Таинственный берег Сьюзан Ховач «Таинственный берег» принадлежит перу популярной английской писательницы Сьюзен Хоувотч — автору остросюжетных женских психологических романов. …Безлюдный скалистый берег на юге Англии… Здесь десять лет назад трагически погибла молодая женщина. Ее смерть окутана непроницаемой тайной… Сегодня та же беда подстерегает юную жену миллионера. Все зависит от того, удастся ли раскрыть тайну десятилетней давности… Сьюзен Хоувотч Таинственный берег Пролог За окном копошился, пульсировал и рычал ночной город, но в комнате царило спокойное безликое молчание мягко освещенного, устланного толстыми коврами гостиничного номера. Джон подошел к окну. Шестью этажами ниже по направлению к Беркли-стрит бесшумно полз красный автобус. Ощущение изолированности усиливалось атмосферой покоя в комнате. Мерцали полированные поверхности мебели, белые наволочки на кровати были гладкими и без единого пятнышка. Вдоль стены выстроились в безукоризненном военном строю чемоданы. Он был один в безбрежном городе, незнакомец, возвращающийся в забытую страну. И, стоя у окна, глядя на мир внизу, Джон понял, как глупо было надеяться на то, что ему удастся вернуться в прошлое, приехав в город, где он родился. Минут десять он распаковывал вещи, потом закурил сигарету. На кровати лежала вечерняя газета: его лицо улыбалось с фотографии в колонке светской хроники. И, поднимая газету, он вновь ощутил предательский удар нереальности, как будто это лицо на снимке было не его, а строчки под фотографией сообщали о человеке, которого он не знал. Они, конечно, называли его канадцем, было сказано, что он миллионер. Там упоминалось о связях его матери в высшем свете, а также о его невесте-англичанке. Мать должна была прочитать это час или два назад, когда вечернюю газету доставили в ее особняк на Халкин-стрит. Джон сомневался в том, захочет ли мать увидеть его после десятилетней разлуки. Он ни разу ей не написал. Когда Джон сказал Саре, что они с матерью не поддерживают отношений, она была так изумлена, что он смутился. Но легко оправдался и больше об этом не думал. Сара выросла в счастливой семье и не представляла себе, что отношения детей и родителей могут быть иными. Оказавшись вне комфортабельной тихой заводи, которую создали ей родители, девушка растерялась. Джон потому и хотел жениться на Саре, что она не принадлежала тому миру, в котором он жил и работал. Когда они поженятся, думал Джон, то однажды вечером, вернувшись домой из конторы, он наконец сможет забыть о ней. Сара будет ждать его… Они будут говорить о разных интересных вещах, после обеда он будет играть на рояле… Джон обязательно сделает так, чтобы Сара поняла, как он ей благодарен за чудесный покой… Она будет любить его потому, что он будет защищать ее от жестокостей жизни. Джон нуждался в Саре больше, чем она в нем. Это будет так не похоже на прошлое. Он не должен сейчас думать о ней. Он не может, не будет о ней думать… Но он думал. Здесь, в Лондоне, он встретит Джастина, а как только его увидит, то станет думать о Софии… Чепуха! Джастин — девятнадцатилетний англичанин, получивший традиционное британское образование в школе и теперь, вероятно, свою первую работу в Сити. Он должен думать о спортивных машинах, вечеринках, хорошеньких девушках, а летом — о крикете. Джастин должен быть так же невероятно далек от Софии, как Лондон от Торонто, и при встрече с ним не будет жестоких воспоминаний, этой ужасной, иссушающей боли. Резкий звонок взорвал спокойную тишину комнаты. Джон поднял трубку. — Слушаю. — Вас вызывают, мистер Тауерс. — Спасибо. Последовал щелчок, а потом — молчание. — Алло! — Джон напряженно вслушивался. Опять пауза. Кто-то на другом конце линии легко и коротко вздохнул. — Алло! — повторил Джон. — Кто это? Внезапно он ощутил леденящий холод. А незнакомый голос мягко прошептал в трубку: — Добро пожаловать домой, мистер Тауерс. Ваша невеста знает, как вы убили свою первую жену десять лет назад? Часть первая Глава первая Еще чуть-чуть, и Джастин Тауерс не купил бы вечернюю газету. В половине шестого он ушел из офиса, глаза устали от цифр, а перспектива возвращения домой на метро показалась ему на редкость отвратительной. Он ненавидел в час пик протискиваться в бесконечном потоке безликих людей через длинные сырые коридоры. На мгновение вспомнилось детство… под голубым небом, рядом с морем желтые стены и белые жалюзи в Клуги… Воспоминание ушло, и он увидел, что стоит в нерешительности возле одного из входов в метро, выхлопные газы обжигают легкие, и рев машин заполняет уши. По ту сторону улицы автобус номер девять полз по своему маршруту к Ладгейтскому цирку. Джастин быстро решился, перебежал дорогу и вскочил в автобус, когда тот глубоко вклинился между припаркованными машинами. Когда автобус добрался до Грин-парк, Джастин так устал от бесконечных остановок в сплошной автомобильной давке, что вышел из автобуса и без колебаний направился к подземке. Он отчаянно устал и, чтобы не скучать на последнем отрезке пути, купил вечернюю газету. Джастин бросил взгляд на первую страницу, все еще испытывая ненависть к переполненному поезду и вспоминая Клуги в тот яркий летний день много лет назад. Флип лежит на спине, его длинный хвост красиво развевается на зеленой лужайке. Из открытых окон дома доносятся глубокие, мягкие звуки рояля, в белом кресле-качалке на противоположном конце лужайки лежит в расслабленной позе женщина. На столике рядом — миска черешни. Он подходит и просит черешни, женщина сладко зевает, потом радостно улыбается и извиняющимся тоном говорит на своем странном английском: «Но ведь ты ужасно растолстеешь, Джастин!» Потом притягивает его к себе, целует и разрешает съесть столько черешни, сколько ему хочется. Одним из самых четких воспоминаний о тех днях было чувство голода. Тогда он все время хотел есть, и дни были наполнены корнуоллским кремом и корнуоллскими пирожными до тех пор, пока тот человек, который проводил так много времени за роялем, не сказал ему: пора бы им обоим начать делать упражнения, а то Джастин станет таким толстым, что не сможет двигаться. После чая они вдвоем спускались в бухту по дорожке, ползущей вдоль обрыва, туда, где у кромки воды высятся Пологие Скалы. На особенно крутых участках обрыва мужчина помогал мальчику. Спустившись к самой воде, они некоторое время лежали на солнце и наблюдали бесконечное движение моря, следили за тем, как волна с шипением набегала на скалистые рифы. Джастин был счастлив тогда. А потом был тот самый уик-энд, который подкрался потихоньку, разрушая безоблачное будущее, и мир наполнился болью, недоумением, горем… В доме появилась бабушка. Она выглядела очень элегантно в голубом костюме. «Ты поедешь со мной, мы будем теперь жить вместе, дорогой мой. Это будет так чудесно, правда? Для тебя намного лучше будет жить в Лондоне, чем в этом скучном медвежьем углу… Что? Но разве папа тебе не объяснил? Нет, конечно, ты не можешь поехать с ним за границу! Он хочет, чтобы ты рос и учился в Англии. Не может ведь девятилетний мальчик сопровождать отца во всех его поездках. Почему он не написал? Ну, дорогой мой, просто потому, что он никогда не пишет писем. Бог мой, мне это известно лучше, чем кому-либо другому! Надеюсь, он пришлет тебе что-нибудь на Рождество и ко дню рождения. Если только не забудет. Это было бы очень похоже на него. Он всегда забывал про день моего рождения, когда уезжал в свою школу». И он забыл. Вот что ужасно. Он забыл, и Джастин не получил от него ни слова. Поезд прогрохотал по темному туннелю, и внезапно он оказался опять в настоящем: воротник рубашки влажный, в руке — скомканная газета. Бесполезно думать о прошлом. Оно ушло, забыто, и Джастин уже давным-давно выучился не терять время на напрасные огорчения. Еще мальчиком он знал, что никогда не увидит своего отца, а сейчас и не желал его видеть. Все отношения, когда-либо существовавшие между ними, были разорваны давным-давно. В вагоне стало свободнее, и Джастин, сложив газету вдоль, начал механически переворачивать четвертушки страниц. Фотография попалась ему на глаза пятью секундами позже. «Джон Тауерс, канадский миллионер…» Он ощутил шок — вспышку белого огня в голове. Когда он вышел из поезда на станции Кингстон-бридж, то чувствовал себя больным и слабым, как будто его только что вырвало. Джастину даже пришлось на минуту присесть на одну из скамеек, стоящих на платформе, прежде чем пробивать себе путь наверх. Кто-то остановился спросить, хорошо ли он себя чувствует. Наверху, на улице, он на мгновение приостановился в водовороте пешеходов, а затем очень медленно выбросил газету в урну для мусора и пешком отправился домой, к бабушке. В доме на Консет Мьюс Камилла открыла верхний ящик туалетного столика, вынула пузырек и вытрясла на ладонь две маленькие таблетки. Конечно, нельзя принимать сразу две, но если изредка — ничего страшного. Врачи всегда излишне осторожны. Приняв лекарство, она вернулась к туалетному столику и тщательно восстановила грим, обращая особое внимание на глаза и морщинки в углах рта. Камилла внимательно смотрела в зеркало — следы пережитого потрясения еще заметны, несмотря на косметику. Она вновь подумала о Джоне. Если бы только удалось утаить это от Джастина… Наверняка Джон приехал только из-за своей английской невесты или, быть может, по какому-нибудь деловому вопросу и не имел намерения увидеться с кем-нибудь из родственников. Джастин был бы травмирован, если бы его отец не сделал попытки увидеться с ним. Ярость внезапно проявилась комом в горле, болью в глазах. Это чудовищно со стороны Джона, думала Камилла, до такой степени отмежеваться от своей семьи; чтоб даже не сообщить родной матери о том, что он приезжает в Англию после десяти лет отсутствия. — Дело не в том, хочу ли я его видеть, — сказала она вслух. — Мне наплевать, приедет он повидать меня или нет. Это просто вопрос принципа. Слезы опять обожгли ей щеки, оставляя необратимые следы на напудренном лице. Камилла непроизвольно встала и как слепая подошла к окну. Предположим, Джастин узнает, что его отец в Лондоне. Предположим, он увидится с Джоном и неизбежно будет тянуться к нему, пока не окажется полностью под его влиянием… Хорошо, конечно, уговаривать себя, что Джастин — взрослый, уравновешенный, разумный девятнадцатилетний человек, на которого едва ли кто-то может повлиять. Отец безжалостно бросил его… Но Джон так привык подчинять себе всех, кто находится в пределах его досягаемости… Если он захочет забрать у нее Джастина… Нет, он, конечно же, не захочет. Когда Джон вообще что-нибудь делал для Джастина? Это она его вырастила. Джастин принадлежит ей, а не Джону, и Джон поймет это так же ясно, как понимает она. Воспоминания болью застилали глаза. Джон всегда был такой. Всегда. С самого раннего детства. Все эти няни, гувернантки — ни одна ничего не могла с ним поделать. Он никогда никого не слушался, всегда боролся за то, чтобы навязать свою волю всем вокруг, и делал именно то, что хотел, когда хотел и как хотел. Камилла вспомнила, как отправила его в закрытую школу на год раньше, чем полагалось, потому что не могла больше найти с ним общего языка. Он не скучал о ней — наслаждался независимостью; там появились новые территории для завоевания, другие мальчики, его сверстники. На них можно было влиять, задирать их, поражать или насмешничать, в зависимости от настроения. А рояль… — Бог мой! — громко сказала она в пустой комнате. — Этот кошмарный инструмент! Он увидел рояль, когда ему было пять лет, попробовал играть, но у него ничего не получилось. Этого было достаточно. Он не делал передышки до тех пор, пока полностью не овладел инструментом. Она помнит его непрерывные упражнения — шум, постоянно действовавший ей на нервы. Позднее появились девушки. Каждая была для него вызовом. Он начал стремиться завоевывать мир, когда подрос полностью, чтобы его разглядеть. Она помнила свои мучения, когда он попадал в какую-нибудь немыслимую переделку. Было больно, когда он смеялся, передразнивая ее гневные интонации. И сейчас его издевательский смех все еще стоял в ушах. Когда ему было всего девятнадцать, началась история с этой маленькой сучкой — гречанкой из третьеразрядного ресторана в Сохо, безрассудная женитьба. Он вдруг забросил все дела в Сити… Оглядываясь назад, она горько недоумевала, кто тогда был больше в ярости — ее первый муж или она сама. Но Джона это не волновало. Он просто рассмеялся и отвернулся от них, как будто родители значили для него еще меньше, чем его будущее, которое он так внезапно отбросил. После этого она его почти не видела. За ее отказ принять его жену Джон отплатил тем, что перебрался жить на другой конец Англии. После женитьбы он общался с матерью только тогда, когда это было нужно ему. Например, когда умерла София. Тогда он позвонил довольно быстро. «Я уезжаю за границу, — сказал он. — Ты ведь позаботишься о Джастине?» Только и всего. Как будто она была служанкой, которой можно приказать между делом. Она часто спрашивала себя, почему ответила «да», если намеревалась сказать: «Пусть кто-нибудь другой делает за тебя черную работу». Но вместо этого согласилась. Джастин оказался у нее, а Джон — в Канаде… И ни разу ей не написал. Камилла не ждала, что сын будет сообщать о себе. Но была уверена: поскольку она взяла на себя заботы о его ребенке, он будет поддерживать с ней связь. А он ни разу не написал ей. Сначала она не могла поверить в это. Думала: «Со следующей почтой письмо придет». Или: «Напишет на следующей неделе». Но писем не было. Слезы обжигали ей щеки, она быстро вернулась к туалетному столику, раздраженно пытаясь вновь привести в порядок грим. «Это потому, что я в ярости», — сказала себе, словно оправдываясь перед кем-то. Камилла посмотрела на часы. Джастин скоро будет дома. Быстро вытерла бумажной салфеткой слезы и потянулась к коробочке с пудрой. Сейчас важен темп. Джастин не должен видеть ее в таком состоянии… Интересно, хоть кто-нибудь получал известия от Джона? Возможно, он писал Мэриджон. Она ничего не знала о Мэриджон после ее развода с Майклом. Она и Майкла не видела с прошлого Рождества, когда они неожиданно встретились на одном из этих отчаянно скучных коктейлей. Ей всегда нравился Майкл. Джон никогда не обращал на него внимания, предпочитая этого ужасного человека — как же его звали? Она хорошо помнила, что видела его имя на страничке светской хроники… Александер, внезапно вспомнила она. Вот оно. Макс Александер. Щелкнул замок входной двери, и кто-то вошел в холл. Джастин вернулся. Камилла нанесла завершающие штрихи на лицо, встала и вышла на лестничную площадку. — Джастин? — Привет, — откликнулся он из гостиной. Его голос звучал спокойно. — Где ты? — Иду, иду. «Он не знает, — подумала она. — Не видел газету. Кажется, все обойдется». Камилла прошла через холл в гостиную. Потянуло холодком. В глубине комнаты на высоких окнах мягко колыхались занавески. — А, вот ты где, — сказал Джастин. — Как дела, дорогой? Надеюсь, день был удачным? — Хм. Она поцеловала Джастина и внимательно на него посмотрела. — Кажется, ты не очень в этом уверен. Он посмотрел в сторону, подошел к камину, взял пачку сигарет, подержал ее в руке, положил обратно, прошел вдоль окон. — Твои цветы прекрасно себя чувствуют, — сказал Джастин рассеянно, выглядывая во внутренний дворик, потом неожиданно повернулся и застал бабушку врасплох: в этот момент она не контролировала себя, и каждая черта лица и изгиб тела выражали напряженность. — Джастин?.. — Да, — сказал он безмятежно. — Я видел газету. Он дошел до софы и сел, подобрав «Таймс». — На фотографии он не очень похож на себя, правда? Понять не могу, зачем он приехал в Лондон. Так как ответной реплики не последовало, Джастин начал просматривать колонку светских новостей, но быстро переключился на середину газеты. В комнате был слышен шелест перелистываемых страниц, наконец он поинтересовался: — Что сегодня на обед? Жареное мясо? — Джастин, дорогой… — Камилла быстро шла к софе, возбужденно жестикулируя, голос ее звучал напряженно, на высокой ноте. — Я представляю, что ты должен сейчас чувствовать… — Не понимаю, как тебе это удается, ба. Потому что, если говорить абсолютно откровенно, я ничего не чувствую. Все это для меня ничего не значит. Она в упор смотрела на внука. Он спокойно взглянул на нее и снова уставился в газету. — Я понимаю, — сказала Камилла, резко отвернувшись. — Ты, конечно же, не будешь с ним общаться? — Конечно, нет. А ты? — Он аккуратно свернул газету и встал. — Я уеду после обеда, ба, — сказал он, направляясь к двери. — Домой, думаю, вернусь около одиннадцати. Постараюсь не очень шуметь. — Хорошо, — медленно сказала она. — Да, да, хорошо, Джастин. Дверь мягко закрылась, и Камилла осталась одна в тишине комнаты. Она почувствовала облегчение от того, что мальчик, кажется, выработал разумный подход к этой ситуации, но не могла избавиться от беспокойства и в путанице взбудораженных мыслей вдруг стала сравнивать полное самообладание внука с постоянными притязаниями Джона на независимость. Ева никогда не покупала вечерних газет — просто потому, что у нее обычно не было времени их читать. Путь из офиса на Пиккадилли, где она работала, до ее квартиры на Девис-стрит был слишком коротким, а как только она приходила домой, почти всегда начиналась обычная спешка — принять ванну, переодеться, а тут уже пора и уходить. Если оставалась вечером дома, начиналась еще большая спешка — принять ванну, переодеться, приготовить все для праздничного обеда. Газеты играли в ее жизни совсем незначительную роль, и вечерний выпуск газеты значил не больше, чем все остальное. Именно в этот вечер Ева как раз кончила переодеваться и погрузилась в сложный процесс изменения своего лица при помощи косметики, когда неожиданный посетитель ворвался в квартиру и нарушил ее тщательно рассчитанный график. — Я просто подумал, дай-ка загляну к ней… Надеюсь, ты не возражаешь. Я хочу сказать, я не помешал, а? Чтобы избавиться от него, потребовалось не меньше десяти минут. Наконец он убрался, забыв вечернюю газету, как будто умышленно оставил свою метку в комнате, где отнял так много драгоценного времени. Ева сунула газету под ближайшую диванную подушку, моментально унесла пустые стаканы на кухню, с глаз подальше, и быстро вернулась, чтоб добавить заключительные штрихи к гриму. А гость явно запаздывал. Вся эта паника и гонка — попусту. В конце концов у Евы оказалось свободное время; она вытащила вечернюю газету из-под подушки, рассеянно прошла на кухню, чтобы положить ее в мусорное ведро, но заколебалась. Пожалуй, газета пригодится, чтобы завернуть копченую грудинку, которая осталась с прошлого уик-энда и начинала потихоньку портиться. Лучше сделать это сейчас, когда у нее есть несколько свободных минут, а то к следующему уик-энду… Через секунду грудинка была забыта. «Джон Тауерс, канадский миллионер…» Тауерс. Похоже… Да нет, нет, конечно. Этого быть не может! Джон без инициала X. Джон Тауерс. Тот самый. Канадский миллионер. Нет, это не может быть он. Но Джон уехал за границу после того, что случилось тогда в Клуги… Клуги! Забавно, что она все еще помнит это название. Она видела все так отчетливо. Дом желтого цвета с белыми ставнями, фасадом к морю, зеленую лужайку в саду, склон горы, спускающейся к бухте. Забытый Богом уголок, подумала она, когда впервые увидела его. Четыре мили до ближайшего города, две мили от автомагистрали, конец проселочной дороги, которая ведет в никуда. Но, в конце концов, ей никогда не придется ехать туда снова. Она была там всего один раз, и этого раза ей, безусловно, хватит до конца жизни. «… Остановился в Лондоне… Невеста — англичанка…» Остановился в Лондоне. Наверняка в одном из самых известных отелей. Будет легко выяснить, в каком именно… Если бы она хотела выяснить. Чего она, конечно, не хотела. Или хотела? «Джон Тауерс, — думала она, в оцепенении глядя на неясную фотографию. — Джон Тауерс. Эти глаза… Ты смотришь в них — и внезапно забываешь о боли в спине, или о сквозняке из открытой двери, или о тысяче других утомительных мелочей, которые могли беспокоить тебя в данный конкретный момент. Ты можешь ненавидеть фортепиано и считать музыку скучной, но, как только он прикасается к клавишам, ты чувствуешь, что не слушать невозможно. Он двигается, смеется или показывает что-то совсем обыкновенное, а ты не можешь отвести от него глаз. «Бабник», — решила я, встретив его впервые, но потом вечером в нашей комнате Макс сказал со смешком: «Джон? Бог мой, ты разве не заметила? Моя дорогая девочка, он влюблен в свою жену. Оригинально, правда?» Его жена. Ева положила газету и нагнулась, чтобы подобрать упавшие страницы. Ей показалось, что руки и ноги одеревенели и болят, как будто она поднимала тяжести. Ей вдруг стало холодно. Машинально бросив газету в мусорное ведро, она ушла из кухни и обнаружила, что зачем-то входит в пустую гостиную, в которой царит мертвая тишина. Итак, Джон Тауерс опять вернулся в Лондон. У него чертовски крепкие нервы. Вероятно, подумала она, лениво перебирая пальцами кромку занавески и глядя в окно, вероятно, было бы весьма забавно вновь встретить Джона. Плохо только то, что он наверняка забыл о ее существовании и сейчас намеревается жениться на девушке, которую она никогда не видела. Но было бы интересно проверить, будут ли эти глаза и это сильное тело так же заражать ее тем странным восторгом и лишать присутствия духа даже сейчас, через десять лет? Или на этот раз она сможет смотреть на него беспристрастно? Если он привлекал ее только сексуально, возможно, во второй раз он не произведет на нее такого сильного впечатления… Но было что-то еще… Она вспомнила, как пыталась объяснить Максу, сама не зная, что именно она хочет объяснить: «Это не просто секс, Макс. Это что-то еще. Это не просто секс». А Макс спросил со своей привычной усталой, циничной улыбкой: «Не просто? Ты абсолютно уверена?» Макс Александер. Отвернувшись от окна, она подошла к телефону и после минутного колебания встала на колени, чтобы достать телефонный справочник. Макс Александер лежал в постели. На свете существовало только одно место, которое он предпочитал постели, — за рулем своей гоночной машины, но врач посоветовал ему в этом сезоне воздержаться от гонок, и ему приходилось проводить большую часть времени в постели. В этот вечер он только что пришел в себя после недолгого и неглубокого сна и потянулся за сигаретой, когда зазвонил телефон. Он поднял трубку. — Привет, Макс. — Женский голос на другом конце линии был незнаком. — Как поживаешь? Он заколебался, ощутив досаду. Черт бы побрал этих женщин с их вечной таинственностью и холодными голосами профессиональных «девочек по вызову», которые не смогли бы обмануть даже двухлетнего ребенка… — Это флаксмен девять-восемь-два нуля, — сказал он сухо. — Я думаю, вы ошиблись номером. — У тебя короткая память, Макс, — сказал голос на другом конце провода. — В самом деле, ведь не так уж много времени прошло с тех пор, как мы были в Клуги. После долгой паузы ему все же удалось вежливо задать вопрос телефонной трубке цвета слоновой кости: — С тех пор, как мы были где? — Клуги, Макс, Клуги. Не мог же ты забыть своего друга Джона Тауерса, а? Нелепо, но он не мог вспомнить ее имени. У него осталось ощущение чего-то библейского. Может быть, Руфь? Или Эстер? Черт побери, в церковном календаре должно быть куда больше женских имен, но даже ради спасения своей жизни он не смог бы вспомнить больше ни одного. Прошло уже почти четверть века с тех пор, как он открывал Библию в последний раз. — О, это ты, — сказал он, не придумав ничего лучшего. — Какой стороной повернулась к тебе жизнь на этом этапе? Для чего, черт возьми, она позвонила? После происшествия в Клуги он ее больше не видел, они пошли каждый своей дорогой. Это было десять лет назад. Десять лет — очень долгий срок. — Последние два года живу на Девис-стрит, — ответила она. — Работаю в должности управляющего в одной фирме на Пиккадилли. Торговля бриллиантами. Как будто ему не все равно. — Тебе, конечно, попалось на глаза сообщение о Джоне, — сказала она небрежно. — В сегодняшнем вечернем выпуске. — О Джоне? — Ты что, не видел газету? Он вернулся в Лондон. Они молчали. Мир внезапно сжался до размеров телефонной трубки цвета слоновой кости, и он почувствовал где-то под сердцем боль. — Он здесь уже несколько дней. Наверное, какие-нибудь дела. Я просто хотела знать, известно ли это тебе. Он тебе написал, что приезжает? — Мы перестали общаться с тех пор, как он уехал за границу, — резко сказал Александер и повесил трубку, не слушая ее ответа. Он с удивлением заметил, что вспотел, а его легкие все еще гнали кровь к сердцу в темпе, который заставил бы его врача забеспокоиться. Откинувшись на подушки, он постарался дышать более спокойно и сконцентрировал внимание на потолке. Все же женщины очень странные создания, они готовы на все, чтобы первыми сообщить неожиданную новость. Макс подозревал, что они при этом испытывают особенное возбуждение, ложное ощущение наслаждения. Женщина явно упивается самовольно присвоенной ролью диктора последних известий. — Джон Тауерс, — громко произнес он. — Джон Тауерс. Это помогло мало-помалу восстановить прошлое. Это утешало, успокаивало и позволяло посмотреть на ситуацию с точки зрения человека незаинтересованного, бесстрастного. Он долгое время вспоминал о Джоне. Как там у него шли дела в Канаде? И зачем он приехал после такого перерыва? Казалось столь очевидным, что после смерти жены он никогда, ни при каких обстоятельствах не вернется… Александер каменел, когда вспоминал о смерти Софии. Это было ужасно. Он помнил дознание, врачей, разговоры с полицейскими, как будто это было вчера. Коронерский суд в конце концов вынес вердикт: несчастный случай, хотя возможность самоубийства также обсуждалась. После этого Джон бросил дом, продал свое дело и через два месяца был уже в Канаде. Александер вытряс сигарету из пачки, медленно прикурил, глядя, как разгорается и тлеет ее кончик, соприкоснувшись с оранжевым пламенем. Но чем больше он вспоминал, тем четче работала мысль, все более набирая скорость и проясняясь. Они с Джоном вместе учились в школе. По правде говоря, у них было мало общего, но потом Джон увлекся гонками, и они стали видеться во время каникул, приезжая погостить друг к другу. Дома у Джона была странная жизнь. Его мать была женщиной светской, в ней было много снобизма, и он часто ссорился с ней. Родители Джона развелись, когда ему было семь лет. Отец, который, очевидно, был очень богат и весьма эксцентричен, после развода жил за границей и потратил большую часть своей жизни, снаряжая экспедиции к отдаленным островам в поисках разных ботанических диковин, так что Джон никогда его не видел. Была еще разная родня со стороны матери, но единственная родственница Джона, которую Александер видел, была по линии старшего Тауерса. Она на год моложе Джона и Александера, и ее звали Мэриджон. Незаметно для себя Макс мысленно перенесся в другой мир. Сейчас он был далеко, там, где синее море освещалось ярким солнцем, сиявшим в безоблачном небе. «Мэриджон», — подумал он и вспомнил, что они все называли ее одинаково. Ее имя никогда не сокращалось до «Мэри». Всегда была только Мэриджон, с равноценными ударениями и на первом, и на втором слоге. Мэриджон Тауерс. Она была привлекательна, Макс пытался ухаживать за ней, но не достиг ровным счетом ничего. Слишком уж много было вокруг нее разных юнцов, а она, похоже, предпочитала мужчин значительно старше. Александер так никогда и не сумел понять, о чем она думает. Он мог выносить загадочных женщин лишь в небольших дозах. Его всегда раздражала атмосфера таинственности, сгущавшаяся до непроницаемости… В конце концов она вышла замуж за юрисконсульта. Никто не знал почему. Он был посредственным и весьма заурядным парнем, довольно скучным, стойким традиционалистом. Звали его Майкл. Майкл-как-тебя-там-дальше. Так или иначе, они потом развелись. Александер не знал, что с ними стало в дальнейшем. Но раньше, чем Мэриджон вышла замуж за Майкла, Джон женился на Софии. Гречанка София, ко всеобщему изумлению, была официанткой и работала в одном из многочисленных кафе в Сохо. Джону было девятнадцать, когда он ее встретил, и вскоре они поженились. Это, естественно, вызвало огромное возмущение матери и ярость отца, который тут же бросил подготовку очередной экспедиции и прилетел в Англию. Были чудовищные скандалы с обеих сторон, и в конце концов старик вычеркнул сына из завещания и вернулся к своей экспедиции. Александер криво улыбнулся. Джону было наплевать! Он взял взаймы у матери несколько тысяч фунтов, уехал в противоположную часть Англии и завел дело по продаже домов, земельных участков и имений в Корнуолле. Деньги, конечно, вернул. В основном покупал коттеджи в лучших уголках Корнуолла, переоборудовал их, а затем выгодно продавал. Корнуолл был тогда очень популярным местом, и для такого человека, как Джон, имевшего капитал и способности к бизнесу, было сравнительно легко заработать себе на жизнь. Тем не менее он тогда не интересовался большими деньгами; все, что ему было нужно, — его жена, красивый дом в прелестном месте и рояль. Он, разумеется, все это получил. Джон всегда получал все, чего хотел. Внезапно воспоминания подернулись дымкой, они крутились и поворачивались, как вращающиеся ножи. Да, думал Александер, Джон всегда получал то, чего хотел. Он хотел женщину, и ему стоило только поманить ее пальцем; он хотел денег, и они плавно потекли на его счет; он почему-то хотел, чтоб ты стал его другом, и ты стал его другом. …А был ли ты его другом? Когда Джон уехал, как будто развеялись чары, и ты начал раздумывать: а были ли вы и в самом деле друзьями? Он опять подумал о женитьбе Джона. У них был только один ребенок, толстый и довольно непривлекательный, совсем не похожий ни на одного из родителей. Александер вспоминал уик-энды в Клуги тем летом, когда друзья Тауерса выезжали к нему в пятницу, иногда тратя на дорогу целый день, иногда проводя ночь с пятницы на субботу в дороге, и приезжали в субботу к ленчу. Это было долгое путешествие, но Джон и София великолепно принимали гостей, тем более что само место было идеальным для любого длинного уик-энда… В каком-то смысле там было чересчур уединенно, особенно для Софии, которая всю свою жизнь прожила в шумных перенаселенных городах. Без сомнения, она скоро устала от этого чудесного дома у моря, который Джон так любил. В последние месяцы своей жизни она стала очень беспокойной. Он вспоминал, какой была София: сладострастная лень, томная пластика, чудовищная скука, которая была упрятана под роскошную оболочку. Было бы намного лучше, если бы она оставалась в своем ресторанчике, переполненном людьми всех национальностей, и не меняла бурлящую жизнь Сохо на уединенную безмятежность этого дома у моря. Макс продолжал размышлять, наблюдая за горящей сигаретой, вспоминал бухту и скалы, на которые она упала. Упасть там легко, думал он тогда. Тропинку — ступеньки, выбитые в скалистом обрыве, — занесло песком. Обрыв не был слишком крут или высок, но скалы внизу — как множество острых зубов, только на самом берегу они сглаживались в террасы, ведущие к линии прибоя. Александер погасил окурок, раздавив столбик пепла. Там под обрывом было прелестное место. Джон часто ходил туда с ребенком. Макс видел сейчас все это так ясно: тот уик-энд, Клуги, веселый прием, которые так любила София. Он приехал с Евой, а Майкл — с Мэриджон. Больше никого не было. Джон пригласил еще одну пару, но в последнюю минуту выяснилось, что они не смогут приехать. Он видел Клуги глазами своей памяти. Старая ферма, которую Джон перестроил, в нескольких сотнях ярдов от моря. Стены — желтые, ставни — белые. Это было необычное, поразительное место. Позднее, когда все кончилось, он думал, что Джон продаст этот дом, но Джон не продал. Он продал свою фирму, а дом в Клуги так и не продал. Он отдал его Мэриджон. Придя вечером домой, Майкл Риверс тут же вывел машину из гаража и отправился в дальнюю поездку. Целью путешествия был дом в Суррее, в сорока милях от его квартиры в Вестминстере. В Гилфорде он остановился, чтобы перекусить в пивной, а затем двинулся дальше. Он приехал в Анселм Кросс вскоре после семи вечера, июльское солнце пламенело в небе за верхушками сосен на окружающих холмах. Его встретили недоуменно и не очень приветливо. По правилам, гостей по вторникам не пускали; игуменья была очень строга в этом отношении. Исключения делались только по неотложному поводу. — Вас, конечно, ожидают? — Нет, — сказал Риверс. — Но я думаю, она меня примет. — Подождите минутку, пожалуйста, — сказала отрывисто женщина и вышла из комнаты в водовороте черных юбок и покрывала. Майкл прождал около четверги часа в маленькой пустой комнате. Ему стало казаться, что его терпение подходит к концу, когда женщина наконец вернулась. Губы ее были неодобрительно поджаты. — Сюда, пожалуйста. Он шел за ней по длинному коридору, знакомая тишина душила его. На мгновение он попытался себе представить, каково это — жить в таком отрезанном от всего мира месте, быть запертым наедине со своими думами на долгие часы, но мысленно отпрянул в ужасе от такой возможности. Чтобы нейтрализовать кошмарные вывихи воображения, Майкл заставил себя думать о своих буднях, наполненных работой в офисе, приемом клиентов: о вечерах, которые он проводил в клубе, играя в бридж; о выходных днях, занятых гольфом и долгими прогулками. У него абсолютно не было времени, чтобы сесть и задуматься. Так было лучше. Когда-то, очень давно, он время от времени наслаждался уединением в безлюдном месте, но теперь старался, чтобы его мысли были заняты кем-то или чем-то таким, что абсолютно исключало любую возможность уединения. Монахиня открыла дверь. Когда Майкл перешагнул через порог, она прикрыла ее, и он услышал мягкий звук шагов — монахиня быстро и целеустремленно возвращалась назад по коридору. — Майкл! — произнесла с улыбкой Мэриджон. — Какой приятный сюрприз! Она поднялась и пошла к нему через всю комнату. В этот момент лучи солнца, проникавшие через окна, осветили ее прекрасные волосы. Внезапно он ощутил комок в горле, почувствовал резь в глазах; так и стоял перед ней, не способный заговорить, шевельнуться, почти потерявший зрение. — Дорогой Майкл, — услышал он ее голос с мягкими интонациями. — Иди сюда, сядь и расскажи мне, что происходит. Какие-нибудь дурные вести? В другом случае ты вряд ли пустился бы в такой долгий путь после рабочего дня. Она почувствовала его растерянность, но не поняла причину. Пока она шла к стульям, расположенным по обе стороны столика, ему удалось овладеть собой, и в следующую секунду он уже сидел напротив и ощупью искал портсигар. — Ты не возражаешь, если я закурю? — пробормотал он, уставившись на крышку стола. — Ни в какой мере. Угостишь меня сигаретой? Он удивленно взглянул на нее, выражение его лица вызвало у нее улыбку. — Я не монахиня, — напомнила она ему. — Я даже не послушница. Я просто нахожусь в «уединении». — Конечно, — неловко сказал он. — Похоже, я все время об этом забываю. И предложил ей сигарету. Он заметил, что она все еще носит обручальное кольцо. Пальцы, державшие сигарету, были такими же тонкими, как и прежде. — Ты седеешь, Майкл, — сказала она. — Наверное, слишком много работаешь. — Она затянулась сигаретой. — Какой странный вкус! Очень необычно. Будто редкий яд, несущий медленную наркотическую смерть… Ты долго не приезжал, Майкл. Месяцев шесть? — Семь. Я не был на Рождество. — Конечно! Теперь я вспомнила. Живешь в той же квартире в Вестминстере, да? Это смешно, но я совершенно не могу представить себе тебя в Вестминстере. Тебе надо опять жениться, Майкл, и жить в каком-нибудь фешенебельном пригороде вроде Ричмонда или Роухемптона, или где-нибудь еще в этом же духе. — Она по старой привычке выдохнула дым в потолок. — Как поживают твои друзья? Ты видел Камиллу с тех пор? Я помню, ты встретил ее где-то в гостях на Рождество. Наконец к Майклу вернулось самообладание. Он ощутил вспышку благодарности за то, что Мэриджон вела разговор, пока он не почувствовал себя лучше, и за то, что она нашла именно то начало разговора, которое было ему необходимо. Как будто она знала… Но нет, это невозможно. Невероятно. — Нет, — сказал он. — Я больше не видел Камиллу. — А Джастина? Она, наверное, знает. У него волосы зашевелились на голове — такая осведомленность просто сверхъестественна. — Нет, ты не видел Джастина, — ответила она на свой вопрос, прежде чем он успел произнести хотя бы слово. Он заметил, что она говорила медленнее, чем всегда, а глаза ее были устремлены в окно, они видели что-то такое, чего ему видеть не дано. — Думаю, я поняла, — сказала она наконец. — Должно быть, ты приехал ко мне поговорить о Джоне. Теперь их окружала абсолютная тишина, гигантская волна безмолвия захлестнула их. Он пытался представить себе, что находится в своем офисе и она просто очередная клиентка, с которой надо обсудить дело. Он старался что-то сказать, но слова не шли с языка. — Он вернулся. В первый раз за все время она посмотрела на него в упор, ее взгляд был совершенно спокойным. — Правда? Новая длинная пауза. Теперь она смотрела на свои руки. Длинные ресницы, казалось, отбрасывали тень на лицо, придавая ему странное отчужденное выражение. Однажды, очень давно, это выражение ужаснуло его. — Где он? — В Лондоне. — У Камиллы? — Нет, в «Мэйфер-отеле». Обычный шаблонный вопрос и ответ напомнили бесчисленные диалоги с клиентами, и ему стало легче говорить. — Это было в вечернем выпуске, — сказал он. — Они назвали его канадским миллионером, сделавшим состояние на недвижимости, что, в общем-то, неправдоподобно. Но это определенно Джон, потому что они дали фотографию, а поскольку это колонка светских новостей, ведущий не мог не упомянуть Камиллу. Название отеля не было указано, но я обзвонил наиболее крупные и узнал, где он остановился. Это не отняло у меня много времени — меньше десяти минут. Я не думал, что он остановится у Камиллы. Когда я видел ее в последний раз, она сказала, что не имеет от него никаких известий и даже не знает его адреса в Канаде. — Понятно. — Последовала пауза. — В газете было что-нибудь еще? — Да, — сказал он, — было. Они написали, что он помолвлен с молодой англичанкой и намерен в ближайшее время жениться. Она смотрела в окно на вечерний свет и чистое голубое небо вдали. Теперь она улыбалась. — Я рада, — сказала она, переводя на него взгляд, сейчас она улыбалась прямо в его глаза. — Это прекрасная новость. Надеюсь, он будет счастлив. Он первым отвел глаза и, глядя вниз, на твердую, ровную деревянную поверхность стола, внезапно почувствовал желание удрать от этого устрашающего безмолвия и мчаться в сумерках обратно к бушующим шумам