«А» – значит алиби
Сью Графтон


Кинси Милхоун #1


Она – женственная красавица с неженской профессией. С опасной профессией. Она – лучшая из частных детективов штата Калифорния. Штата хищниц-кинозвезд, акул-продюсеров, амбициозных режиссеров. Штата богатства и роскоши, изощренных интриг и циничных преступлений. И это – одно из самых любопытных ее дел. Дело об убийстве богатого и могущественного человека, смерти которого желали буквально все, его знавшие. У каждого – свой мотив для преступления и отличная возможность его совершить. Но преступник – всего один. Кто же?..


Сью Графтон

"А" – Значит алиби


Моему отцу, Чипу Графтону, наставившему меня на этот путь, посвящается

Автор выражает признательность за неоценимую помощь в работе Стивену Хэмфри, Роджеру Лонгу, Алану Триволи, Барбаре Стивенс, Марлину Д. Кеттеру и Джо Дрисколлу из детективных агентств Колумбуса, штат Огайо, а также Уильяму Христенсену, офицеру полиции из Санта-Барбары.


Глава 1


Я – Кинси Милхоун. Работаю частным детективом по лицензии, выданной штатом Калифорния. Мне тридцать два года, дважды разведена, детей нет. Позавчера я застрелила человека, и этот факт неприятно давит на мою психику. Я легко схожусь с людьми, и у меня много друзей. Квартирка маленькая, но мне нравится жить в тесноте. Большую часть жизни я провела в трейлерах, но со временем они стали, на мой вкус, уж слишком экзотичны, и сейчас я обитаю в однокомнатной холостяцкой квартире. Никаких домашних животных не держу, нет у меня и комнатных растений. Я немало времени провожу в пути, и мне не доставляет удовольствия надолго оставлять кого-то в одиночестве. Не считая опасностей, связанных с моей работой, в остальном я всегда жила обычной жизнью, спокойно и без особых событий. Убийство этого типа расстроило меня, и я еще не до конца его осмыслила. Но уже передала в полицию соответствующее заявление, проставив на всех страницах свои инициалы и подпись. Аналогичную форму я заполнила и для официальной картотеки. Оба документа изложены нейтральным языком, с употреблением туманных выражений, из которых непросто восстановить точный смысл событий.

* * *


Первый раз Никки Файф пришла в мой офис недели три назад. Я занимаю небольшой угол в одном из просторных конторских помещений здания, принадлежащего страховой компании "Калифорния фиделити", в которой когда-то работала. Сейчас наши связи почти прервались, я лишь иногда выполняю для них небольшие расследования в обмен на две комнаты с отдельным входом и маленьким балкончиком, выходящим на главную улицу Санта-Терезы. У меня стоит автоответчик, записывающий телефонные звонки в мое отсутствие, там же в кабинете я храню свои справочники. Денег у меня немного, но все же концы с концами свожу.

В тот день меня не было в офисе почти все утро, и я забежала на минуту, чтобы только взять фотоаппарат. В коридоре около двери моего кабинета стояла Никки Файф.

Лично с ней мне встречаться не приходилось, хотя лет восемь назад я уже знакомилась с ее делом, по которому она была осуждена за убийство своего мужа Лоренса – известного в нашем городе адвоката по бракоразводным делам. Никки тогда не исполнилось и тридцати, у нее были поразительно светлые, почти белые волосы, темные глаза и безупречная кожа. Теперь когда-то сухощавое лицо слегка располнело, вероятно, из-за особенностей тюремного питания, в котором преобладает крахмал, однако выглядела она все еще весьма стройной и хрупкой, что в свое время даже заставило судей усомниться в ее способности убить кого-то.

А волосы приобрели свой естественный оттенок, столь бледный, что казались почти бесцветными. Сейчас ей было лет тридцать пять – тридцать шесть, но годы, проведенные в калифорнийской женской колонии, не оставили на ней заметного отпечатка.

Вначале я ничего не сказала, просто открыла дверь и позволила ей войти.

– Вы, должно быть, знаете, кто я, – проговорила она.

– Несколько раз мне приходилось работать по заказам вашего мужа.

Она внимательно меня оглядела:

– И до какой степени вы были с ним близки?

Я поняла, что ее интересовало, и ответила:

– Я присутствовала на суде, где вас приговорили к заключению. Но если вам интересно, были ли у меня с ним личные контакты помимо работы, то могу ответить: нет. Он был не в моем вкусе. Так что поводы для подозрений отсутствуют. Хотите кофе?

Она кивнула и почти неуловимо расслабилась. Достав кофеварку с нижней полки шкафа с делами, я наполнила ее фильтрованной водой "Спарклеттс" из бутыли, стоящей за дверью. Мне понравилось, что Никки не упомянула о тех неприятностях, которые я могла причинить ей в прошлом. Вставив бумажный фильтр, я засыпала молотый кофе и включила кофеварку. Бормотание кипятка действовало умиротворяюще, словно бульканье аквариумного насоса.

Никки сидела очень спокойно, как будто у нее отключили все эмоциональные рецепторы. Она не делала никаких нервных жестов, не курила и не теребила волосы. Я тоже присела на свое вращающееся кресло.

– Когда вас выпустили? – поинтересовалась я.

– Неделю назад.

– Ну и как вам на свободе?

Она пожала плечами:

– Недурно, конечно, но я могла бы выжить и там. И не так уж плохо, как вы здесь думаете.

Из стоящего справа мини-холодильника я достала начатый пакет молока, потом прихватила пару чистых кружек, которые обычно храню перевернутыми вверх дном, и наполнила их горячим кофе. Никки взяла свою кружку, пробормотав "спасибо".

– Возможно, вы уже слышали об этом деле, – продолжила она, – но я и вправду не убивала Лоренса и хочу найти тою, кто сделал это.

– Зачем же было так долго тянуть? Ведь вы могли начать расследование прямо из тюрьмы и, не исключено, сократили бы свой срок.

Она слабо улыбнулась:

– Меня осудили, хоть я и невиновна. Но кто бы тогда в это поверил? Как только вынесли приговор, я утратила доверие людей и вот теперь хочу снова вернуть его. Мне необходимо выяснить, по чьей же вине меня упрятали в тюрьму.

Вначале показалось, что глаза у нее просто темные, но сейчас я обратила внимание, что они странного серо-металлического цвета. Никки смотрела спокойно и отрешенно, а глаза словно вспыхивали от мерцающего внутреннего света. Судя по всему, эта женщина не тешила себя особыми надеждами. Я и сама никогда особенно не верила в ее виновность, но не могла вспомнить, почему именно пришла к такому выводу. Она хорошо владела собой, и трудно было представить, что могло вывести ее из себя настолько, чтобы она решилась убить кого-либо.

– Вы хотите мне что-нибудь рассказать? – спросила я.

Отпив глоток кофе, Никки поставила кружку на край стола.

– Четыре года я была замужем за Лоренсом, даже немного дольше. Уже через шесть месяцев после свадьбы он стал мне изменять. Не пойму, почему это так потрясло меня. Ведь именно так я с ним сошлась... когда он был еще женат на своей первой жене и изменял ей со мной. Думаю, это своего рода эгоизм, присущий всем любовницам. Во всяком случае, я не рассчитывала очутиться в ее шкуре, и мне все это не слишком понравилось.

– По мнению прокурора, именно это и послужило причиной убийства.

– Послушайте, им просто надо было кого-то найти. И тут подвернулась я, – сказала она, первый раз слегка оживившись – Я ведь последние восемь лет провела со всевозможными убийцами, и, поверьте, безразличие не может быть причиной убийства. Человека убивают, если ненавидят, или в приступе гнева, или чтобы отомстить, но никогда – если вы к нему абсолютно равнодушны. К тому времени как Лоренс погиб, он меня совсем не волновал. Моя любовь к нему умерла, когда я впервые узнала о его похождениях. Мне потребовалось еще некоторое время, чтобы очистить свою личную жизнь от всего этого...

– И именно поэтому вы завели дневник? – спросила я.

– Конечно, вначале я пыталась следить за ним. Отмечала каждый случай измены, подслушивала его телефонные разговоры, таскалась за ним по всему городу. Постепенно он стал осторожнее в своих любовных делишках, а я начала терять к этому интерес. Просто перестала реагировать.

Щеки у нее вспыхнули, и я подождала, пока, она снова соберется с мыслями.

– Понимаю, со стороны выглядит, будто я убила его из ревности или в ярости, но тогда мне на все это было просто наплевать. Меня интересовала лишь моя собственная жизнь. Я собиралась вернуться в школу, подумывала о собственном деле. Он пошел своим путем, а я – своим... – произнесла она уже еле слышно.

– А кто, по-вашему, мог его убить?

– Думаю, желающих было достаточно. Другое дело, действительно они убили его или только мечтали. У меня есть лишь предположения, но нет никаких доказательств. Вот поэтому я здесь.

– А почему пришли именно ко мне?

Она опять слегка покраснела.

– Я уже обращалась в два крупных агентства в городе, но они послали меня к черту. На ваше имя я наткнулась в старой телефонной книжке, которую нашла среди бумаг Лоренса. Наверное, есть определенная доля иронии в том, что пришлось обратиться к человеку, который когда-то работал на него. Я наводила о вас справки у Кона Долана из отдела убийств.

Я насупилась:

– Кажется, именно он и вел это дело, не так ли?

– Да, точно, – кивнула Никки. – Он сказал, что у вас отличная память. Мне бы не хотелось опять объяснять все с нуля.

– А что же сам Долан? Он тоже считает, что вы невиновны?

– Сомневаюсь, но если начистоту, то я уже свой срок отмотала, и ему до меня дела нет.

Я внимательно поглядела на нее. Она была со мной откровенна, и слова ее, казалось, не лишены смысла.

Лоренс Файф был действительно тяжелым человеком.

Сама я никогда не испытывала к нему теплых чувств. И если она виновна в его смерти, то непонятно, зачем ей понадобилось опять ворошить это дело. Срок наказания истек, и ее так называемый долг перед обществом был погашен, кроме разве что каких-то обещаний, которые она должна выполнять.

– Мне надо немного поразмыслить, – закончила я нашу беседу. – Позвоню вам сегодня позднее и сообщу свое решение.

– Буду очень признательна. У меня есть деньги. Сколько бы это ни стоило.

– Мне не нравится, когда платят за то, чтобы порыться в старом деле, миссис Файф. Даже если мы найдем убийцу, нам предстоит еще припереть его к стенке, а сделать это через столько лет будет весьма непросто. Я должна покопаться в старых бумагах и прикинуть, что здесь можно предпринять.

Никки достала из большой кожаной сумки папку с желтой обложкой и протянула мне со словами:

– Здесь кое-какие газетные вырезки. Если хотите, могу их вам оставить. Здесь же номера телефонов, по которым меня можно разыскать.

Мы пожали друг другу руки, ладонь у нее была маленькая и холодная, но рукопожатие достаточно крепкое.

– Зовите меня Никки. Пожалуйста.

– Непременно свяжусь с вами, – сказала я на прощание.

* * *


По заданию страховой компании мне надо было сделать несколько снимков трещины в тротуаре, поэтому я выбежала из конторы сразу вслед за Никки и помчалась на своем "фольксвагене" по скоростному шоссе. Мне нравится, когда машина набита битком, и на этот раз на сиденьях валялись папки с документами, юридические справочники и портфель, в котором я держу свой миниатюрный самозарядный пистолет; какие-то картонные коробки и бутыль моторного масла, полученная от одного из клиентов. Его облапошили два мошенника, благосклонно "позволив" ему вложить пару тысяч баксов в свою нефтяную компанию. Моторное масло оказалось настоящим, но выпущенным совсем не этими жуликами. Это была обычная тридцатиунциевая расфасовка из "Сиерса", на ней только переклеили этикетку. Чтобы накрыть славную парочку, я убила полтора дня. Кроме этой шелупони, на мне сейчас висит еще одно ночное происшествие в местном борделе, и один Бог знает, как удастся его распутать. Никогда бы не согласилась работать на заказчика, который меня подгоняет. Я просто обретаю уверенность, когда на мне наконец ночная рубашка, в руке зубная щетка, а под рукой свежее белье. Да, полагаю, у меня есть свои маленькие причуды. Мой "фольксваген" 1968 года выпуска – одна из этих кляч грязно-бежевой масти, с выпавшими зубами. Он давно требует починки, но у меня вечно не хватает времени.

Пока ехала, размышляла насчет Никки. Заодно вытряхнула газетные вырезки из желтой папки на соседнее сиденье, но фактически мне даже не потребовалось их просматривать. Лоренс Файф участвовал в куче бракоразводных процессов и заработал в суде кличку "убийца".

Он действовал хладнокровно и методично, по крупицам накапливая свои аргументы. В Калифорнии, как и во многих других штатах, в качестве основания для развода принимаются лишь непримиримые различия между супругами или неизлечимое психическое расстройство одного из них и не рассматриваются сфабрикованные обвинения в супружеской неверности, что когда-то составляло основную заботу адвокатов и объект неизменного интереса со стороны зевак. Помимо этого, еще остаются вопросы раздела имущества и попечительства – то есть деньги и дети, – а в этой области Лоренсу Файфу удавалось немало сделать для своих клиентов, большинство которых составляли женщины. Вне зала суда за ним закрепилась репутация "убийцы" совсем другого рода – ходили слухи, что он утешил немало разбитых сердец в самый тяжелый для них период: между слушанием дела и окончательным решением.

Я воспринимала его как расчетливого, почти лишенного юмора, но обязательного человека. На такого легко работать, потому что все его указания были точны, а платил он авансом. Судя по всему, многие его ненавидели: мужчины – потому что он отсуживал у них деньги, а женщины – за свое поруганное доверие. Когда он умер, ему было тридцать девять лет. То, что в этом убийстве обвинили, а затем судили и приговорили к тюрьме именно Никки, была некая предопределенность. За исключением тех случаев, когда ясно, что в убийстве заведомо замешан маньяк, полиция предпочитает искать виновного среди тех, кто знал и любил жертву, и большей частью они правы. Тут есть о чем подумать, когда мирно сидишь в кругу семьи, скажем, за обедом, а потенциальные убийцы с улыбками передают друг другу тарелки.

Насколько я могла припомнить, в ночь накануне убийства Лоренс Файф выпивал со своим компаньоном Чарли Скорсони. А Никки была в то время на собрании Молодежной лиги. Она вернулась домой раньше Лоренса, который приехал около полуночи. Он принимал разнообразные препараты от многочисленных аллергий и в ту ночь, перед тем как лечь спать, проглотил свои обычные капсулы-пилюли. Через пару часов он проснулся – его тошнило, рвало, а желудок сводило от страшной боли. К утру он скончался. Вскрытие показало, что умер он от пыльцы олеандра, которую подсыпали в капсулы вместо лекарства: не слишком мудрено, зато очень эффективно. Кусты олеандра встречаются в Калифорнии на каждом шагу. Кстати, один такой куст рос и на заднем дворе дома Файфов. На пузырьке с лекарством обнаружили вместе с отпечатками Лоренса и следы пальцев Никки. Среди ее вещей нашли также дневник, куда были занесены кое-какие подробности, ясно указывающие на то, что она была в курсе всех его измен, которые ее глубоко задевали и ранили, и подумывала о разводе.

Ранее в окружной прокуратуре ей вполне ясно дали понять, что развод с Лоренсом Файфом – дело для нее весьма рискованное. Он уже был однажды женат, разведясь незадолго до их брака, и хотя его бракоразводное дело вел другой адвокат, явно чувствовалась железная рука самого Лоренса. В результате он добился опеки над детьми и выиграл в финансовом отношении.

Штат Калифорния отличается весьма скрупулезным толкованием законов, но Лоренсу Файфу за счет хитроумного оперирования своими финансами даже при варианте пятьдесят на пятьдесят удалось ухватить львиную долю семейной собственности. Дело выглядело таким образом, что Никки Файф прекрасно понимала: чтобы расстаться с ним, ей лучше поискать другие пути вместо лобового столкновения.

У нее были и мотив, и возможность осуществить свой план. Суд присяжных выслушал доказательства и вынес обвинительное заключение. Коль уж она попала на скамью подсудимых, то вопрос состоял лишь в том, чтобы убедить дюжину присяжных. И окружной прокурор выполнил домашнюю работу на отлично. А Никки Файф достался в качестве защитника некий Уилфред Брентнелл из Лос-Анджелеса, известный адвокатский "жучок", освящающий своим присутствием все проигранные процессы. В каком-то смысле ее вина оказалась как бы заранее предопределена. Вокруг процесса создалась уж очень ажиотажная атмосфера. Никки была молода, хороша собой, родилась и выросла в обеспеченной семье. Общественность проявила чрезвычайное любопытство к этому процессу, а городок у нас небольшой. Так что всем было бы жаль упустить такой шанс.


Глава 2


Санта-Тереза – небольшой город в южной Калифорнии с восьмьюдесятью тысячами жителей, причудливо раскинувшийся между Сьерра-Мадрес и Тихоокеанским побережьем, – настоящее прибежище для богатеньких.

Все общественные здания в городе построены в испанском колониальном стиле, а частные дома как будто сошли с журнальных иллюстраций. Пальмы со странными коричневыми листьями, серо-голубые холмы на заднем плане и морские пейзажи с белоснежными яхтами, покачивающимися в солнечных лучах, словно копируют сюжеты с почтовых открыток. Центр городка в основном состоит из двух – и трехэтажных строений, отделанных белой штукатуркой и крытых красной черепицей, с широкими арочными проемами и декоративными решетками, увитыми пышными, с бордовыми цветами бугенвиллеями.

Даже попадающиеся порой скромные одноэтажные дома выглядят здесь весьма достойно.

Полицейское управление размещается почти в центре города, в переулке, застроенном коттеджами салатного цвета, с невысокими каменными оградами и деревцами джакаранды, усыпанными весной бледно-лиловыми цветочками. Зима в Калифорнии сводится к увеличению облачности и предваряется не осенью, а сезоном пожаров.

После пожаров наступает пора грязевых оползней. Но вскоре статус-кво восстанавливается, и все возвращается в привычное русло. Сейчас на дворе стоял май.

Закинув отснятую катушку с пленкой на проявку, я поспешила в отдел убийств, чтобы увидеться с лейтенантом Доланом. Кону уже под шестьдесят, и он не очень-то следит за собой: под глазами мешки, на щеках серая щетина или просто так кажется, лицо обрюзгшее, а волосы смазаны какой-то гадостью из мужской косметики и зачесаны так, чтобы прикрыть сверкающую плешь на макушке. Видок у него вечно настороженный, как у почуявшей след ищейки, а ботинки такие грязные, будто он постоянно шляется по каким-то помойкам. Но это вовсе не значит, что он не специалист в своем деле. И выглядит Кон Долан все-таки намного приятнее, чем среднестатистический грабитель. Он чуть не каждый день сталкивается с убийцами лоб в лоб. Уйти им чаще всего не удается, и ошибается он лишь изредка. Мало кто обладает более развитым, чем у него, аналитическим мышлением – я до сих пор не уверена, что такое вообще возможно, – а кроме того, поразительной целеустремленностью и просто фантастической памятью, от которой ничто не ускользает. Он понял, зачем я к нему явилась, и, не говоря ни слова, сразу провел меня в свой кабинет.

То, что сам Кон Долан называет кабинетом, скорее напоминает рабочее место какой-нибудь секретарши. Он не любит сидеть за закрытой дверью и не обращает особого внимания на конфиденциальность. Ему нравится вести дела, устроившись на стуле и вполглаза следя за всем, что происходит в конторе вокруг него. Таким образом он умудряется собрать, не сходя с места, кучу сведений, что избавляет его от необходимости выяснять эту информацию у своих ребят. Он всегда в курсе, когда сотрудники приходят и уходят, кого пригласили на допрос, а также когда и почему вовремя не подготовлены те или иные рапорты.

– Чем могу быть полезен? – спросил он, хотя в его голосе не чувствовалось особого желания помочь.

– Мне хотелось бы взглянуть на бумаги по делу Лоренса Файфа.

Он как-то очень медленно приподнял брови:

– Это запрещено инструкциями. У нас здесь не публичная библиотека.

– Я и не прошу вынести их отсюда, а просто хочу взглянуть. Когда-то ты мне это разрешал.

– Когда-то, – буркнул он.

– Ты чаще пользовался моей информацией и прекрасно знаешь об этом, – сказала я. – Так в чем же теперь закавыка?

– То дело уже закрыто.

– Тогда тем более не вижу причин. Это уже вряд ли затронет какие-то личные секреты.

При этих словах на лице у него появилась невеселая, натянутая улыбка. Лениво постукивая по столу карандашом, он явно раздумывал над тем, как бы охладить мой пыл.

– Она и вправду убила его, Кинси. Вот и все, что ты сможешь там найти, – наконец произнес он.

– Но ведь ты сам посоветовал ей выйти на меня. Зачем было беспокоиться, если у тебя нет никаких сомнений?

– Мои сомнения касаются вовсе не убийства Лоренса Файфа, – ответил он.

– Тогда чего же?

– В этом деле скрыто значительно больше, чем может показаться на первый взгляд.

– Выходит, остались кое-какие секреты?

– О, у меня столько секретов, что тебе и не снилось.

– У меня тоже, – заметила я. – Так чего мы темним друг с другом?

Он окинул меня взглядом, который выражал не только раздражение, но и что-то еще. Читать мысли этого человека было совсем непросто.

– Ты ведь знаешь, как я отношусь к людям твоей профессии, – сказал он.

– Послушай, по-моему, мы занимаемся одним делом, – заметила я. – Буду с тобой откровенна. Не знаю, какие уж проблемы возникают у тебя с другими частными сыщиками в нашем городе, но я в ваши дела никогда не суюсь и с уважением отношусь лично к тебе и твоей работе. Не понимаю, почему мы не можем сотрудничать.

Он быстро взглянул на меня и криво ухмыльнулся, понемногу оттаивая.

– Тебе удается немало вытянуть из меня благодаря своему искусному кокетству, – проговорил он нехотя.

– Вовсе нет. Просто женщины для тебя – лишний "гвоздь в заднице". И если бы я действительно кокетничала, ты просто отшлепал бы и выгнал меня.

Эту приманку он не заглотнул, но все-таки протянул руку к телефону и набрал номер отдела документации.

– Говорит Долан. Попросите Эмеральд принести мне материалы по делу Лоренса Файфа. – Он положил трубку на место и снова откинулся на спинку стула, посмотрев на меня со смешанным выражением задумчивости и отвращения.

– Надеюсь, что никаких жалоб по поводу незаконного использования тобой этих материалов до меня не дойдет. Но если хоть кто-нибудь об этом сообщит – сейчас я говорю о свидетелях, которые могут выразить возмущение, в том числе и о своих сотрудниках, – то у тебя будут большие неприятности. Усекла?

В знак согласия я поднесла к виску три стиснутых пальца правой руки:

– Честное скаутское.

– Когда же это ты была скаутом?

– Как-то раз почти целую неделю провела в команде девочек-скаутов младшего возраста, – ответила я игриво. – Мы вышивали розочки на носовых платках – это были подарки ко Дню матерей, но мне это занятие показалось глупым, и я сбежала.

Кон даже не улыбнулся.

– Можешь расположиться в кабинете лейтенанта Беккера, – предложил он, когда принесли нужные документы. – Там тебе не будут мешать.

И я направилась в кабинет Беккера.

Чтобы просмотреть всю груду бумаг, понадобилось целых два часа, и, кажется, я начала понимать, почему Кон так неохотно позволил мне взглянуть на это дело.

Сразу бросалась в глаза целая кипа телетайпных сообщений из полицейского управления Западной префектуры Лос-Анджелеса, касающихся второго убийства. Сначала мне показалось, что это просто ошибка – телеграммы без всяких комментариев были подшиты не в ту папку.

Но постепенно обнаружились кое-какие подробности, и это заставило мое сердце забиться сильнее. Упоминавшаяся в этих сообщениях некая Либби Гласс, молодая женщина двадцати четырех лет от роду, умерла от попадания в желудок пыльцы олеандра четыре дня спустя после гибели Лоренса Файфа. Она работала в коммерческом отделе компании "Хейкрафт и Макнис", представляя интересы юридической фирмы Файфа. Так что же, черт возьми, за всем этим скрывалось?

Я пролистала копии следовательских отчетов, пытаясь связать между собой скупые полицейские сводки и записанные карандашом изложения телефонных переговоров между полицейскими управлениями Санта-Терезы и Лос-Анджелеса. В одном из таких сообщений упоминалось, что ключ от квартиры Либби был найден в связке ключей, обнаруженной в ящике рабочего стола покойного Лоренса Файфа. Продолжительная беседа с ее родителями фактически ничего не прояснила. Здесь же была и запись допроса бывшего друга покойной, некоего Лайла Абернетти, который, судя по всему, был убежден, что его бывшая подруга спуталась с "каким-то адвокатишкой из Санта-Терезы", хотя больше этих слов никто не подтверждал. Совпадение выглядело достаточно зловещим, и напрашивалась очевидная версия, что Никки Файф, охваченная безумной ревностью, поступила с объектом пристрастия своего муженька так же, как и с ним самим.

Но никаких доказательств этого в деле я не нашла.

Сделав в блокноте кое-какие заметки и переписав на всякий случай те давние адреса и телефоны, которые уже сто раз могли поменяться за это время, я вскочила со стула и бросилась к выходу. Кон был занят беседой с лейтенантом Беккером, но, должно быть, он заранее знал, что мне от него нужно, и поэтому, извинившись, повернулся в мою сторону, откровенно довольный тем, что я не пропустила нужное место в досье. Я ждала его, прислонившись к дверному косяку. Он растягивал наслаждение, неспешно приближаясь ко мне вразвалку.

– Ты не хочешь рассказать мне, что за всем этим стоит?

Он слегка смутился. Чувствовалось, что ему неприятно об этом вспоминать.

– Мы просто не успели с этим разобраться, – ответил он напрямик.

– И ты считаешь, ее тоже убила Никки?

– Уж в этом я мог бы поручиться! – резко бросил он.

– Похоже, у окружной прокуратуры было иное мнение.

Он пожал плечами и засунул руки в карманы.

– Я тоже, как и все, знаком с Кодексом доказательств штата Калифорния. Но мои доводы были отклонены.

– А в досье все отражено весьма обстоятельно, – заметила я.

– Ты права.

Я замолчала, уставившись на длинный ряд окон, которые уже давно следовало помыть. Мне совершенно не нравился такой поворот событий, и, похоже, Кон это понимал. Немного помявшись, он произнес:

– Думаю, мне удалось бы ее в конце концов прижать, но прокурор очень спешил и боялся, что дело может сорваться. Такая вот политика. Из-за этого-то ты, Кинси, и не захотела быть полицейским. Вечная работа на поводке.

– И сейчас не хочу, – согласилась я с ним.

– Наверное, поэтому я тебе и помогаю, – сказал он, лукаво взглянув на меня.

– А как насчет расследования второго убийства?

– Да, мы его проводили. Убийством Либби Гласс занимались несколько месяцев и с разных сторон. Следствие велось параллельно и полицейским управлением западного Лос-Анджелеса. Но ничего не удалось раскопать. Свидетелей нет. Осведомители молчат. Никаких отпечатков пальцев, которые бы говорили о том, что на месте преступления побывала Никки Файф. Нам даже не удалось доказать, что Никки вообще была знакома с Либби Гласс.

– Так ты думаешь, что я могла бы помочь вам успешно завершить это расследование?

– Ну, трудно сказать наверняка, – произнес он. – Ты, конечно, могла бы помочь. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я и вправду считаю тебя толковым сыщиком. Ты еще молода и иногда прешь напролом, но в принципе во всех отношениях порядочна. И если окажется, что к убийству причастна Никки, думаю, ты этого не утаишь, не так ли?

– Только если это и вправду ее рук дело.

– Если это не она, тогда тебе не о чем беспокоиться.

– Кон, подумай, если бы Никки Файф хотела что-нибудь скрыть, зачем ей понадобилось тревожить старые раны? Она не похожа на идиотку. И какая ей от этого польза?

– Ну-ну, давай дальше.

– Послушай, – продолжила я, – прежде всего я не верю даже в то, что она убила Лоренса, поэтому ты понапрасну теряешь время, пытаясь убедить меня, что она виновна еще в чьей-то смерти.

Через пару столов от нас зазвонил телефон, и лейтенант Беккер, подняв трубку, поискал глазами Кона.

Проходя мимо, он взглянул на меня и еле заметно ухмыльнулся:

– Желаю успехов.

Еще раз быстро просмотрев все документы, чтобы убедиться в том, что ничего не пропустила, я захлопнула папку и оставила ее на столе. Когда я выходила, Кон опять увлеченно беседовал с лейтенантом Беккером и даже не посмотрел в мою сторону. Меня беспокоила его навязчивая идея об убийстве Либби Гласс, но вместе с тем такое развитие событий интриговало. Сдается, что все это может оказаться не просто перекапыванием старого дела, и, возможно, удастся обнаружить кое-что поинтереснее, чем остывший за восемь лет след.

Когда я вернулась в свой офис, часы показывали 16.15, и мне захотелось чего-нибудь выпить. Я достала из своего маленького холодильничка бутылку "Шабли" и вооружилась штопором. На моем столе еще стояли две давешние кружки из-под кофе. Я сполоснула их и наполнила свою вином, которое оказалось довольно терпким, так что я даже слегка поморщилась. Потом вышла на балкон второго этажа, чтобы полюбоваться на Стейт-стрит, которая вначале разрезает центр города точно посередине, но постепенно все дальше отклоняется влево и переходит в улицу совсем с другим названием. Даже с моего места были отлично видны черепичные испанские крыши, оштукатуренные арочные проемы и заросли вездесущей бугенвиллей. Санта-Тереза – это, пожалуй, единственный из известных мне городов, где главная улица сужена за счет посаженных вдоль нее деревьев, тогда как в других местах их специально вырубают, чтобы расширить трассу, и где установлены изящные телефонные будки, больше напоминающие кабинки для исповеди. Навалившись животом на перила, я с удовольствием потягивала винцо.

До меня доносился густой запах близкого океана, и, выкинув все заботы из головы, я просто наблюдала за снующими подо мной прохожими. Я уже решила, что возьмусь за дело Никки, но перед тем как вплотную приняться за работу, такие мгновения расслабухи мне бывают просто необходимы.

В пять вечера я уже отправилась домой, предварительно известив службу охраны.

* * *


Из всех мест, где я когда-либо проживала в Санта-Терезе, моя теперешняя норка, пожалуй, самая уютная.

Она находится на улочке без особых претензий, которая тянется параллельно бульвару, широкой полосой опоясывающему пляж. Большая часть соседних домов принадлежит пенсионерам, чьи воспоминания об истории городка простираются до тех уже забытых дней, когда здесь были только лимонные рощицы и курортные гостиницы.

Владелец дома, в котором я снимаю квартиру, Генри Питц, бывший пекарь и торговец выпечными изделиями, теперь зарабатывает на жизнь – и это в восемьдесят один год! – тем, что придумывает невероятно изощренные кроссворды, частенько проверяя свое творчество на мне. Нередко он замешивает огромные, слоноподобные хлебы и оставляет их, чтобы они подошли, в специальном корыте, установленном на террасе неподалеку от моей комнаты.

Генри снабжает этим хлебом и другими хлебобулочными изделиями близлежащий ресторан, приобретая там продукты со скидкой, и частенько хвастается столь выгодной сделкой, объясняя, что в удачный день покупает в ресторанчике еды на 6 долларов и 98 центов, а в действительности она стоит все 50 долларов. Как-то раз эти коммерческие операции принесли ему чистый доход в виде нескольких пар колготок, которые он и презентовал мне.

Поэтому я почти без ума от Генри Питца.

Сама комната размером 15 на 15 футов служит мне одновременно гостиной, спальней, кухней, ванной, кабинетом и прачечной. Когда-то в ней размещался гараж Генри, и с радостью могу доложить, что здесь нет и духа пресловутых оштукатуренных арок, кафельной испанской плитки и вьющихся по стенам растений. Весь дом выполнен из алюминиевых конструкций и других материалов искусственного происхождения, которые неприхотливы, устойчивы к любой погоде и не нуждаются в покраске.

Именно в этой уютной каморке я обычно укрываюсь после работы и именно отсюда позвонила Никки, предложив встретиться, поболтать и выпить чего-нибудь.


Глава 3


Большую часть свободного времени я провожу в соседнем баре-ресторане "У Розы". В подобных заведениях, прежде чем сесть на стул, следует оглянуться и убедиться, что он не испачкан. В пластмассовых сиденьях попадаются острые зазубрины, которые запросто могут вытянуть петлю из ваших нейлоновых чулок, а черный пластик столов изрезан надписями типа "Привет, малышка". Слева от бара висит пыльная плетеная мишень, и когда кто-нибудь из посетителей перепьет, Роза дает ему пострелять из игрушечного пистолета стрелками с резиновыми наконечниками, избегая тем самым возможных стычек и направляя агрессивное настроение в более безопасное русло.

Это место привлекает меня по ряду причин. Не только из-за того, что ресторанчик находится недалеко от моего дома, но также и потому, что он совсем не привлекает внимания туристов и в результате большую часть времени полупустует, что довольно удобно для частных бесед. Кроме того, и стряпня у Розы, как правило, весьма затейлива и необычна, с заметным оттенком венгерской кухни. Кстати, именно ей Генри Питц и поставляет по бартеру свои хлебобулочные изделия, так что у меня есть дополнительная возможность полакомиться его булками и пирогами. Розе уже за шестьдесят, у нее низкий лоб, выдающийся, почти касающийся верхней губы нос и крашеные волосы, больше напоминающие своим ослепительно ржавым цветом дешевую мебель, отделанную под красное дерево. Помимо этого, она умудряется выделывать подлинные фокусы с помощью обычного карандаша для бровей, в результате ее глаза как бы сужаются и приобретают выражение странной подозрительности.

Войдя в ресторан, Никки слегка задержалась в дверях и оглядела зал. Заметив меня, она прошла мимо пустующих столиков к моему излюбленному месту в кабинке у стены и, усевшись напротив, расстегнула пиджак. Неподалеку от нас топталась Роза, напряженно наблюдая за Никки. Она твердо убеждена, что я имею дело исключительно с мафиози и наркодельцам и, и сейчас пыталась определить, к какой же категории отнести Никки Файф.

– Будете что-нибудь есть или как? – обратилась к нам Роза, беря быка за рога.

Я взглянула на Никки:

– Вы уже обедали?

Та помотала головой. Роза перевела взгляд с Никки на меня, словно рассчитывая услышать перевод жеста глухонемого.

– А что там у тебя сегодня на вечер? – поинтересовалась я.

– Жаркое из телятины – мясо порезано мелкими кубиками, с жареным луком, перцем и томатной пастой. Вам понравится, пальчики оближете. Это мое самое удачное мясное блюдо. Кроме того, булочки от Генри, а еще я к этому подам вам мягкий сыр и несколько крепеньких корнишонов.

Продолжая говорить, она уже заносила заказ в свой блокнот, так что нашего согласия в принципе и не требовалось.

– Думаю, вино тоже не помешает. Я подберу вам что-нибудь получше.

Когда Роза наконец отчалила, я сообщила Никки кое-какие сведения, почерпнутые из досье по делу об убийстве Либби Гласс, в том числе о ее звонках Лоренсу по домашнему телефону.

– Вы знали об этом? – спросила я у Никки.

Она отрицательно покачала головой:

– Мне вроде бы знакомо это имя, но слышала я его от моего адвоката и, кажется, во время слушания дела в суде. Сейчас даже не могу вспомнить, что именно он тогда говорил.

– А Лоренс при вас никогда не упоминал эту женщину? Может, вам попадалось ее имя, записанное где-нибудь?

– Если вы это имеете в виду, то ни одного клочка, ни одной любовной записки мне на глаза не попадалось. В такого рода вещах он был чрезвычайно предусмотрителен. Ведь один раз из-за случайно сохранившихся писем суд уже признавал его виновной стороной в разводе, и после этого он тщательно избегал писать какие-нибудь личные послания. Как правило, мне рано или поздно становилось известно о его новом похождении, но только узнавала я об этом не из записок или номера телефона, нацарапанного где-нибудь на спичечном коробке.

На минуту задумавшись, я продолжила:

– Но ведь были счета за телефонные переговоры. Их-то вы могли видеть?

– Он не получал счетов. Их посылали сразу на адрес центрального офиса в Лос-Анджелесе.

– И расчетами занималась Либби Гласс?

– Возможно, что и так.

– Тогда, может быть, она звонила ему по каким-то вопросам, связанным с работой?

Никки пожала плечами. Хотя сейчас она вела себя уже не столь замкнуто, как вначале, но оставалось ощущение, что на все случившееся она смотрит слегка отстраненно.

– Сдается, у него и вправду были в то время какие-то шашни, – наконец произнесла Никки.

– А почему вы так решили?

– По тому, как он себя вел. По выражению его лица. – Она задумалась, как бы вглядываясь в прошлое. – А иногда я вдруг улавливала исходящий от него запах незнакомого мне мыла. Как-то я не выдержала и прямо заявила ему об этом. Так после этого он оборудовал душ прямо у себя в конторе и пользовался тем же сортом мыла, что и дома.

– Неужели он встречался с женщинами в своем офисе?

– Поинтересуйтесь лучше у его компаньона, – бросила она с плохо скрытой горечью. – Возможно, он трахал их прямо на диване в приемной, не знаю. Во всяком случае, кое-какие признаки были налицо. Может, это и прозвучит глупо, но как-то Лоренс вернулся домой в носках наизнанку. Было лето, и он заявил, что играл в теннис. Он и вправду брал с собой спортивные шорты и заметно вспотел, но явно не на теннисном корте. В тот раз я ему устроила приличный скандал.

– А как он оправдывался в ответ на ваши обвинения?

– Иногда просто признавался в содеянном. А почему бы и нет? Ведь у меня не было сколько-нибудь серьезных доказательств, да и супружеская измена в этом штате не считается основанием для развода.

К нам торжественно подплыла Роза с бутылкой вина и столовыми приборами, завернутыми в бумажные салфетки. Пока она суетилась около столика, мы с Никки хранили молчание.

– Зачем же вы продолжали жить с таким ловеласом? – спросила я, когда Роза опять отчалила.

– Думаю, из трусости, – ответила Никки. – Конечно, в конце концов я могла бы добиться развода, но при этом очень многим рисковала.

– Вы имеете в виду сына?

– Да, – сказала она, слегка вскинув подбородок, то ли по причине гордости за сына, то ли в качестве защитной реакции. – Его зовут Колин. Ему двенадцать, и он учится в школе-интернате в районе Монтерея.

– Ведь с вами жили и дети Лоренса, не правда ли?

– Да, это так. Мальчик и девочка, оба тоже учатся в школе.

– А где они сейчас?

– Понятия не имею. Его бывшая жена тоже живет в этом городе. Если вас это интересует, можете узнать у нее. Сама я о них ничего не слышала.

– Они не считают вас виновной в смерти отца?

Наклонившись вперед, она нарочито четко произнесла:

– Здесь никто не сомневается, что я преступница. И все считают: моя вина абсолютно доказана. А теперь еще Кон Долан подумывает, что, может, заодно я прикончила и Либби Гласс. Не потому ли и вы взялись за это расследование?

– Какое мне дело до размышлений Долана? Лично я не верю, что это ваших рук дело, поэтому и взялась за расследование. Кстати, вы вовремя напомнили. Нам надо уладить финансовый вопрос. Я беру тридцать баксов в час плюс стоимость бензина. И мне бы хотелось сейчас получить аванс. Со своей стороны, обязуюсь предоставлять вам подробные отчеты по ходу расследования с указанием того, сколько времени и чем именно я занималась. К тому же должна сразу уведомить, что ваше дело у меня не единственное. Мне приходится подчас одновременно вести несколько расследований.

Никки уже полезла в свою сумочку и извлекла оттуда чековую книжку и ручку. Хотя я сидела довольно далеко от нее, но все же сумела заметить, что чек был выписан на кругленькую сумму в пять тысяч баксов. Меня прямо-таки восхитила небрежность, с какой она вырвала чек из книжки. И при этом даже не проверила остаток на своем счету. Никки протянула чек через стол, и я небрежно сунула его в сумочку, словно для меня это была такая же незначащая ерунда, как и для нее.

У столика опять появилась Роза, теперь уже б нашим обедом на подносе. Она торжественно водрузила перед каждой из нас по полной тарелке и встала рядом, дожидаясь, пока мы приступим к еде.

– М-м-м, Роза, это просто великолепно, – пропела я, проглотив первый кусок.

Переминаясь с ноги на ногу, она довольно засопела, но продолжала стоять у столика.

– Возможно, мое блюдо не по душе вашей спутнице, – заметила она, глядя при этом не на Никки, а в мою сторону.

– Это и в самом деле восхитительно, – наконец промямлила Никки.

– Видишь, ей тоже нравится, – сказала я. Но Роза все-таки заглянула украдкой в лицо Никки и, похоже, наконец убедилась, что та оценила ее стряпню не меньше меня.

За обедом мы неспешно продолжали нашу беседу.

Казалось, отведав хорошей еды и вина, Никки несколько расслабилась. Под холодной и внешне бесстрастной маской начали появляться слабые признаки оживления, как будто она пробуждалась после многолетнего наркоза.

– С какого конца, на ваш взгляд, мне следовало бы начать? – спросила я.

– Ну, я не знаю. Лично у меня вызывала любопытство его секретарша – Шарон Нэпьер. Когда мы с Лоренсом познакомились, она уже работала в его конторе. Но она всегда казалась мне немного странной, что-то в ее поведении настораживало.

– У нее была с ним любовная связь?

– Не думаю. Я и вправду не знаю их отношений. Могу только поручиться, что половой близости не было, и все-таки что-то их связывало. Иногда она даже подтрунивала над ним, чего другим Лоренс никогда не позволял. Первый раз, когда я заметила это, то подумала, что он просто выгонит ее с работы, но он и бровью не повел. Шарон никогда не получала от него даже малейших нареканий, хотя не задерживалась в конторе после окончания рабочего дня и никогда не выходила на работу в выходные, когда у него набиралось сразу много дел. Он не упрекал ее за это, а просто нанимал в случае необходимости временную помощницу. Это было очень на него не похоже, но когда однажды я поинтересовалась на этот счет, он вспылил и сказал, что я ничего не соображаю и придаю слишком большое значение пустякам. Надо добавить, выглядела она великолепно, но работник была неважнецкий.

– Не знаете, где она теперь может быть?

Никки отрицательно помотала головой:

– Когда-то она проживала на Ривьере, но потом переехала. По крайней мере ее имени нет в телефонной книге.

Записав в блокнот адрес последнего местопребывания Шарон Нэпьер, я спросила:

– Насколько я понимаю, вы не очень хорошо ее знали.

Никки пожала плечами:

– Иногда мы разговаривали по телефону, когда я звонила в контору, но в этих разговорах не было ничего особенного.

– А что можете сказать о ее друзьях и местах, где она любила бывать?

– Не знаю. Хотя, на мой взгляд, она жила не по средствам. При малейшей возможности отравлялась в путешествия, да и одевалась намного лучше, чем я в те времена.

– Она присутствовала на слушании вашего дела в суде?

– Да, к сожалению. Ведь она была свидетельницей наших безобразных скандалов с Лоренсом, что не слишком мне тогда помогло.

– Ну что ж, надо будет заняться этим подробнее, – сказала я. – Попробую разыскать ее. А можете вы еще что-нибудь вспомнить о самом Лоренсе? Не был ли он вовлечен в какой-нибудь скандал накануне своей смерти? Возможно, какой-нибудь крупный процесс или спорное дело?

– Насколько мне известно, нет. Хотя он всегда предпочитал заниматься крупными делами.

– Ладно, для начала попробую переговорить с Чарли Скорсони и узнаю, что он думает обо всем этом. А дальше будет видно.

Я оставила деньги за обед на столике рядом со счетом, и мы вместе выкатились из ресторана. Автомобиль Никки – темно-зеленый десятилетний "олдсмобил" – был припаркован неподалеку от входа. Подождав, пока она выедет со стоянки, я прошла полквартала пешком, направляясь к своему уютному гнездышку.

Добравшись домой, я плеснула в стакан немного вина и уселась, чтобы спокойно обдумать и привести в порядок сведения, которые уже удалось узнать. Всю информацию я обычно заношу в специальные карточки размером три на пять дюймов. Большая часть сведений касается свидетелей: кто они такие, какое отношение имеют к расследуемому делу, даты бесед и выясненные факты. В некоторых карточках записана предварительная информация, нуждающаяся в проверке, другие затрагивают юридические аспекты расследования. Такая картотека весьма удобна для последующего составления письменных отчетов. Я просто по очереди перебираю свои записи, хранящиеся в большом ящике на письменном столе, просматриваю и словно постепенно восстанавливаю всю цепь событий, как она мне представляется. Иногда в ходе составления такого рассказа выявляются определенные противоречия, неожиданные пропуски, возникают новые вопросы, которые я раньше могла проглядеть.

По делу Никки Файф карточек было совсем немного, и пока я даже не пыталась обобщить полученные сведения. Мне не хотелось строить преждевременную версию из опасения, что это может сразу направить расследование по ложному руслу. Было очевидно: в этом убийстве понятие "алиби" практически не играет сколь-нибудь заметной роли. Ведь если вы решили заменить содержимое капсул чьих-то антигистаминных пилюль ядом, то вам остается только сидеть и спокойно ждать результата. При этом, если вы не желаете рисковать жизнью других домочадцев, надо быть полностью вверенным, что данное лекарство употребит именно намеченная жертва. Существует множество медикаментов, удовлетворяющих такому требованию: препараты для регулирования кровяного давления, антибиотики, то же снотворное. Не играет роли, когда именно вы получили доступ к аптечке. Потому что рано или поздно – через пару дней или пару недель – ваша жертва примет то, что для нее предназначено, а вы вполне успеете направить приличествующее случаю соболезнование с выражением горечи и сочувствия по поводу безвременной утраты. Преимущество этого плана состоит еще и в том, что вам нет никакой необходимости бить вашу жертву по голове, равно как стрелять, резать или душить. Даже если причина для убийства более чем весома, все-таки, следует согласиться, мало удовольствия наблюдать выпученные в агонии глаза и слышать прерывистые вопли умирающего (или умирающей). Не говоря уже о том, что личное участие в таком деле чревато самыми непредвиденными обстоятельствами, не исключая ситуацию, когда нападавший сам может очутиться в морге.

Так вот, если придерживаться этой схемы, олеандр вполне годился в дело. Его всыпанные белыми и розовыми цветами, с изящными узкими листьями кусты встречаются в Санта-Терезе на каждом шагу и достигают десяти футов высоты. И совсем нет необходимости заниматься таким идиотским делом, как покупка крысиного яда в городке, где о крысах никто не слышал, или наклеивать фальшивые усы и интересоваться в местной хозяйственной лавке садовым пестицидом "без этого неприятного горького вкуса". Короче, способ, которым прикончили Лоренса Файфа, а, вероятно, также и Либби Гласс, весьма недорогой, доступный и легко осуществимый. Перед тем как выключить свет, я сформулировала несколько возникших у меня вопросов и сделала кое-какие пометки.

Когда я заснула, было уже далеко за полночь.


Глава 4


Я пришла в свою контору пораньше, чтобы напечатать первые материалы по делу Никки Файф, вкратце указав там, зачем именно меня наняли, и отметив тот факт, что мне уже вручили чек на пять тысяч долларов. После этого я позвонила в офис Чарли Скорсони, и его секретарша ответила, что у него есть немного свободного времени после обеда. Тогда я договорилась встретиться с ним в 15.15, а остаток утра потратила на сбор нужной для встречи информации. Когда беседуешь с кем-нибудь впервые, никогда не мешает заранее вооружиться кое-какими сведениями. Посещение окружной канцелярии, регистрационного бюро и газетного архива позволило раздобыть достаточно сведений, чтобы составить представление о бывшем партнере покойного Лоренса Файфа по адвокатскому бизнесу. Судя по тому, что я узнала, Чарли Скорсони был одинок, жил в собственном доме, аккуратно платил по счетам, изредка, в особо важных случаях, выступал на процессах, никогда не бывал под арестом или в заключении – короче, типичный мужчина средних лет, с консервативными взглядами, который не увлекается азартными играми, не спекулирует на бирже и вообще не занимается авантюрами. У меня сохранились смутные воспоминания о нем после наших кратких встреч в суде, и, насколько я припоминала, он был немного толстоват.

Его теперешний офис располагался всего в нескольких минутах ходьбы от моего.

Само здание напоминало скорее родовой замок, а не адвокатскую контору: двухэтажное строение из белого необожженного кирпича с глубокими двухфутовыми оконными проемами, обитыми полосками из кованого железа, и с угловой башней, в которой, вероятно, были устроены туалет и кладовка. Собственно офис адвокатской компании "Скорсони и Пауерс" располагался на втором этаже.

Толкнув массивную резную дверь из дуба, я очутилась в небольшой приемной, на полу которой покоился пышный палас, мягкостью и цветом напоминавший лесной мох. Белые стены были увешаны акварелями пастельных тонов, выполненными в абстрактной манере. Повсюду красовались комнатные растения, а у стены с узкими окнами, сдвинутые под прямым углом, стояли два пухлых диванчика, обитых темно-зеленым вельветом в широкую полоску.

Секретарша выглядела лет на семьдесят, и вначале я даже подумала, что ее прислало какое-нибудь агентство по трудоустройству долгожителей. Это была худая и весьма шустрая дама с завитыми по моде двадцатых годов волосиками и в стильных очках с игривой бабочкой, выложенной фальшивыми бриллиантами в нижнем уголке одной из линз. На ней была шерстяная юбка и бледно-лиловый свитер, который она, похоже, сама и связала, судя по невероятному разнообразию использованных приемов – всевозможных "колосков", букле, витых рубчиков и даже аппликаций. Мы с ней мгновенно подружились, как только она поняла, что я разбираюсь в вязании и по достоинству оценила ее творение, – всему этому я когда-то нахваталась у вырастившей меня тети, и вскоре мы уже перешли на ты. Ее звали Руфь – поистине библейский персонаж.

Она была не прочь немного поболтать и своими бойкими манерами живо напомнила мне старину Генри Питца. Раз уж Чарли Скорсони заставлял себя ждать, то я имела полное право отомстить ему и решила выудить побольше информации из его секретарши, стараясь быть при этом предельно обходительной. Руфь поведала, что служит у Скорсони и Пауерса уже семь лет, с момента основания фирмы. Бывший муж покинул ее, найдя себе более юную подругу (пятидесяти пяти лет), и Руфь, впервые за долгие годы оказавшись в одиночестве, совсем отчаялась в поисках хоть какой-нибудь работы, ведь ей было уже шестьдесят два, однако, по ее словам, она обладала "железным здоровьем". Хотя она была энергична и предприимчива, но, как водится, на каждом очередном повороте ее опережали юные соперницы, которые по возрасту годились ей во внучки и брали скорее не деловыми качествами, а привлекательной внешностью.

– И как только я нашла эту вакантную норку, то сразу в ней поселилась, – шутливо заметила Руфь, тихо рассмеявшись. Про себя я высоко оценила восприимчивость ее хозяев, Скорсони и Пауерса, к лести. Ведь в нашем разговоре она непрерывно восхваляла и превозносила их обоих. Эти хвалебные оды мало помогли подготовиться к встрече с человеком, который протянул мне руку через стол, когда я была наконец допущена в его кабинет спустя добрых сорок пять минут.

Передо мной сидел Чарли Скорсони – весьма крупный мужчина, судя по всему, успешно избавившийся от своего избыточного веса. У него были густые песочно-желтого цвета волосы, уже тронутые сединой на висках, мощная нижняя челюсть и раздвоенный подбородок. Увеличенные сильными линзами очков без оправы, на меня смотрели не правдоподобно крупные голубые глаза. Воротник его рубахи был расстегнут, галстук сбился набок, а рукава поддернуты настолько, насколько позволяли мускулистые предплечья. Он сидел, откинувшись на спинку вращающегося кресла и закинув обе ноги на край письменного стола; в слабой улыбке чувствовался плохо скрытый сексуальный интерес. При этом вид у Скорсони был настороженный и несколько озабоченный. Он внимательно и с любопытством посмотрел на меня. Затем, сцепив ладони на затылке, произнес:

– Руфь сказала, у вас есть ко мне вопросы по поводу Лоренса Файфа. Что именно вас интересует?

– Пока трудно сказать определенно. Сейчас я занимаюсь обстоятельствами его смерти, и, по-видимому, лучше начать именно с этого. Не возражаете, если я присяду?

Он с почти безразличным видом сделал приглашающий жест рукой, но кое-что в его поведении все-таки изменилось. Я села, а Скорсони выпрямился в своем кресле.

– Я слышал, Никки уже на свободе, – начал он. – Если она заявляет, что не убивала его, то было глупо с ее стороны ждать так долго.

– Ведь я вам не говорила, что работаю на нее.

– Да это дело, черт возьми, кроме нее, уже давно никого не колышет.

– Может, и так. Но вы сами что-то не больно обрадовались этому известию.

– Послушайте, Лоренс был моим лучшим другом. За него я мог бы пойти в огонь и в воду. – В прямом взгляде Скорсони определенно читались горечь и досада. Трудно сказать, чего было больше.

– Вы хорошо знали Никки? – спросила я.

– Полагаю, неплохо, – ответил он. При этом красноречивое выражение, которое сквозило у него во взгляде, первый момент, растаяло, и мне подумалось, что он умеет его включать и гасить по мере надобности, наподобие электроприбора. Скорсони явно насторожился.

– Как вы познакомились с Лоренсом?

– Мы вместе поступали в университет Денвера и оказались в одной студенческой общине. Лоренс был настоящий плейбой. Ему все давалось легко. Сначала юридический колледж, потом Гарвард. А я отправился в Аризонский университет. У его родителей имелись деньги, у моих – нет. Через несколько лет я потерял его из виду, а потом вдруг узнал, что он открыл собственную контору в этом городке. Тогда-то я и приехал сюда, встретился с ним, предложил свои услуги, и он согласился. Спустя всего два года мы стали партнерами по бизнесу.

– Тогда он еще был женат на своей первой супруге?

– Да, на Гвен. Она живет где-то неподалеку, но совершенно меня не интересует. Помнится, расстались они с большим скандалом, и еще слышал, как она на всех углах поливала его грязью. У нее, кажется, фирма по уходу за собаками где-то в районе Стейт-стрит, если это вам интересно. Сам я стараюсь ее избегать.

Он пристально посмотрел на меня, и мне показалось, что он прекрасно понимал, как много мог бы поведать, но пока скрывал.

– А как насчет Шарон Нэпьер? Она долго трудилась у него?

– Когда я поступил к нему на службу, она уже работала в конторе, хотя и не очень давно. Потом я нанял собственную секретаршу.

– У них с Лоренсом не было конфликтов?

– Насколько мне известно, нет. Она еще крутилась вокруг, пока шло слушание этого дела в суде, а потом исчезла. Кстати, смылась с моими деньгами, которые я заплатил ей в качестве аванса. Так что напомните ей, если увидите, что я не прочь получить должок. Пошлите счет или еще что-нибудь, просто чтобы она знала, что я не забыл прошлое.

– А имя Либби Гласс вам что-нибудь говорит?

– Кто это?

– Бухгалтер, которая занималась расчетами вашей фирмы в Лос-Анджелесе. Она работала в компании "Хейкрафт и Макнис".

Немного подумав, Скорсони помотал головой и спросил:

– А какое отношение она ко всему этому имеет?

– Ее тоже отравили олеандром и почти в одно время с Лоренсом, – ответила я. Никакого испуга или потрясения мое сообщение у Скорсони не вызвало. Он лишь скептически выпятил нижнюю губу и пожал плечами.

– Я этого не знал, но возьму ваши слова на заметку, – сказал он.

– А вы сами никогда с ней не встречались?

– Может быть, и встречался. Мы с Лоренсом распределяли между собой всю бумажную работу, и большую часть контактов с руководством других компаний он брал на себя. Но иногда я тоже подключался к этим делам, поэтому вполне мог сталкиваться и с этой женщиной.

– Насколько мне известно, их что-то связывало, – продолжила я эту тему.

– Не люблю сплетничать о покойниках, – сказал Скорсони.

– Я тоже, но ведь у него бывали романы, – заметила я осторожно. – Не хотелось бы акцентировать на этом внимание, однако немало женщин подтвердили это на суде.

Слушая меня, Скорсони сначала заулыбался, задумчиво разглядывая прямоугольник, который чертил на листе бумаги, а потом пристально поглядел в мою сторону.

– Вот что я вам на это скажу. Во-первых, Лоренс никогда сам никого не принуждал. А во-вторых, я никогда не поверю, чтобы он мог позволить себе любовную связь с коллегой по работе. Это было просто не в его стиле.

– А что скажете насчет его клиенток? Ведь с ними у него были связи?

– Без комментариев.

– А вы сами-то могли бы переспать с клиенткой? – поинтересовалась я у него.

– Что касается моей теперешней клиентки, то ей восемьдесят лет, поэтому ответ отрицательный. Она развелась, и я веду дело по разделу семейного имущества. – Сказав это, он взглянул на часы и встал со своего кресла. – Мне неприятно обрывать нашу беседу, но уже четверть пятого, и у меня почти не осталось времени на подготовку.

– Прошу прощения. Я не собираюсь отнимать у вас лишнее время. Весьма признательна за столь короткую и информативную встречу.

Скорсони проводил меня до двери кабинета; от его крупного тела исходил поток тепла. Он распахнул дверь и придержал ее вытянутой левой рукой. При этом в его взгляде, как и в начале встречи, опять мелькнуло плохо скрытое плотоядное выражение мужчины-самца.

– Удачи вам, – пожелал он на прощание. – Хотя, подозреваю, ничего особенного вы здесь не раскопаете.

* * *


По дороге я забрала фотографии той самой трещины на тротуаре, которую снимала по заданию "Калифорния фиделити". На всех шести снимках весьма отчетливо было видно разрушенное бетонное покрытие. Претендент на получение страховки, некая Марсия Треджнлл, требовала денежной компенсации в связи с потерей трудоспособности, утверждая, что споткнулась о выступ на тротуаре, который образовали разросшиеся корни деревьев, выпирающие из земли.

Она возбудила дело против владельца магазина-мастерской "Сделай сам", который располагался неподалеку от злополучного места. Иск по этому случаю, относящийся к разряду "поскользнулась и упала", в общем-то был небольшой – около пяти тысяч долларов. В него входили оплата счетов за лечение и медикаменты, а также возмещение потерь за время вынужденной нетрудоспособности. Все говорило за то, что страховой компании придется раскошелиться, но меня все-таки попросили проверить, нет ли тут каких-нибудь попыток мошенничества со страховкой.

Квартира мисс Треджилл располагалась неподалеку от меня, в доме, построенном террасой на склоне холма, обращенном в сторону пляжа. Остановив машину за несколько дверей от ее подъезда, я достала из "бардачка" бинокль и стала наблюдать. Только скрючившись на сиденье, я смогла наконец поймать в фокус ее балкон и убедиться, что растущие там папоротники она давно толком не поливала. Я не шибко сильна в комнатных растениях, но если вся зелень пожухла, то это кое о чем говорит.

Один из папоротников представлял собой этот ужасный тип растений с маленькими серыми волосатыми листьями-лапками, которые буквально расползаются из горшка. Почему-то подумалось, что владельцы таких чудищ патологически предрасположены к мошенничеству со страховкой. Я попыталась вообразить, как хозяйка тащит этот громадный двадцатипятифунтовый ящик с засохшим папоротником, напрягая свою якобы ушибленную спину.

Я понаблюдала за ее квартирой еще полтора часа, но хозяйка так и не появилась. Один мой коллега частенько повторяет, что человек – единственное в мире существо, способное заниматься длительным наблюдением, потому что только он способен, сидя в припаркованной машине, помочиться в консервную банку, не прерывая своего занятия. Я начала терять интерес к Марсии Треджилл, да и, по правде говоря, мне тоже было пора пописать, поэтому я убрала бинокль и отправилась обратно в город на поиски ближайшего заведения.

* * *


Снова посетив регистрационное бюро, я переговорила там с приятелем, который позволяет мне иногда порыться в папках с документами, закрытыми для широкой общественности. Меня интересовало, нет ли у них чего-нибудь на Шарон Нэпьер, и он обещал связаться со мной.

Выполнив еще несколько мелких дел, я вернулась домой.

День был не слишком удачный, как, впрочем, и большинство других: проверки и перепроверки, копание в документах и всевозможные выписки – в общем, обычная кропотливая работа, абсолютно необходимая для интересов расследования, но довольно пресная. Главные черты мало-мальски приличного сыщика – это трудолюбие и безграничное терпение. И совсем не случайно уже много лет общество доверяет эту работу женщинам. Вот и я сидела за рабочим столом и заносила сведения о Чарли Скорсони в свою картотеку. Наша беседа меня не удовлетворила, и мне еще предстояло с ним разобраться.


Глава 5


Жить в местах с таким климатом, как в Санта-Терезе, все равно что находиться в зале с избыточным освещением. Причем освещением постоянным – равномерным и весьма ярким, при котором тени практически отсутствуют, а очертания предметов как бы расплываются. Все дни неизменно пронизаны солнцем, температура воздуха почти всегда около двадцати градусов Цельсия и ни малейшей дымки. По ночам, разумеется, прохладнее. В определенный период бывают и дожди, но подавляющую часть года все дни похожи один на другой, как однояйцевые близнецы. Неизменно безоблачное голубое небо создает особый дезориентирующий эффект, когда трудно сразу сообразить, какое же сейчас время года. Подобное ощущение бывает в помещении без окон: человеку подсознательно кажется, что он задыхается, как если бы в воздухе снизилось содержание кислорода.

Я выкатилась из своей квартиры в 9.00 и направилась на север, в район Чепел-стрит. По дороге остановилась заправить машину и воспользовалась бензонасосом самообслуживания, еще подумав при этом – такая уж у меня привычка, – какое все-таки необъяснимое удовольствие что-то делать самой, без посторонней помощи. Когда я отыскала нужную фирму, "Корнере К-9", было четверть десятого. Одинокая табличка в окне извещала, что заведение открыто с восьми утра. Фирма по уходу за собаками располагалась рядом с ветеринарным пунктом на Стейт-стрит, в том самом месте, где улица делает крутой поворот. Здание было выкрашено в нежно-розовый цвет; в одном его крыле размещался магазинчик туристических принадлежностей, в витрине которого висел рюкзак и стоял манекен, глупо уставившийся на разбитый перед ним туристский бивуак с палаткой.

Мое появление в помещении фирмы "Корнере К-9" ознаменовалось громким лаем многочисленных собак. Я не слишком-то умею с ними обращаться. Невероятным образом их морды все время оказывались у меня между ног, а некоторые псины так просто обвивались вокруг меня, выполняя своеобразный бальный танец на задних лапах. Время от времени, когда псы почти полностью сковывали мои движения, хозяева слегка пошлепывали их, приговаривая: "Гамлет, пошел прочь! Ты что творишь?!"

