За бортом жизни
Стюарт Хоум








Герои романа путешествуют во времени из современного восточного Лондона в криминальные трущобы эры Джека Потрошителя. Алхимия, магические трансформации, психогеографические изыскания и проституция, вампиризм, каннибализм, некромантия — темы этого экспериментального романа, построенного и соответствии с концепцией постмодернистского анти-нарратива. В этом произведении также раскрывается истинная сущность Джека Потрошителя.






Стюарт Хоум

За бортом жизни





За бортом жизни…


Начать с чистого листа… Я решила переписать собственные правила. Я планировала преступления против грамматики, погружаясь в грамматику преступлений. У Бишопсгейт. К северу и востоку. Всё менялось. Я читала Роберта Грина. «Примечательное открытие обмана. Вторая часть карточных махинаций. Третья и последняя часть карточных махинаций. Посланник чёрной книги. Дискуссия». Грин доказывал, что проститутки работали здесь ещё 400 лет назад. Теперь всё менялось. Склады превратились в дорогие квартиры. Квик Сейва больше нет. Хокстон, Шордич, Спиталфилдс никогда не будут прежними.

Я хотела вернуть пустыри и трущобы на то место, которое цивилизация пыталась облагородить. Девочки оказались в западне. Было рискованно работать на привычных перекрёстках. Хэнбери и Коммерческая улица. Новые жители, представители среднего класса, вызывали полицию, едва уловив малейшие признаки порока, даже если речь шла о преступлении, в котором не было и намёка на жертву. На нас наступают, и мы спасаемся бегством. Я беру двойную плату за секс в тех местах, где когда-то поработал Джек Потрошитель. Проституция стала одним из видов искусства. Тому есть доказательства. Преступление — это высшая форма чувственности.

Моё финансовое положение было, как и у любой другой проститутки, нестабильно. Рисуя картины, я тоже много не зарабатывала. Ренты в Шордич и Хокстоне выросли до небес. Мне пришлось переехать в Баундери Истейт, потому что так было дешевле. Но теперь уже и там поднимались цены. Я мечтала о собственной квартире, но жильё мне приходилось снимать. Мне нравился Шордич. В отличие от Брикстона и Хэкни, где анархисты, восстающие против среднего класса, первыми обнаружили возможности для дешёвого и даже бесплатного проживания, мой район стал желанным, благодаря искреннему чувству единения в артистической среде.

Однако не только скудными финансами было обусловлено моё желание вернуть в мой район трущобы. Были и другие причины. В 70-е годы о себе в полный голос заявили художницы-феминистки. Мэри Келли изучала понятие материнства, а Кози Фанни Тутти исследовала мир порнографии и стриптиза. Тогда отличие взглядов Келли и Тутти показывало силу феминистского движения. Я хотела пойти дальше, чем Тутти. Я была решительно настроена своим искусством вернуть границы на прежнее место. Я хотела документировать коммерческий секс.

Как философ создаёт идеи, а поэт стихи, так проститутка создаёт преступление. Но если внимательнее рассмотреть связь между таким преступлением и обществом, то можно избавиться от многих предрассудков. Проститутка создаёт не только преступление, но и направленные на борьбу с ним законы. Она создаёт профессора, который читает лекции об этих законах, и, как следствие, учебник, с помощью которого профессор обращает свои лекции в рыночный товар. В результате проституция как особый вид преступления влечёт за собой не только получение удовольствия, но и рост национального благосостояния.

Кроме того, проституция как старейшая преступная профессия порождает целый аппарат полиции и уголовного правосудия, адвокатов, судей, присяжных и так далее, а также разные виды занятий, в которых задействованы представители многих социальных слоев. Эти занятия развивают различные аспекты человеческого духа, создают новые нужды и новые способы их удовлетворения. Один только садизм сделал возможным появление замысловатых технических изобретений и вовлёк целую гвардию рабочих в производство секс-игрушек. Проститутка вооружилась плётками, наручниками и презервативами. Когда её арестовывают, то предъявляют обвинение в приставании к мужчинам на улице, а не в ношении орудий преступления.

Проститутка создаёт определённое отношение к себе, будь то осуждение или жалость, и, таким образом, пробуждает в людях чувства морали и эстетики. Она создает не только учебники порока, не только законы и, следовательно, законодателей, но и искусство, литературу, романы и даже трагические драмы о шлюхе с золотым сердцем, чья чувственная натура становится для неё фатальной ошибкой. Проститутка разрывает монотонность и привычное спокойствие буржуазной жизни. Она противник застоя, она рождает то безудержное рвение, то благородство духа, без которых сам по себе стимул к конкуренции перестал бы существовать.

Проститутка даёт новый импульс производительным силам. Проституция высвобождает рынок труда от избытка рабочей силы, уменьшает конкуренцию между рабочими и, тем самым, не даёт заработной плате упасть до минимума. Война против порока становится работой для некоторой части населения. Таким образом, проститутка является одной из тех уравнивающих сил, которые устанавливают равновесие в обществе, и открывают обширный спектр новых возможностей. Влияние проституции на производительные силы можно показать в деталях. Скандалы с участием девушек по вызову поднимают продажи газет. Вспомните Хью Гранта и Дивайн Браун. Килера и Профьюмо.

Мне нужно было новое имя. Такое, чтобы отдавало бесстыдством. Я назвалась Евой. Клиенты на это клюнули. И попались. Мастерский секс и имя, которое во многих странах ассоциируется с первым преступлением человека. Я работала в темноте, инстинктивно. Машины у обочины и пешеходы. С полицейскими расплачивалась минетом. Одинокие мужчины покупали общение и хотели, чтобы всё было взаимно. Секс втроём. Полработы, а денег в два раза больше. Я планировала к старости стать инвалидом и заламывать цену за извращения. Меньше значит больше. Наличие только трёх конечностей повышает цену раза в четыре. Пососи мою левую.

Попадавшиеся мне мужчины часто болтали, но редко слушали. Некоторые из них были писателями. Взять, к примеру, Адама Сколда: он искал материал для новой книги. Он расплатился со мной наличными и хотел получить своё. Просто перепихнёмся, или ты хочешь минет, дорогой? Я повела его по Вентворт-стрит к Грин Ярду. Он хотел секса по полной программе в постели. Это стоило дороже. Он отстегнул ещё денег. Я повела его по Брик Лейн на окраину. Моё жилище его не вдохновило. У меня было слишком много книг на его вкус. Я перестала казаться ему невинной.

Адаму трудно было использовать для секса женщину своего класса. Женщину, которая, очевидно, была умна. Я сказала ему, что он сентиментален. В любом случае я буду рада оставить себе его деньги, если он хочет уйти. И тут вмешалась полиция. Лондонский Сити. Копы пришли за Майклом, полупрофессиональным взломщиком, жившим в соседней квартире. Адам был впечатлён и возбудился ещё больше, когда я рассказала, что мой дом был построен на месте скандально знаменитого притона. Старая Николь. Жена Майкла Мэнди клялась жизнью малютки сына, что её мужа не было дома. Майкл выбирался через окно. Коп, оставшийся внизу в машине, его заметил. Потом потерял из виду. По рации он обрисовал картину общавшимся с Мэнди копам. Те вышли из себя. Они обозвали Мэнди толстухой. Затем перешли к оскорблениям на расовой почве. А потом пришло время возмездия. Копы стащили всю обувь десятилетнего сына Мэнди и Майкла. Мэнди вылетела из квартиры. Аза не сможет выйти из дома без обуви. Полиция прокричала, что детские вещи они вернут только когда арестуют Майкла.

Сцена с копами не на шутку распалила Адама. Я убедительно напомнила ему, что даже девушки лёгкого поведения не любят, когда на них рвут одежду жаждущие добраться до тела мужчины. В Сколде бурлили страсти, и я заставила его лечь на постель. Пришло время показать озабоченному клиенту, кто контролирует ситуацию. Я натянула презерватив на его член, и этого было достаточно, чтобы он кончил. Он был как глина в моих руках. Необходимость в половом акте отпала. Клиент был не в состоянии, поскольку напряжение уже снял.

Дешёвый трюк. Побочный эффект малобюджетного образа жизни. Меня интересовало другое. Соотношение количества и качества. Грань между удовольствием и болью. Моя собственная неспособность отличить искусство от преступления. Адам хотел знать больше. Я назвала цену. Заплатив мне за разговор, он настаивал на том, чтобы я села ему на лицо. Я послушалась. Деньги Сколда я сунула себе в лифчик, села на него верхом и продолжила свою речь. Свобода была преступлением, содержавшим в себе все иные преступления. Только искусство могло разрезать пуповину, соединявшую необходимость и свободу.

Мэнди, Мэнди, ты меня убиваешь! Копы убрались, и Майкл вернулся. В нашем районе его звали Придурок. У него не получалось завести друзей своего возраста. Когда он не был в бегах, Придурок проводил дни, рассказывая местным мальчишкам длинные истории о воровстве и тюремной жизни. Он был достаточно порядочен, чтобы не терроризировать свой квартал. К соседям он никогда не вламывался. Мэнди, Мэнди, ты меня убиваешь! Как заклинание. Мэнди должна была получить следующее пособие только через неделю. Она громко требовала денег на покупку новых ботинок для Азы.

Стены были тонкие, и Сколд с упоением слушал, как Придурок скулит, что Мэнди его убивает. У Мэнди была громадная глотка. Придурок был тщедушным. Они постоянно скандалили, но были явно в разных весовых категориях. Придурок был не в силах выпустить пар, ударив жену. Поэтому возле двери он всегда держал камень, так что, когда ему становилось совсем невыносимо, он выбегал на улицу и разбивал одно из окон дома. Когда это случилось, Сколд выпалил, что на фоне такого поведения кухонная возня вроде «Оглянись в гневе» уже не впечатляла.

Адам был приятно удивлён развязкой этой семейной драмы. Мэнди захлопнула дверь перед носом Придурка, когда он пытался попасть обратно в квартиру. Придурок бросился вперёд в последний момент, сломав при этом четыре пальца, попавших между дверью и косяком. Поскольку её муж орал благим матом, Мэнди попыталась как-то исправить ситуацию, утешая его словами. Придурок так никогда и не повзрослел, что ясно следовало из его ругани и слёз. Всё утихло только когда подъехало такси и увезло незадачливую парочку в Королевскую лондонскую больницу.

Позже я узнала, что, прибыв к месту назначения, мои соседи обнаружили, что им нечем расплатиться за поездку. Водитель был спокоен, а вот его босс нет. Последний и вызвал полицию. Придурка арестовали прямо в перевязочной. Когда его посадили, мой квартал стал гораздо более приятным местом. Подростки больше не толпились в подъезде, ожидая Придурка и его историй. Правда, для Азы жизнь усложнилась. Теперь, когда его отца не было поблизости, он стал лёгкой мишенью для других детей, которые издевались над ним из-за избыточного веса.

Адам подцепил наживку. Он был восхищён моим рассказом о количестве, переходящем в качество. Преступление было искусством, а искусство преступлением. Сколд уже предвкушал книгу. Я представляла себе монографию, но не Сколда. Он писал стандартные статейки, а не серьёзную критику. Кроме того, существовала опасность, что он захочет гонорара от кинопродюсера за сценарий. Так не пойдёт. Моему проекту нужно время на доработку, прежде чем он попадёт в поле зрения общественности. Хотя, никаких проблем. У меня был план, в который входило использование борделя, нескольких проституток и всякого рода сексуальной стимуляции.

Эссе Томаса Де Квинси «Убийство как разновидность искусства» впервые появилось в журнале Блэквуд в 1827 году. Хотя Де Квинси и славится своим занудством, некоторые отрывки, где он философствует, читать довольно забавно. Ужасающее описание того, как Вордсворт разрезает страницы книги грязным кухонным ножом, это экзистенциональное проявление силы. Это более нереально, чем его отрывки о снах и опиуме. Так что, старательно взявшись за буквальное прочтение эссе об убийстве, я приняла такую трактовку за чистую монету.

Выпив к тому времени большую часть бутылки бурбона «Четыре розы», я осознала, что проговариваю свои мысли вслух, когда Адам предположил, что одержимость Де Квинси проституткой Малюткой Энни должна занимать меня больше. Сколд заметил, что как современный лондонский романист вроде Яна Синклера, Де Квинси был психогеографом по сути, если не по профессии. Так вот, Окфорд-Стрит, жестокосердная мачеха, внимающая вздохам сирот и вкушающая слезы детей, как давно ты изгнала меня! Я больше не скитаюсь в муках по твоим нескончаемым лабиринтам.

Адам цитировал Признания. Будучи в тот момент в силу нужды бродягой, или уличной женщиной, я, естественно, довольно часто сталкивалась с теми женщинами-бродягами, кого формально зовут простыми проститутками. Некоторые из этих женщин иногда становились на мою сторону в споре против сторожей, желавших спровадить меня со ступенек домов, где я сидела; другие защищали меня от более серьезных опасностей. Но одна из них, та, из-за кого я вообще начала этот разговор, хотя нет! Я не поставлю тебя в один ряд с ними, о, благородная Энн.

О, юная благодетельница! Как часто в последующие годы, стоя в уединении и думая о тебе с печалью в сердце и чистой любовью, как часто хотела я, чтобы как в древние времена отцовское проклятие преследовало свой объект с фатальной неизбежностью самовоплощения, так сейчас благословение сердца, переполненного благодарностью, имело бы такую же силу данную свыше способность искать, следить, преследовать, ждать в засаде и настигнуть тебя в кромешном мраке Лондонского борделя.

Разговор о публичном доме вернул меня к мысли об убийстве. Мне надо было замести следы, пресечь любое преждевременное обнародование моего произведения искусства, проследить, чтобы Сколд умер в доме терпимости Мэг. Бордель был фоном, местом съемки сюрреалистической картины, экзотическим местом идеального убийства. Порнофильмы с летальным исходом одного из героев давно уже стали притчей во языцех, но мне все еще предстояло встретиться с тем, кто действительно их видел. Я планировала снять совсем новый смертельный порнофильм. Сколд станет автором собственной кончины: его затрахают до смерти.

Оргазм надо обязательно оттягивать. И вправду, настоящее удовольствие как раз и заключается в бесконечном приближении к развязке. Я позвонила Мэг и сказала, что все готово. В то время недостатка в заказах у неё не было.

Фильм будет снят на цифровую видеокамеру. Съемочная группа будет состоять лишь из одной женщины. Все просто. Декорациями послужит бордель, надо только переждать там наплыв клиентов. В четыре утра, может пять или шесть. Наполняя наши бокалы, я провозгласила, что «Олимпию» Мане написал в 1863 году, и образы сексуальной эксплуатации с тех пор всегда были популярными у художников.

Я уже начала погружаться в эти мысли, когда Адам спросил меня, что за шум слышался сверху. Магнитофон играл громкую индийскую музыку «бхангра», и несколько мужчин вели шумную беседу. Мне пришлось объяснить, что узаконенный расизм оставлял для эмигрантов из Бангладеш не так много возможностей заработать, помимо ресторанного дела. Поскольку с работы мои соседи уходили около полуночи, не было ничего странного в том, что они хотели несколько часов пообщаться, прежде чем ложиться спать.

Я заверила Сколда, что эта вечеринка надолго не затянется. Был Рамадан. Мужчинам предстоит ранний подъем, чтобы прочесть молитвы. Я поставила «Лист первый» Пластикмена. Но мой гость танцевальную музыку не признавал. Адам попросил классику, но Варезе он не одобрил, а Кардью высмеял, как композитора, писавшего на потеху бастующим рабочим. У меня был «Темперированный клавир» Баха в интерпретации Гленна Голда. Этот компакт диск с рекламной надписью «Никакой прогерманской строгости», равно как и «никакой чрезмерной веселости», Сколду совершенно не понравился. Ему было по душе примитивное Моцартовское тяготение к тональности.

Адам сказал, что исследования, проведенные Калифорнийским Университетом, доказали, что слушая Моцарта, можно повысить собственный коэффициент интеллекта. Я настаивала на том, что измерения интеллекта не могут вестись вне контекста определённой культуры. Статистикой можно доказать почти все, но лично я считаю, что в общем и целом музыка Моцарта ведет к пассивности и конформизму. Опухоль мозга гораздо больше расширяет горизонты. Сколда расстроило то, что Гленн Голд склеил в одно целое разные студийные записи. Это, очевидно, доказывало, что он шарлатан, а вовсе не виртуоз. Я, естественно, возразила, что как гений, так и виртуозность были понятиями, изобретенными буржуазным обществом.

Адам напал на картину, висевшую над моей газовой плитой. Он принял ее за «Китаянку» Владимира Тречикоффа. Я посмеялась над неспособностью Сколда отличить репродукцию от оригинала. Моя квартира отображала мой образ мыслей: хорошо структурированные оккультные системы памяти, полные хитростей и уловок, которые поддерживали традиции обмана зрения. Сколд тщеславно заявил, что мои вкусы отдают кичем. Его понимание искусства было скорее двойственным, чем диалектичным. Он не мог понять, что для меня иллюзионизм был просто зеркалом, в котором отражался мир.

Тот Третчикофф вовсе не был Третчикофф, он был из той серии работ, в которых я исправляла модернистские «ошибки» посредственных «мастеров», таких как Генри Мейджор и Сэр Альфред Муннис. Лицо, волосы и блузка на моей картине были тщательно скопированы с «оригинала». Но там, где под влиянием современного искусства Третчикофф только наметил руки и не изобразил вообще никакого фона, я добавила эти недостающие детали. Я не смогла бы смотреть на небрежный рисунок. Обои на моем рисунке «Китай-Янка» (1995) гармонировали с обоями на стенах моей комнаты.

Любая реформа, какой бы необходимой она ни была, слабыми умами будет выполнена чрезмерно и потребует еще одного преобразования. Адам не подозревал, что его цитата из Кольриджа звучала двусмысленно.

Он восхищался консерватизмом этого поэта-романтика. За эпиграммой последовал анекдот о еретических религиозных письменах, который тоже был взят из книги «Литературные биографии». Непросто представить себе что-либо настолько же нелепое, как эти страницы. Почти каждое третье слово — латинское с германизированным окончанием, причем латинская часть слова всегда напечатана романскими буквами, а последний слог — буквами германскими.

Кажется, Адаму или его герою не приходило в голову, что английский появился от подобного слияния германских и романских языков. Поскольку Кольридж свободно смешивал собственную прозу с прозой философов-идеалистов, вроде Шлегеля, трудно понять его неприятие подобной практики. Возможно, это предвзятое отношение он позаимствовал у Гоббса, который утверждал, что авторитет суверенного права зависел от закрепления за каждым словом недвусмысленного верного значения. В отличие от Сколда и Кольриджа мне хотелось покончить с судейским языком, а это непосредственно вело к выпаду против закостенелых преступных традиций.

Разговор снова вернулся к Де Квинси. Было трудно понять, как «Убийство как вид искусства» приобрело статус классики. Это эссе, как и многие другие произведения эпохи романтизма, требовало жёсткой редакторской правки. Это общепризнанный факт, что любой известный писатель был либо убит, либо, по крайней мере, почти убит, поскольку, если человек называет себя писателем, а никто не покушается на его жизнь, значит, на самом деле он ничто.

Адам обвинил меня в неспособности прочувствовать великую литературу. Я ответила, что предпочитаю мир, тишину и бурбон. Я была пьяна. Язык заплетался. Многие проститутки страдают от пьянства или наркомании. Я не была фарфоровым ангелочком, я стала глиняной шлюхой. Проституткой, уличной девкой, потаскухой, путаной, куртизанкой, девушкой по вызову. Я подняла ногу В подвязке, показав Сколду трусики, едва прикрытые моей мини. Или это я едва прикрыла свою мини коротенькой юбкой. Мики в штанах у Сколда тут же упёрся в ширинку.

Сколд стал копаться в бумажнике. Я его остановила. Я мечта любого мужчины — проститутка, которая иногда даёт бесплатно. Адам снял штаны. Поднялся. Его член был готов. Я взяла в рот его головку. Сколд отогнулся назад, и у меня во рту осталась лишь четвёртая часть его члена. Потом он подался вперёд, так что член почти целиком оказался у меня во рту. Я отозвалась на эти движения маленькими кивками головы, схватив его достоинство двумя руками. Адам кончил мне на лицо.

Моя память в основном визуальна. Прежде всего я запоминаю образы. Я уверена, что пока сосала член Сколда, моим вдохам вторили его стоны. Но сам звук я вспомнить не могу. Адам отступил и рухнул на пол. Ругаясь, чертыхаясь, скуля, сыпля оскорблениями и проклятиями. Он называл меня шлюхой, сукой, лесбиянкой, коровой, глупой проституткой, извращенкой. Поскольку я явно была девушкой образованной, Сколд хотел знать, где я научилась таким распутным, развратным трюкам. Может, меня изнасиловал отец, совратил какой-нибудь распутник или растлил извращенец?

Поскольку я читала Джона Клеланда и Кэти Акер, не дав Адаму прямого ответа, я рассказала ему историю Фанни Хилл, перемежая её с собственными воспоминаниями об учёбе на факультете искусств. Мемуары женщины лёгкого поведения. Кэти поехала в Барнс, Ева оказалась в Ливерпуле. Первая неделя в институте. Вечера знакомств. Вино и сыр. Новички нервничают. Похотливые старые учителя высматривают свежие таланты. Мой сатир подошёл ко мне, ухмыляясь одному ему присущим образом. Исходивший от него запах усиливал чувство отвращения, возникшее при его появлении.

Профессор подсел ко мне. Он глушил вино, при этом взглядом обнажая мою грудь так, что мне было и больно и стыдно. Новички, с которыми я болтала, растворились в толпе, обременив меня непосильной задачей — развлечь этого распутного козла. Сдуру я завела разговор о его картинах. Он уверял, что не может говорить о своих творениях, если я их ещё не видела. Он схватил меня за руку и, толкая, повел в свою мастерскую в другой части здания. Меня пронзил внезапный приступ дрожи, когда я осознала, что мы остались наедине.

Я была так сильно напугана, даже не имея чёткого представления о предмете собственного страха, что опустилась на потрёпанный диван. Я сидела в оцепенении, обхватив колени руками, не подавая признаков жизни, не зная, куда смотреть и когда пошевелиться. Однако в это состояние я впала ненадолго. Монстр присел рядом и без дальнейших церемоний и предисловий обнял меня за шею и с силой притянул к себе, таким образом, заставляя принять (несмотря на мои попытки от него отделаться) свои мерзкие поцелуи, которыми он меня просто засыпал.

Когда я почти потеряла сознание и перестала сопротивляться, он сорвал мои джинсы, открыв своим рукам и глазам тайны моего тела. Я сносила всё это молча, пока воодушевлённый моим страданием и покорностью он не попытался повалить меня на диван, и я почувствовала его руку на своих обнажённых бёдрах. Я быстро сдвинула ноги. Расстёгивая свои грязные твидовые брюки, он пытался раздвинуть мои ноги коленом. Я сопротивлялась и уже начала проигрывать, когда эта скотина остановилась, проклиная собственную склонность к преждевременной эякуляции.

Девственности меня лишил Робин Гудфеллоу. Мои друзья упросили его освободить меня, после того, как меня задержали за пьянство и непристойное поведение. Арестовавший меня констебль презирал культуру. Ему казалось, что я насмехаюсь над ним, когда я сказала, что то, что он принял за пьянку в кабаке, на самом деле было группой студентов-художников, создающих пьющую скульптуру. Серьёзная работа, расчленение прошлого. А теперь представьте себе прекрасного юношу лет двадцати пяти-тридцати, чьи непослушные кудри небрежно спадали на цветущее юное лицо. Таким был Робин Гудфеллоу, помощник адвоката и амбициозный бездельник.

Робин появился в полицейском участке, и меня освободили под его опеку. После того, как я провела ночь в тюрьме, этот голубоглазый Адонис угостил меня завтраком. Яйца, чипсы, бобы, грибы, тосты и помидоры. Всё это мы запили крепким чаем. Потом он отвёз меня в свою квартиру на Токстет. Стены были покрыты жиром от еды, которую готовил Робин. На простынях были крошки. Нетерпение моего спасителя было настолько огромно, что не позволило ему полностью меня раздеть. Он просто стянул с меня трусики после того, как повалил на спину. Полураздетый он ринулся в атаку.

Я жаловалась, что мне больно. Поскольку я училась на факультете искусств, Робину не приходило в голову, что я всё ещё девственница. Я была вынуждена переносить боль с закрытым рукой Робина ртом. Он продолжал двигаться, пока не выстрелил свой заряд. Даже когда Робин увидел, что простыни были забрызганы кровью, он не понял, что разделался с моим дорогим сокровищем, этим запрятанным храмом, который так страстно ищут мужчины, а находят только для того, чтобы разрушить. Заметив пятна на простыни, Робин, посмеиваясь, сказал, что во время менструации оральных ласк я от него не дождусь.

Мы с Робином Гудфеллоу довольно часто ублажали друг друга, нарушая своими криками ночную тишину. Дыхание, исходившее из его рубиново-алых губ, было слаще и чище, чем воздух, который он вдыхал. Каких усилий мне стоило дразнить его, уклоняясь от поцелуев. Совершенно изящная шея соединяла его голову с телом самой идеальной формы и атлетического сложения, в котором таилась вся его мужская мощь, смягчённая утончёнными чертами лица, нежной кожей и полнотой плоти.

На его белоснежной груди алые соски были похожи на бутоны роз. Даже под рубашкой ему было не утаить совершенства своего телосложения, красоты линий, нисходящих от плеч к пояснице, там, где кончается таллия и начинается округлость бёдер, там, где кожа, гладкая, ослепительно белая, сияла глянцем на сочной плоти. По ней при малейшем прикосновении пробегали мурашки, так что рука не задерживалась на одном месте, а скользила сама собой, как будто по отполированной слоновой кости.

Когда понадобились деньги, чтобы расплатиться с долгами, я решила возвести проституцию в ранг искусства. Мартин Хайдеггер, владелец одной из лондонских галерей, не был уверен в том, что я хорошо рисую, но его было легко уговорить выставить мои работы. Он притворился, что его интересует антология. Дасейн. Всё что я знаю наверняка, он почти не давал мне опомниться между половыми актами. Через несколько минут он опять был готов возобновить атаку, к которой вела прелюдия из жарких поцелуев. О не менял тактики и с неугасающим пылом не давал мне заснуть до самого утра.

Продавать любовь было для меня одним из способов бунта против патриархата. Прохожие, покупавшие мои услуги, испытывали экзистенциальное стремление к аутентичности. Они вели образ жизни активных нигилистов, и мне нравилось смеяться над их желанием жить страстно. Взять, к примеру, Жоржа Сореля. Когда я увидела, как его возбуждаю, я распалила его ещё больше, задав несколько элементарных вопросов, таких как «есть ли у него возлюбленная?», «красивее ли она меня?», «смог бы он влюбиться в такую пропащую душу, как я?» Конечно же, краснеющий простачок выполнил моё желание и поселил меня в шикарной квартире.

Альбер Камю был одним из тех типов, что платили огромные суммы за лишение меня девственности. Этот философ, носивший под деловым костюмом колготки, был одним из тех, кого любая женщина назвала бы милым парнем. Мадам из борделя отвела меня к Камю одетую в белый утренний халат. Очень скоро я развязала халат и сняла его. Мой корсет стал следующим препятствием, которое тоже довольно быстро было преодолено. Я осталась в одной ночной рубашке, глубокий вырез которой позволял его рукам и глазам такую свободу, какую они только могли пожелать.

Через мгновение ночную рубашку с меня стянули через голову, и я оказалась голой перед Камю. Философ ставил меня во множество разных поз, указывая на самые красивые части моего тела. При этом он делал лирические отступления в виде поцелуев и того, что сам он назвал возбуждающей вольностью рук, которые по его словам, заставляли всякий стыд улетучиться раз и навсегда. Быстро насытив зрительные и осязательные ощущения, Альбер обнаружил, что сильно возбудился. Он шумно воспользовался тем, что, как он обманчиво предполагал, было моей девственностью, и любовные утехи, как и следовало ожидать, очень долго не давали мне заснуть той ночью.

Другой глупец, воспользовавшийся моей уже измученной от надругательств девственностью, был Жиль Делёз. Его провели в мою спальню поздней ночью в полной тишине и атмосфере таинственности. Я лежала раздетая, дыхание моё участилось от страха, если и не настоящей девственницы, то, по крайней мере, притворяющейся. Это придавало мне смущения и застенчивости, которые от истинных чувств не смог бы отличить и более пристрастный взгляд, чем у этого философа желаний. Так что позвольте обозвать его простаком, что будет довольно мягко по отношению к этому психологически ущербному человеку.

Адам возразил мне, что эти «автобиографические» зарисовки просто описывали моё «падение» в проституцию и не давали никакой теоретической основы для того, чтобы считать эту деятельность искусством. Я процитировала знаменитую сноску из «Манускриптов 1844 года». Проституция — это лишь отдельное проявление общей проституции рабочего класса, и поскольку в эти отношения втянута не только проститутка, но и тот, кто вынуждает её этим заниматься — причём последний вызывает ещё большее презрение — капиталист и т.д. тоже попадает под это определение. Сколд высокомерно отмахнулся от этой цитаты, заявив, что Маркс никогда не хотел, чтобы это было напечатано. Я отплатила ему «Коммунистическим Манифестом».

Буржуазная болтовня о семье и образовании, о священной связи между родителями и детьми, становится тем смешнее, чем больше Современная Промышленность приводит к разрыву семейных связей у пролетариата, поскольку их дети становятся простыми инструментами торговли и труда. «Но вы, Коммунисты, создали бы общее владение женщинами», — хором кричит буржуазия. Буржуа видит в своей жене только лишь инструмент воспроизводства. Слыша о том, что инструменты производства сделают общими, он приходит к выводу о том, что и женщин тоже сделают общими.

Он даже и не подозревает, что истинная цель — перестать расценивать женщин, как инструмент воспроизводства. Что может быть более нелепым, чем праведный гнев буржуазии, направленный против общего владения женщинами, открытое и официальное существование которого они приписывают коммунистическому режиму. Коммунистам нет нужды провозглашать общее владение женщинами, оно существует с незапамятных времён. Нашим буржуа не достаточно иметь в своём распоряжении жён и дочерей пролетариев, не говоря уже о простых проститутках, самое большое удовольствие им доставляет соблазнение жён друг друга.

Буржуазный брак на самом деле является системой общих жён, и, таким образом, Коммунистов можно упрекнуть только в том, что они всего лишь хотят лицемерно скрываемое общее владение женщинами сделать открытым и узаконенным. В конце концов, само собой разумеется, что запрет нынешней системы производства приведёт к исчезновению его побочного продукта — общего владения женщинами, а, следовательно, и к исчезновению проституции, как публичной, так и приватной. Сколд опроверг этот манифест, навеянный Энгельсом, назвав его одной из этих левых уловок, которая даже и не стоит серьёзного рассмотрения.

