как Рональд был очень привлекательным малым — и мог бы (потому что соответствовал высоким модельным стандартам) фотографироваться для иллюстрированных каталогов спортивной одежды для выписки товаров почтой, — то, сказала я себе, лучше спать с ним в палатке, чем одной в шикарных гостиницах. В следующую субботу в восемь часов утра мы отправились в Северный Девон и до обеда уже были на ферме его дяди. Оказавшись с Рональдом наедине, я постаралась, чтобы на мне, кроме увлажняющего солнцезащитного крема, ничего не было. Потом в серо-зеленой нейлоновой палатке я изучала его покрытое засосами тело, а он ругал меня за мою неуемную исступленность. Нас разбудил стук дождя. Рональд заставил меня вымыться в медленно текущей родниковой воде апельсиновым мылом. А затем внимательно следил, как я намазывалась увлажняющим кремом. Видимо, это испортило ему настроение, и он сказал, что помощи от меня никакой. Когда мы разобрали палатку, он стал кричать, что я потеряла чехол для нейлоновой палатки.

— Я не теряла его, а просто засунула в чехол свой джемпер и сделала из него подушку.

Он ходил кругами, потом, в порыве ярости, запустил в меня колышком от палатки. Колышек просвистел мимо моей щеки, едва не задев ее, и упал в высокую траву. Двадцать пять минут мы потратили на то, чтобы найти этот колышек.

Обратно возвращались молча. Он гнал без остановки до самого моего дома.

— Спасибо за прекрасные выходные, — только и сказала я.

Вечером того же дня я позвонила Рональду и сказала, что нет смысла продолжать наши отношения.

— О’кей.

Я ждала, что он что-нибудь добавит, например: «Все равно было здорово, правда?» или «Ты прелесть, Нина».

— Ты слушаешь меня? — спросила я.

В ответ он демонстративно зевнул. Этого следовало ожидать: все случилось слишком скоропалительно. Просто поиски привели его не туда.




Мне не удается заснуть из-за этих предстоящих жутких съемок у Элайзы. Надо позвонить и сказать, что я передумала, и вообще, что это несерьезно. Постоянный недостаток сна заставляет сказать «да» совершенно непроизвольно. До рождения Бена сон мне казался скучной, но необходимой процедурой, способствующей обновлению клеток. Впрочем, я никогда не спешила поскорее лечь в постель. Вставая по утрам, не думала, сколько часов я проведу в вертикальном положении, прежде чем снова нырну под пуховое одеяло.

Теперь же я думаю только о сне. Я мечтаю не об удовольствиях, которые мне может доставить мужчина, а просто лежу с закрытыми глазами. В моем воображении связанные со сном предметы одежды приобретали реальную картину в виде хлопчатобумажных ночных рубашек, фланелевых пижам, даже толстых шерстяных носков. В этих фантазиях я лежу по диагонали, поперек кровати, на спине, с широко раскинутыми руками, чтобы занимать максимум места. В этой комнате нет места ни для мужчины, ни даже для ребенка.

…В жизни Бена все вверх тормашками: днем он спит, ночью бодрствует. По этому поводу «Руководство по уходу за ребенком» пишет: «Люди не созданы для ночного сна. Ночь — самое безопасное время для охоты, и нам надо идти на поиски пищи». Я с этим почти согласна, так как примерно каждые два часа между десятью вечера и рассветом Бен резко открывает глаза и взгляд его приобретает хищное выражение человека, который скорее пойдет рыскать по лесу в поисках добычи, чем уютно лежать под одеялом с аппликациями в виде зайчиков.

Иногда по вечерам у него такой вид, словно он вообще не собирается спать. Я занимаюсь разбором последствий хронического недосыпания: вялость, перепад настроений, неуклюжесть, головокружение, раздражение кожи, недееспособность, апатия к работе, временная потеря памяти и другие болячки, о которых я забыла. Сон занимает так много моего мозгового пространства, что там совсем мало места для остального. Я едва в состоянии одеваться сама, чтобы не потерять при этом свой лифчик и не найти его спустя несколько часов висящим на хромированном крючке, где должна быть прихватка. Однажды, гуляя по парку, я умудрилась потерять ключ от входной двери и попросила Джонатана приехать.

В ожидании пока он вернется, я прохаживаюсь с коляской вдоль нашей изгороди, стараясь не привлекать внимания переходящей дорогу сердитой четы, на чьих грозных лицах можно прочитать: «Наблюдательный пункт местного сторожа». Стараясь придать себе дружелюбный вид, я начинаю петь колыбельную песню, хотя Бен и так спит. Наконец на нашей дороге с грохотом останавливается автомобиль, из которого выскакивает Джонатан, мой спаситель, с ключом от двери.

Так как мои умственные способности, похоже, оставляют желать лучшего, Джонатан берет на себя роль заботливого отца и занимается приготовлением еды. Я смотрю, как он отмеряет смесь в бутылочку Бена, одновременно умелыми отцовскими руками помешивает ароматный соус из базилика, чтобы съесть его со свежим телячьим языком, который он прихватил для ленча.

— Ты так здорово все делаешь, я так не умею.

— Ты молодец, и я горжусь тобой, — успокаивает он меня.




— Насчет съемок Бена не беспокойся. Не надевай на него никаких матросских костюмов, как обычно делают помешанные на шоу-бизнесе матери. Ничего лишнего. Пусть на нем будет какая-нибудь кофточка на пуговичках и штанишки, — поясняет Элайза по телефону.

— Ползунки.

— И не забивай себе голову его прической. Мы все сделаем на съемках.

Я вынимала подгузник из ползунков Бена и думала, как сделать, чтобы подгузник не очень сильно выпирал. Увидев на теле ребенка сыпь, я с ужасом замираю. Неужели, что-то серьезное? Может быть, Элайза не захочет фотографировать его с этими белыми пупырышками? Что это — повод не идти? Или всему виной семейные неприятности? Сначала я стала жертвой контейнера для подгузников. После этого в кухонном комбайне соскочили рабочие ножи и разодрали мне руку. Я согласилась на это предложение из чисто эгоистических побуждений, из элементарного желания пойти с кем-нибудь, кто угостит меня ленчем. Соблазнительно, да, но какой ценой? Вдруг кто-то захочет побрызгать его голову лаком для волос или воспользоваться наводящим ужас пинцетом для выщипывания бровей. Если так, то мы сразу уйдем. Здоровье Бена для меня превыше всего. Ведь я его мать.

Пока я раскладываю детскую одежду, Бен брыкается ножками на кровати, радуясь своей наготе. Надевать вещи, связанные Констанс, равноценно безумию. В свитерах с разноцветными рюшками Бен напоминает разряженную елку. Валяются вязаные выходные кофточки, в которых дети ходят в кино. Но прежде чем Бен отправится в кино, пройдут годы. Я также отбраковала остальные, сделанные ею вещи, казавшиеся попроще, так как швы были смяты, а на петлях для пуговиц болтались нитки. Они выглядели так, как будто их вязали вилами.

В конце концов я надеваю на его податливое тельце обычные белые ползунки. Он пристально смотрит на меня, и глаза его говорят: ты самый замечательный человек. Иногда я задаюсь вопросом, почему он так сильно любит меня?

С улицы донесся автомобильный сигнал. Должно быть, таксист специально приехал раньше, чтобы застать меня раздетой. Для экономии времени я прямо на халат накидываю пальто. А что, если я заявлюсь в студию с болтающимся позади, как хвост, поясом? Элайза решит, видимо, что с тех пор, когда она слышала мой упавший голос, мне стало так плохо, что я уже не в состоянии самостоятельно одеться. Еще немного, и мой лифчик окажется поверх пальто.

Снова раздается сигнал, за ним другой, как будто балуется ребенок. Голос нараспев зовет:

— Ни-и-и-на. Это мы. Мы здесь.

Я открываю дверь. Чья-то рука держит на уровне моих глаз трехколесный велосипед. Ржавеющая рама поблескивает красно-голубым оттенком. К рулю потертым нейлоновым шнуром привязана корзина из ивовых прутьев.

— Она забыла о нашем приезде, — говорит папа.

— Конечно, не забыла.

— Тогда дай нам взглянуть на него, — говорит мама, проходя мимо меня нетвердой походкой. — Сколько ему сейчас, три недели?

— Два месяца.

— Боже, — говорит папа. — Как это случилось?

Он ставит трехколесный велосипед на пол и направляет его к Бену.

— Спасибо, чудесный велосипед, — говорю я.

— Мы не знали, что тебе подарить, не так ли, Джек? Думали, у тебя уже все есть, — говорит мама.

Сохраняя достаточную дистанцию между собой и Беном — чтобы свести к минимуму возможную просьбу подержать его — мама садится на замшевый коврик. На ней юбка лимонного цвета с затянутыми петлями, она ее поглаживает своими паучьими пальцами и смотрит на ребенка.

— Он похож на тебя. В его возрасте ты была такой же.

Иногда мне приходит в голову мысль, что мое появление явилось следствием отвратительного поступка, совершенного моими родителями. Видимо, в линии нашего семейного древа вкралась ошибка. Какие-то нити, возможно, и связывали меня с мамой, но это, несомненно, было случайно. Достаточно посмотреть на папу, чтобы понять, от кого я происхожу: у нас тяжелые носы, рыхлость, мы тяжело опускаемся на стул, широко расставив ноги. Мама сидит, плотно соединив угловатые загорелые ноги. Ее ершистые волосы заколоты несколькими гладкими коричневыми шпильками, в аптеке несколько сот таких шпилек стоят 15 фунтов стерлингов.

— Как во Франции? — спрашиваю я.

— Ничто по сравнению с домом, конечно, — говорит папа. — В дальнюю спальню просачивается влага. Ужасный запах.

Мама что-то бормочет, закрывает желтеющими пальцами рот, чтобы не рассмеяться.

— Мы купили сыр камамбер, и, представь себе, при той сырости и духоте я пошла отрезать себе кусочек, а сыр — ее изящные плечи затряслись — превратился в малюсенький скрюченный комочек.

— Я думала, ты не ешь сыра, — напоминаю я.

Мама консультируется у Эшли, врача нетрадиционной медицины сомнительного происхождения. По его совету, ей следует исключить из своей диеты растительный белок, молочные продукты и цитрусовые фрукты. После каждого визита она покидает кабинет с невероятным количеством пестрых таблеток, предназначенных скорее для лошадей. Она приклеивает лошадиные шарики к своему лбу клейкой лентой марки «Селлотейп». Эшли говорит, что это необходимо для блокировки мозга.

— Где же еще попробовать камамбер как не во Франции… — говорит она обиженно.

— Может быть, стоит продать этот дом? — предлагаю я. — Это же такая обуза.

— Не стоит. В конечном счете это всех объединит.

Несколько лет назад мои родители ездили отдыхать на машине в Восточную Францию. Случайно в конце одной заросшей улочки их внимание привлекло ветхое массивное строение. Любой разумный человек поехал бы без промедления в Дижон и забронировал место в приличной гостинице. Однако моя мать опрометчиво заставила папу развернуться, чтобы убедиться, не пустует ли этот ужасный дом.

Англичане, владельцы недвижимости, пригласили их войти. Видимо, в состоянии изрядного подпития родителям пришла в голову бредовая идея превратить эту прогнившую старую рухлядь в прибыльный пансион. Но, протрезвев, они поспешили вернуться в Англию в городской дом с центральным отоплением в Холенд-парке. Значит, так тому и быть, решила моя мать. Однако она не учла одного: так как тот дом стоит на заросшем травой крутом склоне, в нем всегда будет сыро, до тех пор пока кто-нибудь не сроет холм.

Но это, кажется, не беспокоит моих родителей. Ветшающая недвижимость — удобный повод, чтобы лишний раз смотаться в Бургундию и обратно и убедиться, что куча шифера для новой крыши покоится на том же месте и с каждым приездом все больше покрывается мхом.

— Зато сад просто изумителен. Кстати, мы привезли тебе розмарин. Он не в машине, Кейт?

— М-м, — ворчит мама, делая глубокий вдох.

Эшли не знает, что мать курит. Он никак не может понять, почему прописанные им блокировки не оказывают очистительного действия, а его маятник тревожно вращается против часовой стрелки, когда он раскачивает его над ее легкими.

— Выйду на минуту во двор, — говорит она.

— Мам, извини, мне не следовало забывать, но это не самое лучшее время для…

Бен издает негромкий писк.

— Боже, привет! — говорит папа.

— Хочешь подержать его?

— Даже не знаю.

— Может, ты обнимешь, мам?

Но мама, поглощенная поисками зажигалки в своей украшенной кисточками сумке на ремне, идет к двери.

Бен пронзительно кричит.

— Часто он так? — Папа плюхается в кресло, втискиваясь в мягкую кожу, под которой, кроме пружин и набивки, ничего нет. Это приятнее, чем держать лопочущего младенца.

Сигаретный дым струится через открытую дверь.

— Тут какой-то сердитый мужчина стоит, — раздается голос мамы. — Все твердит: «Лэвинд-хилл, Лэвинд-хилл».

Я вспоминаю, что все еще в халате. Кладу Бена на папины колени и спешу в спальню.

— Ты надолго? — весело зовет он.

— Посади его к себе на плечи и походи туда-сюда.

— Мужчина говорит, что должен забрать тебя в половине одиннадцатого. Что ему от тебя нужно? — кричит мама.

Я выскакиваю из спальни, закидываю в сумку сменное белье для Бена:

— Извини, папа, но нам надо ехать на съемки к Элайзе.

— О чем вы тут говорите? — Мама бросила окурок на землю и раздавила ногой.

Бен недовольно выгибается, извиваясь в папиных руках.

— А ну-ка, дай мне его.

Я хватаю Бена, и вместо уютной постельки, укладываю младенца, к его разочарованию, на заднее сиденье такси.

— Еду к Элайзе. Им нужен ребенок, — быстро говорю и сажаю Бена в специальное кресло, которое пристегиваю к сиденью. Папа устраивается рядом.

— Это что, группа поддержки? — высказывает идею мама и, натужно вздыхая и изгибаясь, усаживается на переднее сиденье.






Глава 5 СВЕТСКИЙ РЕБЕНОК


Такси со скрежетом останавливается на узкой булыжной мостовой рядом с каналом, из которого пахнет, как из мусорного ведра. Мои родители вылезают из машины.

— Вот, значит, где фотографы делают свои фотографии. Никогда бы не подумал, — произнес папа.

У меня куча знакомых фотографов, но ни один из них не сотрудничает с иллюстрированными журналами. Когда журналу «Лаки» надо было опубликовать фотографию «настоящего» героя, мы вызывали фотографа из местной газеты. Это был свой человек из рекламного издательства «Черроу энд Спалдинг Эдветайзер». Небрежно одетый, он входил с видом знатока, от которого ничего не ускользнет и который из всего сумеет извлечь дополнительную прибыль. Я столкнулась с одним из таких фотографов, когда брала интервью у женщины из Хала, которая, к своему удивлению, узнала, что она была беременна, только после того, как родила ребенка.

Фотограф морщился, когда она кормила из бутылочки орущего младенца.

— Как все это ужасно, правда? — шептал он. У него было лоснящееся, овальное лицо, похожее на оливу.

Наша хозяйка сорвала целлофановую обертку с упаковки и положила бутерброды с тертым сыром на самый маленький столик.

— Итак, вы переночуете в Хале?

— Боже упаси, — сказал фотограф. — Я уезжаю ближайшим поездом, идущим в Лидс. У меня уже есть обратные билеты.

Мне это показалось намного ужаснее, чем носить ребенка полный срок, пребывая в блаженном неведении.

Из маминых ноздрей снова валит дым, она всегда усиленно накуривается перед тем, как войти в помещение. Служащая в приемной отрывает взгляд от беспорядочно разбросанных на столе вещей. Ее иссиня-черные волосы собраны в пучок дешевой пластмассовой заколкой. Пенал лежит около обернутого клейкой лентой телефона.

— Фотомодель? — отрывисто спрашивает она, черные брови взлетают вверх.

— Нет. Я здесь, чтобы…

— Вы привезли на съемки ребенка, да?

Я киваю, давая ей понять, что мы здесь не по своей воле. Она кивает головой налево, указывая на соседнее помещение. Спиной толкаю дверь и просовываю детское автомобильное кресло в просторную прохладную студию, ощущая за собой тяжелое дыхание своих родителей.

По прическе Элайзы можно понять, что съемки проходят не совсем гладко. Волосы спадают на ее встревоженное лицо.

— Грег взбешен, — шепчет она. — Держись подальше от него, пока он сам тебя не позовет.

— Это не то, что я хотел, — раздраженно говорит фотограф. — Мы говорили о другом цвете.

— Я думал, вам нужен голубой, — отвечает парень с изнуренным лицом и цветным роллером в руке.

— Я сказал бирюзовый. Бледноватый, не очень яркий, водянисто-бирюзовый цвет.

Роллер помощника падает на пол.

— Он покрасил бухту не в тот цвет, — шепчет Элайза. — Грег недоволен. — Она держит утюг и платье из тонкой ткани бледно-розового цвета.

— Что за бухта? — спрашиваю я.

— Безграничная бухта. Вот эта изогнутая стена.

Думали, что она голубая.

— Она голубая, — возражает ассистент. У него шишковатые локти. Зеленые глаза выражают недовольство жизнью. Маленькая коричневая собачка бредет через разбрызганную краску, вытягивает шею и обнюхивает себя. Ассистент отходит в сторону, так как не имеет права прогнать дрожащее животное с места, где оно приводит себя в порядок.

— Я сказал бледный, Дейл. Почти пастельный. Как в прошлый раз, — добавил Грег дружелюбнее.

— Но ведь это и есть бледный.

— Да, бледный, но я хотел, черт побери, чтобы он был насыщенным.

В студию вошел лысеющий мужчина, держащий блюдо со свежей выпечкой. Он остановился и оценивающим взглядом посмотрел на бухту, представляя, вероятно, свой голубой оттенок. Крик Грега прервал его размышления:

— Я хотел дельфиниум, Дейл! — От этой вспышки ярости Бен захлопал глазами, его лицо сморщилось, вытянулось и стало едва заметным.

Я и представления не имела, сколько требуется людей, чтобы сделать фотографию девушки в платье без рукавов. Раздевалка была набита людьми, которых отобрали для съемок. Они деловито разглаживали трикотажные вещи и слушали рассказ гримера.

— Они хотели, чтобы губы их блестели. Я сказал им нет. Я ненавижу блеск. Если вам нужен блеск, то вы ошиблись гримером.

— Кошмар, — поддакнул парикмахер. У него треугольные баки, и он расчесывает что-то липкое, чем-то напоминающее сыворотку по зализанным волосам фотомодели. — Вам всего лишь требуется творчески подойти к делу и что-нибудь сказать.

Несколько невесомых женщин попытались сочувственно выразить неодобрение и при этом с самым серьезным видом аккуратно расправляли ожерелья, придавая им овальную форму на туалетном столике. Они были похожи на ассистенток Элайзы: одна отвечала за обувь, другая — за аксессуары.

Бен в это время сидел в своем автомобильном кресле и робко пищал.

— Это ваш? — спросил парикмахер. — Должно быть, это здорово, иметь ребенка.

— О да.

— Сейчас я немного приведу его в творческий беспорядок, чтобы создать нужный образ, не возражаете?

— Думаю, мой ребенок еще не дорос до этого, — хмыкнула я.

Никто не засмеялся. Фотомодель медленно провела кисточкой для туши по ресницам и неуверенно посмотрела на меня.

Мои родители уселись на Г-образной формы кожаный диван черного цвета. Мама забилась калачиком в угол и перебирала беспорядочную гору личных карточек фотомоделей с маленькой фотографией на лицевой стороне и со снимками в разнообразных позах на обороте. Теперь она могла курить сколько угодно, что и делала, выдувая быстро со свистом дым, как паровоз.

Когда Дейл принес родителям кофе в пластиковых чашках, я произнесла:

— Мама, Бена надо покормить.

— Ах, да. В моей сумке должны быть леденцы.

— Он не ест леденцов. Он пьет молоко. Мне надо подогреть его.

Что, если послать мать с бутылочкой на поиски кухни, пока я успокаиваю Бена. Но моментально отбрасываю это идею. Вдруг ее случайно занесет на улицу, и она выбросит бутылочку со смесью в канал. Или обнаружит какой-нибудь источник с горячей водой и нагреет бутылку до такой температуры, что кожа слезет с глотки ребенка. Иногда мне самой странно, как это в детстве меня не подпалили или зверски не изувечили. Я направилась с Беном к столу секретарши узнать, где можно подогреть молоко.

— Что подогреть? — спросила девушка, поправляя свой пучок.

— Детское молоко.

Она нахмурилась, словно я попросила выдавить молоко вручную из ее собственных, приподнятых вверх подвижных грудей.

— Даже не знаю. Может быть, подержать его под электросушилкой?

Я попыталась возразить, но она уже была занята приведением в порядок своего пенала.

С несчастным видом мы с Беном потащились в раздевалку, где была только пепельница с четырьмя дымящимися сигаретами. Должна же тут быть кухня: Элайза что-то говорила про аппетитную еду! Откуда ни возьмись, снова появился лысеющий мужчина с легкой закуской и поспешно направился в другую студию.

— Бедный ребенок, что с ним случилось? — спросила фотомодель.

— Может быть, у него болит что-нибудь? Воспаление уха, у детей это бывает. Гной не выходит? — предположил гример.

Я усадила Бена на плечи и стала легко подпрыгивать.

— Ну вот, его тошнит, — сказала фотомодель.

Гример, специалист по ушным заболеваниям, схватил вату и с силой провел ее по моему шерстяному кардигану, оставляя полоску белого ворса. При каждом вдохе Бен резко втягивал живот в себя. Интересно, может ли младенец лопнуть просто из-за горя.

— Есть здесь чайник? — в моем голосе звучало отчаяние.

Фотомодель, не вынимая изо рта соломинку, через которую она пила черный кофе, чтобы не стереть губную помаду, указала в угол, где стоял туалетный столик. Костюмерша безуспешно пыталась вставить вилку чайника в розетку.

Маленькая собачка лаяла, скребя бетонный пол.

Грег врубил музыку. Несмотря на то что чайник был включен, ничего особенного не происходило. Я быстро запихнула бутылочку в рот Бену, лишь бы он заткнулся, уверенная, что он сразу ее отвергнет. Сделав несколько неуверенных глотков, он с отвращением выплюнул бутылку с холодным молоком, но, видимо, решив, что криком сыт не будешь, снова схватил губами соску.

— Давайте начинать, — произнес Грег, пританцовывая; руки его извивались, как резиновый шланг. — Где моя фотомодель? Ферн, ты готов?

Ферн, криво улыбаясь, вышла из раздевалки.

— Я думала, на съемках будет парень. Разве мы не парня ждали?

— Вот он, — ответил Грег, указывая на Бена.

— Я имела в виду мужчину.

— Фотомодель-мужчина еще не пришел. Он выступает в оркестре и вовсе не хочет позировать. Нам повезло, что вообще удалось его ангажировать.

В том, что он даже не подумал прийти, я усматриваю некий подарок судьбы. Но хорошо, что хотя бы он в принципе согласился на эту работу. Элайзу вполне устраивал и такой вариант.

— Какой смысл ждать еще полчаса? Все участники в сборе: девушка, парень, ребенок. У всех небрежный вид.

— Небрежный?

Во время нашего первого разговора Элайза об этом не говорила.

— Идея в том, что они уже переоделись, накачались наркотиками, но очень недовольны, потому что вынуждены торчать дома с ребенком.

— Они могли бы заказать сиделку, — предложила я.

— Это не в буквальном смысле, а только так, чувство.

— И в чем должен быть Бен, чтобы выглядеть небрежно?

— Его костюм немного немодный. Пусть остается в одних ползунках. Мы не хотим, чтобы он облил всю эту одежду. Будь любезна, сними с него все, пока не пришел наш парень…

— Продолжаем. Я не собираюсь из-за этого идиота провести здесь целый день, — сказал Грег.

Дейл встал рядом со мной, прожевывая выпечку.

— На самом деле этот парень не фотомодель, но они все равно так говорят, понятно? А у вас замечательный ребенок.

— Почему они так говорят?

Дейл пожал плечами. Видимо зарабатывая на жизнь только одной внешностью, чувствуешь себя крайне тревожно. И ничего с этим не поделаешь. Своей наружностью мы обязаны родителям: по справедливости все заработанные на этом деньги вы должны непосредственно отдавать папе с мамой. Возможно, поэтому фотомодели спешат уточнить, что они не собираются заниматься этим долго. Разве можно одновременно выполнять эту работу и быть матерью: притворяться, что на самом деле вы не такая, какой кажетесь. Ребенок точно знает, кто его мать. Вы не можете выдавать себя за случайную сиделку, которая после проделанной работы получает пару банкнот, пока настоящие мама и папа, пошатываясь, идут из пивной домой.




Ферн встала рядом с «голубой бухтой» и согнула руки в локтях, выставив их вперед, в ожидании ребенка.

— Мама, мы готовы, — сказал Грег, щелкая пальцами.

Я стала общей мамой, которую лишили имени или (подумать только!) обещанной выпечки из козьего молока.

— Бен спит.

— И сколько он будет спать?

— Час, может, больше. Он привык ложиться поздно утром после кормления, хотя иногда достаточно уложить его в коляску, покачать, и он мгновенно…

— Мама, мы на съемках. Мы готовы.

Странно, взрослый мужчина может позволить себе не являться на работу, а восьминедельному ребенку нельзя днем поспать. Я вручила Бена Ферне. Он мгновенно открыл глаза, с виду довольный сменой матери.

— Нет, так не пойдет. Нам нужен мужчина. Пусть кто-нибудь встанет, любой папаша, и Грег объяснит ему, что такое съемка.

— И что же это такое? — бормочет мама, стряхивая пепел наличную карту фотомодели.

Элайза обвела взглядом студию.

— А этот не подойдет? Чем не толстый папаша, — предложил Дейл.

— Вы не возражаете, всего лишь на минуту? — попросила Элайза.

Она повела папу, у которого подгибались ноги, как у поломанной тележки в супермаркете, и поставила его рядом с Ферн. Он стоял в износившихся вельветовых брюках с лоснящимися потертостями на коленях, щурясь против света. Рядом с Ферн он выглядел на все 103 года.

— Пойдет, — одобрила Элайза.

Папа беспокойно улыбнулся.

— Славно, — согласился Грег. — Теперь встаньте чуть ближе к ней, папа.

— Хорошо, что он так неуклюж, — прошептала Элайза.

Во мне закипело раздражение. Бен неловко повернулся на руках Ферн, пытаясь закрыть глаза.

— Мама, не позволяйте ребенку спать, — произнес Грег.

Я захлопала в ладоши. Веки Бена задрожали, затем окончательно сомкнулись.

— Пойте, — Грег был непреклонен.

— Что петь?

— «Огонек, огонек».

Но вряд ли песенка взбодрит его, подумала я.

«Старый Макдональд», если вовремя не остановиться, неделями будет вертеться на языке, но я прочищаю горло и начинаю:




У старого Макдональда ферма была —

Ии-ай, ии-ай-ох —

И на этой ферме у него… жила…




В моей голове проносится фермерский двор: петушки, поросята и пони, одновременно кукарекают, фыркают и ржут. Кого выбрать? Не могу решить после четырехчасового сна. Надо будет поговорить с Джонатаном о том, чтобы провести ночь в гостинице в одиночестве.

— Мама? Вы с нами? — вывел меня из раздумий Грег.

Неожиданно пронзительно залаяла маленькая собачка. Из дальнего угла студии раздался дрожащий голос Дейла:



		И на этой ферме у него собака жила —



		Ии-ай, ии-ай-ох —



		Тут гав-гав, там тяв-тяв,



		Тут повоет, там порычит и всегда везде ворчит.



		У старого Макдональда ферма была —



		Ии-ай, ии-ай-ох.











Бен вздрогнул. Блеснуло глазное яблоко, и на лице заиграла пробуждающаяся улыбка.

— Теперь ближе, папаша, наклонитесь к ней. Обнимите за талию. Смотрите на нее. Смотрите на меня, — скомандовал Грег.

Глаза папы завращались так, словно ими управлял джойстик. Бен плотоядно смотрел на объектив, как будто это была набухшая, полная молока грудь. Папа бросал молящие взгляды на маму, взывая о помощи.

— Расслабьтесь, папа. Вы — кукла, которую отвязали от веревки, вы свободны, — подбадривал Грег.

Колени папы задрожали. Рядом с Ферн он вдруг показался очень старым и совершенно обессиленным. В этот момент двери распахнулись и в студию не спеша вошел мужчина. В руках он держал черный портфель и гитару, и я поняла, что это мужчина-фотомодель.




Папа так устал, что мне пришлось усаживать его в такси. У него нервно тряслись колени. Мама держала выпечку из козьего сыра, завернутую в промасленную салфетку.

Дейл пристегнул кресло Бена к заднему сиденью.

— Мне понравилось, как вы пели. Вы так забавно лаяли. Вы любите собак?

— Нет, я их чертовски ненавижу, — услышала я в ответ.



* * *





Я собиралась рассказать Джонатану о съемках, как только он вернется домой, но ему явно было не до этого.

— Минимализма больше не существует, — процитировал он унылым голосом кого-то из журнала «Ин хаус». — Сходить с ума по эксцентричным цветочным узорам после стольких лет хорошего вкуса. Пришло время давать в придачу ситец.

— Уверена, этого не произойдет. Все это выдумки, — успокоила я его.

Он кладет журнал на натертый до блеска пол.

— Что значит — выдумки?

— Это значит, им платят, чтобы они несли вздор. Я сама этим занималась десять лет.

Джонатан потягивает из бокала вино. За тот год, пока мы вместе, он полысел. Я обратила на это внимание после того, как внимательно рассмотрела его старую фотографию, посланную для объявления о знакомстве. Тогда он казался симпатичным и невозмутимым.

— Какой им смысл что-то придумывать, да еще писать об этом, когда существуют реальные вещи?

— Реальные истории — не настолько захватывающи.

Где я это уже слышала? От Чейза, моего прежнего издателя. Однажды я показала ему статью о женщине, которая жила исключительно ромом и мороженым с изюмом. Я особенно гордилась историей — в ней была та самая пронзительная, любимая Чейзом мысль: слава богу, что это случилось не со мной. Чтобы заслужить благосклонность женщины, я взяла с собой блок сигарет и вафельные пирожные.

— Этого недостаточно, — недовольно буркнул Чейз, когда я вручила ему статью.

— Мне кажется, что случай довольно исключительный. Подумать страшно, что теперь с ее кишками. Вряд ли она останется после всего этого нормальной.

— В журнале «Лаки» нет ни одного нормального человека, Нина. Нам нужно что-нибудь острое.

Теперь мне почти понятно, почему он был издателем популярного британского еженедельника, а я оставалась скромным очеркистом.

— Я знаю, ты скажешь, — продолжал он, — что она встает ночью, чувствует эту острую потребность, страстное желание поесть что-нибудь жирное и сладкое… Ее муж спит. Она осознает, что это плохо, но не может остановиться. Надевает домашний халат на ночную рубашку и украдкой выскальзывает, чтобы пойти…

— К холодильнику, — подсказываю я.

В двадцатичетырехчасовой супермаркет «Теско». Вот и ее фотография — в цветистом домашнем халате незаметно крадется из супермаркета с семейной коробкой мороженого под мышкой.

Джонатан осушил бокал одним глотком.

— Не могу поверить, чтобы он так манипулировал людьми.

— Он этого не делал. Делала я. Даже дала ей нейлоновый халат с собранной на ленточку кокеткой, объяснив, что это политика журнала «Лаки».

Джонатан удрученно уставился на «Ин хаус».

— Твой журнал мог так делать. Этот — нет.

— Конечно, делают. Не могут же они каждый месяц показывать такую же квартиру, как у тебя. Они делают вид, что все меняется, как мода.

— Наша квартира. Как у нас, — поправил Джонатан.

Его веки отяжелели. Он поставил бокал на пол и сдвинулся к краю дивана, чтобы я могла сесть.

— Иди сюда, — ударил он рукой по свободному месту.

Он обнял меня, и я ощутила на шее его теплое дыхание. Рука его скользнула под футболку и забралась под лифчик. Мгновенно, хотя прошло уже несколько недель, как Бен не прикасается к груди, в моем сознании возник детский рот. Я понимала, что нам с Джонатаном предстоит возобновить прерванную сексуальную жизнь. Следовало бы заняться этим раньше. «Руководство по уходу за ребенком», которое отвело полторы страницы здоровью родителей и 377 — воспитанию ребенка, утверждает: «Вы можете возобновить половые сношения по прошествии шестинедельного послеродового воздержания».

У нас не было причин для воздержания. Да и доктор Стрикленд заверил, что у меня все в порядке. «Молодые родители должны, — читаю дальше, — улучить момент, даже среди ночи, забыть о сне и заняться сексом, который вновь сделает вас любовниками, а не только молодыми мамами и папами». Но я не представляю, чтобы Джонатану пришлось по вкусу такое бестактное обхождение, даже если я не буду возражать.

— Расслабься, — произнес он.

Интересно, сколько он будет тискать мою грудь, ведь молоко польется. «Руководство по уходу за ребенком» допускает сдержанность со стороны молодой матери и советует: «Подсознательно у вас может быть страх забеременеть снова. Убедитесь в надежности ваших противозачаточных средств». Год назад презервативы пользовались огромным спросом. Другая рука Джонатана неуверенно поползла под юбку. «Сделайте друг другу чувственный массаж с ароматическими маслами, например с иланг-иланг и туберозой. Может быть, вам стоит исследовать вагинальную зону пальцами или даже с помощью зеркала». Но достаточно посмотреть на мое лицо, чтобы и так все понять.

— С тобой все в порядке?

— Мне смешно.

— Почему?

Мне хотелось спросить, как это делается, так как я напрочь все позабыла. Что мы делали, прежде чем семя выливалось в бесполезную бесцветную резинку, груди мои разбухали, а живот сводило от удовольствия? Я не помню, чтобы мы много занимались этим. Впрочем, и этого оказалось достаточно.

— Не совсем удобно: здесь Бен, он может увидеть, — сказала я.

— Не сможет, он спит.

— Вдруг проснется?

Джонатан выпрямился, взял журнал «Ин хаус» и начал молча его листать. Его внимание привлекла страница с обнадеживающими советами: «Не рассматривайте работу как что-то невыполнимое. Иначе у вас будет подавленное настроение, и вы долго не приступите к ней. Все делайте постепенно».

Вечером я снова прочитала небольшой отрывок, посвященный сексу в «Руководстве по уходу за ребенком»: «Не спешите заниматься полноценным сексом. Как бы сильно вы ни были возбуждены, промежность может быть еще слишком нежная».

Само упоминание промежности подтверждает, что молодая мать могла бы заняться более приятным делом, например посетить стоматолога.






Глава 6 ВВЕДЕНИЕ ТВЕРДОЙ ПИЩИ


Джонатан принес на подносе кофе и два рогалика. Какой приятный сюрприз проснуться в постели совершенно одной! Некоторое время я размышляла о кошмарном сне, как я потеряла Бена в парке вместе с ключом от входной двери. Странным образом сон ясно материализовался в образе привидения во фланелевой пижаме.

— Звонила Элайза. Говорила что-то о прекрасно получившихся фотографиях. Чего она хотела, что за фотографии?

Я откусила рогалик, наслаждаясь его свежестью.

— Может быть, это связано с Кубой. На прошлой неделе она была в Гаване. Все жаловалась, что не могла найти ни одного ветхого здания в кубинском стиле.

— Как странно, она твоя подруга, а вы совершенно разные.

— Ты знаешь, что еще более странно? Ты точно соответствуешь ее типу. Тебе бы никогда не пришло это в голову.

— И что же это за тип?

Я не знаю, как ему это объяснить. Элайза благосклонно относилась к обычным людям. Ничто так не восхищало ее, как начищенные до блеска черные ботинки, портфель с медными пряжками, свернутая вечерняя газета под мышкой. Профессия банкира, по ее мнению, самая идеальная. Но это не мешало ей быть неравнодушной к адвокатам, библиотекарям, программистам (так как они не говорят о своей работе), т. е. к людям, чья работа требует абсолютной тишины и солидной одежды взрослого мужчины. Когда мы выходили куда-нибудь, ее шея начинала вращаться, как на шарнирах, в ответ на каждый брошенный на нее взгляд мужчины в темно-сером костюме. Может быть, это приносило ей облегчение после общения со сложными цветовыми гаммами, с которыми ей приходилось сталкиваться на работе.

К сожалению, такие мужчины редко подходили к Элайзе. У нее была слабость к коротким, шелковым платьям, которые больше напоминали нижнее белье. Впечатление было такое, что она начала одеваться, но затем, потеряв где-то в середине процесса к этому интерес, вышла в чем есть. Подобное случается с молодой матерью. Моду можно сравнить с началом фразы, когда вы начинаете ее говорить, а потом вдруг забываете, что вы собирались сказать.

— Ты утверждаешь, что ей нравятся обычные мужчины? — спросил Джонатан.

Я подумала о мужчинах в костюмах, с которыми она здоровалась и которые под любым предлогом уходили в туалет и появлялись вновь, но уже в сопровождении девушек в светлых блузках. В нашей спальне витал приятный утренний аромат. Арка для двигательной активности не издавала грохота, и это означало, что Бен покормлен и спит.

— Ты не обычный мужчина.

— Но я ношу костюм.

— Тебе это нужно.

— Мне это нравится. Я надевал бы его, даже если бы не надо было.

Я знала об этом. Когда наступала пятница, Джонатан чувствовал себя не в своей тарелке, так как ему приходилось одеваться по-домашнему. Я вышла из спальни, а он стоял перед зеркалом и примеривал безвкусные тенниски и широкие фуфайки. Этот человек родился в костюме. Констанс как-то показала мне его детскую фотографию, видимо, чтобы посвятить меня в его жизнь. На ней семи-восьмилетний Джонатан в бумажной короне (такую можно увидеть на рождественской хлопушке-конфете) стоит между двумя здоровенными мужчинами. Констанс, улыбаясь, смотрит на очень привлекательного мужчину в костюме, возможно, отца Джонатана, хотя мне никто этого не подтвердил, а я не хотела спрашивать. На другой фотографии на Джонатане был костюм и галстук, узел которого плотно стягивал его шею.

— Это во время Рождества? — задала я риторический вопрос, так как на заднем плане лоснилась индейка и повсюду валялись разорванные хлопушки-конфеты.

Я поставила блюдо на колени, влажным пальцем собрала крошки от рогалика и отправила себе в рот.

— То, что ты носишь костюм, вовсе не значит, что ты… — Моя голова потеряла способность логически мыслить.

— Что я кто?

— Ты прекрасный отец.

— Почему ты так думаешь?

— По тому, как ты его успокаиваешь, по твоему терпению — мое не идет ни в какое сравнение. По тому, как он любит тебя.

Джонатан забрал у меня пустое блюдо и стряхнул крошки рогалика с пухового одеяла.

— Да, любит, я знаю.




Бет и Мэтью выбрали ресторан. Интересно, почему из семи замужних пар, посещавших предродовые консультации, мы поддерживали отношения только с ними. Они излучали столько самодовольства, что можно было ощутить розоватую изморозь вокруг их голов. Бет стала звонить мне после рождения Бена. Сначала интересовалась, как я справляюсь, а потом начинала детально объяснять, что на самом деле все легко. Она обошла меня: Мод родилась на четыре дня раньше Бена. «Все зависит от твоего отношения. Если мать спокойна, то и ребенок спокоен», — учила она меня.

Во время наших гимнастических занятий Бет отдавала предпочтение упражнениям по релаксации. Она так бурно дышала, а ее грудь вздымалась, как кузнечные мехи, что создавалось впечатление, будто еще немного и она родит прямо в зале на тростниковой циновке преподавателя. Меня больше устраивал вид толстой девушки, которая пахла сладковатым горохом, носила испачканную соусом спортивную хлопчатобумажную фуфайку и в первый день занятий заявила, что ее друг даже не удосужился навестить ее. Она неуклюже разбирала вещи, разбросанные в отдалении на подушке, расписанной батиком, и говорила, что собирается воспользоваться петидином, диаморфином и любыми другими таблетками, которые только можно купить. После того первого занятия я больше не видела ее, так что, судя по всему, ее это тоже не очень-то беспокоило.

— Везет нам, — ухмыльнулась Бет, качаясь на стуле и рассматривая берег. Она была в светлом платье из грубой хлопчатобумажной ткани с короткими рукавами, украшенными буфами, воротник был вышит белыми цветами. На спине у нее висел рюкзак в виде зайца, который она позаимствовала из книги Беатрисы Поттер.

В ресторане стоял гул от взрослых посетителей, пришедших на воскресный обед. Бет расстегнула платье и уткнула голову Мод в белый вышитый лифчик. Почему из стольких имен она выбрала именно Мод? Они уже наверняка подумывают, в какую школу ее следует отдать. Вдруг окажется, а подозрения уже есть, что она одаренный ребенок. Бет считает, что Мод могла бы стать музыкантом, так как она уже шлепает по клавишам бабушкиного пианино, когда они приезжают к ней в Оксфордшир.

— Такой веселый едок, — произнесла Бет в пустоту.

— И Бен тоже. Мы уже начали давать ему твердую пищу, — сказала я.

— В три месяца? Не рано ли?

— Наша медицинская сестра посоветовала, что дополнительное питание в небольшом количестве не повредит.

Мне нравится наша медсестра. У нее четко выраженный североирландский акцент, и, к тому же, когда я не могла найти детские ножницы, она обгрызла Бену ногти на руках.

Бет провела ладонью по громадному детскому лбу и нахмурила брови.

— Мод питается только грудью. Потрясающе, не так ли? Каждая маленькая частица сделана с помощью материнского молока, правда, дорогая?

— Бен питается едой домашнего приготовления. Морковное пюре, спаржевая капуста и все такое, — выпалила я.

— Боже, как тебе на все хватает времени? — спросила Бет.

Джонатан сам разливает из кувшина смесь по баночкам. Он предельно любезен и не заставляет меня запоминать кнопки на миксере. Ему нравится самому заботиться о питании Бена. Он с большим удовольствием тратит на это один вечер в неделю: нарезает и пропаривает экологически чистые продукты, прокручивает их в миксере, замораживает в формочках для льда и раскладывает в полиэтиленовые пакеты с этикетками, на которых стоит дата изготовления, после чего ставит все это в холодильник. Я помогаю, нанося надпись с художественными завитушками: «Смесь из груш и яблок».

Бет усадила Мод к себе на колени и умело потерла ей спину, чтобы облегчить отрыжку. Потом усадила сонного ребенка у своих ног в детское кресло для автомобиля.

— Знаешь, мы хотим еще одного ребенка. Точнее, мы специально не стараемся, но и не предохраняемся. Ведь так, Мэтью?

Мэтью и Джонатан болтали, обсуждая предназначение каждого здания, расположенного на другом берегу реки.

— Посмотрим сейчас, все ли мы определили? — хихикнул Мэтью.

Я не привыкла есть в ресторанах и кафе, но все равно уставилась в меню. Там был большой выбор блюд с загадочными названиями Tagine и Coulis.

— Ну а ты что скажешь, Нина? — прощебетала Бет.

— Никак не решу. Можно было бы взять «морского черта», но «маринованный цыпленок» звучит аппетитно.

— Я про ребенка, — ты хочешь еще одного?

Я глубоко вздохнула. Мой рот искривился.

— Мы не знаем, ведь так, Джонатан? Мы еще с этим едва справляемся. Правда, Джонатан?

— Да, — ответил он и уткнулся носом в меню.

— Как ужасно, для вегетарианцев всего лишь два-три блюда, — пожаловался Мэтью. — Подсовывают тебе овощную солянку и никогда не уточняют, что же это на самом деле за солянка.

— Можно было бы пойти в вегетарианский ресторан, — предложила я.

— Я возьму лосося, но без пряно-острой приправы, — сказала Бет.

— Разве ты не вегетарианка?

— Вегетарианка, но рыбу ем.

— И цыпленка, — добавил Мэтью.

Бет сдержанно улыбнулась и принялась сворачивать из одеяла Мод продолговатый кулек.

— Как забавно создан ребенок: он берет все лучшее от тебя, — произнесла она.

Я посмотрела сначала на Бет, потом на Мэтью. Едва повзрослевшие слащавые юнцы, которые все еще продолжают подначивать друг друга. Тощие косы Бет свисали на ее плечи. У Мэтью были влажные губы.

— Все говорят, что Мод должна быть фотомоделью, но я этого не хочу, а ты? Представить только — маленькие девочки с локонами, бесцеремонные матери, желающие участвовать во всем этом, — добавила она. — Довольно тривиально, правда? — Мэтью взболтнул вино в стакане и понюхал его.

Я съела оливку в розмариновом соусе.

— Что может быть лучше оливок в собственном соку? Мы приходим сюда всегда, правда, Мэтью? Мод ведет себя очень хорошо в ресторане!

Интересно, думаю я, а что, если рассказать, как я, подстегиваемая тщеславием, потащила Бена в прокуренную студию. Я могла бы добавить, что его раздели до ползунков в какой-то пещере, в ненатопленном помещении, насильно накормили холодным молоком и в довершение ко всему держали на руках незнакомые люди, которые с трудом могли включить чайник. Как бы они все это проглотили, спросила я себя.

— У Бена есть какие-нибудь особые индивидуальные способности? — спросила Бет, посмотрев на него.

Меня так и подмывало похвастаться, что когда он проснется, то удивит ее разными ловкими трюками, но я только сказала:

— Он любит свою арку для двигательной активности.

— Эта такая аляповатая пластмассовая штуковина? У Мод только деревянные игрушки. Я тебе не говорила, что она умеет держать цветной карандаш? Мальчики, конечно, запаздывают с этим. Тебе придется годами читать, прежде чем он сам будет спокойно сидеть наедине с книгой.

Мне в голову вдруг пришла забавная мысль ударом ноги опрокинуть стол вместе с его сияющими бокалами и фарфоровыми тарелками, черным перцем и морской солью. Но, к несчастью, они это воспримут как выплеск моих гормонов.

Бен лежал с открытыми глазами. Я нагнулась, чтобы вынуть его из автомобильного детского кресла и взять на руки. Он заорал и сильно отрыгнул на свою хлопчатобумажную курточку в полоску и на белую скатерть.

— О боже, — сказала Бет и быстро отпрянула.

Вслед за отрыжкой раздался такой мощный вой, что все присутствующие в ресторане мгновенно выразили нетерпеливое, умоляющее желание поскорее выдворить отсюда этого ребенка с его оскорбительными криками.

Я прижала Бена к груди, не обращая внимания, что большое грязное пятно частично переваренного персикового пюре насквозь промочило мою футболку.

— Мы должны идти, — крикнула я.

— Да, конечно, — ответил Джонатан. Вставая, он перевернул блюдо с черным перцем и смачно швырнул несколько десяти фунтовых банкнот на стол, хотя мы с ним съели всего по четыре оливки.

Разгоряченная щека Бена коснулась моего лица. Я обняла его за шею, как в таких случаях поступает настоящая мать. Он выгнул спину и отпрянул, не желая ни чтобы его держали, ни чтобы сажали в кресло. Когда мы собрали все его вещи и поспешно направились вдоль берега, я услышала, как Бет сказала Мэтью:

— Это все из-за твердой пищи, которой они его пичкают.




Второй раз Бен отрыгнул, когда мы входили в квартиру, и заляпал пол жидковатой массой.

— Он горячий? — спросил Джонатан.

— Очень горячий.

— Я имею в виду, есть ли у него температура?

Даже если бы у нас был такой прибор, я все равно не смогла бы им воспользоваться, так как не знаю, куда его ставить.

— Градусник в ванной комнате, в прозрачном пакете.

— Мне трудно делать это, — вернувшись с градусником пробормотала я.

— Что тебе трудно делать?

— Вставить градусник ему в задний проход.

— Боже, Нина, он же не животное с фермы. Прижми градусник к его лбу.

Бен прижался к груди Джонатана. Вопли усилились, перерастая в режущий нервы визгливый крик. Напрасно Джонатан ходил туда-сюда по гостиной и показывал ему в окно на двух собак, занимающихся непристойным актом на тротуаре, — Бен продолжал вопить.

— Принеси «Калпол».

— А он у нас есть?

— В правом ящике кухонного шкафа, над специями, рядом с кофейными фильтрами.

Я побежала на кухню и с удивлением обнаружила, что Джонатан аккуратно, в определенном порядке расположил в коробке из фирменного магазина «Туппервар» с надписью «Медикаменты» все средства, необходимые для оказания первой помощи: пластыри, антисептическую жидкость «Савлон», бинт. Я вернулась, держа в дрожащей руке полную ложку противовоспалительной микстуры и выставила ее перед Беном в ожидании, когда он с жадностью проглотит лекарство. Но тот, с видимым отвращением, быстро отвернулся. Я сунула ложку ему в рот. Бен сильно дернулся, ложка ударилась о его щеку, и липкая розовая жидкость пролилась мне на запястье.

— Держи его, — сказала я, снова наливая микстуру в ложку.

Бен завопил как резаный, ударив ложку ногой.

— Давай покатаем его на машине, это его успокоит, — предложил Джонатан.

— Мы поедем в больницу.

— Зачем? Ведь ничего не…

— У него инфекция.

Точно, инфекция, вызванная грязью и бактериями от вдыхания сигаретного дыма в студии Грега. А может быть, это вызвано тем, что он находился близко со зловонным каналом, где обитают крысы со своими отвратительными болезнями. В свое первое посещение я заметила, что в воде, покачиваясь, плавал, по-моему, полусдутый футбольный мяч. А вдруг это был какой-нибудь грызун, давно сдохший и раздутый.

Ну а что, если это из-за пола в студии, который собака скребла и лизала, а потом справила на него свои дела? Я даже воочию увидела микробы, кишащие по всему животу Бена. Боже! Что они с ним сделают? Я слышала о болезнях, вызванных собачьими экскрементами: слепота, бешенство. Бет всегда пишет всякие петиции, в которых требует запретить собакам появляться на тротуарах и в парках. Теперь я ее прекрасно понимаю.

— А может быть, он что-нибудь проглотил? Одну из маминых заколок для волос. Она не заметила, как он вынул у нее из волос эту заколку и проглотил?

Джонатан усадил Бена в машину.

— Все в порядке. Ну успокойся. Успокойся.

— Стал бы он так орать, если бы съел что-нибудь опасное?

— Он не съел ничего опасного.

— Может быть, он слишком мал для всей этой твердой пищи? Его кишечник еще не в состоянии ее переварить.

От такой тактики мне стало неловко, и я пытаюсь отвести очередное подозрение, что наш сын проглотил кисточку для нанесения теней или колпачок от губной помады, которые теперь находятся внутри его желудка.

О чем я думала, когда тащила ребенка к взрослым, которые озабочены только одним: с какой стороны, сейчас или не сейчас делать пробор?

— У него там внутри что-то есть, — плача сказала я, когда машина подпрыгнула, проезжая через «лежачего полицейского». — Они должны будут просветить его рентгеном. Как они это извлекут?

— Что извлекут? — закричал Джонатан.

— Что бы ни было. Острый предмет. Выйдет ли этот предмет из его заднего прохода или им придется вскрывать его живот?

Загорелся красный светофор.

— Он ничего не проглотил, Нина. Ничего такого у него в животе нет.

Я представила внутренности Бена: малюсенький животик, селезенка и кишки усиленно подрагивают, стараясь вытолкнуть что-то холодное, тяжелое и блестящее.

— Я сейчас пороюсь у него в подгузниках. Обыщу их и посмотрю, там ли этот предмет, как делают с экскрементами совы, чтобы обнаружить маленькие черепа живностей, съеденных ею.

— Нина, не надо. Возможно, это вирус.

Видимо, он прав. Со времени съемок прошло больше четырех недель. Однако опасность все еще есть: предмет гноится медленно и уже весь изъеден.

Бен разошелся, как пылесос, который, того и гляди, перегреется и сгорит. Когда такое происходит, стараешься не обращать внимания на громыхающие звуки, словно все нормально, однако понимаешь, это знак, и не все так хорошо — все эти странные удары и вибрации могут закончиться небольшим взрывом и ужасной гарью. Потом нужно вызывать специалиста, который, возмущаясь, дотошно роется в своей грязной брезентовой инструментальной сумке, говоря, что шанс починить очень небольшой, мизерный, но было бы намного лучше, если бы его вызвали на час раньше.

Я вытерла слезы тыльной стороной ладони о свою футболку. Из моего носа потекло. Как Джонатан может оставаться таким мужественным и совершенно невозмутимым? И только когда я увидела, как солнечный свет упал на его влажную верхнюю губу, и поняла, что мы мчимся со скоростью 50 миль в час вместо 30 положенных, до меня дошло, что Джонатан сильно взволнован.






Глава 7 ПРОСТУДА


Молодой мужчина с бескровными щеками недовольно выяснял отношения с автоматом для продажи горячих напитков.

— И это называется «капучино»? — кричал он, сжимая коричневый пластмассовый стаканчик, который угрожающе трещал.

Я села на пластмассовое сиденье оранжевого цвета. Джонатан укачивал Бена. Лицо малыша было мокрым от слез и слюней, но, к счастью, он молчал.

— Я сказал капучино, — произнес мужчина, сильно ударив ладонью по автомату. Светло-коричневая жидкость полилась на рукав его пальто, запачкав, как дорожной грязью. — Капучино! — завопил он. — Разве не достаточно пропустить пар через молоко, чтобы оно закипело и сделать настоящую пену вместо этой мочи. — Он лягнул ногой автомат.

— Осторожнее, вы можете обжечься, — предупредил Джонатан.

Мужчина, еле держась на ногах, обернулся и посмотрел на него.

— Кто вы такой? — рявкнул он.

Джонатан посмотрел на часы.

— Я спрашиваю, кто вы? — потребовал мужчина.

— Джонатан, — ответил Джонатан, устремляя свой взгляд на плакат, рекламирующий грудное кормление. На плакате не было ни большой испещренной прожилками груди, ни темного соска. Обеденный перерыв, а рядом нет ни одной груди.

В кафе с коллегами сидела женщина с отвратительно короткой стрижкой и смеялась. Ее ребенок ловко спрятался за ее голову.

— Симпатичный ребенок, красивая женщина. Вы женаты? — поинтересовался любитель капучино.

— Нам долго ждать? — не обращая внимания на мужчину, Джонатан обратился к секретарше, которая занималась мужчиной средних лет в спортивном джемпере. Он громко жаловался на боль в коленном суставе.

Любитель капучино сунул мне под нос кофе:

— Не хотите?

— Нет, спасибо.

— Недостаточно хорош для вас, мисс Да-ли-ла, и вашего чертовски скучного мужа?

Рука Джонатана легла на мою. Я стала изучать плакат, на котором были изображены противозачаточные средства: таблетки, внутриматочное устройство, колпачок, имплантаты и инъекции. Под плакатом от руки кто-то написал: «Не разрешайте детям играть с автоматом для горячих напитков. Очень горячая жидкость».

— Хорошая работа, ребенок похож на свою мать, — проворчал любитель капучино, — потому что вы знаете, что ваше лицо выглядит не лучшим образом? Противно, мистер, видеть вас в вашей дерьмовой выходной одежде.

Джонатан потер рукав своей желтовато-коричневой рубашки.