Морды у некоторых собачек выглядели довольно свирепо, от таких я предпочитала держаться подальше.

Большая стеклянная витрина была заполнена всевозможными принадлежностями по уходу за домашними питомцами, а вся стена увешана многочисленными фотографиями самых разных псов и кошек. Справа я заметила двустворчатую дверь, верхняя часть которой была распахнута, открывая вид на небольшую комнату с несколькими смежными рабочими помещениями, где, собственно, и занимались животными. Оглядевшись, я увидела сразу несколько собак на разных стадиях обработки. Большинство из них, с округлившимися от волнения глазами, мелко дрожали и вообще выглядели довольно жалко. У одной собачки на макушке, между ушами, был укреплен огромный красный бант. На ближайшем ко мне рабочем столе я заметила небольшие коричневые катышки, вид которых показался мне довольно знакомым. Женщина, занимавшаяся очередной собакой, вопросительно взглянула на меня:

– Могу чем-нибудь помочь?

– Просто хочу сказать, что собачка того и гляди наступит на эти шоколадного цвета продукты, которые оставила на столе, – ответила я.

– О, Дэшил, опять ты за свое, – со вздохом проговорила она, взглянув на стол. – Подождите минутку, пожалуйста.

Пока она ловко смахивала бумажным полотенцем эти остатки небольшого происшествия, сам виновник терпеливо стоял, мелко подрагивая всем тельцем. Женщина выглядела лет на сорок с небольшим, у нее были огромные карие глаза и длинные, до плеч, пепельные волосы, откинутые назад и убранные под косынку. Бордовый комбинезон удачно подчеркивал ее высокий рост и стройность.

– Вас зовут Гвен? – спросила я.

Взглянув на меня с едва заметной улыбкой, она ответила:

– Да, вы угадали.

– А я – Кинси Милхоун, частный детектив.

– О Господи, что бы это значило? – спросила она, рассмеявшись. Потом бросила в урну скомканное бумажное полотенце, подошла к двери и открыла вторую створку. – Входите. Я вернусь через секунду.

Она взяла Дэшила на руки и отнесла в одну из задних комнат. Остальные собаки опять принялись лаять, и я услышала звук выключаемого вентилятора. В помещении висел плотный и жаркий воздух, пропитанный экзотической смесью запахов мокрой шерсти, жидкости от блох и собачьей парфюмерии. На застеленном коричневым линолеумом полу валялись многочисленные обрезки шерсти, словно в парикмахерской. В смежной комнате молодая женщина купала собаку в специальном корыте-подъемнике. Слева от себя я заметила в клетках нескольких уже подстриженных и украшенных бантами собак, терпеливо ожидающих своих хозяев. Другая девушка, стригшая пуделя на соседнем столе, с любопытством взглянула на меня. Вскоре вернулась Гвен с маленькой серой собачонкой под мышкой.

– Знакомьтесь, это Вуфлс, – представила она собачку, слегка приподняв у той мордочку.

Ласковая Вуфлс несколько раз лизнула ее в щеку. Гвен, расхохотавшись, откинула голову назад.

– Надеюсь, вы не против, если я займусь этой крошкой? Присядьте здесь, – сказала она приветливо, показывая на стоявший неподалеку металлический табурет. Я последовала приглашению, подумав с сожалением, что вряд ли ее обрадует упоминание имени Лоренса Файфа.

Судя по тому, что мне сообщил Чарли Скорсони, ей будет уже не до веселья.

Гвен приступила к стрижке когтей на лапках Вуфлс, прижав собаку к себе, чтобы та не дергалась.

– По-видимому, вы местная, – заметила она.

– Да, у меня контора в центральной части города, – подтвердила я, автоматически доставая свое удостоверение и протягивая ей, чтобы она могла прочитать. Она бросила на него короткий взгляд, не выказав при этом особого подозрения или беспокойства. Меня всегда удивляет, как слепо люди принимают мои слова на веру.

– Насколько мне известно, когда-то вы были замужем за Лоренсом Файфом, – наконец приступила я к делу.

– Да, верно. Так вы насчет него? Он умер несколько лет назад, – ответила она задумчиво.

– Знаю. Расследование по его делу возобновлено.

– О, любопытно. И кто же его возбудил?

– Никки. Кто же еще? – сказала я. – В отделе по расследованию убийств в курсе, что я занимаюсь чтим делом, и обещали мне необходимое содействие, если вас это интересует. Не могли бы вы ответить на некоторые вопросы?

– Ладно, – согласилась она. В ее голосе чувствовались определенная настороженность и вместе с тем любопытство, как будто дело вызывало у нее интерес, но ничего заведомо плохого для себя от расследования она не ожидала.

– Похоже, вы не очень-то удивлены, – заметила я.

– Нет, отчего же, удивлена. Только мне казалось, что дело уже закончено.

– Ну что ж, я только начала в него вникать и, по сути дела, еще на нуле. Если вам неудобно говорить здесь, мы можем отложить нашу беседу. Не хотелось бы прерывать вашу работу.

– Что касается меня, то я согласна беседовать с вами все время, что буду стричь собачек, если только вы не возражаете. Сегодня у нас много клиентов. Еще секунду, – попросила она. – Кэти, подай-ка мне, пожалуйста, спрей от блох. Кажется, мы пропустили здесь несколько экземпляров.

Темноволосая сотрудница оставила на время своего клиента – довольно солидного пуделя – и передала хозяйке баллончик с антиблошиной жидкостью.

– Это, как вы поняли, Кэти, – сказала Гвен. – А другую, ту, у которой сейчас руки по локоть в мыльной пене, зовут Джен.

Гвен опрыскала Вуфлс со всех сторон, отвернув лицо в сторону, чтобы уберечь глаза от аэрозоля.

– Простите. Можем начинать, – сказала она.

– Как долго вы были замужем за Лоренсом Файфом?

– Тринадцать лет. Мы познакомились в колледже, он учился на третьем курсе, я – на первом. Насколько помню, до свадьбы мы встречались с ним месяцев шесть.

– Для вас это были удачные годы? Или не очень?

– Ну, сейчас я гляжу на все более трезво, – заметила она. – Раньше эти годы мне казались потерянными, но теперь я уже так не считаю. А вы сами-то знали Лоренса?

– Мне доводилось встречаться с ним пару раз, – сказала я, – но лишь мельком.

– Если надо, он умел быть просто очаровательным, – искоса взглянув на меня, продолжала Гвен, – но по сути это был настоящий сукин сын.

Кэти улыбнулась, мельком посмотрев в нашу сторону. Гвен, заметив это, рассмеялась.

– Эти две дамы уже сотню раз слышали мой рассказ, – объяснила она. – Они еще ни разу не были замужем, и я как бы играю роль адвоката дьявола[1 - Адвокат дьявола – в католической церкви человек, выступающий на церемонии канонизации святого в качестве оппонента с целью опорочить святость канонизируемого.]. Во всяком случае, в то время я была образцовая жена, то есть выполняла свои обязанности с редким рвением. Готовила изысканную еду, следила за домашними расходами, прибиралась в доме, занималась воспитанием детей. Не хочу утверждать, что в этом было что-то уникальное, но предавалась я этому с подлинным прилежанием. Волосы убирала в такой французский пучок, знаете, когда все заколки строго на своем месте. А одевалась незатейливо, по принципу куклы Барби, чтобы только быстро одеться и раздеться. – Тут она прервалась и неожиданно звонко рассмеялась над ею же нарисованным образом. – Привет, я – Гвен. Я – образцовая жена, – проверещала она гнусавым и гортанным голосом говорящего попугая.

В ее словах чувствовалась ностальгия. Казалось, что кто-то из друзей тепло вспоминает не об умершем Лоренсе, а о ней самой. Иногда она посматривала в мою сторону, не переставая стричь и причесывать собаку, стоявшую перед ней на столе. Но в любом случае настроена она была вполне дружелюбно – вовсе не столь агрессивно и замкнуто, как я ожидала.

– Когда все наконец закончилось, я была просто в ярости – не столько на него, сколько на саму себя, что доверилась такому мерзавцу. Только поймите меня правильно. Я с радостью рассталась с ним, и такой поворот событий меня вполне устраивал, но вместе с тем в результате развода я оказалась в жутком положении, лишенная практически всего имущества. Вплоть до того, что мне было просто не на что начать самостоятельную жизнь. Ведь деньгами в семье распоряжался только он, и соответственно и его руках была вся власть. Он принимал все самые важные решения, особенно когда это касалось детей. Я лишь обихаживала их, кормила и одевала, зато он определял их подлинную судьбу. В свое время я этого не поняла, потому что мне отводилась лишь подсобная роль – следить за домом и ублажать хозяина, хотя это было и непростой задачей. Теперь-то, оглядываясь назад, я вижу, насколько меня затрахала та жизнь.

Она бросила на меня внимательный взгляд, пытаясь определить, как я среагирую на неформальную лексику, но я лишь улыбнулась в ответ.

– Вот и я поначалу была похожа на других женщин моего возраста, которые в свое время развелись. Знаете, ведь все мы вздыхаем об утраченном, потому что считаем, будто у нас и вправду там что-то было.

– Но кажется, вы сказали, что теперь смотрите на вещи более трезво, – заметила я. – Что же вас к этому подвигнуло?

– Шесть тысяч долларов, потраченных на лечение, – вот что, – бесстрастно ответила Гвен.

Я улыбнулась и продолжила:

– А что именно послужило поводом для развода?

При этих словах щеки у нее слегка покраснели, но взгляд оставался таким же открытым.

– Если вам и вправду интересно, вернусь к этому немного позднее, – проговорила она.

– Разумеется, – согласилась я. – Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.

– Не один он был виноват в нашем разводе, – продолжила она. – Но так же несправедливо было и валить все на одну меня, а ему удалось обставить дело именно таким образом. Говорю же вам, он меня просто измотал.

– Каким образом?

– Мало ли для этого приемов? Ведь тогда я была очень наивна и всего боялась. Мне просто хотелось побыстрей выкинуть Лоренса из своей жизни, и я была готова пожертвовать всем. Кроме детей. За них я боролась, цеплялась зубами и ногтями, да что там говорить! Конечно же, я проиграла. И забыть этого уже никогда не смогу.

Мне хотелось узнать у нее поподробнее о разделе имущества, но, судя по всему, эта тема тоже была для нее довольно болезненной. Этот вопрос я решила пока отложить и вернуться к нему позднее.

– Но ведь дети после его смерти должны били вернуться к вам. Особенно учитывая тот факт, что его вторая жена сидела в тюрьме, – заметила я.

Гвен ловко заправила под косынку выбившуюся прядь пепельных волос и ответила:

– Они в то время учились в колледже. Фактически Грегори той осенью уже заканчивал, а Диане оставался еще год. Но оба были какими-то забитыми. Лоренс всегда считался ревнителем строгой дисциплины. В общем-то я никогда не возражала против этого – я и сама считаю, что детей надо приучать к порядку, – но он был чрезмерно строг, не допускал даже малейшего проявления эмоций. Как правило, он добивался своего в агрессивной, не терпящей возражения манере, особенно когда это касалось детей. Так что уже после пяти лет такого воспитания и Грегори, и Диана заметно очерствели и замкнулись в себе. Оба стали какими-то чужими и необщительными. Насколько мне известно, он всегда требовал от них полного отчета о всех личных делах, точно так же, как раньше и от меня самой. Конечно, я встречалась с детьми по выходным и изредка в другие дни, бывали они у меня и на летних каникулах. Правда, я уже стала забывать, когда это было в последний раз. Уверяю вас, его смерть оказалась для них подлинным потрясением. Раньше их чувства были глубоко запрятаны и не находили выражения, а тут вдруг получили выход. В результате Диана даже попала в психлечебницу. Грегори тоже проходил сеансы психотерапии, хотя и не так часто. – Она на несколько секунд задумалась. – У меня такое ощущение, что я поведала вам историю болезни.

– О, что вы, я очень ценю вашу откровенность, – поблагодарила я Гвен. – Скажите, а сейчас дети здесь, в городе?

– Грег живет к югу отсюда, в Палм-Спрингс. На берегу Солтон-Си[2 - Соленое озеро на юго-западе США.]. У него там катер.

– И чем он занимается?

– Ну, ему совсем не обязательно чем-то заниматься. Лоренс полностью обеспечил его средствами к существованию. Не знаю, в курсе ли вы уже насчет распределения страховой премии, но все имущество Лоренса поделено поровну между тремя детьми – Грегом, Дианой и сыном Никки, Колином.

– А что с Дианой? Где она?

– В Клермонте, работает в школе. И параллельно осваивает другую специальность. Она хочет заниматься с детьми, лишенными слуха, и, по-моему, у нее к этому неплохие способности. Какое-то время меня очень беспокоила судьба Дианы, потому что в один миг слишком много всего навалилось – мой развод, потом Никки, Колин и взятая ею на себя ответственность, – хотя все это ее не сломило.

– Погодите минуту. Не поняла, что вы имеете в виду, – перебила я.

Гвен с удивлением взглянула на меня:

– А разве вы не встречались с Никки?

– Да, мы немного с ней беседовали, – сказала я.

– И она не говорила, что у Колина нет слуха? Он ведь глухой от рождения. Не помню уж точно, почему это случилось, но сделать тогда ничего не удалось. Диана приняла все очень близко к сердцу и сильно расстроилась.

Когда родился Колин, ей было тринадцать лет, в то время она была замкнута в своем собственном мирке, куда никого не допускала. И несчастье Колина, очевидно, ее встряхнуло. Не претендую на профессиональный психоанализ, но то, что я вам сейчас сказала, мне сообщил ее психиатр, и это похоже на правду. Думаю, сейчас и сама Диана с этим согласится – да фактически она подтверждает это делом, так что ничьих секретов я тут не открываю.

На стене рядом с ее столом висели десятка два катушек с разноцветными лентами, из которых она выбрала две – голубую и оранжевую – и приложила их к голове Вуфлс.

– Ну, какую выбираешь, Вуфи? Голубую, а может, оранжевую?

Вуфлс подняла на нее глазенки и радостно запыхтела.

Гвен остановилась на оранжевой, которая, должна признать, выглядела несколько легкомысленно на фоне серебристо-серой шерстки. Собачонка была на редкость послушной и доверчивой и с благодарностью откликалась на любое внимание, хотя, надо сказать, большую часть времени Гвен уделяла все-таки мне.

– Какое-то время Грегори даже пристрастился к наркотикам, – доверительно сообщила она. – Да, его поколение выбирает именно такие развлечения, в отличие от нас, игравших во дворе. Но он хороший парень, и, надеюсь, сейчас у него все в порядке. Или по крайней мере в той степени, как он сам понимает этот порядок.

Он гораздо счастливее большинства из нас – хочу сказать, что, к примеру, я относительно счастлива, но в то же время прекрасно понимаю, сколько людей вокруг несчастны.

– Ему что, уже надоело кататься на своем катере?

– Надеюсь, что так, – беспечно проговорила Гвен. – У него есть возможность заняться всем, чего душа пожелает, а если опять наскучит, найдет что-нибудь еще. Это очень симпатичный и способный ребенок, несмотря на то что сейчас в основном валяет дурака.

– Как вы думаете, дети сильно расстроятся, если я захочу с ними побеседовать?

В первый момент Гвен удивилась и даже показалась чем-то озабоченной.

– Побеседовать об их отце? – спросила она.

– Да, у них, пожалуй, можно было бы выяснить некоторые подробности, – ответила я. – Но не хотелось бы встречаться с ними без вашего ведома, хотя это и вправду может помочь.

– Полагаю, это возможно, – согласилась она, но в ее голосе определенно сквозило какое-то сомнение.

– Ладно, вернемся к этому позже. Может быть, мне и не понадобится беседовать с ними.

– О, хорошо. Но не вижу, что нового еще можно найти в этом деле. Должна сказать, и вправду не пойму, зачем вы опять взялись за него.

– Мне надо убедиться, что справедливость в данном случае действительно восторжествовала, – ответила я. – Может, звучит несколько высокопарно, но именно в этом и состоит моя миссия.

– Справедливость по отношению к кому – к Лоренсу или Никки?

– Может быть, вы объяснитесь? Полагаю, между вами и этими двумя особой любви не было, но вы действительно считаете, что он получил по заслугам?

– Конечно, почему бы мне так не считать? А насчет нее ничего не скажу. Надеюсь, суд было справедливым, но коль она действительно его прикончила, то, видимо, у нее просто не было другого выхода. Надо признать, что в свое время я и сама бы сделала то же самое, если бы только додумалась как.

– Так вы не видите ее вины в том, что она его убила?

– Не только я, но и еще полдюжины других женщин. Лоренс нажил себе немало врагов, – произнесла она бесстрастно. – Мы даже могли бы организовать небольшой клуб и выпускать ежемесячные бюллетени. Мне порой встречаются люди, которые до сих пор приговаривают: "Слава Богу, что он уже мертв". Именно так и говорят, правда, вполголоса. – Гвен опять рассмеялась. – Извините, если это прозвучит не очень благопристойно, но он и впрямь никогда не был добрым человеком.

– А кто именно так о нем отзывался? – поинтересовалась я.

Упершись рукой в бедро, она бросила на меня грустный взгляд и произнесла:

– Если подождете часок, обещаю представить полный список.

Не выдержав, я тоже рассмеялась. Юмор в ее устах звучал совсем не оскорбительно, и, похоже, она просто чувствовала некоторую неловкость ситуации. Ответы на вопросы частного детектива нередко лишают людей присутствия духа и уверенности.

Поместив обработанную Вуфлс в пустую клетку, Гвен направилась в соседнюю комнату за следующим клиентом и вернулась с огромной английской овчаркой. Вначале она приподняла ее на стол за передние лапы и только после этого с видимым усилием установила и задние. Во время всей этой операции пес жалобно поскуливал.

– Ну, успокойся, Дюк, – приговаривала Гвен. – Уж такой ты у нас неженка.

– Вы не возражаете, если мы продолжим нашу беседу немного погодя? – спросила я.

– Разумеется, какие могут быть возражения? Я заканчиваю в шесть. Если вас это время устроит, мы могли бы выпить чего-нибудь. После работы я иногда не прочь пропустить рюмочку.

– Я тоже. Значит, договорились, – сказала я и, спрыгнув со своего табурета, направилась к выходу. Когда дверь за мной закрывалась, я слышала, как Гвен уже болтала с собакой. Мне было любопытно, что ей еще известно об этом деле и чем она готова поделиться. А еще я чертовски надеялась, что через десяток лет смогу выглядеть не хуже Гвен.


Глава 6


Я притормозила у телефона-автомата, чтобы позвонить Никки. Она сняла трубку только после третьего звонка.

– Никки, это Кинси. У меня к вам одна просьба. Мне хотелось бы заглянуть в дом, где вы с Лоренсом жили.

– Разумеется. Он все еще принадлежит мне. Я собираюсь в Монтерей, чтобы забрать Колина домой, а это как раз по пути. Если не возражаете, то можем прямо там и встретиться.

Она продиктовала адрес, сообщив, что сама будет там минут через пятнадцать. Повесив трубку, я направилась к машине. Пока мне было не очень ясно, что такого там можно отыскать, но побывать в этом местечке казалось довольно любопытно – хотя бы проникнуться атмосферой, в которой они все там жили. Дом располагался в районе Монтебелло, той части города, где на одну квадратную милю приходится самое высокое в США число миллионеров. Большинство домов в этом заповеднике богачей были практически не видны с шоссе. Лишь изредка из-за густых олив и развесистых дубов выглядывал краешек черепичной крыши. Многие участки были отгорожены от дороги мощными стенами из больших, грубо обтесанных камней, увитых пышно разросшимися дикими розами и настурциями. А выстроившиеся вдоль дороги стройные пирамиды эвкалиптов вперемежку с развесистыми пальмами придавали всему пейзажу истинно испанский колорит.

Дом Файфов, стоявший на углу двух переулков, скрывался за десятифутовой живой изгородью, которая в одном месте прорезалась узкой, мощенной кирпичом подъездной дорожкой. Здание производило солидное впечатление: двухэтажное, прекрасно оштукатуренное, с белыми полосами по контурам стен. Фасад был плоский, а сбоку виднелась пристроенная галерея. Дом окружала ровная зеленая лужайка с яркими островками калифорнийских маков всевозможных оттенков оранжевых, лимонно-желтых, золотистых и розовых. За домом находился гараж на две машины, над которым высилась небольшая мансарда, предназначенная, насколько я понимала, для сторожа. Все газоны были прекрасно ухожены, а сам дом, хотя и имел нежилой вид, не производил впечатления заброшенного Я припарковала свою тачку в том самом месте, где дорога плавно поворачивала в сторону, обеспечивая удобный выезд. Несмотря на красную черепичную крышу, у здания был скорее французский, чем испанский вид, окна без карнизов, а пешеходная дорожка подходила вплотную к входной двери.

Я вылезла из машины, решив немного побродить вокруг, и направилась для начала направо. Моих шагов по дорожке, мощенной красивыми бледно-розовыми кирпичами, было почти не слышно. Обойдя здание, я увидела контуры плавательного бассейна и здесь впервые поняла, что все-таки дом уже много лет необитаем. Весь бассейн до краев был забит грязью и мусором. Посреди этой свалки торчал кверху ножками летний алюминиевый стул, а между плитами бортика пробивались стебли сорняков. Под тумбами для ныряния лежал плотный неподвижный слой прелой травы и пожухлых листьев, создавая впечатление, что вода в бассейне замерзла. Металлическая лестница, спускавшаяся вниз, была практически не видна, а бетонный пятачок рядом с ней потемнел и растрескался.

Мной овладело какое-то тоскливо-сонное настроение, но злобное шипение, раздавшееся неподалеку, быстро вывело меня из этого лирического состояния. Я увидела, что в мою сторону с бешеной скоростью несутся два огромных белых гуся, вытянув шеи и раскрыв клювы, с извивающимися тонкими языками, напоминая больших разъяренных змей. Сходство еще больше усиливалось из-за их яростного шипения. Невольно вскрикнув от ужаса, я метнулась к спасительной машине, боясь даже оглянуться на этих тварей.

Между тем они сокращали расстояние с такой скоростью, что заставили меня перейти на бег.

Я едва успела вскочить в автомобиль и захлопнуть дверцу перед самым их носом. Такая паника не нападала на меня уже давно. На всякий случай я заперла обе дверцы, опасаясь, как бы эти разъяренные птеродактили не попытались вышибить стекла. Еще некоторое время они прыгали рядом с автомобилем, хлопая крыльями, возмущенно шипя и вытягивая головы на длиннющих шеях в мою сторону, так что я даже могла заглянуть в их черные блестящие глазки, полные самых недобрых намерений.

Но понемногу их интерес ко мне растаял, и они гордо удалились, продолжая возмущенно гоготать, шипеть и не забывая одновременно яростно щипать траву.

До сих пор бешеные гуси не входили в список существ, которые вызывали у меня омерзение, но с этого момента они заняли там заслуженное место наряду с червяками и водяными жуками.

Тут подъехала Никки и припарковалась позади меня.

Она как ни в чем не бывало вышла из машины и направилась в мою сторону. Я опустила боковое стекло, и в это время из-за угла опять выбежала, хлопая крыльями, уже знакомая гусиная парочка, явно намереваясь ущипнуть ее за икры. Она спокойно оглянулась на них и весело рассмеялась. Обе птицы еще разок, как бы по инерции, подпрыгнули, на всякий случай хлопнув куцыми крылышками, но энтузиазм их внезапно угас. В руках у Никки была сумка с хлебом, и она бросила им немного крошек.

– Какого черта они здесь делают? – поинтересовалась я, осторожно вылезая из машины, но теперь гуси не обращали на меня даже малейшего внимания.

– Это Гансель и Гретель, – весело ответила Никки. – Они знаменитой эмбденской породы.

– Что это гуси, я тоже сообразила. Но почему они такие разъяренные? Их что, специально готовили на роль наемных убийц?

– Они здесь просто чтобы отпугивать ребятишек, – пояснила она. – Пройдемте в дом.

Никки вставила ключ в замок, открыла входную дверь и наклонилась, чтобы забрать валявшуюся на полу почту, которую бросали сюда через щель в двери.

– Кстати, почтальон прикармливает их изюмом, – заметила она, вспомнив про гусей. – Вообще-то они все едят.

– У кого еще были ключи от дома? – спросила я, заметив на стене в прихожей пульт сигнализации, который в данный момент был отключен.

Никки слегка пожала плечами и ответила:

– У Лоренса и у меня. Еще у Грега и Дианы. Больше вроде бы ни у кого.

– А как насчет садовника и горничной?

– Да, сейчас у них обоих есть ключи, но в то время, насколько я помню, не было. Тогда у нас работала экономкой мисс Восс, вот у нее ключ, вероятно, был.

– А в те времена у вас имелась охранная система?

– Она установлена всего четыре года назад. Мне, конечно, давно бы следовало продать этот дом, но как-то не с руки было заниматься этим, сидя в тюрьме.

– Он, должно быть, стоит кучу денег.

– О, разумеется! С тех пор цены на недвижимость утроились, а мы когда-то купили его за семьсот пятьдесят тысяч баксов. Покупкой занимался сам Лоренс, он приобрел участок с домом на мое имя, исходя из каких-то деловых соображений. Но у меня к этому месту душа никогда особенно не лежала.

– А кто занимался обустройством дома и участка? – поинтересовалась я.

– Это моя работа, – призналась Никки, застенчиво улыбнувшись. – Лоренс всегда считал, что во всем разбирается лучше меня. Но тут я взяла небольшой реванш. Он настоял на том, чтобы мы купили этот участок, а я переделала здесь все по-своему.

Комнаты в доме были просторные, светлые, с высокими потолками. Полы выложены великолепным паркетом темного дерева. Зато планировочка довольно стандартная: справа – гостиная, слева – столовая, а позади столовой – кухня. За гостиной находилась еще одна небольшая комната для приема гостей, а вдоль наружной стены – стеклянная галерея. Внутри витал какой-то странный нежилой дух. Уже несколько детдом был необитаем и напоминал скорее демонстрационный зал престижного, дорогого универмага. Тем не менее вся мебель стояла на своих местах, и нигде не было ни пылинки. Ни журналов, ни комнатных растений и вообще ничего, что указывало бы на жизнь в доме, я не заметила. Даже царившая здесь тишина казалась какой-то пустой и безжизненной.

Весь интерьер был выполнен в нейтральной гамме серых, кремовых, бежевых и светло-коричневых тонов.

Обитые тканью диваны, кресла и стулья с закругленными подлокотниками и удобными, мягкими сиденьями выглядели очень уютно. Обстановка подобрана с большим вкусом, но без претензий на то, чтобы непременно поразить кого-нибудь, – на редкость удачное сочетание современной моды и старины. Устраивая дом, Никки четко представляла, чего хотела добиться, пусть даже сам дом, как она сказала, ей и не особенно нравился.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, я обнаружила пять спален, каждая с камином и отдельной ванной приличных размеров, объемистым стенным шкафом и специальной комнатой для переодевания. Все полы, от стены до стены, были застланы пушистыми шерстяными коврами в желто-коричневых тонах.

– Эти покои рассчитаны на одного человека? – спросила я.

Никки утвердительно кивнула, и мы проследовали дальше, в одну из ванных комнат. Около раковины висело с полдюжины полотенец ярко-шоколадного цвета, а пол и стены были выложены керамической плиткой легкого табачного оттенка. Кроме ванны, здесь же находилась застекленная душевая кабина, которая могла использоваться и как парная. И разумеется, мыло, туалетная бумага, салфетки "Клинекс" и прочее.

– Вы поселились здесь? – поинтересовалась я, когда мы спускались вниз.

– Пока нет, но это возможно. Раз в две недели здесь прибирают и чистят, ну и, конечно, за участком присматривает садовник, живущий по соседству. Сама я сейчас живу на побережье.

– У вас там что, еще один дом?

– Да. Его завещала мне мать Лоренса.

– А почему вам, а не ему?

– Они с Лоренсом не слишком ладили, – объяснила она с легкой улыбкой. – Хотите чаю?

– Насколько я помню, вы куда-то собирались ехать.

– У меня еще есть время.

Я послушно направилась вслед за ней на кухню. Посередине, словно остров, возвышался идеально оборудованный очаг: несколько плит, над которыми нависал большой медный зонт вытяжки, просторный деревянный стол для резки и шинковки и, наконец, все мыслимые и немыслимые сковороды, кастрюли, сотейники и прочие кухонные приспособления, свисавшие с круглой металлической рамы, прикрепленной к потолку. Поверхность остальных столов и стоек была выложена белой керамической плиткой, а в один из них вделана двойная мойка из нержавеющей стали. Здесь же разместились разнообразные плиты: обычная, конвекционная и микроволновая, а также холодильник, два морозильника и огромное количество всевозможных полок и шкафчиков для хранения продуктов.

Поставив воду кипятиться, Никки присела на деревянный табурет, а я заняла такой же напротив нее. Вот так мы обе и сидели посреди этой гигантской кухни, которая скорее напоминала химическую лабораторию или воплощенную мечту домохозяйки.

– С кем вы уже успели переговорить? – спросила она.

Я рассказала ей о беседе с Чарли Скорсони и добавила:

– Эта пара приятелей мне кажется довольно странной. Мои воспоминания о Лоренсе весьма отрывочны, однако он всегда производил впечатление своей элегантностью и интеллигентностью. Скорсони же выглядит чересчур приземленным и даже плотским. Он больше похож на торгового агента, рекламирующего цепные пилы.

– О, Чарли – настоящий боец. Насколько я знаю, его жизненный путь был совсем непрост, и он пробивал себе дорогу, сметая все препятствия, словно бульдозер. Как это иногда пишут в краткой аннотации на обложке: "...переступая через тела всех, кого когда-то любил..." Может быть, это в нем Лоренсу и импонировало. Он всегда говорил о Чарли с невольным уважением и, кстати, очень во многом помог ему. Разумеется, и сам Чарли считал Лоренса просто идеалом.

– Вот теперь мне кое-что становится понятнее, – сказала я. – Судя по всему, маловероятно, чтобы у Скорсони была какая-нибудь причина разделаться с Лоренсом. А как по-вашему, мог он приложить руку к этому убийству?

Улыбнувшись в ответ, Никки подошла к серванту, чтобы взять оттуда чашки, блюдца и пакетики с чаем.

– В свое время я подозревала практически всех и каждого, но Чарли и мне показался маловероятным кандидатом. Вряд ли у него была какая-то финансовая или профессиональная корысть... – не совсем уверенно произнесла она, разливая по чашкам кипяток.

– По крайней мере так кажется на первый взгляд, – заметила я, настойчиво пытаясь утопить в воде свой пакетик с чаем.

– Вот именно. Я тоже полагаю, что могли быть и какие-то другие, скрытые причины. Ведь за прошедшие с тех пор восемь лет кое-какие обстоятельства могли уже выплыть на свет.

– Над этим стоит подумать, – согласилась я и рассказала ей о своем разговоре с Гвен. При этом имени щеки у Никки порозовели.

– Я чувствую себя виноватой перед ней, – пояснила она. – Когда они развелись, Лоренс люто ненавидел ее, и я старалась хоть немного притушить его ярость. Он никак не мог пережить, что суд именно его признал виновным в распаде брака, и в отместку решил примерно ее наказать.

Но я ему в этом не помогала. Вначале я еще верила его россказням о ней. То есть считала ее способной на это, а кроме того, знала, что Лоренс был очень к ней привязан.

Но мне казалось, что лучший выход из положения – отвлечь его от этих воспоминаний, чтобы он постепенно забыл о Гвен. Понимаете, о чем я говорю? Иногда его ненависть бывала так сильна, что почти не отличалась от выражения бурной любви, и приходилось действовать очень аккуратно, чтобы завоевать его. Сейчас мне стыдно вспоминать об этом. Только когда у нас с ним тоже произошел раскол и он со всей силой обрушился на меня, вот тогда я поняла, что ей довелось пережить.

– Но мне казалось, что именно вы стали причиной распада их семьи, – сказала я, внимательно разглядывая ее сквозь струйку пара, поднимающегося над чашкой.

Никки обеими руками взбила вверх волосы, слегка растрепав прическу, и произнесла:

– О нет. Оказалось, я была нужна ему, лишь чтобы ей отомстить. И не важно, что задолго до нашей встречи он фактически не обращал на Гвен внимания. Как только он узнал, что у нее есть кто-то на стороне, тут-то я ему и понадобилась. Недурно, не правда ли? Сама-то я поняла все это много позже, но именно так все и было.

– Подождите минуту, – остановила я ее. – Если я правильно вас поняла, ему вдруг стало известно, что она с кем-то встречается, и тогда он сошелся с вами и развелся с ней. Из чего следует, что ее измена здорово его задела.

– Ну да. Именно так он и поступил. Связь со мной ему была нужна лишь для того, чтобы доказать ей свое безразличие. А в качестве наказания он разлучил ее с детьми и лишил всех средств. Лоренс был страшно мстительный человек. Это помогало ему выигрывать дела в суде в качестве защитника. Он олицетворял себя с человеком, которого ему приходилось защищать. И, выступая уже как бы в роли обвиняемого, настолько неистово хватался за малейшую зацепку в деле и умудрялся раздувать ее до такой степени, что обычно противной стороне рано или поздно приходилось сдаться. При этом он бывал абсолютно безжалостен. Ни капли милосердия.

– А с кем встречалась Гвен? – полюбопытствовала я.

– Об этом лучше спросить у нее. Не помню, чтобы мне вообще было что-то известно. Всегда существовали темы, на которые он со мной не заговаривал.

Потом я попросила Никки рассказать, как умирал Лоренс, и она поведала мне все подробности той далекой ночи.

– На что у него была аллергия?

– На шерсть животных. В основном собачью, но и кошачью тоже. Долгое время он совершенно не мог переносить животных в доме, некогда Колину исполнилось два года, кто-то посоветовал завести для него собаку.

– Насколько мне известно, у Колина нет слуха.

– Да, он глухой от рождения. В роддоме всегда проверяют наличие слуха у новорожденных, поэтому для нас это не было новостью, но сделать так ничего и не удалось. Судя по всему, причиной была мягкая форма кори, которой я переболела, когда уже была беременна, но тогда я об этом не догадывалась. К счастью, для ребенка это оказалось единственным тяжелым следствием моей болезни. В какой-то степени мы даже обрадовались.

– И собака предназначалась именно для него? В качестве сторожевой или для чего-нибудь еще?

– Да, что-то в этом роде. Ведь за малышом невозможно следить круглые сутки. Мы поэтому даже бассейн не наполняли водой. И Бруно нас здорово выручал.

– Бруно – это немецкая овчарка?

– Угу, – ответила Никки и вздохнула. – Он погиб. Его сбила машина неподалеку отсюда, но пес был отличный. Такой сообразительный, добродушный и настоящий защитник Колина. Во всяком случае, Лоренс сам мог убедиться, что значил для сына этот пес, но ему все-таки пришлось опять перейти на прием своих антигистаминов. Он и в самом деле любил Колина. Несмотря на все свои недостатки, а у него их, поверьте мне, было немало, он и вправду любил мальчугана.

Ее улыбка постепенно растаяла, а лицо странно изменилось. Она как бы полностью отключилась, думая о чем-то своем. Пустые остекленевшие глаза смотрели на меня совершенно бесстрастно.

– Простите, Никки. Кажется, нам не стоит больше предаваться воспоминаниям.

Мы закончили пить чай и встали. Собрав чашки с блюдцами, Никки сунула их в посудомойку. Когда она обернулась, я заметила, что ее глаза опять приобрели знакомый серо-металлический оттенок, очень напоминавший револьверную сталь.

– Надеюсь, вам удастся выяснить, кто его убил, – медленно отчеканила она. – Без этого моя душа никогда не успокоится.

Эти слова она произнесла таким тоном, что у меня даже руки похолодели. Ее глаза внезапно сверкнули тем же яростным и непреклонным охотничьим блеском, какой я видела у преследовавших меня гусей. Но это была лишь секундная вспышка, которая быстро погасла.

– А вы, часом, не собираетесь ли сами сводить счеты со своими обидчиками? – спросила я у нее.

Она отвела взгляд и ответила:

– Я много раздумывала над этим еще в тюрьме, но теперь, на свободе, это уже не кажется столь существенным. Единственное, что мне сейчас важно, это вернуть сына. И я просто хочу поваляться на пляже, попить водичку перье и пощеголять в обычной цивильной одежде. А еще пошататься по ресторанам и иногда постряпать самой. И поздно ложиться спать, и принимать пузырьковую ванну... – Она остановилась, рассмеявшись над собой, а потом резко выдохнула. – Итак, короче – я не собираюсь рисковать своей свободой.

Мы встретились с ней взглядами, и я заметила, улыбнувшись в ответ:

– По-моему, вам уже пора ехать.


Глава 7


Коль уж меня занесло в Монтебелло, то я решила посетить местную аптеку. Продавщицу лет пятидесяти, судя по именному ярлычку на халате, звали Кэрол Симе.

Это была женщина среднего роста, со спокойными и внимательными карими глазами за стеклами очков в уютной роговой оправе. Она как раз объясняла довольно ветхой старушонке, что собой представляет купленное той лекарство и как его следует принимать. Старушка выглядела озабоченной и даже слегка встревоженной, но Кэрол Симе тактично и доброжелательно отвечала на ее многочисленные вопросы. Можно себе вообразить, сколько людей у этого прилавка каждый день демонстрировали ей свои бородавки и кошачьи укусы, описывали боли в груди и особенности мочеиспускания. Когда наконец подошла моя очередь, у меня тоже возникло навязчивое желание поведать о какой-нибудь болячке. Но вместо этого я показала свое удостоверение.

– Чем могу быть полезна? – спросила она.

– Вы, случайно, не работали здесь восемь лет назад, когда убили Лоренса Файфа?

– Да, разумеется. Я владелица этого магазина. А вы были с ним дружны?

– Нет, – призналась я. – Мне поручено провести дополнительное расследование этого случая. И показалось логичным начать с вашей аптеки.

– Не думаю, что сильно помогу вам в этом деле. Могу сказать, какими лекарствами он пользовался, в каких дозировках, как часто их покупал и кто из врачей их выписывал, но абсолютно не в курсе, от чего он погиб. Разумеется, я расскажу все, что знаю. А вот кто мог это сделать – тут уж увольте.

Большую часть того, что мне сообщила миссис Симе, я уже знала. Все последние годы Лоренс принимал антигистаминный препарат гистадрилл. Примерно раз в год он консультировался у специалиста по аллергическим заболеваниям, а в промежутках пользовался выписанными тем рецептами. Единственная ценная для меня информация касалась того, что совсем недавно гистадрилл был отнесен к группе потенциальных канцерогенов.

– Другими словами, если бы Файф еще несколько годков попринимал это лекарство, у него был неплохой шанс заболеть раком и в любом случае умереть? – заключила я.

– Да, возможно, – согласилась миссис Симе. – Один такой случай нам уже известен.

– И полагаю, у вас нет никаких предположений о личности убийцы, – сказала я.

– Нет.

– Я так и думала. А вас привлекали к судебному разбирательству по этому делу?

– Лишь при проведении следственной экспертизы. Я тогда подтвердила, что обнаруженные у него лекарства куплены в нашей аптеке. Кстати, последний раз, незадолго до смерти, мы еще, помню, немного с ним поболтали. Он уже так давно принимал этот гистадрилл, что нам особенно и говорить-то было не о чем.

– А не можете вспомнить, о чем вы все-таки с ним беседовали?

– Ничего особенного. Помню, в то время где-то на окраине случился большой пожар, вот его мы и обсуждали. Очень многих людей с аллергическими реакциями беспокоило загрязнение воздуха.

– Он тоже тревожился по этому поводу?

– В той или иной степени это у всех вызывало тревогу, но не думаю, чтобы он переживал больше других.

– Ну что ж, – закончила я. – Благодарю за внимание. Если еще что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните. Мой телефон найдете в справочнике.

– Конечно, если только вспомню, – пообещала она.

Была только середина дня, а с Гвен мы договорились; встретиться около шести. Меня терзали беспокойство и какая-то неудовлетворенность. Я по крохам собирала нужные сведения, но до сих пор ничего особенного не обнаружила и не могла строить какие-либо догадки на такой основе. Все время, что существует на свете штат Калифорния, система правосудия занимала в нем достойное место, и вдруг какая-то Никки Файф ставит под сомнение его справедливость. Никки, а вместе с ней и некий пока безымянный и безликий убийца Лоренса Файфа, который уже восемь лет наслаждается своей безнаказанностью, уже восемь лет на свободе, и чему я, собственно говоря, призвана положить законный конец. Во всяком случае, именно мне предстоит выйти на его след, и задачка эта не из легких.

У меня еще было время, и я решила немного понаблюдать за Марсией Треджилл. Когда Марсия якобы попала ногой в эту пресловутую трещину на тротуаре, она как раз возвращалась из соседнего магазинчика "Сделай сам", где приобрела кое-какие материалы для изготовления деревянных корзинок, оклеенных морскими ракушками. Я представляла себе эти аляповатые оранжевые плетенки, украшенные узором из половинок раковин, по форме напоминавших куриные яйца, и пошлых пластмассовых лилий. Марсии Треджилл было двадцать шесть лет от роду, и она определенно страдала отсутствием вкуса. Хозяин магазина продемонстрировал мне некоторые ее творения, которые живо напомнили мою незабвенную тетушку. При этом Марсия отличалась завидной изобретательностью, превращая откровенный мусор в рождественские подарки. И мне подумалось, что творческие наклонности вполне могли бы подвигнуть ее на мошенничество со страховкой и другие подобные штучки. Она относилась к тому типу людей, которые пишут в компанию по производству пепси-колы гневные письма о том, что обнаружили в их продукции мышиный волосок, и требуют при этом в качестве компенсации целый ящик напитка бесплатно.

Остановив машину за несколько дверей от входа в ее жилище, я достала бинокль. Потом, немного пригнувшись, навела окуляры на балконный палисадник и уселась поудобнее.

– Черт побери, что за новости? – пробормотала я вполголоса, присмотревшись повнимательнее. Вместо прежнего безобразного и пожухшего папоротника с коричневыми листьями там висел на стене тяжеленный, не меньше двадцати фунтов, горшок с пышным зеленым растением фантастических размеров. Как же она умудрилась поднять это чудовище и зацепить за крюк, прибитый выше ее головы? Может, помог сосед? Или знакомый?

Неужели она сама сотворила это чудо? Я даже разглядела ценник, укрепленный сбоку на горшке. Выяснилось, что приобретен этот динозавр в супермаркете "Гейтуэй" всего за двадцать девять долларов и девяносто пять центов.

Это в общем-то совсем недорого, учитывая, что одновременно ей бесплатно досталось целое полчище обитавших там насекомых.

Проклятие, подумала я. Где же меня носило, пока она пристраивала этого монстра? Не менее двадцати фунтов пышно разросшегося куста, включая горшок с мокрой землей, да еще огромную цепь, которую надо подтянуть по крайней мере на уровень плеча. Она что, вставала на табурет? Я тут же смоталась в ближайший супермаркет "Гейтуэй", заглянула в отдел садовой утвари и обнаружила там пять или шесть таких же растений – не знаю уж как они точно называются: "ушки мамонта" или "слоновьи язычки". Я попробовала поднять один горшок. О Господи, сделать это было даже труднее, чем я думала. Громоздкую увесистую конструкцию было просто невозможно удержать в руках без посторонней помощи. Выходя из магазина, я прикупила несколько катушек с фотопленкой и зарядила свой фотоаппарат.

– Ну, погоди, плутовка, – проворчала я. – Увидишь, прихвачу тебя за задницу.

Вернувшись к ее дому, я снова вытащила бинокль. От долгого сидения и разглядывания чертова палисадника у меня уже затекла спина, когда на сцене наконец появилась сама мисс Треджилл, волоча за собой длинный пластмассовый шланг, который, судя по всему, был подсоединен к водопроводному крану. Она полила и опрыскала все растения, взрыхлила голыми пальцами почву в горшках и оборвала пожелтевшие листья с одного куста. Чрезвычайно неприятное зрелище, особенно зная, какая нечисть может прятаться под листьями. Я внимательно рассмотрела ее физиономию. Создалось впечатление, что на косметику она потратила долларов сорок пять, не меньше, накупив ее без разбора в каком-нибудь универмаге. На веки были нанесены тени цвета черного кофе и жженого сахара, скулы покрыты малиновыми румянами, а на губах красовалась помада шоколадного оттенка. Наманикюренные длиннющие ногти цветом напоминали вишневый сироп, из которого делают те самые синтетические леденцы, которые вообще-то лучше не есть.

На балкон, который нависал над палисадником Марсии, вышла пожилая женщина в трикотажном синтетическом платье, и завязалась беседа. Похоже, у них были взаимные претензии друг к другу, поскольку обе выглядели весьма неприветливо, а Марсия в конце концов ретировалась со своей террасы. Судя по жестам, старушка крикнула ей вдогонку что-то весьма неприличное. Я вылезла из машины и закрыла ее, прихватив служебный именной жетон и удостоверение частного детектива.

В списке квартир жилище Марсии числилось под номером 2-С. Жилище над ней было записано на имя Августы Уайт. Я обогнула лифт и стала подниматься по лестнице, задержавшись на минуту у дверей квартиры Марсии Треджилл. Внутри на всю мощность надрывался Барри Манилов, и пока я там стояла, она еще прибавила звук. Поднявшись на следующий этаж, я постучала в дверь Августы. Сквозь приоткрытую дверь на меня глянуло раскрасневшееся лицо, очень напоминавшее мордочку пекинеса: такие же выпученные глазки, приплюснутый носик и складки на подбородке.

– Ну? – пробурчала она. На вид ей было, дет восемьдесят, не меньше.

– Моя квартира в соседнем подъезде, – начала я. – Наши жильцы жалуются на сильный шум из вашего подъезда, и управляющий попросил меня выяснить, в чем дело. Можно с вами поговорить? – С этими словами я показала свой жетон, выглядевший вполне официально.

– Погодите-ка, – сказала старуха и, развернувшись, направилась в кухню за щеткой. Я услышала, как она несколько раз стукнула ею по полу. Снизу в ответ раздались мощные удары, как будто Марсия Треджилл колотила по потолку тяжелыми солдатскими башмаками.

Неуклюже переваливаясь, Августа Уайт вернулась к двери, прищурившись, взглянула на меня сквозь приоткрытую щель и произнесла с подозрением:

– Вы больше похожи на агента по недвижимости.

– Но это не так. Честное слово.

– Ничего не знаю, но вы очень на него похожи. Так что проваливайте отсюда вместе с вашими документами. Я знаю всех жильцов в соседнем подъезде, а вот вас что-то не припомню. – С этими словами она торопливо захлопнула дверь и задвинула засов.

Вот так-то. Пожав плечами, я отправилась восвояси.

Снизу, от входа, я еще раз внимательно осмотрела все балконы. Они террасами располагались один над другим в форме пирамиды, и мне вдруг ужасно захотелось вскарабкаться на балкон и разглядеть получше, чем же там занимается моя любезная Марсия Треджилл.

Я на самом деле рассчитывала привлечь свидетелей к составлению объективки на мисс Треджилл, но решила отложить это мероприятие на будущее. А пока прямо из машины сделала несколько снимков зеленого гиганта на террасе своей подопечной, искренне надеясь, что скоро у него загниют корни и он увянет и погибнет. И было бы очень неплохо оказаться рядом в тот момент, когда шалунья будет подвешивать там новое ботаническое украшение.

Вернувшись в свою контору примерно без четверти пять, я занесла кое-какие сведения в картотеку, после чего переоделась в спортивный костюм для пробежки: шорты и поношенную хлопчатобумажную водолазку. Глядя на меня, трудно сказать, что я большая поклонница спорта.

В приличной форме была, может быть, единственный раз за всю свою жизнь, когда проходила аттестацию в полицейской академии, но занятия бегом, по-видимому, отвечают моим скрытым мазохистским наклонностям. Пусть иногда мне бывает больно, да и бегу я довольно медленно, но зато у меня отличные кроссовки, и вообще мне нравится запах собственного пота. Мой любимый маршрут – полторы мили по дорожке вдоль пляжа, где воздух всегда напоен душистой влагой и свежестью. Между дорожкой и песчаной полосой на берегу океана растут пальмы и сорняки, а по пути всегда можно увидеть бегущих трусцой сограждан, причем большинство из них выглядят куда спортивнее меня.

Пробежав пару миль, я поняла, что пора завязывать.

Икры уже ныли от боли, грудь горела, я пыхтела и отдувалась, согнувшись в поясе, но радостно осознавала, что страдаю все-таки не зря, – мой организм интенсивно очищается, освобождаясь через кожу и легкие от всевозможных шлаков. Я уже миновала половину квартала, как вдруг рядом со мной послышался автомобильный гудок. Я огляделась и увидела, что у обочины припарковался Чарли Скорсони в светло-голубом "мерседесе" 450-й модели.

Надо признать, вместе они смотрелись совсем неплохо.

Рукавом водолазки я утерла выступивший на лице пот и направилась к нему.

– Щеки у вас прямо полыхают, – заметил он.

– После бега у меня всегда такой вид, словно вот-вот случится разрыв сердца. Сами видите, как все на меня оглядываются. А вы-то что здесь делаете?

– Я чувствую вину перед вами. Ведь мне пришлось скомкать нашу вчерашнюю беседу. Залезайте-ка в машину.

– Нет, благодарю, – ответила я, рассмеявшись и стараясь успокоить дыхание. – Не хотелось бы заляпать потом ваши сиденья.

– Тогда позвольте проводить вас до дома?

– Вы это серьезно?

– Вполне, – ответил он. – Ведь, по-моему, я чертовски привлекателен, и вы, надеюсь, не занесете меня в свой список "потенциально виновных лиц".

– Это совсем не исключено, я всех подозреваю.

* * *


Когда я приняла душ и высунула голову в приоткрытую дверь ванной комнаты, Скорсони просматривал книги, сложенные у меня на столе.

– Вы еще не успели проверить ящики письменного стола? – поинтересовалась я.

Он добродушно усмехнулся:

– Они ведь заперты.

Улыбнувшись в ответ, я снова прикрыла дверь и стала одеваться. Про себя же отметила, что испытала непонятную радость от встречи с ним, а это было довольно странно. Ведь что касается мужиков, то тут меня совсем непросто сбить с панталыку. И вообще до сих пор мне не приходило в голову считать сорокавосьмилетнего мужчину привлекательным, но именно это сейчас со мной и случилось. Вызывали симпатию его крепкая, рослая фигура, густые курчавые волосы и ярко-голубые глаза, буквально светившиеся за стеклами очков в легкой металлической оправе. Да и ямочка на подбородке уже больше меня не раздражала.

Выйдя из ванной, я направилась босиком на миникухоньку.

– Как насчет пива? – предложила я своему гостю, который сидел на диване и листал книгу об автомобильных ворах.

– Это слишком уж буднично, – откликнулся он. – Если позволите, я куплю чего-нибудь получше.

– До шести не пью крепких напитков, – ответила я.

– Ну что ж, тогда можно и пиво.

Я протянула ему откупоренную бутылку, а сама устроилась на другом конце дивана, подобрав под себя босые ноги.

– Вижу, сегодня вы покинули свою контору раньше урочного времени. Что ж, польщена, – обратилась я к нему.

– Увы, мне еще предстоит вечером туда вернуться.

Собираюсь на несколько дней покинуть город по делам; нужно еще собрать портфель и дать кое-какие распоряжения секретарше.

– Какого же черта вы тратите здесь свое драгоценное время?

Скорсони одарил меня насмешливой улыбкой, в которой чувствовалось плохо скрытое раздражение, и проговорил:

– О Господи, как же вы мнительны! А почему бы мне и не захотеть встретиться с вами? Если Никки действительно не убивала Лоренса, я так же, как и другие, заинтересован в том, чтобы нашли настоящего убийцу, вот и все.

– Но ведь вы ни секунды не верите в ее невиновность, – возразила я.

– Зато вижу, что вы в этом абсолютно уверены, – сказал он.

Внимательно взглянув на него, я заметила:

– В любом случае своей информацией я с вами поделиться не могу. И надеюсь, вы понимаете. Рада слышать, что вас это задело за живое, и с удовольствием приму помощь, но в данном случае наше сотрудничество не может стать улицей с двусторонним движением.

– Вы что, собираетесь читать профессиональному адвокату лекцию по вопросам прав и обязанностей клиентов? Боже праведный, уважаемая мисс Милхоун, пощадите меня.

– Ладно уж, примите извинения, – сказала я, окинув взглядом его мощные руки и снова посмотрев ему в глаза. – Просто не люблю, когда мне пудрят мозги.

После этих слов он расслабился и улыбнулся уже намного добродушнее.

– Но помнится, вы говорили, что пока у вас маловато информации об этом деле, – заметил он. – Что именно вы собираетесь здесь раскопать? Ведь вы дотошная ищейка.

Усмехнувшись, я ответила:

– Послушайте, сейчас и правда довольно трудно сказать, каковы шансы на успех. Да, я еще плохо представляю общую картину, и это меня беспокоит.

– Угу, понятно, ведь вы занимаетесь расследованием уже целых два дня, не так ли?

– Да, около того.

– В таком случае имеете право сделать небольшой перерыв. – Он отпил глоток пива, с легким стуком поставил бутылку на журнальный столик и произнес:

– Должен признаться, я был вчера с вами неискренен.

– О чем вы?

– О Либби Гласс. Я действительно не знал, кто она такая, хотя подозревал, что у Лоренса что-то с ней было.

И мне в тот момент просто показалось, что это не очень касается предмета вашего расследования.

– Не понимаю, с чего вы так решили, – удивилась я.

– А вот теперь хочу кое-что рассказать. Может быть, это вам пригодится – кто знает? Мне кажется, с тех пор как он умер, я все время пытаюсь представить его лучше, чем он был на самом деле. Лоренс заводил немало любовных интрижек. Но вкус всегда безошибочно приводил его к состоятельным подругам. Обычно это бывали дамы уже немолодые. Как говорится, если хочешь выглядеть элегантно сам, то подыщи себе аристократку.

– А что собой представляла эта Либби Гласс?

– Толком я так и не знаю. Доводилось встречаться с ней пару раз по делам, когда она оформляла наши налоговые платежи. Выглядела девочка довольно привлекательно. Молодая, лет двадцати пяти – двадцати шести.

– Он никогда не рассказывал вам, что у него была с ней связь?

– Чего нет, того нет. Вообще не припомню, чтобы он когда-нибудь трепался по поводу своих похождений.

– Настоящий джентльмен, – похвалила я.

Скорсони пристально взглянул на меня.

– Я вполне серьезно, – поспешила я исправить свою оплошность. – Насколько мне известно, в вопросах своих отношений с женщинами он всегда держал рот на замке. Только это и имелось в виду.

– Ну да, на замке. Но каждый свой роман он принимал очень близко к сердцу. Кстати, это помогало ему и в его адвокатской деятельности. Кроме того, Лоренс не оставлял никаких писем, никаких телеграмм. Последние полгода перед смертью он был одинок и избегал новых приключений. Одно время я даже думал, что бедняга заболел, но это было, если хотите, не физическое расстройство, а что-то психическое. Надеюсь, вы меня понимаете.

– В тот вечер перед смертью Лоренса вы с ним выпивали, не так ли? – спросила я.

– Да, мы вместе обедали. В "Бистро", это в центре города. Никки в тот день куда-то отлучилась, а мы с ним сначала слегка загуляли, а потом решили перекусить. Насколько помню, выглядел он вполне здоровым.

– А у него был с собой в тот день антиаллергенный препарат?

Скорсони помотал головой:

– Он не очень увлекался лекарствами. При себе у него всегда был, пожалуй, только тайленол на случай головной боли, но он редко прибегал к помощи это лекарства. Даже Никки обратила внимание, что он принимал атиаллергенные пилюли только дома. Должен быть еще кто-то, имевший доступ к его лекарствам.

– Либби Гласс когда-нибудь наведывалась сюда?

– Что касается деловых визитов, то, насколько я знаю, нет. Она, может, и приезжала в город, чтобы повидаться с ним, но сам он об этом молчал. Да и зачем?

– Пока не знаю. Я просто прикидываю, кто бы мог подсыпать им обоим отраву и примерно в одно и то же время. Она умерла лишь через четыре дня после него, но это легко объяснить тем, что каждый из них принял свои пилюли, когда сам счел нужным.

– О ее смерти мне мало что известно. По-моему, в местных газетах об этом тоже ничего особенного не сообщалось. Зато я совершенно точно знаю, что он наведывался в Лос-Анджелес примерно за десять дней до своей смерти.

– Любопытно. В любом случае я тоже собираюсь туда съездить. Может, удастся что-нибудь выяснить.

– Думаю, мне пора, – сказал он, взглянув на часы и поднимаясь. Я тоже встала и проводила его до дверей, отпуская с какой-то внутренней неохотой.

– Как вам удалось так похудеть? – поинтересовалась я на прощание.

– Ах вот вы о чем! – оживился Чарли, похлопав себя по животу. Склонившись ко мне поближе, он поведал чрезвычайно интимную информацию о жесточайших мерах по самоограничению и самоконтролю:

– Во-первых, я выбросил к черту все конфеты и шоколадки, которыми были завалены ящики моего стола, – проговорил он мне на ухо конспиративным тоном. – Все эти "Сникерсы", "Три мушкетера" и "Хершез киссез" – знаете, такие пирамидки в золотистой фольге и с маленькими ярлычками на конце? Я их поглощал не меньше сотни в день...

Мне хотелось весело рассмеяться, потому что рассказывал он все это таким напыщенным и серьезным тоном, словно исповедовался в тайной страсти к ношению женских колготок. Повернув лицо и испытывая подсознательное удовольствие от того, что стою почти вплотную к нему, я шутливо продолжила начатую тему:

– И даже батончики "Марс" и "Крошка Руфь"?

– Да, в огромном количестве и каждый день, – подтвердил он. Я ощущала жар, исходящий от его разгоряченного лица, и искоса наблюдала за ним. Он заразительно рассмеялся сам над собой, продолжая сбивчиво что-то рассказывать, и вдруг его глаза встретились с моими, задержавшись на одно мгновение дольше положенного. – Еще увидимся, – торопливо сказал он.

Мы как-то очень долго пожимали друг другу руки на прощание, я не сразу понял почему, – наверное, чтобы избежать более опасных прикосновений. Даже от этого дружеского рукопожатия волоски на моей руке встали дыбом. А моя система раннего оповещения не среагировала, оставив меня в недоумении, как же все это понимать. Похожее ощущение я испытала когда-то, стоя у распахнутого окна на двадцать первом этаже, – жуткое желание броситься вниз головой. В моей жизни мужчины всегда занимали довольно видное место, и, судя по всему, история грозила повториться. Хотя, как всегда, не вовремя, подумалось мне.


Глава 8


Когда в шесть вечера я подкатила к входу в "Корнере К-9", Гвен как раз закрывала дверь на ключ. Опустив стекло, я высунула голову и окликнула ее:

– Может, поедем вместе на моей машине?

– Лучше я поеду за вами, – ответила она. – Вы ведь знаете, где находится "Палм-Гарден"? Кстати, не возражаете против этого местечка?

– Нет, оно меня вполне устраивает.

Она направилась к автостоянке и уже через минуту выкатила оттуда на ярко-желтом "саабе".

Ресторан был всего в нескольких кварталах езды, и вскоре мы припарковали свои автомобили бок о бок рядом с "Палм-Гарден".

Гвен скинула с себя комбинезон и поспешно отряхнула подол юбки.

– Ничего не поделаешь, собачья шерсть, – извинилась она. – Обычно сразу после работы я принимаю ванну.

"Палм-Гарден" располагался в самом сердце Санта-Терезы, позади торгового центра. Столики здесь были установлены прямо на тротуаре между большими деревянными кадушками с декоративными пальмами. Мы заняли свободный столик с краю, я заказала бокал белого вина, а она – минеральную воду перье.

– Вы что, совсем не пьете?

– Немного. После развода я практически завязала с выпивкой. Но в свое время здорово ударяла по виски. Как движется ваше расследование?

– Пока трудно сказать что-либо определенное, – честно ответила я. – Скажите, вы давно занимаетесь этим делом – уходом за собаками?

– Дольше, чем мне самой хотелось бы, – сказала она, рассмеявшись.

Мы немного побеседовали о всяких мелочах. Я надеялась таким образом узнать ее поближе и попытаться понять, что же у нее общего с Никки Файф, если в конце концов и та, и другая разорвали свои браки с Лоренсом. Но именно Гвен повернула наш разговор к главной теме.

– Ладно, валяйте. Что вас еще интересует? – взяла она быка за рога.

Мысленно я ей даже поклонилась за такое предложение – своей сообразительностью она здорово облегчила мою миссию.

– Не думала, что вы так быстро пойдете мне навстречу, – заметила я.

– Вы, кажется, уже беседовали с Чарли Скорсони? – спросила она.

– Да, пожалуй, можно начать и с этого, – согласилась я. – Он что, входит в ваш список подозреваемых?

– Вы имеете в виду возможных убийц Лоренса? Нет, не думаю. А меня в его списке, случайно, нет?

Я мотнула головой.

– Вот это уже странно, – удивилась она.

– А почему вы так считаете?

Слегка склонив голову вперед, она спокойно объяснила:

– Он считает, что я слишком ожесточена против Лоренса Файфа. Мне многие говорили об этом. Все-таки городок у нас небольшой. Стоит лишь немного набраться терпения, и вы получите свою исчерпывающую характеристику.

– В общем-то у вас достаточно веские причины считать себя обделенной.

– Через все это я прошла много лет назад. Да, кстати, вот вам координаты, если понадобится найти Грега и Диану, – сказала она, доставая из сумочки листок с именами своих детей, их адресами и телефонами.

– Благодарю. Очень вам признательна. Не посоветуете ли еще, как лучше наладить с ними контакт? Не хочется их лишний раз расстраивать.

– Ничего особенного советовать не буду. Они не умеют лукавить – ни тот, ни другая. Может, лишь иногда немного пускают пыль в глаза.

– Как я понимаю, они не поддерживают отношений с Никки.

– Да, похоже, что так. И очень жаль. Это все дела давно минувших дней, и мне хотелось, чтобы они их забыли. Надо сказать, она была очень добра к ним. – Откинувшись немного назад, Гвен стянула ленту с подвязанных волос, слегка их взбила, и они пышной волной рассыпались по плечам.

Ее волосы очень интересного пепельного оттенка, которого, на мой взгляд, невозможно добиться с помощью красителей, изысканно контрастировали с темно-карими глазами.

Я отметила широкие скулы, твердо очерченный рот, прекрасные зубы и здоровый естественный загар.

– А как вы сами относились к Никки? – спросила я, продолжив беседу в том направлении, которое она сама предложила.

– Трудно что-то сказать определенно. Одно время я ее просто проклинала, но позже мне захотелось с ней встретиться и поговорить по душам. Было ощущение, что это помогло бы нам лучше понять друг друга. А хотите знать, почему я вышла за него замуж?

– Интересно...