Лондона. — Может быть, ты хочешь, чтобы я… — услышал Майкл собственное бормотание, но Мэриджон прервала его. — Нет, — сказала она. — Тебе нет никакой необходимости встречаться с ним от моего имени. Ты очень добр, что приехал в такую даль, чтобы увидеться со мной сегодня же, но больше сейчас ничего не надо делать. — Если… если тебе что-то понадобится, любая помощь… — Я знаю, — сказала она. — Я очень благодарна тебе, Майкл. Вскоре после этого он удрал. На прощанье она протянула ему руку, но это придало бы расставанию слишком официальный, отчуждающий характер, и он сделал вид, что не заметил руки. А через несколько секунд уже завел мотор и, прежде чем тронуться в обратный путь, поставил регулятор звука в приемнике на максимум. После ухода Майкла Мэриджон довольно долго сидела у стола и следила за наступлением ночи. Когда стало совсем темно, она встала на колени рядом с кроватью и начала молиться. В одиннадцать часов разделась и легла. Прошел час, но она не спала. Свет луны проникал в комнату через маленькое окно и отбрасывал длинные изящные тени на голые стены. Она села, прислушалась. Мозг Мэриджон опять был распахнут, а она думала, что уже давным-давно забыла этот прием. Через какое-то время подошла к открытому окну, как будто холодный ночной воздух мог помочь ее стремлению понять и объяснить. Окно выходило в спокойный, закрытый со всех сторон внутренний дворик, который был даже более спокойным и закрытым, чем ее комната. Но сейчас это зрелище мира и покоя не облегчило ее состояния, а подспудно вызвало обратный эффект: ей показалось, что голова как бы увеличивается в объеме, горло сдавило, она чуть не вскрикнула. Мэриджон подбежала к двери и распахнула ее. Легким не хватало воздуха, тело покрылось потом. Но за дверью было обычное пустое замкнутое пространство коридора, душившее ее своим покоем. Она побежала, босые ноги беззвучно касались каменного пола, и вдруг ей показалось, что она бежит вдоль обрыва, внизу блистает голубое море Корнуолла, а она бежит и бежит к дому с желтыми стенами и белыми ставнями. Вокруг открытое пространство, много воздуха — она свободна. Видение рассеялось. Мэриджон была в саду старого дома в Суррее, а рядом на клумбе — роза. Она сорвала цветок, разорвала лепестки на мелкие кусочки, а затем сознание опять распахнулось, и она испугалась. Никто, думала она, никто, с кем этого не случалось, ни за что не смог бы понять, как это страшно. Никто не смог бы постичь, что это значит. Человек может представить свое тело раненым или изувеченным, но он не может себе представить боль сознания, мучительные попытки понять, осознать, что твой мозг принадлежит не только тебе одной… Она преклонила колена, попыталась молиться, но молитвы растворялись в охватившем ее смятении. Когда наконец наступил рассвет, она пошла к игуменье сказать, что сегодня уезжает, не знает, когда вернется и вернется ли вообще. Глава вторая Служащий отеля не мог выяснить, откуда именно был сделан тот анонимный звонок. — Но вы должны, — настаивал Джон. — Это очень важно. Вы должны. Человек за стойкой вежливо ответил, что он очень сожалеет, но это абсолютно невозможно. Звонили из уличного автомата, а система автоматического коммутатора не дает никакой возможности выяснить что-либо еще. — Это был мужчина или женщина? — Боюсь, что не помню, сэр. — Но вы должны помнить! — сказал Джон. — Вы наверняка помните. Звонок был всего минуту назад. — Но, сэр… — Служащий почувствовал, что начинает заикаться. — Видите ли… — Что он сказал? Голос был глубокий? У него был какой-нибудь акцент? — Нет, сэр. Да и потом это очень трудно определить, потому что… — Почему? — Но, сэр. Это был почти шепот. Голос звучал очень слабо. Он просто спросил вас. «Пожалуйста, соедините с мистером Тауерсом», — сказал он, а я спросил: «Вы имеете в виду мистера Джона Тауерса?» А когда он не ответил, я сказал: «Минутку», — и соединил линию. Джон пожал плечами, повернулся, пересек холл и направился к бару. Мужчина за стойкой вытер лоб, что-то пробормотал своему коллеге и механически сел на первый подвернувшийся стул. В баре Джон заказал двойной виски со льдом. Посетители были рассеяны по всему помещению. Однако ему довольно легко удалось найти себе место на достаточной дистанции от ближайшей группы. Посидев некоторое время, он вдруг осознал, что из путаницы мыслей в его голове определенно выделилась одна идея, требующая незамедлительного осуществления. Поэтому, допив виски, он потушил сигарету и вернулся к себе в номер, чтобы позвонить. Ему ответил незнакомый голос. «Черт, — подумал Джон, ощутив вспышку разочарования. — Она или снова вышла замуж, или переехала, или то и другое вместе, и мне придется терять время в роли чертова частного детектива, чтобы найти ее». — Попросите, пожалуйста, миссис Ривингтон, — резко сказал он незнакомцу на другом конце линии. — Я полагаю, вы неправильно записали телефон. Мой номер… — Это Халкин-стрит, сорок один? — Да, но… — Значит, она переехала, — сказал Джон устало и добавил: — Спасибо. Он сел и на минуту задумался. Лоуренс, их семейный адвокат, наверняка знает, где она. Уж Лоуренс-то, во всяком случае, никуда не переехал за эти десять лет: ему сейчас семьдесят пять, и он прочно врос в свой маленький домик в грегорианском стиле в Ричмонде, вместе со своей сварливой экономкой, которая наверняка все еще носит крахмальные воротнички и манжеты. Через десять минут он уже разговаривал с человеком, который глубоким, сладкозвучным голосом, с особой тщательностью произносил каждый слог. — Лоуренс, я пытаюсь связаться со своей матерью. Вы можете дать мне ее адрес? Я только что звонил на Халкин-стрит, но понял, что она переехала, и мне пришло в голову, что вы наверняка сможете сказать мне, что тут происходило, пока я был за границей. Лоуренс проговорил около тридцати секунд, прежде чем Джон осознал, что не может больше этого выносить. — Вы имеете в виду, что она переехала около пяти лет назад, после смерти своего второго мужа, и сейчас живет на Консет Мьюс, в доме номер пять? — Совершенно верно. Фактически… — Я понял. Теперь, Лоуренс, еще одна проблема. Мне в высшей степени необходимо разыскать мою двоюродную сестру Мэриджон. Я собирался позвонить матери и спросить ее, но, раз уж мы с вами беседуем, я с тем же успехом могу спросить и у вас. Вы имеете представление о том, где она находится? Старик погрузился в размышления. — Значит, не знаете, — сказал Джон секунд через десять. — Ну, если быть абсолютно честным, фактически нет. Не могу ничего вам об этом сказать. Риверс мог бы, конечно, вам рассказать. Приятный парень, этот молодой Риверс. К сожалению, их брак не удался… Полагаю, вы знаете о разводе. В мягко освещенной комнате воцарилось молчание. За окном по Беркли-стрит полз транспортный поток, заводные игрушки двигались по городу-макету. — Развод был оформлен, дайте вспомнить… лет шесть тому назад. Или пять? Моя память уже не так точна, как была когда-то… Риверса это сильно подкосило — я встретил его, как раз когда приближалось рассмотрение дела в суде, и он выглядел совершенно больным, бедный парень. Но с разводом никаких затруднений не было. Он взял вину на себя, якобы сам ушел от жены. Майкл не защищался, естественно. Все дело заняло десять минут. Судьи отнеслись к нему очень мягко. Мэриджон, конечно, в суде не присутствовала. В этом не было никакой необходимости… Вы еще слушаете, Джон? — Да, — сказал Джон. — Я еще слушаю. А про себя он снова и снова повторял: «Мэриджон, Мэриджон, Мэриджон». В комнате стало темно от печали. Лоуренс продолжал с оттенком глубокой старческой ностальгии не слишком последовательный обзор событий за последние десять лет. Он, казалось, удивился, когда Джон неожиданно свернул разговор. Однако Лоуренсу удалось взять себя в руки до такой степени, что он даже смог пригласить Джона к себе на обед в конце недели. — Очень сожалею, Лоуренс, но боюсь, что в данный момент это невозможно. Я вам позвоню потом, если смогу, и, может быть, мы тогда что-нибудь организуем. Повесив трубку, Джон бросился на кровать и на минуту зарылся лицом в подушку. Он почувствовал щекой прохладу белоснежного полотна и вспомнил, как любил прикосновение льняного постельного белья много лет назад, когда они начали пользоваться простынями и наволочками, подаренными к свадьбе. Внезапный всплеск памяти вызвал перед глазами двуспальную кровать в Клуги, белые хрустящие простыни, зовущие лечь поскорее, темные волосы Софии, рассыпанные по подушке, ее обнаженное тело — цветущее, роскошное, горячее… Он сел, потом пошел в ванную, потом вернулся обратно в спальню, подгоняемый лихорадочной тревогой. «Найти Мэриджон, — произнес голос из глубины его сознания. — Ты должен найти Мэриджон. Ты не можешь поехать к Майклу Риверсу, значит, ты должен поехать не к нему, а к матери. Тогда, может быть, удастся увидеть Джастина и попытаться поговорить с ним. Ты должен увидеть Джастина». «Но этот телефонный звонок… Я должен выяснить, кто звонил. А самое главное — я должен найти Мэриджон…» Джон вышел, остановил такси на проезжей части, дал шоферу адрес матери и плюхнулся на заднее сиденье. Путешествие было недолгим. Джон сидел в машине, наблюдая, как блистающий водоворот Найтсбриджа поглощает деревья парка; машина повернула за Харродсом и через две минуты свернула на Консет Мьюс. Он вышел, дал водителю десять шиллингов и решил не терять времени на получение сдачи. Было темно, единственный источник света — старомодный фонарь на углу в нескольких ярдах от него. А над дверью, помеченной номером пять, света не было. Очень медленно он пересек булыжную мостовую, долго и сильно нажимал на кнопку звонка. «Может быть, Джастин откроет дверь», — думал Джон. В тысячный раз он попытался представить себе, каким стал Джастин, но мог представить только маленького мальчика с короткими толстыми ножками и пухлым тельцем… Вдруг он оказался в прошлом, на прогулке по тропинке вдоль обрыва до дома в Клуги, а его руку доверчиво и крепко сжимала маленькая ручка. Дверь открылась. На пороге лицом к нему стояла женщина с незнакомым лицом в платье горничной. — Добрый вечер, — сказал Джон. — Миссис Ривингтон дома? Служанка неуверенно помедлила. Потом женский голос спросил: — Кто это? В следующую секунду, как только Джон переступил через порог, в холл вошла Камилла. Внезапно Джон ощутил стеснение в груди, и чувство любви болью обожгло горло. Но воскресло прошлое, окутанное удушающим туманом, и осталось лишь ощущение отчужденности. Ей всегда было наплевать. Она постоянно была слишком поглощена поиском любовников и мужей, слишком занята, передвигаясь в светских лабиринтах коктейлей и вечеров по случаю великих дат, всегда бесконечно озабочена тем, чтобы нанять прислугу, которая выполняла бы ее обязанности, или же была поглощена устройством его, Джона, в школу-пансион на год раньше срока, чтобы он не путался под ногами. Он принял ее отношение к себе и приспособился к нему. Сегодня он уже не ощущал боли, тем паче после десятилетней разлуки с ней. — Привет, — сказал он, втайне надеясь, что мать не станет плакать или разыгрывать чувствительные сцены, чтобы продемонстрировать глубину несуществующей любви. — Я решил просто заглянуть и повидаться с тобой. Ты, без сомнения, видела в газетах, что я в Лондоне. — Джон… — Камилла обняла его, и, целуя мать в щеку, он понял, что она плачет. Итак, ему все же предстояло выдержать чувствительную сцену. Как в тот раз, когда она отправила его, семилетнего, в пансион и плакала, когда пришло время расставаться. Он так и не смог простить ей тех слез, лицемерной скорби, которую она в действительности даже не была способна почувствовать. Сейчас, кажется, лицемерие начиналось вновь, с самого начала. Он отступил на шаг и улыбнулся, глядя ей в глаза. — Ну, — медленно произнес он, — похоже, ты все такая же… Где Джастин? Он здесь? Выражение ее лица мгновенно изменилось; она повернулась и жестом пригласила его за собой в гостиную. — Нет, его нет. Он ушел после обеда и сказал, что вернется после одиннадцати… Почему ты не позвонил и не предупредил, что собираешься повидать нас? Я не ждала письма, конечно: это было бы слишком — надеяться на такое, но если бы ты позвонил… — Я не знал, будет ли у меня сегодня вечером время, чтобы заехать. Они сидели в гостиной. Джон узнал старые картины, дубовый шкафчик, китайский фарфоровый сервиз с традиционной росписью. — Ты надолго приехал? — быстро спросила мать. — Это деловая поездка? — В какой-то степени. Я приехал еще и для того, чтоб жениться. Моя невеста отправится сюда из Торонто через десять дней, и мы поженимся как можно скорее. — О! — воскликнула она. Джон расслышал резкие нотки в ее голосе и знал, что выражение ее глаз будет жестким. — Я приглашена на церемонию бракосочетания? Или это будет такое тихое мероприятие, что не пригласят даже мать жениха? — Ты можешь прийти, если хочешь. — Он взял сигарету из ящичка на столе и прикурил от своей зажигалки. — Но мы решили, чтобы все прошло тихо. Родители Сары хотели устроить большую светскую свадьбу в Канаде, но такого я бы не смог вынести, да и Сара тоже, поэтому мы решили венчаться в Лондоне. Родители Сары прилетят из Канады, будут еще один или двое ее друзей, но больше никого. — Понятно, — сказала мать. — Как интересно! А ты ей рассказал о своей женитьбе на Софии? Оба молчали. Джон взглянул на мать в упор и почувствовал удовлетворение от того, что у нее покраснела шея, а потом краска поползла выше, на лицо. После паузы он осторожно спросил: — Ты звонила в «Мэйфер-отель» сегодня вечером? — Звонила ли я? — Она была озадачена. Он видел, что в ее глазах появилось недоумение. — Нет, я не знала, что ты остановился в «Мэйфер-отеле», — произнесла она наконец. — Я не звонила… А почему ты спрашиваешь? — Да так… — Он затянулся сигаретой и посмотрел на незнакомую китайскую статуэтку на туалетном столике. — Как поживают Майкл и Мэриджон? — спросил он рассеянно через минуту. — Они развелись. — В самом деле? — В голосе прозвучало еле уловимое удивление. — Из-за чего? — Она не хотела больше жить с ним. Я не сомневаюсь, что у нее было много романов. В конце концов он развелся с ней из-за распада семьи. Джон слегка пожал плечами как бы в ответ и, не глядя на мать, почувствовал, что она хочет сказать колкость. Прежде чем она успела открыть рот, он спросил: — Где сейчас Мэриджон? Последовала пауза. — Зачем тебе надо это знать? Он посмотрел на нее пристально. — А почему бы и нет? Я хочу ее видеть. — Понятно, — сказала она. — Так вот почему, я полагаю, ты приехал в Англию. И поэтому ты появился сегодня здесь. Я уверена, что в ином случае ты не стал бы утруждать себя. «О Боже! — устало думал Джон. — Еще театральные сцены». — Что ж, в таком случае ты, приехав сюда, даром потратил время, — сказала она твердо. — Я понятия не имею, где она, и к тому же меня это абсолютно не интересует. Майкл — единственный человек, который с ней поддерживает отношения. — Где он сейчас живет? — В Вестминстере, — сказала Камилла, ее голос звучал ясно и жестко. — Номер шестнадцать на Грей Корт. Я надеюсь, ты не собираешься увидеться с ним, не правда ли, дорогой? Джон наклонился вперед, стряхнул пепел в пепельницу и поднялся с непогашенной сигаретой в пальцах. — Господи Боже, ты собираешься к нему? Ты же только приехал! — Я еще зайду как-нибудь. Сейчас я страшно спешу. Он уже вышел в холл, но, так как она шла за ним, остановился, положив одну руку на замок входной двери, и повернулся лицом к матери. — Джон, — произнесла она голосом, из которого неожиданно исчезла вся ярость, — Джон, дорогой… — Попроси Джастина позвонить мне, когда вернется, хорошо? — сказал Джон, поцеловав мать на прощанье и прижав ее на какое-то мгновение к себе. — Не забудь. Я хочу с ним сегодня переговорить. Она отстранилась, он убрал руки и открыл входную дверь. — Но ты же не хочешь его видеть, ведь так? — услышал он ее слова, ошибочно приняв страх в ее голосе за сарказм. — Я не думаю, что тебе это так уж важно. Он резко повернулся и сделал шаг на улицу. — Конечно же, я хочу его видеть, — бросил он через плечо. — Ты что, не догадалась? Джастин — главная причина того, почему я решил вернуться. Майкла Риверса не было дома. Джон позвонил в дверь трижды, а потом, расстроившись, с силой дернул ручку. Но когда повернулся, чтобы спуститься по лестнице, то почувствовал облегчение. Он не хотел вновь встретиться с Риверсом. Джон миновал поворот и начал медленно спускаться по последнему пролету в холл. Когда он шагнул на последнюю ступеньку, входная дверь распахнулась. В следующее мгновение какой-то человек переступил порог, задержавшись, чтобы закрыть за собой дверь. В холле было темно. Джон стоял в тени, не двигаясь, затаив дыхание. Когда мужчина повернулся, все еще касаясь рукой замка, он уже понял, что этот человек — Майкл Риверс. — Кто здесь? — спросил мужчина резко. — Джон Тауерс. Пока Джон ехал в Вестминстер, он решил, что бесполезно тратить время на ведение вежливой беседы, стараясь сделать вид, будто эти десять лет как-то изменили сложившуюся ситуацию. — Извини, что я вот так появился, — сказал он, выходя из тени в смутные вечерние сумерки. — Но мне нужна твоя помощь. Мне надо срочно найти Мэриджон, а, похоже, никто, кроме тебя, не знает, где она. Теперь он стоял ближе к Риверсу, но все еще не видел его ясно. Мужчина даже не пошевелился, а в странном полумраке Джон не мог видеть выражения его глаз. Он почувствовал резкий приступ неловкости, сильный всплеск памяти, нестерпимо яркий, почти болезненный, и еще необъяснимую волну сочувствия. — Мне очень жаль, что у вас не сложилось, — внезапно сказал он. — Наверное, это было очень трудно. Пальцы на замке медленно ослабили хватку. Риверс отвернулся от двери, остановился у стола, чтобы просмотреть вечернюю почту, которая ожидала там обитателей дома. — Боюсь, не смогу сказать тебе, где она. — Но ты обязан, — сказал Джон. — Я должен ее увидеть. Ты обязан. Мужчина стоял к нему спиной — неподвижный, непримиримый. — Пожалуйста, — сказал Джон, ему всегда было нестерпимо просить кого бы то ни было. — Это очень важно. Пожалуйста, скажи мне. Мужчина взял со стола конверт и начал его открывать. — Она в Лондоне? Это был счет. Майкл аккуратно положил его обратно в конверт и повернулся в сторону лестницы. — Послушай, Майкл… — Иди к черту. — Где она? — Убирайся с моей… — Ты должен сказать мне. Не будь таким чертовски глупым. Это срочно. Ты должен мне сказать. Мужчина вывернулся из рук Джона и начал подниматься по лестнице. Когда Джон быстро пошел за ним, он обернулся, и Джон в первый раз увидел выражение его глаз. — Ты принес людям слишком много горя за свою жизнь, Джон Тауерс, и ты принес более чем достаточно горя Мэриджон. Если ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы сказать тебе, где она, то ты — сумасшедший. Из всех людей на этом свете я самый неподходящий для того, чтобы сказать тебе то, что ты хочешь знать. Так уж получилось, к счастью Мэриджон, что я единственный, кто знает, где она. А теперь убирайся отсюда к черту, прежде чем я выйду из себя и позвоню в полицию. Он говорил спокойно и мягко, почти шепотом в абсолютной тишине холла. Джон сделал шаг назад, он медлил. — Значит, это ты звонил мне сегодня вечером? Риверс уставился на него. — Звонил тебе? — Звонил мне по телефону. Кто-то анонимно позвонил мне и поздравил меня с приездом в Англию. Это приветствие было не слишком теплым. Я подумал, что это можешь быть ты. Риверс все еще пристально смотрел на Джона. Потом как бы с презрением отвернулся. — Я не знаю, о чем ты говоришь, — услышал Джон уже с лестницы. — Я — юрисконсульт, а не чудак, анонимно звонящий по телефону. Лестница скрипнула, он миновал поворот, и Джон вдруг оказался один со своими мыслями в полумраке пустого холла. Он вышел на улицу, дошел до Парламент-сквер, прошел мимо Биг Бена к набережной. Рев машин звучал у него в ушах, блистали огни, выхлопные газы обжигали легкие. Он шел быстро, стараясь выплеснуть из себя всю ярость, обиду и страх через взрыв физической энергии, а потом внезапно понял, что никакие нагрузки не помогут смягчить бурю в его мозгу, и остановился в изнеможении, облокотился о парапет и стал смотреть на темные воды Темзы. «Мэриджон», — звучало в его сознании опять и опять. И каждый повтор болью вонзался в мозг и обрушивался на него горем. Если бы только он мог выяснить, кто ему звонил. Несмотря на то, что на какое-то мгновение Джон заподозрил мать, в глубине души он был уверен, что это не она. Звонивший должен был гостить в Клуги в тот ужасный уик-энд, и хотя мать могла догадаться, что произошло, благодаря своей особой интуиции, она бы никогда не подумала, что он… Лучше не выражать это словами. Слова были конечной формой выражения, ужасной в своей завершенности. Итак, это не его мать. И он почти уверен, что это не Майкл Риверс. Почти… И, конечно же, это не Мэриджон. Таким образом, остаются: Макс и девушка, которую Макс привез с собой из Лондона в тот уик-энд, высокая блондинка по имени Ева, державшая себя весьма высокомерно. Бедный Макс всегда стремился обмануть самого себя, пытался доказать, что знает о женщинах все, что можно о них знать. Он старался быть хотя бы второразрядным Дон-Жуаном, но ему удалось одурачить лишь самого себя. Было очевидно — единственной причиной его привлекательности для женщин был светский образ жизни гонщика и наличие денег, позволявших быть расточительным. Джон спустился на станцию метро Чарринг Кросс, вошел в телефонную будку и закрыл за собой дверь. Конечно, это Ева. Женщины любят подобные штучки. Но что именно ей было известно? Может, она вообще ничего не знает, это просто такая грубая шутка? А может быть, первый шаг в осуществлении спланированного шантажа. Тогда… Мысли крутились с головокружительной быстротой, пока он искал в телефонном указателе номер и снимал трубку. Когда в трубке раздалось мурлыканье гудка, он посмотрел на часы. Было довольно поздно. Что бы ни случилось, он должен не забыть позвонить в полночь Саре… Полночь в Лондоне — шесть часов в Торонто. В это время Сара будет играть на рояле, и, когда зазвучит телефонная трель, она откинет прядь темных волос со лба, побежит из комнаты для музыкальных занятий к аппарату… В трубке раздался щелчок. — Флаксмен девять-восемь-два нуля, — отрывисто произнес мужской голос на другом конце провода. Видение Сары исчезло. — Макс? Пауза. Затем: — У телефона. Внезапно он почувствовал, что ему трудно начать разговор. Наконец он сказал: — Макс, это Джон. Спасибо за приветственный телефонный звонок нынче вечером. Как ты узнал, что я в городе? Последующее молчание было смущающе длительным. — Извините, — сказал Макс Александер после паузы. — Надеюсь, это звучит не слишком глупо, но я в полном недоумении. Какой Джон? — Тауерс. — Джон Тауерс! Бог мой, вот это сенсация! Я подумал, что это можешь быть ты, но, так как я знаком примерно с двумя дюжинами мужчин по имени Джон, решил, что лучше сначала удостовериться, с кем я разговариваю… Что это ты там сказал о приветственном звонке? — Ты звонил мне в отель сегодня вечером, чтобы поздравить с возвращением домой? — Дорогой мой, я даже не знал, что ты в Лондоне, до тех пор, пока кто-то не позвонил мне и не сказал, что о тебе есть информация в вечерней газете. — Кто? — Что? — Кто тебе звонил? — Ну, довольно забавно, но это была та девушка, с которой я приехал на уик-энд в Клуги, когда… — Ева? — Ева! Ну, конечно же! Ева Робертсон. Я не смог сразу вспомнить ее имя, но ты абсолютно прав. Это была Ева. — Где она живет? — По правде говоря, мне кажется, она сказала, что живет на Девис-стрит. Она сказала, что работает на Пиккадилли, в фирме, торгующей алмазами. Бога ради, скажи, зачем тебе это? Я расстался с ней много лет назад, практически сразу после того уик-энда в Клуги. — Тогда какого черта она позвонила тебе сегодня вечером? — Бог его знает… Слушай, Джон, для чего все это? Что ты пытаешься… — Да ничего, — сказал Джон. — Не обращай внимания, Макс, забудь, это не имеет никакого значения. Слушай, наверное, мы могли бы встретиться на днях? Прошло столько времени с тех пор, как мы виделись с тобой; десять лет — вполне достаточный срок, чтобы похоронить что бы там между нами ни произошло. Давай пообедаем завтра вечером вместе в Гаваях, в девять, и ты мне расскажешь все, что ты с собой делал в течение последних десяти лет… Между прочим, ты женат? Или все еще борешься за свою независимость? — Нет, — медленно произнес Александер. — Я так и не женился. — Тогда давай пообедаем завтра вдвоем. Без женщин. Дни моего вдовства сочтены, и я опять начинаю ценить холостяцкие сборища. Между прочим, ты обратил внимание, что в газете упоминают про мою помолвку? В этом году я встретил в Торонто девушку-англичанку и решил, что устал от экономок, оплачиваемых и неоплачиваемых, устал от всех американских и канадских женщин… Ты должен познакомиться с Сарой, когда она приедет в Англию. — Да, — сказал Александер. — Буду рад. — Затем добавил лениво, без всякой подготовки: — Она похожа на Софию? Телефонная будка превратилась в сжимающуюся камеру, в которой клубился белый туман ярости. — Да, — сказал Джон резко. — Внешне она в самом деле очень на нее похожа. Если ты захочешь изменить что-то в наших завтрашних планах, Макс, позвони мне в отель, а если меня не будет, оставь записку. Он опустил трубку на рычаг, на мгновение прислонился к двери, прижался щекой к стеклу и почувствовал, что из него ушла вся энергия. Какое-то эмоциональное истощение. Он ни на йоту не приблизился к Мэриджон… Вполне вероятно, что анонимный телефонный звонок — дело рук Евы. Он теперь знал ее фамилию и где она живет. Снова сорвав трубку с рычага, Джон стал набирать номер, чтобы связаться со справочной службой. Ева была в ярости. Прошло много времени с тех пор, как ее в последний раз подвел мужчина, обещавший развлекать вечером, и еще больше времени прошло с тех пор, когда мужчина не пришел к ней на свидание. В разочарование и ярость, которые она испытывала, внес свою лепту и звонок Максу Александеру, который, как она надеялась, станет забавным приключением, а он окончился полным провалом. После того как Александер бросил трубку в середине разговора, она осталась одна с ощущением опустошенности и уныния. К черту Макса Александера! К черту всех мужчин на свете! К черту всех и все! Когда раздался телефонный звонок, она вертела в руках уже третью порцию коктейля, размышляя, кому бы позвонить, чтобы разогнать скуку предстоящего ей длинного пустого вечера. Она быстро подняла трубку, чуть не расплескав жидкость. — Алло! — Ева? Мужской голос, твердый и напряженный. Она немного приподнялась, забыв про стакан. — Я слушаю, — сказала она с интересом. — Кто это? В трубке помолчали. Затем твердый голос сказал отрывисто: — Ева, это Джон Тауерс. Стакан накренился, выведенный из равновесия непроизвольным движением руки. Он опрокинулся на ковер, жидкость растеклась темной лужицей, а Ева могла лишь сидеть на краешке стула и наблюдать, как лужа расползается у нее на глазах. — Ну, Джон, здравствуй, — услышала она свой голос, глухой, холодный, ровный. — Я прочла, что ты вернулся в Лондон. Откуда ты узнал, где я живу? — Я только что разговаривал с Максом Александером. Бессвязные, неясные мысли метались в ее мозгу. Сбитая с толку и заинтригованная, Ева ждала, чтоб он сделал следующий шаг. Она вновь ощутила магнетизм, исходивший от Джона, и осознала, что его голос сделал ее воспоминания неожиданно яркими. — Ты занята? — неожиданно спросил он. — Могу я тебя увидеть? — Это было бы славно, — сказала она, как только обрела возможность говорить. — Благодарю. — Сегодня вечером? — Да… Да, я сегодня свободна. — Ты могла бы встретиться со мной в «Мэйфер-отеле» через четверть часа? — Элементарно. Я живу за углом. — Я встречу тебя в вестибюле, — сказал он. — Не трудись справляться обо мне у администратора. В следующую секунду он уже опустил трубку, и сигналы занятой линии отдавались у нее в мозгу бессмысленным треньканьем. Джон повесил трубку, вышел из метро и двинулся сначала к Трафальгарской площади, а потом в сторону Пиккадилли. Его охватило беспокойство. Джон беспокоился о Саре. Возможно, ему удастся разобраться с Евой за десять дней до приезда Сары, но если не получится, то придется придумать серьезную причину, чтобы просить Сару отложить приезд. Он подумал о Саре, о ее ясном, безыскусном восприятии жизни, о наивной доверчивости, которая так ему нравилась. Она никогда, никогда не сможет понять. Пытаясь понять, она погибнет, это разрушит основание ее безопасного, стабильного существования, ее мир рухнет, она останется беззащитной перед пылающей реальностью, и ей нечем будет бороться с этим пламенем. Он пошел через Пиккадилли на Беркли-стрит, и опять в ушах звучал рев проносившихся машин, а пешеходы толпились на тротуарах. Он вновь почувствовал одиночество, которое еще усиливалось его тревогой. В Канаде все было бы иначе. Там он мог углубиться в работу или играть на рояле, пока не пройдет такое настроение, а здесь не было ничего, кроме обычных возможностей обретения комфорта в чужом городе. К тому же он ненавидел присущую незрелым людям форму борьбы — напиться и презирал бы себя, если бы попытался забыться с женщиной за несколько дней до свадьбы. Это, конечно, ничего бы не значило, но впоследствии ему было бы стыдно, он чувствовал бы себя безумно виноватым. Сара не поймет, что ночь с незнакомой женщиной ничего не значит, даже меньше, чем ничего, и, если она когда-нибудь об этом узнает, в ее глазах будет горе, недоумение, боль… Он не мог даже подумать о том, чтобы причинить боль Саре. Но выносить одиночество было очень тяжело. Если бы он мог найти Мэриджон. Должен же быть какой-то способ отыскать ее. Он даст объявление. Наверняка кто-нибудь знает, где она. Он напряженно искал какой-то выход. Мысли резко и беспорядочно метались в мозгу. Джон добрался до отеля «Риц», свернул на Беркли-стрит, прошел еще с десяток ярдов, остановился, прислушиваясь к себе, но почувствовал только беспокойство, разочарование — все это было смутно и не поддавалось определению. Он медленно двинулся дальше и через две минуты уже входил в отель. Когда он пересекал холл, чтобы взять у дежурного ключ, то почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Он обернулся. На его движение отреагировала высокая блондинка со слегка высокомерным выражением лица, она потушила сигарету и смотрела на него с легкой холодной улыбкой. Джон сразу узнал ее. Он всегда хорошо запоминал лица и внезапно опять окунулся в прошлое. Он увидел Клуги, услышал томный голос Софии: «Интересно, с кем же Макс появится на этот раз?» И Макс через час появился в пылающе-красном открытом «бентли», а на переднем сиденье рядом с ним сидела эта весьма элегантная и изысканная блондинка. Джон сунул ключ от комнаты в карман и пошел через холл к Еве. — Ну, — сказала она с кислой миной, когда он подошел. — Времени прошло немало. — Очень много. — Он стоял перед ней с небрежным видом, руки в карманы, пальцы правой руки играют ключом от номера. Выдержав паузу, он сказал: — После разговора с Максом сегодня вечером я понял, что мне надо с тобой увидеться. Она изумленно подняла брови. Он подумал, что это умно сделано. — Только потому, что из чистого интереса я позвонила Майклу и сказала ему, что ты вернулся, — произнесла она, — из-за того, что Макс рассказал тебе о моем звонке, почему-то автоматически следует, что ты должен со мной увидеться. Весьма странно. В холле было полно людей, одна группа сидела в креслах всего в нескольких футах от них. — Если мы собираемся поговорить, — сказал он, — тебе лучше подняться ко мне в номер. Здесь слишком оживленно. Она все еще выглядела слегка недоумевающей, но теперь к недоумению примешивался легкий оттенок удовольствия, как будто дело приняло неожиданный, но отнюдь не неприятный оборот. — Прекрасно. Показывай дорогу. Они пересекли широкий вестибюль, подошли к лифту. Девушка шла быстро, движения были полны мягкой грации, которую она приобрела за то время, что они не виделись. Губы под розовой помадой были тонкие, ресницы вокруг красивых глаз — слишком густые и длинные, чтобы быть на сто процентов естественными, светлые волосы зачесаны кверху мягкой густой волной. В лифте Джон смог ближе рассмотреть ее, но Ева заметила его испытующий взгляд и резко отвернулась. — Шестой, — сказал он лифтеру. — Да, сэр. Лифт медленно пополз вверх. Какая-то эстрадная мелодия тихонько звучала из маленького, почти невидимого репродуктора, укрепленного под панелью с кнопками. Внезапно Джон вспомнил Канаду, непрерывный музыкальный фон был одной из характерных черт по ту сторону океана. Он с трудом это выносил, когда только приехал из Англии, и даже теперь, через десять лет, он все еще замечал это с раздражением. — Шестой, сэр, — сказал лифтер, когда двери открылись. Джон пошел впереди девушки по коридору и отпер дверь. Девушка движением плеча сбросила пальто. — Сигарету? — коротко спросил Джон, отвернувшись, чтобы взять новую пачку из шкафчика рядом с кроватью. — Спасибо. Он чувствовал, что она наблюдает за ним. Вынимая сигарету из пачки и давая ей прикурить, он пытался понять выражение ее лица, но это оказалось трудным делом. В ее глазах горел огонек любопытства, проблеск иронического удивления в легком изгибе улыбающихся губ, следы напряженности, как будто ее самообладание не было естественным, как казалось с первого взгляда. Что-то озадачивало его. В инстинктивной попытке оттянуть начало разговора и дать себе больше времени, чтобы решить, какой именно метод больше подходит для управления этой ситуацией, он сказал безразлично: — Похоже, ты не очень сильно изменилась с того уик-энда в Клуги. — Неужели? — сказала она с гримасой. — Надеюсь, все же изменилась. Я была очень юной, когда поехала в Клуги, и очень глупой. — Не знаю, что было слишком юного или глупого в желании выйти замуж за Макса. Большинство женщин предпочли бы выйти замуж за богатого и к тому же полного определенного очарования лихого автогонщика. — Я была слишком молода и глупа, чтобы понять, что Макс не из тех, кто женится. — Зачем идти к алтарю, если ты можешь получить то, что тебе хочется, соврав администратору при регистрации в отеле? Джон бросился в кресло и жестом предложил ей сесть. — Некоторые женщины практически ничего не могут предложить для долгосрочного контракта. — А большинство мужчин не заинтересованы в долгосрочном планировании. Он неожиданно улыбнулся, гибким движением быстро и легко поднялся из кресла, подошел к окну, руки в карманах. — Брак основан на долгосрочном соглашении, — сказал он, — до тех пор, пока стороны не решат разводиться. Он опять упал в кресло, засмеялся, чувствуя, как Ева зачарованно наблюдает за ним, и в тысячный раз за свою жизнь удивился, почему женщины считали его подвижность привлекательной. — Я бы хотела познакомиться с твоей невестой, — сказала она неожиданно, — просто из любопытства. — Она тебе не понравится. — Почему? Она похожа на Софию? — Совершенно непохожа. — Он лениво поглаживал подлокотник кресла, лаская ткань сильными движениями пальцев. — Ты, наверное, возненавидела Софию в тот уик-энд, — наконец сказал он, посмотрев на Еву. — Если бы я не был тогда так занят своими собственными проблемами, я бы нашел время посочувствовать тебе. — Он помолчал, потом сказал: — Макс оказал тебе плохую услугу, когда привез в Клуги. Она пожала плечами. — Теперь все это в прошлом. — Ты думаешь? — Что ты имеешь в виду? — спросила она после небольшой паузы. — Когда ты позвонила мне сегодня вечером по телефону, похоже, ты хотела воскресить прошлое. Ева изумленно взглянула на него. — Ты разве не звонила мне сегодня вечером? Она все еще пристально смотрела на него. Он наклонился вперед, потушил свою сигарету и оказался рядом с ней прежде, чем она успела выдохнуть. — Дай мне свою сигарету. Она молча протянула ее. Он раздавил окурок. — Теперь, — сказал Джон, не прикасаясь к ней, но находясь достаточно близко, чтобы показать ей, что он это сделает, если она будет упорствовать, — в какую, черт возьми, игру ты играешь? Ева неуверенно улыбнулась слабой мимолетной улыбкой, отбросила назад прядь волос со лба, как будто была в затруднении, что именно сказать. Он чувствовал, как нарастает раздражение, тает хладнокровие, ему пришлось сдерживать себя, чтобы сохранить самоконтроль, удержать поднимающуюся волну гнева. Что-то в глазах выдало его, она замерла, все еще касаясь пальцами волос. Когда Ева взглянула на него, Джона внезапно охватило сильное желание встряхнуть ее за плечи и вытрясти правду из-под холодного, деланного выражения лица. — Будь ты проклята, — спокойно сказал он. — Будь ты проклята. Он услышал звук. Это был звонок — отвратительный и настойчивый, ледяная струя в огонь его гнева. Оттолкнув женщину, он дотянулся до холодной черной трубки телефона. — Джон… — сказала Ева. — Это мой сын. — Он поднял трубку. — Джон Тауерс слушает. — Вас вызывают, мистер Тауерс. Звонок из Торонто, звонит мисс Сара… — Одну минутку. — Он сунул трубку в подушки, чтобы на другом конце линии не было слышно. — Иди в ванную, — сказал он женщине. — Это частный разговор. Подожди там, пока я не поговорю. — Но… — Убирайся! Она молча вышла. — Спасибо, — сказал он, — теперь можете соединять. В трубке гудело и щелкало. Телефонистка сказала: — Соединяю вас с мистером Тауерсом. А затем голос Сары, мягкий и чистый… — Джон? — сказала она с некоторым сомнением, как будто ей было трудно поверить, что она действительно разговаривает с ним через Атлантический океан. — Сара, — сказал Джон. Внезапно горячие слезы обожгли ему глаза, и он почувствовал, как перехватило горло. — Я собирался звонить тебе. — Да, я знаю, — сказала она радостно, — но мне хотелось поскорее рассказать тебе, поэтому я решила позвонить сама. Джонни, тетя Милдред вернулась из круиза на неделю раньше — она сошла с парохода в Танжере, какая-то ерунда, вроде того, что ее не устраивала еда. Так что у меня появилась квалифицированная компаньонка на целую неделю раньше, чем я ожидала. Как ты отнесешься к тому, что я вылечу в Лондон послезавтра? Глава третья Положив трубку, Джон довольно долго просидел на краешке кровати. Ева вышла из ванной и, остановившись в дверях, прислонилась спиной к косяку. Она ждала, пока Джон заметит ее. — Тебе лучше уйти, — сказал он, наконец взглянув на нее. — Извини. Она поколебалась, взяла свое пальто, спокойно надела его, не говоря ни слова. Потом спросила: — Как долго ты будешь в Лондоне? — Я еще не знаю наверняка. Она опять поколебалась, играя замком сумочки, как будто не могла решить, что именно сказать. — Может быть, мы еще увидимся с тобой, если ты будешь в Лондоне? — сказала она неожиданно. — У тебя ведь есть мой телефон. Он встал, пристально посмотрел ей в глаза, и она инстинктивно поняла, что сказала не то, что