Я парировала цитатой о проститутках Чарльза Лудона, взятой из «Манускриптов 1844 года». В среднем эти создания после начала своей греховной карьеры живут лет шесть-семь. Чтобы количество проституток постоянно было равно шестидесяти-семидесяти тысячам в трёх королевствах, каждый год в профессию должно вступать восемь-девять тысяч женщин, или 24 — каждый день, в среднем — одна в час. И если те же пропорции соблюдены во всём мире, то всего должно существовать полтора миллиона таких женщин.

После того, как Сколд раскритиковал коммунизм в той форме, в которой он уже существовал, я ответила, что Советский Союз был, по сути, капиталистическим государством, а организационные принципы большевизма — типично анархистскими — более того, существовавшая демократия оставляла желать лучшего. Тогда Адам принялся защищать Тони Блэра и новых лейбористов. Я парировала изменённым отрывком из «Настоящего Социалиста». Новые лейбористы сбросили всю вину со всех индивидов и перенесли её на общество, которое неприкосновенно. Così fan tutti [1 - Коди Фан Тутти — известная художница, автор перформансов.], теперь надо просто дружить со всем миром.

Отличительная черта проституции, а именно то, что это самый наглядный пример эксплуатации (ей подвергается тело человека) пролетариата буржуазией, тот аспект, в котором «героическое страдание» с его бедняцким привкусом морали терпит поражение, и в котором разгорается страсть, классовая ненависть, жаждущая мести, — этот аспект неведом новым лейбористам Тони Блэра. Эти козлы, напротив, оплакивают в проститутках потенциальных продавщиц и жён мелких ремесленников, которых патриархи больше не могут восхищённо называть «шедеврами создателя», «красотой, не тронутой грехом», «цветками, источающими аромат самых священных и добрых чувств». Pauvre petite bonhomme! [2 - Наивный мальчуган (фр.)]

Адам снова высказал убеждённость в том, что у меня нет литературного чутья, что всё моё внимание сосредоточено на второсортных текстах девятнадцатого века. Он хотел пресечь то, что ложно принял за поток моих доводов, предположив, что моим следующим шагом будет попеременное цитирование из Генри Мэйхью и Энгельса, поскольку я ещё ничего для себя не почерпнула из «Состояния рабочего класса в Англии». Я сказала, что Мэйхью для меня недостаточно стар. Вместо того чтобы зомбировать привидения, я хотела провоцировать новые битвы и возродить революционный дух, руководствуясь примерами давно умерших поколений.

Сколд заметил, что «Анатомия меланхолии» Роберта Бартона помогла бы здесь лучше, чем отрывки из Маркса. Когда остальные средства исчерпаны, и сами по себе существовать не могут, их последняя надежда — проститутки, держательницы публичных домов, любовные эликсиры и приворотные зелья. Последние истощают и одаривают болезнями мужчин, если те забывают об осторожности. А эти сводни — повсюду, и их так много, что, как говорили о старом Кротоне, здесь все люди делятся на тех, кто заманивает и кого заманивают. Это можно сказать обо всех наших городах, так много в них опытных хитрых сводней.

Помимо того, сводничество стало искусством, или либеральной наукой, как называл его Люциан; ив нём столько трюков и тонкостей, так много нянек, старух, пособников, курьеров, попрошаек, врачей, монахов, проповедников заняты в этом деле, что не хватит чернил, чтобы их всех перечислить. Трёх сотен четверостиший не будет достаточно, чтобы изложить в них сказание об этом распутстве. Оккультные средства, стеганография, полиграфия или магнетическое чтение мыслей, которое, кстати, Кабеус Иезуит считает волшебным, но лживым, все эти средства настолько хитроумны, что противостоять им не сможет ни ревность Юноны, ни затворничество Данаи, ни всевидящее око Арго.

Поскольку я знала, что будет дальше, то оборвала Сколда, прежде чем он начал потчевать меня очередной сектантской речью. Взамен я предложила «Очерк о Лондоне» Джона Стоу, как более достойный предмет обсуждения. К сожалению, описывая Бишопсгейт и Шордич (Северсдич), он не пишет о проституции в этих районах. Однако, он поднимает эту тему, говоря о Бридж Уорд Визаут, грубо говоря, это сегодняшний район Бароу, тогда являвшийся частью Суррея. Перечислив пять местных тюрем и несколько известных домов, Стоу переходит к интересующей нас теме.

На западном берегу, недалеко от медвежьих садов, где охотились на этих зверей, был расположен Борделло, или Стьюз — район публичных домов. Восьмым парламентом Генриха II было предписано, что все дома терпимости должны оставаться в этом поместье, согласно старой традиции, которая появилась ещё в незапамятные времена. Согласно этим обычаям на фасадах публичных домов, выходящих на Темзу, были нарисованы знаки: Голова вепря, Скрещенные ключи, Пистолет, Замок, Журавль, Шляпа кардинала, Колокол, Лебедь и т.д.

Из достоверных источников известно, что проституткам запрещалось ходить в церковь, пока они продолжали свой либеральный образ жизни. Они также были лишены привилегии захоронения по христианским обычаям, если перед смертью не смиряли свою плоть. За воротами церковного двора был кусочек земли, называвшийся Обитель одиноких женщин. Там хоронили этих заблудших овец. В 1546 году публичные дома Саутворда потеряли свои привилегии и перестали быть таковыми. По указу короля обитатели этих зданий должны были подчиняться всем строгим законам, которые действовали в его полицейском государстве.

Меняя тему разговора, я спросила у Сколда, почему он заинтересовался проституцией. Рассказанная им история была литературным отзвуком, вымыслом, источник которого был предельно ясен. Адам утверждал, что, однажды гуляя по улицам Лондона в поисках психогеографических удовольствий, он увидел старую продавщицу цветов. Он спросил торговку, где можно переночевать. Приятно удивлённая его глупой учтивостью, она пообещала предоставить Сколду тёплую постель. Вскоре она затащила этого простака в публичный дом, где его сразу же окружили обнажённые девушки.

Такие трюки проделывают повсеместно. В восточной части Лондона одно время некоторые мужчины были сутенёрами собственных жён. Я налила бурбона и вспомнила о «Дитя Яго» Артура Моррисона. Действие там происходит в трущобах, которые снесли сотню лет назад, чтобы возвести на их месте район, в котором я теперь живу. В этом романе Моррисон описывает, как женщины заманивали клиентов в Олд Никол, где их мужчины уже выжидали возможности обчистить этих ублюдков. Сколд вздрогнул, когда я спросила, не били и не обкрадывали ли его проститутки.

Первая книга Моррисона, сборник новелл под названием «Жестокие уличные истории», вызвала сенсацию. Я по праву должна обратиться к рассказу, который сделал Моррисона флагманом литературного реализма. «Лизрант» описывает события, которые превращают фабричную девушку в проститутку, торгующую собой на Коммершиал Роуд. После убийств, совершённых Джеком Потрошителем, легко понять, почему эта трагическая история вызвала такой интерес. Однако, что касается «Жестоких уличных историй», я предпочитаю рассказ «Сообщество Красной коровы». Эта сатира, ниспровергающая анархизм, описывает, как Уайт-чепельские преступления нагоняют страху на мнимого нарушителя общественного спокойствия.

Адам презрительно усмехнулся, сказав, что хватит с него второсортных писак. Он хотел поговорить о человеке, которого считал величайшим романистом. Он хотел говорить о Диккенсе. Я Диккенса читала. Я читала его до тошноты, и ему не стоило больших усилий вызвать у меня рвоту. Диккенс даёт полное описание тех, кого злобно называет падшими женщинами, в «Дэвиде Копперфилде». Читая эту книгу, трудно с первой страницы не замечать её недостатки и почти невозможно, заканчивая чтение, не проникнуться огромнейшей неприязнью к автору. В конце концов, «Дэвид Копперфилд» — одна из самых автобиографичных диккенсовых работ.

История — хотя вряд ли историей можно назвать этот затянутый роман, в котором персонаж вроде мистера Макобера может из тунеядца превратиться в судью одним лишь росчерком пера Диккенса — так вот, эта история повествует о том, как жизненные трудности никак не отражаются на герое, наградившем роман своим именем. Это рассказ от первого лица, и Диккенс (поскольку Копперфилд — это Диккенс) считает, что если он представит себя невинным оптимистом, то читатель найдёт его очаровательным и милым. Всё это только вызывает раздражение, а нравоучительный тон показался бы комичным, если бы у Диккенса было чувство юмора.

В «Дэвиде Копперфилде» Диккенс наиболее явно выражает свое отношение к проституции, чем в любом из других своих романов. Но Диккенс — рот которого набит золой — неспособен чётко сформулировать, кем же стала маленькая Эмили. Чарльз Копперфилд (или Дэвид Диккенс — называйте, как хотите, этого сладкоречивого рассказчика) прибегает к грубой косвенной речи рыбака, чтобы сообщить читателю о судьбе, которая подстерегает рабочих девушек, соблазнённых «старшими подругами». Диккенс, конечно же, предлагает семью в качестве спасения от такого «падения», но между строк тут читается: слуги должны знать своё место.

Крошка Эмили приезжает в Лондон. Она раньше здесь никогда не была. Одна. Без единого пенни. Такая хорошенькая. Почти в тот момент, как она оказалась в городе, вся такая несчастная, она нашла, как ей казалось, друга. Приличная женщина заговорила с ней о шитье, которым она занималась с детства, сказала, что найдёт ей много такой работы, даст ей ночлег и выспросила всё о её семье. И когда дитя моё оказалось над пропастью, верная своему слову, Марта спасла её.

Горький опыт Марты подсказывал ей, куда смотреть и что делать. Бледная, она торопливо вошла к Эмили, когда та спала. Она сказала ей восстать из того, что хуже смерти. Обитатели этого дома хотели её остановить, но с таким же успехом они могли пытаться остановить морские волны. Марта сказала им, что она призрак, явившийся для того, чтобы вызволить Эмили из её открытой могилы. Она как будто не слышала, что они ей говорили. Она провела средь них моё дитя и вызволила её живую и невредимую из этой преисподней!

Этот отрывок, эта фантастическая речь, такая пламенная и одновременно бессодержательная — это недооцененная кульминация диккенсовой попытки принять мировоззрение побеждённого класса во имя празднующей триумф буржуазии. Диккенс не понял того, что, перенимая элементы аристократической культуры, буржуазия одновременно их изменяла. Деньги заменяют честь, и стыд становится понятием относительным. Острые моменты в работах Диккенса, а таких моментов не так уж и много, исходят из его желания переписать сценарий легко выигранных сражений, в которых буржуазия уже оказалась триумфатором, хитро прибегнув к холодной логике денежных отношений.

Дом, в котором крошка Эмили, в конце концов, находит убежище, когда-то был неплох, но его старинную деревянную отделку давно отодрали. Для Диккенса это всё равно, что брак обнищавшей старой дворянки с плебеем-попрошайкой, где каждый из участников нелепого союза сторонится друг друга. Так было и будет у Диккенса. Всё, что он мог, это попытаться сохранить то общество, которое было прогнившим до основания. Как реформатор он был реакционером: модели, с которыми он работал, вышли из прошлого, из эпохи Средневековья.

Я налила ещё бурбона и напомнила Адаму, что больше всего меня интересовало соотношение количества и качества, и то, как это отражено в искусстве преступления. Не все мои рассказы были вымыслом. На самом деле, большинство из них были взяты из жизни, хотя многие были тщательно подобраны из чужого опыта. В конце концов, уличные девушки тоже говорят о работе. Одна моя подружка была родом из шотландского города Абердина. До приезда в Лондон Сара успела поработать на всех закоулках местного района красных фонарей: от абердинского порта до живописной рыбацкой деревушки Футди.

Ближе к порту расположены отели, посещаемые моряками и ночными бабочками. Однажды, после того, как Сара провернула дельце в одном из таких заведений, кто-то схватил её прямо в коридоре. Нападавший замаскировался, надев на голову бумажный пакет с прорезями для глаз и рта. Он изнемогал от желания трахнуть проститутку бесплатно. Затащив Сару в комнату, он попытался её изнасиловать, но она отбилась и побежала к бару, а там кто-то вызвал полицию.

Сара знала, что напали на неё на пятом этаже, но не имела представления о том, в какой комнате жил напавший на неё человек. Разгадка была найдена рядом с отелем. Неудавшийся насильник выбросил бумажный пакет, который использовал для конспирации, из окна собственной комнаты, и поскольку ночь была безветренной, гротескная маска лежала прямо под его логовом. Копы сработали на редкость аккуратно, поскольку давно уже пытались положить конец участившимся нападениям на местных проституток. Похититель Сары отправился на нары, а она получила компенсацию за причинённые ей телесные повреждения.

Потом я рассказала, как сама обманула богатого брокера, который свои пятничные вечера проводил в компании шлюх с Ист-Энда. Этот человек уже пресытился разными удовольствиями. Избиение девчонок его больше не возбуждало. Он хотел чего-то более экстремального. Ему не терпелось изнасиловать суку, любую суку, но он боялся позора быть пойманным. Я не была лично знакома с этим милым джентльменом, но придумала оригинальное решение этой головоломки. Секс не противоречит закону, если на занятие им было дано согласие. Женщину, которая в принципе не прочь, но согласие дать не может, можно насиловать без всякого риска.

Подруги послали ко всем чертям моё университетское образование. Они сказали, что я говорю загадками. Я объяснила, что умственно отсталая женщина с интеллектом пятилетнего ребёнка будет неспособна согласиться на секс. По закону такая женщина не может отвечать за свои поступки. Мои единомышленники пожаловались, что никаких лунатиков не знают. Я успокоила их, сказав, что любая неизвестная этому джентльмену женщина может притвориться отсталой. Поскольку этот парень был знаком со всеми присутствовавшими кроме меня, друзья с превеликим удовольствием выбрали на эту роль moi.

Распутник был очень рад предложенной схеме изнасилования. Настолько рад, что захотел сделать надругательство над слабоумной чем-то совершенно особенным. Короче, меня должны были отвезти в его логово в Эссексе, где он хотел трахнуть меня на своём скрипучем супружеском ложе, пока его жена была на вечернем молебне в Челмсфорде. Мы (то есть я и две проститутки в роли сводниц) решили как следует оторваться. Мерзкий тип жил в Дэнбери, так что ранним утром мы отправились в близлежащий городок Мэлдон.

Исторический город. Вот это пробудило интерес в моём собеседнике, поскольку он знал, что название этого места было искажённым англосаксонским словом Маэлдум, что означало крест на вершине горы. Адам никогда не был в этом городе, но знал, что в нём произошла известная битва при Мэлдоне, в которой граф Бритнот потерпел поражение от датчан в 991 году. Это событие описано в самой ранней из сохранившихся саксонских эпических поэм. Одного Адам не знал. Восхитительный Мэлдон в 1171 получил Королевскую хартию и в восемнадцатом веке был вторым по величине городом в Эссексе.

Адам захотел, чтобы я описала этот город. Я сделала это, перечислив магазины, которые я там увидела. Магазин велосипедов. Ресторан «Франсин». Идеальные «Телефоны». «Дэймон» (женская одежда). Мясная лавка «Анселлс». «Всё для особняка». Страховое бюро «Формост». Церковная утварь. Шафрановая чайная. Агентство недвижимости «Эбботс». «Рыба и чипсы Уиллерс». Агентство недвижимости «Тэйлорс». Строительная компания «Эллайеннс и Лестер». Агентство недвижимости «Лэндмарк». «Точная Графика». Турагентство «Уорлд Чойс Трэвел». Отель «Синий Вепрь». «Старая Цирюльня» (парикмахерская). Лекарства и косметика «Ноэль». Электроприборы «Кэнтелек». «Джонатан Вайн» (мужская одежда). «Первая Платформа» (женская одежда). «Дом Бена» (музыкальный магазин). Говорящие цветы. «Кит Рум» (спортивный магазин). «Оригинальные подарки».

Адам сказал, что моё описание Мэлдона прозаично. Я ответила, что оно могло получиться научным, если бы я успела добавить ещё несколько предприятий, таких как «Митчелл» или адвокатская контора «Колкетт и Койли». Находясь в пятидесяти милях от Лондона, Мэлдон избежал тысячи недостатков пригорода. Гости города стремились посетить устье Блэкуотера, отсюда избыток ресторанов и мелких забегаловок.

Ассортимент секонд-хендов меня нисколько не вдохновил, но «Олд Букс» оказался вполне приличным букинистическим магазином. В общем, денёк удался.

На дело я со своими единомышленниками отправилась после сытного обеда, интенсивного шоппинга и прогулки по набережной. Адаму было вовсе не интересно, что крепость времён железного века, известная как Денберийский лагерь поднимается на 111 метров над уровнем моря. Я просто сказала ему, что мы оставили машину подальше от дома того извращенца. Когда мы подошли к парадной двери, я заорала, что хочу мороженое, и сунула в рот большой палец. Эту роль было не так уж и трудно играть, и извращенец заплатил пять тысяч фунтов наличными за секс с совершенно слабоумной, как ему казалось, женщиной.

Я налила ещё бурбона и не стала говорить, что заметила, как возбудился Адам во время моего рассказа. Подозреваю, что именно это заставило его прервать мою попытку дать исчерпывающее перечисление всех коммерческих предприятий Мэлдона. Это топографическое описание, несомненно, его возбудило. Как известно, что угодно может принять эротический налёт посредством ассоциативной связи. Поэтому, в данном случае предметы потребления как бы рекламировали капитализм, что в результате привело к прямой ассоциации секса с шоппингом. И в самом деле, рыночные механизмы заставляют нас почувствовать эту связь.

Когда я напьюсь, мои мысли часто перескакивают с одной темы на другую. Поэтому я не удивилась, обнаружив, что размышляю о беспрестанно повторяющемся возвращении к образам проституции в антикапиталистических рассуждениях. В связи с этим я упомянула газетный отзыв на текст, написанный полицейским шпионом по имени Ходд, в котором Маркс отметил: «Огромное количество макияжа и пачули, под которыми проститутки пытаются спрятать наименее привлекательные аспекты своего существования, находят свой литературный аналог в воодушевлении, которым де ля Ходд приправил свой памфлет». Адам заткнул уши.

Адам продолжал закрывать уши, пока я цитировала по памяти (могу добавить, что когда я пьяна, моя память ведёт меня странными дорогами) известный отрывок из «Восемнадцатого Брюмера», в котором Маркс описывает люмпен-пролетариат. Разорившиеся развратники с сомнительными средствами к существованию и сомнительным происхождением, нищие отпрыски ищущих приключений буржуа, бродяги, солдаты в отставке, выпущенные из тюрем заключённые, бежавшие с галер рабы, мошенники, шарлатаны, карманники, жулики, картёжники, сутенёры, хозяева борделей, привратники, литераторы, настройщики, старьёвщики, шлифовщики, жестянщики, попрошайки — короче, вся та неопределённая разрозненная масса, мотающаяся туда-сюда, которую французы называют богемой.

Тот факт, что бежавшие с галер рабы являются частью богемы, веселит меня своей нелепостью, и хотя это явное указание на то, что данный отрывок нельзя воспринимать буквально, однако включение в этот список жестянщиков показывает, что Маркс был способен на низкие и абсурдные предрассудки. Кроме того, я думаю, что рядом с привратниками оказались бы и таксисты, если бы Маркс писал сегодня, поскольку многие водители казённых машин — бывшие полицейские с расистскими взглядами. Я сказала об этом Адаму, который как раз вынул пальцы из ушей, чтобы взять бокал с бурбоном, и оказался сбит с толку моей репликой.

Я добавила, что со свойственным ему апломбом Диккенс однажды написал: «Какую интересную книгу мог бы написать наёмный экипаж». Автобиография разбитого наёмного экипажа, несомненно, была бы не менее забавной, чем автобиография старого неоригинального драматурга; а сколько историй может рассказать экипаж о своих путешествиях. Сколько историй о разных людях, которых он перевозил по делу, для удовольствия или в горе. И как много грустных историй об одном и том же человеке в разные периоды времени. Деревенская девушка, вычурно одетая женщина, пьяная проститутка, расточительная развратница, воровка.

Не говоря Адаму, что я руководствовалась спонтанной ассоциацией с собирательным образом знакомых сводней и хозяек борделей, я перешла к другой теме, вспомнив текст 1848 года из книги «Классовая борьба во Франции». (Я, конечно, знаю, что Александр Герцен тоже писал о тех событиях, но я не могу воспринимать всерьёз этот фельетон «С другого берега», стоящий в одном ряду с банальной писаниной Диккенса.) Возвращаясь к Марксу и «Классовой борьбе во Франции» и с трудом пытаясь произносить слова внятно, я объяснила, что в этом тексте говорится о том, что за Луи Наполеоном стояло общество беспорядка, проституции и воровства.

Я не забыла, что в этой статье Маркс взывает к образам проституток, чтобы вынести приговор эстетству. Не настоящему Парижу, а Парижу праздному, кишащему лакеями, мошенниками, литературной богемой, кокетками. Гражданская война для них всего лишь приятное развлечение. За схватками они наблюдают в телескопы и клянутся собственной честью и честью своих шлюх, тем, что это представление поставлено гораздо лучше, чем предыдущие. Павшие на поле брани были по-настоящему мертвы; в криках раненых не было фальши; к тому же всё происходящее было пронизано дыханием истории.

Проза Маркса часто громоздкая и неуклюжая, но в ней есть и своя поэзия. Маркс воплотил в себе и лучшие, и худшие черты своей эпохи. Но Адаму было неинтересно. Он хотел, чтобы я возбудила его рассказами о том, как я работала проституткой. Тогда я рассказала ему историю, пронизанную литературной традицией, которую он не узнал, поскольку она предшествовала работам Сэмюэля Ричардсона. Она брала начало у Томаса Нэша и Роберта Грина и сквозь «Раскрытый леди обман» Фрэнсиса Керкмана попадала к Даниелю Дефо. Под её влиянием оказались даже такие благочестивые творения, как «Ночной путник, или вечерняя прогулка в поисках распутных женщин» Джона Дантона.

В Гайд-парке давали бесплатный джазово-блюзовый концерт, на который я пришла с целью втереться в общество состоятельных людей. Я вошла в пивную палатку; дело это было незначительное и ни к чему не вело, пока один хорошо одетый бизнесмен под влиянием выпитого алкоголя не начал оживлённую беседу со всеми присутствовавшими, в ходе которой он выделил меня из общей массы и удостоил особого внимания. Он сказал, что заплатит за мою выпивку, и сдержал слово, что позволило ему продолжить общение со мной.

Он очень долго со мной говорил, а потом, наконец, вытащил из этой палатки, и мы пошли через парк на Оксфорд-Стрит. Держась за руки, мы говорили на тысячу тем поверхностно и без какой-либо цели. В конце концов, бизнесмен сказал, что очарован моим обществом, и спросил, осмелюсь ли я проехаться с ним в его машине с личным шофёром. Парень убеждал меня, что он человек чести и не допустит ничего неприличного. Я немного поломалась для вида, но, заставив его упрашивать меня подольше, в конце концов, согласилась.

Сначала я не представляла, что задумал этот джентльмен, но вскоре я поняла, что, перебрав алкоголя, он жаждал продолжения банкета. Его шофёр отвёз нас в ресторан в Найтсбридже, где мой кавалер угостил меня ужином, а сам пил без остановки. Он и меня уговаривал выпить, но я отказалась, сказав, что начинаю возбуждаться, и если он был мужчиной, способным меня удовлетворить, то я хотела бы это запомнить. Как только я закончила с едой, он попросил счёт, расплатился кредитной карточкой и быстро повёл меня в свою машину.

Он ласкал меня в машине, но не пошёл дальше этого на заднем сидении, где нас мог видеть его водитель. Шофёру было приказано остановиться возле дома, где нас проводили в одну из комнат с кроватью. Здесь бизнесмен начал вести себя со мной всё более свободно, пока постепенно я не согласилась на всё. Так что, короче говоря, он делал со мной всё, что хотел. Всё это время он также много пил, и где-то около одиннадцати мы вернулись в машину.

Изрядное количество выпитого и движение машины сделали бизнесмена готовым снова проделать то же, что он только что делал, но теперь на глазах у водителя. Уверенная в своей победе, я ему отказала. Вместо этого я заставила его положить голову мне на колени, где уже через пять минут он заснул. Поскольку зеркало заднего вида было предназначено для того, чтобы видеть машины позади нас, шофёр не мог разглядеть, что происходило ниже уровня моей груди, не обернувшись. Поэтому я была уверена, что он не увидит, как я обыскиваю моего распростертого кавалера.

Я взяла золотые часы, толстый кошелёк, кожаные ботинки, золотые запонки, мобильный телефон, серебряный портсигар, кипу бумаг и какие-то ключи. Шофёр притормозил где-то на Стренде на красный свет, я выскочила и, захлопнув дверцу, мгновенно растворилась в толпе, кишащей возле станции Чаринг-Кросс. Шофёр крикнул мне что-то, но он не знал, что его хозяина обокрали и думал, что я всего лишь пьяная шлюха, а потому дал мне уйти, без криков «ограбили». Я пошла к реке, а потом по набережной вышла к станции метро «Темпл».

Я вошла в поезд, идущий по направлению к Ист-Энду, размышляя о том, что нет ничего смешнее, чем похотливый пьяница. Он одержим сразу двумя бесами и совершенно не способен действовать разумно. А мужчина без разума, всё равно, что «Форд Эскорт» без бензина. Его порок подавляет его мысль, и он становится ослеплён собственной страстью. Он берёт любую женщину, не глядя, кто она, что собой представляет, не важно, красива она или уродлива, стара или молода, и он слишком слеп, чтобы отличить пьяного от вора.

Такой человек хуже сумасшедшего. Он знает о том, что с ним происходит, не больше, чем этот бедняга, которого я обчистила, знал, что лишился часов и бумажника. Я порадовалась тому, что такие люди и не подозревают, что становятся лёгкой добычей для таких, как я. Хитрая проститутка всем удовольствиям предпочитает деньги, и когда её жертва пьяна сексуальной страстью, её руки в его карманах ищут, чем бы поживиться, а мужчина в минуту своей слабости не может ни почувствовать этого, ни дать отпор женщине лёгкого поведения.

Видя, как Адам беспокойно щупает руками карманы, я рассказала ему, что знала такую ловкую женщину, которая, пока клиент её трахал, достала из его внутреннего кармана кожаный кошелёк с двумя сотнями фунтов и заменила его пластиковым пакетом, набитым бумагой. Когда клиент кончил, он обвинил проститутку в том, что та его обчистила. Она пошутила, что ему было и так нечего терять. Клиент пощупал рукой свой карман и, почувствовав набитый бумажник, отключил блокирующую систему на своей машине.

Взбудоражив Адама, я продолжила свой рассказ. Я вышла из метро на Олдгейт Ист и пошла на Вентворт-Стрит, где можно было кого-нибудь подцепить. Рядом притормозила машина, но я в жизни не сяду в машину с четырьмя юнцами. Проституток частенько избивают или грабят. Совсем недавно семнадцатилетнюю девочку подобрали на Кингс-Кросс двое мужчин. Они её изнасиловали, ограбили и выбросили голую из машины на Квейкер-Стрит. Я для себя чётко решила иметь дело только с одним клиентом за раз.

Стоя на приличном расстоянии от машины, я предложила подросткам купить телефон, который только что украла. Я сказала, что стащила его у пьяного, так что они успеют много раз им воспользоваться, пока его владелец, пребывающий в бессознательном состоянии, не поймёт, что произошло. Мальчишки заинтересовались, один из них открыл дверь, но когда я протянула им телефон, он зазвонил. Машина быстро уехала с обочины, а открытая дверь захлопнулась только на пересечении с Осборн-Стрит. Сцена отдавала сюрреализмом, поскольку мелодия мобильного телефона была электронно-кастрированной мелодией Бетховена.

Я ответила на звонок и совсем не удивилась, услышав на том конце джентльмена, которого только что ограбила. То, что я его обчистила, только подогрело его сексуальное желание. Он хотел встретиться со мной тут же. Но я посоветовала ему на ночь охладить свой пыл. Он сказал, что я могу оставить себе украденные деньги — несколько сотен фунтов — и он заплатит мне за секс и за возврат остальных своих вещей. Я опасалась, что он готовит для меня ловушку, и сказала, чтобы он позвонил мне на следующий день.

В этот момент я решила отдать телефон в надёжные руки. Я спросила у одной проститутки, не был ли той ночью кто-нибудь задержан за приставания на улице. Оказалось, что арестовали одну вполне надёжную женщину. Она воровала только для того, чтобы добыть денег для своих детей. Я пошла к ней домой. Няня впустила меня, и я ей заплатила. Вскоре моя подруга вернулась домой. Я отдала ей мобильный и взяла с неё обещание, что она будет отвечать на все звонки.

На следующий день моей подруге позвонил тот милый джентльмен, который прошлой ночью угостил меня ужином. По телефону она сказала, что о краже ничего не знает. Я подучила её сказать, что этот мобильный ей подложили в почтовый ящик вместе с запиской, где говорилось, что она должна ждать звонка от мужчины, которому нужна проститутка. Подруга назвала свою цену — эта цифра в десять раз превышала её обычную сумму — и сказала, что если звонящий захочет приехать к ней, она объяснит, как добраться до её квартиры.

Этот извращенец выложил деньги и трахнул мою подругу. Однако он хотел не только выкупить свои вещи, но и получить шанс ещё раз меня трахнуть. Он узнал, что если всё рассказать полиции, то его вещи довольно легко найдут. Всё же встретиться во второй раз с ограбившей его девушкой было довольно сложно. Бизнесмен выкупил свой телефон у моего доверенного лица, и заплатил ей хорошенькую сумму не только, чтобы продемонстрировать свои благие намерения, но и чтобы она держала с ним связь.

На следующий день подруга привезла распутнику его часы прямо в офис. Он дал ей за них пять тысяч фунтов, гораздо больше, чем дали бы в ломбарде, хотя они и стоили больше. Бизнесмен спросил о своих кредитках, бумагах и ключах. Спустя несколько дней моя подруга принесла ему все эти вещи, за что получила три тысячи фунтов, которые мы разделили поровну. Бизнесмен пытался выяснить, знает ли моя партнёрша, кто я, но она уверяла его, что все награбленное получала по почте.

Я часто подумывала о том, чтобы навестить бизнесмена, но не жалела, что отказала ему в этом по телефону. Поскольку к моей посреднице полиция не приставала, то через месяц я решила, что было уже безопасно звонить моему поклоннику-мазохисту. Он изнывал от желания меня увидеть, и хотя моя цена была просто непомерной, я думаю, он бы заплатил и больше. Он подъехал к Вентворт-Стрит и посадил меня в машину. В первый раз после секса я ушла домой пешком, но потом позволяла ему заходить ко мне в квартиру.

Мы целый год продолжали встречаться раз в неделю. Однако он так никогда и не начал меня содержать, чего мне очень хотелось. В конце концов, его затянуло в какой-то христианский культ, и он стал приходить реже. Иногда он возмущался моим порочным образом жизни и исчезал на целый месяц. Потом похоть брала над ним верх, и он приходил снова. Это продолжалось до тех пор, пока он не обручился с женщиной, разделявшей его веру. Больше я его не видела.

