Светящийся
Стивен Кинг


Джек Торранс со своей семьей нанимается смотрителем на зимний период в отель «Оверлук». Предвкушая хороший отдых, превосходную еду, да и приличное пополнение семейного бюджета взрослые члены семьи даже не догадываются о тайнах, хранимых фешенебельным ОТЕЛЕМ…


Стивен Кинг

Светящийся


Сон разума рождает чудовищ.

    
ГОЙЯ


Часть I

Предварительный материал


1. Деловая беседа


Джек Торранс подумал: Спесивый чинуша.

Впрочем, в его положении просителя, надо признаться, любой, окажись он сейчас по другую сторону стола, был бы неприятен. А уж Ульман, низкорослый человек с суетливыми движениями, характерными для толстяков, особенно. Пробор на его голове выглядел безупречно, темный костюм был строгий, но спокойного тона, — богатым клиентам Ульман как бы внушал: я именно тот, кто может решить ваши проблемы; подчиненных же высокомерно предупреждал: отстань, если у тебя нет ко мне важного дела. В петлице его лацкана торчала красная гвоздика, вероятно, затем, чтобы на улице никто из встречных не принял Стюарта Ульмана за гробовщика.

Ульман задал вопрос, которого Джек не расслышал. Плохо дело — Ульман не из тех, кто легко прощает такие промашки. Наверняка отложит в памяти этот факт, чтобы извлечь его впоследствии.

— Простите, что вы сказали?

— Я спросил: супруга в курсе ваших намерений поступить к нам на работу? И нужно принять во внимание сына, конечно… — он глянул на заявление, лежавшее на столе, — … Дэниела. А жену не страшит такая перспектива?

— Венди — необыкновенная женщина!

— Сын тоже необыкновенный?

Джек не смог сдержать удовлетворительной улыбки.

— Мы с Венди так считаем. Для своих пяти лет он совершенно самостоятельный мальчик.

Ответной улыбки со стороны Ульмана не последовало. Он сунул заявление Джека в папку, папку — в ящик. На крышке стола теперь были лишь пресс-папье, телефонный аппарат, настольная лампа с абажуром и коробка для исходящих и входящих бумаг, впрочем, обе ее части были пусты.

Ульман подошел к шкафу, стоявшему в углу.

— А сейчас, мистер Торранс, мы рассмотрим план отеля.

Он выложил на блестящую поверхность стола пять больших листов ватмана. Джек встал рядом и пытался разглядеть их из-за плеча Ульмана, вдыхая запах ульманова одеколона. Все стоящие мужчины носят одежду из английской кожи или не носят никакой — пришло ему на ум без всякой причины, но он тут же взял себя в руки, чтобы не заржать. Из соседней комнаты доносились слабые звуки убираемой со стола посуды.

— Верхний этаж, — сказал Ульман отрывисто. — Мансарда. Там нет ничего, кроме свалки заброшенных вещей. С конца второй мировой войны «Оверлук» несколько раз менял хозяев, и каждый из них считал своим долгом отправить вещи своего предшественника в мансарду. Я распорядился поставить там мышеловки и рассыпать крысиный яд. Горничные утверждают, что слышали там какое-то шуршание. Я не поверил им, но нельзя оставлять крысам ни единого шанса — в отеле не должно быть ни одной крысы.

Джек, подозревавший, что ни один отель в мире не обходится без нескольких крыс, промолчал.

— Конечно, вы ни в коем случае не должны позволять сыну играть в мансарде.

— Естественно, — расплылся Джек в лучезарной улыбке. Унизительное положение. Неужели этот самодовольный чинуша думает, что он позволит своему сыну играть в крысиной мансарде, забитой старым хламом и еще бог знает чем.

Ульман сунул лист под стопку других.

— «Оверлук» располагает ста десятью помещениями для гостей, — продолжал он менторским тоном. — Здесь, на четвертом этаже, находятся тридцать из них. Десять — в западном крыле, в том числе президентские апартаменты, десять — в центре, остальные — в восточном крыле. Из окон каждого номера открывается великолепный вид.

Неужели нельзя обойтись без рекламной болтовни? Но он опять промолчал, ему нужна работа. Ульман положил план четвертого этажа под стопку других, и они приступили к изучению следующего плана — третьего и второго этажей.

— Вот здесь располагается сорок номеров: тридцать двойных и десять одинарных. На втором этаже — еще по двадцать тех и других в каждом крыле плюс бельевые на обоих этажах и кладовка в конце коридора второго этажа, восточное крыло. Есть вопросы?

Джек покачал головой. Ульман смахнул планы третьего и второго этажей.

— Теперь уровень первого этажа. Холл. В центре находится административная стойка, за ней — служебное помещение. По обе стороны от стойки располагаются помещения общего пользования: в западном крыле находятся столовая отеля и салон для отдыха, в восточном — банкетный и бальный залы. Есть вопросы?

— Только по поводу подвала. Для смотрителя этот этаж самый важный. Место действия, так сказать.

— Это вам покажет Уотсон. План висит там, в котельной. — Ульман внушительно нахмурился, демонстрируя, что его, управляющего, не касаются такие мелочи, как котельная или ремонт труб. — Однако было бы не худо поставить там пару-другую мышеловок. Минуточку…

Он достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, нацарапал что-то на листочке (с грифом «Управляющий делами Стюарт Ульман», напечатанным жирным шрифтом), вырвал его и вложил в коробку для исходящих бумаг. Блокнот сразу же исчез в кармане, словно по мановению волшебника. Такой вот фокус: ты его только что видел, Джеки-бой, а вот его уже и нет. Ну и ловкач этот Ульман.

Потом они уселись на свои места по обе стороны стола — дознаватель и допрашиваемый, проситель и работодатель. Ульман скрестил руки над пресс-папье — невзрачный лысоватый человечек в банкирском костюме с цветком в петлице и в скучном сером галстуке. К другому лацкану был пришпилен значок с надписью мелкими золочеными буковками: «Администрация».

— Говоря откровенно, мистер Торранс, я не взял бы вас на работу, но Альберт Шокли — влиятельная личность, он владеет акциями отеля, к тому же член Совета директоров. Однако Шокли далек от гостиничного бизнеса и сам охотно признается в этом. Он четко и недвусмысленно выразил свое пожелание, чтобы вас приняли на должность смотрителя, и я не могу игнорировать его указание. Однако, будь я свободен в своем выборе, я бы вас не принял.

Джек сцепил пальцы рук, лежавших на коленях, и крепко сжал их.

Ах ты, лощеный, спесивый чинуша!

— Я полагаю, вы не очень высокого мнения обо мне, мистер Торранс,

Лощеный, самодовольный чинуша, вот ты кто!

но мне абсолютно наплевать на это. Как бы вы ко мне ни относились, я вынужден заметить, что не считаю вас пригодным для такой службы. Во время сезона — с пятнадцатого мая до конца сентября — отель «Оверлук» обслуживают сто десять служащих, заметьте, по одному на каждый номер. Как я подозреваю, многие из них считают меня сукиным сыном. И, вероятно, не ошибаются в оценке моего характера. Чтобы управлять отелем должным образом, я вынужден бывать сукиным сыном.

Он подождал ответа, но Джек ограничился лучезарной улыбкой, ехидно обнажившей все тридцать два зуба.

— «Оверлук» был построен в 1907–1909 годах. Ближайший город — Сайдвиндер, в сорока милях отсюда, но дорога туда бывает закрыта с конца октября или с ноября по апрель. Построил отель человек по имени Роберт Таунли Уотсон, дед одного из наших служащих. Здесь останавливались Вандербильды, Рокфеллеры, Асторы и Дюпоны. В президентских апартаментах проживали четыре президента: Вильсон, Гардинг, Рузвельт и Никсон.

— Я бы не гордился пребыванием здесь Гардинга и Никсона, — пробормотал Джек.

Ульман слегка нахмурился, но пренебрег замечанием.

— Отель оказался не по средствам мистеру Уотсону, и в 1915 году он продал его. Отель продавали в тысяча девятьсот двадцать втором, двадцать девятом, тридцать первом годах. Он пустовал до конца второй мировой войны, пока его не купил и основательно не обновил Хорейс Дервент, изобретатель-миллионер, пилот, кинопродюсер и антрепренер.

— Фамилия мне знакома, — заметил Джек.

— Все, к чему он прикасался, превращалось в золото. Но не отель «Оверлук»! Дервент, вбухал сюда миллионы, прежде чем развалина превратилась в современный модный курорт и здесь появился первый отдыхающий. Именно Дервент обустроил площадку для игры в роук, которой, как я заметил, вы любовались, когда приехали сюда.

— Роук — что это такое?

— Британская разновидность нашего крокета, ныне совсем вырождающегося. Дервент научился роуку у своего секретаря и влюбился в эту игру. У нас теперь лучший в Америке роуковый корт.

— Не сомневаюсь, — сказал Джек серьезно. Роуковый корт в окружении кустов с художественной стрижкой в форме зверей. Чего тут еще они навыдумывали? Он почувствовал утомление от Ульмана, но понимал, что тот еще не выговорился и не остановится, пока не выговорится до конца, до последнего словечка.

— Потратив три миллиона, Дервент продал отель неким калифорнийским дельцам, но и им не повезло. В 1970 году они продали его группе предпринимателей во главе с Шокли, и он поручил управление отелем мне. Первые годы мы тоже работали себе в убыток. Но, к счастью, доверие ко мне нынешних владельцев не поколебалось, и вот прошлый год закончен с равным сальдо, а в текущем году впервые за семьдесят лет уже получена прибыль.

Что ж, этот суетливый человек вправе гордиться собой, подумал Джек, но первоначальная волна неприязни накатила снова, и он сказал:

— Не вижу, мистер Ульман, никакой связи между красочной историей отеля «Оверлук» и вашей убежденностью, что я непригоден к службе в нем.

— Одной из причин, почему отель терял свою популярность, было отсутствие ухода за ним зимой. Это сказывалось на прибылях больше, чем вы полагаете, мистер Торранс. Зимы здесь очень суровые. Чтобы решить проблему, я учредил на зиму должность смотрителя, который должен заниматься котельной, отоплением, устранять неполадки, производить ремонт оборудования и вообще следить за порядком. Прошлой зимой я нанял работника с семьей, и произошла трагедия — ужасная трагедия.

Ульман бросил на Джека холодный оценивающий взгляд.

— Признаюсь, я совершил ошибку. Этот тип оказался пьяницей.

Джек почувствовал, как его рот расползается в медленной дурацкой ухмылке, совершенно не похожей на любезную улыбку воспитанного человека.

— Вот как?! Удивляюсь, что Эл не сообщил вам… Я завязал…

— Да, мистер Шокли сказал, что вы больше не пьете. Он сообщил мне и о вашей прошлой работе, о вашей, скажем так, ответственной должности — вы преподавали английский язык в Вермонтской подготовительной школе. Вы потеряли над собой контроль, не будем уточнять, что это значит. Но у меня есть основание полагать, что дело Грейди имеет прямое отношение и к вашему случаю. Вот почему я был вынужден упомянуть о вашем, так сказать, прошлом. Зимой 1970–71 года, после реорганизации отеля, я нанял этого несчастного молодого человека по имени Дельберт Грейди. У него были жена и две дочери, они поселились в квартире, которая будет служить жилищем и для вас. У меня были опасения на его счет — все-таки здесь слишком суровая и долгая зима и отель оторван от остального мира пять-шесть месяцев.

— Оторван? Но не совсем же! Здесь есть телефон и, вероятно, радиопередатчик. Отель находится не так далеко от Национального парка в Скалистых горах, и, конечно же, такая большая территория не может обходиться без одного-двух вертолетов.

— Этого я не знаю, — сказал Ульман. — Верно, в отеле есть двухволновый передатчик. Уотсон покажет его вам вместе со списком частот, тем и другим вы можете воспользоваться при необходимости. Телефонная линия на Сайдвиндер протянута под землей, и столбы каждую зиму валятся то в одном, то в другом месте. Связь прерывается на несколько недель, а то и месяцев. Правда, у нас есть снегоход.

— Следовательно, отель все-таки не совсем отрезан от мира?

Ульман мрачно возразил:

— А что, если вдруг ваша жена или сын поскользнутся на лестнице и раскроят себе череп, мистер Торранс? Какого вы тогда будете мнения об оторванности отеля?

Джек представил подобную ситуацию: снегоход, даже и мчащийся с предельной скоростью, доставит больного в Сайдвиндер часа через полтора… в лучшем случае. Вертолет же спасательной службы Национального парка прибудет сюда часа через три — при оптимальных условиях, а в буран он вообще не сможет подняться.

— В случае с Грейди, — продолжал Ульман, — я рассуждал так же, как мистер Шокли в вашем деле. Одиночество трудно переносимо. Лучше, если у человека есть семья. В случае же беды, рассуждал я, даже не такой серьезной, как раскроенный череп, а случись, скажем, грипп, воспаление легких или аппендицит, все равно будет достаточно времени, чтобы обеспечить доставку больного в госпиталь.

Подозреваю, что трагедия явилась результатом неумеренного потребления дешевого виски, которым Грейди запасся тайком от меня в большом количестве. Он допился до того состояния, которое бывалые заключенные называют «камерной лихорадкой». Вам знаком этот термин? — Ульман состроил снисходительную улыбочку, изготовившись тут же пуститься в разъяснения, как только Джек признается в своем невежестве.

Джек был рад возможности разочаровать его и ответил быстро и четко.

— Так в просторечии называют эффект клаустрофобии, которая случается, когда люди заключены вместе на долгий срок. Клаустрофобия выражается во взаимном чувстве неприязни у людей, проживающих вместе. Крайним проявлением болезни являются галлюцинации и склонность к насилию, что случается по самому незначительному поводу — пригоревшая каша или спор из-за очереди мыть посуду.

Ульман явно подрастерялся, и это доставило Джеку удовольствие. Он решил усилить нажим, хотя пообещал Венди, что не будет терять самообладания ни в коем случае.

— Ага… тут вы допустили ошибку. Этот Грейди, он что, побил своих?

— Умертвил, мистер Торранс! А потом покончил с собой. Девочек он убил топором, жену застрелил из ружья и прикончил себя тем же способом. У него оказалась сломана нога. Несомненно, Грейди был настолько пьян, что свалился с лестницы.

Ульман развел руками и самодовольно глянул на Джека.

— У этого Грейди было высшее образование?

— Нет, — сказал Ульман несколько натянуто, — я считал, что менее образованный и впечатлительный индивид не так восприимчив к тяготам одиночества.

— И совершили ошибку, — дожимал Джек, — ибо именно глупый и ограниченный человек больше подвержен «камерной лихорадке» и больше склонен к убийству по любому поводу или ограблению из сиюминутной прихоти. Давайте сделаем психологический срез его поведения. Ему скучно. Когда начинается снегопад, ему нечего делать, кроме как играть с женой в карты, мухлюя, когда выйдут все козыри. Ему остается только ссориться с женой, ворчать на детей и пить. Он с трудом засыпает, поэтому напивается, чтобы уснуть, а утром просыпается в тяжелом похмелье. Нервы у него на пределе — а тут еще не работает телевизор, поскольку ветер свалил антенну, и ему остается только пить и мухлевать при игре в карты. И вот конец — бум-бум-бум.

— Ну, а что поделывает образованный человек, вроде вас?

— Мы оба, жена и я, любим читать. Я пишу пьесу, как Эл Шокли, вероятно, сообщил вам. У Денни есть книжки с головоломками, картинки для раскрашивания и детекторный приемник. Я собираюсь обучать сына чтению и хочу научить его ходить на лыжах. Венди тоже не против научиться этому. Думаю, мы найдем, чем заняться, чтобы не портить друг другу жизнь, если телек выйдет из строя. — Он сделал паузу. — Эл говорил правду, когда сказал, что я больше не пью. Пил когда-то, и довольно серьезно, но вот уже больше года не беру в рот ничего более крепкого, чем пиво. Я не намерен тащить сюда спиртное, и, вероятно, у меня не будет возможности раздобыть его, когда повалит снег.

— Ну хорошо, я одобряю ваши планы, но когда вы трое поселитесь здесь, проблемы станут очевиднее. Я предупреждал Шокли на этот счет. Он взял на себя ответственность за вас. Теперь я предупредил вас. И вы тоже готовы взять на себя ответственность?

— Готов.

— Ладно, я согласен, поскольку у меня нет иного выбора.

А в принципе предпочел бы принять на работу студента, взявшего отпуск на год. Но… возможно, вы и подойдете. Сейчас я отведу вас к мистеру Уотсону, который покажет вам подвальное помещение и проведет по территории отеля. Других вопросов нет?

— Никаких.

— Что ж, надеюсь, вы не остались в обиде на меня, мистер Торранс. Обидеть вас я не хотел. Все, что я сказал, было сказано, исходя из интересов отеля. Это прекрасный отель. Таким он и должен оставаться.

— Нет, я не в обиде. — Джек расплылся в светской улыбке, но был рад тому, что Ульман не протянул ему руки. Обиженным, и не только Ульманом, он себя все-таки считал.


2. Боулдер, штат Колорадо


Венди выглянула из окна кухни и увидела внизу Денни. Он сидел на бровке тротуара и не играл ни с грузовичком, ни с фургоном, ни даже с планером, который доставил ему столько радости на прошлой неделе, когда отец привез его. Он просто сидел, уткнувшись в ладони, с локтями на коленях. Патетическая картина — пятилетний малыш в ожидании отца.

Внезапно Венди охватила жалость к нему, захотелось плакать.

Она кинула посудное полотенце на вешалку возле раковины и, застегнув две верхние пуговицы домашнего платья, спустилась по лестнице на улицу. Черт бы побрал Джека с его гордостью. О нет, Эл, нет, обойдусь без аванса, пока я не нуждаюсь в деньгах. Стены на лестнице были обшарпаны, испачканы карандашными и угольными надписями. Крутые ступени скрипнули. Весь дом пропах кислым запахом старости. За какие такие грехи должен страдать Денни, живя в этой дыре после Ставингтона, где у них был уютный коттеджик?

Парочка, живущая наверху, не состояла в законном браке, но не это беспокоило Венди, а их постоянные драки. Мужчину звали Томом, и когда по пятницам закрывались бары и он возвращался домой — вот тогда и начиналась настоящая потасовка, по сравнению с которой драки на протяжении недели казались небольшой разминкой. Большая Пятничная Драка — называл это Джек с потугой на юмор, но семье было не до смеха. Женщину — ее звали Элейн — легко можно было утихомирить, и после небольшой потасовки она, залившись слезами, начинала хныкать: «Перестань, Том, ну, пожалуйста, перестань», — а он орал на нее так, что однажды разбудил Денни, хотя тот обычно спал как убитый. На следующее утро Джек остановил Тома на улице и поговорил с ним по-свойски. Том начал было ерепениться, но Джек сказал ему вполголоса такое, что тот сразу притих, сокрушенно покачал головой и ушел. Это случилось неделю назад, и некоторое время в доме стояла относительная тишина. Но в конце недели все вернулось к прежнему порядку — вернее, беспорядку. А малышу такие вещи не на пользу.

Чувство горечи пронзило ее снова, но сейчас, на ходу, она справилась с ним, опустилась на бровку тротуара рядом с Денни и спросила:

— Что с тобой, док?

Он улыбнулся ей, но как-то рассеянно:

— Привет, ма. — Планер лежал у его ног, обутых в кеды. Она заметила, что одно крыло было расщеплено.

— Хочешь, я починю крыло, милый?

Денни снова устремил взгляд в конец улицы.

— Нет, папочка починит.

— Папа вернется не раньше ужина. В этих горах длинная дорога.

— А «жук» не поломается, как ты думаешь?

— Нет, не должен. — Денни дал ей повод отвлечься от мысли о себе.

Спасибо, Денни, мне это было так нужно.

— Папа говорил, что «жук» может поломаться, — с деловым видом произнес Денни. — Он сказал, что топливный насос вот-вот полетит к чертовой матери.

— Не говори так, Денни.

— Про что — про топливный насос? — спросил мальчик с искренним изумлением.

Она вздохнула.

— Нет, к «чертовой матери». Не говори так.

— Почему?

— Это вульгарно.

— Что такое вульгарно, ма?

— Это когда ты ковыряешься в носу за обедом, или делаешь пи-пи в туалете с открытой дверью, или говоришь: «к чертовой матери», — это вульгарное выражение. Хорошие люди так не говорят.

— Папа так говорит. Когда он проверял мотор, он сказал: «Бог ты мой, топливный насос вот-вот полетит к чертовой матери». Папа нехороший?

— Нет, хороший, только он взрослый. Ему не следовало бы говорить такие вещи в присутствии людей, которые его не поймут.

— Ты говоришь о таких, как дядя Эл?

— Верно.

— А я буду говорить так, когда вырасту?

— Вероятно, как бы я ни возражала. Лет в двадцать, если тебе захочется, док.

— Слишком долго ждать.

— Порядочно, но ты постарайся.

— О’кей.

Денни вдруг выпрямился, готовый вскочить. Но машина, показавшаяся вдали, была гораздо новее и более нарядного цвета, чем папина. Денни снова обмяк. Интересно, что на Денни переезд в Колорадо сказался сильнее, чем на них, родителях. Хотя он помалкивал, но она с тревогой наблюдала, что Денни проводит много времени в одиночестве. В Вермонте, где они жили прежде, у коллег Джека было трое детей — одногодков Денни, и он ходил в садик. А здесь ему не с кем играть. В их доме ютятся по большей части студенты Колорадского университета, а у женатых пар, проживающих здесь, по Апарахоу-стрит, мало у кого были дети. Она заметила лишь десяток страшеклассников, несколько детей среднего школьного возраста и троих младенцев — вот и все.

— Мама, почему папа потерял работу?

Вопрос вывел ее из задумчивости, поставив в затруднительное положение. Они с Джеком обсуждали эту проблему — как ответить на подобный вопрос Денни. Перебирали множество вариантов, начиная с попыток уклониться от ответа и кончая признанием неприкрытой истины. Но Денни не спрашивал. И вот спросил в самый неподходящий момент, когда она не в настроении и меньше всего готова к ответу. А он смотрел ей в лицо, замечая, вероятно, ее смятение и делая свои выводы.

Она подумала, что детям мотивы и поступки взрослых кажутся такими же темными и зловещими, как дикие звери, скрывающиеся в лесной чаще. Взрослые управляют детьми, как марионетками, не давая объяснения мотивам и причинам своих поступков. При этой мысли она снова расстроилась, рыдания подступили к горлу. Борясь с ними, она подняла с земли поврежденный планер и принялась вертеть его в руках.

— Ты помнишь, твой папа руководил «Спорт-клубом» в школе?

— Конечно, игра в аргументы.

— Верно. — Венди перевернула планер, глядя на торговую марку («Спидоглайд») и голубые звезды на крыльях. Неожиданно для себя она стала рассказывать сыну правду. — Папа был вынужден выгнать из клуба одного мальчишку по имени Джордж Хартфилд. Он был бездельником и тупицей. Правда, мальчишка заявил, что папа выгнал его потому, что невзлюбил, а не потому, что он бездельник. И вот этот Хартфилд подстроил папе гадость, да ты слышал об этом…

— А, это тот, кто проколол шины у нашего «жука»?

— Да, тот самый. Случилось это после занятий в школе, и папа застукал его за этим делом. — Тут она снова замолкла, но увильнуть от прямого ответа уже было нельзя: либо правда, либо ложь — третьего не дано.

— Твой папа иногда совершает поступки, которых потом стыдится. Сперва делает, потом думает. Это бывает редко, но случается.

— Он побил Джорджа, как меня в тот раз, когда я рассыпал его бумаги?

Иногда…

(Денни с рукой в гипсе.)

…он совершает поступки, которых потом стыдится.

Венди усиленно заморгала, чтобы удержать слезы, подступившие к глазам.

— Что-то вроде этого, милый. Папа ударил Джорджа, чтобы отучить его от привычки прокалывать шины. Джордж упал и ударился головой. Тогда дяди, стоявшие во главе школы, сказали Джорджу, что он не может ходить в ту школу, а папа не может там преподавать. — Она замолчала, выговорившись, и со страхом ожидала града новых вопросов.

— Ага, — сказал Денни и опять принялся разглядывать улицу. Видно, тема была исчерпана. Если бы только она могла так же легко отнестись к ней… Венди поднялась.

— Пойду наверх, выпью чашечку чая. А ты не хочешь попить молочка с печеньем, док?

— Лучше я дождусь папу.

— Не думаю, чтобы он вернулся раньше пяти.

— А может, и раньше приедет.

— Может быть, — согласилась она.

Венди была на полпути к дому, когда он позвал:

— Мамми!

— Что тебе, малыш?

— Ты хочешь поехать в горы и жить в отеле всю зиму?

Ну вот, какой из пяти тысяч возможных ответов можно дать на один простой вопрос — тот ли, что был у нее вчера, или тот, что возник ночью, или… Все они были разными и отличались друг от друга широким спектром цветов — от светло-розового до мрачно-черного.

— Если этого хочет твой папа, то хочу и я. — Она сделала паузу. — А как ты?

— Наверное, и я тоже, — помолчав, сказал он. — Здесь не с кем играть.

— Ты скучаешь по друзьям?

— Иногда скучаю по Скотти и Энди. Больше ни по ком.

Она вернулась, поцеловала его и взъерошила на голове светлые волосы, теряющие детскую мягкость. Он был таким серьезным человечком, и она задалась вопросом, как ему живется с такими родителями, как они с Джеком. Большие надежды, с которыми они начали совместную жизнь, рассыпались, приведя их в этот противный многоквартирный дом в незнакомом городе. Снова возник перед ней образ Денни с рукой в гипсе. Кто-то в небесной канцелярии сделал ошибку, которую уже поздно исправлять, а поплатиться может за нее совсем невинный — их ребенок.

— Не выбегай на дорогу, док, — сказала она, крепко прижимая его к себе.

— Конечно, ма.

Она поднялась к себе на кухню, поставила на огонь чайник, положила пару печений на тарелку для Денни на случай, если тот вернется домой, пока она отдыхает. Сидя за столом перед глиняной чашкой, она поглядывала из окна на Денни, одетого в голубые джинсы и в просторный темно-зеленый свитер с трафартом на спине — «Ставингтонская школа». Планер все еще валялся у его ног. Слезы, накопившиеся за целый день, хлынули лив нем — она склонилась над чашкой дымящегося душистого чая и заплакала. От горя и потерь в прошлом, от страха перед будущим.


3. В неведомой стране


В четверть пятого Денни устал и поднялся домой выпить молока с печеньем. Он проглотил их, выглядывая из окна, потом пошел поцеловать маму, отдыхавшую в спальне. Она предложила ему остаться и подождать отца дома, у окна, — так время пройдет быстрее, но он упрямо мотнул головой и отправился на старое место, у бровки тротуара. Сейчас было около пяти, и хотя у мальчика не было часов и он не мог определить время точно, он чувствовал движение времени по удлиняющимся теням и золотистому оттенку на вечернем небосклоне.

Вертя в руках планер, он напевал вполголоса: «Вернись ко мне, Лулу, мне все равно, вернись, Лулу, хозяина нет дома, Лулу. Лулу, вернись ко мне, Лулу».

Они распевали эту песенку хором всем детским садом, куда он ходил в Ставингтоне. Здесь он не ходит в сад, потому что у папы нет для этого средств. Он знал, что папа с мамой сильно переживают из-за него, так как без детского сада он обречен на одиночество (а еще больше они беспокоились из за того, что Денни обвинит их в этом, в чем боялись признаться друг другу). Но в действительности сам Денни не хотел ходить в детский сад. О, сад — для сосунков, а он хотя еще не совсем большой, но уже не младенец. Большие ребята ходят в большую школу и получают горячий завтрак. В будущем году он пойдет в первый класс. А этот год — какой-то промежуточный, когда он уже не ребенок, но еще не взрослый мальчик. Но ничего, как-нибудь перебьется.

Денни хорошо понимал своих родителей, разбирался во многих их мыслях и поступках и знал, что в большинстве случаев они не одобряют его проницательности, а еще чаще отказываются верить ему. Но придет день, когда они поверят. Он согласен ждать.

Но все-таки скверно, что они не могут верить ему побольше, особенно в такое трудное время, как нынешнее. Мама лежит в постели и чуть не плачет, так она беспокоится о папочке. Причины ее беспокойства были слишком сложны для понимания Денни: мутные опасения за безопасность семьи, чувство вины, гнев, чувство страха перед тем, что их ждет. Но преобладали в ее душе два страха: что у папочки случится авария в горах и что папочка совершит Дурной Поступок. Денни хорошо знал, что такое Дурной Поступок — Скотти Арсон, который был старше его на полгода, объяснил ему. Папа Скотти тоже совершил Дурной Поступок: однажды ударил маму прямо в глаз, из-за этого мама и папа получили РАЗВОД, и как раз в то время, когда Денни подружился с ним, Скотти жил с матерью и виделся с папой только по воскресеньям. С тех пор величайшим ужасом в жизни Денни стало слово РАЗВОД, врезавшееся в его память, словно вывеска с буквами, обвитыми шипящими змеями. Когда РАЗВОД — родители не живут вместе и спорят из-за тебя в суде. Интересно, на каком корте — теннисном или бадминтоновом — судья решает, с кем тебе жить? Денни видел судью только на спортивных площадках в Ставингтоне. А если живешь с одним из родителей, то практически не видишься с другим. Тот, с кем ты живешь, может пожениться на ком-то чужом для тебя, если ему приспичит.

Самое страшное, что слово РАЗВОД, либо понятие о нем, либо что-то другое, недоступное его пониманию, витало в умах его собственных родителей — иногда смутно и отдаленно, иногда более определенно и пугающе, как удар шаровой молнии. Так случилось, когда папа наказал его за то, что он перепутал все папины бумаги, и доктор вынужден был наложить ему на руку гипс. Воспоминания об этом событии увяли, но мысли родителей о РАЗВОДЕ врезались в память отчетливо и грозно. В большей степени мысль о РАЗВОДЕ окружала мамочку, и Денни страшно боялся, что она произнесет Застрявшее у нее в мозгу слово, превратив РАЗВОД в реальность. Оно все время подспудно присутствовало в их сознании и было одним из тех, которые Денни всегда мог угадать, потому что звучало, как ритм простенькой мелодии. Но, подобно ритму, центральная идея образовывала только костяк более сложного комплекса мыслей, пока недоступных его пониманию, — он воспринимал их как цвет или настроение. Мамины мысли о РАЗВОДЕ сосредоточивались вокруг его сломанной руки или вокруг события в Ставингтоне, когда папа потерял работу. Там мелькал тот мальчишка, ну, Джордж Хартфилд, который подстроил отцу гадость и продырявил шины их «жука». Мысли отца о разводе были более сложными — темно-фиолетового цвета, пронизанного черными пугающими прожилками. Отцу казалось, что будет лучше, если он оставит их. Они перестанут страдать, потому что все их переживания — из-за его Дурного Поступка. Денни почти все время ощущал тягу отца к темному месту, где он мог совершать Дурной Поступок до тех пор, пока его разум не затуманится и не покинет его.

Но сегодня у матери нет нужды беспокоиться — жаль, что нельзя пойти и рассказать ей об этом. «Жук» не поломается, папа не собирается никуда идти, чтобы совершить там Дурной Поступок. Он скоро подъедет, а сейчас пылит где-то на полдороге между Лайонсом и Боулдером. Папочка не думает о Дурном Поступке. Он думает о…

Денни бросил беглый взгляд на окно кухни. Мыслительное усилие иногда приводит его в странное состояние: окружающие предметы — реальность — исчезают, и тогда он видит вещи, которых вокруг нет. Однажды вскоре после того, как ему загипсовали руку, такое случилось за ужином. Родители не разговаривали друг с другом, но активно думали. Мысли о РАЗВОДЕ витали над кухней, как туча, готовая разразиться дождем. Ему стало так плохо, что он не мог есть, и даже возникло чувство тошноты. Не находя выхода из отчаянного положения, он сделал мыслительное усилие, и что-то произошло. Когда сознание вернулось к нему, он лежал на полу рядом с перевернутой тарелкой, а мамочка держала его в объятиях и плакала, папа звонил по телефону. Денни был напуган, пытался объяснить родителям, что с ним все в порядке, что с ним такое иногда бывает, когда он сосредоточивается на мыслях или делает попытку понять больше, чем обычно доступно ему. Он пытался растолковать им о Тони, которого они называли «другом-невидимкой».

Отец сказал: «У него Галу-Син-Нация. Он вроде бы оправился, но все-таки пусть врач осмотрит его». А потом Денни пообещал, что никогда больше не будет так делать и никогда не будет пугать их. Он и сам испугался. Когда он сосредоточил мысли, направленные на отца, то на один короткий миг кухня исчезла, и сознание, пронзив тьму вокруг папы, вырвало из нее непонятное слово, еще более страшное, чем РАЗВОД, и это слово было САМОУБИЙСТВО. Никогда прежде Денни не сталкивался с этим словом в папином сознании, и оно сильно напугало его, хотя значение слова было ему неизвестно.

Все-таки Денни нравилось сосредоточиваться, чтобы иногда вызвать Тони. Но тот не всегда появлялся. Иногда предметы только становились зыбкими и туманными на минуту, потом опять прояснялись — пожалуй, так и бывало чаще всего, но по временам Тони возникал где-то на периферии его зрения, голос Тони долетал издалека.

С тех пор как они переехали в Боулдер, такое случалось дважды. И Денни помнит, как обрадовался тому, что Тони последовал за ним из Вермонта. Значит, не все его друзья остались в прошлом.

В первый раз Денни оказался на заднем дворе — и не произошло ничего особенного. Просто Тони манил его к себе, потом наступила тьма, и он опять очутился в окружении реальных вещей со смутными воспоминаниями, похожими на путаный сон. Второй случай, две недели назад, был более интересным. Тони, поманив его к себе через четыре двора, сказал: «Денни… подойди и посмотри». Денни поднялся и вдруг полетел в глубокую дыру, как Алиса в Стране чудес, и оказался в подвале их жилого дома. А Тони стоял рядом, указывая на сундук, в котором папа хранил важные бумаги, особенно ПЬЕСУ.

— Видишь? — сказал Тони далеким музыкальным голосом. — Он стоит под лестницей. Как раз под лестницей. Возчики поставили его… под лестницу.

Денни сделал шаг вперед, чтобы внимательно осмотреть это чудо, и почувствовал, что опять падает, на этот раз с качелей в заднем дворе, на которых он все время сидел. У него вышибло дух, когда он стукнулся о землю.

Через три или четыре дня отец разбушевался, рассказывая маме о том, что обыскал весь проклятый подвал и не нашел сундука с бумагами, и собирается подать в суд на проклятых возчиков, которые бросили сундук по дороге между Вермонтом и Колорадо. Как же, черт побери, он может закончить ПЬЕСУ, если будут теряться бумаги!

Денни сказал: «Нет, папочка, сундук стоит под лестницей. Возчики сунули его прямо под лестницу».

Папа бросил на него странный взгляд и спустился в подвал. Сундук стоял под лестницей, там, где Тони показал его Денни. Папа посадил Денни на колени и спросил, кто разрешил ему спускаться в подвал. Может быть, Том из верхней квартиры? Подвал — опасное место, сказал папа. Поэтому хозяин держит его на замке. Если кто-то забыл замкнуть замок, пусть Денни скажет. Он, конечно, рад заполучить бумаги, сказал папа, но они потеряют свою ценность для него, если Денни упадет с лестницы и сломает себе… ногу. Денни серьезно заверил папу, что он не был в подвале, мама поверила. Денни никогда не спускается по черной лестнице в прихожую, где сыро, темно и полно пауков. И Денни никогда не лжет, сказала она.

— Тогда откуда ты узнал о сундуке, док?

— Мне показал его Тони.

Папа обменялся взглядом с мамой поверх его головы. Такое случалось по временам. Из страха за него они прогнали мысли об этом случае из памяти. Но он знал, что их беспокоит Тони, особенно беспокоит маму, и он старался вызывать Тони туда, где она не могла бы увидеть его. Но сейчас мамочка лежит в постели и не смотрит на него из кухни — он может сосредоточиться, чтобы проверить, о чем думает папа.

Лоб у него покрылся морщинами, слегка запачканные руки сжались в кулаки. Глаза он не закрывал — в этом не было необходимости, — но сощурил их до щелки и представил себе папин голос, голос Джона Дэниела Торранса, грудной и ровный голос, спокойный тогда, когда он размышляет. И думает о… думает о…

Думать, Денни, думать.

Денни тихо вздохнул и повалился спиной на тротуар, словно у него размякли мускулы. Сознания он не терял. Он отчетливо видел улицу и парочку, которая гуляла по другой стороне улицы, держась за руки, потому что они были

влюблены друг в друга?

счастливы оттого, что стоит прекрасный осенний день и они идут рядышком в такой день. Денни видел, как вдоль канавы, гонимые ветром, катятся, словно желтые колеса неправильной формы, осенние листья. Он видел дом на противоположной стороне, покрытый…

черепицей. Думаю, починить крышу не составит труда, если гидроизоляция в порядке. Да этот Уотсон поможет. Боже, что за характер! Вот бы поместить его в ПЬЕСУ! С помощью такого персонажа я бы вывел все паршивое человечество на чистую воду. Ах да, черепица. А гвозди там есть? О черт, их можно запросто добыть в сайдвиндерском хозяйственном магазине. Осы. Они гнездятся в это время года. Нужно запастись баллончиком с инсектицидами. На случай, если они нападут на меня, когда я начну отдирать старую черепицу. Новая черепица. Старая…

…черепицей. Ага, вот о чем он думает. Он получил работу и думает о ремонте крыши. Денни не знал, кто такой Уотсон, все остальное казалось достаточно ясным. И возможно, он увидит осиное гнездо. Он в этом уверен так же, как в том, что его зовут

— Денни… Денни.

Он взглянул в конец улицы и увидел там Тони, стоявшего под вывеской магазина и махавшего ему рукой. Денни, как всегда, испытал прилив теплых чувств при виде старого дружка, но на этот раз ему сопутствовал укол страха, словно Тони выступил из тьмы, сгустившейся за его спиной. Но ослушаться зова было немыслимо.

Денни отодвинулся от края тротуара, последовал мягкий безболезненный толчок, и какая-то часть его поднялась и устремилась к Тони сквозь туннельную тьму.

— Денниии…

Тьма сменилась клубящейся белизной. Пронзительный вой и тени, раскачивающиеся под напором гудящего ветра. Снег кружился и танцевал — снег повсюду.

— Слишком глубоко, — произнес Тони из тьмы с печалью, ужаснувшей Денни, — никак не выберусь из сугроба.

Другой силуэт, смутный, вздыбленный. Огромный и прямоугольный. Пологая крыша, множество окон. Стены, поблескивающие белизной в бушующей тьме. Длинное здание с черепичной крышей. Отдельные черепицы позеленее, поновее — их положил его отец, прибив гвоздями из сайдвиндерского магазина. Сейчас черепицы покрыты снегом, который все валит и валит…

Зеленый колдовской свет разлился над фронтоном здания, померцал и превратился в гигантский оскалившийся череп над двумя скрещенными костями.

— Яд, — сказал Тони из зыбкой темноты. — Берегись отравы.

Другие вывески промелькнули перед глазами Денни, часть из них на досках, покосившихся под порывами ветра: «НЕ КУПАТЬСЯ — ОПАСНО! ПРОВОЛОКА ПОД ТОКОМ! ЭТА СОБСТВЕННОСТЬ ПРОКЛЯТА — ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ! ТРЕТИЙ РЕЛЬС — СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО! НЕ ПОДХОДИТЬ — УБЬЕТ! НА ТЕРРИТОРИЮ НЕ ВТОРГАТЬСЯ, НАРУШИТЕЛЬ БУДЕТ ЗАСТРЕЛЕН НА МЕСТЕ!» Ни одно объявление Денни не понял полностью — он не умел читать, — но смысл до него дошел, и сонный ужас проник во все его поры.

Объявления потускнели. Теперь он оказался в комнате, забитой странной мебелью и погруженной в сумрак. Снег стучал в окна, как песок, швыряемый пригоршнями. У него пересохло во рту, глаза горели, сердце трепыхалось в груди подстреленной птицей. Снаружи доносился гулкий грохот, словно наружная дверь неистово хлопала под напором ветра. Звук приближающихся шагов. На стене висело зеркало, и в его глубине возникло единственное слово, горящее огнем, и это было — ЬТРЕМС!

Узнает позже

эту комнату. Перевернутый стол. Разбитое окно, врывающийся внутрь снег. Гардины, висящие криво. Низенький шкафчик, валявшийся крышкой вниз.

Снова гулкие шаги — мерные, страшные. Разлетелось стекло. Хриплый голос, голос безумца, еще более ужасающий из-за того, что кажется знакомым.

— Выходи, выходи сюда, проклятый засранец, прими свое лекарство.

Треск… Треск разлетающейся двери. Рев ярости и удовлетворения. Неужели это и есть то самое «ЬТРЕМС», увиденное в зеркале?

Снег, несущийся по комнате. Картины, сорванные со стен. Проигрыватель,

Мамин проигрыватель?

валяющийся на полу. Ее любимые пластинки — Григ, Гендель, Битлы, Арт Гарфункель, Бах, Лист, — разбросаны по полу. Столб света, падающий из открытой двери соседней комнаты — ванной, резкий белый свет и слова, мерцающие в зеркале на дверце медицинского шкафчика: ЬТРЕМС, ЬТРЕМС, ЬТРЕМС.

И на краю фарфоровой ванны — рука, безжизненно свисающая до пола, медленная струйка крови, стекающая по одному из пальцев на кафельный пол.

— Нет, о нет, нет!

Пожалуйста, Тони, не пугай меня, ради Бога.

ЬТРЕМС, ЬТРЕМС.

Перестань, Тони! Перестань сейчас же!

Темнота.

Во тьме гулкие шаги стали громче, отдаваясь эхом со всех сторон.

Вдруг Денни оказался в темном холле — он сидел на корточках посреди голубого ковра с переплетениями черных линий, образующих джунгли. Сидел, прислушиваясь к тяжелым приближающимся шагам, и вот темная фигура вывернула из-за угла и двинулась к нему, источая запах крови и неотвратимой судьбы. Монстр злобно размахивал клюшкой, по временам ударяя ею об стену так, что фонтаном била штукатурная пыль.

— Подойди ко мне и прими свое лекарство. Прими его как мужчина.

Гигантский монстр приближался к Денни, распространяя вокруг сладко-кислый запах мертвечины. Он размахивал клюшкой, рассекавшей воздух со зловещим свистом, затем следовал глухой удар в стену, выбивавший сухую пыль, от которой у Денни чесалось в носу и першило в горле. Маленькие красные глазки сверкали в темноте. Монстр оказался рядом и заметил Денни, распластавшегося по стене. А люк на потолке над его головой был закрыт.

Темнота. Чувство полета.

— Тони, забери меня отсюда, пожалуйста, забери…

И он снова оказался на Апарахоу-стрит, на бровке тротуара, весь мокрый от пота, так что рубашка прилипла к спине.

В ушах у него все еще звучал тяжелый размеренный гул шагов. В нос ударил запах мочи, исходивший от штанишек, — в приступе страха он обмочился. Ему все еще виделась рука, перевесившаяся через край ванны: по ее пальцам стекала кровь и стекало то необъяснимое слово, что страшнее всех остальных: ЬТРЕМС!

А на улице вовсю сияло солнце. Вокруг были реальные веши, кроме Тони, который стоял в конце улицы, похожий на маленькое пятнышко. Поэтому его голос казался тихим, тонким и приятным: «Будь осторожнее, док…»

И в то же мгновение Тони пропал, а из-за угла показался «жук», тащивший за собой шлейф синего дыма. В одно мгновение Денни вскочил с тротуара и бросился к отцу, размахивая руками и вопя во все горло:

— Папа, эй, папочка! Привет, папа!

Джек подвел свой «фольксваген» к тротуару, выключил мотор и открыл дверцу. Денни подбежал к нему и вдруг замер на месте, вытаращив глаза. Сердце подкатило к горлу и остановилось. Рядом с папой на сиденье лежала короткая клюшка, конец ее был покрыт кровью и волосами.

Потом клюшка превратилась в сумку с покупками.

— Денни, ты здоров, док?

— Да-а, со мной все в порядке, — он подошел к отцу, прижался лицом к брезентовой куртке на меховой подкладке и обнял отца крепко-крепко.

— Эге, да ты мокрый как мышь. Нельзя сидеть на солнышке столько времени.

— Кажется, я нечаянно заснул. Я люблю тебя, папочка, и долго ждал тебя.

— И я люблю тебя, Денни. Я привез кое-что из продуктов. Ты уже достаточно большой, чтобы отнести сумку домой…

— Скажешь тоже, конечно, отнесу.

— Док Торранс — самый сильный мужчина на свете. — Джек потрепал сыну волосы. — Только вот любит засыпать на улице.

Потом они пошли к дому, а мамми уже поджидала их на крыльце. Денни стоял на второй ступеньке и смотрел, как они целовались. От них исходила любовь, такая же, как от той парочки, что гуляла по улице, взявшись за руки. От радости Денни захотелось прыгать.

Сумка с едой — всего-навсего сумка — оттягивала ему руки. Все в порядке: папа благополучно вернулся домой и не совершил Дурного Поступка.

Но страх, холодный и безжалостный, сжал его маленькое сердце при воспоминании о загадочном слове, запечатлевшемся в зеркале его души: ЬТРЕМС.


4. В телефонной будке


Джек припарковал свой «фольксваген» у Рексоллского торгового центра и заглушил мотор. Некоторое время он размышлял, не поехать ли дальше, чтобы сменить топливный насос, но снова решил, что не может позволить себе этого. Если «жук» пробегает до ноября, то может уйти в почетную отставку без ремонта. В ноябре снег в горах будет высотой до крыши «жука»… а может быть, и выше, чем три «жука», поставленных друг на друга.

— Останешься в машине, док? Я тебе принесу шоколадку.

— А я могу пойти с тобой?

— Мне нужно позвонить по личному делу.

— А из дома ты не мог позвонить?

— Понадобился бы талон.

Несмотря на бедственное положение с финансами, Венди настояла, чтобы в квартире установили телефон. У них ребенок, выставила она довод, — особенно такой, как Денни, страдающий обмороками, и им никак нельзя обойтись без телефона. Поэтому Джек с трудом наскреб тридцать долларов на установку и девяносто долларов на уплату за пользование, что проделало громадную брешь в их бюджете. А телефон до сих пор молчал, за исключением двух случаев, когда их номер набрали по ошибке.

— Принеси мне шоколадку «Кошка Руфь», папочка.

— Хорошо. А ты сиди и не балуй с переключателем скоростей.

— Ладно, я буду разглядывать карты.

Как только Джек вылез из машины, Денни открыл дверцу перчаточного отделения и вытащил пять потрепанных дорожных карт штатов Колорадо, Небраска, Юта, Вайоминг и Нью-Мексико. Ему нравились карты, нравилось водить пальцем по дорогам. На его взгляд, их переезд на запад имел то преимущество, что теперь его палец мог путешествовать по новым дорогам.

Джек подошел к стойке, купил плитку шоколада для Денни, газету и октябрьский номер «Райтерc Дайджест» — для себя. Он протянул продавщице пять долларов и попросил сдачу четвертаками. Бренча в ладони серебряными монетками, направился к телефонной будке. Отсюда он мог видеть Денни. Тот сидел в машине, склонив голову над картами. Чувство нежности к малышу охватило Джека, хотя лицо его сохраняло мрачную неподвижность.

Конечно, он мог бы высказать Элу Шокли свою признательность за получение работы и по домашнему телефону. Он не собирался говорить ничего такого, что не предназначалось бы для ушей Венди.

Этому противилась его гордость. Последнее время он усиленно прислушивался к тому, о чем ему шепчет его гордость, ибо помимо жены и сына, шестисот долларов на текущем счету и потрепанного «фольксвагена» 1968-го года выпуска у него оставалась только гордость. Единственная вещь, которая безраздельно принадлежит ему. Даже счет в банке был общим. Всего год назад он работал учителем английского в одной из самых шикарных школ в Новой Англии. Тогда у него были друзья, настоящие друзья, коллеги, которые восхищались его умением работать с классом и преданностью литературным занятиям. Всего каких-то полгода назад дела шли отлично. В конце каждой недели у него оставались деньги, которые можно было положить на свой счет в сберегательном банке. А раньше, в запойные дни, у него в карманах не оставалось ни пенни, хотя Эл Шокли оплачивал большую часть выпивки. Они с Венди уже стали подумывать о собственном домике, который могли бы приобрести в рассрочку. Речь шла о каком-нибудь деревенском домишке, который можно было бы основательно обновить за семь или восемь лет, и незачем ломать себе голову — они молоды и у них впереди много времени.

Потом он сорвался. Из-за Джорджа Хартфилда.

Все их надежды пошли прахом в кабинете директора школы мистера Кроммерта, где все пропахло старинной кожей диванов и переплетов книг, где на стенах висели литографии с портретами бывших директоров Ставингтонской школы, начиная с 1879 года, со времени ее основания. За окнами кабинета апрельский ветерок шуршал листьями плюща, и издали доносились крики игравших ребят, а от радиатора под окном исходил тонкий свист перегретого пара. Здесь все походило на сцену из его собственной пьесы. И ему подумалось: нет, это не пьеса, а суровая реальность. Его жизнь. Как же он умудрился так ее испоганить?

— Положение серьезное, Джек. Чертовски серьезное. Совет попечителей попросил меня довести свое решение до твоего сведения.

Совет потребовал отставки Джека, и Джек вынужден был дать согласие. При других обстоятельствах он продержался бы в должности до июня, когда предполагалось переизбрание на новый срок.

После беседы в кабинете Кроммерта была самая ужасная ночь в жизни Джека. Еще никогда он не испытывал такой жажды напиться — у него просто руки тряслись. Он, как слепой, натыкался на вещи, его душила злоба, и все время подмывало выместить ее на Денни и Венди. Он убежал из дома в страхе, что может поколотить их, и опомнился только возле бара. От искушений войти его удерживала лишь мысль о том, что, если он напьется, Венди бросит его окончательно и заберет с собой Денни. Для него это будет концом.

Вместо бара, где мутные тени за широкой витриной поглощали воду забвения, он отправился к Элу Шокли. Совет попечителей проголосовал за отставку Джека шестью голосами, и лишь один голос был против. Этот голос подал Эл Шокли.

Очнувшись от воспоминаний, Джек набрал номер междугородной станции и попросил соединить его с Элом, за две тысячи миль отсюда. Телефонистка сказала, что вызов обойдется ему в один доллар восемьдесят пять центов за три минуты. Время не играет роли, детка, подумал Джек, засовывая в прорезь автомата восемь четвертаков. Послышались электронное пощелкивание и гудки по мере того, как его вызов пробивался по проводам в далекий Восток.

Отец Эла был «стальным бароном». После его смерти сыну в наследство достались огромное состояние и целая куча различных представительств в правлениях и директоратах, в том числе и в Совете попечителей Ставингтонской подготовительной школы. Эл и Джек были однокашниками, вместе заканчивали университет. Поскольку Эл жил неподалеку от школы, он, естественно, проявлял интерес к ее делам и несколько лет был даже тренером школьной теннисной команды.

Эл и Джек подружились вполне обычным образом: на школьных и университетских вечеринках они были самыми «поддатыми» из всех гостей. Шокли был в разводе, а брак Джека дышал на ладан, хотя он любил свою Венди и клятвенно (довольно часто) обещал ей исправиться ради нее и сына.

Для Джека и Эла вечеринки часто заканчивались тем, что они вдвоем бродили из одного бара в другой, пока те не закрывались. Бывали дни, когда Джек вваливался в их домик утром. Серый рассвет проникал сквозь щели в ставнях, падал на Венди и малыша, лежавших в обнимку на раскладном диване. Кулачок Денни упирался в подбородок матери. Глядя на них, Джек называл себя скотиной и преисполнялся отвращением к себе, которое подступало к горлу сильнее, чем тошнота от пива, сигарет и мартини. В такое время он серьезно и хладнокровно подумывал о том, чтобы покончить с собой с помощью револьвера, веревки или бритвы.

Если пьянка случалась посреди недели, ему удавалось поспать часа три, затем он поднимался, одевался, жевал четыре таблетки экседрина и отправлялся в школу на урок по американской поэзии, еще не протрезвев. Доброе утро, ребятки, сегодня Красноглазое Чудо расскажет вам о том, как жена знаменитого поэта Лонгфелло погибла во время большого пожара.

Он отнюдь не считал себя алкоголиком… Что вы, он может бросить пить в любой момент! Но сколько уроков он пропустил или давал их небритым, благоухая парами выпитого накануне! А сколько ночей они с Венди провели врозь, на разных постелях. А сколько слез она пролила, закрывшись от него в ванной. Вспомни-ка взгляды, которые бросали на тебя коллеги на вечеринках, где подавали вино. Потом пришло понимание того, что о нем ходят слухи, и осознание того факта, что все его усилия выжать из себя хоть что-нибудь за «Ундервудом» кончались скомканными листами бумаги в мусорной корзине. А ведь прежде он был самым ценным приобретением для Ставингтона, подающим большие надежды литератором и, вероятно, крупным специалистом, способным обучать великому таинству под названием «литературное творчество». Он опубликовал два десятка рассказов, начал работать над пьесой, и где-то в глубине его души зрел замысел большого романа. Но потом его поразило бесплодие, а преподавание выродилось в халтуру.

Все кончилось однажды ночью, спустя месяц после случая с Денни, когда он сломал ему руку. Как ему в то время казалось, тогда же кончился его брак с Венди. Ей не хватило только решимости. Если бы ее мать не была редчайшей стервой, Венди тут же села бы в автобус на Нью-Гемпшир.

Как все это произошло? Глубокой ночью Джек и Эл мчались по шоссе, возвращаясь домой. Эл сидел за рулем своего «ягуара», выписывая зигзаги на поворотах и выезжая по временам на встречную полосу. Оба были пьяны. На скорости в семьдесят миль они вписались в последний поворот перед мостом и увидели на дороге, прямо перед капотом, детский велосипед. Раздался резкий визг шин «ягуара», и Джек увидел над рулем белое, как круглая бледная луна, лицо Эла. Они врезались в велосипед на скорости сорок миль: велосипед взмыл в воздух, как смятая птица, ударился рулевыми рогульками в лобовое стекло, сразу же покрывшееся трещинами, и тяжело грохнулся на дорогу позади машины. У Джека глаза вылезли из орбит, когда колеса машины подпрыгнули, переехав что-то. «Ягуар» повело в сторону, а Эл бешено крутил руль, пытаясь выровнять ход машины. Джек услышал свой голос словно издалека:

— Боже, Эл, мы задавили его. Я почувствовал это.

Телефонные гудки продолжали звучать в его ушах. Пожалуйста, Эл, будь дома, мне так надо поговорить с тобой.

Элу удалось остановить машину не далее как в трех футах от первой опоры моста. Задние шины «ягуара» лопнули, оставив позади зигзагообразные следы горелой резины. Некоторое время Джек и Эл глядели друг на друга, а затем кинулись назад в холодную темень.

Велосипед был раздавлен в лепешку, одно колесо отлетело и валялось посреди дороги, большая часть спиц торчала наподобие рояльных струн. Эл, заикаясь, проговорил:

— По-моему, мы переехали через него, Джеки-бой.

— Тогда где же ребенок?

— Ты видел ребенка?

Джек нахмурился. Все произошло так внезапно: сумасшедший поворот, велосипед в свете фар, дикий крик Эла, потом столкновение и долгое торможение до остановки.

Они отнесли велик на обочину дороги. Эл вернулся к машине и включил мигалку — знак аварии. В течение двух часов они обыскивали обочины дороги, освещая все закоулки мощными фонариками. Ничего. Несмотря на поздний час, мимо промчались несколько машин, но ни одна не остановилась. Позже Джеку пришла в голову мысль, что провидение хранило их, так как поблизости не оказалось ни полицейских, ни прохожих.

В третьем часу, после бесплодных поисков, они вернулись к машине протрезвевшие и полные недоумения.

— Если на велосипеде никто не ехал, почему он оказался посреди дороги? — спросил Эл. — Почему его поставили не на обочине, а бросили прямо посредине? На кой черт?

Джек только покачал головой.

— Ваш абонент не отвечает, — сказала телефонистка, — попытаетесь еще?

— Да, еще пару звонков, девушка, если не возражаете.

— Слушаю, сэр, — ответил голос услужливо.

Ну же, Эл, ответь на вызов!

За мостом Эл отыскал телефонную будку и позвонил одному приятелю, пообещав ему пятьдесят долларов, если тот достанет из его гаража запасные шины к «ягуару» и доставит их к мосту на шоссе № 31. Приятель появился минут через двадцать в пижамной куртке и джинсах. Он огляделся по сторонам.

— Задавили кого-нибудь?

Эл поднимал домкратом кузов машины, а Джек тем временем отворачивал гайки на заднем колесе.

— К счастью, никого, — ответил Эл.

— Отправлюсь-ка я домой досыпать. Заплатишь утром.

— Договорились, — кивнул Эл, не глядя на него.

Они заменили шины без дальнейших неприятностей и вернулись в дом Эла Шокли. Эл поставил машину в гараж и, выключив мотор, сказал в спокойную тьму:

— Все, Джеки-бой, кончаю пить.

Сейчас, обливаясь потом в телефонной будке, Джек не сомневался, что Эл способен выполнить свое обещание. Но сам он, когда возвращался к себе домой на «фольксвагене», был полон сомнений. Он включил радио на полную мощность, какая-то дискогруппа бесконечно, словно заклинание, повторяла: Сделай так, если хочешь, сделай так, ведь тебе хочется… Но как бы громко ни орало радио, ему слышались визг тормозов и резкий удар, и даже с закрытыми глазами он видел разбитое велосипедное колесо со спицами, торчащими к небу.

Когда он вошел в дом, Венди спала на диване. Он заглянул в комнату Денни: тот лежал в своей колыбельке. Его рука была все еше в гипсе. При свете уличного фонаря, проникавшем в комнату, четко виднелись на белом гипсе записи, которые делали врачи и медицинские сестры детского отделения.

Это был несчастный случай — он упал с лестницы.

Ах ты грязный лгун!

Да, несчастный случай, я потерял над собой контроль!

Сопля ты, а не отец, грязный подонок!

Ну, ей-богу, поверьте, — все произошло случайно.

Но последняя мольба была стерта видением: они обшаривают кюветы в поисках мертвого тела, распростертого на куче пожухлых осенних листьев. Оно наверняка было где-то там, дожидаясь, пока ею обнаружит полиция. Неважно, что на этот раз за рулем был Эл. Бывали ночи, когда машину вел Джек.

Он набросил на Денни покрывало, прошел к себе в спальню и вытащил из верхнего ящика комода пистолет 38-го калибра. Тот лежал в коробке из-под обуви. Почти целый час Джек сидел на кровати, завороженно глядя на его полированную поверхность, блеск которой предвещал близкую смерть.

Наступил рассвет, когда он сунул пистолет в коробку, а коробку — в комод.

Утром Джек навестил Брукнера, декана отделения, с просьбой заменить его уроки. У него грипп. Брукнер согласился, но не так любезно, как прежде: коллега Джек Торранс последнее время слишком часто подвержен заболеваниям.

Венди приготовила яйца всмятку и кофе. Во время еды они молчали. Тишину нарушали радостные крики Денни, игравшего на заднем дворе с грузовичком.

Венди пошла мыть посуду. Стоя спиной к нему, она сказала:

— Джек, я долго думала…

— Вот как! — Дрожащими руками он зажег сигарету. Странно, его сегодня не мучит похмелье, только руки дрожат. Он сморгнул, и в мгновенной тьме взлетел в воздух велосипед, ударившись рулем в лобовое стекло, взвизгнули шины, замигали фонарики. — Я хочу поговорить с тобой… будет лучше для меня и Денни… А может, и для тебя тоже — я не знаю… Надо было поговорить раньше…

— Можно тебя спросить кое о чем? — произнес он, глядя на Дрожащий кончик сигареты. — Окажи мне такую милость.

— Какую? — спросила она глухим, невыразительным голосом. Он глянул ей в спину.

— Давай поговорим об этом через неделю. Если тебе захочется.

Теперь она повернулась к нему, держа перед собой мыльные руки. Его поразило выражение полной безнадежности на ее милом лице.

— Джек, твои обещания исправиться не пройдут. Ты не сможешь удержаться.

Вдруг она смолкла, завороженно глядя ему в глаза, чувствуя, что теряет уверенность.

— Через неделю, — сказал он. Голос у него ослаб и упал до шепота. — Пожалуйста. Я ничего не обещаю. Если ты захочешь поговорить через неделю, мы поговорим. Обо всем, о чем тебе захочется.

Они долго глядели друг на друга, потом она, не говоря больше ни слова, повернулась к раковине и снова принялась за посуду. Тогда его затрясло. Господи, как ему хочется выпить, хотя бы маленький стопарик, чтобы немного прочистить мозги.

— Денни привиделось во сне, что у тебя была дорожная авария, — вдруг сказала она. — Его посещают иногда странные сны. Он сказал мне об аварии сегодня утром, когда я одевала его. Так была авария, Джек?

— Нет.

Днем жажда стала невыносимой, он отправился к Элу.

— Ты сухой? — спросил Эл, прежде чем впустить его в дом.

— Сухой, как пень. А у тебя вид, словно у Лона Чейни в «Фантоме из оперы».

— Давай входи.

Полдня они провели за вистом вдвоем и не пили.

Прошла неделя. Джек и Венди почти не разговаривали друг с другом, но он понимал, что она наблюдает за ним и не верит. Он глушил тягу к выпивке банками кока-колы и бесконечными чашками черного кофе. Однажды ночью он выпил его столько, что ему пришлось бежать в ванную, где его вырвало. Зато в бутылках, стоявших в буфете, уровень жидкости не понижался. После уроков он заходил к Элу Шокли, которого Венди ненавидела всеми силами своей души, и когда он возвращался домой, она божилась, что от него припахивает виски или джином. Однако он вполне трезво разговаривал с нею перед ужином, пил кофе и играл с Денни, читал ему сказки на ночь, затем сидел над ученическими сочинениями, попивая чашку за чашкой черный кофе, — и она, наконец, признала, что была не права.

Миновало несколько недель, и невысказанные слова так и не сорвались с ее губ. Джек чувствовал, что слова эти затаились где-то в глубине сознания, но не исчезли совсем. Стало немного легче дышать. Потом случай с Джорджем Хартфилдом. Джек cнова потерял самообладание, хотя был на этот раз абсолютно трезв.

— Сэр, ваш абонент все еще не…

— Алло, — донесся до него запыхавшийся голос Эла.

— Разговаривайте, — сказала телефонистка мрачно.

— Эл, говорит Джек Торранс.

— Джеки-бой! — Чувствовалось, что Эл по-настоящему обрадован. — Как ты там?

— Хорошо. Звоню, чтобы поблагодарить тебя. Я получил работу. просто великолепно. Если я не смогу закончить свою проклятую пьесу будучи отрезанным от остального мира на всю зиму, то я вообще никогда ее на закончу.

— Закончишь, дружище!

— Как у тебя дела? — спросил Джек неуверенно.

— Сухой, — ответил Эл. — А ты?

— Как пень.

— Жажда мучит?

— Каждый день.

Эл рассмеялся:

— Знакомая картина. Вот уж не знаю, как ты удержался после того дурацкого случая с Хартфилдом. Это выше моего разумения.

— Я сам все напортил, — произнес Джек равнодушно.

— А, черт! Весной я проведу заседание Совета попечителей. Эффингер уже сказал, что они слишком поторопились. А если у тебя получится пьеса…

— Эл, послушай! Меня дожидается малыш в машине. Похоже, ему надоело ждать.

— Ага, понимаю. Желаю тебе провести там хорошую зиму, Джек. Рад был помочь.

— Еще раз спасибо тебе, Эл. — Он повесил трубку, закрыл глаза в душной кабинке и вновь увидел раздавленный велосипед, мигающие фонарики. На следующее утро в газете была заметка о раздавленном велосипеде, всего несколько строк, но хозяин велика не был упомянут. Почему он оказался на дороге ночью, осталось для них тайной. Может быть, так оно и лучше.

Джек вернулся к машине, вручил Денни слегка размякшую шоколадку.

— Папочка…

— Что тебе, док?

Денни помялся, глядя на рассеянное лицо отца.

— Когда я ждал твоего возвращения из того отеля в горах, я видел плохой сон. Помнишь, когда я заснул на улице?

— Угу.

Бесполезно. Мысли отца витали где-то далеко, не были обращены к нему. Мысли о Дурном Поступке.

Мне снилось, что ты хотел убить меня…

— Какой сон, док?

— Никакой, — сказал Денни, когда машина тронулась со стоянки. Денни положил карты назад в перчаточное отделение.

— Точно?

— Да.

Джек бросил на сына встревоженный взгляд, затем его мысли обратились к пьесе.


5. Ночные мысли


Они кончили заниматься любовью, и муж прикорнул у нее под боком.

Ее муж.

Она улыбнулась в темноту, чувствуя, как его семя теплой струйкой стекает меж ее слегка раздвинутых ног, — это была одновременно печальная и довольная улыбка, потому что слово «муж» вызывало у нее сотни разных чувств. Каждое из них, взятое в отдельности, вызывало недоумение, а все вместе, в этой ночной тьме, они походили на далекий блюз — печальную и приятную мелодию, услышанную ею когда-то давно в пустом танцевальном зале.
		Какой бы ни была большой моя любовь, однако


		Обид твоих я больше не стерплю.


		Я женщина твоя, а не собака.


		Я ухожу, хотя тебя по-прежнему люблю.


Кто это пел? Билли Холидей или более прозаичная певица, вроде Пегги Ли? Неважно. Песенка была печальной и сентиментальной, она нежно звучала в ее голове, словно лилась из модного музыкального автомата, какими часто оборудуют рестораны и танцевальные залы.

Погружаясь в сон, она попыталась припомнить, когда это случилось впервые. Они встретились во время учебы в колледже и полюбили друг друга. Первый раз это произошло у него на квартире… через три месяца после того, как мать выгнала ее из дома и запретила являться домой — пусть она отправляется к своему папочке, поскольку именно из-за Венди у них получился развод. Эго было в 1970 года. Так давно? По окончании семестра они поселились вместе, нашли работу на лето и оставили за собой квартиру на последний год учебы. Она хорошо помнит ту кровать большую, двуспальную, с пружинным матрасом, продавленным посередине. Когда они занимались любовью, ржавые пружины скрипели в такт их движениям. Осенью ей удалось при помощи Джека окончательно порвать с матерью. Хватит терпеть издевательства, заявил он. Чем чаще ты звонишь ей, тем чаще даешь повод попрекать тебя твоим отцом. Это ей только на руку, поскольку она еще больше убеждается, что вина лежит на дочери, а она сама вовсе ни при чем. Такие разговоры они вели в постели не один раз.

(Джек сидел в постели, закутавшись по пояс в одеяло, держа меж пальцев горящую сигарету, глядя ей в глаза, и говорил в своей обычной манере — полушутливо, полусердито. Она велела тебе никогда не возвращаться домой? Верно? Никогда не переступать порог ее дома, верно? Почему же она не вешает трубку, когда узнает твой голос? Почему запрещает появляться у нее, пока ты будешь жить со мной? Потому что не сомневается, что я могу немного попортить ей прическу. Она не хочет упускать тебя из своих коготков, детка. А ты будешь дурочкой, если позволишь обращаться с собой так. Она запрещает тебе приходить к ней, так поймай же ее на слове. И наконец убедил ее.)

На некоторое время они расстались, чтобы яснее понять дальнейшую перспективу их отношений, как объяснил Джек. Она опасалась, что он увлекся другой, но вскоре убедилась, что это не так. Весной они опять были вместе, и он спросил, виделась ли она с отцом. Венди взвилась, словно ее хлестнули плетью.

— Откуда тебе известно?

— Я твоя тень — мне все известно.

— Ты что, следил за мной?

Он рассмеялся тем смехом, который всегда приводил ее в смущение, — словно ей было восемь лет, а он понимал мотивы ее поведения яснее, чем она сама.

— Тебе понадобилось время для размышления, Венди.

— Для чего?

— Полагаю, чтобы разобраться, хочешь ли ты выходить замуж?

— Джек, о чем ты?

— По-моему, я делаю тебе предложение.

Свадьба. Отец присутствовал на бракосочетании, матери не было. Венди нашла, что вполне может пережить такое, если Джек рядом. Затем родился Денни, их дорогой малыш.

Это был самый лучший ее год. После рождения Денни Джек достал ей работу — печатать на машинке материалы для десятка преподавателей английского факультета: зачетные вопросы, экзаменационные билеты, контрольные и так далее. Она кончила работу, напечатав роман одного из преподавателей — роман, который никогда не был опубликован… к большой радости Джека. Работа приносила ей сорок долларов в неделю. Заработок совсем взмыл к небесам — до шестидесяти долларов, — когда она печатала тот злосчастный роман. Они купили свой первый автомобиль, подержанный «бьюик» с детским сиденьем посредине. Ну просто великолепная процветающая парочка. Благодаря Денни она помирилась с матерью — примирение натянутое и не очень радостное, но все же примирение. Она ходила к матери без Джека и не говорила ему, что мать первым делом по-своему пеленала Денни, хмурилась при виде молочной смеси, приготовленной Джеком, подмечала первой признаки сыпи на попке или на промежности ребенка. Мать ничего не говорила прямо, тем не менее давала понять, какого она мнения о двух неумехах. Платой за примирение было возникшее у Венди чувство своей неполноценности как матери.

Дни Венди проводила дома, в четырехкомнатной квартире, расположенной на двух этажах. Она занималась домашним хозяйством, кормила Денни из бутылочки, гоняла пластинки на стареньком проигрывателе, который служил ей со школьных времен. Джек приходил домой в три или в два часа, когда ему удавалось сбежать с последнего урока, и если Денни спал, уводил ее в спальню, и тут чувство неполноценности ее оставляло.

По ночам, пока она печатала, Джек сидел над своими произведениями. Когда она выходила из спальни, где стояла пишущая машинка, то часто заставала мужа и ребенка спящими на раскладном диване. Денни уютно лежал возле груди отца, засунув большой палец в рот. Она перекладывала Денни в люльку, затем прочитывала то, что Джек написал за ночь, и, разбудив его, полусонного уводила в спальню.

Да, лучший год, лучшая постель.

«И на мой двор когда-нибудь заглянет солнце…»

В те дни Джек умел воздерживаться от выпивки. По субботам к ним заглядывала группа студентов. Они пили пиво и спорили — Венди редко принимала участие в их спорах: сферой ее занятий была социология, у них — английский язык и литература. Иногда устраивалась читка последних произведений Джека. Она не испытывала желания вмешиваться в их споры, ей достаточно было сидеть в качалке рядом с Джеком. Условия конкурса в Нью-Гемпширском университете были суровыми. Поэтому Джек отводил литературным занятиям час ночного времени, взвалив на свои плечи дополнительную нагрузку. И субботние попойки были своего рода отдушиной. Так он стряхивал с себя излишнее напряжение, иначе не выдержал бы.

После выпускных экзаменов ему удалось получить работу в Ставингтоне, главным образом благодаря своим рассказам — четыре из них были уже опубликованы, причем последний был напечатан в журнале «Эсквайр».

Этот день она запомнила на всю жизнь. Она едва не выбросила конверт, приняв его за обычное предложение подписки. Но, вскрыв, обнаружила там письмо, в котором говорилось, что «Эсквайр» охотно напечатает рассказ Джека «Относительно Черных Дыр» в начале будущего года. Они заплатят девятьсот долларов за рассказ, и не после публикации, а сразу по принятии. Такая сумма составляла оплату примерно за полгода ее работы на машинке, и она сразу бросилась к телефону, оставив без присмотра Денни, сидевшего в кресле, с мордашкой, вымазанной мясным пюре. Джек прибыл домой минут через сорок пять на «бьюике», осевшем под тяжестью семерых приятелей и ящика пива. Провозгласив торжественный тост, Джек написал письмо с согласием на публикацию рассказа, вложил его в конверт и отнес к почтовому ящику, находившемуся в квартале от дома. Когда он вернулся, то стал на пороге и объявил: Veni, vidi, vici[1 - Veni, vidi, vici — пришел, увидел, победил. (лат.)] — под одобрительные крики и аплодисменты приятелей. После того как глубокой ночью ящик с пивом опустел, Джек с двумя из них, еще державшимися на ногах, решил обойти ночные бары.

Когда приятели уселись в машину, пьяно горланя воинственные песенки, Венди задержала мужа в прихожей. Джек опустился на одно колено, пытаясь завязать непослушными пальцами шнурки мокасин.

— Джек, — сказала она, — не езди. Ты не можешь даже завязать шнурки, не говоря уж о том, чтобы управлять машиной.

Он поднялся, положил руки ей на плечи и заявил:

— Сегодня при желании я мог бы слетать на Луну.

— Нет, — ответила она, — не мог бы, даже если бы в «Эсквайре» появились все рассказы, какие есть на свете.

— Я скоро вернусь.

Но он вернулся не ранее четырех часов утра, поднялся по лестнице, шатаясь, и мыча что-то себе под нос. Войдя в гостиную, он разбудил Денни, который залился плачем. Джек взял ребенка на руки, пытаясь успокоить его, но не удержал и уронил. Венди бросилась к ребенку, с ужасом думая о том, что скажет мать, увидев синяки на тельце ребенка, что за мысль в такой момент — прости меня, Господи, прости нас обоих, Господи — подхватила его на руки, уселась в качалку, принялась утешать. Все время, пока Джек отсутствовал, она думала о матери и ее пророчестве о том, что от Джека не будет никакого прока. Великие идеи? — сказала она. — Все верно. Только на пути к благосостоянию полно образованных дураков с великими идеями. Права она или нет, даже если «Эсквайр» печатает его рассказы?

Виннифред, ты неправильно держишь ребенка. Дай его сюда. А правильно ли Венди управляется с мужем? Почему его так тянет из дома? От беспомощности ее охватил страх, и ей приходила в голову спасительная мысль, что он пропадает допоздна по причинам, не имеющим к ней отношения.

— Поздравляю тебя, — сказала она, укачивая Денни, который уже засыпал, — у него может быть сотрясение мозга.

— Ничего у него нет, только синяки, — проговорил он с видом нашкодившего и вымаливающего прощение мальчишки.

— Может быть — да, может быть — нет, — произнесла она ворчливо. В ее голосе слышались нотки, которые бывали у ее матери в разговорах с отцом, и Венди почувствовала страх и отвращение к себе.

— Что мать, что дочь, — пробормотал Джек.

— Ложись спать, пьяница, — взорвалась она. — Иди и ложись спать.

— Не указывай, что мне делать.

— Джек, пожалуйста, не нужно… — У нее не хватило слов.

— Не указывай, — повторил он мрачно и направился в спальню.

Она осталась наедине с Денни, который вновь заснул. Спустя минут пять из спальни донесся мирный храп Джека. Той ночью она впервые спала на диване в гостиной.

Венди беспокойно заворочалась на постели, погружаясь в сонную дрему. В ее сознании, охваченном надвигающимся сном, мелькнули первый год в Ставингтоне, годы ухудшения отношений, достигшего критической точки после того, как Джек сломал Денни руку. И вот перед ней снова возникло утро, когда она впервые решилась заговорить о разводе.

Денни в это время играл с грузовичком в песочнице, хотя рука у него была еще в гипсе. Джек, бледный, с растрепанными волосами, сидел за столом, держа сигарету в дрожащих руках. Она уже всесторонне обдумала вопрос о разводе — говоря точнее, не переставала думать об этом последние полгода. В то ясное, солнечное утро она наконец решилась. Стоя спиной к нему у раковины, погрузив руки по локоть в мыльную воду, она сказала:

— Я хочу поговорить с тобой о том, что было бы лучше для Денни и для меня. А может быть, и для тебя тоже. Правда, мне следовало поговорить раньше…

И тогда он сказал странную вещь. Она ожидала, что он вспылит, бросится к буфету с бутылками, она ожидала всего, но только не этого тихого, безжизненного ответа.

— Ты можешь сделать кое-что для меня? Окажи мне одну услугу…

— Какую именно? — Ей с трудом удалось сдержать дрожь в голосе.

— Давай поговорим об этом через неделю. Если тебе захочется.

Она согласилась. На этом разговор закончился. В течение недели Джек заглядывал к Элу чаще, чем прежде, но приходил домой рано и вроде трезвый. Ей казалось, что запах все же есть, однако вскоре она убеждалась в обратном. Прошла неделя, затем другая. И еще одна.

Что же случилось? Она до сих пор недоумевает и сомневается. Тема была у них под запретом. Джек смахивал на человека, который, завернув за угол, столкнулся с чудовищем, сидевшим в засаде на костях своих прежних жертв. Спиртное хранилось в буфете, но он не дотрагивался до него. Венди подумывала о том, чтобы выбросить бутылки, но отказывалась от подобной мысли, словно боясь нарушить этим поступком какое-то заклятие.

А потом, нужно учесть и роль Денни.

Если она считала, что знает своего мужа, то Денни внушал ей благоговейный страх, в самом прямом смысле этого слова — какой-то неопределенный суеверный ужас.