— Извините меня. У нас маленький ребенок. Нужна срочная медицинская помощь.

— В самом деле? — спросила медсестра и со строгим видом застучала по клавиатуре.

— Да. Я думаю, что он проглотил заколку для волос…

— Действительно? Почему ты не сказала об этом раньше? — спросил Джонатан.

Появился молодой врач с молочно-белым лицом, напоминавший по виду одиннадцатилетнего подростка. И этому ребенку доверили извлекать неопознанный предмет из внутренностей моего сына? Сомнительно, чтобы он закончил медицинский факультет. Чтобы стать настоящим врачом требуются по крайней мере пять лет. Я бы не доверила ему даже пластырь наклеить.

В небольшом, отделенном занавесом кабинете Джонатан объяснил симптомы Бена, который со страхом смотрит широко открытыми глазами на врача, понимая, что его живот собираются вскрыть.

— Температура снижается. Судя по всему, у него гастроэнтерит. Давайте ему пить остывшую кипяченую воду.

Похоже, у врача только-только произошла ломка голоса. Может быть, он даже девственник. И вот в какой-то момент начинаешь понимать, что перед тобой молодой человек и вас разделяет целая пропасть. Вы вставляете слова вроде «классно» и стараетесь держаться с ним по-свойски, говоря: «Мне нравятся твои…», и многозначительно замолкаете, потому что не знаете, как обозвать эти молодежные штаны.

— Так и есть, — произнес врач.

— Что? — рявкнула я.

— Гастроэнтерит. У него был просто приступ этой болезни.

— Вы не будете делать ему рентген? — спросила я резко.

— Нет необходимости. Но вы правильно сделали, что привезли его сюда.

— Я хочу сделать ему рентген, — возразила я.

— Она просто расстроена. Пошли, — сказал Джонатан.

Пока мы ехали домой, я думала, может, не так уж и плохо быть старым. Не надо шататься по вонючим сырым туалетам, извлекать из автоматов — куда огромное количество людей сует свои руки после писсуара — какой-нибудь хот-дог и сдирать с него пыльный целлофан. Ребенок — это то, для чего мы предназначены. Он избавляет нас от неприятностей. Заставляет взрослеть, готовить домашнюю еду.

Джонатан уложил Бена в кроватку. Уже половина восьмого вечера.

— Я вела себя глупо, — сказала я.

— Совсем нет. Ты испугалась. Это нормально.

Джонатан ушел на кухню, чтобы разбавить овощную массу превосходно нарубленной зеленью, выращенной им в новом оконном ящике для растений. Я не понимала, зачем надо было заполнять серебристого цвета лохань удобрением и землей. Чем хуже хранить высушенные продукты в кувшине? Однако в течение недели листья разрослись, и Джонатан появился с горстью петрушки, предлагая мне ее понюхать.

Я тихонько пробралась в спальню. Бен храпел. Любитель капучино ошибся: он не похож на меня. Возможно, он действительно с неба свалился.

Из телефонного автоответчика разносились щебечущие голоса. Голос Элайзы звучал так, словно она выкурила несколько пачек сигарет без фильтра и провела ночь в канализационной канаве: «Где тебя носит? Ты же никуда не выходишь по вечерам. Послушай, тут куча грима есть, который никто не хочет. Цвета слегка тусклые, но я подумала, что это может тебя заинтересовать».

Бет спросила: «Все в порядке? Конечно, то, что произошло за обедом, ужасно, но не волнуйся, администратор очень спокойно все воспринял».

Третье сообщение гласило: «Привет, Нина. Вы меня не знаете. Меня зовут Ловли, я фотомодельный агент. Мы слышали о вашем маленьком мальчике от Грега Мура, фотографа. Для нас он был бы идеален. Позвоните мне…» — она выпалила одним духом целый перечень телефонных номеров, так что я могла созвониться с ней в любое время.

— Кто такой Грег? Кто такая Ловли? — спросил Джонатан, стоя в дверях спальни с пучком листьев в руке.

— Не имею представления. Кто-то, кто связан с Элайзой.

— Она хочет, чтобы Бен стал фотомоделью?

Я поправила одеяло Бена и пощупала его лоб: температура снова была нормальной.

— Представления не имею, — пробормотала я.

— Ты скажешь ей, что нас это не интересует?

— Конечно.

Мои глаза стали привыкать к темноте. Я увидела вырисовывавшуюся в кроватке щеку: идеально округлая, очень фотогеничная щека.

— Это эксплуатация. Дети не в состоянии отказаться от этой ерунды или дать разрешение, — произнес Джонатан.

— Я знаю.

— Это может повредить их здоровью, потребуется лечение.

— Ты прав.

Я смотрела на спящего Бена, пораженная его красотой. Чтобы оторвать от него взгляд, я представила логотип, вырисовавшийся над его головой: памперсы, возможно, или детское питание марки «Cow & Gate».

— Может быть, она ошиблась номером? — спросил Джонатан.

— Скорее всего так и есть.

Я последовала за ним в гостиную. Джонатан уставился на телефонный аппарат, словно ждал, что тот сейчас возьмет да и сделает кульбит.

— Но ведь она назвала твое имя, — недоуменно произнес он.




Воскресенье было только началом всего. Бен раздраженно брыкался, прорывая ночь взрывами отрыжек и беспомощными криками. Он бил ногами арку для двигательной активности подобно медведю, которого содержат в нечеловеческих условиях и при этом ему приходится развлекать взрослых. Щеки Бена излучали гнев и жар. Его попа издавала такие же жалобные звуки. Досадно, что дети с самого рождения не могут объяснить разумными словами, что они кричат не от ненависти к вам, а оттого, что просто чувствуют себя отвратительно.

У меня под глазами появились серые диагональные линии. Поры на лице зияли, как круглые пакетики чая. Бен взял за правило бить меня по лицу кулаками, как будто я была виновата в этой его чертовой болезни. Когда Джонатан направлялся на работу, мне приходилось держать рот на замке, чтобы ненароком не попросить его остаться дома. Однажды недовольный плач Бена так достал меня, что у меня не оставалось никакого другого способа унять его, кроме как вызвать Джонатана с работы домой.

— У нас тут система полетела, так что я не могу, — ответил он.

Я сказала, что нечто подобное случилось в его собственном доме. Менее чем через час он появился с бумажным пакетом, в котором был «Калпол», так как все, что было дома, Бен опрокинул ударом ноги на пол. Джонатан не ушел, пока не успокоил Бена, несмотря на то, что его пейджер несколько раз включался, напоминая мне, что ему следует быть на работе и спасать свою систему…

На следующее утро я набила всеми необходимыми вещами перезарядный мешок для фотокассет, чтобы провести день в парке. Детская площадка пахла мокрым металлом. Напротив детских качелей мочилась собака. Я надеялась, что фигуры сердитых лебедей на качелях и дети старшего возраста, скручивающие ржавые цепи качелей, отвлекут Бена. Однако даже стоящий вокруг визг Бену быстро надоел.

Его плаксивые причитания привлекли массу добровольных советчиков, рекомендации которых звенели в моих ушах — зубной порошок (зачем и куда?), холодное фланелевое полотенце на лоб (а если у него болит не голова?), держите бедного малютку завернутым в помещении, а не в парке (еще чего! дома тепло, а в парке ветер), — пока я, отбиваясь от них, спешила назад домой.

Откуда-то из-за моего плеча выросла дама пожилого возраста, ее завитая голова торчала из застегнутого на пуговицы пальто.

— Вы единственная, кто не кормит грудью, — сказала она.

Я стремглав понеслась домой.

— Ему жарко, поэтому он плачет. Не нужно одевать его в шерстяное, особенно если у него жар, — догонял меня ее голос.

Я деланно улыбнулась, надеясь, что она уйдет. Но она стояла у ворот и пристально на меня смотрела.

— Вы вернете свою фигуру, если будете кормить грудью, — пульнула она в меня пулеметную очередь благих рекомендаций и, схватив свою сумочку, словно та служила ей арсеналом оружия, вернулась в поисках очередной молодой мамы, чтобы пристрелить ее каким-нибудь советом.

Я остановилась, меня охватило беспокойство по поводу моего тела, особенно «живота домохозяйки», как называет его Бет, который можно исправить, только спрятав его под фартуком. Ну и что, что у меня дряблый живот. Я могу втягивать его в себя, убирать под брюки.

Пока Бен поглощал смесь из своей бутылочки, зазвонил телефон. Я знаю, что это кто-то из офиса, так как слышу в трубке веселую болтовню взрослых людей.

— Нина, это Чейз. Хотел проверить, жива ли ты еще.

Я зажала телефон подбородком, и Бен начал лопотать, требуя переодевания. Его подгузник дал течь, и ползунки окрасились в темно-оранжевый цвет.

— Как там дела? — спросила я, держа ухо востро.

— Отлично. Наш тираж вырос! Представь, более шестисот тысяч экземпляров.

Итак, он звонит, чтобы похвастаться своим новым тиражом. Телефон прилип к моему уху, когда я укладывала Бена на диван и вынимала грязный подгузник.

— Ты обратила внимание на новую постоянную колонку? А несколько последних изданий видела? — спрашивал Чейз.

— Вскользь, — солгала я. С момента рождения Бена я практически ничего не читала. Журналы приняли очертания далекого яркого пятна, мгновениями дававшего о себе знать через окно газетного киоска. Бет дала мне роман, на обложке которого красовалась хижина на морском берегу. Мне пришлось прочитать первую главу три раза, чтобы вспомнить, кто такой Джордж.

— Я подумал, что тебе это понравится. Моя новая находка, с фотографиями? — пробубнил Чейз.

— Очень смело, — солгала я.

— Все так говорят. Я никогда не думал, что читатели будут фотографировать, не говоря уже о том, чтобы посылать нам фотографии, однако они делают это. При таком образе жизни, когда их тела выставляются на обозрение и еще бог знает что, они убеждаются, что существует кто-то, подобно тетушке Майре, с одноразовой фотокамерой, кто за ними наблюдает.

— Изумительно, — сказала я, хватая лодыжки Бена одной рукой, а другой хорошенько вытирая его повернутую ко мне попку.

— Новая девушка Джесс устроила это. Пока ты не вернешься, она будет заниматься очерками. Въедливая, но сок из людей, как это делаешь ты, не выжимает. Когда ты вернешься?

— Точно не знаю, зависит от того, как у нас все наладится.

— Что значит наладится? Ведь для этого существуют сиделки, ясли, разве не так?

— Я еще этим не занималась.

— Я слышал о круглосуточных гостиницах для детей — как будто они на каникулах — и совсем необязательно видеться с ними. А что, если мне подкинуть тебе какую-нибудь работенку?

— Может быть, — сказала я, поднимая Бена и сажая его себе на колени. Мгновенно правая сторона моего кардигана пропиталась теплой мочой.

— Ты чего пыхтишь? У тебя задыхающийся голос.

— Могу я тебе перезвонить?

— Ты больна? Что это за ужасный кошачий писк?

— Это всего лишь ребенок.

— Бедняга. Ты точно не хочешь вернуться на работу? — спросил он.




Настроение Бена, когда Джонатан появился с Констанс, оставалось прежним. Констанс взгромоздилась на диван, пока Джонатан дефилировал по комнате с крыльями ската на огромной сковороде. Его пейджер сработал дважды за то небольшое время, которое ушло на приготовление обеда. Джонатану поручили разработку важной компьютерной системы, привлекающей счета тех, кто оказался настолько глуп, чтобы подписаться на частную систему здравоохранения, созданную его компанией за минимальный взнос — 7,95 доллара в месяц (система эта, как сказал мне Джонатан, не позволит даже извлечь занозу). Ему значительно повысили зарплату и дали команду из пяти человек. Начальник сказал, что Джонатану надо усовершенствовать свои управленческие навыки, и поэтому он планирует послать его в Бат на курсы повышения квалификации с группой таких же служащих, в которых компания испытывает теперь недостаток.

Джонатан выложил крылья ската на тарелки и пошинковал гору латук-салата на блюдо. До последнего времени в салате всегда были аппетитные ингредиенты: бланшированный сладкий горошек или поджаренные кедровые орехи.

— Если ты не проверишь данные, то вся чертова штуковина полетит, — закончил он разговор со своим сотрудником.

Пейджер оказался на столе прямо перед нами. Констанс ткнула в свой салат и произнесла:

— Что это здесь в латук-салате?

— Это не латук-салат, это цикорий, — ответила я.

— Практически это что-то вроде цикория, — резко ответил Джонатан.

Констанс бросила на него выразительный взгляд, словно он наступил ей на ногу, и отложила листья на край тарелки.

Пейджер включался в течение всей ночи. Когда дневной свет просочился в спальню, Джонатан уже ушел на работу. Бен провел треть ночи в буйстве, зато теперь спал, как образцовый ребенок, рекламирующий спальные свойства матраса. Вместо того чтобы разбудить его и начать борьбу с его плохим настроением, я поддалась искушению и снова улеглась в постель, сделав вид, что забыла о своей встрече в Детском модельном агентстве.

Разбудил меня шум такси, которое остановилось у дома где-то около десяти. Я представила, что меня отведут в очаровательное помещение с окнами до самого потолка и улыбающимися людьми, сидящими на бархатных софах.

Однако ведущее Детское модельное агентство Британии, похоже, располагалось в однокомнатном помещении с окнами на улицу. Ничто не отличало его от других общественных построек, кроме грязно-голубой с белым надписи, выполненной в стиле свадебного приглашения и гласящей: «Маленькие красавчики».

— Да? — пробурчал голос из домофона.

— У меня назначена встреча с Ловли.

Дверь открылась, и маленькая коренастая женщина пристально уставилась на мой подбородок. У нее было лицо оливкового цвета и щеки с ямочками. Она была похожа на незрелый мандарин.

— Ловли сейчас говорит по телефону. Располагайтесь поудобнее, — весело произнесла она.

Она посадила меня на складной деревянный стул в меленьком помещении размером с кухонный стол. В комнате пахло краской. На стене в рамке криво висела фотография ребенка с испуганным взглядом в детском шерстяном комбинезоне, который, возможно, связала Констанс. Бен беспокойно ерзал у меня на коленях. От его задницы исходил резкий неприятный запах. Конечно же, я пришла без подгузников и салфеток. Я зашла в комнату с табличкой «Туалет» и обнаружила там рулон с бумажным полотенцем зеленого цвета.

— Привет, Нина! — Дверь туалета приоткрылась и показалась голова Ловли. Ее абрикосового цвета двойка придавала ее лицу, цвета водонепроницаемого пластыря, приятное выражение. — Рада, что ты нашла нас. Хочу спросить, знаешь ли ты что-нибудь о работе фотомодели?

— Совсем немного, — сказала я, следуя за ней из холла в гостиную, которая, судя по всему, была центром детского модельного мира. Три женщины одновременно говорили по телефону. Огромные фотографии украшали комнату: маленькая девочка с прической конский хвост делает реверанс; мальчик с самодовольным видом жадно ест эскимо в шоколаде.

— На самом деле? — проговорила женщина-мандарин. — Не похоже, чтобы у Николаса был неудачный день. — Она повесила трубку. — Николас Хорли из рекламной фирмы «Органика», схватив открытую консервную банку с яблочным пюре, отрезал кончик своего маленького пальца. Судя по всему, он никогда не будет иметь отпечатка этого пальца.

Ловли передернуло, и она скорчила болезненную гримасу, отчего ее тройная нить с жемчугом издала легкое дребезжание.

— Вот тебе раз, они говорят, что никогда не работают с детьми, — хихикнула я.

— Надеюсь, что так. Наши модели очень профессиональные, — сказала Ловли.

— В отличие от родителей, — добавила мандариновая женщина.

— Вот именно, — ответила Ловли, бросив на меня быстрый взгляд, словно намереваясь оценить мою игру на пианино. — Понимаешь, чтобы сделать из Бена удачливую модель, звезду, надо использовать не только его внешнюю привлекательность, но и тебя.

— Меня? — пробурчала я. Бен заплакал. Я сжала колени, крепко прижав его к своему животу.

— Все зависит от поведения родителей. Обычные матери принимаются за работу, оставляя ребенка в грязных ползунках и без подгузников, — продолжала Ловли.

Все разговоры по телефону прекратились, и три пары глаз повернулись в мою сторону.

— Но профессиональная мать уделяет большое внимание внешнему виду своего ребенка.

— Конечно.

— И своему внешнему виду.

Я посмотрела на свои туфли. Их нельзя было назвать обувью «профессиональной матери». По внешнему виду они напоминали спортивные туфли, один носок прохудился и из него торчала картонная стелька.

Бен устал скакать и потянулся к столу Ловли за свернувшимся в комок телефонным шнуром.

— Надеюсь, ты не думаешь сколотить на этом состояние. Тут особо не разживешься, если только ты не окажешься счастливчиком.

— Мы этим занимаемся лишь ради развлечения, — твердо сказала я.

Ловли раздвинула ноздри, видимо собираясь оценить аромат переполненного подгузника Бена.

— Модельный бизнес должен быть развлечением. Фотографии действуют только в том случае, если ребенок счастлив в студийной атмосфере. Но, пожалуйста, — она покрутила жемчужины пальцами, — никогда не опаздывайте на работу. Вы можете приходить на пятнадцать минут раньше, но ни секундой позже.




Как только я оказалась на пригородной улице, я поняла, что поступила опрометчиво, не заказав такси на обратную дорогу, а также не подумав об отвратительном запахе, который исходил от моего сына. Я должна была злиться на себя или плакать, но вместо этого я фотографировала Бена в рекламном агентстве «Органика», по требованию открывала ему рот, не допускала опасных манипуляций с пустой консервной банкой.

— «Органика», — обычно раздавался голос за кадром. — Разве ваш ребенок недостоин самого лучшего?

Я стала прогуливаться, держа автомобильное кресло с Беном, как сумку. Наконец остановилось черное такси.

— Из Детского модельного агентства? — поинтересовался водитель. Его морщинистая загорелая шея напоминала кожуру от сосиски.

— Точно. Агентство «Маленькие красавчики».

— Я так и подумал. Уверен, что видел вашего ребенка раньше. Рекламное агентство, где папы готовят обед, а ребенок разматывает кухонное бумажное полотенце и обматывает им себя? Что-то вроде этого?

Я рассматривала одноэтажные богатые дома, по форме напоминавшие луковицы. Меблированные комнаты с тикающими часами и спокойно оседающей пылью.

— У него сообразительный вид на рекламной фотографии, — произнес водитель.

— Спасибо, он делал все отлично. Все говорят, что он выглядит очень естественно.

Мы повернули на главную улицу, по краям которой расположились престарелые торговцы зеленью, обдаваемые выхлопными газами. В такси Бен таращил глаза на табличку с надписью «Не курить», все еще оставаясь под впечатлением от Ловли.

— Что может быть лучше ребенка. Я и моя жена почти десять лет пытались преуспеть в этом. Принимали даже разные экспериментальные лекарства…

На тротуаре женщина в просторной футболке марки «Гарфилд» шлепала по заднице своего сына. Размахивая руками, она погналась за ним в магазин «Все для собак», который предлагал первоклассную жидкость от блох для лечебных ванн и «Фотографирование вашего любимого животного квалифицированным персоналом».

— …в итоге ограничились собачкой чихуахуа. Она действительно как ребенок. Просыпается ночью, ложится на кровать, провожает мою жену в туалет, — сказал водитель.

По радио выкрикивали имя женщины, которая только что выиграла сто тысяч фунтов стерлингов и пронзительно вопила, говоря, что не может в это поверить. Она поведала ди-джею, что это событие изменит ее жизнь: «Мы двинемся дальше в Эссекс». Диджей покровительственно засмеялся.

— Какая счастливая женщина, — произнес водитель.

— Да, я счастливая.






Глава 8 ТЕЛО ПОСЛЕ РОДОВ


Я направилась домой, так как не знала, чем занять остаток дня. Автоответчик голосом Джонатана волновался: «Куда ты пропала? Я думал, ты дома. Где тебя носит? Ты гуляешь в парке? Позвони мне».

Мой ответ прозвучал наигранно весело:

— Надо было сходить кое-куда. — Что ж, в этом есть доля правды. Остальное я расскажу позже, не теперь, когда вокруг него шмыгают мелкие сошки делового мира. — Ладно, зачем я тебе понадобилась? — спросила я.

— Как ты смотришь на то, если я проведу вечер со своими ребятами с работы? — он произнес фразу с присвистом, словно прожужжал. — К десяти вернусь. Только пару стаканчиков пропущу.

— Конечно, о чем речь. Кто-то уходит?

— Нет, просто испытываю потребность. Хочу немного развеяться от всего.

От чего «всего»? От меня, или от ребенка, или от постоянных приготовлений овощных пюре? Джонатан никогда не проявлял симптомов повышенной раздражительности от долгого пребывания в одиночестве. Мне казалось, ему это нравилось.

— Мы будем вместе учиться на курсах по менеджменту. Хочу поближе с ними познакомиться. Немного сблизиться… Можешь как-нибудь вечером сходить куда-нибудь с Элайзой.

— О чем разговор? Иди, и все.

В квартире так спокойно и пусто, что оставаться в ней одно удовольствие. Я прошлась по гостиной, вытерла пыль с ручки радиатора большим пальцем руки. Бет, возглавившая по собственной инициативе «общество любителей утреннего кофе», всегда, когда я звоню, занята какими-нибудь мелкими домашними делами: приводит в порядок подушечку для иголок, чистит электрический провод, маринует оливки, подобно тем, что мы ели в прибрежном ресторане. Она так досконально говорит о своих домашних делах, что мне самой начинает казаться, что я устраняю известковый налет с унитаза. Я, как Бет, стала говорить с придыханием. Мой прежний голос исчез. Когда Бет утверждает, что ей доставляет удовольствие просыпаться среди ночи — «Разве можно жаловаться на дополнительную возможность побыть с Моди?» — я соглашаюсь с тем, что брести на кухню в три часа утра и для меня важное событие. Необходимо с этим покончить, пока рюкзак-кролик не прилип к моей спине.




Я пришла с Беном в бассейн, чтобы не видеть кнопок радиатора. В раздевалке две девушки с острыми локтями болтали беззаботно о двух парнях по имени Гилс и Эдди.

— Он такой юный, — вздохнула стройная девица с синяками под глазами.

— А я имела в виду взрослого. Держи себя в руках. Он выводит тебя из себя, — произнес ее двойник.

Что так беспокоит этих двух девиц? Ага, они сдают многоуровневые экзамены. Презираемые ими мамы поставили чашки с чаем прямо перед теликом. Да, эти девочки могут носить шорты, не вызывая тошноты.

— Что ты думаешь о Гилсе? — спросила первая девушка с синяками под глазами, накладывая тушь. Она вытянула свой рот, как рыба.

— Педик, — вздохнула подруга.

От удивления я даже рот открыла, но тут же отвернулась и положила Бена лицом вниз на детский манеж. Он поднялся на руках и с интересом стал осматриваться. В этом бассейне посетитель имеет право выбора: ходить ли ему в тесную раздельную раздевалку или в свободную и общую для обоих полов, где шастают мужчины, вытирают волосы, растирают грудные клетки, застегивают брюки. Повсюду мокрые ягодицы, и волосатые спины, и пузатые красноватые животы. Толпа мокрых мужских тел. Как мне здесь переодеть купальник, не демонстрируя свою наготу? Или оставить Бена без присмотра в его детском манеже?

Девушка закрашивала синяки под глазами кремом-пудрой, который вытекал из позолоченного тюбика на щетку. Изобретена новая косметика, о которой я и понятия не имела.

— Простите меня, — сказала я, немного ее испугав, — не могли бы вы присмотреть за моим ребенком, пока я переоденусь.

— О какой прелестный ребенок, — с умилением проговорила она. — Я люблю детей, переодевайтесь, с ним все будет в порядке.

Я бросилась к раздевалке и мигом сняла свой кардиган и майку. Верхняя пуговица кардигана, которую я забыла расстегнуть, оторвалась и закатилась в щель соседней кабины. Я встала на колени на кафель, забыв, что я еще в джинсах, которые, конечно же, сразу промокли по самые щиколотки. Пуговица закатилась за перегородку следующей кабинки и оказалась вне досягаемости. Это не имеет значения, но мой мягкий розовый кардиган пока что единственный предмет одежды, которому удалось избежать испражнений ребенка. Невероятно, но в этом темно-розовом цвете у меня не такой обессиленный вид. Благородный вид кардигана создает моментальное впечатление, что его владелец здоров телом и душой, проспал восемь часов кряду и, конечно, каждый вечер предается разнообразным сексуальным наслаждениям.

Без этой верхней пуговицы кардиган не тот, что прежде.

Я просунула руку под перегородку. Пуговица валялась в луже. Едва мои пальцы приняли форму клешни, чтобы схватить пуговицу, как большая ступня сильно наступила на мою ладонь.

— Вы что? — послышался мужской голос.

— Я просто хотела поднять тут кое-что.

— Тут ничего нет, — снова произнес он после паузы.

— Есть. Пуговица.

— Я ничего не вижу.

— Она очень маленькая. Перламутровая. Около большого пальца вашей ноги.

Я посмотрела под перегородку и увидела, как у огромной ступни с длинными шишковатыми, покрытыми черными волосами пальцами, оказалась рука, которая осторожно извлекла пуговицу из лужи.

В общей раздевалке девушка с синяками, которые она тщательно закрасила, теперь качала Бена вверх и вниз перед зеркалом. Всякий раз при виде своего отражения в зеркале он радостно визжал.

Из кабинки вышел мужчина шести футов ростом в плотно облегающих плавках и посмотрел на мой растянутый купальник для беременных. Мои груди висели как мешки для льда.

— Вот ваша пуговица, — сказал Рональд.

Узнал ли он меня? Прошло восемнадцать месяцев с того дня, когда мы ездили за город.

— Спасибо. Вы меня не помните, да?

— Я вас откуда-то знаю, — сказал он осторожно.

— Загородная поездка к вашему дяде в Девон. Мы немного поссорились, — напомнила я ему.

Его левый глаз нервно задергался.

— Вы изменились.

— Да, я родила ребенка.

От неожиданности у него вытянулось лицо. Из душевой вышла крепкая девушка в серебристом купальнике с открытыми боками:

— Привет, — сказала она, уставившись на мою грудь.

— Гэбс, когда-то мы с ней были знакомы, — сказал Рональд.

Острые соски гордо торчали из ее купальника. У Рональда перехватило дыхание, и он с трудом произнес: «Это Габриэлла, Гэбс, это… Нэнси».

Продавщица, когда мы пытались войти, пристально посмотрела на грязную детскую коляску и потрепанную мать. Элайза с интересом наблюдала, как я пыталась протаранить стеклянную тонированную дверь.

— Вы что, не видите дверь? — спросила продавщица.

Интересно, подумала я, как бы мне работалось в этом универмаге. Естественно, необходимо поддерживать высокий стандарт внешнего вида, с половины шестого утра заниматься приведением кожи в порядок. Но кроме того, чтобы добиться сногсшибательной внешности таким скучным образом и недовольно морщиться, когда любой, весящий свыше семидесяти килограммов, пытается войти в ваш магазин, к этому мало что можно добавить.

— Могу я помочь? — спросила она, видимо считая, что я нагрянула сюда по ошибке и мне нужен кооперативный магазин.

— Я просто смотрю.

Элайза выбрала серовато-зеленые предметы одежды, уныло висевшие на вешалках. Вещи были отвратительными, но выглядели довольно дорогостоящими.

— Привет, Синди, — произнесла она.

— О, дорогая, я не заметила тебя. Ищешь что-нибудь необычное?

— Для моей подруги, она — мама, — объяснила Элайза, что было совершенно излишне, так как детская коляска бросалась в глаза в помещении магазина, как автопогрузчик.

— Она миленькая, — произнесла Синди вежливо.

— Ей хочется чего-нибудь такого, что заставило бы ее почувствовать себя лучше. Не так ли, Нина?

Синди ободряюще улыбнулась, как будто ей предложили немедленно сделать укол.

— Мне помнится, у меня должна быть дисконтная карта, — с присвистом произнесла Элайза. Я посмотрела бирку на затянутом паутиной черном свитере. — Тебе это не нужно. Сама ты никогда не купишь ничего приличного и тем более не начнешь с черного старомодного свитера.

Синди попыталась примерить на себя серое шелковое платье, не снимая его с вешалки.

— Ты все так же прекрасно выглядишь. И нет необходимости носить гетры только потому, что ты мама, — добавила Элайза.

— У меня нет никаких гетр, — ответила я. Но уже слишком поздно. Ее активность приводит в действие мои слезные железы. Я стала рассматривать шелковое кремовое платье, отороченное кружевами под старину.

— И это тебе не нужно. Ты выглядела бы слишком худой в кремовом цвете. Даже я не стала бы это надевать, — фыркнула Элайза.

— Ты бы смогла. Так здорово выглядишь, такая загорелая. Где ты была?

— На острове Маврикий, — произнесла Элайза. Она поведала мне о своей последней поездке, во время которой перед ней стояла непреодолимая задача сделать фотосъемку девяти бикини за трехдневный период. Так что у нее практически не оставалось времени, чтобы подобрать всякие прелестные штучки, продающиеся на пляжах в курортных зонах. И все же это не помешало ей подвергнуть себя любопытному массажу с помощью горячих камней, которые укладывали на ее обнаженную задницу.

— Вот, вот и вот, — сказала она, набирая одежду с разными оттенками грязи.

— Мне не нравится бежевый цвет.

— Это не беж. Это желтовато-коричневый цвет. И откуда ты можешь знать, нравится тебе это или нет, ведь ты никогда такое не носила.

Я тотчас узнала в Элайзе мать: «Как ты можешь говорить, что ты не любишь анчоусы? Ты же их никогда не пробовала».

— Может быть, мне стоит взять что-нибудь поярче?

— Она совсем непрактичная. Вытащила меня из кафе. Панически заявила, что хочет пройтись по магазинам, хотя совершенно не способна сдерживать собственные эмоции. Сказала, что не может принять решение. Расстроилась из-за пуговицы, которая отвалилась от ее допотопного кардигана, — сказала Элайза Синди.

Элайза не заметила тонкую влажную струю, текущую по моей щеке. Я сжала веки, пытаясь втянуть струйку обратно. Она держала перед собой длинное, узкое, древесного цвета платье, которое выглядело, как труба корабля.

Бен открыл глаза и при виде свешивавшегося с вешалки подола водянистого цвета широко зевнул. Я издала какой-то квакающий звук.

— С тобой все в порядке? — спросила Элайза.

Синди сильно тряхнула кремовое платье, словно пытаясь стряхнуть с него всякую кожную шелуху, которую я могла на нем оставить.

— Не знаю. Просто чувствую себя глупо. — Мои губы вдруг затряслись, слезы перемешались с соплями. В этом магазине, где колготки стоили больше, чем мой розовый кардиган, я чувствовала себя размазанной по асфальту.

— О, дорогая, — произнесла она, прижав меня к груди. Ее расшитый блестками воротник оцарапал мне лицо. Она обняла меня своими худыми руками.

— Ей можно присесть? — спросила Элайза, как будто я производила впечатление пожилой леди, которой стало плохо.

— О, бедняжка, — сказала Синди, заметив мое мокрое лицо. Она отвела меня в тускло освещенное служебное помещение. Я погрузилась в коричневое кожаное кресло.

На меня уставились две пары женских глаз.

— У тебя что, депрессия? — спросила Элайза.

— Нет, дело не в этом.

— У многих женщин происходит такое. Они сходят с ума и все время плачут. Бросают детей…

— Я вовсе не собираюсь этого делать…

Она права, хотя именно у матерей особенно расшатаны нервы. Мою мать никак нельзя было назвать нормальной. Во время родительских собраний в средней школе я беспокойно сидела дома, молясь, чтобы она не вздумала вдруг пригласить сына учителя французского языка поиграть со мной.

Работая в журнале «Лаки», я брала интервью у женщины, которая через восемь недель после рождения ребенка встречалась со школьником, так как на нее производило очень сильное впечатление то, как он на скейтборде совершал прыжки на 360 градусов. Он засмотрелся на коляску и залюбовался ее ребенком. Три недели спустя она околачивалась вокруг школы в лиловых бриджах с вышивкой и в атласном топе без лямок. Она сказала мне: «Меня не волнует, что об этом подумают люди. Я люблю его, а он любит меня. Единственная проблема: когда приходят его друзья, они выпивают все наше спиртное».

Эта женщина не исключение. Матери готовы в любой момент завести знакомство на стороне. Они десятки лет невозмутимо долдонят детям, чтобы те доедали свои рыбные палочки и спрашивали: «Можно мне выйти из-за стола?», а потом в один прекрасный день они уходят навсегда, не оставив записки или не вымыв сковородку.

— Ты дрожишь, — сказала Элайза.

— У меня в голове заклинило. Ничего не могу решить. Даже такие мелочи, как сходить мне сейчас в туалет или немного потерпеть. Ничего не могу с собой поделать.

— Может быть, тебе у кого-нибудь проконсультироваться?

Я подумала об Эшли и о его «лошадиных таблетках».

— Отчего это у тебя? — спросила Элайза. — Я думала, ты справляешься. Мне казалось, что ты приятно проводишь время.

Я рассказала ей, как после унижения, испытанного в общей раздевалке бассейна, я решила успокоить себя горячими напитками. Порции различных сортов кофе были разлиты в хромированные стаканы с ручкой и в пластиковые склеенные чашки. Одни стаканы были с хлопьями из белого шоколада, другие без шоколада, в некоторых плавал имбирный порошок или ванильная бурда. Я уставилась на доску с меню, раздумывая, будет ли имбирный порошок плавать на поверхности или пойдет ко дну, как намокшее печенье. Названия в меню с замысловатыми изображениями дымящихся чашек были написаны мелом.

— Кофе можно? — спросила я кротко.

— Какой кофе? — спросила девушка с наретушированным лицом.

— Не знаю.

— Ну вы можете решить? Мы заняты.

Я вышла из кафе, так ничего и не заказав.

— Ты не позвонила мне, потому что не могла выбрать кофе? — округлила глаза Элайза.

— Нет, из-за Рональда. Помнишь Рональда, того «туриста»? Представляешь, он назвал меня Нэнси.

Синди подала мне фарфоровую чашку с пакетиком лечебного травяного чая красноватого цвета.

— Тебе нужно встряхнуться, чтобы ты снова почувствовала себя женщиной, — произнесла Элайза.

Синди держала Бена на руках. Он разглядывал ее, часто мигая, его мать была взвинчена как никогда. Элайза сорвала узкое черное платье с вешалки.

— Примерь это. Ребенку хорошо со мной.

Я посмотрела на нее: тонкая и ухоженная с довольным младенцем на руках. Мать и ребенок с журнальной обложки, с которой она сошла в магазин с Беном.

Я сорвала верхнюю одежду и натянула платье, ничего от этого не ожидая: вытянутая черная труба с жалкими полосками. Однако я ошибалась. Платье изящно ниспадало красивыми складками, создавая иллюзию, что я никогда не имела отношения к родильной палате.

— Туфли, — приказала Элайза.

Синди появилась снова с плетеными сандалиями, как лакрица.

— Куда я буду ходить во всем этом?

— Куда угодно. Все это пригодится, когда ты снова вернешься на работу. Люди ходят сейчас на работу в чем угодно, — ответила Элайза.

Мне кажется, что тысяча лет прошло с тех пор, как я последний раз была в офисе, но я все еще была приверженцем удобной повседневной обуви и огромного лязгающего компьютера.

Офисы издательства «Лаки» имели такой унылый бежевый цвет, что я была благодарна за эти излишне триумфально-трагедийные интервью и всегда с удовольствием отправлялась домой к интервьюированным женщинам. Даже город Лутон мог бы поднять настроение в солнечный день.

— Мы снова с прежней Ниной, — разглагольствовала Элайза.

Я посмотрела на свое отражение и постаралась распрямить плечи. Влажные от слез глаза и новый наряд возымели действие и придали вид, который, возможно, был не вполне богинеподобный, но улучшение по сравнению с прежней женщиной, которая налетела на тонированную стеклянную дверь, было очевидным.




К половине одиннадцатого Джонатан так и не вернулся после сверхурочной пьянки со своими коллегами и не сообщил по телефону, когда его ждать. Я всячески сдерживалась, чтобы не позвонить ему на сотовый. Почему он должен всегда сидеть дома? Ему требуется перерыв. Каждому требуется. Даже Бет изредка отлучается, чтобы выпить утром кофе со своими друзьями, посетовать на состояние парков восточной части Лондона и «вразумить» матерей, которые дают своим детям газированные напитки. Мы с Джонатаном могли бы сходить куда-нибудь. Я бы надела новое платье, и он бы весь вечер с удивлением глазел бы на меня. Однако до сих пор он не проявлял особого рвения высовывать нос после наступления темноты — до этого вечера, разумеется. Сейчас он, по-видимому, беззаботно шатается из одного бара в другой с группой сопровождения, состоящей из коллег женского пола.

В одиннадцать сорок пять я отрепетировала речь: «Видишь, я купила кое-что, чтобы выглядеть в твоих глазах привлекательнее. Хотя, понятно, в твоем списке приоритетов я на последнем месте». К двенадцати пятнадцати ночи я дополнила речь следующей фразой: «Можешь идти к чертовой матери». Интересно, как он отреагирует на поток ругательств. Я никогда не слышала, чтобы Джонатан ругался по-настоящему. Иногда у него случайно вырывалось «Черт побери», это когда он опаздывал по утрам и не мог привести в порядок свои манжеты. Даже в этом случае он потом извинялся.

В 1.26 ночи Бен проснулся, чтобы поесть. Уже не имеет значения, что я убаюкиваю его в платье, которое стоит больше, чем наша новая стереосистема, которой мы не пользовались, так как Джонатан не любит музыку, даже классическую. Пока Бен пил из бутылочки смесь, я про себя информирую Джонатана, что я собираюсь переехать к Элайзе, и не мог бы он подъехать в удобный момент с моими вещами? Не то чтобы у меня их было много. Мои вещи сразу бросались в глаза своим поношенным видом среди ухоженных вещей Джонатана. Какой мне толк от моих жалких книг в мягкой обложке и поваренных книг, подаренных мне моей матерью, когда я ушла из дома? Однако я не припоминаю, чтобы она что-нибудь готовила из отдельно взятых продуктов. В одной книге была глава о кошмарных салатах, требующих замысловато нарезанных фруктов и сахарного крема. Джонатан воспринял все это без особого энтузиазма, сказав, что мы усовершенствуем мое питание, после чего отнес все ненужное в магазин Сью Райдер, торгующий подержанными вещами. А мой черный фотоальбом — подарок Элайзы, в который она вставила наши фотографии на острове Корфу, — был положен в ящик с поваренной книгой с рецептами сахарного крема, чтобы я никогда не могла увидеть его снова.

Конечно, у меня все еще оставалась моя одежда, которую я носила до беременности, достаточно немодная, способная придать довольно измотанный вид, но все же не настолько допотопная, чтобы выглядеть придурковато старомодной. Но теперь у меня есть мое новое платье. Оно выглядит намного лучше в слабом мерцании ночника. Я высоко себя ценю, даже если Джонатан так не считает. Впрочем, я уже ни на что не претендую. Все кончилось.

Как только такси с грохотом остановилось у нашей квартиры, у меня уже были готовы сорваться с языка слова: «Между нами все кончено. Мы старались, все делали достойно, но это не срабатывает. Можешь видеть Бена сколько хочешь. Ходи с ним в парк по выходным дням, как делают папы. Я уверена, что это не повлияет на его нервную систему, если мы разойдемся, так как он еще маленький. Не надо делать из этого проблемы. Мы же разумные люди, не так ли?»

Из такси вылез человек и медленно направился к нашей калитке. Вор, узнавший, что в доме только женщина с ребенком. Я посмотрела в дверной глазок и увидела, как Неизвестный что-то ищет в своих карманах — лом-фомку? нож? — затем, шатаясь, оперся на оцинкованный горшок с лавандой.

Я открыла дверь.

— Привет, — произнес Джонатан.

— Где ты был?

Он проскользнул мимо меня, смешно стараясь держаться прямо, словно на голове у него лежала книга.

— На тебе платье.

— Почему ты не позвонил?

— Оно очень красивое.

— У меня просто ум за разум зашел.

— Можно я поближе посмотрю на платье? Мне нравится, как оно опускается спереди.

Я отодвинулась от него.

— Не думаешь же ты, что я злюсь, потому что ты хорошо провел время. Это не то, что…

— Ты сексуально выглядишь.

— Почему ты заставил меня так беспокоиться? Ты не знаешь, что значит сидеть и ждать.

— Ты мне нравишься.

— В самом деле?

— Может быть, нам лучше лечь?

Я уже собиралась сказать ему нет, не лучше, потому что мы не будем заниматься этим. Конечно, мы ляжем, но мы не будем спать. Но он, пошатываясь, уже побрел в ванную и с шумом захлопнул за собой дверь. Оттуда послышалось, как что-то тяжелое упало на кафельный пол. Я подергала дверь ванной. Она не открывалась.

— Джонатан, пожалуйста, открой мне.

Дверь открылась, и я едва смогла пролезть в образовавшуюся щель. Джонатан валялся на полу, галстук съехал набок и болтался поперек рубашки. Я присела рядом с ним и попыталась поддержать его, но он стал корчиться, как ребенок, который не хочет, чтобы его брали на руки.

— В чем дело? — спросила я.

Он зачарованно смотрел в точку, где сходились голубой и кремовый кафель. Его любимые успокаивающие цвета.

— Я слишком много выпил, — объяснил он кафельным плиткам.

— Я дам тебе воды.

— Нина, — крикнул он мне вслед, — все это ерунда, ведь так, все?

Я оглянулась и увидела, что его щека прижималась к унитазу. Когда я подошла ближе, то увидела, что он бесшумно плачет, но это были не робкие слезы, а водопад, падающий с его пятнистого подбородка на идеально отглаженный, но заляпанный грязными пальцами воротник рубашки.






Глава 9 ДЕТСКАЯ ДРУЖБА


Джонатан спал, не обращая внимания на раздававшиеся приятные попискивания пейджера, отказываясь отвечать на настойчивые напоминания, что на работе с нетерпением ждут его присутствия. Я подозревала, что впервые в истории Джонатан прогуливал работу.

— Хочешь, я позвоню вместо тебя? — спросила я.

Раздалось робкое мычание.

— Что им сказать?

Он перевернулся со спины на живот, волосы свисали с его головы влажными завитками.

— Скажи, я болен, — жалобно простонал он.

— Всего лишь болен?

— Или нездоровится.

— Правильно. Я знаю, — произнесла я и похлопала его рукой по мокрой голове. Придется звонить вместо тебя. — Я скажу им, что ты отравился дарами моря.

Я набрала номер и произнесла:

— Это Нина, Джонатана… — Мне было неудобно, оттого, что я не знала, как себя назвать, если ты не замужем. Жена — это не совсем так, подруга — слишком фривольно и подразумевает, что мы имеем общий кухонный комбайн, а партнер — слишком деловито, и трудно было бы поверить, что нас объединяет секс…

— Я звоню от имени Джонатана. У него возникли проблемы с желудком, и он не спал всю ночь.

Коллега Джонатана хихикнул и произнес:

— Дары моря?

— Вот именно.

Я вошла в спальню, чтобы сказать, как здорово мне удалось провести их, но Джонатан крепко спал. В комнате стоял запах, как в пивной. Выдержанный алкоголь бродил в кишках. Подъемное окно с трудом открылось, но снова упало вниз, слегка задев мои пальцы. Я подложила рабочий башмак Джонатана.

Раздался звонок в дверь. Вошла Бет, ее тонкие косы были завязаны полосатой ленточкой, к ее боку непрочным на вид шарфом была привязана Мод. Бет чмокнула меня в щеку. От нее пахло выпечкой. Я забыла, что сегодня устраиваю утренник с кофе для компании молодых матерей, возглавляемой Бет. Вы ходит, я забыла приготовить внушительную гору домашних леденцов, как принято в этих случаях.

Я случайно наткнулась на кружок любителей утреннего кофе, в который меня ввела Бет, взяв под свою опеку давно, еще во время предродовых консультаций.

— Тебе нужны маленькие друзья, — заявила она, когда мы стали настоящими матерями, и стало ясно, что она знает больше, чем я. Она называла это «группой поддержки». Женщины, которые знают, через что тебе приходится пройти. Мое имя было быстро добавлено в список начинающих мам, которые установили дружеские отношения, обсуждали образцовый сон и лечение рубцов после кесарева сечения, обменивались советами. В течение недели между нами были теплые дружеские отношения. Я никогда не знакомилась сразу с таким количеством незнакомых людей, с самого поступления в школу, когда мне было четыре года.

Феб приехала вскоре после Бет. Она что-то жевала, может быть, недоеденный завтрак. Ее челюсть напоминала кирпич, а щеки горели румянцем. Феб пришла со своим старшим ребенком и собиралась кормить его только хлебцами и овощами. Ей и в голову не пришло в течение всего утра дать ему пирожные с орехами, облитые сливочной помадкой, что, по моему мнению, несправедливо по отношению к ребенку. У него был сердитый вид (и не удивительно), как будто он потерял шоколадку.

Бет познакомилась с Феб в художественной студии. Слово «студия» ассоциировалось у меня с электроосветительными установками. Здесь младенцев и маленьких детей усаживали на пластиковую подстилку и давали им возможность выразить свое творчество с помощью стертых кисточек и акварельной краски. Бет вставила творение Мод в большую рамку и повесила над традиционным камином. Всякий раз, когда я туда захожу, я чувствую себя обязанной сказать что-то умное о красках, например: «Посмотрите, как пурпурный цвет сочетается с красным! Какое необыкновенное сочетание сиреневого и зеленого!»

Я тщательно обследовала буфет в поисках какой-либо еды, которая могла бы сойти за домашнюю стряпню. Женщина с голубыми прожилками на веках и с обожженными от загара плечами сказала, что ее муж хочет переехать в сельскую местность.

— Зачем? В сельскую местность хорошо изредка ездить, но что ты там будешь делать целыми днями? — спросила Бет.

— Мне пришлось объяснить ему, что я не могу жить дальше пяти миль от универмага Хоббса.

Я выложила на тарелки овсяное печенье (явно из магазина) и поставила на кофейный столик.

— Ты ничего не сможешь достать в сельской местности, — добавила Бет. — Мы с Мэтью только что вернулись из Сомерсета. Дружелюбные люди, счастливые и простые, как все в сельской местности. Но если тебе захочется поесть кресс-салат или латук-салат, то можешь забыть об этом. Так что мне там пришлось есть пряный салат.

— Кофе? — спросила я.

Пришли еще четыре женщины. У них были начальственные голоса, и они не закрывали рта. Их дети с шумом катались по ковру, куда я выложила, как мне казалось, экологически безвредные игрушки. Они изготовлены из хороших материалов и развивают координацию рук и глаз. Лично я бы по ним обучилась всему быстро. Думаю, что и ребенка двадцать первого века не будут пичкать устаревшими детскими книгами о зайчике Миффи.

Бен боязливо оглядел своих товарищей по играм. Новоприбывшая мама вынула своего ребенка из прогулочной коляски. Я познакомилась с ней у Бет, но не могу вспомнить ее имя: так много новых знакомств, что невозможно всех запомнить по именам и еще имена их детей. В этом состоит для меня самая большая трудность. Если ребенок не обладает какой-нибудь отличительной чертой — густыми волосами или оттопыренными и большими ушами, то я едва могу отличить одного от другого. В этой массе детей это практически невозможно. Частенько, ради приличия, я спрашивала: «Джекоб последнее время спит нормально?» В ответ я слышала: «Джошуа спал целых шесть часов, спасибо».

Имя этой женщины начиналось то ли с «Д», то ли с «К», это все, что я знала. Она занималась войлочным производством, которое требовало в большом объеме выработанных ниток из старых шерстяных занавесок. Полученные таким образом полотнища она обрабатывала на своей стиральной установке. Ее следующим проектом было большое панно, которым она собиралась украсить стену столовой начальной школы. Бет сказала мне, что она ходит по свалкам, выуживая выброшенные предметы: ручки от комодов, отходы и остатки обивочного материала, чтобы прицепить все это на войлочное панно.

— Как продвигается ваше войлочное панно? — спросила я.

— Мое что? — Она дотянулась до печенья, но, увидев, что там, быстро отдернула руку.

— Ну, та вещица, для школы, — произнесла я беспокойно.

Она прочистила свои мощные легкие и дребезжащим голосом произнесла:

— Это инсталляция.

— Она закончена?

Ее мальчик, весь из себя раздражительный ребенок, по имени то ли Эрни, то ли Альфред неожиданно заплакал. Она подняла его и прижала к своей груди.

— Эта работа никогда не закончится, она в постоянном процессе. Это идея. Дети уже годами продолжают что-то добавлять туда, находят новые предметы. Практически этому не видно конца, панно постоянно эволюционирует.

— Мне бы хотелось взглянуть на готовое панно. То есть на неготовое, — сказала я.

В гостиной ужасно душно и жарко, что вызвано, вероятно, большим числом взрослых, набившихся туда. А что, если этот жар исходит из спальни, от горячего и неподвижного тела Джонатана. Бет и «войлочная мама» между тем обсуждали проводимую ими кампанию под лозунгом: «За чистоту наших тротуаров». Бет пытается оказать давление на Управление парками, чтобы те сделали туалет для собак. Я представила себе переносную кабину с маленькими унитазами внутри, но оказалось, что это просто огороженная забором территория.

«Войлочная мама» предложила издавать брошюры и лично вручать их владельцам, чьи собаки были замечены в испражнении в неположенном месте. Она и Бет набросали черновик и обсуждали формулировку.

— «Ваша собака была замечена в пачкании общественной территории, — начала Бет. — Пожалуйста, соберите отходы и уберите в контейнер для собачьих экскрементов».

— Надо жестче, — вмешалась «войлочная мама». — Вставь: «Уничтожьте испражнения. Владельцы собак должны убирать за своими домашними животными, в противном случае их ждет штраф в размере…».

— Мы не можем штрафовать их. Мы не полиция, — произнесла Бет.

Мод издала пронзительный вопль, словно ее укусили. Бет понесла ее на кухню, показывать наши банки с мучными изделиями.

— Посмотри, «Тальятелле. Макароны. Спагетти», — умиротворенным голосом произнесла она.

На Мод это не подействовало, и она продолжала недовольно скулить. Мальчику Феб было два или три года. Мне только не хватало иметь дело с детьми более старшего возраста. Он с интересом изучал содержание комода, в котором лежало коварное кухонное оборудование.

— Ты обезопасила комод от детей? — спросила Бет.

— В этом нет необходимости. Он еще не скоро начнет лазить.

— Он что, даже не пытается? Я знаю, ему только четыре месяца, но Мод столько же, и она отчаянно пытается двигаться. Патронажная медицинская сестра просто глазам своим не поверила, увидев, как девочка развита и настойчива. С другой стороны, мы много работаем с ней.

Я посмотрела в гостиную, где Бен сосал ухо черного, без лица, медведя, подаренного Элайзой.

— Может быть, ему нужны более стимулирующие игрушки, — предположила Бет.

Ребенок Феб тем временем вынул игрушечное такси из своего хлопчатобумажного кармана и резко ударил им в дверь нашей духовки из нержавеющей стали. Я не знаю, тактично ли ругать чужих детей, поэтому я произношу шепотом: «А ну, не делай этого».

Мод, на которую наши запасы макаронных изделий не произвели особого впечатления, извивалась в очень длинных руках Бет.

— У тебя есть рисовые лепешки? — спросила она. — Хочу дать ей погрызть.

Я выудила открытый пакет не совсем белых лепешек, надеясь, что Бет не заметит, все они искривились. Ребенок Феб открыл дверцу духовки и уложил свое такси на сетчатую полку.

— Это духовка, там горячо, — предупредила я.

Он начал вертеть ручки, стараясь включить все пять конфорок и подвергнуть нас газовой атаке. На часах 10.27 утра. Никто, кроме Бет, которая обходится лишь обыкновенной горячей водой, не отказывается отравить свои внутренности моими «свежевыпеченными» подношениями, запивая их кофе. Отсюда и понятие «утренний кофе». Если бы Элайза вдруг ворвалась ко мне домой в перерыве между двумя свиданиями и переодеванием юбок, я сказала бы, что эти женщины свалились как снег на голову и стали кипятить чайник.

Это было почти правдой. Они не друзья, это точно. Нас объединяет образ жизни: полотенца для задниц, дозатор молока и огромная жажда общаться со взрослыми людьми.

— Могу я кое о чем спросить тебя, Нина? — произнесла Бет. Сегодня она выглядела особенно слащаво. Ее челка и лоб слились в лоснящуюся пленку. Она погладила круглый отложной воротник своей сверкающе-розовой блузки.

— Выкладывай.

— Джонатан — романтик?

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Он заботливый, — ответила я. Но, вспомнив предыдущую ночь, добавила: — Большую часть времени.

Бет отломила кусочек мягкой рисовой лепешки.

— А Мэтью — нет. Не как раньше. Обычно он покупал мне подарки без всякого повода, во время обеденного перерыва. Небольшие вещицы, которые ты никогда не покупаешь сама: духи, кружевное нижнее белье с подвязками для чулок. Подумать только, в то время он все еще принимал меня за свою любовницу, ты понимаешь?

— Понимаю, — солгала я. Мы с Джонатаном не заботились об этих пикантных деталях, связанных с подарками. Его единственным подарком, сделанным безо всякого повода, была коварная сперма, под водопад которой попала моя яйцеклетка. По меньшей мере это было спонтанно.

— У тебя было чувство, что им на это наплевать? — спросила Бет.

— Кому «им»?

— Нашим мужчинам. Нашим вторым половинам.

— Сейчас все по-другому, — ответила я, как будто я разбираюсь во взаимоотношениях. — Сейчас меньше времени, чтобы…

— Расскажи мне об этом, — выдохнула она.

— Вам не кажется, что включен газ? — спросила «войлочная мама».

Я выключила конфорки. Ребенок Феб, которому удалось вынуть бутылку из стойки для вина, заработал подзатыльник от своей матери.

— Так можно повредить ему голову, — сделала замечание Бет. — Ты посылаешь сигнал, что бить — это в порядке вещей. Ты выступаешь за физическое насилие.

Прежде чем Феб прибегла к более действенным силовым методам, я отвлекаю Бет установкой для обработки подгузников.

— А я считала, что у вас с Мэтью все хорошо. Вы всегда куда-то ездите, ведь так? И недавно вы где-то были. Мы с Джонатаном никогда никуда не ездим.

— Что? Ты о Сомерсете? — она усмехнулась. — Это было в выходные. Коттедж, который он забронировал, оказался отвратительным, и мы заказали номер в гостинице, экологически чистой для детей, со всеми удобствами. Ну, приезжаем, все чудесно.

— Тогда в чем дело?

— Мы укладываем Мод в кроватку — прекрасная кроватка с лоскутным одеялом — и выходим пообедать, однако устройство приема детского сигнала не работает. Я бегу назад в спальню, твердя «Хелло? Хелло?» в устройство и, естественно, Мэтью не слышит меня.

— Вы обедали в номере? — спросила я.

— Нет, в отвратительном конференц-зале с блестящей доской, на которой можно было писать и стирать, где были только я и он с потрескивающим устройством для контроля за ребенком. И знаешь, что? — Голос ее задрожал. — За все время обеда мы не произнесли ни единого слова.

