Дьявол Сент-Круа Станислас-Андре Стееман Богатые традиции французской приключенческой литературы XIX века нашли в XX веке достойных продолжателей — достаточно назвать таких авторов, как Ж. Сименон, Л. Тома, Ш. Эксбрая. В этом ряду одно из первых мест принадлежит, несомненно, французу бельгийского происхождения Станисласу-Андре Стееману, ставшему одним из основоположников современного европейского детективного романа. Небезынтересно, в частности, отметить, что именно Стееманом был создан образ знаменитого сыщика комиссара Мегрэ, использованный затем после определенной доработки в десятках романов Ж. Сименона. Именно Стееман придал французской детективной прозе недостававшие ей дотоле четкость и законченность сюжетов, динамичность развития событий, современный колорит. Станислас-Андре Стееман Дьявол Сент-Круа 1. Почтенная деревня Сент-Круа Ни одному другому занятию не уделяла галантерейщица г-жа Пети-Аве такого внимания, как запиранию ставень. С самого раннего детства она боялась воров и множество ночей провела без сна в страхе стать жертвой убийства, хотя в глубине души почтенная женщина почти готова была считать подобный конец, единственным, достойным ее. Магазин г-жи Пети-Аве, собственно, являлся крошечной лавочкой с узкой витриной и выкрашенным в шоколадно-коричневый цвет фасадом. А чтобы благодаря неизвестно какому чудесному и таинственному стечению обстоятельств кто-нибудь не вздумал принять ее за что бы то ни было иное (например, за крупный универсам) над входом красовалась вывеска: «В небольшой лавке». Неоценимую помощь галантерейщице оказывала Луиза Боске, некрасивая, даже безобразная сирота. Г-жа Пети-Аве подобрала ее, уступив неожиданному приступу филантропии, в один из дней, когда мучительно задавалась вопросом, достаточно ли сделала для своего ближнего. Луиза Боске, молчаливая, деятельная, с ровным характером, выполняла обязанности по дому подобно тени. Единственное ее достояние составляла коллекция картинок с изображениями святых, раскрашенных в яркие золотые и агрессивно-синие цвета, пополняемая при каждой возможности. Это неоценимое сокровище хранилось в мансарде над спальней ее покровительницы, запертое на двойной оборот ключа в маленьком умывальном столике некрашеного дерева с треснутым зеркалом на нем. В этот вечер, заперев ставни на витрине, г-жа Пети-Аве вернулась в магазин и, посмотрев на возившую тряпкой по полу Луизу, сказала со свойственной ей экзальтированностью: — Сегодня вечером, Луиза, небеса дышат преступлением… Луиза Боске подняла голову, откинула рукой свисавшую на лоб прядь волос: — Вы ошибаетесь, сударыня, — ответила она. — Сент-Круа тихая деревня, и здесь живут почтенные люди… — Но существуют бродяги, залетные птицы! — трагическим голосом воскликнула галантерейщица. — Луиза, мне неспокойно… Она подошла к кассе, чтобы вынуть ключ из ящика. Затем спросила: — Ты хорошо закрыла все двери, девочка? — Да, сударыня, как всегда. Минутную паузу оборвал стук сабо Луизы; бросив тряпку в ведро, полное грязной черной воды, она подхватила его за ручку и направилась к прачечной. До галантерейщицы донесся шум сливаемой в раковину воды и напоминающие фырканье раздраженного кота звуки из крана. Луиза вернулась, остановилась в дверном проеме, раскрасневшаяся, слегка задыхающаяся от затраченных усилий, опуская влажные рукава на тонких руках. В доме раздался чистый бой часов, какой мог принадлежать лишь часам из позолоченного металла, увенчанным удручающе реалистично выполненными полевыми цветами и с подсвечниками по бокам. — Половина, сударыня, — заметала Луиза Боске. — Можно мне идти спать? — Ты все закончила? — Да, сударыня. — В таком случае… Галантерейщица сама себя перебила: — Ты не против перенести свой матрас ко мне в спальню на эту ночь? — Нисколько, сударыня. Чего вы опасаетесь? — Ничего и всего… Я… Она сжала руку сироты: — Сегодняшний вечер так похож на те, когда мне становится страшно! Страшно! — Страшно, сударыня? Чего вы боитесь? — Всего, Луиза, ты же знаешь! Боюсь треска мебели. Флюгера, который скрипит как-то необычно. Кошки, опрокинувшей цветочный горшок. Ветра, срывающего черепицу… Ну, иди! Иди быстрей! Вот твоя лампа. Я тебя жду наверху. Обычно в комнате г-жи Пети-Аве бывало очень темно, хотя в ней имелось два окна, выходивших на центральную дорогу, переходившую в разбитый проселок. На кровати лежал красный пуховик, каминную полку украшали пожелтевшие фотографии, над дверью висело костяное распятие. Войдя в комнату, галантерейщица первым делом заглянула под кровать, затем поставила лампу на ночной столик и задернула шторы. В это время, сгибаясь под тяжестью матраса, вошла Луиза. Она отволокла его в угол и быстро разделась. Ложась под одеяло, галантерейщица слышала, как та страстно шепчет молитву. Она задула лампу, и воцарилась полная тишина. Широко раскрыв ослепшие на минуту глаза, г-жа Пети-Аве сначала ничего не могла различить вокруг себя. Потом из темноты выступили углы и края мебели. Расплывчатый желтый круг света проступил на опущенной шторе — отсвет одного из редких уличных фонарей Сент-Круа. Обыкновенно галантерейщица гордилась соседством этого фонаря. Но сейчас от его водянистого света она почувствовала себя крайне неуютно и отвернулась к стене. Через десять минут послышался дрожащий, еле различимый голос: — Луиза! — Сударыня? Голос отвечавшей звучал спокойно. Как все существа, ничего не ждущие от жизни и не могущие ничего ей дать, сирота не знала страха. — Луиза!.. Слушай! Слушай! — Я ничего не слышу, сударыня. — А сейчас?.. Сейчас?.. — Сейчас… слышу шаги. Галантерейщица прерывисто вздохнула: — Шаги? Не правда ли, шаги?.. Кто-то идет по тротуару… Подходит к дому… Кто ходит в такой час? Действительно, шаги гулко отдавались по мостовой. И снова Луиза Боске проявила холодный здравый смысл: — Кто-нибудь запоздал вернуться из кафе. Что вас так взволновало? Г-жа Пети-Аве не упускала случая использовать скрытый драматизм ситуации: — Что?.. Ты больше ничего не слышишь, Луиза? — Да, сударыня. Честно говоря, я слышу еще чьи-то шаги. Кто-то еще идет по Центральной улице. — Кто-то еще, правда? Человек ступает на цыпочках, человек, следующий за первым и старающийся, чтобы тот его не услышал… — Или, сударыня, уважающий отдых остальных. Первые шаги удалялись — открытые, уверенные, честные. Другие стали слышнее — они переместились под окна и тоже удалились… Звук шагов стал реже и сильнее — так, словно второй прохожий бросился бежать… Затем неожиданный крик прорезал тишину. Хриплый, нечленораздельный, почти нечеловеческий — крик человека, которого душат. От него ночь содрогнулась, как раненое существо, и почти тотчас одна, другая, все соседские собаки протяжно завыли. — Там… там… — задыхалась галантерейщица. Луиза Боске откинула одеяло. Ее силуэт проступал во мраке светлым пятном, напоминающим привидение. — Кого-то убивают, — сказала она. — Да, сударыня, это очевидно. Надо пойти посмотреть. Она подошла к двери и отперла ее. Как ни странно, г-жа Пети-Аве не протестовала. Собственно говоря, поначалу ей казалось, она лишается чувств, но теперь надо всем возобладало жадное любопытство. Когда ей удалось, наконец, дрожащими руками зажечь лампу, в зеркале мелькнуло искаженное отражение ее побелевшего лица. Обе женщины буквально скатились по лестнице. Чтобы открыть входную дверь, у них ушло не больше минуты. Набросив шали на плечи, они побежали к тому месту, где это должно было произойти. Они быстро нашли то, что искали… Труп лежал лицом к земле на расстоянии шести домов, на границе света и тьмы. II. Убитый — Вот, — Виру подтолкнул на середину стола листок с записью расчетов. — Господин Гитер, вы должны 11 франков 50 сантимов господину Виерсу. Вы, Верспрее… Но возмущенный гул перекрыл конец фразы. Он ведь не собирается уходить? Еще не поздно. В самом деле, было еще не поздно. Гитер и Верспрее горячо настаивали, чтобы им дали возможность реванша. Виру покачал головой: — Извините меня. Здесь еще господин Косс, который только и ждет случая занять мое место. Он обернулся к крупному краснолицему человеку, следившему за каждой партией блестящими от зависти глазами: — Не правда ли, господин Косс? — Дело в… — начал Косс. Но тут опять вмешались остальные — ведь едва пробило половину одиннадцатого. — Виру, — провозгласил Верспрее, — дорогой мой, вы не заставите нас поверить, будто собираетесь спать… Итак? — Хе! хе! — подал тоненький голос Гитер. — Может быть, вас ждет какая-нибудь сентиментальная