По следам Марко Поло Тим Северин Путешествия Тима Северина продолжаются! Книга знаменитого искателя приключений посвящена «открытию Востока». В ней он рассказывает, как, будучи студентом Оксфордского университета, вместе с двумя приятелями они на мотоциклах повторили путь великого Марко Поло из Европы на Дальний Восток. В каждом своем путешествии Тим Северин вел путевой дневник, из которого затем вырастала книга. Эти книги — памятник отваге, предприимчивости и крепости человеческого духа. Они по праву входят в золотой фонд литературы о путешествиях. Тим Северин По следам Марко Поло Вступление Перед вами история проекта «Путь Марко Поло» — попытки еще раз проделать по суше тот же путь, которым, преодолев всю Азию, прошел Марко Поло. Добрая половина маршрута Поло проходит по территории нынешней Китайской Народной Республики, и границы этой страны оказались закрыты перед командой проекта, так что поставленная цель до сих пор полностью не достигнута. Надеюсь, однажды появится возможность совершить путешествие по китайской части древнего караванного пути, однако эта книга о странствии по следам Поло от Венеции до Гиндукуша. Три члена команды проекта старались следовать в точности тому же маршруту через Турцию, Иран и Афганистан, каким двигался караван Поло, хотели сравнить описания Марко со своими впечатлениями, стремились разгадать некоторые загадки, которые окружают его повествование, и попутно получить удовольствие от самого путешествия. Людям, незнакомым с регионом, может показаться, что, где бы мы ни путешествовали, со времен Средневековья там ничего не изменилось. Это не так. Почти повсюду произошли громадные перемены. Но нас больше интересовали оставшиеся неизменными черты азиатской жизни, и, если сосредоточиться исключительно на этих средневековых реликтах, легко создать у читателя ложное представление о странах, по которым пролегал наш путь. Вместе с тем я не могу утверждать, что мы взялись за решение проблем Азии эпохи Марко Поло во всеоружии академической науки. Наш подход был любительским. Мы располагали только элементарными познаниями, почерпнутыми из массы книг о Марко Поло и его странствиях. Единственное наше преимущество заключалось в личных впечатлениях, вынесенных из путешествия по тем же самым дорогам и странам, которые Поло описывал почти семьсот лет назад. Но это, в конце концов, и было сущностью проекта «Путь Марко Поло». От начала и до конца нашего путешествия идея о том, чтобы пройти по пути Марко Поло, никогда не обрела бы реального воплощения, если бы не помощь многих людей. Ниже приведен список организаций, которые предоставили нам необходимые средства для путешествия, и мне хотелось бы отметить, что мы глубоко признательны за их щедрость. Здесь же я хочу воспользоваться благоприятной возможностью и выразить нашу благодарность большой группе людей, которые великодушно уделили свое драгоценное время нашему делу и помогли нам советом, финансами и рекомендациями. Среди них — генерал сэр Александр Галлоуэй; Уорден А. Фаррер; профессор С. Хиншелвуд; профессор Дж. Нидэм; член парламента полковник сэр Тафтон Бимиш; Питер Рой, эсквайр; член парламента коммандер А. Кортни; Ф. Э. Хармер, эсквайр, кавалер ордена Св. Михаила и Св. Георгия; сэр Уильям Хэйтер; профессор Э. У. Гилберт; Ч. Г. Смит, эсквайр; Р. Саггарс и покойный Темпл. Упомянутыми именами список ни в коей мере не ограничивается, ибо, помимо них, немало людей и в Англии, и во время самого путешествия приходили нам на помощь. Поэтому всем им — огромное спасибо. Оксфорд, Т. С., февраль 1964 г. Предисловие От человека, который в дальнейшем стал редактором этой книги, пришло письмо, с просьбой встретиться с ним в Лондоне. В журнале он прочитал мою статью о том, как в южном Иране я искал следы Марко Поло, и ему захотелось обсудить возможность написания мною книги об этих путешествиях. Издательство находилось в ветхом здании, напоминавшем крольчатник: путаница узких лестниц, неровные полы, кое-где, чтобы расширить комнаты, снесены стены, и все окрашено тусклой кремово-коричневатой краской, а растревоженные обитатели, у которых я спрашивал дорогу в этом лабиринте, давали мне смутные указания, а затем исчезали, подобно рассеянным мышам, в своих тесных норках. Встреча была назначена на 11 часов утра, и я успел не раз и не два постучаться не в те двери, пока наконец не отыскал нужный кабинет. — Заходите! Я толкнул дверь и остался стоять на пороге. — Чем могу помочь? — спросил меня сидевший за столом мужчина, с виду похожий на кабинетного ученого. Я замешкался, подумав, что опять ошибся дверью. — Я ищу кабинет Колина Франклина. — Колин Франклин — это я, — любезно откликнулся мужчина. — Зачем вы хотели меня видеть? — Казалось, он не имеет ни малейшего представления, с какой стати я тут появился. — Вы просили меня прийти к одиннадцати, — объяснил я. — Это касается моей статьи в журнале. Он посмотрел на меня в крайнем замешательстве. — Но когда я прочитал статью и написал по оксфордскому адресу, то ожидал увидеть какого-нибудь отставного полковника индийской армии, — сказал он. — Полковника, который, по пути на родину, побывал в Персии. Мне шел двадцать второй год, и я был студентом Оксфорда и изучал географию. Вот так, с самого начала, книга «По следам Марко Поло» оказалась одновременно и старомодной, и студенческой. Когда через шесть месяцев рукопись приняли, она вдохновила меня продолжить обучение в аспирантуре, где я занялся исследованиями в области истории географических открытий, и попытаться зарабатывать на жизнь, публикуя книги по этой теме. Таким образом я надеялся, что смогу продолжить некое путешествие, которое составляло цель проекта «Путь Марко Поло» и которое доставило мне такое удовольствие. Теперь, двадцать два года спустя, многое изменилось там, где мы со Стэнли и Майклом беспечно проносились на своих видавших виды мотоциклах, и тем не менее, я уверен, что все равно принял бы то же самое решение. Парадоксально, но те страны, посещение которых для нас не составляло трудностей — Иран и Афганистан, — ныне обычному путешественнику недоступны. А страна, где мы так страстно желали побывать, но никак не могли — Китай, — все больше и больше открывается для туристов. Турция же, между тем, быстро развивается и индустриализируется. Вместо проселков, где наши мотоциклы когда-то буксовали на галечнике и подскакивали на рытвинах, пролегли великолепные шоссе, и, кажется, в каждом провинциальном городке теперь горделиво тянутся вверх фабричные трубы; а прежде нас встречали как заморскую диковинку, и турецкие пастухи спускали на нас своих псов. Однажды какой-то особенно агрессивный тип сорвал с головы большую грязную кепку и запустил ее, точно диск, в лицо проезжавшему мимо Майклу, что едва не стало причиной аварии. В Стамбул, где я впервые побывал с командой проекта «Путь Марко Поло», я вернулся через шесть лет. Я сумел разыскать турка Аргуна, молодого и жизнерадостного предпринимателя, который подружился с нами и представил нас своей чудесной турецкой семье, жившей в самом бедном квартале Стамбула. Как я и ожидал, за это время Аргун преуспел. Уехав в Германию, он работал на заводе и скопил достаточно денег, чтобы после возвращения домой открыть сувенирную лавку — под боком у стамбульского отеля «Хилтон». — Магазинчик — очень хороший бизнес, — радостно заявил он мне. — Здесь продается все, что хотят купить туристы. Я указал на шкафчик в углу, где красовалась впечатляющая подборка монет, с виду старинных и относящихся чуть ли не к эпохе античных Греции и Рима. — Это одного моего приятеля, — сказал Аргун. — Он арендует у меня часть лавки. Если хотите купить какие-нибудь монеты, сначала скажите мне. — Почему? — спросил я. — Я дам вам цену получше, — пообещал Аргун. — К тому же многие монеты — подделка. Мой друг специально их делает. На прошлой неделе в Стамбуле была какая-то конференция, с несколькими профессорами, и один зашел ко мне в магазинчик. У него с собой был большой справочник по монетам, и он трижды возвращался и тщательно рассматривал монеты, а потом купил пять штук. Для музея в той стране, откуда приехал. — И монеты были настоящие? — Две — да, — ответил с ухмылкой Аргун. — Но три другие — поддельные. Мой приятель сделал их всего месяц назад. Видите ли, он пользовался таким же справочником. Один из моих товарищей по путешествию, Стэнли, после выпуска из Оксфорда был сперва поэтом, затем стажировался во Всемирном банке, стал чиновником в межгосударственной организации, потом — членом Европарламента. На Майкла же, очевидно, глубокое впечатление произвел беззаботный образ жизни двух его друзей-студентов, и он решил, что стоит самому попробовать на вкус университетскую жизнь. Оставив работу ассистента кинооператора, он поступил в дублинский Тринити-колледж, перевелся в Оксфорд, а в настоящее время является преуспевающим романистом. Поскольку Стэнли тоже нависал десять книг, выходит, что бывшие участники проекта «Путь Марко Поло» вместе выпустили в общей сложности больше двадцати пяти книг. Не приходится сомневаться, что помимо любви к странствиям, их также объединяло непреодолимое желание взяться за перо. Для меня события экспедиции стали предзнаменованием многих будущих странствий. Перечитывая этот отчет о приключениях, неудачах и пронзительной радости от путешествия на мотоциклах по маршруту Марко Поло, я вижу многие черты и черточки, которые в будущем не раз повторялись. И в дальнейшем мои путешествия не обходились без суматошных сборов в последнюю минуту, хотя все заранее готовилось к отъезду без поразительно наивных ошибок, сделанных в спешке: как, бога ради, я умудрился присобачить коляски к мотоциклам на левую сторону, на английский манер, когда мне предстояло несколько тысяч миль дорог, где все ездят справа (а то и вообще посередине)? И, судя по всему, в моих путешествиях мне всегда везло на спутников и на людей, которых мы встречали на своем пути. Но, вероятно, наиболее примечательно в книге «По следам Марко Поло» то, что уже тогда я выказывал интерес к морским путям в обе Индии. А именно, в этой книге я упоминал арабских мореплавателей и их корабли и отмечал, что к последним Марко Поло относился с очень большим подозрением: поскольку они скреплялись веревками из кокосового волокна, а не были соединены гвоздями, он отказывался плыть на них. Откуда я мог знать в 1961 году, когда прыгал на костылях со сломанной ногой по пляжу в Бендер-Аббасе, на юге Ирана, и разглядывал традиционные для этих мест корабли с матросами в тюрбанах, и пот катился по деревянным ручкам костылей, что через двадцать лет мне предстоит организовывать строительство средневекового сшивного корабля, на котором я совершу плавание по пути Синдбада, за семь с половиной месяцев пройдя под парусом от Маската до Китая? Ибо даже тогда я всего лишь снова следовал за гением, впервые пробудившим во мне интерес к путешествиям по историческим маршрутам географических открытий, потому что Марко Поло совершил то же самое плавание, но в обратном направлении, когда возвращался на родину, в Венецию, дабы рассказать миру о чудесах Катая. Графство Корк, Тим Северин сентябрь 1983 г. Благодарности Проекту «Путь Марко Поло» очень повезло — ему оказали безмерную поддержку многие компании и частные лица. Полученная от них помощь была крайне важна для нашего рискованного предприятия, и я надеюсь, что они с радостью разделят успех нашего путешествия. Вот кто поддержал нас: Энн Браун, колледж королевы Елизаветы, Лондон; «Би-эс-эй», Бирмингем; «Брайант энд Мэй», Лондон; «Д. Байфорд энд Кº», Лестер; «Бритиш Батиа шу Кº», Тилбери; «Куртоддс», Манчестер; «Колибри Лайтерс», Лондон; «Каселлоид», Бирмингем; «Кэдбери — Фрай», Бирмингем; «Чэмпион спаркинг плаг», Фелтхэм; «Ричард Костейн», Лондон; «П. Б. Кау», Слау; «Сигнет филм продакшн», Буши; «Бенджамин Эджинтон», Лондон; «Гаррард сайдкарс», Блечли; «Хорн Браз.», Лондон; «Хорликс», Слау; Посольство Японии, Лондон; «Лакриноид продактс», Эссекс; «Джозеф Лукас», Бирмингем; «Мэзер энд Краутер», Лондон; «Мармайт», Лондон; «Мидланд банк», Льюис; «Морланде», Гластонбери; «Ройал Мак-Би», Лондон; «Э. Б. Мейровитц», Лондон; «Оксо», Лондон; «Пасколл», Митчам; «Пи энд Оу-си-эн», Лондон; «Р. энд Дж. Пуллман», Йовил; «Риджуэйс», Лондон; «Роллс-Ройс», Дерби; «Стритли мануфакчуринг Кº», Саттон Колдфилд; «Скотт энд Баун», Лондон; X. Ф. Темпл, Оксфорд; «Дж. Уолтер Томпсон Кº», Лондон. Глава 1. Приготовления «Государи и императоры, короли, герцоги и маркизы, графы, рыцари и граждане и все, кому желательно узнать о разных народах, о разнообразии стран света, возьмите эту книгу и заставьте почитать ее себе; вы найдете тут необычайные всякие диковины и разные рассказы о Великой Армении, о Персии, о татарах, об Индии и о многих других странах; все это наша книга расскажет ясно и по порядку, точно так, как Марко Поло, умный и благородный гражданин Венеции, говорил о том, что видел своими глазами, и о том, чего сам не видел, но слышал от людей нелживых и верных. А чтобы книга наша была правдива, истинна, без всякой лжи, о виденном станет говориться в ней как о виденном, а слышанное расскажется как слышанное; всякий, кто эту книгу прочтет или выслушает, поверит ей, потому что все тут правда»[1 - Здесь и далее цитаты из «Описания мира» в переводе И. П. Минаева. — Здесь и далее примеч. ред.]. Так начинается одна из самых известных и увлекательных книг, впервые увидевшая свет в XIII веке под названием «О разнообразии мира», а сейчас известная как «Путешествия Марко Поло». Увлекательному повествованию Поло, кажется, суждена вечная популярность, и за сотни лет книга была переведена на множество языков, начиная с японского и заканчивая ирландским. В XV столетии книгу «Золотой Сипанго» прочел Христофор Колумб, и на страницах ее списка в библиотеке Колумба в Севилье есть семьдесят пометок; полагают, что они сделаны рукой великого адмирала. В Англии издание Джона Фрэмптона времен Елизаветы, вероятно, прочли Фробишер, Дрейк и Рэли. В XIX веке отрывок с описанием летней резиденции великого хана монголов вдохновил Кольриджа на написание бессмертной строфы о дворцах, исполненных неги и лежащих в райской долине («Куб-ла-хан»), и даже в реактивном веке одна из крупнейших авиакомпаний в мире подчеркивает в своей рекламе то, что ее самолеты летают вдоль пути Марко Поло. И эта удивительная книга с ее волшебными рассказами о птице Рух и сокровищах Голконды занимает совершенно особенное место в воображении юных читателей. Книга сохранила наивную, почти детскую веру средневекового человека в чудеса, и сегодня, с моей точки зрения, она преимущественно обращена к юной публике. Лично я впервые прочел историю путешествия Марко Поло в таинственный Катай тогда, когда учился в подготовительной школе, и до сих пор помню, как самозабвенно следовал за перипетиями великого путешествия и воображал себя идущим за караваном по Великому Шелковому пути на восток через всю Азию к каналам и пагодам Китая. Через десять лет, слушая лекции в Оксфорде, я был удивлен, когда впервые в курсе этого почтенного заведения, курсе, расплывчато называвшемся историей географии, возникло имя Марко Поло. Тогда книга Поло упоминалась в связи с изучением европейских географических открытий в Азии в XIII веке. Но научный интерес к Марко Поло был весьма незначителен, ибо нам говорили, что описание путешествий знаменитого венецианца еще при его жизни вызывало великое недоверие и по этой причине не имело влияния на современников, и мы обращали большее внимание на труды великих арабских путешественников, на греческие и римские представления о географии и на сухие лекции об истории развития навигационных приборов. Но для меня краткое упоминание о Марко Поло оживило чудесные детские воспоминания, и остальная часть курса отодвинулась на задний план. По счастью, университетские библиотеки обеспечили меня необходимыми материалами для ознакомления со всем тем, что было известно о великом путешественнике. Несмотря на то что имя Марко Поло вписано в мировую историю, я обнаружил, что известно о нем немногое, исключая научную дискуссию XIX века, сосредоточившуюся на подлинности тех или иных фрагментов текста книги. Удивительнее же всего было то, что я не нашел ни одной попытки проследить путь венецианца и сравнить настоящее положение дел с тем, что описано им семьюстами годами ранее. Правда, некоторые части его маршрута были пройдены в разное время разными людьми, но ни один человек, обладающий необходимыми познаниями в географии, хотя бы и не энциклопедическими, не пытался повторить путь Марко целиком — через Турцию, Персию, Афганистан, «крышу мира» и Китай. И я решил, что, если судьба будет ко мне благосклонна, моя мальчишеская мечта пройти по следам Марко Поло должна стать реальностью. В то время я только начинал второй год моего трехлетнего курса в Оксфорде, и возможность отправиться в путешествие существовала лишь в период четырех месяцев будущих летних каникул (в 1961 году). Между июнем и сентябрем в пустынях Персии и Афганистана наступал самый жаркий сезон, и я ощущал в идее отправиться странствовать по ним в это время изрядную примесь безрассудства. К своему удивлению, я нашел компаньона всего за неделю. Весь колледж облетела весть, что я обдумываю поездку в Китай. После кто-то упомянул об одном студенте, которого звали Стэнли Джонсон и который услаждал себя этой же мыслью. С этими отрывочными сведениями я в одно октябрьское утро отправился в Эксетерский колледж и был препровожден в комнату Джонсона. Я постучал. За дверью чей-то голос рявкнул: «Войдите!» Я толкнул дверь и увидел дюжего малого с копной русых растрепанных волос, сидевшего на полу рядом с разбитой чашкой, из которой он, по-видимому, только что пил чай. — Вы Джонсон? — спросил я. — Да, — проговорила медведеподобная фигура. Удостоверившись, что это он, я вошел. — Меня зовут Тим Северин, — представился я. — Я слышал, что вы мечтаете отправиться в Китай на летних каникулах. Ну, я тоже подумываю о том же, так что мы, возможно, могли бы объединить силы. — Блестящая идея! Возьмите чашку, — последовал ответ, и путешествие по следам Марко Поло началось. За чаем мы обменялись соображениями. Мы выяснили, что обладаем достаточными познаниями во всем, имеющем отношение к путешествиям, и что в одно и то же время работали ковбоями, Стэн — в Бразилии, а я — в Монтане. Стэн решил посвятить долгие летние каникулы продолжению своих поездок и в особенности желал повидать Азию. Для получения визы в Китай он хотел выдвинуть предлогом осмотр Великой Китайской стены. Я живописал Стэну идею о следовании по пути Марко Поло, его воображение незамедлительно оценило всю привлекательность проекта, и он воспылал энтузиазмом. К тому времени, когда я обычно возвращался в колледж к ужину, мы составили план начальных действий. Двумя наиболее существенными моментами были деньги и разрешение ехать через страны, по которым проходил маршрут Поло. Но прежде чем приступить к добыванию того и другого, нам нужно было составить более подробный план путешествия, с тем чтобы у нас была ясная программа к представлению в посольства и обращению к возможным спонсорам. Без детально разработанной программы мы не могли надеяться на получение виз и денег. Стэн с головой ушел в подготовку к экзаменам, которые должны были состояться на Пасху, а я опять неделями пропадал в библиотеках, исследуя, какие полезные разыскания мы могли бы сделать во время нашей поездки и как наилучшим образом преодолеть сложности путешествия на большое расстояние по сложно проходимой местности. В процессе моих штудий очень скоро стало ясно, что наилучшим способом пройти по маршруту Поло было взять его книгу в качестве руководства и следовать ее указаниям, то есть использовать ее как путеводитель. Так мы могли преодолеть разрыв во времени между нами и средневековым путешественником и, насколько возможно, увидеть описанные страны, как они есть сейчас, его глазами. Но для того чтобы выполнить все задуманное, казалось совершенно необходимым знать о человеке, по следам которого мы собирались пройти, как можно больше, ибо только так мы могли понять его точку зрения и постараться оценить должным образом и то, что изменилось с его путешествия, и то, что за более чем шесть столетий осталось неизменным. Одно несомненно: несмотря на то что нас отделяют от Поло века, безвременье Востока и политические изменения на карте мира, все же местные традиции, история и климат должны быть на нашей стороне и сохранить живые фрагменты истории. В 1254 году, когда появился на свет Марко Поло, Европа находилась в глубоком Средневековье. Данте еще не стяжал славу, королем Франции являлся Людовик Святой. Европа была большей частью бедна и очень скудно заселена. Италия разделялась между городами-государствами, вздорившими друг с другом по любому поводу. Сильнейшие из этих государств, Генуя и Венеция, испытывали силы друг друга, не решаясь прежде известного времени раскрыть карты. Государства эти были могущественнейшими не только на итальянском полуострове, но и во всем христианском Средиземноморье. На Востоке крестоносцы и сарацины оспаривали друг у друга права на Левант, куда крестоносцы прибыли на генуэзских и венецианских кораблях, и оба города с того времени сохраняли этот путь — как линию жизни — постоянно открытым, он был Источником постоянного дохода. Всякий купеческий город, от Лондона до Багдада, имел в Венеции и Генуе торговые представительства. Но европейские проблемы, и даже исламское нашествие были несопоставимы с силами, дремлющими на Востоке. От Арктики до Гималаев и от Белого до Желтого морей весь изведанный мир, кроме четырех полуостровов, занимаемых Индией, Аравией, Европой и Индо-Китаем, находился во власти потомков монгольской орды. Об этом необъятном мире было тогда же сказано, что здесь «не пролетит и птица без дозволения монголов». Всего пятьюдесятью годами ранее из бурлящего котла Монголии восстал ее величайший завоеватель, Чингисхан, Повелитель Мира, объединивший монголов и задумавший, по свидетельству Марко Поло, «покорить вселенную». Во время владычества Угэдэя, сына и наследника Чингиса, армии двинулись из сердца степной конфедерации в Каракоруме, городе Черных Камней. Одна армия победоносно дошла почти до Берлина, остановившись всего в сотне миль от него. Другая воевала юго-запад, наводнила Персию и заняла Багдад. Не было войска, способного противостоять дикому натиску монгольских орд, этим лучникам-конникам, смелость, жестокость и стремительность которых вошли в предания. В Европе оккупанты сначала виделись угрозой для устрашенных сарацин. Позже, в то время как христианский мир собирался приветствовать их как союзников против ислама, монгольские армии начали со зверской жестокостью мародерствовать в отдаленных христианских поселениях. Мир ужаснулся и, опираясь на смутные рассказы о монгольском племени татаро-монголов, заключил, что грозные кочевники не кто иные, как татары, притом было сказано, что слово это происходит от слова «тартар», то есть преисподняя, а татары — черные, ужасающие демоны, живущие в ней. Монгольские армии двигались во всех направлениях и везде одерживали победу. Но в 1260 году колоссальная империя монголов стала настолько неохватной, что начала распадаться на отдельные ханства, управлявшиеся разными ветвями рода Чингисхана. Каждая ветвь приносила лживые клятвы верности кагану, или верховному владыке, ставка которого находилась во вновь покоренных китайских землях. Каждое из вассальных княжеств было больше, чем любое европейское государство, а дороги в пределах этих ханств, ведущие на восток, находились под монгольской юрисдикцией. Безопасные торговые пути и богатые восточные владыки, жаждущие роскоши, были золотым дном, какого не видели предприимчивые торговцы со времен Римской империи, и неудивительно, что одно из первых торговых посольств, возжелавшее воспользоваться случаем и отправившееся в страну татар, было венецианским. Его возглавляли Никколо и Маттео Поло, отец и дядя Марко. Последний был совсем юн и остался в Венеции на попечении тетки. После множества приключений венецианцы пришли ко двору великого хана и, снискав его покровительство, были отправлены обратно в Европу с тем, чтобы христианские дворы прислали свои посольства к верховному повелителю всех татар. Обратный путь занял у дяди и отца Марко три года. Когда братья в 1269 году прибыли в Венецию, жена Никколо умерла, а его сын Марко был уже пятнадцати лет, следовательно, по средневековым понятиям, на пороге зрелости. Два года братья ожидали избрания нового папы, так как их возвращение на родину совпало с «междуцарствием», последовавшим после смерти Климента IV. Без благословения Поло не отваживались возвращаться в Пекин, ибо каган, которым был в это время Кублай, строго наказал им привезти с собой в Пекин «сотню человек ученых, весьма осведомленных в тонкостях веры христианской, весьма сведущих в семи искусствах и искусных в наставлениях, которые они могли бы предложить идолопоклонникам и всем, кто поклоняется другим божествам, кроме христианского бога, дабы доказать, что верования и тех и других исполнены заблуждений и что все изображения богов, которые они хранят у себя и которым поклоняются, суть от дьявола; людей, которые могли бы явить несомненные и ясные доказательства, что христианская религия лучше их собственных верований». Сверх того, великий хан поручил братьям привезти ему «масла из лампы, которая горит на гробнице Бога в Иерусалиме». Необходимо было, чтобы папа своей властью утвердил подобное посольство из Рима в Пекин, и, несмотря на величественность замысла, Поло знали, что проект осуществим. Ибо в Ватикане ходили настойчивые слухи о лежащем где-то на Востоке легендарном королевстве пресвитера Иоанна, христианские армии которого могли бы обрушиться на сарацин с тыла и вымести их из Святой Земли навсегда. Все, что было нужно христианскому миру, — это найти королевство Иоанна и изъяснить пресвитеру его обязанности. Таков был исторический фон второго путешествия семьи Поло, путешествия, которое Марко столь живо описал в своей книге. Мы с легкостью находили множество параллелей между временем Марко и нашим. Опять большая часть Азии находится внутри единого политического блока; мы, путешественники XX столетия, были почти того же возраста, как Марко, и имели такие же наклонности — мы тоже хотели идти по земле и видеть землю. В своих разысканиях в библиотеках я мало-помалу штопал прорехи в научном описании путешествий Поло. Далее, на Рождество, вооруженный всеми приобретенными познаниями, я приехал к Стэну и остановился в его фермерском доме в Эксмуре. Шел снег, было холодно, и мы жались к огню и к концу недели составили наш манифест. В нем мы изложили цели путешествия и то, как намерены достигнуть этих целей. Потом, уже в новом году, мы разделили силы и начали долгое хождение по посольствам и благотворительным учреждениям. Мы ездили в Лондон, Кембридж, стучались в наши оксфордские колледжи, и скоро у нас был впечатляющий список влиятельных и известных людей, которые охотно склоняли ухо, чтобы выслушать наш план. Профессор Нидэм, в частности, давал нам советы, а коммандер Кортни, член парламента, и дальневосточный департамент министерства иностранных дел оказывали нам всевозможную помощь в бюрократическом царстве. Но все они без исключения считали в высшей степени маловероятным получение нами разрешения китайского правительства передвигаться по стране. Стэн и я испробовали все, что смогли придумать с целью склонить китайские власти к выдаче виз. Мы посылали циркуляры в различные департаменты в Пекине. Мы создавали планы, подразумевающие приглашение в поездку китайских студентов. Мы упирали на то, что мы, как студенты, в высшей степени чужды политики. Китайское посольство на Портленд-сквер стало объектом бесчисленных визитов и телефонных звонков. Но ничто не помогало: виз не выдавали. Это не было для нас совершенной неожиданностью, и мы приложили усилия везде, где было можно. Мы легко получили Визы в Югославию, Болгарию и Иран, под вопросом оставался только Афганистан. В конце концов из Кабула пришло разрешение, и в одно мартовское утро мы с ликованием выехали из Оксфорда в посольство, чтобы забрать наши паспорта. Стэн забрал меня из Кибл-колледжа на древней машине. С нами ехал один русский студент, учившийся по обмену, которому нужно было в Лондон. Я ехал со Стэном в первый раз, и нельзя сказать, что всю дорогу я сохранял полное присутствие духа. Между Оксфордом и районом Гайд-парка Стэн по меньшей мере трижды чуть не угодил в аварию, а после четвертого случая наш русский пассажир выглядел уже весьма потрясенным. Потом, поблизости от въезда в посольство Афганистана, Стэн не заметил бешеной жестикуляции дорожного полисмена, который деловито записал номер автомобиля. Пока я получал паспорта, Стэн, приняв все произошедшее во внимание, поехал к ближайшей конторе, где скупали металлический лом, и продал свой драндулет за цену железнодорожных билетов, по которым мы вернулись обратно в Оксфорд. Все это время руководители наших групп в университете видели своих студентов реже и реже, из чего следует, что приготовления к поездке шли по нарастающей. Новым членом сообщества стал мой старший брат Брайан, который только что окончил Оксфорд и начинал карьеру в рекламном отделе большой строительной компании «Ричард Костейн». Несмотря на затруднения, являвшиеся следствием занятости по службе, он взял на себя тяжкую ношу нашего представителя в Лондоне. Находясь все время в столице, он оказывал нам большую помощь и, в частности, преодолел то чувство изоляции, которое преследовало нас в Оксфорде. Роль Брайана в проекте непрерывно возрастала. Как британский координатор он не мог разделить удовольствий и приключений своих более счастливых коллег, но путешественники почти целиком зависели от его находчивости и расторопности. Несомненно, что, несмотря на наше благоговение перед проектом «Путь Марко Поло», наши планы были так поверхностны и недоработаны, что мы оставили без решения множество проблем, которые после нашего отбытия обрушились на Брайана. Но не меньше этих неразрешенных вопросов имел значение тот факт, что наш предполагаемый маршрут должен был уложиться в три с половиной месяца путешествия по Востоку и две недели возвращения домой к новому учебному году. Камнем преткновения было то, что мы не имели ни малейшего представления, где мы окажемся к концу этих трех с половиной месяцев, и еще хуже мы представляли, как будем возвращаться в Англию. Наш представитель должен был разрулить проблему, когда придет время, памятуя о том, что, каково бы ни было решение, это не должно нам стоить ни пенни, поскольку мы не располагали деньгами на обратную поездку. Получая визы, мы одновременно обходили общества и организации, которые в прошлом финансировали экспедиции университета. Мы незамедлительно столкнулись с трудностями, так как слишком понадеялись на получение грантов. Но научные организации не могли и представить себе, что мы справимся с путешествием по ужасающим местам, через которые проходил путь Поло. Нам говорили, что джипы, на которых мы намеревались ехать, не так подвижны и выносливы, как мулы, верблюды и лошади, бывшие в караване Поло. Комитеты, ведающие вопросами экипировки различных экспедиций, глядя на наши методы подготовки к поездке, с ужасом воздевали руки. Члены этих комитетов указывали, что поездку совершенно невозможно организовать всего за шесть месяцев. Нам говорили, что мы не только не найдем ничего интересного или стоящего и имеющего отношение к путешествию Поло, но что наша крошечная группа неминуемо погибнет в восточных пустынях вследствие преступного небрежения к существенным деталям, касающимся подготовки экспедиции. Было бессмысленно отвечать на это, что Марко Поло сумел справиться со свой задачей с ошеломляющим успехом и без каких-либо ухищрений современного планирования подобных поездок, которые столь энергично отстаивались. Проект «Путь Марко Поло» не получил ни денег, ни одобрения, и поэтому мы решили, что наш план выживет или умрет в зависимости от собственных наших усилий обеспечить финансирование и довести другие дела, сопровождающие его, до конца. Первым решительным шагом был тот, что мы положили отказаться от надежды въехать в Китай и решили преодолеть древний караванный путь до Верхнего Памира. Действительно, на этой части маршрута Поло мы могли найти богатейший материал, который был необходим для работы над книгой. Во-вторых, мы изобрели совершенно новый способ передвижения экспедиции. Ранее стандартными средствами были «лендроверы» или армейские грузовики. Мы могли уменьшить наполовину наши расходы, путешествуя не на четырех колесах, а на двух, и вынесли резолюцию приобрести мотоциклы. Принимая это решение, мы исходили не только из финансовой точки зрения, но думали и о том, что мотоцикл пройдет по дороге, которая будет слишком узкой для более громоздкой машины, а мы не знали, что нас ожидает в пути. Мы не отрицали всей сложности подобного решения. Мотоциклы были для нас в новинку, и очень возможно, что они оказались бы слишком хрупким средством передвижения. С другой стороны, мы могли, путешествуя на них, с большей вероятностью попасть в аварию, нежели если бы мы путешествовали на грузовиках или на «лендроверах», и могли, кроме того, слишком устать и не закончить маршрут. Несмотря на мрачные прогнозы, Стэн и я решили воплотить в жизнь эту идею, которая заставляла большинство посвященных рассматривать ее как один из способов самоубийства. За два месяца до поездки мы склонили компанию «Би-эс-эй» одолжить нам одну из ее больших двухцилиндровых машин марки «Фоллинг стар». Такая же машина была подарена нам фирмой «Ричард Костейн», в которой работал мой брат. Надо сказать, эта компания рассматривала проект с непредубежденной веселостью и великодушно поддерживала нашу авантюру. Мы со Стэном бросились в Бирмингем, имея в виду хотя бы отчасти изучить на тамошнем заводе, производящем мотоциклы, устройство двигателей. Но профессиональные механики говорили загадками, которые мы, любители, не могли понять, и мы оставили изучение двигателей и, возвратившись в Оксфорд, стали ждать мотоциклы. Внезапно наше финансовое положение улучшилось. Кибл-колледж представил мне щедрый грант, и мы ухитрились получить деньги за будущие статьи о нашем путешествии, а также за права на издание книг. У проекта «Путь Марко Поло» появился счет в банке, и мы получили два мотоцикла. Один из этих мотоциклов несколько напоминал сухопутную баржу, другой более или менее походил на средство передвижения, назначение которого — возить людей. Существовала еще одна незначительная деталь, о которой мы не имели смелости сказать открыто: дело в том, что я и Стэн ничего не понимали в мотоциклах. Действительно, ни один из нас никогда не имел прав на их вождение, и оба мы полагали, что мотоцикл как средство передвижения — нечто грязное, шумное и вонючее. Мы, однако, никому не говорили об этом, так как спонсоры, вполне естественно, узнав о том, что мы намереваемся отправиться по неизвестным путям в Азии, никогда прежде не держа между ногами мотоцикла, разумеется, незамедлительно оставили бы нас. Самое малое, что нужно было сделать, — это получить права на вождение, поэтому мы оба начали хлопотать о сдаче экзаменов в Оксфорде. Несмотря на то что испытания по вождению проводились на дороге, окружавшей мой собственный колледж, после небольшого представления, участниками которого были Стэн, я и взятый напрокат мотороллер, министерский экзаменатор, нимало не колеблясь, заявил, что нам со Стэном ни в коем случае не стоит ездить по английским дорогам. В это время вышло несколько газетных публикаций о нашем путешествии, где сообщалось, что команда проекта «Путь Марко Поло» ищет оператора и фотографа. Среди писем, которые мы получали от жаждущих добровольцев, было одно, подписанное Майклом де Ларабейти. Имя ввело нас в заблуждение; мы полагали, что автор письма, скорее всего, изнеженный, эстетствующий субъект, едва ли способный вынести тысячи миль бездорожья. Тем не менее мы пригласили его в Оксфорд для собеседования. Наш посетитель оказался примерно десятью годами старше нас, жилистый, лысеющий лондонец в очках с остроумием кокни и с глубоко укоренившейся охотой к перемене мест. Через несколько минут мы поняли, что поиски можно прекращать, так как Майкл был не только опытен, но еще и бродяжничал по миру за свой счет. В тот первый вечер он опоздал на последний поезд в Лондон, рассеянно проглотил ужин, состоявший из нескольких сырых яиц, и отправился соснуть несколько часов, остававшихся до утреннего поезда (спал он на полу). Самым впечатляющим было то, что он даже не моргнул глазом, когда мы объяснили ему, что у него всего неделя на все необходимые прививки и на поиски кинокомпании, которая могла бы предоставить нам камеру и пленку. Ночью, за несколько часов до нашего отбытия, Майкл вернулся в Оксфорд, успешно проделав все, что от него требовалось. Последняя неделя была для каждого из нас полна лихорадочной деятельности. «Би-эс-эй» прислала мотоциклы в последнюю минуту, а мы между тем приобрели прекрасную экипировку для езды, состоявшую из черной униформы и высоких сапог. Наши шлемы были светло-голубого цвета с буквами П. М. П., то есть «Путь Марко Поло». Подобное украшательство имело серьезное основание, все мы поднаторели в такого рода путешествиях и знали, что в большинстве случаев полувоенная экипировка творит чудеса в отношении младших чинов государственной службы, и, во всяком случае, экипировка для мотоциклистов очень прочная. Высокие сапоги, которые мы в конце концов предпочли, были очень мудрым выбором. Они не только оказались крепкими, но и защищали наши ноги от травм, фиксируя лодыжку, когда необходимо упереться ногой в землю, чтобы остановить падающий мотоцикл. В особенности шлемом и сапогами был доволен Майкл, популярно объяснивший нам, что голова и ноги — наиболее эффективное орудие в трактирных драках. Вопрос, брать ли с собой огнестрельное оружие, никогда нас по-настоящему не заботил, потому что мы чувствовали, что оружие окажется скорее пассивом, чем активом. Мы не собирались охотиться (главным образом потому, что охотиться было, в сущности, не на кого), а в отдаленных частях Турции, Ирана и Афганистана оружие было бы скорее приманкой. Мы взяли с собой так мало вещей, что с нами не было почти ничего ценного, и именно это стало основным принципом проекта «Путь Марко Поло», потому что, как и Марко, мы стремились жить, насколько возможно, как обитатели той страны, которую пересекали. Именно в силу этого мы не взяли с собой никаких громоздких и тяжелых научных приспособлений, не желая отягощать себя, и не составили точного плана исследований, чтобы не стеснять себя. Наши мотоциклы не изолировали нас от окружающего мира, да и цель у нас была обратная. Всем тем мы очень отличались от обычных партий, путешествующих на «лендроверах», величественно двигающихся на восток с запасами еды, медицинских препаратов, одежды, походных кроватей, шерстяных одеял и так далее. Наши возможности перевозки багажа были столь незначительны, что мы бесцеремонно ограничили себя тремя спальными мешками, одной маленькой палаткой, неприкосновенным запасом еды, крошечной плиткой, инструментами, кое-какими запасными частями для мотоциклов и оборудованием для камеры. Запасной одежды решено было не брать… Да что там — дозволялось взять один носовой платок на брата! В результате мы стали маленькой и чрезвычайно мобильной группой, находящейся много ближе к местным условиям, чем наши прикованные к удобствам братья на четырех колесах, которые даже находят время кипятить питьевую воду. Последние четыре дня мы провели, разбираясь с мотоциклами. Производители с большой любовью разработали модель, которую мы выбрали. Были добавлены очень сильные задние амортизаторы и малая передача, чтобы справляться с серьезным грузом. Специальные поршни и свечи зажигания должны были устранить проблему бензина низкого качества, который, мы были убеждены, встретится нам повсюду после Югославии и использование которого совершенно не предусмотрели конструкторы наших машин, проектировавшие их для скоростной езды по гладким асфальтовым дорогам. Для перевозки бензина и питьевой воды мы взяли с собой прекрасные легкие канистры из полиэтилена, а на борт пассажирской коляски навесили шины повышенной проходимости, чтобы они исполняли роль буфера, пока мы не станем увереннее водить мотоциклы. Внутренность пассажирской коляски, в которой должен был ехать Майкл, я обил пенорезиной, имея в виду уменьшить тряску, а под сиденьем мы устроили маленькое потайное отделение для камер, которые могли конфисковать на таможне. Все эти подготовительные работы были сделаны в гараже Темпла в Оксфорде. Мистер Темпл поделился с нами своим обширным опытом. Он когда-то налаживал мотоциклы для фильма «Лоуренс Аравийский» и осыпал нас полезными советами, пока его механики отлаживали наши машины. Одна из его идей, выбивавшихся из общих правил и, однако, большей частью полезных, заключалась в том, что для того, чтобы избежать попадания песка в двигатели, следовало растянуть над воздухозаборником карбюратора дамский нейлоновый чулок. Официальный отъезд был назначен на утро двадцать первого июня, и прежде, чем уехать, мы пригласили всех тех, кто помогал нам, на прощальную вечеринку. Последняя проводилась во дворе Эксетерского колледжа. Команда проекта блистала новой экспедиционной униформой и пила за успех предприятия под обширным тентом, оставшимся с прошлого вечера, когда здесь были танцы. Жужжали камеры, ревели мотоциклы, на которых мы позировали в разных позах перед камерами на большом парадном крыльце колледжа, как будто собирались прямо сейчас устремиться через Азию. Мы и правда устремились, но — обратно в гараж Темпла, где нам предстояло еще шесть часов тяжелой отладки мотоциклов. Настоящее отправление следующим утром было много скромнее. Машины нагрузили до неузнаваемости, со свинцового неба упорно моросил дождь. Спасал положение только Майкл, весело и непринужденно представлявший в своих новых сапогах нацистского штурмовика. Аббревиатура на наших шлемах не выглядела победительной, казалась всего лишь скромным напоминанием о цели путешествия: нужно еще было избежать встречи с английскими полицейскими, в случае такой встречи произошла бы некоторая заминка, потому что у нас пока не было прав. После нескольких неудачных попыток мы со Стэном пробудили свои машины к жизни, в высшей степени осторожно выехали и двинулись по направлению к Лондону. Во-первых, мы не могли превысить даже скорость тридцать пять миль в час, вообще едва достаточную, поскольку мотоциклы еще не были обкатаны, а сверх того, мы находили, что переключение передач параллельно с управлением нашими агрегатами — дело весьма нервное. Следовавшие за участниками проекта «Путь Марко Поло» по трассе А-40 могли с изумлением наблюдать два мотоцикла, выписывающих неверные кривые. Мы должны были сами постичь, что для того, чтобы ехать по прямой, вернее, волочиться с тяжело нагруженной коляской, надо достигнуть неуловимого баланса между скоростью и управлением. Потому что, когда сбрасываешь газ, коляска продолжает двигаться по инерции с прежней скоростью, толкая мотоцикл вправо, то есть на встречную полосу. И наоборот: когда мотоциклист старается компенсировать инерцию коляски увеличением оборотов, он видит, что коляска теряет скорость, и заканчивает пируэтом вокруг нее, к ужасу пассажира, в нашем случае Майкла, который сначала видел себя на середине дороги, а в следующее мгновение наслаждался скрипом борта коляски о дорожный бордюр. Одним из первых наших решений было распределение обязанностей. Так, Стэн вел полевой журнал, Майклу поручили все, связанное со съемкой фильма, а на меня была возложена научная сторона путешествия и вместе с тем роль экспедиционного механика. Поэтому я первые несколько миль внимательно прислушивался к пыхтению наших необкатанных, сверхперегруженных машин и, признаться, несколько трусил. Главнейшим источником беспокойства была прискорбная вялость двигателей, ибо они ни в малейшей степени не выказывали признаков пылкости и мощи, которых я от них ожидал. Это, разумеется, не предвещало ничего хорошего, принимая во внимание то, что нас ожидало в восточных пустынях, но предпринимать что-либо было уже поздно. Мы торопились в Лондон, остановившись только раз для покупки двух наборов «сверхпрочных» мотоциклетных контейнеров, в которых было даже меньше багажных отделений, чем мы ожидали. Из Лондона мы спустились к аэропорту Феррифилд в Лидде и здесь наблюдали за погрузкой наших драгоценных машин на лайнер, курсирующий через Ла-Манш. Когда мы шли по бетону в самолет, я не мог не чувствовать удовлетворения: если бы наши свершения на этом и кончились, мы в конце концов привели в смущение ученых мужей, которые пророчили, что проект «Путь Марко Поло» никогда не выберется за пределы Англии. Глава 2. Венеция После короткого перелета через Ла-Манш наш воздушный паром коснулся земли в аэропорту Туке и изрыгнул нас в транзитное здание. Здесь мы были неприятно удивлены, обнаружив, что во время