– У него был большой член, – шаловливо выпалила она и тут же рассмеялась. – В самом деле, в постели это был просто чемпион. Настоящая машина для траханья. До чего же тоскливо заниматься любовью с бездушным автоматом!

– Меня тошнит от таких занятий, – сухо согласилась я.

– То же самое произошло и со мной, когда я наконец поняла, с кем имею дело. Ведь я выходила замуж девственницей и была совсем неопытной.

– О Господи, – вздохнула я. – Вам не позавидуешь, это не секс, а настоящая каторга.

– Особенно когда этот автомат проделывал то же самое, но сзади. Кстати, в этом и заключалось все разнообразие, которым он меня удостаивал. И долгое время мне казалось, что я просто чего-то не понимаю в сексе... – Тут она замолчала, и щеки у нее слегка покраснели.

– И что же заставило вас передумать? – рискнула уточнить я.

– Мне тоже захотелось вина, – проговорила она, и, подозвав официантку, я заказала для нее бокал.

– Эта любовная связь приключилась, когда мне было около тридцати, – продолжала Гвен.

– И между вами возникли какие-то чувства?

– Ни да, ни нет. Наш роман продолжался всего шесть недель, но это были лучшие дни моей жизни. В какой-то мере я даже была рада, когда все закончилось, но эта вспышка перевернула всю мою жизнь. Я оказалась совсем не готова к последствиям. – Она сделала паузу и задумалась, как бы перебирая свои воспоминания. – Лоренс непрерывно критиковал мои недостатки, и, казалось, заслуженно. И вдруг мне повстречался мужчина, считающий, что я не способна ни на что дурное. Он мне откровенно нравился, но вначале я колебалась и не решалась переступить черту. В конце концов я ему отдалась. Через какое-то время у меня неожиданно появилось чувство, что это весьма благотворно сказывается на моих отношениях с Лоренсом. Наконец-то у меня п1оявилось то, чего мне так долго не хватало, и я перестала чувствовать себя подавленной. Но двойная жизнь не могла продолжаться бесконечно. Я водила Лоренса за нос, сколько могла, но он начал что-то подозревать, потому что мне уже с трудом удавалось выдерживать малейшее его прикосновение, – приходилось слишком много притворяться и лгать. Ведь со своим другом я получала неизмеримо больше удовольствия. Лоренс, должно быть, почувствовал эти перемены и начал за мной следить и контролировать, требуя, чтобы я сообщала ему, где бываю в ту или иную минуту. Неожиданно звонил посреди рабочего дня, и, естественно, меня часто не оказывалось на месте. Даже находясь рядом с Лоренсом, мысленно я была совсем с другим. Он пригрозил мне разводом, и я, дура, так напугалась, что решила во всем признаться. Это была самая идиотская ошибка в моей жизни, потому что он решил развестись во что бы то ни стало.

– Чтобы проучить вас?

– Да, как это умел делать только Лоренс Файф – безжалостно и наверняка.

– А где теперь тот мужчина?

– Мой любовник? А зачем это вам? – быстро спросила она, внезапно насторожившись.

– Возможно, Лоренс сумел его вычислить. Несли он рассчитался с вами, почему бы ему не разобраться и с тем парнем?

– Не хочу, чтобы на него падала даже тень подозрения, – ответила она решительно. – Его причастность к этому делу практически равна нулю. Ведь смерть Лоренса ему ничего не давала. Могу дать вам письменную гарантию.

– С чего вы так в этом уверены? Сами знаете, людям свойственно ошибаться, и Никки уже заплатила за это своей свободой, – резко возразила она. – И еще, послушайте, ведь Никки защищал один из лучших адвокатов штата. Не знаю, возможно, это было просто несчастное стечение обстоятельств, но не вижу смысла пытаться сейчас опорочить другого человека, не имеющего к этому никакого отношения.

– Я не собираюсь искать виновных. Мне необходимо просто выяснить, как обстояло дело. И я не вправе заставить вас рассказать, кто он...

– Вот и хорошо. Думаю, вам лучше не тратить время попусту и поискать в другом месте.

– Послушайте, я здесь не для того, чтобы искать повод для ссоры. Простите, и давайте успокоимся.

На шее у нее от волнения появились два красных пятна. Она пыталась подавить раздражение и снова взять себя в руки. В какой-то момент я даже боялась, что она смоется.

– Не станем зацикливаться на этой теме, – продолжила я. – Нам с вами о многом надо поговорить. Не хотите об этом – не возражаю.

Некоторое время еще казалось, что она собирается уйти, и поэтому я замолчала, дав ей время спокойно все обдумать. Наконец она немного пришла в себя. При этом я неожиданно осознала, что и сама напряжена не меньше Гвен. Наша беседа имела для меня слишком большое значение, чтобы прерывать ее на середине.

– Давайте тогда вернемся к Лоренсу. Расскажите о нем поподробнее, – попросила я. – И прежде всего о его изменах.

Не удержавшись, она рассмеялась, отпила глоток вина и покачала головой:

– Прошу прощения. Я редко смущаюсь, но вы застали меня врасплох.

– Да уж, это со мной бывает. Нередко сама себе удивляюсь.

– Так вот, на мой взгляд, он не любил женщин. Считал, что им нельзя доверять, и все время ожидал от них предательства. Поэтому и старался, как мне кажется, их опередить. Подозреваю, что и в своих любовных связях он действовал исключительно с позиции силы, как тот кобель, который всегда сверху.

– Так сказать, заберись на другого, пока не оседлали тебя самого, – заметила я.

– Вот именно.

– И все-таки кто же, на ваш взгляд, был готов с ним расквитаться? Кто настолько сильно его ненавидел?

Гвен пожала плечами и, похоже, снова овладела собой.

– Я целый день после вашего ухода думала об этом, но ничего путного в голову так и не пришло, – ответила она. – У него со многими людьми были натянутые отношения. Это и понятно: адвокаты по делам о разводе нигде не пользуются особым расположением, хотя большинство из них все-таки умирают своей смертью.

– А что, если это не касалось впрямую его адвокатской деятельности? – предположила я. – Это мог быть, скажем, не разъяренный муж, приговоренный судом к уплате алиментов на содержание детей, а, например, женщина, которую Лоренс когда-то оклеветал.

– Ну таких-то больше чем достаточно. Но насколько мне известно, он был очень изворотлив в таких делах и не доводил их до прямого конфликта. Или женщины сами понимали, с кем связались, и тихо отчаливали. Правда, у него была довольно неприятная история с супругой местного судьи, ее звали Шарлотта Мерсер. Она при малейшей возможности и на всех углах поливала его грязью. По крайней мере так мне рассказывали. Она не из тех особ, от кого можно легко отделаться.

– А откуда вы об этом узнали? – поинтересовалась я.

– Она сама мне позвонила, когда он с ней порвал.

– До вашего развода или после?

– Увы, после. Я еще, помню, очень тогда жалела, что она не позвонила раньше, потому что на суде у меня не было никаких веских доказательств в свою защиту.

– Не понимаю, – удивилась я. – Что бы это вам дало? Ведь вы все равно не смогли бы доказать его измену.

– Конечно, он ни за что бы этого не допустил, но я по крайней мере одержала бы чисто психологическую победу. У меня было тогда такое непереносимое чувство вины, что на суде я почти не сопротивлялась, пока дело не коснулось детей. Но и здесь он добился своего. А ведь стоило ей захотеть, она могла бы доставить ему чертову кучу неприятностей. И неизвестно, удалось ли бы ему сохранить сухой свою репутацию. Во всяком случае, Шарлотта Мерсер лучше меня просветит вас в этом вопросе.

– Прекрасно. Должна сказать, что теперь в моем списке это подозреваемая номер один, – отреагировала я.

Гвен расхохоталась:

– Если она спросит, кто вам рассказал, то можете спокойно ссылаться на меня. Вот, собственно, и все, что я могу сообщить.

* * *


Когда мы с Гвен расстались, я разыскала адрес Шарлотты Мерсер в телефонном справочнике. Оказалось, что они с судьей проживали в предгорном районе сразу за Санта-Терезой в длинном одноэтажном доме, справа от которого располагались конюшни. Вокруг дома простиралась дикая степь, поросшая пыльными сорняками и кустарником. Солнце как раз клонилось к закату, и вид сверху открывался просто фантастический: розово-голубое небесное полотно, окаймленное ярко-сиреневой полосой океана.

Вышедший на звонок привратник в черной униформе провел меня в прохладную просторную приемную, где попросил подождать "миссюс". Откуда-то из дальних комнат послышались легкие шаги, и в первый момент показалось, что передо мной стоит взрослая дочь Мерсеров (если у них вообще таковая имелась), а не сама хозяйка дома.

– Слушаю вас, – сказала она.

Голос у нее был низкий, с хрипотцой и довольно грубый, так что первое впечатление о ее молодости сразу улетучилось.

– Вы Шарлотта Мерсер?

– Совершенно верно.

Передо мной стояла довольно миниатюрная женщина ростом около пяти футов и четырех дюймов, а весом не больше ста фунтов. Она была босиком, в футболке без рукавов и белых шортах, открывавших взгляду стройные загорелые ноги. На лице ни единой морщинки, коротко остриженные волосы приятного бледно-желтого оттенка и просто потрясающий макияж. Ей было лет пятьдесят пять, и она бы ни за что не смогла поддерживать такую форму, если бы не целая команда специалистов, колдовавших над ней. В линиях подбородка и щек чувствовалась какая-то неестественность, такой идеальной гладкости можно добиться только с помощью самых последних достижений косметики и макияжа. Но на шее у нее я все-таки заметила морщинки, а на руках – вздувшиеся бугорки вен, что явно противоречило нарочито свежему и юному облику. Умело наложенная на ресницы тушь и жемчужно-серые тени на веках придавали живой блеск светло-голубым глазам. Картину довершали золотые браслеты на запястьях.

– Меня зовут Кинси Милхоун, – представилась я. – Частный детектив.

– Добро пожаловать. Что же вас привело сюда?

– Я расследую дело о смерти Лоренса Файфа.

Дежурная улыбка на ее лице дрогнула и слегка утратила приветливость. Бегло окинув меня ленивым взглядом, Шарлотта произнесла:

– Надеюсь, наша встреча не займет много времени. Пройдемте на веранду, я оставила там свой напиток.

Я последовала за ней в глубину дома. Все комнаты, через которые мы проходили, поражали своим простором, элегантностью и каким-то нежилым духом: искрящиеся, словно зеркала, окна, пышные голубоватые паласы, на которых еще виднелись следы щетки пылесоса, свежесрезанные и профессионально подобранные букеты цветов на полированных тумбах. Обои, шторы и даже обивка мебели были частью бесконечно перекликающегося цветочного орнамента, написанного в изысканной голубой гамме, и все это источало лимонный аромат. Я еще подумала, что, возможно, этот запах призван заглушить исходивший от хозяйки слабый перегар дорогого виски.

Проходя через кухню, я успела насладиться запахом молодого барашка, нашпигованного чесноком.

Террасу закрывала густая тень от решетчатой ограды, полностью увитой растениями. На плетеных стульях, креслах и белом диванчике лежали ярко-зеленые пуфики. Взяв свой стакан со стеклянного журнального столика, Шарлотта удобно устроилась в кресле, машинально протянула руку за сигаретой и достала изящную позолоченную зажигалку "Данхилл". Она вела себя так непринужденно, как будто я прибыла сюда специально, чтобы позабавить ее во время коктейля.

– Так кто вас ко мне направил? Никки или малышка Гвен? – спросила она, отведя взгляд в сторону и, похоже, не нуждаясь в моем ответе. Потом зажгла сигарету, придвинула поближе пепельницу, уже наполовину заполненную окурками, и махнула мне рукой:

– Присаживайтесь.

Я выбрала стул неподалеку от нее. За кустами, обрамляющими террасу, виднелся голубой овал плавательного бассейна. Шарлотта перехватила мой взгляд:

– Неужели вы хотите сделать перерыв и немного поплавать?

Я решила не обращать внимания на колкость. У меня возникло такое ощущение, что сарказм присущ ей от природы и это чисто машинальная реакция, наподобие кашля курильщика.

– И все-таки кто вас сюда направил? – повторила она свой вопрос. Это послужило уже вторым намеком на то, что миссис Мерсер совсем не столь трезва, как пыталась выглядеть, особенно учитывая довольно ранний час.

– Слухами земля полнится, – ответила я.

– О да, клянусь, это так, – согласилась она, выпуская дым. – Вот что я тебе скажу, моя сладкая. Для этого парня я была не просто еще одной "дыркой". Я не была у него первой, как не стала и последней, но осталась лучшей среди всех, с кем он когда-либо трахался.

– Именно поэтому он вас и бросил?

– Не будь такой стервой, крошка, – проговорила она, кинув на меня пронзительный взгляд и одновременно расхохотавшись низким, гортанным смехом, из чего я заключила, что несколько выросла в ее глазах. Похоже, передо мной был искусный и опытный игрок, который не прочь передернуть карты, чтобы добиться нужного результата. – Да, он меня бросил. К чему теперь скрывать? Мы с ним здорово схватились, когда он еще был женат на Гвен, а потом, за несколько месяцев до своей смерти, он вдруг опять объявился. Словно тот блудливый кот, что всегда обнюхивает знакомое заднее крыльцо.

– А что у вас произошло во время этой последней встречи?

Она лениво посмотрела на меня, словно мой вопрос не имел для нее значения, и сказала:

– Он тогда опять с кем-то спутался. И очень боялся, что об этом узнают. Подруга у него была очень уж страстная и просто затрахала его. А меня так и отбросил, точно грязное белье.

– Удивляюсь, как это на вас не пало подозрение в его убийстве, – заметила я.

Она вскинула брови я почти выкрикнула:

– На меня?! На супругу известнейшего в округе судьи? Меня даже ни разу не допрашивали, а уж они-то прекрасно знали, что я спала с ним. Копы ходили вокруг меня на цыпочках, как возле спящего младенца. Да и кто бы им позволил? Я бы многое могла рассказать. Но черт побери, сумела удержаться от этой глупости. А кроме того, у них уже была одна подозреваемая.

– Никки?

– Ну да, Никки, – сказала она, слегка запинаясь. Ее жесты стали уже довольно неуверенными, а рука с зажженной сигаретой непрерывно чертила воздух перед моим носом. – Что до меня, то, на мой взгляд, эта Никки уж слишком порядочная, чтобы кого-нибудь прикончить. Но кому какое дело, что я тут думаю? Ведь это пустая болтовня старой пьяницы. Что она может знать и кто ее послушает? А хочешь открою, как я все узнаю? Расскажу, потому что тебе будет интересно, ведь ты сама этим занимаешься – копаешься в людишках, точно?

– Более или менее, – пробормотала я, стараясь не прерывать ее словесный поток. Шарлотта Мерсер относилась к типу людей, которые, если их не сбивать, несутся напрямик. Сделав глубокую затяжку, она выдохнула дым через ноздри двумя могучими струями и вдруг сильно закашлялась, тряся головой.

– Прошу прощения, я здорово поперхнулась, – объяснила она, наконец откашлявшись, и продолжила с того, на чем остановилась:

– Просто делитесь с кем-нибудь своими секретами. При этом рассказываете самые грязные подробности, какие только знаете, и в девяти случаях из десяти сами получите в ответ что-нибудь еще похлеще. Можете проверить. Я, например, все вываливаю, все свои приключения, только чтобы дождаться ответной информации. Тебе нужны сплетни, милочка, тогда ты попала в нужное место.

– А что вы скажете о Гвен? – спросила я, прощупывая почву.

Шарлотта громко расхохоталась.

– Это несерьезная торговля, – сказала она. – Тебе ведь нечего предложить на обмен.

– И в самом деле нет. Я бы недолго продержалась в своей профессии, если бы не держала рот на замке.

Она снова засмеялась. Похоже, мои слова пришлись ей по душе, и, кроме того, она явно понимала важность той информации, которой располагала. Я еще надеялась, что она приоткроет хотя бы краешек того, что знает. Она, вероятно, была неплохо осведомлена и о любовной связи Гвен, но я боялась ее спугнуть своей настойчивостью, поэтому просто выжидала, надеясь, что удастся узнать еще что-нибудь.

– Гвен – величайшая дура из всех живущих на земле, – бесстрастно проговорила Шарлотта. – Мне самой такие люди не по нутру, и я вообще не пойму, как они с Лоренсом умудрились прожить так долго вместе. Ведь он был холоден как лед, почему я и втюрилась в него так, что тебе даже не снилось. Терпеть не могу мужиков, которые ведут себя, словно оленята. Понимаешь, о чем я?

Мне противны мужчины, которые только облизывают тебя, как телята, а вот Лоренс мог завалить и трахнуть женщину прямо на полу и даже не посмотреть в ее сторону, когда, уходя, застегивал молнию на брюках.

– Но это довольно оскорбительно, – заметила я.

– Секс вообще грубая штука, вот почему все люди этим занимаются, вот почему и мы с ним так подошли друг другу. И если уж он хотел добиться своего, то бывал нахрапист и груб, это истинная правда. А Никки какая-то уж слишком чистенькая, этакая сю-сю-сю. Да и Гвен такая же.

– Так, возможно, он любил крайности? – предположила я.

– Сейчас-то я в этом не сомневаюсь. Вероятно, все было именно так. Может быть, он специально женился на благовоспитанных особах, а сам рыскал на стороне.

– Вы слышали что-нибудь о Либби Гласс? Если да, то что о ней скажете?

– Нет, никогда не слышала этого имени. Кто это еще такая? – удивилась Шарлотта Мерсер.

О Господи, я уже жалела, что не прихватила для встречи с ней полного списка подозреваемых. И быстро прикидывала, как мне ее разговорить, пока она еще что-то соображает. Я чувствовала, что могу упустить удачный момент и Шарлотта опять замолчит.

– А Шарон Нэпьер? – продолжала я, словно играя в слова.

– О да. Этой маленькой гадиной я сама заинтересовалась. И, увидев ее в первый раз, сразу поняла: что-то здесь не так.

– Думаете, у нее была с ним связь?

– О нет. Не у нее, а у ее матери. Я наняла частного агента выяснить, что там произошло. Так вот, родители этой самой Шарон развелись из-за Лоренса; мать, пережив нервный срыв, пристрастилась к алкоголю, а это, должна тебе сказать, очень опасное занятие. Не знаю всех подробностей, только мне известно: пока он трахал всех подряд, Шарон многие годы все это фиксировала.

– Она что, шантажировала его?

– Да, но не за деньги. А за реальные жизненные блага. Она ведь не умела даже печатать и с трудом выговаривала собственное имя. Но она решила отомстить и вот, заявляясь каждый день на работу, занималась чем заблагорассудится и все время следила за ним. А он безропотно оплачивал все ее счета.

– А не могла она его убить?

– Конечно, почему бы и нет? Может, нервы сдали, а может, просто жалованье показалось маловато, – Шарлотта замолчала, стряхнула пепел с сигареты и хитро улыбнулась. – Надеюсь, ты не сочтешь меня невежливой, – проговорила она, поглядывая на дверь, – но наши занятия закончены. Мой досточтимый муж и уважаемый судья должен вот-вот вернуться с работы, и мне бы очень не хотелось объяснять, что ты делаешь в нашем доме.

– Все ясно, – сказала я. – Исчезаю. Вы мне очень помогли.

– Надеюсь.

Она со стуком опустила стакан на стеклянную столешницу и поднялась с кресла. Все, кажется, обошлось, и миссис Мерсер постепенно приходила в себя, а ее лицо при этом выражало явное облегчение.

Она бросила на меня внимательный взгляд и заметила:

– Через несколько лет тебе придется гораздо больше времени уделять глазам, но пока все в порядке.

– Мне идут морщины, – рассмеявшись, сказала я, – они честно заработаны. Но все равно спасибо.

Оставив Шарлотту на террасе, я обогнула дом сбоку и подошла к своей машине. Наша беседа мне не очень понравилась, и я была рада ее закончить. В Шарлотте Мерсер накопилось слишком много злобы, и, похоже, опьянение тут совсем ни при чем. Может, она говорила правду, а может, и нет. Если ее послушать, то самая подходящая кандидатура на роль убийцы – Шарон Нэпьер. Но этот вывод уж слишком напрашивался. С другой стороны, и полицейские нередко оказываются правы. Убийцы, как правило, не отличаются особой изобретательностью, и чаще всего подтверждаются самые незамысловатые версии.


Глава 9


Полтора дня у меня ушло только на то, чтобы разыскать адрес Шарон Нэпьер. Путем невероятных ухищрений удалось-таки пробиться в компьютерную картотеку Управления автоинспекции и выяснить, что срок действия ее водительских прав истек еще шесть лет назад. Быстро смотавшись в центр, я заглянула в Отдел регистрации автотранспорта, где отыскала зарегистрированный на ее имя темно-зеленый "кармангиа" и адрес, совпадавший с ее последним местом проживания, который был мне известен и раньше. Но сбоку имелась пометка, что данная машина теперь числится за штатом Невада, из чего можно сделать вывод, что вместе с ней Калифорнию покинула и хозяйка.

Я позвонила частному детективу из Невады, некоему Бобу Дитцу, имя которого отыскала в Национальном справочнике. Объяснив, что мне от него нужно, я получила в ответ обещание перезвонить, что он и сделал на следующий же день. Оказывается, Шарон Нэпьер действительно подала заявку на права и получила их в Неваде; какое-то время она проживала в городе Рено. Но, как удалось узнать Бобу, в марте прошлого года она внезапно смоталась из города, оставив с носом кучу кредиторов. Получалось, Шарон в бегах уже почти четырнадцать месяцев. Боб предположил, что она по-прежнему где-то в их штате, и обещал продолжить поиски. Расположенная в Рено фирма, занимающаяся ссудами, показала запросы на Шарон, поступившие к ним из Карсон-Сити и несколько раз из Лас-Вегаса, что, по мнению Боба, могло бы навести на ее след.

Я от души поблагодарила его за столь эффективную и быструю помощь и попросила прислать счет за выполненную работу, но он отказался, объяснив, что предпочитает расплату по принципу "услуга за услугу". Тогда я дала ему свой домашний телефон и адрес и сказала, чтобы он не стеснялся обращаться, если ему вдруг что-нибудь понадобится. Потом просмотрела адресный справочник Лас-Вегаса, но ее имени там не обнаружила и позвонила своему приятелю из Невады, чтобы он поискал по другим каналам. Сообщив, что в начале следующей недели собираюсь в Лос-Анджелес, я дала ему номер телефона, по которому меня можно разыскать, если все-таки удастся выйти на ее след.

На следующий день было воскресенье, которое я целиком посвятила себе, занявшись стиркой, уборкой и покупками. И даже побрила ноги, чтобы продемонстрировать, что я еще очень даже ничего. Утро понедельника целиком ушло на канцелярскую работу: составила очередной отчет для Никки и позвонила в местный отдел кредитования, чтобы еще раз все перепроверить. Судя по полученной информации, Шарон Нэпьер покинула город, прихватив с собой взятые взаймы денежки и облапошив немало людей. У них не было никаких ее координат, и я сообщила то, что сама успела узнать. Потом у меня состоялась долгая и нудная беседа в "Калифорния фиделити" по поводу Марсии Треджилл. Страховая компания была уже готова смириться с потерей жалких пяти тысяч баксов и прекратить расследование, и мне пришлось переубеждать их, призвав на помощь всю свою изобретательность. Моя работа не стоила им ни гроша из собственного кармана, а они, наплевав на все мои труды, почти согласились замять это дело.

Мне пришлось даже прибегнуть к довольно примитивному аргументу, который обычно мобилизует инспекторов по исковым заявлениям. "Она просто считает вас за идиота", – повторяла я, но инспектор лишь лениво мотал головой, словно в этом деле было нечто такое, чего мне не дано понять.

Разозлившись, я попросила его все-таки сообщить мой доводы начальнику и отвалила.

А в два пополудни уже мчалась в Лос-Анджелес. Еще одним кусочком в моей головоломке была Либби Гласс.

Мне предстояло выяснить, каково же ее место во всей этой истории. Доехав до Лос-Анджелеса, я разыскала в районе улиц Банди и Уилшир мотель "Асиенда". Эта самая "Асиенда" – стандартное двухэтажное Г-образное строение с тесной автостоянкой и плавательным бассейном – даже отдаленно не напоминала настоящую асиенду. Ее опоясывали жалкий газон и металлическая сетчатая ограда. Меня принимала весьма дородная дама по имени Орлетт, совмещавшая здесь сразу две должности – управляющей и портье.

Прямо за регистрационной стойкой располагался ее кабинет. Насколько мне было известно, обставлен он был на средства, полученные от активного сотрудничества с фирмой "Таппсрвэр"[3 - Фирма в США по производству кухонной утвари, в основном пластиковых контейнеров, реализующая продукцию через многочисленных рекламных агентов.]. Орлетт явно имела склонность к мебели в средиземноморском стиле, особенно обитой красным плюшем.

– Все-таки, Кинси, здорово быть толстушкой, – поведала она доверительно, пока я заполняла регистрационную карточку. – Глянь-ка сюда.

Я взглянула. Она приподняла руку, чтобы я могла насладиться колыханием ее пышной плоти.

– Не думаю, Орлетт, – сказала я с некоторым сомнением. – Я, например, стараюсь избавиться от лишнего веса.

– И тратишь на это массу времени и энергии, – возразила она. – Проблема лишь в том, что наше общество непрерывно придумывает какие-нибудь табу. И полные люди все время испытывают дискриминацию.

Даже сильнее, чем инвалиды. Для тех, куда бы ты ни пошла, всюду развешаны специальные таблички. Специальные места для парковки, особые сортиры. Тебе ведь знакомы эти знаки на автостоянках – скрюченная фигурка на инвалидной коляске. Но покажи мне хоть один международный знак для людей с избыточным весом. Полное бесправие.

У Орлетт было круглое как луна лицо и по-мальчишески коротко стриженные волосы соломенно-желтого цвета. А щеки всегда горели так, будто она опасно перевозбуждена.

– Но это вредно для здоровья, Орлетт, – заметила я. – Высокое кровяное давление, опасность сердечных приступов...

– Ну, такие проблемы могут возникнуть у каждого и от чего угодно. Тем более к нам должны относиться внимательнее.

Я подала ей свою кредитную карточку, и, списав данные, она протянула мне ключ от комнаты номер два.

– Это совсем рядом, – заметила она. – Ты ведь терпеть не можешь жить где-то на задворках.

– Весьма признательна.

* * *


Во втором номере я останавливалась уже раз двадцать и всегда находила его обставленным с тоскливыми потугами на комфорт: двойная кровать королевских размеров, потертый палас неопределенного грязно-серого цвета и колченогий стул из оранжевого пластика. На столе красовалась лампа в форме шлема игрока в американский футбол с крупной надписью "UCLA". Ванная комната была совсем крошечная, а в душе постелена дешевенькая циновка. В таких апартаментах нередко можно найти под кроватью чьи-нибудь трусы. Зато номер обходится мне в межсезонье в какие-то одиннадцать долларов и девяносто пять центов плюс налоги, и в стоимость включен фирменный завтрак "Континенталь" – растворимый кофе и свежие пончики, большую часть которых поглощает сама хозяйка. Как-то ночью на пороге моей каморки устроился пьяный в стельку охламон и провел там часа полтора, пока за ним наконец не приехали полицейские. А останавливаться в этой дыре меня заставляет собственная скупость.

Я бросила чемодан на кровать и достала свой спортивный костюм, чтобы слегка размяться. Протрусив рысцой от Уилшира до Сан-Висенте, а затем на запад аж до Двадцать шестой улицы, я решила включить стоп-сигнал и развернулась в обратную сторону – в направлении Уэстгейта и назад в Уилшир. Особенно тяжело мне всегда дается первая миля, и по возвращении я пыхтела, словно паровоз. А едкие выхлопы проходящих мимо автомобилей наводили на мысль, что где-то рядом находится свалка ядовитых отходов. Нет, к черту, – и, вбежав в уже родной мне номер два, я приняла душ, оделась и снова просмотрела свои записи. Потом кое-куда позвонила. Вначале – на последнее известное мне место работы Лайла Абернетти, в компанию "Уандер брэд", что в Санта-Моннке. Как я и думала, оттуда Лайл уволился, и никто не знал, где он сейчас. Беглый просмотр телефонного справочника показал, что и там его координаты тоже отсутствуют, а вот Раймонд Гласс все еще проживал в районе Шерман-Оукс, на той самой улице, которая была указана в досье полицейского управления Санта-Терезы. Еще один звонок я сделала своему знакомому в Лас-Вегасе. Он нащупал след Шарон Нэпьер и сообщил, что для того, чтобы ее наконец разыскать, ему понадобится еще полдня. Я предупредила толстушку Орлетт, что мне могут позвонить, и попросила обязательно передать мне все до последней подробности. Она сделала вид, что оскорбилась на мое недоверие к ее исполнительности, но у меня уже был горький опыт, стоивший мне уйму потерянного времени.

Дозвонившись в Санта-Терезу до Никки, я сообщила ей, где нахожусь и что собираюсь делать. И заодно проверила свой автоответчик. Звонил Чарли Скорсони, но телефона не оставил. Я прикинула, что если что-нибудь важное, то он перезвонит. В заключение, записав на свой автоответчик новое сообщение, где меня можно разыскать, я направилась в ресторанчик, который располагался неподалеку. Этот ресторан, похоже, менял свою национальную принадлежность всякий раз, когда я здесь появлялась. В прошлый раз здесь царствовала мексиканская кухня, и мне запомнилось дьявольски острое рагу. На этот раз меня ожидало что-то греческое: похожие на дерьмо кусочки, завернутые в листья. В свое время я уже встречала нечто подобное в придорожных закусочных и решила на всякий случай промыть желудок стаканчиком вина, которое по вкусу напоминало скорее жидкость для зажигалок, но кто в наше время сможет определить разницу?

Часы показывали 19.15, и заняться было решительно нечем. Телевизор в моих апартаментах накрылся, и пришлось, спустившись вниз, смотреть на экран вместе с Орлетт, пока та жадно приканчивала пакетик карамелек.

* * *


Поутру я двинулась на автомобиле через горы в направлении Сан-Фернандо-Вэлли. С вершины холма, где был выезд со скоростной трассы в сторону Шерман-Оукс, я увидела над Лос-Анджелесом мерцающую, будто мираж, бледно-желтую дымку смога. И только макушки небоскребов протыкали это ядовитое полотно, словно пытаясь из последних сил глотнуть свежего воздуха. Родители Либби проживали в четырехквартирном доме на пересечении двух магистралей: на Сан-Диего и Вентуру.

Это было довольно громоздкое строение с оштукатуренными стенами, лепниной и выпирающими по всему фасаду эркерными окнами. Точно посередине дом разрезал сквозной проход, с левой стороны которого была входная дверь, ведущая в квартиры нижнего этажа, а справа – лестница на второй этаж. Само по себе здание не имело ярко выраженного стиля и, судя по всему, было построено в тридцатое годы, когда еще не сложилось мнение, что калифорнийская архитектура обязательно должна копировать особняки южан и итальянские виллы. Перед домом раскинулась небольшая лужайка, кочковато поросшая крабовой и бермудской травкой. Подъездная дорога сворачивала налево, к выстроенным в ряд коробкам гаражей, рядом с которыми торчали четыре пластиковых мусорных бака, прикованных цепями к забору. Вдоль фасада росли высокие кусты можжевельника, почти закрывавшие окна нижнего этажа я, похоже, сильно страдавшие от жгучего солнца и перегрева, поскольку некоторые ветки пожухли, а другие совсем осыпались. Растения очень напоминали обгрызенные крысами новогодние елки, причем наиболее пострадавшая часть была обращена наружу.

Судя по всему, веселые времена для обитателей этого дома остались в далеком прошлом.

Квартира номер один располагалась слева от меня.

Когда я нажала кнопку звонка, он лишь глухо затрещал, как испорченный будильник. Дверь открыла женщина, державшая во рту не меньше десятка булавок, которые, стоило ей заговорить, начали покачиваться вверх и вниз. Я испугалась, как бы она случайно не проглотила одну из них.

– Да? – сказала она.

– Миссис Гласс? – поинтересовалась я.

– Совершенно верно.

– Меня зовут Кинси Милхоун, частный детектив из Санта-Терезы. Можно с вами побеседовать?

Одну за другой она вытащила изо рта все булавки и воткнула в специальную подушечку, укрепленную на запястье и теперь напоминавшую сверкающий букет. Я протянула ей свое удостоверение, и она внимательно его изучила, переворачивая во все стороны, словно надеясь обнаружить на обороте какое-нибудь зашифрованное послание, искусно выполненное мельчайшим шрифтом.

Пока она занималась моим удостоверением, я наблюдала за ней. Женщина выглядела лет на пятьдесят с небольшим. У нее были карие глаза и короткие шелковистые волосы, без особых затей зачесанные за уши. Косметикой миссис Гласс не пользовалась. Она была без чулок, в простой джинсовой юбке, индийской блузке из выцветшего хлопка с голубоватыми разводами и матерчатых тапочках, целлофановые упаковки с которыми мне частенько попадались в универсамах.

– Наверное, вы насчет Элизабет, – проговорила она, наконец возвратив мое удостоверение.

– Да, вы угадали.

Секунду поколебавшись, она впустила меня внутрь.

Осторожно пробравшись по полу гостиной мимо обрезков ткани и выкроек, я отыскала один свободный стул. В нише около окна стояла гладильная доска, а на ней равномерно пощелкивал включенный утюг. Готовые изделия висели на вешалке у дальней стены рядом со швейной машиной. В воздухе висел устоявшийся запах новой материи и горячего металла. В сводчатом проеме, который вел в столовую, я увидела мужчину, неподвижно застывшего в инвалидном кресле. У него было пустое, без малейшего выражения лицо, брюки впереди расстегнулись, из них вываливался грузный живот. Подойдя к нему, миссис Гласс развернула кресло в сторону телевизора, нацепила мужу на голову наушники и, воткнув штекер в гнездо, щелкнула выключателем. Не знаю уж, интересно ему было или не очень, но он все тем же бессмысленным взглядом уставился на экран, где показывали какой-то футбольный матч. Оба супруга казались трогательными, словно дети, но трудно сказать, много ли радости видели они в своей жизни.

– Меня зовут Грейс, – представилась она. – А это ее отец. Этой весной исполнилось уже три года, как он попал в автомобильную аварию. Он не разговаривает, но слышит и расстраивается от любого упоминания имени Элизабет. Если хотите, наливайте себе кофе.

На журнальном столике стояла керамическая кофеварка, включенная в сеть через удлинитель, тянувшийся откуда-то из-под дивана. Похоже, все электрические приборы в комнате питались от единственной розетки. Грейс опустилась на колени. Перед ней на паркетном полулежало около четырех ярдов темно-зеленого шелка, и она булавками пришпиливала к материи бумажные выкройки. Грейс протянула мне журнал, открытый на странице с изображением модного платья, которое она сейчас кроила, – с длиннющим боковым разрезом и узкими рукавами. Попивая кофе, я наблюдала за ее работой.

– Я шью его для одной дамы, которая выходит замуж за известного телевизионного ведущего, – медленно проговорила Грейс. – Он ведет популярную вечернюю программу, и она говорит, что его узнают даже на бензоколонках.

И многие просят дать автограф. Ему даже делают специальный массаж лица. Как я слышала, последние лет пятнадцать он был довольно беден, а теперь они почти каждую неделю бывают на этих фешенебельных приемах в Бель-Эйр. Я частенько шью для нее. Он-то покупает себе одежду на Родео-драйв. Она бы тоже теперь могла себе это позволить, денег у него хватит, но говорит, что не хочет чувствовать себя зависимой. По правде говоря, она намного красивее, чем он. Я уже прочла в "Голливудском репортере" в разделе "Новые парочки", что они собираются отпраздновать свадьбу в ресторане Стеллини. А по-моему, было бы очень мудро с ее стороны набрать побольше дорогих шмоток, пока он ее не бросил.

Казалось, Грейс разговаривает сама с собой, словно в полузабытьи, время от времени ее лицо озарялось мягкой улыбкой. Приподняв с пола край ткани с наколотой выкройкой, она стала вырезать по линии, при этом ножницы издавали приятный хрусткий звук. Некоторое время я молчала. Ее работа действовала на меня завораживающе, и как-то не хотелось начинать тяжелый разговор. Сбоку мерцал экран телевизора, и краем глаза я видела на экране подпрыгивающую на месте девочку, смущенно закрывшую лицо руками. Я понимала, что зрители требуют от нее конкретных действий – чтобы она выбрала, перенесла и поменяла местами коробки, взяла то, что было за занавеской, подала конверт... И все это представление протекало в абсолютной тишине, под стеклянным взором папаши Гласса, неподвижно застывшего в своем кресле. Я подумала, что девочке на экране можно было бы посоветоваться с сидевшим рядом пареньком, но этот паренек очень стеснялся, словно подросток, который понимал, что уже слишком взрослый, чтобы надевать маскарадный костюм на Хэллоуин[4 - День всех святых, отмечаемый в США 1 ноября. Связан с древними кельтскими поверьями о нечистой силе и знаменует встречу осени и зимы. В этот день люди, в основном дети, надевают карнавальные костюмы и участвуют в представлениях.]. С громким шорохом Грейс отделяла выкройки от вырезанных заготовок и, аккуратно свернув, откладывала в сторону.

– Я шила и для Элизабет, когда она была маленькой, – опять заговорила миссис Гласс. – Ну а когда она стала жить самостоятельно, то, разумеется, стремилась носить только покупное. А это значит платить шестьдесят долларов за юбку, в которой шерсти в лучшем случае на двенадцать. Но, надо признать, цвета она подбирала просто безошибочно, и то, что покупала, ей всегда было к лицу. Хотите взглянуть на ее фотографии? – И, посмотрев мне прямо в глаза, Грейс грустно улыбнулась.

– Да, буду очень вам признательна.

Но вначале она подняла с пола куски шелка и разложила их на гладильной доске, а потом, взяв утюг, проверила его поверхность влажным указательным пальцем.

Утюг зашипел, и она повернула указатель назад до отметки "Шерсть". На подоконнике стояли два фотоснимка Либби Гласс, вставленные в одну рамку. Перед тем как протянуть их мне, Грейс бросила на них долгий задумчивый взгляд. На одной фотографии Либби смотрела прямо в объектив, наклонив голову и поднеся правую руку к подбородку, словно собираясь закрыть лицо. У нее были выгоревшие светлые волосы, постриженные так же коротко, как теперь у ее матери, но закрывавшие уши. Голубые глаза радостно блестели; она улыбалась широкой и вместе с тем смущенной улыбкой. Трудно было определить, по какой причине. Но никогда прежде мне не доводилось видеть столь свежий и юный взгляд у двадцатичетырехлетней женщины. На втором снимке сквозила уже только тень улыбки – за полуоткрытыми губами блестели белые зубы, а в самом уголке рта образовалась милая ямочка. У нее было чистое лицо с легким золотистым загаром, а изящный разрез глаз удачно подчеркивали густые темные ресницы.

– Она очень мила, – заметила я. – В самом деле.

Грейс стояла у гладильной доски, осторожно разглаживая куски шелка кончиком утюга, который плыл по асбестовой поверхности словно корабль по тихому темно-зеленому морю. Она выключила утюг, быстро обтерла руки о подол юбки и принялась скалывать выглаженные детали булавками.

– Я назвала ее в честь королевы Елизаветы, – объяснила она и вдруг смущенно рассмеялась. – Она ведь родилась 14 ноября, именно в тот день, когда родился принц Чарлз. Если бы это был мальчик, я бы назвала его Чарлзом. Раймонд считал все это глупостью, но я думала иначе.

– Вы никогда не называли ее дома Либби?

– О нет. Она сама придумала это имя, когда училась в школе. Ей всегда нравилось придумывать себе новый образ и составлять планы на жизнь, даже в детстве. Она была очень аккуратной – не чистюлей, но опрятной. Ящики своего стола застилала красивой оберточной бумагой, и все у нее лежало точно на своих местах. Поэтому она и бухгалтерию-то полюбила. Математика предполагает порядок, вот что для нее было важно. "Если все делать по правилам, то всегда найдется нужный ответ", – так она говорила. – Грейс подошла к креслу-качалке и присела, разложив шелк на коленях и приступив к сматыванию.

– Мне известно, что она работала бухгалтером у "Хейкрафта и Макниса". А сколько времени Либби там пробыла?

– Около полутора лет. Какое-то время она занималась учетом в отцовской фирме – он торговал мелким ремонтным инструментом, – но там было не очень интересно работать. Когда ей исполнилось двадцать два года, она сдала государственный экзамен на бухгалтера. После этого еще окончила несколько компьютерных курсов в вечерней школе. У нее была крепкая подготовка. Вы, наверное, знаете, что под ее началом были еще два младших бухгалтера.

– А Либби нравилась ее работа?

– Уверена, что да, – ответила Грейс. – Как-то она заговорила о том, что неплохо бы окончить и юридический колледж. Ей вообще очень нравилось управлять делами и финансами. Она любила возиться с цифрами, и, насколько я знаю, там у нее была очень ответственная работа, ведь эта компания вела дела весьма состоятельных людей. Еще Элизабет говорила о том, как много можно узнать о человеке, если проследить, как он тратит свои деньги, что и где покупает, живет ли по средствам, ну и все такое. Она называла это "изучением человеческой натуры". – В голосе Грейс чувствовалась явная гордость за дочь. Мне было очень трудно совместить полученные сведения о государственном дипломе бухгалтера с образом девушки на фотоснимке – симпатичной, живой, застенчивой, весьма привлекательной и совсем непохожей на женщину, поставившую перед собой ясную и твердую жизненную цель.

– А что можете сказать о ее друге? Случайно не знаете, где он сейчас? – поинтересовалась я.

– Кто, Лайл? О, совсем недалеко.

– Где же?

– О Господи, да он бывает здесь каждый день во время обеда, чтобы помочь мне с Раймондом. Это очень добрый мальчик, но вы наверняка уже слышали, что его помолвка с Либби расстроилась за несколько месяцев до... того, как ее не стало. Они ведь оба учились в колледже Санта-Моника-Сити; вместе туда поступили, но потом Лайл бросил учебу.

– Именно в то время он устроился на работу в компанию "Уандер брэд"?

– О нет. Лайл сменил кучу работ. Когда он бросил колледж, Либби уже жила отдельно от нас и не очень-то делилась со мной, но я чувствовала, что она в нем разочаровалась. Ведь в свое время он собирался стать адвокатом, а потом вдруг резко изменил решение. Как он объяснил тогда, судебное разбирательство слишком скучное занятие и ему не по душе ковыряться в мелких подробностях.

– Они жили вместе? – спросила я.

Щеки у Грейс слегка покраснели.

– Нет, к моему сожалению. Это может показаться довольно странным, да и Раймонд много критиковал меня за это, но мне хотелось, чтобы они чаще бывали вместе. Я чувствовала, как они все больше отдаляются друг от друга, и надеялась, что совместная жизнь поможет им сблизиться. Раймонд, так же как и Элизабет, разочаровался в Лайле и говорил, что она заслуживает большего. Но Лайл просто обожал ее, и, думаю, это о чем-то говорило. Ему просто хотелось найти себя, ведь у него была очень непоседливая натура, как и у многих ребят его возраста. Я говорила ей, что ему нужно время, чтобы образумиться и почувствовать какую-то ответственность. И она могла бы здорово повлиять на него в этом плане, поскольку сама была человек очень ответственный. Но Элизабет отвечала, что не хочет с ним жить, вот и все. У нее была твердая воля, и если уж она что-то решила, то не стоило даже пытаться переубедить ее. Да я ее и не осуждаю. Она была почти идеальной дочерью, и, как правило, мне нравилось все, что ей самой было по душе. Но уж очень жаль Лайла, он такой славный. Да вы сами убедитесь, когда познакомитесь с ним.

– А у вас нет никаких предположений, почему они расстались? Я хочу сказать, может, у нее появился кто-то другой?

– Вы, наверное, имеете в виду того адвоката из Санта-Терезы, – ответила она.

– Как раз его смерть я сейчас и расследую, – подтвердила я. – А в разговоре с вами Либби никогда не упоминала его имени?

– Мне ничего не было известно о нем до тех пор, пока здесь не появилась полиция из Санта-Терезы, чтобы допросить нас, Элизабет не очень охотно делилась своими личными секретами, но я не верю, чтобы она могла влюбиться в женатого мужчину, – проговорила Грейс взволнованно и принялась суетливо перебирать куски шелка трясущимися руками. Потом прикрыла на несколько секунд глаза и поднесла ко лбу ладонь, словно проверяя, нет ли у нее жара. – Простите, я стала забываться. Иногда мне приходится убеждать себя, что она действительно была просто больна. Страшно даже подумать, что нашелся человек, который ненавидел ее так сильно, что решился убить мою девочку. Полиции до этого нет дела, да в нем уже и не разобраться, а мне самой... остается лишь внушать себе, что она умерла просто от болезни. Неужели кто-нибудь осмелился бы на такое?

Глаза Грейс наполнились слезами. Ее скорбь пролилась на меня, словно поток горькой и соленой воды, и я вдруг ощутила ответные слезы у себя на глазах. Я подошла к ней и взяла за руку. Какое-то время она крепко сжимала меня за пальцы, но потом, похоже, справилась с собой и слегка отодвинулась.

– У меня на сердце словно лежит тяжкий груз. И мне уже никогда от него не избавиться. Никогда!

Очень осторожно я задала следующий вопрос:

– Как по-вашему, а не мог это быть просто несчастный случай? Этот человек – Лоренс Файф – умер от отравления олеандром, который кто-то подсыпал в его антиаллергенный препарат. Может быть, у Либби внезапно появился насморк, она стала чихать, пожаловалась на раздражение в носу, и он просто предложил ей свое лекарство. Такие случаи нередки.

Секунду она напряженно смотрела на меня, что-то припоминая, после чего сказала:

– Но полиция тогда, кажется, говорила, что адвокат умер за несколько дней до нее.

– Возможно, она приняла лекарство не сразу, – предположила я, пожав плечами. – В подобных случаях трудно точно определить, когда именно человек собирался воспользоваться лекарством. Скажем, она могла на время положить его в сумочку, а выпить потом, даже не представляя, что в нем таится смерть. Она страдала аллергическими расстройствами? У нее, случайно, не было в те дни насморка?

Грейс опять разрыдалась и тихо проговорила сквозь всхлипывания:

– Не помню точно, но вряд ли. У нее никогда не было ни сенной лихорадки, ни чего-либо подобного. Сейчас уже невозможно припомнить все подробности, ведь столько лет прошло.

Грейс глядела на меня большими темными глазами. У нее было приятное, почти детское лицо с небольшим носиком и маленьким пухлым ртом. Достав салфетку, она промокнула слезы на щеках и сказала:

– Мне трудно говорить на эту тему. Оставайтесь с нами на ленч, увидитесь с Лайлом. Может, от него узнаете что-нибудь полезное.


Глава 10


Устроившись на кухонном табурете, я наблюдала, как Грейс готовила к ленчу салат из тунца. Она встряхнулась и, как бы пробудившись от короткого, но глубокого сна, нацепила фартук и для начала убрала с кухонного стола остатки своих швейных принадлежностей. Грейс относилась к тому типу женщин, которые все делают очень тщательно. Спокойными, выверенными движениями она раскладывала салфетки и подставки под тарелки. Чувствуя себя снова послушной маленькой девочкой, я помогала ей накрывать на стол, а она в это время промыла салат, тщательно промокнула и положила на каждую тарелку по листочку. Потом тонкими лентами по спирали аккуратно срезала с нескольких помидоров шкурки с мякотью и свернула их колечками в виде розочек, положила рядом по грибку и добавила две стрелки спаржи, выложив на столе настоящий букет из овощей. Она застенчиво улыбнулась, явно испытывая удовольствие от результатов своего труда, и спросила:

– А вы сами готовите?

Я отрицательно помотала головой.

– Я тоже занимаюсь этим в основном когда приходит Лайл. Ведь Раймонду все равно, а для себя одной я не стала бы готовить, – заметила она. – А вот и он.

Я и не услышала, как к дому подъехал грузовой пикап, но Грейс, похоже, безошибочно улавливала этот звук среди всех других. Она машинально поправила волосы, убрав выбившуюся прядь за ухо. Лайл вошел в квартиру через чулан, который находился с левой стороны, и на несколько секунд задержался, наверное, чтобы сбросить ботинки, – послышались два удара от падения чего-то тяжелого.

– Привет, что у нас сегодня на ленч? – спросил он, с улыбкой входя в столовую и звучно чмокая миссис Гласс в щеку. Но, неожиданно заметив меня, запнулся, оживленное лицо помрачнело, и он вопросительно взглянул на Грейс.

– Это мисс Милхоун, – объяснила она.

– Кинси, – протянула я ему руку. Он машинально пожал ее, но так и не получил ответа на свой главный вопрос. Было ясно, что ситуация, как говорится, "без вариантов", и я представилась:

– Частный детектив из Санта-Терезы.

Даже не посмотрев на меня, Лайл направился к Раймонду.

– Привет, дружище. Как у тебя сегодня дела? Чувствуешь себя нормально?

Лицо старика никак не отреагировало на это обращение, но глаза приобрели более сосредоточенное выражение. Лайл снял с головы Раймонда наушники и выключил телевизор. Лайл Абернетти преобразился столь неожиданно, будто передо мной промелькнули кадры с двумя абсолютно разными людьми, обладающими одной и той же внешней оболочкой. Один – добрый и жизнерадостный, второй – настороженный и угрюмый. Лайл был ненамного выше меня ростом, но крепкого сложения и широкоплечий. На нем болталась расстегнутая и надетая навыпуск рубаха. Грудные мышцы хоть и не очень объемные, но хорошо развитые, как у людей, регулярно занимающихся подъемом тяжестей. Похоже, мы были с ним почти ровесники. Его длинные светлые волосы приобрели слабый зеленоватый оттенок, возможно, под действием хлорированной воды из плавательного бассейна и жгучего калифорнийского солнца. У него были светлые, будто промытые водой, голубые глаза, которые резко контрастировали с густым загаром, выжженные солнцем ресницы и очень узкий для такого широкоскулого лица подбородок. Лицо же производило довольно странное впечатление – все хорошие на первый взгляд черты казались слегка искаженными, словно под внешне цельным обликом скрывалась незаметная глазу трещинка. Под действием каких-то внутренних процессов кости как бы сдвинулись, и в результате две половинки лица приобрели заметные различия и свои самостоятельные выражения.

На Лайле были поношенные джинсы, свободно висевшие на бедрах, так что я могла разглядеть шелковистую полоску темноватых волос, треугольником сужающуюся 6 сторону паха.

Полностью игнорируя мое присутствие, он занимался своим делом и одновременно беседовал с Грейс. Она подала ему полотенце, которое он заткнул Раймонду за воротник под подбородком, после чего намылил тому лицо и принялся брить безопасной бритвой, периодически споласкивая ее в металлической плошке. Между тем, достав и откупорив несколько бутылок, Грейс разлила пиво по красивым бокалам в форме тюльпанов. Раймонду никакой тарелки и приборов не полагалось. По завершении процедуры бритья Лайл прошелся расческой по редеющей белой шевелюре мистера Гласса и принялся кормить того из детской миски. Грейс наблюдала за всем этим с чувством нескрываемого удовлетворения, и ее взгляд как бы говорил: "Смотри, какой чудесный парень". Лайл напоминал мне старшего сына, заботливо опекающего своего братишку-ползунка, чтобы матушка была спокойна. Что та и делала, восторженно наблюдая, как Лайл ложкой соскребает овощное пюре, налипшее Раймонду на подбородок, и запихивает его обратно в вялый стариковский рот. Именно в этот момент я заметила, как спереди по брюкам старины Раймонда расползается темное мокрое пятно.

– Не стоит из-за этого переживать, дружище, – мягко успокоил его Лайл. – После ленча мы тебя почистим. Ну, как тебе?

Я не смогла сдержать невольную гримасу брезгливости.

За ленчем Лайл ел очень быстро, лишь изредка обмениваясь словами с Грейс и по-прежнему игнорируя мое присутствие.

– Чем ты занимаешься на работе, Лайл? – спросила я его.

– Кладу кирпичи, – коротко бросил он.

Я внимательнее посмотрела на его руки. У него были длинные пальцы с прочно въевшимся в складки кожи серым цементным раствором. Даже на расстоянии я ощутила исходящий от него запах пота, перебиваемый сладковатым запахом марихуаны. Интересно, а Грейс догадывается, что это за аромат, или принимает его за какой-нибудь лосьон после бритья?

– Мне надо смотаться в Лас-Вегас, – обратилась я к Грейс, – но хотелось бы еще раз наведаться к вам перед возвращением в Санта-Терезу. У вас не осталось каких-нибудь вещей Либби?

Я была убеждена: что-то обязательно найдется. Грейс, как бы желая посоветоваться с Лайлом, взглянула на него, но тот опустил свой взор вниз, в тарелку.

– Думаю, да, – ответила она. – В подвале лежат какие-то ящики, не правда ли, Лайл? Там книги и бумаги Элизабет.

При упоминании имени дочери старик что-то промычал, а Лайл, быстро вытерев рот салфеткой, скомкал ее и встал со стула. Потом подошел к Раймонду и откатил его вместе с креслом в гостиную.

– Простите. Наверное, не стоило упоминать имя Либби, – проговорила я.

– Ничего, все в порядке, – успокоила меня Грейс. – Если вы позвоните или заедете к нам по возвращении в Лос-Анджелес, то, конечно, сможете взглянуть на вещи Элизабет. Их, кстати, не так уж и много осталось.

– Похоже, Лайл сегодня не в духе, – заметила я. – Надеюсь, он не сочтет меня назойливой.

– Да нет, что вы. Он всегда немногословен в присутствии посторонних, – сказала она. – Даже не представляю, что бы я делала без него. Одной мне не под силу поднять Раймонда, он слишком тяжелый. Слава Богу, у нас еще есть сосед, который дважды в день заходит, чтобы помочь снять и усадить его на кресло. Ведь у мужа в результате аварии поврежден позвоночник.

Ее доверительный тон позволил мне решиться на просьбу:

– Не возражаете, если я воспользуюсь туалетом?

– Это вниз по коридору, вторая дверь направо.

Проходя мимо спальни, я видела, как Лайл возился с Раймондом, перекладывая того на постель. Вплотную к двуспальной кровати были придвинуты сбоку два деревянных стула с прямыми спинками, чтобы старик случайно не свалился на пол. Сейчас Лайл стоял как раз между этими стульями и подтирал Раймонду задницу.

Я быстро прошла мимо и зашла в туалет, закрыв за собой дверь.

Потом я помогла Грейс убрать со стола и вышла из дома, решив немного подождать в своей машине, оставленной напротив. Я вовсе не пыталась прятаться, так же как и делать вид, будто собираюсь отъезжать. Мне был хорошо виден грузовой пикап Лайла, припаркованный на обочине. Взглянув на часы – было десять минут первого, – я прикинула, что время на обед у него ограничено. Так и есть, боковая дверь распахнулась, и на узкое крыльцо вышел Лайл, задержавшись на минуту, чтобы завязать шнурки на ботинках. Оглядев улицу, он заметил мой автомобиль и ухмыльнулся. "Ну и дурак", – подумала я. Он запрыгнул в свой пикап и неожиданно быстро двинулся задним ходом поперек улицы. В какой-то момент мне показалось, что он движется в мою сторону и собирается протаранить мою тачку. Но в последний миг он резко вывернул руль и переключил сцепление, так что пикап с визгом рванул с места, прочертив шинами на асфальте черные полосы.

Мне подумалось, уж не собирается ли он учинить экспромтом небольшое ралли с преследованием, но оказалось, что ехать ему совсем близко. Миновав восемь кварталов, он свернул к ремонтируемому дому со стенами, наполовину обложенными красным кирпичом.

Это верный признак достатка владельца, поскольку кирпич на западном побережье – весьма дорогой и дефицитный материал. Во всем Лос-Анджелесе не насчитать и шести кирпичных домов.

Лайл вылез из своего грузовичка и вразвалку двинулся в обход здания, на ходу заправляя рубаху. Видок при этом у него был весьма грозный. Припарковав свою старушку у обочины и заперев дверцу, я последовала за ним. По пути лениво размышляла, уж не собирается ли он шарахнуть меня по башке кирпичом, а потом замуровать в стену. Парень не больно-то обрадовался моему появлению на сцене и совсем этого не скрывал. Повернув за угол, я пришла к выводу, что владелец дома намеревался облагородить свой небольшой коттедж за счет нового солидного фасада. И вместо современного калифорнийского бунгало в результате получится что-то типа ветеринарной лечебницы где-нибудь на Среднем Западе, в общем, стандартное, но дорогостоящее доходное заведение. У задней стены дома Лайл уже месил раствор в электрической бетономешалке. А я упорно пробиралась к нему по валявшимся тут и там доскам, из которых торчали ржавые гвозди. После падения на такие доски детишкам гарантированы уколы от столбняка.

– Послушай, Лайл, почему бы нам не начать разговор сначала? – обратилась я к нему как можно более неофициально.

В ответ он фыркнул и, достав из пачки сигарету, сунул ее в угол рта. Потом закурил, зажав спичку заскорузлыми пальцами, и резко выдохнул мощную струю дыма.

Глаза у него сузились, а один вообще зажмурился, потому что дым попал в лицо. Своим видом он напомнил мне сейчас раннего Джеймса Дира – тот же недоверчивый прищуренный взгляд, кривая ухмылка и вздернутый подбородок. Мне подумалось, уж не является ли он тайным поклонником знаменитой картины "К востоку от Эдема", которую иногда крутят по вечерам мелкие телевизионные каналы где-нибудь в Бейкерсфилде.

– Давай попробуем. Почему бы нам немного не поболтать? – настаивала я на своем.

– Мне нечего тебе сказать. Да и к чему ворошить старое?

– Неужели тебя не интересует, кто убил Либби?

Он, похоже, решил не утруждать себя ответом. Взяв из штабеля кирпич, плюхнул на стену – примерно на уровне груди, где вел кладку, – толстый слой раствора, напоминавшего серый крупитчатый сыр, и разровнял его мастерком. Потом уложил на него кирпич, несколько раз пристукнул сверху, чтобы тот немного осел, и потянулся за следующим.

Согнув ладонь лодочкой, я приложила ее к правому уху и произнесла:

– Алло? – будто не расслышала.

Он криво ухмыльнулся, так что сигарета чуть не выпала изо рта, и произнес сквозь зубы:

– Ты что, считаешь себя такой уж неотразимой?

Я улыбнулась:

– Слушай, Лайл, какой смысл упираться? Вот ты все отказываешься поговорить со мной, а знаешь, что я могла бы запросто сделать? Потратить всего часа полтора на телефонные звонки в пять-шесть мест и выяснить о тебе абсолютно все, что мне нужно. Причем позвонить, не выходя из своего номера в западном Лос-Анджелесе, и мне это не стоило бы ни цента, все будет оплачено. Да, немало забавного я бы узнала о тебе, как думаешь? Включая твой послужной список и кредитный формуляр. Мне бы сообщили, был ли ты когда-нибудь под арестом, где и как трудился, какие книги брал в библиотеке...

– Вот и выясняй. Мне скрывать нечего.

– Ну зачем нам все это затевать? – продолжала я. – Мне не составило бы труда просветить твою жизнь насквозь, но если уж после этого я опять вернусь сюда, чтобы побеседовать с тобой, это понравится тебе еще меньше, чем сейчас. Ведь у меня тоже может испортиться настроение. Так что расслабься и не выпендривайся, договорились?

– О, я уже вполне расслабился, – сказал он.

– Так почему изменились твои планы относительно юридического колледжа?

– Просто бросил учебу, вот и все, – буркнул он.

– А может, потому, что тебя поймали за курением "травки"? – осторожно выдвинула я предположение.

– А не пойти ли тебе на... – огрызнулся он. – Ты что, прокурор? Мне неохота с тобой говорить, поняла? Тоже мне, нашла преступника.

– Я тебя сейчас ни в чем не обвиняю, а лишь хочу выяснить обстоятельства смерти Либби.

Стряхнув пепел с сигареты, он тут же бросил ее и остервенело вдавил носком ботинка в грязь. Я присела на штабель кирпичей, прикрытых листом рубероида. Лайл глядел на меня из-под полуопущенных век.

– А как ты догадалась, что я курю марихуану? – спросил он отрывисто.

Пошевелив сморщенным носом, я дала понять, что догадалась по запаху.

– Кроме того, вижу, что тебе не больно-то нравится укладывать кирпичи, – заметила я. – Думаю, ты совсем не дурак и не прочь заняться чем-нибудь поинтереснее.

Он опять посмотрел на меня и уже выглядел не столь настороженным, как вначале.

– С чего ты решила, что я не дурак? – спросил он.

– Ведь ты почти десять лет был близок с Либби Гласс, – ответила я, пожав плечами.

– Все равно мне ничего не известно, – довольно грубо бросил он.

– И тем не менее ты знаешь намного больше, чем я на данный момент.

Судя по всему, он уже заколебался, хотя плечи были еще заметно напряжены. Мотнув головой, Лайл вернулся к своей работе. Он опять поддел мастерком влажную цементную массу, шлепнул ее на стенку и разгладил, словно подтаявший торт-мороженое.

– Она отшила меня, как только познакомилась с этим мужиком с севера. Этим адвокатишкой... – наконец буркнул он.

– Лоренсом Файфом?

– Угу, кажется. Она никогда ничего: о нем не рассказывала. Началось у них все с обычных деловых отношений – что-то связанное со счетами. Его юридическая фирма в тот момент как раз расширяла свой бизнес, и он решил перевести всю отчетность на компьютер, понятно? В общем, чтобы установить оперативный контроль за расходами и доходами. Это довольно сложная штука, непрерывные согласования, уточнения, звонки туда-сюда... Он несколько раз здесь объявлялся, приглашал ее после работы выпить с ним, иногда на обед в ресторан. Ну, в общем, она в него втюрилась. Вот и все, что я знаю.

Он взял небольшую железную арматурину и вбил ее под прямым углом в деревянную стену, а сверху положил намазанный раствором кирпич.

– Для чего это? – поинтересовалась я.

– Ах, это. Чтобы кирпичная кладка не упала, а держалась за внутреннюю стенку, – объяснил он.

Я понимающе кивнула, борясь с искушением попробовать самостоятельно положить кирпич.

– Значит, после этого она с тобой порвала? – спросила я, возвращаясь к основной теме.

– Да, почти совсем. Время от времени мы еще встречались, но я прекрасно понимал, что между нами все кончено.

Голос его звучал уже не столь напряженно, в нем теперь чувствовалась скорее горечь, а не злость. Намазав раствором следующий кирпич, Лайл уверенным движением уложил его на место. Мне в спину било нестерпимо жгучее солнце, поэтому я слегка откинулась на рубероид, опершись на локти, и задала новый вопрос:

– От чего, по-твоему, она умерла?

– Возможно, покончила самоубийством, – ответил он, испытующе взглянув на меня исподлобья.

– Самоубийство? Мне это даже в голову не приходило.

– Ты спросила – я ответил что думаю. Она была просто помешана на нем, – добавил он.