В легкой дреме ей представилась картина его рождения: она лежит на операционном столе, обливаясь потом, со слипшимися космами…

И слегка хмельная от газа, которым ей давали время от времени подышать. В один из моментов она прошептала, что чувствует себя рекламой для насильников, — старенькая медсестра, принявшая стольких детей, что ими можно было бы заполнить целую школу, нашла ее шутку крайне забавной.

Доктор у изножья, у стола с инструментами еще одна нянька, мурлыкающая какой-то мотивчик. Режущие боли, становящиеся все острее и чаще. Несколько раз она закричала, несмотря на стыд.

— Тужьтесь, — велел ей доктор. Она послушалась и тут же почувствовала, что у нее что-то забрали. Это было явное и отчетливое чувство — у нее что-то отняли. Доктор поднял ребенка за ноги, и Венди увидела его малюсенькую петельку и сразу же догадалась: родился сын. А еще она заметила что-то такое, что заставило ее вскрикнуть, хотя думала, что уже не в силах кричать. У него не было лица.

Ну конечно же, лицо у него было: милое, родное лицо Денни, только в тот момент оно было скрыто «сорочкой роженицы». Она сохранила эту сорочку в банке, хотя не отличалась суеверностью и не верила бабушкиным сказкам. Но ребенок был необыкновенным с самого рождения.

У папы была авария? Мне снилось, что с ним случилась авария.

Что-то переменилось в Джеке. Она не считала, что перемена вызвана ее готовностью попросить развод. Это ЧТО-ТО случилось раньше, еще тогда, когда она беспокойно спала у себя в спальне.

Эл Шокли уверял, что с ними ничего не случилось, но, говоря это, он отводил глаза. А если верить университетским сплетням, то у Эла тоже рыльце было в пуху.

У папы была авария?

Возможно, какой-то случай столкнул его с судьбой, ничего более конкретного она не могла себе представить. На следующий день она прочитала газеты внимательнее, чем обычно, но не нашла ничего, что могло бы иметь отношение к Джеку. Упаси ее Бог наткнуться на статью о несчастном наезде с трагическим концом или о драке в баре с серьезными ранениями, или о чем-либо подобном. Однако ни один полицейский не явился в дом, чтобы задать вопросы или снять образцы краски с бампера «жука». Никаких признаков несчастья — только поворот мужа на сто восемьдесят градусов да еще сонный вопрос сына при пробуждении:

— У папы была авария? Мне снилось…

Она цеплялась за Джека скорее ради Денни, в чем сознавалась себе, просыпаясь по утрам, а сейчас, находясь в полусне, отдавала себе полный отчет: Денни обожал отца почти с самого начала. Так же, как и она сама прежде больше тянулась к отцу, чем к матери. Она не помнит, чтобы Денни срыгнул молочком на рубашку отца, Джек мог заставить ребенка есть тогда, когда она, отчаявшись, отказывалась от попыток накормить его. Когда у Денни болел животик, она могла качать его часами, прежде чем тот успокоится. Но стоило Джеку взять сына на руки и пройтись с ним по комнате, как малыш тут же засыпал, положив голову на плечо отца.

Джек сроду не отказывался поменять пеленки, даже если они были закаканы, часами сидел с Денни, качая его на колене, играл с ним в ладушки, строил ему рожи, когда Денни тянул его за нос, закатываясь смехом. Он сам готовил молочную смесь для малыша. Забирал его с собой в машину, когда ездил за бутылкой молока, за бумагой или гвоздями в магазины, — начиная с того времени, когда Денни был еще грудным младенцем. Даже возил на футбольный матч, едва Денни исполнилось шесть месяцев, и на протяжении всей игры тот просидел на коленях отца, не шелохнувшись, держа в кулачке ставингтонский флажок.

Мать он любил, но был папенькиным сынком.

Не в этом ли причина его молчаливого сопротивления их разводу? Она размышляла об этом на кухне, так и сяк вертя в голове мысли, точно так, как вертелась в ее руках картошка, которую она чистила на ужин. Она поглядывала на Денни, который, подвернув ножки крендельком, сидел рядом и смотрел на нее обвиняющим взглядом. На прогулках в парке он часто хватал ее за руки и спрашивал, почти требовал: «Ты меня любишь? А папочку любишь?» И она либо кивала головой, либо говорила: «Конечно, милый». Тогда он бежал к пруду с утками, которые со всполошенным кряканьем устремлялись на другой конец пруда, перепуганные его внезапным нападением, а Венди в изумлении глядела ему вслед.

Бывали моменты, когда ей казалось, что ее решимость обговорить с Джеком вопрос о разводе испаряется не от сознания собственной слабости, а под влиянием воли сына.

Я не верю в такие вещи.

Но сейчас, в полусне, ей приходилось верить, и она верила, что они трое связаны крепко-накрепко, и если их единство когда-нибудь будет нарушено, то не по их вине, а под влиянием какой-нибудь внешней силы.

Ощутимее всего ее вера сосредоточивалась на любви к Джеку. Она не переставала любить его, за исключением того момента, который последовал «за инцидентом» с Денни. И она любила сына. А сильнее всего любила их, когда они были вместе, гуляли или просто сидели, соприкасаясь головами, над картинками или комик сами. Она любила, чтобы они были рядом с нею, и молилась Богу, чтобы работа в отеле, которую Эл достал для Джека, положила начало добрым временам.
		Жди, детка, вот подует ветер


		И разгонит мою тоску.


Тихая и печальная, песня звучала в ее ушах, погружая в глубокий сон, когда мешаются мысли и лица, привидевшиеся во сне, исчезают, не оставив воспоминаний.


6. В соседней спальне


Денни проснулся от гулкого рева, все еще стоявшего у него в ушах, — чей-то пьяный, раздраженный голос хрипло кричал: «Подойди сюда и прими лекарство! Я тебя найду! Я тебя найду!»

Но, проснувшись, он ощутил только гулкое биение своего сердца, а тишину ночи нарушал лишь отдаленный вой полицейской сирены.

Он неподвижно лежал в постели, уставившись глазами в потолок, где плясали тени от листьев, колыхавшиеся под ветром. Тени переплетались друг с другом, как лианы и ползучие растения где-нибудь в джунглях, как причудливый орнамент на ковре. На Денни была пижамка, но под пижамой его тельце плотно окутывал тонкий слой липкого пота.

— Тони? — прошептал он. — Ты здесь?

Нет ответа.

Он выскользнул из-под одеяла и прошлепал босыми ногами к окну, оглядел молчаливую и пустынную Апархоу-стрит. Было два часа ночи. За окном виднелись лишь пустые тротуары, усыпанные опавшими листьями, припаркованные у тротуаров машины на углу и уличные фонари, вытянувшие длинные шеи. Фонари, накрытые колпаками, походили на монстров в космическом шоу.

Денни обшарил взглядом улицу от начала до конца, напрягая зрение, чтобы разглядеть зыбкую фигуру Тони, но там никого не было.

Ветер вздыхал в ветвях деревьев, и осенние листья, подхваченные ветром, шуршали по пустынным дорожкам и бились о колеса машин. Это был слабый, тоскливый звук, и мальчик подумал, что он единственный во всем Боулдере, кто не спит и слышит его. По крайней мере, единственное человеческое существо. Откуда ему знать, кто еще может бродить в ночи, крадучись в сумерках, высматривая добычу и принюхиваясь к ветру.

Я найду тебя! Я найду тебя!

— Тони? — прошептал он снова, без всякой надежды.

Ему ответил только порыв ветра, усилившийся на этот раз. Он разметал и закружил листья на покатой крыше под окном Денни. Некоторые из них соскользнули в канаву и остались там лежать, как усталые танцоры.

— Денни… Денни-и-и…

Он вздрогнул при звуке знакомого голоса и, вытянув шею, выглянул из окна, держась руками за подоконник.

Голос Тони, казалось, разбудил замерзшую в тишине ночь. Его шепот слышался даже тогда, когда ветер снова стих, листья спокойно улеглись, а тени перестали двигаться. Денни почудилось, что он видит темный сгусток тени у автобусной остановки в конце квартала, но ему трудно было различить, человек это или нечто иное.

— Не уезжай, Денни.

Затем новый порыв ветра заставил его зажмуриться, и когда он открыл глаза, тень у автобусной остановки исчезла, если только была там. Он стоял у окна

минуту? Час?

еще некоторое время, но больше ничего не было. Наконец он на цыпочках прокрался в постель, натянул на себя одеяло и принялся наблюдать за игрой на потолке теней, отброшенных уличным фонарем. Тени переплетались и змеились, образуя путаницу джунглей, полных хищных растений-людоедов, которые только и ждут, чтобы наброситься на него, высосать из него жизнь и утащить за собой во тьму, где красными буквами горит одно зловещее слово:

ЬТРЕМС!


Часть II

Гости разъезжаются


7. Взгляд на «Оверлук»


Мама беспокоилась.

Она опасалась, что «жук» не одолеет все эти подъемы и спуски в горах, они застрянут на обочине и какая-нибудь встречная машина, разогнавшись на спуске, врежется в них. Сам Денни был спокоен: если папа считает, что «жук» выдержит этот последний путь, так оно и будет.

— Мы почти на месте, — сказал Джек.

Венди ладонью отбросила с висков локоны: «Слава Богу». Она сидела на переднем сиденье справа, с открытым романом Виктории Холт на коленях. На ней было синее платье с матросским воротником, которое очень молодило ее. Папа клал ей на колени свободную руку, она со смехом сбрасывала ее, говоря: «Отстань, муха!»

На Денни горы произвели неизгладимое впечатление. Как-то папочка возил его в горы возле Боулдера, известные под названием «Флатиронские», но то были не настоящие горы. Здесь они были гораздо выше, на самых высоких лежал снежный покров, который держится там круглый год.

Да, кроме шуток, они были в настоящих горах — повсюду высились откосы скал, такие высокие, что их вершины можно было разглядеть, только высунув голову в окно машины. При выезде из Боулдера температура держалась выше 70°[2 - По Фаренгейту.], а сейчас, хотя и наступил полдень, воздух был холодным и бодрящим, как в ноябре где-нибудь в штате Вермонт. И папа включил обогреватель, хотя толку от него не было. Они миновали несколько вывесок с надписью: «ЗОНА КАМНЕПАДА» (их читала ему мама). И хотя Денни опасался, что на них посыплются камни, этого не случилось.

Полчаса назад они миновали вывеску, о которой папа отозвался как о важной. На ней было написано: «САЙДВИНДЕРОВСКОЕ УЩЕЛЬЕ», и папа сказал, что зимой сюда доходят снегоочистители, а дальше дорога становится слишком крутой, и она всю зиму остается закрытой для движения — вплоть до городка Сайдвиндер, который они только что миновали.

Сейчас они проехали мимо еще одной вывески.

— Что на ней написано?

— Здесь сказано: «Медленному транспорту держаться правой стороны». Это про нас.

— «Жук» выдюжит, — сказал Денни.

— Дай Бог, — произнесла мать, скрещивая пальцы. Денни взглянул на ее ноги — они тоже были скрещены. Он хихикнул. В ответ она улыбнулась, но он знал, что ее гложет беспокойство.

Дорога пошла зигзагами, начались крутые повороты. Джек переключил рычаг с четвертой передачи на третью, а потом на вторую. «Жук» протестующе заревел. Венди испуганно уставилась на стрелку спидометра, которая упала с сорока миль до двадцати и здесь нерешительно заколебалась.

— Топливный насос, — заикнулась Венди робко.

— Насос протянет еще три мили, — буркнул Джек.

Скалы отступили вправо, открывая пологую долину, окаймленную темно-зелеными соснами и елями. Выше их высились на сотни футов серые скалы, опускавшиеся ниже к долине. На одной из скал виднелся водопад, блестевший на полуденном солнце подобно золотой рыбке в синем неводе. Горы были красивы, но суровы — они не прощают ошибок. В ее душе возникло предчувствие несчастья. Она как-то читала, что в горах Сьерра-Невады, недалеко отсюда, группа альпинистов была отрезана снегом от жилья и, чтобы выжить, им пришлось прибегнуть к людоедству. Нет, здесь нельзя допускать ошибок.

Резким толчком Джек переключил рычаг на первую скорость — «жук» с трудом одолевал подъем, стуча разбитым мотором.

— А знаешь, — сказала Венди, — после Сайдвиндера нам встретилось не больше пяти машин.

— Да, — кивнул Джек.

— А ты уверен, что в кладовках отеля запасено достаточно продуктов? — спросила она, все еще думая об альпинистах, застигнутых в горах снегопадом.

— Ульман сказал, что да. Хэллоранн покажет тебе, где что лежит. Хэллоранн — это повар.

— Ой, — выдохнула она, глядя на спидометр. Скорость упала с пятнадцати до десяти миль…

— Скоро перевал, — Джек махнул рукой вперед. — Здесь находится смотровая площадка. Отсюда вы увидите «Оверлук». Я сверну на обочину и дам «жуку» время отдохнуть. — Он посмотрел через плечо на Денни, сидевшего на куче одеял. — Как ты думаешь, док, мы увидим оленей или карибу?

— Наверняка, папочка.

«Фольксваген» карабкался по склону все выше и выше. Спидометр упал до пяти миль, и стрелка дрогнула на нуле, когда Джек свернул с дороги

«Что это за вывеска, ма?» — «Обзорная площадка», — прочитала она послушно.

и отжал запасной тормоз, предоставив «фольксвагену» катиться на нейтрале.

— Вылезайте, — сказал Джек, открывая дверцу. Все вышли и приблизились к перилам площадки. — Гляньте, вон он, отель.

У Венди перехватило дыхание от представшего ее взору зрелища — это было похоже на открытие истины в избитой фразе. Они стояли у вершины одного из пиков, обрывавшихся в пропасть. По другую сторону — кто знает, как далеко — вздымались к небу еще более высокие горы, их зазубренные вершины были окружены ярким ореолом от солнца, клонившегося сейчас к закату. Под ними простиралось скрытое в туманной дымке дно ущелья, по склону которого так долго тащился «жук». Обрыв казался таким крутым, что пристальный взгляд вниз вызвал у Венди головокружение и даже тошноту. У нее разыгралось воображение — она представила себе, что падает в пропасть все ниже, ниже и ниже, крутясь в воздухе, отчего небо и скалы меняются местами, а крик, застрявший в горле, медленно выдувается изо рта, как надувной резиновый шарик, а волосы и платье развеваются по ветру. Резким усилием она отвернулась от пропасти и глянула в том направлении, куда указывал Джек. И увидела шоссе, тянувшееся в гору, но уже не так круто, как прежде. Еще дальше, казалось, прямо на склоне горы, где сосны уступали место широкой зеленой лужайке, стоял отель, господствующий над всей этой местностью. «Оверлук»[3 - Оверлук (англ.) — вид сверху, широкий обзор.]. При виде его к Венди вернулись дыхание и голос.

— О, Джек, потрясающе!

— Еще бы! Ульман говорит, что это самая шикарная местность в Америке. Мне наплевать на все, что он утверждает, но тут, возможно, он… Денни, Денни, что с тобой? Тебе плохо?

Венди посмотрела на малыша, и страх за него вытеснил у нее все иные чувства. Он держался за перила, глядя на отель с посеревшим лицом. В его глазах застыла пустота, как у человека, готового упасть в обморок.

Она опустилась возле него на колени и успокаивающе положила ему руки на плечи.

— Денни, мальчик, что с тобой?

Подошел Джек и слегка встряхнул Денни — у того прояснились глаза.

— Ты в порядке, док?

— Да, папочка, мне уже хорошо.

— А что с тобой было, Денни? — спросила мать. — У тебя закружилась голова, милый?

— Нет. Я просто задумался. Извините, я не хотел вас пугать.

Он глянул на родителей, стоявших рядом на коленях, и выдавил слабую улыбку.

— Может быть, это от солнца. Свет ослепил глаза.

— Скоро мы приедем в отель, и ты выпьешь воды.

— Хорошо.

В машине, двигавшейся сейчас более уверенно по пологой дороге, Денни продолжал разглядывать отель, когда это позволяла петлявшая дорога. В массивных окнах отеля, выходивших на запад, отражалось солнце. Это было то самое здание, которое он видел во врем» бурана, то темное, гулкое место, где отвратительно знакомая фигура гонялась за ним по коридорам. Тони предостерегал об опасности, поджидающей здесь. Вот это место. Что бы ни означало слово «ЬТРЕМС» — оно здесь.


8. День закрытия


Ульман встретил их у парадного входа. Он протянул Джеку руку и холодно кивнул Венди, вероятно, подметив, как сидящие в холле повернулись в ее сторону, оглядывая ее простенькое платье с матросским воротничком, по которому струились длинные золотистые волосы. Подол платья не доходил на два пальца до колен, но и этого было достаточно, чтобы видеть, какие стройные у нее ноги.

Ульман, казалось, был дружелюбно настроен только к Денни, однако Венди по собственному опыту знала, что многие мужчины стараются добиться расположения ребенка лишь для того, чтобы 1авоевать симпатию матери. Ульман слегка согнулся в поклоне и протянул Денни руку. Тот серьезно, без улыбки, пожал ее.

— Сынишка Денни, — сказал Джек, — а это моя жена Виннифред.

— Рад познакомиться с тобой, — проговорил Ульман. — Сколько тебе лет, Денни?

— Пять, сэр.

— Сэр… ишь ты! — Ульман улыбнулся и глянул на Джека. — Какой воспитанный мальчик.

— Еще бы, — подтвердил Джек.

— И с вами, миссис Торранс. — Он снова слегка поклонился, и в какой-то момент Венди показалось, что он собирается поцеловать ей руку, она так и подала ее — тыльной стороной вверх, но управляющий лишь слегка пожал ее.

В зале царила атмосфера суеты. Почти все старинные, с высокими спинками, кресла были заняты гостями. Посыльные сновали по залу с чемоданами, у административной стойки выстроилась очередь к кассе, где возвышался огромный, блистающий медью кассовый аппарат. Рядом с ним банковский компьютер с переводными картинками на стенках выглядел маленьким и жалким.

В глубине зала виднелся старинный камин, в котором пылали березовые поленья. На диванчике возле камина в окружении баулов и сумок сидели три монахини в ожидании, когда немного поредеет очередь к кассе. В тот момент, когда Венди взглянула на них, они разразились звонким девичьим смехом. Губы Венди непроизвольно расплылись в улыбке: среди них не было ни одной моложе шестидесяти лет.

В холле стоял непрерывный гул голосов, который по временам покрывал звон серебряного колокольчика — дзинь! — вместе с нетерпеливым возгласом одного из двух дежурных клерков: «Следующий, пожалуйста!» Сцена напомнила Венди о медовом месяце, проведенном с Джеком в Нью-Йорке, в отеле «Бикмен Тауэр». Впервые за последнее время она поверила, что именно это им сейчас и требуется — побыть наедине, вдали от остального мира, нечто вроде семейного медового месяца. Она ласково улыбнулась Денни, который с откровенным любопытством пялил на все глаза.

— Последний день сезона, — проговорил Ульман, — мы закрываемся, и, как всегда, запарка. Я ждал вас ближе к трем часам, мистер Торранс.

— Я думал, что моему «жуку» понадобится время, чтобы перевести дух, — ответил Джек, — но, к счастью, не понадобилось.

— Действительно, к счастью, — подтвердил Ульман. — Чуть позже я с удовольствием повожу вас по отелю. И, конечно, Дик Хэллоранн захочет показать миссис Торранс кухню. Но боюсь, что…

Один из клерков приблизился к Ульману и едва не дернул его за рукав.

— Извините, мистер Ульман…

— Ну что такое?

— Речь идет о миссис Брант, — сказал тот нервно, — она отказывается оплачивать счет иначе, чем с помощью кредитной карточки. Я твержу ей, что мы прекратили принимать оплату по кредитным карточкам еще в прошлом году, но она настаивает. — Он перевел взгляд на семейство Торрансов, затем опять на Ульмана. Тот пожал плечами.

— Я займусь этим сам.

— Благодарю вас, мистер Ульман. — Клерк вернулся к конторке, где женщина-дредноут, закутанная в меховую шубу, продолжала громко скандалить.

— Я навещаю «Оверлук» с 1955 года и приезжаю сюда даже после того, как скончался от солнечного удара мой бедный муж, который умер на этом ужасном роук-корте. Я предупреждала его, что солнце слишком сильно печет, но… Я никогда, слышите, никогда не оплачивала счета иначе, чем по своей кредитной карточке! Вызовите полицию, пусть меня упекут в каталажку! Но все равно я буду настаивать на оплате по кредитной карточке, слышите!

— Извините, — сказал Ульман и отошел от них.

Они увидели, как он почтительно дотронулся до локтя миссис Брант и стал сочувственно выслушивать ее тирады, обращенные теперь к нему. Он что-то сказал ей, и миссис Брант торжествующе улыбнулась, повернула голову к несчастному клерку и на весь зал сказала:

— Слава Богу, в этом отеле нашелся хоть один служащий, готовый внять голосу разума.

Она позволила Ульману, едва достававшему ей до плеча, увести себя из холла, вероятно, в его служебный кабинет.

— Фьють, — присвистнул Джек с улыбкой, — этому пижону хлеб нелегко достается.

— Но ему вовсе не нравилась та дама, — заявил Денни, — он только притворился, что она ему по душе.

Джек осклабился:

— Да уж будь уверен — так оно и было, но лесть — та смазка, которая позволяет вертеться колесам этого мира.

— Что такое лесть?

— Лесть, — объяснила Венди, — это когда папа говорит, что ему нравятся мои вареники, а на самом деле он врет, или когда подлизывается, чтобы вытянуть у меня пять фунтов на пиво.

— Значит, это вранье ради чужого удовольствия?

— Что-то вроде этого.

Денни пристально оглядел мать и сказал:

— Ты очень красивая, мамочка. — Он конфузливо нахмурился, когда родители обменялись взглядом и разразились смехом.

— А вот Ульман не очень-то льстит мне, — сказал Джек. — Давайте, ребята, отойдем к окну. Я чувствую себя не в своей тарелку в центре зала, на меня что-то много пялятся — видно, из-за простой хлопчатобумажной куртки. Вот уж не думал, что здесь будет столько народу в день закрытия. Черт, я дал маху!

— У тебя очень симпатичный вид, — сказала Венди, и они оба опять рассмеялись. Денни не понимал, в чем дело, но это было неважно — они любят друг друга. Денни догадывается, что этот отель напомнил мамочке другой и она счастлива. Жаль, что он не может испытывать то же самое, однако он утешал себя мыслью, что не все, что Тони показывает ему, оборачивается правдой. Он будет вести себя осторожно, чтобы избежать встречи с тем, что называется «ьтремс». Жаловаться родителям он не будет, если только не возникнет такой необходимости. А зачем тревожить их — они счастливы, смеются и не помышляют ни о чем дурном.

— Посмотрите-ка за окно, — сказал Джек.

— О, великолепный вид! Денни, глянь-ка!

Денни пейзаж не показался таким уж великолепным, он не любил высоту — у него кружилась от нее голова. За длинной, во весь фронтон, террасой виднелась прекрасно ухоженная лужайка, плавно спускавшаяся к продолговатому четырехугольному бассейну. На его краю стоял треножник с вывеской: «ЗАКРЫТО». Это была одна из тех вывесок, которые Денни мог прочитать сам, наряду с такими, как: «СТОП», «ВЫХОД», «ПИЦЦА». За бассейном вилась среди сосен, елей и осин тропинка, там имелась вывеска, незнакомая ему, на ней значилось «РОУК» со стрелкой внизу.

— Папа, что такое «РОУК»?

— Такая игра, — ответил отец, — немного похожа на крокет. Только в нее играют не на траве, а на гравийной площадке с бортами, как у большого бильярда. Иногда здесь устраивают турниры по роуку.

— А играют крокетными клюшками?

— Похожими на них, — согласился Джек, — только у этих клюшек рукоятка покороче и в нижней части одна сторона обшита крепкой резиной, другая — деревянная. Если хочешь, я тебя научу этой игре.

— Может быть, захочу, — сказал Денни бесцветным голосом, заставившим родителей обменяться недоуменными взглядами. — Хотя она мне не нравится.

— Ну, не хочешь — не надо, док, лады?

— Конечно.

— А животные тебе нравятся? — спросила Венди. — Смотри, вон их сколько. Это называется формовой сад.

Тропинка к корту пролегала вдоль зеленой ограды из кустов, подстриженных в виде различных животных. Острые глаза Денни различили кролика, собаку, лошадь, корову и троицу зверей побольше, похожих на игривых львов.

— Дядя Эл придумал для меня эту работу благодаря таким животным. Когда-то, будучи еще студентом в колледже, я работал в ландшафтной фирме. Она занималась уходом за газонами, кустами и зелеными оградами. Я подстригал кусты у одной дамы.

Венди хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Глядя на нее, Джек повторил:

— Да, подстригал у нее кустарник по крайней мере раз в неделю.

— Отцепись, муха, — сказала Венди и снова хихикнула.

— А у нее были красивые кустики? — спросил Денни, и родители оба едва удержались от смеха.

— Там были не животные, Денни, а различные карточные, фигуры: червы и бубны, пики и трефы. Но кусты, как ты знаешь, растут…

Они текут, сказал Уотсон папе. Нет, не о кустах, а о котлах. За ними нужно все время присматривать, иначе в один прекрасный день все ваше семейство взлетит на воздух.

Родители обеспокоенно глянули на Денни: улыбка увяла у него на лице.

— Что, папа? — переспросил Денни. Он моргал глазами, словно вернулся откуда-то издалека.

— Кусты растут, Денни, и теряют свою форму. Их нужно чеканить раз или два в неделю, пока не наступят холода и они не перестанут расти. А вон там детская площадка. Тебе повезло, мой мальчик.

Детская площадка находилась за садом — две горки, несколько качелей для разных возрастов, гимнастическая стенка, туннель из цементных труб. Позади игровой площадки, огороженной цепью, виднелось широкое шоссе, идущее к парадному входу отеля. За шоссе тянулась долина, исчезавшая далеко внизу в голубой дымке. Денни было незнакомо слово «изоляция», но если бы ему объяснили его значение, он бы ухватился за это слово. Ибо далеко внизу, блестя на солнце, как длинная змея, вилась дорога на Сайдвиндеровское ущелье и дальше на Боулдер. Дорога, которая бывает закрыта всю зиму. От этой мысли ему стало дурно, и он вздрогнул, когда отец положил руку ему на плечо.

Из конторы с видом победительницы вышла миссис Брант. Минутой позже двое посыльных, сгибаясь под тяжестью чемоданов, проследовали за ней к двери. Из окна Денни увидел, как к парадному подъезду подогнал длинную серебристую машину какой-то мужчина в серой униформе. Он приподнял фуражку, приветствуя миссис Брант, обежал вокруг машины и открыл багажник. В миг откровения, какие по временам озаряли Денни, он уловил четкий образ ее мысли, заглушивший путаный клубок голосов и чувств переполненного народом холла.

— Я бы не прочь залезть к нему в штаны.

Денни нахмурил брови, глядя, как посыльные загружают багажник чемоданами миссис Брант. Та пристально разглядывала мужчину в униформе, присматривавшего за погрузкой. Чего ради ей захотелось залезть в его штаны? Разве ей холодно в своей теплой меховой шубе? А если холодно, почему она не наденет свои штаны? Мамочка ходит в рейтузах почти всю зиму.

Человек в униформе захлопнул багажник и подошел к миссис Брант, чтобы помочь ей усесться за руль. Денни замер в ожидании — не скажет ли она что-нибудь насчет его штанов. Но она только улыбнулась и дала ему долларовую бумажку — на чай. И спустя некоторое время большой серебристый автомобиль покатил по дороге.

Спросить бы мамочку, зачем миссис Брант хотела залезть в штаны к этому шоферу, но не стоит — родители не всегда правильно понимают его вопросы, раньше такое уже бывало.

Вместо этого он протиснулся между родителями, сидевшими на диванчике, и принялся наблюдать за гостями, которые рассчитывались у кассы и уезжали. С каждой минутой их становилось все меньше. Денни был рад, что папа и мама счастливы и любят друг друга. Но чувство беспокойства не покидало его. Он никак не мог от него отделаться.


9. Хэллоранн


Повар не соответствовал представлениям Венди о такой важной в курортном отеле персоне. Во-первых, его следовало называть шефом, а не таким обыденным словом, как повар. Кухарничать — это то, чем она сама занималась в своей кухоньке, когда бросала в закопченную кастрюльку все что ни попадя и добавляла туда лапшу. Во-вторых, кулинарный волшебник из отеля, который рекламируется в нью-йоркском воскресном выпуске «Таймс», должен быть низеньким, кругленьким, мордастым, с тоненькими усиками, как у комика из музыкальных комедий сороковых годов. Кроме того, у него должны быть темные глаза, французский акцент и ужасный характер.

У Хэллоранна были темные глаза, но этим не исчерпывалось сходство с воображаемым героем-поваром. Это был высокий негр с короткими курчавыми волосами, тронутыми сединой. Говорил он на мягком южном диалекте, много смеялся, обнажая зубы, слишком белые и ровные, какие бывают только на картинках, рекламирующих вставные челюсти. Такие челюсти были у отца Венди, и он частенько за ужином щелкал ими перед ее носом шутки ради, Но лишь тогда, когда мать выходила за чем-нибудь на кухню или болтала по телефону.

Денни с удивлением таращил глаза на негра-гиганта в голубом саржевом костюме, а потом улыбнулся, когда Хэллоранн подхватил его с пола и усадил к себе на согнутый локоть, говоря:

— Ведь тебе не хочется торчать всю зиму здесь?

— Нет, хочется, — сказал Денни с робкой улыбкой.

— А вот и нет, ты поедешь со мной в Сент-Питс, будешь учиться поварскому делу и каждый божий вечер ходить на пляж любоваться крабами, верно?

Денни радостно захохотал и затряс головой. Хэллоранн опустил его на пол.

— Если передумаешь, то торопись, — продолжал Хэллоранн, склоняясь над ним. — Через полчаса я сяду в машину, часа через два с половиной буду уже в международном аэропорту в Денвере. Спустя еще три часа я возьму напрокат машину в Майамском аэропорту и помчусь в свой солнечный Сент-Питс с мечтой поскорее натянуть плавки и окунуться в теплое море. Вот когда я посмеюсь втихомолку над теми, кто остается в снегах среди гор. Усек, малыш?

— Да, сэр, — улыбнулся Денни.

Хэллоранн повернулся к Джеку и Венди.

— Великолепный мальчуган.

— Мы думаем так же, — сказал Джек и протянул ему руку. — Меня зовут Джек Торранс. А это моя жена Виннифред. С Денни вы уже познакомились.

— Имел удовольствие. Мэм, вас называют Винни или Фреди?

— Венди, — ответила она, улыбаясь.

— Отлично, это еще лучше. Прошу за мной. Мистер Ульман попросил показать вам кухню, и я выполняю его просьбу. — Он понизил голос до шепота: — Надеюсь, что вижу его в последний раз.

Хэллоранн привел их на самую большую кухню, какую Венди когда-либо видела. Тут все поражало чистотой, все было натерто до блеска. Кухня казалась устрашающе огромной. Венди шла рядом с Хэллоранном, а Джек, чувствуя себя не в своей стихии, отстал от них вместе с Денни.

Одну стену, у мойки с четырьмя раковинами, занимала магнитная доска с режущими инструментами — от разделочных ножей до огромных секачей. Хлеборезка занимала места не меньше, чем целый стол в кухне у Венди. Другая стена была вся заставлена полками с горшками и кастрюлями из нержавейки.

— Не расстраивайтесь, — сказал Хэллоранн, заметив растерянность Венди, — это всего-навсего кухня, хотя и большая. Большинство этих вещей вам не понадобится. Поддерживайте здесь чистоту — вот и все, что от вас требуется. Вот печь, которой я бы пользовался на вашем месте. Их у нас три, но эта самая маленькая.

Ничего себе маленькая, с ужасом подумала Венди, разглядывая печь. Тут было двенадцать конфорок, два духовых шкафа, два отделения для подогрева пищи, где можно было томить сосиски или бобы, плюс ко всему — миллион переключателей и измерительных приборов.

— Все плиты газовые, — сообщил Хэллоранн. — Вы когда-нибудь готовили на газе, Венди?

— Да.

— Мне газ нравится, — сказал он и включил одну из горелок. Голубое пламя вспыхнуло, и Хэллоранн легким прикосновением к рукоятке убавил пламя до слабенького огонька. — Мне нравится видеть пламя, на котором готовится пища. Вот здесь рукоятки всех конфорок, каждая из них помечена. Сам я предпочитаю пользоваться средними, потому что они равномерно нагревают всю печь. Вы можете включать любую из них или все три, если захочется.

— Из чего же я буду готовить? — спросила Венди, засмеявшись.

— Ого, идемте-ка. Я повесил список продуктов над раковиной.

— Вот он, мамочка. — Денни принес два листа, плотно исписанных с обеих сторон.

— Молодчага, — Хэллоранн взъерошил ему волосы. — Так ты точно не хочешь поехать со мной во Флориду, малыш? Я научил бы тебя готовить великолепный салат из креветок — такой, что пальчики оближешь.

Прижав ладошку ко рту, Денни прыснул от смеха и спрятался за спину отца.

— Троим тут хватит продуктов на целый год. У нас есть морозильная камера в человеческий рост, кладовка для овощей и два холодильника. Пойдемте, я покажу вам.

В кладовке и в холодильниках Венди увидела такое количество продуктов, что страх, навеянный картинами людоедства среди альпинистов, застигнутых в горах снегопадом, отступил, правда, осталось еще опасение, что добраться до Сайдвиндера, когда выпадет снег, будет делом сложным. Они будут сидеть здесь, в этом заброшенном гранд-отеле, и поедать припасы, заготовленные в количестве, достаточном для пропитания сказочных великанов, и слушать вой ветра за окном. А в Вермонте, когда Денни слома» руку,

когда Джек сломал ему руку

она вызвала по телефону скорую помощь, и машина примчалась через десять минут. Возле телефона висел список номеров: можно вызвать полицию, и она явится через пять минут. Или пожарную машину, которая прибудет еще быстрее, потому что пожарка была в трех кварталах от их дома. Если погаснет свет, тут же появится монтер, если испортится душ, можно вызвать слесаря. А здесь?! Что будет, если с Денни случится припадок падучей и у него западет язык?

Боже, ну что за мысли?

А если случится пожар? Если Джек свалится в шахту лифта и раскроит себе череп?..

Что, если у нас здесь будет самое чудесное время, перестань паниковать, Виннифред!

Хэллоранн провел их в морозильную камеру, где у них изо рта вырывались клубочки пара, словно воздушные шарики. Здесь были гамбургеры в пластиковых мешках, тушки цыплят на крюках, дюжины банок консервированного окорока, десятки отбивных из говядины и баранины и большая баранья нога.

— Ты любишь мясо барашка, док? — осклабился Хэллоранн.

— Обожаю, — не замедлил с ответом Денни, который никогда его не пробовал.

— Знаю. Холодной ночью нет ничего лучшего, чем добрый кусок барашка в мятном желе с одного бока. Тут имеются банки с мятным желе. Мясо барашка полезно для желудка, от него никогда не бывает расстройства.

Джек с любопытством спросил:

— Откуда вы знаете, что мы зовем его «док»?

Хэллоранн повернулся к нему.

— Простите, вы о чем?

— О Денни. Мы иногда зовем его «док». По мультику о рехнувшейся Белочке. Ее лечил врач, похожий на Денни.

— Он и верно похож на того доктора. — Хэллоранн сморщил нос, облизал губы и сказал: — Ага, ну и как ты, док?

Денни хихикнул, и тогда Хэллоранн произнес что-то

Верно ли, что ты не хочешь ехать во Флориду?

очень отчетливо. Так, что Денни услышал каждое слово. Он глянул на Хэллоранна немного испуганно. Тот серьезно подмигнул и повернулся к продуктам. Венди переводила взгляд со спины повара на сына. У нее было странное ощущение, что между ними что-то произошло — что-то, недоступное ее пониманию.

— А вот здесь двенадцать упаковок колбасы и двенадцать банок бекона, — продолжал Хэллоранн. — Ну и хватит о свинине. В этом ящике вы найдете двенадцать фунтов масла.

— Настоящего масла? — спросил Джек.

— Превосходного, лучше не бывает. А вот здесь рыба. Пища, стимулирующая деятельность мозга, не правда ли, док?

— Правда, ма?

— Правда, если так говорит мистер Хэллоранн.

Денни поморщился:

— Я не люблю рыбу.

— Вот тут ты не прав, — сказал Хэллоранн, — просто ты не пробовал рыбу, которой нравился бы ты сам. А эта рыба полюбит тебя, Пять фунтов форели, пять фунтов палтуса и пятнадцать банок тунца. Когда придет весна, ты еще поблагодаришь старину… — Он пощелкал пальцами, словно пытаясь вспомнить что-то. — Кстати, как меня зовут? Что-то у меня вылетело из головы.

— Мистер Хэллоранн, — подсказал Денни с улыбкой. — Дик — для друзей.

— Отлично, а так как ты — мой дружок, зови меня Диком.

Джек и Венди обменялись недоуменными взглядами — они не помнили, чтобы Хэллоранн называл им свое имя.

— А здесь я приготовил для вас нечто особенное, — сказал Хэллоранн, подводя их к дальнему углу. — Надеюсь, это вам придется по вкусу.

— О, не стоило так беспокоиться, — проговорила Венди при виде двадцатифунтовой индейки, завернутой в целлофан и перевязанной алой ленточкой.

— Что ж, и вам нужно как-то отметить День благодарения, Венди, — сказал Хэллоранн серьезно. — Помнится, где-то здесь еще был каплун на Рождество, вы его найдете сами. А теперь пойдемте-ка отсюда, чтобы не схватить воспаление легких. Верно, док?

— Ага.

Они прошли через столовую, сейчас пустую и тихую, из окон которой открывался изумительный вид на снежные вершины. Столы с белыми скатертями были накрыты прочной полиэтиленовой пленкой. Ковер, свернутый в рулон, стоял в углу, как часовой на посту. Напротив была дверь типа «летучей мыши»[4 - Дверь с низенькими створками, открывающимися в обе стороны.], над которой висела позолоченная вывеска: «Колорадская гостиная».

Перехватив взгляд Джека, Хэллоранн сказал:

— Если вы выпиваете, то вам лучше запастись своей выпивкой. Вчера состоялся прощальный банкет для служащих, и весь запас спиртного уничтожили. У всех — от горничной до посыльных — болит голова с похмелья, в том числе и у меня.

— Я не пью, — буркнул Джек. Они вернулись в холл.

За те полчаса, что они провели в кухне, холл значительно опустел и принял заброшенный вид, который скоро станет для них привычным. Кресла с высокими спинками почти все были не заняты. Монахини, сидевшие у камина, исчезли, и даже огонь в камине устало улегся на рдеющие угли. Венди глянула на автостоянку и убедилась, что там осталось не более полдюжины машин. Ей вдруг самой захотелось вернуться к «жуку» и уехать в Боулдер или куда угодно.

Джек искал Ульмана, но того не было в холле.

Молоденькая горничная с пепельно-серыми волосами, заколотыми на затылке, подошла к ним и сказала Хэллоранну:

— Багаж уже на крыльце, Дик.

— Спасибо, Салли. — Он чмокнул ее в лоб. — Желаю тебе хорошо провести эту зиму. Слышал, ты выходишь замуж…

Когда горничная отошла, виляя бедрами, он повернулся к Торрансам:

— Мне нужно торопиться, я должен поспеть на самолет. Желаю вам всего наилучшего. Уверен, вы отлично перезимуете.

— Спасибо, — сказал Джек. — Вы были очень добры к нам.

— Я буду хорошо присматривать за вашей кухней, — пообещала Венди снова. — Желаю вам хорошего отдыха во Флориде.

— Так оно всегда и бывает, — сказал Хэллоранн и наклонился к Денни: — Слушай, парень. Последний раз спрашиваю: хочешь поехать во Флориду?

— Нет, не поеду, — улыбнулся Денни.

— О’кей. Ты не поможешь мне поднести сумки до машины?

— Если разрешит мамочка.

— Можно, — сказала Венди, — только застегни курточку на все пуговицы. — Прежде чем она успела наклониться к Денни, пальцы Хэллоранна ловко прошлись по его пуговицам.

— Я не задержу его долго, — пообещал Хэллоранн.

— Хорошо, — Венди проводила их до дверей. Джек все еще разыскивал Ульмана. У административной стойки рассчитывался последний из гостей отеля.


10. Светящийся


Возле двери валялась куча вещей. Среди них большущий чемодан черной тисненой кожи под крокодила и пузатенькая сумка из клетчатой «шотландки», с застежкой «молнией».

— С этой сумкой ты управишься, верно? — спросил Хэллоранн. Он подхватил два чемодана одной рукой и сунул под мышку третий.

— Верняк, — ответил Денни, поднимая сумку двумя руками, и стал спускаться по ступенькам вслед за Хэллоранном, мужественно стараясь не кряхтеть, чтобы не показать, что ему тяжело.

Дул холодный, пронизывающий ветер, поднявшийся уже после их приезда сюда. Ветер посвистывал, проносясь по опустевшей автомобильной стоянке. Денни зажмурил глаза, таща сумку перед собой, отчего она била его по коленям. По асфальту с шуршанием носились осиновые листья, напоминая Денни о ночи на прошлой неделе, когда он проснулся от кошмара и услышал — так ему, по крайней мере, показалось — призыв Тони: «Не уезжай, Денни!»

Хэллоранн поставил чемоданы у багажника бежевого «плимута».

— Не шибко шикарная машина, — доверчиво поведал он Денни, — Я ее взял напрокат. Моя «Бесси» осталась дома. Вот это машина так машина, доложу вам, — «кадиллак» 1950 года. А бегает — будь здоров. Я держу ее во Флориде. Слишком стара для этих горных дорог. Тебе помочь?

— Нет, сэр. — Денни удалось одолеть последние восемнадцать-двадцать шагов до машины без жалоб, но сумку на землю он поставил со вздохом облегчения.

— Молодчага, — похвалил его Хэллоранн, вытаскивая связку ключей из кармана своего саржевого костюма. Он открыл багажник и, загружая в него чемоданы, добавил: — Ты светишься, мальчик. Сильней, чем все остальные, с кем мне приходилось встречаться. А мне будет уже шестьдесят в январе.

— У-у-у?

— Ты обладаешь особой способностью, — сказал Хэллоранн, повернувшись к нему. — Я называю эту особенность свечением, и моя бабушка называла ее так, она тоже обладала ею. Когда я был маленьким, не старше, чем ты сейчас, мы сидели в кухне и вели долгие разговоры, не раскрывая рта.

— Как так?

Хэллоранн улыбнулся мальчику, разинувшему рот от удивления:

— Давай сядем в машину. Я хочу поговорить с тобой. — Он захлопнул багажник.

В холле отеля Венди Торранс увидела, как ее сын залез в машину, а большой негр уселся на водительское место. Ее охватил трах, она открыла рот, чтобы позвать мужа и сообщить ему о том, что происходит похищение: Хэллоранн выполняет свое обещание забрать Денни во Флориду. Но они только сидели в машине. Венди видела лишь смутный силуэт сына — он сидел, повернувшись к Хэллоранну. Даже издали она узнавала эту позу: так он сидит, когда целиком захвачен интересной передачей по телеку или когда играет с отцом в крибидж с болваном вместо партнера. Джек, занятый поисками Ульмана, не обращал на нее внимания. Венди промолчала, но продолжала напряженно наблюдать за машиной Хэллоранна, удивляясь, о чем они могут так увлеченно разговаривать.

А Хэллоранн тем временем говорил:

— А ты не чувствуешь себя одиноким, если считаешь, что других таких вокруг нет?

Денни, иногда страдающий от своей особенности, а иногда ощущающий одиночество, согласно кивнул, затем спросил:

— А я один такой?

Хэллоранн рассмеялся и покачал головой:

— Нет, малыш, не один. Но ты светишься сильнее других.

— Значит, таких много?

— Нет, — ответил Хэллоранн, — у многих есть способность слегка светиться, но они даже не знают об этом. Просто у них здорово развита интуиция. Некоторые, например, хорошо подмечают настроение присутствующих сразу же, как только входят в комнату. Людей с развитой интуицией я за свою жизнь встретил человек пятьдесят-шестьдесят. Но таких, кто знает, что они светятся, не больше десятка вместе с моей бабулей.

— Ага, — сказал Денни задумчиво и вдруг выпалил: — А вы знаете миссис Брант?

— Эту бабу? — спросил Хэллоранн презрительно. — Вот уж кто точно не светится. Привереда, за ужин отошлет на кухню два-три блюда.

— Я знаю, что она не светится. А вы знакомы с тем, в серой униформе, который подгоняет к подъезду машины?

— Майкл? Еще бы, мы знакомы. А что с ним?

— Мистер Хэллоранн, почему она хотела его штаны?

— Ты о чем, малыш?

— Когда она смотрела на него, то подумала, что ей хочется залезть к нему в штаны. Я удивился, зачем ей это?

Дальше ему ничего не удалось добавить — Хэллоранн запрокинул голову, и у него вырвался оглушительный смех, похожий на пушечную канонаду. Даже сиденье под ним затряслось от хохота. Денни неуверенно улыбнулся, не понимая, в чем дело. Наконец Хэллоранн достал из нагрудного кармана платок, белый, как флаг побежденного, и вытер слезы на глазах.

— Мальчик, — произнес он, все еще отфыркиваясь, — тебе не исполнится и десяти, как ты будешь все знать о человеческих отношениях. Не знаю, завидовать тебе или нет.

— Но миссис Брант…

— Брось, забудь о ней. И не говори ничего маме, ты ее только расстроишь. Усек?

— Да, сэр. — Это Денни было понятно: уже не раз в прошлом он расстраивал мамочку своими вопросами.

— Эта миссис Брант просто грязная бабенка, вот и все, что тебе нужно знать. — Он задумчиво посмотрел на Денни. — А какова сила твоего удара?

— Чего?

— Я говорю о твоей умственной энергии. О ее взрывной силе. Направь мысль на меня, я хочу узнать, так ли ты силен, как я думаю.

— О чем мне думать?

— О чем хочешь, просто сделай усилие мысли.

— Ладно, — сказал Денни. Он сосредоточился на мгновение и послал мысль Хэллоранну. Прежде он никогда так не делал и в последний миг инстинктивно удержался и ослабил силу удара — ему не хотелось навредить Хэллоранну. И все же мысль, нацеленная на Дика, устремилась к тому с силой, которой Денни не подозревал в себе.

Черт, как бы не навредить ему.

А мысль была такой

!!!ЗДОРОВО, ДИК!!!

Хэллоранн вздрогнул и откинулся на спинку сиденья. Зубы его клацнули с резким звуком, из нижней губы просочилась струйка крови. Руки непроизвольно взметнулись к груди, потом опять опустились на колени. Веки затрепетали и сомкнулись. Денни перепугался.

— Мистер Хэллоранн, Дик! Все в порядке?

— Не знаю, — сказал Хэллоранн и тихо засмеялся. — Как на духу говорю: не знаю. Бог мой! Ты стреляешь, как из пистолета.

— Извините, — пробормотал Денни, встревоженный видом Хэллоранна. — Позвать папу?

— Не надо, я уже пришел в себя. Все в порядке, Денни. Сиди, где сидел. Просто я немного потрясен.

— А я думал не во всю силу, — признался Денни, — в последний момент я испугался.

— Вероятно, мне повезло, что так случилось, не то мои мозги вытекли бы из ушей или черепок раскололся. — Видя тревогу на лице Денни, он улыбнулся. — Ничего, малыш, не беспокойся, ты мне не навредил. А скажи, что ты чувствовал при этом?

— Как будто бы я Ноэл Райан, посылающий сильным ударом биты мяч в лунку, — ответил Денни быстро.

— Так ты любишь бейсбол? — Хэллоранн осторожно потер себе виски.

— Мы с папой болеем за «Ангелов», — ответил Денни. — За команду «Ред Сокс» из Восточно-Американской лиги и за «Ангелов» из Западной. Мы как-то ходили на матч «Ред Сокс» против «Цинциннати», игра на Кубок мира. Тогда я был немного моложе, а папа… — У Денни омрачилось лицо.

— Что папа, Ден?

— Я забыл. — Он поднес ко рту большой палец, чтобы пососать, — это была его детская привычка, — но быстро опустил руку на колени.

— А ты можешь угадывать, о чем думают твои родители? — Хэллоранн пристально взглянул на него.

— Могу, если захочу. Только я не пытаюсь.

— Почему?

— Ну… — Он сделал паузу, затрудняясь с ответом. — Это похоже на то, как если бы я стал подглядывать через замочную скважину в спальню, когда родители занимаются тем, от чего родятся дети. Вам это знакомо?

— Имею кое-какое представление, — ответил Хэллоранн серьезно.

— Им не нравится, когда я узнаю их мысли. Это грязное дело.

— Понимаю.

— Зато я легко улавливаю, что они чувствуют. Тут уж ничего не поделаешь. И ваши чувства я тоже понимаю. Я сделал вам больно, извините.

— Ерунда, головная боль с похмелья бывает хуже. А других людей ты прочитываешь?

— Я еще не умею читать, — сказал Денни, — только отдельные слова. Но этой зимой папа будет учить меня. Папочка учил детей читать и писать в большой школе. Только он больше учил, как писать, но читать он тоже умеет.

— Я имел в виду другое — можешь ли ты угадывать, что думают другие люди?

Денни призадумался.

— Могу, если они думают громко. Как, например, миссис Брант. Или еще был случай, когда мы с мамой ходили в универмаг покупать мне обувь. Там один парень стоял у прилавка и думал о том, как бы взять транзистор, не заплатив. Потом он подумал: а что, если меня поймают? Потом опять подумал: но мне очень нужен этот транзистор. И опять испугался, что его схватят. Так он довел себя почти до слез, и меня стало немножко тошнить из-за него. Пока мама разговаривала с человеком, который продает обувь, я тихонько подошел к нему и сказал: «Эй, парень, не трогай этот радиоприемник, уходи!» Он здорово испугался и убежал.

Хэллоранн расплылся в улыбке:

— Здорово! А что еще ты умеешь делать? Только угадывать мысли и чувства или что-нибудь еще?

Осторожно:

— А вы сами умеете больше?

— Иногда, — ответил Хэллоранн, — не часто, но бывает. Мне снятся сны, а тебе они снятся, Денни?

— Бывает. Мне снятся сны, от которых я просыпаюсь. Тогда приходит Тони. — Его палец опять потянулся ко рту. О Тони он еще никому не рассказывал, кроме папы и мамы. Он снова опустил руку с пальцем-искусителем на колени.

— Кто такой Тони?

Внезапно у Денни произошла вспышка озарения, которого он боялся больше всего. Словно он взглянул на непонятный механизм, который мог быть либо безвредным, либо опасным. Он был слишком мал, чтобы знать, чего опасаться и откуда исходит опасность.

— А зачем вам? — закричал он. — Зачем вы про все спрашиваете, чего вы боитесь? Вы боитесь за меня или за всех нас?

Хэллоранн положил большую темную руку на плечо мальчика.

— Кончай, — сказал он. — Возможно, я беспокоюсь попусту. Но все же… у тебя черепок устроен не так, как у других, Денни. Но тебе еще расти и расти, прежде чем ты поймешь это. Нужно набраться мужества.

— Я совсем ничего не понимаю, — вырвалось у Денни. — Как будто понимаю, а все равно ничего не понятно. Люди… что-нибудь чувствуют, и я чувствую это самое. Только совсем не понимаю. — Он с горечью взглянул на свои руки. — Жалко, что я не умею читать. Тони иногда показывает мне вывески, а я не могу их прочитать.

— Кто такой Тони? — снова спросил Хэллоранн.

— Папа и мама зовут его «другом-невидимкой», — сказал Денни, осторожно подбирая слова. — Но он есть на самом деле. Я… так думаю. Иногда, когда я изо всех сил стараюсь понять что-нибудь, он приходит ко мне и говорит: «Денни, я хочу показать тебе что-то». И я вроде куда-то проваливаюсь. В сны, как вы говорите. — Он глянул на Хэллоранна и сглотнул. — Раньше сны были приятными, но теперь — я не помню то слово, в общем, страшные, от которых плакать хочется.

— Кошмары? — подсказал Хэллоранн.

— Да, правильно — кошмары.

— Они связаны с этим местом? С отелем «Оверлук»?

Денни посмотрел на палец, просящийся в рот. и прошептал: «Да». Потом пронзительно закричал, глядя в лицо Хэллоранну:

— Но я не могу сказать об этом папочке, и вы не можете. Он должен был идти на эту работу, потому что дядя Эл не мог Достать ему другую. И ему нужно кончать пьесу, иначе он начнет совершать Дурной Поступок. Теперь я знаю, что это такое, — это пьянство. Раньше он всегда был пьяный, это и есть Дурной Поступок. — Денни замолк, борясь со слезами.

— Ш-ш-ш, — прошептал Хэллоранн, привлекая его к себе, отчего Денни уткнулся лицом в его грубый саржевый пиджак. — Успокойся, сынок, и если твой палец просится к тебе в рот, пусть отправляется туда, куда ему хочется. — На лице Хэллоранна отразилось беспокойство. Он добавил: — То, чем ты владеешь, называется свечением, или, если по Библии, прозрением, а некоторые ученые называют это предвидением, что означает видение будущего. Ты понимаешь, о чем я говорю? — В знак согласия Денни потерся щекой о пиджак Хэллоранна.

— Помнится, самое сильное свечение у меня было… Я этого никогда не забуду. Дело было в пятьдесят пятом году. Я тогда служил в армии, и наша часть находилась в Западной Германии. Как-то, за час до завтрака, я распекал солдата, отбывавшего наряд по кухне, за то, что он снимал с картошки слишком толстую кожуру. Я говорю ему: «Посмотри, как это делается». Он протянул мне картофелину и нож для чистки, и вдруг у меня из глаз пропала кухня — вжик, и ничего нет. Ты говорил, что перед тем, как тебя посещают сны, ты видишь этого парнишку, Тони?

Денни кивнул.

— А у меня по-другому — я ощущаю запах апельсинов. В тот день меня все время преследовал апельсиновый запах, но я ничего не подозревал, потому что они были в меню на ужин — мы их получили тридцать ящиков из Валенсии, вся кухня пропахла ими.

На какое-то мгновение я потерял сознание. И вдруг увидел взрыв, к небу взметнулось пламя, послышались крики людей, сирены пожарных машин. Потом я услышал шипение, какое издает выпущенный из котла пар. И сразу я оказался возле того места, где все это происходило. Я увидел железнодорожные вагоны, сошедшие с рельсов. Они валялись на боку и на их стенках виднелась надпись: «Железнодорожная линия Вирджинии и Южной Каролины». И мне стало ясно, что в одном из вагонов находится мой брат Карл, поезд потерпел крушение и мой брат мертв. Потом все исчезло, и я увидел перед собой глупую, испуганную рожу солдата, который все еще протягивал мне картошку и нож. Он спрашивает: «Что с тобой, сержант?» А я отвечаю: «Мой брат только что погиб в Джорджии». И когда я дозвонился по телефону до дома, мама рассказала мне, как это произошло. Но я уже все знал, малыш.

Он медленно потряс головой, словно прогонял воспоминания, и глянул в широко раскрытые от ужаса глаза мальчика.

— Но ты должен хорошо запомнить вот что: эти вещи не обязательно случаются. Несколько лет назад я работал поваром в бойскаутском лагере у озера Лонг-Лейк. После окончания сезона я сидел в аэропорту Бостона, дожидаясь своего рейса, и вдруг ощутил запах апельсинов. Такое случилось, наверное, впервые за пять лет. И я говорю себе: «Боже, чго там может стрястись?» Я отправился в туалет, чтобы побыть одному. Я не терял сознания, но мною все сильнее овладевала тревога, предчувствие того, что самолет потерпит аварию. Потом чувствую: запах апельсинов исчез. Я вернулся к кассе и обменял билет на другой рейс, тремя часами позже. И знаешь, что случилось?

— Что? — в ужасе прошептал Денни.

— А ничего, — сказал Хэллоранн и захохотал. Он с облегчением увидел улыбку на лице ребенка. — Ровным счетом — ничего. Тот самолет приземлился в аэропорту вовремя и без единой царапинки. Как видишь, иногда эти предчувствия ничего не значат.

— Ага, — сказал Денни.

— Или возьмем бега на ипподроме. Я часто туда захаживаю и обычно выигрываю. Я стою у перил возле ворот, откуда рысаки берут старт, и по временам меня посещает озарение насчет той или иной лошади. Это чувство помогает правильно угадывать победителя. Мне кажется, что когда-нибудь я угадаю три заезда подряд и загребу кучу денег, чтобы уйти на покой. До сих пор такое не случалось. Но бывало и так, что я возвращался домой на своих двоих, потому что у меня не оставалось денег на такси. Никто не может светиться все время, за исключением, возможно, Господа Бога на небесах.

— Да, сэр, — сказал Денни, припоминая, что год назад Тони показал ему малютку в колыбельке у них дома — это было еще в Ставингтоне. Денни здорово разволновался и принялся ждать, гак как знал, что дети не рождаются в одночасье, но новый младенец в доме так и не появился.

— Послушай-ка меня, — Хэллоранн взял обе руки Денни в свои. — Я проработал здесь два сезона, и за это время у меня несколько раз бывали… Ну, кошмары. Мне привиделось кое-что, о чем я не могу рассказать такому малышу. Один раз видение касалось проклятой изгороди, подстриженной в виде животных. А другой раз… Была тут у нас одна горничная по имени Долорес Виккерс, она тоже немного светилась, только не знала об этом. Мистер Ульман уволил ее… Ты знаешь, что это значит, док?

— Да, сэр, — ответил Денни откровенно, — моего папу уволили из школы. Вот почему мы оказались в Колорадо.

— Так вот, Ульман уволил ее за то, что она видела нечто Ужасное в одной из комнат отеля… ну, там, где произошел этот Ужас. Это была комната 217. Обещай, Денни, что ты не заглянешь в нее. Держись от нее подальше.

— Ладно, — кивнул Денни. — А эта девушка, горничная, просила вас зайти в ту комнату?

— Да, я увидел ужасную вещь. Хотя не думаю, чтобы эта вещь могла причинить кому-нибудь вред — вот в чем я пытаюсь убедить тебя. Люди, которые светятся, иногда видят то, что только может случиться в будущем, но иногда видят и то, что случилось прежде. Но это похоже на картинку из книги. Тебе приходилось видеть в книге страшные картинки, Денни?

— Да, — проговорил он, припоминая сказку о Синей Бороде и картинку, на которой новая жена Синей Бороды открывает двери запретной комнаты и видит отрубленные головы его прежних жен.

— И ты понимаешь, что картинки не могут повредить тебе, верно?

— Д-да, — сказал Денни не совсем уверенно.

— Ну, так и в этом отеле. Я не знаю, почему, но мне кажется, все страшное, что случалось здесь, не страшнее остриженных ногтей на полу или мусора, заметенного какой-то неряхой в угол. Я не знаю, почему в этом отеле поселился страх, хотя думаю, что подобные вещи имеются в любом отеле мира, а я работал во многих и не попадал в беду. Поэтому и предупреждаю тебя: ты можешь увидеть страшное, но вреда от этого тебе не будет. — Каждое слово он сопровождал легким похлопыванием по плечу мальчика. — Если ты увидишь что-нибудь страшное в холле, в комнате или в формовом саду возле этой зеленой ограды, то отвернись, и когда взглянешь снова, то страшное исчезнет, понял?

— Да, — Денни почувствовал облегчение. Он поцеловал Хэллоранна в щеку. В ответ тот крепко прижал к себе мальчика.

— А твои родители… они не светятся?

— Не думаю.

— Я проверил их, как и тебя. Твоя мама чуточку отреагировала. Но, как я думаю, все матери немного светятся, пока их дети не подрастут и не начнут заботиться о себе сами. А вот твой папа…

Хэллоранн сделал небольшую паузу. Он подверг проверке отца Денни и столкнулся со странной вещью: как будто Джек Торранс таил в душе что-то, и то, что он прятал, слилось с его существом настолько, что стало непроницаемым для постороннего взгляда.

— Я не считаю, что он светится, — закончил Хэллоранн. — Можешь не беспокоиться о них, и вряд ли что-то угрожает тебе здесь. Так будь спокоен, хорошо?

— Хорошо.

— Денни, эй, Денни!

Мальчик оглянулся:

— Это мама, она зовет меня. Мне пора идти.

— Пора, — согласился Хэллоранн. — Желаю тебе доброй зимовки, Денни.

— Спасибо, мистер Хэллоранн. У меня стало легче на душе.

Улыбчивая мысль прошелестела в его мозгу: Дик — для друзей.

— Да, Дик, о’кей.

Они встретились глазами, Дик Хэллоранн подмигнул ему. Когда мальчик открыл дверцу, чтобы вылезти из машины, Хэллоранн задержал его:

— Денни! Если случится беда, позови меня. Громкий мозговой сигнал! Такой, какой ты только что послал мне. Я его услышу, даже если буду во Флориде. А услышав, кинусь к тебе со всех ног.

— О’кей, — сказал Денни, улыбаясь.

— Будь осторожен, старина.

— Постараюсь.

Денни захлопнул дверцу и побежал через автостоянку к крыльцу, где стояла мать, закрыв лицо ладонью от резкого ветра. Хэллоранн смотрел ему вслед, широкая улыбка медленно сползала с его лица.

Я не думаю, чтобы здесь что-нибудь грозило тебе. Нет, не умаю.

Но что, если он ошибается? Он знал, что это его последний сезон в отеле «Оверлук», и знал это с тех пор, как увидел что-то в ванне номера 217. Это было пострашней любой карлики. А мальчик, бегущий к маме через площадку, казался отсюда таким маленьким…

Нет, ничего с ним не случится. Взгляд Хэллоранна обратился животным, выстриженным из кустов зеленой ограды.

Внезапно он завел мотор, включил передачу и покатил прочь, стараясь не оглядываться. Но, конечно, не удержался и оглянулся: крыльцо было пустым, мать и ребенок скрылись в доме, словно отель поглотил их.


11. Большой обход


— О чем вы там разговаривали, милый? — спросила его Венди, когда они вошли в отель.

— Так, ни о чем.

— Ни о чем так долго не разговаривают.

Он пожал плечами, и в его жесте Венди подметила что-то отцовское — сам Джек не мог бы проделать это выразительнее, Она не могла выдавить из Денни ничего больше. Отчаяние перемешивалось в ней с острой любовью: любовь была беспомощной, отчаяние проистекало из чувства, что ее намеренно устраняют, В окружении этих двух самых близких ей людей она чувствовала себя посторонней, словно актер на вторых ролях, случайно забредший на сцену во время кульминации пьесы. Ну нет. Этой зимой им не удастся устранить ее. Для этого отель будет слишком тесным. Она внезапно уяснила себе, что ревнует сына к отцу, и на миг ей стало стыдно. Слишком похоже на то, как собственная мать ревновала ее к отцу.

Холл теперь был пуст, за исключением Ульмана и старшего клерка, занимавшихся у административной стойки подсчетом выручки, и двух горничных, одетых теперь по-зимнему в теплые трико и свитера. Они стояли у входа, выглядывая на улицу в ожидании машины. Здесь же находился Уотсон, техник отеля. Он перехватил взгляд Венди и подмигнул ей… явно игриво. Венди отвернулась. Джек стоял у окна возле ресторана, разглядывая с восторженным и мечтательным видом открывавшийся из окна пейзаж.

Показания кассовохо аппарата, очевидно, совпали с документами, потому что Ульман решительно захлопнул кассовый ящик. Он подписал ленту и аккуратно положил ее в сумку на «молнии». Венди молча поаплодировала, радуясь за старшего клерка, на лице которох’о отразилось огромное облегчение. Ульман был из тех, кто способен вырезать недостачу из шкуры старшего клерка… и даже не пролить ни капли крови. Венди было наплевать на управляющего отелем и его напыщенные суетливые манеры — I он был не хуже и не лучше другого начальства.

— Мистер Торранс, — сказал Ульман повелительно. — Подойдите сюда, пожалуйста.

Джек приблизился к нему, кивком подзывая к себе Венди и Денни.

Клерк, скрывшийся в задней комнате, вышел снова в теплом пальто.

— Желаю вам приятной зимы, мистер Ульман.

— Сомневаюсь, что она будет приятной, — ответил тот свысока. — Итак, до двенадцатого мая, Брэддок, ни днем раньше, ни днем позже.

Брэддок обошел стойку, сохраняя строгий и достойный вид, подобающий его высокому положению, но когда повернулся спиной к Ульману, его лицо расплылось в счастливой улыбке, как у школьника. Он что-то проговорил двум горничным, ожидавшим у дверей машину, и вышел под приглушенный смех развеселившихся девушек.

Теперь Венди обратила внимание на тишину, окутавшую отель, словно толстым одеялом, приглушившим все звуки, кроме завывания ветра снаружи.

— Я охотно уделю несколько минут, чтобы показать вам отель. — Венди отметила, с каким почтением произнес Ульман слово «отель». — Вашему мужу обязательно нужно ознакомиться со всеми закоулками отеля «Оверлук», миссис Торранс, но вы с сыном, конечно, будете больше пользоваться первым этажом и вторым, где находится ваша квартира.

— Несомненно, — пробормотала Венди кокетливо. Джек бросил на нее взгляд искоса.

— Отель так прекрасен, что я испытываю большое удовольствие, когда показываю его посетителям.

Уж будьте уверены, подумала Венди.

— Поднимемся на четвертый этаж, а потом осмотрим остальные, — произнес Ульман с энтузиазмом.

— Но если мы вас задерживаем… — начал Джек.

— Ничуть не бывало. Лавочка закрыта, я собираюсь переночевать в Боулдере, в «Болдерадо», единственном приличном отеле по эту сторону Денвера. Кроме «Оверлука», конечно. Прошу за мной.

Они вошли в кабину лифта. Внутри она была изукрашена медью и латунью. Денни беспокойно переминался с ноги на ногу. Ульман улыбнулся ему.

— Не бойся, малыш, — произнес он. — Тут самое безопасное место в доме.

— Таким был и «Титаник», — сказал Джек, глядя на электрический плафон на потолке лифта. Венди прикусила губу, чтобы не улыбнуться.

Ульман не оценил шутки, он с шумом захлопнул внутреннюю дверь и сказал:

— «Титаник» совершил путешествие один раз, мистер Торранс, а этот лифт проделал их тысячу с тех пор, как его установили в двадцать шестом году.

— Такое слышать утешительно, — ответил Джек, взъерошивая Денни волосы. — Самолет не потерпит аварии, док.

Ульман передвинул рукоятку подъемника. Сперва под их ногами задрожал пол и снизу послышалось мучительное завывание моторов. Венди представилось, как они вчетвером застрянут между этажами, как мухи в бутылке, и найдут их только весной — четыре трупа… как в альпинистской связке.

Прекрати сейчас же!

Лифт стал наконец подниматься с усиливающейся вибрацией, со стуком и треском, доносившимся снизу. На четвертом этаже Ульман резко остановил кабину и раскрыл внутреннюю дверь. Низ лифта еще не дошел до пола этажа несколько дюймов. Денни глазел на щель между уровнями пола кабины и прихожей, словно сомневаясь в разумности мира. Ульман кашлянул, поднял кабину чуть выше, остановив ее рывком, и они выбрались из нее. Лишившись их веса, кабина подскочила вверх, что отнюдь не успокоил Венди, решившую с этих пор пользоваться только лестницей. Она ни в коем случае не позволит своим мужчинам доверять жизнь этому скрипучему сооружению.

— На что ты уставился, док? — спросил Джек шутливо. — Увидел пятно на ковре?

— Не может того быть, — всполошился Ульман. — Все ковры были вычищены два дня назад.

Венди тоже глянула на ковровую дорожку, тянувшуюся по коридору. Мило, но сама она никогда бы не выбрала такую расцветку для дома. На темно-синем фоне ковра была изображена какая-то сюрреалистическая картина — сплошное переплетение лиан, ветвей и деревьев, среди которых летали экзотические птицы, чью породу было трудно угадать, поскольку выделялись только их черные силуэты.

— Тебе понравился ковер? — спросила Венди сына.

— Да, — ответил Денни бесцветным тоном.

Они двинулись по ковровой дорожке вдоль широкого коридора. Его стены были украшены шелковыми обоями более светлого тона, чем дорожка. Вдоль стен выстроились светильники в виде лондонских уличных фонарей с матовыми лампами, расставленные в десяти футах друг от друга.

— Мне здесь нравится, — сказала Венди.

Довольный Ульман кивнул.

— Теперь зайдемте в номер 300, это президентские апартаменты. — Он вставил ключ в дверь красного дерева и широко распахнул обе створки. Широкий обзор, открывавшийся из окна гостиной, заставил их ахнуть, на что, похоже, и рассчитывал Ульман. Он улыбнулся.

— Каков видик, а? Закачаешься!

— Действительно, — сказал Джек.

Окно занимало всю переднюю стену гостиной. Солнце повисло между двумя горными вершинами, бросая золотые лучи на их искрящиеся снега. Облака в синем небе, нежные, как на пасхальной открытке, были тоже окрашены в золото. Джек и Венди настолько погрузились в созерцание сказочной картины, что не обращали внимания на Денни, а тот глядел не в окно, а на кусок красно-белых обоев возле двери, ведущей в спальню. И его вскрик, раздавшийся одновременно с их возгласом восхищения, был вызван отнюдь не восторгом.

Большое пятно крови вместе с кусками серовато-белого вещества явственно проступало на обоях. Пятно походило на картину, нарисованную сумасшедшим художником кровью — сюрреалистическое изображение человеческого лица с разверстыми от ужаса и боли ртом и размозженного черепа с мозгами, размазанными по стенке.

Если ты увидишь что-нибудь страшное, просто отвернись, а когда оглянешься, оно исчезнет, усек?

Денни заставил себя отвести взгляд от пятна и посмотреть в окно. А когда мать взяла его за руку, он не стал сжимать ее ладонь, чтобы как-то не выдать своих чувств.

Управляющий говорил папе о необходимости закрывать окна ставнями, иначе сильный ветер может разбить стекла. Джек послушно кивал. В это время Денни осторожно оглянулся — кровавое пятно исчезло. Пропали также и серо-белые сгустки, размазанные по стене.

Ульман вывел их из комнаты. Мама спросила у Денни, понравились ли ему горы. Тот согласно кивнул, хотя ему было вовсе не до гор. Когда Ульман закрывал за ними дверь, Денни оглянулся еще раз. Кровавое пятно появилось снова, на этот раз оно было свежим — кровь стекала по стенке. Глядя прямо на пятно, Ульман продолжал распространяться о знаменитостях, проживавших здесь. Денни прикусил губу до крови и даже не почувствовал этого. Заметив струйку крови, он отстал от других и тайком вытер ее тыльной стороной ладони.

А видел ли Дик Хэллоранн эту кровь или что-нибудь похуже?

Не думаю, чтобы эти вещи причинили тебе зло.

Из его горла рвался крик, но он крепко сжал губы, заглушая его. Мама и папа не могут видеть ничего такого, поэтому лучше промолчать, чтобы не волновать их. Они любят друг друга — это главное. А то, что видит он, — просто вроде картинок в книге. Картинки бывают страшными, но ведь они не могут повредить тебе.

Они… не могут повредить тебе, усек?

Мистер Ульман показал еще несколько комнат четвертого этажа, сопровождая их по коридору с множеством тупиков и закоулков, как в запутанном лабиринте. Он назвал эти комнаты не «апартаменты», а «конфетки», хотя Денни не видел в них никаких сладостей. Управляющий показал комнаты, где останавливалась Мэрилин Монро еще в то время, когда была женой человека по имени Артур Миллер (Денни смутно догадался, что Мэрилин и Артур получили развод СРАЗУ ЖЕ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ПОБЫВАЛИ В ОТЕЛЕ «ОВЕРЛУК»).

— Мамочка!

— Что, милый?

— Если они были женаты, почему их звали по-разному? У вас с папой одинаковые фамилии.

— Но мы ведь не знаменитости, — сказал Джек. — Знаменитые женщины оставляют себе старые фамилии после брака, потому что их имена для них — хлеб с маслом.

— Хлеб с маслом? — повторил Денни заинтригованно.

— Папочка хочет сказать, что люди привыкли ходить на фильмы, чтобы увидеть Мэрилин Монро, и не захотят смотреть фильмы с Мэрилин Миллер.

— Почему? Ведь сама она не изменилась бы? Или… другие ее бы не узнали?

— Видишь ли… — Венди беспомощно глянула на Джека.

— А в этом номере останавливался Трумен Капоте,[5 - Трумен Капоте — известный американский писатель.] — прервал их нетерпеливо Ульман. Он открыл дверь в комнату. — Это было уже при мне. Ужасно милый человек с европейскими манерами.

В этих комнатах не было ничего примечательного (за исключением отсутствия конфеток, хотя Ульман продолжал так называть номера). Ничего такого, что напугало бы Денни. Только одна вещь обеспокоила его, но почему — он не мог бы сказать. Это был шланг огнетушителя, свернутый в круг и повешенный на стену. Он находился в коридоре за углом, неподалеку от лифта, который стоял с открытой дверью, зияя, как рот, полный золотых зубов.

Они спустились на третий этаж, где в коридоре было еще больше поворотов и тупиков, чем в верхнем. Свет в окнах стал тусклым, так как солнце опустилось за горы. Ульман показал им две-три комнаты, и они прошли мимо номера 217 — того, о котором Хэллоранн предупреждал Денни особо. Денни опасливо глянул на блестящую табличку с номером комнаты.

Затем они спустились на второй этаж. Здесь Ульман не задерживался, пока они не оказались у широкой лестницы, покрытой толстым ковром, которая вела вниз, в холл.

— Вот ваша квартира, — сказал Ульман, открывая первую от лестницы дверь. — Надеюсь, вы найдете ее удобной.

Они вошли. У Денни сжалось сердце от опасения увидеть там что-то особенное. Венди испытала чувство облегчения. Президентские покои с их холодной роскошью произвели на нее тягостное впечатление. Одно дело посетить такую резиденцию в качестве туриста и увидеть на двери спальни табличку, гласящую, что здесь провел ночь Авраам Линкольн или Франклин Д. Рузвельт, и другое дело — представить себе, что ты лежишь с мужем и, может быть, занимаешься любовью в кровати, на которой спали величайшие мужи страны. Но эта квартира была гораздо проще, уютнее — почти как дома. Ей подумалось, что здесь можно провести зиму довольно приятно.

— Очень мило, — сказала она Ульману. Тот уловил в ее голосе нотки благодарности и кивнул.

— Здесь просто, но удобно. В летний сезон тут проживают повар с женой или повар с помощником.

— И мистер Хэллоранн тоже жил здесь? — вставил Денни.

— Совершенно верно, — удостоил его ответом Ульман. — Он и мистер Неверс, его помощник. — Он повернулся спиной к Джеку и Венди: — Вот это гостиная.

В гостиной стояло несколько кресел, на вид дешевеньких, но удобных, кофейный столик, когда-то дорогой, но теперь не стоивший ничего из-за оторванной сбоку планки. Тут же были, два книжных шкафа с библиотечками серии «Ридерс Дайджест» и клуба детективной литературы 40-х годов. В углу стоял подержанный телевизор неопределенной марки.

— Здесь, конечно, нет кухни, — продолжал Ульман, — но есть кухонный лифт. Квартира находится как раз над кухней, и лифтом можно поднимать готовые блюда прямо сюда. — Он отодвинул лист панели, за которым обнаружился широкий квадратный поднос. Ульман толкнул поднос, и тот плавно опустился вниз, волоча за собой бечевку.

— Да это потайной ход, — воскликнул взволнованно Денни, — прямо как в книге «Аббот и Костелло встречаются с чудовищем!»

Мистер Ульман нахмурился — такое поведение мальчика показалось ему слишком вольным. Венди одобрительно улыбнулась. Денни подбежал к кухонному лифту и заглянул в шахту.

— Сюда, пожалуйста. — Ульман открыл дверь в просторную спальню. Две одинаковые кровати стояли в разных углах комнаты. Венди взглянула на мужа и покачала головой.

— Никаких проблем, — сказал Джек, — мы их сдвинем.

Ульман, глубоко озадаченный, через плечо глянул на них:

— Простите, что вы сказали?

— Насчет кроватей, — повторил Джек любезно, — мы их сдвинем вместе.

— О, конечно, — сказал Ульман, и из-под воротничка его рубашки медленно расползлась по шее и щекам стыдливая краска. — Как вам угодно.

Он провел их назад в гостиную, откуда другая дверь вела во вторую спальню, оборудованную двухъярусной койкой. На полу лежал ковер отвратительного полынного цвета с кактусами по полю. Денни сразу же влюбился в ковер, заметила Венди. Стены спальни были отделаны панелями из натуральной сосны. — Ну и как тебе глянется здесь, док?

— Нормально, я буду спать на верхней койке, можно?

— Как хочешь.

— И ковер мне нравится. О, мистер Ульман, почему у вас все ковры не такие, как этот?

Мистер Ульман какое-то время выглядел так, словно разжевал ломтик лимона. Затем улыбнулся и погладил Денни по голове.

— Это твоя комната. Здесь все есть, кроме ванны, вход в нее из главной спальни. Конечно, квартира не слишком просторная, но в вашем распоряжении весь отель. — Он проговорил это тоном человека, оказывающего большое одолжение. — Давайте спустимся в холл.