нужно. Ева почувствовала, что ее щеки запылали, а ведь она думала, что давным-давно разучилась краснеть, и внезапно ощутила ярость. Ее взбесил Джон, его неожиданное приглашение в отель, то, как бесцеремонно он теперь выставлял ее за дверь. Его беспардонная манера была для нее загадкой, одновременно завораживающей и приводящей в ярость. — У тебя будет чудесная свадьба, правда? — язвительно сказала она сладчайшим голоском, устремляясь к двери. — Надеюсь, твоя невеста отдает себе отчет, за какого человека она выходит замуж. Она почувствовала удовлетворение от того, что его лицо побледнело, а в следующую секунду она уже вышла, хлопнув дверью. И Джон опять остался один на один со своими мыслями в номере на шестом этаже. Прошло довольно много времени, прежде чем Джону пришло в голову взглянуть на часы. Было поздно, далеко за полночь. Джастин должен был позвонить час тому назад. Джон посидел некоторое время неподвижно, мысленно восстанавливая события вечера. Может быть, Камилла забыла передать Джастину, чтобы он позвонил в отель. А может, она не забыла и умышленно ничего не сказала Джастину. Очень может быть, она знает, где Мэриджон, и обманула его, сказав, что не имеет понятия… Но нет. Риверс сказал, что он единственный, кто как-то общается с Мэриджон, так что Камилла сказала правду. Майкл Риверс. Джон потянулся через кровать к телефону. — Слушаю, сэр, — раздался через секунду голос, готовый оказать услугу. — Соедините меня с домом номер пять, Консет Мьюс. Я не знаю номер телефона. — Конечно, сэр. Будьте добры, положите трубку. Мы перезвоним, как только свяжемся. Минуты протекали в безмолвии. Атмосфера в комнате была спокойной и мирной. Подождав немного, Джон начал лениво приводить в порядок постель. Он разгладил покрывало, расправил подушки, стараясь смягчить свое нетерпение физическими действиями. Наконец звонок зазвенел, и он опять снял трубку. — Мы соединяем вас с заказанным номером, мистер Тауерс. — Спасибо. В трубке раздавалось непрерывное мурлыканье. Никто не отвечал. «Они уже легли, — подумал Джон, — и полусонные проклинают того, кто звонит так поздно». Он ждал, прислушиваясь к непрекращающимся гудкам. Десять… Одиннадцать… Двенадцать… — Найтсбридж пять-семь-восемь-девять слушает. — Это был незнакомый голос. Спокойный, отчетливый, уверенный. — Попросите, пожалуйста, — сказал Джон, — Джастина Тауерса. — Я вас слушаю. Тишина. «Боже всемогущий», — внезапно подумал Джон. К своему изумлению, он обнаружил, что пальцы свободной руки стиснуты в кулак. Попытавшись сделать глубокий вдох, чтобы начать говорить, он почувствовал, что ему больно дышать. Он не мог выговорить ни слова, просто сидел, слушал молчание в трубке и тишину в номере. Наконец Джон попытался взять себя в руки. — Джастин. — Да, я все еще слушаю. — Твоя бабушка сказала тебе, что я заезжал сегодня вечером в Консет Мьюс? — Да. — Почему же ты не позвонил мне, когда вернулся? Разве она не сказала тебе, что я просил, чтобы ты позвонил мне? — Сказала. Молчание. В этом спокойном голосе сквозили необщительность и отсутствие каких бы то ни было колебаний. Возможно, он робок по натуре. — Послушай, Джастин, я очень хочу тебя видеть — мне нужно обсудить с тобой множество вопросов. Ты не мог бы подъехать в отель как можно раньше завтра утром? Ты можешь назначить час? — Боюсь, завтра я не сумею, — сказал спокойный голос. — Меня целый день не будет в городе. У Джона было ощущение, будто кто-то швырнул ему в лицо мокрое ледяное полотенце. Он сильно сжал трубку и пересел поближе к краю кровати. — Джастин, ты знаешь, зачем я приехал в Европу? — Бабушка сказала, ты приехал, чтобы жениться. — Я мог бы заключить брак в Торонто. Я приехал в Англию специально, чтобы увидеть тебя. В ответ молчание. Возможно, его ночной кошмар стал реальностью, и Джастину просто неинтересно. — У меня к тебе деловое предложение, — сказал Джон, нащупывая подход, который мог бы привлечь к нему этот безразличный голос из Найтсбриджа, всего в миле от отеля. — Мне очень и очень хочется обсудить это с тобой как можно быстрее. Ты не мог бы отменить свои дела на завтра? — Хорошо, — индифферентно сказал голос после паузы, — думаю, что смогу. — Ты сможешь позавтракать вместе со мной? — К сожалению, мне плохо удается рано вставать по субботам. — Тогда ленч? — Я… я не уверен. — Хорошо, приходи ко мне после завтрака, как только сможешь, и мы с тобой поговорим. Может быть, ты сумеешь остаться со мной на ленч. — Хорошо. — Прекрасно, — сказал Джон. — Не забудь прийти. Ты не забудешь? Увидимся завтра. Повесив трубку, он сидел секунд десять на краешке кровати и смотрел на молчавший телефон. Когда вошел в ванную, увидел капли пота на лбу, а руки, которые поднял, чтобы вытереть пот, дрожали от напряжения. «В этом виновата моя мать, — думал он. — Она настроила мальчика против меня так же, как она пыталась настроить меня против моего отца. Когда мы завтра встретимся с Джастином, он будет мне чужим, и в этом виновата она». Он почувствовал себя опустошенным, как будто нес в банк сбережения, собранные за многие годы, а у него их украли, когда он подходил к окошечку кассы. Джон принял душ, разделся, но чувство опустошенности не покидало его и когда он лег. Тогда он понял, что заснуть не сможет. Джон выключил свет. Шел второй час. Перед ним зияла целая ночь, предстояли мучительные часы. Мысли пульсировали в мозгу, то складываясь в картины обычной реальности, то превращаясь в слова и предложения. Сара приедет через два дня в Лондон. Предположим, Ева будет устраивать ему неприятности… Какое-то время он сможет ее нейтрализовывать, но в конце концов что-то придется предпринимать. Если бы он мог найти Мэриджон… Но никто не знает, где она, никто, кроме Майкла Риверса. К черту Майкла Риверса! Как можно заставить говорить такого человека, как Майкл? Бесполезно предлагать ему деньги. Бесполезно настаивать, умолять, льстить. Все бесполезно с таким человеком… Но что-то придется предпринять. Почему никто не знает, где Мэриджон? Такое утверждение предполагает, что она полностью отошла от общения. Возможно, она за границей. А может быть, мужчина. Камилла сказала, что Мэриджон не смогла больше жить с Майклом. Наверняка это какая-то любовная история. Но все это неправильно. Не должно быть никакой любовной истории. Никакой любовной истории. Ни одна живая душа не знает, где Мэриджон, и что-то надо предпринимать. Возможно, Джастин знает. Джастин… На него вновь накатило чувство опустошенности. Лучше не думать о Джастине. А потом он уже думал о Клуги, отчаянно желая вновь ощутить мягкий бриз с моря, тоскуя по белым ставням, желтым стенам, по теплому, сладостному чувству покоя… Но это все ушло, было разрушено смертью Софии. Грусть воспоминаний заставила его перевернуться в постели, зарыться лицом в подушку. До этой минуты он ни разу не вспоминал, как сильно любил свой дом в Корнуолле. Джон сбросил одеяло и подошел к окну. «Я хочу поговорить о Клуги, — думал он, вглядываясь в ночь. — Я хочу поговорить о Софии и о том, почему наш брак не удался, если я любил ее так сильно, что едва мог выдержать одну ночь вдали от нее. Я хочу поговорить о Максе и о том, почему наша дружба была разрушена и нам пришлось идти дальше каждому своей дорогой. И ни один из нас даже не обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд. Я хочу поговорить о Майкле, который всегда меня не любил, потому что я не подчинялся никаким правилам и не был похож на людей, с которыми ему приходилось иметь дело в его маленьком, тесном официальном мирке. Я хочу поговорить о Джастине, которого я любил, потому что он всегда был жизнерадостный и счастливый, уютный в своей полноте, потому что, как и я, он получал радость от того, что жил, и находил эту жизнь восхитительной. И больше всего я хочу поговорить с Мэриджон, потому что я не могу обсуждать происшедшее в Клуги ни с кем, кроме нее…» Он вернулся в постель и беспокойно ворочался и метался еще час. А потом, перед самым рассветом, внезапно на него снизошел необъяснимый покой, обволакивающий воспаленный мозг, и он понял, что теперь сможет уснуть. Утром после завтрака Джон вышел в холл гостиницы и сел в кресло с газетой ждать, когда приедет Джастин. В холле непрерывным потоком двигались люди, выходили из отеля и входили в него. Джон сложил газету в длину, отложил в сторону и стал внимательно разглядывать каждого человека, проходящего через вращающиеся двери в нескольких футах от него. Десять часов. Половина одиннадцатого. Может быть, он передумал, решил не приезжать? Если он раздумал, то позвонил бы. Нет, конечно, придет. А почему ему не прийти? Он же согласился. Он не пойдет на попятную… Приехала семья американцев с огромной коллекцией белых чемоданов. Молодой человек, который вполне мог бы быть Джастином, вошел в отель и подошел к девушке, сидевшей рядом с Джоном. После нежнейшего приветствия они вместе вышли. Вошли двое иностранных бизнесменов, разговаривавших на каком-то языке, то ли датском, то ли шведском, и сразу же за ними еще один иностранец, темноволосый, невысокий, он был похож на выходца из южной части Европы. Из Италии или Испании. Двое скандинавов медленно прошли мимо него, склонив головы друг к другу в серьезном разговоре, руки за спиной, как у морских офицеров. Молодой итальянец за ними не пошел. Вместо этого он подошел к стойке администрации и спросил мистера Тауерса. — Я полагаю, сэр, — сказал ему служащий в униформе, — что мистер Тауерс сейчас сидит в одном из кресел за вашей спиной, с левой стороны. Молодой человек обернулся. Взгляд его темных глаз был серьезен и пристален, лицо сохраняло невозмутимость. Джон узнал маленький вздернутый нос и высокие скулы, но серьезность в линиях большого рта и форма челюстей были чужими, незнакомыми. Он подошел не спеша, очень спокойный. Джон встал, сбив со стола пепельницу, пепел высыпался на ковер. — Привет, — сказал Джастин, вежливо подавая руку. — Как вы поживаете? Джон взял его руку в свои, не зная, что с ней делать, потом отпустил. Если бы это случилось десять лет назад… Тогда бы не было неловкости, напряженности, пустых вежливых фраз и вежливых жестов. Он неуверенно улыбнулся молодому человеку, стоящему перед ним. — Ты такой худой, Джастин. — Это было все, что он смог сказать. — Ты такой стройный и подтянутый. Молодой человек слабо улыбнулся, пожал плечами, что мгновенной болью напомнило Джону о Софии, и посмотрел вниз на рассыпанный пепел. Они помолчали. — Давай сядем, — сказал Джон. — Нет причин стоять. Ты куришь? — Нет, спасибо. Они сели. Джон закурил. — Чем ты теперь занят? Работаешь? — Да. В системе страхования, в Сити. — Тебе это по душе? — Да. — Как у тебя шли дела в школе? Куда тебя отправили после окончания? Джастин рассказал ему. — Тебе это нравится? — Да. Вдруг оказалось, что им почти не о чем разговаривать. Джон был в растерянности. — Я полагаю, ты ждешь, чтоб я перешел к делу, — сказал он отрывисто. — Я приехал сюда спросить тебя, может быть, тебе будет интересно работать в Канаде, с перспективой контролировать отделение моего предприятия в Лондоне. Я еще не открыл его, но планирую сделать это в ближайшие три года. В конечном счете, естественно, если ты будешь успешно справляться, я передам тебе все целиком, когда отойду от дел. Я занимаюсь недвижимостью. Это концерн с мультимиллионным оборотом. Он замолчал. В холле стоял гул голосов множества людей. Люди все так же проходили туда и обратно через вращающиеся двери. — Не думаю, — сказал Джастин, — что я бы хотел работать в Канаде. Мужчина и женщина, сидевшие невдалеке, заразительно смеялись. На женщине была нелепая шляпка, желтая, с пурпурным пером. Глупости, на которые человек невольно обращает внимание. — Есть какая-то конкретная причина? — Ну… — Он еще раз неопределенно пожал плечами. — Я совершенно счастлив здесь. Бабушка прекрасно ко мне относится, у меня множество друзей и все такое. Мне нравится работать в Лондоне, и я хорошо начал в Сити. Джон заметил, что, по мере того как Джастин говорил, он медленно краснел. Его взгляд все еще был устремлен на рассыпанный на полу пепел. Джон ничего не сказал. — Есть еще одна причина, — сказал юноша, как будто почувствовав, что первая причина не вполне убедительна. — У меня есть девушка, одна моя знакомая… Я не хочу уехать и оставить ее. — Женись на ней, поезжайте в Канаду вместе. Джастин испуганно поднял глаза на отца, и Джон понял, что он лжет. — Но я не могу… — Почему же? Я женился в твоем возрасте. Ты уже достаточно взрослый, чтобы предпринимать серьезные шаги. — Речь идет не о браке. Мы еще даже не помолвлены. — Выходит, она не настолько уж много значит для тебя, чтоб ты ради нее отказался от дела в Канаде стоимостью в миллионы долларов. Хорошо, у тебя друзья в Англии, ну так ты заведешь куда больше друзей в Канаде. Твоя бабушка хорошо к тебе относится — прекрасно, но что из этого? Ты же не собираешься быть прикованным к ней всю жизнь, правда? И что с того, что у тебя возможность сделать карьеру в Сити? Это есть у сотен молодых людей. Я тебе предлагаю возможность, которая представляется раз в жизни, нечто особенное, живое, замечательное. Ты хочешь быть хозяином своего собственного дела? Есть ли у тебя энергия и честолюбие, чтобы принять вызов и стать победителем? Чего ты хочешь от жизни? Присутственное время в Сити с девяти до пяти и годы комфортабельной скуки или двадцать четыре часа восторга от жонглирования миллионами долларов? Ты любишь Лондон, хорошо. Я даю тебе возможность вернуться сюда через три года, а когда вернешься, то будешь в двадцать раз богаче, чем любой из твоих друзей, которым ты скажешь «до свидания», уезжая в Канаду. Неужели мое предложение тебя вовсе не привлекает? Помня, каким ты был, я был так уверен, что ты не скажешь «нет», имея перед собой такие перспективы. Но темные глаза смотрели по-прежнему без выражения, лицо не дрогнуло. — Я не думаю, что недвижимость — это в самом деле то, что меня интересует. — Ты что-нибудь знаешь об этом? Джастин молчал. — Слушай, Джастин… — Я не хочу, — поспешно сказал юноша. — Наверное, вы можете найти кого-нибудь другого. Не понимаю, почему это должен быть я. — Ради всего святого! — Джон был почти вне себя от ярости и отчаяния. — О чем ты, Джастин? Что случилось? Ты что, не понимаешь, что я пытаюсь сказать? Я был вдали от тебя целых десять лет, а теперь я хочу дать тебе все, что могу, чтобы попытаться это исправить. Я хочу, чтобы ты вошел в мое дело, чтобы мы никогда с тобой не разлучались надолго, чтобы я смог по-настоящему узнать, какой ты, и попытаться наверстать потерянное время. Ты что, не понимаешь? Тебе это не ясно? — Да, — сказал Джастин холодно. — Но, боюсь, я не смогу вам ничем помочь. — Бабушка с тобой говорила об этом? Говорила? Она пыталась настроить тебя против меня? Что она сказала? — Она никогда не упоминала о вас. — Не может быть! Джастин покачал головой и взглянул на свои часы. — Боюсь, я… — Нет, — сказал Джон. — Нет, ты не можешь сейчас уйти. Не можешь, пока я не добрался до самой сути этого дела. — Мне очень жаль, но… — Сядь. — Он крепко схватил юношу за руку и потянул обратно в кресло. Джастин вывернулся из его рук. — Есть один вопрос, который я хочу тебе задать независимо от того, понравится он тебе или нет, и ты не уйдешь, пока не ответишь мне на него как следует. Он помолчал. Джастин, не шевелясь, угрюмо смотрел прямо в глаза отцу. — Джастин, почему ты ни разу не ответил на мои письма? Сын все еще смотрел в упор, но выражение глаз было уже другим. Угрюмость сменилась недоумением и подозрительностью. — На письма? — Ты помнишь, я с тобой попрощался после того, как увез тебя из Клуги? Подозрительность исчезла. Осталось только недоумение. — Да. — Ты помнишь, как я тебе объяснял, что не могу взять тебя с собой, потому что у меня не будет дома и не будет никого, кто бы помог заботиться о тебе, и поэтому тебе придется пойти в школу в Англии? Ты помнишь, как я обещал писать и взял с тебя обещание, что ты будешь мне отвечать и рассказывать в письмах обо всем, что с тобой происходит? Юноша кивнул. — Тогда почему же ты не написал? Ты же обещал. Я написал тебе шесть писем, включая то, которое было приложено к подарку на день рождения, но я не получил от тебя ни строчки. Почему, Джастин? Ты обиделся на меня за то, что я не взял тебя в Канаду? Я поступил так для твоей же пользы. Я должен был приехать повидать тебя, но деловые интересы поймали меня в ловушку, я был настолько занят, что не мог выкроить себе даже какой-нибудь свободный уик-энд. Я хотел видеть тебя, постоянно иметь от тебя известия, но ни разу ничего не получил. В конце концов я перестал писать, решив, что мои письма тебя травмируют, как бы это ни казалось мне странным. Поэтому я просто посылал на Рождество и на твой день рождения взносы в бабушкин банк на твое имя… Что случилось, Джастин? Это имеет какое-то отношение к тому, что произошло в тот раз в Клуги, когда… — Мне надо идти, — сказал юноша. Он заикался, его самообладание разлетелось вдребезги. — Мне… мне очень жаль, но я должен идти. Пожалуйста. Он пошел, спотыкаясь, к вращающейся двери, не видя и не интересуясь, куда идет. Дверь выпустила его и повернулась, сияя ярким металлом окантовки. Джон остался один, и неудача засела в сердце пульсирующей болью. Было одиннадцать часов, когда Джастин вернулся в Консет Мьюс. Его бабушка, писавшая письма в гостиной, подняла на него глаза, изумленная тем, как резко он вошел. — Джастин… — Он увидел, как она покраснела — безобразное красное пятно под слоем тщательно наложенной косметики, — и внезапно ощутил тошноту, поняв, что это правда. Отец действительно ему писал. А она лгала ему все это время. — Письма? — спросила она. — Из Канады? — Он написал мне шесть писем. И прислал подарок ко дню рождения. — Он так сказал? Но это была лишь вялая попытка защититься. Она шагнула к нему, всплеснув руками. — Я сделала это, потому что хотела тебе только добра. Я думала, это тебя расстроит — читать его письма, когда он бросил тебя, а сам улетел в Канаду. — Ты читала эти письма? — Нет, — сказала она быстро. — Нет, я… — Ты уничтожила шесть писем, которые прислал мне отец, чтобы я думал, что он меня совершенно забыл? — Нет, Джастин, нет, ты совершенно не понимаешь… — Ты сама не получила от него ни одного письма, поэтому ты хотела, чтобы я тоже не получал. — Нет, — сказала она, — нет, это было не так… — Ты лгала мне, обманывала и мошенничала год за годом, день за днем. — Это было для твоей же пользы, Джастин, для твоей же пользы… Камилла опять села, как будто он лишил ее сил, и внезапно Джастин увидел, что она — старая женщина, с морщинистым лицом в пятнах от слез, ее плечи были горестно опущены, руки дрожали. — Твой отец никогда ни о ком не заботился, кроме себя самого, — услышал он наконец ее шепот. — Он берет людей и использует их в своих интересах. Твоя любовь пропадает зря, потому что он не обращает на тебя внимания. Я была ему полезна время от времени, давая ему дом, когда он был юным, воспитывая тебя, когда он стал старше. Но я была ему безразлична. Сейчас ты будешь ему полезен, помогая вести дела в Канаде. О, не думай, что я не догадываюсь, зачем он хотел тебя видеть. Но ты никогда не будешь нужен ему сам по себе, его интересует только польза, которую из тебя можно извлечь… — Ты не права, — сказал Джастин. — Я нужен ему. Ты не понимаешь. — Не понимаю? Я слишком хорошо понимаю. — Не думаю, что в свое время ты понимала его лучше, чем меня. — Джастин… — Я уезжаю с ним в Канаду. Последовала минута полной тишины. — Ты не можешь поступить так, — сказала она наконец. — Пожалуйста, Джастин, будь разумным. Ты говоришь о том, чтобы совершенно изменить ход своей карьеры, уничтожить все перспективы, которые ты имеешь в Лондоне, только из-за десятиминутной встречи этим утром с человеком, которого едва знаешь. Пожалуйста, пожалуйста, будь разумным, не делай этого. — Я уже решил. Камилла посмотрела на него, ей показалось, что она вернулась на много лет назад, а сидящий перед ней юноша — Джон, который произносит так же упрямо, тем же самым тоном, которого она так страшилась: «Я уже решил. Я собираюсь на ней жениться». — Ты глупец, Джастин, — сказала она, ее голос внезапно зазвучал сурово и ясно. — Ты абсолютно не представляешь себе, что ты делаешь. Ты вообще ничего не знаешь о своем отце. Он повернулся и пошел к двери. — Я не буду это слушать. — Конечно, — сказала Камилла. — Ты был слишком мал, чтобы помнить, что произошло в Клуги. — Заткнись, — закричал он, резко поворачиваясь к ней. — Заткнись! Заткнись! — Я там не была, но могу себе представить, что там произошло. Он толкал твою мать к смерти, ты это понимаешь, не правда ли? Предварительное расследование показало, что это был несчастный случай, но я всегда знала, что это было самоубийство. Этот брак исчерпал себя, и, когда она это поняла, ей больше ничего не оставалось. Конечно, любой мог предсказать, что этот брак долго не продержится. Она привлекала его только сексуально, и вполне естественно, что через несколько лет совместной жизни ему стало с ней скучно. Все та же старая история — она действительно любила его, он же никогда ее не любил, ему было нужно наслаждение, которое он получал с ней в постели. А когда скука вытеснила это наслаждение, оказалось, что она вовсе ничего для него не значит. Он начал оглядываться вокруг в поисках какой-нибудь другой женщины. Это должна была быть женщина совершенно другого типа, желательно равнодушная к нему и недоступная, — такое условие делало задачу покорения более интересной и захватывающей. И в тот уик-энд, когда умерла твоя мать, именно такая женщина оказалась в Клуги. Конечно, ты никогда не знал, что он и Мэриджон… Джастин закрыл уши ладонями, защищаясь от ее голоса, спотыкаясь вышел в холл и с грохотом захлопнул за собой дверь. Потом он помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки, вбежал в свою комнату, нашел чемодан и начал собирать вещи. Был полдень. На шестом этаже «Мэйфер-отеля» Джон сидел в своей комнате, сочиняя объявление в «Таймс», и размышлял, есть ли какой-нибудь смысл в том, чтоб еще раз увидеться с Майклом Риверсом. Перед ним на столе лежала бумажка, на которой он карандашом записал номер телефона Евы. Мучаясь над решением неразрешимой задачи, Джон машинально взял этот клочок бумаги и сложил его пополам. Ему придется встретиться с Евой, чтобы добраться до самой сути дела с анонимным звонком. Если бы только сначала найти Мэриджон, тогда было бы гораздо легче выбрать, за какую именно ниточку ухватиться… Он отбросил клочок бумаги и сосредоточился на объявлении в «Таймсе», когда зазвонил телефон. Он поднял трубку. — Слушаю. — Вас хочет видеть одна леди, мистер Тауерс. — Она назвала свое имя? — Нет, сэр. Должно быть, это Ева, решившая открыть свои карты. — Хорошо, я спущусь вниз. Он повесил трубку, пересчитал деньги в бумажнике и вышел из номера. В лифте играла та же музыка. В бельэтаже он прошел в холл и пересек его, направляясь к кожаным креслам невдалеке от стойки администратора. Мозг ощутил ее присутствие за мгновение до того, как увидели глаза. Он почувствовал облегчение, смешанное с безумной радостью, идя навстречу Мэриджон. А она улыбалась, глядя ему в глаза. Часть вторая Глава первая Во время путешествия через Атлантику Сара делила свое внимание между томиком стихов Джона Клэра и новым детективом известного автора криминальных романов. Вдруг она сообразила, что не поняла из прочитанного ни слова и что будет куда разумнее отложить обе книги, но она все еще держала их на коленях и время от времени смотрела на печатные строчки. Наконец внизу появились огни Лондона, простиравшегося так далеко, что едва хватало глаз, и она ощутила где-то под сердцем чувство нервного напряжения. Так было всегда, когда она думала о Джоне. Она любила Джона и прекрасно знала, что хочет выйти за него замуж, но временами понимала, что он остается для нее загадкой. Это странное ощущение заставляло ее нервничать. Она называла это «отчужденным настроением». Сара понимала Джона, когда он был весел и энергичен, когда нервничал, когда музицировал, когда был печален, разочарован или просто упрям, но Джон в «отчужденном настроении» пугал ее, потому что она не знала ни причины этого состояния, ни как на него реагировать. Нервничая, она замыкалась, а это вызывало у нее ощущение неуверенности, которое было трудно объяснить. Может быть, думала Сара, в Лондоне будет по-другому — Джон окажется далеко от тревог и неприятностей, связанных с работой, и, возможно, тогда она сможет сказать ему: «Джон, почему иногда ты становишься таким далеким, что я не знаю, как до тебя дотянуться, как общаться с тобой? Почему ты иногда бываешь резок, и я чувствую, что должна молчать из страха — вдруг ты выйдешь из себя и мы поссоримся? Это моя вина? Это потому, что я чего-то в тебе не понимаю или чем-то вызываю твое недовольство? Если это моя вина, скажи, что я делаю не так, чтобы я могла исправиться. Мне бывает очень тяжело, когда ты вдруг отдаляешься от мира, становишься к нему безразличным». Он был в «отчужденном настроении», когда она позвонила в Лондон два дня тому назад. Она это сразу поняла, изо всех сил старалась, чтобы голос ее звучал весело и бодро. Но когда он повесил трубку, она расплакалась. За этим последовала совершенно невозможная сцена с родителями. — Сара, дорогая, если у тебя есть какие-то сомнения, не надо… — Лучше быть расстроенной сейчас, чем после свадьбы. — Конечно, тебе очень повезло, что ты выходишь замуж за Джона. Он очень нравится нам с отцом, но ведь он намного старше тебя. Разумеется, выходить замуж за человека, принадлежащего другому поколению, рискованно… И хоть это было глупо, Сара расстроилась, слушая эту банальную ерунду, и заперлась в комнате, где провела бессонную ночь. Следующий день был занят тем, что она собирала вещи для предстоящего путешествия в Лондон. «Он позвонит вечером, — думала она. — Он наверняка позвонит и разговаривать будет по-другому, и все опять станет прекрасно». Мать решила, что Сара нервничает из-за предстоящей свадьбы, и целых пять минут смущенно и несвязно, с неловкими паузами говорила об интимной стороне брака. В конце концов Сара сбежала в ближайший кинотеатр и посмотрела невероятно плохой широкоэкранный фильм-эпопею, вызвавший у нее головную боль. Она почувствовала почти облегчение, сев на следующий день в самолет: наконец какое-то действие после слишком долгого периода тупого ожидания. Самолет опускался ниже и ниже к морю света, пока Сара не увидела бегущие навстречу посадочные огни. Вот глухо и мягко стукнули о бетон полосы шасси, долгий пробег и остановка на английской земле. За бортом самолета было сыро и холодно. За долгие, как показалось Саре, минуты таможенного досмотра ее нервы напряглись. Наконец она была в огромном центральном зале. Что-то не так. Джона не было. Наверное, он собирается расторгнуть помолвку. С ним произошел несчастный случай, он ранен, умирает… он мертв… — Боже всемогущий, — услышала она за спиной голос Джона. — Ты белее простыни! Кто тебя напугал до потери сознания? Облегчение было подобно обрушившемуся на нее потоку тепла, который унес напряжение. Слезы наворачивались на глаза. — О, Джон, Джон… На сей раз «отчужденного настроения» как не бывало. Он улыбался, его глаза сверкали жизнью, руки были сильными, а когда он поцеловал ее, все сомнения и терзания стали казаться глупостью. — Ты выглядишь, — сказал он, — пугающе ненастоящей. Что это за зеленые тени и какая-то грязь на ресницах? — О Джон, я потратила уйму времени… — Внезапно она рассмеялась, ощутив волну счастья. Он смеялся тоже, целуя ее еще и еще, нежно обнимая за талию. — Значит, в Канаде у меня была более подходящая помада? Он считал именно так. Она достала носовой платок и тщательно вытерла губы. — Правильно, — весело сказал Джон. — Пойдем. Нас ждет обед в Хилтоне, и нам надо обсудить бесконечное число разных дел, прежде чем я отвезу тебя к твоей тете Милдред. Мы не можем терять время попусту… Это весь твой багаж или у Клеопатры есть еще золотая баржа, груженная чемоданами и плывущая по таможенному конвейеру? Такси повезло их в самое сердце Лондона, через окраинный район Мидлсекса к Кенсингтону, мимо Найтсбриджа и Парка. Тепло города обволакивало их, рев двигателя вибрировал в ушах, и Сара, чувствуя, как ладонь Джона крепко сжимает ее ладонь, думала, как это замечательно наконец вернуться домой, в свой любимый город, и как чудесно ехать по ярко освещенным улицам в сверкающее волшебство. — Как себя чувствует Клеопатра сейчас? — Она думает о том, как прекрасно, что Марк Антоний — это ты, а Александрия — это Лондон. Джон засмеялся. Сара была счастлива. Когда они приехали в Хилтон, ее немного залихорадило на пороге: они окунулись в роскошь, которая была непривычна для нее. Идя по залу, Сара изо всех сил старалась показать, что обед в самых знаменитых ресторанах для нее дело обычное. Джон заказал блюда, выбрал вина и отложил меню в сторону. — Сара, мне надо обсудить с тобой множество вопросов. «Конечно, — подумала она. — Свадебная церемония и медовый месяц. Восхитительные планы, от которых дух захватывает». — Прежде всего я хотел бы извиниться за то, что не позвонил тебе вчера вечером. Я занялся семейными делами, и тут есть масса трудностей. Надеюсь, ты простишь меня и поймешь. Она благодарно улыбнулась. — Конечно, Джонни. Я и думала, что, наверное, случилось что-то в этом роде. — Во-вторых, я должен извиниться за свой тон позавчера. Боюсь, это звучало весьма странно, но я был занят другими делами и не ожидал, что ты позвонишь. Надеюсь, ты не думаешь, что я был не рад твоему приезду в Англию раньше, чем мы рассчитывали. Это великолепный сюрприз! — Твой голос… в самом деле звучал несколько странно. — Я знаю. — Он взял карточку вин, опять положил ее на место беспокойным движением руки. — Попытаюсь объяснить тебе, что происходит. Приехав сюда, я обнаружил, что моя мать не живет больше на Халкин-стрит, и, естественно, мне пришлось потратить время, чтобы узнать, где она живет, чтобы повидаться с ней. Все это заняло какое-то время. Потом я встретился с Джастином и поговорил с ним… — Правда? — Она знала о Джастине и планах Джона относительно его переезда в Канаду. — Все в порядке? Что он сказал? — Он едет. Сначала колебался, но теперь решился, так что, благодарение Богу, все улажено. — Он рассеянно развернул салфетку и поглаживал пальцами гладкий лен. — Потом мне еще надо было увидеться с некоторыми людьми, например Максом Александером, моим старым другом… И еще с другими. У меня не было свободной минуты с тех пор, как я приехал. — Ну конечно, ты был очень занят. — Она наблюдала за беспокойными движениями его пальцев. — Как будет со свадьбой и медовым месяцем? Или у тебя не было времени, чтобы организовать что-то определенное? — Именно об этом, — сказал Джон, — я и хочу с тобой поговорить. Подали первую перемену блюд и вино. Официанты сновали вокруг стола, потом удалились в вихре фалд своих белых фраков. — Что ты имеешь в виду, дорогой? — Я хочу, чтобы мы поженились немедленно, — сказал он внезапно, глядя ей прямо в глаза. — Я могу получить разрешение, и мы поженимся так быстро, как только возможно. Потом — медовый месяц в Испании, Италии, Париже — где тебе захочется. И несколько дней в Англии, прежде чем мы вместе с Джастином улетим обратно в Канаду. Она изумленно смотрела на него, в голове все перепуталось. — Но, Джон, мама и папа еще не приехали. Я… я еще не купила всего, что нужно для приданого… Я хотела, подождать, пока приедет мама, чтобы купить еще кое-что… — К черту приданое! Мне все равно, даже если ты пойдешь за меня замуж, одетая в мешок. И почему ты не можешь пойти за покупками без матери? Я уверен, что вкус у тебя не хуже, если не лучше. — Но, Джон… — Ты что, действительно не можешь выйти замуж без своих родителей? Она сглотнула, чувствуя себя так, будто ей надо сохранить равновесие на канате, натянутом высоко над землей. — Я… я просто хочу быть к ним справедливой и… и я знаю… Да, я действительно хочу, чтобы они были здесь, Джон, в самом деле хочу… Но если… я просто не понимаю… Почему ты вдруг так спешишь со свадьбой? Он посмотрел на нее. Сара вдруг почувствовала, что краснеет, и испугалась «отчужденного настроения», испугалась, что обидит родителей, испугалась свадьбы и первой ночи медового месяца. — Джон, я… — Прости, — сказал он, кладя через стол свои руки поверх ее. — Это было нехорошо с моей стороны. Конечно, мы дождемся твоих родителей. Я просто эгоистичен и нетерпелив. — Возможно, это я эгоистична, — сказала она со стыдом. — В самом деле, я сказала, что хочу скромную свадьбу… — Но не такую скромную, как предложил я. — Он не сердился. — Все в порядке, я понимаю. Устроим так, как ты хочешь. В конце концов, сама свадьба значительно больше значит для тебя, чем для меня. — Полагаю, что это так, — сказала она. — Свадьба — это день невесты, правда? И потом, ты уже был женат раньше, так что… — Так что я этим пресыщен! — поддразнил он. Сара улыбнулась. На некоторое время они сосредоточились на закусках. — Сара! Надвигалось еще что-то. Она почувствовала, как напрягаются нервы, а сердце бьется глухо, гораздо быстрее, чем обычно. — Неважно, когда мы поженимся, я хотел поговорить с тобой о Софии. Она спокойно отпила глоток вина, стараясь не выдать растущего волнения. — Не надо говорить о ней, Джон, если тебе не хочется. Я все понимаю. — Я не хочу, чтобы у тебя возник этот ужасный «комплекс первой жены», — сказал он, отложив нож и вилку, и откинулся на спинку стула. — Не думай, Бога ради, что София была чем-то таким экзотическим, что ты едва ли сможешь с ней тягаться. Она была обыкновенной девушкой, очень привлекательной в сексуальном плане. Я женился на ней, потому что по молодости лет спутал вожделение с любовью. Полагаю, довольно распространенная ошибка. — Он осушил бокал до дна, продолжая рассеянно вертеть его за ножку, обвел глазами зал. — Какое-то время мы были очень счастливы, а потом ей стало скучно, а я обнаружил, что не могу больше любить ее и полагаться на нее, как это было сначала. Мы часто ссорились. И как раз тогда, когда я начал подумывать о разводе, с ней произошел несчастный случай, и она умерла. Это был кромешный ад и для меня, и для всех, кто в те дни оказался в Клуги, особенно из-за того, что предварительное расследование получило широкую огласку в местной прессе и возникли самые разнообразные слухи. Одна из таких версий даже предполагала меня в качестве убийцы. Без сомнения, какой-то чудак с больным воображением прослышал, что мы не очень-то ладили, и построил свою мелодраматическую версию, когда узнал, что София сорвалась с обрыва и сломала шею на скалах… Но это был несчастный случай. Предварительное расследование допускало в своих заключениях возможность самоубийства, поскольку София не чувствовала себя счастливой в Клуги, но это полная нелепость. Они не знали Софию, не знали, как она любила жизнь — даже если эта жизнь была всего лишь пребыванием в Клуги, вдали от блеска Лондона. Ее смерть — результат несчастного случая. Других объяснений не существует. Сара кивнула. Официант подошел и опять удалился. Перед ней открылся еще один срез жизни. — В конце концов, — сказал Джон, — зачем бы мне нужно было ее убивать? Развод — вполне цивилизованный способ избавиться от нежелательного супружества, и у меня не было причин предпочесть убийство разводу. Я отклонился от темы. Я просто хотел сказать, что тебе вовсе не надо беспокоиться, будто ты не сможешь выдержать сравнения с Софией, потому что здесь просто-напросто и сравнения быть не может. Я люблю тебя и в тебе очень многое, а в Софии я любил только одно, и даже это в конце концов скисло… Ты же меня понимаешь, правда? Ты следишь за моими словами? — Да, Джон, — сказала она, — я понимаю. Но в мыслях, в самых сокровенных своих мыслях, которые она не доверила бы никому, тихонько звучало другое: «Она, наверное, была великолепна в постели. Предположим…» А дальше даже самые сокровенные мысли превращались в мешанину страхов и терзаний, которые она инстинктивно старалась загнать в самые отдаленные уголки сознания. Улыбка Джона была как особое послание, переданное глазами: «Ты все еще хочешь выйти за меня замуж?» Она улыбнулась ему в ответ и внезапно почувствовала, что любит его так сильно, что ничто во всем мире не имеет значения, кроме ее страстного желания быть с ним и сделать его счастливым. — Да, — сказала она. — Я хочу выйти за тебя замуж. Но давай не ждать моих родителей, Джонни. Я передумала. Давай, в конце концов, поженимся как можно быстрее… В половине двенадцатого тем же вечером Джон набрал телефонный номер. — Все прекрасно, — сказал он в трубку. — Мы поженимся на этой неделе, медовый месяц в Париже — десять дней, потом на день-два опять в Лондон — забрать Джастина, и потом мы все вместе возвращаемся в Канаду, подальше от анонимного абонента и любой возможности, при которой Сара узнала бы что-нибудь. Для нее лучше ничего не знать. Он помолчал, слушая. — Да. Без проблем. Она даже не задала ни одного вопроса о Софии. Я сделал акцент именно на том, о чем ты посоветовала. Опять пауза. Ночь вступала в свои права все увереннее. Потом он сказал: — Как я ей все объясню? Это выглядит чертовски странно, если я поеду туда, особенно имея в виду мой разговор с ней вчера вечером о Софии… Ну да, конечно! Да, это звучит достаточно резонно… Хорошо, тогда увидимся с тобой через две недели. До свидания, дорогая… и думай обо мне. Отель в Париже, в котором они остановились, был огромен, великолепен и комфортабелен, и Сара хотя и улыбалась весело, на самом деле чувствовала себя очень маленькой, потерянной и уставшей от постоянного волнения. Позже, вечером, в знаменитом ресторане она попыталась отдать должное роскошным блюдам, но взвинченность и напряжение только увеличивались, и в конце концов она не могла уже больше есть. Наконец они вернулись в отель, пожелали спокойной ночи дежурному за стойкой и отправились в свои апартаменты на втором этаже. Джон ушел в ванную. Медленно раздеваясь, Сара слышала журчание воды, льющейся из душа. Значит, у нее есть возможность несколько минут побыть наедине с собой. Она старалась не думать о Софии. Что бы сделала София в свою первую брачную ночь? Вряд ли она дрожала бы во время обеда, сплошь состоявшего из экзотических блюд, а еще менее вероятно, чтобы она так же напрасно теряла драгоценные минуты, безуспешно пытаясь расстегнуть платье непослушными пальцами… Возможно, Джон жил с Софией до того, как женился на ней. С Сарой он на этом не настаивал, но она, конечно, совсем другое дело. А София была такая привлекательная и еще — иностранка. Быть иностранкой это, наверное, совсем другое дело. А может, нет? Она присела у туалетного столика в ночной рубашке, пытаясь привести в порядок волосы суетливыми