Маленький зеленый бог агонии
Стивен Кинг








Чудом выживший в авиакатастрофе и невероятно страдающий от боли, миллиардер Эндрю Ньюсом готов на все, чтобы избавится от страданий. Ньюсом находит священника, который называет его боль демоном, маленьким зеленым богом агонии. Священника, который обещает этого демона изгнать…






Стивен Кинг

Маленький зеленый бог агонии



— Это был несчастный случай, — сказал Ньюсом.

Кэтрин Макдональд, которая сидела возле кровати и прикрепляла один из четырех электродов миостимулятора к его тощему бедру прямо под баскетбольными шортами, которые он ныне постоянно носил, не поднимала головы. Ее лицо осмотрительным образом ничего не выражало. В этом большом доме — в этой большой спальне, где она ныне проводила большинство своего рабочего времени — она была предметом «человеческой мебели», и это ее устраивало. Привлекать внимание мистера Ньюсома обычно представлялось плохой идеей, о чем знали все его работники. Но мысли ее тем не менее не прекращались. Теперь ты скажешь, что на самом деле этот несчастный случай произошел по твоей вине. Поскольку ты думаешь, что возлагая на себя ответственность ты выглядишь, как герой.

— На самом деле, — сказал Ньюсом. — Этот несчастный случай произошел по моей вине. Не так туго, Кэт, прошу.

Она могла бы заметить, как и делала по началу, что действие миостимулятора теряло свою эффективность, если его электроды не прилегали плотно к задетым нервам, которые они должны успокаивать, но она быстро училась. Она немного ослабила «липучку», думая: Пилот говорил тебе, что в области Омахи грозовые бури.

— Пилот говорил мне, что в той области грозовые бури, — продолжил Ньюсом. Двое мужчин внимательно слушали. Дженсен все это слышал и раньше, но всегда приходится внимательно слушать, когда говорящий — шестой богатейший человек не только Америки, а всего мира. Трое из остальных пяти мега-богатых ребят были смуглыми парнишками, что носили широкую одежду и разъезжали в бронированных Мерседесах.

Она подумала: Но я сказал ему, что для меня жизненно важно провести эту встречу.

— Но я сказал ему, что для меня жизненно важно провести эту встречу, — продолжал Ньюсом.

Человек, сидящий возле личного ассистента Ньюсома — вот, кто интересовал ее — в антропологическом смысле. Его звали Райдаут. Он был высок и очень худ, возможно шестидесяти лет, на нем были прямые серые брюки и белая рубашка, застегнутая аж до его тощей шеи, которая была красной от чрезмерного бритья. Кэт полагала, что он хотел сделать это как можно тщательнее перед встречей с шестым богатейшим человеком в мире. Под его стулом находился единственный предмет, который он принес с собой на эту встречу — продолговатая черная коробка для обеда с выгнутым верхом, задуманным для термоса. Коробка, как у рабочих, хотя по его словам он был священником. Пока что он не сказал ни слова, но ей не нужны были уши, чтобы понять кто он такой. От него ясно пахло шарлатаном. За пятнадцать лет работы медсестрой, специализирующейся по пациентам, постоянно испытывающим боль, она вдоволь таких повидала. На этом по крайней мере еще не нацеплены кристаллы.

Теперь расскажи им о своем откровении, подумала она, в то время как переносила свой стул к другой стороне кровати. Он был на колесиках, но Ньюсому не нравился звук, когда она на нем ездила. Другому пациенту она, может быть, и сказала бы, что ношение стула не предусмотрено в ее контракте, но когда тебе платят пять тысяч долларов в неделю за, в сущности, обслуживание и уход, приходится держать свои остроумные замечания при себе. Так же как и то, что контрактом не предусмотрена уборка и мойка подкладных суден. Хотя в последнее время ее молчаливое повиновение понемногу изнашивалось. Она чувствовала, как это происходит. Подобно ткани чрезмерно поношенной и обстиранной рубашки.

Ньюсом рассказывал, главным образом, парню в костюме стиля «фермер-собрался-в-город».

— В то время, как я лежал на взлетно-посадочной полосе среди пылающих обломков самолета, стоящего четырнадцать миллионов долларов, тогда как большую часть моей одежды сорвало с моего тела — такое случается, когда сталкиваешься с асфальтом и катишься еще пятьдесят или шестьдесят футов — меня посетило откровение.

Фактически, два откровения, подумала Кэт, пристегивая второй электрод к другой его истощенной, дряблой, рубцеватой ноге.

— Фактически, два откровения, — сказал Ньюсом. — Первое — что очень хорошо, что я жив, хоть я и понимал — даже прежде чем боль, которая была моим неизменным спутником последние два года, начала прорываться сквозь шок — что сильно пострадал. Второе — что слово жизненно важный используется очень расплывчато большинством людей, включая меня прежнего. Существуют лишь две жизненно важных вещи. Первая — это сама жизнь, вторая — свобода от боли. Отец Райдаут, вы согласны?

И прежде, чем Райдаут смог согласиться (ибо разумеется, что он сделает ничто иное), Ньюсом сказал своим желчным, угрожающим, стариковским голосом:

— Не так, черт возьми, туго, Кэт! Сколько раз нужно тебе говорить?

— Простите, — пробормотала она, и ослабила застежку. И зачем я вообще стараюсь?

Мелисса, домработница, выглядящая подтянуто в белой блузке и белых брюках с высокой талией, вошла с подносом для кофе. Дженсен взял чашечку кофе, вместе с двумя пакетиками сахарного заменителя. Новенький, ни-гроша-за-душой так званый священник, лишь покачал головой. Быть может, у него был какой-то священный кофе в его термосе. Кэт не предлагали. Когда она пила кофе, она делала это на кухне вместе с остальной прислугой. Или в летней беседке…вот только сейчас было не лето. Был ноябрь, и гонимый ветром дождь бил по окнам.

— Вас подключить, мистер Ньюсом, или вы бы хотели, чтобы я пока удалилась?

Она не хотела удаляться. Она слышал всю эту историю уже много раз — жизненно важная встреча, столкновение, как Эндрю Ньюсома выбросило из горящего самолета, о поломанных костях, раздробленном позвоночнике и вывихнутой шее, больше всего о двадцати четырех месяцах бесперестанных страданий, к которым он скоро доберется — и это томило ее. Но не Райдаут. И другие шарлатаны несомненно последуют за ним, теперь, когда уже исчерпались все общепризнанные средства облегчения, но Райдаут был первым и Кэт было интересно увидеть, как похожий на фермера парень примется разлучать Энди Ньюсома с большой долей его налички. Или как попытается это сделать. Ньюсом накопил свои неприлично большие горы денег не благодаря своей тупости, но, конечно, он был уже не тем, что прежде, какой бы реальной не была его боль. По этому поводу, у Кэт было свое личное мнение, но это была лучшая работа, которая у нее когда-либо была. По крайней мере в плане денег. И если Ньюсом хотел страдать дальше, разве это не его выбор?

— Вперед, детка, подключай, — повилял он в ее адрес бровями. Когда-то сексуальное желание, возможно, и было неподдельным (Кэт думала, что у Мелиссы может быть кое-какая информация по этому поводу), но теперь это была всего пара мохнатых бровей, двигающихся за счет мышечной памяти.

Кэт воткнула провода в главный модуль и нажала на выключатель. Прикрепленные должным образом, электроды миостимулятора направили бы электрический ток в мышцы Ньюсома, терапия, которая, казалось, имела некий улучшающий эффект…хотя никто не мог точно сказать почему, или являлась ли она исключительно успокоительного рода. Как бы там ни было, сегодня они ничего не принесут Ньюсому. Нацепленные с таким большим зазором, теперь они приравнивались к детским шуточным ручным шокерам. Дорогим.

