Врата тьмы
Таня Хафф








В наши дни, когда только мечтатели да дети верят в существование магии, кто сразится со Злом, вырвавшимся на волю из черной бездны? Кто найдет в себе силы противостоять могущественному адепту Тьмы, бродящему по улицам современного Торонто? Кто поможет адепту Света, кто выйдет вместе с ним на последнюю битву, дабы не оказался наш мир добычей Тьмы? Немногие — девушка, которую все считают слабоумной, уличный музыкант да еще жалкая горстка храбрецов, которым попросту нечего терять…






Таня Хафф

Врата Тьмы





ГЛАВА ПЕРВАЯ


— Ребекка!

Уже взявшись за ручку кухонной двери, Ребекка остановилась.

— Посуду убрала на место?

— Да, Лена.

— Форму постирать захватила?

Ребекка улыбнулась. Форма уже аккуратно сложена и покоится на дне красной хозяйственной сумки.

— Да, Лена.

— Плюшки себе взяла на выходные?

— Да, Лена.

Плюшки тщательно завернуты и уложены поверх запачканной формы. Далее должна была последовать очередная строка литании.

— Не забудь съесть их дома.

Ребекка так энергично кивнула, что кудряшки пустились в пляс.

— Не забуду, Лена.

Следующая:

— До понедельника, киска.

— До понедельника, Лена.

Наконец Ребекка толкнула дверь и вышла на лестницу.

Лена проводила ее взглядом и вернулась в кабинет.

— И так каждую пятницу, миссис Пементел?

— Каждую пятницу, — подтвердила Лена, со вздохом усаживаясь в кресло. — Уже почти год.

Инспектор покачал головой.

— Странно, что ей разрешается ходить по улицам без сопровождения.

Лена хмыкнула и полезла в стол за сигаретами.

— Да нет, это не опасно. Господь таких хранит. Чертова машина! — Она встряхнула зажигалку, стукнула ею по столу и была вознаграждена слабым язычком пламени. — Я знаю, о чем вы думаете. — Хозяйка кафетерия сделала затяжку. — Но с работой она справляется получше многих, у кого, шарики на месте. И прогнав ее, вы деньги налогоплательщиков не сэкономите.

Инспектор поморщился.

— На самом деле я думал о том, как люди могут курить, закрывая глаза на очевидное. Сигареты вас убьют, и вы это знаете.

— Так это ведь мое дело, верно? — Она облокотилась на стол, медленно выпустила дым через нос и ткнула тлеющим концом сигареты в сторону его закрытого портфеля. — Давайте продолжим…

* * *


— Изумруды вырезают из сердца лета.

Чумазый молодой человек подошел к ней, надеясь выпросить пару баксов.

— А сапфиры падают с неба перед самой темнотой. — Ребекка отняла лоб от витрины ссудной кассы и повернулась к нему с улыбкой. — Я знаю все названия драгоценностей, — сообщила она с гордостью. — А дома я сама делаю алмазы — в холодильнике.

Увидев ее улыбку, молодой человек втянул голову в плечи. На сегодня с него хватит. Только сумасшедших ему не доставало!

И пошел дальше, засунув руки в карманы рваной джинсовой куртки.

Ребекка пожала плечами и снова стала рассматривать кольца на подносах. Красивые штучки она любила и каждый вечер по дороге домой из кафетерия рассматривала все витрины.

У нее за спиной начали вызванивать время колокола Сент-Джеймского собора.

— Пора идти, — сказала она своему отражению в стекле и улыбнулась, когда оно кивнуло в знак согласия.

Она пошла на север, и Сент-Джеймс передал ее Сен-Мишелю. Колокола — как и соборы — в первый раз ее напугали, но теперь они друзья. То есть колокола, а не соборы. Такие большие, солидные, угрюмые здания, конечно, ни с кем дружить не будут — это она понимала. Обычно они наводили на нее грусть.

Ребекка быстро шла по восточной стороне Черч-стрит, стараясь не видеть и не слышать ни толпы, ни уличного движения. Этому ее научила миссис Рут — уходить в себя, в тишину, чтобы кипящий вокруг беспорядок не вызывал беспорядка в ней самой. А жаль, что ничего нельзя ощутить, кроме тротуара под резиновыми подошвами сандалий.

На Дандес-стрит она остановилась у светофора, и глаз ее выхватил из окружающего что-то черненькое, бегущее по подоконнику третьего этажа здания «Зирс».

— Нельзя-подожди-осторожно! — завопила она, возбужденно выстреливая отдельные слова.

Люди на перекрестке не обращали на нее внимания. Лишь кое-кто посмотрел вверх, следя за ее взглядом, но нечто схожее с трепещущим на ветру куском копирки не вызвало у них интереса. А какой-то пешеход понимающе покрутил пальцем у виска.

Когда светофор мигнул, Ребекка бросилась вперед, не обращая внимания на сигнал низкого красного автомобиля, норовившего проскочить на желтый свет.

— Не надо!

Поздно. Черный кусочек, слетевший с края подоконника, оказался маленьким бельчонком. Он перевернулся в воздухе и успел лишь подобрать лапки перед ударом о землю. Секунду он был неподвижен, он вскочил и бросился к мостовой. С ревом пролетел грузовик. Бельчонок подпрыгнул и помчался кратно к зданию, чуть не попав кому-то под ноги, снова повернулся к мостовой — во всех его движениях сквозил слепой ужас. Он попытался вскарабкаться по водосточной трубе, но коготки заскользили по гладкой поверхности.

— Эй! — Ребекка встала на колени и протянула руку.

Укрывшись под трубой, бельчонок обнюхал пальцы.

— Все хорошо.

Она вздрогнула, когда зверушка взобралась по обнаженной руке на голову и застыла там в испуге. Ребекка осторожно сняла его.

— Глупая деточка, — сказала она, проводя пальцем по пушистой спинке. Бельчонок перестал дрожать, но сердечко его все еще колотилось о ладонь. Продолжая успокаивать зверька, Ребекка встала и медленно пошла к перекрестку. Бельчонок слишком мал, чтобы найти дорогу домой, значит, надо найти ему дом. А ближайшее убежище — Райерсон Квад.

Квад был одним из ее любимых мест. Со всех сторон окруженный Керр-холлом, он был тихим и зеленым, этот маленький уютный парк в самой шумной части города. О нем почти никто не знал, кроме студентов Райерсона, и это, как подсказывало ей чутье, было к лучшему. Ей были известны все потаенные зеленые островки. У студентов как раз начались летние каникулы, и Квад был пуст.

Она протянула руку и посадила бельчонка на самую нижнюю ветку клена. Тот застыл, приподняв переднюю лапку, и вдруг скрылся из виду.

— С новосельем, — сказала ему вслед Ребекка, дружески потрепала клен по коре и пошла домой.

На пятачке между тротуаром и домом Ребекки, нависая над тремя этажами красного кирпича, рос большой каштан. Ребекка часто задумывалась, попадает ли в квартиры на фасаде хоть немного света, и неизменно приходила к выводу, что иллюзия жизни на дереве искупает постоянную темноту. Ступив на тропинку, она подняла голову и стала вглядываться в нижние ветви: где он, их постоянный обитатель?

Наконец она его обнаружила. Он сидел на толстом суку и болтал ногами, склонившись над какой-то работой. Какой — она, как обычно, не могла разглядеть. Лица не было видно — только пушистая рыжая полоса бровей на дюйм выступала из-под козырька шапки.

— Добрый вечер, Ортен.

— Еще не вечер, день пока. И я не Ортен.

Ребекка вздохнула и вычеркнула еще одно имя из мысленного списка. Румпельштицхена она опробовала с самого начала, но человечек так заливисто расхохотался, что ему пришлось схватиться за ветку.

— А, Бекка, привет.

Из подъезда вышла, распирая бедрами лавсановые штаны, Крупная-блондинка-дальше-по-коридору.

Ребекка вздохнула Никто ее Беккой не называл, но доказать это Крупной-блондинке-дальше-по-коридору не было никакой возможности.

— Меня зовут Ребекка.

— Правильно, дорогая, и ты живешь на Карлтон-стрит в доме номер пятьдесят пять. — Она говорила нарочито громко. — С кем ты разговаривала?

— С Норманом, — ответила Ребекка, показывая на дерево.

— Вот и неправда, — фыркнул человечек.

Крупная-блондинка-дальше-по-коридору сложила алые губы бантиком.

— Как это мило — давать имена птичкам. Не понимаю, как ты их различаешь.

— Я не разговариваю с птицами, — запротестовала Ребекка. — Птицы никогда не слушают.

Как и Крупная-блондинка-дальше-по-коридору.

— Бекка, я сейчас ухожу, но если тебе что-нибудь понадобится, всегда можешь зайти и попросить.

И она прошествовала мимо с таким видом, будто хотела сказать «Смотрите, какая я прекрасная соседка».

«Пусть у этой Бекки не все дома, — не раз повторяла она, обращаясь к своей сестре, — но манеры у нее куда лучше, чем у теперешней молодежи. Она никогда не отворачивается, когда я с ней говорю».

Уже почти год Ребекка размышляла, настоящие ли эти белые полоски зубов за густо накрашенными губами. Но всякий раз от решения этой проблемы ее отвлекали потоки слов.

— Может быть, она думает, что я плохо слышу? — спросила она однажды у человечка.

Тот ответил в обычной своей манере:

— Может быть, она не думает.

Вытащив из кармана ключи — а они всегда были в правом переднем кармане джинсов, — Ребекка вставила их в замок. Тут она придумала новое имя и, оставив ключи в замочной скважине, вернулась к дереву.

— Перси? — спросила она.

— Еще чего! — услышала она в ответ.

Ребекка философски пожала плечами и вошла в дом.

В пятницу вечером она занималась-стиркой и ела-на-ужин-овощной-суп-с-говядиной, как указывал список, составленный для нее Дару — сотрудницей отдела социального обеспечения, которая ее курировала. Субботу она провела в саду Аллен Гарденс, помогая своему другу Джорджу пересаживать папоротники. На это ушел целый день, потому что папоротники не хотели, чтобы их пересаживали. В субботу вечером Ребекка стала готовить чай и обнаружила, что кончилось молоко. Молоко относилось к числу тех вещей, которые Дару называла «бакалейная мелочь», и ей разрешалось покупать его самой. Взяв из кувшина в виде космического шаттла доллар с четвертью, Ребекка вышла из квартиры и направилась по Мючуал-стрит к лавочке на углу. Она не остановилась поговорить с человечком и даже не посмотрела на дерево. Дару не уставала повторять, что с деньгами нужна осторожность, и Ребекка не собиралась таскаться с ними дольше, чем это будет необходимо.

Когда она возвращалась домой, ей вдруг показалось, что вокруг стоит необычная тишина и плохо освещенная улица заполнена незнакомыми тенями.

— Мортимер? — позвала она, приблизившись к дереву. Он должен был ответить, угадала она его имя или нет.

На лицо упала капля дождя.

Теплого.

Она тронула щеку рукой, и рука стала красной.

Кровь.

Кровь Ребекка знала. У нее самой текла кровь каждый месяц. А Дару говорила, что в любое другое время кровь — это ненормально, и если такое случится, Ребекка должна позвонить Дару — даже ночью, но ведь Дару не видала человечка, а кровь текла у него, это Ребекка знала, но не знала, что делать. Дару говорила, что в городе по деревьям лазить нельзя.

Но у ее друга текла кровь, а это ненормально.

Правила, часто говаривала миссис Рут, на то и существуют, чтобы их нарушать.

Ребекка поставила молоко на землю, подпрыгнула и ухватилась за нижнюю ветку каштана. Из-под пальцев посыпалась кора, но Ребекка цеплялась сильнее — люди часто удивлялись, насколько она сильна, — и наконец взвилась на ветку, сбросив сандалии. В начале весны люди в оранжевых куртках хотели эту ветку срезать, но она с ними говорила до тех пор, пока они не забыли, зачем пришли, и с тех пор они больше не приходили. Ребекка не одобряла, когда режут деревья шумными машинами.

Она полезла выше, к любимому насесту человечка. Было плохо видно из-за сумерек и шевелящейся листвы, которая покрывала ее путь неожиданными теневыми узорами. Схватившись за мокрую и липкую ветку, Ребекка поняла, что уже близко. Тут она увидела пару свисающих ботинок, носы у них уже не задирались так заносчиво, и кровь капала на верхний, а с него — на нижний.

Человечек был зажат между двумя ветвями и стволом. Глаза закрыты, шляпа съехала набок, а из груди торчал черный нож.

Ребекка осторожно взяла его на руки. Он что-то пробормотал на непонятном языке, но не шевельнулся. Он почти ничего не весил, и ей легко удалось спуститься, держа его на одной руке. Ноги человечка постукивали ее по бедрам, а голова безвольно моталась около шеи.

Достигнув нижней ветви, Ребекка села, обхватила раненого друга второй рукой и оттолкнулась. Ударилась о землю и упала на колени. Захныкала, потом поднялась и поспешила в безопасность своей квартиры.

Там она сразу же положила человечка на двуспальную кровать. Грудка вокруг ножа все еще поднималась и опускалась, а это означало, что он жив, но она не знала, что теперь надо делать. Позвонить Дару? Нет. Дару не умеет ВИДЕТЬ, и потому не сможет помочь.

— Она подумает, что у меня опять провалы, — поделилась она с лежащим без сознания человечком. — Как в тот раз, когда я впервые про тебя рассказала.

Ребекка ходила по комнате, грызя ногти на левой руке. Нужен кто-то умный, но такой, чтобы умел ВИДЕТЬ. Кто-то, кто знает-что-делать.

Роланд.

На самом деле он даже не говорил, что умеет ВИДЕТЬ. Он едва ли вообще ей что-нибудь говорил, но он разговаривал музыкой. И музыка сказала, что он помог бы. И он умный. Роланд — он знает-что-делать.

Она села на край кровати и натянула кроссовки, потом обернулась и похлопала человечка по колену.

— Не бойся, — сказала она. — Я иду за помощью.

Схватив по дороге свитер, Ребекка вышла в холл и остановилась. А как он здесь будет один?

— Том?

Большой дымчато-полосатый кот, с величавым достоинством шествующий по холлу, остановился и повернулся к ней.

— Человечек с дерева ранен.

Том вылизывал белоснежный пушистый воротник, ожидая, когда ему скажут что-нибудь, чего он еще не знает.

— Ты не мог бы с ним побыть? Я иду за помощью.

Том глубоко задумался, рассматривая переднюю лапу. Ребекка подпрыгивала от нетерпения, но хорошо знала, что торопить кота бессмысленно. Наконец кот встал, подошел, потерся о ее ноги и ткнулся головой в колени.

— Спасибо, Том! — Она протянула руку и толкнула дверь. Том вошел и успел убрать хвост, когда Ребекка закрывала дверь.

К лестнице она уже бежала.




Роланд скривился, глядя на рассыпанную мелочь в гитарном футляре. Не очень хороший вечер. Честно говоря, для субботы на углу Йонг и Квин-стрит — просто плохой. Одну из немногих бумажек подхватил ветер, и Роланд прихлопнул ее рукой. По поводу арендной платы за комнату в подвале дядя проявлял душевное понимание, но кормить его отказывался безоговорочно. «У здорового мужика двадцати восьми лет от роду, — не уставал повторять дядя, — должна быть настоящая работа».

Из метро вышла молодая девчонка, почти одетая — в бледно-голубых шортах — и Роланд проводил ее взглядом, когда она прошла мимо него и остановилась у светофора.

Бывала у него время от времени настоящая работа, но он всегда возвращался к музыке, а музыка возвращала его на улицу, где можно играть что хочешь и когда хочешь. Иногда он играл с местными группами, если надо было срочно заменить гитариста. Сегодня вечером он должен был выйти на замену, но днем ему позвонили и сказали, что ударник и клавишник тоже заболели, и концерт отменяется.

Роланд посмотрел на часы. Восемь сорок пять. Через пятнадцать минут закроются «Симпсон» и «Итон-центр» и на улице может найтись работа.

Из перехода под Квин-стрит, соединяющего «Симпсон» с «Итон-центром» и подземкой, послышались звуки, в которых Роланд распознал песню «Битлз». Сами «битлы» ее вряд ли узнали бы, но этот парень торчал тут уже шесть дней, и Роланд привык к его странной интерпретации. Поющие в поездах зарабатывали больше, но им приходилось сотню баксов в год отслюнивать Транспортной Комиссии города Торонто за лицензию и со станции на станцию перемещаться по расписанию, согласованному с главной конторой. Роланд таких вариантов даже не рассматривал: лицензирование искусства он воспринимал как оскорбление — по крайней мере для себя.

Он снова глянул на часы. Восемь сорок семь. Как летит время! Без конца мельтешили прохожие, и Роланд по лозунгам на их футболках — «Право медведей вооружаться?» — предположил, что это американские туристы. Иногда казалось, что в Торонто на выходные съезжается половина северного штата Нью-Йорк. Он вздохнул и мысленно подбросил монету. Выпал Джон Денвер, и Роланд заиграл «Высоко в Скалистых горах». Для художественной целостности.

На втором куплете приятный стук новых долларовых монет о гитарный футляр несколько улучшил его душевное расположение, и Роланд, заметив Ребекку, смог улыбнуться ей. Часть его существа, не занятая возвращением в те места, где он никогда не бывал, заинтересовалась, что вынудило Ребекку так поздно выйти на улицу. Обычно она встречалась ему где-нибудь после полудня, когда во время перерыва на ленч выходила послушать, как он играет, а в выходные он ее никогда не видел. Роланд подозревал, что ей не разрешается покидать дом в такой час, но не считал это само собой разумеющимся. Опыт показывал, что в отношении Ребекки возможно непредсказуемое.

— Я не дефективная, — сказала она ему в первый день как бы в ответ на его снисходительный голос и поведение. — У меня умственная ограниченность. — Длинные слова она произносила медленно, но очень правильно.

— Вот как? — удивился он. — А кто тебе это сказал?

— Дару, моя ведущая из отдела социального обеспечения. Но мне больше нравится, как называет меня миссис Рут.

— И как же?

— Простая.

— Хм. А тебе известно, что это значит?

— Да. Это значит, что у меня меньше частей, чем у других.

— Ах так!

Ничего другого он в ответ не придумал. Она улыбнулась.

— А это значит, что я целостнее других.

И что забавно, вспоминал Роланд, будучи неопровержимо дефективной, Ребекка действительно была целостнее многих. Она знала, кто она и что она. «Что ставит ее на две ступени выше меня», — хмыкнул он про себя. А иногда Ребекка несла дичайшую дичь, и в ней вдруг открывался смысл. С некоторым удивлением Роланд обнаружил, что в обеденный час высматривает ее улыбку посреди нахмуренных рыл.

Перейдя к последнему куплету, Роланд увидел, что она подпрыгивает на месте, поднимается на цыпочки и опускается, снова поднимается, будто хочет сказать ему что-то важное. В прошлый раз такой важной вещью оказался жуткий оранжевый свитер, который она намотала себе вокруг пояса («Я его сама купила у Гудвилла всего за два доллара».) Он подумал, что ее обсчитали, но она так гордилась покупкой, что он ничего не стал говорить. Сегодня поверх пурпурной майки и джинсов он смотрелся еще хуже обычного.

Роланд допел песню, благодарно улыбнулся мужчине лет сорока в кричащей гавайке — тот бросил ему в футляр мелочи — и повернулся к Ребекке.

— Что случилось, детонька?

Ребекка перестала подпрыгивать и шагнула к нему.

— Роланд, ты должен помочь. Он у меня в кровати, а я не знаю, что делать. И как кровь остановить.

— ЧТО?

Она попятилась. Столько было вокруг всяких вещей — слишком много машин, слишком много людей, и все это очень ее беспокоило. Это все раздражало, пинало, толкало ее углами, но она знала, что не может скрыться в укромном местечке, если хочет спасти друга. Она снова шагнула вперед и вцепилась в руку Роланда.

— Помоги. Пожалуйста, — взмолилась она.

Роланд считал себя неплохим психологом — поневоле станешь, если хочешь выжить на улице. Ребекка определенно была напугана. Он неуклюже потрепал ее по руке.

— Не беспокойся, детка. Я уже иду. Вот только соберусь.

Ребекка кивнула, и по резкости ее движений Роланд понял, что она на грани паники, поскольку обычно девушка двигалась медленно и выдержанно. «Куда, к черту, девалась ее кураторша из социального отдела? — спросил он себя, сметая мелочь в кожаную сумку. — Это ей полагается мчаться на выручку, а не мне. — Он уложил гитару, сумку приткнул к грифу и закрыл футляр. — И что там за дьявольщина? У кого кровь остановить? Господи, только этого мне и не хватало. Простак Симон закалывает булочника. Кино в одиннадцать».

Он выпрямился, влез в вельветовую куртку — ее было легче надеть, чем нести, — и так и так жарко, — поднял футляр и протянул Ребекке руку.

— Ладно, — он старался придать своему голосу спокойную уверенность, — пойдем.

Она схватилась за предложенную руку и потащила его вперед через Йонг и на восток по Квин-стрит.

Светофор, к счастью, был зеленым, поскольку Ребекка уже ни на что не смотрела, и Роланд подумал, что не смог бы ее остановить. Он подозревал, что, если попытается освободить руку, Ребекка расплющит ему пальцы и даже не заметит этого. До чего же она сильна!

«Погоди-ка! Она ведь сказала, что он у нее в кровати?»

— Ребекка, на тебя напал мужчина?

— Не на меня. — Она тянула его дальше.

У него было чувство, что она не поняла вопроса, но, не зная, понимает ли она вообще, что такое изнасилование, он не мог сообразить, как это перефразировать. Беда в том, что при разуме двенадцатилетней девочки у нее было тело молодой женщины — ладной, красивой молодой женщины, по-своему довольно привлекательной. Роланд помнил, как сам был разочарован, когда увидел выражение лица над всеми этими округлостями, хотя и понимал, что оно может отпугнуть многих, но кого-то — вдохновить. «В мире, — вздохнул он про себя, — чертова уйма сволочей, и большая часть из них — мужчины». Ребекка не то чтобы выглядела невинной — слишком много было в ней бессознательной чувственности, чтобы можно было применить это слово, уж скорее она обладала невинностью, хотя Роланд, припри его к стенке, вряд ли смог бы объяснить разницу… От всей этой темы его прошиб пот, и он постарался думать о другом.

За время знакомства с Ребеккой одно он узнал точно: она никогда не лжет. Иногда ее вариант правды бывал несколько искажен, но если она говорила, что кто-то истекает кровью в ее кровати, то она верила, что так оно и есть. «Конечно, — думал он, глядя на разметавшиеся по плечам кудри, — она верит и в то, что под виадуком Блур живет тролль». Он никак не мог решить, стоит ли ему тревожиться уже сейчас или подождать, когда станет очевидно, что тревожиться есть о чем.

На Черч-стрит Ребекка пошла медленнее. Здесь она ходила каждый день, и знакомые места ее успокоили.

«Девять бьет, — сказал ей Сен-Мишель, когда они проходили мимо. — Де-вять, де-вять, де-вять. Спе-ши, спе-ши, спе-ши. Поздно, поздно, поздно».

Она выпустила руку Роланда и побежала чуть впереди — ей было невмоготу приспосабливаться к его темпу.

Роланд разжал пальцы и почувствовал, как восстанавливается кровообращение. Он не мог не улыбнуться, видя, как она забегает вперед, оглядывается, не отстал ли он, и снова убегает вперед. Как в старом фильме про собаку Лесси. Даст бог, ничего не будет серьезнее, чем малыш Тимми, попавший в раздувшийся ручей. На это он надеялся. Но сомневался.

Когда они подходили к дому, Ребекка стрелой пролетела по дорожке и схватила коричневый пакет из-под корней дерева. Заглянула и, довольная, протянула Роланду посмотреть.

— Молоко. Я его здесь оставила.

— Теплое будет, детка.

Тронув картонный бок, она качнула головой.

— Нет. Пока еще холодное.

Тут она повернула пакет и показала красно-коричневое пятно.

— Смотри.

Роланд наклонился. Похоже на…

— Господи, да это кровь!

Кто-то истекает кровью в ее кровати… Господи Иисусе! А он тут стоит, прибежал спасать, называется… Как только она появилась, надо было звать полисмена.

Сунув ему молоко, — он его взял, как ежа, не в силах оторвать глаз от пятна, — Ребекка открыла дверь и пошла вверх по лестнице.

— Я с ним Тома оставила, — объяснила она, остановившись возле квартиры. Толкнула дверь, и та бесшумно распахнулась.

Роланд взирал на сцену вселенского хаоса, и у него постепенно отвисала челюсть. Скособоченная штора дергается на сквозняке из открытого окна. Другая — разорвана в клочья и разбросана по всему полу. Табуретка, облитая водой и усыпанная обрывками комнатных растений, опрокинута, рядом — разбитая ваза. Всюду стебли и грязь.

Посреди разгрома сидел большой дымчатый кот и вдумчиво вылизывал белый кончик хвоста. Нос и ухо бороздил безобразный красный рубец, явно свежий.

— Том! — Ребекка шагнула в комнату через груду зеленой шерсти, бывшей, по предположению Роланда, ковриком, пока кот со своим партнером по играм до него не добрались. — Ты не ранен?

Том завернул хвост вокруг лапок и посмотрел на нее немигающим взглядом. Потом он заметил Роланда и зашипел.

— Это свой, — успокоила его Ребекка. — Я его привела посмотреть. Он знает, что делать.

Том оглядел Роланда сначала с ног до головы, потом с головы до ног, повернулся и стал вылизывать основание позвоночника — жест явного презрения и недоверия.

— Ах так? Сам ты это слово, — проворчал Роланд, проходя мимо него к кровати. Он терпеть не мог кошек — круглых пушистых ханжей. — Ладно, Ребекка, посмотрим, где этот…

Он недоговорил. Ребекка сидела на краю кровати, положив руку на маленького человечка ростом не больше фута. Хотя тот был одет в почти флюоресцентно яркую желтую рубашку и зеленые штаны, на сцене господствовал красный цвет. Волосы, брови и борода человечка под ярко-красной шапочкой были почти оранжевыми, и под цвет им были алые пузыри, возникавшие у него на губах при каждом выдохе. Но взгляд притягивало багровое пятно под рукояткой торчащего в груди черного ножа.

Человечек открыл глаза, и они остановились на Ребекке. По губам скользнула тень улыбки. Рука его сжалась на ее пальцах, он пытался заговорить.

Она наклонилась ближе.

— Алек… сандр, — выдохнул он.

— Александр? Я же это давным-давно говорила!

— Знаю. — Он боролся за последний вздох. — Я соврал.

Тень улыбки снова появилась на его губах, и человечек умер. Тело медленно растаяло. Остались лишь черный нож и красные пятна.




ГЛАВА ВТОРАЯ


Освободившийся от тельца нож казался маленьким, почти игрушечным, но таким же смертоносным. Треугольное лезвие не длиннее трех дюймов сбегалось к зловещему острию, а края были заточены до бритвенной остроты. На рукоятке, обмотанной черной кожей, теперь блестела кровь.

— Не верю, — пробормотал Роланд. — Такого не бывает.

Ребекка, склонив голову набок, посмотрела на него через лезвие ножа.

— Но ты же ВИДЕЛ, — указала она.

— Да знаю, что видел. Но это ничего не значит. Я много такого видел, во что не верю.

— Например?

— Ну, например… например… — он поднял руки и попятился от кровати, — ну, разное… Брысь с дороги, котяра!

Том отодвинулся от ноги Роланда, но всем своим видом, казалось, говорил, что даже такие, как Роланд, должны знать, что у кота есть право преимущественного прохода. Вспрыгнув на кровать, он обошел вокруг ножа, и от вздыбленной шерсти стал вдвое больше. Когда рука Ребекки приблизилась к периметру его обхода, он зарычал и шлепнул по руке.

— Я не собиралась его трогать, — возразила она.

Он сел, обернувшись хвостом, как раз на границе кровавого пятна, и уставился на нож.

Ребекка смотрела на него минуту, но он не шевелился и не мигал, тогда она пошла в другую комнату посмотреть, что делает Роланд.

Роланд пытался прибрать разгромленную комнату. Разорванные шторы, разбитые цветочные горшки и раскиданные подушки — с этим он знал, что делать. С убитым порождением воображения Ребекки было посложнее. Кабы кровь и нож исчезли вместе с телом, он мог бы с некоторым усилием убедить себя, что ничего и не было. Но они не исчезли. Роланд понятия не имел, что ему с этим делать — если вообще что-то нужно делать.

Землю он собрал в банку из-под маргарина, посадил туда герань, один из двух известных ему комнатных цветов, — Роланд надеялся, что второй Ребекка не выращивает, — и поставил банку на широкую полку под окном. Встряхнув диванные подушки, он разложил их по местам и потянулся за большим блокнотом-постером, лежащим в углу, согнутым.

Согнутым. Как человечек на подушках.

Это обязательно придется обдумать. Позже.

В плакате были две дырки, явно предназначенные для подвешивания его на стене напротив окна. Роланд с трудом надел его на крючья — плакат из плотной бумаги два фута на три был тяжеловат — и разгладил верхний лист.

Там было написано «пятница» и число. Дальше: «Ужин: овощной суп с говядиной и крекеры». И еще: «Постирай: холодная вода, чашка стирального порошка. Сушить в тепле, завернув в простыню». Слова были написаны прописями из азбуки, что вызвало у Роланда воспоминание об уроках в начальной школе. Он заглянул в следующий лист.

«Суббота» было написано там и стояла дата. «Не забудь поесть. Надевай туфли».

— Ребекка, — спросил он, читая инструкции на воскресенье и понедельник: «Лечь спать в десять. Взять на работу чистую форму», — что это?

— Мой список. Мы с Дару составляем его в понедельник, когда приходим из бакалейной лавки. — Она вылезла из-под кухонного стола с пластиковой солонкой в руке. — А потом я делаю, что в них написано. Они за меня помнят, чтобы я могла думать о других вещах. Только я забыла снять список за пятницу. Сними, если хочешь.

«Постирай. Не забудь поесть. Надень туфли».

Роланд не мог понять, чем эти списки его смущают, но ему определенно было неловко. Они казались какими-то ужасно тесными рамками, хотя это смешно: его мать, бывало, составляла для отца куда более подробные списки.

— А что будет, если ты не станешь этого делать?

— Мне сказали, что меня вернут в групповой дом. — Она задумчиво оттянула пальцами нижнюю губу. — А я туда не хочу.

— А почему? — мягко спросил он. — Тебя там обижали?

— Нет.

Ребекка вздохнула, как показалось Роланду, больше от усталости, чем от чего-либо другого, и на ее лице мелькнуло выражение, которого он не понял.

— Они просто никогда не оставляли меня одну. — Она поставила солонку на стол. — Что нам делать теперь, Роланд?

— Ну, мы… хм… — Он неопределенным жестом указал на беспорядок в комнате. — Я думаю, что мы… э-э… должны об этом сообщить.

— О чем? — забеспокоилась Ребекка.

— Что кто-то вломился в твою квартиру.

— Ах это. — Она с облегчением вздохнула и покачала головой. — Это просто они хотели добраться до Александра — они же не знали, что он умер. Том им не дал.

— Ребекка, но Том — это просто кот!

— Да.

Она немного помолчала и, так как Роланду было нечего добавить, повторила:

— Так что нам делать теперь, Роланд?

Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Но ни малейшего проблеска у него не возникло.

— Дару мне поверит, если ты тоже ей скажешь.

Роланд прикинул: а если сказать Дару, что он вообще ничего не видел? Раз эта женщина давно работает с Ребеккой, она знает, что с девушкой случаются фантастические истории, в которые та верит, как в истинную правду — хотя, судя по сегодняшним событиям, в человеческом обществе слишком поверхностно понимают, что такое правда. Помимо этого, Дару скажет ему спасибо, что он поддержал Ребекку в минуту страха, и его причастность к этим опасным странностям закончится.

Но, заглянув в глаза Ребекки, он понял, что наряду с верой во все эти странные и волшебные вещи у нее есть вера в него.

— Позвони Дару, — сказал он, подчиняясь требованиям момента и неожиданно удивился оттого, что это ему приятно. — Я подтвержу все, что ты скажешь.

Он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так в него верил.

Ребекка кивнула, вытащила из-под дивана старый телефон и воткнула его в розетку.

— Не люблю, когда он звонит, — объяснила она. — Шумно. Я его выключаю, и тогда он молчит.

На трубке была полоска клейкой ленты, и напечатанный на ней номер был виден с другого конца комнаты. Номер Дару, подумал он, и Ребекка стала его набирать. Подцепив ногой стул, он подтащил его к себе, сел и потянулся к застежкам гитарного футляра. Ему всегда во время игры думалось лучше. Пальцы непроизвольно соскользнули на мотив «Долина красной реки» — первая мелодия, которую он в своей жизни выучил. «Говорят, ты уходишь из этой долины…» Глядя на Ребекку у телефона, он подумал, отчего это ему запомнилась лишь одна строчка.

Ребекка насупилась, набрала побольше воздуха и заговорила высоким напряженным голосом:

— Это говорит Ребекка Партридж, и сегодня суббота и вечер, и его звали Александр, и он мне врал, но потом умер. У нас остался нож, но мы незнаем, что делать, и пожалуйста, скажи нам.

Она помолчала, облизнула губы и добавила:

— Спасибо.

Потом повесила трубку.

— Автоответчик? — спросил Роланд.

— Ага.

Она выключила телефон из розетки и сунула его снова под диван.

— А если Дару позвонит?

— Ее не будет до понедельника. Так сказал авто-от-ветчик. Роланд, что теперь делать?

Очень хороший вопрос, подумал Роланд, подбирая минорный аккорд. Сообщить полиции о смерти они не могли — тела не было. Если хорошенько подумать, может быть, даже при наличии тела сообщать в полицию — не слишком удачная мысль. Он поразился, как спокойно это принимает — «это» подразумевало полный переворот в его взглядах на мир — и решил, что с истерикой можно подождать до лучших времен.

— Я думаю, мы должны дождаться звонка от Дару.

— Но я хочу сейчас сделать что-нибудь, — запротестовала Ребекка. — Александр был моим другом, и кто-то его убил.

«И кто-то его убил».

У Роланда в мозгу щелкнул последний контакт. Маленький человечек не просто умер, он погиб, его убили, убрали, уничтожили грубо и безжалостно. С некоторым усилием Роланд восстановил контроль над собственным мыслительным процессом.

— Я думаю, мы должны найти того, кто это сделал.

«А как?»

Будто прислушавшись к его аргументам, Ребекка заявила:

— Мы пойдем к миссис Рут. Она знает. Она знает все.

— Тогда почему ты не пошла к ней сразу? — спросил Роланд, откладывая гитару.

— Потому что она бы со мной не пошла, а Александр был еще жив.

— Ладно, — Роланд встал и снял с плеч ремень гитары, — раз миссис Рут знает все, то пойдем к миссис Рут. Надо только нож прихватить. Это наша единственная улика.

Даже игра в частного сыщика — все лучше, чем сидеть в этой комнате с обличающими следами на кровати. Если у миссис Рут найдутся ответы, то тем лучше для него. До сих пор вечер был заполнен одними вопросами. Роланд посмотрел на часы. Ровно десять.

Ребекка вынесла из тесной ванной цветастое полотенце и завернула нож, не прикасаясь к нему.

— Гитару ты берешь? — спросила она, бросая сверток в красную сумку.

— Она идет туда, куда иду я. Твой кот сможет выйти?

— Он не мой кот. — Ребекка взяла из шкафа миску фисташек и поставила ее на стол. — Он свой собственный кот.

Том, не обращая на них внимания, смотрел на дверь. Когда она открылась, он проскользнул в щель и с достоинством направился по собственным делам.

— Прощайте, плохие новости, — пробормотал ему вслед Роланд и отступил в сторону, давая Ребекке запереть дверь.

Они вышли на Блур-стрит, и Роланд посмотрел на окружающий мир как будто впервые. Ребекка провела его через тихий окрестный жилой район, о существовании которого вблизи шумного сердца города он даже не подозревал. И Ребекка разговаривала со зверушками, о существовании которых он равным образом подозревать не мог. Точка. Придорожные деревья и кустарники давали приют только белочкам, и глядящие на них из-за решеток водостоков золотые глаза принадлежали не крысам и не тараканам.

Он пригнулся, ускользая от скрюченных рук, похожего на человека мохнатого существа, свесившегося нижней ветки райской яблони над тротуаром.

— Откуда взялись все эти твари? — спросил он, глядя на летающих вокруг уличного фонаря явно не мотыльков.

— Маленький народец? Они всегда здесь были.

— Ну да! Тогда почему я их никогда не видел?

Ребекка на секунду задумалась.

— А ты когда-нибудь смотрел?

— Смотрел? — Он повел рукой в сторону теней. — Чего это я буду рассматривать то, во что не верю?

— Потому-то и не видел.

— Но теперь я их вижу!

— Теперь ты смотришь, — улыбнулась она.

— Нет, я не смотрю. Я…

Но после неопровержимой реальности мертвого маленького человечка как он мог не смотреть? Как мог не верить?

— Я… Эта чертовщина еще откуда взялась?

Перед ними лежал газон чуть больше средних размеров, и он колебался вверх-вниз, вверх-вниз, будто покрытая дерном трясина.

Ребекка остановилась и стала его рассматривать, склонив голову набок, напрягая глаза в неверном свете.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Мы должны выяснить?

— Нет! — Он схватил Ребекку за руку и потащил дальше по дорожке. — Думаю, нам это не нужно. Думаю, нам нет до этого дела.

Он тащил ее еще два с половиной квартала, пока не повернул за угол, и только тогда отпустил. Выражение лица у нее было странное, и Роланд надеялся, что она не сердится.

— Дам пенни за твои мысли, — мягко сказал он.

— Ладно.

Он ждал.

— Ты мне предложил пенни, — напомнила она.

— Так это же просто… да, сейчас.

Он вытащил из кармана горсть мелочи, отделил пенни и положил ей в руку. Так проще, чем объяснять.

— Я думала, почему после шевелящегося газона мы не видели малышей.

Роланд снова взял ее за локоть.

— Это плохо?

— Не знаю.

— Ну ладно. — Он ускорил шаг. — Далеко еще до миссис Рут?

— Уже недалеко. Мы почти на Спадина. Видишь? Она протянула руку вперед, и Роланд увидел в конце тихой улицы забитую магистраль; ему померещилось, будто, выходя на свет и шум, они попадают в другой мир.

«Эти опасности я по крайней мере понимаю». Он вывел Ребекку на дорогу и был немедленно вынужден оттащить ее от мчащегося навстречу грузовика.

— Ребекка? О черт…

У девушки глаза вылезали из орбит, голова моталась вперед и назад с такой силой, что казалось, вот-вот оторвется. Автомобиль вильнул, объезжая, и она застыла, вцепившись Роланду в локоть.

— Господи!

Рука была зажата как в тисках.

— Ребекка, отпусти!

Он не мог освободиться. Мимо прошел автобус, и она завизжала на высокой ноте, от чего у него волосы встали дыбом.

— Ребекка! С тобой ничего не случится, мы должны перейти улицу. — Он потащил ее за собой: если уж нельзя освободиться, то можно воспользоваться мертвой хваткой.

«У этой сволочной Спадина ширина четыре полосы», — подумал он, добравшись наконец до противоположного тротуара. Рука начала неметь.

Она не успокоилась, пока они не отошли в глубь темной стороны улицы. Прислонившись к дереву, она отпустила его руку, и взгляд ее постепенно стал осмысленным.

— А как ты ходишь одна? — спросил он, наблюдая, как следы ее пальцев из белых становятся красными. Если она так психует при переходе улицы, как эта самая Дару позволяет ей ходить одной?

— Я иду к светофору…

Роланд смутно припомнил светофор в квартале отсюда к югу.

— …и перехожу на зеленый. И никогда не пытаюсь проскочить на желтый. Потом я возвращаюсь на эту улицу по тротуару.

Она серьезно смотрела на него, все еще учащенно дыша.

— Переходить без зеленого света нельзя.

Он вдруг понял, что она боялась не столько мчащихся машин, сколько нарушения правил, которые считала непреложными. Как и списки в ее квартире. Это было ему неприятно. Очень скованно жила Ребекка, хотя, должен был он признать, и безопасно, если всегда переходит на зеленый. Безопаснее по крайней мере, чем он.

— Ты можешь идти дальше?

Ребекка кивнула.

— Мы уже близко, — сказала она, выпрямляясь. — Вот сюда, потом поворот и выход на Блур.

— А можно пойти там, где свет? — спросил Роланд. По Спадина они вполне могли выйти на Блур-стрит.

По Спадина пролетели с ревом два джипа и «БМВ», и Ребекка вздрогнула. Ее предпочтение было написано у нее на лице.

— Ладно, — потрепал ее по плечу Роланд, — пойдем твоей дорогой.

Она улыбнулась так благодарно, что это окупало риск. Он посмотрел вдоль улицы, на которой громады каштанов, казалось, всасывали в себя свет. Почти весь.

Шум улицы быстро стих, и они шли в нарастающем безмолвии. Роланд начинал понимать, почему фраза «здесь слишком тихо» стала расхожим клише в фильмах ужасов. Даже звук от трения футляра о джинсы был как-то странно приглушен. Освещенные окна домов казались более отдаленными от тротуара, чем это было на самом деле. Маленького народца не наблюдалось, хотя на этот раз Роланд определенно смотрел. Он чувствовал, что футболка пропитывается потом, и знал — это совсем не из-за жары.

Ребекка прижалась к его боку скорее осторожно, чем испуганно.

— Не бойся, детка. — Он надеялся, что его голос звучит ободряюще. — Это только…

И тут газон, мимо которого они шли, на них напал.

Только это уже был не газон. Что-то похожее на массивную человеческую фигуру отбросило Роланда в сторону и потянулось к Ребекке.

Она стояла твердо, крепко зажав локтем сумку с ножом.

Тварь до нее дотронулась, отпрянула и осыпалась на землю — безобидная куча земли, напоминающая лежащего человека.

Роланд смахнул с глаз землю и встал. Он расцарапал локоть о тротуар да еще отделался парой синяков.

— Что это за чертовщина была? — Он сопроводил вопрос нервным вскриком.

— Мерзкая мысль, — серьезно ответила Ребекка. Она оглядела его, кивнула и, встав на колени, начала горстями сбрасывать землю с асфальта туда, где ей надлежало быть.

— Как? — переспросил Роланд. Услышав в своем голосе нотку паники, он постарался взять себя в руки. В конце концов все обошлось. Просто на них напали. Газон напал.

— Хватит с меня всего этого, — пробормотал Роланд. Но он, пожалуй, поздно спохватился. Поздно стало уже тогда, когда он позволил Ребекке себя увести.

— Мерзкая мысль, — повторила Ребекка, продолжая двумя руками отскребать грязь с тротуара.

— Понял. — Он осмотрел футляр гитары, хваля себя за то, что не пожалел лишних денег на добротный. — А что она делала?

— Не знаю, — поморщилась Ребекка. — Но миссис Рут знает.

— Тогда пойдем к ней, ладно? — Голос все еще звучал неестественно. Удивительно, что человек, не способный перейти улицу без паники, так спокойно переносит подобные вещи.

— Одну минуту.

Она сгребла остатки земли в кучку и аккуратно положила ее на искореженный газон. Маленькие островки в городе, где еще может расти что-то зеленое, нужно сохранять. Нахмурившись, она поправила кусочек дерна. Только очень мерзкая мысль может рвать траву в своем доме.

— Мы, наверное, должны сказать человеку, который здесь живет. Чтобы он смог посадить траву снова.

— Хмм, лучше не надо.

— Нет? — Она встала и вытерла руки о джинсы.

— Нет. Он нам не поверит. Он подумает, что это мы.

— Но я никогда ничего такого не делаю!

Даже в темноте Роланд видел, как ей это неприятно.

— Я знаю, детка. — Он неуклюже потрепал ее по плечу. — Давай-ка пойдем дальше. Становится поздно, как бы нам не застать миссис Рут в постели.

— Не застанем. — Ребекка тяжело вздохнула и пошла дальше. — Он и взаправду мне не поверил бы?

— Нет.

Роланд потер грудь, где должны были появиться синяки вдобавок к следам пальцев Ребекки у него на руке. Получается, что вера не имеет никакого отношения к тому, что есть на самом деле.

Видимо, у Ребекки были серьезные основания полагать, что миссис Рут они в постели не застанут: постели у нее не было. Она жила в кустах сирени около церкви Святой Троицы.

«И что теперь?» — думал Роланд, увлекаемый Ребеккой по лиственному туннелю. Потом он встал на колени, пробираясь между двумя тяжело груженными тележками с тряпьем и волоча гитару по траве. «Ладно, здесь не Дельфы, но тоже в центре».

Наружный фонарь церкви светил прямо на небольшой треугольник между зарослями сирени и зданием, и это было самое освещенное место на всем их пути от дома Ребекки, что являлось, пожалуй, единственным его преимуществом, поскольку воняло оно мочой и немытым телом. Роланд, стараясь дышать через рот, подошел к сидевшей у церковной стены миссис Рут не ближе, чем того требовала необходимость.

«Тряпичница-оракул. А почему бы нет?»

Он надеялся, что на лице у него ничего такого не отразилось.

«Не более странно, чем остальное сегодня вечером. Честно говоря, куда менее странно, чем нападение газона».

Миссис Рут было на вид под пятьдесят или за пятьдесят, хотя Роланд понимал, что она может быть и моложе: от жизни на улице молодость уходит рекордными темпами. Из-под красного платка выбивались наполовину седые, наполовину каштановые волосы, а глаза между розовыми веками напоминали выцветшие орехи. От морщин ее лицо спасали валики жира, а брови почти отсутствовали. Несмотря на жару, небольшое тело было закутано во много слоев одежды.

— Ну и шо? — сказала она с южным акцентом. — И чего ты в такой час беспокоишь пожилую даму и приводишь к ней домой чужих?

— Это не чужие, миссис Рут, — серьезно сказала Ребекка. — Это Роланд.

— Роланд? — Брови распушились, а акцент исчез. — Ах да, Бард.

— Музыкант, — поправил Роланд.

— Слушай, парень, — выцветшие глаза вперились в него, и он почувствовал себя прозрачным, — тебе мой совет нужен или нет?

— Ну, я полагаю, да…

— Тогда перестань возражать на каждое мое слово. — Она наставила на него грязный палец. — Я говорю: ты Бард — значит, ты Бард. Я скажу: ты сопляк — значит, ты сопляк. И, — добавила она, — я сильно подозреваю, что ты сопляк.

— О нет, миссис Рут, он не сопляк. Он ВИДИТ.

Миссис Рут вздохнула, обдав их запахом мятной жвачки.

— Ты опять не слушаешь, Ребекка. Я только что сказала, что он Бард, а у всех Бардов есть ЗРЕНИЕ, и у него, значит, тоже. Q.E.D.,[1 - Quod Erat Demonstrandum (лат.) — что и требовалось доказать.] что бы это ни значило. Теперь к делу: зачем вы здесь? Не то чтобы я вам не рада, но у меня и свои дела есть.

«Посетить безумную распродажу на местной помойке в Иванову ночь», — подумал Роланд, пока Ребекка открывала сумку и разворачивала на траве полотенце, аккуратно расправляя концы и грустно покачивая головой при виде пятен крови.

Миссис Рут втянула воздух сквозь желтые зубы.

— Где ты это нашла?

— В Александре.

— Кто это есть?

— Был. Маленький человечек на дереве возле моего дома. Кто-то его убил.

— И вы полагаете, что я знаю, кто это сделал?

— А вы знаете? — спросил Роланд.

— В некотором роде. Это долгая история.

Она протянула руку, отломила сухую ветку и ткнула ею в нож.

— Это оружие принадлежит Адепту Двора Тьмы. — На ее губах появилась кривая ухмылка. — Начать с самого начала?

— Да, пожалуйста, — ответила Ребекка.

И Роланд понял, что тоже кивнул.

— Наш мир — нейтральная область, что-то вроде буферной зоны между Двором Тьмы и Светом. Когда-то, в самом начале, творения обоих дворов свободно в нем странствовали и при встрече сражались. Когда в нем появилась своя жизнь, поставили барьеры с обеих сторон, чтобы дать ей шанс развиться без вмешательства, — тут миссис Рут фыркнула, — а то и Свет и Тьма по природе своей очень любят вмешиваться. И свободно проходить через барьеры было дано только серому народу — созданиям, чуждым любому из этих дворов.

К сожалению, и Тьма и Свет все еще хотят сюда попасть и воспользоваться нашим миром для усиления своего могущества. Тьма дробится у барьеров и проскальзывает мерзкими клочками…

— На нас напала мерзкая мысль, — перебила Ребекка. — По пути сюда.

— Их влечет вот это. — Миссис Рут постучала по ножу. — Как она напала?

— Сделала себе тело из грязи.

— Из грязи? — снова фыркнула миссис Рут. — Дура.

— Погодите, — запротестовал Роланд. — Вы хотите сказать, что на нас в самом деле напала мерзкая мысль с телом из грязи?

— Вы так рассказали, — пожала плечами миссис Рут. — Вы там были.

— Ну, я… то есть я хотел сказать…

— Слушай, парнишка, на тебя напал, скажем так, клочок бесформенной тьмы, и покончим с этим. Согласен? Теперь, — она пристально на него уставилась, — если глупые вопросы кончились, я продолжаю. Тьма лезет внутрь где может и как может, но Свет ждет приглашения. На самом деле, — ее голос смягчился, — вы бы удивились, узнав, сколько людей хотели бы внести в свою жизнь немножко Света. Но равновесие сохраняется строго. Свет набирает силу за счет обращения; свободный выбор — часть его природы. Тьме наплевать, как она наберет приверженцев, и самый легкий способ — террор.

— И таким вот ножом, — миссис Рут глянула вниз, — может действовать лишь Адепт Двора Тьмы. Очевидно, он прошел сквозь барьер.

— А разве они могут? — спросил Роланд.

— Слушать надо, парнишка, — посоветовала миссис Рут. — Я только что сказала, что он прошел.

Она поскребла подбородок, оставив на потной коже грязные следы, и поморщилась.

— Конечно, на это нужно много силы, а Тьма, как известно, ничего без причины не делает, так что, сдается мне, что-то большое затевается.

— Что-то большое?

— Да, такое, что даст им возможность вернуть затраченные силы еще и с добавкой. Что-то такое, чему смерть твоего маленького друга лишь самое начало. Или, проще говоря, вам придется разгребать здоровенную кучу дерьма.

— Разгребать? — простонал Роланд.

— Разгребать… или плюнуть… — Миссис Рут пожала плечами. — Вам выбирать. Можете позволить, чтобы мир провалился в вечную Тьму. Позволить, чтобы правил гнев, страх и бесчинство. Просто не встревать.

Ребекка повернулась к нему с широко раскрытыми глазами, и он вновь увидел, как истекает кровью на ее кровати маленький человечек. Увидел заголовки газет, которые он перестал читать, поскольку войны, болезни и голод ему не грозили. Он вздохнул.

— Почему я?

— Понятия не имею, парнишка. Я бы тебя не выбрала.

— Что нам делать? — спросила Ребекка.

— Для начала попросите помощи. Вся эта неразбериха нарушила равновесие между Светом и Тьмой, и равный по силе Адепт Света сможет пройти барьер, если его вызвать.

«Адепт Света? — повторил про себя Роланд. — Все страньше и страньше, как говаривала Алиса».

— А почему нам нужна помощь?

Треснутый желтый ноготь постучал по полотенцу рядом с ножом.

— Ты знаешь, что с этим делать?

— Нет, — признался Роланд.

— Так вызови того, кто знает.

— Вызвать кого-нибудь? Ладно. Координаты можно найти в книге?

— Да, — сказала миссис Рут, — их можно найти в Книге.

В ее голосе заглавная буква звучала отчетливо.

— Только вам ее не достать. Используйте серый народ. Пусть они отнесут послание.

— Но из всего маленького народца я говорила только с Александром, — возразила Ребекка. И задумалась. — Еще есть тролль, но он никуда не ходит. А ты знаешь, сколько нужно времени, чтобы малыш тебе поверил.

Миссис Рут вздохнула и потрепала Ребекку по колену.

— Нет, не знаю. Я никогда не слышала, чтобы серые верили кому-нибудь, кроме тебя. И если у тебя нет времени заводить новых друзей, советую послать весть с мертвым.

К удивлению Роланда, Ребекка кивнула.

— Это я могу.

Он коснулся ее плеча.

— С мертвым?

— Ага. — Она улыбнулась. — Знаю я одного призрака.

— Класс. — Он начал пятиться из кустов. — Тогда давай так и сделаем.

Самым странным было то, что в знакомство Ребекки с призраком он поверил без всяких колебаний.

— Я бы не стала на твоем месте волноваться из-за призраков, парнишка, — хмыкнула миссис Рут, верно истолковав выражение его лица. — Если это окажется худшим из всего, с чем ты встретишься в этой истории, то, считай, тебе больше повезло, чем ты заслуживаешь.

— Это чертовски ободряет, — буркнул Роланд себе под нос, не заботясь, услышит ли старая дама.

Ребекка подхватила нож с полотенцем и сунула его обратно в сумку.

— Пусть это лучше будет у нас. Мы дадим его Свету, когда он придет.

— А мы не могли бы… — начал Роланд.

— Отличная идея, — решительно перебила его миссис Рут.

Ребекка просияла и двинулась за Роландом.

— Иногда они у меня появляются.

Выбравшись из кустов, Роланд выпрямился и глубоко вздохнул. Даже выхлопные газы, покрывалом лежащие на Блур-стрит, и то лучше. Он подумал, что специфический запах миссис Рут будет преследовать его всю ночь.

— Эй, Бард!

Красный платок выделялся на темной зелени листьев контрастным мазком.

— Еще два слова!

Он повернулся.

— Во-первых, не зазнавайся. Ты только-только закончил первые четырнадцать лет. Ты еще учишься.

Он ждал, гадая, будет ли во-вторых столь же бессмысленным.

— Во-вторых, не найдется ли у тебя баксика на чашечку кофе?




ГЛАВА ТРЕТЬЯ


На обратном пути, пролегающем по темным, обсаженным деревьями улицам жилого квартала, таившим теперь, казалось, угрозу вместо покоя, Роланд размышлял о природе добра и зла. Раньше он не слишком обременял себя размышлениями на подобную тему, но и такого вечера у него раньше тоже не случалось. Каким-то образом все ставила на место сказка о Свете и Тьме, рассказанная миссис Рут. Тряпичница, как и Ребекка, была реальна вне всяких сомнений. А Свет и Тьма, бродившие когда-то по миру? В конце концов в этом не меньше смысла, чем в любом мифе Творения. Миссис Рут не сказала, насколько быстро развивалась местная жизнь, так что и Дарвин сюда укладывается, и — тут сумка Ребекки стукнула его по бедру и он ощутил вес ножа — на ее стороне солидное доказательство.

Заметив темное пятно на испорченном газоне, он взял Ребекку за руку и попытался направить на пустынную улицу.

— Роланд, — вывернулась Ребекка, — по дороге ходить опасно!

— А когда газон нападает, тоже опасно, — напомнил он.

— Но мерзкая мысль ушла. — Ребекка медленно огляделась. — Я так думаю.

— Давай-ка не будем рисковать, — предложил он. Ее это, кажется, не убедило, и он добавил: — Слишком многое от нас зависит.

— Ах вот как. — Она немного подумала и предложила: — А можем мы вернуться на угол и перейти на другую сторону?

— Да, конечно. — Можно было вернуться на Блур-стрит и поехать на метро, но он просто не хотел проходить мимо газона. — Веди, я за тобой.

«И это, — подумал он, — итог сегодняшнего вечера».

Верить во все случившееся не было нужды. Он по своему обыкновению принял все как есть и предоставил обстоятельствам полную свободу. С ним вряд ли случилась бы истерика даже в такой ситуации, когда любой нормальный человек мог бы сорваться. «Когда-нибудь, — думал он, сворачивая за Ребеккой на юг, — мне надо будет выработать в себе твердость».

Разросшийся куст шиповника вознамерился это подтвердить, вцепившись в рукав его футболки. Роланд дернул руку, но куст держал.

— Погоди, Ребекка, мне не хочется порвать… — Он обернулся и увидел маленького человечка неопределимого пола, вцепившегося ему в футболку двумя миниатюрными ручками, а коричнево-зеленые ножки его обхватили ветку. Человечек злобно ухмыльнулся, когда Роланд попытался вывернуться. Шиповник раскачивался, но тварь не отпускала.

Ребекка строго глянула вверх.

— Ты отпустишь его немедленно! — скомандовала она.

Человечек высунул неожиданно розовый язык.

— Этот человек — Бард, — предупредила она, — и если ты не перестанешь, он напишет песню про то, что ты делаешь с бабочками.

Человечек смутился и выпустил. Его пальцы, как заметил Роланд, заканчивались загнутыми когтями почти такой же длины, что и пальцы. Человечек сделал пальцем неприличный жест, скользнул вниз по ветке и скрылся.

— А что оно делает с бабочками? — спросил Роланд, когда они пошли дальше.

— Не знаю, — пожала плечами Ребекка и посмотрела на него очень серьезно. — Малышам нельзя спускать шалости. Чем больше ты им потакаешь, тем они больше вытворяют. И скоро они тебе покоя не дадут. Совсем.

Роланду вдруг привиделась его квартира, набитая человечками с отставленными большими пальцами, с крохотными мозгами…

«А я-то тараканов считал напастью».

Они вышли на Харбор-стрит в квартале от Спадина и направились к светофору.

— Ребекка, куда мы идем?

— К призраку.

— Нет, в какую часть города?

— А. — Она набрала воздух и, как всегда тщательно выговаривая слоги в многосложных словах, произнесла: — В университет.

Торонтский университет занимал приличный кусок центра города. Его старые стены в зарослях плюща составляли удивительный контраст с молодыми студентами в джинсовой одежде. По дороге к миссис Рут Ребекка с Роландом зацепили край университетского городка. Теперь они шли в самое его сердце.

— А я не знал, что в университете есть призрак.

— В самом деле?

В свете уличных фонарей на ее лице ясно читалось недоумение, как будто Роланд в эту минуту признался, что ему не известно, с какой стороны встает утром солнце.

— Но он же знаменитый. Про него по телевизору было.

— Призрак — по телевизору?

Ребекка задумалась, пока они стояли у светофора, ожидая зеленый свет.

— Нет, — уточнила она. — Но рассказали про него историю.

Она еще немного подумала.

— Только рассказали не очень хорошо. Очень много неправильного. Я думаю, что они с Иваном вообще не говорили.

— Иван? Это так его зовут?

— Ага.

Свет переменился, и она взяла его за руку.

— Пойдем.

Этот переход через Спадина разительно отличался от первого. Ребекка шла быстро, но спокойно, и Роланд порадовался этому.

— Ребекка?

— Да? — Она не сводила глаз с тротуара, к которому они шли.

— А что ты делаешь, когда светофоров нет? Совсем?

— Тогда я перехожу на перекрестке, но сначала смотрю в обе стороны. И не бегу, потому что могу упасть. Конечно, я не упаду, но так говорит Дару. Или иду через волшебный переход.

— Волшебный переход?

— Ну да. — Они ступили на парапет, и она с улыбкой повернулась к нему. — С такими большими желтыми огнями и полосами на дороге. Ты выставляешь палец, и машины останавливаются.

Роланд понял, что она имеет в виду «зебру», хотя «волшебный переход» — название ничем не хуже. Лично он всегда, выставляя палец, боялся остаться без него, если мимо пронесется какой-нибудь идиот на «файрберде».

— Ребекка, а этот твой призрак…

— Он не мой призрак. Он университетский призрак.

— Как бы там ни было… он не… это… — Роланд подыскивал слово. У него перед глазами пронеслась череда киношных призраков с зияющими ранами и отваливающейся от желтых костей гниющей плотью. Наконец он нашел слово из лексикона Ребекки.

— Он не противный?

Ребекка поняла и отрицательно мотнула головой.

— Нет, что ты. Он иногда туманный, но не противный. Это очень грустная история.

— Раз уж я собираюсь с ним познакомиться… — Роланд не боялся: в книгах и в кино он имел дело с мертвыми, которые не хотели оставаться мертвыми, как полагается. Он только не знал, как будет реагировать в жизни, — …может быть, ты мне расскажешь.

