Счастье среднего возраста
Светлана Алюшина


С Александрой все случилось так, как поется в романсе: "мы странно встретились…". Однажды путь ей преградил здоровенный джип с весьма агрессивными пассажирами. Буквально ниоткуда появился спасатель, мигом укротил бандитов и увез перепуганную Сашу. Доверять ему Александра не спешила. Ее беспокоили вопросы без ответов да еще одна мелочь — чувства, которые вызвали в ней темно-золотистые, цвета молочного шоколада, глаза незнакомца…


Светлана Алюшина

Счастье среднего возраста


«О господи! — ахнула про себя Санька. — О господи!»

И восторженным шепотом, исходящим из самой души, потрясение проговорила:

— Красотища-то какая! Нереальная!

И почему-то тут же на себя разозлилась: ну хоть что-то наконец увидела вокруг! Сколько она уже пилит по этой дороге — минут сорок? Ну полчаса точно! И ни черта не замечает, пребывая в своем безысходно-усталом раздражении.

Да на все!

На Лильку и этот ее звонок дурацкий, на то, что все-таки дала себя уговорить и поехала на ночь глядя к ней на дачу, заранее зная, что это очередная блажь и дурь, а не действительно серьезная проблема.

Как обычно.

Сашка начала себя ругать и злиться с того момента, когда сдалась и согласилась «вот прямо сейчас» приехать.

По-хорошему, ей бы надо выспаться. Давно. И как раз сегодня такая перспектива где-то маячила, призывно помахивая ручкой и даже улыбаясь. Она специально вечер освободила, поняв, что больше просто не может.

Вот не может, и все! Надо хоть раз нормально отоспаться.

Нормально в ее представлении — это часиков десять, и так, чтобы лечь вечером — не ночью, а вечером, до двенадцати! — и спать до утра, желательно позднего.

Ну хотя бы девять часов — тоже счастье!

Санька была соней. Очень поспать любила и иногда позволяла себе такую роскошь, что и собиралась сделать сегодня.

Она уже несколько дней подряд чувствовала накатившую тупую усталость, ловила себя на том, что приходится по нескольку раз перечитывать документы, чтобы вникнуть в суть. Аврально разобрав все самые-пресамые важнейшие дела, она освободила пару дней для отдыха. А точнее, для сна, неторопливых утренних просыпаний, неспешного потягивания кофе с удовольствием и не на бегу, возможности полениться, не спеша собраться и выехать на работу не в самые пробки.

И до того она на все это — вот прямо сегодня вечером — скорое удовольствие настроилась, заранее предвкушала, и так размечталась, чем бы себя побаловать в ленивом отдыхе, что совсем расслабилась.

«Вот же гадство!» — ругнулась она, увидев на экране звонящего мобильника Дилькин номер, заранее подозревая, что это грозит ей испорченным, а так уже хорошо придуманным отдыхом.

Лилька ныла, стенала, даже слезу пустила — впрочем, без фанатизма, хорошо поставленным актерским голосом, с некоей долей отстраненности.

Так было всегда. У Лили в арсенале имелся особый тембр голоса — плаксиво-дребезжащий, бьющий в подсознание, слушать который долго не рекомендовалось. Точнее, не рекомендовалось слушать вообще — ни долго, ни коротко. Как хорошая оперная певица, берущая высокую ноту и удерживающая ее на диафрагме бесконечно возможное время, Лилька брала свою «ноту», и тут уже было только два варианта: либо оборвать ее всеми доступными способами — выключением телефона, а при личном контакте выскакиванием в другую комнату, — либо немедленно капитулировать.

Александра смогла выдержать только начало излагаемой просьбы «вот прямо сейчас» приехать и поддержать подругу в каком-то очередном труднопереносимом «горе», и, ругая себя последними словами за то, что расслабилась и не сообразила вовремя придумать какое-нибудь совещание или важную встречу, проистекающую в данный момент времени, — согласилась.

Да уж, Лилечка была та еще штучка!

«Горе» случалось постоянно, степень «горя» укладывалась в довольно широкую вилку — от сломанного ногтя до расставания с очередным богатеньким «папиком». Санька каждый раз злилась, вообще тупела от этих «драм», разыгрываемых Лилей, но выслушивала — все-таки Лилька была ее единственной подругой, если, конечно, их странные отношения можно назвать дружбой.

Странные не странные отношения, но Лилька была единственной, кто вообще был в ее жизни.

Так что Александра Владимировна, пролетев по МКАД поворот на нужный ей проспект, ведущий к дому и любимой кровати, злясь беспредельно и оттого все сильнее давя на педаль газа и все глубже погружаясь в мрачные размышления, поехала сочувствовать «страдалице».

Санька сделала приемник погромче, попереключала кнопки, перепрыгивая с одной радиостанции на другую в поисках чего-нибудь бодренького — надо же как-то бороться с раздражением, чего уж теперь!

«Эх, хорошо страной любимым быть!..» — весело оповестил из приемника звонкий детский голос из далекой пионерской бодрости, обставленной еще и песенно.

Нет, ну надо же! Спасибо! Как раз в тему, чтоб уж совсем тошно стало!

Страной Александра любима не была, и причем взаимно.

Вернее, не так глубоко — «нелюбовь»: это было полное равнодушие, незамечание и неинтерес — со стороны страны, разумеется. С Сашкиной стороны все же тяжелые чувства к отечеству имелись — невостребованные, естественно, но от этого не отсутствовавшие.

А стране ни за каким фигом Александра Владимировна Романова была не нужна, разве что в роли послушной налогоплательщицы, и то когда налоги с нее стали причитаться довольно весомые.

Стране, как выяснилось после перестройки, вообще ни за каким фигом никто не был нужен, разве что одуревшие от жадности и власти мальчонки, которые с упоением и по-быстрому эту страну разворовывали и насиловали. Остальных она с веселой радостью выплевывала куда подальше — ученых хорошо так, смачно — по всему миру плевок пришелся, вместе с их наукой, туда же полетели писатели, художники, спортсмены. Вот новое поколение выплюнуть не удалось — оно беспризорно рассеялось по вокзалам, бомжатникам, детдомам в лучшем случае, зацепившись за то, «что оно выбирает» — дешевое пиво, наркота и радости жизни в подворотнях. Армию с ментами тоже как-то не удалось по странам и весям отправить, пришлось здесь, на месте игнорировать, и все остальное под названием «народ» тоже — игнорировать — ну не нефть же это, в конце концов, и даже не лес с газом, чтоб на них внимание распространять!

Раньше, еще несколько лет назад, Саньку иногда одолевали совсем муторные мысли — сейчас-то полегче стало, изменилось многое. А когда она, вынужденно, начала свой бизнес — ой-ой-ой! так тошно становилось от бесполезности обиды и, главное, безликости — на кого обижаться-то? На страну? Да ладно! Сами сляпали, что имеем все, скопом! На неких правителей? На каких? И потом — зачем? Что попусту-то?

Возьми да что-то сделай! Самый прямой и простой путь — возмутись публично и выскажи свое «фи»! На митинг какой сходи, горло подери. Оно, конечно, можно и в партейку вступить с названием типа «Народу все надоело!» — и шебуршись активно, выказывая свою гражданскую позицию. Дело абсолютно и безнадежно глупое и пустое, зато душу отвести можно, поорав вволю на улицах, потрясая плакатиком. А чё?

Хорошо — поорал часика три, получил за крик денежку и бутерброды — и тебе приятно, и главному «духовнику» «Народу все надоело!» полезно перед выборами и камерами.

Саше орать не хотелось. Она работала всю свою жизнь на эту страну и ее благосостояние, это только последние годы — на свое, а уж где-то там на страну. А до этого… по двенадцать часов в день и на передовой — то есть в науке — и всерьез, без дураков, и много чего сделала, и многое из ее достижений работает до сих пор и используется той же страной, которой, собственно, на нее, Александру Романову, плевать со всех своих высоких точек!

«Да господи боже мой! — опомнилась Сашка, тряхнув головой. — Да чего это меня понесло-то! Вспомнила былые времена! Это все из-за Лильки и того, что поспать снова не удастся».

Стараясь отвлечься, она посмотрела вокруг и тут увидела закат!

Она сбросила скорость, съехала на обочину и, выключив мотор, смотрела во все глаза, упершись подбородком в сложенные на руле руки.

Над дорогой, тянущейся длинной серой полосой, круто поворачивающей вдалеке и от этого, казалось, обрывавшейся неожиданно, упираясь в величественные сосны, простиралось небо — ультрамариновое, невероятное! А на небе царил закат! Сказочный! Нереальный! В красках, которые мог себе позволить только Рерих!

Несколько длинных тонких облаков тянулись с полнеба и уходили за горизонт ярко, броско расцвеченные только что севшим солнцем. Бордовые, золотистые, оранжевые и пурпурные краски переливались, искрились, играя, балуясь — то вспыхивая, то затухая — завораживая, обманывая, втягивая в себя! Санька даже дышать забыла, так была очарована!

Ну как можно такое не замечать?!

Даже удивительно, как через раздражение, никчемные мысли-рассуждения смогло пробиться видение, чувствование этакой красотищи!

Саша посидела еще чуть-чуть, стараясь запомнить, сохранить внутри ощущения причастия, видения и переживания подлинной красоты.

Краски стали утихать, ретушироваться, заканчивая представление и уступая сцену сумеркам.

Александра громко вздохнула — надо ехать, и, заведя машину, тронулась с места.

Господи, когда же она сегодня домой-то доберется?


Лилька жила в огромном доме, почти тянущем на эпитет «усадьба», доставшемся ей от очень-очень-очень богатого дядечки, с которым она состояла в любовных отношениях целых два (два!) года. Небывалый подвиг с ее стороны, но при рассмотрении результатов — стоивший того, и стоивший весьма ощутимую в зеленых американских нулях сумму.

Она за этим дядечкой, по ее собственным словам, неизменно произносимым с тяжким ностальгическим вздохом, «горя не знала». Впрочем, насколько была осведомлена Санька, горя Лилечка вообще не знала.

Зато очень хорошо знала, как и где брать таких «дядечек» — искусство на грани фантастики.

— Важно не как взять, — поучала Саньку с присущей светской львице ленцой в голосе опытная Лилька, — важно, как с ним остаться. Я очень благодарная любовница, а большинство девиц из «поисковых» отрядов об этом забывают или не умеют!

Александре все эти пояснения-объяснения из жизни пасущихся на беспредельных лугах расейского и не только бизнеса в охоте на богатеньких мужиков светско-тусовочных хищниц были глубоко до лампочки, приблизительно как события, происходящие в космосе, в отдаленной галактике.

Ну кого, например, волнует, что за триллионы каких-то там парсек светового времени родилась новая звезда или взорвалась старая?

Была вот — и нет ее!

Но это была Лилечкина жизнь, она ею дышала, ее ела, пила, в ней спала, двигалась, пребывала.

И была Лиля Александриной подругой, до последнего времени единственной, других не было — ни лучше ни хуже.

— Ладно! — громко приказала себе Александра, прибавив скорости. — К черту все эти мысли! И откуда берутся? Ты лучше рули поскорее, Александра Владимировна, еще домой возвращаться!

Оставаться у Лили с ночевкой Александра не любила, не поддаваясь на ее уговоры и нытье. Уговаривать Лилька умела и без своей знаменитой непереносимой ноты, делала это с чувством, от души, профессионально, но Александра поддавалась крайне редко, когда сама решала про себя, что «ладно!».

Сашка не любила этот здоровенный дом с претензией на супер-пупер, на самый-самый. В нем было чересчур много пространства и столько же высоченных потолков, закоулков, и все это глухо ухало от каждого шага, пугало эхом, темными углами и невероятно нервировало масштабом замысла, как ей казалось, не соответствующего внутреннему исполнению.

Это так — объяснения, которые Санька пыталась дать самой себе, ей было как-то неловко оттого, что она чувствует себя неуютно в обожаемом Лилькой доме.

Да там и было неуютно!

В какой бы части дома ни находился человек, он неизбежно оказывался спиной или к двери, или к какому-нибудь темному углу. Черт его знает, может, его специально так строили, а может, это нечто концептуальное или лихо-дизайнерское, недоступное таким непродвинутым барышням, как она. Но оставаться там терпеть не могла и всегда старалась вернуться домой, в Москву.

«Это я хандрю, — поняла Александра, выруливая на поселковую улицу, в конце которой и стоял Лилькин домина, — злюсь и хандрю! Все потому, что отдых обломался, а я так все замечательно придумала! Э-эх…»

Так папа говорил — хандрить.

— Что ты хандришь, маленькая? — спрашивал он, усаживая грустную Сашку к себе на колени и прижимая к груди. Его уютная теплая грудь всегда была одета в белую рубашку с галстуком, жилет и пиджак и пахла сложной смесью химических препаратов, трубочным табаком и просто папой.

Александра замирала от восторга. Она обожала своего папу — боготворила все, что связано с ним: его запах, голос, сидение у него на коленках, поглаживание его огромной, теплой и шершавой от реагентов руки по ее худосочной спинке с торчащими лопатками. Только там, внутри его объятий, она чувствовала себя любимой, нужной, защищенной и счастливой.

Она так это все любила, что иногда специально притворялась, будто ей грустно, и это точно можно назвать «хандрой», только чтобы папа взял ее на коленки и гладил, и прижимал к груди, успокаивая и защищая от всех невзгод.

Охохошеньки-хо-хо!

Не надо было сегодня ехать к Лильке! Ох, не надо!

Раз полезли такие мысли, да еще воспоминания эти, значит, точно вымоталась до предела, и ничего хорошего это не сулит!

Воспоминания о папе — это самое лучшее и теплое, что было в ее жизни, и она держала их под запретом.

Строгим. Наистрожайшим!

По многим причинам, одной из которых было предвестие неприятностей, Саша однажды вдруг осознала, что каждый раз, когда она так ярко и живо вспоминает папу, следуют неприятности. Наверняка так просто совпало несколько раз, но она по привычке вывела закономерность.

А может, он предупреждал ее?

Все может быть, но лучше все эти экскурсы в прошлое контролировать.

«Ладно! Все! Разворчалась тут! — отчитала она себя мысленно. — Все, приехали! Лучше вылазь, твоя станция!»

Она остановила машину сбоку здоровенных массивных ворот, присовокупленных к такому же внушительному забору, огородившему необъятных размеров участок. Хорошо, что хоть охранников нет и бешеных собак к ним в придачу. Видимо, у ныне присутствовавшего в бурной Лилькиной жизни «папика» на охранников денег нет, а может, жалко денежек — что любовницу охранять, чай, не жена.

— Да что с тобой?! — не выдержав навалившегося пессимизма и тоски, вслух возмутилась Сашка. — Что ты разнылась?

Она вздохнула тяжко, как старушка над своей скудной пенсией и горемычной жизнью. Вздохнула еще раз — возможность выспаться сегодня в любом случае накрылась, чего уж теперь вредничать.

Саша стала торопливо выбираться из машины, заметив, что ворота, дрогнув могучим телом потревоженного богатыря, медленно поползли в сторону. Это Лилька видела подъезжающую машину с балкона.

Александра прокричала в глубь открывающихся просторов частной Лилькиной собственности, одновременно ставя машину на сигнализацию:

— Я заезжать не буду!

— Ты что, не останешься? — послышался с балкона Лилькин капризный голос.

Александра всегда поражалась: как это у нее получается — кричать и ныть одновременно? Профессионал!

— Ну во-от, опять! — недовольно проворчала Лилька, но движение ворот остановила.

Они вновь дрогнули богатырским телом, встряхнулись и замерли. Пройдя через образовавшееся отверстие, Александра зашагала по участку. Из дома выпорхнула Лиля, быстро сбежала по монументальной мраморной лестнице, подлетела, обняла, поцеловала в щечку.

— Останься, чего ты! — принялась уговаривать капризным тоном. — Шампанского попьем, зальем мое горюшко! А?

— Лиль, шампанским горе не заливают. Как правило, водочкой, водочкой исцеляют душевные муки! — осторожно отделываясь от объятий, ответила Сашка.

Всех этих обниманий-целований она не любила.

— Ну останься! — уговаривала Лилька, ухватив Сашу за руку.

— Не могу, у меня завтра дел много утром, — соврала Санька.

— Ну ладно, бизнесменша ты наша! — неожиданно согласилась Лиля.

Александра от неожиданности так опешила, что автоматически, чего старалась лишний раз не делать, ее поправила:

— Такого слова нет: «бизнесменша» — это тупизм так говорить, даже думать так тупизм!

— Слова «тупизм» тоже нет! — рассмеялась Лилька.

Саша удивленно, сбоку, на нее посмотрела, как будто увидела впервые.

Что это с ней?

Уговоры, нытье в капризной инфантильной форме, как правило, длились долго, пару часов. Это был ритуал — Лилька уговаривала остаться, предлагая завлекалки: сауну, бассейн, чудесный воздух, возможность выспаться на замечательной кровати в гостевой спальне, вдыхая все тот же целебный воздух, и позавтракать по-человечески, не своим кофе дурацким, а полноценным завтраком, приготовленным кухаркой.

Все это было знакомо, устойчиво-железобетонно, как китайская стена. Обряд.

Иногда, редко, Александра соглашалась — когда никаких сил не было садиться за руль и куда-то ехать, и, как правило, удовольствия не получала, хотя оглашенную программу с баней, бассейном и всем остальным хозяйка исполняла в точности до запятой.

Не могло быть, чтобы Лилька вот так сразу согласилась, да еще слегка огрызнулась про «тупизм»! Исполнение арии уговоров всегда соблюдалось ею неукоснительно, Саша никогда не понимала зачем, но подозревала, что для тренировки — чтобы не выпадать из образа и оттачивать мастерство.

Странно! А впрочем — да и бог с ней, Александре же проще!

— Ну, что у тебя случилось?

Санька с удовольствием опустилась в удобное уютно-кремовое, огромное кожаное кресло, стоящее в компании с кресельным братом-близнецом и очень большим диваном. Может, архитектор, строивший дом, в паре с дизайнером, его обустраивавшим, страдали гигантоманией?

В этой комнате, считавшейся основной гостиной, перед данным комплектом кресел с диваном находился еще стол, невысокий, очень массивный, на большущих ногах, и с толстенным стеклом сверху, с какими-то золочеными финтифлюшками в виде декора, а также не менее монументальная кресельная пара у камина. И все!

Да, были еще какие-то предметы декора, наверняка жутко дорогие и антикварные, в углах комнаты, но все это терялось в вечно царящем здесь полумраке, а углов было не четыре, а шесть. Все остальное пространство пустовало и было столь обширно, что напрашивалась аналогия с полями Родины.

«Поле, русское поле…»

Сашке всегда казалось, что кто-то ходит за спиной. А черт его знает, может, и впрямь ходит — поди разберись, на поле-то бескрайнем! Приличное расстояние отделяло кресельно-диванное трио вкупе со столом от огроменного, как в средневековом замке, камина, в который, пожалуй, влегкую вошло бы полдерева.

Вот скажите, на фига этот камин?! Что он греет, что не греет — одна песня, через полполя-то!

Ковры здесь были не предусмотрены, и каждый шаг оповещал на всю округу о твоем перемещении по домищу и конечном пункте твоего путешествия, например в туалет. Остальные комнаты были выдержаны в стиле гостиной — минимализм перехлестывал через край — даже кухня, которой полагалось быть уютной, пугала пустотой и масштабом пространства.

Когда Александра попала сюда первый раз, по своей наивности спросила, может, ей денег не хватило, Лилька смеялась до слез, объясняя далекой от светской тусовки Сашке, что это такой суперновомодный стиль и стоит безумных деньжищ.

«О господи! — подумала тогда Санька, радуясь, что далека от всей этой ерунды. — Чур меня!»

— Так что у нас за горе? — спрятавшись в уютную мягкость кресельного нутра и торопясь со всем этим поскорее разделаться, повторила вопрос Александра. — У тебя из-под носа увели понравившуюся сумочку в бутике или туфли?

— Ну, Са-ань, ну не вредничай! — засмеялась Лилька.

Из пространственного полумрака возникла домработница, катившая впереди себя сервировочный столик, заставленный всяческими яствами.

— Добрый вечер! — поздоровалась она непонятно с кем: не то с хозяйкой, не то с Сашей.

Но корректно. Без эмоций. Ну, вот такая она была, что ж теперь.

— Здравствуйте, Анна Ивановна, — откликнулась из глубин кресла Александра.

Лилька подгоняла домработницу царственным молчанием. Анна Ивановна быстро накрыла стол, водрузила на специальную невысокую подставку ведерко со льдом, в котором охлаждалось только что открытое шампанское, и удалилась вместе со столиком.

— У меня катастрофа! — объявила Лилька, доставая шампанское из ведерка.

Саша посмотрела на «страдалицу» — та была весела, бодра и привычно хороша. На катастрофу это не тянуло.

Как обычно.

— А когда-то было что-то менее масштабное? — ковыряясь в остатках своего раздражения, поинтересовалась Санька.

— Ну, Сашка, ну все, пожалуйста, не вредничай! — предложила мировую Лилечка, разливая шампанское по бокалам. — Ты что, устала сильно?

— Да, сильно! — сдалась и, расслабляясь, как-то растеклась в кресле Сашка.

— Так нельзя, Саша! — совсем иным, деловым, тоном попеняла Лиля. — Сколько можно тебе объяснять!

Лиля взяла с тарелки двумя великолепными пальчиками тарталетку с черной икрой и аккуратно откусила белозубым, розовогубым идеальным ротиком.

Настоящая Венера!

— Женщина не может столько работать! — пояснила «Венера». — Женщина вообще работать не должна, у нее и так забот хватает! А ты как каторжанка царская!

— Царские-то ничего себе, почти с комфортом работали, не в пример их советско-сталинским потомкам! — устало, просто так, из вредности, возразила Санька.

— Ну, как сталинская каторжанка!

— Лиль! Про мою работу давно все известно — и ты мне уже объяснила, про нее и про каторгу!

— Я вот тебе сколько раз предлагала, — не унималась подруга, — давай я тебя в хорошие руки пристрою! Олигарха, конечно, не обещаю, но работать тебе больше не придется! Никогда!

— Лиль, — прервала всю эту дребедень Александра. — Про меня все понятно, у тебя что случилось? С одним рассталась, другого не нашла или что похуже?

— Да нет, — перестала дурачиться и перешла на нормальный человеческий тон Лиля. — У меня их было два. Я выбирала. Один побогаче, посолидней в плане связей и статуса, второй помельче масштабом, но помоложе, и главное, с бо-ольшой перспективой. Я выбрала первого, уж больно он старался меня заполучить.

Она замолчала, что-то непонятное промелькнуло в ее глазах.

Лиля была очень умна, в этом Саша убеждалась не раз, умна не в смысле квадратные корни вычислять в уме, а в жизни, во всех ее проявлениях. Легкий же флер идиотки и маленькой пустой девочки — так куда деваться, это входило в арсенал профессионализма, мужик, знаете ли, разный пошел, кому что нравится, чуть выпадешь из образа — и прощай любовь с содержанием!

— Давай выпьем! — бодро предложила Лилька.

— Я за рулем, — отказалась Саша. — Я лучше чаю.

Анна Ивановна всегда заваривала для Александры зеленый чай ее любимой марки. В первую же их встречу, как и подобает золотой домработнице, она подробно расспросила Сашу обо всех ее кулинарных и бытовых предпочтениях и свято их соблюдала.

— Ну, пей свой чай, — согласилась Лиля.

Снова — здорово!

Да что с ней сегодня творится?!

Всегда шампанское было одним из поводов уговорить остаться. Не шампанское, так вино — остаться, расслабиться, дать себе отдохнуть, наконец, и так далее, и Лилька никогда не забывала эту «песню».

Может, на самом деле что случилось?

— Это катастрофа, Саша! Я первый раз просчиталась! — с надрывом призналась она. — Второй, первый в Америке. Но я никогда не делала таких ошибок!

Александра закашляла, поперхнувшись чаем.

Да, катастрофа! Для Лильки.

— Ты же знаешь, я не из «паркетных» девочек, у меня уровень другой и задачи другие.

«Паркетными» в том обществе, где вращалась Лилечка, называли молодых барышень, охотящихся за богатыми мужиками, как правило лет до двадцати пяти, моделей, актрисок, певичек, просто тусовочных красавиц, полный список которых находится у всероссийского известного сводника, поставляющего данный «продукт» очень, ну очень богатым и вечно занятым дядечкам. Есть еще и свободные, как радикалы, охотницы, те сами ведут поисково-разведывательную деятельность по выявлению доступов и способов окучивания тех же богатых деятелей мужеского полу с целью женить их на себе — это в победном идеале, в наименее удачном варианте — стать любовницами.

Да уж! Выбор у наших мужиков, стоимостью от десятков миллионов, естественно не наших дензнаков, богат, цветаст, разнообразен и всегда на блюдечке.

Как сказал великий Жванецкий: «Мужской спрос настолько задавлен женским предложением…»

Лиля, в отличие от всех этих барышень, женщина умная и весьма обеспеченная, что является ее стратегической тайной. Небольшой капиталец она привезла из Америки. Как она его приобрела, никто не знал. Лиля озвучивала некую официальную версию про трех мужей и два развода, но это никогда не будоражило Сашиного интереса — личные тайны неприкосновенны.

Так вот, Лиля вложила куда-то эти деньги. Удачно. Потом еще куда-то. И снова удачно.

Словом, ее капитал все время работал, и, невзирая на вечные поучения в адрес подруги на тему неженских занятий, за своими деньгами она следила зорко — как орлица за орлятами. А еще она была из редчайшей породы женщин, которые всегда (всегда!) нравятся мужчинам — в любом возрасте, при любых раскладах. А уж все, что касалось мужчин, — в этом Лилька была академиком, нобелевским лауреатом, асом высшего пилотажа!

Основное правило Лилии, которое Александра называла «гипноз, с последующим правом выбора из одного варианта», гласило: «Женщина — это украшение вечера, а не его продолжение». После такого постулата мужики, ясное дело, делали все, чтобы добиться этого загадочного продолжения.

Все Лилечкины романы были настоящими — с легкой влюбленностью, ухаживаниями, хорошим сексом и тонким, просчитанным до миллиметра расчетом.

Как там у гадалок? Бубновый король и денежный интерес?

Вот-вот. Или червовый король?

— Так, что за ошибка? — слегка поторопила повествование Александра. — Он оказался жадным или не таким уж богатым?

— Нет, — скривилась Лилька и запила недовольство шампанским, всем видом изображая разочарование от Сашкиной тупости. — Ты же знаешь, что таких я к себе не подпускаю! Я сначала все досконально о них узнаю, а уж потом присматриваюсь! Это обычная рабочая рутина, Саша, я же тебе рассказывала, ты что, не помнишь?

Конечно, не помнит! Будет она помнить все, что Лилька рассказывала о борьбе за женское светло-долларовое счастье и механизмах его достижения!

Ах да! Что-то там о том, что сначала проводится детальное расследование по «объекту», вплоть до его любимой туалетной бумаги и зубной пасты, и только потом начинается охота.

Александра вдруг почувствовала, что ее подташнивает. Она не успела пообедать сегодня. И поужинать тоже.

Как хочется домой! И спать, и ванну! Нет, сначала ванну, а потом спать!

— Помню! — кивнула она, торопясь избежать ненужных подробностей.

Пожалуй, можно обойтись без ванны. Просто спать!

— Сашка! — присмотрелась к ней Лиля. — Ты позеленела! Тебе плохо?

— Нет-нет!

Александра испугалась. Не хватало нового витка уговоров, поучений, так до утра отсюда не выберешься!

— Ты поешь, Сашенька, ты же с работы! — засуетилась Лиля, подвигая к Саньке тарелки с закуской.

— Лиля! — требовательно повысила голос Александра. — Я поем, и чаю попью, и еще поем и попью, и мне еще ехать! Давай рассказывай, не отвлекайся, а то я прямо сейчас уеду!

— Да что рассказывать! — скривилась Лилька. — Он симпатично так настойчиво ухаживал. Очень настойчиво. Вздыхал. И все нетерпение выказывал, а второй, тот, что помоложе, заметил все эти пассы вокруг меня и тихо так отошел в тень, даже уехал куда-то по делам, давая понять, что видит мое предпочтение. Ты же знаешь, я никогда не встречаюсь с двумя одновременно. Никогда. Это все знают, и мои правила знают, то, что я очень преданная любовница и не изменяю, не подставлю, поддержу и подыграю в его делах, если надо. И еще то, что меня интересуют только настоящие романы, с сексом, с взаимным времяпровождением.

Лиля долила себе шампанское в бокал, Саня проследила за ее движениями, приподняв от удивления брови. Лиля никогда не пила больше одного бокала и не ела вечерами, после пяти, а стол накрывали исключительно для Александры, когда она приезжала, ну и потому, что так положено.

— Расстроена, — пояснила Лиля, увидев выражение Саниного лица. — Вот позволила себе сегодня.

Что-то точно было не так!

Не могла она так уж расстроиться из-за неудачи с мужчиной! Подумаешь — не этот, так другой, куда они все от нее денутся! Не повод это для того, чтобы Лилька дала себе расслабиться и позволить что-то есть и пить сверх нормы!

Форма — это ее орудие капиталистического предприятия!

Но Лиля увела, отвлекла Саньку от этих мыслей, вдруг рассмеявшись:

— Сашка! Я первый раз в жизни оказалась в постели с таким потрясающе никчемным мужиком!

— Импотент, что ли? — буднично спросила Сашка, прихлебывая свой чаек.

— Да лучше бы он им был! Боже мой, сколько стараний заполучить меня в кровать, а обещаний! Я, грешным делом, подумала — гигант! А у него не член, а пипетка какая-то! Ей-богу!

Санька, не удержавшись, расхохоталась, вмиг разгоняя из темных полевых просторов притаившиеся там тени. Лилька подхватила и, утирая выступившие слезы неизменно элегантным движением пальчика, продолжила повествование, вызывая у гостьи новые приступы смеха:

— Нет, ты представь! Пыхтит на мне, маленький, трудится, глазки от счастья зажмуривает, потеет! А мне хотелось от скуки голову ручкой подпереть и поторопить его! Сколько усилий — ухаживал, окучивал, на яхте катал, подарки, естественно, все по правильной программе, а уж как зазывал, обещал небывалые страсти. И такой конфуз! Точно как у Альтова: «Хотел подняться и встать, а смог только пукнуть и сесть!» Но катастрофа в том, что с этим я рассталась, под благовидным, конечно, предлогом — их обижать нельзя, можно так нарваться! Но второй-то деликатно ушел в сторону, и мне теперь его вряд ли вернуть!

— Да ладно! — махнула рукой Сашка, улыбаясь. — Другого найдешь, когда это ты не находила?

— Найду, разумеется, — преувеличенно тяжко вздохнула Лилька. — Но каких трудов это стоит, ты бы знала!

Да-а! Нелегка доля сталевара!

— Так отдохни! — внесла конструктивное предложение Санька. — Предоставь себе отпуск за свой счет!

— Отдохну в старости, и именно за свой счет, а сейчас, чтобы такое счастье сложилось, отдыхать рано.

Лиля, по еще одной установленной ею традиции, пошла провожать Александру к машине. Санька завела мотор и опустила стекло попрощаться, Лилька наклонилась к ней:

— Сашенька, ты извини, что я тебя сегодня выдернула, я же вижу, как ты измотана.

Сашка даже рот приоткрыла, как деревенская дурочка, опешив от услышанного.

Да что происходит?!

— Лиля, с тобой все в порядке? Что-то случилось серьезное? Ты не заболела?

— Да ты что, Саш? — сделала удивленное лицо Лилька.

Странно, но удивление у нее не очень получилось.

— Лиль ты никогда не извиняешься, с чего вдруг? — на самом деле обеспокоилась Санька.

— Да нет, нет! — как-то быстро ответила подруга. — Я действительно сильно расстроилась из-за этого пипеточника, да и вижу, как ты устала! Ну все, пока!

Она быстро наклонилась, чмокнула Саньку в щечку, развернулась и пошла к дому, не дожидаясь, когда Сашка отъедет, чего тоже раньше никогда не делала — всегда махала ручкой вслед.

Ну ладно.

«В каждой избушке свои игрушки, — подумала Александра, глядя на удаляющуюся Лильку, — у кого бухгалтер в отчете напортачил перед сдачей в налоговую, а у кого секс не удался — все одинаково, почти трагедия. Вот так!»

Александра выключила приемник и катила по темным поселковым улицам, совсем медленно, еле-еле, не мешая ни скоростью, ни лишними звуками течь своим мыслям. Мысли эти были привычны, передуманы уже не один раз, так, между делом: вопросы без ответов, даже без попытки разобраться. Санька называла про себя такие размышления «круговыми» — ходящими по одному и тому же кругу, как шалопутная коза вокруг колышка, к которому привязана на длинной веревке, Сашка однажды в детстве такую видела, когда они ездили с папой к его друзьям на дачу. Коза, которую звали почему-то Веркой, все ходила и ходила кругами, а маленькая Санька смотрела и дивилась: чего это она не убегает или не гуляет еще где? А потом папа показал ей колышек, к которому был привязан длинный козий постромок и который никак нельзя было увидеть из-за густой травы. Санька тогда так расстроилась, жалея бедную Верку, и плакала, так и не поняв, почему нельзя отпустить погулять несчастное животное.

Почему Лилька с детства навязала им такую манеру общения — умная и мудрая Сашка и недалекая подруга Лилька? Сашка сердилась на нее, старалась восстановить справедливость:

— Лилечка, ты же очень, очень умная, почему ты так разговариваешь?

— Нет, — твердо стояла на своем Лилька, — я не умная, я не могу быть умной, умная у нас ты!

Характер у Лили был наитвердейший, железобетонный, и если она что решила…

Саньке всегда было не до этого, не до чего вообще, в ее непростом, трудном, с малюсенькими островками — крупицами счастья, детстве, в котором приходилось так стараться быть хорошей, все время, постоянно, даже во сне. И это отнимало все ее детские силенки и думы, поэтому от осмысления странностей Лилькиного поведения ничего не оставалось, кроме недоумения, и она сдалась, толком не вступив в борьбу за справедливость, и приняла эти отношения в том виде, который предлагала подруга.

А что делать — больше же никого не было в ее жизни. Разве еще один дворовый друг, но с ним ей дружить не разрешали, и Санька общалась с ним тайно, пока никто не видит. Но потом Левик уехал.

Может, у Лильки были какие-то свои резоны так поступать, и Санька думала: наверное, так и должно быть.

Вот так они и играли до сих пор в эти куклы, ми разу — ни-ко-гда! — не делясь своими истинными, глубокими переживаниями и проблемами.

Зачем они это делают? Столько лет!

У Лильки какие-то свои резоны, а Саша почему-то подыгрывает. А может, все проще? Может, Александра боится потерять и ее, Лильку, единственную, еще восемь месяцев назад единственную, поэтому и подыгрывает?

Может.

«Круговые» мысли-рассуждения всегда сопровождали ее после встреч с Лилькой, хорошо хоть редко видятся, а то бы Санька по укоренившейся привычке полезла докапываться до истины.

— Спать хочу! — сказала громко Александра себе, а может, машину оповестила.

И включила приемник и прибавила ходу.

Положенное время для шалопутно-козьих круговых мыслей было исчерпано, надо подумать, что там у нее завтра.

Александра прекрасно понимала — это иллюзия, что она освободила пару дней для отдыха. Дела никогда не заканчиваются, если это твоя фирма — выстроенная и выстраданная тобою с нуля. Самой. Без помощи и поддержки. Назло врагам, не понятно в чьем лице, или, как теперь любят говорить: персонифицированном лице.

Просто назло! Себе самой, обстоятельствам, жизни.

Вопреки, назло и чтобы не сдаться!

«Кажется, я на самом деле осатанело устала, раз черт-те что в голову лезет, да еще папа… Так, дорогая, давай-ка ты подумай, что завтра с поставщиками!»

И мысли вырулили на привычное, рутинное русло, даже успокаивая своей обыденностью переживаний. Работа, и все!

За рулем всегда замечательно думается, особенно на совершенно пустой — ни одной машины — загородной, темной дороге.

В зеркале заднего вида, ударив по глазам, отразился дальний свет едущей машины.

— Размечталась! — проворчала Сашка, щурясь от неожиданности — пустая дорога! Когда это видано было: пустая дорога в Подмосковье? Она подала машину левее, мало ли какие придурки ночью по дорогам каскадируют!

Здоровенный джип, сверкнув в отсветах фар лоснистым черным боком, обогнал Сашкину машину и вдруг неожиданно резко свернул, перегородив ей дорогу. Санька вдавила педали до упора в пол! Препротивно завизжали тормоза, машина дернулась, останавливаясь, Сашка ударилась о руль и выматерилась. Она научилась материться давно, специально училась — честное слово! — и делала это иногда с удовольствием, правда в основном про себя. Но сейчас громко, отчаянно и как-то забористо. От неожиданности.

Испугаться она не успела — среагировать успела, а испугаться — нет.

Пугаться она начала, когда, подняв голову, посмотрела вперед через лобовое стекло и увидела, как из подрезавшего ее джипа живенько так выбираются два молодых мужика.

— О господи! — прошептала Сашка, отчетливо понимая, что попала, со всего разгону, ночью, на пустой пригородной дороге, во что-то страшно плохое.

Она схватила с торпеды сотовый, почему-то напрочь позабыв его истинное предназначение, и, не отводя взгляда от приближающихся к машине парней, крутила трубку в руках, пытаясь сообразить, чем эта штука может помочь.

Дверца с ее стороны резко распахнулась, и Александра увидела прямо перед собой, в нескольких сантиметрах от лица, небольшое круглое отверстие — дырочку, от которой куда-то уходила черная бесконечность.

И тут она поняла что — это — такое!!!

Мозг и тело заклинило страхом! Огромным, холодным, тупым, как айсберг, словно кто-то мгновенно заморозил ее жидким азотом! Сердце съежилось в маленький шарик от пинг-понга и закатилось, спрятавшись куда-то за желудок, продолжая там громыхать — быстро-быстро, делая больно своим льдистым боком.

Она перестала слышать, понимать, соображать хоть что-то и не видела ничего, кроме этой черной бесконечной дыры пистолетного дула.

Это было очень страшно! Животно, нечеловечески страшно!

— Двигайся, сука! Быстро! — орал кто-то.

Ей казалось, что звук какой-то странный, как через вату, издалека, но она услышала. Удивилась.

— Двигайся, б. дь!!!

И тут — ра-аз! — и организм, вместе с мозгами и находящимся в них интеллектом, а также слухом и умением видеть, мгновенно разморозился, приводя Саньку в сознание. Ну, не сразу так уж в сознание, потому что она вдруг подумала: «Что этому пистолету от меня надо?!»

Но пистолету от нее, оказывается, ничего надо не было — пистолету вообще ничего ни от кого не надо, ему бы только стрелять, а куда или в кого, его не волнует. Зато парню, материализовавшемуся дальше, за пистолетом, исходившему от нетерпения отборным матом, которого Санька наконец увидела, точно что-то было надо от нее!

Матерился он некрасиво, без вдохновения, огонька и мастерства, Санька умела в сто раз залихватистее.

«Кажется, я чокнулась!» — медленно подумала она.

Рывком, резко, распахнулась вторая дверца, напарник другана с пистолетом, наклонившись, уперся одной рукой в сиденье, другой ухватил Сашку за волосы и потащил на пассажирское кресло, сопровождая свои действия трехэтажным матом.

«Устал ждать», — так же тягуче-медленно подумала она.

Он дернул так сильно, что у Сашки мгновенно от боли брызнули слезы из глаз и эта боль включила сознание на полную катушку. Она четко, ярко, с деталями увидела всю картину происходящего, словно получила периферийное зрение, на все триста шестьдесят градусов. Она увидела все — стоящий впереди черный джип с распахнутыми дверцами, подсвеченный фарами ее машины, двоих парней, пытающихся почему-то перетащить ее на пассажирское сиденье.

— Сейчас, сейчас! — пообещала она и стала суетливо перекидывать правую ногу через ручку скоростей. — Не тяните меня! Я пересяду!

— Да шевели ты жопой! — орал приставленный к пистолету нервный хлопец.

Но Сашкины мозги уже стали соображать с космической скоростью, поэтому пересаживаться она не торопилась, пытаясь понять, что происходит.

«Так, Сашенька, теперь быстро соображай, что можно сделать! — приказала она себе и ответила сразу: — Ничего! Один справа, другой слева, деваться некуда. Что им от меня надо?! Машину угнать? Так чего проще — выбросить меня из салона или пристрелить, коль пистолет есть! Зачем же им меня пересаживать?!»

Деваться, действительно, было некуда, это ясно, и Санька, стараясь потянуть время, суетясь, хватаясь за спинку соседнего кресла, стала перемещаться, перекидывая по-журавлиному ноги, изображая перепуганную неуклюжесть.

«Ладно, — успокаивала она себя, — разбираться будем по ходу развития событий. Надо сначала понять, что им от меня нужно! Давай, давай, Сашка, соберись! И больше никаких ступоров со страху! Страшно, конечно! Но жить хочешь? Тогда думай!»

Все происходило очень быстро, какие-то мгновения, она это очень четко сейчас понимала. Но для нее время замедлилось, давая возможность заморозиться-разморозиться, вернуть на место шарик от пинг-понга, придав ему первоначальную форму сердца, а мозгам привычную заполненность, а также побыть без нее, этой заполненности, пройдя этапы от перепуганной идиотки к быстро соображающей особи.

И тут оказалось, что соображать надо еще быстрее, потому что стало происходить нечто вообще непонятное, никакой кормой и ни с какого боку не вписывающееся в сложившуюся картину.

Неожиданно куда-то исчез пистолет, вместе с прилагающимся к нему обладателем.

«Куда это он?» — подивилась Санька, продолжая демонстрировать напавшим чудеса полного отсутствия гибкости конечностей.

Задевая все, что можно, — руль, торпеду, кресла, и всем, чем могла, — руками, локтями, коленками, плечом, головой, — тянущего ее товарища, вызывая непосредственным физическим контактом потоки мата, Санька все же передвигалась. И оказалась как раз на полпути данного процесса, то есть с неприлично расставленными ногами по бокам еще более неприлично торчащей ручки переключения скоростей.

Нервный парень продолжал ее тянуть и так увлекся этим делом, что не заметил исчезновения напарника. А зря.

Неожиданно перестало быть так больно коже на голове, и рука, только что тянувшая ее, куда-то делась вместе с телом, которому принадлежала.

Брошенная на полпути своего перемещения в неэлегантной позе, не подгоняемая никем, Санька замерла, как настороженная мышь в мышеловке, в ожидании, когда продолжится экзекуция.

«Что, бой кончился? Они передумали?!» — ошалела она.

В левую распахнутую дверцу сунулся какой-то непонятный мужик и приказал:

— Двигайся! Быстро!

И сказал он это таким тоном, что Сашка мгновенно исполнила приказание, даже не успев сообразить, как оказалась на пассажирском сиденье.

Мальчонке с пистолетиком и малохудожественным невыразительным матом, чтобы научиться так отдавать приказы, пожалуй, лет десять надо в разведшколе какого-нибудь ЦРУ поучиться, и то не факт, что получится!

— Дверь закрой! — поступила следующая вводная.

И Санька хлопнула дверцей, не успев сообразить, что выполняет данную команду, как лейтенантик приказ генерала.

И спохватилась, поняв, что пришла в себя!

— Вы кто?!

— Как кто? Не узнала, что ли? Да ты что?

Он неподдельно удивился и расстроился, словно был ее закадычным, запрещенным для общения другом детства Левиком Лискером, очень давно и не совсем плавно эмигрировавшим с родителями на израильскую землю за еврейским счастьем и вдруг чудом образовавшимся здесь.

Она даже расстроилась — черт его знает! На Левика, которого Санька видела последний раз, когда ему было лет десять, товарищ никак не был похож. Или таки поймал свое еврейское счастье, чудесным образом перевоплотившее пухлого, вечно что-то жующего мальчика, кучерявенького, с оттопыренными ушами в очочках с толстыми линзами, прятавшими застенчивые глаза, постоянно шмыгающего носом, в жесткого, жилистого мужика, умеющего отдавать приказы.

Санька совсем уж распереживалась, что придется его еще больше огорчить правдой.

— Не-ет, не узнала, — призналась она, покачав для пущей убедительности головой, вздохнула, но все же поинтересовалась осторожно: — А вы кто?

— Да прынц же, конечно! — как бестолочи, раздосадованно объяснил он. Отвернулся от нее, крутнул ключ зажигания, заводя машину, и пояснил: — Прынц, теперь вот и на коне!

И рванул с места, прогремев левыми колесами по щебенке обочины, по дуге обогнул раскоряченный распахнутыми дверцами джип.

— Куда мы? — совершенно не понимая происходящего, спросила Александра.

— Сматываемся! — весело объяснил он.

Санька всем корпусом развернулась и посмотрела назад, на удалявшийся джип, светивший фарами куда-то в поле, лежащие на дороге две смутные человеческие тени.

Она вдруг почувствовала горячую ладонь на своем колене и, резко повернувшись, встретилась взглядом с участливыми глазами незнакомца. Он как-то очень проникновенно спросил:

— Испугалась?

Она кивнула, затолкав внутрь невесть откуда взявшиеся слезы. Участливая, успокаивающая рука исчезла с колена. Почему-то Санька почувствовала себя сиротой после ее исчезновения.

Она и не рассмотрела его даже. Мужик какой-то непонятный, который сматывается вместе с ней и ее машиной.

«Куда я вляпалась? И что это за мужик? Что из огня да в полымя?» — ничего не понимая, спрашивала себя Санька. А может, она попала в еще худшую беду, чем с теми парнями из джипа?

Но почему-то ей так не казалось, или она на сегодня лимит страха исчерпала?


Иван устал. И злился на себя по своей десятибалльной шкале злости где-то на четверочку — чего потащился на ночь глядя в Подмосковье? Посмотреть самому на обстановку и возникшую новую фигурантку? Да мужики прекрасно и без него справятся!

Подъезжая к поселку, на какой-то неубедительной не то тропинке, не то просто колее, сворачивающей в лес, он заметил джип, мирно стоявший с выключенными фарами, привычно отметив про себя данный факт: «Черта стоять-то тут? Если любовью заняться, заехали бы подальше, или совсем уже все до фени?»

— Привет! — поздоровался Иван с подчиненными, неслышной тенью усаживаясь на заднее сиденье машины. — Как обстановка?

— Без изменений. Он приехал сорок минут назад, машину поставил в гараж. Вот данные о хозяйке дома, — отрапортовал Вася Лешкин. — А вы чего, Иван Федрыч, развеяться?

— И это тоже, голуб мой. Что-то мне все это не нравится, — пожаловался для проформы Иван.

— Нам тоже не нравится! — подхватил Илья, сидевший за рулем. — Посмотрите данные!

— Смотрю, — буркнул Иван, изучая информацию на экране маленького компьютера, который Вася передал ему.

— Тут копать, Иван Федрыч, не перекопать! — загрустил Илья. — Несколько лет в Америке, три мужа американческих, один помер, два других прошли с ней через бракоразводные процессы, а денежек-то она привезла поболе, чем у них отсудила! Вопрос: откуда дровишки? А уж список бывших любовников и занимаемые ими места!!! Без ордера и плевка с самого верха и не сунешься к ней!

— А наш-то что, ныне действующий любовник? — поинтересовался Иван.

— Да вроде не-а, — специально интригуя, потянул Вася.

Иван знал, что специально, это у него фортель такой, когда быстро информацию добывает, для авторитету.

— Мы тут позвонили кое-кому, все равно без дела сидим. Да вроде не то что роман, они и не знакомы.

— Это как же ж не знакомы? — спросил Иван.

Так спросил, для поощрения подчиненного, неустанно трудящегося над увеличением своего авторитета, как Россия над ВВП.

— В светской тусне все друг друга знают, а дамочка наша так вообще оказалась личностью легендарной и выдающейся. Так вот, по утверждению достоверного источника, эти двое даже не разговаривали ни разу. А тут он приехал, она навстречу Ярославной выбежала, и расцеловались в щечки!

К воротам дома, за которым они вели наблюдение, подъехала машина; дрогнув, ворота стали открываться. Из машины быстро выбралась женщина и что-то крикнула, движение тяжелой створки ворот остановилось.

— Ну что? — повеселел Иван.

Вася быстро набирал на клавиатуре запрос по номеру новоприбывшей машины.

— Ты сразу все остальное запроси, если будет, — подсказал Иван.

— Ива-ан Фе-едрыч! — обиделся Вася.

Полученные данные по приехавшей барышне были интересными, но никуда — вот никакой задницей! — не лезли в имеющийся уже расклад по делу.

Вот же ж!

Он с самого начала знал, что так и будет!

Когда его вызвал к себе Петрович и передал дело, он сразу скривился.

По разным видам его ужимок начальство, а именно Бур, он же Лев Петрович и следующие за именем регалии, мог определить, что там чует Иван.

— Что скривился? — нестрашно грозно спросило начальство.

— Воняет, — ответил Иван и скривился еще раз.

Степень «вони» от дела Бур определял по мимике лица Ивана, а тот, в свою очередь, всегда безошибочно угадывал.

— Так мы и не озонированием, а фекалиями занимаемся, друг мой! — отчитал повторяющейся миллионы раз дежурной фразой Петрович. — Иди разгребай!

Ну, разгребет он, разгребет! Но все равно — воняет!

А теперь эти две непонятные девицы, как два кома с горы на его, Иванову, голову! Откуда они взялись?!

И что вообще между ними общего? Они настолько с разных «дискотек», что теоретически и пересечься не могли, а гляди ты — встречаются, лобзаются!

Надо подумать.

Он откинул голову на подголовник сиденья и стал мысленно перебирать факты, пытаясь вплести этих двух дамочек в общий узор хоть с какой-нибудь стороны.

— Иван Федорович, — смущаясь, что тревожит начальничьи раздумья, шепотом позвал Вася, — похоже, подруга уезжает. А наш подшефный не вышел даже проводить. И встречать тоже не выходил.

— Может, не по рангу, — сделал предположение Илья.

— Или хозяйка его скрывает.

Иван от комментариев воздержался, наблюдая за прощанием дамочек.

— Вот что, ребята, поеду-ка я ее провожу. Да и в Москву пора. Вы тут и без меня разберетесь.

— Разберемся! — бодренько пообещал Илья. — Молодой еще.

«Да ладно, — отмахнулся мысленно Иван от этого «молодой», — все придет!»

Перейдя на соседнюю улицу, где оставил свою машину, он рванул с места, уверенный, что придется догонять, и очень удивился, когда почти сразу заметил объект. Она ехала по поселковым улицам, выбираясь на дорогу, совсем медленно.

«Думает о чем-то, или выпила, или расслабилась?» — по привычке проводил он анализ возможных вариантов.

Когда джип, который он заметил по дороге сюда, завелся и стал выезжать, пропустив ее машину, Иван подобрался, почувствовав запах экшена, как обозначают это американцы.

«Интересно-о!»

После того как все три машины — дамочка впереди, за ней джип, а за ним Иван — вырулили на дорогу, ведущую к шоссе, он выключил фары и прибавил ходу.

А дальше развернулись какие-то колумбийские дела с поправкой на российскую действительность. Когда он увидел, как джип подрезал ее на пустынной темной дороге, тянущейся среди полей, как стрелка вектора заданного направления — тоскливо и однозначно и без помех, Иван слегка опешил.

— И что за дела чудесные? — вопрошал он в пространство, съехав на обочину и заглушив мотор. — Что, машинка приглянулась? — И сам себе ответил: — Да ладно! Караулить в кусточках, жопой к миру, когда миллион раз можно было преспокойненько ее увести, пока хозяйка была в гостях и «буренка» стояла под воротами. И людей вокруг никого!

Он наблюдал действо, которое стало разворачиваться по какому-то совсем уж сказочному сюжету — два хлопчика стояли по бокам машины и что-то требовали от ее владелицы, суетясь и матерясь не по-детски.

— Ну, хватит! — надоело ему, и Иван вышел из машины.

Ну, ей-богу! Какие-то придурки! Еще напортачат или пальнут «от нервов», хрен потом разберешь, что за дела и что им от дамочки надо!

«Понанимают всяких недоумков!» — бурчал он про себя, неслышно подойдя к месту событий.

Иван «успокоил» ребяток, отметив, что нервы у них точно ни к черту, а про наличие ума и вообще сомнительно — орут, галдят, кроме дамочки и ее машины, не обращают внимание ни на что вокруг, а то бы давно его засекли, еще когда он у них в хвосте пристроился — дорога-то пустая.

Сунувшись в машину, он слегка опешил — не ожидал встретиться не с перепуганным, паническим выражением глаз, а с вполне осмысленным, мало того, прищуренным, пытающимся анализировать взглядом бойца.

«Молодец!» — похвалил он, порадовавшись про себя почему-то.

Он рванул с места, предварительно «представившись».

«А она все-таки молодец — держит удар! Так, и что мы имеем?» Прислушался, и очень четко понял: а хрен его знает!

«Ладно! Разберемся!»

Он увидел в зеркале заднего вида фары приближающегося автомобиля, сразу, с ходу поняв, что это за машина.

«Быстро они очухались! Надо было успокоить покрепче!»

Посмотрел на барышню и спросил:

— У вас есть неадекватный любовник?


Александра, естественно, тоже увидела свет фар приближающейся сзади машины. Высунулась в открытое окно, разглядела знакомый уже джип и почувствовала страх, кольнувший холодом куда-то под язык — нерастаявший кусочек азотной заморозки, и резко отшатнулась от окна, словно могла спрятаться в салоне от надвигающейся опасности.

— Я поинтересовался, имеется ли у вас в наличии ревнивый любовник? — веселеньким таким тоном, как про бабочек на прогулке, спросил мужик.

— Ага! А также брошенный муж и связь с израильской разведкой! — огрызнулась Санька.

Он засмеялся!

Она посмотрела на него, как на чудо-юдо заморское. Обалдеть — засмеялся! Когда их догоняют придурки с пистолетом. И вообще непонятно, что за ерунда творится, и откуда взялся этот мужик — «Прынц! Теперь и на коне!», — и что дальше делать, и кому вообще от нее что-то понадобилось — он смеется!

Но-ормально! Зашибись, как говорили ее студенты!

— Вы их не убили, что ли?

— Мадам! — попенял он почти нежно. — Вы кровожадны!

— А что им от меня надо? — потребовала Сашка объяснений.

— Я не знаю, — честно и опечаленно признался он.

— А вам? — допытывалась она.

— Ничего! — бойко отрапортовал мужик.

— Вы еще отсалютуйте по-пионерски! — посоветовала Сашка.

Он глянул на нее и хмыкнул.

— Куда мы едем? — недоверчиво спросила она.

А с чего бы ей быть доверчивой? Сзади ребятушки догоняют, а в ее машине, за ее рулем сидит те-емный-претемный мужик, непонятно откуда взявшийся.

— Вы хотите от них улепетнуть? — веселился темный товарищ.

— С одинаково горячим желанием, как и от вас, — ворчнула Санька.

— От кого больше?

— Ото всех! — заверила она.

— Да ладно! — примирительно отмахнулся он. — Я же вас спас. И продолжаю спасать!

— Большой вопрос, с какой целью? — выказала недоверие спасенная.

И подумала: «Придурок какой-то!» Это от страха, пусть не такого уж страшного страха, который сковал ее под дулом пистолета, но все же…

— С исключительно благородной! — отозвался «придурок».

— В смысле благородного сексу опосля? — не сдавалась Санька, продолжая язвить совсем уж не к месту.

— Фи, как можно такое! Дама в беде… — затянул он гнусавым тоном.

— Все! — перебила Санька. — Я поняла! Просто спасаемся!

— …Любой мужчина на моем месте… — демонстративно «не слыша» ее, продолжил мужик, — только если вы сами… у вас стресс, понятно… и надо упокоить…

— Але, гараж! — проорала Сашка, помахав рукой у него перед глазами. — Тема закрыта!

— …Если это необходимо, в смысле разрядки нервов… я, конечно, могу помочь…

— На идиота вы не похожи, — констатировала Санька. — Может, больной? — предположила она.

— …В том смысле, на который вы намекаете… — не унимался он.

Санька сдалась — ну пусть покуражится. И потом, он молодец, так ее разозлил этим своим дурацким бубнением, что она и про джип сзади позабыла, и бояться перестала. Для этого, что ли, весь спектакль?

Она посмотрела на него украдкой, сбоку. Кто он такой?! Откуда взялся в самый разгар боя рокового?! И что на самом деле ему от нее нужно? А может, ничего? Может, действительно такой благородный? Шел мимо, увидел, что женщина в сложной ситуации, вмешался?

«Где шел мимо, Саня?! Ты что, опупела?! По полям шел, пешком по дороге, ночью?! Прогуливался, что ли, воздухом дышал?»

Она еще раз, осторожно так, сбоку скосила на него взгляд — он все что-то там расшаркивался, извинялся — придурок явно!

«Одет дорого, — оценила она, уже более смело рассматривая его, — не просто дорого, стильно. Лет, пожалуй, около сорока. Не видно ни черта! Как он хоть выглядит?»

— Все, все, успокойтесь, — попросила она, понимая, что весь его бубнеж просто дурачество, — я даже не слушаю вас, не старайтесь так уж!

Он замолчал, хмыкнул весело, кивнул.

— Вы понимаете, что происходит? — Саня, не выдержав, вывалила все тревожные вопросы кучей: — Почему они за нами гонятся? Что им от меня надо?

— Я не знаю, — ответил попутчик.

— Хорошо! И что дальше? — тоном недовольной, раздраженной жены поинтересовалась Сашка.

— Я не знаю, — в который раз повторил он, — но, судя по тому, как настойчиво они вас преследуют, вы им очень нужны.

— Так! — подвела итог Санька и повторила: — Так! — И спросила: — Вы действительно меня спасаете?

— Конечно! — обиделся он выказанным недоверием.

— Вот мы от них улепетываем, а у вас есть план? — с настойчивостью следака из уголовки, которому ну очень надо выполнить план по раскрываемости, допытывалась Санька.

— Есть! — кивнул он.

— Обнадеживает!

Она снова сунулась в открытое окно. Джип следовал за ними, но расстояние между машинами не сократилась. И на том спасибо!