Они спустились на первый этаж и оказались в холле, который теперь был пуст, если не считать Уотсона. Тот стоял в теплой куртке из недубленой кожи, с зубочисткой во рту.

— А я-то думал, что вы уже далече отсюда, — произнес Ульман холодно.

— Немного задержался, чтобы напомнить мистеру Торрансу о котлах, — ответил Уотсон, выпрямившись. — Присматривайте за ними получше, приятель, снижайте давление пара раза два в день. Они текут.

Они текут… Слова эхом прокатились по длинному коридору памяти Денни, коридору сплошных зеркал, в которые редко кто заглядывал.

— Хорошо, буду следить за ними, — произнес его папа.

— И дела у вас пойдут, — заключил Уотсон, протягивая Джеку руку. Потом повернулся к Венди: — Мэм, позвольте откланяться.

— С удовольствием, — ответила Венди и подумала, что ответ прозвучал глупо. Но она приехала сюда из Новой Англии, где провела всю жизнь, и Уотсон со своими несколькими фразами был для нее воплощением всего того, что означал для нее Запад… если даже не принимать во внимание его фривольное подмигивание.

— Вашу ручку, молодой мистер Торранс, — произнес Уотсон серьезно, протягивая Денни руку. Тот, знакомый с рукопожатием уже более года, опасливо протянул свою и почувствовал, как она потонула в огромном кулаке. — Ну, Денни, побереги своих родителей.

— Да, сэр.

Уотсон глянул на Ульмана.

— До будущего года, сэр. — Он протянул руку и Ульману, тот коснулся ее, так и не пожав.

— До двенадцатого мая, Уотсон, — ни днем раньше, ни днем позже.

— Да, сэр, — ответил Уотсон, и Денни явственно услышал то, что он добавил про себя: Чтоб ты сдох, зараза! — Доброй вам зимы.

— О, сомневаюсь, — ответил Ульман свысока, — но все равно, спасибо.

Уотсон открыл половину парадной двери, ветер снаружи завыл громче и стал трепать воротник его куртки.

— Ну, ребята, счастливо оставаться. Ведите себя поосторожнее.

Ему ответил только Денни:

— Да, сэр, мы постараемся.

И Уотсон, далекий потомок владельцев этого отеля, выскочил за дверь, которая захлопнулась за ним, впустив на миг вой ветра. Через окно они видели его спину, когда он спускался парадного крыльца, потом шел через стоянку к пикапу, разбрасывая черными ковбойскими сапогами груды осиновых листьев. Унылое молчание сковало семейство Торрансов, когда его грузовичок исчез за пригорком, потом опять появился на главном шоссе, уменьшившись в размерах.

Никогда еще Денни не чувствовал себя так одиноко, как в эту минуту.


12. Парадное крыльцо


Торрансы стояли на парадном крыльце отеля «Оверлук», словно позируя для семейной фотокарточки. Денни посередине, в своей поношенной курточке, которая теперь была ему мала, мать позади положила руку на плечо сына, слева Джек слегка касался рукой его головы.

Мистер Ульман стоял ступенькой ниже, в дорогом мохеровом пальто. Солнце теперь спряталось за горы, окружив их вершины золотым ореолом, отчего тени вокруг стали длинными и розовыми. На автостоянке остались только три машины: гостиничный грузовичок, «линкольн континентл» Ульмана и старенький «фольксваген» Торрансов.

— Значит, все ключи у вас, — сказал Ульман Джеку, — и вы все отлично поняли насчет топки и котлов.

Джек кивнул, преисполнившись искреннего сочувствия к Ульману — тот отвечал за все в отеле, о котором не мог говорить иначе как с восторгом и восхищением. Теперь отель был упакован в подарочную коробку — до двенадцатого мая будущего года, ни днем раньше, ни днем позже — и готов для вручения Джеку. А Ульману оставалось только завязать на коробке последний узелок.

— Не беспокойтесь, отель в надежных руках, — сказал Джек.

— Прекрасно, я буду поддерживать с вами связь. — Ульман потоптался на крыльце, словно поджидая, чтобы ветер подхватил его и унес к машине. — Ладно, желаю вам хорошо провести зиму.

— Благодарю, сэр, — откликнулся Денни, — желаю вам того же.

— Сомневаюсь, — повторил Ульман. Голос его звучал печально. — У меня дома, во Флориде, тоска зеленая, если уж говорить откровенно. Суета сует. «Оверлук» — моя настоящая работа. Заботьтесь о нем… ради меня, мистер Торранс.

Думаю, он никуда не денется, и вы найдете его здесь, когда вернетесь весной.

А у Денни промелькнула мысль

А мы, будем ли мы еще здесь?

и пропала.

— Конечно, конечно. — Ульман глянул в сторону детской площадки, где ветер трепал листья изгороди со зверями. Потом еще раз кивнул на прощание.

— До свидания.

Он направился своей суетливой походкой к стоянке — потешно толстый для своего маленького роста — и с трудом протиснулся в машину. Заурчал мотор, вспыхнули задние стоп-сигналы. Он вывел машину из бокса, над которым виднелась надпись:

ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИНЫ МИСТЕРА УЛЬМАНА, УПРАВЛЯЮЩЕГО.

Правильно, вполне в его духе, — произнес Джек тихо.

Они наблюдали за машиной, пока та не скрылась за склоном дороги. Потом посмотрели друг на друга долгим, почти испуганным взглядом. Они остались одни. Осиновые листья кружились и бессмысленно гонялись друг за другом по тщательно ухоженному газону, предназначенному для ублажения взоров гостей. Теперь никто, кроме Торрансов, не увидит, как осенние листья трепещут на газоне. Джек испытывал какое-то уничижающее чувство, словно его жизненные силы стали малюсенькой искоркой, а отель удвоился в размерах и стал огромным и зловещим, подавляя их мрачной неумолимой силой.

Венди сказала:

— Посмотри-ка, док, у тебя из носа течет, как из пожарного шланга. Давайте пойдем домой.

Они вошли в дом и плотно закрыли за собой дверь, приглушив беспокойное завывание ветра.


Часть III

Осиное гнездо


13. Домашние проблемы


Ах, ты, паршивая дрянь, — так выругался Джек Торранс от удивления и боли, прихлопнув правой рукой большую неповоротливую осу, укусившую его. Затем он быстро вскарабкался на конек крыши, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что осиные сестры и братья не собираются нападать на него в отместку. Если они нападут, то его дело плохо. Гнездо находилось между ним и лестницей, а люк, ведущий в мансарду, был закрыт изнутри. Падение с крыши, с высоты в семьдесят футов, на цементный дворик между отелем и лужайкой, обещало мало приятного.

Воздух над гнездом был чист и прозрачен.

От злости Джек присвистнул сквозь зубы и уселся на конек крыши, разглядывая свой указательный палец. Гот распухал на глазах, Джек принялся обдумывать возможность пробраться мимо гнезда к лестнице и спуститься вниз, чтобы приложить к пальцу кусочек льда.

Было 20 октября, Венди и Денни отправились в Сайдвиндер на гостиничном грузовичке (стареньком, разбитом «додже», который был все-таки надежнее их «фольксвагена»). Целью их поездки было приобретение молока и покупка рождественских подарков. Покупать подарки, конечно, еще рановато, но никто не знает, когда окончательно уляжется снежный покров. Уже сейчас дорога местами была совсем занесена снегом.

До сих пор погода стояла по-осеннему прекрасная. Все три недели, что они находились здесь, золотые деньки следовали один за другим. Холодное утро сменялось сравнительно теплым полднем — и становилось так тепло, что было самое время заняться починкой крыши, где требовалось заменить ряд черепиц. Джек пообещал Венди, что закончит работу за четыре дня, однако не испытывал желания спешить.

Вид с крыши был чудесный, даже лучше, чем из окна президентских апартаментов. Но гораздо важнее было то, что работа на крыше действовала на него благотворно. Тут он чувствовал, как оправляется от душевных ран, нанесенных ему за последние три года. На крыше он был в ладу с самим собой, и те годы казались ему кошмарным сном.

Крыша основательно подгнила, и ряд черепиц был вообще снесен прошлогодними ветрами. Джек срывал старые черепицы и бросал их вниз с криком: «Берегись, бомбы!» — из опасения, что попадет в Денни, если тот случайно забредет на задний двор. Но сегодня ему не нужно было опасаться этого.

Смешнее всего было то, что каждый раз, поднимаясь на крышу, он предупреждал себя, что надо поостеречься ос, и на этот случай запасся «бомбой для ос» — баллончиком с инсектицидом. Но нынешнее утро казалось таким мирным и спокойным, что он потерял осторожность, погрузившись мыслями в мир своей пьесы. Он отшлифовывал центральную сцену, за которую засядет вечером. Пьеса продвигалась хорошо, и хотя Венди ничего не говорила, он знал, что она довольна. Джек добрался уже до кульминационной сцены, которую никак не мог закончить последние полгода в Ставингтоне — когда ему было не только не до пьесы, но и не до школьных занятий. Зато когда он усаживался за старинный «Ундервуд», позаимствованный из конторы внизу, все постороннее отступало как по волшебству и его пальцы легко и радостно двигались по клавишам машинки. Если так пойдет дальше, то к концу года он закончит эту проклятую пьесу, перепечатает ее набело и отошлет в Нью-Йорк.

Осторожно двигаясь на четвереньках, Джек полез вдоль линии раздела, между новенькими зелеными черепицами и частью крыши, где он снял гидроизоляцию. Он тихонько приблизился к краю, готовый отступить и стремительно спуститься по лестнице, если возникнет опасность. Однако из любопытства заглянул под крышу. Здесь, между гидроизоляцией и рамой крыши, находилось осиное гнездо, которое показалось ему чертовски большим, вероятно, фута два в диаметре. Это был сероватый бумажный шар неправильной формы, потому что пространство между досками и гидроизоляцией было слишком узким, но все равно эти паршивцы проделали огромную работу. В черном входном отверстии копошились мириады ос. Они были медлительны и глупы из-за низкой осенней температуры. Но Джек, знакомый с осами с детства, поздравил себя, что был укушен только одной. Если бы Ульман летом вздумал послать сюда рабочего, тот, сорвав гидроизоляцию, казался бы в чертовски неприятном положении. Ого, еще в каком! Если куча ос усядется на тебя и начнет жалить лицо, руки и даже ноги через штаны, то поневоле позабудешь, что находишься на высоте семидесяти футов, и можешь свалиться с крыши, спасаясь от этих тварей, самая крупная из которых не больше огрызка карандаша.

Он где-то читал, — кажется, в вечернем приложении к какой-то газете, — что дорожная полиция не может найти объяснения причин семи процентов автокатастроф. Ни технических неполадок, ни превышения скорости, ни плохих погодных условий. Просто машина на совершенно пустой дороге терпит аварию, и ее причину не знает никто, кроме водителя, но тот, как правило, мертв. Статья в газете заканчивалась интервью с дорожным инспектором, который развил теорию о том, что такие аварии происходят из-за насекомых, попавших в салон автомобиля: ос, пчел, может быть, даже пауков, других насекомых. Водитель впадает в панику, пытается открыть боковое стекло, чтобы выпустить их. Возможно, насекомое кусает его, и он теряет самообладание. И тут — бух — конец всему. А насекомое без всякого вреда для себя радостно покидает дымящиеся останки машины. Инспектор высказывается за то, чтобы патологоанатомы при вскрытии искали в крови жертв аварии яд насекомых.

Джек осторожно вытащил из кармана баллончик и, дернув за кольцо распылителя, направил струю ядовитой жидкости во входное отверстие гнезда. Раздался гул рассерженных ос, некоторые из них взлетали, но тут же падали замертво. Джек протянул руку под крышу, оторвал гнездо от досок и швырнул его вниз.

задний стоп-сигнал погас. Джек поднялся с кресла и побрел к ним навстречу.

— Здорово, папа! — крикнул Денни, поднимаясь вверх по холму к отелю. В одной руке у него была коробка. — Посмотри, что мама купила мне!

Джек подхватил сына, покружил и от всего сердца поцеловал его.

— Джек Торранс, О’Нил нынешнего поколения, американский Шекспир! — произнесла Венди с улыбкой. — Какая приятная неожиданность встретиться с вами здесь, в этих далеких горах.

— Ах, мадам, мне надоело серое простонародье, — сказал он, обнимая жену. — Ну, как съездили?

— Хорошо, только Денни всю дорогу жаловался, что я вытрясла из него душу, но я лишь раз не удержала грузовик перед выбоиной… О, Джек, я вижу: ты закончил работу!

Она посмотрела на крышу; Денни проследил за ее взглядом. Увидев свежую заплату из новеньких зеленых черепиц на крыше отеля, он нахмурился. Затем взглянул на коробку у себя в руках, и лицо его снова прояснилось. По ночам картины, показанные ему Тони, оживали со всей отчетливостью и остротой, но днем они меньше беспокоили его.

— Посмотри, папочка, посмотри!

Джек взял из его рук коробку. Там находился игрушечный фиолетовый «фольксваген». Крыша у него была прозрачной — внутри, на водительском сиденье, положив лапы на руль, сидела огромная бородавчатая лягушка с кровожадно выпученными глазами, с сатанинской усмешкой и в небольшой хоккейной шапочке козырьком назад.

Джек подмигнул улыбающейся Венди.

— Что мне нравится в тебе больше всего, док, — сказал он, возвращая коробку, — так это то, что с возрастом у тебя вкусы становятся более спокойными, уравновешенными и самокритичными. Весь в меня!

— Мамочка сказала, что ты поможешь мне собрать машину, как только я закончу свой первый букварь.

— Значит, не раньше, чем к концу недели, — сказал Джек. — Что еще имеется в нашем прекрасном грузовичке, мэм?

— Кое-что есть. — Она схватила Джека за руку и потянула назад к машине. — Там припасено что-то и для тебя, а пока заберешь молоко, оно на полу кузова.

— Вот кто я для тебя! — воскликнул Джек, хлопнув себя по лбу. — Только ломовая лошадь, рабочая скотинка. Пойди туда, принеси то, отнеси это!

— Отнесите только молоко на кухню, больше от вас ничего не требуется, мистер.

— Совсем заездила, — захныкал он и бросился на траву. Денни стоял рядом, заливаясь смехом.

— Поднимайся, бык, — ткнула его Венди в бок кончиком туфли.

— Слышишь, Денни, она назвала меня быком. Это оскорбление, будешь моим свидетелем.

— Буду свидетелем, — радостно согласился Денни и повалился на отца.

Джек уселся на земле:

— Ты мне напомнил кое о чем, приятель. У меня тоже есть подарок для тебя. На крыльце, рядом с пепельницей.

— А что там?

— Забыл, пойди и посмотри сам.

Они оба глядели на мальчугана, бежавшего по газону, а потом по крыльцу, перепрыгивая через ступени.

— Ты счастлива, детка?

Венди серьезно глянула на мужа.

— Никогда еще не была так счастлива с тех пор, как мы поженились.

— Правда?

— Ей-богу!

Он слегка прижал ее к себе:

— Я люблю тебя.

Тронутая, она в ответ прижала к себе Джека. Тот был скуп на выражение чувств: она могла пересчитать по пальцам все случаи, когда слышала от него эти слова и до и после свадьбы.

— И я люблю тебя.

— Мамочка, мамочка! — взволнованно кричал Денни с крыльца. — Иди и посмотри, что у меня!

— Что там у него? — спросила Венди, когда они направились через стоянку к крыльцу.

— Забыл, — ответил Джек.

— Ты у меня получишь! — Она пихнула его локтем в бок.

— Надеюсь, что получу это нынче ночью, — заметил он, и она рассмеялась. Чуть позже он спросил: — А как ты думаешь, Денни здесь счастлив?

— Тебе лучше знать. Кто, кроме тебя, проводит с ним долгие беседы перед сном.

— Мы разговариваем о том, кем он хочет стать, когда вырастет, или о том, действительно ли есть на свете Санта-Клаус. Для него это очень важно. Ведь близится Рождество. Нет, он не говорит со мной об отеле «Оверлук».

— Со мной тоже, — сказала она, поднимаясь по ступеням крыльца. — Но большую часть времени он спокоен, только мне кажется — немного исхудал.

— Просто он быстро растет.

Денни стоял спиной к ним и внимательно что-то разглядывал на столе возле плетеного кресла Джека. Но Венди не могла разглядеть, что там такое.

— И ест он плохо. Раньше, помнишь, наворачивал так, что за ушами трещало.

— В этом возрасте дети вытягиваются, — произнес он неопределенно. — Кажется, я читал про это у Спока. К семи годам он снова приналяжет на еду.

Они поднялись на площадку крыльца.

— К тому же Денни переутомляет себя с этими букварями. Я знаю, что он хочет научиться читать, чтобы нас порадовать, вернее, тебя, добавила она неохотно.

— А больше всего себя самого, — сказал Джек. — Я вовсе не заставляю его читать… Я даже против того, чтобы он столько времени корпел над книжками.

— Как ты считаешь, нелишне будет записаться на прием к врачу, чтобы тот обследовал Денни? В Сайдвиндере есть врач, молодой, но, говорят, дельный. Но если ты против…

— Нет, наоборот. Если хочешь, можно обследоваться нам всем троим. Мы получим на руки свидетельства о здоровье и будем спать спокойно по ночам.

— Тогда я позвоню врачу сегодня и запишусь на прием.

— Мам, глянь, мамочка. — Денни подбежал к ней с большим серым клубком в руках. На один миг Венди показалось, что это человеческий череп. Потом она рассмотрела осиное гнездо и инстинктивно отшатнулась. Джек обнял ее за плечи.

— Не бойся, ос, которые не улетели, я вытряс. Я использовал против них «бомбу для насекомых».

— Ты уверен, что сейчас эта штука безопасна?

— Абсолютно. Когда я был ребенком, отец подарил мне такое же. Денни, хочешь положить осиное гнездо в своей комнате?

— У, прямо сейчас!

Денни повернулся и побежал к себе наверх. Они слышали его торопливые шаги по парадной лестнице.

— Но там были осы? — спросила она. — Тебя не укусили?

Он показал палец. Опухоль стала спадать, но Венди ахнула и притронулась к пальцу губами.

— Ах ты, бедненький мой. Ты выдернул жало, Джек?

— Осы не оставляют жала. Только пчелы — у них жало с заусеницами, а у ос — гладкое. Поэтому осы опаснее, они могут жалить снова и снова.

— И ты уверен, что Денни в полной безопасности?

— Я действовал согласно инструкции. Там дается гарантия, что один баллончик с инсектицидом за два часа убивает любое насекомое, а сама жидкость улетучивается без вреда для людей.

— Я ненавижу их, — сказала она.

— Кого… ос?

— Все, что кусает и жалит. — Она скрестила руки на груди.

— И я тоже, — согласился он и обнял ее.


14. Денни


Из своей спальни Венди слышала, как пишущая машинка, которую Джек принес к себе из конторы, оживала на какое-то время, потом смолкала на минуту-другую и снова принималась стучать. Этот стук звучал музыкой в ее ушах — Джек еще никогда не работал так усердно, если не считать того времени, когда он опубликовал свой рассказ в «Инкуайере». Его литературный труд внушал ей надежды на лучшее будущее, и не потому, что она ожидала от него каких-то выгод, а потому, что муж, казалось, закрывал этим дверь комнаты, полной монстров. Он наваливался плечом на эту дверь уже давно, и наконец она поддалась его усилиям. С каждым ударом по клавишам дверь закрывалась все плотнее.

— Это Дик, — читал Денни, склонившись над своим первым букварем, который Джеку удалось с трудом раздобыть в одной букинистической лавочке в Боулдере. Если Денни одолеет серию этих учебников, то будет читать не хуже, чем второклассник, что превзошло бы их самые смелые ожидания. Они знали, что сын у них способный, но не собирались подгонять его. И договорились, что не будут торопить Денни с учебой. Но если ребенок будет хватать все на лету, то мешать ему не следует, — так утверждал Джек. Теперь она убедилась, что он был прав.

Денни, уже прошедший «школу» уличных вывесок, делал поразительные успехи в чтении. И это беспокоило Венди. Он корпел над своими книгами, забросив бальсовый планер, детекторный приемник и другие игрушки, словно от умения читать зависела его жизнь. Личико, освещенное уютным светом настольной лампы, было более бледным и сосредоточенным, чем ей хотелось бы, — слишком серьезно относился он к чтению и к своим рабочим тетрадкам, которые готовил для него отец. Там были нарисованы яблоко, персик и другие фрукты. Под ними большими печатными буквами Джек написал слова, которые Денни должен был прочитать, а потом кружком обвести соответствующую картинку, и сын переводил взгляд со слова на картинки, шевеля губами, чтобы озвучить написанное, и буквально вымучивал каждое слово. Своим красным карандашом, зажатым в пухлом кулачке, он мог уже написать более трех десятков слов.

Сейчас Денни водил пальцем по строчкам учебника. Здесь были картинки, которые Венди помнила со времен своей учебы в начальной школе девятнадцать лет тому назад: мальчик с волнистыми каштановыми волосами, девочка в коротеньком платьице с русыми кудряшками и со скакалкой в руке. Собака, бегущая за большим красным мячом, — известная троица: Дик, Джейн и Джип.

— Это Джип, он бежит, — читал Денни медленно. — Беги, Джип, беги. — Он наклонился над букварем так низко, что почтой коснулся страницы носом. — А это…

— Не так близко, док, — сказала Венди спокойно, — ты испортишь себе глаза. А знаешь, что это? Это…

— Не подсказывай, — запротестовал он, выпрямившись. — Не подсказывай, мама, я сам!

— Хорошо, милый, — ответила она.

Денни опять склонился над учебником с таким напряженным ыражением, которое больше подобало бы выпускнику на ответственном экзамене. Ей это нравилось все меньше и меньше.

— Это… ша… а… рэ… Ша-а-рэ? — И вдруг торжествующе: Шар! — Это шар.

— Правильно, — сказала мать, — милый, мне кажется, на сегодня хватит.

— Еще пару строчек, мамочка, пожалуйста.

— Нет, Денни, — она решительно захлопнула книгу в красной обложке. Пора спать.

— Ну, пожалуйста!

— Нет, док, не серди меня. Мамочка устала.

— Ладно. — Он вожделенно глянул на книгу.

— Иди поцелуй отца. Потом умойся и не забудь почистить зубы.

Он, понурившись, вышел из комнаты — маленький мальчуган в пижамных штанах и курточке с изображением футбольного мяча на груди и надписью на спине «ПАТРИОТ НОВОЙ АНГЛИИ».

Машинка Джека смолкла. Она услышала звонкий поцелуй Денни и пожелание: «Спокойной ночи, папочка».

— И тебе тоже, док. Как дела?

— О’кей, только мама велела кончать.

— Мамочка права, уже полдевятого. Идешь в ванную?

— Да.

— Правильно, а то у тебя в ушах вырастет картофель. И лук, и морковка, и другие овощи.

— Денни хихикнул и прошел в ванную, дверь которой захлопнулась за ним со звонким щелчком. Денни был очень скрытен, когда дело касалось его занятий в туалетной, в противоположить родителям, безалаберным в этом отношении. Еще одно свидетельство — а их становилось все больше — того, что растет особое человеческое существо, а не просто копия одного из них или сочетание их обоих. От этой мысли ей стало немного грустно, Когда-нибудь ее ребенок станет ей чужим, а она — чужой ему. Но… не так, как стала для нее чужой собственная мать. Боже, не допусти, чтобы так было! Пусть перестанет в ней нуждаться, когда вырастет, но по-прежнему любит свою маму.

Машинка Джека возобновила свой прерывистый стук.

Сидя в кресле возле стола Денни, Венди обвела взглядом комнату сына. Крыло планера на полке было аккуратно починено, а столе высилась стопка книг, картинки для раскрашивания, комиксы Снайдермана с оторванными корочками, коробка с «фольксвагеном» на столе все еще была перевязана липкой лентой. Если дела и дальше пойдут так же успешно, то завтра или послезавтра отец с сыном будут собирать модель машины. А пройдет еще какое-то время, и эти картинки из мультиков, аккуратно приклеенные к стене, сменятся изображениями красоток и портретами полупьяных рок-певцов. Невинность сменится опытностью — и ничего тут не поделаешь, детка. Такова человеческая природа. Она немного взгрустнула. На следующий год сын пойдет в школу, и ей придется делиться им с товарищами. Они с Джеком хотели второго ребенка, когда дела в Ставингтоне шли отлично, но теперь она сидела на таблетках — кто знает, что будет с ними через девять месяцев.

Ее взгляд упал на осиное гнездо. Гнездо занимало самое почетное место в комнате Денни, покоясь на большой пластмассовой тарелке, стоявшей на столике у его кроватки. Ей было это совсем не по душе. Пусть даже гнездо теперь совсем пустое, но, может быть, там есть вредные микробы. Спросить бы Джека, но он будет над нею смеяться. Однако можно спросить завтра у врача, если только удастся остаться с ним наедине. Противно думать, что эта штука, созданная из жвачки и слюны множества чуждых существ, лежит рядом с головой сына, когда тот спит.

Вода в ванной все еще текла. Венди поднялась и прошла в большую спальню, чтобы проверить, все ли в порядке. Джек даже не поднял головы, погруженный в мир собственного воображения. Он вчитывался в исписанную страницу, зажав в зубах сигарету.

Она тихонько постучалась в дверь ванной.

— У тебя все ладно, док? Ты не заснул?

Нет ответа.

— Денни! — Она забеспокоилась. Молчание мальчика и звук льющейся воды встревожили ее. — Денни, открой дверь, милый! Денни!

— Ради всего святого, Венди, ты что, собираешься стучать в дверь всю ночь? — крикнул Джек.

— Денни закрылся в ванной и не отвечает!

Джек вышел из-за стола с раздосадованным видом и с силой постучал в дверь.

— Открывай, Денни, нам не до шуток!

Нет ответа.

Джек постучал еще сильнее:

— Перестань валять дурака, док. Пора ложиться спать! Я тебя выдеру, если не откроешь!

Муж выходит из себя, — подумала Венди с испугом. Он не трогал Денни даже пальцем вот уже два года, с тех пор, как сломал ему руку. Но сейчас он здорово разозлился и может выполнить угрозу.

— Денни, милый, — начала она.

Нет ответа.

— Денни, если ты вынудишь меня сломать замок, то порка тебе обеспечена, будешь спать этой ночью на животе, — пригрозил Джек.

Ничего.

— Ломай, — сказала Венди сдавленным голосом, — быстрее, с ним что-то случилось!

Джек с силой ударил ногой дверь. Замок был слабеньким — дверь с треском распахнулась, ударившись о кафельную стенку.

— Денни! — воскликнула мать.

Вода сильной струей лилась в раковину. Рядом валялся тюбик с пастой. Денни сидел на краю ванны, держа в руке зубную щетку, вокруг губ виднелись следы белой пены от пасты. Он уставился, словно в трансе, в зеркало, висевшее на медицинском шкафчике. На осунувшемся лице был написан ужас, и сперва ей показалось, что с ним случился эпилептический припадок и он проглотил язык.

— Денни!

Он не ответил. Из его горла вырывались лишь какие-то гортанные звуки. Потом Джек сильно толкнул ее, так, что она ударилась о стойку для полотенец, и стал на колени перед мальчиком.

— Денни! Денни! — закричал он. — Денни! — Он щелкнул пальцами перед пустыми глазами мальчика.

— Ар, веррно, сказал Денни, — роук, турнир, удар, подача. Хррр!

— Денни, что ты говоришь?

— Роук, — сказал Денни грубым, почти мужским голосом. — Удар, подача. Роуковая клюшка с двумя сторонами. Гааа.

— Бог ты мой, Джек, что с ним?

Джек схватил мальчика за локти и тряхнул его. Голова Денни безвольно откинулась, потом резко вернулась в прежнее положение.

— Роук, удар, ьтремс.

Джек потряс его снова, и внезапно глаза Денни прояснились, щетка выпала из рук и упала на кафельный пол.

— Ч-ч-что? — спросил он, осматриваясь по сторонам. И вдруг видел отца на коленях и мать у стены.

— Ч-ч-что с-с-случилось? — повторил он с возрастающей треногой.

— Перестань заикаться! — внезапно заорал Джек ему в лицо. Денни вскрикнул от испуга, его тело напряглось в попытке вырваться из рук отца, потом он разразился плачем. Джек привлек его к себе.

— Милый, прости, пожалуйста, не плачь. Мне очень жаль. Все о’кей.

Вода продолжала хлестать в раковину. И Венди внезапно почувствовала, что ее затягивает в какой-то кошмар, где время повернуло вспять, вернулось к тому периоду ее жизни, когда пьяный муж сломал сыну руку, а потом просил прощения почти теми же самыми словами. Ох, милый, прости, мне так жаль, док, так жаль.

Венди подбежала к ним, вырвала Денни из рук мужа (она увидела укоризненное, сердитое выражение на лице Джека, но решила оставить это на потом, когда будет время поразмыслить). Схватила на руки мальчика, который обнял ее за шею, и они вернулись в детскую спальню в сопровождении отца. Она села на кровать и стала укачивать Денни, повторяя снова и снова разные глупые слова лишь для того, чтобы успокоить его.

— Денни, Денни, — шептала она, — все хорошо, Денни. Все хорошо, док.

Постепенно малыш успокоился, лишь по временам слабая дрожь сотрясала его тельце. И все же раньше он заговорил с Джеком, который теперь сидел на кровати рядом, и Венди почувствовала укол (с ним первым, и всегда он на первом месте для Денни) ревности. Джек кричал на него, а она его утешила, и все же к отцу первому он обратился со словами:

— Извини, я вел себя плохо.

— Не за что извиняться, док, — Джек взъерошил ему волосы. — Что там, черт возьми, случилось в ванной?

— Я не знаю, не знаю, — заговорил Денни. — А что… а что я сказал, папочка?

— Ничего, — пробормотал Джек. Он вытащил из кармана платок и провел им по губам. Венди опять охватило чувство возврата к прошлому. Она хорошо помнила этот жест мужа еще с той поры, когда он выпивал.

— Почему ты запер дверь, Денни? — спросила мать тихо.

— Тони, — ответил он. — Тони велел мне сделать так.

Они переглянулись поверх его головы.

— А зачем, он тебе сказал? — спросил Джек спокойно.

— Я чистил зубы и думал о своей книжке, — начал Денни, — сильно задумался и вдруг в зеркале увидел Тони. Он сказал, что покажет мне что-то.

— Он стоял позади тебя, ты об этом? — спросила Венди.

— Нет, он был в самом зеркале. — В этом пункте Денни не хотел уступать. — Там, в глубине зеркала. И тогда я прошел сквозь зеркало. А потом почувствовал, как папа трясет меня, и догадался, что опять вел себя плохо.

Джек вздрогнул, как от удара.

— Нет, док, ты вел себя нормально, — промолвил он.

— Так это Тони велел тебе запереть дверь? — заговорила Венди, чтобы переменить тему.

— Да.

— А что он хотел показать тебе?

Тело Денни снова напряглось, словно туго натянутая струна.

— Не помню, — сказал он в отчаянии. — Не спрашивайте меня. Я… я ничего не помню.

— Ну-ну, — стала успокаивать его встревоженная Венди, — не помнишь, милый, ну и не надо.

Наконец тело мальчика расслабилось.

— Хочешь, я останусь с тобой ненадолго и почитаю тебе сказку?

— Нет, мама. Только включи мне ночничок. — Он робко взглянул на отца. — А ты задержишься у меня? Хоть ненадолго?

— Что за вопрос, конечно!

Венди вздохнула:

— Я буду рядом, в гостиной, Джек.

— О’кей.

Она поднялась, глядя, как сын зарылся в одеяло.

— А ты уверен, что с тобой все в порядке, Денни?

— В порядке, мама. Теперь включи Ищейку. — Так они прозвали лампу-ночничок. Когда зажигался свет, то на абажуре проступала картинка — лежащая собака.

До того, как они переехали в «Оверлук», он никогда не спал при свете, а теперь постоянно просил зажечь ночничок. Венди зажгла лампу, выключила верхний свет и немного потопталась у двери, глядя на бледное лицо ребенка в кружке света и на лицо мужа в тени над лампой.

И тогда я прошел сквозь зеркало.

потом медленно вышла из спальни.

— Ты хочешь спать? — спросил Джек, убирая ладонью волосы со лба Денни.

— Да.

Минут пять помолчали. Рука отца осталась лежать на лбу Денни. Думая, что ребенок задремал, Джек хотел встать и тихонько удалиться, но в эту минуту Денни сонно прошептал:

— Роук.

Джек повернулся к нему, похолодев до кончиков пальцев.

— Что ты, Денни?

— Папочка, ты никогда не обидишь маму?

— Нет.

— И меня?

— Нет.

Снова затянувшееся молчание.

— Папа.

— Что?

— Тони рассказал мне об игре в роук.

— Вот как? И что же он рассказал?

— Много не помню, только одно, что эта игра с подачами. Как в бейсболе.

— Да. — У Джека внезапно тупо заныло сердце. Откуда ему это стало известно? В роуке действительно играют с помощью подач, но не как в бейсболе, а как в крокете.

— Папа, — он почти засыпал.

— Да, сынок?

— Что такое «ьтремс»?

— Тремс? Что-то похожее на треск барабанов у индейцев на тропе войны.

Молчание.

— Эй, док?! — Но Денни уже спал, глубоко и ровно дыша. Джек посидел немного рядом, глядя на сына и чувствуя прилив любви, которая накатилась на него, как морская волна. Чего ради он накричал на мальчика? В том состоянии, в каком Денни тогда находился — не то в обмороке, не то в трансе, — заикание было нполне понятным. Абсолютно. И говорил он тогда какую-то несусветную чушь.

Откуда он знает, что при игре в роук делаются подачи? От Ульмана? Хэллоранна? Он взглянул на свои пальцы: они были тиснуты в кулаки так,

О Господи, как хочется выпить!

что ногти почти впились в ладони. Он с трудом разжал кулаки.

— Я люблю тебя, Денни, — прошептал он, — один Бог знает, как люблю.

И вышел из спальни.

Он снова потерял самообладание, хотя не до конца, но настолько, чтобы чувствовать себя пристыженным и напуганным. Глоток спиртного притупил бы это чувство и все другие тоже. Он остановился в темном холле, оглянулся и машинально вытер губы платком.


* * *


Бум… Бум… Бум, бум, БУМБУМ.

Тяжелые, гулкие удары преследовали его всюду. Он убегал от них по коридорам, похожим на лабиринт, топая босыми ногами по ковру с черно-синим орнаментом джунглей. Каждый раз, когда слышался удар клюшки о стену, ему хотелось громко вскрикнуть. Но кричать нельзя, нельзя. Крик выдаст его, и тогда (тогда ьтремс).

Ступай сюда и прими лекарство, паршивый плакса.

Голос настигал его, он был все ближе и ближе, прокатываясь по холлу, словно ревел тигр из враждебных сине-черных джунглей. Тигр-людоед.

(Подойди сюда, подойди сюда, сукин ты сын).

Если бы только ему удалось добраться до лестницы, ведущей вниз с четвертого этажа, или хотя бы до лифта, он был бы в безопасности. Или если бы он вспомнил то, о чем забыл. Но вокруг была тьма, и он потерял направление. Он сворачивал из одного коридора в другой, чувствуя, как сердце подступает к горлу, словно кусок горячего льда. Он опасался, что за каждым поворотом коридора может столкнуться лицом к лицу со своим преследователем.

Стук клюшки раздавался уже близко за спиной, и ужасный хриплый крик толкал его в спину. Клюшка издавала резкий свист, проносясь по воздуху,

Роук… удар… роук… удар… ьтремс

прежде чем врезаться в стену. Тихий топот ног по джунглям ковра. Панический страх, наполнивший рот горечью.

Ты должен вспомнить то, о чем забыл… Но что?

Он завернул за следующий угол и увидел, что оказался в тупике. Со всех сторон на него глазели закрытые двери. Западное крыло… Он был в западном крыле отеля, и снаружи доносился вой и хрип ветра, словно задыхавшегося от снега, который залепил горло.

Он прислонился к стене, плача от страха, сердце трепетало в груди, как у попавшего в силки кролика. Когда его спина уперлась в голубые шелковые обои с волнистым рисунком, ноги отказали ему и он сполз по стене на пол, раскинув руки по джунглям из путаницы лиан, плюща и ветвей. Но дыхание по-прежнему со свистом вырывалось из его груди.

Бум-бум — все ближе и ближе.

Теперь тигр был в холле, вот он появился из-за угла, выкрикивая что-то пронзительным голосом, полным сумасшедшей ярости, размахивая клюшкой, — тигр о двух ногах, и это был…

Денни проснулся от крика, застрявшего в горле, резко сел на кровати, уставясь слепыми глазами в темноту и скрестив перед обой руки.

Что-то ползает по руке.

Осы. Три осы.

Они запустили свои жала одновременно, словно укололи иголками. И в тот же миг все образы его кошмара раскололись и обрушились на него темным потоком, и он принялся кричать во тьму, потому что осы, впившиеся в левую руку, жалили его нова и снова.

Вспыхнул свет, в дверях стоял отец, в одних трусах, с горящими лазами. За его спиной была мамочка, испуганная и сонная.

— Прогоните их! — завопил Денни.

— Боже мой, — проговорил Джек. Он увидел ос.

— Что с ним? Что с ним, Джек?

Он не ответил, а подбежал к кровати, подхватил подушку и ударил по трясущейся руке Денни, потом опять и опять. Венди увидела, как в воздух с жужжанием поднялись несколько крупных насекомых.

— Возьми журнал и убивай их, — завопил Джек.

— Кого?.. Ос? — Она бросилась в комнату, почти потеряв ощущение реальности. Потом в ней проснулась злоба, которая как бы включила ее сознание.

— Послушай, Джек, ты же говорил, что они…

— Заткнись, чертова кукла, и убивай их! — заревел он. — Делай, что тебе велят!

Одна из ос уселась на рабочий столик Денни. Венди схватила книгу с картинками для раскрашивания и прихлопнула осу — от нее осталось коричневое вонючее пятно.

— А вот другая, на занавеске, — сказал Джек и, подхватив Денни на руки, выбежал с ним из спальни. В своей комнате он уложил Денни на двуспальную кровать — из двух, сдвинутых вместе.

— Пока полежи здесь, Денни, не вставай раньше, чем я велю тебе, понял?

Денни кивнул, вытирая слезы с распухшего, заплаканного лица.

— Вот и умница, мой храбрый малыш.

Джек бросился к лестнице, ведущей в холл. Позади слышалось хлопанье книги, а затем пронзительный крик жены, ужаленной осами. Он не стал задерживаться, сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, пронесся через кабинет Ульмана, даже не заметив, как ударился бедром о край стола, и ворвался в кухню. Здесь, в сушильном шкафу, стояла вымытая после ужина посуда. Он схватил сверху большой плексигласовый тазик. Неосторожно задел тарелку, та упала на пол и разлетелась вдребезги. Не обращая внимания, он помчался назад через кабинет и вверх по лестнице.

Венди стояла у дверей спальни Денни. Лицо у нее было белым, как скатерть, но глаза сияли.

— Я их всех уничтожила, — сказала она глухо — но одна ужалила меня. Джек, ты же говорил, что они все подохли. Она заплакала.

Не отвечая, он проскользнул мимо нее в спальню и приблизился к гнезду возле кровати Денни. Там было тихо. Во всяком случае, снаружи. Он прихлопнул гнездо тазиком.

— Вот, — сказал он, — теперь все.

Они вернулись в большую спальню.

— Куда тебя ужалила оса? — спросил Джек.

— В… запястье.

— Покажи.

Она протянула руку. Там, где морщинка разделяла ладонь и руку, виднелась черная точка, кожа вокруг нее стала припухать.

— Как у тебя с аллергией на укусы? Хорошенько подумай если у тебя аллергия, то и у Денни может быть. Проклятые насекомые ужалили его пять или шесть раз.

— Нет, — сказала она, успокаиваясь, я просто ненавижу их, и все.

Денни сидел на кровати, держа на весу левую руку. Его глаза побелевшие от пережитого, с укором глянули на Джека.

— Папочка, ты сказал, что убил их всех. У меня болит рука, здорово болит.

— Ну-ка, давай глянем. Не бойся, я не буду дотрагиваться до нее. Просто покажи руку.

Денни протянул руку, и Венди застонала: «О, Денни… О, бедная рученька!»

Позже врач насчитал двенадцать отдельных укусов. А сейчас он видели только сыпь из маленьких дырочек, словно его рука была припорошена зернами красного перца. Это было, как у мульти пликационных героев, сумасшедшей Белочки и уточки Даффи, когда они хватили себе по руке молотком.

— Венди, принеси аэрозоль, он в ванной.

Венди отправилась в ванную, а Джек присел на кровать рядом с Денни и обнял его за плечи.

— Когда мы опрыскаем твою руку, я хочу сфотографировать ее. А потом ты будешь спать рядом с нами.

— Вот это дело, — сказал Денни. — А зачем тебе снимки?

— Может быть, нам удастся прищучить кое-кого.

Венди вернулась из ванной с баллончиком аэрозоля в форме огнетушителя.

— Тебе не будет больно, милый, — сказала она, снимая колпачок.

Денни протянул руку, она опрыскала ее с двух сторон. Он испустил глубокий судорожный вздох.

— Не больно? — спросила мать.

— Не, стало лучше.

— А теперь проглоти вот это, — она протянула ему пять таблеток аспирина в апельсиновой облатке. Денни сунул их в рот одну за другой.

— А не слишком ли много? — засомневался Джек.

— Столько, сколько укусов, — оборвала Венди сердито. — Джон Торранс, идите и уничьтожьте это гнездо. Немедленно.

— Подожди минутку.

Он подошел к комоду и вытащил из ящика фотоаппарат Полароид». Затем, покопавшись в глубине ящика, достал несколько магниевых вспышек.

— Что ты собираешься делать, Джек? — спросила она нервно.

— Папа собирается сфотографировать мою руку, а потом мы ущучим кое-кого, — ответил за него Денни.

— Правильно, сынок, — сказал Джек угрюмо. — Протяни руку. Думаю, что им это обойдется по пять тысяч долларов за укус.

— Что ты болтаешь? — почти выкрикнула Венди.

— А то, что я точно следовал указаниям на той проклятой упаковке с «бомбой для насекомых». И мы предъявим им счет. Эта штуковина оказалась бракованной. По всей видимости. Как иначе ты объяснишь то, что случилось?

— Ого! — присвистнула она.

Денни, заинтригованный тем что его покусанная рука стоит тысячи и тысячи долларов, забыл о страхе и стал с интересом оглядывать ее. Рука ныла, и немного побаливала голова.

Джек убрал камеру и разложил отпечатки на крышке комода для просушки. Венди спросила:

— А не отвезти ли его к доктору сейчас?

— Не нужно, если у него нет сильной боли. Вот если у человека аллергия к осиному яду, тот действует почти сразу же.

— Как это — действует?

— Наступает кома или конвульсии.

— О, святый Иисусе, — побледнев, она скрестила руки на груди.

— Как ты себя чувствуешь, док? Хочешь спать?

Денни поморгал глазами: теперь картины из кошмара отступили куда-то на задний план, но все еще пугали его.

— Если буду спать с вами.

— Конечно, — сказала Венди. Она снова заплакала, и Джек обнял ее за плечи.

— Венди, клянусь тебе, что я действовал точно по инструкции И не моя вина…

— Обещай, что ты избавишься от гнезда утром. Ну, пожалуйста.

— Конечно, обещаю.

Они улеглись в постель втроем, и Джек хотел было выключить торшер у кровати, как вдруг что-то вспомнил и откинул одеяло: «Нужно сфотографировать и гнездо тоже».

Он подошел к комоду, взял камеру и последний заряд магния и вышел, показав Денни кольцо из двух соединенных вместе пальцев — указательного и большого. Денни ответил ему таким же жестом здоровой руки.

Ну совсем ребенок — ничуть не взрослеет, думал Джек по дороге в спальню Денни. Когда он приблизился к двухэтажному сооружению койки и взглянул на стол, волосы зашевелились у него на голове: прозрачное дно тазика изнутри было сплошь покрыта осами, так что само гнездо едва виднелось из-за них. Они ползали и жужжали. Трудно было определить, сколько их — пятьдесят или, может быть, вся сотня.

Сердце Джека глухо колотилось в груди. Он сделал снимок и подождал, пока фотография проявится. Потом непроизвольно вытер губы тыльной стороной ладони. Его мозг сверлила только одна мысль, наполняя его

Ты опять вышел из себя, ты опять потерял над собой контроль

почти суеверным ужасом, он убил ос, а они вернулись.

Где-то в его черепной коробке бился крик, его крик, когда ой вопил прямо в испуганное лицо плачущего сына: «Перестань заикаться!»

Он опять вытер губы.

Джек покопался в ящиках рабочего стола Денни и вытащив картинку-загадку, наклеенную на картонную основу. Он поднес картонку к столу и осторожно передвинул на нее тазик вместе с гнездом. Осы сердито зажужжали в своей тюрьме. Затем, придерживая рукой тазик, чтобы тот не соскользнул, он вынес его в гостиную.

— Ложишься спать, Джек? — спросила Венди из спальни.

— Ложишься спать, папочка? — повторил за ней Денни.

— Нет, мне нужно ненадолго спуститься вниз, — ответил он, стараясь говорить непринужденно.

Как это случилось? Как — во имя Господа Бога?

Бомба вовсе не была испорченной. Когда он потянул за кольцо, о видел облачко распыляемой жидкости. И когда поднял с земли гнездо двумя часами позже, то вытряхнул из него кучу мертвых ос через входное отверстие гнезда.

Так как? Самопроизвольная регенерация?

Но это же безумие, чистое средневековье! Они не могут регенерировать!.. Даже если из осиных яиц способны развиться зрелые особи за двенадцать часов, сейчас не тот сезон, когда матка откладывает яйца. Это бывает в апреле или мае. Осень — время умирания ос.

А они, вопреки его рассуждениям, яростно жужжали и ползали под колпаком тазика. Он понес их в кухню, к задней двери, выходящей на площадку, куда летом доставляли молоко для обитателей отеля. Холодный ветер ударил в его почти обнаженное тело, ноги сразу же застыли на ледяном бетоне. Он поставил картонку с осами на площадку и, выпрямившись, взглянул на термометр — 25° по Фаренгейту. К утру холод убьет их. Он вошел внутрь и плотно прикрыл за собой дверь. Потом, подумав, запер ее на задвижку.

Он снова прошел в кухню, выключил в ней свет и постоял некоторое время в темноте, испытывая желание напиться. Отель вдруг показался ему полным тысяч тайных звуков: стонами, скрипами и вздохами ветра под карнизом крыши, где прячутся еще другие гнезда, как смертоносные фрукты.

Внезапно он понял, что ему больше не нравится «Оверлук», словно его сына покусали не осы, пережившие каким-то чудом газовую атаку, а сам отель.

Последняя мысль, пришедшая ему в голову до того, как подняться в спальню

Отныне, Джек, ты будешь держать себя в руках. Никогда, слышишь, никогда больше не теряй самообладания, что бы пи случилось,

была ясным и решительным императивом.

Проходя через холл, он вновь вытер губы тыльной стороной ладони.


15. У доктора


Лежа на кушетке в одних кальсонах, Денни Торранс казался совсем маленьким. Он поглядывал на доктора («Зови меня Биллом») Эдмондса, который придвигал к нему большой черный аппарат. Денни скосил глаза, чтобы лучше рассмотреть его.

— Не бойся, парень, — сказал Билл Эдмондс, — это электроэнцефалограф. Он не делает больно.

— Электро…

— Мы называем его ЭЭГ для краткости. Я прикреплю к твоей голове пучок проводов, и стрелка в окошечке будет регистрировать волны, исходящие из твоего мозга.

— Как в книжке «Человек с шестью миллионами»?

— Примерно. А ты хотел бы стать Стивом Остеном, когда вырастешь?

— Вовсе нет, — запротестовал Денни. А тем временем сестра прикрепляла электроды к выбритым местам на макушке Денни. — Мой папа говорил, что когда-нибудь у него будет короткое замыкание, и тогда мы все окажемся в чер… в очень трудном положении.

— Бывал я в таком положении, — заметил доктор дружелюбно, — и не один раз. Этот аппарат может поведать нам о многом, Денни.

— Например?

— Например, о том, страдаешь ли ты эпилепсией. Только нужно выяснить…

— Да, я знаю, что такое эпи… лепсия.

— Откуда?

— В нашем детском садике в Вермонте — а я, когда был маленьким, ходил в садик — был один мальчик, так с ним часто приключался родимчик, и тогда говорили это слово.

Эдмондс и сестра обменялись быстрыми смешливыми взглядами.

— Изложено не очень изящно, но правильно. Только, Денни, вместо «родимчик» надо говорить «припадок». А теперь лежи тихо, как мышка.

— О’кей.

— Денни, когда у тебя бывают эти самые… — ну, как ты их там ни назови, — ты, случайно, не видишь перед глазами яркие вспышки?

— Нет.

— И не слышишь никаких звуков: ни колокольчика, ни дверного звонка — ничего?

— Не-е-е.

— А как насчет странных запахов, например, апельсинов, или опилок, или чего-то гнилого?

— Нет, сэр.

— И тебе не хочется плакать перед тем, как потерять сознание, даже если у тебя нет повода для горя?

— Никогда!

— Вот и прекрасно!

— А я болен эпилепсией, доктор Билл?

— Не думаю, Денни. Еще немножко полежи, сейчас закончим.

Минут пять машина гудела и чертила линии, потом доктор Эдмондс выключил ее.

— Вставай, парень, — сказал он отрывисто. — Пусть сестра Салли снимет электроды, а потом выйди в соседнюю комнату, мне нужно поговорить с тобой.

— Ладно.

— А вы, Салли, перед тем как отпустить его, возьмите у него анализы.

Доктор Эдмондс вырвал из аппарата длинный сверток бумаги и вышел в соседнюю комнату, рассматривая его.

— Сейчас я немного уколю тебя в руку, — сказала сестра, когда Денни натянул штаны. — Нужно проверить, нет ли у тебя туберкулеза.

— Меня кололи в садике только в прошлом году.

— Ну, это было давно, ведь ты теперь большой мальчик.

— Ну ладно, — печально вздохнул Денни, протягивая руку для жертвоприношения.

Надев рубашку и башмаки, он прошел в кабинет доктора Эдмондса. Тот сидел на краю стола, болтая ногами.

— Здорово, Денни.

— Привет!

— Ну как рука? — Он кивнул на левую руку Денни, перевязанную бинтом.

— А, ерунда.

— Хорошо. Я просмотрел твою ЭЭГ. На первый взгляд, все в порядке. Только я пошлю его в Денвер своему другу, который специализируется на таких вещах. Мне нужно знать точно.

— Да, сэр.

— А теперь расскажи мне о Тони.

Денни переступил с ноги на ногу.

— Это мой друг-невидимка. Я его выдумал. Для компании, чтобы не скучать.

Эдмондс рассмеялся и положил руку на плечо Денни.

— Это так говорят твои родители. Все, что ты мне расскажешь, останется между нами, парень. Я твой доктор. Скажи мне правду, и я обещаю, что никому не расскажу об этом без твоего согласия.

Денни задумался. Он посмотрел на Эдмондса, а затем, сосредоточившись, постарался уловить мысли доктора или, по крайней мере, цвет его настроения. И внезапно в его голове сложился утешительный образ: картотечный шкаф со многими ящиками, на которых стояли надписи: А-Б-ТАЙНЫ, В-Г-Д-ТАЙНЫ и так далее. Денни почувствовал облегчение.

Он осторожно произнес:

— Я не знаю, кто такой Тони.

— Он твоего возраста?

— Нет, ему лет одиннадцать, а может и больше. Я его никогда не видел вблизи. Возможно, он даже имеет право водить машину.

— Значит, ты видишь его только издали, угу?

— Да, сэр.

— И он всегда появляется перед тем, как ты теряешь сознание?

— Ну, вообще-то я не теряю сознания. Я вроде как ухожу с ним. И он показывает мне вещи.

— Какие?

— Ну… — Денни помялся, но потом рассказал врачу о сундуке с рукописями папы и о том, как папа думал, что сундук был потерян по дороге между Вермонтом и Колорадо. А тот стоял прямо под лестницей.

— И отец нашел его точно там, где об этом сказал тебе Тони?

— Да, только Тони не сказал, а показал мне это место.

— Понимаю. А что Тони показал тебе вчера вечером?

— Не помню, — сразу же ответил Денни.

— Уверен?

— Да, сэр.

— Минуту назад я сказал, что ты запер дверь в ванную. Но это неверно. Дверь запер Тони, так ведь?

— Нет, сэр. Тони не мог запереть дверь. Ведь его нет на самом деле. Он только велел запереть дверь, и я запер ее.

— Правда?

— Конечно. Один раз показал мне аттракционы и зоопарк в Грейт-Баррингтоне. Тони сказал, что папочка собирается повести меня туда на мой день рождения. Так и было, но я уже видел все до поездки.

— Что еще он показывает тебе?

Денни нахмурился:

— Вывески. Все время показывает какие-то дурацкие вывески. Я не могу их прочитать.

— А как ты думаешь — зачем он это делает?

— Не знаю. — У Денни вдруг просветлело лицо. — Но папа и мама учат меня читать, я здорово стараюсь.

— Так теперь ты сможешь прочитать вывеску?

— Да, я хочу научиться читать. И вывески тоже.

— Тебе нравится Тони?

Денни взглянул на мозаичный пол и ничего не ответил.

— Так как, Денни?

— Трудно сказать, — заговорил наконец мальчик, — я привык к нему и надеюсь, что он будет приходить ко мне и показывать что-нибудь хорошее, особенно после того, как папа и мама перестали думать о РАЗВОДЕ. — Взгляд Эдмондса стал пристальнее, но Денни не заметил этого, он уставился в пол, сосредоточившись на своих мыслях. — Только в последнее время Тони показывает мне нехорошие вещи, страшные, какие я видел вчера в ванной. Эти вещи… они делают мне больно, как от укусов ос, они жалят меня от сюда. — Он приложил палец к виску, словно пародируя самоубийство.

— Какие вещи, Денни?

— Не помню! — выкрикнул он в приступе страха. — Я бы сказал вам, если бы мог. Наверно я не могу их припомнить, потому что они настолько плохие, что я не хочу их запоминать. Единственное, что я помню, когда просыпаюсь, это слово ЬТРЕМС.

— А что это такое?

— Не знаю, я видел это слово в зеркале.

— Денни!

— Да, сэр.

— Можешь ли ты вызвать Тони сейчас?

— Не знаю, он не всегда является на вызов. И я не уверен, что хочу видеть его снова.

— Попытайся, Денни, я буду рядом.

Денни глянул на доктора с сомнением, тот поощрительно кивнул. Денни испустил долгий, печальный вздох.

— Не знаю, подействует ли. Никогда еще не вызывал его на глазах у других. К тому же Тони не всегда появляется.

— Ну, не появится — не надо. Просто я хочу, чтобы ты попытался.

— О’кей.

Денни бросил взгляд на медленно покачивающиеся мокасины доктора и направил мысли на папу и маму. Они где-то рядом… прямо за этой стеной с картиной. В приемной, где они ожидают его. Сидят рядышком и не разговаривают. Листают журналы и беспокоятся за него.

Он сосредоточился еще сильнее, наморщил лоб, пытаясь разобраться в мыслях мамы. Это делать труднее, если ее нет рядом. Затем у него в мозгу прояснилось — мамочка думает о сестре. Своей сестре, которая умерла. Мамочка думает о том, что главной причиной, почему ее мать стала такой

сукой?

старой наседкой, послужила смерть ее сестры. Когда она была маленькой девочкой, ее

сбила машина о боже я бы на месте мамы никогда не перенесла какого пусть будет лучше рак менингит лейкемия мозговая опухоль как у сына джона гунтера у детей его возраста бывает лейкемия которую лечат радиотерапией и химией но и тогда им не позволяют умереть на улице как эйлин нет дурочка напрасно я себя стращаю у него все в порядке.

Денни — Денни и Эйлин.

Но Тони не было. Только его голос. Когда он стал удаляться, Денни последовал за ним во тьму, провалившись в какую-то волшебную дыру между качающимися мокасинами доктора. Он летел сквозь гулкие мерные удары, пролетев мимо ванны, проплывшей рядом в молчаливой тьме, через ее край перевалилось что-то ужасное, приведшее Денни в содрогание; летел мимо мелодичного перезвона церковных колоколов, мимо часов под стеклянным куполом…

Затем темноту пронзил луч света, сплошь в паутине. При его слабом свете он различил под ногами цементный пол, сырой и осклизлый. Откуда-то неподалеку слышался ровный механический гул, приглушенный и не страшный. Усыпляющий. Такие вещи не припомнишь, подумалось Денни в сонной одури.

Когда его глаза привыкли к сумеречному свету, он впереди увидел Тони, вернее, его силуэт. Тони смотрел на что-то, и Денни напряг зрение, чтобы разглядеть это.

Твой папа. Видишь своего папу?

Конечно, как же он мог не узнать своего папу, лаже в тусклом подвальном свете. Папа стоял на коленях на холодном полу, освещая фонариком старые картонные коробки и деревянные ящики. Они были заплесневелые и ветхие. Некоторые из них. были разбиты, и их содержимое вывалилось на пол: газеты, книги, обрывки документов, похожие на счета. Папа разглядывал их с огромным интересом. Потом он направил луч света в другую сторону — луч выхватил еще одну книгу, большую белую книгу в кожаном переплете, перевязанную золоченой бечевкой.

Это был альбом для газетных вырезок. Денни захотелось крикнуть, запретить отцу трогать эту книгу.

Теперь Денни узнал механический гул, заполнявший подвал, — это гудели котлы отеля «Оверлук», которые папа проверял раза три-четыре в день. Внезапно гул сменился шипением — зловещим ритмическим шипением, звучавшим, как… удары клюшкой. Запах плесени и сырости, гниющей бумаги сменился чем-то другим — острым можжевеловым запахом Дурной Жидкости. Он витал вокруг папы, как туман.

Тони куда-то пропал в темноте, и только его голос повторял

Эта обитель нелюдей превращает человека в монстра. Эта обитель нелюдей…

снова и снова одну и ту же непостижимую фразу:

превращает человека в монстра.

Он опять провалился во тьму и летел под тяжелый стук, на этот раз не шипение котлов, а яростный грохот ударов в стены с голубыми обоями — ударов клюшки, от которых клубами сыпалась штукатурная пыль. Денни беспомощно опустился на черно-синие джунгли ковра.

Выходи!..

Эта обитель нелюдей

И ПРИМИ СВОЕ ЛЕКАРСТВО!

превращает человека в монстра.

С глубоким вздохом, отдавшимся эхом в его голове, Денни вырвал себя из тьмы. На его плечах лежали руки, и сперва он отпрянул от них, думая, что страшилище отеля «Оверлук» из мира Тони последовало за ним в реальный мир. И вдруг услышал слова доктора Эдмондса:

— Успокойся, Денни, — у тебя все в порядке, все просто замечательно. Ты чувствуешь себя прекрасно.

Денни узнал доктора и обстановку в его кабинете. Он начал неудержимо дрожать. Эдмондс не отпускал его. Когда дрожь унялась, доктор спросил:

— Ты говорил что-то о монстрах, Денни. Что это было?

— Эта обитель нелюдей, — выдавил Денни судорожно сжатым горлом. — Тони сказал мне… эта обитель нелюдей… превращает… превращает… — он покачал головой. — Нет, не помню.

— Постарайся вспомнить.

— Не могу.

— Тони приходил?

— Да.

— Что он показал тебе?

— Темноту. Звуки ударов. Не помню.

— Где ты был?

— Оставьте меня в покое, я не помню. Отстаньте от меня, — заплакал Денни от страха и отчаяния. Теперь все исчезло, превратившись в липкую массу вроде кома мокрой бумаги, оставив в памяти одну пустоту.

Эдмондс подошел к холодильнику, налил воду в бумажный стаканчик и поднес его мальчику. Денни выпил.

— Ну как — полегчало?

— Да.

— Денни, мне не хочется приставать к тебе и раздражать своими вопросами, но пойми, для меня это очень важно. Что ты помнишь о том, что было до того, как пришел Тони?

— Мамочку, — сказал Денни медленно, — она беспокоилась обо мне.

— Матери всегда беспокоятся, парень.

— Нет… У нее была сестра, которая умерла, когда была еще маленькой. Эйлин. Мама вспоминала о том, как ее сбила машина, и поэтому стала бояться за меня. Больше я ничего не помню.

Эдмондс пронзительно глянул на него.

— И об этом она думала сейчас? Сидя в приемной?

— Да, сэр.

— Откуда ты это знаешь?

— Не могу сказать. Вероятно, из-за свечения, — ответил Денни тускло.

— Чего-чего?

Денни медленно покачал головой.

— Я ужасно устал. Можно мне пойти к маме и папе? Я не хочу больше отвечать на вопросы. У меня болит живот.

— Хочешь покакать?

— Нет, сэр, я хочу к папе и маме.

— О’кей, Денни, — Эдмондс встал. — Иди и немножко посиди с ними, потом пришли их сюда, чтобы я с ними поговорил. Ладно?

— Да, сэр.

— Там на столе есть книги. Ты ведь любишь книги, верно?

— Да, сэр, — сказал Денни послушно.

— Молодчага, Денни!

Мальчик ответил только слабой улыбкой.


* * *


— Я не нашел у него отклонений от нормы, — сказал доктор Торрансам. — В смысле — телесных. Он умственно развит, и у него сильное воображение. Такое бывает. Дети вживаются в свое воображение, как в туфли на размер больше. У Денни туфли еще слишком велики для него. Вы измеряли у него коэффициент умственного развития?

— Мы не верим в эти тесты, — сказал Джек, — они стягивают, как смирительной рубашкой, неизбежностью и родителей, и учителей.

Эдмондс кивнул:

— Может быть. Но если бы вы провели этот тест, вы бы нашли, что он намного превосходит уровень ребят его возраста. Его словарный запас и способность выражать мысли просто поразительны для мальчика, которому еще нет шести.

— Мы с ним разговариваем как со взрослым, — сказал Джек с горделивой ноткой в голосе.

— С ним иначе нельзя, он слишком много понимает. — Эдмондс помолчал, вертя в пальцах автоматическую ручку. — По моей просьбе он впал в транс, пока я был рядом. Все было в точности так, как вы описывали этот случай. Его мускулы расслабились, тельце обмякло, глаза выкатились из орбит. Типичная картина самогипноза. Я был поражен и до сих пор не могу прийти в себя.

Торрансы резко подались вперед.

— Что случилось? — спросила Венди напряженно, и Эдмондс рассказал о трансе, о словах, которые бормотал Денни, но из которых доктор сумел разобрать только: монстры, тьма, удары. Затем последовала реакция на транс — слезы, полуистерика и расстройство желудка.

— Опять Тони, — сказал Джек.

— Что все это значит? — спросила Венди. — Вы что-нибудь понимаете?

— Немного. Вам могут не понравиться мои выводы.

— Все равно, выкладывайте их.

— Судя по словам Денни, его «друг-невидимка» был настоящим другом, пока вы не переехали сюда из Новой Англии. Сначала их отношения были прекрасными, но с некоторых пор Тони стал представлять собой сигнал опасности, предвестника кошмаров, еще более страшных для вашего сына потому, что он не может точно вспомнить, о чем эти кошмары. Впрочем, это вполне обычно. Мы все лучше помним приятные сны, чем кошмары. Где-то в нас имеется буфер между сознательным и подсознательным, и один черт разберется, через какой фильтр пропускаются наши сны. Неприятные сны часто доходят до нашего сознания только символами. Это чистейший фрейдизм в примитивном изложении.

— Так вы считаете, что наш переезд сильно расстроил Денни?

— Возможно, если он происходил при травмирующих обстоятельствах, — сказал Эдмондс. — У вас они были?

Венди и Джек обменялись взглядами.

— Я был учителем в подготовительной школе при университете, но потерял работу.

— Понимаю, — продолжал Эдмондс, кладя ручку в подставку. — Боюсь, это еще не все. Простите, что затрагиваю больную тему, — ваш сын полагает, что вы оба помышляете о разводе. Он упомянул об этом вскользь, так как теперь считает, что угроза миновала.

У Джека отвисла челюсть, Венди отпрянула, словно получила пощечину, — кровь отхлынула от ее щек.

— Мы даже не обсуждали этот вопрос. Ни разу в его присутствии.

— Будет лучше, если вы все узнаете, доктор, — сказал Джек. — Вскоре после рождения Денни я стал алкоголиком. Еще во время учебы в колледже меня тянуло к выпивке. Эта тяга уменьшилась, когда мы встретились с Венди и поженились. Но потом она превратилась в настоящую болезнь в связи с тем, что литература, которую я считал своим настоящим делом, мне не давалась. Когда Денни было три с половиной года, он пролил пиво на стопку моих рукописей, над которыми я работал… Ну и… а, черт! — у него прервался голос, но глаза смотрели решительно. — Теперь, когда приходится говорить об этом вслух, сам себе поневоле кажешься скотиной. Короче, переворачивая его к себе на колени, чтобы отшлепать, я сломал ему руку. Спустя три месяца я бросил пить и с тех пор не притрагиваюсь к спиртному.

— Понимаю, — произнес Эдмондс без всякого выражения. — Я, конечно, заметил, что рука у него была сломана, но она отлично срослась. — Он немного отодвинулся от стола и положил ногу на ногу. — Ясно, что с тех пор его ни разу не наказывали. Не считая укусов ос, у него только пустяковые царапины и синяки, которые обычны для мальчиков его возраста.

— Конечно, мы ни разу не поднимали на него руку. Ведь Джек не хотел…

— Нет, Венди, иногда у меня возникает желание отшлепать его. Я легко теряю над собой контроль. — Он снова глянул на врача. — А знаете что, доктор? Слово «развод» было впервые упомянуто нами здесь, так же, как мой алкоголизм и избиение ребенка, — три запретные темы затронуты впервые за какие-то пять минут.

— Возможно, они-то и лежат в основе проблемы, — сказал Эдмондс. — Я не психиатр. Если вы хотите показать Денни психиатру, могу порекомендовать хорошего врача из Медицинского центра в Боулдере. Денни — умный, впечатлительный мальчик, но я не считаю, что его так сильно расстроили ваши брачные проблемы. Маленькие дети легко приспосабливаются — ведь они не ведают стыда или необходимости прятать свои чувства.

Джек внимательно разглядывал свои руки. Венди взяла его за руку и пожала ее.

— Но Денни почувствовал, что между вами что-то неладно. С его точки зрения, главным была не его сломанная рука, а ваши надломленные отношения. О разводе он упомянул, а о сломанной руке — ни полслова. Когда сестра спросила о гипсе, побывавшем на его руке, он отмахнулся. «Это было давным-давно», — вот что, помнится, он сказал.

— Ну и ребенок, — пробормотал Джек, стискивая челюсти так, что желваки резко обозначились на скулах. — Мы не достойны его.

— Тем не менее, он ваш ребенок, — сказал Эдмондс сухо. — Как бы там ни было, он по временам погружается в мир фантазии. В этом нет ничего необычного, так делают многие дети. И прекрасно. Если жизнь не обломает ему антенны, из него получится дельный человек.

Венди кивнула — конечно, дельный человек, но рассуждения доктора показались ей легковесной болтовней. Эдмондс не жил с ними рядом, а то знал бы, как быстро Денни находит потерянные пуговицы, подсказывает ей, куда запропастилась программа телевидения, которая лежит под кроватью; знал о том, как Денни однажды, собираясь в садик, сказал, что надо бы надеть галошки, хотя солнце утром светило вовсю… а вечером они возвращались домой под проливным дождем, прикрывшись зонтиком. Эдмондс Не может знать, как Денни предугадывает их желания — если ей взбредет в голову выпить в неурочное время чашку чая, часто бывает, что на кухне уже стоит чашка с пакетиком чая, накрытая колпаком. Или ей вдруг вспомнится, что пора отнести книги в библиотеку, она идет в прихожую, а там на столике лежит аккуратно сложенная стопка книг с ее абонементной карточкой наверху. Или Джеку придет фантазия надраить «жука» полировочной пастой, он идет к машине, а там уже на бровке тротуара стоит Денни, готовый понаблюдать за его работой. Но вслух она сказала:

— Тогда почему его теперь мучают кошмары? Зачем Тони велел ему запереть дверь в ванную?

— Я считаю, что Тони перестал быть полезным, — сказал Эдмондс. — Он родился — Тони, а не Денни — тогда, когда вы с мужем делали усилия сохранить свой брак. Муж сильно выпивал. Тут еще сломанная рука. Словом, зловещее равновесие: или — или.

Зловещее равновесие — эта фраза передавала точный смысл событий. Напряженное молчание за семейными трапезами, прерываемое банальными замечаниями типа «Передай масло, пожалуйста», «Денни, доедай свою морковку» или «Извини». Бессонные ночи, когда муж исчезал из дома, а она лежала на диване, уставясь сухими глазами в потолок. А по утрам, когда они ссорились, как кошка с собакой, Денни метался между ними, как дрожащий, испуганный мышонок. Все это было правдой

Бог ты мой, неужели никогда не перестанут ныть старые раны?

ужасной, отвратительной правдой!

Эдмондс продолжал развивать свою мысль:

— Но сейчас ситуация коренным образом изменилась. Мистер Торранс больше не выпивает. Вы живете в таком месте, где условия вынуждают вас сплотиться в более крепкую семью — более крепкую, чем у меня, потому что мои дети и жена видят меня дома не более нескольких часов в сутки. На мой взгляд, сейчас есть все условия для его выздоровления. И я полагаю, его способность отличать Тони от реальности свидетельствует о здравом уме. Он говорит, что вы перестали думать о разводе. Так ли это?

— Да, — ответила Венди. Джек крепко, до боли, сжал ее руку в своей.

Эдмондс кивнул:

— Вот почему ему больше не нужен Тони. Теперь он приносит не приятные сновидения, а кошмары, настолько страшные, что Денни запоминает их только отдельными кусками. Денни создал себе Тони в трудные, отчаянно трудные для него времена, и Тони не так легко отвяжется от него. Но он уже уходит. Ваш сын похож на наркомана, постепенно освобождающегося от дурной привычки.

Он поднялся на ноги. Торрансы встали тоже.

— Как я уже сказал, я не специалист в области психиатрии. Если кошмары не оставят его, настоятельно советую показать мальчика врачу, о котором я говорил вам.

— Хорошо.

— А теперь давайте пройдем к нему.

— Я хочу поблагодарить вас, — сказал Джек страдальчески. — Я уже давно не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, после беседы с вами.

— И я тоже, — сказала Венди.

В дверях доктор Эдмондс спросил:

— Миссис Торранс, у вас была сестра по имени Эйлин?

Венди с удивлением взглянула на него:

— Да, ее задавил автомобиль возле нашего дома в штате Нью-Гемпшир, когда ей было шесть лет, а мне десять. Она бросилась на проезжую часть за мячиком, и грузовой фургон сбил ее.

— Денни знает об этом?

— Не думаю. Я никогда не рассказывала ему об этом.

— А он сказал, что вы думали о ней здесь, в приемной.

— Правильно, — произнесла Венди медленно.

— А слово «тремс» — значит ли оно что-нибудь для вас?

Венди пожала плечами, но Джек сказал:

— Да, он говорил это слово вчера, перед сном. «Тремс» — это что-то вроде барабанного боя.

— А слово «свечение» вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?

Оба покачали головой.

— Неважно, — сказал Эдмондс. Он открыл дверь в приемную. — Есть ли тут кто-нибудь по имени Денни Торранс, которому хочется поехать домой?

— Привет, папа и мама, — Денни вскочил с маленького диванчика у стола, где лежали книги и журналы, подбежал к Джеку, который подхватил его на руки.

Эдмондс уставился ему в глаза.

— Эй, Денни, если ты не любишь папу и маму, можешь остаться у доброго старого Билла.

— Нет, сэр, — Денни крепко обнял за шею одной рукой отца, а другой мать с таким счастливым видом, что других слон не понадобилось.


16. У дверей в номер 217


Денни запомнил слова горничной, которую уволили из отеля «Оверлук» за то, что

она сказала, что видела нечто ужасное в одной из комнат отеля… там, где это страшное случилось. Это было в комнате 217. Обещай мне, Денни, что ты не заглянешь в эту комнату. Держись от нее подальше.

Это была обыкновенная дверь, ничем не отличающаяся от других, на третьем этаже отеля. Она находилась за поворотом коридора, ведущего из главного холла. Цифры на двери были те же, что составляли номер боулдеровской квартиры, — двойка, единица, семерка. Под номером был круглый стеклянный кружок — глазок. Денни заглядывал в такие. Когда смотришь изнутри, открывается широкий, выпуклый обзор коридора, а снаружи, как ни старайся, ничего не увидишь в комнате.

Почему ты оказался здесь?

После прогулки вокруг отеля Денни с матерью вернулись домой, и мама приготовила ему на завтрак шотландский суп с бобами и бутерброды с сыром и болонской колбасой. Они сидели на кухне и болтали, радио доносило до них тихую музыку. Кухня была его любимым местом, и он догадывался, что и мамы с папой — тоже. После двух-трех обедов в столовой они по общему согласию стали есть на кухне, на разделочном столе Дика Хэллоранна. Столовая подавляла их, даже если были зажжены все люстры и в конторе Ульмана включали кассетный магнитофон. Они сидели за одним из множества столов, покрытых прозрачной полиэтиленовой пленкой. Мама говорила, что обедать здесь — все равно что в романе Горация Уолпола.[6 - Гораций Уолпол — английский писатель XVIII века, родоначальник готического романа.] Денни не имел понятия, кто такой Уолпол, но сразу заметил, что еда стала вкуснее, как только они перебрались на кухню. На ней лежал отпечаток личности Дика Хэллоранна, и от этого у Денни становилось теплее на душе.

Мама съела полсандвича и не дотронулась до супа. Она сказала, что папа, должно быть, пошел гулять, потому что на автостоянке стоят и «жук», и грузовичок. Она устала и хочет прилечь на часик, если Денни не будет скучать, найдет себе дело и вообще не станет проказничать. Денни ответил, прожевывая кусок бутерброда с сыром и болонской колбаской, что скучать не будет, пусть она не беспокоится.

— Почему бы тебе не отправиться на игровую площадку? — спросила мать. — Тебе ведь нравится играть там с машинами в песочнице?

Он проглотил бутерброд, который с трудом пролез в пересохшее вдруг горло.

— Может быть, и пойду, — сказал он, отворачивая от нее лицо.

— Поглядишь на тех зеленых зверьков, — Венди забрала у него пустую тарелку. — Отец, наверно, там, подрезает кусты.

— Да, — сказал Денни.

— Если увидишь его, передай, что я прилегла отдохнуть.

— Будь спок, ма.

Она сложила грязные тарелки в кухонную раковину и вернулась к нему.

— Тебе хорошо здесь, Денни?

Он поднял на нее бесхитростный взгляд и вытер молочные усы: «Угу».

— Ты больше не видишь плохих снов?

— Нет. — Тони явился к нему недавно ночью, когда он лежал в постели, и звал его за собой откуда-то издали, но Денни крепко зажмурил глаза и не открывал их, пока Тони не пропал.

— Точно?

— Да, ма.

Мать была довольна.

— А твоя рука перестала болеть?

Он протянул к ней руку.

— Смотри, опухоль пропала.

Она удовлетворенно кивнула. Джек отнес замерзших ос под плексигласовым тазиком к аппарату для сжигания мусора, стоявшему позади хозяйственного сарая, и сжег их. С тех пор они не видели ни одной осы. Джек написал адвокату в Боулдере, приложив к письму снимок руки Денни. Через несколько дней тот позвонил, после чего у Джека на полдня испортилось настроение. Адвокат сказал, что компанию, изготовившую «бомбу для насекомых», вряд ли можно привлечь к ответу, поскольку только один Джек может подтвердить, что точно следовал инструкции на упаковочной коробке. Венди посочувствовала Джеку в его неудаче, но втайне порадовалась: судебные дела лучше оставить тем, кто в них знает толк. Торрансы к таким не относятся.

— Иди, док, поиграй, развлекись немного.

Но ему не удалось развлечься. Он бесцельно бродил по отелю, заглядывая в комнатушки горничных, и не находил ничего интересного. Слонялся по коридорам, выстланным темно-синими дорожками с переплетением черных линий. Он дергал одну дверь за другой, но, конечно, все они были заперты. Ключи лежат внизу, в конторе, но папа запретил трогать их. Но ему и не нужно, ведь правда, Денни? Почему же ты тут?

Нет, ничего случайного в его приходе сюда не было. Его влекло к комнате 217 какое-то фатальное любопытство. Он припомнил сказку, которую отец прочитал ему однажды. Это было очень давно, но она запала ему в память так живо, словно была прочитана только что. Мать отругала отца и спросила, зачем он стращает трехлетнего ребенка, читая ему такие страшные сказки. Это была сказка о Синей Бороде и его прелестной жене с роскошными соломенными волосами — такими, как у мамочки. После свадьбы они жили в зловещем замке, похожем на «Оверлук», и каждый день, когда Синяя Борода уходил на работу, он просил свою молодую жену не заглядывать в одну из комнат, хотя ключ от нее висел на крючке возле двери точно так, как висят ключи в конторе Ульмана внизу. Жену разбирало любопытство, она пыталась заглянуть в щелку, как Денни пытался заглянуть в замочную скважину комнаты 217, но с тем же успехом. В книжке была даже картинка, как она заглядывала под дверь, но щель была слишком узкой. Тогда она открыла дверь и…

Старинная сказка описывала все то, что она увидела, в ужасных подробностях. В комнате находились семь голов прежних жен Синей Бороды, выставленные на специальных подставках, с разинутыми ртами, застывшими в безмолвном крике, и выпученными глазами, в которых виднелись только белки. Головы были отрублены мечом, и по подставкам текла кровь.