— Я лучше вспомню, если сяду, потому что тогда мне не надо будет думать про ходьбу.

Они находились в университетском городке. Роланд грациозным жестом предложил ей сесть на траву возле библиотеки. Все здесь было ярко освещено, и подстриженный газон был не опаснее тарелки с манной кашей. Большинство студентов разъехались на каникулы, и вокруг было пусто.

Ребекка села, аккуратно положив сумку с ножом у своих ног. Терпеливо подождала, пока Роланд устроится, и начала рассказывать:

— Его зовут Иван Резникофф, и он каменщик. Это значит, что он делает из камня дома и всякие строения. То есть сейчас уже не делает, но делал когда-то.

Ребекка запнулась, Роланд кивнул, и она продолжала:

— Он родился в России, но так давно в Канаде, что теперь он канадец. Он уже больше ста лет призрак.

— А как он стал призраком? — подсказал Роланд.

— Он умер.

«Она это не нарочно», — напомнил сам себе Роланд, и сдержанно спросил:

— А как он умер?

— Его друг его заколол и сбросил с лестницы. Тело упало в воздушную шахту, и никто его не нашел, и никто не искал, потому что он был просто какой-то русский болван и всем было наплевать.

В последних словах Роланд услышал голос самого каменщика.

— Понимаешь, его друг сделал ка-ри-а-ти-ду в виде Ивана, а Иван рассердился и стал делать такую же, похожую на своего друга. — Она доверительно добавила: — На самом деле она совсем на него непохожа, чтобы он мог рассердиться. Ну ладно, он увидел однажды своего друга — только они уже не были друзьями — со своей подружкой. Ее звали Сьюзи, он часто про нее рассказывает. И он тогда заскрипел зубами, и она спросила: «Что это за шум?» А друг ответил: «Это всего лишь ветер». Как в сказке про сестрицу Анну.

Этого Роланд уже не понял, но на всякий случай кивнул.

— И он бросился на своего друга с топором. Он говорит, что тогда был пьян, а то бы такого не сделал, и сейчас он очень об этом жалеет. Друг вбежал в комнату, а топор врезался в дверь, — я тебе могу ее показать, — и они гонялись друг за другом по крыше башни, и Иван был заколот и сброшен с лестницы, и он умер. И теперь он призрак.

— А что стало с его бывшим другом? — спросил Роланд, невольно увлеченный услышанной историей.

— Ничего. Понимаешь, тела не находили много-много лет, пока не случился большой пожар. Башня была недостроена, и друг Ивана. — она нахмурилась, — …я хотела бы вспомнить, как его звали, потому что он не был ему больше другом. Ну, в общем, этот человек бросил тело глубоко в недостроенной части, и никто его не нашел, а потом был большой пожар, и его нашли. Может быть, этот человек и Сьюзи поженились и жили долго и счастливо. — Она провела рукой по траве и добавила: — Я думаю, что Ивану этого говорить не надо.

— Да, верно. Не стоит оскорблять его чувства, — согласился Роланд. Оставив в стороне вопрос «Есть ли у призраков чувства, и если да, можно ли их оскорбить?», он уставился на Ребекку. На минуту ему показалось, что вместо Ребекки, которую он знает, появилась новая. Она выглядит, подумал Роланд, и больше, и меньше Ребеккой, чем та, которая известна ему. Выглядит, как та Ребекка, которая должна быть…

— На что ты смотришь, Роланд?

Он вздрогнул и выдавил нервный смешок.

— Ни на что.

Потому что ничего и не осталось, кроме воспоминания. «Игра света, — решил он, хотя этой ночью его ничто уже не могло удивить. Он видел такое, во что никак не мог поверить, хотя и ВИДЕЛ. — Вчера жизнь была куда как проще».

— Можно мне рассказывать дальше, Роланд?

— Да, пожалуйста. Рассказывай.

— Ладно. Как бы там ни было, когда Ивана нашли, его похоронили на площади, которая тогда еще не была площадью, а потом стала, когда все построили. И теперь мы его там найдем.

— На его могиле?

— Ага.

— В университетском городке?

— Ага.

— Ребекка, я боюсь, что это против закона.

До сих пор рассказ был более-менее правдоподобен, но эти похороны… Роланд начинал подозревать, что вся эта история живет лишь в голове у Ребекки.

— Нельзя хоронить людей в ближайшем клочке свободной земли!

— А он тогда уже не был «люди». Только кости.

— И все-таки… кто тебе это все рассказал?

— Иван.

Роланд вздохнул. С авторитетом Ивана спорить было трудно.

Он поднялся на ноги и протянул Ребекке руку.

— Ладно, пойдем.

У него на часах было без двадцати одиннадцать, и прочитанные за всю жизнь книги и увиденные фильмы ужасов говорили, что ему не хочется встречаться с этим парнем — верь там или сомневайся — в полночь.

Ребекка закинула сумку на плечо и встала. Там, где стояла сумка, трава оказалась выжженной. Ребекка глянула вниз и грустно покачала головой.

— У травы такая слабая защита!

— Да, верно. Слушай, ты уверена, что должна нести эту штуку? — Он чуть подвинулся, увеличивая просвет между собой и сумкой.

— Ты про нож? — Она успокаивающе потрепала его по руке. — Это ничего. Я сильнее травы.

Роланд позволил увести себя дальше и оглянулся, лишь когда они подошли к перекрестку и должны были подождать сигнала светофора. Подпалина выделялась на пожухлой траве заметным коричневым пятном. Роланд моргнул и снова вгляделся. Рядом с подпалиной полосой четыре фута в длину и шесть дюймов в ширину росла молодая зеленая травка. В памяти Роланда возникла рука Ребекки, рассеянно поглаживающая траву.

«Я сильнее травы».

Знает ли она сама, что делает, подумал Роланд, глядя сверху на ее волосы и вспоминая то, другое лицо, спрятанное за этим.

Светофор мигнул, и они сошли на мостовую. Роланд, заглядевшись на Ребекку, споткнулся о футляр собственной гитары.

Ребекка схватила его за руку, поддержала, пока он обрел равновесие и перетащила через улицу.

— Улицу переходить надо внимательнее! — отчитала она его.

Роланд обернулся и последний раз глянул на два пятна на газоне.

— Это правильно, — только и смог он сказать.

Они повернули на юг, прошли жилой квартал и вышли на одну из многих дорожек кампуса. Через каждые шесть футов в кругах света стояли старомодного вида уличные фонари, и Роланду казалось, что они идут от одного островка безопасности к другому, а в промежутках окутывающая их темнота старается добраться до ножа. Он посмотрел на Ребекку, но ей, видимо, это было безразлично, и Роланд попытался набраться от нее бодрости. Это не очень получалось.

— Так этот Иван шатается по университету?

— Ага. Когда его видят люди, которые не умеют ВИДЕТЬ, это предвещает университету опасность.

— А он никогда не является там, где умер?

— Нет. Он не умер, пока не упал до самого низа лестницы, а там теперь шкаф в ванной комнате ректора. Если он будет там являться, никто его не увидит.

— Откуда ты все это знаешь?

— Мне Иван рассказал. Он смотрит, как чинят стены, как ревста… рества…

— Реставрируют?

— Вот именно. — Она просияла, став на мгновение еще одним кругом света. — Он любит присматривать за работой.

Они дошли до открытого места, и Ребекка показала на пожарный лаз через решетчатые сварные ворота, поставленные между двумя домами, — один из нового желтого кирпича, другой серый и старый.

— Мы пройдем тут.

— А это не частное владение?

Опыт подсказывал ему, что от решеток надо держаться подальше.

— Нет, это зеленая зона, — объяснила Ребекка, — а зеленые зоны принадлежат всем.

Роланду оставалось только надеяться, что эту точку зрения разделяет и охрана кампуса. Очень уж ему не хотелось объясняться с кем бы то ни было, особенно с человеком в форме, по поводу нарушения границ.

Более пристальный осмотр показал, что одна створка чуть отошла в сторону, и они проскользнули в щель.

«Привидение там или еще что, — решил Роланд, пока они шли через двор, — но место жутковатое». Он покрепче вцепился в футляр гитары и постарался обрести уверенность, сжимая потный пластик.

Двор был невелик, но деревья разбивали свет из окон на скользящие тени, наползающие и исчезающие в порывах ветра. Со своим новым опытом Роланду ничего не стоило поверить, что он в аркадах средневекового монастыря. Посреди самой большой лужайки (на которую он не вышел бы ни за какие блага, ибо здесь трудно было бы вообразить себя менее защищенным) просматривался тыл какого-то здания, которое можно было принять за часовню, и цветные стекла окон причудливо перерезались контурами деревьев. Слышались только шорох листьев и шарканье туфель Ребекки, идущей по плитам дорожки к северо-восточному углу.



		Узоры теней, тьма и свет,



		Ночи сохранят секрет.



		В безмолвии полян…











— Роланд! Давай сюда!

Дернув головой, Роланд выбросил из нее строчки песни — можно будет поработать потом — и пошел к ожидающей его на краю газона Ребекке. Голос ее зазвучал вдруг неестественно громко, будто отражаясь от старых камней. У Роланда холодок пробежал по спине, и он заметил, что даже листья перестали шуршать, и все вокруг застыло в напряженном внимании.

— Что теперь? — спросил он нервным шепотом.

— Теперь будем говорить с Иваном. — Она ступила на траву.

— Э, Ребекка, Иван не может быть здесь похоронен.

— Почему?

— Потому что ты стоишь рядом с канализационной решеткой. — Он показал рукой. — Если бы он здесь был, его бы откопали, когда ее ставили.

— Все в порядке, — отмахнулась она от канализационной решетки. — Он здесь.

Роланд вздохнул. Потом моргнул. Потом почувствовал, как глаза у него лезут из орбит, челюсть отваливается, а сердце стучит, как молот по наковальне.

Что-то воспарило из земли примерно в футе от Ребекки. Похожее на клуб дыма или причудливый клок тумана, оно росло, и Роланд увидел блеск глубоко посаженных глаз, извивы длинных кудрявых волос и пару больших рабочих рук.

И тут он внезапно понял, что значит лепетать от ужаса, ибо именно это ему отчаянно захотелось сделать. Он едва сумел подавить в себе желание сколько хватит сил мчаться домой, вопя всю дорогу. Страшнее всего были глаза: они не просто существовали, они смотрели.

И наконец видение сгустилось в столб тумана почти человеческой формы, чуть выше шести футов. Местами туман был настолько тонок, что Роланд видел сквозь него Ребекку. Пульс стал постепенно замедляться до нормы, потому что Роланд понял, что настоящей причины для страха нет.

Ребекка подбоченилась и сердито посмотрела на призрак.

— Как мне с тобой говорить, когда ты все время меняешь форму? Стань нормальным, Иван!

— Не хочу.

Голос с сильным акцентом звучал так же призрачно, как выглядело тело, и в то же время капризно.

— Почему? — Она скрестила пальцы в надежде, что сейчас у него пройдет приступ обиды.

И ошиблась.

— Потому. Уходи. Не хочу с тобой говорить. Всем на меня наплевать. Никому я не нужен. — Из середины тумана донесся глубокий вздох. — Уходи. Желаю почивать в мире. Всем наплевать.

Он стал тонуть, уходить обратно в землю, но Ребекка рванулась вперед.

— Иван, не надо!

Он перестал погружаться и вильнул в сторону, отстранясь от ее рук.

— Тебе наплевать. Всем наплевать.

«Этот парень разговаривает, как призрак старой девы, а не русского каменщика», — подумал Роланд, когда туман чуть поднялся в воздух и направился к западной стене.

— Пошли! — крикнула Ребекка и рванулась вдогонку.

Роланд замялся. Он не испытывал особой радости от того, что придется выйти из-под прикрытия дома.

— Давай! — снова позвала Ребекка.

Он пожал плечами и двинулся за ней. Вышло не так страшно, как ему казалось, но впечатление от смотрящих глаз не проходило.

«Интересно, с кем делит Иван место последнего упокоения? — По стене часовни гуляли тени. — А если подумать, то лучше и не знать».

Он рванулся вперед и догнал Ребекку.

Они пробежали по плитам дорожки под арку в западной стене. Столб тумана летел перед ними, почти исчезая под светом старомодных фонарей. Он остановился, взмыл вверх и скрылся за плющом, обвивавшим полукруглую пристройку в юго-западном углу дома. Кариатида, выглядывавшая из плюща, вдруг ожила.

— Черт возьми! — Роланд застыл как изваяние с округлившимися глазами.

Первая кариатида снова обратилась в камень, а вторая на него зарычала.

— Пошли! — потянула его за руку Ребекка. — Я знаю, куда идет Иван.

Она побежала вокруг к фасаду здания, а Роланд держался позади и бежал с некоторым трудом, потому что понятия не имел, куда ставит ногу, — он не мог оторвать глаз от кариатид, оживавших одна за другой. И потому позволил Ребекке провести себя вокруг небольшой клумбы на лужайку и чуть не налетел на нее, когда она остановилась.

Прямо перед ними рядом стояли две кариатиды, втиснутые в угол. Левая медленно оживала.

— Ладно, Иван, — сказала Ребекка. У нее явно кончалось терпение. — Хватит баловаться. Мы за тобой гнались, так что ты понимаешь, как это важно. Слушай теперь.

— Я слушаю, — вздохнула кариатида.

Каменная крошка во рту кариатиды да еще русский акцент не давал возможности понять ее речь. Но Ребекка, кажется, поняла.

— Миссис Рут говорит, что здесь у нас есть Адепт Тьмы, и нам нужно, чтобы ты отнес наше… — Она повернулась к Роланду, подыскивая слово.

— …Приглашение? — предложил Роланд.

— Да, именно его. Надо, чтобы ты отнес наше приглашение Свету, чтобы Адепт Света пришел с ним сражаться.

— Нет.

— Но Александр погиб!

— Понятно. — Кариатида пожала каменными плечами. — Смерть — это не так плохо. К ней привыкаешь. И чего это я пойду так далеко от дома?

— Но ведь… ты… ох, ты! — Ребекка топнула ногой, и фигура улыбнулась.

Роланд заметил, что обломки камня были когда-то зубами, теперь они сильно выдавались вперед.

— Послушай, — сказал он, сам удивляясь этому не меньше Ивана, который его раньше не замечал. — Ты ведь являешься, когда университет в опасности, верно?

— Верно, — подозрительно глядя, согласилась кариатида.

— Ну вот, а если Адепт Тьмы победит, университет, вместе со всем остальным, будет в опасности, какая тебе и не снилась. Разве ты не должен что-нибудь сделать?

Иван на минуту задумался, а Ребекка одарила Роланда такой благодарной улыбкой, что ему неожиданно захотелось совершить ради нее какой-нибудь необъяснимый поступок: взбираться на горы, биться с драконами, прогнать Тьму голыми руками… «Ладно. Не бери в голову».

На последней мысли он постарался сосредоточиться.

— Не, — ответила наконец кариатида. — Я только являюсь. — Она показала тощей, искореженной каменной рукой на футляр с гитарой. — У тебя там есть чего выпить?

— Нет, просто гитара.

— Гитара? — вздохнула каменная фигура. — Как давно я не слышал музыки… Сыграй мне песню.

Роланд открыл было рот, чтобы послать кариатиду куда подальше, но тут же закрыл его. Если музыка может радовать… Он положил футляр на газон и вынул свою старую «Ямаху». Когда он купил ее больше десяти лет назад, это было лучшее, что он мог себе позволить, но все равно до супера ей далеко. Тем не менее за все годы на улице, на всех фестивалях, в бесчисленном количестве прокуренных комнат она не подвела его ни разу, и голос ее был так же сладок и чист, как в первые дни. Общаясь с ней, Роланд называл ее «Терпеливая», хотя ни одной живой душе об этом не говорил.

Закинув ремень на шею, он сел на нижнюю ступеньку каменной лестницы. Он ощутил камень, выбитый тысячами ног.

Ребекка и статуя, которая была Иваном, терпеливо ждали.



		Ой ты, ветер, ты по степи веешь,



		Ты колышешь ветлу над прудом,



		Отнеси же ты весточку, ветер,



		В мой далекий, покинутый дом.











Музыка старой русской народной песни сложена была для бандуры, и Роланд так увлекся ее переложением, что не мог следить за публикой. К счастью, слова и мелодия были простыми, и вскоре Роланд погрузился в песню.



		Ты скажи, расскажи ты родимой,



		Что сынок не вернется домой.



		Над моею могилою, ветер,



		Мне о матушке песню пропой.











Отзвучали последние аккорды, и воцарилась тишина.

И вот из статуи медленно вышел туман и превратился в фигуру высокого мужчины с крупными чертами лица, одетого в черное, в конической шляпе и в фартуке каменщика. По щеке его, сверкнув в свете близкого фонаря, скатилась одинокая слеза.

Разведя в стороны большие руки в царапинах от камня и железа, он проговорил:

— Обнял бы тебя, если б мог. Ты отнес меня в Россию-матушку, где я уже сто лет не был. Проси чего хочешь, и я сделаю.

— Отнеси и ты наше приглашение Свету. Это все, что нам нужно.

— Так я и сделаю, — наклонил голову Иван. — Ты вновь пробудил в моем сердце чувство.

— Это вы тут играли?

Ребекка тихо вскрикнула, и Роланд взвился, оборачиваясь. На краю газона стоял офицер службы безопасности кампуса. До Роланда вдруг дошло, что они тут, на ступенях самого старого университетского здания, открыты всему, и доброму и злому, каждому, кто только удосужится пройти по тротуару, по дороге, по траве. А он тут играет старые русские песни для призрака.

— А разве нельзя, офицер?

— Да нет, чего там. — Полицейский широко улыбнулся. — Я тут просто делал обход, услышал вас и подивился, как это красиво звучит. Приятно услышать настоящую песню, а не этот теперешний шум.

— Ну спасибо.

— В такое время вы никого не потревожите — жилые дома там, за колледжем, да и в них сейчас мало кто живет в это время года. Так что, ребята, можете… — Он удивленно остановился и почесал в затылке. — Смешно, но я присягнул бы, что вас тут было трое. Такой большой парень в смешной шляпе…

— Это Иван, — серьезно объяснила Ребекка.

— Резникофф? Призрак? — Он тихо засмеялся. — Да уж, конечно. Давайте, ребята, все-таки проходите, раз вам призраки мерещатся.

Роланд наклонился, чтобы уложить гитару в футляр.

— Да мы и так уже идем.

— Я не подведу тебя, певец. Твое послание дойдет до Света. — Иван повернулся к Ребекке, дотронулся до края шляпы и растаял.

От офицера полиции избавиться было труднее. Он проводил их вдоль всего Круга Кингз-колледжа, а по дороге убедил Роланда, что знает все названия и первые куплеты всех песен, которые «битлам» случилось написать.

— А мне больше всех нравится эта: «Да, да, да», — вставила Ребекка, когда они проходили мимо Конвокэйшн-холла.

— Почему? — спросил Роланд.

— Потому что я там могу почти все слова запомнить.

Офицер полиции у нее за плечом покрутил пальцем у виска. В ответ Роланд бросил на него испепеляющий взгляд, которого тот не заметил, так как по долгу службы обратил внимание на группу теней, идущих через газон, оживляя темноту точками сигарет.

— Придется идти, а то эти детки тут все могут спалить — на такой сухой траве курить нельзя. Особенно если они травку курят — вы меня понимаете? Приятно было побеседовать.

И он ушел.

— Роланд?

— Чего?

— Ты сегодня очень хорошую вещь сделал для Ивана.

— Спасибо, детка.

Он даже сам удивился, что ее слова так много для него значат. Дальше до угла они шли молча.

На Колледж-стрит, прекрасно освещенной магистрали, ведущей прямо к дому Ребекки, Роланд оглянулся и посмотрел на то место, откуда они пришли. Через небольшой отрезок Кингз-колледж-роуд, через Круг и темную поляну, туда, где в темноте нависала выщербленная и покореженная статуя. Он только что говорил с каменщиком, который уже больше ста лет мертв. Получил таинственный совет от тряпичницы. Видел, как умирает сказочный маленький человечек. Ну и ночка выдалась! Теперь наконец работа окончена — они попросили помощи. Оставалось надеяться, что вдруг открывшийся невидимый мир не исчезнет с той же внезапностью.

В глаза Роланду ударил далекий свет фар со стороны Круга, и он, несмотря на расстояние, услышал рев двигателя. Спортивная машина, подумал он, пока Ребекка внимательно поглядывала то в одну, то в другую сторону перед тем как перейти дорогу.

Рев усилился; свет фар обогнул Круг и устремился прямо к ним.

Роланд нырнул вперед, но Ребекка застыла, пригвожденная этим светом.

Мир замедлился. Роланд, поворачиваясь к Ребекке, уже знал, что не успеет.

…И тут ее бросило к нему в руки, и они покатились по мостовой, а сияющее красное крыло лишь слегка задело ее подошву.

Взвизгнули шины, машина свернула на Колледж-стрит, вильнула и умчалась. Что-то приземистое и странно светящееся прицепилось к заднему бамперу, махнуло им рукой в салюте и принялось засовывать себе в рот полные горсти металла, пробираясь к кузову.

Роланд рывком поставил Ребекку на ноги и протащил дальше до тротуара. Она не казалась испуганной — лишь потрясенной. Потому что, подумал он, она не нарушала правил, и все это — не ее вина.

— Ты не ушиблась? — Он с пристрастием оглядел ее.

— Нет, — ответила она. — А ты?

— Кажется, тоже. — Он открыл футляр, чтобы посмотреть, не пострадала ли Терпеливая. — Все в порядке.

Ребекка показала на чуть сдвинутую крышку люка в середине улицы.

— Оттуда выскочил малыш и оттолкнул меня с дороги.

Роланд обратил внимание, что ее указательный палец неподвижен. У него самого руки тряслись, как листья на ветру.

Она повернулась к нему.

— Ты заметил, что в машине не было водителя?

— Нет. — Он сглотнул слюну. — Не заметил.

— Мы должны сказать полиции? Дару говорит, что плохих водителей надо убирать с улиц.

Роланд вообразил на минуту, каково будет рассказывать это полиции.

— Нет. Не надо полиции. Если водителя не было, кого они уберут с дороги?

— Ага, — вздохнула она. — Роланд, пойдем домой!

— Отличная мысль, детка.

Они пошли на восток, и в это время часы на городских башнях начали бить полночь. Когда стихли колокола, Ребекка слегка тронула Роланда за руку.

— У тебя морщины на лбу. О чем ты думаешь?

Он рассмеялся, хотя ему было не до смеха.

— О том, что это не кончится, пока рак не свистнет.

Ребекка на секунду задумалась.

— Роланд?

— Что, детка?

— Иногда ты говоришь без всякого смысла!




ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


Роланд остановился сразу у входа в квартиру Ребекки и вытаращил глаза. Косметическая уборка, произведенная ими перед уходом к миссис Рут, оставила лишь чуть меньший хаос, чем увиденный, когда они пришли первый раз. Теперь же порядок был безупречный. Всю грязь с пола смели, а сам пол намазали мастикой и натерли до теплого блеска. Растения стояли на полке напротив окна аккуратной зеленой стенкой. Разбросанные клочки занавеса… Он прислонил к стене гитару, пересек комнату и вгляделся пристальнее. Крошечные стежки соединили обрывки почти невидимыми швами.

— Не может быть, — буркнул он себе под нос, скорее для проформы. Этот вечер, во всяком случае, научил его, что слова «не может быть» редко имеют смысл. Обернувшись, он увидел, как Ребекка взяла со стола миску с фисташковыми скорлупками, и вышел за ней на кухню. Там все сияло.

— Что тут произошло? — спросил он, отступая назад. В кухне было слишком мало места для двоих.

— Квартиру убрали, — ответила Ребекка, высыпая скорлупки в ведро.

— Это я вижу. — Роланд глубоко вдохнул. Даже пахло чистотой. Не очистителем, не стиральным порошком — просто чистотой. — Но кто это сделал?

— Не знаю. — Ее голос звучал глухо из-за стенки холодильника. — А это важно?

Он оглядел сверкающую комнату и пожал плечами.

— Нет, наверное, — должен был признать он. В сегодняшнем вихре событий волшебная горничная была в порядке вещей. Он мысленно потрепал себя по плечу за умение с ходу принять очередную странность. И тут Роланд вспомнил о пятнах крови на постели.

Двойные двери, отделяющие альков и ванную от остальной части квартиры, были почти закрыты. Левая, заметил Роланд, была заперта на засов. Правую он осторожно приоткрыл.

В неясном свете из гостиной можно было разглядеть двуспальную кровать Ребекки. Она осталась на своем месте. Аккуратно протиснувшись между ней и стеной, он стал по памяти нащупывать шнурок выключателя бра. Несколько раз он провел рукой по стене, наконец попал на шнурок и дернул его вниз.

Светло-зеленое одеяло — то самое светло-зеленое одеяло — выглядело как новое. Не было и намека на то, что несколько часов назад на нем умер маленький человечек по имени Александр. И Роланд готов был поспорить, что на простынях тоже не осталось никаких следов.

Том поднял голову с лап и глянул на свет.

— Я думал, ты убрался, — пробурчал себе поднос Роланд.

Том зевнул, облизнулся острым язычком, явно игнорируя предположения Роланда. Потом устроился во впадине между двумя подушками, как будто собрался остаться на ночь. И только легкое подергивание белого кончика хвоста говорило о том, что он все еще помнит о существовании Роланда.

Подавив искушение дернуть за этот пушистый флажок, Роланд заглянул в ванную — как и ожидалось, безупречный порядок — и вошел в большую комнату.

— Если хочешь, чтобы свет был потушен, — сказал он коту, проходя мимо, — можешь встать и выключить сам.

Ребекка наполовину высунулась из окна.

— Что ты делаешь?

Она выпрямилась и отвела с лица кудряшки.

— Ставлю молоко для малышей.

— Как?

Она терпеливо повторила.

— Понял. А зачем?

— Потому что они его любят.

Роланд глубоко вздохнул. А почему бы нет? Ему все равно придется привыкать в своей дальнейшей жизни к отсутствию объяснений.

— Ты уверена, что Адепт Света придет сюда? — спросил он.

— Конечно. Даже если Иван не скажет, кто его послал и не даст моего адреса — потому что не знает его, — у нас есть нож, он посланца притянет.

Это звучало разумно. Если подумать, то даже чертовски разумно, а до сегодняшнего вечера Роланд считал, что Ребекка и разум — понятия взаимоисключающие. Либо она оказалась умнее, чем можно было заключить из прежних наблюдений, либо он не так хорошо разбирался в ситуации, как ему представлялось.

«А то и все вместе», — если быть до конца честным.

На проходе, все еще застегнутая на «молнию», лежала сумка. Роланд носком туристского ботинка запихнул ее под стол. Нечего ей лежать посреди комнаты, где она может привлечь не только Свет. Он кинул подозрительный взгляд на землю в цветочных горшках.

Ребекка зевнула, и Роланд вдруг почувствовал сильную усталость.

— Я спать иду, — сообщила она. — Когда Свет придет, пусть меня разбудит.

Они оба считали само собой разумеющимся, что Роланд останется на ночь.

— Ты хочешь спать со мной?

Роланд захлопнул рот, глубоко вдохнул и твердо приказал себе выбросить из головы грязные мыслишки. Лицо у Ребекки было невинным и непорочным, как у ребенка: открытое, доверчивое, усеянное по носу и щекам трогательными веснушками — почти как на рекламном плакате. Зато тело… Тяжелые груди, соски просвечивают сквозь лифчик и майку, и поверху их окружия обсыпаны теми же веснушками. Ниже потрясающе тонкой талии широкие бедра, плавно переходящие в мускулистые ляжки. Чуть пухловата для этого века всеобщего похудения, но плоть тверда и формы в высшей степени женственны.

«Когда этот ребенок говорит «спать», то имеется в виду именно спать, развратник ты этакий. Ничего другого».

— Да нет, спасибо. Я здесь, на диване.

— Ладно. — Ребекка снова зевнула и направилась к кровати. — Спокойной ночи, Роланд.

— Спокойной ночи, детка, приятных снов.

— У меня сны всегда приятные.

Роланд усмехнулся. Он снова услышал Ребекку, которую знал всегда, и это помогло избавиться от видения форм новой, другой Ребекки. Он проверил, заперта ли дверь, вынул из футляра Терпеливую и выключил свет. Устроившись на диване, достаточно длинном даже для его шести футов, он стал подбирать спокойный мотив. Играть в темноте Роланд научился много лет назад.

Заскрипел матрас (Ребекка забралась на кровать), и раздался голос хозяйки:

— Подвинься, Том, не будь свиньей. Все место занял.

«Хорошо, что я не согласился. Чего мне сегодня только не хватало, так это драки с котом».

Руки сами выбрали мелодию, и он вдруг понял, что играет старый хит из «Айриш Роверс».

«Ну нет, — одернул он сам себя, уводя руки от этой мелодии. — Уж слишком это по теме».




— Темно тут сегодня.

Констебль Паттон высунулась в открытое окно полицейской машины и прищурилась.

— Тут всегда темно, — заметила она с раздражением. — Слишком много этих чертовых деревьев.

На этом участке легко было забыть, что они едут по центру большого города. Роуздейл-Вэлли-роуд шла по дну одного из многочисленных торонтских оврагов, и по обе ее стороны громоздились массивные деревья, они затеняли проходящий через их царство разлом и заслоняли редкие уличные фонари, недвусмысленно давая Человеку понять, что он всего лишь нежеланный гость — по крайней мере здесь.

— Гоночные фары, — буркнула Паттон. — Что нам нужно — так это гоночные фары.

— Слишком ты беспокоишься.

— Это ты слишком спокоен. — Она резко отвернулась от окна к напарнику. Эта пьеса была знакома обоим и разыгрывалась не реже одного раза в дежурство. Может быть, она слишком беспокоится, но для полицейского это лучше полного спокойствия. — Не забудь притормозить прямо перед мостом.

Констебль Джек Брукс усмехнулся, но улыбку скрыли пушистые усы.

— Думаешь, они вернутся?

Она пожала плечами.

— Кто знает? С бродягами никогда не поймешь. Одно я знаю — слишком здесь все пересохло, чтобы костры жечь.

— С этим трудно спорить, Мэри Маргарет.

Паттон возвела очи к небу. Этот сукин сын продолжал называть ее полным именем и отказывался говорить просто Мардж, как все остальные.

— Это тебе-то трудно спорить? — возвысила она голос. — Да ты готов спорить с чем угодно, чтобы я ни ска… О Господи!

Она вцепилась в приборную доску, когда Брукс вильнул в сторону, пытаясь уйти от сверкающей белой фигуры, вдруг вырвавшейся из-за деревьев. Но та оказалась слишком близко. И скорость была слишком велика.

Раздался звук удара о крыло и двойной глухой стук — под передними и задними колесами.

Брукс отчаянно затормозил, проклятия слились с визгом резины по асфальту. Оба офицера схватили шляпы и дубинки и выскочили на дорогу. В пятнадцати футах от себя они увидели, на что налетели. В ночной темноте виднелась бледная скорченная масса на асфальте. Они остановились, зная, что живым это быть уже никак не может.

— Большая белая собака? — предположил Брукс.

— Может быть. — Паттон перевела дыхание. Ей всегда было легче иметь дело с мертвыми людьми, чем с мертвыми животными. — Подойдем.

Брукс подошел первый, опустился на колени и застыл. Его глаза быстро приспособились к темноте, и он теперь ясно видел, что они сбили. Это существо было не более трех футов в холке, изящные ноги кончались тонкими раздвоенными копытами. На точеной голове между бровями выступал витой хрустальный рог. На Брукса смотрел агатовый глаз, в нем светилась боль, и Брукс понял, что зверь еще жив, хотя взор его тут же стал тускнеть.

— Джек, что тут… Святая Мария, Матерь Божья! Это невозможно. Этого не может быть.

Она тоже опустилась на колени, невольно осенив себя крестным знамением, и коснулась длинной белой шерсти. Дрожащими пальцами ощутила теплый и мягкий мех, такой же реальный и такой же нематериальный, как летний бриз.

Единорог вздохнул, испустил длинный выдох, принесший аромат лунных пастбищ, затрепетал и умер.

Дорога опустела.

— Я не хотел, — произнес констебль Брукс, трогая рукой то место, где лежал зверь. По щекам его текли слезы. — Видит Бог, я не хотел.

— Джек!

Он встрепенулся, услышав в голосе своей напарницы тревогу и страх. Она стояла на ногах, приподняв жезл, и костяшки пальцев у нее побелели. У края дороги под кустами что-то шевелилось.

Черное на черном. И зловоние, or которого он закашлялся.

Медленно поднимаясь с колен, Брукс боролся с парализующим его страхом. Первобытный ужас перед тьмой и таящимися в ней тварями. «Беги, — вопил внутренний голос, — БЕГИ!» Но они оба, привычно овладев собой, медленно пятились к машине. И сели в нее, ощущая колотящиеся у горла сердца, с влажными от пота ладонями, хотя никто их не преследовал.

— Эта тварь… — хриплый голос изменил ей, и она начала снова. — Эта тварь… она его и выгнала на дорогу.

— Ага.

Его голос звучал не лучше.

Они сидели, оглушенные, пока резкий свет фар проезжавшей машины (которая заметно снизила скорость при виде патрульного автомобиля) не вернул их в реальный мир.

Констебль Паттон обменялась с напарником озабоченным взглядом. Лицо у Брукса было усталым и изможденным, но он уже пришел в себя. Паттон возблагодарила всех святых, что не она была за рулем. Наконец она сказала:

— Мы ничего не видели.

— Верно. — Это прозвучало, как последний вздох единорога. — Мы ничего не видели.

Потом Брукс включил двигатель, и они поехали патрулировать дальше.

С крыла машины сорвался одинокий белый волосок и растаял в ночи.




Роланд всегда спал чутко, и от первого стука проснулся полностью. Он тряхнул головой, чтобы прогнать остатки кошмара, — последней его сценой была танцующая в лунном свете голая миссис Рут, — и попытался спустить ноги с дивана.

Пушистая и теплая тяжесть удерживала их на месте.

В полумраке — в городской квартире никогда не бывает полностью темно — Роланд заметил таинственное сияние золотистых глаз. Он дернул ногой.

— Ай! Черт тебя побери, котяра!

Второй стук был заглушён короткой схваткой.

— Что случилось, Роланд?

Он зажмурился от неожиданно яркого света. У выключателя стояла Ребекка в пушистом халате и с волосами, спутанными больше обычного. Роланд показал на Тома, который с выражением сосредоточенного спокойствия вылизывал себе плечо.

— Этот кот меня укусил!

— За что?

— Ну… — Он обрадовался, что спросонья в состоянии еще и говорить. — Я его пнул ногой.

— За что?

— Он у меня на ноге спал.

Внимание Ребекки отвлек третий стук.

— Кто-то стучится в дверь, — заявила она со счастливой улыбкой. — Это, наверное, Свет.

— Ага, может быть. — Роланд, бесшумно переступая босыми ногами, обошел диван. — Но не меньше шансов, что это Тьма.

Ребекка задумалась.

— Я думаю, что Тьма не стала бы стучать.

Четвертый стук прозвучал слегка нетерпеливо.

— Иду, иду. — Цепочка звякнула о стенку. — Детка, стой у меня за спиной.

— Для чего?

— Для защиты.

— От Света?

Роланд вздохнул, возясь с засовом.

— Мы не знаем точно, кто это…

В раме открытой двери стоял юноша лет двадцати. В его глазах смешались, как в шторме, серый и синий цвета, и Роланд опустил перед ними взгляд, вперившись в спасительную стабильность узора половика.

Когда мир перестал вращаться и пульс слегка успокоился, он глубоко вздохнул и стал поднимать глаза опять, фиксируя замеченное по дороге: черные ботинки, обтягивающие джинсы, красный платок, завязанный над коленом, три ремня с заклепками вокруг бедер и узкой талии, изогнутая полукругом рука с серебряными браслетами от кисти до локтя, ослепительно белая футболка с рваными рукавами и значок с веселой мордой — белое на черном.

Взгляд Роланда застыл на длинной золотой линии шеи, он с усилием, пока еще мог, отвел глаза. Острие подбородка у юноши было тяжеловатым, и лицу чуть-чуть не хватало гладкости, чтобы быть смазливым. В ухе у него висело большое серебряное кольцо, а цвет волос переливался от белого у концов до золотистого у корней. Но крашеными они не выглядели.

Юноша улыбнулся, и Роланд забыл обо всем перед сладкой чувственностью этой улыбки.

— Господи Иисусе!

— Не совсем. — В голосе звучали бархатные нотки. — Можно войти?

— Ах да. Конечно.

Заставив себя отвести глаза, Роланд шагнул в сторону. Он чувствовал головокружение и много чего еще, в чем не в силах был себе признаться и отталкивал от себя в паническом страхе.

«И не думай. Ты уже слишком стар для таких серьезных перемен. Плевать, что он такой красавчик».

Когда он обернулся, юноша склонился над рукой Ребекки.

Это должно было выглядеть нелепо — воплощенная мечта хэви метал, коленопреклоненная перед молодой растрепанной женщиной в пушистом халате и с глазами ребенка, — но не выглядело. Все казалось правильным. Правильнее всего того, что случалось с Роландом с тех пор, как четыре года назад умерла его мать. Он видел в этом песню, слышал музыку, ощущал силу.

— Ты звала, и Свет пришел. Леди, меня зовут Эвантарин.

Он поднес ее руку к губам, и серебряные браслеты зазвенели.

Ребекка секунду казалась озадаченной, потом поняла, что он делает, и усмехнулась.

— Здравствуй, Эвантарин. Меня зовут Ребекка.

— Может быть, — ответил юноша, и Роланд добавил к слышимой музыке мигнувшие в штормовых глазах искры, — но я буду называть тебя Леди, а ты меня — Эван. Эвантарин — это для тех, кто мало меня знает.

— Хорошо. — Она кивнула, удовлетворившись его объяснением, хотя для Роланда оно было лишено смысла. Пытаясь его понять, он потерял нить песни.

— О нет! — Он почти простонал. Это была бы самая лучшая его песня.

— Не беспокойся. — Эван протянул руку и тронул Роланда за плечо. — Все кончится еще не скоро, и песен будет много. А эту ты снова найдешь — обещаю.

Роланд вытаращил глаза.

— А что еще могло вызвать такую боль? — ответил Эван на незаданный вопрос. — Ты ведь Бард или будешь им.

Он развел руки в красноречивом жесте понимания.

— Такая боль бывает лишь от утраченной песни.

Тут Эван перевел глаза вниз.

— А ты меня удивил, пушистый малыш.

Том обнюхал протянутые пальцы, потерся головой о руку Эвана и замурлыкал из самой глубины горла.

— Я чай сделаю, — заявила Ребекка, включив в заявление и Тома. — Садитесь все.

«Я в это не верю, — подумал чуть погодя Роланд. — Сейчас десять минут четвертого утра, и я сижу и пью травяной чай с Адептом Света». На другом конце дивана Адепт вскрикнул, когда Том вцепился когтями ему в джинсы. «Я даже не люблю травяной чай».

При каждом взгляде на Эвана он слышал обрывки разбитой музыки, но они уходили и приходили, как им самим хотелось — удержать их было невозможно.

Роланд прокашлялся. Ребекка посмотрела на него вопросительно. Она сидела на полу, скрестив ноги.

— Первое, что мы должны определить… — «О Господи, я говорю, как дядя Тони в приступе важности», — это кто вы такой на самом деле.

Глядя на лицо Ребекки, он слегка запнулся, но набрал побольше воздуха и пошел дальше. То, что должно быть сказано, придется сказать, пусть даже Ребекка решит, что он сошел с ума.

— Я имею в виду, что мы принимаем вас за посланца Света, но с тем же успехом это может быть какой-нибудь фокус Тьмы.

— О Роланд! — поморщилась Ребекка. — Разве ты не ВИДИШЬ?

Роланд хотел что-то сказать в свое оправдание, но тут вмешался Эван.

— Он ВИДИТ не так хорошо, как ты, Леди, а Тьма умеет прикидываться Светом. Наш враг силен и пользуется всем, что может привести его к цели.

Ребекка задумчиво кивнула, а Эван повернулся, чтобы встретить взгляд Роланда.

— Но если ты и не ВИДИШЬ, ты наверняка СЛЫШИШЬ.

И песня полилась снова, на этот раз как единое целое.

— А, ну да, — пробормотал Роланд, стараясь скрыть слезы, — но спросить-то я должен был. То есть ты выглядишь, как… — Он не мог найти слов.

Эван озабоченно оглядел себя и перевел взгляд на Роланда.

— Неподходящий вид? Когда я переходил барьер, я позволил силе придать мне форму по ее выбору. — Он отбросил волосы с лица и нахмурился. — Мне нравится, но может быть…

— Нет-нет! — перебил Роланд, подавляя смешное желание протянуть руку и разгладить нахмуренное лицо. — Ты выглядишь великолепно.

— Ты в самом деле так думаешь? — Эван чуть склонил голову. — Это глупо, но я всегда был тщеславен. Если моя внешность…

— Твоя внешность прекрасна, и я в самом деле так думаю. Я думаю…

«Я думаю, что у меня крыша съезжает. То есть он… то есть я… а, черт побери!»

По выражению лица Эвана Роланд понял, что тот определенно знает, какие мысли крутятся у Роланда в голове. Его бросило в жар.

— Роланд, все хорошие люди стремятся поближе к Свету. Когда Свет приобретает физическую форму, желание становится физическим. — Он улыбнулся, приподняв шелковую бровь. — Мне это не мешает.

В его голосе было то ли понимание, то ли предложение. Роланд все же решил, что понимание.

Ребекка тронула ногой ботинок Эвана.

— Мне нравится, как ты выглядишь.

Улыбка стала мягче.

— А мне нравится, как ты выглядишь, Леди.

— Бекка!

Стук. Стук. Стук.

Ребекка стиснула кружку.

— Это Крупная-блондинка-дальше-по-коридору.

— Бекка! Я знаю, у тебя там мужчина!

Стук. Стук. Стук.

— Старые новости, — заметил Роланд, нелогично раздражаясь, оттого что Эван никак не реагирует.

— Я не уйду, пока ты не откроешь!

— Значит, если я открою, она уйдет? — Голос Ребекки звучал недоуменно. — Зачем тогда открывать, если она тут же уйдет?

— Не бери в голову, детка. — Роланд заготовил свой самый едкий взгляд. — Я этим займусь.

— Не надо. — Эван снял с колен Тома, который пролился на пол, будто был без костей. — Дай мне.

— Прошу. — Роланд грациозно махнул рукой, но все же поднялся с места. Он хотел видеть, что будет, когда Эван откроет дверь. Он бы чувствовал себя более уверенно, если бы точно знал, что Адепт Света умеет сбивать прилив гормонов.

— Бекка! Не заставляй меня звонить твоей кураторше из соци… Ох! — Крупная-блондинка-дальше-по-коридору застыла с поднятой рукой.

— Ох! — повторила она, и ее рука непроизвольно дернулась, чтобы огладить на бедрах персиковую юбку.

— Что-нибудь случилось? — спросил Эван.

— Бекка. — Блондинка облизнула губы и с трудом перевела дыхание. — У нее в комнате мужчина…

— Да. — По изменившемуся лицу блондинки — глаза полузакрылись, а щеки порозовели — Роланд понял, что Эван улыбнулся. — Что-нибудь не так?

— Ах нет. — Она покачнулась, и Роланду оставалось только надеяться, что она не упадет в обморок, одолеваемая желанием. Ее, пожалуй, и втроем не поднять. — Ничего страшного…

Она вновь качнулась и тогда заметила Роланда.

— Двое мужчин. Двое мужчин! О! О! О!..

Она беззвучно шевелила губами, пока наконец смогла вновь заговорить.

— Да как вы смеете пользоваться беспомощностью ребенка! — Она попыталась оттолкнуть Эвана, но это было все равно что толкать скалу. — Бекка! Бекка, иди сюда!

— Зачем? — спокойно спросила Ребекка.

— Они тебя не тронут, пока я здесь. Идем ко мне, вызовем полицию!

Она метнула взгляд на Эвана, и Роланд вдруг понял, какие эмоции стоят за этим взрывом. Один мужчина — Ребекка развратничает. Двое мужчин — они хотят силой использовать беспомощную простушку. В конце концов, откуда у Ребекки двое мужчин, когда у нее самой — ни одного?

— У нас нет времени с этим возиться, — вздохнул Эван.

Там, где он стоял, возник столб света, окруживший фигуру ослепительной красоты.

— Иди спать, — сказала фигура.

Крупная-блондинка-дальше-по-коридору прижала одну руку к груди, а другую поднесла ко рту.

— Утром все будет лучше. — Фигура подняла руку для благословения, и резкие черты жирного лица умиротворенно разгладились.

Женщина кивнула головой, чуть улыбнулась и ушла.

На мгновение Роланд увидел пару огромных белых крыльев, полукругом взметнувшихся к потолку. Он встрепенулся, пытаясь это осознать, но Эван уже шагнул вперед и закрыл дверь. Роланд оглянулся на Ребекку, но ее лицо выражало лишь удовлетворение, потому что беспокойство закончилось. Большие белые крылья. Теперь жар, в который его бросали взгляды Эвана, начинал восприниматься по-другому: одно дело — желание, направленное на красивого юношу, другое — на ангела. Желать ангела — это можно считать мистическим опытом, решил Роланд.

Ангел… Адепт Света… В этом уже был какой-то смысл, и Роланд поразился, как спокойно он это принял. Очевидно, способность удивляться несколько притупилась.

— Итак, — Эван снова сел на диван и взял свою кружку, — на чем мы остановились?

— Я сказала, что мне нравится, как ты выглядишь, а ты сказал, что тебе нравится, как я выгляжу, — напомнила Ребекка. — Хочешь еще чаю?

— Да, спасибо.

Она взяла у него пустую кружку и шлепнула ее на стол, где под плюшевой грелкой стоял чайник.

— Роланд, а ты хочешь еще чаю?

— А кофе есть?

— Нет, только чай.

Роланд глянул на дюймовый слой желто-зеленой жидкости в своей кружке.

— Нет, спасибо.

Тщательно избегая когтей и зубов, он отодвинул Тома в сторону Эвана и сел. Кот смерил его презрительным взглядом, развернулся и соскользнул с дивана.

— По-моему, пришло время для объяснений.

— Да, — ответил Эван, принимая чай с благодарным кивком, — пришло.

— Можешь начать с того, что ты сделал с миссис Грэнди.

— Ее так не зовут, — заметила Ребекка, наливая себе чай и снова устраиваясь на полу.

— Это кличка, — объяснил Роланд. — Так называют любопытных соседок.

Ребекка повторила имя про себя, запоминая его на будущее. Роланд повернулся к Эвану, а тот снова по-своему — как-то всем телом — пожал плечами.

— Я просто дал ей увидеть больше Света. К счастью, в ней достаточно добра, чтобы на него отозваться.

— Она утром снова придет шуметь. Тебе надо было заставить ее забыть, что она видела нас.

— Не могу. И Свет, и Тьма могут лишь работать с тем, что уже есть. — Эван отпил долгий глоток. — Когда я сказал ей, что утром будет лучше, я дал ей шанс самой придумать объяснение. Может быть, она решит, что все это было сном.

«И проведет остаток ночи, мечтая о тебе», — подумал Роланд. Вновь видя перед глазами большие белые крылья, он произнес:

— Мы что, в центре битвы неба и ада?

— Неба и ада, добра и зла, Света и Тьмы. Имена здесь мало значат.

— В самом центре?

— Фактически, — кивнул Эван.

— Колоссально, просто колоссально! — Роланд спрятал лицо в ладонях, не слушая голосок, ликующий где-то в глубине сознания: «Ну и песня! Вот это песня!» Миссис Рут говорила то же самое, но у Эвана получается более убедительно.

«Вот цена за попытку быть хорошим: окажи услугу приятелю, и получишь место в первом ряду на представлении Апокалипсиса».

Он не слышал, как Ребекка спросила, что с ним. Он слышал только, как у него в голове с ревом проносятся все события этой ночи, вдруг разом обрушившиеся на него. Страх и недоумение, но больше страх, бежали по кругу, поднимая волну тревоги. И вместе с тем в нем проявилась уверенность, что он адекватно реагирует на все происходящее.

Тихое царапанье когтей по пластику выдернуло его из водоворота мыслей, и он зарычал, оборачиваясь:

— Только тронь еще раз футляр, котяра, и ты чучело!

Кот не спеша убрал когти и растянулся на полу со скучающим видом.

— Роланд, — прикосновение Эвана к обнаженному плечу было теплым и приятным, — твое дальнейшее участие не столь необходимо. Если ты захочешь уйти, я пойму.

И Роланд поверил, что он и в самом деле поймет, но поймет ли Ребекка. Как и когда это случилось, что мнение странной девушки стало для него важным? Сейчас она смотрела на него, уверенная в ответе. И предать эту веру он не мог. Просто не мог.

— Знаешь, это мой мир. И я для него сделаю все что смогу.

Признание, понимание, мир. И ему стало хорошо.

«Страшно донельзя, но хорошо».

— И что нам делать теперь, Эван? — Ребекка пальцем помешала остывающий чай и сунула палец в рот.

— Вы знаете, что по вашему миру ходит Адепт Зла такой силы, какие не проникали сюда уже много веков. Но он всего лишь привратник. В Иванову ночь…

— В следующую пятницу, — уточнила Ребекка. «Откуда она это знает? — удивился Роланд. — Я бы не узнал Иванову ночь, даже если бы меня стукнули ею по лбу».

— В следующую пятницу, — согласился Эван, слегка поклонившись в знак благодарности, — утончатся барьеры, защищающие этот мир от вторжения сил зла. Темный Адепт откроет в эту ночь врата, и нахлынут его сообщники. Эту лавину надо остановить.

— Ну, раз у нас есть неделя… — начал Роланд.

Его прервал звон серебряных браслетов на поднятой руке.

— Чтобы найти даже смертного в таком огромном городе, неделя — мгновение. А этот тип вооружен всей мощью Тьмы, и он уже начинает смещать равновесие, убивая или изгоняя Свет и Серое.

— Он убил Александра! — Ребекка сгребла сумку и плюхнула ее на колени Эвану.

Эван с отвращением потянул свернутое полотенце, осторожно развернул его и достал нож.

— Да, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Он убил и твоего друга, Леди, и многих других. Много жизней на этом орудии зла.

— Не касайся его! — предупредила Ребекка.

Лицо Эвана исказилось странной, жестокой улыбкой.

— Я и не смог бы.

Он поднес руку на дюйм к черному лезвию, но даже когда Ребекка надавила сверху своими двумя, это расстояние нисколько не уменьшилось.

— Сколько крови и жизней охраняют эту мерзость от таких, как я, и сколько крови и жизней понадобилось бы, чтобы эту защиту снять! — Он отвел руку, на секунду задержав в ней ладонь Ребекки. — Слишком большая цена за владение этим ножом.

Ребекка кивнула и серьезно спросила:

— А мне что с ним делать?

— Держи у себя. Стереги. Не касайся.

— Это я могу.

— Я знаю, — нежно промолвил он.

Они так друг на друга смотрели, что Роланду стало неприятно, — а почему, не хотелось думать, — и он прокашлялся, а они оба к нему обернулись.

— Ну ладно, а как нам этого типа искать?

— Не знаю, — вздохнул Эван. — Мне даже не известно, где он собирается открыть врата. Если б я только знал…

— Ты бы его там перехватил и отправил туда, откуда он явился! — Ребекка даже подпрыгнула.

— Нет, Леди, все не так просто. Мы с Адептом Тьмы наделены равной силой — для равновесия.

— А почему бы тебе не открыть собственные врата? — предложил Роланд. — И тогда сохранилось бы равновесие между Светом и Тьмой.

— И такая началась бы между нами война по всему вашему миру, что от него осталась бы пустыня — кто бы ни победил. — Он тряхнул головой, и пряди бесчисленных оттенков плеснули по плечам. — Нет, наш единственный шанс — найти его и обезвредить самим. Чего я боюсь — это что он первым нас найдет…

— Ребекка!

Том посмотрел на дверь с присущим ему самообладанием.

Тук-тук-тук.

— Ребекка, что там у тебя? Открывай!

Тук-тук. Бам!

— Я знаю, что ты уже встала! Я слышу разговор!

— Это Дару! — Ребекка вскочила на ноги и помчалась к двери.

Роланд взглянул на часы.

— Полпятого утра, — пробормотал он.

Ребекка распахнула дверь, и широким шагом вошла Дару. Ее сари составляло экзотический контраст с выражением ее лица: смесь беспокойства и бешенства примерно в равных долях. Роланд поразился, как может женщина выглядеть одновременно так заботливо и так устрашающе.

— Что тут творится, Ребекка? — Дару схватила девушку за плечи. — Я возвращаюсь домой и нахожу на автоответчике черт знает что! Ты убила… это еще кто?

Роланд не заметил на лице Дару того всепоглощающего обожания, которого, на его взгляд, заслуживал Эван. Лицо Дару выражало просто любопытство. Самого же Роланда она просто игнорировала.

Эван встал и поклонился. Этот жест в исполнении Эвана мог бы выглядеть фальшиво и театрально. Но не выглядел таковым.

— Я Эвантарин. Адепт Света.

Дару грациозно склонила голову.

— А я — Дару Састри, из Столичной Социальной Службы.

В ее глазах промелькнуло что-то вроде узнавания, но тут же исчезло. Вздохнув, она повернулась к Ребекке.

— Ребекка, перестань подпрыгивать, закрой дверь и расскажи, что случилось.

С видимым усилием Ребекка заставила себя твердо поставить ноги на пол, толкнула дверь на место и навесила цепочку.

— Мы собираемся спасать мир от Тьмы, — вдохновенно объявила она.

Дару снова вздохнула.

— Лапонька, у меня был тяжелый день. Может быть, ты заваришь чай и расскажешь все с самого начала?

— Ладно. Начало было такое, что Александра убили ножом.

Ребекка пошла на кухню, а Дару проплыла к дивану.

«Что было раньше, — подумал Роланд, — женщина или сари?» Он никогда не видел, чтобы сари носили там, где женщины не умеют двигаться с грацией королев.

Эван указал Дару на кресло, с которого только что встал, и она, поблагодарив взглядом, погрузилась в него.

— Вы на удивление спокойно это восприняли, — обратился к ней Роланд.

Эбеново-черная бровь приподнялась.

— Ох, — вспыхнул он. — Меня зовут Роланд. Роланд Чепмен. Я друг Ребекки.

— Так вот, Роланд, — женщина сбросила сандалии и подобрала под себя маленькую ножку, — только что я провела двадцать четыре часа подряд со своим многочисленным семейством и совершенно потеряла способность удивляться чему бы то ни было.

— Это, — задумчиво заметил Эван, устраиваясь поудобнее на полу, — значительно облегчает объяснения.




ГЛАВА ПЯТАЯ


В главной спальне императорских апартаментов отеля «Кинг Джордж» сладко почивал на широкой кровати молодой человек. Пробивавшийся сквозь розовые шторы свет разливался по комнате и ласково касался закрытых век. Спящий заворочался и в первые минуты пробуждения испытал блаженство от нежности простыней, твердости матраса под лопатками и мягкости подушек.

Он невольно улыбнулся и открыл глаза. Чистые и голубые, как летнее небо. Их взгляд скользнул по лепному потолку и проследил завитки узора до стены.

Молодой человек потянулся, словно пресыщенный кот, спустил босые ноги на пушистый ковер и голым прошлепал к окну. Отодвинул занавеску и выглянул на улицу.

— Прекрасный день, — мурлыкнул он, отводя с лица густые черные волосы. — Солнечный и жаркий.

И действительно, день еще только начинался, а воздух уже дрожал и переливался от предвкушения жары.

Молодой человек положил руку на стекло, расставив длинные пальцы, и парящий голубь вдруг полетел камнем вниз, с седьмого этажа до самой мостовой. Он чуть не зацепил вышедшую на прогулку пожилую пару и упал возле их ног, забрызгав кровью и перьями.

Раздался истошный крик женщины, и на устах молодого человека вновь заиграла улыбка.

Потом он стоял под душем и радовался разнообразию ощущений, когда переключал душ с укалывания на массаж и обратно. Тщательно растерся полотенцем, придав белой как сливки коже розовое сияние, потом постоял перед высоким — в полный рост — зеркалом, любуясь игрой мышц. Его тело, выверенное до последнего дюйма, являло собой произведение искусства.

Он зажал плечом телефонную трубку и стал одеваться, одновременно заказывая завтрак.

— …и кофе должен быть готов за секунду до выноса из кухни! — Он вытащил из шкафа голубую полотняную рубашку, скользнул в нее, заправил в джинсы и застегнул ширинку. — Да, правильно, я мистер Апотик.

Он повесил трубку и усмехнулся: удается ему эквилибристика! Апотик — по-гречески тьма, а Тьма — единственное доступное ему имя. Ибо Тьма так тесно держит свои частицы, что не позволяет им иметь собственного имени. Доставая из-под кровати парусиновые туфли, он осмотрел кожаные, в которых был вчера.

Оказалось, на кожу кровь не попала. Немного странно, потому что ее было порядочно. В огромном городе нетрудно было найти девушку, которая разрешила себя «подцепить», и когда деньги перешли из рук в руки, никакие стоны, крики и шепот «нет!» не могли отменить договор. И поскольку он ее «подцепил» по взаимному согласию, нежелательного нарушения баланса между Светом и Тьмой не случилось. А раз весы не сдвинулись, то он и не привлек к себе внимания, что могло бы осложнить выполнение задачи. Свободный от рамок ритуала, — вчерашняя ночь была только для собственного удовольствия, — он дал волю воображению и прекрасно провел время.

Прибывший почти тотчас же завтрак был превосходен. Он смаковал ломтики яичницы с колбасой, запеченной с грибами, чесноком и имбирем, и запивал таким свежим соком, словно тот еще был в апельсине, когда его выносили из кухни.

— Хозяин!

По каштановой ножке стола вползла похожая на человека фигурка шести дюймов ростом и остановилась у кофейника.

— Хозяин! Адепт Света проник сквозь барьер!

— Да, я знаю. — Названный хозяином обсасывал пальцы, слизывая остатки масла и крошки булочки. — Ты думал, я не замечу такого разбаланса?

— Нет, Хозяин, но… — Человечек поднял согнутые руки, будто собираясь ими всплеснуть.

— Но? — В голосе прозвучала угроза.

— Но моя роль — извещать тебя, Хозяин. Я ведь твои глаза и уши.

— Тогда смотри, слушай, делай что-нибудь полезное и узнай, как сюда пробрался этот Адепт. — Хозяин налил себе кофе, добавил щедрую порцию сливок и сахара, отпил половину и лишь тогда заговорил снова. В это время маленькая тень дрожала и ежилась. — Узнай сегодня же, кто обеспечил проход этому Адепту и что они знают, а заодно посмотри, можно ли их использовать в ритуале.

— Слушаюсь, Хозяин. Но…

— Опять «но»?

Тень задергалась и завопила не своим голосом:

— Нет, Хозяин! Нет «но»!

Тень исчезла. Хозяин вздохнул и потянулся. Никуда не годятся эти мелкие кусочки Тьмы, не стоят даже того, чтобы их давить.

Взгляд его упал на утреннюю газету и задержался на заголовке: «Сойки» против «Тигров» — решающая схватка на пути к финалу!»

— Бейсбол, — протянул он, пробегая статью. — Это-то мне и нужно. Солнечный день на стадионе. Толпы народу, дух состязания…

На секунду ему захотелось, чтобы открытие было отложено на пару дней: на следующей неделе в городе будут «Янки».

— Ладно уж, — он бросил газету на пол, — нельзя же взять все сразу.

Он сунул ключ от номера в карман, к бумажнику, и направился к двери. Открыв ее толчком, он чуть не сбил горничную, которая тащила охапку полотенец.

— Дежурн… — Она опустила занесенную для стука в дверь руку и посмотрела на него расширенными от похоти глазами. Она была очень молоденькая и очень хорошенькая, и он грубо брал ее по утрам первые три дня, — доводя до экстаза, когда уже неразличимы боль и наслаждение.

Сегодня он только взглянул на нее с отвращением и прошел мимо, оттолкнув с дороги.

Услышав ее плач и ощутив жар ее стыда, он перешел на танцующий шаг. День начинался прекрасно.