— Это хорошо, — заметила «войлочная мама». — Я всегда отношусь с подозрением к парам, которые без конца трещат о том, как у них все хорошо. Достаточно спокойно сидеть, быть вместе, и уже одно это прекрасно.

— Мы не были вместе. Нам нечего было сказать. У нас иссякли слова. Ничего не осталось, кроме: «Я тебе говорил, что вытяжной зонт не работает?» и «Не забудь вынести мусорное ведро».

Ее голос перешел на крик. Я вдруг подумала, что была не права, когда отвергала кофейные утренники, считая их скучным сборищем для одиноких. Если есть потребность, то говорить можно о чем угодно.

— И чем закончились выходные? — спросила я.

— Мы закатились в сельскую пивную. Лошадиная сбруя и все такое из крестьянской жизни. Сельскохозяйственные рабочие с большими руками.

— Было лучше?

— Да, пока не включили телевизор — Мэтью раньше не любил его. У нас никогда не было телевизора, пока между нами не возникла эта молчанка. Теперь каждый вечер он только и делает, что жестикулирует руками, чтобы я молчала и не отвлекала его от очередной дурацкой телевикторины. Короче, в тот вечер в пивной он не проявлял никакого интереса поговорить, как это делают два взрослых человека. Я встала и вышла. Он не побежал за мной, и что ты думаешь? В нашем гостиничном номере я столкнулась лицом к лицу с какой-то глуповатой сиделкой с кипой журналов для подростков, — оглушительно произнесла она.

— Это ужасно, — сделала вывод «войлочная мама».

— Может быть, тебе нужно сменить обстановку? — предложила я.

— Что, как в Сомерсете?

— В общем, ты уже дошла до ручки. Может быть, тебе нужна дополнительная помощь.

— Нужна. Ребенок — это совсем не работа от сих до сих, не так ли? Тут надо крутиться все двадцать четыре часа. Бесконечная круговерть. Даже когда они спят, тебе приходится готовить еду для следующего кормления и стерилизовать игрушки и стирать махровые подгузники.

— О, ты пользуешься махровыми подгузниками? — спросила «войлочная мама». — Я попробовала и решила, что с ними не будет никаких хлопот. И в самом деле, с ними проще, чем с разовыми подгузниками: не надо бодрствовать по ночам, беспокоиться о мусорных ящиках.

— Я знаю, что если все одноразовые подгузники связать концами, то ими, возможно, можно было бы обхватить весь Земной Шар, — произнесла Бет.

— Что ж, мне очень жаль, но откуда мне взять время, чтобы кипятить, развешивать эти чертовы подгузники на веревке? — ответила «войлочная мама».

— Как вы делаете с войлоком, — подсказала я.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Войлок не надо кипятить. А вытяжной ворс я убирала в контейнер. Так что я избавила себя от лишней работы, а значит, как мать — я лучше. Одноразовыми подгузниками я делаю планету более экологически чистой.

— По крайней мере, вы используете отходы в своей работе. Нет совершенных людей. Нельзя успевать делать все. Поэтому мы и берем помощницу по хозяйству, — произнесла Бет.

Трехэтажный особняк Бета и Мэтью блестел и выглядел более ухоженным, чем наша квартира. И в самом деле, я стала замечать, что стандартное оборудование у нас дома поизносилось. Рабочие поверхности засыпаны крошками. Джонатан перестал включать посудомоечную машину сразу после каждой еды.

— Тебе нужна помощница по хозяйству? — спросила я Бет.

— Я не говорю, что нужна. Речь идет просто о помощи. Я не могу делать все это одна.

— Что говорит Мэтью?

— Ничего не говорит. Агентство направило мне семь девушек. Все приятные иностранки, которые рады шансу жить в цивилизованной стране, и от меня требуется лишь выбрать одну из них.

— Откуда они родом?

— Из какой-то захолустной восточно-европейской страны. Там мороз, и у них нет денег.

— Значит, ты не сказала Мэтью?

— Его это не интересует. Как бы там ни было, это будет сделано и забыто, прежде чем он вмешается.

— Не стоит иметь секреты от своего партнера, вы утрачиваете супружескую интимность, — недовольно произнесла «войлочная мама».

— Это точно, — ответила я.

— С тобой все в порядке, — раздраженно произнесла Бет. — Ты ничего не стала бы скрывать от Джонатана. Достаточно посмотреть на тебя. Хорошо одета, на тебе красивый розовый кардиган. Кстати, у него когда-нибудь отрывалась пуговица? Прекрасная квартира, даже питание для ребенка сама делаешь.

— Потрясающе, — сказала Феб, удерживая своего малыша, собиравшегося провести рукой по нашей терке для сыра. — Ты растираешь вручную или с помощью кухонного комбайна?

Я налила в ее кружку еще кофе, довольная, что помолола хорошие кофейные зерна Джонатана. Сквозь галдеж раздался возглас женщины с прожилками на веках:

— Нина, звонит телефон, послушать?

— Пожалуйста.

— Кто-то назвался… я не совсем поняла. Говорит, здесь все чудесно. Я ответила, что здесь тоже все чудесно.

Я схватила телефон и убежала в холл.

— Боже, у тебя там весело. Что, вечеринка? — спросила Ловли.

— Да так, несколько друзей.

— Твои мамы и ваша общественная жизнь. — В телефонной трубке раздалось мягкое постукивание, должно быть жемчужного колье. Я представила ее одетой в платье желто-оранжевого цвета. — Короче, тут намечается проба на коммерческие съемки. Бен был бы идеален. Но надо ехать прямо сейчас. К половине четвертого. Сможешь?

Неожиданно передо мной выросла «войлочная мама». Вид у нее был взволнованный и болезненный.

— Извините, Нина, но мне очень надо зайти в ванную комнату. У меня здесь внутри уже целую вечность что-то происходит, вызывая ужасные урчания. Вы не сердитесь?






Глава 10 CЛЁЗЫ И УТЕШЕНИЕ


Когда последняя из любительниц утреннего кофе ушла, чтобы посетить кружки по интересам, я поймала свое отражение в зеркале спальной и вспомнила предупреждение Ловли: мать обязана безупречно выглядеть. Я вспотела в розовом кардигане, а во рту были остатки овсяного печенья.

Джонатан скрючился в ванной, губы свела кривая гримаса.

— Как самочувствие? — спросила я.

— Как я выгляжу?

Давно я не видела Джонатана голым. У него были нежные, немного женственные плечи, а грудь покрывал блестящий пушок светлых волос. Хоть он и не занимался физическими упражнениями, находился тем не менее в неплохой спортивной форме. По крайней мере, брюшко у него отсутствовало.

— Ты хорошо выглядишь. — Мне было жалко смотреть на него. У меня было мало возможностей напиться, и я больше года не испытывала похмельного состояния. Были времена, когда и дня не проходило без этого отвратительного ощущения. Теперь же для меня было нормальным чувствовать, как мой пустой и проспиртованный желудок нуждался в яйцах, пуховом одеяле и темноте.

Интересно, стоит ли сбегать и купить ему настой чертополоха на молоке, который, по словам Бет, полезен для печени. Ей промывать желудок не надо: она пьет только в Рождество и то разбавленное водой вино. Я подозреваю, что ей доставляет удовольствие лишь приятный звук льющегося вина.

У Элайзы имелись и получше средства от похмелья. По утрам, когда ее всю трясет, она начинает рыскать по Интернету и пробовать рекомендации вроде какого-нибудь супа с говядиной быстрого приготовления с капелькой водки или рассчитывает отыскать редкое и, несомненно, эффективное средство, приготовленное из высушенного бычьего члена. Я решила не говорить об этом Джонатану.

— Ты в состоянии присмотреть за Беном, пока я приму душ и переоденусь?

— Посади его в детское автомобильное кресло, там ему будет хорошо.

— Потом я его возьму, и ты сможешь остаток дня потратить на лечение.

Я ждала от него благодарности. Но услышала лишь: «Хорошо».




К тому моменту, когда я встретилась с Элайзой, времени оставалось в обрез, надо было поспеть на съемки к половине четвертого. Однако мне очень хотелось сделать модельную стрижку. Элайза внесла меня в расписание своих основных пиаровских встреч с фотомоделями с таким расчетом, чтобы я смогла привести в порядок не только свою голову, но и свои мысли, не отвлекаясь на ребенка. Ее кредо: «Ты должна это сделать для самой себя. Прическа говорит миру, что творится внутри тебя. И ты хочешь этим заявить: “Я настроена позитивно. У меня все в порядке. Жизнь — прекрасна”». Да-а, а мои волосы способны только скулить: «Причеши нас».

Элайза ждала нас на улице у парикмахерской. На ней было кремовое платье до колен и изящные серебряные серьги-обручи. Я опасалась за эти серьги.

Бен привык хватать висящие предметы, так что я перестала носить какие-либо украшения.

— Что ты собираешься с ним делать? — спросила я.

Улыбка застыла на ее губах.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же знаешь. Как ты собираешься провести час?

— Час? Что, на это потребуется столько времени? — быстро пролепетала она.

— Думаю, да. А у тебя сколько уходит на прическу?

— Я могла бы взять его в офис, я уверена, что он будет спать, — спокойно сказала она.

— Он уже два часа спит. К тому времени проснется.

— Да? Я думала, дети спят долго. А что, если мне взять его в галерею? Это могло бы успокоить его.

— По-моему, было бы здорово. Я посидела бы в парикмахерской. — Какой-то женщине делали массаж головы. Всякий раз, когда распахивалась дверь, оттуда доносился запах карамели. — По крайней мере, там будет все необходимое для смены белья, — добавила я. — Возьми, тебе понадобится это.

Элайза посмотрела на сумку для сменного белья, явно выражая желание вернуться к работе и беседовать с агентами модельного бизнеса. Сумка была размером с подушку с повторяющимися узорами скачущих лошадей пурпурного цвета.

— Он что, собирается… испражняться? — спросила она высоким голосом.

— Думаю, что нет, и, надеюсь, что тебе повезет.

— Я уверена, он этого не сделает, — произнесла решительно она.

Парикмахеру около девятнадцати лет, его волосы щегольски вьются в стиле ретро шестидесятых годов. Он явно удивлен тем, что я оказалась матерью светловолосого создания мужского пола, и поэтому решил ничего не говорить.

Просто здорово. С тех пор как у меня ребенок, я разучилась общаться с молодыми людьми. Возможно, это побочный эффект совместного проживания с Джонатаном. Как-то вечером он по ошибке включил телепрограмму «Лучшие хиты». Группа молодых ребят сидела на высоких табуретах, их голоса звучали очень эмоционально.

— Им это нравится? — спросил он.

— Кому — им?

— Молодежи.

Я краем глаза посмотрела на него. Ему было лет тридцать пять, а он вел себя так, как будто никогда не был молодым. Ребята, которые шатались по нашей улице, раздражали его. Однажды вечером крупного телосложения парень уселся на капот нашей машины. Джонатан прогнал его, отчитав как следует. Парень только смеялся, поплевывая на дорогу. На следующее утро мы обнаружили бутылки из-под сидра, вставленные в горшки с лавандой.

Станет ли Бен таким же? Может, будет презирать меня. Ты растрачиваешь по мелочам свои тридцать, сорок лет, заботишься о том, чтобы твой сок, влитый в детское тело, не пропал зря и в итоге как вознаграждение получаешь гормональное животное, которое относится к тебе со смешанным чувством восхищения и неприязни, как при виде потрошеной рыбы.

— Хорошо спали в последнее время? — спросил парикмахер.

— Да как обычно. У меня ребенок, и это трудно.

— Я бы не смог с этим справиться. Я не хочу детей, по крайней мере пока не исполнится тридцать лет.

— Совершенно справедливо, — ответила я своему отражению в зеркале. — В вашем возрасте я тоже не была бы к этому готова.

Его лицо расплылось в фальшивой улыбочке, и он принялся с такой быстротой резать ножницами, что у меня возникло чувство, будто он хочет побыстрее от меня отделаться ради какой-нибудь нежной девушки, чтобы творить с ней чудеса.

— Чем будете заниматься днем? — спросил он со скучающим видом.

— Поведу свое чадо на распределение ролей для коммерческих фотосъемок. Он у меня вроде фотомодели, возможно, вы его видели.

— В самом деле? — Парикмахер засиял. — И где он снимался?

— В массовках. Постоянно в работе. Для меня утомительно, но, по крайней мере, есть лишний повод выйти из дома.

— Вам это необходимо, — ответил парикмахер. — Я иногда подрабатываю фотомоделью. Это для меня случайная работа, за которую я берусь, когда захочу. Вообще-то, я — актер. — Он дернул за концы моих волос и побрызгал их лаком.

— Вам нравится? — спросил он и улыбнулся по-настоящему.

— Нравится, — смущенно ответила я.

Бен и я с новомодной стрижкой подъехали к четырехэтажному дому с плоской крышей в 15.37, опоздав лишь на семь минут. Мой сотовый зазвонил в тот момент, когда я пыталась сложить коляску, держа Бена на руках. Это был звонок из дома. Я не могла сказать Джонатану, где мы находимся, пока его печень не придет в норму.

Комната для проб находилась на верхнем этаже, там царило столпотворение взрослых. Дети тем временем расположились на ковре, собирая конструктор «Duplo». Женщина с уставшим видом дала мне бланк, который я подробно заполнила, указав имя, возраст, размер Бена и агентство. Графу «особые таланты» я заполнять не стала.

— Обычный, — произнесла женщина в свободном платье из плотного бархата, поправляя съехавший берет, который своей формой напомнил мне суфле. Она провела мокрым носовым платком по челке своей дочери. — Вы представляете? Всю неделю она выглядела идеально, а сегодня упала и ударилась лбом о тротуар.

— С виду ничего страшного, — успокоила я ее.

— Да, конечно. Только плачет. Мне надо бы промыть ушиб, но я боюсь, что от этого она будет выглядеть еще хуже.

— Вы же не хотите, чтобы туда попала инфекция? От этого может быть нагноение и заражение крови.

На девочке с ушибленным лбом было закрытое платье из той же ткани, что и у ее матери. Я усадила Бена с детьми и открыла журнал Элайзы на странице с фотографией, на которой были запечатлены мой сын, Ферн, в платье оранжево-розового цвета из мягкой ткани, и мужчина, который не был фотомоделью.

— Ах, дорогая, Рейвн выполняет важную коммерческую работу, — раздался голос женщины в берете.

Рейвн вертела руками резинку на шее своего платья. Ее не радовала перспектива играть главную роль в коммерческих проектах. Концы ее волос были мокрыми. Девочка, играя, тянула себя за локоны и зачем-то их лизала.

— Перестань, Рейвн, — произнесла мать.

— Долго вы ждете? — спросила я.

— Двадцать минут. Хорошо, если бы все прошло довольно быстро. Они сначала смотрят старших, потом тех, кто младше, и лишь в конце — младенцев. Здесь можно сидеть часами.

Джонатан, наверное, все еще парится в ванной, и, надеюсь, нескоро еще вспомнит о нас.

— Хотите посмотреть подборку, посвященную Рейвн? — спросила женщина.

Мне неудобно отказываться.

— Вот, — сказала женщина, протягивая мне толстую папку, набитую журнальными вырезками, которые были аккуратно наклеены на белый лист формата А4 с проставленными карандашом датами и пометками типа «Требуется финансирование» и «Рейвн выполняет кувырок».

— Боже, Рейвн приходится столько работать.

— На нее большой спрос. Для меня это выливается в полный рабочий день, как у няньки, точно.

— Вас это не напрягает? Может, стоит частично отказаться?

Она замотала головой, отчего ее берет опасно подпрыгнул.

— Для Рейвн создается финансовый фонд. Вы кладете заработки вашего ребенка на счет, пока он не повзрослеет.

— О да, конечно, — сказала я быстро.

— Рейвн? — Женщина с утомленным лицом поманила рукой бархатный дуэт.

Рейвн чопорно направилась сквозь толпу родителей и их отпрысков к двери с табличкой: «Идут пробы. Просьба не входить, пока не вызовут. С ребенком — только одна сопровождающая».

Ближе к вечеру Бен заснул, играя с «Duplo», и я решила, что о нас забыли. Что нам делать, — шататься, пока не появится смотритель и не погасит свет? Я потащила Бена в детскую раздевалку и вынула подгузник, который Элайза так сильно застегнула, что на бедрах выступили красные пятна. Я его выбросила в мусорный ящик. Бену стало совсем плохо от всех этих модельных дел, и я решила незаметно проскользнуть в лифт и отправиться домой, сказав Джонатану, что мы ходили по магазинам. Такая маленькая ложь во спасение.

— Бен? — раздался голос женщины с усталым лицом. — Мы вас вызываем. Пожалуйста, вы не могли бы пройти с ребенком?

При виде темной комнаты Бен утыкается носом в мой кардиган.

— Привет, Бен. Ну как у тебя сегодня дела? — произнес парень чуть-чуть старше парикмахера, который делал мне стрижку.

Бен еще сильнее прижался к моей груди.

— А он стеснительный? — спросил парень и посмотрел на свои часы.

— Это его первая проба, — объяснила я, — хотя он уже кое-что сделал для моей подруги. — И я открыла журнал Элайзы.

— Это более чем приятно. Нам требуется группа ребят всех возрастов, и мы подыскиваем тех, кто может сыграть эти роли. Они будут плескаться в лягушатнике с разными игрушками.

— Какими игрушками?

— Маленькими водяными пистолетами, шампунями, гелями для душа, кондиционерами для волос.

— Кондиционерами? Для младенцев?

— Новый продукт. Дети всех знаменитостей пользуются ими. Волосы становятся блестящими, их легче расчесывать. Вы не могли бы посадить Бена на коврик?

— Он не может сидеть. Ему только четыре месяца. Он может только лежать на животике и немного отжиматься.

— Может быть, он слишком мал для этой работы? Вода и все такое. Хотя пускай все же попробует. Будет брызгаться, поиграет с другими детьми.

Я уложила Бена на пол, и он уткнулся лицом в коврик.

— Вы не могли бы попробовать поставить его на четвереньки? Мы хотим, чтобы было и в самом деле весело. Все эти маленькие водяные пистолетики как раз для этого.

Голова Бена чуть дрожа приподнялась. Его красное личико на мгновение возникло на мониторе, прежде чем его ручонки подогнулись, и он уткнулся носом в коврик.

— А что, если вам встать рядом с ним, может, ему будет приятнее, — предложил парень.

Я присела рядом с ним, надеясь, что мой зад не появится на мониторе и не заполнит весь экран.

— Бен, все хорошо. Ты можешь улыбнуться дяде? — ласково сказала я.

Вместо этого раздался тихий кашель, который устрашающе усиливался, переходя в отчаянное брызгание слюной. Я положила его на плечо.

— Боже, он задыхается?

— Это от эмоций. Захлебнулся своими собственными слюнями.

— Не беспокойтесь. У каждого бывают неудачные дни, — вздохнул он.

Я беру Бена одной рукой, пытаясь другой раскрыть коляску. Я трясу ее, но мне удается лишь с силой ударить колесами о тротуар. Щеки Бена пылают огнем. Он словно кол проглотил, когда я пыталась втиснуть его в коляску. Две похожие друг на друга женщины подошли к нам.

— Как прошло? — спросила одна мать.

— Отлично. Хотя никогда не поймешь, кто им нужен, ведь так? — пробормотала я.

Она нахмурилась при виде лица Бена, покрытого красными пятнами.

— Он чем-то расстроен. Поезжайте с ним домой. Я никогда не хожу с Рейвн на пробы, если она не в настроении.

— Сегодня она была в настроении?

— О да. Она очаровала их. Они даже не обратили внимания на ее лоб. Но, как вы правильно сказали, никогда нельзя ничего сказать точно. В этом вся прелесть. Правда, Рейвн?

Рейвн лизала ярко-оранжевое фруктовое мороженое.

— Мама, — хныкала она, зарываясь в глубокие складки ее бархатной юбки.




Джонатан выглядел полностью восстановившимся. Он уселся на полу около кухонной плиты и брызгал внутрь духовки из аэрозольного баллона с надписью: «Высокотоксичное вещество. Представляет большую опасность для глаз».

— Ты должен отдыхать, — сказала я.

— Мне лучше, когда я делаю что-то полезное. Чем занималась ты?

— Гуляла. Просто хотела, чтобы ты побыл один.

— У тебя стрижка.

— А, да. Взбрело ни с того ни с сего в голову, — ответила я, раздевая Бена до распашонки.

— Он выглядит отвратительно.

— В парикмахерской испортилось настроение, — сказала я, направляясь в спальню за чистой распашонкой, хотя он не нуждался в ней.

— Нина, — услышала я за спиной голос Джонатана.

Я открыла шкаф с носками, шапками и детским бельем, но распашонок там не было. Джонатан шел за мной, держа в руке баллон с аэрозолью. Интересно, как бы он отреагировал, если бы я рассказала ему все. Облил бы он меня из баллона или нет?

— Мне нужно сказать тебе, — произнес он.

Я ласково улыбнулась ему.

— Великолепная прическа.

— Спасибо.

Он с любопытством посмотрел на меня, словно собирался рисовать с меня портрет.

— Мне нравится, как твои волосы лежат. У тебя теперь… немного нагловатый вид.

— Кажусь слишком юной, да?

— Нет. Но стала явно другой.

— Какой же?

— Больше похожа на ту… до рождения Бена. — Он подошел ближе. Инстинкт подсказал мне, что надо отодвинуться, если он вдруг захочет чего-то более конкретного: мои глаза, которые блуждали весь день по комнате, где проходили пробы, сейчас явно лгали. Но моя спина наткнулась на шкаф. Я оказалась в ловушке шведской конструкции плоской формы.

— Надо посмотреть, как там Бен, — сказала я быстро.

— Он пристегнут ремнями в своем кресле и никуда не денется.

— А что, если он заплачет?

Я почувствовала горячее дыхание Джонатана. От него пахло мятой и свежестью. Он сжимал в руках чистую распашонку. Я вяло обхватила его ноги своими ногами. Ничего ужасного не произошло. Я быстро «завелась» и поняла, что еще не потеряла своей рабочей формы.






Глава 11 ВЫБОР ЯСЛЕЙ


Бет порхает по кухне, делая то одно, то другое, бросая нарезанные финики в миксер, возможно, чтобы кекс не получился слишком вычурным. Прошло три недели с того момента, как она сделала очередное признание во время утреннего кофе. Она выглядела намного веселее. Лоснящаяся прядь волос больше не свисала на лоб. Даже косы ее смотрелись не так уныло.

— Джонатан хочет, чтобы мы поженились, — сказала я ей.

Она задвинула жестяную форму с кексом в духовку.

— А ты сама этого хочешь? — спросила она.

— Почему бы и нет? Мы не собираемся устраивать из этого фейерверк. И по крайней мере, я буду знать, как его называть.

Бет изысканно улыбнулась. Она думала, что я встретила Джонатана среди общих знакомых на званом обеде. Я не хотела, чтобы она подумала, будто я настолько порочна или настолько на грани отчаяния и безрассудства, что могу назначить встречу какому-нибудь незнакомцу. Джонатану было заранее сказано, чтобы он не упоминал об объявлении в рекламной газете, если вдруг мы будем обедать с Бет и Мэтью (что маловероятно после инцидента с отрыжкой).

Я уселась на кухонный стул, отшлифованный до блеска многочисленными задницами. Бет отдавала предпочтение кухням с сельским интерьером: эмалированные кувшины с дельфиниумами, фруктовые корзины стояли в ряд с клетчатыми хлопчатобумажными квадратными салфетками. В одном из шкафов, расписанных утками с желтыми клювами, непременно должен быть фартук.

— Когда ты замужем, ты знаешь, что занимаешь определенное положение. Это придает больше уверенности, — произнесла я.

— А я не хочу знать, какое положение я занимаю. Мне нужна полная развлечений ночь, какая-нибудь неожиданность, о которой я не имею представления. «Эй, Бет, — крикнула Бет, подражая Мэтью. — Можешь сегодня вечером ничего не готовить. Оставь ты эту ложку, кекс. Вытаскивай свои лучшие туфли с тонкими ремешками вокруг лодыжек. Пойдем в какое-нибудь приятное местечко».

Она засунула кекс в духовку. Интересно, когда, наконец, я научусь делать это и стану настоящим кондитером? В конечном счете лет через пять я завербуюсь на работу в зону льготной торговли государств Восточной и Южной Африки и буду торговать булками с грецкими орехами и бисквитами с сахарной пудрой, чтобы добывать деньги для необходимого школьного образования. К тому времени уроки будут проводиться с одним учебником на семь ребят. Академическая карьера моего сына будет зависеть лишь от моей способности извлечь что-нибудь из духовки, за что кто-нибудь, может быть, заплатит 50 фунтов.

— Почему ты его не спросишь? Я буду работать приходящей няней, — предложила я.

— У нас есть няня. Мы можем уходить, когда захотим. И она просит оплату за все время работы…

— Кто, приходящая няня?

— Разумеется, помощница по хозяйству.

— Значит, вы нашли девушку из Восточной Европы?

Бет рассмеялась.

— Не совсем так. Очаровательная девушка Рози из графства Кент. Миленькая маленькая уборщица. Ходила в одну из прогрессивных школ, в которой можно посещать уроки тогда, когда есть настроение.

— А когда нет настроения, что тогда?

Она пожала плечами, протерла кухонный стол губкой в форме рыбки оранжевого цвета.

— Тогда подолгу сидят под деревьями. У каждого свое место в саду. Я сказала ей, чтобы она больше проводила времени с Моди на свежем воздухе, ведь я не в ладах с внешним миром.

— Она могла бы ухаживать за вашим садом? — спросила я.

— Вообще-то мне не хочется ее об этом просить. Это совершенно не входит в ее обязанности. Но я надеюсь, она выкопает старую раскидистую цветущую красную смородину. Мэтью не станет этого делать. Когда-то он занимался садом, но не теперь, со своим телевизором. Посмотри на состояние этого газона.

Сад Бет начинался прямо от кухонного окна и был окружен со всех сторон шестифутовым забором, пропитанным креозотом. Она поставила забор для уединения, чтобы спокойно заниматься йогой на лужайке. Площадь дворика покрывал настил, и это огорчало Бет. Мэтью совершил ошибку, поделилась она со мной, что не разделил трудности по воспитанию ребенка. Какой тощей она стала от постоянного кормления грудью, пальцы жутко истончились, а кожа на руках свисала (несомненно, первый показатель потери веса). Ее кольцо из «Либерти», с очень крупным алмазом, соскользнуло с пальца и провалилось в щель настила во дворе. Теперь все придется перестилать. Не потому, что она сентиментальна, хотя это было ее обручальное кольцо, купленное в те времена, когда Мэтью еще делал ей сюрпризы, а потому, что она просто не в состоянии представить, что сюда въедет другая супружеская пара и, решив, что настил уже давно устарел, снимет его и, конечно, заметит на земле блестящий золотой предмет.

— Где Мод? — спросила я.

— Наверху, играет с Рози. Каждый день надо устанавливать правила. Рози знает, что нельзя шуметь, когда у меня друзья. Плюс еда: она может есть каждый день печенье из коробки, но я не хочу открыть буфет и обнаружить съеденным все шоколадное печенье.

Сверху чей-то молодой и приятный голос запел песню. Мод засмеялась. Я никогда не слышала раньше, как этот ребенок смеется. Может быть, Рози проигрывает на кассете безымянное детское хихиканье, чтобы рассмешить Мод.

Бет накрыла для двоих на кухонном столе. Широким жестом она сдернула чайное полотенце с большого салатного блюда, на котором среди блестящих листьев и жареного перца укрылись очищенные орехи.

— Должно быть, тебе лучше, судя по поджаренным кедровым орешкам и всему прочему, — произнесла я.

— О, Рози сделала все это наспех. Ты должна попробовать. — Она хотела налить искрящийся виноградный сок, но я принесла вино и была не прочь немного выпить. — Только глоток, — сказала она. Я собиралась предложить налить и Рози стакан вина, но поняла, что она будет обедать позже.

Вскоре дал о себе знать мой мочевой пузырь. И я вспомнила записку, приколотую кнопками к двери туалета родильного отделения: «Помните, дамы, что когда вы мочитесь, старайтесь сдержать поток мочи. Удерживайте его, чтобы сохранять тазовое дно в порядке».

Мне казались трагической потерей времени все эти сдерживания и сжимания, когда было достаточно всякой другой работы. Но теперь я жалею, что не прилагала усилий. Сидя за столом у Бет, я мечтала улучить минуту, чтобы сбегать в туалет, но Бет все не умолкала и грузила меня своими проблемами, которым не было конца. Я корчилась на кухонном стуле и терпела так долго, что еще немного и все вырвалось бы наружу, прежде чем я добежала бы до унитаза. Однако я успела вовремя и, с облегчением спустив жидкость, пошла наверх к Рози и Мод.

Рози едва улыбнулась сквозь спадающие на лицо каштановые кудри. Эта веселая цветущая девушка с небольшим количеством веснушек, напоминавшая высокоскоростной поезд в начале своей поездки, не теряла даром время на верхнем этаже особняка Бет.

— Спасибо за обед, — сказала я.

— На здоровье. Всегда рада приготовить.

Она в джинсах, белой майке и без лифчика. Ее кожа расположена к загару — ей не нужно никакой жидкости от солнечных ожогов. Мод многозначительно раздувает щеки. Мне редко приходилось видеть более непривлекательного ребенка. Втиснутая в элегантный хлопчатобумажный в тонкую полоску сарафан, она выглядела как трансвестит.

— Разве она не очаровательна? А как умна! Я просто поверить не могу, какие вещи делает Моди, — произнесла Рози.

Мод засунула сжатый кулак себе в рот.

— Ты только окончила школу? — спросила я, стараясь говорить спокойным голосом, как это обычно принято с детьми.

— Я работала пару лет. Официанткой, немного скульптурой, знаете: занятия рисунком с натуры. Мороженщицей, на полставки. Это было ужасно. Последний раз я была танцовщицей. Там было намного лучше, — сказала Рози.

— Что за танцы? — спросила я.

— Танец на круглой платформе. Большие деньги, если бы не время, о котором просто надо забыть. Невозможно заниматься этим месяцами. Чувствуешь себя как выжатый лимон. Всему есть предел. Поэтому я решила заняться вместо танцев этим.

Она нажала на кнопку кассетного плейера Мод:



		Иней Винси тянет повозку,



		В дождь проливной тянет в гору ее.



		Бедный Иней до нитки промок,



		Некуда ему спрятаться от него.











Кто эти исполнители песен? Три месяца в театральной школе, и ты запросто выдаешь детские песенки с такой задушевностью, что они хоть кого за душу возьмут.

— Танец на круглой платформе? — повторила я.

— В ночном клубе для отвратительных мужчин? — рявкнула Бет у меня за спиной.

Рози подняла глаза, ее щеки вспыхнули.

— Не только для мужчин. Женщины тоже туда ходят. Многие мужчины берут своих подруг, чтобы повеселиться.

Бет глубоко вздохнула, словно врач прослушивал ее грудь.

— Может быть, Мэтью был бы и не против этого. Этой ночью тебе надо оттянуться. Ты же всегда жаловалась, что он никогда тебя не удивляет, — поддразнила я.

— Мне не хочется. — Жилы на шее Бет выступили так сильно, что, казалось, сейчас лопнут.

— Это не то, что вы думаете. Девушка исполняет танец, и все. Ее никто не трогает, — сказала Рози.

— А что на тебе было, когда ты танцевала? — спросила Бет.

Рози усадила Мод к себе на колени и поцеловала ее короткие волосы.

— Ничего. Кроме трусиков, в которых надо обязательно танцевать. За этим смотрят очень строго.

Бет потянула Мод с колен Рози. Ребенок протестующе заревел, прижимаясь к своей новой лучшей подруге.

— Куда мы пойдем? — спросила я, следуя за Бет, которая, громко топая, сбежала вниз по лестнице.

Несмотря на расслабляющую жару, она упаковала Мод в ворсистую трикотажную куртку, полосатую, как неаполитанское мороженое, надела на голову болотистого цвета широкополую шляпу от солнца, затягивая кнопки на всех складках под подбородком Мод.

— Мы идем на прогулку, — объявила она.

— На тебя не похоже, чтобы ты в отчаянии отступала, — сказала я.

Она надела на Мод пинетки из бараньей кожи.

— Я чувствую себя словно взаперти. Меня сейчас просто стошнит.

— Может, это от вина. Ты не привыкла пить. Плохая идея — пить днем. Если бы я делала это чаще, я бы валялась в кровати весь день. Мне нравится вино.

Мне не стоило так говорить. В том-то вся и беда с компанией любителей утреннего кофе. Случайно вы забываете, что в действительности вы не знаете друг друга и что ваша дружба основывается на общепринятых разговорах и коллективном ужасе перед собачьими экскрементами.

Бет старалась натянуть на руки Мод перчатки в разноцветные, как радуга, полоски.

— Дело не в вине, — произнесла она, после того как Мод попыталась стряхнуть их. — Как бы ты чувствовала себя, зная, что та, которую нанимаешь и которой доверяешь самое, что у тебя есть ценное, танцевала совершенно голая перед мужчинами? — Она втиснула уже ревущую Мод в коляску, с остервенением пристегивая ее ремнями. — Я не ханжа, ты это знаешь. Но она могла хотя бы предупредить, вместо того чтобы с бухты-барахты выливать все это на меня сейчас.

— Ты же не спрашивала, — предположила я.

— А что я должна была спрашивать? Привет, дорогая, присаживайся. А теперь скажи-ка мне, есть ли что-нибудь в твоем прошлом, о чем мне следовало бы знать? — лицо Бет на мгновение осветилось маниакальной улыбкой.

Она кажется милой. Не надо ничего портить. — Почему я беру сторону человека, с которым я разговаривала меньше пяти минут?

— Она проститутка, — с шипением произнесла Бет. — Ответь мне, ты и в самом деле веришь, что они только кривляются на этом шесте. Если они готовы заниматься этим, то за деньги они сделают все.

Рози легко сбежала вниз по лестнице.

— Встречаться частным образом с парнями не разрешается. Если ты это делаешь, то клуб лишают лицензии.

Я украдкой смотрела на ее тело, на загорелую талию, которая изгибалась книзу как песчаная дюна, когда она потянулась, чтобы снять сумку Мод для сменного белья с крючка в холле. При виде своей первой сиделки Мод успокоилась и улыбнулась.

— Я принесу коврик и игрушки, так что Мод сможет играть на солнышке, — сказала Рози.

Мы взяли из детской слабо позвякивавший игрушечный набор «Полли, поставь чайник» и с трудом выбрались из дома.




На детской площадке Бет села на скамейку. До рождения Бена я просто на дух не переносила городские парки. Эти зеленые островки по азимутам интересовали лишь ротвейлеров и их хозяев с бычьей шеей. Да еще людей, прогуливающихся в дневное время с детскими колясками.

Парк Бет, согласно неофициальной иерархии, находился в загрязненной, хотя и зеленой зоне, вдали от объектов общественного питания, не то что наш.

— Мы мудро поступили, купив здесь дом, — призналась она однажды. Она говорила, как Джонатан. Никто не покупал квартиры там, где они не хотели жить: они покупали исходя из принципов разумности. — Посмотри на магазины подарков с их коваными металлическими подсвечниками и языческими штуковинами, — настойчиво твердила Бет.

Достаточно пройтись по парку Бет, чтобы понять, чем на самом деле он является со своими устаревшими бесполезными магазинами, в которых продают слишком дорогие свечи, чтобы ими пользоваться. Бет старалась не замечать пустых бутылок из-под ликера «Бакарди Бризер», разбросанных в траве. Когда мужчина в блестящем спортивном костюме позволил своей борзой справить нужду на траве, Бет так ничего и не сказала и даже не всучила ему предупредительную брошюрку.

Рози лежала на одеяле с двумя младенцами.

— Вы не возражаете, если я немного раздену ее? Можно изжариться во всех этих одежках, — произнесла она.

— Делай как считаешь нужным, — примирительным тоном ответила Бет.

Трудно, когда два взрослых человека, выполняющие по существу одну и ту же работу, соревнуются в вежливости. Интересно, подумала я, каково иметь под боком другую женщину, особенно такую привлекательную, как Рози, выходящую из ванной комнаты в семь утра, благоухающую и влажную.

Бет провела гибкими пальцами по своим волосам и расплела косы. Когда она убрала пальцы, локоны волос сложились, как крылья птицы.

— Нам надо было захватить солнцезащитный крем, — сказала я, чтобы отвлечь ее от мысли о танцах. Она сложила тонкие пальцы вместе. У Бет была экзема, которая пузырилась; об этом она мне однажды поведала, будучи в хорошем настроении. Создается такое впечатление, словно кожа отторгает ее тело, пытаясь отделаться от него.

— Нина, — неожиданно сказала она, — ты видишь это одеяло? — Мод лежала на спине и весело брыкалась ногами, колотя по одеялу погремушкой. — Это я сделала.

— Ты молодец. Мне бы не хватило терпения.

— Я начала его, как только забеременела. Вернее, когда беременность подтвердилась. Мы же, как одержимые, два года старались. Все эти анализы. Да и сама близость к тому времени стала чем-то машинальным, как заливать масло в машину. Временами мне все это казалось пустой тратой времени. Но, когда это произошло, я стала шить одеяло и продолжала до самых родовых схваток. Что-то вроде талисмана на удачу, чтобы ребенок стал реальностью.

Бет никогда раньше не делилась со мной такими сокровенными подробностями своей жизни. Я не знала, как к этому отнестись.

— Сто шестьдесят четыре квадратных лоскутка с лютиками. Как ты думаешь, не потому ли Мэтью разлюбил меня? — спросила она.

— Одеяло красивое, — мой голос прозвучал беспомощно.

— А кого это волнует, когда ты можешь купить такое в детском магазине Джона Левиса, а то и получше? Я должна была спрятать половину лоскутков, они выглядели такими трогательными, поблекшими, Тебе известно, как работает твоя мысль, когда ты беременна? Как у тебя рушатся все перспективы? Это чертово одеяло стало для меня навязчивой идеей. — Она теребила своими трепетными пальцами обручальное кольцо.

— Ты не пыталась узнать у Мэтью, что его не устраивает?

— Нет никакой возможности поговорить как следует, так как Рози целыми днями, почти двадцать четыре часа, делает для Мод сок на соковыжималке.

Бет смотрела перед собой, положив плотно сжатые руки на колени. Рози вытянула свои стройные загорелые ноги. Бет испуганно поднесла руки к лицу.

— В чем дело? — спросила я.

— Кекс. Он так и остался в духовке.




Пышная копна волос у Чейза вздымалась, ее объем увеличился благодаря использованию какого-то вязкого текстурированного продукта.

— Моя дорогая, — произнес он, войдя в приемную. — Мы скучали по тебе. Тут есть дыра размером с человека, где могла бы устроиться Нина. — Он сделал шаг назад, оценивая мой внешний вид. На мне был крахмального цвета жакет, в котором я чувствовала себя завернутой в картон. Коляска портила мой профессиональный имидж. Бен по очереди сосал каждый палец, завороженный ярким освещением и лунообразным лицом Чейза.

Чейз мне понравился сразу, как только мы познакомились. Тогда, в свой первый день в журнале «Лаки» я проскользнула тихо к своему столу и спряталась за компьютером. Мои коллеги болтали о знаменитостях, имена которых я никогда прежде не слышала, и о ресторанах, которые я никогда не посещала. Я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке, как в новых туфлях, натирающих лодыжку. Чейз с хвастливым видом подошел ко мне.

— Давай поболтаем у меня в кабинете.

Он проводил меня в небольшой отсек, отделенный стеклянной перегородкой.

— Не возражаешь, если я закурю? Стараюсь бросить и пользуюсь вот этим, — он помахал белой пластмассовой трубочкой, заменяющей сигарету, — но ощущаешь себя полным идиотом. С таким же успехом можно сосать шариковую ручку.

Стеклянный кабинет быстро наполнился облаками кремового дыма.

— Ты берешь интервью, — произнес он, — у молодой женщины с Бетнола Грина. Она душевнобольная. Кормит птиц, ситуация неуправляемая. Соседи, полиция, распоряжения суда. Однако она и не думает прекращать кормить птиц. Она готовит птичий корм из кукурузных хлопьев, склеенных — даже не знаю — каким-то ужасным жиром. Теперь, прогуливайся там и не забудь включить свой магнитофон…

И сейчас я плелась за Чейзом в его кабинет, испытывая такое же чувство неловкости, как в тот первый день. Детская коляска лязгает, как громоздкое фермерское оборудование. Интересно, закурит ли он, при Бене? Что там Бет говорит о пассивном курении? Это одно и то же, что предложить ребенку сигарету. Слова Чейза разносятся отовсюду: «Я бы хотел, чтобы ты взялась за… Мне нужно, чтобы ты включилась в работу и выяснила…» Я так спешила поспеть за ним, что ударилась о стул, на котором сидела незнакомая женщина. Она недовольно раздула ноздри.

— Вкатывай коляску сюда, — сказал Чейз, входя в кабинет.

Пепельница смотрелась на столе подобно Австралии. В ней лежали два окурка, один еще дымился. Я с трудом поставила коляску на свободное место рядом со стеллажами, на которых стояли подшивки с конкурирующими журналами. На противоположной стене сияли глянцем самые последние журнальные обложки «Лаки». На каждой была фотомодель, демонстрирующая свои зубы (правило Чейза гласило: широкая улыбка, ярко накрашенные губы, верхняя часть немая, с основными цветами, хотя иногда он разрешал использовать розовый цвет), которые едва виднелись из-под прыгающих по обложкам строк и по меньшей мере семнадцати восклицательных знаков. Для рекламной продажи к некоторым обложкам были приклеены бесплатные сувениры вроде пакетика с горячим шоколадом или ярко-лиловыми драже. При одном их виде лично у меня голова начинает болеть.

— Я полагаю, ты хочешь вернуться. Ты же не можешь бездельничать вечно. К тому же деньги лишними не бывают.

— Но Джонатан нас полностью обеспечивает. Я особо не тороплюсь начать работать.

Мы с Джонатаном никогда не обсуждаем мои карьерные планы. Денег нам хватает. Конечно, у меня нет ничего своего, не считая того нелепого платья и сандалий.

— Тебе понравится то, что мы делаем, — не останавливался Чейз. — С этим покончено! Полный триумф над трагедией. Это самоуничтожение. Сейчас каждый чертов журнал гоняется за одной и той же проклятой женщиной, которая спрятала своего мужа в закрытом гараже в Бредфорде. Эти люди хотят иметь прибыль, — ты можешь в это поверить? Не заменитель сахара, не немного фунтов стерлингов здесь или там, — я говорю о сотнях.

Я уже забыла, как быстро он говорил, как все мельтешило за пределами мира ребенка: персонал, снующий от монитора к монитору, ноющие, как голодные дети, телефоны, чтобы привлечь внимание, и тонкая девушка, стучащая по клавиатуре (моей клавиатуре).

— Столько разных еженедельников, — говорил без умолку Чейз, — они такие безнадежные, они выдумывают разные истории. Одна женщина, которая, как считали, была замужем за двоеженцем, — вот ее фотография с чемоданом у подъезда — в общем, всем известно, что это помощник редактора. Вся эта история инсценирована, чистая выдумка. Я как-то приглашал ее на собеседование при приеме на работу.

— И что же вы придумали нового? — спросила я.

— Иди и посмотри сама.

Я вынула Бена из коляски и придала ему фотогеничный вид. Всего лишь за шесть месяцев весь персонал «Лаки», судя по всему, сменился. Никто не бросился с просьбой подержать Бена. Я чувствовала себя как молодая практикантка, которой собираются показать, как работать на телефоне. На одном лацкане моего жакета виднелось что-то вроде масляного пятна. Я прижала к нему руку, словно проверяла биение сердца.

— Мы хотим сердечного тепла, заботы, — произнес Чейз, указывая на разворот журнала на мониторе. Две женщины взволнованно обнимали друг друга. «Мы избавились от нашей лживой крысиной привязанности, и теперь мы лучшие подруги» — гласил заголовок.

— Мы вводим новую постоянную рубрику. Она называется «Мой секрет», но это лишь рабочее название. Обычная женщина открывает нечто неожиданное о своем прошлом.

— Звучит здорово, — с восторгом произношу я увлеченным голосом.

— Могла бы ты взяться за это? Один раз в неделю. Можешь работать здесь, тебе будет приятно выбраться из дому. Или дома, если хочешь, я дам тебе ноутбук.

— У меня есть ПК.

— Так в чем проблема?

— Мне не на кого оставить ребенка, я весь день должна быть с ним, — пробормотала я.

— Ты могла бы попробовать это, когда он спит.

Я хотела сказать: «Я все равно не могу его оставить», но вместо этого сдавленным голосом согласилась кое-что сделать и покинула офис, обещая доставить первый материал рубрики «Мой секрет» в течение ближайших двух недель. Конечно, я никого подходящего не найду. Я забыла, как брать интервью. Интересно, что сделает Чейз с чистой страницей, которую он отдал для моего очерка? Что случилось с известной журналисткой Ниной? Не может даже включить компьютер. Неужели рождение ребенка делает такое с мозгами?

— Я ошибся в ней. Думал, она справится, — вздохнет Чейз. И попросит Джесс, мою подмену, составить гигантский кроссворд, чтобы заполнить пустую страницу.




За час до возвращения с работы Джонатана я принялась изучать раздел телефонного справочника «Ясли для детей»: «Пострелята», «Озорники», «Маленькие негодники»… Все ясли хотят подчеркнуть, что дети — это скорее милые и озорные создания, чем источник постоянных волнений, как ребенок из детской книжки, у которого есть черное мини-такси с притягательной педалью газа. Я позвонила в ясли под названием «Пострелята» и узнала, что лист ожидания уже заполнен на год вперед и что я должна была записать Бена и внести большой регистрационный взнос, когда он был еще в зародыше. В «Озорниках» девушка на одном дыхании с хрипом произнесла: «Вы не могли бы позвонить позже? Я занимаюсь тут всем сама».

Я уже собиралась позвонить в ясли «Маленькие негодники», но тут зазвонил телефон.

— Все в порядке. Они хотят Бена, — раздался голос Ловли.

— Кто его хочет?

— «Маленькие красавчики», агентство, рекламирующее средства для душа и ванн. В следующий четверг.

— Но он же плакал. Вел себя ужасно, — возразила я.

— Может быть, это им и нужно. Это же вполне естественно, не так ли? Все дети плачут. Они не роботы. В общем, теперь о деталях… — Она быстро продиктовала адрес, который я записала на руке и добавила: — Это отличная работа, Нина. Разве его папа не будет гордиться?






Глава 12 ВЕСЕЛОЕ КУПАНИЕ


Во время бритья Джонатан порезался. Он залепил ссадину кусочком туалетной бумаги, которую Бен, целуя отца перед работой, попытался содрать.

— Ты же весь в крови, — произнесла я.

— Я опаздываю. Будильник не сработал. Ты его не сломала? — раздраженно выпалил он.

— Разумеется, я его не ломала. Не надо меня ругать за свое опоздание.

Он надел свою темно-голубую куртку. Офисный костюм никогда не шьют ради веселья.

— Нина, очень важно быть пунктуальным. Особенно сегодня. Тебе тоже, как и мне, придется рано вставать, если ты снова вернешься на работу — когда вернешься на работу. — Он зашнуровал начищенные до блеска черные ботинки, пальцем удалив пятно белого цвета.

— Что значит «когда»?

— Телефонные номера сиделок. Ты собираешься отдать Бена чужим людям? Мы даже не обсуждали это.

— Я не отдаю его. Чейз хочет, чтобы один раз в неделю я выполняла небольшую работы.

— Ты всегда говорила, что ты нужна Бену дома.

Разве я так говорила? Не уверена, что это так. Мне кажется, разумнее отправить своего ребенка в ясли, где работают компетентные взрослые люди, которые умеют предотвращать удушье, прочищая маленькие рты пальцем, и которые могут конструировать автомобили с вращающимися колесами из картонных молочных пакетов, — люди, сделавшие воспитание детей своей работой.

— Посмотри на Бет, — снова произнес Джонатан. — Она счастлива. Мод для нее главное. Даже речи нет, чтобы кто-то другой о ней заботился.

— И Бен для меня главное. К тому же у Бет есть помощница по хозяйству. Большую часть времени Бет ничего не делает.

Джонатан посмотрел на часы. Он избегал моего взгляда.

— У меня нет времени обсуждать это, — сказал он.

— Ты сам начал этот разговор. — Я вдруг увидела адрес на моей ладони и, чтобы он не маячил и Джонатан его не увидел, обхватила свой локоть.

— Если ты несчастна, то об этом стоило бы поговорить.

— Я счастлива! — крикнула я, но он уже стремглав вылетел, хлопнув дверью, в представительском костюме, с черной сумкой на молнии, где лежала обычная одежда и кондиционер с алоэ для кожи. И лишь в этот момент я вспомнила, что он уезжает в Бат на курсы, и я не увижу его целых три дня. Я хотела побежать за ним, извиниться и пролепетать что-нибудь о рекламном агентстве «Маленькие красавчики». Но он уже ушел.




Меня не беспокоила первая настоящая работа Бена. Я всего лишь хотела, чтобы он сидел подобно Будде и тыкал в свой пупок пальцем, потому что решила, что первый дебют моего ребенка в рекламных съемках будет и его последним. К тому моменту, когда он разделается со своей ролью, извергая брызги в пенистой ароматной ванне (с запахом малины и со смягчающими кожу свойствами, как будто кожа детей похожа на кожу ящериц), я скажу Ловли по телефону, что крайне недовольна тем, как Бен вел себя во время съемок.

Не думаю, что я люблю женщин. Конечно, агенты, занимающиеся детским модельным бизнесом, должны находить детей интересными и хоть что-то знать об их эволюционном развитии. Еще когда я рассказала ей о передних зубах Бена, которыми он прокусил прямо насквозь замшевый чехол подушки, она сказала:

— Вот это да! Короче, Нина, если у тебя есть наготове ручка, пиши: съемочная группа В, Генриетта Уорф, начало в десять тридцать. Не опаздывай, иначе Маркус больше не захочет использовать его в своих клипах.

Она произнесла слово использовать.

— Кто такой Маркус? — спросила я.

— Директор. Ты разве не познакомилась с ним во время проб? — с преувеличенным удивлением сказала она, как будто я должна знать всех шишек из мира рекламного бизнеса.

Мои вопросы: «Что мне надо взять? Как мне себя вести с такими важными людьми?» — так и остались без ответа, потому что она резко положила трубку.




Жизнь без Джонатана казалась какой-то аморфной. Я поздно ложилась спать, шастая по квартире в черном платье и опасных сандалиях и воображая, что я одна на улице ночью. Надув губы, я пыталась болтать сама с собой, глядя в зеркало ванной комнаты, откуда на меня смотрело отрешенное, обиженное лицо. Никто не позвонит и не поинтересуется, каково мне быть одинокой матерью. Мне пришла в голову мысль присоединиться к группе поддержки. Раз позвонил Билли, давнишний друг Джонатана, и только похвастался, что он оказался на конечной станции метро Северной линии и провел ночь на могильной плите.

— Мы решили пожениться, — произнесла я.

— Отлично! Я начну готовить по этому поводу речь.

Я не стала говорить ему, что Джонатан хочет опросить Мэтью быть его шафером, несмотря на то, что они познакомились только во время предродовых консультаций. Мэтью еще не ощущает себя достаточно достойным, чтобы быть им. А Джонатан озабочен, стоит ли вообще приглашать Билли.

Съемки в рекламном агентстве «Маленькие красавчики» постоянно преследуют меня, заслоняя собой все остальное. Я просыпаюсь ни свет ни заря, в 5.56 утра, обеспокоенная, что опаздываю, моя рука хватается за будильник. Он падает с ночного столика, стукаясь о графин с водой, который Джонатан закрывал стеклянной пробкой, чтобы туда не проникали микробы. Наконец раздается телефонный звонок. Это Джонатан, и он говорит, что слышит меня, словно издалека, и почему я не говорю в трубку? Я говорю в трубку. Но говорю так, будто у меня в горле ком. Мы задаем друг другу вопросы, как посторонние люди. (Как ты? — Отлично, а ты?) Он не в восторге от курсов. Их группе дали задание построить бассейн в молодежном оздоровительном центре. Им придется копать вместе и быть одной командой. Правда, Джонатану сказали, что он едет в Бат не работать лопатой, а покупать пирожные.

— Мне кажется, что я не могу играть в команде.

Джонатан показал мне видеозапись строящегося бассейна. Его коллеги, выпачканные грязью, скалили зубы в камеру, размахивая лопатами. Джонатан, чистенький, стоял чуть в стороне от них.

За день до съемок в агентстве «Маленькие красавчики» уже лежа в постели он завел разговор:

— Ты, как лунатик. Я нашел тебя у шкафа, ты рылась среди одежды и твердила, что его синяя ворсистая куртка не подойдет.

Я перевернула подушку и уткнулась в ее прохладную ткань.

— Не подойдет для чего? — спросил он.

— Я не знаю, просто приснилось.

— Может, у тебя какой-то бзик. Ты нормально ела, пока меня не было дома? Холодильник почти пустой. И дышишь ты как-то не так.

— У меня слишком много забот.

Он погладил меня по щеке. Его пальцы напоминали мне лапки паука.

— Ты что, из-за свадьбы? Это не такое уж и важное событие, Нина. Обещай, что больше не будешь волноваться.

— Обещаю, — ответила я со вздохом.




Лицо Маркуса выглядывало из выпущенной поверх джинсов широченной рубашки, способной укрыть семь младенцев и детский подарок. Он был одет в одежду огромных размеров, скорее подходящую для более мощных людей. Несмотря на то что он был директором и, вероятно, ответственным за съемки, он ни с кем не говорил. Ни с родителями, ни с детьми, разумеется. Я пыталась поймать его взгляд и легким кивком поблагодарить за приглашение снимать Бена в рекламе, но у него был хмурый вид, словно он узнал во мне человека, испортившего ему машину.

На улицу выходила одна безоконная стена здания. Я кружила вокруг здания долгих пятнадцать минут, прежде чем нашла вход. Внутри находились декорации, представлявшие яркое и живописное зрелище. Желтоватые нарциссы высовывались из искусственной травы, обдуваемой ветряной установкой. Начинающие ходить младенцы валялись на выцветшем диване, словно гуттаперчевые. Беззвучно работал телевизор, на экране которого пингвин шлепал через воображаемый лед.

На другой стороне здания двое взъерошенных мужчин трамбовали искусственную траву, выравнивая выпуклости. В круглом надувном бассейне сидела худющая женщина с поясом из золотистых металлических колец на бедрах. На площадке, отведенной для фотомоделей и их родителей, находились одни матери, не считая высокомерного вида папу, который с раздражением листал «Дейли миррор». Все они сидели, намеренно развалясь, словно их детей показывали в коммерческой рекламе каждый день. Ничего не поделаешь. Я сразу поняла, что для меня эта работа слишком скучна.

— Мы здесь только потому, что знаем Маркуса, — хвастливо произнесла женщина с развевающимися златогривыми волосами, словно она скакала на несущейся галопом лошади.

— Он крестный отец Оскара. Оскар даже не вхож в агентство. Малыши и вест-индские женщины хотят нанять его, но я не собираюсь ввязываться в эту конкурентную чехарду.