Она в ужасе бросилась бежать, чтобы скорей покинуть комнату и замок, но на пороге стоял Синяя Борода со сверкающим ужасным взором. «Я запретил вам входить в эту комнату, — сказал он, обнажая меч. — Ваше любопытство погубило вас, как других моих жен. И хотя я люблю вас больше остальных, вас ожидает такой же конец. Приготовьтесь умереть, несчастная».

Денни смутно припомнилось, что сказка имела счастливый конец. Но это не имело большого значения по сравнению с двумя яркими образами: влекущей к себе закрытой дверью и мрачной тайной за дверью — отрубленными головами. Денни протянул руку и чуть ли не украдкой погладил ручку замка.

Я видел эти отвратительные вещи не менее трех раз…

Но мистер Хэллоранн — Дик — сказал, что эти вещи вряд ли навредят ему. Они похожи на страшные картинки в книге, вот и все. А может быть, он ничего и не увидит.

Денни сунул руку в карман и вытащил ключ. Тот был все время в его кармане, конечно.

Он подержал ключ за толстое металлическое кольцо с выпуклыми буквами «офис», затем принялся крутить ключ на цепочке, следя за его вращением.

Постояв так несколько минут, он сунул ключ в скважину. Тот скользнул туда беззвучно, словно сам жаждал попасть в нее.

Мне кажется, я видел там что-то — что-то отвратное. Обещай, что не войдешь в комнату.

Обещаю.

Обещание, конечно, важная вещь, но любопытство зудом отдается во всем теле, как бывает, когда чешется то место, до которого не» можешь достать. Такое же любопытство разбирало Денни, когда он поглядывал сквозь пальцы на экран во время страшных сцен в фильмах ужасов по телеку. А то, что скрыто там, за дверью, — это тебе не кино.

Я не думаю, что эти вещи могут принести тебе вред… Они как страшные картинки в книге.

Вдруг он протянул левую руку, еще не зная зачем, и выдернул ключ из замка, затем сунул его в карман. Он постоял еще немного, глядя на дверь своими серо-голубыми глазами, затем быстро пошел по коридору к главному холлу на этаже.

Что-то задержало его у поворота, хотя он и не совсем понял, что. Ему припомнилось, что там, за углом, по дороге к лестнице, висел на стене огнетушитель. Он был свернут кольцами, как дремлющая змея.

Это не был огнетушитель химического типа, рассказал ему папа, каких было несколько на кухне. Этот огнетушитель был предшественником современных распылителей — с длинным брезентовым шлангом, подсоединенным к водопроводу. Он был подвешен на крюке прямо на стене, и, отвернув кран, ты сам становишься пожарной бригадой в единственном числе. Папа сказал, что химические огнетушители, выделяющие пену с углекислым газом, гораздо лучше, так как углекислый газ преграждает кислороду доступ к огню.

Денни выглянул из-за угла — огнетушитель, свернутый в клубок, был на месте, рядом с красным ящиком, где находился кран. Сверху висел стеклянный ящик с топориком внутри, похожим на музейный экспонат. Вывеска гласила: «В случае опасности разбейте стекло». Слово «опасность» Денни читал легко. Оно обычно было связано со взрывом, пожаром, аварией, чьей-то смертью. Денни не нравилось, что оно имеет отношение к пожарному шлангу, висевшему на стене. Почему-то он всегда старался проскользнуть мимо таких мест как можно быстрее. Без всякой причины. Просто так — безопаснее находиться от них подальше.

Чувствуя, как бухает в груди сердце, Денни свернул за угол и посмотрел мимо огнетушителя в холл, где находилась лестничная клетка. Там, внизу, в спальне, отдыхала мама. Папа, вернувшийся, вероятно, с прогулки, сидел на кухне, поглощая бутерброды и читая книгу. Ничего страшного, Денни спокойно пройдет мимо огнетушителя и спустится вниз по лестнице.

Он зашагал по коридору, держась противоположной стены, почти касаясь плечом дорогих шелковых обоев. Двадцать шагов до огнетушителя, пятнадцать шагов…

Когда осталось пройти около десяти шагов, медный наконечник шланга

спящий?

вдруг свалился и с гулким стуком упал на ковер, потянув за собой шланг. Он лежал, направив на Денни зияющее темное отверстие. Мальчик замер на месте, вздрогнув от страха. Кровь стучала у него в ушах и висках молотом, рот пересох, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. А наконечник шланга спокойно лежал, поблескивая медными боками.

Ну и что, упал и упал, это же брезентовый шланг, и ничего больше. Глупо воображать, что он похож на ядовитую змею, которая услышала его шаги и проснулась. Пусть даже брезент очень похож на чешуйчатую кожу змеи. Денни переступит через него и пройдет к лестнице. Может быть, он будет шагать чуточку быстрее, чтобы шланг не бросился на него или не обвился вокруг ноги.

Он вытер губы левой рукой, совсем как папа, бессознательно подражая ему, и сделал шаг вперед. Шланг не шевелился. Вот видишь, какой ты глупый, — весь изнервничался, думая о той немой таинственной комнате и глупой сказке о Синей Бороде. А этот шланг готовился упасть уже лет пять. Вот и вся разгадка.

Денни уставился на шланг, лежавший на полу, и вспомнил об осах. Осталось восемь шагов до шланга, брандспойт мирно покоился на ковре и поблескивал, словно говоря Денни: Не бойся, я всего-навсего шланг и ничего больше. Ну, а если даже не так, что я могу сделать тебе? Укушу не больнее, чем осы. Зачем мне обижать такого милого мальчика, как ты? Ничего не сделаю тебе, всего лишь немного укушу… укушу… укушу.

Денни сделал еще один шаг, потом еще. Дыхание хрипло вырывалось из пересохшего горла. Он был на грани паники и почти желал, чтобы шланг пошевелился. Тогда он знал бы, что делать. Он шагнул еще раз и оказался в пределах досягаемости шланга. Но тот и не собирался нападать на него. Как он может ударить или укусить, если это самый обыкновенный шланг. Возможно, полный ос.

Он уставился в черное отверстие наконечника, словно загипнотизированный, ощущая жар во всем теле. Что, если там полно ос, запрятавшихся на зиму? Их коричневые тельца распухли от яда так, что он стекает по их жалу прозрачными капельками жидкости.

Затем он понял, что почти парализован страхом, и если не сделает еще одного шага, то останется здесь навечно, пока папа не найдет его. А так случится, если он станет дольше смотреть в черное отверстие брандспойта, как птичка под гипнотическим взглядом ядовитой змеи. И что тогда будет?

Испустив стон, он рванулся вперед. Когда он оказался рядом со шлангом, причудливая игра света на наконечнике заставила его поверить, что тот пошевелился и приподнялся, словно намереваясь ударить его, и Денни взвился в воздух в таком высоком прыжке, что коснулся ежиком волос потолка. Позже он, конечно, убедил себя, что такого не могло быть и это ему только показалось.

Он опустился по другую сторону шланга и побежал по коридору, слыша за собой шлепки разматывающегося шланга, который бросился за ним в погоню. Змея шелестела по ковру, как по сухой траве, гремя трещоткой. Она настигала его, а лестница почему-то оказалась очень далеко и с каждым его прыжком удалялась от него ровно на расстояние этого прыжка, и ему казалось, что он топчется на месте.

— Папа, — пытался он крикнуть, но судорожно сжатое горло не пропускало ни звука. Нет, помощи ниоткуда не дождаться. Звуки ползущей по ковру змеи становились ближе. Вот она уже возле его пяток и, возможно, уже подняла голову, чтобы вонзить в него медное жало истекающего ядом наконечника.

Денни побежал к лестнице и раскинул руки в стороны, чтобы сохранить равновесие и не свалиться. В какой-то момент ему показалось, что он кубарем скатится по лестнице до самого низа.

Он бросил взгляд через плечо.

Шланг не шевелился и лежал там, где был раньше, размотавшись всего на один оборот кольца. Медный брандспойт равнодушно глядел в другую сторону. Вот видишь, дуралей, отругал он себя, все ты выдумал, трус несчастный!

Он уцепился за перила, дрожащие ноги не держали его.

Этот шланг и не думал тебя преследовать, подсказывал ему разум, и эта мысль крутилась у него в голове, как заезженная пластинка.

Он не преследовал тебя и не собирался преследовать, никогда, никогда.

Зря он испугался. Вот еще, он даже может вернуться и подвесить тот шланг на место. Он может это сделать, только ему не хочется, потому что вдруг шланг все-таки преследовал Денни и вернулся на место, когда убедился, что… не может догнать его?

Шланг лежал на ковре, как бы говоря: не хочешь ли вернуться ко мне и попробовать еще раз?

Тяжело дыша, Денни сбежал вниз по лестнице на свой этаж.


17. Ночные мысли


Десять часов вечера. Торрансы лежали в постели, притворяясь, что спят.

Джек лежал лицом к стене с открытыми глазами, прислушиваясь к медленному и ровному дыханию жены. Во рту у него было горько от разжеванной таблетки, отчего язык казался шершавым и онемевшим. Он наглотался экседрина посте разговора с Элом, состоявшегося в половине восьмого. Венди и Денни в это время находились внизу у камина и читали вместе учебник.

— Эл Шокли вызывает Джека Горранса, — сказала телефонистка.

— На проводе, — ответил Джек, перекладывая трубку в правую руку, чтобы левой достать платок из кармана. Он вытер губы и закурил сигарету. В трубке прозвучал громкий голос Эла:

— Джеки-бой, ты что это там надумал?

— Здорово, Эл, — Джек выдохнул клуб дыма.

— В чем дело, Джек? Сегодня днем у меня был дурацкий разговор со Стюартом Ульманом. А если Ульман заказывает междугородный разговор за счет своего кармана, — дело серьезное.

— Ульману нечего беспокоиться, Эл, и тебе тоже.

— А о чем именно нам не следует беспокоиться? Ну-ка, выкладывай, приятель. Ульман говорит, что ты не то шантажировал его, не то грозил дать очерк об отеле в «Инкуайер».

— Я хотел подразнить его немного. Когда я приехал сюда для беседы, он вытащил наружу все мое грязное белье: пьянство, увольнение с работы, драка с учеником и так далее. Меня здорово разозлило то, что все это он говорил якобы из своей большой любви к отелю, к его традициям, его славному прошлому, будь оно проклято, а я нашел в подвале альбом с газетными вырезками, а они рисуют весьма неприглядную картину прошлого отеля, далекую от того образа храма, на который молится Ульман.

— Надеюсь, ты говоришь метафорически, Джек? — Голос Эла стал холоднее.

— Именно, но я узнал…

— Мне известна история отеля.

Джек провел рукой по волосам.

— Я позвонил Ульману и чуть подначил его. Согласен, что с моей стороны это было не очень умно. Больше я так не сделаю. Конец истории.

— Стю сказал, что ты намереваешься вытащить на свет божий грязное белье отеля.

— Твой Стю — болван! — гаркнул Джек в трубку. — Да, я сказал ему, что хочу написать об «Оверлуке», ибо на его примере можно дать собирательный образ всей Америки после второй мировой войны. Я знаю, что такая заявка чересчур самонадеянна. Да, Эл, это была бы великая книга. Но она в отдаленном будущем. Это я тебе обещаю. Сейчас я откусил кусок больше, чем могу проглотить.

— Джек, откажись от этой идеи.

Джек уставился на черную трубку, отказываясь верить своим ушам.

— Что? Что ты сказал?

— То, что слышал. В каком отдаленном будущем, Джек? Для тебя — год или пять, а для меня — двадцать-тридцать лет, потому что я не собираюсь порывать с отелем. Занимаясь мелкой подсобной работой, ты хочешь родить великое творение литературы. Меня просто мутит от такого сумасбродства.

Джек обомлел.

— Я старался помочь тебе, Джеки-бой. Мы вместе прошли через войну, и я был обязан помочь тебе. Перед тем как ты ударил Хартфилда, я уговорил Попечительский совет рассмотреть вопрос о продлении твоего контракта на второй срок. Ты сам подгадил себе. Теперь я устроил тебе тепленькое местечко, где ты мог бы зализать свои раны и закончить пьесу. И начал уже убеждать Гарри Эффингера и других парней в Совете, что они сделали ошибку, вышвырнув тебя из школы. А ты снова вставляешь мне палки в колеса. Так-то ты благодаришь своих друзей, Джек?

— Нет, не так, — прошептал Джек.

Больше он ничего не мог выговорить. В голове крутились ядовитые, злые слова, но он сжал зубы, чтобы удержать их, думая о Венди и Денни, которые сидели сейчас у камина за чтением первой книжки для второго класса и считали, что дела у них идут превосходно. Если его выгонят с работы, что с ними будет? Ехать опять в Калифорнию на разбитом «жуке» с неисправным топливным насосом? Ему хотелось на коленях умолять Эла оставить его на службе, но слова не шли с языка, а трубка в руке раскалилась от злости.

— Что ты там бормочешь? — спросил Эл резко.

— Нет, говорю я, к своим друзьям я отношусь по-другому, и ты знаешь это, Эл.

— Откуда? В худшем случае, ты замышляешь опозорить мой отель, откапывая трупы, которые были благополучно захоронены много лет тому назад. А в лучшем — звонишь моему управляющему, возможно, не самому приятному из людей, но компетентному человеку, и пугаешь его до полусмерти. Ты что, играешь в бирюльки?

— Какие там бирюльки, Эл? Тебе легко — ты не зависишь от милости богатых друзей. А то, что ты сам был недалек от того, чтобы стать горьким пьяницей, не имеет значения, да?

— Имеет, — Эл стал говорить на тон ниже, и в его голосе послышалась усталость. — Но, Джек, что я могу поделать? Не в моих силах что-то изменить.

— Знаю, — произнес Джек обреченно. — Значит, я уволен? Лучше скажи прямо, если уволен.

— Нет, если ты сделаешь для меня две вещи.

— Идет.

— Выслушай сперва условия. прежде чем соглашаться.

— Нет, я согласен на любые. Мне нужно думать о Венди и Денни. Если тебе нужны мои зенки, я вышлю их тебе по почте.

— Ты уверен, что можешь позволить себе роскошь жалеть себя?

Джек закрыл глаза и сунул в пересохший рот две таблетки экседрина.

— В данный момент мне не остается ничего другого. Валяй… какие там условия?

Помолчав, Эл сказал:

— Первое: никаких звонков Ульману. Если даже загорится отель. В этом случае звони технику, тому парню, что все время сквернословит. Ну, ты знаешь, о ком я говорю.

— Об Уотсоне.

— Да.

— Согласен с первым условием.

— Второе: никакой книги о знаменитом горном курорте «Оверлук». Дай честное слово, Джек.

На минуту ярость охватила Джека с такой силой, что он буквально лишился речи, от прилива крови шумело в ушах.

— Джек, ты меня слышишь?

Он выдавил сдавленным горлом слово, отдаленно похожее на «да». Голос Эла был уверенным и твердым.

— Я вовсе не считаю, что требую слишком многого. У тебя будут и другие книги…

— Хорошо, Эл. Я согласен.

— Не думай, Джек, что я хочу влиять на твое творчество. Ты ведь меня знаешь…

— Слушай, Эл. Меня зовет Венди. Извини.

— Конечно, Джеки-бой. Мы хорошо поговорили. Как ты там? Сухой?

ТЫ ПОЛУЧИЛ СВОЙ ФУНТ МЯСА С КРОВЬЮ, ЧТО ТЕБЕ ЕЩЕ НАДО? ОТСТАНЬ ОТ МЕНЯ!

— Как пень.

— И я тоже. Я стал получать удовольствие от трезвости. Если…

— Эл, я отлучусь… Венди.

— Конечно. Пока.

Джек повесил трубку как раз в тот момент, когда приступ колик сломал его пополам, и схватился руками за живот, согнувшись перед телефоном, как монах перед иконой.

Джеку немного полегчало, когда в гостиную вошла Венди и спросила, кто звонил.

— Эл Шокли, — ответил он, — справлялся, как у нас дела. Я сказал, что прекрасно.

— Джек, у тебя ужасный вид. Тебе плохо?

— Вернулась головная боль. Я сейчас лягу. Нет смысла садиться за работу.

— Подогреть тебе молока?

Он слабо улыбнулся: «Неплохо бы».

И сейчас, лежа у нее под боком и чувствуя ее теплое бедро, он думал о своем разговоре с Элом, уставившись открытыми глазами в темноту, зная, что не заснет еще долгие часы.


* * *


Венди Торранс лежала на спине, прислушиваясь к дыханию мужа, забывшегося в тяжелом сне, — долгий вздох, короткая задержка, слегка гортанный выдох. Куда занес его благодатный сон? Бродит ли он в чудо-парке Грейт Баррингтоне, который предлагает столько удовольствий, что поневоле забудешь о времени. Сидит ли в какой-нибудь забегаловке в компании своих приятелей, собравшихся возле игрового автомата, с кружкой пива в руках — в одном из тех укромных местечек, где всегда гремит музыка, куда нет доступа ни ей, ни Денни и где верховодит Эл Шокли в рубашке с расстегнутым воротником.

Венди была полна беспокойства за Джека, того прежнего беспокойства, которое, как она думала, осталось позади, в Вермонте, словно заботы не могут пересекать границы штатов. Она была в отчаянии от того, как отель «Оверлук» действует на ее мужа и сына.

Больше всего ее пугало — хотя это было какое-то смутное, неосознанное чувство — то, что к Джеку вернулись прежние симптомы пьянства — все, кроме самого пьянства: постоянное вытирание губ платком или рукой, словно у него мокли губы, долгие паузы в работе за пишущей машинкой, больше комков смятой бумаги в корзине. Бутылочка с экседрином на тумбочке возле кровати — он снова принялся жевать таблетки. Он легко раздражался из-за пустяков, начал чаще браниться, и ее стало беспокоить его настроение. Ей даже легче становилось, когда он терял самообладание и выпускал излишний пар, как делал это дважды в день с котлами в подвале. Пусть он лучше проклинает все на свете, пинком отшвыривает стул, крепко грохает дверью — все это и прежде бывало ему свойственно. Однако в последнее время у нее возникло подозрение, что злоба Джека направлена против нее и Денни. Но пока он не позволял себе срывать плохое настроение на них. У котлов имеется манометр — старый, заржавленный, закопченный, но все же рабочий манометр. А у Джека его нет. Она не умела угадывать его настроение. Денни умел, но никогда не говорил об этом.

После телефонного разговора Джека с Элом она спустилась в холл и застала там у камина Денни, который читал потрепанную книжку о приключениях Джо и Рейчел в цирке. Наконец-то у него не было ставшего в последнее время привычным выражения рассеянности и заботы. Наблюдая за ним, Венди окончательно уверилась, что Денни знает больше и понимает глубже, чем мог предположить доктор Эдмондс.

— Эй, док, пора спать, — сказала она.

— Да, сейчас, — он отметил место, где остановился, и захлопнул книгу.

— Умойся и почисть зубы.

— Ладно.

— Не забудь про флесс[7 - Вощеная нитка для чистки зубов.].

— Не забуду.

Они постояли некоторое время, наблюдая, как бледнеют и тухнут угли в камине. Остальная часть холла была холодной, там гуляли сквозняки, а здесь, у камина, было чудесно, и не хотелось покидать теплый уголок.

— Кто звонил папе по телефону? Дядя Эл?

— Конечно, — ответил он без всякого удивления.

— А дядя Эл не сердился на папу?

— Еще как! Они здорово ругались. Дядя Эл не хотел, чтобы папа писал книгу.

— Какую книгу?

— Об отеле. Он нашел много сведений по истории отеля в альбоме для газетных вырезок.

С ее губ готов был сорваться вопрос, который они с Джеком задавали ему сотни раз: «Откуда ты знаешь?» Но она не задала ею. Незачем сердить ребенка перед сном, и зачем ему знать, что они часто обсуждают этот вопрос друг с другом — откуда ему известно то или иное, о чем никак не полагалось знать, а он знал. И никто не убедит ее, что это не так. Научные рассуждения Эдмондса об индуктивном разуме и подсознательной логике были не чем иным, как болтовней. Ее сестра. Откуда Денни было знать, что она как раз думала о ней, когда сидела в приемной?

Мне снилось, что у папы была авария.

Она тряхнула головой, чтобы прогнать мысли.

— Иди умывайся, док.

Он побежал вверх по лестнице. Нахмурившись, она отправилась на кухню, чтобы подогреть молоко для Джека.

И сейчас, лежа в постели, прислушиваясь к дыханию мужа и к вою ветра снаружи (чудо, что у них сегодня выпала только небольшая порция снега, а не начался снегопад), она снова обратилась к воспоминаниям о рождении ребенка, который появился на свет «в сорочке», что бывает, как свидетельствуют врачи, один раз на семьсот родов. Но примете старых повитух, это служит признаком ясновидения.

Она решила, что пора поговорить с Денни об отеле «Оверлук». Пора заставить Денни сказать ей правду. Завтра. Завтра как раз будет удобный случай для этого. Они отправятся в Сайдвиндерскую публичную библиотеку, чтобы взять там учебники для второго класса, которые можно держать всю зиму. По дороге она поговорит с ним. Эта мысль немного утешила ее, и она потихоньку! погрузилась в сон.


18. В грузовике

		«Я вижу: красная луна


		Встает на небе.


		Бедою нам грозит она.


		Я вижу мор, я вижу глад,


		Среди людей большой разлад


		Из-за кусочка хлеба.


		Все потому, что красная луна


		Взошла на небе».


Под приборной доской старенького курортного «бьюика» кто-то приладил приемник, и теперь через потрескивание эфира из динамика доносился голос Джона Фогерта в сопровождении оркестра. «Бьюик» мчался под гору к Сайдвиндеру. День был свежим и ясным. Денни вертел в руках библиотечную карточку Джека и казался вполне довольным, но Венди чувствовала, что он провел плохую ночь и нервничает.

Песня сменилась голосом диктора:

— Говоря о красной луне, я могу оповестить, что она действительно восходит над штатом Колорадо. Синоптики предвещают понижение атмосферного давления на всей территории штата во второй половине дня. Температура быстро падает. В горах ожидается снегопад, на дорогах гололед. Если вы намереваетесь отправиться в горы после обеда или вечером, не забудьте обуть на колеса цепи. А еще лучше, если вы никуда не поедете без крайней на то необходимости. Помните об альпинистской группе Доннера.

Затем стали транслировать рекламу. Венди щелкнула тумблером выключателя.

— Ты не против?

— Угу, пусть молчит. — Денни глянул на небо, пока что оно было ярко-синим. — Папа выбрал хороший денек для подрезки кустов, верно? И снега как будто не должно быть, — добавил он задумчиво.

Пора начать разговор, подумала Венди. Если он когда-нибудь должен состояться, то лучше всего сейчас.

— Денни, — начала она как можно более небрежно, — ты был бы рад уехать из отеля «Оверлук»? Чтобы не оставаться там на зиму?

Денни глянул на свои руки.

— Наверное, — сказал он, — но ведь это папина работа.

— А мне по временам кажется, — сказала она осторожно, — что папа чувствовал бы себя счастливее, находясь подальше от отеля. — Они миновали дорожный указатель с надписью «18 миль до Сайдвиндера», перед поворотом Венди включила вторую передачу. На этих спусках лучше не рисковать — она их боится до беспамятства.

— Ты правда так считаешь, ма? — Он с любопытством глянул на мать и покачал головой. — Нет, про папу ты думаешь неправильно.

— Почему?

— Потому что он волнуется за нас, — сказал Денни, осторожно выбирая слова. Трудно объяснить ей что-нибудь, он и сам не все понимает. Ему припомнился случай, о котором он рассказал мистеру Хэллоранну. Когда один парнишка хотел украсть транзисторный приемник, а Денни велел ему этого не делать. Ему пришлось поволноваться, но, по крайней мере, ему тогда все было ясно, хотя он был совсем маленьким. Но у взрослых ничего не бывает просто, они вечно в смятении, любой поступок У них осложняется мыслями о последствиях, сомнениями, самолюбием, а также любовью к своим близким и чувством ответственности за них. Правильный выбор часто наталкивается на препятствия, и не всегда Денни видит препятствия там, где их видят взрослые.

— Папа считает… — начал Денни и с опаской глянул на мать.

Она внимательно следила за дорогой и не поворачивалась к нему И он решил продолжить: Папа считает, что нам нравится там и отель для нас хорошее место. Он любит нас, поэтому боится что нам будет плохо, а он не хочет, чтобы мы горевали. Он уверен что, в конце концов, для нас так будет лучше. Папа боится, что если мы уедем, то он не сможет получить другую работу. Тогда мы пойдем по миру. Или что-то вроде этого.

— И это все?

— Нет. Но остальное у него все перепутано. Потому что он сейчас он стал другим.

— Да, — сказала она со вздохом. Спуск стал более пологим, и она переключила передачу снова на третью скорость.

— Я ничего не выдумываю, ма, честное слово.

— Я знаю, — сказала она с улыбкой. — Это все тебе сказал Тони?

— Нет, я сам понял. А доктор Эдмондс не поверил в Тони, верно?

— Бог с ним, с доктором. Я верю в Тони, хотя не знаю, кто он и каков из себя. Вероятно, он часть тебя, а может, является откуда-то со стороны. Все равно я верю в его реальность. И если ты… если он считает, что нам нужно уехать, мы уедем. Мы уедем вдвоем, а папа присоединится к нам весной.

Он глянул на мать с жадной надеждой:

— Куда, ма? В мотель?

— Мы не можем позволить себе жить в мотеле. Мы будем жить у моей матери.

Надежда угасла на лице Денни.

— Что?

— Ничего, — пробормотал он.

Склон стал круче, и Венди убавила скорость.

— Нет, док, не говори так. Этот разговор нужно было начать намного раньше. Что ты знаешь? Я не рассержусь — говори прямо, без опаски.

— Я знаю, как ты относишься к своей маме.

— Ну и как?

— Плохо. — Он уныло продолжил: — Очень плохо. Ты даже жалеешь, что она твоя мама. Словно она хочет съесть тебя. — Денни испуганно посмотрел на мать. — И мне не хотелось бы жить с ней. Она вечно думает о том, что у нее мне было бы лучше, чем у тебя, и о том, как ей забрать меня от тебя. Мамочка, я не хочу ехать к ней. Лучше остаться в отеле «Оверлук».

Венди была потрясена. Неужели у нее с матерью такие плохие отношения? Если ребенок читает их мысли, в его душе должен твориться ад. Она почувствовала себя обнаженной, словно ее застали за постыдным делом.

— Ладно, Денни, ладно.

— Вот ты и рассердилась на меня, — ответил он тоненьким плачущим голосом.

— Нет, я не сержусь. Честное слово, не сержусь. Просто я удивилась. — Они проехали мимо указателя с надписью «15 миль до Сайдвиндера», и здесь Венди немного расслабилась — дорога отсюда до города была гораздо лучше.

— Я хочу задать тебе еще один вопрос, и ты должен ответить правдиво. Сможешь?

— Да, ма, спрашивай, — ответил он почти шепотом.

— Папа снова стал выпивать?

— Нет… — сказал он и прикусил язык, чтобы не добавить слова, готовые сорваться, — пока еще нет.

Венди с облегчением положила руку ему на колено, обтянутое джинсами, и слегка сжала его.

— Твой папа старался изо всех сил перестать пить, потому что он любит нас, а мы его, правда?

Денни серьезно кивнул в знак согласия.

Говоря почти сама с собой, она добавила:

— Он далек от совершенства, но он старался, Денни, очень старался победить свою слабость. Когда он бросил пить, ему было чертовски трудно. И до сих пор трудно. Если бы не мы с гобой, он не выдержал бы. И я должна поступить с ним по справедливости. Но я не знаю: уехать или остаться с ним? Это все равно, что быть между двух огней. Ты сделаешь для меня что-то, док?

— А что?

— Позови Тони. Пусть Тони придет. Прямо сейчас. Спроси у него, ожидает ли нас в отеле опасность?

— Я уже пробовал, — ответил Денни.

— И что? Что он сказал?

— Он не пришел, — ответил Денни и залился слезами.

— Денни, милый, не плачь, пожалуйста. Не плачь. — Машина, вильнув в сторону, пересекла двойную желтую линию. Венди в испуге вырулила снова на свою проезжую часть.

— Не отдавай меня бабушке, я не хочу туда. Я хочу остаться с папой.

— Хорошо, — сказала Венди тихо. — Мы так и сделаем. — Она вытащила бумажную салфетку из кармана своей ковбойки и протянула ему. — Успокойся, милый. Мы останемся, и все будет прекрасно. Просто великолепно.


19. Снег


Наступили сумерки.

Они стояли на крыльце в увядающем свете огня. Джек стоя посредине, обняв Денни за плечи одной рукой и обхватив за талию Венди — другой. И они все вместе глядели, как исчезает их последняя надежна на спасение.

Небо было на две трети покрыто темными тучами. Часом раньше начался снег, и на этот раз не нужно было быть синоптиком, чтобы предсказать, что он зарядил надолго — это был не тот снег, который выпадет и растает или будет разметен ветром. Нет, на этот раз снег сначала падал сплошной стеной, образуя ровный покров, но через час с северо-запада подул ветер, поднялась вьюга, стало наметать сугробы у крыльца и на обочинах подъездной дороги. Шоссе сразу за отелем исчезло под снежным одеялом. Звери на зеленой изгороди скрылись под одинаковыми белыми плащами.

Интересно, что все трое думали о разном, но испытывали одно и то же чувство — чувство облегчения: мосты сожжены, и возврата к прошлому нет.

— Когда-то снова придет весна, — прошептала Венди. Джек крепче прижал ее к себе.

— Не успеем глазом моргнуть, как она вернется. Пойдемте домой и поужинаем. Тут холодно.

Венди улыбнулась. Весь день Джек был не в себе, казался каким-то странным. Теперь он снова стал самим собой.

— А мне приятно стоять здесь… А как тебе, Денни?

— Нормально.

Они вошли в дом, оставив снаружи низкий вой метели, который станет для них привычным. Хлопья снега крутились на крыльце. «Оверлук» мужественно противостоял ударам ветра, как делал это на протяжении трех четвертей века, безразличный к тому, что он теперь отрезан от всего остального мира. А возможно, был даже рад такой перспективе. Под защитой его стен двое взрослых и ребенок занялись своими вечерними делами, словно микробы, очутившиеся во внутренностях огромного чудовища.


20. В комнате 217


День был хмурым, к полудню небо снова стало сыпать снегом. По радио обещали увеличение снежного покрова и пели осанну снегопаду, который был истинным благом для колорадских любителей лыж.

Венди сидела в спальне, вязала шарф и размышляла о том, зачем лыжникам так много снега.

Джек был в подвале. Он спустился туда, чтобы проверить давление в котлах и топках, — занятие, ставшее для него ритуальным с тех пор, как снег отрезал их от мира. Убедившись, что все в порядке, он ввернул лампочку, уселся на старый плетеный стул и принялся изучать старые документы, постоянно вытирая губы платком.

Денни снова стоял у двери в комнату 217.

Ключ лежал у него в кармане. Он пожирал глазами дверь, как заговоренный. Тельце под фланелевой рубашкой дергалось и трепетало.

Он мычал какой-то монотонный мотивчик. Ему вовсе не хотелось приходить сюда, особенно после случая со шлангом. Он был напуган тем, что снова взял ключи без разрешения отца.

Но любопытство было сильнее его. Как гласит пословица, любопытство

погубило кошку, но удовлетворение любопытства воскресило ее.

Так и Денни. Как неотвязная песня сирен, его мозг сверлило любопытство, от которого можно было избавиться, только удовлетворив его. А разве мистер Хэллоранн не говорил: «Не думаю, чтобы что-то в отеле причинило тебе вред».

Но ты обещал.

Обещания даются для того, чтобы нарушать их.

Очень утешительная мысль. Она явилась откуда-то со стороны и жужжала под черепной коробкой Денни, как насекомое. Откуда взялась эта чуждая мысль?!

Обещания даются для того, чтобы нарушать, разбивать, расщеплять, раздирать их на куски. ВПЕРЕД!

Нервное мычание перешло в низкое пение: «Лулу, моя крошка, иди ко мне, Лу, моя до-о-орогая…»

А может быть, мистер Хэллоранн ошибся? Не потому ли он промолчал и позволил снегу отрезать их от всего мира?

Просто закрой глаза, и ужасная вещь исчезнет сама собой.

То, что он увидел в президентских апартаментах, исчезло. И змея оказалась всего-навсего пожарным шлангом, упавшим на ковер. И кровь в президентских покоях оказалась безобидной для него, чем-то случившимся давным-давно, еще до его рождения и теперь, в настоящем, не имевшим смысла. Как фильм, видимый только ему одному. Нет ничего, решительно ничего, чтоо может причинить ему зло. Так почему бы не проверить это, войдя в комнату?

«Лулу, иди ко мне, Лу…»

Любопытство сгубило кошку, мой дорогой ьтремс, удовлетворение любопытства вернуло ее к жизни здоровенькой, как огурчик, от коготков до кончиков ушек. Кошка стала совсем как новенькая, уж Денни знает…

Такие вещи — лишь страшные картинки, они не принесут тебе вреда, но боже мой.

Какие у тебя большие зубы, бабушка! А в апартаментах Синей Бороды прячется волк, или Синяя Борода в волчьих апартаментах, и я так…

рад, что ты спросил, потому что любопытство погубило кошку, а НАДЕЖДА удовлетворить любопытство воскресила ее.

Он остановился у огнетушителя, положил медный наконечник на раму и сунул в него несколько раз палец, прошептав: «Ну-ка, попробуй укусить меня! Ага, не можетшь. Ты всего лишь обыкновенный дурацкий шланг и ничего не можешь делать, как только лежать здесь». Денни упивался своей храбростью — это был обыкновенный шланг, только брезент и медь. Режь его на куски, он даже не пожалуется, а только напустит на ковер ржавой воды, и ничего такого тут нет: ни ос, ни хвоста, ни змеиной кожи, ни змеиной рожи. Но ему надо спешить, спешить, спешить, потому что он сам

опаздывает. «Я спешу», — сказал Белый Кролик[8 - Здесь и дальше упоминаются персонажи из сказки Льюиса Кэролла «Алиса в Стране чудес».].

был белым кроликом. Там, у детской площадки, сидит белый кролик, когда-то он был зеленым, а теперь белый, словно кто-то так напугал его, что в одну снежную ветреную ночь он поседел и стал старым.

Денни вытащил ключ из кармана и вставил его в замок.

«Лулу, Лулу…»

Белый Кролик спешил к Герцогине на партию крокета, где играли аистами вместо клюшек и ежами вместо шаров.

Он прикоснулся к ключу, осторожно провел по нему пальцами — головка была горячей. Он повернул ключ. Язычок замка бесшумно вышел из паза.

ОТРУБИТЕ ЕМУ ГОЛОВУ! ОТРУБИТЕ ЕМУ ГОЛОВУ! ОТРУБИТЕ ЕМУ ГОЛОВУ!

Эта игра вовсе не крокет, ведь клюшки слишком короткие, эта игра

ВЖИК-БУМ. Прямо в ворота.

ОТРУБИТЕ ЕМУ ГООООЛОООВУ!

Денни толкнул дверь. Она беззвучно распахнулась. Он оказался на пороге большого совмещенного — гостиная и спальня — номера. И хотя снежный покров не доходил до третьего этажа, в комнате было сумрачно, потому что папа закрыл ставни с западной, наветренной стороны две недели назад, еще до того, как начались бураны. Стоя на пороге, Денни осторожно протянул руку направо и нащупал выключатель. На потолке вспыхнула хрустальная люстра с двумя лампочками. Денни шагнул в комнату и огляделся. Ковер на полу был толстым и мягким, спокойного розового цвета. Двуспальная кровать под белым покрывалом, письменный стол у большого окна с закрытыми ставнями. 3а этим столом так приятно описывать красоты, открывающиеся из окна.

Он прошел дальше. Здесь ничего, абсолютно ничего. Пустая, холодная комната — холодная потому, что папа сегодня отапливает восточное крыло. Бюро. Гардероб с распахнутой дверцей, открывающей взору пустую внутренность с вешалками того типа, что нельзя украсть, Гидеоновская библия на краю стола. По левую руку — дверь в ванную с зеркалом во весь рост, отражающим теперь его собственное белое лицо. Дверь приоткрыта и…

В зеркале его двойник многозначительно кивнул головой.

Да, так оно и есть, что бы там ни было. Внутри, в ванной комнате. Его двойник шагнул вперед и, протянув руку к стеклу, нажал на него. Дверь в ванную распахнулась. Он заглянул внутрь.

Длинная комната вроде пульмановского вагона. На полу белый шестиугольный кафель. В углу унитаз с поднятой крышкой. Справа раковина для умывания и зеркало над ней. Слева огромная ванна на ножках в виде когтистых лап. Занавеска задернута во всю длину ванны. Денни вошел в комнату, подчиняясь какой-то внешней силе, словно все происходило в одном из приятных снов, которые Тони показывал ему. И он отдернул занавеску, надеясь увидеть там нечто такое, что было забыто папой или потеряно мамой, — находка, которая доставит им радость.

И он отдернул занавеску.

В ванне лежала мертвая женщина, она была мертва давным-давно. У нее было распухшее, багровое тело, вспухший от газов живот выступал из воды, как остров плоти. Глаза уставились на Денни, громадные и стеклянные, как мраморные шарики. На лице застыла усмешка, синие губы были растянуты в мучительной гримасе. Груди торчали из воды, медленно колыхались волосы на лобке, мертвые руки вцепились, как клешни, в края фарфоровой ванны.

Денни вскрикнул, но его голос провалился внутрь, как камень в глубину колодца. Он отшатнулся, слыша, как его каблуки цокнули по белому шестиугольному кафелю. Почувствовал, как намокли его штанишки.

Женщина села в ванне.

Она сидела с усмешкой на лице, устремив на него мраморные зрачки глаз. Мертвые пальцы скребли края ванны. Груди раскачивались, как старинные треснутые чаши для пунша. Она не дышала. Это был труп женщины, умершей много лет назад.

Денни повернулся и бросился бежать с выкатившимися из орбит глазами. Волосы у него стали дыбом, как иглы у ежа, готового превратиться в

крокетный или роуковый?

мяч. Его рот был раскрыт в беззвучном крике. Он ударился о наружную дверь, которая почему-то оказалась закрытой. Он принялся барабанить по ней, не соображая, что ему достаточно нажать на ручку, чтобы дверь открылась. Из горла у него вырвался оглушительный крик, недоступный человеческому слуху. Он мог только барабанить в дверь кулаками, слыша за своей спиной шаги мертвой женщины с раздутым животом, развевающимися волосами и вытянутыми вперед руками. Она пролежала мертвой в этой ванне, вероятно, многие годы, дожидаясь лишь прихода Денни.

Дверь не хотела открываться — никак, никак, никак не хотела.

А потом ему послышался голос Хэллоранна, неожиданный и такой спокойный, что голосовые связки Денни расширились, и он стал плакать — не от страха, а от блаженного облегчения.

Я не думаю, что они могут причинить тебе зло. Они как картинки в книге… Закрой глаза, и они исчезнут.

Он прикрыл веки, сжал кулаки и напрягся в попытке сосредоточиться на мысли:

Ничего нет, там ничего нет, там совсем ничего нет! ТАМ НИЧЕГО НЕТ, АБСОЛЮТНО НИЧЕГО!

Прошло какое-то время. Он стал расслабляться и осознавать, что дверь не закрыта и выход свободен, когда вдруг на его горле сомкнулись мокрые, распухшие пальцы, пахнущие рыбой и мертвечиной. Безжалостные руки повернули Денни к себе, и его глаза уставились в мертвое багровое лицо трупа.


Часть IV

В снежном плену


21. В мире снов


От вязания Венди стало клонить ко сну. Возможно, Барток не дал бы ей уснуть, но на стареньком проигрывателе крутилась пластинка с музыкой не Бартока, а Баха. Ее руки двигались все медленнее и медленнее, и в то время, когда сын знакомился с долгожительницей комнаты 217, она заснула, уронив на грудь вязание. Пряжа и спицы медленно поднимались и опускались в такт дыханию. Сон был глубоким, без сновидений.


* * *


Джек Торранс также заснул, но его сон был поверхностным и тревожным. Картины во сне были такими яркими и живыми, что вовсе не казались ему сном.

Перед тем как заснуть, он листал счета за молоко. Их было не меньше сотни в каждой пачке, однако он бегло просматривал все из боязни пропустить какую-то таинственную нить, связывающую его с «Оверлуком», — она была где-то здесь, в этих документах. Он походил на человека, который с электрической вилкой в руке пытается нащупать в полной тьме розетку, и если он включит штепсель в сеть, ему откроется какой-то удивительный мир чудес.

Джек вступил по телефону в спор с Элом Шокли. Черт возьми, совсем расшатались нервы. Он считал, что возмутился против надменного тона Эла, каким тот потребовал, чтобы Джек отказался от намерения писать книгу об отеле. А возможно, у Джека слишком взыграло самолюбие перед тем, как окончательно увянуть. Но нет, нет! Он напишет книгу, даже ценой разрыва с Элом — путь будет что будет. Заголовок книге он даст непритязательный, но исчерпывающий: «Странный курорт. История отеля «Оверлук». Вот так прямо и откровенно. Но в книге не будет ничего мстительного, задевающего Эла, или Стюарта Ульмана, или Джорджа Хартфилда, из-за которого он потерял работу, или отца Джека — этого несчастного скандалиста-пьяницу, или кого-нибудь еще, если на то пошло. Он будет писать книгу об отеле, который напустил на него порчу, — никакого другого объяснения тут быть не может.

Джек удобнее сел на стуле; держа счета перед глазами, он уже не разбирал букв. Взгляд его стал рассеянным, веки отяжелели. Мысли перенеслись от отеля к отцу, который служил санитаром в городской больнице. Крупный, полный мужчина, ростом более шести футов, даже выше теперешнего Джека.

— Ах ты, мой последыш, — говорил он, со смехом подхватывая Джека на руки. У Джека было два старших брата, Брет и Майк, и сестра Бекки, которая в детстве была только на два дюйма ниже Джека, но позже перегнала его в росте.

Отношения Джека с отцом походили на бутон, обещавший распуститься прекрасным цветком, но оказавшийся пустоцветом. До семилетнего возраста он любил своего рослого, грузного отца крепко и безоговорочно, несмотря на шлепки, синяки и затрещины.

Ему помнились тихие летние вечера, когда, сидя в гостиной, он делал вид, что играет, а на самом деле дожидается, когда с грохотом распахнется дверь, на пороге появится отец и заревет от восторга при виде сына. А сам Джек с писком бросится навстречу отцу, который в своем белом медицинском халате с развевающимися полами походил на большущее привидение, и часто его рубашка, вылезшая из брюк, приспущенных на большом животе, была испачкана кровью. Отец подхватывал его на руки и подбрасывал вверх с такой силой, что воздух свистел в ушах, и они оба в восторге кричали: «Поехали на лифте! Поехали на лифте!» А однажды отец по пьянке не удержал его, и Джеки перелетел через голову отца, шлепнувшись на пол за его спиной. Но бывали вечера, когда только мял и крутил его в руках, пока Джеки не начинал захлебываться от смеха и задыхаться от густых паров пива, исходящих от отца. Наконец отец, икая, опускал его на пол.

Из ослабевших рук Джека вывалилась пачка счетов и, порхнув в воздухе, лениво опустилась на пол. Его глаза, в которых еще стоял образ отца, сомкнулись. Сознание, как пачка счетов, как осенние кленовые листья, порхая отлетело прочь.

Такова была первая фаза его отношений с отцом. С возрастом он вдруг понял, что его братья и сестра Бекки ненавидят отца и что мать, тихая невзрачная женщина, редко повышавшая голос, терпела мужа только из-за своего католического воспитания. В те дни Джеку не казалось странным, что отец отвечал на любое возражение детей ударом кулака, и любовь к нему у Джека шла рука об руку со страхом, смешанным с восторгом от игры «Поехали на лифте», которая иной раз кончалась сокрушительным шлепком об пол, страхом перед тем, что добродушие отца обернется вдруг доброй оплеухой в воскресный день, когда он, как правило, бывал «под мухой». Став чуть старше, Джек подметил, что Брет никогда не приводит домой девушек, а Майк и Бекки — друзей.

Любовь окончательно растаяла в девятилетием возрасте, когда мать Джеки попала в больницу, потому что муж избил ее тростью, которой стал пользоваться после автомобильной аварии. Это была длинная толстая трость с золоченым набалдашником. Даже теперь, в полусне, Джек поежился, припоминая ее зловещий свист в воздухе и тяжелый шлепок, который она издавала при ударе о стену… или по телу. Он избил мать без всякой вины ее перед ним. Они сидели за ужином, трость стояла рядом со стулом отца. Был воскресный вечер последнего из трех его выходных дней, которые он, по обыкновению, провел, пьянствуя. Отец сидел во главе стола перед тарелкой с жареным цыпленком, бобами и картофельным пюре. Он сонно копался в тарелке. Но вдруг встрепенулся, глаза, прячущиеся в опухших веках, злобно сверкнули, обшаривая одного за другим членов семейства; вена, косо пересекавшая лоб, вздулась — дурной признак. Большая веснушчатая рука опустилась на набалдашник трости, поглаживая ее. Он буркнул что-то про кофе — до сих пор Джек уверен, что тот произнес слово «кофе». Мать открыла рот, чтобы ответить, и тут же свистящий удар трости обрушился прямо на ее лицо. Из носа хлынула кровь. Бекки вскрикнула. Мамины очки полетели в тарелку, трость поднялась и опустилась снова, на этот раз на голову, разбивая череп. Мама повалилась на пол, а отец, вскочив со стула, бросился, огибая стол, туда, где она лежала, оглушенная ударом. Он двигался с потешной для толстяка живостью, размахивая тростью. Его глаза злобно сверкали, челюсть дрожала, и говорил он почему-то при этом то, что говорил детям, когда наказывал их: «Вот тебе. Клянусь Христом, ты у меня получишь лекарство. Проклятый щенок. Сучий выродок. Иди прими свое лекарство». Трость опустилась на нее еще семь раз, прежде чем Брет и Майк оттащили его от тела матери и вырвали трость из рук. Джек

Маленький Джеки. Он был мальчиком теперь, дремавшим на пыльном раскладном стуле, пока за его спиной с ревом пылала топка.

хорошо запомнил, сколько ударов было нанесено матери, поскольку каждый удар оставил след в его памяти, как оставляет на камне след резец скульптора. Семь ударов — ни больше, ни меньше. Они с Бекки заливались слезами, глядя на мамины очки, лежавшие в тарелке с картофельным пюре — одно стекло треснуло и было залито подливой. Брет орал на отца, угрожая убить, если тот пошевелится, а отец повторял: «Проклятый щенок, сучье отродье. Верни мне трость, дай ее сюда!» Брет, размахивая тростью, кричал: «Да, да, я тебе дам ее, только пошевелись. Я дам тебе все, что хочешь, и еще добавлю!» Мама поднялась с пола, потрясенная — распухшее лицо кровоточило, — и тут произошло ужасное, вероятно, единственное, что Джек запомнил слово в слово на всю жизнь: «Дети, у кого газета? Ваш папа хочет почитать отдел юмора. А дождь еще идет?» — и она снова упала на колени, распущенные волосы закрыли ее вспухшее, окровавленное лицо. Майк, вызывая по телефону врача, мямлил что-то в трубку: не может ли врач прийти сразу же? Мама заболела. Что случилось? Нет, этого он не может сказать по телефону. Просто приходите и сами увидите. Врач явился и забрал маму в больницу — ту самую, в которой отец проработал всю жизнь. Отец, немного протрезвевший (с хитростью загнанного в угол животного), заявил, что жена сама свалилась с лестницы. Кровь на скатерти потому, что он вытер скатертью ее дорогое лицо. «А очки, они сами пролетели через гостиную и свалились в тарелку с картофельным пюре?» — спросил доктор с убийственным сарказмом. — Так все это произошло, Марк? Я слышал о людях, устроивших себе в дупле зуба радиопередатчик. Я видел человека, который получил пулю в лоб и остался жив, чтобы рассказать об этом, — но подобный случай с очками для меня внове!» Отец только покачал головой и сказал, что очки, вероятно, свалились, когда он нес жену через столовую. Дети онемели от такой беспардонной лжи. Через четыре дня Брет уволился с фабрики и завербовался в армию. Джек подозревал, что его заставило поступить так не бессмысленное и беспричинное избиение матери, а то, что в больнице она подтвердила слова отца в присутствии приходского священника. Преисполнившись отвращения, Брет предоставил их своей собственной судьбе. Он был убит в 1965 году во Вьетнаме. В том самом году Джек, будучи студентом, принимал активное участие в студенческих манифестациях против войны, размахивая окровавленной рубашкой брата. Но когда он выступал на митингах, перед его взором возникало не лицо брата, а лицо матери, ошеломленное и бессмысленное, когда она, поднявшись с пола, спросила: «Дети, у кого газета?»

Майк исчез из дома, когда Джеку было двенадцать лет. Через год после этого внезапно умер отец, скончавшийся от обширного инфаркта в то время, когда готовил пациента к операции. Он повалился на пол в своем медицинском белом балахоне, умерев раньше, чем ударился о черно-красные больничные плиты пола. И спустя три дня этот беспутный человек-привидение ушел из жизни Джека.

На могильном камне надпись гласила: Марк Энтони Торранс, любящий отец. К этой эпитафии Джек добавил бы: он умел играть в «Поехали на лифте». После него осталось порядочно страховых денег. Они были получены как раз в то время, когда перестали поступать счета за выпивку. В течение пяти лет семья была богата, почти богата.

В поверхностном и беспокойном сне Джеку привиделось как бы отраженное в стекле лицо отца, нет, не отца, а лицо малыша с широко раскрытыми глазами и невинным ртом-бантиком — малыша, сидевшего в гостиной и играющего с машинками в ожидании отца, своего бога, который подбрасывал его до потолка с громовым смехом и криком: «Поехали на лифте!» И вдруг лицо малыша превратилось в лицо Денни, так похожее на его собственное в детстве, только у Джека были голубые глаза, а у Денни — облачно-серые. И Джеку вдруг послышался его собственный голос, пьяно канючивший: «Денни, что с тобой! Ты в порядке? О Боже, твоя бедненькая рука…» И это лицо превратилось в ошеломленное лицо мамы, избитое и кровоточащее. И мама говорила:

— …от твоего отца. И повторяю, слушай сообщение чрезвычайной важности от твоего отца. Пожалуйста, оставь настройку или настрой приемник на волну Счастливого Джека. Повторяю.

Голос заглох. Обезличенные голоса эхом прокатились по бесконечному, окутанному туманом тоннелю. Где я? Куда меня занесло? Или я опять брожу в сомнамбулическом сне?

— Извините, мистер Ульман, — это, случайно, не ваш… офис с картотечными шкафами, книгой предварительных заявок на будущий год на столе и доской для ключей, аккуратно развешанных по своим крючкам

все ключи на месте, кроме одного. Какого ключа нет? Кто взял ключ от американского замка? Если мы поднимемся наверх, то, вероятно, увидим

и большой рацией на полке.

Джек включил радио. Послышался треск. Он принялся крутить ручку настройки. Обрывки музыки, новостей, воскресной проповеди и сводок погоды. И другой, хорошо знакомый голос, заставивший его остановить стрелку настройки. Это был голос его отца:

— …убей его, ты должен убить его, Джеки. И ее тоже. Каждый истинный художник должен пострадать. Ибо каждый убивает тех, кого любит[9 - Ссылка на поэму Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы»]. Ибо они вечно посягают на твою свободу, хватают тебя за руки и тащат назад. Убей их. В данную минуту твой сын находится там, где ему не положено. Шкодничает, проклятый щенок, сучий выродок. Отлупи его тростью, Джеки, отделай до полусмерти. Хорошенько напейся, мой мальчик, и сделай это. Потом мы сыграем с тобой в «Поехали на лифте». Ты должен проучить его и ее тоже. Ибо каждый художник должен пострадать. Ибо каждый убивает тех, кого любит…

Голос отца усилился до крика, до свинячьего визга, утратил человеческое звучание — злобный, сводящий с ума визг привидения-бога, бога-свиньи.

— Нет! — завопил в ответ Джек. — Ты умер, ты лежишь в могиле, а не во мне.

Он знал, что вытравил из себя все отцовское, и отец не имел права возвращаться к нему, прорываясь в отель по радио через две тысячи миль из городка в Новой Англии, где жил и умер.

Он высоко поднял рацию и швырнул ее на пол — как в игре «Поехали на лифте». Радиодетали и лампы приемника разлетелись по полу, голос отца пропал, и только голос самого Джека продолжал звучать в холодной реальности:

— Ты умер, ты мертв, мертв.

Сверху послышались торопливые шаги Венди и ее испуганный крик:

— Джек, Джек, что случилось?

Он стоял, тупо уставившись на разбитую рацию, словно очнувшись от сна. Теперь для связи с внешним миром у них остался только снегоход. Он поднял руки и потер виски.

У него разболелась голова.


22. В оцепенении


Венди сбежала по лестнице в одних чулках, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Она не глянула вверх, на лестничную площадку третьего этажа, иначе бы увидела Денни, который стоял там молча и недвижно, вперив невидящий взгляд в пустоту, засунув по детской привычке большой палец в рот. Воротник и рубашка на плечах были мокрыми, а на шее и ниже подбородка виднелись темные синяки.

Джек перестал кричать. Но это не успокоило ее. Разбуженная его криком, так хорошо знакомым ей по его запойным дням, она не сразу разобрала, где сон и где явь, но подсознательно понимала, что проснулась, и от этого приходила в ужас еще больше. Ее терзал страх, что сейчас она ворвется в контору и увидит Джека, пьяного и сконфуженного, над распростертым телом Денни.

Она влетела в контору и в самом деле увидела Джека — он стоял посреди комнаты и потирал пальцами виски. Лицо у него было мертвенно-бледным, как у привидения. У ног валялись осколки стекла и обломки разбитой рации.

— Венди? — спросил он неуверенно. — Венди…

Она остановилась в недоумении и на миг увидела его настоящее лицо — лицо, которое он тщательно скрывал от других. Это было лицо отчаявшегося человека, с выражением животного, попавшего в силки, откуда ему уже не суждено вырваться. Потом мускулы его лица пришли в движение, подбородок задрожал, кадык судорожно дернулся.

Его вид поразил ее — он собирался плакать. Она видела, как он плакал раньше, — в те дни, когда Джек был пьян и горько раскаивался в пьянстве. Но с того времени видеть его плачущим ей не приходилось — он был достаточно сдержанным. Вот почему утрата им над собой контроля испугала ее.

Он шагнул к ней, и первые слезы потекли у него по щекам, а из груди, раздираемой рыданиями, вырвался мучительный плач, который он напрасно пытался сдержать. Споткнувшись об обломки рации, он пошатнулся и повалился на Венди, едва не опрокинув ее. Его дыхание коснулось ее. Она не ощутила запаха спиртного. Несомненно, он был трезв.

— Что с тобой? — спросила она как можно спокойнее. — Что произошло?

Сперва рыдания мешали ему ответить, он цеплялся за нее, навалившись всей тяжестью так, что у нее перехватило дыхание. Он приник головой к ее плечу, отвернув лицо в сторону, словно стыдясь своих слез. Рыдания были тяжелыми и бурными, все его большое тело сотрясалось от них.

— Джек, что… что с тобой?!

Наконец рыдания сменились словами, сперва невнятными, потом более отчетливыми:

— …сон. Я думаю, что это был сон, но такой реальный, что я поверил… Мама сообщила мне, что отец будет выступать по радио, и я… Он велел мне… он так орал на меня… И я разбил передатчик, чтобы заставить его заткнуться. Он мертв. Я сроду не видел его во сне, да и не хочу видеть. Он умер уже давно. Боже мой, Венди. Боже мой, у меня никогда еще не было такого кошмарного сна. И не дай Бог увидеть еще раз. Это было ужасно.

— Ты заснул в конторе?

— Нет… не здесь, а в подвале. — Он выпрямился, освобождая Венди от тяжести своего тела. — Я просматривал там старые бумаги, сидел на своем стульчике, который приволок туда из сарая. Счета за молоко и всякая другая дрянь. Потом задремал, и тогда мне приснился сон. Должно быть, во сне я пришел сюда. — Он попытался сгладить нелепость своих слов за коротким смешком.

— А где Денни, Джек?

— Не знаю, разве он не с тобой?

— А в подвале… с тобой его не было?

Он глянул на нее через плечо, и ему стало ясно, о чем она думает.

— Никак не можешь мне простить тот случай, верно, Венди?

— Джек…

— Когда я буду лежать на смертном одре, ты наклонишься ко мне и скажешь: так тебе и надо. Помнишь, как ты сломал Денни руку?

— Джек!

— Что — Джек? — спросил он сердито и вскочил на ноги. — Ты скажешь, что не думаешь так? Что если раз я причинил ему зло, так могу причинить его и в другой раз? Так?

— Я хочу знать, где он, — вот и все!

— Давай, ори на меня, и дело у нас пойдет на лад.

Венди повернулась и пошла к двери.

Он смотрел ей в спину, сжимая в кулаке тяжелое пресс-папье с приставшими к промокашке осколками стекла. Потом бросил его в мусорную корзину, кинулся вслед за ней и догнал возле административной стойки. Он положил руки ей на плечи и повернул к себе. У нее было хмурое, настороженное лицо.

— Венди, прости, это сон виноват… Я был расстроен.

— Конечно, — ответила она, высвободив деревянные, неотзывчивые плечи. Остановилась в центре холла и закричала:

— Эй, док, где ты?

Ответом было молчание. Она подошла к входной двери, открыла одну створку и ступила на дорожку, расчищенную Джеком от снега. Дорожка больше походила на траншею — сугробы по краям ее доходили Венди до плеч. Венди покричала еще, с криком изо рта вырывались белые клубы пара. Она вернулась в дом, у нее был перепуганный вид.

Стараясь унять раздражение, Джек рассудительно сказал:

— А может, он спит в своей спальне? Ты проверяла?

— Говорю тебе, что он отправился куда-то играть, когда я вязала. Я слышала его шаги внизу.

— Ты заснула?

— Да, но какое это имеет значение. Денни!

— И ты не заглянула в его комнату перед тем, как спуститься в холл? Вот видишь! Вероятно, он у себя. — Джек кивнул и пошел вверх по лестнице, не дожидаясь ее. Она последовала за ним, стараясь не отставать, хотя он перешагивал сразу через две ступени. На площадке второго этажа она почти наткнулась на его спину, когда он резко остановился. Он стоял как вкопанный, уставясь широко раскрытыми глазами на верхний этаж.

Там стоял Денни с пустыми глазами и пальцем во рту. Черные следы на его горле ясно виднелись в ярком свете настенных бра.

Венди, проследив за взглядом Джека, тоже увидела сына и вскрикнула:

— Денни!

Ее крик вывел Джека из состояния шока, и они оба кинулись к Денни. Венди опустилась на колени перед ним и сжала сына в объятиях. Денни позволил обнять себя, но не шевельнулся. Ей показалось, что она обнимает неживую куклу, и страх затопил ее сердце. А Денни только сосал свой палец и глядел пустым, невидящим взглядом поверх их голов в лестничный пролет.

— Денни, что случилось? — спросил Джек, дотрагиваясь пальцем до распухшей шеи Денни. — Кто это тебя..?

— Не дотрагивайся до него! — яростно прошипела Венди. Она подхватила Денни на руки, подняла с пола и стала спускаться с лестницы раньше, чем Джек успел подняться с колен.

— Что?! Венди, что за черт, что ты болтаешь?

— Не дотрагивайся до него. Я убью тебя, если ты еще раз посмеешь тронуть его пальцем.

— Венди, как ты можешь…

— Сволочь!

Она повернулась и бегом спустилась на свой этаж. Голова Денни безжизненно моталась в такт ее шагам. Она свернула за угол, и Джек услышал, как хлопнула дверь в их спальне. Звякнула задвижка. Повернулся ключ в замке. Короткое молчание, затем до него донеслось ее тихое, успокаивающее бормотание.

Он постоял еще какое-то время, буквально потрясенный всем, что произошло за такой короткий срок. Он еще был под впечатлением сна, поэтому реальность представлялась ему зыбкой, словно он хватил стакан крепкой мексиканской водки. А может быть, он действительно во сне причинил вред Денни? Пытался задушить сына, как того требовал мертвый отец? Нет, он ни за что в жизни не причинит Денни зла.

Он свалился с лестницы, доктор.

Теперь он никогда не обидит Денни.

Откуда я мог знать, что «бомба для несекомых» была бракованной?

Никогда прежде он никому не причинял зла намеренно

за исключением того случая, когда он чуть не убил Джорджа Хартфилда.

— Нет! — закричал он во тьму и принялся колотить себя кулаками по коленям.


* * *


Венди сидела в кресле с Денни на руках и шептала ему слова утешения, которых потом сроду не припомнишь. Он свернулся калачиком на ее коленях без протеста, но и без радости, и даже не повернул головы к двери, когда Джек выкрикнул «Нет!» где-то в холле.

Недоумение и смятение в душе Венди сменились теперь паническим ужасом. Без сомнения, это сделал Джек. А то, что он отпирается, ничего не значит. Вполне вероятно, что он во сне пытался задушить Денни точно так же, как во сне разбил рацию. У него какой-то нервный срыв. И что ей теперь делать? Не может же она оставаться взаперти все время. Ведь нужно как-то питаться.

Но был еще один вопрос, который она задавала себе с холодной и рассудочной практичностью. Этот вопрос заглушал сейчас в ней все остальные мысли и чувства, потому что был продиктован материнским инстинктом. И вопрос этот был:

— А в какой мере он опасен для нас?

Джек отрицал, что пытался задушить сына. Его самого привели в ужас синяки на шее Денни, непонятное и пугающее оцепенение сына, его неподвижность и молчание. Если бы Джек был виноват, то выказал бы хоть малейшее чувство вины. Тот факт, что он сделал это во сне, был ужасным, но тем не менее утешительным. Можно ли довериться ему, поможет ли он увезти отсюда Денни? Лишь бы спуститься с этих гор, а там…

Дальше идеи о том, как бы благополучно добраться до кабинета доктора Эдмондса, ее планы не простирались. Но заглядывать в более отдаленное будущее сейчас нет необходимости. Достаточно и тех проблем, над которыми ей приходится ломать голову.

Она напевала песенку, покачивая Денни на своей груди. Погладив его по плечу, она почувствовала, что его тенниска промокла, но не придала этому особого значения. Если бы эта информация проникла глубже в ее сознание, она вспомнила бы, что руки Джека, когда он обнимал ее в конторе, были сухими. Но сейчас ее голова была забита совсем другими мыслями: можно ли иметь дело с Джеком или он опасен для них?

Но фактически решать тут было нечего. Она одна не справится, не сможет ни отвезти Денни к врачу, ни вызвать помощь по радио. Денни пережил сильное потрясение, и его нужно срочно увозить отсюда, пока не случилось что-нибудь непоправимое.

Сколько можно раздумывать в поисках другого выхода? Во-первых, нельзя подпускать Денни к отцу, и так она приняла уже одно неверное решение, согласившись на добровольное пленение в снегу… ради Джека. И еще одной ее ошибкой было — отложить на потом решение о разводе. Поэтому сейчас ее сковывал страх: она может совершить еще одну непоправимую ошибку, в которой будет раскаиваться всю жизнь.

Оружия в отеле нет, только ножи, висящие на магнитной доске в кухне. Но чтобы добраться до них, нужно пройти мимо Джека.

Лихорадочно ища выхода из ловушки, она не в силах была сейчас оценить горькую иронию момента: всего час тому назад, засыпая над вязанием, Венди была убеждена, что дела у них идут преотлично, а скоро будут еще лучше. И вот теперь размышляет о возможности раздобыть нож, чтобы убить мужа, если он попытается стать между ней и сыном.

Наконец она поднялась с Денни на руках, чувствуя, как дрожат ее ноги. Другого пути нет. Одного сына она здесь не оставит. Остается только полагаться на то, что Джек в бодрствующем состоянии находится в здравом уме и не представляет опасности. Он поможет им спуститься в Сайдвиндер. Но если он попытается сделать что-нибудь другое, кроме помощи, то пусть тогда Бог поможет ему.

Она подошла к двери и отомкнула ее. Положив голову Денни к себе на плечо, распахнула дверь и вышла в коридор.

— Джек! — позвала она дрожащим голосом и не получила ответа.

С растущим беспокойством Венди подошла к парадной лестнице, ведущей в холл, но Джека там не было. Когда она стояла на лестничной площадке, недоумевая, что делать дальше, снизу донеслось злое, издевательское пение:
		«Повали меня в рожь, милый мой,


		Мою жажду любви утоли,


		Повали меня в рожь, повали».


Это пение испугало ее даже больше, чем молчание, но другого выхода не было — она стала спускаться по лестнице.


23. «Это она!»


Джек постоял на лестнице, прислушиваясь к убаюкивающему пению, доносившемуся из-за двери. Постепенно его смятение уступило место гневу. Никогда Венди не изменится. Он мог не дотрагиваться до спиртного двадцать лет, и все равно, когда возвращался домой по вечерам, ее ноздри подозрительно раздувались: не пахнет ли от него шотландским виски или джином. Вечно она опасается самого худшего: если бы с Денни ехали в машине с пьяным и слепым шофером и попали в аварию, то и тогда Джек оказался бы виноват.

Перед ним возникло ее лицо в тот момент, когда она подхватила Денни на руки, и ему страшно захотелось согнать с этого лица злобу и отвращение… пусть даже ударом кулака!

Какое, черт побери, она имеет право?..

Да, когда-то он действительно был пьяницей и мог выкинуть нечто ужасное, как, например, в случае, когда он сломал Денни руку. Но человек исправился, нужно оказать ему доверие или нет? А когда ему по-прежнему не верят, то трудно удержаться от искушения поступить так, как от него ожидают. Ну а если жена — втайне, а то и явно — продолжает считать мужа-трезвенника пьяницей, то… Вот и срываешься в один прекрасный момент…

Джек медленно спустился на второй этаж и постоял немного на лестничной площадке. Вытащил платок из кармана и вытер губы, раздумывая, не постучаться ли в дверь, чтобы его допустили к сыну. Какое у нее право вести себя так нагло?

Что ж, рано или поздно она будет вынуждена выйти из комнаты, если только не хочет посадить себя и Денни на голодную диету. При этой мысли его губы скривились в нехорошей усмешке. Пусть только выйдет…

Он спустился в холл, бесцельно постоял у административной стойки и вошел в столовую. Пустые столы с белыми скатертями под чистыми полиэтиленовыми пленками встретили его блеском.

Ужин будет подан в восемь часов вечера.

Танцы до утра, маски снимаются в полночь.

Джек прошел между столами, забыв о жене и сыне, забыв о своем мрачном сне, о разбитой рации и синяках на шее Денни. Его влекла к себе дверь типа «летучая мышь» с надписью «КОЛОРАДСКАЯ ГОСТИНАЯ». Он толкнул створку двери и ступил в густые сумерки бара. И тут с ним произошло нечто странное. Он бывал здесь раньше, когда проводил по инвентарному списку сверку наличного имущества, оставленного Ульманом, и знал, что бар совершенно пуст. Но сейчас, при тусклом свете, проникавшем через дверь из столовой (тоже слабо освещенной из-за того, что окна до половины были занесены снегом), ему почудилось, что он видит ряды бутылок, поблескивающих на полках, а из кранов трех полированных бочек капает пиво. Мало того, он услышал запах пива, неотразимый солодовый запах, хорошо запомнившийся ему с детства, потому что был связан с отцом.

Вытаращив от изумления глаза, Джек потянулся к выключателю. Вспыхнул тусклый свет слабеньких лампочек в трех круглых, в виде колес, люстрах, висевших под потолком.

Полки были пусты. На них не было даже слоя пыли. Пивные краны были сухими, так же, как и хромированные поддоны для слива пивной пены. Налево и направо тянулись ряды кабинок, отделенных друг от друга бархатными портьерами с целью создания максимального интима для парочек. Прямо напротив Джека — только перейти красный ковер на полу — находилась стойка с высокими вращающимися табуретами, обитыми черной кожей.

Он подошел к ней, стараясь отогнать наваждение. Он мог бы поклясться, что видел здесь мягко поблескивающие во тьме бутылки, правда, видел смутно, как видится за освещенным окном через задернутые занавески интерьер комнаты. Единственное, что осталось в баре, — это запах пива. Но Джек знал, что такой запах пропитывает все бары мира и держится стойко, несмотря ни на какие ухищрения. Однако здесь запах был резким… и почти свежим.

Джек уселся на один из табуретов, опершись локтями на обитый кожей край стойки. Слева стояла чашка для земляных орешков — сейчас пустая, конечно. Он впервые оказался в баре за девятнадцать последних месяцев, а проклятая забегаловка оказалась пустой… на его счастье. Но все равно, горькая волна ностальгии, страшная жажда не давали сейчас думать ни о чем другом, вызвали тошноту и желание завыть от ярости.

Джек снова глянул на полки в тщетной надежде увидеть бутылки, но полки были пусты. Он ухмыльнулся от обиды и разочарования. Пальцы, медленно сжимаясь в кулаки, царапнули кожу стойки.

— Здорово, Ллойд, — сказал он неожиданно, — дела сегодня идут не блестяще?

Ллойд согласился и спросил, что он желает выпить.

— Очень мило, что ты спрашиваешь меня об этом, дружище, потому что в кошельке у меня завалялись две бумажки по двадцать долларов и две десятки. Я боялся, что они пролежат до следующего апреля. Поверишь ли, здесь нет ни одной забегаловки, словно на Марсе.

Ллойд посочувствовал.

— Знаешь что, — сказал Джек, — выставь-ка мне двадцать бокалов мартини, ни больше ни меньше. По одному за каждый месяц, что я провел трезвенником, и один для прицепа. Можешь такое сделать для меня? Ты не очень занят?

Ллойд ответил, что вовсе не занят.

— Молодчина! Выстрой-ка этих марсиан по стойке смирно, а я буду опрокидывать их одного за другим. Ты хороший мужик, Ллойд.

Ллойд принялся за работу. Джек потянулся в карман за деньгами, но вместо них вытащил бутылочку с экседрином. Кошелек остался на тумбочке возле постели, а его костлявая жена-кляча не пускает его в спальню. Очень мило, Венди, проклятая сучка.

— Кажется, я временно на мели, приятель, — сказал Джек. — Как у тебя насчет кредита?

Ллойд ответил, что с кредитом порядок.

— Великолепно. Ты мне нравишься, Ллойд. Ты всегда был самым лучшим из барменов от Барра до Портленда, штат Орегон.

Ллойд поблагодарил его за комплимент. Джек щелчком сбил крышку с бутылочки, вытряс из нее две таблетки и сунул их в рот. Рот заполнился кислой слюной. У него возникло ощущение, что из-за портьер кабин на него смотрят — смотрят с любопытством и легким презрением. Кабинки за спиной были полны людей: седеющих сановных мужчин и красивых молодых девушек — все в маскарадных костюмах. Они с холодным любопытством наблюдали за этим убогим спектаклем.

Джек резко повернулся на вращающемся табурете. Кабинки были пустыми, мягко поблескивали тугие кожаные подушки на сиденьях и спинках кресел, тускло отсвечивали черные пластиковые покрытия столов.

Он повернулся к стойке, проглатывая с гримасой отвращения остатки жеваного экседрина.

— Ллойд, ты чудо! Уже выстроил моих марсиан, — сказал он. — С твоим проворством сравнится только красота твоих неаполитанских глаз.

Джек осмотрел двадцать воображаемых бокалов мартини с пухленькой зеленой оливкой в каждом.

— Я трезвенник, — сказал он. — Ты был когда-нибудь знаком с джентльменом, который завязал с пьянкой?

Ллойд признался, что ему иногда встречаются такие люди.

— Ну а такие тебе встречались, чтобы из трезвенников опять стали пьяницами?

Ллойд, честно говоря, не мог припомнить такого.

— Значит, никогда, — сказал Джек. Он взял первый бокал, поднес к губам пустой кулак и опрокинул в горло. Проглотив, швырнул воображаемый бокал через плечо. Люди в маскарадных масках снова собрались за его спиной. Джек физически ощущал их взгляды. Если бы задняя стенка бара была зеркальной, он видел бы позади себя этих подонков, пусть глазеют, черт с ними.

— Да, верно, ты не встречал таких, — продолжал Джек. — Немногие возвращаются оттуда, кто мог бы рассказать о той сказочной стране.

Он осушил еще два воображаемых бокала и перебросил их через плечо. Ему послышался звон разлетающегося вдребезги стекла. И черт возьми, его никак не разберет хмель, наверно, из-за экседрина.

Ллойд куда-то исчез, вероятнее всего, его и не было здесь. И выпивки не было. Были только люди в кабинках, которые продолжали приглушенно смеяться и хихикать, зажимая рот ладонями, — их глаза злобно сверкали.

Он снова крутанулся к ним на табуретке.

— Эй, вы! Оставьте меня в покое!

Все кабинки были пусты. Смех замер, как шелест осенних листьев. Джек обвел взглядом пустую гостиную. На лбу у него запульсировала жилка, стала зарождаться уверенность — уверенность в том, что он сходит с ума. Ему захотелось схватить соседний табурет и пройтись по гостиной разрушительным вихрем. Вместо этого он повернулся к бару и заорал непристойную песенку:
		«Повали меня в рожь, милый мой,


		Мою жажду любви утоли.


		Повали меня в рожь, повали!»


Перед ним возникло лицо Денни, каким он видел его в последний раз — не обычное его лицо, живое и умное, с ясными и блестящими глазками, а чье-то чужое, застывшее, как у зомби[10 - Зомби — дух зла в поверьях африканских народов.], лицо с тусклыми и пустыми глазами. Что же он, Джек, тут делает и разговаривает сам с собой, как обиженный мальчишка, когда его сын, где-то наверху, находится в таком состоянии, что годится в кандидаты для дурдома?

Но я сроду не поднимал на него руки. Черт меня побери, никогда!

— Джек, — послышался сзади робкий дрожащий голос.

Он чуть не свалился с табурета, так резко крутанул его. В дверях стояла Венди с Денни на руках — он скорчился в ее объятиях, как восковая фигура в паноптикуме. Они втроем словно представляли немую сцену в какой-то старомодной пьесе из жизни пьяниц, в которой ленивый реквизитор забыл заставить бутылками полки в Притоне Греха.

— Я не дотрагивался до него, — сказал Джек глухо. — Никогда больше после того, как сломал руку. Даже не шлепнул…

— Джек, сейчас это не имеет значения. Важно, чтобы…

— Нет! Имеет! — закричал он, стукнув кулаком по стойке так, что подпрыгнула чашка для арахиса. — Имеет, черт побери, имеет большое значение!

— Джек, нужно увезти его отсюда. Он…

Денни зашевелился у нее на руках. Застывшее пустое выражение на его лице стало разламываться, точно ледовая корочка на поверхности ведра. Губы искривились, глаза расширились, руки взметнулись вверх, словно желая закрыться от внешнего мира, и снова опустились.

Вдруг тело его напряглось, спина выгнулась дугой, заставив Венди пошатнуться. И он закричал, испуская один сумасшедший вопль за другим, — звуки заполнили пустоту гостиной и столовой, дробясь эхом и возвращаясь к ним леденящим душу уханьем. Им казалось, что кричат сразу сотни Денни.

— Джек! — воскликнула Венди в ужасе. — Что с ним! Боже мой, что с ним?!

Джек соскочил с табурета, испуганный, как никогда в жизни. В какую черную дыру заглянул Денни, куда проник, в какое осиное гнездо? Кто укусил его?

— Денни! — заорал он. — Денни!

Мальчик увидел его, стал вырываться из рук матери с такой силой, что ей не осталось ничего другого, как выпустить его.

— Папочка! — выкрикнул он, подбегая к отцу, с огромными глазами на белом лице. — О, папочка, это она! Она, она! О, па-апочкаааа!

Денни ударился об отца с силой, заставившей того покачнуться. Вцепился в него, как нокаутированный боксер в клинче, и стал рыдать, уткнувшись ему лицом в рубашку. Джек животом ощущал, как дергается и дрожит лицо сына.

— Папочка, это была она!

Джек медленно перевел взгляд на Венди. Ее глаза походили на две серебряные монетки.

— Венди, — произнес он тихо, как бы мурлыкающим голосом, — что ты сделала с ним?

Побледнев, Венди уставилась на мужа в тупом изумлении. Потом покачала головой:

— Джек, ты же знаешь…

Снаружи валил снег.


24. Разговор на кухне


Джек отнес Денни на кухню. Мальчик все еще плакал, уткнувшись лицом в его рубашку. Здесь Джек отдал ребенка Венди, которая до сих пор не могла прийти в себя от удивления.