— Что у тебя там, Стив? — Констебль Патон вылезла из патрульной машины и хлопнула дверцей. У нее за спиной Джек сделал то же самое. Их смена закончилась, и они направлялись обратно к участку, когда прозвучал вызов. Пришлось повернуть к автостоянке возле супермаркета — проверить, не нужна ли их помощь. Паттон увидела, что констебль Стив Стирлинг, ветеран, прослуживший в полиции многие годы и пользующийся репутацией человека, которого ничем уже невозможно потрясти, непривычно бледен. Его напарницу, новичка в полиции, отработавшую всего пару недель, по всей видимости, только что вырвало, и это вот-вот должно было повториться.

— На помойке, — коротко бросил Стив, свирепо глядя на собирающуюся толпу.

Паттон, поморщившись, повернулась в сторону помойки и набрала побольше воздуха, еще не глядя. Смрад стоял такой, что от одного этого могло вытошнить напарницу Стива. Поверх кучи обычного гниющего бакалейного мусора было размазано нечто из ассортимента мясной лавки: отбивные, ребра, бифштексы — и все покрыто толстым слоем мух. И тут до нее дошло, что один из бифштексов — человеческое лицо.

Стиснув зубы, Паттон бросилась обратно на тротуар, благодаря Бога и всех святых, что последний раз ела несколько часов назад. Подошел Джек, и она схватила его за руку.

— Не ходи!

Это не их вызов, и он не обязан смотреть. Он посмотрел на нее, прочел в ее глазах ужас от увиденного, кивнул и отвернулся.

— Ничего себе денек начинается!

К ней присоединился Стив, и они вместе смотрели, как подъезжают еще три автомобиля, один из них с полицейским фотографом.

— А ведь ты могла бы уже сидеть на станции с чашечкой кофе. Жалеешь, что свернула?

— Да, — сказала она. И что-либо к этому добавлять не имело смысла.




— Хорошо, давайте посмотрим, правильно ли я поняла. — Дару протерла глаза и приняла поданную ей чашку чая. — В следующую пятницу, в Иванову ночь, Адепт Тьмы собирается открыть врата между этим миром и Тьмой. Вы, — она наклонила голову в сторону Эвана, — призваны его остановить. Вы двое, — она показала на Роланда и Ребекку, — собираетесь в этом помочь.

— Таков сухой остаток, — согласился Роланд.

— Отлично. Считайте, что я в вашей команде.

— Как?

Дару отпила глоток и произнесла кратко и отчетливо:

— Я тоже собираюсь помочь.

— То есть вы нам верите? — Роланд изумленно уставился на нее. Остаток ночи ушел на рассказ, и теперь, при свете дня, он сам в это не верил.

— Я верю собственным глазам, — раздраженно ответила Дару и жестом показала одновременно на Эвана и на черный нож. — Вы что, Шерлока Холмса не читали?

— А?

Суровый недосып плюс американские горки, на которые его швыряло при каждом взгляде Эвана («Да ты продолжай себе твердить, что это чисто религиозное чувство!»), совсем лишили Роланда способности соображать.

— Когда вы исключите невозможное, то, что останется, и будет ответом, как бы невероятно оно ни выглядело. Если Эван существует, а это так… — Эван полыхнул на нее улыбкой через плечо и вновь увлекся игрой света на занавесе, — …и если я верю в то, что он собой представляет, а я верю… — тут даже беглого взгляда на Адепта было достаточно, чтобы заметить сияние славы, — …значит, и все остальное — тоже правда. А если наш мир может быть поглощен Тьмой, — и тут ее губы сжались в ниточку, — я не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, пока это случится.

«Это точно, — подумал Роланд, — могу поспорить, что такого за тобой не водится». Дару, как куратор Столичной Социальной Службы, каждый день сражалась с Тьмой на переднем крае.

— Ребекка, деточка, — Дару обернулась и попыталась заглянуть в кухню, — что ты там делаешь?

Ребекка высунула голову в гостиную.

— Завтрак. — При свете дня оказалось, что она в старых шароварах и желтом свитере с оторванными рукавами. — У меня там омлет, потому что немножко молока осталось, и колбаса оттаивает в кастрюле. Я разморозила весь пакет, а не три кусочка для себя. И еще тосты я делаю.

— Все сразу? — усомнилась Дару.

— Почти всю работу делает плита, — серьезно объяснила Ребекка. — И тостер.

— А джем у тебя есть? — спросил Роланд. Он бродил по комнате и как раз сейчас оказался около кухни.

— За кетчупом стоит. Персиковый. — Ребекка высунулась дальше в комнату и подала ему баночку и консервный нож. — Можешь пока Тома покормить.

Роланд подбросил баночку на ладони, вздохнул и посмотрел на кота.

Том, отлично зная, что означает банка такого размера вместе с консервным ножом, спрыгнул с дивана и стал плести кружева у ног Роланда. С большим достоинством, с предвкушением и лишь с самой малой долей нетерпения.

— Ну ладно. — Роланд отошел, поставив банку на стол. — Но я хочу внести ясность, — сказал он в сторону кухни, — это я делаю для тебя, а не для него.

— Тому все равно, лишь бы ты открыл банку.

Направляя вниз лезвие консервного ножа, Роланд обратился к Дару:

— Почему вы разрешаете ей выбрасывать деньги на такую ерунду?

Дару приподняла бровь.

— Вы предпочитаете другой сорт? — спросила она с нотками сарказма в голосе.

— Ладно, проехали.

Он вскрыл банку и невольно сморщился от запаха, затем поставил ее на пол. Том понюхал, осторожно попробовал, одобрил и начал есть. Дару глянула на Роланда, как ему показалось, с улыбкой превосходства и направилась в ванную. Чувствуя себя в меньшинстве, Роланд достал гитару и для успокоения начал перекладывать на музыку игру света и теней вокруг силуэта стоящего у окна Эвана.

— Столько боли, — почти неслышно сказал Адепт, глядя на ползущего по стеклу муравья, держащего в челюстях мелкое насекомое. Он набрал в легкие воздуха, ощутив запах бетона, асфальта и стали, вкус скорби, ненависти и боли, и вздохнул. Так много материала найдет здесь Тьма. Но его согрело солнце, а дуновение ветра донесло детский смех, и он не смог бы, да и не захотел, отринуть надежду.

Роланд видел, как согнулись плечи Эвана, и добавил в мелодию немножко грусти, а когда они распрямились — сменил и ритм, и тональность. Он умел чувствовать публику — талант, отточенный годами на улице: там даже взглядом можно отогнать платящего слушателя и надо учиться смотреть краем глаза.

Дару стояла возле дивана, переводя глаза с Роланда на Эвана и обратно.

Под тяжестью ее взгляда Роланд перестал играть и повернулся к ней.

— Твою музыку просто видно было, — сказала она с удивлением в голосе. — Как зеркало из звука… Я видела…

Роланд покраснел от смущения и потупился, поигрывая медиатором.

— Завтрак!

Ребекка вынесла из кухни полное блюдо, и Роланд, воспользовавшись моментом, подскочил к ней, чтобы взять его. С похвалой он мог справляться, лишь когда она выражалась наличными. Только похвала от Ребекки была исключением, хотя он и не понимал почему.

Созерцание завтракающего ангела отвлекло Дару и Роланда от собственных тарелок, потому что Эван наслаждался не только вкусом, но и запахом, и эмоциями, превращая процесс поглощения яичницы с ветчиной в чувственный опыт.

— А там, откуда ты пришел, разве не едят? — спросила Ребекка, когда Эван коснулся тоста, исследовал слой маргарина и облизал кончики пальцев.

— Конечно, едят. — Он откусил кусок залитой яйцом колбасы, испытывая удовольствие от множества вкусовых ощущений. — Но это — новое. А каждая грань новизны должна быть исследована и превращена в источник наслаждения.

— Я тоже так думаю, — кивнула Ребекка.

Дару попыталась скрыть улыбку, вспомнив, как впервые угостила Ребекку пиццей и девушка ткнулась рукой в расплавленный сыр, а потом минут пять изучала, как он умеет вытягиваться.

«У нее куда приятнее лицо, когда она улыбается, — подумал Роланд, устроившись там, где ему одинаково хорошо было видно и Дару, и Эвана. — Не так похожа на ястреба».

Роланд только теперь понял, что означает слово «поражает». Не красивая, не привлекательная — а именно поражающая внешность была у Дару. Темно-золотая кожа, черные глаза — такие, что радужка сливалась со зрачком, высокий лоб, гордый изгиб носа, рельефный подбородок, и все это в ореоле густых волос цвета черного дерева. Не то чтобы холодна, но сурова. Он подумал, что стоит попробовать флейту — если он вообще доберется до дома, — потому что для его гитары музыка Дару звучала слишком высоко.

— Вы мне хотите что-то сказать? — внезапно и резко спросила Дару, заметив его пристальное внимание.

«И стерва к тому же, — добавил Роланд к мысленной характеристике Дару. — Сурова и стервозна».

Он заметил, как усмехнулся за завесой светлых волос Адепт, и уже в который раз задался вопросом, сколько из его мыслей тот читает.

— Вроде бы ничего. — Он поднялся и начал складывать пустые тарелки. — Сегодня опять намечается жаркий денек.

— Ага, — вздохнул Эван, и улыбка его исчезла. Он легко встал и вернулся к своему месту у окна. — А когда так жарко, и свет слепит, и воздух тяжел и горяч, как пелена расплавленного стекла, лопается людское терпение, и даже хорошие люди могут оказаться на грани — или за гранью.

— Так ты думаешь, это его работа? — спросил Роланд, перекрывая шум наполняемой раковины.

— Да, — не оборачиваясь ответил Эван.

— Но сейчас лето, — возразил Роланд. — Хоть Канаду и называют Великим Белым Севером, но летом тут жарко.

— Не так, — задумчиво заметила Дару. — Не так жарко, и не так долго. И не в июне. Неделю-другую в августе — это бывает.

— И что ты будешь с этим делать? — спросила Ребекка, возвращая разговор на деловую почву.

— Я уже делаю, Леди.

Дару повела бровью, впервые услышав, как Эван титулует Ребекку.

— Там, на юго-западе, собрались дождевые тучи, и я их уговариваю двинуться в нашу сторону. Через два дня в городе будет легче.

— А почему не раньше? — поинтересовался Роланд, подавая Ребекке стопку чистых тарелок.

Эван развел руками, браслеты тихо зазвенели.

— Дождь путешествует как хочет. Передвинь его слишком быстро — он развеется. Слишком медленно — и ему станет скучно, он прольется.

— Дождю станет скучно?

— Простое слово, обозначающее сложное… — Он дернул светлую прядь своих волос, подыскивая слово.

— Сложную вещь? — предположила Ребекка.

— Да, сложную вещь.

Они обменялись довольными взглядами, и Роланд почувствовал за этим еще что-то.

— Есть, кроме сказанного, какие-то вещи, которые мне хотелось бы понять. — Дару заходила по комнате взад и вперед.

«Вступай в клуб», — подумал Роланд, устраивая Терпеливую у себя на коленях. Последний раз он был в чем-то уверен и что-то понимал до того мгновения, как из-за угла показалась Ребекка.

— Ты пришел, потому что тебя призвала Ребекка, так?

— Для этого и Роланд много сделал, но, в общем, верно.

— Ладно, а он как сюда попал?

Молчание, наступившее в ожидании ответа Эвана, нарушал только легкий шелест кошачьего языка — Том вылизывал черные полоски хвоста.

— Есть две возможности, — произнес наконец Эван. — Либо в этом мире мужчина или женщина совершили зло, призвав при этом Тьму…

— Черные свечи, пентаграммы и человеческие жертвы, — тихо сказал Роланд, и Терпеливая ответила ему аккордом.

— Да, — подтвердил Эван, — так когда-то призывали Тьму. Но на этот раз, я думаю, она проникла сюда по собственной инициативе, воспользовавшись ослаблением барьеров в Иванову ночь. Хотя в определенном смысле его тоже призвали… В этом мире много тьмы, и она взывает к Тьме за барьером. Постепенно барьер слабеет и пропускает кусочек Тьмы. Обычно этот кусочек столь мал, что не имеет тела и либо рассеивается, оставляя на своем пути плохое настроение, либо находит «хозяина» — человека, в которого вселяется, и тогда он может создать себе постоянное обиталище. И такие сгустки Тьмы способны прожить долго, даже если против них и выступит немного Света.

Он наполнил солнечным светом сложенную чашечкой ладонь и рассыпал его по пальцам тонкой филигранью.

— Конечно, подобным же образом призывают в ваш мир и Свет. Иногда происходит такое деяние Тьмы или Света, на которое могут ответить и создания побольше: гоблины и кикиморы, единороги и фавны. Чтобы прошел Адепт, Тьме пришлось ждать до тех пор, пока призыв не стал почти непреодолимым. И она ждала, собрав все силы для единой цели.

Он снова вздохнул.

— К счастью, она это делает редко — самодисциплина не принадлежит к числу сильных ее сторон. Когда пришло время, она двинулась, протиснув такой большой кусок самой себя, чтобы можно было открыть врата для остального. Не думаю, что протискивание сквозь барьер было приятным.

— Ты будто сочувствуешь ему, — поморщилась Дару.

— Я сострадаю любому, кто испытывает боль, — ответил Эван без тени оправдания в голосе. — Даже ему. Но это не помешает мне его уничтожить.

— Не понимаю, что значит — «протолкнуть сквозь барьер кусок себя»? — Роланд крутил эту фразу так и сяк, но смысла не видел.

— Есть только одна Тьма и только один Свет. И он — частица Тьмы, как я — частица Света. И если Тьма держит свои фрагменты вместе, не доверяя им, то Свет не желает, чтобы хоть что-то было его частицей против воли.

— Что любишь — отпусти. Если вернется — оно твое. Если нет — никогда твоим не было.

Все повернулись к Ребекке, и она вспыхнула.

— Это я на футболке прочла, — объяснила она, закусив нижнюю губу и боясь, что сказала что-то не так.

Эван отбросил волосы от лица, и в глазах его вспыхнули искры.

— Но это точно то, что я сказал!

— Правда?

— Точно то, — повторил он.

Довольная, Ребекка кивнула.

— Я так и думала.

Дару пожала ей руку и снова повернулась к Эвану.

— У тебя хватит сил его победить?

— Один на один, он и я? — Эван пожал плечами, но искра в глазах потухла. — Для поддержания равновесия мы обладаем равной мощью, но Тьма невыдержанна и расходует силы просто для забавы.

Дару вздохнула.

— Вопрос был — да или нет, а в твоем ответе — ни того, ни другого.

— Ну ладно, — усмехнулся он. — Ответ: возможно. Но сначала его надо найти.

— А ты не мог бы просто, ну, я не знаю, — Роланд прошелся по басовой струне, — произнести заклинание и узнать, где он?

— Нельзя. Если он не нарушит равновесия, я должен буду искать его точно так же, как искал бы любого другого смертного.

— Меньше, чем за неделю?

— Да.

— А ты знаешь, как он выглядит?

— Я узнаю его, если увижу.

Теперь настал черед Роланда вздохнуть.

— А ты знаешь, какой это большой город? И сколько в нем людей?

— Знаю, — ответил Эван. — Но мне помогают.

Роланд и Дару обменялись взглядом, в котором впервые с момента их знакомства мелькнуло полное взаимопонимание.

— А еще, — продолжал Эван, игнорируя выражение недоверия на лицах Роланда и Дару, — мы должны узнать, где он хочет открыть врата…

— А ты можешь назвать какие-нибудь параметры их местонахождения? — перебила Дару.

— Да.

Она облегченно вздохнула.

— Обширное открытое пространство, где земля не загромождена бетоном и сталью.

— Парк! — подпрыгнув от возбуждения, предположила Ребекка.

— Да ты знаешь, сколько в этом городе парков? — возразил Роланд.

— Знаю.

Голос Ребекки был настолько серьезен, что Роланду больше ничего не оставалось, как только поверить, что она действительно знает, сколько в городе парков.

— Нам нужна карта. — Дару встала и оправила складки сари. — У меня в машине есть. Сейчас принесу.

Надеясь, что никто не видит, Роланд посмотрел ей вслед. Было ему очень стыдно, но зрелище колышущихся под шелком бедер того стоило.

Она вернулась, неся карту Торонто — кусок материи, навернутый на руку, а еще бумажный прямоугольник дюймов восемь в длину.

— Ты штраф за неправильную парковку не можешь аннулировать? — спросила она Эвана, бросая карту и квитанцию на стол Ребекки.

— Извините, не по нашему ведомству. Кесарю кесарево.

Дару кивнула, ничуть не удивившись.

— Значит, Библию ты знаешь.

— Я все ваши литературные шедевры читал. Библию, Коран, Шекспира, Уэллса, Гарольда Роббинса…

— Как?

— Шучу, — подмигнул Эван.

Дару вскинула на него глаза и пошла в ванную переодеться.

— А «Винни-Пуха» ты читал? — спросила Ребекка. — Моя любимая книга.

— Ну конечно. — Эван осторожно, чтобы не задеть цветы, вытянулся на подоконнике, подогнув под себя ноги в ботинках. — В Пухе есть великая мудрость.

— Особенно для медведя с опилками в голове, — согласилась Ребекка.

С этой ее стороной Роланд тоже не был знаком.

— Ты его сама читаешь? — поинтересовался он.

— Конечно! — Ребекка даже возмутилась. — Я и посложнее «Пуха» книги могу читать.

Минутку подумав, она добавила:

— Но не очень посложнее.

— У Ребекки, — сказала вернувшаяся в комнату Дару, она успела переодеться в шорты и подходящую к ним рубашку, — полный комплект «Паддингтонского медведя».

— А я люблю медведей, — гордо заявила Ребекка. — У меня и другие книги про них тоже есть.

Роланд отметил, что Ребекка читает для удовольствия куда чаще, чем большинство выпускников колледжа.

— Парки — это зеленое? — спросила она.

— Верно.

— Иногда, — удовлетворенно вздохнула Ребекка, — некоторые вещи имеют смысл. Парки нарисованы зеленым, — пояснила она Эвану.

Стол был маленький, в квартире жарко, и Роланд, никогда особо не интересовавшийся парками, вскоре решил, что лучше смотреть со стороны, чем смешиваться с толпой. Из разговоров этой толпы он понял, что Ребекка уж точно знает в городе каждый парк, и сколько в нем деревьев, и кто — или что — на каждом дереве живет.

Том вспрыгнул на подоконник, задержался на краю открытого окна и скрылся с глаз. Роланд решил, что кот не стал бы прыгать, кабы не был уверен в безопасном приземлении, а потому продолжал рассеянно перебирать струны, не упомянув об отбытии кота.

«Надо бы пойти облегчиться. В сущности, неплохая идея».

Он прошел в ванную, вскоре вернулся и увидел, что остальные все еще путешествуют по карте.

— …нет, тут сплошные бугры и рытвины и деревьев много…

— Парки, — буркнул он себе под нос, — парки. — Есть один парк, который он хорошо знает… — Ребекка! Телевизор работает?

— А? — Она огляделась, будто выискивая того, кто говорит.

Роланд повторил вопрос.

— А, да, работает. Только пятый и девятый каналы.

— Отлично. Мне как раз девятый и нужен. Можно включить?

— Конечно. — Она снова отвернулась к карте. — Нет, этот слишком вытянутый и узкий.

Как и все предметы в квартирке, небольшой переносной телевизор на полочке над батареей сиял чистотой. Роланд размотал провод с крючков — Ребекка явно не была любителем телепередач, — нашел ближайшую розетку и вставил вилку. Если он не перепутал время, то пропустил только церемонию открытия игр.

Когда проявилась картинка — черно-белая и слегка нерезкая, — он убедился, что его предположение верно. Начало первой игры, один выбыл, бегун на второй базе. Приглушив громкость, он устроился и стал следить за игрой.

В конце третьей подачи он услышал, как звякнули браслеты Эвана, и почувствовал, что диван просел, когда Адепт устроился рядом.

— Кто впереди?

— Детройт, один-ноль.

— Ay «Соек» лучший все еще на скамейке?

— Ага, — вздохнул Роланд, — он… Погоди-ка!

Он повернулся к Эвану, сидевшему невыносимо близко, подавляя желание проверить, так ли шелковисты его волосы…

— А ты понимаешь в бейсболе?

Эван подождал, пока стоящий с битой игрок «Соек» отбил подачу.

— Сигналы телевидения легко проходят барьер.

— То есть вы там на небесах, или в валгалле, или как это место называется, смотрите телевизор?

— Мы говорим «дома». Смотрим.

— А как? — насмешливо спросил Роланд. — В хрустальных шарах?

— Да нет, конечно, шары ведь катаются, как хотят. Подходит любой среднего размера кусок хрусталя с гладкой поверхностью.

— Ты шутишь! — Он присмотрелся к Эвану. — Нет, ты серьезно. Да чтоб меня черти взяли!

— Это вряд ли, — улыбнулся Эван, потягиваясь.

Роланд обнаружил, что его гипнотизирует пульсирующая жилка на шее Эвана. Он слышал стук биты и рев толпы на стадионе, но не мог оторвать глаз от его шеи. От Эвана так же пахло чистотой, как от всей квартиры Ребекки. Вздохнув и закрыв глаза, он вновь вызвал видение белых крыльев.

— Дару и Леди пошли в магазин. Надеюсь, тебе там ничего не нужно — ты был так увлечен, что не хотелось тебя отрывать от игры.

Открыв глаза, Роланд огляделся. Они с Эваном остались в квартире одни.

— Да нет, ничего.

Он смотрел, как играет солнце на кончиках ангельских ресниц. Они сидели чертовски близко друг к другу. Роланд в отчаянии стал придумывать, что бы сказать, поскольку молчание становилось невыносимым.

— А почему ты так ее зовешь — Леди?

— Это — знак почтения.

— А не обожания? — подозрительно спросил Роланд.

— А это не одно и то же?

— Ты знаешь, от тебя просто невозможно получить простой ответ.

— Свет никогда простых ответов не дает.

— Вот это я и хотел сказать, — хмыкнул Роланд.

«А что тут не так? — подумал он, усилием воли заставляя себя вернуться к игре. — Женщины пошли в магазин, а мужчины смотрят бейсбол. Только у одной из женщин не все дома, другая все интересуется, из какой дыры я вылез, а один из мужчин — ангел. В определенном смысле…»




— Дару, а почему тебе Роланд не нравится?

Дару взяла третью банку концентрата лимонада, посмотрела на нее и бросила в корзину.

— Что ты имеешь в виду, Ребекка?

— А ты ему все время показывала о-фи-ци-аль-ное (она сосредоточенно произнесла длинное слово) лицо.

— Я ничего против Роланда не имею. У тебя дома горчица есть?

— Есть.

— Я просто его недостаточно знаю.

— Тогда ты должна лучше с ним познакомиться. Он хороший.

Дару вздохнула. Три года работая куратором Ребекки, она научилась угадывать, куда клонит ее подруга.

— Спать с ним я не собираюсь, — сказала она спокойно. — Возьми-ка кочан салата.

Ребекка послушно выбрала кочан из кучи и взвесила на руке, передавая Дару.

— А почему?

— Потому что не хочу.

— А почему?

— Потому что я его не знаю.

— Но ты бы узнала его лучше, если бы с ним спала.

Девушка за кассой с интересом подняла глаза. Дару почувствовала, что краснеет, и обрадовалась, что на ее смуглой коже это не так заметно. Наиболее очевидным — и неудобным — доказательством дефективности Ребекки было ее неумение управлять громкостью голоса. Она все произносила нормальным голосом. Нормальным, выше средней громкости, отчетливым голосом.

— Со мной он не спит.

— Ребекка, тише!

Роланд существенно вырос в глазах Дару, когда она услышала, что он отказался от предложения Ребекки. Но в то же время — хоть Ребекка кажется десятилетней, она все-таки взрослая, и Роланд не имел никакого права считать ее ребенком. Конечно, она очень забавно, по-детски себя ведет, и Роланд заслуживает похвалы, что этим не воспользовался. Только она не ребенок, и потому…

Запутавшись, как всегда, в связанных с Ребеккой вопросах секса, Дару вздохнула и расплатилась с кассиршей.

Но выйдя из магазина и все еще продолжая об этом думать, она спросила:

— А ты не забываешь принимать таблетки каждый день?

Видит Бог, ей стоило немало усилий добиться разрешения на эти таблетки. Отношение к умственно ограниченным как ко взрослым и сексуально активным гражданам вызывало у работников департамента судороги.

— Не волнуйся, Дару, — Ребекка перехватила сумки и успокаивающе улыбнулась, — детей не будет.

Это не было ложью. Она же не сказала, что принимает таблетки. Дару просто не было дано понять, что дети появляются, когда появляются и таблетки здесь ни при чем. Если бы Ребекка могла это объяснить — тогда никому не пришлось бы принимать таблетки.




— Он здесь. На стадионе.

— Что? — Роланд круто повернулся к Эвану. — Послушай, если полевой игрок проворонил легкий мяч, это еще не значит, что он наворожил. «Сойкам» уже не раз удавалось вырывать поражение из самых зубов победы.

— И мячам тоже случалось отскакивать не в ту сторону?

— И еще как. Стадион же над самым озером. Самый ветреный из всех стадионов лиги.

— Посмотри на флаги, Роланд. — Эван показал на экран, и Роланд вдруг будто увидел призрак. — Ветра нет.

— Да, но…

— И это решение судьи…

— Но ведь он мог быть вне игры, тут судья второй базы решает.

— Но ведь казалось, что он в игре, правда?

— Правда, — пришлось признать Роланду.

— А ошибка, которую судья не заметил?

— Случается.

Но даже для самого Роланда этот ответ звучал неубедительно.

— Это он. — Эван поднялся, сжав губы в ниточку. — Он там. Я не знаю, что он собирается натворить, но он там. Я попробую его найти. Такой шанс может не повториться.

— Надеюсь, он появится не так необычно, как ушел, — буркнул Роланд, обнаружив, что в комнате никого нет. Протянув руку, он тронул выравнивающееся уже углубление на диване. — Просто исчез. Вот так.

Нервно рассмеявшись, он стал смотреть игру дальше.




— А, Бекка, привет. — Крупная-блондинка-дальше-по-коридору встретила Дару и Ребекку в тесном вестибюльчике сияющей улыбкой. — Так мы в магазин ходили? — жизнерадостно спросила она, вытирая потное лицо большим квадратом розовой материи. Не ожидая ответа, она повернулась к Дару и тем же искусственно-бодрым тоном добавила: — Как это мило с вашей стороны — прийти помочь нашей Бекке в свой выходной день!

Дару нехотя улыбнулась.

— Вам, наверное, интересно, почему я здесь стою? Сын моей сестры должен за мной заехать и взять меня в их милый домик в Дон-Миллзе. У них там и отопление центральное, и кондиционер!

— Он, наверное, очень сильный, — сказала заинтригованная Ребекка.

— Кто сильный, милая Бекка?

— Сын сестры, который должен вас взять.

— Ну разве она не прелесть? — спросила театральным шепотом Крупная-блондинка-дальше-по-коридору. За углом загудел сигнал, и она поднялась на ноги.

— Будь хорошей девочкой, Бекка. А вы, — она показала на Дару пухлым пальцем, — вы дайте мне знать, если я смогу чем-нибудь помочь.

Ребекка проводила Крупную-блондинку-дальше-по-коридору разочарованным взглядом и вздохнула. Она очень хотела посмотреть, как кто-то понесет на руках Крупную-блондинку-дальше-по-коридору, но у сына сестры оказался автомобиль.

— Я думаю, Эван навеял на нее сон, который помог, — сказала она, поднимаясь по лестнице.

— Наверное, — согласилась Дару. — Ребекка, хочешь, я с ней снова поговорю?

— Ты можешь с ней снова поговорить, но она снова не будет слушать.

Дару должна была признать, что это так.

— Мне все равно, — продолжала Ребекка, — потому что мне почти все время ее жалко.

— Жалко? Почему?

— Потому что она должна все время быть собой, а это, наверное, неприятно.

Дару все еще это переваривала, когда они вошли в квартиру, где после уличного пекла было почти прохладно.

— А куда ушел Эван? — Ребекка поставила на стол сумку с продуктами и вытащила пакет ветчины.

— На матч, — коротко ответил Роланд, не отрываясь от телевизора.

— За каким… — начала было Дару.

— Потому что он на матче.

— Ах вот как.

Она села рядом с Роландом и впилась в экран.

Стадион бушевал — подача ушла в сторону, и судьи стали осматривать и мяч, и питчера «Тигров». Когда осмотр ничего не прояснил, толпа взревела еще громче.




В конце шестого иннинга игрок «Соек» налетел на второго бейзмена «Тигров», и в возникшей неразберихе оба оказались вне игры.

Пока Ребекка раздавала сандвичи с ветчиной — «все равно людям надо есть», — низкий мяч выскользнул из перчатки шортстопа, прокатился у него между ног и ускакал. Рев стадиона превратился в навязчивый и мерзкий шумовой фон.

В седьмом иннинге игрок «Соек» отступил на шаг назад и слетел с крыши дагаута. Диктор объявил, что игрок пытался в этот момент уклониться от бутылки, брошенной детройтским болельщиком.

— Я бутылку не видела, а ты? — спросила Дару.

— Нет, — ответил Роланд. — Я тоже не видел.

Между фэнами с наушниками вспыхнули отдельные потасовки — радиодиктор объявил то же самое.

В восьмом иннинге не были замечены две грубые ошибки, а обожаемый болельщиками звездный игрок затеял спор с судьей о правомерности третьего удара и был удален. Рев перешел в рычание.

В девятом иннинге «Тиграм» удалась только одна пробежка к дому, но «Сойки» вообще будто не видели мяча.

Окончательный счет: три — два в пользу «Тигров».

С трибун орали «Нечестно! Нечестно!», и начался хаос.

— До чего же это не по-канадски, — проворчал Роланд. — Драка? Просто не верю.

Камера крупным планом выхватывала искаженные гневом или страхом человеческие лица. Диктор добросовестно старался воспроизводить происходящее:

— Выходы забиты людьми… Родители поднимают над головой детей, чтобы их спасти… Полиция пытается восстановить порядок… О Господи, у этого типа бита…

Телекомментатор только повторял:

— Черт побери, черт побери, черт побери… — пока кто-то не отключил микрофон.

Камера плыла по стадиону и нашла лишь крошечный, островок тишины. Прямо за площадкой дома, отделенный от бушующей толпы двумя рядами скамеек, сидел темноволосый человек и спокойно ждал. Когда камера дошла до него, он поднял голову и улыбнулся.

— Это он! — в один голос крикнули Ребекка и Роланд. Дару встретила взгляд голубых глаз с экрана, и сердце ее сбилось с ритма.

И тут вдруг изображение вспыхнуло всепоглощающим белым пламенем, и экран стал темным.




ГЛАВА ШЕСТАЯ


«И возвращаясь к главной новости дня: в результате беспорядков на стадионе «Экзибишн» четверо человек погибло и семнадцать ранено. Обвинения не предъявлены никому. Полиция не сообщает имен погибших до извещения родственников. Это был шестичасовой выпуск новостей, читал Хизер Хан».

Новости кончились, полицейский за столом приглушил радио и покачал головой. По радио все это выглядело очень спокойно: четверо убитых, семнадцать раненых, все ясно и просто, и никому нет дела до грохота и смрада, до той беспомощности, что испытывает человек при виде ярости сорокатысячной толпы. Ладно, это с точки зрения полисмена, а она мало кому интересна.

Он подтащил поближе к терминалу пачку рапортов об арестах и стал вводить информацию. Из всего связанного со стадионом наихудшим оказалась писанина. Во всех отделах нехватка народу: косивший город грипп явно отдавал предпочтение полиции — и как раз только двойной работы недоставало. Полицейский поморщился, разбирая каракули своего коллеги.

— Привет, Харпер! — Помощница шлепнула ему на стол еще пачку бумаг.

— Это тебе «привет»! — буркнул он. — Ну, Войтович, если ты эту фигню принесла не себе, а мне, лучше б тебе не родиться!

Она похлопала рукой по пачке возле своего терминала, и несколько минут в комнате слышалось только щелканье клавиш в четыре руки.

— Так уже известно, из-за чего была драка на стадионе?

Он мельком взглянул, как ее пальцы бойко летают по клавишам, и невольно позавидовал — это не то что у него, когда каждую букву минуту ищешь, а потом еще и правишь.

— Ты что, новости не смотрела? «Сойки» проиграли!

— Это не новость, — парировала Войтович. — И не причина для драки.

— Само собой — нет. — Харпер размял пальцы. — Во-первых, «Сойки» проиграли «Тиграм». Это многим не понравилось. Во-вторых, судьи сильно наляпали. Случается, но это не понравилось еще куче народу. В-третьих — это могло явиться причиной для во-вторых: пекло такое, что на шлеме у бэттера яичницу можно зажарить. В жару люди легче выходят из себя и проявляют это в действии намного охотнее.

Она скептически хмыкнула, и Харпер объяснил:

— Эту психологическую муть излагали нам в академии. Я бы скорее удивился, ежели в такой разгоряченной и злобной толпе драки не было б.

— А почему телекамеры сгорели?

— Что за камеры? Не слыхал.

— Вспышка яркого света, и все телекамеры сгорели. Я до смены смотрела игру дома.

— Пришельцы! — понизил голос Харпер.

Войтович взвела очи к небу.

— Ага. Маленькие зеленые болельщики «Соек».

— Ладно, террористы.

— Приехали на игру прямо из Буффало. Давай серьезно.

— Хорошо, сдаюсь. — Он поднял руки вверх. — Не знаю я, почему сгорели телекамеры. И в гробу их видал.

— А почему драка прекратилась так же внезапно, как началась?

— А кто может предсказать, что толпе на ум взбредет?

— Нет, — покачала головой Войтович, вспомнив увиденное по телевизору. — Тут что-то в корне неправильно.

— Драка и беспорядки, — напомнил Харпер. — Что тут может быть правильного?

— Да ладно, ты меня понял.

Он с минуту помолчал и пожал плечами.

— В жару люди ведут себя странно.

— Сейчас же только июнь!

— В том-то и дело. Храни нас, Господи, в июле и августе!




Дару выключила телевизор. В новостях ничего для них нового не было, а Эван до сих пор не вернулся.

— Ну… — беспомощно произнесла Дару и посмотрела на Ребекку с Роландом.

— Серьезный предмет, — пробормотал Роланд и потянулся за гитарой. — Поверни его другой стороной — и увидишь выход.

— Как все просто! — воскликнула Дару с изрядной долей сарказма.

— Что повернуть другой стороной? — спросила Ребекка.

Он не спешил с ответом.

— А что я должен сказать? — спросил наконец Роланд. — Ставим фургоны в круг и занимаем оборону? Организуем спасательный отряд — и за ним? Так мы даже не знаем, где он. Он мог уже погибнуть — и мы все в заднице. Это ты учла?

Роланд провел ладонью по струнам, вздохнул и прислонился лбом к полированному дереву.

Дару попыталась было сказать, что именно она думает о таких пораженцах, но Ребекка тронула ее за плечо.

— Ты не сердись на него, Дару. Он волнуется за Эвана и от волнения не знает, что говорит.

Роланд в растерянности поднял глаза.

— Прости. Она права.

Зазвонил телефон. Дару с Роландом аж подпрыгнули, но Ребекка, словно этого только и ждала, плюхнулась на колени и вытащила его из-под кровати. Телефон зазвонил снова.

— Это Эван! — сказала Ребекка.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Роланд, пока Дару прикладывала трубку к уху.

Ребекка показала зажатый между большим и указательным пальцами конец провода.

— А он не воткнут.

— Так, так, понимаю. Приеду. Пятьдесят второе отделение? Почему так далеко? Переполнены? Понимаю. Да, знаю где. Не больше пятнадцати минут. Да, до встречи.

Дару повесила трубку, глубоко вздохнула и сообщила:

— Это Эван. Я поеду его выкупать.

— Выкупать?

— Ну да, поручиться. — Ее губы чуть изогнулись. — У него нет никаких документов.

Роланд хихикнул. Дару вслед за ним. И оба расхохотались, едва переводя дыхание, а Ребекка смотрела на них и ничего не понимала.

Все еще смеясь, Дару сгребла сумочку и пошла к двери.

— Постараемся вернуться как можно быстрее, — сказала она, уже на выходе.

Роланд вытирал выступившие слезы.

— Документов нет, — повторил он и снова зашелся в хохоте. — Ой, не могу! Документов!

Ребекка покачала головой. Иногда эти так называемые нормальные ведут себя совершенно по-идиотски.




Дару размашисто вышагивала, не глядя под ноги, по неровному тротуару перед пятьдесят вторым отделением. Как они посмели сунуть ей штраф за парковку, когда она простояла всего минуту или две! Ну ладно, пусть десять, а где тут парковаться прикажете? В даунтауне место искать — это как зубы рвать, даже того хуже. Погодите, она уж этим копам вместе со своими двадцатью баксами сообщит половину того, что о них думает — мало не покажется. И тут неведомая сила толкнула ее в плечо, она стала падать, но чья-то мощная рука подхватила ее, удержала и подняла.

— Спасибо! — рявкнула она своему спасителю, а потом взглянула в его лицо. И тут ее сердито сжатые губы растянулись в улыбку, и в ответной улыбке она просто утонула. Не думая, как это выглядит со стороны, Дару стояла и смотрела ему вслед, а парень со своим спутником залез в старый побитый японский пикап и уехал. Черт возьми, он даже был не в ее вкусе: слишком молод, слишком ярок, слишком красив — а она зареклась встречаться с мужчинами намного красивее ее самой — и абсолютно неотразим.

— Ну вот, — пожаловалась она вечернему воздуху, — опять из-за мужчины приходится чувствовать себя полной дурой.

Послав нежный взгляд в сторону, где исчез молодой человек, Дару распахнула дверь и вошла в отделение, напрочь позабыв об охватившем ее минуту назад гневе.




— Сыграй опять эту, про единорога. — Ребекка аж подпрыгнула на стуле. — Ту, что твоя подруга написала.

— Так я ее уже играл, детка. Две песни тому назад.

— Ну правильно, — подтвердила она, закатывая глаза. — Я же сказала «сыграй опять».

— Ах, опять, — улыбнулся Роланд. — Извини, не понял.

Ребекка задумалась, сдвинув брови и увлеченно обрабатывая зубами ноготь большого пальца.

— Ладно, — сказала она. — Играй, что тебе хочется, только сначала сыграй про единорога.

— Будь по-твоему, — сдался Роланд, все еще улыбаясь. Он ничего не имел против того, чтобы играть для Ребекки, — даже если она хотела повторения одних и тех же песен снова и снова, — потому что она всегда так внимательно слушала, как будто полностью погружалась в музыку. Таких слушателей было немного, и попадались они редко.



		Он мчится через лес ночной,



		О ветви тело рвет впотьмах.



		Рога псарей и гончих вой



		Все ближе, ближе за спиной



		И все сильней холодный страх.











Из всего его репертуара Ребекке больше всего нравились простые мелодии со сказочными стихами, которые ему присылала в каждом письме одна его старая подруга уже лет пять или шесть. Пару раз Роланд пытался обмануть ее похожими по теме и строю песнями, но Ребекка всегда распознавала подлог. Однажды он сыграл ей музыку собственного сочинения. Она слушала так же внимательно, склонив голову к плечу, а когда он закончил, сказала: «Очень хорошая песня, Роланд, только неполная». Но не смогла объяснить, отчего же она неполная. Больше он Ребекке своих песен не играл. В основном потому, что был с ней в глубине души согласен.

Только он допел песню, как в холле послышались голоса, и дверь открылась.

— Эван! — Ребекка метнулась через всю комнату и оказалась в паре дюймов от Адепта. — С тобой ничего не случилось?

— Все в порядке, Леди, — улыбнулся он в ответ. Чуть устало, как показалось Роланду. — Спасибо тебе за заботу.

— Тебя арестовали!

— Да. — Он отвел с лица прядь волос. — Было.

Ребекка перевела взгляд на Дару, и глаза ее округлились.

— Вы цыплят купили!

— Да, — ответила Дару и отдала ей красный с белым пакет. — Было.

Ребекка поднесла пакет к лицу, втянула воздух, предвкушая удовольствие, и повернулась к Роланду.

— Роланд! Они цыплят купили!

— Я вижу, детка.

Роланд держал перед собой Терпеливую и рассматривал Эвана, ища признаки… признаки чего-нибудь. Из своего опыта он знал, что копы не очень церемонятся с молодыми людьми без документов, которых прихватывают… скажем, в разных ситуациях.

— Ты в порядке?

— Как видишь, — развел руками Эван.

Роланд продолжал смотреть.

«Пользуешься случаем, чтобы разглядывать и прятать чувства за маской заботы», — произнес голосок у него в голове.

Ребекка поставила перед ним тарелку с цыплятами, горкой жареной картошки и зеленого горошка, вытащила из его руки гитару и сунула вместо нее вилку.

— Ешь, — сказала она, что он не преминул сделать.

Потом, когда косточки были обглоданы и он снова обрел равновесие, спросил:

— Что случилось?

Эван как раз скармливал Тому кусок шкурки — кот появился, как только они сели есть.

— Я остановил драку, — просто ответил он. — Вытерпеть эту боль и этот страх я не мог. Он ушел. Думаю, он знал, что так и случится. Теперь он, наверное, где-то прячется и надо мной смеется.

Эван за время своего отсутствия осунулся, тонкие черты его лица заострились.

Дару заговорила и сама не узнала свой голос:

— Спасая этих людей и упуская его, ты, быть может, обрек весь мир власти Тьмы.

— Знаю.

И больше сказать было нечего. Но это единственное слово, так же, как боль, отразившаяся на его лице, могло бы даже из каменного сердца исторгнуть слезы.




Констебль Харпер отодвинул клавиатуру, сплел пальцы и потянулся. Смена шла к концу, и он почти физически ощущал вкус холодного пива, ожидавшего его дома. Только бы отбарабанить оставшиеся полтора часа. А что может случиться в старом добром Торонто в воскресенье вечером в девять тридцать вечера?

За спиной открылась дверь, и еще не повернувшись, он ясно представил, что сейчас увидит. Кондиционер из последних сил справлялся с жарой, и это новое нападение было явным перебором. Запах грязи, пота, заношенной одежды, и над всем этим доминировала вонь застарелой мочи.

— Эй, парнишка, есть у тебя минута?

Стараясь дышать через рот, Харпер медленно поднялся и отошел за барьер. Хуже всего, когда не хватает людей: сейчас пошел бы в туалет, оставив кого-нибудь разбираться с этой теткой. Черт побери все!

— Чем могу быть полезен? — спросил он, с усилием сохраняя нейтральный тон.

— Про девушку знаешь, что убили вчера вечером? Так я вроде видела, кто это сделал. Хочешь знать?

— А?

Миссис Рут вздохнула и покачала головой.

— Девушка, что вчера вечером убили, — повторила она медленно. — Я вроде видела, кто это сделал.

У Харпера был по-прежнему слегка ошеломленный вид, так что она добавила:

— Я шла себе на помойку и видела, как этот тип уезжал со стоянки. Я тогда ничего не подумала, только пахло от него странно. А потом, когда стали говорить, что стряслось, я решила копам сказать.

— Странно пахло?

Интересно, как она могла это учуять.

— Ага. Не то чтобы духами дорогими или фигней всякой для волос. Кровью пахло. — Ее голос посуровел. — А уж я-то знаю, как пахнет кровь.

— Но коль вы шли на помойку, вы должны были видеть тело.

«Каждый раз одно и то же. Как сенсационное убийство, так психи тут как тут».

Миссис Рут прищурилась.

— Я не сказала, что пошла на помойку, — отрезала она. — Я сказала, что туда шла. Отвлеклась и прошла мимо. А теперь, ты собираешься кого-нибудь позвать и записать мои показания с приметами этого типа, или мне рассердиться?

И тут ее голос так живо напомнил Харперу учительницу, которую он в третьем классе боялся до судорог, что палец его надавил на интерком раньше, чем он об этом подумал.

Миссис Рут улыбнулась.




— …то есть какого это он со мной, как с дерьмом?

— И в самом деле.

— Он воображает, будто он хрен знает что, потому как на «БМВ» ездит и работает на этих хреновых компьютерах, а я вот ничуть не хуже!

— Лучше!

— Правильно, мать его так!

Адепт Тьмы наклонился к столу, аккуратно расположив локти между картонными подставками от пивных кружек.

— Если бы не такие, как вы, чего бы стоили такие, как он? Ведь вы же делаете то, что они жрут!

— Ага. И это тоже. — Он выплеснул в глотку остатки пива и протянул кружку за новой порцией, давно уже неспособный удивляться, почему это кувшин не пустеет. — А знаешь, чего еще? У этого сукина сына хватило наглости сказать, не ставь, дескать, свой мусор на краю дорожки! У нас эта гребаная дорожка общая, а он говорит, будто я, хрен ему в душу, права не имею!

— Да, надо бы с ним что-то сделать.

— Ага. — Он скривился. — Пора бы, на фиг. — Тут он отпихнул стул и встал покачиваясь. Вот прямо сейчас.

— А у тебя еще стоит ружье в шкафу в коридоре?

— Ага. — Он прищурился. — Ага. Я этому гаду покажу. Это он поймет.

И он пошел, натыкаясь на столы, стулья и людей, но ни ругань ему вслед, ни пролитое пиво не отклонили его от пути домой. В шкафу в коридоре. И он проучит этого умника из соседнего дома.

— Даже как-то слишком просто, — вздохнул Адепт Тьмы. Заметив взгляд официантки, он подозвал ее кивком.

— Классный мужик, — сказала официантка подруге, хватая поднос под мышку, а другой рукой одергивая юбку.

Подруга посмотрела в ту сторону.

— Он, знаешь, на вид опасен.

— Да для тебя всякий опасен, у кого глаза блестят.

Вторая официантка тряхнула головой, рассыпав волосы.

— Этот в самом деле опасен. Он на вид такой, как… как острый нож.

— Поэтично.

Облизав ярко-красные губы, первая официантка поплыла к посетителю, на ходу бросив:

— Ты, лапонька, не волнуйся, я с ним справлюсь.




— Так, это мы решили. — Дару сунула авторучку в сумку и оторвала листок из лежащего у нее на коленях блокнота. — Завтра я туда пойду, сделаю самое необходимое, а потом отпишусь до конца недели. Роланд и Эван начнут обходить отели и показывать рисунок Эвана.

Она глянула на сделанный Эваном на стадионе набросок Адепта Тьмы. Портрет был хорош, схвачены даже пуговицы на воротнике и странно-презрительное выражение лица.

— А он точно будет сохранять этот облик? — спросила Дару.

— Непременно, — заверил ее Эван. — Пока он снова не пройдет сквозь барьер, он так же прикован к этому телу, как я — к своему.

Дару кивнула, удовлетворившись ответом, а Роланд выпихнул из головы мысль о том, каково быть прикованным к телу Эвана.

— А завтра после работы, — объявила Ребекка, — я и Эван…

— Эван и я, — автоматически поправила Дару.

— Ага. Эван и я попросим маленький народец помочь искать. — Ребекка вздохнула. — Хотела бы я взять выходные до конца недели.

— Как бы сильно мы ни нуждались в тебе, Леди, там ты нужна больше.

— Правда, только…

— Ведь ты говорила, что у вас там три девушки болеют?

— Верно, три, — снова вздохнула Ребекка. — И нечестно будет перед Леной, если я тоже не приду. Ей придется одной делать все плюшки.

— Не грусти. — Эван отстегнул значок с веселой рожицей, наклонился и прикрепил его к блузке Ребекки. — Ты на работе видишь много людей, слышишь их разговоры. Обо всем, что покажется тебе необычным, ты нам расскажешь. И может случиться, что какая-нибудь обычная, будничная история подарит нам ключ. Именно в будни он вносит самый большой разлад.

— Ну ладно, — неохотно кивнула Ребекка и стиснула руку Эвана. Погладила браслеты, улыбнулась их звону и погладила снова. — А почему нам не начать сегодня? Еще не поздно.

— Куда как поздно, — заявила, поднимаясь, Дару. — Мы все мало спали прошлой ночью, а нам с тобой завтра рано на работу.

Дару повернулась к Роланду.

— Мы уходим. А ты, — она снова обратилась к Ребекке, — идешь спать.

— Может быть, мне остаться? — предложил Роланд.

— Может быть, тебе поехать домой и надеть чистую рубашку? — ответила Дару.

— Но ведь… — Он перевел взгляд с Эвана на Ребекку и снова на Дару. У тех на лицах было только любопытство. А у Дару — чуть ли не вызов. — Да, наверное, ты права.

— Дару почти всегда права, — сообщила Ребекка.

— И в самом деле. — Он заглянул за спинку дивана в поисках футляра. — Неужто это не утомляет?

Футляр соскользнул вниз на пол — сидя не достать.

— Совсем не утомляет, — улыбнулась Дару.

— А миссис Рут всегда права, — громогласно заявила Ребекка.

Дару закатила глаза.

— Ребекка, миссис Рут — тряпичница. Это уже само по себе не очень правильное занятие.

— А ты знакома с миссис Рут? — Роланд обошел диван и взял футляр.

— Не имела удовольствия.

— Ты много потеряла, — заметил Роланд, наклоняясь и откидывая незапертую крышку. — Тебе бы… Брысь отсюда, котяра!

Том поднял глаза, мигнул на свет и зевнул. Спина его была выгнута точно по форме футляра, а все четыре лапы лежали ровно, надежно зацепившись когтями за фетровую обивку.

— Брысь, сказал! Мотай!

— Он, наверное, решил, что это кровать для кошек, — предположила Ребекка, пока Том вставал, потягивался и переливался через край футляра.

— Плевать мне, что он там решил. — Роланд опустился на колени и стал очищать обивку от кошачьей шерсти. Он хмыкнул, когда Том ткнулся в него головой, чуть не сбив с ног, и отпихнул кота подальше. Кот с довольным видом вернулся и ткнулся снова.

Дару подавила смешок.

— По-моему, он хочет тебя разозлить. Коты здорово разбираются.

— В чем? — Он бережно положил Терпеливую на место, захлопнул крышку и выпрямился. — Ладно, пойдем.

— Ты придешь сюда завтра? — спросил Эван.

Роланд сразу подобрел.

— Ага. В восемь тридцать, как договорились. — Он ткнул пальцем в сторону Ребекки. — Побереги его, детка.

— Обязательно, — ответила Ребекка совершенно серьезно. Она улыбнулась Эвану, и тот улыбнулся в ответ.

Роланд больше не мог закрывать глаза на то, что здесь происходит.

— Послушай, если ты думаешь…

Дару стиснула ему руку выше локтя, вытащила за дверь и захлопнула ее раньше, чем Роланд успел сообразить, что она делает. Она разжала пальцы, Роланд потер руку и уставился на Дару.

— Ты понимаешь, что там сейчас будет? — зашипел он, брызгая слюной.

— Понимаю. А ты? — сказала она ледяным голосом.

— Я-то понимаю! Они там… это…

Дару вздохнула и заговорила чуть более доброжелательно:

— Роланд, подумай минутку. Подумай, кто такой Эван. Он же не станет пользоваться беззащитностью бедной недоразвитой девушки. — Она улыбнулась. — И вряд ли Ребекка воспользуется его беззащитностью. Пошли. — Она направилась к лестнице. — Подброшу тебя домой.

Стараясь осмыслить рассуждения Дару, Роланд еле поспевал за ней.

— А тебя это не беспокоит? — спросил он, проходя через вестибюль.

— Чего ради? Эван по своей природе не способен причинить зло, а Ребекка при всей ее дебильности — вполне взрослая женщина, со всеми… — она толкнула дверь, продолжая подыскивать слово, — со всеми соответствующими потребностями.

— То есть когда она предложила мне спать с ней…

— …это был эвфемизм? Может быть. — Дару посмотрела в обе стороны, и они стали переходить через Колледж-стрит. — Понимаешь, невозможно так оградить умственно отсталых от мира со всеми его проблемами, чтобы эти люди никогда с ним не столкнулись. У Ребекки есть работа и квартира, почему бы ей не иметь и любовников?

— Да потому, что она может пострадать!

— Эмоционально? Так и каждый из нас может. А на самом деле простота спасает ее от многих эмоциональных страданий, которые мы сами себе устраиваем. Физически? От этого ни одна женщина не застрахована. Это мерзко, но это правда. Ты думаешь, у нее не хватит здравого смысла избегать опасных для нее мужчин? Так ты не прав. У нее совершенно детская способность смотреть прямо в душу, и на мошенников, обманщиков и психов она не клюет. Не то чтобы у всех умственно ограниченных был такой особый дар, но у Ребекки он точно есть.

Дару остановилась возле своей потрепанной малолитражки и стала искать в сумке ключи.

Роланд поднял голову и увидел, как вдоль водостока ползет что-то черное — определенно не белка.

— Она видит маленький народец в кустах, — пробормотал он.

Дару проследила за его взглядом и фыркнула:

— И ты тоже. — И, отвечая на незаданный вопрос, добавила: — И я. После того как я заглянула в глаза Эвана, я бы удивилась, если бы не видела.




Она влезла в машину, хлопнула дверцей и открыла дверь пассажирского сиденья.

— И это тебе тоже все равно? — спросил Роланд, просовывая гитару на заднее сиденье.

— Ну и что с того? — Дару включила передачу и осторожно выехала со стоянки. — У них своя жизнь, у меня своя. Меня больше волнуют нищета, голод и дискриминация. Тебе куда?

— Ниэл-стрит, к востоку от Пейп и к северу от Данфорт-стрит.

— Знаю это место.

Какое-то время они ехали молча, Роланд думал о Ребекке, которая предстала в новом свете. Дару — о дороге.

— До двенадцати лет, — вдруг сказала Дару, — Ребекка была нормальной девочкой. Однажды в воскресенье за городом в машину, где ехала ее семья, врезался грузовик. Ребекку выбросило из машины, и когда приехали спасатели, автомобиль и грузовик горели ярким пламенем. Выжила только Ребекка. Ее нашли в канаве, покрытую грязью и кровью. Согласно рапорту медиков, у нее в этот день впервые началась менструация — то ли в момент столкновения, то ли сразу после.

Роланд поежился — от слова «менструация» ему стало куда более неуютно, чем от сообщения о смерти трех человек. «Ладно, чего там, — рассудил он, — это все бабские дела».

— Самой серьезной травмой оказался перелом черепа: большой осколок кости сдавил мозг. Крови она потеряла столько, что у врачей были серьезные опасения за ее жизнь, но она прошла через все операции к быстрому и полному выздоровлению. Физически полному. Повреждение мозга сказалось очень скоро. Меньше чем за год она почти разучилась читать, полностью забыла арифметику и потеряла способность оперировать абстрактными понятиями.

— Чем?

— Абстрактными понятиями. Все эти вещи, которые люди придумали, чтобы осложнить себе жизнь. Лет сто назад, может быть, даже пятьдесят в какой-то части света все было бы нормально. Она бы вышла замуж, воспитывала детей, ухаживала за живностью, то есть проводила время за такими делами, с которыми вполне могла бы справляться. Но в наши дни, — она на секунду развела руками, сняв их с баранки, — такой возможности жизнь ей не дает. Врачи и работники социальных служб скоро обнаружили, что поскольку она не владеет абстрактными понятиями, то не может и выбирать способ действия. Каждый ее шаг должен быть предопределен подробно расписанной схемой. Однако это вовсе не означало отторжения от общества, и потому она жила в нескольких семейных приютах.

— А родственники?

— У нее их нет. — Дару яростно включила третью скорость, таким образом срывая злость. — Когда ей было пятнадцать, глава приемной семьи, где она жила, явился в Детскую Помощь и покаялся, что многие годы сексуально преследовал отданных ему на попечение детей.

Роланду вдруг явилось видение вздернутого на дыбу и четвертованного мужчины. Несомненно, причиной тому был зубовный скрежет, слышавшийся в голосе Дару.

— Он попробовал так же поступить с Ребеккой. Он не помнил, что было потом, только то, как шел сознаваться. Я видела протокол. Он повторял: «Я не понимал», — и все время ударялся в слезы. А Ребекка только одно сказала — и в протоколе, и потом, когда я с ней говорила: «Я ему показала, что он сделал».

Дару на секунду прервалась, обгоняя автобус и выруливая на Ниэл-стрит.

— Так что насчет Ребекки тебе волноваться не стоит. И к тому же я никогда не видела ее в такой хорошей форме, как сегодня.

— Из-за Эвана?

— Вряд ли из-за ситуации. — Белозубая улыбка сверкнула в темноте контрапунктом к звучащему в голосе сарказму. — Но это вполне вероятно. Он ведь в конце концов Свет, и естественно считать, что он в каждом вызывает к жизни лучшее. Скажи, где остановиться.

Роланд показал на дядин дом, и Дару затормозила. Он вылез, вытащил с заднего сиденья гитару, захлопнул дверцу и наклонился к открытому окну.

— Спасибо, что подбросила. И за информацию спасибо. Я… — Он вздохнул. Эван и Ребекка. Ладно. — Ты мне дала над чем подумать.

— И еще одно. — Взгляд Дару был так проницателен и прям, что Роланд вспыхнул. — Тебя расстроила Ребекка — готова согласиться. Только ее отсталость тут ни при чем. Ты расстроился, потому что Ребекка будет спать с Эваном, а ты — нет.

Роланд смотрел, как уменьшаются огни отъезжающего автомобиля, и, когда Дару уже не слышала и спорить не могла, буркнул себе под нос:

— Это даже не смешно.

Потом повернулся и пошел в дом, и плевать ему было, кто там шпионит из-за кустов.

* * *


Эван, полузакрыв глаза, лежал щекой на волосах Ребекки и неглубоко дышал. Она тесно прижалась к его груди, и он улыбнулся сквозь сон, нежно проведя ладонью по ее влажной спине. Час в ее объятиях почти восстановил силы, затраченные на успокоение толпы. Утром он…

И вдруг равновесие сдвинулось, стало больно, и он едва удержался от крика.

«А я здесь, — сказала Тьма. — Приди и схвати меня, если посмеешь».

Он знал, что вызов должен был настигнуть его в минуту слабости, все еще изможденного после борений прошедшего дня. Темный никогда бы не бросил вызов без уверенности в победе и в том, что Свет примет его вызов.

Он бережно переложил Ребекку на матрац и выскользнул из ее протянутых рук. Она заворочалась и в полусне назвала его имя. Он склонился и тихо поцеловал ее бровь.

— Спи, Леди, — шепнул он, чувствуя соленый привкус на губах. Он охранит ее сон сегодня, и завтра, и всегда… Она с первого взгляда очаровала его своей светлой душой, и страшно подумать, что сделает Тьма с этой милой простотой…

Ребекка вздохнула и устроилась поудобнее на подушках. В глазах Эвана она лучилась теплотой и золотистым светом.

В альков вошел Том и прыгнул на кровать, занимая свое, освобожденное теперь место.

— Смотри за ней, малыш, — шепнул Эван. — Оставайся с ней, пока меня нет.

Том вытянул лапу и стал вылизывать между когтями. Указания Эвана были ему совершенно ни к чему.

Эван выпрямился, одевшись в мгновение ока, еще раз коснулся изгиба бедра Ребекки и вышел навстречу Тьме.

…Тьма в аллее была гуще обычной ночной. Он услышал голоса и смех и осторожно двинулся вперед.

— Ой! Не надо!

Он споткнулся под тяжестью окатившей его рычащей волны Тьмы и бросился бежать.

В конце аллеи, под мигающим красным огоньком запасного выхода, спиной к стене стоял парнишка лет пятнадцати, прижав к лицу ладони, и между ними текла струйка крови.

У его ног — другой, лицом вниз, в растекающейся луже.

Перед ним — пять ржущих теней с ножами.

В стороне — отлично одетый мужчина с разведенными в приветственном жесте руками и приглашающей улыбкой. Только эту улыбку и видел Эван.

— Ты теперь уже не такой красавчик, говнюк? — Один из пятерых выступил чуть вперед и стукнул мальчишку по плечу обратной стороной ножа. Мигающий красный свет отражался от бритой головы и окрашивал в пурпур татуировку на ней. — Сейчас мы с тобой позабавимся.

— А я здесь, — шелковым голосом сказал Адепт Тьмы. — Имеешь шанс.

Мальчишка, не отводя рук, взвыл, и его светлые брюки вдруг потемнели в паху.

— Эй! Он обоссался! — Один из пятерых зашелся истерическим смехом.