Сколду понравилась эта история, но мы зашли в тупик. Отсюда Адам мог идти только назад. Дальше идти было некуда. У меня не было желания говорить о Ричардсоне, поскольку, что мне сказать о Миссис Синклер и ей подобных, кроме того, что они мало меня интересуют? От Ричардсона мы могли бы добраться до Джойса, если бы Сколд захотел признаться, что моё описание Мэлдона показалось ему чересчур подробным и напомнило описание ящиков стола Блума в «Улиссе». А я ведь в своём коротком рассказе даже не дошла до Мэлдонской солевой компании!

Было бы неверно с иронией относиться к неспособности Адама постичь историческое значение выбранного им вида искусства. Ричардсон просто поставил перед представителями среднего класса зеркало, в котором они почти узнали себя. Читатели «Памелы» или «Клариссы» были похожи на детей, которые, вглядываясь в отражение, ещё не совсем узнают в нём собственные черты. Это был нарциссизм, поскольку настоящее самолюбие требует от человека такого самопонимания, которым буржуазия не обладает. Если роман требует тонкого чувства времени, то самое время посмотреть на роман со стороны.

Именно это Адаму — типичному представителю словоохотливого класса — было недоступно. Он хотел уцепиться за ускользающий момент и воспроизвести его в художественном произведении. Его интерес к национальному вопросу заставлял его рассматривать явления проституции — не как один из примеров в парадигме классовой эксплуатации — а как способ подтвердить ту фундаментальную женственность чувствительного художника, с образом которого он идентифицировал себя самого. Сколд пытался отмечать время, не обращая внимания на эффекты пуританского круговорота. Сколд не любил признавать, что историческая аргументация неизбежно влечёт за собой конфронтацию с силой.

Слепо доверяя стереотипам культуры, Сколд был неспособен понять, что его литературные идолы — Филдинг и Диккенс, ставившие фабулу выше описания характера героев — заводили в тупик даже с точки зрения буржуазной эстетики. Джейн Остин снабдила более полезным чтивом людей серьёзных, привыкших пофилософствовать, наблюдая вылетающий из чайника пар и разбираясь в тонкостях брачных контрактов. Пар из чайника действительно представлял собой яркий пример взаимодействия количества и качества, но, как и Фрэнк Ливис, Адам ничего не смыслил в эффекте конденсации.

Покуда я предавалась мысленному созерцанию того, как количественно увеличивая температуру воды, можно, в конце концов, получить её качественное изменение, у Сколда задымилось. Он сунул мне в руки свой член, и как только я отсчитала необходимую сумму, он наказал мне ласкать этот переполненный желанием аспект его натуры. Мои пальцы прикоснулись к члену и сомкнулись на нём. От моей нескромной хватки он затвердел. Адам обнажил живот и жалобно застонал. Его прибор запульсировал и удлинился в моих руках чудесным образом. Думая, что меня возбуждает французский, он называл меня mademoiselle и ma petite belle [3 - Моя маленькая красавица (фр.)]. Его акцент был шокирующе плох.

Я смотрела на его конец, чтобы определить необходимую силу трения. Сморщенный мешочек под членом болтался из стороны в сторону, пока я дрочила. Я схватила расслабленную кожу, которая больше не могла прикрывать его лакомый кусочек. Я сжимала и разжимала руку. Je vais jouir! Мои движения стали сильнее. Я двигала правой рукой вверх-вниз, как будто доила корову. Внезапно поток горячей спермы залил мою руку, почти достав до шеи. Я продолжала дёргающие движения, пока вспененный придаток не выскользнул из моих липких рук.

Я подлила себе бурбона, и Сколд забормотал что-то про «Эстер Уотерс» Джорджа Мура. Эта книга когда-то пользовалась скандальной популярностью, поскольку содержала отрывки, описывающие рождение ребёнка, но во мне эта книга интереса бы не пробудила, если бы не двадцать первая глава, в которой героиня, именем которой назван роман, отвергает идею стать проституткой. Несмотря на то, что в ранних работах Мура чувствовалось скандальное влияние французского реализма, роман «Эстер Уотерс» был даже более скромным, чем «Нана» Золя. Джеймс Джойс рассудительно забраковал Эстер Уотерс, назвав книгу лучшим современным романом о жизни в Англии. Классический пример того, как слабая похвала может оказаться проклятием.

Адам не хотел лишиться иллюзии того, что проститутки выбирают свою профессию скорее из собственной наклонности, нежели из экономической необходимости. Мне казалась абсурдной его уверенность в том, что один тип рабского добывания зарплаты был более предпочтителен, чем другой, или вообще, был предметом выбора. Вся поглощённая им литература, предупреждавшая, что общение с проститутками навредит его здоровью, как раз и распалила желания этого рассуждающего об этике лицемера. Женщина вроде меня, чей колчан был открыт для любой стрелы, которая любила всех толстосумов и презирала всех нищих, такая женщина становилась опасной, когда её трахали, при этом объясняя ей, что она порочный элемент.

Я не была ни за проституцию, ни против неё. Моим художественным ориентиром в бесстыдном проектировании этих древних образов проститутки на породившее их общество, был Борани, легендарный антихудожник восемнадцатого века, которому платили за то, чтобы он заштукатурил средневековые фрески в соборах Сен-Дени, Тура, Анжера и Шартра. Малевич мог бы перевернуться в гробу; замазывание белой краской художественных триумфов прошедшего века делало смешным и белое на белом, и чёрное на чёрном. Я ни на йоту не дорожила традиционной историей авангарда. Обрывание традиций неизбежно означало непримиримость к прошлому.

Адам был истощён. Чтобы его оживить, я заявила, что закон о вымогательстве был публичной профессией бесстыдного обмана, связанного с кровосмешением. Это преступное искусство состояло в том, что проститутка отдавалась мужчине, причём всё было обставлено так, что через некоторое время появлялась третья сторона, обнаруживавшая их в одной постели, и просила денег, в противном случае, угрожая неприятной сценой с мужем неверной женщины. Более поздние юристы, такие как Чикаго Мэй, Дач Гас и Кид Макманус называли закон о вымогательстве травлей, но я предпочитаю термин шестнадцатого века.

Множество мужчин, подогрев свою похоть лёгким пивом, останавливают свой взгляд на разрисованных лицах Коммерческой улицы. Чикаго Мэй использовал термин «марки», но в Лондоне времён Елизаветы жертв закона о вымогательстве называли «простаки». Кроме опасности быть побитым, мужчине нечего бояться от притворного мужа проститутки-обманщицы, так что обычно он готов расстаться лишь с несколькими сотнями фунтов. Лучшие простаки — это политики, знаменитости и священники, особенно, если они женаты или обязаны читать проповеди о морали. У таких мужчин я вымогала фантастические суммы.

К этому времени бутылка бурбона опустела, и я была сильно пьяна. Я потребовала, чтобы Адам рассказал о своём исследовании проституции, но даже после того, как он преодолел свою молчаливость, результаты меня не впечатлили. Сколд рассказал мне о дочери английского викария, которую он встретил в одном из борделей Токио, когда раскрывал для себя тему сексуального туризма. Софи выросла в пригороде Линкольншира, и, когда ей исполнилось восемнадцать, за ней ухаживали два кавалера. Один из них был устранён после того, как предупредил девушку о неискренности своего соперника.

Бросив Джона Смита за ханжество и подлость, Софи очень быстро позволила себя соблазнить Дэвиду Джонсу, чьё легендарное уродство пробудило в сердце Софи жалость. Попытка Дэвида похитить девушку потерпела неудачу, хотя вполне могла бы и осуществиться, если бы Смит не подкупил двух леди — как их называл Джонс — которые на самом деле были падшими женщинами из Скегнесса, напрочь лишёнными хороших манер и чувства жалости. Им полагалось хитростью увезти Софи в Лондон. Своим финальным триумфом Джонс был обязан тому, что Софи питала надежду вернуть этого несчастного заблудшего человека на путь Христианской Праведности.

Софи знала, что церемония её бракосочетания, тайно выполненная лишённым духовного сана педофилом, ни к чему не обязывала, и что она могла положиться только на честь Дэвида. Однако вскоре она узнала, что Джонса тот же священник уже женил на восьми других девушках, причём шестеро из них ещё не достигли брачного возраста. Всех их, как и Софи, он обманул, и потом заставил заниматься проституцией. На следующий день после свадьбы Софи отправили в бордель, где она встретила ещё двух несчастных девушек, которые, как и она, были обмануты и предложены другим мужчинам в угоду Дэвиду.

Софи отчаялась обратить помыслы Джонса к Иисусу, и тогда, не в силах соперничать с его истинными увлечениями, пыталась забыть свой позор в суматохе удовольствий. Так она стала непристойно танцевать и говорить, но всё равно была несчастна. Джентльмены, заходившие в бордель, часто восхищались красотой Софи, но это только усиливало её меланхолию. Так с каждым днём она становилась всё более задумчивой и более распутной, пока, в конце концов, чудовище Джонс не имел наглость предложить её одному молодому бизнесмену. Она бешено сопротивлялась, и тогда её как наложницу отправили в Японию.

Повествование Адама повергло меня в депрессию, поэтому я рассказала ему, что недавно ездила в Грейвсенд. Я шла пешком и увидела мужчину, который снял меня в Спиталфилдс за день до этого. Он грузил в багажник Ниссана клюшки для гольфа и сказал мне, что участвует в местном турнире, но если я приду сюда, когда стемнеет, и займусь с ним сексом в его гараже, он мне хорошо заплатит. Я на это согласилась и, как только клиент отъехал, постучала в дверь его дома, замышляя его ограбить, если там никого не окажется.

На мой звонок откликнулась женщина среднего возраста. Я справилась у неё о состоянии её брака, и она была рада мне заплатить, чтобы заполучить основания для развода. Я взяла у жены пять сотен фунтов и ушла. Оскорблённая супруга позвонила частному детективу, который, вооружившись инфракрасной камерой, спрятался в гараже. Любитель гольфа ждал в саду, когда я в сумерках вернулась к его семейному гнезду. Мы проделали это в Ниссане, за старания я получила двадцать пять фунтов. В суд меня не вызывали.

Адам не был впечатлён моим рассказом, поэтому, чтобы подогреть его интерес, я задала риторический вопрос. Каким образом проститутки влияют на прибыль? Не дожидаясь ответа Сколда, я торжественно провозгласила, что тем, кто снимает женщин на дорогах, нужны машины, а эти средства передвижения, в свою очередь, не могут обходиться без бензина и техобслуживания, поэтому автомобильная индустрия сильно бы пострадала, если бы не дополнительные продажи, спровоцированные проституцией. Так же и медицина нуждается в пациентах. Без заболеваний, передающихся половым путём (а шлюхи — главные распространители сифилиса), эта профессия не была бы полноценной. А индустрия красоты развалилась бы без многочисленных уродливых проституток, разукрашивающих свои лица косметикой.

Не будучи достаточно начитанным, чтобы понять, что, как и Маркс, я занималась плагиатом «Диспута» Роберта Грина, когда дело касалось бородатых анекдотов о политической экономике, Адам был впечатлён. Он возбудился, возможно, даже слишком, и начал бессвязно разглагольствовать о своём восхищении Генри Джеймсом. В его записках путешественника Нью-Йорк представлялся борделем. В книгах Джеймса была наэлектризованная атмосфера, почти неприкрытая сексуальная энергия и метафоры, которыми фонтанировали все его тексты. Джеймс был одержим старыми туфлями и тем, что можно подсмотреть в замочную скважину.

Я пыталась избежать Викторианской эпохи — но из-за её исторического резонанса, Лондон всегда подводил к ней психоисториков, или, лучше сказать, заставлял с ней бороться. Как и многие другие писатели, Сколд не мог пойти либо назад, либо вперёд. Я знала, что не смогу повести его дальше, но сделать отступление с ним было так же трудно. Я упомянула, что наряду с Нэшем и Грином Томас Деккер был автором памфлетов, проливающих свет на жизнь низших слоев Елизаветинской эпохи — особенно показательна книга «Факел и Свеча: Бытие. Часть 2. Лондонский Глашатай» (1608).

Адам возразил, что Деккер ему известен только как драматург. Отождествляя себя с буржуазией, Сколд настаивал на том, что его собственная ограниченность является единственно верным мерилом «человеческих состояний». Тщетно цитировала я различные отрывки главы девятой Факела — «Заражение окраин». Вельзевул ведёт книгу учёта всех проституток, сутенёров и куртизанок — и он знает, что этих пригородных грешников кормят только лишь собственные ноги. Каждый мальчишка, проходя мимо, скажет — здесь сидит проститутка. Поэтому, как хорошо жилось бы в городах, если бы не окраины.

Деккер мог бы вывести нас из тупика. Было очень любопытно, что такой недалёкий писатель, как Джей Джи Баллард, окажется одним из немногих романистов, так же объективно рассматривавших отношение между городом и его окраинами, как Деккер — даже, несмотря на то, что его моральные взгляды были подобием чрезмерной набожности? Поскольку Адам настаивал на том, что проза шестнадцатого и семнадцатого веков была недостойна его внимания, я перевела разговор на пьесы, написанные в стихах — «Вольной», «Непорочная дева в Чипсайде», «Как жаль, что она шлюха». Но Сколд возразил, что единственным интересовавшим его писателем той эпохи был Шекспир.

Долл Тиаршит совсем недолго был темой нашего обсуждения; Адам сказал, что скорее будет говорить о похожем на неё Фальстафе. Так что Джеймса он выбрал в качестве темы разговора, и Джеймс ею останется. Вскоре, к своему ужасу, я узнала, что Сколд был одержим и Джеймсом и его темой. Он не мог говорить ни о чём другом, и интересовала его отнюдь не проза. Скорее зацикленность на сексе в его произведениях была той отправной точкой, с которой Адам начал рассматривать Джеймса как историческую фигуру. В своём воображении Сколд превратил добряка во всемирно известного серийного убийцу.

Адам хотел преподнести эту тему, как специалист, но в его подходе не хватало тонкости и уверенности. Он использовал риторический вопрос. Что делал Джеймс 31 августа 1888 года? Потом другой. Что делал Джеймс 8 сентября 1888 года? И, наконец. Что делал Джеймс 30 сентября 1888 года? Я ответила, что всего было пять убийств, двойное свершилось 30 сентября, таким образом, нельзя не упомянуть о событиях 9 ноября. Сколд назвал меня дурой. Первые четыре убийства были совершены на улице, а последнее — в помещении; так что орудовали двое убийц.

Пока Адам разглагольствовал, я порылась в буфете и нашла бутылку «Вина Мара Риоджа» (калифорнийское вино), которую я и откупорила. Сколд тараторил о письме, которое Генри Джеймс написал брату Уильяму из Женевы 29 октября 1888 года. В своём послании Джеймс написал, что он вдруг осознал необходимость покинуть Лондон, а если быть точным, Уайтчепел. Зверства Джека Потрошителя называли убийствами в Уайтчепеле, и Сколд спрашивал, почему писателю, жившему в Челси, надо было ехать за границу, чтобы не видеть района, находившегося за десять миль от его дома.

Адам был доволен тем, что уже знал ответ на все свои вопросы. Джеймс был Джеком Потрошителем. Как можно ожидать этого от человека, настолько неисправимо буржуазного, как Сколд, его исследование никак нельзя было назвать глубоким. Вскоре стало ясно, что он полностью полагался на трёхтомник «Письма Генри Джеймса», изданный Леоном Эделем. Он не попытался найти письма, не вошедшие в сборник Эделя. Правда, он подкрепил своё знание «Писем» книгой Эделя «Генри Джеймс: его жизнь» и несколькими краткими биографиями таких авторов, как Гарри Ти Мур, Эйч Монтгомери Хайд и Линделл Гордон.

Именно потому, что Адам использовал письма Джеймса в качестве доказательства, и все его аргументы основывались на чересчур буквальной интерпретации упоминания Уайтчепела, он собирался назвать этого писателя Потрошителем, совершившим четыре из традиционно приписываемых известному злодею убийств. Если мы примем за правду написанное Джеймсом, он не мог убить Мэри Келли в её квартире на Дорсет-Стрит 9 ноября 1888 года, поскольку его не было в Англии. Сколд напирал на то, что одиннадцать проституток были убиты в Ист-Энде между третьим апреля 1888 года и тринадцатым февраля 1891 года, и не все убийства совершил Потрошитель.

Я попыталась убедить Сколда в том, что его объяснение убийств было неудовлетворительным, но он прервал меня, отвергнув мои протесты прежде, чем я их высказала. Стефен Найт в книге Джек Потрошитель: Окончательная разгадка во всех пяти уайтчепельских убийствах обвинил художника Уолтера Сикета. Читать книгу Найта было интересно, но у него не получилось доказать свою гипотезу. А вот у Сколда даже отсутствовал мотив, помимо разве что сексуального безумия. Так что хотя признание известного писателя Потрошителем и могло бы вылиться в бестселлер, читающая публика потребовала бы такой гипотезы, которая бы объясняла все пять убийств.

Будь я Сколдом, я бы заявила, что Джеймс, зная, что полиция подозревает его в совершении преступлений Потрошителя, повёл бы их по ложному следу в своих письмах и других сообщениях о собственных передвижениях. Так он обманом заставил свою сестру Элис думать, что он отправился в Швейцарию на тайное свидание с этим «синим чулком» Констанцией Фенимор Вулсон. На самом деле, я бы даже предположила, что Джеймс действительно мог встретиться с Вулсон, но тайно вернулся в Лондон к 9 ноября 1888 года, и убил Мэри Джейн Келли. Таким образом, Джеймс совершил бы все пять убийств, что вполне удовлетворяло потребностям бестселлера.

Письмо Фрэнсису Буту от 18 января 1889 года, в котором Джеймс описывает свои последние путешествия, легче всего объявить туманным и противоречивым. Любопытно то, что, рассказывая в письме о своей поездке в Монте-Карло (а там он был всего за два месяца до этого), он заявляет, что пробыл на курорте две или три недели. Это достаточно большое расхождение, чтобы вызвать подозрения. Так же, Джеймс утверждает, что вернулся на родину в Рождество, но через три предложения он сам себе противоречит, говоря, что провёл декабрь в Париже, и это после того, как он заявил, что был в Англии всю последнюю неделю декабря.

Версия Стефена Найта была особенно привлекательна, потому что она подразумевала участие известного художника, и при этом имелся мотив — сокрытие скандала, связанного с королевской семьёй. Это лучше, чем просто предположение, что убийца был сумасшедшим маньяком. Объяснение Найта соблазняло читателей, а не убеждало их. И это хорошая стратегия в том случае, когда огромное количество версий и ложных улик означало, что личность убийцы никогда не будет установлена к удовлетворению всех тех, кто вложил в это дело свою душу. Было бы легко перенять некоторые детали из труда Найта и применить их к Джеймсу. Предположение о том, что Джеймс был посвящен в тайну какого-то аристократического скандала, вполне правдоподобно. Так же возможно, что Джеймс трахал проституток и имел неосторожность что-то разболтать одной из шлюх, а та впоследствии распространила это среди коллег. Чтобы сплетни не превратились в серьёзный скандал, Джеймс мог решиться на серийные убийства. Это могло пролить свет не только на уайтчепельские преступления, но и на зрелый Джеймсовский стиль — и то, и другое было спровоцировано необходимостью скрыть ужасные события 1888 года.

Несколько минут я была так погружена в собственные мысли, что не прислушивалась к Адаму, и вдруг его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Сколд разглагольствовал о том, что описанное Де Квинси «Общество Ценителей Смерти» было художественным отображением реального литературного клуба, который был основан во время правления Георга III, и существовал по сей день. Члены общества не только обсуждали убийства, они их совершали. Джеймс Босвелл основал братство убийц проституток после того, как подцепил триппер от куртизанки по имени Луиза, как это описано в его «Лондонском Дневнике» от 1762—1763 годов.

Адам обратил моё внимание на встречи с проститутками, которые Босвелл описывал в статьях дневника от 26 ноября и 4 декабря 1762 года, а также от 12 января, 25 и 31 марта, 13 апреля, 10, 17, 19 и 31 мая, 4, 10 и 18 июня и 4 августа 1763 года. Лично меня доказательства Сколда не убедили в том, что биограф Сэмюэля Джонсона ловил кайф от убийства проституток. Адам настаивал на том, что записи об убийстве и расчленении проституток были иносказательны, равно как и откровения о дружбе с радикальным политиком Джоном Уилкисом — поскольку Босвелл знал, что за его дневником охотится британская разведка.

Похоже, Сколд имел доступ к какой-то секретной информации, поскольку он вдруг прокудахтал, что за убийства Йоркширского Потрошителя осудили невиновного человека, а настоящий убийца был известным литератором. Я начала опасаться, что Адам возглавлял литературный клуб, созданный для совершения дерзких сексуальных преступлений. Тот факт, что Сколд признавал истинной формой искусства только сексуальные преступления, совершённые на улице, не очень меня успокаивал. Голова моя склонилась на грудь, я погрузилась в пьяную дремоту, но что-то заставило меня вскочить. Тихий жалобный собачий вой где-то неподалёку от моей квартиры.

Вой становился всё громче, и я выглянула в окно. Там летели облака пыли, которые под издаваемые собаками звуки принимали новые очертания и танцевали в лунном свете. Я почувствовала, как яростно пытаюсь проснуться и ответить на зов моих инстинктов. Больше того, эта попытка шла из самой глубины души, и мои полузабытые чувства прилагали все усилия, чтобы ответить на зов. Я поддавалась самогипнозу! Всё быстрее танцевали облака пыли. Лучи лунного света изгибались, уходя мимо меня в сумрак. Всё больше и больше их собиралось, пока, наконец, они не стали принимать смутные очертания призраков.

И тогда я встала, полностью проснувшись и полностью контролируя свои подвергнутые самогипнозу чувства. Я задушила крик у себя в горле. Я была не одна и должна была проявить сдержанность. Комната была такой же. Она ничуть не изменилась с тех пор, как я в неё зашла. На полу, в бриллиантовом свете луны, я видела собственные следы, оставленные на толстом слое пыли. Глубоко посаженные горящие глаза Сколда как будто запали в раздутую кожу, настолько обрюзгшими были веки и мешки под глазами. Казалось, что это мерзкое создание упилось кровью невинных женщин.

Он лежал разомлевший от обжорства. В стельку пьяный. Я содрогнулась, когда наклонилась, чтобы прикоснуться к нему, и всеми фибрами души ощутила отвращение, но мне надо было его обыскать, другого выхода не было. Этой ночью моё собственное тело могло стать обедом, как тела бедных жертв Джеймса Босвелла и Джека Потрошителя. Я прощупала всю тушу Адама, но так и не нашла бумажник. Потом я остановилась и посмотрела на Сколда. На раздувшемся лице застыла насмешка, и это меня взбесило.

Меня поразила мысль, что Адам — это маньяк, считающий Лондон декорацией, на фоне которой он может удовлетворять свою похоть, при этом вовлекая всё ширящийся круг литературных мясников в дело уничтожения беззащитных проституток. Одна эта мысль привела меня в бешенство. Я столкнула пьяного Сколда со стула и нашла кошелёк в его заднем кармане. Когда я его вытащила, глаза Сколда открылись. Я бросила последний взгляд на его злобно ухмыляющееся раздутое лицо. Да ему прямая дорога в адское пекло. Мой мозг был воспалён, и я с криком бросилась из комнаты.

Я проскочила лишь один этаж, когда меня схватили. Нет, это был не Сколд, он не смог за мной побежать, это была Эми Смит, шлюха, которая жила этажом ниже. У неё был клиент, который заказал секс втроём, так что она затащила меня в свою квартиру, чтобы я помогла осуществить его фантазии. Эми втолкнула меня в комнату, где в кровати лежал клиент, которым оказался поп-певец Джим Моррисон. Эми посадила меня, сняла туфли, чулки и всю остальную одежду, а потом повела к Моррисону.

После испуга, пережитого мною со Сколдом, я была не в силах сопротивляться Эми, когда она бесстыдно бросила меня на свою двуспальную кровать. Хотя мой эстетический вкус требует от меня изощрённости в постели, в тот момент я была неспособна ублажить клиента. Я бы встала с матраса, если бы Моррисон не прижал меня к нему и не угрожал, что приведёт всех своих музыкантов, чтобы устроить мне групповое изнасилование, если я буду ему сопротивляться. Он держал меня крепко, а потому я лежала неподвижно и он мог делать со мной всё, что хотел. Джиму не понравилась моя внезапная пассивность, и его член упал.

Эми легла с нами в постель и попыталась возбудить Моррисона. Последовало сценическое волнение, а член так и не встал. Сразу после этого он попытался уйти, не заплатив, и Эми пришлось воспользоваться пружинным ножом, чтобы отобрать у него кошелёк. Когда я упомянула, что у меня в квартире был клиент, она зашипела на меня, почему я не сказала об этом сразу. Эми заявила, что одурачит его, и ускакала прежде, чем я могла её остановить. Que sera sera [4 - Что будет (фр.)]. Я оделась и побежала на улицу, где оживлённая ночным воздухом, я отправилась на поиски приключений.

Выйдя с Оулд-Никол-Стрит, я пересекла Шордич-Хай-Стрит и побрела вниз по Нью Инн Ярд, а потом вверх по Грейт-Истен-Стрит. На перекрёстке, где справа от меня простиралась Шарлотт Роуд, а слева Ленард-стрит, стояли нелегально припаркованные такси, зазывающие клиентов и суетящиеся, как мухи на говне. Нет, мне не нужно было такси, я жила неподалёку. Это был новый Шордич. Теперь в «Рестораны» на Грейт-Истен и в Канталупу ходили молодые бизнесмены. Артистическая и клубная тусовка предпочитали «Бриклейерз Армз», чуточку дальше по Шарлот Роуд.

Знатоки моды шли в бар «Дракона» или «Домашний бар», оба на Ленард-Стрит. Мне всегда казалось, что «Домашний» было глупым названием для питейного заведения; в конце концов, в бары ходят как раз для того, чтобы быть подальше от дома. На улице было полно народа, но эта толпа сильно отличалась от той, что собиралась возле «Театра Фортуны Эдварда Аллейна», который стоял здесь неподалёку в Елизаветинские времена. Мне надо было только пройти к Барбакану, и я не только уйду от толпы, я подойду к настоящей Граб-Стрит. В те времена, когда Хокстон называли «городом свиней», этот район пользовался дурной репутацией.

Я шла по Шарлотт Роуд, проталкиваясь через толпу, с которой не могли справиться даже таксисты, отчаянно пытавшиеся ограбить любого глупца, который согласился бы с ними поехать. Я не пошла в «333». Этот клуб считался модным, но мне больше нравился «Лондонский Подмастерье» — гей-бар, который раньше был на его месте. В «333» любили ходить подростки, а потому в моих глазах это популярное ночное заведение выглядело скорее как молодёжный клуб. Позади него на Хокстонской площади на ночь закрылся кинотеатр «Люкс», и у меня было мало желания идти в бар «Хокстон» или в «Лондонские Электрисити Шоу Румс». Я пошла в «Чарли Райте».

Я дошла до Питфилд-Стрит. Поскольку я была одна, мне не составило труда попасть в «Международный бар Чарли Райте». Я очаровала вышибал. Внутри напудренные пустышки строили гетеросексуальные глазки бледным юнцам. Выпив кружку пива, я поняла, что с меня хватит. Я прошла Оулд-Стрит, потом срезала путь по Грейт-Истен-Стрит и вышла на Бетнал Грин Роуд. Я встала на углу Клаб Роу в ожидании клиента. Я не хотела идти домой одна. Я хотела парня, который бы мне заплатил. Я хотела провернуть дельце. Хочешь, дорогой?

Парень лет двадцати застенчиво на меня посмотрел. Ну, давай. Я поманила его пальцем. Подбодрила его словами. Ну, давай. Он был смущён. Робок. Он запинался. Он хотел чего-то необычного. Я уверила его, что делаю всё. Оральный. Анальный. Секс втроём. Меня было трудно шокировать. Он спросил цену обычного секса. Я ответила ему. Он хотел, чтобы я почитала для него вслух за те же деньги. Он обещал, что это не займёт больше пяти минут. Я согласилась. Устроилась под фонарём. Он порылся в кармане и вынул листок бумаги.

Я медленно читала текст. Рассказ от первого лица о проститутке и её клиенте, которые спускаются к каналу возле Кинг-Кросс. Покуда клиент наслаждается минетом, он замечает в воде то, что сначала принимает за тело. Бросив оральный секс, они вытаскивают из воды то, что на самом деле оказалось пластмассовой куклой в коротком платье и длинном светлом парике. Между ног у неё была просверлена дырка. Она была наполнена мясным фаршем. За этим следует дискуссия, и они заключают, что какой-то извращенец трахал этот манекен.

Прочитав этот отрывок, я отдала его клиенту. Он спросил, не шокирована ли я. Когда я ответила, что нет, он выразил удивление по поводу того, что мне не интересно, чем всё закончилось. Я назвала его имя и призналась, что этот рассказ мне знаком. Клиент прогнал проститутку и занялся сексом с куклой. Имя Альфреда Кейна, возможно, и не было очень известно, но в артистических кругах его уважали. Эта незавершённая работа, которая состояла в том, чтобы записывать на плёнку, как проститутки читают непристойные рассказы, уже анонсировалась в «Цифровых новостях» культуры.

Кейн был впечатлён и удостоил меня высокой похвалы, как шлюху, держащую руку на пульсе современной культуры. Я решила сыграть на его фантазиях. Такая стратегия позволяла мне убедить Альфи в том, что пока он не купит у меня секс, его аудиопроект останется всего лишь художественной мастурбацией. Мы купили булочки с начинкой на Брик Лейн и пошли в квартиру Кейна на Чешир-Стрит. Первым, что я заметила у него дома, была полка, уставленная книгами о Потрошителе. Я решила сначала сделать дело, а потом выспросить клиента о его настоящей преступной одержимости.

Чтобы возбудить Кейна, который не отличался привлекательностью, я сказала ему, что до модернизма существовало правило, согласно которому в искусстве должны были соблюдаться правильные пропорции, и произведение должно было быть приятным и восприниматься, как единое целое. А вот в похоти всё было наоборот. Чувственность питается порочностью, несовместимостью и извращённостью. Высокие мужчины особенно любили совокупляться с женщинами-карликами. Старческую похоть дряхлого распутника подогревали несовершеннолетние девочки. Пожилые матроны завлекали в свои объятья шестнадцатилетних мальчиков. Теперь всё это изменилось. Великое искусство уродливо, а возраст упразднён прогрессом в сфере товаров и услуг, который всех сделал инфантильными.

Распалённый этими словами, Альфи скинул штаны и попросил, чтобы я дотронулась до его члена. Я сжала ладонь на его пенисе, и он напрягся сильным мускульным содроганием. Вскоре он уже сам гордо стоял под лёгким углом к волосатому животу. Я сильнее обхватила древко пальцами и почувствовала, как оно запульсировало в моей стальной хватке. Не отпуская рук, я села в кресло и притянула к себе Кейна. Я провела языком по всей длине его члена, а затем обхватила его губами. Двигая головой взад-вперёд, я быстро заставила его кончить.