прогулка? Пожав плечами, Виру отодвинул свой стул. — Плут! Он не говорит «нет»! Нет, вы слышите, он не отпирается!.. Признайтесь, Виру, за этим кроется женщина? — Признавайтесь, Виру! — хором подхватили остальные. Виру отрицательно покачал головой, но одновременно принял столь самонадеянную позу, что ни у кого из присутствующих не осталось на сей счет ни малейших сомнений. — Счастливчик! — воскликнул Виере. — И вечно-то он слоняется… А! Вам ни одна не отказывает. Она брюнетка? Блондинка? — Рыжая? — вмешался Косс. — Ба, оставим это! — Виру встал — Господин Косс, занимайте мое место. Оно приносит удачу. — Везет в любви… Лучшие пословицы порой оказываются ошибочными, — сказал Гитер. — Доброго вечера, дон Жуан. Мы увидим вас завтра? — Завтра может быть… Послезавтра — нет. Я вновь отправляюсь под чужие небеса. — И вы увидите новые лица! — с сожалением протянул Косс. — Другие места… Более красивых женщин… Господин Виру, я всегда завидовал вашей судьбе… Виру выкатил грудь, выгнул спину и выставил ногу вперед. — Право слово, — заметил он, — не могут же все быть коммивояжерами. У этой профессии свои прелести, но и свои трудности. Нужно быть обходительным, красноречивым, иметь хорошие манеры… — Краснобаем, — заметил Верспрее. — Именно краснобаем! Это красноречие простых людей… Нужно также обладать выдержкой, энергией, отличным настроением… — Нужно нравиться женщинам, — вставил Виере. — Нравиться женщинам! — мечтательно произнес Косс. — Честное слово, пожалуй, мой отец был не так уж неправ, настояв, чтобы я продолжил его дело… — И смиренно добавил — Я никогда не пользовался особым успехом у женщин. — За исключением госпожи Косс! — рассмеялся Виере. Виру уже надел пальто и шляпу и, перегнувшись над столом, пожимал руки. — Итак, доброго вечера, — сказал он. — Мы возобновим игру завтра, если вы хотите и если я еще буду здесь… Удачи всем! Он хлопнул по спине маленького Гитера: — Ну, а вы, старина, следите за своими «объявлениями»… Спокойной ночи! — Передайте ей мое почтение! — крикнул вдогонку Верспрее. — Поцелуйте ее за меня! — посоветовал Виере. Коммивояжер вышел, и на время установилась тишина. Затем Косс спросил: — Как мы разделимся? — По жребию, — ответил Виере, сдавая карты, и добавил — Счастливый характер у этого Виру! — Да, славный малый, — поддержал Верспрее. — Немного тщеславен, чуть-чуть враль, но мухи не обидит… Знаете, с кем он встречается? — Догадываюсь, — ответил Виере. — А я нет, — сказал Косс. — С кем? Трое остальных рассмеялись, подталкивая друг друга локтями и хлопая по ляжкам. Как, он не знает? Но вся Сент-Круа в курсе любовных похождений Аристида Виру, коммивояжера по шелковым товарам и галантерее. — Так кто же это? — настаивал Косс. Но его товарищи были слишком счастливы встретить наконец-то кого-нибудь, кто «не знает», и не торопились пускаться в откровения, разыгрывая скрытность, обычно их не отличавшую. — Вам сдавать, — заметил Виере. — Господин Верспрее, мы играем на пару. Рассчитываю на вас, чтобы выиграть. Таким вот образом игроки в бридж Сент-Круа собирались каждый вечер в Белой Лошади (гостиница — ресторан — кафе — кабачок — комнаты для приезжих) на Вокзальной площади. Обычно хозяин сего уважаемого заведения г-н Лепомм ежедневно около восьми часов наблюдал, как они подходят парами или группой. Изредка кто-нибудь один пропускал встречу. Обмениваясь неизменными шутками, замечаниями о погоде и политике, они громко требовали карты и заказывали безобидные напитки. Ежевечерне составлялось как минимум два стола. Те, кто приходили последними и не находили партнеров, следили за игрой остальных, пока кто-нибудь, привыкший рано ложиться или уступавший мольбам оставленной супруги, не освобождал место. Таковы были развлечения почтенных жителей Сент-Круа. В распоряжении же пылкой молодежи они охотно оставляли единственный кинозал деревни, где звуковое сопровождение обеспечивалось самими зрителями. Три раза в неделю очередной герой без страха и упрека давал суровый, но заслуженный урок множеству злодеев, а сидевшие в партере зрители до шестнадцати лет, не помня себя от радости, что их впустили, с воодушевлением копировали его действия. — Вам сдавать, господин Виере. Длинный и тощий Верспрее, был деревенским ветеринаром. Его безжалостные суждения о всех и вся отличала намеренная резкость в отличие от жизнерадостных взглядов великана Виерса, готового посмеяться в первую очередь над собственными шутками. Верспрее лечил животных, Виере их убивал, так как держал мясную лавку. Разумееется, Верспрее и другие не считали здоровяка человеком «своего круга», но держался он всегда любезно, к тому же прекрасно играл в бридж, и ему прощалось скромное происхождение. Г-жа Косс, пеняя мужу за слишком частые отлучки, заявляла, будто для нотариуса дурной тон общаться с простолюдином, но в этом вопросе, правда, только в этом, Косс предпочитал оставаться тугим на ухо. — Кстати, — заметил Гитер, — только что у въезда в деревню остановились повозки цыган. Вы их видели? Мне кажется, это те же, что и полгода назад. — Что до меня, — подал голос Верспрее, — так я не в восторге от подобного соседства. Вечные лодыри, они только и ждут случая пощипать бедняков… Если эти бездельники останутся здесь несколько дней, вам самому, господин Гитер, придется следить за надежностью запоров на курятнике и крольчатнике. — А вы обратили внимание, — застенчиво вмешался Косс, — насколько хороши обычно женщины, сопровождающие этих фокусников? Красивы, должен бы я сказать. В их юбках всегда будто немного солнечного света… — В ваших устах, — опять вступил Верспрее, — подобные речи мне кажутся странными. Может, эти женщины и красивы, но меня шокирует их грязная одежда… Да, шокирует… — Две в червях, — вовремя вмешался Виере. Часы над стойкой прозвонили одиннадцать, и уважающий традиции Лепомм в третий раз осведомился, что подать господам. Впрочем, это было чистой условностью, так как игроки очень редко меняли свои заказы. — Мне кажется, — обратился к Гитеру Верспрее, сдавая карты, — вы напрасно так затянули партию. Это может вам дорого обойтись… — Не беспокойтесь, — возразил Титер. — Если — я проиграю, как вы, похоже, думаете, мне лишь придется продать завтра на одну-две коробочки больше «пастилок от кашля» или аспирина… Но вы пока не выиграли. — Посмотрим! — ответил Верспрее. Он бросил короткий взгляд на свои карты и твердо объявил: — Три без козырей! После минутной паузы он раздраженно проворчал: — Ну, ваш черед, господин Косс!.. Что вы говорите? — Я? — подскочил нотариус. — Я ничего не говорю. — Я именно об этом! Вы пасуете или?.. Косс, не отвечая, обернулся к окну. — Да что с вами? — воскликнул ветеринар. — Вы играете в бридж или смотрите на проезжающие машины? Что… — Помолчите, — поднял руку Косс. — Мне показалось, я слышу… — Что слышите? В этот момент Гитер, побледнев, опустил карты на стол. — Мне кажется, кричали, — сказал он в свою очередь. — Где? — спросил Виере. — На улице, — ответил Гитер. — На?.. И Виере тоже бросил карты и обернулся к окну. Ненадолго воцарилась тишина. — Боже мой! — воскликнул, вставая, Верспрее. — Что происходит? С улицы все более и более явственно доносились крики. Кричали женщины. — Надо пойти посмотреть! — сказал Виере. Он отодвинул свой стул, направился к двери в кафе и открыл ее. В ночной тишине совсем близко прозвучало: — На помощь! Помогите! Мужчины бросились наружу. Им навстречу бежали две беспорядочно жестикулирующие тени. — Это госпожа Пети-Аве, — послышался надтреснутый голос Лепомма. Он едва успел протянуть руки, чтобы не дать задыхающейся галантерейщице упасть прямо на тротуар. За ней следом в ярком свете, отбрасываемом на землю окнами кабачка, появилась Луиза Боске. — Идемте быстрее, — произнесла она, переводя дыхание. — На улице, недалеко от нашего дома, лежит человек. Он, должно быть, мертвый. — Мертвый?! — вырвалось у Верспрее. — Да, мы слышали, как он кричал. Мы вышли на улицу. Я думаю, его… его убили! — Бог мой! — бормотал Косс. — Убийство! Убийство совсем рядом? — Пойдемте скорее! — настаивала Луиза. — Я вас провожу… Спустя пять минут четверо мужчин склонились над трупом. Лепомм же повел г-жу Пети-Аве в свое кафе принять сердечные капли. — Это чудовищно, — прошептал Косс. — Чудовищно! — Кто это может быть? — спросил Гитер. Как мы уже упоминали, тело лежало лицом вниз. — Господин Гитер, — сказал Виере, самый спокойный из всех, — прежде всего нужно проверить, умер ли этот человек. Бегите, разбудите доктора и срочно