А мужик молодец — очень уверенно и, главное, спокойно ведет машину, и явно профессиональнее, чем те бандюки в джипе. Вернее, не ведет, а гонит, и при этом еще болтает с ней!

— Может, вы знаете, что им от вас надо? — поинтересовался он безмятежно. — Деньги, наркотики, связь с мафией, разведданные, измена мужчине или Родине?

Санька оторвалась от наблюдений за преследователями и повернулась к «прынцу».

— Подрыв экономики страны, участие в террористических группировках без согласования с бен Ладеном, сокровища в подполе, алчные наследники, — в тон ему продолжила перечислять Сашка. — Ну что еще? Надругательство своим внешним видом над эстетическими чувствами отдельно взятого богатого дядечки? — предположила она. — Кажется, что-то подобное мы уже обсуждали?

— Обсуждали, — согласился он, — и что, ничего из вышеперечисленного?

— А может, им просто моя машина нужна? — смалодушничала Сашка.

— Нет. Машины так не угоняют, — не дал ей насладиться легкостью решения мужик. — Зачем им тогда вы? Нет.

— Нет, — вздохнула Александра и снова посмотрела в окно.

Оказалось, они уже въехали в Москву, давно свернув с МКАД, а она и не заметила.

— И что делать? — спросила, чтобы не молчать и хоть как-то ориентироваться в ситуации.

— Да ничего особенного. Сейчас отделаемся от них и поставим машину на стоянку, где-нибудь подальше от вашего дома. Вы где живете?

— На Большой Никитской, — автоматически ответила она. — Как это отделаемся? Вы что, каскадер, или мент из уголовки, или омоновец какой?

— Нет, — прихмыкнул он непонятным смешком и объяснил: — Я в молодости занимался экстремальным вождением, так что любой хвост в городе могу скинуть!

— А как вы оказались там, на дороге? — наконец задала она хоть один продуктивный вопрос.

— Ехал от друзей с дачи, остаться я не мог, у меня завтра, скорее уже сегодня, дела утром важные. А машина заглохла, вот я и потащился пешком до ближайшей заправки. А тут смотрю, такие дела!

Санька покосилась на него — судя по его внешнему виду, машина, на которой он ездит, заглохнуть не может по определению, но она приняла эту версию. Наверное, от стресса приняла.

— Это хорошо, что вы в центре живете, — как ни в чем не бывало продолжил мужик. — Значит, можно машину на любой стоянке на окраине оставить.

Санька снова промолчала, соглашаясь. На стоянке так на стоянке — уже все равно!

Устала.

Так устала, что почти не замечала, как он закладывает все это время немыслимые виражи по полупустынным улицам спального района. Он покрутился в каких-то дворах и переулках и остановился. Александра с удивлением обнаружила, что они находятся на платной автостоянке.

— Где мы?

— В Чертанове. Вам сейчас охранники квитанцию выдадут с точным адресом и телефоном, — растолковал он.

Сашка выбралась из машины и чуть не упала — ноги подкосились в коленях. Он оказался рядом, подхватил ее под локоток и, поддерживая, помог дойти до будки охранников у въезда на стоянку.

Санька как во сне, почти ничего не соображая, сунула свои документы, оплатила охрану драгоценного личного автотранспортного средства и кое-как пришла в себя, когда они, отойдя от стоянки, оказались вдвоем на дороге.

— Спасибо вам, огромное, — поблагодарила она и, неожиданно изменив тон, спросила: — Сколько я вам должна за помощь?

Как халдею из кабака.

Он возмутился так ощутимо, что Санька даже зарделась, осознав свое хамство.

— Вы что, офонарели?

Как-то очень искренне, честно возмутился, как тогда в машине, когда спросил, не испугалась ли она — искренне, честно и очень по-мужски.

Без дураков и трепа беспредельного.

— Наверное, — призналась Сашка.

И неожиданно для него и для себя самой ухватила его за запястье и потащила вперед по дороге, под фонарь, в центр освещенного пространства — рассмотреть!

Остановилась, развернула к себе.

Он был выше ее на голову — никакой, обыкновенный мужик — худощавый, даже нет, стройный, явно что-то спортивное — торс обтянутый дорогой стильной майкой, летний пиджак от известного модельера, крепкие мышцы джинсовых ног. Все равно худощавый. Скулы, морщинки возле глаз и на щеках еле-еле, от улыбки, что ли, нос не тонкий, не длинный — нормальный мужской нос, глаза карие, не черные — шоколадные, лоб высокий, темные волосы, коротко стриженные — не ежик безумный, а короткая дорогая стрижка.

Нормальный.

Нормальный, просто нормальный мужик.

Симпатичный, нет, не то — интересный по-мужски. Обычный.

Нет. Не обычный!

Обычные сейчас другие — либо сдавшиеся, оплывшие, вечно недовольные всем, либо победившие, сытые, стероидно-накачанные, уложено-упакованные, следящие за всеми своими жестами, словами, движениями — самовлюбленные до забвения.

Этот другой. Естественный.

Не бедный — сразу видно. Не рисующийся. Обычный на первый взгляд.

Странный.

Глаза меняются от темно-золотистого до молочного шоколада.

Странный. Непонятный. Все.

— Рассмотрели? — спокойненько так спросил.

— Да. — Она что-то совсем уж без сил осталась. — Спасибо вам огромное. — Ну, на искреннюю благодарность у нее еще запас есть. — Без вас я бы пропала!

Домой! Ванную, горячую, с пеной! Можно коньяка, если найдется в доме, от стресса — и спать, спать!

— Пропали бы, — согласился он без пафоса и выпендрежа. — И что вы сейчас собираетесь делать?

Санька пожала плечами. Даже это незатейливое движение далось ей с трудом.

Вот как намучилась!

— Поймаю такси и поеду домой.

— Домой? — удивился он неподдельно.

— А куда же? — в ответ удивилась она.

— Да вы что?! — возроптал он. — Вам нельзя домой! Да вас там ждут наверняка!

— С чего меня ждать-то! — возмутилась Сашка посягательству на мечты о ванной, сне и коньяке.

Нет, сначала коньяк, если он есть, а потом спать. Вот в таком порядке!

— Не знаю я с чего! — повысил голос мужик. — Это ваши дела! Но дома вас уж точно будут ждать, раз гонялись с таким усердием!

— Вас как зовут? — усталым тоном, которым порой разговаривала с нерадивыми подчиненными, спросила Санька. — Елисей?

— Почему Елисей? — сбился с назидания недалекой девицы мужик.

— Ну, королевич Елисей, спасает принцессу и все такое… — предположила Сашка.

— Во-первых, не королевич, а прынц, а во-вторых, зовут меня Иван.

— Это тот, который младшой из троих? — не удержалась от намека на стандартную сказочную приставку к данному имени Сашка.

— Не грубите! — предупредил спаситель, улыбнувшись. — Я у родителей один.

По дороге, на которой они так и стояли под фонарем, неспешно пылил задрипанный жигуленок, явно в поиске ночных пассажиров. Санька махнула рукой, жигуль встрепенулся от радости, лихо подрулил к ней, и хозяин, выказывая рвение, перегнувшись через сиденье, распахнул дверцу.

— Куда?

— На Большую Никитскую.

— Садитесь! — обрадовался ночной бомбила.

Ну, еще бы — центр, значит, хорошо заплатят! Мужик, обозначенный теперь как Иван, схватил ее за локоть.

— Вам нельзя туда ехать! — сделал он еще одну попытку вразумить Сашку.

— Спасибо вам огромное, Иван. До свидания! — очень, очень по-деловому, как на совещании, ответила она, выдернула локоть из его цепких пальцев, забралась на заднее сиденье, проигнорировав предложенное переднее, и хлопнула дверцей.

Водила быстро рванул с места, опасаясь, что она передумает или ухажер остановит, и бодро, радостно поинтересовался:

— Поругались, что ли?

— Заткнитесь, а? — попросила Санька и прикрыла глаза.

Она зайдет домой, сразу, не разуваясь, пройдет в ванную и пустит воду во весь напор, из обоих кранов, и добавит своей любимой лавандовой соли! Снимет с себя все, затолкает ногой куда-нибудь в угол и заляжет в воду по самые уши! Будет долго-долго лежать и мокнуть!

А потом можно и коньяка тяпнуть, грамм пятьдесят!

Только бы доехать!

Она откинула голову на спинку сиденья и, запретив себе думать о случившемся, еще раз, теперь смакуя детали, представила свое возвращение домой, в свою уютную квартиру, как бы отгораживаясь от ночной проселочной дороги, ужаса, который пережила, и мужика этого, принца-спасителя.

Александра открыла глаза и выпрямилась на сиденье.

— Здесь остановите!

Почему она вдруг решила не подъезжать на такси к подъезду — поворот направо с улицы, немного вперед и влево?

Это все из-за мужика этого, непонятного!

Иван. Имя ему не шло, он был какой-то… как бы определить? Европейский, что ли? Русскими просторами от него явно не веяло, и богатырями этой же прописки, и простодушием. Совсем иной типаж.

«Вам нельзя домой, вас там будут ждать!» — передразнила она его мысленно, заодно ругнув себя за то, что вспомнила эти наставления.

Порывшись в сумке, отыскала кошелек и протянула водителю деньги. Довольный удачным извозом частник не удержался от комментариев.

Ну, еще бы!

Как у него вообще терпежу хватило молчать всю дорогу? Извелся, наверное, бедненький!

Сцапав большой лапой деньги и пересчитывая купюры с ловкостью карточного шулера, он довольно поучал:

— Да не расстраивайтесь, девушка! Помиритесь!

Санька быстро, молча выбралась из воняющего бензином нутра машины.

Ее всегда поражало и очень искренне возмущало это поведение частных извозчиков. Неужели они и вправду уверены, что к пакету предоставляемых ими услуг по перевозу клиентов из пункта «А» в пункт «Б» в обязательном порядке, как нагрузка-довесок, прилагаются их довольные, снисходительные беседы с пассажиром?

Или нытье и бесконечные жалобы на жизнь, нехватку денег, правительство, жен, детей, коррумпированных чиновников? С детской непосредственной уверенностью, что сидящий волею случая в их машине чужой, неизвестный им человек обязан разделять их точку зрения и слушать всю эту чухню, выдаваемую с железобетонной уверенностью в своей правоте, а заодно и терпеть эдакую снисходительность в тоне всезнающего мужика?

При этом машина может быть совершенно зачуханная, как внутри, так и снаружи — с пассажирскими сиденьями, лоснящимися от въевшейся навеки грязью; с унизительно подстеленными под ноги газетами, чтобы не убирать лишний раз; с вонью в салоне — бензиновыми парами, чесночным выхлопом от самого водилы, дешевой елкой-озонатором, подвешенной на зеркале, запах которой доводит всю эту смесь в салоне до рвотной логики. С надрывным стоном коробки передач и устойчивым стуком в моторе. И что характерно — чем раздолбаннее и вонючее машина, тем беспардонней и наглее хозяин и выше денежные требования.

«Да что это я? — удивилась своему внутреннему бурчанию Санька. — Мне-то какое дело? Я на такси-то почти не езжу!»

Ее шаги отдавались гулким эхом, которое отскакивало от стен домов, метаясь между ними, как заполошенный надувной шарик.

Совсем поздно уже. Сколько?

Она посмотрела на экран сотового, который держала в руке, как спасительную гранату — последний аргумент в любых дебатах.

Без четверти три! Ничего себе!

Для центра это не имело никакого значения, и на самой Большой Никитской перемещались люди, машины, но стоило свернуть во двор, и непрестанный гул мегаполиса с его активной, никогда не замирающей жизнью ретушировался, замолкал, потревоженный эхом ее шагов.

Домой! Домой!

В уют и защищенность своей квартиры!

Саша прибавила шагу.

Когда до подъезда оставалось метров десять, она заметила темную машину.

Чужую. Инородную.

Все обычно стоявшие в их дворе машины она знала как родные — эта была незнакомой.

Сашка сбилась с шага, но продолжала идти. Может, гости к кому приехали? Могут же приехать друзья и остаться на ночь? Могут! Или пить до утра?

Ну, могут, конечно, чего пугаться-то?

Передние дверцы машины распахнулись одновременно, издав громкий звук в темноте.

Александра не стала смотреть дальше — развернувшись на месте, как волчок, она рванула из двора, подгоняемая громким топаньем и матом сзади:

— Стой, сука!

Она услышала, как дверца машины хлопнула еще раз, завелся мотор…

«А вот это хрен вам! — на бегу соображала она. — Заехать к нам во двор — пожалуйста! А вот развернуться и выехать — проблема!»

Уж она-то знала!

Сашка бежала быстро, так быстро, как могла, позабыв про каблуки, усталость — про все позабыв, и выскочила на улицу, как пущенный из пращи камень — ее даже занесло на повороте.

«Что дальше?»

Она неслась, не выбирая направления, подгоняемая в спину матом и приближающимся топотом ног.

Куда?

Может, в ресторан какой забежать? Не будут же они ее там скручивать по рукам и ногам на глазах у публики?

И поняла: будут!

И никто слова не скажет, разве что охранники нежно и ненастойчиво попросят освободить помещение и в милицию не позвонят! Зачем? В этом безумном городе полно больных головой людей, выделывающих такие кренделя спьяну, или обколовшись, накурившись, или от ощущения безнаказанности стоящих за спиной денег и связей. Что теперь, из-за каждого разбушевавшегося идиота или идиотки ментов звать!

Может, она от мужа или любовника богатого сбежала и его охрана возвращает блудную пассию домой? А может, из проститутского «питомника», не заплатив сутенеру!

Да мало ли что можно предположить, только чтобы не вмешиваться!

Между прочим — бог его знает, что за девку тут ловят? — вмешаешься, можешь и сам по мордасам схлопотать!

Все эти мысли летели у нее в голове очень, очень быстро — со световой скоростью.

«Куда?!» — орало, вопрошало, тряслось страхом у нее внутри.

Куда?! Где спрятаться? Как? Куда бежать?!

Возле нее, скинув скорость, но не останавливаясь, притормозила машина. Сашка отшатнулась в сторону.

Догнали?!

Дверца пассажирского сиденья распахнулась на ходу, и из машины проорали:

— Садись! Быстро!

Не понимая, кто это, откуда, она интуитивно почувствовала единственный шанс на спасение. Ухватившись рукой за распахнутую дверцу, скакнула внутрь, пребольно ударившись коленкой о сиденье, и неуклюже, кое-как затолкав себя внутрь, хлопнула дверцей и сразу же высунулась по пояс в открытое окно посмотреть на своих преследователей.

Машина рванула, мгновенно ускоряясь после ее неэстетичного загружения, и преследователи, двое, остановились — обещая во все горло ей вслед массу «приятностей» при следующей встрече, подтверждая свои слова жестами.

Ага, значит, второй из двора не выехал и присоединился к напарнику ножками!

Оравших она хорошо рассмотрела. Это были не те из джипа на дороге — другие.

«Что-то меня сегодня матерят и многое обещают на этом сленге!» — хихикнула неуместно Санька, провожая взглядом уходящих преследователей.

Ну и слава богу!

Еще не остановившись, продолжая быстро двигаться и бежать где-то в подсознании, она развернулась к водителю и стукнулась локтем о торпеду. Зашипев от пронзившей всю руку, как током, боли, Сашка схватилась за локоть и подняла, наконец, глаза на спасителя:

— Вы!!!

— Я, — подтвердил давешний «прынц», по имени Иван.

— И на коне! — ляпнула ошарашенная Сашка.

— А принцев без коней не бывает! — радовался чему-то мужик. — Без коней какой принц-то? На крайняк и на волке можно!

— И откуда дровишки? — полюбопытствовала Сашка.

— Ну, откуда они обычно бывают, вестимо?

— Что ваша страдалица, сама починилась и из полей примчалась?

«Как-то полей чересчур! То Лилькины домашние просторы, то бой в полевых условиях, то спаситель из них, образовавшийся сказочным образом, теперь вот и машина, тоже сказочным!» — понемногу остывая от перепуга и стресса, подумала Сашка.

— Да нет! — продолжил радоваться жизни Иван-царевич. — Моя стоит там же, где я ее оставил!

— В поле, на дороге?

Опять эти поля! Может, с головой что-то от страха?

— Ага! — подтвердил он.

«Чему он так радуется? Точно — придурок!»

— А эта?

— Угнал! — ухарски бодро отрапортовал он, сверкнув на Сашку золотистым глазом.

— Что сделали?.. — обалдела она.

— Угнал, — довольно повторил он. — Надо же было вас спасать как-то. Опять.

Сашка смотрела на него, как взрослые смотрят на балаганного Петрушку, не понимая, почему дети исходят смехом от его незатейливых шуток.

— Вы криминальный элемент?

Он хохотнул. Что-то он всю дорогу похохатывает, так, по-мужски, низким, глухим, коротким смешком.

Он неожиданно процитировал:

— «Я народный элемент, у меня есть документ…»

Совершенно сбитая со всех толков Сашка автоматически закончила цитату, думая совсем о другом:

— «Я вообще могу отседа улететь в любой момент!»

— Ого! — обрадовался еще больше жизни Иван-царевич. — Вы знаете Филатова!

— Вы что, ее действительно угнали? — переспросила она, проигнорировав его радость.

— Да.

— Зачем?

— Я же не смог вас остановить, когда вы рванули домой, хотя было понятно, что вас там будут ждать!

— Да с какой радости? Зачем я кому-то далась, на самом-то деле?! — разоралась вдруг Сашка.

— Я не знаю, — серьезно, совсем иным тоном, без намека на балагурство, ответил он. — Вам лучше знать, но кому-то вы очень понадобились в срочном порядке. Может, обсудить дела насущные в «дружеской» беседе, может, для чего другого, но, судя по настойчивости, с которой вас приглашают на рандеву, вполне логично, что домой вам соваться не надо было.

— Значит, я тупая! А вам-то какое дело до всего этого? Зачем вы встряли, вон еще и машину угнали! От излишнего благородства? — орала она, не осознавая, что перешла на крик.

— Поспокойнее, пожалуйста, — хладнокровно, с мужской отстраненной брезгливостью, ответил он.

Сашка замерла, оценив в полной мере, что орет на человека, который ее спас. Дважды. Кем бы он там ни был.

Истеричка! Тупица! Дура!

— Остановите, — попросила она.

А что, извиняться?

Высмотрев место для парковки — слава богу, такое возможно в центре в три часа ночи, он остановил машину и даже заглушил мотор.

В салоне повисла, клубясь по углам и давя на затылок, тяжелая тишина. Сашка думала, он ей не мешал и молчал, ожидая.

Она сложила ладони в замок и прижала к груди, как школьница, которую в очередной раз незаслуженно обидел мальчик от большой и тщательно скрываемой любви.

— Мне надо разобраться, что происходит. Все разворачивалось очень быстро, да еще моя вечная усталость, я думала, что завтра обдумаю случившееся. Вот высплюсь и разберусь.

Александра развернулась к нему всем корпусом, продолжая прижимать сцепленные руки к груди. Он смотрел на нее, и выражение его лица было странным — смесь сочувствия, снисходительности и, где-то в глубине плавящегося шоколада, недоверия.

— Вы должны мне помочь! — решительно заявила Сашка.

Он поднял вопросительно брови — еще помочь?

Находясь в своих переживаниях, страхах, Сашка не заметила его реакции, опустила, расцепив, руки на колени и посмотрела прямо ему в глаза:

— Я прошу вас, пожалуйста! Помогите мне в рассуждениях! Нельзя же просто тупо убегать!

— Можно, — перебил он. — Если очень припечет, то можно и нужно тупо убегать!

— Ну, будем считать, что ненадолго мы убежали! — И вдруг спросила: — Как вы смогли угнать машину? Вот так просто? Вы в этом бизнесе подвизаетесь?

От неожиданности Иван сбился с волны, на которую настроился, на которую она его настроила своими сжатыми ладошками, просительно-настойчивым тоном.

Она его заинтриговала. Сразу.

Понравилась. Включила сексуально-интригующий моторчик, как включается он у любого нормального тридцатидевятилетнего, здорового во всех отношениях мужика при встрече с интересной женщиной. А тут еще гарниром к основному блюду и работа, и неожиданность ситуации, в которой ему пришлось выступать в пошлой до тошнотворности роли героя-спасителя, и ее нестандартное поведение, и все «нельзя», потому что работа, и все, что он уже знал о ней, прочитав ее данные. И хоть он видел ее фотографию на компьютере и видел, как она выходила из машины и садилась в нее, в первый раз столкнувшись взглядом в непосредственной близости, почувствовал странную смесь чувств и эмоций.

Усаживаясь в ее машину, он был уверен, что в первую очередь надо вывести дамочку из ступора страха и остановить истерику с паникой, и обалдел! Она сидела в весьма интригующей позе — с расставленными ногами и торчащей между ними ручкой коробки передач, и вид у нее при этом был совершенно царственный — холодный, рассудительный, отстраненный.

Он рассмотрел ее всю в одно мгновение. Короткая стильная стрижка с оставленными кое-где длинными прядками, цвет волос — сразу видно, родной, естественный — темный, теплый, с рыжим отливом. Не голубые, не серые, а очень светлые, какие-то балтийские глаза, тонкий нос и офигенные губки — цвета неспелой вишни, без тени помады, она вообще была без какого-либо макияжа. Тонкие брови, которые она все время хмурила, и маленькая морщинка, уже образовавшаяся между ними.

А фигурка — класс!

От новомодных глянцевых журналов с их трактовкой «правильных» и идеальных женских форм ее отделяло килограммов пять, великолепно распределенных на аппетитную попку, полные груди и мягкие линии.

Э-эх! Скорбно, потому что нельзя!

А ведь все это — балтийские глаза, сдвинутые бровки, груди, попка, рыжая, слегка выцветшая от солнца длинная челка, которую она то и дело откидывала умопомрачительным жестом, — все это двигалось, дышало, пахло женщиной и наитончайшими дорогими духами, в придачу к тому же обладало убойным юмором, силой воли и разящей язвительностью.

Она принимала каждый его пас, каждую подачу и жестко, сильно, уверенно отправляла назад. Он балдел от словесной пикировки и получал удовольствие от достойного противника в язвительном дурашливом поединке.

Опупеть!

Конечно, он помнил, что данная барышня непонятна и может быть по самую макушку замешана в чем угодно, и еще более непонятно, каким боком она неожиданно образовалась в их деле, да еще подверглась попытке похищения.

И тем не менее, лихо закладывая виражи по улицам, уходя от хлопцев в джипе, не без излишней рисовки — не без нее, вот как она его завела, — он испытывал такую радость от своего ухарства, от неожиданного удовольствия обмена язвительно-балагурскими замечаниями, что, видимо, расслабился.

Она нахамила, извинилась, бесцеремонно рассмотрела его под уличным фонарем, пресекла все попытки остановить и, хлопнув дверцей, умотала на дребезжащем жигуленке.

Ну и кто, спрашивается, был в стрессовой ситуации? Он или она? И на чьих умственных способностях данная ситуация отразилась?

Послав подальше все свои встрепенувшиеся мужские инстинкты, он сказал себе все, что положено, в весьма конкретных выражениях, не забыв пройтись по теперь уже вызывающим сомнения ее мыслительным способностям.

А он был уверен, что умная. Ошибся, что ли?

Он позвонил мужикам, описал ситуацию, приказал отогнать его машину, когда получится, позвонил Буру, отрапортовал. Ну что ж, надо снова выручать шальную девку.

Когда он повернул на Большую Никитскую, сразу увидел ее, птицей летящую по улице. Иван вздохнул тяжко — а кто сомневался!

Ох, бабы, бабы! Даже самые умные из вас бывают порой непроходимыми идиотками! Извечное противостояние «Мэ» и «Жо».

И все бы ничего — барышню спасли, и приструнили, и даже позволили себе мужскую снисходительность. И вдруг вот так — с бухты-барахты, без перехода от сцепленных лапок у груди и страдальчески наморщенного лобика:

— Вы в этом бизнесе подвизаетесь?

Ну, не девка, а…

— Нет, не там, — быстро пришел он в себя, — я уже вам говорил, что по молодости увлекался экстремальным вождением и всем, что связанно с машинами. В принципе я могу вскрыть любую машину.

— Ну да… — не поверила она. — А по старости вы сделали это делом вашей жизни? И можете вскрыть даже такой джип со сложной сигнализацией?

— Даже такой, — не дал развить тему его трудоустроенности Иван. — По-моему, вы хотели поговорить о другом?

— Да, — сбилась с ернического тона Сашка, сразу отвлекаясь от расспросов, — о другом. — И вновь удивила его неожиданным поворотом разговора: — Нам, наверное, надо познакомиться, Иван — это как-то маловато для знакомства.

— Я хотя бы Иван, а вы все еще незнакомка.

— Да, неправильно, — согласилась Сашка и протянула ладонь для рукопожатия: — Александра Владимировна Романова.

Он принял ее ладонь, слегка сжал холодные тонкие пальцы.

— Иван Федорович Гуров.

Они посмотрели друг на друга, она вытащила ладонь из его руки и перевела взгляд вперед, на улицу.

— Может, где-нибудь кофе выпьем? Так разговаривать удобней. И вы не будете больше косить под идиота, — попросила Саша, ей бы сейчас это мешало.

— Не буду, — пообещал он и завел машину.

А она в который раз лихо заложила вираж разговора.

— Вы извините, если я грублю, язвлю, излишний снобизм проявляю. Просто я привыкла с людьми общаться только по делу, личных отношений не иметь.

— Извиню и приму к сведению, но это странно, — ответил он, вглядываясь в витрины, мимо которых они неспешно проезжали.

— Что странно? — уточнила она и напряглась. Сейчас начнет умничать, говорить всякие прописные истины, глупые комплименты!

— Вы молодая, интересная женщина и, наверное, не только работаете?

На глупые комплименты это не тянуло. Уже хорошо!

Сашку всегда раздражало, когда окружающие излагали свои убеждения о том, как надо жить. По стереотипу — должно быть так, и все! А все, что не так, — не может, не должно, права не имеет быть! Например, чтобы незамужняя девица нигде не бывала, ни с кем не общалась и так далее.

Ух, как она это терпеть не могла!

— Вот, по-моему, вполне приличное заведение, — отвлек ее Иван. — Вы здесь бывали?

Сашка наклонилась вперед к лобовому стеклу и рассмотрела вывеску кафе.

— Бывала. Вполне сойдет.

Они устроились возле огромного витринного окна за столиком на двоих и заказали по чашке кофе, отказавшись от предложенного официантом спиртного и творческих успехов шеф-повара заведения в виде фирменных блюд. Только кофе.

— А может, вам хлопнуть? — заботливо поинтересовался товарищ Гуров. — Все-таки у вас стресс.

— Нет, — отказалась Сашка, — мне думать надо!

— Тогда излагайте, что надумали, — ненавязчиво, но все же поторопил он ее.

— Да! — Сашка сделала глоток кофе. — Думаю, надо начать рассуждения от печки, так сказать. А именно: какие могут существовать причины для похищения человека? Это либо деньги, либо месть, либо какие-то межличностные отношения.

— Нет, — не согласился он, — нет, Александра, это почти всегда деньги, в девяноста пяти процентах из ста.

— В смысле?

— Видите ли, — пояснил он, — в девяноста пяти случаях из ста всех криминальных действ, от разборок бомжей до геополитических, это деньги или материальные вопросы, в остальные пять процентов входят межличностные претензии, в том числе и месть. Власть — это к пункту первому. Убой друг друга после распития на кухне сильно алкогольных напитков и сигание с десятого этажа от большой любви мы с вами, я думаю, не рассматриваем.

— Нет, не рассматриваем, — согласилась Александра. — Значит, деньги или месть.

По большому счету она сейчас делала за него его работу — с воодушевлением, подогреваемым, как в печке котелок, непосредственной угрозой ее жизни, пыталась понять, что и кому могло от нее понадобиться. А заодно помогала ему сообразить, с какого она и Лилия Иванова боку к его делу.

— Тогда от печки, — предложил он. — У вас есть богатый муж?

— Нет.

— Любовник или бойфренд?

— Нет.

— Богатые родители?

— Нет.

— Вы чиновник высокого уровня? Из тех, через которых проходят многомиллионные деньги и решения?

— Нет.

— Какие у вас доходы?

— У меня своя фирма, уже семь лет.

— С какими оборотами? — Он поймал себя на том, что ведет разговор в форме допроса, и сбавил напор и тон: — Я имею в виду, достаточно ли интересна ваша фирма конкурентам или людям, желающим ее заполучить?

Александра напряглась от тона и формы его вопросов, но расслабилась немного, когда он пояснил, о чем спрашивает, и призадумалась.

— Ну, естественно, она интересна и конкурентам, и просто желающим что-то заполучить. Фирма небольшая, но имеющая свою марку, имя, налаженное производство, постоянных клиентов и довольно известная в своих кругах. Мы занимаемся косметическими средствами — шампуни, кремы, гели и все в этом русле, а еще продаем составляющие, основы для косметических средств, другим фирмам, даже известным. С конкурентами мы не толкаемся, все давно и прочно заняли свои ниши, имеют свою клиентуру, с рэкетом, бандюками и ментами давно разобрались, расплатились и полюбовно, довольные друг другом, распрощались. Время теперь другое, хотя всякое еще бывает. Обороты приличные, но весьма далеки от безумных каких-то, я ж не нефтью занимаюсь! Так, средний бизнес, к криминальной фармакологии я никогда отношения не имела, предложений навязчивых последнее время не поступало, — вслух рассуждала Санька.

— А когда поступали и какие? — живо поинтересовался Иван Федорович.

— Да поначалу каких только не поступало! От простодушных «сдаться и не выступать» до интеллигентных работать на паях.

— Не сдались? — улыбнулся он, блеснув глазами. От радости, что ли?

— Ща-ас! — язвительно пообещала Сашка.

— Значит, выстояли?

— А-а! — неопределенно махнула рукой Саша. — Что теперь об этом говорить, дела давно минувших дней!

— Так, а строили и вели к процветанию фирму вы одна? Партнеры были?

— Нет. Одна. Всегда.

— Из всего вышесказанного следует, что у вас не тот уровень бизнеса, чтобы вызвать чей-то жгучий интерес так жестко «уговорить» вас все отдать? — подвел итог своим расспросам и ее ответам Гуров.

— Иван Федорович, я не знаю, чем вы занимаетесь, подозреваю, что не картошку окучиваете, но все же думаю, какое-то представление, и, скорее всего, не умозрительное, о нашем российском бизнесе имеете.

Сашка посмотрела на него в ожидании утвердительного ответа. Но он никак не отреагировал, даже не кивнул — смотрел на нее с интересом, и все.

Ладно.

— Никто не будет ни с того ни с сего вот так просто похищать человека, чтобы заставить его отдать бизнес или поделиться. Во-первых, это не такая уж простая процедура в плане документального оформления, а во-вторых, это делается совсем по-другому. Сначала придет какой-нибудь адвокат или непонятный представитель кого-либо, изложит «пожелания» и предложения, потом вам напомнят об этом несколько раз по телефону, не забыв припугнуть, параллельно начнется прессинг всяческих инстанций, неприятности от мелких до глобальных. Словом, запустят обычный в таких случаях механизм, суть которого сводится к одному: у кого нервы окажутся крепче, связи круче и денег хватит на всю эту кутерьму. И это в лучшем случае! В худшем: хоть я делаю все, чтобы не подставиться, но бизнес есть бизнес, и если в одно далеко не прекрасное утро кто-то решит, что ему нужна моя фирма, и натравит на меня рейдеров, то я прекрасно отдаю себе отчет, что меня вполне могут сожрать, а я потом запарюсь в судах доказывать, что я собственник. А пока я стану бегать по судам, фирму перепродадут пару раз так называемому «добросовестному» покупателю — и пишите письма! И все это банальней, наглей и притом действеннее и для рейдеров безопасней, чем похищать, пытать, заставлять что-то подписывать! Да и отработано уже не один раз и не дает сбоев, и не надо разборок с ментами!

— Саш, — вдруг перебил он ее монолог, спокойным, снисходительным тоном, — не нервничайте вы так!

Сашка внутренне остановилась, словно на стену налетела.

— Да… — и повторила: — Да.

Допила остывший кофе. Горько и невкусно. Холодный кофе почему-то всегда невкусно. Странный напиток: горячий — замечательно, холодный — гадость!

— Из вашей эмоциональной речи я понял, что никаких таких предложений вам не поступало? — вернул ее к продуктивному разговору товарищ принц.

— Правильно поняли. Даже намеков отдаленных не было.

— Хорошо. Идем дальше. Кто наследует ваше имущество в случае вашей смерти? Дети? Муж? Родители?

Сашка уставилась на него удивленно, даже пару раз хлопнула глазами от неожиданности, как филин.

— Никто, — растерянно ответила она. — Мама, наверное.

— Завещания нет?

— Нет.

— Может, вас хотели заставить написать завещание с последующим вашим устранением? — предложил он версию.

Санька задумалась. Покрутила головой в поисках официанта, увидела, махнула ему рукой и заказала еще кофе, когда он подошел к их столику.

Надо подумать, вот так сразу и не ответишь. Она не заметила, как перед ней оказалась чашка горячего кофе, сделала глоток, обожглась и удивилась.

Ах да!

— Моя мама отсудит все и у всех, кому бы я чего ни завещала!

— По ныне действующему законодательству она сможет отсудить только половину. И мама ваша не препятствие, раз у вас нет других наследников. Она ведь не молода, и если кто-то решился действовать с вами подобными методами, то ваша мама — это так, семечки.

— Да господи боже мой! — громко возмутилась Сашка. — Да на хрена такие сложности?! Красть меня, убирать маму! Это же больших денег стоит — нанимать кого-то для исполнения, озадачиваться результатом и реализацией плана!

Она возмущалась громко, так что оборачивались малочисленные ночные посетители в зале, но Сашка не видела ничего вокруг. А он молчал, смотрел жалостливо и молчал, давая ей пошуметь.

«Нет, странный он все-таки какой-то!» — подумала Сашка и вмиг успокоилась.

— Извините.

— Да орите на здоровье! — разрешил господин Гуров, по имени Иван и отчеству Федорович. — Но лучше бы вы коньку выпили, отлично помогает стресс снимать.

— Да не хочу я коньку! Я разобраться хочу, понять хоть что-то!

— В таком случае, — очень жестко, резко сказал он, — возьмите себя в руки и думайте!

— Беру! — последний раз громко, как обиженная девочка, которую загоняют домой за уроки, пообещала Сашка.

— Примем за версию номер один завещание, — вернул ее на дорогу рассуждений Иван. — Такое возможно?

— Ну, возможно, наверное, — согласилась она. — А версия номер два?

— Вас пытались похитить с целью выкупа. Банального и пошлого.

Сашка посмотрела в не смеющиеся золотисто-шоколадные глаза, а ведь…

«Выкуп?» — задала она вводную мыслительному процессу.

Задумавшись, посмотрела в окно, перевела невидящий взгляд на чашку с кофе, допила, поразглядывала гущу. Кофейная гуща не дала никаких ответов, Сашка нашла их сама.

— Сколько за вас могли потребовать? — поторапливал он ее вопросами.

— Не знаю. А сколько сейчас требуют?

— Александра! — расстроился он.

Что, неужели у нее заряд кончился? Да не может быть! Иван был уверен, что она сильнее. Намного!

— Соображайте! — потребовал он. — Что вы растерялись и думать перестали!

Сашка посмотрела на его недовольное лицо. Действительно, что это она растерялась?! Это ведь ее проблема и ее неприятности, свалившиеся невесть откуда. И каким бы необычайно благородным ни был Иван Федорович Гуров, он совсем не должен сидеть здесь среди ночи, выслушивать ее и подтирать за ней что бы ни было — проблемы, сопли, страхи и ее идиотизм!

— Значит, так… — начала она деловым тоном.

Собралась в три секунды, наподдавав себе мысленно, и в голове у нее все выстроилось в ряд по данной версии.

— Отвечаю!

Он восхитился про себя. Не так чтобы сильно — в меру, но все же восхитился!

Она откинула челку, зло сверкнула балтийскими глазами и вернулась в привычное для нее состояние язвительной, умной, надменно-отстраненной женщины.

Молодец!

— Меня бесполезно красть для выкупа. Никто бы ничего за меня не дал.

Опля! Это как же? А он только позволил себе немного расслабиться.

— Как это? А ваша мама? Друзья, сотрудники, родственники? Любимый?

— Любимого нет, ни богатого, что мы уже обсуждали, ни бедного, никакого, — четко, как на экзамене отвечала она, — друзья не в счет по разным причинам, но нет! На работе никто, кроме меня, не может распоряжаться средствами, заместитель мой имеет ограниченные права и вытащить требуемую сумму не сможет. Я понимаю, что меня могут заставить подписать любые документы, но и это не пройдет. Когда я начинала, меня «крышевали» и бандиты, и менты. Со стороны органов это был мой бывший одноклассник, и мы были пусть не в дружеских отношениях, но в неплохих. Он мне давал довольно дельные советы. По одному из его советов, в моих документах во всех инстанциях оговорен пункт, что заверять все деловые бумаги имеет право только один конкретный нотариyс. В случае его смерти или ухода от дел его правопреемник из той же фирмы. Если я предоставлю документ, заверенный другим нотариусом, то это является поводом для обращения в органы. Это условие специально было оговорено, чтобы избежать таких вот случаев, я уж точно не помню, оформляли все юристы, но знаю, что никакие документы, предоставленные не мной лично и заверенные черт-те кем, не проканают. Потом, у меня штат юристов, которые так просто не дадут провести ни одну бумажку. В любом случае мы возвращаемся к тому, что сразу же будет привлечена милиция. — Она перевела дыхание и завершающим аккордом добавила ему поводов для раздумий: — И мама за меня денег не даст и ничего делать не станет.

Вот вам и здрасте! Что ж там за мама такая?

— Я уверена, что, когда планируется данный вид вымогательства, похитители узнают все об объекте, а потом действуют. Поэтому, думаю, версию номер два мы можем с вами смело отбросить.

— Сомневаюсь, — не согласился он с ее категорическим утверждением. — Саш, всегда есть возможность и схемы, как заполучить деньги в обход, тем более если человек находится в руках у вымогателей. Да вы сами им подскажете, когда пытать начнут!

— Возможно, но похитители должны понимать, что в моем случае будет привлечена милиция. И от меня это уже не зависит. Мне кажется, что версия с похищением для выкупа весьма сомнительна. Что вы еще можете предложить?

Тоном, которым королева дает понять смущенному ювелиру, что бриллиант, который он ей предлагает, для нее мелковат оскорбительно. Видимо, не все так отболело про маму, как она представляет внешне, да и про друзей непонятных. Например, Лиля Иванова.

— Да все то же, — отозвался «пристыженный ювелир». — Обидели какого-нибудь злопамятного и достаточно богатого любовника или кандидата в оные?

— Нет, не отказывала и не бросала! — холодно отрезала она.

Спохватилась, вспомнив, что он-то тут ни при чем, и вообще герой сегодняшнего бенефиса — спасает, помогает, выслушивает! И кинулась оправдываться:

— Мы сейчас запускаем новую линию, поэтому у меня ни времени, ни сил, ни черта нет, чтобы заниматься еще и амурными делами! Мне выспаться некогда уже много лет!

Пожаловалась она не пойми кому, ну не ему же!

— Подведем итог. — Господин Гуров сочувствия не выказал. — Из всего сказанного следует, что вы даже отдаленно не представляете, кому и зачем понадобилось вас похищать. Я правильно понял?

— Правильно.

— Может, вы каким-то образом были раньше или сейчас замешаны в криминале? Я не спрашиваю, понимая, что незнакомому человеку, да и знакомому тоже, вы не признаетесь. Да и не надо! Я предлагаю вам самой обдумать этот вариант.

— Да нечего думать! — попыталась возмутиться Сашка,

На полноценную эмоцию сил не хватило, так что получилось что-то вроде сипения придушенной кошки.

— Абсолютно, двухсотпудово нет! Нет, и все, без вариантов!

— И что у нас остается? — невозмутимо спросил он, никак не прореагировав на праведное Сашкино шипение.

— Только вариант с завещанием. И то все это туманно, уверена, что это не так делается.

— А как делается? Вы точно знаете? — начал заводиться он.

Тоже устал, наверное.

— Да не знаю я! Но как-то все это слишком путано! Пытались меня утащить вместе с машиной, ждали у дома! И получается, что замешано в этом не менее четырех человек. Что их, банда целая? А если не банда, то даже я представляю, сколько стоит оплатить слежку, преследование! Да и не логично! Вот на кой ляд гоняться за мной по дорогам, когда можно проникнуть в квартиру, сейчас даже ребенку известно, что вскрыть можно любой замок, а у меня самые простые на дверях стоят! Спокойно меня дождаться, а там… засовывай паяльник куда хочешь, и без экстрима можно пару раз навалять, и завещание в руках! Завещание я могу у любого нотариуса подписать, к рабочим документам это не относится! Я же не партизанка на допросе! Я от боли и страху любую бумагу подпишу и расскажу что угодно, хоть о фрейдовских отклонениях папы римского!

Он-то сразу смекнул, что на дороге ее тормознули не самые крутые ребятки, так, средней руки, и, скорее всего, приказ у них был вытащить ее из машины, засунуть в джип и доставить по определенному адресу, но жадные в своей ограниченности исполнители не смогли бросить хорошую тачку — тоже ведь бабки!

Она была права во всех своих возмущенных выводах — ни черта не ясно, на кой она кому-то сдалась, да еще так, да еще если помнить, что оказалась в непосредственной близости от интересующего его объекта.

Или случайность? Да ладно!

Вот же, грехи наши тяжкие!

И не имеет значения, что она ему нравится, очень, и зацепила чем-то, всем, но… Но какую-то роль она играет в деле, и придется в этом разбираться!

А между прочим, он тоже мечтает выспаться, и давно!

В данный момент желание неисполнимое, из разряда несбыточной мечты, потому как возникла необходимость срочно решать насущную проблему.

Он усмехнулся:

— Александра, нам придется сматываться. Прямо сейчас.

— Как? Почему? — переполошилась Сашка.

Он кивнул на окно, Сашка проследила за его взглядом и увидела паркующуюся за джипом, на котором они приехали, машину. Ту, что стояла возле ее дома.

— Ваши поклонники нас обнаружили, — пояснил Иван. — Это было несложно, далеко мы не уехали, номер они запомнили. Покрутились по округе для порядка и натолкнулись.

— Твою мать! — ругнулась Сашка.

— Ничего себе! — порадовался Иван Федорович и «пожурил» цитаткой из фильма: — «А с виду интеллигентная женщина!»

— Не умничайте! — огрызнулась Санька, приходя в бойцовское состояние.

— Прелестно-о! — порадовался он и, кардинально сменив тон, приказал: — Все! Ходу!

И, зацепив Сашку железной хваткой за руку, сорвался с места, увлекая ее за собой.

И в тот момент, когда он дернул ее со стула, она абсолютно точно, с ясностью прозрачной небесной синевы, поняла: что-то надо ему от нее! И оказался он там, на дороге, не просто так, и ввязался в эту историю не потешить свое рыцарское благородство, не порисоваться перед самим собой и, уж тем более, не в расчете на какой-то возможный благодарный секс, замешанный на адреналине и все том же мужском самолюбовании! Нет!

Нет, был у него какой-то свой интерес ко всей этой завертевшейся карусели и к ней, Александре Романовой.

Она осознала это мгновенно, как будто водки стакан махнула, приняв со всей ее горечью просветление в уме.

И сразу все изменилось внутри нее, и вопросов стало больше, чем было до сих пор, и на него она посмотрела совсем по-другому, и разглядела иного, не такого, которого видела до сих пор.

«Ладно, — решила Санька. — В данный момент надо сбежать от более реальной угрозы! Хотя, может, он и есть самая реальная угроза? Но с этим я потом разберусь!»

Она не будет сейчас даже предполагать, для каких целей и интересов она ему понадобилась! Повинуясь тянущей за собой сильной руке — через зал, лавируя между столиков, он на ходу отдал деньги официанту, что-то его спросил и потащил дальше — через кухню, к черному ходу и на улицу. Саша бежала за ним и пыталась расставить все по порядку в голове, как могла.

«Первое, надо где-то отсидеться! Второе, постараться понять, что к чему и какие шаги предпринять! Третье… А что у меня третье? А, потом! Давай, Александра, осуществи пункт первый, добавив к нему хоть немного сна!»

Ей бы только передохнуть немного, и она начнет соображать, а с тобой, Гуров Иван Федорович…

Посмотрим.

Что ж ты за гриб такой, который, как известно, не растение и не животное?


И что бы это значило?

Каким образом самая простецкая, банальная операция вдруг вышла из-под контроля? Он ругал себя — который уже раз! — не надо было нанимать этих полудурков!

Кретины! Захотелось им еще и машину прихватить! О господи!

Без этой Романовой весь его план, который он так долго, тщательно — годами! — строил, летит к черту!

Он налил себе еще порцию виски и выпил одним большим глотком, не почувствовав вкуса. Размахнувшись, со всей силы запустил пустой бокал в стену, уступив клокочущей внутри ярости.

— Идиоты!

Это же так просто, как детская игра в песочнице — на пустой темной проселочной дороге двум здоровым козлам с пистолетом выволочь женщину из машины, затолкать в джип и привезти куда приказано!

Мелкая, вонючая жадность испортила всю разработанную схему!!!

Он с силой рванул на себя дверцу бара, от рывка затрещали надежные медные петли, выхватил чистый бокал, раздраженным движением крутанув крышку с бутылки так, что она улетела куда-то, проскакав по паркету, и налил до половины виски.

А те, которых он послал к дому?

Он ненавидел до звенящей ярости этих гоблинов с их тупой самоуверенностью, причислением себя к хозяевам жизни, основанной на причастности к криминалу и наличию оружия в кармане.

Быдло, тупое, мелкое! Смердящие своей узколобостью, жадными грязными руками тянущиеся ко всему, что можно украсть, урвать, отнять!

Он дал четкие указания, выверив план посекундно, до мелочей! Забыл только отвести в своем просчитанном плане зазор на тупость, неумение выполнять приказы и непомерную жадность быдла. И лень!

Сказано было тем не сидеть в машине у подъезда, рассредоточиться — один возле квартиры, другой у подъезда.

Его даже подташнивало, и он знал, что не от виски, а от брезгливости.

Надо взять себя в руки!

В ярости невозможно думать, а думать надо… Четко, быстро, от этого зависит все — и прекрасная красота задуманного и практически осуществленного детища, и деньги, настоящие, те, что можно назвать деньгами с почтением, с большой буквы, и его жизнь.

Теперь и его жизнь!

Он много лет шел к этому — годами, годами! — кропотливо, шаг за шагом, шел к своей цели. Выстроил и спланировал все красиво, талантливо и любовался построенной схемой, своими достижениями!

И на последнем, решающем этапе такие неприятности, и только потому, что он нанял это говно!

Но он не мог обратиться к другим, более компетентным и профессиональным людям, с которыми привык работать, — не мог! У этих своя этика, и цеховые договоренности, даже у одиночек, высокого уровня. Его бы сдали сразу, и не за деньги, а именно в силу того самого профессионализма. Пришлось прибегнуть к отморозкам дешевым.

Без этой Романовой он попадет так!.. Те люди, которых он задействовал и долго обрабатывал и кому дал гарантии — они ни ждать, ни шутить, ни слушать его не будут — прихлопнут, как букашку надоедливую, никто и не заметит!

Романову он найдет! У нее работа, детище всей жизни, и мать. Она не исчезнет, объявится! Куда ей деваться!

Надо ждать, расставить везде, где она может появиться, по человечку, и ждать!

Он умеет. Ничего, ничего — он подождет!

Отморозкам урок преподнесен. Он выстрелил одному из них в живот и получил небывалое удовольствие, близкое к экстазу, наблюдая, как тот дергается и корчится в агонии, попутно объясняя остальным, как надо выполнять его приказы! Натуралистическим примером!

И посмеялся от души их попыткам дернуться, доведя до их крошечных мозгов, что их пахан предложил ему перестрелять их всех за нерадивость и неисполнение приказов и обещал других прислать.

Хотите жить?

Он получил удовольствие.

Давай, Сашенька Романова. Объявись! Где ты там прячешься, глупенькая?

Он засмеялся. Зря он так расстроился и злился понапрасну: это даже интересно — «поводить» ничего не понимающую, бесполезно мечущуюся дамочку!

Да, и надо срочно выяснить, что это за мужик ей помог. И главное: почему?


Александра бежала за Иваном Федоровичем Гуровым, перестав ориентироваться в сплетении улиц, переулков и дворов, через которые он ее тащил, так и не отпуская руки. Они вынырнули из какой-то подворотни на дорогу и остановились. Остановился он, а Сашка, налетев на него, прекратила движение, как Конек-Горбунок: «Встань передо мной, как лист перед травой!»

— Постойте здесь. Я сейчас! — подал голос молчавший во время пробега господин Гуров. — Никуда не уходите!

— Есть! — отозвалась Сашка.

Отпустив ее руку, он куда-то скрылся. Быстро так!

Санька постояла, переминаясь с ноги на ногу — от каблуков и бега на различные дистанции ноги немилосердно гудели.

«Стою тут, как!.. — начала ворчать про себя Сашка. — И чего я его слушаю! Он сам по себе, я сама!»

Она увидела себя как бы со стороны — стоит дамочка, одна, в четыре утра на московской улице, переминается с ноги на ногу! Как это называется?

Уж утро близится, а Гурова все нет!

Надо поймать машину и…

И что дальше? Куда ехать?

«По дороге подумаю!» — решила Сашка.

И, увидев приближающийся свет фар, подняла руку.

«Десятка» «мокрый асфальт» остановилась возле нее, открылась пассажирская дверца — нынче она в фаворе, все-то перед ней дверцы распахивают! Перегнувшись через сиденье, показалась уже привычная за сегодняшнюю ночь личность.

— По-моему, я сказал стоять и ждать, а вы ответили: есть?

— А по-моему, самое время не стоять, а что-то делать! — проворчала Сашка, забираясь внутрь.

Машина тронулась, а Санька, изволя пребывать в раздражении, сурово поинтересовалась:

— Ну, а эти дровишки откуда, вестимо?

— Угнал! — жизнерадостно доложил Иван Федорович.

— Да вы что, батенька, больны? — подскочила на сиденье Сашка. — У вас что, автомобильная клептомания?

— Ну, не пешком же нам идти! — аргументировал свои действия господин Гуров.

Или при таких наклонностях скорее гражданин? Или как там принято обращаться к преступникам — подозреваемый?

— Да что вы вытворяете?! Я абсолютно и глубоко законопослушная гражданка, меня даже ГАИ ни разу не штрафовала! А если нас сейчас повяжут? — бушевала Саша.

— Вряд ли, — усомнился подозреваемый.

— Что значит «вряд ли»? А план там какой-то «Перехват» и всякие быстрые реагирования?

— А вы слышали, чтобы это хоть раз сработало?

— Да какая разница! — призывала, как Бендер, к почитанию Уголовного кодекса Александра. — Это же криминал беспредельный какой-то! Вы машины угоняете, словно собираете ягоды в лесу! Это что, ваше хобби или основное занятие?

— Я уже отвечал на этот вопрос отрицательно, Александра! И чтобы успокоить ваше законопослушное гражданское возмущение, могу уверить, что ничего с этими машинами не станет. Одна у кафе осталась, где ее завтра и найдут, эту сейчас тоже пристроим на видное место. Расслабьтесь, Александра!

— Не называйте меня Александрой! — потребовала она.

— Ну хорошо! — легко согласился он. — Я буду звать вас Алекс.

— Угу, — с язвительной надменностью отозвалась Сашка, — а я вас Юстас!

— Зачем же так нервничать, — усмехнулся автомобильный клептоман.

— Куда мы едем? — потребовала объяснений Санька.

— Ко мне домой.

— С какого это перепугу?

— У вас есть другие предложения? Куда вас отвезти? К друзьям, маме, на дачу, в тайгу? — огрызнулся он, перестав улыбаться.

— К маме, наверное, нельзя, — приутихла Сашка.

— Нельзя. Радует, что вы начали что-то соображать!

— Не злорадствуйте!

— Не буду. Меня они не знают…

— Я тоже! — перебила Сашка.

— …Поэтому в данный момент это единственное, что я могу предложить, — закончил Гуров, не обратив внимания на ее замечание.

— Это как-то… — неожиданно смутилась Сашка.

— Неудобно, — закончил за нее Иван. — Но надо немного поспать и вам и мне, а утром вы решите, что дальше.

— Спасибо, — буркнула Санька.

— Сейчас оставим машину и возьмем такси. Тут недалеко уже.

— Зачем такси?

— А что, вы предлагаете подкатить к дому, чтобы машину там обнаружили?

— Ах да! Да, конечно! Еще и ваши отпечатки пальцев и мои! — испугалась Александра пришедшему озарению.

— Да какие отпечатки! — возроптал Иван. — О чем вы! Великое гаишное счастье — две галочки по раскрытым угонам и машины в целости и сохранности! Чай, не в Америках с Европами живем!

— Да, чай! — успокоилась Сашка. Дальнейшие их передвижения и водворение в квартиру неведомого мутного мужика Ивана Федоровича Гурова Сашка воспринимала смутно — как-то в один миг расслабилась и поддалась навалившейся отупляющей усталости.

Первый раз в ее осмысленной взрослой жизни кто-то, а не она, решал, что делать и как справляться с проблемой, хотя бы с частью проблемы — где переночевать! — тем более такой! И ясный перец, что этот мужик не просто так возле нее образовался и данный крестовый или бубновый король находится при своем каком-то интересе той же масти, но вот прямо сейчас это ее меньше всего волновало. Потом!

Она потом очень постарается, как никогда в жизни не старалась, разобраться в сюрреализме свалившихся на нее событий и туманностях детективной ситуации, если это будет возможно.

А сейчас только спать! И для уж полного сиюминутного счастья очень бы хотелось в душ перед этим «спать».

Александра усилием воли заставила идентифицировать себя в пространстве, встряхнуться, только когда оказалась в чужой квартире.

— Что для вас сейчас самое актуальное? — поинтересовался гостеприимный хозяин. — Хлопнуть чего-нибудь крепкого, поесть, душ, спать?

— Все и сразу, можно без хлопнуть и поесть.

— Организуем! — бодро пообещал он. — А выпить и закусить вам надо обязательно!

Он указал ей дверь ванной комнаты, в которой обнаружилась и ванна и душевая кабинка, и растворился в квартире, пока Сашка разглядывала радующие достижения цивилизации, и возник вновь, сунув ей что-то в руки.

— Полотенце и чистая футболка, ничего иного из одежды предложить не могу, в данном временном контексте. Если смущаетесь, могу присовокупить шорты.

— Не надо присовокуплять, — отказалась Санька, — футболки вполне достаточно.

— Давайте быстро, а я пока соображу выпить, закусить и постелю вам.

— Почему быстро? — тупила по-тихому Александра.

— Потому что у меня те же горячие желания — душ и спать!

— Простите, — прошелестела она смущенно.

— Прощаю, — отозвался он, выходя из ванной.

Санька, постанывая тихонько, кое-как поместила себя в душевую кабинку, с благоговением подставившись под сильную струю, немного контраста, чтобы взбодриться, насколько можно, учитывая все выпавшие на ее долю приключения, — холодная — горячая, холодная — горячая.

Господи, хорошо-то как! Стоять бы так и стоять! Но в другой раз.

Она уже намного бодрее выбралась из душа, быстро вытерлась, натянула футболку, которая, как она и предполагала, доходила ей до середины бедер, и, схватив в охапку свои вещи, вышла в коридор вместе с клубами пара и двинулась на доносившиеся откуда-то звуки, свидетельствовавшие о местопребывании хозяина. Это оказалась кухня.

— Душ свободен, — проинформировала она, как добросовестная жиличка коммунальной квартиры.

— Закусь и выпивон тоже, — в тон ей отрапортовал хозяин. — Подождете меня или приступите в одиночестве?

— Подожду, — спешно обязалась Сашка.

— Я так и думал.

— Я хорошо воспитанная девочка, — информировала она.

— Да к черту, Саш, какие сейчас расшаркивания! — отмел все незначимую ерунду и быстро вышел из кухни.

Сашка тяжело вздохнула, осмотрела накрытый на скорую руку стол — хлеб в плетенке, колбаса, сыр на тарелке, порезанный лимон на блюдечке, масло в масленке, уже давшее слезу от не спадавшей даже ночью жары, бутылка добротного коньяка и два пузатых бокала к нему.

Еще раз, глубоко вздохнув над выпавшими тяготами жизни, Санька прислушалась к звукам льющейся воды и решила выпить, не дожидаясь принимающего водные процедуры хозяина. Она плеснула себе в бокал совсем немного коньячку и выпила одним глотком.

— А прав был товарищ Гуров по имени Иван и отчеству Федорович! — скривившись, прокомментировала она. — Хлопнуть надо было обязательно!

Шум воды прекратился. Сашка, сидя за круглым столом, как совенок, из последних сил таращила глаза и хлопала веками, стараясь не уснуть и дождаться Ивана. Неприлично, в конце-то концов, человек проявил гостеприимство, а она…

Но ее так сморило, что приходилось прилагать гигантские усилия, чтобы не свалиться со стула, заснув в полете.

В кухню вернулся хозяин, облаченный в белую футболку без рукавов и длинные шорты. Видимо, обычный домашний прикид, который ему очень шел, подчеркивая стройность, мускулистость фигуры и демонстрируя загар.

— Вы совсем засыпаете, — бодро сообщил он Сашке диагноз. — Давайте-ка, Саша, или Шура, или все-таки Алекс?

— Саша сойдет, — разрешила она, — но чаще меня называют Саня, во всех производных от данного имени, а еще чаще по имени-отчеству.

— Имя-отчество мы прибережем для другого случая, — пообещал он что-то далекое, — давайте быстренько перекусим, выпьем и спать!

— Зачем же о розовой мечте так обыденно, — заступилась за свои грезы Александра.

Он сел напротив нее, молча разлил коньяк в бокалы, подцепил вилкой кружочек лимона, так же молча чокнулся и выпил. Сашка последовала хорошему примеру — хлопнула, на сей раз не морщась.