Альфи сделал эспрессо. Пока он был занят, я спросила его об одержимости Потрошителем. Он объяснил, что снимал фильм, основанный на уайтчепельских убийствах. Когда он рассказал, что Потрошителя сыграет актёр, похожий на Карла Маркса, я захихикала. Альфи уверял, что эта шалость выведет его из артистического гетто. Журналисты правого толка были обязаны купиться на мистификацию о том, что Маркс был маньяком-убийцей, а либеральная пресса посмеётся над их верой в то, что человек, умерший до убийств Потрошителя, может стать серьёзным подозреваемым. Кейн ожидал удачной рекламы.

Я спросила у Кейна, как он думает, может быть, Генри Джеймс был Джеком Потрошителем. Кейн рассмеялся. Тем не менее, у меня волосы встали дыбом, когда он сказал, что Джеймса перестали подозревать ещё в 1888 году. Кейн рассказал следующее: Томас Ид на допросе по поводу убийства Мэри Энн Николе заявил, что видел подозрительного человека. Ид вернулся через несколько дней, объявив, что подозрительный человек оказался Генри Джеймсом, безобидным дурачком. Изрядно посмеявшись над этим, мы осознали, что говорим о разных людях с одинаковыми именами.

Однако я сразу поняла, что могу использовать это совпадение. Романист Генри Джеймс мог прикинуться сумасшедшим с деревянной ногой и снять комнату в Ист-Энде, чтобы совершать убийства Потрошителя. Используя собственное имя, он вдвойне запутывал следы, поскольку был слишком уважаем, чтобы его имя кто-нибудь связал с теми сексуальными действиями, которые он совершал с другими пижонами. Среди литераторов главным подозреваемым в убийствах Потрошителя был Джордж Гиссинг, которого лишили стипендии в колледже, после того, как он пошёл на преступление, чтобы достать денег на выпивку своей любовнице-проститутке. Его поймали.

Я рассказала Альфи про Адама Сколда, и он назвал нелепыми его слова о том, что Джеймс Босвелл основал тайное общество литераторов, которые убивали и расчленяли проституток. Кейна забавляло то, что простой водитель грузовика был обвинён в убийствах Йоркширского Потрошителя, тогда как настоящим преступником был этот литературный подёнщик Брюс Четвин. Посмертная слава Босвеллу была обеспечена, и ему не нужно было такой пиар-компании, а вот книги Четвина были скучны, и ему надо было что-то, чтобы подогреть интерес читателей. Это и вправду была голубая мечта публициста.

Альфи ничего не знал о Генри Джеймсе, а вот у его соседа по квартире, литературного критика Алекса Кларка, были почти все труды классика, а также несколько его биографий. Александр уехал на отдых, так что мы прошли в его комнату и начали исследовать его книжный рудник. Кейн просмотрел введение Филипа Хорна к «Жизни Лондона» и «Отражателю» (издательства OUP), представляющим негативную оценку журналистской эксплуатации проституции В. Т. Стадом под сенсационным заголовком «Девственная дань современного Вавилона». Это подтолкнуло нас к новым размышлениям, поскольку некоторые специалисты по Потрошителю слепо использовали Стида в качестве эксперта по пороку Викторианской эпохи.

Бесконечно удручающими считали Джеймс и его друг Эдмунд Росс журналистские розыгрыши Стида, такие, как, например, похищение лондонской девственницы и её сопровождение за границу с целью показать механизм «торговли белыми рабами». В «Отражателе» Джеймс критикует то, как пресса занижает интеллектуальные и моральные стандарты. Мы с Кейном предположили, что разочарованный недостатком внимания к его размышлениям о скандале в «Лондонской жизни» и «Отражателе», вышедших в свет в 1888 году, Джеймс совершил убийства Джека Потрошителя, чтобы доказать, что череда порочных поступков влекла за собой чрезмерное, вульгарное и двусмысленное с точки зрения морали освещение в газетах.

Это двусмысленное использование прессы отражено — в меньшей степени — как в книгах, написанных Генри Джеймсом, так и в других его делах, которые проходили с участием проституток. Наши гипотезы стали приобретать вид фактов, когда мы изучили «Полное собрание записок Генри Джеймса», изданное Леоном Эделем и Лайелом Ейч Пауэрсом (OUP 1987). Единственными датированными страницами 1888 года были 5 января и 11 марта. Линделл Гордон в книге «Частная жизнь Генри Джеймса: Две женщины и его творчество» пишет, что друзья писателя потеряли его из виду в конце 1888 года, а затем он и вовсе исчез.

Но Гордон просчиталась, предположив, что Джеймс пытался создать дымовую завесу вокруг близких отношений с Констанцией Фенимор Вулсон. С этим «синим чулком» Джеймс встречался просто для отвода глаз, чтобы отвлечь внимание от его истинных передвижений. Все убийства Потрошителя происходили по выходным, когда Джеймс мог сымитировать мнимое отсутствие в Лондоне, написав письма, где говорилось бы, что он в гостях за городом. Тем временем, Джеймс мог замышлять недоброе в хибаре, которую он снимал в Уайтчепеле, смело пользуясь собственным именем, при этом нагло выставляя себя психом с деревянной рукой.

В конце книги Гордон описывает, как безнадёжно-больной Джеймс целую неделю сжигал бумаги, которые никому не хотел показывать. Там наверняка был и потерянный дневник Джека Потрошителя, пропавшие записи Джеймса от 1888 года. Естественно, книга, приписываемая Джеймсу Мэйбрику и опубликованная в 1993 году под названием «Дневник Джека Потрошителя», была подделкой. В 1915 году Джеймс уничтожил записи, в которых он описывал действия Джека Потрошителя, вместе с подробностями того, как он отравил девять проституток в Париже и в психическом бреду напал на свою сестру-инвалида Элис Джеймс.

Вернувшись к полкам Алекса Кларка, я обнаружила весьма полезный том переписки Джеймса с его братом Уильямом, опубликованный издательством Юнивёрсити Пресс Виргинии. Там было письмо от Генри, датированное 19-м января 1889 года, которое содержало строки о его визите к Элис, которые не соответствуют тому, что он написал за день до этого Бутту. К сожалению, этот том не проливал свет на участие Генри в убийстве медиума Эдмунда Гурни, поэтому я обратила своё внимание на курс лекций Ива Косовски Седжвика «Чудовище в шкафу: Джеймс и записки паникующего гомосексуалиста».

Мне не казалось таинственным то, что Джеймс не закончил тот том своих мемуаров, где должны были описываться убийства Потрошителя. Однако потребовалась серьёзная дискуссия за кружечкой пива, чтобы прояснить, почему Джеймс обладал таким влиянием на верхние эшелоны Британских правящих кругов. Мы решили, что каждая из жертв Потрошителя была вовлечена в попытки шантажа против известных политических деятелей. Я была слишком измождённой и взволнованной, чтобы и дальше читать книги, поэтому Кейн согласился, что, в целом обрисовав нашу теорию, детали мы могли отработать позже.

К тому времени Альфи был в доску пьян, и когда он дал мне в руки свой член, я позволила ему сорвать с себя одежду. Узрев своим жадным взглядом моё влагалище, горбун — а у Кейна определённо был горб — опустился на колени и прилип своими губами к моей ложбинке. Я почувствовала, как он энергично лижет меня языком, и вежливо подавила хихиканье, когда всё происходящее навеяло мне образы тявкающих пуделей. Несмотря на то, что я притворно содрогнулась, симулируя пик сексуального наслаждения, поглощённый процессом калека продолжил своё дело с очевидным удовольствием.

Когда мне уже начало казаться, что прошла целая вечность (мне не терпелось вернуться к более приятному занятию — опорочиванию репутации Генри Джеймса, это ничтожество поставило меня на колени и, взобравшись на скамеечку для ног, засунуло свою конечность в мои влажные уста. Его скипетр был мерзко вспенен. Я могла бы схватить его ствол, но руку положить было некуда, поскольку все его два дюйма скрылись в моём верхнем отверстии. Я вдохнула, и калека скорчился от спазма. Я пощекотала его сверло своим языком, и спастические конечности Кейна беспомощно забились. Я почувствовала несколько скользких капель мужественности у себя на языке. Он кончил.

Джеймс превратил речевые оговорки в блестящую прозу. С его международной темой, Джеймс хотел показать, что он знаток сразу двух видов культуры, и одновременно это знание ставит его выше их обоих. В зависимости от потенциальной выгоды, Джеймс мог изображать из себя либо аристократа, либо сторонника капитализма, как практической религии, обожествляющей деньги. Однако этот эффект развеивается, как только начинаешь понимать, что, по мнению Джеймса, быть аристократом ему позволяли деньги. Только вот хваткий Джеймс просто не понял, что это значит — быть аристократом, не говоря уже о том, что такое быть пролетарием.

То, что Джеймс был буржуа с замашками аристократа, означает, что этому человеку не доставало понимания своего — да и любого другого — времени. Короче, не вдаваясь в рассуждения о том, что само время — это спорный, с точки зрения проблемы образования, понятий конструкт, он был реакционером. Поэтому неудивительно, что Джеймс находился под влиянием романтического культа Наполеона, и что его восхищение маленьким капралом было основано на всей этой дешёвой болтовне о Воле, которая достигла своего апофеоза в жалком сюсюканье Фридриха Ницше.

Мы с Кейном сошлись на том, что у Джеймса был психологический портрет серийного убийцы. Изображая видимость твёрдости и успеха, под этой почти правдоподобной маской он скрывал бурю неразрешённых противоречий. Представляя себя миру — в лекциях своим ученикам — он называл себя «мастером», при этом страдая от страшного недостатка уверенности в себе. Он не мог отличить хорошее от плохого. Он ненавидел массовые распродажи книг отвергнутых критиками писателей. Джеймсу необходимо было снова и снова убивать, чтобы подкрепить чувство собственного «я», которое он постоянно терял. Генри Джеймс, бесспорно, был Джеком Потрошителем.

Альфи сказал, что под такое описание Джордж Гиссинг подходил ничуть не меньше, чем Джеймс. Гиссинг женился на своей старой любовнице Нелл, проститутке-алкоголичке. После смерти Нелл, Гиссинг ещё глубже погрузился в бездну страдания, вступив в брак с Эдит, чуть более уважаемой представительницей рабочего класса. Гиссинг уехал из Англии почти в то самое время, когда Генри Джеймс сбежал из Уайтчепела. Это было больше, чем совпадение. Я решила, что Гиссинг стоял за убийствами Эммы Элизабет Смит 3 апреля 1888 года и Марты Табрам 7 августа 1888 года. Тогда считалось, что это тоже дело рук Потрошителя.

Мы сошлись во мнении, что Джеймс совершил следующие пять убийств, которые теперь принято приписывать Джеку Потрошителю. Я пришла к выводу, что нужен ещё один литератор, чтобы обвинить его в убийствах Роуз Милетт 20 декабря 1888 года, Элис Маккензи 17 июля 1889 года, неопознанной женщины, чьё тело было найдено 10 сентября 1889 года, и Франсис Коулз 13 февраля 1891 года. Предположительно, все они были проститутками. Кейн предложил кандидатуру барона Корво. Я сразу отвергла эту идею не просто потому, что Рольф был слишком загадочной фигурой, а потому, что Гиссинг тогда стал бы главным связующим звеном между ним и Джеймсом.

Все три писателя были реакционерами по политическим убеждениям, но Гиссинг и Корво более свободно предавались утопической идеологии и мнимой автобиографичности. У Джеймса было более богатое воображение, чем у этих двух писателей, к тому же его проза отличалась более высоким стилем. Вернёмся к Гиссингу. Сэмюэль Вогт Гарп после долгих исследований заключил, что причиной реакционных воззрений романиста стало изучение им классицистов. Гарп полагал, что чтение классики часто влекло за собой развитие консервативного мировоззрения. Эту логику можно продолжить; традиционные романы явно заставляют недалёкие умы представлять себя центрированными субъектами. Романы — это культурная рвота буржуазии.

На звание третьего подозреваемого Альфи номинировал Уильяма Берроуза. Бит-писатель превратил оргонный аккумулятор в машину времени. Переместился в викторианский Уайтчепел и убил потаскух. Берроуз, известный своим женоненавистничеством. Разрыв в семнадцать месяцев между предпоследним и последним убийством 13 февраля 1891 года объясняется ошибкой в подсчётах при установке времени на программируемом устройстве. Не тот день. Не льётся кровь. Не хорошо. No bueno. Безукоризненное расчленение выполнено у него на глазах. Разрезал линии времени и пространства. Умер вчера. Последует торжественное заявление. Последует презентация. Трещина в квартире. Сирокко — изучение волнения. Каботинаж. Окончательно разложившиеся элементы обычно спокойно смотрят в лицо смерти. Наглый Джек пишет из ада. Мистер Похоть.

Несмотря на оговорки, мой рассказ не прерывался. Повсюду литературные копы. Берроуз напоминал мне Гиссинга. Оба писателя фатально заключали невыносимые браки. Гиссинг с Марианной Хелен Харрисон и Эдит Андервуд. Берроуз с Йеном Соммервилем и Мисс Алан Уотсон устроил жизнь втроём на Довер-Стрит. Оба писателя по политическим взглядам были консерваторами, но не могли жить в согласии с традициями. Писали оба плохо, но озабоченность техническими новациями заставила Берроуза пойти на конфронтацию с буржуазными ценностями. Количество и качество. Форма, преобразующая содержание. Берроуз был солидарен с Ангусом Уилсоном, провозгласившим, что Айви Комптон-Бернетт указал путь вперёд на Эдинбургской конференции писателей в 1962 году.

Берроуз и Гиссинг жили жизнью животных — не в реальности, а в вымысле. Берроуз был агентом хаоса и контроля. Следуя старому сценарию, добрый полицейский злой полицейский, он превратил эти две роли в одну. Шизофренический театр. Несмотря на героические усилия, Берроуз так и не смог представить себя эгоцентричным субъектом. Гиссинг больше подходил на роль Джека Потрошителя, но было меньше причин читать его книги. Единственная заслуга Гиссинга как писателя в том, что он в таких своих романах как «Деклассированные», отвёл проституткам более значимое место, чем это было принято в викторианскую эпоху.

Кейн упомянул Джеймса Мейбрика, и я рассмеялась. Я сказала, что автору «Дневника Джека Потрошителя» похвастаться нечем. О том, что этот документ не имеет и намёка на подлинность, говорило не только отсутствие доказательств, но и, что хуже, его содержание. Провальная попытка совместить поэзию и прозу. Сплошная неудача от начала до конца. Даже не стоит читать. Даже издатели, должно быть, поняли, что это мусор, поскольку снабдили дневник предисловием на двести страниц, со всякой чепухой о Уайтчепельских убийствах. Я велела Альфи забыть Мэйбрика и Берроуза. Мы припишем преступления, последовавшие за убийством Келли, Сэмюэлю Батлеру.

Тогда Кейн предположил, что Уильям Берроуз был главным подозреваемым. Многие современные писатели предполагали, что убийства Потрошителя были масонскими ритуалами, и Кейн связал с этим тот факт, что бит-писатель жил на Дюк-Стрит, где находится пристанище Высшего совета Масонской ложи. Меня это не впечатлило, и я возразила, что Генри Джеймс жил на той же улице, что и Джей Кей Стефен во времена убийств. Я ни на минуту не поверила в то, что Потрошитель был масоном. Убийствами руководили различные литераторы, которые хотели замять скандалы, связанные с проститутками Ист-Энда.

Кейн прочитал «Разгадку тайны Джека Потрошителя» Джона Уилдинга, и попытался сыграть на том, что Генри Джеймс в ней не упоминается. Уилдинг указывал на Джей Кей Стефена и его сообщника Ми Джей Друитта. Естественно, я заявила, что в аргументации Уилдинга были слабые места. Он взял два письма и надпись на стене, приписываемые Потрошителю, и, приняв всё это за анаграммы, воссоздал послания, в которых Стефен признаёт себя и Друитта виновными в убийствах. Однако, даже если Стефен и был автором этих посланий, Уилдинг называет своего подозреваемого сумасшедшим, а значит, его свидетельство не может быть принято всерьёз.

Моя разгадка была проста: Уилдинг правильно расшифровал послания, только вот написал их ненавидевший Стефена Генри Джеймс. Джеймс знал Стефена и его родителей через дядю молодого человека, Лесли Стефена, — которые жили по соседству в Де Вере Гарденс. Джей Кей Стефен давал уроки принцу Альберту Виктору, а Джеймс, будучи ужасным снобом, завидовал таким королевским связям. Этот юнец выпускал литературно-политический журнал «Рефлектор», который Джеймс высмеял в «Отражателе», коротком романе, написанном в 1887 и изданном в 1888 году. Королевская семья была в долгу перед Джеймсом, так что это оскорбление осталось без ответа.

Другим связующим звеном между Генри Джеймсом и Стефеном была тайная дружба с вечным холостяком Артуром Кристофером Бенсоном, старшим сыном архиепископа Кентерберийского. Джей Кей Стефен подружился с Бенсоном в 1870-х годах, когда оба они учились в Итоне. Генри Джеймс был на два десятка лет старше Бенсона, так что они сошлись в середине 1880-х, до уайтчепельских убийств. В это время Бенсон преподавал в Итоне. Потом он стал независимым литератором. Бенсон вращался в тех же высших социальных и литературных кругах, что и Джеймс, а также разделял его взгляды на жизнь, как на нечто жестокое и мрачное.

Придерживаясь логики последних рассуждений о Потрошителе, я решила центральной фигурой моего повествования сделать Мэри Келли. В начале 1880-х годов Келли жила на Бассетт Роуд — неподалёку от Лэдброук Гроува — куда её поселил в качестве своей любовницы Лесли Стефен. Келли приехала в Лондон из Ирландии через Уэльс и была милым подростком. В 1882 году она родила дочь, Вирджинию, которую у неё забрали, чтобы воспитать в доме Стефена как законный плод брака её отца. Вирджиния впоследствии вышла замуж за Леонарда Вулфа и стала известной писательницей.

Келли не понравилось, что у неё забрали ребёнка, и она порвала с Лесли Стефеном. Чтобы её задобрить, ему пришлось найти ей любовника, и подходящей заменой оказался Генри Джеймс. Их отношения длились до тех пор, пока Келли не забеременела. У Джеймса не было семьи, и он обещал оставить ребёнка Келли. Однако её сына жестоко похитили и вырастили как Роджера Фрая. Он впоследствии стал лидером Блумсберийской группировки. Келли сбежала в Ист-Энд, где занялась проституцией. Среди её клиентов оказался литературный агент А. П. Уотт, от которого она забеременела.

В этот момент у Келли созрел план шантажа различных литературный любовников, принадлежавших к высшему классу и обманувших её. Келли была одной из нескольких проституток, которым надоело, что их эксплуатируют литературные парни, и решили, что раз уж эти молодцы заплатили за секс, они тем более раскошелятся за молчание об их грешках. Джордж Гиссинг убил двух первых по заказу Уилки Коллинза. Безденежному Гиссингу отплатили более выгодными контрактами на продажу книг, а впоследствии и хвалебными отзывами А. П. Уотта. Поскольку Гиссинг ранее состоял в браке с куртизанкой Нелл, ему доставило большое удовольствие умерщвление двух безродных шлюх.

Генри Джеймсу доставляло ещё большее удовольствие убийство потаскух, чем мазохисту Гиссингу женитьба на одной из них. Стоит ли говорить, что парней Джеймс любил убивать не меньше. Первыми четырьмя жертвами Джеймса стали проститутки, шантажировавшие многих известных деятелей, включая Роберта Бриджеса, Роберта Браунинга, Ричарда Бартона, Томаса Харди, Джорджа Мередита и Альфреда Теннисона. Спать со шлюхами Ист-Энда стало модным среди викторианских литераторов, так что многие их сожительницы шантажировали сразу нескольких своих ухажёров. Театрализованная манера исполнения уайтчепельских убийств была выбрана не только для того, чтобы удовлетворить извращённый вкус Потрошителя, но также, чтобы пресечь попытки вымогательства.

От Келли Джеймс избавлялся более утончённым способом, чем от своих предыдущих жертв. А. П. Уотт хотел, чтобы его неродившийся ребёнок выжил, поэтому Келли была похищена, а вместо неё расчленили другую жертву. Келли оставалась в живых, пока не родила ребёнка в 1889 году. Её третьего ребёнка подменили: Келли оставили мертворождённого младенца, а её сын вырос и стал литературным критиком Джоном Миддлтоном Мюрреем. И поскольку Джеймса сопровождала Келли, он позаботился о том, чтобы создать дымовую завесу вокруг своих передвижений в ноябре 1888 года. Его биограф Фред Каплан отмечает, что Джеймс предоставлял различным людям противоречивую информацию о своём местонахождении.

Генри Джеймс получил за свои усилия награду побольше, чем Гиссинг — да и усилия эти были более зрелищными, чем то, что мог проделать выскочка из низших слоев среднего класса. Джеймс доверил заботы о своём профессиональном продвижении в руки А. П. Уотта в начале 1888 года. Узнав об этом, Келли познакомилась с литературным агентом, сказав, что она в дружеских отношениях с романистом и быстро вступила в связь с его представителем. Джеймс почувствовал свою вину, когда Келли попыталась шантажировать Уотта. Уладив это, да и другие дела, он получил заслуженную награду. В финансовом смысле 1888 год был самым благоприятным.

Кейн пожаловался, что моя гипотеза была слишком непонятна для среднестатистического человека, и что народу больше бы понравилась теория, выдвинутая Мелвином Феарклоу в книге «Потрошитель и Королевская семья», согласно которой, главой банды, ответственной за уайтчепельские убийства был Лорд Рэндольф Черчилль. Я раскритиковала Феарклоу за доверие к пачке фальшивых дневников, бездоказательных и не имеющих каких-либо литературных достоинств. Альфи настаивал на том, что книги Феарклоу, Уилдинга и Стефена Найта навредили королевской семье. Я согласилась, но объяснила, что для меня сэр Уильям Галл и Джон Нетли были слишком скучны, чтобы их обсуждать.

Пока мы говорили, перед нашими изумлёнными глазами материализовался Уильям Берроуз. Пульт управления его машиной времени был неисправен. Когда бит-писатель начал исчезать, Альфи схватил его за правую руку, а я уцепилась за левый рукав. Комната покачнулась и вскоре исчезла. Там, где раньше нас окружали четыре стены, теперь не было ничего, кроме затхлого воздуха. Мы оказались в Уайтчепеле тех времён, когда там были театры и концертные залы с дешёвыми входными билетами. Эти заведения служили убежищем для местных жителей, которые таким образом и развлекались по-королевски и оставались в безопасности.

Граф Эфингем, театр в Уайтчепеле, был совсем недавно отделан и украшен. Он вмешал три сотни человек, но лож в нём не было. Уайтчепельский народ не ходил в театр в лайковых перчатках и белых галстуках. Сцена была просторной, с многочисленными техническими приспособлениями; уайтчепельцам нравились пиротехнические эффекты, голубые демоны, красные демоны, исчезающий сатана, который в облаке дыма проваливался в незаметную дыру в полу. Громкие аплодисменты встречали нимф в прозрачных одеждах, которые, подобно Афродите, выходили из волн морских и садились на искусственные лучи солнца, подвешенные между сценой и театральными небесами.

Недалеко от Графа Эфингема был театр «Павильон». Приблизившись к нему, я увидела проституток, стоявших на улице в группках из четырех-пяти человек. Внутрь они осмеливались войти только со своими мужчинами. У многих проституток были продолжительные отношения с моряками. Эти отношения возобновлялись, когда мужчины сходили на берег, продолжались, пока были деньги, и прекращались, когда моряки снова уходили в плавание. В концертном зале «Истен» предпочитали галёрку, отгороженные места для моряков и их женщин, чтобы торговцы могли насладиться представлением, и при этом им не досаждали те, кто получал удовольствие от пьяных драк.

В другом концертном зале, «Британская королева», на Коммершиал Роуд, проститутки были завсегдатаями. Когда мы приблизились к нему, двух проституток арестовывали за попытку убить мужчину. У одной из них было толстое отталкивающее лицо с низким лбом, коротким носом и раздутыми ноздрями. Другая выглядела гораздо лучше. Когда мы вошли в «Британскую королеву», она оказалась переполненной женщинами лёгкого поведения, одетыми в кричащие наряды, выделывавшими шокирующие пируэты. Высокие ноты флейт и скрипок пристроились к рёву трубы, чтобы заставить присутствовавших вальсировать на немыслимой скорости.

Возможно, я пристрастна, но мне лица проституток показались приятными, и нельзя сказать того же об их клиентах. В них можно было прочесть сочетание покорности, безразличия и безрассудства. Все эти фазы проститутка проходит, занимаясь своей мало уважаемой профессией. Шлюха недостаточно опытна в своей профессии, пока она не испытает все эти ощущения, и пока они не смешаются воедино. Есть какая-то утончённость в женщине, трогающей свою промежность.

Она решительно настроена соединить дело и удовольствие в таких обстоятельствах, которые многим показались бы невыносимыми.

Лица клиентов, которые я увидела после того, как машина времени переместила нас в 1888 год, были пустыми, глупыми и пьяными. Мы вошли в бордель на Фредерик-Стрит, потом пошли на Брунсвик-Стрит. Обе улицы пользовались дурной славой из-за домов терпимости и воровских квартир. Комнаты в публичном доме были довольно просторными, их украшением были кровати с пологами на четырёх столбиках. Некоторые их них были закрыты грязными выцветшими ситцевыми занавесками. На каминных полках стояли дешёвые фаянсовые фигурки. Над ними возвышались зеркала в оправах из розового дерева или позолоченного металла. Берроуз собирался показать нам, как он разделывается со своими жертвами; на улице всё ещё было много народа.

Пока мы следовали за ним в его адской миссии, мы поняли, что он прибегал к использованию обрядов, церемоний, заклинаний и воззваний к могущественному и его личному духу зла, чью благосклонность он пытался снискать с помощью оргий, которые своим ужасом, богохульством и непристойностью должны были превзойти всё, что за ними последует. Берроуз верил, что как некромант он должен был добиться высшей степени озлобления и деградации человеческой натуры. Меньшее из преступлений, необходимое для достижения вожделенной для него силы, было ритуальное убийство, и чем более деградировавшей будет сопротивляющаяся жертва, выбранная для подношения духу, тем лучше.

Чёрная магия, которую использовал Берроуз, подразумевала обращение к силам злых духов и демонов. Субстанции, необходимые для того, чтобы преуспеть на этом поприще, включали в себя кусочки кожи самоубийцы, гвозди от виселицы, свечи, сделанные из человеческого жира, голова чёрного кота, которого сорок дней откармливали человеческой плотью, рога козла, изнасилованного мужчиной, и препарат, приготовленный из матки проститутки. Свои первые четыре жертвы Берроуз распял на кресте. Это типично сатанинский обряд. Он насиловал свои жертвы и, кончая, перерезал им горло.

Если бы те, кто расследовал убийства Джека Потрошителя, учитывали бы фактор путешествия во времени, тогда личность убийцы давно была бы известна. Многие исследователи феномена Потрошителя просто использовали уайтчепельские убийства как отправную точку для собственных галлюцинаций, а не вели объективное расследование преступлений. Берроуз хотел, чтобы я, зная правду, смогла пробиться сквозь завесу лжи, которой была покрыта его весьма успешная карьера в области чёрной магии. Выполнив эту миссию, Берроуз вернул нас обратно в комнату Альфи, в настоящее время. Стены всё ещё покачивались, шатались, но на ощупь были твёрдыми.

Когда мы с Кейном протрезвели, занявшись оральным сексом, мы надумали вломиться в дом к Адаму Сколду на Фурнье-Стрит. Я украла кошелёк Адама, так что теперь знала его адрес. Я надеялась раздобыть улики, которые бы подтвердили, что Сколд был хладнокровным убийцей, которого к расчленению проституток толкала безумная, но непоколебимая уверенность в том, что в прошлой жизни он был Джеком Потрошителем. До этого момента нашего повествования мы лежали голова к ноге, рот к паху, но мы быстро расплели наши тела, оделись и выбежали из этой стильной квартирки.

Пока мы шли по Брик Лейн, мы увидели на углу Хенбери-Стрит несколько членов феминистской художественной группировки «Охотники за Яйцами Без Границ», которые фиксировали на видеокамеру попытки мужчин снять проститутку. Потом этих горе-клиентов они обзывали и высмеивали. Мы пошли дальше, на следующем повороте свернули направо. Дома у Сколда уже кто-то порылся. Дверь была открыта. На первом этаже повсюду валялась опрокинутая мебель и порванные бумаги. На второй этаж мы не пошли. Мы устремились назад по Брик Лейн. На Хенбери-Стрит наблюдалось какое-то оживление. Мы подошли поближе и увидели мёртвого расчленённого Сколда, лежащего на одном из мест преступлений Джека Потрошителя.

Неожиданно появилась Эми и отвела меня в сторону, чтобы объяснить сразу всё и ничего. Она на самом деле шлюхой не была, это была её легенда. На самом деле она была консультантом по маркетингу, которой платили за то, чтобы она завлекала в Ист-Энд доверчивых туристов. Ей пришла в голову мысль, что если убитые проститутки смогли превратиться в источник большой прибыли, тогда убийство нескольких мужчин, покупающих секс, только повысит доходность бизнеса, связанного с маршрутом Потрошителя. Эми хотела увеличить привлекательность этих мест преступлений, добавив некоторую феминистскую составляющую. Лесбиянки-сепаратистки должны были ухватиться за эту мысль.

Я позволила Эми увести Альфи Кейна для страстного акта на Дорсет-Стрит (ещё одно место убийства Потрошителя). Мне нравился Альфи, и если ему было суждено умереть, я не хотела ощущать груза ответственности за его гибель. Время пронеслось. Мне было хорошо с Альфи. Но у меня была встреча с актёрами и съёмочной группой фильма-убийства. И я была не намерена опаздывать. Мне нужен был мужчина, вернее сказать, жертва. Алан Абель снял меня на Квейкер-Стрит. Я сказала ему, что он может получить секс бесплатно, если не возражает, что то, как он будет трахать нескольких девочек, снимут на камеру.

Алан пришёл в восторг от моего предложения и сказал, что сначала хочет трахнуть меня. Наверное, он подумал, что я гордая. Смотреть на то, как он корчится подо мной в предсмертной агонии было более заманчивым предложением. Я отвела Абеля в подвал борделя. Алан разделся и лёг на диван, разложенный специально для его удовольствия. Я натянула на его член презерватив, и он одобрительно застонал. Мы начали, и понеслось. Алан, в конце концов, стал жаловаться, что я не даю ему кончить. Камеры продолжали снимать, когда я, пьяная, объясняла сцену с деньгами.