приведите его сюда. Вы, Косс, или вы, Верспрее, сходите за комиссаром… Он ощупал свои карманы. — Что вы ищете? — подал голос Верспрее. — Спички? — Уже нашел, — ответил Виере. Он чиркнул одной из них и, прикрыв пламя широкой ладонью, нагнулся над телом. — Не прикасайтесь к нему! — предупредил ветеринар. — Если его убили… У склонившегося над телом мясника вырвалось придушенное восклицание. — Ну, что там? — не утерпел Верспрее. Виере медленно разогнулся. — Это в самом деле ужасно, — прошептал он. — Этот человек, это… — Это? — выдохнул Косс. — Аристид Виру, — сказал Виере. III. Трефа, пики и трефа Комната была широкой, с низким потолком, что довольно редко встречается в старых зданиях. И кровать тоже была широкой и низкой, покрытой разбросанными в сложном, хотя и непреднамеренном, беспорядке подушками и шалями. Бордовый ковер устилали шкуры, самая красивая, белая, как горностай, лежала рядом с кроватью. В комнате царила тяжелая, пропитанная странным запахом атмосфера. Кто бы ни входил в нее впервые, обязательно задерживался на пороге. Всегда здесь стоял полумрак: из множества ламп, расставленных всюду — на комоде, на столе, у окна, на туалетном столике и над кроватью, — горела лишь одна. В темноте старые часы вздрогнули и словно с усилием пробили десять раз. Нет, точно с усилием. Время почти стерло цифры на циферблате. Этим вечером зажжена лампа на столе, и при ее свете Эдме, дочка доктора Хие, гадает на картах. Она раскладывает их перед собой по порядку маленькими кучками. Сначала ей видны только их рубашки в синюю клетку. Молодая девушка по одной переворачивает карты, то медленно, будто опасаясь таинственного сочетания, то вдруг в лихорадочной спешке, надеясь заставить их сказать больше, чем обычно открывают карты… В это роковое мгновение, наступающее почти каждый вечер, для дочери доктора Хие не существует ничего, кроме вырванных у дамы пик или валета червей откровений; ей еще не представилось другой возможности поверить в любовь. Чем занят ее отец в этот ночной час? Он, без сомнения, в своей лаборатории, в башенке под крышей, с левой стороны дома. Уже очень давно Эдме перестала заходить в маленькую комнату, заполненную стеклянными предметами необычных форм, куда ее отец всем запретил входить. Маленькой девочкой в грозовые вечера она проскальзывала туда, чтобы лучше видеть молнии, и, как она говорила, «быть ближе к грому»… Теперь ее единственное прибежище — комната, вся в приглушающих звук тканях и коврах. Если открыть шкаф в глубине, на вас посыплются книги. Если открыть тот, что стоит справа от двери, на вас рухнут платья. Эдме склоняется над картами. Они раскрывают ей секреты, древние, как мир… Светловолосый мужчина… Письмо к брюнетке… Дорога… Какие пустяки! Маленькими ручками с острыми ногтями дочка доктора Хие перетасовывает колоду и начинает все сначала. Дело в том, что ей так хочется верить картам! И в таинственные суеверия, связанные со встречей трех белых лошадей, с полетом воронов, идущими парами молодыми монахинями… У подножия кровати, на красивом белом меху, лежит раскрытый «Ключ к сновидениям». Эдме тысячу и один раз лихорадочно задавала себе вопрос: верит ли она по-настоящему во все это? В опасность, которой подвергается гость, бросивший шляпу на кровать? В катастрофы, о которых предупреждают скрещенные на скатерти ножи? В ссору с близкими, которую может вызвать опрокинутая солонка, если не заговорить судьбу, бросив щепотку соли через левое плечо? Вправду ли она суеверна? Каждый раз на вопросы этой другой Эдме, похожей на старшую снисходительную сестру, Эдме отвечала «да». Да, потому что она хотела верить картам и различным проявлениям сверхъестественного. Она старалась подчинить свой разум этим играм, она нуждалась в этом фантастическом мире, без конца создаваемом ею на протяжении ничем не заполненных дней. Она не могла допустить, что жизнь лишь медленное движение к смерти, череда тусклых бесцветных часов. Конечно же, существует что-то другое… И к этому чему-то другому она стремилась изо всех сил. Увы! Неужели феи живут так далеко, что ни одно послание не доходит до них?.. Эдме снова отодвигает карты. Встает. На ее шее переливается тяжелое ожерелье, похожее на золотую змею, на хрупких запястьях позвякивают браслеты. Дочка доктора Хие подходит к зеркалу. Возможно ли, спрашивает она себя, чтобы ничего не существовало за гладкой поверхностью? Значит, все лишь обман? Значит, это не застывший пруд, полный духов? Сверху — стекло, за стеклом — амальгама. А за амальгамой ничего нет. Как грустно! Неужели никогда ни один ребенок, став взрослым, не покончил с собой, узнав, что за зеркалом ничего нет?.. Теперь Эдме разглядывает себя. Когда-то, когда ей было одиннадцать лет, вырастившая ее добрая старая Мария ворчала, глядя на нее с любовью: «Можно подумать, вас цыгане потеряли по дороге». Ее головка уже тогда была совсем темной и волосы с тех пор не стали светлее или послушнее. Никому бы не пришло в голову назвать ее красивой. По крайней мере, начать с этого. Скорее: «Какая она странная!», или: «Она не похожа на других…» Не похожа на других! Разве она виновата? Эдме поочередно рассматривала в зеркале свои большие бархатные глаза, выпуклый лоб, маленький ярко-красный рот, теплый смуглый цвет лица, округлые щеки — может быть, с чуть слишком выступающими скулами? — и почувствовала прилив гордости. Она охотно уступила этому чувству, не подавляя, так как знала его эфемерность. Не похожа на других? Ну что ж, тем лучше. Да, она странная, загадочная, немного волнующая… На что ей жаловаться? Разве ей хотелось бы походить на крупных тяжеловесных фламандок, с которыми каждый день встречается на улицах деревни? Разве она не предпочитает их уверенным жестам свои грациозные движения? Разве не была она счастлива, что ее облик напоминал людям об исчезнувших инфантах?.. Эдме приблизилась к зеркалу. «Но, конечно, — думала она. — я слишком маленькая…» Она действительно была маленькой, даже надевая туфли на высоких каблуках и платья чуть не до земли, ей едва удавалось выглядеть девушкой среднего роста. Кинув последний взгляд на свое отражение, дочка доктора Хие начала раздеваться. Ее широкая юбка и черный шелковый корсаж мягко упали на белый мех… Эдме размышляла о том, другом, в чем повседневная жизнь ей отказывала, чего ей всегда недоставало, и отсутствие чего вот уже с год, как начало портить ту детскую радость, которая раньше охватывала ее при виде распускающегося цветка, яркого блеска звезды или танца языков огня в очаге. То, что она извилистыми путями искала в вымышленном мире, не было ли просто любовью мужчины? Она колебалась. Не потому, что была столь уж несведущей в данной области. Напротив, Эдме собрала внушительную гору литературы по этому вопросу. Ее библиотека почти целиком состояла из любовных романов. Она прекрасно представляла себе чувства, какие могла бы испытывать в присутствии нравящегося ей молодого человека… Но где его найти? И найдется ли вообще когда-нибудь такой, кто сумеет заполнить ее ожидание и ответить на ее нежность? Накинув длинный белый пеньюар, она скользнула к столу и еще раз перетасовала колоду карт. Она не могла смириться с их молчанием. Эдме ждала от них описания, как можно более подробного, молодого человека, который в один прекрасный день признается ей в любви и которого она тоже полюбит без оглядки. Она была не прочь получить также некоторые уточнения относительно обстоятельств места и времени первой встречи… Эдме перевернула несколько ничего ей не говоривших карт. Но вдруг неожиданно рядом с тузом треф появился пиковый валет с мрачным трагическим лицом. На месте сердца красный рисунок его камзола казался открытой раной. Дрожащей рукой девушка перевернула следующую карту, девятку пик, еще одна трефовой масти, и в сочетании с предыдущими картами это означало бы: Насильственная смерть. Следующей картой оказалась трефа… Вздохнув, Эдме откинулась на спинку стула, и тут же с улицы донеслись крики. В тот же момент кто-то быстро несколько раз нажал на звонок. Ничто не шелохнулось в доме. Девушка подумала, что слуги должно быть, спят, как убитые, и, даже если внизу будут кричать еще громче и звонить еще дольше, ее отец в лаборатории все равно ничего не услышит. Она подошла к окну, открыла его и перегнулась вниз. — Кто там? — спросила она. В темноте смутно различалась группа людей. — Скорее, мадемуазель! — послышался встревоженный голос. — Надо разбудить вашего отца… Совершено убийство!.. Эдме