— Все! — оповестила Сашка. — Больше ничего не могу, усну прямо сейчас!

Он поднялся со стула, взял ее за локоть, помогая встать, и, поддерживая за плечи, отвел в гостиную, где ее ждал разложенный диван, застеленный бельем яркой расцветки, веселенькой.

Она рухнула на диван, промычав в полете что-то благодарное, и мгновенно отключилась.

Да и сколько можно, ей-богу!

Иван постоял над ней, заснувшей, словно убитой, посмотрел, соглашаясь с определением: «мертвый сон», накрыл простыней, вздохнул и вернулся на кухню — думать и звонить.

Для начала, не без доли злорадства, он позвонил Буру, нарушив начальственный покой — не все ж ему одному мучаться!

— Да! — грозно, как потревоженный в берлоге медведь, гаркнул Лев Петрович.

— Гуров, — представился Иван.

— Что там у тебя? — проснулся враз начальник. Иван рассказал, по ходу пытаясь анализировать.

Начальство помолчало, посопело, размышляя, и отозвалось:

— Учитывая, что мы — та фирма, в которой возможность совпадения стремится к нулю, это все очень интересно и указывает на то, что мы многое прохлопали и не заметили.

— Начиная с неожиданного появления в деле Лили Ивановой и этой Романовой!

— Да это-то… — отмел Петрович. — Ты же знаешь, всегда новые фигуранты появляются в процессе работы. Но вот кому, что и именно в данный момент от нее понадобилось? Как думаешь?

— А бог его знает! — расстроился Иван. — Думаю все время, и никуда! Никакой связи между нашим мальчонкой и Романовой. Вполне возможно, что нападение связано с разборками между Ивановой и Романовой, что-то побочное, не имеющее к нам отношения.

— С чего бы? Столько лет дружили, дорогу Лиле Романова перебежать не могла, за богатыми мужиками не охотится, читал я ее досье. Никаких денежных недоумений между ними не было, девочка зарабатывает сама по-тихому, — рассуждал Петрович.

— Да не по-тихому, а как вол на плантации, и неплохо зарабатывает!

— Ну и что? По сравнению с Лилиными мужиками это так, на мелкие расходы.

— Может, какие дела прошлые? Что-то непроясненное между ними? А наш красавец к Лиле мог приехать без предварительной договоренности, или Лиля была уверена, что подруга не останется, и спокойно принимала и его, и к Романовой его приезд никакого отношения не имеет? Да все эти погони за ней могут к нашему делу не иметь никакого отношения!

— Вполне. А ты что мыслишь?

Иван помолчал, прислушиваясь к своим мыслям, уже думаным-передуманым, к интуиции, которая редко подводила.

— Ох, чувствую я, все это — нашего хлопца дела! — признался он неохотно, зная, что за данным признанием последует.

— Воти давай, штудируй всю их прошлую жизнь, может, он где с этой Романовой пересекался или общие знакомые, и Лилю, и их дела прошлые! Работай, Иван!

— А я что делаю? — возмутился усталый подчиненный,

— Пока геройствуешь безрезультатно, — определил Петрович его действия. — Что, кризис среднего возраста комплексами о себе напоминает, требуя активных боевых действий?

Это он так, для порядка пропесочивал, Иван знал.

— Ну, может… — довольно протянул он.

— Как эта Романова? Вообще?

Как, как — ой-ой-ой! — вот как! Не Романова, а чирей на одном существенном для отдыха месте! И заноза там же!

Но начальству такое не доложишь, надо иные определения подбирать.

— Симпатичная, сексуальная, волевая, как кремень! Очень умная, по-хорошему злая, юмор на десятку, и при этом правильная барышня. Ну что еще? Никаких истерик, даже близко — сплошной мыслительный процесс, и держит себя в руках. Никогда не была замужем. А это странно — почему? Аппетитная такая, интересная, при этом никакой наигранности, кокетства и использования женского арсенала. Странно. Такие не меньше одного раза, а скорее всего, раза по три замужем. И любовника нет, ну это понятно — вся в работе. Аналитический склад ума, что неудивительно, учитывая ее прежнюю работу, меня уже где-то просчитала, но решила, видимо, пока ничего не выяснять и использовать совпадение интересов.

— Представляться будешь?

— Пока нет. Она вполне может иметь какие-то связи с криминалом.

— Ну смотри. Зацепила тебя? — понял Бур.

— Да, — признался Иван. — Но…

— Вот именно! — назидательно изменил тон Бур.

— Сказала интересную фразу: мол, если это попытка похищения с целью выкупа, то совершенно бесполезная: никто за нее ничего не даст, особенно мать.

— Хоть какая-то зацепка. Ребята будут искать, уже занялись подробным изучением и Романовой, и Ивановой, будут тебе докладывать. Ну что, подытожим? — предложил Петрович.

— Подытожим, — выказал готовность Иван.

— Как думаешь, искать ее будут или охолонут маленько, боясь, что она в ментовку обратится?

— Будут! — В этом он не сомневался. — И живее, чем прежде, уж очень она им нужна, вон какую деятельность развили, в центре Москвы гонялись!

— Значит, нужна она им сильно и срочно! Далее!

— Далее по пунктам. Первое: про мужика мы уже многое знаем, все финансовые вопросы подтвердились. Второе: подтвердиться-то они подтвердились, а вот куда ушли, неизвестно. Ну, найдем. Не вопрос. Третье: он развил какую-то активную деятельность, сидел как сом в омуте и вдруг забегал! Значит, вышел на финишную прямую. Какую? Четвертое: именно в этот момент появляются на горизонте Иванова с Романовой. Пятое: Романову пытаются похитить. Если это имеет отношение к нему, то какой кормой? Зачем она ему? Некие предположения имею, но пока это только догадки на уровне интуиции.

— Выводы! — потребовало начальство.

— Неутешительные! Мы опаздываем! Он собрался отвалить, это ясно, а вот куда, как и какое место в его плане занимают эти барышни?

— Ну что, Ванечка, будешь геройствовать дальше? — с нежностью спросило начальство.

— А куды деваться? — посетовал он, как баба на худое решето.

— План действий?

— Сдаться. Пусть поймают. Послушать, что хотят. Мое появление во втором акте их ой как нервирует, вопросов они задавать будут много, глядишь, среди них что проскользнет, и к дамочке надо поближе держаться.

— А если это будут профи? — забеспокоился Лев Петрович.

— Ой ли! Ему светиться никак нельзя. А у профи свои правила, могут сдать кому следует.

— Да ладно! Сейчас этих профи на каждом углу. И без всяких мансов, лишь бы платили! Если он очень спешит, то может наплевать на их правила и договоренности и нанять кого надо!

— Ну, он уже нанял, я имел удовольствие наблюдать этих ребятушек. Он господин осторожный, не будет он рисковать.

— И тебе не советую! К чему эти войнущки с пленом?

— А как иначе, Лев Петрович? Я уж думал и так и эдак. Нет у нас времени на серьезный неспешный анализ, слежку за всеми, он не сегодня завтра уйдет, а мы ручкой вслед помашем! Надо провоцировать, заставить его проявиться!

— А барышня как же?

— Очень надеюсь, что Александра Владимировна Романова ни при каких делах. Надеюсь, но до конца не уверен.

— Так, с выводами согласен, план хоть и хлипкий, на другого у нас нет! — вздохнул с сожалением Бур. — Группа прикрытия, конечно, за вами проследит, но ты не рискуй там особо!

— Сам не хочу! — отозвался Иван. — Оговорим детали?

Они подробно обсудили прикрытие и все возможные варианты развития событий, Иван особо настаивал, чтобы не вмешивались, только в крайнем случае.

— А может, проще повязать быков? Они на заказчика выведут.

— А если не выведут? А если они его в глаза не видели? А даже если выведут, он скажет, что влюблен до беспамятства и хотел таким образом «представиться» даме за неимением времени на ухаживания. И что мы получим? Признаваться он не будет, особенно если операция, непонятная нам пока, провалится. Проследить за ними, естественно, надо, но никаких действий, пока я не дам отмашку. Ну что, Ванюша, — после небольшой паузы задушевно обратилось начальство, — проехался, от кабинетной пыли проветрился?

— Да уж! — согласился Иван.

— Ладно, докладывай при любой возможности, девочку береги и зубы, — наставлял Петрович.

— Постараюсь! — пообещал Иван.

— Старайся! — громыхнуло начальство и положило трубку.

Иван с силой потер лицо ладонями, надеясь содрать паутину усталости и сонливости. Встал, достал из ящика пачку сигарет, зажигалку и закурил. Он бросил курить пять лет назад, но в особо сложные рабочие моменты разрешал себе с удовольствием.

Он позвонил Васе с Ильей, все еще сидящим у дома Ивановой в машине, по случаю продолжающегося визита их объекта у дамы, узнал обстановку, дал необходимые распоряжения.

Все. Спать!


Саша проснулась и чуть не застонала от обиды — так несправедливо мало она поспала! То, что мало, она чувствовала какими-то внутренними часами. И сон-то был тяжелым, все она бежала, спасаясь от кого-то, застревала в темных комнатах, носилась, как на пожаре, по лестницам то вверх, то вниз, подгоняемая страхом, пряталась в закутках. И все же! Пусть бы себе бегала и пряталась, но спала бы!

Она потянулась, открыла глаза… и испугалась, как только что пугалась во сне.

Комната была незнакомой, и диван, на котором она лежала, был не ее — все не ее и пугающе незнакомо! Может, она еще спит?

И тут она вспомнила все и разом!

Сашка осторожно выбралась из-под простыни, которой укрывалась, лето нынче выдалось в Москве — «Африка наступает!» — жара непрекращающаяся уже больше месяца, простыня — единственное и лучшее укрытие от кошмаров и догоняющей действительности.

Стараясь не шуметь, пошла в кухню.

«Утро красит нежным светом…» — подумала она, постояв у кухонного окна и осматривая панораму, открывающуюся взору с высокого — а черт его знает какого! — этажа, стараясь сориентироваться, где она находится.

В районном масштабе Москвы.

Ну и что можно ответить себе на вопрос «где я?», если до горизонта простирается неизвестный тебе урбанистический пейзаж с островами запыленной зелени?

Ну, вот так она себе приблизительно и ответила!

Так, и что дальше?

А дальше надо тихо-тихо одеться, предварительно отыскав свои причиндалы, которые она куда-то ведь положила, прежде чем заснуть, и так же тихо удалиться восвояси.

Где могут сейчас быть ее свояси и как в них можно удалиться, Сашка и приблизительно не представляла.

То, что ни в коем случае ни у друзей, в количестве нескольких единиц, ни у просто знакомых — это факт. Мама отпадает безоговорочно.

Да какая разница!

Главное — незаметно ретироваться, а там посмотрим!

Очень, очень хотелось кофе, а еще есть и контрастный душ для просветления мозгов и бодрости намученного бегами и переживаниями тела.

А еще ну хоть что-то понять, хоть какую-то продуктивную мысль уловить в том, что с ней случилось.

И еще случится! Вот это она чувствовала всеми потрохами — чем там чувствуют? — интуицией, шестым чувством, ясновидением? Знала, понимала, что ничего не кончилось и братки лихие ее ищут. И найдут рано или поздно.

Но зачем?! Зачем?! Кому это надо-то?!

Что ей может помочь? А?

Стоя у чужого кухонного окна неизвестно в каком районе Москвы, Сашка пришла к выводу, что у нее только два варианта помощи — либо Божьи чудеса, либо Игоря Кио!

И как бы было замечательно, чтобы все возникшие вопросы оказались из области «ошиблись адресом» или «просто так», что-то вроде «есть ли жизнь на Марсе?». И все, что произошло, подходило под категорию этих определений — ну попытались похитить — не удалось, да и ладно, другого кого попытаемся.

Действительно, есть ли жизнь на Марсе?

В таких утопических надеждах возвращаемся к исходному — либо чудо Божье, либо трюк Кио! А все остальное — сама, сама! Как обычно!

Как там в «Женитьбе Бальзаминова»: «У женщины все несчастья случаются оттого, что она завсегда подо что-нибудь подвластна».

Она, Санька, попала сейчас «подвластно» под каких-то уродов, которые решили, что могут вот так, просто, взять у нее все, что захотят, — жизнь, бизнес, все!

Щас-с! Не на ту барышню напали! У этой жизненное кредо — «даже если тебя съели, то всегда есть два выхода»!

Сашка скорбно вздохнула: кредо — это, конечно, замечательно, но… и процитировала вслух, уткнувшись носом в оконное стекло;

— «Ах, когда бы Бармалей нам не строил козни, мы не знали бы, что мы, видимо, герои!» на-на-на… — пробубнила слова, которые не помнила, и закончила: — «Так что очень хорошо, что сейчас нам плохо!»

— Не может быть, чтобы вы помнили этот фильм, — услышала она сзади и резко обернулась. — Когда он был популярен, вас и в проекте не значилось!

Свежий, как майская роза, словно спал последние сутки сладким сном, улыбаясь, как Бельмондо, на пороге кухни стоял Иван Федорович Гуров, он же хозяин данной квартиры, подвизающийся по ночам трудиться принцем.

— И-и-издрасте! — с переполоху выдала Сашка.

— Здрасте, здрасте! — бодрил голосом и внешним видом господин Гуров. — Что вы поднялись в такую рань?

— А бог его знает чего, Иван Федорович, — поделилась горюшком Сашка, — спалось мне комфортно, спасибо вам, устала я как незнамо кто, казалось бы, спи и спи себе, а вот пойди ж ты!

«Не девка, а КВН, лига чемпионов всем составом!» — порадовался Иван.

— Есть хотите? — спросил он дружелюбно.

— Хочу. И кофе хочу, очень, — заткнув в последний момент оглашение всего списка пожеланий, включающего душ и ее спокойное благоденствие, сказала Санька.

— Сейчас все будет, — пообещал хозяин и вдруг спросил: — Смыться хотели?

— Хотела, — призналась разоблаченная преступница.

— И куда?

— Придумала бы. Посидела на лавочке какой и придумала.

— Зачем вам лавочка? Думайте здесь, в комфортных условиях, — щедрой рукой обведя личные апартаменты, предложил господин Гуров.

— У вас есть сигареты, Иван Федорович?

— Есть, а вы разве курите?

— Нет, я не курю. Но иногда хочется с кофе, от усталости или в экстремальной ситуации. Как думаете, у меня сейчас экстремальная ситуация? — спросила она его в спину.

Он колдовал у плиты — кофе варил. Запах стоял умопомрачительный! Кофе у него был настоящий, серьезный, и варил он его по всем правилам.

— Похоже на то, — не отрываясь от своего занятия, согласился он.

Кофейная шапка стремительно поднялась, он ловко подхватил турку, разлил живительный утренний напиток по чашкам, которые предусмотрительно выставил на стол.

— Вам молоко?

— Давайте.

Открыв холодильник, он что-то там долго искал, доставал, захлопнув дверцу ногой, вывалил на стол всякую всячину и предложил Сашке поучаствовать в процессе готовки:

— Помогайте.

Вдвоем, в четыре руки они быстро сделали бутерброды, целую гору, и сели за стол друг против друга, приступили к неспешной трапезе.

Почему неспешной? Или уже бежать не надо? И что дальше?

— Не обращайтесь ко мне «Иван Федорович», мне это так же не нравится, как вам Александра.

— А как? Ванятка или все-таки Юстас?

Почему-то он вызывал у нее странную, непреодолимую потребность все время язвить, подкалывать его со злой, иногда снисходительной иронией. Что в нем такого, в этом мужике, что постоянно подталкивает ее отстаивать свое «я», салютуя умом и колкостями?

— Я вам не нравлюсь, — не спросил, утвердил он, с довольным видом откусывая от бутерброда.

— Нравитесь, — не купилась на подачу Сашка. — С чего вы мне должны не нравиться? Вы не картина Васнецова и уж тем более Малевича, чтобы нравиться или не нравиться. Я вас не знаю даже. Вы мужчина темный и непонятный, и совсем уж непонятно, что вы делаете в моей истории и что вам, собственно, от меня надо, а это, знаете ли, нервирует и настораживает.

— Вызывая желание нахамить, опустить, поставить на место, — в тон ей продолжил он Сашкину мысль.

И почти со счастливым видом отправил остатки бутерброда в рот. Сашка проследила взглядом за заталкиванием в рот продукта утреннего питания.

— Не без этого, Иван Федорович, не без этого, — призналась она.

Продолжая жевать, сохраняя на лице все то же довольное выражение, он встал, достал из ящика сигареты, зажигалку, поставил перед Санькой на стол пепельницу, сел на прежнее место, с удовольствием закурил и протянул ей пачку. Сашка двумя пальчиками достала сигарету, терзаясь легким раскаянием — зачем обострила ситуацию? Ожидала, что он поспешит ей объяснить свою заинтересованность в этом деле?

Ага! Как раз тот случай!

— Давайте-ка, Сашенька, оставим на время наши пикировки и попробуем поразмышлять, как вы правильно выразились, о «вашей истории», — миролюбиво предложил он.

Санька прикурила от любезно зажженной и поднесенной к ее сигарете зажигалки, подумала, затянувшись и закашляв с непривычки. Откашлялась, затянулась еще раз.

— Ладно, — «снизошла» наконец она, — как я понимаю, обсуждать ваше более чем активное участие в моей судьбе и заинтересованность в ней вы не желаете.

Она посмотрела на него в ожидании… Возражений? Признаний?

Ни того ни другого не последовало — внимательные, нейтральные золотисто-шоколадные глаза.

Она кивнула — ну, нет так нет!

— Примем за версию, что вы не желаете мне ничего плохого и не имеете отношения к тем ребяткам…

Комментариев не последовало. Он отхлебнул кофе, затянулся сигаретой, посмотрел на Сашку, всем видом выражая готовность выслушать продолжение.

— …Что вы такой герой-спасатель со всей прилагающейся к данному статусу поведенческой шелухой, — еще одну, последнюю и безнадежную попытку сделала Сашка.

Нет. Она затушила недокуренную и до половины сигарету в пепельнице, вместе со своими ожиданиями и обличающими высказываниями.

— Мы с вами перебрали варианты возможных поводов для моего похищения и ни к чему не пришли. Значит, надо проанализировать, как все произошло, в деталях, может, тогда я смогу что-то понять.

— Саш, давайте на «ты», — сбил он ее с учительского тона.

— Давайте, — сразу согласилась она. — Вот смотрите… смотри, — все-таки запнулась Сашка.

— А ты старайся, старайся! — как преподаватель физкультуры нерадивому ученику, осваивающему брусья, втолковывал он. — Может, грамм пятьдесят на брудершафт?

— Да знаешь куда этот брудершафт! — возмутилась Сашка, от злости влет переходя на единственное число в обращении. — Не сбивай меня, Гуров!

И так это у нее легко и правильно сложилось внутри — «Гуров!», — словно она знала его сто лет и дружила с детства, что она притормозила и посмотрела на него удивленно.

— Кто знал, что ты поедешь за город? — А сколько можно разводить тут, надоела Ивану вся эта канитель вокруг да около. — И вообще, почему ты очутилась одна ночью на дороге?

— Кто знал? — призадумалась Сашка, задав вопрос самой себе. — Лилька, естественно, я же у нее была, мой зам Филимонов, секретарь. А уж кому они сказали и сказали ли вообще, что маловероятно, не знаю.

— Мама?

— Нет! — отрезала она.

— Поругались?

— Нет! — холодно, захлопываясь сразу.

— Ну хорошо, — отпустил он до поры. — Лиля — это подруга или родственница?

— Подруга.

— Почему ты не осталась ночевать у нее? И кто знал, что не останешься?

— Я у нее редко остаюсь. Не люблю. Всего несколько раз оставалась. А что не останусь, знали все вышеперечисленные.

— Но могла остаться? Передумать?

— Могла, но это процентов десять вероятности. Ты к чему спрашиваешь?

— А к тому, что тебя ждали на дороге. Именно тебя! Это не наскок на гоп-стоп! И не на машину твою метились, иначе зачем ты-то им нужна? Изнасиловать? Я тебя умоляю! В этом случае все по-другому: тюкнули бы разочек по башке, а дальше делай что хочешь — хоть насилуй, хоть банты на голове завязывай! Тебя ждали, а упустив, оперативно заслали патруль к дому. И нужна ты им была в светлом уме и трезвой памяти, без телесных повреждений.

— Да! — осознав правоту его умозаключений, согласилась Санька. — Да! И тогда точно отпадает версия с завещанием, все по той же причине — тюкнули по голове, без хлопот и истерик привезли куда надо, а там уж куда спешить!

— Похоже, что отпадает.

— Мне непонятно одно: если им нужна была я, именно я, зачем тогда вся эта петрушка с пересаживанием — выволокли бы за волосы и затолкали в джип?

— А! — махнув рукой, брезгливо скривился он. — Ты же их рассмотрела, поняла, что это за гвардейцы? Мелкие шестерки, исполнители. Проявили личную денежную инициативу, ну не могли они такую халяву бросить на дороге!

— Возможно.

— Когда ты решила ехать в гости? За день, за два, на прошлой неделе?

— Да никогда не решила! Я возвращалась с производства. Оно у меня в Подмосковье находится, только в другой стороне. Лилька позвонила, принялась ныть, уговаривать приехать, это ее обычная манера. Мне очень не хотелось, я себе отдых на сутки запланировала, чтобы отоспаться. Но у Лильки такая манера уговаривать, что если вовремя не остановил, то лучше сдаться, чем это нытье выслушивать. Остановить я не успела, пришлось ехать, а по дороге я позвонила Филимонову и Ирине — это моя секретарша.

— Саш, это малоприятно, но выходит, что твоя Лиля как-то поучаствовала: либо специально тебя вызвала, либо стуканула кому заинтересованному, сообщив, что ты едешь, — с сочувствием высказал Гуров свои выводы.

Сашка посмотрела ему в глаза. Долгим, странным взглядом.

Он выдержал, не отвел глаз. Ждал.

— Возможно, — все же не утверждая, оставляя место для надежды, сказала она.

Очень осторожно, чтобы не пережать и не напугать раньше времени, Иван сделал заход:

— Так может, задать ей некоторые вопросы?

И внутренне напрягся — клюнет ли?

Она внимательно разглядывала его выражение глаз, обдумывая что-то. Встала, отошла к окну, спрятавшись от шоколадного ожидания ответов.

«Я знаю, девочка, я знаю, как тебе непросто!» — посочувствовал Иван.

Ей все было непросто, он понимал и поражался, как она держится — ни истерик, ни паники, ни слез-сопель и бестолковых метаний — спокойствие, контроль! Ох, видимо, подоставалось девоньке в жизни-то, ведь где-то она научилась такой самодисциплине! Не барышня, а кремень! Комиссарша в кожанке. Революционный товарищ! Только иногда в балтийской глубине такое проскальзывает темным акульим телом — такое больное, спрятанное ото всех!

Как сейчас, всего на секунду, когда она осознала правильность его выводов. Ивану совсем не хотелось использовать ее, подставлять под удар, следуя придуманному и одобренному начальством плану, но… но события развивались, и внутри этих событий динамитной шашкой была она — госпожа Романова! Он это чувствовал, знал!

И коль скоро есть такая данность, надо навязать противнику свои правила игры, а не принимать те, что навязывает объект наблюдения, которому понадобилась Александра.

Он смотрел Сашке, замершей у окна, в затылок и искренне ей сочувствовал, зная, что ко всем ее переживаниям он собирается добавить еще порцию, подставляя ее в виде приманки, и что ей предстоит при этом испытать, он тоже знал и чувствовал себя от этого скотиной.

Потому что она ему нравилась, не просто нравилась, как она сказала? — «Вы не картина Малевича, чтобы нравиться или не нравиться». Вот именно! И в связи с этим обычное рутинное дело незаметно перерастало в нечто личностное, касавшееся его самого, Ивана Федоровича Гурова. А то, что она напугается ужасно, и получить может, и — не дай-то бог — чего похуже, от гоблинов узколобых, заставляло его чувствовать себя последней…

И тем не менее он плавно подводил ее и подталкивал прыгнуть головой вперед прямехонько в осиное гнездо!

Ах, ты ж твою мать!

Она молчала. Он не мешал, не торопил, поглядывая на ее напряженные плечи и шею. Закурил еще одну сигарету — да пошел он, этот здоровый образ жизни, туда, откуда вышел!

Как в том анекдоте, когда вожделенное и недоступное, как гора Монблан, раздаточное окно винного магазина периода антиалкогольной кампании захлопнулось перед мордами двух друзей-акашей, выстоявших всю многочасовую очередь. И стоявший ближе к окну с разворота вмазал другану в челюсть.

— Коля, за что?! — возмутился страдалец.

— А чё делать?! — философски заметил дружбан. Вот именно — а чё делать?! Будь оно все неладно!


Сашка думала. Ей надо было очень хорошо, отметая любые эмоции, обиды и нежелание признавать правду, подумать.

Значит, Лиля.

Филимонов — нет! Алешка мужик правильный, серьезный, обстоятельный, ясно понимающий действительность, которая была такова, что работа у Александры ему нравилась и приносила доход, о котором он прежде и помыслить не мог. Они учились вместе, на одном курсе, и Саша сама его нашла, когда встал вопрос о необходимости помощника. Все это он понимал, Александру уважал глубоко, по-настоящему, стремился к росту, как в доходах, так и в работе, стремлений своих не скрывал и делал все правильно. Он молодец. Свой. Они хорошая команда.

И разум у Лешки не выворочен капиталистическим взрывом, произошедшим в стране, перевернувшим все с ног на голову. Но самое главное не в этом, хотя в этом тоже. Самое главное, что Лешке не нужно такого груза ответственности, как у Александры, не потянет он, и знает это.

Да о чем она вообще?! Филимонов — это ее кирпичная стена сзади в делах!

Ира? Да нет!

Ирка за нее под пули встанет, если понадобится, Александра это знала так же хорошо, как то, что завтра наступит рассвет! У нее были для такой отчаянной преданности причины. Иринка, случись что с Сашкой, пропадет. Сразу!

Так сложилось.

Значит, Лилия.

Ее интересы Александра и обдумывать не будет — бесполезно! Хотя и так все ясно, как сказал Иван Федорович, деньги — основной двигатель криминальных интересов.

Вот он сейчас мягко и, как ему кажется, незаметно подталкивает ее к нападению, которое, как известно, лучшая форма защиты. Сашка, вспомнив об участии Ивана, спиной почувствовала его притихшую, тщательно скрываемую заинтересованность.

Кто он? Мент? У них какие-то вопросы и дело к Лильке, а тут она, Саша, подвернулась? Неожиданно. Или не неожиданно — оказался же он почему-то на той дороге? Или они знали что-то? Да кто они? Он и его ментовское начальство?

Ага! Лилька и менты!

Две вселенных в разных галактиках, какие бы интересы у них ни были к мадам Ивановой, максимум, до чего их могут допустить, — это расследовать воровство Лилечкиных перчаток!

Тогда кто — ФСБ? Служба безопасности одного из ее папиков или папикова конкурента? А может, Лилька влезла во что-то шпионско-мафиозное или в большую денежную игру?

Ой, вряд ли!

Единственное, что Лилька любит кроме денег, — себя, и данную драгоценную персону ни во что со мнительное она не втянет. Это уж точно! Продать кого-нибудь, например Александру, это в три секунды, себя — ни за что!

Значит, продала. Кому? Для чего? За каким вообще хреном?

Александра подумала еще, глядя в окно, повздыхала мысленно и, повернувшись к Ивану, попросила:

— А можно еще кофе?

— Да сколько угодно! — поднялся со своего места, выказывая готовность, Иван.

«Спокойно, не торопи ее», — приказал он своему нетерпению, попутно радуясь возможности занять руки в ожидании оглашения ее решения.

Она что-то решила, надумала, это было понятно.

Кофе сварился, он налил ей и себе в чашки, не спрашивая, добавил ей молока, сел и только тогда позволил себе вопросительный взгляд. Под этим взглядом Санька неторопливо сделала несколько глотков, аккуратно поставила чашку на стол и, вздохнув, выдала свои соображения:

— Думаю, ты прав. Лиле надо задать вопросы, только делать это буду не я. Сейчас я пойду в милицию, напишу заявление, и пусть они разбираются сами.

И посмотрела на него невинным взглядом законопослушной гражданки, которая при любых непонятках, как и положено таковой, обращается в правоохранительные органы.

О как! А он-то был уверен, что вопрос с милицией отпадал по умолчанию за очевидностью его бесполезности. Неужели ошибся? В оценке госпожи Романовой, или ее умственных способностей, или последствий стресса, отразившихся на данных способностях?

— И что ты там скажешь? — внутренне раздражаясь, решил он прояснить ситуацию.

— Как что? Напишу заявление, что на меня напали и пытались похитить вместе с машиной, — пояснила она.

— И где доказательства твоих слов?

— Как где? Номер их машины, описание их внешности… Я все сообщу, и у меня есть свидетель. Ты же подтвердишь мои слова?

— Э нет, без меня! Я в изначально безнадежных мероприятиях участия не принимаю! — отказался Гуров.

— Как это без тебя? И почему безнадежных? — откровенно вознегодовала Сашка. — Ты же свидетель, можно сказать, участник происшествия!

— Саш, — пояснил Гуров недовольно, — вот ты придешь и скажешь, что на тебя совершено нападение. Допускаю даже, что, возможно, у тебя и возьмут заявление, хотя это весьма сомнительно, проверят номера их машины, установят хозяина, такого же законопослушного, как и ты. И даже, раз уж мы берем идеальную картинку, тебе покажут фотографии некоторых представителей бандитских группировок, и ты (опять-таки в идеале) узнаешь тех, кто на тебя нападал, а тут еще и я дам свидетельские показания.

— Ну вот, — обрадовалась Сашка, — и повод завести уголовное дело!

Он посмотрел на нее с недоверием — уж больно она радовалась. С чего бы?

— Нет, не повод, — продолжил он. — Предположим, что их арестуют, а они скажут, что это не они, а мы с тобой на них напали. Ну, например, у них кончился бензин, и они тормозили машины, прося помощи — взять на буксир до ближайшей колонки или отлить бензинчику за вознаграждение и их душевное мерси добрым людям. А я выскочил из машины, набил им морды, и мы с тобой уехали. И справочку из поликлиники, заверенную доктором, представят, а мы с тобой из пострадавших превратимся в обвиняемых, уж я-то точно! Потому что получится наше голословное заявление против их, с документами и, поверь мне, хорошим адвокатом в придачу. И выйдешь ты из отделения милиции — это при лучшем раскладе, когда тебя отпускают подобру-поздорову — на улицу, где тебя уже ожидают. И уж тем более к Лиле твоей ни один мент не сунется задавать какие-то непонятные вопросы: «А не вы ли, госпожа Иванова, продали вашу подругу?»

— Да, Гуров, ты прав, милиция отпадает, — выслушав его речь, согласилась Сашка. — Но я одна не полезу и вопросов Лиле или еще кому бы то ни было задавать не буду. Мне одной не справиться. Поэтому, думаю, лучше всего спрятаться. Как там говорят: «Лечь на дно». Вот я и лягу.

И он понял, что она его переиграла! Вот так — на раз-два! Она вынудила его выказать свою заинтересованность, и этот ход с милицией! Одно дело — его показательные выступления в виде героя — он помогает даме в беде, другое — милиция отпадает, тогда и закончим на этом, разбираться она не будет, так как она барышня разумная и понимает, что ей не справиться. Что-нибудь придумает, где-нибудь пересидит, а там, глядишь, все и уляжется. А вам, Иван Федорович, глубокое спасибо за помощь и всего наилучшего! Всем спасибо, все свободны! Ай да девка! Ну, молодец!

— И долго ты там лежать будешь? — разозлился он на самого себя за то, что недооценил барышню.

— Если я так срочно кому-то понадобилась, то срочность имеет свойство проходить и, как правило, быстро испаряться.

— А если нет, если данный интерес постоянный? Как ты собираешься проверять, ищут тебя или уже не придут? Методом проб? Приезжать домой и ждать, придут за тобой или нет? — заводился он все больше.

— У тебя есть другие предложения? — невинно поинтересовалась Сашка.

Вот ожидал же он от нее нечто такое, почему тогда повелся на эти заходцы с заявлением в органы? Еще и разъяснять принялся их бесполезность!

— Да, давай разбираться вместе!

— И для чего это тебе надо? Вроде лимит геройских дел ты исчерпал — дважды спас барышню, предоставил ночлег, вон даже кофе напоил и завтраком накормил! Лезть в ее непонятные дела — это уже перебор, Гуров!

— Ну, ты мне нравишься, и я хочу помочь! — предложил он последний нейтральный вариант.

— Да пошел ты знаешь куда? — не вняла его примирительности Сашка. — Каковы твои интересы во всем этом?

Все, марлезон закончился, и дамочка требует прямых ответов. Он скривился:

— Саш, главное, что в данный момент наши интересы совпадают!

— А я откуда это знаю? — не сдавалась Сашка. — Ты представляешь, какие мысли возникают по поводу твоего участия? Либо вся эта суета на дороге была специально подстроена, чтобы ты образовался в нужный момент, весь такой в белом, расположил к себе даму и без осложнений получил от нее что-то тебе очень нужное: информацию, деньги или что-то еще.

— Либо что? — прищурившись, спросил он.

— Да полно вариантов других «либо»! Можешь сам рассказать, облегчить душу! Кто ты, Гуров?

— Сань, — скривился он.

— Без комментариев?

— Без них. Могу только поклясться, что к ребятушкам я не имею никакого отношения.

— Значит, ты у нас с другой стороны? Которая тоже может быть криминальной!

— Так же, как и ты, Александра, можешь быть с какой угодно криминальной стороны, а посему хватит твоего праведного гнева, ладно!

— Не ладно! Очень даже не ладно! — не могла остановиться Сашка.

— Ты хочешь узнать, кому и что от тебя понадобилось? — добавив металла в голосе, спросил Иван.

— Хочу! Но мне страшно, честно, страшно! И их, не пойми кого, много, а ты тут у нас один прынц из полей образовался! По законам жанра оно конечно: мечом помахал, на лошадке поездил, всех супостатов извел, принцессу спас. Но у нас жанр другой — криминал и деньги!

— Все, Саш! — не выдержав, оборвал он ее пламенную речь. — Давай обойдемся без язвительного красноречия! Пункт первый — либо улепетывать, пока не поймают, а поймают — к гадалке не ходить, либо разобраться, что происходит. Пункт второй — поговорить с Лилей и любыми возможными способами выяснить, кому и зачем она тебя сдала. Пункт третий наступает после выполнения пункта второго, по результатам допроса.

Он врал, естественно — «расспросить, действовать дальше» — ага, как раз тот случай! Он прекрасно осознавал, что никто разговаривать с Сашей не будет, но и посвятить ее не мог, потому что со-овсем непонятна была ее роль во всей этой истории, так же как для нее его, Гурова. Она запросто могла быть замешана к какой-то темной истории — вот запросто! Может, не в настоящем, а прошлом, и в каком угодно качестве — от любимой первой гаремной «жены» крутого авторитета до личного участия в чем угодно! Построила же она как-то свою фирму. На какие шиши? У него пока не было всей информации о ней, и времени выяснять данную информацию — не было. Но и то, что он о ней знал уже, давало повод к размышлениям.

Так что в данный момент два не доверяющих друг другу человека объединились в одинаково горячем желании провести расследование. Только ее горячее желание обусловлено жизненной — в прямом смысле — необходимостью, а его — работой.

Песня!

Они смотрели в глаза друг другу — шоколад замерзал в балтийской волне, — обмениваясь взаимным недоверием и подозрениями. Иван криво усмехнулся, принимая ее обличительные мысли. Сашка поддержала, столь же понимающе ухмыльнувшись в ответ.

Ну, вот и славно! Будем считать, что договорились на данном этапе, а там как хоровод сложится!

— Ладно, перемирие! — снизошла Санька. — Ну что, мне звонить Лиле?

— Звонить, но не прямо сейчас и не со своего сотового.

— Ну, излагай, Гуров! — разрешила она.

— В данный момент ты еще спишь, а проснувшись, позвонишь подруге и поведаешь о приключившихся с тобой ужасах.

— С твоего телефона?

— Нет. Мы сейчас поедем в квартиру моего приятеля, он работает за границей, а я присматриваю за его хоромами. Вот оттуда и позвоним.

— А почему не отсюда? Зачем такие сложности?

— Саш, ты не проснулась, что ли? — участливо поинтересовался он. — Зачем же мы будем себя обнаруживать в моем месте проживания?

— Ах да! Извини, торможу что-то.

— Пройдет, — диагностировал доктор Гуров. — Итак, ты рассказываешь с придыханием и переживаниями по сценарию: «Ты представляешь!»

— А как объяснить твое участие?

— Просто и незатейливо: образовался у тебя в последнее время ухажер докучливый, ходит везде за тобой и уговаривает слиться в экстазе любви, да еще и страшно ревнивый. Оказалось, что он за тобой следил, и, когда увидел, что тебя обижают… далее можешь импровизировать как угодно.

— А почему я ей о данном ухажере не поведала, когда у нее в гостях была?

— А ты бы поведала? Какие у вас с Лилей отношения?

Сашка призадумалась. А какие у них отношения? Получается, что непонятные. Рассказала бы она Лиле? Дважды влезая в романы, Сашка Лилю в них не посвящала, знала, что мужчины, не имеющие счет в банке с шестью хотя бы нулями, Лилей как особи мужеского полу не воспринимаются.

— Могла рассказать, но вряд ли. У нас с ней странные отношения, мы друг о друге почти ничего не знаем, хотя считается, что дружим с детства. Не буду сейчас объяснять.

— И не надо. Потом объяснишь, если захочешь. Значит, версия с ревнивцем рабочая?

— Вполне.

— Отлично. Идем дальше. Он, то есть я, тебя спас и привез к себе домой, а куда еще?

— Логично, тем более у моего дома меня ждали.

— И на фоне твоей безмерной благодарности у нас случилась большая чувственная любовь на шелковых простынях.

— Это лишнее, Гуров, — урезонила Сашка его разыгравшееся воображение.

— Ну, почему же, я очень даже не против такого горячего «спасибо».

— Гуров, не скатывайся с детектива на эротический триллер.

— Но нечто такое подразумевается само собой, поэтому ты позвонила подруге только утром и предложила встретиться, и мое присутствие при вашей встрече обязательно, так как я за тебя беспокоюсь — а как же после ночных ужасов и страстной любви. И как истинный влюбленный буду рядом, и все! Оберегать, прикрывать и выискивать любую возможность для горячего траха!

— Гуров! Ау! — позвала Санька, помахав руками у него перед носом. — Де-тек-тив! Не эротика и даже не женский роман, ты увлекся!

— Я излагаю нашу версию. — Тоном пай-мальчика.

— Изложил уже, и что дальше?

— Вы договоритесь о встрече, и мы поедем задавать вопросы.

Сашка, прищурившись от подозрений, как кошка на мелькнувшую серую тень мышки, внимательно на него посмотрела, встретив «невинно-правдивый» взгляд.

— Что-то слишком гладко ты излагаешь, товарищ Гуров! Нас там будут ждать? — Не поверив его обманчиво-правдивому взгляду ни на грамм.

«Нет, Александра Владимировна, нас там ждать не будут, — ответил он ей про себя. — Зачем же ждать! Сами приедут, но тебе об этом знать пока не надо и пугаться заранее!»

— Может, и будут, мы посмотрим, ты же не уверена, что это Лиля тебя сдала, мы проверяем версию.

— Методом научного тыка?

— Им самым. Давай, Саша, собирайся. Поехали.

«Хоромы», за которыми присматривал Иван Федорович в свободное от ночных геройств время, были большой студией — кухней, совмещенной с комнатой, весьма стильной, большой, и располагалась эта красота в центре Москвы, недалеко от Садового кольца.

Сашка подержала трубку радиотелефона в ладони, рассматривая ее, собираясь с духом.

«Пусть это будет не она!» — помолилась мысленно Сашка, посмотрела на Ивана и набрала номер.

— Да-а, — бархатным голосом отозвалась Лиля.

— Лиль, привет.

— Саша? — удивилась Лиля и быстро спросила: — Что-то случилось? — моментально забыв про кошачий бархат в голосе.

— Случилось, Лиль, — вздохнула Александра и приступила к изложению завязки детективного сюжета, предложенного господином Гуровым.

— Боже мой! Что же такое творится?! — возмутилась Лиля.

— Лиль, мне сегодня не до работы как-то, давай встретимся, поговорим, надо же мне с кем-то поговорить!

— Конечно, Сашенька! Только я прямо сейчас уезжаю, у меня салон, я не могу его отменить, ты же понимаешь!

— Я понимаю.

— Давай часа через три. Подъезжай, ты помнишь где? На Новом Арбате.

— Я помню, хорошо, подъеду.

— Ну, ты как вообще? Сильно испугалась? — заботливо поинтересовалась подруга.

— Ничего. Сейчас все нормально.

— Ну да, ты же у нас железная, — холодно заметила Лилька и, спохватившись, поубавила холода в голосе: — Все, до встречи. Жду!

Сашка вздохнула, посмотрела еще раз на трубку в руке, словно ожидала ответа, и положила ее на барную стойку, отделявшую пространство комнаты от кухни, за которой сидела на высоком стуле.

— Через три часа. На Новом Арбате. В салоне, — доложила она Ивану.

— Может, займемся воздаянием герою? — указал он рукой на кровать-лежанку огромных размеров. — Надо же как-то время коротать!

Он понимал, что ее надо отвлечь от неприятных размышлений и тягостного ожидания, наполненного вопросами — сдала ее Лиля или нет. И разозлить ее в данном случае было самым действенным рецептом.

— И сколько берут нынче герои? — приняла его подачу Сашка.

— В зависимости от подвига. По прейскуранту.

— За вызволение из башни восемь поцелуев, — подхватила Санька торгово-рыночное обсуждение, — за умерщвление дракона ночь любви. На ночь любви, Гуров, ты пока не заработал!

— А на день? — живо поинтересовался он.

— Вот принесешь мне, Ванечка, яблок молодильных, тогда и поговорим, — на распев русских, естественно, народных сказок, хлопнув ресницами царевны Несмеяны, с сочувствием пропела Санька.

— Может, обойдемся без экстрима? — просящим тоном протянул Гуров, робко повторив приглашающий жест в сторону лежанки.

— Без экстрима — это к лягушке-царевне, а у нас, прынцесс, все строго: подвиг — награда, подвиг — награда. Заметь, джекпотом идет полцарства, но это только опосля изведения всей нечисти, вплоть до Кощея Бессмертного.

— Поняятно, — горестно вздохнул Иван, — значит, сексу не дадут!

— Зачем тебе секс, Гуров? — рассмеялась Санька. — Ты нынче в ином амплуа выступаешь!

— Зачем, зачем — надо! — чуть склонив голову вбок, тоном убежденного идиота тянул Иван.

Он с удовольствием баловался балагурством Петрушки и ее втянул, впрочем, она сама подхватила с радостью, принимая возможность отпустить напряжение. Ну а он понимал — все, механизм запущен и события набирают обороты — в любой момент здесь объявятся хлопцы ретивые. В том, что Лиля причастна, Гуров не сомневался, как и в том, что ребятки заявятся сюда, а дальше… дальше как пойдет.

А пойти может как угодно!

Как угодно!

Черт, у нее такая умопомрачительная попка и грудь, а ножки! Выставка достижений российского народного хозяйства! А юмор, сила воли, характер, язвительность, и челка эта летящая над балтийским штормом глаз, запах, голос, тайна и магнит внутри, который притягивал его! И все это он сейчас подставит под горилл, которые будут хватать, тащить, испугают, конечно, и, главное — унизят!

Ох уж эта его работа, непростецкая!

Твою в бога душу мать!

Он уже ничего не сможет остановить, да и не стал бы останавливать, но Александра — ах ты господи!

Алекс — Юстасу! Все правильно.

Надо болтать, втянуть ее в, разговоры отвлекающие, не дать ей возможности призадуматься — она поймет расклад, просчитает и может испугаться раньше времени.

— Саш, а кто ты по специальности? — исчерпав выручалку дурашливости народных сказаний, поменял тему Иван.

— Химик, — удивилась вопросу Сашка, сбившись с балагурства.

— Да ты что?! Это в смысле таблица Менделеева?

— Она самая в ипостаси Библии.

— Вот прямо химик? Валентности там всякие, молекулы?

— Они, родимые.

— Выходит, эти твои шампуни-мапуни, крема-замазки по специальности?

— Где-то так.

— Ты сказала, что семь лет предпринимательствуешь, а до этого что?

— Допрос? — хмыкнула понимающе Сашка.

— Интерес, — внес Иван поправку.

— И до этого всегда химия, — уступила она.

А даже если допрос, черт бы с ним — это он правильно делает, что на нейтральную тему переходит.

— Химия. С детства, как только читать научилась, а потом всегда.

— Призвание? Талант? — раскручивал он ход разговора.

Сашка неопределенно пожала плечами, ей не очень хотелось затрагивать эту сторону ее теперь уже прошлой жизни.

— Наследственность. Папа был профессором химии, известным, преподавал, занимался наукой. — И призналась: — И призвание, и талант.

Иван поднялся с барного стула и предложил:

— Чай, кофе, может, поесть что-нибудь под разговор?

— Нет, ничего, — отказалась Саша.

— Ну а я кофейку с сигаретой. Хочешь?

— Давай, — приняла она предложение.

Действительно, под разговор как-то уютней с кофе. Гуров стал хозяйничать на чужой кухне, чувствуя себя очень уверенно, — включил чайник, чем-то там шебуршал в кухонных шкафчиках, не забывая при этом задавать вопросы.

— То есть ты занималась наукой, как я понял?

— Занималась, — все так же скупо отвечала Сашка.

— И что, звания имеешь? — старательно изображал удивление Иван.

— Имею.

— Профессор? — посмотрев на нее, выказал он живой интерес.

— Нет, просто доктор наук.

— Да ладно! — восхитился Иван Федорович неизящно, но весьма правдоподобно.

— А что ты так удивился?

— Ну, ты такая вся… — он неопределенно изобразил что-то руками, едва не рассыпав кофе из пачки, которую достал из шкафчика, — сексуальная, злая, деловая!

— Образ не вяжется с научным работником?

— Не очень, — признался Иван, возвращаясь к своим манипуляциям с кофе.

Спиной к ней.

«Психолог!» — поняла Сашка все его подачи-прощупывания и быстро, чтобы не растягивать объяснение, изложила факты, как в анкете:

— Школу я закончила в пятнадцать лет, с золотой медалью, университет в двадцать с красным дипломом, в двадцать два стала кандидатом наук, преподавала студентам и занималась научной работой, в двадцать шесть стала доктором. В двадцать восемь ушла из науки и из института и стала предпринимателем — шампуни-мапуни, гели-мели, крема-замазки!

Данные о себе она изложила почему-то зло, как отповедь Мальчиша-Кибальчиша белогвардейцам на их предложение расколоться, сдать все тайны и остальных мальчишей.

Но Иван не дал закипеть ее раздражению и миролюбиво спросил:

— А почему ушла, Саш? Если талант и, если я правильно понял, тебе это нравилось?..

— Да банально все! — так и не закипев до конца, снятая с огня умелой рукой, но уже булькающая, ответила Александра. — Таланту надо на что-то жить и маму содержать. Ты представляешь вообще, какие тогда были зарплаты у научных сотрудников, даже у докторов?

— Представляю. Извини!

— За что ты извиняешься? Или ты непосредственный участник развала государства?

— Все мы участники, — вздохнул Иван.

Он поставил на барную стойку кружки с кофе, большие, достойные такие кружки, пепельницу, сел на место и, достав пачку сигарет, вопросительным жестом продемонстрировал ее Саше. Она кивнула, соглашаясь с предложением, но не сделала попытки достать сигарету из пачки — разволновалась, ведь знала, что не надо эту тему развивать. Она всегда нервничала, не отболело еще это.

Иван понял, прикурил сигарету и протянул Саше, она взяла, не заметив.

— Ты, может, и участник, не знаю, а я нет! Точно нет! Я делала свое дело, очень честно и добросовестно и очень много — все время, кроме сна! А наука — это укрепление основ и силы любого государства! Всегда!

— Согласен! — вновь остудил он тоном ее горячность. — Ты до сих пор переживаешь, что все это бросила?

— Иногда, когда вспоминаю, вот как сейчас.

— А почему не уехала за кордон? Предлагали?

— А то! Я об этом не думала даже, отмахивалась, не до того было. Папа болел тяжело и долго, потом умер, мама на мне осталась.

— Ну, уехала бы, и папу, глядишь, там вылечила, и маму забрала бы!

— И что? То, что ученые наши там в масле катаются, горы золотые индивидуальные осваивают, это, как ты понимаешь, чушь! Уехали тысячи, а пробились единицы, по пальцам можно пересчитать. Но меня это совершенно не интересовало, я и тогда понимала все про сыр в захлопывающем устройстве!

Нет, озвучивали вербовщики еще ту завлекуху — современные лаборатории, оборудование, реактивы какие хочешь — мечта! Но…

Сашкину патриотическую речь перебил звонок в дверь.

«С прибытием! Началось, включайте рампу!» — подумал Иван и посмотрел на часы на запястье.

Быстро. Час сорок три от звонка!

— Ну что, Александра Владимировна, ответ на свой первый вопрос ты получила: за нами прибыл эскорт. Твоя Лиля тебя сдала!

— И это?.. — испуганным шепотом спросила Сашка.

— Да, — подтвердил ее предположения Иван.

И изменился. Сразу! Глаза жесткие, кошачьи, золотистые — никакого шоколада! И голос, лицо — скулы, нос, все заострилось!

Преобразился, вмиг став другим — опасным!

— Слушай, Саша, меня внимательно! Сейчас нас с тобой повяжут. Никаких истерик и криков, никакого сопротивления! Выполняй все, что они тебе скажут, не возражай, не возмущайся! Мне, скорее всего, пару раз наваляют — не пугайся и не кидайся защищать. Поняла?!

— Ты знал? — сквозь непрекращающуюся трель дверного замка проорала она. — Ты ожидал этого?

— Я подозревал, что такой вариант возможен! Все, Саш, надо открыть, а то они начнут дверь вышибать, а она железная — открыть не откроют, но испортят. Возьми свою сумочку, лучше через голову ремень перекинь, чтобы не потерять.

Оглядев хозяйским глазом, все ли в порядке, выключены ли приборы, — не иначе как на загородную прогулку собирался, а не в полон врагам, — Гуров неторопливо двинулся к входной двери. Остановился, не дойдя пару шагов, повернулся к Саньке и тоном мужа, уставшего от непослушания и выкрутасов жены, попросил:

— Да, Александра, постарайся не язвить и не умничать, держи себя в руках!

— Гуров, — сощурив глаза от злости, «нежно» поинтересовалась Сашка, — ты уверен, что тебе может перепасть пару раз по мордасам?

— Да стопудово! — пообещал он весело.

— Хо-ро-шо! — отчеканила Сашка.

Он расхохотался, весело, жизнерадостно, сделал последние шаги к двери и спросил:

— Кто там?

— Откройте немедленно! — заорали из-за двери. — Вы затопили нижнюю квартиру! У нас вода с потолка ручьем бежит!

— Никакого творческого поиска, все банально до зевоты! — проворчал себе под нос Иван.

И открыл дверь.

Все происходило очень быстро, как-то обыденно — без того самого творческого энтузиазма, на отсутствие которого сетовал Иван, и без смакуемых отечественными сериалами последних лет криминально-кулачных ужасов, сопровождающих захват заложников.

Иван получил сразу кулаком в лицо, куда именно, Сашка не видела, и быстро повалился на пол. Она вскрикнула, скорее от неожиданности, но с места не двинулась, продолжая сидеть на высоком стуле. К ней подлетел давешний ночной парень из джипа, больно ухватил за локоть и потащил за собой, без слов, объяснений и даже без матюков, двое других подхватили под руки бесчувственного Ивана и поволокли из квартиры. Вся процедура заняла минуту от силы.

Дверь квартиры братки аккуратно прикрыли за собой — понятно, привлекать внимание соседей и ментов им ни к чему.

Молча загрузились в лифт всем составом. Иван был без сознания или хотел казаться таковым — голова упала на грудь, и из носа текла кровь, оставляя крупные, правильной круглой формы капли на полу лифта.

Александра молчала, выполняя инструкции, выданные Гуровым, не задавала вопросов, не сопротивлялась, подчиняясь грубой руке, державшей ее локоть.

И была почему-то абсолютно спокойной, как море в штиль.

Создавая видимость крепкой задушевной дружбы, братки, обнимая с двух сторон Ивана, усадили его в джип — ночной, знакомый, — затолкав следом туда же, на заднее сиденье, и Сашку, один сел с ними рядом, двое других впереди.

Все. Тронулись.

Саша незаметно нашла руку Ивана и сжала, почувствовав в ответ еле уловимое пожатие пальцев.

Ей было страшно, конечно было! И не отпускало ощущение нереальности — фильм Кустурицы какой-то! Они ехали в полном, давящем молчании — ни одного звука не издавали братки, не переговаривались, не обменивались мнениями или хотя бы междометиями, даже приемник в машине не был включен — ничего! Сашу с Иваном не связали по рукам и ногам, не завязали глаза, чтобы они не увидели, куда их везут, из чего напрашивался вывод: те самые.

В какой-то момент Иван «очнулся», сделал попытку что-то сказать, дернуться, все в том же молчании, не нарушая общей нереальности картины, сидевший рядом с ними бычара дважды ударил его быстро и коротко в челюсть и под дых. Иван затих и навалился на Сашку всей тяжестью, она приняла этот груз и не могла отвести взгляда от падающих на ее шелковые брюки капель крови из разбитого лица Ивана.

Сашка стала копошиться в своей сумке, извлекая из ее недр бумажные платки, бычара проследил за ее действиями, но промолчал. Она постаралась остановить текущую потоком кровь, но голова Ивана была опущена, Сашка никак не могла понять, откуда кровит, и тыкала наугад, размазывая кровавые ручейки. Платки сразу же промокали, окрашиваясь в алое, набухая, а кровь продолжала течь, сочась через ее пальцы.

Ехали молча. Выехали на МКАД, где-то свернули, удаляясь от Москвы.

Она не увидела, на какое шоссе они свернули, занятая алыми ручьями, а когда отвлеклась от врачевания и посмотрела в окно, не смогла понять, где они едут, и, бросив безнадежные попытки сориентироваться, вернулась к своему малоэффективному занятию.

Остановились. Приехали.

Дом. Хороший, добротный с большим участком. Не «новорусские» палаты, но и не избушка-развалюшка.

Как только машина остановилась, заехав в гараж через распахнутые ворота, три дверцы открылись одновременно, и братки, проворно выскочив наружу, стали выволакивать Сашку с Иваном из машины.

Без слов и переговоров, молча — сюр продолжался!

Через гараж, по ступенькам вниз, их провели в хозяйственную подвальную комнату. Провели Сашку, Ивана тащили, его ноги волочились о бетонную шершавую поверхность, глухо ударяясь о ступени и сдирая дорогую нежную кожу летних туфель. Санька почему-то обратила внимание именно на это и даже пожалела гуровскую обувь — расстроится ведь, туфли классные!

«Если живой останется!» — прояснила для себя она ситуацию.

Помещение, в которое их — кого привели, а кого и принесли, было большой комнатой без окон и дверной коробки, с голыми, без намека на отделку, бетонными стенами, потолком и полом. Сашку усадили на стул, стоявший посередине комнаты, и один из парней умело, ловко — видимо, это было основным видом его деятельности — замотал ей руки и примотал ноги к ножкам стула скотчем.

Вот хорошо, теперь скотч есть — уникальное, почти незаменимое для данной цели средство! А ведь раньше приходилось веревками завязывать — очень ненадежно — почти во всех фильмах герои из веревок как-то выпутывались!

А тут красота — заклеено намертво!

«Это ты что, Романова, крышей едешь или о нелегкой жизни бандитов переживаешь?» — удивилась Сашка своим мыслям.

Она осмотрелась.

Комната имела хозяйственное предназначение — и возможно, по совместительству использовалась как пыточная — вдоль стен стояли ящики, коробки, большие консервные банки, литров на десять, пять автомобильных покрышек в углу, уложенных друг на друга. Через весь потолок тянулись две железные балки, непонятного предназначения и функций, через одну из них была перекинута цепь с монументальным крюком на конце.

«Нет, не может быть!» — не поверила Сашка.

Но оказалось, может! Бесчувственного Ивана, предварительно обыскав, в данный момент подвешивали за связанные — не скотчем, а веревкой — руки на этот самый крюк! Ей даже топнуть захотелось от глупости происходящего!

Ну нельзя же так! Кадр миллиона фильмов — стандартно до грустного смеха!

К чему эта чушь? Всенепременно подвесить за руки к чему-то, чаще именно к крюку на цепи!

Пошло! Пошло! Тупо! И… до жути страшно!

Обычно еще в кино героя-страдальца раздевают — голый торс, босые ноги, но обязательно оставляют брюки — ну не может же висеть герой в трусах, которые будут съезжать резиночкой во время зверского избиения, оголяя незагорелый зад и незащищенный пах, или вообще без трусов! Это такая мужская солидарность, что ли, неистребимая даже непереносимой ненавистью к висящему и беспомощному врагу?

Зачем вообще подвешивать за руки?!

Ее руководитель как-то сказал: «Чаще всего самыми действенными являются простейшие и испытанные средства!»

Сашке вдруг стало плохо, кровь отхлынула от головы, оставляя вместо себя холод, — она испугалась!

«О чем я думаю?! Почему так спокойно рассуждаю о скотче и киношных стандартах? Зачем?! Я что, от страха с ума схожу?! Мне нельзя с ума! Мне никак нельзя с ума!»

Она тряхнула головой, прикусила губу, специально делая себе больно, изгоняя отстраненность рассуждений и испуг. Посмотрела на висящего Ивана.

Его не раздели, слава богу, но он все еще был без сознания — голова опущена, кровь залила белую футболку, светлые льняные брюки, добралась и до пострадавших туфель, оставив на них бурые брызги, но кровотечение вроде остановилось.

Один из братков вышел куда-то из комнаты, двое — один здоровый, коротко бритый, похожий на медведя, второй худой, весь какой-то мелкий — остались, устроившись за старым письменным столом, стоявшим у стены возле входа.