— Плохой мальчик, — захихикал другой. — А плохих мальчиков наказывают!

— Отрезать деточке пипиську? — предложил первый, упирая острие ножа в край пятна.

— Отрезать! — завопили остальные в неподдельном энтузиазме.

— А может быть, у тебя есть более срочные дела, — предположил Темный. Он посмотрел на часы. — Тогда поторопись. Я не могу всю ночь ждать.

Эван двинулся вперед, в круг теней, охваченный холодной яростью оттого, что так легко расточаются жизни, чтобы поймать его в ловушку. Не спасти мальчика он не мог.

— А это кто тут у нас? — Вожак банды повернулся, учуяв новую добычу. — Этакий гребаный белый рыцарь скачет на выручку?

Остальные заржали, и вокруг Эвана сомкнулось кольцо. Удовольствие, которое получали они, причиняя боль, ударило по нему, окружило, отделило от мира и со временем могло ослабить.

— Будьте добры, — тихо сказал он, повернув руки ладонями вверх, — отпустите мальчика. Опустите ножи. Оставьте пути Тьмы.

Всем созданиям, способным к выбору, должно предоставлять выбор.

— Оставить пути Тьмы? — Вожак выдвинулся вперед, покачивая нож на открытой ладони. — Джентльмены, у нас тут, мать его, проповедник.

— А похож на пидора, — прокомментировал бандит с вытатуированными на обеих щеках свастиками.

А вот ему отрезать хер! — Третий голос просто срывался от возбуждения.

Вчера Эван на охваченном бойней стадионе явил людям Свет и помог им оттолкнуть Тьму. Эти же пятеро лишь прищурились на сияние и перехватили поудобнее ножи. В них не было Света, к которому он мог бы воззвать.

Краем глаза он заметил лезвие и поднырнул. Сталь скользнула по волосам, и Эван вдвинул локоть в живот нападавшему. Липкий от крови каблук, нацеленный Эвану в колено, промахнулся, и обратным ударом Эван послал на землю вожака банды.

— Сука! — взвизгнул вожак, поднимаясь на ноги. — Мочить его!

Адепт Тьмы хохотал, прислонившись к стене.

Но раненый парнишка, который мог бы удрать, вместо этого схватил заколку из своих длинных волос и отбил ею нож от ребер Эвана, дал ему силы сделать то, что он сделал.

Из сложенных ладоней вырос огромный огненный меч.

И схватка закончилась быстро.

— «И изгнал Адама, — заявил, потягиваясь, Адепт Тьмы, — и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».

Эван вздохнул и втянул в себя полосу света.

— Вот тебе еще цитата, если хочешь, — ответил он устало, проводя рукой по лицу. — «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир Я пришел принести, но меч».

— И покроет тьма землю, и помрачатся сердца человеческие.

— Ты подтасовываешь цитаты. Господь наш этого не говорил.

— Ну и что? — пожал плечами Адепт Тьмы. Он грациозно двинулся по аллее, уверенный, что Свет чрезмерно растратил свою силу и не будет серьезным противником — теперь. Его даже удивило, что у Света остались силы разогнать банду хулиганов: он знал, скольких трудов стоило успокоить толпы на стадионе. Он прямо тогда мог взять его тепленьким, стереть на время с лица земли — но что за удовольствие, если Свет даже не узнает, кто нанес удар? К счастью, Свет настолько предсказуем, что его ничего не стоит поймать. И, к счастью, его ударные войска истощили Свет еще больше. Он бы ничего не имел против, если бы они эту работу и закончили, но так даже лучше. Адепт Тьмы поднял руку и хлестнул.

Эван усмехнулся и перехватил удар — куда девалась его видимая усталость! Серебряные браслеты остановили бич Тьмы и разбили его на тысячу безвредных осколков. Откуда столько сил вернулось сразу — Эван не знал, но радовался наплыву мощи. Темный Адепт был ошеломлен. Эван, не давая ему опомниться, с волчьим оскалом бросил с десяток сверкающих дисков и увидел, как один из них пробил наспех воздвигнутую защиту, и Адепт Тьмы вскрикнул от боли. Эван со сверкающими глазами вскинул руки и сомкнул их…

…В пустоте.

Он стоял один в пустой аллее с раненым мальчишкой и трупом его друга.

Напрягая чувства, как только мог, он все равно не уловил ни малейшего следа Адепта Тьмы.

Эвана отвлекло рыдание. Он мягко опустил руку и тронул мальчика за плечо, давая утешение и облегчая боль.

— Ричарда убили, — шепнул мальчик сквозь окровавленные пальцы.

— Я вижу.

Из-под слипшихся ресниц глянули карие глаза.

— А можешь его оживить?

— Нет.

— Но ты же заставил этих, — голос дрогнул, — исчезнуть.

— Правда, — признал Эван. — Но смерть я победить не могу.

Руки упали с лица, одна легла на коченеющую спину Ричарда. Парнишке было никак не больше пятнадцати. Из пореза поперек щеки продолжала стекать кровь.

— Кто ты? — спросил он.

— Я — воин против Тьмы, Мэтью. — При звуке своего имени мальчик вздрогнул. — Ты тоже стал им этой ночью. И да будет твой шрам знаком воина. Носи его с гордостью.

И Мэтью остался один.

— Да уж, с гордостью, — фыркнула миссис Рут, тяжелыми шагами выходя из тени. — Сильно это ему поможет! Ох, мужчины!

Мэтью вскочил и обернулся. Увидев низенькую круглую фигуру старой тряпичницы, с трудом волочащей переполненную тележку, он осел, и ужас на его лице сменился недоумением.

— Кто…

— Просто старуха, которая всякий мусор собирает. Дай-ка посмотрю на твою мордашку. — Она схватила его за подбородок, и он попытался вырваться — не от боли, а от выпущенного на него дыхания — убойной смеси лука с чесноком. — Полечить как следует, и даже шрама не останется. Знак воина. Ха!

— Что вам…

Мэтью попытался вырваться и понял, что не может. Вдруг оказалось, что у него нет сил даже голову повернуть. Глаза старухи были черные и глубокие, и он почувствовал, что падает.

— Сейчас пойдем и позовем полицию. Ты им расскажешь, как эти плохие ребята поймали тебя и твоего друга, а я вышла на аллею, и они убежали. Приняли меня, наверное, за конную полицию — не знаю.

Мэтью дал ей себя поднять, тяжело повиснув у нее на плече, и они направились в сторону улицы. Он видел, слышал: панки, ножи, Ричард упал, вдруг шум, когда подошла старуха, и глумливые морды исчезли в темноте.

— А почему… — он посмотрел на свои руки, — почему я ничего не чувствую?

— Шок — Миссис Рут крепче обхватила его за талию. — Эй, парнишка, ты на меня не падай. Я уже слишком стара — второй раз тебя поднимать.

Они добрались до телефона, и Мэтью едва смог набрать номер спасателей. Дрожащим голосом он изложил историю, рассказанную миссис Рут, а тряпичница утвердительно кивала.

«Пусть полисмены поищут шайку негодяев по этому описанию», — подумала она, поддерживая Мэтью, который сползал по стеклу будки. Они выбрались на тротуар и там ждали, прислушиваясь к звуку приближающихся сирен. «И если не найдут — а ведь не найдут, — то и пусть. Это помешает им лезть в другие дела. Даже пытаться лезть в другие дела».

Она вспомнила, как смеялся Адепт Тьмы, и представила, что сейчас он тьмой покрывает город.

На время.




ГЛАВА СЕДЬМАЯ


Будильник еле успел зазвонить, как Ребекка протянула руку и отключила его. Отлично зная, что нежиться в постели — значит опоздать на работу, а опаздывать на работу — очень плохо, она вздохнула и спустила ноги с кровати. Потом застыла, наклонилась назад и нежно провела пальцем по мягкой коже на спине Эвана.

Он поежился, но не проснулся.

Ребекка посмотрела на часы и снова вздохнула. Четыре минуты шестого, нет времени возиться. Дару говорила, что в пять минут шестого надо уже быть под душем, а пока она раздумывала, четверка мигнула и сменилась пятеркой.

Вода смыла последние остатки сна, и Ребекка, тихо напевая, расчесала волосы, растерлась насухо и полезла в аптечку за маленькими розовыми пилюлями. Пилюля на понедельник полетела в туалет. Приложив одну руку к животу, Ребекка другой рукой дернула ручку.

— Деток не надо, — тихо сказала она под шум сбегающей воды. И тело у нее под рукой с этим согласилось.

Когда она вернулась в альков, Эван смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки.

— Дождь и буря, Леди! Еще чуть ли не полночь, а ты уже встала.

Ребекка хихикнула. Таким голосом он говорил в минуты любви, и ей это нравилось. Как в волшебной сказке. Она не все понимала, но ей понравилось.

— Я иду на работу, — объяснила она, натягивая одежду. — Первая порция плюшек должна быть готова к семи утра.

— Тускла будет без тебя моя жизнь.

Даже понимающий все буквально разум Ребекки распознал неприкрытую лесть.

— Глупый.

Она улыбнулась, провела ногтем по торчащей из-под одеяла подошве и засмеялась, когда он отдернул ногу. Надев сандалии, она собрала постиранную форму и вышла в другую комнату. Красная сумка стояла под кухонным столом, и в ней все еще лежал черный нож. Осторожно всунув руку, Ребекка вытащила свернутое полотенце. Даже через слои ткани ощущалась острота лезвия.

И что теперь делать? А, вот. Ее взгляд упал на полочку над телевизором. Там будет безопасно, потому что случайно туда не залезешь — надо потрудиться. Довольная тем, как она хорошо придумала, Ребекка отодвинула плюшевого дракона и положила полотенце на полку. Потом уложила форму, сняла с крючка у двери ключи и пошла попрощаться с Эваном.

Он приподнялся, провел пальцами по ее влажным волосам и притянул ее лицо к своему.

— Будь осторожна, Леди, — шепнул он, — ибо Тьма поджидает.

— Я буду осторожна, — ответила Ребекка, не отнимая губ от его рта. И вышла.

«У него утром другой вкус, — подумала она. — Абрикосовый, а не яблочный».

Воздух был чист и спокоен. От утреннего света он казался каким-то хрупким. Под каштаном Ребекка остановилась, глянула вверх и все вспомнила.

— Ох, Александр!

Она прислонилась к стволу, и на глаза навернулись слезы. Только сейчас она до конца осознала, что больше ей не увидеть своего друга.

Пять тридцать, сказали колокола кафедрального собора, все еще за несколько кварталов. Пять тридцать.

— Да знаю я. — Ребекка выпрямилась. — Уже иду.

Без десяти шесть она, чуть запыхавшись, вбежала по лестнице в кухню кафетерия. Помахав пожилой женщине, уже заворачивающей рогалики, Ребекка прошла в раздевалку, переоделась и отправилась искать Лену.

Как и следовало ожидать, управляющая была в своем кабинете, и начался утренний ритуал.

— Доброе утро, Лена.

— Привет, киска. — Лена улыбнулась поверх чашки кофе.

— Ты меня не причешешь?

— А кто ж тебя еще причешет? Иди сюда.

Ребекка присела на указанный ей край стола, протянула Лене гребенку и резинку.

Лена положила сигарету на выщербленное блюдце, исполнявшее обязанности пепельницы, и покачала головой, глядя на перепутанные локоны Ребекки.

— Ты сегодня утром не причесалась.

— Я больше не буду.

— Ладно, не важно. Хорошо отдохнула?

Воспоминания Ребекки проплыли от Александра до Эвана.

— Не очень, — честно призналась она. — Но к концу стало лучше.

— Расскажешь? Наклони голову, киска.

Ребекка послушно наклонила голову.

— Ну, — наконец произнесла она, — убили маленького человечка, который жил на дереве за моим окном, а мы с Роландом пошли за помощью и на нас напал газон, а потом за помощью отправился призрак Иван, а потом из Света сквозь барьер пришел Эвантарин и остался со мной.

— Эвантарин остался с тобой? А кто это — Эвантарин? — Лена сильнее обычного затянула резинку вокруг приведенных в порядок кудрей Ребекки. Она всегда беспокоилась, как это девочка остается по выходным без надзора и как это Социальное Обеспечение не поместит ее в какой-нибудь Дом.

— Он сказал, что его можно звать Эван и он вроде ангела. Он светится, и он пришел биться с Тьмой. — Она протянула руку и потрогала собранные в конский хвост волосы, надеясь, как всегда, что волосы смогут дышать даже в такой тесноте. — Ты меня причесала?

— Причесала, — ответила Лена, довольная тем, что гость Ребекки оказался плодом необузданного воображения. — И давай, киска, начинай. Плюшки сами не испекутся.

— Потому что если бы они так делали, я бы осталась без работы, — серьезно объяснила Ребекка. Ей очень нравилось, когда она знала, что сказать. Убрав расческу, она пошла в кухню.

— Чего это ты смеешься? — спросила пришедшая последней работница, засовывая голову в кабинет, когда Ребекка вышла.

Лена от души затянулась сигаретой.

— У Ребекки в гостях был ангел. — Дым завился колечками из ноздрей. — Его зовут Эвантарин, и он пришел биться с Тьмой.

— Да? — Взгляд пришедшей упал на заголовок в газете, которую она держала в руках: «Человек убил соседа. Он заявил: Этот сучий яппи получил свое». — Что ж, удачи ему. Она ему понадобится.

* * *


— И чего это ты так рано поднялся?

Роланд отвернулся от книжной полки и пожал плечами.

— Не спалось, дядя Тони, хотел взять что-нибудь почитать. Не возражаешь?

— Не возражаю? Да нет. — Он взглянул на книжку в руках племянника. — Энциклопедия? Вряд ли ты ищешь информацию для получения выгодной работы?

— Не совсем так. — Роланд захлопнул книгу и поставил ее обратно на полку. — Меня в субботу назвали бардом, и я хотел посмотреть, что это значит. Не нашел ничего толкового.

— А что тут удивительного? — Дядя Тони застегивал последние пуговицы на рубашке. — Книга из бакалейной лавки — премия постоянному покупателю стоит всего один доллар девяносто девять центов. Сядь, выпей со мной кофе, и я тебе перед уходом расскажу все, что знаю о бардах.

Роланд последовал за дядей в кухню, где тот налил две кружки из кофеварки на буфете.

— А ты откуда знаешь про бардов? — спросил он, выуживая из холодильника сливки.

— Книжки. — Тони протянул ему кружку и показал на табуретку. — Правильные книжки читать надо. Все ваши беды, современная молодежь, от того, что книжек не читаете. Больше надо читать по истории и меньше всей этой голливудской адюльтерной чепухи. Ладно, для начала: бард — это больше, чем просто музыкант. — Дядя посмотрел, как кружится в черной жидкости струйка сливок, и добавил две ложки сахара с верхом. — На чем я остановился? Ах да… Бард использует музыку, как чародей — колдовские заклинания, изменяя музыкой реальность…

Роланд слушал как зачарованный. События последних дней не оставили места неверию.

— …нечно, не каждый музыкант был бардом. Нужен талант и годы учения. Семь лет учения, семь лет упражнений и семь лет игры — так, по-моему. — Дядя Тони хмыкнул. — Двадцать один год. А мне-то казалось, что пять лет обучения на электрика — это целая вечность. Как бы там ни было… — Он встал и опустил пустую кружку в раковину. — Тебе сколько сейчас? Двадцать восемь? Ты начал всю эту чепуху где-то в четырнадцать, так что ты еле-еле вторые семь лет закончил.

«Не заносись…» — Он вспомнил слова миссис Рут, и теперь они обрели смысл.

— И если бы я даже во все это верил — а я не говорю, что верю или не верю, — и если ты даже бард, с прежних времен все сильно скатилось вниз. Нынче бард — это Джонни Наличняк. А ты лучше давай иди, если нашел работу.

Роланд поднялся, блуждая мыслями за много миль отсюда.

— Да, кажется, нашел.

— И отлично. — Дядя Тони притормозил в дверях. — Попытайся для разнообразия довести хоть эту до конца.

Дверь закрылась. Роланд, разглядывая мозоли на пальцах от струн, задумался, чей же это замогильный голос у него в голове твердит, что конец уже рядом.




— Опоздание — это на Мишель не похоже.

— Каждый рано или поздно опаздывает, — философски заметила ее компаньонка.

— Так-то оно так, только Мишель завелась тут с одним из гостей, убирала его комнату малость подольше, если ты меня поняла. Казалось бы, она тут должна быть еще до звонка.

— Да ладно, брось. Милая, маленькая, невинная Мишель?

— Милая, маленькая, невинная Мишель может прыгнуть в любую койку, которую ей приходится застилать, только мне наплевать. — Ключ заело в замке, и освободить его стоило некоторых нетерпеливых усилий. — Пока она вовремя выходит на работу. Мне не хочется делать ее половину работы вдобавок к своей. Странно, тут уже открыто.

Дверь распахнулась, и девушка протянула руку за угол к выключателю.

— Воняет, как в туалете. И на полу что-то.

— О Господи! Ну и разгром!

Щетки, тряпки, шампуни из перевернутой уборочной тележки были разбросаны по всей комнате.

И тут они посмотрели вверх.

Прямо над тележкой, высунув черный распухший язык, висела Мишель. Шея была стянута шнуром от занавеса и покрыта длинными царапинами — Мишель пыталась сорвать петлю.




Заложив руки за голову, Адепт Тьмы прислушивался к далеким воплям.

— С тем же успехом можно было и не вставать, — сказал он сам себе. — Завтрак, похоже, запаздывает.

— Хозяин?

Адепт скользнул глазами вниз с потолка на тень, напоминавшую пятно на голубой простыне.

— Вон с кровати! — скомандовал он холодно. — Если мне еще раз придется тебе говорить…

— Нет еще раз, Хозяин. — Тень исчезла и появилась на столике рядом с постелью. — Хозяин, Адепт Света… я видел, я слышал!

Адепт Тьмы поморщился, вспомнив боль, что причинил ему Свет. А он рассчитывал победить сразу, и оттого было еще больнее.

— Что ты видел? — спросил он ледяным голосом. — Что ты слышал?

От голоса Хозяина тень задрожала, но она знала, что медлить — еще хуже.

— Их трое, Хозяин. Мужчина и две женщины. Они помогают и знают, что помогают Свету. Они охотятся за тобой, Хозяин.

— Дураки.

Он потянулся и пальцами левой руки пощупал мышцы правого плеча. На безупречном теле белел шрам, и рана, хотя зажила почти сразу после схватки несколько часов назад, все еще саднила. Осталось ждать четыре ночи и пять дней, когда можно будет открыть врата, и вот тогда тут станет весело. Уже не в первый раз он подумал, что лучше бы появиться поближе к Ивановой ночи, но проходить барьер пришлось, когда представилась возможность, а Иванову ночь — середину лета — не сдвинешь. При воспоминании о проходе через барьер все тело пронизала судорога.

— Откуда взялась у тебя такая сила, сияющий братец мой? — подумал он вслух, когда дыхание успокоилось и исчезла выступившая внезапно испарина. — После всего, что с тобой было, ты мне должен был сам в руки свалиться.

Свету, как и Тьме, было откуда почерпнуть силы, а Свет еще нашел друзей.

— Дай мне их сущности! — вдруг потребовал он.

— Слушаюсь, Хозяин. — Тень почти на толщину бумажного листа распласталась по полированному дубу. — Только у меня всего двое, мужчина и одна женщина. Другая слишком… то есть… я…

— Ты не справился. — Адепт отмел в сторону оправдания.

— Но, Хозяин, она же… — Тень взвыла, сменила несколько форм и распласталась, совсем лишенная формы.

— Ты не справился, я сказал.

— Да, Хозяин.

Даже голоса почти не осталось.

— Давай сюда тех двоих. — Он оскалил зубы, и тень скользнула в открытую ладонь. — И посмотрим, мой красавчик враг, как лишить тебя силы и не привести при этом прямо ко мне.




Дару пробиралась по лабиринту клетушек, составлявших Отдел Социального Обеспечения с компьютерной распечаткой в одной руке и слойкой на чашке кофе — в другой. Не глядя, обошла угрюмого подростка, буркнула что-то вроде приветствия коллеге и скривилась, глядя на список имен и цифр у себя в руке. За выходные не могло набраться столько работы. Или могло?

Свернув в миниатюрную ячейку, являющуюся ее собственным кабинетом, Дару сняла с кресла стопку папок и стала без особой надежды выискивать место, куда бы их пристроить. Вздохнув, положила штабелем на пол поверх уже лежащих там, подхватила готовую упасть слойку — совсем про нее забыла — и расплескала кофе на просроченный доклад.

— Мисс Састри?

— Чего надо?!

Взглянув на лицо Дару, девушка сделала шаг назад.

— Э-э… мистер Грэхэм только что ушел — заболел гриппом, его вырвало в лифте, он сказал, что до пятого этажа все было хорошо, а потом… и еще мисс Фридман и мистер By звонили, что не придут… — девушка протянула стопку папок, которую держала в руке, — и директор сказал, чтобы это отдать вам. — Она отступила еще на шаг и оказалась почти вне кабинки. — Не стреляйте в пианиста, мисс Састри, он играет, как умеет.

Бормоча себе под нос, Дару взяла бумаги и с подчеркнутой аккуратностью положила их на стол.

— Это все? — проворчала она.

— Э-э, нет. Мне велели вам напомнить, что через двадцать минут вас ждут в суде. Да вы, наверное, и сами знаете…

И она вышла еще быстрее, чем вошла.

Дару бросилась на стул и уронила лицо в ладони. Меньше чем за тридцать секунд на нее свалилась тройная работа.

— Я только сделаю все самое необходимое и отпишусь до конца недели, — передразнила она свои вчерашние слова. — Надо было знать, что так просто не выйдет.

— Мисс Састри, полиция на проводе. Они подобрали бродягу, у него карточка с вашим именем и этим номером.

Никогда так просто не выходило.

* * *


— Я думал, ты придешь пораньше?

— Ага, я застрял. — Роланд протолкнулся мимо Адепта в квартиру Ребекки, Том шел следом. Роланд бережно прислонил Терпеливую к стенке — явно рассчитанное и сдержанное движение, потому что он кипел от избытка энергии.

— Во-первых, метро сегодня — хуже некуда. — Он, не в силах стоять на месте, стал ходить из угла в угол. — Шесть поездов — не один, не два — шесть! — пошли в другую сторону. Народу на платформе — как сельдей в бочке. Какой-то идиот уронил мне на футляр зажженную сигарету. Чуть не сгорел, да еще на меня наорали, когда я спихнул ее на пол. Ладно. — Он перевел дыхание. — С этим я готов мириться. В конце концов поезд пришел, мы туда упаковались, и тут, между станциями, на полпути в никуда, поезд останавливается, и свет вырубается. Орет какой-то младенец, а за мою задницу хватается толстая потная дама. Я пытаюсь от нее отлезть, наступаю на чью-то ногу, чуть свалка не началась. Ты смеешься?

— Я бы не стал смеяться. — Эван отвел волосы со лба и проследил за выражением своего лица. Это действительно не было улыбкой.

Роланд нахмурился, прошел еще пару раз по комнате и примерился пнуть кота. Промахнулся довольно сильно, но Том зашипел и нырнул под диван. Без всякой видимой причины Роланд почувствовал себя лучше.

— Кот в твоих бедах не виноват, — мягко упрекнул его Эван.

— А ты откуда знаешь, — огрызнулся Роланд. — Он меня ждал на углу.

— Я его послал тебя покараулить.

— А…

— Я думаю, тебе следует перед ним извиниться.

— И не подумаю, — запротестовал Роланд. — Я перед котами не извиняюсь.

Эван просто смотрел на него. И через минуту Роланд опустил глаза.

— Да ладно, — виновато сказал он, повернув голову в сторону Тома. — Я прошу прощения, что пытался тебя пнуть.

Сидя в безопасности под диваном, Том угрожающе заворчал. И лишь присутствие Эвана помешало Роланду заворчать в ответ. Разжав непроизвольно стиснувшиеся в кулаки пальцы, он постарался успокоиться. Просто такое уж выдалось утро. И это не дает ему права портить день другим. Он почувствовал, как взгляд Эвана проходит по нему сверху вниз, сглаживая острые края и успокаивая расходившиеся нервы.

— Потом я сам над этим посмеюсь, — вздохнул он.

Эван усмехнулся.

— Потом, я сказал!

Но усмешка осталась, и Роланд обнаружил, что улыбается в ответ. Это было сильнее его: мелкие утренние неприятности не могли состязаться с силой Эвантарина, Адепта Света, и это, если подумать, было чертовски здорово, если учесть, с чем им предстояло иметь дело.

Взгляд Эвана стал внимательным, между ними возникло натянутое молчание, и Роланд почувствовал, что краснеет, когда вдруг обнаружил, что на Эване не надето ничего, кроме джинсов. На животе и груди Адепта, над линиями мышц, золотилась гладкая кожа, и рука Роланда медленно потянулась к ней.

«О нет! Только не это! Сегодня утром мне еще этого не хватало».

Вызвав в памяти утреннее раздражение, Роланд заставил руку опуститься, облизал губы и спросил:

— Ты уже завтракал?

И в ту секунду, которая понадобилась Адепту для ответа, Роланд понял, что нажми Эван чуть-чуть — и Роланду не устоять, и вся его сексуальная ориентация разлетится прахом. Но Эван просто повернулся к столу и гордо показал на тостер.

— Я тосты сделал.

Это было так похоже на ответ Ребекки, что с Роланда тут же спало напряжение.

— Ладно, тогда надень что-нибудь, и выпьем кофе перед уходом.

— Отличная идея, — кивнул Эван и скрылся в алькове.

По звону браслетов Роланд догадывался, что там происходит. Интересно, снимает ли Эван эти браслеты перед сном. Снимает ли он их, чтобы…

«Хватит! — прикрикнул на себя Роланд. — Сам у себя грязные мыслишки вызываешь».

С одетым Эваном было куда проще иметь дело, и они быстро собрали наброски и покинули квартиру, причем Том успел выскочить за дверь в последний момент.

— С чего начнем? — спросил Роланд, когда они втроем шли через холл.

— С лучших гостиниц, — ответил Эван. — Тьма предсказуема ничуть не меньше, чем Свет, которому она это приписывает. И к тому же разве ты не остановишься в самой лучшей, если нет необходимости в обратном?

— Ты же так не сделал, — отметил Роланд, чуть не споткнувшись о неожиданно выскочившего на лестницу Тома.

— А ты не слыхал, что кровать, купленная дружбой, лучше, чем купленная за деньги?

— Звучит, как бумажка из печенья с предсказанием, — съязвил Роланд.

— Ты задумывался когда-нибудь, откуда взялись печенья с предсказанием?

— Ладно, уволь меня.

— Нет, в самом деле, это вторая крупнейшая статья нашего экспорта.

— Готов об этом пожалеть… — Тут они вышли на солнце, и Роланд подозрительно взглянул на своего спутника. — А первая?

— Светлое пиво.

Роланд закатил глаза:

— Это другое дело. Светлое пиво. Свет… — Эван вздохнул. — Я над этим подумаю.




— Вы уверены, что его не видели?

Женщина за конторкой отеля «Кинг Джордж» покачала головой.

— Нет, я…

— Подумай хорошенько, Шейла, — произнес Эван доверительно, почти шепотом. — Это важнее, чем ты можешь представить.

Секунду Роланд недоумевал, откуда Эван знает ее имя, но тут его взгляд упал на приколотую к форменному жакету медную табличку с именем. «Один — ноль в пользу реального мира», — подумал он.

Женщина снова внимательно рассмотрела рисунок, прикусывая блестящую от помады нижнюю губу.

— Нет. Но наверняка запомню его, если увижу.

— Черт возьми, — выругался про себя Роланд. — Седьмая попытка.

На самом деле они начали не с самых лучших — по крайней мере не с «Кинг Джорджа», поскольку между ним и домом Ребекки было еще несколько гостиниц. Роланд вначале подумал, что могут быть трудности, если персонал отелей не захочет иметь с ними дело, потому что никаких формальных прав на расспросы у них нет, однако присутствие Эвана действовало умиротворяюще на всех, от директора до последней уборщицы. Пока что в каждом отеле все — мужчины, женщины, старики, молодые — совали Адепту номер домашнего телефона и шептали, что потом наверняка припомнят больше.

— Только, вы понимаете, — продолжала Шейла, возвращая Эвану рисунок и застенчиво улыбаясь, — я последние две недели была в отпуске. Давайте я кого-нибудь еще позову.

— Спасибо.

Глаза ее проехались по всей фигуре Эвана, и Роланд прикусил язык, чтобы не сказать резкость. Он только от души понадеялся, что у него самого не появляется такой слюнявый вид, когда он смотрит на Эвана. Но сильное подозрение, что все-таки появляется, повергло его в уныние.

Не замеченный ими посыльный тихо выбрался из-за мраморного барьера и направился к лифтам. Мистеру Апотику может быть интересно узнать, что тут его ищут какие-то двое. Может быть, он в благодарность даст еще один пакетик. «А еще один пакетик, — выцветшие глаза посыльного заблестели, — это еще несколько дней наверху блаженства».

* * *


— Джек. — Констебль Паттон подтолкнула напарника локтем. — Вот эти двое около портье.

— Они, — согласился он. — Подходят под описание до черточки.

И они пошли через вестибюль.




— Эй, Эван!

Эван поднял голову, оторвавшись от разглядывания мраморного узора, — кончики пальцев гладили холодный камень.

— У нас тут проблема. — Роланд за многие годы на улице привык распознавать по виду слуг закона, когда они просто проходят мимо, а когда направляются именно к нему. Идущие к ним мужчина и женщина не были разозлены, но и от радости тоже не сияли.

— Можно с вами побеседовать, джентльмены?

Строго говоря, это не был вопрос. Это был, строго говоря, приказ.

— Разумеется, офицеры, — грациозно склонил голову Эван.

Констебль Паттон, испытывая непонятное ощущение, будто ей оказано благодеяние, отвела их в более спокойный угол. Они уже переработали восемь часов после смены из-за этого чертова вируса гриппа, и у нее не было никакого желания подвергаться благодеяниям со стороны какого-то юного лоботряса, как бы он ни был красив. И тут до нее дошло, как он красив, и от взгляда этих штормовых глаз затрепетало сердце, и это ее вывело из себя еще больше.

— В «Рамаде» нам сказали, что вы ходите и показываете картинку. Дайте-ка посмотреть.

Роланд считал вполне допустимым, как ответную реакцию со своей стороны, попросить предъявить ордер, но решил, что лучше не стоит, и молча смотрел, как Эван протягивает полисменам рисунок.

Констебль Брукс открыл свою папку, и констебли сравнили фоторобот с этим рисунком.

— Совпадает на девяносто процентов, — решил Брукс.

— Где вы его взяли? — спросила Паттон, помахивая рисунком.

— Сам нарисовал, — доброжелательно ответил Эван.

— Ты со мной не умничай, панк! — рявкнула она. — Этот человек подозревается в убийстве, и если ты скрываешь информацию, живо загремишь за решетку!

Роланд не знал, способен ли Эван на ложь, но проверять это не было времени.

— Мы его взяли там же, где и вы достали ваш, — быстро вставил он. К счастью, Эван промолчал.

У констебля Брукса брови полезли вверх.

— Старуха… — начал он и осекся под взглядом своей напарницы.

«Старуха? — повторил про себя Роланд. — Стару…»

— У миссис Рут.

По выражению лиц констеблей он понял, что попал в точку. Почти физически он почувствовал, как исчезло напряжение, — то есть им невдомек, что это была догадка, решил он. Полицейские все еще были не очень довольны, но перестали хвататься за наручники.

— Не знаю, чего это она поперлись к вам, — буркнула Паттон. — Вы что, вообразили себя комитетом бдительности, или как? — Она сминала в кулаке рисунок Адепта, пока не скатала в тугой шарик. — Так вот, не лезьте в это дело. А теперь уматывайте.

И они умотали.

После кондиционера в вестибюле жаркий воздух улицы обступил их стеной, и на коже выступил пот. Выхлопные газы тысяч машин укрыли улицы изжелта-серым одеялом, в горле першило. Всего в двух кварталах от Йонг-стрит шаталась туда-сюда по-летнему ярко одетая толпа, но здесь тротуары были, слава Богу, пусты.

— Даже не верится, что так отделались, — порадовался Роланд, спускаясь по трем пологим ступеням выхода из отеля.

Эван пожал плечами и засунул руки за один из своих ремней с заклепками.

— Мы были ненужным осложнением и кучей бумаг, без которых они бы с удовольствием обошлись, и на это я и сделал нажим. Ну провели бы мы несколько часов в участке, давая показания, которым все равно никто из них не поверил бы. Какая от этого польза Свету?

Роланд покачал головой.

— Слушай, я, кажется, понял. Ты не просил помощи у копов, потому что никто из них не способен ВИДЕТЬ?

— Правильно. А те, кто может, слепнут или выплевываются системой в два счета, потому что система интересуется Правосудием, но не Истиной.

«Крутая философия для человека, только что научившегося делать тосты», — подумал Роланд, опираясь на газетный стенд и тщательно оберегая голую кожу от контакта с раскаленным металлом.

— И что теперь?

— Будем ждать. Полиция уйдет — Тьма отлично сможет от них загородиться, а тогда мы…

И тут он замолчал, устремив взгляд на газету.

— Пойдем и поговорим с другими клерками?

— Нет. Это уже не нужно.

Роланд повернулся и стал изучать газету, пытаясь понять, откуда появилась эта новая нота в голосе Эвана. «Полиция усиливает поиск подозреваемого в убийстве» — гласил самый большой заголовок. «Но это мы и так знаем». Он подумал, как миссис Рут могла дать полицейским описание Адепта Тьмы, и тут заметил заголовок поменьше, почти скрытый отблеском солнца на стекле стенда: «Самоубийство горничной в отеле «Кинг Джордж»» — и забыл о своем вопросе.

— Он здесь, — произнес Эван теперь уже суровым и холодным голосом. — Пойдем. Должна быть другая дверь, где полиция нас не заметит.

— Отель большой, Эван. Как мы узнаем, на каком он этаже? В каком номере?

— Теперь, когда я знаю, что он здесь, — губы Эвана растянулись, обнажив зубы, — номер его я найду.

Они разыскали боковую дверь, совсем маленькую по сравнению с шикарным стеклянным и бронзовым главным входом, и проскользнули внутрь, стараясь незамеченными добраться до лестницы.

— В вестибюле он себя экранирует, — объяснил Эван, когда они поднимались по лестнице, — но у себя на этаже он вряд ли об этом побеспокоится. И останется след.

Роланд за каждой дверью ожидал увидеть на кремовых коврах липкие смоляные следы Тьмы, но когда Эван втащил его на шестой этаж и сказал «здесь», ничего подобного там не было: ни на ковре, ни на стенах цвета розовой лососины не было ни пятнышка. Тогда Эван протянул руку и провел по глазам Роланда, и тут Роланд чуть не исторгнул свой завтрак.

Адепт без раздумий двинулся по коридору, Роланд за ним, стараясь не отрывать глаз от его спины. И без того мелькавшее в боковом зрении было ужасно. Эван остановился, и Роланд поднял глаза. Медная табличка на двери гласила: «666».

— Ну что ж, по крайней мере у Тьмы есть чувство историзма, — шепнул Роланд себе под нос, гадая, что это: случайность, шутка или предупреждение. Если бы все это было в кино, сейчас ему полагалось бы завопить: «Нет! Не открывай!» Сквозь дерево и краску двери сочилась аура — скажем так, зла. Роланд проглотил слюну и облизал губы — от возбуждения, не от страха. Слишком нереальным все это казалось, чтобы бояться.

Эван приложил ладонь над замком, и дверь бесшумно распахнулась.

Повсюду в номере лежала Тьма. Она свисала с потолка эбеновой паутиной, растекалась лужами по полу. На стенах цвели огромные пятна плесени, в некоторых Роланду мерещились лица. Кондиционер исправно шумел, но в номере воняло стоячей водой и чем-то еще более противным.

— Ушел, — проворчал сквозь зубы Эван, медленно поворачиваясь в середине номера.

Роланд прикрыл рукой глаза, когда Эван полыхнул светом, и Свет выжег все следы Тьмы в комнате. И как ни хотел он, чтобы все поскорее закончилось, от сознания, что Армагеддон откладывается, он испытал такое облегчение, что колени задрожали. И тут раздался звук открывающегося лифта, и послышались голоса:

— Ради Бога, Джек, нам не нужно подкрепление для допроса подозреваемого. И к тому же, если он будет дергаться, я его пристрелю с удовольствием.

Копы, понял Роланд. И теперь испугался по-настоящему.

Схватив Эвана за футболку на спине, он притянул его к себе и в нескольких тщательно подобранных словах описал ситуацию. Эван не обратил внимания, и Роланд подумал о других не менее тщательно подобранных словах, которые ему хотелось произнести, хотя времени уже не было.

Эван явно не врубался, а голоса были все ближе. Коридор, вспомнил Роланд, тянется прямо и широко от номера до лифта. Выскочить незаметно просто невозможно. В отчаянии он оглядел номер. Спальня или ванная? Нет, это будет ловушка. За мебелью? Ничего такого большого, что не стояло бы вплотную к стене.

Может быть, действовать в наглую?

— Дверь открыта!

В наступившей тишине звук расстегиваемых кобур прозвучал слишком громко и абсолютно определенно.

Наверное, не стоит.

Роланд втолкнул безмятежного Эвана в единственное убежище, до которого мог добраться: встроенный гардероб возле двери. Следующие несколько секунд шума и замешательства он с закрытыми глазами молился.

— Удрал, кажется, — тихо сказал констебль Брукс, склонив голову и прислушиваясь к малейшему шуму.

Роланд старался заставить сердце биться не так громко. В любую минуту, в любую секунду эти спины в голубой броне могут повернуться — и все. Их задержат как пособников убийцы, и Тьма будет действовать без помех. Голосок у него в голове, вякнул «позор!» за то, что первое его интересует больше, чем второе, но Роланд велел ему заткнуться. Пнул локтем Эвана в ребра, но ответа снова не получил.

— Ты прав, наверное, — согласилась констебль Паттон. — Но давай все-таки проверим. Пошли.

«В спальню. Поверить не могу, они пошли в спальню!» — Роланд сильнее стиснул руку Эвана и положил другую ладонь на дверь шкафа. Через оставленную им тоненькую щелку немного увидишь, и он не знал, вошли ли уже полицейские в комнату. Он заставил себя ждать, пока часы у него на руке отсчитают пятнадцать секунд — самые длинные пятнадцать секунд в его жизни, — и потом рванулся, вытаскивая Эвана из шкафа, из номера, из коридора, и не останавливался, пока они оба не оказались на лестнице в сравнительной безопасности.

Ни выстрелов. Ни криков. Ни шума погони.

Напряжение отпустило, но осталась такая слабость, что ноги подкосились. Роланд прислонился к перилам, закрыв глаза и ожидая, когда пройдет вызванная адреналином дрожь.

— Роланд! Что с тобой?

— Со мной? — Роланд широко раскрыл глаза и впечатал Адепта в стенку, вцепившись ему в плечи двумя руками. — Ты где витал, мать твою! Отрубился в самый ответственный момент!

— Я искал нашего врага, — спокойно объяснил Эван, принимая злость Роланда, но не реагируя. — Мне казалось, я поймал след, но я ошибся. А зачем я был тебе нужен?

— Пока ты там странствовал, появились копы! Ты ведь говорил, что Адепт Тьмы должен был себя от них экранировать?

Эван не обращал внимания на впившиеся в его плечи пальцы Роланда.

— Он, видно, уходя, снял экраны.

Тут его лицо смягчилось.

— Так зачем я был тебе нужен? — переспросил он.

Голос Роланда поднялся до крика и загудел на лестничной клетке, как рой разъяренных пчел:

— Да чтобы вытащить нас оттуда на фиг!

— Так это ты нас вытащил? — Эван накрыл руки Роланда своими. — Спасибо тебе.

Роланд хотел выдернуть руки, но мышцы отказались повиноваться. Сквозь тонкую хлопковую футболку он ощущал тепло Эвана, и это тепло растекалось по его телу, во рту пересохло, дыхание пресеклось, а тепло пошло ниже, зажигая в нем ответный огонь.

— Эван, я… — Он не знал, что сказать, он мог только смотреть на пульсирующую на золотистой шее жилку, не решаясь поднять глаза на Эвана.

— Нет ничего постыдного в любви или в желании любви, — мягко заметил Эван, освобождая руки Роланда. — И нет вреда в желании без обладания, если тебе так хочется. — Эван приподнял бровь. — Хотя твое тело может попытаться убедить тебя в обратном.

Роланд почувствовал, как у него горят уши. Реакция его тела была слишком очевидной. «Дух немощен, но плоть сильна».

— Устремленное на меня желание не ранит мои чувства и не оскорбляет меня. — Эван улыбнулся гораздо мягче, без того ослепляющего жара. — Скорее даже наоборот.

Облизав губы, Роланд выдавил в ответ что-то вроде улыбки и медленно уронил руки вниз.

— Я только хотел приложить тебя головой о стенку. — Голос его дрожал. — Ты мне предоставил вытаскивать нас из дерьма одному.

Эван отбросил с глаз прядь волос.

— И ты оправдал мое доверие, — ответил он, уважая желание Роланда притвориться, хотя бы внешне, что ничего сейчас не случилось.

— Ну ладно, — Роланд поднял голову и расправил плечи, — давай выбираться, пока копы не стали обыскивать лестницу.

Эван кивнул, и они пошли пешком с шестого этажа. Знает ли Эван, подумал Роланд, как близок он был к тому, чтобы отбросить в сторону двадцативосьмилетний опыт социального и сексуального воспитания. Как это Эван сказал: «Нет вреда в желании без обладания». Хотелось надеяться, что Адепт прав: с желанием он еще кое-как мог смириться, но обладание — это уже выше его сил. С другой стороны, еще сутки назад он отрицал и желание. А не случится ли так, что еще через сутки…

На четвертом этаже на пожарную лестницу вышел человек в форме служащего и протопал, не глядя, мимо Роланда, мимо Эвана и лишь в некотором отдалении, но так, чтобы его наверняка услышали, буркнул:

— Опять эти пидоры на лестнице.

Если у него и было, что к этому добавить, оно потонуло в бешеном хохоте Роланда.




ГЛАВА ВОСЬМАЯ


— Так куда же он делся? — спросила Ребекка, подавая высокие бокалы с равным количеством бледно-зеленой жидкости и кубиков льда.

Роланд осторожно отхлебнул и скривился: травяной чай со льдом. Прекрасно. Собирался же он прихватить на обратном пути пару банок пива; вот теперь и расплачивается за провалы памяти.

— Он переехал в другой отель? — Ребекка устроилась на полу, прислонившись спиной к дивану и устремив взгляд на Эвана, сидевшего на подоконнике.

— Вряд ли. — Эван отпил длинный глоток с видимым, как отметил Роланд, удовольствием. — Наверное, поселился в частном доме.

Ребекка выкатила глаза.

— Но кто ж его пустит?

Эван вздохнул.

— Ты не представляешь, Леди, сколько людей были бы рады его принять. Он может прикидываться очень приятным.

— Предоставь мне комнату для гостей, и получишь свою долю, когда мы их сделаем! Так, что ли? — предположил Роланд.

— Что-то вроде этого, — кивнул Эван. Он повернулся к окну и тихо произнес: — «Опять берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если падши поклонишься мне».

Эван вздохнул, посмотрел на присутствующих, и глаза его затуманились.

— Ничего он, конечно, не даст, но смертные этого никак не поймут. А что я могу предложить взамен?

— Свою яркую личность? — предположил Роланд.

Эван удивленно глянул на Роланда, но тот лишь пожал плечами.

— Тошно смотреть, как сидит Адепт Света и сам себя жалеет, — объяснил он. На секунду подумал, не слишком ли далеко зашел, может быть, не так понял настроение Эвана. Но вряд ли — такое выражение лица он слишком часто видел в зеркале, чтобы ошибиться.

Эван скривился, хотел что-то ответить, но вдруг передумал и улыбнулся.

Роланд почувствовал, как расслабляются у него мышцы, — он и не знал, что они напряжены.

Ребекка, склонив голову, задумчиво жевала кончик своих волос — она не была уверена, что понимает разговор двух мужчин.

— Я в тебя верю, Эван. — Она протянула руку и нежно коснулась его колена.

Он накрыл ее руку ладонью.

— Это дает мне и силу, и радость, Леди.

Роланд, заворожённый переплетенными пальцами на переливающейся ткани джинсов Эвана, потянулся за гитарой. Этой музыке надо было дать голос. Зазвонил телефон.

— Чертвозьмитвоюматьнахрен!

Ребекка подскочила и удивленно замигала на Роланда. Она не любила, когда телефон разрывает на клочки мирную тишину. Но не знала, что и у других это вызывает те же чувства.

Телефон зазвонил опять.

— Наверное, это Дару, — сообщила Ребекка, вытягивая телефон из-под дивана. — Она всегда звонит в понедельник вечером, и я в понедельник, когда прихожу с работы, включаю телефон. Алло? — Ребекка отодвинула от губ микрофон. — Это Дару.

Роланд опустил лицо в ладони — музыка, дразня его танталовыми муками, танцевала уже в недосягаемости.

— Конечно, — буркнул он. — Кто же еще?

— Она сегодня не придет.

— Как? — Он поднял голову. — Дай-ка мне телефон.

И почти выхватив трубку из рук Ребекки, он гаркнул:

— Что значит — не придешь? Мы собираемся, чтобы мир спасти, а не гребаную партию в бридж сыграть!

— И отлично. — Голос Дару обрабатывал слова, как отточенная сталь. — Этим и займитесь. Вы идете спасать мир. А я пытаюсь спасать в нем людей!

И Роланд едва успел отодвинуть трубку от уха, когда Дару бросила свою с такой силой, что стук разнесся по всей комнате. Даже Том поднял голову от миски.

— Она, э-э, сегодня не придет, — сообщил Роланд, вешая трубку.

— Так я же это уже сказала.

— Ага. — Он запихнул телефон обратно под диван. — Я помню.

Ребекка повернулась к Эвану.

— А что мы будем делать без Дару? — озабоченно спросила она. У них все планы были рассчитаны на четверых.

— Роланду придется пойти с нами.

— К маленькому народцу?

— Да.

— Нет! — Роланд вскинул руки, когда взгляды серых глаз Эвана и карих — Ребекки остановились на нем.

«Им как что в голову взбредет, — рассуждал он, — они уже от этого не отступят. И их пристальное внимание начинает немножко утомлять».

Пока не появился Эван, Роланд не понимал, каким образом простота Ребекки может оказаться силой. Теперь он не понимал, как мог этого не понимать.

— Я не буду таскаться на разговоры с обитателями кустов и водостоков. Буду по прежнему плану слушать на улицах.

— Не хочется мне оставлять тебя одного, — сказал Эван, совершая одно из своих незаметных превращений в Эвантарина, Адепта Света.

— Дару одна, — напомнил ему Роланд.

— Зачем же подвергать опасности вас двоих?

— А Дару в опасности? — спросила Ребекка.

— В одиночку каждый из нас легкая добыча Тьмы.

— Снова печенье с предсказанием, — решил поиздеваться Роланд.

Эван прищурил глаза.

— И тем не менее это правда.

Послушай, если я тоже буду один, то у Дару шансы вдвое лучше, потому что он может отправиться за мной!

Теперь оба стояли, наклонившись вперед и оскалив зубы.

— А если он придет за тобой?

— Сможешь сразиться с ним за мое тело.

— Роланд, это не смешно!

— А я не шучу.

— Драться друг с другом вам нельзя! — Ребекка встала между ними. — Перестаньте немедленно!

Она так посмотрела на обоих, что они не решились продолжать.

— Прости меня, — первым сказал Эван. — Я не хотел тебя огорчить.

Роланд сделал долгий, прерывистый вдох.

— Я тоже не хочу тебя огорчать. Но я с тобой провел целый день. Мне надо хоть немного побыть одному. — В его голосе звучала просьба к Эвану — понять.

Неожиданно он нашел понимание у Ребекки.

— Иногда любовь к человеку так тебя расстраивает, что с этим трудно справиться, правда?

«Любовь? Неужто? И в самом деле это больше, чем просто сексуальная тяга?»

С любовью он, может быть, и сумеет справиться. Роланд заставил себя улыбнуться и срывающимся голосом ответил:

— Да.

Эван только вздохнул, но сказал всего лишь:

— Будь осторожен.




Хотя уже наступила ночь, дневная жара исходила из бетона и асфальта, и температура все еще оставалась высокой. Сотни голов качались над тротуарами, ведущими их от одного светлого пятна к другому, и десятки радиостанций орали из окон проезжающих машин. Запах пота и духов мешался с выхлопом автомобилей, создавая специфический аромат городской летней ночи.

Улицы стали другими! Влившись в толпу, идущую на юг к Йонг-стрит, Роланд кожей ощущал эту разницу. Прохожие, видимо, тоже, потому что в толпе почти не слышался смех и была она какая-то нервно-напряженная.

«Вы и знать не хотите, — сказал он им безмолвно. — Вы в самом деле не хотели бы знать, что это такое?»

Но он-то знал. Он знал, что где-то по городу бродит Тьма. И приди она к нему сегодня, он встретит ее в одиночку. Роланд смотрел на проносящиеся мимо лица, сменяющие друг друга как в калейдоскопе: глаза, носы, рты, щеки и подбородки, улыбки и гримасы, желтые, белые, коричневые, черные — в тысячах сочетаний.

«Мать твою! — Он опустил взгляд под ноги, желудок завязывался в узлы. — Я все равно его не узнаю, даже если увижу».

Ребекка была с Эваном. Дару — в приятной безопасности офиса. Он был один.

— С ума я съехал на фиг, — сказал он про себя.

Две молодые девчонки с опаской взглянули на него и отошли на безопасное расстояние.

Роланд подумал было остановиться и поиграть на Джерард-стрит, но запах из пиццерии так ударил по и без того натянутым нервам, что он пошел дальше на юг. На Эдвард-стрит сидел старик, с трудом извлекавший звуки из аккордеона, а на Дандес-стрит, у северного конца «Итон-центра», обосновался целый ансамбль из четырех инструментов с усилителями, и даже на углу шум был около ста децибел. Они орали тексты, в которых перемешались секс и боль, и Роланд, стараясь не слушать, пробился сквозь собравшуюся толпу. Минуя наркоманов и побирушек, бродяг и шлюх, он стремился в относительную безопасность своего постоянного места на Квин-стрит.

На той стороне улицы двое ребят никак не старше пятнадцати покупали пакетик у пожилого мужика в черном кожаном пиджаке. Все это делалось в открытую, все знали, что в чужие дела никто не полезет. Роланд скрипнул зубами и прошел мимо. «А я-то хороший. — Он так стиснул ручку футляра, что пластик врезался в ладонь. — И мы еще удивляемся, кто призвал сюда Тьму. Да каждый из нас, сволочей».

От злости, пусть даже на себя, он почувствовал себя сильнее и попытался это чувство сохранить.

На излюбленном его углу стоял человек. Распустив по спине длинные немытые патлы, переступая вылезающими из грязных джинсов босыми ногами и сверкая свежевыкрашенным красным крестом на засаленной футболке, мужик орал:

— Близок, близок, — голос оказался неожиданно глубоким и грудным, — близок конец мира!

— Только этого мне не хватало! — застонал Роланд. — Господи, только не сегодня.

Стараясь не глядеть на психа, Роланд перепрыгнул лужу блевотины — запах был заглушён сотнями других — и направился к другому излюбленному месту.

На широком открытом пространстве конца Бэй-стрит возле Симпсон-Билдинга примостились отчаявшийся с виду продавец цветов и лоточник, с горячими сосисками; медленный поток туристов направлялся к старому и новому Сити-холлу. Роланд аккуратно положил футляр на мостовую, вынул Терпеливую и оставил футляр лежать раскрытым. Подстроил гитару, перехватил взглядом проходящую молодую женщину — ее груди под тонким полотном, казалось, прошептали ему несколько слов — и вдруг меланхолично заиграл «Если».

Играя и произнося слова автоматически, он ловил обрывки разговоров.

— …до девяти сорока не начнется, я смотрел по газете.

— Ну, он говорит, что ты, просто деловой завтрак…

— Послушай, Мардж, давай договоримся. Ты мне позволишь оставить бороду, а я позволю тебе проколоть уши.

— …на первой странице про самоубийство горничной сегодня утром.

Эти двое шли медленно, и Роланд навострил уши, пытаясь разобрать остальное.

— Так это же не самоубийство. Просто какой-то нарк вмазался слишком сильно.

— Посыльный вкалывает себе в вену почти грамм героина — и это тоже случайность? По-моему, что-то там творится, в «Кинг Джордже».

— Думаешь? Да кто ж их, нарков, разберет?

«И правда, кто?» — думал Роланд, отпуская от себя песню. Этого посыльного они сегодня видели? Могли бы спасти? Отогнав навязчивые мысли, он попытался похоронить свои чувства в сарказме. «По крайней мере этот тип оставил след».

Не помогло. Сарказм оказался слишком хилым костылем для того груза, что давил теперь на него.

«И мы все время на один труп отстаем».

— И что ты тут делаешь, интересно знать?

Роланд повернулся и уткнулся гитарой в живот одного из самых жирных копов, которых когда-либо видел. Вид у мужика был такой, будто он только что вылез из комедии Берта Рейнолдса — весь, вплоть до свинячьих глазок, выглядывающих из складок жира.

— Я тебя спрашиваю, парень!

И даже говорил он, как в плохой комедии Берта Рейнолдса, но у Роланда не было ни малейшей охоты смеяться. Такому типу дай дубинку и право ею орудовать, так он это сделает не задумываясь.

— Я что-нибудь нарушил, офицер? — Роланд старался говорить спокойным, ровным голосом, без малейшего намека на что-нибудь похожее на оскорбление. Если этого человека прислала Тьма, ей не пришлось много трудиться.

— А если бы ты не нарушил, стал бы я тратить на тебя время? Ты тротуар перегораживаешь. Проходи давай.

А за словами ясно угадывался подтекст: «Давай, хипарь вонючий, побазарь. Я тебя с дерьмом смешаю, и ты это не хуже меня знаешь».

Много лет назад Роланд мог бы и возразить. Пешеходы его легко обходили, и никто не жаловался. И много лет назад такой спор закончился проведенной в кутузке ночью и тремя сломанными ребрами. Он присел, уложил гитару в футляр и застегнул замок.

Фараон стоял и глядел ему вслед, и Роланд мог видеть его до тех пор, пока эту тушу не скрыл поворот на Бэй-стрит.




Под грохот подземки, сотрясавший весь западный склон долины Дон-Вэлли, Эван с Ребеккой проползли сквозь дыру в изгороди и вскарабкались по массивной цементной опоре виадука Блур.

— Посмотри на растения! — крикнула Ребекка, перекрывая шум рельсов.

Вопреки постоянному грохоту и вибрации виадука сверху и облаку выхлопных газов с Бэйвью-авеню снизу свежая зелень покрывала землю роскошным ковром. И даже палящая жара последних дней не смогла с ним совладать.

— Это тролль за ними ухаживает. Работа у него такая. — Поезд уже проехал, и последнее слово упало в относительную тишину. Ребекка хихикнула и добавила: — И за мостом тоже он смотрит.

Эван проследил взглядом по всей длине массивной колонны до верха, где под углом уходили в ночь стальные опоры, и снова глянул на землю. Тролль был их последней надеждой. Никто из серого народа, с которым они сегодня говорили и кого предупреждали, ничего не знал. Некоторые просто не хотели разговаривать и молча пожимали плечами. Серый народец в городе был в основном молод и мало чем интересовался, кроме своих собственных дел. А более взрослых, более серьезных созданий было мало и становилось все меньше.

Внимание Эвана привлекло дерево, стоящее там, где, казалось, дереву расти не следовало. Он прояснил свой ум, и тролль грациозно наклонил голову.

Тролль умел держаться так, что создавалось впечатление высоты, хотя он не был особенно высоким и массивности, хотя и массивным он тоже не был.

Улыбнувшись, Ребекка шагнула вперед.

— Лан, — она положила ладонь на руку тролля выше локтя, и мох, который тот носил вместо шерсти, мягко поддался, — это Эвантарин. Он мой друг.

Тролль это не спеша обдумал, пока над ними проносился очередной поезд подземки. Глаза его, лишенные белков, внимательно изучали Адепта. Потом он снова кивнул.

— Тьма пришла на эту землю, — начал Эван, но тролль остановил его жестом узловатой руки. — Если ты знаешь, — спросил Эван, — почему ты не ушел спасаться? Тролли несут в себе достаточно Света, и если посланец Тьмы тебя уничтожит, сила его возрастет.

— Я тут вне опасности, — улыбнулся тролль; голос его звучал медленно и уверенно, как река, впадающая в море. — Эта небольшая Тьма меня не тронет. Она знает, что для нее я слишком силен. Она не будет тратить силы, нужные ей для борьбы с тобой. Даже если падут барьеры и придет большая Тьма, я не брошу свой сад.

— Мы хотим остановить Тьму, Лан, — серьезно сказала Ребекка. Ей было приятно, что тролль сегодня не прочь поговорить. Иногда она приходила, и они часами сидели молча. — Эван уверен, что тролли мудры. Ты знаешь что-нибудь, что может нам помочь?

— Я знаю, как помочь расти тому, что растет. Я знаю мосты. — Он повел рукой и расправил согнувшийся под ветром крохотный росток. — Много лет я не думаю ни о чем другом.

— Может быть, теперь настало время, — мягко заметил Эван.

Тролль посмотрел вдоль виадука на две огромные арки и две поменьше, поддерживающие концы моста, потом снова на Эвана. Под его тяжелым взглядом Эван поднял подбородок и расправил плечи.

Тролль опять остановил его жестом массивной руки.

— Нет надобности показывать мне сияние славы, Адепт. Я хаживал путями Света. Леди… — Эван вздрогнул, услышав от тролля имя, данное им Ребекке. — Там в плюще застрял птенец. Он выпал из гнезда, а я слишком тяжел, чтобы туда взобраться.

— Хочешь, я сделаю, Лан? — Ребекка даже слегка подпрыгнула.

— Если можно.

— Я сразу же вернусь, Эван!

Она вскарабкалась по круче и исчезла у основания опоры моста, явно зная дорогу в плюще, о котором говорил тролль.

Они переждали, пока прошел еще один поезд, окутавший их волной грохота, и потом тролль произнес:

— Если победишь, возьми ее с собой.

— Что?

— В другие времена она могла бы укорениться, ее простота не помешала бы, но теперешнее время постоянно подрубает ей корни. Оно к ней жестоко, а я желал бы для нее мира. Сделай это — и я твой должник.

Захваченный врасплох, Эван повернулся и отошел на несколько шагов. В прошлом уже случалось и людям проходить сквозь барьеры, хотя и очень давно.

Он примерил Ребекку к тому миру, из которого явился, и она пришлась ему впору.

«Быть может, потому меня к ней так тянет, что она напоминает мне о доме».

Он вздрогнул, представив себе, каково бы ему было застрять в этом мире, и восхитился, что ее чистота и ясность так долго оставались нетронутыми.

— Это должен быть ее выбор, — тихо ответил он. — Но если мы победим, я попрошу ее пойти со мной.

— Если ты потерпишь поражение, Адепт, вопроса больше не будет.




«Самый большой в мире книжный магазин» был еще открыт и втягивал медленный поток покупателей, хотя ничего подобного толпам, слоняющимся по Йонг-стрит в квартале отсюда, тут не было. Прижав к груди Терпеливую, Роланд просто пробежал пальцами по струнам, успокаивая расходившиеся нервы. Его осторожность по отношению к полиции могла быстро перейти в злобный страх, если он позволит себе распуститься, а этого ему не хотелось.

К тому же от подозрения, что Тьма невидимо находится рядом, пользуясь его незащищенностью, спокойствия не прибавлялось.

— Садись в машину.

Роланд хотел было сказать, что дверцей зажало куртку и ее не вытащить, потому что руки скованы наручниками за спиной, как на его плечо обрушилась дубинка. Он попытался вывернуться, упал и сбил с ног полицейского. По спине, по ребрам, по ногам, по голове — он потерял счет ударам.