закрыла окно и на минуту оперлась о спинку стула. Она чувствовала, что побледнела. Итак, на этот раз карты сказали правду… Если только… Если только их расклад не касался непосредственно ее самой?.. Она вздрогнула, затем выбежала из комнаты. На ходу схватив пальто, накинула его и по маленькой винтовой лестнице с каменными ступенями достигла подножия башенки, где доктор Хие оборудовал лабораторию. — Отец! — закричала она. Из-под двери просачивался свет, но ответа не последовало. — Отец! — крикнула она громче, стуча кулаком по запору. На сей раз изнутри донеслось ворчание. — Идите быстрее! Нужна ваша помощь… В скважине повернулся ключ, и доктор Хие появился в дверном проеме. Высокий, мощного сложения, доктор был одет в старые, вытянутые на коленях брюки и коричневый шерстяной свитер с закатанными до локтей рукавами. Прядь черных спутанных волос свисала ему на лоб. — Что там такое? — недовольно спросил он. — Эдме, я сто раз предупреждал, что запрещаю отрывать меня от работы… Чего от меня хотят?.. Он прислушался: — Честное слово, эти идиоты внизу высадят дверь! — Отец, — дрожащим голосом пояснила Эдме, — они говорят, совершено убийство… Доктор Хие рассмеялся. Смех был невеселый, почти злой: — В таком случае, тем более, что им нужно? Если человек мертв, не в моей власти его воскресить… Мне очень хочется послать их к черту! — О! Отец! — возразила девушка. — А если он не умер? Доктор Хие пожал плечами: — Спуститесь и скажите им, что я иду… Все равно я не могу продолжать работу под такое сопровождение. Он вернулся в лабораторию, снял с вешалки длинное непромокаемое пальто и, покидая комнату, запер дверь на два оборота ключа. В то же мгновение Эдме открыла дверь на улицу. При свете из вестибюля она узнала аптекаря Гитера, ветеринара Верспрее, булочника Дикманса. — Отец идет, — сказала она. — Кого убили? — Виру, коммивояжера, — ответил Гитер. — Но нужно, чтобы доктор поспешил, если… — Вот и он, — заметила девушка. Она повернулась к нему и спросила: — Отец, могу я пойти с вами? Доктор Хие с недоумением посмотрел на нее: — Если хотите. Мне все равно. Но вы не одеты… — Достаточно, уверяю вас, — заверила она. Эдме подбежала к вешалке, надела галоши поверх тапок и небольшую черную шляпку. Доктор Хие заколебался. — Может быть, — сказал он, — это не место для молодой девушки?.. Но Эдме его оборвала: — Ох! Отец, я и не знала, что вы такой формалист! — Черт побери, нет… Идемте. — Что? — воскликнул Верспрее, пока доктор запирал входную дверь. — Мадемуазель идет с нами? Доктор Хие смерил ветеринара взглядом: — Вы имеете что-нибудь против? — Нет, нет! — поторопился ответить тот. — Конечно же, нет! Я просто хотел… Он не закончил. Через десять минут их группка присоединилась к окружавшим тело Виерсу, Коссу, Луизе Боске, нескольким запоздалым зевакам и соседям, покинувшим постели. Доктор грубовато раздвинул любопытствующих и опустился на коленки рядом с телом Аристида Виру. В эту минуту новый персонаж появился на сцене и собрался тоже склониться над телом. Но доктор Хие встал, положил ладонь ему на руку и мягко отстранил его. — Бесполезно, господин кюре, — сказал он. — Этот человек уже не нуждается в помощи религии. Хие достал из кармана плаща электрический фонарик: — Он действительно умер… Луч выхватил из темноты горло жертвы, на котором шнурок оставил двойное утолщение синеватой кожи, окаймленной красным рубцом: — …задушен. IV. Будущее приоткрыто… В это утро Эдме поднялась позже обычного. Всю ночь ее мучили особенно жуткие кошмары, и она не поручилась бы, что не кричала во сне, чувствуя на шее руки невидимых убийц. После завтрака она собралась прогуляться. То, что ночью убили человека, не заставит ее отказаться от своих привычек. В хорошую погоду девушка любила читать, прохаживаясь вдоль канала или помечтать в тени старого графского замка де Маль, высящегося между Сент-Круа и Сийссееле, в котором в 1330 г. родился Луи де Маль, двадцать четвертый граф Фландрский. Пожалуй, прошлое очаровывало ее почти так же, как и будущее, только настоящее оставалось непереносимым… И в этот день она хотела побродить вокруг старого замка, но, подойдя к нему, заметила два цыганских фургона, стоявших вдоль канавы. Из крыши одного из них поднималась тоненькая струйка дыма. Перед первым виднелись следы костра, разведенного прямо на дороге. Дверцы фургонов были закрыты, зато из распахнутых окон свешивалось сохнущее разноцветное белье. Дряхлая или изголодавшаяся лошадь бродила рядом. Девушка замедлила шаги и остановилась. Ее всегда притягивали стоянки кочевников. Не зря же ее называли в детстве цыганочкой. Она завидовала их жизни, полной приключений, ночевкам под сенью лесов, бесконечным скитаниям, а также их способности читать по линиям руки и гадать на кофейной гуще. Ей хотелось бы носить большие золотые кольца в ушах и одежды этих женщин, вызывавших ее восхищение своей пылкой и естественной красотой. Часто перед зеркалом она воображала себя в узком шелковом корсаже, облегающем грудь, и в юбках с тысячами складок, представляя, как бы они развевались вокруг нее на ходу. Она распустила бы волосы по плечам и держала в своих хрупких руках нити всех судеб… Повинуясь неотразимой тяге, Эдме сделала шаг вперед. В тот же миг дверь первой повозки открылась и на дорогу мягко соскочил высокий молодой человек. — До свиданья! — крикнул он, обернувшись внутрь фургона. Затем шагнул вперед и замер, будто пораженный неожиданным зрелищем. Поколебавшись с минуту, он решительно направился к Эдме. В трех шагах от нее он поклонился, сняв шляпу с элегантным заломом. — Простите меня, мадемуазель, — сказал он. — Я действую под влиянием внезапного чувства, и мне не хватает времени придумать более или менее разумную фразу, чтобы завязать знакомство… Вы не стали бы возражать против того, чтобы немного прогуляться вместе? Заметив, что молодой человек направляется к ней, Эдме покраснела и отвернулась. — Меня всегда учили, что молодой девушке вроде меня не пристало позволять молодому человеку подходить… — Честное слово, — оживленно возразил незнакомец, — я думаю, что молодому человеку вроде меня ничуть не более пристало подходить к девушке… Давайте на несколько минут решимся оба на крошечную непристойность? Вы не против? Он добавил: — Откровенно говоря, мне кажется, что вы сыграете значительную роль в моей жизни… Вы шли к замку, так? Я тоже… — Но… — Но не хотите же вы, чтобы я шел по одной стороне дороги, а вы по другой, нет?.. Мне остается представиться: Юбер Пеллериан. — Я дочь доктора Хие, — просто ответила Эдме. — Но… но я впервые вас вижу в деревне… — Я вчера приехал, — пояснил молодой человек. — Меня приютила тетка — госпожа Прего. Вы с ней знакомы? — Да, — заметила девушка. — Здесь все более или менее знакомы… Значит, вы кузен Бертильды и Ивонны? Я вас сначала приняла за цыгана, цыгана по происхождению, конечно… Вы такой же темный, как и они. Юбер Пеллириан улыбнулся. — Могу вернуть вам комплимент, если это комплимент! Я вас очень живо представляю танцующей с золотыми цехинами в волосах. Что до меня, так это путешествия сделали цвет моего лица таким. Встреть я вас раньше, я бы, без сомнения, не путешествовал. — Почему? — удивилась Эдме. — Всякий мужчина, отправляющийся на край света, — ответил молодой человек, — сознает он это, или нет, ищет невозможного. А что такое невозможное, как не безоглядная любовь? Повторяю, я бы не отправился путешествовать, встреть вас раньше… — В самом деле? — воскликнула девушка, рассмеявшись только, чтобы соблюсти приличия. — Я не очень понимаю. — Поймете… — сказал Юбер Пеллериан. — Вы хоть немного верите предсказателям? — Конечно! — горячо ответила Эдме. — Я сама часто гадаю на картах. И как раз вчера, перед тем как позвали на помощь моего отца, они мне сообщили, что в деревне произошло убийство… — А, да! — небрежно отозвался молодой человек. — Насколько я понимаю, одного коммивояжера нашли задушенным на Центральной улице? Он сухо рассмеялся: — Это я убийца. — Ошибаетесь, — подхватила шутку девушка. — Это я! Он снова рассмеялся, на этот раз мягко, и продолжил: — Когда вы меня увидели выходящим из фургона, я как раз получил от Гвидо сведения о моей судьбе. А судьба мужчины — всегда женщина. Цыган это прекрасно знает и сообщил мне, что я полюблю маленькую черноволосую смуглянку… Извините меня, мадемуазель, но сначала я подумал, что он рассчитывает пристроить младшую из своих дочерей. Заметив вас, я понял ошибку… Во второй раз Эдме почувствовала, что