После того, как я своё дело выполнила, меня сменила Джин Смит, изящная малышка семидесяти двух лет, лакомый кусочек для тех, кто любит женщин постарше. Я слышала, она делает сногсшибательный минет, когда достаёт изо рта свои искусственные зубы. Алан попытался встать и уйти. Я приказала ему мило улыбнуться и напомнила наш уговор. Поскольку секс был бесплатный, он должен был брать то, что ему давали. Права выбора у него не было. Охранник, по прозвищу Волк, злобно засмеялся и хрустнул костяшками пальцев. Абелю это не понравилось, но он сделал хорошую мину при плохой игре.

Когда Джин закончила с Аланом, Волк заставил её вынуть вставные зубы и сделать ему минет. Поскольку он был гангстером, ему это казалось классным. Тем временем Абелем занялась Карен Элиот, большая грудастая женщина с артистическими наклонностями. Все пальцы Карен были накрашены лаком разного цвета. Карен заставила Алана ублажать её орально, а потом она поиграла с его членом. Поскольку Карен только сорок лет, и у неё красивые осветлённые волосы, Абель старался, как мог. Карен его лизнула, а он её вылизал.

Девятнадцатилетняя Бренда Джордж была самой юной из проституток, которых предстояло трахнуть Алану. Бренду уже видели в городе повсюду в компании самых лучших мужчин — спортсменов, поп-певцов и известных преступников. Этот недобомонд обожал то, как она выставляла напоказ свои сиськи, едва заметив фотовспышки. Когда поблизости не было прессы, Бренда считала лучшей заменой взрывы открывающихся бутылок шампанского. Джордж взобралась на Абеля сверху, и его член оказался у неё внутри по самое основание. Пока она его ублажала, девочки кричали Абелю, чтобы он взял в рот кончики её длинных волос.

После этой феерии, Абель получил темноволосую конфетку Анжелу Малахову. Красотка в самом соку, Анжела почти не говорила по-английски, но я уверена, что на родном русском она написала бы поэму. Мафия организовала сложный маршрут, по которому она прибыла в Лондон, через Финляндию, Швецию и Данию. Пять лет спустя Малахова всё ещё выплачивала свой долг мафии. Анжела предпочитала анальный секс, потому что за него платили больше. Её заднее отверстие было хорошо растянуто и редко кровоточило, даже когда её партнёром был такой неумелый трахальщик, как Алан Абель.

Следующей была Сьюзен Лэм, и поскольку у неё только что обнаружили триппер, и ей предстояло лечение, она использовала презерватив. Не то, чтобы Сьюзен волновалась о здоровье Алана, она скорее заботилась о шлюхах, которые последуют за её тяжеловесным половым актом. Лэм была большой девочкой, настолько большой, что когда она сидела сверху, мужчина оказывался полностью беспомощным. Пока Сьюзен прыгала на Абеле, я слышала, как у нашей звезды перехватывало дыхание. Лэм сымитировала оргазм, с трудом пытаясь не дать Алану кончить.

О Фионе Джонс можно мало что сказать, кроме того, что она была того же возраста, что и распятый Христос. Ей было тридцать три. Фиона не была красива, у неё был плохой характер, она постоянно хмурилась. Она почти совсем не пыталась как-то себя украсить. Не использовала косметику и одевалась в дешёвые старомодные платья, купленные без примерки. Хотя особым умом Джонс и не отличалась, но она была и не настолько глупа, чтобы не понимать, что большинство трахавших её мужчин были в стельку пьяны, и их мало заботило, как она выглядит. Им просто нужна была дыра, в которую можно было спустить сперму.

Шарон Питере была сломанной куколкой. Она хромала, косила глазами, а на левой руке у неё не хватало пальца. Я слышала, что когда-то она была молодой и красивой, но два года пристрастия к крэку не оставили и следа от её детского очарования, так что её сутенёр решил, что товар настолько испорчен, что отрезанный палец большой погоды не сделает. Шарон было всего двадцать один год, но выглядела она на все сорок. Она представляла собой живое, дышащее, шаркающее предостережение против употребления наркотиков. Питере почти не осознавала собственных действий, поэтому мне пришлось ей напомнить, что нельзя давать Алану кончить.

Мэри Тэтчер была алкоголичка. Я раньше не замечала ссадин на её спине, и гадала откуда они могли появиться. Мы делали грязный фильм с убийством главного героя, так что эти детали проблемы не представляли. Было понятно, что Мэри больше не получает хорошо оплачиваемой работы. У неё были проблемы с алкоголем вот уже десять лет, и в свои двадцать семь она так опустилась, что уже не смогла бы вернуть ни красивую внешность, ни здравый ум. Я слышала, что теперь она околачивается возле пабов, поскольку уличные любители снять проститутку слишком трезвы, чтобы к ней прикоснуться.

Маргарет Уайтхаус сбежала из сумасшедшего дома. Она была подвержена приступам дикого воя. Обычно, это не представляло проблемы, когда происходило во время секса, поскольку клиенты интерпретировали это как знак собственной сексуальной мощи. Гораздо больше мужчины начинали тревожиться, когда Маргарет выдавала себя за Деву Марию. К счастью, с ней такое случалось нечасто, в основном в полнолуние. Хотя Уайтхаус и была взрослой женщиной тридцати восьми лет, психиатр уверял, что за ней надо постоянно присматривать. Она пыталась покончить жизнь самоубийством, по меньшей мере, раз двадцать шесть.

Джой Браун была торопыгой. Она трахала Алана и одновременно говорила о геноциде исконных американцев, который осуществлял испанский конквистадор Франсиско Пизарро. Не в силах противостоять армии захватчиков, король инков Атахольпа договорился о встрече с Пизарро в городе Каджамарка. Однако вместо заключения договора Пизарро убил семь тысяч исконных американцев и захватил в плен Атахольпу. Король инков заплатил за себя выкуп, наполнив большой зал золотом, серебром и драгоценными камнями. Но и тогда Атахольпу не освободили. Его насильно заставили принять христианство, а потом, сразу после обряда крещения, убили.

Рейчел Маккори верила в то, что члены британской королевской семьи были рептилиями, принявшими человеческий облик, а во время жертвоприношений снова становившиеся животными, пожиравшими заживо свои жертвы. Зная, что Рейчел пристрастилась к героину после чтения книг Уильяма Берроуза, я не воспринимала её всерьёз. Как и большинство проституток, она занималась сексом только из-за денег, и если бы она смогла избавиться от привычки, то, возможно, нашла бы другую работу. Рейчел явно не получала удовольствие, трахая Алана, но она, вообще, мало от чего получала удовольствие, помимо наркотического опьянения.

Сара Бекер занялась проституцией, чтобы прокормить двоих детей. Её волновало только получение денег от клиентов. Глядя на то, как она трахала Алана, я видела, что её подход поверхностный. Сара была девушкой уравновешенной, не одной из тех, что покупаются на разные теории заговора, поэтому я удивилась, узнав, что она верила в то, что принцессу Диану убили по приказу британской разведки, чтобы предотвратить конституционный кризис. Правда, Сара была помешана на Диане. У неё была давнишняя привычка перенимать стиль одежды и причёски, введённые в моду принцессой. Таким образом, она привлекала определённый тип клиентов.

Луиза Линкольн вообще не хотела трахать Алана. Она обозвала его свиньёй. За несколько дней до этого он заплатил ей за секс, а пока они трахались, он пердел без остановки. Луиза горячо возражала, но достаточно было Волку хрустнуть костяшками пальцев, и она осознала, что была не права. Линкольн не могла позволить себе выбирать клиентов. Её сутенёром был её парень, исключительно жестокий молодой человек, который часто её избивал. Если бы только Луиза осторожнее выбирала любовников, она бы не оказалась на панели.

Анна Бунди была мечтой любого мужчины, преданная служительница богини Венеры, настоящая нимфоманка. Бунди была чувственна и тщеславна. Если бы не гордость, она бы не брала денег за секс. Анна любила свою работу, которую считала удовольствием. Она любила лежать на спине и позволять делать с ней, что угодно, любому мужчине, готовому сунуть ей в руку свой член. Анна не заметила, что Алан был довольно сильно помят. Она любила, когда её работа оказывалась в центре внимания, и ей было неважно, от кого это внимание исходило. Я слышала, что среди её лучших друзей были полицейские.

Саманта Биссетт считала себя реинкарнацией убитого римского императора Люция Домития Аврелия. Она верила, что каждый раз, испытывая оргазм, она переживала его смерть, крича во всё горло о предательстве собственных полководцев. Алану был неинтересен рассказ Саманты о том, как простой солдат поднялся с самого нижнего чина и, в конце концов, был избран императором. Саманта явно презирала Алана, и своё выступление к развязке подвела грубовато. Когда она имитировала оргазм, то стонала скорее как беременная корова, которой делают аборт, чем как женщина на пике экстаза. Quis custodes custodient ipsos.

У Шарлотты Мейер были замечательные буфера. У неё никогда не было сутенёра, хотя когда-то она была замужем. Говорят, что весь Бетнал Грин стоял на ушах, когда эта стерва орала на мужа. Её муж, в конце концов, её покинул, правда, сам по себе или в гробу — не известно. Эта нимфа могла бы стать неплохим домашним тираном, будь она чуть более утончённой. Вместо этого наша сварливая жена вышла на Вентворт-Стрит, где она часто настолько запугивала клиентов, что они платили больше положенного за её сомнительные чары. Под Шарлоттой Алан уж точно не мог заснуть.

У Полли Джексон было два больших достоинства пара огромных сисек. Она закрыла ими лицо Алана. Её обычным трюком было позволить клиенту кончить ей на грудь. Однако, в данном случае, у неё были строгие указания — не позволять ему кончить. Поэтому Полли несколько раз лизнула член Алана, а потом запихнула его пушку целиком к себе в рот. Не то чтобы Джексон получала от этого удовольствие, ей просто нужны были деньги на выпивку. Это была операция на истощение клиента, и свиное копьё Адама заглатывали, когда он уже был готов кончить.

Полина Гейтс устала от жизни. Ей не нравилось сосать член, но это был лёгкий способ заработать денег на героин. Полина любила крэк, причём настолько, что больше ни о чём думать не могла. Её глаза были пустыми, лицо морщинистым, одежда превратилась в лохмотья, волосы спутались, руки дрожали, она горбилась и хромала. Гейтс было двадцать четыре, и по той лени, с которой она обрабатывала член Алана языком и зубами, можно было подумать, что она не спала двадцать четыре часа. Возможно, так оно и было.

Жасмин Филипс была очень похожа на Полину Гейтс и Шарон Питере. Она была сломанной куколкой, горбатой и хромой. Она преждевременно состарилась, потому что курила крэк. Она представляла собой живое, дышащее, шаркающее предостережение против употребления наркотиков. Жасмин почти не осознавала собственных действий, поэтому мне пришлось ей напомнить, что нельзя давать Алану кончить. Она не думала о работе, она не думала о наркотиках, которые можно купить на заработанные деньги; она не думала и точка. Филипс была шлюхой-зомби, одной ногой на том свете.

После сразу двух половых актов с живыми трупами, утешением для Абеля стала мечта эпикурейца Куника Традмата. Истинно прелестная дама, Куника почти не говорила по-английски, но я уверена, что в родной Эстонии ей не было равных в красноречии. Мафия организовала сложный маршрут, которым она прибыла в Лондон, через Литву, Польшу и Германию. Три года спустя Традмата всё ещё выплачивала свой долг мафии. Куника предпочитала анальный секс, потому что за него платили больше. Её заднее отверстие было хорошо растянуто и редко кровоточило, даже когда её партнёром был такой неумелый трахальщик, как Алан Абель.

Дафна Родс сбежала от жестокого отца и матери-истерички, которые остались где-то на севере Англии. Дафна сбежала, когда ей было пятнадцать. Когда ей исполнилось двадцать, до неё дошло, что все эти пять лет она скорее стояла на месте, чем бежала. У Дафны было всё, что только может пожелать клиент: рот, пара рук и дырка между ногами — но гораздо больше того, что никому не нужно, например, множество психологических проблем. Она смерила Алана усталым взглядом и продолжила процесс, возбуждая его, но не давая кончить.

Самой примечательной частью Лилит Остин были её зубы. Многие клиенты, трахая её, вслух говорили, что сами не отказались бы от таких зубов. Остин не любила подставлять свою пизду, всё, что ей нужно — это сосать мужской член. На это уходит меньше усилий, чем на обыкновенный секс, к тому же минет легко сделать на улице, поэтому многие проститутки предпочитают его миссионерским игрищам. К тому же есть понятие доверия. Мужчина, кладущий своё орудие между зубов шлюхи, демонстрирует свою веру в эту профессию.

Сара Смит тоже могла похвастаться отличными зубами, чего не скажешь обо всем остальном. Часто получается, что от героина мужчины усыхают, а женщины раздуваются. Так случилось и с Сарой. У неё были выпуклости, там, где они должны быть, но гораздо больше в совсем непотребных местах. К счастью, она умело использовала зубы и могла заставить любого клиента кончить через минуту. Правда, это её умение было совсем неуместно сейчас, когда мы снимали фильм-убийство о том, как Алана Абеля затрахивают до смерти.

Следующей была Мэри Джонс, и, поскольку у неё только что обнаружили триппер, и ей предстояло лечение, она использовала презерватив. Сьюзен была некрасива, имела скверный характер и постоянно хмурилась. Она представляла собой живое, дышащее, шаркающее предупреждение против употребления наркотиков. Питере не осознавала собственных действий, поэтому мне пришлось ей напомнить, чтобы она не позволила Алану кончить. Видно было, что Сара больше не может найти хорошо оплачиваемую работу. Но я слышала, что она делает сногсшибательный минет, когда вытаскивает вставные зубы.

Симона де Бовуар была великолепной деткой. Трахаясь, она говорила о мифе про женщину в книгах пяти авторов. Она не тараторила, и могла поддерживать беседу, пока возбуждение не брало верх. Даже самые консервативные клиенты прощали ей её французский. На самом деле, многие клиенты хотели слышать французскую речь, так что позор Симоне за то, что она не овладела искусством говорить во время сосания члена. К этому времени Абель уже начал подозревать, что совершил не самую выгодную сделку, но мне было всё равно, поскольку Волк держал ситуацию под контролем.

Алан уже начал жаловаться на то, что ему не дают кончить, и чем более пронзительными становились упрёки, тем сильнее они действовали мне на нервы. Он заявил, что его член встанет через минуту после оргазма, но ему никто не поверил. Поэтому, когда Эрика Гормли сменила Симону де Бовуар, я поднялась наверх с шокирующе умной проституткой, .синим чулком, которая продавала себя многим мужчинам, чтобы ни к одному не попасть в рабство. «Я не была рождена женщиной, меня в неё превратили в юношестве», — частенько негодовала де Бовуар о постигшем её проклятии.

Пока я готовила кофе, Симона начала разглагольствовать о сходстве брака и проституции. Брак представлялся ей длительным контрактом с одним мужчиной с целью обеспечения экономического благосостояния женщины, тогда как проституция была множеством краткосрочных сделок, выполняемых с той же целью. Я настаивала на том, что количество этих краткосрочных связей меняло их качество, но де Бовуар не могла этого признать. Её чрезвычайно упрощённое прочтение Гегеля полностью было заимствовано у Александра Кожева, тогда как я начала с такой же упрощённой версии Стейса, но затем моё понимание расширилось.

Симона просто не понимала, что наш фильм-убийство был навеян Гегелевским представлением об отношении между количеством и качеством. Её анализ был тесно связан с марксистскими и фрейдистскими теориями, популярными в 60-е и 70-е годы. Сейчас подобные воззрения исчезли почти бесследно. Возможно, Симона и отрицала теорию женской зависти к члену, но она находилась под слишком сильным влиянием Фрейда, чтобы принимать её всерьёз. Поскольку у меня не было намерения выслушивать её смесь психоанализа, антропологии, литературной критики, популярной философии и псевдомарксистского экзистенциализма, я решила уйти.

Я решила прогуляться прежде, чем вернуться на съёмочную площадку. По улице разгуливали парни, одетые в пижамы или ночные рубашки, похожие на женские. Они шли в расположенные на Редчерч-Стрит мечети. Был рамадан, поэтому бенгальцы не утруждали себя одеванием, когда вставали для дополнительной утренней молитвы. В любом случае, я думаю, что многие из них после этого шли обратно спать. Через несколько минут я пришла к своей квартире и обнаружила в ней полный переполох, причём входная дверь была снята с петель.

Пока я стояла в коридоре, из моей спальни вышла Эми. Она сказала мне, что один джентльмен заплатил баснословную сумму, чтобы заново инсценировать убийство Мэри Келли. Моё жилище было для этого лучшим местом, которое она смогла отыскать поблизости. Я запротестовала, но Эми сунула мне в руку пачку банкнот. Она уверила меня, что бабок будет ещё больше, а весь ущерб будет устранен, если я только проведу пару ночей в другом месте. Я не хотела отказываться от денег, но и уходить из квартиры без более подробных объяснений не собиралась.

Эми видела, что меня терзали сомнения, поэтому она вытащила меня на лестничную площадку. То, что она мне рассказала, было отвратительно, но с тех пор, как я вышла на панель, я поняла, что первые пару раз клиент может казаться нормальным, но очень быстро этот извращенец захочет заплатить за такие отклонения, которые его жене кажутся совсем тошнотворными. Поскольку клиенты за странности платят больше, я была рада их ублажить, но многие простые проститутки предпочитали избегать извращенцев.

Парень, которого Эми привела ко мне в квартиру, был богатым, но имел умственные отклонения. В его сознании Мэри Келли, жертва Потрошителя, и Мэри Келли, художница-феминистка, были одним лицом. Эдвард Келли как-то убедил себя не только в том, что он был сыном автора инсталляций Мэри Келли, но также, что он был воплощением мага елизаветинских времён, Джона Ди. Эдвард считал, что псевдомать его использовала, когда написала книгу о первых пяти годах жизни своего сына, поэтому он убил её, что стало апогеем в его зверствах в стиле Джека Потрошителя.

Эдвард был, по крайней мере, лет на десять старше, чтобы годиться в сыновья Мэри Келли, но он наравне с жёлтой прессой негодовал по поводу того её творения, где она выставила напоказ грязные подгузники в Институте Современного искусства в 1976 году. Однако до безумия Эдварда довело не то, что из его дерьма сделали произведение искусства, а то, что его мать так цинично использовала их отношения для продвижения своего психического бреда. Эдвард был в ярости оттого, что женщина, к которой он питал эдиповы чувства, купилась на всю эту фрейдистскую чепуху о том, что ребёнок служит матери заменой фаллоса. Эдвард не выносил теории психоанализа.

Чтобы отомстить своей не-матери, художнице Мэри Келли, за то, что та построила свою карьеру на его эксплуатации и унижении, Эдвард с маниакальным рвением снова и снова проигрывал смерть изобретательницы, инсценируя гибель последней жертвы Джека Потрошителя, Мэри Келли. Будучи богатым, Эдвард мог позволить себе сорить деньгами, снимая дома художниц-феминисток, а также нанимая нескольких проституток, чтобы те смотрели, как он крушит богемное жилище. Затем он расчленял женский манекен из папье-маше, который он создавал за несколько недель специально для этой цели.

Эдвард Келли явно страдал от какой-то детской травмы, и, поскольку деньги были универсальным средством обмена, я приняла финансовый стимул, предложенный мне за разрушение моей квартиры. Внутри всё и так уже было разбито, оставалось только произвести ритуал потрошения, поэтому я предпочла убраться. Однако прежде, чем сбежать, я предупредила Эми, что её клиент был, очевидно, умственно отсталым и компенсировал свою недоразвитость, отождествляя себя с образом Джека Потрошителя, и, поскольку отождествление было полным, вскоре он начнёт убивать.

Пока я шла по Бетнал Грин Роуд, я размышляла над тем, что Мэри Келли называла коллекции детских вещичек материнской порнографией. Несмотря на весь психологический бред, который разрыгала Мэри Келли, этим своим замечанием она попала в точку, уловив то, как патриархат и капитализм расслаивают общество посредством бесстыдных инструментов отождествления и отчуждения. Я была в глубоких размышлениях, когда ко мне пристал клиент. Он хотел минет, и положил мне в руку двадцатку. Пока я сосала, Том жаловался на то, что траханье высококлассных шлюх с Вест-Энда больше его не удовлетворяло.

Том предпочитал честных истэндовских потаскух, поскольку, ему казалось, что они искренние. Сказав это, мой известный клиент весь возбудился и кончил мне в рот. Когда я выплюнула его сперму в канаву, Том предложил мне две двадцатки за то, чтобы я пошла с ним на вечеринку. Я не торопилась вернуться к месту съёмок моего бесконечного фильма-убийства, поэтому взяла бабки и пошла со знаменитостью в какой-то дом на Уилкис-Стрит. На полу там лежали тигровые шкуры, стены украшали дорогие постмодернистские произведения искусства. Подавали только вино, никакого пива.

Том напился и стал теребить мой лифчик. Я вовсе не возражаю против того, чтобы парни выставляли мои сиськи напоказ своим друзьям, но заключённая мною сделка со знаменитостью была строго оговорена и этой эксгибиционистской услуги не включала. Я выкрикнула имя Тома и обозвала его скупердяем. Телезвезде следовало бы давать за минет побольше, чем двадцатку. Изысканная публика была в замешательстве. Они подозвали своего вышибалу и выдворили меня с вечеринки, дав в качестве прощального подарка не менее пяти четвертаков.

Уходя из этого дома, я почувствовала, что за мной кто-то идёт. Я не стала оборачиваться. Я почему-то была уверена, что моим преследователем был Том. Я услышала топот за спиной, почувствовала руку у себя на плече, а когда обернулась, была неприятно удивлена. На меня смотрел дегенерат, назвавшийся журналистом. Он интересовался, не хочу ли я продать свою историю жёлтой газете. Его издатель заплатит хорошие деньги, и всё, что он хотел за своё участие в деле — это бесплатно перепихнуться. Я сказала ему «отвали», и он сунул мне в руки свой кошелёк.

Писака был пьян, так что я вынула двадцатку и отдала ему кошелёк. Мы зашли в подъезд, и пока журналист разбирался с моим платьем, я сильно пнула его в пах. Он согнулся, а я сложила руки и врезала ему по шее. Клиент упал и больше не поднялся. Я взяла его кошелёк, часы, золотые запонки и булавку от галстука. Я нажала кнопку быстрого соединения на его мобильном. Я разбудила жену этого идиота и сказала, что он упал в пьяный обморок, трахаясь со мной на улице.

Я пошла дальше. Когда я свернула на Брик Лейн, рядом со мной притормозило такси, и шофёр спросил, не хочу ли я прокатиться. Я сказала, чтобы он раскошеливался, если захотелось секса. Этот тип сказал, что проституток он убивает и меня зарежет, если я сяду в его машину. У меня в руках всё еще был мобильник, и я набрала австралийскую службу времени и поднесла телефон к уху изумлённого таксиста. Потом я разбила телефон об стену и, смеясь, заковыляла прочь.

Брик Лейн — улица с односторонним движением, и я шла против направления движения машин. Таксист, должно быть, оставил где-то свой автомобиль, потому что он шёл за мной пешком. Я подобрала свои юбки и побежала как можно быстрее. Я пару раз заворачивала за угол, но оторваться от ублюдка так и не могла. К счастью, он был в плохой форме, так что мне удалось увеличить дистанцию между нами. Впереди показался бордель, и я закричала Толстому Рону, чтобы он открыл дверь. Через минуту я, задыхаясь, влетела в коридор.

Таксист вбежал за мной и быстро был остановлен кулаком Рона. Ублюдок упал, и вместо того, чтобы попытаться подняться, так и остался лежать, поскольку ботинок Толстого Рона разбил ему челюсть. Когда таксист потерял сознание, мы его раздели догола, и я перепачкалась кровью, пока мы связывали руки у него за спиной. Мы пошли по Брик Лейн и нашли его машину. Отобранными у таксиста ключами Рон включил зажигание, и мы поехали обратно в бордель. Мы положили в машину таксиста и, обнаружив его адрес, отправились к нему домой.

Толстый Рон дал мне ключи, и я открыла дверь в дом с террасой. Рон притащил моего несостоявшегося обидчика в большую кухню и бросил его на пол. Парень ожил, когда ему на лицо плеснули холодной воды. Рон стал объяснять, почему так важно иметь «крышу». Чтобы было нагляднее, мы вывалили на пол содержимое всех шкафов. Посуда и банки с вареньем разбились, а то, что быстро не ломалось, я добивала открывалкой. Потом мы методично прошлись по квартире, уничтожая мебель, ковры и другие предметы.

Толстый Рон пообещал таксисту заглянуть в ближайшее время за деньгами. Потом мы снова сели в такси и отвезли его в левый техносервис одного из дружков Рона. Они должны были разобрать авто на запчасти и отчинить Рону часть прибыли. Мы прошли пару кварталов до станции такси-малолитражек, а оттуда быстро вернулись в бордель. Я сделала себе кофе, но Рон почти всё выпил, пока я справляла нужду. Я хотела было поскандалить с ним из-за этого, но передумала.

Я решила пойти посмотреть, как продвигались съёмки фильма-убийства. Абель заснул, пока его трахала Трейси Лукас, поэтому, когда её место заняла Сара Эмин, я плеснула ему на лицо холодной воды, чтобы вернуть его к жизни. У Сары были мать китаянка и отец африканец с Карибского острова, поэтому, если клиент был достаточно пьян, она иногда успешно выдавала себя за Наоми Кемпбелл, требуя за свои услуги баснословную сумму. Эмин выглядела усталой, но не до такой степени, как Алан, который получал опасно большую для взрослого мужчины дозу секса.

Двадцатилетняя Анджела Лопес была почти самой молодой проституткой из тех, что трахали Алана. Пока Анджела его ублажала, девочки кричали Абелю, чтобы он взял в рот кончики её длинных волос. Красотка в самом соку, Анджела почти не говорила по-английски, но я уверена, что на родном испанском она искусная рассказчица. Лопес была большой девочкой, настолько большой, что когда она сидела сверху, мужчина оказывался полностью беспомощным. Пока Анджела прыгала на Абеле, я слышала, как у нашей звезды перехватывало дыхание. Лопес сымитировала оргазм, с трудом пытаясь не дать Алану кончить.

Об Эрике Джонс можно мало что сказать, кроме того, что она была того же возраста, что и распятый Христос. Ей было тридцать три. Она хромала, косила глазами, а на левой руке у неё не хватало пальца. Я слышала, что когда-то она была молодой и красивой, но пять лет пристрастия к крэку сделали своё дело, так что её сутенёр решил, что товар настолько испорчен, что отрезанный палец большой погоды не сделает. Шарон был всего двадцать один год, но выглядела она на все сорок. Она представляла собой живое, дышащее, шаркающее предостережение против употребления наркотиков.

Питерс почти не осознавала собственных действий, поэтому мне пришлось ей напомнить, что нельзя давать Алану кончить.

Мэри Уайт была алкоголичка. Было понятно, что Мэри больше не получает хорошо оплачиваемой работы. У неё были проблемы с алкоголем вот уже десять лет, и в свои двадцать семь она так сильно деградировала, что уже не смогла бы вернуть ни красивую внешность, ни достоинство. Как и большинство проституток, она занималась сексом только из-за денег, и если бы она смогла избавиться от пьянства, то, возможно, нашла бы другую работу. Мэри явно не получала удовольствия, трахая Алана, но она, вообще, получала удовольствие мало от чего, помимо алкоголя.

Сара Бекер стала проституткой, чтобы прокормить двоих детей. Однако она также была чувственна и тщеславна. Если бы не гордость, она бы не брала денег за секс. Анна любила свою работу, которую считала удовольствием. Она любила лежать на спине и позволять делать с ней, что угодно, любому мужчине, готовому сунуть ей в руку свой член. Анна не заметила, что Алан был довольно сильно помят. Она любила, когда её работа оказывалась в центре внимания, и ей было неважно, от кого это внимание исходило. Я слышала, что среди её лучших друзей были полицейские.

У Саманты Мейер было два больших достоинства — пара огромных сисек. Она закрыла ими лицо Алана. Её обычным трюком было позволить клиенту кончить ей на грудь. Однако, в данном случае, у неё были строгие указания — не позволить ему кончить. Поэтому Сэмми несколько раз лизнула член Алана, а потом запихнула его пушку целиком к себе в рот. Не то чтобы Мейер получала от этого удовольствие, ей просто нужны были деньги на выпивку. Это была операция на истощение клиента, и свиное копьё Адама заглатывали, когда он уже был готов кончить.

Жасмин Гейтс устала от жизни. Ей не нравилось сосать член, но это был лёгкий способ заработать денег на героин. Жасмин любила крэк, причём настолько, что больше ни о чём думать не могла. Её глаза были пустыми, лицо морщинистым, одежда превратилась в лохмотья, волосы спутались, руки дрожали, она горбилась и хромала. Гейтс было двадцать четыре, и по той лени, с которой она обрабатывала член Алана языком и зубами, можно было подумать, что она не спала двадцать четыре часа. Возможно, так оно и было.

Лилит Родс сбежала от жестокого отца и матери-истерички. Самой примечательной частью Лилит Родс были её зубы, чего нельзя было сказать обо всём остальном. Часто получается, что от героина мужчины усыхают, а женщины раздуваются. Так случилось и с Лилит. У неё были выпуклости, там, где они должны быть, но гораздо больше и в совсем непотребных местах. К счастью она умело использовала зубы и могла заставить любого клиента кончить через минуту. Правда, это её умение было совсем неуместно сейчас, когда мы снимали фильм-убийство о том, как Алана Абеля затрахивают до смерти. Сара только лизала, а не сосала член Алана.

Кейт Маус. Псевдоним придумал её сутенёр, обожавший супермоделей и мошенничество. Красотка в самом соку, Кейт почти не говорила по-английски, но я уверена, что на родном русском она могла бы сочинять поэмы. Мафия организовала сложный маршрут, которым она прибыла в Лондон, через Финляндию, Швецию и Данию. Пять лет спустя Маус всё ещё выплачивала свой долг мафии. Кейт предпочитала анальный секс, потому что за него платили больше. Её заднее отверстие было хорошо растянуто и редко кровоточило, даже когда её партнёром был такой неумелый трахальщик, как Алан Абель.

Следующей была Пандора Андерсон, и поскольку у неё только что обнаружили триппер, и ей предстояло лечение, она использовала презерватив. Не то, чтобы Пандора волновалась о здоровье Алана, она скорее заботилась о шлюхах, которые последуют за её тяжеловесным половым актом. Андерсон была большой девочкой, настолько большой, что когда она сидела сверху, мужчина оказывался полностью беспомощным. Пока Пандора прыгала на Абеле, я слышала, как у нашей звезды перехватывало дыхание. Андерсон сымитировала оргазм, с трудом пытаясь не дать Алану кончить.

В свои тридцать семь Лора Смит была похожа на обыкновенную домохозяйку. Она не была красива, но умело пользовалась косметикой и была неисправимой оптимисткой. Впервые она предложила себя за деньги случайно, пока муж был на работе, и поняла, что это был хороший способ заработать на одежду от известных дизайнеров. Хотя особым умом Смит и не отличалась, но она была и не настолько глупа, чтобы не понимать, что большинство трахавших её мужчин были в стельку пьяны, и их мало заботило, как она выглядит. Им просто нужна была дыра, в которую можно было спустить сперму.