Сопротивление работникам правопорядка, было сказано в суде. Нападение на офицера полиции. И напарник того копа, который тогда только смотрел, опять промолчал. По молодости Роланду тогда дали условно. Только-только пятнадцать ему стукнуло.

— Значит, мешаем движению?

Струны врезались в непроизвольно стиснувшиеся пальцы, когда Роланд обернулся. По боку потекла струйка пота, но не от жары. Их было двое, они стояли почти вплотную, так что был слышен запах мыла и лосьона после бритья.

Который повыше, рыжий, вытащил блокнот. Страх он распознавал сразу, а страх, по его глубокому убеждению, означал вину.




Дару со вздохом отпихнула стопку папок на край стола. Всю писанину, которую могла, она закончила, но ее еще будет много после походов в суд и посещений подопечных. Неделя уже забита, но это не значит, что не возникнет новых проблем, новых людей, которым нужна помощь, новых битв, в которых придется драться.

Выключив настольную лампу, она вдруг поняла, что в помещении осталось только дежурное освещение.

— Десять сорок? — поразилась она, схватившись за часы, будто сама была в этом виновата. Голос ее отлетел от стен и затих вдали, и тут Дару поняла, что единственный слышимый звук — это биение ее собственного сердца. — Похоже, я опять последняя на всем этаже.

Дару встала, прихватила сумку и пошла к лифтам, аккуратно прокладывая себе путь по забитым узким извилистым коридорам, которые в этом тусклом свете казались еще уже и теснее. Тишина была столь пронзительной, что Дару подумала, уж не одна ли она во всем здании.

Нажав на кнопку лифта, она стала ждать. Ждать. Ждать. Бывало, лифты случайно отключали, и ей приходилось пилить семь этажей вниз по скупо освещенной лестнице. Терпеть не могла Дару эту лестницу; там было видно на один пролет вниз и на один пролет вверх, а самый тихий звук перекатывался от стены к стене и никак не замолкал, создавая мнимые опасности и маскируя реальные. Звоночек прибывшего лифта заставил ее подпрыгнуть. Войдя внутрь, она обругала себя за то, что дергается от звука, который слышит сотни раз на дню.

Подземный гараж был ярко, почти резко освещен, и остро выделялись края предметов. Дару сощурилась, и, плюнув на предупреждение пешеходам ходить только по дорожкам, пошла напрямик через пустую стоянку туда, где оставила машину. Обогнула угол, остановилась и выругалась. Там не было света.

Дару обернулась. Из открытой двери лифта ложилось тусклое желтое пятно. «Надо бы подняться в холл и сказать охраннику». Но, пока она смотрела, двери закрылись, лифт зашумел и пополз вверх. За спиной осталась тьма.

Всего в тридцати футах стоял ее потрепанный пикапчик — тень в темноте. Когда вернется лифт, она уже может сидеть в машине и ехать домой. Дару сделала шаг, второй, удивляясь, как быстро вошла в полную темноту. Должен же сюда доходить хотя бы отсвет от остальной части гаража.

Машину она нашла коленкой.

— Черт побери!

Слово упало в темноту и растаяло.

Одной рукой выуживая в сумке ключи, другой она водила по дверце в поисках ручки. «Тысячу раз уже открывала я эту хреновину… а, вот она». Прижав палец к щели замка, чтобы не потерять, Дару вытащила связку и вставила ключ в скважину. На полпути его заело, а от нетерпеливого рывка вся связка звякнула о бетон.

Обругав себя как следует, Дару упала на колени и стала шарить вокруг. И вдруг застыла с распростертыми руками и растопыренными пальцами, почуяв, что она больше не одна. Волосы на затылке зашевелились, дыхание прервалось, обострились все чувства. Тогда она услышала тихий, почти шелковый звук. И еще раз, только уже ближе.

Тогда она вспомнила, что по городу бродит Тьма.

В поисках ключей Дару лихорадочно скребла пальцами по бетону, заглушая прочие звуки. Ей уже не надо было их слышать, чтобы знать: это все еще здесь. Кончик пальца коснулся металла. Оставляя клочки кожи с костяшек на шероховатом бетоне, она сгребла ключи и кое-как вскочила на ноги.

Потом не могла найти ручку…

Потом не могла найти замок…

Потом проклятый ключ не подходил…

Потом что-то коснулось ее спины.

Она взвизгнула и обернулась с поднятой рукой.

— Поосторожнее, мисс! Я просто думал, что вам тут не помешает свет. — Охранник поднял фонарик и посветил на дверцу.

Дару сделала глубокий вдох и заставила себя перестать дрожать. Старик понимающе улыбнулся — ее реакция его не удивила и не огорчила.

— Тут сильно жуткое место, когда света нет, — добавил он, оглядевшись вокруг.

Она проследила за его взглядом, отметив, что тьма стала скорее серой, чем черной. И машина была видна, не отчетливо, но все же видна. Облизнув пересохшие губы, она кое-как пробормотала «спасибо», отперла дверцу и забралась внутрь. И отъезжая, увидела — или подумала, что видит, — в свете фар тень там, где никакой тени быть не должно.

* * *


Не имея веских причин для задержания — ни незакрытых ордеров, ни предыдущих задержаний, ничего, даже неоплаченных штрафов за парковку, — полиция вынуждена была отпустить Роланда. Он провел очень неприятные двадцать минут, заикаясь на собственном имени, забывая от волнения адрес. Каждый раз, когда он открывал рот, полицейские с новой силой начинали подозревать, что он в чем-то да виноват. Гитару они ему велели положить, и у него даже не было в руках ее успокаивающей тяжести.

Наконец они его отпустили, напутствовав суровой фразой: «Смотри не попадайся!»

Когда квартал остался позади, Роланд сообразил, что один, а может быть, и оба копа моложе его самого. Но осознай он это раньше, ему бы все равно с того пользы не было. Потрясенный и выведенный из равновесия, он шел на Йонг-стрит, чтобы затеряться в безликости толпы. Сейчас он предпочел бы Тьму еще одной встрече со Столичной Полицией Торонто.

Ансамбль из четырех музыкантов все еще бацал свою версию рока у северного конца Центра, но публика поредела. Пока он смотрел, от нее отделилась еще одна группа подростков и влилась в медленный людской поток, идущий на юг. На север не шел никто.

Озадаченный этим обстоятельством, Роланд последовал за толпой.

Пространство перед главным входом было запружено людьми, кто-то подергивался в такт, кто-то кивал, и все стояли и тихо слушали одинокий голос под акустическую гитару.

Роланд стал проталкиваться вперед, временами используя футляр как таран, и остановился за один ряд до певца. Он не заметил в нем особой притягательности. Темноволосый молодой человек, примерно одного с ним возраста, стоял, перебирая струны новой черной «Овации»; голос приятный, но не потрясающий. По крайней мере по сравнению с качеством гитары. Удовлетворив свое любопытство, Роланд прислушался к песне.

Слов он не разобрал, да вряд ли они что-нибудь и значили, но чувства уловил легко. Отчаяние. Разочарование. Безнадежность. И поймал себя на том, что кивает в такт и соглашается всей душой. Но почему? Если всем все равно, то ему-то какое дело?

«Эвану не все равно», — произнес голос у него в голове.

«Работа у него такая», — ответил Роланд, желая голосу заткнуться и не мешать слушать.

«А Дару?» — продолжал голос.

«И у нее тоже», — радостно заметил Роланд, впервые в жизни одерживая в подобном диалоге победу.

«А Ребекка?»

На это у Роланда ответа не было. Ребекке не все равно, просто не все равно — без всяких причин.

Вдруг музыка перестала на него давить, и Роланд дернулся, стряхивая с себя наваждение.

Певец поднял глаза и улыбнулся прямо в лицо Роланду.

И Роланд попятился, быстро выбираясь из толпы, не обращая внимания на отмечавшие его путь вопли и проклятия. И не остановился до тех пор, пока не уперся спиной в афишную тумбу, оставив между собой и Тьмой барьер из тел. Сердце стучало так, что заглушало музыку, однако Роланд знал: она еще звучит.

И еще он знал, что должен что-то сделать.

«Не могу. Опять придет полиция, и разговорами на этот раз не кончится».

Он запыхался, как после бега.

«Не могу! Не могу я биться с Тьмой в одиночку. Эвана сюда надо!»

А вокруг него качались и отбивали такт люди, и лица их тускнели и тускнели.

«Не могу».

Но неуверенные руки уже сами расстегнули замки футляра, вынули из него Терпеливую и поставили перед ним как щит.

Это был его долг, потому что Тьма взяла то, что было его любовью, и стала корежить и уродовать. И допустить, чтобы это продолжалось, он не мог.

И заменить его не мог никто другой.

Но где найти силы, чтобы снять разочарование, черным дегтем плывущее над толпой? Какая мелодия способна вырвать разные поколения слушающих из-под чар Тьмы? Он выбирал и отбрасывал, снова выбирал и снова отбрасывал. Потом понял, что если у него есть лишь один шанс, то и песня может быть только одна. Пальцы нашли аккорды вступления, и Роланд взмолился, попросив помощи Джона Леннона, где бы он ни был.

На четвертой строчке ближайшие головы стали поворачиваться в его сторону.

На шестой они стряхнули с себя Тьму, и это стало расти и шириться.

Роланд позволил песне петься самой, отдавшись стихам и музыке и отключившись от всего остального. Песня должна стать всем сущим, не оставив места, куда может просочиться Тьма.

Закончив «Вообрази», он без паузы перешел к «Пусть будет» и увидел слезы на нескольких лицах. Подумал, что у него тоже, наверно, мокрое. Роланд чувствовал, как сила его пения, его игры отделялась от голоса и пальцев и росла, росла. Вот во что стоит верить, говорила сила. Надежда. Жизнь. Радость.

Роланд скользнул в «Не купишь мне любовь» и заметил, как стали притоптывать ноги вокруг. Заметил улыбки и понял, что победил.

Он перестал петь, когда голос сорвался на хрип, и нисколько не удивился, обнаружив, что пел чуть больше двух часов. Толпа стала расходиться со смехом и разговорами. Оставались, конечно, хмурые или неприветливые лица, но гнетущее чувство отчаяния исчезло.

Роланд размял затекшие пальцы и улыбнулся. Матч Битлы — Тьма: один — ноль в пользу Битлов.

— Я так думаю, — раздался у него за плечом тихий голос, — что нам надо бы поговорить.

Роланд улыбнулся шире. Теперь, после всего, он готов иметь дело с копами. Повернулся — и застыл.

Ему улыбалась Тьма.




ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


— Ты прекрасно играешь. — Адепт Тьмы кивком показал на Терпеливую, все еще лежащую у Роланда на руках. — С лучшим инструментом ты будешь непревзойденным.

Пальцы Роланда напряглись на полированном дереве.

— Я счастлив и с этим, — ответил он, и сквозь страх прорвалось возмущение.

— Конечно, счастлив. — Адепт Тьмы, поставив на торец свой футляр с гитарой, непринужденно на него облокотился. — Не был бы ты счастлив, не играл бы так хорошо. Но ведь ты, несомненно, подумывал, каково это — играть на действительно классной гитаре. С приличным резонансом и струнами, которые не ослабевают в самый ответственный момент.

Пальцы Роланда непроизвольно коснулись струны «ля». Она постоянно ослабевала, сколько бы раз он ее ни менял и как бы тщательно ни настраивал. Да и у самой Терпеливой — лучшей из всего, что он мог себе позволить, звук не был так уж силен и глубок.

«Я с ума сошел, когда полез против него с таким… Постой! — Он заставил себя оторвать взгляд от Тьмы и поглядел на остатки рассасывающейся толпы. — Ведь я же победил!»

И радость победы вновь наполнила его, а с ней вернулась уверенность в себе.

— Я счастлив и с этим, — повторил он, интонацией пресекая дальнейшую дискуссию, И уложил Терпеливую в футляр, бережно устроив на фетровой обивке. Выпрямившись, он увидел, что Адепт Тьмы загородил ему дорогу.

— Идем со мной.

— Зачем?

— Идем. Тебе теперь нечего меня бояться. Ты меня победил. И можешь себе позволить быть великодушным.

«Вот те и прогулочки по темным переулочкам». Роланд уставился куда-то поверх обтянутого хлопком плеча и попытался собраться с мыслями. Он определенно не собирался идти на прогулку с этим обманчиво дружелюбным молодым человеком, и все тут. Однако Эвану нужна информация: где прячется Тьма, где будут врата — а сейчас предоставляется лучший, быть может, единственный, шанс ее получить. Конечно, это рискованно, но, пожалуй, рискнуть стоит. В нем все еще оставалась согревавшая его сила. И к тому же Адепт Тьмы не выглядел устрашающе. Роланд его только что победил, и сможет это повторить.

Приближающиеся с юга две массивные фигуры в синих мундирах подтолкнули его к решению.

— Куда пойдем? — спросил он, направляясь к северу.

Адепт Тьмы подстроился под его шаг.

— Да просто вокруг.

Они шли молча, пока не свернули на Дандес-стрит, и тогда Адепт сказал:

— Я хотел бы заключить с тобой сделку.

Роланд от удивления дернул головой.

— Сделку? Что это за сделка?

— Ты получишь то, чего больше всего желаешь, а взамен перестанешь помогать Свету.

Тон был настолько деловой и будничный, что Роланд мог лишь спросить:

— Ты меня соблазняешь?

Адепт недоуменно улыбнулся.

— В общем, именно это я и делаю.

Несмотря ни на что, Роланд мог только рассмеяться в ответ. Они опять свернули влево, в небольшой парк за Центром, двигаясь по траве в сторону видневшихся шпилей церкви Святой Троицы.

— Ну, соблазняй, только предупреждаю: я не хочу ничего из того, что ты можешь дать.

— Однако последнее время у тебя возникали новые желания.

— Нет! — Роланд энергично замотал головой. — Нет! Не было этого!

Адепт Тьмы выразил удивление.

— Ты отрицаешь свое вожделение к Свету?

Роланд вознамерился было сказать «да», потому что не мог признать перед Тьмой то, в чем самому себе не хотел сознаваться. И остановился. Лгать в лицо Тьмы — это опасно. Ложь, вдруг дошло до него, есть отречение от Света, к чему бы она ни относилась.

— Нет, — медленно и осторожно произнес он. — Я не отрицаю своего вожделения.

— Но ведь ты сказал, что этого не было!

Я отрицаю, что у меня были новые желания. — Это была не совсем правда, но Роланд решил, что сойдет и так. — Желание любви у меня возникало и раньше. И какая разница, как там смонтирован водопровод?

«И в самом деле, какая? — сказал он себе, вдруг поняв, что эта мысль пришла ему в голову только что. — Святое небо, прав был Эван — нет зла в любви. Вот когда я его опять увижу, тогда я…» — Он прервал мысль, не зная точно, что тогда будет, но уверенный в том, что перестанет метаться. Свет из окон церкви упал на лицо Тьмы, и Роланд понял, что победил снова.

— Но я не это тебе предлагал, — небрежно отмел в сторону скользкую тему Адепт, когда они пошли обратно к Центру. — Не это твое самое сильное желание.

— Ну-ну? — подтолкнул его Роланд, желая, согласно предложению Тьмы, быть в победе великодушным.

Адепт перевел дыхание и приставил ладонь к стеклянной двери, ведущей в торговый ряд. Та распахнулась.

— Эй, сейчас уже за полночь. Тут не должно быть открыто!

— И не было. — Адепт улыбнулся через плечо, и его синие глаза в тусклом свете стали почти черными. — Пойдем.

Роланд пожал плечами — «Се, агнец идет заклатися»… — и шагнул следом.

«Итон-центр» ночью выглядел внутри совсем по-другому — как декорация в ожидании актеров. Туфли на мягкой подошве ступали по плитам абсолютно бесшумно. Адепт с Роландом пересекли широкий пролет и остановились возле больших стеклянных дверей на Йонг-стрит. По другую сторону стекла площадь, на которой они играли, уже опустела, и на ней остался только мусор.

Адепт Тьмы взмахнул длиннопалой рукой.

— Я дам тебе то, что у тебя было тут сегодня вечером…

— Это и так мое, — перебил Роланд, ощутив последнюю крупицу тепла от своей силы. — Это исходило изнутри, а не снаружи. Ни дать, ни отобрать у меня это ты не можешь.

— Ты недослушал, — вздохнул Адепт Тьмы. — Я дам тебе то, что у тебя было сегодня, но песни будут твои собственные.

— Мои песни…

— Да. Твоя музыка и твои слова будут двигать людьми. Ты не должен всю жизнь петь чужие слова и сочиненную другими музыку.

— Мои…

— Ну, — улыбнулся Адепт Тьмы, — не этого ли желаешь ты более всего на свете?

— Да, — еле сумел выговорить Роланд. Обрести частичку, которой так не хватает его собственным песням. Обрести свой собственный голос. Чтобы созданная им музыка значила что-то и для других и повергала их в слезы и смех, в гнев и радость, и жила, и действовала, когда его самого уже не будет. Как часто он думал, что за это можно бы и душу продать. Теперь предоставляется шанс.

— Ну как, договоримся?

Да и не нужен он Эвану на самом деле. И сегодня дважды он сделал вклад в победу, дважды победил Тьму. Не хватит ли?

— Роланд?

Свои песни. Своя музыка.

— Договоримся?

Красная с белым обертка от жареных цыплят полощется на сквозняке.

«— Роланд, они цыплят купили!

— Вижу, детка.»

А будет ли Ребекка слушать его песни? Он почему-то понял, что нет. Но весь остальной мир — не перевесит ли он одну слабоумную простушку?

Роланд не мог поднять головы, он весь дрожал, и голос его был еле слышен:

— Нет.

Не перевесит.

— Нет?

Роланду следовало бы впасть в экзальтацию — он только что еще раз показал, насколько силен, — но ощущал он лишь невыносимую боль утраты.

— Ты совершаешь ошибку, Роланд, — пожал плечами Адепт. — Но это твое дело.

— Ты очень спокойно это принял, — сказал Роланд. Он был неприятно удивлен таким небрежным отношением Тьмы к своей жертве.

Адепт приложил руку к двери, и замок сухо щелкнул.

— Что-то выигрываешь, что-то проигрываешь. Оп-па! — Он сделал паузу. — Похоже, твои приятели в синем все еще здесь. Боюсь, им не очень понравится, когда они увидят, что ты выходишь из запертого здания.

Роланд перевел взгляд с полицейских на Адепта и понял, что сейчас он скажет самую, быть может, большую глупость в своей жизни. Но страх перед полицией был непосредственным страхом, а перед Тьмой — ну, несколько уже ослабленным.

— Так что же нам делать?

— Идти обратно, разумеется.

И они прошли обратно через весь пролет к двери, выведшей их на другую сторону церкви.

— Мы обошли вокруг Троицы, — заметил Роланд, когда они проходили мимо фонаря внешнего освещения церкви.

— Да, я знаю.

Роланд прислонился спиной к каменной стене и глубоко вдохнул влажный воздух.

— Не могу тебя понять. Ты не такой, как я думал. Ты — как бы это точнее сказать — не очень страшный.

— В самом деле? — спросил Адепт. И тут же стал очень страшным.

У Роланда подкосились ноги, и колени стукнулись об асфальт. Разум, пытаясь справиться с огромностью представшего перед ним зла, ничего не мог больше воспринимать. Роланд пытался отвернуться — и не мог. Пытался вскрикнуть — и не смог. С невероятным усилием он заставил себя произнести единственное слово, и оно было похоже на всхлип:

— Эван…

— Поздно, — улыбнулась Тьма.




— Эй, Мардж!

Констебль Паттон остановилась, взявшись за ручку двери, и подождала, пока позвавшая ее сотрудница подбегала, размахивая листком бумаги.

— Нашла я парня, которого ты ищешь!

— Быстро ты это. — Паттон протянула руку за листком.

Сотрудница с веселой ухмылкой отдала бумажку.

— Это было нетрудно. Я хочу сказать, он довольно необычен. Неудивительно, что ты его запомнила.

Разглядывая распечатку, констебль Паттон кивнула:

— Я и сама не удивляюсь.

Картинка уступала оригиналу; она не могла передать игру движущейся светотени в волосах и постоянно меняющейся улыбки. Заметив этого парня в гостинице, Паттон поняла, что уже видела его раньше.

— Значит, мы его загребли в драке на стадионе… Эван Тарин, да? — Она сунула листок в карман. — Спасибо, Ханя. Не перестаю удивляться, чего ты только не вытаскиваешь из своего компьютера!

Ханя улыбнулась:

— Работа у меня такая. Это еще просто.

Через несколько минут Паттон, садясь в патрульный автомобиль, бросила листок на колени своему напарнику.

— Я же тебе говорила, — добавила она, когда он взял рисунок.

Констебль Брукс, прочитав информацию, только хмыкнул.

С самодовольным выражением лица констебль Паттон барабанила пальцами по приборной доске.

— Я же знала, что двух таких красавчиков в городе быть не может.

— Большое тебе спасибо, Мэри Маргарет. — Он отдал ей листок и тронул машину с места. — Что теперь?

— Он был отпущен по поручительству Дару Састри из Столичной Социальной Службы.

— Ага. И что?

— А то, что после сегодняшней смены мы ее проверим. Этот мистер Тарин как-то связан с убийцей, и мне хочется с ним и его дружком перекинуться парой слов.

— Надо было ими заняться сегодня.

Да знаю, — поморщилась Паттон. Ей самой было непонятно, почему она отпустила этих двоих просто так — даже имен не записала. Это было не в ее правилах. Краем глаза она глянула на Джека. Это было не в их правилах. — Это, я думаю, из-за жары.

— Ты в самом деле в это веришь?

Паттон невесело рассмеялась.

— После той ночи в Дон-Вэлли я сама не знаю, во что верю.

— Я лично верю в то, во что всегда верил.

— А ты всегда верил в единорогов?

— Ага.

— В эльфов и кобольдов, разумеется, тоже?

— Угу.

— В гулей, и призраков, и тварей, которые шастают в ночи?

Он ответил не сразу, а когда ответил, вся шутливость из его голоса исчезла.

— Это ясно и без слов.

Больше они в эту ночь не говорили — только наблюдали.




— Но где же он, Эван?

— Не знаю, Леди. Не могу его найти.

— Он мертв?

— Нет. Если б он погиб, я бы знал.




Все в мире было не так. Роланд заставил себя открыть глаза и тут же закрыл — даже самая малая доза света вышибала искры из мозгов. Такого похмелья у него никогда в жизни еще не было. Мозг будто пропустили через миксер, живот прижало к позвоночнику железным шлагбаумом, и одолевал неудержимый позыв к рвоте. Опять, По запаху можно было определить, что это уже случилось. Вот если бы голова перестала болтаться, тогда…

Он вспомнил Тьму, ужас и боль и задергался, слабо шевеля руками и ногами.

— Говорил же тебе, не сдохло.

Все внутренности сжало так, что истерика и страх исчезли, осталась только борьба за глоток воздуха. Когда опасность неминучей смерти, как ему показалось, миновала, он снова открыл глаза.

Земля покачивалась вверх и вниз в четырех футах под его головой — чуть-чуть не доставали до нее болтающиеся руки. В поле зрения входила и выходила какая-то размытая круглая бульба, и Роланд попытался сообразить, что бы это такое могло быть. Собрав все силы, которых на данный момент оставалось не очень много, он заставил собственные руки упереться в то, что его держало. Оно не шевельнулось, хотя на ощупь было теплым и слегка упругим.

Оно снова стало туже, и руки упали, в глазах позеленело, потом стало краснеть, потом…

— Придушишь, дурак! — бухнул второй голос, раздался звук, похожий на удар грома, и слава Богу, давление ослабло, и Роланд втянул полные легкие насыщенного смрадом воздуха.

Когда в глазах прояснилось, Роланд увидел, что размытая круглая бульба — это босая и грязная нога.

«Размер этак семидесятый при десятой полноте», — подумал Роланд, покачиваясь туда-сюда. Потом до него дошло, что это может означать.

— О Господи! — Страх дал ему силы вывернуть шею и глянуть вверх.

Великан, который нес его под мышкой, был ростом футов пятнадцать. Шагавший рядом его приятель — чуть покороче. Оба одеты в вонючие гниющие шкуры, грубо стачанные наподобие безрукавок.

Роланд заколотил руками и ногами, а когда это не возымело действия, попытался вывернуться. Со шкур тучей поднялись мухи, покружились и сели обратно. Но великаны не обратили на это внимания. Силы оставили Роланда, голова безвольно свесилась, реальность сузилась до мелькавшего перед глазами клочка земли. Глядя, как грязная дорожка переходит в скальную тропу, он пробормотал: «Кажется, я уже не в Канзасе». Не оригинально, но ничего более умного в этих обстоятельствах он не мог придумать. Страха у него уже не оставалось — он вытек вместе с силой, а чувства притупились, однако Роланд подозревал, что скоро это переменится, стоит ему только чуть больше узнать, чего надо бояться.

Великаны петляли мимо куч гниющего мусора, и от поднимающейся вони спазмами сводило желудок. Его снова начало рвать. Для изголодавшегося по кислороду тела это было слишком, и он снова скользнул в беспамятство.

Пришел в себя через несколько минут, когда, брошенный на землю, проскользил несколько футов по какой-то мягкой, податливой насыпи, усыпанной твердыми обломками, врезавшимися в избитые ребра. И это была самая лучшая постель за все годы его жизни. Даже вонь не могла омрачить радости от того, что можно спокойно лежать и наслаждаться свободным дыханием. Роланд ничего не видел, в ушах гудело, но он чувствовал себя так хорошо, как никогда на протяжении последних — он смутно припомнил встречу с Тьмой — часов. Вдруг появился свет, и Роланд увидел, что в десяти футах от него стоит один из великанов и тень его танцует в свете костра на странных угловатых предметах. В его руках футляр с гитарой Роланда казался игрушечным.

Роланд попытался оттолкнуться от земли. Рука прошла через опору с влажным хлюпаньем и попала в полость, заполненную чем-то вроде рисового пудинга, только рисинки в нем шевелились. Роланд взгромоздился на колени, и его обуял ужас: большинство тел разложилось уже до неузнаваемости, гудение шло от миллионов мух, а грудная клетка, в которую провалилась его рука, чем-то кишела. Даже при тусклом освещении нетрудно было догадаться, чем она могла кишеть в царстве мух.

Только реакция на трупы не позволила Роланду сразу отреагировать на личинок. Какая-то часть его существа хотела заорать: «Уберите это! Уберите!» — но из-за шока он лишь отряхнул руку и остался стоять на коленях с выпученными глазами.

Как и большинство людей его поколения в его части света, Роланд немного видел трупов — если быть точным, то лишь один, да и тот лежал, как восковая кукла, будто никогда и не жил. Эти же тела были и более, и менее реальны, и единственные сведения о том, как с ними быть, Роланд получил из фильмов, которые предпочел бы не помнить. Хотя все это невозможно было принять ни за фильм, ни даже за кошмар. Ни фильмы, ни кошмары не дают такого непосредственного впечатления. Заболело колено, в которое что-то врезалось, и, Роланд, чуть сместившись, глянул вниз. Под его тяжестью развалился на три четверти палец скелета, блеснула обнажившаяся поверхность сустава. Роланда затрясло, и он ощутил, как в утробе рождается вопль.

— На твоем месте я бы не стал кричать.

У одного трупа задвигалась челюсть, а голос — голос принадлежал Тьме.

— Только напомни этим двоим, что ты здесь, и они могут надумать позавтракать пораньше.

Роланд всхлипнул, но не издал больше ни звука. Оглянувшись, он заметил, что один из великанов все еще возится с костром, а второй копается в мусорной куче у стены пещеры.

— Но выход есть, — нашептывал голос Тьмы. — Тебе только надо позвать меня. Попроси меня помочь, и я перенесу тебя домой.

Губы используемого Тьмой рта не были на это способны, но в голосе Адепта Тьмы Роланду почудилась улыбка, когда тот прибавил:

— Только не думай слишком долго.

— Не думай слишком долго, — повторил Роланд, когда труп затих. Разум его балансировал на грани помешательства, и он смотрел в черную глубину, предвкушая развязку.

«То есть сдайся, — раздался глумливый голос у него в голове. — Пойди по легкой дорожке, как дядя Тони говорит».

Выход манил. Роланд отступил от него на шаг.

«А вот черта с два. — Он заставил свое тело не дергаться. — Эти парни мертвы. Вреда мне они не сделают. А если попробуют, от хорошего тычка на части развалятся».

Смелые слова, хоть он им и не верил до конца. Слишком живое воображение наделяло осклизлые останки жизнью.

«Он хочет напугать меня так, чтобы я не мог думать, и мне останется только к нему воззвать. Значит, он не может просто…»

Он заставил себя отвлечься от мыслей о Тьме — они снова заведут его на самый край — и сосредоточиться на ближайшей задаче: как удрать от великанов. Некоторым образом Адепт Тьмы оказал ему услугу — ведь Роландом так овладел страх Тьмы, что для мирских страхов не осталось места, и теперь, сосредоточившись на проблеме выживания, он обнаружил, что может соображать.

— Выпьем. А сожрем потом.

Это звучало обнадеживающе.

— Щас сожрем. Пока не сдохло.

Вам этого бы не надо…

Роланд осторожно повернулся. Великан побольше растянулся на полу возле костра, откинувшись спиной на кучу барахла. На коленях он держал деревянную кружку. Другой сидел, грызя бедренную кость.

— Щас сожрем, — повторил он сквозь зубы, и кость с хрустом расщепилась. Роланд вздрогнул. — Дохлое хуже.

— Не сдохнет, — возразил другой, отхлебывая из кружки щедрый глоток. — Ничего не сломано.

— Всегда дохнут, — настаивал первый.

Роланд понял, что очень легко впасть в заблуждение, считая великанов просто немытыми шутами. Может, они и не были очень разумны, но штабеля костей свидетельствовали, что дело свое они знают. Поскольку они его подобрали в беспамятстве, то, быть может, он был их первой добычей, не избитой до смерти. И если никто раньше не пытался удрать, то шансы на успех неизмеримо возрастают. Надо только тихонько пробраться среди теней у стены, незаметно выскользнуть из пещеры и рвануть со всех ног.

Но плохо было то, что великан поменьше сидел между ним и Терпеливой, а без нее Роланд не уйдет.

Великан побольше запустил тем временем себе в глотку нескончаемый поток из кружки, а тот, что поменьше, высасывал мозг из кости, жуя ее легко, как мятную палочку. Но им наверняка захочется поссать или еще чего. Дай Бог, чтобы они для этого выходили из пещеры.

Чтобы чем-то себя занять, он стал снимать червяков с руки, которой неосторожно вляпался в труп. Это в некотором смысле было самым страшным из всего, что с ним пока произошло, так как тут он был активным участником, а не наблюдателем. Искушение крикнуть «Забери меня отсюда!» и заплатить за это, что потребуют, росло в нем с каждой секундой ожидания, с каждой снятой с руки личинкой, с каждой мухой, с каждым взглядом или полувзглядом на сгнившие тела, и в конце концов нервы у него натянулись туже гитарных струн.

Наконец великан поменьше встал и пнул ногой своего приятеля, который только фыркнул и крепче стиснул кружку.

— Выйду, — объявил он. — Без меня не жрать!

Это прозвучало музыкой. Когда его похититель протопал мимо, он застыл, а потом стал пробираться через усыпанную костями пещеру, пока не увидел выход за тушей великана.

«Хватай Терпеливую — и деру. Хватай Терпеливую — и деру, — повторял про себя Роланд как заклинание. Руки стиснули футляр. — А теперь… о черт возьми!»

Сам Роланд не играл на арфе, но достаточно времени провел с друзьями, которые умели это делать, и потому сразу понял, что инструмент, который небрежно швырнули на кучу ржавеющих доспехов — красное дерево, черненое серебро, витое золото, — принадлежал когда-то настоящему мастеру. У него пальцы зачесались провести по оставшимся струнам, погладить плавные изгибы, но он удержался. Роланд знал, что если он коснется арфы, то возьмет ее с собой, и это будет воровство. А красть грешно, даже у такой пары злобных качков. Человеку же, ходящему во Тьме, лучше быть чертовски осторожным, чтобы не оскорбить Свет.

Он откинулся назад, подумал и вдруг понял, что оставить эту арфу здесь, в мусорной куче, чтобы ее раздавили или — того хуже — чтобы она постепенно распалась на части, будет куда более страшным оскорблением для Света, чем банальное воровство. Поднимая арфу и стараясь не задеть еще оставшихся струн, Роланд понадеялся, что именно так это и воспримет Свет. Он зажал арфу под мышкой и взялся за футляр гитары.

Ощутив в руке привычную тяжесть Терпеливой, Роланд повернулся и обнаружил, что больший великан вовсе не спит, как он предполагал.

Из-под кустистых бровей на него взирали неожиданно светлые глаза, а тонкие губы растянулись в неимоверно унылой ухмылке.

«Класс. Он сбит с толку. Может быть, сочтет меня галлюцинацией».

— Жратва, ты куда?

«Это у него с голодухи. А, черт!»

Роланд уклонился от загребущей руки и рванул к выходу из пещеры, пренебрегая тишиной ради скорости.

«А может, надо было остановиться и спеть ему колыбельную…»

Тут великан взревел и вскочил на ноги.

«Или не надо?»

Роланд вылетел из пещеры на утреннее солнышко, вильнул мимо меньшего великана, который автоматически попытался его сцапать, и покатился вниз по усыпанному камнями склону. Добраться бы до леса, тут всего сто ярдов, даже меньше, а там, среди деревьев, можно легко оторваться от здоровенных и неуклюжих преследователей.

По крайней мере он на это надеялся.




— Ты уверен, что мне надо идти на работу, Эван? — Ребекка стояла в дверях, озабоченно глядя, как Адепт меряет шагами ее небольшую квартирку. — Я могу остаться дома и помочь тебе искать.

— Я был бы рад твоей помощи, Леди. — Эван прошел еще два шага и взял Ребекку за руку. — Но ты ведь знаешь, что любой беспорядок ослабляет барьеры между твоим миром и Тьмой. И если ты не пойдешь на работу… — Он прижался щекой к ее ладони.

— Если я не пойду на работу, это внесет беспорядок в жизнь многих людей, — серьезно подтвердила Ребекка. — Но Роланд — один из моих лучших друзей. И я хотела бы помочь его найти.

— У каждого из нас своя роль, Леди.

В серых глазах стихла буря, и теперь они были неестественно спокойны.

— Понимаю, — вздохнула она. — Но я бы хотела лучше остаться с тобой.

— И я бы хотел, чтобы ты осталась со мной, Леди.

Это было правдой, потому что Эван чувствовал себя увереннее, сильнее, когда она была с ним, легче касался Света, хотя и не понимал почему. Однако он подозревал, что, забрав Роланда, они пытаются заманить в капкан его, Эвана, и не хотел, чтобы Ребекка была поблизости, когда капкан щелкнет. Ею он рисковать не мог. На работе она будет в безопасности. Все же остальное тоже было правдой.




Ветви били по голове, рвали футболку и оставляли болезненные царапины на обнаженных руках. Роланд нырял под них, спасая глаза от хвойных игл, и выругался, когда нога попала под выступающий корень, и он чуть не расшиб лицо о ствол. Он бежал бы быстрее и легче, если бы бросил арфу, освободив руку для отбивания ветвей, но все то же упрямство, заставлявшее его оставаться на улице в любую погоду, удерживало инструмент под мышкой. Роланд ободрал голени о бревно, опять выругался и остановился.

Сперва он не услышал ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Постепенно он перестал пыхтеть, как целый класс на аэробике, и к нему стали пробиваться другие звуки леса.

Пели птицы.

Шелестели на ветру листья.

Тихо терлись друг о друга — шорх-шорх — две ветви.

Куда существеннее то, что он не услышал треска сучьев и рева великанов. Они устроили, конечно, игру в пятнашки, но даже великан поменьше не мог двигаться проворно среди деревьев, и Роланд, полный энтузиазма, вырвавшегося из отчаяния, быстро от них оторвался. Судя по звукам окрест, он был спасен.

Бережно прислонив арфу к бревну и спрятав Терпеливую от греха подальше за ствол большого дерева, Роланд позволил себе впасть в честно заслуженную истерику.

Когда истерика закончилась, он почувствовал себя почти спокойным. Да, усталым, все еще испуганным, но уже не напряженным до предела. Присев на бревно, Роланд вытер мокрые щеки тыльной стороной ладони и вздохнул.

— И что теперь? — спросил он у арфы.

Одна из порванных струн колыхнулась на ветру и задела за целую, заставив ее прозвенеть. Роланд впервые за долгое время улыбнулся.

— Добро пожаловать, — ответил он, наклонился и вытащил Терпеливую из укрытия.

На футляре появилось несколько новых зазубрин и царапин, но сама гитара, извлеченная для осмотра, казалась невредимой.

— Это моя леди, — сказал Роланд, обращаясь к арфе. Он отстегнул ремень от гитары и осторожно положил Терпеливую на ложе из пенопласта и войлока. — И, думаю, ты тоже была чьей-то леди. — Держа арфу на коленях, он приладил вышитую холщовую ленту к одному из закруглений арфы. — А леди заслуживает лучшего места. Вот здесь. — Он закинул ленту на плечо и встал.

— Может быть, чуть низковато, зато у меня рука свободна для защиты.

Роланд немного сдвинул Терпеливую на ее ложе, скорее для того, чтобы ощутить ее прикосновение к рукам, чем для чего-нибудь другого, и плотно закрыл крышку. У его бедра прозвучала тихая нота. Из футляра донесся приглушенный, но отчетливый ответ.

Роланд откинул крышку.

Терпеливая выглядела как прежде. Он провел пальцем по ее струнам. Звук нисколько не изменился. Только раньше она никогда не звучала, если он на ней не играл. Шли минуты, но и арфа, и гитара молчали. Роланд подождал секунду и снова закрыл футляр. К странности всего, что с ним произошло, эта новая странность относилась как три к десяти, не более.

— Ладно, — выпрямился он. — Чресла я препоясал. Как будем выбираться?

Кажется, вспоминалось читанное где-то и когда-то насчет мха, растущего на северной стороне деревьев. Здесь же мох рос, где ему хотелось, а у многих деревьев — по всему стволу. В лесу нельзя было определить, где солнце, и почему-то ни один бойскаут не выскочил из-за деревьев указать ему дорогу, желая заработать баллы за ориентирование в лесу.

— И все равно я не знаю, куда хочу выйти.

Наконец Роланд решил держаться пути, выбранного в поспешном бегстве — примерно вниз, и не расставаться с мыслью, что встретит в конце концов кого-нибудь, кто покажет ему путь домой. Не может быть, чтобы единственным выходом было воззвание к Тьме.

И только тот же противный голосок спросил: «А что, если так оно и есть?»




— Простите, я вас, кажется, где-то видела.

Эван обернулся на голос. Молодая женщина была тем, чем казалась, а не искусственным созданием Тьмы, так что он всего лишь улыбнулся и сказал:

— Не думаю.

Она же протянула руку и нежно коснулась его руки выше браслета.

— Вы уверены?

Ее пальцы тихо скользили по его коже.

— Уверен.

Она медленно передвигала пальцы вверх по его руке, пока не дошла до плеча. Придвигаясь ближе и касаясь его грудью, она с придыханием сказала:

— Это все равно. Теперь мы вместе.

На минуту Эвана ошеломило пламя желания в ее глазах, потом, чуть покачав головой, он осторожно высвободился.

«Свет притягивает Свет, — подумал он, идя своей дорогой и улыбаясь, а молодая женщина двинулась дальше, лишь смутно помня происшедшее, — но никогда раньше это не происходило так явно».

Но, пока он прошел два квартала от дома Ребекки до Йонг-стрит, то же самое случилось «так явно» с тремя другими женщинами, одна из которых годилась ему в прабабушки, двумя мужчинами, тринадцатилетним подростком и назойливо дружелюбной собакой. Эван остановился на углу — подумать и понять, в чем дело, и при этом чувствовал, что на него с неприкрытым желанием смотрят по крайней мере две пары глаз.

«Он ничего не может сделать со мной непосредственно, если только мы не встретимся лицом к лицу, и потому старается затруднить поиски и его, и Роланда, ставя на моем пути этих людей».

Эван, не желавший никого подвергать риску, вынужден был признать остроумие хода, придуманного Тьмой. Невозможно вести поиски, если через каждые два фута останавливаешься, чтобы отвязаться от очередного обожателя: если учесть опыт этих двух кварталов, потеря времени и сил будет неимоверной. Эван обдумал ситуацию, сделал выводы и похолодел от ярости.

«Он манипулирует Светом в людях. Не Тьмой, а Светом!»

Сила Эвана от гнева запылала вокруг него, и трое прохожих, в которых Адепт Тьмы уже пробудил желание Света, пали на колени с блаженными лицами. Эван ощутил желание откликнуться на этот порыв, почувствовал, как рвется проявиться его сила. Он знал, что каждый видит Свет по-своему. Вывести хотя бы этих троих полностью к Свету — вот самый сильный и, возможно, величайший соблазн, одолевавший его род в этом мире.

Потому что Свет может сдвинуть весы так же легко, как и Тьма.

Любой же сдвиг весов ослабляет барьеры и всегда на руку Тьме.

Эван смирил свою силу и постарался исправить нанесенный вред. Свет оказался слишком сильным, чтобы полностью стереть память о нем, но он хотя бы постарался уменьшить его эффект. После этого ему пришлось отступить в безопасность квартиры Ребекки и хорошенько подумать, что же предпринять теперь.




Роланд высвобождал арфу, в животе у него рычало от голода, и рот наполнился слюной.

— Очень тебе понравилось интимное знакомство с этим кустом, — буркнул он, стараясь освободить струны от месива из сучков и листьев. Пальцы стали какими-то неуклюжими — может быть, потому, что мысли были заняты только запахом жареного мяса. За спиной у него маячили контуры домика на полянке, еле видимой между деревьями, — домика, в котором он мог бы уже быть, если бы арфа, застрявшая в кустах, не сбила его с ног.

Аккуратно разматывая порванную струну, завившуюся вокруг сучковатой ветки, Роланд нахмурился. Да, он летел вперед куда как быстро, но все же, как ему казалось, закрепил струну достаточно надежно — она не должна была отцепиться. В животе снова заворчало. Уже двенадцать часов как он ничего не ел.

— Ну вот. — Он наконец освободил инструмент — и закинул ленту на плечо. — Теперь, если ты не возражаешь, я пойду посмотрю, нельзя ли тут чем-нибудь поживиться.

Подняв с земли Терпеливую, он направился к полянке.

— Может быть, заработаю пением на ужин. Или завтрак. На что-нибудь…

Арфа тихо пропела. Терпеливая ответила. Роланд вздохнул.

— Хорошо, я буду осторожен. В конце концов, — он протянул руку назад и погладил гнутое дерево, — не думаю, что тебе это понравилось больше, чем кусту. Но ты, — он мягко встряхнул Терпеливую, — ты-то в футляре! На что же тебе жаловаться?

Сквозь винил и войлок донесся отчетливый звук — «соль».

— Женщины. — Роланд поднял глаза к небу. Его совсем не удивило, что гитара звучит без его участия: он всегда считал ее самостоятельной личностью, и сегодня это просто проявилось со всей очевидностью.

«К тому же, — подумал он, — если утром тебя чуть не сожрали великаны, днем тебя мало что сможет сильно удивить».

Он остановился на краю поляны и в изумлении всмотрелся.

Разве что это.

Стены маленького домика были сложены из пряников и сцементированы твердой сахарной глазурью. Закругленные края крыши состояли из печенья — по виду шоколадных чипсов, — а оконные и дверные рамы были сделаны из орехового торта. Во дворе виднелось несколько сараев — Роланд решил, что для живности, потому что они были деревянными. В стороне дымила небольшая кирпичная печь, от нее-то и исходил тот восхитительный запах, на который шел Роланд.

Вобрав в предвкушении полные ноздри этого аромата, Роланд занес было ногу — шагнуть на поляну и опустил ее обратно. Какое-то ускользающее воспоминание пыталось достучаться до него. Все это было на удивление знакомо.

Дверь домика открылась, и Роланд застыл, увидев низенькую седую старуху. Она несла большую деревянную лопату, и было ясно, что старуха направляется вынуть из печи то, что там жарилось. Такие лопаты Роланд до сих пор видел только в пиццериях, но ведь и кирпичную печь во дворе пряничного домика он тоже пока не встречал на каждом шагу, так что принял это спокойно. Лучше сейчас не трогать старушку, а то она может обжечься. Пусть отойдет подальше от огня, а тогда поглядим, не удастся ли раздобыть завтрак.

Обернув руку белоснежным передником, старуха открыла дверцу, и запах хлынул такой, что Роланд еле успел проглотить слюнки.

«Сейчас посмотрим, что она оттуда вытащит… О Господи, я готов съесть даже…»

…Ребенка.

На лопате в позе эмбриона свернулся мальчик лет семи. Жар оставил от его волос только обгоревшие пеньки. Кожа — там, где не пузырился вытекший из трещин жир, — была отлично пропечена до золотисто-коричневого цвета.

Желудок Роланда вывернулся наизнанку, мир завертелся, и последней мыслью перед отчаянным бегством прочь было:

«Ведь в сказке не сказано, что она их сперва раздевала!»




Астральная форма Эвана вздохнула бы, расходясь все расширяющимися кругами вокруг «Итон-центра», будь она на это способна. Без тела Эван не мог действовать, но следы силы заметил легко — Адепт Тьмы даже не пытался их скрыть — и теперь знал, что случилось с Роландом, хотя и не знал точно, где музыкант теперь. Со временем он мог бы его найти, но именно времени у Эвана и не было — если он хотел остановить Тьму в Иванову ночь.

Положив на одну чашу жизнь Роланда, а на другую — всех остальных обитателей этого мира, Эван смог принять лишь одно-единственное решение: Тьму надо остановить. Если это ему не удастся, то участь Роланда будет не хуже участи его народа. Если удастся, и Роланд будет еще жив, Эван найдет его. Оставалось только надеяться, что Роланд будет хотеть жить.

А тем временем в комнате Ребекки Том вспрыгнул на колени Адепту и ткнулся головой в просвет между джинсами и футболкой. Отсутствие ответа ему не понравилось, и он сел обратно, мотая хвостом. Вцепившись когтями в джинсовую ткань, кот подался вперед, понюхал и фыркнул. Прижал уши, спрыгнул на пол и прокрался к окну, остановившись на выступе, чтобы красноречивым мявом сообщить свое мнение. Еще раз фыркнул, спрыгнул наружу и скрылся из глаз.




Роланд летел, не разбирая дороги, желая только уйти подальше от этого ужаса на полянке. Время от времени судорога бросала его на колени, заставляя исторгать остатки желчи в лесную подстилку. Он не видел, обо что спотыкается, во что влетает или через что проламывается, а перед глазами вертелись великаны, гниющие трупы и зажаренные дети.

Он упал, уже не в силах подняться, а кошмарные видения так и летели перед ним по кругу, по кругу, по кругу, оставив одну лишь мысль:

«Я хочу домой».

«Плевать, во что это обойдется. Я хочу домой».

«Я больше не вынесу».

Ничего не произошло. Очевидно, Тьма хотела, чтобы он сказал это вслух.

Роланд всхлипывал, из устланной наждаком глотки вырывались нечленораздельные звуки, и наконец он смог набрать воздуха, чтобы выкрикнуть:

— Я хочу… — крикнул он.

— Ну-ка, ну-ка, что у нас тут?

Теплый, глубокий, по-деревенски протяжный, дружеский голос был так чужд всему этому кошмару, что Роланд отозвался на него всем своим исстрадавшимся существом.

— Ты не ранен, парень?

— Я… — Роланд заставил себя приподняться на локте и взглянуть вверх — чтобы увидеть озабоченную физиономию большого бурого медведя. Большого бурого медведя в рабочем комбинезоне фермера и с платком в горошек вокруг шеи.

— Я… — повторил Роланд угасающим голосом и потерял сознание.




ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


— Вот когда покушаешь, отец тебя выведет на опушку.

— И я! И я!

Медвежонок застучал ложкой па деревянной миске и чуть не разлил молоко.

Роланд схватил кружку, переставил ее от греха подальше и был вознагражден благодарной улыбкой мамы-медведицы, которую постарался принять именно в таком качестве, не обращая внимания на открывшуюся пасть, полную острых зубов. Не похоже было, чтобы ему тут что-то угрожало: с того самого момента, как папа-медведь его принес в дом, он видел только доброту.

— Ох нет, спасибо, — отказался Роланд от второй порции каши. Миски, даже у маленького медвежонка, вмещали умопомрачительные порции, а Роланд, не желая обидеть хозяйку, съел все, что ему дали.

Мама-медведица покачала головой:

— Так этим же воробушка не накормить, что ты скушал, — сокрушалась она, щелкая когтями по исцарапанной столешнице. — Ты же упадешь с голоду через десять минут пути.

— Ладно, мать, оставь Барда в покое, — беззлобно проворчал папа-медведь, поднимая со стола миску и начисто вылизывая ее. — Он уже взрослый и сам знает, когда ему хватит. И если ты эти соты доедать не будешь…

— Бери ради Бога. — Роланд подтолкнул соты по столу и смотрел до тех пор, пока папа-медведь не съел примерно фунт меда. Впрочем, он это сделал за два глотка.

«Удивительно, как быстро ко всему привыкаешь», — заметил про себя Роланд. Когда он, засунутый в кровать медвежонка, очнулся, мама-медведица вытирала ему бровь мокрым полотенцем; он завопил и съежился от ужаса, который казался ему продолжением дневного кошмара. А матушка-медведица просто продолжала обтирать ему лицо и низким голосом бормотать что-то утешительное. Поняв, что опасность ему не грозит, Роланд расплакался, а она его обняла и погладила по спине, соразмеряя свою силу с его относительной хрупкостью. И наконец Роланд, уставший от ужасов, провалился в сон.

Разбудил его любопытный мокрый нос медвежонка. От неожиданности Роланд завопил, медвежонок заголосил с испугу, прибежала мама-медведица, и произошла такая обыденная семейная сцена, что страх был просто неуместен.

— Ничего нет лучше легкой закуски между первым и вторым завтраком. — Папа-медведь отвалился от стола, удовлетворенно рыгнув. — Путь тебе лежит далекий, Мастер-Бард, дак уже и пойти бы нам не грех.

— Не знаю, как вас и благодарить, — начал Роланд, когда все семейство провожало его к дверям. Он закинул на плечо ленту от арфы и подобрал футляр с гитарой. — Вы мне жизнь спасли. — У него перехватило дыхание, к горлу подступили слезы. — Я у вас в вечном долгу.

— Ерунда. — Мама-медведица потрепала его по спине, и он чуть не рухнул на колени. — Барды — народ особый, и мы бы для каждого из них сделали то же самое.

Добродушно улыбаясь, она подала шляпу папе-медведю.

— Тебе повезло, что отец услыхал зов твоих инструментов, а то решил бы, что это какая-нибудь бедная зверушка заблудилась, и ты тогда вряд ли до полудня дожил.

— Да, — Роланд опустил свободную руку и погладил полированное дерево арфы, — знаю.

Он не вспоминал ничего, кроме ужаса, гнавшего его через кусты — арфа на пару с Терпеливой могли бы играть даже «Боевой Гимн Республики», — но то, что обратило его в это паническое бегство, он помнил яснее ясного и знал, что эта память будет с ним до смертного часа.

Папа-медведь отцепил медвежонка от своей ноги, поднял его на руки и отдал, ревущего, матери. Потом подтолкнул Роланда к двери.

— Сердце кровью обливается, когда этот парнишка плачет, — сознался он по дороге через приусадебную полянку. — Только для него в лесу слишком опасно. Тебе повезло, — он выпрямился во весь рост и поглядел на Роланда сверху, — что я с тобой. Ага.

Он снова привычно сгорбился и нырнул в лес, приминая молодую поросль.

— Тут в лесу есть такие твари — зубастые и когтистые.

— Верлиоки, — пробормотал Роланд.

— Ага, точно. Тебе мать про них сказала?

— Да нет. — Роланд крепче сжал ручку футляра и заставил себя отвести глаза от глубоких теней под одинокими деревьями. — Просто я начинаю разбираться в здешних местах.




Миссис Рут постучала газетой по краю мусорного ящика, стряхнув полусъеденный пирожок с вишней и огрызок яблока.

— Людям, — проворчала она, разглядывая жирные пятна, — следует быть повнимательнее. — Обычно она вынимала газету рано утром, пока ее не заваливали мусором, но это была вечерняя газета, и, судя по заголовкам, ее надо было просмотреть. — Вот еще! Выбрасывать остатки на мою газету! — Она перевела взгляд на проходившую мимо девушку. — Вот я вас спрашиваю: почему они не могут есть вовремя, по-человечески? А потом пожалуйста — у них язва желудка. Попомните мои слова, у всех у них будет язва желудка!

Девушка отвернулась и ускорила шаг. Еще не хватало тратить время на разговоры с сумасшедшими тряпичницами!

Миссис Рут расстелила газету поверх переполненной тележки и пробежала заголовки. «Чудеса сегодняшнего дня: Ангел на углу Йонг-стрит и Карлтон». В заметке приводились показания независимых свидетелей, видевших сверкающего человека с крыльями на углу в утренний час пик, и сообщение, что различные Церкви пока никак не комментируют это событие.

— Я сама прокомментирую, — фыркнула миссис Рут. — Кому-то надо штаны спустить.

Засунув газету под вполне еще хорошую хоккейную клюшку, вытащенную из груды ни на что больше не пригодного мусора, старуха потащила визжащую и протестующую тележку дальше по улице.

— Хочешь, чтобы работа была сделана как следует, — проинформировала она двух встречных бизнесменов, налегая на тележку, — так сделай ее сам.

* * *


— Пошел вон! Брысь! — Папа-медведь нагнулся, схватил камень и запустил его в пару красных туфель. Они отпрыгнули с дороги и заплясали в отдалении под кустами.

Роланд тяжело сглотнул и сумел сдержать рвотный рефлекс. В туфлях были ноги. Сморщенные, мумифицированные, но определенно ноги. Там, где высушенная плоть стерлась, просвечивали кости лодыжек.

— Надоедливые до чертиков эти штуки, — буркнул папа-медведь, топая дальше. — Хотя и не опасные.

— Отлично. — Роланд постарался скрыть сарказм.

«Для разнообразия неплохо было бы встретить еще львов, тигров и медведей, — подумал он. Посмотрел на папу-медведя и добавил: — Ладно, медведей вычеркнем».




— Мисс Састри?

Дару, не глядя, утвердительно хмыкнула. Эти бюрократы родили еще штабель анкет, требующих немедленного внимания, а она и так уже на три дня отставала от графика повседневной работы. И времени на болтовню у нее не было.

— Мисс Састри, я прошу уделить мне несколько секунд вашего времени.

Голос звучал мягко, но настойчиво — как будто говоривший имел право на эту просьбу. У Дару вдруг зашевелились волосы на затылке — голос звучал как-то смутно знакомо, хотя она знала наверняка, что этот человек не из ее офиса.

«Чем быстрее я с ним разберусь, тем быстрее от него избавлюсь».

Дару вздохнула, положила перед собой два верхних документа из стопки, отодвинула остальное на край стола и развернулась на стуле.

— Даю вам одну се… — начала она и запнулась, поняв, кто стоит в ее загородке.

Темные волосы были по-модному подстрижены, на бровь спадал массивный локон. Глаза синие-синие, окружены неприлично длинными ресницами. Ослепительно белые зубы сияли на загорелом лице. Одет он был в светло-серый костюм из шелка-сырца, а не в оксфордскую рубашку, но Дару немедленно его узнала. Она подумала, знает ли Эван, насколько точен его рисунок. Он уловил даже презрение, спрятанное под внешним обаянием.

— Да? — Ее голос, заметила она не без самодовольства, дрогнул только чуть-чуть, и она тотчас же овладела собой. Враг видимый, с которым можно схватиться, не так страшен, как таящийся в тени.

— Чем могу быть полезна, мистер…

Он выставил ладонь с длинными пальцами.

— Мое имя не имеет значения. И скорее я могу быть вам полезен. Позволите присесть?

— Вы же все равно сядете. — Дару махнула рукой в сторону второго стула, почти полностью заваленного папками с делами. Как посетитель это сделал, она не заметила, но громоздящаяся куча вдруг оказалась на полу в виде аккуратной стопки, а мужчина уже закидывал ногу на ногу, подтягивая брюки.

— Я пришел сделать вам некое предложение, — объявил он.

— Если собираетесь тащить меня на некую высокую гору, — отрезала Дару, одновременно прикидывая, услышит ли кто-нибудь, если она закричит, — то делайте это быстро. У меня полно работы.

— На высокую гору. Да, именно. — Он произносил эти слова так, будто они оставляли у него на языке дурной привкус. — Поскольку у вас нет времени на любезности, я тоже отброшу их в сторону. Я предлагаю вам силу, способную справиться со всем этим. — Он обвел рукой кабинет. — Без бумажек. Без ведомственной бюрократии. Вы не будете стоять и смотреть, как положение меняется от плохого к худшему. Я дам вам власть справляться с любыми проблемами, решая их сразу при возникновении.

«И больше не будут погибать дети у нее на глазах. И не придется смотреть, как люди идут на дно, а она не в силах помочь, потому что нищенских ресурсов не хватает на всех».

— А моя сторона сделки?

— Вы перестаете со мной сражаться.

— Это полностью лишает ваше предложение смысла, потому что все это, — она передразнила его жест, — и есть именно борьба с вами. — Глаза ее сузились. — Видите ли, я ведь знаю, что вы — не симпатичный молодой человек в дорогом костюме. Вы — лендлорд, сдающий семье эмигрантов говеную дыру в подвале без отопления и с неработающим туалетом за девятьсот пятьдесят долларов в месяц, потому что им не найти другого жилья. Вы — панк, избивший до полусмерти беременную подружку, потому что она забыла купить пиво. Вы — отец, насилующий десятилетнюю дочь и заявляющий, что она сама виновата. И вы — каждый судья, каждый присяжный, каждый адвокат, который дает выкрутиться этим подонкам. — Глаза Дару горели, а пальцы сжимались в кулаки. — И я никогда не перестану с вами сражаться.

Какую-то минуту Дару пронзала его взглядом, потом посетитель встал и разгладил воображаемую морщинку на пиджаке.

— Знаете ли, мисс Састри, — его голос зазвучал уже не так приятно, — вы меня начинаете раздражать.

— Отлично, — отрезала Дару, — потому что вы меня раздражали всегда. А теперь — па-ашел отсюда на х..!

Адепт Тьмы покачал головой.

— Что за выражения, — укоризненно произнес он, но все же ушел.

Дару разжала пальцы, положила ладони на стол, чтобы унять дрожь, и попыталась вспомнить, как надо дышать.




— А ну-ка, Джек, тебе это лицо знакомо? — Констебль Паттон, стоя около лифтов, мотнула головой в сторону выходящего из Отдела Социальной Службы мужчины.

Констебль Брукс нахмурился.

— А это не…

И тут взгляд ярко-синих глаз прогнал и эту мысль, и все прочие, с ней связанные.

— Вы ищете дорогу, офицеры? — спросил их обладатель, подходя к полицейским. — Могу я помочь?

«Ищете дорогу» — это еще слабо сказано. Сити-холл Торонто за секцией приемных был похлеще крысиного лабиринта.

— Мы ищем Дару Састри.

— О, какая жалость! — Сожаление было написано на его лице. — Ее сейчас нет, и никто понятия не имеет, когда она будет.

— А вы не знаете, куда она пошла?

— Куда-то в город, а больше я ничего не знаю. — Он улыбнулся. — Может быть, кто-нибудь может ее заменить?

— Да нет, — вздохнула констебль Паттон. «Куда-то в город. Класс». — Нужна именно она.

Адепт Тьмы посмотрел, как они садятся в лифт, и сполна насладился их разочарованием.




Лес кончился неожиданно. Только что они пробирались через подлесок, или, если говорить о папе-медведе, пропахивали подлесок, и вдруг им открылась уходящая к горизонту степь.

— Ну, сынок, досюдова мне можно. — Папа-медведь задумчиво почесал за ухом, вытащил из свалявшейся шерсти что-то многоногое и откинул в сторону. — Дальше для меня слишком много открытого неба, но ты иди за солнышком, и все будет хорошо.

— Иди за солнышком, — повторил Роланд, всматриваясь в голубой купол, который был небом. Глаза, привыкшие к полумраку леса, заслезились, и он часто заморгал. Солнце, стоящее почти над головой, палило горячее и ярче, чем дома.