заливается краской. — Знаете, — произнесла она, — я все равно не понимаю! — Черт! — отозвался Пеллериан. — Вы страшно все усложняете… Еще Гвидо пообещал, что я встречу эту женщину в скором будущем… Хотя я не думал, что это произойдет так быстро… Эдме остановилась. — Теперь я должна с вами попрощаться. Я возвращаюсь в деревню. — Но я тоже! — воскликнул Пеллериан. — Какое удачное совпадение! — Простите, — удивилась Эдме. — Мне казалось, вы направлялись в другую сторону?.. — Совершенно верно. Потому что вы шли туда. По правде говоря, когда мы встретились, я намеревался идти в противоположную. — Я думаю, — проговорила Эдме, — что вы ужасный обольститель. Не совсем уверена в точном значении этого слова, дома я посмотрю в толковом словаре… Но мне в самом деле кажется, что «обольститель» не будет преувеличением. — Уберите «ужасный», — взмолился Юбер. — И… И, знаете что? Задержитесь по дороге у фургона старого Гвидо. Поговорите с этим оракулом. Если судьба мужчины в женщине, судьба женщины зачастую — мужчина… — Почему зачастую? — Ну, потому что в других случаях это много мужчин… — Как вам не стыдно! — возмутилась девушка. — Вы говорите серьезно? — Увы, да! — С какими же женщинами вы общались? — Должен признать, ни с одной, похожей на вас. — Следует ли мне вас поблагодарить? — Не обязательно. Некоторое время они шли молча. Потом Эдме спросила: — Кто этот Гвидо? Вы говорите о нем, как… простите меня… как о старом приятеле. — Я встречался с ним сотни раз, — объяснил Пеллериан. — Во Флоренции, Генуе и не только в Италии. Он тоже много путешествовал. Странная вещь, но всякий раз, как мы встречались, я сомневался в себе и в будущем. Без сомнения, я обязан ему тем, что не впал в ипохондрию. Беседуя, они остановились перед повозкой. — Войдете? — спросил Пеллериан. — Обязательно, я уже умирала от желания зайти туда, когда мы повстречались. — Вы позволите мне послужить вашим… покровителем? Девушка покачала головой: — Боюсь, вы не обладаете требуемыми качествами… В любом случае, я предпочитаю войти одна. — Ну, раз так, я подожду вас здесь. Эдме смело поднялась по трем деревянным ступенькам, ведущим в фургон. На ее стук открыл маленький худой человечек с великолепными черными глазами, цветом лица напоминающий коврижку, одетый в старые брюки и белую блузу, на которой выделялся красный платок, — это и был Гвидо. У него вырвалось легкое удивленное движение при виде девушки и Юбера Пеллериана за ее спиной. Затем он улыбнулся, показав все свои прекрасные зубы. — Чем могу служить, моя маленькая барышня? — напевно спросил он. В то же время он успел обменяться быстрым взглядом с Юбером Пеллерианом. Казалось, этот взгляд означал: «Ну, что я вам говорил? Вот видите, вы уже ее встретили!..» — Мне бы хотелось, — прошептала дочка доктора Хие, — чтобы вы предсказали мое будущее… говорят, вы крупный специалист в этой области. Старый Гвидо — хотя так ли уж он был стар? — поклонился: — Вы слишком добры, прекрасная барышня. Тысячу раз слишком добры! Входите! Входите!.. Господин тоже хочет зайти?.. — Нет, — решительно возразила Эдме. — Господин останется здесь. И вслед за цыганом вошла в фургон. Когда дверь за ними закрылась, Юбер Пеллериан закурил сигарету. Какое странное приключение! Он приехал в Сент-Круа жениться на своей кузине Бертильде, и вот встретил девушку… «Она очаровательна, — думал он. — Если бы еще у нее было состояние…» Он размышлял долго, потом выкинул окурок. «Собственно говоря, лучший способ это узнать — познакомиться с ней ближе… Моя маленькая Бертильда, ваша девичья мечта под угрозой». Через несколько минут Эдме вышла из фургона в сопровождении осыпающего ее изъявлениями уважения и признательности Гвидо. — Ну? что? — спросил Юбер Пеллериан, когда они немного отошли от фургона. — Вы удовлетворены? — Или ваш Гвидо всем клиентам рассказывает одни и те же басни, или это заговор… — ответила девушка. — Он сказал мне, что если я еще не встретила, то вскоре встречу человека, которого полюблю… Может быть, прямо сегодня. Молодой человек рассмеялся: — Ну вот, мы и привязаны друг к другу, вам не кажется? Мало вероятно, что… Но Эдме оборвала его: — Извините, но я должна вас покинуть. Мне бы не хотелось, чтобы вон тот господин, что движется нам навстречу, видел меня в вашем обществе… До свидания. Она быстро протянула ему руку. В замешательстве Юбер Пеллериан взял ее в свою. — Но… — сказал он. — Когда я вас увижу? Вы не назначите мне свидания? — Нет, — ответила девушка. — Уходите скорее. И сама торопливо отошла от спутника. Тем не менее при виде его удрученного лица она добавила с улыбкой: — Утешьтесь, Сент-Круа невелика и… и я гуляю каждое утро! Затем, решительно повернувшись спиной к Юберу, пошла навстречу идущему человеку. Он шел быстро, заложив руки за спину и уставясь в землю. На нем была черная шляпа, черный плащ и ботинки трогательного желтого цвета. — Господин Маскаре! — окликнула его девушка. Три года назад учитель Маскаре несколько месяцев пытался приобщить юную Эдме к красотам французской и мировой литературы. Но, не преувеличивая, нельзя сказать, что его усилия увенчались успехом. Это был высокий молодой человек, неловкий как в речах, так и в движениях. Казалось, ничему он не придает значения, качество, довольно странное для педагога. За стеклами очков в роговой оправе его близорукие глаза с мягким взглядом словно рассматривали нечто, недоступное простым смертным. И все же, необычная способность оставаться ребенком привлекала к нему, без малейших усилий с его стороны сердца учеников. У этих маленьких дьяволят уважение приобретало форму безграничного поклонения. — Господин Маскаре! — повторила Эдме. Маскаре подскочил и вскинул голову, тем самым открыв на обозрение зеленый галстук. — Остановитесь, ради Бога! — сказал девушка. — Никогда вы еще не заслуживали до такой степени собственного имени[1 - Маскаре — прилив (фр.)]. Еще немного, и вы бы меня опрокинули. Куда это вы так бежите?.. И научитесь ли вы когда-нибудь отзываться с первого раза? — Здравствуйте, Эдме, — ответил молодой человек. Подумав, он добавил: — Как поживаете? Перед такой неловкостью девушка почувствовала, как тает ее уверенность в себе. С несколько наигранным весельем она заметила: — Хорошо. Очень хорошо… А вы, мой дорогой учитель, все еще тайно влюблены в меня? — Послушайте, Эдме! — возмутился Маскаре. — Вы когда-нибудь станете серьезней? — Это не обязательно… По крайней мере, когда я с вами. Вы серьезны за двоих. Не скажете ли мне, о чем это вы так глубоко задумались минуту назад, когда летели на меня вроде слепого снаряда и чуть не спровоцировали несчастный случай? Тем временем Юбер Пеллериан, отошедший недалеко, прибегнул к маленькой хитрости. Он вернулся к ним, снял шляпу и с самой любезной улыбкой произнес: — Здравствуйте, мадемуазель… Какой счастливый случай! Как я рад вас встретить! Подобный макиавеллизм так ошеломил Эдме, что, представив молодых людей друг другу, она без сопротивления позволила Юберу довести себя до угла улицы. Но здесь, услышав шепот молодого человека: «Простите меня, я не мог решиться расстаться с вами вот так…», усилием воли вернула себе дар речи. И первые ее слова отнюдь нельзя было назвать воплощением выражения нежности… Что касается учителя Маскаре, он, пройдя несколько шагов, оглянулся. И остановился на краю дороги. Дочь доктора Хие и ее спутник удалялись. Учитель провожал их глазами, пока они не исчезли из поля зрения. Постояв еще немного, он отправился дальше. Теперь он шел медленнее и в глубине карманов так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони. V. Свеча дьяволу Кюре Рокюс одним пальцем отогнул зеленую саржевую занавеску исповедальни и украдкой оглядел погруженную в вечерний сумрак церковь… На ближайших скамьях, преклонив колени, молились две женщины. Кюре узнал жену мясника Виерса и Луизу Боске, служанку галантерейщицы Пети-Аве. За ними между широкими круглыми колоннами в тени боковых нефов поблескивало похожее на болотные огоньки дрожащее пламя свечей, то клонящееся вниз, то вновь поднимающееся по воле зимнего ветра, проникающего через плохо прикрытый вход на паперть. Продрогший в тонкой сутане, кюре Рокюс приблизил лицо к деревянной решетке, сквозь которую до него доносилась монотонная речь вдовы торговца скобяными изделиями. Ну эта — скромная грешница. Как, впрочем, и две другие, дожидающиеся своей очереди. И в который раз кюре чистосердечно порадовался добродетельности своей паствы… Но следующая мысль