Двадцатитрёхлетняя Шелли Джонсон рано вышла замуж. Сейчас она была не совсем обыкновенной домохозяйкой. Её брак оказался несчастливым, и пару лет назад она завела интрижку с соседом. Она согласилась уйти от мужа ради этого благополучно женатого мужчины, но потом передумала. Сосед Шелли развёлся с женой и теперь редко виделся с детьми. Джонсон осталась с мужем, но больше с ним не трахалась. Теперь ей нравилось торговать своим телом. Шелли была идеальной проституткой: она редко выпивала и не употребляла наркотики.

Элси Роджерс была миниатюрной разведённой женщиной средних лет. Больше всего она любила заниматься домашним хозяйством. У неё была пышная фигурка 38-28-38 дюймов, голубые глаза и слегка осветлённые волосы. Она была общительна и становилась особенно разговорчивой, когда речь заходила о шитье, в котором она была профи. Элси надеялась Снова выйти замуж. Для этого ей нужно было найти подходящего мужчину, ответственного и с широким кругозором. Тем не менее, она была достаточно корректна, чтобы не показывать своего неодобрения тем клиентам, которые были неверны своим жёнам. Она не рассчитывала найти мужа среди тех, кто приходил к ней за сексом.

Мелани Кляйн была дипломированным психологом, но после Оксфорда не смогла найти подходящую офисную работу. Она рассматривала проституцию как своеобразную форму терапии, отличную от той, которой она обучалась. Мелани отнюдь не считала своё университетское образование невостребованным, она использовала свои знания, общаясь с клиентами, и надеялась однажды начать практиковать психотерапию профессионально. А пока проституция окупала ей долгие и тяжкие годы учебы. Среди других интересов Кляйн были театр, кино, искусство, хоккей на льду, прогулки и походы в ресторан. А ещё она была фанаткой «Спайс Гёрлз».

Джессика Лонг бросила школу, когда ей было шестнадцать, после чего она пять лет проработала в магазине. К несчастью, её уволили, поймав на мелкой краже. Посидев какое-то время на пособии по безработице, она решила приумножить свой доход на панели. Джессика любила ходить в кино на голливудские блокбастеры, есть всё жареное, делать ставки на собачьих бегах и ходить по магазинам на Оксфорд-Стрит. А ещё Лонг была фанаткой Пэтси Палмер, игравшей роль Бьянки в телешоу «Жители Ист-Энда». Своего кумира она часто встречала по утрам на воскресном цветочном рынке на Коламбия Роуд, где они обе покупали цветы в горшочках.

Карен Браун перебралась к родителям после того, как стала жертвой повторявшихся всплесков домашнего насилия. Среднестатистический клиент казался ей менее грубым, чем её муж, но также и более холодным и поверхностным в сексе. У Карен была крепкая дружба с парнем по имени Джим, с которым она училась в школе. Джим знал, что Карен — проститутка, но поскольку он был безработным, а Браун расплачивалась за напитки, когда они вместе выпивали, ему не пристало жаловаться. Карен напивалась каждую ночь, поскольку жизнь с собственным отцом сводила её с ума.

По правде говоря, затрахивание до смерти такого парня, как Алан Абель, никак не желающего умирать, было зрелищем утомительным. Девочки всё ещё сменялись каждые пять минут, но перечисление их имён будет интересно разве что любителям откровенной порнухи. Чтобы скоротать время, некоторые девочки принялись пересказывать друг другу нелепые слезливые притчи, которыми они потчевали бесчисленное количество христиан, бродивших по улицам Ист-Энда и пытавшихся спасти падших женщин. Я положила конец этой болтовне.

Нет, мы не хотели найти путь к Богу, нам нужна была Богиня. В этом возбуждённом состоянии я поняла, что держу в руках одежду и портфель Алана Абеля. Оказалось, что в них полно липовых документов, паспортов с фотографиями Алана, но разными личными данными. Среди имен, которыми он пользовался, были Барри Р. Брэннон, Чарльз Монтегю Тейлор и Ричард Хэтч. Ещё я нашла копии разных свидетельств о рождении и стопку садомазохистских рассказов. Из последних стало понятно, что Абель считал избиение женщин зарядкой для духа.

Я пошла на кухню и взяла тяжёлую сковородку. Фильм-убийство не получался таким, как я его задумала, я начинала сомневаться, что Алан когда-нибудь умрёт от сексуального истощения. Джеки Джойнер делала Алану минет, когда я вернулась на съёмочную площадку. Применив значительную силу, я использовала сковородку, чтобы стереть самодовольное выражение с лица Абеля. Он не закричал, не пошевелился, поэтому я ударила его этим незатейливым приспособлением ещё и ещё. Джеки попыталась вмешаться, но ей приказали убраться, она портила кадр.

Я с криком выбежала из борделя. Дождь хлестал меня по щекам. Наконец, я успокоилась. Встала на Вентворт-Стрит, чтобы подцепить клиента. Взяла за руку юношу и повела его к Грин Дрэгон Ярд. Как святой Георгий со змеем во рту я достала из кармана нож и воткнула его прямо в яйца своему клиенту. Он закричал, а я полоснула его по горлу. Кровь хлынула из яремной вены. Я медленно пошла к Уайтчепел Роуд. Дождь кончился. Я хотела, чтобы ливень смыл кровь с моих рук и лица.

Ветер прекратился, и наступила мёртвая тишина, стало душно, атмосфера была наэлектризована. А это при приближении грозы сильно влияет на чувствительные натуры. Неподвижность воздуха стала совершенно гнетущей, а тишина была такой, что даже тяжёлое дыхание или скрип старых ступеней были способны внести диссонанс в великую гармонию природного молчания. Вдалеке раздался странный звук, и где-то высоко ветер начал разносить странный, чуть слышный рокот. Потом без предупреждения началась буря. Так быстро, что во всё происходящее было трудно поверить.

Я знала интуитивно, что это я заставила природу содрогнуться. Ветер ревел, как гром, и дул с такой силой, что даже сильные мужчины с большим трудом держались на ногах, изо всех сил уцепившись за фонарные столбы. Усугубляли непогоду и опасность клубы тумана, исходившие от Темзы. Эти серые влажные облака, проплывавшие, подобно призракам, были настолько мокрые, промозглые и холодные, что не стоило больших усилий воображения, чтобы представить, что это духи прошлых поколений приветствовали живущих прикосновением смерти.

Многие ночные прохожие содрогались, когда мимо них проплывали призрачные образы. Временами туман редел, а улицы далеко вокруг озарялись вспышками молний, которые теперь следовали одна за другой и сопровождались такими внезапными раскатами грома, что, казалось, всё небо содрогалось под тяжёлой поступью бури. При этом взору открывались сцены немыслимого величия и необычайного интереса. Есть такая вещь, как примитивные инстинкты, и эти инстинкты управляют человеческим сердцем. Некоторым из нас даже представлялись доказательства существования этих инстинктов.

Помимо свидетельства нашего собственного разностороннего и неизмеримо счастливого опыта, учения и писания прошлого дают достаточно доказательств для того, чтобы здравомыслящие люди не сомневались в силе этих позывов. Признаю, что поначалу я была скептиком. Если бы долгие годы я не учила себя быть восприимчивой, я могла бы и не поверить до тех пор, пока в моих ушах не прогремело бы — Я доказала! Я доказала! Если бы я с самого начала знала то, что знаю сейчас — даже если бы я только догадывалась об этом — я бы жила совсем по-другому.

Теперь я сильнее и, будучи сильной, обладаю ещё большей способностью совершать зло. Чудовище, которым я стала, — это Богиня, силой превосходящая двадцать мужчин. Я умнее смертных, поскольку я причастна к вековым знаниям, скоро я призову на помощь некромантию, которая, как следует из этимологии, является магией мёртвых, и все мертвецы, которых убила я, будут оживлены, чтобы подчиняться моим командам. Я — животное, и больше чем животное. Я — Богиня и могу без ограничений появляться в любом обличий.

Я могу управлять стихиями — бурей, туманом, громом. Я могу повелевать злобными существами — крысами, совами, летучими мышами, мотыльками, лисами и волками, я могу вырастать и становиться маленькой. Я могу на время исчезать и становиться невидимой. Я — омерзительное ночное создание, без сердца и совести, пожирающее тела и души слабых мужчин. Меня все ненавидят, я грязное пятно на лице Лондона. Вы обозвали меня чудовищем и сделали тем, кто я есть на самом деле. Теперь это падение я буду считать своим собственным.

На Брик Лейн я встретила ещё одного клиента. Он хотел, чтобы я его связала и выпорола. За полтинник я более чем желала утолить это желание. Мы пошли в его мансарду, в модернизированное здание на Коммершиал-Стрит. Я сказала своей жертве, что привяжу его к домашнему тренажёру. Ему понравилось, как я его связала, но он особо не обрадовался, когда я засунула ему в рот наполовину использованный кусок мыла и закрепила его на месте кляпом. Но, поскольку говорить он больше не мог, он не сильно жаловался.

Я объяснила, что обслужу его по полной программе. Я ожидала от своего клиента настоящего восторга. Стать жертвой ритуального секс-убийства всего за полтинник — самая выгодная сделка всех времён. Я нашла ножницы по металлу и отрезала мизинец левой руки клиента. Если бы не кляп во рту, я думаю, он бы закричал. Бедняжка. Потом я сбросила трусики и начала тереться своей промежностью о его удивлённое лицо. Это его ничуть не возбудило, поэтому я отошла и начала трогать себя, при этом облизывая губы языком.

Я подобрала отрезанный палец и воткнула его в своё влагалище. Он вошёл по самое основание, высовывался только окровавленный кончик. Я раздвинула ноги, чтобы клиент мог видеть, что я делаю. Я усмехнулась и заговорила о крайностях, до которых может дойти сексуальное воплощение. Перефразируя некоторые записи, найденные мною в портфеле Алана Абеля, я объяснила, что до Грехопадения все существа были гермафродитами, но когда Богиня разделила нас на мужчин и женщин, именно на девичью долю выпало воплощение абсолютного зла.

Я нагнулась и засунула висящий член клиента в рот, а пальцами стала нежно гладить его огромные яйца. Он не встал. Я испытывала невероятное удовольствие и через несколько минут отрезала мизинец правой руки клиента. В этот раз не возле ладони, а у сустава. Ужас смотрел на меня из испуганных глаз, и я почувствовала, что надо оправдать моё поведение перед этим незнакомцем, поскольку я собиралась его убить. Вот моё объяснение.

Учёные говорят, что знают всё о человеке, и это их убеждение, конечно же, касается и женщин. Историю человека они прослеживают с самых древних времен. Они рассказывают, как менялись его кости и телосложение. А также, каким образом под влиянием его нужд и желаний из чего-то совсем незначительного развивался его интеллект. Они решительно доказывают, что в человеке нет чего-либо, что не могло бы объяснить вскрытие. Что его стремление к иной жизни зиждется на его страхе перед смертью. Что его связь с прошлым просто унаследована от далёких предков, живших в этом прошлом.

Рационалисты считают, что всё, что есть в человеке благородного — это плод его разума или налёт цивилизации, а всё низкое должно быть приписано доминирующим инстинктам его первобытной натуры. Короче говоря, человек — это животное, которое, как и любое другое животное, в конце концов, подчиняется условиям, в которых он живёт и меняет цвет в зависимости от окружающего мира, как иная скотина меняется от красной почвы Девона. Таковы научные факты. И вдруг что-то в нас заставляет призадуматься и вызывает сомнения, старинные сатанинские сомнения, которые вновь рождаются где-то в глубине души, и с ними рождается божественная надежда.

Может быть, несмотря ни на что, думаем мы, человек — это нечто большее, чем просто животное. Возможно, он знает прошлое, далёкое прошлое и способен познать будущее, далёкое, далёкое будущее. Возможно, мечта — это реальность, и он действительно обладает тем, что для простоты называют бессмертной душой, которая может проявляться, так или иначе. Она может веками пребывать во сне, но наяву или во сне, она всегда остаётся собой, нерушимой, как вселенская материя. Может быть, то, что рационалист объявляет внутренним чудовищем, на самом деле, является чудесным отголоском языческого духа.

Когда моё оправдание предстоящего убийства вошло в решающую фазу, я поняла, что моя жертва потеряла сознание. Дышал он еле слышно, но всё ещё был жив. Я решила, что было не важно, слышала ли моя жертва меня сознательно, или нет, поскольку все мои слова навсегда отпечатаются в его подсознании. Я была одержима духом Ma-Ми, и, поскольку её могила была осквернена, она жаждала мщения. Смит исчез бесследно, так что я наугад выбрала бессознательного клиента, как его дьявольское воплощение.

Я сняла со рта Смита кляп. К тому времени я убедила себя в том, что воплощение действительно было Смитом, и хотя, на самом деле, его звали Френсис Гэлтон, я настолько запуталась в определении его личности, что впредь буду называть его Смитом. Смит не только был активным сторонником евгеники, он был настолько одержим статистикой, что мысленно вычислял соотношение красивых, заурядных и безобразных женщин, проходивших мимо него на улице. Смит был консерватором, верившим в то, что интеллект передаётся по наследству и что рождаемость рабочего класса надо сокращать.

Когда я ослабила кляп, кусок мыла, который я положила в рот Смиту, проскочил в его глотку. Я тщетно пыталась его достать. Задыхаясь, Смит вернулся к жизни, как современный Франкенштейн. Если бы я не привязала его так крепко, он бы выскочил и достал бы мыло из дыхательного горла. Вместо этого его лицо побагровело, а из горла послышались какие-то странные булькающие звуки. Вместо того чтобы бороться с этой напастью, Смит ей уступил, а потому лишился своего законного права стать жертвой сексуального убийства. Я была, мягко говоря, разочарована.

Я неистово призывала его воскреснуть, но он оставался невосприимчивым ни к риторике, ни к логике. Он не должен был умереть в тот момент, смерть должна была наступить позже. Я обвиняла его во всех смертных грехах, используя слова и фразы, звучавшие грубо даже из уст проститутки. «Весь кайф обломал» — было самым мягким ругательством. Мои нервы были на пределе, и казалось, что всё было потеряно. Я не могла решить, что делать дальше. Продолжать ли, не взирая ни на что, или найти свежую жертву. Я стянула трусики и прикоснулась к клитору, чтобы испросить помощи у Соломона.

Раздался стук и такие звуки, как если бы что-то тяжёлое гремело по полу. Такие звуки могла издавать мумия Фараона, отправившаяся в последнее путешествие на западный берег Нила. Свет как-то странно замерцал. Свечение было бледным и призрачным, хотя и очень проникновенным, с лёгким голубым оттенком. Поначалу оно превратилось в подобие веера или фонтана. Но кто это теперь стоял в дверях, излучая божественное сияние? Это был сам Озирис, Бог Мёртвых, Египетский спаситель мира!

Я почувствовала, что погружаюсь в сон. Я легла, но не смогла совсем уснуть, поэтому я поднялась и подошла к окну. Туман усиливался, и я видела, как он густо ложился вокруг дома напротив, как будто пытаясь пробраться в окна. Я так устала, что вернулась на кровать Смита и с головой укрылась пуховым одеялом. Я думала, что слишком измождена, чтобы заснуть, но, должно быть, всё-таки отключилась. Мои сны были странными и иллюстрировали то, как мысли наяву смешиваются со сном или продолжаются во снах.

Озирис стоял в одеянии мумии, в короне из перьев, держа в руках, высовывавшихся из отверстий в ткани, знаки могущества: изогнутый посох и плеть. Он не двигался, просто стоял там, великий и ужасный, а его спокойный и добрый лик взирал в пустоту. Замерцало голубое свечение. Длинные языки пламени поднимались вверх и сливались воедино, озаряя комнату аргонной энергией. Повсюду стояли короли и королевы Египта. Как по сигналу, они ему поклонились, и тут сияние их одежд погасло, и Озирис исчез.

Мне снилось, что я спала и ждала возвращения Смита. Меня беспокоила его судьба, но я была бессильна что-либо сделать. Мой мозг был настолько загружен, что все мыслительные процессы в нём протекали заторможено. Поэтому я спала беспокойно, а сны мои были яркими. Вдруг я почувствовала, что воздух стал тяжёлым, влажным и холодным. Я откинула одеяло с лица. Я поняла, что забыла закрыть окно, прежде чем легла в кровать. Я бы встала и исправила эту ошибку, но свинцовая летаргия, казалось, сковала мои чресла и даже мою волю.

На месте Озириса теперь стояла Изида, Мать Таинств, глядя куда-то вдаль своими глубоко посаженными глазами из-под грифьей шапки. Собрание поклонилось, и она растворилась, как туман на солнце. На её месте появилось другое светящееся существо, держащее в руке знак Жизни, а на голове носящее символ блестящего диска — Хатор, Богиня Любви. В третий раз толпа поклонилась, и она исчезла. Я заметила Кхуенатена, гневно разговаривающего с императором Рамзесом II. Подле них стояла Ма-Ми.

Я лежала спокойно и терпела всё это зрелище, это был конец. Я закрыла глаза, но всё видела сквозь веки. Туман сгущался, и я видела, как он проникал в комнату, ведь он теперь был похож на дым. Он вливался не через окно, а через дверные щели. Он становился всё гуще, до тех пор, пока не стало казаться, что он сосредоточился в середине комнаты в виде колонны, на верхушке которой я могла разглядеть красное свечение, похожее на налитый кровью глаз.

Ма-Ми была высоким существом со светлым лицом и гипнотизирующими тёмными глазами. На её лице сияла загадочная улыбка. Она была в простом белом одеянии и фартуке с пурпурной вышивкой. На её темноволосой голове была золотая корона с бирюзовыми глазами, а на её груди и руках были золотые украшения. Вдруг всё окунулось в кромешную тьму, и воцарилась мёртвая тишина, как будто внезапно жизнетворные органы истощили свой запас энергии. Спустя долгое время свет снова вернулся, вначале как синяя вспышка, потом как восходящие вверх лучи, которые, в конце концов, наполнили собой всю комнату.

Мысли вращались в моей голове подобно тому, как вращалась теперь посреди комнаты облачная колонна. Я не могла оторвать взгляда от красного свечения, и, казалось, оно доставало до моего лица даже сквозь густой туман. Всё погрузилось во тьму. Последнее сознательное усилие, сделанное моим воображением, показало мне склонившееся надо мной в тумане светящееся белое лицо. Я должна опасаться таких снов, ведь они могут пошатнуть мой ослабленный рассудок. Во снах пробуждается ответственность. От этих снов я устала ещё больше, чем, если бы вообще не спала.

Молодой человек, в одеяниях и с символом ранней династии подошёл к Фараону Менесу и к тем, кто правил после него. Неподалёку стоял задумчивый мужчина средних лет, державший в руке жезл и одетый в перья и отличительные знаки наследника египетского трона и верховного жреца Амена. Это был Хемуас, сын Рамзеса Великого, самый могущественный из всех египетских магов, который по собственной воле отрёкся от жизни земной, прежде чем ему пришло время взойти на трон смертных.

Меня обуяло то чувство, которое управляет сознанием во снах — когда вы чувствуете, что крепко спите, совершенно не слыша зова друзей. При этом открываются закрытые двери, с них падают надёжные замки, исчезают даже стены, барьеры поглощает неведомая бездна. Кругом ничего, кроме мира бесконечной ночи, далекого шёпота, общения темноты с темнотой, подобно пронзительному зову, а сердце спящего — это центр, из которого плетётся вся сеть этого невообразимого хаоса.

Чёрные дыры тишины и темноты превратились в самые реальные и ужасные силы. Приступ слепого страха охватил меня сильнее, чем страдание осаждённого бойца, ожидающего яростных ударов, сыплющихся со стороны ничем не сдерживаемого противника. Насколько всё-таки могущество призрачного, неопределённого и безграничного всегда сильнее подчиняет разум, чем опасность человеческая, известная, которую можно измерить, ощутить. Все мои кости и суставы были скованы ужасом. Я дрожала и была целиком поглощена неистовой силой этой бесконтрольной дрожи.

Сила страха, как и любого другого переживания, особенно такого переживания, которое могут чувствовать сразу тысячи людей, когда сердце бьётся в сознательном сочувствии всему городу со всеми улицами, высокими и низкими, старыми и молодыми, сильными и слабыми, такая сила помогает поднять и преобразить природу смертных. Мелочные умы становятся возвышенными. Тихони превращаются в мастеров красноречия. И когда наступает такой кризис, общественное настроение, проявляющееся в голосе, жестах, поведении или словах, таково, что его не вообразит себе ни один чужак. Я думаю, в такой атмосфере и мёртвые бы заговорили.

Я с трудом заставила себя посмотреть туда, где лежал привязанный к тренажёру Смит. Он по-прежнему был мёртв, так что я отрезала его член и смыла его в унитазе. Потом я взяла на кухне банку мёда и смастерила ему из липкого вещества новый орган. Затем при помощи иголки с ниткой я пришила Смиту два отрезанных пальца обратно к его изящно обезображенным рукам. Наконец-то, Смит стал самим совершенством, и мне даже доставил удовольствие тот факт, что он был мёртв. Полностью удовлетворённая, я решила поведать ему некоторые прописные истины о превращении секса в товар.

Смит молчал. Я прокручивала в голове те слова, которыми он мог бы со мной обменяться. Он не много успел сказать прежде, чем умереть. Когда я ушла из квартиры Смита, я увидела на улице толпу. Какой-то мужчина в лохмотьях обращался к людям с таким пылом, который не предвещал ничего хорошего. Я проскользнула незамеченная. Более жуткой ночи для прогулки я бы выбрать не могла. Моросящий дождь не только насквозь промочил мою одежду, он не позволял видеть ничего вокруг.

Район был плохо освещен. Я свернула налево и обрадовалась, что выбрала именно это направление. В темноте местность, в которую я вступила, казалась какой-то несовершенной. Мне чудилось, что цивилизация осталась позади. Тротуар был немощёным, дорога грубой и неровной, как будто её плохо проложили. Я не знала точно, где находилась. Я только слабо предполагала, что если буду достаточно долго идти, то окажусь где-то в районе Шедвелла. Сколько надо было идти, я даже и не догадывалась.

Как жалкая бродяга, я споткнулась и упала на колени. Я была настолько истощена, что несколько секунд не могла подняться с места, наполовину готовая принять ситуацию такой, какая она есть, смириться с судьбой и заночевать прямо там. Полагаю, это была бы долгая ночь, переходящая в вечность. Встав на ноги, я прошла, возможно, ещё пару десятков ярдов по дороге, когда на меня снова нашло непреодолимое головокружение, причиной которого, думаю, была моя алкогольно-наркотичекая агония.

Я беспомощно шаталась и спотыкалась, держась за низкую стену, идущую вдоль дороги. Если бы не она, я бы упала. Казалось, что приступ длился несколько часов, хотя, полагаю, он был секундным. Когда я пришла в чувства, я как будто вернулась из обморочного сна — пробудилась до конца своей пронзительной боли. Я огляделась вокруг в бессильном бешенстве. Я увидела позади себя дом. Он был не особенно большим, но и не маленьким.

Эркер был открыт. Рама в центральном нижнем окне была приподнята дюймов на шесть. Я мысленно запечатлела все маленькие детали фасада дома, перед которым я стояла. Думаю, моя сверхъестественная чувствительность была вызвана наркотическим опьянением. Видения. Моря, выходящие из берегов. Падающие звёзды. За минуту до этого мир плыл у меня пред глазами. Я ничего не видела. Теперь я видела всё шокирующе ясно. Прежде всего, я видела открытое окно. Я уставилась на него, почувствовав, как у меня перехватывает дыхание. Я так близко подошла к себе, так близко.

Я была одна во власти мокрой ночи. Некому было увидеть, что я сделаю, некому вмешаться. Мне можно было не бояться шпионов. Возможно, дом был пуст. Даже скорее всего. Моей явной обязанностью было постучать в дверь, разбудить жильцов и обратить их внимание на незакрытое окно. Меньшее, что они могли бы сделать — это вознаградить меня за мои старания. Но если там было пусто, какой был смысл стучать? Только поднимать ненужный шум. Возможно, так я бы ни за что, ни про что разбудила соседей.

И даже если хозяева были дома, они могли меня и не вознаградить. В тяжёлой школе жизни я прошла урок мирской вопиющей неблагодарности. Помочь закрыть окно и остаться после этого ни с чем, на холоде и под дождём — нет уж, как бы не так. В такой ситуации я бы слишком поздно могла признаться себе, что повела себя, как дура. Моё реальное поведение оказалось не намного лучше. Перегнувшись через стену, я поняла, что могу с лёгкостью просунуть свою руку в комнату.

Как тихо там было! Вне всякого сомнения, там никого не было. Я решила подтолкнуть окно вверх ещё на несколько дюймов, чтобы я могла разведать обстановку. Если бы кто-нибудь поймал меня за этим делом, я бы могла объяснить, что как раз собиралась постучать. Только я должна соблюдать осторожность. В такую дождливую погоду окно могло бы и заскрипеть. Ничуть. Оно поддалось быстро и бесшумно. Я воодушевилась податливостью окна настолько, что отворила его шире, чем собиралась.

Взобравшись на подоконник, я перебросила ноги в комнату. Когда я это сделала, то поняла, что комната была обставлена. На полу был ковёр. Мне приходилось ступать по хорошим коврам. Я знаю, что такое хороший ковёр, но ещё никогда я не стояла на ковре мягче этого. Он напомнил мне тогда почву в Ричмонд-парке. Ковёр ласкал мои ступни, и не проминался под ними. Для моих бедных, измученных путешествиями ног это было невероятной роскошью, после изрытой выбоинами дороги.

Сделав шага четыре и не обнаружив никаких препятствий, я начала жалеть, что увидела этот дом. Если бы только я прошла мимо. Если бы я не влезала в окно. Если бы только я была сейчас от него подальше, в безопасности. Я почувствовала, что со мной в комнате находилось нечто. Не было ничего явного, что могло бы привести меня к такому убеждению. Возможно, мои чувства были сверхъестественно обострены, но я знала, что в темноте что-то таится. Что ещё хуже, у меня было ужасное чувство, что следят за каждым моим движением.

Кто бы ни затаился в этой тёмной комнате, это существо должно было быть не менее трусливым, чем я, потому что позволило мне безнаказанно проникнуть в дом. Поскольку мне позволили войти, возможно, мне предоставят свободу отступления, и я чувствовала гораздо большее желание удалиться, чем испытываемое ранее желание войти. Мне стоило немалых усилий собрать всю свою храбрость, чтобы заставить себя просто повернуть голову, и как только я это сделала, я повернула голову обратно.

Неожиданно вспыхнул свет. Я замерла. Я еле успела прийти в себя, когда голос приказал мне не двигаться с места. Этот голос невозможно описать. Его отличал не только приказной тон, но и что-то мрачное. Немного глухой мужской голос, и у меня не было сомнения, что он принадлежал сутенёру. Это была самая неприятная речь, которую я когда-либо слышала, и она производила на меня самый ужасающий эффект. Потому что я не могла ему не подчиняться.

Я механически повернулась, как робот. Такая пассивность была более чем презрительна, в проститутке она была просто отвратительна, и я это хорошо знала. Во мне кипела тайная ярость. Но в той комнате, с тем мужчиной я была бессильна. Когда я обернулась, я обнаружила, что на меня смотрит кто-то, кто лежит в кровати. У изголовья кровати была полка. На полке стояла маленькая лампа, которая испускала самый яркий свет, какой я когда-либо видела. Он полностью меня ослепил, так что несколько секунд я вообще ничего не могла видеть.

Дальше, на протяжении всей последовавшей беседы, я не могу сказать, что что-либо ясно видела. От слепящего света у меня перед глазами плясали разноцветные пятна, за ними было трудно что-то разглядеть. Всё же через некоторое время я кое-что увидела, и тут же об этом пожалела. Поначалу я вообще сомневалась в том, что это был человек. Но, в конце концов, он был сутенёром — по этой причине, если не по какой-то другой — он сказал мне, что поскольку я его шлюха, он будет меня защищать.

В итоге молчание нарушил сутенёр. Я онемела. Наконец, я нашла силы ответить ему. Было что-то странное в произносимых мною словах. Они исходили от меня в ответ не на мою силу воли, а на его. Это было не моё, а его желание, чтобы я говорила. Я говорила то, что он хотел услышать. На время я перестала быть свободной личностью, моё сознание смешалось с его сознанием. Я была крайним проявлением полного пассивного подчинения.

Он приказал мне раздеться. Я послушалась, и моя промокшая изношенная одежда упала на пол. Пока я стояла перед ним голая, на его лице появилось такое выражение, которое, если и было улыбкой, то это была улыбка сатира. Она наполнила меня ощущением отвратительного содрогания. Он поглощал меня своим взглядом, трогая пальцем мой клитор. Он подошёл к шкафу, который стоял в углу. Он был полон одежды, которую смело можно было выставлять на продажу в магазине для фетишистов.

Длинный чёрный плащ висел на крючке. Моя рука потянулась к нему, очевидно, непроизвольно. Я надела плащ, его фалды упали к моим ногам. Я посмотрела в его лицо и тут же осознала, что от меня исходит какая-то сила — а именно, способность быть собой. Его глаза расширились, и я потерялась в их бездне. Он двигал рукой, делая со мной, сама не знаю что, выбивая почву у меня из-под ног, так что я рухнула на пол. Где я упала, там и осталась лежать, без какой-либо надежды подняться.

Я не могла понять, что со мной случилось. Возможно, на мне были какие-то внешние признаки смерти, так говорили мне мои инстинкты. Я чувствовала себя так, как могла бы себя чувствовать мёртвая женщина.

Так раньше, в минуты раздумий, я представляла себе ощущения мёртвого человека. Это вовсе не бесспорно — то, что сознание обязательно гаснет вместе с гибелью нашей смертной оболочки. Я не переставала спрашивать себя, не умерла ли я — этот вопрос мучил меня беспрестанно. Неужели тело умирает, а сознание, «Я», эго, продолжает жить.

Шли часы. Мало помалу тишина отступала. Звуки дорожного движения, спешащих шагов, жизни стали предвестниками утра. На улице щебетали воробьи, мяукал кот, лаяла собака, был слышен стук колёс тележки молочника. Солнечные лучи проникали сквозь ставни и становились всё ярче. Всё ещё шёл дождь, время от времени он стучал по оконному стеклу. Ветер, должно быть, сменил направление, потому что впервые послышался звук боя далёких часов, пробивших восемь раз. А потом, с промежутками длиною в целую жизнь, часы пробили девять — десять — одиннадцать.

Чьи-то страшные глаза посмотрели мне в лицо. Не знаю, жива я была или мертва, но подумала про себя, что это не человек. Это чудовищное создание было ни на кого не похоже. Пальцы сжали мои щёки, проникли мне в рот, они прикоснулись к моим открытым глазам, закрыли мои веки, потом снова их открыли и — о, ужас — в мой рот проник язык — какой-то злой дух проник в меня под видом поцелуя. Потом оккультный сутенёр медленно встал.