– До такой степени, что смогла наложить на себя руки, узнав о его смерти?

– Кто знает? – сказал он, резко взмахнув рукой.

– Откуда она узнала о его смерти?

– Кто-то позвонил ей и сказал.

– А ты откуда это знаешь?

– Потому что она сама мне позвонила. В первый момент Либби просто не знала, что делать.

– Она очень горевала о нем? Плакала? Это ее потрясло?

Похоже, он мысленно возвращался в то, уже далекое прошлое.

– Действительно, она была расстроена и в сильном замешательстве. Я обратил на это внимание, когда приехал к ней. Она сама позвала меня, но потом вдруг передумала и сказала, что не хочет говорить об этом. Либби была слишком взволнована и не могла ни на чем сосредоточиться. Меня разозлило, что она так бесцеремонно дергает меня туда-сюда, и я ушел. Последнее, что я узнал, было известие о ее смерти.

– Кто нашел труп?

– Управляющий дома, в котором она жила. Два дня Либби не появлялась на работе и не звонила, так что ее начальник забеспокоился и приехал к ней выяснить, в чем дело. Управляющий попытался заглянуть в окно, но шторы были плотно задернуты. Они пытались достучаться, но в конце концов открыли дверь отмычкой. Она лежала в халате на полу в ванной комнате и уже три дня, как была мертва.

– А как выглядела ее постель? Либби ложилась спать в тот день?

– Не знаю. Полиция этого не сообщила.

Я на минуту задумалась над тем, что узнала. Выходит, она могла выпить капсулу в тот же вечер, что и Лоренс Файф. Мне по-прежнему казалось, что это могло оказаться одно и то же лекарство – тот самый антигистаминный препарат, в который кто-то неизвестный подмешал пыльцу олеандра.

– У нее не было каких-нибудь аллергических реакций, Лайл? Она не жаловалась на простуду или еще на что-нибудь в этом роде, когда вы встречались с ней в последний раз?

Он пожал плечами:

– Возможно, но я ничего подобного не припомню. Последний раз я видел ее живой в четверг вечером. А в среду или в четверг на той же неделе ей сообщили о смерти того самого адвоката. Официальное же сообщение гласило, что она умерла в субботу вечером. Так они и записали во всех бумагах.

– А как насчет того адвоката, с которым она встречалась? Не знаешь, он не хранил в ее квартире каких-нибудь своих мелочей? Может, зубную щетку? Бритву? Или еще что? Возможно, он держал у нее какие-нибудь нужные лекарства.

– Откуда мне знать? – огрызнулся Лайл. – Я не сую нос в чужие дела.

– А у нее не было подруги? Которой бы она доверяла?

– Если только на работе. Никого особенно не припомню. Да у нее в общем-то, и не было подруг.

Достав отрывной блокнот, я записала там телефон мотеля, где остановилась, и протянула ему вырванный листок:

– По этому телефону сможешь меня разыскать. Позвони, если еще что-нибудь вспомнишь.

Взяв у меня листок, он с безразличным видом сунул его в задний карман джинсов.

– А что там в Лас-Вегасе? – спросил он. – Как все это связано?

– Еще не знаю. Возможно, именно там сейчас находится одна дама, которая фигурирует в бумагах по этому делу. В Лос-Анджелес я вернусь к концу недели. И вероятно, опять захочу с тобой встретиться.

Лайл уже отвлекся от меня, укладывая на место очередной кирпич и подбирая мастерком излишек вытекшего из-под него раствора. Я взглянула на часы: у меня еще оставалось время наведаться в контору, где когда-то работала Либби Гласс. Конечно, я не считала, что Лайл был со мной до конца откровенен, но проверить это пока не могла. Поэтому просто приняла все к сведению – а там будет видно.


Глава 11


Контора "Хейкрафт и Макнис" располагалась в здании представительства фирмы "Авко" в районе Уэствуд, неподалеку от мотеля. Я припарковалась на дорогой автостоянке вплотную с похоронным бюро "Уэствуд-Виллидж", прошла через входную дверь рядом с банком "Уэлс Фарго" и поднялась на лифте. Увидев справа от лифта нужный мне офис, я толкнула тяжелую тиковую дверь, украшенную блестящей латунной табличкой. Пол внутри был выложен шершавой керамической плиткой кирпично-красного цвета, стены украшали огромные, во всю стену, зеркала и серые панели из неструганого дерева с развешанными тут и там початками сухой кукурузы. В конторке слева от входа сидела секретарша. Рядом с ней на доске красовалась выжженная по дереву надпись "Аллисон, секретарь в приемной". Я протянула ей свою визитку со словами:

– Мне хотелось бы побеседовать с главным бухгалтером. Я расследую убийство одной из бывших сотрудниц вашей фирмы.

– О да. Я что-то слышала об этом, – откликнулась Аллисон. – Подождите минуту.

У этой девицы лет двадцати были длинные темные волосы. Она носила джинсы и галстук-шнурок, ее клетчатая ковбойка, похоже, была до отказа набита сеном, а пряжка на ремне выполнена в форме вставшего на дыбы мустанга.

– У вас здесь что? Филиал фольклорного парка в стиле кантри? – поинтересовалась я.

– Что-что? – не сразу дошло до нее.

Не желая дальше развивать эту мысль, я просто мотнула головой, а она в своих ковбойских сапожках на высоких каблуках прогарцевала мимо качающихся на петлях дверей. Вскоре Аллисон вернулась.

– Мистера Макниса сейчас нет в офисе, но вам, судя по всему, лучше поговорить с Гарри Стейнбергом, двойное "р".

– Как, Б-е-р-р-г?

– Нет, Г-а-р-р-и.

– А, поняла. Прощу прощения.

– Ничего, – прощебетала она. – Все делают эту ошибку.

– А могу я сейчас увидеться с мистером Стейнбергом? Хотя бы ненадолго.

– Он в Нью-Йорке, – объяснила она.

– А с мистером Хейкрафтом?

– Он умер. Я думала, вы знаете; его нет в живых уже несколько лет, – сказала она. – Так что фактически наша фирма сейчас "Макнис и Макнис", просто никому неохота менять всю атрибутику. Второй Макнис сейчас на совещании.

– Может, есть еще кто-нибудь, знавший ее? – поинтересовалась я.

– Скорее всего нет. Прошу прощения.

Она протянула назад мою карточку. Взяв ее, я написала на обороте свой телефон в мотеле и номер автоответчика в Санта-Терезе.

– Не могли бы вы передать эти номера Гарри Стейнбергу, когда он вернется? Я буду очень признательна ему за звонок. Если меня не окажется в мотеле, он может записать свое сообщение на автоответчик.

– Конечно, – ответила Аллисон, но можно было поклясться, что она отправит мою карточку прямой дорогой в мусорное ведро. Я внимательно взглянула на нее, но она лишь простодушно улыбнулась в ответ.

– Может, все-таки положите мою визитку вместе с запиской ему на стол? – настаивала я.

Слегка нагнувшись, она выпрямилась, держа в руке белый прямоугольник картона, и шустро наколола его на остро заточенную металлическую спицу около телефона.

Но под моим пристальным взглядом Аллисон нехотя сняла многострадальную карточку с гарпуна и оторвала задик от стула.

– Хорошо, прямо сейчас и положу ему на стол, – сдалась она и снова поскакала в контору.

– Что ж, совсем неплохая идея, – согласилась я с ней.

Вернувшись в мотель, я сделала несколько звонков.

Руфь, секретарша Чарлза Скорсони, сообщила из офиса, что он еще не вернулся в город, и дала номер его гостиничного телефона в Денвере. Я позвонила туда, но его не было на месте, и я оставила свои координаты портье.

Потом связалась с Никки, доложив обстановку, и, наконец, проверила свой автоответчик – никаких сообщений.

Тогда, облачившись в спортивный костюм, я села в машину и направилась в сторону пляжа, чтобы чуток пробежаться. Расследование пока продвигалось не больно шустро. У меня было такое ощущение, что я набрала полный подол разноцветных камешков, а вот инструкцию, как собрать из них мозаику, еще предстояло отыскать. Время, словно гигантская бумагорезательная машина, безжалостно искрошило и перемешало все факты, оставив лишь узкие полоски с отрывочными записями, по которым требовалось кропотливо восстановить реальную картину прошедших событий. За последние дни во мне накопились неудовлетворенность и раздражение, так что хотелось немного выпустить пар.

Я оставила автомобиль у пирса в Санта-Монике и потрусила в южном направлении по асфальтированной дорожке вдоль пляжа. Миновала двух старичков, склонившихся над шахматной доской, компанию тощих чернокожих подростков, с необыкновенной ловкостью катавшихся на роликовых коньках и пританцовывавших в такт неслышной мне музыке своих плейеров, потом группку гитаристов, наркоманов и бродяг, встретивших меня кривыми ухмылками. Этот отрезок тротуара был как бы последним осколком прошлого, наркотической ностальгией по 60-м годам, – те же босоногие юнцы с потухшими взорами и посыпанными перхотью длинными шевелюрами, только теперь им было уже не семнадцать, а тридцать семь, но в глазах сквозили те же мистика и отрешенность. Какой-то встречный пес решил составить мне компанию и вприпрыжку побежал рядом, радостно высунув язык и тараща на меня круглые глазенки.

У него была густая блестящая шерсть и загнутый в знак приветствия хвост. Самая обычная дворняга – с непропорционально большой головой, коротким туловищем, небольшими, но крепкими лапами, однако с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Вот так мы и бежали с ним рысцой вдоль пляжа, минуя по очереди кварталы Озона, Дадли, Паломы, Сансета, Торнтона и Парка. В конце концов добрались до Уэйв-Крест, где мой попутчик бросил меня, решив поиграть в летающую тарелочку с веселой компанией на берегу. Когда я взглянула на него последний раз, он, не переставая радостно скалиться, высоко подпрыгнул, изогнулся и ловко перехватил тарелку в полете. Это была одна из тех немногих собаченций, которые вызывают у меня искреннюю симпатию.

На бульваре Венеция я развернулась в обратную сторону, а подбегая к пирсу, сбросила скорость и перешла на шаг. Океанский бриз влажным дыханием приятно холодил разгоряченное тело. Хотя дышала я довольно тяжело, но, к своему удивлению, почти не вспотела. Во рту было сухо, а щеки полыхали. Пробежала я не слишком много, но взяла довольно резкий темп, и в результате легкие просто разрывались, словно в груди у меня была камера двигателя внутреннего сгорания. Бегала я по той же самой причине, по какой училась водить машину с ручной коробкой передач или пила черный кофе безо всего, – считая, что эти навыки могут пригодиться в чрезвычайных обстоятельствах. Сегодняшний забег также был эффективным "воспитательным средством", поскольку я решила посвятить день своему самосовершенствованию. Увы, стремление к добродетели отнимает слишком много сил и времени. Немного остыв, я залезла в автомобиль и рванула в сторону Уилшира, где находилась моя "Асиенда".

* * *


Как только я открыла дверь номера, раздался телефонный звонок. На проводе был мой приятель из Лас-Вегаса, уже раскопавший адрес Шарон Нэпьер.

– Просто фантастика, – сказала я. – Не знаю даже, как тебя благодарить. Скажи, где тебя искать, чтобы оплатить потраченное время.

– Обычным способом – почтой. Никогда не знаю, где окажусь завтра.

– О'кей, сколько с меня?

– Пятьдесят баксов – специальная скидка лично для тебя. Ведь твоя подруга нигде не фиксировалась, и разыскать ее было действительно непросто.

– Если тебе когда-нибудь понадобятся мои услуги, всегда готова вернуть долг, – сказала я, заранее зная, что понадобятся.

– Да, Кинси, вот еще что, – вспомнил он. – Эта дама работает за столами, где играют в блэкджек в казино "Фримонт", но, как мне сказали, она обслуживает и другие игры. Вчера вечером я просматривал оперативку на нее. Она довольно предприимчива и, во всяком случае, совсем не дура.

– Она, случайно, не перешла кому-нибудь дорогу?

– Пока нет, но довольно близка к этому. Ты ведь сама знаешь, в этом городе никому нет дела до того, чем ты занимаешься, если только сам не начнешь трепаться. А ей, по-моему, вовсе ни к чему привлекать к себе внимание.

– Спасибо за информацию, – поблагодарила я.

– На здоровье, – сказал он и повесил трубку.

Приняв душ и натянув слаксы и рубашку, я пообедала в ресторанчике через дорогу, отведав там жареного морского моллюска, залитого кетчупом и обложенного жареной картошкой. Прихватив с собой два стаканчика кофе, я вернулась в номер. Как только дверь за мной захлопнулась, снова зазвонил телефон. На этот раз на проводе был Чарли Скорсони.

– Ну, как там Денвер? – поинтересовалась я, едва он поздоровался.

– Неплохо. А как поживает Лос-Анджелес?

– Нормально. Сегодня вечером я отправляюсь в Лас-Вегас.

– Обычная детективная горячка?

– Вовсе нет. Я нащупала след Шарон Нэпьер.

– Прелестно. Тогда скажи ей, чтобы она вернула мои законные шестьсот баксов.

– Ну да, разбежался. Я пытаюсь выяснить, что ей известно об убийстве, а ты хочешь, чтобы она сразу насторожилась от упоминания о каком-то дурацком долге.

– Но у меня вряд ли появится случай самому ей об этом сказать. Когда ты вернешься в Санта-Терезу?

– Возможно, в субботу. В пятницу я возвращаюсь в Лос-Анджелес и собираюсь покопаться в ящиках с вещами Либби Гласс. Но думаю, это не займет много времени. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне хочется купить для тебя обещанную вкусную выпивку, – ответил он. – Я возвращаюсь из Денвера в пятницу. Может, звякнешь, когда вернешься?

Помедлив, я согласилась:

– О'кей.

– Прошу вас, мисс Милхоун, не исчезайте, – с иронией произнес он.

– Клянусь, позвоню обязательно, – пообещала я, рассмеявшись.

– Вот и прекрасно. До встречи.

Уже повесив трубку, я еще долго – дольше, чем следовало бы – ощущала у себя на лице глуповатую улыбку.

Неужели причиной был этот мужчина?

* * *


Лас-Вегас лежит в шести часах езды от Лос-Анджелеса, и я решила, что пора отправляться в путь. Было ровно семь вечера и еще довольно светло, так что я побросала свои вещички на заднее сиденье и предупредила Орлетт, что отлучусь на пару дней.

– Что говорить, если тебе будут звонить? – спросила она.

– Я сама позвоню, когда доберусь до места, и сообщу свои координаты, – сказала я.

Проехав немного по магистрали, ведущей на север в направлении Сан-Диего, я повернула на восток, на Вентуру, а затем выбралась на скоростную трассу в сторону Колорадо – одну из немногих приличных дорог во всей транспортной системе Лос-Анджелеса. Колорадское шоссе – широкая и незагруженная магистраль, прорезающая северную окраину лос-анджелесского мегаполиса. На этой трассе установлены мощные бетонные заграждения, надежно отделяющие друг от друга восточный и западный потоки автомобилей, поэтому можно спокойно менять полосу движения, не опасаясь лобовой атаки встречного транспорта. Далее я срезала большой угол, воспользовавшись северо-восточным съездом номер пятнадцать и трассой на Сан-Бернардино, и таким образом существенно сократила свой путь. При удачном стечении обстоятельств я рассчитывала успеть встретиться с Шарон Нэпьер, а затем отправиться на юг, к Солтон-Си, где обитал Грег Файф. В завершение своего круиза на обратном пути я надеялась заскочить и в Клермонт, чтобы поболтать там с его сестричкой Дианой. Пока я еще не очень четко представляла, что в конце концов даст мне это путешествие, но сбор исходной информации пора было завершать. И в этом смысле Шарон Нэпьер представляла для меня немалый интерес.

* * *


Мне нравится ездить по ночам. В душе я не большая ценительница проносящихся мимо пейзажей и никогда не выражаю восторга по поводу местных красот и чудес. Мое внимание никогда не отвлекают стофутовые скалы, по форме напоминающие изогнутые кабачки. Я не ахаю при виде огромных оврагов, вырытых когда-то мощными реками, которые давно поменяли свои русла, и не вижу ничего особенного в гигантских воронках, оставшихся от когда-то упавших метеоритов.

Для меня езда всегда просто езда, независимо от окружающих видов. Я лишь смотрю на бегущее передо мной асфальтовое полотно и желтую разделительную линию, слежу за огромными грузовиками и легковыми автомобилями с маленькими детьми, спящими на заднем сиденье, и спокойно давлю ногами педали, пока не доберусь до места назначения.


Глава 12


На горизонте замерцали карнавальные огни Лас-Вегаса. Было уже далеко за полночь, у меня все затекло, и с трудом удалось преодолеть желание проскочить мимо этой сверкающей столицы развлечений. Я не испытываю ни интереса к азартным играм, ни какого-то особого спортивного азарта, ни даже любопытства.

Лас-Вегас представляется мне как бы городом на дне моря, под слоем воды, где нет понятия дня и ночи. Люди здесь хаотически и бесцельно бродят с места на место под действием мощных и непредсказуемых течений. Все напоминает невероятно обезличенные театральные декорации, лишь имитирующие реальную жизнь, правда, в более крупном и ярком варианте. А весь город насквозь пропах жареными креветками – по доллару и восемьдесят центов за порцию.

На окраине, вблизи аэропорта, я отыскала мотель с экзотическим названием "Багдад". Это чудо выглядело словно рекламная открытка, вылепленная из марципана.

Ночной портье был облачен в оранжевую атласную рубаху с пышными, развевающимися рукавами и жилет из золотой парчи. На голове у него торчала турецкая феска с кисточкой. А голос был такой скрипучий, что мне невольно захотелось прочистить свое собственное гордо.

– Вы семейная пара, прибывшая из другого штата? – спросил он, даже не взглянув на меня.

– Нет.

– Для семейной пары из другого штата мы выдаем игровые купоны на пятьдесят долларов каждому. Я зарегистрирую вас, только никаких чеков.

Я протянула ему свою кредитную карточку и, пока он списывал данные, заполнила регистрационную форму.

Он протянул мне ключ от номера и бумажный стаканчик с мелочью для игральных автоматов, который я оставила на стойке.

Припарковав машину рядом с номером, я вылезла, решив прошвырнуться в такси по залитой искусственным светом Глиттер-Талч. Расплатившись с таксистом, я огляделась. В сторону Ист-Фримонт катился непрерывный поток автомобилей, все тротуары были забиты туристами, повсюду рябило в глазах от ярких желтых вывесок и вспыхивающих огней – "Монетный двор", "Четыре королевы"... – освещавших своим неверным светом местных работников сферы развлечений: всевозможных сутенеров, проституток, карманных воров и провинциальных артистов оригинального жанра откуда-нибудь со Среднего Запада, которые наводнили Лас-Вегас в убеждении, что при определенной ловкости и смекалке здесь совсем нетрудно достичь успеха. Я же направились в казино "Фримонт".

По пути я окунулась в запахи китайской кухни и жареных цыплят, причудливым образом смешавшиеся с ароматом духов обогнавшей меня дамы, одетой в брючный костюм из ярко-голубого полиэстра с узором из печатного текста, что делало ее похожей на ходячую газету. Я с интересом наблюдала, как она остановилась в вестибюле и стала совать четвертаки в пасть "однорукого бандита".

Слева от меня стояли столы для игры в блэкджек. Поговорив с одним из распорядителей, я узнала, что Шарон Нэпьер появляется на работе в одиннадцать утра. В общем-то я и не рассчитывала сразу ее встретить, просто хотелось подышать духом этого заведения.

В казино гудели людские голоса, за столами для игры в кости крупье, словно машины, лопатками передвигали фишки взад и вперед по ведомым только им правилам.

Как-то раз мне довелось побывать в Неваде на фабрике по производству игральных костей и с восхищением наблюдать, как автомат схватил мощную шестидесятифунтовую плиту из нитроцеллюлозы толщиной в дюйм, мгновенно разрезал ее на кубики несколько больше конечного размера, обточил, покрыл для твердости специальным составом и отполировал, сверлом наметил на всех гранях ямочки и особыми кисточками заполнил их резиновой массой. Новенькие косточки напоминали мне крошечные брикетики вишневого мармелада и вполне могли бы сойти за малокалорийный десерт. Между тем я наблюдала, как игроки делают свои ставки. Все эти "пасую" – "не пасую", "хожу" – "пропускаю", "поляна", "большая шестерка", "большая восьмерка" были для меня тайной за семью печатями, и не хватило бы жизни вызубрить этот катехизис, слова из которого так таинственно и сосредоточенно, будто заклинания, по очереди произносили все участники игрального действа. Над игроками повисло сизое облако сигаретного дыма, сдобренного перегаром выпитого виски. Над столами были укреплены большие затемненные зеркала, в которые, должно быть, утыкалось уже огромное количество алчущих глаз, непроизвольно искавших тайных подсказок от своих небесных покровителей. Но те, как всегда, хранили молчание. Атмосфера в зале напоминала обстановку в переполненном универмаге "Вулфорт" накануне Рождества, когда обезумевшие посетители никому не доверяют нести свои покупки. В этот момент даже сотрудники магазина могут обмануть, заболтать и обокрасть вас, так что полагаться можно только на себя. Я испытала мимолетное уважение к столь отлаженной и надежной контрольно-финансовой машине, свободно пропускавшей через себя огромную массу денег, лишь мизерная часть которых возвращалась обратно в карманы игроков. Неожиданно почувствовав страшное изнеможение, я вышла из казино и остановила такси.

* * *


В моем "багдадском" номере бушевал ближневосточный стиль. На полу лежал лохматый темно-зеленый палас из хлопка, а стены были оклеены обоями из золотисто-зеленой фольги, разрисованной пальмами, на которых я разглядела какие-то гроздья – не то фиников, не то летучих мышей. Закрыв дверь, я сбросила туфли, откинула покрывало и с облегчением залезла под простыни. Потом проверила свой автоответчик в Санта-Терезе и позвонила полусонной Орлетт, сообщив ей номер телефона, по которому со мной можно здесь связаться.

Проснувшись около десяти утра, я ощутила первые слабые признаки головной боли – словно с похмелья после бурной вечеринки. Похоже, так на меня действовала общая атмосфера Лас-Вегаса – напряжения и страха, на что мой организм мгновенно отреагировал первыми симптомами расстройства. Я приняла две таблетки тайленола и постояла под теплым душем, рассчитывая избавиться от подступающей тошноты. У меня было ощущение, что я объелась холодной воздушной кукурузы в масле и запила все это целым литром приторного сиропа.

Когда я вышла из своего отсека, яркий солнечный свет заставил меня прищуриться. Воздух по крайней мере был свежий, а вот сам город днем выглядел каким-то придавленным и осевшим, словно вернувшись к своим нормальным пропорциям. Сразу за мотелем начиналась бледно-серая дымка бесконечной пустыни, сгущавшаяся на горизонте в розовато-лиловую полоску. Дул мягкий и сухой ветер, обещая в скором времени изнуряющую жару, о которой и теперь можно было догадаться по дрожащим столбам солнечного света, которые мерцали в глубине пустыни, отражаясь от поверхности каких-то усыхающих водоемов. Лишь редкие кусты серебристой полыни разнообразили пустоту безлесного пейзажа, окаймленного грядой далеких холмов.

Для начала я заехала на почту, чтобы отправить обещанные пятьдесят долларов своему приятелю, а потом решила наведаться по адресу, который он сообщил по телефону. Шарон Нэпьер проживала в двухэтажном многоквартирном комплексе на противоположной окраине города. Это был оштукатуренный дом нежно-розового цвета с обгрызенными углами, будто их отъели какие-то голодные животные, бродящие здесь по ночам. На почти плоской крыше валялись камни и мусор, сбоку свисала ржавая пожарная, лестница. Весь обозримый ландшафт состоял из скал, кустов юкки и кактусов. Здесь было не больше дюжины строений, сгрудившихся вокруг бассейна, имевшего форму большой фасолины. Весь комплекс отделял от автостоянки шлакобетонный забор серовато-коричневого цвета. В бассейне плескались двое ребятишек, а у дверей одной из нижних квартир стояла средних лет женщина, зажав между ногами пакет с продуктами и пытаясь ключом открыть дверь. Парень-мексиканец поливал тротуар из шланга. На другой стороне комплекса находились дома, рассчитанные на одну семью. Чуть поодаль, через улицу, я заметила незастроенный участок. Квартира Шарон размещалась на первом этаже, ее имя значилось на белой пластиковой полоске, укрепленной на почтовом ящике. Хотя шторы в квартире были задернуты, но с некоторых крючков петли соскочили. В результате полотно загнулось внутрь и отвисло, образовав щель, через которую я смогла рассмотреть столик с пластиковой крышкой кремового цвета и два простых кухонных стула из такой же пластмассы. На углу стола я заметила телефон, под который была подложена стопка каких-то бумаг. Рядом стояла кофейная чашка со следами ярко-розовой губной помады на краю. В блюдце валялась потушенная сигарета со следами той же помады. Я огляделась по сторонам – пока никто на меня особого внимания не обращал. Тогда я быстро обогнула дом и прошла к черному ходу. На задней двери тоже был номер квартиры Шарон, а неподалеку, через небольшие интервалы, располагались еще четыре двери. Перед каждой дверью были устроены небольшие прямоугольные загончики, огороженные заборами из шлакобетона высотой на уровне плеча, наверное, чтобы создать иллюзию собственного, пусть и небольшого, палисадника. За заборами стояли мусорные баки. Шторы на кухне тоже были задернуты, и я осмотрела крошечный палисадник. Около крыльца Шарон разместила шесть кустов герани в горшках, у самой стены стояли два складных алюминиевых стула, а возле двери лежала груда старых газет. Справа от входа виднелось небольшое оконце, за ним – окно побольше. У меня не было возможности проверить, чье это окно – ее спальни или соседское. Окинув взглядом незастроенный участок, я "окинула палисадник и, обогнув дом с другой стороны, снова оказалась на улице, села в машину и направилась во "Фримонт".

У меня было ощущение, что я никуда отсюда не уходила: все та же дама в ярко-голубом продолжала швырять четвертаки в пасть игрального автомата. Я заметила, что волосы у нее на затылке скреплены глянцевой заколкой из красного дерева. Мне показалось, те же люди, что и вчера, прилипли к столам, где бросали кости, и тот же крупье механически двигал фишки лопаткой взад и вперед, словно сметал дорогой мусор. По залу ходила буфетчица с тележкой, предлагая напитки, и здесь же внимательно за всем наблюдал здоровенный мужик – как я догадалась, переодетый в гражданское сотрудник службы безопасности, – старавшийся прикинуться обычным проигравшимся туристом.

Из открытых дверей кабаре до меня доносился ровный, но довольно похотливый голосок певицы, которая напевала какую-то мешанину из бродвейских мюзиклов. Я перехватила ее жеманный взгляд, приглашавший посетителей зайти в полупустой зал, в свете прожекторов припудренное лицо светилось неестественно розовым цветом.

Найти Шарон Нэпьер оказалось совсем нетрудно. Это была высокая, порядка пяти футов и десяти дюймов, стройная женщина, казавшаяся еще выше из-за туфель на шпильках. Она относилась к тем дамам, которых обычно рассматривают снизу вверх: длинные точеные ножки, удачно подчеркнутые черными сетчатыми чулками, и черная мини-юбка, еле прикрывающая ягодицы. У нее были узкие бедра, плоский живот и тугие груди, заметно выпиравшие вперед. Она носила черную обтягивающую блузку-боди с глубоким вырезом и вышитым над левой грудью именем, которое я легко сумела прочесть. Волосы у нее были пепельного цвета, в ярком свете казавшиеся бесцветными, а глаза имели фантастический зеленый оттенок, что я отнесла на счет тонированных контактных линз.

У Шарон была бледная, без единого пятнышка кожа, а лицо своими тонкими, правильными чертами и белизной напоминало хрупкую яичную скорлупу. Ослепительно розовая помада эффектно подчеркивала полноту и сочность роскошных губ. Такой ротик явно предназначался не только для естественных надобностей. Практически все в ее поведении и внешности сулило жаждущим невообразимое сексуальное удовольствие – разумеется, за соответствующую и, думаю, немалую цену.

Шарон раздавала карты выверенными, механическими движениями и необыкновенно быстро. Вокруг стола, за которым она работала, сидели трое мужчин, и все хранили молчание. Для общения использовались самые скупые средства: поднятая рука, перевернутые или подсунутые под сделанную ставку карты, пожатие плечом в случае, когда открывалась верхняя карта. Две картинкой вниз, одна открыта. Шлеп, шлеп. Один игрок потер краем своей верхней карты по столу, предлагая вскрыться. На второй раздаче у одного из участников оказался блэкджек, и Шарон выплатила ему выигрыш – двести пятьдесят долларов фишками. Я имела возможность наблюдать за ним, пока она собирала карты, тасовала и снова раздавала. Это был довольно худой мужчина с узкой лысоватой головой и темными усами. Рукава рубахи у него были закатаны, а подмышки потемнели от пота. Его внимательный взгляд скользил по ее телу и непроницаемому лицу – холодному и бесстрастному, с горящими, как у кошки, глазами.

Она вроде бы не обращала на него особого внимания, но по всему чувствовалось, что этим двоим позднее будет чем заняться наедине. Я перешла к соседнему столу, чтобы понаблюдать за ней с более удобного расстояния. В час тридцать Шарон ушла на перерыв, и ее подменил другой дилер. А она направилась через все казино в комнату отдыха, где взяла кока-колу и закурила сигарету. Я последовала за ней и спросила:

– Если не ошибаюсь, Шарон Нэпьер?

Она пристально посмотрела на меня зелеными глазами с флюоресцентным, почти бирюзовым оттенком, обрамленными густыми темными ресницами, и ответила:

– Не припомню, чтобы мы встречались раньше.

– Меня зовут Кинси Милхоун, – представилась я. – Разрешите присесть?

В знак согласия она просто пожала плечами. Потом достала из кармана пудреницу и, взглянув в зеркало, поправила смазанную на верхнем веке тень. Хотя, как я сейчас заметила, ресницы у нее были накладными, но эффект получался потрясающий – глаза имели просто экзотический вид. В завершение, опустив мизинец в крошечную баночку с розовым блеском и проведя им по губам, она освежила свои роскошный рот.

– Так чем могу вам помочь? – наконец произнесла она, на секунду оторвав взгляд от зеркала пудреницы.

– Я расследую смерть Лоренса Файфа, – сразу перешла я к делу.

При этих словах она замерла, будто парализованная.

Если бы я собиралась ее фотографировать, то лучшей позы нельзя было придумать. Но уже через секунду Шарон опять ожила – захлопнула пудреницу, засунула в карман и закурила. Она глубоко затянулась, не отрывая от меня взгляда. Потом стряхнула пепел и резко выпалила, сопровождая каждое слово, будто выстрелом, облачком дыма, вырывавшимся изо рта:

– Он был настоящим дерьмом.

– Да, мне доводилось это слышать, – кивнула я. – Вы долго работали под его началом?

Она улыбнулась:

– Вижу, вы неплохо приготовили свое домашнее задание. И могу поспорить, знаете точный ответ и на последний вопрос.

– Более-менее, – согласилась я. – Но многое мне пока неизвестно. Не согласитесь просветить меня?

– Насчет чего?

Я пожала плечами:

– Ну, как вам с ним работалось? И что вы почувствовали, узнав, что он умер?..

– Это был настоящий мерзавец, и, узнав о его смерти, я вздохнула с облегчением, – сказала она. – Я проклинала свою секретарскую работу по причине, о которой вам не догадаться.

– Вижу, нынешняя работа вам больше по душе, – заметила я.

– Послушайте. Мне нечего здесь с вами обсуждать, – бросила она отрывисто. – Кто вас ко мне направил?

– Никки, – ответила я, решив зацепиться за эту возможность продолжить беседу.

Похоже, Шарон испугалась:

– Но ведь она в тюрьме. Не так ли?

– Уже на свободе, – сказала я, помотав головой.

Она что-то прикинула в уме и спросила более мягким тоном:

– И что, у нее теперь есть деньги?

– Она не бедствует, если вы это имели в виду.

Резким движением Шарон затушила сигарету, буквально размазав ее по пепельнице, и отрывисто произнесла:

– Я заканчиваю в семь. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и там не поболтать немного?

– А сейчас вы ничего больше не хотите рассказать?

– Только не здесь, – ответила она и продиктовала свой адрес, который я, хотя он мне и так был известен, занесла в блокнот. Потом Шарон кинула быстрый взгляд налево, и мне даже показалось, что подняла руку, приветствуя кого-то, а на лице у нее вспыхнула и сразу растаяла легкая улыбка. Она как-то неуверенно посмотрела в мою сторону и слегка развернулась, закрыв мне обзор. Я автоматически попыталась заглянуть ей через плечо, но она отвлекла внимание, коснувшись ногтем моей руки. Я взглянула на нее – она смотрела на меня сверху вниз с отсутствующим выражением на лице.

– Это был начальник нашей смены, мой перерыв закончился.

Она лгала с отменной наглостью, демонстрируя, что ей абсолютно наплевать на реакцию собеседника.

– Значит, увидимся в семь, – сказала я.

– Лучше в семь сорок пять, – предложила она. – Мне нужно немного проветриться после работы.

Набросав название своего мотеля и номер телефона, я вырвала листок из блокнота и протянула ей. Плотно свернув, она засунула его в пачку с сигаретами за целлофановую обертку и удалилась, грациозно покачивая бедрами и даже не обернувшись.

Раздавленный окурок еще слабо дымился, испуская едкий запах, и мой желудок начал проявлять новые признаки протеста. Я намеревалась еще поболтаться здесь и последить за Шарон, но руки дрожали, и вообще мне надо было полежать. Чувствовала я себя совсем неважно и уже начала думать, что ночные симптомы гриппа оказались вовсе не случайными. С затылка по всей голове опять растекалась тупая, ноющая боль. Я направилась через вестибюль на выход. Свежий воздух на какое-то время привел меня в чувство, но, к сожалению, ненадолго.

Добравшись до "Багдада", я купила в автомате банку севен-ап. Хорошо было бы и перекусить, но я боялась, что еда не удержится в желудке. День едва перевалил за полдень, и у меня не было никаких срочных дел аж до вечера. Поэтому, повесив на дверь табличку "Не беспокоить", я залезла в свою неразобранную кровать и плотно укуталась в покрывало. Кости мои уже начали ныть, и прошло немало времени, пока я наконец немного согрелась.


Глава 13


Телефон звонил с пугающей пронзительностью, и я проснулась, будто от толчка. В комнате было темно, я никак не могла сообразить, сколько времени и что это за постель. Чувствуя сильный, жар и озноб, с трудом нащупала телефонную трубку и перевернулась, опершись на один локоть, отчего покрывало свалилось на пол. Потом щелкнула выключателем и прищурила глаза от резкого, неприятного света.

– Алло?

– Кинси, это Шарон. Вы не забыли про меня?

Я взглянула на часы, было уже восемь тридцать.

– Черт возьми, прошу прощения, – промямлила я. – Вы еще побудете дома некоторое время? Я случайно заснула и сейчас выезжаю.

– Ладно уж, – ответила она без особого энтузиазма. Похоже, у нее были планы поинтереснее. – О, подождите. Кто-то звонит в дверь. – Она со стуком положила трубку, и я сразу представила знакомый твердый пластик кофейного столика. Оставалось ждать, когда она там освободится. Я с трудом поверила, что умудрилась проспать, и костерила себя за такой промах. С другого конца провода донесся приглушенный звук открываемой двери и ее удивленное восклицание. Вдруг раздался короткий глухой выстрел.

Зажмурившись от ноющей боли в голове, я присела на кровати и приложила ухо к трубке, прикрыв микрофон ладонью. Что же там случилось? К телефону с той стороны кто-то подошел. Рассчитывая услышать голос Шарон, я уже почти окликнула ее по имени, но что-то заставило меня захлопнуть рот. Сначала я услышала дыхание, а затем какой-то бесполый, приглушенный голос.

От свистящего "алло" меня прошиб озноб. Я закрыла глаза, заставив себя молчать, по всему телу мгновенно разлилась тревога, так что стук сердца отдавался даже в ушах.

Раздался короткий щелчок, и линия прервалась. Бросив трубку, я быстро сунула ноги в туфли и, уже выбегая из комнаты, схватила куртку.

Прилив адреналина вытеснил боль из моего тела. Хотя руки еще тряслись, но по крайней мере я уже могла двигаться. Закрыв дверь, я бросилась к машине. Потратив пару секунд, чтобы попасть ключом в гнездо зажигания, наконец завела машину и, развернувшись, помчалась к дому Шарон. По дороге достала из "бардачка" фонарь и проверила его – батарейки были в порядке. Пока я неслась по ночным улицам, тревога моя нарастала. Одно из двух – либо она разыгрывала меня, либо уже мертва, и, похоже, я догадывалась, какой вариант более вероятен.

Я остановила машину напротив ее дома. Там не наблюдалось никаких признаков активной деятельности.

Вокруг тоже никого не было. Ни групп зевак, ни скопища полицейских машин вдоль улицы, ни завывания сирен. У обочины стояло довольно много автомобилей, а окна почти всех видных мне отсюда квартир были освещены. Обернувшись, я взяла с заднего сиденья портфель и извлекла оттуда пару резиновых перчаток. Ладонь коснулась короткого ствола самозарядного пистолета, и я переборола отчаянное желание сунуть его в карман ветровки.

Трудно было заранее сказать, что именно я увижу в ее квартире и кого повстречаю, но оказаться там с заряженным пистолетом, если выяснится, что она действительно мертва, мне было уж совсем не с руки. Поэтому, оставив пистолет лежать на месте, я вышла из машины, заперла ее и сунула ключи в карман джинсов.

Я в темноте пересекла дворик перед главным входом в квартиру. Вдоль пешеходной дорожки были предусмотрительно рассажены ориентиры – шесть кактусов, торчащих по краям, словно маяки, и украшенных яркими желто-зелеными цветами. Эти растения создавали даже более праздничный эффект, чем иллюминация.

Квартира Шарон была погружена во мрак, а знакомая мне по предыдущему визиту смотровая щель исчезла – кто-то плотно задернул шторы. Я постучала в дверь.

– Шарон? – произнесла я по возможности уверенным голосом, одновременно продолжая внимательно наблюдать за окнами и дверью – не пробьются ли оттуда лучи света. Затем натянула резиновые перчатки и повертела дверную ручку. Закрыто. Я постучала еще раз и вновь окликнула. Изнутри не доносилось ни звука. Что же предпринять, если кто-то притаился в квартире? Я решила пройти к черному ходу и обогнула дом с торца. Откуда-то из квартир верхнего этажа доносились звуки стереомагнитофона. Спина опять заныла от боли, а к щекам прихлынул жар, как после приличной пробежки, и сейчас я уже затруднялась сказать, что было причиной – грипп или страх. Стараясь не шуметь, я быстро двигалась по дорожке вдоль задней стены дома. Кухня Шарон оказалась единственной, где не горел свет. Над всеми дверьми черного хода висели фонари, которые отбрасывали неяркий, но довольно сильный свет на расположенные напротив каждой квартиры палисадники. Я попробовала повернуть ручку двери черного хода. И здесь заперто. Тогда я постучала в окошко.

– Шарон? – окликнула я, напряженно пытаясь уловить какие-нибудь звуки из глубины квартиры. Но все было тихо. Тогда я обследовала заднее крыльцо. Если она хранила запасные ключи вне дома, то наверняка прятала их где-нибудь поблизости. Я обратила внимание, что в двери сделаны небольшие стеклянные вставки, и, на худой конец, можно было выбить одну из них. Для начала я пошарила пальцами по маленькому выступу над дверным проемом, но тот оказался слишком узок для ключей. Все цветочные горшки у крыльца стояли ровно и, похоже, не сдвигались, а беглый осмотр их содержимого не выявил никаких посторонних предметов. Коврика на пороге не было. Подняв со ступенек стопку старых газет, я их встряхнула и перелистала, но никаких ключей оттуда не вывалилось. Окружающая палисадник шлакобетонная ограда была сложена из декоративных квадратных "кирпичей", примерно фут на фут, в виде своеобразного лабиринта со множеством уютных углублений и полочек, будто специально предназначенных для того, чтобы прятать там ключи.

В глубине души я все-таки надеялась, что не придется обшаривать всю стенку. Но, еще раз взглянув на стеклянные вставки в двери, я вздохнула – все же лучше заняться поисками, чем вышибать кулаком одно из этих окошек.

Справа, в самом углу загончика, стояла зеленая пластмассовая лейка, а рядом с ней валялся совок. Присев на корточки, я обшарила все декоративные дырки в бетонной загородке и в одной нащупала в конце концов ключ.

Протянув руку, я схватилась за лампочку висевшего над дверью фонаря и немного вывернула ее. Свет погас, и крыльцо погрузилось во тьму. Тогда я вставила ключ в замок, и дверь со скрипом отворилась.

– Шарон, – произнесла я охрипшим, свистящим шепотом. Меня все время подмывало выскочить из квартиры, но надо было убедиться, что здесь никого, кроме меня, нет. Держа фонарь, как дубинку, я второй рукой ощупывала стену, пока не отыскала какой-то выключатель. Это оказался пристенный светильник над раковиной. Разглядев на противоположной стене кухни выключатель верхнего света, я повернула тумблер, а сама быстро присела и отпрыгнула в сторону, чтобы уклониться от возможного выстрела. Пригнув голову и задержав дыхание, я прислонилась спиной к холодильнику и внимательно прислушалась – ни звука. Я чертовски надеялась, что не ввязываюсь в данный момент в глупейшую историю и что звук, который слышала по телефону, не был простым хлопком пробки от шампанского, а Шарон сейчас не развлекается в темной спальне запрещенными сексуальными фокусами с породистой собачкой и хлыстиком в руке.

Заглянув в гостиную, я увидела распростертую на полу Шарон Нэпьер в желто-зеленом велюровом халатике. Она одновременно напоминала мертвеца и крепко уснувшего человека, и мне хотелось узнать, кто же ее так "усыпил".

В два прыжка я пересекла гостиную и, прижавшись на секунду к стене, заглянула в темную прихожую. Рассмотреть было ни черта невозможно. Тогда, нашарив левой рукой выключатель, я зажгла свет, заливший всю прихожую и часть спальни, где, похоже, никто не скрывался. Включив свет в самой спальне, я быстро огляделась вокруг. Открытая дверь справа от меня, судя по всему, вела в ванную. Никаких признаков ограбления я не заметила.

Раздвижная дверь стенного шкафа была плотно прикрыта, и это мне не совсем понравилось. Вдруг из ванной комнаты донесся слабый скрежещущий звук. Замерев, я присела на корточки, сердце глухо упало вниз. В качестве оружия у меня был только фонарь, и я проклинала себя, что не захватила пистолет. Опять повторился тот же невнятный скрип, который вдруг показался мне ужасно знакомым. Я резко распахнула дверь и осветила ванную фонариком. Ну конечно – это обычная мышка, без устали бегающая по кругу внутри своего проволочного колеса. Ее клетка как раз стояла на полке. Щелкнув выключателем, я убедилась, что, кроме этого грызуна, здесь больше никто не прятался.

Затем я приблизилась к нише, отодвинула дверь и, подождав секунду, заглянула внутрь. Стенной шкаф был набит одеждой. Переведя дыхание, которое до сих пор пыталась сдерживать, я еще раз внимательно огляделась вокруг. Убедившись, что дверь черного хода закрыта, и, задернув занавески на кухне, я вернулась к Шарон. Потом включила в гостиной свет и опустилась рядом с телом на колени. Пулевое отверстие находилось у самого основания горла, словно медальон, в котором вместо фотографии была живая плоть.

Ковер около головы потемнел от крови и по цвету напоминал сырую куриную печень. В волосах Шарон я заметила мелкие осколки костей и поэтому решила, что пуля попала в позвоночник и разнесла его вдребезги. Что ж, так лучше для нее – все-таки меньше мучений. Судя по всему, она упала прямо на спину – обе руки раскинуты, а бедра слегка повернуты. Глаза остались полуоткрыты, их зелень уже потускнела, а пепельные волосы казались мертвенно-серыми.

Если бы я оказалась здесь, как мы и договаривались, она, возможно, осталась бы жива. Мной овладело запоздалое раскаяние, и я мысленно попросила у Шарон прощения за свои плохие манеры, за свое недомогание, за смертельную для нее задержку. Мне хотелось взять ее за руку и попытаться оживить, но это было невозможно, и вдруг до меня дошло, что если бы в тот момент я оказалась здесь, то тоже могла быть уже мертва.

Я еще раз внимательно оглядела комнату. Палас был старый и вытертый, так что следов от обуви не осталось.

Подойдя к окну, я поплотнее задернула шторы, чтобы сейчас, когда включен свет, никто не мог заглянуть с улицы. После этого я совершила уже более подробный осмотр всех помещений в квартире. Постель осталась неразобранной. В ванной валялись сырые полотенца.

Корзина для грязного белья переполнена. На краю ванны стояла пепельница с раздавленными и размазанными окурками; после сегодняшнего посещения казино мне уже была знакома эта ее манера. Квартира состояла лишь из трех основных комнат – гостиной с обеденным столом у окна, кухни и спальни. Мебель была расставлена как попало, и, похоже, самой Шарон здесь принадлежали лишь некоторые детали обстановки. Что касается общего бардака в квартире, тут явно чувствовался стиль хозяйки – грязная посуда в раковине, переполненное мусорное ведро... Я бегло просмотрела бумаги рядом с телефоном – груда уведомлений и счетов. Судя по всему, ее склонность к хаосу в финансовых делах не претерпела изменений с тех пор, как она покинула Санта-Терезу. Взяв со стола всю пачку этой бухгалтерии, я сунула ее в карман куртки.

До меня снова донесся уже знакомый металлический скрип, и я зашла в ванную, чтобы еще раз взглянуть на эту глупышку. Совсем крошечная мышка с коричневой шкуркой и ярко-красными глазками-бусинками продолжала терпеливо бегать по замкнутому кругу, оставаясь все время на месте.

– Прошу прощения, – произнесла я хриплым шепотом, почувствовав у себя на губах соленые капельки слез, и встряхнула головой, понимая, что сейчас совсем не время для сантиментов. Бутылочка с водой была еще полная, а вот еды в клетке совсем не осталось. Я положила на блюдечко несколько зеленых таблеток, лежавших рядом на полке, и снова вышла в гостиную. Подойдя к телефону, набрала номер полиции Лас-Вегаса. В памяти некстати всплыл предостерегающий голос Кона Долана. Еще не хватало, чтобы меня задержали для допроса. В трубке раздался один из этих суровых и официозных голосов.

– Приветствую вас, – начала я. Мой голос немного дрожал, и я быстро откашлялась. – Не так давно, э-э-э... слышался какой-то шум из квартиры соседки, а сейчас я решила к ней постучать, но никто не отвечает. Боюсь, не стало ли ей плохо. Не могли бы вы проверить, что там случилось?

Мое сообщение, судя по всему, вызвало у диспетчера раздражение и скуку, но он все-таки записал адрес Шарон и обещал кого-нибудь прислать.

Взглянув на часы, я поняла, что находилась в квартире не более получаса, но уже пора было убираться отсюда. Меня сейчас бы совсем не обрадовал телефонный звонок или неожиданный стук в дверь. Я проследовала назад к черному ходу, выключая везде свет и невольно прислушиваясь, не приближается ли кто-нибудь к дому.

Времени в моем распоряжении оставалось очень мало.

По дороге я еще раз взглянула на Шарон. Мне не хотелось оставлять ее в таком виде, но поделать тут я ничего не могла. Очень уж не хотелось быть замешанной в ее смерти и особенно торчать в Лас-Вегасе в ожидании встречи со следователем. И уж совсем ни к чему, чтобы досточтимому Кону Долану донесли, что я была здесь. Ее могли убрать и мафия, и какой-нибудь сутенер, а может, и тот мужик из казино, который так плотоядно поглядывал на нее, когда она выдавала ему выигранные двести пятьдесят баксов. А возможно, она знала о Лоренсе Файфе нечто такое, о чем лучше было молчать. Ее мертвые пальцы сейчас обмякли и выглядели очень изящными, увенчанные длинными ухоженными ногтями нежно-розового цвета. Вдруг у меня остановилось дыхание – ведь у нее был листок с моим именем и телефоном, который она сунула в пачку сигарет. Где же эта пачка?! Я быстро осмотрела все вокруг, сердце бешено колотилось. На пластиковом кофейном столике пачки не оказалось, хотя там валялись остатки догоревшей сигареты, от которой сохранилась только колбаска пепла. Не было сигарет ни на диване, ни на кухне. Я еще раз заглянула в ванную, чутко прислушиваясь, не приближается ли полицейская машина. И могла поклясться, что где-то вдалеке завыла сирена, прозвучавшая как сигнал к отступлению. Проклятие! Я обязана найти этот чертов клочок бумаги! Мусорное ведро в ванной было доверху забито салфетками "Клинекс", обертками от мыла и сигаретными окурками. На прикроватной тумбочке пачки тоже не было, пусто и на туалетном столике. Вернувшись в гостиную, я, поморщившись, взглянула на мертвое тело Шарон. В ее велюровом зеленом халате было два больших боковых кармана. Скрипя зубами, я присела рядом с ней на корточки. Пачка обнаружилась в правом кармане, там оставалось еще с полдюжины сигарет, а под целлофаном лежал плотно сложенный листок с моим именем, нацарапанным сверху. Я торопливо вытащила его и сунула в свою куртку.

Быстро выключив везде свет, я проскользнула к двери черного хода и слегка ее приоткрыла. Голоса раздавались уже совсем рядом, справа от меня стукнула крышка мусорного бака.

– Лучше сообщи управляющему, что у нее перегорела лампочка, – послышался женский голос так громко, будто говорившая стояла всего в шаге от меня.

– Вот сама и скажи, – ответил кто-то с раздражением.

– По-моему, ее нет дома. Свет выключен.

– Она должна быть здесь. Я видел свет в квартире лишь минуту назад.

– Шерман, но сейчас у них никого нет. Везде темнота. Она, должно быть, вышла через переднюю дверь, – предположила женщина.

Сирена взвыла оглушительно, будто через мощный усилитель. У меня бешено заколотилось сердце, а грудь словно обожгло. Я осторожно прошмыгнула в темный загончик перед крыльцом и сунула ключи в небольшую щель за пластиковой лейкой, моля Бога, чтобы только это не оказались ключи от моей машины. Выскочив из палисадника, обогнула дом с левой стороны и вышла на улицу. Мне с трудом удалось заставить себя продефилировать тихим прогулочным шагом мимо полицейской патрульной машины, остановившейся перед домом. Открыв замок на двери автомобиля, я резко дернула ручку вниз, словно за мной уже гнались. Потом стянула резиновые перчатки. Голова трещала от боли, по телу катился холодный пот, а к горлу подступала едкая горечь. Надо как можно скорее сматываться отсюда! Я судорожно сглотнула слюну. Тошнота буквально захлестнула меня, и приходилось с трудом сдерживаться, чтобы не застонать. Руки так тряслись, что я с трудом запустила двигатель, но все-таки сумела тронуться с места. Проезжая мимо входа во двор, я увидела патрульных, направлявшихся в обход к заднему крыльцу квартиры Шарон Нэпьер и державших руки на бедрах, поглаживая свои револьверы. Для обычного сигнала соседей в этой сцене было что-то уж слишком театральное, и мне подумалось, уж не позвонил ли в полицию кто-нибудь еще и с более тревожным сообщением, чем мое. Еще полминуты, и меня бы застукали в этой квартире, потребовав полных объяснений. Такой вариант мне совсем не нравился.

Вернувшись в свой "Багдад", я спешно упаковалась, решив, что пришло время улепетывать. Похоже, у меня была самая настоящая лихорадка. Чего мне сейчас больше всего хотелось, так это завернуться в теплое одеяло и отрубиться. Голова просто раскалывалась от адской боли.

Я зашла в контору к управляющему. Там оказалась его жена, своим облачением напоминавшая девушку из гарема турецкого султана, если, конечно, слово "девушка" применимо в данном случае. Это была дама лет шестидесяти пяти, с таким морщинистым лицом, будто его пересушили. На ее седой голове громоздилось что-то вроде чалмы, а на уши спускалась кокетливая вуалетка.

– В пять утра мне надо отправляться в путь. Пожалуй, лучше расплатиться заранее, – сказала я.

Спросив номер комнаты, она покопалась в картотеке и вернулась с моей регистрационной карточкой. На меня одновременно навалились невероятная усталость, тревога и боль; хотелось как можно быстрее оказаться в пути. Но пока, превозмогая себя, я должна была спокойно и доброжелательно общаться с этой "восточной" женщиной, которая еле передвигалась по комнате.

– Куда вы направляетесь? – спросила она равнодушно, подбивая на калькуляторе итоги моего проживания в мотеле. Похоже, она где-то ошиблась и заново повторяла свои расчеты.

– В Рено, – ответила я, машинально солгав.

– Вам здесь повезло?

– Что?

– Я спрашиваю, вы много выиграли? – повторила она.

– О да, весьма прилично, – сказала я. – Даже сама удивляюсь.

– Что ж, это лучше, чем у большинства, – заметила она и внимательно на меня посмотрела. – Вы, случайно, не собираетесь до отбытия звонить по междугородному?

Я помотала головой:

– Нет, я очень тороплюсь.

– На мой взгляд, вам не мешало бы немного поспать, – посоветовала она. Потом заполнила платежную квитанцию по моей кредитной карточке, и я подписала ее, забрав копию себе.

– У меня еще остались неиспользованными купоны на пятьдесят долларов, – вспомнила я. – Можете забрать их назад.

Не говоря ни слова, она сунула купоны в ящик стола.

И через несколько минут я уже мчалась по скоростной магистрали номер девяносто три на юг, до Булдер-Сити, где перескочила на федеральное шоссе номер девяносто пять. И только добравшись до Ниддлса, я наконец позволила себе отдохнуть. Остановившись в дешевом мотеле и зарегистрировавшись, я опять с наслаждением залезла под покрывало и как убитая проспала десять часов кряду. Но даже в забытьи меня не оставляла смутная тревога из-за того, что случилось в Лас-Вегасе, и безотчетное, болезненное чувство вины перед Шарон Нэпьер за ту роль, которую я невольно сыграла в ее гибели.


Глава 14


К утру я уже вполне оправилась. В небольшой закусочной через дорогу от мотеля сытно позавтракала, умяв кусок ветчины, пару яиц всмятку, несколько ржаных тостов и запив все это стаканом свежего апельсинового сока и тремя чашками кофе. Потом заправила автомобиль, проверила масло и снова тронулась в путь. После Лас-Вегаса катить по пустыне было одно удовольствие. Ландшафт не баловал разнообразием, а краски яркостью: в основном скудный, бледно-лиловый пейзаж, обильно сдобренный мелкой пылью. Безоблачное небо висело над пустыней огромным голубым колоколом, а на горизонте передо мной вытянулась причудливая бархатная бахрома далеких темно-серых гор. Было такое ощущение, что вся эта земля еще очень далека от полного освоения людьми, – я отсчитывала милю за милей, нигде не встречая ни единого огня неоновой рекламы. Все население этих диких мест составляли сумчатые крысы и земляные белки, да в горных каньонах встречались лисы и степные рыси. На скорости пятьдесят пять миль в час вряд ли рассмотришь мелких обитателей пустыни, но даже сквозь полудрему до меня доносилось громкое кваканье древесных лягушек, а из окон машины я заметила глинисто-каменистые болотца, до отказа забитые серо-коричневыми ящерками и прочей мелюзгой, которая изо всех сил тянулась к влаге, спасаясь от жгучего солнца. Здесь же бегали и забавные мураши, специально срезавшие листья и таскавшие их на спине в качестве зонтиков от солнца, а по ночам, вероятно, хранившие их в своих подземельях в сложенном виде, словно пляжные зонты. Мысль о муравьях заставила меня улыбнуться, рассеяв тяжелое воспоминание о смерти Шарон Нэпьер.

Грега Файфа я отыскала в небольшом автофургончике вблизи Дармида, на восточном берегу озера Солтон-Си. Мне пришлось прилично поколесить, чтобы найти его. Гвен говорила, что он проводит почти все время на катере, но катер сейчас вытащили из воды и поставили на ремонт, и Грег временно проживал в алюминиевом трейлере, по форме напоминавшем горбатого толстого жука.

Внутри было тесновато: на стене висел откидной столик, здесь же стояли скамья с набивным сиденьем, одновременно служившая кроватью, складной холщовый стул, полностью перегородивший дорогу к раковине, биотуалет и газовая плита. Грег сразу откупорил две бутылки пива, которые достал из небольшого, размером с картонный ящик, холодильника, стоявшего под раковиной.

Он предложил мне присесть на скамью и откинул от стены небольшой столик, опиравшийся на одну ножку.

Крышка стола уперлась мне в грудь, и, чтобы устроиться поудобнее, я развернулась боком. Сам Грег оседлал складной стул прямо напротив меня, так что мы могли в упор разглядывать друг друга. Он сильно напоминал Лоренса Файфа – те же прямые темно-коричневые волосы, правильное, чисто выбритое прямоугольное лицо, темные глаза, четкие темные брови, квадратный подбородок. Парень выглядел моложе своих двадцати пяти лет, но в улыбке проглядывал тот же оттенок высокомерия, который я наблюдала когда-то у его отца. Грег загорел дочерна, а скулы даже слегка облупились. Его отличали стройная фигура и крепкие плечи. Он был босиком, в красной хлопчатобумажной водолазке и обрезанных до колен джинсах, которые уже выцвели почти добела. Грег отпил глоток пива и спросил:

– Ты считаешь, что я похож на него?

– Да, – ответила я. – Это тебя устраивает?

Грег пожал плечами.

– Для меня это не имеет значения, – сказал он. – Во многом мы с ним были очень разные.

– Вот как?

– О Господи, – произнес он с иронией. – Давай оставим все эти околичности и перейдем сразу к вещам конкретным, если не возражаешь.

Я улыбнулась:

– С моей стороны это было бы не очень вежливо.

– С моей тоже, – согласился он.

– Так о чем бы нам лучше поговорить для начала? Может, о погоде?

– Перестань, – сказал он. – Мне известно, зачем ты здесь, поэтому давай поставим точки над i.

– Ты хорошо помнишь то время?

– Нет, если тебе угодно знать.

– С психиатрами ты был поразговорчивее, – напомнила я ему.

– Я сделал это, только чтобы не огорчать мою маму, – произнес он и тут же улыбнулся, словно осознав, что слова "мою маму" прозвучали уж слишком по-детски для его возраста.

– Несколько раз я работала по заданию твоего отца, – сказала я.

Он же, утратив всякий интерес к моей персоне, лениво ковырял ногтем большого пальца пивную этикетку. Любопытно, что же такого ему порассказали об отце? Я интуитивно решила избегать общепринятых благопристойных характеристик покойного, в данном случае Лоренса Файфа, чтобы не показаться излишне снисходительной или неискренней.

– Как мне говорили, он был порядочная сволочь, – начала я с места в карьер.

– Это уж точно, – пробормотал Грег.

Я пожала плечами:

– По отношению ко мне лично он вел себя вполне корректно Конечно, я догадывалась, что это был человек своеобразный, и, думаю, очень немногие знали его достаточно близко.

– А ты сама?

– Нет, – ответила я, слегка развернувшись на своем тесном сиденье. – А как ты относился к Никки?

– Не слишком хорошо.

– Старайся и дальше отвечать столь же лаконично. Так мне будет легче составить из твоих ответов законченную картину, – съязвила я, усмехнувшись. Но он даже не огрызнулся.

Отпив пива, я оперлась подбородком на кулак и взглянула на Грега. Иногда меня выводит из себя это нудное вытягивание клещами информации из людей, которые, видите ли, сегодня не в настроении.

– Почему бы нам не сложить этот дурацкий стол и не пойти прогуляться на природе, – предложила я.

– Это еще зачем? – буркнул он.

– Чтобы подышать свежим воздухом, юный трахальщик, а ты что подумал?

Он коротко заржал и, пока я выбиралась со скамьи, убрал с дороги свои длинные костыли.

Я сама удивилась своему желанию уязвить его, но уж больно меня достали все эти угрюмые и чопорные собеседники с поджатыми губами. Мне нравились прямые ответы на вопросы, и желательно, чтобы таких ответов было побольше. Я предпочитала общение, основанное на своего рода взаимном обмене и доверии, а не на умалчивании и выторговывании сведений. Выйдя из фургона, я побрела вперед куда глаза глядят, стараясь охладить свой пыл, а за мной по пятам тащился Грег. Он был в общем-то не виноват, просто я сама не сдержалась и поддалась праведному гневу из-за его непонимания.

– Прости, не хотела тебя обидеть, – сказала я.

Трейлер Грега стоял примерно в двухстах ярдах от кромки воды. Немного поодаль вдоль берега виднелось еще несколько автофургонов покрупнее, развернутых кабинами к воде и напоминавших стадо доисторических животных, собравшихся на водопой. Я скинула кроссовки и, связав их шнурками, повесила на шею. У Солончакового моря, как его здесь называли, был совсем вялый и невыразительный прибой, словно у навечно прирученного океана. В воде не виднелось никакой растительности, мелькнула лишь пара мелких рыбешек. Это придавало всему побережью какой-то неестественный, фантастический вид – мягкие волны так умиротворенно и сонно подкатывали к ногам, словно все живое здесь давно вымерло. А то, что осталось, было хоть и знакомым, но настолько необычным, как будто я заглянула в далекое будущее, где под грузом времени поменялись все законы бытия. Решив попробовать воду на вкус, я слегка смочила язык – она была страшно соленой и горькой.

– Это океанская вода? – поинтересовалась я.

Грег улыбнулся, по-видимому, уже отойдя после моей вспышки. Сейчас у него был довольно приветливый вид.

– Если хочешь прослушать лекцию по географии, – произнес он, – я к твоим услугам. – Впервые в его голосе чувствовалось хоть какое-то оживление.

– Разумеется, почему бы нет?

Он подобрал камень и, будто мелком на доске, начал чертить на влажном песке примерную карту местности.

– Вот это побережье Калифорнии, а здесь Байя. Там – Мексика, а недалеко от верхушки Калифорнийского залива – Юма, это примерно к юго-востоку отсюда. А здесь, к востоку от нас, – показал он на схеме, – мимо Лас-Вегаса и дальше на юг течет река Колорадо, это – Гуверская дамба. Сама Колорадо начинается в одноименном штате, но эту часть можно опустить. Вот это место называется Солончаковая впадина[5 - Речь идет о Нижнекалифорнийской впадине.], – продолжал он, уже отбросив камень и чертя по песку пальцем. При этом внимательно взглянул на меня, чтобы убедиться, что я его слушаю. – Что-то около двухсот семидесяти трех футов ниже уровня моря. И если бы Колорадо не нагромоздила у самого устья могучую природную дамбу из скал, то вода из Калифорнийского залива давно бы затопила Солончаковую впадину до самого Индио. Иногда при этой мысли меня пробирает холодная дрожь. Во всяком случае, Солтон-Си когда-то наполнилось из самой реки Колорадо, так что изначально это было пресноводное озеро.