— Джек, я не знаю, о чем он говорит, пожалуйста, поверь мне.

— Я верю, — ответил он, хотя втайне радовался тому, что их роли поменялись с такой непостижимой быстротой. Его злость на Венди давно испарилась. В глубине души он всегда знал, что Венди скорее обольет себя бензином и подожжет, чем причинит вред Денни. На горелке плиты стоял большой чайник, плюясь кипятком. Джек положил пакетик чая в большую чашку, до половины залил ее кипятком.

— Есть у нас шерри? — спросил он у Венди.

— Что? Да, конечно, две или три бутылки.

— На какой полке?

Она показала. Джек взял одну из бутылок, плеснул добрую порцию вина в чашку с чаем и долил ее до краев молоком. Затем добавил три чайных ложечки сахара и помешал. Он поднес чашку Денни, который теперь не плакал, а всхлипывал и икал.

— Хлебни вот этого пойла, док, — сказал он, — на вкус будет противно, но ты вскоре почувствуешь себя лучше. Выпей ради папы.

Денни кивнул и взял чашку, немного отпил и вопросительно взглянул на отца. Джек кивнул. Денни отпил еще. Венди почувствовала укол ревности: ради нее Денни не стал бы пить такую гадость.

Следом явилась беспокойная и даже пугающая мысль: неужели ей хочется, чтобы виноватым оказался Джек? Неужели она настолько ревнива? Так могла бы подумать ее мать — вот что по-настоящему ужасно. Она вспомнила, как однажды отец повел ее в парк, и там она свалилась с гимнастической лестницы. Дома мать орала на отца:

— Теперь ты рад? Теперь-то ты понял, что ты за отец?

Это она свела его в могилу. Они собирались разойтись, но для него было уже поздно.

И она точно так же, как ее мать, не испытывает никаких сомнений, сваливая всю вину на Джека. Ни малейших. У Венди запылали щеки при мысли, что, повторись такое снова, она поведет себя точно также. И будет думать то же. Она унаследовала от матери часть ее существа — и тут ничего не поделаешь.

— Джек, — начала она, еще не зная, будет ли извиняться или оправдываться. И то и другое было напрасным.

— Не теперь, — ответил он. Денни понадобилось не менее пятнадцати минут, чтобы опорожнить чашку, но к этому времени он заметно успокоился. Его перестала бить дрожь.

Джек серьезно положил руку на плечо сына.

— Денни, ты сможешь в точности рассказать нам, что с тобой случилось? Нам это важно знать.

Денни перевел взгляд с отца на мать. Повисшая тишина еще больше подчеркивала безысходность их положения: снаружи доносились вой ветра, наметающего все новые сугробы, поскрипывание и стоны старого отеля под напором бури. Сознание их оторванности от мира с новой силой ударило Венди в сердце.

— Я хочу… я расскажу вам все, — прошептал Денни. — Надо было рассказать раньше. — Он поднял чашку и подержал ее в руках, словно ища успокоения в ее тепле.

— Почему же не рассказал, сынок? — Джек тихонько убрал с его лба спутавшиеся от пота спутанные вихры.

— Потому что дядя Эл достал тебе эту работу, и я сначала не мог разобраться, хорошо или плохо это будет для тебя. Для меня это была… — Он беспомощно глянул на них в поисках слова.

— Дилемма, — подсказала Венди тихо. — Это когда ни один из выходов не бывает хорошим.

— Ага, — кивнул он с облегчением.

Венди сказала мужу:

— Когда мы ездили с Денни в Сайдвиндер, мы разговаривали о тебе. Помнишь, в тот день, когда пошел первый снег?

Джек кивнул, а Венди вздохнула.

— Боюсь, что мы не закончили тот разговор. Верно, Денни?

— О чем вы там болтали? Я не уверен, что мне нравится, когда жена и сын за моей спиной…

— Обсуждали, как мы сильно любим тебя.

— Все равно мне ничего не понятно. Словно я вошел в кино посреди фильма.

— Мы говорили о тебе, — сказала Венди спокойно. — И, возможно, не все выразили словами, но мы понимали друг друга: я потому, что — твоя жена, а Денни… потому, что он понимает все без слов.

Джек промолчал.

— Денни сказал, что это место тебе нравится. Ты здесь далек от душевных волнений, которые угнетали тебя в Ставингтоне. Здесь ты сам себе хозяин, работаешь руками, чтобы освободить голову для вечерней работы над пьесой. Потом — я не знаю, с каких пор — отель стал влиять на тебя плохо. Ты стал проводить слишком много времени в подвале, корпишь над старыми бумагами, разговариваешь во сне…

— Я разговариваю во сне? — спросил Джек с удивлением. — Неужели?

— Большей частью неразборчиво. Однажды, когда я была в туалете, ты громко сказал: «К черту, бросьте в люк, никто не узнает, никто никогда не узнает». А в другой раз разбудил меня криком: «Снимите маски! Снимите маски!»

— Боже, — сказал он, проводя ладонью по лицу. У него был больной вид.

— И к тебе вернулись прежние привычки: жуешь экседрин, все время вытираешь губы, жалуешься на вялость по утрам. Ты еще не кончил пьесу, верно?

— Нет, но это только вопрос времени. Я задумал кое-что другое… новая идея.

— Книга об этом отеле? По поводу которой звонил Эл Шокли и просил тебя отказаться?

— Откуда тебе это известно? — гаркнул Джек. — Ты что, подслушивала? Ах ты…

— Нет, — ответила она, — я не подслушивала. Мы же с Денни были внизу, а коммутатор отключен. Работает только один телефон, в нашей квартире, ты сам говорил мне об этом.

— Тогда откуда тебе известно, что говорил мне Эл?

— Денни сказал, что знает. Оттуда же, откуда он знает, где пропавшие вещи или когда думают о разводе.

— Ты действительно знаешь, о чем мы говорили с дядей Элом, Денни?

Мальчик кивнул.

— Он здорово разозлился, папа. Ты звонил мистеру Ульману, а тот позвонил ему. Дядя Эл не хочет, чтобы ты писал книгу об отеле.

— Бог ты мой, — выдавил Джек. — А эти синяки, Денни, — кто пытался задушить тебя?

У Денни омрачилось лицо.

— Она. Женщина из номера 217. Мертвая… — Губы у него задрожали, он схватил чашку и отпил из нее немного.

Джек и Венди обменялись испуганными взглядами поверх его склоненной над чашкой головы.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Джек.

— Нет, абсолютно ничего.

— Денни… слушай меня, — Джек приподнял голову мальчика. — Ты ничего не выдумываешь? Не бойся и рассказывай — мы рядом.

— Я знал, что этот отель — плохое место, — произнес Денни тихим голосом, — знал еще в Боулдере. Потому что Тони показал мне плохие сны.

— Какие сны?

— Всего не припомню. Он показал мне «Оверлук» ночью, на его стене горели череп и скрещенные кости и слышались звуки ударов. Я не помню… кто-то гонялся за мной. Монстр. Тони показал мне ЬТРЕМС.

— А что это такое? — спросила Венди.

Денни покачал головой.

— Не знаю. Потом, когда мы были уже здесь, мистер Хэллоранн разговаривал со мной в машине. Потому что он тоже светится.

— Светится?

— Ну, это когда… — Денни широко развел руками. — Когда понимаешь вещи или знаешь о них. Иногда знаешь то, что будет или было. Так я узнал о том, что дядя Эл звонил тебе, так мистер Хэллоранн узнал мое прозвище «док». А однажды, когда он чистил картошку, то узнал, что его брат погиб в железнодорожной катастрофе.

— Святый Боже! Ты ничего не выдумываешь, док?

Денни энергично потряс головой.

— Клянусь, ничуточки не выдумываю. — И добавил с ноткой гордости: — Мистер Хэллоранн говорит, что у меня самое сильное свечение, какое ему случалось видеть. Мы могли переговариваться с ним, не открывая рта.

Родители безмолвно глядели друг на друга.

— Мистер Хэллоранн хотел поговорить со мной наедине, потому что он беспокоился, — продолжал Денни. — Сказал, что тут плохое место для тех, кто светится. Сказал, что видел здесь кое-что плохое. Я тоже видел это, сразу после нашего с ним разговора. Когда мистер Ульман водил нас по отелю.

— Что же ты видел? — спросил Джек.

— Кровь и какое-то другое серое вещество. В президентских апартаментах, возле двери в спальню. Мне кажется — это серое… это пятно…

— О, милостивый Боже, — проговорил Джек. Венди побледнела. Губы у нее стали пепельно-серыми.

— Этим отелем некоторое время владели довольно подозрительные типы. Мафия из Лас-Вегаса, — сказал Джек, обращаясь к Венди.

— Жулики? — спросил Денни.

— Да, что-то вроде. В 1966 году здесь был убит известный гангстер Вито Дженели вместе со своими двумя охранниками. В газете был снимок.

— Мистер Хэллоранн сказал, что он видел еще и другое — что-то очень плохое в комнате 217. Одна горничная видела это тоже и потеряла работу, когда рассказала об этом другим. Мистер Хэллоранн поднялся в номер и увидел это тоже. Но не стал говорить никому, чтобы его не уволили. А мне он запретил туда ходить. Но я пошел. Я поверил его словам, что вещи, которые я увижу, не могут повредить мне, — сказал Денни хриплым голосом и коснулся распухших синяков на шее.

— Денни, рассказывай дальше о той женщине.

Денни принялся рассказывать какими-то обрывками, временами это было похоже на непонятное бормотание, словно он торопился вытолкнуть из себя слова и освободиться от них. Рассказывая, он все крепче прижимался к груди матери.

— Я вошел в комнату, стащил ключи внизу и вошел. Никак не мог удержаться… Мне нужно было знать… А она… женщина… лежала в ванной. Она была мертвая, вся распухшая и… без одежды. — Денни стыдливо глянул на мать. — Она стала приподниматься, чтобы схватить меня. Я это почувствовал. Она ни о чем не думала, как думаешь ты или папа. У нее в голове было черно… черная злоба… как у ос той ночью, когда они меня искусали. Одно только желание сделать зло, как у ос!

Денни сглотнул и помолчал немного, давая им время воскресить в памяти случай с осами.

— И я побежал… а дверь была закрыта. Когда я входил, то оставил дверь открытой. А она оказалась запертой. Я испугался… прислонился к двери, закрыл глаза и вспомнил, как мистер Хэллоранн говорил, что страшные вещи в отеле похожи на картинки в книге… и я стал повторять про себя: Тебя тут нет, уходи… Тебя тут нет, ты мне кажешься… Но она не исчезла. Мои слова не подействовали.

У него истерически зазвенел голос.

— Она схватила меня, повернула к себе. Я видел ее глаза — как мраморные шарики. И она стала душить меня… и у нее был запах — запах мертвеца.

— Перестань, ш-ш-ш, — сказала встревоженная Венди. — Брось рассказывать. Теперь все хорошо, успокойся… — Она собралась опять завести свое успокоительное мурлыканье. Такая вот Венди Торранс — всемирная утешительница.

— Пусть кончает рассказ, — бросил Джек резко.

— Больше ничего не было, — сказал Денни, — я куда-то вроде упал, не знаю… из-за того, что она душила меня, или от страха. А потом мне приснилось, что вы с мамой ссоритесь из-за меня, а тебе страшно хотелось совершить Дурной Поступок. Потом я понял, что это не сон, что я проснулся и почувствовал, что у меня мокрые штанишки. Я намочил штаны… как маленький…

Он уронил голову на грудь Венди и залился беспомощным плачем, опустив вялые руки между колен.

Джек поднялся:

— Постереги его.

— Что ты собираешься делать? — Лицо Венди исказилось ужасом.

— Собираюсь подняться в ту комнату. Что еще мне остается делать? Пить кофе?

— Нет, Джек, не нужно! Пожалуйста, не делай этого.

— Венди, если в отеле кто-то есть, мы должны выяснить.

— Не смей оставлять нас одних! — крикнула она, брызгая слюной от волнения.

Джек сказал:

— Венди, ты замечательная копия своей мамочки… — Она разразилась плачем, и ей нечем было прикрыть лицо, потому что руки у нее были заняты Денни.

— Прости, — сказал Джек, — но я должен. Я чертов смотритель и делаю то, за что мне платят.

Она заплакала еще сильнее, а Джек вышел из кухни, и как только дверь за ним захлопнулась, вытер платком губы.

— Не волнуйся, мамочка, ничего с ним не случится. Он не светится, — Денни с трудом поднял голову.

Сквозь слезы она проговорила.

— А я в это не верю.


25. Снова комната 217


Он поднялся в лифте, что было странно и непривычно — никто из них не пользовался лифтом с тех пор, как они поселились здесь. Венди испытывала клаустрофобный страх перед лифтом. Она все время опасалась, что тот застрянет между этажами и они погибнут от голода, потому что снаружи ревет буран и никто не придет к ним на помощь.

Джек передвинул медную рукоятку рубильника, лифт со скрежетом и дрожью рванулся на третий этаж. Он прошел через холл, бросая в рот одну за другой таблетки экседрина, свернул за угол. Дверь в номер 217 была приоткрыта.

Он нахмурился, чувствуя приступ раздражения и даже злобы. Что бы там ни было, а мальчишка нарушил запрет. Его строго-настрого предупредили, что в отеле находятся под запретом хозяйственный сарай, подвал и все гостевые комнаты. Он еще раз поговорит с Денни, как только мальчишка оправится, — поговорит рассудительно, но строго. Многие отцы не ограничились бы одной беседой, а задали бы хорошую трепку, возможно, Денни тоже заслуживает ее. Ребенок чем-то сильно напуган, но вероятно, поделом.

Он подошел к двери, вытащил из скважины ключ и вошел в комнату, сунув его в карман. Верхний свет горел. Он взглянул на постель — она была не смята. Потом он сразу же направился к двери в ванную. Хотя Уотсон не называл номера комнаты, Джеком овладела уверенность, что именно здесь жила жена адвоката со своим любовником, и именно в этой ванне ее нашли мертвой — она наглоталась снотворных таблеток после основательной попойки в Колорадской гостиной.

Он толкнул зеркальную дверь ванной и вошел внутрь. Свет здесь был погашен. Джек включил свет и оглядел длинную, как пульмановский вагон, комнату, похожую на все другие ванные в отеле, за исключением ванных комнат четвертого этажа, которые были отделаны в византийском стиле, как и подобает в апартаментах для августейших особ, президентов, политиков, кинозвезд или отцов мафии, что жили здесь годами. Душевая занавеска светлого пастельного тона была аккуратно задернута, и впервые с той минуты, когда Денни воскликнул: Это она, это она! — Джек ощутил, как понемногу покидает его уверенность. Холодные пальцы страха прикоснулись где-то к основанию спинного мозга и медленно поползли по позвоночнику к мозжечку, охлаждая его безрассудную храбрость. Преисполнившись сочувствия к сыну и страха за себя, он шагнул вперед и отдернул занавеску.

Ванна была сухой и пустой.

Чувство облегчения и раздражения нашло выход в восклицании: Фу ты! — которое вырвалось у него, как маленький взрыв. Ванна была вычищена добела в конце сезона. Она блестела чистотой, если не считать небольшого ржавого пятнышка у сливного отверстия.

Джек наклонился и провел пальцами по дну ванны. Суха. Ни намека на влагу. Мальчишка либо впал в галлюцинацию, либо нагло врет. Он снова разозлился. И тут его внимание привлек ванный коврик. Это не дело, что он валяется здесь, — его должны были убрать, как и остальные ванные принадлежности, в шкаф. Возможно, Денни притащил его сюда. Но зачем? Джек провел пальцем по коврику. Сухой, и уже давно.

Он вернулся к двери и постоял на пороге. Все в порядке. Мальчугану пригрезилось. Каждая вещь на месте, кроме коврика, но единственно верное логическое объяснение лежит на поверхности: какая-то горничная в спешке последнего дня сезона забыла убрать его.

Его ноздри вдруг уловили запах…

Мыло?

Да, из тех, которыми пользуются дамы в отелях, запах легкий и душистый. Сорт «Камея» или «Ловилла» — тот самый, каким пользовалась Венди в Ставингтоне.

Брось, не растравляй свое воображение.

Он прошел через комнату к двери в коридор, чувствуя, как головная боль медленно пульсирует в висках. Слишком многое случилось за один день. Он может строго поговорить с мальчиком, потрясти его за шиворот или даже отшлепать, но, черт побери, он не собирается взваливать на себя проблему комнаты 217. Не хватало еще из-за сухого ванного коврика или слабого запаха мыла «Ловилла»…

Позади послышался трескучий металлический звук, раздавшийся в тот момент, когда Джек положил руку на дверную ручку, и он тут же резко отдернул руку, словно его обожгло электрическим током. Он отпрянул от двери с расширенными глазами и гримасой человека, пораженного громом.

Однако вскоре самообладание вернулось к нему. Он медленно обернулся и на негнущихся ногах пошел назад в ванную, с трудом преодолевая сопротивление мышц, словно налитых свинцом.

Душевая занавеска была снова задернута. Металлический треск, прозвучавший для него как стук костей в склепе, был произведен кольцами, продвинутыми по верхнему карнизу. Джек уставился на занавеску с застывшим, как у маски, лицом, холодные струи пота стекали у него по спине. За розовой пластиковой занавеской кто-то был — кто-то лежал в ванне. Через пластик виднелось что-то мутное и неопределенное. Это могло быть все, что угодно: игра света, тень от крана, мертвая женщина, распростертая на дне ванны с куском мыла «Ловилла», терпеливо поджидающая своего любовника.

Джек велел себе шагнуть вперед и, отодвинув занавеску, убедиться, кто или что скрыто за ней. Вместо этого он повернулся и подпрыгивающей походкой вышел в гостиную, слыша, как бешено колотиться в груди сердце.

Дверь в коридор была заперта. Он уставился на нее неподвижным долгим взглядом, ощущая во рту вкус ужаса, перехватившего ему горло. Он прошел к двери той же подпрыгивающей походкой и заставил себя взяться за дверную ручку.

Неужели не откроется?

Но дверь открылась.

Джек выключил свет дрожащими пальцами, вышел в коридор и потянул дверь на себя, не оглядываясь назад. Изнутри до него донеслись шлепающие шаги, словно кто-то запоздало вылез из ванны, чтобы приветствовать посетителя. Хозяйка спохватилась, что гость уходит, не дождавшись встречи с ней, и теперь она, вся синяя и распухшая, спешит пригласить гостя назад. Возможно, навечно.

Шаги, спешившие к двери, или только стук сердца в груди?

Ключ с трудом пролез в скважину, но не захотел поворачиваться. Джек нажал изо всех сил — язычок замка клацнул и вошел в паз. Со вздохом облегчения он отступил к противоположной стене коридора. Закрыв глаза, постоял немного, и у него в голове длинной очередью пронеслась мысль о том, что

он сбрендил, чокнулся, помешался, тронулся, у него поехала крыша, не все дома, шарики зашли за ролики,

и все это означало одно — он сходит с ума.

— Нет, — простонал он, не отдавая себе отчета, что хнычет, как маленький ребенок. — О нет, только не это! Ради Бога, только не это!

И сквозь сумятицу мыслей, громкое буханье сердца он услышал, что кто-то изнутри нажал несколько раз на дверную ручку, тщетно пытаясь открыть дверь. Ручка опускалась и поднималась, словно кто-то, запертый изнутри, пробовал выйти из комнаты, чтобы познакомиться с ним и его семьей, пока беснуется вокруг буря и пока светлый день сменился темной ночью. Если он откроет глаза и увидит, как дергается дверная ручка, он сойдет с ума. Поэтому Джек стоял с закрытыми глазами бог весть сколько времени, пока все наконец не стихло. Он заставил себя открыть глаза, почти уверенный, что увидит мертвеца перед собой, но коридор был пуст.

Однако у него сложилось ощущение, что за ним наблюдают.

Он посмотрел на глазок и спросил себя, что случилось бы, если бы он подошел к двери и заглянул в него? Увидел бы он ее глаз?

Ноги сами понесли его прочь,

они больше не отказываются мне служить

прежде чем он отдал им приказ, понесли по главному коридору, шурша по сине-черным джунглям ковра. На полдороге он остановился и посмотрел на огнетушитель: кольца брезентового шланга были уложены иначе, и он был вполне уверен, что медный брандспойт в прошлый раз был повернут наконечником к лифту, теперь же он смотрел в другую сторону.

— Я этого не видел, — громко сказал Джек Торранс. У него было белое, измученное лицо. Он пробовал растянуть губы в насмешливой улыбке. Но лифтом не воспользовался — слишком тот был похож на разинутую пасть. Чересчур похож. На свой этаж Джек спустился по лестнице.


26. Приговор


Он вошел на кухню, остановился перед женой и сыном, подбрасывая на позванивающей цепочке ключ и ловя его ладонью. У Денни был больной вид. У Венди покраснели глаза — она плакала. Внезапно Джека охватило чувство удовлетворения: не он один страдает — это ясно как божий день.

Они безмолвно глядели на него.

— Там ничего нет, — сказал он, удивляясь твердости своего голоса. — Ни-че-го!

Он подбросил ключ на ладони еще несколько раз и улыбнулся им ободряющей улыбкой, глядя, как по их лицам разливается облегчение, и думая, что еще никогда в жизни ему так не хотелось напиться, как сейчас.


27. Спальня


Накануне Джек притащил из кладовки раскладушку для Денни и поставил ее в углу спальни. Венди надеялась, что мальчик рано уляжется спать, но он клевал носом над книгой, пока не осилил первую половину «Валтонов». И когда они наконец уложили его, не прошло и пятнадцати минут, как он уже погрузился в сон, подложив ладонь под щеку. Венди наблюдала за ним, делая вид, что читает, а Джек за столом просматривал свою пьесу.

— А, черт, — сказал он, — ничего не получается.

Он не мог ее закончить. И теперь мрачный сидел над рукописью в поисках выхода из положения. Он сомневался, что выход вообще найдется. Джек задумал одну пьесу, а получалась совсем другая, но та и другая были негодными. Зачем ему сегодня мучиться над пьесой после такого сумасшедшего дня? Не удивительно, что у него разбегаются мысли.

— …увезти его отсюда?

Он глянул на Венди, продираясь сквозь паутину своих мыслей.

— Ты о чем?

— Я спросила, каким образом мы сумеем увезти Денни отсюда?

Какой-то миг он не мог сообразить, о чем она говорит, а сообразив, издал короткий лающий смешок.

— Ты говоришь так, словно это возможно сделать.

— Я не говорю, что это легко.

— Никаких проблем, Венди. Сейчас я переоденусь и слетаю в Денвер с Денни за спиной. Этакий супермен Джек Торранс — там меня называли в мои юные годы.

На ее лице показались следы обиды.

— Я понимаю, как это трудно, Джек. Радио поломалось, снег, — но нужно понять и Денни, разве это не ясно? Он же почти в ступоре[11 - Ступор — состояние прострации.], Джек! Что, если он из него не выйдет?

— Уже вышел, — ответил Джек резко. — Он тоже был тогда испуган пустым и безжизненным выражением глаз Денни. Конечно, он был испуган — сперва. Но чем больше думал, тем больше укреплялся в мысли, что это была уловка Денни, чтобы избежать наказания. Все-таки он совершил проступок.

— Все равно, — сказала Венди. Она села на краешек кровати, поближе к его столу. — Не забудь о синяках на шее, Джек. Кто-то напал на него, и я хочу забрать его отсюда.

— Не кричи, Венди, — сказал он, — у меня болит голова. И меня этот случай беспокоит так же, как и тебя, поэтому… пожалуйста, не кричи.

— Хорошо, не буду, — пообещала она, понижая голос. — Но я не понимаю тебя, Джек. Кто-то находится в отеле, рядом с нами, и этот кто-то враждебен нам. Я хочу, чтобы мы спустились в Сайдвиндер втроем, а не один Денни. А ты сидишь и ни о чем не думаешь, кроме как о пьесе.

— Что ты заладила одно и то же: мы должны спуститься, мы должны спуститься. Это невозможно! Что я — супермен, в самом-то деле?

— Нет, ты мой муж, — ответила она тихо, глядя в пол.

Он вспылил, грохнул рукописью по столу так, что листочки разлетелись в разные стороны.

— Тебе пора усвоить одну вещь, Венди, или воспринять одну истину, как говорят социологи: ты должна понять, что мы в снежном плену.

Денни вдруг заворочался в своей постельке. Он всегда так делает, когда мы ссоримся, уныло подумала Венди.

— Пожалуйста, тише, Джек, мы его разбудим.

Он глянул на Денни, и краска гнева на его щеках стала бледнеть.

— Хорошо, извини меня. Я вспылил, Венди. Но я злюсь не на тебя. Сам виноват — сломал рацию, единственное средство связи с внешним миром. Стоило нам покричать: «Приходите и заберите нас отсюда, мы боимся остаться здесь!» — как добрый лесник оказался бы тут как тут.

— Не говори так, — сказала она, кладя руку ему на плечо. Он прижался к ней щекой, она другой рукой погладила его по волосам. — Верно, я напрасно обвинила тебя. Иногда я бываю такой, как моя мать, такой же стервой. Но пойми, иногда трудно… выдержать некоторые вещи. Ты должен понять меня.

— Опять намекаешь на сломанную руку? — Джек сжал губы.

— Да, — подтвердила Венди и зачастила, чтобы он не помешал ей: — Но не только из-за этого. Я боюсь всего на свете, беспокоюсь, когда он выходит на улицу играть, волнуюсь из-за двухколесного велосипеда, который мы обещали купить ему на следующий год. Меня беспокоят его зубы и зрение, и то, что он называет «свечением». Я волнуюсь потому, что он маленький и хрупкий, потому что здесь, в отеле, ему кто-то угрожает. Вот почему мы должны увезти его отсюда, Джек. Я знаю. Я чувствую. Мы должны забрать его отсюда.

В волнении она крепко вцепилась пальцами в его плечо, но он не отодвинулся. Он положил руку на ее упругую грудь и стал поглаживать через рубашку.

— Венди, — произнес он и замолчал. Она подождала, пока он соберется с мыслями. Прикосновение его сильной руки подействовало на нее успокаивающе. — Венди, я мог бы отнести его в Сайдвиндер на снегоступах. Часть пути он может пройти сам, но большую часть я понесу его на руках. Но это означает, что две-три ночи нам придется провести на снегу. Мне придется тащить за собой волокушу с припасами и спальными мешками. У нас есть коротковолновый транзистор, так что мы можем выбрать время, когда будет дан хороший прогноз погоды. Но если прогноз окажется ошибочным, то, боюсь, мы погибнем, — закончил он тихо.

У нее побелело лицо. Кожа стала прозрачной, как у привидения. Он продолжал гладить ее грудь, потирая подушечкой большого пальца сосок.

Она издала тихий звук — не то от его слов, не то в ответ на эти движения. Он поднял руку и расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки. Венди переменила положение ног — джинсы ей вдруг показались тесными.

— А это значит, что нам придется оставить тебя здесь одну — лыжница из тебя никудышная.

— Нет, — сказала она слегка хриплым голосом и глянула на Денни. Тот перестал метаться, спал спокойно. Палец опять забрался в рот. Здесь было все в порядке, но Джек… забыл о чем-то…

— Но если мы останемся здесь, — продолжал Джек, расстегивая третью и четвертую пуговицы с прежней неторопливостью; в вырезе рубашки показалась ложбинка между грудями, — то сюда может случайно забрести лесник или егерь из заповедника, чтобы узнать, как мы поживаем. Мы скажем ему, что нам нужно убираться отсюда, и он позаботится об этом. — Джек вытащил ее груди из рубашки, наклонился и припал губами к соску. Он был твердым и набухшим. Джек стал медленно водить по нему языком, как ей всегда нравилось. Венди застонала и выгнулась дугой.

Что же такое я забыла?

— Милый… — Ее руки опустились ему на затылок. — Как же лесник заберет нас отсюда?

— Если нельзя будет задействовать вертолет, он может воспользоваться снегоходом. — Джек прильнул к другой груди.

!!!

— Но у нас есть снегоход… Ульман говорил об этом.

Он замер на мгновение у ее соска, затем выпрямился. Лицо у нее раскраснелось, глаза ярко блестели. Джек, наоборот, был спокоен, словно читал скучную книгу, а не занимался любовными играми с женой.

— Если у нас есть снегоход, то выход найден, взволнованно заявила Венди. — Мы втроем можем спуститься с гор на снегоходе.

— Венди, но я никогда в жизни не водил снегоход.

— Нетрудно будет научиться. Там, в Вермонте, десятилетние мальцы гоняют на них по полям, хотя не представляю себе, о чем думают их родители. И у тебя был мотоцикл, когда мы впервые познакомились. — Действительно, у Джека была «Хонда», он ее продал вскоре после того, как они с Венди сняли общую квартиру.

— Наверное, смог бы и я, — сказал Джек неуверенно. — Но не знаю, в каком он состоянии. Курорт работает с мая по октябрь, а в летнее время совсем не следят за техникой. Бензина в баке нет. А может быть, отсутствует батарея или свечи. Не хочется внушать тебе напрасные надежды.

Охваченная возбуждением, она склонилась над ним, полные груди вывалились из разреза рубашки. У нею возникло желание схватить руками одну из них и сдавить так, чтобы она вскрикнула. Возможно, это заставит ее замолчать.

— Бензин не проблема. У «жука» и грузовичка полные баки. И в аварийном генераторе, что стоит внизу, тоже есть бензин. В хозяйственном сарае должны быть канистры, которые можно прихватить с собой.

Действительно, в сарае находились три канистры: две с пятью и одна с двумя галлонами бензина.

— Готова биться об заклад, что там найдутся и аккумулятор, и запасные запальные свечи, правда, Джек?

— Не очень-то вероятно. — Он встал и прошел к раскладушке Денни. Клок волос упал тому на лоб, и Джек бережно убрал его. Денни не пошевелился.

— Ну а если ты заставишь снегоход бегать, ты увезешь нас отсюда? — спросила Венди.

Джек не ответил. Он стоял, глядя на сына. Действительно, мальчик был уязвим и хрупок — черные следы отчетливо выделялись на шее. Волна нежности вытеснила у Джека все другие чувства.

— Да, — ответил он наконец. — Если я сумею оживить снегоход, то мы уедем.

— Слава Богу!

Он повернулся к ней. Она уже лежала на постели без рубашки и лениво поглаживала пальцами соски вызывающе обнаженной груди.


* * *


Темноту в комнате разгонял только ночничок, принесенный Денни из своей спальни. Венди лежала, положив голову на плечо Джеку. Она чувствовала себя совсем беззаботной. Даже с трудом верилось, что в отеле им угрожает опасный маньяк.

— Джек?

— Хм-м.

— Кто напал на Денни?

Он попытался уклониться от прямого ответа.

— Ты же знаешь, что у него особый талант, которого нет ни у кого из нас. Прошу прощения, у большинства людей. Вероятно, и сам «Оверлук» не лишен странностей.

— Привидений?

— Не знаю. Если даже и привидений, то не в духе романов Алджернона Блеквуда[12 - Алджернон Блеквуд — известный американский автор романов ужасов.], это уж точно. Может быть… отель впитал в себя дух людей, проживающих здесь, — их добрые и злые чувства? В этом смысле, я полагаю, привидения водятся в любом большом отеле, особенно в старых.

— Но… мертвая женщина в ванне? Джек, как ты думаешь, он не сходит с ума?

— Мы знаем, что он иногда впадает в транс… скажем, за неимением другого слова, так. И в трансе он — как бы это сказать? — видит… вещи, которых не понимает. Если возможны провидческие трансы, они, вероятно, являются функцией подсознания. Фрейд утверждает, что подсознание никогда не проявляется в буквальной речи. Только в символах. Я где-то читал, что сон с падениями является обычным признаком душевной тревоги. Как в играх — подсознательное по одну сторону сетки, сознательное — по другую, и они, словно мячом, перебрасываются нелепыми образами туда и обратно. То же самое бывает при душевных заболеваниях, эпилепсии и так далее. Чем отличается от них привидение? Пусть Денни действительно видел кровь на стене в президентских апартаментах. Для ребенка кровь и смерть — понятия взаимосвязанные. Для него образ всегда более доступен, чем понятие. Об этом говорил еще Вильям Карлос Вильямс, а он был педиатром. Когда мы взрослеем, мы оставляем образы поэтам… Что-то я совсем заболтался и стал молоть вздор.

— А мне нравится, как ты болтаешь.

— Люди, будьте свидетелями, она сказала это! Вы все слышали.

— Но следы на шее, Джек, они настоящие?

Они молчали довольно долго. Венди стала думать, что он заснул, и сама начала впадать в дрему, когда он сказал:

— Я могу дать только два объяснения этим следам, и оба не связаны с присутствием в отеле четвертого человека.

— Какие? — спросила она, привстав и опершись на локоть.

— Вероятно, стигмы[13 - Стигмы — в древности — метки или клейма у рабов и преступников; пятна, раны на теле человека или животного.].

— Стигмы? Какие кровоточат в Святую пятницу, или что-то вроде этого?

— Да. Иногда у людей, свято верящих в Христа, обнаруживаются на руках и ногах кровоточащие раны в тех местах, где гвоздями прибивали Иисуса к кресту. В средние века это встречалось часто. Не думаю, что католическая церковь рассматривала эти явления как чудеса. Стигмы — явления того же порядка, что могут совершать йоги. Люди, понимающие взаимосвязь психики и тела, считают, что мы способны контролировать наши непроизвольные функции в большей степени, чем обычно считается. Сосредоточившись, можно замедлить сердцебиение, ускорить или замедлить процесс обмена веществ, заставить себя больше потеть или вызвать кровотечение.

— И ты считаешь, что Денни сам себе выдумал эти пятна, Джек? Мне в это не верится.

— Я только допускаю такую возможность, хотя тоже не верю. Вероятно, он посадил себе пятна своими руками.

— Сам себе?

— Но ведь раньше он падал в обмороки и ушибался, помнишь, как в тот раз в столовой, кажется, два года назад. Мы тогда рассорились и не разговаривали. У Денни закатились глаза, он упал лицом в тарелку, а потом свалился со стула. Помнишь?

— Да, конечно, помню. Я думала, что это припадок падучей.

— А в другой раз мы были с ним в парке, — сказал Джек. — Только Денни и я. Он качался на качелях. Поморгал глазами и говорит: «Я ушиб животик. Скажи маме, чтобы закрыла ставни, если пойдет дождь». И точно, ночью припустил проливной дождь. Ты ведь знаешь, он часто возвращается домой с ушибленными и поцарапанными локтями и коленками. А когда спрашиваешь, откуда эти болячки, отвечает: «Я играл», — вот и все.

— Джек, все дети получают синяки и шишки. Особенно, когда учатся ходить. Но у Денни на шее след от пальцев. Я готова поклясться, что они появились не от падения.

— В своем трансе он мог увидеть то, что случилось когда-то в комнате 217, — может быть, самоубийство, и перенес сильное потрясение. Это ведь не то, что смотреть кино. А может быть, его подсознание, воскресив преступление, совершенное там, превратило каким-то символическим образом живую женщину в мертвеца или зомби, привидение, призрак, дух или вурдалака — выбирай, что тебе по вкусу.

— У меня мурашки побежали по коже, — сказала она хрипло.

— Да и у меня тоже… Я не психиатр, но такое объяснение вполне годится. Разгуливающая по комнате мертвая женщина — лишь символ мертвых эмоций давно прожитой жизни, которая сопротивляется и не хочет исчезнуть… потому что она порождение его подсознания, часть его самого. В состоянии транса сознание Денни погружено в сон, и подсознание правит бал. И вот Денни кладет руку себе на горло…

— Стой, Джек! — вскричала Венди. — Ты хочешь убедить меня в чем-то более страшном, чем чужой нам человек в отеле. От него можно отстраниться, но от себя никуда не денешься. Ты нарисовал картину шизофрении!

— Лишь в начальной стадии, — сказал он, немного обеспокоенный, — и очень специфического характера. Денни в состоянии читать чужие мысли, и по временам его посещают провидческие озарения. Однако я не вижу в этом признака умственного расстройства. Мы все склонны к отдельным проявлениям шизофрении. Когда Денни вырастет, он избавится от этого.

— Тем более необходимо убрать его отсюда во что бы то ни стало. Отель плохо действует на него.

— Я так не считаю, — возразил Джек. — Если бы он слушался запретов, он не пошел бы в ту комнату, и тогда все было бы хорошо, — это во-первых.

— Бог мой, Джек, неужели ты хочешь сказать, что его чуть не задушили за дело, в наказание за нарушение порядка?

— Нет, конечно, нет, но…

— Никаких но! — выкрикнула Венди, мотая головой. — Мы высказываем лишь догадки. Но когда, свернув за угол, мы вдруг попадаем в воздушную яму или в эпизод фильма ужасов, или еще что-то… — Она истерически засмеялась в темноту. — Еще немного — и у нас самих начнутся видения.

— Не говори глупости, — сказал Джек. «Галлюцинации иногда бывают заразительными», — добавил он про себя.

— А ты не передумал насчет снегохода?

Его пальцы внезапно сжались в кулаки.

Перестань пилить меня!

— Я же сказал, что буду стараться. Теперь спи, у нас был трудный день.

Послышался шорох простыни, когда она поворачивалась к нему, чтобы поцеловать в плечо.

— Ах, Джек, как я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — произнес он, но это были пустые слова. Его ногти впились в мякоть ладоней, кулаки были тяжелыми, как камни, в виски стучала кровь. Она не сказала ни слова о том, что с ними будет, когда они спустятся с гор. Ни словечка. У нее в мыслях только один Денни. Да, конечно, она сильно напугана призраком в ванне и боится собственной тени. А бояться нужно реальных опасностей, а их немало. Когда они вернуться с гор, то окажутся в Сайдвиндере с шестьюдесятью долларами в кармане, лишь в той одежде, что на них сейчас, и даже без машины. Если в Сайдвиндере есть ломбард, то все равно им нечего закладывать, кроме обручального кольца Венди и коротковолнового транзистора «Сони». За него могут дать двадцать долларов, и то, если приемщик проявит милосердие. А работа? Какая может найтись для него работа, кроме расчистки снега на подъездных дорожках по три доллара за участок? Только представьте себе Джека Торранса, тридцатилетнего мужчину, опубликовавшего в солидном журнале свои рассказы, с большими надеждами и не без основания стать выдающимся американским писателем, — так вот, представьте его себе с лопатой на плече, когда он звонит у подъезда, предлагая свои услуги!

Эта картина встала перед глазами Джека с такой живостью, что его кулаки сжались еще сильнее, а ногти больно врезались в ладони. Он видел себя в очереди на получение продуктового пособия или у методистской церкви за подачками, уже встречал в воображении косые взгляды местных жителей. А как он объяснит Элу, что они были вынуждены бежать из отеля, оставив топки котлов без присмотра, бросив отель на произвол судьбы, — на растерзание ворам-мародерам, приехавшим сюда на снегоходах, потому что, видишь ли, Эл, в отеле обитают привидения, и они охотятся за моим мальчиком, так что прощай, Эл, до будущей весны.

Возможно, они смогут будущей весной добраться на «жуке» до Калифорнийского побережья, если починят насос. Конечно, пятьдесят миль к западу дорога идет под горку, можно ехать все время на нейтрали и добраться до Юты, потом до солнечной Калифорнии, страны апельсинов и неограниченных возможностей. Человек с чистейшей рекомендацией алкоголика, учителя, избивающего учеников, или блестящего охотника за привидениями — как же! «Ему будут открыты все дороги!»

На ладонях Джека выступила кровь из ногтей, врезавшихся в кожу. Он сжал их еще крепче, мучая себя болью. Женушка спит под боком, и у нее никаких забот. Он согласился увезти ее от буки — большого, злого привидения, а большее ее ничто не трогает. Вот почему, Эл, я решил, что самое лучшее для нее будет, если я… убью ее!

Мысль возникла откуда-то со стороны — голая и без прикрас. Желание свалить ее с постели на пол, обнаженную и сонную, броситься на нее, охватить шею, словно тугим побегом осиновой ветки, и душить, душить, сжимая дыхательное горло большими пальцами. Он заставит ее принять лекарство. До последней капельки, пока она не захлебнется им. До самой горькой последней капельки.

Откуда-то, прорываясь в его внутренний мир, донесся приглушенный шум. Он глянул через комнату — Денни опять заметался в постели, сминая простыни. Мальчик глухо стонал во сне. Опять кошмары? Опять мертвая женщина, синяя и распухшая, гоняется за ним по длинным гостиничным коридорам?

Да нет, вряд ли. Что-то другое мучит Денни во сне. Гораздо худшее.

Преграда, сдерживающая его горькие чувства, рухнула. Он поднялся с кровати и подошел к мальчику, охваченный стыдом. Ему нужно думать о малыше, только о Денни, а не о Венди. В глубине души он понимал, что Денни нужно увозить отсюда. Джек поправил простыни на его постели, накрыл мальчика одеялом, сбившимся в ногах. Денни снова притих. Отец коснулся его лба.

Какие чудовища прячутся в его черепной коробке?

Лоб был теплым, нормально теплым. Мальчик мирно спал.

Джек вернулся к постели, не переставая думать о Денни. Постепенно мысли смешались, и он уплыл в сон, и последняя мысль его прозвучала, как звон гонга:

«Возможно, я нашел бы здесь покой, если бы только они не мешали мне».


28. Снегоход


После полуночи, когда они все спали беспокойным сном, снегопад прекратился, наметя новые сугробы на прежний наст. На следующее утро морозный ветер разметал тучи по небу, и Джек стоял в столбе света, косо падавшего из мутного окна на восточной стене хозяйственного сарая.

Помещение — длиной с товарный вагон и почти такой же высоты — пропахло смазочными маслами, бензином и слабым ностальгическим запахом, напоминающем о лете, — запахом свежей травы. Четыре мощные газонокосилки выстроились в ряд у стены, как солдаты на смотру. Две из них, похожие на маленькие тракторы, были оборудованы сиденьями для водителя. Слева стояли две механические лопаты с округлыми лопастями, цепная пила, электроножницы для подрезки кустов и длинный железный шест с флагом на случай турниров: «Мальчик, подай мне мяч и вот тебе четвертак на чай». — «Да, сэр».

У противоположной стены, куда бил сноп солнечного света, стояли три стола для пинг-понга, поставленные на попа, их сетки были сняты и свисали с полки на стене, в углу были навалены кучей доски и фигуры для игры в шафлборд и роуковый набор — клюшки в гнездах стенда, воротца, скрученный вместе проволокой, ярко окрашенные мячи яйцевидной формы («Ну и странные куры несутся у тебя, Уотсон!» — «Да, но посмотрел бы ты на животных у нижнего газона, ха-ха-ха!»)

Джек подошел к ним, перешагнув через старый аккумулятор из восьми элементов, который когда-то, вероятно, стоял под капотом курортного грузовика. Он выдернул из гнезда на стенде одну из клюшек и поднял ее перед лицом, как рыцарь, салютующий королю перед началом поединка.

Ему припомнились обрывки сна об отце, теперь смутного и увядшего. Вид роуковой клюшки, столь похожей на трость отца, вызвал в нем тревогу и чувство какой-то вины. Сейчас роук не очень моден, его дальний родственник — крокет — куда более популярен, но в 20-е годы в «Оверлуке» проходили Северо-американские турниры по роуку. Неплохая игра.

Игра для шизиков?

Он нахмурился, потом улыбнулся. Да, верно, для шизиков. Клюшка вполне подтверждает это. Наконечник мягкий, резиновый с одной стороны и твердый деревянный — с другой. Для игры, требующей точности и глазомера, грубой физической силы.

Джек взмахнул клюшкой. Вжик! — просвистела она. Он улыбнулся мощному свисту, с каким она разрезала воздух. Потом вставил клюшку в гнездо стенда и повернулся налево.

То, что он увидел там, заставило его нахмуриться. Почти посередине сарая стоял снегоход, совсем новенький, с надписью «Бомбардир» на обтекателе мотора. Надпись была сделана с наклоном букв вправо, долженствующих обозначать скоростные качества машины. Лыжи и кожа сиденья были черными, как и выхлопная труба сбоку капота. Но преобладающим цветом был ярко-желтый, как у чудовищной механической осы. А во время движения машина будет жужжать, как оса. Гудеть и жужжать, как оса, готовая ужалить. Впрочем, как иначе должен выглядеть снегоход? По крайней мере, машина не лицемерит, а прямо угрожает бедой. А бед у нас и так хватит в Сайдвиндере, куда она нас доставит. Вот там семейство наше хлебнет лиха — такого, что укусы ос на руке Денни покажутся нам материнским поцелуем.

Джек вытащил из кармана платок и подошел к снегоходу. Он хмуро постоял возле машины, разглядывая ее. Снаружи порыв ветра ударился о сарай, заставив его затрястись и заскрипеть. Из окна было видно, как взвился к небу вихрь кристаллических снежинок, разбившихся о фасад отеля.

Ветер улегся, и Джек продолжил осмотр машины. Ух, до чего противная штуковина! Так и видится длинное жало, высовывающееся из-под багажника. Недаром он всегда недолюбливал снегомобили — они дробят соборную тишину зимы на мелкие осколки, распугивают все живое на свете и отравляют воздух синим ядовитым дымом из выхлопных труб.

Если бы не Денни, я с радостью схватил бы одну из клюшек, раскрыл капот и колошматил бы до тех пор, пока…

Джек испустил протяжный вздох. В любом случае Венди была права. Изувечить машину было бы верхом глупости, как бы ни приятна была ему картина разбитой машины. Это равносильно тому, что избить до смерти сына.

— Чертов луддит, — выругал он сам себя.

Джек подошел к баку машины и открутил его колпачок. На одной из полок нашлась мерная линейка, Джек сунул ее в бак: он был на три четверти полон бензина. Достаточно, чтобы проверить, как бегает эта чертова машина. Позже он дольет бак бензином из курортного грузовика.

Он поставил крышку на место и открыл капот. Нет аккумулятора, нет запальных свечей. Он прошелся вдоль полок, отыскивая их среди отверток, пассатижей, гаечных ключей, пластмассовых коробок с винтами и гвоздями самых разных размеров. Полки пропитались старой смазкой и покрылись толстым слоем пыли. Дотрагиваться до них было противно.

Вскоре ему удалось отыскать небольшую коробку с карандашной надписью «Бомбардир». Он потряс ее — внутри что-то загремело. Свечи. Он посмотрел их на свет, чтобы определить искровой зазор. Искать измерительный инструмент не хотелось. Ну их к черту, подумал он со злостью и швырнул свечи назад в коробку. Если зазор неверен, дело швах.

В углу у дверей стоял стульчик. Он подтащил его к машине, уселся и вкрутил четыре свечи, затем надел на них резиновые колпачки. Вернувшись к полке, принялся за поиски аккумулятора — трех- или четырехэлементной батареи небольшого размера. На полках было все что угодно, кроме аккумулятора, однако это не огорчило его ни в малейшей степени. Наоборот, он был даже рад и почувствовал облегчение: «Я сделал все, что в моих силах, капитан, но не добился успеха». — «Молодец, сынок, я представляю тебя к ордену Серебряной звезды и Пурпурного снегохода. Ты гордость нашего полка». — «Благодарю вас, сэр, я действительно старался».

Он стал насвистывать «Долину Красной реки», разглядывая оставшиеся две-три полки. Свист выдувался короткой струйкой пара. Он обошел все полки на стенах сарая, но проклятая штуковина куда-то запропастилась. Возможно, кто-то увел ее. Может быть, сам Уотсон. Кто хватится аккумулятора? А дома он может пригодиться. Нет, это не воровство, а всего-навсего присвоение. У всех что-нибудь липнет к рукам.

Он вернулся к снегоходу и злобно пнул его в бок. Что ж, конец. План провалился. Он так и скажет Венди — извини, детка, но…

В углу у дверей притулился ящик. Как раз над ним и стоял стульчик, который Джек поставил у машины. На крышке ящика карандашная надпись «Бомбар». Джек глянул на него, свист замер на его губах. Гляньте-ка, сэр, вот и кавалерия — ваш дымовой сигнал вызвал подкрепление.

Это несправедливо.

Черт побери, это совсем несправедливо.

Что-то — судьба, удача или провидение — пыталось спасти его. В последний момент удача отвернулась от Джека Торранса. Судьба снова сдала ему паршивую карту.

Злость, угрюмая и мутная волна злости захлестнула его, он снова сжал кулаки.

Черт побери, где же справедливость!

И зачем только он глянул в эту сторону? Почему не случилось растяжения мышц на шее, зачесалось в носу, или не попала соринка в глаз? Тогда бы он не заметил ящика.

Ну и что же — что заметил? Это была временная галлюцинация, такая же, какая случилась у него в комнате 217 на третьем этаже. Игра воображения, не больше. Мне показалось, что я видел аккумулятор в том углу, а сейчас там ничего нет. «Переутомление, сэр, извините». — «Держи хвост морковкой, сынок. Такое может случиться с каждым». — «Благодарю, сэр».

Он распахнул дверь с такой силой, что чуть не сорвал ее с петель, и втащил в сарай пару снегоступов, на которых пришел сюда. Они были облеплены снегом, он выбил их, подняв снежное облако. Затем поставил левую ногу на снегоступ и задумался.

Денни играл на площадке возле кухонной двери. Судя по всему, пытался слепить снежную бабу. Бесполезная попытка. Холодный снег не лепился, но Денни упорно трудился — его склоненная фигурка походила в это ясное утро на пятнышко среди искрящегося снега.

О чем, скажи Бога ради, ты думаешь?

Ответ последовал мгновенно.

О себе, только о себе.

Ему вспомнилось, как он лежал ночью в постели и вдруг замыслил убийство жены. И сейчас, когда он склонился над снегоступом, чтобы завязать тесемки, ему вдруг все стало ясно. «Оверлук» пытается овладеть не только Денни, но и им тоже. Не Денни был самым слабым звеном их семьи, а он. Он, Джек, наиболе уязвим, его можно легко согнуть, скрутить и сломать.

Джек взглянул на окна отеля — солнце ослепительно сияло во множестве стекол — и впервые заметил, как похожи окна на глаза, устремленные на него. Они отражали солнце, чтобы сохранить мрак внутри. Они глазели не на Денни, а на него.

И сейчас, наблюдая за игрой Денни в тени отеля, он понял все. Отелю нужен был Денни, может быть, все они, но уж Денни наверняка. В 217-м номере лежала мертвая женщина, возможно всего лишь незримое привидение, воспоминание о трагедии — при обычных обстоятельствах, но сейчас она стала источником опасности как злая заводная игрушка, и ее механизм был запущен в ход своеобразным складом ума Денни… и его собственного. Кажется, Уотсон рассказал ему, что на роуковом корте скончался от удара человек, а сколько было еще других? На четвертом этаже произошло убийство. А сколько других убийств, ссор, самоубийств случалось тут в прошлом? Возможно, Грейди, прошлогодний смотритель, убивший жену и дочерей, прячется где-то здесь, в стене отеля, с топором в руках, дожидаясь, когда Денни заведет его и он сможет выступить из стены, чтобы совершить злодейство.

Распухшие пятна на шее Денни.

Поблескивающие ряды бутылок на полках бара.

Радиопередатчик.

Сны.

Альбом с газетными вырезками, найденными им в подвале.

Я снова бродил в сомнамбулическом сне, дорогая.

Джек выпрямился и сбросил снегоступ с ноги. Его трясло. Он захлопнул дверь и поднял ящик с аккумулятором. Тот выскользнул из его дрожащих пальцев

Черт, неужели я разбил его?!

и повалился набок. Джек раскрыл картонный ящик и выхватил аккумулятор из коробки, совсем не думая о том, что кислота может вытечь из трещины в корпусе и облить его. Но этого не случилось — аккумулятор был цел. У него вырвался вздох облегчения.

Держа аккумулятор обеими руками, он отнес его к снегоходу и поставил на площадку впереди мотора. Взял с полки разводной ключ, быстро и без хлопот приладил провод. Батарея была в рабочем состоянии. Не было необходимости подзаряжать ее. Когда он подсоединил положительный кабель к клемме, послышались потрескивание электрического разряда и слабый запах озона. Закончив работу, он отступил в сторону и нервно вытер руки о свою брезентовую куртку. Снегоход будет работать. Нет никаких причин для того, чтобы он не заработал, — никаких, помимо того, что он был частью «Оверлука», который не хочет отпускать их от себя. «Оверлук» хочет позабавиться. Тут имеется мальчик, которого можно напугать, мужчина и женщина, которых можно настроить друг против друга. А при хорошем раскладе карт можно заставить их мыкаться по коридорам отеля, как в заколдованном замке. Нет, «Оверлук» не оставит их в одиночестве. Им составят компанию множество бывших постояльцев. Но причин, почему бы снегоходу не работать, не было никаких, кроме, конечно,

кроме того, что ему самому не хочется уезжать.

Джек стоял, глазея на снегоход, дыхание вырывалось коротким морозным парком. Он не хочет ничего менять. Уехать отсюда было бы неверным решением, он сразу же понял это. Венди испугалась духа, разбуженного истеричным мальчишкой. Но нужно понять и ее.

Я снова бродил в сомнамбулическом сне, дорогая?

Ему было все ясно, пока он не увидел Денни, игравшего в снегу. Виноват Денни. Виновато его свечение, или как бы оно там оно ни называлось. Это вовсе не свечение, а проклятие. Если бы они с Венди были здесь одни, то провели бы зиму очень мило. Ни страданий, ни мучительных раздумий.

Не хочу уезжать? Или не могу?

«Оверлук» не отпускает их, и он сам не хочет уезжать. Даже Денни уже стал частью отеля. «Оверлук» уже поглотил Джека: «Ах, вы говорите, новый смотритель сочиняет? Отлично, занесите его в наш список. Однако сперва избавимся от женщины и их курносого сынка! Чтобы ничто не отвлекало его от дела. Мы не хотим…»

Джек стоял у кабинки снегохода, чувствуя, как снова накатывает головная боль. Что же он все-таки решил — уехать или остаться? Не очень богатый выбор. Так едем или остаемся?

Если поедем, сколько пройдет времени, прежде чем в Сайдвиндере отыщется какая-нибудь дыра для них? — спросил внутренний голос. Ему привиделась какая-то забегаловка с паршивеньким телевизором, где коротают время небритые безработные люди, безучастно наблюдая за футболом на экране. Где туалетные комнаты провоняли тысячелетней мочой, а в мусорных корзинах ищут замусоленные окурки сигарет «Кемел». Где стакан пива стоит тридцать центов и нужно сдабривать его солью. Где музыкальные автоматы оснащены пластинками сорокалетней давности.

Сколько времени… Бог мой, боюсь что нисколько. «Я не могу перебороть «Оверлук», — сказал он сам себе тихо, очень тихо. Попробуйте разыграть партию, если в колоде отсутствует один из тузов.

Внезапно он склонился над мотором снегохода и вырвал из него магнето. Это получилось у него поразительно легко. Джек с удивлением глянул на него, потом подошел к задней двери сарая и распахнул ее. Отсюда открывался широкий вид на горные вершины, прекрасные в своей живописности. Открытое снежное поле простиралось на милю. Джек размахнулся и швырнул магнето в снег как можно дальше. Там, где упал прибор, взметнулся фонтанчик снега — легкий ветерок подхватил снежинки и отнес их на новое место. Рассыпься, говорю я, все кончено. Рассыпься.

Он почувствовал облегчение.

Джек постоял еще немного в дверях, дыша прозрачным горным воздухом. Затем запер дверь и через главный выход отправился к Венди, чтобы сообщить ей, что они остаются. По дороге он задержался и поиграл в снежки с Денни.


29. Живая изгородь


Наступило 29 ноября, четвертый день после Дня благодарения.

Прошедшая неделя закончилась благополучно, еще лучше прошел День благодарения. Никогда еще у Торрансов не было такого богатого праздничного стола. Венди изумительно приготовила хэллоранновскую индейку, и они наелись ею до отвала, не уничтожив и половины. Джек простонал, что индейки теперь им хватит до конца зимы, и они будут есть индейку в соусе, бутерброды с индейкой, индейку с лапшой.

Нет, сказала им Венди, только до Рождества. На Рождество у них будет жареный каплун.

Джек и Денни простонали вместе.

Синяки на шее Денни побледнели, вместе с ними увяли и их страхи. В День благодарения Венди катала сына на санках, пока Джек работал над пьесой, которая была почти закончена.

— Ты все еще боишься, док? — спросила она Денни, не решаясь задать вопрос более прямо.

— Да, — ответил он просто, но сейчас я хожу только в нестрашные места.

— Папа говорит, что рано или поздно лесная охрана из заповедника станет раздумывать, почему мы не отвечаем на вызовы по передатчику, и тогда они явятся сюда, чтобы разузнать, в чем дело. Они могут спустить нас с гор. Тебя и меня. Папа останется здесь — пусть коротает зиму один. У нас для этого есть основания. В некотором смысле, док… я знаю, тебе трудно понять… мы в безвыходном положении.

— Да, — ответил он равнодушно.

Сегодня, в это великолепное утро, родители были наверху, и Денни знал, что они кончили заниматься любовью и сейчас дремлют в спальне. Они счастливы и довольны. Мама еще не совсем отделалась от страха, а настроение отца было каким-то неопределенным — чувство вины у него смешивалось с довольством, словно он совершил что-то, чего стыдится и чему в то же время радуется. Это что-то он тщательно скрывает, запрещая себе думать об этом. Денни недоумевал, как можно одновременно стыдиться и радоваться чему-то. Вопрос сильно беспокоил его. Просвечивание отца давало странную картину: чего-то, похожего на спрута, вытянувшего к небу свои щупальца. Когда Денни сосредоточивал мысли на отце, тот пристально вглядывался в сына острым, пронизывающим взглядом, словно ему было ясно, что проделывает Денни.

Мальчик стоял в главном холле, готовясь к выходу. Последнее время он много гулял, катался на санках и ходил на снегоступах. Во дворе, при солнечном свете, ему казалось, что тяжесть его отпускает. Встав на стул, Денни снял с вешалки свою куртку, лыжные штаны и уселся, чтобы натянуть их на себя. Сапоги стояли на полке — он натянул их в последнюю очередь, высунув от усердия кончик языка. Осталось надеть рукавицы и обернуть шею шарфиком, после чего он был готов к выходу.

Денни подошел к кухонной двери и здесь остановился в раздумье. Ему надоело играть на заднем дворе, который в это время дня накрыт тенью, не хотелось находиться даже в тени отеля. Поэтому он решил надеть снегоступы и отправиться на игровую площадку. Правда, Дик Хэллоранн велел ему держаться подальше от зверей живой изгороди, но эта мысль не тревожила его. Сейчас они похоронены под сугробами, из которых торчат только голова кролика и хвосты львов их вид казался ему скорее забавным, чем страшным.

Денни крепко привязал снегоступы к ногам шнурками. Отец говорил, что у него определенно есть талант к ходьбе на снегоступах — для этого требовалось лениво волочить ноги и движениями лодыжек стряхивать снег с переплетения лыж перед тем, как сделать следующий шаг. Все, что ему нужно, так это укрепить мышцы лодыжек и бедер. При ходьбе на снегоступах лодыжки болят не меньше, чем при катании на коньках, потому что все время надо стряхивать снег. Денни каждые пять минут был вынужден останавливаться и давать отдых ногам.

Но по дороге к игровой площадке отдых не понадобился — дорога шла под уклон. Преодолев чудовищный снежный занос у парадного крыльца «Оверлука», Денни через десять минут оказался на игровой площадке и даже не запыхался.

Площадка, засыпанная снегом, производила даже боле приятное впечатление, чем летом. Цепи на качелях застыли в самых странных изломах, доски сидений касались снега. Канат на гимнастической стенке оброс сосульками. Над снегом высились только трубы на крыше игрушечного «Оверлука».

Хорошо, если бы так завалило снегом настоящий «Оверлук», только без нас.

Цементная труба высовывалась из-под снега в двух местах, как эскимосское иглу. Денни протопал к трубе, присел на корточки и принялся раскапывать снег. Вскоре показался вход в черный тоннель, и Денни нырнул в него. Он изображал Патрика Макгухана, тайного агент (сериал о нем показывали по телевизору, и отец отказывался даже от работы по вечерам, чтобы посмотреть его, а Денни сидел у телевизора рядом с ним). Где-то здесь, в конце трубы, находилась антигравитационная машина русских. Денни вытащил воображаемый автомат и пополз по бетонной трубе, широко раскрыв глаза, готовый отразить любую опасность. Противоположный конец трубы был основательно забит снегом. Он пытался раскопать снег, но, к своему удивлению, обнаружил, что снег по прочности не уступает льду.

Игра рассыпалась в прах, как только Денни осознал, что закупорен в цементной трубе. Он слышал собственное дыхание, влажное и учащенное. Через дыру, проделанную его руками в снегу, проникал слабый свет. Вдруг ему захотелось, как никогда, вновь очутиться на солнечном свету. Папа и мама не знают о том, где он находится, а края снежной дыры могут обвалиться, и он окажется в западне — ведь «Оверлук» не любит его.

Денни с трудом развернулся и на четвереньках пополз обратно к выходу, шурша сухими прошлогодними листьями, наметенными сюда ветром прошлой осенью. Он добрался до конца тоннеля, когда обнаружил, что снег действительно обрушился, не очень сильно, однако достаточно, чтобы прекратить доступ света и забить выход, оставив его в темноте.

Его охватила паника, и он потерял способность рассуждать. Скованный ужасом ум подсказывал ему, что он навсегда останется здесь, в темноте и холоде, и

что-то находится здесь, рядом со мной

у него перехватило дыхание, кровь застыла в жилах. Да, да, кто-то был позади, какая-то ужасная вещь, которую отель припас специально для такого случая. Может быть, огромный паук, спрятавшийся под сухими листьями, или крыса… или труп ребенка, умершего здесь, на детской площадке. Могло такое случиться? Да, вполне. Он подумал о крови на стене президентских апартаментов, о женщине в ванне, о каком-нибудь несчастном ребенке, который сорвался с гимнастической стенки или качели и раскроил себе череп. Теперь он ползет следом за Денни в надежде найти вечного товарища для вечных игр на игровой площадке.

За спиной, у дальнего конца бетонной трубы, послышалось крадущееся потрескивание сухих листьев, словно кто-то полз за ним на четвереньках. В любой миг чьи-то холодные пальцы могут сомкнуться на его щиколотке.

Эта мысль вывела его из состояния паралича, он принялся раскапывать рыхлый снег, забивший входное отверстие трубы, по-собачьи отбрасывая его между ног. Сквозь снежную стенку просачивался голубой свет. Денни пробивался наружу, как ныряльщик, выплывающий из толщи воды. Край трубы оцарапал ему спину, снегоступы цеплялись друг за друга. Снег сыпался в лицо и за шиворот, а он яростно разгребал этот снег, пытающийся удержать его здесь, втянуть в трубу, где невидимая, шуршащая листьями вещь хочет схватить его, чтобы оставить тут навеки.

Затем он вырвался наружу. Лицо, поднятое к солнцу, было белым от снега и страха — воплощенная маска ужаса. Он пополз по снегу подальше от трубы, тяжело дыша, подполз к гимнастической стенке и здесь остановился, чтобы поправить снегоступы и отдышаться. Он не сводил глаз со входа в трубу, ожидая, что там кто-то появится. Никого не было, и дыхание Денни стало успокаиваться. Кто бы там ни был в трубе, он не посмеет показаться на солнечном свету — он прячется во мраке трубы и, возможно, появляется, когда наступает ночь.

Но я в безопасности, теперь я спасен и могу вернуться домой, потому что я в безопасности…

Позади Денни что-то мягко шлепнулось в снег. Не успел он обернуться, как понял,

видишь ли ты индейцев на этой загадочной картинке?

что это комок снега, потому что такой звук он слышал, когда с крыши отеля срывался и падал на землю ком снега.

Видишь ли ты?..

Да, вижу. Снег упал с головы собаки в живой изгороди. Когда он пришел на игровую площадку, собака представляла собой безобидный сугроб снега. Теперь она стояла во всем блеске вечнозеленого покрова, который казался еще ярче среди слепящей глаза белизны. Собака сидела на задних лапах, словно приготовилась вцепиться в Денни.

На сей раз он не собирался паниковать или терять хладнокровие: ведь сейчас он не в темной дыре, а на открытом воздухе, под солнышком. Перед ним всего-навсего собака. Сегодня немного теплее, чем вчера, подумал Денни, вот снег и осыпается.

Не подходи к этому месту… держись от него подальше…

Переплетения ремней на снегоступах были туго натянуты, как и полагалось. Он поднялся на ноги и глянул в сторону бетонной трубы, по-прежнему утопавшей в снегу. Там, где он прокопал траншею; виднелось круглое, темное пятно, и там он увидел то, от чего у него перехватило дыхание, — он увидел руку. Рука размахивала, словно несчастный ребенок просил, взывал, умолял спасти его.

Спаси меня, прошу тебя, спаси! Если не можешь спасти, то приходи поиграть со мной. Навсегда, навсегда…

— Нет, — прошептал Денни Торранс. Слово с трудом вырвалось из пересохшего горла. Он чувствовал, что в голове у него начало мутиться, как тогда, когда мертвая женщина в ванне… Нет, лучше не думать об этом.

Он уцепился за вожжи реальности и туго натянул их. Ему нужно убраться отсюда. Сосредоточь свои мысли на этом, Денни, сохраняй спокойствие. Ты же тайный агент. Разве Патрик Макгухан будет хныкать и писать в штаны от страха, как малый ребенок? И папа тоже?

Эта мысль немного успокоила его. Сзади снова послышался звук падения снежного кома. Он обернулся — голова одного из львов высунулась из снега и оскалилась на него. Лев был ближе к выходу с площадки, чем ему полагалось быть. Страх сжал сердце, но он подавил его — он же тайный агент, которому неведом страх, и, конечно, он справится с опасностью. Денни направился к выходу, стараясь держаться подальше от головы льва. Все свое внимание он сосредоточил на движениях снегоступов. Медленно волочи ноги, не поднимай их высоко, не то потеряешь равновесие. Делай вращательное движение лодыжкой, чтобы стряхнуть снег с переплета ремней на снегоступах. Наконец Денни добрался до угла площадки. Здесь снег намел огромный сугроб поверх ограды, и он смог перешагнуть через нее, но зацепился снегоступом за один из столбиков и чуть не повалился. Ему удалось удержаться на ногах, и он замахал в воздухе руками, как ветряная мельница, Денни понимал — если упадет, то подняться будет трудно.

Справа послышался тот же мягкий шлепок снега. Обернувшись, он увидел, как два льва, освободившиеся от снега, припали к земле на передние лапы, приготовившись к прыжку. Темные провалы глаз были устремлены на него. Собака повернула к нему голову.

Это случается только тогда, когда ты не смотришь.

— Ой! — Снегоступы сцепились друг с другом, и он беспомощно рухнул в снег, размахивая руками. Еще больше снега набилось в капюшон куртки и за отвороты сапог. Он барахтался в снегу, пытаясь высвободить снегоступы из-под тяжести тела, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце,

Ты тайный агент, помни, что ты тайный агент!

и перевернулся на спину. Потом полежал немного, глядя в небо, помышляя о том, чтобы сдаться. Он вспомнил руку, высунувшуюся из бетонного тоннеля, и решил, что ему нельзя сдаваться. С трудом поднявшись на ноги, он глянул на кустарниковых животных. Все три льва сидели теперь рядышком, не далее чем в сорока футах от него. Собака держалась поодаль слева, словно преграждая Денни дорогу. Они полностью стряхнули с себя снег, только их шеи и морды были слегка припорошены. Все они уставились на Денни.

У него участилось дыхание, паника, как крыса под черепной коробкой, металась и грызла мозг. Он стал бороться с паникой и бороться… со снегоступами.

Голос отца: не нужно с ними бороться, Денни, шагай на них, словно они продолжение твоих ног, шагай вместе с ними.

Да, папочка.

Он двинулся дальше, стараясь сохранять легкий ритм, которому его научил отец. Мало-помалу он втянулся в ритм, одновременно начиная понимать, как устал, как много сил отнял у него страх. Мускулы бедер и голеней стали болеть и дрожать. Отель, дразня его, казался далеким и маленьким — он глазел на Денни множеством окон, словно забавлялся этим зрелищем.

Денни торопливо оглянулся и припустил еще быстрее. Ближайший лев был за спиной, в двадцати футах. Он плыл в снегу, раздвигая его грудью, как охотничья собака в пруду. Два других льва спешили справа и слева от него, отстав на несколько шагов. Они походили на армейский взвод при облаве. Собака, державшаяся слева, выполняла роль разведчика. Ближайший лев наклонил голову так, что его мощная грива высилась над снегом, а хвост хлестал по бокам. У него был вид домашнего кота, забавлявшегося мышкой, прежде чем убить ее.

Если Денни упадет, он погибнет. Они не дадут ему подняться, накинутся на него. Денни бешено размахивал руками и наклонялся вперед, вынося центр тяжести как можно дальше. Он мчался вперед, изредка бросая назад взгляды через плечо. Воздух со свистом вылетал из легких, и он ничего не слышал и не видел, кроме ослепительного снежного покрова, зеленых зверей позади и шуршания снега под снегоступами. И еще чего-то — глухого, шлепающего звука. Он пытался прибавить ходу, но не смог. Теперь он двигался по заснеженной подъездной дороге, его лицо было скрыто в тени капюшона. День был тихим и ясным.

Когда он оглянулся еще раз, передний лев был в пяти шагах от него. Он скалил зубы, мускулы ног были напряжены, как пружина. Позади всех виднелся кролик, который, освободившись от снега, сидел в вечнозеленом наряде, наблюдая за концом ужасной гонки.

Когда Денни оказался на газоне у парадного крыльца, паника окончательно овладела им. Здесь он побежал что было мочи, наклонившись всем телом вперед и вытянув перед собой руки, как слепец, нащупывающий дорогу. Капюшон свалился с головы, обнажив его бледное лицо с горящими пятнами на щеках и выпученными от страха глазами. Крыльцо было уже близко.

Позади послышался хруст снега, как от тяжелого прыжка.

Денни повалился на ступеньки крыльца, раскрыв рот в беззвучном крике, и на четвереньках пополз вверх по лестнице, стуча снегоступами.

Послышался треск раздираемой ткани, и внезапная боль резанула ногу. И вспышка того, что могло быть — должно было быть, — в его памяти.

Рыкающий рев.

Запах крови и вечнозеленой растительности.

Денни растянулся на площадке, захлебываясь хриплым плачем. Сердце билось в груди. Из ноги текла тонкая струйка крови.

Он не знал, сколько пролежал на крыльце, пока не распахнулась, наконец, дверь и на площадку не выбежал Джек в джинсах и тапочках на босу ногу. За его спиной стояла Венди.


30. В холле


Денни рассказал родителям все, кроме того, что случилось с ним в бетонной трубе. Он не мог заставить себя повторить пережитое. Как выразить словами чувство леденящего страха, охватившее его, когда послышалось крадущееся потрескивание сухих листьев за спиной. Но ему удалось передать мягкий звук падающего снежного покрова с животных, рассказать о льве с горбатой холкой, преследовавшем его на снегу. Даже о том, как кролик повернул в его сторону голову, чтобы проследить за приближающимся концом охоты.

Они сидели в холле. Джек развел в камине жаркий огонь. Денни, завернувшись в одеяло, прикорнул на диванчике — на том самом месте, где когда-то — миллионы лет назад — сидели три монашки, хихикая в ожидании своей очереди к кассе. В руках у мальчика была чашка с супом, из которой он по временам отхлебывал. Мама сидела рядом, поглаживая его по волосам. Джек расположился на полу, и чем дольше длился рассказ Денни, тем озабоченнее и угрюмее становилось лицо отца. Он дважды доставал платок и вытирал им воспаленные губы.

— И вот они бросились за мной в погоню, — закончил Денни. Джек встал и отошел к окну, повернувшись к сыну спиной. — Они гнались за мной до самого крыльца.

Денни старался говорить спокойно — тогда они поверят ему, — но голос дрожал. Он посмотрел на маму, ожидая, что скажут она и отец. Высокое желтое пламя плясало на каменном поддоне камина. Взорвался сучок соснового полена, послав в трубу сноп искр.

— Денни, подойди-ка сюда, — Джек повернул к нему голову. Денни не понравилось выражение папиного лица.

— Джек! — Венди стало тревожно.

— Я хочу, чтобы мальчик подошел на минутку к окну.

Денни соскользнул с дивана и стал рядом с отцом.

— Молодец! Что ты видишь за окном, малыш?

Денни знал, что он увидит, еще до того, как подошел к окну. Помимо путаницы следов, отмечавших район их обычных прогулок, по нетронутому снежному полю шли два следа пары снегоступов — один прямой, спускавшийся к детской площадке, другой — путаный, неровный, ведущий к отелю.

— Я вижу… только свои следы, папа.

— А как насчет зверей в ограде?

У Денни задрожали губы. Он собрался заплакать.

Я не буду плакать, не хочу и не буду!

— Они покрыты снегом, — прошептал он, — но, папа…

— Что? Не слышу тебя…

— Джек, что за допрос ты там устраиваешь ему? Перестань, мальчик и так расстроен.

— Помолчи. Так как же, Денни?

— Они оцарапали меня, папа. У меня болит нога.

— Ты мог поранить ногу о кромку наста.

Венди оказалась между ними, у нее было бледное, сердитое лицо.

— Чего ты добиваешься? — спросила она Джека. — Что с тобой творится?

— Я хочу помочь ему увидеть разницу между реальностью и галлюцинациями — вот и все. — Джек присел на корточки возле Денни и крепко обнял его. — Ничего этого не было, Денни. Верно, сынок? Это был один из тех трансов, которые тебя посещают. Вот и все.

— Папочка!

— Что, Дэн?

— Я не мог поранить ногу об наст. Ты же знаешь, снег был рыхлым. Он совсем не лепился, когда мы играли в снежки.

Денни почувствовал, как напряглось тело отца.

— Тогда о ступеньку крыльца…

Денни отпрянул от отца. Внезапно его посетило одно из тех озарений, которые иногда у него бывали и ослепительно высвечивали суть. Он глянул на отца широко раскрытыми глазами.

— Пама, ты же знаешь, что я говорю правду, — прошептал он. — Ты сам… сам боишься их.

— Денни, помилуй, что ты такое говоришь? — У отца окаменело лицо.

— Да, знаешь, знаешь, потому что сам видел…

Неожиданно Джек хлестнул мальчика по щеке. Голова Денни дернулась, на щеке загорелись красные пятна.

Венди испустила стон.

На минуту они точно застыли, затем Джек порывисто обнял сына.

— Денни, извини. Тебе не очень больно, док?

— Ты ударил его, скотина! ~ закричала Венди. — Грязная скотина!

Она схватила Денни за руку и принялась тащить к себе.

— Пожалуйста, перестаньте рвать меня! — закричал Денни. В его голосе было столько муки, что оба мгновенно отпустили его, и он с плачем повалился на пол между диванчиком и окном. Родители беспомощно глядели на сына, как дети смотрят на игрушку, сломанную в драке за ее обладание. В камине выстрелило еще одно полено, заставив их вздрогнуть.


* * *


Венди дала мальчику таблетку аспирина, Джек заботливо уложил его в постель и подоткнул под бока одеяло. Денни тут же заснул, держа палец во рту.

— Мне это не нравится, — сказала Венди. — У него возврат болезни. — Джек не ответил. Она поглядела на него без злости, ничего не выражающим взглядом. — Хочешь, я извинюсь за то, что обозвала тебя скотиной? Прости. И все же ты не должен бить мальчика.

— Знаю, — сказал устало Джек. — Не понимаю, что на меня нашло.

— Ты же обещал, что никогда не ударишь его.

Ярость мелькнула в его глазах и тут же угасла. Она с ужасом и жалостью увидела, каким Джек будет в старости. Он еще никогда не был таким.

Каким таким?

Побитым, ответила она сама себе, у него вид, как у побитой собаки.

Он ответил:

— Я всегда считал, что способен выполнять свои обещания.

Она положила ему на плечи руки.

— Хорошо, кончим с этим. А когда придет егерь, мы заявим, что хотим спуститься с гор втроем. Согласен?

— Ладно, согласен, — ответил Джек, на какой-то миг поверив своим словам, как это теперь бывало с ним, когда по утрам он вглядывался в зеркало и видел в нем свое бледное, измученное лицо. Пора кончать. Я должен разрубить этот узел. Но утро сменялось днем, а днем он чувствовал себя лучше. День уступал место ночи — ночью же он думал: пусть будет, что будет.

Он ожидал, что Венди вернется к рассказу сына, спросит, что имел в виду Денни, говоря: Ты же знаешь, потому что сам… Если она спросит, он расскажет ей обо всем — о том, как передвигаются звери из зеленой ограды, о женщине из комнаты 217, о пожарном шланге, который изменяет свое место. Но на чем остановиться в своих признаниях? Сказать ей, что он выкинул магнето и что они могли бы оказаться в Сайдвиндере прямо сейчас, если бы он не сделал этого?

Но она спросила:

— Хочешь чаю?

— Да, было бы недурно.

Она остановилась в дверях, почесывая локоть через свитер.

— Я виновата не меньше, чем ты. Чем… мы занимались в то время, когда у мальчика была галлюцинация… или что бы там ни было!

— Венди!..

— Мы спали, — негодующе сказала она, — спали как пара ребятишек, которым хорошенько почесали там, где у них зудело.