спешной упаковки вещей в последнюю минуту мы, по-видимому, позабыли очень важную папку, в которой были почти все документы, а в том числе бумаги на мотоциклы и сорокафунтовые талоны на бензин. Комизм положения заключался в том, что сейчас мы были во Франции и могли на законном основании управлять мотоциклами, потому что наши международные водительские права, выданные на основании английских прав на вождение автомобиля, это дозволяли. Французские таможенные служащие, понятно, были весьма смущены тем, что люди, желавшие пересечь Азию, оказались так недалеки, что забыли дома элементарные документы, необходимые для проезда по Франции. В конце концов мы купили страховое свидетельство, и нам позволили продолжать путешествие, а потом, как это и должно было случиться, когда мы упаковали вещи и собирались уезжать, папка, столь злостно манкировавшая своей обязанностью, нашлась — далеко в носу коляски Майкла. Это был урок, который стоило запомнить: даже при ограниченной вместительности наших машин можно затерять что-нибудь из снаряжения или документов, а мы не могли позволить себе такого в будущем. По-прежнему в приподнятом настроении, впрочем несколько опустившемся вследствие пережитого опыта, мы выехали из аэропорта, но почти сразу же были остановлены маленьким французом средних лет в потрепанном плаще и берете, который выбежал на дорогу перед нашими мотоциклами, возбужденно махая руками. Он оказался репортером местной газеты «Голос севера» и был послан редактором написать материал о троих молодых англичанах, намеревавшихся следовать по пути Марко Поло. Он начал интервьюировать нас на ужасном английском языке и чрезвычайно обрадовался, когда мы втроем одновременно отвечали ему на французском. Но всех превзошел Майкл, он некоторое время жил во Франции, притом он закоренелый франкофил. Поэтому репортер проявил всего только легкий интерес, когда ему сообщили, что я и Стэн работали ковбоями, и пришел в восторг, узнав, что Майкл как-то был пастухом в Провансе и проделал длинный переход, перегоняя скот на летние пастбища в Альпах. Мы со Стэном выходили из себя, желая, чтобы интервью закончилось и можно было ехать в Париж, но Майкл и карикатурный французик с азартом болтали, и следствием этой приятной беседы была появившаяся следующим утром в «Голосе севера» лирическая статья — вся о «провансальском пастухе в голубом, как наше небо, шлеме». Едва мы сели на мотоциклы, как у одной из машин закончилось горючее, и первую ночь путешествия члены экспедиции провели в песчаных дюнах рядом с аэропортом. При этом мы ухитрились нанести в наши спальные мешки больше песка, чем за все время путешествия через пустыни Ирана и Афганистана. На следующее утро мы, пыхтя двигателями, двинулись в Париж, мало-помалу приучаясь управляться с машинами, хотя они все еще казались недопустимо медлительными. Именно на этом отрезке пути мы со Стэном начали понимать всю трудность создания фильма о путешествии. На Майкла были возложены обязанности оператора и режиссера фильма. Он должен был обдумать различные кадры и их порядок так, чтобы в конечном фильме сцены взаимно дополняли друг друга. Майкл располагал для съемок двумя древними шестнадцатимиллиметровыми камерами, весьма жалкими по современным киностандартам, но компенсировал их недостатки убедительными речами. Опять и опять он повелевал мне и Стэну остановиться, устанавливал штатив и посылал нас обратно на дорогу, туда, где мы минуту назад проезжали. По его сигналу, когда через секунду он припадал к своей жужжащей камере, два мотоцикла должны были пронестись мимо. Естественно, наилучшим изображением нашего въезда в Париж должен был стать полет на ревущих мотоциклах сквозь Триумфальную арку. К несчастью, мы подъехали к городу далеко за полдень, в самый разгар часа пик. Но Майкл хладнокровно смонтировал свою аппаратуру на середине дороги и с относительным риском для жизни и целости своих конечностей снял меня и Стэна, когда мы прокладывали путь через множество ползущих автомобилей. Неудивительно, что эта деятельность очень быстро привлекла внимание полиции, и на нас обрушился ни много ни мало патруль моторизованной жандармерии, сияющий белыми галифе, алыми кантами, начищенными шлемами и безупречно белыми перчатками. Но даже намек на строгое полицейское взыскание испарился, когда наши следователи заметили марку мотоциклов. Патруль во главе с сержантом с жадным любопытством окружил машины, исследуя каждую деталь, так как модели, на которых мы ехали, еще не были известны во Франции, и скоро бойкое обсуждение переросло в дискуссию о достоинствах мотоциклов «Би-эс-эй» сравнительно с другими моделями, с тем окончательным вердиктом, что на высокой скорости по нерегулируемой дороге «Би-эс-эй» имеет серьезные преимущества. Так как нам не удалось достать комнату в отеле, я и Майкл украдкой переночевали на траве в Булонском лесу, а Стэн нашел приют у приятелей. Утром команда проекта «Путь Марко Поло» поехала в гараж, чтобы поменять масло, поскольку мотоциклы были уже отчасти обкатаны. Я попросил старшего механика осмотреть машины: мне хотелось знать причину, по которой они столь прискорбно вялы. Показывая всем своим видом, что он имеет дело с дураком, по случайности обладающим прекрасным и мощным мотоциклом, старший механик отвинтил крышку воздушного фильтра, выдрал прокладку и швырнул ее в дальний угол гаража. Последствия этого действия были удивительны, мы почувствовали, что у нас словно камень с души свалился, когда мы оставили Париж и повернули на юго-восток по направлению к Швейцарии и в конечном счете к Венеции. Новообретенная мощь мотоциклов отчасти ударила в голову Стэну, и скоро он уже опережал мою более груженую машину, тащившую, сверх того, набитую всякой всячиной коляску. Сидевший в другой коляске Майкл не находил, что в сравнении с другими машинами и мотоциклами Стэн ехал достаточно медленно. Когда, утомившись, мы наконец остановились, чтобы выпить чая, Стэн несколько застенчиво сообщил, что перед отъездом из Англии потерял свои мотоциклетные очки. Но, так как кто-то оставил мотоциклетные очки в его комнате, он взял их с собой, «поскольку они такие же отличные». Другой трудностью, которая возникла перед нами, было то, что коляски располагались с левой стороны мотоциклов. Это хорошо для английских дорог, но в континентальной Европе, принимая во внимание правостороннее движение, грозило опасностью. С увеличением скоростных возможностей Стэн, обгоняя машины на дороге, проезжал почти вплотную к ним. К несчастью, его обзор был всегда ограничен следовавшей впереди машиной; если он желал обогнать ее, ему нужно было знать, едет ли кто-нибудь навстречу, поэтому он сначала выезжал на середину дороги. Если впереди шла машина, бедному Майклу первому выпадало ужасное зрелище приближающейся опасности, но даже встраиваясь обратно в линию, Стэн имел привычку оставлять коляску с Майклом выдвинутой навстречу машинам встречной полосы. Кричать, предупреждая о зловещей угрозе, было бессмысленно, потому что водитель Майкла находился выше воздушного потока, бьющего и коляску, и за ревом двигателя ничего бы не услышал. Поэтому в итоге я наслаждался захватывающим зрелищем, следуя за счастливой парочкой: Стэн упорно старался выдвинусь мотоцикл на середину дороги, до тех пор пока из коляски не взметывалась длинная и жилистая рука Майкла, держащая свернутую в трубку газету, и не начинала колотить водителя по голове, пока он не восстанавливал статус-кво. В такой непревзойденной манере завершился блистательный пробег через Францию, и наконец мы въехали в Швейцарию, где турецкий посол в Берне был в отдаленном родстве с семьей Стэна и великодушно пригласил экспедицию навестить его. Но дороги к Берну были забиты длинными колоннами машин: воскресенье и уже за полдень, люди с отдыха возвращались домой. Поэтому, весело прокатившись по государственным магистралям Франш-Конте, мы обнаружили себя безвыходно зажатыми в длинной веренице автомобилей, наполненных упитанными бернскими обывателями, отнюдь не торопившимися попасть домой, в то время как мы обещали нашему турецкому хозяину быть к ужину. Стараться выиграть время в этой пробке можно было с таким же успехом, как стараться пораньше попасть домой из Туикнема после международного матча; у каждого маленького перекрестка хвост останавливался, пропуская другие линии движения. Мы уже начали приходить в отчаяние, когда Майкла посетила блестящая мысль. Выпрыгнув из коляски, он торжественно прошествовал вдоль колонны. Потом, у самого затора, его фигура, облеченная в черную униформу и высокие сапоги, остановилась и махнула одной рукой проекту «Путь Марко Поло», приглашая его проехать вперед, а другой — остальным машинам, приказывая им остановиться. Стэн и я дали газ и, выехав из хвоста, с непроницаемыми лицами направились к Майклу. С таким же невозмутимым видом он грациозно шагнул в свою коляску, и мы помчались вперед, чтобы повторить все это на следующем перекрестке. Так мы ухитрились приехать к турецкому посольству прямо к ужину, а после ужина были оставлены на ночь. На следующее утро мы достали банку оранжевой краски, и на мотоциклетных контейнерах появилась надпись «Оксфорд — Венеция — Китай». Мы уже отставали от исходного оптимистического графика, поэтому, поблагодарив хозяев, поспешили по направлению к Италии. Майкла (так как он не был занят управлением) произвели в штурманы, и, следуя его указаниям, мы запетляли по альпийским дорогам в направлении перевала Сен-Готард. Дороги были странно пусты, и скоро мы уже карабкались собственно в горы, где вид становился все более впечатляющим, со светло-зеленым и опаловым ледниками с одной стороны. Нагруженные машины с трудом продвигались по горным дорогам, и к вечеру стало ясно, что горную гряду мы сегодня не преодолеем. Однако Майкл заверил нас, что Сен-Готард лежит буквально перед нами, и потому мы упорно продолжали продвигаться вперед. Дорога ухудшалась, на ней появились снег, тачая вода, камни, обломки деревьев и прочее, принесенное сверху. Мы настойчиво катили вперед на пониженной передаче по внезапным изгибам дороги и, уже в сумерках, с огромным трудом достигли самой высокой точки перевала. Спустившись в темноте к деревушке на другой стороне, мы остановились поужинать и обнаружили, что мы и правда пересекли перевал, но не Сен-Готард, а Фурка. Местные жители были изумлены не меньше нашего. Перевал Фурка (один из самых сложных в Швейцарии) в это время года официально закрыт, а мы фактически осуществили спуск при слабом свете фар. Экспедиционным голосованием с итогом 2 против 1 с Майкла была снята обязанность штурмана. Скрепив сердце мы решили, что, поскольку чрезвычайно отстали от графика, мы должны ехать ночь напролет. Это решение не было удачным, потому что начался сильный дождь, и скоро дорога стала очень скользкой. Когда мы ползли вниз в долину Тичино, Стэн уверенно выбился в лидеры — только для того, чтобы встретиться с бедой. В одном месте, там, где дорога изгибалась в форме буквы S, он потерял управление, и машина на полной скорости врезалась в скалу. К счастью, Майкл и Стэн не пострадали, но, когда я объехал угол скалы, свет от фары моей машины осветил мотоцикл, лежавший на одной стороне дороги, а на другой обочине остановилась коляска, без колес, с Майклом, который все еще сидел в ней, как наполовину вылупившийся цыпленок. Мы раскинули палатку рядом с местом крушения и стоически дождались рассвета. Майкл чрезвычайно сдержанно намекнул Стэну, что в будущем тот мог бы ездить немного осторожнее. — Отстань, — сказал Стэн. — Мы вдвоем едем, приятель! — последовал незамедлительный ответ. — Вдвоем, и прошу помнить об этом. Я потратил два дня тяжелой работы в мастерской местного кузнеца, устраняя повреждения. За это время мои спутники подружились с деревенскими ребятишками. От них Майкл и Стэн узнали, что песенка «Salta Gigino, Salta Gigetto!» — итальянская версия нашей песенки «Две маленькие птички», а если прочесть название фирмы «Би-эс-эй» слева направо и справа налево, это будет означать «Bisogne Sapere Angere Anche Senza Benzina», to есть «полезно знать, как ездить без бензина». Но, несмотря на мои усилия (а может быть, именно вследствие моих усилий), несчастливая пассажирская коляска никогда впоследствии не была по-настоящему исправна. С этого времени она всегда свисала, как подбитое крыло, а колеса шатались до такой степени, что Майкл всякое мгновение был готов вскочить на мотоцикл позади своего водителя. В таком искривленном положении мы достигли Венеции. О днях ее славы, когда Марко Поло прогуливался среди хлопотливой, зажиточной толпы по площади Святого Марка, поэт сказал: И Венеция предстала, где купцы как короли, Где Сан-Марко, где невестой дожи море нарекли[2 - Браунинг Р. Токката Галуппи. Перевод В. Топорова.]. Но, как и лучшие дни Тира, дни расцвета Венецианской республики давно минули, потому что, кажется, единственные «купцы как короли» в настоящее время в Венеции — служащие туристических агентств. Когда юный Марко Поло гулял в портовом районе, сюда приплывали торговые суда из таких отдаленных областей, как Россия и Эфиопия. Сейчас большая площадь Святого Марка наполнена суетящимися толпами скандинавов, немцев из Западной Германии, американцев и японцев. Здесь много предпринимателей, впрочем, приехавших не по делам, а для того, чтобы поглазеть. Современная Венеция больше похожа на колоссальную ярмарку, переполненную поддельными сувенирами и блестящей рекламой, ярмарку, которая едва ли может сравниться с карнавалами, когда-то бывшими несравненно более солидным основанием ее средневековой коммерческой доблести. За четыре года до того, как отправиться в свое путешествие, Марко должен был видеть великолепную цеховую процессию, устроенную по приказанию дожа Лоренцо Тьеполо. Процессия заняла полдня, шли кожевенники, корабельщики, стекольщики и золотых дел мастера. Каждый цех нес символ своего ремесла, глав цехов окружали слуги в богатых ливреях, и все это в честь Венеции, Светлейшей. Марко Поло родился в одной из старейших венецианских семей, корни которой восходили к XI веку. Предками его были переселенцы из Далмации. Поло, как и прочие влиятельные венецианские семьи, составили себе положение торговлей. Флаги с тремя хохлатыми скворцами герба Поло развевались над конторами и складами в Венеции, Константинополе и даже в Солдайе в далеком Крыму. Венеция была королевой морей, и в просторном Арсенале подневольный труд обращался в флотилии, поддерживающие честь королевы. Огромный Арсенал, гордость города, был сам, собственно, городом в государстве, его силы позволяли построить за сто дней сто судов. Мастера Арсенала поразили Генриха III, короля Франции, сделав за два часа из пришедшего в негодность корабельного корпуса полностью оснащенную боевую галеру. Адриатика была не чем иным, как венецианским озером, над которым владычествовали венецианские флотилии. Гребцами были специально обученные далматинские свободные граждане, каждой такой командой управлял представитель какой-либо купеческой фамилии, которые, между прочим, жертвовали Светлейшей прекрасные военные корабли. В середине XIII века увеличившая морскую мощь Генуя бросила вызов венецианскому владычеству, и два города-государства схватились в борьбе за превосходство на море. По странному капризу судьбы именно соперничество между Генуей и Венецией спасло от небытия знаменитое путешествие Марко Поло. Последний принимал в борьбе непосредственное участие, командуя венецианским военным кораблем, и был взят в плен в одной из битв; передают, что это случилось во время проведения блестящего арьергардного маневра. Генуэзский адмирал поклялся «взнуздать коней святого Марка», и захваченные галеры были с позором отбуксированы кормой вперед в порт Генуи, а их гордые вымпелы брошены в воду. Марко заключили вместе с другими пленными во дворец Сан-Джорджо, он содержался здесь до обмена пленными, состоявшегося 25 мая 1299 года во время перемирия, инициатором которого был капитан-миланец Маттео Висконти. Через некоторое время после того, как Марко был водворен во дворец, по Генуе разнесся слух, что в одной из дворцовых камер сидит человек, которому удалось проникнуть далеко на загадочный Восток. Этот венецианец будто бы говорил, что Восток вовсе не неизмеримая пустыня, населенная чудищами, доедающими людей, а дивный рай, и в этом раю есть города в двенадцать раз больше Генуи или Венеции. Вокруг Марко всегда были люди, желающие услышать о его удивительных странствиях, и рассказы об этих странствиях пользовались чрезвычайной популярностью. К счастью, один из товарищей Марко по заключению, некто Рустичелло из Пизы, города-государства, сокрушенного Генуей, был профессиональным литератором. Желая избежать постоянного пересказа, Марко склонил его к сотрудничеству, в результате которого появилась книга. Марко дозволили послать в Венецию к отцу за записками, которые он делал во время своего путешествия. Потом, с помощью этих записок и феноменальной памяти Марко, типичной для средневекового человека, было составлено великое «Описание». В 1298 году оно было окончено и незамедлительно стало популярным, хотя на него смотрели не как на действительный отчет о путешествии, а как на выдумку. Виной этому, в частности, была манера Рустичелло, но главной причиной была ограниченность европейского сознания того времени, которое не могло принять поразительные откровения Поло. До его возвращения из путешествия купцы, ездившие по восточный торговым путям, рассказывая о том, что видели, сгущали краски и преувеличивали, и сочиняли всяческие небылицы, желая не только поднять цену восточным товарам, но и отпугнуть возможных конкурентов. Потом Марко, как новый Улисс, возвратился домой со своими рассказами о цивилизованных людях, у которых есть бумажные деньги и которые жгут черные камни для отопления домов зимой. Асбест, по словам Марко, вовсе не являлся кожей огненной саламандры, а добывался из земли в виде камня. Всему этому было нелегко поверить, и люди вынесли мнение, что несчастный малый, верно, свихнулся, Не вынеся великих трудностей своих странствий. Скоро Марко приобрел репутацию величайшего лжеца, его прозвали Миллионе, ибо он в книге оперировал сотнями и тысячами. Его рассказы были занимательны, но гораздо труднее воспринимались на веру, чем скудные фантазии сэра Джона Мандевиля, ибо этот мифический путешественник был осторожен в выборе предметов, которые могли захватить фанатично верующую европейскую аудиторию. Действительно, Марко столь далеко опередил свою эпоху, что лишь в конце XIX столетия были проверены некоторые части его маршрута, и современные путешественники начали понимать, что он говорил правду. Даже сегодня кажется неожиданным, что в Венеции большинство знает Марко не по имени, а по прозвищу, а в современных городах, которые обычно посещают туристы, нет-нет да и мелькнет где-нибудь обрывок несуразной легенды, связанной с его именем. Не раз и не два мы слыхали, что где-то в Corte del Millione, там, где стоял когда-то дом Марко, зарыто бесценное сокровище, огромный сундук, наполненный драгоценными камнями, которые Поло якобы привез из Китая. Удивительно то, что даже люди, которые, кажется, должны бы больше знать о первых великих путешествиях, — даже эти люди полагают, что многое из описанного было сказкой, а его книга не более чем искусная ложь. Быть может, этот современный скептицизм имеет корни в тех далеких днях, когда современники Поло считали его рассказы полетом фантазии. Но мы надеялись, что наше путешествие поможет по крайней мере уменьшить это недоверие. Есть множество причин, почему Марко Поло должен считаться величайшим сыном Венеции, но его родной город забыл о нем и только сейчас, спохватившись, исправляет ошибку. Перед отъездом из Оксфорда мы написали мэру Венеции, осведомляя его о нашем приезде. Через некоторое время мы получили ответное письмо, адресованное синьорам Джонсону и Северину. В нем его превосходительство Фаворетто Фабрицци любезно приглашая команду проекта, когда она приедет в Венецию, навестить его во Дворце дожей. Поэтому одной из первых наших целей по приезде в Венецию была встреча с мэром. Мы планировали встретиться с ним на следующий день. В наши намерения входило особо подчеркнуть важность нашей миссии. Мы решили, что команда проекта «Путь Марко Поло» должна появиться перед мэром так торжественно, как только возможно, ибо этого требует честь несчастного и позабытого Марко Поло. Мы задумали ни много ни мало ввести мотоциклы на площадь Святого Марка, вообще закрытую для движения и окруженную каналами. Стэну выпало разведать местность и нанять водный транспорт. К несчастью, языковой барьер между Стэном и необыкновенно хитрым гондольером заставил последнего думать, что его нанимают для перевозки к площади Святого Марка двух велосипедов, оборудованных моторами. В назначенный час проект «Путь Марко Поло» спустился к верфи и увидел, что нанятое судно было утлой скорлупкой, которая под весом наших машин пошла бы ко дну, как камень. Венецианский сообщник был отправлен за большой лодкой. Но элемент неожиданности пропал, и команду проекта обнаружила полиция. Нас окружили полицейские всех разновидностей — морская полиция, дорожная и даже туристская. Мы увещевали их, надеясь, что наш лодочник возвратится. Но он, по всей вероятности, удрал, а через некоторое время на сцену явился собственной персоной Il Colonello di Carabineri, то есть начальник венецианских карабинеров. Он исследовал письмо, полученное нами от мэра, позвонил секретарю последнего и экскортировал нас в полицейский баркас. Вследствие чего мы отправились на свидание с Il Sindaco di Venezia в сопровождении вооруженных полицейских и без мотоциклов. Встреча была короткой и непринужденной. Мэр приветствовал нас от лица города и подарил нам прекрасно иллюстрированный экземпляр книги Марко Поло. Стэн отвечал на ломаном итальянском языке, а потом мы пили за успех нашего путешествия. Когда мы уходили, помощник мэра втиснул мне в руку талон на сто литров бензина. Членов экспедиции несколько позабавила официальная реакция родного города Марко Поло на наш визит, состоявшая в том, чтобы дать нам денег и таким образом ускорить отъезд. Впрочем, к чести мэра надо сказать, что он очень занятой человек, в особенности в туристский сезон, и мы оценили тот факт, что он нашел время встретиться с нами. Далее мы занялись съемками Венеции времен Марко Поло. Внешне город изменился мало. Лагуны, гондолы и каналы по преимуществу имеют тот же вид, какой они имели во времена Поло. Но грустно думать, что город, зависящий от инъекций бетона, необходимых, чтобы не опуститься под воду, — та Светлейшая, где некогда во время осады защитники стреляли в осаждающих ядрами из хлеба. В то время Венеция удерживала власть над частью Ломбардской равнины, побережьем Далмации, множеством островов греческого архипелага и владела немалым числом территорий в Малой Азии. У ее дожа был странный, но гордый титул «повелителя половины и четвертой части Римской империи», и каждый год в городе проходила церемония «обручения с морем», называемая la Sensa. Венецианские флотилии владычествовали над Черным, Эгейским и Мраморным морями. Предметом устремлений Венеции была торговля, торговля и еще раз торговля. Здешние зеркала, изготовлявшиеся из полированной стали, составляли часть приданого в богатейших домах Персии. В Англию отправлялись караваны со специями и возвращались, нагруженные шерстью. Торговля шелком, пряностями и драгоценными камнями поддерживала страсть к опасным путешествиям, но подобные экспедиции были не простым делом. Долгое время благосостояние купцов основывалось на торговле почти исключительно шерстью, солью, железом, рабами и пушниной. Более рискованная торговля предметами роскоши оставалась прерогативой людей, подобных братьям Поло, имевшим дело с ценным грузом, в частности с Шелком и драгоценными камнями: торговля таким товаром оправдывала затраты длинного путешествия, сверх того, камни было легко спрятать в случае нападения на караван. Одна из известнейших легенд, связанных с семейством Поло, посвящена возвращению Марко с дядей Маттео и отцом Никколо в Венецию после двадцатичетырехлетнего странствия. Трое путешественников, прибыв в фамильную casa, то есть в свой дом, увидели своих двоюродных и троюродных братьев, поселившихся здесь во время их отсутствия. Так как от Поло очень долго не было вестей, их сочли мертвыми, и, когда они приехали, было очень трудно наверняка утверждать, что это именно они, ибо все трое были в монгольской одежде и говорили по-венециански очень дурно, вставляя множество чужеземных слов. После пререканий с привратником всех троих наконец допустили в дом, где близкие родственники признали их. Путешественники явились без охраны, а их платье было грязное и потрепанное. Итак, говорит далее легенда, им дозволили временно остаться в доме и дали другую одежду. Но, когда дядя Маттео увидел, что жена отдала его старое платье нищему, он пришел в великую ярость и, схватив колесо от прялки, выбежал из дома и кинулся на площадь Святого Марка. На площади он установил колесо и начать крутить, разумеется, без пряжи. Три дня Маттео сидел и ткал, окруженный толпой, с любопытством смотревшей на человека, вертевшего колесо без пряжи. Бездельники, покидающие игорные дома, насмехались над ним, говоря: вот несчастный простофиля, которого путешествие на восток ввергло в безумие. Но Маттео не реагировал, на мольбы же членов семьи вернуться домой отвечал презрительным отказом. На третий день к зубоскалившей толпе присоединился нищий, одетый в старое платье Маттео, и тогда последний вскочил и, схватив нищего, предложил ему обменяться одеждой еще раз. (Свидетели этой выходки впали в бурное веселье, и девять дней история обсуждалась всем городом. Но позже все знатные семьи Венеции получили приглашение в casa Поло на роскошный пир по случаю возвращения купцов. Гости, исполненные любопытства и ожидавшие забавных выходок, не замедлили явиться. Прием проходил в огромном зале. Обстановка впечатляла, столы, слуги, угощение и вино были отменными. Когда общество расселось, появились трое Поло, в великолепных платьях из малинового атласа, и уселись во главе стола. После первой перемены блюд они удалились и после явились в платьях из дамаста, тоже малинового, но эти платья были много роскошнее прежних. Одежды же, которые они сняли, были изрезаны и отданы слугам. Это поразило гостей, в средние века одним из способов продемонстрировать свое благосостояние было именно дорогое платье. Еще дважды случилось неслыханное, так как Поло переменили малиновый дамаст на малиновый бархат, и после явились в платье из золотой парчи. Во время последнего выхода, заключает автор хроники, три купца вынесли грубую и изорванную одежду, в которой они путешествовали, взяли острые ножи и разрезали складки и швы, и «оттуда посыпались огромные камни из драгоценнейших: рубины, сапфиры, алмазы, изумруды и гранаты, которые были зашиты в упомянутые платья так искусно, что никто и вообразить не мог, что они могут быть там. Ибо, когда они уезжали от великого хана, они обменяли все золото, которое досталось им, в такое множество рубинов, изумрудов и прочих драгоценных камней, хорошо зная, что им не удалось бы довезти столько золота, сколько у них было, по такому длинному и трудному пути». Летописец не знал, что в Китае в это время операции с золотом находились в исключительном ведении правительства. Но, во всяком случае, демонстрации великого богатства было довольно для купцов, чтобы поверить, что трое путешественников именно Поло. Все, что осталось от дома, в котором предположительно происходили эти события, — двойная арка дверного прохода в северо-восточной части Corte del Millione. Это — грустное место на стыке Сан-Джованни Кризостомо и Сан-Марино, двух второстепенных каналов, по которым редко проплывают туристские гондолы. Собственно дом сгорел дотла в Конце XVI века, и сейчас двор окружают грязные постройки в пять этажей, поэтому большая часть Corte в глубокой тени. Во двор ведут два прямоугольных прохода, один от моста Риальто, а другой от моста Марко Поло, над каналом вдоль восточной стороны двора. Изначально семья Поло относилась к приходу Сан-Феличе, расположенному в некотором отдалении от Corte del Millione; последний же, вероятно, был приобретен после возвращения в Венецию. Для того, чтобы попасть в casa Поло, вы карабкаетесь по скользким ступенькам моста Марко Поло, оставив гондолу и ее скучающего владельца покачиваться на грязной цветущей воде. Перейдя мост Марко Поло, который сегодня сложен из кирпичей, и промозглый проход, вы оказываетесь в невзрачном дворе. В противоположном углу этого двора стоит арка, и вы подходите и осматриваете эту арку. Ее итальянско-византийский стиль XIII столетия кажется несообразным рядом с высокими кирпичными фасадами и продолговатыми окнами. Среди украшений арки есть грубое изображение птицы Рух, уносящей в когтях овцу. Возможно, Марко Поло сам приказал поместить здесь это изображение. Бармен из маленького кафе на углу прохода, в который вы заходили перед этим, гордо говорит, что он живет в том же доме, что и Миллионе, и так мало осталось памяти о Поло, что не хватает мужества возразить ему. Когда будете возвращаться в гондолу, вам в глаза бросится табличка, прикрепленная к стене канала. На ней написано: Qui Furono le Case di MARCO POLO Che viaggio le piu lontane regioni dell’ Asia e le descrisse. ……………………… per decreto del commune MDCCCLXXXI[3 - «Здесь был дом Марко Поло, который путешествовал по отдаленнейшим странам Азии и описал их. Постановлено установить табличку декретом общины в 1881 году» (ит.).] Табличка появилась после венецианского Международного географического конгресса, и это почти признание. В городе есть и другие напоминания о великом путешественнике. За период от взятия Марко в плен и до его смерти 8 января 1324 года его имя по крайней мере трижды упоминается в Большой книге городского совета. Запись от 13 апреля 1302 года говорит, что некий Марко Поло был освобожден от уплаты штрафа, наложенного на него, «ибо он пренебрег… указом» относительно устройства у себя в доме акведука. В записи от 10 апреля 1305 года Марко значится поручителем за некоего Боночио из Местре, осужденного контрабандиста, перевозившего вино, который был оштрафован на 152 лиры с выплатой в четыре приема. В последнем упоминании о Поло в городских записях содержится намек на путешествие Марко, здесь говорится, что он возбудил иск против некоего Паоло Джирордо, агента-комиссионера, требуя уплаты денег за пол фунта мускуса, который комиссионер продал от его лица. Агент также отказался возвратить шестую часть непроданного товара. Дело было позже решено в пользу Поло, сверх того, агента принудили оплатить все издержки. Справедливое решение в пользу человека, который в своей книге осведомил Европу об истинном происхождении мускуса. Несмотря на слухи об огромном состоянии Поло, сухие факты его духовной свидетельствуют всего только о достатке. Это можно объяснить предположением, что Поло понес очень большие убытки при инвестициях в Трабзон (Трапезунд). Завещание Марко было составлено нотариусом Джустиниани, и в нем умирающий указывает, что Пьетро, его раб-татарин, должен быть отпущен на свободу и что его имущество должно быть разделено целиком между дочерьми после различных отчислений в пользу церкви и на содержание жены. Дети Марко со временем соединились браками с первыми фамилиями Венеции — Брагадинами, Кверини, Дольфинами и Градениго, но о самом Марко мы больше ничего не слышим. Его похоронили в портике старой церкви Сан-Лоренцо, которую позже разрушили, поэтому в настоящее время не осталось никаких следов от места захоронения. Но главный памятник ему неразрушим — это рассказ о случае, произошедшем, как свидетельствует Джакопо из Акви, в последние дни его жизни. Когда Марко уже лежал на смертном одре и венецианские купцы пришли проститься с ним, они просили его отречься по меньшей мере от части удивительных историй, которые он рассказывал. — Я не поведал вам и половины произошедшего со мной, — таков был ответ великого путешественника. Глава 3. Балканы и Стамбул Когда проект «Путь Марко Поло» выехал из Венеции, мы отставали от графика уже на десять дней. В самом городе не было сделано никаких разысканий, потому что Венеция и городские общественные архивы прекрасно изучены превосходными специалистами по Поло. Нас привлекали именно те обширные участки пути Марко, которые были слишком далеки, чтобы их можно было с легкостью исследовать. По этой причине в Венеции мы удовольствовались съемкой мест, связанных с именем Поло, и потом повернули мотоциклы в сторону границы и отправились в длинный перегон до Турции — через Триест, Югославию и Болгарию. Наше исследование маршрута Поло должно было по-настоящему начаться на анатолийском плато в Турции. Марко, выехав в Китай, сначала направился в Иерусалим, чтобы получить от монахов святого масла из лампады, горевшей при Гробе Господнем. Привезти масла просил великий хан, подобные реликвии были в большой цене у средневекового человека. Это было время, когда византийский император мог серьезно оживить международную торговлю обширной распродажей таких вещей, как терновый венец, пеленки Иисуса, копье и губка, бывшие при распятии, трость Моисея и кости черепа Иоанна Крестителя. Получив флакон со святым маслом, Поло опять взошли на борт и поплыли в порт Лайас на южном побережье Турции. В Лайасе они простились с морем и далее двигались сушей, от города до города, лишь бы была возможность торговать с прибылью и сообразуясь с доступностью караванного пути. На балканском перегоне мы совершенно не занимались исследованиями, и дорога через Югославию явилась честным и откровенным отпуском. Заботы, предварявшие наше путешествие, были позади, и мы могли сказать, как Питер Флеминг, наш наставник, что успех путешествия зависит от душевного настроя, с каким в него отправляются. Это очень верно. Каким-то образом Майкл опять завладел экспедиционными картами, и в результате, вместо того, чтобы двигаться к Любляне, мы поехали по какой-то второстепенной дороге и оказались в Аджеке. На этот раз мы ничего не сказали Майклу относительно его штурманских способностей, потому что, вместо скучной автострады, ведущей из Любляны в Загреб, мы ехали вдоль прелестных холмов, смотревших на Адриатическое море. Эту ночь команда проекта провела в деревушке близ дороги и выехала следующим утром, рано-рано, на траве еще лежала роса. Во всей Югославии было время сенокоса, и мы с ревом неслись по длинным прямым дорогам к Белграду навстречу сенокосным мушкам и прочим крылатым насекомым, разбивавшимся о наши очки и пятнавшим их. Ослепительно сияло солнце, с обеих сторон дороги простиралась обширная равнина, разделенная на поля, по которым двигались ряды крестьян. Высокие, загорелые, сильные мужчины, обнаженные по пояс, двигались в едином ритме, взмахивая большими косами. За косцами шли, тоже цепями, уборщики с граблями, а рядом с каждой группой стояли повозки незатейливой конструкции, запряженные лошадьми. Вечером высокая нескошенная трава волновалась на широких полях, а там, где она уже была убрана и где торчали короткие жесткие стебли, паслись в облаках мошек волы и лошади. В Белграде мы стали центром внимания огромных толп, выказывавших к нам неподдельный интерес. Где бы команда проекта «Путь Марко Поло» ни останавливалась, мотоциклы незамедлительно окружали человек двести-триста, одни бомбардировали команду вопросами или предлагали сливовицу, другие внимательно рассматривали машины. Мотоцикл очень популярен в Югославии, и мы поминутно сталкивались с восторженными поклонниками, которые приходили в восторг, имея возможность исследовать одну из прославленных английских машин. В таких случаях Майкл весело болтал на своем псевдококни, бешено жестикулируя, дело оканчивалось полными карманами сигарет, а его глаза сияли все ярче с каждым стаканом сливовицы, и все это доставляло ему огромное удовольствие. В первый вечер в Белграде мы расточительно поужинали в шикарном ресторане, устроенном на западный манер, с великолепной панорамой города. Пока мы ели, из мотоциклов, стоявших на охраняемой стоянке, украли чемодан, в котором находились почти все отснятые материалы. Это была катастрофа, и, несмотря на то, что вскоре вокруг ресторана кишели зловещие черные полицейские «мерседесы» с дизельными двигателями, вора не нашли. Мы провели ужасную ночь, а утром связались с нашим британским агентом, прося его прислать в Стамбул кинопленку. Увы, снятые кадры не подлежали восстановлению. Ругая себя за то, что оставили машины без присмотра, мы выехали из Белграда в южном направлении. Но наши несчастья еще не закончились. Майкл, которого учили водить мотоцикл, разбил машину, спускаясь по чрезвычайно извилистой горной дороге. Когда это произошло, мы отъехали от Бел фала всего на двадцать пять километров, и Стэн вернулся обратно в город на оставшемся мотоцикле за помощью. Мы были уверены в успехе его миссии, потому что знали, что Стэн всегда получает то, чего добивается. Такое происходило неоднократно, когда экспедиция нуждалась в запчастях для мотоциклов или чем-либо другом. Любимым развлечением было попросить Стэна добыть хлеба в какой-нибудь жалкой деревушке, где не было видно хлебной лавки, притом мы не знали местного языка и не могли объясниться с жителями. Как огромный медведь, Стэн, бывало, вваливался в темные сени крестьянской хижины, и внутри слышалось сердитое ворчание. Потом всклокоченная голова Стэна появлялась опять, и он шел к нам, прижимая к груди буханку, а часто и другую местную гастрономию. Притом Стэн ухитрялся никогда не оставлять хозяевам деньги. Через несколько часов он возвратился из Белграда на древнем грузовике в сопровождении сильно пьяной команды и прекрасной балерины. Последнюю подхватили в дороге, она просила ее подвезти, и была чрезвычайно декоративна, но бесполезна, а команда грузовика не была даже декоративна. Члены ее поддались на уговоры Стэна, и по пути грузовик останавливался при всякой возможности у известных заведений, чтобы поддержать дух. Сцена, когда мы пыталась погрузить искалеченный мотоцикл и коляску в грузовик в поздних сумерках, была поистине списана из комической оперы. Одурманенные сербы приспособили к кузову две доски, чтобы возможно было втащить по ним мотоцикл. Когда наша драгоценная машина была на половине пути в кузов, доски соскользнули, и коляска с ужасающим грохотом упала на землю. Во время второй попытки мы уверились, что доски хорошо закреплены, но, когда мотоцикл был уже наполовину в кузове, грузовик тихо поехал вперед и стал спускаться с холма. Сквозь грохот нашей машины, пикирующей на дорогу, мы слушали страшные ругательства, которыми два серба, оставшихся в грузовике, осыпали друг друга, выясняя, кто забыл поставить грузовик на ручной тормоз. Они так и ругались до тех пор, пока далеко внизу их драгоценный грузовик не врезался в кирпичный забор. Наконец мы втащили грузовик обратно на холм, погрузили наши машины на борт и отправились в темноте по извивающейся горной дороге обратно в Белград. Сам путь был кошмаром, так как не только пригодность грузовика для езды оставалась под большим подозрением, но и его фары были эффективно уничтожены соприкосновением со стеной. Это ни в малейшей степени не устрашало наших сербских друзей, они не обращали внимания и на водителя, который был так пьян, что полулежал на руле, срезая повороты на полной скорости. Члены экспедиции, спасая свои жизни, льнули к разваливающемуся кузову, вместе предпринимая героические усилия, чтобы удержать мотоциклы, которые всякий раз, когда зад грузовика заносило и он нависал над каменистой обочиной, норовили вылететь. Мы, естественно, останавливались выпить еще сливовицы и, несмотря на это, целыми добрались до гаража на окраине Белграда. Опять проект «Путь Марко Поло» был в Белграде, осужденный на досадное ничегонеделание, так как приходилось ожидать починки мотоцикла и коляски. Гараж, в котором мы оставили машины, обслуживал грузовики и автобусы, принадлежавшие государственным транспортным линиям. Однако работы здесь было не так много, чтобы нельзя было выделить одного способного механика. Единственная задержка состояла в том, что этот механик проводил каждое утро за мытьем и полировкой огромного лимузина, принадлежавшего какому-то партийному боссу. Маленького усатого механика звали Попович, а его сопровождала хмурая личность, никогда не открывавшая рта в нашем присутствии. Имя этого субъекта не называлось, но нам объяснили, что это важный коммунист, русской выучки, влиятельный в партии. Важный коммунист наблюдал за Поповичем, пока тот мыл машину партийного босса, а после приступал к исправлению избитой коляски. Особенность сербско-хорватской школы ремонта, по-видимому, заключается в том, чтобы бить по ремонтируемому предмету со всего размаха кувалдой. Метод грубый, но действенный в известных ситуациях. Помимо прочего, это занимает немного времени, и Попович управился быстро, что следовало отпраздновать, прокатившись по главной улице. Я сел на один мотоцикл, Попович на другой, а вездесущий коммунист взгромоздился за спину, вероятно, для того, чтобы наблюдать за возможными отклонениями от коммунистического курса. Пока мы неслись по улице, я ухитрился выбиться в лидеры, но трамвай принудил меня внезапно затормозить, и Попович, естественно, врезался в меня сзади. Удар был силен. Я, предчувствуя недоброе, повернулся, и стало ясно, что нужна добавочная порция сербской кувалдовой техники. Единственным утешением было то, что наш молчаливый компаньон в конце концов нарушил обет молчания и, прыгая вокруг, разразился потоком проклятий в адрес капиталистической машины, о которую он сильно ударился коленной чашечкой. Чтобы хоть отчасти утешиться, мы, все трое, отвезя машину в ремонт, сели на автобус и поехали на ярмарку в Авалу. Эта ярмарка находится в нескольких километрах от города, на вершине маленького холма, здесь же стоит памятник «неизвестному бойцу Сопротивления», или, как нам сказали, прелестно ошибившись, «дремучему партизану». С холма открывается вид на хорошо возделанные поля и на слияние Дуная и Савы, они встречаются возле древнего римского лагеря и, соединившись, устремляются к Черному морю. Сама ярмарка нас разочаровала. В ларьках продавали дешевый ширпотреб, который можно найти на любой ярмарке мира, а на мужчинах были однообразные некрасивые серые шляпы и нейлоновые рубахи, просвечивающие на груди. Все оживилось только тогда, когда заиграл оркестр и женщины в национальных белых блузках, широких юбках, вышитых передниках и шалях начали танцевать, взяв друг друга за руки и составив большой хоровод. Люди прибывали и прибывали, скоро толпа разбилась на кружки танцоров, двигавшихся ритмическими скользящими шагами. На следующее утро, желая как можно быстрее выехать, мы явились в гараж и пришли в смятение, потому что не нашли один из наших мотоциклов, а с ним и Поповича. Мы в ярости полетели его искать. Он жил в пыльном предместье. Дома мы обнаружили его жену, которая почти не могла говорить от рыданий и, чтобы объяснить нам, что сталось с ее супругом, вытягивала руку и поворачивала кисть, делая вид, будто она что-то запирает и открывает ключом. Не было сомнения, что Попович арестован в связи с каким-то серьезным обвинением. Мы отправились к огромным казарменного вида зданиям главного управления полиции, которые располагались на Ноябрьской улице и числились под номером 29. Нас проводили по длинным мрачным коридорам с дверями, на которых хлопьями висела отслаивающаяся краска, к начальнику третьего отдела. Это был отдел расследований. За настораживающе пустым столом под неизбежным портретом маршала Тито сидел чиновник с чрезвычайно бандитской физиономией. Переводчик изложил наше дело, затем состоялся телефонный звонок, а через несколько минут в кабинет под конвоем вошел Попович. Бедный малый выглядел совершенно растерянным и испуганным. Он отправился на нашем мотоцикле после работы домой, и его задержали по подозрению в краже мотоцикла. Он умолял нас подтвердить его показания и был так трогателен, что мы бросились на его защиту, не скупясь на весьма острые комментарии относительно серьезности содеянного. В конец концов Поповича отпустили, мы отвезли его домой, прощаясь, он буквально рыдал, целуя нас мокрыми губами, и мы отправились в путь, предаваясь невеселым размышлениям о здешних полицейских обычаях. Последние несколько миль до Болгарии мы ехали по ужасающим дорогам, покрытым чудовищными рытвинами, которые успешно разнесли на части так называемые сверхпрочные контейнеры, а в коляске образовались такие щели, что она выглядела, как перезревший банан, лопнувший по швам. Коляска в подобном жалком состоянии стала очень опасна, и третий человек был вынужден сесть на заднее сиденье машины, тащившей нагруженную коляску. Потом мы обнаружили, что кто-то из нас может в действительности передохнуть от изнурительного вождения, если верхнюю часть спины привязать к верху коляски, а ноги — к мотоциклу. Мы так уставали, что умудрялись урвать в этом странном вытянутом положении