Он оставил меня. Я услышала, как открылась и захлопнулась дверь, и поняла, что он ушёл. Он ушёл на весь день, и, как мне казалось, навсегда. Я не знала, вышел ли он на улицу, но, похоже, он так и сделал, поскольку дом казался пустым. Много раз за этот долгий и скучный день, люди снаружи пытались привлечь внимание кого-нибудь внутри. Машины подъезжали к воротам, останавливались, за этим следовали более или менее усердные звонки в дверь. Но всякий раз эти усилия оказывались тщетными.

Проститутка, работавшая на моего сутенёра, сама открыла дверь в дом. Она была ростом выше среднего, стройная и необыкновенно изящная. Хотя двигалась она вяло, ничто в её облике не говорило о болезни. Выглядела она сияющей. Черты её лица были миниатюрными и красивыми. Её глаза были большими, тёмными и блестящими. Её волосы были прекрасны. Никогда я не видела таких восхитительно густых и длинных волос, спускающихся на плечи. Они были красивыми и мягкими, насыщенного каштанового цвета с золотистым отливом.

Таня Гиббс объяснила, что ужесточившиеся нападки со стороны полицейских делали невозможным работу в обычных местах. Девочки перебрались на восток, к кладбищу Тауэр Хемлетс, где одетые, как вдовы, они могли торговать телом, не опасаясь полицейских. Я должна была пойти с Таней на кладбище. Мы будем заниматься проституцией. Но для начала меня надо было проинструктировать насчёт ещё более важного задания. Клиент, которого я использовала в качестве дьявольского воплощения Смита, был настоящей человеческой инкарнацией Озириса. Поскольку я так неосторожно убила бога солнца, меня надо было посвятить в таинство его воскрешения.

Мне вручили знамения и ключи, поведали песнопения и заклинания, дали различные магические инструкции. Как только я освоила теорию и практику египетской некромантии, мы с Таней оделись в чёрное кружево, и пошли на кладбище Тауэр Хемлетс. Было темно. Тело Озириса лежало на могиле. Таня склонилась над ним; её сладкие уста прикоснулись к его лбу. На него струился запах её дыхания и волос. Свет её великолепных очей пытался добраться до его души и прочитать написанный там ответ. Бог умер, но вскоре воскреснет.

В конце концов, зашевелилась рука, но демонический труп, который я так великодушно реанимировала, перевернулся и умер прямо в момент своего воскрешения. Простой смертный не смог бы вынести ужас этого зрелища. Даже вернувшаяся к жизни мумия не могла бы выглядеть настолько ужасно, как солнцеликий бедняга Озирис. Я чуть не упала на землю от истощения и крайней слабости. К ощущению ужаса примешивалась горечь разочарования. Мечты, которыми я жила и дышала, теперь стали моим кошмаром — и перемена была так быстра, крушение таким необратимым!

Оставив фарс с воскрешением Озириса — наверное, я неправильно произнесла какую-то важную фразу в своих песнопениях — я стала искать другое интересное занятие. На тропинке в лунном свете я увидела странную процессию. Она двигалась быстро, но бесшумно. Четверо мужчин несли траурный паланкин, поддельный похоронный кортеж на самом деле представлял собой охотников до женских прелестей. Когда паланкин остановился, из длинной тёмной тени, которую он отбрасывал на землю, передо мной появилась женщина. Её фигура была скрыта под свободными фалдами чёрной накидки.

Черты её лица прятала чёрная вуаль, были видны лишь тёмные мрачные глаза. Она была высокой и держалась по-королевски. Один из мужчин увлёк её подальше от группы в близлежащие заросли нецветущих хвойных деревьев — мистические растения, никогда не меняющие цвет тёмно-зелёных листьев и постоянно меняющие оттенки своей чёрно-серой, осыпающейся коры. Некоторое время я смотрела на очертания двух человеческих фигур, едва проглядывавших сквозь просветы в листве. Она стояла на коленях, он стонал. Минет — это дело доверия.

Повернувшись, я увидела стоящего рядом со мной мужчину, которого раньше не замечала. Когда он шёл ко мне, его ноги ступали по дёрну беззвучно. Его одежда была траурной и мало отличалась от одежды его приятелей, как по покрою, так и по цвету Тёмный костюм, белая рубашка, чёрный галстук. У него были черты лица хищной птицы. Орлиный клюв и глаза грифа. Его щёки были впалыми. Его руки — скрещены на груди. Его ширинка была расстёгнута, и из неё выглядывал вставший член.

В скелетоподобной фигуре этого клиента было что-то, что наталкивало на мысль о змеиной гибкости и силе. Когда его голодный пристальный взгляд встретился с моими изумлёнными глазами, я импульсивно отстранилась, повинуясь инстинкту самосохранения. Заметив моё отступление, мужчина склонил голову в знак покорного приветствия и показал двадцатку, которую он держал в правой руке. Я взяла деньги и, задрав юбку, легла на прямоугольную могильную плиту. Скелетоподобный мужчина приблизился, и я натянула ему на член презерватив. Через мгновение он был во мне, проливая своё семя в резинку.

Один из клиентов зашёл в паланкин, и шлюха в вуали закрыла за ним чёрную штору. Блудница оглянулась на меня и подняла свою вуаль. Лицо, на которое я смотрела, было строгим, но необыкновенно красивым. На нём не читалась ни молодость, ни старость, только красота, зрелая и царственная, как у мраморного изваяния Деметры. Женщина опустила свою вуаль и, пройдя в мою сторону несколько шагов, остановилась на некотором расстоянии от меня. Там, где она стояла, луна полностью освещала её худощавую фигуру, её лицо, решительное, весёлое и гордое, не смотря на впалые щёки и болезненный цвет лица.

Проститутка повернулась и пошла обратно к паланкину. Жестом подозвав одного из мужчин, она обняла его рукой. Вместе они взяли сундук и горючее из её транспортного средства. Дрова разложили там, где кладбище лучше всего освещалось лунным светом — часть их сложили для костра, остальное свалили в груду рядом, на всякий случай. И вот она встала, сложила руки под накидкой, её тёмный силуэт казался ещё темнее в лунном свете, обелившем землю, с которой она поднималась медленно и изящно.

Я молча смотрела на. то, как она тихо совершала свои странные приготовления. На земле она чертила широкий круг коротким прутом, на конце которого была губка, пропитанная воспламеняемой жидкостью, так что бледный, колыхающийся огонь следовал за маршрутом, начерченным прутом в руке проститутки, сжигая траву, по которой он пробегал, и замыкаясь в отчётливом кольце. В этот круг были помещены двенадцать маленьких ламп, жгущих ту же жидкость, из того же сосуда, и зажжённых тем же прутом. Свет, испускаемый этими лампами, был даже более ярким, чем тот, которым был так чётко начерчен круг.

Внутри окружности проститутка нарисовала несколько геометрических фигур. В них я узнала переплетенные треугольники, которые моя собственная рука в сомнамбулическом гипнозе выводила на полу в доме у сутенёра прошлой ночью. Все фигуры, как и круг, были очерчены пламенем, а у вершины каждого треугольника (всего их было четыре) поставили по лампе, такой же яркой, как и те, что стояли по кругу. Когда всё это было сделано, котёл на железной треноге поместили над дровами. А потом мужчина, который раньше ничего не делал и был незаметен, медленно приблизился, склонившись над костром, чтобы его зажечь.

Сухие дрова затрещали, и пламя всполохнуло, облизывая края котла языками огня. Я бросила в котёл разные подобранные мной мелочи, залила их сначала бесцветной, как вода, жидкостью из самого большого сосуда в сундуке, а потом спрыснула всё это капельками из маленьких хрустальных пузырьков. Преодолев первое ощущение благоговения, клиенты наблюдали за этой процедурой с любопытством, но и с тем пренебрежением, с которым смотрят на театральную инсценировку магических ритуалов. Однако они были более чем готовы расстаться с наличными, когда я предложила им секс.

Прошёл час. Хворост под котлом ярко горел в мрачной и душной атмосфере. Содержимое котла закипело, и его цвет, вначале серый и мутный, приобрёл бледно-розовый оттенок. Время от времени женщина в вуали подбрасывала хворост в огонь. После того, как она это делала, если она не ублажала клиента, она садилась возле костра и склоняла голову, пряча лицо под вуалью. Свечение ламп, стоявших по кругу и возле треугольников, теперь начало ослабевать. Я подлила в них горючей жидкости из сосуда.

Никакие странности не тревожили мой взор или слух за краем кольца — ничего слышимого, кроме далёких повторяющихся стонов совокупляющихся пар, и ещё дальше, в спящем городе — вой никогда не лаявших собак. Ничего видимого, кроме башенных кирпичей и посеребрённых лунным светом тропинок, опоясывающих восточную часть квадратной мили. Я занималась оральным и анальным сексом, а также ублажала рукой тех, кто не мог много заплатить. Обратимость секса и смерти наиболее очевидна, когда проститутки занимаются своим ремеслом на кладбище.

Второй час прошёл так же, как и первый. Я со своим клиентом выбрала себе место поближе к котлу, когда я почувствовала, что под моими ногами вибрирует земля, и когда я посмотрела наверх, мне показалось, что все здания рядом с кладбищем плывут, как морские волны, как будто в самом воздухе была ощутимая дрожь. Ни кольцо, ни лампы больше уже зажигать не пришлось. Возможно, теперь их свет тускнел медленнее, поскольку собиравшиеся облака закрыли их от лунных лучей. Вне круга воцарилась мёртвая тишина.

И в это время я отчётливо разглядела вдалеке огромный глаз. Он подплывал всё ближе и ближе, держась высоко от земли. Его взгляд меня сковал. Моя кровь застыла от блеска, исходившего из злого зрачка, и теперь, когда он приближался, становясь всё больше и больше, другие глаза стали появляться позади — в огромных количествах, как штыки армии захватчиков, замеченные вдалеке часовыми, обречёнными на смерть. Мой голос долго отказывался выразить мой благоговейный страх. Наконец, из моего горла вырвался пронзительный, громкий крик.

Мою подругу это отречение заставило подняться. Она сняла вуаль, и огонь вспыхнул, подобно тому, как вспыхнула розовым цветом юности великолепная красота её милого лица. Оно контрастировало с её облачённой в чёрную накидку фигурой. Сквозь пар, поднимавшийся от котла, её лицо выглядело как облако, пронизанное лучами вечерней звезды. Через минуту она обошла костёр и, склонившись над мужчиной, торжественно поцеловала его лоб. Видение стало таять.

Выражение лица проститутки, снявшей вуаль, стало свирепым, она расправила спину. Она вытянула руку из-под накидки, пронзив ею туманное видение, которое снова подплыло к котлу, — она вытянула руку к призрачному и издающему глухой звук пространству, таким жестом, как если бы в её руке было могущество верховной власти. А потом её голос пронзил воздух мелодией песни, не громкой, но слышной издалека. Песня была такой завораживающей, такой красивой и одновременно такой торжественной, что я сразу поняла, почему в старых легендах могущество заклинания связывалось с силой песнопения.

Я не могу точно передать тот эффект, который на мой слух произвело пение проститутки, снявшей вуаль. Его можно сравнить с глубиной, с искусством и с душой певицы, чей голос, казалось, был наделён волшебной способностью покорять все племена мира, даже те, что не знали языка, на котором звучала магическая песня. Когда пение прекратилась, я услышала за своей спиной такие же звуки, как те, что витали в пространстве передо мной. Топанье невидимых ног, хлопанье невидимых крыльев, как если бы армии защитников шли отразить нападение армий захватчиков.

Небо подёрнулось зеленовато-желтыми оттенками. Я старалась поддержать огонь в лампах и в круге, но, дойдя до шестой лампы, я обнаружила, что в сосуде не осталось ни капли горючей жидкости. В смятении я посмотрела на половину круга, оставшуюся за двумя распростёртыми фигурами, подходящими к полному сексуальному удовлетворению. В той части круга огонь уже потух, только кое-где он вспыхивал вновь и опять угасал. Шесть ламп в этой части круга всё ещё мерцали, но слабо, как звёзды, меркнущие на утреннем небосклоне.

Жидкость, кипевшая в котле, приобрела такой великолепный вид, который не шёл ни в какое сравнение с блеском драгоценных камней. Её главным оттенком было сияние рубина. Из расплавленной красной массы вырывалось сверкание всех цветов радуги. Больше на поверхности не было пены, только розовый пар, восходящий вверх и смешивающийся с зелёновато-жёлтым воздухом. А разноцветное сияние образовывало на поверхности расплавленного рубина в буквальном смысле изображение розы, чьи лепестки были отчётливо выведены изумрудными, бриллиантовыми и сапфировыми бликами.

Меня нашла Таня Гиббс. Мы перекинулись парой слов, потом выпили из котла. Пора было убираться. Таня дала мне часть своего заработка, предназначенную для сутенёра, а также проценты от заработка других проституток. Я взяла деньги, прибавив к ним свои собственные. Потом невидимая сила повела меня обратно, туда, откуда я пришла. Я несла бутыль с эликсиром из котла своему нечеловеческому хозяину. Я не знала, куда я шла, я не должна была знать, какая-то зловещая сила вела меня по улицам восточного Лондона. Я резко остановилась, как если бы кто-то внезапно и даже безжалостно нажал на тормоз, чтобы остановить меня. Перед окном я стояла, дрожа. Начался ливень, капли дождя подхватывал ветер. Я ужасно вспотела и всё же дрожала, как от холода. Вся в грязи, в синяках, порезах и крови. Самое жалкое существо из всех, которых вам доводилось видеть. Все конечности моего тела болели, все мускулы были истощены. И морально, и физически я была на грани срыва, и всё же под действием чар стояла на ногах.

Я спала долго, а, проснувшись, услышала звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, после чего парадная дверь открылась со страшным грохотом. Закрыли её также громко, как и открыли. Потом дверь комнаты, в которой я лежала, отворилась с таким же нарочитым стуком. Послышались быстрые шаги, и дверь захлопнулась с такой силой, что дом затрясся до самого фундамента. Зашуршало постельное бельё, загорелся яркий свет, как и предыдущей ночью, и монотонный голос, который по вполне понятным причинам отпечатался у меня в памяти, приказал мне встать и внимать ему.

Я машинально поднялась по первому приказу и встала возле кровати. Там в постели, подперев голову рукой, в той же позе, что и прежде, лежал сутенёр — тот самый, и всё-таки другой. В том, что мужчина в кровати был тем, на кого я, на свою беду, наткнулась за две ночи до этого, конечно, не могло быть ни малейшего сомнения. И всё же, пристально глядя на него, я заметила, что в его облике произошли удивительные изменения. Начать с того, что он казался гораздо моложе.

Он сделал знак своей рукой, и сразу же произошло то же самое, что и предыдущей ночью: в самой глубине моего существа произошла какая-то метаморфоза. Я вышла из оцепенения. Я распрощалась со смертью и снова была жива. Однако, я была далека от того, чтобы распоряжаться собственной судьбой. Я почувствовала, что этот злой сутенёр имел надо мной такую гипнотическую власть, какую, как мне казалось, ни одно существо не могло иметь над другим. По крайней мере, я больше не задавалась вопросом, жива я или мертва. Я знала, что была жива.

Мне было приказано одеться в викторианское вдовье платье. Нелепейшая одежда: несколько чёрных нижних юбок под чёрным платьем, повсюду чёрное кружево, плюс совершенно безвкусная чёрная шляпка. Я подошла к окну. Отдернув штору и открыв раму, в своих странных одеяниях я выбралась через окно на улицу. Я не только была неспособна сопротивляться, я была неспособна даже чётко сформулировать своё желание сопротивляться. Какая-то неведомая сила швыряла меня из стороны в сторону, совершенно не заботясь о том, хочется ли мне подчиняться этим командам.

Оказавшись на улице, я ощутила радость оттого, что сбежала из этой душной комнаты, которая у меня вызывала лишь страшные воспоминания. И во мне затеплилась слабая надежда на то, что по мере увеличения расстояния между мной и этой жуткой комнатой, я смогу стряхнуть с себя кошмарную беспомощность, которая парализовала меня и мучила. Я немного постояла у окна, а потом перешагнула через невысокий забор на улицу. Потом я снова остановилась. У меня было состояние, похожее на раздвоение личности — тело моё себе не принадлежало, а вот сознание было свободно.

Я подумала, что должна была представлять собой нелепое зрелище, разгуливая ночью в кружевном чёрном платье. Я искренне верю в то, что если бы мой мучитель только позволил мне одеться в мини-юбку и облегающий топ, я бы пошла на панель с лёгким сердцем. Я также уверена в том, что сознание нелепости моего наряда усиливало чувство беспомощности, и то, что, оденься я, как положено уличным проституткам, сутенёр не смог бы с такой лёгкостью пользоваться мной.

В какой-то момент я решила, что если стисну зубы и напрягу все свои нервы, у меня, возможно, получится освободиться от давящих на меня оков. Но я была настолько угнетена моим нелепым видом, что этот момент успел пройти до того, как я им смогла воспользоваться. По пути к кладбищу я не встретила ни души. В Лондоне есть улицы, длинные ряды улиц, которые в определённое время .ночи и в определённую погоду совершенно пустынны. Там нет ни пешехода, ни машины, ни даже клиента.

Я остановилась у кладбища. Пока я стояла, соображая, что будет дальше, меня обуял какой-то странный импульс, и я поняла, что карабкаюсь на забор, пытаясь таким образом проникнуть на кладбище. Ни по своей природе, ни по образованию, я не гимнастка. Сомневаюсь, что прежде я когда-либо пыталась взобраться куда-нибудь, кроме лестницы. В результате получилось, что хоть импульс и был мне задан, умением меня не одарили, и только я поднялась примерно на ярд, как, потеряв равновесие, грохнулась спиной на землю.

Через мгновение я снова стояла на ногах и пыталась вскарабкаться на стену только для того, чтобы снова потерпеть фиаско. После этого демон или кто бы там в меня ни вселился, поняв, что я не смогу взобраться на стену, приказал мне обойти её. Я не знала, в каком направлении шла. Я как будто спала и пролетала сквозь фантасмагорические события сна, не понимая, как и куда я лечу. Мельчайшие детали моих непроизвольных действий попадали в мой мозг в виде последовательности ярких и чётко очерченных картинок.

Там были клиенты, много клиентов, и я заработала большие деньги для своего сутенёра. Он был рад. Все клиенты были похожи. Этот был водителем такси, тот — полицейским. Таксист был бывшим полицейским. Через меня прошли курьер, водитель фургона, дальнобойщик, разносчик-велосипедист. В основном, клиенты, приходившие на кладбище Тауэр Хемлетс жили в Лондоне, но родом были отовсюду. Например, Джетти Роуд, Алресфорд. Свитхоуп Авеню, Эшингтон. Нью Роуд, Бэнбери. Редженси Клоуз, Бишопс Стортфорд. Кресвик Роуд, Бристоль. Чарч Вью, Броксборн. Лэнгли Террас, Джерроу.

Я взяла лопату, разрыла могилу, отбросила землю с крышки гроба и открыла её. Когда я увидела смерть, у меня стало легче на душе. Я мечтала о том, чтобы спать сном этого мертвеца, чтобы моё сердце не билось, а моё лицо застыло бы, как у трупа. И чтобы плоть моя разложилась в земле, или даже хуже, хотя, что может быть хуже этого? Разложиться вместе с этим телом и от этого быть счастливой! Боялась ли я такой перемены? Только не я, я ожидала такой метаморфозы, открыв крышку гроба.

Меня радовало то, что смерть бы не началась, пока я не разделила бы её с этим покойником. Кроме того, если бы я не получила чёткого представления об этих бесстрастных чертах лица, моё странное желание не было бы удовлетворено. Началось всё странно. Я по-настоящему верю в привидений. Я убеждена, что они существуют среди нас. Пошёл снег. Он был промозглым, как сама зима — кругом всё было пустынно. Стоя на кладбище одна и, понимая, что два ярда рыхлой земли — это единственное, что отделяет меня от двух сотен трупов, я подумала про себя, что ещё приму их всех в свои объятья.

Если они будут холодные, я подумаю, что это северный ветер дует на меня, а если они не будут двигаться, значит, они спят. Я взяла из сарая лопату, и начала изо всех сил копать — лопата царапнула гроб. Я принялась работать руками. Дерево начало трещать там, где крепились болты. Я уже почти получила желаемое, когда мне послышалось, что кто-то вздыхает наверху, перегнувшись через край могилы. Если бы только я была в силах открыть гроб, думала я, пусть нас бы закопали вдвоём.

Я стала сильнее дёргать крышку гроба. Послышался другой вздох, теперь прямо у меня над ухом. Казалось, я чувствовала, как его тёплое дыхание согревает дождь со снегом. Я знала, что ни одного живого существа из плоти и крови поблизости не было, но с такой же уверенностью, с какой в темноте можно определить приближение какого-то телесного существа, хотя его и не видно, с такой же уверенностью я чувствовала, что здесь был похотливый клиент: не подо мной, а на земле. Внезапное чувство облегчения, исходящее из самого сердца, разлилось по всему моему телу. Я оставила муки своих стараний и выбралась на землю умиротворённая, невыразимо умиротворённая.

Я ощущала чьё-то присутствие, и это чувство оставалось со мной, пока я закапывала могилу. Я была уверена, что за мной ходит бессловесный клиент, и не могла с ним разговаривать. Я чувствовала его рядом с собой, я почти могла его видеть, но — нет. Должно быть, я исходила кровавым потом, тогда, терзаемая своим желанием и страстно умоляя увидеть его хоть одним глазком. Нет. Он повёл себя, как сущий дьявол. Он держал мои нервы в таком напряжении, что если бы они были струной, то давно повисли бы в расслабленном положении.

Пока я ходила по гравиевым дорожкам, кладбище приняло новые формы и обзавелось новыми ангелами. Чтобы спрятать могильные плиты, которые служили основой парапета, церковный двор наводнили старинными странными монументами, среди которых были херувимы с отбитыми носами, причём некоторые даже относились к сравнительно раннему периоду. Резной орнамент крыльца всё ещё выглядел богато и красиво, хотя из его ниш пуритане и убрали скульптуры святых. Внутри на скамейке сидела старая проститутка. Она не встала, а только тихо заворчала и забормотала что-то сердитым голосом.

Несмотря на это я увидела, что как только я к ней подошла, внезапно в глазах старой потаскухи промелькнул огонёк, и её взор остановился на мне. Слабая дрожь узнавания, казалось, пробежала, как молния, по её неподвижному телу. Не знаю почему, но я побаивалась старой шлюхи. Она заковыляла прочь и села под самый край низкого свода, всё ещё глядя на меня своим странным и пытливым взглядом, похожим на взгляд измождённого путника, увидевшего в пустыне оазис.

Старая проститутка наклонила голову и, казалось, шептала что-то, глядя на дверь. До меня донёсся хохот проституток. Среди них были и две шлюхи, которых я заметила прошлой ночью. Они не только отличались красотой лица и фигуры, при ближайшем знакомстве я с самого начала поняла, что они очень милые. Они сразу же пустились в открытую беседу со мной с чарующей лёгкостью и учтивостью. Они были леди по натуре, по характеру и воспитанию. Та, что была выше ростом, и кого все называли Иоланда, была особенно хороша. Уже само имя очаровало меня.

Другую проститутку звали Хедда. Обе они обладали такой невыразимой привлекательностью, которая лучше всего располагает к себе. Мне понравились мои новые подруги — их голоса были нежными, мягкими и добрыми, а с такими лицами и фигурами они вполне могли быть натурщицами у Бёрн-Джонса или Боттичелли.

Их нарядам я тоже по-дружески позавидовала. Они были такими изысканными, и одновременно простыми. Мягкий чёрный шёлк ниспадал естественными складками. Их единственным украшением были две интересные брошки очень древней работы, по форме похожие на кельтские, с кроваво-чёрной эмалью на золотом фоне.

У каждой на груди был закреплён цветок. У Иоланды была орхидея с длинными, плывущими тычинками. По цвету и форме орхидея напоминала какую-то тропическую ящерицу — края её лепестков были покрыты тёмно-пурпурными пятнами. Таких цветков, как тот, что был у Хедды, я вообще, никогда не видела — стебель был пятнистым, как змеиная кожа, зелёный с ржаво-коричневыми пятнами. Он имел довольно жуткий вид. С двух сторон были большие завитые спирали красно-голубых цветков, каждый из которых был загнут наподобие хвоста скорпиона, причудливо и жутковато. С самого начала что-то таинственное и колдовское в этих цветах и платьях привлекло меня.

Эти костюмы производили на меня то, наполовину отталкивающее, восхищение, которое птица испытывает перед змеёй. Я чувствовала, что такие цветки предназначались для магии. Но ландыши в тёмных волосах Иоланды производили впечатление чистоты, которое лучше вязалось с безупречной красотой девушки. Вечер был лунный. Лёгкий бриз едва колыхал голые ветви серебристых берёз. Тонкий слой мягкого снега окрасил землю в белый цвет. Лунный свет струился на могилы. В темноте был виден силуэт церкви с башней на фоне безоблачного простора звёздного неба.

Мы прошлись пару раз туда-сюда по гравиевым дорожкам. Как ни странно, хотя сухой снежок и присыпал землю под нашими ногами, воздух был мягким и ароматным. Ещё более странным было то, что я заметила, почти того не замечая, — хотя мы шли втроём в ряд, что только одна пара следов, моих собственных, отпечаталась на снегу, когда мы повернулись и пошли обратно. Иоланда и Хедда, должно быть, ступали очень легко. Или, возможно, мои собственные ноги были теплее или более узкими, так что они быстрее растапливали тонкий слой снега.

Девушки взяли меня под руки. После трёх или четырёх прогулок туда и обратно по гравию, Иоланда молча повела нас по широкой дорожке к церкви. В ярком свете луны я бесстрашно последовала за ними. В компании этих девушек, полностью лишённых каких-либо признаков страха, я забыла о таких ощущениях, как ужас и одиночество. Пока мы шли, я пристально смотрела на белую башню, силуэт которой на фоне звёздного неба приобрел такой же серый и неопределённый оттенок, как и всё остальное здание церкви.

Прежде чем я поняла, где нахожусь, я оказалась возле старых каменных ступенек, которые вели в склеп, у дверей которого я увидела старую мудрую проститутку. В бледном лунном свете и зеленоватом отражении от снега я смогла прочитать латинскую фразу, написанную над входом в мавзолей — Mors janua vitae [5 - Смерть торжествует над жизнью (лат.)]. Иоланда спустилась на одну ступеньку. Я отступила, в первый раз испытав слабый приступ тревоги. Я высвободила руки резким движением и с содроганием отскочила от моих таинственных друзей.

Я была гораздо более напугана в этой неожиданной ситуации, чем могла предполагать ранее. Обе проститутки были так просты, так естественны, так странно похожи на меня, что я не могла сказать, что я их боялась. На самом деле, я убежала от той двери, у которой они стояли, но когда они сказали мне, что жили там — так было удобно для работы и означало, что деньги, которые они бы в противном случае потратили на оплату ренты, могли пойти на наркотики — это признание вызвало у меня лишь лёгкий шок.

Я едва могла бы отказаться. Казалось, они так хотели показать мне свой дом. Дрожащей ногой я встала на первую ступеньку, потом на вторую. Иоланда держалась на шаг впереди меня. Когда я опустила ногу на третью ступеньку, обе проститутки, действуя как по команде, взяли меня под руки, не грубо, но настойчиво. Мы дошли до самых дверей склепа — две бронзовые створки, встречающиеся в центре. На каждой была ручка в виде кольца, проходившего сквозь рельеф мужской головы. Иоланда толкнула их руками.

Двери тут же подчинились этому лёгкому прикосновению. Иоланда, всё ещё впереди, вышла из лунного света и вошла во мрак склепа, в который проник слабый лунный луч. На секунду перед моим взором предстала мистическая картина. Лицо, руки и платье Иоланды стали светящимися — а через них я могла разглядеть каждую кость и сустав, оставляющие слабую тень в темноте сквозь светящуюся дымку, окружавшую её тело. Я отступила. То, что я испытывала, нельзя назвать страхом, это было, скорее, смутное ощущение чего-то глубоко мистического.

Хедда крепко держала меня за руку и, казалось, почти принуждала меня. Её рука на моём запястье была сильной, но уверенной. Она вела меня, не прилагая ни малейших усилий. Я посмотрела в её глаза. Они были серьёзными и нежными. Непонятная решимость, казалось, придавала ей силу. Хедда с одной стороны, Иоланда с другой, теперь они вели меня, взяв за запястья, скорее заманивая, чем принуждая. По мере того, как каждая из нас ступала во мрак, она приобретала тот же светящийся облик, что я видела раньше, и те же странные очертания скелета слабо проглядывали сквозь нашу плоть в темноте.

Я переступила порог с конвульсивным вздохом. Когда я вошла в склеп, я посмотрела на собственное платье и тело. Они были полупрозрачными, хотя и не такими светящимися, как у Иоланды и Хедды. Очертания моих конечностей проступали сквозь платье менее чётко, но достаточно заметно. Двери захлопнулись за мной. Кроме нас троих в склепе никого не было. Так продолжалось пару минут, а потом, когда мои глаза привыкли к серому сумраку, царившему в склепе, я начала понимать, что склеп переходил в большой и красивый зал.

Сначала наш путь был слабо освещен, но с каждой минутой он становился всё светлее и отчётливее. Постепенно я начала различать огромные вырезанные из камня колонны в романском стиле или немного Восточном, как скульптурные колонны в пещерах Эллоры, поддерживающие бесформенную крышу неопределённого размера, более или менее куполообразную. Эффект был похож на второе впечатление от какого-нибудь тёмного собора, после того, как глаза привыкают к мягкому свету, льющемуся сквозь витражи, и привыкают после слепящего солнечного света.

Я посмотрела на моих подруг. Иоланда и Хедда всё ещё стояли рядом со мной. Их тела теперь светились даже больше, чем на пороге, но страшная прозрачность теперь исчезла совершенно. Они снова были прекрасными, хотя и странно преобразившимися и не похожими на простых смертных проституток. Тогда я поняла значение тех мистических слов, написанных над входом — Mors janua vitae: Смерть — это врата жизни, — а также поняла смысл того ужасного видения смерти внутри нас, когда мы пересекали порог, потому что через те ворота мы прошли сюда, в преисподнюю.

Две мои спутницы всё ещё держали мои руки с двух сторон. Но теперь, они, казалось, манили меня, не чувствуя никакого сопротивления, а не тянули или принуждали. Пока я шла по залу с его бесчисленными переходами, обозначенными тёмными колоннами, то позади меня, то впереди, я постепенно стала осознавать, что в боковых пределах и в коридорах было много людей. Они медленно появлялись, одетые и раздетые, таинственные, разные, всех возрастов. Некоторые из них носили свободно ниспадающие одежды полусредневекового покроя, как и платья двух проституток, которые меня туда привели.