— Нет, у нас нет времени, — произнесла вест-индская женщина, слегка стегая задницу своего сына на войлочном коврике и сворачивая испачканный подгузник, который ловко превратился в изящный пакет.

— Если у него хорошее настроение, прекрасно. А то однажды дочь моей подруги делала у него фотографию для журнала. Что-то связанное с истерикой. Фотограф несколько часов продержал их под дождем, издеваясь над маленькой девочкой, даже отобрал ее любимого плюшевого медвежонка.

— Он таким образом пытался вызвать у нее истерику? — нахмурилась златовласая женщина.

— Точно, хотя он не называл это истерикой. Он сказал, что ему нужно сосредоточиться.

Последней пришла мать Рейвн. С нее градом лился пот. Ее волосы, словно метла, были небрежно завязаны на затылке.

— Мы обсудим это позже, — произнесла она, таща за манжету спотыкающегося ребенка.

Одинокий отец переместился поближе ко мне, освободив место на диване для опоздавших. Мать Рейвн была закутана в очередное бархатное одеяние цвета высохшей крови.

Папин малыш упорно стремился сесть прямо перед телевизором и, когда ему не разрешили, заплакал. Я сочувствующе посмотрела на него, так как вид одинокого отца и ребенка мне близок. Матери в лепешку разобьются за мужчин, беспокоящихся о своих детях. Я как-то не выдержала и с запалом спросила у папы, усаживавшего своего ребенка на качели: «Как же вы справляетесь?» Мужчине достаточно всего лишь сменить подгузник — не забыв захватить памперсы и салфетки! — чтобы женщина разразилась дикими аплодисментами и приколола на его обсопливившуюся от умиления футболку медаль папы-чемпиона. Мать, с другой стороны, способна вынести поход за покупками в супермаркет, где ее разъяренное потомство хватается за консервные банки и открывает коробки с крупой, чтобы спрятать чистые компакт-диски CD-ROM, пропуская мимо ушей мнения прохожих типа «Вы выполняете чудесную работу». Мужчины же, если они вообще ее (мать, обремененную детьми и заботами) замечают, лишь смотрят на ее крючковатые лодыжки и напоминают себе о необходимости удвоить контрацепцию (вставить пружину плюс использовать качественные презервативы).

Худая женщина меланхолично отключила шланг и налила розовую бурду в бассейн.

— Привет, мамы и папы, — произнесла она, изящно возвышаясь над нами. — Меня зовут Джеки. Сегодня я буду ухаживать за вами. — Одинокий отец с восхищением посмотрел на ее загорелое лицо и грудь. — Теперь еще немного терпения, и мы начнем снимать детей, но не в бассейне. Хотя вода теплая, мы не хотим держать их дольше, чем требуется.

— Хочу весло, — сказала Рейвн.

— Всему свое время. Итак, все довольны? — весело спросила Джеки.

— Хочу в воду, — громко произнесла Рейвн.

Джеки дежурно улыбнулась и величаво вернулась к бассейну. Она извлекла несколько кукол в натуральную величину из сумки на молнии. Они будут плавать на своих спинах, разумеется, или лицом вниз (вряд ли веселый образ маленьких красавчиков здесь уместен), но как по волшебству куклы вынырнули в правильном положении, с пустыми глазницами, как в фильме ужасов, где кукольные игрушки оживают, когда часы бьют полночь, и со зловещим покачиванием спускаются вниз по лестнице.

— Я хочу эту куклу, — сказала Рейвн.

— Посмотри, дорогая, пингвин, — со вздохом произнесла ее мать.

— Я хочу ту куклу с большой головой.

— Она мокрая, дорогая, и намочит твое красивое платье.

Рейвн скривила губы. Ее мать пошарила в потайном бархатном кармане и извлекла упаковку конфет «Ролос». Рейвн порвала в клочья позолоченную фольгу и с силой бросила конфету на бетонный пол. На какое-то мгновение мне стало жаль женщину в тусклом бархатном платье, которая только и делала, что таскала своего ребенка с одних проб на другие и шила одежду из выкроек, взятых из книги рукоделия «Буттерик». Потом я поняла, что я не так уж сильно отличаюсь от нее, за исключением того, что тридцать лет назад ее попытка попробовать себя в вышивании крестиком, несомненно, была удачнее моей.

Джеки разложила шесть пар надутых резиновых штанишек на столе.

— Если вы сумеете быстро надеть их на себя, это спасет любого маленького зверька в бассейне, — сказала она.

— Не думаю, что мне это подойдет, — возразила я.

Она скорчила вежливую гримасу и повернулась к матери Рейвн.

— Мы увидим Рейвн в бассейне последней, одну в этом очаровательном розовом купальнике. Не могла бы ты сделать это для меня, Рейвн?

Рейвн выставила вперед пингвина и сунула в рот конфету. Она не собиралась жевать или проглатывать ее. Интересно, сколько она сможет запихнуть их в рот, прежде чем они начнут из нее вываливаться?

Бен оживленно вертелся, пока я просовывала его ноги в штанишки. В бассейне он осторожно приседал, поддерживаемый надувным сиденьем в форме утки. Он с пытливым видом хлестал по воде. Как только другие дети присоединились к нему, он стал дергать утку за голову. На удивление, он вел себя так, словно этот необычайно большой бассейн, заполненный незнакомыми детьми, был нашей ванной.

Каждый ребенок появлялся на мониторе по очереди, кроме Бена. Он сосредоточенно хмурился, поглаживая желтую пластмассовую утку, пока ответственная часть его детского головного мозга не напомнила ему, что он находится здесь не для того, чтобы наслаждаться в теплой воде, а чтобы работать. Бен посмотрел вверх широко открытыми смеющимися глазами, словно громоздкая кинокамера, медленно скользившая к нему по рельсам, была раздутым от молока соском, напоминавшим луковицу.

— О! — воскликнула златовласая женщина.

Лицо Бена заполнило монитор с желанием показать себя не в роли фотомодели «Маленьких красавчиков», а в качестве наставника: «Посмотрите, что вы можете сделать, если отнесетесь к этому разумно. Ну а если нет? Один маленький промах, и вот результат».

Бен удивленно смотрел в камеру. Одинокий отец сложил свою газету «Дейли Миррор». Молчание разорвали аплодисменты.

— Потрясающе, — сказала Джеки, вытаскивая Бена из воды и заворачивая в желтое с капюшоном полотенце. — Ты у нас явно маленькая звездочка.

Эта счастливая сцена так быстро промелькнула, что даже Джонатан был бы этим доволен. Сегодня вечером я ему все расскажу. Мы пообедаем, выпьем вина, и потом я ему скажу: «Джонатан, я была не совсем откровенна с тобой. Бен и я — мы были…» Поначалу у него будет сердитый вид, и он скажет, что в действительности его беспокоит обман, а не фотомодельный бизнес. Разве я не могла ему все рассказать? Неужели я действительно думала, что он разозлится из-за такой ерунды? Но он поймет, что я только хотела какого-то разнообразия, некоторой передышки от Бет и ее мучной кухни. Я с облегчением, оттого что все выложила начистоту, крепко обниму его. Мы ляжем в постель и повторим привычный ритуал… Это напоминало список, из которого вычеркивали выполненные дела:




Овощи на рынке

Покрышка автомобиля

Свадебные кольца

Секс.




И мы продолжим планировать свадьбу. Никаких излишеств, немного закуски и вина. Мы и в самом деле уже женаты. У нас, как у всех женатых, есть кухонный комбайн и сексуальная семейная жизнь. Мы могли бы быть вместе десятки лет. Что касается модельного бизнеса, то Джонатан разрешит Бену продолжать его, если мне это приятно. В следующий раз — есть уверенность, что так и будет, — он мог бы даже присоединиться к нам.




— Что же ты сделала? — скрипучим голосом произнесла Элайза.

— Бен снялся в рекламе, — повторила я дрожащим голосом, напоминавшим такси, которое тряхнуло при переезде через лежачего полицейского. — Маркус сказал, что он был настоящей звездой. Скоро он не будет вылезать из своей кроватки меньше чем за десять тысяч фунтов стерлингов.

Она громко засмеялась.

— Не думала, что ты пойдешь так далеко. Я всего лишь взяла Бена к себе на съемки, чтобы вызволить тебя из дома.

Я не ожидала такой реакции. Я полагала, что Элайза, презрительно относившаяся к матерям-домоседкам, будет рада, что у нас с Беном все складывается удачно, тем более с ее легкой руки.

— Это всего лишь одна небольшая рекламная съемка, которую, возможно, покажут в Японии, или что-то в этом роде, — с раздражением ответила я.

— Что? На государственном японском телеканале?

— Не знаю. Я забыла спросить.

Бен, пристегнутый ремнями к сиденью, спал, одурманенный искусственным малиновым ароматом. Теперь меня охватило волнение. А что, если занятие модельным бизнесом выйдет из-под контроля? Если Бен начнет вдруг требовать, чтобы к нему относились, как к звезде, откажется от моей простой еды? Вдруг ему захочется обзавестись своей студией. А потом потребует другую мать.

— Что думает об этом Джонатан? — спросила Элайза.

— Он не знает.

— Вот оно в чем дело. — Она торжественно фыркнула. — Ты знаешь, как он отреагирует. Сколько Бену за это платят?

— Не так много. На самом деле, я не знаю сколько. Я не спрашивала. Это не настолько важно.

— Ты должна была выяснить. Это похоже на эксплуатацию ребенка. Ты не подписывала что-то вроде контракта? — тараторила она.

Я открыла желтую коробку, лежавшую у меня на коленях: она была украшена розовыми завитками, и в ней находилась вся гамма продукции «Маленьких красавчиков». Подарок агентства. Рейвн отказалась залезть в бассейн. На ней был купальник, и все ее лицо было испачкано растаявшим шоколадом. Они не получили коробку с конфетами.

— Я не из-за денег делаю это, — запинаясь сказала я.

— Тогда почему ты это делаешь?

Я погладила тюбик с шампунем «Маленьких красавчиков»: питательная смесь из киви и папайи, «потому что мы заботимся о вашем ребенке также сильно, как и вы».

— Во всяком случае, не ради денег, — резко ответила я.




Джонатан появился около девяти, и от него пахло выдержанным вином. Он выпивал с Билли. Их вечерние вылазки обычно происходили после трех отказов (со стороны Джонатана) и истощения его усилий, которые он предпринимал, чтобы рассориться со своим давнишним другом. Это антипод дружеских отношений, что случается, когда один любит и очень нуждается в друге.

— Я не понимаю, почему он настаивает на этих дружеских попойках, — произнес Джонатан, вешая мокрую от дождя куртку на стул. — Лучше бы я побыл с тобой дома.

Он плюхнулся на кровать, как мешок.

— Ты ел? — спросила я.

Он покрутил головой:

— Можешь что-нибудь приготовить?

Это сбивает меня с толку. Я не готовлю в отличие от Джонатана. Я питаюсь легкими закусками плюс тем, что готовит Джонатан, и почти не думаю о еде.

— Может быть, — тщательно подбирая слова, начал он, — ты могла бы днем покупать какие-то вещи.

— Какие вещи?

— Продукты, — ответил он, бросив на меня острый взгляд. — Ты знаешь, чтобы есть. Ведь ты целый день дома. — Он снял брюки и повесил их, выровняв стрелки, на вешалку. — Я лишь хочу сказать, что ты могла бы иногда наскоро приготовить соус для макарон… Если в течение дня выдается свободный момент.

Он потер свой лоб, как будто хотел разгладить складки. С тех пор как его сделали руководителем группы, одежда Джонатана потеряла приличный вид, а его щеки стали впалыми. Он стал приносить домой продукты быстрого приготовления, которые нехотя ел. Однажды вечером вместо обычного свежего ассорти — салата с инжиром и пармской ветчиной — он приготовил в микроволновой печи полуфабрикат под названием «Океанский пирог», из которого во время нагревания вытекал маргарин.

— Ты говоришь, уйма ли у меня времени? Длинные, ничем не заполненные дни, когда я могла бы готовить изысканные соусы и замораживать их?

Он медленно расстегнул свою белую рубашку, положил ее в бельевую корзину из ивовых прутьев. Поправил пятнистую серую футболку, которая свисала с плеч.

— Я знаю, ты занята. Я целый день звоню тебе, а твой сотовый всегда отключен. Я не собираюсь следить за тобой, Нина, но было бы неплохо знать, где ты находишься.

— Зачем я была тебе нужна? — мягко спросила я.

— Я хотел узнать, сможешь ли ты договориться о месте вечеринки. К примеру, у Фокса можно устроить холодные закуски с вареной лососиной в центре стола. Ты же знаешь — для нашей свадьбы.

— Я забыла. Завтра сделаю.

Он бросил на меня быстрый взгляд и направился в гостиную, чтобы погладить нежный животик Бена.

— Времени остается мало, — напомнил он.

— Но ведь это будет через три месяца.

Бен был явно не в состоянии удовлетворить попытки Джонатана выяснить происхождение малинного аромата. Наш сын сидел развалясь, свесив голову набок, после трудного съемочного дня.

— Да, и при этом люди тратят годы, планируя свадьбу. Много чего надо решить.

Мне хотелось, чтобы он прекратил теребить голый живот Бена: я боялась, что он заметит слабый фруктовый запах или мерцание очарования «звезды».

Для Джонатана, разумеется, он остается все таким же прежним Беном.

«А эта свадьба — не самое важное для меня событие», — сказала я про себя и наскребла мелом на кухонной доске для записи: «Позвонить Фоксу», подчеркнув несколько раз.




Теперь, став ответственной за приготовление пищи для моей семьи, я решила, что нет необходимости готовить обед каждый день или даже стряпать что-то горячее. Новый гастрономический магазин «Лимончелло», который открылся вместо ужасной стоматологической клиники, где вы не открыли бы рот, чтобы позволить кому-то ковыряться там, решил наши кулинарные проблемы. Там обслуживали приятные люди, похожие на студентов театральной студии, щеголявшие с полным ртом зубов и в темно-синюю полоску фартуках. Я покупала ветчину, колбасы, готовые салаты и обсыпанные мукой булки, весившие полтонны. Разумеется, туда входили все основные пищевые ингредиенты: протеины, углеводы, растительные масла, что не предвещало ничего ужасного нашим костям или зрению. При этом мне не нужно было жарить-парить, достаточно лишь скомпоновать.

Это сработало. Выставленные перед Джонатаном продукты стали для него такой неожиданностью, что я заработала несколько тысяч очков рейтинга.

— Отличная колбаса, — произнес он, с жадностью поедая мои первые снадобья. — Прекрасный салат, Нина. Это не рапунцель-салат?

Я кивнула и добавила, что отныне мы будем есть все из гастронома «Лимончелло» и жить просто, как итальянцы или французы с их огромными семьями и шутками вокруг широченных кухонных столов.

— Здорово, что ты упомянула про большие семьи. Спешки нет — ведь твои биологические часы пока что работают — и все же я думал… — Кусочек колбасы застрял у меня в горле. Видимо, мне надо было удалить верхнюю защитную оболочку. Интересно, из чего она сделана? Из свиной кишки или из неудобоваримой, пластиковой пленки? — Разве Бен может быть единственным ребенком? Я в семье один, ты одна. Посмотри, что с нами стало.

Он оторвал взгляд от тарелки с обнадеживающей улыбкой. Я удалила кусочек колбасной пленки с передних зубов.

— У нас все в порядке, — смело сказала я.




После трехнедельного потребления продуктов из гастронома Джонатан предложил расширить наше меню. Он осторожно катил детскую коляску среди субботней рыночной толпы, всякий раз извиняясь, если задевал чью-либо голень или ступню. На многих прилавках продавали крашеные брюки на шнурке и юбки с неприятным запахом, сделанные из материала сари, и другую этническую одежду, подтверждающую, что ваш паспорт годен для поездок в любой уголок мира. У большинства покупателей был похмельный вид, они были способны только разглядывать стойки с поцарапанным виниловым покрытием и что-то жевать. Создавалось впечатление, что почти каждый что-то жевал. Близорукий мальчик откусил кусок питы, из которой вывалились кусочки пюре из нута прямо на мягкие кожаные башмачки Бена. Мы выбрались на улицу со стандартными домами, купив лишь экологически чистую редиску, упакованную в коричневый бумажный пакет.

Бен вдруг захныкал.

— Давай остановимся и дадим ему его бутылочку, — предложила я.

Джонатан увидел небольшой клочок травы, окруженный поникшими кустами роз и оградой черного цвета.

— Здесь? Это не очень-то…

Бен уже орал, требуя подкрепления. Мы припарковались у чугунной скамейки с надписью: «Если ты хочешь делать это с мелиссой, звони…». Номер был небрежно написан черным маркером.

Джонатан обнял меня за плечи. Небольшая игровая площадка полностью заросла травой, кроме потрескавшегося бетонного прямоугольника, где расположилась вздымающаяся ввысь конструкция в форме лодки. Если ваш ребенок свалится оттуда, то сильная травма головы ему обеспечена.

— Куда бы ты хотела поехать? — спросил Джонатан.

Я посмотрела на домики, скученные вокруг парка, на их балконы со свисающей лобелией.

— Нам лучше вернуться домой. Ползунки Бена уже пахнут, а запасные я забыла захватить.

— Я не об этом, а о нашем медовом месяце. Нам бы надо побыстрее забронировать поездку куда-нибудь. Есть идея?

Как странно, мы уже стали мамой и папой, а до сих пор на самом деле еще нигде не были вместе. У нас не было времени ни на отпуск, ни даже на загородную поездку, не в пример Бет с Мэтью. Они уехали на выходные в Шропшир. Только они двое. Бет называет это временем совокупления, жизненно важным для сохранения интимных отношений. Она неохотно отняла от груди Мод. Груди, как бетон, в первые несколько дней молоко лилось в душевой, заливая все вокруг. («Что за расточительство! — жаловалась она. — Но это того стоит. Я восстанавливаю грудь. Как ни удивительно, и, возможно, это не случайное совпадение, Мэтью опять проявляет интерес к сексу, словно вспомнил, что я женщина».)

Осушив бутылку, Бен стал клевать носом на коленях у Джонатана.

— Где жарко в декабре? — спросила я. На островах Вест-Индии. Да, Вест-Индии. Белый песок. Бикини. Нет, может быть, не бикини. Серебристый цельный купальник с разрезами по бокам. Прощай, сжимание тазового дна. Я займусь седом. По-другому его называют «хрустом», и это звучит опасно. Начинать с десяти раз в день и доводить до двенадцати, а возможно, и тринадцати раз.

Я решила, что и представления не имею о том, какую страну предпочитает Джонатан. Я не могу представить его в плавках. Это я хожу с Беном в бассейн; мы все еще мужественно раз в неделю делаем это, несмотря на унижения Рональда. Не говоря уже о солнце, которое противопоказано коже Джонатана. Интересно, он вообще-то брал когда-нибудь отпуск? Он никогда не показывал мне фотографии и не говорил о том, где побывал.

— Куда ты ездил, когда был мальчиком? — спросила я.

— В Шотландию, каждый год. На ферму к одним знакомым. Они знали меня и маму много лет, посылали рождественские открытки. Если мы приезжали заблаговременно, они брали меня в поле, и я кормил ягнят из бутылки. Мама наблюдала из-за изгороди, страшась, что они меня укусят… У них был буфет с играми. Настольная детективная игра «Клуедо», «Мышеловка» и еще одна игра с колосьями, которые высовываешь из отверстия, и вниз падают стеклянные шарики.

Я представила Джонатана и Констанс, которые не думали о дожде: ведь там всегда был буфет с играми, только почему они его бросили? Неудивительно, что Констанс не выносила меня рядом с собой. Они привыкли жить вдвоем, и любое новое лицо их не устраивало ни своими полными губами, ни большим задом. Может быть, семье жить удобнее, когда в ней вообще никого нет?

— Кто-нибудь еще ездил туда с вами?

Джонатан вытер хлюпающий нос Бена носовым платком с монограммой, который всегда был в его кармане. Бен проснулся, сердито выгнулся и отпрянул от большой, утиравшей его нос руки.

— А кто туда должен был ехать?

— Ну, твой папа.

— Мама только сказала, что кто-то там был. Понятно, что кто-то был. Однако он с нами не общался. Это была ее жизнь. Я никогда не пытался узнать больше.

Но я хотела спросить больше, знать все. Почему он так скупо обо всем рассказывает? Возможно, ему больше нечего рассказать.

— Интересно, они еще живы, супруги Броудисы с той фермы? — вздохнул он.

— Ты бы мог поискать их в телефонном справочнике. Может, у твоей мамы есть их номер?

— Мы могли бы съездить туда, — сказал он.

Это шутка или нет? Элайза сейчас в Мексике. Ей нужна была ныряющая фотомодель в прозрачной одежде, и все это она собиралась снимать под водой.

— Мне бы хотелось показать тебе, и Бену понравилось бы, как кормят ягнят.

— В декабре еще не будет ягнят, — сказала я, чувствуя, что меня от всего этого уже тошнит.

— Маме было бы приятно, — добавил он. Ну вот, еще немного и меня действительно вырвет. — Я имею в виду, что маме понравилось бы, если бы мы поехали.

— Тогда почему бы нам не поехать. — И от этих слов мне стало легко.

Я не ожидала, что Джонатан так крепко меня поцелует. Бен, обеспокоенный демонстративным проявлением любви, заревел.

— «Керплунк» — так называется игра с колосьями. Интересно, она все еще у них в буфете?






Глава 13 ПРИВЛЕЧЕНИЕ БАБУШКИ


Будучи стилистом женской одежды, Элайза была озабочена моим свадебным платьем, поэтому предусмотрительно позаимствовала шесть последних номеров журнала «Конфетти» прямо из редакции, которая находилась над офисом Элайзы. С их верхнего этажа открывался самый лучший вид.

— Праздные сутенеры, — говорила она. — Как может быть трудно выпускать четыре номера в год? «Какой материал мы дадим в этот раз? О, я знаю. Свадебные платья. Медовые месяцы. Изящные туфли. И что-то вроде теста: есть ли у него потенциальный муж или он лжет, замышляя мошенничество?»

Я оставила Бена дома с Джонатаном. И вот в свой первый свободный вечер после родов я лежу на животе на ковре у Элайзы, в осеннем вихре, перемешивающем желтеющие листья и кипящую во мне желчь, так что просто тошнит и хочется забыться. Ее кот бесцельно бродит, подозрительно глядя на меня.

«Дорогая Натали, должна ли я написать имена каждого отдельного приглашенного на каждом пригласительном билете или я могу лишь указать их имена на конвертах?» — написала в журнал «Конфетти» Пенни из Дройтвича. Конечно, Пенни много не спрашивает. Интересно, сколько времени потребуется ее будущему мужу для того, чтобы понять, что он страшно обманулся, и начать ходить на ночные мероприятия.




Дорогая Натали,

я собираюсь персонализировать ленточку и стала заниматься на курсах каллиграфии. Какой ручкой я должна писать?

Чло, Саффрон Уолден.




Дорогой Чло,

я бы не советовал писать на ленточке: чернила могут сойти и испачкать ваши руки, особенно если они потеют у вас вообще или когда вы нервничаете. К счастью, несколько посылочных компаний с удовольствием нанесут составленный вами печатный текст на ленточку.




Дорогая Натали,

помогите! Мои подружки будут держать букеты алых роз, но что должны нести мальчики во время свадебной церемонии?

Сэлли Дамфрис.




Дорогая Сэлли,

ты правильно решила, они не захотят нести цветы. А что, если им дать сатиновые подушечки для колец? Они легкие, их просто держать, и идеальны, чтобы занять эти маленькие руки.




И в самом деле, подумала я, чем займут маленькие мальчики свои руки, если они не будут держать миниатюрных подушек? Мне придется наблюдать это, предупредила Бет меня на тот случай, когда Бен станет достаточно большим, чтобы узнать свое предназначение.

— Мальчики всегда этим интересуются. — Она нервно передернула плечами. — Лезут, куда не надо, не могут оставить руки в покое. Хороший повод держать их завернутыми в пеленки как можно дольше. Вход закрыт…

— Ты же не хочешь слишком приталенное платье? Вряд ли ты будешь довольна собой, целый день набивая свой желудок, — произнесла Элайза, присаживаясь на ковер рядом со мной.

Единственным источником света служила лампа, которая лениво свисала, создавая овальную форму кремового цвета на столе с пятнистым пластиковым покрытием. Впечатление было такое, что Элайза приобрела всю свою мебель на развале: сомнительный стеллаж, прямые углы не совсем прямые, весь дом завален пыльными журналами. Висит опьяняющий, насыщенный и тяжелый запах. Где-то в квартире явно протухли фрукты.

— Ты не хочешь думать о своем животе, — снова произнесла Элайза, рассматривая фотографию ужасного свадебного платья, сшитого, судя по всему, из лоскутков. — Тебе хочется широкое платье, но не размером же с палатку: чтобы надеть и забыть.

— Ты права. Я как раздумала о спортивной куртке.

Она вздохнула, развертывая страницы, вырванные из журнала «Конфетти». Неистовый поиск современной невесты: блестящее и простое платье с кружевами на шее и плечах, переходящее в щегольской низ.

— Как ты относишься к голым рукам?

У меня ощущение, что я вообще ни в чем не уверена. «Конфетти» со своими изысканными вуалями, лилово-сахарными миндалями, упакованными в сетчатый мешочек, делают меня похожей на какого-то необыкновенно гигантского быка. Девушка в кружевном платье не выглядит так, словно она собирается выйти замуж. Она слишком молода для того, чтобы залить собранные волосы лаком, и выглядит как школьницы, которых я видела в раздевалке бассейна с выступающими ключицами и висящими, как плеть, руками, своей худобой распугивая мальчиков.

— Нет, ты не должна выглядеть такой опрятной, пристойной, если уж твоей свадьбе суждено случиться. Твоя шея должна быть полностью открыта.

Интересно, подумала я, эти нарядные кружева отвлекут внимание от позорного декольте?

Элайза встала, при этом ее худые колени издали хруст, и направилась на кухню в поисках хлеба, чтобы сделать тост. Я не видела, чтобы она ела еще что-нибудь, не считая пиленого сахара. У нее был разочарованный вид. Может быть, я недостаточно серьезно к этому отношусь. В гостиной стоял запах гниющих фруктов; практически заполнив собой все дыхание, проникнув внутрь моих легких.

Я бегло пролистала «Конфетти». Как много важных аспектов, которые я не учла: машины, план рассаживания, порядок выступлений.

— Хлеба нет. Выпьешь джин с тоником? — спросила Элайза.

Мне уже приходилось иметь дело с ее джином и тоником: полпинты джина «Гордон» и чисто символически капля теплого тоника. Без лимона или льда. Она появилась с двумя чайными стаканами, разрисованными золотистой каймой и цветочками. Эльза их коллекционировала. Она собирала тарелки в форме листьев латук-салата, замысловатые веера, асимметричные шляпы, что всегда выглядело немного зубасто. Однако она всегда теряла интерес, прежде чем коллекция становилась достаточной, чтобы представлять собой нечто.

— Я тут встретила кое-кого, — произнесла она, усаживаясь рядом со мной по-турецки, и сделала большой глоток из чайного стакана.

— А почему не сказала? Кто это?

Элайза небрежно усмехнулась.

— Возможно, все уже прошло. Все это как-то меня смущает. Он был значительно моложе. А я достаточно взрослая, чтобы прекрасно это понимать.

Я понятия не имею, сколько ей лет на самом деле. Несколько лет назад она отмечала свое тридцатилетие на речном пароходе. Она появилась одетой с «вызывающим шиком», как она говорила, обмотанная в индийское фабричное сари с драгоценными камнями, в сопровождении ситарной музыки. На следующий год в небольшом баре, декорированном под светлое дерево, с официантами, подающими маленькую рыбку и чипсы в кулечках, в довольно пристойной обстановке она отмечала, как она заявила, свое настоящее тридцатилетие. Теперь она сидела и ковыряла ужасного вида болячку на своей голени.

— Он не может быть таким молодым, — предположила я.

— В общем, ему двадцать четыре, так что это смешно. Давай отшлепай меня.

Я засмеялась, пробуя джин на язык, слишком теплый из-за крепости алкоголя.

— Дейл, помнишь помощника Грега? Ты познакомилась с ним на тех съемках. Я не жду от этого ничего. Ты знаешь, это всего лишь физиология.

— Когда это произошло?

— Во время поездки в Мексику. Катастрофа. Модели нарочно обгорели на солнце. Видимо, не знали о солнцезащитном креме. Поэтому мы не могли использовать их. Надо было привезти другую модель, рейс задержали в Хьюстоне на семь часов. Вдобавок она отравилась цыпленком с багетом, который съела в аэропорту.

— Я не думала, что фотомодели едят, — сказала я. Каким-то невероятным движением Элайза пронесла полный стакан джина мимо открытого рта и вылила все на шею.

— Вот такие дела. Они выбирают одежду и забывают о хлебе. А это довольно рискованно. Так что нам оставалось только напиться, пока яд не нейтрализуется сам по себе… Ты знаешь, Дейл, просто смех один.

Элайза была такой поцарапанной и неряшливой, что, глядя на нее, я начинаю понимать, что очень ее люблю. Отполированные ногти обкусаны до мяса, худые голени взывают о защите.

— Можно я возьму его на твою свадьбу? — неожиданно спрашивает она. — Не как друга — он еще мальчик, ради всего святого, просто чтобы кто-то был рядом. Свадьбы делают меня очень заметной.

Я стала выяснять, моя ли конкретно или любая другая свадьба способна сделать Элайзу значимой. Скорее всего ей просто хочется нарядиться.

— Конечно, можешь, при условии, что он не будет лаять.

«Конфетти» был раскрыт на рекламе обуви. Розовые туфли, украшенные стеклярусом, были, конечно, не для людей. Им место в музее или в отделе одежды дня кукол. Я представила себе, как натягиваю эти покрытые стеклярусом туфли, возможно, даже всплакну, если вдруг мне посчастливится в них влезть.

— Классные туфли, но не для твоих широких ступней, — подвела итог Элайза.




Я осталась ночевать в свободной комнате Элайзы, на ее надувной кровати, которая оказалась не по зубам ее объему легких и поэтому была лишь наполовину надута. Когда я легла на бок, мое бедро уперлось в пол. Куча спутанного нижнего белья выпала из разбитого комода, чтобы любым путем продемонстрировать, что квартира не похожа на аккуратный дом, где все с любовью уложено и ухожено.

Прозрачные платья болтались на вешалках прямо на окнах, приглушая свет уличного фонаря. Элайза уже более десяти лет снимала квартиру, сильно воспылав страстью к сиреневой потрескавшейся ванной комнате. Ее не волновали разговоры о брошенном на ступеньках лестницы холодильнике. Вот уже несколько лет она протискивалась между ним, ударяясь о хромированную ручку. Правда, однажды он исчез. Новая семья переехала на нижний этаж, забив свою квартиру витиеватой резной мебелью, очень большим количеством детей и, может быть, прихватив с собой холодильник. Дети загородили лестницу своими причудливыми играми с нарядами ведьм и домашними швабрами, на которых они беззаботно ездили. Однако Элайза не будет ничего менять. Ее квартира достигла того комфортного состояния, при котором она не может стать свалкой и способна даже к самоочищению, подобно волосам, когда вы прекращаете их мыть. Они не становятся грязнее. А может быть, вы просто перестаете замечать это.

Я услышала, как Элайза выключила свет, после чего последовал звук от прикосновения ее костлявого тела к чему-то твердому. Там, где я лежала, еще сильнее пахло тухлыми фруктами. Я проверила расколотую вазу на комоде, в которой расположились синеватые сферические предметы, которые, возможно, когда-то были мандаринами, но теперь их покрывал странного вида пушок. В моем животе забулькало, напомнив об обещанном тосте, который так и не материализовался. Во рту все еще ощущался вкус джина. Я съежилась в постели, желая поскорее заснуть и с беспокойством вопрошая себя, а что, если лифчики Элайзы вывалятся из открытого комода и придушат меня.




— Нина? Извини, что беспокою тебя с утра в субботу.

Такси промчалось с шумом по главной улице, которая соединяла наши с Элайзой районы.

— Это Ловли. У Бена еще одна съемка, правда, на следующей недели. Я хотела сразу сообщить тебе об этом, чтобы заручиться твоим согласием.

Я только проснулась и хотела есть. Элайза все еще находилась в полусонном состоянии, когда я уходила, и пробормотала что-то о рогаликах за холодильником. Я порылась там, но обнаружила лишь бутылку с мутной жидкостью для детоксикации.

— Ты не рассказала мне, каким очаровательным был Бен на съемках в агентстве «Маленькие красавчики». Маркус, ты знаешь Маркуса, говорит, что он никогда не видел такого естественного поведения. Маркус говорит, Бен создан для кинокамеры. Разве ты раньше могла себе такое представить, если бы не увидела его на экране собственной персоной? — Ее энтузиазм так и вырывался из телефона, как лимонад. — Так что он хочет работать с ним и дальше. Ему больше не нужны никакие пробы. Это в пятницу… Я ангажирую, ладно? Он будет ездить на тележке в супермаркете. Маркус спрашивает, может ли он сидеть?

— Почти что. Правда, он немного шатается, но если я…

— У него все будет отлично, тем более если ты будешь возить его по супермаркету! Он ведь к этому привык, не так ли?

Такси остановилось около квартиры. Шторы нашей спальни были закрыты. Одежда, которая была на мне со вчерашнего дня, выглядела неряшливо, а волосы пахли протухшими фруктами.

— Бен никогда не был в супермаркете, — пришлось признаться мне.

— Мы все покупаем в гастрономе, так как это проще с…

— Словом, пятница устраивает? Я так рада. У меня такое чувство (а я никогда не говорю об этом родителям), что Бену предстоит работать и работать. Ему придется заключать договор. Тебе потребуется помощь супруга.

Водитель нетерпеливо барабанил по рулю в ожидании меня. Я могла бы и пешком пойти от Элайзы, но ночь, проведенная на надутой постели, совершенно вымотала меня. Когда я проснулась, подо мной был лишь сдутый чехол.

Шторы спальни зашевелились. Джонатан держал Бена у окна и махал мне рукой.

— Конечно, я могу полностью положиться на него, — сказала я Ловли.

Мы добрались до Констанс только после полудня, хотя нам не возбранялось приезжать в любое время дня и ночи. Ее шторы были задернуты (видимо, чтобы отпугивать квартирных воров). В комнате царил полумрак и пахло печеньем. Джонатану нравилось думать, что мы навещаем Констанс каждые две недели, хотя в действительности это случалось намного реже. Я подозреваю, что всякий раз, как мы уезжали, в его мозгу возникал сигнал: «Я виноват перед матерью». Хотя выглядел он необычайно оживленно после каждого такого посещения.

В гостиной Констанс громоздился бургундский мебельный гарнитур из трех предметов с глянцевым орнаментом, украшавшим каждую горизонтальную поверхность. Группа пастушек и несколько хищных фарфоровых птиц (в натуральную величину) таращили глаза с каминной полки. На подлокотниках дивана красовались оранжевые трикотажные чехлы, будто соприкосновение со спиной окончательно испортило бы их.

— Насчет еды не беспокойся. Мы уже поели. Только чай, — сказал Джонатан с волнением.

Он повторяет это всякий раз во время наших посещений, судя по всему, чтобы не отравиться. Он боится ее еды. Большая часть съестных запасов Констанс намного старше нашего ребенка. На банке гвоздичного перца от Шварца наклеена этикетка с незнакомым рисунком; коробка с бисквитным печеньем, пропитанным вином и украшенным взбитыми сливками, лежит здесь, возможно, со времен появления пончо. Странные остатки съестного, спрятанные в холодильнике: один жесткий персик на блюде, недоеденный яичный желток, что-то наподобие серого жира в фарфоровой чайной чашке. Когда Констанс ушла в ванную комнату, Джонатан бросился на кухню и подверг осмотру ее запасы, пряча конфискованные продукты на дно бежевого пластмассового мусорного ведра.

— Обычно я не пускаю посторонних людей, кроме одной чудесной молодой супружеской пары, элегантно одетой, опрятной и вежливой, — сказала Констанс Джонатану.

— Что за посторонние люди? — поинтересовался Джонатан.

— Их церковь — не моя церковь, но я буду слушать такого благовоспитанного мужчину.

— Какая церковь? — раздраженно спросил Джонатан.

Констанс побрела на кухню, встала на шатающуюся стремянку, чтобы достать хозяйственную сумку с картошкой с полки над раковиной.

— Убери ты эту табуретку. Держи продукты внизу, под рукой. Какая церковь?

— Свидетели Иеговы, кажется. Они не уточнили. Правда, оставили мне иллюстрированный журнал и сказали, что им не нужны деньги. Но ты же знаешь меня. Я всегда живу по средствам, поэтому я дала им 5 фунтов стерлингов.

— Ты что? — пролопотал Джонатан.

— На следующей неделе они снова зайдут. Хорошо, когда есть компания, — улыбнулась она.

Бен беспокойно заерзал у меня на коленях, испытывая непреодолимое желание лично познакомиться с пастушками. У одной из них был очень хрупкий с виду посох. Я посадила Бена на коврик с длинным ворсом перед камином, который он начал лизать для знакомства. Констанс украдкой смотрела на меня, как будто на мне позорное пятно.

— Ладно, пойду взгляну на мясо, — произнесла она.

— Я же сказал тебе, мама, мы не голодны.

В ее отсутствие меня так и подмывало спросить: «Почему она ко мне так относится? Неужели она недовольна тем, какую женщину выбрал ее сын?» Меня удерживало то, что я еще недостаточно хорошо знала Джонатана. Как отца — да, но не как человека, который хотя бы немного поспорил со своей матерью. Чтобы отвлечься, я уставилась на фарфорового ястреба, подозрительно смотревшего в мою сторону.

Констанс вошла в комнату, держа три тарелки, на которых лежало темное мясо с подливкой и серой картошкой. Она поставила их на овальный обеденный стол.

— Соевый соус? — спросила она у Джонатана.

— Спасибо, не надо. Выглядит аппетитно итак, — пробормотал он.

Она стояла над нами и наблюдала, как мы возимся с мясом.

— Может быть, ты сядешь? — произнес Джонатан.

Она опустилась на украшенный кисточками горчичного цвета стул. Я поняла, что Джонатан поступил мудро, проявив осторожность к ее стряпне. В ней отрава. По крайней мере, в моей — точно. Она сердито смотрела в мою тарелку, проверяя, беру ли я нужный кусок со стрихнином.

— Мама. У нас хорошая новость, — произнес Джонатан. У него явно возникли проблемы с мясом. Его челюсти работали с шумом, но все безрезультатно. — Мы назначили дату, — сказал он, проглатывая не жуя.

Констанс отвернулась от моей тарелки и с огорченным видом уставилась в свою. Ее всклокоченные волосы прилипли к щекам.

— Свадьбы, — прибавил он.

Она погрузила вилку в подливку и облизала ее.

— Я тебе сказала, что те люди вернутся? Возможно, в понедельник. Они не будут обращать меня в свою веру, я довольно ясно дала им это понять. Но если ко мне приходят в гости, то мне это нравится. — Она смотрела на меня так, как будто удивлялась тому, что я не потеряла сознание и не раскроила свой череп о камин.




В отличие от Констанс, моя мать очень хотела, чтобы я за кого-нибудь вышла замуж. По сути, за любого. Она приглашала домой молодых парней, смущающихся мальчиков, таких как сыновья моих учителей, или скучающего вида юношу, который бродил по нашей улице с приставленным к уху радио и говорил сам с собой. Она разогревала для них еду, что-то вроде хрустящих блинчиков Финдус. Это было до ее встречи с Эшли, когда она еще и не мечтала о прикладывании с помощью клейкой ленты «лошадиных таблеток» к вискам. Она покупала дешевые кейки и сыпала сахар куда только можно, даже в йогурт. Он крошил мои зубы. К средней школе у меня было полно пломб.

Когда приходили мальчики, на ней было мало одежды (может, она всегда так делала, но мне это бросалось в глаза, только когда приходили гости). Можно было созерцать ее бедра через тонкую юбку, ее сероватый лифчик под выцветшей нейлоновой блузкой. Она напоминала мне одну из фантазий мальчишек, ту, в которой они носят рентгеновские очки, позволяющие им видеть сквозь женскую одежду.

— У твоей мамы красивые ноги, — заметил как-то парень с радио в ухе, и его лоб слегка покрылся потом.

Эти мальчики и я торчали в разных комнатах. Гость устраивался в моей спальне, где проводил время в безделье, и его внимание привлекали лишь высохшие фломастеры и спирограф. Я слонялась по комнате для гостей, свертывалась калачиком под заброшенными гладильными досками и стульями с тусклыми хромированными ножками. В конце концов мама перестала приглашать кого-либо в гости, сказав, что я необщительная. Она была права: я не хотела, чтобы кто-то был у меня дома. Я познакомилась с усердным мальчиком из Глазго с бледным лицом и любовью к серьезной литературе, но я не приводила его домой. Он приводил меня на заднюю площадку теннисного корта, где мокрые листья папоротника касались наших ног. Мы целовались, потом он вытаскивал свой половой член и яростно им тряс. У него был остекленелый взгляд. Я боялась, что он может себе что-то повредить, кровеносный сосуд например.

— Ты не против, если я подрочу? — спросил он, обхватив его посередине.

Это прозвучало, как если бы он сказал: «Ты не против, если я буду Чеховым?»




Джонатан пребывал в своем обычном пост-Констанском настроении. (Навестили мать: поставить галочку!)

— Ей надо выбираться оттуда, — сказал он, оторвав взгляд от дороги, чтобы убедиться, слушаю ли я. — Когда она приехала туда, дома были новые. Люди подстригали свои живые ограды, общались между собой. Теперь посмотри на них. Никого не волнует, что ее окна зашторены.

— Может, они думают, что там клуб с бизнес-ланчем, музыкой и все такое, — предположила я.

— Она должна переехать. Надо, чтобы ее окружали люди. Нам придется что-то сделать.

Я представила, что Констанс живет с нами, грохочет нашими кастрюлями и готовит свое мясо, и решила туда не ехать.

— Кажется, она недовольна нашей свадьбой, — осторожно сказала я.

Он засмеялся.

— Я не представляю, чтобы мама была довольна кем-то, на ком я хотел бы жениться.

Почему взрослые женщины стремятся привязать к себе своих отпрысков? Неужели я буду такая же с Беном, свирепо смотреть на его подруг, отпугивать их своей стряпней? Бет сказала мне, что ее мать плакала неделями, постоянно убегала в другие комнаты, поливала свое лицо холодной водой, когда та сообщила ей о помолвке с Мэтью. Что ж, я могу это понять. Но определенно, я не буду так раздражаться, словно меня обворовали, когда Бен уйдет из дома.

Мои родители слегка передернулись, когда я уехала. Они повезли меня в южном направлении и оказались в пробке на автостраде М25. Мать в панике схватила карту и сказала: «На ней не указаны отдельные улицы. Мы будем кружить и кружить вечно». Папа наугад выскочил на какой-то перекресток, и мы покатили вокруг восточной части Лондона, проехав пять раз мимо Музея детства. Полицейский подозрительно уставился на нас. При каждом случае мама произносила фальцетом: «Это здание выглядит восхитительно. Что это?» Наконец папа припарковался у шаткого строения, чуть ниже которого размещался клуб под названием «Джунгли». Я нашла себе хорошую работу в качестве читателя добровольных историй, посланных в женские журналы, большинство из которых были написаны неразборчиво шариковой ручкой зеленого цвета, с кляксами. Мой новый патрон сказал мне о свободной квартире, принадлежавшей его подруге. Одна стена гостиной была окрашена в черный глянцевый цвет, а все место представляло собой дренажную сточную канаву.

— Выглядит чудесно. Скоро ты освежишь тут все, — заметила мама.

Папа таскал в коробках из-под бакалейных продуктов мое барахло. У него был такой вид, словно он был готов крепко обнять меня, но так и не обнял.

— Мы уезжаем. Надо где-нибудь поесть, прежде чем все закроется.

Джонатан нажал на клаксон при виде велосипедиста, быстро проскочившего перед нами.

— Нам надо устроить, чтобы моя мама и твои родители встретились. У меня есть отгулы. Почему бы нам в пятницу не устроить пикник с барбекю?

Пятница, но в этот день у Бена состоится первая поездка на тележке в супермаркете.

— Пятница не подходит, — сказала я.

Он быстро посмотрел на меня, удивляясь, что у меня могла быть более важная встреча.

— Любители утреннего кофе «Плюшевые медвежата» устраивают пикник в парке, пока стоит хорошая погода.

Он похлопал меня по колену.

— Нина, я рад, что у тебя наладилась жизнь. Я боялся, что ты не сможешь… адаптироваться.

Я попыталась расслабиться, но не смогла, хотя его рука ласкала мое бедро. Мой обман кружил и жужжал вокруг машины. Интересно, слышит ли он его?

— Тогда как-нибудь в другой раз, но не затягивай с этим. Мы не можем позволить, чтобы они сидели вместе в загсе, совершенно не зная друг друга.

Я содрогнулась при мысли, как мать будет вести себя с Констанс. В присутствии посторонних мама возвращалась во времена своего девичества, вертела в руках заколки для волос и становилась невнимательной. Она пожалуется, что не в состоянии переварить мясо, приготовленное Джонатаном на вертеле. Почему еда стала такой проблемной?

Джонатан остановился на желтый свет, хотя мог и проскочить. Когда снова зажегся зеленый, мы не смогли ехать. Белый автофургон заблокировал дорогу. Отовсюду раздавались автомобильные гудки. Проснулся Бен, недовольный тем, что он все еще находится в машине.

— Нам надо выбираться. Так нельзя ездить, просто насилие — посмотри на улицу мамы.

— Мы не живем на улице твоей мамы.

— Нам тоже надо переехать. Ты разве против? Нас здесь ничто не держит.

— А как же Бет и Мэтью, — отчаянно произнесла я.

— Будем встречаться с ними, приглашать. Они хорошие друзья. Они же не бросят нас из-за того, что мы будем жить за городом.

Все это слишком стремительно! Минуту назад его раздражало движение. Теперь мы уже прячемся в коттедже с низким потолком и выпущенными балками, чтобы Бет и Мэтью могли нас навещать.

— Но мне нравится квартира, где мы живем, — запротестовала я. Я именно это хотела сказать.

Я сама была удивлена тому, что переехала в квартиру Джонатана. Новое ощущение, которое испытываешь, живя в чистой, хорошо оборудованной квартире, еще не изгладилось. Я даже купила необычные небольшого размера предметы — картинную рамку, подсвечник в одном из никчемных магазинов, расположенных рядом с Бет, — чтобы «пометить» свою территорию.

— Наша квартира слишком маленькая. Бен не может вечно находиться в нашей комнате. Нам потребуется еще одна спальня. Две, когда у нас будет еще один ребенок.

— Мы могли бы использовать твой кабинет, — произнесла я взволнованно.

— Какое-то время, может быть, да, когда они маленькие. Да и что нас здесь может удерживать? Мы никуда не ходим и не хотим этого. Если бы мы жили за городом, мы имели бы все: пространство, спокойствие, более просторный сад — целое владение только для нас.

У меня закружилась голова, видимо, от подливки, которая все еще плавала внутри меня. Из грузового фургона, спотыкаясь, вылез мужчина в перепачканной краской спецовке. Он почувствовал всеобщую к себе неприязнь и, осмотревшись, сунул голову в пассажирское окно желтовато-кремового цвета «жучка». Словно в подтверждение слов Джонатана об ужасе городской жизни, из «жучка» вылез стройный мужчина в блестящем костюме и треснул его по злой физиономии.

— Видишь? Здесь нельзя воспитывать нашего сына.

Наконец движение оживилось. Бен трогательно опустил рот. Джонатан, напротив, сжал свой рот. Может быть, он прав: сельская жизнь была бы спокойнее до неподвижности. Никаких яростных стычек на дорогах. Сами того не замечая, мы бы перенеслись в Средние века. Он носил бы кардиган с коричневыми пуговицами и построил бы замок, чтобы прятаться в нем. Я бы посещала собрания ассоциации женщин, ходила бы в церковь, даже несмотря на то, что не помню ни одной библейской истории, кроме той, в которой женщина превратилась в соляной столб. Я бы делала повидло. Кухня пахла бы апельсином и сахаром. Некоторые люди стремятся к такой жизни. У Чейза, моего прежнего шефа, есть дом из красного кирпича в Суррейе. Но он там не живет. Он ездит туда только на выходные, чтобы повеселиться.

— Представь себе, у нас поместье. Только подумай, сколько всего мы сможем там сделать…

Земельное владение? Я задумалась. Да на кой черт оно мне понадобилось?






Глава 14 РЕБЕНОК В ТЕЛЕЖКЕ


Когда я рассказала Бет о возможном переезде в сельскую местность, она скорчила такую гримасу, словно ее сейчас стошнит.

— Ты не можешь жить за городом, — произнесла она и резво покатила коляску по булыжной мостовой так, что пухлые щеки Мод затряслись. — Поверь мне, я жила пленницей в отвратительной маленькой деревушке до восемнадцати лет. Не могла дождаться, когда уеду оттуда. Представь, соседи никогда не снимали полиэтиленовую упаковку со своего дивана. И с такими людьми тебе придется иметь дело.

Мы направились с детьми на городскую ферму. В чем ее смысл? На самом деле это не настоящая ферма. Вас окружают конструкции башенного типа и белье, вывешенное на веревках. Конечно, там есть животные, однако эти бараны знают, что здесь они только для того, чтобы терпеть побои восьмилетних олухов. При этом они не хотят быть нанизанными на вертел и съеденными. Им настолько надоели эти злобные лица, сосущие чупа-чупсы, что они даже не озабочены тем, чтобы иметь ягнят. Я ни разу не видела молодняка на городской ферме. Когда мы приехали, Бет заметила грязную надпись, которая гласила: «Животноводческий питомник. После поглаживания немедленно вымыть руки». Она въехала в покосившееся каменное строение, надеясь увидеть зайчонка, но обнаружила лишь двух девушек с ввалившимися щеками, куривших одну сигарету на двоих.

Посетить городскую ферму была идея Бет. Она чувствовала себя виноватой, что так мало бывает с Мод, с тех пор как появилась Рози. Во всяком случае, Рози прекрасно знает свое дело. Едва от задницы Мод потянет неприятным душком, как она тут же уже сухая, и Бет остается лишь беспомощно помахать подгузником. Неудивительно, что она заполняет свое время ненужной работой: делает свое собственное клубничное мороженое и разукрашенные булки с высушенными помидорами внутри. В ее кухне с трудом можно пройти из-за множества светлых блестящих приспособлений и переплетений электрошнуров.

По булыжному двору бродили несколько противных куриц, нервно клюющих рваные ароматные упаковки.

— Мы никуда не поедем. Это всего лишь каприз Джонатана. Возможно, тут какая-то связь с женитьбой. Он возбужден, контролирует, все ли я сделала. Шведский стол заказали у Фокса. Выбрали загс. Теперь он озабочен тем, каким образом перевезти всех оттуда в ресторан Фокса.

Бет молчала. Она часто вела себя так, устремляясь мыслями в параллельный мир, может быть размышляя о своем будущем хлебопекарном проекте.

— Плюс его костюм: портной оставил зашитым один из его карманов.

Бет направила коляску с Мод к овчарке, которая, свернувшись, лежала на булыжниках. Собака лизала кровоточащую рану на задней лапе и время от времени неуверенно вставала на лапы, заставляя Мод вопить от страха.

— Не заблуждайся. И в самом деле, летом сельская местность выглядит великолепно. Розы, ломоносы, жимолость — все растет прямо вокруг дома. Ты впадаешь в иллюзию, что можешь там жить. Тебе кажется, что ты играешь в лотерею на одном из праздников. Это что-то вроде головастика, ведь так?

Я с удивлением посмотрела на нее.

— Головастики в банках. Дети в деревне вырастают со стертыми коленями от лазания по деревьям. Все взаимосвязано. В деревне все сходят с ума, и ты не можешь избежать этого. В нашей деревне у одной сумасшедшей женщины сдохла собака. Она положила ее в сушильный шкаф, чтобы оживить.

— И она все еще там? — спросила я, нутром чувствуя историю для журнала «Лаки». Бет недовольно фыркнула и развязала у Мод ленточки от вязаной шапочки.

Мы стояли на поле и смотрели, как корова махала хвостом, прогоняя слепней.

— Это нервы шалят из-за свадьбы, — сказала я корове.

Бет наклонилась над поломанной изгородью.

— Ты довольна, что выходишь замуж? — спросила она.

Корова медленно удалилась, демонстрируя потертый зад.

— Меня эго пугает, — ответила я.

— Естественно. Но он тебя устраивает, да? Такой практичный папа. У вас так здорово все получается. — Я хотела ей сказать, что так и есть: каждый одет, никто не голоден, мы не путаем ботинки. — Вы — одна команда, — произнесла она, заключив меня в объятия с ложным чувством симпатии.

Возможности фермы исчерпали себя. Детям надоело сидеть в своих колясках. Даже когда они увидели пруд, густо заросший водорослями и с одиноко плавающей дикой уткой, они не проявили, казалось, никакого любопытства. Видно, они бы чувствовали себя намного счастливее дома, сидя перед стиральной машиной.

Мне захотелось немедленно уехать, убраться подальше от этого фермерского смрада, но Бет захватила с собой корзину с едой для пикника. Было слишком прохладно, чтобы есть на природе. Я бы предпочла ограничиться чипсами на обратном пути домой.

Тем не менее мы нашли свободную от зарослей полянку, где когда-то, видимо, росла трава, и разложили трикотажный коврик Бет.

— Бен еще не ползает? — поинтересовалась Бет, открывая банки с кускусом и картофельно-овощным салатом.

— Ему неинтересно. Я пыталась, держала перед ним игрушку, как советовали в «Руководстве по уходу за ребенком», но это все равно что держать морковь перед ослом. Во всяком случае, Констанс утверждает, что Джонатан вообще не ползал. Он сидел на ковре до самого своего первого дня рождения, после чего обнаружил способности передвижения по полу, отталкиваясь одной рукой.

— Ах, надеемся, с Беном такое не случится, — нахмурилась она и дала Мод кусок лаваша.

Пора положить конец этим загородным прогулкам. Чейз был прав: мне надо начинать работать, нанимать няню. Они вышколены для подобной работы и достаточно опытны. Единственное натаскивание для настоящих матерей заключается в том, чтобы увидеть в ребенке фотогеничность для съемок, следить за тем, чтобы он не срыгивал после еды или не включал газовые горелки. Даже «войлочная дама» уже взяла няню. Она устала таскать своего раздражительного ребенка в школу, где он громко выражает собственное недовольство на увешанной разными предметами настенной панели. Я скажу Джонатану, что все то время, что я отдаю материнству, выжало из меня все соки и что я возвращаюсь на свою прежнюю работу в «Лаки». Если Чейз захочет меня взять обратно. Первый репортаж под названием «Мой секрет» необходимо сделать за три дня. А у меня еще никого нет, у кого можно было бы взять интервью. Я могла бы интервьюировать саму себя:

«Папа маленького Бена полагает, что его сын проводит время, занимаясь обычными детскими делами: катается на качелях, встречается с друзьями. И только мама Бена знает о другой жизни ребенка.

— Это началось, как шутка. Я знала, Джонатан это не одобрит. Беда в том, что мы поженились в декабре. Может быть, я ему расскажу обо всем во время медового месяца, когда мы будем проигрывать альбом “Kerplunk” группы “GreenDay”… — сказала Нина».