неверными движениями. «Интересно, — думала она, — как София выглядела внешне? Я никогда не спрашивала Джона. Должно быть, она была темная, как Джастин, и, наверное, стройная и гибкая. Думаю, темнее меня и стройнее тоже. И, конечно, она была красивее. О Боже, как бы Джон рассердился, если бы он мог слышать мои мысли! Надо перестать думать о Софии». Джон вернулся из ванной и небрежно бросил одежду на кресло. Он был голый. — Наверное, я приму ванну, — сказала Сара, обращаясь к своим ногтям на пальцах рук. — Как ты думаешь, это имеет значение? — Ни малейшего, — сказал Джон, — за исключением того, что нам обоим будет весьма жарко в постели. Ванная была утешительной тюрьмой, наполненной паром и теплом. Ванна наливалась долго, почти так же долго, как Сара мылась. Она вытиралась очень медленно, а потом села на табуретку, и слезы медленно закапали из глаз. Она попыталась загнать их обратно, но внезапно на нее накатилась волна тоски по дому, и слезы отказались ей подчиняться. Комната поплыла перед глазами, борьба с рыданиями разрывала ей горло, и она в ужасе думала, что у нее не хватит сил вернуться в спальню, когда Джон подергал ручку запертой двери. — Сара? Она беззвучно всхлипнула, не ответив. — Ты можешь впустить меня? Она попыталась сказать что-то, но не смогла. — Пожалуйста! Она резко смахнула слезы, спотыкаясь пошла к двери и отперла ее. Возвращаясь вслепую к табуретке перед зеркалом, она слышала, как Джон вошел. Она помедлила, с ужасом пытаясь представить его настроение, молясь про себя, чтобы он не был слишком рассержен. — Сара, — услышала она его голос. — Дорогая Сара. И вдруг он ласково обнял ее, как будто она была очень маленькой, и крепко прижал к себе неловким успокаивающим движением, которое неожиданно растрогало ее. Она никогда не думала, что он способен быть таким нежным. — Ты думаешь о Софии, — прошептал он ей на ухо. — Я бы хотел, чтоб ты этого не делала, Сара, не думай больше о Софии. Страхи выветрились из ее головы, и, когда он нагнул голову, чтобы поцеловать ее в губы, она наконец впервые осознала, какое место занимает в его сердце, прежде чем мир закружился у нее перед глазами и превратился в карусель огня. Через десять дней они вернулись в Лондон. Джон заказал трансатлантические телефонные разговоры, улаживал разные срочные дела. Помощник — его правая рука, — которого Сара встречала в Канаде, вылетел в Европу в связи с какими-то деловыми вопросами, так что первый вечер в Лондоне они провели, обедая вдвоем в ресторане. На следующий день у них был ленч с Камиллой в Найтсбридже. Когда они возвращались в свой отель, Сара повернулась к Джону и спросила несколько озадаченно: — Где был Джастин? Его имя ни разу не упоминалось, а я не отважилась спросить. — Это оттого, что он решил ехать со мной в Канаду. Когда он закончил свои дела в Сити, я дал ему немного денег и предложил поехать отдохнуть до отъезда. Он отправился в Корнуолл, где сейчас живет с моей двоюродной сестрой. — А, понятно. Такси мягко выехало из туннеля и набрало скорость в сторону Пиккадилли. Справа зеленели деревья парка, трава блестела под солнцем. Было жарко. — Честно говоря, — сказал небрежно Джон, выглядывая из окна, — я бы очень хотел познакомить тебя с моей двоюродной сестрой. Я подумал, что мы бы могли взять напрокат машину и съездить в Корнуолл на этот уик-энд и провести несколько дней за городом, прежде чем улететь в Канаду. Сара глядела в безоблачное небо и с тоской думала о золотых песках и морских волнах, набегающих на берег и разбивающихся о него. — Это звучит великолепно, Джонни. Я бы хотела побыть еще немного в Англии, особенно при такой хорошей погоде, как сейчас. — Ты бы поехала? — С большим удовольствием. В каком месте живет твоя двоюродная сестра? — Ну… — Он сделал паузу. Такси, проезжая мимо отеля «Риц», остановилось в потоке машин. — Так получилось, что она сейчас живет в Клуги. Огни стали красными и желтыми, дюжина моторов гудела в предвкушении движения. — Когда я уехал десять лет назад, — сказал Джон, — я решил никогда туда не возвращаться. Я уже почти продал дом, чтобы навсегда отделаться, но в последнюю минуту передумал и, вместо того чтобы продать, передал его двоюродной сестре. Это такой великолепный участок, уникальный пейзаж. Мне этот уголок нравится больше, чем любое другое место в мире. И, представь себе, даже после всего этот дом все еще так мне нравился, что я просто не мог продать его какому-нибудь чужому человеку. Моя сестра ездит туда раза два в год и проводит там лето. Я виделся с ней мимоходом в Лондоне до того, как ты приехала. А когда она стала рассказывать о Клуги, как там спокойно, я вдруг понял, что тоскую по этому дому, что хочется проверить, покажется ли он мне таким спокойным, как прежде. Думаю, теперь, через десять лет, я бы мог проверить. Я знаю, жить там постоянно никогда больше не смогу, но, когда моя сестра предложила приехать к ней на несколько дней, я почувствовал искушение попробовать… Ты можешь это понять? Или, может, лучше не поедешь? — Нет, — сказала она автоматически, — я вовсе не против. У меня с этим местом не связаны никакие воспоминания. Если ты, Джон, хочешь ехать, то это все решает. Но в то же самое время она подумала: «Как он вообще мог подумать, чтобы вернуться туда?» Она была смущена и растеряна. Стараясь изо всех сил его понять, она ощутила лишь растерянность и смятение. — Это главным образом из-за моей сестры, — сказал он, как будто почувствовав ее недоумение. — Мне было бы очень приятно еще раз повидаться с ней, а она хочет с тобой познакомиться. — Ты мне никогда о ней не говорил, — только и могла сказать Сара. — Или она из тех двоюродных сестер и братьев по материнской линии, о которых ты сказал, что не стоит давать себе труд приглашать их на свадьбу? — Нет, Мэриджон — моя единственная родственница со стороны отца. Мы росли вместе, пока мне не исполнилось семь лет, а потом, когда мои родители развелись, отец увез ее из дома, где мы остались с матерью, и определил в пансион при монастыре. Он был ее опекуном. Я ее редко видел, пока мне не исполнилось примерно пятнадцать. В то время отец вернулся на постоянное жительство в Лондон и забрал Мэриджон из монастыря. Тогда мы много времени проводили вместе, а потом я женился и уехал жить в Корнуолл. Я очень ее любил. Я ей не говорил о свадьбе, потому что она не смогла бы приехать. — О! — Не знаю, почему я не говорил тебе о ней, — сказал он рассеянно. — Я ничего о ней не знал с тех пор, как уехал в Канаду, и, честно говоря, не надеялся увидеть, когда вернулся. Так или иначе, она узнала, что я в Лондоне, и у нас была короткая встреча… Так много всего случилось за те два дня перед твоим приездом, а потом, когда ты уже приехала, я забыл обо всем, кроме предстоящей свадьбы и медового месяца. Когда сегодня утром я проснулся и увидел солнце и голубое небо, то вспомнил о ее приглашении в Клуги и начал раздумывать, не съездить ли туда… Ты уверена, что хочешь ехать? Если ты предпочитаешь остаться в Лондоне, скажи, не бойся. — Нет, Джон, — сказала она, — я с удовольствием проведу несколько дней на море. Произнося эти слова, она думала: «Я еще так много не знаю о Джоне и часто его не понимаю, а он меня знает и видит насквозь. Или нет? Наверное, если бы он в самом деле меня понимал, он бы знал, что я не хочу ехать в дом, где он жил с первой женой… Но, может быть, я излишне чувствительна? Если бы у него был дом, перешедший к нему от родителей, я бы уехала туда жить, независимо от того, сколько раз он был женат раньше, и мне это ни в малейшей степени не показалось бы странным. В конце-то концов, Джон не собирается жить в Клуги, он просто предлагает съездить на несколько дней к своей двоюродной сестре. Я совсем не в себе, опять начинаю страдать от «комплекса Софии». Надо взять себя в руки». — Расскажи мне что-нибудь еще о своей сестре, Джон, — сказала она, когда они выходили из такси. — Как, ты сказал, ее зовут? Но когда они вошли в холл, навстречу им вышел канадский бизнесмен, правая рука Джона, и о Мэриджон они не говорили. Речь о ней зашла позднее, когда во второй половине дня Джон поднялся в номер, чтобы сделать два телефонных звонка: один — двоюродной сестре в Корнуолл и второй — навести справки о машине напрокат до Сент-Джаста. Когда он, улыбаясь, вернулся, ее напряженность растаяла, и она почувствовала себя счастливой. — Мы можем получить машину завтра, — сказал он. — Если выедем рано, то легко уложимся с дорогой в один день. Мы намного опередим поток машин, выезжающих на выходные дни, дорога будет нормальная. — А твоя сестра рада? — Да, — сказал Джон, отбрасывая назад волосы веселым размашистым жестом человека, у которого все в порядке. — Она в самом деле очень рада. Солнце красным мазком висело над морем, когда они добрались до аэропорта Сент-Джаст и Джон свернул на дорогу, ведущую в Клуги. Он, казалось, вибрировал от сильнейшего волнения, которое Сара улавливала, но не могла с ним разделить. Она оглянулась через плечо на аэропорт, который производил впечатление чего-то безопасного и успокаивающего, наверное, из-за того, что самолет, неподвижно ожидающий взлета, был маленьким. Она перевела взгляд на сухую, стерильную прелесть корнуоллских вересковых пустошей. — Это же великолепно, правда? — спросил Джон. Его руки стискивали руль, глаза светились радостью. — Это так красиво! И вдруг ей передалось его волнение, и пейзаж уже казался не враждебным, а пленительным в своей простоте. Урча, машина спускалась по склону холма, и через мгновение Сара уже не могла видеть небольшую кучку аэродромных построек, намекавших своим видом на контакт с находившейся где-то далеко цивилизацией. Вскоре машина въехала в зеленую долину, испещренную обособленными фермами и квадратами выгонов, окаймленных серыми гранитными стенами. Дорога теперь стала однорядной, уклон ее делался все круче, и море временами пряталось за пологими холмами. Вскоре они въехали в ворота фермы, а в следующую секунду машина сползла с гудронного шоссе и затряслась по грубым неровным камням проселочной дороги. Когда они проезжали мимо стены у ворот фермы, Сара едва успела заметить табличку со стрелкой, указывающей вдоль дороги, а над стрелкой кто-то написал слова: «К Клуги». Машина тряслась по неровной дороге, постепенно спускаясь с холма. По обе ее стороны от легкого морского бриза грациозно волновалась высокая трава, а небо над ними было голубое и чистое. — Вон водяная мельница, — сказал Джон. Голос его был лишь чуть громче, чем мысль, не облаченная в слова, руки на руле опять напряглись от волнения. — А вот и Клуги. Машина съехала на более ровное покрытие и свернула на дорожку, ведущую к дому. Когда мотор замолк, Сара в первый раз услышала шум потока, бегущего через неработающее водяное колесо и падающего вниз, к морю. — Как здесь спокойно, — сказала она автоматически. — Как здесь тихо после Лондона. Джон уже вышел из машины и направился к дому. Открыв дверцу со своей стороны, Сара ступила на гравий дорожки и мгновение стояла тихо, оглядываясь вокруг. Она увидела зеленую лужайку, не очень большую. На дальнем ее конце стояло белое кресло-качалка. Маленький садик был окружен зарослями рододендронов и какого-то кустарника и деревьями, согнутыми, изуродованными постоянным ветром с моря. Сара стояла в стороне от дома, чуть впереди него. Ей были видны желтые стеньг и белые ставни, гревшиеся под летним солнцем. Кроме голоса птицы и звона цикад, тишина нарушалась только шумом ручья, и издалека доносилось бормотание прибоя на гальке. — Сара, — позвал Джон. — Иду. — Она шагнула вперед, все еще чувствуя себя загипнотизированной ощущением покоя. Джон стоял в тени веранды и ждал ее. Пересекая залитую солнцем дорожку, Сара чувствовала себя странно уязвимой под его взглядом. Она увидела, что Джон не один, и необъяснимое чувство беззащитности усилилось. «Это, наверное, форма застенчивости, — подумала она. — Как экспонат в витрине, который исследует группа весьма критически настроенных судей. Нелепо». Она посмотрела на женщину. Тусклый блеск золотых волос, широко расставленные, чуть раскосые глаза, мягкий изгиб красивых губ. Сара остановилась в нерешительности, ожидая, чтобы Джон их представил друг другу. Она вдруг почувствовала: все вокруг замерло и ждет чего-то, что находится за пределами ее понимания. Джон улыбнулся женщине. Он не сделал попытки заговорить, но почему-то его молчание не играло никакой роли. До Сары вдруг дошло, что она не слышала, чтобы они сказали при встрече хоть одно слово. Она пыталась решить, поцеловал ли Джон свою двоюродную сестру при встрече, и пришла к выводу, что совсем невероятно, чтобы они обнялись молча. Женщина вышла из тени на солнце. — Здравствуйте, Сара, — сказала она. — Я так рада, что вы смогли приехать. Добро пожаловать в Клуги, моя дорогая, надеюсь, здесь вы будете чувствовать себя счастливой. Глава вторая Их спальня была залита предвечерним солнцем, а когда Сара пересекла комнату, то увидела, что прямо перед ней, под домом, в бухте, обрамленной двумя одинаковыми склонами горы, плещется море. У нее перехватило дыхание, как это случалось всегда, когда она видела нечто прекрасное, и внезапно она почувствовала, что рада приезду сюда и стыдится своих дурных предчувствий. — Здесь все, что вам нужно? — спросила Мэриджон, оглядывая комнату глазами заботливой хозяйки. — Если я что-то забыла, скажите мне. Обед будет подан через полчаса, а если хотите принять ванну, то вода горячая. — Спасибо, — сказала Сара, поворачиваясь к ней с улыбкой. — Большое вам спасибо. Джон уже шел по коридору, когда Мэриджон закрыла за собой дверь. Сара слышала, как звук его шагов смолк. — Когда обед? Через полчаса? Видимо, Мэриджон сделала какой-то утвердительный жест. — Я буду пока на кухне. — Как только будем готовы, спустимся вниз выпить перед обедом. Он вошел в комнату и широко зевнул, потягиваясь каждым мускулом. — Ну как ты? — спросил он. — А ты как? — улыбнулась она в ответ. — Тебе здесь нравится? — Да, — сказала она, — тут очень красиво, Джон. Он сбросил ботинки, стянул через голову рубашку, вылез из брюк. Прежде чем Сара смущенно отвернулась к окну, чтобы рассмотреть сверкающее небо и море, она успела заметить, что он снял с постели покрывало и нырнул в мягкие белые простыни. — Что мне надеть к обеду? — спросила она задумчиво. — Мэриджон будет переодеваться? Он не ответил. — Джон? — Да? Она повторила вопрос. — Я не знаю, — сказал он. — Какое это имеет значение? Его пальцы беспокойно разглаживали простыню, а глаза следили за пальцами. Сара ничего не сказала, чувствуя, как каждый ее нерв медленно напрягается по мере того, как длится молчание. Она уже почти забыла, как боялась его «отчужденного настроения». — Иди сюда на секунду, — сказал он резко, а когда она нервно и испуганно вздрогнула, добавил: — Бог мой, ты чуть не выпрыгнула из своей шкурки! Что с тобой случилось? — Ничего, Джон, — сказала она, идя к кровати. — Абсолютно ничего. Он потянул ее вниз, на постель рядом с собой, несколько раз поцеловал в губы, в шею и грудь. Его руки стали причинять ей боль. Она думала, как бы ей избежать занятия любовью, когда он в таком вот настроении. Но Джон внезапно поднялся. Она смотрела, как он открыл чемодан, высыпал все содержимое на пол и стал без всякого интереса обозревать эту кучу. — Что ты ищешь, дорогой? Он пожал плечами. Наконец нашел рубашку, молча надел. Затем сказал: — Ты, наверное, устала с дороги. — Немного. Ей было стыдно, язык ей не повиновался, она понимала, что ведет себя нелепо. — Секс по-прежнему не особенно тебя интересует? — Интересует, — сказала она тихо, непрошеные слезы скопились в уголках глаз. — Просто дело в том, что для меня все это еще совсем ново, и потом у меня плохо выходит, когда ты бываешь груб и начинаешь делать мне больно. Джон не ответил. Она увидела, что он надел другие брюки, а когда он подошел к раковине, чтобы умыться, все расплылось у нее перед глазами и она уже ничего не могла разглядеть. Она нашла среди вещей платье и стала надевать его, неловкими, негнущимися пальцами дергая молнии и петли. — Ты готова? — наконец спросил он. — Да, почти. Она не посмела задержаться для того, чтобы подновить помаду на губах. Она только провела гребенкой по волосам, и они спустились в гостиную, разделенные плотной невидимой стеной. Мэриджон уже была там, а Джастин, наверное, ушел в свою комнату. Сара села, чувствуя, что руки и ноги болят от напряжения, ком в горле все еще болезненно давит. — Что вам дать выпить, Сара? — спросила Мэриджон. — Мне… мне все равно… Шерри или… или мартини… — Есть сухое шерри. Подойдет? А что тебе, Джон? Джон пожал плечами, не давая себе труда ответить. «Боже, — думала Сара, — как же она справится? Может быть, мне ответить вместо него? О, Джон, Джон…» Но Мэриджон уже наливала виски и содовую, не ожидая его ответа. — Я очень рада, что Джастин здесь, со мной, — сказала она спокойно, отдавая ему стакан. — Замечательно было снова познакомиться с ним. Помнишь, как мы безуспешно пытались угадать, в кого он пошел? Сейчас кажется странным, что могли существовать какие-то сомнения. Джон неожиданно повернулся к ней лицом. — Почему? — Он весь в тебя, Джон. Сходство так велико, что иногда становится жутко. — Он не похож на меня внешне. — Бог мой, разве внешность имеет к этому хоть какое-нибудь отношение? Сара, возьмите печенья к коктейлю. Джастин специально ездил за ним в Пензанс, так что, я думаю, нам следует хоть немножко попробовать… Джон, дорогой, ну сядь наконец, не мечись так беспокойно, я просто устала смотреть на тебя… Вот так лучше. Правда, сегодня вечером какое-то необычное освещение? Я думаю, Джастин удрал, чтобы сделать один из своих рисунков акварелью. Он держит их в секрете… Ты, Джон, должен убедить его показать их тебе, они очень хороши или, по крайней мере, кажутся мне хорошими, но ведь я не разбираюсь в этом… Вы рисуете. Сара? — Да, — сказал Джон, прежде чем Сара успела ответить, и вдруг накрыл ее руку своей. Она поняла, чувствуя горячую волну облегчения, что его настроение ушло. — Она также случайно оказалась авторитетом в живописи Возрождения и импрессионистах, и… — Джон, не преувеличивай! И золотые краски вечера, казалось, стали еще более насыщенными, когда они рассмеялись. После обеда Джон повел Сару в бухту посмотрен, на закат. Бухта была маленькая, окруженная скалами, берег усыпан огромными валунами и гладкой галькой, а когда Джон выбрал удобную точку, Сара увидела плавники атлантических акул, медленно плывших в сторону мыса Корнуолл. — Прости меня, — неожиданно сказал Джон. Она кивнула, стараясь без слов показать ему, что поняла. Они сели, он обнял ее за плечи, притянул ближе. — Что ты думаешь о Мэриджон? Она на мгновение задумалась, наблюдая, как меняется освещение над морем, в ушах звучал шум прибоя и крик чаек. — Она очень… — Нужное слово не приходило на ум. — Необычная, — сказала Сара, найдя более подходящее определение. — Да, — сказал он. — Это так. Его голос звучал спокойно и радостно, они в молчании посидели еще, пока солнце не начало спускаться в море. — Джон. — Да? — Где… — Она поколебалась, а потом решительно продолжила, ободренная полной переменой его настроения: — Где разбилась… — Не здесь, — сказал он сразу же. — Это случилось дальше, если идти вдоль обрыва на юг, в сторону Сеннена. Обрыв невысокий, а местами песчаный, во время последней войны там сделали ступеньки, чтобы при необходимости можно было спуститься к скалам. Я тебя туда не поведу, не беспокойся. Солнце исчезло за горизонтом, и сумерки стали сгущаться под красными отсветами на вечернем небе. Они еще какое-то время медлили уходить, обоим не хотелось расставаться с беспокойным обаянием моря, но потом Джон пошел вперед по тропинке, ведущей к дому. Когда они добрались до подъездной дорожки, Мэриджон вышла им навстречу, и Сара подумала, что она, наверное, наблюдала откуда-нибудь со второго этажа, как они поднимались с берега. — Джон, звонил Макс. Он сказал, что ты пригласил его в Клуги на день-два. — Бог мой, я действительно его пригласил! Когда мы с ним обедали в Лондоне, он сказал, что собирается в Корнуолл — навестить незамужнюю тетку, которая живет где-то выше на побережье — то ли в Бьюде, то ли в Ньюквее. А я сказал, что существует слабая вероятность моего появления в Клуги примерно в это же время… Какая чудовищная нелепость! Я не желаю, чтобы Макс примчался сюда в своей последней спортивной машине с какой-нибудь проклятой бабой на переднем сиденье. Он оставил номер своего телефона? — Да, он звонил из Бьюда. — Черт… Лучше я приглашу его на обед или что-то в этом роде. Нет, это не очень по-дружески — ему ведь придется оставаться на ночь… Нет, к черту, почему я должен позволять ему врываться сюда и использовать Клуги для своих интрижек? Я уже был сыт этим по горло когда-то. — Может быть, он один. — Кто? Макс? Один? Не будь смешной! Макс не знает, чем себя занять, если рядом с ним постоянно не присутствует какая-нибудь женщина. — Он не упоминал никаких женщин. Джон удивленно на нее посмотрел. — Ты что, хочешь, чтоб он сюда приехал? — Ты сделал определенный жест, пригласив его в Лондоне на обед и тем самым восстановив дружеские отношения. Он явно был рад похоронить прошлое, забыть. Если ты его полупригласил приехать в Клуги, то я не вижу, как бы ты мог вывернуться и послать его к черту. — Я могу сделать все, чего мне чертовски хочется, — сказал Джон. Он повернулся к Саре. — Я говорил тебе о Максе, дорогая, ты помнишь? Ты рассердишься, если он приедет к обеду и останется переночевать? — Нет, милый, конечно, нет. Я с удовольствием с ним познакомлюсь. — Ну, тогда ладно. Пусть будет так. — Он посмотрел в сторону, а потом опять на жену. — Если ты устала, иди ложись. Я скоро. Лучше позвоню Максу сейчас, пока я еще склонен быть гостеприимным. — Хорошо, — сказала она, обрадовавшись возможности лечь, потому что к этому моменту уже совсем валилась с ног после длительного путешествия в машине и долгих часов на свежем морском воздухе. — Я поднимусь к себе. Спокойной ночи, Мэриджон. — Спокойной ночи! — Мэриджон чуть-чуть улыбнулась. Когда Сара остановилась наверху, чтобы еще раз окинуть взглядом холл, она увидела, что женщина все еще смотрит ей вслед. А когда она вышла на лестничную площадку, Мэриджон улыбнулась ей еще раз и прошла за Джоном в гостиную. Дверь мягко закрылась. Сара неподвижно стояла на верху лестницы. Пролетели две минуты, потом прошла третья. Неожиданно, без всякой причины, подчиняясь только инстинкту, она тихо спустилась вниз, на цыпочках пересекла холл и подошла к двери в гостиную. Джон не звонил по телефону. — Меня озадачивает только одно, — услышала она, и ее щеки запылали от стыда за то, что она подслушивала. — Анонимный телефонный звонок в тот день, когда я приехал в Лондон. Звонивший утверждал, что я убил Софию. Я все еще не в состоянии определить, кто это мог быть. Это могли быть Майкл, Макс или Ева. Но почему звонивший не подкрепил свой звонок чем-нибудь более серьезным, например шантажом? Это выглядит как-то бессмысленно. Они долго молчали, потом Джон резко спросил: — Что ты имеешь в виду? — Я пыталась сказать тебе перед обедом, когда все мы пили коктейли. Снова пауза. — Нет, — сказал Джон. — Я не верю этому. Этого не может быть. Ты имеешь в виду… — Да, — сказала Мэриджон спокойно и отстраненно. — Это сделал Джастин. Звуки рояля вылетали из дома и плыли вверх над тропинкой, ведущей на север, в сторону мыса Корнуолл. Познания Джастина в классической музыке были широкими, но не слишком. Он не мог определить название этого произведения Моцарта. Он как раз собрал свои рисовальные принадлежности в ящик и аккуратно уложил его в брезентовую сумку, и тут музыка, доносившаяся снизу, прекратилась, и он услышал, как щелкнул замок, когда кто-то распахнул французские окна, выходящие в сад. Он подождал, внимательно всматриваясь в сумерки, окутывавшие сад, и увидел, как из тени рододендронов появилась человеческая фигура и стала рассматривать склон холма. Автоматически, без колебаний Джастин отступил за скалу. Шаги были едва слышны, но становились громче с каждой секундой. Джастин сердито посмотрел на свой ящик с рисовальными принадлежностями, сунул его за валун и сел в ожидании, наблюдая, как наступающая ночь делает море все более черным. Ему не пришлось ждать долго. — А, вот и ты, — сказал приветливо Джон, выходя из темноты. — Я подумал, что можешь быть наверху. Ты рисовал? — Нет, я ходил погулять. Он смотрел в сторону моря, а отец сел рядом с ним на длинный камень и вытащил портсигар. — Джастин, если я задам тебе честный вопрос, ты сможешь дать мне честный ответ? Море было темной неподвижной лужей, прибой — пятнами серого цвета. — Конечно, — сказал Джастин вежливо, почувствовав, как ладони становятся влажными от пота. — Это место слишком напоминает тебе о матери? — О матери? — Его голос звучал спокойно, чуть-чуть удивленно, но глаза не видели окружающего; он помнил только миску черешни, стоявшую давным-давно, и женский голос, произносящий ласково: «Но ты же станешь таким толстым, Джастин!» Он откашлялся. — Конечно, оно мне время от времени о ней напоминает. Но не настолько, чтобы это имело большое значение. Я рад, что вернулся сюда, потому что это — как приехать домой из дальних странствий за границей. — Ты ведь очень любил мать, правда? Джастин ничего не ответил. — Мне и в голову не приходило, что ты считаешь меня виновным в ее смерти. Ужас захлестнул Джастина темной удушливой волной. Опуская руки вниз, ладонями внутрь, он вцепился в выступ камня, на котором они сидели, и, ничего не видя, смотрел на пыльную тропинку под ногами. — Что случилось, Джастин? — мягко прозвучал голос отца. — Почему ты думал, что я ее убил? Ты что-нибудь нечаянно услышал? Или увидел, как мы ссоримся? Он смог покачать головой. — Тогда почему? — Я… — Он пожал плечами, довольный, что в темноте не видно его слез. — Я… я не знаю. — Но должна же быть какая-то причина. Ты не позвонил бы мне, если бы не было причины. — Я ненавидел тебя, потому что считал, что ты мне не писал, потому что думал, что ты, будучи в Лондоне, не собираешься со мной увидеться. Это… это теперь не имеет значения. Он сделал глубокий вдох, наполнивший его легкие морским воздухом. — Извини меня, — сказал он шепотом, так что короткое извинение было очень похоже на вздох. — Я на самом деле так не думаю. Джон молча размышлял. — Как ты узнал про звонок? — вдруг спросил Джастин. — Как ты узнал, что это был я? — Мэриджон догадалась. — Но как она узнала? — Она говорит, что ты очень похож на меня, поэтому ей легко тебя понять. — Я не понимаю, как она догадалась. — Джастин еще крепче вцепился в камень. — И я совсем не похож на тебя. Оба помолчали. — Когда мне было десять лет, — сказал Джон, — отец, редко бывавший в Англии, вдруг приехал в Лондон. Информация о его приезде была в вечерних газетах, потому что об этой экспедиции много говорили и писали. Моя мать в течение целого вечера мне втолковывала, что она совершенно убеждена — он даже не даст себе труда зайти и повидаться со мной. Поэтому, из чистого интереса, я послал ему в отель телеграмму, в которой сообщалось, что я умер, и сел ждать результатов. Полагаю, ты можешь себе представить, что произошло. Моя мать залила весь дом слезами, она все повторяла, что не может себе представить, кто мог быть настолько жестоким, чтобы сыграть эту ужасную шутку. А мой отец без колебаний схватил меня за шиворот и едва не вышиб из меня дух ремнем. Я никогда не простил ему эти побои. Если бы он не пренебрегал мною так откровенно, я бы не послал ему телеграмму. То есть, в конечном счете, он наказал меня за свой собственный грех. Джастин судорожно сглотнул. — Но ты же мной не пренебрегал. — Получается, что пренебрегал, когда ты не ответил на мои письма. Джон откинулся назад, оперся спиной на другой камень и. сделал резкую затяжку, так что тлеющий кончик сигареты запылал в темноте. — Джастин, я должен знать. Почему ты думал, что я убил твою мать? — Я… я знал, что она тебе изменяет. — Он подался вперед, на мгновение закрыв глаза, стараясь максимально ясно передать свои ощущения десятилетней давности. — Я знал, что вы ссорились, и постепенно вышло так, что я уже больше не мог любить вас обоих. Это было как на войне, где каждый вынужден присоединиться к одной из сторон. И я встал на твою сторону, потому что ты всегда находил для меня время, ты был сильный и добрый, и я восхищался тобой больше, чем кем-либо другим в мире. Поэтому, когда она умерла, я… я не винил тебя. Я просто знал, что так правильно и справедливо. И я никому не сказал ни слова, даже тебе, потому что считал это самым лучшим способом продемонстрировать тебе мою… мою лояльность… что я был на твоей стороне. А потом, когда ты уехал в Канаду и не позвонил мне и не написал, я начал думать, что тогда принял неверное решение. Постепенно стал ненавидеть тебя так сильно, что, когда ты приехал в Лондон, я решился на такой звонок. — Он замолчал. Далеко внизу под ними на одной ноте монотонно шумел прибой, и волны разбивались о черный обрыв. — Но, Джастин, — сказал Джон, — я не убивал твою мать. Это был несчастный случай. Ты должен поверить мне, потому что это правда. Джастин медленно повернул голову, теперь они оказались лицом к лицу. Оба молчали. — Почему ты думаешь, что я ее убил, Джастин? Спокойствие ночной тьмы, двое мужчин неподвижны под темными небесами. На мгновение Джастину нестерпимо захотелось сказать правду, но прочно укоренившиеся за десять лет представления заставили его быть осторожным. Он неопределенно пожал плечами и повернулся лицом к морю. — Я полагаю, — неловко сказал он, — потому, что знал — вы всегда ссоритесь, и я чувствовал — ты ее ненавидишь до такой степени, что вполне мог бы столкнуть, чтобы она разбилась насмерть. Я был всего-навсего ребенком, растерянным и сбитым с толку. На самом деле я ничего такого не знал. Показалось Джастину, или Джон в самом деле почти незаметно расслабился, ощутив облегчение. Чувства юноши обострились, его разрывали сомнения. В тумане неопределенности он ясно ощущал бьющуюся в мозгу мысль: «Я не могу теперь оставить это просто так. Я должен узнать правду, прежде чем ехать в Канаду». Вслух же он сказал: — Пойдем домой? Я уже порядочно замерз, потому что забыл взять с собой свитер. Да и Мэриджон с Сарой будут волноваться, куда мы подевались… Было поздно, когда Джон поднялся в спальню. Сара открыла глаза: светящиеся стрелки на ее часах показывали половину двенадцатого. Она лежала неподвижно, делая вид, что спит. Он лег, его тело слегка коснулось ее. Он вздохнул, и в этом вздохе слышалась усталость. А она страстно желала обнять его и спросить: «Джонни, почему ты не сказал мне об анонимном звонке? Ты сказал мне о слухах, ходивших после смерти Софии. Так почему же было не сказать мне о звонке? А почему, когда Мэриджон сказала, что звонил Джастин, ты ушел в другую комнату и начал играть это пустое, высокопарное «Рондо» Моцарта, которое, как я отлично знаю, ты не любишь. И почему ты ничего не сказал Мэриджон, а она ничего не сказала тебе? Ведь разговор именно тогда должен был начаться, а не оборваться. Все это так странно, так озадачивает, а я так сильно хочу понять и помочь…» Но она ничего не сказала, не желая сознаться, что подслушивала. Она услышала ровное дыхание Джона. Он спал. Так что разговор не состоится. Когда Сара проснулась, солнце косыми лучами проникало через занавески в комнату, а снизу неслись звуки рояля. Она села. Был десятый час. Выйдя в коридор, она услышала звуки рояля более ясно и с внезапной тревогой осознала, что он опять играет Моцарта. Быстро приняв ванну, она надела брюки и рубашку и нерешительно спустилась вниз, в комнату для музыкальных занятий. Он играл менуэт из тридцать девятой симфонии, затягивая полные, мощные аккорды и укорачивая звучание восьмушек, так что его аранжировка слегка попахивала бурлеском. — Доброе утро, — сказала она приветливо, входя в комнату. — Я думала, ты не любишь Моцарта. Дома ты его никогда не играл. — Она остановилась, чтобы поцеловать его в макушку. — Что это ты внезапно стал сходить с ума по Моцарту? Тут она взглянула через плечо и увидела, что Мэриджон сидит на подоконнике и наблюдает за ними. Джон зевнул, решил отказаться от классической музыки и заиграл «Ты опять выиграл» Флойда Крамера в аранжировке Нэнка Уильямса. — Завтрак готов, дорогая, и ждет тебя, — сказал он лениво. — Джастин в столовой, он покажет тебе, где что. — Спасибо. Сара медленно вышла из комнаты и направилась к столовой. Не будучи в состоянии объяснить причину словами, она чувствовала себя подавленной и сбитой с толку. Это ощущение как бы набросило тень на утро. Она открыла дверь в столовую и поняла, что есть ей не хочется. — Доброе утро, — сказал Джастин. — Ты хорошо спала? — Да, — соврала она. — Очень хорошо. — Будешь кашу? — Нет, спасибо. Только один тост. Она села, глядя, как он наливает ей кофе, и внезапно вспомнила разговор, подслушанный вчера вечером. — Ты уверена, что не хочешь чего-нибудь горячего? — вежливо спросил он. — Есть сосиски и яйца — на подогретой тарелке. — Нет, спасибо. В отдалении опять заиграл рояль. На сей раз американской кантри-музыке была дана отставка, исполнитель вернулся на классическую территорию, представленную прелюдом Шопена. — Ты собираешься рисовать сегодня утром. Джастин? — спросила она. — Может быть. Я еще не решил наверняка. — Он осторожно посмотрел на нее поверх «Таймс», а потом небрежно размешал сахар в кофе. — Почему ты спросила? — Подумала, не заняться ли и мне тем же самым, — сказала она, намазывая себе мармелад. — Я собиралась проконсультироваться с тобой по поводу наиболее подходящих видов для пейзажей акварелью. — Понятно. А отец? — Очень похоже на то, что он собирается устроить себе музыкальный утренник. — Да, — сказал он, — пожалуй, ты права. — Мэриджон играет на рояле? — Нет, вроде бы не играет. — А… рояль прекрасно настроен. — Да, — сказал Джастин, — но она же знала, что он приедет. — До вчерашнего вечера она не знала наверняка. Он изумленно уставился на нее. — Да нет же, она знала задолго до того. И на прошлой неделе вызвала настройщика из Пензанса. Вспышка тревоги была такой силы, что ей стало больно. Сара сделала большой глоток кофе, чтобы успокоить нервы, и стала намазывать мармелад на тост с маслом. Музыка смолкла. В коридоре послышались шаги, и в следующее мгновение Джон вошел в комнату. — Как ты сегодня, дорогая? — спросил он с улыбкой, поцеловал ее и подошел к окну, чтобы выглянуть в сад. — Я не успел спросить тебя раньше, ты так быстро ушла… Чем ты хотела бы сегодня заняться? Уже придумала что-нибудь? — Я могла бы заняться рисованием, но… — Чудесно, — сказал он. — Пусть Джастин отведет тебя в какое-нибудь красивое местечко. Мэриджон надо пройтись по магазинам в Пензансе, я обещал ее туда отвезти. А ты вряд ли горишь желанием ехать в Пензанс, правда же? Он набит туристами в это время года, и там ужасно шумно. Ты можешь остаться здесь и делать все, что тебе захочется. — Он опять повернулся к ней, все еще улыбаясь. — Хорошо? — Да… Джон, конечно. — Прекрасно! Присмотри за ней, Джастин, и веди себя наилучшим образом. — Он пошел к двери. — Мэриджон! Она отозвалась из кухни, и он, с шумом закрыв за собой дверь, направился в заднюю часть дома. Джастин откашлялся. — Хочешь еще кофе, Сара? — Нет, — сказала она. — Хватит, спасибо. Он встал, легко отодвинув назад свой стул. — Надеюсь, ты меня простишь, что оставляю тебя одну, но я должен подняться и собрать этюдник. Я быстро. Во сколько ты хочешь выйти? — Мне все равно. Когда захочешь. — Я скажу, когда буду готов, — сказал он и вышел из комнаты, направившись в сторону холла. Она еще долго сидела у стола, прежде чем подняться наверх и найти свои рисовальные принадлежности. Джон окликнул ее снизу из холла как раз в тот момент, когда она причесывалась. — Мы сейчас уезжаем, дорогая. У тебя все в порядке? — Да, я уже тоже почти готова выйти. — Желаю хорошо провести время. Сара сидела, слушая, как закрылась дверь, как взревел двигатель, как зашуршал гравий под колесами. Потом звук удаляющегося автомобиля смолк. Она спустилась вниз. В гостиной ее поджидал тщательнейшим образом одетый Джастин и прилежно читал «Таймс». Его вещи были явно сшиты у лучших английских портных, но он все равно выглядел как иностранец. — Я не знаю, что именно ты предпочитаешь, — сказал он. — Мы можем взять машину Мэриджон и поехать на юг, к Сеннену, или на север, к Кенджекскому замку. Виды с обрыва на разрушенные шахты в Кенджеке хороши для акварели. — Он помолчал, ожидая ее ответа, а когда она кивнула, добавил: — Хочешь, поедем туда? — Да, это звучит заманчиво. Они отправились без лишних разговоров и вскоре подъехали к заброшенным угольным шахтам Кенджека на морском берегу. В конце дороги, высоко над обрывом, оставили машину и пошли пешком. Кое-где приходилось и карабкаться. Они поднимались вверх по склону туда, откуда открывался лучший вид на всю округу. Внизу под ними море было насыщенного синего цвета, с зелеными пятнами вокруг прибрежных скал, а горизонта не было видно. Тропинка глубоко врезалась в склон, уходила к вершине обрыва. Утесы Кенджека и выработанная порода старой шахты высились перед ними, а освещение, по мнению Сары, было идеальное. Когда она наконец присела, тяжело дыша после подъема, то ощутила восторг при виде этого мерцающего пейзажа. — Я прихватил немного лимонада и печенья, — сказал Джастин, добросовестно демонстрируя присутствие духа. — Как раз для такой нелегкой прогулки. Они сели на землю и молча выпили лимонад. — Прекрасное место для собаки, — сказала Сара чуть погодя. — Лучшее место в мире для того, чтобы бегать и гонять кроликов. — У нас всегда была собака. Овчарка по имени Флип, сокращенно от Филипп, в честь герцога Эдинбургского. Моя мама, как и большинство иностранцев, была в восторге от королевской семьи. — Правда? — Она разломила круглое печенье пополам и смотрела на полукруг невидящими глазами. — А что случилось с Флипом? — Моя мать отдала его усыпить, потому что он разорвал на куски ее лучшее платье для коктейля. Я проплакал всю ночь. Насколько помню, когда отец приехал домой, был скандал. — Джастин потянулся к брезентовой сумке и вытащил свой альбом для набросков. — Мне что-то не хочется сегодня рисовать акварелью. Наверное, я сделаю набросок углем, а потом дома напишу картину масляными красками. — Покажи мне, пожалуйста, твои рисунки. Он помолчал, глядя на чистый лист. — Они тебе не понравятся. — Почему? — Они не совсем обычные. Я никогда не осмеливался никому их показывать, кроме Мэриджон, а она, конечно, совсем другая. — Почему? Я имею в виду, почему Мэриджон совсем другая? — Но она именно совсем другая, ведь правда? Она не как все остальные люди… Вот акварельный рисунок бухты — ты ее, наверное, не