На некоторых не было ничего, кроме лёгкого пояса, другие стояли обнажённые в самых тёмных и удалённых местах храма. Все они с любопытством выглядывали вперед, когда я проходила мимо, все думали об одном и смотрели на меня с глубоким и сочувствующим интересом. Некоторые из них бормотали слова — просто каббалистические звуки, которые поначалу я не могла понять, но, по мере того, как я продвигалась дальше по залу, и с каждым шагом всё отчетливее могла видеть во мраке, я начала понимать значение этих слов. Очень скоро я осознала, что без запинки инстинктивно понимаю приглушённый шёпот голосов.

Тени обращались ко мне, и я их понимала. Я интуитивно знала, что они говорили на языке мёртвых, и я осмосом выучила его без каких-либо усилий. Мягкий и плавный язык, эта речь Преисподней — казалось, её составляли одни гласные, согласных нельзя было различить, и всё же этот язык был смутно похож на любой другой и состоял из таких же элементов. Он струился из призрачных губ, как облака, рождающиеся в горных долинах. Он был бесформенный, неопределённый, туманный и всё же красивый. Когда он касался моего восприятия, я едва понимала, звук это был или запах.

По этому призрачному миру туманов и теней я шла, как будто во сне, мои две спутницы всё это время вели меня и поддерживали. Когда мы дошли до внутренней усыпальницы, или часовни храма, я слабо различала фигуры, ещё более ужасные, чем те, которые являлись мне, пока я шла по этой огромной, почти безграничной пещере. Это была самая строгая и древняя часть храма. Тенистая галерея была сделана с доисторической грубостью. Она напомнила мне нечто среднее между огромными необработанными глыбами Стоунхенджа и массивными гранитными колоннами Филе и Луксора.

Из самого дальнего конца святилища на меня смотрел Сфинкс. У его подножия, на грубом, высеченном из камня троне в одиночестве сидел Верховный жрец. У него в руке был жезл. Повсюду вокруг него стояли странные придворные, полувидимые служители и призрачные жрецы, все внимательно смотрели на него. На них были леопардовые шкуры и ожерелья из звериных клыков на шее. Другие носили украшения из необработанного янтаря или нефритовые слитки, как воротники на верёвке из сухожилий. Некоторые щеголяли в кручёных золотых браслетах и ожерельях и носили остроконечные шляпы.

Верховный жрец медленно поднялся и вытянул свои руки на уровне головы, его ладони были подняты вверх. Он спрашивал на мистическом языке, не привели ли Иоланда и Хедда добровольную человеческую жертву. Две проститутки сказали, что нашли добровольную жертву. Верховный жрец посмотрел на меня. Его взгляд был пронзительным. Я дрожала не столько от страха, сколько от чувства неловкости, такой, какую испытывает новообращённый, когда его впервые представляют аристократическому кругу. Я понимала, что происходит какой-то древний ритуал. Память предков, казалось, всколыхнулась во мне, пещерная память.

Жрец сказал мне, что хотел бы провести ритуал. Это был обряд строителей времён Локмариакера и Эйвбери. Каждому зданию нужна человеческая душа, которая бы его охраняла и защищала. Жертва, которую убивали у основания здания, становилась духом — защитником от землетрясения и разрушения. Жертва, убитая, когда здание было наполовину построено, становилась защитником от войн и бурь. Жертва, которая по собственной воле падала с башни или фронтона, когда здание было построено, становилась защитником от грома и молнии. Для этого и требовалась моя жизнь.

Я смутно осознавала, что те, кто предлагают себя для этой цели, должны предлагать себя добровольно, поскольку боги требуют добровольной жертвы. Я стану защитником башни от грома и молнии. Я обняла Хедду за шею. Невозмутимое спокойствие в её странных глазах заставило меня полюбить её и судьбу, которую она мне предлагала. Её глаза мистически вращались, как звёзды на своих орбитах. Иоланда разомкнула мои руки с нежной снисходительностью. Она упрашивала меня, как упрашивают капризного ребёнка. Она протянула руки в манящем жесте.

Я бросилась в объятья Иоланды, всхлипывая от приступа истерической страсти. Это были объятия Смерти, и я их приняла. Её губы были губами Смерти, и я их поцеловала. Иоланда, Иоланда, я бы сделала для неё, что угодно. Высокая темноволосая девушка в простом чёрном платье наклонилась и в ответ дважды поцеловала меня в лоб. Потом она посмотрела на Верховного жреца. Из отдалённых уголков этого тайного храма, из святая святых этой скрытой от людских глаз пещеры сама по себе зазвучала неземная музыка с дикими модуляциями странных дудочек и барабанов.

Музыка разнеслась по приделам, как летящий ветер из арфы Эола. Временами она стенала женским голосом. Временами она возносилась ввысь громкими органными звуками триумфа. Временами она пускалась в задумчивую и меланхоличную флейтовую симфонию. Она то нарастала, то затихала. Она взрывалась звуками и снова замирала, но никто не видел, как и откуда она исходила. Волшебное эхо, испускаемое щелями и клапанами невидимых стен. Звуки выдыхались призрачными трещинами в колоннах. Поминальная, скорбная песня лилась с нависавшего купола мавзолея.

Постепенно, странными переходами песня стала подобием церковного гимна. С этим звуком Верховный жрец медленно встал со своего древнего сидения на огромном дольмене, который служил для него троном. Тени в леопардовых шкурах выстроились в бестелесные ряды по обе стороны. Призраки в ожерельях из клыков саблезубых львов последовали как слуги за своим господином. Хедда и Иоланда заняли свои места в процессии. Я стояла между ними, и мои волосы развевались по воздуху. Я выглядела, как начинающая проститутка, впервые вышедшая на панель в сопровождении двух подбадривающих сутенёров.

Моя призрачная компания отправилась в путь. Неземная музыка следовала за нами судорожными порывами мелодии. Мы прошли по главному коридору между тёмными дорическими колоннами, которые, которые становились всё более и более расплывчатыми вдалеке по мере того, как мы медленно приближались к вратам, ведущим на поверхность земли. У ворот, верховный жрец толкнул руками выступы. Двери открылись. Он вышел на лунный свет. Сопровождение толпой устремилось за ним. Когда каждая из этих диких фигур переступала порог, то же странное видение, что и раньше, открывалось моим глазам. На секунду каждое призрачное тело становилось светящимся, как бы фосфоресцирующим.

Выйдя наружу, я тяжело задышала. Свежий воздух вызывал у меня удушье. Теперь я понимала, что атмосфера в склепе, хотя и была по-своему приятной, тёплой и сухой, была одновременно насыщена дымом курящегося фимиама, усыпляющими испарениями мака и мандрагоры. Его снотворный эфир нагнал на меня сонное состояние. Но одна минута на открытом ночном морозном воздухе вернули меня к жизни. Процессия шла по церковному двору к башне. Когда мы блуждали среди могил, заухала сова. Это была сова Минервы.

Когда мы подошли к крыльцу, рядом с которым рос тис, незаметная фигура, как призрак, выплыла из чёрной тени. Это была сгорбившаяся женщина с дрожащими конечностями. Я сразу же узнала старую шлюху. Она встала во главе нашей процессии. Мы пошли к башне. Старая проститутка достала из кармана ржавый ключ и вставила его в новый замок. Когда она, ухмыляясь, оглянулась, я отшатнулась от неё, но я всё же последовала за ней в комнату звонаря в основании башни.

На крышу башни вела лестница. Верховный жрец поднимался по ступенькам и пел мистический куплет, чьи рунические звуки больше не были мне понятны. Когда я вышла на открытый воздух, язык мёртвых, казалось, стал для меня не более чем непонятной смесью запахов и шёпота. Он был похож на летний бриз, вздыхающий в тёплом и смолистом лесу. Но Иоланда и Хедда всё ещё говорили мне подбадривающие слова на английском языке. Я узнала, что, как привидения, они пока могли соприкасаться и с земным миром, и с миром бестелесных буржуазных элементов.

Они заманивали меня наверх лестницы зовущими жестами. Я уверенно следовала за ними. На лестнице царил полумрак, но, казалось, башню наполнял мистический свет, исходивший от тел и душ её обитателей. Впереди всех Верховный жрец всё ещё пел свою неземную литанию в тональности ми-бемоль. Магические звуки колоколов, казалось, раздавались в унисон с его пением, пока мы поднимались. Были ли эти плывущие ноты материальными или призрачными? Мы прошли колокольню, не задев ни одного металлического языка, но огромные колокола вторили призрачной симфонии мистической мелодией.

Мы поднимались всё выше. Мы подошли к лестнице, которая вела на последний этаж. Она была вся в пыли и паутине. Снова я отступила. Наверху было темно, а светящийся туман начал рассеиваться. Мои спутницы всё ещё держали меня за руки также нежно, но настойчиво. Милый голос нежно меня уговаривал. Он был похож на небесную музыку. Не знаю, зачем мне было соглашаться, но, тем не менее, я подчинилась. Казалось, я была под действием каких-то чар. Дрожащими ногами, почти не отдавая отчёта в том, что я делала, я поднялась по лестнице на четыре ступеньки.

Я повернулась и снова посмотрела вниз. Мои испуганные глаза увидели морщинистое лицо старой проститутки. На этом лице была ужасная улыбка. Я снова в испуге отпрянула. В это время Верховный жрец своими призрачными пальцами открыл потайную дверь, которая вела на крышу. В проёме забрезжил лунный свет. С крыши подул лёгкий ветер. Снова я почувствовала оживляющее веяние свежего воздуха. Оживлённая его прохладой, я с трудом пошла наверх, пройдя сквозь лазейку, и оказалась на открытой платформе, на крыше башни.

Лунный свет придавал снегу зеленоватый мистический оттенок. На мили вокруг в торжественной тишине я могла различить смутные очертания города, прикрытые тонкой белой снежной накидкой. Камни, из которых была сложена башня, слегка сверкали. Пение прекратилось, Верховный жрец и его служители смешивали странные травы в синей чаше или потире. До меня время от времени доносились запахи мирры и кардамона. Женщины в леопардовых шкурах жгли тлеющие стебли валерианы. Тогда Иоланда подвела меня к белому парапету.

Мне улыбались каменные изваяния девственниц. Иоланда повернулась к востоку. Она разомкнула губы и заговорила торжественным голосом. Я с помощью деревянной табуретки взобралась на парапет. Там в своём чёрном одеянии с распростёртыми руками и распущенными волосами я на секунду остановилась, как будто для того, чтобы взмахнуть крыльями и броситься в воздух, как стриж или ласточка. Я пошире раскинула руки и наклонилась вперёд, чтобы прыгнуть в пустоту. Ещё секунда, и моя жертва будет совершена.

Но прежде чем я успела броситься с башни, я почувствовала над собой какую-то силу. Я сразу поняла, что эти оковы были посланы моим оккультным сутенёром, а не ангелом-хранителем. Сила гипноза снова завладела мной. Она обременяла меня необходимостью и желанием зарабатывать деньги. Неимоверным усилием я попыталась высвободиться и выполнить моё твёрдое решение пожертвовать собой, упав с башни. Но эта сила была выше меня. Я не могла от неё избавиться. Она схватила меня и держала.

Я поддалась и, пошатнувшись, со вздохом упала на крышу башни. В тот же момент собравшихся духов охватило смятение. Странный крик пронзил призрачную компанию. Я слышала его как будто в далёком и смутном сне. Он был похож на крик летучей мыши, почти неслышный, но воспринимаемый мозгом или, по крайней мере, духом. Это был крик тревоги, страха и предупреждения. В едином порыве вся толпа призраков быстро полетела к зубчатой стене и шпицам. Впереди всех был Верховный жрец.

Это было беспорядочное отступление. Духи слетали с верхушки башни, как лемминги с обрыва, и быстро парили по воздуху на невидимых крыльях. Хедда и Иоланда, послы и связные с внешним миром, последними покинули место моего наркотического опьянения. Они молча сжали мою руку и посмотрели мне в глаза. Полчище призраков улетело, подобно шабашу ведьм, к склепу, откуда они вышли. Двери качнулись на ржавых петлях и закрылись за ними. Я в одиночку боролась с обуявшей меня силой.

Шок от этого неожиданного вмешательства и внезапное бегство призрачной компании в таком диком замешательстве, на время погрузили меня в полусознательное состояние. Моя голова кружилась. Моё сознание плыло. Я вцепилась в парапет башни, чтобы обрести равновесие. Но державшая меня сила не отступала. Я почувствовала, что какая-то тихая власть повела меня медленно вниз и уложила на каменную могильную плиту неподалёку от башни. Я сжимала деньги, которые мне дал клиент, пока пыхтел и ёрзал надо мной. Его дыхание в ночном воздухе было тёплым и омерзительным.

Когда трахавший меня таксист достиг оргазма, он тут же рухнул на меня. Его тело придавило меня, и я чувствовала спиной холод гробницы, к которой была прижата. Когда он встал, я поднялась с могилы. Несколько членов Международного Коммунистического Движения взламывали вход в соседний склеп. Дверь мавзолея поддалась, и активисты вытащили гроб Джорджа Лэнсбери. Хотя с его похорон прошло более пятидесяти лет, черты этого лейбориста были наполнены теплом жизни. Его глаза были открыты. Из гроба не исходило запаха разложения.

Послышалось слабое, но хорошо различимое дыхание и соответствующий стук сердца. Конечности всё ещё были гибкими, плоть эластичной. Тело лежало погруженное в кровь. Это было верным доказательством вампиризма. Тело подняли и воткнули ему в сердце кол. В этот момент оно издало пронзительный крик, какой могло бы издать живое существо в своей последней агонии. Потом голову отрубили, и из горла вырвался поток крови. Потом тело и голову положили на костёр и сожгли дотла.

В этот момент к активистам подошёл высокий стройный мужчина с густыми чёрными волосами и неземными чертами лица. Он был таким парнем, которого, может и трудно заметить на танцплощадке, но в лунном свете было видно, что он обладал красотой, которая не вписывалась в привычные представления о бело-розовой привлекательности. Например, его яркие, глубокие глаза были почти сверхчеловеческими, а его пальцы и ногти были удивительно прозрачными и мягкими, как воск. Собравшиеся активисты подняли крик. Не решаясь на встречу с Джей Джеем — кладбищенским хозяином зомби, они убежали. Джей Джей повернулся ко мне.

Я стояла неподвижно и смотрела в его лицо, не моргнув глазом и не дрогнув рукой, а потому он стал рассматривать меня с ещё большим интересом. И возможно это была, мягко говоря, особенность моего костюма, которая заставила его подозревать, что он лицом к лицу столкнулся с приключением особенно привлекательным для высококлассного хозяина зомби. Я не знаю, считал ли он меня знатоком, но, судя по тому, как он ко мне обращался, я думаю, это было вполне возможно. Он стал приближаться, обращаясь ко мне крайне галантно.

Я не опускала глаз. Даже если он использовал те гипнотические силы, которыми природа его так щедро наделила, чтобы склонить меня к сексу, бояться было нечего: в конце концов, я была проституткой, а он — очень симпатичным парнем. Для меня деньги хозяина зомби ничем не отличались от денег таксиста. Джей Джей прочёл мои мысли. Он сказал, что ему не нужен был секс, но вот его зомби давненько не трахались.

Я чуть не упала в обморок, когда увидела размер члена первого зомби. Он был огромным, и позади этого клона Джона Холмса выстроилась длинная очередь не менее одарённых живых мертвецов. Казалось, что Джей Джей специально на роль зомби отбирал мужчин порно-звёзд, чтобы добиться своей цели: отвлечь пролетариат от верности партии и привлечь к верности элите. Однако, возбудившись, я лишь напрасно намочила трусики. Зомби начал сам играть со своим членом, пытаясь добиться эрекции, но его оживший мёртвый член вставать не хотел.

Когда разочарованный хозяин зомби удалился вместе со своими творениями, моим следующим клиентом стал Джон Грей. Он был чрезвычайно высок и худощав. Его ноги и руки были слишком длинны и истощены. Его лоб был широким и узким. На лице у него не было ни кровинки. Его рот был большим и подвижным, а его зубы были пусть и здоровыми, зато такими неровными, как ни у одного другого человека. Однако улыбка его была вовсе не неприятной, как можно было предположить — но она была всё время одинаковой. Она выражала глубокую меланхолию — бессменную и непрекращающуюся грусть.

Темпераменту Грея не хватало чувственности и энтузиазма. Его воображение было исключительно скудным и нетворческим. Апатии Грею добавлял морфин, которым он пользовался всегда, поскольку не мог без него жить. Как большинству наркоманов, Грею не очень-то нужен был секс. Он платил проституткам за то, чтобы они прогуливались с ним до тех пор, пока он не доходил до той степени возбуждения, когда был способен потребить то, за что заранее расплачивался. Я подстроилась под его шаг. С кладбища стали уходить проститутки и клиенты, и оно стало для меня неописуемо прекрасным — полностью опустело.

Уединение казалось абсолютно девственным. Я с лёгкостью представляла, что на гравиевую дорожку, по которой мы шли, раньше никогда не ступала нога человека. Густой и странный туман, повисший над кладбищем, без сомнения, усиливал смутное впечатление, создаваемое могилами. Этот приятный туман был настолько плотным, что я могла видеть не более чем на десять шагов впереди себя. Эта дорога была очень извилистой, и, поскольку луны не было видно, я вскоре перестала понимать, в каком направлении иду.

В голове пронеслась целая галактика предположений — весёлый и разноцветный караван рапсодических и непоследовательных мыслей. Пока я была погружена в эти размышления, мы продолжали идти. Туман вокруг нас настолько сгустился, что вскоре нам пришлось неуклюже пробираться по кладбищу на ощупь. Неописуемая тревога беспричинно охватила меня — смесь нервного колебания и дрожи. Я боялась, сделав шаг, невольно упасть в бездну. Я также вспомнила странные истории, которые рассказывали о кладбищах. Тысячи смутных предчувствий угнетали меня и приводили в замешательство, и чем более смутными были мысли, тем больше они меня пугали.

Видеть во сне, как вырывают зубы — к потере друзей. Слушать во сне музыку — к скорому браку. Видеть во сне ссору — к постоянству. Видеть во сне, как спадает с пальца кольцо — к потере друга. Видеть во сне гроб — к смерти друга. Слышать во сне пение птиц — к радости. Убивать во сне змей — к победе над врагами. Целоваться во сне — к любви. Летать во сне — к похвале. Пировать и жадно есть — к болезни. Заниматься во сне сексом — к похоти. Спите спокойно, друзья мои.

Внезапно, моё внимание приковал к себе стук барабанов. Моё удивление было безграничным, пока ему на смену не пришёл ещё более изумляющий источник интереса и растерянности. Послышался грохочущий и звенящий звук, как от связки больших ключей, а через секунду мимо нас с криком пронёсся полуобнажённый мужчина. Он пробежал так близко, что я успела почувствовать его горячее дыхание на своём холодном лице. В одной руке он нёс инструмент, состоящий из скреплённых металлических колец, и на бегу тряс им изо всех сил.

Не успел он исчезнуть в тумане, как, тяжело дыша, с открытым ртом и круглыми глазами за ним помчался огромный зомби. Вид этого монстра скорее успокоил меня, чем напугал — потому что Джей Джей пообещал, что на кладбище никто не причинит мне вреда, раз это не было моей виной, что легионы оживших мертвецов страдали импотенцией и членогниением. Я пошла дальше, смело и быстро. Потом, чтобы справиться с усталостью и удушливой атмосферой, мы присели на могилу. Тотчас показался слабый луч лунного света.

Серебристые огоньки мелькали у меня перед глазами, это было самое отвратительное место, где мне когда-либо приходилось заниматься любовью. Вокруг меня какая-то дешёвка. Пенящиеся слова, пенящаяся одежда, прорыв серой смерти. Отнятая у ребёнка тамагочи, семья, выселенная из картонной коробки на Чаринг Кросс Роуд. Грею было всё равно, в Грея не вселился Большой Злой Дух, он и был Большим Злым Духом. Не хорошо. No bueno. Шесть футов под землей, прямая трансляция с последнего бала столетия. Богатые ублюдки всегда жалуются, что на деньги можно купить только секс, а не любовь.

Джон Грей быстро встал и в состоянии дикого страха с криком от меня убежал. Какая-то фигура вышла из тумана и ударила меня по правому виску каким-то тупым инструментом. Я покачнулась и упала. Моментальная и страшная слабость охватила меня. Я боролась — я задыхалась — я умерла. Долгое время я не чувствовала ничего кроме темноты и пустоты. Моё сознание было мертво. Потом мне показалось, что мою. душу пронзил внезапный шок, похожий на электрический разряд. С ним пришло чувство оптимизма и света. Последний я чувствовала, но не видела.

Стюард провозгласил, что пара, садящаяся на свои места, только что занималась любовью в туалете, и потребовал аплодисментов. Напугал каких-то детей, другие не разобрали его слов. Таблоиды предлагали читателям деньги за имена сексуальной сучки двадцати девяти лет (я) и её парня тридцати одного года. Последовало несколько просьб прокрутить ленту, отснятую скрытой камерой охраны на внутреннем кинотеатре самолёта для развлечения пассажиров бизнес-класса, но капитан хотел эту кассету оставить для личного пользования и не был готов поделиться без высокой оплаты. Никто на борту не захотел расстаться с достаточной суммой зелени.

Через мгновение я, казалось, поднялась с земли. Но у меня не было ощущения телесного, видимого или слышимого присутствия. Подо мной лежал мой труп, голова которого сильно заплыла и была деформирована. Но всё это я чувствовала, а не видела. Меня ничто не интересовало. Даже к трупу я была безразлична. У меня не было воли, но меня понуждали к движению, поэтому я быстро понеслась с кладбища по той же запутанной дороге, по которой на него пришла. Я летела по безликим улицам, принуждаемая лететь по ним, вопреки моей воле и рассудку.

Когда я оказалась на той улице Шедвелла, где я встретила своего магического сутенёра и провела несколько ночей, я снова почувствовала шок, как от гальванической батарейки, чувство весомости, воли, реальности вернулось. Я снова стала собой и направила свои шаги к дому — не к дому сутенёра, а обратно на кладбище, потому что теперь оно стало моим домом, я должна была жить среди замшелых могил, вдыхая сладкий запах смерти. Я была отсюда родом, и здесь была моя судьба. В обыденном сознании проституция и смерть — и в переносном, и в буквальном смысле — единое целое.

Основная причина, по которой я в качестве искусства выбрала проституцию, было то, что однажды я делала серию представлений, в которых подключенная к компьютеру машина была запрограммирована на то, чтобы брать наугад некоторое количество моей крови, причём в программе были заложены и опасные для жизни дозы. Я создала банк своей собственной крови, чтобы заархивировать то, что потенциально могло стать делом всей моей жизни. К несчастью, в этот банк вломился какой-то вурдалак и выпил несколько пинт крови, а потом в припадке сумасшествия напал на двадцатилетнего туриста на Лейк Дистрикт. В отместку я подсела на крэк и занялась проституцией.

Розовые пальцы рассвета прикоснулись к серому городскому пейзажу. Я прошла к полуразрушенному склепу и легла на гроб. Когда я проснулась, было темно, а на моём безымянном пальце было изящное кельтское бронзовое кольцо, которого я раньше никогда не видела. Однако, не тусклый блеск металлического кольца устрашил мой взгляд и заставил мой пульс учащенно забиться от страха. Дома вокруг кладбища горели. Весь город был в полыхающих огнях, окутанный в плотный чёрный дым.

Я пристально смотрела на зловещий пожар. Огонь приближался — волна за волной, чистый и красный, как поток, нисходящий с туманной вершины поражённой молнией горы. Выйдя из оцепенения, сковавшего меня при первом приближении опасности, я села и посмотрела на подступающее разрушение сквозь разбитые окна склепа. Я давно перестала думать о том, кто я, и каков мой характер, а вместо этого сосредоточилась на добывании денег. На небе собрались тучи, и хотя луна иногда сверкала в проблесках, которые они оставляли в синем воздухе, её сияние было туманным и тусклым.

Потом я смотрела на последний рассвет. Я увидела, что солнце было гораздо больше, чем когда я видела его в последний раз. Оно было таким большим, что его нижний край касался горизонта вдали, а верхний поднимался ввысь надо мной. Глядя на него, я даже представляла, как оно приближается. Зелёное излучение, освещавшее землю, постоянно становилось всё ярче. Так продолжалось довольно долго. Потом внезапно я увидела, как солнце изменило форму и стало уменьшаться, как когда-то в прошлом — луна.

Вскоре только треть освещенной части солнца была обращена к земле. Слева появилась звезда. Постепенно, по мере того, как двигался мир, звезда стала светить на вход в склеп, где я лежала, спрятанная от всех забот рушащегося и умирающего мира. Солнце демонстрировало только огромный изгиб зелёного пламени. На мгновение показалось, что солнце исчезло совсем. Звезда по-прежнему была отчётливо видна. Потом земля вступила в чёрную тень солнца и воцарилась ночь. Ночь: чёрная, беззвёздная и невыносимая.

Наполненная беспокойными мыслями, я смотрела в ночь и ждала. Возможно, прошли годы. Потом в темноте вокруг меня комок вселенской тишины был надорван. Мне казалось, что я слышала лёгкий топот ног и едва различимый звук шёпота. Я огляделась вокруг себя в темноте и увидела множество глаз. Пока я смотрела на них, они росли и, казалось, подступали ко мне. На секунду я застыла, не в силах пошевелиться. Потом в ночи поднялся ужасный шум, и я в этот момент я выскочила из склепа в замороженный мир.

Я смутно помню, что некоторое время бежала. После этого я просто ждала и ждала. Несколько раз я издалека слышала крики. Только по этим звукам и можно было судить о том, где находится кладбище. Время шло. Я мало что чувствовала, разве что холод, безнадёжность и страх. Прошёл, кажется, целый век, когда вдруг вспыхнуло мерцание, которое означало, что вскоре будет светло. Потом в сиянии неземного великолепия первый луч зелёной звезды коснулся края тёмного солнца.

Луч осветил мир и упал на руины каменной постройки в сотне ярдов от меня. Мир поворачивался к свету звезды, которая, казалось, занимала четвертую часть небес. Великолепие её бледного света было настолько сильным, что она, казалось, наполняла небо подрагивающими огнями. Потом я увидела солнце. Оно было так близко, что половина его круга была сокрыта за горизонтом, и когда земля вращалась вокруг его поверхности, оно, казалось, уходило высоко в небо, громадный купол изумрудного пламени. Я укрылась от холодного ветра в мрачных руинах. Казалось, медленно проходили годы. Земля почти достигла центра солнечного диска. Свет зелёного солнца, а теперь его надо было называть именно так, пробивался сквозь щели, которыми были испещрены разрушенные стены, окружавшие меня. Создавалось впечатление, что стены горели зелёным пламенем. Вдруг поднялся громкий рёв, и вверх из центра дома без крыши вырвался столб кроваво-красного пламени. Я видела, как маленькие, переплетённые башенки пожирал огонь, а они всё ещё сохраняли свои закрученные узоры.

Лучи зелёного солнца опустились на здание и смешались с его зловещим пламенем, так что он стал похож на очаг красно-зелёного огня. Я смотрела, как зачарованная, пока довлеющее чувство приближающейся опасности не завладело моим вниманием. Я посмотрела вверх, и солнце ещё больше приблизилось. Оно было так близко, что, казалось, нависало над миром. Огромная солнечная масса поднялась высоко надо мной. Расстояние между ним и землёй быстро сокращалось. Потом, неожиданно, земля понеслась вперёд. Через секунду она пересекла расстояние, отделявшее её от солнца.

Казалось, земля подпрыгнула к самому далёкому зелёному солнцу — разрезав изумрудный свет, самую настоящую катаракту слепящего света. Она достигла его границ и провалилась, а на солнце вспыхнул огромный всплеск белого пламени — могила земли. Теперь солнце было совсем близко ко мне. Зелёное солнце было теперь настолько огромным, что оно, казалось, заполняло всё небо передо мной. Мог пройти год или даже несколько незафиксированных неоплаканных лет. Бесчисленные эры проносились передо мной, но и это спокойствие неземной тишины было скоротечно.

Солнце показалось вдали — чёрная круглая масса на фоне расплавленного великолепия огромного зелёного шара. Возле одного края я увидела бледное мерцание, там в солнце упала луна. Таким образом, я узнала, что давно умершее солнце всё ещё вращалось, хотя и ужасно медленно. Я слышала крики, странные нечеловеческие крики и звуки, похожие на треск стекла под каблуком. Мир вращался. От Лондона не осталось даже руин. Он исчез из вечности и из космоса. Я мечтала о смерти или сне.

Вдалеке, справа от меня, я временами видела слабое мерцание беловатого света. Долгое время я не знала, приписывать ли это игре моего воображения, или нет. Поэтому некоторое время я смотрела туда свежим взглядом, пока я не поняла, что это был не плод фантазии, а реальность. Свечение становилось ярче, и вдруг от зелёной массы отделился бледный шар мягкого белого цвета. Он приближался, и я ясно увидела, что он был окружён полотном нежно мерцающих облаков. Время шло так медленно. Время шло очень, очень медленно.

Мечтая об освобождении, я закрыла свои глаза, но игра теней продолжалась, ещё сильнее, чем прежде. Я отвернулась. Упала на спину. Мои веки открылись. Я взглянула на исчезающее солнце. Оно теперь было только тёмным пятном на поверхности зелёного солнца. Я смотрела, как оно становилось всё меньше, неуклонно подлетая к более крупному небесному телу на бешеной скорости. Такой поворот событий полностью поглотил моё внимание. Я пристально смотрела. Что будет? Я переживала необыкновенные эмоции, когда поняла, что земля ударится о зелёное солнце.

Она стала не больше горошины. Землю притягивало за неё. Я хотела перевернуться и зарыться с головой в темноту. Я подняла бёдра и наполовину оказалась там. Рука, зажатая под моим телом, не позволила мне полностью попасть туда. Я перевернулась на спину, подняв руку над головой, и толкнула бёдрами. На этот раз я попала именно туда. Я ничего не видела. Далёкий гром, очень далёкий гром, медленно переходящий в тишину. Да, это гетто, а гетто — это кладбище идеологии.

О, начать. Не всегда легко. Избегать честных мужчин. Пол вписывает себя в преступление. Стать той, кем я не была. Погрузиться в новую жизнь. Cum multis aliis quae nunc praescribere longum est. Мне предстоит из-за многого прочего надолго здесь задержаться. Я решила заменить настоящее прошлым. Я собиралась овладеть искусством оживления привидений. Я была ходячим трупом на Квейкер-Стрит. Хочешь секса, дорогой? Карточный шулер на Брик Лейн. Сука-вымогательница из Хокстона. Королева мошенников. Мастерица обмана. Порочная бродяга. Трущоба.


notes



Примечания





1


Коди Фан Тутти — известная художница, автор перформансов.




2


Наивный мальчуган (фр.)




3


Моя маленькая красавица (фр.)




4


Что будет (фр.)




5


Смерть торжествует над жизнью (лат.)