— В это время на следующей неделе меня здесь не будет, — произнесла Бет, откусывая лаваш.

Я удивленно посмотрела на нее. Неужели у нее с Мэтью так наладились отношения, после того как Рози взяла на себя бремя воспитания ребенка?

— Не удивляйся так. Я еду к маме в Оксфордшир. У нее для нас есть прочная напольная дубовая плитка. К тому же ей необходимо помочь упаковывать ее коллекцию, каждое украшение завернуто в двойную салфетку. Мама коллекционирует животных из стекла и декорирует окружающую обстановку для них. У нее есть декорация суши из дерева и миниатюрный зоопарк. Она делает изгороди из лишайника.

Теперь я поняла, почему Бет носит рюкзак в виде зайца.

— Мод едет с тобой?

Бет болезненно поморщилась.

— Не хочу, чтобы она дышала всей этой пылью. Рози обо все позаботится. Это всего лишь на два или три дня. Разумеется, и Мэтью будет помогать ей по вечерам. У моей матери к нему аллергия. Она убеждена, что на нее возложена миссия нарастить на него мясо.

Я представила себе престарелую даму, изобразившую худосочную фигуру Мэтью со взмыленной головой вепря.

— Это все игра, — произнесла Бет. — Все эти попытки нарастить на него мясо. Как, например, ее овощной бульон, который он ест со счастливым видом, пока не доходит до дна тарелки и не обнаруживает, что там плавает что-то хрящеватое, вроде мясной ножки. При этом мама говорит: «Боже, даже представить не могу, как это там оказалось».

Тем временем Бен извлек кусочек лаваша изо рта и аккуратно положил его на одеяло. Его губы расцепились, и изо рта вытекла на подбородок кремового цвета жижа. Желая повторно использовать кашеобразную массу, он подставил под нее пальцы и со счастливым выражением снова засовывал ее в рот.

Бет с явной неприязнью восприняла манеры моего сына питаться. Представители крупного рогатого скота городской фермы угрюмо замычали. Бет взглянула на Мод, чтобы убедиться, что та не копирует эти жуткие привычки. Но Мод исчезла. Ее вязаная шапочка лежала на одеяле и не обрамляла лицо ребенка. Бет вскочила на ноги, и ее тонкие косы взметнулись вверх.

— Мод? — отчаянно закричала она.

Я тоже вскочила и рванула на поиски Мод, покрывая как можно большую дистанцию, но не выпуская Бена из поля зрения. Будучи не в состоянии ползать по такой мало предназначенной для передвижения территории, она вряд ли могла куда-то улизнуть. Однако, находясь на гребне эволюционной лестницы, Мод могла отправиться исследовать лабиринт дорожек, разбросанных по всей ферме, или направиться в подземку, чтобы сломя голову спуститься по эскалатору. Возможно, она уже подъезжает к Ковент-Гардену за покупками.

— Двор фермы, — крикнула я, хватая Бена и направляясь к булыжной площади. Бет в крепких ботинках на шнуровке спешила за мной, громко стуча каблуками.

— Моя дочь, — причитала она, рыдая.

Она влетела в здание для молодняка и подбежала к курящим девушкам, которые тупо смотрели, не понимая, о каком ребенке идет речь. Бет глупо таращила глаза на раненую собаку, как будто той было что-то известно. Собака зевнула, показывая черные десны. Молодая женщина с неаккуратно подстриженными волосами и с татуировкой в виде колючей проволоки в верхней части руки, притворяясь глухой, подметала двор.

— Я потеряла своего ребенка, — крикнула Бет.

Женщина оперлась на метлу.

— Сколько ему лет? — спросила она равнодушно.

— Семь месяцев.

— Да это же ребенок, далеко он не мог уйти.

— Она быстро ползает. Вы должны были заметить ее. Она очаровательна, в самом деле, принимая во внимание ее…

— Вы что, оставили ее без присмотра?

— Разумеется, нет. Мы обедали на траве. Она сидела рядом.

— Вы не подумали о пруде?

— Пруд? О, мой… — глаза Бет наполнились слезами.

Я посмотрела в сторону пруда и увидела лениво плывущую зигзагом утку и сидящую по пояс в стоячей воде Мод, которая изучала водоросли, свисавшие липкими локонами с ее пальцев, как при игре в «ниточку». Она посмотрела вверх. Из ее рта свисала трава.

— Глупая девчонка! — закричала Бет и, пошатываясь, подошла к краю пруда. — Твои лучшие брюки! Что за ужасная водоросль в твоих волосах! Вынь ее, Нина, на тебе старая одежда. Нет, лучше достань мой телефон. Он в моей сумке на коврике. Возьми телефон и позвони домой. Скажи Рози, пусть едет сюда с чистым комплектом одежды, полотенцами и возьмет какие-нибудь сильнодействующие дезинфицирующие средства.

— Может, нам все же стоит вынуть ее из пруда? Она там замерзнет.

Но, казалось, Мод нравилось это. Она нюхала находившуюся у нее в руках темную массу, при этом высовывала язык и быстро лизала темно-зеленый локон водоросли. Взгляд ребенка скользнул мимо матери и остановился прямо на мне. Ей стало очень весело, и от смеха ее плечи заходили ходуном. Я направилась к подстилке, теряя из виду полное маленькое личико, хотя смех ее еще долетал до меня.




В течение нескольких минут после приезда Рози Мод тщательно вычистили и поспешно переодели.

— Что это? — спросила Бет.

— Брюки из грубой хлопчатобумажной саржи. Мэтью только что принес их домой. Говорит, что теперь она ползает и ей нужны более прочные брюки.

Бет нахмурилась и строго посмотрела на Рози.

— Как, он уже дома? Сейчас только четвертый час. Почему он не на работе?

Рози пожала плечами. Она осмотрела ногти на руках Мод, вынула из своей сумки ножницы для ногтей с розовыми ручками.

— Угроза взрыва бомбы. Из здания всех эвакуировали. Он хотел заехать и помочь… Я думаю, что он мог купить их по пути.

Бет убрала баночки из-под еды в сумку и стряхнула траву с колен.

— Угроза взрыва бомбы, — произнесла она, едва дыша.

Рози и я шли с колясками рядом. Бет плелась позади, резко крича в сотовый: «Да. Она сделала. Итак?.. Правда?.. В самом деле?.. Хорошо… Нет. У меня все отлично». Когда я оглянулась, она с ухмылкой посмотрела на меня, ее рот перекосился, демонстрируя, как «отлично» в действительности она себя чувствует, на все 100 процентов.




Мэтью был в саду позади дома и лениво ворошил листья. Он работал с таким видом, словно не знал, чем бы ему заняться. Три женщины и два ребенка появились как нельзя кстати, и он прекратил сгребать граблями листья.

— Приготовления к свадьбе идут полным ходом? — спросил он.

— О да, хотя это становится немного… — начала я.

Он, крадучись, побрел к дому, Бет плелась за ним.

На кухне показались их кричащие головы. Рози и я остались смотреть за детьми. Она подвезла им по рельсам игрушечные поезда, сосредоточенно маневрируя подвижными составами.

— Ты молодец, всегда знаешь, что делать, — сказала я ей.

— С Мод довольно просто, но ей нужен маленький партнер в играх. Здесь не так уж и много детей, которых можно пригласить. Бет, вы знаете, — она посмотрела в сторону кухни, где Бет что-то мыла в раковине, — довольно привередлива к людям. Кроме вас. Может быть, вы захотите как-нибудь зайти с Беном. Я могла бы посидеть с ним вечером.

Это было кстати. Окончательный срок сдачи репортажа «Мои секреты» маячил так близко, что я ощущала его дыхание на затылке.

— Ты действительно могла бы? — произнесла я. — Я могла бы заняться внештатной работой. У меня практически не осталось времени, а я еще даже никого не нашла, чтобы взять интервью.

Рози сидела, сложив ноги по-турецки, и соединяла между собой игрушечные рельсы для поезда.

— Кто вам нужен?

— Кто-то, у кого есть секрет. Кто готов поделиться пикантными деталями и опубликовать свою фотографию в журнале «Лаки».

— Как увлекательно, — произнесла она.

Это не так, хотела я ей сказать, хотя когда-то я получала удовольствие от жизни в «Лаки». Находила ее свободной. Я просеивала местную прессу в поисках необычных историй и разыскала ту женщину, которую вынудили переехать, потому что ее соседи относились неодобрительно к экстравагантной живописи, которую она изобразила на своем доме. «Это искусство, — возразила она, — выражение чувственности». Соседи обозвали ее проституткой и забелили все, как только грузовой фургон с ее вещами отъехал от дома.

— Что за секрет? — спросила Рози.

— Любой, — безнадежно ответила я.

— Например, секрет стриптизерши.

Из кухонного окна доносились отрывистые слова и какое-то потрескивание: возможно, мини-пекарни. Надеюсь, она не сломана. Разве Мод может питаться покупным хлебом?

— Ты и в самом деле согласна на интервью?

Она кивнула.

— Я не стыжусь того, что делала.

Я готова была тотчас расцеловать это красивое лицо.




Тележка супермаркета как средство передвижения завоевала одобрение Бена. Он ехал с таким спокойным видом по проходам, словно постоянно сопровождал свою мать за покупками ингредиентов для выпечки. Его катила Нори — нестареющая фотомодель и красотка с обложки журнала «Лаки», но на этот раз без пакетика с жидким шоколадом, приклеенным к лицу. У нее были мягкие светлые завитые волосы, на лице сияла наивная улыбка, говорившая, что она никогда не пила кофе и не выкурила ни одной сигареты.

Рекламный ролик снимался в настоящем супермаркете с дополнительными лабиринтами вдоль проходов. Но они были ненастоящие. Нет никаких детей, растянувшихся на полу и вопящих из-за того, что им не разрешают брать слоеный сыр. Мнимая девушка-кассир выглядела неправдоподобно весело. Маркус показывал свои узкие маленькие сверкающие зубы. Мне казалось, что я теперь новый лучший друг директора.

Он принес мне кофе и поцеловал в лоб моего сына.

— Бен — просто исключительная находка. Очень непосредственный. Редко можно встретить ребенка, который так спокоен во время съемок, — с восторгом произнес он.

— Да, он хорошо держится, — ответила я, считая себя, подобно родителям детей, снимавшихся в рекламе «Маленьких красавчиков», уже искушенной в этом вопросе.

Маркус дыхнул на меня кислым кофе и сказал:

— Нина, вы очень профессионально относитесь к делу. Просто не могу выразить, как я вам благодарен. Уверен, мы еще обязательно встретимся.




Когда мы вернулись домой, нас ждало срочное сообщение от Ловли. Как настоящая профессионалка, я сразу ей позвонила.

— Я включила Бена в коммерческую рекламу родниковой воды. Идея в том, что ребенок низвергается вместе с водой, как дождевые капли. Ему надо будет пройти пробу, как он справится с водой, но это всего лишь формальность.

— Почему? — тупо спросила я.

— Директор видел рекламу «Маленьких красавчиков». Бен именно тот, кого он хочет. Нам надо бы пообедать вместе, Нина. Возможно, с нами будет ваш партнер. Мне бы хотелось распланировать деятельность Бена, чтобы обеспечить ему долгосрочную карьеру.

— Пусть будет по-твоему, — сказала я.




«Рози Лайалл выглядела как любая другая беззаботная двадцатилетняя девушка. Когда смотришь, как она занимается и смотрит за семимесячным ребенком, весело играя с ним, никогда не подумаешь, что до последнего времени у нее была совсем другая работа…»




— Было бы неправильно обвинять ее в аморальности.

— Играй на тайном аспекте, — советовал Чейз.

Контраст между ее респектабельной жизнью и непристойной, семьей среднего класса и грязного «дна» стрип-клубов….




«Рози ощущала на своем гибком и молодом теле хищные взгляды. Она потерялась в собственном мире, испытывая свою сексуальную привлекательность и силу…»




Я пристально смотрела на экран. Слова выскакивали наугад. Я удаляла запятую, ставила точку. Вносила незначительные изменения. Убирала их. Выключила компьютер и потом снова включила, нарисовала курсором небольшие пунктирные квадраты, после чего пошла на кухню. Сделала бутерброд с колбасой и съела, пока шла обратно, подсчитывая, что у меня осталось пятьдесят семь минут, до того как Рози приведет Бена домой.




— Нам нужна детская походная кроватка на время медового месяца, — заявил Джонатан.

— У них есть. Я проверила.

Бродисы жили на ферме Недеролл в Керкудбрайтшире, в Шотландии. Ответившая мне женщина, миссис Джексон, не помнила мистера и миссис Броди и, казалось, с неохотой согласилась сдать комнату на неделю. При этом она сказала, что, пользуясь ночлегом и завтраком, мы должны будем освобождать комнату с половины десятого до пяти каждый день. Она говорила раздраженно, начальственным тоном. Я решила не спрашивать, входит ли шкаф с играми в предоставляемые услуги.

— Было бы лучше, если бы Бен спал в собственной кровати. Я не хочу, чтобы у него была старая, разбитая кровать с сырым матрасом.

Все это совсем не напоминало медовый месяц.

Унылым субботним утром мы направились на Оксфорд-стрит покупать детскую походную кроватку. Вернее, мы намеревались поехать на Оксфорд-стрит, но Джонатан погнал машину не в ту сторону. Воздух был тяжелый и влажный. Такое ощущение, что назревал шторм. Мы ехали через бесконечные ряды стандартных домов, пока не выехали на автостраду, потом снова съехали с нее и оказались среди полей и лениво бродящих коров да странно раскинувшейся вокруг леса деревни.

Я решила не спрашивать, куда мы едем. Существовала маленькая вероятность, что Джонатан нашел поставщика детского оборудования со скидкой где-то здесь, в Мармелад-ленде, хотя я в этом сомневалась. Джонатан что-то напевал себе под нос, как будто купил мне подарок и теперь ждет не дождется, когда я его открою.

— Что это за таинственная поездка? — не выдержала я.

Он бросил на меня быстрый лукавый взгляд, который говорил: «Тебе это понравится». И я догадалась даже прежде, чем он остановился перед пивной под названием «Индюк» и отстегнул Бена от детского автомобильного кресла. Держа его в одной руке, он другой рукой снял коляску с багажника и, тряхнув, раскрыл ее.

Я кое-что хочу тебе показать, — сказал он, приводя в порядок ремешки Бена и завязывая шнурки его светлых хлопчатобумажных ботиночек.

— Ты мог бы не ездить для этого так далеко, — предположила я.

Джонатан миновал коттеджи из красного кирпича.

— Я так решил. Это не займет более одного часа. Мне это будет только в удовольствие. Я могу читать в поезде, даже выучить другой язык.

— Зачем тебе это нужно, если ты никуда не выходишь из дома?

Мы проехали мимо церкви, цветные стекла которой уныло посмотрели на нас. Мне придется ходить туда по воскресеньям, а я даже не крещена.

— Это где-то здесь, — задумчиво сказал Джонатан, проверяя название улицы. — Улица Глицинии.

Теперь дома не жались друг к другу, их окружали стены из мощных камней. Откуда-то слышалось радио и пение птиц; отсутствие птиц в городе не замечаешь. Я бы могла помогать птицам, как та городская сумасшедшая женщина-голубятница: крошить хлеб размером с клюв и побуждать моих пернатых друзей пачкать деревню своими испражнениями.

Джонатан неожиданно затормозил возле красивого квадратного дома с четырьмя симметричными окнами и блестящей красной дверью, как на детских рисунках. Он вошел в калитку. По краям окрашенных в белый цвет ступенек красовались терракотовые горшочки. На шесте, к которому крепился скворечник, была прибита табличка: «Продается. Смотреть только по предварительной договоренности».

— Ну, что ты думаешь? — спросил он.

Думаю, это идеально и что мне это не нужно.

— Ты представляешь? Тебе даже сказать нечего. Великолепно, не так ли? Выглядит лучше, чем в рекламном объявлении о продаже недвижимости. Фотография не показывает всей его прелести.

— Какое агентство по недвижимости?

— «Каннинг и Вокер». С ними все обстоятельно выяснили из их регионального офиса. Я не хотел обнадеживать тебя, пока не нашел подходящее место. — Он взял меня за руку и произнес нежно: — Давай просто посмотрим.

— Мы не можем просто так вломиться. Тебе надо было договориться.

Он взглянул на часы:

— Гэри должен появиться с минуты на минуту. Он нам все покажет. Семья выехала. Он говорит, это именно то, что я… что мы ищем.

У калитки показался человек, который знает, чего хотят другие люди. У него была лоснящаяся от загара кожа, он встряхнул мою руку так, что у меня дернулось плечо.

— Какой милый ребенок, — сказал он.

Увидев его, Бен скорчил кислую гримасу, словно съел лимон.

Я вошла с ним в холл с деревянным полом и увидела аккуратно стоящие вдоль стены несколько пар калош. Калоши взрослых были зеленого цвета, детские — серебристые с нарисованными облаками. Трое детей разного возраста. Большая семья. Большой семейный дом.

— Вам понравится кухня, — с энтузиазмом произнес Гэри, полагая, что она станет моим владением; Джонатан тем временем будет в теплице проверять свои огурцы.

Кухонный пол был застелен шиферной плиткой, щели которой заполнял блестящий красный герметик. На буфете висели детские рисунки, закрепленные синими кнопками. На одном было написано: «Мама» — улыбающаяся дама с длинными черными волосами и редкими ресницами. Другой рисунок назывался «Папина новая машина», хотя она больше напоминала микроавтобус.

Джонатан прав: дом идеален. Все аккуратно убрано, пахнет чистотой, и присутствует тот незначительный беспорядок, который убеждает, что здесь живет настоящая семья. Все налажено хорошо. Конструктор «Лего» упакован в кофр, который они приобрели на аукционе. Мама с редкими ресницами сама готовит коробку с ланчем вечером перед школой; они едят хорошие продукты, свежие овощи, мытые в широкой мойке фирмы «Белфаст». А чем занимается папа? Он адвокат. Вот кто понравился бы Элайзе! Рассматривая духовой шкаф, я никак не могла взять в толк, почему у него столько дверок.

— Придется привыкнуть ко множеству комнат. Когда создаешь семью, это просто необходимо, — сказал Гэри и повел нас в гостиную.

Боже праведный, сколько же детей я собираюсь произвести на свет? Мой крепкий живот так и будет перманентно вздутым и пополнять разумными существами семейное гнездышко?

— Сейчас я покажу вам верхний этаж.

Гэри провел нас в спальню. У родителей была самая большая спальня. Все было кристально чистым, даже половицы. Вышитое постельное покрывало казалось белее белого цвета. И если они занимались сексом, то это был какой-то стерильный секс.

— Здесь так спокойно, правда? Комнаты светлые. Именно то место, где хочется проснуться воскресным утром, — сказал Гэри, сдержанно улыбаясь.

— Сколько лет этому дому? — спросил Джонатан.

— Конец девятнадцатого века. Редко встретишь дом таких размеров. Эта деревня пользуется популярностью. Начальная школа считается самой лучшей во всем графстве.

Бен лежал на чистых половицах, пытаясь просунуть указательный палец в щель. Джонатан не спускал с меня взгляда, пытаясь определить мое отношение.

— Ко мне обращались многие заинтересованные люди, — продолжал Гэри, направляясь в детские комнаты.

На двери каждой комнаты висели таблички с именами: комната Эдди, комната Софи, комната Марты. Дети, хорошо учившиеся в школе и сидящие в этой домашней кухне, выполняли домашние задания под тихие звуки радиостанции 4.

— Теперь я хочу, чтобы вы сами, одни, все посмотрели. Почувствовали место, — закончил Гэри.

Джонатан взял Бена, пошел с ним в гостиную и посадил на круглый этнический коврик.

— Ну что? — с надеждой произнес он.

— Ну что, — парировала я.

— Думаю, нам надо принять предложение.

— Давай подумаем.

— Ты бы могла позвонить ему на неделе? Он дал тебе свою визитку, ведь так?

Я порылась в сумке и обнаружила утечку из бутылочки Бена. Визитка Гэри промокла, но еще вполне прочитывалась. Я увидела, что агента звали не Гэри, а Гари. Творческое написание. Я бы не стала покупать зубную щетку, не говоря уже о доме, от Гари.

Мы расстаемся, обещая связаться. Гари взял Бена за руку и пробурчал: «Пока, маленький парнишка».

Бен неожиданно заплакал. Цвет неба изменился, а за ним и настроение. Раздались предгрозовые раскаты, вот-вот польет дождь. Мы поспешили к выходу, протискиваясь мимо кресла, стоящего в холле, однако слишком большого для холла и явно предназначавшегося для другой комнаты. Оно казалось пухлым и было обито роскошным бургундским бархатом. В таком кресле никогда не почувствуешь себя комфортно. К тому же оно было совершенно новым — на нем имелась целлофановая обертка.




Мне позвонила Элайза и сказала, что нашла идеальное свадебное платье.

— Ты же только-только познакомилась с ним, он ведь слишком молод для такого шага, — засмеялась я.

— Я и Дейл здесь ни при чем, глупая, платье для тебя. Голубое, светло-голубое, я почти не в состоянии описать его.

— Как шпорник? — предположила я.

— Как утиное яйцо, с серым оттенком. На вешалке выглядит обычным, на самом же деле прекрасно скроено и не будет выделять твою… ты знаешь, о чем я.

— Сколько стоит?

— В том-то вся и прелесть. Ты можешь поиметь его даром. Это выставочный образец, пиаровская кампания рекламного агентства. Я могу держать его в загашнике несколько недель, делая вид, что мы его потеряли. Ты будешь в нем всего лишь день, может быть, несколько часов. Никто ничего не узнает.

Выходить замуж не в своем платье? Это неправильно, хотя я не могу сказать почему. Это всего лишь платье. Только на день. Ничего особенного, сказал бы Джонатан, хотя он бы чувствовал себя счастливее, если бы я вызвала флориста, чтобы украсить стол.

— Я и для себя подобрала одно. Оно темно-фиолетовое и с косым подолом. Единственной проблемой остаются туфли, — произнесла она на этот раз слишком возбужденно.

— Может быть, в «ДМ». Они все еще делают туфли цвета бычьей крови? — предложила я.




Я приехала к Бет, чтобы дать почитать Рози сделанное для «Лаки» интервью. Я постаралась сдерживать себя, чтобы не обидеть ее. В результате получилось как-то спокойно и, по правде говоря, скучно. Чейз заставит все переделать.

Я также надеялась, что у Рози, возможно, есть подруга, у которой можно взять интервью для следующего репортажа «Мой секрет». Я совершенно выпустила из виду, как быстро проходит неделя: каждую минуту происходит история, мне надо работать уже над следующей. Захочет ли Гари открыть что-нибудь из своего прошлого, если мы купим этот ужасный дом в Воттоне, который рядом с чем-то там расположен? Вот в каком отчаянном состоянии я находилась. В сущности, мне придется платить кому-нибудь, чтобы полностью отделаться от работы над репортажем «Мои секреты». Я стану официанткой или библиотекарем. У меня будут спокойные перерывы на обед, и я буду заканчивать работу по расписанию без каких-либо установленных сроков, висящих как дамоклов меч надо мной.

Я рада, что Бет все еще гостила у своей матери. Она не одобрит, что я интервьюировала ее помощницу. Бет считает Рози своей собственностью: еще одна незначительная безделушка, которую удобно держать на кухне. Я позвонила в дверь. Вероятно, Рози находилась наверху в детской комнате с включенной музыкальной игрушкой. Я постучала в дверь. Может быть, она в саду. Потом я попробовала открыть ее.

— Рози, — позвала я.

В гостиной негромко играла музыка. Что-то джазовое — мотив, довольно тривиальный. Обычно в этом доме музыка не звучала. У Бет было три символических компакт-диска: Фил Коллинз, Нина Симоне, сборник любовных песен с силуэтами целующихся пар на обложке.

— Рози? Это Нина. Я принесла очерк, — крикнула я вверх.

В холле подул прохладный ветерок. Задняя дверь была открыта. Я направилась в сад, воображая, что она ворошит оставшиеся листья, а Мод спит под слабыми лучами солнца. Но вместо этого я увидела ребенка на кухне, лежащего по диагонали в своем манеже и хрипевшего во все горло. Деревянная погремушка лежала на открытой ладони. Ее широкая грудь медленно поднималась и опускалась. Ползунки были заполнены до отказа. Ее светлая распашонка была запачкана, видимо, томатным соусом.

На кухонной полке, за поваренными книгами Бет, находились трофеи Мэтью: за гольф и бег на дальние дистанции. Муж с высокими достижениями хорош во всем. Счастливый тем, что взял бразды правления ухода за ребенком в свои руки, пока его жена обертывала в папье-маше стеклянных зверей в деревне.

Я проверила, спит ли Бен в холле, затем посмотрела в кухонное окно. Сад выглядел неухоженным и заброшенным. В прежние времена, рассказывала Бет, Мэтью разбрасывал торф и делал бордюры, высаживал многолетние растения. Потом он все забросил, пока Бет не стала ворчать. Тогда он свалил вину на Мод. Пока она росла, все покрылось сорняком. Настил выглядел потускневшим. Еще в августе Мэтью неуклюже попытался постричь газон, но бросил после первого круга. В задней части сада трава была намного выше, так как газонокосилка вообще не касалась ее весь год. И тут я увидела Рози в задранном выше талии платье. Она то скрывалась, то снова появлялась из травы. Сначала я не могла увидеть ее партнера, — мешала растительность. Затем увидела. Мэтью лежал на спине на одеяле, сшитом из 164 квадратных лоскутков, его руки сжимали женские бедра, а на пальце сверкало обручальное кольцо Бет.






Глава 15 ЗАМУЖЕСТВО


Лишь свернув с улицы Бет, я заметила, что папка размером А4 с откровениями Рози в репортаже «Мой секрет» отсутствует. В сумке для сменного белья папки тоже не было, а вдруг она потерялась, соскочив с ручки коляски? Наверняка я ее куда-то положила. Возможно, в кухне Бет, рядом с пятидесятифункциональной соковыжималкой, идеальной для растирания и взбалтывания, при условии, что вы правильно привинчиваете крышку. Атак как добиться этого невозможно, то вся кухня всегда забрызгана растертой клубникой.

Интересно, я закрыла входную дверь, когда в спешке отодвинула задвижку? Дом Бет будет легкой приманкой для воров, пока Мэтью и Рози насытятся друг другом в саду.

Можно было бы вернуться и сказать: «Я зашла, чтобы показать тебе репортаж. Взгляни, вот он. — Надо же быть такой глупой! — Но тебя не было. Играла музыка. Может быть, ты ушла и забыла выключить». — Я не буду говорить, что видела Мод в манеже. Она спала: я могла просто не обратить на нее внимания. Я лишь скажу: «Я везде поискала, но никого не обнаружила». Я не видела их любовных утех.

К этому времени они должны уже закончить. Разве будет он ходить вокруг да около, когда Рози оседлала его со всеми своими упругими двадцатилетними формами. Он продемонстрирует такой энтузиазм, какого еще никогда раньше их сад не видывал. Они так встряхнут траву, что поднимется даже прошлогодняя. Два возбужденных, раскрасневшихся лица проверят, спит ли Мод. Отлично, и займутся обычным для папы и помощницы по хозяйству делом. Он мог бы протереть свои трофеи. Она приготовит для Мод дневное питание. Когда позвонит Бет, Рози подойдет к телефону и ответит своим очаровательным голосом девушки из Кента: «Все прекрасно. Да, она и мы все скучаем без вас». Я подумала о Бет, которая торчала в деревне, заворачивая стеклянных кроликов и считая минуты, когда она вернется к жизни, которой принадлежит.

Я ничего ей не скажу. Мы не настолько близки; ведь это не входит в мою «должностную инструкцию». Но Бет все равно об этом узнает. Однажды они будут неосторожны. Я поспешно направилась домой. Коляска подпрыгивала на выбоинах тротуара, а я летела и надеялась, что папка расщепилась на миллион частиц и рассеялась на кухне Бет, как пыль.




Джонатан пришел усталый и запыхавшийся с двумя набитыми хозяйственными сумками, которые он держал перед собой.

— Это все? — спросила я, пока он выгружал предварительно мытую и расфасованную в целлофановые пакеты зелень. Полистироловый лоток с двадцатью четырьмя разделанными цыплятами с шумом плюхнулся на кухонный стол.

— Это еще не все, — произнес он, переводя дыхание. — Остальное я притащу утром. Начнем готовить маринады, а барбекю сделаем около двух часов. Я проверил, прогноз погоды на завтра хороший.

Теперь я все вспомнила: наши семьи встречаются. Мои родители и Констанс должны познакомиться как раз перед нашей свадьбой, чтобы создать видимость, что наши семьи встречаются десятилетиями.

— Ты думала о том доме? — спросил он, выставляя в ряд бутылки с маслом от бежевого до серо-зеленого оттенков.

Как я могла о чем-нибудь думать, если у меня перед глазами все еще мелькали темные кудрявые волосы Рози, спадавшие ей на плечи.

— Мы должны принять решение. Гари звонил мне. Я сказал ему, что дом нам понравился. Он предупредил, что еще три супружеские пары будут его смотреть.

Он нам действительно нравится? В нем нет ничего такого, что может вызывать отвращение. Нельзя делать вид, что такой хорошо ухоженный коттедж порождает неприязнь.

— Это естественно, что он так говорит. Ты когда-нибудь встречал агента по недвижимости, который сказал бы правду? Он хочет дожать нас, чтобы получить свои комиссионные. В доме может быть куча проблем: крыша, влажность, кровельные желоба… — резонно заявила я.

— Тебе показалось, что там сыро? — спросил он, ставя пустые сумки на подставку для сумок, которая представляла собой белый пластмассовый ящик с отверстиями, прикрепленный с внутренней стороны буфета. Джонатан сказал, что она была выполнена в классическом стиле.

— Давай решим это после свадьбы, — предложила я.

— После свадьбы его уже не будет.

Я представила место, где когда-то стоял дом. Семья в калошах, потерявшая жилище, стояла у калитки и смотрела на свободное прямоугольное пространство.

— Я уже заходила к Бет и Мэтью сегодня, — сболтнула я.

Он нетерпеливо выдохнул:

— Хотел дозвониться до него на работу. Думаю устроить что-то вроде холостяцкой вечеринки или, в крайнем случае, пойти выпить пива. Сказали, что он ушел к банкомату и еще не вернулся. Никто не знал, где он.

Мне было непонятно, почему Джонатан считал Мэтью самым лучшим парнем. Он не самый лучший парень. Билли, да. По крайней мере, он проявляет интерес к свадебным делам. Он предложил устроить холостяцкую вечеринку где-нибудь на природе или в пародийном клубе Элвиса. Во время ритуала он собирался сыграть что-то им сочиненное. Он даже для этой цели купил аккордеон.

Джонатан, стоя у нераспакованных покупок, почесал бровь о рукав куртки. Почему он не снял ее, ведь он дома? Я сделала это сама. Его рубашка казалась влажной, словно ее отпаривали. Он осторожно поцеловал меня, как будто я могла его укусить. Я услышала шарканье Бена по кухонному полу. Руки Джонатана скользили по моей спине, лицу и волосам. Бен захныкал, видимо испугавшись, что мы уединимся в спальне и забудем о его существовании. Дети не терпят взрослых, проявляющих чувства. Они не потерпят этого, всех этих поцелуев в губы. Джонатан повел меня в холл. Он поцеловал меня, но уже не так скромно, прижав к буфету, внутри которого находилась подставка для сумок.

Из кухни раздался плач Бена. Он испугался и думал: вот сейчас они займутся этим, начнут делать ребенка. Отвратительного брата или сестру, которые будут лежать под аркой для развития активной подвижности — моей аркой — и украдут у меня самую лучшую работу фотомодели.

Плач усилился.

— Не волнуйся за него, все будет в порядке. Всего лишь минута.

Медленное продвижение, не просто шарканье по полу, нашего сына из кухни в холл сопровождалось всхлипываниями. Его нижняя губа выступила вперед, словно балкон.

— Мне надо кое-что сказать тебе, — произнесла я. Неожиданно кто-то дернул меня за лодыжку. Бен, схватив меня за ногу двумя руками, тщетно пытался взобраться на нее. — Мэтью был не на работе, а дома, в саду. Я зашла, чтобы увидеть… — осторожно сказала я.

— Примерно в это время. Ты обратила внимание на состояние их газона? Они собираются идти на все эти затраты, связанные с настилом, с этими огромными керамическими кадками и буйной растительностью…

Как только он произнес слово буйная растительность, я убежала на кухню и спрятала лицо в холодильнике.




На необыкновенно маленьких ножках Констанс бледноватые коричневато-желтые туфли на шнуровке, темно-коричневый кардиган под горло и юбка в складку, которую она постоянно одергивает. Она сразу выказала желание помочь, вмешаться, проникнуть на кухню, но Джонатан выпроводил ее.

— Успокойся, мам. Поболтай с Ниной.

Констанс украдкой посмотрела на яркое октябрьское солнце. Она осталась наедине со своей воображаемой невесткой и сидящим у нее на коленях Беном, который уставился на Констанс, как будто она только что спустилась с космического корабля. Появился Джонатан с двумя бокалами вина. Констанс замотала головой и жестом показала ему, чтобы он поставил ее бокал на каменные плитки. Она не была настроена на диалог. Мы молча смотрели на кирпичную стену, окружавшую наш задний двор, словно ждали начала показа новой кинокартины.

Мои родители запаздывали. А вдруг они забыли? Когда я позвонила и пригласила их, мне показалось, что мама с трудом вспомнила, кто я.

— Мы подумали, что вам надо познакомиться с Констанс, поскольку вам придется вместе сидеть в загсе.

— Констанс? — послышался откуда-то издалека голос, словно она держала трубку на расстоянии длины руки.

— Мать Джонатана, — ответила я, ожидая, что она спросит: «Что за Джонатан? Кто вообще звонит?» Но она вовремя спохватилась: «Ах, конечно, мы придем. Нам хотелось бы увидеть… ребенка».

Возможно, она забыла и его имя тоже.

Они приехали, когда цыплята уже основательно поджарились и наполняли двор соблазнительным ароматом, хотя тлеющие угли не источали достаточного жара. Джонатан ворошил угли вилами с длинной ручкой: приготовление барбекю позволяло мужчинам снимать с себя ответственность в семейных ситуациях.

Констанс почистила туфли от земли и взяла на руки Бена. Она с таким же успехом могла держать чайную ложку, судя по тому, как она это делала.

К моменту прихода моих родителей Джонатан смочил угли горючей жидкостью, чтобы распалить их посильнее. Мама громко фыркнула. Конечно, ей хочется покурить. Это не возбраняется, так как мы во дворе. Она взвешивала: не возразит ли кто-нибудь? Куда бы ей сесть, чтобы дым от сигареты не попадал ей в лицо? Она полезла в сумку, достала мягкую пачку сигарет и прикурила. Констанс быстро взглянула водянистыми глазами на мою мать, затем снова отвела взгляд к стене.

Папа колдует с Джонатаном над барбекю.

— До самой середины никогда не прожариваются, правда? Думаешь, уже должно быть готово, кусаешь, а внутри кровь, — произнес папа.

При слове «кровь» Констанс уставилась на моего папу.

— Не говори так, Джек. Джонатан старается, — сказала моя мама. Она повернулась к Констанс: — Он действительно хорошо готовит? Нина говорит, это его сфера. Она может только купить кое-что в гастрономе и скинуть все это на тарелку, — закончила она с легким смешком.

Констанс нахмурилась, раздумывая, нужны ли еще дополнительные доказательства того, что и в этом я не подхожу под понятие супержены.

— Чем вы собираетесь кормить на свадьбе, Нина? — спросила моя мать.

— Только шведский стол. Лосось, дары моря, салаты и нарезки.

— Мы во Франции едим очень просто, не так ли, Джек? У нас там поместье, — объяснила она Констанс.

Теперь Констанс посмотрела на моих родителей как на кичливых людей, даже как на мелкую аристократию с ненужными домами, разбросанными по Европе. Я бы не сказала, что моя мать выглядела шикарно: на ней платье с узорами высохшего плюща, которое выглядит так, что постирай его еще раз, и оно расползется, хотя все равно могла бы одеться и попроще.

— С нетерпением ждете свадьбу? — спросила она, успокоившись после дружеской перепалки с Констанс.

Констанс уставилась на мамин мятый воротник и спросила:

— Что?

— Свадьбу. Вы…

— Я никогда не была на свадьбе, — брюзжа, произнесла Констанс.

— Кроме вашей собственной, — уточнила моя мать.

Взгляд едва серых глаз Констанс сильно загорелся.

— Я никогда не была на свадьбе. Отец Джонатана и я никогда не были женаты. Джонатан, — произнесла она теперь громче, — ты не мог бы отвезти меня домой, пока не поздно? Я не хочу, чтобы ты ехал в темноте.

— Это Лондон, мама. Тут никогда не бывает совсем темно, — ответил он, всматриваясь в матового цвета бедро цыпленка.

— Сожалею об этом, — сказала моя мать Констанс.

Джонатан разложил цыплят на тарелки, забыв принести салат, который остался на кухне в стеклянной пиале, и принялся пить вино, издавая булькающие звуки.

Мама посмотрела в тарелку.

— Выглядит чудесно, но я бы предпочла поесть позже. Эшли беспокоят антибиотики в цыплятах.

— Они экологически чистые, — ответил Джонатан.

— Становится поздно, Джонатан? — прошептала Констанс.




Понедельник. Съемки в рекламе родниковой воды. Захватить белые ползунки и набор игрушек.




Вторник. Сделать репортаж «Мой секрет». У кого взять интервью???




Среда. Заказать вино для свадьбы, торт, оплатить счет у Фокса, убедиться, все ли зарезервировано. Транспорт из загса к Фоксу?

Рекламная съемка Автомобильной ассоциации в 15.00? Элайза собирается примерять платье.




Четверг. Рождественские пробы в 14.00? Проверить у Ловли.




Пятница. День рождения Джонатана. Сиделка Бет?




— Они подрезаны, но вещи никогда не сделаны точно так, как тебе бы хотелось, — сказала Бет. Она только вернулась из деревни, посвежевшая, и лоб не так лоснился. — Ты знаешь, я скучала по нему. Может быть, нам это и нужно было. Небольшой отдых друг от друга.

Она привезла обратно деревянные буквы, составляющие слово МОДИ, и две золотые рыбки, которые выиграла во время розыгрыша лотереи на празднике. Они будут в детской. Рози почистит аквариум, так как, по словам Бет, рыба считается игрушкой, а чистка игрушек входит в обязанность Рози.

— Кстати, ты покупаешь тот загородный дом? — спросила Бет, опуская миниатюрные обломки судна в аквариум.

— Я на время отложила решение этого вопроса. Хотя в пятницу вечером, возможно, Джонатан снова захочет выяснить. У него день рождения. Ты не могла бы посидеть с ребенком?

— Без проблем, — как-то нервно произнесла Бет… В конце концов, Бен — мальчик, и он уже разбил крышку с плюшевым медвежонком от моей банки с печеньем.

— Около семи?

— Отлично, — ответила она, потом легкомысленно добавила: — Ты знаешь, что самое забавное я обнаружила, когда вернулась домой? Он скосил эту чертову траву.




Неделя проходит в сплошных напоминаниях и страхе никуда не поспеть. Рекламная съемка родниковой воды проходила на абсолютно белом фоне с падающими откуда-то сверху каплями. У директора был печальный вид и решительный подбородок. Он двигался неуклюже, словно был высечен из камня. Бен сидел на корточках на сделанном на полу холме, который выглядел, как прозрачная оберточная бумага. Когда начала литься вода, я ждала, что он сорвет съемки или, по меньшей мере, поползет ко мне. Но вместо этого он смеялся, нанося удары пальцами по шипучим каплям. Другой ребенок, запасной, так и не потребовался.

— Не беда, мы прекрасно провели утро, — с явной досадой сказала его мать.

Утром следующего дня я просматривала материалы для репортажа «Мой секрет», чтобы выудить хоть какую-то идею, но так ничего и не нашла. Я позвонила Элайзе и спросила, не хочет ли она поведать мне историю «Мой игрушечный мальчик-любовник», но она даже не стала говорить. «Лаки» не относится к ее любимым журналам. Он подходит только для того, чтобы забить ею туалетную ванночку ее кота. Интересно, что Чейз скажет об истории стриптизерши? На то, чтобы дать ее сначала почитать Рози, у меня не оставалось времени. Она могла обнаружить брошенный где-то на кухне репортаж, но никаких намеков на это я не слышала. Я не могла смотреть ей в лицо. Довольно сложно вести себя нормально с Бет; я боюсь, что мой озабоченно наморщенный лоб проболтается: «Я видела, как они занимались этим. Они оставили Мод в манеже в грязных и вонючих ползунках».

Из журнала «Лаки» позвонила Джесс и спросила, не могла бы я поработать побольше на этой неделе? Они запустят репортаж со стриптизом, так как для переписывания нет времени, но хотели бы дать его с неожиданным поворотом. Она говорила визгливо, как будто просила у школьной медсестры гигиеническую женскую прокладку.

— Вы сделали фотографии? — спросила я.

— Вчера. Фотограф сказал, она очень естественная красивая девушка. Даже невозможно представить, чтобы она занималась какой-то дешевкой.

— Она темная лошадка, — ответила я.

— Я получу сегодня недельный кусок? — спросила Джесс.

— Он почти закончен, — пробормотала я.

Покормив Бена, я пошла с ним по парку и ходила, пока он не заснул в коляске. Вернувшись домой, быстро набросала выдуманную историю для рубрики «Мой секрет» о женщине, которая знает, что у ее мужа есть любовница, но ничего не предпринимает, потому что он хотя бы не пристает к ней с сексом. Я закончила как раз в тот момент, когда услышала зов пробуждающегося Бена, и почти поверила в то, что это реальная история.

Я отправила материал по электронной почте в «Лаки» для Джесс, объяснив, что героиня отказывается фотографироваться. Они могут воспользоваться фотографиями из шкафа или сфотографировать Джесс, что они и сделают, я полагаю.




Рекламная съемка для Автомобильной ассоциации проходила на обочине автострады Ml. Бену надо было лишь корчить фотогеничные гримасы, пока ирландский актер, поднаторевший на ролях заботливых папаш, поднимал его в детском автомобильном кресле. Он напоминал Рональда и выглядел так, словно меньше чем за минуту мог поставить палатку. Единственный раз он позволил себе улыбнуться, когда опять передал Бена мне.

Джонатан пришел домой с работы и пожаловался, что его команда не сколачивается, несмотря на три дня, проведенных в рытье пруда.

— Каждый работает сам по себе, занимаясь своими собственными делами. Я хочу поговорить об этом.

Интересно, о чем это он хочет поговорить? Я не представляю Джонатана в роли установителя законов.

— Как дела с машиной для гостей? Ты сказала, что закажешь микроавтобус, чтобы отвезти всех из загса к Фоксу, — коротко сказал он.

— Разве мы не можем взять такси? Там лишь двенадцать человек. Они могут… — предложила я.

— Я выясню, — отрывисто произнес он. Затем прослушал на автоответчике сообщение Элайзы, которая напомнила мне, чтобы я была у нее точно в восемь часов.




Она выглядела так, словно только что перезанималась сексом. В ее квартире все было вверх дном.

Обстановка напоминала благотворительную распродажу разнообразных подержанных предметов, после того как были растасканы все лучшие экземпляры.

На окне комнаты для гостей болталось серо-голубое платье. На плечике висела бирка с надписью: «Образец: подлежит возврату». Я надела его, не снимая бирки.

— Повернись, — скомандовала Элайза.

Я ощущаю в теле какую-то вялость. Мне нужны подпорки, что-то вроде лесов.

— Сзади смотрится отлично, — произнесла она.




Гостиничный номер люкс для рождественских съемочных проб украсили топорно вырезанные зеленые блестки, возможно, чтобы создать детям праздничное настроение. Реклама предназначалась для каталога игрушек и домашних предметов: «Прямо со страницы к вам домой». Как я буду чувствовать, если Джонатан купит мне комплект кастрюль со стеклянными крышками? Такое уже случалось. Бет была разгневана, когда Мэтью подарил ей на прошлый день рождения мусорный ящик. Она уже была в предродовом периоде и рассказала мне об этом на консультации. Мусорное ведро приятно радовало глаз, насколько мусорные ведра на это способны, — блестящее с желтым оттенком с тремя бутылками шампанского «Моет». Так вот, ей не нужно было мусорное ведро, и шампанское она тоже не могла пить, так как ждала ребенка.

Джонатан и я не думали о Рождестве. Завтра его день рождения. У меня и так достаточно было проблем с этим. Под нашей кроватью спрятаны два свертка: портфель с острыми углами и массивным замком с цифровой комбинацией (хотя его нынешний портфель вполне хороший) и набор для ухода за кожей из трех предметов в черной вельветовой сумке. Продавщица могла подумать, что это подарки для моего папы.

— Нервничаете? — высоким голосом спросила женщина, чей ребенок никак не мог успокоиться, даже при виде свисающих с потолка блесток и морозных звезд.

— Нет, нам уже раньше приходилось этим заниматься.

Она посмотрела на Бена, потом на меня.

— Вы снимались в «Маленьких красавчиках», не так ли? А это знаменитый Бен.

«Знаменитый Бен» смотрел на меня с гордостью звезды и с вопрошающим выражением: «Мы будем проходить прослушивание? Они что, не знают, кто я?»




В пятницу вечером пришла не Бет, а Рози.

— Вы не против, правда? — произнесла она, сгребая Бена, одетого в спальный костюм на молнии. — Бет сказала, что хочет иногда побыть одна с Мэтью. Какое чудесное у вас платье!

Не считая пары примерок, черное платье пролежало слишком долго завернутым в ткань в темном месте, как стеклянные животные матери Бет. Оно пахло плесенью и не выглядело таким уж черным. Туфли до ужаса неудобные. Я не соответствую этим туфлям бронзового цвета.

На Джонатане светло-голубая рубашка и немыслимые черные брюки, которые, судя по всему, служат ему не для работы. Он уставился на мое платье и явно собирался что-то сказать, но не при Рози. Мы детально ее проинструктировали: что делать, если Бен не захочет ложиться в свою кроватку. «Руководство по уходу за ребенком» рекомендует выполнить испытательный пробег, когда няня находится дома, а родители «уходят», что мне кажется бессмысленным и нелепым. Ну и что в этом случае родителям надо делать? Сидеть на кухне и потягивать вино, делая вид, что они «ушли» в бар? Джонатан показал Рози, где лежат подгузники, носовые платки и «Калпол», хотя Бен был переодет и не собирался болеть. Я достала всю коллекцию его игрушек, кроме ржавого велосипеда, который принесла ему моя мама, чтобы он не чувствовал себя заброшенным.

— Вот номера моих пейджера и сотового, номер сотового Нины и телефон ресторана, — сказал Джонатан, протягивая ей листок, на котором все было написано заглавными буквами: «В ресторане “Бразилия” до девяти, затем кинотеатр “Одеон”. Фильм заканчивается в 11.15. Дома должны быть в 11.45».

— А вот и наше такси, — сказала я, стремясь смыться, прежде чем Бен ухватится за практически голую ступню матери и догадается, что я ухожу в таинственное место, где продаются спиртные напитки.

Усаживаясь в такси, Джонатан стряхнул невидимую пыль со своих бедер. Я повернулась к Рози, чтобы напомнить ей, что Бен имеет привычку мгновенно заглатывать содержимое своей вечерней бутылки и требует добавки: пусть она не спешит, делает ему перерывы и убедится, что он нормально отрыгнул. Она все это знает. Она знает больше о детях, чем я.

— Мне понравилось интервью. Вы написали так, как я рассказала, — произнесла она, стоя в дверях с Беном.

— Что ж, я старалась.

— Я только хотела поблагодарить вас, — ответила она.

Джонатан не любил есть вне дома, однако «Бразилия» не совсем обычный ресторан: это всего лишь тапас-бар, слишком сумасшедший, чтобы обращать много внимания на то, что у тебя на тарелке. Мы встали рядом с дверью с бокалами вина, там было меньше накурено. Джонатан напряженно улыбался всякий раз, когда кто-то протискивался мимо него, чтобы добраться до автомата, торгующего сигаретами. Какая-то пара поднялась из-за столика, оставляя за собой гору масляных тарелок, рваных салфеток и полную до краев пепельницу с окурками и пробками от пивных бутылок.

Мы уселись за шаткий столик. Джонатан достал бизнес-карту из бумажника, согнул ее и просунул под хромированную ножку. Однако стол еще раз опасно пошатнулся, когда он на него облокотился. Официант даже не взглянул на нас, когда принимал заказ. Компания из пяти сильно загорелых женщин рядом с нашим столиком зааплодировала при появлении огромного кувшина с красным бургундским вином и с нарезанными фруктами.

Нам было непривычно сидеть вместе без Бена. Должно быть, загорелые девушки считают, что это наше первое свидание, подумала я. Мы до сих пор были предельно осторожны. Наши предложения начинались со слова «итак». Да и вряд ли загорелые девушки вообще заметили нас, с чего бы? Джонатан взял мою руку под столом и начал ее тискать.

Через минуту я ему все расскажу. Я подожду, пока принесут заказ: мне не хочется, чтобы официант, расставляя тарелки, прислушивался, как я сообщаю Джонатану, что его сын вскоре появится на экранах национального телевидения, катаясь в тележке по супермаркету под голос сорокапятилетнего мужчины. Тебе лишь требуется улучить нужный момент, чтобы объяснить, что причиной всей этой свистопляски являются съемки рекламы родниковой воды, Автомобильной ассоциации и участие в рождественских пробах, не упоминая о возрастающей тяге состряпать еще один репортаж для рубрики «Мой секрет». Поковыряв в тарелке кальмаров-моллюсков и нечто похожее на рыбу в томатном соусе и с костями, которые никак нельзя было ожидать найти там, я выложила в ряд кости на тарелке. Загорелые девушки что-то крикнули поразительно красивому парню со светлыми волосами и с портфелем под мышкой. Он поцеловал каждую из них, прижимаясь к ложбинкам на груди.

«Джонатан, я кое-что должна рассказать тебе».

Кусочек кальмара, что-то вроде щупальца, застрял у меня в горле. Он явно не собирался сдвинуться с места, так как встал на середине пути с помощью своих присосок. Джонатан с зажатой в руке вилкой посмотрел на меня. Блондин тем временем шутливо массировал плечи самой горластой девушки. Их кувшин был уже пуст. Три из них закурили, сделав быстрые, неглубокие затяжки.

— Не знаю, как и начать, — произнесла я.

Джонатан быстро моргнул и положил свою вилку.

— Ты про дом. Ты им недовольна. Не хочешь переезжать.

Около нашего стола появился официант.

— Можно убирать? — спросил он, имея в виду блюда, к которым мы едва притронулись.

— Да, спасибо, — ответил Джонатан.

— Еще что-нибудь хотите? — Ставя наши тарелки на поднос из нержавеющей стали, он разглядывал загорелых девушек.

— Нет, спасибо, — ответила я.

Горластая девушка поманила официанта, размахивая пустым кувшином.

— В любом случае дом продан. В конце концов, они приняли другое предложение. Я позвонил Гари и узнал. Он сейчас ищет что-нибудь поближе к городу.

Насколько близко? Лучше уж обосноваться в Мармелад-ленде, чем в воображаемой сельской местности чуть поодаль от Северной кольцевой дороги.

— Дело не в доме, — сказала я, раздумывая, вылезет ли наружу щупальце, пройдет ли вниз или его будет извлекать тот врач из больницы, которому на вид можно дать девять лет.

— Ты не хочешь еще одного ребенка. Ладно, возможно, еще слишком рано. Пока что надо подумать о свадьбе.

Он выглядел подавленным. На фоне светло-голубой рубашки его шея была невероятно красной. На челюсти темнела ссадина от бритвы. Джонатан теребил ножку бокала, одновременно пытаясь стереть пятно от мясного соуса с манжета.

Кто-то вошел в ресторан «Бразилия» и, увидев меня, бросился навстречу в своем огромном, тёмно-синего цвета платье, которое свисало с шеи до лодыжек без видимых швов или формы. Я увидела рядом с собой лицо «войлочной мамы» и услышала ее громкий голос: «Нина, извини, что не звонила. У него была инфекция на груди. Я думала, что это от влажности. Я начала производство бумаги, и в квартире повсюду стоят ведра с древесной массой». Она выжидающе посмотрела на Джонатана.

— Это Джонатан, мой жених, — хрипло произнесла я, безуспешно пытаясь вспомнить ее имя. Начинается ли оно с буквы «Ф» либо «X» или так начиналось имя ее ребенка?

Она протянула руку, и Джонатан пожал ее.

— Шарлота, — сказала она, смущенно окинув взглядом мою одежду, прежде чем пройти в центр зала ресторана «Бразилия».

Мы заплатили и допили вино. Пока мы шли, Джонатан держал меня за руку. Мне казалось, что я слишком для этого старая. Мы остановились у окна магазина домашних принадлежностей, где продавались лампы в форме шара и изящные столы, спроектированные для отдельных детских комнат.

— Это все из-за свадьбы? Мы можем ничего не устраивать, если ты не хочешь.

Но голова моя была занята Рози. Она приятно изогнулась на нашем кожаном диване, быстро переключая телеканалы, время от времени заглядывая в спальню, чтобы узнать, все ли в порядке у Бена?

— Странное чувство гулять вдвоем, как сейчас. Такое у нас впервые, правда, с тех пор, как появился Бен? — произнесла я.

Рука Джонатана на оголенной части моей спины. Я чувствую ее через тонкую куртку.

— До тех пор, пока все это длится, — ответил он.

— Я действительно хочу выйти за тебя замуж.

Для всех, кто ходил в кино, во всяком случае шесть месяцев назад, оно не было главным в жизни. Мы никогда не ходили в кино вместе. Интересно, сумеет ли Джонатан высидеть до конца, пока не зажгутся огни, или начнет есть, как только они погаснут. Я считаю его полноценным зрителем, а не поглотителем хот-догов, попкорна и газированных напитков.

Перед началом покрутили отрывки из фильмов, о которых я никогда не слышала, с ведущими актерами, должно быть очень известными, судя по весомым откликам. Я должна была знать о них, быть в курсе всех сложных перипетий их частной жизни и все это хранить в своей голове. Ведь я журналистка. Однако знаменитости не являются сферой моей деятельности. Я беру интервью у обычных людей, жизнь которых намного причудливее, чем актерская. Без этого у меня выходит одна ерунда.

Существуют коммерческие программы. Фотомодели, подобные газели, этакой девушке, с которой работает Элайза. Она сейчас где-нибудь на море и пьет какой-нибудь напиток из персиков. И я могла бы там быть (несмотря на то, что мои ноги чуть пообъемистее), если бы Джонатан так не зациклился на этих гостиничных услугах «Ночлег и завтрак». Я предложила ему попкорн, но он отмахнулся.

Перед фильмом крутили рекламные съемки продуктов для ванны и душа. Ватага детей плескалась в надувном бассейне. Черты лица показали крупным планом: широко раскрытые глаза с влажными ресницами, булькающий беззубый рот. Теперь ребенок стоял по пояс в воде, поддерживаемый плавающим сиденьем в форме утки. От его удара кулаками по воде разлетались брызги. Потом он поднес руку ко рту и облизал палец. Изображение застыло.