— Я..?

— Стой! — сказал он. — Терапия!

Раненный в битве господин приказывает, подумала она, а я подчиняюсь.

Она нагнулась, чтобы вытянуть из-под кровати ящик со своим добром. Он был заполнен инструментами, которые многие из ее бывших клиентов именовали орудиями пыток. Дженсен и Райдаут не обращали на нее внимания. Они продолжали смотреть на Ньюсома, которому, можеть быть (а может и не быть) и были ниспосланы откровения, но который все еще любил устраивать приемы.

Он рассказал им о том, как проснулся в клетке из металла и сеток. Железные конструкции, называющиеся фиксаторами были на обоих ногах и одной руке, чтобы обездвижить суставы, которые были восстановлены с помощью «около сотни» железных стержней (на самом деле семнадцати; Кэт видела рентгеновские снимки). Фиксаторы были закреплены в задетых и раздробленных бедренной, большой берцовой, малоберцовой, плечевой, лучевой и локтевой костях. Его спина была заключена в чем-то, вроде кольчужного корсета, который простирался от бедер до затылка. Он рассказывал о бессонных ночах, которые, казалось, длились не часы, а годы. Он рассказывал о сокрушительных головных болях. Он рассказывал о том, как даже движения пальцами на ногах причиняли боль аж до самой челюсти, и о пронзительной агонии, которая впивалась в его ноги, когда врачи настаивали на том, чтобы он пошевелил ими, вместе с фиксаторами, чтобы не утратить функции ног полностью. Он рассказывал им о пролежнях, и о том, как он сдерживал вопли боли и негодования, когда медсестры пытались перевернуть его на бок, чтобы промыть раны.

— За последние два года был еще десяток операций, — сказал он с некой мрачной гордостью. На самом деле, Кэт знала, что их было пять: две из них для того, чтобы вынуть фиксаторы, после того как кости достаточно залечились. Если только, конечно, не считать небольшую процедуру по вправке его сломанных пальцев. Тогда можно было сказать, что их было шесть, но она не рассматривала хирургические мероприятия, требующие не более, чем местной анестезии, как «операции». Если уж на то пошло, то и у нее самой был десяток, большинство из которых она провела, слушая фоновую музыку в стоматологическом кресле.

Теперь мы добрались до ложных обещаний, подумала она, подкладывая Ньюсому гелевую подушку под изгиб правого колена и сплетая руки под повиснувшими “грелками из мышц” под его правым бедром. Дальше будет это.

— Врачи обещали мне, что боль утихнет, — сказал Ньюсом. — Что через шесть недель наркотики мне будут нужны только до и после сеансов физиотерапии с нашей Королевой Боли. Что к лету 2010 я опять буду ходить. К прошлому лету, — он показательно сделал паузу. — Отец Райдаут, это были ложные обещания. Мои колени почти что и вовсе не сгибаются, а боль в бедрах и спине не поддается описанию. Врачи — Аа! Оо! Хватит, Кэт, хватит!

Она подняла его правую ногу на десять градусов, возможно немного выше. Недостаточно даже, чтобы удержать смягчающую подушку на месте.

— Опусти ее! Опусти, черт побери!

Кэт ослабила хватку на колене и его нога вернулась на больничную койку. Десять градусов. Возможно двенадцать. А крика то сколько… Иногда она поднимала ее аж до пятнадцати — а левую ногу, которая была немного получше, до двадцати градусов в изгибе — прежде чем он начинал вопить, словно ребенок, увидевший шприц в руках школьной медсестры. Врачи, виновные в ложных обещаниях не были виновны в ложном извещении; они говорили ему, что придет боль. Кэт была там в качестве безмолвного наблюдателя во время нескольких из этих консультаций. Они сказали ему, что он будет потопать в боли прежде, чем эти крестовидные связки, укороченные из-за несчастного случая и застывшие на месте из-за фиксаторов, вытянутся и вновь станут гибкими. Он вдоволь натерпится боли прежде, чем вновь сможет согнуть свои колени на девяносто градусов. Прежде чем он, собственно, сможет сидеть на стуле или за рулем автомобиля. То же самое касалось его спины и шеи. Путь к восстановлению пролегал через Царство Боли, вот и все.

Это были правдивые обещания, которые Эндрю Ньюсом решил пропустить мимо ушей. Дело было в его вере — о которой он никогда не заявлял открыто, недвусмысленно, но которой без сомнений строго придерживался — что шестой богатейший человек мира ни при каких обстоятельствах не должен наведываться в Царство Боли, лишь на Солнечный Берег Полного Восстановления. Само собой последовали обвинения в адрес врачей. Ну, и, конечно же, он винил судьбу. Такое не должно было случаться с парнями, вроде него.

Мелисса вернулась с печеньями на подносе. Ньюсом раздражительно махнул в ее сторону рубцеватой и искореженной в катастрофе рукой.

— Мы сейчас не в том расположении, чтобы есть выпечку, Лисса.

Это было еще одно, что Кэт Макдональд уже узнала о мега-богачах, этих “долларных крошках”, накопивших непостижимые уму средства: они весьма уверенно говорили за всех, присутствующих в комнате.

Мелисса одарила его скромной улыбкой Моны Лизы, затем развернулась (практически сделала пируэт) и вышла из комнаты. Выскользнула из комнаты. Ей, должно быть, было, как минимум, сорок пять лет, но она выглядела моложе. Она не была сексуальной; ничего вульгарного. Скорее у нее был некий шарм ледяной королевы, который напоминал Кэт Ингрид Бергман. Какой бы ледяной она не была, Кэт полагала, что мужчинам будет интересно узнать, как эти каштановые волосы будут смотреться без своих заколок, распущенными и спутанными на подушке. Как будет выглядеть ее коралловая помада, размазанная на зубах и сверху на щеке. Кэт, которая считала себя невзрачной, говорила себе по меньшей мере раз в день, что не завидовала ее превосходному, гладкому лицу. Или этой сердцевидной заднице.

Кэт вернулась к другой стороне кровати и приготовилась поднимать левую ногу Ньюсома до тех пор, пока он вновь не начнет вопить, чтобы она “остановилась, черт возьми, она, что, хочет его убить?”. Были бы вы другим пациентом, я бы поведала вам правду жизни, подумала она. Я бы сказала вам, чтобы вы прекратили искать легкие пути, потому что их нету. Даже для шестого богатейшего человека человека в мире. У вас есть я — я бы помогла вам, если бы вы позволили мне — но пока вы продолжаете искать способ откупиться от этого дерьма, вы сами по себе.

Она разместила подушку под его коленом. Обхватила обвисшие мешки, которые вновь должны уже были становится мышцами. Начала сгибать ногу. Ждала, пока он закричит, чтобы она остановилась. И она остановится. Ведь пять тысяч долларов в неделю сводились к четверти миллиона долларов в год чистыми. Знал ли он, что частью того, что он покупает было ее молчание? Как он мог не знать этого?

Теперь расскажи им о врачах — Женева, Лондон, Мадрид, Город Мехико и т. д. и т. п.

— Я обращался к врачам по всему миру, — сказал он им, разговаривая теперь, главным образом, с Райдаутом. Райдаут так и не проронил ни слова, лишь сидел себе с красным подбородком и чрезмерно выбритой шеей, повиснувшей над доверху застегнутой рубашкой священника. На нем были большие желтые рабочие ботинки. Подошва одного из них почти что касалась его черной коробки. — Учитывая мое состояние, легче было бы проводить телеконференции, но, разумеется, в случаях, вроде моего, так не подходит. Поэтому я лично ездил к ним, невзирая на боль, которую мне это доставляет. Мы были везде, правда, Кэт?