— Перестань, — ответил он. — Все кончилось.

— Ну нет, — возразила Венди с кривой усмешкой, — еще ничего не кончилось.

Она вышла, оставив Джека сторожить сон их сына.


31. Лифт


Джек очнулся от неглубокого и беспокойного сна, в котором его преследовали по снежному полю какие-то огромные, неопределенной формы животные. Убегая от них, он провалился в темноту, заполнение какофонией механических звуков: звоном и лязгом, дребезжанием, железным скрежетом.

Рядом с ним резко села в постели Венди, и он понял, что не спит, а слышат звуки наяву.

— Что это такое? — Ее холодная рука сжала ему запястье. Он с трудом удержался, чтобы не отбросить ее. Откуда, черт побери, ему знать, что это такое. Фосфоресцирующие стрелки часов показывали без пяти двенадцать.

Снова послышался скрежет, негромкий, на одной ноге, затем последовал лязг. Резкий удар — появилось жужжание.

— Это работает лифт.

Денни тоже проснулся и сел в постели.

— Папа, папа! — Голос у него был сонный и испуганный.

— Мы здесь, док, перебирайся к нам, — позвал сына Джек. — Мама тоже не спит.

Прошелестели простыни, когда Денни забрался в постель между родителями.

— Это лифт, — прошептал он.

— Верно, — подтвердил Джек, — всего-навсего лифт.

— Что ты хочешь сказать этим «всего-навсего»? — в голосе Венди слышались истерические нотки. — Это глухой-то ночью? Он что, сам по себе ходит вверх-вниз?

Клик-клак — теперь наверху. Лязг открывшейся и закрывшейся двери, снова гудение мотора.

Денни принялся хныкать.

Джек нерешительно объявил: «Вероятно, короткое замыкание, пойду проверю».

— Не смей бросать нас одних!

— Не говори глупости, — сказал он, натягивая халат. — Это моя работа.

Венди тоже выбралась из постели, прихватив с собой Денни.

— Мы пойдем с тобой.

— Венди!..

— Что случилось? — спросил Денни хмуро. — Что случилось, папа?

Не отвечая, отец отвернулся, чтобы не выказать тревоги. На пороге он завязал пояс халата и ступил в темный холл.

Денни опередил мать, она догнала его у двери, и они вместе вышли из комнаты.

Джек не позаботился о том, чтобы осветить коридор. Венди пыталась нащупать выключатель, но рука шарила по голой стене. И на этот раз Денни первым отыскал выключатель и зажег плафоны под потолком, осветив коридор, ведущий к лестнице и шахте лифта.

Джек неподвижно стоял у закрытой двери лифта. В выцветшем банном халате, в стоптанных тапочках, с растрепанными волосами, он показался Венди нелепым Гамлетом XX века — жалкая фигура, растерявшаяся перед лицом грядущей трагедии, не способная изменить ход событий.

Боже, перестань выдумывать всякую чушь!

Рука Денни крепко сжала ее ладонь. Он пристально глянул на мать, лицо у него было напряженным и обеспокоенным. Она осознала, что ему ясно течение ее мыслей. Трудно догадаться, как глубоко проник он в них, но она покраснела, словно он в чем-то ее уличил.

— Пойдем, — сказала она сыну, и они подошли к Джеку.

Здесь гудение и позвякивание слышались громче, ужасая их отсутствием какого-либо логического объяснения. Джек уставился на дверь с лихорадочным напряжением. Через круглое окошко в двери Венди могла видеть подрагивающий трос. Лифт со скрежетом остановился внизу, где находился главный холл. Послышался лязг открывающейся двери, и

вечеринка?

почему ей пришла в голову вечеринка? Слово возникло в уме без всякого повода. Тишина в отеле была пронзительной, если не считать странного шума и голосов, доносившихся снизу, из шахты лифта.

??? Какая тут может быть вечеринка???

На миг ее памятью завладел образ одной из ее собственных вечеринок — из тех, которые дороги и сохраняются в памяти всю жизнь, но о которых предпочитают умалчивать. Огни… может быть, тысячи разноцветных огоньков… хлопанье пробок, вылетающих из бутылок с шампанским… оркестр Глена Миллера… Господи, откуда она может помнить Глена Миллера, если тот погиб в войну задолго до ее рождения?

Она глянула на Денни — он склонил голову набок, словно прислушиваясь к тому, чего она не могла услышать.

БУМ!

Внизу снова хлопнула дверь. Воющий гул мотора и кабина пошла вверх. Венди сперва увидела через окно лифта колесо с тросом на крыше кабины, затем мелькнуло круглое отверстие в медной дверце самой кабины, и на миг она увидела ее внутренность, освещенную желтым светом. Кабина была пуста, но

во время вечеринки там должна была быть толпа гостей, они должны были набиваться в кабину до полной нагрузки лифта, который, правда, тогда был новым, и все гости были в масках.

??? Каких масках???

Кабина лифта остановилась наверху, на четвертом этаже. Венди глянула на сына. Глаза у него были широко распахнуты, губы сжаты.

Дверь кабины с лязгом распахнулась, она лязгнула потому, что настало время, пришел срок, наступило время прощания.

Спокойной ночи… спокойной ночи, друзья… Да, было очень мило… Нет, я не могу ждать времени, когда нужно снимать маски… Рано ложиться, рано вставать — таков мой девиз… Ах, это была Шейла… монашка? Подумать только, Шейла в костюме монашки, очень остроумно… Ну, прощайте… спокойной вам ночи…

БУМ!

Дверь лязгнула, мотор загудел, кабина пошла вниз.

— Джек, — прошептала она, — что это? Что стряслось с лифтом?

— Короткое замыкание, — сказал он, отворачивая от них одеревеневшее лицо. — Я же говорил, короткое замыкание.

— Но я слышу голоса. Они звучат в моей голове! — воскликнула Венди. — Я чувствую, что схожу с ума.

— Какие еще голоса?! — Он глянул на нее с холодным недоумением.

Она повернулась к Денни: «А ты?..»

Денни медленно кивнул:

— Да, и музыка из далеких времен. У меня в голове.

Кабина снова остановилась внизу. Опустевший отель смолк.

Слышалось лишь поскрипывание да вой ветра, беснующегося в ночной мгле.

— Должно быть, вы оба чокнулись, — сказал Джек, чтобы только не молчать. — Я ни черта не слышу. Кроме того, что лифт икает. Если вам что-то чудится на здоровье, только от меня ничего не требуйте.

Лифт опять пошел вверх.

Джек шагнул вправо, туда, где на стене висел ящик со стеклянной дверцей, и ударил голым кулаком по стеклу. Стекло хрустнуло и ввалилось внутрь. На костяшках пальцев Джека выступила кровь. Он просунул руку в ящик и вытащил ключ с длинным гладким стержнем.

— Не надо, Джек!

— Это моя обязанность. Не мешай, Венди.

Она попыталась схватить его за руку, но он оттолкнул ее. Ноги у нее запутались в полах халата, она повалилась на ковер. Денни резко вскрикнул, упал на колени возле матери, Джек повернулся к лифту и вставил ключ в отверстие.

Кабина лифта медленно ползла вверх. В окошечке показался пол. В этот же миг Джек повернул ключ. Раздался резкий скрежещущий звук. Кабина мгновенно остановилась. Мотор в подвале ревел еще громче, потом сработал прерыватель цепи, и «Оверлук» погрузился в неземную тишину. Ночной ветер завыл особенно устрашающе. Джек тупо уставился на медную дверцу кабины. Под скважиной замка виднелись пятнышки крови, оставленные его разбитыми костяшками пальцев.

На мгновение он обернулся к Венди и Денни. Жена сидела на полу, мальчик обнимал ее за шею. Они оба смотрели на него настороженно, словно на незнакомца, которого видят впервые, возможно, опасного незнакомца. Он открыл рот, еще не зная, что сказать.

— Это… Венди, это моя работа…

Она четко ответила:

— К чертям такую работу.

Джек повернулся к лифту, просунул пальцы в дверную щель и немного расширил ее. Теперь, поднажав изо всех сил, он смог открыть дверь.

Кабина остановилась на полпути, ее дно было на уровне груди Джека.

Теплый свет лился на пол кабины, контрастируя с темнотой шахты. Джек глядел в кабину, как ему показалось, очень долго.

— Она пустая, — произнес он наконец. — Короткое замыкание, как я и говорил.

Он зацепил пальцами створку двери и хотел уже задвинуть ее, как вдруг почувствовал у себя на плече руки Венди с неожиданной силой она отбросила его от лифта.

— Венди! удивленно воскликнул он, но она уже зацепилась за дно кабины и подтянулась на руках, чтобы заглянуть внутрь. Затем конвульсивным усилием поднялась до уровня пола кабины. Ее ноги болтались над черным провалом шахты. Одна из тапочек свалилась с ноги и исчезла в ее глубине.

— Мамочка! — испуганно закричал Денни, но она уже заглянула в кабину — ее щеки раскраснелись, а лоб был белым и блестящим, как мрамор.

— А это что такое, Джек? Это тоже короткое замыкание? — Она выбросила из кабины пригоршню конфетти, в коридоре запорхали бумажные кружочки, красные, белые, розовые, желтые.

— И это тоже? — В коридор вывалился длинный зеленый вымпел, выцветший от времени.

— И это? — Она швырнула на пол коридора маскарадную маску «кошачий глаз», усыпанную серебристыми блестками.

— Все это, по-твоему, Джек, всего лишь короткое замыкание?! — прокричала она ему в лицо.

Джек медленно отступил от нее, непроизвольно мотая головой. Лежа на сине-черных джунглях ковра, усыпанная конфетти, «кошачья морда» тупо уставилась незрячими глазами в потолок.


32. В бальной комнате


Сегодня первое декабря.

Денни оказался в большом зале, в восточном крыле отеля. Он стоял на твердой подушке кресла, глядя на часы под стеклянным колпаком. Они находились на высокой каминной полке с двумя слониками по бокам. Денни ожидал, что слоники вот-вот зашевелятся и попытаются ткнуть его бивнями. Но они не шевелились, значит, были безопасными. После случая с лифтом он делил все предметы в отеле на две категории. Лифт, подвал, детская площадка, комната 217, президентские апартаменты были «опасными» местами; их квартира, главный холл на первом этаже и парадное крыльцо — «безопасными». Вероятно, и бальный зал тоже. (Слоники уж во всяком случае.) Насчет других мест он не был уверен, поэтому избегал их.

Он глядел на часы под стеклянным куполом. Все колесики, зубчики, винтики были хорошо видны. Стальная хромированная полоса огибала механизм часов. Стрелки показывали четверть двенадцатого, и хотя Денни не знал латинских цифр, ему было ясно, в какое время остановились часы. Они стояли на бархатной подкладке, внутри колпака виднелся заводной серебряный ключик. Как догадывался Денни, часы были в числе тех предметов, которые ему не полагалось трогать. Внезапно в его душе проснулось возмущение несправедливостью, допущенной по отношению к нему.

Не обращай внимания на запрет, ничего, потрогай нас, поиграй с нами.

Денни протянул руки, взялся за стеклянный колпак и снял его. Потрогал подушечками пальцев колесики и зубчики часов. Потом взял серебряный ключик, вставил его в скважину посреди циферблата — с легким, едва слышным звоном тот вошел в отверстие, как к себе домой.

Денни крутил ключик, пока тот не перестал вращаться, потом вытащил его. Часы пошли, затикали, колесики закрутились. Большой маятник пришел в движение, покачиваясь взад-вперед по полукругу. Тронулись с места стрелки. Если держать голову неподвижно и широко раскрыть глаза, можно увидеть, как минутная стрелка стремится на встречу с часовой стрелкой, ровно к XII.

Маска красной смерти правит бал.

Он нахмурился и тряхнул головой, прогоняя мысль — она не имела к нему никакого отношения и ничего ему не говорила. Денни протянул руку и указательным пальцем подтолкнул минутную стрелку к часовой. Ему было интересно узнать, что может случиться. Наверняка эти часы без кукушки, но стальная дорожка для чего-то же тут нужна.

Раздался негромкий звон колокольцев, и часы принялись наигрывать штраусовский вальс «Голубой Дунай». Из-за циферблата показались две фигуры справа балетный танцор, слева танцовщица в пышной юбочке. Они подняли над головой руки в виде обруча, медленно передвигаясь по кругу, встретились у цифры VI, сделали пируэт и вернулись тем же путем, каким появились. Музыка сразу же прекратилась. Часы стали отбивать время серебряными колокольчиками.

Полночь! Полуночная пора!

Ура маскам!

Денни так резко обернулся, что едва не свалился со стула. Огромный бальный ковер, с богатой красной и золотой вышивкой, был на своем месте. Вокруг него лежали вверх ножками столики на двоих. Зал был пуст.

Но это только так казалось. Потому что в отеле «Оверлук» события шли своим чередом, хотя время здесь стояло на месте. Это была одна бесконечная ночь августа 1945 года, когда тут праздновали окончание войны и шумел бал-маскарад, звенел смех, рекой лилось шампанское и лифт развозил гостей по номерам. Это было мутное утро двадцатилетней давности, когда подосланные убийцы вогнали три заряда из дробовика в тела трех мужчин, которые с тех пор лежат в агонии на полу. Это было все еще то время, когда мертвая женщина лежала в ванне, ожидая посетителей.

В отеле «Оверлук» все предметы одушевлены, словно их завели серебряным ключиком. Часы тикали, часы шли. А тем ключиком был он сам, подумал Денни печально. Тони предупреждал его, но он не пытался изменить ход событий.

Но мне ведь всего пять годиков!

выкрикнул он тем, кто, по его предположению, был в зале

Разве вы не знаете, что мне только пять лет!

Ответа не последовало.

Денни неохотно повернулся к часам. Остановил стрелки в надежде, что что-то случится: он сможет позвать Тони, появится егерь из заповедника или прибудет спасательная команда, — в фильмах всегда спасают людей, попавших в беду. Им даже не нужно звать на подмогу.

Ну, пожалуйста!

Нет ответа. Даже если Тони появится, то кошмар будет длиться? Что же последует дальше — гулкий, раздраженный и хриплый голос, черный ковер с клубком змей? Ьтремс?

А что еще?

О, пожалуйста, Тони, пожалуйста!

С судорожным вздохом он опять взглянул на часы: колесико повернулось и сцепилось зубчиками с другими колесиками. Балансир покачивался взад-вперед в гипнотическом ритме. И если держать голову неподвижно, можно увидеть, как минутная стрелка неумолимо движется от цифры XII к цифре V. Если держать голову абсолютно неподвижно, то можно увидеть…

Циферблат исчез. На его месте появилась круглая черная дыра, ведущая в вечность. Она стала расти — исчезли часы, исчезла комната позади часов. Денни покачнулся и полетел в темноту, которая все время пряталась за циферблатом.

Мальчик соскользнул с кресла и лежал на полу в неестественной позе, запрокинув голову, уставившись безжизненными глазами в высокий потолок бального зала.

Все ниже, ниже и ниже до

…коридора, где он когда-то упал на четвереньки, затем вскочил на ноги и завернул не за тот угол, стремясь добраться до лестницы. Он завернул не за тот угол И СЕЙЧАС —

…увидел, что находится в тупиковом отрезке коридора, ведущем к президентским апартаментам. А гулкий топот ног становился все ближе, роуковая клюшка свистела в воздухе и ударялась в стену, прорезая шелковые обои и вздымая фонтанчики штукатурной пыли.

Черт бы тебя побрал, подойди сюда и прими!

Но в коридоре находилась еще одна фигура, прислонившаяся плечом к стене, похожая на привидение.

Нет, это не привидение, а кто-то в белом.

Я тебя отыщу, проклятый выродок!

Денни съежился. Звук шагов приближался со стороны главного холла. Скоро обладатель голоса появится из-за угла.

Иди сюда, иди сюда, маленький засранец!

Фигура в белом выпрямилась; вынула сигарету изо рта и сплюнула табачную крошку с полной нижней губы. Это был Хэллоранн — в своем поварском наряде, а не в том синем костюме, в котором Денни видел его в день отъезда.

— Если случится беда, — сказал Хэллоранн, — позови меня. Дай тот самый сигнал, которым ты оглушил меня минутой назад. Я услышу тебя, даже если буду во Флориде. А когда услышу, то брошусь к тебе со всех ног. Я прибегу к тебе, прибегу…

Тогда приходи сейчас. Приходи СЕЙЧАС!

О, Дик, ты так мне нужен, ты нужен нам всем!

со всех ног. Извини, но я должен бежать. Извини, док, старый дружище. Все было очень забавно, но мне нужно торопиться. Я должен бежать.

Нет!

Но Хэллоранн равнодушно повернулся, опять сунул сигарету в рот и исчез в стене.

Оставив его в одиночестве.

И в этот момент преследователь вывернулся из-за угла, громадный во мраке коридора, дико и ярко горели его красные глаза.

Вот ты где! Наконец-то я нашел тебя, сукин сын! Я проучу тебя…

Фигура монстра качнулась к нему, поднимая вверх роуковую клюшку. Денни с криком отшатнулся и вдруг провалился в стену. Он падал в какую-то дыру вверх тормашками, падал в дыру, в кроличью нору, где был мир невиданных чудес.

Внизу под ним падал Тони.

Я не могу приходить к тебе, Денни. Они не пускают меня. Не разрешают приближаться к тебе… позови Дика… позови Дика!

— Тони! — вскричал он.

Но Тони исчез, и внезапно Денни оказался в темной комнате. Правда, не совсем темной. В комнату пробивался откуда-то отблеск света. То была родительская спальня. Он видел отцовский стол. Но в комнате царил страшный беспорядок. Мамин проигрыватель валялся на полу. По ковру были рассыпаны пластинки. Матрас был наполовину стянут с постели на пол. Картины сорваны со стен. Его раскладушка лежала на боку, рядом валялись осколки игрушечного «фольксвагена».

Свет, проникавший в комнату, исходил из полуоткрытой двери в ванную комнату. Из ванны свисала безжизненная рука, по ее пальцам на пол стекала кровь. В зеркале на дверце шкафа то загоралось, то гасло слово «ЬТРЕМС».

Внезапно перед зеркалом материализовались огромные часы. На их циферблате не было стрелок, имелась лишь только дата, начертанная красными буквами: 2 декабря. И тогда он увидел в стекле часов смутное отражение слова «ЬТРЕМС». Он увидел, что оно означает — «СМЕРТЬ»!

Денни Торранс испустил вопль. Дата исчезла с циферблата, исчез и циферблат, превратившись в черную, круглую дыру, которая росла в размерах и вскоре проглотила все вокруг. Денни провалился в нее и стал падать, падать, падать…


* * *


Он оказался на полу бального зала.

ЬТРЕМС

СМЕРТЬ

ЬТРЕМС

СМЕРТЬ

МАСКА КРАСНОЙ СМЕРТИ ПРАВИТ БАЛ

Снимите маски, снимите маски.

И за каждой маской крылось до сих пор не увиденное Денни лицо монстра, преследовавшего его. Сквозь прорези виднелись только красные глаза, пустые и безумные глаза убийцы.

О, как боялся Денни, что это лицо появится при свете, когда наступит время снимать маски.

ДИК!

выкрикнул он изо всех сил. Казалось, крик потряс его самого.

!!! О, ДИК, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИДИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИДИ!!!

Часы, которые он завел серебряным ключиком, продолжали отмерять над его головой секунды, минуты, часы.


Часть V

Дело жизни и смерти


33. Флорида


Третий сын миссис Хэллоранн, Дик, в белом поварском наряде, с сигаретой «Лаки Страйк», подогнал «кадиллак» к черному входу оптового овощного супермаркета. Фрэнк Мастертон, совладелец фирмы, погрузил в багажник машины короб с салатом-латуком.

Хэллоранн нажал на кнопку, поднимающую окно со стороны пассажира, и проревел:

— Ты заломил чертовски дорого за эти авокадо, жадина!

Мастертон оглянулся через плечо, широко улыбнулся, обнажив три золотых зуба, и огрызнулся:

— Ты найдешь место, где они станут еще дороже, приятель.

— Много ты знаешь, братец.

— Я знаю больше того, чему ты когда-нибудь учился.

— Только послушайте, что болтает этот нахальный негр!

— Убирайся отсюда, не го я швырну в тебя этим латуком.

— Швыряйся, а я подберу его бесплатно.

Мастертон сделал вид, что готов швырнуть пригоршню латука. Хэллоранн пригнулся, поднял стекло и тронулся с места. У него было отличное настроение. Последние полчаса или около того он ощущал запах апельсинов, но воспринял его как нечто естественное — ведь все это время он находился на фруктово-овощной базе.

Дело было первого декабря. Санта-Клаус заключил в свои холодные объятия большую часть страны, но здесь, на юге, мужчины ходили в майках с короткими рукавами, а женщины были одеты в легкие летние платья или шорты. Ма крыше здания Первого Флоридского Банка термометр показывал 79 по Фаренгейту. Будь благословенна Флорида, подумал Хэллоранн, даже с ее москитами и всем прочим.

В грузовом отсеке лимузина лежали две дюжины авокадо, ящик с огурцами, по одному ящику апельсинов и грейпфрутов, три пакета с бермудским луком — сладчайшим из всех его видов, и одна большая тыква.

Когда показалась зеленая стрелка на светофоре у Вермонт-стрит, он свернул на шоссе 219 и выжимал до сорока миль в час, пока тянулись пригородные заправочные станции, забегаловки Макдональдса и прочее. Сегодня у него был мелкий заказ, он мог бы послать в супермаркет своего помощника Бедеккера, но нельзя было упустить шанс повидаться со старым приятелем Фрэнком Мастертоном. Нельзя упускать такую возможность, потому что они оба уже немолоды. Последнее время Хэллоранн часто думал об этом. Да, уже немолоды — подгребают к шестидесяти (по правде говоря, даже перешагнули этот рубеж) и пора бы подумать о вечном покое. Всю эту неделю такая мысль вертелась у него в голове, но не омрачала настроения. Смерть неотделима от жизни. Нужно смотреть на вещи трезво, если хочешь остаться цельной личностью. Но… если перспективу собственной смерти можно понять умом, то вот примириться с ней трудно.

Он не смог бы объяснить, почему эта мысль застряла у него в голове, но она была одной из причин, заставивших его отправиться самому за мелким заказом. Он намеревался посетить адвокатскую контору, расположенную над супермаркетом Фрэнка. Хозяин этой конторы был молодой черный парень по имени Макайвер. Войдя к нему, Хэллоранн заявил, что ему нужно составить завещание. Не может ли Макайвер помочь ему в этом деле? Макайвер спросил, к какому сроку подготовить документ. К завтрашнему дню, сказал Хэллоранн и рассмеялся. Какие-нибудь затруднения? — последовал вопрос Макайвера. Никаких, заверил Хэллоранн, у меня есть вот этот кадиллак, счет в банке — девять тысяч долларов — и полный гардероб одежды. Все это я отказываю сестре. Макайвер улыбнулся — что, если она умрет раньше? Неважно, ответил Хэллоранн, я составлю другое завещание. Документ был составлен и подписан за каких-то три часа и теперь лежал в нагрудном кармане рубашки в конверте с надписью староанглийскими буквами: «Завещание».

Черт его знает, почему взбрела ему в голову в этот теплый солнечный день идея совершить то, что он откладывал годами, но желание было сильнее его, и он подчинился импульсу.

Машина выехала за пределы города. Он выжал из мотора скорость за шестьдесят миль, разрешенных правилами, и держался левой полосы, обгоняя попутный транспорт. По опыту он знал, что его «кадиллак» легко выжмет все девяносто и даже сто двадцать, но его лихаческие деньки остались позади, теперь его пугала мысль о скорости — вероятно, стареет.

Бог мой, запах апельсинов становится все сильнее. Неужели перевернулся ящик?

В ветровое стекло бились жуки. Он настроил приемник на майамскую волну и поймал тихий, заунывный голос Эла Грина:

«Мы прекрасно провели с тобой время.

Но пришла пора расстаться».

Он приспустил окно, выбросил окурок, потом опустил стекло донизу, чтобы выветрить запах апельсинов. Постукивая пальцем по баранке, Дик вполголоса подпевал Элу Грину. Внезапно запах апельсинов усилился настолько, что он понял на него что-то находит. В зеркале заднего обзора он увидел свои удивленные глаза, и вдруг на него обрушился удар, заглушивший все остальное: дорогу, музыку, самосознание как уникального человеческого существа. Это походило на то, как если бы кто-то приставил к его голове психический пистолет и выстрелил в висок.

О, ДИК, ПРИДИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИДИ!

«Кадиллак» в это время поравнялся с фургоном, за рулем которого сидел рабочий в спецовке. Шофер увидел, что лимузин вильнул на его проезжую полосу. Он дал резкий сигнал. Лимузин продолжал прижиматься к фургону, и рабочий в спецовке увидел, что большой негр за рулем лимузина сидит, закатив глаза. Позже он рассказал жене, что курчавые волосы негра стояли дыбом, словно ему сделали новомодную прическу. Шоферу показалось, что негра хватил удар.

Рабочий нажал на тормоз, благо сзади было свободное пространство. Багажник «кадиллака» мелькнул у бампера фургона. Выпучив от страха глаза, рабочий увидел, что задние ракетовидные стоп-сигналы лимузина подрезали ему дорогу в нескольких дюймах от капота его машины. Рабочий вильнул влево, все время отчаянно нажимая на кнопку сигнала, и обогнул пьяный лимузин. Высунувшись из дверцы, он предложил водителю лимузина совершить сексуальный акт с самим собой, пожелал всем лицам негритянской крови очутиться на своей африканской родине и сообщил, что видел его маму в нью-орлеанском борделе.

Затем он обогнал лимузин и вдруг понял, что обмочился.

В голове Хэллоранна продолжала крутиться мысль,

Приди, Дик, пожалуйста, приди. Дик, пожалуйста!

но постепенно она стала замирать, как затухает радиоволна за пределами досягаемости радиостанции. И тут Хэллоранн увидел, что машина скользит по травянистой обочине дороги со скоростью более пятидесяти миль. Он вернул машину на дорогу, заметив, как заднее колесо при повороте зависло над кюветом.

Возле дороги стоял киоск с прохладительными напитками. Хэллоранн просигналил и свернул к нему, чувствуя, как сердце болезненно сжимается в груди. Он остановил машину на стоянке, вытащил платок и вытер потное лицо.

Боже милостивый!

— Чем могу быть полезной? — голос заставил его вздрогнуть, но это был голос проворной официантки, стоявшей у открытого окошка машины с блокнотиком в руке.

— Да, детка, принеси шипучки. Добавь две щепотки ванилина, хорошо?

— Слушаюсь, сэр. — Она отошла, соблазнительно покачивая бедрами, обтянутыми красным форменным платьем.

Хэллоранн откинулся на сиденье, закрыв глаза. У него не оставалось сил. Последние он выложил на заказ официантке, осталась только тупая, ноющая головная боль, словно его мозги вывернули наизнанку, выжали и повесили сушиться, как в тот раз, когда он попросил малыша Денни пустить на него свечение там, в ульмановском раю.

На этот раз сигнал прозвучал еще мощнее. Тогда малыш только поиграл с ним. Сейчас сигнал звучал у него в голове панически громко.

Хэллоранн глянул на свои руки. Они были покрыты гусиной кожей, как от мороза. Он велел мальчику позвать его, если тот будет нуждаться в помощи, вот он и зовет. И как он мог оставить малыша в отеле, с его-то свечением. Неудивительно, что с ним приключилась беда, возможно, смертельная беда.

Внезапно Хэллоранн повернул ключ зажигания, включил заднюю передачу и вырулил на шоссе. У входа в киоск под аркой показалась официантка, держа в руках поднос с напитком.

— Куда вы, на пожар, что ли? — крикнула она ему вслед.


* * *


Управляющего рестораном звали Квимс. Когда Хэллоранн вошел в его кабинет, тот болтал по телефону со своим букмекером. Он хочет поставить на упряжку из четырех лошадок — по шесть сотен на нос. Не на двойку и не на тройку, а именно на квадригу.-

Черт возьми, имеет же он право на такую фантазию! Кстати, как идут ставки? По пятьсот семьдесят с хвостиком? Когда Квимс повесил трубку, у него был расстроенный вид. И глядя на него, Хэллоранн понял, почему человек, зарабатывающий пять тысяч в год, может ходить в лоснящемся костюме. Судя по его красным глазам, этот человек вчера вечером не отрывал взгляда от донышка бутылок с бурбоном.

— Есть проблемы, Дик?

— Да, мистер Квимс. Мне нужно три дня отпуска.

Квимс вытащил из кармана пачку «Кента», тряхнув ее, выбил одну сигарету и сунул ее фильтром в рот.

— Бог мой, — сказал он. — Что у тебя стряслось?

— Мне нужны три дня, — повторил Хэллоранн. — Мой мальчик…

Квимс бросил взгляд на левую руку Хэллоранна, на которой не было кольца.

— Я в разводе с 1964-го года, — объяснил Хэллоранн терпеливо.

— Дик, ты же знаешь положение дел у нас в конце недели. Все места заказаны, даже дешевые. Возьми мои часы, бумажник, пенсию, даже жену в придачу, если не боишься острых костяшек, но только не проси отпуска. Что с мальчиком, приболел?

— Да, сэр, — Хэллоранн представил себе картину, как он стоит, комкая в руках матерчатую шляпу и закатывая под лоб белки глаз — так, как бывало когда-то с его далекими предками-рабами. — Его пристрелили.

— Пристрелили? — эхом повторил Квимс и кинул «Кент» в пепельницу с эмблемой Административной школы, которую он окончил.

— Да, сэр, — мрачно изрек Хэллоранн.

— На охоте? — осведомился Квимс.

— Нет, сэр, — сказал Хэллоранн, понижая голос до хриплого шепота. — Яна жила с этим шофером грузовика. Белым. Он выстрелил в сына. Сейчас тот лежит в госпитале. В Колорадо. При смерти.

— Откуда, черт побери, тебе это стало известно? Я-то считал, что ты в городе покупаешь овощи.

Хэллоранн вытащил из кармана конверт с завещанием и помахал им перед налитыми кровью глазами управляющего, потом быстро сунул его назад в карман и сказал:

— Яна прислала письмо. Оно лежало в почтовом ящике, когда я вернулся из города.

— Боже, боже мой! — простонал Квимс с озабоченным лицом. Оно выражало сочувствие в той мере, на какое белый человек, лишенный расовых предрассудков, способен, когда речь идет о черномазом и его сыне.

— О’кей, можешь отправляться, — решил Квимс. — На три дня Бедеккер заменит тебя. Ему поможет поваренок.

Упоминание о поваренке заставило Хэллоранна внутренне улыбнуться, хотя он по-прежнему сохранял на лице хмурое выражение — он сомневался, чтобы поваренок мог с первой попытки попасть струей в писсуар.

— Я отказываюсь от платы за текущую неделю, — сказал Хэллоранн, — поскольку понимаю, в какое затруднительное положение вы поставлены, мистер Квимс, сэр.

Квимс поднялся из-за стола с таким видом, словно у него в горле застряла кость.

— Поговорим об этом позже, иди — собирайся.

Они обменялись рукопожатием через стол.

Хэллоранн спустился на первый этаж и там дал волю смеху. Он все еще ухмылялся и вытирал платком слезы, когда плотный, удушающий запах апельсинов ударил ему в нос, а затем последовал удар по мозгам, заставивший его прислониться к стене.

!!! Пожалуйста, приди, Дик, приди быстрее!!!

Когда Дик немного оправился, он поднялся по наружной лестнице к себе в квартиру и наклонился за ключом, лежавшим под дверным ковриком. Из кармашка выпал конверт. Зловеще мелькнуло слово «Завещание». Что это? Предчувствие близкой смерти?

Смерть — на какой-то миг перед его глазами промелькнули картины жизни третьего сына миссис Хэллоранн, но не в исторической последовательности, а в моменты его взлетов и падений. Мартин Лютер Кинг, их лидер, сообщил незадолго до того, как пуля уложила его в могилу мученика, что он «взошел на гору». Дик не мог бы сказать о себе то же самое. Никакой горы, но он достиг солнечного плато после долгих лет борьбы. У него много добрых друзей, нет нужды искать работу с его рекомендациями классного повара. Он примирился со своей черной кожей — и не сетовал на судьбу, ему уже шестьдесят лет, а он еще крепок и не чурается девочек, из тех, которые не отказывают, если их просят.

Стоит ли рисковать жизнью ради трех белых, кого он едва знает?!

Нет, тут он врет. Они крепко подружились с мальчиком, как только могут подружиться люди, съев вместе пуд соли. Он знает мальчика, а тот знает его, потому что у них в головах светят прожекторы, которыми наделила их природа.

(Нет, у тебя только фонарик, а вот у него настоящий прожектор).


* * *


Она поднялась из ванны и потянулась к нему.

Он укладывал в сумку вещи, когда мысль о мертвой женщине пришла ему на память, отчего мороз подрал его по коже. У него кровь стыла в жилах, когда он думал о ней. Потому-то он и старался вспоминать об этом как можно реже.

Горничная — кажется, ее звали Долорес Викерс — впала в истерику. Она поделилась виденным с другими служанками и, что еще хуже, с гостями отеля. Когда слухи дошли до Ульмана, тот, недолго думая, тут же уволил бедняжку. Она пришла к Хэллоранну вся в слезах, но не из-за увольнения, а из-за того, что видела в комнате на третьем этаже. Она зашла в номер 217, чтобы поменять полотенца, сказала она, и нашла миссис Масси мертвой в ванне. Это было, конечно, совершенно немыслимо, потому что ее труп накануне был отправлен самолетом в Нью-Йорк, в багажном отделении, вместо салона первого класса, как она привыкла путешествовать. Хэллоранн недолюбливал Долорес — она была глупа и ленива. Но она обладала небольшим свечением — не больше, чем искоркой.

Да, думал Хэллоранн, она была лентяйкой и неряхой, но у нее была искорка, спасавшая ее от неприятностей. И однако то, что она видела в комнате 217, так повлияло на нее, что она даже рада была получить от Ульмана увольнительные бумаги и уехать из отеля. Зачем же она приходила к Дику? Светящийся узнает светящегося, подумал Хэллоранн. Поэтому на следующий вечер он поднялся в комнату 217, куда пока никого не поселили. Ключ от комнаты Хэллоранн стащил в офисе, и если бы Ульман застал его за этим делом, то он вылетел бы из отеля вслед за Долорес.

Душевой занавес был плотно задернут. Он раздвинул его, уже заранее зная, что увидит в ванне. Миссис Масси, распухшая и синяя, лежала в воде, до половины заполнявшей ванну. Он постоял рядом, чувствуя, как пульс учащенно бьется где-то у горла. «Оверлук» был местом, где происходили и другие странные вещи, которые по временам являлись ему в кошмарах: костюмированный бал в бальном зале отеля, где при криках «Снимите маски!» обнажались рожи насекомых, а также зверей из зеленой ограды — раза два-три он видел при солнечном свете, как появлялись и передвигались с места на место эти звери. Сидящая собака оказывалась вдруг в лежачем положении. Львы, казалось, продвигались поближе к детской площадке, словно угрожая малюткам, игравшим там.

Хэллоранн подозревал, что некоторые постояльцы отеля тоже видят и слышат нечто странное. За три года, что он проработал в отеле, президентские апартаменты шестнадцать раз меняли своих жильцов. Некоторые из них внезапно уезжали, явно выглядя больными. Из других комнат тоже внезапно выезжали, а один из гостей, удостоенный бронзовой и серебряной звезд за храбрость на войне в Корее, вдруг впал в истерику на площадке для гольфа. И многие ребятишки за время службы Хэллоранна отказывались играть на детской площадке.

Вот почему, глядя на труп миссис Масси, Хэллоранн был немного напуган, но не потрясен — он был подготовлен к зрелищу. Ужас пришел, когда она открыла глаза, обнаруживая пустые серебряные зрачки, и улыбнулась ему. Ужас пришел, когда она поднялась из ванны и потянулась к нему.

Он кинулся бежать, но почувствовал себя в безопасности только после того, как захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке. Пожалуй, признался себе Хэллоранн, застегивая молнию на сумке, с тех пор его уже никогда не оставляло чувство тревоги в отеле.

И вот теперь мальчик — зовет его к себе, умоляя о помощи.

Хэллоранн глянул на часы: 5.30. Припомнив, что в Колорадо сейчас суровая зима, особенно в горах, он вернулся к одежному шкафу и вытащил из полиуританового мешка овчинный полушубок. Повесив его на руку, потушил свет и огляделся — ничего не забыл? Да, одну вещь. Он вытащил из кармашка завещание и воткнул его в трельяж. Если повезет, он вернется за ним после поездки.

Конечно, если повезет.

Он вышел из комнаты, замкнул дверь на ключ, сунул его под коврик. Потом спустился по лестнице к своему «кадиллаку».

По дороге в Майамский международный аэропорт Хэллоранн остановился у торгового центра и позвонил в Объединенную кассу воздушных сообщений. Как насчет полетов в Денвер?

Имеется один рейс в 6.36. Он вас устраивает?

Часы показывали 6.02. Хэллоранн подтвердил, что успеет. Свободные места имеются? Клерк ответил, что проверит. Вслед за щелчком в трубке послышался приторный голос Ментовани, который, по идее компании, должен был скрашивать ожидания клиентов. Ни черта не скрашивал. Хэллоранн переминался с ноги на ногу, бросая попеременно взгляды то на часы, то на молоденькую маму с ребенком за спиной.

Прошло минуты две. Он уже решился ехать в аэропорт наобум, но тут медоточивый голос клерка сообщил, что имеется свободное место благодаря отказу однако из пассажиров, но оно в первом классе. Джентльмен не возражает?

Да, он берет его.

За наличные или по кредитной карточке?

За наличные, он должен лететь.

Билет на имя…

Хэллоранна два «л», два «н». Сейчас буду в кассе.

Он бросился к двери.

Его планам не суждено было сбыться.

Он «пришпорил» лимузин до восьмидесяти миль, и аэропорт уже был виден, когда его остановил дорожный инспектор.

Хэллоранн опустил стекло и открыл рот, чтобы объяснить полицейскому ситуацию.

— Я знаю, — сказал тот, «перелистывая страницы цитатника», — у вас умерла тетушка и вы спешите на ее похороны в Кливленд, или вы торопитесь на свадьбу в Сиэтл, ваша сестра выходит замуж, пожар в кафетерии у вашей бабушки! Я обожаю этот отрезок дороги возле аэропорта — уж каких только историй не наслушаешься. Даже в школе моим любимым предметом была история…

— Слушайте, начальник, мой сын…

— Только основную часть истории всегда приберегают под конец, — закончил он свой цитатник. — А теперь, будьте добреньким, разрешите взглянуть на ваше удостоверение.

Хэллоранн глянул в ясные, синие глаза инспектора и отказался от попытки изложить свою версию о сыне, находящемся в убийственном положении. Этот инспектор не Квимс — его не обведешь вокруг пальца. Он молча вытащил бумажник.

— Чудненько, — сказал полицейский, — давайте посмотрим, сколько вы отвалите мне за мою доброту.

Не говоря ни слова, Хэллоранн достал из кармана водительское удостоверение вместе с флоридской регистрационной карточкой и протянул их дорожному инспектору.

— Очень мило, настолько мило, что вы заслуживаете награды.

— Какой? — спросил Хэллоранн с надеждой.

— Когда запишу ваши номера, я позволю вешать мне лапшу на уши, сколько вам будет угодно.

— О Боже, — простонал Хэллоранн. — Начальник, мой рейс…

— Ша, — сказал инспектор, — не выступайте.

Хэллоранн закрыл глаза.


* * *


Он прибыл в аэропорт в 6.49, с тщетной надеждой, что его рейс отложен. Но ему не пришлось даже справляться. Монитор над входом в аэропорт сообщил, что самолет, следующий рейсом 901 на Денвер, отбыл в 6.40. Девять минут назад.

— О, черт бы их побрал, — произнес Дик Хэллоранн.

И снова тяжелый, удушливый запах апельсинов ударил ему в ноздри вместе с оглушительным, ужасающим криком:

!!!Приди, пожалуйста, приди, Дик, пожалуйста, приди!!!


34. На лестнице


Незадолго до переезда из Вермонта в Колорадо Торрансы объявили о распродаже коллекции альбомов старой танцевальной музыки. Пластинки шли во дворе по доллару за штуку. Среди них была любимая пластинка Денни — песни в исполнении Эдди Кохрана, мальчика-певца, рано умершего.

И теперь, в четверть восьмого (местного времени), когда Дик Хэллоранн рассказывал Квимсу сказочки о белом дружке своей бывшей жены, Денни сидел на ступеньке лестницы, где-то посредине пролета, перекидывая из руки в руку красный мячик, и мурлыкал монотонно песенку из того альбома: «На десятом этаже моя милая живет, лифта нет, и я опять буду лестницы считать. Раз — ступенька, два — ступенька, раз — пролет, другой — пролет. Раз, два, три, четыре, пять… шесть, семь, восемь — на десятом не захочешь танцевать».

Мать села на ступеньку рядом с ним и увидела распухшую нижнюю губу, кровь на подбородке. Сердце екнуло у нее в груди.

— Что случилось, док? — спросила она, уверенная, что это Джек ударил его. Вне всякого сомнения. Что же будет дальше? Колеса судьбы вращаются и возвращают вас туда, откуда вы начали.

— Я вызывал Тони, — сказал он, — в бальном зале и, вероятно, свалился со стула. Уже не болит, только чувствую, как распухла губа.

— Ты говоришь правду — так все и было? — допытывалась она, с тревогой глядя на сына.

— Папа меня не трогал, — ответил он. — Сегодня не трогал.

Мать взглянула на него с суеверным страхом — он прочел ее мысли. Проник… в мысли…

— Что он… что Тони сказал тебе?

— Неважно, — ответил сын спокойно, даже равнодушно.

— Денни! — Она схватила его за плечо сильнее, чем хотела, но он даже не поморщился и не сделал попытки сбросить ее руку.

Мы делаем все, чтобы погубить мальчика, и не только Джек, но и я. А может быть, не только мы одни: отец Джека, моя мать — они тоже вносят свою лепту, разве не так? Этот отель, полный призраков… Почему бы ему не заполучить еще одну парочку привидений? Это не Денни, а чемодан, который рекламируют по телевидению, — его бросают с самолета, кидают под колеса машин, кладут под барабаны дробилки — а он остается целехоньким. Прости меня, мальчик.

— Неважно, — повторил Денни. Мячик опять запрыгал под легкими шлепками его руки. Тони больше не может приходить. Ему не разрешают. Его выпороли.

— Кто не разрешает?

— Люди из отеля, — Денни взглянул на мать ожившими глазами, глубокими и испуганными. — Все вещи в отеле… разные вещи… Отель просто полон… вещами…

— Ты снова видишь?..

— Я не хочу видеть, — произнес мальчик тихо и уставился на мяч. — Но я слышу их по ночам. Они вздыхают, как ветер под стрехой. Шепчутся на чердаке. В подвале. В комнатах. Повсюду. Я сам виноват, потому что я… ключик, маленький серебряный ключик.

— Денни… не растравляй себя так…

— Но и отец тоже, — сказал он, — и ты, мама. Отель требует всех нас. Он обманывает папу, старается убедить его, что он нужен отелю в первую очередь. А на самом деле отель требует к себе меня, но заберет… нас всех.

— Если бы только снегоход…

— Они не позволят папе взять снегоход, — сказал Денни тихо. — Они заставили его забросить какую-то деталь от снегохода в снег. Я видел это во сне. И папа знает, что в номере 217 лежит мертвая женщина. — Денни взглянул на мать темными испуганными глазами. — И вдруг заключил: — Не имеет значения, веришь ты мне или нет…

Мать обняла его за плечи.

— Я верю тебе, мальчик. Скажи правду, отец собирается причинить нам зло?

— Это они хотят заставить его. Я вызвал мистера Хэллоранна. Он предупреждал, что если понадобится мне, то я должен позвать его. Я звал, зову, но почему-то мне это ужасно трудно. Хуже всего то, что я не знаю, дошел ли до него мой зов. Вряд ли он может мне ответить на таком большом расстоянии. Да и для меня это слишком далеко. Завтра…

— Что завтра?..

Он покачал головой: «Ничего».

— Где он… где отец сейчас?

— В подвале. Он сегодня не выйдет из подвала.

Мать вдруг резко поднялась.

— Посиди тут, я сейчас вернусь.


* * *


При свете флюоресцентных ламп кухня выглядела холодной и пустой. Венди подошла к магнитной стойке, на которой висели кухонные ножи, и взяла самый длинный и острый из них. Завернула его в полотенце и вышла, погасив свет.

Денни по-прежнему сидел на лестнице, отрешенно перебрасывая мяч из руки в руку. Он напевал:
		«На десятом этаже моя милая живет.


		Лифта нет, и я опять


		Буду лестницы считать.


		Раз — ступенька, два — ступенька,


		Раз — пролет, другой — пролет…»


Лулу, приди ко мне, моя Лулу…

Вдруг он оборвал пение, прислушался — голос звучал у него в голове, звучал где-то совсем рядом, словно часть его собственных мыслей. Он был тихим и бесконечно льстивым, и как бы насмешливо говорил:

— О да, тебе понравится здесь. Только попробуй и увидишь, что тебе здесь понравится. Только попробуй…

Уши Денни открылись, и он услышал целый хор голосов — духов ли, призраков ли, а может быть, самого отеля — этого театра ужасов, где каждая интермедия кончается смертью, где духи оживают, ограда передвигается, где серебряным ключиком заводятся омерзительные сцены. Тихие вздохи, как шелест бесконечного зимнего ветра, который играет под стрехами крыши. Они похожи на торжественное гудение ос в подземных гнездах, когда те начинают просыпаться.

Звуки вещей были одушевленными: человек с философским складом ума назвал бы их отзвуком души, психолог выдумал бы для них длинное научное название вроде психического эха, психокинезиса или чего-то в этом роде. Но для Денни это были звуки отеля, старого монстра, с его залами, простиравшимися как во времени, так и в пространстве, с его жадными тенями и тревожными гостями, не пожелавшими вечного успокоения.

В темном бальном зале часы пробили половину восьмого.

Голос, сиплый от пьянства, прокричал: «Снимите маски и совокупляйтесь!»

Венди, проходившая через зал, вдруг остановилась как вкопанная. Она бросила на Денни беспокойный взгляд и спросила:

— Ты что-нибудь слышал?

Денни не ответил ей, продолжая играть с мячом.

Теперь у них не будет сна, хотя они лягут на одной койке, заперев дверь на ключ.

В темноте, лежа с открытыми глазами, Денни думал:

— Папа хочет стать одним из них и жить вечно, именно этого он хочет.

Венди думала:

— Если я хочу его спасти, нужно уехать дальше в горы. Если нам суждено умереть, то пусть это случится в горах.

Она положила нож мясника, завернутый в полотенце, под кровать. Ее рука лежала рядом с ним. Мать и сын дремали, то и дело открывая глаза. Отель поскрипывал. На улице снова сыпал снег, тяжелый, как свинец.


35. В подвале


!!!Котел… Чертов котел!!!

Мысль пронзила мозг Джека, как красный сигнал опасности. Следом голос Уотсона:

— Если ты забудешь о котле, он пойдет вразнос, и вы со своей семьей взлетите на воздух. Он рассчитан на две с половиной атмосферы, но теперь так постарел, что взорвется задолго до этого… Я бы побоялся приблизиться к нему при показаниях манометра в 180 делений.

Джек пробыл в подвале всю ночь, копаясь в ящиках со старыми отчетами, снедаемый страхом, что время его кончается и нужно спешить. А ему все не давались в руки тайные нити, связывающие его с отелем. Если бы он их нащупал, он мог бы обезопасить себя и свою семью. Его пальцы пожелтели и засалились от постоянного перелистывания старой бумаги. Он был так поглощен делом, что забыл контролировать манометр. Последний раз он проверил его вечером, когда впервые спустился в подвал, а сейчас…

Джек взглянул на часы и вскочил, опрокинув стопку старых счетов.

Черт возьми — без четверти пять утра.

Позади вовсю пылала топка. Котел стонал и свистел. Джек подбежал к нему… Его лицо, похудевшее за последнее время, заросло густой щетиной, он выглядел, точно узник концлагеря.

Стрелка манометра показывала давление 210 фунтов на квадратный дюйм. Ему показалось, что старый латаный котел на глазах пухнет, едва сдерживая пар.

Котел идет вразнос… Я бы побоялся приблизиться к нему при ста восьмидесяти…

Внезапно в нем заговорил искушающий внутренний голос:

Пусть взрывается. Пойди за Венди и Денди. Уведи их отсюда, и путь он взрывается к чертовой матери.

Перед его взором возникла картина: сперва взорвется сам котел, раздирая сердце отеля. При взрыве котла полетят во все стороны, как шрапнель, раскаленные куски металла, некоторые из них пробьют стенку и подожгут старые бумаги, отчего запылает веселенький пожар, уничтожающий все следы и тайны отеля, разгадка которых непосильна для человеческого разума. Когда взорвется газ, огонь охватит лестницы, паркетные полы, ковры с черно-синим переплетением орнамента; шелковые обои на стенах начнут извиваться и скручиваться. И ни одна пожарная машина не прибудет сюда раньше марта следующего года. Гори, отель, гори синим пламенем, — через двенадцать часов от тебя ничего не останется!

Стрелка манометра передвинулась на 212.

Старый котел скрипел к стонал, как старуха, встающая с постели. Шипящие струйки паря стали пробиваться из-под латок, зашипели капли оловянной пайки. Джек ничего не видел и не слышал. Его руки застыли на вентиле клапана, который снижает давление пара и приглушает огонь в топке. Глаза Джека сапфирами сверкали в глазных впадинах.

Это мой последний шанс.

У них имеется страховой полис, который они выкупили вместе с Венди летом после первого года работы в Ставингтонской школе. По сорок тысяч долларов на каждого, и сумма удваивается в случае гибели во время железнодорожной или воздушной катастрофы или при пожаре.

Пожар… Восемьдесят тысяч долларов!

У Венди и Денни будет время покинуть отель, даже если они спят. Они успеют выбежать. Ни сам отель, ни ограда не смогут удержать их, если «Оверлук» будет охвачен пламенем.

Пламенем!..

Стрелка за грязным, закопченным стеклом подскочила к цифре 215.

Ему пришло еще одно воспоминание — воспоминание детства. За их домом на нижних ветвях яблони висело осиное гнездо. Кого-то из братьев — Джек уже не помнит, кого — ужалила оса, когда он качался на старой шине, подвешенной к суку яблони. Дело было к осени, когда укусы особенно опасны.

Вернувшись с работы, отец, в своем белом медицинском балахоне, собрал вокруг себя сыновей — Берта, Майка и маленького Джеки — и заявил, дыша парами пива, что он больше не потерпит ос в своем саду.

Смотрите, как это делается, — ска ал он с улыбкой (тогда он обходился без трости — столкновение с молочным фургоном были еще делом будущего), — может быть, вам это пригодится когда-нибудь.

Он взял грабли и сгреб большую кучу влажных листьев под дерево, где висело осиное гнездо. Потом поджег листья. День был ясным и безветренным. Листья медленно тлели, испуская горький дымок, запах которого запомнился ему к всю жизнь и приходил на память всегда, когда люди в садах сжигали кучи осенних листьев.

Листья под яблоней дымились всю половину дня, пока отец сидел в окружении сыновей на крыльце, опустошая одну за другой пивные банки. Джек сидел на ступеньке возле его ноги и играл большим красным мячом, напевая какую-то песенку: «ваше обманутое сердце… кричит в груди и заставляет плакать… Ваше обманутое сердце… подскажет вам, что делать…»

Перед ужином отец с сыновьями подошел к яблоне. В одной руке у него была мотыга. Он разворошил листья в костре костре, потом поднял мотыгу и ее рукояткой сшиб гнездона землю. Мальчики бросились врассыпную, но отец стоял над гнездом, покачиваясь и помаргивая глазами. Джек подошел поближе. По хрупкой поверхности гнезда ползало несколько ос. Они не пытались улететь. Изнутри гнезда доносилось навсегда запомнившееся ему низкое, мрачное жужжание, похожее на гудение проводов под высоким напряжением.

— Почему они не пытаются укусить тебя, папа? — спросил он.

— Потому что они опьянели от дыма, Джеки. Принеси-ка сюда канистру с бензином.

Он побежал в гараж и притащил канистру. Отец окропил гнездо желтым, как янтарь, бензином.

— Ну-ка, Джеки, отойди подальше, если не хочешь опалить себе брови.

Отец достал из безразмерных складок своего халата коробку спичек, чиркнул одной о ноготь и швырнул ее в гнездо, которое полыхнуло бело-оранжевым пламенем. Гнездо было моментально уничтожено.

— Огонь, — сказал отец, с улыбкой повернувшись к Джеку, — огонь уничтожает все.

Стрелка манометра стояла на цифре 220. Из утробы котла доносился глухой воющий звук. Струйки пара выбивались в сотнях мест из-под старых латок и торчали во все стороны, как иглы на спине дикобраза.

Огонь уничтожает все.

Внезапно Джек очнулся. Он задремал и чуть не проснулся в царстве небесном. О чем, милостивый Боже, он думает! Защита отеля — его обязанность, ведь он смотритель.

У него так взмокли ладони, что он не мог повернуть вентиль клапана, выпускающего пар. Тогда он охватил пальцами его спицы и повернул вентиль на один оборот, другой, третий. Послышалось шипение пара дыхание дракона. Горячий тропический туман вырывался из-под котла, обволакивая Джека. Манометр исчез из вида, и на минуту ему показалось, что он опоздал: скрежет и грохот внутри котла усилились, последовали, один за другим, два резких удара.

Когда часть пара вышла, Джек увидел, что давление в котле опустилось до двухсот и продолжает падать. Струйки пара вокруг заплат на корпусе котла выбивались слабее. Затих и скрежет.

190—180–175. Теперь котел не взорвется. Давление снизилось до ста шестидесяти.

Его нашли мертвым у котла, его руки прикипели к вентилю, горячий пар ошпарил его насмерть.

Тяжело дыша, Джек отступил от котла. Взглянул на руки, увидел на ладонях волдыри. Черт с ними, с волдырями, подумал он и нервно рассмеялся. Он чуть не сдох, цепляясь за этот вентиль, и что еще хуже — чуть не погубил «Оверлук». Для него это был последний сокрушительный провал. Он провалился как учитель, как писатель, даже как пьяница. Но попасть в список неудачников еще и как смотрителю — это уж слишком!

Боже, как хочется выпить.

Давление остановилось на восьмидесяти фунтах на квадратный дюйм.

Морщась от боли в руках, он снова завернул вентиль пароотводного клапана. Но отныне за котлами нужен глаз да глаз, они серьезно ослаблены. Теперь пар нельзя поднимать выше ста. Придется им померзнуть.

Джек сорвал два волдыря — руки дергало, как больной зуб.

Выпивка — вот что ему сейчас требуется, она бы подбодрила его, — но во всем проклятом доме нет ничего, кроме кулинарного шерри. Выпивка была бы сейчас лучшим лекарством. Он выполнил свой долг перед отелем, теперь отель должен отплатить ему добром. Он вспомнил о бутылках, поблескивающих в сумерках бара.

Джек вынул платок, вытер губы и направился к лестнице. Всего один глоток. Только один, чтобы облегчить боль в руках.

Он послужил отелю, так пусть теперь «Оверлук» послужит ему. Так должно быть. Его шаги по ступеням были быстрыми и целеустремленными, точно у человека, вернувшегося с долгой и жестокой войны. Было 5.20 утра.


36. При дневном свете


С приглушенным криком Денни очнулся от ужасного сна.

Был взрыв, пожар. «Оверлук» горел. Мама и он наблюдали за пожаром с газона перед парадным крыльцом. Мамочка сказала:

— Погляди-ка, Денни, на кустарник.

Он оглянулся и увидел, что все звери мертвы. Их листья пожухли и опали. Голые ветви просвечивали, как скелеты полуразложившихся трупов. Потом из парадных дверей вырвался папа, пылая, как факел. Его одежда была охвачена пламенем, кожа на лице — темного, зловещего оттенка — с каждым мгновением все больше чернела; волосы походили на горящий куст. И тогда Денни проснулся, чувствуя, что его горло перехватил страх, пальцы непроизвольно мяли простыню. Он оглянулся на мать — она спала на боку, закрывшись покрывалом Соломенные локоны упали на щеку. Она выглядела совсем ребенком. Нет, ее не разбудил его крик.

Он полежал, глядя в потолок, кошмар стал понемногу рассеиваться, но у него осталось странное чувство, что какая-то большая трагедия

Пожар? Взрыв!

была предотвращена буквально в последний момент. Он направил поисковый луч и нашел отца где-то на нижнем этаже. В холле. Денни усилил излучение, пытаясь добраться до мозга отца. Ничего хорошего. Папа думал о Дурном Поступке. Он думал:

хорошо бы выпить рюмочку, другую. Мне все равно, что солнце светит кому-то сквозь нок-реи, помнишь, мы так говорили друг другу, Эл, когда нам было все равно, что выпить: горького пива, шотландского виски с содовой или рома с кока-колой и так далее, и так далее? Одна выпивка для меня, другая для тебя, и марсиане высиживали десант где-то на земле — в Хьюстоне или Принстоне, безразлично.

УБИРАЙСЯ ИЗ ЕГО МОЗГА, МАЛЕНЬКИЙ ГАДЕНЫШ!

Денни сжался от страха, услышав голос, прозвучавший у него в голове, — глаза расширились, руки судорожно вцепились в простыню. Нет, это не был голос отца, а лишь подражание. Но этот голос Денни был уже хорошо знаком. Хриплый, звериный и все-таки с ноткой плоского юмора.

Кто там, так близко?

Денни сбросил с себя покрывало, спустил ноги и нашарил тапочки. Затем поплелся по коридору до угла, шаркая по ковровой дорожке Завернул за угол. И увидел человека, стоящего на четвереньках.

Денни замер. Человек поднял голову. У него были крошечные красные глазки. Одет он был в странный — серебристый с блестками — костюм. Собачий костюм, как понял Денни. Из разреза сзади торчал хвост с кисточкой на конце. На спине тянулась застежка-молния. Рядом валялась голова не то собаки, не то волка с пустыми провалами глаз и пастью, раскрытой в немом рыке. Между длинными клыками виднелся черно-синий переплет коврового орнамента.

Рот, подбородок и щеки человека-собаки были вымазаны кровью.

Он принялся рычать на Денни. На его лице играла усмешка, но рычание было неподдельным — оно зарождалось где-то в глубине глотки и заканчивалось коротким взлаиванием. Зубы тоже были красными от крови. Странное существо стало подползать к Денни, «юлоча за собой мягкий хвост. Собачил голова осталась валяться на полу.

— Пропустите меня, — сказал Денни.

— Я съем тебя, мальчик, — ответил человек-собака и разразился веселым собачьим лаем. Это была имитация лая, но злоба в нем сквозила самая неподдельная. От существа исходил запах виски и шампанского.

Денни отступил на шаг, но не побежал: «Пропустите меня!»

— Никогда, клянусь бородой, — сказал человек-собака, пристально вглядываясь в лицо Денни. — Я съем тебя, мальчик, и думается., начну с твоей пухленькой щечки.

Он стал подпрыгивать на четвереньках, с рычанием продвигаясь к Денни.

Нервы у Денни не выдержали. Он бросился бежать в тупик коридора, ведущий к их квартире. Сзади раздался долгий, пронзительный вой, от которого у Денни мороз пошел по коже. Вой завершился криком ярости и боли.

Денни подкрался к двери и осторожно просунул голову в спальню. Мама спала в прежней позе — никто не слышал этого воя. Только он один.

Денни прикрыл дверь и подобрался к главному холлу, надеясь, что человек-собака исчезнет, как исчезла кровь на стене в президентских апартаментах. Выглянул из-за угла.

Человек в собачьем костюме был еще там. Он надел свою собачью голову и теперь кружится на четвереньках, ловя свой хвост. Случайно соскользнув с ковра и ударившись о твердый пол, он издал собачье рычание:

— Гррр… гав-гав… Уфффф-ф-ф».

Звуки вырывались из стилизованной собачьей пасти глухо — они походили и на рыдания, и на смех одновременно.

Денни вернулся в спальню, сел на раскладушку, закрыв лицо ладонями. Отель пустил в ход все свои штучки. Быть может, вещи, которые он видел прежде, были всего лишь случайными эпизодами и, возможно, были похожи на страшные картинки, которые не могли причинить ему зла. Но теперь отель подчинил себе все эти вещи, и они стали опасными. «Оверлук» не хочет отпускать их семью. Он не захотел, чтобы Денни встретился с отцом, и поставил на его пути человека-собаку так же, как расставил зверей и животных между их семьей и дорогой.

Но папа придет сюда. Рано или поздно, придет.

Он молча заплакал, не вытирая слез, катившихся по щекам. Они умрут здесь, все трое. И когда «Оверлук» откроется следующей весной, они встретят новых гостей как призраки, как женщина в ванне, как человек-собака, как страшилище из бетонной трубы.

Кончай! Перестань думать об этом!

Денни яростно тер глаза кулаками. Нужно любым способом предотвратить такой поворот событий. Ни папа, ни мама, ни он сам не должны умереть. Он прикрыл глаза и послал короткую, жесткую мысль-удар:

!!! Дик, пожалуйста, приди. Быстрее, мы в ужасной беде. Дик, ты нужен!!!

И вдруг во тьме, за прикрытыми глазами, проступила фигура, преследовавшая его в кошмарах — огромное, звероподобное существо, которое подняло над его головой свою первобытную дубину.

Я заставлю тебя замолчать, проклятый щенок! Заставлю молчать, потому что я — твой отец!

— Нет!

Денни с криком вернулся к реальности спальни. Его крик разбудил мать, которая в испуге вскочила с кровати, прижимая к груди простыню.

— Нет, папочка, нет, нет, нет!

И они оба услышали злобный посвист опустившейся дубинки, прорезавшей воздух где-то совсем близко. Денни подбежал к матери и обнял ее, дрожа, как кролик, запутавшийся в силках.

«Оверлук» не разрешает ему звать Дика. Это может расстроить его планы. Они были обречены на одиночество и гибель.

А снег повалил еще сильнее, отрезая их от внешнего мира.


37. Выпивка за счет отеля


Джек стоял в столовой у дверей в Колорадскую гостиную, настороженно склонив голову набок, с легкой улыбкой на губах. Он прислушивался, как вокруг него оживает отель.

Вероятно, у него обострилась способность восприятия, та способность, которая была у его сына, совсем по пословице: «Что отец, что сын».

Он воспринимал окружающее не органами зрения или слуха, а чем-то похожим, отделенным от этих чувств тончайшей пленкой, словно это был другой «Оверлук», лежащий позади настоящего (а впрочем, был ли на самом деле он, этот настоящий «Оверлук», спросил себя Джек), но постепенно сливающийся с настоящим. Джек припомнил, как в детстве он видел стереоскопический фильм. Если глядеть на экран без очков, то видишь двоящийся образ — то, что он видит сейчас. Но когда наденешь очки, картинка сливается.

Все времена в отеле смешались вместе — все, кроме настоящего, в котором находился Джек Торранс. Но вскоре и его время будет поглощено отелем. Вот и хорошо, просто отлично.

Ему послышался звук колокольчика — динь-дон! — на административной стойке, вызывающий посыльных в то время, когда мужчины во фланелевых костюмах образца 1920~го года или в двубортных костюмах в тонкую полоску образца 40-х годов рассчитывались у стойки. Снова сидят на диванчике у камина три монашки, поджидающие, когда рассосется очередь у кассы. А позади них стоят, одетые в смокинги, с алмазными булавками на сине белых галстуках, двое мужчин: Чарльз Гранден и Вито Дженелли обсуждая вопросы прибыли и потерь, жизни и смерти. Множество машин дожидались у парадною входа, некоторые из них наклады вались друг на друга, как на снимке, сдвинутом с места во время плохой экспозиции. В большом зале проводились различные деловые встречи, разделенные временными промежутками в несколько сантиметров. Одновременно проходил костюмированный бал, тут же праздновались дни рождения, свадьбы и юбилеи Мужчины говорили о Невиле Чемберлене или австрийском архиепископе. Музыка, смех, танцы, истерия. Явная атмосфера чувственности. И Джек слышал их всех сразу мелодичная какофония звуков заполняла отель. В столовой, где находился Джек, одновременно подавались завтраки, обеды и ужины за все семьдесят лет существования отеля. Он мог почти… нет, вычеркнем «почти», — он слышал их отчетливо, но слабо, как слышится отдаленный раскат грома в жаркий летний день. Он слышал их и ощущал их присутствие так же, как и они с самого начала заметили его появление. Этим утром все помещения отеля были заняты.

Театр полон.

И за дверью «летучая мышь» разговоры велись и вздымались к потолку ленивой струйкой сигаретного дыма. Более утонченные, более интимные разговоры. Грудной женский смех, вызванный похотью. Грохот музыкальных автоматов, извергающих пьяные мелодии, накладывающиеся друг на друга.

Он толкнул створку дверей и вошел в гостиную.

— Привет, ребята, — сказал Джек тихо. — Я был в отъезде, а теперь вернулся.

— Добрый вечер, мистер Торранс, — сказал Ллойд, искренне обрадованный. — Приятно видеть вас снова.

— И я рад вернуться, Ллойд, — сказал он серьезно и зацепил ногой табурет между человеком в темно-синем костюме и женщиной в черном платье, опустившей глаза с поволокой к донышку своего бокала с сингапурским коктейлем.

— Что будете пить, мистер Торранс?

— Мартини, — ответил он с удовольствием. Джек глянул на полки, уставленные рядами тускло поблескивающих бутылок. Отличный выбор напитков, насколько он мог судить — Пожалуйста, налейте одного большого «марсианина». Они высадились где-то на земле, Ллойд.

Джек вытащил бумажник и положил на стойку двадцатку. Пока Ллойд готовил выпивку, он глянул через плечо — все кабинки были заняты. Некоторые из гостей были в маскарадных костюмах… Женщина в кисейных гаремных шароварах и расшитом стеклярусом бюстгальтере, мужчина в смокинге с головой ухмыляющейся лисы. Мужчина в собачьем наряде, щекочущий кисточкой хвоста нос девице в саронге, к вящему веселью собравшейся компании.

— Денег не берем, мистер Торранс, — сказал Ллойд, ставя бокал донышком на двадцатку Джека. — Приказано с вас денег не брать. По указанию управляющего.

— Управляющего? — легкое беспокойство тронуло сердце Джека. Однако он поднял бокал и поболтал содержимое, глядя, как бьется о холодную стенку бокала оливка.

— Конечно, управляющего, — губы у Ллойда расплылись в широкой улыбке, но глаза прятались в тени глазных впадин, а кожа была бледной, как у мертвеца. — Управляющий сам хочет осведомиться у вас, как поживает ваш сынок. Он очень интересуется вашим сыном. Денни — талантливый мальчик.

Можжевеловые пары приятно кружили голову, но и притупляли чувства. Денни? При чем тут Денни? И как он сам оказался здесь со спиртным в руке?

Он же дал обещание не пить. Он же завязал с пьянством… и поклялся в этом.

Что им надо от его сына? Венди и Денни не имеют ко всем этим… никакого отношения. Он попытался заглянуть в темные глаза Ллойда, спрятанные в тени, но в баре было темно, слишком темно, чтобы прочесть в них хоть что-нибудь.

Им нужен я… только я, не правда ли? Ни Венди, ни Денни. Только мне одному нравится тут. А они хотят уехать. Это я испортил снегоход… проник в тайны старых счетов… сбавил давление в котле… лгал… почти заложил им свою душу… Что еще им нужно от меня?

— Где управляющий? — он старался говорить небрежно, но слова вырывались из губ, онемевших от первой выпивки, почти в паническом ужасе.

Ллойд только улыбнулся.

— Что вам нужно от моего сына? Денни не участвует во всей этой… верно? — В его голосе слышалась неприкрытая мольба.

Лицо Ллойда расплылось, заколебалось, как отражение в воде, стало отвратительным от болячек, источающих вонючую жидкость. Белая кожа пожелтела и покрылась морщинами, на лбу выступили кровавые капли, словно пот. Где-то в отдалении раздался бой часов, отмеряющих четверть часа.

Снимите маски, снимите маски.

— Выпейте свой мартини, мистер Торранс, — сказал Ллойд тихо. — Это дело вас не касается. Пока, по крайней мере.

Джек поднял бокал, поднес его к тубам и замялся. Он услышал треск лопнувшей кости руки Денни. Увидел велосипед, взлетевший в воздух и ударившийся в ветровое стекло машины Эла. Он увидел одинокое колесо, валявшееся на дороге, со спицами, которые торчали к небу, как обрывки рояльных струн.

Разговоры вокруг стихли. Джек оглянулся через плечо. Все молча и выжидающе смотрели на него. Человек, стоявший рядом с девицей в саронге, снял лисью голову, и Джек увидел Хорейса Дервенса. Его русые волосы космами ниспадали на бледный лоб. Женщина рядом пристально вглядывалась в Джека близорукими глазами. Платье у нее соскользнуло с плеча, и Джек мог видеть ее вислую грудь со сморщенным соском. Внимательно всмотревшись в ее лицо, он подумал, что она вполне могла быть женщиной из комнаты 217, которая пыталась удушить Денни. Человек у стойки справа вытащил небольшой револьвер с перламутровой рукояткой и принялся крутить его на стойке, как рулетку.

— Я хочу… — Джек понял, что голосовые связки у него не повинуются, и начал снова:

— Я хочу видеть управляющего… Он не понимает… мой сын не имеет никакого отношения ко всему этому.

— Мистер Торранс, — изрек Ллойд льстиво. На его изъеденное чумными язвами лицо было страшно смотреть. — Вы встретитесь с управляющим в свое время и все узнаете — он выбрал вас своим агентом в этом деле. А теперь выпейте свой мартини.

Джек поднял выпивку дрожащей рукой. Он заглянул в бокал, словно утопая в нем.

Женщина слева стала напевать глухим мертвым голосом: «Выкатите бочку… ту, что станет бочкой… наслажденья».

Ллойд подхватил мотив. Затем это сделал мужчина и темно синем костюме. Человек-собака подхватил песню, отбивая такт по столу лапой.

«Теперь самое время выкатить бочку…»

Дервент тоже вступил а хор. В уголке его рта залихватски торчала сигарета. Правой рукой он обнял женщину в саронге и рассеянно поглаживал ее обнаженную грудь. Напевая, он презрительно поглядывал на человека-собаку.

«Потому что вся наша компания… в сборе».

Джек поднес бокал ко рту и выпил его тремя большими глотками, джин приятно скользнул по лотке и взорвался в желудке, бросившись одним прыжком в мозг, где разлился жарким пламенем.

Когда огонь в мозгу потух, Джек почувствовал себя отлично.

— Повтори, пожалуйста, приятель, попросил он Ллойда, пододвигая к нему пустой бокал.

Слушаюсь, сэр, — сказал Ллойд, беря бокал. Теперь он выглядел нормально. Человек с лицом оливкового цвета сунул револьвер назад в карман. Женщина слева опять уставилась в донышко своего бокала с сингапурским коктейлем. Ее грудь полностью обнажилась и лежала на кожаном подлокотнике бара. Ее пустое заунывное пенье походило теперь на мычание. Гул разговоров снова повис в воздухе.

Перед Джеком появился новый бокал.

— Большое спасибо, Ллойд, — сказал он, сжимая его в ладони.

— Всегда рад услужить вам, мистер Торранс. — Ллойд улыбнулся.

— Ты самый лучший из барменов, Ллойд.

— Благодарю вас, сэр.

На этот раз он пил мартини медленно, позволяя напитку щекотать горло. Мистер президент Соединенных Штатов, я встретился с марсианами. Я рад доложить вам, что они настроены дружелюбно. Разрешите продлить наше знакомство. Пока Ллойд готовил новую порцию, Джек нащупал в кармане четвертак, чтобы сунуть его в музыкальный автомат. Он снова подумал о Денни, но на сей раз лицо сына было приятно туманным и размытым. Однажды он причинил Денни зло. Но это было до того, как он научился обращаться со спиртным. Те дни навсегда миновали. И он никогда не обидит Денни.

Ни за что на свете.


38. Разговоры на балу


Джек танцевал с прекрасной дамой.

Он потерял счет времени — понятия не имел, сколько находился в Колорадской гостиной и сколько пробыл в бальном зале. Время не имело значения.

У него сохранились обрывки смутных воспоминаний: какой-то человек, известный комик на радио, ставший затем телевизионной звездой варьете, откалывал шуточки о раздвоившихся сиамских близнецах; женщина в гаремных шароварах и бюстгальтере с блестками устроила медленный и какой-то путаный стриптиз под дробную музыку из музыкального автомата. Джеку запомнилось, как он шел через холл с двумя мужчинами во фраках, пошитых еще до 20-х годов. Мужчины распевали куплеты о заплатке на панталонах Рози О’Грейди. Ему припомнилось, как он выглянул из парадных дверей и увидел длинный ряд японских фонариков вдоль извилистой подъездной дороги — фонарики светились мягким пастельные тоном, как бриллианты в сумерках. Над крыльцом висел большой матовый шар, вокруг которого вился рой насекомых. Какая-то часть сознания, сохранившего остатки трезвости, пыталась доказать ему, что сейчас шесть часов декабрьского утра. Но чувство времени у него угасло.

Ночь темна, плывет луна, как надкушенный пирог, ночь полна людских тревог.

Кто это сказал? Какой-то поэт, которого он читал в студенческие годы, или поэт-студент, который теперь торгует стиральными порошками в Уосо, или служит страховым агентом в Индианаполисе? Неважно.

Он беспомощно хихикнул.

— Чему смеешься, милый?

И он снова очутился в бальной комнате. Ярко горели люстры, вокруг кружились пары, в маскарадных костюмах и без оных, под плавную музыку послевоенного оркестра. После… какой войны? Можно ли сказать с уверенностью? Нет, нельзя. Он был уверен только в одном: он танцует с прекрасной дамой.

Она была высокой, с темно-каштановыми волосами, зачесанными набок, они падали мягким сверкающим водопадом на ее правое плечо. Они танцевали, тесно прижавшись друг к другу, ее грудь приятно и волнующе прильнула к его груди. Их пальцы тесно переплелись. На лице у нее была небольшая кошачья маска с блестками. На ней было длинное бальное, плотно облегающее платье, но когда она по временам прижималась к его ногам, под платьем угадывалось горячее тело без всякого намека на нижнее белье,

чтобы лучше чувствовать твою эрекцию, дорогой.

и это волновало его. Она прижималась к нему все плотнее.

— Ничего смешного, дорогая, — ответил он и хихикнул снова.

— Ты мне нравишься, — прошептала она. Ему показалось, что она пахнет лилиями, выросшими в расщелине среди зеленого мха.

— И ты мне.

— Если хочешь, давай поднимемся наверх. Я пришла сюда с Гарри Дервентом, но он даже не заметит моего исчезновения. Он слишком увлекся, дразня бедного Роджера.

Танец кончился, и почти без перерыва оркестр заиграл «Блюз в цвете индиго».

Джек взглянул поверх ее обнаженных плеч на Дервента, стоявшего возле стола с закусками. Рядом с ним была девица в саронге. На белом фоне обширного стола стояли серебряные ведерки со льдом и бутылками шампанского. Одну из них, брызжущую пеной, держал в руках Дервент. Перед ним и девицей в саронге прыгал на четвереньках, дурачась, Роджер, человек-собака. Он лаял. Группа гостей, собравшаяся вокруг них, смеялась.

— Голос, собачка, голос! — приказывал Дервент.

— Гав-гав, — послушно ответил Роджер. Все захлопали в ладоши, Некоторые мужчины засвистели.

— Теперь сидеть, сидеть, собачка!

Роджер присел на корточки. Маска собачьей морды застыла в вечном рычании. В прорезях маски глаза Роджера светились безумным весельем. Он вытянул перед собой руки.

— Гав-гав!

Дервент опрокинул бутылку в пасть поднятой кверху маски, и шампанское полилось пенистой Ниагарой. Роджер сделал несколько жадных, захлебывающихся глотков и закашлялся. Все снова зааплодировали. Некоторые женщины взвизгнули от смеха.

— Ну, не потешник ли Гарри? — спросила у Джека его партнерша, снова прижимаяськ нему. — Все так говорят. Он крупная фигура в Министерстве торговли, член Административного Совета, а Роджер — там простой клерк. Как-то они провели вместе уикэнд на Кубе — о, давным-давно, — и с тех пор Роджер таскается за ним, послушно виляя хвостиком.

Она засмеялась. Душистый запах лилий усилился.

— Но, конечно, Гарри и не думает поддерживать с ним дружбу.

Танец кончился. Раздались аплодисменты. Оркестранты отправились на отдых.

— Извините, милый, — сказала она, — я вижу кое-кого, с кем я должна… Дарла, Дарла, моя дорогая, где ты пропадала?