«Маленькие красавчики». Потому что мы заботимся о вашем ребенке так же, как и вы.

После рекламного ролика начался фильм. Кевин Спейси живет в каком-то провинциальном американском городке. Буквально с первых кадров нам дали понять, что должно произойти что-то ужасное. Очень сексуальная юная девушка кружилась в танце под попурри. И разумеется, тут присутствовал неуравновешенный юноша-забияка. Почему-то мой попкорн казался на вкус одновременно и соленым, и сладким. Во рту один из кусочков попкорна уменьшился до твердого зернышка, но явно не хотел таять полностью. Второй раз за сегодняшний вечер я не могла глотать. Зернышко так и оставалось у меня за щекой, твердое, как камень.

Мне никак не удавалось следить за сюжетом. Кевин Спейси был готов увлечься девушкой, танцующей под попурри, но у меня перед глазами стоял образ ребенка, держащегося за сиденье в форме утки. Малиновый гель для ванны. Гель на основе киви и папайи для тела и волос. Даже кондиционер. Тем временем жена Кевина Спейси влюбилась в агента по недвижимости из конкурирующей фирмы. Он намного вульгарнее в своих лучших костюмах, чем Гари. Мы вышли из кинотеатра и услышали, как кто-то позади нас пробормотал: неудивительно, что он завоевал все эти «Оскары».

На улице моросил дождь. Мне показалось, что мое платье село; оно сильно врезалось в мои плечи. В кино я расстегнула туфли, но теперь была вынуждена снова их застегнуть. Они тоже сели. Джонатан остановил черное такси. Я уселась рядом с ним, бросив неодобрительный взгляд на свои колени.

— Что ты думаешь? — спросила я с надеждой.

Он смотрел в окно. Тротуары кишели людьми в хорошем настроении — для многих ночь только начиналась.

— А ты как думаешь, что я думаю? — в ответ произнес он.






Глава 16 ПРИСТУП ГНЕВА


Рози лежала на ворсистом кремовом коврике, растянувшись на животе, словно загорала. Она читала журнал «Ин хаус»: он был открыт на странице, рассказывающей о современной аранжировке цветов (не мешайте свои цветы — стремитесь к одному виду, как эти гиацинты, расставленные в незатейливой прямоугольной вазе).

Джонатан сразу направился в спальню: у папы естественная реакция проверить, как там ребенок. Не потому, что он вне себя от ярости на невесту или что-то случилось.

Рози, наблюдая за его уходом, посмотрела в сторону спальни.

— Понравился фильм? — спросила она, выпрямляясь. На ней джинсы и плотно облегающий свитер. Ее духи источали аромат меда.

— Замечательный, — как-то неубедительно прозвучал мой голос.

— И о чем там было?

Я смогла вспомнить лишь девушку, танцующую под попурри. Название фильма я забыла. Я помню только рекламный ролик с ребенком. Смеющийся, сосущий палец ребенок, который теперь крепко спал, правильно выпив свою вечернюю бутылочку.

— В общем, странная история…

Я хотела, чтобы она ушла. Она встала медленно, казалось, вечность надевала потертую хлопчатобумажную куртку, просовывая ленивыми движениями руки в рукава. Потом погладила свою стройную шею, словно убеждаясь, что она не вялая и не такая короткая, как у меня.

— Спасибо за вечер, — сказала я и полезла в сумочку за деньгами. Там я нашла пригоршню бумажек: чеки из гастронома, направления на съемки рекламы родниковой воды плюс телефонный номер фотографа, которого рекомендовала Ловли, чтобы сделать фотографии Бена для его личной карты фотомодели. Мне надо было иметь снимки в течение следующих двух недель, чтобы успеть к предельному сроку издания весенне-летнего справочника по фотомоделям.

У меня в сумке было 27 пенсов. У Джонатана было полно наличности, но он все не появлялся из спальни. Может быть, он уже разделся. Выходит, после его дня рождения я должна расплачиваться за работу, а он будет спать? А как там с его подарками?

Рози посмотрела на меня с улыбкой и произнесла: «Это просто услуга. Мы весело провели время. Как-нибудь угостите меня кофе».

Джонатан принимал ванну, и вода из кранов лилась вовсю. Я могла бы сделать вид, что речь идет не о Бене: разве все дети не кажутся одинаковыми, особенно голышом? Если бы Джонатан извинился и пробормотал: «Я подумал… только какой-то момент… Какой же я был дурак?» Но он знал. Когда ты на пятьдесят процентов ответствен за генетический вид ребенка, тебе совершенно ясно, чье глазное яблоко смотрит на тебя с двадцатипятифутового экрана.

Я слышала мягкое шуршание полотенца о пол ванной, пока Джонатан вытирался. Обычно он вешал его между хромированными вешалками для полотенец. Потом в спальне послышались шаги. Раз дался щелчок выключателя у прикроватного светильника. В гостиной я сняла черное платье и бросила его на пол, скинула туфли бронзового цвета, которые оставили отпечатки на моих ногах, как будто я их и не снимала, правда помятого розового цвета. Убедившись, что Джонатан спит, я легла рядом с ним.




Джонатан ушел еще до того, как проснулся Бен. Так рано, даже семи не было. Он пошел не на работу: по субботам он не работает. По субботам мы ходим на рынок за овощами и готовим Бену питание на неделю вперед. Я занимаюсь резкой зелени и чищу ножи овощерезки. Я довольно хорошо с этим справляюсь. Черт возьми, если он вздумал так реагировать на столь безобидное купание в пене для рекламной съемки, я могу обойтись и без него. Кто делает собственное детское питание? Бет или, вернее, этим занимается Рози? Ни у кого другого нет ни времени, ни терпения. Что случится, если Бен наконец попробует питание заводского приготовления? Он что, придет в бешенство, подобно ребенку, который никогда не пробовал ничего слаще диджестива и с чавканьем съедает шары из безе с торта ко дню рождения раньше, чем зажгут свечи?

Мне не терпится проверить эту теорию. Пока Джонатан где-то болтается, держа на меня обиду, я куплю баночки с детским питанием и напитками с максимальным содержанием сахара и аспартама. Посмотрим, что он об этом думает.

Бен хныкал и тянулся вверх, ухватившись за перекладины детской кроватки. Он тянулся туда, где должен был стоять Джонатан. Его губы недовольно кривились. Надо отвлечь его от мысли, что Джонатана нет. Интересно, как это дети понимают, что по субботам папа должен тут стоять? Я снимаю с него ночную одежду, весело напевая, чтобы показать, что все у нас прекрасно, как обычно, и просто-таки потрясающе.

Бен сидел на новом высоком стульчике, последнем приобретении Джонатана, который недавно обмолвился, что скоро квартира обретет свой нормальный вид.

— Когда Бен будет достаточно большим, чтобы сидеть на настоящем стуле, мы сможем убрать эту штуковину с глаз долой. До следующего раза, — добавил он.

Я не стала упоминать, что моя мать во время распродажи купила пластмассовый аппарат на колесах для детей в форме огромного пирожка. Джонатан считает, что такая хитроумная штуковина наносит непоправимый вред развитию конечностей ребенка.

К середине утра я обнаружила, что сотовый телефон Джонатана отключен и что он не пошел разговаривать о делах шафера с Мэтью.

— Вы что, поругались? — спросила Бет под отдаленный звон посуды.

— Да нет, ничего. Возможно, он сказал, что ему надо что-то сделать, а я могла не услышать.

— Свадебная нервотрепка. Он, вероятно, пошел прогуляться и поработать над своей речью.

Однако Джонатан не ходит гулять ради удовольствия. К тому же мы решили не произносить никаких речей. Он собирается поблагодарить наших гостей и владельцев ресторана Фокс, убеленную сединами пару, а также сказать несколько слов о Бене. Билли все еще грозился изобразить что-нибудь на своем аккордеоне. Элайза была довольна тем, что нашла соответствующий головной убор, и позвонила, чтобы узнать, все ли у меня в порядке с диадемой, и уверить, что она не перещеголяет меня своим сверкающим головным убором. Прямо сейчас она могла бы показаться со своим канделябром на голове.

Подарки Джонатана на день рождения все еще валялись под кроватью. Я подумывала отвести Бена поплавать, однако мне претила пустая болтовня в раздевалке. Я могла бы оставить его в игровом центре и попытаться раскрутить кого-нибудь на настоящее интервью «Мой секрет», но вместо этого набрала телефонный номер Элайзы. Услышав щелчок автоответчика, я вспомнила, что она должна вернуться из Ниццы не раньше сегодняшнего вечера. Поездки Элайзы стали такими привычными, что она редко когда напоминала о них. Хотя одна поездка взволновала ее, так как с ней отправлялся Дейл. Она ангажировала Грега на съемки, а Дейл просто оказался его ассистентом.

— В любом случае я должна была быть с Грегом, — объяснила она.

Позвонила Ловли и, извинившись, что беспокоит меня в субботу, произнесла:

— В среду намечается нечто ошеломляющее. Ты свободна?

Сниматься должен был Закари Маршалл, но он схватился рукой за дверцу стиральной машины, нагретой до температуры девяносто градусов, бедное прелестное дитя. Его мать пыталась удалить грязные пятна с пеньюара.

Я постаралась выразить сочувствие, как будто знала Закари и беспокоилась о его руке в пузырях. Бен слегка стучал по столу высокого стула резиновой ложкой, выражая такой находкой неодобрительное отношение к разговору матери по телефону.

Рука вздулась и забинтована. Я прокрутила рекламу «Маленьких красавчиков» и клипы в супермаркете, и они хотят, чтобы Бен занял его место.

Я направила полную ложку в рот Бена, который он плотно стиснул в знак протеста против того, что его мать говорит по телефону.

— Не подумай, что Бен второй по рейтингу, просто я не стала записывать тебя для этой работы, потому что не хотела перегружать Бена. Но если ты можешь…

— Я могу, — ответила я, быстро записывая время и место в маленькую разлинованную записную книжку, которую держала за молочной смесью в буфете. — Что за работа? — с запоздалой реакцией спросила я.

— Это входные титры нового ролика о завтраках. Его лицо будет накладываться на вареное яйцо.

— Надеюсь, они не будут колотить по нему чайной ложкой.

В телефонной трубке раздался смешок.

— Не беспокойся. Уверена, все будет сделано со вкусом.




К обеду квартира стала напоминать вонючую коробку, в которой трудно дышать. Сколько времени будет продолжаться плохое настроение Джонатана? Я не искусна в этом. Я снова попробовала дозвониться до него на сотовый, потом решила поговорить с Констанс. Ее лицо маячило у меня перед глазами. Я понимала, что наша размолвка ее только обрадует… Я с треском бросила трубку. Бен сердито посмотрел на меня.

— Забавно, да? Может, поиграем в твои кубики? Или поваляемся на коврике? — предложила я ему.

Его глаза незаметно повернулись к входной двери.

Я поняла, что надо делать. Я подготовлюсь к приходу Джонатана, сделаю все наилучшим образом. Я буду настоящей женой. Приготовлю заранее обед. Поваренные книги Джонатана аккуратно стоят в буфете. Я выбрала книгу с названием «Простой ужин для друзей». Ужин когда-то означал кукурузные хлопья или, возможно, подрумяненный хлеб с джемом перед сном, но не еду в полном смысле этого слова. В книге каждая глава была озаглавлена одним словом: «Сыр», «Картошка», «Овощи». Даже самый простейший рецепт, казалось, требовал определенных ингредиентов, которые мне придется привозить с другого континента или на худой конец получать по почте.

Я вспомнила, что во время отпуска в Корфу мы ели нечто особенное с Элайзой. Цыпленка в спиртовом соусе и с кусочками фруктов. Может быть, с ромом и апельсинами. У нас был ром «Гавана Клаб», который я захватила в квартиру Джонатана вместе со своими потрепанными книгами в бумажной обложке, каким-то образом сохранившимися после того, как он избавился от моих вещей. В холодильнике оказались также и цыплята, оставшиеся после пикника с барбекю. Джонатан переоценил аппетиты наших родителей. Я поставила их размораживаться. Бен старался вылезти из высокого кресла, заинтригованный шипением микроволновой печи.

Может быть, мне надо было разрезать на куски цыпленка, как это делал Джонатан, чтобы ароматный соус пропитал их. Я схватила нож для хлеба и начала резать бедрышко. Мясо поддавалось с трудом. Я надавила сильнее, ухватившись за бедрышко, но нож соскользнул и врезался между моим большим и указательным пальцами.

Я смыла кровь с цыпленка и попыталась разделить его. Однако порез оказался глубоким и стал кровоточить еще сильнее. В аптечке был перевязочный материал, но ничего такого, чем можно было бы его закрепить. Бен, который до сих пор смотрел с восхищенным интересом на мою стряпню, стал с воплем требовать, чтобы его освободили.

Я вынула его, кровь текла по моему предплечью и капала на его распашонку. Его лицо перекосилось, и он заплакал так громко, что своим воплем мог привлечь жалостливый взгляд быстро удаляющегося от нашей квартиры прохожего. Наконец его рыдания перешли в икоту. Ножницы: вот чем пользуется повар. Держа Бена одной рукой, я нашла в аптечке ножницы. Джонатан использовал их, чтобы подравнять челку Бену. Я боялась, что это могло придать слишком аккуратный вид ребенку и сорвать съемки в супермаркете.

Я закрепила повязку самоприклеивающимися ежиками, которые взяла из детской книги с наклейками. Я считала, что Бен был слишком маленьким для стикеров, но Бет сказала: нет, они помогут ему развить его моторные способности. Мод могла уже сама извлекать стикеры из книги.

Цыпленок был разрезан на уродливые полоски и полит ромом. Я снова усадила Бена в его высокое кресло, так что он мог следить за ловкими движениями ножа, пока я резала банан и апельсин. Когда я открыла дверку духовки и поставила туда блюдо, он радостно замахал руками. Да, его мать умеет готовить. Именно так все и должно быть. Если бы она росла без излишней любви к телефону, жизнь была бы и в самом деле чертовски прекрасна.

Теперь я чувствовала боль в руке, кровь выступила на повязке. Каждые полчаса я проверяла блюдо с цыпленком. Все было в порядке. Я позвонила Джонатану. Бен, увидев, что я снова пытаюсь совершить телефонное хулиганство, уцепился за край моих джинсов. Автоответчик Джонатана сработал. Но в этот момент завопил Бен, саботируя всякую надежду оставить сообщение.

Спустя некоторое время цыпленок выглядел полностью прожаренным, хотя казался все еще худосочным и сырым. Я подумала, а что, если это ром и фрукты сделали цыпленка плотным и придали ему более аппетитный цвет. Банановые дольки плавали сверху. Я нашла свечки под мойкой и поставила их в зеленые стеклянные подсвечники. Однако не стала зажигать их — зачем они будут мерцать напрасно до его прихода домой.

Я накрыла два прибора, посмотрела, нет ли грязных пятен на бокалах. Бен с мрачным видом выпил свой чай. Даже в ванной он не проявил своего обычного энтузиазма. Он просто положил раскрытые ладони на поверхность воды и смотрел, будут ли они держаться на ней.

Я убавила газ в духовке. Уменьшение температуры не приведет к увеличению бактерий? Не хочу, чтобы плюс ко всему Джонатан еще и отравился. Я выключила духовку, воображая, что, когда он появится, я смогу похвастаться своим созданием на конфорке.

Я расположилась на большой кровати, а Бен лежал поперек моих коленей и сосал вечернюю бутылочку. Когда наконец стемнело, я развернулась и улеглась вдоль кровати, убаюкиваемая размеренностью его дыхания.




Я привыкла к запущенной квартире Элайзы, но никогда не осознавала, как это потенциально опасно: я привела уязвимого сына в опасное место. Красные линии пунктиром отмечали опасные объекты: зазубренный нож лежал поперек доски для резки хлеба, валявшейся на диване, — свидетельство спешно приготовленного завтрака. Мощный штатив был прислонен к холодильнику. На табуретке стоял электрочайник, который вот-вот должен был закипеть. Элайза пыталась дотянуться до него, перешагнув через открытый чемодан, забитый одеждой типа бикини. Она приветствовала меня и мою забинтованную руку крепким объятием с кокосовым запахом.

Она приготовила чай. Дети с нижнего этажа громко орали. Бен исследовал гибкий электрический провод хромированной стандартной лампы. Повсюду установлены незащищенные розетки, способные пропустить миллионы вольт через хрупкое тело моего сына. На Элайзе был надет кусок черного шелка, возможно, халат, а на губах оставались следы рыжевато-коричневой губной помады, нанесенной, как минимум, двенадцать часов назад.

— Что ты думаешь? — спросила она, делая маленькие глотки горячего черного чая.

— Возможно, дело в его матери. Но он бы не стал, нет, он ничего ей не скажет.

Она подула в кружку.

— Должен быть кто-то, к кому он пошел. У него есть друзья?

Я пожала плечами.

— Есть Мэтью и Бет, но я им звонила. Может, Билли, его старый школьный друг.

— Именно там он и должен быть. С кем-то, кто действительно его знает.

Я могу представить ответ Билли: «О, жена. В чем дело? Подумай, сколько денег будет загребать ребенок. Это шутка. Где твое чувство юмора?» И он попробует поднять настроение Джонатану рассказами о своих самых последних приключениях, связанных с выпивкой, типа того, как он заснул с сигаретой и был разбужен обозленным пожарником, выбивающим его входную дверь.

Нет, вряд ли он у Билли.

Элайза сделала слабую попытку привести в порядок неряшливо висевшие на кресле платья. Электрокамин бросал слабый желтоватый свет. Бен выполз откуда-то из-за дивана с расческой, забитой спутанными волосами, и стал лизать ее.

— Он объявится. Чтобы так исчезнуть — это просто острая реакция. Некая уловка, желание привлечь внимание и заставить себя искать.

— Я должна была сказать ему с самого начала.

Элайза обмотала вокруг себя свой балахон.

— Именно это и сводит его с ума. Обман. Не сама работа фотомодели.

— Могу я остаться? — неожиданно спросила я.

Она взглянула на Бена, который с любовью смотрел на каминный огонь. Она вспомнила, как однажды, давно, во время мимолетной сексуальной встречи ее любовник визжал на полу, якобы в состоянии экстаза. Элайза была вне себя от радости при виде его восторга, пока не заметила, что большой палец его ноги зажат между перекладинами камина.

— Ненадолго. Он вернется. Ему надо остыть, — добавила я.

В гостиную пробрался кот Элайзы и направился к подоконнику в холле. Я не любительница кошек и не выношу их выкрутасы с выпущенными когтями на своих коленях. Такое поведение вы не потерпели бы от приятеля, не говоря уже о животном с рыбьим запахом. Зачарованный видом кота Бен, весь подобравшись, пополз за ним.

Дверь спальной комнаты Элайзы была открыта, и из нее показался Дейл в тесно облегающих полосатых брюках, являя собой чрезмерное изобилие бледной мужской плоти.

— Эй, я так и думал, что у нас гости, — произнес он и отшатнулся от высоко задранной и сильно вонючей задницы Бена.

Кот утихомирился.

— Пойду оденусь. Налей себе чаю, — сказала Элайза и направилась в спальню в сопровождении Дейла: брюки прилипли к его ягодицам, как пластиковая пленка.




Я покормила Бена на крыше дома, где отсутствовали розетки и кипящие чайники. Он увлеченно жевал банан. Удобная все-таки вещь — банан: аккуратно упакован, легко разминается. Интересно, подумала я, дети и в самом деле ценят свежую зелень, которую используют для их питания? Что они получают в матке? Непрерывно льющуюся неидентифицируемую жидкость, поступающую по кожаной трубке. Потом они родятся и вот уже едят папайю, манго. Говорят даже о запеканках с большим количеством яиц.

Мне нравится сидеть на крыше. Испытываешь ощущение свободы и отстраненности от всего. Десятки лет назад кто-то пытался украсить крышу терракотовыми горшками, в которых теперь торчали засохшие стебли, а деревянные желоба для стока воды заполняли земля и птичий помет. Даже ограждение отсутствовало. Через проем выпрыгнул кот и стал красться к нам, жадно уставясь на бутылочку Бена. Кот обошел вокруг меня и приблизился. Я порылась в сумке с продуктами, которую захватила с кухни Элайзы. «Бери что хочешь», — сказала она. Я обнаружила в сумке засаленное яблоко и сдобную сухую булочку, оставленную, возможно, со времен Пасхи. Отломила кусок и бросила булку вниз, она упала на землю со стуком камня.

Я набрала рабочий телефон Джонатана на своем сотовом.

— Он не работает по выходным. Кто это? — поинтересовался голос средних лет.

— Его жена, — выпалила я.

В поисках дополнительной еды я нетвердым шагом спустилась по расшатанной лестнице, крепко прижимая Бена к груди. Услышала приглушенное хихикание из комнаты Элайзы вместе с редкими глухими звуками и сильным скрипом кровати. Скрип усиливался, после чего раздался причмокивающий звук, который похож на тот, когда наконец удается откупорить банку с корнишонами. И шепот.

— Ты думаешь, она слышала?

— Нет, она на крыше кормит ребенка.

— Надолго она здесь?

— Возможно. Не волнуйся. Она моя подруга.

Если я останусь, мне придется вернуться домой и взять детскую кроватку или лечь вместе с Беном на надувной кровати Элайзы в комнате для гостей. «Руководство по уходу за ребенком» предупреждает, что привычки ребенка, связанные со сном, легко нарушаются: «Не будьте слишком безрассудны, когда собираетесь в отпуск в первый год вашего ребенка. Может ли ваше временное пребывание предоставить ему необходимые удобства? Нахождение в непривычной обстановке может вызвать излишний стресс».

Я не могу остаться, хотя и пытаюсь сделать вид, что это обычное воскресное утро, словно я просто так зашла без предупреждения. Я никуда не зашла без предупреждения. В моем ежедневнике пестрят записи времени и места встреч для распределения ролей и работы, не считая пометок о предельных сроках и неотложных делах. Люди, у которых куча дел, редко забегают без предупреждения. Я выработала отвращение к неожиданным визитам. Однажды «войлочная мама» возникла у нашей двери, загородив свет своими массивными плечами. Я приготовила ей кофе с холодной водой, и она быстренько слиняла.

Дейл спросил, какую газету я бы хотела почитать, и позже вернулся с охапкой газет, но не с той, которую я попросила. На нем засаленные джинсы, волосы под хиппи, завязанные хвостом. Он распределил газетные листки: себе взял первые страницы, Элайзе вручил сплетни с цветными вставками, мне — часть с путешествиями, деньгами, бизнесом и всякой другой неинтересной ерундой. Бен схватился руками за спортивный раздел. Я прочитала статью о медовом месяце: «Курорт “Амонд Бич”, Бермудские острова, предлагает собственные частные прибрежные зоны отдыха и сорок акров садово-парковых участков для уединенного времяпрепровождения. Идеальное место, чтобы оттянуться после лихорадочной свадебной подготовки. Только для семейных пар».

Дейл читал международные новости, хмуря брови и изображая из себя взрослого человека. Элайза изучала статью о свитерах, связанных из квадратиков. Все делают вид, что не озабочены едой, несмотря на то, что Элайза грызла с хрустом хлебцы «Хула-хуп». На ней все еще был шелковый халат. От Дейла пахло, как от обратной стороны подросткового пухового одеяла. Чай, который я приготовила, был с коричневой пеной. Бен спал на моих коленях, утомленный сухим теплом электрического камина.

Звонок не разбудил Бена. Элайза открыла дверь. Халат задрался, открывая ее крапчатые бедра. Джонатан казался каким-то скукожившимся. Дейл высунул голову из-за газеты и доброжелательно кивнул, словно увидел еще одного неожиданно появившегося друга. Столько нежданных визитов. Элайза попыталась привести в порядок халат, он лишь задрался спереди, демонстрируя темно-красные трусики и жгучее желание быть где-нибудь в другом месте.




Мы уселись на крыше, так как идти больше было некуда.

— Что случилось с твоей рукой? — спросил Джонатан.

Повязка запачкалась и пропиталась кровью, а стикеры в виде ежиков сползли.

— Порезалась ножом. — Какое-то мгновение он ошеломленно смотрел, как будто готов был сорвать крышу. — Случайно, — добавила я и решила попытать счастья. Разве мы не можем забыть все? Мы ведь собираемся пожениться через две недели. У нас куча дел, которые надо переделать. Ты когда-нибудь думал, что это будет так сложно?

У него был озадаченный вид, словно сумасшедший незнакомец обвинил его в том, что он спрятал его бытовые отходы в их мусорном ведре и грозил вызвать полицию.

— Те же фотографии, — добавила я. — Мы же не хотим этих формальностей, изображать приятно позирующую пару с шампанским в руках. Почему бы нам не взять кого-нибудь вроде Дейла? Он может прийти, ведь так? Он не включен в список приглашенных, мы его только составили, но…

Он отошел от меня. В конечном счете, учитывая, что мы на крыше, далеко он не мог уйти. Я последовала за ним, мельком бросая взгляд на вереницу плоских крыш, маленькие, неухоженные парки, на играющих в футбол ребят прямо напротив вывески с надписью: «В мяч не играть».

— Фотографы, — напомнила я ему.

Он повернулся ко мне. Его взгляд был усталым и невозмутимым.

— Нина, я не могу жениться на тебе. Я даже не знаю, кто ты.






Глава 17 ПУТЕШЕСТВИЕ С РЕБЕНКОМ


— Бен болен? Что-нибудь случилось? Ты понимаешь, что это может выставить нас как непрофессиональное агентство? Ты обязана являться на работу. Речь идет о национальном телевидении. Это край не высокий уровень для тебя и для нас. Я не знаю, Нина.

Я спросила, чего она не знает.

— Я не знаю, сможем ли мы теперь представлять Бена.




На краю спокойной игровой площадки женщина с собранными в жесткий пучок волосами показала мне фотографии своих детей. Это сложенные для паспорта фотографии, которые можно было и не показывать, так как здесь находились сами дети: они прыгали с пластиковой арки на обитый войлоком валик, ложились на него и пытались тащить, усадив сверху самого маленького ребенка.

— Прекрати, Натан, — резко произнес отец, держа в руках сложенную книгу, на мягкой обложке которой была нарисована колючая проволока.

— В отпуск с малышом? — спросила женщина.

— Всего лишь на несколько дней. У моего мужа не нашлось времени.

Она поправила узел волос рукой с бордового цвета ногтями.

— Досадно быть вдали от своего папы, прекрасный малыш.

Бен счастливо озирается в круглом бассейне. Джонатан не одобряет такие игры. Он считает, что яркие цвета слишком раздражают, и беспокоится о бутербродах, от которых только один вред, и о купании в бассейне. Однажды он сказал, что такая удобная игра предназначена для родителей, которые не могут придумать ничего более конструктивного, чтобы занять детей.

— Он должен догнать нас позже, — сказала я ей.

— Тогда это хорошо. Она изучающе посмотрела на Бена. — Он не похож на вас, ведь правда? В нем, наверное, больше от вашего мужа?

Я кивнула.

— Везет вам. — Она хихикнула, разорвала пачку с шоколадными палочками «Кит-Кэт» и раздала своим детям. — Мы едем в Диснейлэнд в Париж. Дети уже несколько лет просят меня об этом.

— Там все ненастоящее, все из картона, — отпарировала худощавая и мускулистая девочка в выцветшей футболке, высовываясь из пластмассовой арки.

— Верно, и их можно увидеть на рекламных щитах, когда гуляешь, — произнес ее брат.

— А как же можно еще сделать, чтобы Микки был сразу в двух местах: в Америке и Диснейлэнде в Париже?

— Это как Санта-Клаус, — ответила девочка помоложе с ангелоподобными кудряшками.

— Глупый, время меняется, как Флорида после пяти часов с момента нашего отплытия.

Девочка постарше быстро слетела с арки прямо в кучу схватившихся острых локтей и тонких волос.

— Они просто карлики, маленькие наряженные люди, — объявила она, вскакивая.

— Я знаю, пошла к черту, — гневно ответил ее брат.

— Прекрати, Натан, — сказал отец, уткнувшись носом в книгу.

Обедали мы вместе за длинным столом, заваленным пакетиками с соусом, грязными приборами и забытым путеводителем «Прогулки по Восточной Франции» предыдущих клиентов. Сжалившись надо мной, хотя у нее и было в три раза больше детей, женщина сказала, что она закажет еду для меня. Она вернулась с кимберлитской сосиской, изогнутой, как блестящий червяк. Бен, уже привыкший к ограниченной диете, обошелся тертым бананом. Женщина сказала, что ее зовут Линда, и угостила меня последней палочкой «Кит-Кэта».

Переезд был спокойным. Семья Линды спорила, как долго им придется стоять в очереди в Диснейлэнде. Самая старшая дочь попросила подержать Бена и принялась громко целовать его в лоб, оставляя розовые отпечатки.

— Это неправильно, — сердито сказала она своему брату, который согнулся над книгой для раскрашивания, высунув от старания язык. — У Плутона уши ниже, они так не торчат, — ныла она.

— Он бежит, — нетерпеливо ответил мальчик.

Пока Линда объясняла, что, возможно, уши просто подпрыгивают, а не постоянно подняты, я восхищалась ее терпением, до тех пор пока мой желудок не взыграл и мой рот не наполнился слюной. Для морской болезни не было причин. Море было бесконечным и гладким. Видимо, это все из-за запаха дизельного топлива и кухни или сухого куска сдобной булочки Элайзы, которая только сейчас пытается пробить себе путь из моего желудка. Я вскочила на ноги, оставив Бена на руках у одиннадцатилетней девочки, и поднялась по стертым металлическим ступенькам к краю парома: и вот в Ла-Манш с брызгами полетели кимберлитская сосиска, палочка «Кит-Кэт» и переполнявшее меня отвратительное чувство вины.




— Возьми машину, если ты вздумаешь отправиться в это ужасное место к своим родителям, — настойчиво убеждал меня Джонатан. Он не сказал: не езжай. Он лишь добавил: — Ты даже представления не имеешь, как добраться туда. Ты что, действительно полагаешься на это? — Он схватил салфетку, на которой маркером была нарисована схема, как до них добраться. В том месте, где он слишком сжал рукой салфетку, появилось чернильное пятно.

Открытый чемодан лежал на постели. Джонатан играл с Беном в гостиной, напевая и делая вид, что всем доволен. Его голос звучал натянуто, как резинка. Он заглянул в спальню и уставился на чемодан.

— Ты вернешься быстро, да?

— Для чего? — небрежно спросила я, не удостаивая его взглядом, и сунула носки в угол чемодана.

— Свадьба.

— Я думала, с этим все кончено. Ты же сказал…

— Я просто впал в безумие. Слишком сильный был шок. Потом я начал подсчитывать, сколько раз ты солгала. Сколько раз ты таскала его по городу и…

— Нам не следует жениться, — сказала я, захлопывая чемодан.

Он последовал за мной в гостиную. Я думала, взять ли игрушки. Что может понадобиться Бену для развлечения? Может быть, достаточно и того, что мы уезжаем. Смена декораций. Разве не в этом был весь смысл отдыха?

Джонатан взгромоздился на замшевую подушку в форме куба.

— Ты нужна мне здесь.

Я подняла чемодан, но он забрал его у меня и отнес к машине. В моей сумочке лежала папина схема, и теперь я размышляла, имела ли она что-нибудь общее с дорожной системой Восточной Франции. Джонатан широко и радостно улыбнулся.

— Всего лишь глупая и маленькая реклама, — произнес он, пытаясь засмеяться. Он засунул руку в карман и протянул мне маленький темно-синего цвета футляр. Внутри лежали часы.

— Зачем это?

Они выглядели как мужские часы. Серебристый циферблат без цифр. Прекрасные часы.

— Чтобы знать время. Я хотел подарить их тебе в наш предсвадебный вечер.

Предсвадебный подарок, для чего? Чтобы поблагодарить меня, что я вышла за него замуж? Я надела их, так как не знала, что еще с ними делать.

Я хотела спросить у него что-то. Сколько лжи он насчитал.

— Повеселитесь, — сказал он и вернулся домой.




Линда собрала мягкие игрушки, книжки для раскрашивания и заводных пластмассовых крокодилов с щелкающими пастями, которые буквально завалили стол, но каким-то чудом умещались в ее полосатой сумке. Папа громко шлепнул по карману джинсов, где должен был лежать паспорт.

— Здесь, — сказала Линда, похлопывая по внешней стороне сумки.

Я проверила карман на молнии своей сумки, где лежали наши паспорта. На моем паспорте была фотография четырехлетней давности, до того как роды нанесли на мое лицо больше морщин, чем было на лицах моих родителей. Я улыбаюсь с надеждой и выгляжу как ребенок. Бен по-детски улыбался, рот напоминал черную дыру, он был у меня на руках, как и требовалось для паспорта. Я подала заявление на паспорт Бена заранее, для нашего медового месяца, еще до бронирования комнаты с ночлегом и завтраком.

Желаю вам хорошо отдохнуть, — сказала Линда, забирая гуртом детей и усаживая их в машину. Она на мгновение задержалась и посмотрела на меня. — С вами все в порядке? У вас немного болезненный вид.

— Морская болезнь. У меня она всегда.

— Скверная вещь. Вам надо было сесть на поезд «Евростар».

Я не могла сказать ей правду: что некой смехотворной части моего существа понравилась идея постоять на палубе судна и понаблюдать, как старый мир исчезает в небытие.

— Мама, — позвала ангелоподобная дочь Линды, — у меня попка чешется.

Линда засмеялась и увела ее.

— Забавно, — произнесла она, вернувшись, — но я уверена, что где-то видела Бена раньше. Вы уверены, что мы не встречались?




Мне так непривычно вести машину по другой стороне дороги, что я двигаюсь кружными путями, как будто это мой первый урок вождения. Собственно, мне не так часто приходилось сидеть за рулем. Мой мир обычно достаточно невелик, и его можно обойти пешком. Я никогда не езжу в машине на пробы: слишком трудно отыскать свободное место для парковки. Когда речь шла о работе, то нас забирали и отвозили домой в машинах с замасленными кожаными сиденьями и неслышными двигателями. В этих машинах с кондиционерами я всегда боялась испачкать салон.

Я посмотрела на Бена в зеркало заднего вида. Он сидел радостный и ожидающий: ему не терпелось начать этот импровизированный отдых. У него был такой вид, словно он знал, что это Франция. Начало чего-то нового.

Машина пахла свежестью и чистотой, как шикарные такси на заказ, несмотря на то, что Джонатан ездил на ней уже несколько лет. Он мыл ее каждое утро по воскресеньям, пылесосил сиденья. Здесь Бену разрешалось пить только молоко: никакой пищи в машине.

После трехчасовой езды ему все труднее переносить вакуум в желудке. Он начал хныкать и, видя мою безучастность, заплакал сильнее. Бен стал крутить головой и тянуться ртом к ремням своего кресла, пытаясь их укусить. Я вставила кассету с песней из пакета Бет. Она позвонила мне на сотовый, когда я была у Элайзы, и настойчиво просилась прийти. Но я не хотела, чтобы они встречались. Для меня они были подобны двум составляющим моей жизни, которые не образуют единую массу. Как молоко и лимон — вместе они просто свернутся.

Бет и Элайза оценили друг друга мгновенно, и быстро пришли к заключению, что они представители разных видов и им не стоит общаться. Бет крепко обняла меня с печальным вздохом и сунула в руки пакет, завернутый в ткань розового цвета. Кроме кассеты там был спальный комбинезон для Бена.

— Он ворсистый внутри, чтобы было тепло, — объяснила она. — Ты будешь заботиться о нем, ведь так? — Она снова сжала меня в объятиях и произнесла: — Жаль, что все так получилось.

Музыка отвлекла Бена лишь на минуту, после чего плач снова возобновился и приятный женский голос, напевающий «Однажды я поймала живую рыбу», уже не убеждал его, что жизнь хороша. Я остановилась у станции технического обслуживания и заткнула ему рот бутылкой с молоком, которую он наполовину опустошил на пароме и которое теперь замечательно бродило. Смогло бы оно превратиться в сыр или даже в алкоголь? По крайней мере, это уймет его хотя бы на время. Разве разодетая дама не инструктировала меня добавлять бренди в бутылочку для вечернего кормления?

Одеяло Бена лежало свернутым на его коленях и поддерживало бутылку на идеальной высоте. Я продолжала ехать и представляла, как Джонатан стоит у пассажирского окна и кричит: «Вот как ты его кормишь? Разве так говорится в “Руководстве по уходу за ребенком”?»

«Никогда не оставляйте ребенка без внимания с бутылкой. Избавляйтесь от нагретого молока по истечении часа. Стерилизуйте детские бутылки и соски до достижения ребенком годовалого возраста. Никогда не посещайте с ребенком сырые места, ветхие сооружения — ПОДАЛЬШЕ ОТ ПАПЫ, — кроме случаев, когда необходимо стимулировать дыхание. В этом случае вы не вправе быть наедине с уязвимым человеческим существом».

Мне удалось преодолеть Шатийон, но от этого места схема папы явно вводит меня в заблуждение. Отмеченная деревня Ванви, а также дом с грязно обведенным пятном вокруг него, почему-то не соединены линией с Шатийоном. Пошел дождь, и стало темно. Я остановилась на обочине и принялась изучать салфетку со схемой.

Бен на заднем сиденье что-то бормотал во сне. Бутылка выпала у него изо рта и лежала пустая на одеяле. Меня удивило, почему папа упустил эту важную дорогу. Когда он прислал мне салфетку вместе с ключом — короткой болванкой ржавого металла, там не было ни указаний, ни даже добрых пожеланий. Я просто не представляла, как деревня могла соединяться с остальной Восточной Францией. Кроме незаконченной схемы и внушительного пятидюймового ключа, у меня ничего не было.

Бен продолжал бормотать во сне. Как здорово вернуться туда, где есть детская кроватка и холодильник, набитый экологически чистой снедью. Я погрызла сигарообразную булочку, купленную на пароме. Может быть, это то место, где нам суждено жить: мать и сын в машине. Живут же люди в машинах даже с детьми. Просиживание в кресле повредит развитию его двигательной мощи, но сейчас меня это устраивает, пока я не придумаю что-нибудь получше.

Мимо проезжали машины, оставляя в дожде смутные очертания. Одна машина остановилась в нескольких ярдах впереди моей. Дверца водителя открылась, и у меня стиснуло челюсть. Я была совершенно спокойна, как ребенок, играющий в прятки, но не пытающийся спрятаться.

Кто-то склонился к окну, голова наклонилась вбок. Я чуть приоткрыла окно. Показались глаза, веки излучали маслянистый блеск, который не скрывала даже темнота. Я полностью опустила окно.

— Вы заблудились? — дрожа, спросила женщина в черном вечернем платье с вышитым кардиганом сверху.

Я кивнула и сунула ей салфетку с папиной схемой.

— Я ищу Ванви. И этот дом на краю деревни. — Время явно не для школьницы, изучающей французский — и что я могу вспомнить в случае необходимости? Je voudrais une tasse de cafe. Женщина уставилась в салфетку, проведя языком по своим зубам. Я почувствовала в машине запах ее духов. — Вы не знаете, где это?

— Знаю. Следуйте за мной, мы едем этой дорогой, — ответила она.

— Вы знаете этот дом? Он старый и без номера. Я думаю, это что-то вроде… развалюхи.

— Я знаю этот дом, — произнесла она, бросив на Бена сочувственный взгляд. — Он ужасный, очень ужасный. Хотите, я покажу вам дорогу к отличному отелю?

В темноте деревушка Ванви напоминала скопление крепких каменных домов, среди которых виднелся маленький магазин с опущенными жалюзи, без каких-либо указаний на то, что в нем продавалось. Вскоре деревня осталась у нас позади. Около опасного поворота женщина подала сигнал. Я посчитала это знаком повернуть на проселочную дорогу справа и проехать по ее изгибам до булыжного участка рядом с низким зданием. На улице было так темно, что я не могла разобрать, нахожусь ли впереди, сзади или около Пристройки здания. Оставив спящего Бена в машине, я стала ощупывать стены дома в поисках двери.

Ключ сухо вошел в замок. Дверь тяжело открылась, и меня обдало запахом влажного кухонного тряпья. Выключатель света был допотопным, с тугой кнопкой наверху. Я быстро надавила на нее, боясь увидеть сноп искр или получить удар. Но все обошлось без эксцессов — свет воссиял. Я медленно прошлась по первой комнате, которая могла быть кухней. Лестница без ковра вела в сырые верхние комнаты под крышей. Наверху электричество, видимо, вообще отсутствовало. Довольно яркий лунный свет пробивался через заляпанные грязью окна, выхватывая очертания неубранной кровати и мрачного вида гардероба с одной распахнутой створкой. Я забрала Бена из машины, ощупью пробралась наверх и, не раздеваясь, положила его рядом с собой под смятое, пропахшее плесенью постельное покрывало.

Мне снилось, что на мне красное платье, швы которого так натянулись, что вот-вот лопнут.

«Жениться в красном — значит желать себе умереть», — предостерегает Констанс. Она засмеялась, показывая большие желтые, как земляные орехи, зубы. Я иду за ней между клумбами с ядовитого вида равномерно рассаженными растениями. Поднимаюсь наверх по широким песчаным ступеням и вхожу в темно-бордовую дверь: первую справа, которая ведет в комнату лимонного цвета, напоминающую воскресную школу.

Женщина-регистратор поднимает глаза и смотрит не на мое лицо, а на слишком тесное платье, сознавая, что это доставляет боль моему животу и что я пытаюсь казаться худой. Она подавляет улыбку, словно принимает участие в розыгрыше. Только тогда я замечаю, что гости съехались: моя мать, ее волосы слегка закрывают влажные глаза, а рука поднесена ко рту, чтобы сдержать смех (или, возможно, слезы). Бет крепко держит Мод, заставляя ее приникнуть к полностью набухшей груди, которая свисает из расстегнутого хлопчатобумажного платья. Мод одета в черный толстый бархат, как и Рейвн, которая возвышается рядом с ней, и ее губы, искривленные недовольной гримасой, замазаны фруктовым мороженым из черной смородины. Позади них стоит Мэтью, его пальцы переплетены, как при детской игре — вот церковь, а вот колокольня. Рядом с ним в джинсах, белой футболке и без лифчика сидит Рози, положив крепко сжатые руки на колени.

Ловли спешно входит с опозданием и, шипя, говорит, что я пропустила предельный срок для весенне-летних модельных справочников, и протискивается в конец передней скамейки, предназначенной для важных гостей. Мои родители и Констанс сдвигаются, чтобы дать ей место. Кроме того, позже появляется Рональд со своей подругой в купальных костюмах, капая на покрытый лаком пол бюро записей актов гражданского состояния.

«Вы готовы?» — спрашивает регистратор, бросая взгляд на свой хромированный будильник, который возвышается на ее покрытом кожей столе. «Давай покончим с этим, и делу конец, — думает она. — Я не могу тратить на это целый день. Там, в холле, еще пятнадцать пар ожидают своей очереди».

Она встает, чтобы начать церемонию, но в этот момент вваливается Элайза. Ее рот напоминает кровавую рану, свадебное платье слишком короткое и отделано оборками.

«Извините», — говорит она, подходя к месту перед столом, где стоит Джонатан. Он берет ее руку и целует ее так, как никогда не целовал меня.

Я сижу в самом конце первого ряда, прямо у стены, и половина моей задницы свешивается со скамейки. Тонкая рука Констанс обхватывает мою, и ее ногти впиваются в мою ладонь. Будильник регистратора начинает оглушительно звенеть.




Проснувшись, я не могла взять в толк, где я нахожусь, в чьей постели. В голове прокручивались возможные варианты: это комната для гостей моих друзей (каких?) с рассохшейся мебелью оранжевого цвета? Я в гостинице, решительно не оправдавшей ожиданий по сравнению с ее описанием в рекламном проспекте? Или оказалась по неведению на ночной стоянке (как такое могло случиться)? Куда девалась моя одежда?

Бен и я утопали в середине комковатого, как овсяная каша, матраса. Влажная голова сына покоилась на моей груди. Что-то твердое впилось в мою лопатку — это была пружина, пытавшаяся вылезти из ужасного матраса. Бен изогнулся, перевернулся и оказался в опасной близости к краю постели. Я обхватила его обеими руками и пододвинула ближе к себе. Пока что ему не следовало просыпаться, иначе он начнет требовать привычно: подогретое до нормальной температуры молоко (каким образом? есть ли здесь чайник? работает ли плита?), завтрак (не банан же снова?) и папу (где он? что случилось с нашим семейным союзом?).

Джонатан никогда бы не оказался в таком неприятном положении. У него был бы портативный холодильник со сливочным маслом, йогуртом, сыром и настоящим молоком (а не готовая молочная смесь в картонных упаковках, которые я украдкой покупала в Дувре). Он был бы уже внизу, мыл раковину, приводил в рабочее состояние все вещи. Я бы вдыхала аромат настоящего кофе. Кипятильник был бы давно включен. К тому времени, когда я спустилась бы вниз, в заброшенной хижине моих родителей все блестело бы и функционировало, как в нашей квартире.

Я, дрожа, натянула постельное покрывало с вышивками «фитильками» до самых наших лиц. Лицо Бена светилось блаженством: он спал и совершенно не догадывался об ожидающих его домашних ужасах. Я представила свое лицо: немного натянутое и, конечно, немытое, постоянно нахмуренные черты, так как я озабочена тем, что вся ответственность легла на меня (что делать?).

Я получила три голосовых сообщения.

— Нина, это Джесс из журнала «Лаки». У тебя проблемы с материалом? Что-то непонятно? Я пыталась дозвониться тебе домой и послала сообщение по электронной почте. Нам придется заполнить страницу этой недели ребусом. Позвони мне. Мы в отчаянии.

— Нина, это Розмари из ресторана Фокс. Ты обещала позвонить, чтобы окончательно сообщить количество гостей. Я заказываю только вино и пиво, никаких крепких спиртных напитков, правильно?

— Это я, просто узнать, что ты хорошо доехала.

Интересно, долго Джонатан будет выжидать, прежде чем позвонит в Фокс и объяснится. «Как, ты отменишь свадьбу?» Обзвонит ли он всех лично, или Мэтью как бывший шафер сделает это за него?

Мама сказала:

— Я считаю, что вы торопите события. Было бы лучше подождать, когда твоя фигура обретет прежнюю форму.

Я ответила ей, что свадьбы вообще не будет.

— Можешь оставить себе подарок, — добавила мама. — Прелестная лампа, правда, она не работает. Возможно, потребуется поменять электрический провод, но она, в самом деле, симпатичная. Ты могла бы повесить на нее разные штучки.

Элайза всего лишь сказала:

— Все же это лучше, чем разводиться. — При этом она, видимо, думала: «Слава богу, что это только взятое напрокат платье».

Бен проснулся голодный и злой. Его ползунки вокруг подгузника были мокрыми. Сквозь треснутое окно проникал серый свет. Выцветшие обои с розовыми и зеленоватыми набивными цветами свернулись на стыках. На сосновом комоде у окна возвышался грязновато-белый кувшин с полностью высохшими цветами. Комната пропахла прокисшим тестом, словно где-то варилось пиво, возможно, в глубинах матраса.

Немного недопитая бутылка красного вина стояла на прикроватном столике из ивовых прутьев. Пара синих трусиков висела на умывальнике. Будучи ребенком, я не подозревала о небрежном отношении родителей к домашним делам: пылесосить два раза в год слишком обременительно для пылесоса марки «Гувер», который мгновенно забивался, как только моя мать включала его выпрямленной проволочной вешалкой для пальто. Я думала, что это было нормально, пока не зашла Аймоген Пристли, которая встала в дверном проеме моей спальни и сказала: «Почему все так грязно?» Она нервно уселась на край кровати и попросила мою маму позвонить ее папе, чтобы тот смог заехать за ней пораньше.

Я отнесла Бена на кухню и одной рукой наполнила его бутылочку. Грубые стены кухни выглядели заплесневелыми. Буфет казался каким-то самодельным и был не к месту. Маленький ящик с сетчатой крышкой, возможно для сыра, закреплен на поцарапанном холодильнике. На полу, рядом, стояла мышеловка с засохшей черной мышью размером с большой палец моей руки.

Бен сидел у меня на коленях и тер свою бутылку, как будто Джонатан мог вылезти из расшатанного буфета и сказать: «Ну, вот я и здесь. Поставить кофе?»

Но, разумеется, он не появится. И к тому же я не привезла кофе. Я даже не знала, где здесь туалет.






Глава 18 ПЕРВЫЕ ШАГИ


«Руководство по уходу за ребенком» не предупреждает вас о необычайно резком развитии, которое происходит, когда восьмимесячный ребенок оставлен исключительно на попечение своей матери. Никто не указывает, что младенцы в действительности мудрее собственных родителей, так как они никогда не вступают в случайные связи или с готовностью меняют чистую, теплую постель с пуховым одеялом из супермаркета Хилса на сырой пахнущий грибками матрас.

Все еще доверяясь мне в надежде, что его накормят и приведут в порядок, Бен тем не менее взрослел с такой головокружительной быстротой, что, того и гляди, вот-вот начнет подумывать, а не почитать ли ему оставленную на камине брошюру о Шатийоне, которая советует совершить экскурсию в Археологический музей, где собраны удивительнейшие древние экспонаты, включая подлинную бронзовую греческую вазу.

Инстинктивно он догадывался, что нам надо делать. Я обошла вокруг камина в гостиной, мучительно вспоминая советы Рональда во время нашего похода с палаткой, когда он выкрикивал мне указания, как следует использовать газеты для растопки костра. (Что ты пытаешься сделать? Зажарить пирожок?)

Когда Бен увидел, что его мать склонилась над каминной решеткой, он быстро пополз к передней двери и стал колотить по ней кулаком, требуя, чтобы его выпустили.

Он был прав: камин может подождать. Может быть, мы замерзнем, и нас обнаружат, как мамонтов, оказавшихся пленниками льда, но без растопки ничего особенного не произойдет в «огнедышащем» камине. Голодный взгляд Бена говорит, что нам срочно надо отправиться в супермаркет. Мы не можем вечно сидеть на бананах, застарелых сигарообразных булочках и на молоке в картонных упаковках.

Пока мы едем в Шатийон, я разговариваю с ним, как со взрослым. Спрашиваю: «Стоит ли нам купить настоящую карту вместо дедушкиной салфетки?» Мне казалось, что Бену пришлась по душе эта мысль (а у кого еще можно спросить?). При явном отсутствии супруга или детской группы поддержки Бен — единственный, кто у меня есть.

В супермаркете он привычно сидел в тележке и задумчиво смотрел по сторонам. Холодильные шкафы лениво стрекотали, пока я рыскала по проходам в поисках экологически чистых продуктов. Как только я обнаруживала их, у меня возникала неуверенность, стоит ли брать что-то с нарисованным лимоном, обозначающим длительное хранение, или остановиться на обычном питании.

Выбор слишком трудный, и мы покинули магазин со свежим молоком, сыром, упаковкой бисквитов и детским питанием — полосками лососины розоватого и светло-коричневого цвета с овощами, — сахаром и солью в баночке. Вернувшись домой, мы быстро и по-мессиански сытно поели, чтобы согреться. Бен сидел, развалившись у меня на коленях: его подгузники были переполнены, а на вымазанном лососиной лице сияла улыбка.

Пока мы изучали деревню или то, что представляет собой эта местность, мне пришла в голову мысль, что мы существуем анонимно. Ее жители, кажется, перебрались куда-то еще — на острова Вест-Индии или, возможно, в кино, что я должна проверить. Иногда доходили звуки надеваемого пальто, стук закрываемой дверцы машины или в окне мелькало темное пятно лица. Только в одном магазине, как оказалось, булочной, мы близко увидели человека: женщину с завитыми волосами и глубокими складками, шедшими от носа ко рту, которая посмотрела на меня, словно я собиралась проделывать дырки в ее булках.

Каждый второй день мы взяли за правило ездить по Шатийону. Таким образом, мы устанавливали свой стиль жизни, избегая встреч с суровой булочницей, и ограничивали шансы заводить с кем-либо знакомство. Я не стремилась заводить нового хорошего друга ли просто друга по переписке. Наши дни с Беном медленно текли. Он съедал что-нибудь вкусное на обед и засыпал, а мой голос из-за редкого пользования становился каким-то хриплым.




— Нина, мы так обеспокоены… От тебя никаких известий… Думаем о тебе… — Затем встрял голос взрослого мужчины, возможно, Мэтью, и Бет раздраженно крикнула: — Я у телефона, зачем так громко кричать. Оставляю сообщение Нине.

Голос Джонатана звучал глухо, словно он говорил из мусорного ящика: «Звоню, чтобы узнать, как ты там. Скажи мне, если тебе что-то нужно. Сразу, хорошо?»

Зная, что он на работе, я позвонила на квартиру и постаралась говорить не слишком мрачным голосом, чтобы зря его не волновать, но и не очень веселым.

— У нас все отлично. Бен старается встать на ноги. Он почти стоит и… — В горле встал ком, и мне пришлось отключить телефон. Бен открыл один глаз, как будто хотел проверить, откуда исходил приглушенный шум, и затем снова спокойно задремал.

Дом стал таким привычным, что я научилась использовать его разные комнаты в разные периоды дня. Во второй половине дня, когда Бен просыпался, я возвращала его к действительности в маленькой спальне. Она мрачновата, а покатый потолок опускается на тебя, но зато в ней не так прохладно, как в остальном доме. «Весной и летом сюда приезжает много посетителей», говорится в путеводителе «Прогулка по Восточной Франции», который я стянула с парома. «Зима может быть живописной, но очень холодной». Так что мы сидим в маленькой комнате, время от времени исследуя темное пространство за кухней, где укрылся котел. На полу валяются горелые спички. Я позвонила папе в надежде, что он прольет свет на ситуацию с горячей водой.

— У нас никогда не было с этим проблем, — произнес он весело.

Я снова попробовала следовать его указаниям и найти красную кнопку, которую надо нажимать в течение тридцати секунд, пока не загорится маленькая контрольная лампочка. Но красной кнопки нигде не было, следовательно, красная лампочка не загоралась и горячая вода не появлялась.

Вечером я закутывала Бена в свое пальто. Мы садились как можно ближе к камину, стараясь избегать пламени, которое неуверенно горело, зажженное с помощью семи растопок и груды бумаги от пончиков. Два длинных и тонких деревянных стула, положенных на бок, мешали Бену исследовать пламя.

Чайник стоял с кипяченой водой для того, чтобы подогревать молоко Бена и стирать одежду, которую я вешала на стулья у камина. Мы пропахли запахом гари. Это было не совсем как в журнале «Ин Хаус», хотя Элайза могла бы сказать, что у этого дома есть несколько захудалый, но элегантный шарм.

Голова Бена пахнет тестом. Под его ногтями — грязь, которую никогда не выведешь. Интересно, что бы сказала Ловли, если бы мы пришли на пробу. «Профессиональная мать уделяет большое внимание внешнему виду своего ребенка. И своему собственному».

Меня утешает мысль, что нас здесь никто не знает.




Однако на нас все же обратили внимание. Все началось с кивка, мимолетной одобрительной улыбки, хотя все замкнуты и избегают слов. Мне пришлось потратиться на зимний комбинезон для Бена. Его румяное лицо выглядывало сердито из стеганого капюшона.