Как их назвать? Гоблины, шестерки, братки, быки?

Никакими человеческими именами и эпитетами Александра обозначить их не могла — не сращивались они с человеческими! Отторжение несовместимых химических элементов.

На столе стояли две открытые бутылки пива. Один — как же его все-таки назвать? «Урод» ближе всего по смыслу — отчитывался кому-то по сотовому.

Санька прислушалась.

— Да без проблем, — бубнил урод. — Ждем. Хорошо, постараемся. — Дав обещание, он посмотрел на Ивана.

«Что постараетесь? Не убить его, что ли?» — почувствовав накатывающую панику, подумала Сашка.

— Что вам от нас надо? — потребовала она объяснений, забыв про все гуровские инструкции.

— Заткнись! — рявкнул урод.

— Что вам надо?! — повторила вопрос Сашка.

— Ты, сучка, лучше хавало не открывай! — заорал здоровый и кинулся к ней так быстро и резко, что стул, на котором он только что сидел, отлетел в сторону.

Подскочив, он ухватил лапищей за подбородок, дернул ее голову вверх и, брызгая слюной, заорал:

— Ты… даже рот не разевай, а то я тебя… из-за тебя, сучка… Грыма… и манал я придурка этого… сам тебя…!!!

Из ярко выраженного матом монолога Сашка поняла, что трогать ее им запретили — ах, ах, очень обидно, извините — приказали!

Ну, она ответила! На том языке, который они понимали и исключительно на котором разговаривали, попутно отведя душу и загнав подальше накатывающую волнами панику, закончив свою речь все тем же вопросом.

— Да пошел ты… туда же, где теперь твой Грым обитается! Что вам от нас надо, козлы недоделанные?

Он ее ударил. В челюсть, кулаком — тяжелым, как кувалда, кулаком.

В голове что-то взорвалось и лопнуло, перед глазами вспыхнули яркие, слепящие веселые солнышки, взрываясь и разлетаясь на миллионы салютных огоньков.

Боль была чудовищной, Сашке показалось, что у нее повылетали все зубы и отскочило полчерепа. Но она не потеряла сознания, не закрыла глаза, только поэтому заметила летящий для второго удара кулак и нагнулась, не успев сообразить, что уклоняется от удара.

Соприкосновения кувалды с нежной девичьей челюстью не последовало.

К ним присоединился дружбан урода-переростка — повиснув на разъяренном другане.

— Бес! Ты что, ох…! Тебя Постный сдаст, как Грыма! Шеф тебя закопает на…! Все! Что ты связался с этой…!

Худосочный висел на медведеподобном друге, как плащ-палатка. Гоблин орал, мычал, матерился, пытаясь скинуть его и добраться до Сашки.

Висевшему на широких плечах сотоварищу удалось как-то доораться до сознания подельника — хотя убей бог, до чего там было докрикиваться, Санька и представить не могла — скважина насквозь, идеальный тоннель, дыра в пространстве!

Тем не менее хлопчик поостыл, уставился на нее покрасневшими тупыми маленькими глазками.

— Убью! — пообещал он ей. — Все равно убью!

Хлипкий тащил его к столу.

Сашка не удержалась.

Как она вообще доктором наук стала, страдая, как выясняется, клиническим идиотизмом! Но она не могла остановиться — не могла, и все!

Что-то подталкивало ее непреодолимое, нечто непонятное, злое. Вот интересно знать что?

— Только конченые больные импотенты сначала связывают женщину, потом бьют!

— А-а-а!!! — взревел утихший было бычара и рванул к ней.

— Дура! — орал в унисон хлипкий, повиснув на другане, теперь уже спереди. Последовали русские складушки в ее адрес и уговоры: — Бес, Бес, нельзя!!! Постный тебя шефу заложит, тот приказал пальцем не трогать!!! Они тебя в расход! Постный приедет через час, разберется с ней и тебе отдаст!

В идеальном тоннеле забрезжил свет понимания, глазки обозначились мыслью-страшилкой о возможной безвременной кончине. Что она вытворяет? Сашка не понимала саму себя! Зачем она провоцирует этого дебила? Что, попытка самоубийства не удалась, нужна помощь?

Как в милицейском протоколе, озвученном Задорновым: «Был застрелен при попытке самоубийства».

Но она не жалела! Наплевать!

Хоть крупица информации — руководит этими придурками некий Постный, в свою очередь подчиняясь неведомому Шефу, который имеет какие-то свои интересы в отношении Александры. И если она правильно поняла, данный Шеф уканопупил некоего Грыма и приказал беречь ее аки зеницу ока!

Серьезный мальчик!

Ну и что это дает? И так было понятно, что нужна она не этим дебилам!

Обстановку разрядил третий участник похищения:

— Что у вас здесь? — Немного матерного фольклора, обрисовывающего ситуацию. — Бес, Скунс, ну на… пошли пожрем, потом с мужиком побазарим.

— Постный приказал без него не начинать! — напомнил пришедший в себя Бес.

— Я смотрю, ты уже начал, — хохотнул третий, еще не обозначенный кличкой.

— Да она сама напросилась! — взревел Бес.

— Он тоже напросился! — завелся теперь и этот «господин».

Сашка помалкивала, прислушиваясь. Вот чего было не послушаться сразу хорошего совета заткнуться?

Братки вышли из комнаты.

Передохнем.

— Сань, — услышала она вполне бодрый и даже очень злой голос Ивана Федоровича Гурова, — ты на учете в психдиспансере не состояла? Или у тебя с перепугу с головой что-то?

— Господи! Гуров, ты в порядке! — обрадовалась Сашка, всматриваясь в его разбитое лицо.

— Я — да! Про тебя такого сказать не могу! Какого хрена ты его провоцировала?! — бушевал он.

— Для получения информации, — пролепетала Сашка.

— Да? — саркастически удивился он. — А мне показалось, тут садо-мазо и я не у дел!

— Прекрати сейчас же! — потребовала Сашка. — Он сказал…

— Я слышал, что они тут все говорили, и ты думаешь, что это стоило того, чтобы получить в челюсть? Через час приедет посредник заказчика для беседы с тобой, ты бы и так узнала все, что тебя интересует!

— Ты прав! Прав, конечно! Я не знаю, чего вдруг меня понесло! Может, это от страха?

— Романова, а ты не могла бы бояться как-нибудь по-другому, без провокаций?

— Я не знаю! Мне еще никогда так страшно не было! Иван, что с нами будет?

— Ну, что… сейчас они вернутся и станут меня бить. Тебя бить вряд ли будут, но возможно, когда прибудет этот Постный, — спокойненько рассуждал Иван. — Может, изнасилуют, получишь незабываемые воспоминания, реализовав заодно свои склонности к мазохизму!

— Да пошел ты! — возмутилась Сашка.

— Если ты обратила внимание, пойти я не могу.

— Зачем ты меня пугаешь?

— Потому что возможен и такой расклад.

— Гуров, нас убьют? — простонала Сашка.

— Пока нет, но динамика хорошая. По крайней мере, относительно меня они имеют такие намерения.

— Что нам делать?! — заорала Сашка.

Вопрос был нелогичен, делать они ничего не могли — она сидела приклеенная скотчем, а он болтался в подвешенном состоянии, причем в самом что ни на есть прямом смысле.

Иван усмехнулся:

— Ничего не делать. Сиди, расслабься, понаблюдай за редко выпадающей женщине приятной картиной избиения мужика!

— Гуров, что ты несешь?

От неопределенности и страха — животного, тупого, который вполз незаметно, проникая везде, сжирая все, даже звенящую боль в челюсти и голове, — Сашка почувствовала, что ее затягивает непролазная, тягучая, как патока, мерзкая паника!

— Александра! — жестко, зло позвал Иван. — Прекрати! Нельзя! Соберись! Еще ничего не кончилось!

— Сейчас, сейчас! — Она боролась, изгоняя из себя панику, страх. — Ты прав, нельзя!

— Ты же Романова! — помогал он ей. — У тебя царская фамилия!

— Да… — прохныкала Сашка. — И чем они закончили!

И он расхохотался! Сашка обалдела, забыв и о страхе, и о панике, глядя на него потрясенно. Веселье кончилось. Сразу.

— О, любовничек очухался! — входя в комнату, глумливо заметил браток, не Бес и не Скунс, третий. — И что за веселье?

Он подошел и встал перед висящим Иваном, руки в карманах, на лице издевательская, надменная усмешка.

— Да так, анекдоты рассказываем, время коротаем, — ответил Иван.

Без предупреждения, не изменив выражения лица, парень выкинул руку вперед и ударил Ивана в живот с такой силой, что его тело откинуло назад. Как боксерскую грушу. Сашка вскрикнула, Иван сжав челюсти, перевел дыхание.

— Ну, расскажи теперь и мне. Я тоже посмеюсь! — предложил парень и ударил еще раз.

Сашка не заметила, как двое остальных оказались в комнате, обратив на них внимание, только когда осторожный Скунс попытался урезонить товарища:

— Постный сказал, без него не начинать и не трогать!

— Да… твоего Постного. Из-за этого… Грыма пристрелили!

Последовала серия ударов в живот, по почкам, в челюсть. Подвешенное тело Ивана моталось из стороны в сторону, остановившееся было кровотечение снова открылось, и алые струйки залили все его лицо.

Парень отошел, выпил пивка, принесенного ими с собой, присел на стул, отдохнуть, наверное. К Ивану подошел Бес:

— Ты кто такой?

Иван молчал, Бес саданул его в живот и в бок, по ребрам, даже не запыхавшись от усилий.

— Ты кто такой, сука?!

— Бес, не надо, подождем! — вмешался Скунс. Выдворенный с помощью Ивана из Сашки страх вернулся и накрыл ее с головой, подминая под себя все существо — личность, разум, все, что было Романовой Александрой! Осталось только мелкое дребезжание напуганного до смерти тела, понимающего свою подчиненность чужой немилосердной, звериной воле. Сашка стала впадать в какую-то прострацию, ей казалось, что из Ивана ручьями течет кровь, много, много крови, и заливает все вокруг — пол, ее приклеенные к ножкам стула ноги.

Она не воспринимала слов, не понимала, о чем разговаривают эти трое — как какое-то отдаленное бубнение, звуки эти казались ей такими страшными, зловещими. И неожиданно, когда безнадега почти сожрала ее, она выскочила из затягивающей трясины и с удивлением поняла, что Иван не молчит, отвечает и провоцирует их и они злятся ужасно и что-то орут, но убивать его не решаются.

И вдруг она перестала бояться!

Будто кто-то щелкнул там, наверху пальцами, и восприятие мира, действительности изменилось!

Было страшно, страшно, страшно — оп! — стало безразлично, еще щелчок, и из глубины Сашкиного существа поднялась злость!

Вот же твари!

«Нельзя так бояться, Александра Владимировна! Стыдно! Нельзя бояться этих уродов, нельзя переставать быть личностью, — отругала она себя. — Будут издеваться, бить, насиловать — ори, сопротивляйся, кусайся, царапайся, глотку сорви от крика — сколько угодно! Но не бойся ты так! Мерзко это, своим животным страхом давать им повод утвердиться в ощущении превосходства!»

Она выматерилась про себя смачно, с красиво построенными оборотами и завихрениями.

И ей полегчало!

На столе у уродов заголосил сотовый. Бес подошел к столу, сел, хлебнул пивка из горлышка и ответил:

— Да, — хлебнул еще, слушая, — нет ни документов, ни мобилы. Ничего не сказал, вы же приказали ждать вас. Ну, мы только начали… — Послушал начальника. — Хорошо. — И выключил телефон. — Гиря, пиво кончилось, принеси!

Видимо, он здесь был за старшего — руководил!

Ну вот и познакомились со всей компанией — Бес, Скунс, Гиря и убиенный, тыкавший в нее пистолетом ночью, Грым.

Какое светское общество! Как это мы и на приеме!

Повезло-о-о!

Сашка вдруг, ну совсем уж не к месту, вспомнила анекдотец времен советской действительности.

Спрашивают в отделении милиции задержанную валютную проститутку:

— Как это вы, Мария Ивановна, заслуженная учительница, передовик, уважаемый человек, и стали валютной проституткой?

Марь Иванна пожала плечиками и ответила:

— Повезло!

«Вот и хорошо! — подумала Сашка. — И злость, и анекдотец! Слава богу, я пришла в норму!»

Бес вернулся к прерванному занятию, а именно разговору с Иваном, с рукоприкладством.

— Прекратите его избивать! — потребовала Сашка.

Бес повернулся, вопросительно приподняв брови — кто это там, типа, голос подает? На его тупой морде вопросительно приподнятые брови над поросячьими малоосмысленными глазками смотрелись весьма комично и неуместно — выражать мысли мимикой было явно не его кредо!

— Я тебе сказал, сука, не вякать! — Видимо, словами выражаться тоже дело не его.

— Зачем вы его избиваете, что вам от него надо?

Сашку уже ничто не могло остановить, кроме радикального средства вроде кляпа или сотрясения мозга с потерей сознания.

— Скунс! — взревел неудавшийся мим и сказитель. — Успокой ее, а то прибью на…!

Плащ-палатка под названием Скунс оказался перед ней в мгновение ока. Как Конек-Горбунок перед какой-то там травой, но не тронул. Стал орать.

Сашка орала в ответ с трехэтажными выкрутасами, пообещав ему кое-что про детородные органы, помянув его родителей, вовремя не сделавших аборт, и огласив план похоронных мероприятий.

Цирк! Митинг за свободу слова!

А Сашке было уже все равно — она уяснила со всей четкостью, что никто просто так ее не отпустит из этого вертепа. И не просто так не отпустит тоже!

— Успокой ее, Скунс! Что ты с ней бакланишь! — потребовал Бес, не отрываясь от основного занятия — задавания вопросов Ивану и периодического поколачивания его.

А Санька поняла, что этот Скунс ее не ударит, это не беспредельщик Бес, у которого периодически что-то переклинивает в голове, этот осторожный и трусливый, и больше всего он боится неведомого Постного.

«Приезжай — посолим!» — разошлась внутри Сашка.

Она ощутила перемену в действии, происходящем за спиной стоявшего перед ней Скунса, — не увидела, а именно почувствовала!

Что-то изменилось!

И, уклоняясь от руки решившегося все же «отшлепать» ее придурка, она пыталась рассмотреть, что происходит.

Висевший до сих пор бесформенной боксерской грушей Иван молниеносно подтянулся на связанных руках, зажав под коленом одной ноги шею Беса, коленом второй ноги стремительным движением нанес удар в ухо не успевшему ничего понять братку. И, зацепившись ступней ноги, удерживающей шею Беса под коленом второй, свободной, сжимал все сильнее отключившегося бандюка.

Сашка стала орать еще громче, неся что попало, какую-то ахинею, отвлекая внимание трусоватого Скунса, который раздавал ей пощечины, все больше заводясь от ее криков. Санька уворачивалась, как могла, но пропускала удары, становившиеся все более тяжелыми и злыми по мере того, как Скунс сатанел.

Все-таки он был не ангел и какое-то отношение к братскому объединению криминальных элементов имел, по этой причине нервишки у него были ни к черту, производство-то вредное, к терпению не располагает, особенно если тебе на чистом русском языке неугомонная барышня обещает всякие страсти-мордасти с летальным исходом!

Бил он не кулаком, а ладонью, раздавая затрещины на Сашкины обещания что-то там с ним сотворить в светлом будущем. Сашка умудрялась уворачиваться, пропуская половину ударов, орать и смотреть, что происходит на заднем плане.

Иван резкими рывками сжал пару раз посильнее шею противника, распрямил ногу, и бесчувственное тело Беса кулем упало на пол. Гуров сделал акробатический переворот, подтянувшись на руках, зацепился ступнями за балку, снял руки с крюка, еще один переворот — и мягко, немного присев, спрыгнул на пол.

Сашка открыла от удивления рот и замолчала.

— Вот так-то лучше, сука! — похвалил начавший уставать Скунс.

Но порадоваться он не успел — закатил глазки и рухнул к примотанным Санькиным ногам.

Либо Божьи чудеса, либо трюк какой!

Кажется, именно этого еще утром Санька ждала во спасение.

Иван быстро подошел к столу, взял пустую бутылку, разбил ее о край столешницы и вернулся к Сашке с бутылочной «розочкой» в руках.

— Тяни сильнее ладони в стороны! Приказ, между прочим!

Он разрезал скотч у нее на запястьях, сунул ей в разлепившиеся руки горлышко от бутылки.

— Ноги освободи! Быстрее!

— Руки не слушаются! — оправдывалась за свои неловкие движения она.

Сашка старалась! Очень старалась. Как ей удалось разрезать ленту на ногах и не порезать их при этом — вопрос!

Повезло-о!

«Как вас угораздило, Марь Иванна? — Повезло!»

— Саша, скорее! — поторапливал ее Иван, подставляя свои связанные руки.

Санька спешила, вовсю елозя острым бутылочным краем по веревке, но она, зараза, веревка эта, была добротной, справной и никак не хотела резаться! Сашка помогала себе зубами, попробовав развязать ее.

Никак!

Она повторила попытку, Иван, натянул сильнее веревку между запястьями, Санька полосовала изо всех сил. Наконец веревка поддалась, разрезалась. Иван быстро освободил руки, потер запястья, подхватил Сашку под локти, скомандовав:

— Вставай! Попробуй присесть, двигайся! Походи!

Сашка, как заведенный болванчик, выполняла все его указания.

Ноги дрожали, голова, челюсть, зубы и запястья рук болели ужасно, но все это мелочи!

— Господи! Гуров, ты весь в крови! — ужаснулась она.

— Ерунда! Большая часть из носа и рассеченных бровей, оттуда всегда сильно течет.

Сашка не поверила и кинулась его ощупывать, искать смертельные раны.

— Боже мой! Боже мой! Иван, тебе надо срочно в больницу! Немедленно!

— Саш! Остановись, все нормально! — Схватив ее за руки, он прекратил суетливое ощупывание. — Я в порядке! Ну, почти!

— Что значит в порядке?! Они колошматили тебя ужасно!

— Потом все это, Саш! Не ори!

Она открыла и закрыла рот, хлопнула ресницами пару раз и переключилась.

Да, некогда! Надо выбираться отсюда! Все остальное потом!

Шаги!

О господи, еще же и Гиря!

Иван жестом показал ей, куда встать. Сашка метнулась, повинуясь, и вжалась в стену возле входного проема. Иван встал с другой стороны, прихватив по пути пустую бутылку со стола.

— Пиво! — радостно объявил, входя, Гиря. — Может, музон врубить, раз пошло такое веселье?

Гиря шагнул в комнату, пиво — по две бутылки в каждой руке между пальцев за горлышко — он выставил вперед, демонстрируя друганам.

Иван сделал неслышный шаг у Гири за спиной и саданул его бутылкой по голове.

Но… неудачно!

Гиря сориентировался влет, обнаружив ошеломляющие изменения ситуации одним взглядом, выпустил пиво из пальцев и стал разворачиваться к Ивану в тот момент, когда бутылка опустилась ему на голову.

Выроненные из рук бутылки грохнулись об пол, издав в закрытом помещении звук, похожий на взрывы. Три разбились, заполнив кислым запахом дешевого пойла всю комнату, четвертая, уцелев каким-то чудом, покатилась по полу к Сашкиным ногам.

Либо Божьи чудеса, либо фокусник балуется!

Других предположений в сказочно-киношном спасении живота своего Сашка придумать не могла, недоуменно разглядывая уткнувшуюся в носок ее босоножки бутылку.

Сегодня Иван Федорович повысил свой статус, поднявшись в карьерном росте от заурядного прынца до Божьего чуда или трюкача-профессионала.

Но что-то там в трюке не сработало, или лимит чудес на сегодня исчерпался. Пустое бутылочное орудие боя не произвело ожидаемого эффекта. Удар был сильный — мелкие осколки брызнули в разные стороны — но пришелся по касательной, Гирю спасло то, что он поворачивался в этот момент.

Он покачнулся, но устоял и кинулся на Ивана, Гуров встретил его кулаком левой в челюсть, но удар оказался не той побеждающей силы, которой хотелось бы!

Голова Гири мотнулась, но он снова устоял, отскочил на пару шагов назад, собрался, тряхнул головой и неожиданно выбросил ногу вперед, Иван успел выставить руку, отбил удар и, отойдя от стены, занял более удобную позицию.

Гиря оказался неплохим бойцом.

По крайней мере, он нападал, отбивал удары Ивана и уходил в оборону. Противники оказались посередине комнаты, после обмена ударами стул, на котором сидела привязанной Санька, отлетел в сторону, откинутый ногой Гири.

Он отступал, кружил вокруг Ивана, но нападать, видимо, боялся, осознавая, что этот дядечка уже успел сделать с его корешами. Иван воспользовался его страхом и тоже не нападал, а так, проверил, на что способен мальчонка.

Сашка решила ускорить все эти танцы — даже ей, человеку неискушенному в подобного рода делах, было понятно, что Гиря Ивану не соперник — слабоват!

— Давай быстрее! — нетерпеливым тоном потребовала она. — Нам надо уходить!

Не прекращая боя, не сводя взгляда с противника, Иван умудрился усмехнуться и ответить:

— Дорогая, я немного занят!

— Да сколько можно возиться?! — тоном нетерпеливой жены возмутилась Сашка. — Заканчивай все это скорее!

Гиря ринулся в атаку, решив, что Иван отвлекся на разговоры, а тот встретил его, как родного, отбил нападение и добавил ногой в челюсть.

— Так! Все! Мне надоело! — сообщила Сашка. Она подняла бутылку пива с пола и направилась к дерущимся.

Вообще-то никто, и сама Александра в том числе, не успел сообразить, что она делает. Оказавшись за спиной у Гири, она саданула его бутылкой по темечку, он услышал движение сзади и стал поворачиваться, но Сашка его опередила.

На сей раз трюк с бутылкой сработал!

Гиря замер и стал заваливаться вперед, Иван в это мгновение сделал шаг навстречу, испугавшись, что противник схватит Сашку и прикроется ею. Отскочить он не успел, и Гиря уронил его, придавив своим телом.

Сашка, ладонь об ладонь, стряхнула пыль хорошо сделанного дела, подошла к распластавшимся и возмутилась, глядя на Ивана сверху вниз:

— Ты что, собрался тут до утра веселиться?

— Я избит, — жаловался Гуров дурным голосом, — меня много били, у меня замедленная реакция.

— Ну и сам дурак! — заключила Сашка.

В секунду он оказался на ногах, скинув с себя бесчувственного Гирю, и приказал:

— Найди скотч!

Сашка пошла исполнять, не возражая и не поинтересовавшись зачем — надо, раз сказал! Рулон скотча нашелся сразу, лежал на столе, и она протянула его Ивану. Он не взял, а отдал новые распоряжения:

— Давай, Саш, упакуй Гирю и этого Скунса. Руки сзади, ноги вместе, рот заклеить, можно крест-накрест, для красоты. И посильней склеивай!

— А Беса?

Иван отмахнулся, не ответив. Он взял ставший теперь трофейным телефон со стола и, уже набирая чей-то номер, на ходу отдал очередной приказ:

— Романова, давай здесь побыстрей и догоняй меня! — и вышел из комнаты.

— «Давай побыстрей!» — передразнила Сашка, изобразив что-то руками и плечами.

Наверное, это была форма передразнивания слов телом.

Недовольство, в общем. Раскомандовался тут!

Она уперла руки в боки, оглядела фронт работ, вздохнула и приступила к «упаковке». Санька расстаралась! С удовольствием, не жалея скотча, заклеила поверженных и неподвижных врагов. Она притормозила возле Беса, посмотрела и, повторяя жест Ивана, махнула на него рукой.

И тут спохватилась!

— Что значит «догоняй»?

И рванула с «высокого старта» из комнаты, перепугавшись, что Иван куда-нибудь денется.

Никуда он не делся. Стоял у двери, ведущей из гаража в дом, и разговаривал по телефону.

— Все! — жестко закончил он разговор, захлопнул сотовый, засунул его себе в карман брюк.

— Бежим? — спросила обрадованная его обнаружением Сашка.

— Бежим, но не прямо сейчас.

— А что сейчас? — испугалась она.

— Давай посмотрим, что есть в этой избушке? — выдвинул он предложение и взял ее за руку.

Сашка почувствовала горячую липкость его руки и посмотрела вниз на их сцепленные ладони — его рука была в крови и липла. Он весь был в крови!

— Гуров, тебе надо помыть руки, — тупо рассматривая их ладони, сказала Сашка.

— Сань, не время для истерик! — предупредил он холодным тоном.

— Никаких истерик! — возвратилась из непродолжительной прострации она. — Что мы ищем?

— Бумаги. Компьютер!

— Оружие, наркотики? — расширила она список.

— Нет, это нам сейчас не надо!

Компьютер обнаружила Сашка, включенный притом, с остановленной картинкой «стрелялки». Ого! Гоблины-то продвинутые, в игрушки играют!

Она уселась в кресло за комп и полезла шариться по файлам. Иван нашел ее полностью погруженную в данное занятие.

— Пусти меня! — потребовал он, выгоняя Сашку с кресла.

— Я сама посмотрю! — не отрываясь от экрана, заупрямилась она.

— У меня лучше получится! — уверил он и согнал-таки Сашку с места.

Иван вошел в Интернет, каким-то образом подключенный в этом сельпо, стал набирать команды и отправлять куда-то все скопом, без разбору, кроме игрушек. Санька наблюдала из-за его плеча, но адрес получателя прочесть не смогла, вообще мало что поняла — он работал с поразительной скоростью, щелкая клавиатурой, как скорострельный автомат.

— Все, Саш, уходим! Здесь ничего нет!

— Чего нет?

— Никакой стоящей информации.

Щелкнув пару раз напоследок мышкой, он поднялся с кресла и двинулся к выходу, взяв Сашку за руку. Она вздохнула, не сопротивляясь — все-то он ее хватает, тащит куда-то! Они выскочили из дома.

— Куда? — поинтересовалась направлением бега Александра.

— Вот сюда, в кусты! Здесь можно хорошо спрятаться!

— Спрятаться?! — обалдела Сашка. — Гуров, у тебя сотрясение?

— Нет у меня сотрясения. Надо посмотреть, кто приедет.

— Да сматываться надо!

— Успеем, — буднично так, без эмоций ответил он.

Сашка смирилась. А ведь он прав! Черт возьми, он прав!

Может, она этого Постного узнает и поймет, откуда ветер дует, переходя в смерч, закрутивший ее.

Иван затащил Саньку в кусты, походил, присел пару раз, выбирая удобную позицию для проведения разведывательной деятельности на территории врага, а именно наблюдения.

Нашел.

Они улеглись рядышком на землю, спрятавшись в дикорастущих кустах, через дорогу, наискосок от распахнутых ворот дома, мирно и тихо стоящего на окраине непонятного поселка. Или деревни?

— Ты как? — спросил Иван, когда Санька затихла, устроившись поудобнее.

Хотя удобнее может ли быть на земле, под кустами, возле дороги? Сюр фильма Кустурицы продолжился, видимо, вторая серия. Или третья.

— В порядке, — не очень сама в это «в порядке» веря.

А что может быть в порядке в такой ситуации?

— А ты?

— Нормально, — ответил он и придвинулся к ней: — Дай я посмотрю твое лицо.

— А что у меня с лицом? — удивилась Сашка.

Жесткими пальцами он ощупал нос, челюсти, брови, скулы. Сашка зашипела, почувствовав жгучую боль, зато вспомнила, что может быть у нее с лицом.

— Ничего страшного, — ставил диагноз Гуров, — челюсть не сломана, зубы на месте, синяки будут не детские, скула уже распухает, фингал под глазом, щеки в синяках. Это от Скунса подарочек.

— Ты врач?

— Я не врач, — усмехнулся он, прервав осмотр, но не выпуская ее лицо из ладоней, и заглянул ей в глаза. — Синяки полечим, опухоль снимем. У меня классная примочка есть, вылечивает все! — почему-то шепотом сказал он, продолжая смотреть в ее балтийские глаза.

Сашка замерла под этим взглядом, даже дышать забыла.

С чего бы это?

— Кто-то едет, — так же шепотом оповестил Иван, не отводя взгляда.

— Они? — тоже шепотом спросила Сашка, одурманенная золотисто-шоколадным гипнозом.

Машина, темно-синий «вольво», остановилась у распахнутых ворот.

Бзынь-нь! — разорвалась нить гипноза.

— Ну, посмотрим! — оживился Иван, отпуская Сашку.

Из машины выбрался полноватый мужчина лет тридцати пяти, наклонился, что-то сказав водителю, захлопнул дверцу и неторопливо, с преувеличенным достоинством понес себя к дому.

— Ты его знаешь? — тихо спросил у Саньки Гуров.

— Нет.

— Может, видела когда, пересекались, вспоминай!

— Нет, точно нет! — стараясь не повышать голос, прошипела Сашка. — А ты?

Он не ответил. Знал он данного господина и не особо удивился его появлению.

Минут через пять господин выскочил из дома и потрусил к машине, по дороге растеряв часть своего преувеличенного достоинства, суетливо забрался в машину, крикнул что-то, и вольвешник сорвался с места.

— Больше здесь ничего интересного не будет! Нам тоже пора, — тоном покидающего званый вечер дорогого гостя заявил Иван.

Он поднялся одним быстрым движением, помог встать Сашке и подтолкнул ее легонько в спину… в сторону дома.

— Туда?!

— А что, тебе джип не подходит для эвакуации? — искренне удивился он. — У нас и ключи есть! — продемонстрировал он позвякивающую связку.

— Откуда? — сбитая со всех толков, вопрошала Александра.

— От верблюда! — ответил Иван. И, ухватив ее за локоть, потащил за собой из кустов.

Опять! Что он ее хватает всякий раз и тащит, как дитя неразумное или инвалида какого!

Сашка замолчала надолго, надулась почему-то, позволив ему принимать решения, воплощать их в жизнь, тащить ее, действовать.

Она оторвалась от созерцания мелькающего за окном машины пейзажа и своих непонятных мыслей, копошащихся в голове мушками-дрозофилами: бестолково и бесполезно, зато скопом, одной большой компанией.

— Куда мы? — спросила она не окрашенным интонациями тоном.

— Ко мне. А куда еще?

— Нас там не найдут?

— С чего бы? — не то удивился, не то успокоил он.

— Да, — тем же стерильным тоном, согласилась она, — с чего бы!

— Сашенька, что с тобой? Посттравматический синдром, запоздалая реакция на стресс?

Сашка не ответила.

А черт его знает?! Черт его знает, какая у нее там такая реакция и синдром чего-то!

Ей вдруг захотелось заорать во все горло и орать, орать, крушить все вокруг, разбить что-нибудь, трахнуть кого-нибудь — вон Гурова, например — по башке!

Нет, Гурова, пожалуй, не надо, у него башка и так многострадальная. Тем более он сегодня за трюк фокусника и за чудо Божье в одном лице.

Чудо посмотрело на нее и проникновенно спросило:

— Сань, ты что, сильно испугалась?

— Да, я сильно испугалась! — заорала Сашка, словно ей старт дали, отмашку красным флагом. — Я, знаешь, всегда сильно пугаюсь, когда меня привязывают скотчем к стулу какие-то уроды и бьют в челюсть! А еще больше я пугаюсь за прынцев недоделанных, которых лупят почем зря у меня на глазах!!!

— Я не понял, ты за меня испугалась? — неподдельно удивился он.

— Гуров, тебе все-таки мозги отбили! — орала Сашка. — Или ты идиот от рождения? Конечно, за тебя! Я испугалась за тебя до одури! Это что, так непонятно?!

«Нет. Не понятно», — подумал озадаченный Иван.

— Понятно, — быстро согласился он, только чтобы успокоить начавшийся бунт. — У тебя стресс. Тебе надо скинуть адреналин! Ты покричи, можешь стукнуть меня разок, но не больно, ладно? — предложил свои услуги.

Сашка аж зашлась в праведном гневе, от переизбытка злости она открыла и закрыла рот несколько раз, не найдя достойного определения тому, что хотела сказать.

И вдруг успокоилась — в момент! Раз — и все!

— Скажи мне, — демонстрируя небывалый эмоциональный штиль, спросила она, — если ты предполагал возможность такого развития событий, что захватят и все остальное, почему мы не ушли из той квартиры?

Он не ответил, обалдел от такого крутого виража — от шумной истерики к холодному анализу. И до Сашки дошло!

— Ты с самого начала это планировал? — задохнулась она от догадки. — Ты знал, что это Лилька? И знал, что нас повяжут, специально это подстроил: заставил меня звонить с домашнего телефона на домашний, чтобы они нас нашли по номеру и адресу?

Гуров продолжал молчать, только желваки ходили на разбитых скулах.

— Значит, я в твоих планах была, как это… «живцом»? — От злости, понимания и нахлынувшей ярости у Сашки раздулись ноздри, расширились зрачки, затопив чернотой всю балтийскую холодность радужки глаз. — Да, — сама ответила она за него. — Ты знал! И знал, что меня свяжут и будут бить, а тебя просто убивать, и что издеваться будут! Но на черта! — Не выдержав, сама снова перешла на крик: — Мы же ничего не узнали!

Это она не узнала. А он узнал многое, меньше, чем рассчитывал, но многое. Тупой Бес оказался не в меру болтливым и, когда задавал ему вопросы и когда переговаривался с братками, много чего набалаболил, да и Гиря не молчал, и Постный этот идентифицированный. Хотелось бы побольше информации, но на безрыбье… Братки теперь бесполезны — засветились, работать с ними Шеф и Постный не будут, других наймут. Так что следи за ними не следи — без толку, поэтому он и приказал повязать их тихо, пусть посидят, пока все не закончится, а там разберемся, куда их пристроить.

— Саш, — наконец отозвался Иван, — с тобой бы ничего уж очень страшного не случилось! И со мной тоже. Я же не идиот, хоть ты меня в этом и подозреваешь, я контролировал ситуацию.

Ну, это уже ни в какие ворота! Контролировал он!

— Подожди, подожди, — пережила еще одну догадку она. — Так ты с самого начала мог уложить всех троих?

— Ну, это не так просто, — почему-то стал оправдываться он. — Ты мне помогла, отвлекла одного в самый подходящий момент.

— Гуров, ты что? — все никак не могла она остановиться в своем праведном гневе. — Их было трое, и это не «ребята с нашего двора», это бандюки, а потом приехали еще двое! Они отлупасили тебя, ты еле живой! И что было бы со мной?!

— Саш, Саш, не бузи! Я бы не подставил тебя, будь опасность серьезной. Действия быков я наблюдал ночью на дороге и знал, что это шелупонь дешевая, сплошные понты, дилетантство и узколобая самоуверенность. Они и бить-то не знают как и куда, не сломали мне ни одной кости, да и особого ущерба не нанесли. И то, что тебя трогать им запрещено, понятно было еще там, на дороге. Я ж не знал, что ты их спровоцируешь…

— Сволочь! — спокойно констатировала Сашка. — Сволочь и скотина! И хорошо, что у тебя разбито все лицо и на тебе живого места нет! По заслугам!

— Поверь мне, у меня достаточно живых и даже очень мест на теле!

— Самоуверенная мужская скотина! — настаивала Сашка.

— Ты еще что-нибудь из классики присовокупи, — разозлился на нее Иван. — «Жалкая, ничтожная личность» например. Все! Вылезай! Приехали!

— Куда приехали? — с неостывшим бойцовским пылом прокричала Сашка.

— Домой!

Он разозлился и решил немного приструнить барышню. Ишь, разошлась!

— Ты, Романова, особо тут не пылай праведным гневом! Это твои дела, — сделав ударение на «твои», остудил он ее холодным тоном. — И тех, кому ты так понадобилась, не остановит на пути к твоему телу ничей теплый труп. И по мордасам ты получила не потому, что я такой плохой! Есть что-то в твоем прошлом, живо интересующее весьма непростых и далеко не бедных дядечек. Что это, Романова? Может, расскажешь, и все станет проще и веселее?

Она смотрела на него, слушала внимательно, сосредоточенно.

«Неужто расскажет?» — не поверил Иван в такую перспективу.

— Вот что, Гуров, — с расстановкой проговорила Саша не менее зло, чем он. — По какой-то неизвестной мне причине тебе что-то нужно от меня и от этих гоняющихся за мной «дядечек». Что? Может, расскажешь, и станет веселее?

Они смотрели друг на друга — две скрещенные шпаги в поединке, в котором никто не собирался уступать.

«Брейк!» — решил Иван.

— Все! — прекратил он противостояние. — Мыться, зализывать раны, есть, выпить, покурить! Пошли!


— Мы похожи на супружескую пару алкоголиков, которые поутру вернулись из КПЗ, куда их сдали соседи, одуревшие от их драк, а теперь пьем мировую и отмечаем удачное возвращение из околотка, — усмехнулась Сашка, держа бокал в руке.

Они по очереди приняли душ, обработали друг другу раны. Сашке пришлось долго трудиться над гуровскими, он преувеличенно охал, кряхтел, Сашка посмеивалась. Обе брови у него были рассечены, губы, нос, скулы разбиты, под правым глазом красовалась большая царапина — это то, что можно было обработать чудодейственной примочкой и другими оперативными средствами, ну а тело… Картина импрессионистов — пресс радовал глаз синяком масштабного покрытия, синяки поменьше украшали спину и бока. Было на что посмотреть.

Иван уложил Сашку на диван и наложил ей примочку на все лицо, в виде косметической маски, приказал не двигаться и пошел готовить.

Он пожарил картошку и вкуснейшее мясо — то, что вкуснейшее, Сашка не сомневалась, улавливая божественный аромат, — сделал салат, перекрикиваясь с ней из кухни.

Она бы заснула, но у нее все болело, примочка жгла лицо, да и есть хотелось больше, чем спать. Он разрешил ей смыть маску-примочку, полюбовался результатами врачевания, внимательно рассмотрев ее лицо, чем-то еще обработал и пригласил за стол.

И теперь вот они сидели друг напротив друга и держали бокалы с коньяком.

Сашка права — очень смахивало на семейную парочку, пережившую катастрофу.

— Ну, давай, подруга боевая, за наше здоровье! — взял на себя роль тостующего Иван.

Они чокнулись, выпили и принялись за еду, с удовольствием и молча.

Поскольку никто из них не ответил на вопрос «что?» и оба отклонили предложение «может, расскажешь?», обсуждения, обвинения, подозрения были по умолчанию отодвинуты на неизвестный срок, чтобы дать обоим временную передышку и облегчение.

Иван налил еще немного коньяка в бокалы, поднял свой приглашающим жестом, Сашка присоединилась.

Бзынь-нь! Чокнулись. Выпили.

— Саш, тебе бы надо поспать, — закурив, нарушил тишину Иван.

— Не могу я сейчас спать, — пожаловалась Сашка.

— Ты когда-нибудь была в экстремальной ситуации? Тебя били раньше?

— Это ты к чему?

— Это я к тому, что, когда спадет адреналин, надо принимать обезболивающее, если такового нет, то обязательно выпить, плотно поесть и спать! Верное средство!

Она усмехнулась:

— Спать — это моя несбыточная мечта последних лет! А экстремальных ситуаций в моей жизни полно!

— Это каких таких? — поинтересовался Иван. Осторожнее. Мягче. Вдруг что расскажет. Самое время — расслабилась после пережитых страхов.

«Вот же будь она неладна, эта работа!» — привычно негодовал он про себя.

Женщина пережила шок, страх, вся в синяках, а он, используя ее состояние, добывает информацию!

А куда деваться!

Она железная девка, придет в себя — ее на откровения не раскрутишь, а понять, что за танго с румбой вокруг нее исполняются, надо!

«Может, и сейчас не раскрутишь, — засомневался Иван. — Она молодец! Умница, не скатилась в истерику, панику беспросветную. То, что сорвалась в машине, это не истерика, а праведный гнев. Она соображала и думала почти все время, немного запаниковала, испугалась, естественно, но ненадолго — взяла себя в руки. Характер! Зашибись! Интересно, откуда такая сила воли и выдержка? И умная, и с юмором, и… Стоп! Стоп, Иван!»

Александра тоже закурила, немного покашляла — не привыкла, и ответила:

— Как каких? Ты на минуточку представляешь, что такое выстроить свой бизнес с нуля, да еще в то время, когда я начинала?

Он кивнул, соглашаясь — на минуточку представляет. Она и предположить не может, насколько хорошо не только представляет, но знает именно он!

— Саш, это все проходили, когда начинали дело.

— Да, все. Но мне тяжело было, потому что пришлось уйти из науки, уйти от того, что я любила, умела, в чем реализовалась и чего-то достигла.

— Да, это тяжело. Очень. Я понимаю, — посочувствовал Иван.

Он действительно понимал.

Представить себе не мог, что поменял бы свою работу на что-то другое. Вот заставила бы жизнь — и крутись как хочешь, чтобы выжить. И крутился бы! А куда деваться, не водку же пить, вспоминая былые заслуги, потерянные возможности, невостребованные таланты. Может, и заливал бы горькой обиду на жизнь, судьбу, государство, на него в первую очередь. А потом все равно стал бы что-то делать, искать для себя применение, но… Но так уже не горел бы никогда и получать тот кайф от работы, нечто непередаваемое, уже не смог бы.

Слава богу, что не пришлось испытать этого на своей шкуре, а ой как могло такое случиться! Он в свое время стоял перед этим выбором. Серьезно стоял, и с деньгами было, как в Сашиной науке, и с полным развалом структуры, которую обливали дерьмом все, кому не лень, и… да чего только не было! В то время народ сваливал пачками кто куда, в основном в криминал, а он понял в какой-то момент, что не уйдет. Не уйдет, и все! И сейчас слушал Саньку и до потрохов понимал, каково было ей! Ох как понимал!

— Достижения тоже нелегко давались, но я любила свою науку, все, что делала, любила. Сильно. Я только это знала и умела, ничего другого. А тут пришлось…

Саша затушила сигарету в пепельнице, проследила взглядом, как отрывается от окурка и поднимается вверх последняя тонкая струйка дыма, подняла глаза, встретившись с сочувствующим золотистым шоколадом.

Ей вдруг захотелось ему рассказать, объяснить, поделиться своим так надежно и глубоко спрятанным внутри привычным грузом.

Она никогда! Никому! Ничего! Про себя и свои переживания не рассказывала!

Почему ему? Почему этому незнакомому, подозрительному мужику?

Она не доверяла ему, ожидала от него подвоха, не могла понять, зачем он появился и что хочет, злилась страшно за то, что он ее подставил втемную, но почему-то чувствовала, что именно ему можно рассказать о своей жизни — и он поймет!

— Знаешь, у меня было странное детство, не такое, как у всех детей.

Сашка решилась, словно прыгнула с высокой скалы в слепящее зайчиками отражающегося солнца синее-пресинее море.

Поднялась на цыпочки, сильно оттолкнулась и прыгнула! В ушах зазвенел тонкий звук восторженного страха своей решимости и свист рассекаемого телом воздуха в полете!

У Сашки было странное детство. И очень тяжелое. Не в смысле трудное — бедность, мама, папа алкоголики, сиротство, холод-голод, нищета и беспросветность — нет. Тяжелое.

Маленькая Санька с рождения знала, чувствовала всем своим детским тельцем, кожей, умом, что мама ее не любит. Она даже знала почему! Потому что Сашка была недостаточно хорошей! Вот есть хорошие дети, и их за это любят родители, просто так, потому что они хорошие, а девочке Саше надо постараться стать хорошей, и мамочка ее тогда обязательно полюбит!

Она знала это совершенно точно! И очень, очень старалась заслужить эту любовь.

Сашка обнимала мамочку, но та ее отталкивала, не резко и зло, а вроде как незаметно.

— Ну ладно, Александра, хватит, — говорила, отодвигая от себя Сашку.

Она никогда ее не обнимала, не гладила по голове, не целовала, и Сашка твердо знала: это потому, что она еще не заслужила! Она еще не совсем хорошая — вот станет хорошей, и тогда мамочка обязательно ее поцелует и обнимет!

И Санька старалась из всех своих детских силенок стать очень-очень-очень хорошей!

Лучше всех!

— Александра, не смей лезть… в лужу, на скамейку, в песочницу, на дерево, в кусты! — приказывала мама.

Лезть нельзя было никуда!

И Санька не лезла. И никогда не пачкала одежду, и банты, завязанные с утра, к вечеру оставались непотревоженными, и мыла руки, и выполняла все мамины приказания и наставления.

— Не смей дружить с этим мальчиком, с этой девочкой!

И Санька не смела.

Она была абсолютно идеальным ребенком — совершенно такой, какой хотела видеть ее мама. Но маме было мало, она ее все еще не любила, и требования росли день ото дня. Это потом, уже во взрослой жизни Сашка поняла, что самой идеальной для мамы она могла стать, только умерев, наверное.

А тогда она старалась! Еще как!

Лучше учись! А куда лучше? Она училась на одни пятерки!

«Есть!» — ответила дочь и, перескочив через два класса, окончила школу в пятнадцать лет с золотой медалью!

— Ты должна поступить только в достойный вуз!

«Есть!» — вновь ответила дочь и, поступив в университет, окончила его с красным дипломом в двадцать лет!

— Ты должна сделать карьеру в науке!

«Есть!» — и в двадцать два стала кандидатом наук!

А еще у Сашки было свое огромное счастье — папа!

Папа Сашку обожал!

И баловал, и прятал от невзгод и идеальной жизни. Но папы было очень мало. Он ужасно много работал, приходил домой, когда маленькая Санька уже спала — идеально уснув, в идеально положенное время. А утром ему всегда было некогда, и мама была рядом, поэтому, позавтракав, он целовал Саньку, гладил по голове и уходил.

Химик, профессор и известный ученый, он стал бы академиком, стал обязательно!

А мама была женой известного ученого, никогда нигде не работала, ни одного дня. И вела светскую жизнь жены ученого, любимого страной, — сытую, барскую, с личной портнихой, маникюршей, ведомственными академическими домами отдыха и санаториями, выездами с мужем за границу на симпозиумы, показами мод на Кузнецком Мосту, театрами, машинами — всей сопутствующей атрибутикой.

Санька в эту мамину жизнь не допускалась ни под каким видом. Поэтому у Саньки образовались еще две радости в жизни — мамы почти никогда не было дома, и у них стала работать домработница Надежда Петровна — тетя Надя. Она гладила Сашку по головке, скорбно вздыхала над ней и по-бабьи жалела ее почему-то. А почему, маленькая Сашка не знала. А еще тетя Надя готовила ей всякие вкусности, запрещенные, конечно, но это была их с тетей Надей тайна. Потом что-то у нее случилось в семье, и тетя Надя стала приводить с собой дочь — Лилю Иванову.

Конечно, мама была против, и Сашка слышала, как тетя Надя плакала и что-то ей объясняла. Вечером, нарушив весь идеальный распорядок, Санька притворилась, что спит, дожидаясь папочку с работы, ей так хотелось, чтобы девочка Лиля осталась, и тетя Надя тоже, и она решила, что надо уговорить папу.

Она знала, что папа всегда ужинает один, и, соблюдая конспирацию, выбралась из постели и пошла в кухню. Но рейд не удался — в кухне разговаривают родители. И Санька подслушала, конечно!

— У нее могут быть болезни, — раздраженно убеждала мама отца. — Мы понятия не имеем, какие у этого ребенка отклонения, может, она воровка!

— Перестань, Аня, какие отклонения?

— Да любые, и вообще, я не желаю, чтобы она общалась с Александрой, а это неизбежно, раз она будет находиться, здесь.

— Анна, я устал и не собираюсь выслушивать этот бред! Если тебе не нравится, как работает Надежда Петровна, найди другую домработницу, ребенок здесь ни при чем! Если они подружатся с Сашенькой, так и слава богу! Пусть дружат себе на здоровье.

— Ты что, не понимаешь?! Это люди не нашего круга, и Александра не должна с ними дружить! И с их детьми тем более!

— Все, Аня, хватит! Мне все это не интересно, разбирайся сама!

Сашка поняла, что папа не поможет, и тихонько вернулась в свою кровать.

Но девочка Лиля осталась, приходила к ним после школы и уходила вместе с тетей Надей вечером. Мама не могла найти другую домработницу, которая за небольшую зарплату была бы поваром, уборщицей, тащила на себе все хозяйство, да еще занималась всем, что касалось Сашкиной жизни, — отводила в школу, встречала, покупала ей одежду, водила в кружок, ходила на родительские собрания.

Саша подружилась с Лилей. Учила ее делить столбиком, объясняла дроби, а потом и синусы с косинусами, давала уроки английского. Конечно же втайне от мамы. Но на настоящую дружбу у Сашки в ее идеальной учебе времени не было.

Одноклассники Сашку побаивались, сторонились и немного презирали за пятерки и полную отстраненность, она не принимала участия ни в какой общественной и послеучебной их жизни.

Некогда. У нее еще были английский, спорт и химический кружок при университете.

Когда она поступила, одногруппники смотрели на нее как на ребенка — странного и оттого чужого. Человек так устроен — он ненавидит и боится все, что не понимает, все, что выходит за рамки общепринятого. Вернее, в другой последовательности — боится и оттого ненавидит.

Александра отгораживалась от всего этого социума и коллективного сознания высоченным забором, не разрешая себе обращать внимание на пренебрежительную презрительность окружающих.

У нее была своя задача — идеальная Александра Романова. Царица.

В университете это жгучее стремление угодить маме ретушировалось, перестало быть первоочередным и единственно определяющим, тихо прокралось и спряталось куда-то глубоко в подсознание, все чаще вызывая обиду и непонимание — почему?

Но у нее началась другая жизнь!

Захватывающая, интересная. Она занималась самым любимым делом в жизни!

У Саши был чудесный, замечательный руководитель, друг отца, Герман Александрович Кохнер. Гений, академик, гигант!

И Санька ухнула головой в науку, еще сильнее отгораживаясь от людей и реальности.

Папа гордился ею необычайно, еще студенткой брал с собой на разные научные сборища, что было не принято и негласно запрещено. Но папа не обращал внимания на шушуканье и недовольные осуждающие взгляды — он понимал Сашкины возможности и стремления как ученого. За эти самые лучшие в ее жизни годы они сблизились с отцом и стали не разлей вода — везде вместе!

Наверное, ей нельзя было быть такой счастливой!

Несчастья повалились, словно прорвалось что-то на небесах.

Наука стремительно нищала, умирала. От полноценной работы оставалось все меньше и меньше, как и от заработков. Решался вопрос о принятии папы в академики, но…

Папа, папа, папочка заболел раком!

И все!

Вся жизнь Александры сломалась и разлетелась на куски.

Папа как-то сразу слег, требовались дорогостоящие лекарства, уход, хорошая клиника, а ничего этого не было! Академика папе дать забыли, не до того было Академии наук, заработков Александры и тех денег, что начисляли папе, катастрофически не хватало. Санька надрывалась, — читала лекции, подрабатывала, как могла, писала статьи, свои и за деньги халявщикам от науки, — все без толку — гроши!

Зато прибавилась еще одна забота: мамины истерики и требования. Никаких таких «денег нет» она не понимала!

«Их может не быть на что угодно — на вас обоих с отцом, ваши лекарства, врачей, на твое метре, — но только не на меня!»

По инерции «идеальная» Сашка отказывала себе во всем и все, что могла, отдавала маме.

— Это что?! — возмущалась мама, рассматривая купюры в своих руках. — Ты называешь это деньгами?

И окатив Саньку презрительным высокомерием, царственно выплывала из комнаты. Теперь такие сцены повторялись регулярно.

Александре пришлось продать любимую замечательную дачу в Малаховке. Папе становилось все хуже, лекарства стоили каких-то комически нереальных денег, а их не было!

— Что ты натворила? — кричала на нее мама. — Где я, по-твоему, должна отдыхать?

Сашка мысленно ответила ей где!

К этому времени она уже научилась материться, про себя, конечно, и… и ненавидела мать!

Темной, мутной, илистой волной из глубин Сашкиной души поднялась эта ненависть. Ненависть и брезгливость какая-то и ясное осознание, что за человек ее мать. Сашка этой ненависти боялась, ужасалась самой себе, не понимая, как можно ненавидеть свою мать. Хорошо хоть виделись они редко из-за Сашкиной работы на износ и безвылазного сидения в больнице возле отца. Это ее спасало от дурных мыслей.

А потом папа умер.

И с ним умерла вся Сашкина прежняя жизнь, не оставив никакой надежды на будущее, поделившись лишь безнадегой!

Она теперь жила в иной реальности — с мамой, с нищенской своей ученой зарплатой, и бесконечными мамиными требованиями обеспечить ее жизнь соответствующим образом, конечно же по-царски.

И с дневниками. Папиными.

Чувствуя свою смерть, он рассказал Саше, где в его кабинете находится коробка с дневниками, и попросил:

— Потом прочитаешь. А когда прочитаешь, прошу тебя, доченька: прости меня.

И плакал долго, держа Сашку за руку ослабевшей, худой, обтянутой пергаментной, истончившейся, пожелтевшей кожей ладонью.

Сашка испугалась этого «прости» и неизбежного «потом».

«Потом» случилось очень быстро после этого их разговора — через двадцать два дня. Она похоронила папу и что-то в самой себе, что-то очень важное, определяющее закидали влажными комьями земли могильщики вместе с папиным гробом.

Одним майским поздним вечером она узнала, что именно похоронила в себе.

Саша возвращалась поздно, после десяти вечера, домой. Она подрабатывала репетиторством, готовила одного мальчика к поступлению в институт, естественно на химический факультет. Жил мальчик со своими родителями на окраине Москвы, на дорогу в один конец она тратила по часу.

Был май, радостный, предвещающий лето, с молодой яркой листвой, неожиданно теплыми вечерами, грянувшими после затяжных дождей, как мажорный аккорд. Ничего этого Александра не видела, не замечала, находясь в постоянном состоянии усталости, с какого-то времени ставшей такой привычной, что она не обращала на нее внимания, как на давно запущенную болезнь — болит и болит, привыкла и не замечаешь. Сашка тащила тяжелые сумки с продуктами, которые купила в далеком спальном районе на дешевом оптовом рынке, она покупала их там, два раза в неделю, когда ездила к ученику, там было намного дешевле, чем в ближайших от дома магазинах в центре Москвы, где они жили с мамой. Сумки оттягивали руки, она останавливалась, передыхала, разминала ладони и, подхватив свой драгоценный бытовой груз, шла дальше.

Так бы и прошла, но остановилась, в очередной раз отдыхая. Посмотрела по сторонам и увидела мужчину, сидящего, вытянув ноги, прямо на тротуаре. Он оперся спиной о стену дома, низко уронив голову на грудь, редкие прохожие старательно его обходили, неодобрительно косясь. А Санька вот не обошла, ничего по обыкновению не замечая от усталости, остановилась передохнуть в полуметре от его вытянутых ног.

«Пьяный», — подумала сразу. Присмотрелась повнимательнее, может, он и был пьян, но не алкаш, не бомж, это точно — одет весьма прилично, а при внимательном рассмотрении оказалось, что и дорого, а еще оказалось, при том самом правильном пригляде, что он плакал.

Здоровый такой мужик, лет сорока пяти, дорого одетый, сидит в центре Москвы на тротуаре и плачет — ничего себе сюжетик!

И Сашку зацепило что-то человеческое.

Она волоком подтащила сумки к нему поближе, чтоб кто-нибудь ненароком не спер ее полумесячную зарплату в продуктовом эквиваленте, присела на корточки возле него и больше настороженно, чем участливо, с надеждой на его отрицательный ответ и пожеланием, чтобы его оставили в покое, спросила:

— Вам плохо?

Он медленно поднял голову, посмотрел на нее заплаканными, покрасневшими глазами, удивился.

«Сейчас пошлет!» — подумала Сашка.

— Очень, — признался он.

— Вызвать «скорую»? — обрадовалась она даже простому логическому объяснению такого сидения на асфальте узкого тротуара.

— Нет.

— У вас что-то случилось? — Теперь расстроилась она, поняв, что он не болен и даже не пьян, выпивший наверняка, запашец-то был, но не пьян, точно!

— Мне очень плохо, тошно так, что не продохнуть!

Почему? Зачем? Признался он ей, словно душу вывернул.

— Горе? — сделала последнюю попытку привязать все к простому объяснению Александра.

— Нет, не горе, не беда, не пьянка, не сердце, не любовь несчастная, — ровным, не окрашенным эмоциями голосом дал отповедь мужик. — Очень, очень тошно! Устал так, что не чувствую ничего, как лабораторный хомяк, вынужденный все время бежать в колесе, пока не подохнет. Знаете, проводят такие эксперименты ученые, заставляют хомяка или крысу, не знаю, все время бежать. Если он останавливается, его бьют небольшим разрядом тока, и он бежит, пока не упадет от усталости и не сдохнет!

Сашка смотрела на него во все глаза, рассматривала выражение его глаз. От многочисленных неоновых витрин и фонарей было совсем светло, и она видела очень ясно, как он на нее смотрит и что там в его глазах. Ее холод продрал — пробежал тем самым током, которым дают лабораторной крысе, по позвоночнику и застрял где-то в затылке, подняв волосы дыбом.

Она плюхнулась рядом с мужчиной на асфальт, тоже вытянула ноги, не находя в себе силы отвести взгляд от его глаз.

— А… — протянул он. — Вижу, вы меня понимаете.

Она понимала! Она вдруг до самого дна прочувствовала эту отупляющую, перешедшую все пределы усталость, уже давно не телесную, пожравшую все — душу, жизнь, будущее, которого просто нет, все женское в ней, молодое и немолодое, все стремления, надежды, эмоции — все, все!!!

— Понимаешь, — объяснил мужик, — эта усталость, бег непрекращающийся, убил меня. У меня друг умер недавно, лучший друг! А я сижу на поминках, слушаю, что говорят, поминая его, и понимаю, что ничего не чувствую, даже горя! Втихаря на часы поглядываю, прикидываю, когда смотаться можно, еще поработать успею, к любовнице на часок заехать и домой, спать. Нет человека, понимаешь? Нет его, он-то человеком умер, в отличие от меня! Я вот сегодня понял, что даже не мечтаю ни о чем! Все безразлично, ничего не цепляет — тупо, тошно, никак! Если человек перестает мечтать, значит, он умер!