узнаешь. А это… Его лицо внезапно побагровело, он уставился на свои ботинки. Сара с трудом перевела дыхание. Рисунок представлял собой смешение зеленых и серых тонов, небо разорвано тучей, скалы — темные и острые, похожие на чудовищное животное из ночного кошмара. Композиция была беспорядочная, слабая, но в рисунке безошибочно угадывались какая-то диковатая сила и ощущение прекрасного. Сара вспомнила, как Джон исполнял Рахманинова. Если бы Джон рисовал, подумала она, он нарисовал бы что-нибудь в этом же духе. — Это очень здорово, Джастин, — честно сказала она. — Я не уверена, что мне нравится, но это необычно и сильно. Ты мог бы показать мне что-нибудь еще? Он показал ей еще три работы, его голос звучал тихо и нерешительно, уши порозовели от удовольствия. — Когда же ты начал рисовать? — О, очень давно, кажется, когда пошел в школу. Но это просто хобби. Цифры — вот что действительно меня интересует. — Цифры? — Математика, расчеты. Все, к чему имеют отношение цифры. Вот почему я начал работать в страховой фирме. Но там было очень скучно, и я ненавидел обязательные присутственные часы с девяти до пяти. — Ясно, — сказала она и вспомнила, как Джон рассказывал о своей первой работе в Сити. Он говорил: «Боже, как это было скучно! Господи, какая рутина!» Джастин нервными движениями набрасывал углем черный квадрат на обложке альбома. Даже его напряженная нервная пластика напоминала Саре Джона. — Ты абсолютно не похожа на то, что я себе представлял, — неожиданно сказал он, не глядя на нее. — У тебя нет ничего общего с теми людьми, которые обычно приезжали в Клуги. — И, наверное, совсем не похожа на твою мать, — произнесла она ровным голосом, наблюдая за ним. — Ну да, — сказал он, просто подтверждая очевидный факт, — конечно. Он нашел чистый лист в альбоме и углем провел линию. — У моей матери не было интересов или хобби, вроде рисования или музыки. Ей всегда было очень скучно. Гости в конце недели — вот главное, что ее интересовало в жизни. Отец же не любил такие уик-энды. Иногда он вместе со мной ходил играть к Флэт Рокс, просто чтобы быть подальше от всех этих людей. Но мать упивалась тем, что развлекала гостей, придумывала экзотические меню и устраивала ночные пикники с купанием в бухте. — Когда она умерла, здесь ведь были гости, да? — Да, были. — Он провел еще одну линию углем. — Но это были близкие друзья. Дядя Макс приехал из Лондона в пятницу вечером. У него была новая машина, и он не мог ей нарадоваться, показывал ее, хвастал. Но это правда была чудесная штука. Он меня на ней покатал, я помню… Ты уже знакома с дядей Максом? — Еще нет. — Он был забавный, — сказал Джастин. — Они с отцом часто смеялись вместе. А мать считала его скучным. Ее не интересовал ни один мужчина, если только он не был красив. И всегда зверем глядела на любую женщину, которая была более привлекательна, чем задняя часть автобуса. Дядя Макс очень некрасивый. Но он не придавал этому значения. У него всегда было полно девушек. Мои родители играли, когда он собирался приехать, играли в игру под названием «Кого Макс представит нам на этот раз?». Они старались угадать, что это будет за девушка. Каждый раз девушка, конечно, совсем не была похожа на ту, что они придумывали… В тот последний уик-энд они решили, что она будет маленькая, рыжеволосая и с прозрачными голубыми глазами. Они так рассердились, когда он появился со статной блондинкой, стройной, высокой, элегантной. Ее звали Ева. Мне она совсем не понравилась, потому что за целый уик-энд ни разу не обратила на меня внимания. Он закрыл альбом, достал солнечные очки и, откинувшись на траву, стал смотреть в голубое небо. — Потом дядя Майкл приехал с Мэриджон. Они были в Корнуолле, как мне кажется, по делам и приехали вместе в Клуги прямо к обеду. Дядя Майкл был мужем Мэриджон. Я всегда называл его дядей, хотя ее тетей — никогда… не знаю почему. Она была очень хорошая, но совсем не такая, как дядя Майкл. Он относился к типу людей, каких встретишь в пригородных поездах в час пик читающими колонку криминальной хроники в «Таймсе». Иногда он играл со мной во французский крикет на лужайке. Ну, а Мэриджон… — Он сделал паузу. — Честно говоря, когда я был маленький, я не особенно ее любил, наверное, потому, что чувствовал — она мной не интересуется… Сейчас, естественно, все иначе — она была так добра ко мне в последние две недели, и она очень мне нравится. Но десять лет назад… Я думаю, в то время ее интересовал по-настоящему только мой отец. Видишь ли, кроме него, никто ее не любил. Дядя Макс, казалось, всегда избегал оставаться с ней наедине. Ева, статная блондинка, похоже, так и не смогла придумать ни одного подходящего слова, чтобы к ней обратиться. Мою мать она постоянно возмущала, потому что была намного красивее ее… И дядя Майкл… нет, я чуть было не забыл о дяде Майкле. Было очевидно, что он ее любит. Он целовал ее на людях и улыбался ей такой особой улыбкой. Бог мой, ты же знаешь… от этих штучек, если ты маленький мальчик, ужасно смущаешься, когда видишь. Вот они все и собрались в Клуги в пятницу вечером, а через двадцать четыре часа моя мать умерла… Вдалеке бормотало море, кричали чайки, которых поднимал ввысь теплый бриз. — Это был удачный прием? — услышала наконец Сара свой собственный голос, звучащий очень ровно. — Удачный? — переспросил Джастин, приподнимаясь и опираясь на один локоть, чтобы удивленно на нее посмотреть. — Удачный? Он был кошмарный! Все шло наперекосяк с самого начала. Дядя Макс ссорился со своей статной блондинкой — у них был ужасный скандал в субботу после завтрака, она ушла и заперлась в своей комнате. Понятия не имею, из-за чего был тот скандал. Потом, когда дядя Макс вышел к машине, чтобы «спустить пар» за рулем, моя мать попросила его отвезти ее в Сент-Ивс, чтобы купить там свежих моллюсков к обеду. И тут произошел следующий скандал, потому что мой отец не хотел, чтобы она ехала. В конце концов отец ушел на Флэт Рокс и взял меня с собой. Это было ужасно. За все время он не сказал ни одного слова. Через какое-то время пришла Мэриджон, а меня отец отослал домой — узнать, когда будет готов ленч. У нас в Клуги тогда была служанка, которая днем готовила еду, если приезжали гости. Когда я вернулся в дом, застал там дядю Майкла, искавшего Мэриджон, и сказал ему, чтоб он спустился на Флэт Рокс. После того как выяснил про ленч и немного перекусил, пошел обратно и встретил отца на дорожке, идущей вдоль обрыва. Он возвращался один, мы дошли до дома, и он начал играть на рояле. Играл долго. В конце концов мне стало скучно, и я проскользнул на кухню, чтобы еще раз узнать, готов ли ленч. В то время я всегда был голодный… Потом вернулись дядя Майкл и Мэриджон, они заперлись в гостиной. Я пробовал подслушать через замочную скважину, но ничего не услышал. Отец застал меня за этим занятием, рассердился и шлепнул меня по одному месту. Я поспешно ретировался в бухту, чтоб не путаться у них под ногами. Мама и дядя Макс не вернулись к ленчу, а Ева не вышла из своей комнаты. Мне пришлось отнести ей наверх поднос и оставить у двери, а когда через час я пришел его забрать, еда оказалась нетронутой. Тогда я сел на верхнюю ступеньку и съел все сам. Я подумал, что вряд ли кто-нибудь будет против. Моя мать и дядя Макс вернулись домой к чаю. Я был напуган, наверное, потому, что по какой-то причине ждал, что между ней и отцом произойдет ужасный скандал, но… — Он замолчал и, перебирая пальцами траву, глядел на море. — Но — что? — Но ничего не произошло, — медленно произнес Джастин. — Это было очень странно. Я даже не могу четко объяснить, насколько это было странно. Отец играл на рояле, Мэриджон была с ним. Дядя Майкл ушел ловить рыбу. И абсолютно ничего не произошло. После чая дядя Макс и моя мать спустились в бухту искупаться, и опять ничего не произошло. Я пошел за ними на берег, но мать велела мне уйти, и я шел вдоль берега, пока не наткнулся на дядю Майкла, который ловил рыбу. Мы немного поговорили. Потом я вернулся и стащил из кладовой кое-что себе на ужин, поскольку не был уверен, буду есть со взрослыми или нет. Бывало, что я обедал со всеми вместе, но мне хотелось иметь гарантию, что не останусь голодным. После этого вниз спустилась Ева и стала спрашивать, где дядя Макс, и, когда я сказал ей, что он ушел плавать с моей матерью, она пошла в сторону бухты. Обед был в восемь. Он был изумительно вкусный, одно из самых лучших рыбных блюд моей матери: филе камбалы в окружении крабов, лангустов и креветок… Я наполнял свою тарелку трижды. Я помню точно, потому что больше никто не ел. Ева, кажется, опять ушла к себе в комнату, так что остались Макс, Майкл, Мэриджон и мои родители. Говорила за столом в основном моя мать. Потом и она пришла в замешательство и замолчала. А потом… — Джастин опять замолчал, сидел не двигаясь и гладил ладонями пружинистый дерн. — Ну, а дальше? — А дальше Мэриджон и отец начали разговаривать. Они в основном говорили о музыке. Я ни слова не понял из того, о чем шла речь, впрочем, мне показалось, что остальные тоже ничего не понимали. Наконец моя мать велела мне идти спать, а я сказал, что помогу вымыть посуду. Это была моя любимая уловка, чтобы не идти в постель. Я шел в кухню, а оттуда исчезал через черный ход. Но на этот раз мать и слышать ничего не хотела. Дядя Майкл взялся меня уложить. Когда мы с ним поднялись из-за стола, все остальные тоже встали и начали по одному исчезать. Последнее, что помню, я поднялся наверх и, оглянувшись, увидел, как внизу в холле отец надевает красный свитер, как будто собирается выйти на улицу. Дядя Майкл спросил: — Что ты там увидел? Но не мог же я ему сказать, что размышляю над проблемой, собирается ли отец пройтись к Флэт Рокс и смогу ли я удрать и пойти с ним, в то время как все будут думать, что я в постели… Но дядя Майкл сидел у меня слишком долго. Он прочел мне вслух главу из «Острова сокровищ». Это было, как я считал, очень мило с его стороны. А когда я остался один, то долго не мог заснуть, размышляя над тем, что происходит, прислушиваясь к музыке, которая доносилась снизу, из музыкальной комнаты — там заводили проигрыватель. Это был оркестр, наверное, какая-то симфония. Через какое-то время музыка прекратилась. Я думал: «Наверное, он сейчас спускается к Флэт Рокс». Так что я вылез из постели, натянул шорты, пуловер и сандалии. Когда выглянул из окна, то заметил какую-то фигуру, которая уходила по подъездной дорожке. Я выскользнул следом. В лунном свете меня окружали какие-то тени, похожие на привидения. Я испугался, особенно когда увидел, что кто-то поднимается с берега мне навстречу. Мне пришлось спрятаться за скалой. Это была Ева. Она тяжело дышала, как будто перед этим быстро бежала, а ее лицо было в слезах. Она меня не заметила. Джастин молчал, пропуская между пальцами невысокую траву, а потом снял темные очки, и Сара увидела отрешенное, отсутствующее выражение в его глазах. — Я пошел по тропинке вдоль обрыва, но отец был далеко впереди, догнать его я не мог, а шум моря заглушил бы мой голос, если б я его окликнул. Наконец я был вынужден остановиться, чтобы перевести дух, а когда оглянулся, то увидел, что кто-то идет за мной. Мне стало по-настоящему страшно. Я нырнул в заросли папоротника-орляка и присел как можно ниже, так что этот человек прошел мимо, не заметив меня… Они молчали. Вокруг была безмятежность летнего утра, спокойное море, ясное небо, безмолвные скалы. — Кто это был? — спросила наконец Сара. Опять молчание. Великолепный пейзаж пронизывало ощущение легкости и покоя. И тогда Джастин сказал: — Это была моя мать. Больше я ее никогда не видел. Глава третья Когда они вернулись в Клуги, то обнаружили, что машина стоит на подъездной дорожке, но в доме пусто и тихо. На кухне что-то готовилось в духовке и на плите — на небольшом огне, в двух сковородках. На столе лежала четвертушка бумаги, исписанная четкими печатными буквами. — Джастин, — позвала Сара. Он был наверху, убирал свои рисовальные принадлежности. — Я здесь! — Мэриджон хочет, чтоб ты поднялся на ферму за молоком. — Она рассеянно засунула записку под скалку и вышла в холл одновременно с Джастином. — Куда они все делись? — спросила она, когда он стал считать мелочь. — Может быть, спустились погулять к берегу перед ленчем? — Наверное. — Джастин решил, что денег на молоко хватит, и пошел к двери. — Ты не хочешь пойти со мной на ферму? — Нет, я спущусь им навстречу и скажу, что мы уже пришли. Джастин кивнул и вышел на залитую солнцем подъездную дорожку. Гравий скрипел у него под ногами, он вышел из ворот и направился вверх. Когда он ушел, Сара прошла тем же путем до ворот и выбрала тропинку, ведущую в бухту, но тут же остановилась и прислушалась. Было очень тихо. Далеко позади слышался шум ручья, падавшего на неработающее колесо. Вокруг был покой летнего утра, с обеих сторон дорожки высились голые холмы. Казалось, Лондон где-то безумно далеко, за тысячи километров. Сара подошла к месту, где дорожка раздваивалась: одна вела вверх, к обрыву, а другая — вниз, к бухте. Сара медленно спускалась с холма. Внезапно шум моря достиг ее ушей, одинокая чайка пикировала над головой с безутешным бессмысленным криком, и совершенно беспричинно усилилось ощущение одиночества. На берегу она остановилась, чтоб оглядеть скалы. Ни следа Джона и Мэриджон. Она стала карабкаться на холм, чтобы выйти на дорожку вдоль обрыва, откуда открывался широкий обзор бухты. Было время отлива, скалы поднимались над водой далеко от берега. Сара шла по дорожке вокруг склона холма до тех пор, пока неожиданно бухта не исчезла из зоны видимости. Дорожка вилась в зарослях вереска вдоль обрыва. А внизу были скалы. Сотни утесов. Огромные валуны, гигантские пластины, небольшие каменные глыбы, разбросанные в беспорядке вдоль основания обрыва и застывшие, будто остановленные какой-то невидимой рукой на пути в море. Дорожка разделилась на две, одно ответвление на том же уровне вело прямо вперед, а другое спускалось к бухте. Сара остановилась. Внизу скалы имели другую форму: они были крупные, более гладкие, приятные на вид; они сбегали серией последовательных уступов вниз, к волнам. Береговая линия изрезана крошечными фиордами. Вода в них отражала синеву неба. Спокойные и мягкие волны без усилий перекатывались через скалистые рифы в поросшие морскими водорослями лагуны. И тут она увидела красную рубашку Джона, разложенную для просушки под жарким солнцем. Прищурившись, Сара разглядела гальку на рукавах, чтобы бриз не унес ее в воду. Она стала спускаться вниз по дорожке, ведущей с обрыва. Обрыв был не очень крутой и не слишком высокий, но все равно приходилось время от времени останавливаться, чтобы увидеть, как добраться до пляжа. Ступени были неровные, одной не хватало. Похоже, не было и еще одной. На песке около ступеней не было следов, указывающих, как можно спуститься. Сара стояла среди вереска, внимательно изучая обрыв. Вдруг она почувствовала, что испугана, сердита и озадачена. Именно в этом месте умерла София. Те самые ступеньки, которые вели с обрыва вниз, а скалы внизу — Флэт Рокс. И Джон вернулся. Он преднамеренно вернулся на то самое место, где была убита его жена. Мэриджон привела его сюда. Это она виновата. Если бы Джон не хотел встретиться с ней, он бы не мечтал о возвращении в Клуги. Он говорил, как ему нравилось это место и как он хотел бы вновь побывать там, несмотря на все, что случилось, но это была ложь. Он вернулся, чтобы увидеть Мэриджон, а не по какой-то иной причине. Сара вдруг села в вереск, ее щеки пылали, перед глазами стояла все та же картина. «Но почему? — Снова и снова задавала она себе этот вопрос. — Почему? Почему я плачу? Почему чувствую себя несчастной? Джон вернулся сюда, не потому что ему нравится Клуги, а исключительно из-за сестры. Но даже если в самом деле так, то что в этом плохого? Почему бы ему не любить свою двоюродную сестру? Я что, ревную? Почему я так обескуражена? Почему, почему, почему? Потому, что Джон солгал мне. Он планировал эту поездку задолго до того, как сказал мне, и Мэриджон настроила рояль, потому что знала, что он приедет. Потому, что он говорит с Мэриджон о том, о чем никогда даже не упоминает в разговорах со мной. Потому, что сегодняшнее утро он предпочел провести с Мэриджон, а не со мной…» Она вытерла слезы, сжала губы в решительной попытке взять себя в руки. Она вела себя глупо, хуже, чем маленькая девчонка. Доверие — вот основной элемент брака, и она доверяла Джону. Все было просто прекрасно, а она придумывает себе всякие ужасы, не имея ни на грамм доказательств. Она сейчас спустится со скалы им навстречу, потому что ей нечего бояться того, что она может увидеть, и еще потому, что глупо сидеть на вершине утеса и всхлипывать. Она пойдет прямо сейчас. Через несколько минут Сара нашла дорогу к первому карнизу и стала медленно продвигаться вниз, к красной рубашке. Вопреки принятому решению она опять подумала о Мэриджон. Мэриджон не похожа на других людей, сказал Джастин. Мэриджон может разговаривать с Джоном, когда он в «отчужденном настроении». Она умеет найти с ним общий язык в тех случаях, когда Сара даже не начала еще понимать, как ей разобраться в подобной ситуации. Мэриджон… Спуск со скалы оказался куда труднее, чем ей показалось сверху. Приходилось двигаться вниз широким зигзагом. Через какое-то время она потеряла из виду красную рубашку и обнаружила, что забралась слишком далеко влево. И в этот момент она услышала смех Джона. Сара остановилась, сердце стучало от напряженного спуска и от чего-то еще, что ей не хотелось облечь в слова. Медленно, презирая себя за увертки, она стала продвигаться вперед, следя за тем, чтобы увидеть их прежде, чем они ее заметят. Ей было страшно. Перед ней была большая белая скала, поверхность которой столетиями полировалась дождем и ветром. Она ощущала ее холод под горящими ладонями. Потом продвинулась вперед, все еще крепко держась за каменную поверхность. Понемногу продвигаясь вокруг огромною камня, выглянула на скалы внизу и почувствовала облегчение. Прямо под ней была маленькая лагуна, похожая на те, что она видела с дорожки над обрывом, а плоский выступ скалы мягко спускался к кромке воды. Мэриджон лежала на спине, наслаждаясь солнцем. Она была в белом купальнике и темных очках, спущенных на кончик носа, чтобы не мешали смотреть в высокое голубое небо. Руки подложены под затылок. Джон в черных плавках сидел у кромки воды на некотором расстоянии от нее, рассеянно шевеля ступнями в спокойной воде лагуны. Сара уже готова была его окликнуть и вышла из-за скалы, когда Джон опять рассмеялся и лениво шлепнул ступней по воде. Мэриджон медленно приподнялась, оперлась на локоть и сняла солнечные очки. Сара не могла видеть ее лица, а только золотое сияние волос на затылке и гладкую загорелую кожу выше линии купальника. — Почему? — спросила Мэриджон. Она больше ничего не сказала. Только одно это слово. Сара не поняла, что она имела в виду. Джон обернулся, и Сара инстинктивно отпрянула за белую скалу. — Я не знаю, — услышала она его смущенный голос. — Я чувствую себя беспричинно счастливым. — Я знаю. Они помолчали. Когда Сара осмелилась снова посмотреть на них, то увидела, что Джон поднимается на ноги, глядя на море. Мэриджон тоже встала, в нескольких шагах от него. Они стояли неподвижно. Море настойчиво набегало на скалы, окружающие лагуну. Волна ворвалась в нее, и фонтан брызг все еще висел в воздухе, когда волна уже убежала от берега. Больше ничего не происходило. Не было никаких причин тому, что Сара неожиданно ощутила панику. Она окаменела от страха, едва могла дышать. Джон мягко спросил сестру: — Почему бы тебе не приехать в Канаду? Мэриджон помолчала. Казалось, все замерло, кроме моря. Потом она сказала: — Мой дорогой Джон, ради всего святого, какой в этом смысл? — Я не знаю, — сказал он, и его голос прозвучал как-то странно, как будто он был растерян и сбит с толку. — Я не знаю. — Я через все это уже прошла раньше, Джон. Когда Джастин возвращался с фермы с молоком, он встретил почтальона и они остановились поболтать. — Сегодня только два письма, — безмятежно сказал корнуоллец, разворачивая большой носовой платок, чтобы вытереть лоб. — Одно — миссис Риверс, другое — вам. Бог мой, какая жара сегодня, да? Я думаю, это для разнообразия: уж очень много было дождей за последнее время. Джастин вежливо согласился. Добравшись до дома, он оставил молоко в холле и остановился посмотреть почту. На письме для Мэриджон стоял лондонский почтовый штемпель, адрес был напечатан на машинке. Возможно, оно из конторы Майкла Риверса. Риверс, насколько знал Джастин, до сих пор вел дела Мэриджон. Другой конверт — квадратный, белый — был подписан незнакомым, крупным, неразборчивым почерком: «Дж. Тауерсу, эсквайру, Клуги, Сент-Джаст. Пензанс, Корнуолл». Штемпель тоже лондонский. Джастин долго теребил клапан конверта, пытаясь представить, кто бы мог ему написать. Ощущение загадки доставляло ему удовольствие. Когда он вытащил лист белой бумаги из тесного конверта, то, прежде чем развернуть сложенное вдвое письмо, чтоб посмотреть подпись, сел на лестничную ступеньку. Подпись была очень короткая. Только три буквы. Кто-то тем же крупным почерком подписал просто: «Ева». Но даже когда Джастин понял, что письмо адресовано не ему, его взгляд автоматически продолжал скользить вверх от подписи по строчкам. «Дорогой Джон, — писала Ева, — мы с Максом вместе обедали на прошлой неделе в Лондоне. Он хотел узнать, для чего тебе был нужен мой адрес и почему ты так мной интересовался. Мы долго разговаривали о событиях десятилетней давности. Потом он сказал мне, что ты сейчас в Клуги, и он решил тебя навестить. Я подумала, что мне стоит написать пару строк, чтобы предупредить тебя. Ты должен быть весьма осторожен, поскольку он знает больше, чем ты думаешь. Если хочешь знать об этом подробнее, почему бы тебе не приехать ко мне в любой день после субботы — адрес и телефон наверху страницы. Я буду несколько дней в Сент-Ивсе и вернусь в Лондон не раньше вторника». Джастин прочитал письмо трижды. Затем он осторожно вложил лист почтовой бумаги в аккуратный белый конверт и спрятал его в бумажник. Когда Сара добралась наконец до дома, на подъездной дороге стоял серебристо-серый «роллс-ройс», а из открытых окон гостиной доносился смех. Она тихо вошла в дом через боковую дверь и умудрилась пробраться в свою комнату незамеченной. Сидя перед туалетным столиком, она, прежде чем заняться косметикой, долго смотрела в зеркало, а потом, как слепая, почти на ощупь, пошла в ванную, чтобы смыть с лица следы слез. Когда она вернулась к туалетному столику, то увидела Джона внизу, на лужайке. Он говорил через плечо: — …Представить, что с ней могло случиться. Ты уверен, что она собиралась спуститься в бухту, Джастин? Сара не слышала, что ответил Джастин. Она стояла у окна, спрятавшись за занавеской, и смотрела на Джона, который шел через лужайку. — Пойду поищу ее, может быть, она заблудилась… Она опять села к туалетному столику. — Я уверена, она не заблудилась. — Ясно доносившийся до нее снизу, с лужайки, голос Мэриджон звучал на удивление близко. — Наверное, она пошла погулять перед ленчем. — Еще одна прогулка? — с откровенным изумлением прозвучал незнакомый мужской голос. — Господи, должно быть, она амазонка. Ни одна нормальная женщина, которая все утро карабкалась по холмам Кенджека, не станет после этого еще и лазить по скалам вокруг Клуги, чтобы прогуляться перед обедом. Джон не говорил, что его жена этакая энергичная любительница пребывания на свежем воздухе. — Она другая, — коротко произнесла Мэриджон. — Благодарю тебя, Господи, за это! Передо мной внезапно возникло отвратительное видение этакой полнокровной особы женского пола с мускулистыми плечами и лошадиными зубами… Какая она из себя? Хорошенькая? Джон говорил, что внешне она похожа на Софию. — Джастин, — сказала Мэриджон, оборачиваясь к двери, — ты не мог бы… — Он ушел. Выскользнул секунду назад, когда я произносил свою антиамазонскую речь. Ну ладно, расскажи мне о Саре. Похожа она… — Ты очень скоро ее увидишь. — Джон ее очень любит? — Он женился на ней. — Да, знаю. Я был очень удивлен. Она, должно быть, чертовски хороша. — Хороша? — В постели. Я могу налить себе еще? — Конечно. Они замолчали, вокруг была тишина жаркого летнего утра. — А ты, — сказал Макс Александер, — ты… Я удивлен, что ты так и не вышла замуж еще раз. Что случилось после развода? Ты уехала за границу? Я ни разу не встретил тебя в Лондоне. — Какое-то время я работала в Париже. — О, это великолепно звучит! — Это было ужасно скучно. Я выдержала только год. — А потом? — Вернулась. Хочешь лед в коктейль? — Нет, нет. Терпеть не могу этот непременный американский обычай нагружать льдом любую выпивку… Спасибо… Да, а что ты делала после возвращения? — Ничего особенного. — Ты приехала сюда? — Не сразу. — Бог мой, как это странно — приехать сюда. Ты не находишь? — Нет, с чего бы это? — И вправду, с чего бы это? С Клуги у меня связано множество приятных воспоминаний. — Ты шутишь? — Совершенно верно. А почему бы нет? — Ну-ну. — Должен сказать, я никогда не думал, что Джон сюда вернется, и уж меньше всего предполагал, что он приедет со второй женой. Он вспоминает когда-нибудь о Софии? — Никогда. — Он закрыл за собой эту дверь в прошлое, так? — Как ты думаешь, почему он пригласил тебя сюда? — Я надеялся, — сказал Александер, — что ты сможешь мне это объяснить. — Кажется, я не вполне тебя понимаю. — Не понимаешь? Черт побери, Джон сходил с ума по Софии, так ведь? Любой муж на его месте вел бы себя точно так же. С такой женщиной… — Софии больше нет. Джон начал новую жизнь, и память о Софии для него теперь ничего не значит. Совсем ничего. — И все-таки он женился на девушке, которая и внешне, и в плане секса… — Мужчины очень часто предпочитают женщин с внешностью одного и того же типа. Это ничего не значит. И кроме всего прочего, любят не только за сексапильность или внешнюю привлекательность. — Я полагаю, это стандартное заблуждение. — Ты считаешь, что любые отношения между мужчиной и женщиной имеют в своей основе секс? — Ну конечно же! Просто невозможно, чтобы между мужчиной и женщиной были близкие отношения, не включающие секс. — Я думаю, — сказала Мэриджон, — мы несколько отклонились от темы. — Но ты со мной не согласна? — В чем же это я должна быть с тобой согласна? — Что невозможны близкие отношения между мужчиной и женщиной без секса. — Это зависит от того, какой мужчина и какая женщина. — Напротив, я считаю, что это зависит только от их сексуальных возможностей. Возьми, например, Джона. Он дважды женат, у него было множество женщин, но ни одна из них не привлекает его, если не интересует физически. — Почему же Джону не иметь в этой жизни сексуальных удовольствий? Большинству мужчин это необходимо, и они их получают. Так почему бы и Джону не получить свою долю? Но почему его, как ты их называешь, «сексуальные возможности» должны влиять на отношения другого типа, которые у него с кем-то возникают? И что такого особенного в сексе вообще? Очень часто он не имеет ничего общего с настоящей близостью. Так почему же нужно говорить о нем как о начале и конце всего сущего? Очень часто секс — это что-то более чем тщетное и тупое. Александер поколебался, прежде чем рассмеяться. Его смех звучал чуть-чуть неуверенно. — Для «тщетного и тупого» секс поживает неплохо! — А так как Мэриджон не ответила, он спокойно сказал: — Твои слова — это в основном женская точка зрения. — Возможно, — сказала она ровным голосом, не пробуя спорить. Ее шаги послышались у самого дома. — Я должна пойти посмотреть, как там ленч. Извини. — Ну конечно. Стало тихо. Сара обнаружила, что все еще сидит на краешке табуретки перед туалетным столиком. Она посмотрела в зеркало и увидела отраженный взгляд своих темных глаз, черные волосы растрепались, сжатые, без улыбки губы не накрашены. Автоматически она потянулась за помадой. «Я хочу уехать, — думала она. — Пожалуйста, Джон, давай уедем, уедем куда-нибудь, все равно куда, лишь бы подальше от этого места. Давай уедем сейчас. Если бы только я могла уехать…» Она занялась восстановлением грима. «Я не хочу знакомиться с Максом. Мне нет дела до того, что он был когда-то твоим другом, Джон. Я не хочу знакомиться с ним, потому что терпеть не могу мужчин, которые для забавы толкуют скучающим тоном о женщинах и сексе, как будто знают об этом уже все, что можно знать, и видели все, что можно видеть. А больше всего, Джон, я хочу уехать от твоей двоюродной сестры, потому что она меня не любит, я знаю, что не любит, да и я ненавижу ее. Неважно, что изо всех сил стараюсь продемонстрировать обратное… Я ненавижу ее и в то же время боюсь, не знаю почему. Джон, не могли бы мы поскорей уехать, потому что я хочу бежать… Это не оттого, что она меня не любит, впрочем, «не любит» — не совсем подходящее словосочетание. Она меня презирает. Ты не поверишь, но она меня презирает, Джон. С тех пор, как мы приехали сюда, она все время очень добра ко мне, но презирает меня, я знаю, потому что чувствую это. Она презирает меня так же, как презирала Софию». Сара положила расческу и принялась изучать баночку с жидкими тенями для век. Лучше не думать о Софии. «Но эта ложь… О Джон, сколько лжи! А ты мне поклялся, что ее смерть была несчастным случаем. Ты лгал, лгал и лгал из-за Мэриджон… О Боже, я хочу уехать, я хочу исчезнуть отсюда. Пожалуйста, Джон, увези меня отсюда, потому что я боюсь и хочу бежать…» Сара вышла в коридор. Там было свежо, перила холодили горячую ладонь. Она спустилась вниз, прошла через холл и заглянула в гостиную. Когда она вошла, мужчина обернулся. Они оказались лицом к лицу, и Сара увидела то, что могла представить себе, слушая их разговор, — насмешливо изогнутые губы, большие голубые глаза, честный взгляд, который почему-то вызывал доверие, сломанный нос. Следы пластической операции были заметны на левом виске и шли до челюстной кости. Складки около рта, глубокие борозды, которые со временем станут еще глубже. Однако по выражению его лица нельзя было сказать, что ему знакомы страдание и боль. Он выглядел старше, чем Джон, но не намного. Страдания не состарили его, он не выглядел потрепанным, усталым или измученным. Он стоял и изумленно смотрел на нее, не находя слов. Прошло несколько секунд, прежде чем она сообразила, что и он тоже испытывает затруднение, подыскивая слова для начала разговора. — Боже милосердный, — сказал он наконец, и его голубые глаза расширились, выражая искреннее изумление. — Но вы же молоды! Я думал, вы ровесница Джона. Никто мне не сказал, что вы так молоды. Она неловко улыбнулась. — Ну, не до такой степени. Он тоже улыбнулся, но ничего не сказал, взгляд его все еще был несколько ошарашенным. А Сара пыталась понять, о чем он думает и похожа ли она на Софию в той мере, в какой он себе представлял. — Где Джон? — спросила Сара, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Собственно говоря, он пошел вас искать. — Правда? Должно быть, мы разошлись. — Она взяла сигарету, а он поднес ей зажигалку. — Когда вы приехали? — С полчаса тому назад. Единственный человек, которого я обнаружил в доме, был Джастин. Он и пошел в бухту, чтоб сообщить, что я прибыл. Видимо, к ленчу меня не ждали… Джон сказал, что вы оба собираетесь сегодня во второй половине дня повидать каких-то его старых друзей в Пензансе. — Правда? Я имела в виду… — Она покраснела и рассмеялась. — Я не видела Джона после завтрака. Он утром ездил с Мэриджон в Пензанс по магазинам… — А-а, он, наверное, договорился с кем-то, когда был там… А я тут пытаюсь придумать, чем бы мне себя занять, пока вас не будет. Мэриджон категорично заявила, что ей надо «переделать кучу дел», а Джастин забирает ее машину, чтоб зачем-то съездить в Сент-Ивс, так что я предоставлен самому себе. Может быть, поплаваю или поплескаюсь, в зависимости от того, насколько по-спартански буду настроен. Обычно я купаюсь только в Средиземном море… А, вот и Джон! Наверное, он в конце концов решил, что вы не потерялись… Джон! Макс через открытое французское окно до пола вышел на лужайку перед домом и поднял руку в приветственном жесте. А когда он заговорил, тон его опять стал циничным. — Джон, почему ты мне не сказал, что твоя новая жена такая молодая и хорошенькая? — Я не хочу ехать, — сказала Сара Джону. — Это будет очень плохо, если я не поеду? Я так устала. В спальне, затененной жалюзи, царил полумрак. — Как хочешь, — сказал Джон. — Я случайно встретил этого парня, когда был сегодня утром в Пензансе. Нас с ним связывали общие дела, которых когда-то было много. Он пригласил нас сегодня во второй половине дня прокатиться на моторной лодке, и я подумал, что ты обрадуешься. — Мне… мне очень жаль. — Конечно, если ты устала, то должна отдохнуть. Не беспокойся. — Он задержался, чтобы поцеловать ее в лоб. — Может быть, Мэриджон поедет, — сказал он. — Я ее попрошу. — Она сказала Максу, что будет очень занята сегодня во второй половине дня. — Это наверняка было не больше, чем вежливая отговорка, чтобы избавить себя от необходимости развлекать его. Посмотрим, что она ответит мне. — Джон, если ты не хочешь ехать один, я… — Нет, нет, — сказал он. — Ложись и отдыхай. Это значительно важнее. Но мне придется туда съездить, встретиться с этим парнем и покататься на его новой моторке. Я обещал. Если Мэриджон не захочет ехать, поеду один. Я буду дома около шести, — сказал он, целуя ее, прежде чем выйти из комнаты. — Спи спокойно. Но она не спала. Надела рубашку и брюки и спустилась вниз. Джастин уехал в Сент-Ивс, а Мэриджон сидела в саду в кресле-качалке с ручкой и кучей писем, на которые надо было ответить. Александера нигде не было видно. Чтобы Мэриджон не увидела ее, Сара вышла через заднюю дверь и прошла на склон холма позади дома. Через пять минут она была в бухте на берегу. Александер не плескался. Он сидел на одной из скал лицом к морю с книгой в руках, без рубашки и босой. Солнечные очки ненадежно оседлали переносицу. Когда она подошла ближе и стала спускаться вниз, он заметил ее и помахал рукой. — Привет, — сказал он, когда она была уже в пределах слышимости. — Я думал, что вы отдыхаете. — Я решила, что не хочу терять зря такой чудесный день. Проигнорировав его протянутую руку, она влезла на скалу и уселась рядом с ним. Прилив все еще продолжался, и перед ними, между валунами и рифами, в огромных белых облаках водяной пыли кипел прибой. — Понятно, — сказал Александер. Она заметила, что кожа его потемнела от загара. Наверняка был этим летом за границей. Его мускулистые грудь и плечи уже начинали заплывать жиром. Внезапно она вспомнила тело Джона: мощные линии, упругая плоть, сильные мускулы — и подумала, как, наверное, часто Макса Александера в прошлом сравнивали с его другом и как часто это сравнение было не в его пользу. — Расскажите мне о себе, — дружески попросил Александер, закрывая книгу и нащупывая сигарету. — Ради всего святого, как случилось, что вы оказались в такой Богом забытой стране, как Канада? Она начала рассказывать. Сначала с трудом, потому что была робкой, но постепенно напряжение спало. Он помогал ей тем, что сам держался свободно. — Я занимался гонками большую часть своего времени, с тех пор как стал совершеннолетним, — сказал он небрежно в ответ на вопрос о хобби. — Это адское занятие, если ты глубоко в это влез. Для человека, который хочет играть в шахматы со смертью и иметь обожженным пол-лица, которому нравится вылетать из несущейся машины и дышать запахом горелой резины, — для него все это нормально. Но если вам такие игры не нравятся, то большого удовольствия вы не получите. Я, например, получил всего уже достаточно. — Что же, в таком случае, вы теперь собираетесь делать? — Это зависит от того, как долго я проживу, — кратко пояснил он. — У меня больное сердце. Наверняка буду продолжать жить как жил, платя за это полной мерой, пока не упаду мертвым. Думаю, так и будет. Сара не знала, что на это ответить. Она подумала, что этот человек вовсе не был таким уж спокойным и циничным, каким казался. — Вам, наверное, представляется очень странным — вернуться сюда, — внезапно сказала она после паузы. — Вы рады, что приехали? Александер повернулся к ней, солнце светило прямо в стекла его темных очков, и Сара не могла видеть выражения его глаз. — Это приятно — опять увидеться с Джоном, — наконец сказал он. — Мы с ним разошлись в противоположные стороны. Я был в немалой степени удивлен, когда он позвонил и сказал, что хочет заключить мир… А причины для обсуждения были… Вам это известно? Или вы не в курсе? — Я знаю, — солгала Сара без малейшего колебания. — Джон мне рассказывал. — Он вам рассказал? Да, пожалуй, это в его стиле. — Макс машинально сгибал и разгибал уголок обложки. — Когда я узнал, что он вернулся в Клуги, я — ну, честно говоря, — я был ошарашен. Так ошарашен, что не мог удержаться и приехал, как только появилась возможность выяснить, почему он вернулся. — Суперобложка книги была слегка надорвана, и Макс решительно оторвал кусочек. В руке остался маленький желтый треугольник. — Я не знал, что Мэриджон жилет здесь. — Джон очень хотел увидеться с ней перед возвращением в Канаду. — Да, — сказал Александер. — Осмелюсь сказать, очень хотел. — Джон мне все об этом рассказал. Он опять пристально на нее посмотрел. — О чем? — О себе и Мэриджон. — Я не знал, — сказал Александер, — что там было, о чем рассказывать. — Ну… — Она смутилась и судорожно подыскивала слова. — Он рассказывал, как он ее любил, ведь они в детстве какое-то время воспитывались вместе. Она было подумала, что он не собирается продолжать тему, но он вдруг спросил резким тоном: — Что вы думаете о Мэриджон? — Я… — София ее ненавидела. Надеюсь, Джон и об этом вам рассказал. Начнем с того, что это, конечно, не имело никакого значения, потому что Джон был готов целовать землю, по которой София ходила, а для нее весь мир умещался в устричной раковине. Она могла говорить, желать и делать все. что взбредет в голову. Великолепная позиция для женщины, не правда ли? Увы, София не знала, как ей повезло. Она злоупотребляла своим положением, покуда в один прекрасный день не обнаружила, что уже не занимает вообще никакого положения, а поклонявшийся ей муж — совершенно чужой человек. Александер некоторое время курил, наблюдая за прибоем, падавшим на скалы в нескольких ярдах от них. Волны жадно лизали гальку, устраивали водовороты вокруг скал. — Мне было жаль Софию, — сказал Александер, помолчав, — и. думаю, только я один ее и жалел. Мэриджон ее презирала, Джон стал к ней абсолютно безразличен. Майкл… Бог мой, такие традиционные столпы общества, как Майкл, всегда смотрят свысока на маленькую сексапильную иностранку, которая имеет не больше представления о морали, чем котенок. Но мне было жаль