несколько часов сна, на время забывая о пыли, тряске и реве двигателей. Едва мы въехали в Болгарию, дороги, к нашему удивлению, стали лучше, и мы быстро добрались до Софии, где наведались в издательство студенческой газеты. Отсюда нас повезли смотреть новые университетские здания, новый дворец спорта и студенческие общежития. Все было очень современно, ухоженно, порядок идеальный, но мы остро почувствовали, что предпочитаем старомодные комнаты наших оксфордских колледжей, из которых мы могли на каникулах отправиться по пути Марко Поло, а не на общественные работы. Тем не менее мы были под большим впечатлением от радушия наших хозяев и их стремления показать свою страну с самой лучшей стороны. Они кормили нас пловом в студенческой столовой и уверенно рассуждали о своем будущем. Мы нашли время посетить прелестную византийскую церковь Святой Софии, где исследователи открыли еще не все подземелья ранней христианской эпохи. Легенда гласит, что император Константин влюбился в свою сестру Софью, преследовал ее, она добралась до холма, где сегодня стоит храм, и здесь исчезла в голубом тумане пропасти, разверзшейся в земле. И даже ныне в самый глухой час ночи ее иногда можно увидеть — голубое привидение перед местом, ставшим убежищем от императора-кровосмесителя. Нашей последней остановкой в Софии стал торговый центр, исключительно уродливый, огромный ангар. На полках было много товаров, но такая существенная вещь, как сахар, оказалась очень дорогой. Стэн, однако, поразил даже закаленных продавцов, привыкших к незатейливым местным потребностям: он потребовал килограмм какой-то смеси из потрохов и отрубей, предназначавшейся для собак, и начал здесь же ее жевать. Мы с Майклом предпочли более привычный ассортимент болгарского кафе, состоящий из яиц и дешевого красного вина, закончив наш завтрак бесчисленным числом сигает, набитых сеном. Мы ехали через Болгарию недолго и вскоре миновали последние армейские пикеты, которые охраняют дороги, ведущие к границе с Турцией. Граница впечатляет. Надо всем доминирует контрольно-пропускной пункт в виде высокой смотровой вышки, похожей на водонапорную башню. Над пропускным пунктом развеваются звезда и полумесяц Турции, а под флагом стоит турецкий солдат в полной боевой выкладке. Он одет с ног до головы в американскую военную форму и со спокойной уверенностью держит американскую автоматическую винтовку. В Болгарии мы видели великое множество военных, но пугающая суровость турецкого пограничника, смотревшего на нас в бинокль, произвела огромное впечатление, и это впечатление в некотором смысле сохранялось все время нашего пребывания в стране. Европейская часть Турции от границы до Эдирне и Стамбула скучна и пыльна. Это холмистая местность, безводная и скудная, и хотя время от времени вы проезжаете мимо бензозаправочных станций, они, однако, все заброшены. На дорогах, покрытых гравием, нет машин, только армейские грузовики, наполненные солдатами в пятнистой форме и довольно сурового вида. Вдоль дорог почти нет поселений, лишь время от времени встречаются стада овец, сопровождаемые стариками или детьми, с обязательными посохами и в чудовищных засаленных кепках, смахивающих на те, что так популярны в рабочих городках Северной Англии. Через каждые пятнадцать миль или около того у дороги — армейские лагери с солдатами, бесконечно марширующими перед палатками, с одной стороны лагеря — огромные стоянки, на которых плотно стоят квадратами по сотне или более американские грузовики. Всего этого однообразия почти не нарушают минареты Эдирне, только одинокий указательный столб, стоящий на центральном перекрестке города, несколько оживляет местность. На его трех указателях написано «Стамбул», «Греция» и «Болгария». Было утро, когда мы наконец добрались до Мраморного моря и, взобравшись на вершину последнего холма, увидели внизу Стамбул — город, который оказал такое влияние на жизнь множества людей и на существование различных империй; и именно здесь мы ощутили, что наше путешествие наконец началось. Кто-то назвал Стамбул столицей мира, а во времена Марко Поло этот город стал ценнейшим призом, когда Венеция начала борьбу с Генуей за контроль над великим мировым торговым центром, где Азия встречается с Европой. На этих холмах над городом в 1204 году лукавый дож Дандоло уговорил вождей прерванного крестового похода повернуть на Константинополь, оставив неверных в покое. Французские и венецианские войска штурмом взяли город, и множество трофеев было отправлено в Венецию. Некоторые из этих трофеев украсили ее площади, и ими можно любоваться и сегодня. Сам дож не мог оставить Венецию и принять управление над той частью Константинополя, которая находилась под протекторатом венецианцев, и вместо него назначили другого. Колония управлялась по венецианским законам, ее жителям были предоставлены торговые привилегии. Дож принял титул римского князя, а полвека спустя город сыграл решающую роль в истории путешествия Марко Поло, ибо в своей книге тот пишет, что «в Божие лето 1260 года, когда Балдуин был императором в Константинополе, а мессер Понте управлял городом именем дожа Венеции, мессер Никколо Поло, отец Марко, и мессер Маттео, брат Никколо, были в этом городе, явившись сюда из Венеции со свои ми товарами. Они были людьми хорошего происхождения, замечательными своей мудростью и предусмотрительностью. Рассмотрев разные предположения, они решили переплыть Черное море, надеясь на выгоднейшие предприятия. Потому они приобрели множество прекрасных и ценных драгоценностей и, отплыв из Константинополя, поплыли в Судак». То, что стоит между строками сдержанного повествования Марко, имеет наиважнейшее значение. Ею отец и дядя, «замечательные своей мудростью и предусмотрительностью», нимало не заблуждались относительно недолговременной природы венецианского влияния на Константинополь после смерти волевого Дандоло. Балдуину II, графу Фландрскому и кузену короля Франции Людовика IX, оставался еще год управления Константинополем в качестве последнего латинского императора. Венецианский наместник Понте обладал очень ограниченными силами для защиты интересов Венеции, а венецианская колония преувеличивала мощь и влияние своего государства. Следствием этого была нестабильность деловой общины, и едва ли этот вопрос был снят с повестки, когда Маттео и Никколо «рассматривали различные предположения». В лучших традициях предусмотрительных и умеющих считать деньги венецианцев они решили продать все, чем семья владела в Константинополе, а после обратить капитал в драгоценные камни, которыми были переполнены городские рынки, удрученные приближением политического шторма. Поло покинули Константинополь и пустились по Черному морю на север к Судаку, а из Судака отправились в свое первое пробное путешествие, которое привело их в отдаленнейшие области Востока и, между прочим, ко двору великого хана. После отъезда Поло венецианская торговая диаспора ввиду схватки Венеции и Константинополя обратилась в прах, а к тому времени, когда Маттео и Никколо возвратились из своих удивительных странствий, венецианские притязания ограничивались торговым представительством в греческом Негропонте. Следовательно, ситуация в Константинополе была среди главных побуждающих причин удивительных странствий Марко Поло. В основных чертах город едва ли мог измениться со времени Поло, ибо никакие приливы и отливы политического счастья не могут устранить основную смесь его населения, делающую город таким особенным. Волнуясь, мы въехали в город через колоссальные ворота дворца Топкапи, эта стена наслала на нас видения осаждающих армий. Все-таки сами укрепления — только безжизненные памятники в сравнении с суетой множества национальностей в Галате у Золотого Рога. Смешение языков и калейдоскоп национальных одежд и физиономий, разумеется, видел и Марко Поло. Что же касается нас, то нет в моей памяти города, который сразу производил бы такое волнующее впечатление на путешественника. К этому времени у нас выработалась практика держать наличные средства в виде американских долларов, так как все трое во время предыдущих поездок достаточно поднаторели, чтобы не отдать должное сравнительной легкости, с которой можно обратить доллары в местную валюту там, где дорожные чеки и английские фунты почти не известны. В Софии мы были принуждены совершать валютные операции в величайшей тайне с участием дельцов черного рынка, настаивавших на заключении сделки в открытом поле в нескольких милях от города. Но в Стамбуле вопрос решился много проще. Мы сразу же поехали туда, где за площадью Таксим совершаются операции местного черного рынка и, припарковав мотоциклы, просто сели рядом на обочину и стали ждать, когда на нас обратит внимание та международная разновидность спекулянтов, которая кормится нуждами иностранных гостей. — Могу я чем-нибудь помочь? — довольно уверенно произнес кто-то позади нас классическую фразу. Мы обернулись и увидели молодого турка примерно нашего возраста, одетого скромно, но чисто. У него не было того таинственного вида, который свойственен большей части встречавшихся нам дельцов черного рынка. Мы представились и сказали, что хотим перевести часть наших денег в турецкие лиры. Аргун, так звали молодого человека, объяснил, что при новом военном правительстве больше не нужно обменивать деньги на черном рынке, так как в банках такой же курс. Но, добавил он, может быть, нам негде остановиться в Стамбуле, в таком случае, если нам угодно, мы можем остановиться у него. Предложение застало нас врасплох, и нам понадобилось некоторое время, чтобы победить известные подозрения. Но очень скоро мы осознали, что в Аргуне обрели друга и помощника, который, вместе со своей семьей, сделал так, что слышанное нами о восточном гостеприимстве весьма поблекло в сравнении с настоящим положением дел. Сверх того, именно Аргун помог нам увидеть Стамбул, каков тот есть, а не его фасад, который обычно представляют туристам. Сперва мы отправились к Аргуну домой (вот адрес: Стамбул, Феридиж, Мадирж Сокак, дом 4). Мы повернули мотоциклы от бульваров в центре города и скоро растворились в лабиринте крошечных переулков, сплетение которых составляет огромный, расползающийся во все стороны квартал города на склоне холма, спускающегося к Золотому Рогу. Здесь живут сотни тысяч турок, которые находятся на нижней ступени социальной лестницы — чистильщики обуви, продавцы сигарет, водители такси, базарные торговцы и т. д. Семья Аргуна торговала питьевой водой и владела маленькой подвальной лавкой близ площади Таксим. Они жили в четырех маленьких комнатах сдающегося в аренду многоквартирного дома в переулке таком крутом, что мы не отважились спуститься на мотоциклах и оставили их наверху. Мы, разумеется, беспокоились о них, однако Аргун заверил нас, что машины в полной безопасности. Это была совершеннейшая правда, ибо в ту минуту, когда по кварталу разнеслась весть, что мы явились в качестве гостей, наши машины оказались под таким же надежным присмотром, под каким они были бы в центральном полицейском управлении. Весь день тучи детей, копошившихся вокруг мотоциклов, обескураживали потенциальных воров, а ночью престарелая бабушка, сидевшая в полутемном дверном проходе, которую было видно отовсюду в переулке, неусыпно наблюдала за нашими драгоценными машинами, готовая, если бы кто-нибудь покусился на них, поднять тревогу. Потом мы были представлены семье Аргуна, разумеется возглавляемой папашей, впечатляющей фигурой с голосом медведя и с сердцем из золота. Он владычествовал в семье как бог и царь. Один его хмурый взгляд заставлял детей бросаться исполнять то, что от них требовалось, и расшевеливал даже мамашу. Большая толстая мать семейства была удивительна, она растила собственных шестерых детей, а сейчас искала комнату, чтобы усыновить трех странствующих иностранцев. Она спросила у папаши дозволения освободить одну из двух комнат на первом этаже, и эта комната стала на следующие две недели нашим домом. Четыре сестры Аргуна возложили на себя задачу ухода за нами, задачу, которую они выполняли сотней разных способов, от мытья волос до заталкивания пищи нам в рот. У девочек были самые удивительные имена, например Айзель, что значит «луна и много дождей», и Айкон, или «кровь и луна». Нашей любимицей долго была самая младшая, ее звали Мокартез, что означает «тайна», но мы называли ее Микки Маус, ибо она покорила наши сердца своей веселостью и самоотверженностью, с какой ходила за нами. Я никогда не забуду, как она карабкалась вверх по переулку — худенькая маленькая фигурка с длинными волосами, падавшими на плечи, и пара длинных сапог, в которых мы приехали и которые она несла к чистильщику, была почти вровень с нею. Мы так устали и были так грязны, когда приехали, что семья настояла, чтобы мы помылись. Это означало поход в общественные бани, и, естественно, так как мы были в Турции, это были всамделишные турецкие бани. Они имеют свои подобия в других странах, но для того, чтобы помыться в настоящих турецких банях, вы должны приехать в саму страну и заплатить немногим больше пенни у турникета на центральном входе в одну из общественных бань. Внутри вы поступаете в распоряжение дежурного турка, одеянием которому служат два полотенца (зеленое и красное), обернутые вокруг талии, на ногах у него пара деревянных сандалий. Через несколько минут вы появляетесь из маленькой кабинки в таком же виде, вас сопровождают через две двери, которые представляют собой что-то вроде клапана, и вы ступаете в насыщенные паром банные комнаты. Здесь мы бродили в сумеречном пейзаже. Над головой крыша, изогнутая, как перевернутая чаша, и сделанная из стеклянных панелей, которые слегка рассеивают полумрак. Стены и полы из истершегося черного мрамора, везде горячая вода, она льется из фонтанов и резервуаров в стенах, струится поверх черных мраморных глыб, верхушки которых округло стесаны, чтобы на них было удобно сидеть, и наполняет глубокие бассейны в полу. Больше часа мы наслаждались, потом легли на черные мраморные глыбы, от которых поднимался пар, и нас мутузили массажисты. Наконец мы оделись и вышли из бань настолько освеженные и отдохнувшие, насколько мы были измотаны перед этим. Приближалось время ужина, и Аргун повел команду проекта обратно домой. Здесь нас ждал первый из наших наиболее счастливых и экзотических столов. Семья рассаживалась под бдительным оком папаши. Трое гостей примкнули к нему с обеих сторон, а остальные приткнулись где только возможно, рассевшись вокруг единственного стола на старых стульях и на одной из кроватей. Каждому времени дня в семье Аргуна соответствовали традиционные блюда. На завтрак подавался турецкий сыр, хлеб, помидоры, сосиски, нарезанные на маленькие кусочки, и салями. Второй завтрак и обед составляло неисчислимое многообразие блюд — бобы, рис, свежие овощи, консервированные огурцы, перец и фрукты; в особенности фрукты, множество и множество персиков, абрикосов, винограда, слив и орехов. Во всякое время за обедом, за завтраком или за ужином можно было ожидать, что сосед, выбрав какой-нибудь особенно лакомый кусочек со своей или с вашей тарелки, засунет его пальцами в ваш рот. Папаша довольно скоро познакомился с нами настолько, чтобы коварно брать перец, жгучий как огонь, и класть его в наши рты, когда мы менее всего ожидали этого. И когда получивший перчика силился его проглотить, папаша разражался хохотом и хохотал, пока из его глаз не начинали литься слезы, такие же обильные, как и те, что стекали по щекам жертвы. Покупка продуктов и их приготовление целиком возлагались на старших дочерей, так же, как и мытье посуды, ибо это происходило в священное время кея. Турецкий чай, или кей — чудо, и железным правилом отца семейства, введенным в доме, предписывалось, что кей должен быть отменным. Чайные листья, кстати сказать, не индийские, а персидские, завариваются в медном чайнике — строго определенное время, и горячая золотистая жидкость разливается в тонкие стаканчики поверх двух или трех кусочков сахара. В итоге получается отличный напиток, и мы, люди, сидевшие вокруг стола, говорили часами, прихлебывая восхитительный кей папаши, стакан за стаканом, и наполняя воздух дымом местных дешевых сигарет. Так как Аргун был временно без работы, семья жила исключительно доходом от маленькой лавки, в которой они продавали воду, близ площади Таксим. Водопроводная вода в Стамбуле нехороша, но вполне пригодна для питья. Многие турки, однако, предпочитают воду более высокого качества, которая добывается из местных источников, находящихся в собственности частных компаний. На рынок эта вода поступает в маленьких бутылках стоимостью в несколько пенсов. Многие турки в Стамбуле, правда, имеют такой вкус к воде, что оценивают ее так же, как мы оцениваем вино, только турка интересует не время сбора винограда, а название и характеристики источника, из которого получена вода. Каждое утро папаша обычно облачался в бело-голубую полосатую рубашку и красочные фланелевые брюки, которые он подворачивал, пока между обшлагами брюк и белыми с черным, отполированными до блеска туфлями итальянской кожи не показывались, во всей их элегантности, носки. Он затягивал ремень в предвкушении трудного дня и проверял, похлопывая себя по нагрудному карману рубашки, с ним ли пачка его любимых сигарет «Ени Харман». Последний хмурый взгляд на детей, чтобы не забыли, что им нужно сделать сегодня, и папаша топает из дверей мимо громадной кучи деревянных шлепанцев, которые мы все надевали дома, оставляя уличную обувь на циновке. Папаша неспешно взбирается по вымощенной булыжником улице к площади Таксим, где в кафе, напротив его лавки, уже выставлены столики. Здесь папаша здоровается со своими друзьями и останавливается выпить стаканчик кея; один стаканчик следует за другим, в этом и заключается рабочий день. Только изредка, тяжело ступая, он переходит дорогу и заглядывает в дверь своей лавки. Внутри одна из его дочерей, Айзель, занята подметанием пола, который и без того идеально чист. Айзель управляется с покупателями, и весь день папаша сидит на противоположной стороне улицы со стоящим перед ним стаканчиком кея или прогуливается там и сям, проводя день с другим лавочником, который кажется тоже удовлетворенным неспешным ведением дел. Семья Аргуна делала покупки большей частью на огромном крытом базаре на противоположной стороне моста Галата. Чтобы добраться туда, нужно или сесть в трамвай, который лязгал по рельсам вдоль узких вымощенных улочек, или воспользоваться своеобразной стамбульской подземной транспортной системой. Эта необычная система состояла из двух поездов, курсирующих по двум крутым тоннелям, которые соединяли вершину и подножие холма, выходящего на Золотой Рог. Поезда были похожи на пару пауков. Когда один тащится верх, поднимаясь по длинному кабелю, его коллега внезапно срывается вниз по склону холма, таща за собой свой кабель. Другой дешевый способ передвижения по городу — такси. Это разновидность путешествия автостопом. Аргун, который был, естественно, специалистом в этом деле, обычно шествовал по середине дороги, выкрикивая в сторону потока огромных старомодных американских машин, которые служили в Стамбуле такси, адрес, куда ему надо ехать. Если кто-нибудь из таксистов ехал в ту же сторону, он жал на тормоза, и пока его избитая машина визжала, останавливаясь, мы должны были быстро взгромоздиться сверх прежнего груза пассажиров. После чего такси, покачиваясь, продолжало двигаться далее, ныряя в самые незначительные дыры в пробке и решительно не замечая сотен полицейских из военной полиции, которые пытались управлять движением на всех возможных перекрестках. Время от времени наш водитель сворачивал на тротуар, чтобы выкрикнуть прилично выглядевшему пассажиру, куда едет такси, или для того, чтобы высадить одного из спрессованных клиентов. Когда последние высаживались, шофер производил приблизительную оценку участия клиента в поездке, и цена редко превышала один шиллинг или около того. Большой базар — целый мир. В этой огромной, расползавшейся во все стороны сети переулков, наполненных теснящимися толпами, кажется, не было ничего, чего нельзя купить или продать. Множество кузенов Аргуна владели здесь лавками, и мы могли сидеть в них часами, наблюдая яркую, текущую мимо толпу, говорившую на десятке языков и состоявшую из смеси всех национальностей и вероисповеданий. В особенности замечательны были базарные грузчики, одетые в рубища, толкавшие перед собой двухколесные тележки, на которых они перевозили товары от лавки к лавке. Всюду сновали продавцы воды с огромными медными флягами в мешках, державшие в одной руке крошечную чашечку, которую опускали в наполненные фляги, чтобы привлечь внимание, и потрясающие чистильщики обуви с подносами, на которых стояли остроконечные медные сосуды; каждый поднос был лавкой в миниатюре, здесь была вакса всех оттенков, были воск и масло, так что даже наши потрепанные и исцарапанные мотоциклетные сапоги через несколько минут упорного труда щеткой и полировальной тряпкой ровно и ослепительно сияли. Именно на базаре мы приобрели огромные сумки из толстой кожи, сделанные в мастерской кожевенника, в которых на верблюдах возят поклажу, заменив ими бесполезные современные мотоциклетные контейнеры из стеклоткани. Эти кожаные сумки были тяжелыми, восхитительно пахли наполовину высушенной кожей и выдержали все путешествие — и через реки, и через пустыни. Еще в Стамбуле был цыганский квартал, в который после наступления темноты не осмеливалась являться полиция. Но Аргун брал нас туда с собой смотреть потрясающие воображение танцы, исполняемые детьми, моментально рассеивающимися при виде подозрительных взрослых. Как-то утром, когда мы проходили мимо цыганского района по пути к площади Таксим, нам посчастливилось встретить цыганскую свадьбу во всем ее своеобразии. Рассвело всего час назад или около того, но в переулке уже стояли длинные столы, заставленные фруктами и газированной водой разных видов в добавление к обычным бутылкам со спиртным. Скоро за столами во всем доступном им блеске тесно сидели цыгане — с серьгами в ушах, цветами в волосах и, на сей раз, улыбчивые и приветливые. Два скрипача и человек с деревянным инструментом, довольно похожим на пастушью свирель, были оркестром, всюду носились дети с чумазыми физиономиями и темно-коричневыми вперемешку с золотым волосами. Тут и там кто-нибудь вскакивал с места и, схватив со стола или с головы кого-нибудь из гостей венок, танцуя, устремлялся к свадебной паре и короновал невесту или жениха. За день до отъезда я сумел получить аудиенцию у губернатора стамбульской области. Он был одним из важнейших лиц в стране, перед которым благоговели и которого уважали, он не только управлял городом, но и являлся командующим турецкими войсками, во власти которых находились Стамбул и подходы к нему. Единственным аргументом для встречи, на который мы могли рассчитывать, чтобы получить аудиенцию у этого очень занятого человека, была передовая статья в местной престижной газете о проекте «Путь Марко Поло». Вооружившись ею, я настоял, чтобы Аргун сопровождал меня, ибо он так много для нас сделал, что я хотел отблагодарить его хотя бы этим. Мы вошли вместе в гигантский дворец губернатора, и нас провели через залы, комнаты и приемные, заполненные суетящимися секретарями и ожидавшими аудиенции с великим человеком генералами и старшинами города. После надлежащей процедуры и не без влияния драгоценной газеты меня и Аргуна проводили в гостиную губернатора. Здесь нас очень гостеприимно приветствовал сам губернатор, и мы провели за кофе и за разговором занятные полчаса. Наконец мы простились и отправились обратно между длинных очередей сановников, над которыми мы взяли первенство. Тогда и только тогда я доверительно сообщил Аргуну, что от начала и до конца нашего пребывания во дворце он странным образом не обратил внимания на то, что его рубашка не заправлена в штаны. Наконец настал день, когда мы должны были покинуть мамашу, папашу и семейство и отправиться на наших мотоциклах далее по пути Марко Поло. Мы переплыли Босфор на одном из паромов, которые ходят взад и вперед по узкой полосе воды, разделяющей Европу и Азию. На азиатской стороне мы простились с Аргуном, который по традиции переплыл с нами пролив, чтобы пройти часть пути отъезжающих гостей. Когда мы уезжали, в глазах Аргуна стояли слезы, и у нас не было сомнений, что мы еще вернемся в гости к этой удивительной турецкой семье. Глава 4. Малая Армения Марко Поло Равнинную возвышенность в азиатской Турции греки называли Анатолией. Для эллинов эта бесплодная гористая местность, которая возвышается над заселенной береговой линией, где процветали колонии греческих городов, была отдельной страной, Анатолией, или страной «к востоку». Даже сегодня хорошо чувствуется перепад, когда дорога идет по местности, довольно удаленной от моря, и начинает взбираться на суровое плоскогорье. Поселения вдоль дороги постепенно уменьшаются в размерах, расстояние между ними увеличивается, домишки жмутся друг к другу на возвышенностях, которые легко оборонять, и это верный знак сегодняшнего неустройства. Новая Турция только начинает цивилизовать дикие области, европейский образ жизни приметен вдоль главных транспортных артерий и расходится от больших городов. Анкара может служить примером такого движения. Во времена Поло то место, где сейчас стоит турецкая столица, было всего лишь поселением, вероятно восходившим к хеттским временам. Но случилось так, что Ататюрк, отец Турции, устроил здесь во время кампании против сил, ассоциировавшихся с упадком Стамбула, центр связи. И когда Ататюрк одержал победу, древняя хеттская деревня была объявлена столицей страны — искусственное образование, порождение политических комбинаций, и даже сейчас говорят, что «только ослы и депутаты уезжают из столицы Константина в столицу Ататюрка». Не последней причиной непопулярности Анкары является суровый континентальный климат Анатолии, о котором Марко Поло сказал, что он «далеко не здоровый; правда, он очень обессиливает». Летом на плато иссушающая жара, а зимой многие районы становятся непроходимыми из-за глубокого снега. Для этого негостеприимного климата типичны яростные летние грозы, следствием которых является влажность, представляющая для здешней сухой земли благодать лишь отчасти, потому что прежде, нежели вода будет поглощена растрескавшейся землей, затяжные дожди станут причиной мощных потоков, смывающих неглубокий пахотный слой и размывающих дороги, посыпанные гравием. Края плоскогорья в особенности подвержены этим грозам, многие из которых образуются над морем, и конденсируются, поднимаясь к оконечности плоскогорья. Одна из гроз застигла нас, и мы решили, что езда под проливным дождем очень напоминает путешествие под водой. Мотоциклы бодро бежали вперед, но водители и багаж скоро промокли насквозь. Когда ливень усиливался, видимость снижалась до нуля, и однажды Стэн на полном ходу въехал в хвост колонны солдат, стойко марширующих, как огромная брезентовая сороконожка. К счастью, по пути в Анкару у нас появился шанс высохнуть, кромка плато была вне зоны грозы, и скоро мы ехали по пыльной дороге, облитые ярким солнцем. Мы еще не знали, разумеется, что за все наше путешествие, за одним исключением, мы ни разу не увидим дождя — до тех пор, пока в Индии не попадем в муссон, простирающийся на половину континента. От Анкары до перевала Хибер среди общих факторов, связывавших нас с временами Марко Поло и преобладавших в жизни персов, турок и афганцев, было и стабильное отсутствие дождя. Время, которое мы провели в Анкаре, большей частью заняли визиты в британское посольство за почтой и скучное и долгое пребывание в аэропорту — нужно было проверить, в наличии ли кинопленка, которую нам выслали из Англии. Чиновникам таможни пришла в голову довольно тревожная мысль относительно того, что единственным способом узнать, не экспонировались ли пленки, было открыть специальным образом запечатанные контейнеры и подержать пленку на свету. Майкла охватило чрезвычайное волнение по поводу драгоценных пленок, и только Стэн спас положение, заявив о своих личных связях с турецким министром внутренних дел и с министром иностранных дел Великобритании. В конце концов вопрос был решен весьма дружелюбно за чашечкой кофе — следствием любезности турецкой таможни и акцизного управления — и у проекта «Путь Марко Поло» появилось достаточно кинопленки, сразу же спрятанной в контейнеры, чтобы ее хватило до Кабула. Разумеется, к этому времени мы стали насквозь протурками, и нам доставляла удовольствие каждая минута, проведенная с турецким народом. Одним из наших счастливейших вечеров был вечер, который мы провели в Анкаре в Парке молодежи с группой молодых турок примерно нашего возраста. Мы обошли с ними все увеселительные заведения парка, а Стэн вызвал волну одобрения, когда едва не сломал машину, проверяя ее на прочность. Мы окончили вечер на берегу центрального искусственного озера, потягивая дым из больших и украшенных кисточками наргиле с их огромными порциями табака и углем; вдобавок булькал электрический самовар, очаровывая смесью современности и древности, и выдавал нам стакан за стаканом кей. На следующее утро мы были опять в дороге, оставив столицу и устремившись в засушливые сельские пространства Анатолии. Наш путь лежал на юго-запад в деревню Топкали, что на главной дороге к Кайсери. Из суматохи и рева современной Анкары мы мгновенно оказались в нищете плато. Крошечная деревушка Топкали почти не отличается от других здешних населенных мест — такие же дома из глины и плоские крыши, которых так много на этой территории. Люди поддерживают существование скудной пищей из бобов и овощей, разнообразя меню тушеным мясом жилистой и тощей рогатой овцы. Стада этих овец щиплют жидкий кустарник на склонах гор. Иногда видно листья табака, вывешенные на верандах больших домов, чтобы они сохли, как в печи. Но в беднейших районах исчезает и эта скудная роскошь, и все реже и реже встречаются стада овец. В Топкали мы поужинали, разделив наши запасы с отчаянно оборванными деревенскими детьми, которые пугливо крутились рядом с нами. Чтобы противостоять ужасающей летней жаре, дома тут строятся по принципу духовок наоборот. У них чрезвычайно толстые глиняные крыши и стены, совсем нет окон и только одно маленькое отверстие для входа, цель таких построек — не впустить в жилище нагретый воздух. Полы этих лачуг выкопаны с наклоном, чтобы легко добывать глину и быть ближе к прохладе земли. В конструкции домов нельзя увидеть ни одного деревянного элемента, жители нагорья почти набожно относятся к дереву, пригодному для использования, и каждая щепка бережно сохраняется, с тем чтобы после употребить ее для создания простейшей мебели. Но даже в этой примитивной обстановке люди не только всегда готовы оказать всякую помощь, но и обладают природным достоинством, приобретенным в постоянной борьбе со всевозможными трудностями и лишениями. Что являлось воодушевляющим доказательством того, что, если правильно направить взгляд, мы найдем те же обстоятельства и условия жизни, которые семьюстами годами ранее описал Марко Поло и которые могли бы пролить свет на описанный великим путешественником мир XIII века. Во времена Марко Поло гористая часть Турции была глухим закоулком Малой Азии. В эти области подвигались одна за другой волны народностей и племен, вытесненных со своих более богатых земель на востоке более сильными захватчиками. Полуостров Турция был землей, которая не принадлежала никому и на которой в тесной близости одна от другой жили незнакомые и не связанные общественным союзом группы. Последней волной захватчиков были татары Чингисхана, вытеснившие ранние племена, в особенности турок, на запад, против укреплений христианского мира, положив начало легенде об «ужасном турке». Поло называет западную оконечность Турции Караманом, но для изгнанных эта область все еще была Руми, Римской страной, хотя в действительности Византийская империя была слишком слаба, чтобы контролировать регион, где единственными значимыми силами были аванпосты тамплиеров. Центральная часть вокруг Сиваса была разделена на провинции, которые находились под властью династии Сельджуков, вынужденной хранить верность монголам. Для некоторых современных летописцев это была «страна туркоманов», устрашавшая средневековых европейцев, так как она лежала на сухопутном пути к Святой Земле, — в своих попытках пробиться через эти земли армии крестоносцев потеряли шестьсот тысяч человек, погибших на диком плато. Географическое описание Турции, которое сделал Марко Поло, восходит к классическому описанию Птолемея, разделявшему большую часть Анатолии на две Армении, Великую и Малую. У последней, пишет Поло, «есть царь, который хорошо и справедливо правит в этой стране, находящейся под верховным владычеством татар». Правители Малой Армении были потомками первого государя из династии Сельджуков, тюрка из Туркестана, бывшего в услужении у одного татарского князя, владения которого находились в нижнем течении Сыр-Дарьи. Оттуда он бежал и возвратился к семье, члены которой управляли маленьким царством в Хорасане, северо-восточной персидской провинции. Эта ветвь туркмен впоследствии, к концу XI века, продвинулась к западу и отняла Армению у греков, чтобы потом, в свою очередь, склониться перед монголами, которые прошли обе Армении, но никогда в действительности не занимали Малую (или Западную) Армению. Потому Марко, описывая жителей Малой Армении, говорит, что они распались на три народности. «Собственно туркмены, которые поклоняются Магомету и хранят его закон, это примитивный народ, говорящий на варварском наречии. Они кочуют по горам и равнинам, везде, где есть хорошие пастбища, ибо они живут скотоводством. Одежда их из шкур, а жилища из шкур или из войлока. В стране водятся прекрасные туркменские кони, и тоже хорошие мулы, обладающие отличными качествами, за которых выручают хорошие деньги. Другие народы Армении — греки и армяне, которые живут, перемешавшись с туркменами, в городах и городищах и добывают себе средства к жизни торговлей и ремеслами. Они выделывают изысканнейшие и прекраснейшие ковры в мире. Они тоже ткут шелковые материи багрового и прочих цветов, великой красоты и богатства. Ткут они и другие материи. Известнейшие из их городов — Кония, Кайзерия и Сивас». Это указание на приверженность торговле армян и греков в Турции соответствует истине даже в современную эпоху, несмотря на семь веков, прошедших со времени Марко Подо, хотя турки большей частью оставили кочевой образ жизни, преобладавший в эпоху Марко, и перешли к земледелию на постоянной основе. Кроме того, этот отрывок из «Описания вселенной» содержит ряд особенных характеристик, которые ставят в тупик известных комментаторов и специалистов по Поло и которые мы хотели прояснить. Нас, в частности, занимали вопросы о «прекрасных туркменских конях», упоминание о которых приводит в недоумение, и вопросы о необыкновенно хороших мулах, коврах и шелке. В Топкали мы находились на границе с Малой Арменией и недалеко от одного из самых необыкновенных памятников, характеризующих все многообразие средневековой Анатолии. Когда-то в самом центре этой мусульманской провинции, укрывшись от посторонних глаз, процветала замечательная христианская отшельническая секта. Члены ее жили в двух поселениях, Ургупе и Гореме. Сейчас Ургуп — крохотный, но оживленный городишко, центр местной торговли. Его глиняные, окрашенные в белый цвет домики карабкаются по склону холма, и городок странно напоминает марокканские поселения. Горем производит на гостя большее впечатление, здесь многое сохранилось в том виде, в каком было тогда, когда он был населен, между IX и XIII веками. В XIV столетии христиане бежали отсюда, оставив в мертвой долине свои причудливые памятники. Собираясь в Горем, мы свернули с главной дороги и осторожно поехали по песчаной неширокой дороге, так как к югу, не очень далеко отсюда, лежит южная турецкая пустыня, и тропа, по которой мы следовали, напоминала северо-африканскую вади. Холмы вдоль высохшего русла реки подступили вплотную и приняли какой-то жуткий, сверхъестественный вид. Легионом искаженных муравейников вырастали колоссальные конусообразные скалы, обработанные ветром и водой. Красные, желтые и коричневые пирамиды из известняка возвышались над нами, когда дорога, извиваясь, прокладывала свой путь между ними. Слева от нас лежала гора Аржент, позади — древний вулкан Хассандаг, и в этом лунном ландшафте мы могли думать только о вечности и космосе. Горем находится на дне большого кратера. Подъехав к его краю, мы увидели на дне нагромождения каменных пирамид довольно странной формы, чуть далее было видно поросшее травой высохшее русло реки. Дорога круто запетляла, спускаясь вниз, и на дне кратера мы оставили мотоциклы, чтобы исследовать прибежище, в котором в страшной отъединенности от мира отшельники предавались размышлениям о спасении души. В известняковых скалах Горема предположительно триста шестьдесят пять святилищ; верхушка каждой скалы испещрена входами и похожа на гнилой зуб. Мы ползали от пещеры к пещере, поднимались по истершимся ступеням, ходили по бесчисленным переходам и гротам, пока наконец не вылезли на маленькую ровную площадку на самой вершине скалы. Кругом были другие скалы с такими же пещерами, надписями на греческом языке, глубоко врезанными, мы видели даже фрески, цветные, выцветшие и исчезающие. Все фрески были религиозного содержания. Пыль оседает на них и набивается в линии со времен таинственного исчезновения христиан из Горема, когда те бежали отсюда, оставив свои пещеры и святилища ящерицам и голубям под жарким белым ослепительным светом все уничтожающего солнца. Только в одной части кратера есть жизнь. Здесь живет крохотная мусульманская община, заняв оставленные пещеры и ведя существование троглодитов. У входа в каждую пещеру — аккуратный маленький почтовый номер. Когда мы уезжали из Горема, навстречу нам по гладкой тропе спускался бородатый всадник. Он восседал на небольшом, но пропорционально сложенном гнедом коне, который выглядел странно холеным и нарядным среди голой пустыни. Всадник хорошо управлялся с лошадью. Когда он поравнялся с нами, мы остановились и спросили его, какой породы лошадь. «Это, — гордо ответил он, — турецкая арабская лошадь, потому что я староста этого селения». Эти несколько слов с поразительной простотой установили тот факт, что мы идем по пути Марко Поло. Марко говорил о «прекрасных туркменских лошадях», и мы тоже сразу обратили внимание на величественность животного. Турецкие султаны любили добрых коней, и по всей стране специальные люди отыскивали лучших лошадей каппадокийской породы и приводили на конные заводы султана, где их скрещивали с привозившимися для этой цели отборнейшими арабскими скакунами, многих из которых дарили султанам иностранные правители. Недалеко от того места, где мы встретили гордого горемского старосту, в Султании, был один из упомянутых конных заводов, и мы начали понимать, почему после двадцати трех лет путешествия, томясь в заключении в генуэзском замке, Поло все еще помнил турецких лошадей. После этой истории мы стали с пристрастием отыскивать и прекрасных мулов, которых, по словам Марко, можно было встретить в Малой Армении. Вдоль дороги в Кайсери мы видели превосходные образчики мулов, почти все белые, с гладкой глянцевитой шерстью. Потом, уже в Кайсери, нам посчастливилось встретить ветеринара, которых немного в провинции, и он рассказал кое-что о «прекрасных мулах, за которых выручают хорошие деньги». Мы узнали, что в этой части Турции никогда во множестве не держали мулов, животные же, которыми мы восхищались, были в действительности особенной породой ослов, которую называют кипрской. Эта порода ослов, которых легко спутать с мулами, высоко ценится до сего дня по причине выносливости и силы вкупе с низкими затратами на корм и, конечно, вследствие способности давать приплод. Невозможно сказать, ошибся ли Поло, приняв, как и мы, кипрского осла за «прекрасного мула», но несомненно то, что кипрский осел с его длинными ногами, более подходящими пропорциями и тем, что прокормить его дешевле, чем мула, в течение веков был в этих местах самым ценным из животных, назначение которых — перевозить тяжести, и ценился гораздо более, чем мул или обычный маленький осел. К несчастью, распространение автотранспорта ведет к непрерывному уменьшению числа кипрских ослов, потому что те, кто в состоянии купить их, все больше и больше отдают предпочтение грузовикам, приобретаемым посредством ссуд и кооперативов. Но беднейшие крестьяне все еще держат обыкновенного коричневого осла, который стоит недорого и удовлетворяет их довольно ограниченные потребности, и мы часто видели огромные стада этих печальных маленьких животных. Торговцы возят их сотнями из деревни в деревню. Кайсери был первым довольно крупным городом, к которому привела нас дорога с тех пор, как мы выехали из Анкары. От времен былой славы Кайсери, когда город был столицей империи Сельджуков (главными городами, кроме Кайсери, были тогда Сивас и Кония), остались только несколько мечетей и мавзолеев. Называвшийся ранее Мазака и потом, после захвата в семнадцатом году до н. э. Тиберием, переименованный в Кейсарию Каппадокийскую, Кайсери, когда Марко Поло приехал сюда, все еще сохранял свое торговое значение, как это видно из замечания относительно шелков и прочих тканей, выделывавшихся здесь армянами и греками. Мы, однако, не сумели отыскать никаких следов былой богатой текстильной промышленности, исключая несколько туник в городском музее, пыльных, но все еще роскошных. Туники из парчового шелка, цвета богатые, но отделка чеканного золота оплечий и ременных пряжек относится к позднейшему времени, не к тому, когда путешествовал здесь Поло. Единственным утешением было то, что, по словам хранителя музея, выделка тканей демонстрировала искусство и тонкость, подразумевающие занятие местными жителями ткачеством и прядением задолго до времени создания нарядов. Когда Поло остановились в Лайасе на северном побережье Малой Армении, к их каравану примкнули два святых брата, которые были отправлены папой Григорием X к великому хану в ответ на его несоразмерное требование прислать «сотню человек, знающих христианскую религию и искушенных в семи искусствах». Этими последними в средние века были риторика, грамматика, арифметика, астрономия, музыка и геометрия. Марко отмечает, что монахи были братьями-доминиканцами: Николай из Виченцы и Вильям из Триполи, везли «несколько красивых шкатулок из кристалла в дар великому хану» и получили полномочия ставить священников и епископов, а кроме того, обладали правом отпускать грехи столь же тяжкие, какие мог отпускать папа. Брат Вильям был уже известен ученым трудом о магометанстве и о сарацинах, и, вероятно, поэтому Марко говорит об обоих братьях, что «они, несомненно, мудрейшие люди во всей этой провинции». Но, каковы бы они ни были, монахи, конечно, не обладали необходимым мужеством для совершения опасного путешествия по всей протяженности Азии. Здесь, в этом диком краю Армении, братья пали духом и, спасая свои жизни, возвратились в пределы христианского мира, оставив дары в обозе Поло, чтобы последние довезли их до Пекина. Причиной внезапного бегства братьев был слух относительно того, что Великий Шелковый путь перерезан диверсионными отрядами Бейбарса Бундукдари, султана египетских мамелюков. Этот храбрый воитель, выдающийся мусульманский вождь своего времени, вырвался из Египта, опустошительным ураганом прошел по Сирии и взял Иерусалим. Бейбарс, человек необыкновенно энергичный, о котором говорили, что он на одной неделе играет в теннис в Каире и в Дамаске, прежде уже завоевывал Армению (в 1266 году) и перед тем, как его армии потрясли христианский мир, рассеял войска Антиоха. В ту пору он опустошал города и веси на севере от своих сирийских лагерей, и то, что перед лицом этой угрозы Поло продолжали свой путь, много говорит об их храбрости и самоуверенности. Современная дорога от Кайсери идет большей частью там же, где шел Великий Шелковый путь, и, как и караван Поло, проект «Путь Марко Поло», выехав из города, направился к Сивасу, когда-то называвшемуся Себастой. Это — Себастополь Птолемея. По пути мы хотели заехать в деревню Баньян, ибо на базаре в Кайсери нам говорили, что, если мы хотим увидеть производство ковров, мы должны ехать сюда. Мы отнеслись к сообщению с известной долей недоверия, так как полковник сэр Генри Йул, вероятно наиболее авторитетный из всех исследователей маршрута Марко Поло, уверял, что в этих местах ковры более не производятся. Тем не менее в поисках «прекраснейших и роскошнейших ковров в мире» мы свернули с главной дороги примерно в сорока километрах от Кайсери и ехали еще двенадцать километров по скверной дороге, посыпанной гравием, пока наконец не увидели деревню. Дома деревни, тоже глиняные, стоят на склоне холма. Мы не помнили, как по-турецки «ковер», так как уже потеряли наш турецкий словарь. В деревне не было никаких признаков производства ковров, поэтому мы попытались