Она проложила себе дорогу среди жрущей и пьющей толпы, а Джек тупо смотрел ей вслед, не понимая, как случилось, что он танцевал с ней. Он не помнил. События происходили без всякой связи друг с другом. Вдруг Джеку стало душно и тесно среди толпы. Ему захотелось вернуться в свой отель, где пусто и нет этих незваных гостей. Ему здесь отвели не слишком почетное место, какое было бы достойно его по праву первооткрывателя. Он был одним из десятков тысяч других, такой же собачкой, которая кувыркается и садится на корточки по команде. Он повернулся, чтобы уйти, и столкнутся с сервированным столиком на колесах, который толкает перед собой человек с густыми бровями, в белой курточке официанта. Бутылки и сифоны на столике мелодично зазвенели.

— Простите, — буркнул Джек.

— Пожалуйста, — ответил официант с лицом громилы. Правильный английский выговор контрастировал с его лицом. — Хотите выпить, сэр?

— Налейте мартини.

Сзади раздался еще один взрыв хохота: Роджер подвывал мелодии «Назад на ранчо». Кто-то барабанил аккомпанемент на стейнвейском рояле.

— Пожалуйста, вот вам выпивка.

Запотевший от холода стакан очутился в его руке. Джек с благодарностью выпил, чувствуя, как последние остатки трезвости разлетаются вдребезги.

— Как прошла, сэр?

— Отлично.

Столик двинулся дальше. Внезапно Джек протянул руку и коснулся плеча официанта.

— Да, сэр? — обернулся тот.

— Простите… как вас зовут?

Человек не выказал никакого удивления.

— Грейди, сэр. Делберт Грейди.

— Но вы… я хочу сказать, что…

Официант продолжал вежливо смотреть на Джека, ожидая, что будет дальше. Джек пытался произнести что-то, но губы, онемевшие от джина и нереальности происходящего, отказывались повиноваться — каждое слово казалось весомее кубика льда.

— А не были ли вы когда-то смотрителем этого отеля? Когда вы… Когда… — Джек никак не мог закончить, не мог выговорить слова…

— Нет сэр, этого не было.

— Но ваша жена… ваши дочери…

— Моя жена помогает на кухне, а девочки, конечно, спят. Для них слишком поздно.

— Вы были смотрителем. И вы… — Да скажи ты это в конце концов! — вы убили их.

Лицо Грейди ничуть не дрогнуло, он по-прежнему вежливо и внимательно смотрел на Джека.

— Я этого совершенно не помню, сэр, — стакан в руках Джека был пуст, и Грейди забрал его из непослушных пальцев Джека и принялся готовить еще одну порцию напитка. На столике была белая пластмассовая ваза с оливками, напоминавшими Джеку по непонятной причине чьи-то отсеченные головы. Грейди подцепил вилкой одну из оливок и опустил ее в стакан, после чего подал Джеку.

— Но вы…

— Смотритель вы сами, сэр, — сказал Грейди мягко. — И всегда были смотрителем. Я-то уж знаю, потому что я все время тут. Управляющий нанял нас в одно и то же время. Как вам напиток?

Джек сделал большой глоток. Голова закружилась.

— Но мистер Ульман…

— Я никого не знаю под этим именем. Управляющий — это отель, — сказал Грейди. — Вы наверняка знаете, кто вас принимал на работу.

— Нет, — проговорил Джек хрипло, — нет, понятия не…

— Что ж, вам нужно теснее сойтись со своим сыном, мистер Торранс. Он понимает все, хотя не счел обязательным просветить вас на этот счет. Довольно дурно с его стороны, если позволите мне выразиться так, сэр. В действительности он путается у вас под ногами на каждом шагу, верно? А ему еще нет шести.

— Да, — сказал Джек, — так оно и есть. — Сзади послышался новый всплеск смеха.

— Он нуждается в наказании, простите за откровенность. Он нуждается в строгом внушении и, возможно, даже больше того. Мои девочки сперва не любили «Оверлук». Одна из них выкрала у меня коробок спичек и хотела поджечь отель. Я наказал их и наказал очень сурово. А когда моя жена хотела помешать мне в исполнении моих отцовских обязанностей, я наказал и ее. — Он изобразил на лице тупую, бессмысленную улыбку. — Печально, но приходится признать, что женщины редко понимают отцовскую ответственность. Отец несет определенную ответственность за детей, не правда ли?

— Да, — согласился Джек.

— Моя семья не любила отель так, как я, — сказал Грейди, приступая к приготовлению новой выпивки для Джека, Серебристые пузырьки поднялись к донышку перевернутой бутылки с джином, — так же, как и ваша жена с сыном не любят его… в настоящий момент, по крайней мере. Но они полюбят его со временем. Вы должны убедить их в ошибочности такого взгляда, мистер Торранс! Вы согласны?

— Да, целиком и полностью.

Джек понял — он был слишком снисходителен к ним. Отец и муж несет ответственность за них, а они не понимают. Само по себе это не преступление, но они нарочно не хотят понимать. По природе он не злой человек, но верит в пользу наказаний. И если его жена и сын злонамеренно противятся его желаниям, противятся тому, что, как он знал, лишь на пользу им, то разве не его долг…

— «Неблагодарное дитя хуже змеиного укуса»,[14 - Цитата из «Короля Лира» Шекспира.] — произнес Грейди, подавая Джеку стакан. — Я полагаю, управляющим найдет управу на вашего сына, а жена последует вашему примеру. Вы согласны со мной, сэр?

Джек вдруг потерял уверенность.

— Но… я… если они хотят уехать… В конце концов, управляющему нужен я, верно? Пусть так и будет. Потому что… — Потому что — почему? — Джек не нашел ответа. У него мутилось в голове.

— Скверная собака! — вдруг громко сказал Дервент в перерыве между взрывами хохота. — Скверная собака помочилась на пол.

— Вам, конечно, известно, проговорил Грейди, доверительно перегнувшись через столик, — что ваш сын пытается призвать сюда постороннего. У сына огромный талант, которым управляющий хотел бы воспользоваться для улучшения отеля… скажем так, еще больше обогатить отель. Но ваш сын пытается обратить свой талант против нас Он злонамерен, мистер Торранс, злонамерен.

— Постороннего? — переспросил тупо Джек.

Грейди кивнул.

— Кого?

— Негра, — пояснил Грейди, — негра-повара.

— Хэллоранна?

— Да, кажется, его так зовут. Да, сэр.

Вслед за взрывом смеха послышалось жалобное хныканье Роджера, пытающегося против чего-то протестовать.

— Да, да, да! — стал напевно повторять Дервент, другие дружно подхватили напев, но, прежде чем Джек разобрался, что на этот раз требуют от Роджера, оркестр грянул новую мелодию: «Вокзал в Токсидо»[15 - Район в Нью-Йорке.], в которой было много мягкого звучания саксофона, но мало души.

Души? Душу в то время еще не изобрели. Или она уже была?

Негр-повар, негр?

Джек открыл рот, еще не зная, что скажет. Получилось нот что:

— Я слышал, что вы не окончили среднюю школу. Но выражаетесь вы как образованный человек.

— Так оно и есть, я бросил учебу рано, сэр. Но управляющий заботится о своих работниках. Он считает, что это окупается, сэр. Образование всегда окупается. Вы согласны, сэр!

— Согласен, — подтвердил не очень уверенно Джек.

— Например, вы сами проявили большой интерес к истории «Оверлука». Очень умно и благородно с вашей стороны. Специально для вас мы оставили в подвале белый альбом с газетными вырезками.

— Кто оставил? — жадно спросил Джек.

— Управляющий, конечно. Если желаете, вам будут доставлены и другие материалы.

— Очень даже хочу, — Джек пытался скрыть свою заинтересованность, но голос выдал его.

— Вы истинный исследователь. Пытаетесь добраться до самой сути проблемы. Использовать все возможные источники. Но и управляющий рассчитывает на благодарность за свою щедрость. Подумайте, как высоко вы могли бы подняться по административной лестнице в руководстве. Возможно… со временем… до самого верха…

— Вот как? — прошептал Джек.

— Но все зависит от вашего сына — от того, какое он примет решение, — сказал Грейди, подняв густые брови, которые так не шли к его худому лицу.

— Зависит от решения Денни? — нахмурился Джек. — Ну уж нет, я не позволю ему принимать решения касательно моей карьеры. За кого вы меня принимаете?

— За человека, посвященного таинства отеля, — ответил Грейди задушевным тоном. — Возможно, я плохо выражаю свои мысли. Скажем так, ваше будущее обусловлено теми мерами, которые будут приняты вами в отношении вашего непослушного сына.

— Я решу сам, что с ним делать, — прошептал Джек.

— Однако вы должны подействовать на него.

— Конечно.

— Твердо обещаете?

— Обещаю.

— Мужчина, который не может держать в руках свою семью, представляет мало интереса для управляющего. Если мужчина не может наставить жену и сына на путь истинный, то он вряд ли умеет руководить собой, не говоря уж о том, чтобы занять ответственный пост в руководстве нашей организации…

— Я же сказал, что подействую на него! — заорал Джек в ярости.

В этот момент оркестр перестал наигрывать «Вокзал в Токсидо», сделав паузу перед новым мотивом, и крик Джека пришелся как раз на этот короткий промежуток времени. Разговоры за спиной моментально смолкли. Джек был уверен, что все взгляды устремлены на него. Его обдало горячей волной страха: толпа покончила с Роджером и теперь примется за него. Если вы хотите играть с нами, то извольте выполнять правила игры: «Сидеть! Встать! Кувырок через голову!» Они жаждут, чтобы он ради ответственной должности принес в жертву сына.

А теперь Роджер повсюду таскается за Гарри, услужливо виляя хвостиком.

Нет, они не дождутся этого от него.

— А теперь пройдите сюда, сэр, — говорил тем временем Грейди, — вы увидите что-то интересное для себя.

Джек оказался перед каминными часами под стеклянным колпаком. Потрескивающей в камине огонь согрел ему ноги.

Огонь… в августе… да… и нет. Тут все времена едины.

По бокам часов стояли два слоника вырезанные из слоновой кости. Стрелки часов показывали без пяти минут полночь Он уставился на часы затуманенным взором: именно их и хотел показать ему Грейди Джек обернулся, желая получить подтверждение этого, но Грейди уже исчез.

— Час настал, — объявил Дервент. — Полночь. Снимите маски.

Джек пытался обернуться, чтобы глянуть, какие знаменитые лица были скрыты под масками, но не смог отвести взгляда от часов — их стрелки сошлись вместе и указывали прямо вверх.

— Снимите маски, снимите маски! — раздался хор голосов.

Часы принялись отбивать время нежным перезвоном колокольчиков. Из-за циферблата по стальному ободку выдвинулись две фигурки. Джек зачарованно следил за ними, забыв о снятых масках. Механизм часов жужжал, колесики поворачивались, цепляясь зубчиками, маятник мерно покачивался из стороны в сторону.

Одна из фигурок представляла собой мужчину, приподнявшегося на цыпочках с дубинкой в руках, другая — маленького мальчика я клоунском колпаке, на котором было выгравировано слово: ШУТ.

Обе фигурки скользили по ободку навстречу друг другу под звуки штраусовского вальса. Но вот они сошлись. Клюшка в руках механического папы поднялась и опустилась на голову ребенка. Механический мальчик согнулся от тяжелого удара. Клюшка поднималась и падала, поднималась и падала. Руки мальчика, поднятые над головой для защиты, стали опускаться. Следующий удар по голове поверг его наземь. Но «молот» продолжал вздыматься и падать в такт нежному перезвону штраусовской мелодии. Джеку казалось, что он видит, как сурово насупились брови отца, как открывается и закрывается его рот, извергая ругательства над бездыханным телом сына.

Струйка красной крови брызнула на стеклянный колпак.

Рядом появились еще два красных пятна, и вот красная жидкость фонтанчиком обрызгала всю поверхность колпака, скрывая от глаз то, что происходило внутри. Но можно было догадываться, что «молот» продолжает вздыматься и падать.

Но это немыслимо: механизм часов не может кровоточить, не может кровоточить!

Тем не менее весь купол был забрызган кровью. Джек мог видеть обрывки волос, прилипшие к стеклу, и ничего больше, слава Богу, ничего больше, и все же у Джека выворачивались все внутренности, потому что он слышал удары «молота», мог слышать их через стеклянный колпак так же, как слышал отдельные такты «Голубого Дуная». Но теперь механические удары сменились мягкими шлепками клюшки по живому человеческому телу — телу, которое когда то принадлежало…

СНИМИТЕ МАСКИ!

Маска красной смерти правит бал!

С жалобным воплем Джек отвел взг ляд от часов и, вытянув перед собой руки, с трудом ворочая ногами, тяжелыми, как тумбы, повернулся лицом к залу, готовый просить, умолять, заклинать толпу прекратить мучения — пусть они заберут его, Венди и Денни, и весь мир, если хотят, но только сохранят ему немного разума, немного света.

Бальный зал был пуст.

Стулья с перевернутыми вверх ножками были аккуратно расставлены на столиках. Танцевальная площадка была вновь накрыта красным ковром. скрывавшим блестящий паркетный пол. Эстрада для оркестра опустела, на ней ничего не было, кроме подставки без микрофона и пыльной гитары без струн, прислоненной к стене. В окна зала проникал холодный сумеречный свет — свет зимнего утра.

У него кружилась голова. Но когда он вновь повернулся к камину, то мигом протрезвел — на каминной полке стояли слоники и… часы. Самые обыкновенные каминные часы под прозрачным колпаком.

Спотыкаясь, он направился в Колорадскую гостиную. По дороге зацепился ногой за ножку стола и повалился плашмя на пол, расквасив до крови нос. Поднявшись, он вытер нос обратной стороной ладони. И от злости так сильно толкнул дверь в гостиную, что она с размаха ударилась о стену.

Гостиная оказалась тоже пустой, но бар был основательно оснащен спиртным. Слава те Господи! Бутылки и бокалы приветливо блестели полумраке бара.

Не так давно он был рассержен тем, что задняя стенка бара не имеет. Теперь он был даже рад этому, иначе ему пришлось бы увидеть неприглядную картину: окровавленный нос, поросшие щетиной щеки, всклокоченные волосы, рубашку, вылезшую из-под брюк.

Чувство одиночества и заброшенности захлестнуло его. Он всхлипнул от жалости к себе совершенно искренне и захотел умереть. Жена с сыном заперлись от него в квартире. Гости разъехались, бал окончен.

Он пьяно качнулся к бару.

— Ллойд, чертов сын, где ты?

Ответа не последовало. В этой плотно закупоренной комнате не отзывалось даже эхо, чтобы создать иллюзию компании.

— Грейди!

Нет ответа, только тихо прозвенели бутылки.

Кувырок через голову! Пойди — принеси! Притворись мертвым! Сидеть!

— Ничего, черт вас побери, налью себе сам.

На полдороге к бару он потерял равновесие и растянулся, сильно ударившись головой. Поднялся на четвереньки, дико вращая глазами, гнусаво бормоча что-то себе под нос. Затем рухнул, припав щекой к полу, и захрапел.

И снова завыл ветер, поднимая снежные вихри. Было 8.30 утра.


39. Венди


Днем, дождавшись, когда Денни уйдет в туалет, Венди достала из-под подушки нож, завернутый в полотенце, и, спрятав его в карман халата, подошла к двери в ванную.

— Денни?

— Что, мама?

— Я хочу спуститься в кухню и приготовить завтрак. Ладно?

— Ладно. Мне тоже спуститься вниз?

— Нет, я принесу завтрак сюда. Как ты насчет омлета с сыром и супа?

— Годится.

Она потопталась у закрытой двери и спросила:

— Денни, а ты уверен, что это не опасно?

— Да, — ответил он, — только будь осторожнее.

— Где твой папа? Ты не знаешь?

Его голос отозвался с поразительным равнодушием:

— Нет, не знаю, но это неважно.

Она удержалась от дальнейших расспросов, чтобы не расстраивать его… и себя.

Джек сошел с ума. Когда буря стала набирать силу около восьми часов утра, они оба, сидя на Денниной раскладушке, прислушивались, как Джек бродит в бальной комнате, напевая заунывные песни или разговаривая с кем-то. Его собеседника не было слышно, однако Джек по временам вскрикивал, перебивая собеседника, и каждый раз Венди и Денни вздрагивали и глядели друг на друга испуганными глазами. Наконец они услышали, как он прошел через холл в столовую, и тут же послышался грохот, словно он свалился на пол или сильно хлопнул дверью. С половины девятого или около того в отеле стало тихо.

Венди прошла по тупичку, завернула за угол главного коридора и приблизилась к лестнице. Здесь она постояла, глядя в фойе первого этажа. Огромный холл был пустым, но многие его закоулки скрывались в тени, и Джек мог прятаться за любым стулом или диванчиком, а может быть, за административной стойкой, ожидая ее прихода.

Во рту у нее пересохло: «Джек!»

Нет ответа.

Она взялась за рукоятку ножа и стала спускаться по лестнице. Ей много раз представлялось, чем кончится ее брак с Джеком: разводом, смертью Джека в автомобильной катастрофе (наиболее частая картина, представлявшаяся ей темными ночами в Ставингтоне) или ее собственным увлечением другим мужчиной, этаким подобием сказочного рыцаря, который умчит ее с Денни на белом коне в дальние края. Но никогда, даже в самом кошмарном сне, она не предполагала, что будет вот так крадучись пробираться по лестнице с ножом в руке, готовя пустить его в ход против Джека.

При этой мысли ею овладело отчаяние, и она была вынуждена прислониться к перилам из боязни упасть.

Примирись с реальностью, девочка. Это не Джек — теперь он стал принадлежностью отеля, и как ни трудно этому поверить, приходится верить в это. Так же, как в ходячую живую изгородь, самовольно работающий лифт и маску, потерянную кем-то в его кабине,

Она пыталась заглушить мысли, но было уже поздно.

и в голоса…

Потому что просто не верилось, что в холле и в бальной комнате бродит одинокий помешанный, беседующий с призраками, порожденными его больным воображением. Венди казалось, что время от времени ей слышатся другие голоса, музыка и смех, похожие на радиосигналы, то нарастающие, то замирающие. Джек беседовал с человеком по имени Грейди (имя было ей смутно знакомо, но она не могла соотнести его с конкретным человеком). Джек то возражал, то задавал вопросы громким голосом, словно стараясь перекрыть шум. А по временам прорывались другие звуки: грохот джаз-оркестра, аплодисменты, смех людей. Слышался повелительный голос человека, убеждающий кого-то произнести спич — от всего этого веяло жутью. Шум длился от тридцати секунд до минуты, достаточно долго, чтобы нагнать на нее страху. Потом шум замирал, и она слышала только Джека — тягучий голос, который у него появлялся, когда он бывал пьян. Но в отеле нет ничего спиртного, кроме кулинарного шерри. Да, но если она воображает, что отель полон голосов, то и Джек может вообразить, что он пьян.

Венди спустилась в зал и осмотрелась. У двери в бальную комнату раньше была протянута бархатная веревка, преграждающая вход. Теперь железные стойки, на которые она была натянута, валялись на полу, словно кто-то мимоходом опрокинул их. С бьющимся сердцем она подошла к открытой двери в бальный зал и заглянула внутрь. Там было пусто и тихо — не было даже того подсознательного эха, которое обыкновенно дремлет в больших залах.

Она вернулась к административной стойке в холле и постояла там в нерешительности, прислушиваясь к завыванию ветра снаружи. Это был самый сильный буран за последнее время, и он все набирал и набирал силу. Где-то на ставне поломался крючок, и она, раскачиваясь, хлопала через равномерные промежутки времени.

Джек, тебе следует заняться этим окном. Прежде чем кто-нибудь проникнет через него в отель.

Что ей делать, если Джек появится внезапно, выскочит из-за темной полированной стойки с топором в руках, как чертик из коробки, просто ради шутки, чтобы попугать ее? Застынет ли она в параличе или ей достанет примитивного инстинкта матери, защищающей своего ребенка, и она вступит в схватку с ним, пока кто-нибудь из них не одолеет? Она не знала. От одной этой мысли ей стало дурно. Вся ее длинная и беспечная жизнь была лишь прологом к пробуждению от этого ужасного кошмара. Она была слишком слабой и изнеженной, в прошлой жизни от нее не требовалось решительности. Но теперь ей понадобится сила воли и характера. Наверху ее ожидает сын.

Крепко сжав рукоятку ножа, она заглянула через стойку.

Никого.

Со вздохом облегчения она прошла в кухню и нашарила выключатель, ожидая каждое мгновение, что кто-то схватит в темноте ее за руку. Когда вспыхнул флюоресцентный свет ламп, она увидела пустую кухню Хэллоранна, сияющую чистотой и хромированными деталями. Кухня всегда действовала на нее успокаивающе, словно хозяин сам присутствует здесь. И когда они с Денни сидели на раскладушке рядышком, слушая, как буйствует внизу Джек, Хэллоранн казался ей единственной надеждой на спасение. Теперь, оказавшись в кухне Хэллоранна, она почти уверилась, что он услышал зов Денни и пробьется к ним на помощь сквозь бурю и снежные заносы.

Она подошла к кладовке, открыла засов, вошла внутрь и взяла банку с томатным супом. Потом закрыла дверь на засов. Дверь плотно прилегала к косякам, чтобы ни одна мышь или крыса не могла проникнуть в кладовку и попортить рис, муку или сахар.

Она открыла банку, выложила ее желеобразное содержимое в кастрюльку. Потом принялась за приготовление омлета. Растопив на сковороде масло, смешала молоко и яйца, взбила их и вылила на сковородку.

Внезапно ей почудилось, что кто-то стоит за спиной и тянется руками к ее горлу. Схватившись за нож, она резко обернулась.

Никого.

! Не распускай нервы, девочка!

Она вновь принялась за омлет, положила на сковороду кусочки сыра, размяла их и убавила огонь горелки до ровного синего пламени. Когда омлет был готов, она поставила на поднос супницу, большую тарелку с омлетом, две пустые тарелки, солонку и перечницу.

Теперь нужно вернуться тем же путем, которым пришла сюда. Выключи свет на кухне. Пройди через конторки и мимо административной стойки.

Венди остановилась по другую сторону стойки и поставила на нее поднос рядом с серебряным колоколом. Здесь ее охватило чувство нереальности происходящего — ей показалось, что идет какая-то неправдоподобная игра в прятки.

Не время прятаться от реальности, девочка. А реальность такова, какой бы безумной она тебе ни казалась, что теперь ты одна несешь бремя ответственности во всей этой фантасмагории. У тебя на руках пятилетний сын. И муж, который, несмотря ни на что, тоже на твоей ответственности. Прими во внимание: сегодня второе декабря, и впереди четыре долгих месяца зимы. Даже если в заповеднике задумаются над тем, почему молчит наш передатчик, никто не явится сюда ни сегодня, ни завтра… ни, возможно, в ближайшие недели. Может быть, только по какой-нибудь случайности сюда забредет лесник. Неужели ты намереваешься целый месяц тайком приходить на кухню с ножом в руках и трястись от страха при виде каждой тени? Неужели ты сможешь целый месяц не впускать Джека в квартиру? У него есть ключ, а одного удара его ноги достаточно, чтобы сорвать задвижку.

Оставив поднос на стойке, она подошла к столовой и заглянула в дверь.

— Джек, — позвала она неуверенно.

Порыв ветра, взметнув вихрь снега, застучал в ставню. Но помимо стука послышался и еще звук — что-то вроде приглушенного стона.

Собравшись с мужеством, она подошла к двери «летучая мышь» и толкнула створку. Запах джина здесь был столь сильным, что у нее перехватило дыхание. Его даже нельзя было назвать запахом, скорее — вонью. Но полки за баром были пусты. Где же, скажите на милость, он взял спиртное? Прячет бутылку за одним из шкафов? Где?

И вновь прозвучал стон, глухой и неясный, но отчетливо слышимый.

— Джек! — Нет ответа.

Она заглянула за стойку подковообразного бара и увидела там Джека, неподвижно распростертого на полу. Судя по запаху, пьяного в стельку. Он, очевидно, пытался перелезть через стойку и потерял равновесие. Как только не сломал себе шею? Недаром говорят, что бог хранит пьяниц и маленьких детей.

Но злости на него не было, напротив, она испытывала к нему жалость — он походил на мальчика, переутомившегося от игры и тонувшего на полу гостиной. Ведь он бросил пить, и не его вина, что его напоили. У них не было ни капли спиртного, откуда же тут взялся джин?

На стойке бара стояли плетеные бутылки со свечами в горлышке Для создания, так сказать, богемной атмосферы. Венди взяла одну из них в руки и потрясла, ожидая услышать плеск жидкости,

Новое вино в старых мехах?

но она была пустой. Венди поставила ее на место.

Джек пошевелился. Она обогнула бар, открыла дверцу и подошла к нему, глянув по дороге на хромированные краники пивных бочек — они были сухими, но вокруг витал густой запах пива.

Когда она склонилась над Джеком, он перевернулся, открыл глаза и взглянул на нее. Какой-то миг взгляд был пустым, потом прояснился.

— Венди? — спросил он. — Это ты?

— Да, — ответила она. — Ты как. способен подняться по лестнице? Если ты обнимешь меня за шею, то сможешь? Джек где ты так…

Его пальцы крепко обхватили ее лодыжку.

— Джек, ты что?

— Поймал-таки, — проговорил он с усмешкой. От него несло перегаром, и этот зловонный запах пробудил в ней прежний ужас — вернулось то, чего она опасалась больше всего: его запойное пьянство.

— Джек, я хочу помочь тебе.

— О да, ты и Денни хотите только помочь. — Его пальцы за жали ее ногу в железные тиски. Держась за нее, Джек поднялся на колени. — Ты хотела выгнать нас всех отсюда… и вот… я поймал тебя.

— Джек, мне больно.

— Я тебе сделаю еще не так больно, сука! — Слово так поразило ее, что она не пошевелилась, когда он отпустил ее лодыжку и, покачиваясь, поднялся на ноги.

— Ты никогда не любила меня. Захотела уехать отсюда, потому что знаешь — это для меня конец. Ты когда-нибудь думала о моей от… отве… ответственности? Ни черта не думала. Ты совсем, как моя мать, такая же бесхарактерная дрянь!

— Перестань, — сказала Венди, заплакав. — Ты пьян. Не знаю, каким образом, ко ты напился допьяна.

— А ты… а он… этот щенок наверху… Вы оба что-то замышляете против меня, верно?

— Нет, нет, мы ничего не замышляем. Ты сам не знаешь, что говоришь.

— Лжешь! — заорал он. — Я знаю, как это было. Когда я говорю: «Мы остаемся здесь и я буду выполнять свою работу», ты говоришь: «Да, дорогой», и он говорит: «Да, папочка», а сами за моей спиной строите планы против меня. Вы задумали удрать на снегоходе, но я разгадал ваш замысел. Ты думала, я не узнаю об этом, ты что, принимаешь меня за дурака?

Венди безмолвно вглядывалась в его лицо. Он собирается убить ее, потом убить Денни. Тогда отель будет удовлетворен и позволит Джеку убить самого себя. Как позволил прошлогоднему смотрителю.

Как Грейди?

Почти, теряя от страха сознание, она, наконец, поняла, с кем разговаривал Джек в бальном зале.

— Ты настроила сына против меня — вот что хуже всего! — уголки его губ опустились от жалости к самому себе. — Мой мальчик… он теперь ненавидит меня. Ты позаботилась об этом. Всегда ревновала его ко мне, верно? Точно, как твоя мать. Ты сроду не довольствовалась половиной, а хотела забрать себе все, верно?

От страха Венди лишилась дара речи.

— Так я покажу тебе… — он потянулся к ее горлу. Венди не успела отступить, как он подскочил к ней. Она вспомнила о ноже в кармане, но Джек стремительно обхватил ее, прижав ее руки к бокам. На своем лице она почуяла резкий запах джина и кислую вонь пота.

— Я должен наказать тебя, — прорычал он. — Я должен покарать тебя… сурово.

Правая рука Джека легла на ее горло. Потом к ней примкнула левая, теперь Венди могла бы воспользоваться ножом, но… она о нем забыла. Венди вцепилась в его руки, пытаясь оторвать от горла.

— Мамочка, — прокричал откуда-то голос Денни. — Папа, перестань делать маме больно! — Денни кричал пронзительно, его голос, звонкий и кристально чистый, доносился до нее издалека.

Красные вспышки заплясали перед ее глазами, в комнате стало темнее. Она увидела, как Денни забрался на стойку бара и оттуда прыгнул на плечи отца. Одна из рук, душивших ее, освободила горло, чтобы сбросить с плеч Денни. Мальчик, ошеломленный, рухнул на пол. Руки вновь сомкнулись на ее горле. И вновь — красные вспышки. Грудь разрывалась от боли. Джек орал ей в лицо: — Я покажу тебе, чертова баба! Я покажу тебе, кто здесь хозяин!

Она чувствовала, что слабеет. Одна рука ее обмякла и упала на стойку бара, коснувшись плетеной бутылки со свечой в горлышке. Почти ослепшая, она нащупала горлышко бутылки, чувствуя ладонью жирные потеки воска.

О Боже, что, если она выскользнет из рук!

Венди подняла бутылку над головой и из последних сил нанесла удар, умоляя Бога не дать ей промахнуться.

Нет, не промахнулась. Бутылка опустилась прямо на голову Джека Торранса, стекло разлетелось вдребезги внутри соломенной оплетки. Донышко бутылки было толстым и тяжелым, и звон разлетевшейся на куски бутылки походил на взрыв. Джек покачнулся, закатил глаза и рухнул навзничь.

Венди судорожно вздохнула и чуть не упала сама, но вцепилась в край стойки и удержалась на ногах. Сознание мутилось. Она слышала, как беспомощно рыдает Денни, однако не могла определить, где он. Ей смутно виднелись кровавые пятна на темной поверхности бара — очевидно, это кровь из носа. Она откашлялась и сплюнула на пол. Боль пронзила горло.

Понемногу она овладела собой и увидела Джека, распростертого на полу, разбитая бутылка валялась рядом. Он выглядел, как поверженный великан. Денни притаился за стойкой, засунув пальцы в рот, уставясь в немом ужасе на неподвижное тело отца.

Мать шагнула к нему, дотронулась до его плеча. Мальчик в ужасе отпрянул.

— Денни, послушай.

— Нет нет — прохрипел от старческим голосом. — Папа сделал тебе больно… Ты сделала папе больно… Ты сделала больно… Я хочу спать. Денни хочет спать.

— Денни…

— Спать, спать. Спокойной ночи!

— Нет!

Боль снова резанула горло, перекривив ей лицо. Денни поднял веки — его глаза устало смотрели на нее из-под синеватых окружий. Она заставила себя говорить спокойно, не отрывая взгляда от его глаз, и говорила хриплым шепотом, потому что говорить было больно.

— Слушай, Денни, это не твой отец пытался сделать мне больно. Им завладел отель, Денни. «Оверлук» завладел твоим папой. Ты понял?

В глазах Денни засветился проблеск мысли.

— Дурной Напиток, — прошептал он, — но его не было раньше здесь, правда?

— Этот напиток выставил отель. — Она смолкла в приступе кашля и сплюнула кровью. Горло у нее распухло. — Отель заставил его напиться пьяным. Ты слышал утром голоса людей?

— Да, голоса гостей отеля.

— Я тоже слышала их. Значит, отель становится сильнее. Он хочет причинить нам зло. Однако я считаю, что он может сделать это только через отца. Отель поймал в свои сети только одного отца. Ты меня понимаешь, Денни? Это очень важно.

— Да, отель уловил папу, — Денни глянул на отца и беспомощно застонал.

— Я знаю, ты любишь папу. Я тоже. Мы должны помнить, что отель хочет причинить ему вред так же, как и нам. — Венди говорила все это твердо, хотя была уверена в другом — истинная цель отеля заключалась в том, чтобы заполучить Денни с его чудесным даром провидения. Больше того, именно свечение Денни оживляет отель, как аккумулятор оживляет электрооборудование в автомобиле и заводит его мотор. Если они уедут из отеля, тот, вероятно, снова впадет в свое полусонное состояние. Он ни на что не способен, кроме как демонстрировать наиболее впечатлительным гостям свои дешевые слайды ужасов. Без Денни он будет похож на дом с привидениями, который показывают где-нибудь в захолустном парке с аттракционами. Но если отель заполучит Денни — его свечение или духовную энергию, — то чем станет отель?! Какие возможности откроются перед ним?!

От этой мысли она покрылась холодным потом.

— Я хочу, чтобы паночка выздоровел, — сказал Денни со слеза ми на глазах.

— И я тоже, — согласилась она, прижимая к себе Денни. — Вот почему, милый, помоги мне спрятать его там, где отель не сможет до него добраться, и где папа сам не сможет причинять себе вред. Потом, когда приедет твой друг Дик или появится лесник из заповедника, мы заберем его с собой. И он снова станет здоровым. У него есть все шансы для этого, если мы будем сильными и храбрыми, как тогда, когда ты прыгнул ему на спину. — Она умоляюще глянула на Денни, поражаясь тому, насколько тот походил в этот момент на своего отца.

— Да, — согласился Денни, — если мы уедем отсюда, все будет по-прежнему. Но куда мы спрячем его?

— В кладовку, там есть еда, а на дверях крепкий запор. Там тепло. Нам хватит еды из холодильника и морозильной камеры, хватит до того времени, как явится помощь.

— Давай сделаем это сейчас.

— Да, прямо сейчас, пока он не проснулся.

Венди за ноги поволокла Джека по полу. Он оказался тяжелее, чем она думала. Дыхание болезненно вырывалось из ее покалеченного горла. Тем не менее, она ощущала душевный подъем: она была жива, а после смертельной опасности она не могла не оценить этого. И Джек жив. По какой-то случайности они оказались в лучшем положении, чем можно было надеяться.

Запыхавшись, она остановилась на минутку, прижимая ноги Джека к своим бедрам. Вся обстановка напоминала ей крик старого морского волка из «Острова сокровищ», когда слепой Пью вручил ему черную метку: мы еще им покажем! Но тут ей пришло на память, что морской волк с этим криком свалился замертво.

— Ты не устала, мамочка? Он… он не слишком тяжелый?

— Ничего, управлюсь. — Она снова принялась тащить мужа.

— Ты уверена, мама, что так и надо?

— Да, Денни, так будет лучше для него.

— Словно мы сажаем его в тюрьму.

— Только на время.

— Тогда ладно.

Кухня была уже близко. Когда они перетаскивали тело через порожек, Денни поддержал голову отца, но на пороге в кухню его рука соскользнула по сальным волосам отца, и Джек стукнулся головой о плитки пола. Он застонал и заворочался.

— Нужно использовать дым, — пробормотал Джек. — Беги и притащи канистру с бензином.

Венди с сыном обменялись взглядами.

— Помоги мне, — попросила она шепотом.

Когда они добрались до кладовки, Венди опустила ноги Джека на пол и принялась открывать задвижку. Денни глянул на отца — он лежал вялый и неподвижный. Рубашка его вылезла из брюк, и Денни опасался, что отцу станет холодно. Ему казалось несправедливым, что отца закроют в кладовке, точно дикое животное. Но он видел, как папа пытался сделать маме больно, и, еще будучи в квартире наверху, уже знал, что произойдет здесь. Он слышал их спор в своей голове.

Если бы только мы могли выбраться отсюда… если бы все это оказалось лишь сном. Ах, если бы только…

Засов застрял.

Венди дергала изо всех сил, но не могла отодвинуть проклятую задвижку. Как это глупо и несправедливо. Когда она заходила в кладовку за супом, у нее не было с дверью никаких проблем. Не помещать же Джека в холодильную камеру, где он замерзнет до смерти. Но и оставлять так тоже нельзя. Когда он очнется… что будет дальше, ей не хотелось и думать.

Джек снова пошевелился.

— Я позабочусь об этом, — пробормотал он. — Я все понимаю.

— Он просыпается, мамочка, — предупредил Денни мать. Она с плачем вцепилась в задвижку.

— Денни? в голосе Джека скрывалась угроза, хотя и не явная. — Это ты, старина?

— Спи, папочка, — нервно сказал Денни. — Тебе нужно поспать, сам знаешь.

Он глянул на мать, которая все еще возилась возле двери, и сразу понял, в чем дело. Задвижку нужно было покрутить, прежде чем вытянуть из петли — на ее конце была заусеница.

— Подожди, — сказал он и отвел ее дрожащие руки. Его собственные пальцы дрожали почти так же. Ребром ладони он прижал засов и легко отодвинул его.

— Быстрее, — Денни глянул на отца и встретил его ответный взгляд — красноречивый и раздумчивый.

— Ты действуешь по наущению. И я найду того, кто тебя надоумил, — я тебе обещаю… — Его слова снова стали неразборчивыми.

Венди коленом толкнула дверь, снова подхватила за ноги Джека и втащила его в кладовку. Теперь она дышала тяжело, чувствуя себя на пределе сил. Когда она включила свет, ресницы Джека дро1 нули и глаза открылись.

— Что ты делаешь, Венди, что ты делаешь?!

Она перешагнула через него. Он был быстр, поразительно быстр. Одна рука взметнулась к ней. Венди отшатнулась к двери, но ему удалось-таки схватить ее за подол халата. Послышался треск раздираемой ткани. Она вырвалась, а он оказался на четвереньках. Космы волос ниспадали на лицо, как у зверя — большой собаки или льва.

— Черт бы вас побрал обоих! Я знаю, что вы хотите сделать! Но у вас ничего не выйдет. Эгот отель мой! И я нужен ему. Я… я…

Венди выскочила в коридор и буквально выдернула из кладовки сына.

— Дверь, Денни! — закричала она. — Закрой дверь!

Денни с треском захлопнул тяжелую дверь, прежде чем Джек вскочил на ноги. Задвижка вошла в петлю как раз в тот момент, когда тело Джека обрушилось на дверь.

— Выпустите меня отсюда! — бушевал он. — Выпусти меня, Денни, чертов сын, я твой отец и хочу выйти отсюда. Делай, как я тебе велю!

Рука Денни непроизвольно потянулась к задвижке. Венди схватила ею руку и прижала к своей груди.

— Слушайся отца, Денни. Сделай, как тебе велят, или я задам тебе такую трепку, которую ты долго не забудешь! Открой дверь, или я раскрою твой проклятый череп!

Денни взглянул в лицо матери, бледное, как оконное стекло. Они слышали его тяжелое дыхание через полудюймовые дубовые доски двери.

— Венди, выпусти меня, выпусти сейчас же! Ты! Дешевка! Выпусти, и я прощу тебя А не то отделаю так, что родная мать не узнает.

Денни застонал, мать глянула на него и поняла, что он вот-вот упадет в обморок.

— Пойдем, док, — сказала она, сама удивляясь своему спокойствию. — Это говорит не твой отец. Запомни — это говорит в нем отель.

— Выпустите меня сию минуту! — завопил Джек. Послышался царапающий звук, словно он пытался разодрать дверь ногтями.

— Это отель, — сказал Денни. — Я понимаю — это отель.

Он обернулся к двери. Лицо его было страдальческим.


40. Денни


Тянулся длинный, длинный день.

Они сидели на большой кровати в своей квартире. Денни вертел в руках лиловую модель фольксвагена с лягушкой-монстром за рулем. Через фойе на первом этаже до них доносился грохот и стук в дверь кладовки, разъяренный и хриплый голос отца. Джек извергал отборнейшую брань, обещая воздать им за предательство того, кто трудился на них, не покладая рук.

Денни думал, что здесь, в квартире, они не будут слышать отца, но его буйство явственно доносилось из шахты кухонного подъемника. Лицо мамы было бледным, на шее виднелись ужасные следы…

Мальчик вертел в руках модель машины, папин подарок за успехи в чтении.

Там, где папа пытался обнять маму слишком крепко.

Мамочка поставила на проигрыватель пластинку с музыкой, в которой преобладали рожки и флейты. Она устало улыбнулась Денни. И он пытался ответить ей улыбкой, но у него не получилось. Музыка, даже включенная на полную мощность, не заглушала криков отца и стука в дверь кладовки, где он был заперт, точно зверь в клетке. Что, если папа захочет в туалет? Что ему делать?

Денни заплакал.

Мать уменьшила силу звука, посадила Денни на колени и принялась укачивать его.

— Денни, все будет хорошо. Вот увидишь. Если мистер Хэллоранн не услышал твои призывы, услышит кто-то другой. Когда кончится буран. До этого никто не сможет пробиться сюда. Но когда буран кончится, мы уедем отсюда, все трое. И знаешь, что мы сделаем будущей весной?

Денни покачал головой — он не знал. Ему казалось, что весна не вернется никогда.

— Мы отправимся на рыбалку. Возьмем напрокат лодку и будем рыбачить, как в прошлом году на Чаттертонском озере. Ты, я и папа. Может быть, ты поймаешь окунька на ужин. А может, мы ничего не поймаем, но зато прекрасно отдохнем. — Я люблю тебя, мамочка, — сказал он, прижимаясь к ней.

— О, Денни, я тоже люблю тебя.

На улице выл и свирепствовал ветер.

Около половины четвертого, когда стало смеркаться, вопли в кладовке утихли.

Они оба погрузились в дрему. Денни все еще лежал на коленях у матери. Наступившая тишина заставила его проснуться. Молчание было хуже, чем крики и стук в дверь. Что там? Папа заснул? Или умер? Или…

Или выбрался из кладовки?

Через четверть часа тишина была нарушена тяжелым металлическим грохотом. Послышался скрежет, потом механическое жужжание. Венди с криком проснулась.

Лифт снова заработал.

Они прислушивались к его шуму, прильнув друг к другу. Лифт поднимался с этажа на этаж, гремя кабиной. Двери хлопали. Слышался смех, пьяные крики, вопли и визги.

«Оверлук» снова ожил.


41. Джек


Он сидел на полу, вытянув перед собой ноги, с пачкой бисквитов на коленях и поедал печенье одно за другим, не ощущая вкуса, — ел потому, что должен был что-то есть. Когда он выберется отсюда, ему понадобится сила, вся, какая ни на есть.

Никогда в жизни Джек не был столь несчастен, как в эту минуту. Все тело болезненно ныло. Голова трещала от боли в похмельном синдроме. Язык был сухим и шершавым, словно по нему прошлись граблями, горло саднило от бесплодных выкриков, в ушах звенело, сердце стучало молотом. Вдобавок болели плечи, которые он расшиб, пытаясь высадить дверь.

Когда он выберется отсюда, то устроит небольшой тарарам.

Он жевал бисквиты, не желая уступать желудку, который отказывался принимать пищу. Он вспомнил об экседрине в кармане, но решил обождать немного, пока успокоится желудок. Что толку глотать болеутоляющее, если желудок тут же извергнет его. Нужно пошевелить мозгами. Знаменитыми мозгами Джека Торранса. Разве ты не тот парень, что живет за счет своих мозгов? Ты же Джек Торранс, автор бестселлеров, признанный драматург, известный мыслитель, без пяти минут лауреат Пулитцеровской премии. Вот что значит жить своими мозгами.

А кроме того, жить своим умом — значит знать, куда подстелить соломки перед тем, как упадешь.

Джек положил в рот еще одно печенье и захрустел им.

Вся беда в том, что его семья не верит в него. Есть, есть выход, который для всех них будет просто идеальным. И он знает этот выход. Его жена захотела взять над ним верх. Она настрогала сына против него, более того — пыталась убить! А теперь вот заперла в этой проклятой кладовке.

И все же слабенький внутренний голос царапал совесть.

Да, но откуда взялась выпивка? Не тут ли зарыта собака? Ты же знаешь, что бывает, когда ты напьешься, — знаешь по собственному опыту. Когда пьян, то дуреешь и становишься свинья свиньей.

Джек отшвырнул пачку бисквитов — она ударилась о полку и рассыпалась по полу. Он вытер губы ладонью и глянул на часы: 6.30, Он проторчал здесь уже несколько часов. Жена заперла его в этой проклятой кладовке, и он провел здесь черт-те сколько времени.

Потом ему припомнился отец, и Джек понял, что именно заставляло отца напиваться. А что еще остается делать, если ты женат на такой женщине, которая слоняется по дому с выражением великомученицы на лице, если она висит гирей на твоих ногах? Но мать никогда не держала отца в плену, как это делает сейчас Бенди. Сама духовно мертвая, мать связывала отца по рукам и ногам брачными узами. И все же тот пытался выполнить свой долг отца, воспитывая четырех детей, да к тому же тащил по жизни разлагающийся труп матери.

Что ж, они были неблагодарными детьми, все четверо, в том числе и он сам. Теперь он платит по долгам — его собственный сын тоже оказался неблагодарным. Но надежда есть. Только бы выйти отсюда… Он покажет Денни пример, и когда Денни вырастет, то поймет, что отец поступил так из лучших побуждений. Но как простить жене, которая встала у него на пути, пытаясь лишить его возможности стать членом руководства «Оверлука» и со временем… подняться до должности управляющего! Она отбирает у него Денни, а Денни — это входной билет. Глупо, конечно, с их стороны — зачем им сын, если они могут заполучить отца? Но… таковы уж их условия.

Теперь он не будет вступать с женой в споры: он пытался урезонить ее в Колорадской гостиной, но за все свои старания получил бутылкой по голове. Подождите… скоро он будет действовать иначе. Дайте только выбраться отсюда.

Он сжал кулаки и едва удержался, чтобы не забарабанить ими в дверь. Снова начался бал, снова рекой льется шампанское. Где-то там танцует с другим соблазнительно обнаженная девушка.

— Вы мне поплатитесь! — взвыл Джек. — Черт бы побрал такую семейку, вы мне поплатитесь! Вы примете лекарство за это — обещаю вам…

— Тише, тише, — произнес у двери мягкий голос. — Не нужно кричать, старина, я вас отлично слышу.

Джек вскочил на ноги.

— Грейди, это вы?!

— Да, сэр, не кто иной, как я. Кажется, вас заперли?

— Выпустите меня, Грейди. Да поскорее.

— Я вижу, вы не провернули то маленькое дельце, о котором мы говорили, сэр. Насчет наказания сына и жены.

— Они-то и заперли меня. Отодвиньте же ради Бога засов.

— И вы позволили им запереть себя?! — в голосе Грейди послышалось вежливое изумление. — Боже, женщине, вдвое слабее вас, и маленькому мальчику? Это рекомендует вас не с лучшей стороны…

В правом виске Джека болезненно забился пульс.

— Выпустите меня, Грейди, и я займусь ими.

— В самом деле, сэр? — вежливое удивление сменилось не менее вежливым сожалением. — К своему огорчению, я должен сказать, что сомневаюсь в этом. Я и кое-кто другой пришли к выводу, что вы не проявили должной старательности. У вас… кишка оказалась тонка.

— Я сделаю это! — прорычал Джек. — Клянусь вам!

— И доставите нам своего сына!

— Да! Да! Да!

— Ваша жена станет возражать, мистер Торранс. Она оказалась более крепким орешком, чем вы думали. Гораздо более находчивой. По всей видимости, она взяла над вами верх? — Грейди хихикнул: — Видимо, нам самим следовало заняться ею.

— Я приведу его к вам, клянусь, — сказал Джек, прижимаясь лицом к дверям. Он весь покрылся потом. — Жена не будет возражать. Не сможет.

— Боюсь, вам придется убить ее, — сказал Грейди хладнокровно.

— Пусть будет так, только выпустите меня.

— Вы даете честное слов, сэр?

— Честное слово, обещание, святую клятву — все что угодно! Только…

Послышался щелчок отодвигаемой задвижки. Дверь дрогнула, приоткрылась — и Джек лишился дара речи. На мгновение ему показалось, что за дверью стоит сама смерть.

Но наваждение тут же прошло. Он прошептал:

— Спасибо, Грейди. Клянусь, вам не придется раскаиваться. Нет, не придется.

Ответа не последовало. До него дошло, что все звуки в отеле смолкли, и только холодный ветер завывает снаружи.

Джек толкнул дверь — петли тихонько скрипнули.

Кухня была пуста. Грейди исчез. Под мертвенно-бледным светом ламп все в кухне застыло и замерло.

Его взгляд упал на разделочный стол, за которым они втроем обычно обедали. На столешнице стоял бокал с мартини и пластмассовая тарелочка с оливками. К столу была прислонена роуковая клюшка из хозяйственного сарая.

Он долго глядел на нее.

Потом послышался голос — более резкий и властный, чем голос Грейди, который звучал откуда-то… отовсюду… внутри него…

— Выполняйте обещание, мистер Торранс!

— Выполню, — сказал Джек. В своем голосе он подметил льстивую услужливость, но ничего не мог с собой поделать.

Он подошел к столу и взял в руки клюшку.

Взмахнул ею — она злобно прошипела в воздухе.

Джек Торранс улыбнулся.


42. Хэллоранн: дорога на Сайдвиндер


Было без четверти два, когда Хэллоранн съехал с дороги и застрял в снегу. Согласно дорожному указателю, под шапкой снега, и показаниям спидометра его «бьюика», это случилось в трех милях от Эстис-Парка.

В горах снег валил густо и яростно, Хэллоранн такого в жизни не видел (правда, до сих пор ему мало приходилось иметь дело со снегом). Капризный ветер дул порывами.

Сквозь белую пелену прорезались два желтых снопа света от фар снегоочистителя, и Хэллоранн с ужасом увидел, что нос его «бьюика» направлен прямо меж двух огней. Снегоход не очень-то старательно придерживался своей стороны дороги, и Хэллоранн нажал на тормоз.

Скрежещущее тарахтенье дизельного мотора покрыло завывание ветра, затем послышался долгий, почти оглушительный рев сирены. Из белой пелены показался оранжевый корпус снегохода с шапкой снега на крыше.

Хэллоранн видел высоко расположенную кабину, даже жестикулирующего водителя в ней — винтообразные лопасти бешено вращались, вздымая фантаны снега, падающего за левое ограждение дороги.

ХААААА — негодующе ревела сирена.

Хэллоранн весь сжался и перестал дышать, уверенный, что столкновение неизбежно, но в последний момент нажал на акселератор, как на грудь горячо любимой женщины, и бросил «бьюик» вправо.

Когда огромная лопасть снегоочистителя, пройдя на волосок от машины, оказалась позади, Хэллоранн увидел в зеркальце заднего обзора синие огни мигалки на крыше снегохода, он облегченно вздохнул и крутанул баранку влево. Но не тут-то было — «бьюик» развернуло поперек дороги, и он медленно пополз к краю обрыва, вздымая колесами фонтанчики снега из-под грязевых щитков.

Хэллоранн повернул руль в обратную сторону, по направлению скольжения: машину развернуло на 180 градусов. В панике он резко нажал на тормоз и почувствовал сильный удар. Дорога впереди исчезла, он видел перед собой бездонную пропасть со смутно проступавшими сквозь метель вершинами сосен внизу. Левое крыло машины уперлось в столбик ограждения.

Матерь Божья, я сейчас свалюсь в обрыв! Спаси меня, Богородица!

В этот момент «бьюик» остановился, наклонившись под углом в 35 градусов, отчего задние колесо приподнялись над дорожным покрытием, и когда Хэллоранн попробовал включить задний ход, колеса только беспомощно крутились.

Он вылез на дорогу — очень осторожно вылез — и безнадежно уставился на ведущие колеса. И тут за его спиной послышался жизнерадостный голос:

— Алло, приятель, чуть не сыграли в ящик? Я вижу, вы здорово не в своем уме.

Хэллоранн обернулся и увидел остановившийся снегопах — за пеленой крутящегося снега виднелись только синие огни его мигалки и темные струйки дыма из выхлопной трубы. Рядом с Хэллоранном стоял водитель, в овчинном полушубке и наброшенном поверх брезентовом плаще. На затылке чудом держалась белосиняя полосатая кепочка.

— Привет, — ответил Хэллоранн. — Вы можете вытянуть меня на дорогу?

— Полагаю, что могу, — ответил водитель снегопаха. — Какой черт занес вас сюда, мистер? Тут запросто можно угробиться.

— Неотложное дело…

— Не стоит торопиться на тот свет даже по неотложному делу, — рассудительно сказал водитель, словно говоря с несмышленышем. — Если бы вы ударились в столбик чуть сильнее, никто не вытащил бы вас из пропасти до Дня всех дураков[16 - Название первого апреля у англичан.]. Не здешний, видать?

— Да, и меня не было бы здесь, если бы не срочное дело.

— Вот как? — проговорил водитель и оперся о крыло «бьюика», словно они были заняты дружеской беседой в теплой гостиной. — Куда вы направляетесь? В Эстис-Парк?

Название первого апреля у англичан.

— Нет, а местечко под названием отель «Оверлук». Это немножко выше Сайдвиндера.

Водитель соболезнующе покачал головой.

— Я знаю это местечко. Мистер, вам сроду не добраться до отеля. Дорога между Эстис-Парком и Сайдвиндером — сплошная жуть. Ее заметает снегом сразу же, как только пройдешься по ней снегопахом. Даже если вы доберетесь до Сайдвиндера, дальше дорога закрыта до самого Бакленда, штат Юта. Нет, и не пытайтесь. — Он снова покачал головой. — Ничего не получится, мистер.

— Я должен попытаться, — сказал Хэллоранн, стараясь сдерживать нетерпение. — Там мальчик в опасности.

— Мальчик? Ну нет, «Оверлук» закрывается на зиму в конце сентября. Сейчас там никого нет.

— Это сын смотрителя, он в беде.

— Откуда вам это известно?

Терпение Хэллоранна лопнуло.

— Ради Бога, сколько времени вы собираетесь стоять здесь и трещать языком? Знаю потому, что знаю. Вы собираетесь вытащить меня на дорогу или нет?

— Немного переволновались, верно? — заметил водитель, не особенно обиженный. — Конечно, садитесь в машину, я сейчас принесу цепь.

Хэллоранн уселся за руль, трясясь всем телом от пережитого волнения. У него окоченели руки — он забыл прихватить с собой перчатки.

Снегопах задним ходом подошел к багажнику «бьюика». Водитель вылез из кабинки с мотком стальной цепи в руках. Высунувшись из дверцы, Хэллоранн прокричал: «Чем я могу помочь вам?»

— Не мешайте, вот и все, — отозвался водитель. — Дело не займет много времени.

И верно. Когда натянулась цепь, рама «бьюика» содрогнулась, и немного спустя он очутился на дороге, носом более или менее в сторону Эстис-Парка. Водитель подошел к дверце и постучал пальцем в боковое стекло. Хэллоранн опустил его.

— Спасибо, — сказал он. — Простите, что накричал на вас.

— На меня кричали и прежде, — осклабился водитель. — Я вижу, вы без перчаток. Возьмите мои. — Пара толсты рукавиц упала на колени Хэллоранна. — Они вам понадобятся, когда вы снова собьетесь с дороги. Наденьте их, если не хотите ковырять в носу крючьями, когда вам оттяпают пальцы. Вернете по почте — их связала моя жена, и я к ним немного привязан. Имя и адрес вышиты на подкладке. Кстати, меня зовут Говард Коттрелл. Верните их, когда они вам больше не понадобятся.

— Хорошо, — согласился Хэллоранн. — Спасибо. Один черт.

— Будьте осторожнее. Я бы проводил вас до Сайдвиндера, но дел выше головы.

— Ничего, еще раз спасибо.

Он уже хотел было поднять стекло, как Коттрелл снова остановил его.

— Когда прибудете в Сайдвиндер — если когда-нибудь туда прибудете, — загляните в мастерскую Деркина. Это рядом с библиотекой. Спросите там Ларри Деркина. Скажите ему, что вас послал Гови Коттрелл и что вы хотите взять напрокат снегоход. Просто упомяните мое имя и покажите ему мои рукавицы — он сделает вам скидку.

— Спасибо, дружище, — сказал Хэллоранн.

Коттрелл кивнул:

— Забавно, вы никоим образом не могли узнать, что парнишка в отеле попал в беду. Я более чем уверен, что телефон не работает. Но иногда меня самого посещают предчувствия.

— У меня они тоже бывают.

— Знаю. Ну, так будьте осторожнее. — Коттрелл еще раз кивнул на прощание и скрылся в кабине снегопаха. Хэллоранн включил сцепление, колеса зарылись в снег, закрутились на месте, затем вошли в сцепление с дорогой и стронули «бьюик» с места.

Позади раздался прощальный рев сирены, хотя в этом не было необходимости — Хэллоранн и так чувствовал исходившее от него пожелание удачи.

Две встречи со светящимися за день, подумал Дик, не иначе, как к добру. Но он испытывал недоверие как к добрым, так и к дурным предзнаменованиям. И вдруг чувство обреченности,

ах, никому не дано проникнуть в значение вещей

которое он не мог в точности определить, овладело им. Это было…

На крутом повороте «бьюик» заскользил боком, и Хэллоранн осторожно выправил его, еще больше сгорбившись над рулем. Он включил радио пела Арета, его любимая певица. Когда песня кончилась, заговорил диктор, который сообщил ему, что водить машину в такой день — верный способ самоубийства.

Хэллоранн с досадой щелкнул выключателем.


* * *


Он все же добрался до Сайдвиндера, хотя дорога от Эстис-Парка заняла у него четыре с половиной часа. Дважды он вынужден был останавливаться из-за сугробов высотой до капота машины и дожидаться снегопаха. Возле одного из сугробов снегопах двигался по его стороне дороги, и опять он едва избежал столкновения. Водитель просто обогнул его «бьюик» и, проезжая мимо, покрутил пальцем у виска — жест, понятный любому американцу, даже детям.

Чем ближе он продвигался к «Оверлуку», тем сильнее росло у него нетерпение. Он постоянно глядел на часы стрелки, казалось, стремительно бежали.

Свернув на Аплендское шоссе, он миновал два указателя. Ветер сдул с них снежный покров, и он прочитал — на одном указателе: 10 МИЛЬ ДО САЙДВИНДЕРА, на другом: ПРОЕЗД ЗАКРЫТ НА 12 МИЛЬ В ЗИМНИЙ ПЕРИОД.

— Ларри Деркин… бормотал себе под нос Хэллоранн. При зеленоватом освещении приборной доски его темное лицо выглядело измученным и напряженным. Был седьмой час. — Значит, мастерская возле библиотеки. Ларри…

УБИРАЙСЯ ОТСЮДА, ГРЯЗНЫЙ НЕГР. НЕ СУЙ НОС НЕ В СВОЕ ДЕЛО, НИГГЕР. ЗАВОРАЧИВАЙ ОБРАТНО, ИЛИ МЫ ПРИКОНЧИМ ТЕБЯ! ПОВЕСИМ НА СУКУ, ВОНЮЧИЙ СКУНС, А ПОТОМ СОЖЖЕМ ТЕБЯ — ВОТ КАК МЫ ПОСТУПАЕМ С НЕПОСЛУШНЫМИ НЕГРАМИ. ЗАВОРАЧИВАЙ НАЗАД!

Хэллоранн вскрикнул — посыл был воспринят им не в словах, а в ряде закодированных образов, которые со страшной силой пронзили его мозг. Он отнял руки от руля и сжал ладонями виски, чтобы стереть картины.

Машина врезалась боком в снежную стенку, проделанную снегопахом, отскочила рикошетом, развернулась поперек дороги и остановилась.

Хэллоранн поставил передачу на нейтраль и немного посидел, закрыв лицо ладонями. Он не заплакал, но из груди вырвался стон. Грудь учащенно вздымалась. Он знал, что если бы удар настиг его на отрезке дороги с обрывом с той или иной стороны, он бы погиб. Возможно, таков был замысел его врагов, и удар может снова в любой момент поразить его. Нужно принять защитные меры — окружить себя сильной стеной, которой может стать память. Он погрузился в подсознание.

Наконец Хэллоранн отнял ладони от лица и осторожно открыл глаза. Если будет новая попытка запугать его, она не пробьется — он был отключен.

Что случилось с мальчиком? Господи, что с ним могло случиться?

И один из образов, беспокоивших его больше всего, — были тупые, тяжелые удары, словно гвоздили молотом по чему-то мягкому.

Святый Боже, только не по мальчику, ради Бога, не по его телу.

Хэллоранн включил первую скорость. Осторожно подал газ — колеса закрутились на месте, чуть сдвинули машину, опять закрутились и стронули «бьюик» с места. Фары едва-едва пронизывали снежную круговерть. Он глянул на часы — почти 6.30. И его не оставляло чувство, что он запаздывает, — природа оказалась сильнее его.


43. Ьтремс


Венди Торранс в нерешительности стояла у кроватки Денни, который крепко спал.

С полчаса назад шум в отеле прекратился — весь и сразу: шум лифта, звуки вечеринки, хлопанье дверей в комнатах. Но тишина вместо успокоения еще больше действовала ей на нервы — она походила на затишье перед новым натиском бури. Денни сразу задремал — легкий, тревожный сон вскоре сменился более крепким и спокойным. Глядя на него, Венди с трудом различала, как вздымается и опускается его узенькая грудь.

Венди уже давно не удавалось поспать без мучительных сновидений или резких пробуждений от шума пирушек, который стал слышен ей только несколько дней назад, когда «Оверлук» взялся за них всерьез.

Что это — реальное психическое заболевание или групповой гипноз?

Она не разбирается в таких вещах, да это и не важно — и то и другое опасно. Она глядела на Денни и думала о том,

слава Богу, он спокоен

что если его не потревожить, то он проспит всю ночь. Каким бы ценным даром Денни ни обладал, он еще маленький и нуждается в отдыхе.

Причиной ее беспокойства стал Джек.

Она поморщилась от боли, отняла ладонь от губ и увидела, что один из ногтей сорван. А ногти служили для нее предметом особой заботы. Они были не особенно длинные, но красивой формы.

Чего ради ты раздумываешь о своих ногтях, дуреха?

Она усмехнулась, но усмешка была невеселой.

Во-первых, Джек перестал завывать и барабанить в дверь. Потом снова начался бал,

А кончается ли он вообще? Или он только переходит в другую плоскость времени, когда они не могут слышать его шум?

звучавший контрапунктом шуму лифта. В наступившей тишине ей послышались из шахты кухонного лифта тихие, заговорщические голоса. Сперва она приняла их за шум ветра, способного подражать оттенкам человеческого голоса: от предсмертного шепота, слышимого в дверях и оконных рамах, до громкого завывания под стрехой крыши… и даже голос женщины, убегающей от убийцы в дешевой мелодраме. Но, замерев у кровати Денни, она все больше убеждалась в реальности голосов, доносившихся из шахтного колодца.

Джек и кто-то другой обсуждали план его освобождения из кладовки, обсуждали план убийства ее и сына.

В этом не было ничего нового для отеля — убийства совершались здесь и ранее. Она взглянула на сорванный ноготь — из-под него сочились капельки крови.

Джек выбрался из кладовки.

Не болтай глупостей.

Нет, он вышел — возможно, взял нож в кухне или даже мясницкий топор и сейчас поднимается по лестнице, ступая на край ступенек, чтобы они не скрипнули.

Ты с ума сошла!

Ей показалось, что слова сорвались с ее дрожащих губ. Но тишина не была нарушена.

Она почувствовала на себе чей-то взгляд.

Венди резко повернулась к темному окну, отвратительное белое лицо глядело на нее черными провалами глаз — страшное лицо безумца, до сих пор скрывавшегося в этих стенах… Это был морозный рисунок на стекле.

Она тяжело перевела дыхание и услышала, на этот раз совершенно отчетливо, ехидные смешки за спиной.

Ты вздрагиваешь от каждой тени. К завтрашнему утру ты совсем созреешь для психушки.

Был только один способ избавиться от страха, и она знала, какой. Она должна спуститься вниз и удостовериться, что Джек до сих пор находится в кладовке.

Очень просто — спустись вниз и погляди. Затем вернись… О, не забудь по дороге прихватить поднос с административной конторки. Омлет, конечно, остыл, но суп можно разогреть на электроплитке.

Да. Только ты рискуешь быть убитой, если он прячется там с ножом в руке.

Она подошла к трюмо, чтобы сбросить с себя мантию страха. На полке трюмо лежали монетки, стопка счетов на бензин для курортного грузовичка и брелок Джека с ключами от квартиры.

Она подняла его, повертела в руках и положила назад. Идея закрыть за собой дверь в спальню промелькнула у нее в голове, но не понравилась ей. Мало ли что может случиться, пожар, что-либо другое. Как тогда Денни выбраться из спальни? А спит он крепко.

Венди подошла к двери, потопталась немного в нерешительности, вытащила из кармана нож и крепко сжала рукоятку в руке. Раскрыла дверь.

Короткий тупичок, ведущий к главному коридору, был пуст. Настенные бра, выстроившиеся вдоль коридора через правильные интервалы, ярко освещали синее поле ковра с черными переплетом орнамента.

Видишь, здесь нет никаких призраков.

Ну и что, они хотят выманить тебя. Они хотят, чтобы ты совершит какую-нибудь глупость, что ты и собираешься сделать.

Она снова заколебалась, не зная, что делать… Остаться с Денни в безопасности квартиры или все-таки удостовериться в том, что Джек все еще… в заключении.

Конечно, где же он еще?

Но голоса на кухне…

Не было никаких голосов, все это твое воображение. Это был ветер.

— Нет, это не ветер!

Она вздрогнула от звука собственного голоса. Уверенность, прозвучавшая в голосе, вынудила ее двинуться вперед. Свет, отразившийся от лезвия ножа, играл лучиками на шелковых обоях. Ноги в тапочках шуршали по ворсу ковра. Нервы были натянуты, как струны.

Она прошла по тупичку до пересечения с главным коридором и осторожно выглянула из-за угла, ожидая увидеть невесть что.

Там было пусто.

Немного поколебавшись, она завернула за угол и пошла по коридору, с каждым шагом убеждаясь, что совершает ошибку, оставляя сына одного и без защиты. Шум шагов по ковру звучал в ее ушах все громче и громче. Дважды она оглянулась, чтобы убедиться, что никто не крадется следом.

Венди подошла к лестничному пролету и положила руку на балясину перил. В холл вели девятнадцать широких ступеней. Она поднималась и опускалась по ним достаточно часто, чтобы знать их число, — девятнадцать покрытых ковром ступеней, и ни одного Джека на них, хотя он ей чудился за каждой вещью в холле. Нет, конечно же, Джек все еще в кладовке, за толстой дубовой дверью, надежно закрытой на задвижку.

Однако холл был темным и полным закоулков, где мог прятаться Джек.

Пульс тяжело бился у нее где-то под горлом.

Впереди, слева от нее зиял вход в кабину лифта, он словно насмешливо приглашал ее войти и прокатиться с риском для жизни.

Нет, спасибочки.

Кабина внутри была разукрашена белым и розовым серпантином из крепа. Пол был устлан конфетти из двух трубчатых хлопушек, валявшихся тут же, рядом. В дальнем углу лежала пустая бутылка из-под шампанского.

Наверху, на лестничной площадке третьего этажа, ей почудилось какое-то движение, она резко обернулась, но ничего не увидела, однако успела заметить краешком глаза, как кто-то отпрянул в густую тень лестничной площадки. Она опять глянула в холл.

Деревянная рукоятка ножа стала влажной от пота. Венди переложила его в левую руку и вытерла ладонь о махровый халат, потом опять взяла нож в правую руку. Вопреки желанию, ее мозг дал команду ногам двигаться, и она стала спускаться по лестнице, я нога вперед — приставить правую, левая — правая, свободно!: рукой слегка придерживаться за перила.

Где же бал? Не бойтесь меня, вы, кучка негодяев! Не бойтесь одной испуганной женщины с ножом! Пусть звучит музыка, пусть будет кругом весело!

Десять ступеней вниз…

Свет со второго этажа просачивался вниз, в холл, тусклым желтым отблеском, и она вспомнила, что люстры в холле включаются либо рядом со входом в столовую, либо с распределительного щита в конторе.

Однако свет, белый мутный свет, проникал в холл еще откуда-то.

Да, конечно, флюоресцентный свет. Из кухни.

Она остановилась на тринадцатой ступени, пытаясь вспомнить, был ли погашен свет в кухне, когда они с Денни выходили оттуда. Но не могла вспомнить.

Кресла с высокими спинками, стоявшие в холле, тонули в тени. Толстый слой снега покрывал стекла на парадной двери. Блестящие гвозди на подушечках дивана светились, как кошачьи глаза.

Преодолевая сопротивление непослушных ног, она продолжала спускаться.

Семнадцатая ступень, восемнадцатая, девятнадцатая…

Нижний этаж, мадам. Прибыли. Теперь шагайте осторожнее.

Дверь в бальный зал была нараспашку, зияя кромешной тьмой. Изнутри доносилось мерное тиканье, словно тикала адская бомба с часовым механизмом. Венди застыла на месте, но потом вспомнила о каминных часах, часах под стеклянным колпаком, должно быть, Джек или Денни завели их, а может быть, они завелись сами, как все остальное в отеле.

Она повернулась к административной конторке, намереваясь пройти через ее воротца в офис, а оттуда на кухню. Но в этот момент часы принялись отбивать время тонким перезвоном колокольчиков.

Венди вновь замерла, но тут же успокоилась: ничего страшного, часы отбивают восемь. Сейчас восемь часов.

…Пять, шесть, семь…

Она стала считать удары — лучше не шевелиться, пока бьют часы.

…Восемь, девять…

?? Девять??

Вдруг ее осенило, только догадка была запоздалой. Она повернулась к лестнице, готовая при малейшей опасности кинуться к ней. Но поняла, что опоздала.

Двенадцать!

В бальной комнате вспыхнул свет, загремела музыка. Венди громко вскрикнула, но ее крик потонул в медном громе оркестра.

— Снимите маски! — эхом раскатились возгласы по залу. — Снимите маски!

Затем они медленно заглохли, словно унеслись вдаль по коридору времени, оставив ее наедине с собой.

Нет, не наедине.

Венди повернулась — он приближался к ней.

Это был Джек — и в то же время не Джек. Его глаза горели пустым холодным светом убийцы. Хорошо знакомые губы искривились в безрадостной усмешке, какую она никогда не видела у него.

В руке у Джека была роуковая клюшка.

— Ты думала, что заперла меня? Как бы не так!

Клюшка просвистела в воздухе. Венди отпрянула, споткнулась о край ковра и повалилась на пол.

— Джек!

— Дрянь, — прошипел он. — Я теперь знаю, какая ты!

Клюшка опустилась на нее, обрушив страшный удар на мягкий живот. Она вскрикнула от захлестнувшей ее волны боли. Помутневшим взором увидела, как клюшка вздымается снова. До нее дошло с ошеломляющей ясностью — он намерен избить ее до смерти.

— Вот тебе, вот тебе, клянусь Христом, — приговаривал он, ухмыляясь. — Теперь ты примешь свое лекарство.

Клюшка понеслась вниз. Венди перекатилась на левый бок, путаясь в полах халата. От удара об пол клюшка вырвалась из рук Джека. Он вынужден был наклониться, чтобы поднять ее. Венди вскочила и бросилась к лестнице, захлебываясь в плаче. Ее живот был сплошной ноющей раной.

— Сука, — прошипел Джек и кинулся вслед за ней. — Вонючая сучка! Ты у меня получишь то, что тебе полагается. Вот увидишь — получишь!

Она вновь услышала свист клюшки, и адская боль взорвалась в боку, там, куда угодила головка клюшки, сломав два ребра. Она покатилась по ступеням, теряя сознание от боли Клюшка просвистела у лица, ударившись о ковер в каком-то дюйме от головы. В этот момент она увидела свой нож, который выпустила из рук при падении — он лежал, поблескивая, на четвертой ступеньке.

— Сука, — повторил Джек и опустил на нее клюшку. Венди увернулась, и удар пришелся по ноге, чуть пониже коленной чашечки — по икре потекла кровь, боль охватила ногу, поднимаясь до бедра. Клюшка вновь поднялась и с тупым звуком вонзилась ей в плечо.

Венди так резко перекатилась через ступеньки, что Джек, не успевший отскочить, был сбит с ног. Он покатился вниз по лестнице и распластался на полу, выронив клюшку из рук. Потом сел, уставившись на нее ошалелыми глазами.

— За это я убью тебя!

Джек встал на четвереньки и потянулся за клюшкой. И в этот миг Венди страшным усилием воли заставила себя подняться. Лицо ее было пепельно-серым, но решительным. Она подскочила к мужу как раз в тот момент, когда его рука крепко сжала рукоятку роуковой клюшки.

— Спаси меня, Господи! — вскричала она в сумрак фойе и вонзила нож по самую рукоятку в спину Джека, чуть пониже лопатки.

Он дернулся и пронзительно закричал — ей никогда в жизни не приходилось слышать такого ужасного вопля: казалось, закричали все окна, двери и даже стены самого отеля. Крик длился целую вечность, затем Джек обрушился лицом вниз, повалив на пол и ее.

Венди некоторое время пролежала неподвижно. Она вся была сплошной пронизывающей болью. Каждый вдох доставался ей ценой неимоверной боли в боку, шея покрылась кровью из раны в ухе.

Слышались звуки ее тяжелого дыхания, шум ветра и тиканье часов в бальной комнате.

Наконец она заставила себя подняться и, хромая, поковыляла к лестнице. Здесь, ухватившись за перила, переждала, когда схлынет волна слабости. Почувствовав облегчение, стала подниматься, подтягиваясь руками за перила и стараясь опираться на здоровую ногу. Она взглянула вверх, опасаясь увидеть там Денни, но лестничная площадка была пуста.

Слава Богу, он не видел весь этот ужас.

Через шесть ступенек она вновь остановилась, опустила голову на перила — ее русые волосы рассыпались поверх перил. Дыхание болью царапало горло. Правый бок горел огнем.

Давай, Венди, давай, старушка, доберись до квартиры, чтобы запереть за собой дверь, а потом уж займешься своими ранами. Осталось тринадцать ступеней — не так уж много. А там, наверху, можешь хоть ползти — я тебе разрешаю!

Венди набрала в легкие воздуха столько, сколько позволили ей сломанные ребра, и подтянула тело на следующую ступеньку. Потом на следующую.

Она стояла на девятой ступени, когда позади послышался хриплый голос Джека:

— Сука, ты убила меня.

Ужас, чернее черной ночи, захлестнул ее. Она оглянулась и увидела, что Джек медленно поднимается. Из его спины торчала рукоятка ножа. Роуковая клюшка безвольно болталась в руке — ее наконечник был весь в крови, даже к рукоятке прилип кусок ее махрового халата.

— Ты еще испробуешь мое лекарство, — прошипел Джек и, шатаясь, как пьяный, двинулся к лестнице.

Заголосив от страха, Венди снова стала подтягиваться вверх по лестнице — десять ступенек. Лестничная площадка второго этажа казалась далекой, словно недоступная горная вершина. Она задыхалась от боли, бок протестовал против малейшего движения. Волосы, упавшие на лицо, раскачивались перед глазами, застилая дорогу. Пот щипал глаза. Звон часов из бальной комнаты громко звучал в ушах, не заглушая, однако, хриплого дыхания Джека, который поднимался по лестнице вслед за ней.


44. Xeллopaнн прибывает на место


Ларри Деркин был высокий сухопарый человек с суровым лицом и великолепной гривой рыжих волос. Хэллоранн застал его как раз в тот момент, когда он выходил из своей мастерской.

Деркин вовсе не горел желанием возвращаться к работе в такой буран даже ради человека, прибывшего издалека, а тем более давать напрокат один из своих снегоходов чернокожему, жаждавшему немедленно направиться в «Оверлук». Среди жителей городка отель пользовался дурной славой. Там совершались убийства. Одно время отелем владела банда гангстеров, да и другие хозяева немногим отличались от них. Делишки, совершаемые в отеле, всегда были шиты-крыты и никогда не попадали в газеты. Но люди-то в Сайдвиндере отлично знали о них, потому что большинство горничных в отеле были родом отсюда, а горничные умеют наблюдать.

Но когда Хэллоранн упомянул имя Говарда Коттрелла и показал метку на его синих рукавицах, Деркин немного оттаял.

— Так, говорите, это он направил вас ко мне? — спросил хозяин мастерской, распахивая створки ворот одного из гаражей. — Приятно узнать, что старый курилка еще жив. Я было думал, что он уже отбросил копыта. — Деркин щелкнул выключателем — на потолке зажглись, немного пожужжав, старенькие грязные лампы дневного света. — Но скажите, какого черта вам нужно в этом гадюшнике, приятель?

Нервы Хэллоранна стали сдавать. Последние мили до Сайдвиндера дались ему нелегко. Один раз порыв ветра, достигший скорости, вероятно, не менее шестидесяти миль в час, развернул «бьюик» на 360 градусов и чуть не сбросил его в пропасть. А впереди еще много миль пути с бог весть каким результатом, ожидающим его в конце путешествия. Он был полон беспокойства за мальчика. Время — без десяти минут семь, и ему предстоит начинать все сначала.

— Кое-кто там попал в беду, — проговорил он осторожно. — Сын смотрителя.

— Кто? Мальчишка Торрансов? И в какую беду?

— Еще не знаю, — пробормотал Хеллоранн. Ему осточертело терять время понапрасну. Он знал эту деревенскую манеру ходить вокруг да около вместо того, чтобы сразу приступить к делу. Но у него-то не было времени для болтовни.

— Послушайте, — сказал он, — мне нужно попасть в отель, и я должен заполучить снегоход, чтобы попасть туда. Я заплачу столько, сколько вы запросите. Но ради Бога, не тяните резину, давайте займемся делом.

— Ладно, — сказал Деркин невозмутимо. — Если вас послал Говард, это меняет дело. Возьмите вот этот снегоход — «Арктический кот». Я налью пять галлонов бензина в канистру. Бак полон. Этого хватит на дорогу туда и обратно.

— Спасибо, — сказал Хеллоранн, еще не вполне успокоившись.

— Я возьму двадцать долларов — за все про все.