— Ну вот, ведь плачете, жалеете себя, может, оживаете? — предположила Саша.

— Плачу от бессилия!

Она отвела от него взгляд, подтянула к себе одну из сумок, достала из нее батон хлеба, отломила кусок:

— Будете?

— Буду, — вздохнул мужик и взял предложенный хлеб из ее рук.

Сашка отломила и себе, откусила. Они жевали, молча, глядя куда-то вперед, вздыхали потихоньку каждый своему, личному.

Мечтать! Наверное, это было бы прекрасно — мечтать! Она давно уже ни о чем не мечтала, даже о том, что вот случилось бы такое счастье, свалились бы деньги с небес или распродажа копеечная дорогих товаров, продуктов — ну, хоть на таком уровне!

Они так же молча съели еще по куску булки.

— Вам нельзя сидеть на земле, застудитесь, — проявил неожиданную заботу мужик.

— Вам тоже ни к чему.

— Да, некрасиво я как-то, — огляделся он, оценивая ситуацию. — Давайте вставать!

Он поднялся, помог встать Сашке и оказался намного ее выше. Она посмотрела ему в лицо, запрокинув голову.

— Спасибо вам, девушка, вы мне помогли. Надо, наверное, познакомиться? — неуверенно спросил он.

— Нет, — не согласилась Сашка, — вы мне тоже помогли. Без имен помощь честнее.

— Да, пожалуй. Вас проводить?

— Нет, это уже из области обычной жизни, а к откровениям такого уровня обычная жизнь неприемлема. До свидания, — улыбнулась Сашка.

— До свидания, — улыбнулся в ответ мужчина, поцеловал ей руку и шагнул в сторону.

Она посмотрела в его удаляющуюся широкую спину, подхватила свои сумки и медленно пошла к дому. Пройдя всего несколько шагов, остановилась, замерев захваченная врасплох неожиданно пришедшей мыслью: она, молодая, здоровая женщина, много чего уже добившаяся в жизни, не мечтает, даже не думает, о любви, любимом мужчине, семье, детях! Даже о сексе не думает и не мечтает! Ни о чем, нормальном, естественном в любом возрасте, тем более в ее! Ей же еще и тридцати нет, а она не живет, не дышит, у нее даже будущего нет!

Потому что нет никакой мечты! Она мертвая! Она и не помнит, когда думала, что хочется любить, быть любимой, на свидания ходить, одеваться красиво!

Она умерла! Есть некая телесная оболочка — с именем, фамилией и отчеством и с прилагающимися к ним регалиями, званиями, а ее, Александры Романовой, нет!

Ее нет, она пустая, ей ничего не хочется, ее ничего не интересует, не заботит будущее, единственное, о чем еще думает эта телесная оболочка, — как и где заработать на прокорм себя и мамы.

— Меня нет! — прошептала Сашка потрясенно. — Я не живу. Даже не выживаю. Я перестала быть!

И так ей стало страшно… Она на какие-то секунды вдруг почувствовала леденящую холодную дыру пространства безразличия, в которое падала, падала, падала!..

— Я похоронила будущее.

Александра на всю жизнь запомнила это ощущение и свой страх от соприкосновения с бездной безразличия в себе, порожденной убийством вечно вынашиваемого внутри каждого человека ребенка — мечты!

Поэтому она и ринулась в новое дело, загоревшись, порой идя напролом, совершая множество ошибок, уставая до чертиков, рискуя… Но ей было интересно. Жизнь начала новый, неведомый виток, который в начале пути можно было подвести под единственную, рулеточную терминологию — либо пан, либо пропал!

Ей стало интересно жить, интересно новое дело, и мечты проклюнулись сквозь черный холод безразличия, постепенно набирая силу и становясь красавцами деревами до небес!

Она стала живой! Другой, изменившейся, более сильной — и живой!

А когда наваливалось слишком уж много, не продохнуть, Сашка вспоминала себя ту, мертвую, и полбатона, которые они с незнакомцем молча сжевали вдвоем, сидя на асфальте тротуара, каждый заглядывая в свою непроглядную тьму, и улыбалась, потому что втайне думала, что мужик тот был ангелом, которого специально послали для нее — спасти.

И ведь спасли! После той встречи у Сашки быстро и неожиданно переменилась жизнь. А началось все, как обычно бывает у Бога, — нежданно-негаданно, и предположить нельзя было, из какой ерунды вырастет целое предприятие!

Пару лет до смерти папы, в той еще счастливой жизни, Александра, занимаясь серией опытов по своей научной работе, получила неожиданные результаты — обычный процесс научных исследований. Герман Александрович, посмотрев эти этапные соединения, тогда сказал ей:

— Для твоей работы это никуда, а вот для косметологии было бы интересно.

— Да, а что интересно? — спросила Саня.

И он, увлекшись, стал объяснять ей, выводя на листе бумаги варианты различных соединений, взяв за основу полученные Сашей формулы. И заставил запатентовать.

На всякий случай.

Он всех своих учеников заставлял в обязательном порядке патентовать даже самые незначительные открытия. И проверял.

Александра вспомнила про те свои формулы химических соединений от безденежья и наступившей нищеты. Она покупала самый дешевый шампунь, от которого волосы портились и плохо укладывались, и стала обогащать его и в крема добавляла кое-что свое.

— Сашенька, — поинтересовалась как-то жена Германа Александровича, — каким шампунем вы пользуетесь? У вас волосы глаз не оторвать: шелковые, блестящие!

— Своим, — рассмеялась Сашка, — собственного приготовления.

— А вы не могли бы и мне изготовить?

Случилось так, что эта просьба изменила дальнейшую жизнь Александры.

Эмма Витальевна, так звали жену академика Кохнера, была доброй и, что самое важное, очень мудрой женщиной, поэтому, когда через неделю или две Александре позвонила незнакомая женщина и, представившись подругой Эммы Витальевны, спросила, не могла бы Саша продать ей шампунчик, как у Эммочки, она не очень удивилась.

— Вы не волнуйтесь, — поспешила уверить ее дама, не услышав мгновенного утвердительного ответа. — Эммочка меня предупредила, сколько это стоит.

— Сколько? — полюбопытствовала Сашка, слегка ошарашенная напором.

Дама сказала. Сашка онемела от названной суммы и мысленно вознесла благодарственную молитву Эмме Витальевне.

После первой дамы позвонила еще одна. И еще.

Через какое-то время Саша обнаружила, что ее квартира превратилась в мини-производство шампуней и кремов, а еще что она стала зарабатывать на этом производстве. Она села, подсчитала, сколько заработала за последний месяц, и удивилась необычайно — дважды! Первый раз: «Не может быть!», и второй: а куда делись деньги?

И поняла — деньги делись на маму.

У них была всегда, всю жизнь, деревянная шкатулка, которая стояла в кухонном серванте, и все деньги складывались туда и брались оттуда по мере надобности. Замотанная институтом, преподаванием, домашним производством, общением с покупательницами, бытовыми хлопотами и проблемами, Саша автоматически складывала все заработанное в шкатулку, забывая пересчитывать и распределить на хозяйство.

Она постояла, тупо рассматривая пустоту денежной шкатулки, и поняла, куда делись деньги.

— Мама, — ворвалась Сашка в комнату матери, держа в руке вещественное доказательство, — ты что, потратила все деньги?

— Разве это деньги? — брезгливо поморщилась мать.

— Ты знаешь, да! — разозлилась Сашка. — И нам с тобой на них надо было жить целый месяц!

— Заработай еще! Ты же превратила мою квартиру в лабораторию, я же терплю, а у меня аллергия, и ты об этом знаешь, но тащишь в дом всякую химическую гадость!

И тут Сашку прорвало!

Долго сдерживаемая, поднявшаяся к горлу вонючая тина ненависти гейзером вырвалась наружу. Сашка со всей дури швырнула шкатулку куда-то в угол и проорала:

— Да пошла ты знаешь куда?! Работать!

Мама подняла брови, расширила глаза от неожиданности и, не утратив величия, поинтересовалась:

— Александра, ты что, ополоумела?

— Все, хватит с меня! — объявила Сашка приговор. — Все деньги отныне будут находиться у меня и тратиться только по моему усмотрению, тем более что зарабатываю их я одна!

— Ты этого не сделаешь, — невозмутимо заявила мать, — я же не могу жить без денег!

— Я тоже!

Когда Сашка в особенно трудный момент предложила ей оформить пенсию, ну, хоть какую-то, оказалось, что максимум, на что мама может рассчитывать, — это самая низкая пенсия домохозяйки. Мама возмутилась: это же унижение, даже за папу она получает больше! И само собой, ничего не оформила.

Всю ночь после «денежного бунта» Саша читала дневники отца. К утру она узнала, почему мама не любила ее всю жизнь, с рождения.

Все просто. В Бразилии, например, это сплошь и рядом, и в Мексике тоже, судя по их сериалам, надежно утвердившимся на российских телевизионных экранах.

Все просто. И до слез трагично!

У папы случился роман, когда он уже был женат. Не роман — любовь! Сильная, настоящая, единственная. Он хотел развестись, но мама категорически отказала, и не просто отказала, подключила тяжелую артиллерию, все возможные рычаги давления — непростых родителей, партком и обещание суицида.

Папа повоевал и сдался, расставшись с любимой женщиной.

Через несколько месяцев папе позвонили из роддома и сообщили, что его любимая умерла, родив девочку и записав ее на его имя. Сашку.

Вот тогда папа взбунтовался, он забрал Сашку, привез домой и выставил маме ультиматум: либо она принимает и растит девочку, как родную дочь, либо он разводится с ней и растит дочь сам.

Без нее или с ней, но с дочерью он никогда не расстанется.

И мама поняла, что никакие угрозы на сей раз не сработают, и сдалась, приняв его условия. Отказываться от богатой, беззаботной жизни она не хотела, детей сама рожать не собиралась, еще чего!

Утром после бессонной ночи открытий Сашка, как обычно, приготовила завтрак себе и «не маме». Она делала бутерброды, варила кофе и специальную диетическую кашу для мамы, расставляла приборы и все удивлялась — почему она ничего не чувствует?

Ни радости, ни печали, ни ненависти, ни горькой обиды — почему?

Не обвиняет, не плачет или смеется, не орет от несправедливости — почему?

А когда перелила кофе в кофейник и понесла его от кухонной столешницы к столу, замерла возле окна, глядя во двор, и поняла — она счастлива!

Счастлива! И свободна!

От всего! От ненависти, от чужой холодной нелюбви, от необходимости любить в ответ — а как же иначе!

Свободна от чужого человека!

Это потом, в последующие дни, недели, она обдумывала всю свою жизнь, анализировала, вспоминала, стараясь все осознать, понять. Потом.

А тогда утром у окна она первый раз в жизни почувствовала себя свободным и нормальным человеком! И оказалось, что для этого не надо быть идеальной, безупречной, самой хорошей! Достаточно просто быть!

Первый раз в жизни!

— Вы живете вместе? — негромко спросил Иван, понимая, что она еще там, в воспоминаниях.

— Нет, — вернулась в настоящее Сашка. — Я сняла себе квартиру и ушла, а когда заработала деньги, купила однокомнатную квартиру, переселила маму туда. А сама вернулась на Никитскую.

— И она согласилась переехать?

— Нет, не соглашалась, но у меня есть железный аргумент в любых спорах с ней: деньги и обещание урезать ее содержание.

— Саш, ты мстишь ей, что ли? Не можешь простить?

— А что прощать? И мстить за что? За то, что она не смогла стать мне матерью? Она не могла! Я понимаю. Я все про нее понимаю, она такая, какая есть!

— Понимаешь и все-таки выселила ее, — не согласился Иван.

— Ну, можешь это так называть. Она совершенно не приспособлена к жизни, в том смысле, что понятия не имеет о бытовых проблемах, привыкла жить в центре. Я купила квартиру в центре, недалеко от себя, наняла ей домработницу, оплачиваю ее капризы. Но у нее своя жизнь, у меня своя. Чужие люди. Всегда так было, только я не понимала. Я буду всегда о ней заботиться, а как же, но жить, находиться рядом, делить быт с чужим человеком не буду и не хочу!

— Вы встречаетесь?

— Конечно, но редко. Раньше она жаловалась, негодовала, требовала все время что-то. Я как-то спросила у нее, что она от меня хочет, в глобальном смысле, не по мелочи, а вообще. И знаешь, что она мне ответила?

Он даже спрашивать не хотел и слышать не хотел, зная, что могла ответить эта женщина.

— Она сказала мне, что больше всего хотела бы, чтоб меня не было вообще. Я спросила: «Что бы ты сейчас делала, если бы меня не было?» А она расплакалась. После этого она перестала меня доставать, что-либо требовать, иногда по старой привычке капризничает. Так что мы, можно сказать, дружим.

Он не поверил: в балтийской волне промелькнула темная тень боли.

Нет, милая, не все так безмятежно на прибалтийских просторах.

По специфике своей работы он умел представлять себе мотивацию других людей, причины, толкающие их на те или иные действия. Если хочешь понять человека, постарайся думать, как он, влезть в его мозги, шкуру, образ жизни, мышление.

Но прочувствовать, что испытала, с какими недетскими страхами жила эта девочка, ему было сложно. Почти невозможно, потому что в какой-то момент она перестала быть просто его работой, одной из фигуранток дела, и понять, осмыслить до конца, что такое жить в семье и быть брошенным, никому не нужным, нелюбимым, он не мог. Нет, мог, конечно, но если бы это была не Александра Романова.

У него была нормальная, хорошая семья с мамой и папой, любящими своего единственного сына до самозабвения. Они беспокоятся, переживают и волнуются о своем отпрыске всегда.

Это нормально. Это единственно нормальное бытие!

И мама беспокойным голосом спрашивает своего тридцатидевятилетнего сыночка, хорошо ли он питается, не простужается ли, не перетруждается ли. И кормит на убой, когда он приезжает их навестить, его любимыми блюдами, специально готовит, может ночь не спать, только бы побаловать мальчика, вздыхает тяжко, сидя рядом, наблюдая, как он ест, поглаживая теплой рукой по голове и спине.

Он не верил до конца Александре Романовой, подозревал, что она знает или по крайней мере догадывается, кто за ней охотится и по, какой причине, злился от понимания, что она может быть в чем-то замешана, и все же…

Невзирая на все свои подозрения, он чувствовал, что каким-то непостижимым образом она влезла в его сознание, кровь, мысли и он уже не может относиться к ней как постороннему человеку, проходящему по очередному делу, которым он занимается.

Он встал, подошел к ней, поднял со стула и крепко обнял.

— Бедная девочка!

Сашка дернулась из кольца его рук, запротестовала:

— Стоп, стоп, Гуров! — Но протест тонул где-то в районе его груди. — Я не в жилетку твою плакалась, я просто рассказала о своей жизни!

Он прижал ее еще крепче, не давая возможности вырваться, уперся подбородком в ее макушку.

— Бедная маленькая девочка, у которой не было мамы!

— Перестань немедленно меня жалеть! — потребовала Сашка.

Возмущение растворилось и потонуло в трикотажных складках его футболки.

И она поняла, что может сейчас расплакаться от так редко перепадавшей ей в жизни нежности, понимания и сочувствия — только от папы! Только от него, и ни от кого, никогда в жизни!

Нельзя плакать! Еще чего не хватало!

Она никогда не плакала, даже в детстве, даже когда хоронила папу — не плакала! И вдруг — на тебе!

Не будет она! Что за дела такие! Нельзя!

Сашка стала судорожно глотать слезы, загоняя назад в горло, желудок, куда угодно! И все пыталась вырваться из кольца нежданно-негаданно понимающих сильных рук, успокаивающих не ее, нынешнюю, а ту маленькую одинокую девочку Сашу!

Иван, почувствовав, что она перестала вырываться, сдавшись, ослабил объятья, заглянул в ставшие от непролитых слез голубыми балтийские глаза. И поцеловал.

Нежно, неспешно, утоляя, как мог, ее печали — еле касаясь губами.

Отстранился, всмотрелся в глаза, а Сашка забыла их отвести или не успела.

Две реки, в одно мгновение, принимая в себя бушующее половодье, слились, смешались, презрев все законы природы — несочетание химических элементов!

Балтийская прозрачность притушила золото, добавив серебристости и загадочной насыщенности шоколаду, а золотистые капли впрыснули шампанской искристости в расплавленное серебро.

Они смотрели в глаза друг другу бесконечное и мучительно стремительное количество времени.

Сколько? Неизвестно, потому что бывает так, когда время исчезает, заменяясь чем-то иным, недоступным пониманию.

Иван поднял руку, обхватил ее затылок и поцеловал, на сей раз по-настоящему!

Сильно. С вырвавшимся из самых потаенных глубин, о которых и не догадывался, надрывом.

И Сашка прижалась, ухватилась за него, как за последний спасительный скалистый уступ над пропастью, и отпустила себя, первый раз в жизни разрешив, позволив ни о чем не думать, а просто быть!

Иван даже застонал, почувствовав эту перемену в ней, благодарно принимая капитуляцию не перед ним, не перед обстоятельствами — перед самой собой.

Он отодвинулся от нее, заглянул, совсем близко, в глаза — плавящееся в золоте балтийское серебро — удостовериться, что все правильно понял.

— Я хочу тебя! Сильно! Как только увидел, хочу!

— Да! — Никакого шепота, смятения-смущения бессмысленными условностями.

Он правильно понял. Он все понял, почувствовал правильно!

— Да! — повторила Сашка.

И потащила с него футболку, ухватив за край, стянула неловкими, торопливыми движениями, швырнула куда-то белым флагом и, наклонившись, поцеловала в живот. Иван зарычал, придержав ее голову за затылок у своего живота.

А Сашка застыла! Изменилось все сразу — ее настроение. Одна волна, в которой они были — он остался, а она вынырнула! Он переполошился. Что?!

Нет! Только не сейчас!

— Гуров, мы не можем! — потрясенно, отчаянно, с нотками рыданий в голосе.

Господи боже мой, да что еще?!

— Почему не можем? — удалось как-то вытолкнуть ему слова.

— Ты избит! Ты весь синий! У тебя, наверное, все болит внутри, ты…

«Слава тебе господи!» — возрадовался Иван.

— К черту все это, Сашка! — заорал он. — Сейчас меня остановить уже нельзя! Пристрелить можно, остановить нет!

Она кинулась его целовать! Сама!

— Меня тоже! — сквозь поцелуи орала она в ответ. — Пристрелить!

«Пресвятая Богородица и все апостолы иже с ней! — выплыло откуда-то у него в голове. — Спасибо!»

Он рванул с нее свою футболку, в которую она была упакована после душа, и та полетела вторым белым флагом в неизвестность. Последним дополнением в абсолютной, безоговорочной обоюдной капитуляции куда-то полетели ее трусики.

— Сашка! — хрипел он, не понимая, что говорит. — Сашка, все!

— Все! — соглашалась она радостно.

Он взревел, сгреб ее в охапку одним широким быстрым движением и бегом ринулся из кухни, через коридор, не останавливаясь, ногой распахнул дверь в спальню.

И упал вместе с ней на кровать.

Теперь действительно — все!

Он прижимал ее с такой силой, словно хотел раствориться в ней, и целовал жестко, сильно, так, что у нее открылась рана на губе, и он ощутил привкус крови во рту, но не смог остановиться, притушить страсти — потом! Если, конечно, что-то будет потом!

— Иван! — требовала Сашка, не отставая и не уступая ему в неистовстве.

Господи, да она никогда этого не делала — не расслаблялась, забывая обо всем на свете, держала все под контролем, не разрешала себе быть такой, настоящей! Господи, ну можно же хоть один раз забыть обо всем на свете, позволив себе улететь черт-те куда!

— Иван!

— Сейчас, Сашка, сейчас! — пообещал он.

И вошел в нее. И замер.

«Подохнуть можно!» — восторженно подумал он последней осознанной мыслью, проживая этот невероятный момент.

Что они вытворяли!

Отдавали друг другу все, что имели, до последней запятой своего существа — не соперничая, не противостоя — вместе, одним целым, и забирали все!

До последней запятой!

— Ива-а-ан! — заорала во всю глотку Сашка, отшибая чудом сохранившиеся последние крохи сознания Ивана.

Иван Федорович Гуров вернулся к действительности, чувствуя себя распластанным на женщине, судорожно, с хрипом дышащим, выброшенной на берег рыбиной.

«Опупеть!» — Ничего более приличного и интеллигентного подумать в данный момент Иван Федорович Гуров не мог.

Разучился, наверное.

Большим, задыхающимся, неуклюжим морским обитателем он перекатился с Александры и лег рядом на спину, раскинув руки.

Дыхание постепенно успокаивалось, водоплавающий оказался амфибией, быстро проходя все этапы эволюции, превращаясь в млекопитающее, а с постепенным возвращением сознания и в человека разумного, осознавшего себя особью мужеского пола, под названием Иван Гуров. В котором, начавшись неизвестно откуда, нарастала, как ком с горы, злость.

«Так! И что это было?! Что это было, черт возьми?!» — вопрошал неизвестно у кого Иван, чувствуя панику вместе с недоумением.

Он не понял, с чего бы это? Казалось бы, полный кайф и удовлетворение, да еще какое!

«Вот именно! — осенило его внезапно. — Вот именно!»

Он понял, что так его перепугало.

Он, тридцатидевятилетний мужик, с замечательно устоявшейся холостяцкой жизнью, с работой, нравящейся ему до самозабвения, профессионал в знании женщин и любого — от самого простецкого до выкрутасного секса, самостийный, як Украина, всегда — при любых самых замысловатых сексуальных раскладах — контролировал ситуацию, себя, партнершу, свое удовольствие, да любое действие, — похоже, сошел с ума!

Стресс, обстоятельства, баба, доведшая его до полного одурения?!

Да, господи, все это было миллионы раз, и никогда — никогда! — он не терял контроля и не терялся так в женщине — весь, до донышка!

И что такое с ним приключилось сейчас?

Секс такой, что ли, супер-пупер? Да фигня!

В его жизни было столько секса, разнообразного в вариациях и импровизациях! Один раз его партнерша так распалила, что он на время впал в прострацию — и такое было, правда, по молодости! Чего только не было!

Любовь? Да не приведи Господь!

Спаси и сохрани!

Было в его жизни две любви. Большие, настоящие, как ему тогда казалось, с планами о семье и куче сопливых детишек! Прошли как-то! С потерями, не без этого, душевными и пространственными дырками в мужском самолюбии, но прошли, пережил!

Но при всей той любови-моркови, с щенячьей радостью обладания любимой женщиной, чтобы вот так, как сейчас!

«Может, возраст, — уговаривал он себя, — может, так закрутило, потому что хотел ее с самого начала и испугался за нее?»

Что с ним такое приключилось? Ему этого не надо!

Не надо, и до всех своих глубин мужского сознания, до всех потрохов хочется, мечтается именно так, как сейчас случилось с этой женщиной!

Он осознал, что уже долго лежит на кровати распластавшись, молча, варится в своей злости, недоумении, рассуждениях, страхе. Ему, как хроническому холостяку, ценителю и знатоку женщин, лучше всех известно, что они нуждаются в нежности и участии после секса и ждут этого.

Вот что она там думает, лежа рядом и принимая его молчание вместо привычных, обязательных в этом случае слов, поцелуев, и «ты самая, самая…».

Лежит, закрыв глаза, молчит, раскинув руки, — и что?!

Ничего от него не ждет? Или, не дождавшись, свою думу думает, не менее тяжкую?

Тело Ивана, само по себе, вдруг вспомнило, что пережило несколько минут назад, и такое на него нахлынуло! Он захотел ее до одури, наверное, больше, чем до этого момента, — хотя одному богу известно, куда еще больше!

Он перевернулся и лег на Сашку, с ходу нашел ее губы и поцеловал, сильно, грубо — наказывая за свои страхи и недоумение.

Оторвался, как вынырнул, и сказал хрипло:

— Еще!

— Еще! — рассмеялась женщина под ним, не уступая ему в страсти, принимая его всего, со всеми его страхами, безответными вопросами — всего, и он это чувствовал!

И повторилось неистовство запредельное, ярко, сильно, пугающе. И она орала, презрев все условности, а он вторил ей, хрипя всем нутром, первобытно обозначая свое обладание!

На самом пике Санька, доведя до предела его мужское самодовольство, отключилась.

Пережив пьянящее ощущение суперлюбовника, он испугался не на шутку. Господи, она натерпелась сегодня, такое пережила! Что он натворил?!

— Санечка! — тормошил он ее.

— А? — пришла она сразу в себя, всмотрелась ему в лицо и улыбнулась: — Ива-ан!

И так она это сказала, что его захлестнула неизвестная во всей его мужской жизни теплая нежность, желание оберегать и… благодарность.

— Сашка… — прошептал он.

Не зная, как сказать, передать словами, что чувствует, он выразил это поцелуями, короткими, то нежными, то жалящими.

И испугался! Клюнул последним поцелуйчиком, откатился на другую часть просторной кровати, прикрыл глаза локтем — отстраняясь от нее, насколько мог.

Сашка перевернулась на бок, подвинулась к нему.

— Не бойся, Гуров, — сказала она, посмеиваясь, и поцеловала его в грудь, — не бойся!

Откинулась, не задев его, и закрыла глаза.

И что происходит? Каким образом она считала его мысли и страхи? Он повернул голову и посмотрел на нее.

Сашка спала.

Спокойно, тихо, с довольной улыбкой на губах.

«Силы у девочки кончились!» — понял Иван.

Он был ей благодарен за этот ее замученный сон, встал, накрыл ее махровой простыней, сброшенной в пылу бушующих страстей с кровати, не удержавшись, поцеловал легонько распухшие от побоев и поцелуев губы. И быстро выскочил из спальни, оправданным преступником из зала суда, и потащился в кухню, чувствуя боль во всем теле, — подумать, прийти в себя, созвониться, дернуть коньяку с переживаний непростых и покурить.

И еще раз подумать.

Он со смаком хлопнул коньячку и с удовольствием закурил. Э-эх! Какой же это непередаваемый кайф — голый, в отсветах ночного кухонного светильника, после опупенного и еще до конца не расчуханного секса, чувствуя звон приятной усталости во всех мышцах, хлопнуть коньячку и затянуться сигареткой!

Он позволил себе несколько минут поплавать в этих ощущениях, чисто мужских радостях, победной усталости, — немного, пока выкуривал сигарету.

Пожалуй, хватит расслабухи.

«Что мы имеем на данный момент?» — настраивал он себя на работу.

Не тут-то было — работа, щас!

На данный, конкретный момент ты имел женщину. Дважды. Так, как не имел никогда ни одну женщину в жизни или забыл, что так бывает! И которая спит в твоей постели, уставшая, раскинув руки, перед этим потеряв сознание от оргазма! И эту женщину тебе категорически запрещено иметь, именно эту из всех женщин мира, потому как она проходит по твоему делу, пусть не подозреваемой, но подозрительно возможной участницей какой угодно криминальной заварухи! И ты сидишь тут голый и прикидываешь, как бы это повторить, и желательно без последующих отягощающих тебя страхов.

«Стоп, стоп. Стоп! — остудил себя Иван. — Все это так, но…»

Об этом он подумает позже — охолонув, собравшись, спокойно и желательно не в непосредственной близости и легкой досягаемости от данной барышни.

А сейчас все-таки дело!

Первым делом он позвонил ребятам, узнал последние известия и новые данные. Потом Буру — доложил обстановку, пояснил свой дальнейший план действий. С планом начальство согласилось, не забыв остудить требованием не зарываться, и заботливо поинтересовалось:

— Ты как, Иван? Сильно наполучал?

— Нормально. Ничего не сломано, особых повреждений нет — дилетанты.

— Ну-ну! А Романова как? Ей перепало?

— Немного, но для нее достаточно.

— Испугалась?

— Нет, она молодец! — довольно и даже гордясь, ответил Иван.

— А ты, дружок, часом не нагрешил там, успокаивая девочку?

Иван промолчал. Что говорить? Бура хрен обманешь!

— Та-ак! — строго протянуло суровое начальство. — Совсем опупел? Не терпелось тебе! А если она с ними повязана? Ты вообще понимаешь, что она может быть по уши в каких-то делах? Ты понимаешь, что это должностное преступление?

— Да понимаю я! — скривился Иван.

— Понимает он! — бушевало недовольством начальство. — Тогда какого черта?! Тебе что, других баб мало?!

— Да ладно, разберемся! — пообещал нечто неопределенное Иван.

— Разберись, а иначе я тебе башку вместе с не в меру шаловливой частью тела снесу! Так, все! — исполнив начальственный долг по держанию в ежовых рукавицах подчиненных, резюмировал Бур. — План хорош, прикрою, но это не входит в твои должностные обязанности, и вообще как-то не по рангу тебе. Может, лучше оперативников с ней пустим?

— Ага, только она их не пустит! Нет, лучше уж я сам, раз карта так легла, да и некогда все ей объяснять, уговаривать! Барышня она строптивая, может и взбрыкнуть!

— Не карта у тебя легла, а что-то другое! — громыхнул Бур. — Есть сотрудники специально для таких дел, ты бы в кабинете сидел, осуществлял руководство всей операцией, а не молодость вспоминал, бегая!

— Да я печенкой чувствую, что все самое основное сейчас на Романовой завязано, и события все вокруг нее развиваться будут! А общее руководство операцией я и в бегах проведу, я все время на связи! И Максу надо время дать, чтобы он нас привел к кубышке!

— Ладно, ты особо там не балуй, бегая и от наших и от ваших! Думаю, ребята успеют дня за два-три что-то накопать. Все! Действуй! Будь осторожен, Иван, дела здесь закручены серьезные, сам понимаешь! — и повесил трубку.

«Понимаю! Ну что, Гуров, как тебе такое проветривание от кабинетной пыли?»

Как, как — как коврик на весенней генеральной уборке, выбиваемый палкой. Ладно, хорош лирики! Дело!

О ребятках ретивых, балующих на дорогах и взявших их с Сашей, он знал все еще ночью — из какой группировки, кто их главный, даже стоимость оказываемых ими услуг. Ну, это уже не интересно — они засветились, и дальнейшее использование данных парубков невозможно. Как, впрочем, и других членов этой группировки — не оправдали доверия и вложенных денег. Значит, заказчик наймет других, а это хреново. Кого, какого уровня? И как? Господин наш человек весьма непростой и вхож в такие заведения, куда проникнуть без особого распоряжения невозможно и где прослушку установить ой как непросто.

Приехавший за Александрой на дачу Постный был правой рукой и помощником их фигуранта. Вел себя настолько осторожно, что было не ясно, исполнял он приказания начальства только в официальных делах, никак не проявляясь в иных, криминальных вопросах, нигде ни одной подписи, ни одной зацепки, позволяющей связать его с делишками любимого начальника.

Умный, гад, осторожный!

После суеты с захватом Иван, получив дополнительную информацию, расставил выводы и вопросы по порядку.

Первое — Романова, и именно она, нужна их фигуранту. Зачем? Пока только предположения его личные, помноженные на интуицию, но это только предположения.

Второе — Постный по самую маковку замешан в делах шефа.

Третье — то, что он прекратил финансовые операции, вывел все оставшиеся активы, говорит о том, что для него настал некий час икс, гудком паровоза обозначающий покидание пределов родины и растворение в мировом пространстве. Ему сейчас находиться здесь каждый лишний час опасно. Это факт, как и то, что уходить без Александры Романовой он не собирается. Она в его планах занимает архиважное место. Видимо, самое важное.

Четвертое — обратиться к профессионалам высокого уровня для проведения операции захвата он не рискнул. Данные ребятки обслуживают самые верхи и, если на интересы наикрутейших клиентов кто-то наедет, могут сдать за милую душу! За деньги, естественно, подведя для форсу некую базу про профессионализм. Перестрелять или выполнить иной заказ одного крутенького против другого — пожалуйста! — это их работа, а вот если кто помельче, из подчиненных, любого уровня, задумает подставить тех, кто покруче и досягаем только для пули, — это другой расклад! Могут и взяться за заказ, если о сумме договорятся, которая будут поболе, чем для обычных клиентов, и могут даже не сдать, но «хвост» в виде информации останется. А этого ой как ему нельзя! Отсюда и быки.

Вот кого он наймет сейчас и с кем предстоит бодаться Ивану и его подчиненным? Это вопрос! Может и рискнуть, если его совсем подперло, а его подперло — Сашки у него до сих пор нет!

«Что же тебе от нее надо, родной? Вроде бы ты не по тем делам, где она хоть как-то вписалась бы! Или наследство какое неизвестное в виде бешеных активов и недвижимости, о которых она не знает? Да ладно! Что, Лувр с Колизеем?»

Пятое, и более приятное для нас, — он спешит, так спешит, что делает ошибки. Вот за какой надобностью он у Лили нарисовался? Лиля — дамочка не того уровня, которой он может указания по телефону давать. В этом дело? Он не тот объект денежно-карьерного уровня, который подпадает под Лилины интересы. Всего лишь первый зам, богатый, хорошо богатый, значимый — безусловно, но зам! Не ее размерчик! А вот заработать на нем — это вперед! Значит, приехал лично, выказать уважение? Возможно, и скорее всего! Он же ни сном ни духом, что мы его ведем. И если бы не вмешательство Ивана, Сашка сейчас благополучно была бы у него в руках, и с бо-о-ольшой долей вероятности, они бы уже его не вели, да потому что он бы ушел! Ушел бы! Он свой уход спланировал, и, без сомнений, так же тщательно, как планировал и разрабатывал все! Так что Романова сейчас — это подарок небес для Ивана в их операции!

Шестое — начальство, которое есть и над Буром, требует результат и отчет вчера на столе, не дает времени. Как обычно! А как же! Охренительные деньги уплывают и где всплывут? Терроризм? Как правило, прикрывающий нефтяные интересы, участие в важнейших стратегических интересах, транспортные завязки, программные продукты высшего уровня, недра? Да что угодно! Или обеспечение мягкой посадки своей пухлой задницы? А вот это вряд ли! Любимую пятую точку тепло усаживают совсем при других деньгах, на порядки меньше. Такие деньги, как у него, всегда работают — это их основная функция, а не спокойную старость обеспечивать! Деньги уплывали годами, сложившись в астрономическую сумму! Естественно, начальство в предобморочном состоянии! А когда оно было в другом состоянии? Приказ: здесь и сейчас, а лучше вчера — как капризные дети, что и понятно.

Из чего следует пункт седьмой: Ивану и его команде нужно дня три, лучше пять, но это из области утопий. Максим, гений и хакер по совместительству, со своими ребятами сидят день и ночь. Откопают, куда, как ушли и где сейчас деньги, — никаких сомнений, но им надо время! Тогда и мужика можно брать, сейчас бесполезно — не те игры!

Вот эти три дня, ну два, Иван и постарается им обеспечить.

Казаки-разбойники, мать их!

Джипчик у мальчонок оказался не простым, а с навороченной системой безопасности и обнаружения — свое добро братки охраняют, как честные граждане — серьезно! Иван намеренно оставил это добро под подъездом. Информации у них на него никакой, по его расчетам, найти его они должны утром, если расстараются, если с ленцой, то к вечеру. Найти-то они найдут, но кто он, что он — извините!

А он их подсечет и поведет так плавненько, оставляя следочки — пионерская «Зарница» по полной программе на территории Москвы и Подмосковья с явно выраженными элементами спортивного ориентирования.

Два дня — при лучшем раскладе, три-четыре — при плохом. Буру будет очень сложно его прикрывать!

«А ведь Сашку втемную не поводишь — она все вычислит! Ее так просто, без объяснений по просторам родины не потаскаешь! Она поймет, сразу! — с уважением и даже некоей долей гордости за свою женщину подумал он. — Стоять! Какую такую свою? Никаких своих не было и не надо! Ты что, брат Гуров? Еще вопрос, кто кого водить будет! Ты ее просчитал? Вычислил? То-то и оно!»

Дела передуманы, по пунктам разложены, задачи поставлены, и вернулось то, от чего он сбежал — от себя, от Сашки, из постели.

Сознание, отвлеченное работой, ненадолго и далеко не совсем, выдало воспоминание в каждой клетке, в крови, того, что у них было и как! Вызвав мгновенную реакцию в области не прикрытого ничем паха почтительным вставанием под звуки гимна. Все его понимание ситуации и гнев начальства с неминуемым предупреждением только добавило желания.

«В постели с врагом», фильм такой был американский, о другом, правда, но название в тему. Вот только кто кому враг — он ей или она ему?

Что же такое с ним сотворила Александра Владимировна Романова?

Как она умудрилась незаметно влезть к нему под кожу, в мозги? А?

Он постоянно следил за ситуацией, за градусом накала и при всех своих желаниях и эротических фантазиях в ее адрес прекрасно отдавал себе отчет — нельзя! Может, позже, когда все прояснится — позволял он себе слабину или переводил в дурашливо незатейливый тон, поигрывая, предлагая «воздать герою». Но никакого сурьезу!

Да, пронеси, Господь! Не пронес!

Почему он расслабился? Почему позволил себе отпустить все на свете, даже больше, чем мог предположить?

Когда он ее обнял, в этом не было ничего сексуального, мужской заинтересованности, простое человеческое сочувствие маленькой и очень одинокой девочке. Почему, как случилось, что в мгновение — спичка, брошенная в лужу бензина, — это вспыхнуло, переросло в сметающее все желание без возврата и микроскопичной возможности вырваться?

Он не жалел! Пусть даже потом так по шеям получит, что мало не покажется, — не жалел!

Да найдите хоть одного нормального мужика в трезвом уме и твердой памяти, который может пожалеть о таком! Вот честное слово — все мечтают именно так! Чтобы потерять контроль, голову, чтобы чувствовать, что женщина отдается тебе вся, целиком, до потери сознания, и улетать вместе с ней, чувствовать это обоюдное растворение… Да господи боже мой!

Жалеть? Сейчас!

Другое дело, когда все взял, желательно, чтобы она еще не захотела взять и все остальное — тебя всего полностью, с потрохами, как человеческую единицу противоположного полу, теперь безраздельно принадлежащую ей.

Брать — да! Такое! Да, всегда, и сам все отдам, что имею в этот момент — в сексе, в неистовом откровенном единении, — все отдам, всего себя, и помру на тебе с радостью! За такое и помереть не жалко!

Но что после… Извини, это не мой поезд. К кому-нибудь другому — помоложе, менее циничному, менее свободному. А я старый холостяк.

М-да, от мыслей таких гордо поднятый было «флаг» пораженчески приспустился.

«Надо поспать. Пойти лечь рядом с ней и просто поспать, и контролируй свои руки, мозги и член, Ванечка!»

Просто поспать!

Санька спала в той же позе, в которой он ее оставил, — на спине, раскинув руки в стороны, заботливо прикрытая махровой простынею. Он улегся рядом, остановив себя, когда потянулся к ней неосознанно руками, обнять. Сашка перевернулась на бок, обняла его одной рукой за талию, вздохнула легонько во сне.

Он осторожно высвободился из-под ее руки, отодвинулся на самый край кровати, чувствуя, как закипает в нем раздражение.

— Гуров, — сонно пробормотала Сашка, — если ты еще чуть-чуть сдвинешься, то свалишься с кровати, а ты и так не совсем целый.

Он рассмеялся!

Да пошло оно все, хотя бы до утра!

И передвинулся к ней, и принял в свои объятья, сильно, крепко, с радостью освобождения, и поцеловал все синяки и разбитые губы.

— Спи! — приказал он ей шепотом.

Чувствуя, как на него снисходит такое умиротворение и спокойствие, какого не чувствовал миллион лет, может, никогда.


Что происходит?!

Как, каким невероятным образом эта Романова смогла снова ускользнуть?

Она уже была у него в руках!

И все! Все — дальше только своя империя, спокойное благополучие в роскоши — другая жизнь!

Как?! Почему?! Что это за мужик с ней, в конце концов?

Твою мать! Это невозможно, невозможно, но она снова исчезла!

Он не может без нее уйти! Он залез в такие дела, завязался с такими людьми, если он не исполнит свои обязательства!.. Смерть будет мечтой. Освобождением!

Он думал, старался изгнать панику, то и дело затапливающую мозг, конечно, он мог бы исчезнуть, но ненадолго, и жить, оглядываясь каждую секунду.

Зачем он ввязался в эти дела?

Деньги. Еще деньги, власть, неограниченные возможности, расширение сфер своего влияния.

Он сам подставился! Он не сможет дать обратный ход и выйти из дела! Это тот случай, когда никакие бабки не помогут. Он должен был уйти два дня назад — все было готово, продумано до мелочей и оплачено!

Но эта Романова! Сука!

Спокойно! Он все сделает, у него получалось много лет, получится и на этот раз!

Спокойно! Все необходимые действия по ее поиску предприняты. Надо только ждать!

Что же за мужик ее вытаскивает?


«Утро было добрым!» — как любила говорить одна из его любовниц, имея в виду ровно противоположное данному утверждению.

Иван проснулся с таким ощущением правильности и полноты жизни, которое и не помнил, когда его посещало. Он осознал, что обнимает, крепко прижимая к себе, спящую Сашку, закинув на нее ногу, в полной боевой готовности.

И запаниковал. Снова.

И стал осторожно, чтобы не разбудить, отстраняться от нее изо всех весьма резонных «нельзя».

— Гуров, — сонно-умиротворенно, не открывая глаз, сказала Сашка, — не отползай по-пластунски, тебе не грозит насильственная женитьба и принудительный секс.

Ну, не стервочка, а? Все-то она про него понимает! Знает!

Он взял ее!

Хотел нежно, неспешно, растягивая удовольствие, а получилось все быстро, стремительно, страстно.

Придя в себя, Иван понял: ничего никуда не делось — обоюдное недоверие, его страхи, что-то непонятное в ней — все это вернулось, как только улеглись страсти и успокоилось дыхание, разъединив, отгородив их друг от друга невидимой стеной.

Они оба понимали это, чувствовали и молчали, не расплетаясь руками-ногами, оказались по разные стороны этой стены.

Он перекатился с нее, удержался, чтобы не отодвинуться — стыдно, так уж!

— Ладно, Гуров, все и так понятно: ты не доверяешь мне, я тебе, и все за этим следующее. Но давай хотя бы не опошлять того, что было. У тебя так было когда-нибудь? У меня нет! Никогда!

Он молчал.

А что тут скажешь? Господи, откуда ты взялась и за каким лядом все перевернула? Чужая — своя женщина! Подозреваемая и на все способная, откуда ты свалилась на его голову?! Он не хочет ничего усложнять в своей жизни, он не хочет барахтаться в непонятном чувстве вины, обвинений!

— Спокойно, Гуров! У меня есть план! — деловито оповестила Сашка. — Перевести все в шутку и несерьезность незатейливого траха я тебе не позволю! Мы договоримся, что ничего не было, и все! Ты непонятный Гуров, я непонятная Романова!

Да, да, все правильно. Он ее почти ненавидел в этот момент!

— Сашка, — сделал он неожиданно попытку, так непереносимо тяжело было стоять с ней порознь, на разных черно-белых позициях, — расскажи мне…

«Освободи нас обоих, Сашенька! — умолял он ее мысленно. — Расскажи!»

Она рвалась к нему, он видел это в балтийском штормовом море ее глаз, рвалась поверить и… отступила.

— Мне нечего рассказывать и признаваться не в чем, Иван, я безоговорочно законопослушная дамочка и никогда ни в каких темных делишках не участвовала. Даже рядом не стояла! Я не знаю, кто ты и что тебе от меня надо. Для тебя это какие-то неизвестные мне цели, а для меня вопрос жизни. Я знаю, что жизни! Я не доверяю тебе, но не до такой степени, чтобы подозревать, что ты специально затащил меня в постель с намерением привязать к себе или выведать информацию из каких-то своих расчетов. То, что у нас было, было честно, искренне, без обмана, на всю катушку! И тебе так плохо сейчас, потому что ты понимаешь: может быть, завтра тебе придется меня сдать, продать. А если не сдать, то что со мной, такой, делать дальше в твоей замечательной жизни? Я все понимаю, Гуров, но мне от этого еще хуже! В миллион раз хуже!

Господи боже мой! Ну, не должна быть баба такой умной! Не должна, права не имеет так понимать и расщелкивать мужика! И что теперь со всем этим делать, с тем, что она выворачивает его своими словами наизнанку?!

Сашка! Санька! Милая, родная — чужая, единственная запретная и, может, единственная нужная женщина! Ну, почувствуй меня, расскажи, что знаешь! Ну, давай!

Раздражение поднималось горчащей волной изнутри к горлу, и Иван не знал, что с ним делать. Но она — в который раз — освободила их от тупикового молчания и невозможности что-то изменить, исправить:

— Пойдем завтракать, Гуров! Ничего мы сейчас не решим!

Пришлось затолкать все назад — раздражение, недоверие и вопросы — все!

Завтракать? Хо-ро-шо! Прежнее недоверие и отстраненность? За-ме-ча-тель-но! Ничего не было? Чу-дес-но!

Он стоял у кухонного окна с чашкой кофе и сигаретой в руках, подозвал ее к себе:

— Сань, иди посмотри. Похоже, что нам снова надо сматываться.

Александра подошла и встала рядом. Окно было распахнуто, она чуть высунулась, посмотрела вниз на улицу. Возле джипа, который Иван оставил у подъезда, суетились двое мужчин — рассматривали. Один зачем-то присел, заглянул под днище, отсюда, сверху, было плохо видно.

— Ну что, Гуров, это твой план? С привычным захватом?

Вот же черт! Послал бог бабу!

— Нет, на сей раз без захвата, — признался он, — просто бежим.

— Зачем тебе, Гуров, просто? — хладнокровно спросила она, как преподаватель у сдающего экзамены студента. — Чтобы догнали?

Вообще-то он вполне созрел, чтобы ее придушить. Умная очень? Ну так держи свое понимание при себе!

— Останешься или побежишь со мной?

Спросил. Вот как разозлился разбалованный не лезущими в его душу, мысли и жизнь женщинами без особых претензий Иван Федорович.

— А что, предполагалось, что ты можешь бегать без меня? — усмехнулась Санька, глядя ему в глаза. — И кому ты весь такой замечательный сдался?

Вот наподдавать бы тебе ремнем, красавица! Доктор, черт бы тебя побрал, наук! И ведь спуску ему не дает и правил его игры не принимает!

Удушить, и все дела!

— Ну, хочешь, не беги!

— Ванечка, давай в незаинтересованных поиграем потом, — устало предложила она.

Он поставил чашку на подоконник, щелчком отправил за окно окурок, ухватил Александру двумя руками и развернул к себе.

— Саш, расскажи! — попросил он. — Мне будет проще все разрулить и тебя из этого вытащить!

Они смотрели в глаза друг другу.

— Вот честное слово, Иван, мне нечего рассказывать, я понятия не имею, что за беспредел творится вокруг меня!

— Ладно! — не поверил он.

Сашка сдалась — нет так нет, что теперь доказывать!

— Иди собирайся! — отдал он приказ.

Зло, холодно, отгораживаясь и отстраняясь от нее душой, телом насколько мог. Ну что ж, подруга — ничего не было, и мы бежим. Снова!

Она кивнула, соглашаясь со всем — его отстранением и продолжающимся бегом неизвестно куда, от кого, с призрачным финишем в итоге.

И они побежали. Это образно.

Обнаружилось, что Сашке не в чем выйти на свет божий пред очи прохожих — вся ее одежда была перепачкана кровью, грязью из-под кустов разведывательных и порвана в нескольких местах, это уже, в пылу событий, неизвестно когда. Иван, пошарив по своим «закромам», нашел в гардеробе позабытые и задвинутые в дальний угол джинсы и белую футболку, он утверждал, что его, только размерчиком поменьше от старости, но Санька подозревала, что какой-нибудь барышни. Выбора не было, и она облачилась в то, что дали. Либо барышня была крупненькой, либо «наряд» все же гуровский — на Сашке все болталось и висело, с чем они оперативно справились при помощи ножниц и ремня, обрезав лишнее и подтянув широкое. Стильные босоножки с ободранными на каблуках и носках ошметками кожи дополняли прикид из новой коллекции.

Выход из подъезда был один. Задача стояла проскользнуть незамеченными мимо «пасущихся» у подъездных дверей двух красавцев у джипа. Не выдумывая ничего лишнего, Иван, высунувшись по пояс из подъездного окна на третьем этаже, метнул прицельно прямехонько на капот джипа прихваченную из квартиры именно с этой целью гантель. Джип хрюкнул и заорал заполошно сигнализацией. Братки отреагировали подскакиванием и разглядыванием окон с целью обнаружения источника нападения.

— Быстро вниз! — на ходу приказал Иван, скатываясь по ступенькам лестницы.

Сашка не отставала. Они еле успели спрятаться за лестничным выступом, когда, отталкивая входящую старушку, открывшую кодовый замок своим ключом, вломились разъяренные парни и, игнорируя лифт, побежали по лестнице вверх.

Кого они там узрели и пытались найти?

«Эти не лучше, — порадовался Иван, — оба ломанулись, не оставив наблюдающего у дверей! Хотя, может, для поиска машины простых шестерок отправили? Кто-то у них наверняка толковый есть, чтобы проверить жителей дома по базе?»

«Что-то он не особо усердствует? Не побег, а прогулка какая-то!» — засомневалась Сашка.

После стремительного броска вдоль дома Гуров притормозил, придерживая рвущуюся умотать как можно дальше и быстрее Сашку за локоток.

— Не надо так спешить, теперь не догонят.

Ох, что-то здесь было не так!

— Гуров, мы убегаем или ручкой машем?

— И то и другое, — неохотно ответил он.

— Та-ак! — протянула воинственно Сашка. — Значит, мальчонок ты решил поводить за собой!

— Указать направление нашего движения.

Ну, не сочинять же ему что-то, бесполезно!

— Понятно.

Он разозлился, какого черта! И так все понятно, ты же умная не в меру!

— Ты бы, для разнообразия, огласил план мероприятия, — саркастически предложила Сашка, — ну, чтобы знать, когда бить начнут.

— Не начнут бить, Саш, обещаю!

— И на том спасибо!

Когда они на метро доехали до вокзала и Гуров двинулся к пригородным кассам, Сашка недоверчиво полюбопытствовала, куда, собственно, ее транспортирует Иван Федорович.

— В одно замечательное место, тебе понравится.

— А добираться до него мы будем посредством электрички или предполагается совместное веселое шагание по просторам?

— Пройдемся немного.

— Тогда мне надо сменить обувь, или я никуда не поеду!

Гуров вздохнул над доставшейся ему тяжкой судьбинушкой, привычно ухватил ее за локоть и потащил через вокзальную площадь к стоящим в ряд лоткам с выносной торговлей. Торговали там исключительно всякой ерундой, в том числе и безрадостно дешевой, удручающего вида обувью.

Сашка купила какие-то босоножки без каблуков, самое приличное из того, что было, но, как говорится, для сельской местности сойдет, тем более с учетом сложившихся обстоятельств.

— Все? Можем ехать? — слегка поворчал Гуров.

— Нет, мне надо позвонить на работу. Сотовый у меня разрядился еще вчера, зарядка осталась дома и в машине.

— Не надо звонить, Саш, — мягко предупредил Иван.

— Надо! Иринка там с ума сойдет! Да они в милицию обратятся, меня нет второй день, ни один телефон не отвечает! Да вообще, что мы обсуждаем?

— Ладно, — вздохнув, сдался Иван. — Идем купим карточку, позвонишь из автомата.

Конечно, она не удержалась, подробно расспрашивая Филимонова, как дела, давая поручения, и постаралась успокоить Ирину, промямлив что-то невразумительное о своем отсутствии и месте пребывания.


До «замечательного» места они добирались долго-долго на электричке, потом на каком-то разбитом стареньком ярко-желтом москвичонке, в котором их так немилосердно трясло по проселочным колдобинам, что Сашка пару раз весьма ощутимо стукнулась макушкой о крышу. Веселый пенсионер высадил их у развилки, жизнерадостно сообщив, что дальше не проедет, и они еще долго пылили пешком по дороге.

— Мы часом не в Петербург? — полюбопытствовала уставшая Сашка.

— Не, тут недалеко.

— Землянка партизанская али заимка глухая?

— Не вредничай, Романова, я же обещал, тебе понравится! Вон, смотри, уже пришли!

Он указал вперед. С небольшого пригорка, на котором они стояли, простирался вид на несколько чернеющих изб и спускающийся от них крутой склон к реке. Это была не деревня, а, наверное, хутор, состоящий из пяти изб, три из которых были заколочены, давным-давно брошены, заваливались на разные бока, истлев лет десять назад. Четвертая изба стояла на месте, являя миру недавно сделанный ремонт, светлыми досками и бревнами, ну а пятый, к которому привел ее Иван, был новеньким двухэтажным доминой, с каменным основанием, множеством хозяйских, не менее добротных и внушительных пристроек, амбаром, сараями, ухоженным огородом, больше похожим на пол совхозного поля размерами.

— Хозяин! — проорал Иван, когда они подошли к калитке.

На его голос из глубины участка рванулось, исходя истошным лаем, огромное лохматое чудовище.

«Монстр!» — подумала Сашка, отскакивая на пару метров.

Монстр кидался на забор с такой силой, что казавшееся неприступным и монументальным деревянное богатырское сооружение ухало, стонало и поскрипывало от его ударов.

— Гуров! Пойдем отсюда! — перекрикивая непрекращающийся лай, проорала Сашка. — Он нас сожрет!

— Не боись, Романова! Мы с ним договоримся! — жизнеутверждающе пообещал Иван и двинулся к калитке.

— Договоритесь?! — не поверила происходящему Сашка.

Она метнулась к нему, схватила за руку, останавливая.

— Ванечка, может, тебе что-то повредили в голове, когда били?

— Все будет хорошо! — бодрил духом и голосом Иван.

Он отцепил от себя Сашкины руки, чмокнул ее и шагнул к калитке.

— Что хорошо?! И что ты будешь делать, когда он тебя загрызет?! Укусишь его в отместку?!

Посмеиваясь, он распахнул калитку и вошел на участок. Огромное чудище, больше похожее размерами на пони, чем на собаку, почуяв добычу, метнулось к нему.

— Ива-а-ан!!! — заорала от испуга Сашка, сделав пару шагов за ним.

Спасать, что ли, собралась?

— Шарик! Дружище! Это же я! Не узнал? — подивился Иван.

И пес-убийца гигантских размеров превратился в нежнейшее создание, подлетел к Ивану, встал ему на плечи лапами, так что Гуров покачнулся под его весом, и попытался облизать.

— Это лишнее! — уворачивался от его языка Иван и скинул с плеч тяжеленные лапы.

Пес присел на передние лапы, виляя хвостом, выдал приветственный восторженный лай, подскочил и сделал круг почета вокруг Ивана. Сашка, открыв рот, наблюдала происходящее действо.

— Шарик! — добродушно поощрил пса Гуров, похлопав по спине и потаскав двумя руками за холку. — Молодец! Я тоже рад тебя видеть!

— Шарик? — пришла в себя Сашка. — Ты хочешь сказать, что этот кошмар улицы Вязов зовут Шарик?

— А что? — неподдельно удивился Иван. — По-моему, вполне хорошее собачье имя!

— Шарик! — расхохоталась Сашка. — Очень информативно для незнакомых людей! Пушок было бы еще лучше! «Здесь живет Шарик» написать на воротах, типа: заходите, гости дорогие!

Санька не могла остановиться и хохотала так, что ей пришлось сесть прямо на землю у ворот — ноги не держали!

— Иван! — раздался довольный насыщенный бас.

— Привет, Коля, гостей принимаешь?

К Ивану подошел огромный мужик, отодвинув Шарика в сторону, сгреб Гурова в охапку. Они пообнимались, похлопывая друг друга по спинам.

— Молодец, что приехал! — отстранился, хлопнув напоследок Ивана по спине ручищей, хозяин. — Ты здесь не гость, ты же знаешь! А что с девушкой?

Они повернулись и вдвоем уставились на сидевшую в изнеможении Сашку.

— Кажется, имя Шарик ее слегка развеселило.

— Здрасте. Я Александра, — представилась Сашка, не двигаясь с места.

Мужик шагнул к ней, не успела она что-то сообразить, подхватил под мышки, рывком поставил ее на ноги, отступил и протянул ручищу:

— Николай.

Сашка пожала предложенную для приветствия ладонь.

— Проходите, чего стоим! Щас баню затопим, вчера свинью заколол, как чувствовал, что гости нагрянут, шашлык сделаем! Пошли, пошли!

В доме все было большим, монументальным, добротным под стать хозяину. Сашка поймала себя на том, что улыбается, рассматривая интерьер (если данный термин применим к деревенскому дому), и поняла почему: здесь все умиротворяло, успокаивало, настраивало на неспешность простого бытия.

И Санька расслабилась. Вся расслабилась, и телом и душой.

Николай наладил настоящий самовар, выставил на белую льняную скатерть затейливые вазочки и розеточки с вареньем, сушками, пряниками, большущие чайные чашки с блюдцами. Сашка как бы выключилась, пила с удовольствием чай, краем уха слышала разговор мужчин, но как-то издалека, не вникая в смысл, и не заметила, как они ушли, оставив ее допивать чай. Она опустила голову на сложенные на столе руки.

«Всего минуточку», — пообещала она себе и уснула крепким сном.

— Спит, — тихо сказал Николай, когда они вернулись в дом. — Измучилась, видать. Давай отнесу ее в кровать.

— Сам отнесу, — возразил Иван.

— Даже так! — хмыкнул понимающе Коля.


Александра проснулась, открыла глаза и резко подскочила, перепугавшись: «Господи, где я?!»

И, вспомнив, со вздохом облечения плюхнулась на край дивана.

— Я становлюсь истеричкой! — поругала она себя.

Повздыхав, посидела пару минут и пошла искать мужчин. Они были за домом, на летней кухне, столь же справной, добротной, как и все Колино хозяйство. Под навесом находилась печь, рядом с которой радовали глаз монументальностью деревянный стол и скамейки, врытые в землю. На столе красовались на расстеленном белоснежном полотенце чистые тарелки стопкой, рюмки, вилки, дополнял сельский натюрморт таз, с верхом наполненный только что сорванными с грядок овощами, зеленью, луком, распластавшим по деревянной поверхности длинные зеленые стрелы. В мангале, установленном у печи, полыхали угли прогоревших дров, мужчины нанизывали мясо на шампура, тихо разговаривая.