объясниться жестами. Жестикулируя так, чтобы, по нашему мнению, нас могли понять, мы были очень рады, когда мужчины, обступившие через некоторое время после того, как мы приехали, наши мотоциклы, закричали «тамум, тамум», что означает «хорошо, отлично», и один из них, тоже жестами, показал нам, что укажет, куда ехать, и влез на заднее сиденье мотоцикла. Мы поехали прочь из деревни, дорога здесь была еще хуже, нежели та, по какой мы ехали перед этим. Через какое-то время эта дорога привела нас к потоку, весьма приятному на вид, и здесь наш проводник соскочил с мотоцикла и, широко размахивая руками, с энтузиазмом устремился в воду. Нам стало ясно, что наши превосходные ткаческие жесты были приняты за плавательные упражнения, а изящно представленные нити, основы и челноки были истолкованы как страстное желание искупаться, вкусив после жары прохлады и смыв с себя дорожную пыль. Опять наш дилетантизм сыграл с нами шутку, но, нисколько не обескураженные, мы прекрасно искупались и возвратились в Баньян. Когда мы приехали, нас пригласили в один из маленьких квадратных домов, и, зайдя внутрь, мы поняли, почему о производстве ковров в Баньяне известно столь немного. Всякий, приезжающий в деревню так, как приехали мы, мог проехать ее, ни на мгновение не заподозрив, что упустил редкостную удачу. Почти в каждом из домов, слепленных из глины, есть комната, больше обыкновенной, хорошо освещенная просторным окном, находившимся в верхней части стены. В комнате стоит тяжелый и громоздкий деревянный ткацкий станок с поднимающимися вертикально нитями основы, в нижней части вал, этот вал ограничивается специальной защелкой, и вокруг него наматывается вытканный ковер. Станок, сделанный вручную, едва ли изменился за тысячи лет, ибо мы знали, что ковры производили в Баньяне задолго до Марко Поло. Промышленность маленькой деревни, несомненно, хорошо известна торговцам коврами в Смирне, Стамбуле и Кайсери, но мы, по крайней мере, сумели поместить «прекраснейшие и роскошнейшие ковры в мире» в контекст, который дал Поло, и поняли, что наша вера в повествование Марко и в неизменную природу Азии не была неуместной. Баньян был живым памятником необыкновенной точности описания Марко Поло, и мы со все увеличивающимся возбуждением ходили из дома в дом, жадно изучая ковры и наблюдая древний способ их производства. Помимо затейливых конструкций из хитроумно придуманных деревянных соединений, брусов и поперечных частей в станках, сделанных без единого гвоздя, работа по выделыванию ковров исполнялась женщинами и детьми. Пока мужчины трудились в поле, остальная часть семьи сидела, скрестив ноги, на полу перед большим станком, и, покуда было довольно дневного света, проворные пальцы крутили пряжу и завязывали узелки. Рядом с каждым ткачом — крошечная кучка окрашенной шерсти, над каждым работником висит образец узора, нарисованный цветными карандашами на куске потрепанной и старой жесткой бумаги, хотя в действительности на образец глядят редко: рисунок давно и хорошо известен. Даже ковер средних размеров, всего семи футов площадью, занимает три месяца кропотливого труда, при условии, что женщина и две ее дочери работают над ним девять часов в день. Самый тонкий, искуснейший рисунок умеют делать только дети до двенадцати лет, по причине гибкости их пальцев, и мы не заметили, сколько ни приглядывались, искривленных пальцев у молодых женщин, глаза которых уже выцвели от непрерывного напряжения. Некоторые из саманных построек служили складами для шерсти, свисающей с потолка тысячами мотков всех цветов, и удивителен контраст между радугой оттенков и бледно-желтыми и охряными цветами глины, покрывавшей стены. Все, имеющее отношение к производству ковров, находилось в ведении старосты и глав нескольких семейств, хотя в действительности продукция закуплена на несколько лет вперед продавцами ковров из больших городов. Несомненно, прообразом этих торговцев были те армянские и греческие купцы, которые, по словам Марко, «добывали себе средства к жизни торговлей и ремеслами». Стэн, эксперт экспедиции по коврам, был, в частности, поражен тем фактом, что рисунки на коврах являлись копиями прославленных исфаганских работ. Когда мы глубже исследовали вопрос, нам сказали, что чужеземный рисунок появился вследствие просьбы торговцев, которые надеялись выручать за такие ковры большую прибыль, нежели та, которую они получали от ковров с местным рисунком. Поэтому для того, чтобы ковры маленького Баньяна могли идти наравне с продукцией далекого Ирана, кто-нибудь из жителей время от времени совершает длинное паломничество в иранские центры производства ковров, где некоторое время изучает узоры, которые в настоящий момент популярны. Потом, крепко запомнив их, он проделывает долгий и тяжелый обратный путь. Явившись в Баньян, он должен на деревенском совете описать узоры, которые видел, и новые образцы зарисовываются и раздаются ткачихам. Мы страстно желали купить ковер с баньянским рисунком, но наша отчаянная ограниченность в средствах не позволяла нам это сделать. Стэн, однако, преуспел, таинственно отделившись от нас с Майклом, а когда мы уже начали беспокоиться относительно его затянувшегося отсутствия, он появился с маленьким ковриком. Коврик был не самого лучшего качества, но, бесспорно, был настоящим баньянским. Позади Стэна гордо шагал невысокий турок, одетый в зеленую фуфайку, из тех, которыми снабдил экспедицию один добросердечный фабрикант, выглядевшую на новом владельце несколько странно. В одной руке спутник Стэна нес маленький транзисторный приемник, пожертвование японского посольства, дар, который замолчал, потому что кончилась энергия батареек. Стэн торопливо объяснил нам, что обменял фуфайку и приемник на равноценный коврик, несколько застенчиво добавив, что, так как его фуфайка была слишком велика для маленького турка, пришлось обменять мою. Торговля ради торговли, обмен ради обмена, и дух Марко Поло, вероятно, издал сочувственное восклицание после семисот лет молчания. На следующий день мы были в Сивасе, городе, в котором, по словам Марко Поло, прославленный мессер Блейс претерпел мученичество. Блейс был епископом в Себасте Каппадокийской в конце II века и был умерщвлен во время владычества Диоклетиана обезглавливанием после бичевания и скобления плоти железными когтями. Во времена Поло Сивас был одним из главнейших религиозных центров империи Сельджуков, богословские школы и мечети города славились во всем мусульманском мире. Быть может, это упоминание о Блейсе принадлежит перу одного из позднейших редакторов, имевшему в виду заместить им более вероятные слова Марко о магометанстве. Но редактору не нужно было трудиться, ибо после нашествия Тамерлана от былой славы Сиваса мало что осталось. Город просил мира, выслав к Тамерлану посольство, состоявшее из тысячи невинных отроков, каждый из них нес перед собой Коран. Когда же Тамерлан послал на этих детей отряд конницы и дети почти все погибли под копытами коней, защитники поняли, что пощады не будет и что пришел последний час прославленного города. Взяв город штурмом, варвары оставили в живых только четыре тысячи солдат гарнизона. Это все, что осталось от фанатичной султанской гвардии, и, как и обещал Тамерлан, все они умерли, закопанные живьем. Это теперь кажется диким, варварским, и тем не менее на анатолийском высокогорье образ жизни крестьян мало чем отличается от того образа жизни, какой вели их предки в упомянутое время или даже тогда, когда десять тысяч Ксенофонта жестоко страдали здесь. Новая автострада, протянувшаяся от Сиваса до Эрзинджана, идет по прямой линии через Анатолийское плато, но мы повернули наши мотоциклы на другую, старую дорогу, по которой когда-то между голых вершин и горных кряжей ползли караваны. Дорога была и правда запоминающейся, голые скалы, содержащие минералы, зимой закрытые снегом, а летом обжигаемые яростным солнцем, переливались красным, багряным, серым и коричневым. Дорога, в сущности, представляла собой каменистую тропу, на которой мы крутились и вертелись на своих мотоциклах, оставляя шлейфы пыли вдоль крутого подъема и огибая острые выступы скал. Время от времени мы неслись вниз в долины, и дорога внезапно устремлялась в бушующий поток. Тогда мы влетали в этот поток под дикий рев двигателей, надеясь, что доедем по инерции до противоположного берега прежде, нежели вода целиком наполнит булькающие трубы. Когда мы проезжали через уединенные деревни, крестьянки, веявшие зерно на плоских крышах, замирали, чтобы разглядеть нас, и мгновенно натягивали чадру на нижнюю часть лица. Маленькие дети бежали к нам. Их старшие братья смотрели на нас издалека, сидя на маленьких санках, которые тащила вокруг снопа зерна пара ослов и которые отделяли острыми полозьями колосья от стеблей. В углах дворов лежали большие груды кизяка, на нем вечером будут готовить пищу, и в чистом воздухе поплывет тонкий, вызывающий воспоминания о прошлом едкий дымок. В этих деревнях, но по преимуществу в поселениях еще более диких и отдаленных, наш приезд приводил в движение огромных полудиких мастифов, на которых были крепкие кожаные ошейники с торчащими из них длинными заржавленными гвоздями. Эти свирепые псы, приученные защищать стада не только от волка, но и от человека, устремлялись на нас и прыгали, в их глазах можно было прочесть наш приговор. Требовались серьезные усилия, чтобы увернуться от их зубов. В конце концов мы придумали возить в сапоге тяжелый рычаг, которым надеваются шины на колесо, и, когда в какой-нибудь деревне эти псы устремлялись на нас, мы одной рукой били по мордам самых свирепых, а другой управляли мотоциклом. Так, высоко в холодных горах, мы пересекли границу Великой Армении Марко Поло. Глава 5. Великая Армения Марко Поло «Великая Армения — очень большая провинция. У въезда в нее стоит город, называемый Эрзинджан, в котором вырабатывают лучший в мире бакрэм и в котором есть бесчисленное множество других ремесел. Здесь прекраснейшие горячие бани и натуральные источники, какие едва ли можно сыскать где-нибудь в другом месте». Так Марко Поло открывает свое описание восточной оконечности Турции XIII века и, продолжая, замечает, что, когда он посетил Эрзинджан, это был великолепнейший из городов и городков провинции. Едва ли можно это сказать об Эрзинджане наших дней, хотя город все еще является столицей провинции и имеет некоторое значение; он развлекает путешественника чуть более, чем перекресток на утомительно однообразной главной дороге, которая ведет на восток, в Персию. У главного перекрестка единственный знак близости города — некоторое улучшение дорожного полотна, справа длинный пыльный бульвар ведет к горстке белых домиков, перед которыми переливается марево. Линия Великого Шелкового пути призывно манит в Персию, но проект «Путь Марко Поло» свернул, так как у нас была веская причина, чтобы посетить Эрзинджан. Когда Марко Поло сказал, что Эрзинджан славится более всего «горячими банями» и «бакрэмом», он загадал две загадки, которые из всех вопросов, касающихся Марко, занимают более всего. Над этими загадками упражняли изобретательность и воображение ведущие специалисты по путешествиям Поло. Но так и не могли решить, что привлекло внимание венецианца. Бакрэм, пожалуй, самая интересная из этих двух загадок, потому что слово время от времени встречается в литературе средних веков, однако мы не знаем в точности, что оно означает. Некий брат Иоанн, францисканец, на которого ссылается Плано Карпини, отправленный в посольство к великому хану в 1245 году папой Иннокентием IV, замечает, говоря о головных уборах татарских женщин, что эти уборы делаются из деревянных решеток, «покрытых бакрэмом, бархатом или парчой». Другой средневековый путешественник, араб Ибн Батута, писал, что «в Эрзинджане вырабатывают прекрасную материю, называемую этим именем». Но в XV и в XVI веках этим словом называли набивной материал, использовавшийся для шитья камзолов. Сам Марко Поло употребляет слово «бакрэм» несколько раз, но совершенно невозможно понять, что он имеет в виду. Ясно только, что это слово значило не то, что оно означает сейчас. Сейчас оно указывает на грубый проклеенный материал, который часто изготавливается из пеньки и вставляется в детали платья как прокладка. Общее заключение, которое можно вывести из слов Поло, напротив, указывает на прекрасно выработанную материю самого высокого качества, и ясно, что эта материя пользовалась большим спросом. Целью нашего визита в Эрзинджан было исследовать, есть ли здесь или в окрестностях традиционное текстильное производство, которое, быть может, восходит ко времени Поло и которое, в свою очередь, прояснило хотя бы отчасти вопрос о загадочном бакрэме. Никто из нас не знал турецкий язык так, чтобы объясниться без помощи переводчика, мы учли опыт в Баньяне и поэтому, въехав в Эрзинджан, спросили дом городского доктора. Здесь мы потерпели неудачу, доктор не мог нам помочь, ибо он полагался в медицинских изысканиях более на немецкий язык, нежели на английский и на французский. Мы, однако, не устрашились и отправились на поиски школьных преподавателей Эрзинджана; последние, в конце концов, должны были сносно владеть французским, потому что турецкая система образования находится под известным французским влиянием. Мы нашли преподавателей в учительской местной школы. Шли каникулы, у учителей не было работы, и они с пользой проводили время за бесчисленными стаканами чая и обсуждением новостей, выуженных из газет недельной давности. Школа была одноэтажным облезлым строением с глиняными стенами, а общая комната с испачканными столами и тяжелыми деревянными стульями имела вид запущенного кафе. Но, благодаря пониманию, которое, кажется, всегда возникает между людьми, стоящими на известной ступени развития, мы скоро завязали с учителями дружбу. Нам было в некотором смысле жаль преподавателей Эрзинджана, потому что в Турции выпускники высшей школы распределяются центральным правительством в разные районы страны, и для преподавателя быть отправленным на службу в высокогорную Анатолию означает изгнание из культурных центров и бесцветную жизнь в интеллектуальной пустыне. Тем не Менее такие провинциальные школы — единственная возможность продвинуть дело образования в медвежьих углах. Вероятно, учителям Эрзинджана, существующим на отчаянно мизерное жалование и тоскующим в пустой школе, было странно слышать, что кто-то проделал огромный путь из Англии для того, чтобы посетить их город в поисках необходимых сведений о неизвестном им Марко Поло. Во всяком случае, к тому моменту, когда мы в общих чертах обрисовали вопросы о горячих банях и о бакрэме, перед нами был отряд заинтересованных помощников. Воззвали к совету, мальчиков из числа учеников послали возможно быстрее призвать к обсуждению наиболее осведомленных и заслуживающих доверия горожан и торговцев тканями. Скоро в комнате собралось заинтересованное общество, члены которого, рассевшись, потягивали кей и обстоятельно обсуждали проблему неуловимого бакрэма. Одним из главных затруднений было то, что старый Эрзинджан, о котором говорил Марко Поло, полностью разрушен ужасным землетрясением в 1939 году. После был построен новый город, на некотором расстоянии от старого. Члены собрания один за другим высказывали свои мнения относительно бакрэма, но почти во всех случаях предположения касались современной промышленности, которая, скорее всего, не могла навести нас на след. Никто из собравшихся не слыхал о бакрэме, или о прекрасно выделанной роскошной ткани, которую мы отыскивали, однако через некоторое время один из преподавателей вспомнил, что, по слухам, мать одного из его учеников занимается дома ткачеством. Случайное упоминание вызвало интерес, и мы попытались расспросить подробнее. Но преподаватель больше ничем не мог помочь нам: до него дошли лишь неопределенные слухи, сам же он никогда не бывал в этой семье, поскольку последняя живет в пригороде, и к тому же это семья не турецкая, а армянская. Опять на сцену выступили анатолийские армяне, и мне сразу вспомнилось, что Марко все время отводил им роль ремесленников. Ремесленничество, разумеется, могло предполагать ткачество. Принимая это во внимание, мы спросили, возможно ли поговорить с мальчиком. Через некоторое время перед нами возник угрюмый малыш восьми или девяти лет, решительно напуганный излишком учителей и тремя странными «инглези», которые так интересовались им. Мальчуган, запинаясь, отвечал на вопросы, которые по-турецки задавал ему один из учителей, И мы дважды услышали слово «ахрэм». Мы спросили, что означает это слово. Нам пояснили, что ахрэм — покров, в который закутываются турецкие женщины, выходя из дома, чтобы укрыться от чужих глаз. Мы, разумеется, видели повсюду в мусульманских общинах женщин, закутанных в бесформенный кокон, но ткань этих коконов обычно дешевая и, кажется, массового производства. Учителя заметили, что так оно и есть, однако мальчик, стоявший перед нами, сказал, что его мать и сестры ткут особенные ахрэмы, что эти ахрэмы — настоящие эрзинджанские ахрэмы и что о них когда-то говорили, что они «лучшие из всех ахрэмов». После объяснения ученика торговец тканями, до этого молчавший, сказал, что его отец всегда выручал за эрзинджанские ахрэмы гораздо больше, нежели за какую бы то ни было из материй, продававшихся в лавке. Он прибавил, что эрзинджанские ахрэмы — единственные в своем роде, потому что они вырабатываются особенным способом, который армяне, выделывающие их, держат в тайне, и потому что для их производства используется прекраснейшая и очень тонкая шерсть. Когда он кончил говорить, учителя добавили, что селяне, живущие вокруг города, веками выводили особенную породу овец, великолепная шерсть которых и сейчас составляет их гордость. Нигде в Анатолии не было и нет таких благословенных летних пастбищ, питаемых талой водой с вершин гор. У нас не возникло ни малейшего повода не поверить учителям, потому что — не сказал ли Марко Поло, что «в течение всего лета множество татар Леванта сходятся в эту провинцию, ибо здесь лучшие летние пастбища»? Нам казалось, мы могли бы подвинуться ближе к разгадке тайны загадочных бакрэмов, если бы сумели взглянуть на материю, которую выделывают мать и сестры мальчика. Учителя еще раз помогли нам, проводив команду проекта «Путь Марко Поло» к дому, где жила семья. По пути мы спросили, почему в Эрзинджане ныне так мало внимания уделяется ткачеству, и узнали, что почти все станки был уничтожены во время землетрясения. Сейчас в городе всего шесть станков, на которых делают ахрэмы, так как древним ремеслом владеют исключительно армяне, число которых неуклонно уменьшается с тех пор, как между ними и туркам были посеяны отвратительные семена расовой ненависти. Весьма вероятно, что, если бы мы приехали хотя бы несколькими годами позже, мы не нашли бы и следа древних ахрэмов Эрзинджана. Нас привели в домик с маленьким двором, окруженный оградой, и здесь в одной из комнат мы собственными глазами увидели, как делается таинственная материя. Конструкция станков, на которых выделывают ахрэм, такая же древняя, как и конструкция ковровых станков Баньяна. Станки в Эрзинджане тоже помещаются в самой освещенной комнате, и работа тоже исключительно женская. Ткань, выделывавшаяся на станках, была в точности такой, каков был по предположениям исследователей путешествия Марко Поло бакрэм — мягкой, богатой, необыкновенно тонкой выработки. Ахрэм весьма напоминает тончайшее шерстяное покрывало. Края каждого ахрэма укрепляются хлопчатобумажной тесьмой, остальное пространство покрывала делается из местной шерсти самого высокого качества, до сих пор доставляемой с гор пастухами, которые обменивают эту шерсть на товары на местном рынке. Все ахрэмы — или белые с сероватым или желтоватым оттенком, или ровного темно-коричневого цвета. Единственное их украшение — рассыпанные крошечные красные или белые пятнышки очертаниями в виде снежного кристалла. Их называют «зонтичными цветами», и никто не может объяснить, каково происхождение этого рисунка и что он означает, исключая то, что на протяжении всего времени, какое армянки выделывали ахрэмы, этому рисунку при выработке ткани отдавалось предпочтение перед прочими. Важнее же всего то, что, вследствие великого искусства ткачих и полупрозрачности тонко крученой шерсти, мусульманские женщины хорошо видят через ткань и вместе с тем их лица невидимы снаружи. Надевание ахрэма — особенное искусство, которому девочки Анатолии учатся с раннего возраста. Покрывало особенным образом обматывается вокруг тела несколько раз, поднимаясь к плечам, потом оставшейся материей покрывают голову. Чтобы лицо не открылось, ахрэм закусывают зубами. В средние века качество этой ткани, несомненно, выдвигало ее в особый ряд. Преобладали ткани грубой домашней выработки, тонкий эрзинджанский бакрэм должен был казаться большой роскошью, и для купца Марко Поло, конечно, был особенной статьей товара. Эта ткань некогда даже составила часть довольно двусмысленного дипломатического дара, который послал знатному крестоносцу шейх печально известных ассасинов («два дамасских кинжала и отрез бакрэма для савана»). Сегодня, к сожалению, горстка эрзинджанских армян, знающая секрет изготовления этой прекрасной ткани, выделывает ее только ради куска хлеба. Фабричные ткани, получаемые из городов, вытесняют сделанный вручную и несравненно более красивый товар с прилавков деревенских базаров. Поэтому очень возможно, что мы отыскали в Эрзинджане умирающее искусство, которое скоро совсем исчезнет, и упоминания о нем можно будет найти только в средневековых летописях, так как женщины Анатолии оказывают все возрастающее предпочтение западному стилю одежды, и, быть может, армянские семьи с течением времени потеряют секрет своего искусства. Мы не могли уехать, не спросив, не позволят ли нам сфотографировать одну из женщин, одетую в ахрэм, как должно. Но строгость мусульманского закона в этих краях такова, что ни одна из женщин не пожелала сниматься. Взамен рой сестер, порхавших туда и сюда в развевающихся ахрэмах как духи, нарядил в ахрэм брата, приведшего нас, и мы сфотографировали его. Под конец нам удалось склонить хозяина дома продать один эрзинджанский ахрэм, и проект «Путь Марко Поло» присоединил к баньянскому ковру образчик бакрэма. Потом мы сосредоточились на вопросе о «горячих банях и натуральных источниках, какие едва ли можно сыскать где-нибудь в другом месте». Относительно второй загадки, к сожалению, никто из наших друзей не сумел дать дельного совета, так как, несмотря на то, что горячие минеральные источники встречаются на западе Турции повсеместно, в районе Эрзинджана о них никто не слыхал. Некоторые специалисты по Поло полагают, что последний, по всей вероятности, перепутал Эрзинджан с Эрзурумом, который располагается несколько дальше по Великому Шелковому пути и который был известен своими горячими источниками и банями. Мы, пожалуй, согласились бы, если бы не отыскали доказательства точности описаний повествования Марко. Приняв это во внимание, мы решили проверить любые, самые неопределенные слухи относительно возможного существования горячих источников по дороге в Эрзурум, неподалеку от того места, где ранее был Эрзинджан. Простившись со всеми нашими друзьями и помощниками в Эрзинджане, мы направили мотоциклы по Великому Шелковому пути. Примерно через восемь миль дорога пересекала заболоченную местность между двумя плоскими холмами. Обогнув бок первого холма, мы почувствовали тяжелый, характерный запах серы. Это было явно не случайное стечение обстоятельств, потому что там, где из земли поднимаются пары серы, мы вполне могли найти «горячие бани и натуральные источники, какие едва ли можно отыскать где-нибудь в другом месте». Остановив мотоциклы, мы отправились к болоту. Когда мы начали прочесывать камыши, был уже поздний вечер, и вокруг нас тучами вилась мошкара, поднявшаяся из дневных убежищ в осоке. Земля была, как губка, везде сочилась и текла вода. Мы прыгали в высоких сапогах по дрожащих кочкам, и по мере того как продвигались в глубь болота, запах серы становился все сильнее. Время от времени мы наталкивались на подземный ключ, земля над которым провалилась, вокруг шипели пузырящиеся лужи. Мы опускали в воду руки и пробовали на вкус капли, стекавшие с наших пальцев. Вода была горькой и холодной. Потом, совершенно неожиданно, мы натолкнулись на небольшую возвышенность, на которой стоял саманный хлев. Рядом с лачугой мы увидели странных обитателей этого болота — крестьянина и трех водных буйволов. Мы сказали ему: «Экши су» (горькая вода), и он кивнул, показывая, что воду из серных источников его животные пьют с неохотой. Мы спросили: «Сежак су?» (горячая вода), и, так как он непонимающе посмотрел на нас, мы повторили вопрос. Он медленно повернулся и поднял руку, показывая куда-то. Мы посмотрели туда, куда он показывал, и невдалеке на протянувшихся цепью холмах на фоне темного синего неба увидели силуэт разрушенного строения. Поблагодарив крестьянина, мы возвратились к мотоциклам и, отыскав едва заметную дорогу, которая вела через болото, поехали по ней, освещая путь светом мотоциклетных фар. Наконец мы достигли здания, похожего на маленький заброшенный храм. Здесь мы выключили фонари и в темноте дошли до постройки. Внутри серой пахло не так сильно, как прежде, и мы слышали доносившиеся откуда-то звуки мириад проходивших через воду и лопавшихся пузырьков. Дыра, зиявшая в крыше над нашими головами, пропускала довольно света звезд, чтобы мы сумели разглядеть квадратный бассейн с черной водой в центре здания. Мы легли на поднимающиеся над полом края бассейна и погрузили в него руки. К нашему восторгу, вода была теплой и наполненной газом, пузырьки приятно щекотали руки. Уже ночью мы счастливо раскинули нашу палатку с подветренной стороны фрагмента «прекраснейших бань» Поло, а на следующее утро, когда солнце разбудило нас, пошли исследовать бассейн и купаться в нем, как это сделал бы Марко Поло. Вода в бассейне была отталкивающего желтовато-коричневого цвета, и мы несколько секунд стояли в нерешительности, но все же разделись и погрузились в нее и обнаружили, что вода отличная. Наслаждаясь нашей первой после Стамбула ванной, мы ступали по ровному дну, покрытому галькой, утопая в теплой, шипящей воде, когда крошечные пузырьки, вырывавшиеся из гальки, щекотали пальцы ног. Бассейн был весьма мудро устроен прямо над источником, очень минерализованным, и вода уходила из него по каналу, пробитому ниже уровня в одном из углов. Следствием этого устройства было то, что, хотя баню давно забросили, вода была вполне чистой и свежей, потому что она постоянно менялась, и строитель бани искусно уложил каменную кладку так, чтобы всякий мусор автоматически смывался. Мы убедились в этом, бросая в разные части бассейна куски спичек и наблюдая, как они медленно, но неуклонно уносятся очистительными потоками. Собственно здание бани, несомненно, современной постройки, так как старое развалилось бы во время страшного землетрясения, разрушившего Эрзинджан, но каменная кладка и ровное покрытие дна бассейна были гораздо старше. Отдыхая то в тени, то под солнцем, струившим лучи вдоль гладких деревянных колонн, поддерживавших крышу, мы чувствовали себя римскими сенаторами, наслаждающимися в роскоши своих прославленных бань, и понимали, как живо мог Марко помнить такие места после долгих утомительных дней пути. Проект «Путь Марко Поло» провел в бассейне почти все утро, и было уже далеко за полдень, когда мы выехали в Эрзурум. Несколько часов пути — и мы опять среди диких вершин и ущелий высокогорья. Езда на перегруженных мотоциклах требовала большого искусства и чрезвычайной сосредоточенности, так как дорога, следовавшая рельефу горных склонов, выделывала ужасающие зигзаги. Неудивительно, что в экстремальных условиях пассажирская коляска наконец не выдержала неравной борьбы. С душераздирающим скрежетом она наполовину отвалилась от мотоцикла, развернувшись поперек дороги в сторону пропасти. Это было чревато неприятными последствиями, хотя несчастливая пассажирская коляска уже прослужила нам гораздо долее, нежели мы могли ожидать. Она стойко пережила столкновения с итальянской скалой, сербскими кувалдами, болгарскими бордюрными камнями и турецкими солдатами. Последние несколько сотен миль по самой разрушительной части дороги были преодолены только с помощью сложной сети из проволоки и цепей, которыми утомленная коляска была привязана к мотоциклу. Нам ничего не оставалось, кроме как оставить первого павшего механического бойца, и с этого времени использовать одну из машин как одноместный мотоцикл. Этот вечер — один из самых скверных эпизодов путешествия. Резкий ветер, от которого нигде нельзя было укрыться, дул с ледяных вершин и пробирал до костей. Невзирая на подвижный гравий (живые камни) под колесами и на близость обрыва, мы должны были приспособиться к езде без коляски, дающей опору. Надо сказать, что мы только сейчас начали учиться тому, как ездить без коляски. Раз за разом машина падала, вываливая седока на камни, пока Стэн наконец не овладел азами езды. Он отправился вперед за продуктами, а мы с Майклом разбивали палатку, борясь с хлопающей и летящей по ветру парусиной и собирая тяжелые булыжники, чтобы придавить края, на открытом ветру склоне. К тому времени, когда Стэн вернулся, дело было сделано, и все трое, измотанные, устроились под брезентом, ковыряя в немытом шлеме Стэна застывший жирный рис, который он привез из ближайшего караван-сарая. Мы слишком устали, чтобы заботиться о чем бы то ни было, и жались друг к другу, чтобы согреться, в то время как ветер завывал в скалах и пытался опрокинуть палатку. Не слишком серьезным утешением стала мысль о том, что это, быть может, совершеннейший пустяк в сравнении с непрерывными лишениями, которые венецианский караван переносил в течение трех с половиной лет своего путешествия. На следующий день ветер стих, и большие кожаные сумки, купленные на стамбульском базаре, были приторочены к мотоциклу без коляски, на котором ехал Стэн и на который позади него сел Майкл. Мы уже выбросили весь несущественный багаж, в том числе запасные части, но и после мощный мотоцикл с объемом двигателя 500 кубических сантиметров выглядел столь же гротескно, как выглядели миниатюрные ослики, которых мы часто видели в Турции и которые задумчиво рысят по дорогам под горами фуража. Так мы доехали до Эрзурума, стратегического поста из-за близости к границе между Турцией и СССР и, конечно, полного армейской суеты. Но и этот город едва ли изменился за целую вечность, так как на протяжении всей истории он играл ключевую роль, и, были ли противниками коммунисты, курды, мусульмане или персы, гарнизон Эрзурума всегда на передовой. Впрочем, об этом говорит и название города, ибо во времена Византийской империи он был последним форпостом ромеев[4 - В византийскую эпоху город назывался Теодосиополис. Арабы и турки дали городу название Арз-ар-Рум — «земля римлян».]. С противоположной стороны города дорога шла по приграничной зоне, и нам дали строгие инструкции: не останавливаться и не съезжать с трассы. Мы уже спускались с плато, и, хотя местность по преимуществу была еще ровной, появились долины без признаков жизни и маленькие закрытые водоемы, а в отдалении различались отдельные горные хребты. Мы искали вершину горы Арарат, ибо, как гласит легенда, именно к ней пристал ковчег Ноя. Когда наконец Арарат оказался в пределах видимости, мы его сразу же узнали. Покрытый снегом гребень примерно в семнадцать тысяч футов высотой со странным поднимающимся вверх плечом выделялся на сухой заросшей низким кустарником низменности. Марко Поло описал Арарат со свойственной ему обстоятельностью. «В сердце, — говорит он, — Великой Армении есть очень высокая гора, в форме куба, к которой, как говорят, пристал ковчег Ноя, отсюда ее название — гора Ноева ковчега. Она так протяженна, что надо больше двух дней, чтобы объехать ее. На вершине весь год лежит такой глубокий снег, что никто и никогда не поднимался на нее; снег этот никогда до конца не тает, но новый снег всегда ложится на старый, поэтому уровень его растет. Но на нижних склонах благодаря влаге, прибывающей сверху вследствие таяния снега, травы так богаты и пышны, что летом сюда пригоняют весь скот, и из дальних мест, и из ближних, и травы всегда хватает всем». Едва ли возможно было надеяться, что так обстоят дела и сейчас, когда Арарат является запретной приграничной зоной, откуда можно увидеть Россию, Иран и Турцию. Однако в предгорьях, ниже темного пятна неопределенной формы, которое, как полагают, представляет собой останки Ноева ковчега, мы случайно встретили маленькое племя кочевников, существование и образ жизни которых так же стары, как история самого Ноя. Каждый год в течение сотен лет, в полном соответствии с упомянутыми словами Поло, племя приходит сюда, привлекаемое прекрасной летней травой, которую питает талая вода с вершин. Границы Турции и Ирана постепенно делаются непроницаемыми для кочевников, Россия давно уже закрыла границу, тем не менее вековая привычка совершать это паломничество в поисках свежих пастбищ заставляет племя, численность которого, кстати сказать, уменьшается, преодолевать все запреты. Группа кочевников, которых мы встретили, относилась к курдам, некогда очень распространенной народности, тем курдам, относительно которых Марко Поло уверял, быть может исходя из своего горького опыта, что это «люди сильные и беззаконные и весьма любят грабить купцов». Но мы не столкнулись ни с чем, что подтвердило бы эти слова, и очень хорошо провели время с членами племени. На их головах были гигантских размеров кепки, последние — едва ли не фирменный знак турецких пастухов. Но вместо широких халатов, обычной одежды пастухов, на них были узкие жилеты из превосходного бархата всех оттенков, украшенные вытканными серебряными узорами в виде завитков. Члены племени сгрудились вокруг, изучая нас с таким же любопытством, с каким мы изучали их. В такой ситуации, когда одна диковинка встречается с другой, кажется, появляется некоторая разновидность понимания, и, хотя они не знали ни слова на английском, а мы не знали ни слова на их языке, очень скоро все сидели вокруг кипящего экспедиционного котелка с чаем, угощая соседей сигаретами и стараясь превзойти друг друга радушием. Вождя племени признать несложно по властному облику. Когда он начинал говорить, другие члены племени сразу смолкали. Больше всего кочевников пленила наша маленькая бензиновая плитка, что неудивительно, так как это был единственный предмет нашего снаряжения, который принес бы пользу в их удивительном образе жизни. Когда чай быстро вскипел, послышался одобрительный шепот. Потом мы разделили между всеми нами содержимое котелка. Каждый сделал по крошечному глотку, нас было немало, но это скорее жест, нежели сущность, жест, который был зачтен, потому что кочевникам стало ясно, что мы предложили им все, что у нас было, и они, в свою очередь, ответили нам гостеприимством. Глава племени отправил к палаткам одного из пастухов, чтобы он озаботился приготовлением угощения, и велел случившейся неподалеку женщине подоить корову. И скоро, с удовольствием растянувшись на растрескавшейся земле, мы пили чудесное парное молоко из мисочек и ели хлеб и виноград. Восхитительно библейская сцена. Все пожитки племени, беспорядочно разбросанные, окружала изгородь из тростника. Телята лежали группами у палаток и были привязаны, но другие животные передвигались свободно. Лошади были великолепны, они представляли благосостояние и высшую роскошь своих владельцев. Скакуны прекрасных форм бродили с путами и с недоуздками, однако шли на зов хозяев. Между палаток носились псы и дети, мелькали женщины. Последние не прятали лиц, но скромно всматривались в чужаков карими глазами. Они были красивы, на головах — прекрасной и тонкой выработки разноцветные шарфы и шали — красные, оранжевые, пурпурные и желтые. На запястьях, шеях и ушах — в изобилии серебряные украшения, а некоторые даже носили звеневшие гирлянды монет, соединенных затейливо выделанными серебряными цепочками. Таков образ жизни кочевника, который наблюдал Марко, когда шел по Великому Шелковому пути, и который мы увидели мельком: их богатство — лошади и украшения женщин, их дом — палатка, а родина — там, где во всякий данный момент отлично коням и коровам. К счастью, способность Поло выхватывать прекраснейшую картинку из того, что он видел перед собой, способность, которой он был в чрезвычайной степени наделен, не ограничивалась наблюдениями за образом жизни. Его повествование отчасти столь притягательно потому, что он не ограничивается какой-либо отдельной областью знания. Его живой ум действует, как кисть художника, набрасывая здесь особенность местного обычая, там — географическую черту. Да средневековый человек и не знал принципа разделения знания, поэтому художник мог быть одновременно священником, воителем или государственным человеком. Этот же размах был, кажется, свойствен Марко Поло. Сейчас он описывает гору Арарат, а в следующем предложении его интерес возбуждают нефтяные источники. «Здесь есть источник, — замечает он, — из которого бьет струя масла[5 - Т. е. нефти.] такая мощная, что в луже могут улечься зараз тысяча верблюдов. Масло это есть нельзя, его можно жечь, и можно лечить им болячки у верблюдов и у людей». Эта широта охвата говорит в пользу Поло, а кроме того, это и удача для историков. О средневековой Азии было бы известно гораздо менее, если бы Марко заносил в дневник только то, что касалось торговых дел. Его повествование — своего рода энциклопедия, ибо он записывал все, что видел во время путешествия, а с другой стороны, то, что находил возможным записать из слышанного — истории, легенды и прочее. Однако существует сложность определения тех мест, какие Марко посетил сам, и тех, о которых он слышал. Различие принципиально, так как мы гораздо более склонны верить сведениям Поло, нежели сведениям, которые он получил из вторых рук. Несомненно, единственным верным методом узнать, каким путем ехал Поло, было посетить упоминаемые места и проверить точность описания. Эта проверка и составляла цель проекта «Путь Марко Поло», но прежде, чем выбрать маршрут, мы тщательно просеивали доказательства. Главной проблемой была дорога, которой шел караван Поло от Арарата к Персидскому заливу. Долгое время было принято считать, что, оставив Великую Армению, Поло направились на юго-восток к низине между Тигром и Евфратом и к Багдаду. Здесь, утверждают приверженцы традиционной точки зрения, семья села на корабль и поплыла по реке Шатт-аль-Араб к Персидскому Заливу. Эта версия основывается на описаниях Багдада и Мосула, которые сделал Марко Поло. У Марко, в частности, есть весьма фантастическое место, где он говорит о взятии Багдада Хулагу-ханом. Он пишет, что скупой Мустасим, последний халиф из рода Аббасидов, был заточен в башню, полную сокровищ, и через четыре дня умер от голода, потому что Хулагу сказал ему: «Теперь, халиф, ешь свои сокровища, ибо ты любил их превыше всего. Чего тебе еще надо?» С другой стороны, он совершенно верно говорит, что Багдад славился своими богословскими школами, прекрасными шелками и был местом, где «делают отверстия в большей части того жемчуга, который отправляют из Индии в пределы христианского мира». На первый взгляд, это подробное описание Багдада кажется достаточным доказательством того, что Марко Поло действительно посетил город. Однако в последующие годы появилась другая версия, указывавшая, что скорее всего караван Поло пошел по другому маршруту, а именно, к востоку, в Тебриз в Армении, и после повернул на юго-запад и двигался по краю Центральной Персидской пустыни. Сторонники последнего предположения указывают, что Марко лишь обозначил направление на Багдад и Мосул словами «теперь повернемся к странам, лежащим к югу и к западу от нее» (то есть от Армении), и рассказал о том, что было хорошо известно левантийским комиссионерам, связав истории воедино. С другой стороны, его описание Тебриза и Персии носит личный отпечаток и более оригинально. Эта дискуссия принципиальна, потому что два упомянутых пути местами расходятся на несколько сотен миль. С течением времени взяла верх последняя теория, но, пока не будет доказано, что Марко Поло посетил Тебриз, всегда будут оставаться сомнения в ее подлинности. Описывая Тебриз, Марко упоминал о большом рынке, на котором приезжие и местные купцы продавали драгоценные камни, и отмечал, что «город окружен манящими фруктовыми садами». Существование упомянутого рынка было подтверждено Ибн Батутой, великим арабским путешественником XIV века: «В Тебризе я прошел по базару, где торгуют драгоценностями, и мои глаза были ослеплены многообразием камней, которые я видел. Красивые невольники, одетые в великолепные одежды и подпоясанные шелковыми поясами, предлагали наперебой свои камни татарским знатным женщинам, которые и покупали их в большом количестве». Оставался вопрос о «манящих фруктовых садах», о которых известно немного. Проект «Путь Марко Поло» решил разобраться подробнее. Как оказалось, мы едва не упустили шанс отыскать таинственные фруктовые сады, ибо, приехав в Тебриз, обнаружили серый от пыли городок, и садов нигде не было видно. Скрепя сердце, мы решили оставить наши поиски и двинуться по направлению к Тегерану. Кода мы выехали из Тебриза, у одного из мотоциклов отвалился глушитель, и, пока я ставил его на место, Майкл, бродя поблизости, увидел дыру в саманной стене, тянувшейся вдоль дороги. Забравшись внутрь, он был весьма изумлен, так как оказался в прохладном, зеленом саду, где под деревом, гнувшимся под тяжестью абрикосов, сидела за столом персидская семья. Майкла пригласили разделить сельское пиршество, и скоро мы все трое наслаждались прелестными сливочными йогуртами и крошечными огурчиками. Последние мы, когда ели, макали в особенно пахнувший и сваренный с какими-то ароматическими травами сироп. Здешние огурцы, как и огурцы далекого Абадана, славятся своим отменным качеством, и мы не могли оторваться от них, пока не наелись до отвала. После пиршества мы лежали навзничь на траве и восхищенно любовались абрикосами, низко нависающими над нами. Мы чувствовали себя в земном раю, и не приходится особенно удивляться, что все великие путешественники — Поло, Шарден и Абу аль-Фида — писали о манящих садах Тебриза, и они, конечно, казались им вдвойне прекрасными после лишений долгой дороги. Счастье могло сопутствовать городу, могло изменять ему, но, был ли он столицей античной Мидии, монгольского Ирана времен Поло или, как в настоящее время, столицей Азербайджана[6 - Имеется в виду Восточный Азербайджан в Иране.], его фруктовые сады, конечно, гораздо более устойчивая черта, нежели переменное счастье политической истории. «От Тебриза до Персии, — говорит Марко, — двенадцать дней пути». В его время Тебриз не входил в состав Персии, последняя была землей фарсов, или собственно Персией, начинавшейся у Казвина на Великом Шелковом пути. Проект «Путь Марко Поло» преодолел это расстояние за три дня, но не без приключений, ибо передняя ось одного из мотоциклов переломилась на полной скорости, так что Майкл, бесшабашно летевший на нем, едва не разбился. Мы умолили подвезти водителя одного из грузовиков, курсирующих по персидским дорогам. Погрузив избитую машину на борт, мы загрохотали к Казвину с угнетающей скоростью двадцать миль в час. После долгих часов скуки мы добрались наконец до Казвина и здесь с удовольствием увидели первую приличную после Анкары дорогу. Примерно в ста милях впереди лежал Тегеран. Стэн поехал на грузовике с искалеченным мотоциклом в столицу, а мы с Майклом на единственной годной машине решили нанести быстрый визит в легендарную Долину ассасинов. Глава 6. Долина ассасинов Взлет и падение могущества ассасинов — одно из самых удивительных явлений средних веков. Всего за несколько лет фанатичные последователи «Горного старца» добились того, что слово «ассасин» стало произноситься с почтительным страхом во всем изведанном мире. При этом государство ассасинов просуществовало сто с небольшим лет и пало под ударами сметавших все на своем пути татарских орд. У истоков организации, положившей начало государству, стоял Хассан ибн Саббах, искатель приключений, который примерно в 1090 году во время владычества Мелика Джелаль-ад-Дина, третьего правителя сельджукской династии, был удален от его двора. После он был приговорен к смерти, бежал и нашел себе убежище в мрачных пустынях Эльбурских гор, протянувшихся большим полукругом у южного побережья Каспийского моря. Скитаясь с кучкой вассалов в этих негостеприимных горах, Хассан случайно забрел в Долину ассасинов, огромный плодородный разрез в самом сердце горных цепей, которые окружают эту долину, как зазубренные мощные крепостные стены. В тайное убежище ведут три узких прохода, и эти три тропы могли удержать против целой армии несколько человек. Случай даровал ему каприз природы, который он смог превратить в крошечное и отлично укрепленное королевство и поднять здесь знамя восстания против имперской мощи. Скоро лагерь Хассана привлек множество