Хеллоранн вытянул из бумажника двадцатку и подал ее Деркину, тот спрятал ассигнацию в карман, даже не взглянув на нее.

— Думается, нам лучше поменяться одеждой, — добавил Деркин, снимая с себя меховую парку. — В своем пальтишке вы не протянете долго. Вернете мне парку вместе со снегоходом.

— Э-э-э, а как же вы?

— Обо мне не беспокойтесь, — оборвал его Деркин. — Мне достаточно пробежать два квартала, как я окажусь дома, за столом с ужином. Давайте ваше пальто.

Ошеломленный, Хэллоранн обменял свой полушубок на меховую парку Деркина. Жужжание ламп дневного света над головой напомнило ему о его кухне в отеле.

— Мальчик Торрансов, — покачал головой Деркин, — симпатичный малец. Они с отцом приезжали сюда до снегопадов. Чаще всего на курортном грузовичке. Сдается, они с мальчиком друзья не разлей вода — мальчик крепко любит своего папочку. Надеюсь, там все в порядке.

— Я сам надеюсь на это. — Хэллоранн застегнул парку и завязал капюшон.

— Давайте я помогу вам вытолкать машину, — предложил Деркин.

Они покатили снегоход по бетонному полу, заляпанному мазутом, к воротам гаража.

— Когда-нибудь катались на таком?

— Нет, ни разу.

— Ничего особенного. Инструкция приклеена на приборной доске. Но дело нехитрое — главное тронуться с места и остановиться. Вот это ручка газа, совсем как у мотоцикла, на другой стороне руля — тормоз. Наклоняйтесь телом в сторону поворота. По твердому насту этот малыш дает до семидесяти миль в час. А по пороше сможете выжать из него миль пятьдесят, да и то придется попотеть.

Здесь, на открытом воздухе, Деркину пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум ветра.

— Держитесь дороги! — прокричал он в ухо Хэллоранну. — Внимательно следите за ограждением и указателями, тогда все будет в порядке. Собьетесь с дороги — конец. Понятно?

Хэллоранн кивнул.

— Подождите-ка, — Деркин нырнул в ворота гаража. Пока он отсутствовал, Дик включил зажигание, мотор мягко зарокотал.

Деркин вернулся с красно-белым лыжным шлемом в руках.

— Наденьте-ка под капюшон! — прокричал он.

Хэллоранн натянул шлем, который был для него тесноват, зато отлично защищал лоб. щеки и подбородок от пронизывающего ветра.

Деркин наклонился к его уху:

— Верно, вы узнаете о вещах таким же образом, как Говард, — сказал он, — но вам это не поможет. Хотите, я вам дам ружье?

— Не думаю, чтобы оно пригодилось! — закричал Хэллоранн в ответ.

— Ну, дело хозяйское. Если заполучите мальчишку, везите его прямо ко мне, на Пич-лейн, 16. Жена будет держать для вас на плите суп.

— О’кей, спасибо за все.

Хэллоранн тихонько выжал ручку газа. Снегоход мягко тронулся с места, разрезая узким лучом света густо падающий снег. В зеркальце заднего обзора он увидел, как Деркин поднял на прощанье руку и тоже прощально помахал. Потом повернул руль на Главную улицу и помчался по гладкой дороге вдоль цепочки уличных фонарей. Спидометр показывал скорость в тридцать миль. Было десять минут восьмого. Как раз в это время в отеле «Оверлук» Венди и Денни засыпали, и Джек Торранс беседовал о жизни и смерти с бывшим смотрителем.

Через пять кварталов фонари оборвались. Еще с полумили тянулись домишки, засыпанные снегом. Когда дома кончились, Хэллоранна окружила ревущая мгла, прорезываемая только тонким лучом фар. В ночной тьме ему стало жутко — какой-то детский страх, расслабляющий и лишающий мужества, охватил его. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким. Пока в зеркальце еще мигали огоньки Сайдвиндера, он испытывал непреодолимое желание повернуть назад. Ему припомнилось, что при всей озабоченности Деркина судьбой малыша Денни, тот все же не предложил ему поехать вместе на другом снегоходе.

Это местечко пользуется у нас дурной славой.

Стиснув зубы, Дик еще сильнее нажал на ручку газа и следил, как стрелка спидометра поднялась до сорока миль в час и остановилась на цифре 45. Ему казалось, что он мчится со страшной скоростью, но и этого ему было недостаточно. С такой скоростью ему понадобится не менее часа, чтобы добраться до «Оверлука», но при большей скорости он рискует вообще не попасть туда.

Его глаза были прикованы к мелькающим мимо столбикам дорожного ограждения с небольшими отражателями света на каждом из них. Многие столбики были занесены снегом. Дважды он едва не пропустил указатели поворота и, почувствовав, что снегоход взлетает на сугробы, скрывающие обрыв, вовремя успел свернуть туда, где летом была дорога. Спидометр отмерял мили страшно медленно: пять, десять и, наконец, пятнадцать. Даже под лыжным шлемом у него стало мерзнуть лицо, а ноги совсем окоченели.

Я отдал бы сотнягу за теплые лыжные штаны!

С каждой оставленной позади милей его ужас возрастал, словно ядовитая атмосфера отеля становилась плотнее по мере приближения к нему. Неужели и раньше так было, только он не замечал этого? Он никогда не любил отель, и многие разделяли его чувство.

Он все время ощущал внутри враждебный голос, пытавшийся пробиться к нему, как и тот, который чуть не погубил его по дороге в Сайдвиндер. Этот голос пытался проникнуть до самого его нутра, пробив защитную преграду, воздвигнутую им вокруг себя. Если голос был так силен на расстоянии двадцати пяти миль, то насколько сильнее он стал теперь? Хэллоранн не мог полностью отключить его. По временам он прорывался, захлестывал его мозг мрачными подсознательными образами. Все чаще перед его взором возникал образ избитой женщины, с рукой, поднятой в тщетной попытке защититься от удара. И он не мог отделаться от ощущения, что эта женщина была…

Осторожно, ради Бога!

Перед ним возник снежный вал, и, погруженный в видения, он пропустил указатель поворота. Дик круто повернул руль снегохода, который едва не опрокинулся на повороте. Послышалось скрежетание от удара лыжей по выступу скалы. Ему показалось, что снегоход выбросит его из седла, так сильно он накренился, прежде чем, скользнув юзом, вынестись на более или менее ровную дорогу. Впереди был обрыв, фары осветили край пропасти и темноту за ним. Дик развернул снегоход, чувствуя, как сердце пульсирует где-то в горле.

Держись дороги, Дикки, старина!

Он с трудом заставил себя прибавить газу. Теперь стрелка спидометра застыла на цифре чуть ниже пятидесяти. Ветер свистел и выл в ушах. Фары пронизывали тьму.

Хэллоранн потерял чувство времени, но вдруг, обогнув очередной поворот, увидел впереди мерцающие огоньки. Огоньки мелькнули и пропали, скрывшись за складкой местности. Они показались на короткое мгновение, и Хэллоранн решил уже, что выдает желаемое за действительное, когда за новым поворотом его глазам снова открылись на какое-то время огоньки отеля, теперь более близкие. На этот раз у него не осталось сомнений в реальности. С этой точки дороги он не один раз видел «Оверлук». Огни горели, вероятно, на втором этаже.

У него пропали остатки страха — страха свернуть с дороги в пропасть или угробить снегоход на каком-нибудь незаметном повороте. Машина уверенно вписалась в сложный изгиб дороги, каждая пядь которой ему была знакома, как вдруг фары высветили

Спаситель наш Иисусе, что это?

фигуру зверя. В черных и белых пятнах. Сперва Хэллоранн подумал, что это огромный лесной волк, вынужденный спуститься с гор из-за глубокого снега. Затем, подъехав к зверю поближе, он узнал его, и страх перехватил ему горло.

Это был не волк, а лев. Кустарниковый лев, похожий на густую черную тень, припорошенную снегом. Он припал к земле, готовясь к прыжку. И прыгнул, взметнув из-под лап беззвучные кристаллы снега.

Хэллоранн вскрикнул и резко повернул руль вправо, одновременно пригнувшись. Лицо, шею и спину полоснула обжигающая боль. Лыжный шлем был располосован на затылке. Он вылетел из седла, упал в снег, пропахав борозду.

Зверь снова приблизился к нему. Из его ноздрей валил запах зеленых листьев и падуба. Огромная лапа опустилась Дику на затылок — он пролетел по воздуху и распластался на снегу, как тряпичная кукла. Снегоход, как лошадь без всадника, ударился о снежную стенку, вздыбился, послав луч света в темное небо, повалился набок и заглох.

Кустарниковый лев навалился на Дика. Что-то рвануло его парку, раздирая ее в клочья. Это могло бы сойти за тугие ветки ограды, но Хэллоранн знал, что куртку рвут когти.

— Тебя тут нет! — крикнул Дик в оскаленную морду зверя. — Тебя вовсе нет здесь! — Он с трудом поднялся на ноги и был на полпути к снегоходу, когда лев снова прыгнул и ударил острым, как иголка, когтем по голове. Хэллоранн очутился на снегу — искры посыпались у него из глаз.

— …нет здесь… — прошептал он замирающим голосом и пополз к снегоходу. Правая половина лица превратилась в кровавую рану. Лев ударил его, перевернул на спину, как черепаху. Он явно забавлялся.

Хэллоранн снова пополз к снегоходу. То, что ему было нужно, находилось там.


45. Венди и Джек


Венди бросила взгляд через плечо — Джек стоял на шестой ступеньке, цепляясь за перила точно так же, как это делала она. Его лицо все еще искажала усмешка, но темная кровь медленно сочилась из уголка губ, стекая струйкой по подбородку. Джек оскалился на нее.

— Я вышибу твои мозги. Вот увидишь, они так и разлетятся по сторонам. Он с трудом поднялся на следующую ступеньку.

Страх подстегнул ее. Она удвоила усилия, подтягиваясь вверх по лестнице, не обращая внимания на боль. Добравшись до верхней площадки, снова оглянулась.

Джек стоял на четвертой ступеньке сверху. Казалось, что с каждой минутой у него прибавлялось сил.

Венди заковыляла по главному коридору, прижимая ладони к больному боку. Дверь одной из комнат распахнулась, из нее высунулась отвратительная маска.

— Веселенькая пирушка, не правда ли? — выкрикнула маска прямо в лицо Венди и дернула за веревочку хлопушки — вокруг Венди закружились креповые ленточки серпантина. Человек в маске загоготал и скрылся за дверью. Венди плашмя повалилась на ковер, прилагая усилия, чтобы не провалиться в пустоту беспамятства. Правый бок взорвался болью. Смутно она услышала звук вновь заработавшего лифта, увидела, как меж ее растопыренных пальцев зашевелились, извиваясь и корчась, лианы в орнаменте ковра.

Позади послышался стук клюшки, и она с плачем поползла по ковру. Оглянувшись, увидела Джека, который, пошатываясь, приближался к ней. Он замахнулся и нанес удар и тут же, потеряв равновесие, повалился на пол, обагряя ковер кровью.

Удар угодил меж лопаток, и от боли она некоторое время могла только корчиться и царапать ковер ногтями. В глазах помутилось, и все предметы вокруг подернулись туманной дымкой, словно окутанные газовой тканью.

Затем сознание вновь вернулось к ней, а вместе с ним и чувство ужаса и отчаяния.

Джек силился подняться, чтобы закончить задуманное.

Сделала попытку подняться и Венди, но ноги не держали ее. При малейшей попытке встать ее спину пронзали электрические разряды боли. Она поползла, двигаясь боком. Джек полз за ней, опираясь на клюшку, как на костыль. Она добралась до угла и, уцепившись за его край, с трудом свернула в тупичок, ведущий к их квартире. Здесь ее ужас еще больше усилился, если это еще возможно, — ужасно видеть Джека, но еще ужаснее не видеть его и не знать, что он намерен сделать. Она стряхнула с ладоней ворсинки, набившиеся меж пальцев, и была уже на полдороге к квартире, как вдруг заметила, что дверь в спальню распахнута.

Денни! О Иисусе!

Она поднялась на колени и, царапая ногтями шелковые обои на стенах, встала на ноги. Не обращая внимания на боль, с трудом протащилась через порог, держась за косяк двери, когда из-за угла показался Джек. Он устремился к открытой двери, опираясь на клюшку. Увидя ее, Джек закричал:

— Не закрывай дверь. Не смей закрывать ее, черт бы тебя побрал!

Венди захлопнула дверь и задвинула засов. Левой рукой она принялась нащупывать на полке трюмо брелок с ключами, смахнув при этом мелочь, которая раскатилась по полу во все стороны. Она схватила ключи в тот момент, когда первый удар клюшки обрушился на дверь, сотрясая ее. Дверь задрожала. Вставить ключ в скважину Венди удалось лишь со второй попытки. Услышав щелчок замка, Джек закричал. На дверь обрушился град ударов, которые заставили ее отшатнуться и побледнеть. Откуда у него столько сил, если в спине торчит нож? Ей хотелось закричать через закрытую дверь: Почему ты не умираешь?

Вместо этого она повернулась и оглядела спальню. Ей и Денни нужно спрятаться в ванной и закрыться там за второй дверью на тот случай, если Джек сломает входную дверь. Ей пришла в голову мысль спастись через шахту кухонного лифта, но она тут же отказалась от нее — она может не удержать шнур подъемника, и Денни рухнет на дно шахты и покалечится.

Следовательно, единственное место спасения — ванная комната. Но если Джек сумеет взломать и ее, то… лучше не думать, что тогда случится с ними.

— Денни, родной, проснись. Нужно вставать!

Но кровать была пустой.

— Я доберусь до тебя, — бушевал Джек. — Доберусь до обоих. — Каждое слово он подтверждал ударом клюшки, но Венди не обращала внимания ни на удары, ни на крики. Все ее внимание было обращено на пустую постель.

— Денни… — прошептала она.

Да, конечно… когда Джек напал на нее, это встревожило его, как всегда, когда между родителями начиналась ссора. Возможно, он стал свидетелем всего случившегося в своем кошмаре и где-то прячется.

Венди опустилась на колени и заглянула под кровать, испытывая адские боли в распухшей и кровоточащей ноге. Под кроватью ничего не было, кроме пыли и тапочек Джека.

Джек прокричал ее имя, и на этот раз при ударе клюшки от двери откололась толстая щепка. От следующего удара дверь затрещала, как трещит полено, когда щиплют лучину. В щели показалась окровавленная головка клюшки. Потом она исчезла и снова ударила по двери, проделав новую дыру. Щепки разлетелись по комнате, как шрапнель.

Венди поднялась на ноги, держась за спинку кровати, и проковыляла к одежному шкафу. Сломанные ребра обжигали бок болью, заставляя ее стонать.

— Денни! — она яростно расшвыривала платья на вешалках, некоторые из них соскальзывали с плечиков и валились на пол безобразными кучами. Денни в шкафу не оказалось. Венди прохромала до ванной и оглянулась. Клюшка снова обрушилась на наружную дверь, расширив отверстие. Потом в ней появилась рука, шарившая по задвижке. С ужасом Венди заметила, что оставила ключ в двери.

Рука, отодвинувшая запор, задела связку ключей, которые весело звякнули. Рука торжествующе ухватилась за ключ.

Всхлипнув, Венди протиснулась в ванную и захлопнула за собой дверь как раз в тот момент, когда наружная дверь распахнулась и Джек с ревом ввалился в спальню.

Венди закрыла дверь на задвижку и поставила на защелку запор пружинного замка. В отчаянии она оглянулась. Денни тут тоже не было. В зеркале на дверце медицинского шкафчика она увидела собственное лицо, окровавленное и безжизненное. Она даже обрадовалась отсутствию Денни. Дети не должны наблюдать за ссорой родителей. А может быть, тот помешанный, что буйствует в спальне, опрокидывая и ломая вещи, рухнет без сил и не сможет преследовать ее сына. Может быть, подумала она, ей все-таки удастся обезвредить… убить его…

Она оглядела кафельные стены, ванну, раковину в поисках того, что могло послужить оружием.

За дверью продолжал бушевать разрушительный смерч, сопровождаемый криками: «Они примут мое лекарство!», «Заплатят за свое предательство!»

Послышался грохот опрокинутого проигрывателя, треск лопнувшего телевизионного кинескопа, звон разбитого оконного стекла — в щель под дверью в ванную комнату потянуло холодом. Послышался треск распарываемых матрасов, стянутых Джеком с кроватей, на которых они прежде спали бок о бок.

В озлобленных, бессвязных криках она не узнавала Джека. Эти крики напоминали ей выживших из ума стариков, которых она видела в госпитале, где работала, будучи еще школьницей. Старческое слабоумие — вот что это такое. Джека не стало. Она слышала безумный, неистовый голос самого отеля.

Клюшка опустилась на дверь ванной, выбив большой кусок тонкой филенки. Сквозь дыру на Венди уставилось искаженное, безумное лицо. Рот, щеки и шея были покрыты кровавой пеной. Единственный глаз, заглядывающий внутрь ванной, был маленьким, свиным и бегающим.

— Больше тебе некуда бежать, паршивая шлюха, — злобно пробормотало существо в образе Джека. Клюшка ударила снова, во все стороны брызнули щепки, стуча по ванне и зеркалу на шкафчике

Медицинский шкафчик!

Скуля от страха, позабыв о боли, она раскрыла шкафчик и стала рыться на полках: настойка от кашля, вазелин, шампунь, бутылочка перекиси водорода, бензокаин — все летело в раковину и разбивалось. Пакетик лезвий для бритья! И тут она услышала, как его рука шарит, отыскивая задвижку и ручку замка.

Венди вытащила одно лезвие и полоснула им по руке, слепо шарившей по двери.

Джек взвыл и отдернул руку.

Тяжело дыша, с лезвием наготове, она поджидала новую попытку просунуть руку в дверь, и когда рука появилась, снова полоснула по ней. Лезвие при этом поранило и ее собственную руку — она выронила его на пол.

Движение в соседней комнате.

??Уходит??

Через окно в спальню проник какой-то звук — звук работающего мотора. Тонкий жужжащий звук.

Сердитый рев Джека, а потом — да-да, сомнений не оставалось — он выбежал из квартиры, расшвыривая по дороге обломки мебели.

?Кто-то приехал. Егерь? Дик Хэллоранн?

— Спасена, — пробормотала она, заикаясь, потому что, казалось, рот ее был полон щепок и старых опилок. — Боже, пожалей нас!

Теперь она должна выйти, должна отыскать сына.

С трудом Венди вышла в спальню — она была пустой, гостиная тоже. Повсюду валялись разбитые и покалеченные вещи. Полный разгром.

И тут серый туман накатил на нее — она повалилась почти без чувств на матрас, стянутый Джеком с постели.


46. Хэллоранн попадает в засаду


Дик добрался до опрокинутого снегохода как раз в тот момент, когда в отеле, в полутора милях от него, Венди свернула в тупик коридора, ведущего к квартире смотрителя.

Но целью Хэллоранна был не сам снегоход, а канистра с бензином, прикрепленная к багажнику двумя эластичными ремнями. Руками в синих рукавицах Говарда Коттрелла он ухватился за верхний ремень и расстегнул застежку. Лев позади заревел — звук скорее пронесся у него в голове, чем снаружи. Боковой скользящий удар пронизал ногу болью, после такого удара сустав вряд ли будет разгибаться. Сквозь стиснутые зубы Хэллоранна вырвался стон. Он понял — лев устал играть с ним и теперь в любой момент может прикончить.

Хэллоранн принялся расстегивать второй ремень. Липкая кровь застилала глаза.

Рев. Удар.

На этот раз по ягодицам — удар, едва не отбросивший его от снегохода. Дик уцепился за машину изо всех сил, как цепляются за жизнь. Ему удалось открутить колпачок на канистре — в морозном воздухе разлился острый запах бензина. Движущаяся тень приготовилась к нападению. Хэллоранн приподнялся на коленях и, как только тень приблизилась, плеснул на нее бензином. Зашипев, лев отпрянул в сторону.

— Бензинчик! — закричал Хэллоранн резким прерывающимся голосом. — Я вижу, бензинчик тебе не по нраву. Я тебя сожгу, мой милый!

Лев приблизился, сердито ворча и фыркая от отвращения. Хэллоранн снова плеснул на него бензином, но на этот раз лев не отступил, а напал на Дика.

Отброшенный ударом, Дик оказался шагах в десяти от снегохода. Возвышаясь над ним громадой, лев снова приготовился к прыжку.

Дик сорвал с правой руки перчатку, пропитанную бензином, поднял край парки, сунул руку в карман брюк. Где-то там, вместе с ключами и мелочью, лежала старенькая зажигалка фирмы «Зиппо». Он купил ее в Германии в 1954 году, и с тех пор она не один раз побывала в ремонте.

На какое-то мгновение, пока он нащупывал зажигалку в кармане, в его голове пронесся вихрь кошмарных мыслей.

Миленький Зиппо, зажигалочка моя, выручай, дорогая! Ты однажды спасла меня от немецкой пули в битве за Бельгию, выручи и на этот раз. Если у тебя не загорится маленький огонек, то лев оторвет мне голову!

Зажигалка вытащена из кармана. Лев с рыком, похожим на треск разрываемой ткани, бросился на Дика. В то же мгновение палец Дика нажал на колесико зажигалки: искра, пламя!

О, моя рука!

Пропитанная бензином рука Дика запылала, пламя поднялось по рукаву, но боли не было, боли пока не было, а лев застыл, испуганный возникшим перед ним факелом, застыл, как скульптура, залитая мерцающим светом, застыл и отпрянул, но только поздно.

Морщась от боли, Хэллоранн ткнул пылающей рукой в его пружинистый колючий бок. Моментально зверь был охвачен пламенем, превратился в извивающийся, подпрыгивающий костер. Он ревел от ярости и боли и крутился, казалось, догоняя свой пылающий хвост.

Хэллоранн сунул руку в снег, сбивая пламя и не сводя глаз с подыхающего льва. Затем поднялся на ноги. Рукав парки был опален, но остался целым. То же самое можно было сказать и о кисти руки. А лев превратился в огненный шар, рассыпавший вокруг искры, которые ветер злобно подхватывал и уносил прочь.

Брось пялиться на него. Пора ехать.

Дик поднял канистру и двинулся к снегоходу. Его мерцающее сознание выхватывало лишь отдельные кадры и эпизоды, никак не складывающиеся в цельную картину. У него сохранилось в памяти только то, как он вытащил снегоход на дорогу и уселся в седло, тяжело дыша и не соображая, зачем он там сидит. Другой эпизод был связан с попыткой приладить канистру к багажнику. От паров бензина (а еще больше от нервного напряжения после боя со львом) у него кружилась голова, и по темному пятну у снегохода он догадался, что его вырвало.

Мотор еще не остыл и сразу завелся. Он не сумел подать газ ровно — машина дернулась, отчего голова заболела еще сильнее. Сперва машину пьяно кидало из стороны в сторону, но, приподнявшись на ногах, Хэллоранн подставил голову ветру поверх ветрового стекла, чтобы ее хорошенько обдуло, и сумел стряхнуть с себя оцепенение. Потом прибавил газу.

Где остальные кустарниковые звери?

Он не знал, но был уверен, что теперь они не застигнут ею врасплох.

Громада «Оверлука» высилась перед ним. Окна первого этажа бросали на снег желтые квадраты света. Ворота на подъездной дороге были закрыты, и он принялся раскапывать снег при свете фap снегохода. Сначала он думал, что не удастся открыть ворота — немыслимо раскопать столько снега руками, но он яростно работал, не обращая внимания на пульсирующую боль в голове и страх, что сзади могут напасть другие звери. Ему удалось отодвинуть ворота на полтора фута. Он протиснулся в щель и принялся толкать створку ворот изнутри. Ворота поддались его усилиям, и щель была расширена еще на два фута — на достаточное рас стояние, чтобы протащить снегоход внутрь ограды.

Впереди он заметил какое-то движение. Кустарниковые животные, все до единого, собрались у подножия парадного крыльца, охраняя вход. Львы лежали на животе, собака стояла, утвердив передние лапы на первой ступеньке.

Хэллоранн открыл заслонку дросселя, и снегоход прыгнул вперед, взметнув за собой снежное облако. В квартире смотрителя Джек Торранс вскинул голову, услышав высокий, похожий на осиное жужжание, стрекот приближающегося мотора. Он выбежал в коридор — жена может обождать, теперь очередь этого грязного ниггера, который сует нос не в свои дела. Сперва он, потом сын. Он им покажет. Он покажет им, что он… что он достоин руководящей должности в отеле.

А к отелю ракетой мчался снегоход. Огни фар высветили лицо кустарникового пастуха, его пустые провалы глаз. Не выдержав, тот отступил в сторону, открыв проход. Хэллоранн заложил крутой вираж, рискуя опрокинуться, и направил снегоход в образовавшийся проход. Задняя лыжа ударилась о ступеньки и отскочила. Хэллоранн спрыгнул с седла и бегом кинулся вверх по ступеням. Собака зарычала — опять в его голове — и на плече у Хэллоранна что-то треснуло. Он подбежал к двойным парадным дверям, открывающимся в холл, и полез в карман за ключами, но, дотронувшись до ручки, убедился, что дверь не заперта Он толкнул дверь и ворвался в фойе.

— Денни! — закричал он хрипло. Денни, где ты?

Ответом было молчание.

Он обвел взглядом холл и задохнулся от ужаса, когда у подножья лестницы увидел на ковре лужу застывшей крови. Тут же валялся кусок розовой махровой ткани. Кровавая дорожка вела вверх по лестнице, перила тоже были забрызганы кровью.

— О, Иисусе, — прошептал он и снова крикнул: — Денни!

— ДЕННИ!

Ему ответило насмешливое эхо, которое всегда присутствует здесь, готовое подольстить или ввести в заблуждение.

— Денни? Кто такой Денни? Кто знает Денни? Кто-нибудь играл с Денни в карусель? Кто-нибудь качал Денни на ноге? Среди нас нет таких! Убирайся отсюда, парень. Здесь слыхом не слыхивали ни о каком Денни!

О, Боже, неужели он явился слишком поздно? Неужели все кончено, и он напрасно принял столько мучений?

Хэллоранн взбежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и остановился на площадке второго этажа. Кровавый след вел по коридору к квартире смотрителя. У него мутился ум от ужаса, когда он направился к тупичку коридора. Втайне он знал, что именно увидит в квартире, и ему вовсе не хотелось видеть это. Незачем ему спешить.

Джек притаился в лифте. Когда Хэллоранн прошел мимо обагренного кровью фантома, Джек подкрался сзади к негру в заснеженной парке. Роуковая клюшка высоко взвилась, насколько позволяла Джеку боль,

Видать, и впрямь эта сука ударила меня чем-то по спине. Нет, не помню.

раздирающая его спину боль.

— Черный парень, — прошептал он, — я отучу тебя совать нос не в свои дела.

Хэллоранн услышал шепот, и в тот же миг клюшка со свистом опустилась на его голову. Капюшон парки смягчил удар, но недостаточно — в голове у Хэллоранна взорвалась ракета, оставившая за собой звездный след… а потом пустоту…

Пошатнувшись, он оперся ладонью о стену, а Джек ударил вторично, на этот раз по левой скуле. Хэллоранн тряпичной куклой повалился на пол.

— Вот так, — прошептал Джек, — так ему и надо, клянусь Христом.

Где же Денни? Джеку надо уладить дело со своим непослушным сыном.


* * *


Некоторое время спустя дверь лифта раскрылась на четвертом этаже. Джек выбрался из кабины, волоча за собой разбитую клюшку. Он был один в сумеречном коридоре. За стеной выл и ревел ветер.

Сын был где-то здесь. Предоставленный самому себе, он может натворить черт знает что: испортить карандашными надписями дорогие обои, поцарапать мебель, разбить стекла. Он лжет и не слушается, и его нужно наказать… наказать сурово.

Глаза Джека бессмысленно вращались, в косматых волосах, слипшихся от крови, запуталось конфетти.

— Денни! — позвал он. — Денни, подойди ко мне на минутку. Ты согрешил, поэтому иди сюда и прими лекарство как мужчина. Денни!


47. Тони


Денниииии!..

Темнота и коридоры. Он бродил в темноте по коридорам, похожим на те, что лежали в старом теле «Оверлука», и все-таки каким-то другим. Стены в шелковых обоях простирались ввысь, и если Денни даже задирал голову, он не видел потолка. Все двери были закрыты и гоже тянулись кверху, скрываясь в темноте. Под каждым глазком (а здесь они были размером с пушечное жерло) вместо номеров были прибиты маленькие черепа со скрещенными костями.

И откуда-то издали Тони звал его: — Денни-и-и-и-и!

Слышались удары, так хорошо знакомые ему, хриплые крики, заглушенные расстоянием. Он не разбирал слов, но они были ему хорошо знакомы. Он слышал их прежде во сне и наяву.

Мальчик, всего лишь три года назад расставшийся с пеленками и ползунками, пытался определить, где он, в каком месте может находиться. В нем был страх, но страх, к которому он привык. Он испытывал его уже на протяжении двух месяцев. Эти страхи жили в нем, различаясь только по степени — от легкого, тупого беспокойства до открытого, сводящего с ума ужаса. Теперь ему нужно узнать, зачем пришел Тони, зачем зовет его в этот зал, который не был ни частью реальности, ни частью мира снов. Зачем?

В глубине огромного коридора показалась фигурка, почти такая же маленькая, как он сам. Тони.

— Где я? — спросил он у Тони.

— Спишь, — ответил тот, — спишь в спальне папы и мамы. Голос Тони звучал печально. — Денни, твоя мама скоро будет опасно ранена, даже может быть убита. И мистер Хэллоранн тоже.

— Нет! — выкрикнул он в предчувствии ужаса, сейчас пока приглушенного сонным туманом. Тем не менее, образы смерти явились к нему: мертвая лягушка на асфальте, раздавленная колесами машины, сломанные часы папы, лежащие на крышке мусорного ящика, мертвая кляча под телеграфным столбом…

Однако он не смог соотнести эти простые символы смерти с образом матери — она была для него воплощением вечности: мать была, когда его еще не было, она пребудет и впредь, когда его уже не станет. Он признавал возможность собственной смерти после того, как столкнулся с ней в комнате 217.

Но только не смерть матери.

И не смерть отца.

Денни заворочался в постели. Тьма и коридоры заколыхались. Фигура Тони стала химерической, неясной.

— Не надо, Денни, не делай этого! — выкрикнул Тони.

— Она не умрет! Она не должна умереть!

— Тогда помоги ей, Денни… ты находишься в глубине своего сознания. Там же, где и я. Я часть тебя, Денни.

— Нет, ты — Тони, ты не я.

Впервые Тони был так близко.

— Ты внутри самого себя, — говорил он. — Здесь такой же «Оверлук», куда никто не может прийти. Здесь стоят часы, и ни один ключик не подходит, чтобы завести их. Двери никогда не открываются, и никто не обитает в его комнатах. Но не задерживайся здесь долго, Денни, — он приближается.

— Он… — прошептал Денни в страхе и услышал, как неравномерные удары становятся ближе и громче. И слова стали различимы, их произносил голос, похожий на голос отца… только похожий. Теперь он знал это. Он знал…

О, Тони, это мой папа? — вскричал Денни. — Это мой папочка идет сюда, чтобы схватить меня?

Тони не отвечал. Но Денни и не нужен был ответ. Он знал. Отель набирает силу тайком и молча, как растут проценты на банковском счету. Сила, присутствие, форма — все это слова, которые ничего не значат здесь. Отель может надевать разные маски, но под ними будут одни и те же лица. Сейчас отель где-то гонится за ним, он скрывается под маской папы, он подражает голосу отца, он одет в его одежду.

Но это не папа!

— Я должен помочь им! — закричал Денни.

Теперь Тони стоял рядом, и глядеть на Тони было все равно, что глядеть в волшебное зеркало и видеть себя в десятилетнем возрасте: видеть свои широко расставленные темные глаза, твердый подбородок и губы красивой формы. Волосы были светло-русыми, как у матери, но чертами лица он больше походил на отца, словно Тони — будущий Дэниел Энтони Торранс — был двойником одновременно и отца и сына, слитный образ их обоих.

— Попробуй помочь, — сказал Тони. — Но твой отец… он теперь на стороне отеля. Он хочет остаться в нем, а отель хочет оставить с собой тебя, потому что он очень жадный.

Тони прошел сквозь него в тень коридора.

— Подожди, Тони! — закричал Денни. — Чем я могу…

— Он уже близко, — ответил Тони, продолжая удаляться. Тебе нужно бежать, прятаться… спасаться.


А где-то неподалеку слышался голос отца, тянувшего один и тот же напев:

— Денни, выходи из своего убежища. Только небольшая порка, док… Прими ее как мужчина, и все кончится. Нам не нужна твоя мать — только ты и я. Когда покончим с нашим делом… с поркой… то будем вдвоем — только ты и я.

Денни побежал…

Позади прорвался голос из реальности:

— Иди сюда, маленький засранец, сейчас же!

по длинному коридору, задыхаясь и плача. Завернул за угол. Вверх по лестнице. И пока он бежал, стены, которые были такими высокими и далекими, стали опускаться и суживаться. Ковер, бывший ранее пятном под его ногами, принял свой обычный синечерный орнамент, на дверях появились номера, за ними шла одна бесконечная пирушка, в которой принимали участие многие поколения гостей, когда-либо живших здесь. Воздух, казалось, мерцал вокруг Денни, словно он продирался сквозь пелену сна в коридор у президентских апартаментов на четвертом этаже. Рядом валялись в окровавленной куче тела двух человек в старомодных костюмах и узеньких галстуках — тех, что были убиты выстрелами из дробовика. Теперь они пошевелились и встали на ноги.

Денни набрал в грудь воздуха, чтобы закричать, но только подумал: !!Фальшивые лица!! Не настоящие!!!

и они слиняли на его глазах, как старые фотокарточки, и исчезли.

С нижнего этажа продолжал доноситься стук клюшки о стены, стук этот хорошо слышался через лестничный колодец и шахту лифта. Властная сила отеля в облике отца бродила по коридорам в поисках его, Денни.

За спиной с тонким противным скрипом открылась дверь, из нее выглянул разложившийся труп женщины в гнилом шелковом платье. Ее длинные желтые пальцы были украшены кольцами с изумрудами. Жирные осы лениво ползали по лицу.

— Войди, — прошептала она Денни с улыбкой на черных губах. — Войди, и мы будем танцевать с тобой танго…

— Фальшивое лицо, — прошипел Денни. — Не настоящее. — Женщина испуганно отшатнулась, моментально слиняла и исчезла.

— Где ты? — вопил монстр голосом отца.

Но кроме этого голоса Денни слышал и еще что-то.

Тонкий нарастающий рокот мотора.

У Денни перехватило дыхание. Что это, еще одно фальшивое лицо отеля, еще один обман? Или на самом деле Дик? Денни отчаянно захотелось, чтобы это был на самом деле Дик!

Он отступал по главному коридору, затем свернул в одно из ответвлений, куда понесли его сами ноги, пошептавшись с ворсом ковра. Закрытые двери по сторонам коридора хмуро глядели на него, как раньше глядели во сне, кошмарах, только теперь они были в реальном мире, где шла игра всерьез.

Денни внезапно остановился с забившимся сердцем. Тепло обдало его ноги. От батареи, конечно. Должно быть, у папы сегодня день отопления западного крыла отеля, и…

ты должен вспомнить то, о чем забыл твой отец

что это? О чем таком он должен знать, что спасет его и маму? Но Тони сказал, что вспомнить это он должен сам. Что же это такое?

Денни прислонился к стене, отчаянно пытаясь добраться до сути. Но было трудно — в голову постоянно лезли образы отеля, образ темного, загадочного существа, размахивающего клюшкой…

— Помоги мне, — бормотал он, — помоги мне, Тони.

Вдруг до него дошло, что в отеле стало тихо, замолк и ноющий шум мотора.

Может, его и не было вовсе.

Звуки пирушки тоже смолкли, и только ветер продолжал напевать и гудеть беспрестанно.

Вдруг ожил лифт, кабина шла вверх. И Денни знал, кто был там.

Денни отскочил от стены, дико озираясь. Паника сжала сердце. Зачем Тони послал его на четвертый этаж? Здесь он в западне. Все двери заперты.

Чердак!

Денни знал про чердак. Он приходил сюда вместе с папой в тот день, когда отец настораживал капканы на крыс. Он не позволил Денни подняться на чердак из опасения, что крысы могут покусать его. Дверь на чердак находится где-то здесь, в одном из коротких ответвлений коридора. У стены должен стоять шест, с помощью которого можно поднять створки люка. Если только Денни поднимется на чердак и втянет за собой лестницу…

Позади, за путаницей коридоров, с лязгом остановился лифт. Металлический грохот открывшейся дверцы. И голос — не в голове, а реальный голос, прозвучавший в ушах, — позвал.

— Денни, где ты, паршивец? Подойди сюда на минутку, слышишь? Ты согрешил, и тебе придется принять лекарство как мужчине.

Послушание так прочно въелось в него, что Денни непроизвольно сделал шаг навстречу голосу, но остановился. Пальцы сжались в кулаки.

Не настоящий! Фальшивое лицо. Я знаю, что ты такое. Сними маску!

— Денни! — ревел монстр. — Иди сюда, щенок, иди и прими лекарство как мужчина! — Удар, громкий, гулкий удар клюшки о стену потряс воздух. Голос, выкрикнувший снова его имя, стал гораздо ближе.

В мире реальных вещей началась реальная охота.

Денни побежал. Бесшумно перебирая ногами по толстому ковру, он бежал мимо запертых дверей, мимо стен в шелковых обоях, мимо огнетушителя на стене. Он немного поколебался и свернул в последний тупичок. Дальше бежать некуда.

Но шест находился здесь, прислоненный к стене там, куда поставил его папа. Денни схватил его и поднял голову к потолку, разглядывая люк. На конце шеста был крюк, им-то и надо подцепить кольцо люка. Надо только зацепить…

На кольцах висел новенький замок. Замок, который Джек Торранс навесил как меру предосторожности на случаи, если сыну вздумается когда-нибудь забраться на чердак.

Чердак закрыт.

А позади все ближе и ближе, вот возле президентских апартаментов, злобно свистела клюшка, обрушивая удары на стены.

Денни прижался спиной к двери, ожидая появления монстра.


48. То, о чем забыл отец


Венди пришла в себя. Серый туман рассеялся, но вернулась боль; ей казалось, она не сможет пошевелиться. Болели даже пальцы, хотя сначала она не понимала, почему.

Лезвие бритвочки — вот почему.

На глаза упали русые волосы, влажные и липкие от пота. Она откинула их рукой и охнула от боли, пронзившей бок. Теперь она разглядела сине-белое поле матраса, на котором лежала.

В пятнах крови — вероятно, ее крови или, быть может, Джека. Кровь была свежая. Значит, Венди недолго пролежала без сознания. Это важно, потому что…

Почему?

Потому что… Тут ей припомнился рокот мотора, который она слышала, когда была в ванной комнате. На мгновение она тупо сосредоточилась, силясь понять, что же этот звук означал. И вдруг поняла. Хэллоранн! Это, должно быть, Хэллоранн. Иначе, чего ради Джек так поспешно покинул комнату, не закончив… не прикончив ее.

Потому что не хватило времени. Он должен был отыскать Денни, прежде чем Хэллоранн помешает ему.

Или это уже случилось? Она услышала гул лифта, поднимающегося вверх по шахте.

Нет, Боже милостивый, не нужно крови, кровь еще свежа. Господи, не позволь совершиться новому кровопролитию.

Ей удалось пройти через руины гостиной к входной двери, разбитой Джеком. Она вышла в коридор.

— Денни! — крикнула она, морщась от боли в груди. — Мистер Хэллоранн! Есть тут кто-нибудь?

Лифт зашумел опять и остановился. Дверцы кабины распахнулись с металлическим лязгом. Ей показалось, что она слышит разговор. Но может быть, это только ее воображение? Ветер выл слишком громко, чтобы можно было различить голоса.

Держась за стену, она преодолела коридор и уже хотела завернуть за угол, как вдруг ее заставил замереть голос, доносившийся из лифтовой шахты:

Денни, щенок, подойди сюда. Подойди сюда и прими лекарство как мужчина.

Джек. На третьем или четвертом этаже. Ищет Денни.

Она завернула за угол, пошатнулась, чуть было не упала. Горло перехватил спазм. Кто-то

или что-то?

лежал на полу коридора, возле самой стены. Подойдя ближе, она увидела, что это был мужчина, и поняла, что означал шум мотора.

Это был Хэллоранн. Значит, он все-таки добрался.

Она опустилась возле него на колени, беззвучно молясь, чтобы он был жив. Его нос кровоточил, изо рта стекала струйка крови. Левая щека была сплошной кровавой раной, но, слава Всевышнему! — он дышал. Дыхание вырывалось короткими судорожными толчками, сотрясавшими все тело.

Разглядев его внимательнее, Венди широко раскрыла глаза: один рукав парки Хэллоранна почернел и обгорел, другой был разорван. Кровь запеклась в волосах. На шее виднелась не очень глубокая, но нехорошая царапина.

Боже, что с ним случилось?!

— Денни, — послышался сверху хриплый, раздраженный голос. — Иди сюда, черт бы тебя побрал!

Но рассуждать было некогда. Венди потрясла Хэллоранна, не обращая внимания на дикую боль в боку, который распух и горел огнем.

Что, если сломанные ребра проткнут мне легкие?

Но и этому ничем нельзя помочь. Если Джек отыщет Денни, го забьет его клюшкой до смерти, как пытался поступить с ней. И она снова потрясла Хэллоранна, затем легонько хлопнула ладонью по здоровой щеке.

— Проснитесь, пожалуйста, проснитесь, мистер Хэллоранн, — стала она умолять его. — Вы должны встать… о, пожалуйста.


* * *


Денни стоял, прижавшись спиной к двери, глядя на угол, где тупик соединяется с коридором. Преследователь вопил, выл и ругался уже совсем близко. Сон и реальность сошлись вместе без шва.

Монстр появился из-за угла.

Денни почувствовал необъяснимое облегчение. Это был не его папа, а какое-то чудовище из фильма ужасов, с бегающими глазками, приподнятыми плечами, горбом на спине, в залитой кровью рубашке. Нет, это был не его папа.

— Ну вот, — выдохнул монстр. Он вытер губы дрожащей рукой. — Теперь вы все узнаете, кто здесь хозяин. Вы увидите! Денни, не ты им нужен, а я. Я им нужен… я… я!

Он размахнулся измочаленной клюшкой. Двойная головка ее была бесформенной и разбитой от бесчисленных ударов о стену — она превратилась в дубинку.

— Теперь тебе не помогут твои фантазии, — бормотал он как в бреду. — Я не вчера родился, сам знаешь. И, клянусь Богом, ты меня не обведешь вокруг пальца. Я выполню свой отцовский долг…

— Ты не мой папа, — сказал Денни.

Монстр замер. На минуту он потерял уверенность, словно засомневался, кто он такой или что он такое. Затем двинулся вперед и ударил в филенку двери, которая глухо загудела.

— Вот и лжешь, — сказал он, — кем же еще я могу быть? У меня два родимых пятна на теле и нос с горбинкой, чайник, как говорит твоя мать. Спроси у нее.

— Ты маска, — закричал Денни, — просто фальшивое лицо. Отель хочет использовать тебя потому, что ты не так мертв, как другие. Но когда он прикончит тебя, ты не будешь им нужен.

Монстр ударил клюшкой по ковру между ног Денни. Мальчик не пошевелился.

— Ты лгал про меня. Ты плел интриги против меня вместе с матерью! — Его глаза сверкали под лохматыми бровями — в них светилась хитреца помешанного. — Вы мешали мне достичь высокого положения в отеле. А они обещали мне…

— Да, обетиали, — спокойно подтвердил Денни, — но они лгут.

Дубинка замерла над его головой.


* * *


Хэллоранн пришел в себя. До Венди донеслись по лифтовой шахте последние слова Джека, едва слышимые за шумом ветра, и она поняла, что Денни с отцом находятся где-то на третьем или четвертом этаже. Джек отыскал-таки Денни, и теперь они с Хэллораннам уже ничего не могли поделать.

— О, док, — прошептала она со слезами на глазах.

— Этот сукин сын сломал мне челюсть, — глухо пробормотал Хэллоранн, — и проломил голову. — Он попытался сесть. Правый глаз у него совсем заплыл, тем не менее он разглядел Венди.

— Миссис Торранс…

— Ш-ш-ш, — предостерегла его Венди.

— Где мальчик, миссис Торранс?

— На четвертом этаже, — сказала она, — вместе с отцом.


* * *


— Они лгут, — повторил Денни твердо. У него метеором промелькнула мысль — мгновенная вспышка, слишком короткая, чтобы удержать ее

Тебе нужно вспомнить то, о чем забыл отец!

в голове. Сохранился только отголосок мысли.

— Ты… ты не должен говорить так с отцом, — сказал монстр хрипло. Клюшка, задрожав, опустилась к полу. — Ты делаешь только хуже себе… и усугубляешь наказание. — Он пьяно пошатнулся и уставился на Денни со слезливой жалостью, которая вновь стала сменяться ненавистью.

— Ты не мой папа, — настаивал Денни. — Если бы в тебе осталась хоть капля от папы, ты бы понял, что они лгут. Тут все ложь и обман. Ты не мой папа. Ты отель. И когда вы получите от моего папы то, что вам надо, вы ничего не дадите ему взамен, потому что вы эгоисты. И мой папа знает это. Вы должны поить его Дурной Водой, чтобы добиться от него чего-нибудь, вы, лживые лица!

— Неправда, неправда, — вырвался крик у монстра. Дубинка в его руках взметнулась над головой Денни.

— Можете ударить меня, но от меня вы ничего не добьетесь.

Лицо существа, стоявшего перед Денни, стало меняться. Трудно сказать как — черты смягчились и словно пелена безумия спала с глаз. Окровавленные пальцы разжались, выпуская дубинку. Внезапно перед Денни предстал его отец, в глазах его была смертельная тоска и такая печаль, что у Денни сердце дрогнуло от жалости.

— Док, — произнес Джек Торранс. — Беги, быстро. И запомни, что я сильно люблю тебя.

— Нет, не побегу, — сказал Денни.

— О, Денни, ради Бога…

— Нет, — повторил мальчик. — Он взял окровавленную руку отца и поцеловал. — Все кончено.


* * *


Хэллоранн и Венди смотрели друг на друга, как два раненых бойца из госпиталя, в который попала бомба.

— Мы должны подняться наверх. Мы должны выручить мальчика, — сказал Хэллоранн.

Ее глаза на бледном, как мел, лице уставились в его глаза.

— Слишком поздно, — сказала она. — Теперь только он сам может помочь себе.

Прошла минута, другая… Они услышали крик — не злобный и торжествующий, а крик смертельного ужаса.

— Боже, что это? — прошептал Хэллоранн. — Что там происходит?

— Не знаю, — сказала Венди.

— Он убил его?

— Не знаю.

Лифт пришел в движение, опуская несчастного безумца.


* * *


Денни стоял неподвижно. Он не мог бежать туда, где не было бы «Оверлука». Это стало ясно ему — внезапно и полностью. Впервые в жизни он мыслил по-взрослому, приобретя жизненный опыт, не доступный его возрасту. И горестный вывод был таков:

Папа и мама не могут помочь мне — я один.

— Уходи, — сказал он окровавленному незнакомцу, стоявшему перед ним. — Убирайся!

Монстр наклонился, стала видна рукоятка ножа в его спине. Его рука снова зажала клюшку, но вместо того, чтобы направить ее на Денни, он повернул клюшку головкой к себе и нанес удар по своему лицу.

Денни все понял.

Клюшка стала подниматься и опускаться, уничтожая последние остатки подобия Джека Торранса. Существо исполняло какой-то безумный, жуткий танец в такт ударам, сыпавшимся на его лицо. Кровь брызнула по стенам. Обломки костей разлетались по сторонам, как сломанные рояльные клавиши. Денни не мог бы сказать, как долго это длилось, но когда монстр наконец снова обратил внимание на него, отец окончательно исчез — осталась лишь странная, беспрестанно меняющаяся смесь многих лиц, слитых воедино. Денни видел перед собой женщину из 217 номера, человека-собаку и даже голодного ребенка-вещь из бетонной трубы.

— Маски долой, — прошептал монстр. — Больше никаких промедлений!

Клюшка поднялась для последнего удара. Уши Денни заполнило тиканье часов.

— Ну, что ты еще скажешь? — осведомилось существо. — Может быть, тебе хочется убежать? Поиграть в пятнашки? У нас куча времени, как ты знаешь — целая вечность. Или будем кончать игру? В конце концов, мы опаздываем на бал. Существо осклабилось в беззубой улыбке.

И Денни осенило. То, о чем забыл папа. Торжествующий свет разлился по лицу Денни. Монстр заметил это и, озадаченный, замер.

— Котел! — воскликнул Денни. — Папа забыл выпустить пар из котла. Давление не снижали с самого утра. Он взлетит на воздух. Он сейчас взорвется!

На обезображенном лице монстра прояснилось выражение неподдельного ужаса. Дубинка выпала из его рук и упала на черно-синий ковер.

— Котел! — вскричал он. — О, нет, этого ни в коем случае допустить нельзя. Нет, проклятый щенок. О, нет, нет!

— Но так будет! — яростно крикнул Денни в лицо существа, потрясая перед ним кулачками. — В любой момент. Я знаю это. Папа забыл про котел. И вы тоже забыли!

Внезапно существо бросилось прочь. Какое-то мгновение его тень плясала на стене, уменьшаясь и бледнея. Его крики тянулись следом, как поблекшие ленты серпантина.

Минутой позже загремел лифт.

Вдруг свечение озарило Денни.

Мамочка, мистер Хэллоранн! Они вместе, они живы. Нужно убираться отсюда, котел вскоре взлетит на воздух, взлетит ни воздух, на воздух…

Денни отшвырнул окровавленную бесформенную клюшку и побежал.

Он с плачем бежал к лестнице.

Им нужно немедленно покинуть отель.


49. Взрыв


Хэллоранн так и не смог потом восстановить в памяти ход дальнейших событий. Он запомнил, что лифт промчался мимо их этажа без остановки. И он не сделал даже попытки заглянуть через круглое окошко кабины, чтобы разглядеть внутри какое-то хнычущее существо, лишенное человеческого облика. Спустя некоторое время на лестнице послышались быстрые шаги. Венди Торранс сперва в страхе прижалась к Дику, но затем устремилась к парадной лестнице с поспешностью, какую позволяла ей раненая нога.

— Денни, Денни, наконец-то! Живой, слава Богу, слава Богу!

Она обняла мальчика, застонав от радости и от боли одновременно.

Денни!

Денни устремил взгляд на Хэллоранна. Мальчишка здорово переменился, подумал Хэллоранн. Страшно бледное, измученное лицо, исхудавшее тело. Сравнивая мать с сыном. Дик пришел к мысли, что мать выглядит молjже, несмотря на страшные побои, которые перенесла.

Дик, нужно уходить. Бежим, отель вот-вот взорвется!

Картина «Оверлука», охваченного пламенем. Дождем сыплются на снег кирпичи. Звон пожарного колокола… Но Бог весть почему — ни одна пожарка не пробьется сюда до конца марта. Денни посылал лишь один сигнал — спешите! Беда может случится в любой момент.

Хэллоранн направился к матери и сыну, испытывая ощущение, будто плывет в глубокой воде, преодолевая ее сопротивление. Он утерял чувство равновесия, поэтому ему приходилось держаться за стену. Челюсть посылала в виски пульсирующую боль, а щека распухла до размеров кочана капусты.

Но ему передалась тревога Денни, заставлявшая забыть о боли, и боль отступила.

— Нужно уходить, бежать из отеля, — сказал он отрывисто.

— Но я не одета… моя одежда… — растерянно прошептала Венди.

Денни вырвался из объятий матери и помчался по коридору. Она с тревогой поглядела ему вслед.

— Что, если ОН вернется?

— Ваш муж?

— Да. Но это не Джек, — пробормотала она. — Джек умер. Отель убил его, этот треклятый отель! — она ударила кулаком в стену и вскрикнула от боли в порезанных пальцах. — Вы говорили о котле?

— Да, мэм, Денни уверяет, что он взорвется.

— Хорошо. — Слово прозвучало с усталой покорностью. — Не знаю, смогу ли я спуститься по лестнице. Ребра… он сломал мне ребра. И спина… страшно болит спина.

— Мы одолеем лестницу, — сказал Хэллоранн, — вместе мы ее одолеем. — И вдруг ему припомнились кустарниковые звери. Что если они преградят им дорогу на выходе?

Вернулся Денни с охапкой одежды в руках — он принес мамины сапожки, пальто и перчатки, а также свое пальто и рукавички.

— Денни, — сказала мать, — ты должен надеть свои сапоги.

— Слишком поздно, — сказал Денни, глядя на них огромными, как блюдце, глазами, горевшими отчаянным нетерпением. В мозгу Хэллоранна внезапно возник образ часов, стоявших на каминной полке в бальном зале. ИХ стрелки показывали без одной минуты полночь.

— Боже мой, — прошептал он. — Бежим, или будет поздно.


* * *


Дик почувствовал странный прилив энергии. Он обхватил одной рукой Венди за талию и приподнял ее. Другой подхватил Денни и побежал к лестнице.

Венди вскрикнула от боли, когда Хэллоранн прижал ее к себе, но тот не замедлил шага. Он устремился вниз по лестнице, неся их на руках. Один глаз, полный отчаяния, был широко раскрыт, другой превратился в узкую щелку — Дик походил на одноглазого пирата, несущего пленников.


* * *


Монстр торопливо двигался в темноте подвала к слабому желтому свету, исходившему от топки под котлами. Он издавал жалкие, стонущие звуки. Цель была так близка, так близка к осуществлению — он мог заполучить мальчишку и его замечательный дар. И вот — поражение. Но нет, он сейчас спустит пар, а петом… накажет-таки мальчишку… и сурово.

— Котел не должен взорваться! — причитал монстр. — Это не должно случиться!

Спотыкаясь, он приблизился к корпусу котла, раскалившемуся почти докрасна. Котел шипел и плевался во все стороны струйками пара. Стрелка манометра уперлась в край циферблата.

— Нет, этого нельзя допустить! — вскричал управляющий.

Он положил руки Джека Торранса на вентиль клапана, не обращая внимания на запах паленой плоти. Раскаленное колесо повернулось, и клапан открылся — монстр испустил торжествующий вопль. Пар вырвался из котла с оглушительным ревом, словно зашипела в унисон сразу дюжина драконов. И прежде чем пар скрыл от глаз стрелку манометра, монстр заметил, что она дрогнула и пошла вниз.

— Я ПОБЕДИЛ! — заорал монстр, отплясывая дикий танец в облаке жаркого пара и размахивая над головой пылающими руками. — Я НЕ ОПОЗДАЛ, НЕ ОПОЗДАЛ! Я ПОБЕДИЛ…

Его торжествующий крик утонул в оглушительном грохоте взорвавшегося котла.


* * *


Хэллоранн вынес свои ноши на крыльцо и спустился в траншею, прорытую в огромном сугробе. Он увидел кустарниковых верей — увидел яснее, чем прежде, — и сразу понял, что оправдались его наихудшие опасения: они выстроились между крыльцом и снегоходом. И в этот миг отель взорвался. Ему показалось, что оба эти события произошли одновременно, хотя позже ему стало ясно, что такого не могло быть.

Взрыв прозвучал на одной всепроникающей ноте:

БУММ!!!

Затем в спины ударила горячая взрывная волна, подбросив их в воздух. Хэллоранн рухнул в глубокий снег, который мгновенно набился ему за шиворот и в нос.

Он с трудом выбрался из сугроба и на миг забыл обо всем: о кустарниковых зверях, о Венди Торранс и даже о мальчике. Лежа в снегу, со странным чувством он наблюдал за гибелью отеля.


* * *


НЕТ! ТАК НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ! НЕ ДОЛЖНО!

Отель завопил, но вопль этот был безголосый. Это было проклятие — проклятие своей судьбе, гибели, распаду мыслей и воли. Вопль замирал, тут же уносясь в пустоту и безмолвие.

БАЛ ЗАКОНЧИЛСЯ.


50. Исход


Когда Хэллоранн поднялся на ноги, чтобы помочь Денни и Венди, то увидел, что звери оказались на своих обычных местах в изгороди, укутанные снежным покрывалом, только один кролик сидел на задних лапках возле цепи, ограждающей детскую площадку, и как сумасшедший барабанил по ней передними лапами — звенья цепи звякали, как адская цитра. Даже издали Хэллоранн слышал, как хрустят и трещат веточки и кустики, составляющие его тело, словно хрустели его поломанные кости.

— Дик, Дик! — звал Денни. Мальчик пытался поднять из снега Венди.

Одежда, которую он вынес из отеля, была разбросана. До Дика вдруг дошло, что женщина в одном халате, Денни без курточки, а на улице холодина — около десяти градусов ниже нуля.

Бог мой, она ведь босая!

Он побрел по снегу, по временам проваливаясь по пояс в сугробы, подбирая пальто Венди, сапоги, куртку Денни, перчатки.

— Не могу, — бормотала Венди. — Нет, не могу, извините.

Денни умоляюще взглянул на Хэллоранна.

— Ничего, оклемается потихоньку, — сказал тот и поддержал Венди. — Идемте.

Все трое побрели туда, где снегоход, откатившись от крыльца, остановился и заглох. Хэллоранн усадил женщину на пассажирское место, набросил на нее пальто. Затем обтер ей ноги курткой Денни — они были холодными, но не обмороженными — и натянул сапоги. Лицо Венди было белым, как алебастр, веки полуопущены на помертвевшие глаза, но она задрожала — Хэллоран счел это за добрый знак.

Позади отель сотрясался от новых взрывов. Оранжевые вспышки осветили снег.

Денни прикоснулся губами к уху Хэллоранна и прокричал:

— Вам понадобится эта штука? — мальчик указал на красную канистру, торчащую из снега.

— Думаю, понадобится. — Хэллоранн поднял канистру и поболтал — бензин там был, но сколько — не угадаешь. Он привязал канистру к багажнику, ему удалось не сразу — пальцы начали коченеть. Только сейчас он заметил, что потерял рукавицы Говарда Коттрелла.

Ничего, как только выберусь из этой передряги, заставлю сестру связать дюжину таких же, Гови, мой мальчик.

— Садись! — закричал Хэллоранн мальчику.

Денни отшатнулся.

— Мы же замерзнем!

— Сейчас поедем к хозяйственному сараю. Там найдем что-нибудь: одеяла… или что-нибудь такое. Садись позади матери.

Денни уселся, и Хэллоранн, повернув голову, прокричал в лицо Венди:

— Миссис Торранс, держитесь за меня, пожалуйста. Держитесь покрепче!

Она обняла его руками и прижалась щекой к его спине. Хэллоранн завел мотор и осторожно повернул ручку газа, чтобы тронуться с места без рывка. Женщина держалась слабо, и рывок мог свалить ее и Денни с седла.

Снегоход осторожно тронулся с места, сделал круг и двинулся вдоль западного крыла отеля. Здесь Хэллоранн прибавил газу и сделал крутой поворот, чтобы обогнуть здание по направлению к хозяйственному сараю. Отсюда хорошо был виден первый этаж отеля. В холле, сквозь провалившийся пол, вздымалось газовое пламя, как огромная рождественская свеча, пронзительно оранжевая в центре и мерцающе-голубая по краям. Казалось, она только светит, но не разрушает. Они видели административную конторку с серебряным колоколом, старомодный кассовый аппарат и кредитный компьютер. Пылали кресла с высокими спинками и подушками, набитыми конским волосом. Денни еще раз увидел диванчик у камина, на котором сидели три монашки в тот день, когда приехали сюда Торрансы, в день закрытия, — но настоящий день закрытия был сегодня.

Прячась от ветра, Венди прижалась лицом к спине Хэллоранна, а Денни прильнул к спине матери, поэтому они не видели то, что составило конечный эпизод гибели отеля. Это видел Хэллоранн. Из окна президентских покоев вырвалось огромное, густое и тягучее облако. На какое-то мгновение оно приняло форму огромной манты, которую ветер подхватил, разорвал и рассеял по воздуху. Но за те несколько секунд, что облако крутилось и танцевало в воздухе черными пылинками, отрицающими свет, перед Хэллоранном пронеслась картина из детства… Они с братом наткнулись на огромное гнездо ос. Гнездо пряталось в дупле старого, пораженного молнией дерева. У брата за тульей шляпы лежала петарда, оставшаяся от праздника, и он поджег ее и бросил в гнездо. Петарда с грохотом взорвалась — из гнезда послышался устрашающий гул. Гул нарастал. Они бросились прочь и бежали так, словно их преследовали демоны. Это и были демоны, рассудил Хэллоранн позже. Оглянувшись, он увидел темное облако — оно злобно вилось в воздухе, сплеталось, распадалось на части в поисках врага, которого шершни — единый разум — могли бы уничтожить, искусав до смерти.

Точно такое же облако вырвалось из президентских покоев — единый, коллективный разум отеля. Но… вполне возможно, это были всего лишь клубы дыма.

Облако рассеялось, и остался один «Оверлук», пылающий жертвенный костер в ревущей глотке ночи.


* * *


У Хэллоранна имелся ключ от сарая, но он не понадобился — Хэллоранн увидел, что дверь стоит приоткрытой, а замок висит на одной дужке запора.

— Я не зайду туда, — прошептал Денни.

— О’кей, оставайся с мамой. Там раньше была куча старых конских попон. Вероятно, побитых молью, но они все же лучше, чем ничего.

Он направил свет фар на вход и побрел по снегу, бросая длинную тень перед собой. Распахнул дверь и вошел в сарай. Попоны еще валялись в углу, рядом с набором клюшек для игры в роук. Он поднял одну из попон — она источала кислую, застарелую вонь и, конечно, моль основательно потрудилась над нею. И тут Хэллоранн застыл в нерешительности.

В стенде недоставало одной клюшки.

Как раз той, которой он ударил меня?

Ну что ж, какое это теперь имеет значение?

Да, не имеет значения, однако вид пустого гнезда в стенде завораживал. Дик поймал себя на том, что не может избавиться от видения: тяжелый удар твердого наконечника клюшки — бац! — о круглый деревянный шар.

Приятное воспоминание о лете. Он видит, как шар катится по

кости, кровь

гравийной площадке. Шар воскресил воспоминания

кости кровь

о чае со льдом, о дамах в белых соломенных шляпках, о жужжании москитов

о дрянных мальчишках, которые не хотят подчиняться хорошим правилам

и тому подобном. Хорошая игра — этот роук. Только нынче не в моде, но…. хорошая.

— Дик! — позвал его Денни голосом испуганным и, как показалось Хэллоранну, довольно противным. — Выходи, Дик! С тобой все в порядке? Пожалуйста, выйди, Дик!

Выходи, грязный ниггер, хозяин зовет тебя, скотина!

Его пальцы сомкнулись на рукоятке клюшки — ее прикосновение было приятным.

Пожалеешь розгу — испортишь ребенка.

Его глаза загорелись злобным светом. В самом деле… он окажет им обоим большую услугу. Мать вытерпела сильные побои из-за… по большей части из-за…

Да нет, целиком и полностью из-за этого дрянного мальчишки. Он оставил отца в пылающем доме, позволив ему сгореть. Если подумать, это почти убийство. Как там оно называется — отцеубийство? Чертовски дрянной поступок, если подумать…

— Мистер Хэллоранн! — звала Венди. Ее голос был слабым и жалобным. Он не понравился Хэллоранну.

— Дик! — мальчик теперь рыдал от страха.

Хэллоранн вытащил клюшку из гнезда и, точно заводная игрушка, двинулся к выходу. Но вдруг замер, удивленно глядя на клюшку в руке, и спросил себя в ужасе — о чем он помышляет. Об убийстве? Неужели он замыслил убийство?!

На мгновение его ум заполнил вкрадчивый подзуживающий голос:

— Сделай это! Сделай, безмозглый ниггер, или слаб в коленках? Убей их! УБЕЙ ОБОИХ!

С приглушенным криком Дик отшвырнул от себя клюшку. Она грохнулась в угол, где лежали попоны.

Схватив поспешно груду попон, Хэллоранн побежал.

Лицо Денни было залито слезами. Он дрожал, как в ознобе. И едва проговорил сквозь клацающие зубы:

— Где ты был так долго, Дик? Ты был сильно испуган?!

— Еще бы не испугаться этого чертова места, — произнес Хэллоранн. — Даже если отель сгорит дотла, меня не заставишь приблизиться к нему ближе чем на сотню миль. Вот, возьмите, миссис Торранс, закутайтесь в попоны. Я помогу вам. И ты, Денни, закутайся так, чтобы походить на араба в бурнусе.

Он обернул две попоны вокруг Венди, а третьей накрыл ей голову как капюшоном. Потом обвязал Денни веревкой, чтобы попона не свалилась с него.

— Теперь держитесь крепче, — сказал он. — Ехать далеко, но самое худшее — позади.

Дик обогнул хозяйственный сарай и направил снегоход по старым следам к подъездной дорожке. «Оверлук» пылал, как факел, освещая им дорогу. В боках отеля зияли дыры, внутри царил кромешный ад.

Снегоход выкатился на парадный газон, хорошо освещенный пламенем. Снежные дюны багрово отсвечивали.

— Гляньте! — вскричал Денни, когда Хэллоранн сбавил скорость у ворот. Он указал на игровую площадку. Кустарниковые звери были на своих местах, но стояли обожженные и почерневшие. Переплетение голых веток. Листья осыпались и увяли.

— Они сдохли! — торжествующе воскликнул Денни. — Они мертвы, мертвы!

— Тише, милый, — сказал Венди. — Так им и надо, ты не волнуйся.

— Эй, док, — обернулся Хэллоранн, — давай отправимся куда-нибудь, где потеплее. Ты готов?

— Да, — откликнулся Денни. — Я давно уже готов.

Минуту спустя они мчались по дороге в сторону Сайдвиндера.

Рокот мотора затерялся в обнаженных ветвях кустарниковых зверей. И словно дождавшись, когда он смолкнет вдали, крыша «Оверлука» обрушилась. Огромный сноп искр и пылающих обломков взметнулся в ревущей зимней ночи.


* * *


Им оставалось проехать до Сайдвиндера около двадцати миль, когда Хэллоранн остановился, чтобы долить в бак бензина из канистры. Он начал беспокоиться о Венди. Она, казалось, постепенно угасала, а ехать еще далеко.

— Дик! — закричал Денни и показал рукой вперед. — Смотри, смотри туда!

Снегопад прекратился, и в просвет облаков выглянула серебряная луна. Далеко внизу, на горбатой, как американские горки, дороге протянулась цепочка огней, направляющихся в их сторону. Ветер на миг утих, и Хэллоранн услышал далекий рокот моторов.

Через пятнадцать минут колонна снегоходов приблизилась к ним. Во главе колонны ехал доктор Эдмондс — он привез с собой теплые вещи, бренди и аптечку.

Долгая зимняя ночь закончилась.


51. Эпилог: Лето


Закончив пробу салатов, которые приготовил его помощник, и взглянув на бобы, томящиеся в печи, Хэллоранн сдернул фартук, повесил его на крюк и выскользнул за дверь. У него осталось полчаса свободного времени до начала обеда.

Санаторий назывался «Красная стрела». Он затерялся в западных горах штата Мен, в тридцати милях от городка Рейнджли. Это вовсе не плохое местечко, подумал Хэллоранн, больных немного, а это значительно облегчает работу, которая хорошо оплачивается. Больные были непритязательны, и отказов от еды до сих пор не было. Вовсе неплохо, учитывая то, это половина сезона уже позади.

Он прошел между наружным баром и плавательным бассейном (хотя зачем здесь бассейн, недоумевал Хэллоранн, когда рядом уютное озеро), затем пересек лужайку, где играли в крокет две пары отдыхающих, и одолел небольшой подъем, поросший соснами. Среди деревьев приятно шелестел ветерок, донося до него аромат смолы.

В леске, спрятавшись среди сосен, стояло несколько бунгало. Одно из них, на берегу озера, Хэллоранн снял для своих подопечных еще в апреле, когда устроился сюда на работу.

Венди сидела в качалке с книгой в руке. При виде ее у Хэллоранна сжалось сердце — так сильно она переменилась.

Может быть, это впечатление усугубляла ее поза? У бедняжки смещение позвонков, помимо трех сломанных ребер, и потому она «закована» в корсет. Отсюда и деревянная поза. Венди повзрослела, лицо стало суше и строже. Хэллоранн подметил строгую красоту ее лица, которую он проглядел в тот день, когда они впервые познакомились около девяти месяцев назад. Тогда она казалась почти девочкой, теперь это была женщина, чья жизнь разбита. И осколки этой жизни не сложить вместе, ни за что на свете не сложить.

Она услышала шаги и, закрыв книгу, взглянула на него: «Привет, Дик». Она попыталась подняться, но на лице появилась гримаса боли.

— Нет, не вставайте, — сказал Хэллоранн. — Я не терплю церемоний, если я не во фраке.

Она улыбнулась. Хэллоранн поднялся по ступенькам и сел на крылечко.

— Как дела? — спросила Венди.

— Неплохо, — признался он. — Сегодня вы попробуете салат из креветок. Где Денни?

— Там, на озере — она кивнула, и Хэллоранн, проследив за ее взглядом, увидел маленькую фигурку мальчика на мостках: на нем были джинсы, закатанные до колен, и красно-белая полосатая рубашка. Время от времени Денни выдергивал удочку из воды, проверяя грузила и крючок, и снова забрасывал ее в воду.

— Вид у него печальный, — заметил Хэллоранн.

— Да, очень. — Она ласково посмотрела на Хэллоранна.

Дик вытащил сигарету, размял ее, сунул в рот и прикурил. Синий дымок лениво поплыл в пронизанном солнцем воздухе.

— Как насчет снов, что навещают Денни?

— Уже лучше, — ответила Венди, — на этой неделе только один. Раньше он видел их каждую ночь, иногда но два-три за ночь. Взрывы, кустарниковые звери, а чаще всего… да вы знаете…

— Да. Но он выправится, Венди.

Она глянула на него:

— Правда? меня нет такой уверенности.

Хэллоранн кивнул.

— Вы оба — Денни и вы — потихоньку оживаете. Может быть, становитесь другими, но оживаете. Вы не такие, какими были прежде, а это не обязательно плохо.

Они помолчали. Легкий бриз промчался меж сосен и чуть коснулся волос Венди. Теперь у нее была короткая стрижка.

— Я решила принять предложение Эла… мистера Шокли, — сказала она тихо.

Хэллоранн кивнул:

— Надеюсь, работа вас заинтересует. Когда приступаете?

— Сразу после Дня груда. Мериленд красивый городок, мне он кажется подходящим местом для воспитания ребенка. Я хочу начать работать, пока не истощились страховые деньги, доставшиеся после смерти Джека. Осталось более сорока тысяч долларов — сумма достаточная, чтобы послать Денни в колледж и начать самостоятельную жизнь.

Хэллоран снова кивнул:

— А ваша мать?

— Мериленд находится достаточно далеко от нее.

— А старых друзей вы не забудете?

— Денни мне этого не позволит. Идите и поздоровайтесь с ним, он ждет вас целый день.

Хэллоранн спустился по тропинке к озеру, вступил на старые доски мостков. У кромки берега отражались в зеркальной воде перевернутые сосны. Местность здесь была гористой, но горы были округлые и сглаженные временем, поэтому радовали глаз Хэллоранна.

— Много поймал? — спросил Дик, садясь рядом с Денни. Он снял башмак, потом другой и со вздохом опустил ноги в прохладную воду.

— Нет, была только одна поклевка.

— Ничего, завтра мы возьмем лодку. Нужно рыбачить посредине озера, если хочешь наловить настоящей рыбы.

— Крупной?

Хэллоранн пожал плечами:

— О, акулы, киты, марлины и все такое!

— Тут нет китов, — вскинул на него удивленные глаза Денни.

— Нет синих китов, зато есть розовые.

Хэллоранн взъерошил рыжеватые кудри мальчика.

— Но как они попали сюда из океана? — допытывался Денни.

— Поднялись по ручью, вот и все.

Они помолчали немного, слушая тишину. Хэллоранн заметил слезы на глазах мальчика. Обняв его за плечи, он спросил:

— Что с тобой, малыш?

— Вы сами знаете, — светлые слезинки скатились по его лицу.

— Да, у нас не бывает тайн друг от друга, — согласился Хэллоранн. — Так уж повелось.

Глядя на свою удочку, Денни сказал:

— Иногда я жалею, что погиб не я. Папа погиб по моей вине.

Хэллоранн спросил:

— Ты не говоришь об этом со своей мамочкой, верно?

— Нет, она хочет забыть о случившемся. Я тоже, но…

— Но не получается? Тебе хочется плакать? Поплачь, малыш, если можешь.

Денни прислонился лицом к плечу Хэллоранна и залился слезами. Хэллоранн молча гладил его по плечу. Мальчику нужно выплакаться, и счастье для него, что он еще может выплакать свое горе: слезы, которые жгут и терзают сердце, — это слезы исцеления.

Когда Денни немного успокоился, Хэллоранн сказал:

— Ты преодолеешь свое горе. Не сейчас, со временем. У тебя есть свече…

— А я жалею, что оно у меня есть. — Голос Денни был хриплым от плача. — Я жалею об этом.

— Но оно есть. И никогда не знаешь с уверенностью, мальчик, — на горе это или на счастье. Но самое худшее позади. Ты можешь воспользоваться свечением, чтобы поговорить со мной, когда дела пойдут худо. Тебе стоит позвать меня, и я приду.

— Даже если я буду в Мериленде?

— Денни, послушай меня. Конечно, не дело говорить подобные вещи шестилетнему мальчугану, но мир, каков он есть, редко бывает таким, каким должен быть. Мир суров, Денни, и ты ему безразличен. Нельзя сказать, чтобы он ненавидел нас — тебя или меня, но он не любит нас — это уж точно. В мире случаются ужасные вещи, которым и объяснения не отыщешь. Добрые люди безвременно умирают мучительной смертью, оставляя тех, кто их любит, в одиночестве. Порой кажется, что живут и процветают лишь дрянные людишки. Мир не любит тебя, зато тебя любит мама… и я. Ты добрый мальчик — ты оплакиваешь отца, как и должен поступать хороший сын. Но нужно жить дальше. Это твой долг в нашем суровом мире. Продолжай любить мир и не теряй мужества, что бы ни случилось.

— Дик? — мальчик взглянул на Хэллоранна.

— Да…

— Ты еще долго не умрешь, правда?

— Как-то не задумывался над этим, а ты?

— Нет, сэр, я…

— У тебя клюет, сынок. — Хэллоранн кивнул на поплавок, который то нырял, то выскакивал из воды.

— Ого! — обрадовался Денни.

К ним приблизилась Венди.

— Что это — щука?

— Нет, мэм, — отозвался Дик, — думается, это розовый кит!

Кончик удочки изогнулся. Денни рванул ее вверх, и на солнце блеснула радужная спинка рыбы — блеснула и снова скрылась в воде.

— Помоги мне, Дик, я поймал ее, помогите!

Хэллоранн рассмеялся:

— Ты великолепно справишься сам. Не знаю, розовый ли это кит или форель, но рыба сгодится нам. Прекрасная добыча. — Он положил руку на плечо мальчика.

Мало-помалу Денни выволок рыбу из воды. Венди села рядом, и так они сидели втроем на мостках под ярким полуденным солнцем, глядя в прозрачные воды озера.


СТИВЕН КИНГ

ИЗБРАННОЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО „НЕВА-ЛАД“ С-Т ПЕТЕРБУРГ 1992 г.


Стивен Кинг. Избранные произведения в трех томах. Том второй.

© Издательство «Нева-Лад» /оформление и составление/. Санкт-Петербург. 1992 г.

ISBN 5-7012-0052-9


Главный редактор В. В. Сауко

Редактор Р. А. Хороманский

Художник И. Г Федосеева

Корректор Л. И. Богданова

Сдано в набор 10.02.92. Подписано в печать 21.04.92. Формат 60Х88


/


. Бумага офсетная. Гарнитура «Тип Таймс». Печать офсетная. Уч. — изд. л. 21. Тираж 100 000 экз. Заказ № 301.

Отпечатано в типографии им. И. Е. Котлякова издательства «Финансы и статистика» 195273, Санкт-Петербург, ул. Руставели, 13.


notes


Примечания


1


Veni, vidi, vici — пришел, увидел, победил. (лат.)


2


По Фаренгейту.


3


Оверлук (англ.) — вид сверху, широкий обзор.


4


Дверь с низенькими створками, открывающимися в обе стороны.


5


Трумен Капоте — известный американский писатель.


6


Гораций Уолпол — английский писатель XVIII века, родоначальник готического романа.


7


Вощеная нитка для чистки зубов.


8


Здесь и дальше упоминаются персонажи из сказки Льюиса Кэролла «Алиса в Стране чудес».


9


Ссылка на поэму Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы»


10


Зомби — дух зла в поверьях африканских народов.


11


Ступор — состояние прострации.


12


Алджернон Блеквуд — известный американский автор романов ужасов.


13


Стигмы — в древности — метки или клейма у рабов и преступников; пятна, раны на теле человека или животного.


14


Цитата из «Короля Лира» Шекспира.


15


Район в Нью-Йорке.


16


Название первого апреля у англичан.