Санька остановилась, не замеченная ими, и загляделась.

День плавно переходил в сумерки, завершая свою суматошность. Мирно текла река, далеко просматривавшаяся с пригорка, на котором стоял дом. На том берегу резко поднимался косогор, поросший соснами от самой воды. За косогором виднелась часть поля, упиравшегося в кромку темнеющего леса. В небе кружили ласточки, перекликаясь резким, высоким стрекотом, им аккомпанировал негромкий лягушачий хор. Жизнь текла в тягучем чистом воздухе, наполненном ароматами трав, сосновой смолы, свежестью близкой воды реки.

Красотища сказочная!

Саша сделала несколько глубоких вздохов, впуская в себя умиротворенность вместе с красотой.

Чудо! Тихое, спокойное, неспешное чудо!

— Саш! — позвал Иван, заметив ее. — Иди к нам.

— Красота такая, с ума можно сойти! — поделилась она впечатлениями, подходя к мужчинам.

— Да. У нас хорошо, — согласился Коля.

— Здесь не просто хорошо, здесь замечательно! — восторгалась Сашка.

— Спасибо, — поблагодарил хозяин. — Выспались?

— Да. Извините, я не заметила, как заснула.

— Умаялись. А мы с Иваном напарились уже. Скоро шашлык будет. Вы в баньку-то пойдете?

— Да, с удовольствием! — обрадовалась она.

— Тебя попарить? — предложил свои услуги Иван. Буднично так, как будто чай предлагал, восьмую чашку, не без намека и заранее зная, что откажутся, — наказать неудобством вопроса.

Нет, дорогой, это к другим своим барышням, она в твои игры не играет, слабо тебе, Ванечка, с ней тягаться!

— Попарить, конечно! — подивилась барыня холопьей недогадливости.

Иван слегка опешил, поднял удивленно бровь — не удержался. Николай никак не отреагировал, продолжая заниматься мясом.

Вот так-то, мистер Гуров!

Холодно, отстранение Сашка разделась на глазах у Гурова и прошествовала в парилку.

Ее «не мама» многому научила, в частности умению так выражать мимикой, жестами, всем телом надменное превосходство и вынужденное терпение, отсекающее любые разговоры, вопросы, контакты.

Иван свои мысли держал при себе, прикрыв, правда, их возможное проявление банным полотенчиком вокруг бедер, и отхаживал ее дубовым веничком от души, вкладывая свое раздражение в удары.

Санька потерпела-потерпела и остудила надменным тоном, словно водицей холодной из ушата окатила:

— Тебе кажется, что у меня недостаточно синяков на теле?

— Прости, — буркнул Иван, поубавив пыла. Сашка не снизошла до послаблений, она парилась долго, с удовольствием, с небольшими перерывами в предбаннике и дубово-веничными продолжениями на полатях.

Он терпел. А куда деваться — сам напросился! Терпел, сжав зубы, и дурел от созерцания ее распаренного розового, соблазнительного тела, которое он знал теперь во всех подробностях, кончиками пальцев, губами, руками… и такого недоступного теперь.

Договор — ничего не было!

«А нехер было выпендриваться! Подлавливать ее на слабо, язвить! Терпи теперь, придурок!» — ругал он себя почем зря.

Они вышли из баньки, она распаренная, расслабленная, разомлевшая, даже синюшно-зеленоватый окрас синяков затушевался, а он…

Николай, присмотревшись к ним, еле заметно улыбнулся, ничем иным не выказывая своих мыслей. Пока Сашка спала, Иван посвятил его в некоторые детали дела и странного, неожиданного появления в нем Александры.

Коле можно было рассказать все.

Николай был не просто друг, гораздо больше. Они дружили с детства, с одного московского старого двора, вместе ходили в школу, в один класс, вместе поступили в академию, правда на разные факультеты. Вместе влипали во всякое дерьмо в бесшабашной молодости, прикрывая друг друга, доверяли, как самому себе, а то и побольше! Взаимный тыл и последняя инстанция перед Богом. А потом у Николая, работавшего военным атташе в одной далеко не благополучной стране, убили жену и двоих пацанов в глупой и жестокой в своей обыденной тупости перестрелке на улице. Они просто попали под перекрестный огонь, когда выходили из магазина.

Колька выл от горя и не мог себе простить, что вытащил их из Москвы в посольство, хотя это было обязательно и не ему решать. Иван не отходил от него полгода, перебрался к нему жить. Приглядывал, не делая попыток вытащить из нескончаемой водки, заливающей рану.

И плакал вместе с ним, потому что Надьку, жену его, знал и любил, как родную, и был крестным обоих его мальчишек.

И это горе было, есть и будет всегда непереживаемым, неизлечимым.

А Коля вынырнул из горячего отчаяния, ушел в отставку, продал все в Москве, купил вот участок черт-те где, знатный внедорожник, снегоход, обозначил себя в районе егерем, оставив там, за бортом, в столице родителей и его, Ивана.

И все бы ничего, но вот только здоровый тридцатидевятилетний мужик живет на выселках один, без бабы, без любви, наказывая себя, что ли?

А при таком раскладе жизни нет, только боль и обвинения нескончаемые. Иван не сдавался и так просто отдавать Николая его тоске непросветной не собирался. Он периодически заваливался к Коле с боевым комплектом, в количестве не менее двух девиц, якобы в баньку и для отдыха от работы. Они охотились, рыбачили вдвоем, и Иван норовил подсунуть кралю другу. Колян брал с удовольствием и благодарностью, если дама была не против и сама проявляла инициативу, и… провожал.

Все это было не то, Иван понимал — столичные барышни с их непростыми расчетами и очень четкой установкой: «Что вы можете предложить моей будущей шикарной жизни?», как говорят в Одессе. Да и местные дамочки на Колю заглядывались, он в районе был личностью заметной, известной, наезжали в гости, обхаживали, когда он в райцентр по делам приезжал. Мужик он видный, деловой, непьющий, да все эти интересы были с дальним прицелом, с расчетцем, со взвешенными продуманными маневрами и шагами.

Не то! Тут другая нужна, что пойдет за ним до конца, и любить будет, и примет на себя его горе и его жизнь.

Сильная, настоящая, вот как Сашка, например.

А где их таких возьмешь, в московской-то действительности? Это для него, Ивана, такие дамочки раздолье холостяцкого выбора, а для Николая рубеж этот с возможными изменами, тасканием по юбкам, легоньким незатейливым сексом по съемным квартирам, чтобы, не дай бог, жена не узнала, пройден безоговорочно.

Ах, чтоб ее, жизнь эту нашу!

Неужели так много надо потерять, чтобы стать другим? Целостным, не разменивающимся на копейки ненужных пустых отношений без обязательств, а так, от скуки и бытовой жвачки?

Иван, погруженный в свои размышления, не прислушивался, о чем тихо разговаривают Саша с Колей. Говорил в основном Николай, а Сашка слушала, прислушался и он…

И оторопел! И не поверил. Даже головой тряхнул, так невозможно было то, что он услышал!

Николай рассказывал о своем горе!

Легко рассказывал, без надрыва сердечного, тоном человека, знающего о своем неизлечимом хроническом заболевании и давно смирившегося с неизбежностью.

Николай ни с кем не делился, не рассказывал о своем горе. Родные и близкие знали, переживали вместе его беду, соседи — Лукинична и Ильич тоже были родными и близкими, берегли его, как могли.

Почему ей-то?!

Он же Коле ситуацию обрисовал, и ее весьма туманное и непонятное участие в деле.

Что ж это вы, Александра Владимировна Романова, умудряетесь с мужиками вытворять?

— Я полгода бухал не просыхая. Вон, Ванька меня пас, жить ко мне перебрался, запирал в квартире, когда на работу уходил, боялся, что денусь куда или сгину на улице пьяный. Спасибо ему бесконечное — без него я бы пропал, точно! А потом, в один день, как отрезало! Оклемался я, понял, что нет меня прошлого, никакого нет и надо себя заново строить.

Иван потрясенно слушал, не понимая, что случилось. Почему именно с ней Николай заговорил об этом, да так, как не говорил ни с кем до сих пор, даже с ним!

Что происходит?!

Александра посмотрела на Ивана — ничего себе новые штрихи к портрету героя!

Она-то понимала, что происходит!

И вдруг ей пришла в голову неожиданная идея, и, слушая вполуха рассказ Николая, как он сюда перебрался, обосновывался, о замечательных стариках соседях, ставших ему родными, она судорожно ее обдумывала.

Саня редко ошибалась в людях. Почти никогда. Она и про Лильку все понимала и знала — продаст за милую душу, если побольше предложат. Ну и что?

И рисковала, зная, ведь Лилька была единственной. Еще восемь месяцев назад.

Сейчас в жизни Сашки нечаянно, негаданно появилось трое самых близких людей.

Она приняла решение, быстро взвесив все за и против, уверена была, что это поможет!

— Николай, — решилась она, когда тот замолчал.

Непросто это было, и получилось как-то хрипло от волнения, Сашка прокашлялась. Он почувствовал, что она о чем-то важном, и ободряюще спросил:

— Да, Сашенька, вы о чем?

— Коля, вы могли бы взять сюда пожить одну женщину? На время?

И мгновенно почувствовала, как изменилась атмосфера вокруг, превратившись в холодную, почти враждебную. Ей показалось, что даже воздух стал холодным, недружелюбным. Мужики как-то враз отдалились от нее — презрением, разочарованием? Черт его знает чем? Они сидели напротив Сашки, через стол, плечо к плечу, и ощущение было, что ее выкинули, обдав холодом неприятия.

За все время общения с Гуровым, при их обоюдном недоверии и подозрениях, при его не до конца ей понятных мужских страхах и переполохе после секса, он не был так отстранен и так далек, как в эту минуту.

Что происходит?

Сашка недоуменно подняла брови, посмотрела на них по очереди, переводя взгляд с Ивана на Колю.

А Иван подобрался внутри, зачерствел, испытывая нахлынувшее разочарование, словно упал с высокой кручи, даже сердце застонало.

Как же так? Как он мог в ней ошибиться? Да еще притащил ее сюда, к Коле!

— Вы что ж, мою личную жизнь решили устроить, Александра? — с недобрым нажимом, холодно спросил Николай.

Сашка не сразу поняла, о чем он, а когда поняла, то почувствовала себя совсем уж неловко.

— Господи! Да нет, конечно! Я не об этом!

Лед, сковавший воздух над столом и заморозивший троих сидевших, дал ощутимую трещину, подрастаяв.

— А о чем? — все еще холодно, но уже без презрительного нажима уточнил Коля.

— Я не о вашем благополучии, Коля, уж простите, бога ради, сейчас думаю. Мне подругу спасать надо! И не только ее!

— Рассказывайте! — приказал Николай.

— Вообще-то это не та история, которую хочется рассказывать. Да и не уверена я, что имею право рассказывать.


Сашка выехала из ворот фабрики, продолжая злиться на глупость управляющего, всерьез обдумывая, не уволить ли его. Нет, она не спорит, что бывает и жесткой и требовательной, но не запугивает же она их, в конце концов! Он, видите ли, боялся ей сообщить!

Добоялся, идиот!

Накопилось такое количество нерешенных проблем с оборудованием, с бухгалтерией! Он все откладывал, думал, что начальница в Москве, далеко, авось пронесет!

«Надо уволить, объявить конкурс на вакантную должность среди местных. Этого я как-то впопыхах взяла. Кто же мне его порекомендовал? Кто-то из местной администрации. Не помню».

Она устала, расстроилась, есть хотелось, и дорога была в сплошных асфальтовых заплатках и колдобинах, что не добавляло радости. Выезжая из города на шоссе в сторону Москвы, Санька заметила, что машины впереди притормаживают, объезжая какое-то препятствие.

«Авария, что ли?»

Шедшая впереди машина, мигнув красными задними фонарями, притормозила, медленно что-то объехала и рванула вперед. Сашка увидела бесформенную темную кучу на асфальте, притормозила, как и все ехавшие впереди нее, и… и поняла, что это человек.

Она резко затормозила, посидела пару секунд, присматриваясь, и все же вышла из машины.

Это была девушка, вся в крови, в лохмотьях какой-то одежды. Саша подумала, что ее сбил кто-то и уехал, она опустилась перед ней, сев на корточки.

— Вы меня слышите?

Девушка была в сознании и пыталась что-то сказать, и только тут Сашка увидела, поняла, что девушка избита до полусмерти. А может, и не до полу!

— Дети… — еле слышно, разбитыми, изуродованными губами прошептала девушка.

— Милая, потерпи! — попросила Сашка, быстро набирая на сотовом, который взяла с собой, выходя из машины, номер «скорой».

Сашка звонила в «скорую», в МЧС, везде ей отвечали приблизительно одно и то же — подъехать смогут не раньше, чем через час! Пробки! Пятница! Полно аварий!

— Миленькая, — встав перед незнакомкой на колени, уговаривала Сашка, — ты сможешь подняться? Ну, давай!

Девушка не могла! Она пыталась, но не могла.

Встав посреди дороги, раскинув руки в стороны, Сашка остановила какой-то автомобиль. Визг тормозов, мат-перемат.

— Помогите мне! — приказала Сашка орущему водиле. — Немедленно! А то я на вас в суд подам за неоказание помощи!

— Какой суд! Ты что, поехала? — возроптал мужик, но из машины вылез.

Сашка потащила его к лежавшей девушке.

— Давайте вместе ее поднимем и перенесем ко мне в машину!

— Пьяная, что ли?

— Нет! Давайте!

Мужик отодвинул Сашку, поднял девушку сам. Санька ринулась вперед, распахнула заднюю дверь.

— Ты бы подстелила что-нибудь, она тебе весь салон перепачкает, — проявил заботу ворчливый водила. — Я весь измазался! Связался тут!

Сашка не обращала внимания, занимаясь устройством пострадавшей — застегнула привязной ремень заднего сиденья, это все, что она могла в данный момент для нее сделать.

— Куда ты ее?

Оказывается, недобровольный помощник еще не ушел.

— В ближайшую больницу! — ответила Сашка, захлопывая дверцу и обегая машину.

— В районную, что ли? Вези в Склиф, здесь она не выживет, может, и там не выживет, но шансов больше.

«Да, в Склифе шансов больше!» — решила Сашка, рванув с места.

Пятница — дело хорошее, особенно когда едешь из области в сторону Москвы, а не обратно. Санька, нарушая всякие правила, неслась с такой скоростью, с какой не ездила никогда. Конечно, на въезде в Москву ее остановили гаишники на посту. Сашка, опустив боковое стекло, не выходя из машины, перебила инспектора, представляющегося ей по всем правилам, и проорала:

— Я подобрала на дороге девушку, сбитую, наверное, она умирает, я ее в Склиф везу!

Инспектор, слава тебе господи, оказался нормальным парнем, открыл заднюю дверцу, заглянул в салон, попробовал пульс на шее у девчонки.

— Жива! Езжайте, я по постам передам!

И дав ей отмашку жезлом, стал что-то говорить в рацию.

Сашка рванула с места, перестав обращать внимание на все, кроме дороги, стараясь не думать о лежащей сзади умирающей девушке. Она ворвалась в приемное отделение, заорав на весь холл:

— У меня в машине девушка молодая, сбитая машиной, не пьяная, не наркоманка! Умирает!

Она шла рядом с каталкой, которую очень быстро, бегом катили по длинному коридору, после предварительного осмотра и грозного приказа врача:

— В операционную! Быстро!

Девушка очнулась, схватила Сашку за руку.

— Подождите! — торопливо, из последних сил сказала она.

Каталку остановили. Сашка наклонилась к ней, заглянула в глаза, перешедшие все рубежи и грани боли и страданий — уже там.

— Дети! Заберите их!

— Я заберу! Обещаю!

— Нет, не потом, сейчас, они уже два дня без меня… Маленькие, боятся.

Сознание покидало ее, она собралась, прошептала адрес.

— Как тебя зовут? — спросила Сашка.

— Ира Краскова. Дети… пожалуйста…

Она отпустила Сашкину руку и потеряла сознание.

Сашка проводила каталку до операционной, Иру увезли, Сашку остановил возле дверей врач.

— Вы знаете, что с ней случилось? — спросил он.

— Нет, я нашла ее прямо на проезжей части, думаю, ее сбила машина.

— Нет, машина ее не сбивала, — возразил врач, — ее пытали — зверски, жестоко и очень долго.

— Что-о?! Она выживет?

— Не знаю, — признался врач, — у нее такие травмы…

— Я хочу дождаться результатов операции.

— Вы ее родственница?

— Нет, но думаю, я сейчас у нее единственный родной человек.

Он внимательно посмотрел на Сашку, что-то решая.

— Часа три-четыре, в лучшем случае, может, больше. Кажется, она просила забрать детей? Успеете. В регистратуре оставьте свои данные, как родственницы, с которой она проживает.

— Спасибо! — обрадовалась Сашка, как самому лучшему подарку в жизни.

Ей с трудом удалось найти дом на окраине Москвы — старая хрущевка, соседствующая с рабочим общежитием, со всеми вытекающими из данного соседства последствиями. Дом стоял очень странно — боком в самом конце улицы с непонятной нумерацией — одиннадцатый, тринадцатый, куда-то подевались парочка домов, положенных по порядку, из-за угла выскакивала общага под номером девятнадцать, и совсем уж на отшибе, углом стоял искомый двадцать первый.

Александра подумала, что оставлять машину даже на непродолжительное время в таком райончике небезопасно, но все же вышла, пискнула сигнализацией и вошла в подъезд.

Подъезд «радовал» шибающим в нос разнообразием запахов, с ярко выраженным преобладанием стойкого зловония мочи, как кошачьей, так и рода человеческого, разбитыми подъездными окнами, вывороченными перилами, грязной раздолбанной лестницей.

Из дерматиновых дыр нужной ей двери торчали ошметки ваты, не выпадая из общей удручающей картины подъезда. На звонок долго не отвечали, Александра повторила попытку, позвонив еще раз.

Не ночь, конечно, но около одиннадцати.

— Хто там? — строго поинтересовался из-за двери старческий голос.

— Здравствуйте, я подруга Ирины.

— Ее нет!

— Я знаю, поэтому и приехала.

— Чтой-то я раньше тебя не видала? — поинтересовалась добровольная помощница чекистов.

— Я раньше не приезжала!

Сашке казалось, что данный факт вполне очевиден.

— И что тебе надо?

— Ира просила меня приехать.

— А сама она где?

— Может, вы откроете, и я расскажу?

За дверью помолчали. Загремел отпираемый замок.

— Ну, заходи, коли подруга.

Протиснувшись в щель, Александра очутилась в прихожей, размерами больше похожей на коробку от холодильника «Норд».

— Как вас зовут? — взяла она инициативу в свои руки.

— Вера Васильна, — представилась старушка.

— Вера Васильевна, меня прислала Ирина забрать детей.

— А ты часом не из органов каких? — вела допрос хозяйка.

— Нет, нет, я ее подруга!

— Что ж за подруга такая, что ни разу не была и я о тебе не знаю?

— Мы недавно познакомились.

— И вот так, незнакомой женщине, Ирина разрешила отдать детей?

— Вера Васильевна, Ирину сбила машина на дороге, она в больнице сейчас.

— О господи! Свят, свят! Да как же так? А я думаю, второй день нет, уж в милицию собралась сообщать, да дела у нее такие, что и не знаешь, сообщать или нет!

— Вера Васильевна, у меня времени мало, давайте детей соберем.

Бабулька сомневалась. По всему было видно, что она хорошая старушка, сердобольная, но Сашку видела в первый раз, и мало ли что может рассказать незнакомая женщина.

Сашка все понимала, и бабулька ей нравилась — чистенькая, аккуратная — халатик байковый, чистенький отглаженный, теплые ворсистые тапки от сквозняков, волосок к волоску пучок на голове, и прихожая прибранная, чистенькая, хоть и бедная.

— Вот что, Вера Васильевна, чаем угостите? Заодно и поговорим.

— Ну, пошли, почаевничаем! — согласилась старушка.

Через десять минут Сашка расположила к себе хозяйку, рассказала про «аварию», как оказалась рядом и что, пока Ирину «везли в «скорой», та попросила ее помочь Вере Васильевне, забрать детей, пока Ирина в больнице.

— Так вы, стало быть, ее не знаете? — допытывалась хозяйка.

— Нет, — призналась Сашка, — но я оставлю вам все свои данные и паспорт покажу. Я помогу ей, честное слово.

— Кто бы ей, горемычной, раньше помог! — вздохнула Вера Васильевна. — Хозяин-то, правда, ее не обижал.

— Какой хозяин? — насторожилась Саша.

— Дак она в палатке овощной работает, хозяин у нее кавказец, но не обижает, ничего такого, разрешает овощи-фрукты детям брать, платит, правда, маловато, она и подрабатывает где может. Днем приходил, Ирину искал.

Бабулька, кряхтя, поднялась с табурета и вышла из кухни. Сашка осмотрелась — нищета, но аккуратная, чистая, все блестит, вымыто. Вернулась хозяйка с тонкой тетрадочкой в руке и очками, села на прежнее место.

— Ну, давай свои документы!

Сашка достала из сумки паспорт и права, протянула старушке. Вера Васильевна, нацепив очки на кончик носа, внимательно изучала паспорт, придирчиво сравнила фотографию с оригиналом, записала данные в тетрадку, не забыв про прописку, номер водительских прав — никак в органах служила в дни своей молодости? Или жизнь нынешняя научила не доверять никому? Спросила номера Сашкиных телефонов и старательно занесла в ту же тетрадку.

— И куда ты деток определишь? — спросила, отдавая Саше документы.

— У меня поживут.

— И кто за ними присмотрит? Они же малые совсем.

— Я разберусь! Хотите, вы с нами поживите, — предложила Сашка.

— Да господь с тобой! Куда мне, уж восемьдесят скоро, больная я вся. Я и Ирине помогать не могла, племяшку свою пристроила днем за детьми смотреть, пока она на работе. Ирочка исправно платила и за жилье, я ей комнатку сдаю, и племяшке за присмотр. Да вот ее нет уж два дня, они плачут без конца, мы уж и не знали, что делать.

— А племянница ваша сможет посидеть с детьми? Я заплачу, не беспокойтесь.

— Думаю, договоритесь, женщина она хорошая, без работы осталась, вот и подрабатывает. Ирина-то много платить не могла, сама концы с концами еле сводила, старалась, а как же! Ну, я помогала с детьми, сколь могла.

— Сейчас можно позвонить вашей племяннице? Мне в больницу надо, к Ирине.

— Ох, не знаю, милая, у нее ж семья, муж. Ну, идем, деток соберем.

— Они спят?

— Не спят. Плачут, мамку ждут.

Вера Васильевна повела Сашку в маленькую комнату. Когда старушка открыла дверь и Санька увидела двух светлоголовых ангелочков, сидевших на потрепанном диване, в пижамках, прижавшись друг к другу и смотревших на нее перепуганными огромными голубыми глазищами, ей понадобились все силы, чтобы не зарыдать в голос.

Комнатка была маленькая, метров десять. Большую часть занимал расстеленный старый диван, был еще большой шкаф, пара стульев, картонная коробка с игрушками, книжные полки на стенах, заставленные детскими книжками, и все.

— Шурочка, Ванюша, давайте собираться, — мягко, нежно заговорила с детьми Вера Васильевна. — За вами тетя Саша приехала.

— Мама! — заплакала девочка.

— Мы сейчас с вами поедем в большой дом, — пообещала Сашка. — Там красиво, а мама к нам потом приедет.

— Где мама? — спросил мальчик и тоже заплакал.

— Мамочка заболела, но она скоро выздоровеет, мы с вами купим ей яблоки, апельсины и пойдем навестим ее в больнице. Хотите мамочку проведать?

— Хочу к маме!

Девочка расплакалась всерьез, огромные крупные слезы текли по пухленьким щечкам, брат решил не отставать.

— Сколько им лет? — спросила Сашка.

— Два с половиной годика.

О господи, совсем крошки! У Сашки сердце рвалось. Она понятия не имела, как вести себя с детьми, но чувствовала, что сейчас никак нельзя впадать в бабью жалость.

— Так, Вера Васильевна, во что их одевать? Соберите их вещи на первое время и документы, все, какие есть, — привычно руководила Сашка, взяв ответственность на себя.

Она присела на корточки возле дивана, попыталась взять детей за ладошки, но они перепуганно отодвинулись, глядя на незнакомую тетку во все наполненные страхом глазенки.

— Детки, вы хотите увидеть маму? — без нажима, но твердо спросила Сашка.

Две светлые головенки кивнули одновременно.

— Тогда надо поехать со мной. Сюда мамочка приехать не сможет. Поехали? Хорошо?

Она протянула руку вперед раскрытой ладонью и замерла в ожидании.

И маленькие дрожащие ладошки оказались в ее руке.

И с этой минуты у них троих началась любовь.

Сашка расцеловала их, малыши, непонятно каким чудом и ведением, сразу приняли ее, прижались к ней теплыми тельцами — и навсегда вошли в Сашкину жизнь.

С помощью Веры Васильевны она устроила детей на заднем сиденье, затолкав между сумками с вещами и пристегнув одним на двоих ремнем безопасности. Она позвонила Надежде, племяннице Веры Васильевны, и с ходу назвала ей сумму, которую заплатит за сутки. Через полчаса Сашка заехала по названному адресу, Надежда ждала ее у подъезда.

Отвезя детей с няней к себе домой, устроив их второпях, Сашка вернулась в больницу.

Где-то через час из операционной вышел врач.

— Ну что?

— Идемте в ординаторскую.

У Сашки сердце упало — нет, не может эта девочка сдаться! Не может!

В ординаторской доктор тяжело опустился в кресло за письменным столом, достал сигареты и закурил. Он был не просто усталым, даже почернел, осунулся как-то.

— Работаю здесь уже сто лет, а к такому привыкнуть не могу! — возмутился он куда-то, поверх Сашкиной головы.

— Умерла-а… — прошептала Сашка, ноги подкосились, и она рухнула на стул с другой стороны стола.

— Нет, слава богу! — Он перевел взгляд на Сашку, которую вроде и не замечал до сих пор. — Как вас зовут?

— Александра Владимировна, — привычно по отчеству представилась она.

— Саша, — не принял он официальности, — я обязан сообщить в милицию, что сейчас и сделаю, у вашей подруги травмы, трудно совместимые с жизнью, и все они носят криминальный характер. Ее мучили, пытали, насиловали в извращенной форме.

— Она выживет?

— Надеюсь, если сердце выдержит и не сдастся, то выживет.

— Что с ней, доктор?

— Что? — Он зло посмотрел на Сашку, словно это она ее пытала. — Она разорвана вся, кровотечение маточное, переломаны все ребра, трещины на множестве костей, перелом голени со смещением, многочисленные ожоги по всему телу, нанесенные сигаретами, паяльником, наверное, утюгом, выдраны волосы на голове, местами сожжены, повреждение внутренних органов! Можно еще перечислять, это не полный список! Все тело сплошная гематома, порезы, ожоги!

— Вызывайте милицию!

— Я только сообщу, до утра она не придет в себя. Мы будем колоть ей серьезные обезболивающие. У вас есть какие-нибудь ее документы?

— Да, есть страховой полис, паспорта я не нашла.

Сашка протянула ему полис, который со всеми документами отдала ей Вера Васильевна, он пробежал глазами, достал из ящика стола объемистый журнал и стал переписывать данные.

— Россиянка — это хорошо, меньше проблем.

Он отдал Сашке документ и совсем уж усталым голосом сказал:

— Идите, Саша, домой, приходите утром. Детей нашли?

— Да.

— Вот и хорошо. Идите.


То, что случилось с Ириной, потрясало до жути, до холодного ужаса обыденностью зла и пониманием своей незащищенности от беспредела и вседозволенности чужой, нечеловечески беспощадной воли.

Жила-была девочка Ира в большом российском городе, далеко от столицы. Жила с мамой, преподавательницей русского языка и литературы. Девочка хорошо училась, в совершенстве овладела английским и последние два года учебы в школе работала репетитором, зарабатывая деньги на свою мечту. Мечта сбылась — девочка поступила аж в МГУ, на филфак. Заработанных денег хватило на то, чтобы найти жилье — маленькую комнатушку на самой окраине Москвы, с милой старушкой хозяйкой, квартиры передавали друг другу студенты: выпускники — первокурсникам. Девочке повезло, хозяйка была доброй и даже сделала ей регистрацию в столице. Девочка училась, вечерами подрабатывала, мыла полы, делала переводы одногруппникам, в общем, жила, как могла. Но случилась у девочки любовь на третьем курсе — большая, красивая, с цветами, подарками, с московским мальчиком-мажором со старшего курса другого факультета. Девочка была влюблена до слепоты — ничего не замечала, никого не слушала, критики любимого не признавала. Пришлось девочке прозреть, когда она узнала, что ждет ребенка — мальчик ее бросил, да еще пригрозил всякими ужасами и своими неограниченными возможностями сотворить с ней любые несчастья, если она будет его преследовать и вообще появляться в его жизни.

Девочка долго плакала, печалилась, но избавляться от ребенка не хотела. Родились у нее двое детей — девочка и мальчик. Пришлось девочке бросить университет и думать, как жить дальше — вернуться назад в свой город, к маме она не могла, мама болела все время и сама нуждалась в помощи, да и стыдно было возвращаться.

Девочка, еще будучи беременной, познакомилась в женской консультации с веселой, молодой украинкой Олесей, которая тоже ждала ребенка и жила по соседству — в рабочей общаге, вместе со своим мужем. Олеся работала на рынке продавцом, она-то и предложила нашей девушке работу. Ее хозяин, кавказец, искал продавца, и не на рынок, в тряпичную палатку, а в овощной мини-магазин, поэтому ему нужна была женщина с российским гражданством и регистрацией — чтобы все официально для демонстрации проверяющим своей законопослушности.

Так девушка стала работать продавцом. Хозяин ее не обижал, никаких непристойных предложений не делал, она подрабатывала, помимо основной работы, — мыла полы в подъездах и госучреждениях, в которые смогла устроиться. Конечно, она мечтала найти такую работу, чтобы устроить деток в хороший садик, восстановиться в университете на заочном отделении.

Однажды она задержалась на работе — сдавала смену, а тут как раз пришел товар, пришлось все пересчитывать со сменщицей. За ней зашла Олеся, подождала ее, и они вместе пошли домой. Возле них остановилась машина, из нее выскочили три парня, затолкали девушек в автомобиль и увезли в Подмосковье, в какой-то страшный дом.

Пятеро уродов, нелюдей решили отметить какое-то удачное дело водкой, наркотиками и понравившимися девчонками. Их раздели, привязали к кроватям и… Первые несколько часов Ирина кричала, плакала, умоляла, потом впала в ступор, почти ничего не чувствуя, периодически теряя сознание. Олесе доставалось больше, может, потому, что она кричала, сопротивлялась, обзывала выродков. Вечером второго дня Олеся умерла.

Ирина, поняв это, снова потеряла сознание, когда пришла в себя, решила, что и сама тоже умерла — было тихо. Она осмотрелась и поняла, что все пятеро спят, обколовшись, перепив. Руки и ноги ей давно развязали, чтобы удобней было издеваться, понимая, что ходить она уже не может.

Как она смогла выбраться из дома, натянуть на себя какие-то лохмотья, которые там нашла, и, главное, как добралась до дороги, она и сама не помнила.

Но смогла точно рассказать оперативнику, который пришел в больницу взять у нее показания, где находится этот пыточный дом. Выродков арестовали — они так и не проснулись, когда в дом ворвалась группа захвата.

Олеся была там же, все еще привязанная к кровати.


— Дай мне сигарету! — хрипло потребовала Сашка у Ивана.

Он достал сигарету из пачки, протянул, щелкнул зажигалкой, давая ей прикурить. Она затянулась, посмотрела вдаль.

Уже давно сумерки сменились темнотой, Коля опустил сетку от комаров, уютно отделившую летнюю кухню от остального мира, мирно потрескивали дрова, брошенные в мангал для освещения. Когда он все это сделал, Сашка не заметила.

Она ничего не замечала, когда говорила, сейчас только вынырнула, очнулась от воспоминаний. В разлитой тишине, нарушаемой еле слышным лягушачьим хором, так нереально ужасно, несовместимо с жизнью было все, о чем она рассказывала.

— Из больницы я забрала ее к себе через два месяца. Ей сделали еще несколько операций. Я нашла хорошего психотерапевта, он взялся лечить Ирину, посоветовал мне устроить ее на работу, и я взяла к себе секретарем — моя бывшая секретарша как раз должна была уйти в декрет. Но она не живет! Вернее, живет в постоянном страхе! В ужасе! Она боится выходить из дома, ходить по улицам, боится людей, незнакомые мужчины вызывают у нее панику, жуткий страх! Хорошо хоть, психотерапевт у нее женщина. А дети! Они так всего боятся, считывая с матери этот животный страх! Первое время, во сколько бы я ни пришла с работы, они меня ждали, выбегали в прихожую, хватались за мою одежду, так и ходили за мной везде. Не отпускали. Я готовлю — они со мной на кухне, одной рукой зайцев к себе прижимают, другой крепко держатся за мою юбку! И так же они гуляют с Надей на улице — просто ходят и держатся за нее! Врач настояла, чтобы Ирина жила отдельно, научится заново жить самостоятельно. Мы сняли ей квартиру, а она из нее не выходит! То есть выходит, конечно, но только не одна. Утром ее забирает Сережа, мой водитель, он теперь только ее возит и детей, вечером отвозит назад. В магазин она не ходит — попробовала пару раз, так у нее случился такой приступ страха, что она теряла сознание, приходится Надежде все покупать или Сергею.

Сашка резким движением затушила сигарету в пепельнице, которую подвинул к ней Иван.

— Дай еще! — попросила она.

Иван дал. Поднес к сигарете зажженную зажигалку, Сашка не прикуривала — смотрела куда-то в пространство. Он забрал у нее сигарету, прикурил сам и протянул ей. Она не заметила ничего — сильно затянулась.

— Недели две назад меня попросила прийти Иринин психотерапевт.


— Здравствуйте, Александра Владимировна! Хорошо, что вы пришли, нам есть о чем поговорить.

— Нам надо жить всем вместе?

Всю дорогу Сашка выдвигала предположения, зачем она понадобилась врачу, и ничего, кроме этого, не придумала.

— Пока нет, подождем, посмотрим. Я хотела поговорить с вами о другом. Видите ли, Александра Владимировна, страх, который испытывает Ирина, не пройдет быстро, лечение может занять годы.

— Значит, будем лечить столько, сколько надо! — предупредила Сашка ход данного высказывания.

— Я не о деньгах, Александра Владимировна. Вы при первой нашей встрече прояснили этот аспект. Я о том, что не вижу пока никаких сдвигов, и это меня беспокоит больше всего!

— Может, лекарства нужны какие-нибудь?

— Лекарства нужны, но вы же знаете, что Ирина категорически отказалась от антидепрессантов! Она сильная девочка и понимает, что легко попасть в зависимость. Единственное, что сейчас является смыслом в ее жизни, — дети. Я старалась на этом построить процесс лечения, но… Любые попытки перевести внимание на нее, как на личность, вызывают мгновенное отчуждение.

— Объясните проще.

— Проще? Она не хочет жить. Не в смысле суицидальных мыслей, а в том, что она отказалась от себя как от личности. Как от женщины. Понимаете, ей придется до конца своих дней жить теперь с тем ужасом, через который она прошла. И мы, люди из обычного мира, не можем и не сможем ее понять! Я могу много говорить и объяснять, но не стоит отнимать ваше время. Я думаю, что Ире надо сменить обстановку, уехать из Москвы. Этот город подсознательно ассоциируется для нее со смертельной опасностью. И еще. Я могу посоветовать одну группу, по типу анонимных алкоголиков, только там занимаются люди, пережившие насилие. Может, что-то сдвинется, я никак не могу вывести ее из ступора страха, тем более что нет медикаментозной помощи. Ей надо услышать, понять, что она не единственная, кто прошел через ад. А еще увидеть, что люди живут дальше, строят жизнь снова. Хорошо бы ее на природу с детьми отправить, туда, где людей поменьше.


— Коля, возьми ее сюда пожить, хотя бы до конца лета. Она сильная, молодец, умница, я знаю, она справится со своими страхами, но сейчас она инвалид — у нее постоянно болит все тело, все кости, волосы выдраны клоками и больше не растут, приходится ходить в платке, и это еще больше отдаляет ее от людей! Я делаю, что могу, но этого мало, да и не та это помощь! Ей действительно надо туда, где людей поменьше и нет поводов для такого страха. И главное — дети! Их сейчас надо спасать от жизни в постоянном страхе! Ее нельзя жалеть — ее понять надо! Может, ты поймешь?

— Саш, ты чего меня уговариваешь? — принимая ее дружеское «ты», спокойно спросил Николай.

Вытащил откуда-то телефон, да не простой сотовый — тяжелый, странный, Сашка таких не видела раньше.

— Водитель твой может их привезти до станции?

— Может, — кивнула Сашка.

Он протянул ей телефон.

— Вот пусть и привезет. Звони. Скажи, чтобы вещи брала только самые необходимые, на первое время. Остальное потом решим. Я их у станции встречу.

— Что, прямо сейчас? — совсем опешила Сашка.

— А чего тянуть, Саш? Пол-лета уж прошло. Из Москвы их забрать надо, ясное дело!

— Да она напугается! Ночью ехать неизвестно куда, да еще и в Подмосковье! — сопротивлялась Сашка такому молниеносному решению.

— Вот ты и придумай, как ее успокоить. Звони!

Сашка, как под гипнозом, набрала номер телефона, но не Ирины, сначала Сергея — водителя. Николай с Иваном отошли в сторонку, за пределы антикомариной сетки и тихо о чем-то разговаривали.

Дав указания Сергею, она вздохнула пару раз и даже перекрестилась, бросив взгляд в сторону беседующих мужиков — не заметят ли? — и набрала телефон Ирины.

— Ирочка, это я.

— Александра Владимировна! Вы где? — Конечно же перепугано.

— Я на даче у друзей.

Господи, помоги найти правильные слова! Тут и здоровый человек, с которым самое страшное, что случилось в жизни, — это протечка унитаза, перепугается — ехать куда-то на ночь глядя, к незнакомым людям! А Ирина!

— Ириш, ты ничего не бойся. Для тебя и детей все плохое закончилось. Теперь только хорошее будет! Обещаю! Ты мне веришь?

Ира подумала, осторожно помолчав, и ответила твердо:

— Верю.

— Вот и хорошо. Ты собери вещи летние свои и детские, сейчас Сергей приедет и привезет вас на станцию. Там вас встретит мужчина. Ты его не бойся, это очень хороший человек и мой друг, можешь ему верить, как мне. Его Николай зовут. Он большой, и машина у него большая — не бойся. Ничего не бойся!

— Ладно, — тихо сказала Ира.

Саша подошла к мужчинам, отдала телефон Николаю.

— Через два часа они будут на станции.

— Вот и хорошо, — подвел итог Николай. — Где вам постелить?

— А знаешь, давай на сеновале. У тебя там благодать! — принял решение Иван.

— Порознь! — уточнила Сашка.

— Тебе, Саш, наверху, на втором этаже, — задушевно предлагал хозяин, — там красота! Спокойно, реку, небо из окна видно. А Ивана внизу устроим.

— Коль, мне с тобой ехать надо, — ушла от темы красот природы Сашка к заботам людским.

— Не надо тебе со мной ехать. Не волнуйся, Саш, все будет хорошо! — как-то так сказал, что Сашка поверила.

— Я вас дождусь, надо, чтобы они меня увидели.

— Саш, не надо ждать. Спи. Я же обещал: все будет хорошо!


Пахучее, покалывающее сеновальное счастье мягко приняло в себя уставшее, избитое ивановское тело.

Хорошо!

Только сна не было ни в одном глазу. Мысли крутились, крутились, крутились в голове, не давая покоя навязчивыми вопросами.

Тишина. И темень. Такие непривычные жители мегаполиса и пугали, и завораживали, и располагали к размышлениям.

— Саш, не спишь?

На сеновале, стоявшем посреди ночной темноты и тишины, голос Ивана звучал как оперная ария, пропетая знатным тенором.

— Нет, — отозвалась сверху Сашка.

— Почему вдруг такое доверие мужику, которого ты первый раз видишь?

Она помолчала. Что-то шуршало в дальнем углу большого амбара, может, мышь, может, другой какой ночной зверек или просто сено «вздыхало».

— Так бывает в жизни. Редко, но бывает, — ответила она.

— А если твоя Ира не согласится остаться здесь без тебя? Что тогда?

— Я не поняла, ты за нее переживаешь или за Колю?

— Саш, — повысил голос Гуров, раздражаясь. — Он такое перенес, только оклемался! Зачем ему лишние переживания, чужие причем?

— Нет, Гуров, не оклемался он! Ему, чтобы спастись самому, надо спасти кого-то, помочь, простить себя, наконец, перестать обвинять в смерти своих. Он не хочет принимать ту истину, что иногда в жизни события случаются помимо нашей воли и желания, и ничего мы с этим сделать не можем, и изменить ход событий не можем, нам дано только разбираться с последствиями. Ирина — это наглядный пример! Она у него перед глазами будет, и, может, он примирится в душе со своей потерей.

— Саш, а ты все помнишь про благие намерения? — продолжал раздражаться Иван.

— Гуров, нет у меня никаких далеко ведущих намерений! — взвилась в ответ Санька. — Это я сейчас надумала, что Коле не мешало бы увидеть, что беда не только у него приключилась! А вообще я думала только о том, что детей надо на природу вывезти. И Ирину. И что им здесь спокойно будет и хорошо! О здоровье их думала!

Они замолчали, весьма недовольные друг другом.

«А что я, собственно, завелся? — спросил себя Иван. — То, что Ирина ее и дети здесь здоровье поправят, — это факт, и, чем черт не шутит, может, Коляна растормошат и к жизни вернут! Мне бы ей спасибо сказать!»

Задело его, зацепило, что она вот так — сразу, без сомнений — поверила Николаю! Рассмотрела его, прочувствовала! Николая — да, а его, Ивана, — нет! И не доверяет она ему, на расстоянии держит, сверкнет злым балтийским глазом и отстраняет, выставляя за ограничители доступа.

— Гуров, ты что примолк? Считаешь, я неправильно сделала? — с сомнением спросила Сашка.

— Чего гадать, посмотрим, — не стал успокаивать Гуров.


На пустой станционной площади стоял «хаммер». Коля вышел из машины, облокотился о капот и курил в кулак, волновался.

С чего это вдруг он стал пороть горячку? Надо было дождаться утра, обдумать все, да и лишних переживаний девчонке ночными поездками не добавлять!

Он увидел ее, когда Сашка рассказывала, — увидел! Ну, привиделось ему что-то — с кем не бывает! Ишь какой вещун-колдун! Одичал совсем в глуши-то или так история этой Ирины на него подействовала?

Да и Сашка хороша, так рассказала, что его всего перевернуло, девчонка эта перед глазами стоит, и он подумал — моя! Даже не подумал, а затеплила где-то в груди не то надежда, не то предчувствие какое!

Хорош! Нечего сказать! Девочка совсем — двадцать четыре, а он, старый хрен, почему-то решил, что его!

Он щелчком выбросил окурок выкуренной в несколько затягов до фильтра сигареты. На темной привокзальной площади, едва освещенной единственным фонарем, устало светившим у входа закрытой на ночь двери станции, он ярко полыхнул, пролетев по дуге, и слышно упал на асфальт, предсмертно раскидав полыхнувшие искры. Николай проследил полет и падение бычка, достал еще одну сигарету и закурил.

«Ну, ничего, — приободрил он себя, — ничего. Лето на природе побудут, отъедятся нормальными продуктами. Речка, лес, живность моя — раздолье детям. Хоть в себя придут, успокоятся, а чего им у меня-то на хуторе бояться? Опять же Лукинична с Ильичом за ними присмотрят. Да с радостью! Может, и Ирина эта отойдет немного на наших-то просторах!»

Лукинична и Ильич были его соседями, единственными оставшимися на хуторе. Старики были крепкими, по-народному юморными, шебутными, но загибались совсем уж от бедности, одиночества и заброшенности, пока Коля не появился рядом. Он выстроил дом, обзавелся хозяйством, а заодно и им помог взбодриться, оклематься и зажить по-новому. Жили они с соседями душа в душу — одной семьей, почти одним домом. Лукинична оставалась у Коли на хозяйстве, когда он в леса уходил, или в район уезжал, или в Москву, или начальство какое наезжало, клиенты на охоту да на рыбалку, водки попить в тишине. За живностью втроем ходили, корова одна на два дома, а что, им даже слишком. Лукинична нет-нет да и на рынок в район ездила, излишки продавала, радовалась всегда доходу. А Коля только тихо улыбался ее неугомонности хозяйской — отошла от нищеты и беспросветности, а то все поверить не могла, что жизнь теперь у нее спокойная, сытая началась.

Вот будет кому детей доглядывать — старики обрадуются! Коля улыбнулся в темноту — еще как! Ильич начнет игрушки деревянные мастерить, а уж Лукинична их пирогами да блинами откормит!

Хорошо, что едут! И им на радость и веселье на выселках своих, и детям — раздолье и здоровье!

Правильно решил, пусть прямо сейчас едут, а что тянуть! Пол-лета, почитай, прошло, глядишь, поутру и передумают, или Сашка отбой даст! Ее там сейчас небось Иван-то распекает, отчитывает!

Он улыбнулся — обнародился совсем, стариковские словечки-присказки даже мысленно вставляет.

На площадь въехала синяя «Нива», лихо завернула вираж, рассекая тишину повизгиванием шин, тормознула возле Николая. Из машины выбрался парень лет тридцати, подтянул джинсы, степенно подошел к Николаю и протянул руку для пожатия.

— Вы нас ждете? Александра Владимировна сказала, что встретят на «хаммере». Я Сергей.

— Николай.

— Что за спешка такая? В ночь. Я бы завтра привез. Взял вот свою машину, ночью-то на моей спокойнее.

— Александра воспользовалась подвернувшейся возможностью, чтобы подругу и детей на природу вывезти на оставшееся летнее время, — пояснил Коля.

— Это правильно! — согласился Сергей. — Им на воздух очень надо! Что в Москве!

Но комментировать больше ничего не стал. Молодец! Толковый водитель.

— Давай, Сергей, перегружай вещи. А пассажиры что, спят?

— Дети спят, а Ирина нет, — ответил Сергей и направился к «Ниве».

Коля распахнул задние дверцы и багажник своей машины. Пока они с Сергеем обменивались рукопожатиями и присматривались друг к другу, девушка из машины не вышла, но, когда он подходил к «Ниве», осторожно, чтобы не разбудить детей, выбралась.

Вот ни черта же не видно в этой темноте под усталым станционным фонарем!

Он шагнул навстречу — она прикрылась распахнутой дверцей, отступила на полшага.

— Здравствуйте, — как можно доброжелательнее сказал он. — Я Николай, меня за вами Александра прислала.

Она молчала. Он понимал — как бы Сашка ни старалась ее успокоить, предупредить страхи, но здоровенный незнакомый мужик, в потемках, ночью, хрен знает где, на какой-то станции… А за спиной маячит агрессивная дорогая машина! Это при ее-то воспоминаниях!

— Ирочка, давайте детей перенесем, — предложил совсем уж мягко. Нежно и очень осторожно.

Она стояла не шевелясь за дверцей и молчала. Помог Сергей:

— Ириш, давай я кого-нибудь возьму.

— Да, Сереж, — подала она голос. — А ты с нами поедешь?

Как о спасении просила.

— Действительно! — обрадовался возможности успокоить ее Николай. — Сергей, давай с нами! Ты на своей «Ниве» по нашей дороге пройдешь. У меня там банька еще под парами, с вечера. Отдохнешь, с начальницей пообщаешься!

— Нет, я домой, — сказал Сергей, — меня жена ждет, и дела завтра. Раз Ирину не везти, машину надо на профилактику поставить. Жаль, конечно, банька — это хорошо!

В темноте Николай никак не мог рассмотреть Ирину — ну, высокая, худая, из-под небольшой косыночки на голове струятся длинные светлые волосы. И вся как натянутая струна — сплошной страх и настороженность.

Ладно, разберемся!

Коля нагнулся, нырнул в машину и взял спящего ребенка. Потревоженный малыш хныкнул сквозь сон.

— Тихо, маленький, — успокаивал Коля с перехватившей горло нежностью, — спи, мой хороший, скоро дома будем, в кроватке. Ирочка, вы садитесь на заднее сиденье, посередине, а детей мы вам по бокам положим.

Она позволила себе несколько секунд сомнений, взяла объемистую сумку и пошла к «хаммеру». Мужчины пристроили детей головками у нее на коленях и осторожно с разных сторон закрыли дверцы.

— Спасибо, Сережа, — поблагодарил Николай и полез в задний карман джинсов за бумажником.

— Да ты что?! — остановил его движение Сергей. — Все, поехал! Александре Владимировне привет! Ирину и детей берегите, не обижайте!

Хотел сказать еще что-то, но передумал, пожал Коле руку, махнул Ирине и пошел к «Ниве». Николай сел в машину, завел мотор и, посмотрев в зеркало заднего вида, спросил:

— Вы там удобно устроились?

— Да, — еле слышно ответила Ирина.

Взвизгнув прощально шинами, «Нива» развернулась и отъехала. Николай включил свет в салоне и развернулся к девушке.

— Ирочка… — начал было он и замолчал.

Ее он видел именно такой в своем коротком видении, во время Сашиного рассказа!

Значит, все-таки вещун-колдун от природы и лесных угодьев!

Она действительно симпатичная. Очень. Глаза темно-синие с плещущимися в них болью, настороженностью и ожиданием плохого.

— Ира… — Главное, ее сейчас успокоить, найти нужные слова. — Вы не бойтесь ничего, ладно? Вам теперь больше не надо бояться. Совсем. У вас с детьми теперь все хорошо будет. Обещаю.

— А куда мы едем?

Ну, слава богу! Хоть заговорила с ним. Решилась!

— Далеко, мы на хуторе живем, на выселках, у нас там очень красиво. И спокойно. И тихо. Вам понравится. Ну, поехали?

— Поехали, — сказала она без прежнего напряжения, но еще настороженно.

Значит, нужные слова нашел. Молодец!

Дорога у них, конечно, не американский хайвей, и поспать ей не удалось — придерживала детей на колдобинах и рытвинах.


Сашка спала сладко и безмятежно. И заснула она, глядя через окно на звезды — сумасшедшие, огромные звезды на бездонно-черном небе. И расстроилась, почти до слез, увидев одну падающую звезду, пролетевшую по небу, — ни черта же загадать не успела! А вообще, есть такие быстрые, кто успевает загадать? Звездное бездонье втягивало в себя, умиротворяло, успокаивало, делясь своей возвышенностью, по сравнению с которой все человеческие страстишки становились смешными в своей суетной глупости и мимолетности бытия, шептало что-то прямо в разум и убаюкивало. Отяжелевшие веки закрывались сами собой, и Сашка все старалась их разлепить — обидно же, когда еще такое небище звездное увидишь?

Она проснулась сразу, в одну минуту, и потянулась сладко, до хруста в костях, беспечно-счастливо. И спохватилась.

Ирина! Дети!

Заспешила спуститься со второго сеновального этажа, съезжая неуклюже попкой на приставленную лестницу, обрушивая вниз кучи сена.

На первом этаже народных апартаментов спал Иван Федорович Гуров, лежа на, животе, засунув руки под подушку. Спровоцированные наблюдением за спящим мужчиной, в Сашкином мозгу шевельнулись подозрения, стремительно сформировавшись в две пугающие мысли. Подталкиваемая этими мыслями, Санька присела возле Ивана на колени и стала его тормошить.

— Гуров, проснись немедленно!

— Дорогая, — сонно пробормотал он в подушку, — ты пришла неспешным сексом пожелать мне доброго утра?

— Ты не мог бы просто проснуться, без проявлений гиперсексуальности?

Он вздохнул преувеличенно тяжко, перевернулся на спину, продемонстрировав ей то самое, о чем она упомянула, вздыбленной простыней на определенном месте.

— Я рада за свою страну! — не смутилась Сашка. — Когда у нее есть такие герои, демографическая проблема нам не грозит!

— Прошу! — широким жестом предложил он с язвительной усмешкой.

— Остынь, Гуров!

— Если ты не собираешься помочь Родине в трудную минуту, то какого черта разбудила меня, прервав чудный эротический сон на самом интересном месте?

— Скажи мне, Гуров, ты братков неугомонных все это время вел за нами?

Еще раз вздохнув, демонстративно тяжко, он перевернулся на бок, но не ответил.

— Ты их сюда, к Николаю привел?

— Расслабься, Александра.

— Я спрашиваю!

— Сюда они не придут!

Сашка охнула от испуга и уселась рядом с ним.

— Как я забыла? Зачем я только Ирку сюда с детьми выдернула?

Иван сел.

— Саш, Саш, успокойся. Да, я их вел и в метро, и в электричке, ты же догадалась, но на какой станции мы вышли, они не видели.

— Ну еще бы! Мы по вагонам мотались туда-сюда на глазах у изумленных граждан!

— Вот именно! От той станции, где они нас еще наблюдали в электричке и потеряли потом, до конечной три остановки. Они будут искать на каждой, бомбил на вокзалах расспрашивать, людей. Найдут мужика на москвичонке, но он нас только до развилки довез. А там, как водится на Руси, три дороги — налево километров семь до деревни, направо до другой столько же или побольше, прямо к Николаю на хутор.

— Вставай! — потребовала Сашка. — Надо уезжать немедленно!

— Да не немедленно, Саш!

— Сейчас же! Нельзя Ирину пугать, представляешь, что будет, если она их увидит! И Колю подставлять нельзя!

— Романова! Прекрати панику! — прикрикнул Иван. — Никто сюда не приедет! Коле позвонят, когда они на станции нарисуются!

— Кто позвонит?

— Пошли, Александра Владимировна, лучше на речку, поплаваем, — доброжелательно предложил он.

Встал, потянулся всем телом, хрустнув костями.

— Гуров, я тебя сейчас пристукну, точно! — пообещала Сашка, подскакивая и вскипая негодованием.

— А как же спасение Родины?

— Родина переживет эту потерю!

— Саш, Коля у нас человек известный во всем районе и области. Его здесь уважают, преклоняются и побаиваются, и любые его просьбы, если таковые есть, исполняют со рвением. Конечно, его знают все бомбилы города, и не только они. Он сказал парочке знакомых, если кто начнет о нас расспрашивать, сообщить ему. Сообщат мгновенно, попутно запудрив мозги спрашивающим. По моим расчетам, раньше часов двух дня братки не объявятся. Мы поплаваем — вода в речке теплющая. Познакомишься с Колиными соседями. Чудесные старики, одной с ним семьей живут, вчера не показались из деликатности, не хотели мешать. Иру свою успокоишь, посидим, пообедаем, а потом неспешно двинем назад, в Москву.

— А что, вчера ты мне это объяснить не мог, разведчик хренов! — бушевала Сашка, скорее от облегчения.

— Ну, извини…

— Не извиню!

Она развернулась и пулей вылетела из сеновального царства.

— Саша, Саша!

К ней из огородных грядок бежали два белоголовых ангелочка. Саша опустилась на колени, прижала их к себе, зацеловала:

— Вы мои зайчата сладкие! Вы мои маленькие!

— Мы кроликов смотрели!

— И лошадку!

— И коровку!

— А баба Лукишна нам пироги печет!

— А мы клубнику едим!

Сашка смотрела на их счастливые перепачканные клубникой мордашки и не могла поверить! Как? За одно утро и так просто?

Конечно, не все так просто и не в одно утро, но боже мой! Боже мой! Она за восемь месяцев такого добиться не могла — они цеплялись за нее или Ирину и ходили везде, как хвостики, боясь, что эти единственно надежные в их мире женщины могут исчезнуть куда-нибудь!

А тут! И кролики, лошадки, и «клубнику едим», да еще Лукишна — сразу и пироги печет! И не держатся ни за кого!

Сашка быстренько справилась с навернувшимися слезами облегчения, чтобы не напугать маленьких.

— Ну пошли. Покажите мне, как вы тут! — Она поднялась с колен и взяла их за ладошки.

На летней кухне вовсю топилась печь, пожилая женщина раскатывала на столе тесто, завидев их процессию, широко улыбнулась, разгоняя по лицу симпатичные морщины доброго человека.

— Проснулись! Вы Сашенька, Коля рассказал о своих гостях. Как спалось?

— Как в сказке! — радостно призналась Сашка.

Дети не жались пугливо к ней, как обычно при появлении любого человека, а подбежали к столу, быстро и сноровисто забрались на лавку.

— Ну что, пострелята, — улыбаясь, спросила женщина, — будете со мной пирожки лепить или пойдете клубнику щипать?

— Лепить!

— Щипать!

И все это радостно, без испуга! Спасибо тебе, Господи!

— Ах вы мои ангелочки! — засмеялась старушка. Вытерла руки о фартук, прижала детей к себе и расцеловала в макушки.

Сашка была потрясена до немоты, с места двинуться не могла! У нее внутри все замерло — только бы не спугнуть! Старушка кинула на нее быстрый острый взгляд.

— Идите, ягодки поешьте, — сказала детям.

Они скатились с лавки и побежали в огород.

— Да в ведерке полощите, что Коля дал! — вслед им напомнила женщина и, повернувшись к Сашке, представилась: — Я Серафима Лукинична, все просто Лукиничной зовут, а мужа маво — Ильичом. Я тут пироги затеяла, надо пострелят подкормить, худые больно, да и вас побаловать!

— А где Ирина? — спросила Санька.

— Ирочка-то? Так они с Колей на речку пошли, купаться.

— Что-о?! — до глубины души поразилась Сашка. Она, не глядя, села на лавку, уставившись потрясенно на Лукиничну.

Этого не может быть!

— А чего такого-то? — подивилась Лукинична, вприщур глянув на Сашку. — Вода хорошая, теплая. Чего не поплавать-то?

Сашка прижала обе ладони к губам, борясь со слезами радости, рвущимися фонтаном наружу.

— Ты чегой-то, плохое что подумала? — насторожилась Лукинична.