людей, стоявших вне закона, которые поклялись следовать за Хассаном повсюду. Когда его силы увеличились, он принял титул Шейх аль-Джабаль, Горный Старец, объявив, что избран Аллахом и что ему назначено возвратить народ на благословенный путь истинной веры. Эта разновидность бунта не была чем-то необычным для бурных средних веков, и очень возможно, что шайка продолжала бы грабить и мародерствовать в обычной манере горных банд, пока большая правительственная экспедиция не положила бы этому конец. Но Хассан был незаурядной личностью, и его проповеди заставили последователей поверить в то, что он вправду один из божьих пророков, обладающих властью даровать бессмертие правоверным. Саббах сплотил религиозных фанатиков в самую эффективную организацию политических убийц, какую когда-либо знал мир, и, искусно пользуясь новоизобретенным смертоносным орудием, мог дотянуться до головы любого правителя, который осмелился бы противостоять ему. В Азии и в Европе всякому государю довелось узнать, что его жизнь может быть прервана ядом, удавкой или кинжалом. Скоро ассасины исполняли поручения не только Горного Старца, но и других правителей, интриговавших против своих венценосных братьев. Принц Эдуард Английский, император Священной Римской империи Фридрих II и король Франции Людовик IX едва избежали смерти от рук посланников ассасинов. Князья Хомса и Мосула были убиты в собственных мечетях, и даже в далекой Монголии хакан Мангу, окруженный вооруженной стражей из пятисот человек, не выходил из палатки, когда распространился слух, что на стоянку явились ассасины, которым поручено его убить. Хотя организация увеличилась и ее ячейки имелись в других странах Среднего Востока (все в диких горах), долина в Эльбурских горах оставалась оплотом ассасинов, и отсюда их влияние распространялось на прилегающие земли, в том числе на Казвин, стоявший у подножия горной цепи. Они грабили богатые города на равнине и устраивали засады на караваны. Персидские правители то и дело посылали против них экспедиции, но неприступные крепости ассасинов, расположенные на вершинах гор, как орлиные гнезда, выдерживали самые длительные осады, в то время как атакующие постоянно находились под страхом насильственной смерти их вождей. Фанатичная преданность ассасинов своему владыке вошла в легенды. Рассказывают, что Генрих Шампанский, носивший титул короля Иерусалимского и участвовавший в одном из крестовых походов, был приглашен к ассасинам в их крепость в Сирии. Когда хозяин показывал ему укрепления крепости, у властвующих особ зашел разговор о том, как важна преданность подданных. Желая продемонстрировать абсолютность повиновения, шейх ассасинов подошел к группе «фидаинов», или преданных, которые праздно стояли на одной из башен, и махнул рукой, повелевая им прыгнуть вниз. Молодые люди в ту же секунду прыгнули и разбились об острые скалы. Таково было их могущество, что великий хан монголов послал одного из китайских командующих выведать слабые места укреплений. Когда хан Хулагу занял Персию, одним из его первых мероприятий было уничтожение секты, которая к тому времени обладала армией, состоявшей из крепких молодых людей, и владела тремястами шестьюдесятью укреплениями только в Эльбурских горах. Ассасины понимали, что их дни сочтены, и «великий магистр» ордена направил послание к европейским дворам, прося помощи против общего врага. Но Европа только радовалась разгрому, и ответом были слова епископа Винчестера, который сказал: «Пускай псы пожрут друг друга». В 1256 году ассасины наконец были уничтожены стремительным походом татар, обладавших абсолютным превосходством в силах. Хулагу, командовавший огромной армией, сопровождаемый прославленными командирами Байду и Китбуке-нойоном (последний был несторианином из Монголии), приливной волной прошел через Эльбурские горы. Татарские орды затопили предгорья и брали одну за другой крепости. Хулагу возвратился в Багдад, оставив в горах небольшое число отрядов, собиравшихся взять несколько отдаленных крепостей. Одна такая крепость выдержала четырнадцать лет осады и сдалась не из-за нехватки съестных припасов, а по причине того, что осажденным было уже не во что одеваться. Когда караван Марко Поло проходил через Казвин и шел извилистыми тропами вдоль склонов страшных Эльбурских гор, мощь ассасинов была уже сломлена, и со специальным разрешением монгольского хана караваны могли путешествовать безопасно. Но память об ужасных ассасинах была еще жива, и вокруг костров вечером на привалах рассказывались всевозможные истории. Слово «ассасин», по-видимому, происходит от слова «гашишин», то есть гашиш, которым обычно одурманивали новообращенных, и в XIII столетии, когда Марко был в Персии, память о владычестве ассасинов была так свежа, что, хотя Марко никогда не бывал в таинственной долине, он оставил самое известное и, пожалуй, прекраснейшее ее описание. «Он (то есть Горный Старец) устроил в долине между двумя горами самый большой и самый прекрасный сад, какой когда-либо видели, украсив его сокровищами и подобиями всего самого лучшего на земле. Он тоже устроил каналы, в одних текло вино, в других мед, в третьих — молоко, в четвертых — вода. Там были красивейшие жены и девы, непревзойденные в игре на всяческих инструментах и в песнях и в плясках. Сад этот, толковал старец своим людям, есть рай. Развел он его таким точно, как Мухаммед описывал сарацинам рай: кто в рай попадет, у того будет красивых женщин столько, сколько он пожелает, и он найдет здесь реки молока и вина, воды и меда. Потому-то Старец развел сад точно так, как Мухаммед описывал рай сарацинам, и тамошние сарацины веровали, что этот сад — рай. И никто никогда не входил в этот сад, кроме тех, кого он хотел сделать ассасинами. У входа стояла крепость такая сильная, что совершенно невозможно было овладеть ею, а другого входа в сад не было. При дворе шейха были все тамошние юноши от двенадцати до двадцати лет, и были они как бы его стражей. Эти юноши знали понаслышке, каков рай, описанный Мухаммедом, их пророком, и потому веровали, что сад, устроенный шейхом, есть рай. Что вам еще сказать? Приказывал Старец вводить в этот сад своих юношей, по своему желанию, по четыре, по десять, по двадцать. И вот как он делал это. Их напаивали, так что они немедленно засыпали. Потом их брали и вводили в сад. Здесь их будили. Когда они просыпались и видели все, что я вам описывал, они веровали, что они, правда, в раю. И девы и жены все время были с ними, и пели и играли, услаждая их, и угождали всякому их желанию. И все у них было, чего бы они ни захотели, так что они не желали ничего больше, а только оставаться в этом раю. Двор свой шейх держал с великой роскошью и великолепием, жил прекрасно и уверил простых горцев, окружавших его, что он пророк; и они веровали, что это правда. А когда хотел послать кого из своих, чтобы убить кого-нибудь, приказывал напоить столько юношей, сколько пожелает, и, пока они спали, переносил их во дворец. Когда юноши просыпались и видели, что они во дворце, они изумлялись, но не радовались, ибо из рая они по своей воле никогда не вышли бы. Идут они к шейху и кланяются, почитая его за великого пророка. Когда он спрашивал, откуда пришли юноши, те отвечали, что пришли из рая и что это был поистине тот рай, о котором Мухаммед рассказывал сарацинам; и говорили тем, кто их слушал, все, что они видели там. А слушавшие, не бывшие еще в раю, исполнялись великим желанием попасть в этот рай, хотя бы даже и пришлось умереть, и не могли дождаться того дня, когда окажутся в этом раю. Когда шейх желал смерти кого-нибудь из важных, он сперва испытывал своих ассасинов и выбирал лучших. Посылает он многих из них в недалекие страны с приказом убить того-то и того-то. Они идут и исполняют повеление. После, убив, возвращаются ко двору — те, кто сумел скрыться, ибо некоторых ловили и предавали смерти. Когда возвратятся и скажут своему владыке, что верно исполнили его повеление, шейх устраивает в их честь великое пиршество. И он отлично знал, какой из его ассасинов выказал наибольшее рвение, потому что за каждым посылал еще человека, шпионившего за ним и докладывавшего ему о храбрейших и самых умелых. Тогда, желая умертвить какого-нибудь владыку или кого другого, он брал некоторых из этих ассасинов и посылал туда, куда желал, говоря, что позаботится о том, чтобы они попали в рай. И они шли и умерщвляли того-то и того-то, и тем охотнее шли, чем больше было вероятия, что они умрут, исполняя повеление. Потому-то и не было никого, кто избежал бы смерти, если этого желал Старец Горы». Знаменитая долина, спрятавшаяся в горах, никогда не была частью маршрута проекта «Путь Марко Поло». Но описание Марко так соблазнительно, что я и Майкл решили воспользоваться случаем и, пока сломанный мотоцикл ремонтируется в Тегеране, исследовать долину. Но мы не сознавали значительности предприятия. Мы не знали, что гость, нарушающий покой этой долины, отправляется сюда только после тщательной подготовки, уверившись в наличии отличных карт и необходимой провизии, потому что горы здесь дикие, пустынные и весьма неприветливы к неподготовленным путешественникам. Когда мы выехали, все, что у нас с собой было, — экземпляр книги Марко Поло, камера и оборудование для камеры. Мы беспечно полагали, что путешествие затянется самое большее до вечера и потому взяли с собой лишь несколько шиллингов на персидские деньги. Нашим первым шагом было спросить в Казвине, как найти дорогу в тайную долину. Марко Поло называет долину «мулехет», от «мелахида» — во множественном числе персидское слово «еретик». Нам сказали, что убежище еретиков находится в долине Аламут (сокращение персидского «мулихидед-ульмаут», то есть «смертоносные еретики»). Чтобы добраться до долины, нужно выбрать соответствующую дорогу из тех, что ответвляются от главного шоссе, ведущего к Тегерану. Мы несколько часов катались туда и обратно, выспрашивая в караван-сараях путь в долину. К тому времени, когда мы нашли его, был уже поздний вечер, поэтому мы провели ночь в маленьком и довольно скверном караван-сарае, где, опасаясь воров, втащили мотоцикл в комнату. На следующее утро мы двинулись по ухабистой и пыльной дороге, держа путь к поднимающимся вдали предгорьям. Сейчас Эльбурские горы так же мрачны и опасны, как, вероятно, и тогда, когда Хассан нашел себе здесь убежище. Нелегко было добраться до него по узкой дороге, по которой обычно ходили мулы, а в довершение всех трудностей я очень плохо умел управлять мотоциклом без коляски. Замечателен внезапный переход от равнины к скалистым горным склонам. Минуту назад мы преодолевали рытвины и сухие канавы, и вот мы уже едем на пониженной передаче, пробираясь между утесами. Местность абсолютно глухая, все замерло, не слышно ни звука; только отражается от серых скал эхо рева карабкающегося все выше и выше мотоцикла. Подъем на мотоцикле был ужасающим, ничем не проще подъема на спине мула. Майкл хранил восхищенное молчание, как бы ни вихлял мотоцикл по узкой тропе. Последняя была сплошь покрыта обломками скал, трещавшими и скользившими под изношенными шинами. Дорога большей частью шла между скалами и обрывом в тысячу футов высотой. В одном месте мы заметили остов сгоревшего джипа, по-видимому соскользнувшего с обрыва и сейчас лежавшего, как смятая игрушка, перевернувшись днищем кверху. То тут, то там мы останавливались, чтобы отдохнуть перед следующим отрезком пути, уверяя, что вот-вот, на следующем повороте, появится Аламут. Однако, преодолев очередной изгиб, мы видели только новую высоту. Через несколько часов подъема по извилистой тропе, идя то вверх, то вниз, мы уже ехали в облаках. Движение становилось опасным: туман снижал видимость до нескольких ярдов, оседал каплями на тропе, и та была похожа на черную блестящую ленту. Дорога одной стороной заметно опускалась к пропасти, и всякий раз, когда мотоцикл наклонялся, мы скользили с опасностью для жизни к обрыву. Когда это происходило, мы судорожно пытались прижаться к боку горы, чтобы не свалиться, а камни, которые мы задевали, со стуком катились в туман, затем следовали долгие мгновения тишины, и после слышался отдаленный удар о скалы. Далеко за полдень наконец начался спуск. А потом вдруг мы выехали из-под облаков и остановились, изумленные видом, раскинувшимся перед нами. Уходя вниз почти отвесно, у наших ног лежала и сверкала, купаясь в лучах солнца, глубокая расщелина речной долины. В расщелине крошечной серебряной ниткой бежала река, прорезая себе путь в сердце гор. С другой стороны реки поднималась почти отвесная стена огромного кряжа, с острой, как бритва, верхушкой. Этот барьер стоял поперек тропы, как гигантский бастион, колоссальный каменный риф. С высоты мы любовались на море белых облаков, висевших ниже нас между горами, опоясывающими долину. Эти облака образовывали над тайной долиной балдахин, и увидеть ее с других вершин было невозможно. Позже мы поняли, что облака приносят в долину ежедневный дождь, поэтому она и выглядит среди угрюмых голых гор райским садом. Лоб последнего заградительного кряжа внушал благоговейный страх. В сравнении с этой колоссальной скалой река Аламут, бежавшая внизу, казалось ручейком. Поверхность камня поражала многообразием цветов. Скала горела всеми оттенками зеленого, красного, серого, коричневого и голубого. В силу какой-то причуды стратиграфии[7 - Стратиграфия — раздел геологии, изучающий формы и условия залегания горных пород.] разные слои породы под влиянием дождя и ветра приобрели тысячу оттенков, все они перемешивались и образовывали полоски и пятна, и казалось, что краски, как на палитре, смешал гениальный художник-великан. Мы, не теряя времени, направились к реке. Тропа вилась вниз по ухабистому и круто спускающемуся склону, потом побежала вдоль берега реки, стремительного, чистого и холодного горного потока. Четвертью мили ниже по течению тропа внезапно закончилась у идиллического караван-сарая, вокруг которого стояло с дюжину привязанных мулов. На берегу раскинулось великолепное дерево, в тени его гигантских ветвей был устроен земляной стол, и за ним, развалившись, лежали погонщики мулов, поглощающие пресные лепешки, которые они обмакивали в посудинки со сливочным йогуртом. Владелец караван-сарая вышел навстречу с приветствием, и мы с наслаждением упали на коврики, которые он расстелил на земле. После дорожных приключений мы какое-то время просто сидели, с признательностью наслаждаясь прохладным покоем нашего временного пристанища. Потом обратились к одному из погонщиков: — Как доехать до Аламута и до замка Хассана ибн Саббаха? Погонщик показал рукой через реку. — Вон дорога к Аламуту, но ваша машина не одолеет брод, в это время года река глубокая и опасная. — Как тогда нам добраться до замка ассасинов? — Лучше всего взять мулов — для вас и для багажа. — Это для нас слишком дорого, а кроме того, мы не возьмем с собой вещи. Мы пойдем одни и пешком. Посоветовавшись с погонщиками, мы простились. Сначала с хозяином, не принявшим платы за провизию, которой он нас снабдил. Он обещал, сверх того, присмотреть в наше отсутствие за мотоциклом. После, провожаемые изумленными взглядами погонщиков, которые не могли поверить, чтобы мы действительно намерены идти в долину ассасинов одни, мы оставили караван-сарай и пошли вниз по течению, до поворота, где река исчезала между двух скал, в этом месте близко подходивших одна к другой. На противоположном берегу в Аламут впадал меньший поток, струившийся перпендикулярно разноцветной стене кряжа. Ручей прорезал себе путь через узкое извилистое ущелье, которое отсюда казалось прорезанным в боке горы огромным ножом. Здесь был вход в запертый рай. Со всей аккуратностью мы зашли в реку и начали продвигаться дюйм за дюймом через стремительный и закручивающийся водоворотами поток. На переправу указывали высовывавшиеся наполовину из воды большие камни, и мы осторожно нащупывали путь между этими маяками, держа камеру и оборудование в поднятых вверх руках. Когда мы подошли к противоположной стороне ущелья, стало еще труднее, потому что ручей, впадавший в Аламут, устремлялся из него мощным потоком. Мы едва удерживались на ногах, заставляя себя шаг за шагом, по грудь в пенящейся воде, идти к ущелью. Скоро над нашим головами уже поднимались на необозримую высоту желтые известняковые стены, а впереди река, устремляясь навстречу, кипела вокруг каменных выступов стен, в мучениях прокладывая себе путь через преграду. В одном месте шедшего впереди меня в нескольких ярдах Майкла захватил водоворот, и он проплыл вниз по течению пятнадцать ярдов, делая изящные, но бессмысленные пируэты, как пловец водного балета, и держа высоко над головой драгоценную камеру. Чуть позже мы дошли до отмели, где можно было стоять без усилий, и Майкл попросил меня войти в реку, где поглубже, чтобы он снял эпизод относительно трудностей путешествия в долину ассасинов. Я храбро согласился и сразу же ступил в добрые шесть футов бешено несущейся воды, совершенно исчезнув в ней самым реалистическим образом, так что, вероятно, удовлетворил бы и наиболее взыскательного оператора. Принимая во внимание усилия, с какими мы шли в ущелье, было легко представить, как трудно отыскать тайную долину и как хорошо было защищено логово ассасинов. Войти в бешеный поток на первый взгляд казалось безумием, приняв же во внимание то, что в ущелье могут быть защитники, решиться на это было почти невозможно. Однако на другой стороне расщелины совершенно неожиданно выходишь в роскошную долину. Ее склоны ровно поднимаются вверх, и то, что лежит посередине, кажется потаенным раем. С другой стороны ущелья скалы стоят голые и суровые, здесь же, в Аламуте, мы слышали плеск и журчание множества небольших потоков, о которых упоминал Марко Поло. Неудивительно, что в краю, изуродованном недостатком воды, несчастные горные племена, влачившие жалкое существование на безводных склонах, передавали друг другу слухи о рае, который укрыт где-то в горах и течет молоком и медом. В воздухе стоял шум мириад ручейков, сливавшихся и разбегавшихся по земле. На русло больших потоков указывали ивы, камыш и осока, везде роскошная трава и посевы риса, и то здесь, то там — группы деревьев. На полях не было людей, не видно домов, и мы пошли в глубь долины. Не имея проводника и не находя лучшего пути, мы опять переходили вброд потоки и чавкали по колено в грязи на рисовых плантациях. Переезд на мотоцикле и переправа через реку лишили нас последних сил, и мы были счастливы, встретив погонщика мулов, довольно мрачного вида, поившего своих животных в одном из потоков. Поставив камеру и оборудование на землю, мы присели рядом на корточках и начали длинный торг относительно цены за переезд. — Салям алейкум! Вы можете довезти нас до замка Аламут? — спросили мы. — До него два дня езды, а я иду в ущелье, — сказал погонщик. — Однако сколько будет стоить, если вы довезете нас к замку Хассана ибн Саббаха? — Самое меньшее сорок туманов за одного и цена за ночевку для животных и меня, — ответил погонщик. — Это слишком, мы очень бедны. — Никто из тех, кто вашего цвета кожи и вашей расы, не беден, — последовал уверенный ответ. Через некоторое время мы сбили цену до трех туманов за одного, плюс ночевка, хотя это и потребовало часа торга и даже некоторого представления, хотя я и Майкл так устали, что не могли бы идти пешком. Погрузив камеры в сумы, висевшие по бокам животных, мы вскарабкались на последних и, сопровождаемые шагавшим позади погонщиком, двинулись в глубь таинственной долины ассасинов, направляясь к знаменитой аламутской скале, на которой Горный Старец построил замок Орлиное Гнездо. На мулах мы продвигались гораздо быстрее, чем пешком; примечательно, что погонщик не отставал от нас. Майкл начал обретать хорошее расположение духа и опять завел свою обычную клоунаду. Параллель между долиной ассасинов и эффектными голливудскими вестернами была для него очевидна, и скоро равнины огласились обветшалыми киноцитатами о «месте, где можно перевести дыхание, месте, достаточно большом, чтобы жить здесь, пригодном для того, чтобы построить здесь школы, церкви и перевезти родителей». В конце концов многотерпимый мул не вынес и внезапно рванул вперед, так что голливудский герой был вынужден судорожно схватиться за его шею, сопровождая свои действия приглушенным потоком выражений, характерных для Ист-Энда. После энергичного преследования погонщик поймал своего подопечного и настоял на том, чтобы вести животное за повод, невзирая на льстивые просьбы Майкла «дать ему поводья, ибо он обещал быть в деревне до заката». Мы ехали всю вторую половину дня, чавкая по пропитанной водой земле, следуя тропой, взбиравшейся по склону, так что скоро нас опять окутали облака. Всякий раз, когда туман подступал вплотную, погонщик начинал заунывную песню, чтобы успокоить животных, мелко семенивших в холодной и влажной белизне. Время от времени мы слышали впереди песни других погонщиков, внезапно из тумана появлялась вереница мулов, и мы должны были в высшей степени осторожно разойтись на узкой тропе. Погонщики засыпали нашего проводника вопросами относительно двух чужеземных гостей, которые сами прошли через ущелье, а любопытные мулы поглядывали на нас из-под бахромы приносящих счастье голубых бус, украшавших их уздечки. Когда наступили сумерки, стало ясно, что наш маленький отряд не доберется этой ночью до Орлиного Гнезда. Поэтому мы ощупью двинулись в полной тьме туда, где на дне долины мерцали огни маленькой деревни. После спуска по склону мулы очень устали и поминутно спотыкались, а мрачный погонщик, шедший в темноте позади, начал требовать дополнительную плату. Мы с Майклом, ссутулившись, сидели в своих седлах и думали, что нас ждет впереди. В деревне мы ездили от дома к дому, отыскивая ночлег для нас и стойбище для мулов. Почти потеряв надежду, мы наконец нашли место, где нас приняли, и, прежде чем признательно проковылять в теплоту общей комнаты, отвели мулов на ночлег в кедровник. В доме нам дали пищу и коврики для ночлега. Проводник дулся на нас и ел один, угрюмо молча. Хозяин был не так недружелюбен, и скоро на нас обрушилась целая лавина вопросов относительно нас самих и пути, которым мы пришли, так как в долине очень немногие проходили через ущелье и видели мир за пределами долины. Наконец селяне утомились, исчезла кучка хихикающих женщин у противоположной стены, и мы улеглись на полу, чтобы немного отдохнуть. Но нам с Майклом удалось заснуть не сращу. Ковриками, на которые мы легли, покрывали мулов, и эти коврики кишели паразитами всех видов. Влажность дождливой долины порождала мириады прожорливых насекомых, а рисовые поля были отличной питательной средой для малярийных москитов. Всю ночь мы метались и переворачивались под непрерывным огнем укусов. Пол общей комнаты буквально кишел жуками, которые вылезали из трещин в земляном полу. После завтрака мы хотели как можно быстрее отправиться в путь, но наш погонщик отказался идти дальше и потребовал свои деньги. Мы настояли на том, чтобы сперва заплатить хозяину за ночлег. Но, платя хозяину, мы обнаружили, что ночлег стоит всех наших денег. Это, однако, оказалось нелегко объяснить погонщику, который с утра был сердит. Он не желал верить, что какой-либо европеец может воистину оказаться без денег. Он бушевал и разражался тирадами, и мы ничем не могли успокоить его. Мы обещали выслать деньги из Тегерана, но он не хотел и слышать об этом. Мы предлагали заплатить натурой, он может взять, говорили мы, ножны для ножей, темные очки и т. д. Эти вещи стоили гораздо больше оплаты путешествия на мулах, однако он отказывался. Охваченный яростью, он уверял, что не стоит даже и пытаться отыскать нас, чтобы взыскать полагающиеся деньги. Затем он внезапно кинулся к драгоценной кинокамере Майкла и, схватив ее, устремился к выходу. Это переполнило чашу нашего терпения. Не говоря ни слова, мы в ярости бросились за ним. Последовавшая борьба была очень короткой, ибо наш противник, очевидно, никак не ожидал, что европейцы не откажут себе в удовольствии предаться тому, что Майкл любовно называл маленькой свалочкой. Несколько нецивилизованных ударов, и дело кончено. Погонщик мулов лежал в грязи, а Майкл опять стал обладателем камеры. К несчастью, невиданное представление, устроенное двумя бедными европейцами, создало в деревне взрывную атмосферу. Положение требовало быстрых действий, поэтому мы обратились к деревенскому старосте и попросили его разрешить спор. Староста, в свою очередь, созвал на совет местных старцев, которые явились на площадь, чтобы составить суд. Через какое-то время начались прения. Мы, со своей стороны, по преимуществу хранили молчание вследствие скудных познаний в персидском языке. К полудню суд был в полном разгаре; впрочем, когда судьи удостоверились, что у нас действительно не осталось денег после расчета с хозяином ночлега, показалось, что дело начинает клониться в нашу сторону. Суд принял к сведению и то, что мы приложили все усилия, чтобы склонить противную сторону к принятию возмещения натурой. Потом начали держать речи, направленные против нашего сердитого погонщика, так что в конце концов нам с Майклом стало его жаль. Выяснилось, во-первых, что вообще погонщики мулов стоят весьма низко во мнении жителей деревни. Сверх того, настоящий погонщик был родом из другой деревни и имел плохую репутацию. В довершение было доказано, что, когда мы встретили нашего погонщика, он направлялся именно той дорогой, которой ехали мы, поэтому вообще платить ему за двух его жалких скотов было актом милосердия. Когда предмет истощился, староста вынес приговор. Погонщику было предписано незамедлительно оставить деревню и благодарить небо за то, что его бесплатно накормили ночью и предоставили ему загон для мулов. Потом староста обратился к нам и извинился за прискорбный случай, который произошел в его деревне. С этого момента мы рассматривались как гости и, следовательно, были под его покровительством. Мы оставили деревню, чтобы покрыть оставшийся путь до замка Хассана пешком, сопровождаемые эскортом старейшин. Довольно часто процессия останавливалась, кто-нибудь церемонно обнимал нас, прощаясь (колючий процесс, по причине кустистых бород прощающихся), и отправлялся обратно в деревню. В конце концов остались только староста и его младший сын, которые настояли на том, чтобы нести наше снаряжение. Нас привели к рахитичному мосту, устроенному из грубых досок и лежавшему над стремительно бегущими водами реки, и здесь старик снял свою поношенную ермолку, окунул ее в поток и предложил нам испить из нее — последняя любезность, предлагаемая отъезжающему путешественнику. У реки, сказал нам староста, кончается его власть и земли деревни, но на противоположном берегу нас встретят люди из другой деревни и проводят далее. Так нас провожали от деревни до деревни, со всей благожелательностью и со множеством церемониальных чашек чая, пока наконец мы не достигли селения, лежащего под скалой Аламут, на которой был построен замок Орлиное Гнездо. Когда мы взбирались по ровному склону, ведущему к последней деревне, появился маленький мальчик, прибежавший, чтобы сообщить нам, что в доме старосты остановился какой-то «американи». Мы с любопытством последовали за ним в большой дом в центре деревни и нашли здесь таинственного американца, блистающего военной формой и окруженного гигиеническими контейнерами с едой и водой, привезенными из Тегерана. Его великолепно экипированный мул стоял в конюшне близ дома под охраной двух телохранителей, а переводчик американца нежно поглаживал дробовик, выглядевший весьма устрашающе. Лицом к лицу с демонстрацией подавляющего профессионализма мы не могли удержаться, чтобы не выказать некоторое пренебрежение по отношению к этому профессионализму. Отвечая на вопросы американца, мы мимоходом упомянули о том, что пришли в долину ассасинов, имея в виду приятную прогулку, так сказать, туристическая блажь, и пошли до конца, стараясь внимать с беспечным равнодушием его рассказам о свирепых волках, которые ночью забредают в деревню. Одержав так недобросовестно верх, было очень легко одолжить у нашего знакомца капельку донельзя нужных денег, прежде, нежели староста направил нас на тропу, ведущую к Орлиному Гнезду, в сопровождении двух помощников. Последнее восхождение к замку было самой изнуряющей фазой путешествия. Замок построен на ровной поверхности гигантского известнякового выступа, который нависает над долиной, как нос колоссального судна. Единственный путь на вершину скалы Аламут — узкая тропа, которая змеится по скале, проходя прежде через расселину между скалой и горой. С трудом поднимаясь по этой тропинке, мы были похожи на крошечных муравьев, а скала угрожающе нависала над нам, как бы обдумывая способ, каким лучше расправиться с дерзкими, осмелившимися приблизиться к ней. Немногое осталось от укреплений на вершине скалы Аламут. Все, что можно увидеть, — несколько довольно разочаровывающих фрагментов крепостной стены, которая была сложена способом сухой кладки, ибо, когда монголы взяли крепость, хан Хулагу приказал разрушить все укрепления до основания, чтобы свирепая секта никогда более не расцвела в долине. Но в толще скалы Аламут сохранились две маленькие пещеры, высеченные зубилами, а в этих пещерах — причуда геологии — находятся маленькие колодцы пригодной для питья воды. Без этих колодцев скалу было бы невозможно оборонять, но, поскольку бесценная вода имелась в наличии, крепость оказалась в состоянии выдержать четыре долгих года осады татарами, когда атакующие и защитники дрались в рукопашную под градом ассасинских камней и монгольских стрел. Несмотря на то что от замка почти ничего не осталось, местность вокруг печально известного Орлиного Гнезда не могла сильно измениться. Со всех сторон скала отвесно спускается вниз, и, стоя здесь, как бы вися в пространстве, смотришь вокруг, точно так же, как некогда смотрели ассасинские вожди. Далеко внизу расстилается зеленое изобилие потаенной долины, тут и там рассыпаны купы деревьев, которые окружают миниатюрные ассасинские деревни. Тени от облаков гонятся друг за другом по полям, усеянным сетью блестящих на солнце ручейков, и везде, куда ни посмотри, над долиной поднимаются серые горные вершины, наполовину спрятанные в облаках, вершины, на которых некогда ассасинские сторожевые посты неусыпно стерегли тайну долины, укрывшейся в пустыне Эльбурских гор. Сейчас на этих вершинах можно встретить только мальчишек-пастухов, пасущих стада овец и коз. С того места, где стояли, мы заметили одного такого пастуха на утесе недалеко от нас. В удивительно прозрачном воздухе можно было рассмотреть каждую деталь его одежды, и мы ясно слышали звон посоха о камни. Один из наших проводников поманил его, и подросток, оставив свое стадо, стремглав побежал вниз по крутому склону, покрытому сланцем. Скользящая фигурка, казалось, несется навстречу неминуемой гибели, тем не менее мальчик ухитрялся поддерживать равновесие и, проворно сбежав к подножию, начал карабкаться по Аламуту. В невероятно короткий промежуток времени он взобрался и встал перед нами, переводя дух после подъема, который был преодолен Майклом и мною за добрый час непрерывных усилий. В одной руке мальчик держал посох, который использовал, когда бежал, как баланс, и, в отличие от босоногих детей в деревнях, был обут в крепкие кожаные сандалии на толстых подошвах с прибитыми к ним железными подковками, облегчавшими ходьбу по горам. Нетрудно было распознать в нем выносливого и гордого потомка неистовых ассасинских фидаинов, сумевших убить Ахмеда, принца Мараги, в Багдаде, в присутствии всемогущего Мухаммеда, султана Персии. Мы с Майклом провели следующую ночь в деревне у подножия скалы и на рассвете начали обратный путь в долину. Там мы встретили небольшой караван из мулов, направлявшийся к ущелью, и приехали с ним к милому караван-сараю на другой стороне. По странному стечению обстоятельств у ущелья мы встретили нашего первого проводника и заплатили ему из денег, которые одолжили у нашего американского приятеля. Несчастливый погонщик едва мог поверить своим глазам, когда мы втиснули ему в руку банкноты, и мы не осведомили его о тайне нашего новообретенного богатства. Это, решили мы, должно стать еще одним секретом удивительной долины. Взяв мотоцикл из караван-сарая, я и Майкл отправились в обратный, долгий и трудный путь по горам. За прошедшие три дня никто из нас вдоволь не спал и не ел. Мы были так обессилены, что первые пять миль мотоцикл валился больше тридцати раз. Потом, во время особенно резкого падения, машина придавила мне ногу и раздробила несколько костей ступни. К счастью, тяжелые мотоциклетные сапоги спасли от худшего, но наше положение было незавидным, так как Майкл еще не освоил управление мотоциклом без коляски, а я был порядком искалечен. Майкл со свойственной ему ловкостью договорился с жителями маленького ассасинского поселения относительно того, чтобы за нашей машиной присмотрели, и мы приготовились ковылять через горы. Но наше счастье еще не совершенно оставило нас, и, пройдя немного, мы услыхали позади шум двигателя джипа. Наши спасители оказались маленькой компанией геологов, отыскивавших медные залежи и случайно заглянувших в эти места. Они очень любезно доставили нас к главной трассе, и мы сумели автостопом добраться до дешевого отеля в Тегеране, прибыв рано утром. Глава 7. Селение волхвов Моя травма совершенно разрушила планы проекта «Путь Марко Поло». Вымытый, выбритый, уколотый, просвеченный рентгеном, дезинфицированный и с ногой, закованной в гипс, я радушно привечал навещавших меня в роскошном санатории нефтяной компании, где лежал, прикованный к постели. Силы Стэна и Майкла восстановились с помощью частного плавательного бассейна и джина, явившихся следствием великодушного гостеприимства тегеранского управляющего компании «Ричард Костейн». Вторую коляску пришлось бросить, так как она тоже выказывала признаки переутомления, но два мотоцикла опять были пригодны для езды. Проект «Путь Марко Поло» держал военный совет, и мы решили, что нам следует разделить силы. Доктор заверил меня, что нога выбыла из строя по меньшей мере на два месяца, следовательно, вести я не мог. Поэтому Стэн и Майкл должны взять мотоциклы и поспешить на великие просторы Востока, продвигаясь по длинной кривой к Кабулу — через Исфаган, Керман и Кандагар. Я собирался продолжить путь через некоторое время по мере сил, моя задача — исследовать весьма спорный маршрут Поло в южной Персии и в северном Афганистане. Когда этот вопрос был разрешен, Майкл и Стэн, не медля, отправились в путь. Первой их целью была маленькая деревушка Авех, которая лежит примерно в ста милях к юго-западу от Тегерана. Окрестные жители не усматривают ничего особенного в Авехе. Просто еще одно поселение, затерявшееся на бесплодном плато. Но Марко Поло со всей решительностью утверждал, что Авех был ни много ни мало родиной одного из трех библейских волхвов и что именно из этого уголка Большой Соляной пустыни волхвы отправились в путь в далекий Вифлеем. Марко писал: «Есть в Персии город, называемый Савех, из которого держали свой путь трое волхвов, пришедших поклониться Иисусу Христу. Здесь же они лежат, похороненные в трех гробницах великой величины и красоты. Над каждой гробницей четырехугольное здание с куполообразной крышей чудесной, отменной работы. Один праведный покоится рядом с другим. Их тела сохранились целыми, есть волоса и бороды. Один звался Бальтазар, другой Гаспар и третий Мельхиор. Мессер Марко спросил у нескольких местных жителей, кто были эти волхвы; но никто не сумел ничего ответить ему, и сказали только, что это трое царей, которых погребли здесь в минувшие времена. Но наконец он узнал то, о чем я поведу речь далее. Тремя днями позднее мессер Марко обнаружил небольшой город, называвшийся Кала Атишпарастан, жители которого признают за истину, что во время оно трое царей этой земли пошли поклониться новорожденному пророку и несли с собой три подношения — злато, ладан и смирну, чтобы узнать, был ли этот пророк богом, или земнородным царем, или исцелителем. Ибо они сказали: если возьмет злато, это земнородный царь; если ладан, бог; если смирну, исцелитель. Когда они пришли в место, где родился пророк, младший царь вошел в дом один, чтобы посмотреть на дитя. Он увидел, что дитя было таково, каков был сам царь, именно, его возраста и облика. И царь удалился, исполненный удивления. Тогда вошел другой, который был человеком средних лет. И на него походило дитя, так же, как оно походило на первого царя, и было одних со вторым царем лет и одного облика. И царь удалился, и был поражен. Тогда вошел третий царь, который летами был преклоннее обоих первых царей; и с ним было то же, что и с двумя другими. И он удалился, исполненный великой задумчивости. Соединившись, цари поведали друг другу, что они видели. И были весьма изумлены и решили войти вместе. Так они вошли, все трое, и предстали пред дитя, и увидели его в его настоящем образе, и было дитя всего тринадцати дней от роду. Волхвы преклонились пред ним и поднесли ему дары, бывшие с ними — злато, ладан и смирну. Дитя взяло и злато, и ладан, и смирну, и взамен дало царям закрытый ларец. И трое царей отправились в обратный путь… В довершение должно сказать, что один из этих трех волхвов был из Савеха, один — из Авеха и один из Калы Атишпарастан». Из трех поселений для визита экспедиции был избран Авех, поскольку эта деревушка уединеннее остальных, и не встречается никаких упоминаний о том, чтобы ее посещал кто-нибудь, интересующийся происхождением волхвов. Действительно, об Авехе известно так мало, что из двоих ученых авторитетов один поместил деревню в шестнадцати милях к юго-юго-западу от Савеха, а другой специалист настаивал, что на самом деле Авех лежит в шестидесяти милях в противоположном направлении. Во всей этой путанице Майкл и Стэн не ожидали найти какое-либо убедительное доказательство того, что один из волхвов действительно был родом из Авеха; принимая во внимание, что едва ли существует на Востоке древний город, который не заявлял бы со страстью своего права на исключительность, надеяться обрести доказательство было бы слишком оптимистично. Целью их визита было найти какие-нибудь свидетельства, которые могли бы тем не менее связать настоящее поселение в Авехе со временем Великого Шелкового пути и подтвердить повествование Поло. Выехав из Тегерана по главной южной трассе, ведущей к Куму, священному городу, Майкл и Стэн свернули с нее у Бакилабада. Так как точное местоположение Авеха не было отмечено на картах, они всецело зависели от сведений, которые могли им сообщить по дороге. К Авеху, говорили им, не торили дорогу, и для того, чтобы добраться до деревни, нужно пересечь десять или пятнадцать миль голой пустыни. На гладкой гудронке Майкл сносно управлялся с одиночным мотоциклом, но теперь начиналась пересеченная местность, поэтому было решено оставить одну машину в караван-сарае. Езда по песку оказалась легче, чем они ожидали, под воздействием иссушающей жары на коричнево-красной земле запеклась твердая корка, и мотоцикл ехал быстро даже с двойной ношей. Сложные моменты случались только тогда, когда шины пробивали твердый верхний слой, и колеса беспомощно проворачивались в мягком песке. Но такие случаи были редки, и у путешественников было время поразмыслить над громадной разницей между традиционным остролистом, рождественским снегом, дивными волхвами и этим покрытым соленой коркой холмистым плато, где на горизонте переливались поднимающиеся волны марева. Через некоторое время исчезли последние признаки дорог, и без того едва заметные, и два путешественника ощутили все одиночество необитаемой пустыни. В их памяти был свеж рассказ о горящем источнике, и, за неимением более надежного ориентира в этом заброшенном краю, они направились туда, где вдали виднелся высокий столб дыма. Пока они ехали, темный столб начал, качаясь из стороны в сторону, двигаться им навстречу, и через несколько мгновений небо заволокло крутящимся потоком летящего песка. Но песчаный смерч привел их в Авех. Преодолев еще одну вади[8 - Вади — арабское название сухих русел рек или речных долин, во время сильных ливней заполняющихся водой. Вади достигают многих сотен километров длины.], мотоцикл въехал на возвышенность, и с этой возвышенности они увидели внизу оазис и три деревни, которые лежали в нем, вытянувшись в линию. На центральной площади Авеха путешественники прополоскали рты, избавившись от коричневой грязи в горле, и легли, истомленные, в тень главного источника, который в каждой персидской деревне является жизненным центром. Мимо них непрерывной чередой семенили женщины, закутанные с ног до головы, с кувшинами на головах, желающие набрать воды для хозяйства. Качались верблюды; трусцой бежали ишаки, на которых с обеих сторон висели гигантские мешки, полные дынь, а когда мгновенно стемнело, как это обычно в низких широтах, в неопрятные гнезда на верху крыш с шумом и хлопаньем больших крыльев возвратились аисты. Вокруг чужеземцев с неизбежностью стали собираться люди, окружающие всякого гостя, приезжающего в отдаленные поселения. Когда Майкл и Стэн немного отдохнули, их пригласили в дом старосты Авеха, где, пока они расспрашивали на смеси языков о трех волхвах, их радушно потчевали чаем, дынями и похлебкой. Неудивительно, что никто толком не понял, что они имеют в виду, не поняли даже староста и его сын, который учился в школе. По этой причине староста сказал, что будет лучше, если ребята предложат свои вопросы завтра утром здешнему мудрецу. Они провели ночь, скрючившись на ковриках на плоской квадратной крыше глиняного домика. Здесь путешественники разделили с аистами чудесную прохладу вечернего ветерка и величественное зрелище ночи в пустыне, когда звезды сверкают низко над землей. Не в таком ли небе волхвы первыми увидели звезду, которая вела их в Вифлеем? А после, как гласит легенда, из этого же созвездия сошел священный огонь, упавший в колодец, где его до сих пор может увидеть всякий истинно верующий. Рано утром староста проводил гостей обратно на главную площадь, где в углу, в тени, сидел деревенский мудрец. Таких мафусаилов, уже слишком старых, чтобы работать, но пользующихся уважением вследствие преклонных лет и знаний, часто можно встретить в маленьких деревнях, спокойно сидящими на корточках и погруженными в собственный маленький мир прошлого. Пищу и кров дают им правнуки или те, кто с уважением относится к преклонному возрасту. Староста очень выразительно изъяснил старику положение вещей, и, хотя истинная причина визита еще не была названа, старик медленно поднялся. По его мнению, посетитель в Авех мог приехать только за одним, ибо Авех может предложить приезжему только одно, достойное внимания. Старик заковылял, опираясь на палку, в боковой переулок, а Майкл и Стэн пошли за ним. Деревня кончилась, они достигли подножия большой пятиугольной горы, которая своей срезанной вершиной напоминала пирамиду. На вершину вели искрошившиеся ступеньки, и, с трудом поднявшись по ним, старик остановился и показал палкой. Здесь была полузасыпанная песком и полустершаяся надпись, что почти невероятно, на английском: «Только для зороастрийцев». Рядом валялись фрагменты ножовки. Перед ними находились вполне узнаваемые остатки храма, построенного зороастрийцами, или зартушти, религия которых на тысячу лет старше ислама. Этот древний храм был доказательством того, что история селения Авех захватывала времена Марко Поло; поэтому имелись основания соотнести современный Авех и поселение времен Поло и нанести его на карту Персии XIII века в связи с маршрутами Великого Шелкового пути. Но это было не все. Зороастрийский храм в Авехе стал ключом к одному из наиболее любопытных рассказов Поло, а именно к рассказу о горящем источнике. Марко Поло описывает, как трое царей, оставив младенца Иисуса, отправились домой. «После нескольких дней пути они решили посмотреть, что младенец дал им (то есть закрытый ларец). Они открыли ларец и увидели внутри него камень. Волхвы чрезвычайно удивились этому дару. Дитя дало им камень как знак того, что они должны быть крепки в вере, которую они приняли, как камень. Ибо, увидев, что дитя приняло все три подношения, волхвы заключили, что дитя было вместе земнородным царем, исцелителем и богом. А как младенец знал, что они уверовали в это, он дал им этот камень, означавший, что они должны быть крепки и постоянны в этой вере. Тогда трое царей, не зная, для чего им был дан камень, взяли его и швырнули в колодец. Но камень не коснулся еще дна, как с небес сошел пылающий огонь, который упал прямо в колодец. Увидев чудо, цари раскаялись в том, что выбросили камень; ибо они ясно увидели, что его значение было велико и прекрасно. Они незамедлительно взяли от этого огня и понесли с свою страну и поместили в прекраснейшем и богатом храме. Огонь этот они хранят постоянно горящим и поклоняются ему как Богу. И всякое всесожжение и жертвоприношение делают в этом огне. И, если случается, что огонь гаснет, они обходят прочих поклоняющихся огню и придерживающихся этой же веры, и им дают от огня, который горит в их храмах. Его