— Удачи тебе, Мастер-Бард. — Папа-медведь легонько шлепнул его по спине.

Вцепившись в ближайшее дерево, Роланд сумел удержаться на ногах.

— Мне никогда не отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали…

— Да брось, пустое. — Огромный медведь заметно смутился. — Вставишь нас когда-нибудь в песню.

— Обязательно, — кивнул Роланд. — Можете не сомневаться.

Он посмотрел вслед папе-медведю, потопавшему домой, к маме-медведице, медвежонку и золотоволосой девочке, которая пока еще не появилась, — и вышел в степь.

Идти было легко, и Роланд с удовольствием ускорил шаг. Трава доходила ему до щиколоток, все травинки были друг на друга похожи, и степь расстилалась во все стороны, кроме той, откуда он вышел. Тяжесть леса свалилась с плеч, как сброшенный плащ, и он оставил ее лежать там, где она упала; и пусть солнце окружит его память успокаивающим слоем света. В душевные раны просачивалось тепло, согревая и утешая, и Роланд шел, ни о чем вообще не думая.

Когда лес остался далеко позади, Роланд приземлился и съел завтрак, что дала ему в дорогу мама-медведица. Потом встал, все еще наслаждаясь светом и теплом, и пошел дальше, а тень его устремилась за ним.

Боль в переносице вернула его к реальности. Он поднял руку, осторожно коснулся лица и выругался. Было очевидно, что кожа стала ярко-красной и натянулась. Роланд бросил взгляд на руки ниже локтей, они как раз начинали гореть.

— Мог бы и сообразить, — буркнул он. — Тут на все есть цена.

Вернувшись окончательно в мир, Роланд вздохнул и сделал единственное, что мог: пошел дальше. Очень скоро он понял, что цена оказалась выше, чем он думал. Не было никаких признаков воды, а пить вдруг захотелось невыносимо.

— Иди за солнышком, и все будет хорошо, — передразнил он, облизывая сухие губы. С каждым шагом он чувствовал, как солнце высасывает из него влагу. Мед с бисквитами лежал в желудке кирпичом, а сладкий вкус во рту лишь усугублял жажду.




Он стоял на равном расстоянии между двумя соборами, наслаждаясь тем, что его присутствие сводит на нет доброе влияние, которое от них могло исходить. Они были символами Света, а он — живой частью Тьмы, и против него у них шансов не было. Опершись на какой-то прилавок, он наблюдал за третьим компаньоном своего врага. Хотя его слуга не смог передать впечатления, это оказалось не столь важно, потому что остальные двое были полны ее образом.

«Ребекка», — произнес он про себя ее имя, прикидывая, что ему известно. Была бы она просто невинной, он бы смял ее с большим удовольствием, но она была еще и дурочкой, и это ее спасало. Что за радость, когда жертва не понимает, что с ней случилось? Нет, лучше разрушить тщательно созданную структуру ее мира, сбить равновесие, необходимое ей для восприятия жизни, а потом, хнычущую и ревущую, сбросить на руки Свету как лишнее бремя и помеху.

Подумав о том, как Адепт Света окажется в тисках столь жестокой и утонченной дилеммы, Адепт Тьмы медленно и широко улыбнулся. Если он уйдет, то люди, столь ему дорогие, пострадают из-за своей тяги к Свету, из-за вожделения к нему. А если он останется, то будет сильно ограничен в возможностях поиска. Не остановлен, но наполовину все же связан.

— Я — гений, — вполголоса произнес Адепт Тьмы и выпрямился, увидев приближающуюся жертву.

Следуя заведенному порядку, Ребекка разглядывала витрины всех лавок, но не видела украшений, хотя они весело блестели в лучах послеполуденного солнца, старались привлечь ее внимание. Роланд исчез, похищенный Тьмой, и ей было не до драгоценностей. Дойдя до последней витрины, Ребекка насупилась. Чего-то не хватало. Взгляд ее упал на часы с двумя большими изумрудами. Часы ей сказали, что уже две минуты четвертого.

Две минуты четвертого.

Что случилось с колоколами?

У Ребекки заколотилось сердце, как бывало, когда что-то было неправильно.

Что случилось с колоколами?

Три минуты четвертого, сказали часы.

Четыре минуты четвертого.

Пять минут четвертого.

Что случилось с колоколами?

Не в силах больше выдержать, она повернулась и, переполненная тревогой, стала переводить глаза с одной башни на другую.

— Звони, — молила она, — звони!

И Адепт Тьмы почувствовал, что колокола в его хватке зашевелились. Он прижал сильнее. Они задрожали и двинулись снова.

— Не может быть! — зарычал он.

Постепенно, рывок за рывком, колокола вырвались на свободу. Он не пускал, но не мог их сдержать, и когда они зазвонили, каждый удар отдавался дикой болью у него в голове, и он завопил и бесполезным жестом закрыл уши руками. Он знал, что его оружие отбито врагом и что враг это знает, и, визжа от ярости, Адепт Тьмы исчез.

Ребекка с облегчением вздохнула, поскольку образ мира не изменился. Конечно, часы в лавке старьевщика просто спешили.




Солнце клонилось к закату, и стала быстро спадать дневная жара. Роланд поежился, тонкая футболка почти не защищала от холода. Слегка покачиваясь, он смотрел на заходящее солнце. Бог знает, сколько времени двигался он в сторону какой-то серой глыбы вдали, но она все не приближалась. Вдруг у него подкосились ноги, и он тяжело плюхнулся на траву.

«Это просто смешно, — подумал Роланд, глотая кровь. Он слегка прикусил язык и был до сумасшествия рад даже такой влаге. — Сейчас только семь. От медведей я ушел около одиннадцати. Всего восемь часов. Не может быть такой жажды».

Однако она была. А еще он устал, обгорел на солнце и замерз.

Солнце закатилось за горизонт, и температура скакнула еще на несколько градусов вниз. Обхватив себя руками, Роланд подумал, какие сюрпризы преподнесет ему ночь. Вервольфы. Вампиры. Гули. Стадо топочущих драконов. Диких зверей он не видел, но это еще не значит, что их нет. А здесь они скорее всего выходят с наступлением темноты. Если он, конечно, продержится на холоде столько, что они успеют до него добраться.

Посмотрев на небо, Роланд снова вздрогнул, но теперь уже не от холода. Вокруг него небо аккуратно накрыло землю черным непроницаемым занавесом. В этой кромешной тьме Роланд ощутил себя единственным оставшимся в мире живым существом, и сама Вселенная кончалась на расстоянии вытянутой руки. И только успокаивающая тяжесть гитарного футляра возле ноги и зажатой под мышкой арфы удерживали его от хандры.

В конце концов Роланд начал клевать носом и, устав отчаиваться, заснул.

Его разбудила арфа, послав в ночь поющую ноту. Роланд поднял голову и в первый момент не мог понять, где находится. Потом вспомнил и застонал. Все это не было сном.

Пока он спал, взошла полная луна и засияла высоко в беззвездном небе. Каждая травинка бесконечной степи отсвечивала серебристым краем над своей отчетливой тенью. Присмотревшись, можно было углядеть более темную тень — от глыбы, что служила ему ориентиром.

Вдалеке послышался раскат грома. Он приближался, становясь громче и шире.

— Погоди! — Роланд вскочил на ноги, глаза его стали круглыми, дыхание участилось. — Это не гром, это…

Из тьмы вылетели два ряда всадников, вспыхнули в лунном свете серебряные украшения доспехов. Роланд застыл столбом, а они летели прямо на него, но в последний момент, когда кони и всадники заполнили собою зрение, слух и обоняние, ряды разделились, обтекая его с двух сторон в бешеном галопе.

Насколько мог судить выросший в городе Роланд, кони были самыми обычными конями, и пугали они каким-то диким взглядом, массивными копытами и оскалом длинных зубов. Всадники же были одеты в фантастическую броню, и кто знает, что скрывалось под ней. Видно было лишь, что у них две руки, две ноги и одна голова.

Роланд почти не удивился, когда у его ног в землю воткнулось первое копье. Второе зацепило плечо, оставив тонкую полоску крови, и Роланд зайцем метнулся в сторону; из глубины глотки наружу рвался вопль. А когда третье пронзило край бедра, боль слилась с ужасом, и трудно было сказать, где кончается одно и начинается другое. Его окружили со всех сторон: не спрятаться, не убежать, и он, дрожа, закрыл глаза и стиснул зубы, чтобы не крикнуть.

«По крайней мере я умру быстро, — мелькнула вялая мысль. — И пусть Тьма поцелует меня в задницу».

Раздался звук арфы. Странный и причудливый мотив, потому что мало оставалось целых струн.

Стук копыт стал тише и смолк совсем.

Роланд осмелился открыть глаза, и арфа умолкла. Он скорее почувствовал, чем услышал, как кто-то подходит сзади, и, не уверенный, что поступает правильно, медленно повернулся.

Конь стоял от него на расстоянии меньше корпуса, а всадник закинул поводья на богато украшенную луку седла. Черные с серебром перчатки были сняты, обнажив в буквальном смысле лилейно-белые руки. Тонкие пальцы взметнулись и сняли шлем в виде птичьей головы. Роланд понятия не имел, что за птица была изображена, — он знал только голубей, а это точно был не голубь. По плечам и груди рассыпалась волна эбеновых волос, а из-под разлетающихся бровей на него с любопытством смотрели изумруды глаз.

Роланд проглотил слюну. Если не считать Эвана, перед ним было самое красивое создание, какое он когда-либо в жизни видел — от мочек филигранных ушей до точеной линии щек и влажного блеска чуть поджатых губ.

— Та арфа, что имеешь ты… — Голос, пусть жесткий и недоверчивый, красотой не уступал лицу. — Как завладел ты ею?

— Я, э-э… я ее спас. — Роланд никак не мог собраться с мыслями.

— Отколь?

Роланд поправил ленту, смутно ощутив боль в ране и стекающую внутрь джинсов кровь.

— Э-э… из пещеры великанов. — И, чувствуя, что это необходимо, добавил: — Мадам.

— Она принадлежала брату моему.

Роланд прикинул, какой именно кучей гниющего мяса мог быть ее брат, но сказал только:

— Мне очень жаль.

— Ты человек еси.

Это вряд ли был вопрос, так что Роланд промолчал, поглощенный созерцанием ее красоты.

— И все же арфа признала тебя. — Всадница нахмурилась, и ее красота изменилась, но не уменьшилась. — Не Бард ли ты случайно?

— Я… да. — Он вспомнил слова дяди Тони о бардах. — То есть я бард, но еще семь лет должно пройти.

Она пожала плечами, отметая в сторону оставшиеся семь лет, и повторила:

— Бард.

— Ваше высочество…

Роланд вздрогнул: это заговорил один из всадников. Глядя в глубокие глаза дамы, Роланд забыл, что они не одни.

— …Что делать с ним?

— Возьмем его с собой. — Она улыбнулась, и у Роланда сердце пропустило удар. — Давно уже без музыки наш холм.




Качаясь за седлом, Роланд старался присматривать одним глазом за Терпеливой, другим — за арфой, и обоими — за всадницей с птичьей головой на шлеме, наживая себе головную боль в придачу к боли с другого конца. Пока что, как он мог видеть, — а видеть он мог не очень много из-за темноты, тряски и страха сорваться под копыта скакавших сзади, — инструменты устроились лучше, чем он сам. У всадника, за которым он сидел, был шлем с кошачьей головой, и хотя Роланд, чтобы удержаться, цеплялся изо всех сил за его талию, было абсолютно непонятно, мужчина это или женщина.

Холм оказался той самой серой глыбой в степи, к которой Роланд шел почти весь день; в этом он убедился, когда глыба выступила из тьмы. Принцесса махнула рукой, и большой кусок холма растаял в воздухе. Из отверстия заструился бледный сероватый свет. Кони и всадники двинулись вперед, и Роланд, страдающий от боли в соответствующих частях тела, непривычных к верховой езде, был ввезен под землю.

Через несколько минут он, прикрывая руками Терпеливую, оглушенный игрой света и красок, вошел, прихрамывая, вслед за принцессой в огромные резные двери. Как сквозь туман видел он высокую сводчатую комнату, полную людей, и слышал ропот удивления, сопровождавший их путь. Он не сводил глаз с принцессы, и звучащая в нем мелодия в ее честь заглушалась всплесками боли и страха.

А на другом конце комнаты стоял помост, и когда Роланд с принцессой приблизились, люди расступились, и они предстали перед человеком на черном троне.

«Боже мой, как они похожи», — была первая мысль Роланда. Вторая: «Я что, с ума сошел?»

У человека на троне волосы были темно-красные, а глаза — светло-серые.

— Вернулась рано ты сегодня ко взору моему, леди дочь моя. — В голосе его не слышалось удовольствия по этому поводу. — Что ж принесла ты мне?

— Две вещи, лорд отец мой. — Она подняла арфу. — Найдена арфа брата моего, и тот, кто нес ее, — Бард сам. — Она чуть помолчала и добавила без выражения: — Бард-человек. Его признала арфа.

Роланд чувствовал, что все глаза обращены на него. Прикованный к месту пронзительным взглядом короля, он понял, почему отец и дочь показались ему похожими, несмотря на полное различие мастей: одно и то же выражение, одни и те же повадки.

— Я заключить могу, — сухо произнес король, — что не в бою ты сына моего сразил и арфу вынул не из рук его умерших?

— Нет, сэр.

А откуда у него арфа? Казалось, он не помнит ничего, что было до первого взгляда принцессы. Он приложил усилие, чтобы пробиться сквозь тьму и вытащить ответ.

— Я, э-э, спас ее из пещеры великанов.

— Жаль. Но великаны голос его заглушили, и вышло то же.

У Роланда создалось впечатление, что покойный принц был не особенно здесь любим. А король продолжал:

— Ты спас одно из величайших сокровищ королевства моего. Проси — и да исполнится твое желание.

«Он должен знать дорогу домой». Домой. Роланд хотел заставить себя удержаться на этой мысли, но здесь была принцесса, и прочее было не столь важно в ее присутствии.

— Мне… — В горле пересохло, язык прилип к гортани, и вдруг Роланд осознал, как безумно хочет пить. — Мне бы стакан воды, если можно.

Король нахмурился.

Люди вокруг отшатнулись от Роланда, и раздался звон стальных доспехов, когда принцесса и ее всадники удивленно на него посмотрели.

— Стакан воды, — повторил король.

Молчание длилось, и росло напряжение. Роланду чертовски хотелось почесать нос, но он боялся шевельнуться.

Наконец появилась улыбка на лице короля, и двор снова обрел дыхание.

— Воды для Барда! — приказал король. — А когда ты освежишься и переоденешься, сэр Бард, — улыбка стала шире, — будем пировать!

Роланд оказался в центре ярко одетых мужчин и женщин, они смеялись, болтали, шумели вокруг него. Он потерял из виду принцессу, и опять начала болеть нога. Смысл обрывков разговора от него ускользал, и он перестал слушать — это было нетрудно, потому что никто к нему и не обращался. В руку ему вставили серебряный кубок, и он с благодарностью выпил. Теперь он был только усталый, смущенный…

«И низенький», — добавил он, упираясь лицом в очередную дышащую грудь. Даже женщины были куда выше его шести футов.

Его подталкивали, тащили и поворачивали, пока он не оказался в маленькой, наполненной паром комнате. Еще там были две девушки и глубокая ванна с горячей водой.

— …одежду.

— А? — Последнее предложение было явно адресовано ему. — Простите, я не расслышал.

Девушка хихикнула и движением пальца закинула за ухо короткий каштановый завиток.

— Сказала я, сними одежду. Не хочешь ли ты в ней купаться?

— Да нет.

Роланд осторожно поставил футляр с гитарой на каменную скамейку и тупо уставился на серебряный кубок у себя в руке.

Вторая девушка, у которой черные кудри на голове были как барашковая шапка, вздохнула и выступила вперед.

— Нет у меня охоты тут всю ночь провозиться. Ты лишь спокойно стой, сэр Бард, и справимся мы сами. Ты перестань хихикать, Мот, и помоги…

Роланд попытался протестовать, когда две пары неожиданно сильных рук стали спускать с него джинсы, но ему просто было невмоготу. Не успел он почувствовать стыд, как уже сидел в ванне, и горячая вода стала успокаивать боль и жжение. Вода, смывая засохшую кровь, порозовела, и он взвизгнул, когда она коснулась открывшейся раны на ноге.

— Лишь подожди. — Мот его усадила и придержала. — Здесь, в ванне, лекарство для ран, дай лишь ему возможность.

Особого выбора у Роланда не было, так что он сидел, стиснув зубы, пока боль не прошла. И постепенно ему стало лучше, чем было за — он задумался — за весь день. Все это случилось за один лишь день!

«Забавно, как быстро ко всему привыкаешь».

Впервые его посетила эта мысль, когда он смотрел, как ест папа-медведь. Теперь, когда его купали две молодые красавицы, он снова об этом подумал. И еще он осознал, что его тело далеко не так дезориентировано в данной ситуации, как переутомленный разум.

— Лучше не тратить это зря, сэр Бард, — хихикнула Мот, разминая мыльными пальцами затекшие мускулы его плеч, — а то Ее Высочество разгневается.

Роланд вспыхнул, дернулся и увидел, что этого никак не скрыть. Мозг неохотно соскочил с холостого хода.

— Ее Высочество? — заставил он себя спросить.

— Ты сильно впечатлил ее. — Мот намылила ему волосы и стала энергично их скрести. Закончив, опрокинула ему на голову кувшин теплой воды и добавила: — Сначала будешь пировать, потом — блудить.

Значение этого слова Роланд помнил и потому решил разработать первую информацию.

— Я произвел на нее впечатление?

— Вернее верного. Просьбой своей к Его Величеству отцу ее.

— Просьбой?

— Ожиданное было, — сказала сухо вторая женщина, расстилая ему под ноги полотенце, — что ты молить о жизни будешь.

От этого небольшая физическая проблема решилась сама собой.

Роланд позволил одеть себя в чужую роскошную одежду и провести в зал пиршеств, всю дорогу надеясь, что, если возникнет необходимость молить, ему еще дадут второй шанс. Эта мысль немедленно исчезла, когда он увидел принцессу, а та зазывно ему кивнула и усадила рядом с собой. Он сел, загипнотизированный ошеломляющим контрастом между белизной кожи и чернотой атласного платья.

— Эбен и алебастр, — сказал он тихо и вспыхнул, когда она улыбнулась.

Пир промелькнул калейдоскопом картин. Коротко стриженные слуги были одеты во все цвета радуги, но в одежде тех, кому они служили, было всего три цвета: алый, черный и серебряный. И эти три цвета играли всеми оттенками, искрились и переливались с немыслимой яркостью.

И звуки. Над шумом еды и питья раскатывался смех, но была в нем какая-то тонкая грань, будто смеющиеся знали тайну, неведомую слышащим смех.

И вкус. Роланд ел все подряд, погружаясь в блюда, тонкие, как шелк, имевшие вкус солнечного сияния, острого морозца зимнего дня, густой роскоши летней ночи.

И запах. Его окружил аромат, исходящий от тяжелой волны волос Ее Высочества, и аромат пленял и отравлял, вытесняя другие ароматы и оставляя очень мало места для мыслей.

Не было ни страха, ни даже усталости. На кого бы он ни взглянул, все были молоды, красивы и почитали его как третьего по рангу после короля и принцессы. И если утром его должны убить, то утром и будет он об этом беспокоиться и, может быть, улыбнется в лицо расстрельной команде. Или ее местному эквиваленту.

Когда унесли последнюю перемену, в большом зале наступила тишина.

— А теперь, Мастер-Бард, — произнес король, — не окажешь ли честь нашему обществу своим пением?

Подошел служитель, поднося вычищенную арфу с натянутыми струнами, ставшую столь красивой, что Роланд захотел к ней прикоснуться. Он ласково провел пальцем по манящему изгибу и улыбнулся.

— Прошу вашего прощения, сэр, — сказал он, — но я останусь с той леди, которую знаю.

Тон молчания изменился, но король лишь взмахнул рукой и ответил:

— Твой выбор, сэр Бард.

Роланд осторожно двигался, поскольку подозревал, что выпил слишком много густого красного вина, и вот он открыл футляр и взял в руки Терпеливую.

— Это называется «гитара», — объяснил он, увидев вопросительно поднятую бровь короля. Попробовав струны, он ощутил, что владеет ситуацией, а начав играть, полностью погрузился в музыку.

Его заставляли играть, пока руки не стало сводить судорогой, а голос не превратился в хриплый шепот. Затем под крики похвал и восторга принцесса взяла его под руку и увела из комнаты.

Спроси она его, Роланд сослался бы на усталость, но она ни о чем не спрашивала — просто в нетерпении срывала одежды с него и с себя, затем вскочила верхом и гарцевала от оргазма к оргазму. Роланд понятия не имел, откуда взялась энергия, но тело его отвечало на каждый ее порыв, и потому он перестал думать и только наслаждался.

Проснулся Роланд в кромешной тьме, полностью дезориентированный. В панике захлопал вокруг руками и рывком сел. Комнату постепенно заполнил тусклый серый свет. Роланд заметил поблескивающие гобелены из серебра и алого шелка, большое овальное зеркало и разбросанную в беспорядке одежду. Чуть повернувшись, увидел волну смоляных волос, рассыпавшуюся по груди цвета слоновой кости. Вспомнил все, улыбнулся и снова лег.

Свет стал меркнуть, и комната вновь погрузилась во мрак.

Он сел.

Свет вернулся.

Лег.

Свет померк.

«А неплохо, — подумал Роланд. — Мне начинает нравиться. Хорошая еда, классная одежда, красивая женщина. И музыку здесь ценят».

Он размечтался о роскошной жизни фаворита двора и снова сел.

— Ванная, — вздохнул он. Хотел разбудить принцессу и спросить дорогу, но решил, что справится и сам. Руководствуясь обонянием, он нашел за холлом небольшую комнату, явно служившую для этих целей. Когда он вернулся, на него с края кровати уставилась пара ярко-золотых глаз.

— Откуда ты, черт тебя побери, взялся? — буркнул Роланд, нахмурившись.

Том требовательно мяукнул и стал точить когти о матрац.

— Т-ссс! — Роланд приложил палец к губам. — Разбудишь ее!

Он уронил подобранное платье и задумался.

— А вообще-то не такая плохая идея. Я теперь отдохнул, и мы наверняка найдем, — чем заняться.

Скользнув обратно в кровать, Роланд наклонился над рубиновыми устами.

— Господи Иисусе! — Он резко обернулся и смерил кота взглядом. — Ах ты, дрянь, царапаться? — Роланд схватился за правую щеку и отнял испачканные кровью пальцы. — Да я с тебя шкуру… Господи Иисусе, — повторил он, но теперь уже скорее как молитву. Впервые с той минуты, когда пред ним в лунном свете предстала — принцесса, — черное дерево, изумруд и серебро, — он мог думать ясно.

Быстрый взгляд на вышеназванную принцессу показал, что она все еще крепко спит. Быстрый взгляд вокруг — и он заметил свои часы.

— Два сорок три, — пробормотал он, застегивая ремешок. Когда вчерашняя вечеринка затихла, близился рассвет. Значит, два сорок три дня. Роланд снова поглядел на принцессу. Середина дня. А она спит очень крепко. Сначала осторожно, потом все сильнее Роланд потряс ее за плечо. Грудь принцессы поднималась и опускалась, и это было единственным признаком жизни.

Сердце у него забилось так, что стало больно. Он подскочил к зеркалу и осмотрел шею. Точечных ранок не было.

Том фыркнул.

— Ладно, это вполне могло быть, — зашипел на него Роланд, чувствуя себя дураком. — Ты-то откуда, черт возьми, явился? — снова спросил он, нагибаясь и глядя на кота. — Тебя Эван прислал?

Том изогнулся и стал вылизывать основание хвоста.

— Спасибо, ты мне очень этим помог!

Тон был саркастический, но это и на самом деле помогло. Невозможно предаваться отчаянию перед лицом такого глубокого безразличия. Роланд выпрямился и запустил руки в волосы.

«Надо выбраться, пока она не проснулась», — подумал он. Потому что иначе, Роланд не сомневался в этом, если принцесса опять ему улыбнется, уйти будет невозможно. Пока что все шло прекрасно, но Роланд сильно подозревал, что, как только Высочайший Интерес к новой игрушке пойдет на спад, ситуация может существенно перемениться.

Он быстро оделся в черный шелк и бархат, в котором был на пиру (не заниматься же поисками джинсов), подхватил Терпеливую и направился к выходу. Том прошлепал наружу, опередив его.

У кота был такой вид, будто он знает, куда идти, а так как Роланд об этом не имел понятия, то последовал за котом. Лабиринт коридоров вертелся, крутился, раздваивался, возвращался на круги своя с каким-то радостным идиотизмом.

«К счастью, я слишком растерян, чтобы еще и бояться».

В этом было мало смысла, но и в жизни последнее время — тоже, так что Роланд решил оставить все как есть. К тому же это было не совсем точно. Казалось, что они с Томом — два последних живых создания. Когда-то Роланд не понимал выражения «гробовая тишина». Теперь же оно так и просилось на язык. Тишина заполняла каждую клеточку его существа.

А Том шлепал себе вперед, ни на что не обращая внимания.

Они прошли мимо большой арки, которой Роланд — он был уверен — раньше не видел. Том не останавливался, а Роланд из чистого любопытства туда заглянул. В полутьме виднелся черный прямоугольник с двумя белыми треугольниками по бокам. Роланд ступил еще шаг вперед, и белые треугольники оказались пирамидами из черепов, взиравших на него пустыми глазницами.

И сразу же фраза «Ожиданное было, что ты молить о жизни будешь» приобрела смысл.

Роланд поспешил догнать Тома.

Когда их шаги затихли, чернота над алтарем стала сгущаться в нечто большее, чем просто отсутствие света.




— Ты думаешь, все так просто? — улыбнулся Адепт Тьмы. — Хозяева спят, а ты ускользнешь обратно в свет и даже не скажешь спасибо за гостеприимство? — Улыбка стала жестче, смоляные брови сдвинулись. — Ой, не думаю.

В небольшом парке было пусто. Он принял для этого меры. Откинувшись на спинку скамейки, Адепт вытянул длинные ноги и подставил лицо солнцу, а его разум в это время блуждал в стране теней.




Когда они достигли большого пиршественного зала, Роланд его едва узнал. Без толпы придворных он выглядел невзрачным и холодным, серебро потускнело до серого, а чернота лишь напоминала, кто правит в этом царстве. Вздрогнув, Роланд придвинулся поближе к Тому, и они пошли к дальней двери через весь зал. На полпути их остановила вопросительная нота. Роланд остановился, вздохнул и обернулся. Как он и ожидал, его взору предстала арфа, прислоненная к подножию черного трона.

— Хороший способ обращаться с сокровищем, — тихо сказал он и дотронулся в последний раз до ее грациозного изгиба. Ему была невыносима мысль, что надо оставить инструмент, к которому он так нелепо привязался. Одно дело — выскользнуть, пока никто не проснулся, совсем другое — ускользнуть с национальным достоянием. Роланд с сожалением развел руками. — Боюсь, что это прощание.

Арфа зазвучала снова.

— Я был бы счастлив взять тебя с собой.

Роланд спиной почувствовал нетерпеливый взгляд Тома и повернулся к выходу. На этот раз звук арфы был столь отчетливым, что Роланд вздрогнул и оглянулся.

— Ты же всех перебудишь, — предупредил он. И ощутив, что арфа собирает силы для нового звука, а еще потому, что сам этого хотел, он поднял ее свободной рукой.

— Это была ее идея, — объяснил он с невинным видом Тому, который сидел у дверей и бил хвостом. Из футляра в знак согласия отозвалась Терпеливая.

Том фыркнул, вышел из дверей и пошел прямо, как будто к стене. Раздался глухой звук — это кот головой ткнулся во что-то куда более твердое, чем он рассчитывал. Том моргнул, сел и стал озадаченно вылизывать переднюю лапу.

Роланд нервно стиснул руку на арфе.

— Ладно, я тебе верю. Ты думал, что получится. — Он оглянулся, и волосы на затылке у него зашевелились: он услышал — или подумал, что услышал, — некий звук. Металлический, повторяющийся где-то там, где кончался серый мягкий свет. С усилием возвращаясь взглядом к Тому, Роланд прошептал:

— Если ты знаешь путь наружу, я предлагаю выходить.

Отвергая любые попытки торопить его, Том навел последний глянец на лапу и потрогал ею стену. Хвост заходил из стороны в сторону. Том поджал его, повел головой, как змея, и зашипел.

Звук становился громче, узнаваемее. Да, металл. Шаги. Не одной пары ног.

— Том!

Кот прижал уши и зарычал низким горловым рыком. Внимание его было обращено на стену.

— Понял. Ты стараешься.

«Не верю я, что моя жизнь зависит от кота».

Под мышками стало мокро, черный шелк прилипал к коже. Роланд ощутил запах собственного страха. Почти против воли он глянул в сторону коридора.

— О черт!

Из тени вышла фигура в доспехах, похожих на экипировку всадников, только на ней было больше металла и меньше кожи. За ней на расстоянии шага шла другая такая же.

— Я думал, эта порода спит весь день! — обратил Роланд свой протест к Вселенной в целом.

«Так нечестно! Может быть, если я отдам арфу…» — Тут до него донесся запах гниющего мяса, и он понял, что этих стражников ничем не проймешь.

— Только не это! — Он попятился на шаг. В памяти всплыли ухмыляющиеся, тронутые разложением лица из пещеры великанов. — Я не могу… — он глотнул и отступил еще на шаг, — не могу опять!

Еще шаг и полуоборот перед тем, как обратиться в бегство. Из-под ноги вывернулось что-то мягкое.

Роланд вскрикнул и от страха, и от боли, потому что Том взвыл и вцепился острыми когтями в чувствительную кожу сзади щиколотки.

— Я не боец! — крикнул он коту, не проявившему к его словам никакого интереса.

Но выбора уже не было.

Уходя от первого взмаха, Роланд повалился на пол, отбросив арфу и гитару в безопасное, как он надеялся, место под стеной. Торец футляра Терпеливой задел струны арфы, и те зазвучали диссонансным контрапунктом к лязганью металла. И Роланд увидел, как летящий к нему по дуге черный меч вдруг сменил направление и ударился острием о каменный пол.

Арфа. Стражниками управляет арфа. Или лишает их храбрости. Или еще что-нибудь. Роланд отполз от второго удара и ощутил, как его отбросило в сторону, — это вступил в игру второй стражник с палицей.

«Плечо! Мать твою, он мне плечо сломал!»

Но это было не совсем так, поскольку пальцы, которыми он быстро пошевелил, работали.

«Арфа! Надо добраться до арфы!»

Роланд увернулся от свистнувшего оружия, высекавшего искры из стены, где лежала арфа, упал на пол и покатился.

Колено врезалось в арфу, и острие меча, направленное ему в глаз, дернулось, чуть задело щеку, оставив тонкую ниточку боли, и исчезло из поля зрения. Здоровой рукой Роланд оттолкнулся от пола и плюхнулся на полированное дерево, поскольку что-то ударило его сзади по почкам. Ослепленный тошнотой и болью, Роланд вцепился в серебряные струны.




Адепт Тьмы слегка пошевелился, подставляя лицо солнцу. Арфа вряд ли будет больше, чем просто неудобством. Без умения на ней играть этот так называемый Бард немногого добьется. Надо быстрее с ним кончать. А то скучно становится.




Роланд, тяжело дыша, заставил себя видеть. Беспорядочный шум, который он извлекал из арфы, удерживал стражников на месте. Они слегка покачивались, скрипела черная броня, руки беспорядочно дергались. На его глазах они повернулись и начали медленно продвигаться к нему. Он замотал пальцами туда-сюда, наполнив звуками коридор. Борясь с ними, стражники продолжали приближаться.




— Парнишка, баксиком не поделишься?

Выдернутый из царства теней, Адепт Тьмы глухо зарычал, потянулся за силой — и еле успел остановиться. В его планы не входило оставлять маяк для Света. И он только обругал стоявшую перед ним одетую в лохмотья старуху. Ладно, он ее запомнит и потом с ней разберется.

Старуха щелкнула языком.

— Нет у тебя баксика, так и скажи. А грубить не надо.

Она покачала головой, что-то пробормотала насчет современной молодежи и пошла дальше, волоча протестующую тележку.

Адепт Тьмы скрипнул зубами. Он не был правителем царства теней, хотя там многие и называли его Повелителем, и восстановление контакта потребовало бы времени и сил, чего он не мог себе позволить. Придется стражникам закончить все самим.

— Надо было с этой старухи кожу заживо содрать, — проворчал он. Но и сейчас еще не поздно.

Он вскочил на ноги, огляделся…

Никакой старухи в парке не было.

* * *


Том неожиданно взвыл, и у Роланда сердце прыгнуло к горлу.

— Что? — завопил он, поворачиваясь. Когда он увидел, как кот исчезает в сплошной стене, у него отвалилась челюсть. — Ага. Конечно.

Том завыл еще раз, теперь уже где-то в глубине стены.

Один из стражников, дергаясь взад и вперед, казалось, вот-вот упадет, а другой шагал на вихляющихся ногах, но оба продолжали приближаться.

— Верно, — повторил Роланд. На решение оставались секунды.

«Ладно, все равно хуже не будет».

Подхватив Терпеливую, он ударился о стену, в последний момент закрыв глаза.

На его лодыжке сомкнулась металлическая рука.

Все смешалось в его сознании: темнота, потом серое, потом свет и рвущийся звук чего-то такого, что рваться никак не может.

Роланд приземлился на траву, теплую, сухую, чуть пахнущую пылью на солнце. Сначала он только дышал, потом с удовольствием бросился на спину и стал дышать еще. Закрывшись одной рукой от солнца, другой он провел инвентаризацию.

Щека. Плечо. Спина. Бедро. Лодыжка. Лодыжка?

— О черт!

Металлические пальцы все еще держали его за ногу.

Надо было посмотреть, но ему пришлось несколько минут собираться с духом. Наконец он, вздохнув, сел. Черная перчатка тускло блестела на солнце, а на зазубренном крае, где она оторвалась от остального доспеха, чернота была ярче. Роланд попробовал дернуть ногой. Перчатка висела.

— УБЕРИТЕ ОТ МЕНЯ ЭТО!

В последовавшей остервенелой тряске перчатка зацепила арфу и отлетела.

Роланд сделал несколько глубоких вдохов.

— Твоего мнения никто не спрашивал, — буркнул он Тому, который спокойно сидел, обернув хвост вокруг задних лап, и с интересом наблюдал. Роланд кое-как поднялся на ноги. Посмотрел на перчатку.

— Пустая. А запах был наведен. Он против меня использовал мои же страх. Вонючий сукин…

Роланд замахнулся ногой, но передумал и пнул вместо перчатки травяную кочку.

Том встал, потянулся и медленно затрусил прочь.

— Ага, понял. Иду.

Роланд осторожно нагнулся и поднял оба инструмента. Со времен игры в мини-хоккей ему так не доставалось, но черт его побери, если он оплошает на глазах у кота.

Через час и семь минут они вышли на тропу. Еще через шестьдесят шесть минут тропа раздвоилась, одна дорожка вела в приятную долину, а вторая — на скалистую, обрывистую гору, которая как-то умела оставаться незаметной, пока они не вышли на развилку.

— Ага, и эту книгу я тоже читал, — вздохнул Роланд, опираясь на подходящую глыбу. — И если ты думаешь, что я собираюсь лезть на эту гору, то, значит, у тебя твоя пушистая крыша съехала. — Он пошевелился, стараясь утишить боль в побитой спине. — Хватит с меня геройских подвигов.

Том зевнул, завернув кольцом тонкий язычок.

— Сам ты это слово, пушистый. — Роланд встал, морщась. — Ладно, идем…

Он посмотрел на коварную тропу, для него опасную вдвойне, поскольку руки были заняты и при лазании не могли помочь, а арфу он не оставит. Это было бы непорядочно после того, что они вместе пережили.

Том запрыгал впереди, останавливаясь и поджидая Роланда у каждого нового препятствия с выражением превосходства на морде.

Наступила темнота, и послышался далекий звук охотничьих рогов.

Роланд попытался лезть быстрее.

Звук стал громче.

Наконец тропа кончилась. И гора тоже.

Ловя ртом воздух, Роланд качнулся на край утеса и посмотрел вниз. Далеко внизу он увидел пушистые белые пятнышки — облака, наверное.

Еще ниже, у подножия горы, виднелись фигуры в доспехах, посеребренные луной. Они привставали на стременах и орали свой боевой клич.

— И что теперь? — спросил Роланд в ночь.

Громко мурлыча, Том потерся о его колени и спрыгнул с обрыва, вытянув хвост, как вымпел.

— Ну нет. — Роланд отступил на шаг. — Я не прыгаю с обрывов за котами. И думать забудь. Ни за что.

Он рассмотрел варианты.

— Уж лучше я попробую договориться с принцессой, чем делать такую идиотскую глупость!

И перед его мысленным взором возникла шевелящаяся челюсть трупа, когда Адепт Тьмы говорил, что нет отсюда другого выхода, как только воззвать к нему. Роланд расправил плечи.

— А, черт возьми, может быть, я бы и сам это выбрал…

И как пловец, кидающийся в холодную воду, он шагнул вперед и бросился в воздух.

Арфа и Терпеливая подобрали аккомпанемент к его воплю.




ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


— Позвольте вам помочь?

Крупная-блондинка-дальше-по-коридору просто расцвела и позволила этому приятному молодому человеку втащить по лестнице ее магазинную тележку.

— Такая женщина, как вы, — мурлыкал он, — должна нести амфоры, как критская богиня, или цветы, как нимфа весны. А не бакалею.

Дама жеманно улыбалась, громоздясь вверх по лестнице за неожиданным кавалером, и, хотя у нее обычно не хватало дыхания, чтобы по пути вверх еще и говорить, она смогла выдохнуть:

— Муж моей сестры всегда говорил, что у меня лучшая фигура из всех, какие он в жизни видел.

Адепт Тьмы улыбнулся.

— У мужа вашей сестры прекрасный вкус. — Он терпеливо ждал на втором этаже, пока она подтянется. — Но о чем думает ваш муж, отпуская вас вот так, одну, без провожатых? — Голос его дрогнул. — В этом городе много странных людей, и опасных — тоже. Особенно для одинокой прекрасной женщины.

— А разве я не знаю? — Она остановилась передохнуть, прижав к сердцу руку — как пухлую колибри среди пурпурных цветов на блузке. Опустила густо накрашенные ресницы. — К сожалению, у меня нет мужа.

— Мудрое решение — не ограничиваться только одним мужчиной. Такая женщина, как вы, должна быть свободна.

Всю дорогу дальше по коридору она соглашалась с этой мыслью.

«Самовлюбленная, тщеславная и глупая, — сделал он вывод, провожая ее до дверей. — Изначально мой контингент».

— Не хотите ли ненадолго зайти? Выпили бы чаю. Или вина. У меня есть бутылка очень хорошего вина. — Она улыбнулась так, как, по ее мнению, должна улыбаться первая в мире женщина.

— Буду очень рад зайти. У меня есть на вас виды.

— Ох! Боже мой! — Она даже не смогла сразу попасть ключом в замок. От почти забытого ощущения — быть желанной — руки стали неуклюжими. К тому времени как из серванта были вынуты бокалы, он уже не считал нужным скрывать свою сущность. Она принадлежала ему.

* * *


— Давай, парнишка, открывай глаза. У меня есть еще дела, кроме как сидеть тут с тобой весь вечер.

— Миссис Рут? — Роланд попытался сфокусировать взгляд на старой тряпичнице, но ее лицо ускользало, контуры расплывались. И не стоило усилий держать глаза открытыми, поэтому он их закрыл опять.

«Что-то мне нехорошо. Хреново мне, честно сказать».

Болело все тело, но хуже всего было в правом плече, левой ноге, в пояснице и в лице. В правой щеке. Потом в левой. Снова в правой. Он не сразу — мозг болел не хуже тела, — но все же сообразил, что происходит.

— Миссис Рут… — Он облизнул губы и попробовал снова: — Миссис Рут, пожалуйста, перестаньте меня бить.

— Сначала открой глаза, парнишка.

Роланд вздохнул. Чего зря стараться. Левая щека. Правая. Левая…

— Ой! — Глаза его распахнулись. — Это же больно!

Миссис Рут сидела около него на корточках с весьма самодовольным видом.

— Для того и делалось. А теперь шевели задницей. У тебя сегодня еще есть работа.

— Где я? — вздрогнул Роланд, и старуха нахмурилась. — Ничего, не обращайте внимания. Я посмотрю.

Сжав зубы, он заставил себя приподняться на локтях. Миссис Рут загораживала ему обзор, и он осторожно повертел головой. С одной стороны в вечернем свете виднелся синий мусоросборник с пятнами ржавчины, и запах гниющих остатков сообщил Роланду, что ящик этот стоит на задворках ресторана. В другой стороне, намного дальше, мимо устья аллеи катились автомобили, слышался шум моторов. Можно было, напрягшись, разглядеть знак: «Пекинг-Гар»…

— Китайский квартал.

И тут до него дошло.

— Китайский квартал! Значит, я дома!

Он посмотрел на миссис Рут, и та кивнула.

— Дома, — повторил он, пытаясь сесть. Он все еще был одет в черный шелк и бархат, и чуть дальше вытянутой руки от него в неверном свете поблескивала арфа. Вернулись образы: великаны, дитя, лес, медведи, солнце, степь, копья, принцесса, черные доспехи и финальный ужасающий прыжок с утеса…

— Ш-ш-ш, парнишка. Тихо. — Миссис Рут сунула Роланду в руки носовой платок и потрепала по спине, утешая, — его трясло.

Он подавил рыдание, попытался овладеть собой и не достиг успеха. Судорожно, прерывисто вдохнув, он прижал к лицу квадратный кусок материи, к его удивлению, пахнувший освежителем. Память о пережитом страхе мешалась с невероятным облегчением от того, что он снова дома, и сбивала с толку больше, чем все, пережитое в царстве теней.

— Знаю, парнишка, знаю.

Это не было просто ничего не значащим выражением симпатии — похоже, она действительно знала, и это ошеломило Роланда еще больше.

— Ты прошел через ужасы, которые мало кто может вообразить. Но как бы плохо ни было тебе сейчас, ты станешь лучше как Бард — потом.

Тут из ее голоса исчезло сочувствие, и она заговорила обычным своим тоном «хватит чушь молоть».

— Потом будешь в этом копаться. Сейчас есть люди, которым ты нужен.

— А что с Томом? Он выбрался?

— Конечно. Он же кот!

Роланд понятия не имел, что значит быть котом и какое это имеет отношение к делу, но на всякий случай кивнул. И стал уговаривать свое разбитое тело встать.




«Две ночи до Ивановой. Две ночи. Всего две».

Эван без конца повторял эти слова, они завладели его мозгом, всем его существом, заставили забыть о земных радостях. Он знал — люди, живущие на Земле, в большинстве своем тяготеют к Свету. Тьма зачастую вызывает у них состояние тревоги и непредсказуемости.

Душная, липкая жара сникла под струями дневного дождя, и город сейчас жадно вдыхал запахи воспрянувших растений. Эван при всей своей нелюбви к городам к этому относился с почтением. В нем существовало разумное равновесие, не позволявшее принижать обитающих здесь людей.

Вот вспорхнула стайка детишек и понеслась дальше по улице; их смех наполнил вечер Светом. Эван улыбнулся им вслед — тихое благословение. Одна девочка остановилась и с озадаченным лицом уставилась на него. Она не могла понять, что ее привлекло. Эван начертил в воздухе между ними знак, и девочка ответила ему улыбкой и протянула руку — прикоснуться к тонким чертам Света.

— Мэриан, побежали!

Их глаза встретились, и Мэриан кивнула ему, но вдруг спохватилась и вприпрыжку побежала догонять друзей.

«Вот почему надо остановить Тьму». — Эван снова начал обдумывать решение задачи.

Он не мог до конца понять, что произошло между Ребеккой и Адептом Тьмы. Когда Эван прибыл, отделавшись от очарования, которое наложил на него противник, битва уже закончилась. Осталась только Ребекка и следы силы.

— Часы на витрине отстали, Эван, — сообщила Ребекка, удивленная его неожиданным появлением. Но по следам силы Эван увидел, что Тьма напала и что-то ее остановило. Это «что-то» лишь шевельнулось, и Тьма была повергнута.

Сегодня, когда он провожал Ребекку на работу и шел обратно, он обнаружил еле заметный след, оставленный бежавшим Адептом Тьмы, слишком сильно потрепанным, чтобы замести его как следует. Сегодня вечером он выследит Тьму до самого логова.

«Две ночи до Ивановой. Две ночи. Всего две».




— Где тебя черти носили?

— Долгая история, — вздохнул Роланд, откидываясь на перегородку в клетушке Дару и поправляя на плече арфу.

— Пусть она лучше окажется убедительной. Ребекка чуть не заболела от волнения. — Дару оглядела его с головы до ног и проворчала: — Вырядился, как на бал-маскарад.

По лицу Роланда пробежала тень.

— Нет. Не совсем на маскарад.

Дару стала мягче. У нее сложилось впечатление, что Роланд за последние сорок восемь часов слегка повзрослел. В глазах появилась какая-то глубина, которой раньше не было.

— Что у тебя с лицом?

— Да ничего. — Он коснулся тонкой линии, оставленной острием черного меча, и провел пальцем вдоль алых бусинок засохшей крови. — Не хочу рассказывать.

— Ты сцепился с Адептом Тьмы, — сказала Дару. Это не было вопросом, но Роланд все же кивнул. — Все нормально?

Роланд вздохнул.

— Был момент, — медленно сказал он, — когда я был на волосок от сумасшествия. Я, пожалуй, и сейчас еще не вполне нормальный.

Он с усилием выпрямился, не обращая внимания на боль в почках.

— Миссис Рут сказала, что мы с тобой должны немедленно ехать к Ребекке.

— Миссис Рут сказала?

— Совершенно верно.

— Подруга Ребекки, старая сумасшедшая тряпичница?

— Опять верно.

Дару нахмурилась и обвела рукой заваленный бумагами стол.

— У меня еще целые горы писанины, и мне надо с ней покончить, если я собираюсь завтра отправиться в обход, а ты приходишь и говоришь, что я должна все бросить, потому что так сказала старая сумасшедшая тряпичница?

Роланд пожал плечами. Чувство было такое, будто на каждом лежит груз в сотню фунтов.

— Я знаю только то, что сказала мне миссис Рут. А она сказала, что мы нужны Ребекке, нужны оба, и мне этого достаточно.

— Ты ей веришь?

— Да.

— Почему?

Роланд сощурил глаза.

— Потому что когда как следует познакомишься с Тьмой, научишься различать Свет, — произнес он отчетливо и зло.

Посмотрев ему в глаза, Дару была вынуждена поверить. Она встала, схватила сумку, и, бросив: «Идем!», направилась к лифту.




Ребекка всматривалась в кувшин с апельсиновым соком. В прошлый раз сока было больше, она точно помнила. Подняв пустую банку, она нахмурила брови и стала рассматривать наклейку. Большая часть слов не имела смысла, но можно было прочесть: «Добавить три банки холодной воды». Может быть, они имели в виду другую банку, побольше? Или в прошлый раз банка была побольше? Нет, картинка точно такая же.

Кто-то забарабанил в дверь, и Ребекка от неожиданности пролила все в раковину.

«Наверное, это Роланд, — решила она, подбегая к двери. — Вернулся!»

Ребекка лихорадочно загремела цепочкой, потом отперла замок — Эван настаивал, чтобы она пользовалась и тем, и другим, когда его нет дома, — и распахнула дверь.

— Ох! — сказала она.

Дверной проем заполнила Крупная-блондинка-дальше-по-коридору. Обычно аккуратно уложенные под густым лаком волосы были в полном беспорядке. Лицо под несмытыми остатками косметики опухло и побледнело. А под сиреневой блузкой колыхалось и тряслось тело, избавленное от тисков комбинации и лифчика, и Ребекка с ужасом и любопытством одновременно смотрела, как болтаются туда-сюда соски массивных грудей.

— Это ты во всем виновата! — взвизгнула гостья ей в лицо.

Ребекка попыталась захлопнуть дверь, но та, придавленная всем весом Крупной-блондинки-дальше-по-коридору, даже не шевельнулась. Ребекка попятилась, потому что Крупная-блондинка-дальше-по-коридору, шатаясь, прошла еще пару шагов внутрь комнаты.

— В чем я виновата? — испуганно спросила Ребекка, пугаясь все больше с каждой секундой. — Я ничего не делала!

Жирные руки разошлись в стороны, и в одной из них оказался граверный нож. От напряжения побелели костяшки пальцев.

— Это был приличный дом, пока ты сюда не въехала!

Выпад. Нож описал смертоносную дугу.

Ребекка отскочила, плача от страха. Удар не достиг цели, но ее обдало холодным дуновением.

— Не понимаю! — завопила Ребекка. Она бы убежала, но между ней и открытой дверью стояла Крупная — блондинка — дальше — по — коридору.

Шаг. Взмах ножа.

— Тебя запереть надо!

Шаг. Взмах.

— От нормальных людей подальше!

Шаг. Взмах.

— Чего это мы должны на тебя смотреть!

Шаг.

— БОЛЬНАЯ!

Взмах.

— ПСИХОВАННАЯ!

Нож бил мимо, но размахивающая рука оттеснила Ребекку к стене. Пальцы ее попали на что-то твердое, металлическое.

Пустая банка из-под сока. Схватив банку, Ребекка бросила ее изо всех сил. Она ударилась о стенку, и звон отвлек Крупную-блондинку-дальше-по-коридору как раз настолько, чтобы Ребекка успела схватить кувшин с апельсиновым соком и бросить ей в лицо.

Та завопила и, закрыв руками глаза, уронила нож.

Ребекка дрожала в своем углу. Пройти к двери мимо Крупной-блондинки-дальше-по-коридору она не могла. Просто не могла.

Протирая глаза, женщина посмотрела на Ребекку и ухмыльнулась.

— Тебя прикончить — это даже не считается убийством, потому что ты не такая, — произнесла она с ужасающей ясностью. Оставив нож там, где он лежал, Крупная-блондинка-дальше-по-коридору стала приближаться.

Скользя вдоль стены, Ребекка бросала в нее все, что попадалось под руку. Тостер с холодильника. Плюшевый дракон с полочки над телевизором. Свернутое полотенце…

Полотенце ударило Крупную-блондинку-дальше-по-коридору в подбородок, упало и развернулось. К ее ногам соскользнул черный нож. Опухшие губы расплылись, обнажая длинные белые зубы, и она наклонилась, чтобы подобрать его.

В этой массивной ручище он выглядел до нелепости маленьким и совсем не опасным.

А потом из клинка излилась Тьма.

В странном молчании обе женщины смотрели, как окутывает теневое облако руку с кинжалом. Оно осело и начало расползаться.

Когда оно дошло до пухлого локтя, Крупная-блондинка-дальше-по-коридору завизжала:

— Уберите от меня это! УБЕРИТЕ!

Она пыталась бросить нож, но пальцы ей не повиновались. Тень проползла по плечу, перешла на грудь и начала распространяться дальше, набирая скорость. Визг сменился бессловесным воем и захлебнулся, когда тень накрыла лицо. Карие глаза выглянули на миг из Тьмы, и в них отразились боль и непонимание.

Тело ударилось об пол, и тень исчезла вместе с ножом.

* * *


С заднего сиденья машины донесся аккорд, такой тревожный и суровый, что Дару при этом звуке едва не съехала с дороги.

— Что это? — спросила она, чуть не задев ругающегося велосипедиста.

Роланд повернулся, как на шарнирах.

— Арфа, — коротко ответил он.

— Зачем…

— Это не я.

— Тогда как…

Роланд сжал губы.

— Боюсь, как бы мы не опоздали.

Шины взвизгнули, когда Дару влетела под запрещающий стоянку знак у дома Ребекки, и они с Роландом вылетели наружу. И услышали вопли.

С арфой под мышкой и с колотящей его по ногам Терпеливой Роланд бросился вслед за Дару.

— Дверь! — крикнула она, колотя по стеклу. — Заперта!

— Что? — Роланд налетел на нее с разгону. — Ключ у тебя есть?

— Откуда? — возразила Дару. — Я же здесь не живу!

— Да мать его так! Должна быть задняя…

Из футляра раздался приглушенный звук на пронзительно высокой ноте. Арфа в руках дернулась и ответила. Громко.

Но недостаточно громко. Появилась пара трещин, но дверь держалась.

— Ах так? — Роланд аккуратно отставил в сторону Терпеливую и пристроил арфу на бедре.

— Уши закрой, — бросил он Дару, глубоко вдохнул и дернул самую тонкую струну, бросив себя в единую ноту, как всегда бросался в музыку.

Стеклянная дверь задрожала и рассыпалась.

Звук еще отдавался в голове, а Роланд уже, подхватив Терпеливую, вбегал в здание вслед за Дару. Поскользнулся на осколках, въехал больным плечом в стенку. Мир исчез из глаз, а когда вернулся, то холл качался вверх-вниз перед глазами, и ничего не было слышно, кроме гуляющего под сводами черепа эха.

«Надо было знать, что и за это придется платить», — подумал Роланд, кое-как карабкаясь вверх по ступеням.

Дару протолкалась через толпу жильцов к двери Ребекки и вошла в комнату.

— О Боже мой!

Квартира выглядела, как после битвы. Повсюду валялись обломки комнатных цветов, осколки горшков, и все было покрыто тонким слоем грязи. Диван отодвинули почти к противоположной стене, а рядом с ним лежало огромное пухлое тело в пурпурном платье, в позе, слишком спокойной для живого. Ребекка съежилась в углу у батареи, прижав к подбородку колени и крепко зажмурив глаза, и качалась взад-вперед.

Дару перешагнула через тостер и наклонилась к телу. Погрузив пальцы глубоко в складки жира, она поискала на шее пульс. Бесполезно.

Это ее не удивило. За годы работы она видела много трупов, но ни один из них не выглядел настолько мертвым, как этот. Обтерев руку о бедро, потому что кожа трупа была одновременно и холодной, и липкой, Дару наклонилась и одернула пурпурную ткань на изрытых ямками коленях.

«И без того мало достоинства в смерти», — подумала она, отлично зная, как расценит ее действия полиция. Вмешательства в картину происшествия полиция не поощряет.

Потом Дару подошла к Ребекке.

— А-ах! А-ах! А-ах!

На каждом вдохе Ребекка издавала короткий плачущий звук, как раненый зверек.

— Ребекка! Ребекка, это я, Дару. Открой глаза, детонька. Все в порядке, я здесь.

Если Ребекка и услышала ее, это не было заметно. Плач становился громче, качания — неистовее. Вдруг она бросилась в сторону, и Дару еле успела ее подхватить, чтобы она не ударилась головой о батарею.

— Детка, все хорошо, все кончилось. Все кончилось. — Роланд присоединился к Дару. Они вдвоем держали Ребекку.

Она стала вырываться, и крики перешли в сплошной визг:

— Нет! Нет! Нет!

— Пошлепать ее по щекам? — предложил Роланд. Ему пришлось кричать, чтобы Дару услышала.

— Рискованно. Можно еще сильнее напугать. Надо ее успокоить. Как-то до нее докричаться.

Роланд нахмурился и постарался понять, почему ему все это так знакомо. Когда-то, давным-давно — «Нет, — поправился он, — меньше недели назад. А кажется, что прошла вечность».

Ребекка была в истерике. Он встал, потянув за собой Ребекку и Дару.

— Надо вывести ее наружу.

— Куда?

— Наружу. Послушай, не спорь, поверь мне. Это не первый раз.

Дару в ужасе взглянула на труп.

— Не это! — рявкнул Роланд. — Вот это! — Он чуть встряхнул Ребекку.

Не имея собственных идей, Дару согласилась и помогла Роланду почти пронести бесчувственное тело Ребекки из квартиры, сквозь толпу зевак, вниз по лестнице. Дойдя до первого этажа, они услышали рев приближающихся сирен.

— Хоть один из этих идиотов догадался вызвать полицию, — проворчала Дару, когда они волокли Ребекку мимо осколков стекла. — Что дальше?

— Вот сюда. — Роланд сошел с бетонной дорожки на траву. Он повернул Ребекку и прислонил к стволу дерева.

Вой оборвался на середине. Ребекка прерывисто вздохнула, прислонилась всем телом к грубой коре и стала всхлипывать, медленно оседая на землю.

Роланд встал возле нее на колени и обнял, бормоча нелепые слова, утешения.

Подъехал первый полицейский автомобиль. За ним второй.

Дару пошла им навстречу. С этим она умела обращаться.




— Састри? Дару Састри? Из Социальной Службы? — Констебль Паттон не верила своему счастью. Это ж надо, чтобы из всех присутствующих…

— Я бы хотела, задать вам несколько вопросов об одном вашем друге. Некто мистер Эван Тарин.

— Прямо сейчас?

В Департаменте ходили легенды, что брови Дару умеют повергать врага наземь одним движением. И это движение было сделано.

Констебль Паттон почувствовала, что краснеет. Джек рядом с ней поежился.

— Нет, не сейчас, — буркнула она.

К тому времени, когда Дару разрешила им побеспокоить Ребекку, тело уже унесли, показания свидетелей записали, а граверный нож забрали как вещественное доказательство.

— Ребекка, — констебль Паттон заговорила голосом, которым обращалась к маленьким детям, — Ребекка, я должна задать тебе несколько вопросов.

Састри ей рассказала кое-что о Ребекке, и она обещала действовать осторожно. «Я не людоед!» — отрезала констебль Паттон. Састри извинилась.

Ребекка подняла голову с груди Роланда и потерла лицо ладонью.

— Вы — полиция, — сказала она, хлюпая носом. — Полиция — наши друзья.

— Это правда. Полиция — твои друзья. «Если бы и с так называемыми нормальными было столь просто!» Нам надо тебя спросить, что сегодня случилось у тебя дома?

У Ребекки задергались губы, а глаза снова наполнились слезами, но она ответила относительно разумно, хотя и на одном дыхании:

— Она постучала в дверь и я открыла и она сказала что меня надо запереть и у нее был нож и я бросила в нее сок и теперь у меня больше нет сока и она уронила нож но пыталась до меня добраться пока ее не съела Тьма.

— Ее съела тьма?

— Ага. — Ребекка снова спрятала лицо на груди Роланда.

Паттон встала.

— Ты слышал? — спросила она у напарника.

Констебль Брукс кивнул.

— Полностью совпадает со свидетельскими показаниями. Кроме последней детали. Ее съела тьма. Хотел бы я знать, что это значит.

— Понятия не имею. — Паттон обернулась к Дару: — А вы знаете?

— Ни малейшего представления, — честно ответила Дару. Но не стала добавлять, что собирается это выяснить.

— Ребята из отдела убийств говорят, что это обширный инфаркт. — Констебль Паттон мотнула головой в сторону стоявших на тротуаре мужчин в безрукавках. Убийства не было, и они несколько расслабились. — В общем, я думаю, вам не стоит беспокоиться. Вы с ней останетесь на ночь?

— Если она не сможет, останусь я, — сказал Роланд.

Паттон ему кивнула.

«Человеку с такими глазами можно верить, — подумала она по дороге к патрульной машине. — У него такой вид, будто он прошел сквозь ад и выжил. Только одет странно».

— Она меня не узнала, — удивился Роланд.

— Ты изменился, — хмыкнула Дару. Роланд пожал плечами и помог Ребекке встать.

— Пошли, детка. Давай зайдем в дом.

Ребекка икнула.

— Роланд, ее съела Тьма.

— Интересно, что бы это значило, — пробормотала Дару.

— А мне интересно, — Роланд посмотрел ей в глаза поверх головы Ребекки, — где сейчас Эван.




— А мы с ней так и не поговорили.

Паттон переложила руль, и патрульная машина с визгом вылетела на Дандес-стрит.

— Сама знаю.

— Наверное, надо доложить сержанту.

— Что доложить? Нам нечего докладывать.

— Да, но…

— Доложим после разговора с ней.

— Не знаю, Мэри Маргарет.

— Я знаю.

С этими словами она обогнала попутный автомобиль, и резкое ускорение отбросило их обоих на спинки сидений.