Сашка энергично замотала головой, не в силах ничего сказать. Вот не могла, и все — либо говорить, либо со слезами бороться!

Справилась. Перевела дыхание.

— Ира боится незнакомых людей, — непонятно объяснила она.

— Какие ж мы незнакомые! Мы свойские!

— Да! — рассмеялась сквозь предательски выкатившиеся таки слезы Сашка. — Это точно!

— Ты чего ревешь-то? — допытывалась неугомонная бабулька.

— От счастья!

— От счастья — это правильно. А с Ириной-то что? Болеет? Чего людей сторонится?

— Болеет. Ее сильно избили. Очень сильно. И напугали. Она боится всего. И дети у нас… тоже всего боятся, людей боятся.

— Ты не переживай, Шуронька! — присела рядом с ней на лавку Лукинична, обняла за плечи теплой, натруженной рукой и прижала к своему боку. — Мы их откормим, отогреем. Вишь, вон с Коленькой-то на речку пошла-а! И детки щебетят — не боятся! Это сразу-то! Вчерась в ночь приехал, мы с Ильичом слыхали. А утречком-то шумнул меня — иди, говорит, Лукинична, познакомься с новыми жильцами. Я и прибегла. А уж они, малые-то, поначалу испужались, за Шарика спрятались, так я их вытащила, расцеловала. Отошли! Вон как гоняют, зайчатки! Все сладится, ты не боись, Шурочка, мы за ними приглядим!

Сашка отлепилась от убаюкивающего теплого бока.

— Спасибо вам большое!

Лукинична по-матерински нежно погладила Сашку по голове большой шершавой ладонью с застарелыми, потемневшими трещинами от непростой тяжкой работы.

— Это тебе поклон до земли, что их сюда определила! Коля сказал: ты попросила. Что Бог даст — то жизнь покажет, глядишь, и Коленька при них отогреется! — И спохватилась, поднимаясь: — Чой-то я тут, старая, разболталась! Пироги-то! Кавалер твой где?

— Здесь, — отозвался Иван.

Он стоял опершись об угол дома и слышал весь их разговор и мрачнел.

«Да, Александра Владимировна, непростая ты барышня! Свалилась же мне на голову! И что теперь с тобой делать? Что дальше делать-то?!»

Дня через два все разрешится и закончится — уж как разрешится, бог знает — как получится, так и разрешится! Но все встанет на свои, положенные места.

И что дальше?

Или нет ничего дальше — каждый вернется в свою жизнь? Он очень надеялся, почти был убежден, что бы она там ни скрывала — если что-то скрывает вообще, уверяет же, что ничего не знает, — но, что бы это ни было, даже то, о чем он подозревает в своих версиях, это не участие в криминале!

Дай-то бог!

— Пошли на речку, Сань, — предложил он.

— Давай! — преувеличенно бодро согласилась она.

— Ванюш, ты чего синий-то? Дрался, чтой ли? — спросила Лукинична.

Иван разулыбался, сграбастал старушку в объятия и расцеловал в обе щеки.

— Отстаивал честь дамы!

— Дело хорошее! — звонко рассмеялась Лукинична.

— Александра Владимировна!

От калитки к Саше быстро, почти бегом шла Ирина, радостная, в легком летнем сарафанчике, с полотенцем на плече. Сзади, на пару шагов за ней, шел Коля.

— Иринка! — улыбнулась Сашка и поспешила навстречу.

Ира остановилась, словно на стену налетела, в глазах темной волной полыхнул ужас, полотенце упало с плеча, она сцепила ладони в замок.

Да что такое? В чем дело?

Сашка испугалась больше ее.

«Ах ты ж черт! — дошло до нее. — Синяки! У меня все лицо в синяках. И губы разбиты! Вот в чем дело!»

— Ир, не пугайся! — Подошла, обняла. — Мы с моим знакомым попали в аварию.

— Все живы, здоровы, побились немного, синяки заработали! — подошел к ним Иван. — Я тот самый хороший знакомый. — Сделал акцент на «хороший» специально для Сашки.

— Меня зовут Иван.

— Вы что, свою машину разбили, Александра Владимировна?

Сашка всмотрелась — отошла, ушел ужас из глаз и оцепенение.

— Нет, не мою. Его! — Она ткнула указующим перстом в сторону Ивана.

— А ваша машина где?

А что, у нее есть машина? Где ее машина? На стоянке в Чертанове, вот где ее машина.

«Совсем я с разума съехала с этими гонками, преследованиями!» — посетовала про себя Санька.


В электричке, сев к окну, Сашка замолчала надолго, прислонила голову к стеклу и тихо улыбалась, все вспоминала сегодняшний день. Они наплавались в речке до мурашек и синих губ, вернувшись, всем гуртом накрывали на стол, даже дети помогали — выполняли «важные» поручения Коли: то лук с грядки повыдергивали и притащили к столу вместе с комьями земли, то тарелки из дома несли. За старания были расхвалены и очень собой гордились.

Долго сидели за столом, за пирогами и щами из свежей капусты, хохотали, слушая байки Ильича — сухонького маленького старичка, сморщенного, как старый гриб, с удивительно острым взглядом мудрых глаз.

Потом они с Иваном засобирались возвращаться. Сашка отвела Ирину в сторону и все допытывалась, не страшно ли ей здесь остаться.

— Нет, Александра Владимировна, не переживайте, мне здесь нравится, и Николая я не боюсь, мне даже с ним спокойно. И детям нравится здесь. Только как же работа? Как вы без секретаря будете?

— Не волнуйся, я придумаю что-нибудь, главное, чтобы вам хорошо было, чтоб вы с детьми сил набрались. Если что, звони! — наставляла Сашка. — Я сразу приеду и заберу вас!

Лукинична собрала им целую сумку продуктов с собой: пирожки, овощи, ягоды с огорода — и все расстраивалась, что не погостили подольше. Провожали их с детскими слезами, напутствиями и долго махали вслед. Сашка развернулась на заднем сиденье и смотрела, как удаляются Лукинична с Ильичом, держащие на руках по малышу, и Ирина, все махавшая и махавшая рукой. И Саше стало так тоскливо!

Ирина и дети ворвались в Сашкину жизнь неожиданно, страшно и стали единственно родными и любимыми людьми. Семьей.

Ее, Сашиной семьей, которой у нее никогда не было.

Коля отвез их на станцию. Сашка задумалась надолго, так и промолчала всю дорогу, погрузившись в невеселые размышления.

— Ты что загрустила, Саш? — прервал течение ее мыслей Иван.

— А ты считаешь, у меня есть повод для веселья? — недружелюбно огрызнулась потревоженная Сашка.

— А то как же! У Ирины твоей с детьми все хорошо, ты правильно придумала их к Коле привезти.

— Зато у меня непонятки всякие с криминальными элементами происходят!

— Это временные трудности! — деловито заявил он.

Сашка вспыхнула в момент, подобралась вся, завелась так, что Иван усмехнулся, увидев такую перемену, ожидая, что последует.

И последовало!

— И насколько я понимаю, данные трудности не только мои! Знаешь, Гуров, что я думаю? Скорее всего, ты из каких-то органов, может, из службы безопасности какого-нибудь непростого дядечки. Каким-то образом человек или группа людей, попавших в круг ваших интересов, пересеклись со мной. И их заинтересованность в моей персоне стала для вас возможностью водить данных товарищей, используя меня в качестве приманки. Как обычно, в любых важных делах оперативным мальчикам не хватает оперативного времени. Я уверена, что ты знаешь весь расклад и видишь всю ситуацию, а не как я — упираясь только в вопросы и недоумения! Вы бегаете за человеком, он гоняется за мной, а ты, таская меня черт-те где, ведешь братков на веревочке, давая коллегам время что-то выяснить. Мы же на станции две электрички пропустили не просто так, а чтобы нас заметили и уяснили, что мы возвращаемся в Москву! И что дальше, Гуров? Сколько еще времени ты будешь таскать меня туда-сюда?

— День, может, два, — спокойно отозвался он.

— Значит, я права!

Он кивнул, не уточняя, в чем именно из высказанных предположений она права.

— Тогда давай, Гуров, открой душу, поделись информацией, объясни мне, что происходит, в конце концов!

— Рано пока, Саш, еще ничего не происходит. Я расскажу, потом, когда все прояснится, обещаю!

— Значит, не расскажешь, что за дела такие вокруг!

— Сань, я тебе встречное предложение несколько раз делал — расскажи! Может, ты созрела? А?

— Да нечего мне рассказывать! — вспыхнула Сашка стогом сена от прямого попадания молнии.

Так зашипела, что обернулись редкие в это время дня пассажиры в вагоне.

— Ой, да не втирай, Александра Владимировна! — остудил ее возмущение Иван, заводясь сам. — Ты уже продемонстрировала, что у тебя мозги на уровне международного интеллекта работают, не скрипя! Значит, уже надумала, кому и что от тебя могло понадобиться, и масштабы заинтересованности оценила — уж всяко не твоя недвижимость и фирма! Изначально поняла, что это по-другому делается! И поняла, что им нужна ты, лично, в целости и сохранности. При всей твоей красоте небывалой, уж извини, не для личного мужского пользования! Да все ты это давно прощелкала! И я стопудово уверен, что вычислила, может, не кому конкретно, но для чего ты нужна! И нечего на меня ножкой топать, пылая праведным гневом, начни с себя! «Доктор, исцели себя сам!» Давай, поведай, что надумала!

— Убегу я от тебя, Гуров, — пообещала Сашка, вздохнув. — От тебя и от них, устала я от вас всех!

— Куда? — возмутился ее упрямством Иван. — В Замбези? В Папуа — Новую Гвинею?

— «Злые вы, уйду я от вас!» — процитировала Сашка классика.

Но от предложения очистить совесть правдивым рассказом отказалась. Иван оценил плавность ухода от прямых вопросов.

«Что-то Ты, Господи, напутал! Не стоит бабам такой умише раздавать — одна маета от этого!» — усмехнулся он.

Ну что? Вернулись к тому, с чего начали общение и запоминающееся знакомство. В который раз! Что-то они, как плохие танцоры, все от печки да от печки, которым нечто известное мешает.

Ну лады!

Они смотрели друг на друга, высекая искры возмущенных, скрещенных шпаг взглядов. Ox, как он завелся! Обвиняет она его, видишь ли, требует ответов, а свои догадки держит при себе, а ведь это не за ним братки гоняются! Он разозлился, в который раз…

И хотел ее ужасно! Сатанел от воспоминания, как брал ее, как она отвечала, рвалась навстречу — так отвечала, что отключилась на время!

У него в кармане запел сотовый телефон.

Одним быстрым движением он метнулся к ней, ухватил ладонью за подбородок и поцеловал. Сашка замерла от неожиданности и ответила на поцелуй. Они целовались под звуки настойчиво поющего телефона. Иван отстранился, прервав поцелуй, достал телефон:

— Да!

— Ну, Иван, кое-что проясняется, — порадовало в трубку начальство, — с год назад он какое-то время частенько встречался с неким Митрохиным, что у них были за дела, пока неизвестно. Потом Митрохин исчез месяцев на семь, недавно вновь образовался в столице, и что интересно: теперь они усиленно делают вид, что незнакомы.

Иван слушал, поглядывая на притихшую Сашку.

— За что люблю тебя, Ванечка, так это за умище твой! Прав ты был в своих размышлениях! Этот Митрохин учился на одном курсе с Романовой, и даже кандидат наук, и научный руководитель у них был один. Ты что молчишь, девушка рядом?

— Да, — скупо ответил он.

— А… ну, слушай дальше. Митрохина вчера нашли задушенным в собственном автомобиле, возле дома.

Иван посмотрел еще раз на Сашку, встал и вышел в тамбур.

— Ну вот, уже что-то, — порадовался он.

— Сбежал, что ли, от барышни?

— Да. Этот Митрохин фигура заметная? Они в одних кругах вращались?

— Нет. Так, мелкая сошка. Из института его за что-то турнули, подвизался то там, то тут, ничего особенного.

— Тогда что их связывало, какие интересы?

— Есть одна зацепка, в принципе подтверждающая твои предположения. Ребята выяснили, что Митрохин неоднократно пытался прорваться на несколько встреч с серьезными людьми. И вроде что-то предлагал, связанное с его бывшей научной работой. Смекаешь?

— Смекаю, — расстроился Иван.

Устал как-то сразу. Потер лицо ладонью, скидывая навалившуюся усталость.

— Пора, Иван, с твоей барышней побеседовать.

— А они со мной разговаривать не изволят!

— О как! Обидел чем?

— Вопросами непростыми.

— Поспешил, значит.

— Выходит, так, — согласился Иван. — Рано с ней беседовать, Лев Петрович. Что мы имеем, одни домыслы и предположения.

— Ну вот, пусть их и развеет, домыслы-то.

— Ну а если она вообще не в теме?

— Была бы не в теме, никто бы за ней не гонялся! — сменив добродушие на начальственность, громыхнул Бур.

— Тоже верно. Но я предпочел бы очную ставку, так сказать, заинтересованных лиц. Чтобы он ей сам объяснил, что от нее хочет, а я бы поприсутствовал, где-нибудь за кусточками, в сторонке. Послушал.

— А если тебе по башке дадут или пристрелят, а ее увезут в неизвестном направлении?! А? Ты что-то там заигрался, не понимаешь о чем речь идет?!

Иван поморщился — понимает, конечно!

— Лев Петрович, подождем, а? Вы мне три дня дали, повожу их еще. У Макса что-то есть?

— Ты не зарывайся, Иван! Дал я тебе два дня. Один уже прошел.

— Ну день, хоть что-то!

Начальство помолчало — и приструнить не в меру распоясавшегося Ивана не мешало бы, но и дело надо сделать!

— Максим кое-что нащупал. Обещал результаты ближе к утру. Сам позвонит тебе, доложит.

— Ну во-от, тем более! — расслабился немного Иван.

— В девять утра чтобы был с Романовой у меня в кабинете!

— О-хо-хо! — отвечал Иван.

— Все! — шумнуло начальство, все же хохотнув напоследок.


Нельзя больше оставаться в Москве!

Никак нельзя! Уходить!

Уходить надо было еще пять дней назад, а сейчас пятки горят!

В любой момент его могут просчитать. Игорь ой какой не дурак! Что-то он занервничал последнее время, разговаривает сквозь зубы, встречи с ним отменяет, и не только с ним. Почему занервничал, непонятно! Скрытный он, всегда таким был, сколько раз вызовет к себе и огорошит новым решением. И все сам, ни с кем не советуясь, надумает, просчитает и только перед фактом ставит. Нет, все идеи грамотные, рабочие, на них сколько заработали! Но всегда сам, в одиночку! Конечно, поводов у него нервничать предостаточно, а если он заподозрил что?!

Хоть на секунду!

Тогда все! Все, мать его так! У Игоря мертвая хватка, если что заподозрит…

Ему нужна эта девка! Срочно!

Может, смыться, а ее потом доставят?

Нет. Нет, куда ж без нее! И надо самому — объяснить ей все, напугать!

Самому.

Что за мужик это с ней? Квартиру его они нашли, данные вычислили — ведущий менеджер в крутой компании. Не привлекался, ничем особенным не выделялся.

Как же он уложил троих и смылся с сучкой?

Может, служил в войсках каких непростых? Не в этом дело! Дело в нерасторопности нанятых братков!

Он даже застонал от бессилия, сцепив зубы.

Козлы вонючие!

Столько раз упускали эту парочку, теперь доложили, что возвращаются в Москву! Если они не возьмут их на вокзале…

Где ее искать потом, это в Москве-то?!

Ничего, ничего!

Про Романову все известно, правда, куда-то делась ее подруга с детьми. Ну, найдем, если понадобится, никуда не денется. Надо бы глубже покопать — друзья-приятели, где может отсидеться.

Куда они могут деться? В свои квартиры — вряд ли. К родителям? К друзьям? В гостиницу — ну это был бы подарок! Если в гостинице, он через час будет знать в какой. А там все проще. А если к друзьям побегут, тут сложнее. Но все равно Юрик их к утру вычислит и найдет.

Ждать. Ждать и не паниковать!

Он это умеет — годы все планировал, осуществлял.

На последнем этапе всегда нервы сдают!


Квартира, куда Иван Сашку привез, была симпатичной, точнее, обязательно станет таковой после того, как в ней закончится ремонт, находящийся сейчас в начальной стадии.

В старинном доме в центре Москвы, на первом этаже, располагалось сие пристанище, очень похожее на бывшую коммуналку, до этой ипостаси и революции бывшую, как водится, чьим-то барским домом, с длинным коридором, заканчивающимся местами общего пользования. Слева по коридору располагалось три комнаты, справа две и кухня. Кухня, одна из комнат и места бывшего общего коммунального пользования были уже отремонтированы, остальное помещение находилось в ободранном и подготовленном к штукатурке состоянии. Пространство квартиры радовало кубическими метражами — широкий коридор, высокие потолки, большие комнаты и огромная квадратная кухня.

— Твое добро? — поинтересовалась Саша, осмотрев предоставленное жилье.

— Не совсем, — туманно ответил Гуров.

— Конспиративная квартирка друга какого-нибудь не менее конспиративного, — усмехнулась она.

— Да ладно, Романова, — предложил перемирие Иван, — давай лучше чайку попьем с пирожками Лукиничны.

— Ну давай, друг-нелегал, попьем, — приняла ветвь мира Сашка.

Они в четыре руки стали распаковывать пакеты со снедью, любовно собранные щедрой Лукиничной, заваривать чай, накрывать на стол. И Санька не удержалась, спросила:

— У тебя дети есть, Гуров?

— О как! Нападение? — отреагировал он.

— Надо же о чем-то говорить! — оборонялась Сашка.

— Обходя то, о чем говорить не хотим? — напомнил он.

Взаимные язвительные уколы стали даже привычными, итак: в тонусе, в тонусе, чтобы не расслабляться!

Ему нравилось.

— Да. Так что насчет детей?

— Может, и есть, но меня по данному вопросу не информировали, претензий и требований не предъявляли.

— Эх, сладка мирская холостяцкая жизнь, да, Ванечка?

— Сладка-а! — изобразив данную сладость, согласился Иван. — Так же как и у тебя, Санечка!

Выпад в ответ. И еще один, на ее приподнятые брови с недоуменно-вопрошающим выражением лица.

— А что, у тебя есть муж, дети, любовник, любимый? Или это только мужиков принято порицать за холостяцкую вольницу?

— Да. Ты прав, — признала она, — это я как-то…

— Романова! — преувеличивая потрясение, воскликнул он. — Ты только что призналась, что не права!

— Не надо так уж явно радоваться!

— Да ты что! Это великое событие! — не унимался Иван. — Эх, жаль, выпить нечего, такие события требуют отмечания! Александра Владимировна Романова признала, что была не права! Нонсенс! Парадокс! Всеобщее ликование! У тебя все готово? Давай, давай, сядем скорее, чокнемся хоть чаем и пирожками!

— Самолюбование и самодовольство сгубило многих мужчин, Гуров! — защищалась Сашка.

— Да что ты, свет Владимировна! Ты все это уколошматила и уканапупила в начале нашего знакомства! — от души балагурил Иван.

Они накрыли стол, сели друг напротив друга, Иван поднял чашку с чаем.

— Выпьем за редко встречающееся в природе у женщин умение признать свои ошибки, — провозгласил он тост.

Конечно, она добавила уточнений! А что, могло быть иначе?

— И отсутствующее у большинства мужчин!

Ну девка — никакого удержу!

Чокнулись чашками, отхлебнули горячего чая, откусили от пирожков. Сашка поспешила реабилитироваться, конечно нападая!

— Зря ты, Иван Федорович, свое инкогнито открыл. Ой, зря! — с аппетитом уплетая откушенный кусок и театрально разглядывая пирожок в руке, сказала она.

— Это какое? — подал ожидаемую реплику Иван.

— Ну, що прынц! Прынцы, они, Гуров, завсегда на спасенных барышнях женятся. Как правило, прынцессах, но бывают и исключения. Но женятся завсегда! Придется тебе, Ванечка, на мне жениться, хоть я и не прынцесса!

Порассматривав пирожок, откусила от него еще кусок и, вздохнув в духе русских народных сказок, процитировала:

— «Не принцесса — королевна!»

Иван подхватил игру, получая непередаваемый кайф от дурашливости, разыгрываемого представления, ее едких реплик, мгновенных выпадов.

Хо-ро-шо!

— А я не из тех прынцев. Другой.

— Это какой такой другой? Прынц-шатун, что ли? — полюбопытствовала она.

— А вот такой! Который всех спасает, ничего в благодарность не ждет, идет дальше спасать! Гордый, благородный и независимый, — склонив головушку набок, дурачился Иван.

Сашка кивнула — поняла.

— Многостаночник, значица. Альтруист. Герой! Быва-а-ает! Прынцессы от большой поруганной любви с башен сигают, папаши ихние, короли, догонку посылают, чтобы возвернуть в лоно семьи и королевства всучить половину. А ты, такой гордый, красивый, прынцесску успокоил, папаше ейному спокойствие на границах пообещал, а сам утречком шасть в оконце и был таков! Других спасать отправился!

— Где-то так. Принцесс, знаешь, много, а я один. Других-то что обижать! А ты у нас, значица, — подражая ей, вернул он выпад, — та принцесска, что претендентам по три забубённых загадки задавала: не ответил — в пропасть?

— А как ты думал, Ванечка? С умными девочками всегда непросто, это тебе не Фросек, гороховских дочек спасать!

— Это же цветник! — поделился радостью Иван. — С ними веселее, проще и спокойнее!

— Терпи, Ванечка, терпи! — посочувствовала Сашка. — Не долго осталось. Пока для разнообразия жизненных наблюдений пообщаешься со мной, а барышень с интеллектом на уровне яйца всмятку на потом прибереги, для отдохновения души и всего прочего!

Он расхохотался во все горло, даже голову откинул и слезу смахнул.

— Сашка! Ты злыдня!

— Есть немного, — покаялась народница.

— Слушай, а почему у тебя мужа нет или бой-френда?

Так развеселился, что спросил с ходу, не прощелкав ситуацию.

И все! Закончилось на этом балагурство — она захлопнулась потревоженной раковиной на морском дне. Хлоп!

«Болван! — обругал он себя. — Ты, Гуров, когда она рядом, себя не контролируешь! Это опасно и непрофессионально!»

— Саш, я по-доброму спросил, по-дружески.

Она немного оттаяла. Чуть-чуть, настолько, чтобы ответить вопросом на вопрос:

— Гуров, а если бы я тебя спросила: почему у тебя нет жены, детей? Ты бы мне ответил? По чесноку?

— Для дамочки с университетским образованием и званием доктора наук ты слишком много употребляешь простонародных оборотов и подросткового сленга.

— Я еще материться умею так, что тебе и не снилось, — с выкрутасами и сложными построениями. Но вообще-то ты прав. Это все мои студенты. Я преподавала в институте. Много. Зарабатывала. И надо было разговаривать с ними как-то так, чтобы понимать друг друга. Вот и научилась и пользуюсь. Мне нравится. Но ты ушел от моего вопроса.

— Как и ты от моего. Все никак не привыкну, что ты умеешь уходить от прямых вопросов так же вдохновенно, как и я сам.

— И?.. — настаивала на ответе Саня.

Как так получилось, что рассказать ей о себе оказалось естественным, не вызвало желания уйти от темы, перевести разговор в другое русло или на ее откровения. Неожиданно для самого себя, Иван ответил — искренне, «по чесноку», как она изволила выразиться.

— Не знаю, Саш, так сложилось. Дважды я был серьезно влюблен, о свадьбе мечтал, предложение делал и о детях призадумывался с удовольствием.

— Только не говори, что тебе отказали!

— Нет, не отказали. Согласились. Что в первый раз — ну, это я совсем зеленый был, двадцать один годок, что во второй, постарше, поумнее, как мне казалось, — в двадцать восемь.

Александра слушала, примолкнув, спрятав все свои шипы, противостояние, забыв про чай и… засмотревшись на него.

— В первой попытке дошло почти до росписи, три дня оставалось до судьбоносного события. Я приехал к ней домой неожиданно, что-то там надо было привезти от моих родителей ее, сейчас и не помню что.

И имел удовольствие лицезреть свою невесту в постели с другом ее детства. Она объясняла, что это не имеет значения, что любит только меня, а они прощались навеки. И что удивительно: я понял все, о чем она говорила, и поверил, что она искренне верит в то, о чем говорит. Честно! Но для меня это уже не имело значения. Переживал, а как же! Так попрать мужскую гордость и самость! А спустя годы, осознав все, был так ей благодарен! Встретил ее лет через десять, глубоко замужнюю за тем самым другом детства, мать двоих детей, осатаневшую от тяжелой жизни. И припух от понимания и радости — как же меня пронесло-то! Совершенно чужой человек, неинтересный мне, и не в том дело, что уставшая, вся в проблемах — просто чужая!

— Ангел твой личный, наверное, подсуетился, — предположила Саша, — случайностей в жизни не бывает.

— Может, и он, дай бог ему здоровья! Или у них со здоровьем и так все в порядке?

— Не знаю, Гуров, наверное. А другая женитьба?

— О! Это история куда менее прозаическая, сплошные страсти! Я, уже хорошо и с удовольствием попасшийся на вседозволенности свободного мужского поиска и, как мне казалось, все понявший про жизнь и женщин, но еще не утративший тайных мечтаний о семейном счастье и той единственной, вьюноша, со всего разлету столкнулся с необыкновенной женщиной! Она была старше меня на пять лет, много чего видевшая, пережившая, с ребенком и очень, очень загадочная! Коктейль Молотова для мужика. Страсти кипели — разбегайся! Я с ума сходил, ночи проводил под ее балконом, дружил с ее пятилетним пацаном, наизнанку выворачивался и жизни без нее не представлял!

— Беда-а-а! — сочувственно протянула Сашка.

Иван посмотрел на нее, словно только что увидел, — вот как затянули воспоминания, встал, добавил себе кипятка в чашку с остывшим чаем, закурил.

Вечер откровения друзей! Чего его растащило? И ведь хочется рассказать!

Он вернулся, сел на прежнее место за столом.

— Она сдалась под напором моего юношеского пыла. И любила меня, насколько умела, настолько и любила. Я сделал предложение с исполнением всех сентиментальных традиций — цветы, шампанское, романтический ужин при свечах, кольцо!

— Неужто в коленопреклоненной позе? — подначила Сашка.

— Обошлось! — успокоил Иван. — Я получил вожделенное «да», за сим последовало заявление в ЗАГС и обозначение дня свадьбы. Восторг, долгосрочные планы! Ура, собственно!

— Гуров, только не говори, что ее ты тоже застукал в неурочный час!

— И с этим обошлось. Но на горизонте нарисовался давний любимый со встречным предложением. Был он меня старше, к тому же долго недоступен для нее и старая любовь. Я получил дежурное «извини», покаянное признание в неумершей любви к нему и прощальный горячий секс при расставании. Переживал, как водится, тяжело, пил несколько дней, и «все бабы суки!» как вывод на том этапе жизни.

— И встретил ее через десять лет… — помогла Сашка течь повествованию.

— Почти. В позапрошлом году на одной закрытой тусне наших веселых таких миллионеров и выше.

— О как! Муж пошел в гору?

— Да не слезал с нее!

— Олимп крепчал приростом денежного населения?

Иван усмехнулся — умеет она сформулировать заковыристо и весьма точно.

— Романова, знаешь, что ты офигенная дамочка?

— Теперь знаю, спасибо, если это комплимент. И что, большая любовь расстроила тебя до всех мужских потрохов своей блестящей неприступностью и процветанием?

— Расстроила, но не этим. Зачем уж так банально, Александра Владимировна? Я увидел холеную, отштукатуренную во всех местах… и очень несчастную женщину. Непрекращающаяся, ежесекундная борьба за молодость и удержание мужа, с контролем, проверками, выталкиванием и уничтожением молодых соперниц — это, я тебе скажу, тот еще экстремальный вид спорта!

— И что? — не поняла Сашка сравнения.

— И все! Ни о чем другом говорить она не может и делать ничего другого не может. «У верблюда два горба, потому что жизнь борьба!» Миллион всяческих пластических операций, утро начинается в пять бассейном и трехчасовым марафоном в спортзале, есть нельзя, пить нельзя, загорать нельзя, улыбаться нельзя, спать в определенной позе. В курсе мировой политики, биржевых сводок, мужниных дел, последних плевков моды, сплетен и интриг наших богатеньких — быть обязательно! Потому что жизнь борьба! Потерпеть еще десяток лет, если повезет, то меньше, когда «оно» остепенится, откобелится и, к всеобщему семейному благу, станет импотентом — тогда можно немного расслабиться!

— Тоска-а-а! — посочувствовала Сашка. — Ты что, ее еще любишь, расстраиваешься?

Гуров призывным жестом поднял чашку вверх, предлагая Сашке чокнуться. Она поддержала. Фарфоровые бока издали глухой стук при соприкосновении.

— Фу, — скривилась Сашка, отпив чая, — холодный.

— Свежего? — предложил Иван.

— Давай, — согласилась и поднялась осуществить предложение Сашка.

— Сиди, я сам заварю, — опередил ее Иван.

— Так что там про любовь? — настаивала Саня.

— Романова, мужики на такие вопросы не отвечают! Бразильские сериалы — это к противоположному полу.

— Да ладно! Можно подумать! — возроптала Сашка. — Действительно, что ли, трагедия жизни такая любовь?

— Нет, Саш. Какая любовь? Страсти на почве неприступности объекта, подогреваемые ее загадочностью, — это да! Знаешь, как это заводит мужиков неразумных и разумных тоже! Самое печальное, что не любовь. Ладно, проехали!

Он заварил чай, разлил по чашкам, поставил их на стол и сел напротив Сашки.

— Ну что? Исповедь героя закончена. Твоя очередь. Поведай, какая у тебя такая любовь случилась?

— Да не случилась. У меня все проще, без страданий обошлось. Я ведь всегда где-то в стороне от коллективного сознания ходила. Изгой. Белая ворона. Но оказалось, что у меня папа не простой, и друзья его еще более не простые — профессоры, академики. А я с ними по-свойски в коридорах университета: «дядя Саша, дядя Вова». И нашлось немало мальчиков, которые начали меня настойчиво обхаживать. А я такая овца была в то время, господи боже мой! Влюбилась, наслушавшись дифирамбов о моей незаурядности, но папа быстренько все обозначил: «Мы так рады за вас, дети, у вас любовь, мы все сделаем. Поможем! Только извините, мальчик, продвигать я вас не буду, и более того, извините, прописывать тоже!» Тест такой. Эксперимент. И «большую любовь» одномоментно сдуло. От переживаний я тут же влюбилась в другого, и он папин тест не прошел. А потом не до московскопрописочных изысканий юных Ломоносовых стало. Кандидатская — света белого не видела, папина болезнь, преподавание, изыскания, работа над докторской. Нет, если честно, всегда кто-то терся рядом с предложениями женитьбы, на крайний случай совместного проживания, по большей части за мой счет. Так получалось. Когда в бизнесе начала работать, было пару романов, но как-то… Один частный предприниматель, надо отдать должное, весьма успешный, мы оба только строить свои фирмы начинали…

Сашка замолчала, старательно отводя взгляд от прямой наводки глаз Ивана, допила чай, обдумывая, как бы поточнее и без лишних подробностей все объяснить.

— Предложений с его стороны было много, в основном о жертвах и вложениях с моей стороны в пользу совместного обеспеченного будущего. Послушала я, послушала и решила свое будущее строить и обеспечивать самостоятельно. В другой роман я впала от вялотекущей мысли: «Должен же кто-то быть». «Кто-то» поначалу был весьма галантен, тактичен, а когда перебрался ко мне на диван к телевизору, предложил сплотиться супротив остальных гадов вокруг, поддержав данную священную борьбу финансовыми вложениями в виде сдачи его квартиры. Я его собрала, перекрестила и отправила противостоять всем мировым «козлам» в паре с Госдумой. Потом двое суток хохотала, вспоминая.

Она посмотрела в пустую чашку. Чаю больше не хотелось, но какие-то действия под такие разговоры просто необходимо производить — передыхая, обдумывая. Обычно народ предпочитает выпивать в моменты душевного стриптиза. Выпивать тоже не хотелось. Сашка нашла другой выход — встала, собрала посуду со стола, отнесла в мойку, спрятавшись от шоколадной расстрельной команды гуровских глаз, повернувшись к нему спиной, занялась мытьем посуды.

Он молчал. Ждал продолжения. А не будет! Все! И вообще, что за вечер откровений, исповеданий?! С какого…

«Саш, ты сама это затеяла — пристала к нему: «Дети есть? почему не женат?» Что ты теперь возмущаешься?!»

— Трудно это, Гуров, — поделилась своими выводами Сашка, как-то сразу остыв. — Когда ты чего-то достиг в жизни, прошел многое, потерял, и понял, и шишек набил, и людей просчитываешь на счет «раз». Все их потуги, посылы, заинтересованности и расчеты — очень трудно, может, даже невозможно с кем-то совпасть всем — и разумом, и душой, и желательно телом. Грустно это. Да что я тебе объясняю! Ты все об этом знаешь!

Знал. И побольше, чем она. Ибо партнерш у него было в жизни гораздо большее разнообразие, чем у нее партнеров! Разных, совсем разных! Замечательных, достойных, глупеньких и умненьких, деловых, богатых и простушек, интересных и не очень — можно перечислять отсюда и до… Поэтому ему объяснять про ужас несовпадений не надо! Все они были хороши, каждая по-своему, и огромное им мужское спасибо за то, что были, но… не то!

К черту! Что за душевный мазохизм? К чему эти глубинные копания в себе? Зачем вообще было откровенничать, вспоминать что-то!

— Невесело что-то у нас получается рассказывать, — словно прочитав его мысли, сказала Сашка.

— Да ладно, Саш! Обойдется! — добавил оптимизма Иван.

— Хорошо хоть без глубинных излияний под водочку обошлось.

— Это можно исправить! Развить, так сказать, тему в традиционно народном стиле.

— С обычным завершением: «После совместного распития спиртных напитков…»

— Ну, это на крайний случай.

— Ограничимся простым: «Ты меня уважаешь?» — усмехнулась Сашка.

Движение ее рук, поворот головы, усмешка, маленькое розовое ушко и часть щеки, освещенной горящим над столешницей светильником, откинутая привычным неосознанным движением нетерпеливой руки челка, колыхнувшаяся упругая грудь — все это — движения, вдох-выдох, вся она сама — так неожиданно, так отчаянно, как пуля, ударило Ивану в сознание!

Все сдерживаемое, контролируемое, загоняемое куда-то подальше желание, воспоминания тела, разума об обладании, познании этой женщины рванули ему в голову, в пах, в мозг!

У него перехватило дыхание! Сашка говорила что-то, улыбалась — он не слышал, оторопев от неожиданности прорвавшихся эмоций, чувств, бурлящей крови желания!

Ничего не имеет значения — их договоренности, подозрительность, нерешенность проблемы — все потом! Это жизнь! Здесь! Сейчас! С ней!

А все остальное — потом! Когда горячность схлынет, опадет, удовлетворенная, — потом.

Он встал, двумя большими, стремительными шагами подошел к ней сзади — она что-то говорила, выключила воду, домыв посуду, — он обнял, прижал спиной к себе.

— Саш, Саненчка! К черту всю ерунду, договоренности! Саш!

Очень вразумительно! Ничего он не мог говорить, не соображал почти! Стал целовать маленькое розовое ушко, взбудоражившее его, боясь отпустить ее, услышать не тот ответ!

Она развернулась к нему и поцеловала. Сама! Сильно, страстно!

Они сорвались оба, как две стрелы, долго ждавшие посыла в цель в натянутом до предела луке. Срывали друг с друга одежду, путаясь в руках, поцелуях, пуговицах, переживая невозможность промедления раздеванием.

И оказались на кухонном полу. Потому что к черту все, и не соображали оба, не до выкрутасов с плавным перемещением в кровать им было!

Он брал ее неистово, словно не меньше года сохранял целибат и не видел женщину, даже не пытаясь что-то соображать, понимать, всем телом воспринимая только ее ответ, приятие, что-то шепча. Две огромных слезы почему-то выкатились из ее потусторонних глаз.

Они долго тяжело дышали, приходя в себя, и молчали.

Долго молчали, пока не выровнялось дыхание.

— Как думаешь, какова степень чистоты этого пола? — нарушила тишину Сашка.

— Относительная. Тебе неудобно?

— В физическом смысле или душевном?

Он поднялся, присел на одно колено, поднял Сашку на руки.

— Физический аспект исправим, а про душевный потом. Тебя куда: в ванную или в кровать?

— В душ, если можно.

Он отнес Сашку в душ, открыл краны, показал, где чистое полотенце, предложил совместное мытье, Сашка отказалась:

— Гуров, это будет не мытье, а акробатически-эротические этюды, с весьма вероятными травматическими последствиями.

— Ты меня недооцениваешь, это, знаешь, как-то обидно!

— Иди, иди, герой эротического фронта!

После Сашки Иван встал под душ и улыбался — все-то они с ней препираются, дуэлят словами! Хорошо-то как! Спарринг для мозгов! И радость для них же! А уж какая радость остальному — и говорить нечего!

Вытирая голову, голый, он вошел в комнату, единственно отремонтированную в квартире, с одним-единственным предметом мебели в ней — кроватью внушительных размеров.

— Саш…

Начал было что-то говорить, но запнулся, увидев ее попку. Сашка лежала на животе и рассматривала какой-то журнал — уж где она его нашла, следопытка? Голенькая, не прикрытая ничем аппетитная попка сияла миру, приведя Гурова в однонаправленное состояние.

— Что? — спросила Сашка.

— Да ничего! Потом! — ответил на ходу Иван, рыбкой прыгнув к ней в кровать.

На этот раз было неторопливо и очень нежно. И он что-то шептал ей в розовое ушко, а она уговаривала — быстрее, быстрее! Но Иван не спешил, не отводил глаз от балтийского шторма, целовал, успокаивал, сдерживаясь, сколько мог, останавливая ее.

И сорвался в последний момент, не удержавшись на этой грани неторопливой муки!

— Ива-а-ан! — прокричала сладкую песню мужского триумфа Сашка.

Они лежали на боку, лицом друг к другу, что-то рассказывая шепотом, смеясь. Где-то вдали запела мелодия. Иван поцеловал Сашку быстро и нежно в губы.

— Это мой, — сказал он.

Встал с кровати, нагнулся, еще раз чмокнул ее и пошел в кухню. Сашка услышала, как он там тихо чертыхнулся, и улыбнулась — поиски в куче одежды телефона не дали мгновенного результата.

— Гуров! — недовольно пророкотал он.

Дальнейший разговор Сашка не слышала, он говорил тихо. Она потянулась, улыбнулась чему-то. Всю разморенную расслабленность сдуло приходом мрачного Ивана.

— Саш, быстро! Одевайся! — приказал он.

Сашка подхватилась, стала выбираться с кровати, почувствовав — грянули неприятности.

— Что, Гуров, вечер перестал быть томным? — на бегу в кухню спросила она.

— Более чем! Быстрее, Санечка!

Они торопливо одевались, выдергивая из кучи, лежавшей на полу, вещи, обмениваясь, когда доставали не свое.

— Ах, ты ж мать твою! — ругался Иван. — Собралась, Саш? Оделась? Сумку через голову перекинь!

— Господи, Иван, мы снова бежим?

— Если успеем! — рявкнул он. — Стой здесь!

Он метнулся назад в кухню за чем-то, оставив Сашку в коридоре, вернулся, ухватил ее жестко двумя руками за предплечья, развернул к себе:

— Слушай меня внимательно, Саш! У нас сейчас нет времени ни на какие разборки, объяснения! Все свои подозрения, всю чухню оставь на потом! Ты должна сейчас доверять мне абсолютно! Как самой себе! Что бы я ни говорил, что бы ни делал — доверять до самых потрохов! От этого зависит твоя жизнь, а может, и моя! Саш — больше чем себе и кому бы то ни было доверять! Поняла?!

Он тряхнул ее с такой силой, требуя ответа, что Сашина голова мотнулась назад, вперед.

— Да! — пообещала она.

Без требования объяснений, лишних разговоров, сомнений дала ему железобетонное обещание Сашка. Но только на время!

Это она уже себе пообещала!

Он ухватил ее за локоть и потащил к выходу. Но они не успели…

Входная дверь, еще старая, обычная, двухстворчатая, а не железная, предполагаемая после ремонта, отлетела, с грохотом стукнувшись о стену, открытая наипростейшим способом — а именно с ноги и с удовольствием. В квартиру, навстречу замершим на пол коридорной дороге Сашке с Иваном, ввалились незнакомые братки.

За ними, степенно ступая, вошел знакомый по посещению исторической дачи и скоростному отбытию с оной мужчина.

— Иван Федорович, — преувеличенно надменно, излучая уверенность, обратился мужчина, — надеюсь, пошло-героической драки с моими людьми не будет ввиду неравенства сил.

— Если ваши люди не начнут пошлить, пользуясь этим неравенством.

К Ивану рванулась парочка быков, но братки притормозили, остановленные гневным приказом:

— Не трогать! — и мягко, голосом уже получившего добычу хищника: — Иван Федорович, уж простите их излишнее рвение. Обижены на вас и плохо обучены к тому же.

«Не рисковал бы ты, мальчонка, такими откровениями, — подумал Иван, ругая себя попутно почем зря, — братки народ непредсказуемый, нервный, могут и тебе навалять за оскорбление!»

Но братки проглотили. С трудом правда, было видно.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте! — перестав интересоваться Иваном, переключил свое внимание на Сашку господин. — Драгоценная вы наша, Александра Владимировна! Я бы сказал: неуловимая!

Пошутил так.

Санька смерила его с головы до ног и обратно таким надменным взглядом, умудрившись остудить убойным презрением не в меру зарвавшегося холопа.

«Что она делает! — испугался за нее Иван. — Спокойней, Сашка, не нарывайся!»

Стараясь передать ей свои мысли, он незаметно сжал ее локоть, который так и не отпустил. Она не обратила внимания.

— Насколько мне известно, мы не представлены, поэтому не имею возможности ответить взаимной радостью от встречи с вами.

— Все приходится делать второпях, Александра Владимировна! — пожалился на жизнь товарищ. — Уж извините и позвольте представиться: Юрий Николаевич, направлен сопроводить вас до места.

— И что вы будете делать, Юрий Николаевич, если я не изъявлю желания быть препровожденной вами или кем-то другим в неведомые мне места? Скрутите мне руки, в зубы по-пролетарски заедете? — добавила высокомерия, приподняв одну бровь, и перешла на светский тон Александра.

Ну прям царица в момент ареста матросней! Иван разозлился на нее, собрался весь.

«Вот же девка неугомонная!»

— Давайте обойдемся без крайностей! — напрягся Юрий Николаевич.

Сашка усмехнулась пренебрежительно:

— Без крайностей, Юрий Николаевич, вы, видимо, не можете. Захватываете, к стульям привязываете, по лицу даму бьете, преследуете.

— Хватит! — оборвал Юрий Николаевич, растеряв всю сдержанность.

— О! — порадовалась необычайно Сашка. — Сейчас хамить начнете, приказывать для самоутверждения, ударите меня, наверняка для него же! Неуверенные в себе мужчины или низкие по рангу всегда утверждаются таким образом, за неимением других аргументов в споре.

Один из братков заржал, оценив Сашкино выступление. Юрий Николаевич отреагировал красными пятнами, появившимися на лице в результате сдерживания эмоций. Иван еще раз сдавил ее локоть — хватит, остановись!

Юрий Николаевич не выдержал заданного им покровительственного тона, переигранный Сашкой. Иван ему даже посочувствовал — переварить Сашкину надменную язвительность — это надо быть пареньком устойчивым, а Юрик был так себе — на посылках, хоть и сытых, дорогостоящих, но против Романовой хиловат, и понимал, что стоит она его го-о-ораздо выше во всех отношениях!

Ну точно, революционный матросик, арестовывающий дворян!

— Все, забирайте их, уходим! — отдал он приказ, развернувшись к Сашке с Иваном спиной, собираясь выйти в дверь.

Ну конечно, последнее слово она оставит за ним, как же!

— Вы еще на фальцет сбейтесь, Юрий Николаевич, от чувств-с, и руки-ноги связать нам не забудьте, не приведи господь чего — шестеро мужчин против одной женщины и ее кавалера! Поостерегитесь, а то начальство наваляет за нерадивость!

Быки уже ржали вовсю, развеселясь, видимо, Юрик был не в особом авторитете и где-то даже раздражал.

А тут цирк такой!

Но Сашка, сама того не понимая, от злости вступив в дебаты, сделала два очень важных дела — в словесном уничижении Юрия Николаевича потянула время. И достала-таки его так, что он не отдал приказа связать их — умеет она до печенки пробуравить, не смог Юрий Николаевич пережить ее презрительность, гордо прошествовав вперед, за ним два братка, вывернувшие назад руки Ивану, и Сашка, этапируемая под оба локтя еще двумя парнями.

— По машинам! — скомандовал Юрий Николаевич.

«Все-таки был наверняка у него в предках чекист какой! Ой, был! Подпортил дед наследственность любовью к ночным арестам и рисовочно-постановочным приказам! «По машинам!» — смех, да и только! Ты еще отмашку дай пухленькой ручкой, колыхнув животиком, — «В атаку!», и пукни от усердия втихаря, пока никто не слышит!» — злилась Сашка.

И вдруг!

Ярко вспыхнули мощные прожекторы, направленные прямо на их «делегацию». Александра ослепла в один момент, только слышала со всех сторон команды, так громко выкрикиваемые, что это напомнило психическую атаку:

— Стоять! Лежать! Руки вверх! Мордой на асфальт! Не двигаться! Ноги в стороны! — вперемежку с отборным матом.

Так стоять или лежать? Так руки вверх или ноги в стороны? Что у нас, утренняя зарядка или ночная?

Она ничего не поняла, зажмурила заболевшие от яркости глаза, почувствовала, что исчезли жесткие тиски чужих пальцев с ее локтей. Стояла как вкопанная на месте, растерянная, оглушенная матом, противоречивыми приказами, несущимися со всех сторон, раздавшимся близким выстрелом — поняла по звуку, что в воздух, вверх, — и ослепленная даже через зажмуренные веки прожектором.

— Саша, ко мне!!! — вычленило сознание голос Ивана в какофонии звуков.

Она осторожно, не разлепляя зажмуренных век, повернулась в сторону знакомого голоса и сделала шаг, уже в движении, еще до конца не поставив ногу на асфальт, почувствовала, как кто-то жестко схватил ее за горло, так, что пересеклось дыхание. Что-то холодное, металлическое уперлось в висок, и высокий, истеричный голос проорал у нее над ухом, оглушая:

— Всем стоять! Я пристрелю ее!!!

Металлический предмет еще сильнее ввинтился в висок.

«Он мне череп проломит, и стрелять не придется!»

Державший ее человек развернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов, и Сашка почувствовала облегчение зрачкам, выдернутым из-под луча прожектора, бьющего в них.

— Отошли все!!! Дайте мне уйти!!! Я пристрелю ее!!! — надсадно орал кто-то у нее над ухом.

Саша открыла глаза и попыталась повернуть голову — посмотреть, кто это там так надрывается.

— Не шевелись, сука! Пристрелю!

О как! Юрий Николаевич собственной персоной. Нервный такой!

И тут до Сашки дошло!

Зажав Сашино горло в локтевом сгибе, ее держит Юрий Николаевич, приставив к ее виску пистолет!

Она заложница этого чекистского внучка!

Сашкин взгляд заметался — она искала Ивана среди незнакомых людей в камуфляжной форме и масках и без всего этого, в обычной одежде.

— Юра, ты сделаешь только хуже себе! Отпусти ее! — услышала она спокойный знакомый голос.

И сразу отыскала его взглядом.

Место действия было освещено несколькими не то прожекторами, не то фарами машин, они находились теперь сзади, мужики в форме стояли полукругом и направляли на Сашку с Юриком оружие, в центре живописной камуфляжной композиции красовался Иван с пистолетом, который держал двумя руками, немного развернувшись корпусом.

Неудобная позиция — свет бьет теперь им в глаза, а Сашка с Юрием Николаевичем находятся спиной к прожекторам.

Но там, за их спинами, наверное, еще кто-то есть?

«Как в кино, ей-богу! — уместно подумала Сашка. — Сашенька, соберись, на тебя странно действуют экстремальные ситуации, ты все о мировом киноискусстве! А тебе бы о жизни своей!»

Вот теперь она испугалась! Прочувствовала ситуацию!

Лучше бы о киноискусстве думала!

Время играло в свои шутки — помогая, растянувшись непомерно для Сашки, давая возможность увидеть всю картину происходящего в целом, понять, осмыслить, наконец!

— Не говори мне ничего!!! — истерил Юра. — Отойдите все, кто сзади!!! Машину подгоните, двигатель не выключайте, ключи в зажигании, дверцы открыты! Она со мной поедет! Если машина заглохнет, я пристрелю ее сразу!

Он совсем на пределе, Сашка почувствовала — он дергался, передвигал ее по своему животу и груди — вправо, влево, — зажимал локоть то сильнее, то отпускал, и пистолетное железо давило на висок то больше, то меньше. Нет, вести такие переговоры, выдвигать требования и держать заложника — тут нужен человек с более крепкими нервами, Юрик не выдержит, он сопля, слабак, у него и половины нужного запаса нет!

Сашка поняла все это и еще то, что именно по причине нехватки пороха, характера, сам поставив себя в изначально проигрышную ситуацию, он стал еще более опасен — он сдастся, не выдержит накала, но сдастся не мужикам, а жизни или теперь уже смерти и утащит за собой ее, Сашу!

— Юр, ведь ты не при делах, — спокойно, очень четко продолжал говорить Иван, незаметно для дергающегося Юрия Николаевича передвигаясь вперед. — Почти ничего о твоем участии не доказуемо. Подумаешь, выполнял приказы начальника! Никого не убивал, в криминале не замешан. Я тебя отмажу, обещаю! Отпусти ее!

— Нет! Она поедет со мной! Всем отойти! Где машина?! Я сказал — машина!

«Это ступор, он ничего не услышит!» — поняла Сашка.

Она собралась, подобрала все свои сопли-страхи, отстраненные мысли — сконцентрировалась здесь и сейчас, в узком пространстве от нее к Ивану, и смотрела, не отрываясь, только ему в глаза.

Он же на нее не смотрел, как будто ее вообще не было, он смотрел только на Юрика и сделал еще небольшой шажок вперед — мягко, плавно. Юрик не заметил.

Несмотря на то что он дергался, орал и был на пределе, прикрывался он Сашкой грамотно — распластав ее впереди себя так, что ее тело прикрывало самые уязвимые места, он и голову-то особо из-за ее головы не высовывал.

Стал отступать к машине, которую все-таки подогнали по чьему-то приказу, но спецназовец, сидящий за рулем, не спешил выходить, а Юрик не мог оглянуться, понимая, чего ему это будет стоить.

— Юра, ты жить хочешь? — почти по-семейному, кухонным тоном спросил Иван, словно предлагал пофилософствовать на данную тему. — У тебя есть единственный шанс — отпусти девушку и брось пистолет! Спокойно, тебе не о чем волноваться!

— Нет! Отошли от машины!

Время играло в свои замысловатые игры, веселилось — сжимаясь-расширяясь, ускоряясь и замедляясь.

Александра была как бы сразу в двух измерениях, она понимала, что все вокруг происходит быстро, все эти уговоры-переговоры заняли не больше нескольких минут, но в другом, ее личностном, измерении время растянулось, смакуя каждую секунду.

Она слышала, как бешено стучит сердце ее захватчика, чувствовала запах его животного страха, видела капли пота на державшей ее руке.

И смотрела, не отрываясь, в глаза Ивану.

Она почувствовала тот момент, когда Юрик сдал, перешел грань, впадая в истерическую, неконтролируемую панику.

Все!

Разумом, интуицией, всем нутром почувствовала — это разрыв последней натянутой струны, и с жужжащим рвущимся звуком пришли холод и запах смерти — он утащит ее за собой, его понесло вразнос, он уже не соображает и не сдастся!

Все происходило одновременно — смерть, уже пришедшая и воняющая, в этот момент Иван посмотрел Саше в глаза, и она ответила мысленно: «Давай!», что-то обожгло левое предплечье, Юрик дернулся. Догнал, встраиваясь в цепь одновременных событий, звук выстрела.

И время сдвинулось. Поехало дальше, тяжелым неотвратимым заваливанием Юрика назад, и он потянул за собой Сашку, так и не отпустив ее горло.

Чьи-то руки выдернули ее из захвата Юриного локтя, подняли, прижали к горячей груди, в которой бешено билось сердце.

— Все, девочка, все! — И прижимали, прижимали сильные руки, успокаивал чей-то голос. — Все, маленькая! — И проорал над головой, оглушая: — «Скорая» где, мать вашу?!

А Сашка решила поспать. Чуть-чуть, а то орут все, кто ни попадя, в глаза прожекторами тычут, за горло хватают!

Пусть их, а она поспит!

И провалилась куда-то.


Ну вот и все!

Романову нашли вместе с ее мужиком, на квартире у его друга, Юрик с бригадой отправился за ними.

На сей раз они никуда не денутся, уверены, что надежно спрятались, — вот и хорошо!

Почему он так испугался? Знал же, что рано или поздно она будет у него!

Нервы сдают?

Столько-то лет держался, контролировал каждый свой шаг, каждое слово, просчитывал на несколько шагов вперед, не позволяя расслабляться, даже Игорь ничего не заподозрил, а у него интуиция потрясающая! Столько лет ходил по краю, зная, что в любой момент могут раскрыть!

Устал, наверное. Устал!

Теперь все, осталось последнее дело, не мог он мимо такого пройти, не мог!

Ну ничего, еще совсем немного осталось, и можно будет передохнуть и насладиться заработанным.

Маленькая глупая секретарша с работы этого Гуревича разболталась — хоть что-то сделали нормально, якобы неожиданное увлечение девушкой, пара подарков, конфеты. Цветы, кафе и информация вся на блюдце! Этот Иван Федорович и его друг, некто Корнеев, работают в компании с регионами, постоянно в командировках, на фирме почти не появляются, но оказывается, они самые удачные менеджеры. Корнеев в данный момент в командировке. Дальше все просто, на квартире Корнеева никого не было, но узнали, что он купил другую квартиру в центре и там сейчас идет ремонт. Проверили и нашли неуловимую парочку.

Мужик не нужен, но посмотреть на него интересно, а с мадам Романовой он через несколько часов улетит.

Месяца через три-четыре он станет еще богаче и свободен ото всех и от всего!

Он просматривал бумаги — что оставить, что уничтожить, складывал в небольшой ящик всякие любимые привычные безделушки — сюда он уже не вернется.

Кто-то вошел в кабинет.

— Я сказал, не тревожить! — отчитал он.

И повернулся.

На пороге стояли двое незнакомых мужчин.

Подкосились колени, он тяжело опустился в кресло. Из ослабевшей руки выпала пачка еще не просмотренных документов и разлетелась листами по полу.

Михаил Львович с трудом поднял руку, прикрыл ладонью глаза.

И заплакал.


Саша проснулась с ощущением неуютности. Открыла глаза и сразу поняла причину этого ощущения — больничный запах, белая палата.

«Что случилось?! Папе стало хуже и я осталась ночевать в больнице?»

Она резко села на кровати, голова закружилась.

Возле койки, на которой она находилась, на стуле спал Иван, вытянув ноги и сложив руки на груди.

Сашка сразу все вспомнила. Это не папе стало хуже — папы уже нет.

Хуже, по всей видимости, сейчас ей.

Заныло левое предплечье, она посмотрела на руку и обнаружила белую повязку.

Так! Что происходит?

— Гуров!

— Что? — сразу проснулся он, сел ровно и потер лицо руками. — Заснул. Рука болит?

— А что, должна? — поинтересовалась Сашка.

— Не знаю. Вроде бы нет, тебе сделали обезболивающие уколы и успокоительные тоже.

— Что это значит? — спросила училка у хулиганистого ученика, указав на повязку.

— А ты не помнишь?

— А я бы спрашивала?

Он усмехнулся: бойцовский дух — это вам не фунт изюму, это, знаете ли, характер! У госпожи Романовой с непримиримыми бойцовскими качествами, пожалуй, даже перебор малехо!

— Тебя ранили в левую руку, с внешней стороны. Ничего серьезного и смертельного — пуля прошла навылет, не задев кость и артерию, только пробила мышцу.

— И каким образом эта пуля в меня попала?

— Я в тебя выстрелил.

— Ты?

— Я

— Поня-ятно. А Юрий Николаевич?

— Пройдя через твою руку, пуля попала ему в сердце.

— Он умер?

— Да.

— Ты промахнулся? Случайно попал в мою руку?

— Нет, не промахнулся, Саш, я хорошо стреляю.

— Ты что, снайпер? Спецназовец какой? — бушевала Сашка.

— Нет.

— Что нет? — притормозила она.

— Все нет! Все, что ты уже сказала и еще собираешься сказать, — я не спецназовец, и целился я именно в твою руку, потому что стрелять надо было наверняка, голову он грамотно прятал за тобой и закрывался тобой правильно. Это был единственный выход.

— Гуров, ты кто?

— Я служу в финансовой разведке.

— О как! — подивилась Сашка. — Если я правильно понимаю, такой вид деятельности подразумевает кабинетную работу с бумагами и компьютером, а никак не боевые действия с освобождением заложника, стрельбами и драками в стиле Джеймса Бонда?

— Правильно понимаешь, — усмехнулся Иван, — именно кабинетной работой я и занимаюсь, просто так получилось, что я оказался рядом с тобой.

— Случайно? — саркастически спросила она.

— Почти.

— Гуров, ты сам-то не устал постоянно что-то недоговаривать, в угадайку играть?

— Саш, я тебе все расскажу, вот честное слово!

Сашка решительно откинула одеяло, свесила ноги с кровати, передохнула и встала.

— Куда это ты собралась? — проявил недовольное удивление Иван.

— Подальше отсюда! Где мои вещи?

— Саш, тебе надо денек-другой здесь побыть!

— Не собираюсь! — в категоричной форме отказалась она от больничного гостеприимства. — Ты же сказал, что ничего серьезного, значит, и нечего здесь делать!