Максимального уровня оно достигло в 1905 году, когда Колорадо в результате интенсивных дождей, ливших в течение почти двух лет, вышла из берегов и добавила сюда новые миллиарды галлонов воды. После того наводнения и были построены специальные каменные дамбы, позволяющие управлять ситуацией. А соль, вероятно, постепенно накапливалась в озере еще с доисторических времен, когда здесь произошло опускание суши. – Закончив, он выпрямился и отряхнул с рук влажный песок, похоже, удовлетворенный своей лекцией.

Мы прогуливались по пляжу – он шел по песку, засунув руки в карманы, а я шлепала босиком по мелководью.

– Извини, я вел себя как мерзавец, – наконец сказал он. – Просто был не в духе из-за своей лодки, которая сейчас в ремонте. На суше я чувствую себя не в своей тарелке.

– Но ты, надо сказать, довольно быстро пришел в себя, – заметила я с иронией.

– Да все потому, что ты употребила это слово "трахальщик". Меня до смерти забавляет, когда его произносит женщина, тем более такая, как ты. Меньше всего ожидал от тебя эдакое услышать.

– Чем ты здесь, собственно, занимаешься? – спросила я. – Ловишь рыбу?

– Иногда. А в основном плаваю на моторке, читаю, пью пиво. Расслабляюсь.

– В общем, валяешь дурака, – подвела я итоги.

Он пожал плечами:

– Я занимаюсь и более серьезными делами.

– Значит, не только лентяйничаешь, – заметила я.

– Уверяю тебя, что нет.

– А чем конкретно?

– Это долго и неинтересно объяснять, – ответил он сдержанно. – К тому же мне здесь уже скучновато. Лучше спроси о чем-нибудь другом. Задай три вопроса, как три заветных желания.

– Если у меня в запасе лишь три вопроса, то можно смело поворачивать домой, – возразила я, но в душе согласилась сыграть с ним в эту игру. Я оглядела Грега – сейчас он уже меньше походил на своего отца, а больше на себя самого. – Что ты помнишь о периоде, непосредственно предшествовавшем его смерти?

– Ты уже спрашивала об этом.

– Да, и как раз в тот момент ты на меня окрысился. Постараюсь объяснить, почему меня это интересует. Возможно, тебе станет понятнее. Мне необходимо восстановить максимально полную картину его жизни незадолго до гибели, скажем, за последние шесть месяцев. Не исключено, что он участвовал в каком-нибудь скандальном судебном разбирательстве и на этой почве возникла личная вражда. Может быть, он вел спор с соседями по поводу границ своего участка. Кто-то ведь сделал это, и необходимо просто воссоздать логическую цепь событий.

– Ничего подобного не припоминаю, – сказал он. – Могу поведать лишь о событиях внутрисемейной жизни, об остальном я мало осведомлен.

– Что ж, согласна.

– Той осенью мы как раз всей семьей были здесь. Главным образом поэтому я сюда и вернулся.

Я уже хотела задать ему следующий вопрос, но боялась, как бы он не засчитал его в число трех оглушенных, поэтому решила немного помолчать. Между тем Грег продолжал:

– Мне тогда было семнадцать. О Боже, я был еще сосунком и считал своего отца абсолютно непогрешимым.

Уж не знаю, чего там он ожидал от меня, но сам понимал, что до него мне вряд ли когда удастся дотянуть, такой уж я был сопляк. Он всегда бывал очень требователен и часто больно задевал мое самолюбие, но я стоял на своем.

Порой я ловил каждое его слово, а потом ненавидел его же за придирки. И вот когда он умер, я навсегда потерял возможность помириться с ним. Понимаешь – навсегда. Вот так-то. Я так и не перенял у него навыков к занятию каким-нибудь нормальным делом, и в конце концов у меня все застопорилось. Казалось, я застыл в одном возрасте и состоянии. Чтобы хоть что-то изменить и не прилипнуть к одному месту, я и переехал сюда. Как-то раз, когда мы бродили с ним по пляжу, ему понадобилось зачем-то вернуться к машине, и я помню, как наблюдал за ним тогда. Просто смотрел. Он шел, наклонив голову, и думал, похоже, о чем-то своем, забыв обо мне. Мне почему-то вдруг захотелось позвать его и крикнуть, как я его люблю, но, разумеется, я этого не сделал. Вот таким я его и запомнил. Его смерть здорово перевернула все в моей жизни.

– Вы были тогда только вдвоем?

– Что? Нет, всей семьей. Кроме Дианы. Она заболела и осталась у мамы. Это был уик-энд на День благодарения[6 - Национальный праздник США в честь первых колонистов. Отмечается в последний четверг ноября.]. Сначала мы на один день заехали в Палм-Спрингс, а потом отправились сюда.

– А как складывались твои отношения с Колином?

– Нормально, только не пойму, почему вся семья должна была ходить вокруг него на цыпочках. У ребенка физический недостаток, и я ему искренне сочувствовал, но не собирался из-за этого менять всю свою жизнь, понимаешь? Господи, иногда я даже мечтал на время как следует заболеть, чтобы оттянуть внимание родственников на себя. Разумеется, не теперь, а когда мне было семнадцать. Сейчас-то я отношусь к этому гораздо спокойнее, хотя и не могу полностью смириться с таким положением. Да и не вижу причины смиряться. Мы никогда не были с папой особенно близки, но ведь мне тоже было необходимо его тепло и внимание. Нередко я выдумывал наши возможные диалоги – будто рассказываю папе что-то важное, а он внимательно меня слушает. На самом деле если мы с ним о чем и говорили, то о какой-нибудь чепухе – самой настоящей ерунде. А через шесть недель его не стало.

Грег взглянул на меня и, застенчиво улыбнувшись, помотал головой.

– Обо всем этом Шекспир мог бы написать драму, – сказал он. – И для меня в этой пьесе, думаю, нашелся бы неплохой монолог.

– Значит, отец никогда не заговаривал с тобой о своей личной жизни?

– А знаешь, это уже твой третий вопрос, – заметил он. – Ведь только что ты поинтересовалась, были мы здесь с отцом вдвоем или нет. Отвечаю – нет. И он никогда мне ничего о себе не рассказывал. Я же говорила, что вряд ли смогу тебе помочь. Давай сделаем небольшой перерыв, о'кей?

Я улыбнулась в ответ, бросила кроссовки на песок и, переходя на бег, спросила, обернувшись через плечо:

– Ты как, бегаешь трусцой?

– Угу, немного, – ответил он, догнав меня и пристроившись сбоку.

– А что, если мы как следует употеем? – предложила я. – Тут есть где помыться?

– Соседи разрешают мне пользоваться их душем.

– Прекрасно, – обрадовалась я и увеличила темп.

Мы бежали, не обмениваясь друг с другом ни единым словом, целиком отдавшись яркому солнцу, влажному песку и сухому, прогретому воздуху. У меня в голове непрерывно крутился один и тот же вопрос: как же во всю эту схему вписывалась Шарон Нэпьер? Что ей было известно такого, от чего она погибла сразу, как только собралась это рассказать? Мне никак не удавалось нащупать связь между смертями Файфа и Либби, а также гибелью Шарон восемь лет спустя. Если только она не шантажировала кого-нибудь. Я оглянулась назад на небольшой, но еще вполне различимый трейлер, который из-за обманчивой перспективы плоской пустынной местности казался не правдоподобно близким. Вокруг простиралась настоящая пустыня – ни следов транспорта, ни миражей.

Я улыбнулась Грегу, а он даже не раскраснелся от бега.

– Ты в хорошей форме, – похвалила я его.

– Ты тоже в порядке. Сколько мы уже в пути?

– Минут тридцать. Может, и все сорок пять.

Мы пробежали еще немного, от бега по песку у меня уже слегка заныли икры.

– Ты не против, если я тоже задам тебе три вопроса? – сказал он.

– Валяй.

– Какие у тебя были отношения с твоим отцом?

– О, замечательные, – ответила я. – Только он умер, когда мне было всего пять лет. Они погибли вместе с матерью в автомобильной катастрофе Недалеко от Ломпока. Огромный кусок скалы свалился с откоса и разнес лобовое стекло. Спасателям понадобилось шесть часов, чтобы извлечь меня с заднего сиденья. Моя мать долго кричала от боли, но потом затихла. До сих пор я иногда слышу ее голос во сне. Нет, не вопли, а спокойный мамин голос. И тишина. Меня вырастила тетя, ее сестра.

Внимательно выслушав мой рассказ, он спросил:

– Ты замужем?

– Была, – ответила я, показав ему два пальца.

Он улыбнулся:

– Это значит "дважды" или второй вопрос?

Я рассмеялась:

– А вот это уже твой третий вопрос.

– Эй, послушай. Так нечестно.

– Ладно уж. Давай еще один, только последний.

– Ты кого-нибудь убивала?

Я взглянула на него с любопытством. Такой интерес показался мне несколько странным.

– Давай лучше взглянем на это с другой стороны, – предложила я. – Свое первое дело об убийстве я расследовала в двадцать шесть лет. Это было поручение со стороны общественного обвинения. Женщину обвиняли в убийстве собственных детей. Три девочки, все младше пяти лет. Она связала им руки и ноги, заклеила пластырем рты и затолкала в мусорные баки, где они и задохнулись. У меня до сих пор стоят перед глазами эти глянцевые полицейские фотографии, восемь на десять дюймов. В тот раз я полностью излечилась от желания кого-нибудь убить. Впрочем, так же, как и от желания стать матерью.

– Господи Иисусе, – пробормотал он. – И она действительно это сделала?

– О, само собой. Ее, разумеется, выпустили. Экспертиза определила у нее состояние временной невменяемости, и мамашу поместили в психушку. Мне про нее известно только то, что она уже давно на свободе.

– Как тебе удалось не превратиться в циника? – спросил он.

– А с чего ты решил, что нет?

* * *


Стоя под душем в соседском трейлере, я обдумывала, что еще можно попытаться узнать у Грега. Мне не терпелось побыстрее снова отправиться в путь. Если бы к вечеру удалось добраться до Клермонта, я могла бы первым делом утром побеседовать с Дианой и сразу после ленча отправиться назад в Лос-Анджелес. Я насухо вытерла волосы и оделась. Грег уже открыл для меня бутылку пива, которую я с удовольствием посасывала, пока он сам мылся. Я взглянула на часы – было три пятнадцать. Вернувшись в свой автофургон, Грег оставил входную дверь открытой и опустил лишь сетку от насекомых. Его темные волосы были еще влажными после душа, и от него слегка пахло мылом.

– У тебя видок, словно ты готовишься к полету, – заметил он, беря со стола и откупоривая бутылку пива.

– Прикидываю, что хорошо бы добраться до Клермонта засветло, – сказала я. – Не хочешь передать что-нибудь сестре?

– Она знает, где я. Время от времени мы болтаем друг с другом по телефону, чтобы не терять связи, – ответил он, присев на холщовый стульчик и водрузив длинные ноги рядом со мной на скамью. – Хочешь спросить о чем-нибудь еще?

– Если не возражаешь, несколько мелких вопросов, – откликнулась я.

– Валяй.

– Что ты можешь рассказать об аллергических расстройствах отца?

– Ну, у него была аллергическая реакция на собак, кошачью перхоть, иногда бывала и сенная лихорадка, но от чего именно, не знаю.

– У него не было аллергии на какие-нибудь продукты? Например, яйца? Или, скажем, пшеницу?

Грег отрицательно помотал головой:

– Ничего такого я не слышал. Разве что всякая фигня, летающая в воздухе, типа пыльцы и тому подобного.

– А в тот последний уик-энд, когда вы всей семьей выбрались сюда, он брал с собой свои пилюли?

– Что-то не припомню. Но, по-моему, нет. Он ведь знал, что мы отправляемся в пустыню, а воздух здесь, как правило, достаточно чистый, даже в конце лета и начале осени. Пса с нами тоже не было. Мы оставили его дома, так что папа не нуждался в своих препаратах, и не думаю, что они ему вообще могли здесь понадобиться.

– И насколько мне известно, собака погибла. По-моему, об этом говорила Никки, – сказала я.

– Угу, действительно погибла. Кстати, именно в тот наш отъезд.

У меня по спине пробежал легкий холодок предчувствия. Что-то в последней информации казалось необычным, что-то здесь было не так.

– А как вы узнали, что собака погибла? – спросила я.

Грег пожал плечами:

– Незадолго до того, как мы вернулись домой, – начал терпеливо объяснять он, слегка удивившись моему интересу к такой мелочи, – мама с Дианой заехали туда, чтобы что-то там забрать. По-моему, было это в воскресенье утром. Мы же приехали лишь в понедельник вечером. В общем, они с Дианой нашли Бруно лежащим на дороге. Судя по всему, его задавила машина. Мама даже не позволила Диане взглянуть на него поближе. Она позвонила в управление защиты животных, и их сотрудники забрали его труп. Он лежал там уже не первый день. Помню, мы все очень переживали тогда, это был просто замечательный зверь.

– Что, хороший сторожевой пес?

– Превосходный, – подтвердил Грег.

– А миссис Восс, ваша экономка? Что она собой представляла? – продолжила я.

– Насколько помню, весьма приятная женщина. С каждым умела найти общий язык. Рад бы рассказать побольше, но это, пожалуй, все, что я могу о ней вспомнить.

Допив пиво, я встала и протянула ему руку:

– Благодарю, Грег. Возможно, мне захочется еще раз с тобой встретиться, если, конечно, ты не против.

Неожиданно он с комичным поклоном поцеловал мою руку, но мне показалось, что за этим скрывалось нечто другое.

– Счастливого пути, – пожелал он с мягкой улыбкой.

От нечаянного удовольствия я тоже ему улыбнулась:

– Ты когда-нибудь видел фильм "Юная Бесси"? С Джин Симмонс и Стюартом Гренджером в главных ролях? Именно эти слова он сказал ей на прощание. По-моему, его потом приговорили к заключению или ее – уже точно не помню. Но сердце у меня просто разрывалось на части. Эту картину изредка крутят по вечерам в программе старого кино, и я бы советовала тебе как-нибудь ее посмотреть. Сама я в детстве просто балдела от нее.

– Ты ведь только на пять-шесть лет старше меня, – заметил он.

– На целых семь, – поправила его я.

– Один черт.

– Ладно, если что-нибудь откопаю, то расскажу тебе, – пообещала я.

– Удачи.

Уже выезжая на дорогу, я выглянула из окна машины.

Грег стоял в дверном проеме своего трейлера и вновь являл собой точную копию живого Лоренса Файфа.


Глава 15


К шести вечера, миновав Онтарио, Монтеклер и Помону, я добралась до Клермонта. Большинство городков, через которые я проезжала, представляют собой типично калифорнийский тип населенных пунктов, по сути дела, являясь лишь небольшими, произвольно выделенными отрезками шоссе, вдоль которых непрерывной цепью рас положились торговые предприятия и дома – им присвоены соответствующие коды, названия и они выделены сдельной точкой на карте. Выгодно отличаясь от них, Клермонт скорее напоминает небольшие опрятные поселки где-нибудь на Среднем Западе, засаженные вязами, с окруженными частоколом домишками. Традиционный парад в честь Дня независимости отмечается здесь с непременным участием народных духовых оркестров, колонн ребятишек на разукрашенных лентами и цветной бумагой велосипедах и, конечно же, почтенных мужей, облаченных в шорты-бермуды, черные носки и строгие туфли, подшучивающих над собой и пытающихся изо всех сил рассмешить публику пошлыми анекдотами и ужасными гримасами. Клермонт можно было даже признать вполне живописным городком, его почти театральные декорации на заднем плане удачно дополняла Лысая гора. Притормозив у бензоколонки, я позвонила Диане по номеру, который мне вручила Гвен, Дианы дома не оказалось, но соседка сказала, что она вернется к восьми.

Тогда, проехав немного по бульвару Индиан-Хилл, я свернула налево, на Богман-стрит. Здесь проживали мои друзья, Гидеон и Нелли. У них трое детей, столько же кошек и большая ванна с горячей водой. С Нелли мы знакомы еще со студенческих времен. Ее отличают острый ум и черный юмор, что позволяет ей никогда особенно не удивляться моему внезапному появлению на пороге их дома.

Тем не менее она, похоже, обрадовалась моему приезду, а я с удовольствием устроилась на кухне, не спеша беседуя с ней и одновременно наблюдая, как она колдует над супом. После обеда я снова позвонила Диане, и мы договорились встретиться на следующий день во время ленча.

Ну а затем мы с Нелли скинули одежки и погрузились нагишом в горячую ванну, наслаждаясь ледяным белым вином и балдея от удовольствия. Гидеон, выказав благородство, сам уложил детей спать. Эту ночь я провела на уютном диване, со свернувшейся на груди кошкой, прикидывая спросонья, настанет ли когда-нибудь такая райская жизнь у меня самой.

* * *


Мы встретились с Дианой в одном из этих модных ресторанчиков, где подают черный хлеб, нашпигованный зеленью, и которые все на одно лицо: те же лакированные деревянные стулья, сочные вьющиеся растения по стенам, макраме, окна-витражи. Официанты здесь хотя и не курят обычные сигареты, но, похоже, затягиваются кое-чем поинтереснее. Наш был худой, с поредевшей шевелюрой и темными усами; он непрерывно их поглаживал, принимая у нас заказ с таким торжественным видом, какого, на мой взгляд, все эти бутерброды вряд ли заслуживали. Лично у меня был сандвич с авокадо и ветчиной. А Диана взяла лепешку, нашпигованную букетом из овощей.

– Грег сказал мне по телефону, что обошелся с вами по-хамски, когда вы его навестили, – сказала она, рассмеявшись. Через трещину в ее лепешке наружу сочился какой-то соус, и она слизнула его.

– Когда он тебе звонил? Вчера вечером?

– Ну да, – ответила она и откусила следующий невероятно огромный кусок своего "вегетарианского чуда", после чего облизала пальцы и вытерла подбородок салфеткой. У нее были такие же, как у Грега, правильные пропорции, только слишком грузная фигура – объемистая попка уже с трудом влезала в потертые джинсы. Еще я обратила внимание, что она зачем-то припудрила симпатичные веснушки у себя на лице. Темные волосы были разделены посередине пробором и скреплены на затылке широкой кожаной полоской с деревянной шпилькой.

– Тебе известно, что Никки уже на свободе? – поинтересовалась я.

– Мама мне об этом сказала. И что, Колин вернется к ней?

– Никки как раз собиралась ехать за ним, когда мы встречались несколько дней назад, – сказала я, изо всех сил пытаясь сохранить свой сандвич целеньким. Однако толстый слой хлеба с каждым новым укусом крошился все сильнее. Но я все же уловила ее огорченный взгляд.

Было очевидно, что Колин ей дорог, а вот Никки – не очень.

– Вы встречались с моей мамой?

– Да, и она мне очень понравилась.

Слегка вспыхнув, Диана не смогла скрыть горделивой улыбки.

– Что до меня, то, по-моему, папаша был настоящий кретин, променяв ее на Никки. В общем-то Никки нормальная женщина, но какая-то холодная, вам не кажется?

Я промямлила что-то невразумительное. Да Диане, похоже, и не нужен был мой ответ.

– Мать сказала, что после смерти отца ты лечилась в психиатрической клинике, – перевела я разговор на другое.

Диана, округлив глаза, отхлебывала в этот момент из чашки мятный чай.

– Я полжизни провела в психушке, и у меня до сих пор еще не все с головой в порядке. Это настоящее мучение. Мой теперешний психиатр считает, что мне надо пройти сеанс психоанализа, но я не могу этого больше выносить. По его мнению, я должна проникнуть в "темную" половину своего подсознания. Старик просто помешан на этой фрейдистской чепухе. Знаете, обычно психоаналитики требуют, чтобы вы поведали им все самые сокровенные мечты и самые интимные фантазии, и только тогда они, дескать, смогут выправить ваши мозги в нужном направлении. До этого меня лечили по системе Рейхиана, но я осатанела от бесконечных дыхательных упражнений и обматываний полотенцами. По-моему, все это несусветная чушь.

Откусив большой кусок своего хрупкого сандвича, я кивнула ей, словно понимала, о чем она говорит.

– Никогда не бывала у психотерапевта, – честно призналась я, прожевывая очередной кусок.

– Даже на сеансе групповой терапии? – с ужасом спросила Диана.

Я утвердительно кивнула головой.

– Господи, да у вас наверняка запущенный невроз, – с видимым уважением произнесла она.

– Ну, во всяком случае, ногти пока не грызу и в постель не писаю.

– У вас, судя по всему, очень порывистая и непредсказуемая натура, не признающая никаких ограничений и тому подобного. Папаша был такой же.

– Какой такой же? – спросила я, оставив без внимания упоминание о моем характере. В конце концов, это была просто ее дикая фантазия.

– Вы сами знаете какой – он непрерывно трахал всех женщин вокруг. Мы с Грегом до сих пор частенько обсуждаем эту тему. Мой психиатр утверждает, что таким способом отец избавлялся от подсознательных переживаний. Моя бабушка очень строго воспитывала его, вот он и обратил свою энергию на других, подчиняя их своей воле, в том числе и нас с Грегом. И маму, и Никки, и трудно представить, скольких еще. Мне кажется, он никого в своей жизни не любил, кроме, может быть, Колина. Просто ужасно!

Разделавшись с сандвичем, она несколько минут вытирала рот и руки салфеткой и, аккуратно свернув, положила ее на тарелку.

– Грег мне говорил, что в тот раз ты не поехала со всеми на Солтон-Си, – сказала я.

– А, незадолго до смерти папы? Да, конечно. Меня свалил грипп, ужасная штука, и я осталась с мамой. Она очень нежная и окружила меня такой заботой. Никогда в жизни я так много не спала.

– Скажи, а как собака оказалась на улице?

– Что? – переспросила она, напряженно стиснув руки на коленях.

– Я говорю о Бруно. Грег сказал, что его сбила машина. Меня просто интересует, кто выпустил пса из дома. Может, там в отсутствие семьи оставалась миссис Восс?

Диана посмотрела на меня настороженно, быстро отвела глаза и тихо произнесла:

– По-моему, ее не было. Она тогда была в отпуске.

Потом взглянула на стенные часы у меня за спиной и, слегка покраснев, пробормотала:

– Извините, мне пора идти в класс.

– С тобой все в порядке?

– Да, просто отлично, – ответила она неуверенно, принявшись собирать сумку и книги. Казалось, она была рада хоть чем-то занять свои руки. – О, я совсем забыла! У меня тут есть кое-что для Колина, если вы увидитесь с ним. – И она достала картонную коробку. – Здесь альбом с фотографиями, который я собрала для него. – Похоже, она вся уже была мыслями в школе, манеры стали более рассеянными, а внимание расплылось. – Сожалею, но у меня больше нет времени, – смущенно улыбнулась она. – Сколько я должна заплатить за свой ленч?

– Я все оплачу, – сказала я. – Может, тебя подвезти?

– У меня машина, – ответила она, но все оживление с ее лица будто ветром сдуло.

– Диана, в чем все-таки дело? – настаивала я.

Она снова резко опустилась на стул, глядя прямо перед собой. Голос у нее упал на целую октаву вниз.

– Это я выпустила пса на улицу, – проговорила она. – В тот самый день, когда они уехали. Никки просила меня дать ему побегать, перед тем как за мной приедет мама. Я так и сделала, но, почувствовав слабость, задремала на диване в гостиной. А когда мама просигналила с улицы, быстро схватила свои вещи и выбежала из дома, совсем забыв про Бруно. Он, должно быть, бегал вокруг дома уже дня два, когда я наконец вспомнила о нем. Вот почему мы с мамой и вернулись туда. Чтобы покормить его и впустить в дом.

Ее глаза наконец встретились с моими, и, казалось, она уже была готова разреветься.

– Бедняга, – прерывисто прошептала она. Похоже, ее захлестнуло чувство неизгладимой вины. – Это из-за меня его сбила машина. Из-за моей дурацкой забывчивости. – Она прикрыла рот дрожащей рукой и часто заморгала. – У меня от этого случая на всю жизнь осталось тяжелое чувство, но я никому, кроме мамы, об этом не рассказывала, да никто и не спрашивал. Вы ведь тоже никому не расскажете? Все были просто убиты горем, узнав о его смерти, и никто даже не поинтересовался у меня, как пес оказался на улице. А сама я промолчала. Если бы Никки узнала, она бы возненавидела меня.

– У Никки нет причин для ненависти, потому что собака погибла в результате несчастного случая, Диана, – старалась я успокоить ее. – К тому же с тех пор прошло много лет. Какая теперь разница, как это случилось?

Она загадочно взглянула на меня, и я наклонилась поближе, чтобы разобрать торопливый шепот.

– Как раз когда собаки не было в доме, туда кто-то заходил. Этот неизвестный проник в дом и подменил лекарство. Вот отчего папа и умер, – расслышала я сквозь ее прерывистое дыхание. Диана судорожно полезла в сумочку за салфеткой. Плечи безвольно поникли, и, задыхаясь от подступивших к горлу слез, она начала часто всхлипывать.

Двое парней за соседним столиком с любопытством оглянулись на нее.

– О Боже милостивый, – приговаривала она хриплым шепотом.

– Давай-ка пойдем отсюда, – предложила я, взяв ее вещи в охапку и оставив на столе деньги по счету – явно больше требуемой суммы. Поддерживая Диану под руку, я подталкивала ее к выходу.

Когда мы добрались до автостоянки, она уже слегка пришла в себя и воскликнула:

– Господи, простите меня! До сих пор не могу поверить, как меня угораздило совершить ту трагическую ошибку. На мне теперь всегда будет висеть груз вины.

– Все в порядке, – успокоила я ее. – У меня и в мыслях не было подозревать тебя в чем-либо подобном. Просто когда Грег упомянул об этом эпизоде, в моей голове словно что-то щелкнуло. Но я вовсе не собиралась тебя в чем-то обвинять.

– Прямо не верится, – проговорила она, снова расплакавшись, и пристально взглянула мне в глаза. – Я ведь подумала, что вам все известно, что вы все уже раскопали. Иначе бы никогда не призналась. Я ужасно себя чувствовала все эти годы.

– Как тебе вообще пришло в голову брать всю вину на себя? Если уж кто-то решил проникнуть в дом, он все равно выпустил бы собаку. Или убил ее, обставив все как несчастный случай. Подумай, кто бы отважился забраться по лестнице в присутствии разъяренной немецкой овчарки, которая бешено лает и хрипит? – сказала я.

– Не знаю, не знаю... Может, и так. Но это был отличный сторожевой пес. И если бы тогда он оказался дома, злоумышленник вряд ли что-нибудь смог бы там сделать.

Она глубоко вздохнула, высморкалась в измятую салфетку и продолжила:

– В те дни я вела себя просто безответственно. Мне всегда очень доверяли, и это только все затрудняло, потому что я побоялась сказать им правду. И никто, кроме меня, не догадался связать между собой смерть отца и гибель собаки, а добровольно я признаться не решилась.

– Послушай, все давно закончилось, – возразила я. – Что сделано, то сделано. Не стоит убиваться до смерти. Ты же это сделала ненамеренно.

– Знаю, но результат ведь получился тот же самый, понимаете? – возразила она срывающимся голосом, а из уголков прищуренных глаз по щекам опять покатились слезы. – Он был такое дерьмо, а я его так безумно любила! Знаю, Грег ненавидел его за бесконечные придирки, а я считала отца необыкновенным человеком. И мне наплевать, кого он там трахал, такой уж у него имелся недостаток. Просто вся его жизнь оказалась очень запутанна.

Именно так и было.

Промокнув глаза бумажной салфеткой, она опять глубоко вздохнула и вытащила из сумки пудреницу.

– Почему бы тебе сегодня не отложить урок и не поехать домой? – спросила я.

– Наверное, я так и сделаю, – согласилась она, разглядывая себя в зеркало. – О Боже, настоящее чучело! В таком виде лучше нигде не появляться.

– Прошу прощения, что задела эту тему. Мне очень неловко... – сказала я.

– Нет, все в порядке. Никакой вашей вины здесь нет. А только моя. Думаю, теперь я просто обязана все рассказать своему психиатру. И он, по обыкновению, определит мое состояние как катарсис. Ведь он просто обожает такую чепуху. И скоро об этом, наверное, уже все узнают. Господи, вот и все, что мне надо.

– Послушай, Диана. Может быть, мне придется рассказать, а может, удастся и промолчать о том, что ты здесь сообщила. На самом деле я еще не знаю, как обернется расследование, но, думаю, это не должно иметь для тебя особого значения. Потому что, если кто-то решил убить твоего отца, он так или иначе сделал бы это. Таковы уж факты.

– Возможно, так оно и есть. В любом случае спасибо, что вы это сказали. Мне все-таки будет легче. В самом деле. Я даже не осознавала, каким тяжелым грузом лежит на мне это воспоминание, и только сейчас поняла.

– Ты теперь действительно в порядке? – поинтересовалась я.

Кивнув в ответ, она слегка улыбнулась.

Наше прощание заняло еще несколько минут, после чего Диана направилась к своему автомобилю. Проследив, как она вырулила со стоянки, я положила на заднее сиденье альбом, который она передала для Колина, и включила зажигание. Фактически, хотя я и пыталась ее и себя переубедить, Диана, вероятно, все же была права: если бы в доме находилась собака, посторонний бы туда не забрался. С другой стороны, был бы пес внутри дома или снаружи, живой или мертвый, все это вряд ли повлияло бы на судьбу Либби Гласс. Но по крайней мере первый фрагмент мозаики-головоломки занял свое место. На первый взгляд это не бог весть какое достижение все же позволяло установить примерную дату проникновения убийцы в дом, если, конечно, он подменил лекарство именно таким путем. Меня не покидало ощущение, что я заполнила в этом деле первую чистую страничку. Выбравшись на скоростную магистраль, проходящую через Сан-Бернардино, я рванула в сторону Лос-Анджелеса.


Глава 16


Добравшись до "Асиенды", я зашла в офис мотеля, чтобы проверить телефонные сообщения, пришедшие на мое имя. Орлетт вручила мне четыре телефонограммы, и три из них были от Чарли Скорсони. Опершись локтями на конторку, Орлетт поглощала какое-то печенье с липкой темно-коричневой начинкой.

– Что это ты жуешь?

– Взяла в диетической закусочной "Тримлин", – ответила она. – Всего шесть калорий в одной штуке. – Часть начинки прилипала у нее к зубам, словно зубная паста, и она проводила пальцем по деснам, отправляя вязкую массу обратно в рот. – Глянь-ка на этикетку.

Клянусь, во всей этой продукции нет ни одного натурального компонента. Молочный порошок, гидрогенерированный жир, яичный порошок и еще целый список всяких химических реактивов и добавок. Но знаешь что?

Я давно заметила: подделка вкуснее, чем натуральная пища. Ты сама не обращала на это внимание? Такова реальность. У обычной пищи слабый, незатейливый вкус. А если взять помидоры из супермаркета, об их вкусе можно сложить целую поэму, – сказала она и затряслась от смеха.

Я пыталась разобраться в своих телефонограммах, и Орлетт мне здорово мешала.

– Думаю, даже мука здесь искусственная, – продолжала она. – Говорят, что в дешевой еде совсем нет питательной ценности, но кому нужны эти калории? Мне нравится, если их вообще нет. Это позволит мне избежать лишнего веса. Твой Чарли Скорсони просто достал своими звонками. Сначала он звонил из Денвера, потом из Тусона, а вчера вечером уже из Санта-Терезы. Хотела бы я знать, чего ему надо. Голос у него в общем-то приятный...

– Пойду к себе в номер, – оборвала я ее трепотню.

– Ладно. Будь здорова. Если захочешь перезвонить своим абонентам, шепни мне, и я тебя соединю.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Да, вот еще что. Я дала номер твоего телефона в Лас-Вегасе паре людей, которые не пожелали оставить свои сообщения. Надеюсь, я правильно поступила. Ты ведь не просила меня вести с ними переговоры.

– Нет, все правильно, – успокоила я ее. – А ты, случайно, не знаешь, кто бы это мог быть?

– Мужчина и женщина, – ответила она беззаботно.

* * *


Придя в свой номер, я скинула туфли и позвонила в офис Чарли Скорсони, попав на Руфь.

– Насколько мне известно, он намеревался вернуться еще вчера вечером, – сказала она, – но не планировал заходить в контору. Можете позвонить ему домой.

– Хорошо, но если не застану его дома, не сообщите ли вы ему, что я уже вернулась в Лос-Анджелес? Он знает, как со мной связаться.

– Передам, – согласилась она.

Другая телефонограмма была настоящей удачей. Судя по всему, Гарри Стейнберг, бухгалтер компании "Хейкрафт и Макнис", вернулся из Нью-Йорка несколько раньше запланированного срока и хотел встретиться со мной в пятницу днем, то есть уже сегодня. Я позвонила ему, и мы коротко побеседовали, договорившись о встрече у него через час. Затем связалась с миссис Гласс и сказала, что заеду к ним сразу после ужина. Мне оставалось сделать еще один звонок, но, не ожидая ничего хорошего от предстоящего разговора, я присела на край кровати и уставилась на телефон. В конце концов плюнула и все-таки позвонила своему коллеге в Лас-Вегас.

– О Господи, Кинси, – процедил он сквозь зубы, – лучше бы мне с тобой не связываться. Я даю тебе координаты Шарон Нэпьер, и почти сразу после этого находят ее труп.

По возможности коротко я обрисовала ему реальную ситуацию, но, похоже, это его не слишком успокоило. Да и меня, по правде говоря, тоже.

– Там кто-то побывал, – повторила я. – И пока нельзя сказать наверняка, что ее убили именно из-за меня.

– Так-то так, но мне надо как-то прикрыть свою задницу. Многие хорошо помнят, как я приставал к ним с расспросами относительно этой дамы, и вдруг ее обнаруживают с пулей в горле. Как по-твоему?

Я искренне повинилась перед ним и попросила держать меня в курсе событий. Судя по всему, ему не очень-то хотелось продолжать контакты со мной. Потом, быстро переодевшись и натянув юбку, чулки и туфли на каблуках, я отправилась в здание представительства компании "Авко" и поднялась на лифте, на десятый этаж. Меня не покидало чувство вины перед Шарон Нэпьер, донимая, словно неприятная кишечная колика. Как меня угораздило проспать эту встречу? Как вообще со мной такое могло случиться? Ей было известно что-то важное, и если бы я оказалась там вовремя, то могла бы уже делать какие-то выводы, а не сшиваться то здесь, то там – по сути дела, без определенной цели. Я шла по бутафорскому ранчо компании "Хейкрафт и Макнис", любуясь свисающими со стен нелепыми кукурузными початками, и продолжала нещадно бичевать себя.

* * *


Гарри Стейнберг оказался очень приятным человеком. На мой взгляд, ему слегка перевалило за тридцать. У него были курчавые темные волосы, темные глаза и небольшая щель между двумя передними зубами. Ростом около пяти футов десяти дюймов, он отличался довольно пышной комплекцией – его талию раздуло, словно хорошо взошедшее тесто.

– Вижу, вас заинтересовала моя талия, не так ли? – спросил он.

Я смущенно пожала плечами, подумав, уж не хочет ли Гарри услышать мои комментарии по этому поводу.

Он предложил мне стул и только после этого уселся сам за свой стол.

– Позвольте кое-что вам показать, – произнес он, многозначительно подняв кверху палец. Потом выдвинул верхний ящик стола, извлек оттуда фотоснимок, сделанный "Поляроидом", и протянул мне. Я взглянула на фотографию и спросила:

– Что это?

– Отлично, – радостно заметил он. – Прекрасный ответ. Это я, когда весил триста десять фунтов. А сейчас всего-навсего двести шестнадцать.

– Вот это да, – протянула я с удивлением, снова взглянув на фотографию. Действительно, в прежние времена он был вылитая Орлетт, только переодетая в мужскую одежду.

Я просто балдею от всех этих фото типа "до и после" и рекламных призывов журнальчиков, где на одном снимке женщина – словно накачанная автомобильная шина, а на соседнем – вдруг красивая и стройная, как березка, будто потеря веса автоматически сделает вас очаровательной, точно фотомодель. Интересно, остался ли хоть кто-нибудь в Калифорнии, не поддавшийся этому самообману?

– Как же вам это удалось? – поинтересовалась я, возвращая снимок.

– Все дело в системе Скарсдейла, – объяснил он. – Чертовски противная штука. Я всего лишь разок нарушил режим – ну, от силы два. Однажды, когда весил триста пять фунтов. Помнится, тогда я не удержался на дне рождения и навалился на ватрушки и сырный пирог. А в другой вечер напился, когда меня разлюбила и бросила подружка. Поймите, при весе триста десять футов я не смел даже и мечтать о подруге. А когда она от меня ушла, просто взбесился. Правда, сейчас мы снова помирились, так что все обошлось. Мне еще надо будет сбросить фунтов двадцать пять, а после этого сделаю перерыв – только разгрузочная диета. А вы сами когда-нибудь сталкивались с системой Скарсдейла?

Как бы извиняясь за свое невежество, я покачала головой. У меня постепенно формировался комплекс полной непригодности – ни для Скарсдейла, ни для психотерапии.

– Итак, исключение алкоголя, – начал он. – Это очень жесткое условие. При разгрузочной диете вы можете себе позволить иногда лишь крошечный стаканчик белого вина, вот и все. Полагаю, свои первые пятьдесят фунтов я потерял именно по этой причине. В общем, полностью завязал с выпивкой. Просто удивительно, сколько лишнего веса дает алкоголь.

– На вас это очень хорошо отразилось, – отметила я.

– Я и в самом деле прекрасно себя чувствую, – согласился он. – Самочувствие – очень важная штука. Но оставим это. Итак, что бы вы хотели узнать о Либби Гласс? Секретарша в приемной сказала, что вы ею интересовались.

Я объяснила ему, кто я такая и почему интересуюсь обстоятельствами смерти Либби. Гарри внимательно все выслушал, лишь иногда задавая мелкие вопросы.

– Так что конкретно вы хотите услышать от меня? – спросил он в заключение.

– Как долго она занималась счетами Лоренса Файфа?

– Очень рад, что вы задали именно этот вопрос, поскольку, готовясь к вашему визиту, я кое-что просмотрел по этому пункту. Мы подняли ее финансовые отчеты примерно за год. Юридическая фирма Файфа и Скорсони сотрудничала с нами всего шесть месяцев. Даже немного меньше. Мы вводили все данные в компьютер, а Либби контролировала и приводила всю информацию в порядок, внося необходимые поправки. Надо сказать, она была очень квалифицированный бухгалтер. Чрезвычайно ответственная и по-настоящему трудолюбивая.

– Вы находились с ней в дружеских отношениях?

– Довольно приятельских. Хоть я и был тогда неуклюжим толстозадым слоном, но просто обожал ее. И у нас установились отношения, как между братом и сестрой, – в общем, платонические. Нет, я с ней не спал.

Просто раз в неделю обедали вместе, иногда что-нибудь еще в том же роде. Бывало, выпивали после работы.

– А сколько всего балансовых счетов их фирмы она обработала?

– За все время? Порядка двадцати пяти, может быть, тридцати. Она была очень честолюбива, но иногда ей платили черной неблагодарностью... за все хорошее, что она делала.

– Что вы имеете в виду?

Он встал и плотно прикрыл дверь в кабинет, молча показав пальцем на офис через стенку.

– Дело вот в чем. Старик Хейкрафт был мелкий тиран, настоящий женоненавистник. Либби вполне справедливо считала, что если она много и добросовестно работает, то вправе рассчитывать на повышение зарплаты и рост по службе, но не тут-то было. У этих ребят не побалуешь. Хотите знать, как я добился повышения? Все время грозил уволиться. Целых шесть месяцев грозился уйти в другую фирму. У Либби такого и в мыслях не было.

– А сколько ей платили?

– Не знаю. Хотя можно было бы посмотреть. Одно могу сказать – меньше, чем она того заслуживала. У Файфа и Скорсони были большие счета – не самые большие, но весьма и весьма солидные. По-моему, она чувствовала, что там не все чисто.

– Насколько я понимаю, в основном она вела финансовые дела Файфа и Скорсони?

– Да, вначале она преимущественно занималась их счетами. Позднее время распределилось в пропорции пятьдесят на пятьдесят. Главная задача в управлении бухгалтерскими делами наших клиентов всегда состояла в том, чтобы следить за правильностью оформления всех сделок, связанных с их имуществом. Либби говорила, что в этом заключалась основная тяжесть ее работы. Покойный Файф вел массу запутанных бракоразводных процессов, что приносило ему неплохие дивиденды, но он не всегда законно их оформлял.

Мы также готовили для них дебиторы по расчетам, оплачивали счета их конторы, контролировали доходы компании и вносили предложения по инвестированию. Ну, что касается консультаций по инвестициям, мы здесь не слишком много сделали, поскольку они недолго были нашими клиентами, хотя, по сути, это одна из главных задач нашего бизнеса. Мы стараемся воздерживаться от активных консультаций по инвестированию, пока не уточним состояние наших клиентов. В общем, вряд ли здесь стоит слишком вдаваться в подробности, но я мог бы ответить на другие интересующие вас вопросы более общего порядка.

– Вы не могли бы сказать, как распределилось имущество Файфа после его смерти?

– Целиком отошло детям. Его поделили поровну между ними. Я никогда не видел самого завещания, но участвовал в оценке стоимости имущества.

– А вам не доводилось вести дела новой юридической фирмы Скорсони? – полюбопытствовала я.

– Нет-нет, – осветил Гарри. – Пару раз я с ним встречался уже после смерти Файфа. И он показался мне порядочным человеком.

– Можно ли взглянуть на старые бухгалтерские книги?

– Нет, – ответил он. – Только в том случае, если я получу письменное согласие самого Скорсони, но не думаю, чтобы вы там нашли что-нибудь интересное, если не разбираетесь в бухгалтерии. Наша бухгалтерская система не слишком сложная, только не вижу особого смысла копаться в этих бумагах.

– Возможно, вы правы, – согласилась я, стараясь припомнить, что еще хотела бы у него узнать.

– Не хотите ли кофе? Прошу прощения, мне следовало бы предложить это раньше.

– Нет, благодарю. Все нормально, – успокоила я его. – А что вы знаете о личной жизни Либби Гласс? Как, по-вашему, могла она спать с Лоренсом Файфом?

Гарри расхохотался:

– Вот этого не скажу. Знаю только, что еще с колледжа она дружила с одним типом, но потом бросила его. Кстати, по моему совету. И у меня были на то основания.

– Какие же?

– Он как-то приходил наниматься к нам на работу. Мне тогда была поручена проверка кандидатов. Ему предложили для начала должность курьера на посылках, но он даже и слушать отказался. Кроме того, держался очень враждебно и, если хотите начистоту, был откровенно "под балдой" от наркотиков.

– А у вас, случайно, не сохранилась его анкета? – спросила я и заметила на лице у Гарри легкое замешательство.

Он внимательно взглянул на меня и сказал:

– Только мы с вами об этом не говорили, о'кей?

– Заметано.

– Хорошо, попробую что-нибудь раздобыть, – пообещал он. – Только не здесь. Эта бумага должна быть в архиве. Мы храним там все старые документы. Все бухгалтеры – настоящие бумажные крысы. Мы никогда ничего не выбрасываем, и все бумаги у нас обязательно с подписями.

– Благодарю, Гарри, – сказала я. – Вы просто не представляете, как можете меня выручить.

Он радостно улыбнулся:

– Заодно поищу там и старые бумаги Файфа. Надеюсь, найти их не составит особого труда. А что касается вашего последнего вопроса относительно Либби, то не думаю, что у нее была связь с Лоренсом Файфом. – Он взглянул на часы. – К сожалению, у меня назначена встреча.

– Еще раз спасибо, – сказала я на прощание и с удовольствием пожала ему руку.

– Нет проблем. Заглядывайте в любое время.

В мотель я вернулась в половине четвертого. Бросив на жесткий пластиковый стул подушку с кровати, я водрузила пишущую машинку на хромой письменный стол и полтора часа печатала свои детективные заметки. Хотя пришлось убить кучу времени на канцелярскую работу, но тут ничего не поделаешь – уж больно много ее накопилось. Когда я наконец добралась до последнего параграфа, у меня уже затекла поясница и заныло между лопатками. Быстренько переодевшись в свою беговую форму, я сразу почувствовала, насколько она пропиталась потом и выхлопными газами. Так что придется поискать по дороге прачечную-автомат. Я потрусила в сторону южного Уилшира, просто для разнообразия, и проскочила по Двадцать шестой улице через квартал Сан-Висенте.

Выбравшись на покрытую травой разделительную полосу, я вынуждена была перейти на шаг. Что бы там ни говорили, но бег не обходится без боли, и есть шанс постепенно познакомиться со всеми частями своего тела.

Бедра у меня заныли, я почувствовала тянущую боль в голенях, которую пыталась не замечать, продолжая тяжело передвигать ноги. По пути я еще удостоилась нескольких грубых реплик двух охламонов, проскочивших мимо меня на грузовом пикапе. Добравшись наконец до мотеля, я приняла душ, снова облачилась в джинсы и заскочила в "Макдоналдс", где проглотила чизбургер, жареную картошку и средних размеров стакан кока-колы. Было уже без четверти семь. Я заправила свою старушку бензином и двинула через холмы в Шерман-Оукс.


Глава 17


Миссис Гласс открыла мне дверь, когда дверной звонок еще не отзвенел. Гостиная на сей раз была более-менее прибрана – из всех швейных принадлежностей я заметила лишь отрез ткани на ручке дивана. Раймонда нигде видно не было.

– У него сегодня был трудный день, – объяснила она мне. – Лайл заехал к нам по дороге домой, и мы уложили Раймонда в кровать.

Даже телевизор был выключен, так что я удивилась, чем же Грейс сама занимается по вечерам.

– Вещи Элизабет хранятся в подвале, – прошептала она. – Я только возьму ключ из коробки.

Через минуту она вернулась, и я направилась вслед за ней по коридору. Свернув налево, мы приблизились к двери, ведущей в подвал. Дверь была заперта, и, открыв ее, она щелкнула выключателем у начала лестницы. В нос ударил затхлый запах хранившихся в подвале старых оконных рам и остатков масляной краски. Я спускалась в двух шагах позади Грейс по узкой деревянной лестнице, ступеньки которой опасно накренились вправо. Еще с лестничной площадки я заметила голый цементный пол и целый штабель деревянных реек и дранки, громоздившийся почти до потолка. Что-то здесь сразу показалось мне странным, но я не поняла, что именно, пока не почувствовала резкий порыв воздуха. Лампочка разлетелась вдребезги, обдав нас дождем мелких стеклянных осколков, и подвал мгновенно погрузился во тьму. Грейс испуганно вскрикнула, я схватила ее за руку и осторожно повела назад, вверх по ступенькам. По дороге я на секунду потеряла равновесие, и она с ходу наткнулась на меня. Где-то там, внизу, был выход на улицу, потому что я услышала скрип двери, стук и, наконец, чьи-то быстрые шаги по бетонным ступенькам уже снаружи. Я кое-как сумела освободиться от объятий Грейс и, осторожно подталкивая ее перед собой к выходу, выбралась с ней в коридор, а затем быстро рванула через главный выход на улицу. Какой-то идиот оставил на дорожке старую газонокосилку, и я с размаху рыбкой полетела через нее вперед, приземлившись на четвереньки и отбив при этом руки и ноги, но все-таки сумев быстро подняться. Пригнув голову, я торопливо обогнула дом, чувствуя, как стук сердца отдается в ушах. Темень была непроглядная, однако я смутно разглядела, как на соседней улице с места резко тронулась машина, и услышала отчаянный визг быстро переключенного сцепления. Я присела, прислонившись спиной к стене дома и не слыша ничего, кроме стремительно удаляющегося звука мотора. Во рту совсем пересохло. Я вся взмокла от пота и неожиданно почувствовала, что меня сотрясает сильная дрожь, а от разодравшего кожу гравия резко саднят обе ладони. Вернувшись к своему автомобилю, я взяла фонарь и сунула в карман ветровки самозарядный пистолет. Я не знала, остался ли там еще кто-нибудь, но сюрпризы мне уже порядком надоели.

* * *


Когда я вернулась в дом, Грейс сидела на пороге, свесив руки между колен. Ее била мелкая дрожь, и она жалобно всхлипывала. Я помогла ей подняться.

– Ведь Лайл знал, что я собираюсь покопаться в вещах Либби, не так ли? – спросила я напрямую. Грейс посмотрела на меня затравленным, умоляющим взглядом.

– Это не мог быть он. Он бы никогда не позволил такого по отношению ко мне, – произнесла она жалобно.

– Трогательное доверие, – заметила я. – А теперь присядьте. Я вернусь через минуту.

Я остановилась на верхней площадке лестницы, ведущей в подвал. Луч фонаря вспорол непроглядный мрак.

Внизу, у самого основания лестницы, висела вторая лампа, которую я и зажгла. Болтающаяся под потолком лампочка отбрасывала желтый конус неровного, тусклого света. Я выключила фонарь. С первого взгляда стало ясно, в каком контейнере хранились вещи Либби Гласс, – именно он валялся теперь открытый, с отодранной крышкой и вывалившимся наружу содержимым. Картонные коробки были надорваны, а их содержимое в спешке вытряхнуто на пол, образовав мешанину из вещей и бумаг, через которую я и пробиралась, утопая в них по щиколотку. На всех выпотрошенных коробках виднелась жирная надпись, сделанная ярким маркером: "Элизабет". Оставалось лишь узнать, спугнули мы взломщика до или уже после того, как он нашел то, что искал. Вдруг я услышала сзади какой-то шорох и резко обернулась, подняв фонарь, словно дубинку. Около лестницы переминался с ноги на ногу какой-то незнакомец.

– У вас проблемы? – спросил он.

– О черт, напугали. Кто вы такой?

Передо мной, засунув руки в карманы, стоял средних лет мужчина, выглядевший сейчас довольно смущенным.

– Я Фрэнк Айзенберг из третьей квартиры, – проговорил он извиняясь. – Похоже, здесь кто-то побывал? Может, позвонить в полицию?

– Нет, пока не стоит. Мы лучше с Грейс сами разберемся. Вроде бы вскрыт только один контейнер. Возможно, это просто дети баловались, – ответила я, еще не успокоившись до конца. – Так что не стоит зря терять время и подглядывать за мной.

– Прошу прощения. Я просто подумал, что вам нужна помощь.

– Угу, в таком случае спасибо. Если мне что-то понадобится, обязательно вас разыщу.

Он еще на секунду задержался, обозревая весь этот хаос, и, пожав плечами, стал подниматься по лестнице.

Я осмотрела запасной выход из подвала. Кто-то выбил стеклянное окошко и, просунув туда руку, сумел отодвинуть засов. Как я и думала, дверь на улицу была широко распахнута. Плотно прикрыв ее, я задвинула щеколду.

Обернувшись, заметила, что вниз по лестнице осторожно спускается Грейс, все еще белая от страха. Вдруг она схватилась за перила и прошептала:

– Боже, вещи Элизабет. Они выкинули из коробок на пол все, что я так бережно собирала и хранила.

Она устало опустилась на ступеньки, потирая виски.

В ее темных глазах застыли боль, недоумение и что-то еще – я могла бы поклясться, что это было осознание своей вины.

– Может, нам следует позвонить в полицию? – проговорила она, чувствуя явную неловкость от того, что не совсем обоснованно защищала Лайла от моих подозрений. – Вы действительно думаете, что это он? – спросила она, нерешительно взглянув на меня. Потом достала носовой платок, промокнула лоб, словно собираясь стереть капли пота, и пролепетала с надеждой в голосе:

– Может, все-таки ничего не пропало?

– А может статься, мы просто этого не обнаружим, потому что не знаем, что именно ему было нужно, – возразила я.

Она с трудом заставила себя подняться, подошла к ящику и принялась бесцельно перебирать рассыпанные бумаги, плюшевые игрушки, фигурки животных, косметику, белье. Потом попыталась было разложить бумаги по стопкам, но оставила это занятие. Хотя руки у нее еще подрагивали, но, похоже, первоначальный страх уже прошел. Возможно, она была еще слегка напугана и о чем-то напряженно размышляла.

– Надеюсь, Раймонд не проснулся, – предположила я.

Она согласно кивнула. Но слезы все сильнее текли из ее глаз по мере того, как до нее доходили размеры совершенного акта вандализма. Понемногу я приходила в себя и смягчалась. Если это действительно дело рук Лайла, то он поступил чрезвычайно подло, ранив Грейс в самое сердце. Ей и без того было несладко. Я посветила вокруг фонарем и принялась складывать все обратно в коробки: бижутерию, белье, старые издания журналов "Семнадцать лет" и "Вог", выкройки платьев, которые Либби, возможно, так и не успела сшить.

– Вы не против, если я заберу эти коробки на ночь к себе, чтобы просмотреть? А к утру уже смогу вернуть их вам, – обратилась я к Грейс.

– Ладно. Конечно, берите. Не думаю, чтобы это кому-то повредило, – пробормотала она, не глядя на меня.

Казалось, дело безнадежное. Как разобраться в этой куче-мале и понять, что именно пропало? Мне предстояло тщательно перерыть все коробки и постараться что-то найти. Шансы хоть и были, но мизерные. Если перед нами здесь копался Лайл, то времени у него было не так много.

Положим, он узнал, что я собираюсь посмотреть вещи Либби, заехав к Грейс сегодня днем, и она сообщила ему, когда именно я у нее буду. Тогда ему оставалось дождаться темноты. Возможно, он прикидывал, что, перед тем как спуститься в подвал, мы пробудем наверху подольше, чем оказалось в действительности. В результате мы его чуть не застукали – а может, он просто замешкался. Но если и так, то почему бы ему не проделать все это раньше – ведь у него было целых три дня? Однако, припомнив его несомненную наглость, я подумала, что, возможно, он решил доставить себе особое удовольствие и попытался нахально утереть мне нос, хотя такой вариант и представлял для него определенную опасность.

Грейс помогла уложить коробки, всего шесть штук, в машину. Мне, конечно, следовало забрать эти вещи еще во время первого визита сюда, просто тогда показалось нелепым тащиться в Лас-Вегас на машине, забитой картонными коробками. Но по крайней мере они были бы целы. "Опять глупая промашка", – признала я с досадой.

Пообещав Грейс, что буду у нее рано утром, я отправилась к себе в мотель. Ночь мне предстояла долгая.

* * *


Купив две упаковки черного кофе, я заперлась в своем номере и плотно задернула шторы. Потом вытряхнула на кровать первую коробку и принялась раскладывать вещи на отдельные кучки. В одну – все, что связано со школой. Далее – личная переписка. Журналы. Игрушки.

Одежда. Косметика. Чеки и счета. По-видимому, Грейс собирала все, что было связано с Элизабет, начиная с детского сада. Табели успеваемости. Школьные сочинения.

Я и представить себе не могла, сколько всего в этих картонных коробках. Институтские зачетки. Копии анкет, поданных при поступлении на работу. Налоговые декларации. Так сказать, полная картина жизни; но на самом деле теперь это был просто мусор. Кому еще придет в голову копаться в этой коллекции? Первоначальные энергия и дух, когда-то придававшие всему этому смысл, уже давно испарились. Но я их ощущала и сейчас. И у меня складывалось свое представление о девушке, чьи поиски, удачи и разочарования открывались сейчас передо мной здесь, в маленькой комнате мотеля. Я даже не знала, что, собственно говоря, ищу. Пролистала ее дневник за пятый класс – почерк очень округлый и аккуратный, простые детские записи. На минуту я представила, что уже умерла и кто-то равнодушно копается в моих вещах. А какие "вещдоки" останутся после моей жизни? Старые чеки. Груда напечатанных и подшитых в папки отчетов, в которых реальная жизнь выжата до лаконичной прозы. О себе лично я ничего особенного не собирала и не хранила. Разве что два свидетельства о разводах. Пожалуй, и все. Значительно больше сохранилось у меня сведений 6 других людях и их жизни, хотя если как следует подумать, то в этих отчетах можно раскопать и кое-что обо мне самой. Моя собственная история – загадочная и неисследованная – была как бы рассеяна по этим аккуратно маркированным документам, каждый из которых в отдельности мало о чем может рассказать. Я просмотрела последнюю из шести коробок, но ничего интересного не обнаружила. К этому моменту часы показывали уже четыре утра, Н-и-ч-е-г-о.

Если там что-то и было, то ему приделали ноги, и я опять досадовала на себя за нерасторопность. Уже второй раз в ходе этого расследования опаздываю – и второй раз важная информация уплывает от меня.

Начав снова укладывать вещи и упаковывать коробки, я автоматически еще раз все перепроверяла. В одну коробку – одежду, а по краям игрушки. В другую – школьные тетрадки, дневники, табели и зачетки. Раскладывая все это по разделам и тщательно упаковывая, в результате прикосновения к затаенным фактам биографии Элизабет Гласс я словно заразилась свойственной ей приверженностью к порядку и прилежанием. Потом еще раз пролистала журналы, потрясла книги, подняв их за корешки. Груда вещей и бумаг на кровати постепенно таяла. Здесь было несколько личных писем, и я, преодолевая невольный стыд, все же прочитала их. Некоторые – от тетушки из Аризоны. Часть – от девушки по имени Джуди, судя по всему, подруги по колледжу. Ни в одном из писем я не встретила на единого упоминания о каких-нибудь интимных сторонах ее жизни, из чего сделала вывод, что она очень скупо делилась на эту тему с другими или у нее вообще не было в жизни таких историй. Полное разочарование. Наконец я перешла к последней стопке книг. Любопытная подборка: Леон Урис, Ирвинг Стоун, Виктория Холт, Джорджетт Хейер, несколько более экзотических изданий, по-видимому, рекомендованных на занятиях литературой в колледже. Вдруг какое-то письмо, служившее, очевидно, закладкой, нехотя выскользнуло из томика под названием "Гордость и предубеждение". А я-то уж собиралась упрятать его в коробку. Письмо было написано четким почерком темно-синими чернилами на обеих сторонах листа. Без даты. Без конверта. Без марки.

Я аккуратно взяла письмо за уголок и медленно прочла его, чувствуя, как в предвкушении важного открытия по коже бегают маленькие щекочущие мурашки.

* * *


"Дорогая Элизабет... Пишу, чтобы рассеять твои невеселые мысли, когда ты вернешься домой. Я понимаю, как тяжело тебе переносить эти разлуки, и желал бы по мере сил облегчить твои страдания. Ты несравненно чище меня и в своих чувствах намного более искренна, чем я сам могу себе позволить, Но я действительно люблю тебя и не хочу, чтобы у тебя оставались на этот счет сомнения.

Ты была права, когда называла меня консерватором. Я полностью признаю свою вину, Ваша честь, и вовсе не свободен от переживаний по этому поводу, болезненно реагируя на частые обвинения в собственном эгоизме, хотя тебе и могло показаться иначе. Я бы хотел это подчеркнуть и уверен, что мое признание представляет важность для нас обоих. Отношения, сложившиеся сейчас между нами, мне очень дороги, и я вовсе не исключаю возможности – пожалуйста, поверь мне – перевернуть, если понадобится, для тебя всю свою жизнь. С другой стороны, мы оба должны твердо верить, что сумеем преодолеть все нелепости повседневной жизни только в том случае, если будем оставаться вместе. В данный момент ситуация крайне обострилась, и на первый взгляд самым очевидным решением для нас обоих было бы бросить все и попробовать зажить какой-нибудь другой жизнью, если бы только мы не знали друг друга так долго и так хорошо. Я не вправе рисковать женой, детьми и карьерой в пылу минутного увлечения, хотя тебе известно, как трудно мне подчас устоять перед искушением. Прошу, не торопи меня.

Любовь мою не выразить словами, я страшно боюсь тебя потерять – по сути, это тот же эгоизм. Мне вполне понятно твое нетерпение, но, пожалуйста, не забывай, как много стоит в этом деле на кону – и для тебя, и для меня, Если можешь, будь терпима к проявляемой мной предосторожности. Люблю тебя. Лоренс".

* * *


Я не знала, как же все это понимать. Внезапно до меня дошло, что дело здесь не просто в том, что я не верила в связь Лоренса с Элизабет, а в том, что не желала в это верить. Да и сейчас не была уверена на все, сто процентов. Но откуда взялось подобное предубеждение? Это была такая добродетельная, такая удобная точка зрения.

И она так хорошо укладывалась во всю цепочку известных мне фактов. Я еще раз внимательно перечитала письмо, осторожно придерживая его за самый уголок, и откинулась на спину. Что же со мной происходит? Конечно, я переутомилась, слишком много мотаясь последние дни. Но что-то подсознательно беспокоило меня, и вовсе не было уверенности, что причина именно в этом письме, а не во мне самой, моем собственном характере – словно яркая внутренняя вспышка вдруг осветила то, что я тщательно старалась не замечать. Теперь оставалось выяснить, было письмо настоящим или поддельным. Понемногу я приходила в себя. Достав большой конверт из прочной светло-коричневой бумаги, я поместила туда письмо, стараясь при этом не заляпать его своими отпечатками пальцев и заранее предчувствуя реакцию Кона Долана, которому это письмо явно придется по душе, потому что подтвердит его худшие подозрения о развитии событии в те далекие дни. Неужели именно этими сведениями и располагала бедняга Шарон Нэпьер? Возможно, она могла бы поделиться дополнительной информацией на эту тему, если бы только прожила подольше.

Я завалилась на кровать как была, в полной амуниции. Все тело ныло, а в голове царил кавардак. Кого же она собиралась шантажировать, если и вправду все знала?

Похоже, именно это она и замышляла. За что ее и прикончили. В Лас-Вегасе кто-то все время следил за мной, зная, что я собираюсь с ней встретиться, и понимая, что она сообщит мне нечто ошеломляющее. Разумеется, пока я не располагала доказательствами, но чувствовала, что уже вплотную приблизилась к истине и сама сильно рискую. Мне как-то резко захотелось домой. Чтобы укрыться в безопасности в своей маленькой уютной норке. Целых восемь лет все было спокойно, и вдруг началось сначала.

Если Никки невиновна, то, выходи! дело, все это время истинный убийца спокойно отсиживался, а сейчас вдруг зашевелился, почуяв опасность разоблачения.

На мгновение передо мной мелькнуло лицо Никки и неожиданный злой блеск, вспыхнувший у нее в глазах, полных холодной, нечеловеческой ярости. Именно она разворошила все по новой. Нельзя отбрасывать вероятность, что Шарон Нэпьер шантажировала именно ее и знала нечто такое, что могло послужить доказательством причастности Никки к убийству Либби Гласс. И поскольку Шарон исчезла из виду, то Никки могла специально нанять меня, чтобы выследить ее и одним выстрелом решить все вопросы. Не исключено также, что Никки последовала за мной и в Шерман-Оукс, одержимая навязчивым желанием отыскать в вещах Либби что-нибудь, подтверждающее связь той с Лоренсом Файфом. В этой картине еще недоставало отдельных фрагментов, которые должны занять свое место в схеме и придать событиям окончательную стройность.

Все-таки у меня должно хватить сил и опыта, чтобы найти необходимый ключ к разгадке...