— Да, и вправду, — сказала она, очень медленно, продолжая сгибать ногу. На которой он бы сейчас ходил, если бы не относился к боли, как какой-то ребенок. Как разбалованное дитя. Да, на костылях, но ходил бы. И еще через год, он смог бы выбросить эти костыли. Вот только еще через год он все еще будет здесь, в своей ультрасовременной больничной койке за двести тысяч долларов. И она все еще будет с ним. Все еще получая за молчание деньги. Сколько будет достаточно? Два миллиона? Она сказала себе это сейчас, но не так давно она уже говорила себе, что полтора миллиона будет достаточно, и с тех пор подняла планку. В этом плане деньги ужасны.

— Мы повидались со специалистами в Мехико, Женеве, Лондоне, Риме, Париже…где еще, Кэт?

— В Вене, — сказала она. — Ну, и, конечно же, в Сан-Франциско.

Ньюсом фыркнул:

— Тамошний доктор сказал мне, что я сам вырабатываю свою боль. Говорит “чтобы избежать тяжелого труда реабилитации”. Но он был чуркой. И педиком. Чурка-педик, как вам такая комбинация?

Он коротко, резко рассмеялся, затем покосился на Райдаута.

— Я не обидел вас, святой отец?

Райдаут в отрицательном жесте из стороны в сторону покружил головой. Дважды. Очень медленно.

— Отлично, отлично. Хватит, Кэт, достаточно.

— Еще немного, — упрашивала она.

— Хватит, я сказал. Больше я не вытерплю.

Она позволила ноге опуститься и начала работать с его левой рукой. Это он позволял. Он часто говорил людям, что обе его руки также были сломаны, но это было неправдой. Левая была лишь вывихнута. Также он говорил людям, что ему повезло, что он не оказался в инвалидном кресле, однако напичканная прибамбасами больничная койка ясно говорила о том, что это была удача, преимуществами которой он не намеревался пользоваться в ближайшем будущем. Напичканная всяческими прибамбасами больничная койка и была его инвалидным креслом. Она ездила. Она проездил в ней по всему миру.

Невропатическая боль, подумала Кэт. Это большая загадка. Возможно неразрешимая. Медикаменты больше не помогают.

— В итоге, все сошлись на том мнении, что я испытываю невропатическую боль.

И трусость.

— Это большая загадка.

И замечательная отговорка.

— Возможно неразрешимая.

Особенно, если не пытаться.

— Медикаменты больше не помогают и врачи не в силах мне помочь. Вот почему я и пригласил вас сюда, отец Райдаут. Ваши рекомендации в сфере… ээ… лечения… очень впечатляющи.

Райдаут встал. Прежде Кэт не осознавала насколько он был высок. Позади него, его тень на стене оказалась даже выше. Почти до потолка. Его глаза, глубоко запавшие в своих глазницах, мрачно рассматривали Ньюсома. У него была харизма, в этом не было никаких сомнений. Это не удивляло ее; в этом мире шарлатаны не могли обойтись без нее, но она не осознавала сколько или насколько сильной она была до тех пор, пока он не поднялся и не возвысился над ними. Дженсен фактически вытягивал шею, чтобы видеть его. Уголком глаза Кэт увидела какое-то движение. Она повернулась и увидела в дверях Мелиссу. Так что теперь они все были здесь, за исключением Тони, поварихи.

Снаружи, ветер поднялся до пронзительного крика. Стекла в оконных рамах затряслись.

— Я не лечу, — сказал Райдаут.

Кэт думала, что он родом из Арканзаса — по крайней мере, там подобрал его Ньюсомовский “Гольфстрим IV” последней модели — но его голос не выдавал акцента. И был безжизненным.

— Нет? — Ньюсом выглядел разочарованным. Раздраженным. Кэт даже думала, что немного напуганным. — Я отослал группу расследователей, и они уверяют меня, что во многих случаях…

— Я изгоняю.

Мохнатые брови Ньюсома поднялись:

— Прошу прощения?

Райдаут подошел к кровати и стал, неплотно сомкнув руки с длинными пальцами на уровне плоского паха. Его глубоко посаженные глаза хмуро глядели на человека в кровати.

— Я истребляю вредителя из уязвленного тела, за счет которого он кормится, так же, как истребители насекомых истребляют вредителей — к примеру, термитов — кормящихся за счет дома.

Теперь уж, подумала Кэт, я услышала все. Но Ньюсом был восхищен. Словно ребенок, наблюдающий на улице за мастером игры в “Трехкарточного Монти”, подумала она.

— Вы одержимы, сэр.

— Да, — сказал Ньюсом. — Именно так я себя и чувствую. Особенно по ночам. Ночи… очень долгие.

— Разумеется, каждый мужчина или женщина, испытывающие боль одержимы, но в некоторых несчастливцах — вы один из них — проблема заходит глубже. Одержимость не мимолетное явление, а устойчивое состояние. Такое, что усугубляется. Доктора не верят, ведь они люди науки. Но вы же верите? Ведь это вы страдаете.

— Еще бы, — выдохнул Ньюсом. Кэт, которая сидела около него на стуле, пришлось подавить свое желание закатить глаза.

— В этих несчастливцах, боль открывает дорогу демоническому божку. Он мал, но опасен. Он кормится за счет особого вида боли, возникающего лишь у определенных, особых людей.

Гениально, подумала Кэт, ему это понравиться.

— Как только этот бог находит путь в середину, боль перерастает в агонию. Он кормится так же, как термиты кормятся древесиной. И он будет есть, пока не истощит вас. Затем, он забросит вас, сэр, и двинется дальше.

К своему собственному удивлению, Кэт выпалила:

— И что же это за бог? Верно не тот, о котором вы проповедуете. Тот бог — Бог любви. По крайней мере, я всю жизнь верила в это.

Дженсен неодобрительно взглянул на нее и покачал головой. Он явно ожидал вспышку эмоций от босса… но едва заметная улыбка коснулась губ Ньюсома.

— Что скажете на это, святой отец?

— Скажу, что существует множество богов. Тот факт, что Господь наш, Господь Сил, правит ими всеми — не меняет этого. Этим богам поклонялись, как древние, так и современные люди. У них есть свои силы, и наш Бог, порой, позволяет ими воспользоваться.

В качестве испытания, подумала Кэт.

— В качестве испытания нашей силы и веры. — Затем он обернулся к Ньюсому и сказал кое-что, что ошарашило ее. Равно как и Дженсена; у него, по сути, отпала челюсть. — Вы человек большой силы и слабой веры.

Тем не менее, Ньюсом, не привыкший выслушивать критику, улыбнулся.

— Я не особо верующий в христианском плане, но у меня есть вера в себя. Также у меня есть вера в деньги. Сколько вы хотите?

Райдаут улыбнулся в ответ, обнажая зубы, едва ли не походившие на миниатюрные изношенные могильные плиты. Если он когда-либо и был у дантиста, то это было черт знает когда. К тому же, он жевал табак. У отца Кэт, умершего от рака ротовой полости, были такие же выцветшие зубы.

— Сколько бы вы заплатили, чтобы освободиться от своей боли, сэр?

— Десять миллионов долларов, — быстро ответил Ньюсом. Кэт услыхала, как ахнула Мелисса. — Однако я стал тем, кем есть не потому что был лохом. Если вы сделаете то, что обычно делаете — изгнание, истребление, очищение, называйте это как хотите — то получите деньги. Наличными, если вы не прочь остаться с нами до завтра. Не сумеете, не получите ничего — кроме своего первого и единственного турне туда-и-обратно на частном самолете. За это не придется платить. В конце концов, это я вышел на вас.