ее. Под конец это было сплошным кошмаром. Представьте себе, она совершенно ничего не понимала и не знала, что делать. Я имею в виду, Господи Боже мой, — что же тут можно было сделать?! Не за что было зацепиться, абсолютно не за что. Она не застала Джона в постели с кем-нибудь, он не бил ее кнутом дважды в день. Не было ничего осязаемого, ничего такого, о чем можно было бы сказать: «Посмотри, это не то, что надо. Прекрати немедленно!» София вдруг обнаружила, что ее любящий муж плевать хотел на нее, а она даже не поняла, когда и как произошла эта перемена. — Может быть, она это заслужила. Если она все время изменяла Джону… — Господи, да ничего похожего… Она вела себя как испорченный ребенок — капризничала, дулась, жаловалась, но не изменяла ему. Она кокетничала с гостями, приезжавшими на уик-энд, а Джону приходилось периодически терпеть адские муки из-за ее вспышек раздражения и капризов, но она ему не изменяла. Да и какие возможности для измен были у нее, прикованной к этому месту у черта на рогах? И, кроме всего прочего, если заглянуть глубже, отбросив эти жалобы и нытье, она все-таки находила Джона весьма привлекательным. Приятно, когда тебя обожают и перед тобой преклоняются. И только когда София поняла, что потеряла Джона, она изменила ему, пытаясь таким образом вернуть его обратно. Сара изумленно смотрела на Макса. — А ему было наплевать. Она выставляла напоказ свою измену, но ему было все равно. Она была чертовски сексапильной, пытаясь опять соблазнить его, затащить в свою постель, ему же по-прежнему было все равно. Это было ужасным ударом для такой женщины, как София, чьим единственным оружием всегда была сексапильность и женственность. Когда она поняла, что и то и другое бесполезно, у нее ничего не осталось. Она дошла до конца своего пути, а ему и это было все равно. — Он… — Слова застревали у Сары в горле. — Он должен был подумать о ней. Если он ее так любил… — Ему было наплевать — Александер отбросил сигарету подальше, и горящий окурок зашипел, коснувшись водорослей. — Я вам расскажу абсолютно точно, что произошло, чтобы вы сами могли сделать правильный вывод. Я приехал в тот раз в Клуги на уик-энд с девушкой по имени Ева. У нас был роман. Я уверен, Джон вам представил дело именно так. Но здесь, в Клуги, наши отношения грозили сойти на нет. Мы приехали в пятницу вечером, провели неудачную ночь и на следующее утро яростно ссорились после завтрака. Не слишком хорошее начало для уик-энда у моря? После ссоры она заперлась у себя в комнате или сделала какой-то подобный драматический жест, а я вышел из дому, решив проехаться на машине вдоль берега, по дороге, ведущей в Сент-Ивс, или через холмы в Пензанс. Я рассчитывал, что за рулем приду в себя после неприятной сцены. Я как раз садился в машину, когда вышла София. Вижу ее как сейчас! На ней были черные облегающие, как перчатка, брюки и то, что в Америке называют корсаж, — какое-то хрупкое сооружение, которое оставляет голым живот и выставляет верхнюю часть груди в количествах, превышающих пристойные. Волосы были распущены, они рассыпались по плечам в знаменитом стиле а ля Бриджит Бардо. — О Макс, — сказала она, светясь улыбкой, — ты ведь едешь в Сент-Ивс? Возьми меня с собой. Она сказала это таким тоном, что ее просьба звучала как приглашение лечь с ней в постель. Поэтому я сначала просто застыл в полном изумлении, а потом, когда, заикаясь, попытался выговорить «конечно» или что-то еще этакое, светское, из дома вышел Джон и позвал ее. Но она не обратила на него внимания, а скользнула на переднее сиденье и стала, изгибаясь, устраиваться поудобнее. — София, — позвал он еще раз, подходя к машине. — Я хочу с тобой поговорить. Она небрежно пожала плечами и сказала, что едет со мной в Сент-Ивс, чтобы купить моллюсков к обеду. Джон повернулся ко мне. — Это ты ее пригласил, — в ярости спросил он, — или она пригласила себя сама? — Джон, дорогой мой, — сказала София, прежде чем я успел ответить, — ты та-ак выставляешь себя на посмешище! У нее была привычка произносить некоторые слоги врастяжку, а когда она была раздражена, ее иностранный акцент усиливался. Джона трясло от ярости. Я мог только беспомощно стоять и наблюдать. — Это ты выставляешь себя на посмешище, — закричал он ей. — Ты думаешь, я не заметил, как ты флиртовала с Максом вчера вечером? Или полагаешь, что Ева не заметила? Из-за чего, как ты думаешь, они ссорились сегодня утром? Я не позволю, чтобы моя жена вела себя в присутствии гостей в моем доме, как шлюха. Или ты выйдешь из машины и прекратишь играть роль проститутки, или я раз и навсегда положу конец твоим приемам на уик-эндах. — Послушай, Джон, — попытался я вставить слово, но он не захотел меня слушать. Я изо всех сил старался умаслить разбушевавшуюся стихию, но, похоже, зря старался. — Это нелепо, — крикнула София. Она тоже была чертовски зла. — Твоя идиотская ревность! Я хочу купить моллюсков к обеду, а Макс едет в Сент-Ивс, почему бы ему меня не подвезти? Почему? Конечно, если все подать таким образом, действительно может возникнуть впечатление, будто Джон устроил «много шума из ничего». Но в моей машине на переднем сиденье сидела она — волосы в беспорядке по плечам, грудь только что не вываливается из этого скудного корсажа, губы надуты… Иисусе Христе, любой муж вполне мог иметь основания думать, подозревать или опасаться чего угодно. — Тебе, София, лучше остаться, — сказал я. — Я куплю для тебя этих моллюсков. Скажи, какие именно тебе нужны. — Нет, — сказала она, — я еду с тобой. Мне было ужасно неловко. Я не знал, что делать. Она смотрела на Джона, Джон — на нее, а я старался придумать, как бы потактичнее удрать, — и тут на веранде кто-то чихнул. Мы с Джоном обернулись. Это был ребенок. Мне кажется, он стоял и слушал, несчастный маленький звереныш. Он старался понять, что же, черт подери, происходит. Чихнув, мальчик повернулся и хотел войти в дом, но Джон окликнул его, и он с застенчивым видом вышел на солнце. — Иди сюда, Джастин, — сказал Джон и взял его за руку. — Мы пойдем на Флэт Рокс. Больше он ничего не сказал. Он взял ладошку сына в свою, ребенок доверчиво взглянул на него, и в следующее мгновение они уже уходили по лужайке. Мы остались вдвоем… Итак, мы поехали в Сент-Ивс. День был жаркий, похожий на сегодняшний, и, купив моллюсков, мы остановились в одной из бухт ниже по берегу, чтобы искупаться. Не помню, как называется эта бухта. Она очень маленькая, и до нее можно добраться только во время отлива. Мы были там одни. Нет оправдания тому, что произошло: я занимался любовью с женой моего лучшего друга. И я ничего не могу придумать в свое оправдание. Ничего! Конечно же, это София предложила окунуться, и София указала эту бухту, и София разделась первой, и София первая сама до меня дотронулась, но какое это имеет значение? Если бы во мне было хоть пол-унции порядочности, я в какой-то момент мог бы сказать «нет», но не сказал. Подозреваю, что я не вполне порядочный человек. Были и другие причины… Понимаете. Джон всегда все у меня забирал. У меня были девушки, но как только они видели Джона, я их уже больше не интересовал. Какое-то время он увлекся гонками, а когда я вывел его на нужных людей, оказалось, что он водит машину лучше, чем я, и эти люди были больше заинтересованы в нем, чем во мне. О, были разные другие ситуации… Джон не был виноват. Просто он так устроен. Но у меня все равно уже накопился запас недовольства, длинный список обид, в которых я сам себе едва бы мог признаться. Когда мне выпал шанс увести у него жену, я даже не колебался. Мы вернулись в Клуги во второй половине дня, около четырех часов. Все было спокойно. Сначала мы даже подумали, что никого нет дома, а потом услышали рояль. — Он сумасшедший, — сказала София вяло. — Представь себе, играть на рояле в доме, когда такая великолепная погода. Она прошла по коридору и открыла дверь в музыкальную комнату. — Джон… — начала она и остановилась. Я подошел, чтобы посмотреть, почему она замолчала, и увидел, что Джон был не один в музыкальной комнате. С ним была Мэриджон. Я не могу описать, насколько все это было странно. Хотя непонятно почему. Мэриджон спокойно сидела на подоконнике, очень счастливая, а Джон — на вертящемся стуле у рояля. Между ними было не менее шести футов. — Привет, — сказала Мэриджон Софии, и ее глаза были ярко-синие, чистые, а взгляд твердый. — Тебе удалось достать моллюсков в Сент-Ивсе? Я всегда буду помнить, как она это спросила, потому что тогда я впервые увидел, как сильно она презирает Софию. А София бросила: — Где Майкл? Мэриджон сказала, что понятия не имеет. А Джон спросил: — Разве он не рыбу ловить пошел? Они оба рассмеялись, и Джон опять заиграл. Как будто нас там не было. — Я ухожу вниз, в бухту, с Максом, — сказала внезапно София. — Да? — произнес Джон, переворачивая нотную страницу. — Не сгори на солнце, — сказала Мэриджон, — оно сегодня опасное, правда, Джон? — Очень, — сказал Джон, продолжая играть и не поднимая глаз. Ну, мы вышли. София была в ярости, хотя ничего не сказала. А когда мы дошли до берега, оказалось, что мальчик идет следом за нами, и София отыгралась на нем и прогнала его. Бедное маленькое создание! Он выглядел таким потерянным и взволнованным. Он пошел вдоль берега и скоро исчез из виду между скалами. Мы искупались, а потом София начала разговор. Она говорила о Мэриджон, а под конец стала плакать. — Я терпеть не могу, когда она сюда приезжает, — говорила она. — Терпеть не могу. Когда она здесь, все идет не так, как надо. Когда я спросил, что такого делает Мэриджон, она не могла объяснить, а только сильнее плакала. Я старался ее утешить, понимающе обнял. И тут случилось самое худшее из того, что могло случиться. Ева, узнав, что я вернулся, пошла меня искать. Конечно, она застала нас в так называемых «компрометирующих» обстоятельствах. Произошел еще один скандал, и она ушла в дом. Вечером не спустилась к обеду. Обстановка во время обеда была весьма нервная. Было очевидно, что София решила играть роль хорошей хозяйки и быть яркой, разговорчивой, делать вид, что вообще ничего не произошло. Я старался поддерживать это, как мог, и Майкл, насколько помню, иногда подключался. Но Мэриджон и Джон не произнесли ни слова. Через какое-то время их молчание стало действовать подавляюще. Это трудно описать. Их объединенное молчание каким-то образом ощущалось всеми. Если бы только один из них молчал, это было бы не так заметно, но объединенное молчание вызывало чувство неловкости. Под конец София тоже замолчала, а я никак не мог придумать, что бы еще сказать. Молчал и Майкл. Именно в тот момент, когда в комнате стояла абсолютная тишина, Мэриджон начала говорить. Она обращалась исключительно к Джону. Они обсуждали музыку, насколько я помню, потому что эта тема была только их, все остальные мало что знали о музыке. Они разговаривали минут десять, а потом вдруг замолчали. Я просто окаменел от неловкости, едва мог двигать ножом и вилкой. И тут София велела сыну идти спать. Он сопротивлялся, ему не хотелось уходить, но в конце концов Майкл увел его наверх. Я помню, у меня было ощущение, что Майкл таким образом хочет сбежать… Мы все встали из-за стола, а Джон вышел в холл. Он надел красный свитер, и София сказала: — Надеюсь, ты не собираешься выходить? А он ответил: — Мы с Мэриджон идем прогуляться к бухте. И они вышли. Минут через десять, не больше, они вернулись и пошли в музыкальную комнату. В это время спустился Майкл и зашел туда. Я был на кухне, помогал Софии мыть посуду. Когда они вернулись, она подошла к двери послушать. Играл проигрыватель. Она сказала: — Я хочу пойти посмотреть, что происходит. А я попросил: — Оставь их. Пойдем лучше со мной, погуляем немного. Все равно Майкл там с ними. Она ответила: — Да, но я хочу услышать, что он скажет. Я объяснил ей, что он вряд ли вообще что-нибудь скажет, потому что для этого нет повода, но она опять повторила, что хочет пойти посмотреть, что происходит. К этому времени мы уже были в холле. Она заявила, что мы увидимся попозже вечером. — Где-нибудь, где мы сможем быть одни, — сказала она, — где-нибудь, где мы сможем разговаривать, не боясь, что кто-то услышит. Я будут ждать тебя на Флэт Рокс в десять. Когда я согласился, она вошла в музыкальную комнату, а я остался один в холле. Так ясно помню эту сцену! Буквально через секунду проигрыватель замолк. В холле не горел свет, было полутемно, так как за окном уже опустились сумерки, и брошенный за ненадобностью на дубовом сундуке возле двери красный свитер Джона казался лужей крови. Я вышел из дома. Спустился в бухту, какое-то время сидел и смотрел на море, а потом пошел обратно взять свитер, потому что здорово похолодало. Я двигался по дорожке вдоль обрыва и примерно через четверть часа уже ждал Софию у самой воды… Макс помолчал. Прилив ревел на камнях. — Какое-то время я ждал, но она, конечно, так и не пришла. Я услышал крик как раз тогда, когда уже начал беспокоиться. И хотя бежал изо всех сил, добравшись до нее, увидел, что она уже мертва. Он опять замолчал, снял темные очки, и Сара впервые за все время разговора увидела его глаза. — Бедная София, — медленно произнес он, — то, что случилось, — ужасно. Мне всегда ее очень жаль. Глава четвертая Джастин приехал в Сент-Ивс, когда часы на церкви возле гавани показывали три. Все улицы были забиты гуляющими, они вылезали даже на проезжую часть. Это делало езду на автомобиле рискованной. В Сент-Ивсе правили пешеходы, они диктовали свои порядки водителям, и машины еле ползли по узким улицам. Вырвавшись наконец на простор автомобильной стоянки и заглушив двигатель, Джастин почувствовал облегчение. Он вышел из машины. Воздух был свежий, с привкусом соли, солнце грело восхитительно нежно. Когда Джастин поднимался по ступенькам вдоль городской стены, он наблюдал, как над рыбачьими лодками в гавани кружатся чайки. Белые домики, гроздью висевшие на склоне обрывистого полуострова под горячим летним небом, казались принесенными сюда из лазурного Средиземноморья. Джастин поднимался по каменным ступеням, ведущим к верхней улице. А там была еще одна узкая мощенная булыжником улочка, ведущая вверх. Дверь под номером пять была голубого цвета, какие-то ползучие растения обвивали окна и сходились вместе над крыльцом. Он позвонил. Дверь открыла женщина. Она говорила с лондонским акцентом, была одета, как одеваются в Лондоне, а на тыльной стороне ее ладони был виден мазок краски. — Можно видеть Еву? — неуверенно произнес Джастин, чувствуя, что вдруг стал нервничать. — Да, да, вас ведь ждут, не так ли? Проходите. Она наверху — вторая дверь по правой стороне. — Спасибо. Холл был обильно украшен орнаментом по меди и латуни. Джастин крепко сжал рукой поручень лестничных перил и спокойно стал подниматься наверх, не задерживаясь и не оборачиваясь назад. Женщина наблюдала за ним. Он чувствовал, как ее глаза осматривают его с головы до ног, а сама она размышляет, кто он такой и что его может связывать с женщиной, которая ждет наверху. Но он не остановился, а в следующую секунду уже был на площадке и задержался, чтобы перевести дыхание. Ему внезапно стало очень жарко. Вторая дверь по правой стороне была прямо перед ним. Он сделал шаг вперед и поднял руку, чтобы постучать. — Войдите, — послышался голос из-за двери. И Джастин внезапно вернулся в прошлое: маленький мальчик, который, увидев нетронутый ужин перед закрытой дверью, стучит, чтобы узнать, может ли он съесть еду, от которой она отказалась. Он стоял неподвижно. Память напряженно работала. — Входите, — опять позвала женщина, и в тот момент, когда он шевельнулся, чтобы повернуть дверную ручку, она уже открывала дверь. Она его не узнала. Он уловил всплеск разочарования, затем — раздражения и почувствовал, что уши его заалели, а сам он в полной растерянности. — Вы, наверное, пришли к кому-нибудь другому, — сказала она резко. — Кого вы ищете? Он сглотнул, все вежливые и нужные слова были забыты. Джастин страшно паниковал и сам не мог понять, как он осмелился прийти. Он уставился на кончики ее туфель. На ней были белые сандалии, легкие и элегантные. Несмотря на свою растерянность, он отдавал себе отчет в том, что ее элегантная одежда была слишком стильной и хорошо сшитой для краткого двухдневного отдыха за пределами Лондона. — Подождите минуту, — сказала она. — Я вас знаю. Он откашлялся. Теперь уже он был настолько уверен в себе, что мог посмотреть ей в глаза. В ее голосе не было враждебности, только удивление, и он почувствовал себя лучше. — Вы — Джастин, — сказала она вдруг. Он кивнул. Секунду она стояла не двигаясь, а потом открыла дверь шире и, повернувшись к нему спиной, вошла в комнату. — Лучше вам войти, — бросила она через плечо. Комната была маленькая, из окна открывался вид на крыши, а вдалеке виднелось сияющее над морем солнце. — Ты не особенно похож на родителей, верно? — спросила она рассеянно, садясь на табуретку у сплошь заставленного туалетного столика и отряхивая пепел в сувенирную пепельницу. — Я едва тебя узнала. Ты так сильно похудел. Джастин осторожно улыбнулся. Присев на краешке кровати, он немного расслабился. — Ну, хорошо, — сказала она наконец. — Зачем ты приехал? Ты мне привез записку от отца? — Нет, — сказал он. — Отец не знает, что вы здесь. Ваша записка по ошибке попала ко мне, и я ему ее не показал. Я не видел причины, зачем вам беспокоить моего отца, когда у него более или менее медовый месяц. Ева была задета. Когда она резко повернулась к нему, в ее глазах он увидел ярость. — В какую же, черт возьми, игру ты играешь? — холодно спросила она. Робости как не бывало. Он с вызовом посмотрел на нее. — Вы хотели поговорить о том, что произошло в Клуги десять лет назад. Вы хотели поговорить о Максе. — С твоим отцом, а не с тобой. — Я знаю больше, чем вы думаете. Она скептически улыбнулась. — Как ты можешь что-то знать? — спросила она. — Ты же был тогда ребенком и не мог понимать, что происходит. Так что же ты можешь знать? — Я видел, как умерла моя мать, — сказал он и заметил, что Ева смотрит на него широко раскрытыми глазами. — Я видел все, вы понимаете? Я шел за убийцей по дорожке вдоль обрыва той ночью и видел, как он столкнул мою мать с дорожки вниз, толкнул ее на смерть. Вскоре после пяти Сара пошла к дому посмотреть, не вернулся ли Джон. Александер остался в бухте. У подъездной дорожки рядом с серебристо-серым «роллс-ройсом» Макса стоял голубой «хилмен». «Интересно, кто бы это мог быть?» — подумала она, входя в прохладный, кажущийся темным после блистающей яркости раннего вечера холл. Задержавшись на минуту у зеркала, чтобы привести в порядок волосы, она вошла в гостиную. Мэриджон сидела у письменного стола. За ее спиной, ближе к левому плечу, чтобы были видны лежащие на столе бумаги, стоял высокий мужчина с приятным лицом, спокойными глазами и волевым ртом. Оба вздрогнули от неожиданности, когда Сара вошла в комнату. — А, это ты… — Мэриджон на минуту отложила ручку. — Майкл, дорогой, это Сара… Сара — Майкл Риверс. — Рад познакомиться, — сказал с улыбкой Риверс, глядя на нее испытующе. Но постепенно его взгляд потеплел. — Могу я поздравить вас с замужеством? Думаю, запоздалые поздравления все же лучше, чем никакие. — Спасибо, — робко сказала она. — Большое спасибо. Все молчали. Сара, чувствуя себя неловко и словно пытаясь объяснить свое присутствие, сказала: — Я… я подумала, а вдруг Джон уже приехал. Он не сказал, во сколько вернется из Пензанса, но я думала, может быть… — Нет, — сказала Мэриджон, — его еще нет. — Она повернулась к Майклу. — Дорогой мой, сколько еще этих штук я должна подписать? — Вот еще здесь трансферт. Он опять наклонился над ней, и что-то в его движениях заставило Сару отвести глаза. Вспомнились слова Джастина: «Было очевидно, что он ее любит. Он целовал ее на людях и по-особенному улыбался ей. Боже мой, ты же знаешь! Когда ты, маленький мальчик, замечаешь такое, то становится стыдно…» Казалось странным, что они в разводе. — Прекрасно, — сказал Риверс, собирая бумаги; Мэриджон положила ручку. — Завтра я заберу это в Лондон. — Ты остановился где-нибудь здесь поблизости? — У Хоукинсов в Муллионе. — У Хоукинсов? Ну конечно! Они все еще живут в том маленьком коттедже у гавани? — Нет, они… — Он замолчал и прислушался. Мэриджон тоже прислушалась. Сара почувствовала, что ее сердце забилось сильнее. Она тоже посмотрела на дверь. Издалека донесся звук хрустевших по гравию шагов. — Это, наверное, Джон, — сказал Риверс. — Ну, я должен идти. Я свяжусь с Мейсоном по поводу ценных бумаг и позвоню. Но Мэриджон все еще слушала. Шаги раздавались уже на крыльце, миновали входную дверь, вот они стали слышны в холле. Повисла странная пауза. Шаги приближались. — Джон, — внезапно позвала Мэриджон. Щелкнул язычок замка, дверь широко распахнулась. — Привет, — сказал Джон невозмутимо. — Как дела. Майкл? Привет, Сара, дорогая, ты себя уже лучше чувствуешь? — Он наклонился и поцеловал ее. — Намного лучше, — сказала она, сильно сжав его руку, когда он целовал ее. Она осознала свой непроизвольный жест только тогда, когда муж уже отошел к письменному столу. Джон повернулся к Риверсу. — Почему ты не позвонил, что приедешь, Майкл? Обедать останешься? — Нет, — сказал Риверс. — Я приехал на пару дней с друзьями и заскочил, только чтобы обсудить несколько деловых вопросов с Мэриджон. — Позвони своим друзьям и скажи, что останешься у нас обедать. Они же не будут против, верно? Оставайся. — Боюсь, это невозможно, — сказал Риверс любезно. — Но все равно, я очень благодарен. — Мэриджон! — обратился Джон к сестре. — Тебе бы хотелось, чтоб Майкл остался на обед, правда? Уговори его. Взгляд Мэриджон был ясным и чистым. Она повернулась к Майклу. — Ну, Майкл! — только и сказала она. — Пожалуйста. Он пожал плечами, одновременно сделав бессильный жест рукой, а она тепло улыбнулась ему, и он сдался. — Когда ты в последний раз обедал со мной? Майкл снова пожал плечами и не ответил. Сара почувствовала, что он соглашается остаться вопреки собственному желанию. — Сара, где Макс? — спросил Джон. Она вздрогнула от неожиданности. — Он… он еще в бухте, загорает. — А Джастин? — Он, по-видимому, все еще в Сент-Ивсе, — сказала Мэриджон, подходя к французскому окну. — Майкл, идем в сад. Садись в качалку и хоть ненадолго забудь все эти ужасные юридические бумаги. Думаю, Джон хочет побыть с Сарой наедине. Это было сказано для пущего эффекта, думала Сара. Для того чтобы создать какое-то определенное впечатление у Майкла. И Джон играет в ту же игру. Он придумал сценарий на этот вечер, а Мэриджон подыгрывает ему — реплика за репликой. Его сценарий предусматривает пригласить Майкла к обеду, создать впечатление, что прошлое похоронено и забыто. Они хотят показать ему, что все в норме и им нечего прятать и скрывать. Мысли беспорядочно метались в ее мозгу, несмотря на то что она пыталась подавить нарастающее чувство паники. Как могли Джон и Мэриджон действовать так согласованно, если Джон даже не знал, что Майкл вечером заедет. Но он знал. Входя в комнату, он сказал: «Привет, Майкл!», — хотя не мог знать, что Майкл в комнате… Возможно, он узнал машину Майкла. Но ей меньше десяти лет! Джон не мог видеть ее раньше. И все же он знал, знал раньше, чем открыл дверь, что в комнате вместе с Мэриджон будет Майкл… — Пойдем наверх, дорогая, поговорим, — сказал Джон, обнимая ее за талию. — Я хочу принять душ и переодеться. Пойдем, ты мне расскажешь, как ты провела время. Сара пошла наверх и, пока он стоял под душем, а потом яростно растирался жестким полотенцем, сидела на краешке ванны. Он рассказал ей о своем приятеле из Пензанса и подробно описал прогулку на моторной лодке. Наконец, вернувшись в спальню, чтобы одеться, он улыбнулся ей и сказал: — Ну, теперь расскажи мне, что делала. Ты вряд ли сказала мне сегодня больше двух слов! Ты меня еще любишь? Она вдруг почувствовала комок в горле и глубокую беспричинную боль, которая против ее воли все нарастала. — О Джон… — Это было все, что она могла сказать, а в следующее мгновение была в его объятиях, прижалась лицом к его груди, стараясь сдержать рыдания, сотрясавшие ее тело, а он целовал глаза, чтобы остановить слезы. — Сара, — сказал он огорченно, — Сара, дорогая Сара, что с тобой? Что случилось? Что я такого сказал? — Я… — Она собрала все свои силы и попыталась смотреть ему прямо в глаза. — Джон, я хотела попросить тебя, мне очень нужно… — Скажи, что именно, — мгновенно ответил он, — и ты это получишь. Просто скажи мне, чего ты хочешь. Она вздохнула поглубже, вытерла слезы. — Я хочу уехать обратно в Канаду, Джон, я не хочу больше оставаться здесь. Я просто хочу уехать домой. Пожалуйста, Джон, давай уедем. Я не хочу оставаться здесь. Мне очень жаль, но я… — Я не понимаю, — сказал он. — Почему ты не хочешь пожить здесь? Я предполагал, что мы пробудем здесь еще неделю. Теперь она уже не могла плакать. Она только смотрела ему прямо в глаза и думала: «Это все правда. Что-то в самом деле есть. Макс не лгал. Что-то неуловимое, что-то такое, что невозможно описать словами, именно так, как он говорил. Все это так и есть». — Мне казалось — тебе здесь понравилось. Почему тебе тут плохо? В чем дело? Она молча покачала головой. — Мэриджон… — Что Мэриджон? — спросил он. Слишком быстро спросил, а потом старался скрыть раздражение, вызванное тем, что выдал собственные чувства. — Я ей не нравлюсь. — Вздор. Она считает, что ты очень хорошенькая и как будто специально создана для меня. Она очень рада, что я женился на такой девушке. Сара отвернулась от него, но он крепко держал ее и не отпустил. — Иди ко мне. Полотенце соскользнуло с его бедер. Джон отнес ее на постель, и внезапно она прижалась к нему в порыве страсти и желания, которое казалось ей ужасным, потому что она боялась, что он не откликнется. — Сара… — В его голосе прозвучало удивление, он был потрясен, но не безразличен. И сразу в ответ на се желание вспыхнула страсть. Чем больше любви Сара давала ему, тем больше он хотел этой любви, слияние было полным и ошеломляющим. Когда наконец они разжали объятия, пот слепил ей глаза, на щеках были слезы, а тело болело и казалось разбитым. — Я люблю тебя, — сказала она. — Я люблю тебя. Он все еще тяжело дышал, все еще дрожал, его пальцы были судорожно сжаты в кулаки, а глаза крепко зажмурены, как будто от боли. «Он не может расслабиться, — думала она, — и я тоже не могу. Здесь нет покоя. Нам надо сейчас немного поспать, но мы не сможем уснуть. Здесь нет покоя, здесь нельзя отдохнуть». — Джон, — сказала она. — Джон, дорогой, увези меня отсюда. Давай уедем завтра. Пожалуйста. Давай вернемся в Лондон, вернемся в Канаду, куда угодно, только бы не оставаться здесь. Его кулаки были сжаты так крепко, что кожа на косточках побелела? — Почему? — спросил Джон. Он говорил, уткнувшись в подушку, и голос звучал грубо и враждебно. — Почему? Назови мне хоть одну серьезную причину. Она молчала, он протянул к ней руки и властно притянул к себе. — Дай мне еще пару дней, — сказал он. — Пожалуйста. Если ты любишь меня, дай мне еще немного. Я не могу уехать прямо сейчас. Она попыталась произнести слово «почему», но не смогла, встала, пошла в ванную. Вернувшись, увидела, что он лежит в той же позе. Она начала одеваться. Проходили минуты. Сара села к зеркалу, стала причесываться, все еще не пытаясь заговорить. Молчание становилось все плотнее. — Сара, — сказал наконец Джон утомленно. — Сара, ну пожалуйста. Она повернулась на стуле, чтобы видеть его. — Мэриджон — твоя любовница? Джон смотрел на нее в упор мрачным, тяжелым взглядом. — Нет, — сказал он наконец. — Конечно, нет, Сара… — Она была когда-нибудь твоей любовницей? — Нет, — сказал он возмущенно. — Никогда! — У тебя был с ней роман, когда погибла София? — Нет! — крикнул он, спрыгивая с постели и идя через комнату к ней. — Нет, нет, нет! — Он схватил ее за плечи и начал трясти. — Нет, нет, нет… — Джон, — сказала она мягко. — Тсс, Джон… Он опустился на табурет рядом с ней. — Если ты хочешь уехать именно по этой причине, то можешь выкинуть все из головы, — сказал он твердо. — Между нами нет ничего похожего на то, о чем ты думаешь. Она… — Он замолчал. — Она, что? — Она питает отвращение к физическим формам любви, — сказал он. — Она не может переносить, когда к ней даже случайно прикасается мужчина. Ты не замечала, как я избегаю до нее дотрагиваться? Ты не заметила, что я не поцеловал ее при встрече? Неужели ты ничего этого не заметила? Она пристально смотрела на него. Он тоже посмотрел ей в глаза, его руки дрожали. — Понятно, — сказала она наконец. Он успокоился. И ей стало ясно, что Джон ничего не понял. Он думал, что Сара осознала лишь то, почему Мэриджон как бы отделена от всех. Но не знал, что она увидела в его глазах отчаяние. Когда Сара спустилась вниз, в холле было спокойно и полутемно, и она решила, что остальные, наверное, еще в саду. Макса Александера тоже не было видно. Постояв у открытой двери, посмотрев на склон холма, послушав шум воды, доносившийся издалека, она прошла через холл и открыла дверь гостиной. Риверс и Мэриджон были там. Когда она вошла в комнату, Риверс резко обернулся к двери, а сидевшая на тахте Мэриджон подняла глаза. — Простите, — пролепетала Сара. — Я… я думала… — Вам не за что извиняться, — любезно произнес Риверс. — Входите же. Мы как раз недоумевали, почему до сих пор нет Макса. Уж не смыло ли его приливной волной. Мэриджон встала с тахты. На ней было простое легкое платье, облегающее, без рукавов, чудесного цвета. Ни косметики, ни украшений. Сара заметила, что она сняла даже обручальное кольцо. — Куда ты идешь? — резко спросил Риверс. — Пора накрывать к обеду. Она не спеша подошла к двери и вышла в холл, не посмотрев на них. В комнате царило молчание. — Хотите что-нибудь выпить, Сара? — наконец произнес Риверс. — Нет, спасибо. Она села, платье собралось поперечными морщинками вокруг бедер. Сара размышляла, о чем же мог говорить Риверс перед тем, как она прервала его своим появлением. Она попыталась придумать какую-нибудь реплику, которая могла бы послужить началом светской беседы, чтобы разрядить напряженное молчание, когда Риверс спросил: — Джон наверху? — Да… да он там. — Понятно. — Он стоял у тахты, держа в руке графин. — Вы уверены, что не хотите присоединиться ко мне и выпить? Она опять покачала головой, наблюдая за тем, как он смешивает виски с содовой. — Как долго, — спросил он в этот момент, — вы еще будете здесь? — Я не знаю. Он резко повернулся к ней, и, когда она взглянула на него, ей стало ясно, что он все понял. — Вы хотите уехать, не правда ли? — Нет, — солгала она из гордости. — Нет, мне здесь нравится. — Я на вашем месте не остался бы тут надолго. Она пожала плечами, изображая безразличие. — Джон хочет остаться здесь еще на день-два. — Не сомневаюсь. — Он сделал глоток, и она увидела, как его пальцы стиснули ножку бокала. — Я не сообразил, что вы оба сюда приедете, — сказал он наконец ровным голосом. — Не думал, что он опять встретится с Мэриджон. Она в свое время решила никогда больше его не видеть, насколько мне известно. Полагаю, Джон убедил ее изменить это решение. Сара беспомощно посмотрела на Риверса. Откуда-то издалека донеслось шипение сковородки. — Это он опять захотел увидеть ее. Я это знаю, потому что Джон приезжал ко мне, пытаясь узнать, где она. Естественно, я ничего не сказал. Я знал, она решила, что будет лучше для нее не встречаться с ним, и я также знал, что это будет гибельно, если… Он замолчал. На лестнице послышались шаги, Джон насвистывал старую американскую песенку в стиле кантри «Ты опять выиграл». — Послушайте, — неожиданно сказал Риверс, — я должен поговорить с вами об этом. Это в наших общих интересах, вы понимаете? Я должен с вами поговорить. — Но я не понимаю. Почему… — Вы должны увезти Джона отсюда. Я не могу убедить Мэриджон уехать — мы ведь уже не муж и жена. Но вы можете убедить Джона. Господи, это же совсем не похоже на медовый месяц! Увезите его отсюда, увезите куда-нибудь. Обратно в Канаду, куда угодно, но увезите его подальше от этого места. — От этого места? — От Мэриджон. Свист смолк, дверь открылась. — Сара? Вот ты где! Пойдем со мной в бухту спасать Макса! — Кажется, — сказал Риверс, — это именно он подходит к воротам. — Ну, вот и он! — Джон вышел на лужайку. — Макс! — крикнул он, подняв руку в приветствии. — Где ты был, подлец этакий? Мы уже думали, что ты утонул! Когда Сара поднялась, чтобы пройти за Джоном на лужайку, Риверс быстро подошел к ней. — Давайте после ужина погуляем вдвоем, и я вам все объясню. — Я… — Вы должны выслушать меня, — перебил он. — Я думаю, вы не понимаете, какой опасности подвергаете себя. Она смотрела ему в глаза, чувствуя, что кровь медленно отливает от лица. Молчание прервал Джон, который влетел как молния, чтобы смешать всем еще по одному коктейлю. Александер, лениво улыбаясь, вошел в комнату через французское окно. — О Майкл! Надо же! Как в прежние времена! Как ты теперь, что поделываешь? Занимаешься юриспруденцией? В течение нескольких минут шел несвязный, пустой разговор. Макс начал растолковывать преимущества своей последней машины. Джон подошел к Саре. Повернувшись ко всем спиной, он поцеловал ее в губы и сел рядом с ней на тахту. — Все в порядке? Когда она кивнула, он накрыл ладонью ее руку и остался сидеть в этой позе. Она смотрела на его пальцы, не слыша, что говорит Макс Александер, и думала лишь о том, что Джон оказался чужим человеком и она не может ему верить. Ей пришла в голову безрадостная мысль о том, что она и предположить не могла, какую форму может принять несчастье. «Это не грубое ноющее отчаяние, — думала она, — а непроницаемый мрак страха. Боль — осязаемая, тупая, всепоглощающая». Мэриджон вернулась через пятнадцать минут. — Джон, я надеюсь, Джастин вернется к обеду? Он пожал плечами. — Понятия не имею. Думаю — да. — Тебе налить, Мэриджон? — Нет… нет, спасибо. Я, пожалуй, выйду ненадолго. Обед будет через полчаса. Сара, сидя на тахте, чувствовала, как Джон беспокойно зашевелился. — Еще виски, Джон? — предложил Макс Александер, стоя у буфета. Джон не ответил. — Джон, — сказала Сара, инстинктивно прижимаясь к нему, — Джон! — Хочешь пройтись со мной, Майкл? — спросила Мэриджон. — Мы не пойдем далеко, только до бухты и обратно. — Нет, — сказал Риверс, — я только до половины выпил свою порцию великолепного виски с содовой, я хочу допить ее, а потом — еще одну. — Не смотри на меня, Мэриджон, — улыбнулся Макс Александер. — Я уже проковылял вниз к бухте, а потом обратно. Свою долю физических упражнений я на сегодня выполнил. Джон встал, постоял в раздумье, потом потянулся к ящичку с сигаретами, взял одну. Мэриджон медленно шла через лужайку. Джон посмотрел ей вслед, потом резко повернулся спиной к окну и бросился в ближайшее кресло. — Почему ты не пошел, Джон? — спросил Риверс. — Не чувствуй себя обязанным оставаться здесь и развлекать нас. Я уверен, что Сара окажется восхитительной хозяйкой. Почему ты не идешь с Мэриджон? Джон, затянувшись сигаретой, наблюдал, как голубое колечко дыма поднимается все выше и выше. — Мы уже были сегодня в бухте. — А… понятно. Вы были, случайно, не на Флэт Рокс? — Черт подери, — неожиданно сказал Александер, — чем это Джастин занят в Сент-Ивсе? — Нет, — ответил Джон Риверсу, — мы были только в бухте. — Сара, — спросил Макс, — вы знаете, зачем Джастин поехал в Сент-Ивс? — Ты часто здесь бываешь? — спросил Джон Риверса ровным голосом. — Если тебе приходится приезжать сюда каждый раз, когда бывает необходимо обсудить с Мэриджон деловые вопросы, это, наверное, отнимает у тебя очень много времени. Или хочешь иметь удобный предлог, чтобы навещать ее как можно чаще? — И все же, — сказал Риверс. — мой предлог для визита сюда куда лучше, чем твой. — Послушайте, — сказал Макс, слегка расплескав виски на ковер. — Почему, ради Бога, кто-нибудь из вас сейчас не пойдет в бухту с Мэриджон? Майкл, она же тебя просила, почему, черт побери, тебе не пойти, если ты приехал сюда, чтобы повидаться с ней? Джон швырнул сигарету в камин и встал. — Пойдем, Сара, спустимся вниз вместе. Все молчали и смотрели на нее. — Нет, — сказала она, и ее голос прозвучал слишком громко. — Мне не хочется. Я лучше побуду здесь. Джон пожал плечами. — Как хочешь, — бросил он коротко, словно ее отказ был ему безразличен. Вышел через французское окно и пересек лужайку, не обернувшись. Белые домики Сент-Ивса купались в золотом вечернем свете. Море было спокойным и неподвижным. В маленьком домике на одной из аллей за Фиш-стрит сидел Джастин. он держал в руках чашку с дымящимся кофе и недоумевал, что заставило его рассказать этой женщине историю своей жизни. Она сама была виновата в этом. Если бы не расспрашивала его так подробно о последствиях того ужасного уик-энда в Клуги. ему не пришлось бы рассказывать про бабушку и про то, как он па много лет расстался с отцом. Почему-то ему хотелось рассказывать. Сначала он был сдержан и насторожен, но когда почувствовал, что она его понимает, перестал осторожничать. Она не смеялась над ним. С каждой минутой Джастин ощущал все большее доверие к Еве и говорил все свободнее. — И ты никому не рассказывал о том, что увидел той ночью? — наконец спросила она. — Ничего и никому? — Я думал это вряд ли поможет отцу. — Но теперь-то ты уверен, что не он ее убил? — Он сказал, что не убивал. Наверное, кто-то другой. Я должен узнать кто. Она размышляла в течение нескольких, показавшихся ему долгими, минут. Дым от ее сигареты поднимался колечками вверх и попадал в солнечные лучи, превращаясь в золотистую дымку. — Одно время я думала, что ее, вероятно, убил Джон, — сказала она наконец. — Но это было лишь подозрение, основанное на том, что я знала, — она его просто провоцировала своим поведением в тот уик-энд… А неделю назад Макс позвонил мне и пригласил обедать. Как только я его увидела, поняла: ему не терпится обсудить свою встречу с Джоном и поразмышлять, зачем это Джон вернулся в Клуги. Мы проговорили несколько часов, воскрешая все события и разговоры того времени, все, что мы помнили. Потом он сказал, что Джон его почти пригласил в Клуги и у него появилась мысль поехать, чтобы иметь возможность разобраться в этом деле. Он был убежден в том, что Джон убил Софию, и считал по меньшей мере любопытным тот факт, что Джон через десять лет хочет привезти туда свою новую жену. Я еще раньше собиралась отдохнуть несколько дней примерно в это же время. Мне пришло в голову приехать сюда, чтобы быть рядом, если Макс что-нибудь обнаружит… Но чем больше я думала о Джоне и его причастности к смерти Софии, тем больше убеждалась… — Она замолчала. — Убеждалась — в чем? — В том, что лучше не будить спящего льва… В конце концов, это случилось десять лет назад, и Джон женился вторично. Мне сразу стала неприятна мысль, что Макс собирается в