Глава 18


Ровно в шесть утра, так и не заснув, я вскочила с кровати. Во рту ощущался неприятный привкус, и я решила почистить зубы. Потом приняла душ и переоделась.

Я стосковалась по бегу трусцой, но была слишком измотана, чтобы отважиться на пробежку по самому центру Сан-Висенте да еще в такой ранний час. Быстро собрав все вещи, я уложила в футляр пишущую машинку и сунула листки с отчетом в портфель. Снова загрузила коробки в машину и бросила чемодан в багажник. В служебном помещении уже горел свет, и я заметила, что Орлетт как раз закончила выкладывать свежие, пышные пончики из картонной коробки на большое пластиковое блюдо и накрыла его прозрачной куполообразной крышкой. Рядом уже закипала вода, предназначенная для приготовления стандартного и безвкусного быстрорастворимого кофе. Когда я входила в контору, Орлетт слизывала с пальцев сахарную пудру.

– Господи, сегодня ты поднялась чертовски рано, – заметила она. – Может, хочешь позавтракать?

Я помотала головой. При всей своей терпимости к незамысловатой и простой пище пончики я бы есть не стала.

– Нет уж, благодарю, – сказала я. – Мне пора выметаться.

– Что, в такую рань?

Я молча кивнула, потому что слишком устала, чтобы отвечать. Похоже, она усекла, что сегодня ей не удастся со мной потрепаться. Поэтому просто заполнила счет, и я подписала его, даже не проверив. Как правило, она всегда ошибается в расчетах, но сейчас мне было не до того. Я села в автомобиль и направилась в Шерман-Оукс.

Увидев, что на кухне Грейс горит свет, я обошла дом и постучала в окошко. Через пару секунд она уже вышла к боковому входу и открыла мне дверь. Этим утром она выглядела совсем миниатюрной и тщательно одетой – на ней была вельветовая юбка-клеш и кофейного цвета водолазка. Она старалась говорить вполголоса:

– Раймонд еще не вставал, но могу предложить кофе.

– Благодарю, к восьми утра я приглашена на завтрак, – солгала я, даже не задумавшись. Что бы я ей ни сказала, все тут же будет передано Лайлу, а мои планы его совсем не касаются – так же как и ее. – Просто заскочила вернуть вам коробки.

– Вам удалось найти что-нибудь? – спросила Грейс Она встретилась со мной взглядом и часто заморгала, уставившись сначала в пол, а потом куда-то влево от меня.

– Мы сильно опоздали, – ответила я, стараясь не замечать розовый румянец, вспыхнувший у нее на щеках.

– Что поделаешь, – пробормотала она, прикрыв горло рукой. – Я... х-м-м... уверена, что это был не Лайл...

– В данном случае это не играет особой роли, – сказала я, несмотря ни на что чувствуя себя перед ней виноватой. – Я сложила все насколько могла аккуратно. Если не возражаете, сейчас перенесу коробки в подвал и оставлю рядом с контейнером. Вероятно, вы захотите его починить, после того как поправят заднюю дверь.

Грейс кивнула и поднялась, чтобы открыть дверь в подвал, а я направилась к машине, наблюдая по пути, как она возвращается на кухню, шаркая мягкими домашними тапочками. У меня было ощущение, что я бесцеремонно вторглась в ее спокойную жизнь, которая из-за моего вмешательства стала только тяжелее. Она пыталась помочь мне в меру своего понимания, но результаты оказались плачевными. Оставалось лишь развести руками, потому что ничего здесь больше поделать было нельзя. Я за несколько рейдов разгрузила машину и уложила все коробки в поврежденный контейнер, подсознательно все еще отыскивая признаки пребывания Лайла. Подвал был залит холодным серым светом зарождающегося дня, но, кроме разбросанных досок и разбитого подвального окна, никаких следов вторжения я не обнаружила. Последний раз направляясь из подвала наверх, я лениво обшарила взглядом все вокруг в поисках окурков, следов крови и даже – чем черт не шутит – оброненной визитной карточки злоумышленника. Выйдя по бетонным ступенькам наружу, я взглянула вправо, на поросший клочковатой травой двор, провисшую проволочную ограду и заросли кустарника. Отсюда я могла рассмотреть и соседнюю улицу, где взломщик, судя по всему, ставил свою машину.

Было еще раннее утро, и солнце озаряло окрестности ровным неярким светом. Со скоростного шоссе на Вентуру до меня доносился мощный рев автомобилей, мелькавших сквозь разрывы растущих вдоль дороги деревьев. Земля около дома была слишком твердая, чтобы сохранить отпечатки следов. Обходя дом слева по пешеходной дорожке, я с любопытством отметила, что кто-то уже оттащил в сторону злополучную газонокосилку. На память о стремительном ночном полете и торможении руками по острому гравию у меня остались впечатляющие двухдюймовые царапины на ладонях. А я даже не вспомнила про бактин, понадеявшись, что и на этот раз сумею избежать гангрены, всевозможных инфекций или заражения крови – всего того, чем меня в детстве так пугала тетушка, стоило мне поцарапать коленку.

Усевшись в машину, я поехала назад, в Санта-Терезу, задержавшись лишь в Таузенд-Оукс, чтобы позавтракать.

В десять утра я была уже дома и, плотно завернувшись в одеяло, проспала на диване почти весь остаток дня.

* * *


В 16.00 я отправилась с визитом к Никки, в ее дом на побережье. Когда я позвонила ей и сообщила, что уже вернулась, она пригласила меня на стаканчик вина. Я еще не решила, какую часть из собранных сведении ей сообщу – если вообще захочу чем-нибудь поделиться, – или, вернее, что пожелаю утаить, учитывая грызущие меня на ее счет подозрения. В конце концов решила действовать в зависимости от ситуации. В любом расследовании для меня наступает критический момент, когда все предположения, расчеты и версии сгущаются в своего рода туманность, закрывающую путь к истине. Поэтому я собиралась довериться интуиции.

Дом Никки располагался на отвесном океанском берегу. Сам участок был небольшой, не правильной формы, с трех сторон окруженный мощными эвкалиптами. Здание удачно вписывалось в живописный ландшафт: густые кроны лавров и тисов, кусты розовой и красной герани вдоль дорожек, края которых были посыпаны кедровой корой, еще сохранившей свой натуральный цвет. Волнистая черепичная крыша напоминала очертаниями океанскую зыбь. На фасаде выделялось огромное овальное окно, окруженное по бокам двумя полукруглыми проемами поменьше, причем все были не зашторены. Трава на лужайке имела такой нежно-зеленый цвет, что казалась почти съедобной, а стволы эвкалиптов были все в мелких стружках, словно в завитках. Беспорядочными стайками по лужайке разбежались белые и желтые ромашки. В целом создавалась картина легкой запущенности, и искусно, но ненавязчиво поддерживаемое ощущение первозданной и дикой природы гармонично дополнялось густым ароматом океана и отдаленным грохотом накатывающих на берег волн. Воздух был пропитан влагой и запахом соли, ветер колыхал длинные верхушки травы. Если дом в Монтебелло производил впечатление солидности, некоторой угловатости и верности традициям, то этот коттедж отличался весьма прихотливой и изысканной архитектурой – смелые пропорции, большие окна разнообразной формы и величины, всюду некрашеное дерево. В верхнюю половину входной двери был вмонтирован изящный витраж с рисунком, напоминавшим стилизованные тюльпаны, а звук дверного звонка походил на бой курантов.

Никки быстро подошла к двери. На ней был длинный легкий халат нежно-огуречного цвета со свободными рукавами и вырезом, обшитым круглыми большими блестками. Волосы на сей раз были убраны со лба и собраны сзади в пучок, обвязанный светло-зеленой бархатной лентой. Выглядела она вполне умиротворенной: лоб разгладился, серые глаза смотрели ясно и спокойно, а слегка приоткрытый рот с тронутыми розовой помадой губами создавал впечатление скрытой душевной радости. Ее прежняя вялость исчезла, уступив место неподдельной живости. Я захватила с собой альбом с фотографиями, который просила передать Диана, и протянула его Никки, как только она закрыла за мной дверь.

– Что это? – поинтересовалась она.

– Диана собрала снимки для Колина, – объяснила я.

– Пойдем к нему, – предложила она. – Он сейчас делает хлеб.

Я последовала за ней через весь дом. Здесь не было ни одной прямоугольной комнаты, все помещения как бы перетекали одно в другое, связанные между собой сверкающими полами светлого дерева и яркими пушистыми паласами. Везде много окон, растений, застекленных крыш. Камин в гостиной, выложенный из огромных серо-коричневых булыжников, скорее напоминал вход в пещеру. Деревянная лестница у дальней стены вела наверх, в мансарду, откуда, должно быть, скрывался роскошный вид на океан. Оглянувшись, Никки радостно мне улыбнулась и положила альбом с фотографиями на журнальный столик.

Полукруглой формы кухня была обставлена мебелью из натурального дерева и белого пластика. Здесь тоже было полно пышных и ухоженных комнатных растений, а из окон на все три стороны открывался вид на широкую веранду и дальше на океанские просторы, в это время слегка размытые и окрашенные в жемчужно-серые оттенки.

Колин сидел ко мне спиной и сосредоточенно замешивал тесто для хлеба. Его волосы такого же бледного, почти бесцветного оттенка, как у Никки, симпатично завивались на шее в такие же шелковистые колечки.

Его движения были спокойными и уверенными, и руки с длинными цепкими пальцами явно знали, что им делать. Он подбирал края теста, заправлял их внутрь и снова переворачивал. Колин находился в самом расцвете своей юности, уже начиная вытягиваться, но еще не приобретя соответствующую угловатость. Никки коснулась его рукой, и он мгновенно обернулся, моментально окинув всю меня взглядом. На секунду я замерла. На меня глядели огромные, с легкой косинкой глаза болотного цвета, опушенные густыми темными ресницами Лицо было узкое, с острым подбородком и маленькими прижатыми ушками. Вместе с шелковистой челкой, падающей на лоб, оно создавало просто потрясающий эффект. Они оба словно сошли со сказочной иллюстрации – хрупкие, прекрасные и неземные. Взгляд у него был миролюбивый, погруженный в себя и довольно смышленый. Такой взгляд обычно бывает у кошек – мудрый, отсутствующий и печальный.

Пока мы с Никки переговаривались, он наблюдал за нашими ртами, безмолвно шевеля губами, что придавало ему довольно эротический вид.

– Похоже, я просто влюбилась в него, – заметила я, рассмеявшись. Улыбнувшись в ответ, Никки быстро и элегантно сделала пальцами знаки Колину. Лицо у него тут же осветилось улыбкой – более взрослой, чем полагается в его годы. Я почувствовала, что краснею.

– Наверное, не стоило ему это переводить, – промямлила я. – Может, нам лучше уединиться где-нибудь?

– Я сказала, что ты мой первый друг, которого я встретила после заключения. И что нам надо немного выпить, – успокоила она меня, продолжая жестикулировать пальцами и не отрывая взгляда от лица Колина. – Большую часть времени мы не пользуемся знаками. Просто я решила сама немного вспомнить эту азбуку.

Пока Никки откупоривала бутылку вина, я наблюдала, как Колин готовит хлеб. Он предложил мне поучаствовать, но я покачала головой, предпочитая наблюдать за его сноровистыми руками, которые словно по волшебству придавали куску теста необыкновенно ровную и гладкую поверхность. Неожиданно он издал несколько грубых и довольно неприличных звуков, никак на них не отреагировав.

Никки подала мне холодное белое вино в изящном бокале на тонкой ножке, а сама пила минеральную воду перье.

– О чем я и мечтала, – сказала она, заметив мой взгляд.

– Ты выглядишь намного более расслабленной, чем раньше, – заметила я.

– О да. Чувствую себя прекрасно. Мне так хорошо с ним здесь. Я буквально хожу за ним по пятам, будто домашняя собачка, – совсем не даю парню покоя.

Руки ее двигались автоматически, и я наблюдала, как она синхронно переводит ему наш разговор, не прерывая беседы со мной. Это вызывало у меня легкое недовольство: почему я сама не могу общаться жестами так же, как она? А мне было что сказать ему лично и о чем расспросить – прежде всего как он воспринимает полную тишину в своей голове. Это напоминало мне своего рода игру в шарады; при этом Никки использовала все средства – тело, руки, мимику, а Колин время от времени отвечал ей. Иногда Никки на секунду запиналась, припоминая нужное слово, глядя на сына и подсмеиваясь над своей забывчивостью. В такие моменты его улыбка светилась великодушием и безграничной любовью, так что я невольно прониклась завистью к установившейся между ними дружеской и таинственной атмосфере доверия и подтрунивания друг над другом, где Колин занял положение учителя, а Никки – ученика. Невозможно было и представить Никки с каким-нибудь другим ребенком.

Колин переложил гладкий кусок теста в миску, поверхность которой предварительно смазал маслом, и прикрыл все чистым белым полотенцем. После этого Никки провела его в гостиную и показала подарок Дианы. Колин присел на краешек дивана и наклонился вперед, упершись локтями в колени и разложив перед собой на журнальном столике альбом с фотографиями. Лицо у него было спокойное, но глаза смотрели пристально и внимательно, буквально впиваясь в каждый снимок.

Мы с Никки вышли на веранду. День уже клонился к вечеру, однако солнце еще светило довольно ярко и было тепло. Облокотившись на перила, она глядела на рокочущий внизу океан. В некоторых местах прямо у поверхности я заметила бурые языки водорослей, флагами развевающиеся среди бледно-зеленых волн.

– Никки, ты никому не говорила насчет того, куда и зачем я отправилась? – спросила я у нее.

– Абсолютно никому, – ответила она испуганно, – А почему ты спрашиваешь?

Тогда я поведала ей о всех событиях последних дней – о смерти Шарон Нэпьер, о моих встречах с Грегом и Дианой, о письме, которое нашла в вещах Либби Гласс. Я относилась к Никки с инстинктивным доверием.

– Ты могла бы узнать его почерк?

– Разумеется, – ответила она.

Я достала из сумочки желтый конверт, аккуратно извлекла из него письмо и развернула перед ней. Быстро взглянув на листок, она произнесла:

– Да, это писал Лоренс.

– Хочу, чтобы ты его прочла, – сказала я. – Меня интересует, совпадает ли его содержание с тем, что тебе подсказывала интуиция.

Ее взгляд неохотно коснулся бледно-голубой страницы письма. Дочитав до конца, она растерянно посмотрела на меня:

– Никогда бы не поверила, что все было так серьезно.

– По крайней мере его связи с другими женщинами этим не отличались.

– А как насчет Шарлотты Мерсер?

– О, это настоящая шлюха. К тому же алкоголичка. Как-то она позвонила мне, после чего я ее возненавидела. Должно быть, ты с ней уже беседовала.

Аккуратно свернув и убрав письмо в конверт, я сказала:

– Только не совсем понятен такой переход – от Шарлотты Мерсер к Либби Гласс. Словно скачок через пропасть. Мне казалось, у него был более тонкий вкус.

Никки пожала плечами:

– Из-за болезненного тщеславия его было нетрудно соблазнить. Шарлотта ведь тоже... по-своему интересна.

– Неужели и она обращалась к нему за помощью в деле о разводе? Именно так они и познакомились?

Никки помотала головой:

– Нет, мы просто часто общались с ними. Ведь судья Мерсер был своего рода покровителем Лоренса. Не думаю, что он что-либо знал об их связи, – такое известие просто убило бы его. Пожалуй, это единственный приличный судья, которого я встречала в своей жизни. Сами знаете, что большинство из них собой представляют.

– Мы коротко побеседовали с ней, – сказала я, – но не вижу, с какой стороны она может быть причастна ко всем событиям, о которых я тебе только что рассказала. Тот неизвестный был очень хорошо осведомлен о моих планах и где-то раздобыл эту информацию. Кто-то ведь преследовал меня в Лас-Вегасе. Убийство Шарон не могло просто случайно совпасть с моим предполагаемым визитом.

К Никки подошел Колин и развернул на перилах открытый альбом с фотографиями. Потом ткнул пальцем в одну из них и что-то нечленораздельно, гортанно промычал. Мне еще не доводилось слышать его голос, более низкий для двенадцати лет, чем я ожидала.

– Это день окончания Дианой средней школы, – объяснила ему Никки.

Колин бросил на нее быстрый взгляд и, не закрывая альбома, поднес указательный палец к губам и быстро подвигал им вверх и вниз.

Никки нахмурилась:

– Кто именно тебя интересует, милый?

Колин поднес палец к фотографии группы людей.

– Ну, здесь стоят Диана, Грег и подруга Дианы, Терри, а рядом мать Дианы, – медленно и четко произнесла Никки, сопровождая свои слова жестикуляцией.

Лицо Колина осветила недоуменная улыбка. Он поднял руку, коснувшись большим пальцем сначала лба, а потом подбородка.

Никки тоже рассмеялась в ответ, пребывая, казалось, в легком замешательстве.

– Нет, Нана вот здесь, – объяснила она, показав на снимок на обороте того же альбомного листа. – А это мать Дианы, а не папина мама. Понял? Мать Грега и Дианы. Ты не помнишь Нану? О Господи, откуда же ему помнить! – Вспыхнув, Никки обернулась ко мне. – Она ведь умерла, когда ему был только год. – И она снова взглянула на сына.

В голосе Колина послышалось недовольное бурчание.

Я задумалась, как же изменится у него характер, когда он повзрослеет. Он опять поднес большой палец ко лбу и к подбородку. Никки снова бросила озабоченный взгляд в мою сторону:

– Он все время называет Гвен "мать моего папы". Как мне объяснить ему понятие "бывшая жена"? – И она так же терпеливо принялась показывать ему все на пальцах.

Слегка наклонив голову, Колин (как-то неуверенно посмотрел на мать. Он, похоже, хотел услышать от нее дополнительные разъяснения. Так и не дождавшись, забрал свой альбом и пошел в дом, не отрывая взгляда от лица Никки. Он еще что-то показал жестами и покраснел. Судя по всему, ему не хотелось выглядеть передо мной дураком.

– Через минуту мы вместе с тобой посмотрим фотографии, – пообещала она ему жестами, одновременно переведя фразу и для меня.

Задумавшись, Колин медленно прошел в гостиную через стеклянные раздвижные двери.

– Извини, что прервала тебя, – сказала Никки.

– Все в порядке, мне пора ехать, – успокоила я ее.

– Можешь остаться на ужин, если хочешь. Я приготовила огромную кастрюлю говядины по-бургундски. С хлебом Колина это настоящее объедение.

– Благодарю, но мне сегодня еще многое надо успеть, – откланялась я.

Никки проводила меня до дверей, машинально переводя жестами наш последний обмен любезностями, хотя Колина рядом не было.

Забравшись в машину, я еще несколько секунд посидела, обдумывая причину недоумения Колина. Что-то мне здесь показалось не так. Какая-то очередная загадка.


Глава 19


Когда я вернулась к себе, на пороге квартиры уже сидел Чарли Скорсони. Я чувствовала себя совсем разбитой и не в форме, неприятно осознавая, как же сильно мои досужие фантазии на тему нашей новой встречи расходились с реальностью.

– О Господи, да не волнуйся ты так, Милхоун, – попытался он успокоить меня, увидев выражение моего лица.

– Прошу прошения, – сказала я, доставая ключи, – но ты застал меня в крайне неудачное время.

– У тебя что, месячные? – предположил он.

– Нет, не месячные. Но выгляжу я, как старая калоша. – Открыв дверь и включив светильник в прихожей, я пригласила его войти.

– По крайней мере я застал тебя в хорошем расположении духа, – пошутил Чарли, распоряжаясь, как у себя дома. Он проник на кухню и забрал из холодильника мое последнее пиво. Такая беспардонность была мне совсем не по душе.

– Послушай, у меня много стирки. И еще надо заехать в магазин за продуктами на неделю. Почтовый ящик переполнен, все в квартире покрыто пылью. У меня даже не было времени побрить ноги с последней нашей встречи.

– Волосы на голове тоже не худо бы постричь, – заметил он.

– Вот это как раз ни к чему. У меня всегда волосы такой длины, – возразила я.

Он рассмеялся и махнул головой:

– Ладно, одевайся. Нам пора идти.

– Я никуда не собираюсь идти. Мне надо привести себя и дом в порядок.

– Ты можешь все сделать и завтра – в воскресенье.

Бьюсь об заклад, ты всегда занимаешься этим дерьмом по воскресеньям.

Я с удивлением уставилась на него, потому что он и вправду угадал.

– Погоди-ка минуту и выслушай, что я тебе предложу, – сказала я терпеливым тоном. – Сегодня я закончу свои домашние хлопоты, хорошенько высплюсь, в чем очень нуждаюсь, а завтра позвоню тебе, и вечером мы вполне можем встретиться.

– Завтра вечером мне надо быть в конторе. У меня назначена встреча с клиентом, – возразил он.

– Это в воскресенье-то вечером? – в свою очередь, удивилась я.

– Утром в понедельнику нас первое слушание в суде, поэтому накануне надо обязательно все обсудить. Я сам вернулся в город только в четверг вечером, и работы накопилось по горло.

Уже начиная сдаваться, я вопросительно взглянула на него:

– И куда же мы отправимся? Мне что, придется переодеваться?

– Ну, по крайней мере в таком виде я с тобой никуда идти не собираюсь, – подтвердил он.

Я быстро оглядела себя – на мне были те же изношенные джинсы и рубашка, в которых я провела эту ночь.

Но сдаваться я не собиралась.

– А что тебе, собственно, не нравится? – упрямо спросила я.

– Прими душ и переоденься. А я пока, если ты дашь мне список, закуплю в магазине нужные продукты. К тому времени как я вернусь, ты, надеюсь, уже будешь готова, о'кей?

– Предпочитаю сама закупать продукты для дома. В любом случае мне нужны лишь молоко и пиво.

– Тогда заброшу тебя после ужина в какой-нибудь супермаркет, – произнес он, отчетливо выговаривая каждое слово.

* * *


И мы поехали с ним в Охай, в ресторан "Рэнч-Хаус", – одно из тех заведений, где официант стоит около вашего столика навытяжку и, словно поэму, нараспев зачитывает меню.

– Позволишь сделать заказ мне или это оскорбляет твое женское достоинство? – поинтересовался он.

– Действуй, – согласилась я, почувствовав странное облегчение. – Это меня устраивает.

И пока они совещались с официантом, я исподтишка разглядывала физиономию Чарли. У него было крепко вылепленное лицо правильной формы, мощная линия подбородка с заметной ямочкой и полный, мясистый рот нос, похоже, был когда-то перебит, но искусно восстановлен, на что указывал еле заметный шрам на переносице. За большими дымчатыми линзами очков сверкали яркие небесно-голубые глаза Вся растительность: ресницы, брови и густые, только начинающие редеть волосы – была одного песочно-желтого цвета. Шелковистую поросль того же оттенка я заметила и на широких запястьях мощных рук. Во всем его облике ощущались подспудная энергия и непроницаемость, которые даже перекрывали прорывавшуюся время от времени сексуальность, отмеченную мной с самого начала. Иногда казалось, что от него исходит смутное гудение, кастет высоковольтных мачт электропередачи, упрямо шагающих по горным откосам и предупреждающих о своей опасности зловещими табличками с молнией и черепом.

Наконец официант кивнул и исчез, а Чарли обернулся ко мне с ироничной улыбкой. У меня на секунду точно язык прилип к гортани, но он сделал вид, что не замечает моей реакции, за что в глубине души я ощутила смутную благодарность, смешанную с легким испугом. У меня было состояние, сходное с тем, которое я однажды испытала на вечеринке по поводу дня рождения в шестом классе, когда с ужасом поняла, что все мои подруги пришли в нейлоновых чулках и лишь одна я приперлась в дурацких белых носочках.

Официант вернулся с бутылкой вина, и Чарли проделал весь необходимый в таких случаях ритуал. Когда наши бокалы наполнились, он приблизил ко мне свое лицо, пристально заглянув прямо в глаза. Я отпила глоток, удивившись необычайно тонкому вкусу светлого и холодного вина.

– Ну как, продвигается расследование? – спросил он, когда официант отошел.

Я тряхнула головой, чтобы немного сориентироваться, и коротко ответила:

– Мне не хотелось бы обсуждать эту тему. – Но потом решила немного поправиться, добавив более мягким тоном:

– Только прошу, не обижайся. Да и не думаю, что обсуждение поможет делу. Пока оно идет не очень споро.

– Прискорбно слышать, – сказал он. – Но надеюсь, все еще наладится.

Пожав плечами, я смотрела, как он закурил сигарету и захлопнул крышку зажигалки.

– Не знала, что ты куришь, – удивилась я.

– Лишь иногда, – ответил он и протянул мне пачку, но я помотала головой. Казалось, он расслабился и задумался о чем-то своем – полный искушения и благородства. Я же чувствовала себя неловкой и косноязычной, но он, похоже, ничего особенного от меня и не ждал, рассеянно болтая о всяких мелочах. Как видно, он намеренно не спешил, уверенно распоряжаясь своим временем. Его раскованное поведение невольно навело на мысль о том, в каком же напряжении протекает моя собственная жизнь, – в состоянии непрерывной суеты и нервозности, заставляющей меня даже скрипеть зубами во сне. Иногда все настолько запутывается, что я совсем забываю поесть, вспоминая об этом лишь ночью. И тогда, даже если и не голодна, я все равно с волчьей жадностью глотаю все, что подвернется под руку, как будто количество поглощенной еды может компенсировать нерегулярность питания.

В присутствии Чарли мои внутренние часы словно перевели на другое время, и они замедлили свой ход, приноравливаясь к его скорости. Осушив второй бокал вина, я подняла глаза, осознавая, что держусь как-то уж очень напряженно, точно игрушечная змейка, готовая в любой момент выпрыгнуть из коробочки.

– Ну как, немного получше? – спросил он.

– Угу.

– Отлично, тогда поедим.

Последовавшая за этим еда была одной из лучших, какую я когда-нибудь пробовала: свежайший, пышный хлеб с нежной, хрустящей корочкой, маслянистый паштет, листья бостонского салата с винегретом, песчаная камбала, жаренная в масле и обложенная сочными зелеными виноградинами. На десерт подали свежую малину со сливками. И все время, пока мы ели, лицо сидящего напротив Чарли, вызывающее легкую настороженность, за которой скрывалось что-то более весомое и пугающее, все сильнее притягивало меня к себе, по мере того как я его рассматривала.

– Как тебе удалось окончить юридический колледж? – поинтересовалась я, когда принесли кофе.

– Полагаю, случайно. Мой отец был пьяница и дебошир, настоящее дерьмо. Часто и меня поколачивал. Скорее просто как предмет мебели, случайно оказавшийся у него на пути. Матери тоже нередко доставалось.

– Не очень-то способствует самоуважению, – позволила я себе заметить.

Чарли только пожал плечами:

– В общем, это мне даже в чем-то помогло. Сделало более собранным. А также позволило осознать, что рассчитывать придется только на самого себя, – неплохой урок для десятилетнего пацана. И я позаботился о себе.

– Ты подрабатывал, когда учился в школе?

– Для меня был дорог каждый цент. Я писал за лентяев их работы, просиживал на всевозможных тестах, отвечал за них на вопросы по системе "Си-минус", так что никто ничего не заподозрил. Ты удивишься, как легко прослыть гением, ответив лишь на несколько вопросов. Конечно, у меня была и постоянная работа, но, узнав, что чуть не половина моих однокашников подались учиться на юристов, я решил и сам попробовать.

– А чем занимался твой отец в перерывах между выпивками?

– Был строителем, пока позволяло здоровье. В конце концов он умер от рака, бедняга. Но я к нему нормально относился, и он это знал. Старик долго болел, и я ухаживал за ним, – произнес он, мотнув головой. – Спустя четыре месяца умерла и мать. Сначала мне думалось, что ей станет легче после его смерти. Но оказалось, ей не хватало привычных побоев и оскорблений.

– А почему ты взялся именно за имущественные дела? По-моему, это не совсем в твоем духе. Казалось бы, тебе больше к лицу занятие криминальными делами или чем-нибудь в этом роде.

– Послушай, мой отец проматывал все, что зарабатывал. В результате я начал с абсолютного нуля. Мне понадобилось несколько лет, чтобы только расплатиться по его больничным счетам и по траханным долгам. Надо было платить и за похороны матери, благослови Господь ее душу, которая по крайней мере недолго мучилась. Поэтому сейчас я и помогаю людям перехитрить правительство, даже после их смерти. Многие из моих клиентов уже покойники, но мы с ними успели неплохо поработать, обеспечив алчным наследникам возможность получить значительно больше, чем они того заслуживают. Кроме того, если уж тебя назначили распорядителем чьего-либо имущества, то рано или поздно ты получишь приличное вознаграждение, о котором никто не узнает.

– Звучит недурно, – заметила я.

– Совсем недурно, – подтвердил он.

– Ты был когда-нибудь женат?

– Нет. У меня всегда не хватало на это времени. Я непрерывно работаю, меня только это интересует. И вовсе не прельщает перспектива предоставлять кому-то право выдвигать ко мне претензии. В обмен на что, спрашивается?

Мне оставалось только расхохотаться, потому что он в точности изложил мою позицию. В его голосе звучала откровенная ирония, а брошенный на меня взгляд был весьма плотояден и полон холодного мужского желания, словно деньги, власть и секс связаны для него воедино, как бы питая друг друга. В его натуре не было ничего открытого, доступного или непринужденного, как бы он ни хотел казаться искренним. Но я понимала, что именно эта непроницаемость и привлекала меня к нему. Любопытно, а догадывался ли он, что вызывает мой интерес?

Своих личных чувств он практически ничем не выражал.

Когда мы допили кофе, он молча сделал знак официанту и оплатил счет. Наша беседа понемногу затухла, и я не стала ее возобновлять, возвратившись в прежнее спокойное и созерцательное состояние с оттенком настороженности. Мы шли через зал ресторана почти вплотную друг к другу, но наше вежливое и обходительное поведение не могло вызывать ни у кого даже малейшего нарекания. Он придержав передо мной открытую дверь, и я вышла на улицу. Он не сделал в мою сторону ни единого жеста, не обмолвился ни единым словом, так что я даже расстроилась. Под его влиянием во мне что-то щелкнуло, но чувство мое, судя по всему, оказалось неразделенным.

Чарли подал мне руку и помог спуститься по узким ступенькам, но как только мы оказались на ровном тротуаре, он быстро отпустил мою руку. Мы подошли к моему автомобилю, он открыл дверцу, и я забралась внутрь. Каких-либо заигрывающих высказываний я избежала и была весьма рада этому обстоятельству, поскольку меня все-таки интересовали его личные намерения по отношению ко мне. Он казался очень сдержанным и таким недоступным.

По дороге в Санта-Терезу мы почти все время молчали. Я снова онемела; правда, особого неудобства при этом не ощущала, но чувствовала некоторую вялость. Когда мы уже подъезжали, он неожиданно коснулся моей руки. Мой левый бок словно пронзило слабым током. Держа левую руку на руле, правой он стал небрежно и как бы рассеянно массировать мне пальцы, даже не взглянув в мою сторону. Я старалась относиться к этому как к случайному жесту, судорожно пытаясь найти другие объяснения этим возбуждающим прикосновениям, от которых воздух между нами стал потрескивать от электрических разрядов, а во рту у меня пересохло. А что, если я ошибаюсь? Что, если брошусь на мужчину, словно собака на кость, а в результате окажется, что с его стороны это были обычные знаки дружеского внимания, а может, просто рассеянность? Ни о чем больше думать я не решалась, поскольку между нами сохранялось полное молчание и не было произнесено ни одного слова, на которое я могла бы как-то отреагировать или просто объяснить, – абсолютно никакой возможности ответных действий. От его поглаживаний у меня невольно перехватило дыхание. Создавалось ощущение, будто стеклянную палочку интенсивно трут о шелк. Краешком глаза я заметила, что он обернулся лицом ко мне. Я тоже взглянула на него.

– Эй, – нежно произнес он, – угадай, чем мы с тобой будем сейчас заниматься?

Чарли слегка передвинулся на сиденье и зажал мою ладонь у себя между ног. Меня словно пронзило электрическим разрядом, так что я невольно даже застонала. В ответ он разразился хриплым, возбужденным смехом и снова перевел взгляд на дорогу.

Заниматься с Чарли любовью было все равно что попасть в большую теплую машину. От меня совсем ничего не требовалось. И все происходило с необыкновенной легкостью и плавностью. Не было никаких неловких моментов. Никаких сдерживающих обстоятельств, стыдливости, сомнений или опасений. Было ощущение, что между нами установился открытый канал связи, и сексуальная энергия свободно перетекала взад и вперед. Мы кончили не единожды. В первый раз мы были слишком голодны и действовали чересчур энергично. Наши тела сомкнулись с такой силой, что о нежности пришлось на" время забыть. Мы накатывались друг на друга, словно волны на волнорез, и стихия наслаждения то достигала своего пика, то слегка отступала назад. Все чувственные образы свелись к непрерывным поступательным толчкам, ощущению гула в ушах, мощным импульсам и содроганию плоти, пока он наконец не взорвался внутри меня, перевернув все вверх дном и оставив после себя лишь горячий пепел и осколки. Потом, приподнявшись на одном локте, он одарил меня долгим и сладостным поцелуем, и все началось сначала. Только на этот раз он управлял нами обоими уже более сдержанно, на полускорости, и восхождение на пик радости скорее напоминало созревание восхитительного персика. Я ощутила себя розовым цветком, постепенно превратившимся в медовую мякоть зрелого плода, нежнейший сок которого пропитал меня словно волшебное успокаивающее. После этого мы оба лежали, смеясь, – потные и бездыханные, а потом он обнял меня во сне своими сильными и тяжелыми руками. Но чувствовала я себя совсем не в ловушке, а в уюте и безопасности, в полной уверенности, что никто мне не причинит вреда, пока я остаюсь рядом с этим мужчиной, в этом гостеприимном убежище из теплой могучей плоти, где я и пролежала до самого утра, ни разу не проснувшись.

В семь часов я почувствовала легкий поцелуй в лоб и затем услышала, как за ним мягко закрылась входная дверь.

Когда же я заставила себя проснуться, его уже не было.


Глава 20


Поднявшись в 9.00, я, как обычно, посвятила все воскресенье работе по дому. Убрала квартиру, пожрала, смоталась в супермаркет и навестила своего домовладельца, который принимал солнечные ванны на заднем дворе. Для мужчины в возрасте восьмидесяти одного года у Генри Питца были просто выдающиеся ноги. Вдобавок он был обладателем замечательного орлиного носа, тонкого аристократического лица, снежно-белой шевелюры и огромных голубых глаз. В целом Генри производил впечатление сексапильного и энергичного мужчины, а вот на юношеских фотографиях, которые он мне показывал, этого эффекта не было и в помине. И в двадцать, и в тридцать, и в сорок лет лицо Генри Питца казалось простоватым и каким-то неопределившимся. Но с годами на снимках постепенно стал вырисовываться образ сухощавого и уверенного в себе мужчины, пока не достиг своего наиболее концентрированного выражения к девятому десятку лет, словно исходное сырье наконец-то в результате длительного кипячения превратилось в драгоценный эликсир.

– Послушай, Генри, – начала я, устроившись на травке рядом с его креслом, – мне кажется, ты живешь довольно праздной жизнью.

– Пребываю в грехе и упадке, – откликнулся он благодушно, не пожелав даже приоткрыть глаза. – А у тебя кто-то был вчера ночью.

– Свидание с пересыпом. Как раз то, от чего нас всегда предостерегают матушки.

– Ну и как оно тебе показалось?

– Это не обсуждается, – сказала я. – А какой кроссворд ты состряпал на этой неделе?

– Довольно простой. Все, что связано с удвоением. Приставки – "би", "ди", "бис", "дис". Двойня. Двое. Двойной. Ну и тому подобное. Вот попробуй отгадать: шесть букв, "смазанное двойное изображение".

– Сразу сдаюсь.

– Макула Это латинский термин в полиграфии. Вроде бы пустячок, но голову поломаешь. А вот это – "двойное значение", из пятнадцати букв?

– Слушай, Генри, завязывай!

– Двусмысленность. Я оставил кроссворд рядом с твоей дверью.

– Нет уж, уволь. У меня сейчас башка забита совсем другими вопросами, которые требуют срочного ответа.

Улыбнувшись, он поинтересовался:

– Ты уже бегала сегодня?

– Еще нет, но собираюсь, – ответила я, вскакивая на ноги. Потом пересекла лужайку и с улыбкой оглянулась на Генри. Он как раз смазывал кремом для загара свои колени, которые и так уже приобрели светло-шоколадный оттенок. Трудно было даже представить, что разница в возрасте у нас составляет почти пятьдесят лет. Но тут я снова вспомнила о Чарли Скорсони. Я переоделась, совершила пробежку трусцой, приняла душ, а он все не выходил у меня из головы.

* * *


В понедельник утром я решила навестить Кона Долана из отдела расследования убийств. Когда я входила в его кабинет, он говорил по телефону, поэтому мне пришлось подождать, и я устроилась на краешке стола. Он сидел, откинувшись на спинку стула, водрузив сжатый кулак на стол, небрежно держа трубку возле уха и непрерывно бубня в микрофон "у-гу, у-гу, у-гу". Похоже, разговор ему явно надоел. Приподняв голову, он внимательно оглядел меня, словно хотел освежить в памяти мой образ и сверить его потом с компьютерными данными на известных уголовников в поисках возможного сходства. Я тоже рассматривала его с интересом. Временами в его облике проглядывал прежний молодой мужчина, который сейчас заметно обрюзг и подызносился, приобретя мешки под глазами, зализанные назад волосы и нависшие на подбородок щеки, словно плоть в этом месте слегка подтаяла от жары. Кожа на шее собралась в красноватые жирные складки, с трудом помещавшиеся в накрахмаленный воротник рубашки. Я чувствовала к нему несомненное расположение, которое на первый взгляд довольно трудно объяснить. Особенно учитывая свойственные ему упрямство, бесчувствие, замкнутость, расчетливость и грубость. Мне говорили, что он к тому же и жмот, но меня в нем привлекала прежде всего высокая компетентность. Он знал свое дело и никогда не юлил. Несмотря на то что мне от него частенько и крепко доставалось, в глубине души я была уверена в его симпатии и поддержке, которую он демонстрировал крайне неохотно. Я заметила, что внезапно его внимание к телефонному разговору обострилось. Он прислушался к словам собеседника и, похоже, разгорячился:

– Ладно, а теперь слушай меня, Митч. Я уже сообщил тебе все, что собирался сказать. Мы влезли в это дело по самые кишки, и не хочу, чтобы вы изгадили мне всю малину. Угу, это я и без тебя знаю. Ну да, ты уже говорил. Просто хочу прояснить наши отношения. Я уже давал этому малому последний шанс, так что или он сотрудничает с нами, или мы снова отправим его туда, откуда он пришел. Угу, вот именно, потолкуй с ним еще!

Кон резко швырнул телефонную трубку, та слегка подпрыгнула, но все-таки заняла свое законное место. Он выглядел усталым и взглянул на меня, не скрывая раздражения. Я положила перед ним на стол светло-коричневый конверт.

– Что это? – спросил он отрывисто, водрузив ноги на стол. Затем отогнул клапан конверта и вытащил письмо, которое я обнаружила в пожитках Либби Гласс. Даже не зная еще, что это такое, он осторожно взял листок за краешек, внимательно проглядел содержание письма и осторожно убрал его обратно в конверт. Потом, коротко глянув на меня, спросил:

– И где же ты его взяла?

– Мать Либби Гласс хранила веши покойной дочери, листок был заложен в одну из книг. Я наткнулась на него в эту пятницу. Ты сможешь его проверить на предмет отпечатков пальцев?

Он бросил на меня ледяной взгляд:

– А почему бы для начала нам не поболтать о Шарон Нэпьер?

Я слетка струхнула, но виду не подала.

– Она мертва, – сказала я, потянувшись было за конвертом. Но Кон прихлопнул письмо кулаком, и мне пришлось отступить. Мы встретились взглядами. – Об этом мне рассказал мой приятель в Лас-Вегасе, – объяснила я. – От него я все и узнала.

– Это все чушь. Ты ведь сама туда ездила.

– Вовсе нет.

– Черт побери, да не ври же мне! – вспылил он.

Тогда я тоже разозлилась:

– Уж не собираешься ли ты, лейтенант Долан, читать мне лекцию о правах? Неужели вручишь мне официальное уведомление с предупреждением относительно моих конституционных прав? Я с удовольствием прочту его и подпишу. А потом позвоню своему адвокату, а вот когда он прибудет сюда, мы и потолкуем. Тебя это устраивает?

– Две недели ты занимаешься этим делом, и уже есть труп. Ты просто подставляешь меня, и твоя причастность к этой смерти вполне очевидна. Я же велел тебе держаться от таких вещей подальше.

– Ах-ах-ах! Да, ты велел мне держаться подальше от неприятностей, что я и делала. Ты просил меня помочь выяснить, что связывало Либби Гласс и Лоренса Файфа, и я выполнила твою просьбу, – сказала я, указав на конверт.

Он схватил конверт и бросил его в мусорное ведро.

Мне было ясно, что это просто театральный жест. Тогда я попробовала зайти с другой стороны.

– Давай разберемся, Кон, – продолжила я. – Я не имела никакого отношения к смерти Шарон Нэпьер. Никоим образом. Ты что думаешь? Я специально примчалась туда, чтобы убрать важного свидетеля, который мог мне помочь? Тогда ты просто спятил! Я никогда не была в Лас-Вегасе. Да, я заезжала на Солтон-Си, чтобы переговорить с Грегом Файфом, а если не веришь, позвони ему! – Замолчав, я возмущенно уставилась на него, ожидая, какое действие произведет выданная мной смесь правды и откровенной лжи и просветлеет ли его помрачневшая физиономия.

– Откуда ты узнала, где она скрывалась?

– Да я убила полтора дня, чтобы выйти на ее след с помощью частного детектива из Невады Боба Дитца. После беседы с Грегом собиралась отправиться в Лас-Вегас. Но мне позвонили, сообщив, что кто-то всадил в нее пулю.

Как по-твоему, что я должна была почувствовать при этом известии? Признаюсь, для меня это был ощутимый удар.

Проклятое дело, закрытое еще восемь лет назад, снова заявляет о себе!

– Кому было известно, что ты собираешься с ней встретиться?

– Точно не скажу. Но если полагаешь, что прикончивший ее неизвестный хотел помешать нашей встрече, думаю, ты ошибаешься, хотя поклясться в этом и не могу.

По моим данным, она многим наступила на мозоли. И не спрашивай, кому конкретно, поскольку это мне не известно. Говорят, она совала нос не в свои дела.

Он сидел, внимательно уставившись на меня, и мне показалось, что я все-таки угодила в цель. Сведения моего приятеля должны неплохо состыковаться с информацией, переданной из полицейского управления Лас-Вегаса.

Сама я действительно была убеждена: Шарон пришили, чтобы заткнуть ей рот; убийца следовал за мной по пятам и поспел как раз вовремя, но совершенно незачем, чтобы в меня тыкали пальцем. Ни к чему хорошему это бы не привело, а в результате меня запросто могли отстранить от дела Лоренса Файфа. Я до сих пор не могла избавиться от мысли, что кто-то еще, кроме меня, сообщил в полицию Лас-Вегаса о выстреле в квартире Шарон Нэпьер.

Провозись я там еще минуту, и меня бы точно застукали, а уж тогда прощай расследование до лучших времен. Свою вину за косвенную причастность к ее гибели мне вовсе не улыбалось искупать собственным арестом на месте преступления.

– А что еще удалось узнать насчет Либби Гласс? – спросил он, слегка сместив акцент нашей беседы.

– Немного. Я все пытаюсь найти в общей картине событий место для вновь обнаруженных фрагментов, но пока мне это плохо удается. Если это письмо и вправду написано рукой Лоренса Файфа, то по крайней мере здесь кое-что проясняется. Честно говоря, я надеялась, что это подделка, однако Никки узнала его почерк. Это не слишком укладывается в мою схему. Ты сообщишь, когда получишь данные по отпечаткам?

Кон раздраженно кивнул на кипу бумаг, лежавших перед ним на столе.

– Хорошо, я подумаю, – ответил он. – Только не хочу, чтобы нас из-за этого считали близкими приятелями.

– Будь уверен, мы с тобой никогда не станем добрыми друзьями, – подтвердила я. Не знаю почему, но он сразу как-то оттаял, и мне даже показалось, что он может улыбаться.

– Ладно, убирайся отсюда, – буркнул он сердито.

И я послушно убралась.

* * *


Сев в машину, я проскочила через центр, оставив слева квартал Анаконда, спускающийся к самому пляжу. День был ослепительно яркий – солнечный и прохладный, на горизонте клубились пухлые облачка. Тут и там по заливу скользили яхты, вероятно, специально поставляемые министерством торговли, чтобы создать особо живописную картину для привлечения туристов, которые стайками бродили по набережной и фотографировали своих собратьев, сидевших на траве.

Около Людлов-Бич я двинулась вверх по холму, а затем свернула на крутую боковую улицу, где проживала моя любимица Марсия Треджилл. Припарковавшись, достала бинокль и стала наблюдать за ее террасой. Все растения в этот раз были на месте и выглядели совсем неплохо, что мне не понравилось. Не было видно ни самой Марсии, ни соседки, с которой она враждовала. Мне очень хотелось сфотографировать, как она, например, затаскивает в пикап пятидесятифунтовые коробки с книгами. Я даже была согласна на снимок, где она выходит из гастронома с огромной сумкой, набитой выпирающими сквозь нее консервными банками. Я снова сосредоточилась на ее террасе и впервые обратила внимание, что в деревянную банку наверху ввернуто в общей сложности четыре больших крюка для горшков с растениями. На ближнем висел тот самый ботанический монстр, которого я видела раньше, а вот три других пока пустовали. Отложив бинокль, я вошла в здание, остановилась на площадке между вторым и третьим этажами и заглянула в лестничный пролет. Если встать правильно, то вполне можно ухватить в кадр прекрасный вид входной двери в квартиру Марсии Треджилл. Убедившись в этом еще раз, я снова спустилась к машине и направилась к супермаркету "Гейтуэй". Я прикинула на глаз вес нескольких домашних растений в пластмассовых горшках и обнаружила один экземпляр, весьма подходящий для моих целей, – фунтов двадцать пять, с мощным стволом, утыканным чудовищными саблеобразными листьями. Для оформления подарка я приобрела упаковку алых, как огнетушитель, лент и приличествующую случаю открытку с сентиментальными стишками. Конечно, на это ушло время, которое можно было бы потратить на расследование дела Никки Файф, но мне хотелось все-таки отработать свой гонорар, и я чувствовала себя так, словно по крайней мере на полмесяца стала совладельцем "Калифорния фиделити".

Снова вернувшись к дому Марсии Треджилл, я оставила машину перед входом. Потом проверила фотоаппарат, разорвала упаковку с лентами и обмотала ими пластмассовый горшок с растением, развесив концы лент в веселом беспорядке, а в заключение сунула между листьями открытку, нацарапав неразборчивую подпись, которую и сама не смогла бы расшифровать. Напрягаясь и пыхтя, я затащила растение, фотоаппарат и саму себя по крутым бетонным ступенькам подъезда на второй этаж.

Установив горшок у дверей квартиры Марсии, я поднялась на лестничную площадку этажом выше, проверила экспонометр, взвела затор и установила расстояние. Мне подумалось, что угол для съемки выбран просто идеально. Должно получиться настоящее произведение искусства. Осторожно спустившись к дверям квартиры мисс Треджилл, я нажала кнопку звонка и молнией отскочила назад в укрытие. Достав фотоаппарат, еще раз проверила фокусировку. Все было рассчитано идеально.

Марсия Треджилл открыла входную дверь и изумленно уставилась себе под ноги. На ней были шорты и вышитая маечка на узких лямках, а позади надрывалась Оливия Ньютон-Джонсон, пользующаяся последние месяцы массовым успехом у слушателей, словно настоящий звуковой леденец. Подождав секунду, я глянула через перила. Марсия наклонилась, чтобы достать открытку, прочитала ее, перевернула и опять взглянула на лицевую сторону, пожав в недоумении плечами. Оглядевшись по сторонам, она сделала несколько шагов вперед и заглянула в лестничный пролет, надеясь еще захватить доставившего подарок. Я начала делать снимки; жужжание тридцатипятимиллиметровой автоматической камеры при перемотке кадров показалось гораздо громче, чем я рассчитывала. Марсия вернулась к двери своей квартиры и, слегка наклонившись, подхватила все двадцать пять фунтов ботаники, даже не согнув при этом коленей, как обычно рекомендуют инструкторы по физподготовке. Пока она затаскивала растение в квартиру, я выскочила на улицу и навела камеру уже с тротуара на ее балкон как раз в тот момент, когда она там появилась и поставила горшок на перила. На несколько секунд Марсия исчезла из виду.

Отойдя немного назад, я установила телеобъектив и стала ждать, затаив дыхание.

Назад она вернулась с чем-то похожим на кухонный стул. Я сделала несколько выдающихся снимков, зафиксировавших ее восхождение. Уверенным движением она взяла горшок с растением за проволочную ручку, подняла его на уровень плеча и зацепила проволочную петлю за вбитый рядом с ней крюк. При этом все мускулы у нее мощно напряглись. Ей приходилось прилагать столь титанические усилия, что ее маечка задралась, и я получила великолепный снимок Марсии Треджилл с вывалившейся наружу довольно мясистой грудью. Похоже, закончила я как раз вовремя, поскольку успела заметить ее быстрый подозрительный взгляд, зафиксировавший неизвестную, которая с интересом наблюдала за ее физическими упражнениями. Когда я оглянулась на балкон, Марсии там уже не было.

По дороге я сдала пленку на проявку и печать, особо позаботившись, чтобы были проставлены дата и имя снимавшей. Хотя фотографии в таких случаях и не решают окончательно исход дела – особенно при отсутствии свидетеля, который мог бы подтвердить объективность моих показаний, включая дату, время и обстоятельства съемки, – но по крайней мере эти снимки хотя бы заставят руководителя отдела исков "Калифорния фиделити" внимательнее рассмотреть этот случай. И это самое большее, на что я могла рассчитывать. А если он даст добро, то я могла бы вернуться туда уже с видеокамерой и профессиональным оператором, чтобы отснять документальный ролик, который вполне можно продемонстрировать в суде.

* * *


Мне следовало бы догадаться заранее, что у менеджера отдела исков несколько другой взгляд на вещи. Энди Мотика, которому было уже давно за сорок, сидел передо мной и с остервенением грыз ногти. Решив сегодня заняться правой рукой, он в данный момент как раз догрызал остатки на большом пальце. Мне на него даже смотреть было противно. Но я хладнокровно ждала, когда он наконец расправится с треугольным кусочком плоти в самом углу ногтя. Чувствуя, как мое лицо невольно морщится от брезгливости, я старалась перевести взгляд влево за его плечо. Хотя я не успела объяснить и половины, Энди уже замотал головой.

– Это невозможно, – проговорил он бесцветным голосом. – У этой крошки даже адвоката нет. Вероятно, на следующей неделе мы уже получим официальное заключение врача. И нечего суетиться. Мне неохота затевать эту чехарду. Цыпочке причитается всего четыре тысячи восемьсот долларов. Простое же обращение в суд обойдется нам в десять тысяч баксов. И вы это прекрасно знаете.

– В общем-то знаю, однако...

– Никаких "однако". Риск слишком велик. Даже непонятно, какого черта Мак поручил вам это дело. Понимаю, у вас чешутся руки, ну и что из того? Вы разозлите ее, и она потопает нанимать адвоката, а потом все это может вылиться нам в миллион баксов. Так что забудьте о вашем предложении.

– Тогда она повторит свой трюк где-нибудь еще, – пыталась сопротивляться я.

Энди только плечами пожал.

– Почему я должен тратить время на обсуждение такой чепухи? – произнес он уже с явным раздражением. – Оставим эту тему. – Он перешел на более доверительный тон:

– Лучше пообещайте мне показать ее фотографии, когда получите их из печати. У нее недурные сиськи.

– Пошел ты... – ответила я и направилась в свой офис.


Глава 21


На моем автоответчике было два сообщения. Первое – от Гарри Стейнберга, и я ему сразу перезвонила.

– А, Кинси! – воскликнул Гарри, когда нас соединили.

– Привет, Гарри. Как поживаешь?

– Недурно. У меня есть для тебя кое-какая информация, – ответил он. По его тону я почувствовала, что он испытывает удовлетворение от своей находки, но то, что я затем услышала, заставило меня просто изумиться. – Сегодня утром я разыскал наконец анкету, которую Лайл Абернетти заполнил при поступлении на работу. Из нее следует, что какое-то время он был учеником в слесарной мастерской. У мастера по имени Фиерс.

– Слесарной? – переспросила я.

– Вот именно. Я уже звонил владельцу мастерской сегодня утром. И думаю, тебе будет любопытно узнать, что он мне сообщил. Я объяснил, что Абернетти нанимается к нам на работу в качестве охранника и мне необходимо проверить его данные. Этот Фиерс сначала что-то мямлил, но в конце концов признался, что вынужден был избавиться от парня. От клиентов, которых обслуживал Лайл, до Фиерса периодически доходили жалобы о пропаже наличных денег, так что он заподозрил парня в мелком воровстве. Доказать это было довольно трудно, но при первой возможности он его уволил.

– Это и в самом деле очень интересно, черт побери, – проговорила я. – Значит, Лайл в любое время мог забраться в дом Файфов. И в дом Либби, кстати, тоже.

– Похоже, что так. Он работал у Фиерса восемь месяцев и, судя по тому, что тот рассказал, вполне набрался необходимых навыков, чтобы отважиться на такое. Конечно, если у них не было сигнализации или чего-нибудь в этом роде.

– Послушай, у них было лишь одно эффективное средство безопасности – здоровенная немецкая овчарка, которую сбила машина как раз за шесть недель до смерти самого Лоренса Файфа. В момент гибели собаки дома не было никого – ни его, ни жены, ни детей.

– Любопытно, – заметил Гарри. – Спустя столько времени ты уже вряд ли что сможешь проверить, но по крайней мере это способно дать какую-то зацепку. Как насчет его анкеты? Тебе сделать копию?

– Было бы неплохо. А что, удалось узнать относительно счетов Файфа?

– Я забрал их к себе и собираюсь просмотреть, как только смогу. Здесь придется прилично повозиться. А тем временем я просто подумал, что тебе было бы интересно узнать о слесарных навыках этого типа.

– Очень признательна за помощь, Гарри. Господи, ну и дерьмо же, оказывается, этот малый!

– У меня пока все. Мне тут звонят, я еще свяжусь с тобой, – закончил он, оставив на всякий случай свой домашний номер телефона.

– Ты здорово выручил меня. Благодарю.

Второе сообщение было от Гвен из "Корнере К-9".

Трубку взяла одна из помощниц, и пока Гвен шла к телефону, до меня доносился разноголосый лай и повизгивание ее многочисленных клиентов.

– Кинси?

– Ага, это я. Получила ваше сообщение. Что случилось?

– Вы не могли бы встретиться со мной во время ленча?

– Минутку, только посмотрю свое расписание, – ответила я и, прикрыв микрофон ладонью, взглянула на часы, на которых было 13.45. А я вообще-то обедала? Да и завтракала ли сегодня? – Да, я свободна.

– Хорошо. Тогда, если не возражаете, встретимся в "Палм-Гарден" через пятнадцать минут.

– Договорились. До скорого.

Мне как раз принесли бокал белого вина, когда я заметила приближающуюся к ресторану Гвен: высокую и стройную, с откинутыми назад пепельными волосами. На ней была блузка из серого шелка с пышными длинными рукавами и кнопками на манжетах, темно-серая юбка изящно подчеркивала талию и бедра. Держалась она очень элегантно и уверенно – так же, как и Никки, – и мне стало вполне понятно, чем обе женщины так привлекали к себе Лоренса Файфа. Должно быть, и Шарлотта Мерсер в свое время относилась к такому же типу женщин – рослых, элегантных и с тонким вкусом. И еще я рассеянно подумала, что, может быть, такой же облик с возрастом приобрела бы и Либби Гласс, останься она в живых. В свои двадцать четыре года Либби, естественно, еще не держалась столь уверенно, а скорее была порывиста и открыта, но именно ее свежесть и честолюбие и могли привлечь внимание Лоренса в его сорок лет. Избави нас Бог от последствий мужского климакса.

– Привет. Как дела? – весело обратилась ко мне Гвен, присаживаясь за столик. Она сняла салфетку с тарелки и заказала подошедшей официантке вина. Вблизи она выглядела не столь решительно и сурово, как издалека: угловатая линия скул смягчалась плавными дугами коричневых бровей, а волевой рот – нежно-розовой губной помадой. Но больше всего поражала ее манера держаться: раскованно, интеллигентно, женственно и изящно.

– Ну как там поживают ваши собачки? – поинтересовалась я.

Она рассмеялась:

– Наши грязнули-то? Слава Богу, нормально. Сегодня мы просто завалены работой, но мне надо с вами переговорить. Вас ведь не было в городе.

– Я вернулась только в субботу. А вы не пробовали со мной связаться?

Она кивнула:

– Кажется, во вторник я звонила к вам в офис. Ваш автоответчик сообщил, что вы в Лос-Анджелесе, поэтому я попыталась дозвониться туда. Но там наткнулась на какую-то недотепу...

– Орлетт.

– Ну, не знаю точно, кто уж это был, только она дважды безуспешно пыталась записать мое имя, так что я вынуждена была повесить трубку.

Подошла официантка с вином для Гвен.

– Вы уже сделали заказ? – спросила та.

Я помотала головой:

– Ждала вас.

Достав блокнот для записи заказов, официантка вопросительно взглянула на меня.

– Мне, пожалуйста, фирменный салат, – попросила я.

– Тогда сделайте два, – добавила Гвен.

– С какой приправой?

– Мне с рокфором, – сказала я.

– А мне с маслом и уксусом, – заказала Гвен, протянув оба меню уходящей официантке, и снова обернулась ко мне.

– Я решила быть с вами откровенной, – медленно произнесла она.

– О чем это вы?

– О моем бывшем любовнике, – объяснила она. Ее щеки при этом слабо вспыхнули. – Я поняла, что, даже если и попытаюсь скрыть имя, рано или поздно вы все равно его узнаете, потратив на поиски кучу времени. А этот секрет уже того не стоит.

– Как так? – воскликнула я.

– Дело в том, что несколько месяцев назад он скончался от сердечного приступа, – проговорила она, снова несколько оживившись. – После нашего последнего разговора я сама попыталась разыскать его. Его звали Дэвид Рей. Он был школьным учителем. К слову сказать, в школе, где учился Грег. Там мы с ним и познакомились. И мне подумалось, что следует сообщить ему о вашем интересе к смерти Лоренса, потому что расследование вполне могло вывести вас на Дэвида.

– Как вам удалось разыскать его? – поинтересовалась я.

– Мне говорили, что они с женой переехали в Сан-Франциско. И проживали там в районе залива, где он работал в одной из школ Окленда.

– Почему же вы не сказали об этом раньше?

Она пожала плечами:

– Возможно, ложное представление о верности и долге. Или защитная реакция. Для меня отношения с ним очень дороги; не хотелось втягивать его в эту давнишнюю историю.

Взглянув на меня, она, должно быть, прочла на моем лице откровенное выражение скептицизма. И румянец на ее щеках едва заметно потемнел.

– Понимаю, как все это выглядит со стороны, – проговорила она. – По сути дела, сначала я скрыла от вас его имя, а теперь он уже мертв и вы от него все равно ничего не добьетесь. Но если бы он был жив, не уверена, что решилась бы все рассказать.

Мне подумалось, что это похоже на правду, однако что-то еще оставалось недосказанным, и трудно было предположить, что именно. Но в этот момент к столику приблизилась официантка с нашими салатами, и в беседе возникла короткая, спасительная для Гвен пауза, во время которой мы занялись едой. Она механически перекладывала с места на место листики салата, но ела без особого аппетита. Мне было любопытно, что еще она собиралась мне сообщить, но в то же время я настолько проголодалась, что для начала должна была хоть что-то проглотить.

– А вы знали, что у него были проблемы с сердцем? – наконец спросила я у Гвен.

– Мне об этом ничего не было известно, но, похоже, он болел уже много лет.

– Он сам прервал вашу связь или это была ваша инициатива?

Гвен горько улыбнулась:

– Это дело рук Лоренса, но теперь мне сдается, что в какой-то степени этому способствовал и сам Дэвид. Должно быть, вся эта история сильно усложнила его семейную жизнь, сделав ее невыносимой.

– И он рассказал обо всем своей жене?

– Думаю, да. Уж очень любезно она разговаривала со мной по телефону. Когда я сказала, что звоню по просьбе Грега, то она спокойно на это отреагировала. А узнав, что Дэвид умер, я просто... Я даже не сразу сообразила, что следует сказать, хотя, конечно, что-то такое промямлила – дескать, какая жалость, какое горе... В общем, обычные знаки сочувствия постороннего человека, общепринятые в таких случаях. Выглядело все это довольно неуклюже, да и чувствовала я себя просто ужасно.

– А она сама не касалась ваших отношений с ее мужем?

– О нет. Она относилась к нашей связи весьма равнодушно, хотя была прекрасно осведомлена, кто я такая. В любом случае прошу извинить меня за то, что не рассказала обо всем в первый раз.

– Думаю, никакого вреда от этого не случилось, – успокоила я ее.

– Как продвигается расследование? – поинтересовалась она.

Слегка замешкавшись, я ответила.

– Сплошные обрывки и осколки. Ничего конкретного.

– Вы действительно рассчитываете обнаружить что-нибудь спустя столько лет?

– Этого никогда точно не знаешь, – сказала я, улыбнувшись. – Нередко люди, уверенные в своей безопасности, теряют бдительность.

– Тут я с вами согласна.

Мы еще немного поговорили о Греге, Диане и моих беседах с ними, которые я передала ей в сильно усеченном виде. Без десяти три Гвен взглянула на часы.

– Мне пора идти, – сказала она и вытащила из сумочки пятидолларовую банкноту, чтобы расплатиться за ленч. – Еще увидимся?

– Обязательно, – подтвердила я, потягивая вино и наблюдая, как она поднимается из-за стола. – Когда вы последний раз видели Колина?

Она испуганно взглянула на меня, переспросив:

– Колина?

– Просто я встречалась с ним в эту субботу, – произнесла я так, словно это что-то могло ей объяснить. – Мне показалось, Диане хочется, чтобы он к ней вернулся. Она от него без ума.

– Да, это точно, – согласилась Гвен. – Но не помню, когда последний раз с ним встречалась. По-моему, в день окончания Дианой средней школы. А почему вас это так интересует?

– Просто любопытно, – сказала я, пожав плечами и одарив ее, как надеялась, самым невинным взглядом. У нее на шее мгновенно появилось отчетливое розовое пятно, и я еще подумала, можно ли его представить в суде в качестве реакции, эквивалентной проверке на детекторе лжи. – Я случайно этого коснулась.