— Нет. — мягко сказал Райдаут, стоя около кровати достаточно близко, чтобы Кэт учуяла запах нафталиновых шариков, которые не так давно сохраняли его костюмные брюки (возможно, его единственную пару, если только у него не было еще одной, специально для проповедей) в целостности. А еще она чуяла запах какого-то резко пахнущего мыла.

— Нет? — Ньюсом выглядел откровенно ошарашенным. — Вы говорите мне нет? — Затем он вновь начал улыбаться. В этот раз это была скрытная и скорее неприятная улыбка, которая появлялась на его лице во время телефонных звонков и бизнес-дел. — Я понял. Вот она, подковырка. Я разочарован, отец Райдаут. Я действительно надеялся, что вы держите марку. — Он обернулся к Кэт, из-за чего та немного отпрянула. — Ты, разумеется, думаешь, что я выжил из ума. Но я ведь не показывал тебе отчеты расследователей, не так ли?

— Нет, — сказала она.

— Нет никакой подковырки, — сказал Райдаут. — Я не проводил изгнаний уже пять лет. Ваши расследователи говорили вам об этом?

Ньюсом не отвечал. Он глядел на тощего, высящегося человека с определенной неловкостью.

Дженсен сказал:

— Это потому, что вы утратили свои силы? Если так, то зачем вы пришли?

— Это силы Господа, сэр, не мои, и я не утратил их. Однако изгнание забирает множество энергии и множество сил. Пять лет спустя я перенес серьезный сердечный приступ незадолго после того, как провел изгнание из молодой девушки, пострадавшей в ужасной автомобильной аварии. Все прошло успешно, и у меня, и у нее, но кардиолог, с которым я проводил консультацию в Джонсборо сказал мне, что если я еще когда-либо подвергну себя подобному напряжению, то могу получить еще один приступ. На этот раз, смертельный.

Ньюсом — не без усилий — подвел свою скрюченную руку к одной стороне рта и обратился к Кэт и Мелиссе комичным театральным шепотом:

— Мне кажется, он хочет двадцать миллионов.

— Что я хочу, сэр, так это семьсот пятьдесят тысяч.

Ньюсом просто напросто уставился на него. Первой спросила Мелисса:

— Почему?

— Я пастор церкви в Титусвилле. Она зовется Церковью Святой Веры. Вот только этой церкви уже нету. В наших краях было засушливое лето. Случился лесной пожар, вероятно устроенный отдыхающими. И вероятно нетрезвыми. Обычно, все именно так. От моей церкви осталась лишь бетонная площадка и несколько обугленных балок. Я и мои прихожане проводим богослужение в магазинчике на заброшенной заправочной станции у шоссе Джонсборо. В зимние месяца это нас не устраивает, да и нету таких больших домов, чтобы вместить нас. Нас много, но мы бедны.

Кэт с интересом слушала. По сравнению с типичными историями, эта была неплохой. Она правильно давила на жалость.

Дженсен, у которого по-прежнему было тело колледжного спортстмена (он также работал в качестве телохранителя Ньюсома) и ум гарвардского бизнес-магистра, спрашивал очевидное.

— А страховка?

Райдаут вновь так же неторопливо покачал головой: влево, вправо, влево, вправо, назад в исходное положение. Он все еще, возвышаясь, стоял над ультрасовременной кроватью Ньюсома, словно какой-то деревенский ангел-хранитель.

— Мы верим в Бога.

— Здесь уж вы бы лучше поверили страховщикам, — сказала Мелисса.

Ньюсом улыбался.

Судя по тому, как одеревенело устроился Ньюсом, Кэт могла сделать вывод, что он испытывал серьезный дискомфорт — он должен был принять свои таблетки уже как пол часа назад — но не обращал на это внимание, поскольку ему было интересно. То, что он мог не обращать на это внимание было нечто, о чем Кэт знала уже долгое время. Он мог сражаться с болью, если бы захотел. У него были для этого ресурсы. Ранее она думала, что была просто раздражена этим фактом, но теперь, вероятно по причине появления шарлатана из Арканзаса, она обнаружила, что на самом деле вне себя от злости. Это так изнуряло ее…

— Я консультировался с местным строителем — он не член моей паствы, но человек хорошей репутации, который в прошлом делал для меня ремонтные работы и который запрашивает разумную цену — и он говорит мне, что восстановление обойдется приблизительно в шестьсот пятьдесят долларов. Я позволил себе добавить еще сто долларов, лишь для пущей верности.

Ага, подумала Кэт.

— Мы не обладаем такими денежными средствами, разумеется. Но, незадолго, спустя меньше чем через неделю после разговора с Мистером Кирнаном, пришло ваше письмо, вместе с видеодиском. Который я, между прочим, посмотрел с большим интересом.

Еще бы, подумала Кэт. Особенно ту часть, где врач из Сан-Франциско говорит, что боль, связанная с его травмами может быть значительно уменьшена физиотерапией. Строгой физиотерапией.

Правда, что около десятка других врачей на диске заявляли о своем бессилии, но Кэт считала, что Доктор Дилавар был единственным, осмелившимся говорить прямо. Она была удивлена, что Ньюсом разрешил записать диск вместе с этим интервью, но после его несчастного случая, шестой богатейший человек мира уже не раз допускал просчеты.

— Вы заплатите мне сколько требуется на восстановление моей церкви, сэр?

Ньюсом рассматривал его. На сей раз, прямо под линией его волос уже виднелись небольшие капли пота. Скоро Кэт даст ему его таблетки, попросит он их или нет. Боль была достаточно ясной; не то, чтобы он симулировал или еще что-то, просто…

— А вы согласитесь не требовать большего? Джентльменское соглашение. Не нужно ничего подписывать.

— Да. — не колеблясь сказал Райдаут.

— Хотя, если вы сумеете снять боль — изгнать боль — возможно, я сделаю взнос некоторого размера. Некоторого значительного размера. То, что вы, вроде как, называете добровольным пожертвованием.

— Это уже будет ваше дело, сэр. Приступим?

— Самое время. Хотите, чтобы все вышли?

Райдаут опять покачал головой: слева на право, справа на лево, назад в исходное положение.

— Мне будет нужна помощь.

Фокусникам она всегда нужна, подумала Кэт. Это часть шоу.

Снаружи, ветер пронзительно засвистел, стих, засвистел вновь. Свет моргнул. За домом, генератор (тоже ультрасовременный) с бурчащим звуком ожил и, затем, унялся.

Райдаут сел на краю кровати.

— Думаю, вот — Мистер Дженсен. Он выглядит сильным и быстрым.

— И то, и другое, — ответил Ньюсом. — Он играл в футбол в колледже. Был фулбеком. Но с тех пор не сбил шаг.

— Ну… немного, — скромно сказал Дженсен.

Райдаут наклонился к Ньюсому. Его темные, глубоко посаженные глаза мрачно рассматривали рубцеватое лицо миллиардера.

— Ответьте мне на один вопрос, сэр. Какого цвета ваша боль?

— Зеленого, — ответил Ньюсом. Он завороженно смотрел на священника в ответ. — Моя боль зеленого цвета.

Райдаут кивнул: вверх, вниз, вверх, вниз, назад в исходное положение. Не разрывая зрительный контакт. Кэт была уверена, что он кивнул бы с точно таким же серьезным согласным видом, скажи Ньюсом, что его боль голубая или такая же пурпурная, как сказочный Пурпурный Людоед. С сочетанием тревоги и неподдельного изумления, она подумала: Тут уж я могу сорваться. И вправду ведь могу. Эта вспышка гнева будет стоить мне, как никогда в моей жизни, и все же — я могу сорваться.