они приносят и разжигают свой. Огонь их никогда не разжигается иначе, как огнем, о котором я говорю. Чтобы добыть его, они ходят часто по десяти дней. Так-то здешние люди молятся огню, и я уверяю вас, что их число весьма велико. Все это было рассказано мессеру Марко Поло жителями города, и все это совершенная правда». Остатки зороастрийского храма в Авехе являлись молчаливым доказательством того, что история, рассказанная Марко Поло, не была перепевом вздорных слухов, а имела истинное основание, которое предполагало смешение двух религий, христианства и зороастризма. Гебры, или последователи Зороастра, поклонялись огню как источнику жизни и материальному выражению божества Ахура Мазда, который считался Владыкой Разума. Так или иначе Марко услышал об их обрядах, в которых поклонение огню занимает одно из важнейших мест. Отсюда один только шаг, короткий и логический, к тому, чтобы заместить священный зороастрийский огонь собственно христианским чудом горящего источника. Несомненно, было очень легко впасть в эту ошибку, но на счет Поло надо занести точность, с которой он поместил центры поклонения огню в Авехе, Савехе и Кале Атишпарастан. Название последнего поселения означает на персидском «место, где поклоняются огню». Во тьме папства XIII века, полного предрассудков, эти диковинные сведения о культе огня должны были казаться достойными доверия не более, чем ныне — послания из космоса. Счастье, что Поло сумел придать своим откровениям христианскую окраску, в противном случае его рассказы могли быть объявлены еретическими, ибо, как однажды сказал Мейсфилд, «за всю человеческую историю действительно путешествовали и видели чудеса Птолемей, Мельхиор, Каспар, Бальтазар и Марко Поло». К сожалению, песок времени не позволяет рассмотреть многие из чудес, которые так потрясли христианский мир, а влияние самого зороастризма чрезвычайно упало и продолжает падать. Большинство старых гебрских центров разрушены во время арабского вторжения в Персию в VII столетии, и верующие подвергались жестоким наказаниям. Множество зороастрийцев бежали в Индию, и здесь, в согласии со своей верой, воскресили знаменитые обители молчания, где коршуны клевали кости мертвецов, чтобы тела не оскверняли землю и священный огонь. Остатки зороастрийского культа еще можно увидеть в Иране, и в последнее время здесь появилось несколько зороастрийских храмов, один из которых, это довольно любопытно, сооружен на деньги какого-то английского баронета. Главным центром религии сегодня является городок Йезд, до которого один день пути от Авеха, и здесь, как некогда, на вершине культовой горы, в квадратных гебрских храмах горит огонь, питаемый древесиной сандалового дерева. Но Майкл и Стэн на этом не покончили с Авехом, а Авех не покончил с ними. Спустившись с горы и возвратившись в селение, они быстро перенеслись в XX век. У мотоцикла стоял шеф авехской полиции. Он видел, как Майкл снимал на камеру женщин, полощущих белье в ручье, который течет с одной стороны центральной площади. Его мусульманское чувство благопристойности было возмущено. Он настаивал на том, что гости — шпионы. Конечно вежливое объяснение разрешило бы проблему, но Стэн и Майкл сделали грубую ошибку, оставив для сохранности свои паспорта в Бакилабаде. «Паспорт! Паспорт!» — вскрикивал усатый сержант. Но паспортов не было, объяснения не принимались, и в конце концов пару шпионов заперли в полицейском участке, который служил и тюрьмой. Через дверную скважину заключенные могли видеть, как начальник участка писал длинный доклад. После долгих поисков сержант нашел ручку, которая столь скверно писала, что ему приходилось ее встряхивать время от времени довольно энергично. С трудом собирая мысли и медленно водя ручкой, он час писал свое сочинение. Когда то было закончено, пленников вывели и осведомили о том, что доклад отправят в полицейское управление в соседней деревне в сорока милях западнее, где он в надлежащий срок будет прочитан непосредственным начальником сержанта, и последнего уведомят, как поступить с задержанными. Майкл, памятуя об изматывающей медлительности полицейских процедур во всем мире, спросил, как скоро доклад достигнет управления. Не ранее, чем кто-нибудь поедет этой дорогой, весело ответили ему. Стэн незамедлительно воспользовался благоприятной возможностью. Указав на мотоцикл, он предложил ускорить движение законодательства, мол, он может отвезти доклад сам. На деле подразумевалось, что когда Стэн двинется от полицейского участка, Майкл вспрыгнет позади него на мотоцикл, и два легкомысленных субъекта исчезнут из Авеха навсегда. Майкл, однако, был в некотором затруднении, учитывая тяжелое вооружение полиции и то, что пассажир, сидевший сзади, принял бы на себя, по всей вероятности, большую часть огня. Но, как бы то ни было, у сержанта имелись на этот счет собственные соображения. Он согласился отправить Стэна в качестве курьера, но — с вооруженным сопровождением. Старшему капралу было приказано ехать вместе со Стэном. Отправление миссии надо описать отдельно. Стэн, нервничая, переборщил с газом; мотоцикл, как жеребец, встал на дыбы, и несчастливый капрал тяжело шлепнулся на твердую землю. Майкл усугубил положение: верный профессии, он каким-то образом получил обратно камеру и сумел снять этот анекдот. Сержант, взревев от гнева, приказал двум подчиненным отнести Майкла за руки и за ноги, лицом вниз, обратно в камеру, а незадачливый капрал улизнул, предоставив занять место более молодому и более ловкому жандарму. Этот страж порядка принес интересы собственной безопасности в жертву достоинству всего участка и, с застывшим на лице испугом, закинув через плечо винтовку, обхватил широкую спину Стэна медвежьей хваткой. На сей раз мотоцикл послушно тронулся, выехал за ворота и покатил к песчаным холмам. Езда в качестве дополнительного пассажира на видавшем виды мотоцикле по ухабам и рытвинам голой пустыни — трудное упражнение. Это почти невозможно перенести тому, кто не имеет опыта. А если водитель вроде Стэна, езда превышает человеческие силы. Ибо Стэн пламенно привержен идее, что наилучший способ передвижения по пересеченной местности — максимальная скорость. Суть заключается в том, что так машина пролетает поверх рытвин. Простая механика этого процесса предполагает предельные заносы, прыжки, удары и крен. Когда мотоцикл прыгает по колдобинам, тяжелый двигатель и туловище Стэна придавливают переднюю часть машины. Поэтому самое неприятное остается на долю задней части, которая скачет вверх и вниз, напоминая прыжки необъезженного мустанга. Сначала пассажир впадает в панику, потом, если он непреклонен и решает ехать далее, тело выколачивается до тех пор, покуда человек не впадает в состояние изумленного столбняка, как терьер, висящий на носу у разъяренного бульдога. Так случилось и с несчастным полицейским, который очень скоро почувствовал себя слишком избитым, чтобы действовать логично. В какой-то миг, который всегда наступал, Стэн потерял контроль над машиной и упал, а так как он привык падать и знал, как это делается, через секунду встал, целый и невредимый. Жандарм был далеко не так искушен в этом искусстве и лежал в пыли, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег камбала. Стэн нашел и положил с ним рядом древнюю винтовку. Потом сел на мотоцикл и поехал за паспортами. Майкл не скучал в Авехе. Следствием его дара находить общий язык с детьми был очень быстро организованный кругооборот маленьких коричневых рук, просовывавших через решетку тюрьмы еду и сигареты. Так как местные полицейские, как и вообще персы, очень любят детей, они были вынуждены сменить гаев на милость, и Майклу позволили устроить на обнесенном стеной крошечном дворе детскую площадку. Через несколько мгновений он был окружен толпой большеглазых маленьких обожателей, которые сновали туда-сюда, принося дыни, виноград, чай, яйца и рис. Каждое приношение вознаграждалось крохотным комедийным представлением, и дворик полнился детским смехом. К тому времени когда Стэн возвратился в Авех, Майкл был уже почти потоплен волной народной любви и лежал, развалившись, на ковре и подушках, которые были украдены маленькими заговорщиками из кабинета сержанта. Единственным обитателем камеры был жандарм, который сопровождал Стэна и который к этому времени уже возвратился. Паспорта были представлены, их внимательно рассмотрели. Стэн присоединился к празднику во дворе, и была объявлена общая амнистия. Пакт скрепили множеством чашек чая и множеством сигарет, а потом, провожаемые улыбками, двое путешественников оставили селение волхвов. Вновь обретенный второй мотоцикл стал помехой. Дорога к Исфагану была ужасна, и Майкл, начинавший страдать от дизентерии, не был достаточно опытен, чтобы рисковать длинным перегоном до Кабула. Решили отослать поездом второй мотоцикл из Кума в Тегеран и ехать далее на одном мотоцикле, вести который должен был Стэн. Проехав через очаровательный Исфаган с его мечетями и ковровой промышленностью, где новые ковры вымачивают в реке и оставляют на улицах, чтобы по ним ходили, пока они не приобретут такой вид, что их можно продавать как древние, Майкл и Стэн достигли Йезда, о котором Марко Поло сказал: «Между персидских городов есть город, называемый Йезд, очень красивый город, центр торговли. Здесь в большом количестве вырабатывается шелковая материя, называемая йезди, после отправляемая с выгодой на множество рынков». Во времена Марко Поло торговое значение Йезда, самого восточного из городов собственно Персии, было так велико, что город во время владычества Атабегов добился золотого века самоуправления. Самоуправление существовало в Йезде с середины XI века до конца тринадцатого. Дорог в области с течением времени становилось все меньше, и, после потери городом независимости, торговля шла довольно вяло из-за налогов, таможенных сборов, тарифов и даней, которые непрерывным потоком исходили из канцелярий новых правителей. Однако падение Йезда произошло не сразу, а растянулось на столетия. Даже в 1810 году британский путешественник, некий капитан Кристи, нашел возможным отметить, что это город «весьма обширный и населенный, расположенный на краю песчаной пустыни, рядом с горным хребтом, который протягивается с запада на восток. Он славится между купцами по причине всяческих льгот, которые здесь предоставляются, и безопасности. Это огромный рынок, на котором обменивают свои товары Индостан, Багдад, Хорасан и Персия, и говорят, что во время последней империи здесь всегда была самая оживленная торговля». Сейчас Йезд все еще один из главных городов Ирана, но от него веет безнадежностью, и пустыня все ближе подползает к его стенам. Где в Йезде Майкл и Стэн могли обнаружить остатки прославленной древней шелковой промышленности, о которой писал Поло? В Тегеране нам сразу же сказали, что в современном Йезде все еще производят ковры, хлопковые и газовые ткани. С другой стороны, никто не мог ничего сказать относительно знаменитых йездских шелков. Между прочим, отрезы этих шелков длиной в двадцать пять футов когда-то были посланы среди прочего шахом Надиром в дар правителю Бухары. Оставив Майкла в чайхане страдать от болей в желудке, Стэн нашел старый квартал города. И опять самую большую помощь оказали дети, стайки которых носились тут и там. Они потащили Стэна в лачуги, где их матери и сестры работали за станками. К его разочарованию, все, что он видел, оказывалось дешевыми хлопковыми тканями или довольно скучными коврами. Потом, проходя мимо длинной линии низких домов с куполообразными глиняными крышами, Стэн услыхал странный хлопающий звук. Решив последний раз попытать счастья, он постучал в деревянную дверь. Звук прекратился, дверь открылась, и перед Стэном появился молодой человек примерно шестнадцати лет. Позади него была единственная комната, длинная, низкая и темная. Из конца в конец висела сеть шелковых нитей. Несмотря на полумрак, нельзя было не заметить, что все помещение представляло собой, в сущности, огромный станок, на котором вырабатывали шелковую материю. Сверху одной стены свисали нити шелка-сырца, которые оставались туго натянутыми благодаря тому, что их удерживали мешочки с песком; отсюда нити протягивались к разделительному стану и перекручивались, а после спускались вниз, к челночному отделу станка, составлявшему нижний уровень последнего, и тут, для работы с челноком, молодой человек поставил сундук, врыв его глубоко в землю. Таинственный хлопающий звук исходил от рубашки ткача, он прикрепил ее к челноку, чтобы она обвевала разгоряченное тело. Ткань, выработанная из необработанных шелковых нитей, была восхитительно мягкой и тонкой; это была именно легендарная йездская ткань, но без роскошных узоров той поры, когда она славилась по всему Востоку по причине необыкновенно искусной вышивки. Сегодня работа вышивальщиц стоит слишком дорого, и предпочтение отдается тканям массового производства. Несколько станков Йезда, таких же, как и тот станок, который видел Стэн в полумраке глиняной лачуги, — все, что осталось от промышленности, которая была уже стара ко времени проезда Поло, ко времени, когда масса европейцев все еще держалась мнения, что роскошную ткань прядут духи лесов из коры, листьев и воды лесных ручьев. От Йезда путь Марко Поло лежал на юго-восток. «Оставив этот город (Йезд), путник едет семь дней по равнине, на которой есть только три поселка, где можно остановиться. По пути видишь много финиковых пальм, растущих рощами, через которые приятно ехать и в которых изобилие дичи, в числе прочего здесь куропатки и перепела, большое благо для купцов, путешествующих этой дорогой… В конце лежит царство, называемое Керманом». Поло не мог сворачивать в сторону и тратить время на всякие безделки, так как расстояние от Йезды до Кермана примерно сто шестьдесят миль, и двадцать три мили в день — хороший дневной переход для разношерстного каравана. Современная дорога идет точно по тому же пути, по краю керманской пустыни, только сегодня «прекрасных рощ финиковых пальм» очень немного, и они отстоят одна от другой на довольно большом расстоянии. Гравиевая дорога почти везде покрыта толстым слоем пыли, единственная растительность — разновидность низкого кустарника, характерного для пустыни, дребезжащего ветвями под редкими порывами горячего ветра. Эта местность медленно умирает от истощения водных ресурсов с XIII века, когда Поло проезжал среди «изобилия дичи». В наши дни единственные обитатели пустыни — жалкие человеческие существа, ютящиеся в немногочисленных домах маленьких деревень. Судьба жестоко обошлась с несчастными жителями этой сельской местности. В течение веков количество осадков, каждый год выпадающих здесь, непреклонно уменьшается, и пустыня дюйм за дюймом захватывает поля и источники воды. Везде следы отчаянной борьбы человека с природой. Поверхность земли покрыта ямами и рубцами и похожа на лунный пейзаж; кажется, что земля истерзана упорными бомбардировками. Эти линии выбоин, часто протягивающихся на мили, отмечают направление подводных каналов, или канаатов, которые рыли мотыгой, воротом и черпаком. Канааты — отчаянная реакция общин, осужденных жить в виду постепенного исчезновения водных ресурсов. На отдаленных холмах крестьяне отыскивают маленькие источники и роют подземные тоннели, чтобы провести на поля драгоценную влагу. Каждый источник окружен земляным валом. Земля пронизана целой сетью подземных галерей, проведенных на разных уровнях много футов ниже поверхности. Принимая во внимание человеческие усилия, цена каждой тоненькой подземной струйки огромна, ибо песчаная почва легко приходит в запустение. Такова, однако, цена выживания, и не будет неуместным заметить, что повсюду в Иране обитатели Йезда и Кермана славятся своими успехами в рытье канаатов. Весьма вероятно, что старшины бригад, которые занимаются каналами, обладают большим опытом, почерпнутым в собственных деревнях, задыхающихся в тисках засухи. Быть может, принимая во внимание климатические изменения, крестьяне времен Поло были счастливее по сравнению с современными земледельцами. Примечательно, что Марко упоминает о канаатах только раз и коротко описывает канаат как диковинку. Это «поток чистой воды, который течет под землей. В известных местах есть провалы, сделанные потоком, в которые можно видеть бегущую воду, после она опять внезапно исчезает». Марко Поло наблюдал такой странный поток в течение ровно трех дней, выехав из Кермана и направляясь к северу. Сейчас, когда едешь из города в этом направлении, нет ничего, только выжженная солнцем поверхность Деште-Лут, Великой Соляной пустыни. Там, где когда-то шел караван Поло, сегодня во все стороны простирается пустыня. Последний караван верблюдов вышел из Кермана к северу очень, очень давно, и немногие помнят о караванных путях к Табасу и в области Хорасана. Ввиду такого положения вещей Стэн и Майкл, приехав в Керман, весьма основательно решили, что ехать через ужасную Деште-Лут на утомленном мотоцикле было бы глупо. Сверх того, Майкл страдал желудком, вероятно, из-за скверной воды, которая, по словам Поло, «была так горька и противна, что, если вы выпьете хоть каплю ее, вас десять раз прослабит». Вместо этого они нанесли визит директору керманских рудников, чтобы узнать, не может ли он что-нибудь сказать относительно древнего керманского железного промысла, который описывал Поло. Директор охотно встретился с ними, но визит прошел впустую. В современном Кермане, увы, не было никаких следов знаменитых кузниц, где ковались великолепные клинки, которые, даже незаточенные, могли рассечь европейский шлем. Оставив путь каравана, чтобы возвратиться к современной дороге, Стэн и Майкл поехали к юго-востоку, захватив участок белуджистанской пустыни, где мотоцикл гнали без остановок, так как боялись, что горючее в баке от ужасающей жары испарится. Проехав тысячу миль через Кветту и перевал Болан и вытерпев жару, песок, всевозможные лишения, прокалывая шины, они достигли Афганистана и в Кабуле остались ждать прибытия третьего участника проекта «Путь Марко Поло». Глава 8. Райские яблоки После отъезда Стэна и Майкла я провел еще несколько дней в Тегеране, занимаясь ногой и приготовлениями к поездке к Ормузскому проливу на самом юге страны. Это было все равно что организовывать новую экспедицию. Сейчас я всецело зависел от местного транспорта, ибо мои передвижения были жестко ограничены грубыми деревянными костылями, приобретенными на базаре. Купив рюкзак, я уложил в него спальный мешок, запасной свитер, новые носки и мой драгоценный экземпляр книги Марко Поло. Я также приобрел флягу для воды и устрашающий охотничий нож, который засунул его за голенище моего левого сапога. Другой сапог я положил на дно рюкзака в ожидании того дня, когда сниму гипс и пойду на обеих ногах. Подготовившись таким образом, я заковылял к центральному тегеранскому автовокзалу и сел в автобус междугороднего сообщения. Следующие два месяца я был обречен проводить большую часть времени в автобусах всех разновидностей и классов, начиная от больших «мерседесов» и заканчивая переоборудованными грузовиками. Из транспорта в Иране и Афганистане преобладают автобусы, потому что вне главных городов есть всего несколько железных дорог и частные машины. Бывают американские автобусы, германские, британские и русские. Каждая марка оценивается в известную сумму и имеет соответствующую репутацию. Доехать из Тегерана в Исфаган стоит примерно 18 шиллингов, хотя этот же путь на переделанном в автобус грузовике вы можете преодолеть всего за 3 шиллинга. У больших автобусных компаний с крупным парком фиксированная цена на билет, но маленькие фирмы, иногда обладающие одним автобусом, назначают цену по обстоятельствам. Если вы выглядите небогато и этим маршрутом сегодня едет немного пассажиров, билет будет стоит дешево; если пассажиров много и вид у вас процветающий, тогда вы можете заплатить вдвое и втрое больше. Сцена у центрального автобусного вокзала напоминает описание станций XIX века. Водители прогуливаются здесь и там с небрежно профессиональным видом, в это время подручные рекламируют достоинства их машин. Пока важный носильщик перевязывает и поднимает на борт ваш багаж, уличные мальчишки пристают к вам, прося бакшиш. Ошеломленного пассажира треплют, теснят, он продирается сквозь лес протянутых рук, оглушенный какофонией криков, которые возрастают в безумном крещендо, когда какой-нибудь автобус отправляется в путь. Большинство водителей выезжают в пять утра, чтобы проехать возможно больше прежде, чем настанет самое жаркое время дня. Но перед тем как автобус отправится в путь, следует собрать плату с бедных пассажиров, прикрепить к багажнику на крыше багаж и всем сесть. Из рук в руки в проходе между сиденьями передают овец, кур, детей и козлов. В самом проходе тоже едут. Дороже всего стоит проезд в передней части автобуса, на втором месте — центр, самый дешевый проезд в проходе. Поднаторевшие пассажиры отходят на пару миль от города, за пределы полицейских постов, и здесь голосуют на обочине дороги. В таком случае пассажир платит водителю два или три шиллинга за незаконный проезд до другого городка или деревни и, не доезжая до полицейских постов, сходит. Водители охотно идут на это, ибо деньги, получаемые с таких пассажиров, они кладут себе в карман. Профессия водителя пользуется уважением. У них должны быть специальные водительские права, за первым номером, которые выдаются только после трудного экзамена в полиции, теоретического и практического, включая умение ремонтировать автомобиль. Это неудивительно, принимая во внимание то, что водитель в этих пустынных областях больше напоминает капитана корабля. Его слово — закон, а его искусство может означать жизнь или смерть, если машина застрянет где-нибудь на полпути через пустыню. Эта профессия хорошо оплачивается, шоферы могут зарабатывать три-четыре фунта в день плюс проценты от тех денег, которые пассажиры оставляют в придорожных закусочных. Автобусные компании платят водителям в соответствии с их умением и опытом, а кроме того, за расстояние, которое они покрывают. Езда на дряхлых машинах по пустыне, по дорогам, покрытым гравием, оплачивается дороже, чем езда на новых дизельных автомашинах по гудрону. Каждый водитель берет с собой помощника и мальчишку, назначение которых — помогать ему и охранять автобус, и в этом нет ничего удивительного, потому что за восемнадцать часов пути водитель, конечно, чрезвычайно устает. Проколы, аварии, бандиты, наводнения, песчаные бури и вздорные пассажиры требуют, чтобы всякий водитель автобуса совмещал в себе механика, дипломата и психиатра. Быть пассажиром в таком автобусе — особенный опыт. Начать с того, что автобусные компании хитроумно переделывают автобусы и ставят в них еще столько же дополнительных сидений, сколько было, когда приобретали машину. Это не значит, что местные жители тщедушны, просто так вмещается больше пассажиров, следовательно, прибыль больше. Принимая данное обстоятельство во внимание, ехать с ногой, закованной в гипс, не слишком удобно. Всякое ваше движение принуждает ближайшего соседа, со своей стороны, тоже двигаться, и он кончает обычно тем, что тяжело наступает на ваши босые пальцы, высовывающиеся из-под жесткого края гипса. Это продолжается бесконечно, так как автобус ползет с постоянными тридцатью пятью милями в час по бесконечной сельской местности. Через каждые два часа — остановка, чтобы выпить чая. Автобус останавливается у караван-сарая, и все карабкаются через головы друг друга, чтобы освежиться. После, перед отходом автобуса, каждое живое существо втискивается обратно на свое место, часто с распрями, если прежнее сиденье уже занято. Иногда ваш транспорт нагоняет другой автобус, принадлежащий конкурирующей компании. Тогда, как древние рыцари, водители начинают битву за проезд, и ваш водитель яростно летит миля за милей почти вплотную к автобусу врага. Одной рукой он жмет на хриплый сигнал, требуя пропустить, и, кажется, совершенно не замечает потока пыли, который льется во все окна и слепит и душит пассажиров. В другом случае водитель оказывается добрым знакомым, и содержимое двух автобусов изнемогает от жары, пока их водители обнимаются, как братья, не видавшие друг друга десять лет, даже если они встречались сегодня утром на автобусной станции. Но путешествие автобусом дает и некоторые преимущества. Это может быть пыльно и очень, очень неудобно. Сквозь грязные окна виден маленький кусочек пейзажа, но путешествие автобусом — сравнительно дешевое, и вы общаетесь с людьми. Действительно, никто не может укрыться от доброжелательного внимания, в том числе и вы. Всех объединяют неудобства и удовольствие от путешествия. Одинокий европеец — естественный центр всеобщего любопытства и непрекращающегося потока сладостей, тыквенных семечек и других лакомств, которые выглядят в высшей степени подозрительно, когда их передают двадцатые руки. Однако нужно съесть угощение, ибо оскорбленные чувства заслуживают внимания гораздо больше, нежели расстроенный желудок, а с другой стороны, это делает путешествие не таким монотонным. Монотонность, несомненно, главный враг. От Тегерана до Кермана ехать автобусом два дня, и вид из окна не меняется. Когда мы выехали из Тегерана, автобус был, мягко говоря, переполнен, но водитель совершенно не принимал этого во внимание и все время останавливался, чтобы взять еще пассажиров. Все время пути от Тегерана до Исфагана моя загипсованная нога весело прыгала по трясущемуся стальному полу автобуса, который с грохотом мчался по дороге, посыпанной гравием, и единственным утешением стало соображение, что вторая часть пути, от Исфагана до Кермана, должна быть еще хуже; впрочем, я с трудом верил себе. Все оказалось именно так. На следующий день температура поднялась, а дорога становилась хуже и хуже. Мы пять раз прокололи шины, прежде чем после полуночи приехали в Керман, и, слишком уставший, чтобы идти в гостиницу, я спал до рассвета на багажнике автобуса, в обнимку с костылями и прочим скарбом. Мой визит в Керман был связан с тем фактом, что шестьсот восемьдесят девять лет назад трое Поло тоже прошли через этот город. Здесь они присоединились к каравану, направлявшемуся на юг, в древний порт Ормуз, который находится в Ормузском проливе напротив Омана. План Поло заключался в том, чтобы погрузиться в Ормузе на одно из арабских дау, которые под муссонами ходили из Аравийского моря к Индии. Оттуда венецианцы могли направиться в Малайзию, а потом, на борту какого-нибудь китайского торгового судна, которые время от времени приходили к юго-восточному побережью Азии, плыть в Пекин. Однако, достигнув Ормуза, трое путешественников увидели, что суда в порту были «очень скверные, и многие из них тонут… а это делает путешествие на них рискованным предприятием». Очень может быть, что Поло, как венецианцы, предъявляли слишком высокие требования к кораблям. Но, как бы то ни было, они предпочли неизвестные опасности сухопутного путешествия известному риску морского, поэтому караван повернул обратно в Керман, другой дорогой, и начал свое фантастическое трансконтинентальное путешествие через Персию, Афганистан и пустыню Гоби в Китай. Я намеревался исследовать, по какому пути Марко ехал от Кермана через горы к Ормузу и какой дорогой возвращался обратно к Керману. Через горы вели три дороги, одну из которых никто и никогда не исследовал в связи с путешествием Марко Поло. Полковник Йул, величайший авторитет по Поло, писал, что «до тех пор, пока не пройден прямой путь через Бафт, всегда будут оставаться сомнения относительно точного пути в Ормуз». Я намеревался не только сам проехать по этой дороге, но хотел также узнать все, что возможно, о других путях через горы, чтобы после сравнить их с отчетом Марко. Теоретически, тема благодарная, потому что описание пути из Кермана в Ормуз — одно из самых подробных в книге. Марко особенно подчеркивает, что караван шел двумя разными дорогами: одной — в Ормуз, а другой — возвращаясь после решения идти в Китай сухопутным путем. Относительно внешней стороны путешествия Марко замечает, что караван шел обратно семь дней по приятному плато, упоминает о горном перевале, на котором очень холодно зимой, и об обширной плодородной равнине, где в изобилии растут пшеница, фисташки, финики и ягоды и где путник встречает ястребов, франколинов и диких голубей. Он, кроме того, видел здесь крупный рогатый скот и курдючных овец. Но, предупреждает Марко, путник должен остерегаться, ибо эти места кишат «ужасными бандами грабителей, и эти грабители, сверх того, головорезы». Отчет Марко об этом участке пути достаточно детализирован, чтобы составить схему движения от деревни к деревне. Однако есть и трудности. Некоторые замечания Марко ставят в тупик, например он пишет, что видел «райские яблоки». Дело в том, что местность между Ормузом и Керманом — одна из самых скверных в Персии. Это страна гор, которые называются «сард», или «холодные горы», эту местность тоже называют «рудбар», или «плато вод»[9 - Рудбарг что означает «множество ручьев», — довольно распространенное название. Например долину ассасинов, образованную реками Шахруд и Аламут и расположенную на север от Тегерана, также называют Рудбар.]. Местами горы поднимаются на высоту четырнадцати тысяч футов, то есть примерно на высоту Маттерхорна, в других местах — беспорядочное каменистое плато. Область, в сущности, необитаема и составляет один из самых заброшенных углов современного Ирана. Несмотря на это, моей задачей было преодолеть ее в обоих направлениях, как это некогда сделал Поло. Лучшим местом для начала изысканий казался базар в Кермане. Поэтому я отправился туда и ковылял между лавками, спрашивая, может ли кто-нибудь мне что-то сказать о местности, лежащей к югу. Все советовали обратиться к старому Резе, крупному землевладельцу, которому принадлежит много земель в этих местах. Я отыскал Резу во дворе величественного дома на окраине Кермана. Учтивый и старомодный, принадлежащий к старому поколению, которое никуда не торопится и наслаждается естественным ходом событий, Реза любезно пригласил меня в прелестный сад, огороженный стенами, где в прохладной тени деревьев ворковали голуби. За чашкой чудесного чая мы говорили по-английски о великом караванном прошлом юности Резы. Он отлично помнил свое путешествие к Ормузу через перевал Сарвизан с большим караваном, состоявшим из двухсот мулов, верблюдов и лошадей, нагруженных фисташками, виноградом, миндалем и коврами и хлопчатобумажным полотном. Это был едва ли не последний крупный караван на побережье, и Реза прочел мне то, что записал в своем дневнике об этом путешествии. Повествование, которое я услышал, было так похоже на текст Поло, что у меня не осталось сомнений, что я знаю, где лежит первая часть пути Марко. Старый Реза описывал, как путь через Сарвизан идет по холодному горному перевалу и по плодородной равнине Марко Поло. Он даже упомянул о диких голубях, ястребах и франколинах. Чтобы покрыть этот путь, караваны, хотя их и разделяло более шестисот лет, шли семнадцать дней. Старый Реза вырос в этих горах и, не колеблясь, заявил, что описанию Поло соответствует только одна горная дорога. Мы вместе проложили на карте путь, которым венецианский караван должен был идти к югу. К тому же, эти сведения совершенно совпадали с описанием Р. М. Смита, майора королевских инженерных войск, проехавшего этой дорогой в 1866 году. Давно было признано, что Поло поехал на юг через Сарвизан. Поэтому я всего лишь получил подтверждение тем сведениям, которые у меня уже были. Тем самым мне оставалось исследовать обратный путь Марко — от Ормуза в Керман. Здесь Реза мог только сказать, что есть два возможных пути. Первый идет вдоль западной оконечности Холодных гор через Саидабад. Здесь проложена современная автомагистраль. Вторая и более привлекательная дорога проходит по перевалу Дех Бакри через Бафт в самом сердце нагорья. Я решил, что должен проехать по обоим маршрутам и сравнить, какой из них более соответствует дороге, описанной Поло. Старый Реза пришел в ужас. Он сообщил, что не может ручаться за мою жизнь, если я поеду через горы, магистраль же, напротив, совершенно безопасна. Никто из жителей города не ходит в горы, ведь последние служат пристанищем диким кочевникам, которые сами себе закон, и среди них немало преступников. Несколькими месяцами ранее полицейский патруль, разыскивавший беглого нарушителя, подвергся нападению из засады и был уничтожен. Резе пришлось раздать винтовки своим арендаторам, живущим на холмах у подножия гор, для безопасности. Вообще же через перевал Дех Бакри сегодня путешествуют только темные личности, желающие избежать встречи с полицейскими постами на магистрали. Но я решил воздать должное Поло, писания которого часто критикуют за недостаток точности. Если только это окажется в человеческих силах, я должен пересечь перевал Дех Бакри и постараться еще раз доказать замечательную точность повествования Марко. Сердечно поблагодарив Резу, я возвратился на базар и, поторговавшись, достал место на очень древний, состоящий из одних заплаток грузовик, который ехал в направлении Дех Бакри. Я взобрался на груз сахарных голов в компании восемнадцати крестьян, дюжины кур и пары рогатых овец, и машина загрохотала по скверным дорогам плато. Загипсованная нога вызвала пристальное внимание и в конце концов стала очень удобным сидением для маленького мальчика. Мое безголосое пение как средство сблизиться с попутчиками устранило первоначальную сдержанность спутников, и скоро мы уже хором исполняли итонскую песенку, которую поют на соревнованиях по гребле, на псевдоанглийском языке. Аккомпанементом служило хлопанье на ветру подолов рубашек моих коллег, вцепившихся одной рукой в прыгающий грузовик, а другой держащих свои черные головные уборы, достойные Дерби. Они были совершенно уверены, что я сумасшедший, душа, отмеченная Аллахом, и радостно сообщали эту новость в каждой придорожной деревушке. Когда грузовик остановился в конечной точке маршрута в последней деревне на холмах предгорья, я остался единственным пассажиром. На следующее утро, едва встало солнце, я счастливо заковылял по деревне, сняв почти венецианский пейзаж из саманных домиков, выстроившихся вдоль чудесного водного потока, и сидящих в тени на корточках крестьян, слушающих странствующих певцов, которые аккомпанировали себе на лютнях. К несчастью, камера опять навлекла на меня неприятности. Местный полицейский увел меня в тюрьму. С каждой стороны двери был поставлен солдат с винтовкой, но, когда стало очевидно, что я не намерен бежать, прыгая на одной ноге, оба караульных разумно впали в крепкий сон. Сержант, представлявший местное начальство, закончив завтракать, вызвал меня на допрос. Есть ли у меня разрешение, спросил он, на отъезд из Кермана? Нет, я никогда даже не слышал о таком документе, а мой паспорт, визы и другие бумаги не произвели на сержанта никакого впечатления. Потом, к счастью, я откопал на дне рюкзака тисненую бумагу, которая удостоверяла мое оплаченное членство в Королевском географическом обществе. Вообще-то, это была расписка в получении денег обществом, которая, с другой стороны, подтверждала мое участие. Однако расписка произвела удивительное действие. Сержант благоговейно взял бумагу и, держа вверх ногами, так что герб стал печатью, просмотрел ее с великим почтением. Потом он отсалютовал мне и выпалил беглым огнем несколько команд. Полицейскому А. было приказано носить мой рюкзак, а полицейский Б. был проинструктирован относительно того, что его жена должна приготовить мне завтрак. Через какое-то время, благодаря усилиям моих синемундирных сообщников, я уютно устроился на сиденье другого грузовика, на сей раз направлявшегося дальше в предгорья. Мы упорно продвигались, часто задним ходом, перемалывая поверхность вади, которые служат здесь дорогами для автомобилей. Потом водитель что-то не просчитал, и машина неожиданно, но не очень резко, величественно сползла вниз с крутого берега. Когда я выбрался из кабины в пыль среди потоков воды, масла и бензина, моей первой реакцией было проверить, все ли кости целы. К счастью, падение было сравнительно мягким, и ни водитель, ни грузовик, ни я не пострадали. Водитель стоически выполз обратно на дорогу, по которой мы ехали. Я покорно устроился в тени перевернутого грузовика и стал ждать появления крестьян, которые могли помочь поставить грузовик обратно на потрепанные шины. Созерцая скучный средний план, я совершенно неожиданно увидел фигуру белуджа, едущего на верблюде по краю вади. Не знаю, кто был больше удивлен — белудж в своем мешковатом одеянии и неопрятном тюрбане или искалеченный англичанин, спокойно сидящий в пустыне. Как бы то ни было, нельзя было не воспользоваться благоприятной возможностью. Через минуту я взгромоздился на горб животного, с костылями, надежно засунутыми под подпругу, а белудж пошел впереди, ведя верблюда за повод. Когда солнце уже заходило, мы увидели собравшихся в уединенном месте нескольких белуджей с приблизительно двадцатью верблюдами. После долгого торга на ломаном персидском, сопровождаемого жестами и проходившего в окружении надувающих пузыри и стонущих животных, я заплатил белуджам за переезд через перевал Дех Бакри. Я был так доволен тем, как счастливо нашел способ перебраться через перевал, что воздержался от вопросов относительно дела, которое понудило белуджей ехать этими уединенными тропами. На верблюдах были мешки, возможно полные зерна, но, памятуя о предупреждении Резы, я заключил, что белуджи подрабатывали контрабандой и, вероятно, везли гашиш из Хорасана к кораблям в порту Бендер-Аббаса. Ночью температура стремительно упала и, как писал Марко Поло, холод был такой, что, «сколько бы ни было у вас одежды и меха, едва ли это поможет», и в этих обстоятельствах мой спальный мешок был сущей находкой и произвел сенсацию среди белуджей. Когда на следующее утро солнце согрело нас, верблюды поднялись и наша маленькая банда отправилась в путь медленным, размеренным шагом погонщиков. Равномерное покачивание на горбе, со сломанной ногой, торчавшей с одной стороны, было чрезвычайно беспокойным занятием, в особенности когда верблюд вдруг опускался на колени. Кренясь, я чувствовал, что могу бесславно сползти на землю в любой момент, поэтому изо всех сил цеплялся, даже тогда, когда караван останавливался, чтобы дать верблюдам пощипать кустарники, пока их владельцы, усевшись рядком, ели грубые лепешки и сыр. Последний выдавливали из бесформенного мешка, сделанного из шкуры козленка, которую не вялили, и мешок отвратительно выглядел и пах, но сыр в ужасающей жаре оставался влажным и мягким. Новизна путешествия на верблюдах скоро приелась. Белуджи не спешили, и покрытые струпьями животные продолжали размеренно идти горделивой поступью. Движение их шей очень напоминало движение змеи, поднимающейся с земли, и мало удовольствия смотреть весь день на эту шею и на неуклюжую заднюю часть предыдущего верблюда с крысиным хвостом. Не было никаких причин завидовать такому же путешествию Марко, продолжавшемуся три с половиной года. Весь день мы поднимались по извилистому ущелью, которое привело нас к седловине перевала Дех Бакри. На середине перевала дорога спускалась вниз через несколько ущелий в виде больших ступеней, связанных между собой узкими проходами со стенами из известняка. Дно ущелий было сухим и неровным и состояло из камней и обломков скал, оставленных стремительными потоками после ужасных гроз, приносящих в эти места влагу один раз в год. Это была угрюмая пустынная местность с чрезвычайно редкими селениями; единственными живыми душами были случайные группы кочевников, дрейфующие со своими верблюдами на север во время перехода на летние пастбища. Вторую ночь наш маленький караван провел на дне одного из ущелий. Наш ужин составляли две курицы, которые провели день, обреченно махая крыльями и свисая с седла вниз головами. Когда наступили сумерки, кочевники сели в кружок, передавая один другому сигарету. В пламени костра, сложенного из валежника, на их ястребиных лицах перебегали тени, а за кругом света сливались во что-то темное и неопределенное горбатые силуэты отдыхающих верблюдов и колючий кустарник. К месту, где я лежал, неудобно положив на камень перед собой ногу, подошел Али, который представился начальником каравана. — Цена за твой переезд была недостаточной, — сообщил он. Я сразу же вспомнил эпизод в долине ассасинов, и у меня появилось неприятное предчувствие. — Мы договорились, — был мой ответ. — Но сейчас ты должен доплатить: я не включил в цену еду, а нам нужно купить еще кур, — без всякого выражения проговорил он. — Сколько я должен доплатить? — спросил я. — Триста туманов. — Но у меня нет с собой таких денег. — Триста туманов, — повторил Али, — или мы завтра оставим тебя одного. Я понимал, что означает эта угроза. Со сломанной ногой и на расстоянии миль и миль от воды, я, по всей вероятности, умру от жажды прежде, нежели какой-нибудь странствующий кочевник набредет на наш бивуак. Мне следовало бы принять во внимание слова Поло относительно того, что «среди людей этих царств много жестоких и кровожадных… если купцы не вооружены надлежащим образом, и тоже не имеют луков, они убивают и ограбляют их безжалостно». Поразмыслив, я предложил Али нагнуться ко мне. Он сел на корточки рядом, и я, резко подтянувшись, схватил его за жилет и потянул к себе. Одновременно я выхватил тяжелый нож, засунутый в сапог, и приставил его ниже подбородка Али. В этом было много бравады, я мог двигаться только на одной ноге, а с другой стороны, противник превосходил меня численностью. Я, по правде говоря, имел весьма смутное представление о том, что буду делать дальше, после того как приставлю нож к шее, и мои руки тряслись от страха. Али, вероятно, полагал, что мои руки дрожат от гнева, и демонстрация силы произвела желаемый эффект. Отчасти от неожиданности, но более вероятно, в силу моей мнимой храбрости, он уступил. Последовали слова извинения, и он ушел. Единственное, что оставалось делать, — ждать, пока положение вещей окончательно не прояснится. Если бы контрабандисты очень захотели, им до смешного легко было бы избавиться от меня. Я не спал всю ночь и был готов всякую минуту к обороне. Но не было нужды беспокоиться. Белуджи, несомненно, решили, что я сумасшедший, окончательно и бесповоротно, и оставили меня в покое. Когда мы отправились в путь, их обращение стало более любезным, что же касается Али, последний выказывал странную заботливость, принес мне мех, наполненный водой, и помог усесться в седло. Однако я в любом случае решил оставить белуджей при первой же возможности. Такая возможность представилась, когда мы пришли в первую после перевала деревню. К этому времени белуджи уже освоились с моим присутствием, и наши отношения были вполне дружескими. Прежде чем покинуть караван, я сказал, к их очевидному облегчению, что не сообщу никому об их присутствии, и с этим спустился в деревню, чтобы найти менее рискованное средство передвижения. Чтобы доказать, что Марко Поло шел той же дорогой, которой я ехал с караваном белуджей, мне нужны были факты. Пока ожидал в деревне подходящего транспорта, я строил самые различные предположения относительно пути, который пролегает там, «где земля изобилует минеральными источниками, излечивающими болезни кожи. А хлеб так горек, что никто не может есть его, пока не приобретет привычки. Причина того, что здешний хлеб горек — в воде». Али говорил мне, что неподалеку в горах есть серные источники, в которых кочевники купают своих верблюдов, чтобы излечить болячки, но для того, чтобы быть вполне уверенным, нужны были доказательства несомненные. Когда я сел за неизбежный ужин из маета, то есть йогурта, и нана, то есть хлеба, первый же кусок, который я откусил, явил мне с несомненностью, что я следую по пути Марко Поло. Грубая лепешка была так остра, что ее было почти невозможно проглотить, не запивая чем-нибудь. Вяжущий эффект каждого куска связывал гортань, этот хлеб был горек, как хинин, и острый долгий привкус было трудно устранить водой. Неудивительно, что Поло помнил противный хлеб высокогорного плато, который «так горек, что никто не может есть его, пока не приобретет привычки». Даже это не изменилось за столетия, отделявшие путешествие Поло от моего. Много позже я говорил о феномене горького хлеба с ученым, возглавлявшим исследования в области сельского хозяйства на юге Ирана. От специалиста я узнал, что причиной того, что хлеб горек, является не вода, как предполагал Марко, а пораженные болезнью зерна. И — во всем Иране всего один крошечный район, где найдена эта болезнь. Через некоторое время в деревню горького хлеба заехал маленький грузовик, который направлялся с грузом арбузов на хромовые рудники. Последние находились ближе к побережью. Я попросил меня подвезти и отправился на грузовике через повторяющиеся полосы каменистых развалов; каждая из этих полос была больше предшествующей, со временем в них появилась растительность, и, по мере приближения к побережью, зелени становилось все больше. Местность сделалась заметно обильнее или, по словам Марко Поло, «изобиловала