– Пожалуйста, держите меня в курсе, как продвигается расследование, – попросила она снова как ни в чем не бывало и, сунув деньги под тарелку, двинулась к выходу той же полной достоинства походкой, с какой и появилась в ресторане. Наблюдая за ее уходом, я понимала: что-то крайне важное так и осталось невысказанным. О Дэвиде Рее она вполне могла сообщить по телефону. И мне не очень-то верилось, что она не знала о его смерти с самого начала. В голове у меня все время крутился Колин.

Я решила прогуляться два квартала до конторы Чарли. Когда я туда вошла, Руфь печатала что-то с диктофона, порхая пальцами по клавиатуре. Работала она очень сноровисто.

– Он здесь? – спросила я.

Она улыбнулась и кивнула через плечо, ни на секунду не прерывая печатания, сосредоточенно прислушиваясь к звуку диктофона и мгновенно фиксируя произнесенное слово на бумаге.

Я просунула голову в его кабинет. Он сидел за столом, без пиджака, в бежевой рубашке и коричневом жилете. Перед ним лежал раскрытый свод законов. Заметив меня, он мягко улыбнулся и откинулся назад, забросив руку на спинку своего вращающегося стула. В другой руке он держал карандаш и постукивал им по столу.

– Ты свободен на ужин? – спросила я.

– А что случилось?

– Ничего не случилось. Это просто предложение, – сказала я.

– Тогда в шесть пятнадцать.

– Хорошо, заеду за тобой, – кивнула я, захлопнув дверь кабинета и продолжая раздумывать над его светлой рубашкой и темно-коричневым жилетом. В данный момент это сочетание выглядело весьма сексапильно. Мужчина в нейлоновых плавках-бикини, с этим пресловутым выпирающим вперед холмиком, не вызывает даже половины того интереса, который возникает при виде его соперника в прекрасно сшитом деловом костюме. Чарли сейчас напомнил слегка надкушенный ломтик темно-шоколадного печенья "Рис" с начинкой из орехового крема. И мне очень хотелось доесть оставшийся кусочек.

Несколько минут спустя я уже ехала на побережье, к дому Никки.


Глава 22


Никки вышла к дверям в сером бумажном свитере я потертых джинсах. Она была босиком и с распущенными волосами. В одной руке она держала кисть, а пальцы были испачканы светло-коричневой краской.

– О, Кинси, привет. Входи в дом! – воскликнула она, снова направляясь на балкон, куда последовала и я. По другую сторону раздвижных дверей я заметила Колина, сидевшего, скрестив ноги, без рубашки, в фартуке с нагрудником, напротив комода с выдвижными ящиками, два из которых были, судя по всему, уже готовы. Вытащенные из комода пустые ящики лежали вдоль балконной ограды. В воздухе висел густой запах скипидара, который, казалось, странным образом дополнял аромат эвкалиптовой коры. На полу валялось несколько кусков мелкозернистой наждачной бумаги, уже потерявшей жесткость от интенсивного использования, в складки которой въелась древесная пыль. Перила раскалились от горячего солнца, и, чтобы прикрыть пол на балконе, под комодом были расстелены газеты.

Когда я подошла к нему, Колин взглянул на меня и улыбнулся. Нос и подбородок у него, так же как и оголенные руки, уже порозовели от загара, а глаза напоминали по цвету морскую воду. На лице пока не было даже малейшего намека на мужскую растительность. Он снова вернулся к своей работе.

– Мне надо бы кое о чем расспросить Колина, но вначале я хотела побеседовать с тобой, – обратилась я к Никки.

– Разумеется, давай спрашивай, – ответила она. Я облокотилась о перила, а она в это время обмакнула кончик кисти в небольшую банку с краской и убрала излишек, обтерев кисть о край банки. Колин, похоже, был полностью поглощен процессом покраски и не обращал на нас внимания. Возможно, он считал неприличным подслушивать нашу беседу, хотя имел достаточные навыки, чтобы расшифровывать речь по губам, а может, ему просто были скучны разговоры взрослых.

– Ты не можешь с ходу припомнить, покидала ли ты город на более-менее приличный срок за четыре – шесть месяцев до смерти Лоренса?

Взглянув на меня, Никки удивленно заморгала, явно застигнутая врасплох моим вопросом.

– Как-то уезжала на неделю. У моего отца в том июне случился сердечный приступ, и я летала в Коннектикут, – припомнила она. Потом задумалась на несколько секунд и тряхнула головой. – Да, это случилось только раз. А что это тебе даст?

– Пока точно не знаю. Это всего лишь смутное предположение, но меня беспокоит, почему Колин упорно называет Гвен матерью своего отца. Он, кстати, не возвращался больше к этой теме?

– Нет, больше ни слова не сказал.

– Любопытно, а не встречался ли он с Гвен во время твоего отсутствия восемь лет назад. Он достаточно смышлен, чтобы спутать ее со своей бабушкой, если только кто-нибудь не представил ему Гвен именно в этом качестве.

Никки бросила на меня скептический взгляд:

– Он тогда был совсем несмышленыш, почти малыш. Ему было лишь три с половиной года.

– Угу, понимаю, но совсем недавно я поинтересовалась у Гвен, когда она последний раз с ним виделась, и та клянется, что это было в день окончания Дианой средней школы.

– Похоже на правду, – заметила Никки.

– Никки, в тот день Колину было всего четырнадцать месяцев от роду. Я сама видела снимки. Он был еще ползунок, и его носили на руках.

– И что из того?

– Тогда почему же он ее запомнил?

Никки провела кистью полоску краски и слегка задумалась.

– А может, Гвен встретилась с ним в супермаркете или навестила его вместе с Дианой? – предположила она. – Она вполне могла увидеть его, так же как и он ее, не придав этому особого значения.

– Возможно. Но я убеждена, что Гвен солгала, отвечая на мой вопрос. Если в обстоятельствах их встречи и в самом деле не было ничего особенного, то об этом можно было просто сказать. И зачем понадобилось это скрывать?

Никки пристально посмотрела на меня:

– А что, если она просто забыла?

– Ты не возражаешь, если я спрошу его самого?

– Конечно, действуй.

– Где тот альбом с фотографиями? – спросила я.

Она показала рукой через плечо, и я прошла назад в гостиную. Альбом лежал на журнальном столике, и я перевернула несколько страниц, пока не наткнулась на фотографию Гвен. Я вытащила снимок за уголки и снова вернулась на веранду.

– Спроси его, помнит ли он, что произошло, когда он последний раз видел ее, – попросила я Никки, держа в руках фотографию.

Приблизившись к нам, Никки легонько ткнула Колина в плечо. Он обернулся сначала на нее, а потом на снимок, вопросительно взглянув мне в глаза Никки перевела мой вопрос. Его лицо внезапно помрачнело и стало замкнутым, словно цветок лилии на закате солнца.

– Колин? – настойчиво повторила Никки.

Отвернувшись, он опять принялся красить ящики.

– Маленький упрямец, – произнесла она незлобиво. Потом снова взяла сына за плечо и повторила вопрос.

Колин раздраженно сбросил ее руку. Я с интересом наблюдала за его реакцией.

– Спроси, бывала ли она здесь.

– Кто, Гвен? Что ей здесь было делать? – удивленно воскликнула Никки.

– Я сама этого пока не знаю. Потому и спрашиваю.

Ее взгляд был полон сомнения и неверия в то, что я сказала. Наконец, поколебавшись, она снова взглянула на Колина и, жестикулируя, повторила мой вопрос. Хотя сделала это не без внутреннего сопротивления.

– При тебе Гвен бывала здесь или в другом нашем доме?

Колин внимательно наблюдал за лицом матери, при этом на его собственном лице отражалась та же неуверенность с примесью напряжения, смятения и испуга.

– Не знаю, – вдруг произнес он резким гортанным голосом. При этом все согласные звуки слились между собой, словно чернила на промокашке. В тоне чувствовалось явное упрямство и недоверие.

Его взгляд скользнул в мою сторону. Внезапно мне почему-то вспомнились мои давние ощущения в шестом классе, когда я впервые услышала слово "трахаться". Один из моих одноклассников предложил, чтобы я спросила дома у своей тетушки, что значит это слово. Я тогда поняла, что здесь кроется какая-то ловушка, хотя и не догадывалась еще, в чем она состоит.

– Скажи ему, что все в порядке, – попросила я Никки. – И еще успокой, что это никак не касается тебя.

– По-моему, так очень даже касается, – возразила она.

– Ладно, Никки. Возможно, это и в самом деле важно, но что от этого может измениться спустя столько лет?

Она продолжила короткий спор с сыном – уже без моего участия, жестикулируя просто с бешеной скоростью.

– Колин больше не желает говорить на эту тему, – наконец произнесла она сдержанным тоном. – Похоже, он просто ошибся.

Я же так совсем не считала, чувствуя, что мой вопрос явно попал в цель. Он сейчас внимательно разглядывал нас обеих, пытаясь уловить наши настроения.

– Возможно, это прозвучит для тебя несколько оскорбительно, – предприняла я еще одну попытку, – но мне кажется, что Лоренс когда-то представил ее Колину как свою мать.

– Зачем это ему понадобилось?

Я взглянула на нее:

– Не исключено, что Колин застал их обнимающимися или за чем-нибудь в этом роде.

Какое-то мгновение Никки смотрела непонимающе, а затем нахмурилась. Колин неуверенно ждал окончания нашего диалога, растерянно переводя взгляд с нее на меня.

Сейчас он казался чем-то озабоченным и сидел, низко опустив голову. Она снова энергично зажестикулировала.

Колин опять замотал головой, но уже не столь агрессивно и явно готовый чем-то поделиться.

Выражение лица Никки внезапно изменилось.

– Я, кажется, кое-что вспомнила, – проговорила она, быстро заморгав, а ее щеки залил яркий румянец. – Лоренс тоже в те дни уезжал из города. Когда я вернулась от отца, он говорил мне, что ездил вместе с Колином куда-то на выходные. Дома оставалась миссис Восс с Грегом и Дианой. У них обоих в то время были школьные задания или что-то еще, а Лоренс взял Колина, чтобы немного проветриться на побережье.

– Уже интересно, – заметила я с иронией. – В любом случае в три с половиной года человек мало в чем улавливает смысл. Представим на минуту, что все было именно так, как я предполагаю. И что здесь замешана Гвен...

– Мне не нравится твое предположение.

– Подожди немного, – успокоила я ее. – Давай просто узнаем у него, почему он считает ее матерью своего отца. Вот так и спроси его.

Она нехотя перевела Колину мой вопрос, но внезапно лицо у того прояснилось, и он жестами быстро ответил ей, проведя ладонью по своей голове.

– У нее были седые волосы, – перевела мне Никки. – И когда она была здесь, то показалась ему настоящей бабушкой.

В ее голосе слышалось явное раздражение, но она быстро пересилила себя, главным образом из-за сына, и энергично взъерошила волосы.

– Я люблю тебя, – произнесла она, взглянув на Колина. – Все прекрасно, малыш. Все о'кей.

Тот, похоже, успокоился, а вот в серых глазах самой Никки засверкали зловещие черные угольки.

– Ведь Лоренс ненавидел ее, – тихо проговорила она. – Он просто не мог...

– Я всего лишь проверяю версию, – заметила я. – Возможно, это была абсолютно невинная встреча. Скажем, они решили немного выпить и заодно потолковать о школьных успехах своих детей. Здесь и в самом деле ничего нельзя сказать наверняка.

– Проклятие, – процедила она сквозь зубы. Настроение у нее явно упало.

– Не стоит так злиться на меня, – продолжила я. – Просто я пытаюсь сопоставить все факты и усматриваю в данном событии определенный смысл.

– Ну, лично я не верю ни единому слову, – буркнула она отрывисто.

– Ты хочешь сказать, что он был слишком порядочным человеком, чтобы позволить себе такое?

Никки швырнула кисть на газету и вытерла руки тряпкой.

– Наверное, я избавилась еще не от всех иллюзий, – медленно проговорила она.

– Нисколько тебя в этом и не обвиняю, – заметила я. – Но не могу понять, почему факт их встречи так тебя беспокоит. Кстати, первой эту идею подкинула мне Шарлотта Мерсер. Она сравнила его с котом, который всегда обнюхивает знакомое заднее крыльцо.

– Ладно, Кинси. Ты меня убедила, – примирительно сказала Никки.

– Нет, думаю, не убедила. Ты заплатила мне пять тысяч баксов, чтобы я выяснила, что же на самом деле произошло. Но мои ответы тебя не устраивают. И я готова вернуть гонорар.

– Нет, не бери в голову. Давай забудем об этом, ты абсолютно права, – сказала она.

– Так ты хочешь, чтобы я продолжала расследование или нет?

– Да, – подтвердила она ровным голосом, но при этом отвела взгляд. Тогда я принесла свои извинения и спешно покинула ее дом, чувствуя себя слегка подавленной. Она до сих пор была неравнодушна к этому мужчине, и я не знала, как это понимать Остается признать, что в жизни ничто не проходит бесследно, особенно если речь идет об отношениях мужчины и женщины. Тогда какого черта я чувствую себя виноватой, честно выполняя свою работу?

Я заехала в контору Чарли. Он уже ждал меня, стоя на лестничной площадке с распущенным галстуком и перекинутым через плечо плащом.

– Что там у тебя еще случилось? – спросил он, увидев выражение моего лица.

– Лучше не спрашивай, – ответила я. – Мне, пожалуй, уже стоит подумать о курсах секретарш. Выбрать какое-нибудь более простое и приятное занятие – с девяти утра и до пяти вечера.

Я поднялась по лестнице и слегка задрала голову, вглядываясь в его лицо. Было ощущение, что я сразу погрузилась в какое-то магнитное поле, наподобие тех двух маленьких собачек-магнитиков, с которыми играла когда-то в далеком детстве: одна – черненькая, а другая – беленькая. Если сблизить их на расстояние в полдюйма, то они прыгали друг к другу с легким щелчком. У него было такое торжественное и отрешенное выражение лица, а глаза так сосредоточенно уставились на мой рот, словно он пытался меня загипнотизировать. В таком полупарализованном состоянии мы с ним пребывали добрых десять секунд, но тут я слегка отступила назад, не в силах больше выдерживать это напряжение.

– Господи Иисусе, – произнес он наконец с удивлением в голосе и вдруг разразился хорошо знакомым отрывистым смехом.

– Хорошо бы чего-нибудь выпить, – предложила я.

– А вот мне этого будет недостаточно, – заметил он.

Я улыбнулась, не обращая внимания на его слова, и добавила:

– Надеюсь, ты умеешь готовить, потому что я в этом деле полный нуль.

– Эй, послушай, есть неплохой вариант, – сказал он. – Я присматриваю за домом своего партнера. Он сейчас в отъезде, и мне поручено покормить его собак. Думаю, там мы найдем, чем перекусить.

– Что ж, меня это устраивает, – согласилась я.

Он закрыл офис на ключ, и мы вышли через черный ход на небольшую автостоянку рядом с конторой.

Он уже было распахнул для меня дверцу автомобиля, но я направилась к своей машине, которую оставила на улице.

– Ты что, не доверяешь мне вождение? – произнес он с наигранной обидой в голосе.

– Меня могут оштрафовать за стоянку в неположенном месте. Я поеду за тобой. И вообще мне не нравится оставаться без собственных колес.

– Что, "колеса"? Ты до сих пор, как в шестидесятые, называешь машину "колеса"? – воскликнул он.

– Ну да, я вычитала это название в какой-то книге, – невозмутимо отреагировала я, Чарли удивленно округлил глаза и снисходительно улыбнулся, похоже, удовлетворившись моим объяснением. Потом забрался в автомобиль и подождал, пока я тоже уселась в свою машину. Он тронулся с места и не спеша направился по шоссе, чтобы я не потеряла его из виду. Я обратила внимание, что он периодически наблюдает за мной через зеркало заднего вида.

"Ну ты, сексапильный сукин сын!" – произнесла я про себя, напряженно дыша и невольно дрожа мелкой дрожью. Такой уж он производил на меня эффект.

Мы не торопясь катили в сторону дома Пауерса на побережье, Чарли вел машину в своей привычной размеренной манере. Как и обычно, он ехал не спеша. Когда шоссе начало закругляться, он притормозил и свернул налево, на крутой спуск, который, по моим расчетам, проходил неподалеку от пляжного дома Никки. Я поставила свою машину рядом с его "мерседесом", носом в сторону спуска, надеясь, что ручной тормоз не подведет.

Жилище Пауерса приткнулось на правом склоне холма.

Здесь же располагались небольшая стоянка на две машины и отгороженный от нее белым частоколом легкий навес. Ворота были закрыты на замок, а за ними виднелась, похоже, машина хозяина.

Чарли, стоя около автомобиля, ждал, пока я обогну свою тачку. Как и у Никки, этот дом стоял на крутом обрыве, в шестидесяти – семидесяти футах над самым пляжем. За гаражом я рассмотрела поросшую разноцветной травой лужайку в форме полумесяца. Мы прошли по узкой дорожке позади дома, и Чарли провел меня на кухню. Обе собаки Джона Пауерса относились как раз к тому типу, который всегда вызывал у меня наибольшую неприязнь: непрерывно прыгающие, тявкающие и слюнявые твари с острыми, как акульи зубы, когтями, к тому же испускающие зловонное дыхание. Одна псина была черной масти, а другая напоминала окрасом мертвого кита, не меньше месяца провалявшегося на берегу. Обе были внушительных размеров и все время норовили встать на задние лапы, чтобы достать до моего лица. Плотно сжав губы, я отвела голову назад, стараясь уклониться от их противных мокрых поцелуев.

– Чарли, ради Бога, оттащи их от меня, – процедила я сквозь стиснутые зубы. Но одна из собак все-таки умудрилась при этом лизнуть меня прямо в рот.

– Тутси! My! Назад! – резко прикрикнул он на них.

– Тутси и My? – удивилась я, вытирая губы.

Чарли расхохотался и оттащил обоих псов за ошейники в чулан, где их и запер. Один из них тут же принялся выть, а другой залаял.

– О Господи! Лучше уж выпусти их, – попросила я.

Едва он снова открыл дверь, обе собаки радостно выскочили из кладовки, вывалив из пасти длинные и красные, как куски сырой говядины, языки. Одна из них тут же поскакала в соседнюю комнату, вернувшись оттуда с зажатым в зубах поводком. Эта показалась мне более-менее забавной. Чарли пристегнул оба поводка к ошейникам, и собаки возбужденно загарцевали, оставляя влажные пятна на полу.

– Стоит их выгулять, и они успокоятся, – заметил Чарли. – Почти так же, как и ты.

Я было скривила обиженную рожу, но, похоже, выбора у меня не оставалось, и я покорно направилась вслед за ним на выход. На траве тут и там виднелись кучки собачьих экскрементов. Вниз к пляжу вела узкая деревянная лестница, проложенная по голой земле среди скалистых обломков. Спуск был довольно опасный, особенно с учетом энергичных прыжков и пируэтов девяностопятифунтовых живчиков.

– Джон обычно заезжает во время ленча домой, чтобы выгулять их, – бросил Чарли мне через плечо.

– Очень разумно с его стороны, – заметила я, осторожно продвигаясь между камнями и внимательно глядя себе под ноги. На свое счастье, я была в кроссовках, которые хотя и не обеспечивали полного сцепления, но по крайней мере не имели каблуков, которыми легко было зацепиться за подгнившие ступеньки и рухнуть головой прямо в Тихий океан.

Внизу под нами тянулась узкая длинная полоска пляжа, утыканная обрывистыми скалами. Собаки носились несколько секунд из стороны в сторону, но вдруг черная псина замерла и, присев, выдавила из себя дымящиеся шлаки, при этом стыдливо потупив взор. Господи Иисусе, подумала я, неужели все собаки с рождения знают, как это делается? И тут же отвернулась, потому что картина, на мой взгляд, была излишне натуралистична. Усевшись на подходящий кусок скалы, я попробовала привести мозги в порядок. Мне был нужен перерыв – пауза, во время которой можно поразмыслить не о других, а о себе самой. В это время Чарли швырял палки, которые собаки неизменно теряли из виду.

Наконец, когда они вдоволь наигрались, мы двинулись по лестнице назад. Как только мы вошли в дом, оба пса радостно бросились на постеленный в гостиной овальный коврик и принялись драть его в клочья. Чарли прошел на кухню, откуда послышался стук и треск высыпаемого из лотка льда.

– Что хочешь выпить? – спросил он.

Приблизившись к кухонным дверям, я ответила:

– Вина, если есть.

– Отлично. В холодильнике есть немного.

– И часто ты сюда наведываешься для этого? – поинтересовалась я, кивнув в сторону собак.

Чарли пожал плечами, накладывая лед в стакан.

– Каждые три-четыре недели, как получится, – ответил он, повернувшись в мою сторону и улыбаясь. – Видишь как? Получается, я лучше, чем ты обо мне думала.

Я шутливо покрутила в воздухе указательным пальцем, дав понять, как меня покорило его добропорядочное поведение, но в душе и в самом деле считала, что с его стороны весьма благородно согласиться присматривать за собаками. Трудно вообразить, чтобы Пауерсу удалось пристроить их в какой-нибудь собачий приют. Их скорее следовало отдать в зоопарк. Чарли протянул мне бокал вина, плеснув себе в стакан виски со льдом. Взяв у него бокал, я прислонилась к дверному косяку.

– Тебе известно, что Лоренс в свое время состоял в связи с матерью Шарон Нэпьер? – спросила я.

Он бросил на меня удивленный взгляд:

– Ты шутишь?

– Вовсе нет. Похоже, это случилось незадолго до того, как Шарон устроилась к нему на работу. Насколько мне известно, ее цель при этом состояла в вымогательстве и мести за мать. Во многом это объясняет ее поведение по отношению к нему.

– Кто сообщил тебе эту ерунду?

– Какая разница кто? – отрезала я.

– Потому что все это напоминает явную клевету, – заметил он. – Имя Нэпьер для меня лично ничего особенного не значило, хотя я был знаком с ней много лет.

– То же самое ты говорил и о Либби Гласс, – ответила я, пожав плечами.

Постепенно улыбка исчезла с его лица.

– О Господи, ты что, ни на секунду не забываешь о своей работе? – воскликнул он и проследовал в гостиную, куда за ним отправилась и я. Здесь он грузно плюхнулся в плетеное кресло, жалобно скрипнувшее под ним. – Так вот зачем ты здесь. Значит, продолжаешь свое расследование? – спросил он.

– Да в общем-то нет. Скорее даже наоборот.

– Что ты имеешь в виду?

– Я здесь, чтобы немного прийти в себя от этого дела, – объяснила я.

– Тогда зачем эти вопросы? Одно и тоже по третьему разу? Ты знаешь, как я отношусь к Лоренсу и не собираюсь его порочить.

Я почувствовала, как с моего лица тоже медленно сползает улыбка, уступая место легкому замешательству.

– Ты и в самом деле так считаешь? – спросила я.

Он опустил взгляд в стакан и медленно произнес:

– Я отлично понимаю, что в этом и состоит твоя работа. Тут все нормально, и у меня нет причин роптать. Чем можно, я тебе помогу, но для этого вовсе не обязательно устраивать непрерывные допросы. Мне кажется, ты просто не понимаешь, как это выглядит со стороны. И тебе стоило бы обратить внимание, как резко ты меняешься, стоит только завести речь об этом убийстве.

– Прошу прощения, – проговорила я сдавленным голосом. – Я вовсе не хотела этого. Просто у меня есть факты, которые необходимо уточнить. Кроме того, трудно с первого взгляда разобраться в человеке.

– Это что, и меня касается? – воскликнул он удивленно.

– Почему ты об этом спрашиваешь? – произнесла я еле слышно.

– Мне просто хочется кое-что выяснить.

– Ну что ж. Именно ты первым пришел ко мне. Припоминаешь?

– В субботу. Разумеется. А сегодня ты сама прибежала и вот мурыжишь меня своими вопросами, а мне это не по нутру.

Я уперлась взглядом в пол, чувствуя захлестнувшие меня горечь и усталость. Терпеть не могу, когда мне вот так выговаривают, словно дуре, и смешивают с дерьмом.

С меня довольно. И, тряхнув головой, я сказала:

– У меня сегодня был трудный день, и это препирательство мне надоело.

– Ну и что из того? – буркнул он. – У меня тоже денек был не из легких.

Я со стуком опустила на стол бокал с вином и схватила сумку.

– Пошел на хрен! – произнесла я на прощание. – Вот и трахай сам себя в задницу!

Когда я бежала через кухню, собаки задрали головы, наблюдая за моим уходом. Чувствуя, что тетка явно не в духе, они скромно потупили глазищи. Чарли сидел не двигаясь. Хлопнув входной дверью, я бросилась к машине, врубила двигатель и рывком тронулась с места, чиркнув шинами по асфальту. Уже выворачивая на дорогу, я заметила застывшего у гаража и глядевшего мне вслед Чарли. Переключив передачу, я рванула прочь.


Глава 23


Всегда с трудом переношу оскорбления, особенно от мужиков. Только через час после возвращения домой я немного остыла. Уже восемь вечера, а я ничего не ела. Налив большой бокал вина, я уселась за письменный стол. Вытащила несколько незаполненных карточек и принялась за работу. В десять я поела – сандвич с порезанным на дольки яйцом вкрутую, которое еще неостывшим я положила на кусок белого хлеба, обильно сдобрив все майонезом и солью, банка пепси-колы и кукурузные чипсы. После этого я не спеша принялась просматривать карточки с информацией, разложив их перед собой на столе.

Понемногу я восстанавливала цепочку событий, позволял себе порассуждать и немного пофантазировать. А почему бы, собственно, и нет? Мне оставалось уточнить лишь некоторые детали. Представлялось вполне вероятным, что после гибели овчарки в дом Файфов кто-то проник в тот самый уик-энд, когда Никки с Лоренсом были на Солтон-Си, забрав с собой Колина и Грега. Также было очевидно, что после смерти Лоренса его секретарше Шарон Нэпьер стали известны какие-то факты, за которые, возможно, ее впоследствии и прикончили. Я принялась за составление списка и развернутых характеристик всех возможных участников событий, систематизируя как уже собранные сведения, так и используя некоторые еще сырые идеи, время от времени мелькавшие в моей башке.

Закончив печатать, я разложила листки в алфавитном порядке, начиная с Лайла Абернетти и Гвен.

Хотя я еще и не отказалась окончательно от возможного участия в этом деле Грега и Дианы, но все-таки с большим трудом представляла, что могло подтолкнуть их к убийству отца, не говоря уже о Либби Гласс. В свой список я включила и Шарлотту Мерсер. Она была отвергнута и озлоблена и вряд ли пожалела бы сипы и средства, представься ей возможность изменить мир по своему желанию. И если бы она сама и не рискнула совершить убийство, то вполне могла нанять кого-нибудь. А если уж убила его, то почему бы ей не разделаться и с Либби Гласс?

А заодно и с Шарон Нэпьер, коль та ее шантажировала?

Мне подумалось, что неплохо бы поискать имя Шарлотты в списке пассажиров, летавших в Лас-Вегас именно в те дни, когда застрелили Шарон. Но это был только один из вариантов, который я обдумывала. На секунду я замерла, с легкой тревогой отметив про себя, что в составленном мной списке все еще оставалось невычеркнутым имя Чарли Скорсони.

Вдруг раздался стук в дверь, заставивший меня невольно вздрогнуть и вызвавший скачок адреналина в крови. Я взглянула на часы: половина первого. Сердце забилось так сильно, что даже руки задрожали. Я подошла к дверям, прислушалась и спросила:

– Кто там?

– Это я, – раздался голос Чарли. – Можно войти?

Я открыла дверь. Чарли стоял, облокотившись на косяк. Он был без пиджака, без галстука и в кроссовках на босу ногу. Его породистая физиономия выглядела сейчас мрачной и озабоченной. Мельком глянув на меня, он отвел глаза в сторону и проговорил:

– Я слишком жестко обошелся с тобой и прошу прощения.

– Что ж, твое недовольство можно признать обоснованным, – заметила я, окидывая взглядом его лицо.

Понимая, что произнесла эту фразу довольно безжалостным тоном, независимо от содержания сказанного, я намеренно пыталась поставить его на место. Ему оставалось лишь посмотреть мне в глаза, чтобы оценить мое реальное состояние, и то, что он увидел, похоже, охладило его пыл.

– О Боже, можем мы хотя бы поговорить? – пробормотал он.

Я бросила на него короткий взгляд и пригласила войти. Войдя в квартиру, он захлопнул за собой дверь. Потом, засунув руки в карманы, прислонился к ней спиной, молча наблюдая, как я передвигаюсь по комнате, усаживаюсь за письменный стол, складываю в стопку карточки и убираю бумаги.

– Что тебе от меня надо? – спросил он каким-то беспомощным голосом.

– А что тебе от меня надо? – отрезала было я, но потом все-таки собралась и подняла руку в знак примирения. – Извини, я не собиралась говорить с тобой таким тоном.

Он уперся взглядом в пол, словно пытаясь найти там ответ, что же делать дальше. Я присела на обитый тканью стул, закинув ноги на подлокотник дивана.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – предложила я.

Он помотал головой, потом подошел и грузно плюхнулся на диван, откинув голову назад. Лицо у него было сосредоточенным и нахмуренным. А судя по тому, в каком всклокоченном состоянии пребывала его песочно-желтая шевелюра, он уже не единожды прошелся по ней растопыренной пятерней.

– Не знаю, как мне быть с тобой, – наконец произнес он.

– Как быть? – переспросила я. – В общем-то иногда я бываю стервой, а почему бы и нет? Но если серьезно, Чарли, я уже слишком взрослая, чтобы спокойно переносить взбучку. По правде говоря, в данном случае я и сама не знаю, кто кому эту взбучку устроил. Кстати, кто первый начал – ты или я?

Он нехотя улыбнулся:

– О'кей, давай считать, что мы оба виноваты. Как по-твоему, это будет справедливо?

– Не знаю, что значит справедливо. О таких категориях у меня довольно неопределенное представление.

– А о компромиссах ты что-нибудь слышала?

– О, разумеется! – воскликнула я с иронией. – Это когда ты отдаешь половину того, что хочешь иметь сама. То есть делишься с другим тем, что по праву принадлежит тебе. Я делала это не раз. Это обычный обман.

Он опять помотал головой, горько усмехнувшись. Разглядывая его, я по-прежнему чувствовала в себе внутреннее сопротивление и неподавленную агрессивность. Ведь он уже довольно далеко пошел мне навстречу, а я все никак не могла успокоиться. Чарли окинул меня скептическим взглядом.

– И что же ты собираешься делать, если считаешь меня такой сволочью? – спросил он. Не найдя, что ответить, я промолчала. Он протянул руку и коснулся кончиками пальцев моих голых ног, словно пытаясь привлечь внимание. – А знаешь, ведь ты явно держишь меня на расстоянии.

– Что ты говоришь? И в субботу я тоже этим занималась?

– Кинси, занятие любовью – единственная возможность стать с тобой ближе. Что же мне в противном случае останется делать? Прыгать вокруг тебя с задранным "петушком"?

Я улыбнулась про себя, надеясь, что это не отразилось на моем лице, а вслух заметила:

– Ну да, а почему бы и нет?

– Сдается, ты нечасто имеешь дело с мужчинами, – сказал он, отведя взгляд. – Не с мужчинами, – поправился он, – а просто, похоже, в твоей жизни вообще не много посторонних людей. И ты привыкла к самостоятельности и свободе. Это в принципе нормально. Я тоже живу похожей жизнью, но все же отличной от твоей. Мне кажется, нам следует быть бережнее к этому.

– Бережнее к чему? – спросила я.

– К нашим отношениям, – объяснил он. – Мне не нравится, что ты мной все время пренебрегаешь. Это читается во всех твоих высказываниях и поступках. Ты можешь вдруг исчезнуть с горизонта со скоростью пули, а мне лишь остается принимать это как свершившийся факт. Я стараюсь легче к этому относиться и не превращаться в зануду. Обещаю это тебе и в будущем. Только не исчезай так стремительно. Ты прыгаешь так быстро и непредсказуемо, словно кузнечик... – закончил он.

Немного смягчившись, я подумала, может, и в самом деле несправедлива к нему. Да, я бываю подчас суровой и резкой и с людьми веду себя довольно жестко. Все это мне было хорошо известно.

– Извини, – сказала я, откашлявшись. – Извини, я знаю за собой такие грешки. Трудно сказать, кто здесь больше виноват, но ты меня застукал, и я сдаюсь.

Я протянула ему руку, и он бережно взял ее, обхватив мои пальцы. Потом пристально посмотрел мне в глаза и, поднеся ладонь к губам, нежно поцеловал кончики пальцев, не отрывая от меня взгляда. Мне показалось, что где-то у меня внутри повернули выключатель. Перевернув мою ладонь, он прижался к ней губами. Мне не хотелось, чтобы он это делал, но с удивлением отметила, что не отдернула руку. Я разглядывала его в полугипнотическом трансе, все чувства были притуплены захлестнувшим меня всепроникающим жаром. Темная половина моего подсознания уже медленно тлела, словно сложенные где-то под лестницей кипы старых бумаг и тряпок, о чем нас в школе всегда предупреждали пожарники А рядом находились банки с краской, канистры с бензином – опасная смесь горючих паров! И чтобы все это вспыхнуло, достаточно было маленькой искорки, а иногда простой случайности.

Я ощущала, как веки медленно опустились на глаза, а рот помимо моей воли приоткрылся. Чувствуя, как Чарли возится рядом со мной, я оцепенела и в следующее мгновение поняла, что он стоит на коленях между моих ног, стянув с меня футболку и прильнув губами к обнаженной груди. Я судорожно вцепилась в Чарли, соскользнув вниз и вперед прямо на него, а он приподнял меня, придерживая руками за ягодицы. До этого момента я еще не очень осознавала, как хотела его, но звук, который внезапно издала, был настолько однозначен, что он отреагировал мгновенно и решительно. Потом я словно в полусне запомнила лишь отброшенный в сторону столик и нашу яростную любовь прямо на полу. Он вытворял со мной такие штуки, о которых я читала только в книжках, так что в конце мои ноги еще подрагивали, а сердце бешено колотилось. Я радостно рассмеялась, и он тоже захохотал, уткнувшись лицом мне в живот.

* * *


Чарли ушел от меня в два часа ночи. На следующий день он был занят, и у меня тоже работы хватало. Когда после его ухода я чистила зубы и рассматривала себя в зеркало, то опять невольно подумала о нем. Подбородок у меня покраснел от его щетины, а волосы на макушке стояли дыбом. Если вас страстно и искусно удовлетворил ваш партнер, вам обычно ничего не остается, как только самодовольно поздравить себя с этим приятным событием в жизни. Я же тем не менее чувствовала некоторое замешательство. Не было обычной легкости, а в душе оставался неприятный осадок. Как правило, я стараюсь избегать личных контактов с участниками своих расследований. Моя любовная связь с Чарли на этом фоне выглядела довольно нелепой и непрофессиональной, а теоретически даже опасной. Подсознательно я чувствовала, что совершаю ошибку, но он был так хорош в постели. Я даже не могла припомнить, когда последний раз встречала такого энергичного и умелого мужчину. Моя реакция на него была чисто физиологической, даже скорее химической – как поведение кристалликов соды, брошенных в бассейн, когда они с шипением и брызгами бешено носятся по воде, словно искры. Мой друг как-то изрек "Там, где замешан секс, мы всегда придумываем отношения, которые оправдали бы это занятие". Вспомнив это высказывание, я поняла, что, связавшись с Чарли, тоже стала что-то приукрашивать и фантазировать, как бы ощупывая его своими чувственными усиками. Это напомнило мне провода, обрастающие зимой льдинками.

Сами по себе наши занятия любовью были вполне на уровне и доставляли мне истинное наслаждение, но с тревогой приходилось констатировать, что я уже нахожусь в самом разгаре расследования, а он еще не вычеркнут из списка подозреваемых. Вряд ли наша физическая близость могла сильно притупить мою бдительность, но это еще требовалось доказать. Пока у меня вроде бы не было оснований для сомнений на его счет. Если, конечно, я подсознательно не пыталась отбросить некоторые варианты. А была ли я сама достаточно осмотрительна в последнее время? И являлась ли наша связь таким уж простым и незначительным приключением? Не слишком ли долго он пребывает у меня в списках "потенциальных преступников", а может, я просто избегаю нежелательного ответа? Да, мужчина он вполне приятный – симпатичный, внимательный, обстоятельный, привлекательный и тонко чувствующий. И что мне, черт побери, от него в самом деле еще надо?

Я выключила свет в ванной и разобрала постель, которая, по правде говоря, состояла лишь из одного одеяла, брошенного на диван. Конечно, я могла бы устроить все по-человечески – раздвинуть диван, достать простыни, наволочки, ночную рубашку. Но вместо этого я натянула ту же футболку и просто завернулась в одеяло. От моего разгоряченного тела, от потаенного местечка между ног исходил возбуждающий аромат. Я выключила светильник и улыбнулась в темноте, с легкой дрожью вспоминая прикосновение его жгучих губ. Мне подумалось, что, возможно, теперь не самое подходящее время для аналитических выкладок. Наверное, сейчас лучше просто довериться своим восприятиям и ощущениям. Заснула я мгновенно, как убитая.

* * *


Приняв утром душ и проглотив завтрак, в 9.00 я уже была у себя в офисе. Как всегда, для начала проверила автоответчик. Звонил Кон Долан. Я тут же набрала номер полицейского управления Санта-Терезы и попросила его к телефону.

– Что? – недовольно буркнул, он, уже с утра обозленный на весь мир.

– Это Кинси Милхоун, – представилась я.

– Ну и что? Чего тебе надо?

– Лейтенант, очухайся, ты ведь сам мне звонил! – Я почти слышала, как он удивленно захлопал глазами.

– Ах да... У меня здесь отчет из лаборатории по поводу того письма. Никаких отпечатков, все смазано. Так что ничем тебя не порадую.

– Проклятие. А как насчет почерка? Удалось установить?

– С почерком все в порядке, – ответил он. – Джимми повозился немного и определил, что письмо писал Лоренс. Что у тебя еще?

– Пока ничего Возможно, я заскочу, чтобы переговорить с тобой. Скажем, через пару дней. О'кей?

– Только сначала позвони.

– Разумеется, – пообещала я.

Выйдя на балкон, я обвела взглядом улицу перед домом. Что-то здесь было не так. Я была убеждена, что письмо фальшивое, но вот в лаборатории подтвердили, что это не подделка. И мне это совсем не нравилось. Вернувшись в кабинет, я уселась на свой вращающийся стул и принялась покачиваться то вправо, то влево, прислушиваясь, как он при этом поскрипывает. Потом тряхнула головой – у меня в ней никак это не укладывалось Я взглянула на календарь. Уже две недели я работала по заданию Никки, и у меня возникло странное чувство. То мне казалось, что приступила к делу лишь минуту назад, но в то же время я ощущала, что занимаюсь им всю жизнь.

Протянув руку и пододвинув к себе отрывной блокнот, я быстро прикинула потраченное время и средства. Потом перепечатала отчет на машинке, приложила копии счетов и сунула все в конверт, на котором написала адрес Никки на побережье. Потом зашла в "Калифорния фиделити" и выложила Вере, которая занималась исковыми делами компании, все, что я о ней думаю.

Пообедав, в три часа я вымелась из конторы. По дороге домой забрала из мастерской фотографии Марсии Треджилл и несколько минут любовалась на результаты своего спектакля. Мне в жизни не часто доводилось самостоятельно ставить пьесы на темы скупости и мошенничества. На самом удачном снимке (который можно было бы назвать "Портрет грузчика") была запечатлена Марсия во всей своей мощи: взгромоздившаяся на кухонный табурет и с напряженными бицепсами пытающаяся оторвать от пола горшок с ботаническим монстром. Из-под завернувшегося края маечки выглядывали, словно спелые дыни, две роскошные титьки. Снимок вышел настолько четкий, что можно было даже рассмотреть черные крапинки туши на ресницах, будто следы лапок какого-то насекомого.

Вспомнив про пинок, полученный в страховой компании, я горько ухмыльнулась про себя – может, это теперь и считается вполне нормальным, но только не для меня.

Мне оставалось только смириться, что мисс Треджилл уверенно шла по своей кривой дорожке. Мошенники во все времена жили неплохо. Это ни для кого не новость, просто стоит иногда напоминать. Я затолкала все фотографии обратно в конверт, включила зажигание и направилась домой. Меня сегодня что-то не тянуло бегать трусцой, хотелось спокойно посидеть и поразмышлять.


Глава 24


Дома я приколола фотографии Марсии Треджилл на доску, расположенную над столом, и еще раз ими полюбовалась. Потом скинула туфли и прошлась по комнате.

Проведя целый день в размышлениях, я несколько притомилась и поэтому для разнообразия решила взглянуть на кроссворд, который мне подкинул Генри. Взяв в руку карандаш, я растянулась на диване. Для начала я отгадала слово по вертикали, означавшее "двуличие" – "вероломство", а затем "духовой инструмент из двух деревянных трубок" по горизонтали – "гобой". Тоже мне головоломка. Немного запнулась я лишь на "двойной спирали" из трех букв, оказавшейся, как выяснилось, ДНК. Ну это уже было, по-моему, чистое жульничество. И вдруг в пять минут восьмого откуда-то из самых дальних закоулков моего мозга выплыла одна свеженькая идея, представившая все в абсолютно неожиданном свете.

Быстро отыскав номер телефона Шарлотты Мерсер, я позвонила ей домой. Трубку подняла домоправительница, и я попросила к телефону хозяйку.

– Судья и миссис Мерсер обедают, – ответили мне неодобрительным тоном.

– Понятно, но не могли бы вы все же позвать ее? У меня к ней очень короткий вопрос. Думаю, она не будет возражать.

– Как для ней сказать, кто ее спрашивает? – поинтересовалась экономка.

Я сообщила свое имя.

– Подождите секунду, – сказала она и положила трубку рядом с аппаратом.

Мысленно я поправила свою собеседницу: "Не “для ней”, дорогуша, а “ей”".

Шарлотта ответила явно нетрезвым голосом.

– Твой звонок абсолютно некстати, – злобно прошипела она.

– Прошу прощения, – сказала я, – но, мне нужно уточнить небольшую деталь.

– Я уже выложила тебе все, что мне известно, и прошу не звонить сюда, когда судья дома.

– Ладно-ладно. Только один вопрос, – выпалила я скороговоркой, боясь, что она прервет разговор. – Вы, случайно, не можете припомнить имя матери Шарон Нэпьер?

На том конце провода повисла тишина. Я почти реально представила удивленный и ошарашенный вид Шарлотты.

– Элизабет, – наконец отрывисто буркнула она и швырнула трубку.

Итак, еще один фрагмент мозаики встал на свое место. Письмо было адресовано вовсе не Либби Гласс! Лоренс Файф написал его Элизабет Нэпьер и значительно раньше. В этом я могла теперь побиться об заклад. Вопрос состоял лишь в том, как письмо оказалось у Либби и кому это было выгодно.

Снова вытащив карточки, я принялась работать со списком подозреваемых. Подумав, вычеркнула имена Раймонда и Грейс Гласс. Я не верила, что кто-то из супругов был способен убить собственную дочь, и если моя догадка насчет письма справедлива, то весьма вероятно, что между Либби и Лоренсом не было никакого романа. А это означает, что причина их смерти кроется в чем-то другом. Но в чем именно? Предположим на минуту, сказала я себе, что Лоренс Файф и Лайл были замешаны в какой-то темной истории. Тогда не исключено, что Либби могла что-то случайно обнаружить, а Лайл, чтобы спастись, прикончил ее и Лоренса. Может быть, до Шарон тоже дошли некоторые сведения, поэтому он убил и ее.

Хотя такая версия выглядела притянутой за уши, но за прошедшие с тех пор восемь долгих лет большинство реальных доказательств были просто утеряны или уничтожены. В результате на сегодняшний день многие связи угадывались с огромным трудом. Я дописала несколько карточек и еще раз проверила список.

Наткнувшись на имя Чарли Скорсони, я ощутила то же напряжение, что и раньше. Две недели назад, еще до первой встречи с ним, я уже обдумывала вероятность его участия в этом деле, и тогда он показался мне вне подозрений, но первое впечатление бывает обманчиво. Поэтому для начала я решила тщательно проверить, где он находился в ночь убийства Шарон Нэпьер. Конечно, мне было известно, что он ездил в Денвер, потому что сама ему туда звонила, но вот куда он направился оттуда, сказать наверняка я не могла. Орлетт говорила, что он звонил в мотель из Тусона, а затем из Санта-Терезы, но она передавала лишь его слова. А что касается убийства Лоренса Файфа, тут тоже все было не так уж ясно. Прежде всего мотив убийства и алиби странным образом перекрывались. Обычно под алиби подразумевается пребывание обвиняемого в момент совершения преступления в другом месте как доказательство его невиновности. Но в данном случае местонахождение подозреваемых во время убийства не играло никакой роли. В случае отравления главное значение для того, кому действительно была выгодна эта смерть, имели следующие обстоятельства: доступ к яду, доступ к жертве и цель убийства. Вот поэтому и приходилось так тщательно все проверять. Первым моим побуждением было просто вычеркнуть Чарли из списка, но еще оставались кое-какие вопросы к себе самой. В самом ли деле я так уж уверена, что он невиновен, или мне просто хочется избавиться от лишнего напряжения? Безуспешно пытаясь продвинуться дальше, я все время возвращалась к той же самой точке. Выдающимся умом я никогда не отличалась. Да и не всегда, по правде говоря, была честна сама с собой. Внезапно я разозлилась на себя, что не могу навести порядок в собственной башке. От этого топтания на месте у меня даже кости заныли. Разыскав его домашний номер в телефонном справочнике и немного помедлив, я отбросила нерешительность и позвонила. Сделать это было просто необходимо.

На том конце провода раздалось четыре гудка. Мне подумалось, что он опять отправился в дом Пауерса на побережье, но у меня не было под рукой этого номера. Я уже совсем было смирилась, что Чарли нет дома, но на пятом звонке он неожиданно взял трубку, и я почувствовала легкий холодок в животе. Отступать было некуда.

– Привет, говорит Кинси, – начала я.

– Привет-привет, – ответил он добродушно. В голосе ощущалось явное удовольствие, и я легко могла представить выражение его лица. – Боже, я как раз надеялся, что ты позвонишь. Ты свободна?

– В общем-то нет. Вот что, Чарли. Мне кажется, нам не стоит какое-то время встречаться. Пока я не покончу с этим делом.

После напряженной паузы он наконец произнес:

– Ладно.

– Послушай, это никак не касается наших личных отношений, – попыталась объяснить я. – Просто так будет благоразумнее.

– А я и не спорю, – сказал он. – Делай как знаешь. Только очень скверно, что ты не вспомнила о "благоразумии" пораньше.

– Чарли, дело совсем не в этом, – отчаянно продолжала убеждать его я. – Все может прекрасно разрешиться, и, возможно, это мелочь, но она беспокоит меня, и довольно здорово. А мне это мешает. Это всегда было одним из моих основных принципов в работе.

И я не могу больше встречаться с тобой, пока не завершу расследование.

– Все понятно, крошка, – проговорил он. – Если тебя это не устраивает, тут ничего не поделаешь. Позвони, как только передумаешь.

– Погоди, – остановила я. – Не разговаривай так со мной, черт побери. Я тебя вовсе не отталкиваю.

– Да, в самом деле, – заметил он скептическим тоном.

– Мне просто надо, чтобы ты знал.

– Ну что ж, теперь-то я все знаю. Благодарю за откровенность, – произнес он.

– Я свяжусь с тобой, как только смогу.

– Всего хорошего, – попрощался он, и у меня в ухе раздался сухой щелчок.

Я продолжала сидеть, положив руку на телефон. Меня одолевали сомнения, желание позвонить ему и поправить все, пока не поздно. Одновременно я пыталась найти оправдание своему поступку и избавиться от душевного дискомфорта, который сейчас испытывала. Уж лучше бы он накричал на меня, предоставив мне шанс возразить и доказать свою правоту. Ведь вопрос стоял о моей профессиональной чести. Не так ли? Судя по его голосу, он был явно оскорблен, особенно после всего, что было между нами. Возможно, он был в какой-то степени и прав, считая, что я его отталкиваю. Но я отодвигала его на задний план, просто чтобы освободить поле зрения и лучше оценить ситуацию. Учитывая специфику моей профессии, такое поведение вполне простительно. В ходе расследований я встречаюсь с большим количеством людей, и если доверяться только своим чувствам, то можно далеко зайти.

Частный сыск – суть всей моей жизни. С мыслям и о работе я встаю каждое утро и ложусь вечером в кровать.

Большую часть времени я одинока, ну и что из того? Я не ощущаю в себе недовольства или тоски по этому поводу.

До тех пор, пока не разберусь, как обстоит дело, мне необходима свобода мысли и действий. Он, похоже, этого не понимает, ну и черт с ним. Подождем, когда я разберусь с этим проклятым убийством, а уж тогда вернемся к нашим личным делам – если, конечно, уже не будет слишком поздно. Даже если он прав и я пытаюсь лишь успокоить свою совесть, а на самом деле за этим разрывом скрывается нечто другое – ну и что из того? Между нами не было никаких соглашений или обязательств. И я ему ничем не обязана. Трудно сказать, что такое на самом деле любовь, я в нее не особенно верю. "Тогда какого черта ты так оправдываешься?" – тихо спросил меня внутренний голос. Но я его проигнорировала.

Настало время активных действий. Других вариантов уже не оставалось. Я пододвинула телефон и позвонила Гвен.

– Алло?

– Гвен, это Кинси, – сказала я, стараясь придерживаться нейтрального тона. – Кое-что выяснилось, и нам надо поговорить.

– О чем это? – поинтересовалась она.

– Скажу при личной встрече. Вы еще помните, где находится бар-ресторан "У Розы", здесь, внизу, около пляжа?

– Да. Думаю, что найду, – ответила она неуверенно.

– Вы сможете прибыть туда через полчаса? Это очень важно.

– Разумеется, буду. Только надену туфли. Постараюсь добраться побыстрее.

– Благодарю, – попрощалась я и взглянула на часы – было без четверти восемь. На этот раз мы встречаемся на моей территории.

* * *


У Розы было довольно пусто, огни в зале притушены, и после прошлой ночи не выветрился густой табачный запах. Когда еще ребенком я ходила в кино, такой же запах запомнился мне по женскому туалету. На Розе был свободный балахон в гавайском стиле, расписанный одноногими фламинго. Она сидела в конце стойки бара и читала газету в мерцающем свете экрана небольшого телевизора с выключенным звуком. Когда я вошла, она окинула меня взглядом и отложила газету.

– Для обеда уже поздно. Кухня закончила работу. Я сама там проторчала весь вечер, – объявила она мне через весь зал. – Если хочешь поесть, то лучше это сделать дома. Попроси Генри Питца, он приготовит для тебя что-нибудь вкусненькое.

– Мне надо здесь кое с кем встретиться, поболтать и немного выпить, – объяснила я ей. – Ну и толпа же была у тебя вчера!

Она суетливо окинула взглядом ресторан, словно боялась, что забыла про какого-нибудь случайно оставшегося клиента. Я прошла к бару. Похоже, Роза совсем недавно покрасила волосы в рыжий цвет, потому что кожа между волосами еще сохранила следы краски. Брови она всегда подводила темно-коричневым косметическим карандашом. Причем всякий раз казалось, что эти кокетливые дуги все больше сближаются, так что вскоре окончательно сольются и ей останется лишь провести одну волнистую линию.

– Ты все еще спишь с мужчинами? – полюбопытствовала она.

– Шесть-восемь раз в неделю, – доложила я. – У тебя не осталось холодного "Шабли"?

– Остался только дешевый сорт. Налей себе сама.

Я обошла вокруг стойки, взяла стакан и вытащила из холодильника большую четырехлитровую бутыль с вином. Плеснув себе почти до краев, добавила немного льда. Усевшись на любимый табурет у стойки, я мысленно стала готовиться к встрече, как актер перед выходом на сцену. Наступило время отбросить излишнюю вежливость.

Через сорок минут в зал вошла Гвен, выглядевшая уверенной в себе и раскованной. Хотя она поздоровалась со мной достаточно приветливо, но я все-таки ощутила легкое напряжение в ее голосе, словно она уже предчувствовала, о чем я собираюсь с ней говорить. Роза подошла своей шаркающей походкой и оценивающе оглядела Гвен. Судя по всему, та смотрелась, на ее взгляд, весьма прилично, и потому Роза удостоила ее предложением:

– Не желаете чего-нибудь выпить?

– Виски со льдом, пожалуйста. И если можно, стакан воды.

Роза пожала плечами – ей было наплевать, какую гадость люди пьют.

– Выписать счет? – спросила она меня.

Я помотала головой:

– Нет, немного позже.

Между тем Гвен приблизилась к бару. Взгляды, которыми мы с ней обменялись, однозначно говорили, что мы обе помним ее замечание относительно увлечения виски в те давние дни, когда она была еще замужем за Лоренсом Файфом и считалась образцовой супругой. Мне было любопытно, что же произошло теперь.

– Время от времени у меня случаются трудные дни, – объяснила она, прочитав мои мысли.

– Что ж, бывает, – согласилась я.

– Так что произошло? – спросила она, бросив на меня быстрый взгляд.

Вопрос с ее стороны был довольно смелым. Мне казалось, что на самом деле она не очень-то хотела знать ответ, но Гвен, как всегда, пыталась сразу направить нашу беседу в нужное русло. Должно быть, с такой же решительностью она всегда отдирала липкую ленту от упаковки, чтобы быстрее добраться до содержимого.

– Я говорила с Колином, – начала я. – И он вспомнил вас.

Ее настроение неуловимо переменилось, а в глазах мелькнуло выражение если не испуга, то настороженности.

– Ну и что из того? – безразлично отреагировала она. – С тех пор мы с ним очень давно не виделись. Я уже вам рассказывала. – Она открыла сумочку и, достав оттуда пудреницу, торопливо посмотрелась в зеркало и пригладила волосы. К нам опять подошла Роза, неся на подносе виски и стакан с водой. Я оплатила выписанный ею счет. Сунув деньги в карман своего гавайского балахона, Роза отправилась назад за стойку, а Гвен сразу сделала жадный глоток воды. Она явно насторожилась и не хотела возвращаться к опасной теме.

Но я продолжала свою атаку, пытаясь вывести ее из равновесия.

– Вы никогда не говорили про вашу связь с Лоренсом после развода, – заметила я.

Она захлебнулась притворным смехом:

– Кто, я? С ним? Вы, конечно, шутите.

Пришлось оборвать ее напускное веселье:

– Колин видел вас в доме на побережье в тот самый день, когда Никки не было в городе. Мне неизвестны все подробности, но кое-что можно предположить.

Я заметила, как она что-то спешно прикидывает про себя и выбирает тактику поведения. Это была в общем-то неплохая актриса, но шелковая вуаль, которой она пользовалась для маскировки, от долгого неупотребления сильно обветшала. Гвен уже давно не разыгрывала эту пьесу и постепенно потеряла квалификацию. Она знала, как надо себя вести, но после восьмилетнего перерыва было тяжело восстановить форму. Она, похоже, еще не понимала, как близка к провалу, а я решила немного помолчать, почти реально представляя, что сейчас творится у нее в душе. С одной стороны – ужасная необходимость признаться во всем и определенная склонность к этому, а с другой – страх признания, побуждающий отпираться до последнего. Она ведь уже сыграла со мной несколько раундов, и довольно успешно, но лишь потому, – что я не сразу сообразила, на какие клавиши следует надавить.

– Ладно! – выпалила она воинственно. – Я действительно один раз переспала с ним. Ну и что из того? Кстати, это случилось как раз в отеле "Палм-Гарден". Он сам сообщил мне, что Никки нет в городе. Я даже несколько опешила тогда от его откровенности, – закончила Гвен и жадно отхлебнула большой глоток виски.

Она сочиняла довольно бойко и даже правдоподобно, но ее речь скорее напоминала затертую магнитофонную запись. Тогда я решила ускорить дело, чтобы не заставлять ее врать, и еще разок подтолкнула к признанию.

– Это было не один раз, Гвен, – спокойно заметила я. – У вас с ним был жаркий роман. В то время ему кружила голову Шарлотта Мерсер, но он оставил ее ради вас. Та утверждает, что он вел себя очень скрытно и, по ее словам, "сильно загорелся". Думаю, именно из-за вас.

– А какая вам разница, если у нас и была с ним связь? Ведь мы занимались этим много лет и до того.

Сделав небольшую паузу, я произнесла по возможности ровным голосом, немного наклонившись вперед, чтобы произвести необходимый эффект:

– Думаю, именно вы и убили его.

Живость с ее лица мгновенно испарилась, и оно помертвело, словно открылся какой-то невидимый клапан.

Она попыталась что-то ответить, но не могла выдавить ни слова. Было легко заметить, что она судорожно о чем-то размышляла, но ничего путного так и не придумала, а просто пожала плечами. Тогда я продолжила давление.

– Так вы не хотите ни в чем признаться? – спросила я. У меня самой сердце колотилось от волнения, а под мышками расплывались круги пота.

Гвен машинально помотала головой, но это единственное, на что она еще была способна. Похоже, она надломилась. Выражение ее лица сильно изменилось, и теперь она была как во сне, когда сознание человека полностью раскрепощено. Потемневшие глаза светились изнутри, а на бледных щеках зарделись два больших розовых пятна, напоминавших грим клоуна, словно она по ошибке положила слишком толстый слой румян. На ресницах показались первые слезы. Она оперлась подбородком на сжатый кулак и смотрела на меня невидящим взором, пытаясь изо всех сил взять себя в руки, но последние укрепления рухнули, и за сверкающим фасадом проступили явные признаки грехопадения. Такие сцены мне доводилось видеть уже не раз. Некоторые могут очень долго сопротивляться, но внезапно все равно ломаются. В искусстве лицедейства Гвен все-таки была дилетантом.

– С вами обошлись довольно жестоко, и вы решили отомстить, – продолжила я, стараясь не перегнуть палку. – Дождавшись, когда Лоренс и Никки покинут город, вы воспользовались ключами Дианы, чтобы проникнуть в их дом.

Потом подложили капсулу с олеандром в его пластиковый пузырек с лекарством, стараясь не оставить отпечатков пальцев, и незаметно покинули дом.

– Я просто ненавидела его, – произнесла она дрожащим голосом, потом быстро заморгала, и из глаз тропическим дождем хлынули слезы. Глубоко вздохнув, она заговорила торопливой скороговоркой:

– Он разрушил мою жизнь, отнял детей, обобрал меня до нитки, жестоко оскорбил, надругался – о Господи, вы даже не представляете! Да этот человек сам насквозь был пропитан ядом...

Она схватила салфетку и приложила ее к глазам. Любопытно, что Роза не обратила ни малейшего внимания на ее рыдания, а спокойно сидела за стойкой бара, читая, наверное, "Конец разума" какой-нибудь Энн Лендерс, где описывалась расплата неверного мужа за его грязные измены. А в это время под самым ее носом преступница сознавалась в убийстве. Справа от Розы спокойно мерцал экран телевизора, где крутили кукольное "Маппет-шоу".

Гвен застыла, уставившись неподвижным взглядом в крышку стола. Потом, протянув руку, взяла стакан и отпила приличную порцию виски, что заставило ее вздрогнуть.

– Я даже не чувствую за собой вины, не считая, может быть, детей. Они очень тяжело восприняли потерю отца, и это меня удивило – ведь после его смерти жить им стало намного легче.

– Но почему вы все-таки опять сошлись с ним? – допытывалась я.

– Сама точно не знаю, – ответила она, сворачивая и разворачивая салфетку. – Полагаю, что из мести. Это был эгоист до мозга костей, и я понимала, что он не устоит. В конце концов, для него было нестерпимым оскорблением, что я изменила ему с кем-то другим. А я знала, что он всегда стремится вернуть свое назад, тут не надо быть особенным провидцем. Он всегда все хотел определять исключительно сам. В наших занятиях любовью долгое время превалировала привычка, а взаимная враждебность была столь сильна, что мы оба после таких занятий чувствовали себя буквально разбитыми. О Боже, как же я его ненавидела! В самом деле. И вот что я вам еще скажу, – торопливо прошептала она. – Убить его один раз для меня недостаточно. Я бы с удовольствием повторила это убийство.

Гвен смотрела на меня широко открытыми глазами, и до меня стал доходить весь смысл того, что она сейчас поведала.

– А как же Никки? Она-то вам что сделала? – спросила я.

– Мне казалось, ее оправдают, – ответила она. – Никогда не думала, что ее упрячут в тюрьму, а когда объявили приговор, не отважилась сообщить обо всем и занять место на скамье подсудимых. Да и было уже поздно.

– Ну, что там у нас еще? – спросила я, сознавая, что тон мой стал более жестким. – Собаку тоже вы прикончили?

– Здесь я ни при чем. Ее сбила машина в воскресенье утром. Я привезла туда Диану, поскольку она вспомнила, что выпустила пса на улицу, и очень переживала из-за этого. Когда мы приехали, овчарка уже лежала на дороге. Господи, к смерти собаки я не имею отношения! – воскликнула она настолько выразительно, будто призывала меня оценить благородство ее чувств.

– И оставалось только проникнуть в дом? Нарвать олеандра на заднем дворе? И подложить капсулы в аптечку?

– Одну капсулу. Я положила только одну.

– Это уже вранье, Гвен. Самое настоящее вранье, – возразила я.

– Вовсе нет. Я говорю правду. Клянусь. Я долго составляла свой план, но никак не могла придумать, как его осуществить. Я даже не была уверена, что он умрет от этого. Диана просто обезумела от горя из-за гибели собаки, поэтому я отвезла ее к себе и уложила в постель. Как только она заснула, я взяла у нее ключи и вернулась в дом. Вот так! – закончила она почти с вызовом, словно желая выложить мне все до последней подробности.

– А как насчет двух других? – подхлестнула я ее. – Я имею в виду Шарон Нэпьер и Либби Гласс.

Гвен часто заморгала и отодвинулась назад.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотала она.

– Не понимаете, черт возьми! – воскликнула я, поднимаясь со стула. – Вы лгали мне с первой минуты нашей встречи. Я не могу поверить ни одному вашему слову, и вы это прекрасно понимаете.

Она напряженно уставилась на меня:

– Что вы собираетесь делать?

– Довести все до сведения Никки. Она мне за это заплатила и пусть решает сама, – ответила я и направилась к выходу. Схватив свой пиджак и сумку, Гвен поспешила за мной. Уже на улице она взяла меня за руку, но я отбросила ее ладонь.

– Кинси, послушайте... – Лицо у нее побледнело как полотно.

– Поздно дергаться, милая, – оборвала я ее. – Лучше поищите себе хорошего адвоката, он вам еще понадобится.

И быстро зашагала вниз по улице, оставив у себя за спиной растерянную Гвен.


Глава 25


Заперев за собой дверь, я попробовала дозвониться до Никки в ее дом на побережье. Насчитав восемь гудков, я положила трубку и прошлась по комнате, чувствуя в душе смутное беспокойство. Что-то было не в порядке, и я не могла понять, что именно. Никакого ощущения, что расследование близится к завершению.