причинила ему боль: воспоминание о совершенном этой ночью в деревне убийстве… Он быстрее прогнал ее как искушение и, отпуская грехи вдове торговца от имени божественного учителя, не позволил ни одной светской мысли отвлечь себя от точного исполнения священнических обязанностей. Юбка прошуршала по деревянной скамье исповедальни, и настала очередь г-жи Виере произносить слова покаяния. Кюре слушал ее, покачивая головой и полуприкрыв глаза. «Нет сомнения, эта заблудшая овца не живет среди нас…» На сей раз он размышлял о неизвестном, задушившем под прикрытием ночи несчастного коммивояжера. «А почему, я вас спрашиваю? Под влияним каких злых сил? Подчиняясь какому темному постыдному мотиву?..» Узнав об убийстве, кюре сразу же вообразил себе жалостную историю человека, обреченного на глубокую нищету, чья больная жена умирает без дорогостоящих лекарств, чьи дети с плачем просят есть. Эти романтические картинки если не оправдывали убийцу, все же позволяли понять его… Но у жертвы ничего не взяли. Казалось, злодеяние — дело рук самого Сатаны! Кюре Рокюс перекрестился, как для того, чтобы отвести дьявольское влияние, так и чтобы заверить г-жу Виере в неизменном снисходительном внимании к ее рассказу о мелких опущениях и недостатках. В темноте послышался шепот, затем, уступив место Луизе Боске, жена мясника отошла в сторонку, ще, преклонив колени и опустив голову над сложенными руками, должна была прочитать три раза «Отче наш» и три раза «Богородице» в наказание за свои грехи. От низкого звука, разнесшегося с колокольни, тишина словно пошла волнами, как вода от брошенного камня… Кюре подумалось, что ночь уже, должно быть, окутала всю деревню. Зажжены лампы, заперты двери. Сады замкнулись в таинственности, звезды восходят на небе, а маленькие дети уже спят… Скольким из них приснится человек со страшным лицом, крадущийся вдоль стен, как скрывающееся животное? Через минуту кюре даст отпущение грехов исповедующейся. Потом, как и каждый вечер, обойдет церковь, проследит, чтобы все двери были заперты. Через ризницу выйдет на тропинку, ведущую между могил небольшого кладбища на задах церкви к дому кюре. Там, придвинув кресло ближе к печке, он поужинает в обществе верной Эстелль, сварливой и преданной старой девы, служившей у него вот уже двадцать лет. Затем почитает свой требник, попивая кофе и куря трубку. В десять часов, он, как обычно, зайдет проверить, все ли в порядке в курятнике, задержится ненадолго, глядя в ночное небо. Вернется в гостиную, унося морозный воздух в складках сутаны, прочитает вечернюю молитву. Потом натертые воском ступени лестницы заскрипят под его шагами, он войдет с лампой в спальню и несколько минут спустя, вознося в сердце благодарность Господу за радости и беды прошедшего дня, скользнет в высокую кровать с выстиранными старой Эстелль простынями… Сколько ежедневной безмятежности!.. Может ли быть, чтобы в те же часы божье творенье кружило по пустым улицам, звенящим тишиной, и преследовало с ненавистью себе подобного? Кюре уловил тактичное покашливание и еще раз попенял себя за рассеянность. Прошептав традиционные слова, он наложил обычную епитимью из «Отче наш» и «Богородице», минуту собирался с духом и вышел из исповедальни. Луиза Боске, прихрамывая, шла к своему стулу. Остановившись, она кивнула священнику: — Добрый вечер, господин кюре. — Добрый вечер, Луиза, — ответил священник. Он подошел поближе: — Как здоровье вашей покровительницы? Она, как и вы, дитя мое, пережила очень тяжелые минуты… — Она очень испугалась, — спокойно заметила Луиза. — А я нет. Кюре кивнул: — Я восхищаюсь вашей храбростью. Но не следует доводить ее до безрассудства. Собирается ли госпожа Пети-Аве и после происшедшего жить одна с вами? Если бы я мог советовать… Луиза Боске пожала плечами: — За запертыми дверьми опасность невелика. Но госпожа Пети-Аве разделяет ваше мнение. Она попросила госпожу Мол ночевать с ней некоторое время. — Правильно сделала! — решительно одобрил священник. — Пока не задержан человек, который… которого… Слова не шли у него с языка, и фраза так и осталась незаконченной. — Кстати, Луиза, — вспомнил он — у меня есть для вас красивая картинка… Они вам нравятся по-прежнему? Он полистал требник. Служанка сложила тощие руки: — О! Господин кюре! — Держите, вот она. Это изображение Девы… Он нацепил очки и вполголоса попытался прочесть: — «Пресвятая Дева, в славе своей не забывайте о земных печалях. Бросьте милостивый взгляд на страждущих, на преодолевающих трудности и тех…» Постойте… «и тех…» Ах! Придется признать мое поражение. Мои глаза уже не годятся разбирать такой мелкий текст в такой темноте… Вы прочтете его вечером дома. — Спасибо, господин кюре, — сказала Луиза. — Я буду с ней очень аккуратна, как и со всеми остальными. Она вложила картинку в свой молитвенник и добавила уже совсем другим тоном: — Сегодня днем госпожу Пети-Аве и меня допрашивал судебный следователь. — А! — отозвался священник. — И… И что же он сказал? — Назадавал нам столько вопросов… Он… Он спросил, кому госпожа Пети-Аве продавала шнурки. — Шнурки? — удивился кюре. — Не стойте здесь, дитя мое. Идемте со мной. Я должен запереть двери в церковь. Вы прочитаете свою епитимью у себя вместе с вечерними молитвами… Но, что со шнурками?.. — Похоже, — ответила Луиза, — господина Виру задушили шнурком. — Господи помилуй! — воскликнул святой отец. Он прервал свои занятия и оглянулся с возмущенным видом, словно приглашая в свидетели ужаса совершенного преступления все окружающие святые предметы. Вдруг он опустил свою большую ладонь на руку служанки. — Решительно, — сказал он, — мне кажется, у меня падает зрение… Сколько огоньков вы видите на алтаре, дитя мое? Шесть или же?.. — Я вижу пять, — ответила Луиза, — три слева и два справа. — Пять! — вскричал кюре. — Пять!.. Дрожь пробежала у него вдоль позвоночника. — Но тогда?.. Его церковь являлась предметом гордости и славы кюре Рокюса. Рассказывая о ней, он никогда не забывал упомянуть, что раньше ей покровительствовали каноники Сэн-Дона и сняли с нее большую часть десятины. Он горячо расписывал ее красоту, ее крестный ход, статуи, скульптуры, удобство скамей и богатство алтаря. Поднимая золотую дароносицу или расставляя вокруг дарохранительницы шесть старинных серебряных подсвечников, он всегда чувствовал, как у него немного дрожат руки. И вот он видит только пять из них, и Луиза Боске тоже видит только пять… Он повторил: — Но тогда?.. Неужели? Неужели святотатственная рука украла один из шести подсвечников? Святотатственная рука?.. Может быть, одна из тех, что прошедшей ночью сомкнулись в смертельной хватке на горле Аристида Виру?.. С глухим возгласом кюре подбежал к алтарю. Следом за ним торопилась Луиза Боске. Кюре задыхался: — Может быть, это… Он не договорил, но, конечно же, маленькая служанка поняла опасения, которые он не решился высказать вслух? Она прошептала: — В деревне говорят, господин кюре, что это дело рук Антуана Лабара… Священник и его спутница подошли к хорам. — Портной Лабар — убийца! — вырвалось у священника. Неожиданно он остановился, покачнувшись. — Там!.. Там!.. — хрипел он, вытянув палец. Луиза Боске посмотрела и вскрикнула… Справа от них на сиденье скамьи стоял снятый с алтаря серебряный подсвечник. Закрытое от ветра пламя свечи поднималось вверх, ясное и ровное. Оно высвечивало деталь одной из скульптур, составлявших предмет гордости кюре Рокюса, а именно — застывшее в гримасе лицо дьявола. Побелев, святой отец осенил себя крестным знамением. — Бог мой! Бог мой! — бормотал он. На лбу у него выступил пот: — Луиза, в этой деревне кто-то поклоняется дьяволу!.. VI. Секрет, который знают все — Добрый вечер, господин Верспрее, — сказал судебный следователь Эрали, вставая и протягивая руку. — Счастлив с вами познакомиться… Вы знакомы, не так ли? — добавил он, оборачиваясь к бургомистру Бине. — О да! — ответил тот своим громким голосом. — Мы старые друзья с господином Верспрее… Не правда ли, Верспрее? — Разумеется, господин Бине, — согласился ветеринар. Затем настала очередь заместителя королевского прокурора Анона, высокого, худого, элегантно одетого человека. Покончив с процедурой знакомства, Эрали вернулся на свое место за столом, а Бине — к окну. Анон обернулся посмотреть на огонь в камине, Верспрее сел напротив судебного следователя. За все это время судебный секретарь Де Миль не поднял головы от старательно заполняемой им бумаги. Следователю Эрали можно было дать не больше