— Саш, — поднялся со стула, шагнул к ней Иван, — у тебя стресс, ты слишком много пережила за последние дни, да еще ранение! Ложись назад!

— Гуров, я ненавижу больницы! И нет у меня никакого стресса!

— Да не выдумывай, Романова! — Иван, взяв ее за локоть, попробовал вернуть Сашку в койку. — Это все очень серьезно! Тебя сильно напугали и ранили! Да ты что! Быстро ложись!

— К черту! Самый большой стресс у меня от больниц! Я в них полгода прожила, когда папа умирал! Лучше помоги мне слинять отсюда!

— Ладно, — сдался Иван, — сиди здесь, я договорюсь.

Когда он подвел ее к джипу, Сашка не удержалась — было бы странно, если б промолчала!

— Что, нашелся боевой товарищ, из полей? Помнится, в нем что-то там сломалось, вынудив тебя гулять ночью по дороге? Гуров, а у таких машин вообще может что-то ломаться?

— Сань, притормози, хватит! Садись! — очень недовольно рявкнул он.

Сашка примолкла, села на пассажирское сиденье, почувствовав себя неправой.

Ну, перегнула она, ясное дело — чего мужика достает?

— Ты же сам сказал, что у меня стресс, — повинилась Сашка. — Куда мы едем?

— К тебе домой. Я помогу тебе помыться, если хочешь, врачи сказали, нельзя мочить руку, покормлю завтраком…

— И?..

Он, ухмыльнувшись, покачал головой — не то она его достала окончательно, не то восхитился ее неугомонностью.

— Ты хочешь узнать всю историю до конца? — закинул наживку Иван.

— Хочу! А что, уже конец? — заглотив наживку, спросила Сашка.

— Да, Санечка, все закончилось.

— А как закончилось? Хорошо? Для кого?

— Хорошо. Для тебя в частности. Ты как себя чувствуешь? Не торопись, прислушайся к себе.

— Да вроде нормально, — подумав, ответила она, — слабость небольшая есть. А что, надо опять бежать?

— Бежать не надо, — успокоил Иван. — Сейчас мы приедем к тебе. Душ хочешь?

— Хочу, еще как!

— Потом завтрак. А потом мы поедем ко мне в контору, где ты узнаешь всю историю в целом, познакомишься лично с тем, кому ты так понадобилась, и ответишь на некоторые вопросы. Готова?

Саша посмотрела на него внимательно, даже развернулась на сиденье, чтобы лучше видеть. Он устал, очень устал — щеки, покрытые щетиной, ввалились, темные круги под глазами, синяки на лице приобрели желтый оттенок и не добавляли ему свежести.

— Давай, Гуров, ответим на все вопросы, я готова. Только думаю, что и тебе нужен душ и завтрак.


Иван придержал перед Александрой дверь, пропуская ее в кабинет. Из-за солидного кабинетного стола поднялся и пошел навстречу широкий, большой, по-спортивному подтянутый мужчина. Седой ежик коротко стриженных волос, перебитый нос, тяжелый подбородок не портили породистости лица — эдакий хорошо похулиганивший в молодости гусар, но взгляд темно-зеленых глаз, хоть и ретушированный слегка улыбкой, пробирал насквозь.

— Здравствуйте, Александра Владимировна, — открыто улыбаясь, поздоровался он.

Взял двумя руками ее ладошку и пожал приветственно.

— Знакомься, Саша, — вовремя вступил Иван, — мой начальник Бур Лев Петрович.

— Здравствуйте, — выказывала чинность манер Сашка.

«Бур» и «Лев» ему очень шли — определяли.

«Гоняет наверняка подчиненных в хвост и гриву! И Гурову достается!»

От этой мысли она взбодрилась, порадовалась про себя и расслабилась.

— Проходите, — пригласил хозяин кабинета, — располагайтесь.

Он указал на два полукресла, стоявшие по бокам небольшого столика, приставленного к начальственному монументальному. Пока все рассаживались — Бур в руководящее кресло, Саша с Иваном за столик, в кабинет вошел адъютант с подносом, быстро расставил на столике чайник, две чашки с блюдцами, тарелочку с лимоном, сахарницу и печенье в вазочке, обойдя угол большого стола, поставил перед начальством стакан в подстаканнике с черным чаем.

Дождавшись, когда адъютант выйдет и закроет за собой дверь, Лев Петрович мягко, добродушно обратился к Саше:

— Александра Владимировна, у нас есть ряд вопросов к вам.

— У меня тоже, Лев Петрович, и не ряд, а множество.

— Конечно. — И так он согласился, что было понятно: все ее вопросы ерунда и потом как-нибудь.

Ну, это к другим такие вариации выразительные в тоне, а с Александрой Романовой — уж извините!

— Прекрасно! — холодно продемонстрировала радость Санька, она умеет, еще как! — В таком случае мне, как даме, надеюсь, будет позволено задать их первой.

Не вопрос — утверждение. Иван хмыкнул и покосился на Бура. «А вы думали, мне с ней легко было?» — означал его взгляд. Бур улыбнулся одними глазами и без нажима напомнил, кто в доме хозяин и рулит этим «пароходом».

— Рука болит? — сделал попытку сбить ее настрой.

— Болит. Но не до такой степени, чтобы влиять на мыслительный процесс.

Иван быстренько поставил чашку на блюдце, уперев локоть в стол, прикрыл ладонью широкую улыбку. Лев Петрович посмотрел недовольно на Сашку и рассмеялся неожиданно:

— М-да! Вижу, Ивану нелегко пришлось!

— Премию и отпуск дадите? — резво сунулся Иван под начальственное сочувствие.

Бур отмахнулся. И к Сашке:

— Ну, задавайте ваши вопросы, Александра Владимировна.

Разрешил.

— Задаю! — Александра посмотрела в упор на Ивана и приглашающим жестом руки призвала его к ответу — мол, прошу, приступайте к откровениям.

И он приступил:

— Три месяца назад к нам обратился управляющий, он же один из главных акционеров одного из самых солидных российских банков. У него возникли подозрения по поводу своего первого заместителя. Он провел негласное внутреннее расследование силами собственной службы безопасности, но ни подтвердить окончательно, ни опровергнуть эти подозрения его служба не смогла. Кое-что они накопали, и не так уж мало, но конкретно связать это с замом не смогли. К тому же расследование велось осторожно, чтобы не навредить человеку или группе людей, если бы выяснилась их непричастность. Но и того, что они обнаружили, хватило, чтобы мы занялись этим делом.

— А вы, значит, накопали больше? — уточнила Саша.

— Да. Не просто больше. Долгие годы, не сразу, а когда банк уже встал на ноги основательно, этот зам крал деньги. Очень осторожно, очень расчетливо, талантливо и хитро, иногда понемногу, практически легально, и само собой, у него было несколько сообщников за рубежами страны, которые помогали переводить множество раз эти деньги, пряча их через офшоры и подставные фирмы, контракты. Все механизмы и рычаги банковских операций зам держал в своих руках, обладая неограниченным доверием управляющего. И сложились за годы огромные деньги, настолько хитро выведенные, что найти их оказалось очень сложно. Почти невозможно.

— А вы нашли, — поняла Сашка.

— Да, мои ребята, — позволил себе погордиться Иван.

— Поздравляю. Честно! От всей души, — порадовалась за страну Сашка. — Но какое я имею отношение ко всему этому?

Иван нарочито неторопливо сделал несколько глотков чаю. А куда теперь спешить?

— Жадность. Обычная человеческая жадность, — специально решил подергать ее философствованием Иван.

— Которая, как известно, всех сгубила! — поддакнула Сашка и приструнила распоясавшегося Ивана. — Не переигрывайте, товарищ Гуров! Расслабляться потом будете, когда вам Лев Петрович отпуск даст вместе с премией!

Бур хохотнул баском, мотнул головой довольно.

Ну, девка!

Давно пора, чтобы Ваньке кто-то по носу щелкнул, а то этот балагур всех своим жизненным обалдуйством переговорит и укатает.

— Понимаешь, — продолжил Иван, — он уже все приготовил для тихого исчезновения, да так, чтобы никто не нашел. И искать бы не стал, он уж и человечка подготовил, зубы ему один в один, как у себя, сделал. Сгорел бы бедолага, а ДНК проверять никто бы не стал — опознали бы по зубам да всяким украшениям. Но в тот момент, когда он обстоятельно готовил свое исчезновение, к нему поступило некое предложение. Опасная операция, рискованная, но он мог существенно увеличить свой капитал. Без особых вложений. Очень существенно. Настолько, что он рискнул, при всей его сверхосторожности и расчетливости. Тебе фамилия Митрохин что-нибудь говорит?

— Оська? — удивилась Сашка такому резкому переходу.

— Да, Осип Митрохин.

— Мы с ним учились на одном курсе, вместе в аспирантуру поступили, у нас один руководитель был, работали вместе.

— Он был хорошим ученым? — вмешался Бур.

Сашка замялась.

— Да вы говорите как есть, — понял ее сомнения Лев Петрович.

— Это важно? — все же уточнила она.

— Это важно, — ответил Иван, — особенно для тебя.

— Он очень талантливый прохиндей от науки. Везде подлезть, подсуетиться возле нужных людей — кому польстить, кому в лапу сунуть. Кандидатскую он защитил, стащив у своего студента, очень талантливого мальчика, идею и первичные наработки. Но так стащил, что ничего доказать было невозможно. Знаете, такой типаж всегда нужного, могущего все достать и устроить человека.

— Но он хоть что-то знал, умел по предмету?

— Ну, полным бездарем он не был, безусловно неплохой химик, чуть выше уровня рядового, но не более.

— Митрохин пытался предложить нескольким весьма богатым людям нечто, на чем можно очень хорошо заработать. Кто-то отмахнулся, как от глупости, кто-то просто не решился, а наш зам идею выслушал, провел тщательное расследование и рискнул. Уж очень ему еще заработать хотелось, тем более когда он уже считался бы мертвым, проживая под другим именем за границей.

— Господи, и что такого мог предложить ему Митрохин? — продолжала удивляться Сашка.

— Супернаркотик. Необычайно дешевый в производстве и обладающий невиданным еще эффектом.

— Вы хотите сказать, что Оська синтезировал новый наркотик? — поразилась необычайно Саня.

— Не он, Александра Владимировна, — оживился Лев Петрович, — а ваш руководитель, Герман Александрович Кохнер.

Сашка уставилась на начальника Ивана, подняв брови и округлив глаза от изумления, словно он признался ей, что является тайным, засланным на Землю инопланетным шпионом, и продемонстрировал зеленые рожки.

— А что вы так удивились? Такое возможно? — приободрился, подобрался товарищ Бур, будто в интересную игру вступил и теперь его ход.

— Возможно в принципе, — очнулась Сашка, — но он этого не делал.

— А вот Митрохин утверждал, что делал. И что он сам видел записи результатов синтеза и даже переснял некоторые. Еще он утверждал, что осталось некое наследство — дневники и тайные записи Германа Александровича.

— Нет! — возмутилась Сашка, даже головой тряхнула от злости. — Не было никакого наследства и дневников! Это чушь и глупость!

— Почему вы в этом уверены?

Санька разнервничалась:

— Лев Петрович, у вас здесь можно курить?

— Ну конечно, Александра.

— И если можно, кофе?

— Можно, можно! — улыбнулся хозяин.

Он нажал кнопку селектора, глянул на Ивана, кивнул, что-то там поняв по его лицу, и отдал распоряжение:

— Два кофе. И мне еще чаю.

Встал, самолично принес и поставил перед Сашкой пепельницу, вернулся в свое кресло. Иван протянул Александре сигарету, щелкнул зажигалкой, давая прикурить.

Она затянулась, закашлялась.

— Извините, не привыкла.

Мужчины смотрели на нее в ожидании пояснений.

— Германа Александровича я знаю с детства. Он был близким другом моего отца, хоть и старше папы и возрастом и рангом, но они дружили всю жизнь. Потом я у него училась и работала в его лаборатории под его руководством.

От волнения и сосредоточенности она не обратила внимания, как перед ней оказалась чашка с кофе, автоматически отхлебнула и затянулась сигаретой.

— Конечно, Герман Александрович вел записи, мы все вели. Но это академический институт, и у нас существовал режим секретности, весьма непростой. Думаю, вы об этом все знаете, и рассказывать вам, как он осуществляется, я не буду. Главное, что все записи оставались в спецхране, в институте. Я объясню вам механизм хода работ. Ставится некая глобальная задача, скажем, новая разработка препарата, останавливающего рост раковых клеток. Герман Александрович дает каждому сотруднику определенный этапный участок, поручает провести опыты с такими-то реактивами, проверить. Вся информация поступает к нему. Он единственный, кто знает, держит в уме, что должно получиться на конечном этапе. Понимаете? Он видит картину в целом. Все рабочие тетради, дневники экспериментов и хода работ сдаются в спецхран каждый вечер и выноситься из здания не могут. Никогда он не вел никаких дневников — зачем? Он все держал в голове. Конечно, он работал все время и дома тоже, что-то писал постоянно, но это размышления всего лишь. Ты можешь что угодно понаоткрывать дома, за столом, но химия — это очень прикладная наука — без реактивов, лабораторных исследований и мышек все твои открытия ничего, гроша ломаного не стоят, оставаясь только предположениями. Вот, скажем, математика — другое дело, ей не нужна точная, порой микроскопическая дозировка реактивов, тысячи экспериментов, чтобы найти правильную дозировку, — пиши свои формулы хоть где! А в химии все только в лаборатории! Поэтому если что и было у Германа Александровича дома, то только ход размышлений, наметки направлений опытов. Все отчеты, конечные результаты сдавались в единственном экземпляре в спецхран. Я работала с ним все время и точно знаю, что никакого наркотика он не синтезировал! А через год после моего ухода он умер. А Митрохин ушел на пару лет раньше меня.

— И тем не менее он утверждал, что такое описание было, и предоставил то, что смог сфотографировать.

— Да он мог сфотографировать что угодно и выдать это за синтез наркотика!

— Мог, — согласился Бур, — но наш фигурант — не тот человек, который примет что-то на веру. Он отдал эти записи нескольким специалистам-химикам, и они подтвердили, что это описание части синтеза. Нет только конечных и самых важных данных. Кстати, наши химики тоже смотрели, даже восхищались неординарностью решения и подтвердили выводы тех специалистов. Видите ли, можно было бы предположить, что это иной опыт, но к формулам прилагался лист с описанием, какие именно последствия и реакции производит данный препарат на человека. Полное описание действия препарата.

— А я могу посмотреть эти записи? — спросила она.

— Да.

Лев Петрович достал из ящика стола и протянул ей тоненькую папочку. Сашка углубилась в изучение. Мужчины переглянулись и молча ждали. Она просмотрела все быстро и вернула папочку Буру.

— Что скажете? — живо поинтересовался Лев Петрович.

— Это может быть какая угодно разработка, некий ее этап. За неимением конечных данных, утверждать, что это синтез наркотика, нельзя. И еще раз повторюсь: Герман Александрович не синтезировал наркотик.

— А почему вы в этом так уверены? Он бы вас посвятил, если бы все-таки сделал этот синтез?

Сашка даже задумываться не стала, ответила сразу:

— Не в этом дело. У Германа Александровича была масса гениальных идей и задач, у него времени в сутках не хватало, чтобы все это осуществить. И тратить свое время на ерунду, а синтез наркотика, если только это не имело медицинской направленности, он считал глупостью и ерундой, он не стал бы никогда! К тому же мы все знали, что именно разрабатываем. Вы представляете себе, что академик становится с нами в ряд к лабораторным столам и разрабатывает наркотик?

— То есть вы категорически отрицаете такую возможность?

— Уверяю вас, Кохнер не синтезировал наркотик!

— Но откуда-то же у Митрохина появились эти записи, и почему он убежденно доказывал, что это именно Кохнер разработал?

— Думаю, что та часть формул, которой вы располагаете, и врачебный эпикриз из разных опер. Оська просто соединил то, что смог спереть. В описании ни разу не назван сам препарат, пусть даже рабочим, промежуточным названием, следовательно, это может быть описание чего угодно. Я думаю, основная ошибка всех специалистов, кто проверял эти формулы, в том, что к ним прилагалось описание реакций организма, поэтому все решили, что это разработка наркотика. Разъедините их, и что вы получите? Это может быть описание любого сверхтоксичного препарата, или влияния какого-нибудь нового препарата на людей с конкретным тяжелым заболеванием, или реакция группы больных тяжелой шизофренией. Данное описание сделано не по правилам проведения опытов на добровольцах. Нет полной картины: на каких людях испытывали, все их данные, какое количество времени, обозначение препарата, дозировка, данные наблюдений. Что-то Осенька тут напортачил! И сильно рисковал! Ну хорошо, он продал эти данные, и что дальше? У него что, была конечная формула?

— Нет, — вздохнул Иван.

Он ждал чего-то иного, не такой отповеди.

— В том-то весь смысл. Он убедил покупателя сделать лабораторию и обещал сам закончить синтез — легко и просто, на основании имеющихся данных.

— Он же не дурак, Иван! — продолжала пребывать в возмущении Сашка. — Он понимал, что соваться в наркобизнес человеку со стороны смертельно! Даже я, как простой обыватель, понимаю, как это опасно, а Осенька тот еще прохиндей!

— Но он не сам собирался лезть, он только услуги свои предлагал как химика. А кто там будет между собой разбираться, не его печаль. Кто бы ни победил в результате этих разборок, он в выигрыше — химик, при делах, за кордоном и в сытой жизни. Он пообещал, что доведет синтез до конца за пару месяцев.

— Придурок!

— Что, слабо ему, Александра? — спросил Бур весело.

— А бог его знает, Лев Петрович! Может, и сделает, он все же неплохой химик, но что-то я сомневаюсь.

— Правильно сомневаетесь. Он уже ничего не сделает. Убили его позавчера. Задушили.

— О господи! — охнула Сашка.

— Он перехитрил самого себя. Наш зам вышел на одного из самых крупных наркобаронов и предложил сделку. Он создает лабораторию, сажает в нее химика, тот доводит продукт, а если надо, то и разрабатывает еще что-нибудь. Они проверяют действие нового препарата, и барон все это у него покупает, дальше не его дела. Но деньги поднять он хотел очень привлекательные. Когда мы вышли на связь Митрохина с замом, пришлось, конечно, потрудиться, но лабораторию их мы нашли, вернее, наши коллеги из наркоотдела. Митрохин сам ее создал в одном располагающем к данному бизнесу государстве. Он создал лабораторию с размахом и расчетом на производство — денег нашего фигуранта не пожалел. Но ни через два, ни через три месяца не смог закончить синтез. С зама барон требовал результат, господа эти конкретные, шуток не любят. Зам наехал на Митрохина, тогда он покаялся и сдал тебя.

— То есть? — оторопела Сашка.

— То есть он объяснил, что дневники и наследство Кохнера может быть только у тебя, ты его любимая ученица и самая талантливая, к тому же дочь его друга. И даже если у тебя нет его дневников, ты единственная, кто может закончить синтез.

Сашка произнесла про себя замысловатую фразу из ненормативной лексики, осторожно поставила на блюдце пустую чашку, которую почему-то держала в пальцах, давно выпив кофе.

— А дальше все просто. Увезти тебя надо было тихо — пропала, и все дела. Поэтому, выяснив о тебе все, он через общих знакомых вышел на Лилю Иванову, хорошо заплатил, чтобы она вызвонила тебя на дачу. Наипростейший способ, без свидетелей. Ну а когда на дороге не получилось, он завелся, перепугался и приказал схватить где угодно, лишь бы схватить! Но он сильно переполошился после моего появления, предположив, что я из органов. Поэтому приказал на даче нас не разделять, если бы его подозрения подтвердились, он все бросил бы и скрылся, приказав нас с тобой, естественно, убрать. Отдал бы лабораторию барону, посетовав на смерть химика, может, и прокатило бы. Но мы снова скрылись, и я решил ему немного помочь, дав себя обнаружить, специально оставил джип у подъезда.

— Почему же тогда они за нами бегали, если все про тебя узнали?

— Все, — весело подтвердил Иван, — что я Иван Федорович Гуревич, старший менеджер по связям в крупной компании, вечно в командировках, недавно вернулся из очередной и, ревнуя одну дамочку, поперся проследить, куда это ее на ночь глядя понесло.

— А вчерашнее задержание ты тоже планировал?

— Нет, Александра, это я лоханулся! Уверился в их нерасторопности и не ожидал, что они нас так быстро найдут. Квартиру, где мы были, недавно купил мой знакомый, Корнеев, который действительно работает в этой компании и прописан совсем в другом месте. Они быстро сработали. Их все время вели наши ребята, они и предупредили, но поздно. Извини.

— Я подумаю насчет «извини», — холодно пообещала Сашка. — Но почему ты оказался там, на дороге, ночью?

— Поехал проверить своих ребят, которые следили за нашим замом. Мы тогда о Лиле ничего не знали и проследили его до ее дома. Он лично приехал к ней, выказал уважение. Когда ты прибыла, он уже был там. Ну, я за тобой и поехал, а ребята остались. Повезло тебе.

— Зато тебе не повезло. Я так понимаю, что это была не столько проверка подчиненных, сколько отдохновение от кабинета?

— М-да, — взгрустнул Иван.

— А кто этот Юрий Николаевич?

— Правая рука и помощник нашего фигуранта. Как оказалось, помощник во всех делах.

— Ну что, Александра, мы ответили на все ваши вопросы? — закруглил беседу Бур.

— Почти. Остались еще. Мне теперь всю оставшуюся жизнь прятаться? Ведь если этот наркобарон знает обо мне, ему тоже захочется личного знакомства?

— Прятаться не придется. Он не поведал ни о Митрохине, ни о вас никому. Сдать идею, бумаги и химика — это заранее нарисовать себе смертный приговор. Кому нужен посредник, когда можно обойтись без него?

— Почему Иван опекал меня, бегал со мной? Если речь идет о наркотиках, то это совсем не по вашему ведомству.

— Сначала мы не знали, имеет ли попытка твоего покушения отношение к нашему делу. Я помог, решив потом передать тебя под опеку милиции. Но, когда выяснилось, что ты нужна непосредственно нашему фигуранту, возникло несколько версий такого интереса. Основных версий было две: либо без твоего ведома, либо с твоего ведома какие-то суммы были оформлены и выведены из странны на твое имя и твои документы, либо это связанно с твоей профессией химика. Было еще несколько версий запасных. Мы сразу привлекли к работе коллег из наркоотдела, как только узнали, что ты химик. Они и проделали основную работу по Митрохину, нашли лабораторию. Ну, а я был рядом, тянул время, чтобы наши успели разобраться и тебя обезопасить. Мы же не просто так бегали, за нами все время шли наши ребята.

— У вашего заведения ко мне нет вопросов, планов, интересов, претензий?

— Нет, Александра Владимировна. Вам только надо будет подписать показания.

— А что будет с Лилей?

— Это уже третий вопрос. Ваша подруга будет продолжать свою интересную жизнь. Нет состава преступления, доказать, что она намеренно вас сдала, взяв деньги, возможно, но маловероятно. Ну, и последнее. — Он нажал кнопку на селекторе и приказал: — Введите.

Кабинетная дверь неслышно отворилась, пропуская мужчину. Лет за пятьдесят, лысого, а что не облысело, было сострижено под ноль, сухонького, подтянутого.

— Знакомьтесь, это Михаил Львович Куреев.

— И-издрасте! — не удержалась Сашка.

Вообще-то она устала. И рука болела все сильнее и сильнее, заканчивалось действие обезболивающих. И хотела домой. И все это ей уже надоело, и глубоко пофиг был этот Михаил Львович со всеми своими злодейскими планами обогащения.

— Проходите, Куреев, присаживайтесь! — вроде как пригласил, приказал на самом деле Бур, указав на ряд стульев, стоящих у стены. — Имеете возможность пообщаться с Александрой Владимировной, так вас интересующей.

Санька ни с кем уже общаться не хотела и, оценив настырного «поклонника», мечтала поскорее отсюда убраться.

— Скажите, — проявил любопытство «поклонник», — записи, дневники академика Кохнера у вас?

— Нет никаких дневников. И никогда не было, вас обманули, — устало ответила она.

— Я сам видел формулы, данные! Есть экспертные оценки!

— Это удачно состряпанная липа. Оська это умел. Решил, видимо, на старости лет пристроиться по специальности.

— Это невозможно! Он был умен, хитер и не стал бы играть с такими людьми!

— Да? И где он сейчас? — напомнила Сашка. — Насколько я понимаю, и с вами оказалось опасно играть и сотрудничать. Думаю, говорить нам больше не о чем. Вам вон товарищи объяснят. А я устала, знаете ли, бегала много последние дни, да по лицу наподдавали вашими стараниями, подстрелили вот.

Лев Петрович встал из-за стола, подошел к Сашке, взяв за ручку. Пожал.

— До свидания, Александра.

— До свидания, Лев Петрович.

Светский раут, обхохочешься!

Иван подхватил ее под руку и повел, повел куда-то — коридорами, лестницами, дверьми. И усадил на переднее пассажирское место своего джипа.

— Иван, — устало спросила Сашка, — а моя машина жива вообще? Ты в курсе?

— Жива, стоит у тебя перед подъездом, ребята перегнали.

— Как? А ключи, документы? — шебутнула Сашка и сообразила: — Ах да!

— Вот именно!

Она отвернулась от него, смотрела в окно на летящие мимо улицы, теряющие четкость очертаний в снисходящих сумерках.

А сколько вообще времени? И какой сегодня день?

— Устала? — заботливо поинтересовался Иван. — Рука болит?

Она не ответила и голову не повернула. «Романтические» бега по пересеченной московской и прилегающей к ней местности закончились — чего уж теперь.

— Саш, а ведь ты что-то у Бура недоговорила. Что?

Бура она, может, и могла обмануть — он ее не знал, не чувствовал так, как Иван, не мог уловить нюансов ее поведения. А он мог.

— Ты сразу поняла, что нужна как химик? Об этом молчала, когда я просил рассказать?

Саша не повернулась к нему, не отрываясь от созерцания летящего за окном городского пейзажа, вздохнула.

— Да. Я проанализировала все варианты и решила, что этот самый вероятный.

— Ну и что? Я подозревал это с самого начала, ну, промолчала, ну, не доверяла мне, чтобы поделиться сомнениями? Ну и что? Это единственное, о чем ты умолчала?

Сашка не снизошла до ответа.

— Что, дневники, записи существуют? — продолжил допрос Иван, заводясь понемногу. — Или существовали?

Снизошла. Но молча, покачала головой.

— Тогда что? Кохнер все-таки синтезировал этот гребаный наркотик?! — разозлился Иван уже всерьез и повысил голос.

Вот что сидит тут, дуется, молчит?! Ему от нее тоже досталось по самое «не хочу»! Вытерпеть ее язвительность, уничижительные тона — еще то удовольствие! Молчит она, видите ли!

— Нет, — устало и без интереса к разговору ответила она, — его синтезировала я.

— Что-о?!

Завизжав тормозами, гуровский джип вильнул к тротуару и встал, вызвав истерические сигналы возмущенных водителей машин, едущих сзади.

— И что ты так возбудился удивлением? — ожила Сашка, придя в бойцовское состояние.

— Ты хоть понимаешь, что это значит?! — громыхал Иван возмущением.

— И что? — поинтересовалась она холодно.

— Кто об этом знает? — жестко, с металлом в голосе допрашивал Иван.

— Я, теперь вот ты.

— Кто еще?

— Никто, — огрызнулась Сашка. — Знал только Герман Александрович, но он умер!

— Он мог кому-то сказать?

— Исключено! Что ты орешь на меня?! — проорала в ответ она.

— Я не ору! Я спрашиваю! — орал-таки Иван. Полез в карман, достал сигареты, раздраженными движениями открыл окно и прикурил.

— Рука болит? — спросил неожиданно.

— Болит! У меня уже все болит! — пожаловалась Сашка.

Он выбросил сигарету щелчком, не докурив и до половины, завел машину и не спеша двинулся вперед, вливаясь в поток.

— Те листы, что ты просматривала, твои? — Уже спокойнее, без крика, но напряженно.

— Мои.

— Как они могли попасть к Митрохину?

— Если я правильно поняла, самих листов у него не было, только фотографии?

— Да. Где и как он мог их переснять?

— Только один вариант — в кабинете Германа Александровича.

— Все? Сань, он мог переснять все листы и формулу конечного продукта?

— Нет. Я получила синтез случайно. Ну, не совсем случайно, но работала я над другой задачей. Когда поняла, что немного не туда уехала и что может быть в результате, увлеклась и доделала. Это описание симптоматики и действия на человека предполагаемое, никаких, естественно, исследований на человеческом организме не проводилось, только на мышках. Я описала ожидаемую реакцию на основании других исследований.

— «Раздвоение личности и осознание себя в обеих состояниях одновременно: в действительности — подавляемая личность и в нереальности — доминирующая личность. Нереальность является более яркой, с любыми вариантами проявления подсознательного индивидуального скрытого и подавляемого человеком комплекса, стремления. Достижение безмерной радости, эйфории, гиперудовлетворения, полного физического ощущения свершаемых в нереальности действий». Правильно цитирую?

— Правильно. Хорошая память.

— «Мгновенное привыкание к препарату и длительное, многочасовое воздействие». И это только небольшие цитаты! Ты понимаешь, что за такой продукт тебя на том свете откопают?!

— А нечего копать! — проорала Сашка.

Вдохнула, выдохнула, успокаиваясь, взяла себя в руки.

— Я рассказала Герману Александровичу, принесла ему описание и первую часть эксперимента. Как раз в это время Митрохин уж очень активно стал что-то вынюхивать, соваться везде, мы все, не сговариваясь, прятали от него записи, даже реактивы, он все время отирался возле Кохнера, как я понимаю, готовился к увольнению, крал все, что мог, особенно чужие работы. Но ведь никто и подумать не мог, до какой степени шпионства он дойдет! На следующий день я пришла к Кохнеру со второй половиной описания синтеза, с конечной формулой. Он при мне просмотрел, похвалил за талант и спросил, что собираюсь с этим делать. Я ответила — уничтожить. Он согласился, снова похвалил, напомнил, чтобы помалкивала. Сказал: оставь вот эту интересную находку и эту, пригодится. Я оставила — в голове! И тут же, при нем, в тигле сожгла все бумаги, а реактивы раньше все нейтрализовала, уничтожила! Все!

— Черновики, промежуточные рабочие записи?

— В журнале исследования только те, что были в начале эксперимента, ну а когда я пошла дальше, уже ничего не записывала. Нет ничего!

— Есть, у тебя в голове! — не согласился он.

— И что? Ты хочешь предложить родной конторе использовать меня?!

— Саш, давай без бреда! Лады?

— Давай! А ты что пристал? Орешь как скаженный!

— Испугался за тебя! — продолжать орать Иван.

— С чего бы? — не поверила Сашка.

— С того бы! — огрызнулся он. — Приехали! Идем я тебя до квартиры доведу!

— Я инвалид?

— Нет! Я джентльмен!

— Что-то я не замечала, Ванечка!

— Значит, плохо смотрела! Идем!

«Ну, дамочка! — и восхищался и возмущался он. — Самого Бура провела, и меня, и этого Михаила Львовича! Не баба, а разведчик какой-то!»

Иван никак не мог успокоиться. Проводил ее до двери, чмокнул в щечку, сказал: «Пока!» — и всю обратную дорогу обдумывал услышанное. И поражался себе — с чего бы?

Нечто такое он от нее ожидал, не сомневался ни на грамм, что держит она туза козырного припрятанным в рукаве! Так чего завелся-то?

А вот все того же!

Он чувствовал ноющую, не дающую покоя вину за то, что ранил ее, хотя не должен был!

Он уловил, увидел тот момент, когда Юрик переступил черту. Да все увидели и поняли, что он впал в истерическую прострацию, когда у человека отключается разум и работает только панический, все подавляющий страх и ощущение безысходности — это кранты! Он перестал ориентироваться и соображать, мог просто пальнуть в нее! Видели все, но самая удобная позиция была у Ивана. В лоб не попасть, он не высовывал головы из-за Сашки. Иван не прострелил бы ей руку, задел бы, царапнув, но Юрик чуть-чуть сместился в момент выстрела, и Иван с ужасом представлял себе, что бы было, если бы сместился сильнее!

Но удивление, раздражение и чувство было следствие, а не причина.

С причиной все было понятно до прозрачности и мутно, как у черта в пруду!

Он не знал, что дальше!

Что ему с ней делать!

Она знала его и о нем, как не знала ни одна женщина! Она не давала ему спуску и не уступала ни в чем! Она рассуждала, язвила, говорила, балагурила с ним на равных. Раздражала своим аналитическим умом и восхищала. Она отдавалась ему так, что он чувствовал — на нем и их слиянии, здесь, сейчас, в эту минуту, заканчивается жизнь — вся, без сомнений и остатка. Она вывернула его наизнанку, единственная, кто мог достать конкретно, то и дело доводя до белого каления! И заставила смеяться так, как он уже давно смеяться разучился, ощутив себя живым, свободным!

«И что теперь делать с Александрой Владимировной Романовой, доктором наук, успешным предпринимателем, да еще создательницей нового наркотика? Отпустить? Отвалить в сторону — вроде поводов встречаться больше нет? Даже официальных — все протоколы она будет подписывать с ребятами из наркоотдела!»


Неделю спустя Александра сидела в кафе, с удовольствием потягивая капучино и без удовольствия просматривая бумаги. Она сбежала из офиса от кондиционеров, хорошей, но не освоившейся еще новой секретарши, от Филимонова, который собирался отбыть с семьей в отпуск и все время съезжал с обсуждаемых рабочих моментов на ожидаемый отпускной кайф.

Сашка злилась по-тихому — она тоже хотела в отпуск! Но отпустила Филимонова — теперь не уехать! Подумывала, может, съездить в выходные к Николаю, на хутор, посмотреть, как там Ирина, дети. По последним данным выходило: неплохо, можно сказать, отлично! Особенно дети! В баньку сходить, в лес за ягодами, в речке поплавать! Нет, туда она не поедет! Можно неожиданно столкнуться с Гуровым, а с данным господином общение они закончили.

Небрежное «пока!», чмок в щеку у двери ее квартиры и дальнейшее, все расставляющее на свои места, однозначное исчезновение с широт ее жизни.

Все ясно! Все понятно! Даже тупым!

Запел, сдвигаясь по столу от вибрации, ее сотовый. Номер незнакомый.

— Да!

— Как рука? Болит? — вместо приветствия спросил Иван.

Нет, ну надо же — помяни черта!

— Спасибо, болит! — холодно ответила она. И напряглась.

— Я тут в машине, возле кафе, где ты пьешь кофе. Смотрю на тебя.

Любой нормальный человек на ее месте закрутил бы головой, сунулся посмотреть в окно — где это он там сидит, что видит ее!

Другой — да, но не царица Александра!

Не дернулась даже!

— Обнаружил изменения в облике? — Все так же холодно.

— Компанию можно составить?

— Легко! — немного подумав, согласилась она.

— Иду.

Он промаялся неделю!

Измучился и, как ему казалось, нашел приемлемый вариант. Часа в четыре ночи нашел, а к восьми убедил себя в его идеальной и единственно приемлемой правильности.

И полдня дозревал.

А потом нашел Сашку, выяснив у новой секретарши, где она. Подъехал, сразу увидел сидящую у окна, погруженную в изучение документов, и смотрел, и не решался выйти из машины, и такое чувствовал…

— Привет!

Он наклонился, поцеловал в щечку и сунул маленький букетик цветов ей в руку.

— Симпатично, — оценила Санька.

Иван заказал кофе подоспевшему официанту и устроился напротив нее за столом.

— Как рука?

— Ты уже спрашивал. Нормально, почти зажила, болит, если долго за рулем сижу.

— Как твоя работа? — спросил он, чуть отклонившись, давая официанту, принесшему кофе, простор для маневра с чашкой.

— А как твоя? — светским тоном поинтересовалась Сашка. — И кстати, погода отличная, синоптики дождей не обещали.

Он засмеялся — отвык! Забыл, как она его осаживала, вычисляя все его заходцы.

— Да уж, Романова, с тобой как на фронте — только зазевался — и бац!

— Да брось ты, Ванечка, я с тобой не воюю. Я мирная, спокойная и законопослушная гражданка.

— Ты уже об этом как-то говорила.

— Ванечка, ты просто так, мимо ехал или цель какую имеешь?

М-м-да! Как на минном поле — никакой расслабухи!

— Имею, — признался Иван.

— Открыта для переговоров!

«Ну стервочка-то, а! Кажется, я уже умилялся данным ее качеством не раз!»

— Я скучаю по тебе, Сашка! Мне было с тобой очень здорово, во всем! В бегах, в шутках-прибаутках, в пикировках наших, разговорах и очень хорошо в постели.

— Да? — холодно уточнила и возразила: — То, что было у нас в постели, Иван, очень далеко отстоит от милого определения «хорошо».

— Да, далеко отстоит и называется по-другому! — согласился он, по-тихому начиная злиться. — Я об этом и говорю! Александра, давай, пусть у нас будет роман!

— Это в том смысле, что будем встречаться? — переспросила она тем же холодным тоном.

Как это у нее получается — заводить его влет, с полуоборота?! Он всегда умел сдерживать эмоции, чтобы его завести, надо было о-очень постараться! А ей стоит бровку приподнять, хладнокровно так что-то сказать — и он как порох!

— Да! — с небольшим нажимом пояснил он свою мысль. — Встречаться, проводить вместе свободное время, заниматься любовью, кино, театры, можем в отпуск вместе съездить!

— Типа любовники? — не унималась Сашка.

Что-то в ее тоне ему не понравилось!

А что, собственно, такого?

— Не типа, а любовники!

— А-а! — кивнула она. — Это те, которые встречаются для теплого траха раза три в неделю, то у нее дома, то у него, в свободное от работы и иных занятий время. Обставляя все предварительным антуражем — ужин в ресторане или дома при свечах, опять же совместные походы в театры, выезды на природу и в отпуск.

И так она все перевернула, что он почувствовал себя скотиной — мужской эгоистичной скотиной!

— Саш, а что тебе не нравится? Люди именно так узнают друг друга, встречаются, притираются!

— Видишь ли, Гуров, то, что ты предлагаешь, называется «находиться на безопасном расстоянии». Ты заранее выстроил для себя дорогу, проспект для отступления, если — не дай бог! — почувствуешь, что затягивает! С данными предложениями формы общения это не ко мне, это к барышням своим, они счастливы будут. Мне тебя узнавать не надо и притираться, присматриваться тоже — я прошла все эти этапы в ускоренном экстремальном режиме. Все просто — я тебя люблю, и никакие тридцать, пятьдесят, даже семьдесят пять процентов твоей жизни меня не устроят! Я это уже проходила в детстве — отстраненность, держание меня на расстоянии, снисходительность. Если ты боишься жить на полную катушку — радоваться, смеяться, ругаться, мириться, заниматься любовью вместе, делить и поражения и победы, да все на свете, вместе, — это, Ванечка, твоя жизнь и твой выбор. Меня эти теплые сопли любовного романчика в полутонах не устраивают!

— Это ты к чему пламенную речь толкнула, Романова? К тому, что нам надо пожениться?

Разозлился он страшно — что за дела?! — выступила тут и отказала!

— Знаешь что, Гуров, — устало вздохнула Санька, как вздыхают, когда тщательно пытаются объяснить что-то непроходимому тупице, — со всем вот этим и со своими комплексами, страхами, ночными кошмарами о потере независимости и радости свободного полета ты разбирайся сам. А мне на работу пора.

И она ушла.

Не попрощалась — встала и ушла!

Он закурил, хотя в этом заведении курить было запрещено, но он так посмотрел на подлетевшего было напомнить о данном запрете официанта, что тот отпрыгнул, сбив стул у соседнего столика.

Черт! Черт! Черт!

Она сказала… да много чего она сказала! И все в десятку, будто гвозди в него заколачивала! Да все было ясно и понятно с самого начала — не та это девочка — не та! Никакой романчик с ней не проканает. Да знал он! Но попробовать же надо было! Просто так взять и отпустить Сашку от себя в ее свободную жизнь он не мог.

Ну вот, попробовал! Помогло?

Даже курить из-за нее снова начал!

Она сказала: «Я тебя люблю», легко так сказала, как само собой разумеющееся.

Он улыбнулся, но, когда вспомнил, что еще она тут ему наворотила, улыбка сползла с его лица, а сердце, вместо прокравшегося было тепла, почувствовало холод.

Ну что ж, Александра Владимировна, как ты правильно заметила, это мой выбор!

А это твой!

Она сказала, что любит, и букет забрала с собой.

Уходя! Но…

— «Чем чахнуть от любви унылой, что здоровей может быть, чем подписать отставку милой или отставку получить!» — процитировал он почему-то шепотом знатока этих дел Дениса Давыдова.

«Нет, Романова, так, как ты хочешь, у нас не получится, и по-другому тоже не получится, в этом ты права. Значит, никак не получится. Никогда!»

Решил. Постановил. Дал себе зарок.

И с силой затушил дотлевшую до фильтра сигарету в кофейном блюдце.

Никогда!


Никогда наступило через три недели.

Точнее, через двадцать дней. Ровно столько понадобилось Ивану Федоровичу Гурову, чтобы довести всех своих подчиненных до стойкого предобморочного состояния мрачной требовательностью, суровыми приказами, нагрубить начальству и получить втыкон по полной программе. Сбегая от себя и своих мыслей, он рванул к Николаю, мечтая успокоиться, отдохнуть и перестать уже думать о Сашке.

Не помогло, там была Ирина с детьми, и все напоминало о ней. Он сбежал и оттуда.

Она была вирусом, проникшим ему в кровь и разрушающим мозг. Он перестал спать, просыпаясь среди ночи, плелся в кухню, запивая бесконечные мысли холодным чаем.

В одну из таких ночных посиделок наедине со своими размышлениями его вдруг озарило! Словно тюкнул кто-то тяжелым предметом по голове, и все прояснилось, став простым и понятным.

Почему он отпустил ее, отказался от Сашки?

Ведь все просто и понятно, как в детской считалке — она его вся! Со всеми трудностями, сложностями, железным характером, язвительностью, отповедями наотмашь; со всеми потерями, шипами, комплексами, балтийскими глазами и летящей челкой — вся, целиком, его!

Куда он без нее? Зачем без нее?

Чего он испугался? Потери своей удобной, уютной, одинокой холостяцкой бытовухи? Да к черту!

Конечно, когда тебе под сороковник и ты замечательно все выстроил в своей жизни — любимую работу, карьеру, свободу и никогда не был женат, ну так сложилось, а не от убежденности глупой. И понятия не имеешь, что это такое — вести совместную жизнь с постоянным присутствием рядом человека с его привычками, желаниями, настроениями, набором своих жизненных устоев, и необходимо как-то притираться со всем этим набором, уживаться, делиться жизненным пространством — конечно, страшно! Еще бы! Потому что думаешь: да с какой печали мне это надо? Подстраиваться под кого-то, считаться с желаниями, настроениями и потребностями другого человека? Да просто находить свои вещи не на привычных местах! И на самом деле, ни за каким чертом не надо! Потому что данные резоны имеют отношение — как это Сашка сказала? — к «теплым соплям любовного романчика в полутонах».

Когда через твою жизнь, одна сменяя другую, проходят чужие женщины, стоит чуть повыситься градусу, загореться, заинтересоваться больше обычного, и думаешь — а может… Может, действительно пора семьей обзавестись — эта вроде бы ничего. Прикидываешь, в чем придется уступить, насколько подвинуться, на какие компромиссы пойти, и убеждаешься каждый раз — ни на какие! Да на фига?! Ничего я не хочу принимать, ни в чем уступать! И с удовольствием возвращаешься в священное одиночество, победно выпячивающее на фоне сделанных тобой прикидок совместного бытия свои неоспоримые достоинства.

И все это правильно и замечательно, пока ты что-то рационально рассчитываешь, примеряешь, присматриваешься к женщинам, до той поры, пока не ворвется в твою жизнь свой, до одури, до неверия, что такое возможно, — свой человек! Вот так, перемешиваясь группами крови, мыслями, дыханием, прожитыми порознь жизнями! Ворвется, перевернет и перетрясет всю твою жизнь, и окажется, что рациональные расчеты — это такая чушь!

А он по привычке — нет, мне и так хорошо: свобода, независимость — романчик ей предложил! М-да уж!..

Первую ночь за последние девятнадцать суток он спал спокойно, без сновидений, не просыпаясь до самого утра.


Сашка измучилась совсем!

Она по сто миллионов раз в день запрещала себе думать о нем, вспоминать, балансируя на качелях своих мыслей от отчаяния к гневу.

От бесконечных мучительных «круговых» дум она кидалась в беспредельную занятость, изматывая себя контролем всех мелочей и подробностей, так что подчиненные стали от нее прятаться. Обругала ни за что ни про что Филимонова, когда он, загорелый, довольный, отдохнувший, сунулся рассказывать в восторженных тонах об отпуске, подтверждая фотографиями это счастье.

— Шла бы ты, Александра, в отпуск, что ты на людей кидаешься! — обиделся он.

— Извини, Фил, — покаялась Санька, понимая, что ужасно не права.

А дома, в редкие выходные, сбегая все от того же, хваталась за генеральную уборку — мыла, драила, переставляла мебель, разбирала залежи вечно оставляемых на потом вещей. Повыбрасывала под горячую руку старые любимые безделушки, вещи, которые обычно берут в руки, вздыхают над ними, улыбаются, вспоминая что-то с ними связанное, и убирают.

Но как бы она ни загружала себя — ни черта не помогало! На работе еще куда ни шло, там о другом думать приходилось, а вот домашние хлопоты не только не отвлекали, наоборот — под механичность дел мысли гуляли себе в голове спокойненько, не обращая внимания на все ее окрики.

Сегодня было воскресенье, и Саша, отдраив за прошлые выходные всю квартиру, приступила к самому сложному и нелюбимому — вычищению кухни.

Стоило только приступить — и все тягостные думы оказались тут как тут.

Ну почему, почему он так испугался?

И ответила тут же — да ничего он не испугался! Гуров вообще ни черта не боится! Все просто — все, что мог, он тебе предложил, ничего сверху дать не может! Ну, не любит он тебя, что ж тут поделаешь!

Не любишь — и хрен с тобой!

И все правильно!

И не нужны ей никакие романы с ним! Ему что, он бы снисходительно звонил, когда ему удобно и секса захотелось, и держал бы ее на расстоянии, и принимал бы с той же снисходительностью ее любовь! А она бы всю себя внутри переломала! И что потом?! Когда он решил бы, что хватит и ему перестало быть интересно?

Что потом?!

В Анну Каренину играть?! Только вместо поезда ее по рельсам вся оставшаяся жизнь без него раскатала бы! И не собрать себя!

Нет! Хватит с нее «не мамы» и папы тоже, с их предательством искренней детской любви.

«Ничего, ничего, — уговаривала себя Саша, — надо время. Надо подождать немного, и станет не так больно! По Соломону — все пройдет, и это тоже! Надо только время! Терпи, Сашенька!»

Терпи не терпи, а деваться все равно некуда! Только время у нее и осталось.

«Уеду! — решила вдруг. — Пусть Фил работает, а то я всех уже достала своими настроениями! Фил справится! Точно уеду! В Испанию — давно хотела, вот и поеду! А потом в Рим, хоть там и жара сейчас несусветная, ничего, мне в самый раз!»

Поддерживая себя такими решениями и развивая мысленно тему поездки, она домыла кухню, приняла душ. И с теплым удовольствием человека, хорошо сделавшего работу, села пить кофе, озирая блеск своего хозяйства.

Отпила кофе и закурила.

Вот курить стала, а все этот Гуров, будь он неладен! Никогда в жизни не курила, а тут!..

«Все, все, никакого Гурова! Забудь! Испания — Милан, Барселона, курорт какой-нибудь бешеный, Рим! Вот и ладушки!»

И, отпив еще кофе, с удовольствием затянулась сигаретой.

С трудом выровненные, уже приближающиеся к удовольствию мысли разбил звонок в дверь.

«И кого там…» — недовольно подумала Сашка и, не глядя в глазок, не спрашивая «кто там?», с ходу открыла дверь.

Немая сцена!

На пороге стоял Иван с полным комплектом мужских «боевых» атрибутов.

Сашка пришла в себя, ей понадобилось всего ничего отойти от шока и неверия в происходящее — секунд тридцать.

— Иван Федорович, вы — и такая банальность: цветы, шампанское, тортик! — веселилась Сашка.

Она еле сдержалась, чтобы не кинуться ему на шею и зацеловать до смерти!

— Я думал. Честно, — хрипнул горлом Иван, прокашлялся, — но у меня на думанье никаких сил не осталось. Предполагал серенаду под твоим окном, но понял — не потяну! Сашка, забери все это!

Он сунул ей в руки огромный букет алых роз, не меньше тридцати, две бутылки шампанского и торт, какой-то замысловатый, огромный, в шоколадных розах и цукатах, упакованный в целлофан и завязанный шикарным розовым бантом.

Какая пошлость — но кра-со-та!

— Войти можно?

Он нервничал ужасно!

Удивлялся — это чего он так, и никак не мог успокоиться, все думал, что пошлет она его за горизонт! И права будет!

И на самом деле думал, как прийти. Не с пустыми же руками! А с чем, как? Фантазия от стресса убого предлагала всякую дикость от щенка с бантом на шее до не менее экстремальной серенады под балконом.

— Тьфу ты! — одергивал он себя и начинал думать по новой.

Так и проходил, промаялся все утро, что бы такого сделать, чтоб не послала сразу, а хотя бы выслушала. Уже ехал к ней, так ничего и не надумав, не зная, что скажет и какие надо слова говорить. Плюнул от досады, приправив замысловатыми эпитетами свою сообразительность, тормознул у ближайшего супермаркета и решил — хрен с ним, пусть будет банальный «джентльменский» набор.

Она оценила, сразу!

Он так торопился отделаться от мешающихся в руках предметов, сунул ей все сразу, Санька еле успела поймать. Поставив торт на пуфик в прихожей, в последний момент перехватила рискованно выползающую из пальцев одну из бутылок шампанского, перекинула на сгиб локтя букет и отступила:

— Проходи!

Он вошел, не отрывая взгляда от ее глаз, как только не споткнулся о порог!

— Саньк… — сбился, взъерошил ладонью волосы.

Что говорить-то?!

Ему было жарко, почему-то застучало вдруг сердце, стоило только заглянуть в эти балтийские глаза, и все заготовленные фразы застряли в горле. А может, не говорить ничего, заграбастать ее и уволочь в кровать?

Где у нее тут кровать?

Что-то ему совсем стало туго! Он сел, ноги как-то ослабели.

Совсем уже! Пришел объясняться и уселся!

— Саш, — сделал он вторую попытку и посмотрел на нее снизу вверх.

Она наклонилась к нему, сдвинув нетерпеливо букет на локте, чтобы не мешал, приблизила к нему свое лицо — глаза в глаза, и с искренним сочувствием спросила:

— Что, Ванечка, совсем тебе тяжело? — только по голове не погладила от сочувствия.

— Не сбивай меня! — потребовал он. — Я пытаюсь сказать, что люблю тебя до одури! И что ты права — романы и полутона с экономией чувств и жизни — не наш случай! И почему, черт побери, ты решила, что мне тяжело это сказать?!

— Гуров, — еле сдерживая смех, рвущийся наружу и искрящийся в балтийских глазах, объяснила Сашка, — ты сел на торт!


— Сашка-а-а! — полетел над рекой крик потревоженного медведя гризли по имени Иван Федорович Гуров. — Чего тебя туда понесло! Возвращайся!

Александра с Ириной сидели под сосной на другом берегу, переплыв реку не спеша, с удовольствием, останавливаясь и передыхая на мелководье.

— Сейчас! — проорала она в ответ. — Он теперь любит мной покомандовать, повоспитывать, — хохотнула Санька. — Говорит: натерпелся от тебя за те дни, должен же реабилитироваться, восстановить мужскую справедливость!

— Он вас любит, — сказала Ирина улыбаясь.

— Конечно любит! Попробовал бы не любить! Ну, поплыли назад, а то мужики и правда заждались.

Они вошли в воду, постояли, перед тем как поплыть. Ирина, посмотрев вперед, на тот берег, и вверх, на стоящий на пригорке дом, сказала задумчиво:

— Коля меня замуж зовет.

— О господи! — испугалась Сашка. — Так быстро, через полтора месяца? А ты?

— Не знаю, я ведь…

— Что? Что ты ведь? — возроптала Сашка. — Ты его боишься?

— Да нет, что вы!

— Ну так что? Ты боишься интимных отношений? Жить боишься? — предположила Сашка.

— Нет, с ним не боюсь. Я с ним ничего не боюсь! Я его люблю, Александра Владимировна!

— Это же счастье, Ирка! Я и мечтать не могла, что ты так быстро отойдешь! Загадывать боялась! А он тебя? — забыла дышать Сашка.

— И он меня! А дети его папой зовут! Представляете? Им никто не говорил, они сами, на третий день, после вашего отъезда. Встали утром и хвостиком за ним — он в огород, они за ним, он в коровник, и они, он в лес, а они в рев: «С папой хотим!» Я первую неделю плакала не переставая! А он меня успокаивал: «Что ж ты плачешь, правильно все! А кто ж им папа, как не я!» Однажды мы всю ночь проговорили — он мне про жену и детей рассказал, а я про себя. Думала, жалеет просто, а он мне сказал, что любит!

— Тогда в чем дело? — допытывалась Сашка.

— Но я ведь инвалид, у меня, может, и детей больше не будет!

— Ты ему об этом сказала?

— Да.

— И что Коля?

— Сказал, что это все ерунда, он меня вылечит, а дети у нас уже есть!

Сашка не выдержала, обняла Ирину, прижала к себе.

— Дурында ты! Какие сомнения! Скажи ему «да» и перестань мужика мучить!

— Сашка-а-а!!! — нетерпеливо требовал Гуров на том берегу. — Чего вы там застыли?! Плыви сюда немедленно!

— Александра Владимировна, вы мне жизнь спасли дважды! Я даже не знаю, где такую благодарность брать и слова, чтобы объяснить, рассказать, что я испытываю!

— Да что ты, Ирка! — отстранившись, посмотрела на нее Александра. — Это ты мне жизнь спасла! Я до вашего с детьми появления никого не любила, некому было отдать свою любовь! Вы для меня родные, роднее всех, какие только могут быть родственники! И перестань, наконец, мне выкать и по отчеству называть! И давай поплыли, а то Гуров сейчас сам приплывет!

— Поплыли, Саша! — улыбнулась сквозь набежавшие слезы Ирина.

— Ну что, замуж за Колю пойдешь? — уточнила все-таки Сашка.

— Пойду! — пообещала Ирина и поплыла вперед.

— Молодец! — одобрила и догнала ее Сашка.

Иван вошел в реку по колено, благополучно намочив джинсы, которые старательно подвернул, выдернул из воды подплывшую Сашку, прижал мокрую, холодную к себе, намочив еще и футболку.

— Черта тебя туда понесло?!

— Ты же вроде очень занят был, не то дрова рубил, не то еще чем занимался? — смеялась Сашка.

— Да я уже давно все сделал, тебя только по рекам носит!

— Гуров, ты чего шумишь? — подозревая направленность выступлений, спросила она.

Иван, не выпуская ее из объятий, чмокнул в мокрый нос.

— Поехали домой, а?

Сашка высвободилась, даже отступила на шаг, присмотревшись к нему. Ирина давно уже вышла из воды и поднималась к дому, тактично оставив их беседовать. Иван поднял с травы полотенце и завернул в него Сашку.

— Мы же только вчера вечером приехали, — выясняла Сашка, — ты же на два дня собирался — баня, посиделки вечерние, рыбалка, лес, на лошадях покататься?

— Баня была, посиделки тоже! — уклонился от прямого ответа Иван.

— А остальной список?

— Да ну его! Поехали домой, а? Возьмем какие-нибудь фильмы в прокате, купим вкусностей, заляжем на диван и не будем вставать! Будем смотреть кино, заниматься любовью, снова…

— …Кино, — подхватила Сашка, развеселяясь.

— И снова любовью! Поспим и начнем все сначала! Прогуляемся, если захотим!

— И снова на диванчик, и все сначала! — рассмеялась Сашка. — А здесь тебе не нравится?

— Нравится! Но я с тобой хочу, без никого!

Она повисла у него на шее, уронив полотенце, поцеловала и долго не могла оторваться, а когда оторвалась, прошептала:

— Конечно, поехали, Гуров!

— Пошли скорее собираться! — Ухватив привычно за руку, он потащил Сашку за собой.

В машине они заспорили, какой брать фильм.

Он обожал все это! Пристрастился сразу, как к ее пресловутому наркотику — «привыкание мгновенное». Ему нравилось делить с ней жизнь, быть с ней, ездить на дальние расстояния… Она забиралась на пассажирское сиденье, поджав под себя одну ногу, пристегивалась, разворачивалась к нему, включала ту радиоволну, которую они любили оба, подпевала, что-то рассказывала, смешила до слез, грызла какие-то орешки, подкармливала его. И так ему становилось искряще радостно, уютно в душе, когда она была рядом!

Только редко это было! И выходные были редкими и не совпадали порой! Но все, что совпадало, вечера, ночи, утра, выходной…

Вот он и потянул ее домой!

— Только боевики брать не будем! — продолжала Сашка спор о фильмах, предлагаемых Иваном для просмотра.

— Мелодрамы уж тем более! — с удовольствием принимал участие в споре он.

— Ну хорошо, не мелодраму, — согласилась Сашка. — Мультики?

— Можно, например «Ледниковый период»! — толкнул предложение Иван.

— Давай «Властелина колец» возьмем все части, фильм долгий, останавливать можно где угодно!

— По-моему, ты мне как-то говорила, что из всего фильма тебе больше всего нравится Арагорн? Это не на него ли ты собираешься смотреть?

— Гуров, ну ты же знаешь, что я питаю слабость к прынцам! — рассмеялась Сашка и, отстегнув ремень, кинулась его целовать.

Ему пришлось свернуть на обочину, кое-как, не прерывая поцелуя, остановить машину и показать ей, кто является единственным и самым главным принцем в ее жизни.