— А где она находится?

— Повсюду. — это прозвучало почти как стон. Мелисса сделала шаг вперед, взволнованно глядя на Дженсена. Кэт увидела, как тот слегка покачал головой и жестом указал обратно на двери.

— Да, ему нравится создавать такое впечатление, — сказал Райдаут, — но это не так. Закройте глаза, сэр, и сконцентрируйтесь. Ищите свою боль. Не взирайте на ложные крики, которые она издает — не обращайте внимание на это дешевое чревовещание — и определите ее расположение. Вы можете это сделать. Вы должны это сделать, если мы собираемся проделать все успешно.

Ньюсом закрыл глаза. На протяжении полутора минут не было слышно ни единого звука, кроме ветра и забрызгивающего окна, словно горстями гравия, дождя. Часы Кэт были старомодного заводного типа, подаренные ее отцом на завершение школы медсестер много лет тому назад, и когда ветер стихал, в комнате становилось достаточно тихо, чтобы она могла слышать их заносчивое тиканье. И еще кое-что: тихое пение пожилой Тони Эндрюс в дальнем конце большого дома, пока в конце очередного дня она приводила в порядок кухню: Один лягушонок надумал жениться, ммм-мм…

Наконец, Ньюсом сказал:

— Она в моей груди. Вверху в груди. Или внизу в горле, прямо под трахеей.

— Вы видите ее? Сконцентрируйтесь!

На лбу Ньюсома появились вертикальные полоски. Шрамы на коже, которую содрало с его лба в катастрофе, тут и там проявлялись на этих линиях концентрации.

— Я вижу ее. Она пульсирует в такт моему сердцу. — Его губы с видом некоего отвращения потянулись книзу. — Она отвратительна.

Райдаут наклонился ближе.

— Это шарик? Так ведь? Зеленый шарик.

— Да. Да! Маленький зеленый шарик, который дышит!

Вроде самодельного теннисного мяча, который непременно лежит либо у вас в рукаве, либо в этой вашей большой черной коробочке, святой отец, подумала она.

И, словно она мысленно управляла им (а не просто умозаключала, как дальше будет развиваться эта нелепая пьеска), Райдаут сказал:

— Мистер Дженсен, сэр. Там, под стулом, на котором я сидел, лежит коробка. Возьмите ее, откройте и станьте возле меня. Пока что от вас требуется лишь это. Только…

Кэт МакДональд сорвалась. Это был срыв, который она, по сути, услышала в своей голове. Он звучал подобно тому, как Роджер Миллер щелкал пальцами во вступлении “Короля дороги”.

Она подошла к Райдауту и оттолкнула его в сторону плечом. Это было нетрудно. Он был выше, но она поворачивала и поднимала пациентов примерно пол жизни, и была сильнее.

— Открой глаза, Энди. Сейчас же открой их. Посмотри на меня.

Напуганный, Ньюсом сделал, как она велела. Мелисса и Дженсен (теперь уже с коробкой в руках) выглядели встревоженными. Одной из истин их рабочей жизни — как и рабочей жизни Кэт, по крайней мере, до сих пор — было то, что ты не приказываешь боссу. Босс приказывает тебе. И уж тем более ты не пугаешь его.

Но, спасибо, с нее уже было более чем достаточно. Через двадцать минут, возможно, она будет ползти за светом фар по залитым дорогам к местечку, похожему на олицетворение всех тараканьих ловушек мира, но это уже ничего не значило. Она просто не могла больше этого терпеть.

— Это чушь собачья, Энди, — сказала она. — Слышишь меня. Чушь собачья.

— Думаю, лучше бы тебе на этом остановиться, — сказал Ньюсом, начиная улыбаться — у него было несколько улыбок, и эта была не из хороших. — Если, конечно, хочешь сохранить работу. В Вермонте множество других медсестер, специализирующихся в болевой терапии.

Она, может, и остановилась бы на этом, не скажи Райдаут “ Пусть скажет, сэр”. Именно мягкость его тона побудила ее выйти из себя.

Она подалась вперед, к его кровати, и слова ручьем вырвались из нее.

— Последние шестнадцать месяцев — еще с тех пор, как ваша дыхательная система достаточно наладилась, чтобы заняться полноценной физиотерапией — я смотрела, как вы лежите в этой чертовой дорогой кровати и издеваетесь над своим телом. Меня тошнит от этого. Знаете, как вам повезло, что вы остались живы, тогда как все остальные в том самолете погибли? Какое это чудо, что ваш позвоночник не расколот, или что ваш череп не втиснулся вам в мозг, или что ваше тело не сгорело — даже не так, не спеклось, не спеклось как яблочко — с головы до ног? Вы бы прожили дня четыре, может быть недели две, в адской агонии. Но вместо этого вас беспрепятственно выкинуло. Вы не стали овощем. У вас нету паралича, хотя вы предпочитаете вести себя, как будто есть. Вы не станете прикладывать усилия. Вы ищете какой-то более легкий путь. Вы хотите выйти из этой ситуации с помощью денег. Если бы вы умерли и попали в ад, первым делом бы начали искать заставу.

Дженсен и Мелисса с ужасом таращились на нее. Нижняя челюсть Ньюсома повисла. Если с ним когда-либо и говорили в таком духе, то это было давным давно. Лишь Райдаут выглядел спокойным. Теперь он улыбался. Так, как улыбается отец своему капризному четырех-летнему чаду. Это сводило ее с ума.

— К настоящему времени вы могли бы уже ходить. Видит Бог, я пыталась сделать так, чтобы вы поняли это, и видит Бог, я говорила вам — вновь и вновь — о том, каким трудом можно поднять вас с кровати обратно на ноги. Доктор Дилавар в Сан-Франциско имел смелость сказать это вам — он был единственным — а вы отплатили ему за это, обозвав педиком.

— Он и был педиком, — раздражительно сказал Ньюсом. Его рубцеватые руки сжались в кулаки.

— Да, вы испытываете боль. Конечно, испытываете. Однако, с ней можно справиться. Я видела, как с ней справляются, и не однажды, а множество раз. Но не то, как справляется с ней ленивый богач, пытающийся заменить чувство того, что ему все обязаны на простой упорный труд и слезы, благодаря которым можно поправиться. Вы отказываетесь. Я и такое наблюдала, и знаю, что за этим следует. Стекаются лжезнахари и мошенники, втирающиеся в доверие, подобно пиявкам, стекающимся к человеку, забредшему с пораненной ногой в застойный пруд. Иногда, у этих лжезнахарей есть волшебные кремы. Иногда, волшебные таблетки. Эти целители приходят с выдуманными заявлениями о силе Божьей, прямо как у него. Зачастую, раны получают частичное облегчение. Почему бы и нет, когда половина всей боли в их голове, выработанная ленивым разумом, который только что и понимает, что для того, чтобы выздороветь придется терпеть боль.

Она повысила свой голос до дрожащего детского голоска и близко наклонилась к нему.

— Папочка, болль-нооо-ооо-оо! Но облегчение никогда долго не длиться, потому что мышцы не в тонусе, связки все еще вялые, а кости еще не достаточно уплотнились, чтобы приспособиться к весовой нагрузке. А когда ты дозвонишься этому парню, чтобы сообщить ему, что вернулась боль — если у тебя получится дозвониться — знаешь, что он скажет? Что в тебе было недостаточно веры. Если бы ты сейчас поработал мозгами так, как ты это делал со своими предприятиями и различными инвестициями, ты бы понял, что внизу в твоем горле не сидит никакой живой теннисный мячик. Ты, мать твою, слишком стар, чтобы верить в Санта Клауса, Энди.