тридцати лет. У него был четко обрисованный профиль и очень светлые волосы. Небрежным жестом он вынул из нагрудного кармашка хорошо сшитого пиджака шелковый носовой платок и тщательно протер очки. — Господин Верспрее, вы, конечно, догадываетесь, что заставило нас обратиться к вам. По словам бургомистра Бине вы очень хорошо знали Аристида Виру. Ветеринар заерзал на стуле: — О! Уж очень хорошо! Можно ли хорошо знать человека, с которым сыграл несколько партий в карты? Я так не думаю. — Ну, в любом случае, из обитателей Сент-Круа вы поддерживали с ним самые продолжительные и регулярные взаимоотношения? Верспрее покачал головой: — Да нет… Господа Виере и Гитер, не говоря уж об остальных, наверняка знали его не хуже, чем я. — Завтра я поговорю с ними, — заверил Эрали. — С вами же я хотел встретиться в первую очередь, чтобы услышать от вас подтверждение относительно некоторых заявлений портного Антуана Лабара, о которых мне рассказал господин бургомистр… Правда ли, что как-то вечером, недели три тому назад, Лабар высказывал угрозы в адрес Аристида Виру? Угрожал убить его?.. — Совершенно верно, — признал ветеринар. — Аристид Виру уехал из Сент-Круа накануне, проведя в деревне неделю. Время было после полуночи. Мы собрались в Белой Лошади на партию в бридж, мы — это господа Бине, Лабар, Дикманс, булочник, и я сам. Дикмансу пришлось уйти, чтобы проследить за работой печей. Нас осталось в кафе трое-четверо, если считать Лепомма за стойкой… Тогда-то Лабар и высказал эту угрозу. — Что я вам говорил? — вмешался Бине. — Лабар ненавидел Виру. Все в деревне обвиняют его в этом убийстве… — Скажите, господин Верспрее, — спросил Эрали, — могли бы вы повторить слова Антуана Лабара? — Нет, — отозвался ветеринар. — Я только припоминаю, что, говоря о Виру, он произнес фразу: «Если я еще увижу его вблизи моего дома, прибью, как собаку…» — В самом деле? — вставил судебный следователь. И задумчиво повторил — Прибью, как собаку… Виру ухаживал за женой этого Лабара, не так ли? — Да, — согласился Верспрее. — Он едва давал себе труд это скрывать. Любовь Аристида Виру и красавицы Жюли была всем известным секретом. Большинство из нас считало, что это плохо кончится. Но, знаете ли, подобные сомнения легко срываются с языка, мы никогда не думали… Следователь улыбнулся и встал. — Очень хорошо, господин Верспрее! — сказал он. — Благодарю вас за сообщенные сведения. Они полностью совпадают с рассказом бургомистра… Последний вопрос: жертва не имела в деревне других врагов, кроме портного? — Во всяком случае, мне о них неизвестно, — ответил ветеринар, тоже поднимаясь с места. Он обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими, и судебный следователь проводил его до дверей. Вернувшись за свой стол, Эрали сверился с часами. — Лабар будет здесь через несколько минут, — заметил он. Заместитель королевского прокурора Анон спросил: — Вы вызвали также и его жену? — Естественно. Помолчав, Анон продолжил: — Дело выглядит вполне ясным, не правда ли? — Да, вполне… — ответил Эрали, не любивший категоричных высказываний. Он приехал в Сент-Круа около полудня в сопровождении Анона, судебного секретаря Де Миля, судебного медика и фотографов прокуратуры. Бургомистр тут же проводил их в здание управы, предложив в качестве штаб-квартиры собственный кабинет. Эрали с удовлетворением размышлял о том, что не терял времени даром. Перед ним уже предстали многие, в том числе и галантерейщица со служанкой, обнаружившие тело, которых он расспрашивал особенно долго. Но, в конечном итоге, ситуацию прояснил бургомистр Бине, первым назвав имя Антуана Лабара. Решился он не сразу, ему было неприятно выдвигать обвинение против одного из тех, кем управлял. Что до доктора Хие, он неохотно отвечал на все вопросы и высмеял попытки судебного медика точно определить время убийства. Бине кашлянул, привлекая внимание. — А что вы думаете о соседстве цыган? — спросил он. — Они остановились на подъезде к деревне, в сущности, за несколько часов до убийства… — Ими я займусь завтра, — ответил судебный следователь. — Они оплатили патент или получили какое-либо официальное разрешение на пребывание в Сент-Круа? — Я выясню у Дермюля, моего секретаря, — пообещал Бине. В это время Анон пересек комнату, он уже надел плащ и держал шляпу в руке. — Дорогой мой, — обратился он к судебному следователю, — оставляю на вас обязанность допросить Антуана Лабара. Я же пойду полчасика подышу воздухом… Бине опять кашлянул. — В Сент-Круа мало развлечений, — прошептал он. — Я считаю своим долгом предупредить вас, что дочь хозяина Привокзальной гостиницы, где вы остановились, каждый вечер с восьми до десяти терзает свое пианино… Не хотите ли, господа, сыграть в бридж сегодня в Белой Лошади со мной и одним из моих друзей? Стоящий уже в дверях Анон улыбнулся: — Я уже заметил, что в Сент-Круа все заканчивается партией в бридж. Благодарю за ваше предложение, господин бургомистр, но я его отклоняю, во всяком случае, на сегодня. Пусть какой угодно пианист самой беспорядочной игрой попробует нарушить сон, в который я намереваюсь незамедлительно погрузиться… Завтра же, если убийца Аристида Виру еще не будет задержан, а у вас не пропадет желание сыграть с нами, наконец, если никакая телеграмма или телефонный звонок не призовут меня в Брюгге, мы вернемся к этому разговору… До скорой встречи, господа. Заместитель прокурора ушел, а судебный следователь, обхватив голову руками, принялся повторять про себя все услышанное за день… Не похоже, чтобы у Аристида Виру были в Сент-Круа враги помимо Антуана Лабара. Он был задушен около одиннадцати часов вечера с помощью шнурка, купленного, конечно, у галантерейщицы Пети-Аве. У него ничего не было украдено — либо убийце не хватило времени обыскать жертву, либо он не имел таких намерений. — Господин бургомистр, — сказал Эрали, поднимая голову, — с минуты на минуту сюда войдет Лабар. Мне бы хотелось сначала услышать ваше мнение о нем. — Право слово, — замялся Бине, — мне неприятно говорить, что это антипатичный человек. Но, раз вы просите… — Вы считаете его способным совершить это убийство? — Вы ставите меня в затруднительное положение, — ответил бургомистр. — Одно могу сказать, он человек раздражительный и жестокий. Мне много раз доводилось видеть, как он выходит из себя по пустякам, и вполне понимаю, что его жена охотно выслушивала страстные речи Виру. Она, конечно, могла бы сделать и лучший выбор, но, как говорится, на вкус и цвет… — Жюли Лабар красива? — Об этом вы сможете судить сами. Во всяком случае, кокетлива. Вполне способна заставить обезуметь от ревности и более уравновешенного человека, нежели ее супруг. Грустная история о плохо подобранных парах… Ходят слухи, Лабар дошел до того, что держал жену взаперти целыми днями. Думаю, она его ненавидит. — А он, разумеется, любит ее без ума? — Само собой. В эту минуту раздался стук в дверь, и появился полицейский. — Господин следователь, — сказал он, — этот человек здесь… Впустить его? «Человек» действительно находился здесь, в коридоре. Думая, что за ним не наблюдают, он прислонился к стене. Лицо его заливала мертвенная бледность, а руки, поправлявшие галстук, дрожали, крупные руки с широкими пальцами и сетью выступающих вен. — А госпожа Лабар? — поинтересовался у полицейского Эрали. — Вы ее тоже привели? Полицейский отрицательно помотал головой. — Нет. Похоже, она заболела. VII. Сон Жюли Лабар Антуан Лабар вошел, нервно вертя шляпу в руках. Клетчатый костюм неопределенного цвета составлял сомнительную рекламу его заведению. Плохо завязанный узел оживлявшего картину бордового галстука едва закрывал пуговицу на воротничке рубашки, его яркий цвет лишь подчеркивал желтизну лица мужчины и короткий торс. Легким кивком поприветствовав судебного следователя и бургомистра, он уселся на край предложенного ему стула. — Я думаю, сударь, — приветливо обратился к нему Эрали, — вам известна причина, по какой вы здесь? Антуан Лабар исподлобья взглянул на собеседника. — То есть… — медленно начал он. Но судебный следователь, предпочитавший неожиданные атаки, не дал ему закончить: — Вы знаете, что прошедшей ночью на Центральной улице был задушен коммивояжер Аристид Виру. Общественное мнение обвиняет вас в этом убийстве… Что вы можете ответить? Если Эрали ожидал взрыва, то ему пришлось разочароваться. Портной отвечал добродушно: — Чего только не наплетут! Люди такие злые… Не скрою, я не любил этого Виру и уже как-то высказывался по его адресу, но