Абсолютно никакого. Хотя формально уже вполне можно рапортовать о блестящем успехе. Ведь меня наняли, чтобы выяснить, кто убил Лоренса Файфа, и я справилась с заданием. Конец. Финиш. Но мне казалось, что я лишь в самой середине расследования и у меня еще полно несвязанных концов. Было ясно, что Гвен прикончила Лоренса, действуя отчасти спланированно, отчасти самопроизвольно, но все остальные факты не лезли ни в какие ворота. И почему эти фрагменты не укладываются в общую картину? Я не могла представить, для чего Гвен понадобилось убивать Либби Гласс, Гвен за долгие годы возненавидела Лоренса, вероятно, постоянно вынашивая способ, как его убить, и, может быть, даже не мечтая, что когда-нибудь ей это действительно удастся. Постепенно она изобрела вариант с олеандром, и тут подвернулся случай осуществить план.

Счастливый случай возник сам собой, а она им просто воспользовалась. Убийство Либби Гласс организовать было совсем не так просто. Да и откуда вообще Гвен могла о ней узнать? Как ей удалось выяснить, где та живет? Как удалось попасть в ее квартиру? И как, наконец, определить, какими лекарствами та пользуется?

Кроме того, я с большим трудом представляла Гвен, мчащуюся в Лас-Вегас. И тем более не могла вообразить сцену, когда она хладнокровно пристреливает Шарон Нэпьер. Ради чего? Какие тут могли быть причины?

Убийство Лоренса подвело черту под старой взаимной враждой, удовлетворило ее многолетнюю и яростную ненависть к нему, но зачем понадобилось убивать тех двух? Шантаж? Боязнь разоблачения? Это могло хоть что-то объяснить в случае с Шарон, но оставалась еще Либби Гласс. Гвен была твердо убеждена в справедливости своей мести. Так же как и в полной непричастности к гибели собаки. Ее яростное отрицание этого участия звучало достаточно правдиво. Во всем этом не было никакой логики.

Если только здесь не замешан кто-то другой. Убийца.

Меня прохватил легкий озноб. О мой Бог. Лайл? Чарли? Я присела на диван, часто заморгав и прикрыв рот ладонью. Я купилась на том, что посчитала, будто всех троих убил один и тот же человек, но, вероятно, ошиблась. Ведь возможен и другой вариант. Я быстро все прикинула. Гвен отравила Лоренса Файфа. Почему бы кому-то не воспользоваться ее изобретением и не извлечь из этого выгоду? При этом время преступления почти совпадает и метод тот же самый. Разумеется, со стороны все выглядит так, будто оба убийства – звенья одной цепи и дело одних рук.

Мне припомнился Лайл. В памяти всплыло лицо с неприятным бегающим взглядом: угрюмое, недоброжелательное и настороженное. Он, помнится, говорил, что встречался с Либби за три дня до ее смерти. Мне также было известно, что он слышал от нее о смерти Лоренса Файфа. Его, конечно, нельзя отнести к числу людей с развитым интеллектом, но он был достаточно ловким и сообразительным малым, чтобы обставить такое убийство, даже несмотря на свое пристрастие к наркотикам.

Я набрала номер диспетчера телефонной службы.

– Я собираюсь в Лос-Анджелес, – сообщила я ей. – Если позвонит Никки Файф, то, пожалуйста, передайте ей номер тамошнего мотеля "Асиенда" и попросите, чтобы она обязательно связалась со мной. Больше никому этот номер не давайте. И не говорите, что меня нет в городе. Буду периодически с вами связываться, чтобы узнать, кто мне звонил. Просто объясните, что я занята, а вы не знаете, где меня найти. Все понятно?

– О'кей, мисс Милхоун. Все будет исполнено, – приветливо ответила диспетчер и положила трубку. Господи, даже если бы я сказала ей: "Отвечайте на мои звонки. Я перерезала себе горло", – она ответила бы таким же ровным и доброжелательным тоном.

* * *


Дорога на Лос-Анджелес оказалась то что надо – спокойная и без всяких отвлекающих моментов. Был десятый час вечера, уже стемнело, и движение на этой трассе, бегущей на юг, заметно стихло. Слева от меня громоздились округлые холмы, покрытые низкорослой растительностью, – ни деревьев, ни скал. А справа, почти на расстоянии вытянутой руки, рокотал океан, выглядевший сейчас абсолютно черным, если не считать белых барашков на верхушках волн. Я миновала Саммерленд, Карпинтерию, промчалась мимо нефтяных вышек и электростанции, украшенной светящимися гирляндами, словно елка на Рождество. Беспокоиться было практически не о чем, разве что о смерти в результате возможной аварии. Поэтому голова у меня была свободна для размышлений на другие темы.

Я ошиблась, сразу, словно неопытный новичок, ухватившись за ложное предположение. С другой стороны, почти любой на моем месте исходил бы из тезиса: "Тот же способ – тот же убийца". Но сейчас я понимала: это совсем не так. Теперь уже было вполне очевидно, что и Либби Гласс, и Шарон убил кто-то другой. Я проскочила через Вентуру, Окснард и Камарилло, где располагался центральный сумасшедший дом штата Калифорния. Я слышала, что уровень агрессивности официальных психов снизился по сравнению с аналогичной тенденцией среди здоровых граждан, что для меня вовсе не было сюрпризом. Без особого ужаса или удивления я размышляла о преступлении Гвен, при этом мысли мои прыгали взад и вперед. Как ни странно, меня куда больше задели мелкие махинации Марсии Треджилл, у которой для нарушения закона не было никаких причин, кроме скупердяйства.

Мне подумалось, что, возможно, Марсия Треджилл представляет своего рода образец новой морали, с помощью которой мне придется оценивать и все другие прегрешения. Например, ненавистью вполне можно было бы оправдать необходимость мести и раздачу по заслугам. С этих позиций понятие "справедливость" – всего лишь расплата.

Я обогнула высокий холм и въехала в городок Таузенд-Оукс, где движение было пооживленнее; по обеим сторонам дороги вытянулись участки, застроенные домами, а за ними – длинный торговый центр. В ночном воздухе чувствовалась освежающая влажная прохлада, и я оставила окно открытым. Протянув руку на заднее сиденье, я нащупала и открыла портфель. Засовывая в карман куртки пистолет, случайно наткнулась на какие-то бумаги. Развернула их и пробежала глазами – это были счета Шарон Нэпьер. Я сунула их в карман ветровки по пути из ее дома и совсем о них забыла. Надо бы почитать повнимательнее. Разложив счета на правом переднем сиденье, я мельком просмотрела их в холодном, безжизненном свете придорожных фонарей. На часах было десять минут десятого, и оставалось еще порядка сорока пяти минут пути, может, немного больше, учитывая, что придется съехать с магистрали на проселочную дорогу. Вспомнив о Чарли, я подумала, не испортила ли окончательно наши отношения. Он был не из тех, кто легко забывает и прощает, но чем черт не шутит. У него намного более отходчивый нрав, чем у меня, это уж точно. Мысли в голове скакали, словно шарик в рулетке. Лайлу было известно, что я собираюсь в Лас-Вегас. Неясно пока, что их связывало с Шарон, но я отметила сам факт. Шантаж по-прежнему виделся наиболее подходящим поводом для ее убийства. Что касается найденного письма, то здесь был полный тупик. Как око вообще попало к Либби? А может быть, Лайл и Шарон находились в сговоре? Не исключено, что Лайл получил это письмо именно через нее. А что, если он просто припрятал письмо среди вещей Либби, чтобы оно выплыло на свет? Определенно, в его интересах было подкрепить идею о романе Либби с Лоренсом Файфом. Он знал, что я собираюсь на обратном пути покопаться в ее коробках.

И мог спокойно все обстряпать задолго до меня, тем более что накануне вечером, возвращаясь в Лос-Анджелес, я еще заехала, чтобы встретиться с Дианой. Но возможно, Лайл намеренно приурочил свою операцию к моему визиту, с тем чтобы вызвать у меня повышенное любопытство к содержимому коробок. Мысли мои опять перескочили, и я представила снисходительную ухмылку лейтенанта Долана. Он был на сто процентов уверен, что именно Никки убила своего мужа, и это его очень устраивало. Когда вернусь, надо будет обязательно позвонить ему. Я снова вернулась к Лайлу. Не хотелось бы мне с ним встретиться в тот поздний вечер. Хотя он был и не так находчив, как Гвен, однако мог представлять вполне определенную опасность. Если только это действительно был он. Выводы делать еще рано.

В пять минут двенадцатого я уже зарегистрировалась в "Асиенде" и прямиком отправилась в свою любимую комнату номер два, сразу завалившись там на кровать.

Принимала меня в этот раз матушка самой Орлетт, которая была в два раза толще дочки.

Встав утром, я приняла душ, накинула ту же одежду, что и вчера, и быстро смоталась к своей машине, чтобы ликвидировать беспорядок, который оставила с вечера на заднем сиденье. Потом вернулась в номер, почистила зубы – о, какое это божественное наслаждение – и провела расческой по волосам. В закусочной на углу улиц Уилшир и Банди я взяла себе яйца всмятку, сосиски, тосты с плавленым сыром, кофе и свежий апельсиновый сок. Все-таки тот, кто придумал завтрак, просто молодчина.

Уже входя в "Асиенду", я заметила Орлетт, машущую мне из-за стоики своей массивной ручонкой. Щеки у нее, как всегда, горели, короткие светлые волосы немного растрепались, а глазки, придавленные пухлыми щеками" смотрели сквозь узкие щелочки. Мне стало любопытно, когда она последний раз видела свою скрытую двойным подбородком шею. Но все равно она была мне симпатична, хотя временами и докучала.

– Тебя просит к телефону какая-то дама, и, судя по голосу, она чем-то очень расстроена. Я сказала ей, что тебя нет, но обещала поискать. Слава Богу, что ты вернулась! – выпалила она одним духом, почти задыхаясь.

Я не видела Орлетт в таком состоянии с тех самых пор, как ей удалось приобрести вожделенные колготки самого большого размера. Она вошла в кабинет вслед за мной, тяжело дыша и грузно ступая на каблуках. Телефонная трубка лежала на столе.

– Алло?

– Кинси, это Никки.

Я машинально поразилась, почему в ее голосе чувствовался очевидный страх.

– Мне не удалось дозвониться тебе вчера вечером, – сказала я. – Что случилось? С тобой все в порядке?

– Гвен мертва.

– Мы ведь только вчера вечером с ней встречались, – пробормотала я растерянно. Самоубийство? Выходит, она покончила жизнь самоубийством. Что за проклятие висит надо мной, подумала я.

– Это случилось сегодня утром. Ее сбила машина. Только что об этом передали в новостях. Она бегала трусцой по бульвару вдоль пляжа, а какой-то неизвестный наехал на нее и смылся.

– Просто не могу поверить! Ты уверена?

– Абсолютно. Я сразу позвонила тебе, но диспетчер сообщила, что тебя нет в городе. Что ты делаешь в Лос-Анджелесе?

– Мне надо тут кое-что уточнить, но уже сегодня вечером возвращаюсь, – ответила я, торопливо соображая. – Послушай, не могла бы ты узнать некоторые подробности гибели Гвен?

– Попробую.

– Вот что, позвони лейтенанту Долану в отдел расследования убийств и скажи ему, что я просила тебя с ним связаться.

– Отдел убийств, – растерянно повторила она.

– Никки, это полицейский. Ему нетрудно узнать, как было дело. Возможно, это совсем не случайное происшествие, поэтому внимательно выслушай, что он тебе скажет, а я свяжусь с тобой, как только вернусь назад.

– Ладно, договорились, – согласилась она с легким сомнением в голосе. – Постараюсь все выполнить.

– Благодарю, – сказала я и положила трубку.

– Что, кто-то умер? – спросила Орлетт. – Ты знала этого человека?

Я посмотрела сквозь нее невидящим взором. Почему именно Гвен? Что же случилось?

Орлетт сопровождала меня до самой комнаты, замучив непрерывными вопросами:

– Могу я чем-нибудь помочь? Тебе ничего не нужно? У тебя, Кинси, очень нездоровый вид. Ты бледна, как привидение.

Прикрыв за собой дверь, я вспомнила вчерашнее мертвенно-бледное лицо Гвен, одиноко застывшей посреди улицы. Действительно ли это был несчастный случай? Простое совпадение? События принимали весьма стремительный оборот. Похоже, кто-то начал паниковать по причинам, которые мне были еще не вполне ясны.

Вдруг у меня в голове вспыхнуло дерзкое предположение, но тут же снова погасло. Я замерла, словно прокручивая в голове кадры старого фильма. Может быть, и так. Вполне возможно. Постепенно многое прояснялось.

И становилось на свои места.

Я собрала вещи и свалила на заднее сиденье машины.

Уезжала, даже не расплатившись. Ну ничего, вышлю Орлетт эти проклятые двенадцать баксов почтой.

* * *


Путь в Вэлли я проделала, управляя автомобилем, как автомат, не обращая внимания на саму дорогу и движущийся мимо меня транспорт, даже не осознавая, солнце сейчас или густой туман. Добравшись до того самого дома в Шерман-Оуксе, где Лайл укладывал свои кирпичи, я сразу заметила его заляпанный пикап, оставленный на улице. Мне больше не хотелось терять время попусту и играть в кошки-мышки. Я заперла машину и обогнула реставрируемый дом сбоку, направляясь к его задней стороне. Лайл возился у кирпичной кладки размером примерно два на четыре фута. Он был без рубахи, в потертых джинсах и рабочих башмаках, а в углу рта дымилась неизменная сигарета.

– Лайл.

Он обернулся. Достав пистолет, я направила дуло ему в грудь. Держала я пистолет двумя руками, расставив ноги, чтобы показать, что не шучу. Он мгновенно застыл на месте, не вымолвив ни слова.

Я почувствовала легкий озноб, да и голос у меня подсел, зато пистолет в руках сидел как влитой.

– Мне надо задать тебе несколько вопросов, и ответы нужны прямо сейчас, – предупредила я.

Проследив за его быстрым взглядом, я заметила лежащий на земле справа от него молоток. Но пока он не дергался.

– Отойди-ка назад! – приказала я, а сама слегка передвинулась, оказавшись между ним и молотком.

Он сделал, как я велела, подняв руки и наблюдая за мной бледно-голубыми глазами.

– Мне не хотелось бы стрелять, Лайл, но, если понадобится, я это сделаю.

Как ни странно, я не заметила в его взгляде ни затаенной злобы, ни высокомерия. Он уставился на меня, выказывая явные признаки уважения впервые с тех пор, как мы с ним познакомились.

– Что ж, смотришься ты просто замечательно, – заметил он.

– Оставь этот дурацкий тон, – отрезала я. – Я сегодня не в духе. А теперь сядь на траву. Вон там. И не шевелись, пока не разрешу.

Ни на секунду не отводя от меня глаз, он послушно подвинулся к маленькому клочку травы и присел на землю. Было так тихо, что я даже расслышала чириканье каких-то пташек, но, судя по всему, мы с ним были здесь одни, и это меня вполне устраивало. Продолжая держать пистолет нацеленным ему в грудь, я старалась унять легкую дрожь в руках. От яркого солнца он прищурился.

– Итак, давай вернемся к Либби Гласс, – сказала я.

– Я ее не убивал, – процедил он сквозь зубы.

– Речь теперь не об этом. Мне надо знать, как было дело. Ты должен рассказать то, что пока скрываешь. Когда ты видел ее последний раз?

Он сидел, стиснув зубы.

– Отвечай! – прикрикнула я.

У него не было той выдержки, что у Гвен, и, конечно же, ее ума и изворотливости. А вид направленного в упор дула, похоже, повлиял на его сговорчивость.

– В субботу, – наконец пробурчал он.

– В тот самый день, когда она умерла, так?

– Да, точно, однако я тут ни при чем. Я пришел навестить ее, она была очень расстроена, и мы сильно поругались.

– Ладно-ладно. Обойдемся без комментариев. Так что еще? – спросила я.

Он молчал.

– Лайл! – предупредила я его, повысив голос.

Вдруг его лицо сморщилось, словно смятая тряпка, и он разрыдался, по-детски прикрыв лицо ладонями. Так он просидел довольно долго. Если и в данном случае я допустила ошибку, то, значит, ошибалась во всем. Нельзя было позволить ему соскочить с крючка.

– Просто расскажи, – продолжила я максимально спокойным тоном. – Мне важно это знать.

Сначала показалось, что он закашлялся, но потом я поняла, что это рыдания. Должно быть, в девятилетнем возрасте Лайл выглядел довольно жалким и болезненным пацаном.

– Я дал ей успокоительное, – проговорил он с болью в голосе. – Она попросила меня, я разыскал пузырек в ее аптечке и дал ей. Господи, я даже налил стакан воды. Я так ее любил!..

Первый приступ закончился, и он тыльной стороной ладони смахнул капли слез с лица, оставив на нем грязные полоски. Потом, обхватив себя за плечи руками, отрешенно, как маятник, стал раскачиваться взад и вперед, по его скуластым щекам опять побежали слезы.

– Продолжай, – сказала я.

– Потом я ушел, но что-то меня все равно беспокоило, и чуть позже я вернулся. Именно тогда я и обнаружил ее мертвой на полу в ванной. Я испугался, что могут обнаружить мои отпечатки пальцев и решат, что это дело моих рук, поэтому все вокруг тщательно протер.

– А когда уходил, забрал и пузырек с успокоительным?

Он кивнул и прижал пальцами опущенные веки, словно хотел остановить слезы.

– Когда я пришел домой, то спустил лекарство в унитаз, потом сполоснул пузырек и выкинул.

– А почему ты решил, что причиной смерти было именно лекарство? – спросила я.

– Трудно сказать. Просто догадался, и все. Вспомнил того мужика с севера, который умер примерно так же. Ведь если бы не я, ей могла эта хреновина и не понадобиться, но мы тогда так переругались, что она просто вышла из себя, ее всю трясло. Мне даже в голову не приходило, что она принимает успокоительное, пока она не попросила капсулу, и я ничего страшного в этом не увидел. А потом вернулся, чтобы извиниться... – Кажется, самое тяжелое из его рассказа осталось позади, и он опять смотрел вполне осмысленно и говорил почти нормальным голосом.

– Что дальше? – сказала я.

– Не знаю. Помню, телефон был отключен, я воткнул его в розетку и тоже протер тряпкой, – проговорил он каким-то деревянным голосом. – Я не совершил ничего плохого, лишь хотел защитить себя. Я ее не отравил.

Если бы я только знал, то, клянусь Богом, никогда бы не дал ей это лекарство! Ничего такого я не делал, только протер некоторые предметы. Чтобы удалить отпечатки пальцев и остаться вне подозрения. И еще забрал пузырек с пилюлями. Вот это я действительно сделал.

– А в контейнер с вещами Либби ты, выходит, не лазил? – закончила я за него.

Он помотал головой.

Я опустила пистолет. Мне почти все было ясно, оставалось лишь кое-что уточнить.

– Ты собираешься сдать меня в полицию? – спросил он.

– Нет. По крайней мере не тебя.

Вернувшись к машине, я неподвижно просидела несколько минут, тупо раздумывая над дурацким философским вопросом: а смогла бы я, если бы действительно понадобилось, выстрелить? Похоже, что нет. Вот тебе и крутой частный детектив. Настолько крутой, что распустил нюни от россказней какого-то плаксивого мальчишки. Я встряхнула головой, чувствуя, как у самой слезы подступают к горлу. Потом включила зажигание и, переключив сцепление, направилась в другую сторону от холма, в направлении западного Лос-Анджелеса.

Мне предстояло сделать еще одну остановку, после чего я спокойно могла возвращаться в Санта-Терезу, чтобы поставить последнюю точку. Похоже, я уже знала имя убийцы.


Глава 26


Подходя к конторе "Хейкрафт и Макнис", я поймала свое отражение в зеркальных панелях у входа. Видок у меня был, как у боксера перед последним раундом: изможденный, встрепанный, с кривой гримасой. Даже Аллисон в ее рубашке из оленьей кожи с бахромой на рукавах, казалось, вздрогнула при моем появлении, и накал ее вышколенной секретарской улыбки сразу упал с дежурных шестидесяти ватт по крайней мере до двадцати пяти.

– Мне надо поговорить с Гарри Стейнбергом, – вывела я ее из полушокового состояния тоном, не терпящим возражения.

– Он у себя в кабинете, – ответила она кротко. – Вы знаете, где это?

Кивнув, я решительно направилась через качающиеся двери. Проходя по узкому коридору, неожиданно увидела впереди себя Гарри, который тащил под мышкой свежую почту.

– Гарри! – окликнула я его.

Он обернулся, при виде меня его лицо сначала просветлело, а затем приняло озабоченное выражение.

– Откуда ты здесь взялась? Выглядишь довольно измученной.

– Я всю прошлую ночь была в пути. Мы можем побеседовать?

– Разумеется. Входи, – пригласил он.

Он завернул налево к своему кабинету и быстро сгреб со стула перед рабочим столом несколько папок с документами.

– Может, выпьешь кофе? Или еще что-нибудь? – предложил он, сбросив почту на конторку в углу.

– Нет, спасибо, все нормально, мне просто нужно проверить одну гипотезу, – сказала я.

– Тогда выкладывай, – ответил он, усаживаясь.

– Помнится, во время нашей прошлой встречи... – начала я.

– Неделю назад, – вставил он.

– Ну да, думаю, около того. Так вот, тогда ты упоминал, что все счета Файфа заносились в компьютер.

– Точно, мы переносили туда все данные. Это чертовски удобно для нас самих и для клиентов тоже. Особенно при уплате налогов.

– Ну а если счета были подделаны? – спросила я.

– Ты имеешь в виду растрату?

– Дело не в названии, – заметила я с иронией. – Это легко установить?

– Никаких проблем. Так ты полагаешь, что Файф занимался махинациями со своими счетами?

– Нет, – медленно проговорила я. – Думаю, этим мог заниматься Чарли Скорсони. Это только часть того, что я хотела бы узнать. Мог ли он скрывать свои доходы от распоряжения имуществом, над которым ему была доверена в то время опека?

– Конечно. Это вполне возможно и не так уж трудно сделать, – подтвердил Гарри. – Но иногда довольно трудно выявить. На самом деле все зависит от того, как это провернуть. – Он на секунду задумался, по-видимому, прикидывая какую-то идею. Потом пожал плечами. – Например, он мог открыть специальный счет или контрактный счет с участием третьей стороны, включающий передачу ей прав на распоряжение имуществом, – и, возможно, в рамках этого счета два-три фиктивных субсчета. И вот когда приходят чеки на крупные суммы дивидендов, он выделяет из них процент за распоряжение имуществом, который полагается направлять в фонд кредитования, и вместо этого переводит эти суммы на фиктивные счета.

– А могла Либби Гласс обнаружить подобные неточности в ведении счетов?

– Вполне могла. У нее были для этого достаточно светлые мозги. Она могла проконтролировать дивиденды через "Справочник дивидендов Муди", в котором расписаны доходы всех компаний. И если бы обнаружилось расхождение, то могла обратиться уже к исходной документации – банковским отчетам, погашенным чекам и другим бухгалтерским документам.

– Ясно. Вот еще что – Лайл говорил мне на прошлой неделе, что ей довольно часто звонили, а какой-то адвокат неоднократно приглашал ее на обед. Мне сдается, что этим адвокатом вполне мог быть Чарли Скорсони, пытавшийся соблазнить ее, чтобы она прикрыла его махинации...

– А может быть, он предлагал ей поделиться? – предположил Гарри.

– О Боже, неужели она пошла бы на это?

Гарри пожал плечами:

– Кто знает? Ведь он-то пошел.

Задумавшись, я уперлась взглядом в крышку письменного стола.

– Возможно, так оно и есть, – согласилась я. – Только смотри, что получается: все утверждают, что у нее был роман с адвокатом из Санта-Терезы, и при этом первым в голову сразу приходит покойный Файф, тем более что оба умерли в один день. Однако если я не ошибаюсь относительно мошенничества со счетами, то для подтверждения мне необходимы четкие документальные доказательства. Эти бумаги еще у тебя?

– Сейчас нет, но они действительно были здесь. И я собирался просмотреть их в обеденный перерыв. Кстати, на обед у меня был обезжиренный творог, но бумаги довольно плохо сочетаются с едой, поэтому я решил отложить их на время. Папки я принес еще вчера, но весь день был занят. Между прочим, коль уж ты вспомнила о них, похоже, что перед смертью Либби как раз занималась этими счетами, потому что портфель с документами полицейские нашли на ее рабочем месте, – сказал он и окинул меня любопытным взглядом. – А как ты вообще до этого додумалась?

Я помотала головой:

– Трудно объяснить. Просто в мозгах повернулся выключатель, и вдруг все стало на свои места. Чарли рассказывал мне, что Файф посещал Лос-Анджелес за несколько дней до своей смерти, но теперь мне сдается, что это ложь. Думаю, что сам Чарли туда и ездил, причем через день-два после смерти Лоренса У Либби был пузырек с успокоительными пилюлями, и, судя по всему, часть лекарства он ей подменил – может, и все капсулы. Этого мы уже никогда не узнаем.

– Господи Иисусе! И самого Файфа тоже он прикончил? – воскликнул Гарри.

– Нет. Я знаю, кто убил Файфа. Предполагаю, что Чарли нашел способ, как обезопасить себя. Возможно, Либби отказалась прикрывать его махинации или пригрозила вывести на чистую воду. На этот счет у меня нет конкретных доказательств.

– Что ж, похоже на правду, – произнес он, соглашаясь. – Если все именно так, как ты говоришь, то мы откопаем нужные факты. Я займусь этими бумагами прямо сегодня.

– Отлично. То что надо.

– Будь осторожна, – сказал он на прощание.

И мы пожали друг другу руки через стол.

* * *


Я ехала назад в Санта-Терезу, стараясь избегать мыслей о Гвен. Но размышления о Чарли Скорсони гоже действовали весьма угнетающе. Мне было необходимо проверить, где он находился во время убийства Шарон.

Ведь он легко мог добраться самолетом из Денвера до Лас-Вегаса, выяснить по автоответчику мое местонахождение, адрес мотеля и затем проследовать за мной до Фримонта. Я еще раз припомнила нашу встречу с Шарон в кафе казино – в тот момент мне показалось, что она увидела кого-то из знакомых. Тогда она объяснила, что это бригадир их смены сигналит ей об окончании перерыва, но это была явная ложь. Там вполне мог появиться Чарли, который быстро скрылся, едва заметив меня. Не исключено, что она подумала, будто он решил расплатиться с ней. Когда-то у меня уже была мысль, что она занималась шантажом и вытягивала из него деньги. Теперь я решила тщательнее обдумать эту идею... Должно быть, Шарон отлично знала, что у Файфа никогда не было никакой любовной связи с Либби Гласс. И что Чарли периодически наведывался в Лос-Анджелес, чтобы утрясти вопросы со счетами. Во время слушании дела об убийстве в суде Шарон хранила молчание, наблюдая, как разворачиваются события, и выжидая время, чтобы в конце концов повыгоднее продать информацию. Возможно, Чарли Скорсони не знал, где она скрывается, – и я привела его прямо к ее дверям. Выстроенная мной цепь событий на первый взгляд выглядела довольно фантастической, однако я чувствовала, что двигаюсь в правильном направлении и могу найти подтверждающие это доказательства.

Если Чарли убил и Гвен, инсценировав сегодняшнюю аварию, то должны остаться ведущие к нему следы: остатки волос и ткани на крыле его автомобиля, который, по-видимому, тоже поврежден; остатки краски и стекла на одежде Гвен. Возможно, найдутся и свидетели. Для Чарли намного умнее было бы не дергаться, а просто сидеть и молча ждать под корягой. Вероятнее всего, после стольких лет, прошедших с тех пор, уже практически невозможно возбудить против него обвинение. В его поведении явно проскальзывало высокомерие, он считал себя слишком ловким и изобретательным, чтобы быть пойманным за руку. Это еще ни для кого не кончалось добром.

Особенно учитывая ту лихорадочную спешку, с которой он должен был действовать последнее время. Он просто не мог не наделать ошибок.

И какого черта он не удовлетворился просто финансовыми махинациями? Он, конечно, все время был в напряжении и опасался, что обман откроется Лоренсу Файфу. Но даже если бы это случилось и его бы схватили за руку, не думаю, чтобы тот дал делу огласку. Мне было хорошо известно, что насколько неразборчив был Лоренс в своих любовных связях, настолько же скрупулезно честен он был в деловых отношениях. Кроме того, Чарли все-таки считался его самым близким другом, и они долгое время проработали бок о бок. Он мог предупредить Чарли или пригрозить ему – даже разорвать партнерские отношения. Но практически исключено, чтобы Чарли попал на скамью подсудимых или был лишен адвокатской лицензии. Его жизнь и карьера остались бы в целости, и он вряд ли бы потерял то, чего так долго и тяжело добивался. Единственное, чего он мог лишиться, – это доброго отношения и доверия Лоренса Файфа, но Чарли и сам это прекрасно понимал, когда впервые засунул руку в, кормушку. Сермяжная истина на самом деле заключается в том, что в наши дни хитроумное преступление, совершаемое интеллектуалом – "белым воротничком", превратилось чуть ли не в доблесть, а сам преступник – в героя всевозможных шоу и бестселлеров. Так чего было рыпаться? Ведь общество готово простить все, кроме убийства. Скорее можно было ожидать, что Чарли, когда-то с трудом пробившийся наверх, попытается сохранить свое положение, пусть и ценой запятнанной репутации, а вместо этого он встал на жестокий и страшный путь, который и привел его в пропасть.

Наших личных отношений я старалась не касаться.

Ясно, что он держал меня за дурочку так же, как в свое время и Либби Гласс, но у той хоть было какое-то оправдание – молодость и невинность. Уж слишком давно я ни с кем не сближалась, опасаясь рисковать, поскольку частенько на этом обжигалась. Я попыталась остудить свои чувства, но, похоже, это мне плохо удавалось.

* * *


Добравшись до Санта-Терезы, я сразу направилась в свой офис, захватив с собой кипу счетов из квартиры Шарон Нэпьер. Еще раньше мне подумалось, что в них может скрываться любопытная информация, и я пролистала все бумаги, испытывая при этом мерзкое ощущение копания в вещах покойника. Она была уже мертва, и казалось довольно оскорбительным читать список так и не оплаченных ею товаров – белья, косметики, туфель... Все счета за коммунальные услуги были месячной давности, здесь же лежали назойливые напоминания налогового управления, счет от хиропрактика и предложение оплатить членский взнос Общества любителей минеральной воды.

Из стопки выпали замызганные кредитные карты "Виза" и "Мастеркард", а "Америкен Экспресс" без обиняков требовала вернуть свою карточку. Но меня весьма заинтересовали счета за телефонные переговоры. Я обратила внимание на три мартовских телефонных звонка, сделанных по номеру с кодом округа, где располагалась и Санта-Тереза. Такое количество звонков о чем-то говорило.

Два из них были сделаны в контору Чарли Скорсони – оба в один и тот же день, с разрывом в десять минут. Я не сразу сообразила, кому принадлежит оставшийся номер с тем же кодом Санта-Терезы. Перелистав телефонный справочник, я установила, что это телефон в прибрежном доме Джона Пауерса.

Преодолев колебания, я тут же позвонила Руфи. Наверняка Чарли не рассказывал ей, что я с ним порвала.

Невозможно было даже представить, чтобы он обсуждал с кем-нибудь свои личные дела. Если он окажется в конторе, то придется спешно что-то придумывать. Сейчас мне нужно было услышать, что она сама ответит на мой вопрос.

– "Скорсони и Пауерс", – пропела она в трубку.

– О, привет, Руфь! Это Кинси Милхоун, – бодро поздоровалась я, хотя сердце стучало, как барабан. – Чарли на месте?

– Привет, Кинси. Его сейчас нет, – ответила она с легким сожалением в голосе. – У него сегодня слушание в суде в Санта-Марии, которое продлится еще дня два.

"Слава тебе, Господи", – подумала я, переводя дыхание, а вслух сказала:

– Тогда, надеюсь, ты мне сможешь помочь. Я тут просматривала кое-какие счета своего клиента, и такое ощущение, что он связывался с Чарли по телефону. Ты, случаем, не припомнишь, чтобы ему звонили два раза подряд недель шесть – восемь назад? Ее зовут Шарон Нэпьер. Разговор был междугородный.

– О да, припоминаю, одна из его бывших сотрудниц. А что именно тебя интересует?

– Просто мне хотелось уточнить, действительно ли это была она. Похоже, она звонила в пятницу, 21 марта. Верно?

– Абсолютно точно, – уверенно ответила Руфь. – Она еще спросила мистера Скорсони, – а он в это время как раз отправился в дом мистера Пауерса. Она очень настаивала, чтобы я связала ее с ним. Обычно я не даю номер телефона без его согласия, поэтому попросила ее перезвонить попозже, а сама позвонила ему в дом на побережье, и он ответил, что не возражает. Надеюсь, она не собирается с твоей помощью уличить ею в чем-нибудь этаком?

– Неужели ты могла такое подумать, Руфь? – рассмеялась я через силу. – Я всего лишь обратила внимание на номер телефона Джона Пауерса и подумала, что, возможно, именно с ним она и вела телефонные переговоры.

– О нет. В тот уик-энд его не было в городе. Как правило, в двадцатых числах он уезжает на несколько дней. У меня так и отмечено здесь на календаре. А мистер Скорсони присматривает за его собаками.

– Ну, тогда это многое объясняет, – произнесла я как можно более нейтральным тоном. – Ты мне очень помогла, Руфь. Осталось уточнить только одну деталь – его поездку в Тусон.

– Тусон? – переспросила она. В ее голосе послышалось легкое недоумение – такой тон у секретарши обычно бывает, когда она неожиданно узнает о событии, которое, по ее мнению, не планировалось. – О чем это ты, Кинси? Может, я больше смогу тебе помочь, если ты расскажешь, что за история приключилась с твоим клиентом. Мистер Скорсони всегда очень требователен в подобных случаях.

– О нет, это не слишком важно. Я и сама смогу все выяснить, так что не тревожься на этот счет. Позвоню Чарли, когда он вернется, и спрошу у него.

– Если собираешься ему звонить, я могу дать тебе номер его телефона в мотеле Санта-Марии, – предложила Руфь. Она пыталась услужить сразу обоим – ответить на мои вопросы в случае их корректности и выполнить указания Чарли в противном случае, оставаясь неизменно благожелательной и контролируя ситуацию. Надо признать, что для своего возраста она была весьма искусна.

Я послушно записала продиктованный номер, понимая, что никогда им не воспользуюсь, но в то же время с удовольствием фиксируя его местопребывание. Хотелось попросить ее не рассказывать ему о нашем разговоре, но я не придумала, как это лучше сделать, чтобы не насторожить Руфь. Оставалось надеяться, что по крайней мере в ближайшее время Чарли не станет у нее ничего выпытывать. Ведь если бы она рассказала ему, чем я интересовалась, он бы мгновенно просек, что я у него на хвосте, а уж это бы ему вряд ли понравилось.

Я попыталась связаться с лейтенантом Доланом из отдела по расследованию убийств. Его не было в управлении, но я оставила ему сообщение с грифом "Особой важности", чтобы он перезвонил мне, как только вернется.

Потом набрала номер Никки. Она подняла трубку только после третьего звонка.

– Привет, Никки, это я. Все в порядке?

– О да. Все нормально, – ответила она со вздохом. – Я еще не совсем отошла от известия о гибели Гвен и не знаю даже, что теперь делать. Ведь я никогда не пыталась понять эту женщину – настоящий позор для меня.

– Ты не узнала никаких подробностей от Долана? Я пыталась ему дозвониться, но его нет на месте.

– Удалось узнать совсем немного, – ответила она. – Долан был очень груб со мной – даже хуже, чем я его помнила. И он только сказал мне, что сбившая Гвен машина была черного цвета.

– Черного? – переспросила я сомневаясь. Потому что представляла себе светло-голубой "мерседес" Чарли Скорсони и ожидала услышать подтверждение: – Ты уверена?

– Именно так он и сказал. Полагаю, полиция сейчас обшаривает ремонтные мастерские и гаражи, однако до сих пор они ничего не нашли.

– Это действительно странно, – заметила я.

– Может, встретимся и выпьем чего-нибудь? Мне хочется знать, что же происходит.

– Немного позднее. Сейчас я пытаюсь связать между собой несколько концов. Послушай, мне еще кое-что надо у тебя узнать. Возможно, ты сможешь ответить на некоторые вопросы. Помнишь то письмо, написанное рукой Лоренса, что я тебе показывала? – спросила я.

– Конечно, адресованное Либби Гласс, – сухо ответила она.

– Так вот, теперь я почти уверена, что на самом деле письмо адресовано Элизабет Нэпьер.

– Кому? – спросила она.

– Попробую объяснить. Как я подозреваю, Элизабет была одной из его любовниц в те времена, когда он был женат на Гвен. Это мать Шарон Нэпьер.

– Вот это скандал! – воскликнула она. – Хотя и такое вполне возможно. Он никогда со мной особенно не делился на эту тему. Все его грязные делишки! Об этой истории меня как-то просветила Шарлотта Мерсер, только я не знала точного имени этой женщины. Господи, ведь все это началось еще в Денвере, после того как он окончил юридический колледж.

Немного поколебавшись, я спросила:

– Как ты думаешь, кто еще мог знать об этом письме? Кто мог его прочитать? Скажем, Гвен?

– Полагаю, что да, – ответила она. – Чарли тоже наверняка читал его. Ведь он работал в то время рядовым сотрудником в одной из фирм, представлявших интересы Лоренса в бракоразводном процессе, и, насколько мне известно, ему удалось изъять письмо из документов по делу.

– Что-что ему удалось? – удивилась я.

– Выкрасть письмо. Я просто уверена, это сделал именно он. Я никогда не рассказывала тебе, как закончился тот процесс? Стащив письмо, Чарли лишил представителей Гвен ключевого доказательства, поэтому она с треском проиграла это дело. Конечно, действовала она очень неумело, но в любом случае Лоренсу удалось соскочить с крючка.

– А что дальше случилось с письмом? Могло оно остаться у Чарли? – продолжила я.

– Не знаю. Мне всегда казалось, что письмо уничтожено, но не исключено, что он сохранил его. Тогда Чарли никто не поймал за руку, а адвокаты мужа даже понятия об этом не имели. Сама ведь знаешь, как в конторах пропадают бумаги. Возможно, кого-то из секретарей потом и уволили.

– А могла Гвен подтвердить в суде то, что ты сейчас мне рассказала?

– Так же как в свое время и я в управлении окружной прокуратуры? – спросила Никки, грустно рассмеявшись. – Откуда мне знать, что было известно Гвен.

– Как бы то ни было, сейчас она уже мертва, – заметила я.

– О! – вздохнула она, и улыбка с ее лица, похоже, испарилась. – У меня самой на душе кошки скребут. Ужасные мысли одолевают.

– Когда мне удастся распутать все до конца, я сообщу тебе. Но перед этим сначала позвоню, чтобы убедиться, что ты дома.

– Мы с Колином будем здесь. Похоже, дело движется к завершению, – неуверенно проговорила она.

– И очень стремительно, – подтвердила я.

При прощании у нее был весьма озабоченный голос, я же попрощалась довольно сухо.

Вытащив пишущую машинку, я зафиксировала все, что мне было известно, на бумаге в виде длинного и подробного отчета. Итак, еще один фрагмент мозаики встал на место. Той ночью контейнер в доме Гласс вскрыл не Лайл, а Чарли, который сунул письмо между вещами Либби, рассчитывая, что я наткнусь на него и он сможет прикрыть свои следы дымовой завесой из "любовного романа" Лоренса Файфа и Либби Гласс. Этим же объяснялся и ключ от квартиры Либби, найденный в связке ключей Лоренса в его кабинете. В данном случае Чарли было совсем несложно подложить самому себе эту "улику". Закончив печатать, я почувствовала себя изможденной, но полной решимости довести дело до конца. Где-то в подсознании настойчиво звучал сигнал предостережения, но я понятия не имела, чем бы еще можно подстраховаться. Похоже, что особенно и нечем. А может, никакой подстраховки и не понадобится. Но как показали события, я здорово ошибалась.


Глава 27


Закончив свой отчет, я заперла его в ящик письменного стола. Потом прошла на стоянку, села в машину и направилась к дому Чарли, который находился на Миссайл-авеню. Через два дома за его жилищем располагался домишко с чудным и непонятным названием "Покой".

Оставив там свой автомобиль, я пешком вернулась назад.

Чарли жил в двухэтажном строении, выкрашенном ярко-желтой краской, с потемневшей черепицей на крыше и выступающим окном на фасаде. Слева от дома был узкий проезд. Этот дом вполне годился для съемок многосерийных семейных шоу, которые обычно крутят по телеку в восемь вечера, настолько в нем все выглядело основательным, продуманным и пригодным для детей. Никаких следов машины или самих жильцов я не заметила. Я обогнула дом и непринужденно прошла к гаражу, все время оглядываясь через плечо. Никаких назойливых соседей, пялящихся на меня, пока тоже не наблюдалось. Приблизившись к одноместному гаражу, я подошла к боковому окошку и, приложив к глазам ладони лодочкой, заглянула внутрь. Там было пусто: только у задней стены стояла деревянная скамейка, а рядом с ней старая дачная мебель, покрытая толстым слоем пыли. Оглядываясь по сторонам, я прикидывала, чей же это мог быть черный автомобиль и почему до сих пор полицейские его не отыскали. Если бы удалось разобраться с этим вопросом, то у меня было бы что сказать Кону Долану. Мне в любом случае придется с ним встретиться; но до этого хотелось раздобыть что-нибудь более конкретное.

Возвратившись к машине, я уселась на сиденье и предалась своему любимому занятию – размышлениям. Смеркалось. Я взглянула на часы – было уже без четверти семь, и я начала беспокоиться. Мне вдруг чертовски захотелось выпить бокал вина, и я решила навестить Никки. Она сказала, что будет дома. Сделав запрещенный в этом месте разворот, я направилась вниз по Миссайл-авеню в сторону автомагистрали, ведущей на север. Проскочила Ла-Куесту и двинулась к побережью, оставив сбоку от себя лощину Хортон, огромный кусок земли, носящий гордое звание "перспективного района застройки". Когда-то вся земля здесь принадлежала одной семье, однако сейчас ее разделили на участки по миллиону долларов каждый для строительства особняков новых богачей. За Монтебелло в Санта-Терезе закрепилось название района "старых денежных мешков", а Хортон, выходит, для "новых", но никто не воспринимает это различие всерьез. Богатый – всегда богатый, и дураку понятно, что это значит. Дорога через Хортон узкая и извилистая, полностью закрытая деревьями, и с этой точки зрения я обнаружила единственную разницу – в Монтебелло некоторые дома все-таки видны с дороги, здесь же ничего рассмотреть невозможно. Выехав налево на Оушен-вэй, я помчалась параллельно обрывистому берегу, на котором виднелись элегантные коттеджи, уютно вписавшиеся между дорогой и скалами.

Я чуть было не проскочила мимо дома Джона Пауерса, поскольку раньше подъезжала сюда с другой стороны. Все-таки заметив его, я бросила быстрый взгляд на крышу, расположенную вровень с дорожным полотном.

Внезапно в голову пришла шальная мысль, и я нажала на тормоза, остановившись у обочины шоссе. Секунду помедлила, прислушиваясь, как колотится сердце в груди.

Потом вытащила из замка ключ зажигания, сунула за пояс джинсов свой маленький самозарядный пистолет и достала из "бардачка" фонарик. Пощелкала выключателем – свет в норме. Уличных фонарей в этом месте было совсем немного, а те, которые горели, выполняли скорее декоративную роль, словно на старинной литографии заливая все таинственным, туманным светом и отбрасывая тускло-голубые круги, с трудом пробивавшие густую темноту.

Я вышла из машины и заперла ее на ключ.

Никакой тропинки вдоль трассы я не обнаружила, лишь спутанные заросли плюща. Дома здесь располагались на приличном расстоянии друг от друга и были отделены заросшими участками земли, на которых сейчас оглушительно трещали цикады и другие ночные насекомые. Я возвращалась по шоссе к дому Пауерса. Поблизости не было видно никаких строений и ни одной машины.

Я подождала и пригляделась – свет в доме не горел. Включив фонарь, я направилась по подъездной дороге к видневшемуся передо мной зданию, прикидывая, отсутствует ли еще Пауерс, и если так, то где находятся собаки. Поскольку Чарли отбыл в Санта-Марию на два дня, он вряд ли оставил их на улице.

Ночь была спокойная, мерно рокотал океан, вдалеке периодически погромыхивала затихавшая гроза. Сквозь затянутое облаками ночное небо пробивался неверный свет луны. Было довольно прохладно, в воздухе висел густой запах растений и освежающей влаги. Луч фонаря, высвечивающий узкую полоску на дороге, внезапно уперся в белый забор из вертикальных металлических пик, за которым виднелся легкий гаражный навес. Под навесом передо мной стоял автомобиль Джона Пауерса, и даже отсюда я смогла заметить, что он черного цвета. Это меня уже не удивило. Ворота были закрыты на замок, но, обогнув забор слева, я оказалась перед навесом со стороны дома и осветила машину фонарем – "линкольн" трудно сказать какого года выпуска, но не слишком старый. Я осмотрела левое крыло, с ним все было в порядке. Вдруг сердце бешено заколотилось – правое крыло помято, фара выбита, решетка радиатора деформирована и даже бампер слегка погнулся. Я старалась не думать, что случилось с беднягой Гвен от такого лобового удара. Хотя представить все было совсем нетрудно.

Со стороны верхней дороги послышался сначала резкий скрип тормозов, а затем рев приближавшегося на высокой скорости автомобиля. Потом мелькнул ослепительный свет фар, и машина свернула в сторону дома.

Машинально присев, я выключила фонарь. Если это Чарли, то мне конец. В мозгу у меня что-то словно вспыхнуло – проклятие, он все-таки позвонил Руфи, сразу все сообразил и вернулся. Фары "мерседеса" были направлены прямо на стоявший под навесом "линкольн", который и скрывал меня от глаз Чарли. Услышав, как хлопнула дверца машины, я бросилась бежать.

Я пулей пролетела через лужайку за домом, чувствуя под ногами неровные кочки скошенной травы. А за мной почти беззвучно, быстрой стелющейся рысью бросились вдогонку две выпущенные из дома собаки. Я добежала уже до узкой деревянной лестницы, спускающейся к пляжу, но после ослепительного света фар еще с трудом разбирала ступеньки. Пропустив одну из них, я проскользнула сразу до следующей, с трудом нащупав ее ногой. Сверху в каком-то ярде от меня показался большой черный пес, который, тяжело пыхтя и скребя когтями по дереву, с глухим рычанием пытался до меня добраться. Оглянувшись, я увидела, что его пасть уже совсем рядом с моей головой. Не раздумывая, я протянула руку и, схватив пса за переднюю лапу, резко дернула. От неожиданности собака взвизгнула, и я что было сил то ли толкнула, то ли швырнула ее вперед на крутые прибрежные скалы. Другая же девяностопятифунтовая малышка оказалась трусихой и продвигалась вниз по лестнице, жалобно скуля и вздрагивая. Я чуть было не потеряла равновесие, но смогла удержаться, а в темную отвесную пропасть вместо меня посыпалась выскользнувшая из-под ног земля. Я слышала, как внизу у скал хрипло лает черный пес, который не мог добраться до меня по крутому, скользкому склону, поэтому безостановочно кружил взад и вперед по пляжу. Последние несколько футов я практически проскользила на боку, пока наконец не почувствовала под ногами мягкий песок. В этот момент пистолет выскользнул у меня из рук, и я судорожно стала шарить вокруг себя, пока с облегчением не нащупала дуло. Фонарь я уже давно потеряла. Я даже не помнила, когда держала его в руках последний раз. Черная собака опять вприпрыжку направилась в мою сторону. Подождав, пока она приблизилась, я сделала обманное движение ногой и изо всех сил врезала ей пистолетом по голове. Псина жалобно завизжала. Похоже, ее никто не учил отражать нападение. Мое преимущество состояло в том, что я с самого начала понимала, какую опасность для меня представляет эта зверюга, а собачка только сейчас смогла оценить мое вероломство. Залаяв, она отпрыгнула назад. Я быстро сделала необходимый выбор. В северном направлении вдоль пляжа на целые мили тянулись отвесные скалы, линия которых прерывалась только на Харли-Бич, который был слишком удален от города, чтобы пытаться найти там убежище. Кроме того, путь на север мне преграждала собака. Справа же от меня пляж прилегал к городским границам и тянулся лишь на пару миль. Но для начала я устремилась к кромке океана, подальше от собаки. Она стояла на месте, пригнув голову и яростно лая. Волны уже облизывали мои кроссовки, и мне пришлось высоко поднимать ноги, чтобы преодолеть полосу прибоя. Я обернулась, держа пистолет в руке, и продолжила путь вброд.

Пес прыгал по берегу взад и вперед, лая уже не так часто.

Новая мощная волна толкнула меня в колени и окатила водой до пояса. Переведя дыхание от холодного шока, я взглянула назад и испуганно вздрогнула, увидев Чарли, застывшего на самой вершине скалы. Внешнее освещение в доме было теперь включено, и его мощная фигура рельефно вырисовывалась на этом фоне. Лицо казалось бледным в свете фонарей. Он смотрел прямо на меня. Я резко бросилась вперед, буквально продираясь сквозь воду, доходившую уже до живота, держа направление в сторону больших камней у южной оконечности пляжа. Наконец я добралась до этих самых скал – скользких и острых гранитных обломков, отколовшихся и скатившихся в море с прибрежных откосов, и стала карабкаться по ним. Мои движения сильно сковывали мокрые джинсы, плотно облепившие ноги, тяжелые, полные воды кроссовки и, конечно, пистолет, который я просто не имела права бросить.

Я пробиралась среди острых морских раковин и островков слизи. Один раз сильно поскользнулась, и что-то острое вонзилось сквозь джинсы в левое колено. Спрыгнув с камней на плотный песок, я увидела перед собой постепенно расширявшуюся полосу пляжа.

Из-за поворота берега огней дома Пауерса отсюда уже не было видно. И никаких признаков собак. Я понимала, что им бы вряд ли удалось сюда добраться, как бы они этого ни хотели. А вот насчет Чарли я была не так уверена. Мне приходилось гадать, спустился ли он на берег по деревянной лестнице и шел за мной по пляжу или же спокойно ждал где-то в засаде. Опасаясь, я оглянулась назад, но нависавшая за спиной береговая скала не пропускала оттуда ни единого лучика света. Пожалуй, все, что ему оставалось делать, это снова вернуться к своей машине. И, следуя параллельным маршрутом, он легко мог перехватить меня на другом конце пляжа. Рано или поздно мы оба окажемся на Людлов-Бич, но поворачивать назад я уже не решилась. Пляж, на который я выскочила, Харли-Бич, был для меня не самым удачным местом – слишком далеко от трассы и от города, чтобы рассчитывать на какую-то помощь. Стиснув зубы, я опять перешла на бег, не имея представления, куда мне удастся добежать. Липкая и холодная одежда плотно облепила тело, но главная мысль была о пистолете. Я уже роняла его однажды, когда пробиралась через скалы, и он чуть было не исчез на дне морском. Не думаю, чтобы в него попала соленая вода, хотя трудно сказать наверняка. Я уже присмотрелась в темноте, успев заметить, что весь пляж покрыт камнями и выброшенными на берег водорослями. Если помедлить, то Чарли доберется сюда другим путем и я окажусь в ловушке. Я опять обернулась: никаких признаков погони, все звуки перебиваются шумом прибоя. Похоже, Чарли здесь еще не было. Когда я бывала в свое время на Людлов-Бич, то, помнится, он всегда был забит проезжающими мимо по шоссе автомобилистами. По мере того как я бежала, страх несколько улегся, а всплеск адреналина в крови подавил все остальные чувства, кроме желания спастись. Ветер стих, но я промокла до костей, и было ужасно холодно. Пляж снова сузился, и мне пришлось бежать по мелководью, прокладывая путь по полосе прибоя. Я старалась держаться из последних сил, но не знала, насколько этих сил еще хватит. Слева от себя я заметила деревянную зигзагообразную лестницу, ведущую с пляжа наверх. На фоне густых зарослей кустарника, прилепившихся на откосе, выбеленные солнцем и ветром перила почти светились в темноте. Я проследила взглядом, куда вели ступеньки. Судя по всему, наверху находился Прибрежный парк, разбитый вдоль всего склона. Там были автостоянки и через дорогу – дома. Я ухватилась рукой за перила и начала подниматься, тяжело дыша и чувствуя, как болят колени. Добравшись до верха, огляделась, и сердце у меня чуть не остановилось.

Чуть повыше я увидела хорошо мне знакомый "Мерседес-450", принадлежавший Чарли Скорсони и обшаривавший сейчас лучами фар ограду парка. Я торопливо пригнулась и снова стала спускаться по ступенькам, издав непроизвольный мяукающий звук. Я задыхалась, а грудь горела огнем. Спрыгнув на песок, я снова перешла на бег, постепенно убыстряя темп. Песок здесь оказался рыхлый и слишком мягкий, поэтому я отклонилась правее, пока не добралась до влажной и плотно утрамбованной прибрежной полосы. По крайней мере сейчас я хоть согрелась, но мокрая одежда по-прежнему больно натирала тело, а со склеенных солью волос непрерывно скатывались капельки морской годы. Левое колено жгло от боли, и я чувствовала, как по ноге медленно сочится теплая струйка. На этот раз пляж заканчивался не камнями, а целой скалой, торчавшей на фоне непроглядной черноты океана, словно гигантский пирог. Я снова вошла в волны прибоя, который чуть не утащил меня в море, когда я огибала скалу. Впереди уже виднелся Людлов-Бич. Я чуть не зарыдала от радости. Преодолевая боль, снова побежала, чтобы быстрее достичь спасительной цели. Я уже заметила впереди огни и темные метелки пальм на фоне сереющего неба. Я перешла на трусцу, постаралась наладить дыхание и наконец остановилась, в изнеможении согнувшись пополам. Во рту у меня пересохло, а по лицу катились капли то ли пота, то ли морской воды.

Щеки пылали, а глаза жгло от попавшей в них соли. Утерев рот тыльной стороной ладони, я снова двинулась вперед, на этот раз уже шагом. Новый приступ страха заставил сердце бешено метаться в грудной клетке.

Этот участок пляжа, сероватый в темноте, выглядел чистым и ухоженным, широким крылом уходя в левую сторону, где высокие и отвесные скалы переходили в невысокий холмистый склон, плавно спускавшийся к песчаной полосе. Невдалеке я могла различить обширную автостоянку, а за ней – гостеприимные огни опустевшей улицы. Пляжная автостоянка обычно закрывается в восемь часов, и, похоже, сейчас она была уже закрыта. При виде бледно-голубого "мерседеса" Чарли меня словно током ударило – это был единственный автомобиль на пустынной, асфальтированной площадке. Его включенные фары косыми лучами освещали шершавые стволы выстроившихся вдоль нее пальм. И мне бы вряд ли удалось незаметно от него перескочить с пляжа на улицу. Темнота, которая, как казалось совсем недавно, вроде бы рассеялась, снова накинула свою черную вуаль. Я опять ничего не могла толком рассмотреть и определиться в этой непроглядной, словно дымовая завеса, темени. Далекие уличные огни показались мне чьей-то глупой, своенравной и злой выдумкой, потому что, по сути дела, сейчас они ничего для меня не освещали, а лишь дразнили, указывая путь к спасению, которым я все равно не могла воспользоваться. А где же он сам? Может, сидит в автомобиле, внимательно осматривая пляж в ожидании, когда я выскочу на него? А возможно, стоит среди пальм рядом с пляжем?

Я снова двинулась вдоль прибоя в правую сторону.

Ледяная вода остудила мою кровь, но я упорно рассекала плещущие у самых колен волны. Здесь он меня вряд ли засечет, и хотя я сама сейчас его не вижу, он тоже не сможет меня заметить. Когда я отошла уже достаточно далеко, мне пришлось почти полностью погрузиться в воду и то вплавь, то шагом пробираться по неровному дну около самых волноломов. Изо всех сил я оберегала от воды пистолет ценой ноющей боли в руках и онемевших пальцев.

Волосы, словно легкий газовый шарфик, колыхались у самого лица. Периодически я наблюдала за пляжем, ожидая увидеть Чарли, хотя что-нибудь там рассмотреть было довольно трудно. Фары его машины продолжали ярко гореть. Но ничего и никого я пока не заметила. Я была уже примерно в двух сотнях ярдов от дальнего левого края автостоянки, как вдруг увидела там площадку для отдыха: небольшая палатка, пальмы, столики для пикника, мусорные баки и телефоны-автоматы. Я стала осторожно выбираться на берег, решив добраться до этого места, но продолжая держаться правее. Он мог скрываться где угодно, просто прятаться в тени. На мелководье волны захлестывали меня до колен и снова откатывались назад, а вода струйками выливалась из кроссовок. Наконец я выбралась на влажный песок и неторопливо направилась в сторону стоянки, все время вглядываясь в темноту и ожидая его появления. Он не мог одновременно контролировать все участки. Присев на корточки, я скользнула взглядом в левую сторону. Вынужденная приостановить свое лихорадочное бегство, я была опять охвачена прежним ощущением страха, по спине и груди разлился ледяной холодок, а в горле пульсировал непроизвольный слабый стон. Не раздумывая я быстро сбросила джинсы и кроссовки.

Палатка, небольшое приземистое строение из шлакоблоков, выглядела необитаемой, окна на ночь были закрыты ставнями. Погружаясь по щиколотку в сыпучий песок, я обошла ее справа. На суше я чувствовала себя не столь уверенно, как в волнах прибоя. Я стремительно отпрыгнула, самым краешком глаза успев заметить, что он стоял там, слева от меня. Снова припав к земле и рассчитывая, что он меня не разглядел, я поползла по-пластунски, отталкиваясь локтями. Добравшись до чернильно-густой тени пальм, которая выделялась даже на фоне серой ночной темноты, я еще раз оглянулась влево и снова различила его фигуру. На нем была белая рубашка и темные брюки.

Он скрылся в тени пальмовых деревьев рядом со столиками для пикника. Позади меня умиротворенно рокотал могучий океан, служивший роскошной декорацией для маленькой пьесы под названием "Кошки-мышки". Справа от себя я обнаружила цилиндрический мусорный бак высотой примерно до груди, с крышкой на петлях. Услышав звук мотора автомобиля Чарли, я с удивлением обернулась: неужели он уезжает? Может, ему показалось, что он упустил меня и поэтому решил перехватить где-нибудь дальше на пляже? Пока он разворачивался, я подскочила к мусорному баку, одним рывком подняла крышку и, перебросив ноги через край, устроилась на куче отбросов, состоявших из бумажных стаканчиков, тарелок, объедков и прочей дряни. Как следует придавив мусор задом, я просунула ноги поглубже и поморщилась от отвратительной вони. Правая нога погрузилась во что-то липкое и холодное, зато мусор прямо подо мной был горячий, словно компост, медленно перегорающий под действием бактерий. Я немного приподняла голову и выглянула в щель, образованную неплотно прилегающей крышкой. Автомобиль Чарли направлялся точно в мою сторону, а его фары упирались в мое убежище. Я быстро скрючилась, а глаза чуть не выскочили из орбит от стука бешено заколотившегося сердца.

Оставив фары включенными, он вышел из машины. У себя в баке я увидела тонкий отраженный лучик света. Хлопнула дверца. Послышался звук его шагов по бетону:

– Кинси, я знаю, ты где-то здесь, – сказал он.

Я старалась не двигаться. И даже не дышать.

Тишина.

– Кинси, тебе не стоит меня бояться. Господи, неужели ты этого не понимаешь? – произнес он очень настойчиво, мягко, убедительно и огорченно.

Может, я и вправду ничего не понимаю? Голос у него сейчас был такой же, как всегда. Опять тишина. Я слышала его удаляющиеся от меня шаги. Немного выждав, опять выглянула через щель. Он застыл в десяти футах от меня, уставившись на океан. Постояв немного, расслабленно опустив плечи, он вдруг обернулся. Я снова втянула голову. Послышались приближающиеся шаги.

Сжавшись в комок, дрожащими руками я подняла пистолет дулом вверх. Может, я просто сошла с ума? И веду себя, как полная идиотка? Я всегда ненавидела играть в прятки. В детстве мне в эту игру никогда не везло. Стоило кому-нибудь просто оказаться рядом с моим укрытием, и я сразу выскакивала, потому что от жуткого напряжения вполне могла обмочиться. Я почувствовала подступающие слезы. "О Боже, только не сейчас!" – пронеслась лихорадочная мысль. Мой страх постепенно перерастал в нестерпимую боль. Каждый удар сердца вызывал настоящее мучение, а в ушах слышались резкие толчки от подскочившего кровяного давления. Похоже, он уже догадался, где я прячусь.

Крышка бака медленно приподнялась. На золотистых щеках Чарли отражался яркий свет фар. Он взглянул на меня. В его правой руке я заметила кухонный нож с острым десятидюймовым лезвием.

И тогда я спустила курок.

* * *


Полиция Санта-Терезы провела короткое расследование, но по его окончании никаких обвинений предъявлено не было. Дело Лоренса Файфа пополнилось лишь моим отчетом, направленным главе отдела расследований и сбора информации, который признал, что применение оружия было вполне законным, поскольку «соответствовало правам и обязанностям», закрепленным за мной по роду деятельности. Еще осталась копия чека на неистраченную часть аванса, которую я вернула Никки. За все про все я заработала 2978 долларов и 25 центов, включая оплату счетов, связанных с этим 16-дневным расследованием. По-моему, это вполне справедливо. От того выстрела я до сих пор не приду в себя. Ведь из-за него я попала в одну компанию с вояками и маньяками. Никогда и никого убивать я не собиралась. Хотя если подумать, то же самое могли бы сказать и Гвен с Чарли. Конечно, все уляжется, и через пару недель я снова смогу заниматься своим делом. Но уже никогда не стану той, что была раньше. Мы вечно стремимся упростить свои проблемы, но из этого обычно ничего не выходит, и в конце концов все равно остаемся наедине с самими собой.

С искренним уважением,

Кинси Милхоун


notes


Примечания


1


Адвокат дьявола – в католической церкви человек, выступающий на церемонии канонизации святого в качестве оппонента с целью опорочить святость канонизируемого.


2


Соленое озеро на юго-западе США.


3


Фирма в США по производству кухонной утвари, в основном пластиковых контейнеров, реализующая продукцию через многочисленных рекламных агентов.


4


День всех святых, отмечаемый в США 1 ноября. Связан с древними кельтскими поверьями о нечистой силе и знаменует встречу осени и зимы. В этот день люди, в основном дети, надевают карнавальные костюмы и участвуют в представлениях.


5


Речь идет о Нижнекалифорнийской впадине.


6


Национальный праздник США в честь первых колонистов. Отмечается в последний четверг ноября.