прекрасными деревьями и финиковыми пальмами и провизией». Перед колесами нашего грузовика взлетали стаи маленьких черных куропаток и исчезали в кустах на обочине. Однажды мы встретили представителя какого-то местного племени, шедшего по пыльной дороге и несшего клетку с заключенным в ней ястребом. Мне было очень приятно увидеть подтверждение словам Поло относительно ястребов, которые «летают так быстро, что в воздухе от них не может уйти ни одна птица». В нескольких милях от хромовых рудников стоял самый дикий из всех караван-сараев, какие мне доводилось видеть, — грубое первобытное убежище из верблюжьей колючки, покрытое полусгнившими шкурами. Когда мы с водителем ожидали в этом «вигваме» обед, который нам готовила хозяйка, вполз хозяин, гордо держа в вытянутой корявой руке маленький сморщенный фрукт, очень похожий на дикое яблоко. Я принял дар только после нескольких горячих жестов, объяснявших, что это деликатес. Ожидая самого худшего, я откусил кусочек. Фрукт, к моему удивлению, был чудный. У него был приятный вкус яблока и сливы, и немного персика. Я с жадностью истребил остатки фрукта и только потом понял, что наткнулся на решение загадки Поло о таинственных райских яблоках. Никто из ученых авторитетов, исследовавших путешествие Марко, не мог в точности сказать, что именно он подразумевал, говоря, что среди прочего по пути видел «райские яблоки». Некоторые ученые предполагали, что он говорил о бананах, кто-то рассуждал об ананасах. Но, насладившись «райским яблоком» сам, я сразу же понял, почему Поло дал этой разновидности нектарина, которую персы называют «шелали», название «райских яблок». Через несколько миль показались хромовые рудники, управлявшиеся англичанином, который, чрезвычайно удивившись моему неожиданному прибытию через горы, принял меня в высшей степени гостеприимно. Он был так мил, что я с неохотой покинул его, чтобы покрыть оставшийся участок дороги до Бендер-Аббаса, этого современного эквивалента Ормуза. Я был счастлив, что мой путь в точности соответствовал пути венецианского каравана, и безоговорочно верил словам Марко, с удовольствием предвкушая следующие живые примеры его исторического описания. Когда побережье залива приблизилось, температура стремительно повысилась. До горизонта расстилались знакомые белые солончаки, чье безмолвие нарушалось лишь тонкими песчаными вихрями. По склонам холмов на фоне зеленой травы и выступающих прожилок белых скал двигались рассыпавшимися пятнышками группки кочевников. Из-за жары местные караван-сараи строились как шалаши, плетеные из прутьев, стоящие на платформе из сучьев над маленьким потоком, чтобы прохладный ветерок мог проникать в шалаш со всех сторон, ибо «летом они все умерли бы от жары… поэтому они строят плетеные беседки, частью стоящие на земле, частью — на куче древесины, наваленной над водой, и покрывают эти беседки зеленью, чтобы защититься от солнца». Побережье замечательно тем, что здесь наблюдаешь то, чего нигде в Иране больше не увидишь. Работорговцы, купцы и колонисты, приплывавшие сюда, повлияли на состав населения и образ жизни. В некоторых деревушках темная кожа и почти негроидные черты крестьян выдают африканскую кровь, которая дала основание Марко Поло сказать, что «цвет кожи здесь у народа черный, и этот народ поклоняется Магомету». Арабское влияние представлено кое-где встречающимися бурнусами и арабскими гончими, а индийский образ жизни оставил свой след в деревнях, где под деревянными седлами, предназначенными для перевозки грузов и прикрепленными ремнями к горбам, брюху и задней части, спокойно стоят быки зебу. Об этих животных Марко писал: «Животные тоже различны. Позвольте мне сперва сказать вам о быках. Они огромны и белы, как снег. Их шерсть коротка и гладка по причине жары. Рога толстые и короткие, не заостренные. Между лопатками у них круглый горб в две ладони высотой. Это самые милые животные в мире. Если вы желаете положить на них груз, они ложатся, как верблюды; когда груз уложен, они встают и несут поклажу очень хорошо, ибо они бесконечно сильны». На протяжении всей истории маленькая гавань на берегу Ормузского пролива влияла на прибрежную равнину. Отсюда в деревни в глубине страны лучами расходилась торговля, культура и управление. Порт — центр, сердцевина и ядро внутренних областей, где все дороги в конце концов ведут к пристани. Дорога с рудников, по которой я ехал, естественно, тоже вела к верфи, и с течением времени мы увидели миниатюрный порт Бендер-Аббаса. Здесь, в виду тропического голубого моря, я слез с грузовика и заковылял исследовать наследника «прекрасного города, называемого Ормузом». Глава 9. Ормуз — Герат «Через два дня пути он (путешественник) достигает океана. Здесь на берегу стоит город, называемый Ормузом, в котором есть отличный порт. Купцы приплывают сюда на кораблях из Индии, привозя разнообразнейшие пряности, драгоценные камни, жемчуг, шелковые материи, золото, слоновый зуб и множество других товаров. В этом городе они продают их другим купцам, которые, в свою очередь, продают их покупателям по всему свету. Ормуз — большой центр торговли и столица королевства, ему подчинено много городов и городков. Король носит имя Румедана Ахмета. Климат жаркий и нездоровый. Если иноземный купец умирает здесь, все его имущество отходит королю… Местные жители не едят нашей пищи, ибо от белого хлеба и мяса они болеют. Они употребляют в пищу фрукты и соленую рыбу, именно тунца, и тоже лук; и эта еда совершенно удовлетворяет их… Они сеют в этой области свою пшеницу, ячмень и прочие злаки в ноябре и собирают весь урожай до конца марта. То же касается фруктов: к марту они поспевают и собираются. После вы вовсе не увидите растительности, кроме финиковых пальм, которые стоят до мая. Причина этому — великая жара, от которой растительность засыхает… Летом местные жители не остаются в городах, иначе они все умерли бы от жары». Было нетрудно понять, почему в описании Ормуза доминирует ужасающая жара. В середине лета местные жители, которые обладают известными средствами, покупают место на кораблях и уплывают в Кувейт и Бахрейн, где, как они утверждают, в это время в сравнении с их климатом освежающая прохлада. Когда я ковылял по городу почти сразу после рассвета августовским утром, было уже так жарко, что по моим деревянным костылям текли ручейки пота, оставляя в пыли темные пятна. Еще раньше этим утром вода в резервуаре на крыше автобусной станции была достаточно теплой, чтобы с удобством побриться. В последние несколько десятков лет численность населения в Бендер-Аббасе неуклонно снижается, так как со времен Марко значение порта, к сожалению, упало. Тогда город был естественным перевалочным пунктом на Великом Шелковом пути. Караваны из внутренних областей были связаны с дау, плывшими по торговым маршрутам едва не на край света, в частности на Яву и Занзибар. Из описания Поло ясно, что Ормуз являлся жизненно важным звеном в торговой цепи, и через порт перевозили большую часть богатств известного мира. Почти все народы, занимающиеся торговлей, держали здесь своих агентов. С точки зрения торговли город конкурировал с Константинополем, на который Ормуз во многом походил. Ормуз не всегда находился на одном месте. Сперва город строился на береговой полосе, недалеко от него высадилась часть войск Александра Македонского за тысячу лет до Марко Поло. После — на скалистом острове, недалеко от побережья; перемена местоположения была вызвана, вероятно, все возраставшей дерзостью разбойников, приходивших с гор. Во все времена существования Ормуза его благосостояние было напрямую связано с политикой Персии, в особенности с политикой Керманского царства, для которого он составлял естественный рынок сбыта. В 1507 году Ормуз был взят Альфонсо Альбукерком и отошел к Португалии. С этого времени, казалось, город окончательно обосновался на острове. Но последовавшая затем торговая конкуренция с европейскими нациями и упорядочение движения судов в Индийском океане в муссонный сезон лишили Ормуз выигрышной позиции и сделали его «довеском», ибо отныне суда плыли на Восток другим, более коротким путем, через мыс Доброй Надежды. С этого времени главным достоинством Ормуза оставалось то, что он был воротами, через которые в Персию поставлялись товары из обеих Индий, а в последние отправлялись персидские товары. Смертельный удар был нанесен в 1622 году экспедицией шаха Аббаса, которому помогала британская эскадра, посланная Ост-Индской компанией. Остров был взят, португальский гарнизон изгнан. Все укрепления и правительственные здания срыли, а порт перенесли обратно на материк, в деревню Гамбрун, последнюю переименовали в Бендер-Аббас. «Бендер» значит «порт». Великий век открытий пребывал в наивысшей точке, вся система мировой торговли радикально изменилась, и новый порт так и не оправился от переноса на другое место. Бендер-Аббас медленно погружался на дно и сегодня именно там и находится. Сейчас «центр богатства, роскоши и великолепия в восточном мире», как его некогда называли в ранних исторических трудах, является сонным провинциальным городком, мечтающим о широких восстановительных работах, но в то же время полностью зависимым от единственной деревянной пристани, построенной для нужд британских экспедиционных войск. Тем не менее, несмотря на жару и застой, Бендер-Аббас обладает неподдельным и особенным очарованием. В домах торговцев продолжается жизнь, правда, эта жизнь едва течет; движение почти всего товара обеспечивается десятком кораблей — деревянными судами (курсируют вдоль побережья) и большими пароходами; последние, правда, посещают порт очень редко. В узких переулках вокруг пристани арабская атмосфера. Между судами и складами вереницами носят груз полуобнаженные и обливающиеся потом грузчики, взваливающие мешки на спину с ритмическим и ясным «ек, дох, сех… о, Аллах!»[10 - «Раз, два, три… о, Аллах!» (араб.)] С каждой стороны пирса по три-четыре корабля. Широкие и тяжелые, они сонно поднимаются и опускаются на глянцевой соленой и теплой воде, тихо скрипя огромными рулями в полуклюзах. На каждом судне короткая приземистая мачта и толстый гик, чтобы при случае воспользоваться свежим ветром, вообще же эти суда, пыхтящие вдоль побережья от гавани к гавани, зависят от старых, изношенных дизельных двигателей. Груз, самый разнообразный, помещается в единственный центральный трюм, а на юте возвышается квадратная надстройка. Здесь под навесом, выцветшим от солнца, висит провизия, которую употребляют в пути: темно-коричневые связки фиников, половины копченых туш и глиняные кувшины с водой. Эти суда напоминают крепких работяг и резко контрастируют с тонкими маленькими и оснащенными треугольным парусом дау, стройно скользящими по морю; корма и бока у них разукрашены синими и белыми завитками. Как много местные суда, курсирующие вдоль побережья, заимствовали в отношении формы у судов европейских, трудно сказать. Во всяком случае, они не могут серьезно отличаться от кораблей, которые видел Марко; «их суда, — писал он, — очень дурны, и много их тонет, потому что части этих кораблей не скрепляются железными гвоздями, а скрепляются веревками из коры кокосовых орехов. Кору эту они бьют до тех пор, пока она не станет тонкой, как конский волос; потом делают из него канаты и прошивают корабли. Канаты не портятся от соленой воды и сохраняются замечательно долго. На судах одна мачта, одно весло, и нет палубы; когда их нагружают, груз покрывают шкурами, а на эти шкуры грузят лошадей, которых они возят в Индию для продажи. У местных жителей нет железа для гвоздей, поэтому здесь используют деревянные клинья и прошивку канатами. Другая особенность этих кораблей та, что их не конопатят смолой, а мажут рыбьим жиром». Сравнительно с европейскими достижениям в области мореплавания критика Марко относительно ормузского судоходства излишне строга. Суда в заливе, даже в его время, обладали отличными мореходными свойствами, были достаточно надежны, а дело перевозок было хорошо поставлено. Вне сомнения, арабы были такими же хорошими моряками, как и европейцы. Можно принять во внимание замечания Поло относительно методов строительства судов и относительно их деталей и частей; арабские доки никак нельзя сравнивать со знаменитым венецианским Арсеналом, где части дубового киля вымачивали в воде двенадцать лет, прежде чем поставить их на боевую галеру. Методы постройки судов, которые видел Марко в Ормузском проливе, в сущности, не изменились. Действительно, мало что могло измениться, принимая во внимание то, что функции маленьких судов, курсирующих вдоль побережья в этих местах, и материалы, из которых они делаются, оставались на протяжении столетий теми же самыми. В двух или трех милях по побережью от Бендер-Аббаса есть маленькая колония строителей кораблей. Здесь безмятежно живут шесть семейств, всецело посвятивших себя сооружению судов в манере, какую описал Поло. Из необработанного лесоматериала с помощью топора, огня, тесла и пилы они выделывают, с немалыми затратами сил, остов судна. Мужчины, сидя в ряд на корточках под узкой полосой парусины, тщательно обрабатывают длинное бревно, лежащее перед ними. Каждый работает на своем участке: выжигает, выдалбливает, обтесывает, сверлит и скоблит. Они трудятся удивительно слаженно, не мешая друг другу. Веревки из коры кокосовых орехов больше не используются для прошивки, как не используется для пропитывания дерева рыбий жир. Корабль конопатят массой, полученной вследствие растирания волокна кокосовой пальмы. Железные гвозди все еще почти не применяются, части судна скрепляют деревянными нагелями. Фрагмент за фрагментом собирается корабль, и вот наконец строители выглядят рядом с длинным, возвышающимся над ними корпусом лилипутами. Семьи рабочих живут и работают под сенью ковчега на манер Ноя и его домочадцев. Их хлипкие домики рядом с судном кажутся ласточкиными гнездами. Когда корабль готов, его спускают вниз, на берег, к кромке воды на круглых бревнах. Скоро на берегу появится еще один остов, который станет основой существования рабочих на следующие два или три года. После визита в колонию строителей кораблей я возвратился в торговый квартал Бендер-Аббаса, чтобы отыскать еще что-нибудь, связывающее современный порт со старым. Как и всякий, желающий больше узнать о городе, я был притянут к складу господина Билучи, служащему вместе конторой и универсальным магазином. Господин Билучи был головой здешнего купеческого общества. Старик в плетеной ермолке сидел на почетном месте за древним столом, украшенным пыльными потрепанными гроссбухами. В темных нишах и углах возвышались таинственные, набитые до отказа кули и свернутые в аккуратные трубы ткани. Воздух был предельно насыщен острым ароматом пряностей, хранившихся на складе, и запахом фруктов, которыми торговали в лавках на улице, он плыл через двери, всегда распахнутые. Повсюду сидели или лежали персы, кувейтцы, арабы и индусы, потягивая кей и куря сигарету за сигаретой. Рядом с несколькими избранными стоял кальян, и мундштук неторопливо передавался из рук в руки. Разговор шел о ценах на товары и на фрахт корабля, о ставках обмена валют и о ценных бумагах, о займах, корице, сахаре, дереве, перце и горчице. Время от времени господин Билучи вставлял короткое замечание в один из своих гроссбухов, и какой-нибудь счастливчик устремлялся наружу, чтобы осуществить на практике сделку, которую он только что заключил; другой торговец всегда был готов занять его место. Каждый приводил с собой слуг или учеников, стоявших снаружи у стены и готовых бежать за гроссбухом, мухобойкой или коробкой спичек. Это неспешное течение жизни позволяло торговцам обсуждать все что угодно, например достоинства отдельно взятого капитана или цену пяти мешков фисташек. В Бендер-Аббасе купцы вели дела в неторопливой манере пращуров. Когда я появился в собрании, для меня нашелся стул, и господин Билучи ответил на мои вопросы, так как мое присутствие внесло приятное разнообразие. Никто в этом собрании не слыхал о Марко Поло, но все слушали с вежливым вниманием описание средневекового Ормуза. Меня, в частности, занимало то место в повествовании Поло, где он говорит о сжигающем ветре. «Это правда, — писал он, — что несколько раз в течение лета из пустынь, окружающих эту равнину, начинает дуть такой неодолимо горячий ветер, что он нес бы с собой смерть, если бы не случалось, что, как только люди узнают о нем, они погружаются по шею в воду, и так спасаются от жары. Чтобы показать, как бывает горяч этот ветер, мессер Марко приводит следующий рассказ о том, что случилось, когда он был в этих местах. Царь Кермана, не получив дани от повелителя Ормуза, послал войско из тысячи шестисот пеших воинов и пяти тысяч конных, чтобы войско внезапно напало на жителей города, когда они находятся за его стенами. Вечером войско расположилось лагерем в лесу недалеко от Ормуза. Наутро, когда они собирались уже сниматься, подул горячий ветер, и все они задохнулись, так что не осталось никого, кто принес бы весть своему владыке. Жители Ормуза, услышав об этом, пошли похоронить тела, чтобы те не заражали воздух. Тела, однако, под действием ужасающей жары уже совершенно разложились, так что, когда они брали трупы за руки и за ноги, чтобы нести к могилам, вырытым неподалеку, руки и ноги отваливались, и ничего не оставалось, как вырыть могилы рядом и положить их туда». Когда я закончил читать, собравшиеся с минуту посовещались, потом Билучи сказал, что он в первый раз слышит эту историю. Но, хотя собственно история нова, смертельный ветер известен очень хорошо. Человеку, живущему в Бендер-Аббасе, рано или поздно приходится испытать, что такое юло, или огонь, иногда называемый «дыханием Кабула». Это печально знаменитый палящий ветер, который дует из внутренних областей Ирана в известные дни мая, июня и июля. Когда юло начинает дуть из Белуджистана, продолжал господин Билучи, всякое живое существо стремится укрыться и переждать, пока ветер стихнет, и в эти дни не спасают и охлаждающие вышки. Охлаждающие вышки, о которых упомянул господин Билучи, — любопытная черта прибрежной архитектуры. Каждая вышка похожа на большую полую дымовую трубу примерно восьми футов в объеме. Она выходит прямо в крышу во всех жилых комнатах, которые имеют какое-нибудь значение. Принцип действия этих вышек тот же, что и принцип действия обыкновенных дымовых труб, разве что здесь не нужен огонь. Воздух, которым уже дышали, следовательно лишенный кислорода, поднимается через трубу и уходит из комнаты, а в дверь, замещая его, входит воздух свежий и более прохладный. Это простое, но действенное средство вентиляции, делающее пребывание дома в здешней жаре сносным. Я продолжал расспрашивать господина Билучи и задал вопрос о прославленном ормузском финиковом вине («в этой стране делают вино из фиников, добавляя в него разные пряности, и оно славное, славное»). Вместо ответа господин Билучи послал принести бутылку этого вина и несколько стаканов. Пока мы ждали слугу, он объяснил мне разницу между пальмовым тодди, делающимся из сока свежесрубленной пальмы, и настоящим пальмовым вином, которое изготавливают посредством замачивания фиников, изюма и пряностей в воде и последующего брожения в течение месяца в жаркий сезон. Производство этого алкогольного напитка в настоящее время находится в исключительном ведении правительства, употребление его в больших количествах во время жары может быть опасно, хотя Марко настойчиво утверждает, что, «когда это вино пьют люди, не привыкшие к нему, оно действует как слабительное; но после оно идет на пользу, и даже полнит». Когда дела господина Билучи были закончены, он пригласил меня провести ночь у него дома. Так как после захода солнца крыша — самое прохладное место, я удовлетворенно свернулся калачиком на свежем воздухе на древнем исфаганском ковре, которое, вне сомнения, стоил небольшое состояние. Утром меня разбудили слуги, взобравшиеся на крышу для утренних молитв. После расстелили ковер, который был больше и, очевидно, дороже. Принесли подушки, и появился господин Билучи, с ним был еще один гость, оба в элегантно ниспадавших мантиях, которые в заливе носят вместо скучных пижамных брюк и рубашек центрального Ирана. Мы втроем сели друг напротив друга, пока слуги неслышно бегали в дом и обратно, принося чашки с йогуртом и блюда с финиками и благоухающим манго. В первый раз в Иране мой завтрак составляло такое восхитительное сочетание ингредиентов: хлеб с завернутыми в него мятными листьями, его надо было есть, макая в соус цвета горчицы, сделанный из мускатных орехов, гвоздики и разных пряностей и разведенный в лимонном соке. Когда мы закончили завтракать и слуги унесли небольшие чаши для ополаскивания пальцев, господин Билучи и его гость занялись кальяном, а рядом с моим локтем появилась пачка сигарет и великолепная перламутровая пепельница. Лениво развалившись на подушках и потягивая кей из торжественно поднесенного в серебряном подстаканнике чудесной работы стакана, я удовлетворенно слушал бульканье кальяна. Второй гость был капитаном в великолепной чалме: очень живописный, с проколотыми ушами, обладающий самыми разнообразными познаниями, в нем текла негритянская и арабская кровь, причем первой больше. Его дау уходила от пристани с вечерним бризом в Бомбей. Я был приглашен совершить путешествие. В этой сцене из «Арабских ночей» я на мгновение почти забыл о Марко Поло и едва не принял предложение. Но вместо этого я пошел к автобусной станции, сопровождаемый одним из слуг господина Билучи. Благодаря влиянию последнего мне предоставили в автобусе, который каждый день уходит в Керман, самое почетное место, рядом с дверью. Автобус поехал по той самой дороге, которая была третьим возможным маршрутом Поло и по которой он шел из Ормуза в Керман или, напротив, из Кермана в Ормуз. Дорога змеилась по низменности у подошвы горного хребта через Саидабад. Но скоро мне стало ясно, что эту равнинную дорогу следует вычеркнуть, ибо то, что я видел, не соответствовало решительно ничему из описания Марко. Поездка до Кермана была ужасающе однообразной, мы продвигались через иссушенную равнину, единственными объектами, вносившими оживление, были время от времени встречавшиеся покрытые булыжником земляные пирамиды и редкая цепь глиняных укреплений, построенных единственно для демонстрации влияния. Над ними развевался зелено-бело-красный иранский флаг. В Кермане я предусмотрительно навестил больницу австрийской миссии, чтобы узнать о состоянии моей сломанной ноги, которая подвергалась гораздо большему количеству вредных воздействий, чем было прописано. Доктор, долго управляющий больницей, очень заинтересовался вопросами, связанными с пребыванием Поло в этих местах, и охотно сообщил мне некоторые сведения относительно «чудесных диких ослов», которыми, по словам Поло, изобилует местность между Йездом и Керманом. Эти дикие ослы (или онагры) чрезвычайно похожи на желтых зебр, у них такие же толстые шеи, и эти ослы все еще существуют, как существовали в то время, когда здесь в IV веке до Рождества Христова прошла армия Александра Македонского. Дикие ослы, несмотря на недостаток корма, каким-то образом ухитряются плодиться и множиться на краю пустыни, хотя сейчас их главные враги — партии охотников, вооруженных американскими автоматами; эти партии охотятся на них с мощных американских джипов, способных преодолевать низкую растительность. Принимая во внимание эту бойню, сомнительно, чтобы онагры просуществовали долго, ибо их чрезвычайно трудно содержать в неволе. Доктор рассказал мне о случае, когда дикий молодой осел был пойман и помещен на ночь в кораль, в котором находились несколько домашних мулов. Онагр убил мулов и на следующее утро сбежал, разломав стену. Из Кермана я поехал на восток к Захедану, близ пакистанской границы, и здесь повернул на север, чтобы сделать длинный перегон до Мешхеда. Из Мешхеда я ехал через границу. Марко срезал путь, пройдя по диагонали через Великую Соляную пустыню, но автобусные компании вынуждены ездить по ее восточной оконечности. Но даже и так дорога — одна из худших в Иране. Летом большую часть пути проезжают, когда начинает вечереть, из-за жары, и мы очень редко ехали в середине дня. Обычно, когда солнце приближалось к зениту, пассажиры отправлялись спать в гостиницу, чтобы переждать самое жаркое время дня. Однажды мне показалось, что наш автобус наконец застигнут пустыней. Солнце ползло к высшей точке, и скоро должно было начаться самое жаркое время дня. В центре равнины кругом не было ни одного дома, автобус остановился, как неподвижная точка на блестящем белом просторе. Кузов был так горяч, что до него невозможно было дотронуться, а в радиаторе угрожающе булькала вода. Шофер осторожно ступил на соляную корку, и мы последовали за ним в узкий колодец, вырытый в земле. Один за другим пассажиры пролезли в колодец и оказались в пещере. Здесь находились земляные скамьи и столы. Этот мрачный караван-сарай сравним с катакомбами. Через крошечную дырку в потолке опускался сплошной тонкий луч, казалось, он проходил через гигантскую лупу. Хозяин, одинокий пустынник, полуслепой от постоянного пребывания в подземелье, зарабатывал себе на жизнь продажей воды редким посетителям. Трудно вообразить более рискованное существование на границе между жизнью и смертью, уже погребенным, с миром, лишенным жизни, над головой. Автобус, который к тому времени проехал тяжелейший отрезок пути, был самой большой и самой изношенной машиной, на какой я когда-нибудь ездил. Такой кузов давным-давно не выпускали, а двигатель закрывал только мешок, прикрученный проволокой. На крыше лежало не менее четырнадцати шин и множество запасных частей, изготовленных вручную. Он казался решительно неспособным ехать по пустыне. Когда я вошел в него, мой взгляд упал на скромную табличку на перегородке, и я прочел объявление, вызвавшее во мне воспоминания о родине: «Кузов сделан компанией „Метрополитен-кеммел“, специализирующейся на выпуске кузовов и фургонов. Бирмингем, Англия». Вопреки моим ожиданиям, автобус оказался живучее всех машин, какие мы встретили по пути. Мы проносились мимо джипов и легковых автомобилей. Наш шофер был гением водительского искусства и хладнокровия, бросал машину на изгибах дороги, покрытой гравием, как гоночный автомобиль. В ту минуту, когда я гордо указывал своим спутникам на достоинства английского производства, послышался глухой удар и долгий скрежет — у нас отвалилась задняя ось. К счастью, это случилось далеко после полудня, поэтому все пассажиры выбрались наружу и легли на песок, чтобы соснуть, пока не появится транспорт, на котором можно ехать дальше. Следуя общему примеру, я присвоил все задние сиденья и быстро погрузился в сон. Проснувшись через несколько часов, я был весьма смущен, так как в автобусе и вокруг него никого не было. Все таинственно исчезли вместе с багажом. Я не знал, что случилось, и, что еще важнее, не знал, когда на пустынной дороге появится какая-нибудь машина, и мне не улыбалась перспектива нескольких бесконечных дней в море песка со скудным запасом воды, который имелся в радиаторе. Выбравшись из автобуса, я с надеждой стал вглядываться в даль. С первым лучом солнца на следующее утро я услыхал долгожданный звук двигателя, и вдалеке запрыгал джип. Я энергично заковылял к дороге. Но появление жуткого долговязого Джона Сильвера, вероятно, чрезвычайно потрясло пассажиров джипа. С испугом на физиономиях они пронеслись мимо меня на полной скорости, будто бы увидели мираж. Отказ стал явным вызовом моей изобретательности, поэтому я забрался обратно в автобус и отвинтил полдюжины сидений. Сиденья я расположил поперек дороги в виде хилого контрольно-пропускного пункта и сел поджидать жертву. Как и следовало ожидать, второй за этот день джип (и, как я убедился позже, последний) на всем ходу сделал эффектный привал в хаосе материи. После этого я без всяких трудностей воссоединился со своими попутчиками и узнал, что они уехали на попутном и полупустом автобусе, не разбудили же меня потому, что сочли ненужным тревожить безумного инглези, когда он отдыхает. Мои спутники и вправду вчера, во время инцидента, сомневались в моих умственных способностях. С наступлением темноты мы остановились в маленьком караван-сарае, и для меня наконец пришло время снять гипс. Доктор прописал мне делать теплые соляные ванны. Призвав владельца караван-сарая, я попросил его согреть немного воды. Когда вода согрелась, я спросил «немека», или соли. Никто не двинулся, но на лицах у всех появилось удивление. Думая, что никто не понимает, для чего мне надо так много соли, я потребовал мой «немек» решительно и даже с некоторой суровостью. Мой ближайший сосед по автобусу нагнулся и поднял два камня с земли. Протянув их мне, он показал, что для того, чтобы удовлетворить мое страстное желание обладать «немеком», я должен потереть один камень о другой. И только тогда до меня дошло, что, сидя в чайхане, находящейся в пустыне, мы окружены несколькими миллионами тонн этого вещества. Весьма примечательная черта на иранских дорогах близ границы — военные контрольно-пропускные пункты. Они устраиваются для того, чтобы уменьшить контрабанду радио, сигарет, алкоголя, чая и предметов роскоши. Охрана контрольно-пропускных пунктов немногочисленна — скучающий лейтенант и группка солдат, опекающих маленькое и утыканное гвоздями бревно, лежащее поперек дороги. Главный недостаток этих пунктов — скука и трата времени. Сержант забирается в салон и предается бессистемным поискам. В это время все европейские путешественники должны расписаться, так сказать, в книге для проезжающих. Некоторые водители автобусов весьма настойчиво протестуют против потери времени, и тогда на контрольно-пропускном пункте начинается представление, которое ужасно забавляет всех, кроме потеющих солдат. Пока водитель решительно противится тому, чтобы хоть один солдат прикоснулся к его драгоценному автобусу, пассажиры высыпают наружу и окружают бранящимися кучками каждого пограничника. Почтальон, для которого в автобусах отведено специальное сиденье и который всегда находится среди пассажиров и ездит от деревни к деревне, тоже выпрыгивает из салона, махая своей холщовой сумкой с нашитыми на ней полосками цвета национального иранского флага, и вопит, что почта должна проезжать беспрепятственно. Иногда лейтенант повинуется этой тираде, и солдаты убирают бревно. Автобус приходит в движение, а потом, в самый последний миг, из окна высовывается какой-нибудь чумазый сорванец и, выражая удовлетворение, кукарекает солдатам, которые, разумеется, приходят в ярость. Сержант злобно вопит и приказывает солдатам снова положить бревно под колеса. Все повторяется опять и опять, пока солдаты наконец не устают так, что отказываются носить бревно. С такими развлечениями, рассеивавшими скуку поездки, иранский автобус привез меня в область, лежащую на северо-восток от Великой Соляной пустыни. Это Тонокаин Марко Поло, здесь растет сказочное древо сол, которое «велико и очень толсто. Его листья с одной стороны зеленые, с другой белые. На нем растут плоды, похожие на плоды каштана, но внутри их ничего нет. Его древесина жесткая и желтая, как у буксового дерева. Здесь нет никаких деревьев в окружности ста миль, кроме как в одном направлении, где в десяти милях есть деревья. Именно здесь, как говорят местные жители, была битва между Дарием и Александром». Предполагают, кроме того, что под древом сол Александр задал богам знаменитый вопрос — станет ли он царем мира и возвратится ли в Македонию целым и невредимым. Позднейшее предание, которое ближе ко времени Поло, говорит, что, когда «папа поведет христиан на борьбу с татарами и всеми идолопоклонниками и все они будут истреблены на этом месте», древо сол расцветет. Сомнительно, чтобы до перехода границы с Афганистаном Марко Поло дошел до Мешхеда, но он описывает места, в которые пришел, оставив пустыню, как край, где «города и деревни наслаждаются самыми разнообразными лакомствами, ибо здесь климат восхитительно уравновешен, здесь ни слишком жарко, ни слишком холодно». Это описание совпадает с плодородной холмистой местностью, лежащей к югу от Мешхеда, веселым деревенским простором, который после ужасающей Деште-Лут выглядит подлинной землей обетованной. Она и называется садом Ирана, и от ее щедрых даров — нектаринов, персиков, яблок, слив и прочего ломятся лавки Мешхеда. В самой дрянной гостинице можно с удовольствием съесть великолепный кебаб, политый яичным желтком — неслыханная роскошь на далеком юге. Мешхед — последний большой центр перед афганской границей, между тем через границу почти никто не ездит, кроме почтовых автобусов и, самое большее два раза в неделю, цистерн с нефтью. Перед тем как уехать из Мешхеда, я посетил переулок на центральном базаре, где находятся лавки ювелиров, и обменял мои туманы на золотые соверены. Предприняв этот шаг, имеющий в виду крайне недобросовестные «официальные» ставки обмена валюты, я поспешил к автобусу, который ездил раз в неделю до Герата в Афганистане. К несчастью, я не успел на него и был вынужден поймать пыльную служебную машину, везущую какого-то офицера в гарнизон, расположенный на границе. Пока мы прыгали на ухабах, офицер осведомил меня о беззакониях контрабандного канала между Афганистаном и Ираном — о всадниках, которые отлично ездят на конях и пробираются через холмы, провозя в Иран гашиш для обмена на золото, ревниво накопляемое афганцами. Приговор контрабандистам — смерть, и оказалось кстати, что спутник не обратил внимания на звон золотых монет в моем кармане. Когда мы достигли границы, мое знакомство с офицером сослужило службу при проходе через посты, и я с чувством облегчения сел на машину с нефтяной цистерной, направляющуюся к Герату. Глава 10. Афганистан Точный маршрут Марко Поло на севере Афганистана можно установить только в том случае, если будут найдены новые данные относительно его путешествия, с которыми можно было бы нарисовать более достоверную картину. Главное затруднение — чрезвычайная неопределенность отчета, который Поло дает о своих передвижениях на этом отрезке пути. Причиной этому, возможно, то, что Марко был в это время слишком болен, чтобы описывать окружающий его мир, ибо один из вариантов «Описания мира» констатирует: «Мессер Марко болел в этих местах год». Но дыры в повествовании могут быть заполнены точными и обоснованными данными. Несомненно, что всякий караван, поднимающийся из солончаков Деште-Лут, рано или поздно должен прийти к водам Герируд. Там, где эта река течет к западу от отрогов Гиндукуша, ее долина расширяется, образуя естественный коридор. Крупнейшим населенным пунктом этого коридора, протягивающегося с запада на восток, является Герат, расположенный там, где Герируд выходит из гор. Из Герата караванные пути на Восток идут вверх по течению Герируд до Кабула, на северо-восток — через перевалы Паропамиза к Балху и к Самарканду, на запад — в Иран и на север — к пустыне Каракум. Уже в IV веке до рождества Христова Александр Великий понял ключевое местоположение Герата и, прежде чем отправиться в бесславный поход в Дрангиану, основал здесь город Александрию Арианскую. Марко Поло должен был пройти в нескольких милях от Александрии, известной всему миру. Однако он ни разу не упоминает о ее существовании. Причиной этого странного умолчания следует считать ужасающее опустошение, следствие нашествия Чингисидов. За сорок лет перед тем, как Поло проходил в этих местах, армия в восемьдесят тысяч человек под предводительством Чингисхана перешла Оке и обложила Герат. Город сопротивлялся шесть месяцев, но наконец озлобленная монгольская орда сделала пролом в стене и ворвалась внутрь, предавая все на своем пути огню и мечу. Когда все было кончено, из полутора миллионов жителей города остались в живых самое большее сорок человек. Армия Чингиса разлилась по Персии, а целая провинция лежала разграбленной и полумертвой. Поэтому здесь не могло быть ничего, что стоило бы занести в путевой дневник, когда семья Поло мирно путешествовала по караванному пути в долине, исключая горстку запуганных и жалких крестьян, старающихся возвратить те условия существования, какие были у них до прихода монгольского войска. Путь, которым двигался Александр, все еще существует, и в самую знойную пору лета долина Герируд вьется, как лента изобилия. Дорога, покрытая гравием, которая идет из Ирана, змеится вокруг невысоких утесов, увенчанных маленькими деревушками. Низкие берега реки усеяны огромными стадами верблюдов, пасущихся по брюхо в высокой траве. Время от времени река сворачивает в сторону, и дорога мчится по равнине, похожей на степь, а рокот мотора заставляет взлетать стремительно махающих крыльями соловьев. В одном месте главная дорога пересекает реку по горбатому древнему мосту с несколькими забитыми всякой дрянью и высушенными солнцем арками, старыми, как мир. В этих местах Афганистана путника, путешествующего по древним дорогам, не может не посетить мысль, что здесь история как бы остановилась. Но в самом Герате магия сельской местности исчезает. Современный город может похвастаться немногим. Он находится между днями былой славы и современным прогрессом. С одной стороны, видишь чудесные старые обнесенные стенами дворики, с другой — грохочут русские грузовики, обгоняя такси, запряженные конями, гривы коней украшены пластиковыми цветами. Даже яркие тюрбаны горцев с ястребиными хищными чертами сделаны из нейлона. Везде легко узнаешь русских специалистов, ибо это их сфера влияния, а иностранцы ходят в официальных костюмах, состоящих из панамы и хлопчатобумажной двойки. На базаре русские женщины, совершенно одинаково одетые в совершенно одинаковые платья и шарфы, повязанные на головах, торгуются с неумолимой непреклонностью, бегло говоря на афганском. Эти жены — источник большого огорчения местных лавочников, ибо трудно переспорить стокилограммовую жену инженера, которая имеет весьма четкое представление о своем еженедельном бюджете. Всякий иностранец при въезде в Герат должен незамедлительно зарегистрироваться в главном полицейском управлении. Здесь полицейский чиновник в штатском листает ваши бумаги и говорит, что обыкновенное туристское разрешение действует две недели. На его столе стоят ровными высокими прямоугольниками блестящие, незапятнанные русские паспорта, их непорочное тиснение резко контрастирует с потускневшими голубыми обложками очень редких британских документов. Русские, впрочем, не обязаны являться в управление, чтобы доказать свою личность. Полицейский, кажется, с трудом поверил тому, что я не имел никаких планов в Афганистане, кроме воссоединения с Майклом и Стэном с последующим следованием по пути давно умершего путешественника. К туристам относились в Афганистане недоброжелательно, полицейский департамент был завален делами, и туристов считали дополнительной нагрузкой. Но хуже всего то, что мне незамедлительно запретили ехать в Кабул по северной автомагистрали. Это был сильный удар: северная дорога проходит ближе всего к пути Поло. С точки зрения официальных властей самым безопасным способом отношений с нежелательными гостями было сбыть их как можно скорее в столицу, для которой такие паразиты были своими. В целях пущей безопасности полицейский капитан приставил ко мне «переводчика», английский язык которого был так же дурен, как мой местный, и который был гораздо более озабочен тем, чтобы следить за мной, нежели моими языковыми проблемами. Полицейский надзор за независимым путешественником — вещь совершенно естественная, и, конечно, полиция только исполняла свой долг. Тем не менее непрерывное внимание эскорта чрезвычайно раздражало. Прежде всего, невозможно избавиться от золота, которое я привез из Ирана. Еще неприятнее было представление, которое мой страж устроил с конными такси. Так как нога все еще беспокоила меня, я не мог ходить на большие расстояния, и всякий раз, когда я подзывал какую-нибудь из многочисленных двуколок, у моего локтя появлялась верная тень. Когда я садился в двуколку, мой сопровождающий вспрыгивал за мной, а когда я указывал извозчику, куда ехать, мои указания тотчас же перенаправлялись, и мы, грохоча по мостовой, отправлялись в более уместные районы, определенные профессиональным выбором моего стража. Маршрут нескольких наших коротких увеселительных прогулок всякий раз делал петлю и оканчивался, как бы случайно, у недостроенного корпуса гостиницы «Герат». И здесь всякий раз мой спутник вкрадчиво предлагал отдохнуть, указывая, что мне нужен долгий отдых. После этой детской комедии, сыгранной три или четыре раза, я был сыт по горло нечестными правилами игры, а больше всего мне надоело платить за нежелательного попутчика. Последний круг оказался самым длинным и обошелся мне дорого, поэтому, когда мы опять приехали к гостинице, я воспользовался благоприятной возможностью и скользнул внутрь, оставив моего путника расплачиваться с алчным извозчиком. Пока он пытался сбить цену, я улизнул из гостиницы черным ходом и отправился наслаждаться более привлекательными и менее официальными сторонами Герата. Сердцем города был базар, и в этом смысле Герат все еще оставался великим рынком. Вокруг базара были открытые стоянки для караванов, здесь между грудами поклажи надменно стояли верблюды, ожидая владельцев, сбивавших цену на товары, которые они потом повезут в горные деревушки. Центр базара составляла паутина узеньких переулков, в каждом из них продавали конкретную разновидность товара. Грохот, стоявший в переулке медников, и запах кебабов, жарившихся на тонких вертелах над жаровнями, наполненными углем, — все это было такое же, как и на центральных базарах Стамбула и Исфагана. Особая черта гератского базара, которая делает его именно афганским, — десятки и десятки торговцев каракулем. Двери их лавок сплошь завешаны связками наполовину высушенного руна молоденьких барашков. Внутри на полках рядами стояли афганские шапки из коротко стриженной кудрявой овечьей шерсти, окрашенные в серебристый, коричневый или черный цвет. На центральном прилавке тоже шапки, здесь они натянуты на деревянные формы, так как лучше всего смотрится шапка, когда она точно по размеру подходит владельцу. В переулках, где продавали свой товар торговцы каракулем, находились и лавки торговцев шкурами. Двери их лавок украшали шкуры горных леопардов, но предмет главного спроса — великолепные шкуры взрослых афганских овец. Роскошная шерсть этого руна свисала мягкими белыми шелковистыми прядями от трех до четырех дюймов длиной. Из этих кож делают рукавицы, коврики, жилетки, мягкие туфли с загнутыми носами и прочее. Кроме того, из руна самого высокого качества жители высокогорья, где температура никогда не поднимается выше нуля, шьют великолепные зимние куртки. Толстый слой шерсти защищает в самую ужасную погоду. Рукава закрывают руки до кончиков пальцев, а подол опускается до колен. В более изысканных вариантах кожа окрашивается в яркие цвета и после украшается серебряными галунами и вышивкой. Бродя по извилистым переулкам базара, я очень скоро почувствовал, что что-то не так. Этот базар чем-то отличался от базаров Турции и Ирана, и я некоторое время не мог понять, чем именно. Потом я внезапно осознал, что не был центром внимания. На этот раз толпа не останавливалась, чтобы поглазеть с праздным любопытством на странного чужеземца. Афганцы не проявляли заметного интереса, не толкали меня и не хлопали одобрительно по плечу. На гератском рынке встречные бросали на меня один-единственный взгляд и после с достоинством проходили мимо. После месяцев утомительного внимания, которое выказывали мне толпы местных жителей, это казалось отчасти необыкновенным. Было странно сидеть в местной чайхане, в которой воздух сильно пах гашишем, и видеть кругом безразличных людей. В гостинице, в которой находилась чайхана, присутствие путешествующего иностранца прошло незамеченным, и жизнь шла своим чередом. Еще оставалось время для приготовления ужина для постояльцев, и повар резал овцу — из породы тех знаменитых курдючных афганских овец, о которых Марко писал, что они «велики, как ослы, и у них курдюки такие толстые и пухлые, что весят, верно, добрых тридцать фунтов. Это прекрасные, чрезвычайно откормленные животные, и их мясо очень вкусно». Курдюки, свисавшие с зада овец, казались, разумеется, странными европейскому глазу и напоминали средневековые басни об овцах, курдюки которых так жирны и тяжелы, что, прежде чем погнать овец на пастбище, к ним привязывали сзади специальные тележки. Техника превращения вопящей и испуганной овцы в жирный ужин доведена до совершенства. Нож вонзается в шейную артерию, незамедлительно отправляя животное на тот свет. После, совершенно не обращая внимания на мое присутствие, повар сделал над копытом животного маленький надрез и начал дуть в него. Постепенно тело начало надуваться, как баллон, а затем в рану над копытом стал дуть помощник повара. Когда решили, что дуть довольно, повар вонзил в брюхо овцы нож и выпустил внутренности одним движением. Вслед за этим сняли шкуру — как перчатку, свободно держащуюся на руке, так как воздух отделил кожу от плоти. Большая часть внутренностей