Тоня уже успела войти в комнату, и теперь стояла около Мелиссы, уставившись на все это широкими глазами c еле свисающей тряпкой для посуды в одной руке.

— Ты уволена, — сказал Ньюсом, почти что радушно.

— Да. — сказала Кэт. — Конечно. Однако, должна сказать, что не чувствовала себя лучше уже почти как год.

— Не увольняйте ее, — сказал Райдаут. — Если уволите, я буду вынужден покинуть вас.

Глаза Ньюсома повернулись к священнику. Его брови сошлись в недоумении. Его руки, теперь, начали потирать бедра и ляжки, как и всякий раз, когда запаздывало его обезболивающие.

— Ей нужно кое-чему научиться, во имя всего святого. — Райдаут наклонился к Ньюсому с сомкнутыми за спиной руками. Он напоминал Кэт одну картину со школьным учителем из произведения Вашингтона Ирвинга, Икабодом Крейном. — Она уже высказалась. Могу высказаться и я?

Ньюсом все больше покрывался потом, но вновь улыбался.

— Задайте ей жару, Райдаут. Я, пожалуй, хочу это услышать.

Кэт обернулась к нему лицом. Эти темные, впалые глаза были чудовищными, но она встретила его взгляд.

— И я тоже.

Со все еще сомкнутыми за спиной руками, отдаленно просвечивающимся сквозь редкие волосы розоватым черепом, и продолговатым мрачным лицом, Райдаут оглядывал ее. Затем он сказал:

— Сами вы никогда не страдали, не так ли, мисс?

Кэт порывало уклониться от этого вопроса, или отвернуться, или и то и другое. Она подавила это желание.

— Я упала с дерева, когда мне было одиннадцать и сломала руку.

Тонкие губы Райдаута округлились и он присвистнул: одна глухая, почти что нестройная нота.

— Сломала руку в одиннадцать лет. Да уж, это, должно быть, было мучительно.

Она покраснела. Она почувствовала это и рассвирепела, но ничего не могла поделать с жаром.

— Можете принижать меня, сколько угодно. Я основывала сказанное на годах опыта работы с пациентами, испытывающими острые боли. Это медицинская точка зрения.

Теперь он скажет мне, что изгонял демонов, или же маленьких зеленых богов, или как там они называются, с тех пор, как я ходила в детском комбинезончике.

Но он не сказал этого.

— Я не сомневаюсь, — успокаивал он. — Так же, как не сомневаюсь в том, что вы отлично делаете свою работу. Я не сомневаюсь, что вы вдоволь навидались симулянтов и притворщиков. Вы знаете таких, как они. А я знаю таких, как вы, мисс, поскольку уже повидал множество раз. Они, как правило, не столь прелестны, как вы… — И наконец, тень акцента — прелестны выговаривает, как прэлестны. — …но их снисходительное отношение к боли, которой они никогда не испытывали сами, боли, которую они даже не могут вообразить, всегда одно и то же. Они работают в палатах, они работают с пациентами, которые пребывают в различной степени мучений, от мягкой до глубочайшей, жгучей агонии. И спустя некоторое время, все это начинает выглядеть для них либо преувеличенно, либо просто фальшиво, не так ли?

— Это вовсе не так, — сказала Кэт. Что происходило с ее голосом? Он вдруг ослабел.

— Нет? Когда вы сгибаете их ноги и они кричат на пятнадцати градусах — или даже на десяти — разве вы не думаете, сперва подсознательно, затем все более осознанно, что они валяют дурака? Отказываются прикладывать усилия? Возможно, даже давят на жалость? Когда вы заходите в комнату и их лица бледнеют, разве вы не думаете “О, неужели мне вновь придется справляться с этим ленивцем?” Разве вы — кто однажды упал с дерева и сломал руку, ради всего святого — не испытывали все большее отвращение, когда они умоляли вас уложить их обратно в кровать и дать им еще морфина или чего-либо другого?

— Это так несправедливо, — сказала Кэт… но ее голос прозвучал чуть громче шепота.

— Давным давно, когда вы только начинали свою работу, вы еще могли различить агонию, — сказал Райдаут. — Давным давно, вы бы поверили в то, что увидите уже через несколько минут, поскольку в сердце знали, что зловредный чужак-бог там, внутри. Я хочу, чтобы вы остались и я освежил вашу память… и чувство сострадания, что затерялось где-то по пути.

— Некоторые из моих пациентов и вправду нытики, — сказала Кэт, и вызывающе взглянула на Райдаута. — Полагаю, это прозвучит жестоко, но порой истина и есть жестока. Некоторые и вправду симулянты. Если вы не знаете об этом, вы слепы. Или глупы. Не думаю, что это так.

Он поклонился, будто она сделала ему комплимент, что, как она полагала, она и сделала, в своем роде.

— Конечно, я знаю. Но теперь, в глубине души, вы считаете, что все они симулянты. Вы стали закаленной, словно солдат, слишком долго проведший в бою. Мистер Ньюсом, к примеру, заражен, я бы даже сказал, захвачен. Внутри него сидит демон, настолько сильный, что стал богом, и я хочу, чтобы вы увидели его, когда он выйдет. Я думаю, он значительно поправит ваше положение дел. И бессомненно, он изменит ваши взгляды на боль. — Ньюсому: “Она может остаться, сэр?”

Ньюсом пораздумал.

— Если хотите того.

— А если я решу не оставаться? — бросила ему вызов Кэт.

Райдаут улыбнулся.

— Никто не будет вас здесь задерживать, Мисс Медсестра. Подобно всем божьим существам, ваша воля свободна. Я не попрошу других сдерживать ее и не стану сдерживать сам. Но я не думаю, что вы трус, просто черствая. Загрубелая.

— Вы мошенник, — сказала Кэт. Она была в ярости, на грани слез.

— Нет, — сказал Райдаут, вновь своим мягким голосом. — Когда мы покинем эту комнату — с вами или без вас — Мистер Ньюсом будет освобожден от агонии, которая его поедала. Боль все еще останется, но когда исчезнет агония, он сможет справляться с этой болью. Возможно, даже с вашей помощью, мисс, как только вы получите обязательный урок покорности. Вы все еще намерены уйти?

— Я останусь, — сказала она, а затем добавила: “Дайте-ка мне вашу коробку.”

— Но… — начал было Дженсен.

— Передайте коробку, — сказал Райдаут. — Пусть она всячески осмотрит ее. Но больше ни слова. Если вы хотите, чтобы я сделал это, время приступить.

Дженсен дал ей продолговатую черную коробку. Кэт открыла ее. Там, куда жена работяги, наверное, положила бы своему мужу сандвичи и маленький пластиковый контейнер с фруктами, она увидела пустую стеклянную бутылку с широким горлышком. Под изогнутой же крышкой, удерживающейся на проволочном зажиме для закрепления термоса, лежал аэрозольный баллончик. Больше там ничего не было. Кэт повернулась к Райдауту. Он кивнул. Она выняла баллончик и оторопело взглянула на этикетку.

— Перцовый баллончик?

— Перцовый баллончик, — подтвердил Райдаут. — Не знаю, легален ли он в Вермонте — осмелюсь предположить, что, вероятно, нет — но там, откуда я родом, они есть в каждом хозяйственном магазине. — Он повернулся к Тоне. — А вы..?

— Тоня Марсден. Я готовлю для Мистера Ньюсома.

— Очень приятно познакомиться, мэм. Мне нужно еще кое-что, прежде чем мы приступим. У вас есть бейсбольная бита? Или какая-нибудь дубина?

Тоня покачала головой. Ветер зашумел в очередном порыве; свет моргнул вновь и генератор буркнул в гараже за домом.