На эту женщину нельзя было не обратить внимания, потому что на ней были не теплые зимние вещи, а костюм кремового цвета с набивными бирюзовыми морскими лошадками. Она оживленно болтала, изредка поправляя словно высеченные каштановые кудри. На ее спутнице был коричневый ворсистый свитер, напоминавший попону. Женщина постарше помахала рукой. Оказавшись рядом с ней, я узнала ее лицо: это она показала нам дорогу к дому.

— Ну как, нашли дом? — весело спросила она.

— Да, спасибо.

Она посмотрела на Бена и прикоснулась к едва выглядывавшей из комбинезона щеке.

— То место не очень подходит для ребенка?

Я не знала, соглашаться с этим или нет, детально объяснять плохое состояние сантехники и арматуры, вызывающий гнев котел, однако сказала лишь:

— Оно отличное. Нас все устраивает.

Она сказала что-то другой женщине; я молча улыбнулась. Женщина с морскими лошадками похлопала меня по руке и произнесла:

— Вы не собираетесь долго оставаться в том доме? Тот дом. Я почувствовала мгновенное неодобрение. Мне показалось, что я слышу Констанс: «Что ж, я могла бы тебе сказать, что с той Ниной ничего хорошего не получится».

— Я не знаю, как долго мы пробудем. Наши планы в некотором роде… не ограничены временем.

Интересно, поняла она, что значит «не ограничены временем»?

— Нет, — ответила она и похлопала меня по плечу рукой в кожаной перчатке, — нет, моя дорогая, послушайте, у нас есть гостиница. В это время года в ней очень спокойно. До самой весны там никого не будет. — Я не знала, стоит ли посочувствовать ее бизнесу. — Мы рады вас видеть. Вы и ваш ребенок можете жить с нами. У нас тепло и очень уютно. И все бесплатно. — Она быстро улыбнулась и кивнула, словно дело улажено. — Вот, позвоните мне, и мы приготовим комнату, — сказала она и протянула мне кремового цвета визитную карточку с надписью «Hotel Beauville» с нарисованным зданием внушительного вида и именем владельца Сильви Ламан.

— Сильви, — представилась она, погладив свою шею. — А это — Надин, моя дочь.




Сильви не представляла себе, что здесь у нас есть все, что нам нужно. Маленькая контрольная лампочка все еще не давала о себе знать, зато в сусеках гардероба я нашла зеленое атласное стеганое одеяло, украшенное эмблемами девочки-скаута. Несмотря на дополнительные постельные принадлежности, я продолжала спать в джинсах, футболке, свитере и носках, а Бен носил цельные шерстяные ползунки, заботливо подаренные Бет.

Пришла посылка, адресованная Бену. Я вытряхнула из нее трикотажный свитер из плотной пряжи на годовалого-полуторагодовалого ребенка и клетчатые шерстяные брюки, ожидая найти записку. Хотя бы несколько строк, где было бы написано, что Джонатан сильно скучает без нас. Но этому не суждено было сбыться. Лишь по наклонному вперед почерку на коричневой оберточной бумаге я поняла, что посылка от Джонатана.

Конечно, он хочет, чтобы мы вернулись, или Бен, во всяком случае. Он ждет, понимая, что мы не можем задерживаться долго. Он видел фотографии дома.

— Интересно, — сказал он, когда моя мать всунула ему в кулак моментальные снимки. — У него есть потенциал. Практически — это строительный объект.

Итак, он ждет, продолжая делать детское питание, хотя теперь с более крупными кусочками, чтобы Бен мог научиться прожевывать их. Он не будет просить нас приехать на Рождество. Джонатан никогда ни о чем меня не просил. Он проведет Рождество с Констанс и даже не обратит внимания на мерцающую пустоту, где должны были быть Нина и Бен.




Я поехала за рождественскими покупками в Шатийон. Универмаг — лучшее для этого место, но он полон покупателей, которые находят время посмеяться, поболтать и поцеловаться чисто по-французски, не выпуская из рук свои хозяйственные сумки, несмотря на то что вокруг так много людей, все еще занятых покупками.

Эти люди заставляют меня еле тащиться по магазину. Иногда мне так нужна была Элайза! Там, в Лондоне, я звонила ей, чтобы поболтать о пустяках — она рассказала бы мне о фотомодели, которая плакала, потому что гример не смог достать ее любимый крем для глаз с экстрактом кальмара, — но в трубке в ответ я слышала лишь слова ассистентки, которая отвечала, что Элайза ушла на свой индийский массаж головы и не сможет позвонить до окончания фестиваля «Неделя Моды».

Я не в состоянии была переступить порог универмага и пошла в аптеку.

Здесь стерильно чисто и много разных продуктов, упакованных в белые коробки. Для Элайзы я выбрала сверкающий набор лака для ногтей в прозрачном пластмассовом футляре. Она поймет, так как знает, что вещи ненадежны. Для своей матери я прихватила пурпурный кожаный мешочек, наполненный филигранно отделанными приборами для маникюра. Для папы я взяла черно-белый полосатый несессер с моющейся подкладкой и подумала купить такой же Джонатану. Что следует покупать согласно этикету мужчине, от которого ты только что ушла? Купите ли вы что-то недорогое, чтобы показать, что помните его? Или дорогой подарок — цифровую камеру, может быть, чтобы загладить вашу вину?

Нет, мой подарок вызовет смущение и, возможно, даже раздражение.

После всего, что она сделала, она считает, что может просто так, дарить паршивую сумку на молнии. Как та, что она купила мне на день рождения. Вместо этого я выбрала разборные пластмассовые лодки для Бена в надежде, что наступит Рождество, котел оживет, и мы вымоемся горячей водой и будем принимать ванну за ванной — пытка ради удовольствия.

После короткого сна в машине Бен ожил и горел нетерпением продемонстрировать вновь обретенные навыки. Находясь в спальной, он приподнялся с корточек и стал подниматься выше, захватывая пригоршнями одеяло с девочками-скаутами. «Смотри!» — говорила его сумасшедшая усмешка.

Бен стоял, потом стал делать неустойчивые шаги в сторону, пока его кривые ноги не подогнулись, и он упал назад, мягко приземляясь на свой защищенный подгузником зад. И засмеялся: «Как тебе это нравится? Хочешь, еще покажу?»




Ванви

4 декабря

Дорогой Джонатан,

ну вот, мы здесь и хорошо устроились. Дом не так плох, как кажется на фотографиях мамы. Крыша протекает в восемнадцати местах, но это понятно, только когда идет дождь. Однако теперь это не самая большая проблема, после того как я определила, где течет вода, и нашла достаточно ведер и кастрюль для сбора жидкости.

Большая новость! Бен начал ходить. В общем, не то что ходит, но стоит, почти совершает переходы. Немного шатается, но это надо видеть! Это и в самом деле поразительно!




Я скомкала письмо, бросив его в горящий камин, и начала новое письмо:




Я не знаю, как начать или даже зачем я сюда приехала. Дом ужасный, намного хуже, чем мама и папа когда-либо говорили. Нос Бена постоянно течет. Мы даже не можем нормально помыться — нет горячей воды, кроме той, что я грею в чайнике. Я думаю вернуться назад и попросить Элайзу пожить у нее некоторое время или даже у своих родителей. Сейчас в доме более или менее терпимо, но кто знает, что будет в январе или феврале? Папа говорит, что здесь часто идет снег. Если трубы замерзнут, то воды совсем не будет. Я ни с кем не говорю, за исключением Бена, и мне кажется, я схожу с ума. Даже Бен смотрит на меня, словно у меня не все дома.




Я остановилась, поставила число. Наша свадьба: «Джонатан и Нина приглашают тебя на свою свадьбу 4 декабря в 11.00 в Хэкни Таун-Холл, а затем в ресторан Фокс, Бишоп Роуд, Лондон № 4».

Сегодня наша свадьба, а я сообщаю о прогнозе погоды. В маленькой спальне вода сочится из осветительной арматуры в щербатую эмалированную кружку: кап, кап, кап.




Сильви появилась в золотистой стеганой куртке с набивными папоротниками малинового цвета. Она элегантно улыбнулась, словно я ее ждала. Тяжелые золотые серьги прятались в ее золотисто-каштановых волосах.

— Я проходила мимо. Послушайте, я принесла вам кое-какие вещи, которыми мы не пользуемся.

Я отошла в сторону, чтобы пропустить ее в кухню. Из ее плетеной хозяйственной сумки торчали помидоры, пирог с апельсином, обсыпанный миндалем, и бумажный пакет с зеленой фасолью.

— Я думала о вас, — сказала она, теребя на себе куртку. — Вам здесь тепло? В гостинице есть обогреватель, я могу принести. У вас достаточно дров? Мой сын принесет.

— Нам ничего не нужно, спасибо. У нас все отлично, — произнесла я и пошла от нее.

Она оглядела кухню. На столе были крошки от кекса. Бен стоял у старого буфета, уцепившись за его матовую ручку. На его клетчатых брюках остатки куриного мяса и спаржевой капусты. Она ждет кофе или что-то еще? Мне пришла в голову мысль прибегнуть к своей старой тактике — приготовить его с холодной водой, чтобы она ушла. Я не хочу, чтобы она здесь стояла и все видела.

— Вы останетесь на Рождество? — спросила она.

— Возможно.

— Вы собираетесь провести Рождество одна в этом доме?

Если бы я была в пальто, я бы сделала вид, что ухожу: «Извините, Сильви, номы должны встретиться с друзьями в приятном теплом ресторане. Знаете, у нас своя компания».

— Одна с ребенком? — добавила она.

Я с силой ударила по грязным штанам Бена дурно пахнущей тряпкой.

— Муж хотел приехать на Рождество. Но он работает и не может уехать. Мы здесь пробудем недолго. Спасибо за продукты, у них аппетитный вид.

Она дотронулась до моей руки и сказала:

— Могу я пригласить вас на обед в эту субботу? Вы нам доставите удовольствие.

Она быстро вышла на своих срезанных каблуках, оставляя за собой запах лаванды, словно из ящика с нижним бельем.




Гостиница «Hotel Beauville» находилась в конце кривой, прокрытой гравием дороги, и издалека казалась большим желтоватым зданием. Гипсовые звери теснились с каждой стороны дорожки. Скворечник с деревянным человечком, крутящим ручку, высовывался из обветшалого фриза. Бен корчился и изгибался дугой в коляске, пытаясь устроить побег. Я чувствовала себя довольно беспомощной. Мы с Беном внимательно изучили супермаркет в Шатийоне, и я ходила вокруг красиво упакованных маслин, печенья и сыра. А что, если все это было привычной для французов едой, все равно что принести печенье «Джекоб» или маринованные огурцы «Брэнстон»?

Сильви выглядывала в окно из-за оборки белой шторы и открыла дверь до того, как мы подошли. Она быстрым движением освободила Бена из коляски и взяла его на руки. Потом повела меня, придерживая рукой мою спину, в холл, пахнущий лесным освежителем.

— Сюда, — сказала она, и мы оказались в царящей мешанине гостиной. Книжный шкаф заполняли не книги, а мягкие игрушки: плюшевые мишки в жилетах и очках, мыши, наряженные в яркие вечерние одеяния. Каждое окно было задрапировано белым атласом с рюшками, чуть-чуть блестевшим, подобно легко воспламеняемым трусикам. Влажные деревянные весла небрежно подпирали окрашенную в синий цвет стену.

Надин принялась что-то ласково говорить Бену. На ней все еще был свитер-попона. Бен хихикал, переводя взгляд с одного оживленного лица на другое. Я стояла с глупым видом, как электрический столб.

— Кристоф! — позвала Сильви.

Откуда-то сверху послышался мужской бормочущий голос. Показался, прыгая через три ступеньки, длинноногий и худощавый парень; он был слишком высок для своей ширины, как будто вытянут. Нос тоже был длинный, щеки покрывало что-то вроде молоденькой бородки. «Не целуй меня, — умоляла я его про себя. — Не делай этого французского двойного поцелуя».

Он поцеловал меня дважды на французский манер, и все внимание обратил на Бена, с которого сняли верхнюю одежду. Это напоминает рекламные съемки, когда мне просто нечем себя занять. Сильви усадила меня за стол и положила на тарелку дымящуюся снедь: зеленые бобы, много картофельного пюре и мясное блюдо глянцевого вида. Со своего высокого старомодного стула — разумеется, который можно опускать, но без стандарта по технике безопасности — Бен с энтузиазмом растягивал рот всякий раз, когда Сильви подносила к нему ложку. Мой стакан все время наполняли на две трети красным вином. Перед глазами возвышался белый пудинг с кремом и меренгой, украшенный ягодами.

Я слышала, несмотря на гул болтовни и пережевывание пищи, как Сильви говорила о том, чтобы пристроить к тыльной стороне гостиницы веранду. Надин смотрела на меня так, словно я собираюсь сделать что-то удивительное. Кристоф наблюдал за движением моих челюстей. Сильви взяла бумажную салфетку и вытерла Бену лицо. Я так наелась, что едва могла дышать, не говоря уже о том, чтобы двигаться. Мне пришло в голову, что от дома моих родителей меня отделяет целый континент. Смогу ли я идти как нормальный человек после всего съеденного? Я впервые поела приготовленную еду после паромных сосисок, когда моя пищеварительная система начала капризничать.

На улице лил дождь.

— Вы должны остаться, пока он не пройдет, — сказала Сильви. Она взяла с книжной полки объемистый, зеленого цвета альбом, в котором, как я подозреваю, находились фотографии.

— Все было вкусно, но нам надо возвращаться. Бену надо спать.

— Он может спать здесь, — грассирующим голосом сказала она, постучав по узорчатому дивану розового цвета. У меня в горле что-то шевельнулось; возможно, страх перед шторами с оборками и пудингом из меренги.

— Почему такая спешка? Ведь вы на отдыхе.

— Извините, но нам действительно надо идти.

Пока Надин натягивала на Бена его зимний комбинезон, Сильви засовывала оставшийся пудинг в зеленую стеклянную банку, которую она завернула в пакет и положила в сетку под коляской.

— Кристоф проводит вас домой, — сказала она.

— Да я в порядке. Всего лишь небольшая прогулка.

— Но ведь идет дождь. У вас есть зонтик?

— Конечно, нет.

— Вы что, хотите промокнуть и чтобы бедный ребенок болел на Рождество?

— У меня есть козырек для коляски, — возразила я, вспомнив, что, хотя он у меня и есть, я благополучно оставила его дома. Мне вдруг стало отвратительно: и что я так жадно ела, и из-за их доброжелательности, и что я теперь убегаю. Но, с другой стороны, разве мало я совершила подобного в последнее время? — Пожалуйста, меня не надо провожать домой.

— Он хочет, не так ли, Кристоф? — произнесла Сильви.






Глава 19 НЕДРУЖЕЛЮБНОЕ ПОВЕДЕНИЕ


На улице пахло влажной почвой. Я благодарила воздух — в гостинице было слишком жарко и трудно дышалось. Может быть, все это из-за мягких игрушек. Кристоф держал зонтик над моей головой и коляской, как будто мы высокопоставленные персоны и идем по красному ковру на премьеру фильма. Рафинированные создания, на которые не должны упасть брызги. Под нашими ногами похрустывал мокрый гравий. Подошва моей правой туфли шлепала при каждом шаге. Мы повернули на дорогу, ведущую к деревне. Вместо тротуара была лишь мокрая травянистая узкая дорожка, а мы занимали слишком много места, чтобы идти вместе.

Кристоф взял меня за плечо, я даже отпрыгнула.

— Вот, возьмите зонтик. Я повезу коляску. — Он снял свою куртку и сделал нечто вроде водонепроницаемой накидки вокруг Бена, и пошел вперед с коляской. Его свитер промок. Он оглянулся на меня и засмеялся при виде этой нелепой сцены. Что-то, приятное — какое-то ощущение безрассудства — охватило меня.

Мы добрались до деревни и, так как дорога стала шире, пошли рядом. Теперь он мог о чем-то спросить меня. Любопытство, вероятно, являлось их семейной чертой.

— Так, значит, вы присматриваете за домом ваших родителей?

— Вроде того.

— Одна, перед Рождеством?

Я ответила вопросом на вопрос.

— Чем вы занимаетесь? Помогаете матери управлять гостиницей? Почему вы так хорошо говорите по-английски?

— Я жил в Лондоне. Работал там. Дела и здесь и там.

Он занимает такой жизненный статус, при котором работа то здесь, то там представляет собой некий способ существования. Это не такой стиль жизни, как у Джонатана. Не взрослый. Мы миновали булочную. Владелица размахивала шестом, пытаясь слить воду с навеса. Она кивнула Кристофу. Она посмотрела мне в глаза с удивлением и презрением, как будто в том, что ее навес был залит водой, была и моя вина.

— Что заставило вернуться вас? — спросила я.

— Моя мать. Вернее, гостиница. Она и мой отец купили ее, работали вместе. Однако он ушел. Мы не знали, куда он подевался, пока не получили факс, где говорилось, что он живет с парикмахершей.

На меня обрушивается столько информации, что я не знаю, как ответить.

— Его паримакмахерша? Она подстригала его и… — я запнулась, так как почуяла материал для рубрики журнала «Лаки».

— Нет, моей матери.

— Полагаю, она уже больше не ее парикмахерша.

Он засмеялся, сворачивая с коляской на тропинку, ведущую к дому, и произнес:

— Моя мать до сих пор ходит к ней. Она очень привередлива, особенно в том, что касается ее внешности.

Я открыла дверь пятидюймовым ключом, который оставила у двери под большим желтоватым камнем, и мы вошли. Оставляя ключ под дверью, я бросала вызов: эй, ночные грабители! Давай входите. Видите? Брать нечего, кроме просроченных бисквитов.

Кристоф последовал за мной, встряхнув головой, как мокрая собака. Он снял мокрый свитер и, возможно случайно, вместе с ним футболку. Интересно, что мне с ним делать? Линда с парома угостила бы его теплым напитком и дала бы ему что-нибудь вроде раскрасок из своей полосатой сумки (понятно, что он уже вырос для раскрасок).

— Пожалуйста, дайте мне полотенце, — попросил он.

Я понюхала полотенце в ванной комнате. Оно пахло так, словно лежало в сумке с мокрыми плавками. Когда я вернулась назад, Бен уже сидел без комбинезона в своем автомобильном кресле, и его клонило ко сну.

Кристоф досуха вытерся. Я соскребла со стола крошки от бисквита и помыла, насколько это было возможно, холодной водой бутылочку Бена.

— Хотите, я вам дам свитер? — спросила я, стоя к нему спиной.

— Отлично, — сказал он и вышел из комнаты на разведку.

Первое, что я увидела, когда нашла Кристофа, была его спина — узкая и блестящая, с четко выделяющимся позвоночником. Он разжег камин и надел мой голубой свитер, который доходил ему до пупка. Он ухмыльнулся и выставил свои почерневшие руки.

— Горячей воды нет, — неохотно произнесла я. Я хотела, чтобы у Кристофа или кого-то из его семьи создалось впечатление, что я управляюсь со всем блестяще. Я хотела спросить: «Почему твоя мать связалась со мной? И почему ты здесь? Я что, выгляжу так, как будто нуждаюсь в заботе? Но это не так? Посмотри на меня, я здесь одна со своим сыном. Я забочусь о нем, разве не этим должна заниматься мать? Я одна из тех женщин, которых ты видишь в парке, одна из настоящих матерей, отлично знающих, что они делают. Они держат детей в чистоте и дают им хорошую еду, которую хранят в продуктовых сумках. Я принадлежу к этому клубу».

Я почувствовала, как во мне что-то закипает, включая пот и соус Сильви, переливающийся внутри меня вместе с вином и меринговым пудингом. Такое случается, когда вы плохо себя чувствуете: в памяти возникают видения насыщенной, вызывающей желчь еды: сырых яиц, сардин, — просто, чтобы посмеяться над вами.

Мой живот посмеялся надо мной, одурачив меня именно в тот момент, когда в доме молодой мужчина — двое молодых мужчин. Сколько я выпила? Вино не самая лучшая идея дня. Когда я шла в гостиную, меня всю трясло. У камина Кристоф ворошил дрова кочергой, которую я никогда не могла обнаружить и обходилась обуглившейся деревянной ложкой.

Я легла лицом вниз на потертый диван, ощущая его лоснящуюся от жира обивку. Мое дыхание было медленным и глубоким. Хорошо бы поскорее выйти из этого состояния. Словно почувствовав недомогание матери, Бен проснулся, лишая себя обычного двухчасового сна. Он моментально закапризничал и яростно застучал ногами по своему сидению. Но я не могла подойти к нему. Я лежала, прилипнув к дивану, и тяжело дышала в ладони.

— С вами все в порядке? — спросил Кристоф. — Вы выглядите…

Голос казался каким-то далеким, отзывчивым, но беспомощным. Рев Бена тоже доходил до меня откуда-то издалека. Если бы только я могла освободить себя от несъедобной еды Сильви! Она там, в моей глотке, выплескивается на мои прогулочные ботинки. Он рядом со мной, и я слышу его голос:

— Бедная Нина.

Какое-то мгновение я думала, что это будет продолжаться бесконечно. Из меня все вышло, и я обвисла, как старый воздушный шар. Одна рука крепко держала меня, другая убирала волосы назад. Благородно. Устав от причитаний, Бен остолбенело наблюдал, как его мать демонстрировала принятие пищи в обратном порядке.

Кристоф занимался уборкой, вытирая блевотину женщины, которую знал всего лишь один короткий вечер. Он даже нашел дезинфицирующее средство, спрятанное за туалетом. Чтобы не дать Бену разведывать зараженную зону, он соорудил вокруг него что-то наподобие загона из трех деревянных, положенных на бок стульев.

Мне так стыдно, что я готова заплакать.

— Сейчас уже лучше? — спросил Кристоф.

Я потрясла головой и произнесла:

— Неделю назад я собиралась выйти замуж. — Он был все еще рядом со мной в шокирующем сочетании мокрых джинсов и голубого женского свитера. — Но я не вышла замуж. У нас произошла… ссора. В общем-то, из-за ничего, как это в основном и бывает. И я воспользовалась этим, как поводом. Я обманула его. Это было ошибкой, все произошло слишком быстро. Мы познакомились по объявлению, когда вы даете о себе рекламу, потому что не можете… У вас здесь есть что-то подобное? «Одинокие сердца»?

Он нахмурился и покачал головой.

— У нас появился Бен. Тоже слишком рано. Я не была готова. Никто не был готов.

— Если у вас подобные мысли, лучше не жениться.

— Я знаю.

— Но вам плохо оттого, что вы доставили боль…

— Джонатану, — произнесла я. Имя прозвучало как-то искаженно. Я не произносила его вслух с тех пор, как оставила его. Я даже не говорила «папа». Интересно, забыл ли Бен, что он у него есть? Как долго дети могут помнить? Месяц? Или лишь нескольких секунд, как золотая рыбка?

— И вы приехали сюда, потому что…

— Я не люблю его, — ответила я, удивляясь, почему мне не пришло в голову соврать.

Он остался, несмотря на вечер, и бродил по дому, как будто знал все его углы. Я покормила Бена его вечерней бутылочкой, выпила кофе, приготовленный Кристофом. Мое внимание привлекли звуки, доносившиеся из сырого закутка, где стоял котел, словно кто-то двигал что-то тяжелое и металлическое. Послышались скрипучий шум и приглушенный вой, как от резкой боли. Я надеялась, он знал, что делает. Может быть, Кристоф был необычайно способным, но он мог не учесть всей сложности проверки, прежде чем начать возиться с газовым оборудованием.

Однако произошло нечто удивительное. Послышалось какое-то шипение воздуха, прорываемого через трубу, потом слабый выхлоп, как при вспышке пламени. Он появился передо мной и произнес:

— У вас есть горячая вода.

Если бы я не была в два раза старше него и от меня не пахло слегка рвотой, я бы его крепко обняла.




К Рождеству пришли подарки. Бен получил от Джонатана деревянный конструктор с отверстиями разной величины, в которые надо вставлять кубики для развития сноровки рук. От Бет пришла открытка в виде снеговика, сделанного из маленьких клочков белой салфетки, склеенных на картоне, возможно, с помощью Рози, и синие, из кроличьего меха, комнатные туфли. На открытке написано: «Скучаем по тебе. Желаем самого счастливого Рождества. С любовью Бет, Мэтью и Мод». Рози не упоминалась. Может быть, она не занимала такого высокого иерархического положения, чтобы быть упомянутой в рождественской открытке.

Констанс прислала Бену кремового цвета кардиган с грубыми перламутровыми пуговицами. Мне Джонатан ничего не прислал. От моих родителей ни мне, ни Бену тоже ничего не пришло. Я снова упаковала подарки Бена и положила их высоко на книжный шкаф.

Я позвонила родителям и напомнила им о существовании их дочери и внука и похвасталась, как хорошо я управляюсь. В ответ моя мать спросила:

— Как ты находишь дом, он удобный?

«Более или менее, — хотела я сказать, — теперь, когда у меня есть горячая вода. Почему ты меня ни о чем не предупредила? Что заставило тебя прогонять меня в такую даль зимой с ключом, неразборчивой схемой и ребенком?» Но это не ее вина. Никто не заставлял меня делать это.

— Идеальный, — ответила я ей.

— Вот как? Твой отец и я почти не бываем там. Обычно зимой мы туда не ездим: так холодно, правда? И ужасно сыро. Но, учитывая, что ты там, мы подумали, почему бы и не приехать. Так что к Новому году мы будем. Может быть, ты могла бы привести в порядок дом, купить продукты.

— Я все сделаю, — сказала я, проникая симпатией к предложению Сильвы по поводу жаркой гостиничной комнаты без родителей.

От Элайзы тоже пришли подарки: для Бена — мягкий детский пуловер; для меня — ароматерапевтический набор для ванны (как раз вовремя, если учесть наличие горячей воды). Кроме этого был компакт-диск с задушевной музыкой, приобретенный с большой скидкой, — она даже не содрала наклейку с ценой, — который, ввиду того что у меня нет стереофонической установки, я смогу слушать только в машине. Я снова упаковываю подарки, чтобы потом с радостью открыть их в Рождество.

В сумке, которая пришла от Элайзы, лежал конверт, сначала я приняла его за открытку, но там оказалось письмо, написанное очень быстрым небрежным почерком:

«Дорогая, дорогая Нина, все ли у тебя хорошо? Ты все еще живешь в хибаре своих родителей? Мне было трудно поддерживать с тобой контакт. Извини. Все стало так сложно. Звонил Джонатан, хотел знать, слышала ли я что-нибудь относительно твоих планов. Разговор был довольно натянутым. Подумай только, он подозревал, что я что-то утаиваю — вроде того, что я знаю больше, чем говорю. Что я могла ему сказать? Он, должно быть, сошел с ума от беспокойства. Это что, запоздалые послеродовые издержки? Почему ты не вернешься и все не уладишь? Ты могла бы принимать таблетки. Сарита на работе регулярно принимает немного сератонина, и это доставляет одно удовольствие. Она по ночам потеет и у нее немного отсутствующий взгляд, но зато улыбается больше. Нина, должна сказать, я частично несу ответственность за то, что втянула тебя с ребенком в эту кутерьму с фотомодельным бизнесом. Пожалуйста, позвони.

Элайза…

P. S. Чувствую себя плохо, что не смогла тебя поддержать, когда ты была здесь. Была занята делами Дейла. Ну вот, теперь с этим покончено. Он говорит, что хочет кого-то вроде меня — веселую, сексуальную, умную. Но помоложе. Я по собственной глупости связалась с молодым парнем. В моем-то возрасте».




От резкого, раздавшегося на крыше треска черепицы Бен резко поднял ноги и ударил ими по кухонному столу. Он сидел у меня на коленях и поедал утренний завтрак, состоящий из остатков земляничного пирога. Кто-то ходит по моей крыше и ворует свинцовую кровлю.

Я спешно выбежала из дома с Беном на руках. Его щеки раздулись от набитого во рту пирога, и подняла глаза наверх.

— Привет. Я увидел, что вы заняты, и не хотел беспокоить вас. Но, может быть, вам стоит передвинуть вашу машину.

— Что вы там делаете? — крикнула я.

— А вы что думаете? Чиню крышу.

— Ее не надо чинить, — огрызнулась я. Бен уставился наверх, слизывая земляничное месиво со большого пальца своей руки.

— Но она протекает.

— Только когда идет дождь, — парировала я.

Происшествия с крышей оказалось недостаточно, так как спустя несколько часовой ввалился в дом и сбросил грязный оранжевого цвета рюкзак на кухонный стол. В рюкзаке находилась зимняя шерстяная одежда: мой свитер, пахнущий лавандой, три свитера больших размеров и один кардиган, переливающийся серыми оттенками и пахнущий незнакомым мужчиной.

— Что это такое?

— Это для вас. Раз вы собираетесь жить зиму, вам потребуется теплая одежда.

— У меня есть теплая одежда, — раздраженно сказала я. Почему эта семья лезет со своей навязчивой идеей накормить и одеть меня?

— Это джемпер, — объяснил он, как будто я была не в состоянии помнить названия. — Наденьте сегодня что-нибудь потеплее. Я повезу вас кататься на лодке.

Бен вытянулся, держась руками за кухонный буфет. Кристоф взял его руки в свои: Бен неустойчиво стоял. Кристоф начал отступать назад, и Бен последовал за ним, делая первые шаги. Мне казалось, что ребята возраста Кристофа не знают, как вести себя с детьми. Наверняка он потеряет интерес, уронит его.

Ребенок ударится головой о каменный пол кухни. Потом придется ехать по Шатийону с огромной скоростью. Медсестра спросит: «Что вы с ним сделали? Где отец ребенка?»

— Поосторожнее, он еще не умеет ходить.

Не обращая на меня внимания, он произнес:

— Ну что, вы готовы? Я взял с собой еду…

— Нет, сейчас декабрь, мы замерзнем.

Ноги Бена подогнулись, но его лицо все еще тянулось к лицу Кристофа в надежде на одобрение. Последняя глава «Руководства по уходу за ребенком» всплыла в моем сознании: «Не бойтесь позволять ребенку испытывать новые ощущения. Исследование является основным средством для изучения и понимания мира».

— Где эта лодка?




Лодка была причалена прямо рядом с гостиницей «Hotel Beauville», там, где река делала круг. Берега, густо заросшие мокрым от дождя бурьяном, лениво погружались в воду. В сарае для лодок стоял запах мокрого дерева. Я остановила коляску на узкой дорожке, убедившись, что она накрыта на случай дождя.

Кристоф надел на Бена маленький спасательный жилет, который закрепил застежками на липучках и пряжках. Потом он забрался на лодку. Это была весельная шлюпка яркой до блеска окраски.

Стоя в лодке, Кристоф одной рукой взял Бена, другой мою руку и помог влезть, словно пенсионерке. У меня не очень большой навык катания на воде. Особенно если вспомнить эпизод на пароме во время перехода по зеркально-гладкому морю, а тем более на лодке. Малейшее движение — вытягивание ног, даже вздох — заставляет ее ходить ходуном. Кристоф передал мне Бена. Я схватила сына, от страха ощущая сильное напряжение.

Бен сидел прямо и настороженно. Что пугает детей? Кажется, ничего особенного. Он внимательно наблюдал за Кристофом, как тот отвязывал лодку и вставлял весла, думая может быть, что его отца заменил более молодой мужчина-фотомодель с бородой, любитель покататься по речке.

Мы плыли по изгибам лениво текущей реки. Кристоф молчал. Бен был прав: нет ничего страшного в том, что мы оставляли деревню позади себя. Я поймала на себе серьезный взгляд Кристофа и опустила рукава свитера ниже запястий.

Мы пришвартовали лодку у широкого деревянного причала. Кристоф вылез первым и взял у меня Бена. Мы очутились на маленькой поляне, окруженной дикорастущей живой изгородью. Здесь стояла сложенная из камня полуразвалившаяся лачуга, которая под порывами ветра вся продувалась. Бен пополз по поляне, смешно перекатывая по траве свой защищенный зимним комбинезоном зад. Кристоф принес из лачуги охапку сухих дров. Он чиркнул спичкой, она неярко вспыхнула. Пока разгорался костер, мы сидели вокруг него. Бен покорно открывал рот, принимая еду, которую Кристоф взял с собой. Его глаза широко смотрели на костер.

«Используйте любую возможность, чтобы стимулировать чувства вашего ребенка. Дайте ему ощутить прикосновение воды, текущей между его пальцами, и посмотреть на танцующее пламя костра».

Итак, «Руководство по уходу за ребенком», это соответствует твоим инструкциям? Тому, что подгузники моего сына спрятаны так глубоко в его зимнем комбинезоне, что я их не меняла уже несколько часов? Тому, что еда этого неожиданно свалившегося на нас мужчины, являющего собой образец для подражания, в основном состоит из хрустящего угловатого печенья, которое удаляет эмаль с его только-только появившихся резцов?

— Скоро вы не будете этого замечать, — произнес Кристоф.

— Чего?

— Движения, сидя в лодке. В следующий раз вы даже не будете об этом думать.

— Я не думаю об этом. Вы знаете, мне даже это нравится.

— И вам не было плохо, — сказал он.

Бен с сонным видом сидел у меня на руках. Нам надо было возвращаться домой, хотя мне этого не хотелось.

— Наверное, надо возвращаться домой, — сказала я.

— Домой в Англию? — спросил он.

Теперь я задумалось: назад — куда? Улаживать проблемы с Джонатаном? Совершать правильные поступки? У нас молодая семья (какое серьезное слово — семья — для двух не подходящих друг другу взрослых и слишком маленького ребенка, чтобы высказывать свое мнение по поводу житейских пристрастий). Но Джонатан звонил только два раза, оставляя короткие сообщения. Он не видел своего сына, стоящего на подгибающихся ногах. Бен уже занимает вертикальное положения: а что это меняет? Ребенок больше не горизонтальное существо, наносящее удары по приспособлению для развития подвижности, он уже мальчик. А я больше не вздрагиваю, когда от голода он начинает хныкать. Я могу справиться с этим.

Когда мы вернулись к лодочному сараю, было почти темно. Бен, раскинувшись у меня на руках, спал и даже не вздрогнул, когда его привезли домой. Я положила его в постель. Его волосы были в траве и пропахли костром.

— Вы не должны возвращаться. Разве вам здесь плохо? Разве Бену не нравится здесь?

— Не все так просто, — ответила я.

— Это не проблема. Я бы вам помог. Вы могли бы сделать это место своим домом.

На одну долю секунды эта идея мне показалась вполне разумной.






Глава 20 ИГРУШКИ


Есть много причин, чтобы не спать с Кристофом. Прежде всего его абсолютная уверенность, что он останется переночевать. Будто я готова спать с юношей моложе Дейла (вспомни, что из этого вышло). Не думает ли он, что я в этом нуждаюсь? Или он считает, что я ему обязана за то, что он закрепил крышу и убрал за мной?

Между нами нет ничего общего. Настолько ничего, что даже говорить не о чем. Он ни в чем себя не проявил, нигде не был. Да, он бывал в Лондоне, но что его туда привело? Работа тут, работа там, слонялся без дела. Мое беспечное прошлое кажется таким далеким, что я даже не припомню, что такое «нечем заняться».

Были и другие причины, по которым мне не следовало переступать черту дозволенного с самоуверенным, незрелым (хотя и несомненно красивым) молодым недорослем:

Я — мать.

А он еще ребенок и живет со своей матерью.

У меня есть Джонатан (как бы).

Его гормоны буйствуют, и это чувствуется всеми.

У него молодой запах.

Возможно, он весит меньше одного моего бедра.

А что, если, и это больше всего меня беспокоит, он захочет поговорить о французской поп-музыке.




Раздался нетерпеливый стук в дверь. Так темно, что я не могла видеть свою собственную руку. Я встала с постели, взяла атласное стеганое одеяло, накинула его на плечи и, нащупывая края и плоские поверхности ступенек, стала спускаться.

Снова постучали. Я щелкнула выключателем и приоткрыла двери. На пороге стоял почтальон. Я открыла, чувствуя себя смешно в своей накидке. Он протянул мне пакет. Пришлось вынуть руку из-под одеяла, но взять пакет я не могла, так как одновременно мне приходилось держать одеяло, чтобы оно не упало. Я кивнула на землю. Почтальон поставил пакет и воскликнул:

— Сумасшедшая туристка.

Внутри пакета лежал рождественский подарок, завернутый в симпатичную бумагу: серебряные звезды на сиреневом фоне с биркой для подарка с надписью: «Нина, я увидела это и подумала о тебе. Люблю. Бет».

Это была книга под названием «Начало разговора. Начало любви».

На обложке штрихами изображены мужчина и женщина в манере Лихтенстайна. Челюсть мужчины карикатурно квадратная. Ее густые ресницы соблазнительно загнуты. Они стоят рядом, скрестив на груди руки. Он, как всегда, опоздал, испортив в очередной раз ужин. (Или, может, он увидел своего сына в кинорекламе.) На форзаце задней обложки помещена фотография автора: на ней мохеровый свитер кремового цвета и легкая улыбка на лице. Первая глава начиналась с нескольких вопросов:

«Вы повышаете голос, чтобы вас услышали?

Ваш партнер кричит, чтобы привлечь ваше внимание?

Вы скандалите на публике?

Вы затеваете однообразные вечные ссоры из-за пустяков?

Нет, нет, нет, нет.

— Поздравляю! — преувеличенно радостно восклицает Мохеровая Дама.

Вы общаетесь, не прибегая к крику или спору. Однако мы все можем выиграть, работая над нашим умением говорить и слушать. Упражнения из книги помогут вам стать ближе в качестве супружеской пары».

Передо мной возник Кристоф, потиравший озябшее плечо с гусиной кожей. Вокруг его талии в стиле саронго висело одеяло девочек-скаутов. Выше талии торчали ребра.

Я закрыла входную дверь и бросила книгу «Начало разговора. Начало любви» в корзину из ивовых прутьев для макулатуры.

— Возвращайся в постель, — сказал он.




Бен и я проведем сочельник в гостинице «Hotel Beauville», где семья Сильви собиралась устроить праздничный обед. Никаких формальных приглашений не предусматривалось, только обязательство, что мы придем. Сильви в честь этого важного дня украсила шторы тесемкой. Нарядная елка сверкала серебристо-ярким дождиком и стеклянными игрушками. Старый стул был тоже украшен блестящими елочными шишками, связанными золотистым поясом. Сильви задыхалась, суетилась и пританцовывала, поручая дела Надин и Кристофу, но не прося помощи у меня.

— Вы наша гостья, — напомнила она мне. — Вам ничего не надо делать, ничего.

Итак, я уселась на диван и пила предложенные мне фруктовые напитки, смаковала круглые конфеты в промежутках между бисквитами и кексом.

Бен поднимался на диваны, кресла и грыз мягкие игрушки. Он, видимо, предпочитал гостиницу «Hotel Beauville» дому моих родителей. Там нет игрушек, кроме отложенных на Рождество подарков. Я спрятала от него раскраски, полученные за несколько недель. Зачем баловать ребенка? Бен мог без устали все утро стучать по мятой кастрюле деревянной ложкой. В былые времена никто не беспокоился о воспитании детей. К примеру, я с трех до одиннадцати лет проводила все дни, качаясь на калитке. И мои впечатления не пропали даром — я стала журналисткой.




Теперь у меня, как у важного человека, было два дома: в одном колготились люди и грохотала посуда, в другом я спала. Кристоф заходил почти каждый день с подарками в виде продуктов, вина или своего тела. Однажды утром он появился с игрушечным грузовиком, сделанным из красно-желтой жестяной банки из-под масла для жарки. Конечно, в изобретательности Кристоферу не откажешь, но игрушка была небезопасной из-за рваных краев, о которые Бен мог порезать себе руку. Я поблагодарила и поставила машину высоко на книжный шкаф с рождественскими подарками.

От вина все вокруг принимало слегка туманный вид. Я подумала, а не использует ли меня Кристоф для того, чтобы попрактиковаться в сексе, а потом найти подходящую подругу. Другого объяснения его присутствия здесь я не находила. Зачем ему взрослая, усталая, деформированная родами женщина? Кстати, я ведь до сих пор не удосужилась провериться из страха обнаружить какую-нибудь болезнь.

Бен спал на большой кровати, защищенный со всех сторон подушками. Мы незаметно укрылись в маленькой комнатке и грели друг друга под зеленой атласной простыней и пятнистым серым одеялом. Ощущение, что он практиковался, исчезло вместе со всякой способностью мыслить и что-либо понимать. Я просто забывала обо всем на свете, когда погружалась в море его нежности.




Позвонила моя мать и извинилась, что не послала Бену подарок к Рождеству. «Мы что-то положили в багажник машины, хотя ты поймешь, что эта вещь новая, за исключением того, что неисправен гудок». Потом она перешла к детальному разбору диетических требований к продуктам для новогоднего визита:

— Чтобы все было без масла и клейковины, не забывай. Никакой баранины, говядины, и от цыпленка Эшли не в восторге, поэтому я бы предпочла рыбу.

По мнению Эшли, лечение моей матери подошло к решающей точке. Они приблизились к пониманию проблемы блокирования ее мозга.

— С рыбой могут быть трудности. До берега довольно далеко пешком, мама.

Она фыркнула в трубку и произнесла:

— Мы с отцом всегда находим свежие продукты.

— Мама, ты уверена относительно этой поездки? А что, если снег пойдет? Ты можешь застрять здесь на несколько дней, даже недель.

— Какая ты пессимистка, — проворчала она. — Ну и что, если мы застрянем? Это отличное место, ты сама говоришь. Чем ты занимаешься целый день?




Каждое утро Кристоф просыпается раньше меня. Я чувствую его теплую руку на моем животе, на груди или бедре. Мы — словно мыши, мягкий комок тел, и над нами маячит только покатый потолок.

Бен после обеда спит. Сон для ребенка крайне важен. «В девять месяцев ваш ребенок в течение дня, возможно, будет спать два часа или более. Воспользуйтесь этим временем. Для вас это тоже возможность поспать, чтобы чувствовать себя хорошо отдохнувшей, когда ваш ребенок проснется».

Мы идем на новые хитрости. Плотный обед, с большим содержанием углеводов, плюс полная бутылка теплого молока заставляют Бена спать до четырех часов. А мы прокрадываемся в маленькую комнату, где я снимаю часы и закрываю их в комод, не думая о том, что меня ждет ад.




Сочельник. Стол Сильви прогибался под грудой перламутровых свечей, дымящихся блюд и возвышающихся в центре сухих цветов, стоящих в пористой серебристой подставке. На Сильви шелковое черное платье, украшенное штампованными медными листьями. Надин в привычном скомканном свитере.

Женщины перегрелись от еды, разговоров и часто бегали на кухню. Кристоф ел спокойно, как будто он привык к такой пище.

Стол очистили от посуды, чтобы разложить подарки. Сильви выставила тостер для бутербродов, сделанный для великанов.

— Для приготовления мяса за столом, — объяснила Надин.

Я кивнула головой, как будто у меня дома был такой же. Сильви протянула мне маленький сверток, в котором оказались духи неизвестной марки в остроконечной стеклянной бутылочке с позолоченной пробкой. Я поцеловала ее, прикоснувшись лицом к ее лакированным кудрям. Я принесла торт в форме вулкана, извергавшего орехи и засахаренные фрукты. Ее благодарность не знала границ, принимая во внимание качество подарка. Мне нужно было еще найти что-нибудь отдаленно подходящее для Кристофа. Последнее время мы постоянно находились в маленькой комнате, так что у меня практически не было возможности смотаться в Шатийон. А еще надо было посетить Археологический музей.

Я наелась, но чувствовала себя еще голодной. Сильви отрезала мне кусок вулканического торта, затем, подняв руки к свету, быстро захлопала в ладоши. После этого она подняла свой бокал и произнесла:

— Нина, добро пожаловать в нашу семью.

Мне показалось, что я обрела новую мать. И что-то еще.




Джонатан не звонил. Возможно, он находился у Констанс и покорно заглатывал праздничную еду. 26 декабря я позвонила Бет, чтобы пожелать ей счастливого Рождества.

— Нина! — произнесла она с наигранной веселостью. — Ты получила книгу? Надеюсь, ты не обиделась. Я просто подумала, что торчать в такой глуши…

— Ты права, здесь нет книжного магазина, — ответила я.

— Как долго ты будешь продолжать с этим? Я думала о тебе вчера, как же ты застряла в этой несчастной гостинице. Одна, у тебя даже нет…

— У меня Бен, — вмешалась я. Послышалось шуршание, словно она что-то заворачивала в фольгу. — Ты видела Джонатана? — спросила я весело.

— Хм, дай подумать. Мэтью, это было неделю назад, когда Джонатан заходил на ужин? С тех пор я занята по уши. Мои родители здесь, хотят, чтобы мы приехали к ним на Рождество. Ужасное настроение. Кому хочется торчать за городом? А если снег пойдет? Мы окажемся в ловушке.

— Как выглядит Джонатан?

— Выглядит? — прописклявила она. — Прекрасно, если учесть, с кем он общается.

— Но я не слышала… — Что я ожидала услышать?

— Ах, Яна, смотри за Мод с этим яблочным соком, — проворчала Бет.

— Яна?

— Новая помощница по дому. Девушка, чешка. Ужасные испытания с ее последней семьей. Она считает наш дом дворцом.

— Что случилось с Рози?

Раздался громкий удар, как при захлопывающейся двери.

— Не справлялась с работой. Так всегда бывает с помощницами. Приходится просеять кучу, прежде чем найдешь нужную.

— А как Яна?

— Трудяга. Всегда в работе. Не самая красивая девушка на земле, но Мод, кажется, не против.




Я поехала с Беном и Кристофом в Шатийон. Мы собирались купить все, что продиктовала моя мать. В связи с продолжительностью ее пребывания холодильник будет ломиться от свежих продуктов. Она не хотела еды, которая отравила бы ей праздник.

На кухонном столе будет большое блюдо с фруктами. Яблоки будут блестеть. Мои губы будут напомажены все время, а ногти — чистыми. Бен будет щеголять в черном пуловере в стиле ретро и клетчатых брюках. Разве их это не впечатлит?

Кристоф был приятно удивлен моим списком, который изобиловал поправками и вопросительными знаками, сносками и рисунками девушек с напряженными лицами.

— Твои родители… капризные? — спросил он.

Я посмотрела на него краем глаза. Он мог быть моим сыном, у которого есть девушка с мягкими округлыми формами, в белом лифчике размером 32А, без жировых складок под мышками.

— Ты никогда не вырастешь до того, чтобы удивить своих родителей, — сказала я.

Даже когда он смеялся, на его лице не было складок. Детское лицо. Его мать стирает ему одежду, готовит еду. Он даже не умеет водить машину.

Кристоф взял с приборного щитка компакт-диск с душевной музыкой, который прислала Элайза. На обложке крупным планом были изображены блестящие губы негритянской девушки. Он вставил диск в дисковод и нажал кнопку проигрывания.



		Теперь, когда ты ушел,



		Осталась лишь груда золота…



		Все, что сохранилось у меня в мечтах, —



		Это груда золота.











Я поставила другую песню: Темптейшнс «Запутанный клубок». Кристоф дотронулся до моего бедра. Я сильнее сжала рулевое колесо и устремила взгляд в дождь, который застучал по ветровому стеклу. Следующая композиция: Джексон Файв «Я хочу, чтобы ты вернулась».

Я выключила компакт-диск.

— Эй, Нина, в чем дело? — спросил Кристоф, убирая руку с моей ноги.

— Не хочу слушать музыку.




30 декабря. Пошел снег, как раз к приезду моих родителей. Входная дверь с трудом открылась, рисуя на снежном покрове дугу. Бен неверной походкой, держась одной рукой за меня, другой за Кристофа, вышел на улицу. Такое ощущение, что машину накрыло снежное одеяло.

— Дороги в Шатийоне убирают? — спросила я.

— В общем, к вечеру, может быть. Но если выпадет больше снега…

— То его вовсе не убирают.

— Нам придется рыть. Если им удастся добраться сюда, то придется оставить машину на обочине.

Целое утро мы прорывали дорожку от дома до дороги под наблюдением Бена, который сидел на своей попе и слизывал снежинки с шерстяных темно-синих рукавиц. Свежий снег падал на его волосы, как миниатюрные перья. Дома мы уселись у камина, завернувшись в одеяла. Три лица, которые я видела еще тогда, представляя себе роды у обочины. Несмотря на то что одно лицо должно принадлежать отцу ребенка. То, что я делаю, — неправильно. Если бы Мохеровая Дама знала, она бы прямо сейчас вошла, размахивая своей книгой по самопомощи, и сильно треснула бы меня по башке.

Мы пообедали и привели дом в гостеприимный для родителей вид. Я прочесала каждую комнату, собирая вещи Кристофа: на кресле его ворсистые носки; в ванной — ментоловая зубная паста, на полке у маленькой кровати — презервативы.

Бен заснул с соской во рту. Я отнесла его наверх и уложила в кровать, так как было время его дневного сна. Когда я посмотрела в окно, то не увидела дорожку, которую мы прорыли.

Кристоф разделся. Я стащила с себя джинсы, свитер и нижнее белье. Мы накрылись покрывалом. Его ступни были холодными, хотя губы теплыми, а пальцы еще теплее. Прошло много времени, прежде чем послышался негромкий плач Бена.

— Я принесу его, — произнес Кристоф, но, вместо того чтобы встать, еще сильнее прижал меня к себе.




— Они сказали, во время вечернего чая. Они должны быть уже здесь. Что-то случилось, — сказала я ему.

Он закрепил снаружи фонарь и в его желтоватом свете стал расчищать снег.

— Должно быть, из-за снегопада они остановились где-нибудь. Скорее всего они приедут завтра, — сказал Кристоф.

Я посоветовала ему прекратить расчищать снег: это было просто бессмысленно. От физической работы его лицо покрылось потом, несмотря на холод.

— Тебе придется уйти, если они появятся, — сказала я.

— Почему? Какие-то могут возникнуть проблемы из-за того, что я здесь?

Он не понимает, да и зачем это ему? Он никогда не имел дела с чьими-то еще родителями. Все это приходит позже: накопление родни. Чужая мать, которая появляется как неотъемлемая часть твоей новой жизни.

— Как мне тебя им представить?

— Можешь сказать, что я твой друг.




Одиннадцать тридцать, а света от приближающихся к дому фар так и не видно. Я положила свой сотовый на обшарпанную деревянную полку рядом с односпальной кроватью и обняла Кристофа.

Спустя какое-то время зазвонил телефон.

— Где ты? — спросила я быстро.

Сначала слышалось лишь дыхание. Наконец, раздался голос:

— Нина, это я.

Мне не удалось определить, кому он принадлежал. Это был мужской голос, который я должна была знать.

— Она мертва, — произнес голос.

Я приподнялась. Кристоф переместил свои конечности, увидев, что я больше не обнимаю его.

— Они считают, что это произошло вчера, — продолжал голос. Он звучал натянуто, с трудом.

— Кто? — спросила я. — Кто мертв? Кто это?

— Они нашли ее на стуле. Телевизор был включен. Это те религиозные типы. Свидетели Иеговы. Она оставила дверь открытой, как всегда. Я не раз предупреждал ее…

Рука Кристофа высунулась из-под одеяла, ощупывая место, где я лежала.

— Я приеду домой.

— В этом нет необходимости. Я просто подумал, что ты должна знать, — ответил Джонатан.

Кристоф привстал, взял меня за руку. Я вырвалась.

— Как ты себя чувствуешь? — Я ощущала себя Мохеровой Дамой. — Я только хотел сообщить тебе, — повторил он.

— Джонатан, я еду домой. Будет погребение. Мне нужно…

— Это несущественно, — ответил он. — Будут Бет, Мэтью, конечно, и Билли, но я постараюсь держать его подальше, не хочу, чтобы он устроил…

— Я должна быть там, — возразила я. Мой голос дрожал.

Кристоф встал, стал рыться в куче одежды.

— Почему? Почему ты должна быть там?

— Потому что я твоя…

— Моя что?

Я смотрела, как Кристоф выворачивал на лицевую сторону свои джинсы. Он надел их, застегнул молнию.

— У тебя кто-то есть? — спросил Джонатан.

— Конечно, Бен! — ответила я.






Глава 21 ПОВСЕДНЕВНЫЙ РЕЖИМ РЕБЕНКА


Кристоф сказал, что мне нельзя ехать. Во всяком случае, не теперь, когда идет снег. У меня ребенок, и надо думать о нем. На улице темно.

— У меня есть фары, — напомнила я ему.

— Иди спать. Поговорим завтра.

Он стал ходить по кухне. Его лицо уже не казалось таким свежим, как обычно: оно приняло какой-то бледноватый оттенок. Мне хотелось, чтобы он помолчал. Надо будет упаковать вещи: только самые необходимые на время короткой поездки. Нам много не нужно. Одежда, бутылочки, молоко, подгузники, платки, еда в баночках. Как мне теперь легко упаковывать все для ребенка — это стало второй натурой. И не нужен больше список из «Руководства по уходу за ребенком». Единственное, что мешало мне сосредоточиться, так это шлепание по полу босых ног Кристофа. Я сунулась за нашими паспортами в сумку на молнии, но их там не было. Кристоф держал их в руке. Он открыл мой паспорт и рассматривал фотографию, думая, наверное, что с ней случилось?

— Я чувствую себя старой, — неожиданно произнесла я.

— Ты — все та же, — промолвил он, незаметно засовывая паспорта в наружный карман сумки, чтобы их можно было легко найти.

Я пошла наверх, чтобы забрать Бена с большой постели. Он вздрогнул от неожиданного перепада температуры, вдыхая обжигающий воздух, пока его пристегивали к сиденью в машине. Кристоф смотрел на нас через открытую дверь. На мне был один из его свитеров. Он колол мою шею, доходил до самых колен, а с локтей свешивались распущенные нитки. Я была похожа на медленно теряющее свою форму птичье гнездо. Раздраженно рычал мотор, как будто разбуженный после зимней спячки.

— Как быть с твоими родителями? — спросил он, дрожа всем телом. — Что я им должен сказать?

— Просто скажи, что ты друг.

Закрывая дверь, Кристоф что-то крикнул, что-то вроде: «Я думал, с ним все кончено».

Как будто это так просто.




Но он ошибся. Ночная езда идеальна для матери и ее ребенка. «Руководство по уходу за ребенком» рекомендует длительные поездки. Ночь хороша еще тем, что в это время не нужно никаких остановок, чтобы поесть или сменить подгузник; никаких игрушечных паучков на шнурке. Бен спал на одеяле с эмблемой девочек-скаутов, собранном вокруг его шеи. Если он проснется, разбуженный огнями станции технического обслуживания, шум мотора снова погрузит его в приятное забвение. Я остановилась выпить кофе, оставив Бена в машине, и не отрывалась от окна, пока девушка обслуживала меня. У нее было круглое, гладкое лицо, как мрамор, и она не могла найти крышку для чашки.

Я выпила кофе в машине и помчалась, сломя голову. Я бросила вызов: будь что будет, чему быть — того не миновать. Раньше в метро я тоже иногда испытывала судьбу, высунув носок туфли с края платформы перед мчащимся ко мне поездом…

Снег тихо покрывал темные поля. Губы Бена открылись и закрылись вокруг невидимого соска: сон про молоко. Иногда я ему завидую. Он не огорчает людей, и ему не надо принимать трудных решений. У него есть еда, теплая одежда и водитель, и я хочу быть иногда на его месте.