осторожно вынули и положили рядом для дальнейшего использования, а тело было мгновенно изрублено на куски, которые опустили в котел. Весь процесс занял не более десяти минут. К несчастью, власти не были расположены к тому, чтобы дозволить мне наслаждаться свободными прогулками по Герату, и, когда я в конце концов возвратился в свою гостиницу, меня уведомили, что я должен улететь ближайшим самолетом в Кабул. У меня оставалось время, чтобы послать телеграмму в британское посольство в Кабуле, для передачи Стэну и Майклу, чтобы уведомить их о моем стремительном прибытии, хотя я не имел ни малейшего представления, в какой точке Евразии они сейчас находятся. К счастью, хотя дороги в Афганистане дурны, а железных дорог вовсе нет, телефонный сервис здесь прекрасный. Телефонный провод соединяет все города, он тут своего рода жизненный нерв. Сперва меня поминутно удивляла хорошая осведомленность местной полиции относительно туристов, но позже я узнал, что почти во всех случаях главные сведения получают из прослушивания телефонных разговоров. На почте я столкнулся с тремя американскими инспекторами, работающими в рамках программы иностранной помощи Афганистану, которые приехали с севера в русскую зону, чтобы получить жалование и почту. После обычных приветствий я был ошеломлен, узнав о том, что тремя днями ранее и пятьюстами милями южнее эти самые американцы встретили двух других англичан, одетых в мотоциклетные куртки и сапоги. Я не сомневался, что они видели Стэна и Майкла и, благодаря этому подарку судьбы, узнал точное местоположение моих коллег — в первый раз с тех пор, как они оставили меня в Тегеране. Но таинственная восточная система передачи слухов, о которой я не знал, работала и в обратном направлении, обеспечивая Стэна и Майкла устойчивым потоком сведений о моих передвижениях. В Кермане и везде где бы то ни было местные крестьяне с благоговейным страхом сообщали им, что видели безумного одинокого инглези, уезжающего в горы на верблюде; некоторые говорили, что инглези ехал на осле. Инглези был хром, говорили крестьяне, а за спиной висели костыли. Они были удивительны, эти слухи, обросшие небывалыми подробностями от постоянного повторения, и я тоже вспомнил одну встречу со смятенным искателем нефтяных месторождений. Никто не верил его рассказу о том, что однажды, когда он ехал на своем джипе по пустыне, на вершину песчаной дюны внезапно вылетели две сверхъестественные фигуры, сидящие на избитом мотоцикле, с ревом пронеслись мимо него на убийственной скорости и исчезли так же таинственно, как и появились. У меня не хватило духа разрушить красивую историю прозаическим объяснением. В некоторых случаях на Востоке слухи, кажется, летят быстрее самолетов и оказываются вернее, чем расписание их движения. Три дня я ожидал в тени джипа рядом с гератской взлетно-посадочной полосой, пока водитель с надеждой крутил колесики радиосистемы «земля-воздух», или, что было более умно, прислушивался к звуку приближающихся самолетных двигателей. Даже мой верный полицейский сторожевой пес начал выказывать признаки раздражения и скуки, в то время как я, со своей стороны, по преимуществу предавался новоприобретенному хобби контролируемого сна. Едва ли есть более необходимая особенность психики из тех, что требуются путешественнику, направляющемуся на Восток, чем способность по своей воле засыпать и просыпаться. Однажды приобретенная, эта способность становится бездонным источником развлечения и отдыха. Это искусство приходит совершенно неожиданно после долгого и трудного обучения томительной скукой. Между тем как европеец сожалеет об одном потерянном часе, перс или афганец может спокойно перенести скучный и лишенный каких бы то ни было выдающихся событий год. Иногда западный гость не имеет средств ускорить медленное восточное течение времени. Если самолет опаздывает на неделю, или машина сломалась в горах на расстоянии многих миль от ближайшего жилья, нет ничего более укрепляющего, чем повернуться и пойти спать, ожидая, пока положение дел не переменится. Хотя подобное отношение граничит с фатализмом, это форма фатализма, имеющая рациональное зерно. Когда не нужны ни подушки, ни тюфяки, скала или узел с вещами служат удобной подушкой, а потрепанный ковер — большая роскошь, чем мягкое и пышное ложе. С течением времени соня постепенно возвращается к первобытному состоянию. Он приучается засыпать мгновенно и просыпаться с ясной головой после десяти минут или после двадцати часов сна, как животное. В лучшем случае этот метод контролируемого сна становится волшебным фонарем, превращающим скучнейшее окружение в приятное убежище для отдыха. Афганистан может подвергнуть испытанию искусство контролируемого сна в гораздо большей степени, нежели другие восточные страны. Сама страна спит уже очень давно и не хочет просыпаться. Остатки старого образа жизни сохраняются, и никакой уроженец Запада не может на законном основании требовать, чтобы расписание соответствовало действительности. Напряженный темп жизни — в Кабуле, в столице, но в провинциях жизнь более ленива и размеренна. Никто не ожидает самолета, который прилетает один раз в неделю, пока в небе не послышится жужжание двигателей. Самолет остается в Герате только четверть часа, а что такое пятнадцать минут в сравнении со всей историей Герата? В конце концов долгожданный самолет прибыл, и я взошел на борт вместе с группкой афганских старейшин с торжественными физиономиями, одетых в мешковатую одежду, и уселся в ободранное сиденье потрепанной «Дакоты», принадлежавшей государственной компании «Ариана». С коротенькой остановкой в Кандагаре для дозаправки мы пролетели над внутренними районами страны, над желтыми извивами известняковых гор, уныло отодвигавшихся назад под крыльями самолета. Время от времени «Дакота» попадала в турбулентные потоки, поднимавшиеся от горячей пустыни, и самолет эффектно болтало, качало и швыряло. В такие минуты некоторые из моих важных спутников величаво снимали тюрбаны и, нимало не теряя достоинства, изливали в них содержимое своих желудков. Наконец наш самолет опустился, и мы, виляя из стороны в сторону, помчались по сомнительной взлетно-посадочной полосе между склонами гор, окружающих Кабул. С унылого летного поля я поехал в город на чудесном немецком автобусе, и в турецком посольстве нашел Стэна и Майкла, раскинувших палатку позади здания канцелярии. Мы отпраздновали наше воссоединение в чайхане близ базара, а после, обменявшись сведениями относительно странствий, критически оценили положение группы. В настоящее время у нас в Кабуле была база, так как турецкий посол в Афганистане, с которым мы познакомились в Стамбуле, пригласил остановиться у него. Вероятно, он, как дипломат, не ожидал ни того, что мы поймаем его на слове, ни того, что наша сумасбродная авантюра увенчается хотя бы частичным успехом и мы достигнем Кабула. К несчастью для посла, мы прибыли как раз вовремя, чтобы воспользоваться его гостеприимством. Нашей главной целью было посетить заповедный коридор Вахан, который составляет узкий северо-восточный отросток Афганистана, вытягивающийся тонким, длинным языком между Россией, Китаем и Пакистаном. К несчастью, перед нами стояла почти неразрешимая проблема получения разрешения посетить этот коридор, въезд в который для иностранцев был строго запрещен. Наши хлипкие шансы на получение разрешения еще больше уменьшались вследствие напряжения в отношениях между Пакистаном и Афганистаном, возникшего к этому времени, напряжения, причиной которого были трения относительно границы, пролегавшей по землям патанских племен. Другим вопросом, который стоял перед нами, было то, что мы до сих пор не имели ни малейшего представления, как проект «Путь Марко Поло» собирается возвращаться в Англию. Учебный год начинался через три недели, а у нас на троих было сорок фунтов стерлингов и один измученный мотоцикл. Эта несчастная машина пребывала в состоянии, близком к гибели. Фары были давно разбиты; передний тормоз работал едва-едва, задний не работал вовсе; рычаг управления коробкой передач отломился; оба колеса, как и руль, разбалансировались, а амортизаторы почти стерлись. Гордость «Би-си-эй» превратилась в грязную путаницу пыли, вмятин и разнообразных веревок из растительного волокна, удерживающих эту массу, чтобы она не развалилась на куски. Для переключения скоростей проворный водитель должен был наклоняться вперед и шарить возле своей правой ноги, имея в виду отыскать огрызок рычага переключения скоростей, а через трещины в рычагах управления на любой скорости брызгало масло. Единственное утешение доставляла мысль, что на машину в столь прискорбном состоянии едва ли кто-нибудь позарится, поскольку Стэн был единственным человеком на Земле, который обладал силой, опытом и безрассудной храбростью, необходимыми для приведения данного обломка в движение. Критически оценив наше положение, мы решили, что Майкл и Стэн должны ехать на мотоцикле и посетить озера Банд-и-Эмира и Великих Будд в Бамьяне, примерно в девяноста милях западнее Кабула. Между тем моя нога должна была укрепиться, чтобы я мог дальше ехать на мотоцикле. Пока Стэн и Майкл ездили к Буддам и озерам, я должен был постараться выхлопотать у афганских властей разрешение на посещение коридора Вахан и телеграфировать своему брату в Англию, чтобы узнать, сумеет ли он устроить наше возвращение до начала университетских занятий. Относительно первой задачи было ясно: что бы мы ни предпринимали, мы не получим разрешения. Спор о границах между Афганистаном и Пакистаном слишком далеко зашел. Однако, даже приняв это во внимание, я провел несколько дней ожидания в правительственных учреждениях. Разрешение на посещение Вахана могли дать только король или первый министр, но с обоими было невозможно встретиться по причине политического кризиса. Моим единственным утешением было то, что американский посол, только что возвратившийся с охоты в Вахане, сумел описать сказочного ovis poli, великолепную рогатую овцу Верхнего Памира. Этих изумительных созданий после того, как Поло описал их первым из европейцев в путевом дневнике, никто не видел шесть столетий, потом они были опять обнаружены в отдаленнейших горных цитаделях, и эту разновидность овцы назвали в честь прославленного венецианца. Сегодня внушающий страх поток рогов, которыми бараны дерутся в весенних битвах и обороняются от медведей и волков, является главным охотничьим трофеем, но наилучшим описанием остается до сих описание Марко. «Здесь огромное число овец колоссальных размеров. Рога у них вырастают в длину на шесть ладоней, и никогда не бывают меньше трех или четырех. Из этих рогов пастухи делают большие миски, из которых они едят, и изгороди, где содержится стадо. Здесь тоже неисчислимое число волков, которые часто пожирают диких баранов. Рога и кости их находят в таком количестве, что местные жители наваливают их грудами вдоль дорог, чтобы зимой, когда выпадет снег, они служили вехами для путешественников». Мысль относительно того, что мы, после того как зашли так далеко по следам Поло, не увидим этих удивительных созданий, была очень тяжела. Я, однако, не оставлял надежды, что афганские власти все-таки дадут нам разрешение въехать в запрещенный коридор, где «не видать ни одной’ птицы по причине высоты и холода. А по причине страшного холода огонь здесь не так ярок, и пища, приготовленная на нем, не так хороша». Между тем Стэн и Майкл по крайней мере увидели часть «богатой провинции Бадахшан», в которой, как далее писал Марко, лошади происходят от Буцефала Александра Великого и стоят три горы, одна рубиновая, другая сапфировая, а третья лазуритовая. Горы эти принадлежали царю, и «никто не мог пользоваться ими, дерзкого же ожидала незамедлительная смерть, а сверх того, запрещено было вывозить драгоценные камни, найденные в пределах этих гор и добытые в них, за пределы царства, и виновных казнили и отбирали все, чем они владели». По пути в Бамьян через южную часть Бадахшана Стэн и Майкл ехали к северу к Чарикару, а после, свернув с шоссейной дороги, поехали по направлению к долине Чардах. Это одно из прекраснейших мест Афганистана. Величественные горы, обрамляющие ее, носят магическое имя Гиндукуш. В долине течет река. Марко писал об этих местах: «Здесь горы очень велики, чтобы вскарабкаться от подошвы до вершины, человеку надо целый день, от рассвета до сумерек. На вершинах широкие плато, изобилующие роскошной травой, деревьями и источниками с чистейшей водой, которая льется по склонам в долину в виде небольших рек. В этих потоках водится форель и прочая редкая рыба. На горных вершинах воздух так чист и здоров, что, если человек, живущий в городах или в домах, построенных в окрестных долинах, заболеет лихорадкой, малярией или чахоткой, ему нужно только поехать в горы, и несколько дней отдыха прогонят болезнь и восстановят его здоровье». Когда Стэн и Майкл углубились в долину Чардах, перед ними стал открываться настоящий Афганистан: тихие маленькие деревни, лежащие близ небольших лугов, и рассеянные стада овец на каменистых склонах. На сенокосных лугах крестьяне убирают траву вручную, подвигаясь на корточках рядами и срезая траву серпами. Сзади идут женщины, увязывая траву в тонкие снопики и складывая те в стога, которые оставляют на поле, чтобы ветер и солнце высушили траву. Трава становится сеном, которое перевозят домой большими копнами на крошечных ишаках, и, когда смотришь на это, кажется, что стога сами двигаются в деревенские амбары. Это страна племен кочи, коренных афганских кочевников, которые бродят по этим местам небольшими группами, каждая из групп принадлежит к одному племени. Они перегоняют скот от пастбища к пастбищу. Группы кочи странствуют по своему усмотрению, подчиняясь только обычаям естественного права и установлениям племени. Они часто переходят границу с Пакистаном и проводят зиму на склонах тамошних гор, в это время года там теплее. Каждый член племени возит с собой снаряжение, состоящее из изогнутого кинжала, патронташа, который они носят, перекрещивая на спине и на груди, и винтовки, к которой относятся с чрезвычайным вниманием и которая всегда свисает с одного плеча. Кредо этих племен — независимость, и, по словам Марко Поло, «они — исключительно воинственные люди», а их жены «для одной пары штанов, или шаровар, с бесчисленным числом складок, используют сотни локтей хлопчатой материи. Это делается для того, чтобы создать впечатление, что они полны, ибо их мужчины тяготеют к полным женщинам». Продвигаясь по дороге, покрытой гравием, которая ведет через долину Чардах, Стэн и Майкл все время встречали группы воинственных кочевников, идущие вдоль обрывистых берегов со стадами верблюдов. Впереди и на определенном расстоянии вдоль колонны, расстоянии, обусловленном тактическими соображениями, шествовали воины. Женщины вели нагруженных верблюдов, а все дети шли пешком, даже самые крошечные. Этот караван можно было смело поместить в «Описание вселенной» или на картинку средневековой рукописи, повествующей о всяких восточных небылицах. Майкл, разумеется, не мог удержаться, чтобы не снять красочную процессию, и в один прекрасный момент, когда они проехали мимо такого каравана, он попросил Стэна остановиться. Вскарабкавшись на гору и отыскав самое лучшее место для съемок, он крикнул Стэну, чтобы тот ехал обратно и, обогнув утес, эффектно проехал между верблюдами. Стэн исполнил его приказание с большим размахом, так что испуганные верблюды разбежались по холмам, таща на уздечках своих владельцев. Но Майкл был недоволен. Он крикнул Стэну, что тот появился слишком рано. Стэн опять уехал за утес, но кочевники уже знали, чего им ожидать. Когда он показался из-за поворота, его приветствовали градом камней и палок. Сопровождаемый этими снарядами, свистевшими вокруг его избитого шлема, Стэн быстро пронесся сквозь ряды врагов. Кажется, чего еще требовать, но Майкл был взбешен. Его обязанностью было снять хороший фильм о путешествии, и он очень дурно думал о тех, кто мешал ему это делать. Сбежав на дорогу, где Стэн ждал на мотоцикле, нервно газуя, готовый немедленно уезжать, Майкл пренебрег идеей отступления. Прошествовав мимо Стэна, который не сомневался, что незамедлительное отступление — наилучший выход, Майкл засунул камеру под мышку и, широко шагая, пошел к передовому отряду тяжело вооруженных кочевников, которые выглядели, как рой разозленных пчел. Одинокая фигура Майкла двигалась им навстречу, четко печатая шаг. Невероятно, но, когда Майкл приблизился, авангард замялся. Предусмотрительно положив руки на кинжалы, кочевники сомкнулись вокруг одинокого европейца. Совершенно не замечая опасности, Майкл выбрал главаря группы и схватил его за патронташ. Потом, сунув камеру под крючковатый нос ошеломленной жертвы, он произнес горячую речь о невозможности вмешательства в работу оператора, исполняющего свои обязанности. Кочевники удивленно шептались, слушая эту невразумительную инвективу, впрочем сопровождаемую гримасами, которые были достаточно убедительными, чтобы главная мысль стала ясна даже самому непросвещенному уму. Резкими выразительными жестами Майкл объяснил, что может снимать, где хочет, что хочет и когда хочет. Потом, к изумлению Стэна, Майкл приказал мотоциклисту проехать через караван опять и начал расставлять ошеломленных кочевников так, чтобы снять сцену наилучшим образом. После этого эпизода с кочевниками Майкл и Стэн достигли селения Бамьян. Здесь, вырезанные в отвесной скале из красного известняка с одной стороны долины, высятся две огромные статуи Будды. Двух колоссов разделяют огромные ниши в скале, самая большая статуя высотой сто семьдесят четыре фута. Любопытный посетитель может вскарабкаться по длинной цепочке ступенек, выбитых в камне, и окажется на макушке самого высокого Будды. На своде арки над нишей — осыпающиеся фрески. Впереди и со всех сторон перед незрячими глазами гигантских фигур расстилается панорама, ничуть не изменившаяся с VI века по рождеству Христову, когда колония благочестивых отшельников-буддистов работала здесь, воспроизводя доминирующую тему своего существования. Этой ночью путешественники наконец достигли последней цели своей поездки — радужных озер Банд-и-Эмира. Эти несколько озер принадлежат к числу самых высокогорных озер мира. Когда смотришь на них сверху, кажется, что это длинный узор на крыльях колоссальной тропической бабочки, запутавшейся на земле. Воздух здесь чист и прозрачен. Скалы, окружающие озера, то подступают вплотную, то отдаляются от берега, и в чистой холодной воде отражаются их странные и прекрасные очертания. С одного конца цепи втекает тонкий ручеек, питающий все озера. На другом конце этаже струйка появляется опять, тихо переливаясь через естественную плотину, которую образует скала. Там, где вода стекает по скале, последняя покрыта сплошным слоем минеральных отложений — красных, черных и белых. В пьянящем воздухе высокогорного плато с покрытыми снегом пиками, романтически белеющими вдалеке, прозрачная чистота озер Банд-и-Эмира с их многоцветным сиянием заключает в себе непорочное святилище красоты. Наслаждаясь этим чарующим пейзажем, Стэн и Майкл вышли из графика. С восходом солнца на следующий день они отправились обратно в Кабул. Ударным броском в тот день они покрыли большую часть обратного пути и прибыли рано утром. Тем временем я энергично действовал в Кабуле, подготавливая следующие шаги проекта «Путь Марко Поло». Мы приняли, что в настоящее время путешествие по следу Марко Поло приостановлено. Наше стремление проникнуть в ваханский коридор и в Китай невозможно было удовлетворить до тех пор, пока соответствующие власти не найдут возможным выдать нам разрешения. Сейчас наш путь из Кабула лежал через перевал Хибер в Пакистан и на индийский субконтинент. После отъезда из Кабула путешествие становилась не более чем туристской поездкой, ибо мы оставляли путь Поло позади. Главнейшей проблемой было то, что даже получение разрешения ехать через Хибер было сопряжено с большими трудностями. Пуштунский кризис постепенно вел к обострению дипломатических отношений между Афганистаном и Пакистаном, и в одно прекрасное утро все Пакистанское посольство было эвакуировано из Кабула с помощью целого парка грузовиков. В эти дни, пока Стэн и Майкл были в Бамьяне и у Великих Будд, я сновал между посольствами, дешевыми гостиницами и полицейским управлением, стараясь не упустить ни детали дипломатических событий и наблюдая за движением наших виз. Эти короткие путешествия оказались разорительно дорогими, так как нога все еще беспокоила меня и я должен был нанимать конное такси. Очень скоро я был вынужден нанести визит базарным ростовщикам, чтобы обменять золото, привезенное из Ирана, на афгани. Когда я торговался относительно цены на мое золото, явился, имея в виду узнать условия ссуды, какой-то удрученный полицейский. Ростовщик объявил фантастический процент, и полицейский сделался еще более удрученным. Ухватившись за этот дар, посланный мне небом, я указал на казенный велосипед полицейского, стоявший у стены лавки, и предложил ссудить ему деньги без процента. В обмен он мог одолжить мне велосипед на неделю. Через минуту я весело крутил педали моего нового боевого коня, а его владелец удовлетворенно пересчитывал неожиданно доставшееся богатство. С этого времени, встречая владельца велосипеда, исполняющего свой долг на перекрестке, я останавливался, он экзаменовал состояние собственности, и я ехал дальше, а в это время позади меня ругались и сигналили. Когда Стэн и Майкл возвратились в Кабул, я мог сообщить им, что наше путешествие обратно в Англию устроено. Усилия моего брата и великодушие компании «Пи энд Оу» увенчались тремя билетами на одном из пароходов компании, который возвращался в Англию. У нас было больше трех недель до отправления парохода. Последний отходил из Бомбея. Мы провели несколько беззаботных дней во время празднования Дня независимости в Кабуле. Это один из тех случаев, когда можно увидеть бок о бок древние и современные традиции здешней жизни. Дикие кочевники из малонаселенных областей, которые являются в город, чтобы принять участие в празднествах, исполняют на главной сценической площадке, где по вечерам можно увидеть все население города, традиционные песни и танцы. В национальных широких рубахах, рейтузах, тюрбанах и вышитых жилетах они приседают и кружатся под неистовый грохот традиционных барабанов. Барабаны бьют сильнее и чаще, перерастая в безумное крещендо, на площадке наконец остается один танцор, самый лучший, который может поддерживать этот безумный ритм, но в конце концов и он падает в изнеможении. Рядом можно наблюдать новый Афганистан. С одной стороны ярмарочной площади тянулись павильоны, устроенные правительством и странами, оказывающими помощь Афганистану. Великобритания не была представлена в Кабуле, и борьбу за сердца посетителей вели СССР и США. Весы явно клонились в пользу СССР. В своем павильоне советские организаторы умело соединили все, что могло представлять интерес для афганца. Здесь были сельскохозяйственные машины и оборудование вперемешку с великолепными коврами, вытканными в Советском Союзе, и, для увеселения толпы, исполнители народных песен из центрально-азиатских республик. Все это и многое другое, представленное в советском павильоне, рядовому афганцу было понятно, близко и интересно. Наконец, на колоссальном фасаде павильона было изображение гигантской ракеты, летящей к звездам мимо улыбающихся лиц Хрущева и Гагарина, и это изображение производило большой эффект. Этот праздник с его запахами, толпами и оживлением был последним нашим впечатлением от Афганистана, и, когда он закончился, мы покинули Кабул и поехали к перевалу Хибер. Мы погрузили на нашего железного инвалида три свитера, одну зубную щетку, камеру и оборудование для камеры — все уцелевшее имущество. Стэн сел на бензобак и должен был управлять мотоциклом. Майкл поместился на пассажирском сиденье, а я взобрался на багажник над задним колесом. Задние амортизаторы прогнулись, и я положил под себя запасную камеру, чтобы сидеть было мягче. Стэн крутанул ручку газа, выжал сцепление, и, вильнув раз или два передним колесом, проект «Путь Марко Поло» выехал из Кабула, втроем на одном мотоцикле. Наш путь лежал мимо живописных глиняных фортов, которые охраняют западные подступы к Хиберу, и к тому времени, когда очутились в Пешаваре, мы приноровились к новому, эксцентрическому способу передвижения. Мы лихо начали наше путешествие в Оксфорде и решили завершить его не хуже. По общему мнению, ездить втроем на одном потрепанном мотоцикле не рекомендуется, даже если путешествие предстоит короткое. Тем не менее мы вынесли путь от Кабула до Калькутты, промчавшись по главной магистральной дороге через Равалпинди, Дели и Бенарес. Мы счастливо глазели на Тадж Махал и на Золотой храм Амритсара. В Пешаваре бригадир полицейских на границе устроил для нас великолепное представление племенных танцев, и, вообще, мы везде наслаждались новой ролью туристов. По пути Стэн лавировал между буйволами, такси, джипами, грузовиками, велосипедистами и пешеходами. Когда оглядывались на дорогу, мы видели три черных фигуры и три пары ног на подножках, а впереди Стэна бежала жуткая тень какого-то местного бога с шестью руками, отходящими от туловища в разных направлениях. При встречах с дорожной полицией Майкл и я прятались за широкой спиной Стэна. Когда мотоцикл отъезжал подальше и мы переставали бояться, что нас остановят, лишние головы опять появлялись, и мы хохотали, глядя на изумленную физиономию полицейского. Отступление муссона в этом году задерживалось, и, собираясь выезжать из Дели, мы узнали, что магистральная дорога в некоторых местах перерезана сильными наводнениями. Но для того чтобы остановить нас, нужно было кое-что побольше, чем наводнения. Когда машина погружалась в воду так, что невозможно было ехать дальше, мы поворачивали к железной дороге, которая шла параллельно магистрали. Здесь, над насыпью, выше мутной воды, завивающейся водоворотами, мы продолжали наш путь по шпалам. Стэн сосредоточивался на управлении, а средний и задний пассажиры смотрели вперед и назад, чтобы вовремя углядеть за сплошной пеленой дождя приближающийся поезд. Увидев его, мы кричали Стэну, тот переезжал через рельсы, и мы кувыркались к подножию насыпи, как трое подстреленных кроликов. Проект «Путь Марко Поло» проехал по индийскому субконтиненту три тысячи миль. Наше путешествие было почти закончено, и мы доказали, что наша дикая эскапада — пройти по следам Марко Поло — практически осуществима. Правда, нам не удалось попасть ни в Ваханский коридор, ни в Китай, но это могло подождать. Мы покидали Оксфорд с двумя мотоциклами и двумя колясками, а возвращались в Европу с кучей никуда не годного скобяного товара на колесах, который едва ли принял бы из наших рук скупщик металлолома. Мы в великом долгу перед множеством людей, которые оказывали нам самую разную помощь, но мы, по крайней мере, хоть отчасти заплатили за доверие, которое они выказывали к нашей инициативе. Наибольший же наш долг — перед самим Марко Поло. Без его примера мы не имели бы удовольствия пережить и четверти тех приключений, которые пережили, путешествуя по Евразии. Стоя у причала в Бомбее, пока на борт корабля грузили мотоцикл, из которого тонкой скорбной струйкой лилось масло, мы надеялись, что сыграли свою роль и хоть отчасти доказали безупречную точность средневекового повествования Марко и воздали справедливость духу великого венецианца. Глава 11. Размышления Морское путешествие обратно в Англию предоставило возможность трем членам проекта «Путь Марко Поло» проанализировать свершившееся. У нас было время оценить наш опыт и решить, что следует учесть в организации подобных поездок в будущем. Наши мнения разошлись вследствие различия характеров и интересов; поэтому то, что один считал несущественным, для другого оказывалось принципиальным, и наоборот. Но одно было несомненно: если бы нам предложили совершить путешествие заново, мы ухватились бы за этот шанс без всяких колебаний. Очень трудно выделить те черты характера, которые более всего помогают в экспедиции, подобной нашему евразийскому переходу. Начать с того, что каждое путешествие ставит свои проблемы и предполагает особенные обстоятельства, которые, в свою очередь, требуют особых решений. Быть может, по-настоящему секрет человеческого поведения перед лицом трудностей лежит много глубже, чем обычно отстаиваемые предприимчивость и решительность. По существу, проблемы путешествия в диких краях столь разнообразны, что универсальное решение должно быть основано на основополагающем принятии любых опасностей как простых отклонений от естественного порядка вещей. При этом надо провести четкое разграничение между европейскими экспедициями, безопасно устраивающимися в четырехколесном автомобиле, который движется по земле, как по облаку, и одним или двумя европейцами, путешествующими автостопом или на мотоциклах среди повседневной жизни исследуемого мира. Для отрядов на «лендроверах», которые продвигаются от караван-сарая к караван-сараю, проблема принятия окружающей действительности не встает, так как местные трудности смягчаются товариществом и материальными удобствами. Напротив, одинокий путешественник может выжить только в том случае, если избегает контактов с встречающимися людьми или, сталкиваясь с окружающим миром, прежде чем вынести приговор, тщательно изучает его. Первая вероятность — трагедия, так как полная изоляция лишает драгоценной возможности наслаждаться познанием. Вторая, подразумевающая взвешенную оценку, — более тонкая и приятная. Она требует осторожного балансирования между полным критическим отчуждением и полным погружением во временную среду. В чем секрет компромисса? Надо, чтобы ум всегда был свободен. Если это возможно, тогда нет и речи о предубеждении. В то же время имеется небольшой риск, что вам наскучат новые явления и восприятие притупится. Всякому путешественнику более всего необходим некий врожденный талант оказываться в нужном месте, когда случается что-нибудь необыкновенное, или обладать способностью самому заставлять случаться это необыкновенное. В самом деле, двое людей могут пересечь одну и ту же местность в отдельно взятой стране и вынести совершенно различные впечатления; два путешественника могут проехать по одному и тому же пути, и с одним решительно ничего не происходит, а другой участвует во всевозможных восхитительных и рискованных приключениях. В этом отношении проект «Путь Марко Поло» был в высшей степени удачлив, основной предмет нашего путешествия вырвал нас из торной колеи и бросил в море непредвиденных событий и неожиданных обстоятельств. Сверх того, у нас была не одна, а две точки зрения. С одной стороны, мы исследовали глухие места, по которым проходил наш путь, и были вознаграждены свежими картинами и неправдоподобными событиями. Однако, с другой стороны, мы более глубоко оценивали окружающее, когда сравнивали наши наблюдения и путевой дневник Марко Поло. Результатом постоянного общения с Поло, усиленным не только неизменяющейся географией, но и лишениями, которые мы в некоторой степени разделяли с ним, было более глубокое и тонкое понимание самого Марко. Хотя большая часть книги посвящена Китаю и его культуре, в отчете о евразийской части путешествия довольно материала, чтобы составить известное представление о самом авторе. Следуя повествованию Марко по дорогам, которые он описал, невозможно было не увидеть его в новом свете, довольно отличающемся от взгляда академических ученых, погруженных в испещренные комментариями средневековые рукописи. Начать с того, что мы легко поняли, почему Марко Поло не описывал более детально повседневную жизнь стран, через которые он проезжал. Причина отчасти в том, что жизнь афганского или персидского крестьянина в основных чертах немного отличалась от жизни европейского крепостного. Индустриализация не внесла еще современных различий между жизнью Востока и Запада, и Марко по преимуществу умалчивал об этом потому, что азиатская жизнь — однообразна. От Босфора до Верхнего Памира общими факторами, которые всегда направляли жизнь обывателя, были климат и особенности местности. Эти особенности изменяются от региона к региону очень медленно, поэтому на всем пространстве Среднего Востока черты повседневной жизни по необходимости весьма схожи. И напротив: детали, о которых Марко Поло нашел необходимым сказать, — именно те, которые запоминали и мы: высокий горный перевал, манера одеваться, местные диковинки, например ослы и дикий фрукт — все это яркие особенности, которые остаются в памяти путешественника. Точно так же восточные сказания, например о Горном Старце, были вставлены словно по заказу, чтобы поразить легковерную аудиторию. Несомненно, торговые интересы Марко тоже имеют место в повествовании, например в рассказах о бакрэме и о торговле Ормуза, но и здесь он по преимуществу говорит об экзотических новинках — о фисташках и лазурите, оставляя почти целиком в стороне банальную совокупность зерна и тканей, которые составляли основную массу товаров, встречавшихся на караванных путях. Проехав по пути Марко, мы ныне с пониманием относимся к пробелам в повествовании и к время от времени случающимся ошибкам в названиях местностей и городов. В отношении незначительных поселений, у которых не только названия звучат почти одинаково, но в которых почти одинаково выглядят улицы, в которых почти одинаково пахнет и в которых слышишь почти то же, что слышишь в других местах, — ошибки очень извинительны. К счастью, всякий раз, когда широкий поток повествования Марко уменьшается до мутной, неопределенной струйки, последователь внезапно одушевляется интригующим упоминанием о райских яблоках или горьком хлебе; загадка становится задачей, и дело за знаниями, которыми должен обладать всякий путешественник. В истории Марко Поло еще много неизученного. Большая часть его труда касается Китая, и, для того, чтобы воздать должное Марко, эту часть его путевого журнала следует подвергнуть тщательному сравнительному анализу. После нашей поездки, по крайней мере, можно заключить, что его описание средневековой Азии стоит близкого изучения. Проект «Путь Марко Поло» доказал, что фантастические рассказы «Описания мира» — не затейливая сказка. Это отчет, основанный на фактах, отчет, тщательность и точность которого даже через шестьсот лет кажется замечательной. Увеличившееся доверие к правдивости повествования Поло может быть только благом. Мы имеем источник данных, которые подтверждаются другими исследователями, путешествовавшими в XIII веке. Хотя описание Марко собственно путешествия наверняка не достигло бы никогда такого же признания, как его отчет о Китае, история пути на Восток по караванным дорогам тоже должна занять свое место как важный документ. Слишком часто имя прославленного венецианца было предметом для сносок, подразумевавших, что его путевой журнал чрезвычайно подозрителен. Сейчас несомненно, что детали повествования заслуживают более пристального внимания. Упоминаемые им горячие бани близ Эрзинджана в Турции и йездский шелк призывают провести дополнительную проверку работ других средневековых путешественников, например арабских. К фактам, которые можно почерпнуть в книге Марко Поло и которые имеют отношение к Афганистану, Персии и Турции средних веков, должно относиться так же беспристрастно и с таким же вниманием, как и к фактам, черпаемым из любого другого соответствующего средневекового источника. Странным образом средневековый скептицизм Европы относительно восточных чудес формирует неправильное представление о Марко Поло сегодня. Этот скептицизм пережил первоначальные сомнения относительно отдельных мест в путевом дневнике, которые, как доказали современные ученые, верны во всех отношениях. Если бы результатом проекта «Путь Марко Поло» было исчезновение последних отголосков этого распространенного ложного представления о великом путешественнике, мы могли бы считать, что проект удался. От начала и до конца экспедиция была жертвой и вместе вознаграждением. Для всех нас подготовка к поездке, всегда недостаточная, означала тяжелую работу, ради которой мы пожертвовали нашими занятиями. Время, положенное на приготовления, можно было бы считать потраченным самым глупым образом, если бы наше путешествие не состоялось бы. Мы с самого начала приняли во внимание этот риск и, однажды отправившись, не собирались возвращаться не достигнув своих целей. Экспедиция могла не удаться по множеству причин: мы почти ничего не знали о том, как ремонтировать мотоциклы, готовились чрезвычайно поспешно, у нас почти не было медицинских препаратов и проч. и проч. В конце концов, оглядываясь назад, я вижу, что мы были в высшей степени удачливы. Даже моя сломанная нога служила этой нашей удаче, ибо стала причиной того, что разысканий было проведено в два раза больше. Наша беззаботная вера в удачу, какие бы трудности нам ни встречались, была признаком уверенности в себе, тогда как родители, спонсоры и критики выказывали беспокойство из-за нашей любви к ненужному риску. С течением времени мы благополучно выплыли, потому что никогда не заботились о будущем. С самого начала механики, видя наше полное невежество в ремонте и вождении мотоциклов, пророчили нам худшее. Как оказалось, умение уговорить старую машину вкупе с припарками из скрученной проволоки и изоляционной ленты гораздо действеннее в пустыне, чем теоретическая механика, изучаемая за партой, где нейлоновые чулки в большинстве случаев не предлагаются в качестве воздушных фильтров. Чтобы сохранить нам здоровье, доброжелательные специалисты составляли перечни необходимых продуктов и вменяли в обязанность придерживаться рациона, заключая, что необходимо наблюдать за тем, чтобы пища была чистой, регулярно принимать известные лекарственные препараты и, кроме того, пить очищенную воду. К концу путешествия мы, все трое, полностью отказались от подобного образа действий. Мы пили неочищенную воду и с удовольствием ели любую пищу. И, несмотря на все это, мы, оставляя в стороне неминуемое расстройство желудка, в конце поездки были в отличной форме. Езда на мотоцикле по пересеченной местности доказала, что это гораздо более успешный способ сохранить форму, чем дурацкое пребывание под москитной сеткой. Этот способ, в свою очередь, стал причиной близкого знакомства с людьми и местами, через которые мы проезжали. Везде в Азии европейские посольства в широко раскинувшихся столицах дрожат от страха перед прибытием попрошайничающих путешественников, которые налетают, как саранча, ожидая хотя бы даровым столом возместить себе расходы на странствия по чужой стране. Для нас было источником гордости то, что мы пользовались этим ресурсом только в случае крайней необходимости. Вследствие этого мы были полны решимости избавиться от европейского образа жизни. Когда мы приезжали в какой-нибудь город, то разыскивали маленькую местную гостиницу и останавливались здесь на манер обычных торговцев и путешественников. Путешествие на мотоциклах в этих местах имеет следствием особенное чувство самоуверенной гордости. На мотоцикле испытываешь на себе все трудности местности. Это ощущение влияет и на отношения с людьми. Например, если нас атаковал в какой-нибудь деревне по какому-нибудь случаю местный забияка, мы были способны потеснить его, к явному удивлению обидчика. По этой же причине мы нимало не чувствовали себя чужаками среди местного населения. Если пыхтишь по пыльной тропе мимо крестьян, лелеющих свои стада и поля, местная деревня является естественной и предполагаемой целью. Слезаешь с мотоцикла на центральной площади, словно это самая обычная вещь в мире. Чайхана, полицейский участок или пекарня — все так знакомо, словно вы всю жизнь жили в этой деревне. По этой причине мы никогда не чувствовали себя упавшими с другой планеты, с уверенностью брались за разрешение любого затруднения и держались во всякой обстановке совершенно Непринужденно. Между прочим, к концу путешествия эта непринужденность так укоренилась в нас, что избавиться от нее было очень трудно. Например, ужиная в первый раз на борту судна, шедшего из Бомбея, мы настолько забылись, что подняли тарелки и подозрительно нюхали еду! Анализируя нашу поездку, я вижу единственную ошибку. Нет никакого сомнения, что в начале путешествия мы взяли с собой слишком много вещей, которые не пригодились. Это может показаться удивительным в виду того факта, что грузовая способность была ограничена двумя мотоциклами и колясками. Тем не менее наш путь к восточной границе Турции был усеян вещами, выброшенными за ненадобностью. Надо сказать, что эти выброшенные предметы, например солнцезащитные очки и столовые приборы, способствовали нашему постепенному приближению к суровой простой жизни. Ключ к проблеме — составление короткого списка действительно необходимых вещей (и удивительно, как мало вещей на деле нужно!), а после нужно проверить финансы и решить, имеете ли вы возможность взять второстепенные предметы, например спальные мешки и носовые платки. Было еще одно, о чем мы, все трое, самым прискорбным образом позабыли и что невозможно было приобрести по пути: книги. Казалось, в нашем мозгу развился какой-то мускул, отвечающий за чтение, и, когда не было никаких книг, мускул стискивали спазмы. Нам, разумеется, не нужны были книги как форма бегства от окружающей среды, которая, впрочем, иногда была в высшей степени неприятна. Скорее, мы чувствовали, что наш запас умственной пищи истощился и требует возобновления, как жир в горбе верблюда. И я не решусь сказать, чего мы больше желали через месяц трудного путешествия — бани и чистых простынь или хорошей книги. Потрепанный роман, однажды подаренный нам случайно встретившимся репатриантом, был, конечно, счастливейшей находкой. Одним из наиболее частых вопросов, которые нам задавали относительно нашей экспедиции, был вопрос — сколько стоит такая поездка. Очень трудно с точностью ответить на этот вопрос. Прежде всего, невозможно знать наверняка, во сколько она вам обойдется. Нельзя предвидеть, что с вами случится, положим, в горах Гиндукуша. С другой стороны, вы не можете знать минимум ваших путевых затрат, пока нужда не принудит вас покупать продукты и прочее у беднейших слоев населения. Наше положение было таково. У двоих из нас было по сто фунтов, которые мы могли потратить на поездку, и мы занесли их в общий фонд. Все остальное зависело от щедрости спонсоров, наконец мы получили деньги от нескольких журналов и газет за статьи, которые обещали написать для них после поездки. Когда мы подсчитывали, во сколько обойдется экспедиция, в том числе обратный путь в Англию, у нас вышло примерно две тысячи фунтов. Кроме исходных двухсот, у нас не было ничего; мы сумели выполнить нашу задачу благодаря ни с чем не сравнимому великодушию спонсоров, которые не упускали нас из виду на протяжении всей поездки. Проект «Путь Марко Поло» — отчасти неоконченное путешествие. Перед нами все еще лежит запретный Ваханский коридор и, на другой стороне Верхнего Памира, восхитительная магия Китая. Но, в конце концов, мы первые отправились по следам Марко Поло Миллионе, вооружившись его путевым дневником, как гидом. Мы прошли, сколько смогли, не жалея сил, тем самым доказав правду эпилога «Описания вселенной»: «Не было на свете человека, христианина или сарацина, татарина или язычника, который видел бы так много, как мессер Марко, сын мессера Никколо Поло, знаменитый и почетный гражданин города Венеции. Слава Богу за все. Аминь». Фотографии Отъезд из северного Оксфорда Переговоры относительно ремонта мотоциклов в Белграде Стамбул. Обед с семьей Аргуна Турция. Отделение утомленной коляски Эрзинджан. Станок, на котором выделывается ахрэм Фигура, закутанная в ахрэм Стэн и Тим в «прекраснейших банях, какие едва ли можно сыскать где-нибудь в другом месте» Староста Горема Авех. Деревенский мудрец Погонщик верблюдов из племени белуджей Караван-сарай из шкур и верблюжьей колючки, где Тима угостили райским яблоком Омнибус пустыни. Фото Сары Эррингтон, библиотека имени Алана Хатчинсона Майкл Трое на одном мотоцикле notes Примечания 1 Здесь и далее цитаты из «Описания мира» в переводе И. П. Минаева. — Здесь и далее примеч. ред. 2 Браунинг Р. Токката Галуппи. Перевод В. Топорова. 3 «Здесь был дом Марко Поло, который путешествовал по отдаленнейшим странам Азии и описал их. Постановлено установить табличку декретом общины в 1881 году» (ит.). 4 В византийскую эпоху город назывался Теодосиополис. Арабы и турки дали городу название Арз-ар-Рум — «земля римлян». 5 Т. е. нефти. 6 Имеется в виду Восточный Азербайджан в Иране. 7 Стратиграфия — раздел геологии, изучающий формы и условия залегания горных пород. 8 Вади — арабское название сухих русел рек или речных долин, во время сильных ливней заполняющихся водой. Вади достигают многих сотен километров длины. 9 Рудбарг что означает «множество ручьев», — довольно распространенное название. Например долину ассасинов, образованную реками Шахруд и Аламут и расположенную на север от Тегерана, также называют Рудбар. 10 «Раз, два, три… о, Аллах!» (араб.)