— Знаешь, Джек, не бери в голову.




Это было здесь. Каждый, кто способен ВИДЕТЬ, мог бы заметить это по покрову, окутавшему трехэтажный викторианский дом. Эван очень осторожно выслеживал Адепта Тьмы вплоть до логова, используя только крохотные кусочки силы. Поэтому работа, на которую требовались секунды, заняла часы. Но зато можно было надеяться, что Адепт Тьмы не заметит слежки.

Эван осторожно прощупал дом и нашел там только одну жизнь — темную, но человеческую. Все свидетельствовало о том, что здесь кончается след. Отбросив с лица волосы, он прошел по дорожке и позвонил. Звонок отозвался по всему дому эхом, и послышались шаги.

— Чем могу служить?

Седые волосы, выцветшие голубые глаза и неожиданно черные брови. Голос уверенный, тщательно модулированный, но лишенный всяких эмоций.

Эвану потребовалось все его самообладание, чтобы не вспыхнуть и не обратить этого человека в Свет так же глубоко, как он был сейчас обращен во Тьму. Вместо этого, протянув руку, дрожащую от необходимости сдерживаться, он коснулся груди человека и вернул его к тому, чем он был, пока не начал свою губительную работу Адепт Тьмы. Но Эван оставил ему память о Тьме и о том, чем он чуть не стал.

Человек выпучил глаза, поднес руку ко рту и отскочил от двери.

Эван вошел и аккуратно закрыл за собой дверь. Он молча направился по следу Тьмы вверх по лестнице и оказался в комнате, которая когда-то была большой и приятной спальней. Здесь не было так плохо, как в отеле, но и Тьма была здесь не так долго.

Вдруг весы сдвинулись, и Эван чуть не вскрикнул, такой силы был удар. Вскрикнул он потом, когда ужас из отдаленной комнаты Ребекки донесся до него. По его лицу текли слезы, но он стоял как вкопанный, хотя сердце его разрывалось пополам.

«Прости меня, Леди, но если для уничтожения Тьмы я должен буду пожертвовать тобой, я это сделаю».




Адепт Тьмы, насвистывая, повернул к дому — ну просто вылитый молодой преуспевающий менеджер. Сегодня вечером он был собой доволен: все складывалось так, что проиграть невозможно. Выживет Ребекка или умрет, Свет будет занят только тем, чтобы остановить его, Тьмы, орудие. И какое орудие: вся жизнь, состоящая из разочарований и мнимых унижений, сжатая в один кулак. Девственность ее была лишь дополнительной премией, взятой лишь постольку, поскольку она ею дорожила.

Адепт Тьмы толкнул дверь и пошел вверх по лестнице.

— Хозяин, сверху!

Предупреждение еле успело. Адепт Тьмы бросился вниз от вспышки сияния, сама близость которого скрючила его болью. Он зарычал в лицо Света и пропал.

Эван медленно спустился с лестницы, окруженный сиянием славы.

— Дважды ныне, — сказал он седому, который дрожал, хныкал и прятал глаза, — по своей воле выбрал ты Тьму. Немногим дается второй шанс. Третьего у тебя не будет.

Он сцепил руки, и в них вырос огненный меч.




Квартира Ребекки была освещена лившимся в окна неясным светом ночного города. Ребекке дали кружку теплого молока и уложили спать. Дару растянулась на кушетке, коса свесилась до полу. Роланд сидел на табуретке, подбирая на Терпеливой колыбельную. Когда появился Эван, он медленно встал и еще медленнее отложил гитару.

— С возвращением, — произнес он.

Лицо Эвана осветилось. Он уже всерьез думал, что больше не увидит Роланда.

— И тебя также. — В его словах бушевала радость.

Роланд не стал улыбаться в ответ.

— Где тебя черти носили? Ты был нужен Ребекке!

— Я знаю. — Радости больше не было. — Я ощутил ее страх.

— И наплевал?

— Я не мог прийти.

— И когда ты был нужен мне, ты тоже не мог прийти? — Роланд протиснулся мимо него и включил свет. В темноте Эван излучал ослепительное сияние, был слишком нереален, слишком недоступен обвинению.

Дару что-то недовольное пробормотала сквозь сон и села, протирая глаза. Увидела Эвана, уловила выражение лица Роланда и решила, что с приветствиями можно не спешить.

— Ну? — Роланд схватил Эвана за плечо и развернул к себе лицом. — Где ты был, когда я… когда я… — тут его голос задрожал, и он смахнул слезу, — когда ты был мне нужен!

Эван развел руками, тихо прозвенев браслетами.

— Даже ради твоего спасения я не мог прекратить битву с Тьмой. Прости меня.

— На хрен мне твое «прости»!

— Самая крепкая сталь, — спокойно сказала Дару, — выходит из самого жаркого огня.

— Да? — резко обернулся к ней Роланд. — А кто-нибудь спросил сталь, хочет ли она лезть в этот сволочной огонь?

И он так же резко снова отвернулся к Эвану, зная, что Эван прав и что он не мог рассчитывать на преимущество перед всеми жизнями, которым угрожала Тьма, но даже от самого этого знания было больно.

— А Ребекка? — спросил он.

— А я все понимаю, Роланд, — подала голос Ребекка.

Гнев Роланда угас.

— И я тоже, детка. — Он посмотрел в глаза Эвану. — В самом деле.

Но он и не пытался скрыть боль. Эван кивнул, разделяя его боль, больше ничего он сделать не мог и повернулся к Ребекке.

— Я бы пришел, если б мог, — сказал он ей.

— Я знаю, — улыбнулась она.

— Ладно, — Дару подобрала ноги на диванчик, освобождая место, — ты лучше сядь, Эван, и мы тебе расскажем, что тут без тебя было. Или ты уже знаешь?

— Нет, не знаю. — Он сел на диван, притянул к себе Ребекку и прижал к сердцу.

И по порядку, начиная с пробуждения Роланда в аллее, — по молчаливому согласию никто не спросил, что было до того, — Эвану рассказали события этого вечера.

— А когда полиция уехала, — закончила Ребекка, — мы пошли наверх, и Дару заставила меня ле…

Она в недоумении воззрилась на окно. Остальные повернулись.

На подоконнике сидел Том с исключительно самодовольным видом и держал в зубах извивающуюся частицу Тьмы. Он спрыгнул, прошлепал через всю комнату и положил свою ношу к ногам Эвана.

Вокруг нее тотчас же возникла клетка света.

— Большое спасибо, — серьезно сказал коту Эван.

Том зевнул.

— Что это? — спросила Дару, разглядывая шевелящуюся черную каплю.

— Именно то, на что оно похоже. Клочок Тьмы, отпочковавшийся и наделенный ограниченной жизнью.

— Оно живое?

— О да. И тьмы здесь не больше, чем в сердцах многих людей, — количество, которое легко не заметить. Я полагаю, Адепт Тьмы использовал это в качестве глаз и ушей.

— А что мы собираемся с этим делать? — поинтересовался Роланд и сам удивился, до чего спокоен его голос. Он не мог решить, хочется ему размазать эту мерзкую тварь по полу или с воплем выбежать из комнаты.

Адепт Света протянул руку, клетка стала сферой и поднялась на четыре с половиной фута над полом.

— Мы его допросим.

Комок сжался с испуганным писком.

— Я ничего не знаю! — завизжал он.

Эван продолжал как ни в чем не бывало.

— И оно нам расскажет о планах своего хозяина. Клетка засветилась ярче.

«Эту штуку легко было бы пожалеть, — подумала Дару, прищуриваясь, — если бы она не была так символична. Тьма каждый раз захватывает лишь маленький клочок, а мы не придаем этому значения, пока не становится слишком поздно».

Посланец Адепта Тьмы вертелся и извивался в клетке, стараясь держаться как можно дальше от ее краев.

Эван ждал, и остальные ждали вместе с ним.

— Он откроет врата в Иванову ночь, — прохныкал наконец клочок Тьмы.

— Это мы знаем. Где?

Роланд подумал, что таким тоном Эван мог бы заставить говорить даже бетонный тротуар.

— Он не говорил. Правда! Правда! Правда! Врата откроет жертва!

— Жертва?

Клочок Тьмы съежился от прозвучавшей в голосе угрозы.

— Путь готовят кровью, — пискнул он.

Клетка сжалась, и Тьма вскрикнула от прикосновения Света. Через секунду осталась лишь слабая искра света, потом исчезла и она.

— Он умер? — спросила Ребекка.

Эван покачал головой.

— Тьму невозможно убить. Только изгнать на время.

За спиной Эвана Роланд обменялся взглядом с Дару. Она пожала плечами. Ее опыт подсказывал, что, когда мир сужается до банальностей, единственный выход — идти вперед.

— Что за жертва? — спросила она.

— Врата надо привязать к этой реальности, — нехотя объяснил Эван. — И завтра вечером для этого умрет невинный.

Пальцы его сжались в кулаки, и он с разворотом вдвинул кулак в стену.

— И я не смогу его остановить, пока не узнаю где!

Ребекка наклонилась вперед и поймала его руку.

— Ты его найдешь, — сказала она уверенно. Дару и Роланд подтвердили это кивком, но больше с надеждой, чем с уверенностью.

Эван обнял Ребекку и прижался щекой к ее волосам.

— Я молю Бога, чтобы ты была права, Леди, — устало ответил он.

— Мы еще что-нибудь сегодня можем сделать? — спросила Дару.

Эван покачал головой, не взглянув на нее.

— Ладно, тогда, — она встала, повесив на плечо сумку, — я думаю, пора заканчивать. Подвезти тебя домой, Роланд?

— Я думаю остаться. Если никто не возражает.

Ребекка повернулась в объятиях Эвана и радостно улыбнулась.

— Я не возражаю, Роланд. Ты ведь уже спал на диване.

— Эван?

Эван поднял глаза.

— Когда вокруг друзья — это хорошо.

Дару пошла к двери, нащупывая ключи от машины.

— Ребекка, мой телефон у тебя есть. Если случится что-нибудь, буквально что-нибудь необычное, звони мне сразу.

— Хорошо, Дару.

Дверь за ней закрылась, и Эван подтолкнул Ребекку к алькову.

— Засни снова, Леди, — сказал он. — Я сейчас приду.

Ребекка кивнула и подавила зевок.

— Тома надо с постели согнать?

— Нет. Он сегодня заслужил это место.

— Ладно. Спокойной ночи, Роланд.

— Спокойной ночи, детка.

Оставшись наедине с Эваном, Роланд не знал, что сказать и с чего начать. Первым заговорил Адепт:

— Ты здоров? Я имею в виду физически. Царства теней — они…

— Ага. Именно такие. — Роланд, и не пытался скрыть злость в голосе. «И я думаю, у меня есть право на королевское бешенство». Сквозь гнев он слышал песню, но Эван терпеливо ждал ответа, и потому Роланд открыл рот, чтобы перечислить все травмы, — и застыл. Ничего не болело. Нахмурившись, он стал вспоминать. Когда они с Дару влетели в квартиру, еще было больно. Когда вытаскивали наружу Ребекку в истерическом припадке — тоже, чуть не до слез. А потом… Он не помнил боли после того, как Ребекка успокоилась в его руках, почувствовав себя в безопасности.

— Все в порядке, — произнес он наконец, потому что так оно и было, хотя и непонятно почему.

Эван кивнул:

— Да, права была Дару. Ты стал сильнее.

Роланд развел руками.

— Я выжил.

— Ты пришел к миру с самим собой.

Серо-синие глаза молили о понимании, когда он добавил:

— Я пошел бы за тобой, если бы мог.

И Роланд вдруг понял, что принятие этого решения было для Адепта равносильно тому ужасу, который пришлось пережить Роланду. А может быть, он страдал еще больше: Эван по сути был белым рыцарем, лететь на помощь — его работа.

— Эй, не переживай. Я все понимаю.

И так оно и было. Наконец-то.

Роланд легко хлопнул Эвана по плечу, и Адепт удивленно на него посмотрел — прежней скованности как не бывало.

— С этим ты тоже пришел к миру? — спросил он, и на устах его стала появляться легкая улыбка.

Роланд улыбнулся в ответ.

— Ага, — ответил он. — Так и есть.

Он развернул Эвана и подтолкнул его к алькову.

— Утром поговорим.

— Спокойной ночи, Роланд.

— Спокойной ночи, Эван.




— Этот кусок отсюда.

— Этот кусок отсюда.

— Грязи больше не осталось?

— Похоже на то.

— Хлебопекарница стоит на ящике холода.

— Цветок поломан.

— Так почини.

— Не умею я цветы чинить!

Роланд не был до конца уверен, что не спит. Под собой он чувствовал диван и простыню, но высокие голоса, влетавшие ему в уши, больше походили на сон. Можно было открыть глаза и посмотреть, но было лень.

— Пол подмети.

— Почисть хлебопекарницу.

— Все почисть.

— Все уже блестит.

Ему представилась орда маленьких человечков, все они были одеты одинаково, как Эррол Флинн в «Робин Гуде».

— …но сапожник и его жена никогда больше не видели маленьких человечков, — пробормотал он.

— О чем это Бард бормочет?

— Бардовская ерунда. Работай давай…




ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


— Это ты, Роланд? — Ага, дядя Тони, я. — Роланд взбежал по четырем ступенькам на площадку и завернул в кухню. — А почему ты дома? Магазин закрыт?

— Не-а. Твоей тетке опять ночью стало хуже, и я ее в одиннадцать к доктору везу. А у тебя новая девушка? Ты уже пару ночей дома не ночевал.

…Зеленые глаза, смоляные волосы и мускулистое тело под атласным платьем.

— Да нет. Это работа, я тебе о ней говорил.

Тони нахмурился, отложил дешевый детектив, который читал за столом, и забарабанил пальцами по корешку.

— Ты ни во что незаконное не впутался?

— Ничего незаконного, дядя Тони. — Роланд выдавил из себя улыбку и добавил: — В этот раз могу определенно сказать, что я на стороне Света.

— На стороне Света! — Дядя Тони посмотрел на племянника прищуренными глазами. — Все же эта работа, похоже, тебе на пользу. Ты как будто успокоился.

Роланд вздохнул. Он этого не заметил. В зеркальце в ванной отражалось все то же знакомое лицо, хотя и с новой зарубкой, отвлекающей внимание от бритья. Ему уже порядком надоели постоянные намеки на то, как он повзрослел, потому что он себя и раньше не считал ребенком.

— Я, пожалуй, пойду. Только переодеться заскочил.

— Погоди-ка. — Дядя Тони взял с конторки конверт. — Вот это тебе пришло вчера. Похоже, от твоей подруги-певицы.

— Похоже, — согласился Роланд, увидев штамп Тулзы, штат Оклахома, и сунул письмо в задний карман джинсов. — Тете Сильвии пожелай от меня скорейшего выздоровления.

— Сегодня придешь?

— Не знаю.

— Ты бы поспал. Вид у тебя аховый.

Роланд остановился на середине лестницы.

— Ты, кажется, сказал, что новая работа мне на пользу?

— Внутреннее развитие человека никак не связано с тем, сколько он спит.

«Банальность, достойная Эвана», — подумал Роланд и сказал:

— Точно так же говорит один мой друг.

— У тебя как будто появились друзья поумнее, — крикнул ему вслед дядя Тони.

Роланд расхохотался и, направляясь поездом подземки в даунтаун, все еще улыбался.




— Видимо, Дару до сих пор где-то в городе. — Роланд повесил трубку и покачал головой. — Сейчас я говорил уже не с секретарем, а с автоответчиком, но сообщение все то же: она перезвонит, когда вернется. Сейчас девять семнадцать. Я начинаю думать, что эта женщина ничего, кроме работы, не делает.

— У нее важная работа, — сказал Эван. — Она постоянно сражается с Тьмой, и сегодня она может оказаться более удачливой, чем мы.

Пока же они ни на дюйм не приблизились к разгадке: где собирается открыть врата Адепт Тьмы. День был изнурительный и бесконечный, и в результате они ничего не достигли.

— Может быть, мы сможем защитить жертву. — Роланд взял одну из ананасовых плюшек, принесенных Ребеккой с работы, и положил ее обратно. Он не был по-настоящему голоден, а ум его продолжал жонглировать ассоциациями. Жертвоприношение. Жертва. Труп.

— А как? — спросил Эван, приглаживая непокорные волосы. — Он может выбрать кого угодно, единственный критерий — это безгрешность.

И они оба оглянулись на Ребекку. Она сновала по кухне, готовя чай.

— Только ее смогу я защитить наверняка, — добавил Эван чуть помягче.

— Так нам только и остается, что ждать?

— Ждать, пока он начнет, и надеяться, что мне удастся его остановить, прежде чем он закончит. Да, так.

— А ты сможешь спасти…

В глазах Эвана светилась такая боль, что Роланд умолк.

— Сделаю все, что смогу, но…

— Неужели мы больше ничего не можем! — Роланд ударил кулаком по дивану. У окна на взрыв эмоций еле слышно отозвалась арфа.

Ребекка поставила чайник на стол.

— Надо спросить миссис Рут, что еще можно сделать. Миссис Рут все знает.

«Почему-то, — подумал Роланд, вспоминая свое пробуждение в аллее и склонившуюся над ним тряпичницу, — я в этом не сомневаюсь ни капельки».

Он вскинул руки.

— А я хотел бы узнать, что она может. Хуже нет, чем сидеть и ждать.

— Хорошо, — согласился Эван, с видимым усилием заставив свои руки лежать спокойно. — Ты поговоришь с миссис Рут — она по крайней мере обладает мудростью. А я пока останусь здесь и буду ждать, не начнет ли Тьма действовать раньше, чем ты получишь ответ.

«Здесь, в этом убежище, я смогу защитить свою Леди. Ее он не получит, даже если я по всем другим статьям проиграю».

— Леди, ты останешься со мной?

Ребекка перевела взгляд с Роланда на Эвана и помрачнела. Она боялась, что миссис Рут не станет говорить с Роландом, если он придет один. Она умела быть очень грубой, миссис Рут. Но Эван хочет, чтобы она осталась, значит, ему нужно, чтобы она осталась, пусть даже непонятно зачем.

— Если Роланд помнит дорогу, — решила она в конце концов.

— Помню, детка.

Он подобрал Терпеливую, сказал арфе, что скоро вернется, — она ответила чуть печальным журчанием струн, но, кажется, не возразила, — и пошел к двери.

— Постой! — Ребекка схватила плюшку, подбежала через всю комнату к Роланду и сунула ее ему в руки. — Миссис Рут бывает приветливее, если ей что-нибудь принести.

— Спасибо, детка.

Роланд подмигнул Ребекке, кивнул Эвану и пошел. Им не было смысла напоминать ему об осторожности.

Добравшись на трамвае до Спадина, Роланд пересел на автобус в сторону Блур-стрит. В автобус, смеясь и болтая, вошли три девушки и стало как-то светлее. Пухлый младенец в подвесном сиденье улыбнулся Роланду. На его глазах подросток с зеленым ирокезом на голове уступил место нагруженной свертками пожилой даме восточного типа. И Роланд решил, что мир, быть может, все-таки достоин спасения. Он, что-то тихо напевал в такт покачиванию автобуса, и даже мысль, что сегодня Тьма возьмет очередную жертву, не могла до конца испортить ему настроение. Тьмы он недавно наглотался до отвала. И теперь хочет насладиться этим кусочком света.

Только наслаждаться пробками на улицах ему пришлось дольше, чем он намеревался. За то же время успел бы и пешком.

«Что ж, теперь понятно, почему герои не ездят в общественном транспорте, — подумал он, стиснутый бурлящей толпой у выхода. День был жаркий, на людях это сказывалось, да еще у кого-то в толпе был пакет со свежей рыбой. — В следующий раз пойду пешком».

Выхлопные газы на Блур-стрит показались ему после этого загородным ветерком.

Возле кустов сирени стояла на часах одинокая мусорная тележка, и Роланда охватило дурное предчувствие, подтвердившееся, когда он встал на колени и сунул голову в лиственный туннель. Слишком здесь хорошо пахло, чтобы миссис Рут могла быть дома.

Ее и не было.

Только в середине полянки, где обычно сидела тряпичница, торчала в земле окоренная палочка, и на ней болтался какой-то серый флажок. Роланд протянул руку и снял бумажку.

— Рецепт из «Доминиона»? — удивился он. Потом перевернул другой стороной.

На серой неровной бумаге были еле заметны прыгающие следы бледного карандаша. Они складывались в слова: «Кто воздвиг барьеры?»

«Ив самом деле, кто?» — подумал Роланд с недоуменной гримасой. Интересно, всегда ли миссис Рут оставляет, уходя, загадочные записки, или это как раз ответ на тот вопрос, который он пришел задать.

Что теперь делать?

«Кто воздвиг барьеры?»

Не слишком информативный ответ, решил он.

Сунув записку в карман, Роланд выполз из-под кустов сирени и остановился, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. По Блур-стрит ровным потоком ползли машины, развеивая всякие иллюзии, что на Спадина могло стать свободнее. Роланд глянул на часы и вздохнул. Десять тридцать три. И чего бы всем этим людям не сидеть сейчас дома в кругу семьи?

«Посмотрю-ка я поблизости. Вряд ли она ушла далеко, бросив тут половину своего имущества».

* * *


Дару держалась, пока не закрылась за ней дверь лифта, и тут позволила себе привалиться к приятно холодящей стенке. Она уже и не помнила, когда последний раз так мечтала о горячем душе. Закинув за спину косу, Дару глянула на часы. Одиннадцать семнадцать. Что ж, тогда понятно. Не надо было давать миссис Сингх уговорить себя на третью чашку кофе.

Пока лифт ковылял оставшиеся девять этажей вниз, Дару прикинула время, чтобы добраться отсюда, из квартала между Джейн- и Финч-стрит, до дома Ребекки в центре. По крайней мере час, в такое время на магистрали должно быть пусто.

«Хотя, наверное, я приду слишком поздно, чтобы от меня была польза».

Иногда ей казалось, что так она живет всю жизнь: идет по следам Тьмы, подбирая обломки и стараясь вновь склеить из них целое.

И все же она не жалела о решении продолжать свою работу, а не мчаться на помощь Эвану. От нее зависели люди. Не безликие человеческие массы, а отдельные люди. Она была им нужна и не собиралась бросать их на произвол судьбы. Как любил говаривать дядюшка Девадас, войну выигрывают малые битвы.

Лифт дернулся, остановился в холле, и двери разошлись в стороны, хороня надпись: «Тони любит Шейлу, и Анну, и Рейджет, и Грейс».

«Ну и хлопот у этого Тони», — подумала Дару, шагая через тускло освещенный холл. Половина лампочек была разбита, и Дару напомнила себе, что утром первым делом надо позвонить управляющему. Сорвав с замка изоляционную ленту, Дару восстановила его функцию, и он удовлетворенно щелкнул за ее спиной. Все не прибывшие пока «кавалеры» могут спать на помойке.

Свой автомобиль она припарковала под одним из немногих уцелевших фонарей на гостевой стоянке, почти смирившись с тем, что никогда его больше не увидит. Подземный гараж был до некоторой степени надежнее — в том случае, когда у него работали ворота, — но Дару последнее время держалась подальше от подземных гаражей.

Несколько раз качнув бензин — надо было напомнить древнему автомобилю, что пора заняться делом, — Дару повернула ключ зажигания. Безрезультатно.

— Брось ты эти шуточки, — рявкнула она, повторяя попытку с тем же успехом. — Не мог аккумулятор сесть!

Подняв капот, она вылезла посмотреть — скорее от нелюбви к бездействию, чем зная, что искать и что делать.

Аккумулятор не сел. Он исчез.

Батюшка Дару, изо всех сил держащийся за традиционный индийский образ жизни, всегда беспокоился, как бы манеры и нравственность подопечных его дочери не сказались на ней самой. Ее манеры и нравственность от тлетворного влияния убереглись, но за много лет она пополнила свой словарный запас вокабулами, которых батюшка также не одобрил бы. И она прошлась по этому запасу, начав с английского, перейдя на французский, хинди, португальский, корейский и закончив тремя известными ей вьетнамскими словами, — они к автомобилю были биологически неприложимы, зато облегчили душу.

Она снова посмотрела на часы. Одиннадцать двадцать семь. Транспорт работает до полуночи. Забросив сумку на плечо, Дару заперла машину и поспешила к остановке автобуса. Когда она подошла, автобус с ревом промчался мимо.

Ночь, казалось, стала еще темнее.

Неделю назад Дару отнесла бы это на счет собственного воображения.

По коже заскользил теплый ветерок и принес знакомый сладковатый запах. Дару осмотрелась, заметила красный огонек у края тени от здания. Тьма была слишком густая — ничего не рассмотреть, но, пока она вглядывалась, огонек придвинулся на шаг, стал чуть ярче и снова на шаг приблизился.

Их трое.

Можно оставаться неподвижной и полагать, что они ее не заметили. Но это было бы глупое решение, потому что у нее даже по волосам мурашки побежали от их хищных взглядов.

Можно попытаться убежать обратно к машине, запереть дверцы в надежде, что их остановит свет на стоянке. Напрасная надежда.

Если б она не исправила замок, можно бы вернуться к миссис Сингх и позвать на помощь. Но она не сожалела об этом, потому что пусть замок не впускает ее, он не впустит и этих троих.

Оставаться на остановке — значит просто дать загнать себя в угол.

Распрямив спину, Дару пошла к дальнему светофору большого перекрестка. Она полагала, что ей надо бы испытывать страх, но единственной эмоцией, которую она могла осознать, была злость. Злость, что это вообще происходит. Злость, что она не может постоять за себя в драке.

— Эй, мамулечка!

Голос прозвучал прямо у нее за плечом. Как они успели так близко подобраться? Не тратя времени на раздумья, Дару бросилась в бежать.

Свет уличных фонарей, казалось, не доставал до земли, и Дару мчалась в какой-то сумеречной зоне. Стук ее кожаных подошв почти заглушал шум погони — но не совсем. Она все дыхание тратила на бег: в этом квартале на крик никто не отзовется.

И вдруг прямо перед ней возник молодой человек. Он расставил руки и, сверкая белозубой улыбкой, без капли веселости проговорил:

— Позабавимся?

Слишком близко, чтобы вильнуть… Дару вдвинула плечо ему в грудь, сбила с дороги и тут увидела еще двоих, выходящих из темноты.

— Сколько их! — выдохнула она и рискнула обернуться через плечо. Первые трое настигали. Дару знала, что надо оставаться на магистрали, но выбора не было. Вдохнув влажный вечерний воздух, она сделала рывок в сторону темной дорожки между двумя зданиями. Может быть, удастся оторваться от них в этом лабиринте.

Сзади раздался мерзкий смешок.

— Куда бежишь, детка? Тебе же понравится!

Она неслась по извивам и поворотам, но шайка не отставала. И росла. Между домами гремело эхо, и Дару понимала, что рано или поздно, устав и запутавшись, она свернет не в ту аллею и упрется…

Запыхавшись, Дару прислонилась к бетонной стенке — всматривалась во тьму и пыталась уловить по звукам погони, откуда исходит опасность. Сюда, по аллее справа от нее…

«О Господи, и слева тоже!»

Она выпрямилась, и приготовилась прихватить с собой сколько сможет.

— Хэй! Девонька!

Не позволив себе вскрикнуть, Дару стремительно обернулась. За ней стояла толстая приземистая тряпичница и показывала рукой на мусорную тележку с выпирающими боками.

— Лезь туда.

— Как?

— Туда. В тележку.

— Миссис Рут?

— Если не хочешь влипнуть в эту кашу.

Дару влезла в тележку. Как-то умудрилась. Рогожи и мусор, распиравшие проволочные бока, оказались просто камуфляжем, а в середине было пусто. Упираясь коленями в собственные щеки и обхватив ноги руками, Дару глянула вверх на хмурую физиономию тряпичницы.

— Как это…

— Тихо, девонька, — сказала миссис Рут, не повышая голоса, и обрушила на голову Дару ворох рогож.

Топот шагов слева пронесся мимо и затих.

Справа шаги удалились и затихли.

Визгливо протестуя, тележка пришла в движение.

— Куда… — начала Дару.

Миссис Рут твердой рукой надавила сверху на рогожи.

— Тихо, девонька, — повторила она.




Ребекка зевнула и спрятала лицо в изгибе локтя, устраиваясь на диване поудобнее.

— Леди! — Голос Эвана, казалось, доносился откуда-то издалека. — Отчего бы тебе не лечь спать?

— Потому что я хочу тебе помочь, — объяснила Ребекка, вновь зевая. Рывком приподнявшись, она повернулась к стоящему у окна Эвану. — Мы вместе будем биться с Тьмой.

Он улыбнулся в ответ, прошел через комнату и ласково отвел локоны с ее лица.

— Когда Тьма… — начал он, но Ребекка вдруг судорожно сжала его запястье, и он замолчал.

— Смотри! — Свободной рукой она показала на белый туман, сочившийся сквозь открытое окно.

Эван нахмурился, но силу проявлять не стал. Чем бы это ни было, оно не походило на творение Тьмы.

Туман свернулся в столб и принял форму высокого человека с длинными вьющимися волосами и большими руками рабочего.

— Иван? — У Ребекки глаза полезли на лоб. — Что ты здесь делаешь?

Теперь и Эван его узнал. Это был дух, который вел его из Света.

— Иван, почему ты не отвечаешь?

— Думаю, он не может, Леди. Он ушел далеко от своего места, и у него не хватает сил на слова.

— Но почему? Он никогда из кампуса не уходит. Никогда. Я даже думала, что он не может.

— Леди, там, где у этого духа дом, нет ли широкой открытой местности?

Эван, не дождавшись ответа, сам догадался, потому что Иван потерял форму и завертелся.

— Ага. Там такое большое круглое поле… Это и есть то место, Эван? Тьма там?

— Да, Леди, я так думаю.

Он нагнулся, быстро ее поцеловал, и в глазах его загорелся огонь от предвкушения битвы. Он придет раньше, чем начнется жертвоприношение, раньше, чем сдвинутся весы. И на этот раз Тьме не удрать!

— Эван, я тоже пойду!

— Прости меня, Леди, но моим путем ты пойти не сможешь.

— Смогу, — возразила Ребекка, вскакивая с дивана. — У меня кроссовки есть! — крикнула она во внезапно опустевшей квартире.




Тельце лежало в воздухе на высоте половины своего роста над травой, удерживаемое двумя полосами тьмы. За ним стоял человек. Он улыбнулся и занес над головой левую руку. В руке было зажато кривое лезвие черного ножа.

Эван не стал тратить время на тонкости. Собрав силу, он ударил молнией чистого Света точно в грудь стоящего человека — только бы остановить падение.

Отдача отбросила его назад и швырнула на землю, ослепив вспышкой энергии от собственного удара.

Адепт Тьмы засмеялся.

— Какой же ты дурак!

Голос, понял Эван, раздается футах в двадцати…

— Иллюзия! — выкрикнул он в отчаянии, стараясь прояснить зрение.

— Да нет, зеркало. Оно показало тебе то, что ты хотел увидеть, и отразило твою силу на тебя же.

На это ушла почти вся моя сила, и ты, если бы ума хватило, легко бы со мной справился. Но Свет так предсказуем! Ты действовал точно так, как я предвидел, хоть я и надеялся, что ты вложишь в удар все и сам себя разрушишь. Избавил бы меня от хлопот с тобой, когда я тут закончу.

Эван заставил себя встать и сделал два неверных шага в сторону голоса, еле различая затененный контур среди вспышек звезд, все еще застилающих взор.

Городские колокола стали отбивать полночь.

— Поздно! — раздался издевательский голос Адепта Тьмы.

И тогда взгляд Эвана прояснился.

Он увидел кудрявую девочку не старше четырех лет, растянутую в самой середине Круга Кингз-колледжа. Увидел, как коснулся ее горла черный нож. Увидел кровь на траве.

И весы сместились.

Эван вскрикнул от боли и упал на колени, вцепившись в себя руками в отчаянной попытке сдержаться. Он ощутил, как к нему приближается Тьма, и поднялся из последних сил — встретить его лицом к лицу.

— Дурачок! — повторил Адепт Тьмы, и черты его исказились от неимоверной силы, переполнявшей его.

Черный бич распорол кожу на руке, которую успел для защиты вскинуть Эван. Потом на боку. Бич оставил полосы боли на ногах и разметал оборону в клочья.

— Я победил! — самодовольно крикнул Адепт Тьмы.

И черная молния ударила Эвана в грудь. Она выбросила бы его прочь из Круга на мостовую, если бы он не налетел на ствол молодого дуба и не соскользнул на землю. Там он лежал в полузабытьи, собирая ту малость силы, что еще у него оставалась. Он устал и был сильно изранен. Наконец, подавляя стон, он с трудом встал на ноги. Под рукой он ощутил силу живого дерева, поднимавшуюся глубоко из-под земли от корней, и вдруг, к собственному удивлению, почувствовал, как эта сила переливается в него. Не было ни ветерка, но по всей дуге опоясывавших Круг деревьев прошел шепот листьев — деревья вступили в битву на стороне Света.

По сравнению с силой, которую могла призвать теперь на помощь Тьма, — когда так резко сместила весы жертва, — это было не очень много, но Эван обрадовался от всего сердца. Он поднял голову, соединил руки, и из них ударил Свет.

— Ты и в самом деле не понимаешь, что разбит? — спросил Адепт Тьмы подкрадываясь. — Если ты сдашься, то доживешь до завтра и увидишь, как этот мир… Чтоб тебя!

Мгновение, одно лишь мгновение он с перекошенным болью лицом смотрел на обрубок своей руки. Потом она снова стала целой, и он направил ее на Эвана.

Первый удар Эван отбил. И второй. Третий хлестнул его вокруг головы, и полоса Света замерцала. Четвертый поднял его в воздух, сбил с ног, и полоса погасла.




— Что это там, черт побери, творится в Круге Кингз-колледжа? — спросила констебль Паттон, озадаченно глядя на своего напарника.

— Фейерверк, — ответила диспетчер, и в ее доносившемся из приемника голосе сквозила усталость: из-за гриппа вся полиция отрабатывала удлиненные смены. — Два сообщения о фейерверке и одно — про какого-то психа с огненной саблей.

— В нашей зоне патруля, — вздохнула она.




Адепт Тьмы раздвинул пальцы и посмотрел сквозь них на Эвана. Тот скорчился на траве, судорожно дыша.

— Надо было тебе драпать, пока мог, — произнес он и отлетел назад — что-то ударило его в живот, приложило всей спиной о землю и сбило дыхание.

— Не трогай его! — крикнула Ребекка. Она встала над Эваном, вздернув подбородок и сжав руки в кулаки. Когда она добежала до Круга и увидела упавшего Эвана, то бросилась вперед без раздумий, ударив Адепта Тьмы головой в живот.

Физического нападения он ожидал меньше всего, и потому внезапность сработала.

— Я его трону, еще как трону. — Адепт Тьмы судорожно перевел дыхание, и ярость сгустилась вокруг него, как плащ. — Но сначала я трону тебя.

Он занес руку для удара и вдруг обнаружил, что его окружил туман. Он сгущался и разрежался, необъяснимым образом мешая смотреть и потому — ударить. Рыча от злости, Адепт Тьмы ударил в туман.

— А мне ты ничего не сделаешь, — шепнул туман, и два бледных глаза уперлись в глаза Тьмы. — Я и так мертвый.

— Ошибаешься, и очень, — предупредил Адепт Тьмы. — Но разрушение — это для всех вас слишком хорошо.

Он стряхнул с джинсов пучок травы и улыбнулся.

— Живите. Живите и знайте, что завтра я открою врата, и барьер падет. Зачем мне давать вам легкое избавление, когда вы сами будете терзаться эти сутки, ничего лучше даже мне не придумать.

Он исчез, и его хохот потонул в вое приближающихся сирен.

Ребекка упала на колени и слегка тронула кончиком пальца багровеющий изгиб щеки Эвана. И всхлипнула.

— Эван, он ушел. Что мне теперь делать?

Эван слышал ее голос откуда-то из невероятной дали. И не мог собрать силы для ответа. И не мог посмотреть в глаза своему поражению.

— Эван?

Она дернула его за разорванный рукав футболки. Все его тело было покрыто ранами и кровоподтеками, но вместо крови из всех ран сочился Свет.

— Эван! Ты должен встать!

— Он не может, Леди.

Ребекка обернулась на голос и бросилась в объятия тролля.

— Лан, Лан, я не знаю, что мне делать!

Лан молча гладил ее по голове.

— Он ранен! Тяжело!

— Знаю, Леди. Я чувствую его боль.

Ребекка шмыгнула носом и вытерла глаза подолом кофты.

— Полиция едет, — сказала она, поворачивая голову на звук сирены.

— Они его у тебя заберут.

— Правда?

— Он не из этого мира. Давай-ка я укрою его в безопасном месте, Леди, я у него в долгу.

— Давай! Давай! — Ребекка оттолкнулась от Лана и посмотрела ему в лицо. По ее щекам текли слезы. — Ты его возьми, потому что мне его не унести, а я расскажу полиции, что тут было. Дару говорит: если попадешь в беду, иди к полиции.

С оглушающим звуком и ослепительным светом влетел патрульный автомобиль, и она пошла через лужайку ему навстречу.

«Эван у Лана. Про Эвана не надо рассказывать».

Ребекка постаралась отложить это в сторону от остальных кусочков, но тут захлопали дверцы автомобиля, закричали люди, и у нее в голове все перемешалось. Она споткнулась о почти незаметное в темноте крохотное тельце, и восставшая вокруг него темнота чуть не сбила ее с ног. Жертва. Лишние кусочки куда-то отлетели, и Ребекка закричала.




Констебль Паттон вглядывалась в центр лужайки.

— Отлично выглядят эти штуки, — она показала на старомодные фонари, — но света дают так мало, что этого хмыря не видно.

Констебль Брукс покрепче перехватил дубинку.

— Кто-то сюда идет. Похоже… — Он замолчал. Это было похоже на крик боли дикого зверя, но движущаяся тень была человеческой. — Это девушка, — добавил он через секунду, когда бегущий оказался ближе к свету.

— И не какая-то девушка. — Паттон шагнула вперед и поймала Ребекку за руку, потянув ее на себя, чтобы не упасть вместе с ней.

— Он ее убил! Он ее убил! — всхлипывала Ребекка, отчаянно вцепившись в поддерживающую руку. — Это была просто маленькая девочка, а он ее убил. Теперь уже поздно, и он убежал!

Последнее слово потонуло в рыданиях. Уже на второй фразе констебль Паттон запросила по радио помощь. На третьей она выхватила фонарик и залила светом Круг и лужайку в середине. На четвертой она была на полпути к скорченной на траве бледной тени.

Паттон разжала пальцы Ребекки (слегка удивившись, сколько силы на это понадобилось) и обняла девушку Двумя руками.

— Кто ее убил? — Она перекрикивала сирены двух подъезжающих машин. — Кто?

Ребекка старалась отвернуться от шума и суматохи и выла. Она хотела домой.

— Ребекка! Ребекка!

— Роланд? — Ребекка подняла голову и, разорвав объятия Паттон, отчаянно бросилась к Роланду на грудь.

Роланду как-то удалось устоять на ногах.

— Тихо, детонька, тихо. Я здесь.

Неуклюже переступая, он вместе с ней сдвинулся на траву, поглаживая девушку по спине. У него был миллион вопросов, но сейчас он лишь шептал ей в волосы утешительные слова, стараясь успокоить. И скоро они были единственным островком спокойствия среди огней, сирен и людей, которые понятия не имели о том, с каким на самом деле ужасом столкнулись.

И никто не заметил, как на лужайке появился новый дуб. А когда суматоха затихла, этого дуба не стало.

Потом они все пришли в участок.

— Я остался с ней, — Роланд сделал жест рукой, — из-за вчерашнего вечера.

«Верьте мне», — взывал его голос, правда и искренность за каждым словом. Он надеялся, что не пережмет в правдоподобии. Потому что не знал, что может сделать без Терпеливой и без арфы.

Головы склонились в знак понимания.

— И я думал, что она в безопасности, тем более в своей квартире.

Он и в самом деле так думал.

— Она попросила меня пойти на Блур-стрит и кое-что принести.

И это было правдой.

— Там «Доминион» открыт круглые сутки.

Правда. Хотя Роланда там не было.

— И я шел обратно, и тут услышал сирены и увидел огни — решил посмотреть.

После тех сцен, которые ему мерещились по дороге сюда, когда он увидел «фейерверк», и знал, что это такое, и знал, на что способна Тьма, увиденное явилось для него чуть ли не облегчением.

— А что она здесь делает, я понятия не имею.

— Я шла за ним, — прошептала Ребекка первые осмысленные слова с момента появления Роланда в Круге. — У меня есть кроссовки, и я побежала за ним.

— За кем? — участливо спросил детектив из отдела убийств.

Ребекка уткнулась головой Роланду в бок и посмотрела на детектива расширенными непонимающими глазами.

— Ты побежала за своим другом?

Ребекка коснулась руки Роланда. Эван был ранен.

— Да.

Но детективы не знали про Эвана и потому задавали не те вопросы. А Ребекка отвечала только на то, о чем они спрашивали, и они, слушая ответы, делали поправку на ее дефективность, потому и не могли узнать, что же случилось.

— Ты видела, кто убил девочку?

— Да.

— Ты видела, как он это сделал?

— Нет.

— Но ты его видела?

— Да.

— Как он выглядел?

Когда она описала подозреваемого, который и без того был в розыске, детективы были очень довольны, и поверили, и больше вопросов не задавали.

— Может быть, мы к вам еще обратимся, — сказали они, когда Ребекка аккуратно написала свое имя печатными буквами под протоколом со своими показаниями. — Оставайтесь в пределах досягаемости.

Роланд пообещал.

И только когда они уже ехали в такси домой к Ребекке, Роланд смог спросить про Эвана, хотя от страха вопрос чуть не застрял в горле. А вдруг он…

— Он сильно ранен, Роланд. — Ребекка шмыгнула носом. — Его забрал к себе Лан, тролль.

— Куда, детка?

— Куда-то, где безопасно.

Интересно, какое место тролль считает безопасным, подумал Роланд. А когда такси подкатило к дверям дома Ребекки, он уже знал ответ.

— Смотри, Роланд! — Ребекка выпрыгнула из машины.

— Смотрю, детка.

Роланд расплатился с водителем и выскочил вслед за Ребеккой. Тут было на что посмотреть. Во все уголки и щели набились существа самого странного и причудливого вида. Ветви старого каштана гнулись под тяжестью маленького народца.

Все взгляды были устремлены на Ребекку, а она проскочила сквозь не починенную еще дверь и взлетела по лестнице.

Когда Роланд вошел в квартиру, она стояла на коленях у кровати и водила руками по обнаженному телу Эвана.

— Не помню! — пожаловалась она таким душераздирающим голосом, что у Роланда навернулись слезы. — Не помню, что делать.

Он участливо тронул ее за плечо и заставил себя не отводить глаз от избитого тела и наскоро залеченных ран.

«Он может вынести боль от них, а мне нужно вынести лишь знание об этой боли».

Том поглядел на них с другой подушки, и вид у него, был почти прокурорский.

«Вы это сами допустили», — казалось, говорил он.

— Леди?

— Я здесь, Эван! — Ребекка прижалась лицом к его плечу.

Адепт вздохнул и немного взбодрился от ее прикосновения. Она отодвинулась, и он открыл глаза. Их голубизна поблекла, приобрела какой-то свинцовый оттенок.

— Роланд, — сказал он слабым голосом. — Я потерпел поражение.

Роланд лизнул слезу, докатившуюся до губ.

— Но еще есть завтра, — сказал он, стараясь сохранять спокойствие.

Эван устало закрыл глаза.

— Может быть, только завтра и есть.




ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ


— Роланд?

— М-гм? — Он заставил себя вылезти из фланелевого уюта сна и остановил взгляд на Ребекке. — Что стряслось, детка?

— Я иду на работу.

— На работу?

Роланд попытался сесть, но это ему не удалось. У него на груди пристроилась пушистая тяжесть.

— Тебе тут удобно? — спросил Роланд.

Том зевнул.

— Отлично. — Роланд заткнул рукой нос и рот. — Дыхание с вонью кошачьего корма. Первое, чего мне утром не хватает.

Сквозь занавеси проникал розовый свет. Роланд посмотрел на часы. Пять тридцать.

— Или последнее — ночью, — добавил он. Они только четыре часа назад ушли из полицейского участка.

— Ну ладно. — Роланд приподнялся на локтях. — А почему ты идешь на работу?

— Потому, — ответила Ребекка растерянно. — Потому что я всегда это делаю.

Она была одета в джинсы и поношенную блузку. Волосы вокруг лица кудрявились влажными локонами. Ребекка уже встала давно и выглядела вполне проснувшейся, но Роланд заметил, что у нее под глазами темные круги и нижняя губа немного припухла.

— Ты устала, детка. — Он спустил ноги с кровати и сел. — Ты ведь не выспалась. Почему бы тебе не взять выходной?

— Нет! — Она замотала головой, и волосы затряслись. Капля воды отлетела Роланду на подбородок. — Я не больна. А Дару говорит, что выходные можно брать, только когда болеешь.

Роланд хорошо знал, что по поводу «Дару говорит» с Ребеккой спорить лучше не надо. Он подобрался с другой стороны.

— Но Эван…

Лицо Ребекки разгладилось.

— Эван уже почти здоров, но еще не совсем. Когда проснется, ему будет лучше.

— И он захочет, чтобы ты была здесь.

— Ага. — Она опять стала серьезной. — Но Эван раньше говорил, что я должна делать то, что всегда делаю, чтобы Тьма не разрушила… — она задумалась и вспомнила выражение, — привычный ход вещей.

Ребекка вздохнула.

— Это так я должна бороться с Тьмой. Понимаешь, Роланд? Это не так важно, но это я должна.

— Отлично понимаю, детка. — Он взял ее руку и слегка сжал. — И ты права. Самые обычные вещи важнее всего. Это и есть то, что мы хотим сохранить.

Ребекка улыбнулась, и тепло этой улыбки обняло Роланда, как две сильные руки.

— Я знала, что ты поймешь, — ответила она. Освободила руку и пошла к двери. Снимая цепочку, она обернулась.

— Сегодня пятница, — сказала она, заметив счастливое совпадение. — А по пятницам я делаю плюшки с черникой!

И ушла.

Роланд покачал головой, закрыл дверь на цепочку и пошел в ванную. Выйдя оттуда, он остановился около кровати и посмотрел на Эвана. В полумраке алькова кожа Адепта неясно светилась. Голова его была откинута, переливающиеся волосы разметались по подушке, и обнажилась тонкая линия шеи. Почти все кровоподтеки исчезли, уродливые раны затянулись тонкими белыми шрамами. Рука с длинными пальцами лежала на животе. Другая рука откинулась в сторону, будто и во сне он старался удержать Ребекку, и сейчас рука свесилась вниз. Роланд поднял ее и осторожно положил на простыню.

«Он сейчас, почти исцеленный, кажется куда уязвимее, чем вчера с такими страшными ранами».

Роланд ощутил наплыв чувств и попытался найти им определение. Это не было желание, хотя он теперь уже не мог — и не хотел — отрицать его тепло. Это не была жалость, хотя и она имела место. Неделю назад Роланд чувствовал, куда это может привести, и не шел дальше. Неделю назад он был другим человеком.

Роланд вышел из алькова.

«Это любовь».

Не к Эвану, если разобраться. Но к тому, чем был Эван. К тому, на что согласился Эван. На страдание и возможную гибель, чтобы мир, не его мир, не попал во власть Тьмы.

Чувствуя, что больше ему не уснуть, Роланд взял Терпеливую, сел на табуретку и начал играть, чтобы дать выход чувствам. Слова сами приходили к нему, и он позволил им свободно изливаться. Когда он допел, розовый свет зари уже давно сменился ярким солнцем летнего дня. Да, он нашел свою главную песню.



		И никогда не буду больше я свободен.



		Ты — в музыке моей,



		А музыка во мне.











Это был отрывок из его старой песни, одной из тех, про которые Ребекка сказала, что «они неполные». И вдруг слова обрели новый смысл.

Роланд встал, потянулся и вдруг понял, что играл перед публикой. Но его слушатели слишком быстро исчезли с последним аккордом, чтобы их можно было УВИДЕТЬ. Лишь краем глаза он сумел уловить это стремительное движение и почувствовал, что песня им понравилась. Роланд глянул на часы. Девять сорок пять? Он играл четыре часа?

«О Господи! Время и вправду летит незаметно, когда играешь… когда играешь… когда играешь так, как я сейчас».

Но от четырех часов неподвижности у него даже ноги не затекли. Чувствовал он себя отлично. Только во рту так пересохло, что язык прилипал. К счастью, Роланд вспомнил, что в кармане у него полпачки жевательной резинки без сахара. Только в каком кармане? Два медиатора, рецепт из «Доминиона», шестьдесят два цента, письмо из Тулзы… А, вот она! Со вздохом облегчения Роланд сунул резинку в рот. Теперь можно продержаться до первой чашки кофе.

Медиаторы, рецепт и монетки он засунул обратно в карманы и посмотрел на письмо внимательнее. Оно было неожиданно тонким, — ведь их ежемесячная корреспонденция бывала обычно потолще, — но он надеялся, что ничего плохого не случилось. Глянув в сторону алькова и убедившись, что Эван еще спит, Роланд снова сел и открыл конверт.

Там было два листка. На первом одна фраза: «Не знаю почему, но думаю, что тебе это может пригодиться». На втором написанные от руки прыгающие ноты — очевидно, писали в спешке. Мелодия, гармония, аккорды — все было. И стихи…

Роланд прислонил лист к чайнику и снова достал гитару. Напевая себе под нос, он медленно прошелся по аккордам. Это было нетрудно — ре-мажор, ре-минор, до-мажор, ре-минор, но потребовалось время, чтобы объединить их в странную мелодию. Наконец Роланд кивнул и начал сначала, на этот раз напевая со словами.



		Ветра четыре, огонь и земля,



		Влага и воздух, зову вас, моля.



		Пусть зов мой услышат с высокого трона



		Де…











— Роланд!

Столько силы было в этом возгласе, что Роланд вскочил и обернулся.

— Роланд, где ты взял эту песню? — В дверях спальни, сверкая глазами, стоял со всклокоченными волосами Адепт Света. Он учащенно дышал.

— Прислала подруга, — ответил Роланд, стараясь говорить спокойным голосом. Он опасался, что столь неадекватная реакция Эвана — следствие полученных ранений. — А что?

— Да это же ответ! Не понимаешь? Это же вызов Богини!

— Вызов Богини? — недоверчиво начал Роланд и замолчал. Он не так уж много читал — прав был дядя Тони, но помнил из курса сравнительной мифологии, что еще до олимпийских богов люди почитали какую-то богиню. — Ладно, пусть будет вызов Богини.

Однако это звучало странно, хотя в последнее время к странностям было не привыкать.

И тут всплыло другое воспоминание. Голос миссис Рут.

«Этот мир — буферная зона между Тьмой и Светом. Когда в нем зародилась жизнь, вокруг него воздвигли барьеры».

Роланд вытащил рецепт из «Доминиона» и повернул другой стороной.

«Кто воздвиг барьеры?»

Он молча передал бумажку Эвану, готовый поспорить, что знает ответ.

— Какой же я идиот! — воскликнул Адепт, сначала прочитав записку миссис Рут, а потом пробежав слова песни. В его голосе слышалось ликование. — Мы можем его остановить!

Рассмеявшись с облегчением, Эван сгреб Роланда за плечи и сжал в объятиях.

— А теперь, — Эван отпустил Роланда и взмахнул рукой, — мы…

— Хм, Эван… — Роланд сглотнул слюну. Прикосновение тела Эвана не давало ему собраться с мыслями. — Ты бы все-таки сначала хоть что-то на себя надел…

Эван посмотрел на себя, потом на Роланда.

— Извини, — сказал он и исчез в алькове.

«Не очень-то ты смутился, — подумал Роланд, не в силах стереть со своего лица глупую улыбку. — Ладно, сначала спасем мир. А потом подумаем… обо всем остальном».

Когда Эван вернулся, разорванная вчера одежда была на нем чистой и новой. Браслеты и серьги искрились светом, и даже значок с веселой мордой вернулся на футболку.

— А теперь, — снова начал Эван, оборачивая вокруг бедер и застегивая третий пояс, — займемся делом.

— Как? — поинтересовался Роланд, укладывая Терпеливую в футляр. — Этой песней вызовем какую-нибудь богиню, и она отправит Тьму туда, где ей надлежит быть?

Эван вытащил из холодильника яблоко и впился в него зубами.

— В сущности, так. — Он вытер тыльной стороной ладони сок с подбородка.

Роланд откинулся назад.

— Тут должно быть что-то еще.

— А тут и есть что-то еще, — жизнерадостно согласился Эван.

— Что именно?

— Не знаю.

— Ни хрена себе!

— Послушай, Роланд, в этом городе миллионы людей. Среди них должна быть колдунья.

— Тебе, кажется, слишком сильно дали вчера по голове. Ведьм, уродливых бородавчатых старух с метлами на свете не бывает. — Тут его пронзило внезапное воспоминание о запеченном до корочки ребенке, и он сжал губы так, что они побелели. — Здесь по крайней мере.

— Да, таких не бывает, — согласился Эван. Его голос отвлекал от пережитого не так давно ужаса. — Но ведьмы, или жрицы, как их называли язычники, почитатели прежних богов, вполне реальны. Нам надо только их найти. И они подскажут, как использовать эту песню.

Роланд вздохнул и встал.

— Ладно, — сказал он и вдруг обнаружил, что улыбается. Настроение Эвана заражало. — Как будем искать? По телефонной книге?

— А почему бы нет? — Эван вдохновился. Глаза его сияли. — Надо же с чего-то начать.

В телефонной книге организаций колдуний не значилось, как и в справочнике частных лиц. Под рубрикой «Жрицы» и производных от этого слова тоже ничего не обнаружили.

— Жрица? — спросил Роланд.

— Уг-гу. — Эван остановился на рубрике «Церкви». — Старое такое слово. Евангелисты, баптисты, черт побери. Может быть, там, где «Храмы».

Через минуту он захлопнул книгу.

— Не верится, чтобы в большом городе не было списка храмов.

— Попробуй «Оккультные организации», — предложил Роланд.

Ничего оккультного тоже не нашлось.

— «Парашют», — бормотал Эван. — «Парадной одежды магазины», «Паралегальные агенты», «Парапсихологи», см. «Астрологи, физические консультанты и др.». Ладно, выберем для начала это.

— Ты и в самом деле думаешь, что это поможет?

— Вроде бы. Чувствую, мы на правильном пути.

— Интонация, с которой Эван произносил эти слова, не оставляла места для сомнений.

В справочнике организаций города Торонто под рубрикой «Астрологи, физические консультанты и др.» оказалось двадцать пять списков. От простого списка фамилий до чайных комнат и компаний, названия которых подошли бы добропорядочным инвестиционным фирмам. Роланд вытащил из-под дивана телефон и включил в розетку. Послушал. Выключил и снова включил.

— Гудка нет. — Он слегка стукнул трубкой по полу. — Все равно нет.

Эван взял трубку и поднес к уху. Тут же у него оскалились зубы и сомкнулись брови.

Роланд предположил, что Адепт слышит что-то, чего он сам не слышал. Предположение перешло в уверенность, когда Эван шмякнул трубку об пол с такой силой, что пластик треснул.

— Мы отрезаны? — спросил Роланд.

— Да, — ответил Эван, и от прозвучавшей в этом слове ярости Роланд поежился. — Он смеет рассказывать мне в подробностях, что сделает с этим миром Тьма. Начиная с тех, кто мне помогал.




Роланд вылез из-под кустов сирени и встал, отряхивая колени.

— Насколько я понимаю, она еще не вернулась.

Эван с расстроенным видом побарабанил пальцами по верхнему ремню.

— Надеюсь, она не захвачена Тьмой.

— Ага. — Роланд несколько секунд соображал, что бы это могло означать. — И я надеюсь. Ладно, пойдем искать предсказателей будущего. Интересно, действительно ли предсказание и после сегодняшней ночи?

Две конторы из справочника были в районе Блур-стрит и Спадина. Одна из них находилась почти напротив норы миссис Рут. На окне второго этажа была полустертая вывеска:

«Мадам Алайна. По звездам, картам и ладоням. Без предварительной записи».

Табличка поменьше и не менее стертая была на двери, ведущей на второй этаж над древней аптекой. По крайней мере Роланду показалось, что это аптека. Хотя, учитывая довольно тусклое освещение и давно не мытые окна, бессмысленно было настаивать на подобной версии. На лестнице сильно воняло тушеной капустой.

— Это дурость, — шепнул Роланд, когда они поднялись на площадку и Эван вознамерился постучать.

— Доверься мне, — ответил Эван.

Роланд вздохнул.

Эван постучал.

Через несколько минут дверь открылась, и девочка не старше пятнадцати лет оглядела их с головы до ног. На Роланда она не обратила внимания, но на Эвана смотрела так, будто это был подарок, который она сейчас развернет. Не уменьшая громкости плейера, висевшего у нее на поясе, девочка сбросила наушники на шею и широко улыбнулась. Из наушников отчетливо доносился очередной хит какого-то ансамбля новой волны.

— Чем могу помочь? — спросила девочка полным надежды голосом.

— Нам нужно видеть мадам Алайну.

— А. — Ее мнение о них определенно упало на несколько делений. — А вы не копы, нет?

— Нет.

— Бабушка сегодня никого не принимает.

— Дело важное.

— А с другими не приходят. — Она пожала покрытыми лайкрой плечами. — Без разницы. Она даже с кровати не встает. Говорит, конец света пришел. Попробуйте завтра.

— Завтра будет слишком поздно.

В ответ на боль в голосе Эвана ее глаза засияли.

«Что ж, девочки-подростки таким вещам подвержены», — подумал Роланд, не обращая внимания на испарину, выступившую у него самого.

— Эй, погоди-ка, — сказал он вслух.

Она бегло на него глянула, все еще поглощенная Адептом.

Роланд вздохнул и продолжал, чувствуя себя полным дураком.

— Ты тут не знаешь каких-нибудь, э-э, колдуний?

Теперь она посмотрела на него по-настоящему, и то, что увидела, не одобрила.

— Колдуний, да?

И захлопнула дверь у них перед носом.

Роланд повернулся к Эвану и пожал плечами.

— Наверное, нет.

Они сбежали по лестнице обратно на улицу.

— А мне бы интересно было поговорить с бабушкой, — тихо сказал Эван, когда они пошли в сторону другого астролога этой же округи. — Она бы могла поделиться мудростью.

— Что? Эван, эта женщина легла в постель, потому что ожидает конца света!

Молчание Эвана было красноречивее слов.

— Ах да.

Роланд покраснел.

«Убийство ребенка в Круге Кингз-колледжа!»

Этот заголовок привлек их внимание. Они стали читать газету. Заголовки поменьше гласили: «Человек намеренно сбил машиной четверых» и «Преступник поджег сиротский приют. Семнадцать погибших».

— Началось, — сказал Эван, и они пошли дальше.

Вдалеке завыли сирены.

По второму адресу находился небольшой деревянный дом, ярко-синий. Он выглядел нелепо среди кирпичных строений и архитектурных новаций. Газон был покрыт сорняками высотой по колено, но при более внимательном рассмотрении оказались полевыми цветами. Роланд узнал ромашки и васильки, хотя все остальное по-прежнему казалось бурьяном.

Эван нажал на кнопку, и изнутри прозвенели первые два такта Девятой симфонии Бетховена.

У открывшей дверь женщины темные с сединой длинные волосы были расчесаны на прямой пробор. Длинное цветастое платье прямого покроя ниспадало от шеи до лодыжек. А на ногах у нее, как заметил Роланд, были немецкие туфли ценой в сотню долларов.

— Да? — спросила она с улыбкой.

— Мы ищем человека по имени Скай Маккензи.

— Это я. Но вы ищете нечто другое.

— Это правда.

Роланд всегда считал, что астрологи, парафизические консультанты и т. п. — это шайка психов и шарлатанов. И перед ним был второй пример его ошибки.

— Вы хотите узнать, что было в вашей прошлой жизни, из-за чего вы в нынешнем своем существовании отвернулись от общества в поисках запретной любви.

У нее за спиной повсюду в солнечных лучах сиял хрусталь, заливая холл всеми цветами радуги.

— Да нет. «Один — ноль в пользу психов и шарлатанов».