Мы сели на борт первого парома. Все здесь напоминало вечеринку, которую почти все покинули. Женщина с черными волосами, уложенными в виде шлема, делала рисунки в форме сосисок на ребусе. Конец ее шариковой ручки был похож на мочалку оттого, что его часто грызли. Лысый мужчина спал, его голова время от времени падала на грудь и снова поднималась. Женщина у кассы была одета в чересчур короткое платье с блестками. Она указала на салат с ветчиной — самое неприхотливое, что продавалось, — и громко зевнула, демонстрируя серые пломбы.

Я покормила Бена остатками апельсиновой смеси из баночки. Он выплевывал еду, отказываясь есть теплый творог. Вместо хлеба у меня оказалась глазированная булочка, которую Бен тоже отказался есть.

«Перемена в привычном образе жизни может негативно сказаться на манере приема пищи вашего ребенка. Следует придерживаться нормального времени приема пищи. Знающий путешественник упаковывает любимые продукты питания ребенка в мешок-термос».

В детской комнате я сменила ему белье. Бен так извивался, что пришлось дать ему мои часы, чтобы он их слюнявил, пока я закрепляла на нем чистые подгузники. Он сопротивлялся, вопил, пытаясь сползти на мокрый пол.

На стене висела фотография какой-то семьи на пароме. У родителей здоровый вид и сверкающие от зубной пасты зубы. С ними ребенок, начинающий ходить, а на руках грудничок. Их взгляд устремлен куда-то в морскую даль, в одну точку. Интересно, подумала я, они не из агентства «Маленьких красавчиков»? Агентство, где работает Ловли, предоставляет для рекламы наряду с грудными и взрослыми детьми целые семьи. Понятно, что каждый член семьи должен излучать здоровье и жизненную энергию. Груди женщины не должны напоминать уши спаниеля. У мужчины не должны висеть под глазами мешки. Я посмотрела на свое лицо: пепельный цвет и впечатляющие поры. Один глаз меньше другого. Надо сказать, раньше я выглядела иначе — утонченнее, что ли, — и носила желто-оранжевого цвета пуловер, завязанный свободно вокруг плеч. К слову сказать, Джонатан больше походил на мужчину, рекламирующего в каталоге посылочные товары, типа Рональда, с мощной челюстью и способностью выглядеть естественно, засунув одну руку в карман. Интересно, как бы он отреагировал на предложение поступить на работу в агентство «Маленькие красавчики», чтобы выполнять отдельные заказы.

Когда я вернулась в салон, женщина с прической в форме шлема напряженно изучала ребус.

— Вы любите кроссворды? — спросила она. — У меня в сумке есть еще одна брошюра.

— Нет, спасибо. У меня не хватает терпения.

— Может, вам дать это? Если вы предпочитаете ребусы кроссвордам?

— Нет, оставьте себе.

Она оскалилась, как волк, обнажив зловещее отверстие в том месте, где должен быть клык.

— Я собираюсь писать свои максимы, — промолвила она и достала из кармана куртки блокнот в обложке из черной искусственной кожи. — Делай это каждый день. Пей больше воды. Хорошо распоряжайся деньгами. Поднимайся пешком, а не на лифте. И более глубинные вещи.

Ее глаза сверлили меня, как бурав больной зуб.

— Я одухотворенный человек. И вы тоже, могу утверждать. Вы верите в карму. К чему стремишься, то и получаешь. Пробовали составить сами какие-нибудь максимы?

— Только обычные, — ответила я. — Стремись к трудному.




Бен приветствовал свою родину, срыгнув свернувшуюся апельсиновую массу, пахнущую желудочной отрыжкой, и испачкав свитер Кристофа. Согласно графику пришло время сажать Бена на горшок. Он недовольно требовал бутылку с молоком, хотя должен был получить ее только после обеда. Я уступила, надеясь, что его не стошнит в машине, которая завалена полистироловыми кофейными пакетами и целлофановыми обертками с хлебными крошками и масляными пятнами. В машине пахнет мусорным ведром. Интересно, что Джонатан предпримет, выставит ли он мне счет за мытье.

Его мать умерла. Так что ему сейчас не до машины.

Я снова нажала на звонок, на этот раз дольше. Наконец неуклюжий поворот ключа. Туго натянутая кожа на скулах Элайзы растянулась в улыбке.

— Мне можно остаться? — спросила я.

Она слегка обняла меня, как соломинку, словно боясь сломать.

— С Новым годом, — сказала она мне в шею.




Весь день я полусонная. Элайза превзошла себя и уступила мне настоящую кровать, не надувную. Она принесла мне кружку черного чая. Изредка скрипела приоткрываемая дверь, и я ощущала на себе изучающий взгляд Элайзы. Но мои глаза была закрыты. Я чувствовала запах крема, того, что она накладывает себе на шею.

Ее внимание было полностью занято Беном, так как, по ее мнению, «за ними нужно следить, чтобы они не натворили делов».

— Не трогай… Осторожно, Бен. Оставь штопор в покое, — доносился до меня ее голос.

Послышался глухой удар, как при падении стопки журналов с полки, за ним стон Элайзы. Дверь скрипнула, и я снова поймала на себе ее взгляд.

Я не представляла, сколько было времени, так как на запястье, где должны быть часы, было пусто. Если они остались на пароме, то их мог кто-то найти. А если они оказались на запястье у девушки в коротком платье и теперь смотрят на нее своим циферблатом всякий раз, когда она берет заказ? Этот предсвадебный подарок был дорогим. Я могла сказать это по футляру.

Когда я вышла из спальни Элайзы, ничего ужасного, казалось, не произошло. Бен не выглядел расстроенным от плохого питания, на нем были чистые ползунки, хотя, судя по всему, Элайзе пришлось по трудиться с завязками. У меня не было особого желания подытоживать прошедший месяц, поэтому я спросила:

— Что на самом деле произошло с Дейлом?

Она пожала плечами.

— Хотел, чтобы я ухаживала за ним, готовила ему и все такое. Как-то протянул мне свою грязную тарелку. Я сказала: «Я что, твоя мать?» После чего он странно посмотрел на меня.

Она бросила пару шлепанцев в открытый ящик. Гостиная выглядела так, словно она только что въехала или готовится спешно уехать. Картонные коробки валялись в углу, частично заполненные зубчатыми абажурами и неидентифицируемой одеждой. В одной коробке находилась коллекция блюд и асимметричные шляпы.

— Что это такое? — спросила я.

— На благотворительные цели. Освобождаю место, надоел бардак.

И вот так она встречает Новый год? Упаковывая вещи в ящики? Ее волосы неуклюже топорщились, а шея казалась длиннее и тоньше прежнего. Вид у нее был какой-то измученный. Она нервно села на диван, словно он был усыпан битым стеклом.

— Ты вчера вечером ходила куда-нибудь, на вечеринку например? — спросила я.

Она с удивлением посмотрела на меня.

— На тебе классный свитер.

Я взглянула на него. Один рукав был заляпан апельсиновой рвотой.

— Это не мой свитер, а…

— Я видела Джонатана, — произнесла она. Было непонятно, встретила она его случайно или… — Он звонил мне. Первый раз мне показалось это странным. Он всегда был…

— Он не знал, как к тебе относиться.

— Потом он стал звонить регулярно. Спрашивал о тебе, о Бене, о делах, хотя я мало что могла сказать ему.

Меня занимало только одно: что дать Бену на обед, не завалялась ли у нее еще засохшая булочка?

— Он нуждался в друге, — сказала она.

— Конечно, нуждался.

— Он попросил меня прийти на похороны.

— Прекрасно! — выпалила я с сарказмом.

— Мне жаль, Нина, но он не хочет, чтобы ты там была.

— Да, мне это известно. Он ясно дал это понять.

На поцарапанном кофейном столике лежала кипа нераспечатанных конвертов, возможно, с рождественскими открытками. Я стала складывать их, выравнивая углы, в ровную стопку.

— В таком случае зачем ты приехала?

— Я думала, что нужна ему.




Констанс нашла свой последний приют в раскинувшемся некрополе с дорожками из серого гравия среди рядов захоронений. Я различила Бет, которая придерживала одной рукой свою темно-синюю соломенную шляпу, чтобы ее не сдуло. Она сменила рюкзак в форме зайца на черную дамскую сумочку. Мэтью был одет в черный деловой костюм, и взгляд его был устремлен на гравий. Рубашка цвета банана ярким пятном выделялась на черном костюме Билли. Он курил и разглядывал плиты как достопримечательности.

Я стояла в каменной нише, среди обрывков упаковок от свежей рыбы с чипсами и видела Элайзу в ее черной узкой юбке и жакете, окантованном мехом или, может быть, перьями. У нее были голые ноги и неуклюжие туфли на высоких каблуках, которые вынуждали ее раскачиваться, как при медитации. Джонатан стоял со сложенными вместе руками, словно молился, а может быть, хотел просто согреться. Как только все было кончено, Элайза обняла его, как сделал бы любимый друг.

Квартира Джонатана напоминала гостиничный номер, где отсутствовало прикрепленное на двери предупреждение с описанием эвакуации во время пожара. Он был полностью поглощен своими заусенцами.

Я явилась, предварительно не позвонив. Джонатан прижал Бена к себе, но на меня даже не посмотрел.

— Итак, как мы будем улаживать дела? Если ты упорствуешь, можешь оставаться здесь. Пока мы не решим, что делать дальше, я буду у Билли.

— Тебе не надо делать это, мы отлично устроимся у Элайзы.

Он метнул на меня пронзительный взгляд. Бен стоял у дивана, и его обутые в войлочные ботинки ноги разъезжались на полированном полу. И часу не прошло, как после моего присутствия диванные подушки пришли в беспорядок и смачно запахло собачьим дерьмом. Я чувствовала себя здесь лишней.

Джонатан схватил Бена за руку, уговаривая его пойти, но тот растерялся, не зная, то ли отпустить руку взрослого человека, то ли диван. От досады он заплакал и потянулся ко мне, упал и ударился головой о паркет.

Джонатан его поднял, вытер ему слезы, однако Бен успокоился только у меня на руках.




Элайза ушла на распродажу, оставив меня убирать опасные предметы и создавать приемлемую для ребенка обстановку. Позвонил Кристоф и сказал, что родители целы и невредимы, хотя они попали в небольшую аварию: мол, мама в машине уснула и ей приснилось, что они едут против движения по дороге с односторонним движением; она так громко вскрикнула, что отец влетел в деревянный курятник.

Я была рада отсутствию Элайзы. Мне не хотелось рассказывать о Кристофе.

— Что сказала мама о нашем возвращении в Лондон? — спросила я у Кристофа.

— Сказала, что тебя всегда куда-то носит. Жаловалась, что ты взяла ее любимое одеяло. У нее что, плохая память. Она не может запомнить мое имя. Зовет меня мастером. Говорит: «Мастер сделает это». Она сказала мне почистить дымоход и просила принести длинную щетку.

— Не слушай ее.

— Еще она хочет, чтобы я нашел в Шатийоне какую-то пилюлю для лба…

— Просто у нее мозг заблокирован.

— Истощен?

— Заблокирован, — ответила я.




Я выгрузила из ванны Элайзы влажные фланелевые тряпки и щеточку для ногтей, вымазанную каким-то липким месивом. Понадобилась уйма времени, пока набралась вода, так что я успела в деталях изучить ее ванную комнату. В ней повсюду валялись пустые тюбики и баночки без крышек. Несмотря на то что ее снабжали потоком разных лосьонов и кремов, она хранила верность крему из масел Мертвого моря. Я заметила запечатанный набор лака для ногтей из Шатийона и прокладки, такие, какие использовала и я.

Использовала.

Я открыла свой несессер и нашла духи янтарного цвета во флаконе из граненого стекла, которые мне подарила Сильви. Вода в ванне была недостаточно теплой. Принять настоящую горячую ванну можно было лишь наполнив ее водой на три дюйма, пока же вода покрывала только бедра.

Я уставилась на прокладки. Как-то мама, стоя ко мне спиной, сказала мне о месячных: «Ты найдешь “СТ” внизу моего гардероба». Я не знала, что это были за «СТ». Это звучало как болезнь.

— Сколько длятся месячные? — спросила я.

— Лет до сорока или пятидесяти. Потом наступает менопауза и увядание.

Я вообразила десятилетия непрерывных кровотечений.

Лежа в ванной, я услышала, как вошла Элайза и бросила хозяйственные сумки на пол.

— Тут все в порядке? — позвала Элайза, просунув голову в дверь. Увидев, что ванная комната открыта, она крикнула: — Бери все, что тебе нужно! — Вскоре она вернулась с чашкой чая, от которого пахло раковиной, и посмотрела на меня, на мой материнский живот, который выглядел так, словно из него выпустили воздух. — Что-то не так?

Прокладки находились рядом с кондиционером, предназначенным для питания волос. Меня всегда волновало, как он это делает, как ему удается проникнуть в середину волос.

— Ты знаешь, не так ли? — раздался ее голос.

Мое тело, должно быть, подшутило надо мной.

Мне вспомнилось, как женщина с парома сказала: «К чему стремишься, то и получаешь». Я чувствовала себя выбитой из своей привычной жизни. Это похоже на испуг, когда выходишь из гастронома с коричневым бумажным пакетом, в котором находится ароматный хрустящий хлеб, и вдруг осознаешь, что твой ребенок все еще торчит у колбасной секции.

Элайза откинула волосы с лица. Она не могла смотреть мне в глаза.

— Он в ком-то нуждался, — произнесла она.

Пошла слишком холодная вода. Я вылезла из ванны и вытерлась полотенцем, пахнувшим плесенью.

— Это было только один раз, — добавила Элайза.




Кристоф позвонил и сообщил фантастическую новость, что он обнаружил большой запас дров. Бревна распилили, нарубили и сложили в гостиной для сушки. Моя мать повесила на кучу дров белье для стирки. Она заставила Кристофа расчистить снег и отправила на машине в Шатийон за льняными семенами. Эшли рекомендовал ей включать их в пищу.

— Дров хватит до самой весны. Когда ты вернешься? — спросил он.




Бет делала маленькие кексы, каждый из которых она украшала глазурью в виде причудливых розовых завитков. Яна протирала все вокруг губкой и счищала разбросанное по полу тесто. Она напряженно пыхтела. Бет сказала, что весь фокус в том, чтобы не бояться поручать помощнице по хозяйству выполнять более тяжелую работу. Яна мыла окна, счищала жидкий раствор с черепицы и даже закрепляла поплавковый кран на баке. Бет готовила что-то очень забавное, пробуя всякие пищевые красители.

— Я полагаю, что ты у Элайзы временно. Это все неправильно, правда? Вы же родители Бена и подходите друг другу. Бог знает, что вы хотите сказать этим посланием.

Бен сидел, пристегнутый ремнями, на высоком стуле Мод, и совал пальцы в рюмку для яйца с глазурью. Насколько я могла судить, он не был в курсе какого-либо негативного послания. Его зубы окрасились в розовый цвет. Мод к сахару не подпустили, так как это вредило зубной эмали. Бет уже изложила несколько основных фактов Яне вроде: не покупай больше змеевидное желе, так как там чувствуются пищевые добавки.

Большой и указательный пальцы Бет были вымазаны клюквой, как будто она курила пропитанную красным красителем сигарету.

— То, что произошло между вами, только укрепит ваши узы еще сильнее. Смотри на это как на приобретенный опыт. Мы с Мэтью именно так и поступили. У нас тоже были трудности.

Яна посмотрела на нее круглыми глазами и устремилась к горе белья для глажения. Сверху кипы белья лежали изящные шорты Мэтью.

— Ничего в этом нет такого, если ты не можешь что-то решить, — сухо добавила Бет. — Ты читала книгу, которую я тебе послала? Это как раз об искусстве общения. Именно то, на что мы обратили внимание. Говорим о своих проблемах. Мы даже пытаемся завести еще ребенка. Теперь уже серьезно, учитывая, сколько времени на это понадобилось в прошлый раз. Я составляю диаграмму своих опасных дней. Мы живем через день, чтобы он мог, ты понимаешь, восстановиться.

Яна склонилась над шортами Мэтью, на которых красовались пингвины.

— Мы исследуем секс, — произнесла Бет.

Я почувствовала раздражение. Может быть, это было вызвано розовой глазурью. Мои зубы казались липкими и нуждались в дробеструйной обработке.

— Естественно, нам хотелось бы еще одну девочку, сестру для Мод. Не уверена, что смогла бы справиться с мальчиком. — Она бросила взгляд на Бена, чей язык напоминал красное жало. — Извини, — добавила она.




Я пошла и сделала тест, который, как и ожидалось, окрасился в синий цвет, и встретилась с доктором Маккензи, который с помощью плоского пластмассового колеса с цифрами сказал, что я разрешусь в конце июля. У доктора Маккензи широкие, плоские щеки и утешительные веснушки. Я сидела на стуле, обитом красной мешковиной, не испытывая желания уходить. В комнате пахло влажной штукатуркой. Бен рылся в ящике с потертыми пластмассовыми игрушками, пытаясь просунуть руку в окно двухэтажного автобуса.

— Так, значит, это точно? — спросила я.

— Разумеется. Вы почти на четырнадцатой неделе. Вы что, не замечали никаких симптомов?

— Я уезжала. Я думала, что, возможно, у меня сдвинулись циклы.

У доктора Маккензи собралась куча пациентов в ожидании показать свои загадочные шишки и грибковые ногти на пальцах ног и т. д.

— Тошнота должна пройти. Скоро вы будете чувствовать себя лучше. Вы будете сиять.

— Просто здорово, — сказала я, не в состоянии сдвинуться со стула, обитого красной мешковиной.




Элайза готовилась к поездке. Она уезжала на остров Крит, где нанятую напрокат лодку украсят фотомодели, которые будут делать вид, что держат румпель и плывут. Она много времени проводила на телефоне, споря с фотографом. Гектор был восходящей звездой с манерами, которые извергались из телефонной трубки прямо на ковер, как лава.

Я не хочу брать Мими, — отрывисто выкрикнула Элайза. — Она слишком блондинистая, и у нее дешевый вид. Я остановилась на Джейд. На самом деле она уже не занимается модельным бизнесом — она артистка. Нам повезло, что мы заполучили ее.

Голос Гектора громыхал, как монеты в жестяной банке. Все эти усилия и нервотрепка направлены на то, чтобы заполнить семь страниц журнала, который лениво швырнут под шаткие кроватные ножки. Я устала от всего этого. Вероятно, Элайза тоже. Ее губы устало опустились, а под глазами обозначились синяки.

— Я не могу работать с ним и зависеть от его прихоти, — пожаловалась она.

Я подозревала, что она припасла небольшую драму, чтобы поговорить о ней. Но она замолчала, так ничего мне больше не сказав.

Вечером, перед тем как уехать, Элайза уединилась в комнате, закрыв дверь. Когда она вышла, чтобы взять в ванной крем из масел Мертвого моря, то виновато улыбнулась, как магазинный вор. Потом она сидела на кровати, положив ногу на ногу, и изучала карту фотомодели Мими, светловолосой и грациозной девушки, подобной пивной пене.

— Может быть, Гектор прав. Мы могли бы попробовать ее немного в течение недели, дать ей шанс. У нее довольно кукольный вид, но мы могли бы преподнести все с иронией.

Я свернулась на ее постели, и мы стали вместе просматривать карты фотомоделей, как в прежние времена, делая вид, что у нее ничего не было с отцом моего ребенка.

Я снова пришла к доктору Маккензи, но на этот раз из-за Бена, у которого была одышка и текли липкие сопли. Я подумала, не связано ли это с квартирой Элайзы. Занятие по освобождению пространства возымело свое действие. Коробки из-под ненужных вещей были свалены в моей комнате, загораживая на две трети нижнюю часть окна. Элайза вернулась из Греции со слегка подрумяненной кожей и железной решимостью привести здесь все в порядок. Она вытряхнула все из внутренностей шкафа ванной комнаты и выбросила высохшие тюбики в мешок для мусора. Бросила мне матовый, голубоватого цвета флакон с духами, говоря, что это не ее. Оказалось, что это демонстрационный флакон, наполненный водой.

Доктор Маккензи смотрел своими серыми глазами на меня, пока я рассказывала ему о дыхании Бена.

— Я не думаю, что он астматик. У него был вирус, вот и все, и его каналы забиты слизью.

Я представила себе червеобразные цветные провода, наподобие тех, что проложены в предохранительной коробке в Ванвее.

— Приводите его в любое время, если вас что-то будет волновать. Надеюсь, вы следите за собой.

— Конечно, слежу, — произнесла я, деланно улыбнувшись.

Выйдя из кабинета врача, я остановилась у аптечного киоска. Кашель Бена отрикошетил от прилавка-витрины, за которым стояла продавщица с накрашенными губами. Когда я собралась уходить с прозрачным сиропом, пожилая женщина, покупавшая ярко-красные румяна, порекомендовала мне поставить емкость с горячей водой в спальне ребенка. Я не стала говорить, что у него нет спальни или что его спальное помещение завалено шатающейся кипой журналов «Конфетти».

Придя домой к Элайзе, я наполнила пластмассовую медицинскую ложку до половины отметки и поднесла ее ко рту Бена, который плотно его захлопнул. Одной рукой я раскрыла ему рот, крепко держа ложку и зажав аптечную бутылочку между ног. Но Бен отпрянул, и сироп выплеснулся из ложки на свитер Кристофа. Бен пронзительно заорал, протестуя против моего насилия над ним. Я выронила бутылочку, сироп вытек и образовал на ковре липкую лужицу, которая никак не хотела впитываться.

Мой взгляд упал на пустую коробку, которую притащила Элайза, наверное, чтобы что-то туда положить. Коробка была открыта в ожидании решения. Все это извечные проблемы: что выбросить, что оставить на случай, если однажды понадобится. Это довольно сложное решение.






Глава 22 СВОБОДА


Нашего агента по недвижимости Гари Бартоломью перевели в лондонский офис. Лицо его выражало легкую грусть, словно у него отняли его любимую игрушку. Сейчас он говорил по телефону: «Простите, но они будут смеяться над этим предложением. Они были очень заинтересованы. Вы говорите о самом лучшем старом здании в городке». Он посмотрел на меня, потер загорелый нос. Его глаза скрывались за овальными лыжными очками.

— Миссис… — спросил он, пытаясь вспомнить мое имя.

— Нина, — ответила я. — Вы показывали мне… нам одно место в…

— Чедар-коттедж, так? У нас сейчас имеется более удачное предложение, и, если вы возьмете в кредит… — Он открыл ящик стола и слегка ударил по бумагам. Его костюм блестел так, словно его только что смазали маслом. — Вот, — произнес он, протягивая мне детальное описание современного дома, сделанного под старину с греческими колоннами, нависающими над белой с позолотой парадной дверью. — Новая постройка. Я знаю, вы и ваш… В общем, вы искали старинный дом, правильно? Что ж, вы бы никогда не узнали, что это новый дом. Он облицован настоящим камнем — вы видите, как солидно он выглядит?

— Да, солидно, — согласилась я.

— И вам не придется больше смотреть чьи-то самоделки. Вам не придется говорить о капитальной реконструкции. Вот что я сделаю: я дам вам телефон Тани. Она подготовит все для просмотра.

— Спасибо, но я ищу что-нибудь здесь.

Он содрал кусочек кожи со своего носа.

— У вас есть какой-нибудь дом для аренды? С двумя спальнями? Или даже с одной? — спросила я.

Гари ответил, что пока ничего такого, что бы мы хотели взять, нет.

— Я взгляну на то, что у вас есть, — ответила я.

Позвонил Кристоф и сообщил, что крыша полностью герметична и что, как только погода улучшится, он сроет вал позади дома, это решит проблему влажности. Мои родители, устав от холода, отправились на юг, оставив Кристофа с длинным списком работ.

— Спасибо за крышу.

— Она готова для тебя, — произнес он.




Квартира размещалась на третьем этаже маленького дома, расположенного рядом с рынком, где продавались фрукты, овощи и дешевые хозяйственные товары в пластмассовых корзинах. Гари открыл дверь, но входить ему явно не хотелось. Он отряхнул свои брюки и посмотрел на ладони. Каждая комната была окрашена в светло-желтый цвет, кроме ванной, которая была цвета заварного крема.

— Она еще не готова для сдачи, — сказал Гари из открытой входной двери. — Владелец спешно уехал. Какие-то личные проблемы. — Кухня была длинная и узкая, с поцарапанной оранжевого цвета мебелью и затхлым запахом. — Он хочет декорировать ее, прежде чем впустить жильцов.

— И когда она будет готова?

— В апреле, — он пожал плечами. — Оставьте мне свой телефон. Я дам вам знать, когда она будет в хорошем состоянии.

В одном конце гостиной дверь выходила на балкон со старой микроволновой печью, на которой устроился прихрамывающий голубь с покалеченной лапой.

— Вы не могли бы открыть эту дверь? — попросила я.

Гари вздохнул и посмотрел на часы. Я вышла на балкон и уставилась на вереницу заброшенных крыш домов. Когда я вернулась, я заметила, что он смотрит на мой живот, который своими очертаниями наводил на определенные мысли о ком-то, кто подавал признаки жизни нетерпеливыми постукиваниями внутри.

— Мне нужна квартира прямо сейчас. Я возьму ее такой, какая она есть.

Он оторвал взгляд от моего живота.

— Наверное, ваш супруг захочет ее посмотреть.

— Нет никакого супруга.

Он сердито посмотрел, как будто я заставила его потерять и так достаточно времени. Он мог бы показывать прекрасной супружеской паре большие дома с теплицами, подсобными помещениями и специальными пристройками для прислуги.

— Но я думал, что вам нужно что-то более сельское, — произнес он. Его взгляд остановился на дешевых красных часах, которые я купила в палатке на городском рынке.

— Нет, я никогда не хотела там жить.




Одышка полностью прошла у Бена, и набравший силу ребенок изучал новую территорию быстрыми ползками, проявляя навязчивый интерес к балкону. Позвонил Джонатан и более дружеским тоном предложил мне старую кровать Констанс.

— Она прочная, сделана как следует, хотя тебе потребуются новые матрасы. Я закажу фургон и завезу.

Я объяснила ему, что она не пройдет на лестнице, а потом купила новую раскладную кровать, перекладины которой связывались вместе чем-то вроде веревки. Матрас подпирал стену спальни. Мужчине, который доставил его, пришлось огибать углы лестничной клетки, порвав полиэтиленовую обертку.

Джонатан разрешил мне неограниченно пользоваться нашим семейным счетом. Вместо этого я договорилась о банковской ссуде, солгав, что платежи за мою внештатную работу скоро дождем польются на мой счет.

Я также купила раскладной стол, переносной телевизор и стеллаж для стереосистемы, которой у меня еще не было. Розовый ковер в гостиной был завален бумажными схемами. Чтобы отключиться от всего, я отправилась за бананами, но вместо этого встретила «войлочная маму», которая тащила своего сына в рюкзаке. Она дефилировала через дорогу к фруктовой палатке, останавливая машину вытянутой рукой.

— Сожалею о том, что произошло у вас с Джонатаном, — начала она, схватив сливу с прилавка.

— Как поживает войлок? — быстро спросила я.

— Я отошла от войлока, но все еще работаю с бумагой. Делаю бутылочные деревья. Срезаю их горлышко, спиливаю днище и вешаю на ветки деревьев.

Продавец фруктового прилавка демонстративно сдвинул надпись, сделанную от руки, на более видное место. Она гласила: «Пожалуйста, не толпитесь».

— Хотите, я вас зачислю в нашу протестную группу? — рявкнула «войлочная мама».

— Кто в нее входит?

— Я, Бет и другие, мы встречаемся в шесть часов утра каждое воскресенье. Вам потребуется мел. Мы делимся на группы. Обводим кружком каждый собачий экскремент и пишем рядом: «Это отвратительно!» Идея в том, что мы стыдим их.

— Я не думаю, что… — начала я.

— Да будет вам. Нам нужно как можно больше людей. Вы живете где-то здесь?

Я указала на маленький дом, который, словно скобой, охватывал рыночную площадь.

— Боже, — произнесла она.

Шесть беременных женщин неуклюже вытягивали ноги, сидя на больших круглых подушках в гостиной у Дженифер. Она преподаватель по антенатальной подготовке и использует свечи с лавандой, чтобы создать атмосферу релаксации. В комнате также находятся четверо мужчин, пытавшихся принять спокойный вид. Женщина с сильно раздутым животом сказала, что у нее двойня.

— У моей сестры тоже двойняшки. Сейчас они уже подростки и актрисы. Вы знаете, на двойняшек сейчас большой спрос. Режиссеры любят их, потому что, если одна устала или у нее не лучший вид, они могут взять другую. Двойняшки в большом ходу, — произнесла Дженифер.

Женщина засмеялась и сказала:

— Не думаю, что это именно то, что нам нужно.

Мрачного вида мужчина, как коршун, сидел позади нее.

Женщина села рядом со мной во время перерыва на чай, настоянного на травах, и сказала:

— Разве ваш супруг не может приходить на занятия?

— Мы не живем вместе, — ответила я.

Она обхватила свой живот и извинилась. Может быть, было бы лучше вернуться в гостиную и продолжить облегчающий боль разговор?

— Прекрасно, — крикнула я ей вслед. — Я уже делала так раньше.

Позже я обратила внимание, что она как можно дальше дистанцировалась от меня, и, когда я перехватила ее взгляд, она принялась крутить свое обручальное кольцо, словно ее смущало то, что у нее был муж.

Я не единственная женщина, приходившая без мужчины. У другой женщины — с чувством собственного достоинства — были редкие зубы и живот в форме арбуза. Она лежала, распластавшись, прямо на полу и, когда посмотрела вверх, произнесла:

— Привет, Нина.

— Рози… — все, что я могла вымолвить.




Я получила два сообщения.

Кристоф докладывал, что несколько черепиц слетели с крыши, вода хлынула в маленькую спальню и залила кровать. Надежды на то, что она высохнет, никакой. Недовольство так и вытекало из телефонной трубки.

Бет с дрожью в голосе сказала, что просила прислать некурящую няню, а теперь что-то учуяла.

— Да ты за милю почувствуешь запах — разве не так? — если ты не держала сигарету ни разу в жизни? И что же я нашла в верхнем ящике комода для нижнего белья? Кучу сигаретных окурков, Неважно, что она покупала все эти жидкости для полоскания полости рта, мятные конфетки. Мод была пассивной курильщицей с ноября! Одному Богу известно, что стало с ее дыхательной системой. Агентство прислало молодую швейцарку Беатрис, которая с удовольствием проводит занятия с Мод на открытом воздухе.

Я купила эмульсионную краску в огромных банках, и вскоре каждая комната стала напоминать пустую белую коробку, кроме ванной, в которой проступал кремовый цвет. Проснулся Бен и зажмурился. С белыми стенами розовый ковер в гостиной стал выглядеть аляповато, поэтому я схватила Бена, спустилась этажом ниже и постучала в квартиру.

Она была моложе меня, и от нее пахло душистым горошком, волосы были аккуратно причесаны назад, открывая лицо.

— Я только что въехала в квартиру этажом выше. Я собираюсь привезти пылесос, только сейчас мне пока трудно… — объяснила я.

— Конечно, я принесу вам его.

Ее звали Хелен, и она работала приходящей няней с кучей детей разного пола и возраста. Чарли, мальчик лет пяти, вошел за нею в мою квартиру. Он казался ее собственностью. Он делал вид, что помогает нести ей пылесос, хотя на самом деле стучал по кнопке, которая наматывала провод.

— Так, значит, вы живете… одна? — спросила она.

— Ну, у меня есть Бен.

— И вы…

— Да, должна родить в конце июля.

Она дружелюбно улыбнулась. Чарли уставился на мой живот, как будто он мог раскрыться и обнажить выпрыгивающую фигуру, как музыкальная шкатулка.




Пылесос произвел такой эффект, что пыльный ковер приобрел потрясающе розовый цвет, как дешевая губная помада. Кто-то застучал в дверь, как будто от этого зависела их жизнь. Я подумала, что это Хелен хочет забрать свой пылесос или вверху кто-то недоволен неистовым его шумом. Но это был Чарли, и я не знала, что ему было нужно. Для своего возраста он казался маленьким, и у него были бессильные запястья, как у лука-порея. Я впустила его, не уверенная, что ребенку его возраста может нравиться из еды или питья. Я подумала, что он смог бы сделать с аркой для развития физической активности.

— Это ваша квартира? — спросил он.

Он говорил излишне громко, возможно, чтобы его услышали другие дети.

— Что-то в этом роде. Это место, где я живу.

Он стал вышагивать по гостиной и посмотрел на микроволновую печь на балконе.

— Вам это нужно? — спросил он.

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— Я бы мог держать в ней вещи. Можно я выйду?

Я выпустила его на балкон, надеясь, что он не устроит какую-нибудь злую шутку у ограждения.

— Вы не сведена? — крикнул он с балкона.

— Нет, я не разведена.

— У вашего ребенка есть отец?

— Есть, — терпеливо ответила я. — Просто он не живет с нами.

Я говорила, словно по книге, пытаясь помочь детям с помощью чередующихся ритмов: я не вижу папу часто, ну и что такого.

Чарли перестал слушать. Он снова вошел в комнату, включил телевизор и громко засмеялся, когда девочка из мультфильма с рыжеватыми косичками отколошматила мальчика портфелем.

Джонатан хотел привести в порядок вещи. Он маячил передо мной, пока я мыла Бена, наблюдая, как я тру маленькое тельце розовой флуоресцентной губкой. Джонатан, будучи вежливым, не стал комментировать мои непрофессиональные разводы на стенах.

Чарли сидел в гостиной и готовил снадобье, с силой размешивая кукурузные хлопья в месиве из томатного сока и молока. Он с удовольствием ел эту удивительную смесь, перемешивая ее компоненты. Иногда он приходил и говорил, что ему «нужен» холодный горошек и суп с ветчиной, приправленный майонезом. Я застала его в тот момент, когда он намазывал сырую морковь дрожжевой пастой «Мармит». Он всегда что-то жевал или грыз, иногда делал это одновременно. Его передние зубы около десен становились серыми. Он вел себя так, как беременная.

Мы с Джонатаном собирались обсудить планы, но он уставился на мое запястье, удивляясь, почему я ношу дешевые красные часы с рынка, вместо его дорогих часов. Трудно объяснить, когда Чарли сидит здесь и производит скребущий шум металлической ложкой.

— Нам нужно установить определенный порядок, — прошептал Джонатан.

— Зачем? Ты можешь видеть Бена, когда захочешь.

Его губы раздраженно дернулись.

— Я бы хотел, чтобы все было более организованно.

— Тебя устроит, если он будет у тебя по выходным дням?

По правде сказать, я этого не хотела. Как не хотела и того, чтобы в свои выходные остаться без ребенка.

— С ночевкой Бена могут возникнуть сложности. У меня живет Билли. Он выбит из колеи. Пошел постричься, после чего быстро оказался под градусом. Ну и потом, у него с животом творится неизвестно что.

Я вынула Бена из ванны и завернула в полотенце с капюшоном. Мне было интересно, действительно ли Джонатана так волнует Билли. В доме еще один человек, и для него надо готовить.

Пока я надевала на Бена пижаму, Джонатан рассматривал допотопные розетки и штепсельную розетку кухонной раковины с таким видом, словно ждал, что оттуда хлынет что-то отвратительное. Он захватил с собой мою почту. Одно письмо было адресовано Бену: «Агентство “Маленькие красавчики”» было написано темно-синим почерком на обратной стороне конверта. Внутри лежал чек за рекламную работу Бена. Я была поражена суммой. Джонатан вырвал чек у меня из рук и сказал: «Я положу это на его сберегательный счет». Словно я собиралась промотать деньги на экстравагантные кремы с золотыми частицами.

— Еще будут? — спросил он.

— Нет. Мы перестали всем этим заниматься. Так что агентство разорвало с нами отношения.

Чарли поднял глаза и угрожающе принялся облизывать ложку.

Джонатан повернулся спиной.

— Ты не хочешь признавать очевидного, — прошипел он у двери. — Эта беременность. Ты ведешь себя так, словно все это нормально.




Весна пришлась на первое апреля — день всех дураков. Один день я носила похожий на птичье гнездо свитер Кристофа, в другой день я потела в своем розовом кардигане в офисе в компании сильно напомаженных носатых женщин, говоривших с австралийским акцентом. Катерина основывала новый журнал. Элайза дала ему мое имя, возможно, в качестве компенсации за эпизод с Джонатаном, но, вероятнее всего, решила, что мне нужно чаще выбираться из дома.

— Мы не стремимся к тем же старым дерьмовым отношениям, — зло сказала Катерина со своего обшарпанного стола. — У нас очень умные читатели. Их не волнуют приятные люди.

Я не стала акцентировать внимание на том, что у нее еще вообще нет читателей. Она сказала, что имеются две свободные должности в отделе очерков. Катерина неправильно поняла меня: я не могла принять штатную (т. е. ежедневную) должность. Не сейчас. Я поглубже вдохнула, надеясь, что она не посмотрит ниже моей шеи.

— Я ищу какую-нибудь внештатную работу, — объяснила я.

— Прекрасно, есть какие-нибудь идеи?

— Я придумаю что-нибудь и вышлю их вам. Видите ли, некоторое время я провела за пределами страны.

Этот факт, как мне показалось, вызвал ко мне больший интерес. Она, видимо, думала о Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, а не о малюсенькой деревне в Восточной Франции.

— Мне нравятся ваши репортажи, хотя это дешевая ерунда, но с юмором и едкая. Я позвоню вам, — сказала она.

Прежде чем направиться домой, я решилась зайти в универмаг «Хемли» и найти какую-нибудь стимулирующую игрушку для годовалого Бена, у которого завтра будет первый (а по-японски третий) день рождения. Мод уже отметила свой, опережая нас на один шаг во всех отношениях. Бет обновила ее старый кукольный дом, сменив семьдесят предметов обстановки на более простую мебель скандинавского типа. В действительности это сделала Беатрис, швейцарская девушка. Она устроилась хорошо. Бет сказала, что у нее золотые руки.

Открылась весенняя распродажа. Универмаг «Хемли» был заполнен потеющими родителями, хватавшими по сниженным ценам подвижные фигурки воинов и рычащие фигурки крепких парней. Женщина в порванных колготках гналась за своей дочерью вверх по эскалатору. Худенький мальчик с бегающими глазами тыкал яркой саблей мне в юбку. Я вынырнула на улицу без подарка, убеждая себя, что в один год ребенок еще не созрел до понятия дня рождения. Сколько еще я смогу обманывать его? Ни одного подарка от его матери и почти никакого контакта с его папой. На какой стадии ребенок начнет требовать собственного воина, который принесет ему домой крепкий и взрослый мужчина?

Когда я пришла к Хелен, чтобы забрать Бена, он с увлечением складывал из конструктора Чарли башни. Папа Чарли ел кэрри с лавашом, облокотившись на спинку дивана. Он улыбнулся мне, не вынимая вилку изо рта. Он был старше и пополнее Хелен, и у него был такой вид, словно ему требовался кран, чтобы поднять его с дивана. Чарли жевал пакору и украшал белый квадратный кекс красной глазурью.

— Я рисую танк, — сказал он, хотя выглядело это как отпечаток от пирога с повидлом.

В моей квартире слишком жарко. Я открыла балкон и выпустила Чарли поиграть с микроволновой печью. Он принес кекс и длинные узкие ленты, которые он положил на медные настенные светильники, обматывая рифленые стеклянные плафоны серебристой стеклопряжей.

Джонатан пришел ровно в два часа дня с плоским голубым свертком и беспокойно двигающимся кадыком. Мы с Хелен принесли еду с кухни и расставили на столе: бутерброды с яйцом и майонезом, печенье в виде зверей с шоколадом сверху и кекс Чарли. Я открыла балконную дверь, чтобы выветрить запах яиц. Джонатан играл на полу с Беном, показывая ему деревянный пазл, который он принес. Это был «Ноев ковчег». Джонатан вынул из него зверей и откинулся назад, видимо, ожидая, что Бен установит их в соответствующие отверстия. Бен стал кусать деревянную зебру. Джонатан вынул ее у него изо рта, отчего Бен заплакал. Джонатан удивленно посмотрел на кекс.

Бет пришла с Мод и Беатрис. Волосы Беатрис, собранные набок, скрепляла школьного типа заколка для волос.

— Вы не против, если я займусь музыкой и играми? — спросила громко Беатрис.

Она держала переносной плейер для компакт-дисков. Никто не проявил особого интереса. Чарли вынул из бутерброда яйца и принялся обмазывать ими печенье. Другие дети, постарше, которых Хелен заботливо привела с собой для массовости, требовали игрушечные вагончики у девочки, которая была примерно одного с Чарли возраста, но выглядела так, будто ее построили на верфи.

— Нам нужна музыка, — сказала Беатрис, улыбаясь, как директриса.

У меня был только один компакт-диск, который мне дала Элайза: душевные мелодии. Мои любимые диски находились все еще у Джонатана. Беатрис поставила «Сексуальную машину» Джеймса Брауна. Девочка с верфи захихикала.

— Может, обойдемся без музыки, — вмешалась я.

Казалось, вечеринка будет продолжаться бесконечно. Я постоянно бегала в туалет, чтобы незаметно отслеживать время по моим дешевым часом.

— Ужасно, правда? — сочувственно произнесла Бет, когда я вышла из ванной.

— Ты так думаешь? Кажется, дети довольны.

Старшие дети колотили друг друга шариками. Девочка с верфи прикрепила к голове свой рогатый шар, изображая черта.

— Я имею в виду туалетные дела. Постоянно льется, давит на мочевой пузырь. Сколько у тебя недель? — спросила Бет.

— Потеряла счет. Две трети срока, думаю.

Она странно посмотрела на меня и удалилась, чтобы оторвать Мод от кекса. Бен проявлял желание осуществить забег на дистанцию. Он бы, наверное, пробежал мини-марафон, если бы я уделяла должное внимание его питанию.

Все, кроме Джонатана, ушли одним махом тютелька в тютельку в четыре, выскочив из квартиры, как при пожаре. Несмотря на усилия Беатрис навести порядок, комната была разорена. Джонатан уставился на розовый ковер, где валялись звери из «Ноева ковчега».

— Как ты можешь здесь жить? Кто-то облевал лестницу, ты видела это? — спросил он.

— Это не блевотина. Чарли делал снадобье. Должно быть, это вылилось, когда…

— А, тот парень. Он сверхактивный, что ли?

— Он просто мальчик.

— Его мать разве не смотрит за тем, что он ест? Он съел практически все печенье и на кусочки разломал бутерброды. Я наблюдал за ним. Ей что, все равно? Она не контролирует его?

Когда он ушел, в квартире, казалось, стало спокойно и необычно просторно, как в пустом школьном зале.




Меня раздувало все больше. Мой живот был больше и круглее, чем в прошлый раз, и растягивался, как тесто для пиццы, наползая прямо за спину. Я носила черные брюки из хлопчатобумажной саржи, купленные в армейском магазине, — их продавали как излишки военного имущества, и огромные белые панталоны под названием «супертрусы». Я ем пять раз в день, все блюда без специй и просыпаюсь несколько раз среди ночи, чтобы сбегать в туалет. Туалет издавал странный рокот после каждого слива.

Бен одобрял мою беременность. Он неуклюже ползал по мне, хватал за грудь, вытирал пот с моего лица. Стоит страшная жара. При таком палящем солнце зачем Элайзе ехать на Антигуа? Мои родители написали, что они все еще в Руссильоне и полюбили маленькую прелестную зерновую мельницу, которую они надеются купить, когда продадут дом в Ванвее. Покупательница — местная женщина, которой они дали отличную цену, учитывая, что ее сын провел большие ремонтные работы. Женщина Сильви, как назвала ее моя мать, хочет сделать из него гостиницу. «Мы бы сами могли сделать это, но кто нам поможет? — написала моя мать. — Сын Сильви, мастер, такой чудесный молодой человек. Не такой никчемный, как ты. Он много расспрашивал о тебе, Нина. Интересовался, не вернешься ли ты обратно.

Когда мы сказали ему, что ты сняла квартиру в Лондоне, его это разозлило, что было непривычно, ведь он всегда такой приятный».




Чарли нравится ходить со мной по магазинам. Он катит коляску своими тонкими руками, угрожающе покачиваясь у края пыльного тротуара. Этот район относится к тем, которые Гари назвал бы «повышенного качества». Тут живут состоятельные семьи, дети которых носят имена Ханнах и Макс. Открылись вегетарианское кафе и центр йоги. Но все еще были в небольшом количестве лавчонки и таинственные турецкие бары с синими светильниками и курящими мужчинами, стоящими в дверных проемах, а также пугающая пивнушка с мокрым ковром. Однажды вечером недовольный мужчина вывалился из пивной и прорычал в мой домофон: «В следующий раз ты пожалеешь, Ширли».

Чарли отнес мои покупки наверх и сказал, что он бы съел вареное яйцо и нет ли у меня мармелада, приготовленного из лаймов? Я впустила его и налила немного апельсинового сока.

— Ты хочешь еще одного ребенка? — спросил он.

— Да, а почему ты об этом спрашиваешь?

— У моей мамы внутри есть одна штука от доктора, поэтому она не может больше иметь детей. Ей нельзя. У нее что-то не так с кровью.

Он упал спиной на мой новый вельветовый диван. Его заказал Джонатан, сказав, что я должна иметь что-то, на чем можно сидеть. Он приходил через каждые несколько дней проверять квартиру, играть в «Ноев ковчег» с Беном и украдкой смотреть на мой живот.

Она родилась раньше на три недели в 2.27 утра. Моя дочь так стремилась родиться, что меня не успели отправить в роддом, все произошло у меня дома, и только Хелен помогла нам. Пришла акушерка, и меня быстро увезли в больницу, вероятно, в шоке. Хелен согласилась присматривать за Беном. Он проснется, ничего не зная о новорожденной сестренке или о том, что случилось на ковре гостиной, где он играет со своими игрушками. До чего только можно дойти, пока твой ребенок спит.




Джонатан пришел в палату, чтобы навестить нас, и привел Бена, на котором были брюки из грубой шотландки, а челка его была ровно подстрижена. Бену удалось открыть и залезть в прикроватный шкаф, откуда он извлек шоколад, принесенный Хелен, и книгу, которую подарила Бет, о том, как справиться с депрессией без лекарств, отпускаемых по рецепту. Джонатан взял девочку, но сразу отдал ее мне, когда она заплакала. Он осторожно сел на край кровати, словно проверяя упругость.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Я хочу домой.

— Нет. Может, ты и чувствуешь себя хорошо, но на самом деле это не так. Это твои гормоны временно поддерживают твои силы. Через день или два ты почувствуешь, как ты устала.

Бен заплакал, когда Джонатан забирал его из палаты.

— Я скоро приду домой, — крикнула я ему вслед.






Глава 23 ПЕРВЫЕ ШАГИ


Мы у Джонатана дома, и все, как прежде, за исключением ребенка, который приятно хнычет из переносной детской кроватки, да Билли, который молчит. Он оброс дополнительным слоем жира — его откормил Джонатан. Он уже не походил на человека, который может проснуться на станции Онгар и играть с лягушками.

Я спала с ребенком в постели Джонатана. Он вежливо отодвинулся к самому дальнему краю. Он мог бы оставаться на другом континенте. Когда дочь просыпалась, Джонатан смотрел, как я ее кормлю. Он поправлял подушки, чтобы мне было удобно, и шел за водой на кухню. «Хотя он не в состоянии кормить грудью, но тем не менее новый отец может многое сделать, чтобы поддержать свою кормящую грудью супругу».

Утром он прошептал: «Не беспокойся. Билли найдет себе квартиру теперь, когда ты вернулась».




— Нина, я только что сбил самолет!

Чарли играл на лестничной клетке, понарошку стреляя из невидимого ружья в трещины в потолке. У него кончились летние каникулы, и он, понятно, намеревался провести семь недель, разрываясь между своей квартирой с ее ордами детей и моей, с двумя более управляемыми детьми. Он рад моему возвращению. Он скучал по игре с микроволновой печью. Чарли вошел и схватил за руку Бена, надеясь обнаружить в нем кнопку, включающую его хождение.

Позвонила Катерина и возмущенно сообщала, что предварительный опрос показал дурацкий уровень потенциальных читателей, которые были озадачены ее предложением публиковать умные очерки и политические анализы и предпочли бы все ту же старую эмоциональную дрянь.

— Нравится устраивать спектакль? — произнесла она усталым голосом. — Мы думаем о рубрике «Могут ли ваши отношения пережить любовную связь?». Вам известна вся эта бодяга. Возьмите какого-нибудь психолога-склочника, талдычащего об общении, — хорошая идея, идущая от плохого, сама знаешь: все это пустая болтовня.

Она будет платить мне астрономический гонорар, который превратится сразу в стереосистему. Я даже смогу купить себе еще один компакт-диск.

Чарли помог мне вымыть Бена, толкая разборные пластмассовые лодки в ванне, которые качаются в мыльной пене от рекламного агентства «Маленьких шалунишек». Когда он ушел, я уложила ребенка спать и сразу, не выходя на улицу, принялась за репортаж.




Мои родители появились с поразительно загорелыми лицами и набором конструктора, включающим металлические компоненты и предназначенным для детей старше двенадцати лет. Мама показала мне фотографию ветхого сарая и сказала:

— В следующий раз ты должна приехать к нам на мельницу. Конечно, она нуждается в ремонте, но у нее огромные потенциальные возможности… Джек, ведь правда?

Папа держал ребенка так, словно это было небольшое печенье с жуткой начинкой внутри. Мама направила взгляд на пластмассовые угли электрического камина.

Ты здесь, конечно, временно, пока не станешь самостоятельной.

— Нет, я тут живу.

Чарли вошел без стука медленной походкой и остановился, как вкопанный, когда увидел вельветовые брюки моего отца.

— Когда они уедут? — спросил он.

Мама долго еще смотрела на входную дверь после его ухода.

— Думаю, ты можешь жить с нами, — вздохнула она.

Я стала получать удовольствие от уборки. Квартира такая маленькая, так мало грязных щелей, что убирать ее до смешного легко. Я запаслась бытовой химией с распылителями и даже пылесосом со специальной насадкой для обивочного материала. Я хотела использовать время уборки, чтобы поразмыслить над очерковым материалом для Катерины, но поняла, когда вся работа была закончена, а в ванной стоял приятный цитрусовый аромат, что я так ничего и не надумала.

Я работаю по ночам, когда Бен и девочка спят. Случайный тип с шумом вывалился из пивной.

Было около двух часов ночи, когда в телефонной трубке раздался жалостливый, пьяный голос Джонатана: «Все в прошлом».

— Прошлом, — сказал он.

— Что-то случилось?

— Мне жаль, — ответил он. Более низкий мужской голос подзуживал его.

Послышался писк аккордеона.

— Да ничего такого не произошло, о чем надо сожалеть, — произнесла я.

— Нет, произошло. Фотомодельный бизнес, что в нем такого? Отличная идея! — Он рыгнул и извинился.

— С этим покончено.

— Я сожалею по поводу сельского дома. Ты не хочешь переезжать. Отлично. Извини, — выдал он напыщенную тираду.

— За что?

— За то, что втянул тебя во все это…

— Пожалуйста, ты не мог бы прийти завтра? Мы обо все поговорим. Ты просто расстроен. Нам не надо…

Он сожалел, что позволил мне уехать во Францию. Что не заставил меня остаться. За критику моей квартиры. И за сексуальную предсказуемость. Сожалел, что не позволил мне прийти на погребение его матери. И за то, что грозил поселить меня в той комнатке с постелью и завтраком. Знала ли я, что то была не совсем правда, все было не так, как он нарисовал мне. В тот отпуск его папа был с ним. Он придумал эту поездку и провел неделю с Констанс и сыном, которому не разрешалось называть его «папой». Мужчина был другом семьи, вот и все. Джонатану велели называть его Тони.

— Я не должен был делать этого, в ту ночь, с Элайзой. Это случилось только раз, ты это знаешь? Мне кажется, что ничего и не было. Это просто случайность. (Он произнес: «Слушайность».)

Раздался глухой звук аккордеона. Ему жаль, что он меня не понимал, не слушал. Но он обязательно изменится.

— Джонатан, я ложусь спать.

Он сказал что-то еще, но его слова потонули в жалобном писке, словно кто-то растянул аккордеон.




Моя дочь втянулась в привычный режим кормления, сна и созерцания скученных серых крыш через балконное окно. Она спокойно смотрела, когда Бен важно, неумело подходил и возвышался над ней. Я назвала ее Джейн. Коротко и просто так же, как она выскользнула из меня. Бет сказала, что она маленькая — даже меньше, чем Бен был в этом возрасте, впрочем, любой оказался бы миниатюрным рядом с Мод, которая топала по моей кухне в ужасных ботинках.

Элайза сказала, что она похожа на меня. У нее были мой большой нос и темные, обыкновенные волосы. Но меня интересовало другое, понимала ли Элайза, что она сделала. Она решила оставить свой журнал, чтобы полностью переключиться исключительно на обслуживание фотографа.

— Гектор хочет, чтобы я стала его музой вдохновения, — сказала она, а когда я спросила ее, что муза на самом деле делает, она объяснила: «Я буду стимулировать его визуально. Мы хотим все создавать вместе».

Я сказала, чтобы она была осмотрительна, посмотрела на меня и Джонатана и на то, что случилось, когда мы непосредственно занялись «творчеством», но она витала в облаках и ответила, что у нее нет желания работать с еще одной фотомоделью, которая летала в Марокко и теперь жаловалась, что скучает по своему другу.

Элайза говорит, что с Гектором все по-другому. С ним секс — это творчество, частица вдохновения. Он хочет фотографировать ее во время этого процесса. Он приходит в неописуемый восторг от ее шеи, хотя ему так же нравится, когда она снимает с себя всю одежду для фотосъемки.

Я едва успела залезть в ванну, как проснулся Бен. Он лепетал и перебирал перекладины своей кроватки. Это странно: с тех пор как мы переехали сюда, он обычно спал всю ночь. Я согрела ему бутылочку с едой и взяла его к себе на колени. Он медленно пил и своими карими, как изюминка, глазами смотрел на меня. Молоко усыпляло его. Вдруг он недовольно ударил ногами и попытался слезть с моих коленей. Я посадила его на пол, завернулась в халат и открыла балконную дверь.

В пивной устроили караоке, и туда хлынула толпа девушек, желающих попытать свои таланты. Бен сидел в темной гостиной и ковырял чистый целлофановый пакет с металлическим конструктором. С балкона виднелись заброшенные сады на крышах и небо, которое никогда здесь не бывает совершенно темным, и слышался чей-то поющий голос: «Я всегда буду любить лук из тиса».

Когда я оглянулась на Бена, он стоял на ногах. Ни за кого и ни за что не держась, он неуверенной походкой шел ко мне, навстречу ужасному голосу певицы, доносившемуся из пивной. Бен шел по дешевому розовому ковру к балконной двери. Вдруг ноги его стали заплетаться, и, падая, он головой ударился о дверной косяк.

Я боялась, что сейчас польются слезы или даже появится кровь и необходимо будет ехать в больницу, однако рот его растянулся в улыбке, как на рекламе, и ничего ужасного не произошло, вообще ничего плохого не случилось.

— Ты ходишь. Ты и в самом деле ходишь.

Он посмотрел на меня так, будто это были первые разумные слова, которые я когда-либо изрекала.