— А метла?

— О, да, сэр.

— Принесите ее, пожалуйста.

Тоня ушла. За исключением ветра стояла тишина. Кэт пыталась что-то сказать, но ничего не придумала. Капли чистого пота текли по узким щекам Ньюсома, которые также получили свои шрамы в катастрофе. Он все катился и катился в то время, как обломки “Гольфстрима” позади него пылали под дождем. Я не говорила, что он не страдает от боли, сказала она себе. Только то, что он может справиться с ней, если только соберет половину той воли, которую он показывал на протяжении всех лет, потраченных на строительство своей империи.

Но что если она ошибалась?

Все равно это не значит, что внутри него находится какой-то живой теннисный мяч, высасывающий его боль, словно вампиры кровь.

Нету никаких вампиров и никаких богов агонии…но когда ветер дует достаточно сильно, чтобы в большом доме содрогались стены, подобные мысли кажутся правдоподобными.

Тоня вернулась с метлой, выглядевшей, будто, кроме одной кучки мусора, сгребенной в совок, ей никогда ничего не подметали. У нее были ярко-синие нейлоновые щетинки. Ручка была из окрашенного дерева, около четырех футов в длину. Она нерешительно подняла ее.

— Это то, что надо?

— Думаю, подойдет, — сказал Райдаут, хотя Кэт думала, что он звучал не совсем уверенно. Ей пришел в голову тот факт, что Ньюсом, возможно, не единственный в этой комнате, кто в последнее время допускал просчеты. — Наверное, дайте-ка лучше ее нашей скептической медсестре. Не хочу вас обидеть, Миссис Марсден, но у тех, кто моложе быстрее рефлексы.

С абсолютно необиженным видом — более того, с видом облегчения — Тоня протянула метлу. Мелисса взяла ее и передала Кэт.

— И что мне с ней делать? — спросила Кэт. — Летать на ней?

Райдаут улыбнулся, ненадолго обнажив свои кривые, разъеденные, темные зубы.

— Когда придет время, вы поймете, если у вас в комнате когда-либо была летучая мышь или енот. Только запомните: сперва щеткой. Затем рукоятью.

— Чтобы его прикончить, я так полагаю. Затем вы положите его в склянку для образцов.

— Как скажете.

— Полагаю, чтобы поставить где-нибудь на полку с остальными вашими мертвыми богами.

Он улыбнулся без тени юмора.

— Передайте, пожалуйста, баллончик Мистеру Дженсену.

Кэт передала. Мелисса спросила:

— А что делать мне?

— Смотреть. И молиться, если знаете как. За меня, равно как и за Мистера Ньюсома. За то, чтобы мое сердце было сильным.

Кэт, которая уже предвидела наигранный сердечный приступ, промолчала. Она просто отошла от кровати, держа черенок метлы в обоих руках. Райдаут, с гримасой на лице, сел около Ньюсома. Его колени хрустнули так, словно выстрелил пистолет.

— Вы, Мистер Дженсен…

— Да?

— У вас будет время — он будет оглушен — но все равно, действуйте быстро. Так же быстро, как вы действовали на футбольном поле, хорошо?

— Хотите, чтобы я брызнул на него нервно-слезоточивым газом?

Райдаут вновь блеснул своей лаконичной улыбкой, но теперь на его бровях, равно как и на бровях его клиента, был пот.

— Это не нервно-слезоточивый газ — там, откуда я родом он как раз и запрещен — но идея такова, да. Теперь я бы, пожалуйста, попросил тишины.

— Подождите-ка. — Кэт поставила метлу возле кровати и запустила руки, сперва, в левый рукав Райдаута, а затем в правый. Она нашарила лишь гладкую хлопковую ткань и его костлявое тело.

— В моем рукаве нет ничего, Мисс Кэт. Я вам обещаю.

— Скорее, — сказал Ньюсом. — Мне плохо. Мне и так всегда плохо, но чертова ненастная погода все только ухудшает.

— Тихо, — сказал Райдаут. — Всем тихо.

Они затихли. Райдаут закрыл глаза. Его губы безмолвно шевелились. Двадцать секунд протикали на часах Кэт, затем тридцать. Ее руки были влажные от пота. Она, по одной, вытерла их об свитер, затем вновь взялась за черенок метлы. Мы здесь, словно люди, собравшиеся у смертного ложа, подумала она.

Снаружи, ветер завывал в водосточных трубах.

Райдаут сказал, “Ради Иисуса Христа молюсь я,” затем открыл глаза и ближе наклонился к Ньюсому.

— Боже, в этом человеке сидит зловещий чужак. Чужак, поедающий его кости и плоть. Помоги же мне изгнать его, подобно Сыну Твоему, изгнавшему демонов из одержимого человека Гадаринского. Помоги же мне поговорить с маленьким зеленым богом агонии внутри Эндрю Ньюсома твоим голосом повелевающим.

Он наклонился ближе. Он скрутил длинные пальцы своей опухшей от артрита руки у основания шеи Ньюсома, как будто хотел задушить его. Он наклонился еще ближе и воткнул в рот миллиардера первые два пальца другой своей руки. Он скрутил их и оттянул челюсть.

— Выходи, — сказал он. Он говорил повелительным тоном, но его голос был мягким. Вкрадчивым. Почти что упрашивающим. От него у Кэт на руках и спине прошлись по коже иголки. — Выходи во имя Иисуса. Выходи во имя всех святых и мучеников. Выходи во имя Господа, кто позволил тебе войти и теперь велит тебе выйти. Выходи на свет. Оставь свою трапезу и выходи.

Не происходило ничего. Он начал заново.

— Выходи во имя Иисуса. Выходи во имя всех святых и мучеников. — Его рука немного согнулась, и Ньюсом начал хрипло дышать. — Нет, не заходи глубже. Тебе не спрятаться, порождение тьмы. Выходи на свет. Иисус велит тебе. Все святые и мученики велят тебе. Господь велит тебе оставить трапезу и выйти.

Холодная рука схватила Кэт за плечо и она едва не закричала. Это была Мелисса. Ее глаза были огромными. Ее челюсть отвисла. Для слуха Кэт, шепот домработницы показался столь же жестким, как щетина на метле.

— Смотри.

Прямо над неплотно охватившей горло рукой Райдаута, в горле Ньюсома, словно некий зоб, появился бугорок. Он начал медленно двигаться в направлении рта. Кэт никогда еще в своей жизни не видела ничего подобного.

— Вот так, — почти что напевал Райдаут. С его лица струился пот; воротник его рубашки обмякнул и потемнел. — Выходи. Выходи на свет. Ты уже достаточно поживилось, порождение тьмы.

Ветер поднялся до крика. Дождь, уже наполовину замерзший, обстреливал окна, словно шрапнель. Свет заморгал и по дому пронесся скрип.

— Бог, который впустил тебя велит тебе выйти. Иисус велит тебе выйти. Все святые и мученики…

Он отпустил челюсть Ньюсома, отдернув свою руку, словно человек, дотронувшийся до чего-то раскаленного. Но челюсть Ньюсома осталась открытой. Более того, она начала расширяться, сперва, словно в приступе зевоты, затем в беззвучном вопле. Его глаза закатились вверх, а ноги затряслись. Его мочевой пузырь не выдержал и простыня в области его паха потемнела так же, как и воротник Райдаута.

— Прекратите, — сказала Кэт, бросаясь вперед. — У него приступ. Вы должны пре…

Дженсен потянул ее назад. Она повернулась к нему и увидела, что его, обычно, румяное лицо побледнело до цвета салфетки.