— Нет?

— Нет, — твердо ответил Эван. — Мы ищем колдунью. Или жрицу?

Женщина поднесла руку к сердцу.

— С одной колдуньей я училась в университете. Мы жили вместе. Она вечно наполняла ванну травами и весь кафель закапывала воском. Я потом вышла за Оуэна, а она, кажется, примкнула к группе террористок-лесбиянок. Извините. Больше ничем помочь не могу.

— Да, это немного, — признал Роланд. Часы с кукушкой в прихожей показывали почти двенадцать. Надо было идти дальше. — Но спасибо за внимание.

— А если вам понадобится найти прошлую жизнь…

— Мы будем иметь вас в виду.

— …я принимаю «Визу» и «Мастеркард», — закончила женщина и закрыла дверь.

По дороге к китайскому кварталу Роланд чувствовал, как с каждым шагом все решительнее становится Эван.

— Пенни за твои мысли, — предложил он в конце концов.

— В большом городе наверняка есть идущие по древним путям, — вздохнул Эван. — После вчерашней ночи весы так сдвинулись, что мне одному Тьму не остановить.

— Ты не один, — напомнил Роланд.

— Да, я знаю. — Он отбросил с лица волосы, и две женщины средних лет, с ног до головы в черном, внезапно замолчали и лишь смотрели, как он проходит. — Но у нас так мало времени.

Китайский астролог, как и мадам Алайна, находился на втором этаже и тоже над магазином. Но если помещение мадам Алайны выглядело, как переполненная квартира — они успели заметить, что там было полно вышитых подушек, занавесок с бисером и бахромой, — то увиденная сейчас комната напоминала небольшой врачебный кабинет, белый и чистый. Два мягких стула у большого письменного стола, стены увешаны каллиграфией, а из кувшинов, заполнявших одну стену от пола до потолка, шел интригующий запах.

— Чем я могу вам помочь? — Из небольшой двери, ведущей в кухню, вышел молодой человек восточного типа.

— Мы ищем, — Роланд вытащил из кармана листок бумаги и нашел фамилию в списке, — Джона Чина.

— Это я.

— О!

Молодой человек улыбнулся.

— Я знаю, вы предполагали, что я старше.

— Н-ну…

— Ничего, я к этому привык…

Внезапно его голос прервался, и он стал смотреть куда-то за спину Роланду.

Роланд обернулся. Эван тщательно стер все проявления своей ипостаси, но астролог смотрел так, будто у него видение.

Джон шагнул вперед и склонил голову.

— Чем могу вам служить, святой?

«Может быть, у него и в самом деле видение?»

Видение или что другое, но Джон Чин правильно понял, кто такой Эван. Роланд попытался превозмочь ревность.

Эван воспринял вопрос буквально.

— Нам нужны те, кто помнит старые ритуалы Богини.

— Жрицы? — Джон не сводил глаз с Эвана. — Они держат лавочку «Тайное знание» на Дюпон-стрит. Могу дать точный адрес.

— Будьте так добры.

Джон отошел к столу и вытащил записную книжку в кожаном коричневом переплете.

— Дюпон-стрит, сорок шесть.

— Дюпон-стрит, сорок шесть, — повторил Эван. — Благодарю вас.

Они уже были в дверях, когда их остановил голос Джона:

— Святой! Эти, признаки…

Ответ Эвана прозвучал приглушенно:

— Это правда.

— Чем я могу помочь?

Роланд прикрыл глаза рукой — Свет залил комнату, отражаясь от белых стен, и осветил астролога.

— Твоя помощь — в том, что ты такой, как есть. Из таких, как ты, черпает силу Свет.

Оказавшись на тротуаре в обтекавшей их с двух сторон толпе, Роланд протер слезящиеся глаза и спросил:

— А как он узнал, кто ты такой? То есть до этой твоей пиротехники? И ты знаешь, — Роланд скривился, — он, по-моему, даже не прищурился, когда ты вспыхнул.

— Во времена попроще он был бы назван святым.

— Святым? — Роланд старательно изображал безразличие, которого на самом деле не ощущал. — Только и всего?

— Из-за такого к ним отношения, — голос Эвана опять зазвучал устало, — Тьма и смогла почувствовать себя здесь столь сильной.

— Ой… извини.

— Нет, ты меня извини. — Эван протянул руку, будто хотел стереть с лица Роланда виноватый вид. — Я устал и сказал не подумав. Прости меня, пожалуйста.

Роланд пожал плечами.

— Ты действительно устал, — согласился он и махнул рукой проезжавшему такси. — Ладно, поехали спасать мир.

«Тайное знание» оказалось небольшим магазинчиком, зажатым между банком «Новая Шотландия» и рыбной лавочкой. На витрине шириной не более двух футов на черном бархате лежало несколько серебряных украшений. Роланд ожидал чего-нибудь более диковинного, но тема летучих мышей и черных котов была представлена лишь несколькими стеллажами внешне обычных книг, хрусталя, свеч и украшений. За прилавком лежали мешочки с сушеными травами, и пахло здесь почти как в кабинете Джона Чина, только на этот запах накладывался аромат горячего масла и жареного палтуса.

Роланд подошел к прилавку вслед за Эваном и был поражен, когда у девушки за прилавком началась гипервентиляция легких. Святого она, может быть, распознать и не могла, но на гормоны реагировала безошибочно.

— Мы ищем Церковь Жриц, — сказал Эван. — Вы можете нам помочь?

— Вам помочь? — переспросила она. — Конечно! С радостью!

Некоторое время она пребывала в растерянности, и Роланд улыбнулся.

— Церковь Жриц! — напомнил Эван.

— Ах да! — Она выпрямилась и едва пришла в себя. — Да. Они, э-э, владеют этим магазином. То есть не сама церковь, но те же люди.

«Удача! — подумал Роланд. — Вот ты нам и попался, сукин ты сын!»

Он увидел, как напряглись плечи Эвана, и понял, что Адепт боится, как бы новый путь опять не кончился тупиком.

А девушка продолжала:

— Но они сейчас все за городом, у них там, — она взмахнула руками, — дела. Потому-то я здесь одна.

— Все за городом, — медленно повторил Эван.

— Ага. У них там имение, и они туда ездят на все выходные.

— Мне нужно поговорить с главной жрицей. — Он наклонился вперед, и девушка проглотила воздух, когда лицо Эвана оказалось от нее в нескольких дюймах. — Это жизненно важно.

— С ними никак не связаться. У них даже телефона нет.

— Нет…

— Они вернутся в понедельник. — Голос ее сорвался на писк.

— В понедельник скорее всего некуда будет вернуться! — Эван возвысил голос, и девушка скорчилась, прижав руки к ушам и зажмурив глаза от видения, которое он ей показал.

У Роланда сердце окаменело. От Богини поддержки не будет, и им придется встретиться с Тьмой один на один. Все же он тронул Эвана за плечо. И ему показалось, что мышцы Эвана тоже из камня.

— Эй, — сказал тихо Роланд. — Ты ее напугал.

И тут он обрадовался, что сердце у него окаменело, а то бы от выражения на лице Эвана оно разорвалось.

— Роланд, я…

— Да ладно, — не думая, смотрит кто или нет, он погладил Эвана по щеке. — Я и сам психанул. Пойдем. — Он мотнул головой в сторону двери. — Пойдем домой и поищем другой способ.

Эван кивнул.

— Да. Всегда найдется другой способ. Спасибо.

— Послушай, никогда ничего не бывает таким черным или таким белым, как ты думаешь.

У Эвана скривились губы, и Роланд вспыхнул.

— Ладно, забудь, что я сказал.

— Не забуду. — Эван взял руку Роланда, все еще лежащую у него на плече. — Я это запомню, потому что это правда. И эту правду слишком часто забывают и Тьма, и Свет.

Он перегнулся через прилавок и подарил сжавшейся в комок девушке свою самую яркую улыбку.

— Простите, я не хотел вас испугать.

Она неуверенно поднялась и улыбнулась в ответ.

— Все в порядке.

Они ушли, и она в самом деле думала, что все в порядке, пока не заметила, что весь хрусталь в магазине светится неярким белым светом.




— Ладно, посмотрим, что у нас есть.

Они молча ехали в автобусе, и теперь шли по дорожке к дому Ребекки. Был третий час. Меньше чем через десять часов наступит конец. Роланд стал загибать пальцы.

— У нас есть один Адепт Света…

— Слегка потрепанный Адепт Света, — уточнил Эван, входя в до сих пор пустующую дверную раму.

— Будь по-твоему, — согласился Роланд. — Уличный музыкант, которого каждый называет Бардом… — Он предупредил протест Эвана: — Я знаю из достоверных источников, что я еще не Бард. Магическая арфа, на которой означенный Бард играть не умеет…

Из футляра раздалось громкое и резкое «до» Терпеливой.

— Гитара, на которой умеет. Далее, заклинание вызова Богини, но мы не знаем, как использовать. Сотрудница социального обеспечения, которую не можем найти. И Ребекка. Черт побери. — Роланд отступил в сторону, пока Эван открывал замок квартиры, — да при таких превосходящих силах Адепт Тьмы должен в собственные ботинки от страха спрятаться.

Когда они вошли, небольшая фигурка кофейного цвета соскользнула по занавесу и исчезла за окном.

Роланд напрягся, но видя, что Эван не волнуется, расслабился снова. Эван же, казалось, общается еще с кем-то, Роланду невидимым.

— Эй, ты здоров? — нервозно спросил Роланд, гадая, успеет ли он вытащить Терпеливую, и если успеет, будет ли от этого хоть какой-нибудь толк.

— Я идиот! — воскликнул Эван второй раз за день. — Идиот!

Роланд закрыл дверь и накинул цепочку.

— А почему? — спросил он.

— Мы знаем, как вызвать Богиню!

— Знаем?

— Да! — Эван воздел руки, и браслеты серебряным звонком оттенили его голос. — Песня — вот заклинание!

— Ага. Ты это уже утром говорил. — Роланд отставил Терпеливую и аккуратно сел на край дивана, кося одним глазом на Адепта, а другим — в окно: вдруг вернется тот же гость. — Еще ты утром говорил, что нам нужна колдунья. Так что же изменилось?

— Жрицы нам нужны как линза. Чтобы их ритуал помог направить наш вызов Богине.

— Еще раз спрашиваю: что изменилось?

— Роланд, — Эван бросился на колени и взял его руки в свои, — ты споешь песню. Ребекка ее направит.

— Ребекка, — повторил Роланд. Он был очень горд, что еще не потерял способности мыслить в такой ситуации.

— Ребекка! Серый народец ее опекает. У нее есть простота и ясность, которые даже в Свете редко встречаются. Она успокаивается в объятиях Земли. Подумай, Роланд, что все это значит.

Роланд подумал.

— Когда-то говорили, что такие, как Ребекка, отмечены Богом, что это — его избранные дети.

Глаза у Эвана стали того же серебряного цвета, что и браслеты.

— Кто воздвиг барьеры? — спросил он. — Она наблюдает за миром, и Она же следит за Ребеккой.

— Ты уверен, что это получится?

— Нет, — Эван тряхнул головой, и волосы прошелестели по плечам, как шелк, — не уверен. Но у меня снова появилась надежда, а это — одно из величайших различий между Светом и Тьмой.

— Всего лишь надежда?

— Она выигрывает и проигрывает войны.

Повернув руку в пожатии Эвана, Роланд взглянул на часы.

— Два сорок восемь. Она скоро пойдет домой. — На запястьях следы пальцев Эвана просто горели. — А пока, э-э, что нам делать?

Улыбка Эвана была просто воплощением озорства.

— Я бы на твоем месте разок-другой прорепетировал.

Роланд вздохнул и извлек из заднего кармана сложенный листок.

— А ты знаешь, — сказал он, — что людям с тобой не так-то просто?




— Ребекка!

Ребекка, уже взявшись за ручку двери и дрожа от нетерпения, все же остановилась.

— Посуду убрала на место?

— Да, Лена.

— Форму постирать захватила?

Ребекка только закусила губу. Форму она сложила, хотя и не так аккуратно, как всегда по пятницам, и уложила на дно красной сумки.

— Да, Лена.

— Плюшки себе взяла на выходные?

— Да, Лена.

Плюшки она тщательно завернула и надежно уложила поверх запачканной формы. Ребекка не могла дождаться очередной строчки литании.

— Не забудь съесть их дома.

Ребекка кивнула, потому что это движение было частью ритуала.

— Не забуду, Лена.

Еще одна строка.

Но ее не последовало.

Ребекка ждала, не в силах двинуться, не в силах повернуться и понять, что остановило ожидаемые слова. Послышался судорожный вздох, глухой удар по линолеуму, а потом голос, который был ей знаком, но она не помнила откуда.

— Вас предупреждали, миссис Пементел, что курение вас убьет.

Адепт Тьмы смотрел сверху вниз на управляющую, дергавшуюся у его ног. Одна рука ее схватилась за грудь, другая скребла по полу.

— Большинство курящих женщин после пятидесяти становятся жертвами сердечных заболеваний. Ну как? — Он слегка наклонился, и с пурпурных губ слетели беззвучные слова. — Помочь вам? Но я и так вам помог. Без этой помощи вы бы прожили еще двадцать четыре часа. — Он мило улыбнулся. — И боюсь, вам бы не понравился этот мир в его следующие двадцать четыре часа.

Он наблюдал последние мгновения, уловил последний вздох и с глубоким наслаждением втянул его в себя. И только потом обернулся к Ребекке.

За другой добровольной помощницей Света все еще шла охота. Деваться ей некуда, потому что за ней он пустил, как гончих, целую свору мужиков. Когда он почувствует, что ее поймали, он там окажется — посмотреть конец охоты. Тот, второй, кто помогал Свету, так называемый Бард, прошедший царство теней… Ему Адепт Тьмы покажет истинную Тьму. Но вот эта…

— Я не знаю, что помогло тебе в тот раз, — произнес он в спину Ребекке, с удовольствием замечая, как дергаются ее мускулы в желании повернуться, — но сейчас оно тебе не поможет. Эту ловушку ты построила сама. Я только ею воспользовался.

Шагнув вперед, он положил обе ладони ей на талию. Ребекка задрожала, но вывернуться из его объятий могла не больше, чем продолжать двигаться к двери. Должны были быть произнесены последние слова.

— И самое красивое тут, для тех, конечно, кто понимает, — прошептал он ей прямо в волосы так, что дыхание обожгло кожу, — что это никак не сдвинуло весы. Я только подтолкнул твою покойную подругу туда, куда она шла сама, и твое положение — естественное тому следствие. Но ты, пожалуй, все еще ничего не понимаешь.

Его руки скользнули вверх, прошлись по тяжелой спелости ее грудей, продвинулись выше, и большие пальцы больно впились в горло.

— И Свет тебя не спасет. Потому что он не узнает о твоем плене, пока не станет поздно, а тогда он будет занят со мной. А когда я с ним закончу, приду и займусь тобой. Мне это понравится. А тебе нет.

Внезапно она осталась одна наедине с болью от его слов и рук. Она отчаянно вцепилась в единственный островок спокойствия, как учила ее миссис Рут. И пока по щекам текли беззвучные слезы, она сражалась с тем, что привязывало ее к одной навязчивой мысли. Эвану нужна помощь. Нужно добраться до Эвана.




От прикосновения Эвана Роланд вздрогнул, прекратил бормотать стихи и хмуро глянул на Адепта.

— У меня не так много времени, чтобы все это выучить, — начал он и замолк, увидев лицо Эвана.

— Что случилось? — шепнул он, нервно оглядываясь.

— Слушай.

Он стал слушать. В квартире: ритмичное шуршание языка (Том вылизывал лапу), гудение холодильника, медленно капающий кран в ванной.

На улице: машины, голоса, колокола.

Колокола? Не меньше двух колоколен дико звенели, создавая диссонансный шум. Роланд посмотрел на часы. Три двадцать одна.

— Ребекка в опасности, — сказал Эван. И исчез.




— Миссис Пементел? Миссис Пементел!

Дверь кафетерия распахнулась, и входящий бухгалтер оказался лицом к лицу с Ребеккой, застывшей с протянутой к двери рукой.

— А, — сказал он с притворной улыбкой, — это ты!

Когда ему стало ясно, что Ребекка не собирается отодвигаться, он стал пробираться сбоку от нее, нервно гадая, чего это она закатила глаза. Ему было все равно, какой она там хороший работник, — сейчас ей пора бы быть дома.

— Ты видела миссис Пемен… Вопрос неожиданно оказался лишним.

— О Господи!

Рухнув на колени возле тела, он стал лихорадочно искать пульс. И не нашел, хотя и не знал точно, там ли он щупает.

«А если она мертва? Боже мой! А я ее трогал! — Он вскочил на ноги, отодвинулся на два шага, неуверенно шагнул обратно. — Надо что-то сделать? А что? Секунды ведь решают! Помощь. Надо позвать на помощь. А если она не умерла?»

Он вскрикнул, когда вспышка ослепительного света чуть не лишила его зрения.

— Ребекка! Леди! Что с тобой?

Ребекка? Так зовут эту дефективную девушку. Бухгалтер тер глаза до тех пор, пока не смог разглядеть высокого молодого человека с длинными волосами странного цвета, который склонился над девушкой у двери.

— Эй, там, — прошепелявил он. — Что? Как?

Эван не обратил на него внимания. Он ВИДЕЛ, что привязало Ребекку к месту, но понятия не имел, как эту связь разорвать. А голос Ребекки был так же связан, как и тело. Он ощущал след скверны, ясно говоривший ему, что враг здесь побывал, но эту связь наложила не Тьма.

— Эй, там, помочь надо!

Эван неохотно откликнулся. Не откликнуться он не мог, будучи тем, кем он был. Повернулся. И УВИДЕЛ, что связи от Ребекки идут к телу на полу.

— Кто была эта женщина? — спросил он, обходя застывшего от возмущения бухгалтера, который только брызгал слюной. Связи охватывали тело — да, но начинались они от Ребекки. «О Леди, что ты с собой сделала?»

— Я тебе говорю, помоги! — Бухгалтер махнул измазанной чернилами рукой в сторону пола, не понимая, почему он ожидает от этого панка каких-то разумных действий, но уверенный, что стоит ему только постараться, как все опять станет хорошо. — Ей нужна помощь!

У Эвана не было времени на церемонии, но Эвантарин, Адепт Света, поднял голову и позволил смертному встретить свой взгляд.

— Помочь ей не в моих силах, — сказал он.

«Боже мой! Труп! Я в одной комнате с трупом! Я…» — Мысль растаяла в серо-голубом шторме и в голосе, звучавшем, казалось, у него прямо в голове:

— Я должен теперь помочь живым. Кто эта женщина?

— Пементел. Лена Пементел, управляющая кафетерием.

Поднимающаяся в душе паника стихла, или отдалилась, но он все еще ее ощущал, глубоко спрятанную и рвущуюся наружу.

— Ты ее хорошо знал?

— Нет. Да! То есть не знаю. Мы каждую пятницу встречались и составляли смету на следующую неделю.

— Каждую пятницу? — Эван шагнул вперед. Бухгалтер увидел, как выросло его отражение в странных серых глазах, и пискнул:

— Да-да. Она приходила ко мне в кабинет…

— К тебе в кабинет? И ты не видел ритуала?

— Какого ритуала?

Эван задержал дыхание на глубоком вдохе и заставил себя сойти с командного тона. Впервые за всю свою жизнь он позавидовал Тьме, умеющей добираться до сердца и не заботиться о том, причинит ли это вред.

— Ритуала, освобождающего мою Леди, — произнес он, стараясь держать себя в руках. Ребекка беспомощна, Тьма может в любой момент вернуться, а у него сейчас не хватило бы силы защитить девушку.

— То есть на прошлой неделе я закончил рано, и я… это… сюда спустился.

— И что?

— А они… это… разговаривали.

— И что они говорили?

— Не помню. — Бухгалтер быстро выплюнул эти слова и втянул голову в плечи. Ничего не случилось, и он осмелился взглянуть. То, что он увидел, заставило его снова зажмуриться.

— Тебе придется вновь пережить это время…

Он сидел у себя в кабинете и ждал, пока разойдутся работники. Они шумели, прощаясь, и обменивались многозначительными взглядами — у Лены был посетитель. Последней уходила эта дефективная девушка, Ребекка. Она почти дошла до двери, когда Лена ее окликнула:

— Ребекка!

Девушка остановилась, держа руку на двери, и он подумал, сколько времени это займет. Если он спустится, решил он, дело пойдет быстрее, и домой можно будет уйти раньше.

— Посуду убрала на место?

— Да, Лена.

Жалко, что она дефективная. Она такая — как бы это сказать — очень аппетитная.

— Форму постирать захватила?

— Да, Лена.

А на самом деле такая комбинация аппетитности с невинностью страшно возбуждает.

— Плюшки себе взяла на выходные?

— Да, Лена.

Боже ж ты мой, это никогда не кончится. Неудивительно, что миссис Пементел так поздно приходит к нему по пятницам.

— Не забудь съесть их дома.

Девушка кивнула, и кудряшки у нее задергались, как у резиновых собачек, что в шестидесятых лепили на ветровое стекло автомобилей. Он про себя тихо фыркнул. У тех собачек, наверное, мозгов было больше.

— Не забуду, Лена.

— До понедельника, киска.

— До понедельника, Лена.

Бухгалтер дернулся. Он услышал голос. Точно услышал. И дверь кафетерия качнулась на петлях туда и обратно. Но никого не было. Он пришел к миссис Пементел, потому что было уже больше трех, а она к нему все не заходила. И в кафетерии было пусто. Разумеется. А то ему показалось, что в дверях застряла эта дефективная плюшечница. И что какие-то глаза копались у него в душе и нашли там похотливые мысли. Просто смешно. Он явно переработал.

Бухгалтер шагнул вперед, и носком начищенного ботинка зацепился за что-то мягкое. Глянул под ноги.

— Миссис Пементел? Миссис Пементел! — Бросившись на колени, он стал искать пульс. — Боже мой! Она мертва!




ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ


Патрульная машина медленно объезжала Круг Кингз-колледжа, свет прожектора шарил по лужайке. Полицейские заграждения убрали еще днем, но всем автомобилям дали инструкцию по возможности здесь патрулировать.

— Ты думаешь, он вернется на место преступления? — спросил Брукс свою напарницу. Он вглядывался через ветровое стекло в освещенный прожектором круг, но видел только траву, деревья да вдруг неожиданно ярко вспыхивавшие пометки мелом. Интересно, что видит она.

— Надеюсь. — Паттон продавливала слова сквозь стиснутые зубы, не отводя взгляда от центра лужайки. — Надеюсь, что он вернется. Надеюсь, что мы здесь окажемся. Надеюсь, что этот гад даст мне шанс стереть его с лица земли.

Она видела перед собой тельце на траве, хотя и знала, что на самом деле его давно убрали, и понимала, что будет его видеть до тех пор, пока не отомстит за девочку.

Они завершили круг, и Брукс выключил прожектор. На панели зашипело радио, и бесстрастный голос диспетчера произнес:

— Офицеру нужна помощь, Блур-стрит и Йонг-стрит, северо-западный угол. Повторяю, офицеру нужна помощь, Блур-стрит и Йонг-стрит, северо-западный угол.

Паттон перебросила переключатель.

— 5234 принял.

Она откинулась на сиденье, а Джек одновременно врубил сирену и ударил по газам. Рука Паттон лежала на дубинке, губы сжались в ниточку. Ничего ей сейчас так не хотелось, как разбить пару голов.

У них за спиной в Круге сгустилась Тьма.




Ребекка вытащила из шкафа оранжевый свитер и натянула на себя. Холодно не было, и она не боялась, что будет холодно. Просто ей в нем было приятно. Она сама его купила, никто ей не помогал, и он, хотя Ребекка не могла бы этого объяснить, был символом ее независимости. Силы. А еще он был яркий, а Дару всегда говорила, что ночью надо носить яркое, чтобы автомобили тебя видели. Тогда Ребекка впервые услышала, что автомобили могут видеть.

— Как ты себя чувствуешь, Леди?

Она прижалась головой к груди Эвана и потерлась о его плечо.

— Немножко боюсь, Эван. Я не совсем понимаю, что вы хотите, чтобы я сделала.

— Я хочу, чтобы ты слушала песню Роланда. По-настоящему слушала. И чтобы ты была сама собой.

— Это все?

— Да, это все.

— Это я, наверное, смогу. — Она вздохнула. — Только я все равно немножко боюсь, Эван.

— И я тоже, Леди. — Он прижался щекой к ее кудрям и обнял, словно хотел защитить. — И я тоже.

Эван вспомнил, что обещал троллю, и устыдился, что его пришлось об этом просить. Если они победят, если останутся оба в живых и если она согласится, он возьмет ее с собой, возвращаясь в Свет. Там будет защищена ее беззащитность, останется незамутненной ее ясность. Лишь когда он увидел ее в ловушке Тьмы, он понял, как много она для него значит. Такую жизнь надо беречь, а здешний мир этого не умеет.

Но сначала надо победить. И обоим выжить.

— Двенадцатый час, — раздался голос Роланда из гостиной. — Нам пора.

Ребекка крепко обняла Эвана, потом взяла за руку и повела в гостиную.

— Пока я спала, ты не звонил Дару, Роланд?

— Звонил, детка. — Он старался не встречаться с ней взглядом. — Ее весь день не было на работе. Я там ей оставил сообщение, и дома у нее на автоответчике — тоже.

— Интересно, где она, — нахмурилась Ребекка.

Роланд опустил взгляд на футляр гитары, посмотрел на потолок, выглянул в окно, вопросительно глянул на Эвана. Эван кивнул.

— Мы с Эваном боимся, что ее схватила Тьма.

— Схватила Дару?

— Да.

— Ты видел сам? — обратилась Ребекка к Эвану.

Он покачал головой. И грустно сказал:

— Я не могу сейчас тратить силу.

— Тогда ты не можешь знать, что она попалась Тьме.

— Она не позвонила, детка. Ни нам, ни на работу.

— Это ничего. — Ребекка туже натянула свитер на плечах. — Дару много работает и очень занята. Она не может звонить из-за каждой мелочи.

Меньше всего Роланду хотелось ее разубеждать. Пусть он сам убежден, что Дару им больше не увидеть, что плохого, если Ребекка думает иначе? И завтра этот вопрос может оказаться спорным.

От окна, где стояла арфа, раздался тихий вздох, как если бы легкий бриз прошелся по струнам.

— Оно, кажется, хочет с нами, — сказала Ребекка.

— Не оно, детка, а она, — поправил ее Роланд, поглаживая полированный изгиб дерева. — А когда все это кончится, я обещаю научиться на ней играть. «Если у меня еще останутся пальцы».

Арфа вздохнула снова.

И Ребекка тоже.

— Жалко, что я не слыхала твоей песни.

— Тебе надо было поспать, детка.

— Знаю. — Они вышли из квартиры, и Ребекка тщательно закрыла дверь. — Зато у меня были такие приятные сны!

У нее за спиной Эван с Роландом обменялись красноречивыми взглядами.

— А что за сны? — спросил Роланд.

— Будто кто-то мне рассказывает все-все вещи, которые я забыла. И это был не Роланд, а кто-то другой, хотя я даже во сне знала, что это Роланд поет.

— И что за вещи тебе рассказали?

— Не знаю. — Она качнула головой. — Когда я проснулась, я опять все забыла. Может быть, когда я услышу твою песню по-настоящему…

— Может быть, — согласился Роланд. — Пора идти.

Через полквартала к ним присоединился четвертый спутник.

— Ребекка! Этот чертов кот идет за нами!

— Нет, он не идет за нами.

Роланд посмотрел вниз, на Тома, потом на Ребекку.

— Ну как же нет? Вот он здесь!

— Но он же идет не за нами, — уточнила Ребекка. — Он идет рядом.

— Плевать мне, где он идет. Скажи ему, чтобы шел домой.

— Коты ходят, где хотят, Роланд, — сказала Ребекка. Она думала, что это известно каждому.

Эван присел на корточки, и Том ткнулся ему в ноги.

— Пушистик, мы идем на большую битву, и мы не сомневаемся в твоей храбрости, но не хотим, чтобы ты пострадал.

Том положил лапу на колено Адепта и слегка выпустил когти, вцепившись только в джинсы, не тронув кожи.

Эван улыбнулся.

— Ты — могучий воин, — согласился он, перебирая длинными пальцами густую шерсть. — Если хочешь с нами — пойдем.

— Я буду его переносить через улицы, — предложила Ребекка.

«Класс, — подумал Роланд, когда они двинулись дальше. — Только этого нам не хватало».

Он помнил, что именно Том вывел его в реальный мир, но все же мнение Роланда об этом коте и о котах вообще не слишком переменилось. И, насколько он мог судить, мнение Тома о нем самом тоже осталось прежним. Об этом свидетельствовали несколько параллельных царапин на руке, полученных сегодня днем.

Роланд заметил отражение всей группы в витрине универмага и покачал головой.

«Интересно, что думает об этом весь остальной мир?»

А остальной мир просто ничего не замечал. Такая группа в одиннадцать тридцать вечера в пятницу в большом городе внимания не привлекала.

Только какой-то малыш, которому давно пора бы спать, уставился на них, раскрыв рот, и смотрел до тех пор, пока мать не тряхнула его за плечо и не напомнила, как себя следует вести на улице.

Когда они дошли до Йонг-стрит с ее движением и шумом, Роланду казалось, что все вокруг какое-то нереальное, сдвинутое, как в кино: огни слишком яркие, тени слишком резкие, звуки слишком пронзительные, а теплый воздух обтекает кожу, будто не касаясь ее. Впечатление такое, словно ничего не существует, пока не посмотришь прямо, и стоит только отвернуться, как все тут же перестает существовать. И остальные чувствовали то же самое, а Эван, слегка расставив руки, все время озирал окрестности. Ребекка, задумчиво жуя кончик локона, не сводила с него глаз, предоставив ногам самим искать дорогу. И даже Том спокойно лежал на руках у Ребекки, прижав уши и чуть подрагивая кончиком хвоста возле ее бедра.

Светофор на углу встретил их красным и очень долго не переключался. Вокруг беспокойно переминалась толпа, все время тасуясь, и вдруг до Роланда дошло, в каком кино они участвуют.

«Это вестерн. Как раз перед заварушкой, а когда она начнется, лучшего друга героя должны сбить с лошади и убить».

— Буря надвигается, — с абсолютной уверенностью сказала Ребекка.

— Надвигается, — согласился Эван.

У Роланда мелькнула мысль, говорят ли они об одном и том же. Потом он решил, что это не важно. По бокам его стекал пот, футболка прилипла к спине. Перехватив влажной ладонью ручку футляра, Роланд стал повторять слова заклинания. Чтобы не думать.

Наконец-то свет переключился. Машины на Колледж-стрит устремились вперед. Черный «корвет», летящий с юга по Йонг-стрит, решил попробовать проскочить.

С визгом шин и звоном металла о металл в бок «корвета» врезалась коричневая «мазда», отбросив его под удар оранжевого такси. Несколько секунд был слышен лишь грохот машин. Потом они застыли искореженной дымящейся грудой, и тут закричали люди.

Эван бросился вперед, но Роланд дернул его обратно.

— Эван, уже одиннадцать тридцать восемь! У нас нет времени помогать!

Водитель такси наполовину высунулся из окна, и капавшая у него изо рта кровь собиралась на мостовой в лужицу.

Пусти! — Эван вывернулся. — Ты не понимаешь! Я должен помочь!

— Все я понимаю! — Роланд старался не смотреть. — Но ты им больше поможешь, если одолеешь Тьму!

Эван шагнул к обломкам.

— Эван! — Спокойный голос Ребекки прорезал шум и панику. Они оба обернулись. Казалось бы, ситуация вынуждала Ребекку биться в истерике, но, к удивлению Роланда, она выглядела невозмутимой. Островок спокойствия посреди хаоса. — Если ты здесь останешься, мы с Роландом пойдем без тебя.

Эван вздрогнул, как от удара. Испустив крик душевной муки, он рванулся сквозь собирающуюся толпу в сторону Круга.

Том выскользнул из рук Ребекки и устремился за ним, тут же исчезнув в мешанине людских ног.

— Том! — крикнул Роланд. — Куда ты, идиот…

Ребекка взяла Роланда за руку. Ее рука была сухой и прохладной. Его рука дрожала.

— Том сам о себе может позаботиться, — сказала она. — Идем.

Они перешли на бег, пробираясь между вурдалаками, всегда собирающимися погреться возле чужой беды, и погнались за Адептом по Колледж-стрит.

Но увидели они его вновь лишь у самого Круга Кингз-колледжа. Там он стоял с потускневшим лицом и смотрел в землю, засунув руки в карманы штанов.

«Он просто до идиотизма молодо выглядит», — подумал Роланд, когда Ребекка отпустила его руку и дала ему отдышаться. В воздухе, казалось, нечем было дышать, от бега во рту все горело и ощущался привкус меди. Тома нигде не было видно, хотя впереди шевелились нижние ветви кустов, и это вполне мог быть кот.

Эван медленно повернулся к ним. Ресницы его слиплись, и щеки были мокрыми от слез. Ребекка даже застонала и бросилась в его объятия. Роланд, страдая от ревности, заставил себя сосредоточиться на дыхании. Потом чья-то сильная рука привлекла его в те же объятия, и все стало хорошо — на одно мгновение.

Когда они разомкнули объятие, соединив руки в последнем пожатии, перед ними был Круг. Уличные фонари светили все слабее, все более тускло, чем ближе подходили они к Тьме, и, наконец, она полностью поглотила их свет. Большой силуэт башни университетского колледжа, обычно господствовавший над лужайкой, в эту ночь не мог выделиться своей чернотой на фоне беззвездного неба.

Роланд посмотрел на часы. Одиннадцать сорок шесть. Еще четырнадцать минут.

— Почему бы нам, — спросил он сегодня днем у Эвана, — не пойти туда пораньше, скажем, до заката, вызвать Богиню, объяснить ей все и пойти домой? И пусть дальше она сама справляется.

Ответ Эвана, как это часто бывало, оказался вопросом.

— И мы попросим Богиню подождать ради нашего удобства? — И сам же ответил: — Нет. Мы ее позовем в момент нужды.

И Эван улыбнулся, увидев недовольную мину Роланда.

— Есть максима, оставшаяся от старых времен и в новых тоже действующая: «Боги помогают тем, кто сам себе помогает».

— Опять банальность из печенья с предсказанием, — фыркнул Роланд.

Постукивая по спинке стула, Эван закинул ногу в ботинке на кухонный стол.

— Эти предсказания из печенья бывают весьма разумными.

Они пошли к центру Круга. Ребекка держала за руку Эвана, Роланд — Ребекку. Этот контакт поддерживал, помогал делать шаг за шагом, хоть они и знали, что ждет их в конце пути. Чем ближе они подходили к Тьме, тем тише становились звуки вечернего города, и под конец они словно плыли в тишине, нарушаемой лишь тихим серебряным звоном браслетов Эвана. Они молчали. Все уже было сказано.

— Эван, а что будет делать Адепт Тьмы, пока я буду петь?

— Пытаться тебя остановить.

Роланд подумал, что знал этот ответ заранее.

— А ты?

— Защищать тебя.

— Я не то чтобы сомневаюсь или что, но ты сможешь?

Эван грустно улыбнулся.

— Победить его я не смогу — слишком сильно сдвинулись весы, но смогу отвлечь настолько, чтобы ты закончил песню. А тогда уже все будет зависеть не от нас.

Они чуть обошли Круг, избегая зоны Врат Тьмы, и остановились на траве под выстроившимися полукругом дубами.

Что-то тихо прошелестело, и Роланд ощутил прикосновение к волосам. Он глянул вверх, но на ветвях не было маленького народца, и ветер тоже ветвей не шевелил. Роланд взглянул на своих спутников, но они, кажется, ничего не почувствовали, так что он пожал плечами и решил не обращать внимания. Вряд ли будет время беспокоиться насчет деревьев.

Они подходили все ближе к центру лужайки, и присутствие Тьмы стало ощущаться почти физически. Она выступала, как болотная жижа, там, где пролилась кровь, клубилась вокруг ног, протягивала туманные щупальца к коленям, с каждым их шагом поднимаясь чуть выше.

— Назад! — рявкнул Эван. — Этот мир еще не твой!

Он развел руки, и вся лужайка очистилась, кроме бурлящей массы, отмечавшей место жертвоприношения.

— Так-то лучше, — одобрил Роланд. Потом он заметил, что остальной мир, мир за пределами Круга, как бы отделился от них барьером, напоминавшим закопченное стекло. Сквозь него было видно, но неясно, и дома казались призрачными и нереальными.

Одиннадцать пятьдесят семь.

— Эван, — Роланд поставил футляр на траву и расстегнул замки, — я ведь не видел этой песни до сегодняшнего утра. Что, если я собьюсь?

Эван слегка потрепал его по плечу, ободряя, но сказал только одно:

— А ты не сбейся.

— Не сбейся, — повторил Роланд. — Ладно.

Вынув Терпеливую из футляра, он накинул на плечи ремень и встал.

«Четыре куплета, вступление и финал и переход из ре-минор в фа-мажор. Почему я?»

Потому что больше никого у них нет, сказал голос у него в голове.

Эван взял лицо Ребекки в свои ладони и глубоко заглянул ей в глаза.

— У тебя мое сердце, Леди. Храни его.

Ребекка вздохнула, прикусила губу, чтобы она не дрожала, и положила руки поверх рук Эвана.

— И я люблю тебя, Эван.

Роланд ждал объятия, но его не было. Только нежный поцелуй — и расставание. У него заслезились глаза, и он отчаянно замигал. Когда к нему вернулось зрение, Адепт стоял перед ним. И все, что Роланд хотел сказать — «удачи», «будь осторожен», «ни пуха ни пера», — оказалось вдруг настолько затертым, что он лишь кивнул в надежде, что Эван поймет.

Эван кивнул в ответ.

— Ты сам пришел встретить свою гибель. Как это… благородно!

Бархатная одежда Адепта Тьмы поглощала весь оставшийся свет. За ним вырастали врата.

Эван повернулся к Адепту Тьмы, и перед этим на его лице мелькнуло выражение неизъяснимой печали. Всего на мгновение. На те несколько секунд, которые понадобились Роланду, чтобы понять: Эван зашел слишком далеко, и его уже не остановить.

— Он же знает, что идет умирать! — Роланд обернулся к Ребекке, а та смотрела вслед Эвану с тоской отчаяния.

Ребекка шмыгнула носом.

— Знаю.

— Мы не можем его отпустить…

— Мы должны его отпустить.

— Но что-то же мы можем сделать?

— Да. — Она вытерла нос рукавом, не отрывая глаз от Эвана. — Пой!

Врата были выше Адептов, шириной в десять или двенадцать футов, и все росли.

С бьющимся у горла сердцем Роланд взял первый аккорд, зная, что обрекает этим Эвана на смерть. Адепту Тьмы не было нужды драться, пока музыка не стала тому причиной. Ставка — Эван против целого мира, почти потерянного. И Роланд заставил пальцы играть. У него за спиной — он чувствовал это — слушала Ребекка, слушала с всепоглощающей самоотдачей, с которой она делала все.

И тогда Адепт Тьмы посмотрел мимо Эвана и встретился глазами с Роландом. «Ты — мой, — сказала его усмешка. — Ты это знаешь, и я знаю. И когда все это закончится, я за тобой приду».

У Роланда онемели пальцы. Он забыл аккорды. Забыл музыку. Забыл слова. Забыл обо всем, кроме Тьмы. Его затрясло.

— Роланд! — Ребекка схватила его за плечо, и ее пальцы глубоко впились в мускулы, отвлекая внимание от Адепта Тьмы, хотя ее слова все еще доносились, как из глубокого туннеля. — Эван не даст ему тебя тронуть!

Эван.

«Если он хочет умереть за мой мир, то я, черт побери, могу за него спеть!»

И его пальцы снова нашли струны. Он начал первый проигрыш.

К концу второй строки самодовольная улыбка Адепта Тьмы исчезла.

К концу третьей он зарычал и бросился.

Ему наперерез бросился Свет.




— Сообщают о фейерверке в окрестности Круга Кингз-колледжа. 5234, можете принять?

Паттон уставилась на приемник.

— Тут на улицах сумасшедший дом, а они посылают нас на фейерверк?

Они только что целый час разгребали завал на углу Йонг-стрит и Блур-стрит.

Брукс пожал плечами и потянулся за микрофоном.

— А ты помнишь, что было вчера после сообщения о фейерверке в окрестности Круга Кингз-колледжа? — Он щелкнул переключателем. — 5234 принял. Нам идти одним?

— Все остальные заняты, но, если потребуется поддержка, дадим.

— Понял. Идем пока одни.

Паттон рванула машину, рулевое управление протестующе заскрипело на крутом развороте, и педаль газа влипла в пол.

— Если этот гад вернулся, мы его возьмем первыми.

— И поступим с ним по уставу, Мэри Маргарет, — мягко уточнил ее напарник.

Ее оскаленные зубы трудно было принять за улыбку.

— Ладно. Вобью устав ему в глотку.

* * *


Под страшным ударом Эван пошатнулся, но отбил его прежде, чем удар мог дойти до Роланда. И Роланд сделал лишь то, что мог: доверившись силе Эвана, продолжал петь. Он не знал, слушает ли Богиня, но чувствовал, как растет сила в каждой клеточке с каждой строчкой. И когда Эван отбил второй удар черной энергии, от чего его правая рука бессильно повисла, Роланд начал первый куплет.
		Восточный ветер, чист и быстр,



		Холодный, ясный ключ воздушный.



		Очисти тело мне и мысль,



		Очисти честь, очисти душу.








Хотя Роланд и ожидал чего-то, прикосновение ветра к левой щеке чуть не заставило его пропустить смену аккордов. Он слегка повернулся в ту сторону: что произойдет от двух последних строк? Уголком глаза он увидел, как Адепт Тьмы ударил, зарычав, но ни рычание, ни атака не могли отвлечь его. Он почуял, как восточный ветер убрал из его мыслей весь мусор. Он был по-прежнему напуган до смерти, но это уже не имело значения.
		Дыханьем девы непорочной



		Нас ветер исцелит восточный.








Адепт Тьмы взвыл. Но Роланд не обратил внимания. Потому что восточный ветер принес ответ. Разметав по ветру волосы, облаченная в короткую белую тунику, перед ним и чуть справа встала Дару. Встречая Тьму лицом к лицу, она сжала кулаки; и даже сзади не была похожа на ту Дару, которую он знал, ибо сила песни была лишь бледной тенью ее силы.
		Пустыни жаркой пламенная вьюга,



		Неся огонь, что закаляет сталь,



		Спеши на помощь мне, о ветер юга,



		Со мною в тяжкой битве рядом встань!



		Пусть буду дружбы я твоей достоин,



		Полуденного ветра храбрый воин!








И задул ветер с юга, пахнущий сталью и кровью, и одел Дару в золотую броню, опоясав ее широким мечом.

Эван упал на колено, но успел вскинуть здоровую руку, приняв на браслеты удар черного бича. Крик боли почти заглушила музыка.
		О ветер западных морей,



		Неся живительную свежесть,



		Ты сил придай душе моей,



		Как Матери родная нежность.



		Твоих закатов ярких пламя



		Да осветит мне путь, как знамя!








Ветер подул в правую щеку, и Ребекка сняла с его плеча руку. Пока она шла мимо Роланда и вставала рядом с Дару, ум его лихорадочно работал, но никакой связной мысли не родил.

Ребекка?

Самое странное было в том, что если Дару действительно изменилась, приняв ипостась Богини, то Ребекка осталась той же. Спутанные кудри, веснушки, большой оранжевый свитер.

«Так Богиня, наверное, все время была с ней», — сказал голосок в голове Роланда.

Роланд не стал с ним разговаривать.

Голова Эвана откинулась назад, челюсть отвисла, он судорожно пытался вздохнуть, но как-то умудрялся сдерживать Тьму. Из десятка ран сочился Свет.

Еще до начала последнего куплета у Роланда по спине прошел холодок. Внутри или снаружи, он не знал. Спиной он стоял к северу.
		Суровый ветер мглы ночной,



		Мне сердце ледяной броней



		Окутай, Хрона, мать времен!



		Врагам моим смертельный сон



		И вечный холод пусть несет



		Полночный ветер, алмазный лед!








Миссис Рут в бьющемся на ветру черном платье вдруг оказалась рядом с Ребеккой. Она уже больше не казалась толстой старой дамой, хотя и оставалась ею. Она больше не выглядела безобидной.

От силы удара Эван взлетел в воздух, и там его завертело и швырнуло на землю.

А Тьма отвлеклась от битвы, чтобы покончить с тем, что оставалось от этого кусочка Света.

Роланд вскинул голову и все вложил в заключительную строфу, бросая песню как щит для Эвана:
		Ветра четыре, огонь и земля,



		Влага и воздух, зову вас, моля:



		Пусть зов мой услышат с высокого трона



		Дева-воитель, Матерь и Хрона!








Затихла последняя нота, и заговорила Богиня, единым голосом из трех ртов своего триединства:

— Свершилось.

И Адепт Тьмы, с занесенной над Светом для последнего удара рукой, рассмеялся, ибо часы стали бить полночь.

— Поздно!

Врата открылись.




— О святая Мария, матерь Божия, Господи Иисусе и все святые, что тут за чертовщина?

Констебль Паттон вдавила педаль тормоза, и патрульный автомобиль завизжал, и несся юзом по Кругу Кингз-коллежда, пока правая шина не ударила в парапет.

Паттон заглушила двигатель и стала смотреть в окно. Костяшки пальцев на баранке побелели.

Двигатель заглох, но сирена еще минуту выла, пока Брукс не потянулся и отжал кнопку. Не похоже, чтобы ее кто-нибудь слышал.

Посреди лужайки стоял квадратный столб Тьмы десять на десять футов, столб такой непроницаемый, что казался сплошным, хотя и было видно, что это не так. Из него, созданная Тьмой и наполненная Тьмой, выползала тварь из кошмара курильщика опия. Вот она поднялась на задние ноги, чешуйчатое тело тускло блеснуло черным, и воздух всколыхнули мохнатые когтистые лапы. Огромные кривые когти разорвали ночь, и все семь голов взревели, раскрыв клыкастые пасти.

— Тут что, кино снимают?

— Не думаю, Мэри Маргарет.

Чуть в стороне стоял человек в черном, у его ног лежало что-то скрюченное.

— Это он! Тот тип с рисунка! Тот, кто режет в городе людей!

— Ты уверена?

— Уж конечно, уверена!

Лицом к ужасному зрелищу стояли три женщины. Одна в золотой броне, другая в длинном черном платье, третья в большом оранжевом свитере. Они выглядели знакомо и заключали в себе силу, не менее опасную, чем та тварь, что вырастала перед ними. За ними стоял человек с гитарой.

Испуганная больше, чем когда-либо за всю жизнь, Паттон вышла из машины и встала у двери напарника. Он тоже медленно вышел и встал рядом.

— Будем вызывать помощь? — спросил он, теребя кобуру.

— Нет.

— А что будем делать?

Паттон перевела взгляд с женщин на человека, потом на зверя, и нахмурилась. Что-то тут делалось, что-то большое и таинственное… Она снова глянула на женщин и закусила губу.

— Будем ждать, — сказала она наконец.




— О черт!

Роланд невольно отступил назад, когда раздался вопль семи голов.

Миссис Рут что-то задумчиво пробормотала, Ребекка вздохнула, а Дару взялась за меч.

Адепт Тьмы покачал головой, поглаживая чудище по обсидиановому боку.

— Убей его, — подзадоривал он Деву. — Уничтожь. Но Тьма будет идти через врата, и ты рано или поздно падешь, и это твое тело погибнет. А без тебя ничего не стоят остальные Три-в-одной.

И он с довольной усмешкой почесался об огромную ногу.

— И тебе не закрыть эти врата, ибо они открыты на крови.

— Что? — Роланд настолько забылся, что снова шагнул вперед. — Что это он плетет — «врата не закрыть»? Тебя же для этого и позвали!

Три тела Богини повернулись и вновь заговорили как одно:

— Только кровью искупится кровь.

И Хрона продолжила, уже в одиночку:

— Невинная жертва открыла эти врата, Бард. И лишь добровольная жертва закроет их.

Вновь взревели семь голов чудища.

И Роланд понял.

У них был только он.

«Я не хочу умирать».

Облизнув губы, Роланд осторожно, очень осторожно положил на траву Терпеливую.

«Не хочу умирать».

Первый шаг был самый трудный за всю его жизнь. Второй и третий были ничуть не легче.

«Ты об этом вряд ли узнаешь, дядя Тони, но есть работа, которую я довел до конца».

Он прошел между Ребеккой и миссис Рут. Между Матерью и Хроной.

«Только пусть это будет не очень больно».

И тут что-то маленькое и тяжелое проскочило между его ногами. Он пошатнулся, устоял и увидел, как Том бросился в воздух, шипя и фыркая.

Огромные передние лапы отделили Тома от головы, глядевшей уже только одним глазом, и небрежным движением разорвали кота пополам.

И лишь плеснула кровь на землю, Богиня крикнула:

— Свершилось!

И Врата Тьмы исчезли.

— Нет! — взвизгнул Адепт Тьмы. — Это же просто кот!

Богиня улыбнулась, и Адепт Тьмы дрогнул.

— «Просто котов» не бывает, — сказала Богиня.

Единым движением Дару выхватила меч и бросилась в битву. Золотой клинок летел вокруг ее головы сияющей дугой.

Битва происходила слишком быстро, чтобы Роланд мог за ней уследить. К тому же до него доносились лишь отзвуки мощных ударов с двух сторон. Им сейчас владела единственная мысль: он все еще жив.

Роланд поднял с земли Терпеливую, и привычное ощущение гитары в руках помогло ему окончательно убедиться, что он еще на этом свете.

Когда чудище наконец рухнуло, у него оставались только две головы. Оно сразу рассыпалось в прах и исчезло, оставив пятно на траве и вонь, которую тут же развеял восточный ветер. Дева стояла посреди пятна, опираясь на меч, в заляпанной черной кровью золотой броне, сверкая глазами и оскалив зубы. Она запрокинула голову и рассмеялась.

Адепт Тьмы попятился, все его тело скорежилось от страха. Он не отрывал глаз от Богини и потому, споткнувшись об Эвана, упал. Секунду они лежали лицом к лицу, Адепты Тьмы и Света, а потом Эван, собрав оставшиеся крохи силы, вогнал маленький кинжал Света в сердце Тьмы.

Адепт Тьмы взвыл и умер.

Роланд не видел, как Ребекка переместилась. Только что она стояла рядом с Хроной, и вот она уже на коленях возле Эвана, и его изломанное тело покоится в ее объятиях.

Голова его бессильно склонилась к ней на плечо, и он не мог, хотя и пытался, поднять руку, чтобы погладить ее по щеке.

— Прости меня, Леди. — Его бархатный голос теперь звучал хрипло. — Я был слеп.

Она потрепала его по волосам.

— Тут нечего прощать.

Он вздохнул, пытаясь отвоевать у боли хоть несколько секунд жизни.

— Я рад, — он встретился с ней глазами, — что ты со мной в миг моей кончины.

— Какой кончины? — Она наклонилась и поцелуем разгладила морщинки боли у его бровей. — Концов нет, есть только начала. Этот Круг всегда идет по кругу.

Он выдавил слабую улыбку.

— Банальность из печенья с предсказаниями, — шепнул он.

Мать улыбнулась, и весь мир ответил песней.

— Может быть, — сказала она.

У Роланда по щекам текли слезы, но сердце забилось вновь.

«Надо было понимать, что она не даст ему умереть».

И когда через минуту Эван стоял рядом с ним, раскрыв объятия, Роланд прильнул к нему и обнял изо всех сил.

— Я думал, ты убит, — всхлипнул он в теплое плечо Эвана.

— Я тоже так думал, — ответил Эван ему в волосы. — А потом я думал, что убит ты.

— Он же меня даже не любил!

Эван понял.

— Кто их знает, котов. Мы почтим его память, ибо он был могучим воином в битве с Тьмой. Но теперь все кончилось. Мы победили.

— Кончилось? — Роланд взглянул Эвану в глаза. — Кончилось?

Адепт кивнул.

— Кончилось, — повторил Роланд еще раз. Только сейчас он осмыслил все происшедшее, и колени у него подкосились.

Эван поддержал его, пока он не овладел собой.

— Мы победили.

Эван кивнул, улыбаясь.

— И мир снова в равновесии?

— Нет! — Перед ним стояла Хрона. — Мир не в равновесии, пока Свет не вернется к себе.

Эван последний раз стиснул плечи Роланда и подошел к Ребекке. Он встал на колено и склонил голову.

— Я не стал бы спрашивать, Леди, но я дал слово. Пойдешь ли ты со мной?

Роланд был ошеломлен не меньше Эвана, когда Богиня ответила, и слова исходили из всех трех ртов:

— Да. Так будет исправлена прискорбная ошибка.

Хрона искренне рассмеялась, глядя на их лица, и, когда Ребекка подняла Эвана на ноги, сказала:

— Думаю, вы хотите объяснений.

Поскольку Эван утратил дар речи, Роланд выдавил из себя единственное слово:

— Ага.

И тут же съежился, надеясь, что не привлек к себе внимание Богини.

К счастью, заговорила одна только Хрона. Тоже не сахар, но не так страшно, как когда они говорят одновременно.

— Вечна только Богиня. А тела, что мы носим, смертны. Когда они умирают, хранящаяся в них ипостась совершает переход. Когда умирает тело Матери, ипостась немедленно переносится в новый сосуд — девочку, у которой только начались менструации. Последний раз это совпало с катастрофой, убившей родителей Ребекки. Травма вызвала у Ребекки кровь, а Матери нужен был сосуд… А в момент перехода ипостась действует, а Мать — целительница. Вот она и исцелила.

Случись катастрофа неделей раньше, Ребекка умерла бы, не испытав прикосновения Богини. Случись она неделей позже, Ребекка умерла бы, и Мать бы перешла в следующий по очереди Сосуд. Но поскольку она случилась, когда случилась, — Хрона распростерла руки, и рукава ее платья затрепетали на внезапном ветру, как крылья черной птицы, — Ребекка выжила, и Мать была поймана в треснувший сосуд, который не мог ни правильно содержать ее, ни освободить.

— И мы были притянуты к ней, — в первый раз заговорила Дева, — чтобы защитить.

И снова заговорили все три — как одна.

— Я — та ось, что держит весы.

Роланд составил руками треугольник, и один угол скосил.

— Именно так, — согласилась Хрона. Она повернулась к Эвану. — И если ты возьмешь сосуд с собой, Мать обретет свободу перехода, и не так просто будет снова нарушить равновесие.

«А если Мать перейдет, — подумал Роланд, — что останется от Ребекки?»

Но у Эвана сомнений не было.

— Пойдешь ли ты со мной, Леди? — спросил он снова, но сейчас уже от себя, а не по обещанию.

— Да! — с сияющими глазами кивнула Ребекка.




— Свершилось! — произнесла Богиня, и в воздухе соткалась дрожащая завеса. — Вернись в Свет, и будь благословенна.

— Постой! — Ребекка высвободилась из объятий Эвана и развела руки. Обрывки, бывшие когда-то Томом, стали сходиться вместе, и вскоре на траве лежал пушистый светло-серый кот с гордой белой кисточкой на хвосте. Ребекка встала рядом с ним на колени.

— Прощай, любимый друг, я никогда тебя не забуду. — И серебряная слеза капнула на мягкий мех. Потом Ребекка протянула руки, и кот ушел в землю. — Иди с миром, и да найдешь в конце пути жирных мышей, густые сливки и любящие руки, что всегда почешут у тебя за ухом.

Роланд шмыгнул носом и утер глаза.

«Ты же вообще кошек не любишь», — напомнил он себе, но этот старый аргумент почему-то потерял силу.

Ребекка взяла его голову в ладони, притянула к себе и поцеловала в бровь.

— Мой знак на тебе, — сказала она, — моя защита и моя любовь.

«Это же Богиня», — сказал голос у него в голове. «Это Ребекка», — ответил ему Роланд. И крепко ее обнял.

— Будь счастлива, детка.

— И ты тоже. Кажется, ты теперь нашел свою музыку.

— Я тоже так думаю, детка.

Она протянула ему ключ от своей квартиры.

— Ты будешь поливать мои цветы?

— А как же!

— А малыши свое молоко получат?

— Полную миску каждый вечер, — поклялся он. Тогда она ему улыбнулась, и вдруг оказалось, что эта сумасшедшая неделя стоила каждой минуты боли и страха.

Она отошла, и оказавшийся на ее месте Эван благословил его.

Роланд посмотрел долгим взглядом — хотелось бы еще подольше — и сказал:

— Мне только жаль, что мы не…

Повисло молчание, и Адепт тоже ответил долгим взглядом. И вдруг подмигнул.

— Может быть, в следующий раз.

«Следующий раз! — завопил голос в голове. — Следующий раз!»

«Заткнись!» — сказал ему Роланд.

Обняв друг друга за плечи, Эван и Ребекка шагнули во Врата, и на мгновение Роланд увидел воина в лазури и серебре с разукрашенным мечом у бедра, и создание Света, зацепившее большими белыми крыльями верх Врат, и того Эвана, которого он знал, — всех трех в одном. И вокруг Ребекки возникло сияние и образы, только вместо меча она несла сноп пшеницы.

Потом, всего на секунду, завеса на Вратах стала прозрачной, и Роланд увидел за ней Свет. Он шагнул, раз и другой, но тут Врата исчезли, и миссис Рут уперлась ему ладонью в грудь.

— Барды могут ВИДЕТЬ, но пройти не могут никогда, — объяснила она сурово, но доброжелательно. — Это одна из вещей, которые делают их Бардами.

— Но…

— Даже не думай, парнишка.

Он посмотрел на нее, на самом деле посмотрел, и увидел старую толстую тряпичницу, выпирающую из потрепанного черного платья. Дару была одета в белые шорты и блузку, и единственным признаком Девы-воительницы был кастовый знак на лбу.

— Ив самом деле кончилось, — вздохнул Роланд.

Миссис Рут фыркнула:

— Ты когда-нибудь слушаешь, парнишка? Ничего не кончается. Круг вечно идет по кругу. — Она протянула пухлую руку и слегка похлопала его по щеке. — Иди домой. Поспи. Научись играть на своей новой арфе. Не лезь в неприятности. А ты, — она повернулась к Дару, — больше ешь. Уж больно ты тощая.

Миссис Рут повернулась и, переваливаясь, пошла прочь.

Роланд встал на колени, чтобы уложить Терпеливую в футляр, поднял голову и увидел, как Дару смотрит на него.

— Что ты будешь теперь делать? — спросила она. Роланд пожал плечами и поднялся.

— То, что она сказала. Я так думаю. Дару кивнула.

— Это самое мудрое.

— То есть ты…

— Я — это я. И завтра уже не вспомню, что была кем-то другим.

— А она? — Роланд махнул рукой в ту сторону, куда ушла миссис Рут.

— Хрона — помнит. Это часть ее работы. — Дару зевнула и потянулась. — Не знаю, как ты, а я бы выпила кофе.

Роланд минутку подумал.

— Знаешь, и я тоже.

И они пошли через лужайку в сторону фонарей Колледж-стрит к обычным странностям, которые можно найти в круглосуточной забегаловке.

— То есть вот это, Дева-воительница и прочее, так ты не…

— Нет.

— А, понял.

На другой стороне лужайки констебли Паттон и Брукс стряхнули с себя оцепенение и полезли обратно в машину. Лицо — или предмет, они не знали точно, — ответственное как минимум за две смерти, никогда не предстанет перед судом, но здесь свершилась своего рода Справедливость, и они были удовлетворены.

— Мы, э-э, как — докладывать будем? — спросил Брукс, постукивая пальцами по приборной панели. Напарница иронически подняла бровь, и он вспыхнул.

Паттон перебросила тумблер микрофона.

— Говорите, 5234.

— Мы отъезжаем от Круга.

— Что там с фейерверками?

— Ситуация разрешилась сама собой. 5234, конец связи.

Паттон включила передачу, и они отъехали в темноту, обычную темноту летней ночи.

Существо, которое было не совсем белкой, пробежало над ними по водосточным трубам — разнести новость.


notes



Примечания





1


Quod Erat Demonstrandum (лат.) — что и требовалось доказать.