Клуги с намерением расследовать прошлое, которое лучше бы забыть и похоронить. — Поэтому вы написали моему отцу, чтобы предупредить его? — Да, я думала, ему следует знать причину, почему Макс стремится в Клуги. — Она наклонилась вперед и погасила сигарету. — Даже странно, насколько Макс был уверен, что она убита… Ведь термин «убийство» вообще не упоминался во время расследования, ты помнишь? Коронерский суд решил, что это был несчастный случай. Но, наверное, все мы знали, что она убита, хотя и были слишком напуганы, чтобы говорить об этом. Вот в чем ирония! У нас у всех был мотив, понимаешь, у любого из нас. Каждый имел причину убить ее. И потому мы молчали, согласившись с решением о «несчастном случае». Каждый боялся, что заподозрят именно его, если мы будем делиться своими подозрениями с полицией… Ты что? Неужели ты не догадался, что и у меня была причина желать смерти твоей матери? Он молча покачал головой, пристально глядя на нее. — Я сразу же оказалась вне игры, — сказала она, прикуривая очередную сигарету и гася спичку. — Они все жили в другом мире. Все, кроме Софии. Но даже ее мир — кафешка в Сохо не был моим. Мне было всего восемнадцать лет, я только начала работать в Лондоне. На какой-то вечеринке, куда мы с друзьями попали случайно, без предварительного приглашения, познакомилась с Максом. Я понятия не имела, что он за человек. Знала только, что он богат, вращается в заманчивом мире состоятельных людей. Я быстро влюбилась в него и принялась рисовать в своем воображении всевозможные экзотические и романтические картины. Когда тебе только восемнадцать, это так естественно — витать в облаках, правда же? Так или иначе, у нас был роман. Макс привез меня на тот уик-энд в Клуги. Я все еще была в него влюблена тогда, продолжая грезить наяву. Похоже, я возненавидела Клуги с той самой минуты, как впервые увидела это место. Что касается людей, которые были там, я вообще их не понимала. Боже, какими далекими они мне тогда казались! Джон произвел на меня впечатление, но он практически меня не замечал. Он был полностью поглощен своими отношениями с женой и двоюродной сестрой и больше ни на что не обращал внимания. Что касается его сестры — ну, здесь мне даже нечего сказать, мы просто-напросто не успели понять друг друга. Муж, юрист, был ничего, но слишком вежлив, чтоб оказаться по-настоящему дружелюбным. Он тоже был почти целиком занят собственными проблемами. Я невзлюбила Софию сразу же, но никак этого не показывала. Помнится, я подумала, что она довольно примитивна и вульгарна. Она начала заигрывать с Максом примерно через час после нашего приезда. Поначалу я не приняла это всерьез, думала, что она не может флиртовать с одним из своих гостей прямо под носом у мужа, но тут я ошиблась. Именно этим она и занималась. На следующее утро мы с Максом сильно поссорились, и он уехал с Софией в Сент-Ивс, цитирую: «пройтись по магазинам», кавычки закрываются, конец цитаты. Думаю, ни до того момента, ни когда-нибудь после я не была так глубоко несчастлива. Я просидела у себя в комнате с утра до вечера, пока не услышала, что они вернулись из Сент-Ивса. Через какое-то время я пошла искать Макса, и ты мне сказал — помнишь? — что он отправился с твоей матерью купаться в бухту. И я пошла по дорожке, ведущей вниз. Я услышала их прежде, чем увидела. Она говорила со своим отвратительным иностранным акцентом о том, что уже все чудесно спланировала. Ей до смерти надоело в Клуги, она хотела уйти от Джона и вернуться в Лондон, а Максу предстояло быть избавителем. Она все уже продумала — удобный, подстрахованный побег, подходящего размера роскошная квартира в Мэйфере и необременительно тихий развод в конце этого радужного приключения. Звучало великолепно. Боже, как я ее ненавидела! Даже не могу сказать, как сильно я ненавидела ее в этот момент. И вдруг по словам Макса поняла, что он вовсе не воодушевлен этими замечательными планами. Мне захотелось громко рассмеяться. Сначала он пытался тактично объяснить ей свое нежелание следовать ее планам, но она отказывалась понимать его, и он стал говорить более прямо. Он не хотел скандала и гласности, не хотел быть замешанным в деле о разводе своего лучшего друга. И меньше всего хотел быть обремененным постоянным присутствием Софии. Он вообще не желал иметь роман с этой женщиной, а при мысли, что она начнет на каждому углу кричать о том, что она его любовница, у него кровь леденела в жилах. — Послушай, — сказал он ей, — я не собираюсь плясать под твою дудку. Лучше найди себе другого любовника. Когда я уже закрыла глаза, чувствуя облегчение, то услышала ее слова: — Мне надо выбраться отсюда — ты этого не понимаешь. Я сойду с ума, если придется остаться здесь. Если ты не возьмешь меня в Лондон и не дашь мне деньги и крышу над головой, ты прогремишь на весь город как соответчик в бракоразводном процессе. Я разобью вашу дружбу с Джоном вдребезги. А Макс сказал со смехом: — У тебя нет ни малейшего шанса осуществить такое. — Ты так думаешь? — спросила она. — Нет шанса? Попробуй и увидишь! А потом Макс сказал: — Мне нужно время, чтобы все обдумать. Мы еще поговорим. Я буду ждать тебя на Флэт Рокс сегодня вечером после обеда. И в этот момент я шевельнулась. Они обошли скалу и увидели меня. Макс сразу же понял, что я слышала все, о чем они говорили. Он вышел из себя и заорал, какого черта я за ним шпионю, а я повернулась к Софии и высказала ей все, что думаю. Я обвинила ее в том, что Макс изменил свое отношение ко мне, в том, что я несчастна, в том, что Макс так чудовищно взорвался, — это огорчало меня больше всего на свете. А она только смеялась. Я бушевала, была в ярости, сыпала оскорблениями, а она только смеялась. Я кое-как добралась до дома. Поднялась к себе в комнату, где пролила столько слез, что их было бы достаточно, чтоб наполнить Атлантический океан. Я понимала, что все кончено, что для Макса я значу не больше, чем София или любая другая женщина. В течение многих недель я обманывала себя, думая, будто он меня любит. А тут поняла, что была одновременно тупа и невероятно слепа. Но мне было только восемнадцать… В восемнадцать лет так легко совершить ошибку, правда? Я знала, в котором часу он собирался встретиться с Софией. И думала, что, если мне удастся увидеться с ним на Флэт Рокс, прежде чем туда придет София, я, возможно, смогу убедить его в том, что все еще люблю его. Но не знала, где находилось это место — Флэт Рокс — и как туда добраться. Я спустилась вниз. Было поздно. Из музыкальной комнаты доносились звуки бешеного скандала, но я не стала прислушиваться, а вышла к воротам посмотреть, не видно ли где-нибудь Макса. И тут же увидела его. Он спускался по дорожке к берегу. Когда дошел до той части обрыва, с которой легко было пройти в бухту, он остановился, несколько минут смотрел на море, а потом повернулся и пошел обратно. Тут-то Макс и увидел меня. Я спросила его, куда он идет, он пожал плечами и ответил, что идет обратно в дом. — Я думала, ты пришел на рандеву с Софией, — сказала я. — Почему же ты возвращаешься? — Оказалось холоднее, чем я думал. Пойду возьму свитер. Я попыталась убедить его оставить Софию, умоляла увезти меня в Лондон прямо сейчас, но безрезультатно. Он не хотел меня слушать, только попросил не пытаться организовать его жизнь, сказал, что вполне способен справиться с этим сам. Когда мы дошли до дома, он один вошел туда, а я ждала в кустах у ворот, собираясь последовать за ним, как только он выйдет. Он вышел почти сразу. Я некоторое время шла за ним, но он заметил это и спрятался на развилке. Когда я дошла до нее, он вышел на меня. У нас произошел громкий, но бесполезный скандал. Потом Макс отправился к Флэт Рокс, а я осталась сидеть на тропинке у развилки, стараясь прийти в себя. Когда я вернулась в дом, в музыкальной комнате горел свет, но на этот раз дверь была открыта, там никого не было. Я стояла в холле и недоумевала, куда они все подевались, и тут Джон спустился по лестнице. — Мэриджон, — позвал он, увидев мою тень на стене. Он принял меня за сестру, а потом увидел, что ошибся. — Где Мэриджон, — спросил он, — куда она ушла? Я покачала головой. Он был очень бледный. — Я должен найти ее. Я должен найти Мэриджон. — Он повторял это снова и снова. — Где все? — спросил он наконец. — Где Макс? Я сказала где, и он сразу же направился к входной двери, остановившись на мгновение рядом с сундуком, как будто искал что-то, но там ничего не было. В следующую секунду он уже был на подъездной дорожке, а я опять осталась в холле одна. Ева стряхнула пепел на ковер. — Я не убивала твою мать, — сказала она наконец. — Я могла бы сделать это, но не сделала. Я опять поднялась к себе в комнату и находилась там, пока Макс не пришел и не рассказал о том, что произошло. В комнате стало тихо. Когда Ева подняла глаза на Джастина, то с удивлением увидела, что он подался вперед, а в глазах застыло странное выражение. — Отец был в доме, когда вы вернулись туда после бухты? — Ну да, я же тебе говорила. — Во что он был одет? — Во что одет? Господи, не имею ни малейшего представления. Не такое у меня было настроение, чтобы обращать внимание на такие вещи. А зачем тебе? — На нем был красный свитер? — Не думаю… Нет, я даже уверена, что нет. На нем были рубашка и брюки. Помнится, я заметила, что рубашка была с открытым воротом, и я видела, как на шее у него поблескивали капельки пота. Господи, он выглядел просто потрясенным! Белый как простыня, он спросил про Мэриджон… Когда стемнело, Сара нашла предлог для того, чтобы подняться к себе в комнату. А потом выскользнула из дома в прохладный ночной воздух и остановилась в тени у ворот. Ждать ей пришлось недолго. Она успела сорвать лист с куста рододендрона, растерзать его в клочья и тут увидела, как бесшумно открылась парадная дверь. В следующую секунду Риверс уже шел через лужайку в ее сторону. — Сара? — Да, — сказала она, — я здесь. — Хорошо. Он подошел к ней близко, и она почувствовала исходившую от него властность. «Он владеет ситуацией, — подумала она с облегчением. — Всю жизнь занимается делами множества людей, и, пожалуй, именно он в состоянии полностью разобраться в том, с чем я столкнулась». — Мы спустимся в бухту? — Нет, — сказал он, — именно там они будут искать нас в первую очередь. Мы пойдем по верхней тропинке на утес. Они отправились по дорожке. Риверс шел первым, показывая дорогу. Была темная ночь, небо затянуло облаками. Едва слышался шум моря. — Давайте не будем уходить далеко, — внезапно сказала Сара. — Мы дойдем только до следующего поворота. Было очень темно. Сара почувствовала, что ее ноги утопают в гальке и она с трудом удерживает равновесие. — Майкл… — Хорошо, — сказал он. — Мы остановимся здесь. Ниже по обрыву выступали скалы. Майкл помог ей спуститься по склону туда, где они могли сесть рядом на каменном уступе. Оттуда им была видна темная масса моря — прямо перед ними. Далеко внизу прибой взбивал белую пену на рифах и в лагунах вдоль берега. — Хотите сигарету? — спросил Риверс. — Нет, спасибо. — Не возражаете, если я закурю? — Ни в малейшей мере. «Как мы вежливы, — подумала она. — Нам скорее пристало быть в чопорной лондонской гостиной, а не на корнуоллском обрыве ночью, вдали от условностей цивилизации». — Как вы познакомились с Джоном? — внезапно спросил он, прервав ход ее мыслей. Сара сосредоточилась и начала говорить: — Мы познакомились через моего приятеля. Деловые интересы Фрэнка были связаны с предприятием Джона, и однажды вечером мы все вместе ужинали — Фрэнк, я, Джон и какая-то девушка, с которой я не была знакома. Мне и в голову не приходило, что он хотя бы на секунду заинтересуется мной. Но на следующий день он позвонил мне и пригласил на концерт. Я пошла. Я не должна была бы принимать это приглашение из-за Фрэнка, но… в конце концов, мы с Фрэнком не были помолвлены, и я… мне хотелось еще раз увидеться с Джоном. — Ясно, — сигарета светилась в темноте красной точкой и мерцала, когда он затягивался. — Да, это похоже на Джона. Она ничего не ответила, предоставляя ему возможность продолжать разговор, и через мгновение он произнес: — Я познакомился с обоими — Джоном и Мэриджон, когда умер старый Тауерс. Я был ассистентом солиситора в фирме, занимавшейся его делами, и помогал старшему партнеру утверждать завещание и улаживать вопросы, связанные с имуществом. Мэриджон было восемнадцать. Я никогда не забуду, как впервые ее увидел. Огонек сигареты опять вспыхнул ярче. — Мне удалось пригласить ее раз-другой, но вокруг нее вертелся еще десяток молодых людей, желающих повести ее куда-нибудь вечером, а ведь в неделе только семь вечеров. У них было больше денег, они были старше, искушеннее, чем я. Она всегда выбирала самого старшего. Те, на кого она обращала внимание, были старше тридцати пяти, но я был достаточно глуп, чтобы продолжать свои попытки и надеяться… до тех пор, пока не пошел на одну вечеринку и не услышал, что люди говорят о ней. И тогда я впервые узнал, что она абсолютно неразборчива в связях и спит с любым, кто подвернется под руку. На какое-то время я оставил ее в покое, но потом опять встретился с ней и понял, что не могу выбросить ее из головы. Я звонил ей, старался выяснить, с кем она живет, продолжал сам себе устраивать настоящий кошмар и днем и ночью. И, конечно, все это было бесполезно. Ей было наплевать. Потом, совершенно неожиданно, все переменилось. Одна из ее связей окончилась плохо — ей нужно было делать аборт. У нее не было денег, ей было тяжело. И она пришла ко мне. Конечно, я ей помог, именно я дал ей денег, договорился об аборте, заплатил нужным врачам — я, солиситор, нарушил уголовное право. Но никто об этом не узнал. Постепенно ей стало лучше, я увез ее на некоторое время в тихий уголок в Суссекс, чтобы она оправилась после аборта. Она не могла тогда спать со мной, даже если бы и хотела, и через неделю уехала от меня в Лондон. Я поехал вслед за ней и узнал, что она собирается в Корнуолл. — Я хочу увидеться с Джоном, — сказала она мне. Я как сейчас вижу ее: она стоит и смотрит; я отчетливо вижу ясный взгляд ее синих глаз. На ней было темно-синее платье, которое было велико, потому что она сильно похудела. — Я не хочу, чтобы ты ехал, — сказала она. — Я хочу побыть некоторое время только с Джоном. Потом, когда я вернусь, возможно я буду жить с тобой, и ты сможешь заботиться обо мне. Когда я в тысячный раз сказал, что хочу жениться на ней, она ответила, что еще не знает, сможет ли жить со мной, и уж тем более не стоит говорить о замужестве. Мне придется подождать, пока она не увидится с Джоном. Я сказал: — Какое отношение ко всему этому имеет Джон? Чем он может тебе помочь? А она повернулась ко мне и сказала: — Ты не поймешь, даже если я попробую объяснить. Через месяц она вернулась из Корнуолла и сказала, что выйдет за меня замуж. Она изменилась — стала выглядеть настолько лучше, что я едва ее узнал. У нас была очень скромная свадьба. Джон с Софией не приехали. Я посчитал это странным, но тогда так и не понял смысла этого жеста. Какое-то время мы были полностью счастливы — у меня было шесть месяцев абсолютного счастья, и даже сейчас, когда я оглядываюсь назад, я все равно думаю, что лучше было иметь эти шесть месяцев, чем вообще ничего. А потом приехал Джон, и все стало по-другому. Процесс распада нашего брака шел постепенно. Первое время я не понимал, что происходит. Она становилась холодной, отчужденной. Но чем холоднее она становилась, тем больше, казалось, я в ней нуждался и хотел ее, и чем больше я ее желал, тем больше она отдалялась. Наконец она сказала, что хочет отдельную спальню. Мы поссорились. Я спросил, может быть, у нее кто-то есть? Но она только рассмеялась, а я закричал: — Тогда почему ты так часто встречаешься с Джоном? Зачем он все время приезжает в Лондон? Почему нас так часто приглашают в Клуги? Почему тебе нужно так часто с ним видеться? А она повернулась ко мне и ответила: — Потому что он единственный мужчина, который не хочет лечь со мной в постель. Тогда настала моя очередь смеяться. Я возразил: — Он бы очень хотел, если бы не был гак занят своей женой. А она сказала: — Ты не понимаешь. И речи быть не может о том, чтобы мы оказались в одной постели. Очень странно она это произнесла. Помню, я ощутил где-то в районе желудка тот нехороший холодок, который человек чувствует через секунду после шока. Я резко спросил: — О чем вы, черт возьми, разговариваете? А она ответила только: — Я не могу описать, как это умиротворяет. Это лучше всего на свете. Кажется, я испугался. Самое ужасное, что я не знал, чего именно. Помню, бросил ей: — Ты витаешь в облаках. — Я сказал это грубо, стараясь подавить свой собственный страх и разрушить тот барьер между нами, который она возвела. — Ты говоришь чепуху. А она сказала так легко, как будто это было совершенно неважно: — Думай, как хочешь. Мне все равно. Но что бы ты ни думал, это не влияет на тот факт, что для меня секс давно потерял свое значение. Для меня это нелепо и не нужно. — А в качестве послесловия она рассеянно добавила: — Мне так жаль, Майкл… Она как-то очень странно это сказала. Было какое-то особенное ощущение глубины, хотя на самом деле ничего глубокого не было в словах: «Мне так жаль, Майкл…» Я любил. Попытался ее оставить, но все равно возвращался. Я не могу рассказать, какой это был ад. И тогда пришло последнее приглашение в Клуги. Я рассудил, что должен объясниться с Джоном и выложить свои карты. Я знал, что он поглощен своей любовью к жене, и думал, что его отношения с Мэриджон для него менее важны, чем отношения с женой. Мы не пробыли в Клуги и пяти минут, как я уже понял, что София довела его до предела, что она подвергает его любовь испытаниям, выходящим за грани возможного. И в тот уик-энд его терпение иссякло. Он отвернулся от нее, он дошел до ручки и не мог больше выносить ее вспышки раздражения и неверность. И тогда он, похоже, повернулся к Мэриджон. Из всего, что могло случиться, это было самое опасное. Я был вне себя от беспокойства и старался увезти Мэриджон, но она отказалась уехать. Я попытался поговорить с Джоном, но он делал вид, будто не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю, и что между ним и Мэриджон ничего особенного не происходит. Именно тогда София стала втягивать нас в настоящую беду. У нее начался роман с Максом. Во второй половине дня они уехали в Сент-Ивс. Джон был в музыкальной комнате с Мэриджон, и, чтобы не быть третьим лишним, я пошел порыбачить, стараясь придумать, что мне делать дальше. Я так и не пришел ни к какому заключению. Помню, что появился мальчик и завел со мной разговор. Я был благодарен ему за то, что он отвлек меня от моих бед. Когда он ушел, я еще немного посидел на берегу, а потом отправился в дом обедать. София и Макс вернулись. София, казалось, излучала тревогу. Она слишком много говорила в начале обеда, а потом, поскольку Джон и Мэриджон молчали, она уже не делала попыток завести разговор. Когда наконец Джон и Мэриджон стали разговаривать друг с другом, полностью игнорируя присутствие остальных, я понял, что София, несомненно, поняла, что происходит, и собирается устроить скандал. Ребенок, казалось, чувствовал напряженность атмосферы, потому что начал капризничать. Я почувствовал, что должен удрать из этой комнаты. И увел мальчика наверх. Это был единственный повод, который я мог придумать, чтобы получить возможность уйти оттуда. Я пробыл с ним наверху около получаса — уложил спать, почитал ему. Даже не могу вспомнить, что именно мы читали: в те минуты я мог думать только о том, что София убеждена — Джон собирается ей изменить — и намерена устроить массу неприятностей. Мысли мои носились по замкнутому кругу. Разведется ли она с Джоном? Что скажет во время развода? Как много информации выйдет наружу? Насколько это все подействует на Мэриджон? Не случится ли так, что вследствие всего этого Джон и Мэриджон сблизятся еще больше? Что же будет? И я продолжал читать мальчику книжку, делая вид, что все в порядке, и чувствуя, как сердце в груди разрывается на части… Когда я спустился вниз, они были вдвоем в музыкальной комнате, слушали пластинку. София была на кухне с Максом. Я закрыл дверь и сказал Джону: — София знает — ты отдаешь себе в этом отчет? А он ответил, глядя мне прямо в глаза: — Знает — что? Я сказал, что больше нет смысла делать вид, пришло время нам быть полностью откровенными друг с другом. Мэриджон пыталась меня перебить, уговаривала не делать из себя посмешище, но я не хотел ее слушать. — Возможно, в чисто физиологическом смысле тебя и нельзя обвинить в связи с моей женой, — сказал я Джону. — Но ты себя ведешь так, будто эта связь существует, а София отнюдь не благосклонно относится к пустым сказочкам об отношениях без секса… Она готова поверить в худшее, будет действовать соответственно, и ее можно понять. Какими бы ни были твои отношения с моей женой — они таят опасность и должны быть прекращены. Они взглянули друг на друга, потом посмотрели на меня. И пока они молчали и думали, я инстинктивно понял, что во всем этом было странным и необычным. Они могли общаться без слов, проникая в мысли друг друга. Как бы ни была близка Джону София, она была для него чужой рядом с этим сверхъестественным, непостижимым уровнем взаимопонимания. Софию оттеснили в положение аутсайдера, но это было сделано такими средствами, какие София не могла уразуметь или назвать словами. Поскольку их взаимоотношения были вне пределов ее досягаемости — точнее, вне пределов досягаемости любого обыкновенного человека, — она не имела возможности определить, что именно в этих отношениях не так, как у других людей, а только чувствовала, что что-то не так. Джон сказал: — Послушай, Майкл… — Но не смог продолжить, потому что открылась дверь и в комнату вошла София. Майкл замолчал. Море продолжало бормотать что-то свое у подножия обрыва, и куда ни глянь, не было видно ни одного огонька. Именно темнота заставила Сару особенно сильно ощутить головокружение и обжигающую боль под веками. — Не рассказывайте мне больше ничего, — прошептала она. — Пожалуйста, не надо. Но он ее не слышал. — Что это? Мне показалось, что я слышу какие-то звуки. — Он прислушивался еще некоторое время, а потом сказал: — Произошла ужасная сцена. Я даже не могу вам передать, что там было сказано. Кончилось тем, что Джон ушел из комнаты на лужайку. Мэриджон поднялась к себе, и мы с Софией остались вдвоем. Я старался что-то объяснить ей, но она не желала слушать и пошла наверх. У нее было назначено какое-то свидание с Максом на Флэт Рокс, хотя тогда я этого не знал. Я был в гостиной, пока не услышал, что она уходит. Потом поднялся в свою комнату, надеясь найти там Мэриджон, но ее уже не было. Я довольно долго оставался в комнате, предаваясь размышлениям. После смерти Софии я какое-то время думал, что все постепенно придет в норму, но, как выяснилось, надеялся зря. Между Мэриджон и Джоном состоялся долгий разговор. Подробностей не знаю, но результатом было их обоюдное решение расстаться навсегда. Они считали, что так будет лучше для всех. Джон уехал в Канаду — в другое полушарие, а Мэриджон вернулась в Лондон вместе со мной, но не захотела остаться. И мы уже никогда больше не жили вместе, как муж и жена. Она уехала на какое-то время в Париж, вернулась обратно, но не могла нигде успокоиться. Я хотел ей помочь, потому что знал — она была отчаянно несчастна, но ей от меня ничего не было нужно. Моя любовь, которую я мог ей предложить, была напрасна. В конце концов она обратилась к религии. Мэриджон жила в монастыре, когда несколько недель назад Джон вернулся в Англию. Он отбросил сигарету. Окурок прочертил в темноте кривую красную линию и исчез. — Теперь вы понимаете, — наконец произнес Майкл, — насколько это необходимо — увезти Джона отсюда. Все начинается сначала, вы должны это понять. Все начинается сначала — мы все в Клуги, все, кроме той приятельницы Макса, а вам досталась роль Софии. Камень ударился о камень, послышался щелчок, темноту разрезал слепящий луч света. — Что это, черт возьми, ты пытаешься предложить моей жене. Майкл Риверс? — раздался резкий, раздраженный голос Джона из темноты. Глава пятая — Останься и давай пообедаем вместе, — сказала Ева Джастину. — Я не знаю в этом городе ни одной живой души. Отведи меня в какое-нибудь интересное место, где мы могли бы поесть. — Нет, — ответил он, — я должен вернуться в Клуги. — Потом, поняв, что его слова могли прозвучать грубо, поспешно добавил: — Я обещал вернуться в Клуги к обеду. — Позвони и скажи, что передумал. — Нет, я… — Он замолчал, краснея, и покачал головой. Его пальцы беспокойно ощупывали ручку двери. — Мне, право, жаль, но я должен возвращаться — это очень важно. Я должен кое о чем поговорить с отцом. — О смерти твоей матери? — резко спросила она. — Тебе что-то подсказали мои воспоминания? Теперь ты уже уверен, что он ее не убивал, правда? — Да, — сказал он и поспешно добавил: — И, кажется, я знаю, кто это сделал. Он открыл дверь, остановился и обернулся, чтобы взглянуть на нее. Она улыбнулась. — Возвращайся, как только сможешь, — только и сказала она. — Расскажешь мне, что происходит. Он неловко поблагодарил ее — на какой-то момент к нему опять вернулась его робость — и вышел из комнаты. На улице ласкал глаз золотой свет наступающего вечера. Джастин быстро вернулся к Фиш-стрит, а когда дошел до стены в гавани, бросился бежать к автомобильной стоянке. Справа от него синим зеркалом, отражающим золотые лучи, лежало море, а вдалеке волны разбивались, превращаясь в белые колышущиеся линии пены вокруг песчаных дюн. Он часто и тяжело дышал, когда добрался до машины и остановился, чтобы найти ключи. На секунду ему стало нехорошо от мысли, что он потерял связку ключей, но потом он нашел их во внутреннем кармане куртки и быстро отпер дверцу. Ему было страшно. Автомобили туристов устремлялись к выезду из города, и Джастин потратил четверть часа, чтобы доехать до шоссе, ведущего к Клуги. Он выехал на пустынный участок дороги, проходившей вдоль дикого берега, когда двигатель зафыркал, зачихал и смолк. Несколько секунд он недоверчиво смотрел на указатель наличия бензина, а потом, рывком распахнув дверцу, бросился бежать по дороге обратно к ближайшему населенному пункту. Его сердце стучало как молот, дыхание с шумом вырывалось из груди. Риверс встал. Он был спокоен. — Убери ты этот фонарь, ради Бога, — сказал он с легким налетом раздражения. — Я ничего не вижу. Фонарь щелкнул. Наступила полная темнота. — Сара, — сказал Джон. Она хотела встать, но ноги ей не повиновались. — Сара, что он тебе говорил? Риверс сделал к ней полшага, и она почувствовала, что он хочет ее успокоить. Во рту все пересохло, как будто она долго бежала. — Сара, — крикнул Джон. — Сара! — Ради Бога, Джон, — сказал Риверс все еще спокойно, — возьмите себя в руки. Предлагаю всем вернуться в дом, вместо того чтобы вести дискуссии и обвинять друг друга на утесе у обрыва, в абсолютной тьме корнуоллской ночи. — Иди один, — сказал Джон сквозь зубы и попытался оттеснить его, но Риверс твердо стоял на том же месте. — Дай мне пройти. — Расслабься, — сказал Риверс. — Сара чувствует себя абсолютно нормально, просто у нее шок. — Убирайся с моей… Они начали бороться друг с другом, но, как только Саре удалось встать, Майкл больше не делал попыток удержать Джона и отступил в сторону. — Сара, — сказал Джон, пытаясь обнять ее, — Сара… Она вывернулась из его рук. — Дай мне пройти. — Это неправда — про Мэриджон. Что бы он тебе тут ни наговорил — это неправда! Она не ответила. Он рывком повернулся к Риверсу. — Что ты ей сказал? Риверс рассмеялся. — Что ты ей сказал? — Джон оставил Сару и схватил Риверса за плечи. — Что ты сказал? — Я сказал достаточно, чтобы убедить ее покинуть Клуги как можно скорее. Ничего более. — Какого черта ты… — Я, например, не сказал ей, что смерть Софии не была несчастным случаем. Не сказал я ей и о том, что кто-то столкнул ее с дорожки над обрывом, кто-то, кому было необходимо заставить ее замолчать. — Почему ты… — Джона трясло от ярости и ненависти. — Бога ради, Джон! Джон! — вдруг закричала Сара в страхе. Он сразу же опустил руки и оглянулся на нее, тяжело дыша. — Он сказал тебе?.. — спросил он тихо. — Он сказал тебе?.. Она прижалась спиной к скале, настолько обессиленная, что едва могла кивнуть, почти не понимая, что именно она подтверждает. Откуда-то издалека, как будто из другого мира, она слышала, как Риверс смеется над паникой Джона, но ощущала только тревогу. Джон в смятении повернулся к Риверсу. — Как ты мог? — задыхаясь, выговорил он. — Ты любишь Мэриджон. Мы все согласились десять лет назад, что никто больше, ни один человек, не должен когда-нибудь узнать правду. Ты сам сказал, что так будет лучше для Мэриджон, если никто не узнает, что мы с ней… — Он замолчал. — Джон, — сказал Риверс, и в его голосе прозвучали резкие предупреждающие нотки. — Да! — воскликнула Сара с неожиданной страстью. — Что вы с ней… кто? — Что мы с ней брат и сестра по отцу, — сказал обессиленно Джон и тут же в ужасе вскричал: — Бог мой, ты не знала? На счастье, какая-то машина подбросила Джастина до гаража. Он заплатил механику, чтобы тот отвез его к автомобилю вместе с канистрой бензина. Это было уже после захода солнца. Сгущались сумерки. — Сейчас я сделаю, — сказал механик, высовываясь из-под капота. — Давай, заводи. Стартер взвыл, двигатель вздрогнул и заглох. — Забавно, — сказал механик равнодушно. — Видно, что-то случилось с карбюратором. Подача бензина не в порядке. А что, указатель был на нуле? — Нет, — сказал Джастин, — стрелка показывает, что в баке еще должно быть немного. Я просто подумал, что указатель испортился. — Забавно, — сказал опять механик, на этот раз в его голосе звучал некоторый интерес. Он осторожно сунул голову обратно под капот. — Ну, давай я посмотрю… Сара бежала. Гравий царапал ей ноги, вокруг была абсолютная темень, которая, казалось, душила ее, не давая вздохнуть. Наконец она увидела освещенные окна Клуги. Макс Александер вышел в холл как раз в тот момент, когда она влетела, споткнувшись о порог, в дом и остановилась у лестницы, хватая ртом воздух. Она прижалась к стене, глаза были закрыты, кровь пульсировала в висках. — Сара, что случилось? Она села на ступеньки, не обращая внимания на то, что он видит ее слезы. Сцена ссоры стояла у нее перед глазами, она старалась сдержать рыдания. — Сара… — Макс инстинктивно обнял ее за плечи. — Скажите, в чем дело? Я могу чем-то помочь? — Где Мэриджон? — На кухне, наверное. Моет и убирает после ужина. А почему вы о ней спросили? Вы, что… — Макс, вы можете… вы могли бы… — Что? — спросил он. — В чем дело? Скажите, что я должен сделать? — Я… мне нужно уехать. Вы могли бы отвезти меня в Сент-Ивс или в Пензанс, все равно куда… — Сейчас? — Да, — прошептала она, пытаясь сдержать слезы. — Сейчас. — Но… — Я должна остаться одна, чтобы все обдумать, — сказала она. — Мне нужно все обдумать. — Да, я понимаю. Да, конечно. Хорошо. Я пойду заведу машину. Вы пока соберите чемодан или что-нибудь там, хорошо? Она кивнула, ничего не видя из-за слез. Он помог ей встать. — Вы справитесь? — Да, — сказала она. — Да, спасибо. Он подождал, пока она добралась до площадки, а потом вышел из дома, и она слышала звук ею шагов по гравию подъездной дорожки. Сара прошла в свою комнату. Самый маленький из ее чемоданов стоял на полу возле шкафа. Она открыла его, стараясь сообразить, что ей взять с собой, и тут инстинктивно почувствовала, что в комнату кто-то вошел. — Макс, — сказала она, поворачиваясь назад. — Макс. Это был не Макс. Это была Мэриджон. Молчание, которое последовало, казалось бесконечным. — В чем дело? — спросила Сара неуверенно. — Чего вы хотите? Раздался звук закрываемой двери. Мэриджон повернула ключ в замке и прислонилась к панели. Где-то вдалеке зазвонил телефон, но никто не брал трубку. — Я слышала твой разговор с Максом сейчас, — сказала она после паузы. — Я поняла, что должна с тобой поговорить. Опять наступило молчание. Наконец Мэриджон заговорила. — Если ты сейчас оставишь Джона одного, это будет самое худшее из того, что ты можешь сделать. Он любит тебя, ты ему нужна. И ничто из того, что было в прошлом, не может повлиять на его отношение к тебе. Мэриджон прошла к окну и, повернувшись спиной к комнате, стала вглядываться в ночную тьму над морем. Она стояла очень спокойно. — Эту ошибку совершила София, — сказала она. — Он тоже любил ее, нуждался в ней, а она швырнула все это ему в лицо. Ей было легко совершить эту ошибку, потому что она никогда по-настоящему не любила его и не понимала. Но ты не такая, ведь правда? Я знаю, ты его любишь. Ты совсем не похожа на Софию. Я это поняла, как только увидела тебя. Сара чувствовала, как ногти вонзаются в ладони. — Я хочу, чтобы Джон был счастлив, — сказала Мэриджон. — Это все, к чему я стремлюсь. Я думала, если мы опять встретимся здесь, именно в этом месте, между нами ничего не произойдет, потому что воспоминания будут постоянно присутствовать, создавая барьер. Но я ошиблась, и он тоже. Больше у нас с ним не будет возможности ошибаться. Он собирается уехать завтра — ты знаешь об этом? Он уедет, и я никогда больше его не увижу. Мэриджон осторожно поглаживала гладкую поверхность шторы, глядя в темноту за стеклом. — Не знаю, что буду делать, — сказала она. — До сих пор я не особенно разрешала себе думать об этом. Видишь ли… как бы получше объяснить… Наверное, лучше сказать об этом самыми простыми словами. Суть заключается в том, что я не могу жить без Джона, но он прекрасно может жить без меня. Я всегда это знала. Это не имеет ничего общего с любовью. Это нечто такое, что есть, что существует. Я в самом деле люблю Джона, а он любит меня, но это абсолютно не относится к делу. Это существовало бы, даже если бы мы ненавидели друг друга. Чтобы было понятнее, так скажу: когда его нет рядом — мир черный и серый и я только наполовину жива и ужасно одинока. Когда он здесь — весь мир цветной и я могу жить, а одиночество не более чем выдуманный, полузабытый кошмар. Вот как это действует на меня. Но на Джона, я знаю, это действует по-другому. Когда меня нет рядом, его мир просто окрашен в другие цвета, и хотя он скучает по мне, но все же вполне в состоянии вести нормальную, разностороннюю жизнь. Вот почему он мог жениться и обрести счастье, в то время как я никогда не смогу выйти замуж еще раз. Я не должна была выходить за Майкла. Но Джон сказал, чтобы я вышла. Я была несчастлива, а он-то думал, что это — ключ к решению всех моих проблем. Я всегда была несчастлива… Не помню, когда я впервые это обнаружила. Наверное, когда родители Джона развелись, а меня забрали от Джона и отправили жить в монастырь. Тогда я поняла, каким чужим становится мир без него… Потом, когда мне исполнилось четырнадцать, отец забрал меня из монастыря, я жила в его доме в Лондоне, и Джон снова был рядом. Тогда мы оба открыли для себя это, и оно казалось нам великолепным, как будто мы открыли новое измерение… Но потом отец неверно понял ситуацию и, предполагая самое худшее, решил опять разделить нас. Именно тогда я стала заводить много романов, стараясь любым способом вернуть своей серой жизни ее краски. Джон женился на Софии. Я была рада его счастью, хотя потерять Джона было ужасно. Было бы легче, если бы его жена мне понравилась, но она была просто маленькой глупой сучкой — невозможно было понять, что он в ней нашел. Я продолжала роман за романом, связь за связью, пока однажды все не обернулось очень плохо. Я возненавидела мужчин, почувствовала отвращение к жизни, ко всему миру. А Джон вылечил меня. Я поехала к нему в Клуги, и он вернул меня к жизни. После этого я вышла замуж за Майкла. Бедный Майкл. Он всегда ко мне прекрасно относился, а мне нечего было дать ему. Мэриджон замолчала. В комнате все замерло. Ни одного звука. — Даже Майкл так и не смог правильно понять, — сказала она наконец, — даже он склонялся к мысли о том, что между Джоном и мной существовали какие-то недозволенные отношения. Но это неправда. Мы с Джоном даже ни разу не обнялись так, чтобы это хотя бы отдаленно напоминало прелюбодеяние. То, что нас объединяет, стоит в стороне от всего этого, и я не понимаю, что тут плохого. Но Майкл считал, что но дурно. А София… София просто вообще не понимала, что происходит. Бог мой, она была маленькой глупышкой. Если какая-то женщина и оттолкнула от себя мужа, так это София… Где-то вдалеке хлопнула дверь. На лестнице послышались шаги, кто-то позвал Сару по имени. Мэриджон отперла дверь в тот момент, когда Джон повернул ручку. Он ворвался в комнату. — Сара, — начал Джон и внезапно замолчал, увидев, что находится лицом к лицу с Мэриджон. — Я старалась ей объяснить, — сказала она спокойно. — Я попробовала рассказать ей о нас с тобой. — Она уже знает. Ты опоздала. Мэриджон побледнела. — Но как… — Я сам ей сказал, — ответил Джон, и пока он творил, Сара увидела, что оба они повернулись лицом к ней. — Я думал, что Майкл уже рассказал ей. Наверное, она уже догадалась, что и у тебя и у меня были причины убить Софию. На дороге было темно, но, к счастью, у механика оказался фонарик. Джастин, не в силах бороться с нетерпением, озирался по сторонам. Он заметил освещенные окна фермерского дома в нескольких сотнях ярдов от дороги и направился в ту сторону. — Я быстро, — сказал он механику. — Мне надо позвонить. Проселочная дорога привела его в пахнущий навозом двор фермы. Дверь открыла женщина. Она неохотно согласилась провести его в холл к телефону. Дрожащей рукой Джастин набрал номер Сент-Ивской подстанции. Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем оператор ответил. — Дайте, пожалуйста, Сент-Джаст, пять-восемь-четыре. Прошла еще уйма времени, потом он услышал гудки, и его пальцы сильнее стиснули трубку. Гудки, гудки, гудки. — Простите, сэр, — наконец сказал оператор, прорываясь через гудки, — но, кажется, не отвечают… Они все еще смотрели на нее как на чужую. Глядя на них, Сара подумала, что никогда их ментальная близость не проявлялась внешне так явно и не была столь очевидно реальной, как в тот момент, когда на их лицах было одинаковое выражение. — Что угрожала сделать София? — услышала она наконец собственный голос, который, к ее удивлению, звучал холодно, с завидным самообладанием. — Думаю, ты уже сама догадалась. Она собиралась использовать Мэриджон как соответчицу во время развода. Ты можешь себе представить месть, которую она планировала, ослепленная ревностью, и тот позор, который она надеялась навлечь на нас? Ты можешь вообразить, как страстно она желала опозорить нас? — Понимаю. — Сара и в самом деле понимала. Она почувствовала головокружение и тошноту. — Мэриджон — незаконнорожденная, — сказал он. — У нас с ней один отец. Ее мать умерла вскоре после ее рождения, и отец, несмотря на протесты моей матери и ее отвращение, привез Мэриджон к нам. После развода он, естественно, забрал ее — вынужден был так поступить. Моя мать только терпела ее присутствие. Опять повисла тишина, углублявшаяся чем дальше, тем больше. — Джон, — сказала наконец Сара. — Джон, неужели ты… Он знал, о чем она хотела спросить. А она почувствовала, что он хочет, чтоб она задала этот вопрос, который не шел у нее из головы. — Нет, — сказал он. — Я не убивал Софию. Ты должна поверить в это, потому что, клянусь, это правда. И если ты спросишь, почему я тебе лгал, почему я всегда говорил тебе, что смерть Софии — несчастный случай, я тебе отвечу. Я думал, что ее убила Мэриджон. Все то, что я делал и что может показаться подтверждением моей вины, я делал для того, чтобы защитить Мэриджон. Тогда я не знал, что Мэриджон думала обо мне то же, что я о ней. Оба мы страдали от этого заблуждения целых десять лет. Ирония судьбы, правда? Сара пристально смотрела на него, не отвечая. В следующую секунду Джон двинулся к ней, оставив Мэриджон у двери. — Сцена с Софией произошла после ужина вечером того дня, когда она умерла, — сказал он. — Майкл при этом тоже присутствовал. После скандала я вышел в сад, довольно долго сидел в темноте, стараясь придумать, что же делать. Потом вернулся в дом, чтобы обсудить ситуацию с Мэриджон, но ее там не было. Я поднялся наверх, но и там ее не было. А когда спустился вниз, в холле встретил Еву. Она сказала мне, что София ушла на Флэт Рокс, чтобы встретиться с Максом. И вдруг я подумал: не пошла ли Мэриджон вслед за Софией, чтобы попытаться разубедить ее? Я выскочил из дома и понесся по дорожке вдоль обрыва. Я слышал, как София громко сказала: «Дай мне пройти!» Потом она вскрикнула. В тот момент я был в сотне ярдов от ступенек к Флэт Рокс. Подбежав, я увидел Мэриджон, стоящую на краю обрыва. Она смотрела вниз на ступеньки. Глубоко и неровно дышала, как будто перед этим быстро бежала или боролась. Она сказала, что ходила прогуляться вдоль обрыва и уже возвращалась домой, когда услышала крик. Мы спустились по ступеням и обнаружили Макса, который склонился над телом Софии. Он ждал ее внизу на Флэт Рокс. — Джон помедлил. — По крайней мере, так он сказал. Последовала пауза. Сара повернулась к Мэриджон. — Какое совпадение, — сказала она, — что вы оказались так близко к лестнице. И что же заставило вас подойти к ступенькам сразу же после того, как София была убита? — Сара! — Джон побледнел от ярости, но Мэриджон его перебила. — Я почувствовала, что нужна Джону, — просто сказала она, — я знала, что он ищет меня, поэтому повернула назад. Когда Сара заговорила, она едва узнала свой голос. Это был чужой голос, ломающийся, жесткий и холодный. — Как интересно, — сказала она. — Я никогда всерьез не верила в телепатию. — Что ты имеешь в виду? — резко спросил Джон. — Что я лгу? Что Мэриджон лжет? Что мы оба лжем? Сара прошла мимо них и открыла дверь. — Один из вас лжет, — сказала она. — Это очевидно. София, прежде чем упасть, крикнула: «Дай мне пройти!» Значит, она боролась с кем-то, кто толкнул ее навстречу смерти. Кто-то убил ее, а любой из вас, как вы мне сами сказали, имел идеальный мотив для этого. — Сара… — Дай ей уйти, Джон. Пусть будет, как она хочет. Выйдя в коридор, Сара глубоко вздохнула, как будто была заперта долго в душном подвале. Она спустилась вниз и вышла на подъездную дорогу. Ночной воздух был восхитительно прохладен, и чем дальше она уходила от дома, тем больше ощущала себя свободной. Она ощутила огромное облегчение после тяжелого напряжения, царившего в комнате. Майкл ждал ее у ворот. Сара была настолько поглощена своими переживаниями, что даже не заметила, идя по дорожке вдоль обрыва, что кто-то идет за ней следом. — Любопытная штука, — сказал механик, когда Джон вернулся к машине, — но я не могу ее починить. Это не карбюратор. Не могу понять. Джастин лихорадочно размышлял. Он мог бы добраться на попутных машинах сначала до Сент-Джаста, а потом до аэропорта, но тогда ему придется пройти полторы мили от аэропорта вниз по долине до Клуги. Но все что угодно лучше, чем бесплодное ожидание у дороги. Он мог попытаться позвонить еще раз с площади в Сент-Ивсе. — Хорошо, — сказал он механику. — Мне придется попытаться поймать попутную машину до дома. Вы могли бы договориться, чтобы кто-нибудь из вашего гаража отбуксовал завтра мою машину к вам, чтобы выяснить, что сломалось? — Можно. Только это значит… — Нет, сейчас я ждать не могу. Мне надо ехать дальше. — Джастин дал денег механику, который был слегка озадачен таким нетерпением. — Спасибо большое, что поехали со мной. Спокойной ночи. — И вам спокойной ночи, — ответил механик, убирая чаевые в карман. Сара заметила идущую за ней темную фигуру, только когда была уже в полумиле от дома. Дорожка огибала холм, так что освещенные окна не были видны. Она только на минуту задержалась в темноте, чтобы послушать шум моря внизу и восстановить дыхание после того, как пришлось взбираться вверх по склону. Сара бросила взгляд через плечо и увидела человека. Ей стало страшно. Ужас переполнил каждую клетку ее тела. «Тебе предназначена роль Софии…» Спотыкаясь. Сара побежала вперед по дорожке вдоль обрыва. Она не подумала о том, почему кто-то хотел ее смерти. Только знала, что ей грозит опасность и надо бежать. Но на твердом склоне не было укрытия, нигде никакого убежища. Именно в этот момент она подумала о скалах внизу. В беспорядочном нагромождении камней у подножия обрыва можно было найти тысячи мест, чтобы спрятаться. Может быть, там есть еще одна дорога по краю моря обратно в бухту, а оттуда к дому. Если бы она как-нибудь смогла найти дорогу вниз по обрыву на Флэт Рокс… Тропинка раздваивалась. Припомнив свои утренние исследования. Сара устремилась по дорожке, ведущей вниз, и нашла вырубленные в склоне ступеньки. Ноги и руки повиновались с трудом, рев моря бился у нее в ушах, заглушая даже звук тяжелого дыхания. Она оглянулась. Человек бежал за ней. Даже не пытаясь в панике найти еще какой-нибудь путь вниз, она сползла по ступенькам. Приникая к выступающим из песчаного склона скалам, заскользила вниз и так преодолела последние несколько футов к скалам на берегу. Она побежала вперед, поскользнулась, упала. У нее перехватило дыхание, а когда ей удалось встать на ноги, она посмотрела наверх и увидела преследователя над собой, в самом начале лестницы. Она прижалась к скале, не шевелясь, не дыша, молясь, чтобы он ее не заметил. — Сара, — позвал он. Его голос звучал взволнованно. Она не ответила. Он начал осторожно спускаться по ступенькам. «Пусть он упадет, — ясно произнес голос в мозгу. — Пусть он поскользнется и упадет». Она не могла двинуться с места. Если она шевельнется, он увидит ее, и будет меньше шансов спастись. Эти ступеньки совсем ему не понравились. Она слышала, как он ругается сквозь зубы. Дождь песка и гальки посыпался вниз со склона. Наконец он добрался до скал и неподвижно встал в шести футах от нее. Она слышала его частое дыхание, он выпрямился и стал оглядываться вокруг, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. — Сара? — крикнул он еще раз и добавил, как бы объясняя: — Все в порядке, это всего лишь я. Она так сильно прижалась к скале, что у нее заболели лопатки. Он сделал шаг вперед, потом еще один и остановился, прислушиваясь. Совсем рядом прибой разбивался о рифы и уступы Флэт Рокс. Он увидел ее. Сначала стоял не двигаясь, потом стал приближаться, и она закричала. Глава шестая Джастин бежал, дыхание раздирало легкие. Он бежал по дороге мимо фермы к Клуги, понимая, что убийца его матери находится сейчас в их доме и что никто, кроме него самого и убийцы, не знает правду. Он даже не знал, почему была убита его мать. Очевидная бесцельность убийства потрясала его мозг, пока он бежал, но у него не было сомнений по поводу того, кто убийца. Из рассказа Евы выходило, что это мог быть только один человек… Он уже слышал плеск ручья, видел неподвижный силуэт старого водяного колеса сбоку от дороги. Домчался до дома, ворвался через открытую дверь в холл. — Папа, — закричал он, и слово, пролежавшее без употребления в его душе десять лет, было первым, слетевшим с языка сейчас. — Где вы? Мэриджон? Он влетел в гостиную, но там их не было. И в музыкальной комнате пусто. — Сара, — кричал он. — Сара! Но Сара не отзывалась. Его охватило предчувствие беды. Опрометью взлетев по лестнице, он пробежал по коридору, рывком распахнул дверь в спальню отца. Они были там, сидели на подоконнике вместе. Он увидел: отец выглядит несчастным, а спокойное, без выражения лицо Мэриджон залито слезами. — Джастин. Бога ради, скажи, что случилось? — Где Сара? — Это было все, что он смог сказать, каждый слог слетал с его губ отдельно, вместе с прерывистым дыханием. — Где она? Неожиданно из коридора послышались шаги, в дверях обозначилась чья-то тень. — Она ушла на прогулку с Майклом, — сказал Макс Александер. — Все в порядке. — Голос Майкла Риверса успокаивающе звучал откуда-то издалека. — Все в порядке, Сара. Это же я… Давайте найдем более подходящее место и сядем. Здесь слишком темно. Ее все еще трясло, голова кружилась, но она позволила ему отвести ее к кромке воды. — Почему вы преследовали меня? — с трудом выговорила она, когда они сели на невысокий каменный уступ. — Я увидел, как вы выходили из дома, и не мог себе представить, куда бы вы могли направиться или что хотите делать. Я допускал даже, что вы собираетесь покончить с собой. — Покончить с собой? — Она в недоумении взглянула на него. — Зачем? — И в тумане смятения она осознала, что, несмотря на то, что была так несчастна, мысль о самоубийстве как возможности убежать от своих бед ни разу не приходила ей в голову. — Вы замужем — сколько времени? Две недели? Три? И вдруг вы обнаруживаете, что между вашим мужем и другой женщиной существуют довольно странные отношения. — Мы завтра уезжаем, — перебила она. — Мэриджон сказала мне. Джон решил уехать и никогда больше ее не видеть. — Однажды, десять лет назад, он уже пришел к такому же решению. На вашем месте я не стал бы слишком полагаться на его слова. А на что будет похож ваш брак после этого? Джон никогда не будет принадлежать вам полностью. Вы даете себе в этом отчет? Какая-то часть его всегда будет с Мэриджон. Боже милосердный, из всех людей на свете я один до конца понимаю то, о чем говорю. После того как Джон впервые потревожил наш брак, я пытался жить с Мэриджон. Но это было абсолютно невозможно. Все было кончено раз и навсегда. — Прекратите! — воскликнула Сара с неожиданной силой. — Прекратите! — Ну, а если вы поняли, что ваш трехнедельный брак пришел к концу, то вы вполне могли подумать о самоубийстве. Вы молоды, выбиты из колеи шоком и горем. Вы пришли сюда, на Флэт Рокс; сейчас отлив, и течение особенно опасно… Она хотела отодвинуться, но он не пустил ее. — Я думал о самоубийстве в тот уик-энд в Клуги, — сказал он. — Вы догадались об этом? Пошел ловить рыбу в тот день. И думал, думал о том, что же мне делать. Я был не в себе… А потом пришел маленький Джастин и стал со мной разговаривать. Я вернулся в дом. Мэриджон была в нашей спальне. Я прекрасно понимал, как сильно я ее люблю, и знал, что никогда не смогу делить ее с другим мужчиной, даже если их отношения будут безукоризненными. Я предвидел, что буду вынужден выяснять отношения с Джоном, пытаться объяснить ему, что не могу больше этого выносить и забираю отсюда Мэриджон… После обеда между нами разыгралась эта финальная сцена. И я уже почти победил… Все должно было быть хорошо. Джон был потрясен — как сейчас вижу выражение его лица… И тут, о Боже, вошла София, она угрожала разводом, угрожала «разоблачить» нас перед всем светом. Бог мой, она была готова разрушить все! И имя Мэриджон, облитое грязью во всех воскресных газетах, и все мои коллеги в городе, говорящие: «Бедняга Майкл — ужасно неприятное дело. Кто бы мог подумать…» — и так далее, и тому подобное… Мэриджон будет уничтожена, будет уничтожено все, чего я так желал… София была готова разрушить весь мой мир. — И вы убили ее. Он посмотрел на нее, выражение его лица было странно отчужденным. — Да, — сказал он, — я ее убил. А Джон уехал, пообещав никогда не поддерживать никаких отношений с Мэриджон. Я надеялся, что опять заполучу Мэриджон и наконец смогу быть счастливым. Прибой разбился о скалы у их ног, белая пена некоторое время была видна в темноте, а потом растаяла. — София знала, что они сводные брат и сестра, — сказал он. — Не то чтобы это имело какое-то значение. Она все равно устроила бы неприятности. Но если бы она не знала, что они брат и сестра, диапазон ее угроз был бы уже и последствия были бы менее сложными. Но она знала. Всего несколько человек были в курсе. Эту историю держали в секрете, чтобы избавить мать Джона от неловкого положения. Старый Тауерс представил дело так, будто Мэриджон была дочерью ею покойного младшего брата. А когда они стали старше, то скрывали это, чтоб не обнародовать тот факт, что Мэриджон — незаконнорожденная. Я-то всегда считал, что лучше бы Софии не знать эту тайну. Но Джон рассказал ей, когда они поженились. Майкл замолчал. Сара соображала, как бы ей убежать. Сможет ли она добраться до ближайших скал и укрыться там? Наверняка нет. Она слегка повернула голову, чтобы посмотреть назад, но, когда она шевельнулась, Риверс сказал: — Возможно, теперь вы разведетесь с Джоном. Даже если ваш брак переживет этот кризис, будут еще кризисы, и тогда все выйдет наружу — отношения с Мэриджон, ваша очень естественная ревность — все. Имя Мэриджон будет упоминаться на процессе, потому что, как и София, вы знаете правду. Когда придет время требовать развода, вы будете достаточно озлоблены, чтобы использовать любое оружие, имеющееся в вашем распоряжении, чтобы ответить ударом на удар им обоим. А это опасно для Мэриджон. Что бы ни случилось, я хочу этого избежать, потому что, конечно, я все еще люблю ее и иногда все еще надеюсь, что однажды она вернется ко мне… Может быть, Мэриджон так и поступит. Я не знаю. Но вернется она ко мне или нет — я все равно люблю ее. Не было надежды убежать, проскочив мимо него по скале. Поверхность была слишком неровная — вся в острых зазубринах, в темноте ничего не стоит споткнуться и упасть в лагуну за рифами. — Конечно, было бы лучше, если бы вы совершили самоубийство, — сказал он. — Возможно, мне бы даже удалось бросить подозрение на Джона. В прошлый раз я пробовал. Я все спланировал так, чтобы это выглядело как несчастный случай, но надел красный свитер Джона на тот случай, если меня кто-то увидит на дорожке вдоль обрыва. Я знал, что София должна встретиться с Максом на Флэт Рокс. София напомнила ему об этом после ужина. И видел, как Макс вышел из дома. После сцены в гостиной мы все разошлись в разные стороны, я не пошел к себе в спальню, как рассказывал вам раньше. Джон пошел в сад, Мэриджон осталась в гостиной, София поднялась наверх сменить туфли на высоких каблуках на парусиновые, а я вынул свитер Джона из сундука в холле и вышел раньше ее к обрыву. Мне не пришлось долго ждать, она вышла из дома вслед за мной… Но они так и не заподозрили убийства, тугодумы из корнуоллской полиции. Они говорили о несчастном случае, о самоубийстве, но убийство не упоминалось ни разу. Никто не смог, как видите, предположить какой-нибудь мотив. Риверс повернулся, чтобы посмотреть на Сару, а она сидела достаточно близко к нему, чтобы разглядеть в темноте, что его глаза были подернуты дымкой, как будто они видели только сцены прошлого. — А если я скажу, что не собираюсь разводиться с Джоном, и сохраню тайну… — Боюсь, моя дорогая, вы только зря будете тратить силы. Я признался вам, что я убийца, а эту тайну доверить вам не могу. Вдруг она резко обернулась к обрыву. — Что это? Он тоже резко обернулся, инстинктивно качнувшись всем телом. Она тут же вскочила на ноги и побежала, лавируя между скалами. Он что-то закричал, потом побежал за ней. Камни казались торчащими надгробными памятниками кошмаров, а рев моря смешивался с гулом крови у нее в ушах. Гранит сдирал кожу с рук, рвал носки, даже через подошвы туфель ногам было больно. Она металась, поворачивала, карабкалась между скалами, приходя в ужас от того, что вдруг упиралась в глухую каменную стену или едва не срывалась в глубокие провалы. А он преследовал, приближаясь с каждой минутой. В голове была глухая пустота такого ужаса, что жертва была не в состоянии кричать. У подножья обрыва нога попала в расщелину, Сара дернула ее и вывихнула щиколотку, потеряв туфлю, Она закричала от боли и вдруг увидела узкий луч света наверху, на тропинке вдоль обрыва. — Джон, — закричала она изо всех сил. — Джон! Джон! И тут Риверс набросился на нее. Она царапалась и кусалась, неистово борясь за жизнь. Все плыло у нее перед глазами, мир внезапно опрокинулся. Она пыталась кричать, но не могла издать ни звука, силы покидали ее, и она почувствовала, что его пальцы смыкаются на ее горле. Ей стало больно. Красный горячий свет заливал сознание. Она попробовала вдохнуть, но не смогла. Руки, еще пытавшиеся сопротивляться, ослабли… И в это мгновение где-то высоко послышался неясный звук, со склона обрыва посыпался гравий, и она почувствовала, как по лицу бьет каменный град. Она слышала затрудненное дыхание Риверса, а потом он исчез, и она упала навзничь на камни. Темнота, которая секундой позже поглотила ее, была долгожданным облегчением, избавлением от ужаса. Когда она пришла в себя, то увидела, что над ней склонился какой-то человек. Ей казалось, что с тех пор, как Риверс отпустил, разжал пальцы на ее горле, прошла вечность. Позже она узнала, что была без сознания меньше минуты. Человек, склонившийся над ней, непрерывно повторял: — Сара, Сара, Сара… Она коснулась пальцами его губ. — Пришла в себя? — спросил другой, смутно знакомый голос. — Куда, черт возьми, подевался Риверс? Человек, до губ которого она дотронулась, поднялся на ноги. — Останься здесь с Сарой, Макс. Ты понял? Не оставляй ее одну ни на мгновение. Будь рядом. — Джон, — смогла сказать она. — Джон. Он опять наклонился над ней. — Я собираюсь найти его, — мягко сказал он. — Джастин уже пошел по его следу. Макс побудет с тобой. — Он… он убил Софию, Джон… Он мне сказал… — Я знаю. Джон ушел. Сара осталась вдвоем с Александером. Он дышал как загнанная лошадь. — Макс… — Да, я здесь. Он сел рядом с ней, все еще дыша с усилием, часто и тяжело. А когда, успокаивая, взял ее руку в свою, у нее возникло странное, на уровне инстинкта, ощущение, что он ее любит. Это было настолько странным и нелогичным, что она постаралась поскорее отогнать эту мысль. А Джон тем временем бежал по Флэт Рокс к кромке воды, свет фонарика помогал ему обходить опасные места. У самой воды он остановился. — Джастин! Ответный луч фонаря мелькнул в стороне, послышался приглушенный возглас. Джон двинулся вперед, перепрыгивая с камня на камень, скользя по водорослям, шлепая по маленьким лужам на скалистой поверхности. Через две минуты он подошел к сыну. — Где он? — Я не знаю. Лицо Джастина было белым в луче фонарика, большие темные глаза смотрели устало. — Ты упустил его? — Он был здесь. — Джастин сделал жест рукой, державшей фонарь. Они стояли на приземистом уступе, а в шести футах внизу бурлил и шипел морской прибой. — Я видел, как он добежал до этого уступа, а потом карабкался по нему, пока не исчез из виду. Джон молчал. Он осветил протоку внизу под утесом, но там не было ничего, кроме воды и пены прибоя. — Мог он… Ты думаешь, он попытался вплавь добраться до бухты? — Не будь дураком. Юноша наклонил голову, словно сожалея о сказанной глупости. Он безмолвно ждал, что отец будет делать дальше. — Он не мог сорваться в темноте, — сказал Джон через секунду. — Когда человек добирается до вершины скалы, то всегда останавливается, чтобы посмотреть, что там, на другом склоне. А если бы он соскользнул в протоку, то мог бы вскарабкаться на другой берег, если только не ударился головой о каменистое дно. Но тогда мы видели бы тело. — Значит… — Может быть, ты прав, и он в конце концов решил добраться вплавь. Думаю, нам надо обшарить скалы, чтобы быть уверенными. Ты берешь на себя эту сторону, а я — ту. Они долго искали в темноте, но не нашли и следа Майкла Риверса. Прошло еще много дней и недель, пока море не выбросило его тело. — Что теперь будет? — спросил Джастин у отца. — Что нам делать? Они сидели в гостиной. Было уже за полночь, Джастин чувствовал, как боль от усталости волнами прокатывается по его обессиленному телу. Комната кружилась и качалась перед глазами. — Мы должны вызвать полицию. — Ты, наверное, сошел с ума, — сказал Александер с дивана. — Скорее всего, именно так. Что, черт возьми, ты собираешься сообщить полиции? Что Майкл мертв? Мы не знаем этого наверняка. Что Майкл пытался убить Сару? Первый вопрос, который задаст нам полиция: почему абсолютно респектабельный солиситор, столп общества, неожиданно захотел убить твою жену? Мой дорогой Джон, ты так увязнешь в этом, что полиция наверняка подумает, будто мы все тут сговорились что-то от них утаить. Они спросят, почему, если ты был уверен, что твою первую жену убили, ты в свое время об этом не сказал. Они зададут тебе всевозможные вопросы про Мэриджон и про те причины, которые заставляют тебя оберегать ее. Они будут все время искать мотив. — Ради Бога, Макс! — Хорошо, тогда прекрати нести чепуху. — Ты боишься за свою шкуру или что-то еще в этом роде? — О Боже, — бессильно сказал Александер и повернулся к юноше, сгорбившемуся в кресле. — Джастин, объясни своему отцу, что если он сейчас вызовет полицию, то это значит, что София и, видимо, Майкл — оба умерли напрасно. Спроси его, он что, в самом деле хочет, чтобы имя Сары трепали во всех воскресных газетах? «Канадский миллионер замешан в тайнах с убийствами. Ужас медового месяца». Боже, ты что, даже сейчас не можешь себе представить газетные заголовки? «Сенсация! Первая жена миллионера — убита. Миллионер оказывает полиции помощь в расследовании». Это будет невыносимо для всех вас, Джон, для Сары, для Джастина, для Мэриджон… Дверь открылась. Макс замолчал, потому что в комнату вошла Мэриджон. — Как она? — встрепенулся Джон. — Спрашивала обо мне? Она в порядке? — Спит. Я дала ей две таблетки снотворного. Мэриджон подошла к юноше в углу. — Джастин, дорогой, ты выглядишь совершенно изможденным. Почему ты не ложишься? — Я… — Он запнулся и посмотрел на отца. — Я пытался себе представить, что будет, если вызвать полицию… — Полицию? — глухо переспросила Мэриджон. Она повернулась к Джону. — Полицию? — Мэриджон, скажи ему, что он сошел с ума. — Послушай, Макс… «Опять все сначала, — думал Джастин в оцепенении. — Еще доводы, еще разговоры. Звать полицию или не звать полицию, что говорить, что не говорить, смерть Майкла или его бегство, и что предпринимать в связи с этим. А я так ужасно устал…» Он на минуту закрыл глаза. Голоса стали тише, а потом вдруг кто-то остановился над ним, обнял его за плечи, и он почувствовал холодный ободок стакана у губ. Он глотнул, поперхнулся и открыл глаза — жидкость обожгла ему горло. — Бедный Джастин. — сказал голос, который он так любил десять лет назад. — Пойдем, тебе пора в постель. Выпей остаток бренди, и поднимемся наверх. Опять огонь в горле. Тяжесть в руках и ногах, казалось, немного уменьшилась. Он смог с помощью отца встать и пойти к двери. — Теперь я уже в порядке, — услышал он свой голос. — Простите, что доставил вам лишние хлопоты. — Я пойду вместе с тобой наверх. Джастину показалось, что ступенек больше, чем всегда. Бесконечное восхождение к отдаленной вершине благополучно закончилось на лестничной площадке. Наконец они оказались в спальне, кровать была мягкая и пружинистая, и он благодарно нырнул в нее. — Я в порядке, — автоматически повторял он. Потом с него сняли рубашку, а в следующую минуту к коже прикоснулась прохладная пижама. — Послушай, — услышал он голос отца. — Я вел себя как последний эгоист — не сказал тебе ни слова благодарности. Да и на Флэт Рокс вел себя не лучшим образом. Не до вежливости было. — Это… это неважно. Я понимаю. — Я никогда не забуду, что именно ты спас Сару. Я хочу, чтоб ты это знал. Если бы Сара погибла этой ночью… — Но с ней же все будет в порядке, правда? Ей ведь уже лучше? — Да, — сказал Джон, — ей уже лучше. Простыни были восхитительно белыми, подушка потрясающе мягкой. Джастин откинулся назад, натянул одеяло на грудь и потонул в тумане комфорта и покоя. Он не слышал, как отец ушел из комнаты. Когда Джастин проснулся, было еще темно. Кто-то открыл дверь комнаты, и свет с площадки упал ему на ноги. — Кто это? — пробормотал он сонно. Над ним склонилась Мэриджон. Он перевернулся в постели, чтобы лучше ее видеть. — Что случилось? — спросил он, неожиданно совершенно проснувшись. Голова была удивительно ясной и чистой. — Вы вызвали полицию? — Нет. — Она села на краешек кровати, и он на мгновение подумал, что Мэриджон собирается его поцеловать, но она только коснулась его щеки кончиками пальцев. — Мне жаль, что я тебя разбудила. Я не хотела тебя беспокоить. Джон только что ушел спать, а Макс все еще внизу — допивает свою последнюю порцию виски. Мы говорили почти три часа напролет. Он сел в постели. — Вы что-нибудь решили? Она посмотрела на него. Ему показалось, что она чуть-чуть улыбнулась, но источник света был за ее спиной, и ему было трудно рассмотреть ее лицо. — Вы уезжаете завтра — ты, Сара и Джон, — сказала Мэриджон. и юноша услышал странные, неизвестно откуда взявшиеся тусклые нотки в ее голосе. — Вы поедете прямо в Лондон и улетите в Канаду первым самолетом. Мы с Максом будем разбираться с полицией. Он тупо уставился на нее. — Как? Что вы собираетесь им сказать? — Совсем немного. Макс собирается перегнать машину Майкла за ферму и бросить ее на пустоши рядом с аэропортом. А завтра или послезавтра я позвоню в полицию и скажу, что очень беспокоюсь из-за Майкла, не покончил ли он с собой. Что мы с Максом нашли брошенную машину Майкла на пустоши. Но это уже после того, как вы уедете в Лондон. Наша легенда будет заключаться в следующем: Майкл приехал сюда в надежде убедить меня вернуться к нему, а когда я отказалась — навсегда и окончательно, — произошел скандал, после которого он уехал. Мы скажем, что, прежде чем уехать, он угрожал самоубийством. Тогда пусть полиция ищет его. А когда тело найдут — думаю, на скалистом побережье, — это будет подтверждением нашего рассказа. — А если Майкл не погиб? — Наверняка погиб. Джон в этом убежден. У Майкла не осталось ничего, ради чего имело бы смысл жить. Совсем ничего. — Но… — Джастин колебался, ища слова, — почему это так жизненно важно, чтобы полиция не узнала правду от начала до конца? — наконец выпалил он. — Я понимаю, скандал был бы ужасный, но… — Есть причины, — сказала она. — Твой отец тебе расскажет. — Но почему Майкл пытался убить Сару? И почему он убил мою мать? Я не… — Он хотел защитить меня, — сказала Мэриджон, ее голос стал совсем вялым и безжизненным. — Все это из-за меня. Отец объяснит тебе все позднее, когда вы будете далеко отсюда, в Канаде. Он продолжал смотреть на нее. — Я все еще не понимаю, почему он стал убийцей, — повторил он наконец. — Я уже знал, что он убийца, но не мог понять почему. — Что тебе рассказала Ева? Что она такого сказала, что заставило тебя понять: убийца именно Майкл. — Я… я убедил ее рассказать, что она помнит о том уик-энде. Когда я соединил ее воспоминания со своими, то заметил совпадение событий. — Он помолчал, собираясь с мыслями, вспоминая о Еве и маленькой комнатке в Сент-Ивсе над голубым заливом. — Я думал, что мою мать убил отец, потому что я шел за человеком в красном свитере вверх по тропинке вдоль обрыва, когда он толкнул ее вниз, в темноту, навстречу смерти… Когда я увидел, как она упала, то побежал вверх по склону и, перевалив через вершину, — в Клуги. Я не стал возвращаться по тропинке, потому что боялся отец меня увидит. Потому я и не узнал, что человек в красном свитере — вовсе не отец. Но я думаю. Майкл вернулся в дом каким-нибудь путем вроде моего, потому что никто из вас не встретил ни Майкла, ни меня. Отец мне рассказал сегодня, что вы с ним встретились у ступенек вскоре после того, как моя мать упала. Когда я вышел из дома вслед за человеком в красном свитере, я встретил Еву — она поднималась по дорожке с берега. Я спрятался, и она меня не видела. Вчера она мне рассказала, что было с ней тем вечером. Когда она вошла в дом, после того как я ее видел, она встретила там отца. Значит, выходит, что тот человек в красном свитере не мог быть моим отцом. И она еще вспомнила, что, когда она увидела Джона, он был в рубашке. А красный свитер, в котором отец был раньше, кто-то взял из сундука в холле. Выходит, это был или Майкл, или Макс. Но, по словам Евы, это не мог быть Макс, потому что она видела, как он ушел по дорожке вдоль обрыва в сторону Флэт Рокс гораздо раньше, до того как она прошла мимо меня, направляясь в дом. Ева сказала, что они поссорились на том месте, где дорожка, ведущая из Клуги, раздваивается, одна тропинка ведет на обрыв, а другая — в бухту, а потом он ушел дальше по той, которая идет на обрыв, чтоб дождаться встречи с моей матерью. Ева видела, как он уходил. Тогда она села у развилки, чтоб взять себя в руки и решить, что делать. Она бы увидела Макса, если бы он вернулся с обрыва, но он не вернулся. А мужчина в красном свитере, за которым я шел, вышел из дома за несколько минут до того, как я увидел Еву, возвращавшуюся в Клуги. Поэтому тем человеком мог быть только Майкл. Отец все еще находился в доме, а Макс уже ушел на Флэт Рокс. Это не мог быть никто другой. — Понятно. Мэриджон помолчала с минуту, а он пытался понять, о чем она думает. Потом поднялась, автоматически одернула юбку и пошла к двери. — Тебе лучше опять заснуть, — сказала она. — Я не буду больше мешать. Она переступила через порог, и, когда повернулась, чтобы закрыть дверь, свет упал на ее лицо. Что-то в выражении этого лица заставило Джастина окликнуть Мэриджон. Но она его не услышала. Макс как раз покончил с виски, когда Мэриджон спустилась вниз запереть дверь и выключить свет. Он держал в пальцах наполовину выкуренную сигарету, и, когда она вошла в комнату, пепел упал на ковер. — Эй! — Судя по голосу, он был не очень пьян. — Как там мой юный конспиратор? Не отвечая, она задернула занавески и потянулась, чтобы закрыть шпингалет французского окна. — Ты знаешь, почему я это делаю, правда? — сказал он с сардонической усмешкой. — Я это делаю не для тебя или Джона. Вы вдвоем довели до саморазрушения хорошего человека, и вы же косвенно виноваты в смерти Софии. Вы заслужили сполна все, что имеете сейчас. Поэтому я делаю это не для вас. Я согласился из-за этой девушки, потому что не вижу, зачем ей надо выстрадать что-то еще, кроме того, что она уже перенесла. Донкихотство, не правда ли? Весьма забавно. Но я всегда был такой дурак с женщинами. Господи, каким дураком я был по отношению к Софии. Я желал ей смерти так же сильно, как и любой из вас. Ты хоть это понимаешь? Я сказал Саре сегодня, что мне было жаль Софию. Начнем с того, что это неправда. Но я опустил некоторые детали, когда рассказывал все Саре. Я так и не сказал ей, что София пыталась вынудить меня забрать ее с собой в Лондон, я так и не сказал, что она угрожала мне, даже не намекнул, что это я, а не София, предложил встретиться на Флэт Рокс. А когда она умерла, я, конечно, ничего не сказал. И Слова не промолвил о своих подозрениях по отношению к вам. У меня были достаточно серьезные причины желать ее смерти, и при любом полицейском расследовании я бы естественным образом оказался одним из главных подозреваемых… И даже теперь тебе не надо беспокоиться, что я могу передумать и когда-нибудь в будущем расскажу полиции слишком много. Потому что знаю наверняка — мне недолго осталось жить. Когда я умру, вы будете в полной безопасности — ты, Джон, Сара и мальчик… Мальчику, конечно, надо знать всю историю целиком. Не могу сказать, что завидую Джону, — ведь ему придется все объяснять… Тебе нравится мальчик, правда? Я думаю, это потому, что он напоминает тебе Джона. «Да, — мгновенно пронеслось в голове Мэриджон, и скорбь охватила ее. — Нет сомнения, что между ним и мной всегда будет существовать та же связь, что и между мной и Джоном». Вслух она сказала: — У меня нет никакой ментальной близости с Джастином. И не так уж сильно он напоминает мне Джона. Они помолчали. Потом Александер спросил: — А что ты будешь делать? Ты ведь не останешься здесь дольше, чем это будет необходимо, не так ли? — Нет, — сказала она. — Джон хочет, чтоб я продала Клуги. Он говорит, что никогда больше не захочет увидеть это место. — Бедный старина Джон, — сказал Александер без всякой связи, допив остатки виски. — Кто бы мог подумать, что придет день, когда он скажет, что никогда больше не захочет видеть Клуги? А потом он скажет, что больше не хочет видеть и тебя. — Ему не придется это говорить, — сказала Мэриджон, слезы горячими иголочками покалывали ей глаза. — Я это сама знаю. Когда Сара проснулась, в комнате было сумеречно, за окном в просвете между занавесками клубился белый туман. Она шевельнулась и все вспомнила. Ей стало нехорошо. Она инстинктивно потянулась к Джону. Он стал крепко обнимать ее, целовать, зарывшись лицом в ее волосы. — Как ты себя чувствуешь? Она прижалась к нему, наслаждаясь его близостью и своей безопасностью. — Джон… Джон… — Мы вместе с Джастином уезжаем после завтрака, — сказал он. — Доберемся до Лондона и сразу же вылетим домой, в Канаду. Потом я тебе объясню, как Макс и Мэриджон будут разбираться с полицией. Тебе ни о чем не надо беспокоиться. Она приложила ладонь к его лицу и поцеловала в губы. — Я люблю тебя, — сказал Джон между ее поцелуями, его голос дрожал. — Ты слышишь? Я люблю, люблю, люблю тебя, и ты никогда больше не пройдешь через подобное. — Мы вернемся в Англию? — пробормотала она. Вопрос вроде бы не был особенно важным, но она тем не менее чувствовала, что об этом надо спросить. — Нет, — сказал он, его голос опять стал твердым и уверенным. — Никогда. — О… — Сара вздохнула, слегка удивляясь, что совсем этим не опечалена. — Мы должны выкроить время перед отъездом, чтобы попрощаться с твоей матерью, — сказала она в раздумье. — Мне все-таки ее жаль. Я уверена, она будет страшно скучать по Джастину. — Она с этим справится. — Его губы опять стали жесткими. — Как большинство красивых женщин, она достаточно эгоцентрична, чтобы всерьез любить только себя. — Это чепуха, Джонни, ты же знаешь! — Она почти рассердилась. — Для любого постороннего совершенно очевидно, что она очень тебя любит. Нет, мне все равно, что ты на это скажешь! Я знаю, я права! Мы должны пригласить ее приехать к нам в гости в Канаду. У нее полно денег, поэтому она сможет приехать, когда захочет. И, кроме всего прочего, я думаю, Джастин должен поддерживать отношения со своей бабушкой — в конце концов, она же его вырастила, так ведь? Несмотря на скандал, который у них произошел, когда ты предложил ему работать в Канаде, я уверена, он ее очень любит. Прежде чем мы улетим в Канаду, мы должны ей позвонить и постараться договориться о встрече. Губы Джона все еще были упрямо сжаты. — Сара… Она просунула руку ему под голову и прижала его лицо к своему, чтобы поцелуем погасить это упорство. — Джон, ну пожалуйста! Победа наступила меньше чем через пять секунд. Сара почувствовала, как он расслабился, увидела, что выражение его глаз смягчилось, ощутила, что его губы складываются в улыбку, и впервые поняла, что теперь никогда не будет бояться «отчужденного настроения», не будет больше напряжения из-за того, что она не понимает мужа или не может подладиться к смене его настроения. Когда секундой позже он наклонился над ней, Сара ощутила любовь, исходящую из каждой клеточки его тела. И она знала, что никогда больше он не будет принадлежать кому-нибудь другому. Эпилог Когда все уехали и Мэриджон осталась одна в пустом, тихом доме, она села к письменному столу в гостиной, взяла чистый лист почтовой бумаги и перо. Долго сидела в раздумье. Было очень спокойно. Голубело небо, ручей бежал через колесо водяной мельницы в конце подъездной дороги. Она обмакнула перо в чернила и начала быстро писать твердым, решительным почерком. «Мой дорогой Джон! Когда прочтешь эти строки, ты будешь уже дома, в Канаде, в суете новой жизни. Я знаю, там у тебя теперь есть гораздо больше, чем раньше, поскольку и Сара и Джастин — оба с тобой, а через какое-то время у вас с Сарой будут свои дети. Я хочу, чтобы прежде всего, в первую очередь ты знал, как я рада этому, потому что почти больше всего на этом свете я хочу, чтобы ты был счастлив и чтоб у тебя была богатая, полная, осмысленная жизнь. Я вернусь в тот единственный мир, в котором, как думаю, только и смогу теперь жить, в мир Анселм-Кросского или любого другого монастыря. Джон, я действительно попытаюсь избежать этого, поехав путешествовать, как ты предлагал, но не думаю, что мне удастся обрести покой за границей, так же как и здесь, в Клуги. Когда я оглядываюсь назад, то ясно вижу, что во всем была виновата я. В каком-то смысле это я убила Софию, и я убила Майкла, и чуть не убила Сару. Я разрушила жизнь Майклу и чуть было не разрушила и твою тоже. Думаю, ты простишь мне тех обоих, но знаю, ты никогда до конца не простишь мне то, что случилось той ночью с Сарой. Макс всегда говорил, что ты служишь постоянным источником опасности для всех, кто тебя окружает, но он был не прав. Это я была источником опасности, а не ты. Все, к чему я прикасалась, оборачивалось бедой. Если ты будешь честен с самим собой, то увидишь это так же ясно, как сейчас вижу я. Ты, конечно, говорил, когда мы прощались, что, возможно, мы увидимся еще когда-нибудь в отдаленном будущем. Но, Джон, дорогой, я так хорошо тебя знаю, и я чувствую, когда ты обманываешь, чтобы не сделать мне больно. Я никогда больше не увижу тебя. Не потому, что ты считаешь, будто для нас будет лучше жить каждому своей жизнью, и не потому, что ты обязан поступить так из-за Сары или по какой-то другой не менее благородной причине, а потому, что ты не хочешь меня видеть. Ведь ты знаешь, так же как знаю это я, что это из-за меня Сара чуть не погибла и твой второй брак едва не рухнул, как первый. И ты никогда не захочешь еще раз этим рискнуть. Я не виню тебя, в каком-то смысле уверенность в том, что я никогда больше тебя не увижу, помогает мне более ясно определить, какой путь я теперь должна избрать. Мне осталось еще упомянуть о трех вещах. Не сожалей обо мне, не вини себя и никогда не пытайся в будущем связаться со мной, даже из самых добрых побуждений. Прими мою любовь, которая всегда будет с тобой, и пусть у тебя будет столько счастья, сколько ты пожелаешь. Всегда твоя Мэриджон».