Тем временем, челюсть Ньюсома отвисла аж до грудной кости. Нижняя часть его лица исчезла в громадном зевке. Кэт услышала, как заскрипели височно-челюстные связки, подобно коленным связкам во время усердной физиотерапии: звук, похожий на несмазанные петли. Свет в комнате, мигая, загорался, тух, загорался, тух, затем вновь загорался.

— Выходи! — крикнул Райдаут. — Выходи!

В мраке за зубами Ньюсома, похожая на пузырь штуковина поднялась, словно вода в засоренной раковине. Она пульсировала. Раздался раскалывающийся, разрывающийся грохот и комнатное окно разлетелось вдребезги. Кофейные чашки полетели на пол и разбились. Внезапно в комнату к ним ворвалась ветка. Свет погас. Генератор запустился вновь. В этот раз с монотонным ревом, а не с бурчащим звуком. Когда свет зажегся вновь, Райдаут лежал на кровати вместе с Ньюсомом, с распластанными руками и уткнувшимся в мокрое пятно на простыне лицом. Из широко раскрытого рта Ньюсома что-то вытекало, его зубы оставляли следы на этом бесформенном теле, усеянном зелеными щетинистыми колючками.

Это не теннисный мяч, подумала Кэт. Больше похоже на такие мячики из тонких резиновых ниточек, которыми играются дети.

Тоня увидела это и, склонив голову, сомкнув на затылке руки, с локтями возле ушей убежала обратно в коридор.

Зеленая штуковина свалилась Ньюсому на грудь.

— Брызгай! — закричала Дженсену Кэт. — Брызгай, пока он не убежал!

Да. Тогда уж они положат его в склянку для образцов и плотно закрутят крышку. Очень плотно.

Глаза Дженсена были огромными и стеклянными. Он выглядел, словно лунатик. Ветер задувал в комнату. Он развевал его волосы. Со стены упала картина. Дженсен молниеносно вытянул руку с баллончиком перечного газа и нажал на пластиковую кнопку. Раздалось шипение, и затем он с криком вскочил на ноги. Он попытался развернутся, вероятно, убежать вслед за Тоней, но оступился и упал на колени. Хоть Кэт и была слишком ошарашенной, чтобы двигаться — чтобы даже пошевелить рукой — часть ее мозга, должно быть, еще работала, поскольку она знала, что произошло. Он держал баллончик не той стороной. Вместо того, чтобы обрызгать перечным газом штуковину, сочившуюся теперь сквозь волосы упавшего в обморок отца Райдаута, Дженсен обрызгал себя.

— Не подпускайте его ко мне! — заверещал Дженсен. Он стал слепо отползать от кровати. — Я ничего не вижу, не подпускайте его ко мне!

Налетел порыв ветра. Засохшие листья послетали с ворвавшейся из окна ветки и кружились по комнате. Зеленая штуковина свалилась на пол со складчатого и обгоревшего затылка Райдаута. Чувствуя себя, словно под водой, Кэт ударила по ней щетинистым концом метлы. Она промахнулась. Штуковина исчезла под кровать, не перекатываясь, а скользя.

Дженсен в ползке ударился головой о стену возле дверного проема.

— Где я? Я ничего не вижу!

Ньюсом сидел с растерянным видом.

— Что происходит? Что случилось?

Он столкнул с себя голову Райдаута. Священник бесхребетно сполз с кровати на пол.

Мелисса склонилась над ним.

— Не делай этого! — закричала Кэт, но был слишком поздно.

Она не знала была ли эта штуковина и вправду богом или просто какой-то причудливой пиявкой, но она быстро двигалась. Она выскочила из-под кровати, прокатилась по плечу Райдаута, залезла на руку Мелиссе и поползла по ней вверх. Мелисса пыталась стряхнуть ее, но не могла. Какое-то липкое вещество на этих маленьких щетинистых колючках, сказала часть мозга Кэт, которая не переставала работать, той части — намного большей — которая отказывалась. Как клей на лапках мухи.

Мелисса видела откуда пришла эта штука и даже в своей панике сообразила закрыть свой рот обеими руками. Штуковина пронеслась по ее шее, щеке, и обосновалась на ее левому глазу. Закричал ветер и Мелисса закричала вместе с ним. Это был крик женщины, утопающей в боли, которую невозможно описать по больничным меркам. Больничные мерки — от одного до десяти; агония Мелиссы переваливала за сто — агония человека, сваривающегося заживо. Она попятилась назад, пытаясь схватить штуковину на своем глазу. Теперь она пульсировала быстрее, и Кэт слышала тихий водянистый звук, пока эта штука продолжала кормиться. Это был плямкающий звук.

Ему все равно кого поедать, подумала она, так, словно это что-то значило. Кэт вдруг осознала, что идет навстречу кричащей, размахивающей руками женщине, и с интересом наблюдала за этим явлением.

— Замри! Мелисса, ЗАМРИ!

Мелисса не обращала внимания. Она продолжала двигаться назад. Она столкнулась с толстой ветвью, которая теперь гостила в комнате, и повалилась с ног. Кэт опустилась возле нее на одно колено и умело стукнула рукоятью метлы по лицу Мелиссы. По той штуке, что поедала ее глаз.

Раздался звук всплеска, и вдруг штуковина начала обессиленно соскальзывать по щеке домработницы, оставляя за собой влажный след из слизи. Она поползла по замусоренному листьями полу, намереваясь скрыться под веткой так же, как она скрылась под кроватью. Кэт вскочила на ноги и наступила на нее. Она почувствовала, как он расплескался под ее твердым кроссовком “Нью Бэлэнс”. Зеленое вещество изверглось в обоих направлениях, как будто она наступила на маленький шарик, заполненный слизью.

Кэт вновь опустилась, в этот раз на оба колена, и обхватила Мелиссу. По началу, Мелисса сопротивлялась и Кэт почувствовала, как кулак задел ее ухо. Затем Мелисса, тяжело дыша, унялась.

— Его больше нет? Кэт, его больше нет?

— Я чувствую себя лучше, — изумленно сказал Ньюсом позади них, в каком-то другом мире.

— Да, его больше нет. — сказала Кэт. Она вглядывалась в лицо Мелиссы. Глаз, на котором взгромоздилась та штука был воспаленным, но вообще выглядел в порядке. — Ты можешь видеть?

— Да, расплывчато, но уже проясняется. Кэт… боль… она прошла сквозь меня. Это был просто конец света.

— Нужно, чтобы кто-то промыл мне глаза! — завопел Дженсен. Он звучал негодующе.

— Сам промой себе глаза, — с весельем сказал Ньюсом. — У тебя же две здоровые ноги, разве не так? Думаю, и я смогу, как только Кэт вновь вернет их в рабочее состояние. Кто-нибудь, посмотрите что с Райдаутом. Кажется, парень, бедняга, мертв.

Мелисса глядела на Кэт, одним голубым и одним красным, истекающим слезами глазом.

— Боль… Кэт, ты просто не представляешь себе эту боль.

— Да, — сказала Кэт. — Я представляю, вообще-то. Теперь.

Она оставила Мелиссу сидеть около ветви и направилась к Райдауту. Она проверила пульс и не почувствовала ничего, ни даже колебания дикого сердца, все еще прилагающего все свои усилия. Боль Райдаута теперь, казалось, была позади.

Генератор вышел из строя.

— Вашу мать, — сказал Ньюсом, все еще с весельем в голосе. — Я заплатил семьдесят тысяч долларов за этот японский кусок дерьма.

— Мне нужно, чтобы кто-то промыл мне глаза! — заревел Дженсен. — Кэт!

Кэт открыла свой рот, чтобы ответить, но передумала. В только что наступившей темноте что-то заползло ей на руку.