от угроз до того, чтоб отправить его на тот свет… — Меня уверяют, что покойный ухаживал за вашей женой? Это правда? — Бог мой, — тем же ровным тоном ответил Лабар, — он был с ней любезен. Может, и приударял за ней. Мужья обычно последними узнают о подобных вещах… Что до меня, так, по-моему, Виру ухлестывал за всеми женщинами. Если бы его поведение в самом деле внушало мне подозрения, так чего проще выставить его за дверь и отказаться покупать его товар? — Именно, — заметил судебный следователь, откидываясь на спинку стула, — похоже, как раз на это вы и решились… Но это не помешало Виру, опять-таки если верить деревенским слухам, продолжать кружить возле вашего дома и тайком встречаться с вашей женой? На сей раз голос Антуана Лабара дрогнул: — Клевета, господин следователь! Пошлая клевета! Я же сказал, люди злы. Мое дело процветает, жена — красавица… Много ли надо, чтобы развязать злые языки? — Это не ответ на мой вопрос, — спокойно заметил Эрали. — Вы выставили Виру из вашего дома? У Лабара забегали глаза. — Я просто перестал покупать у него. — Еще одно… Однажды вечером вы при свидетелях заявили, будто прибьете его, как собаку, если он не прекратит ухаживать за вашей женой? Портной пожал плечами. — Право же, это только словесное преувеличение, обычное для хватившего лишку… К тому же мне надоели грубые шутки в мой адрес, игривые усмешки, провожающие меня повсюду… Мне кажется, у себя дома я волен делать, что захочется? Установилась тишина. Эрали нервно покусывал карандаш. Бургомистр Бине с наигранным безразличием смотрел в окно. Перо судебного секретаря Де Миля продолжало скользить по бумаге. — Поверьте, господин следователь, — наконец произнес Лабар, — все это выеденного яйца не стоит. Виру убил какой-нибудь бродяга или кто-то из цыган, про которых никогда не знаешь, куда и откуда они идут… Конечно же, это не кто-то из местных. Я родился в Сент-Круа и не помню, чтобы здесь когда бы то ни было кого-нибудь убили. Эрали нагнулся к собеседнику: — Что вы делали прошлой ночью, Лабар? Вы можете мне сказать? — Разумеется! Лабар рассмеялся: — Вы просите меня представить то, что вы называете алиби, не так ли?.. Вот оно… Как всеща, около семи часов я закрыл лавку, опустил ставни. Моей жене нездоровилось. Отказавшись от обычной партии в бридж, я примерно с час погулял после ужина… Потом вернулся… — В котором часу? — Когда я вошел на кухню, как раз пробило половину десятого. Жена уже легла. — Она спала? — Да, я ведь вам сказал… — Значит, она не может подтвердить, что вы вернулись именно в это время? — Она — нет… Но моя сестра живет с нами, которая может это сделать. Она штопала чулки у огня, когда я вернулся. — А! — сказал Эрали. — Но… извините меня… Возможно, вы опять ушли..; позднее? — Позднее? — Да… Если ваша сестра поднялась в спальню сразу после вашего возвращения, вы запросто могли уйти незамеченным? Вернувшись в половине десятого, как вы говорите, вы имели возможность посидеть на кухне с сестрой больше часа и выйти из дома около половины одиннадцатого. Таким образом, у вас оставалось достаточно времени, что<бы оказаться на Центральной улице к одиннадцати часам, когда, по всей вероятности, произошло убийство. Что вы об этом думаете? Антуан Лабар прикрыл глаза и насмешливо усмехнулся: — Я думаю, господин следователь, вы бы с удовольствием немедленно задержали виновного. Мерзкое дело, не правда ли? Вам очень хочется убраться отсюда… В Сент-Круа так недостает развлечений! Он вызывающе рассмеялся: — Что до меня, я не стал бы вас удерживать! Уезжайте, господин следователь, раз не терпится… Но вы уедете без меня. — Я сформулировал гипотезу, — сухо отозвался Эрали. — И жду, чтобы вы ее опровергли. Портной пожал плечами. — Можете спросить у моей сестры. Она вам скажет… Мне не нравится, когда меня считают лжецом! — Ладно! — сказал судебный следователь, вставая. — Мы отправимся к ней немедленно. Лабар тоже поднялся со стула. — Как вам угодно. — Бургомистр, не хотите ли нас сопровождать? — пригласил Эрали, надевая пальто. — Господин Де Миль, возьмите портфель и шляпу и следуйте за мной… Кстати, Лабар, когда заболела ваша жена? — Должно быть, со вчерашнего вечера, — вмешался Бине, — так как еще вчера днем я видел ее в лавке. По гневному взгляду судебного следователя он тут же понял свою оплошность. — Ну так, — обратился Эрали к Лабару, — отвечайте. — Господин бургомистр уже ответил за меня, — проворчал портной. — Он же вам сказал — еще вчера днем моя жена была в лавке… Но уже тогда что-то не ладилось. — В самом деле? Вы вызвали врача? — Нет! Зачем врача? Пройдет, как пришло, само собой. Если бы всякий раз нужно было вызывать врача… Четверо мужчин покинули управу. К этому времени уже совсем стемнело. На небе не светилось ни одной звезды. У Лабара вырвался хриплый смешок: — Точно такая же ночь, как вчера, господин следователь!.. Даже, может быть, еще темнее… Эрали наглухо застегнул воротник. Он уже почти возненавидел мужчину, идущего рядом с ним. Несколько минут спустя он и его спутники вошли в дом портного. — Сюда, — указал Лабар. — Моя сестра на кухне… Там она и оказалась. Седая женщина, полная, маленького роста, с жестким выражением лица вязала у печки. Должно быть, каждый вечер она вязала, сидя у печки. — Берта, — окликнул ее Лабар, — эти господа хотели бы задать тебе несколько вопросов относительно… Но его прервал судебный следователь: — Ваш брат, сударыня, сказал нам, что гулял вчера после ужина. В котором часу он вернулся? — В девять тридцать, — неохотно ответила женщина. — Не можете ли рассказать, что он делал после? — Сидел со мной за счетами. — А когда вы уходили спать, он еще работал, так? Женщина покачала головой. — Нет. Он поднялся к себе раньше. — А! Во сколько? — Мне кажется, было что-то около полуночи. — Почему вы так думаете? — Я пошла к себе через несколько минут. На часах было без пяти минут полночь. Эрали обменялся выразительным взглядом с бургомистром: алиби Антуана Лабара казалось надежным. Судебный следователь скрыл досаду. — Теперь, — обернулся он к портному, — проводите меня в комнату вашей жены. У того вырвался резкий жест. — Что… Что вы от нее хотите? — проворчал он. — Хочу ее допросить, — ответил следователь. — Вы прекрасно знаете, что это невозможно… Она больна… — Вы же сами сказали, что неопасно. Или, во всяком случае, я это заключил из ваших слов. — Конечно, но… Сестра Лабара отложила свое вязанье и встала. — Если угодно, я отведу вас к Жюли. Но недавно я дала ей порошок. Она спит… — Вы не станете ее будить! — воскликнул портной. Эрали окинул его тяжелым взглядом и поколебался с минуту, прежде чем ответить: — Нет, если она спит, я не стану ее будить… Берта Лабар открыла дверь кухни. — Идемте сюда. Судебный следователь, бургомистр и секретарь последовали за ней по натертым ступеням лестницы, заскрипевшей под их шагами. Дойдя до площадки второго этажа, Эрали обернулся. Он не ошибся — Лабара с ними не было… Может, он ждет их на кухне? На втором этаже сестра портного открыла дверь и посторонилась. — Она здесь, — прошептала она. Эрали вошел в комнату. В глубине стояла кровать, под простынями и одеялами вырисовывалась человеческая фигура. По подушке разлилась целая река черных волос. — Жюли! — позвала Берта Лабар. Потом повторила громче — Жюли! Женщина на кровати не пошевелилась. — Вы видите, она спит… Не отвечая, судебный следователь потихоньку прошел на середину спальни, оставив Бине и Де Миля на пороге. Он был заинтригован. Заинтригован и обеспокоен. Сон Жюли Лабар должен был быть очень глубок, если ее не побеспокоили ни шаги на лестнице, ни грубый голос Берты… Эрали испытывал тягостное ощущение, что портной и его сестра, эта женщина без возраста, хитрая и неискренняя, провели его. А Лабар? Почему Лабар остался на кухне? Судебный следователь окинул взглядом нищую обстановку вокруг, узкий, покосившийся зеркальный шкаф, умывальник, стол, покрытый вышитой салфеткой, ковер, выцветший за многие годы. Подойдя к окну, он отогнул штору. Внизу, словно в глубине темного колодца, находился маленький плохо замощенный дворик. «Какой порядок! — подумалось ему. — Какой жестокий порядок!..» Ничего не валялось на стульях, ни платья, ни белья. На каминной полке стояли лишь часы с двумя подсвечниками по бокам, как часовые. Почти против воли Эрали провел параллель между вещами и хозяевами, сравнив подсвечники с Лабаром и его сестрой, а часы с «красавицей Жюли». Впрочем, в самом ли деле она так хороша, как говорят? Он не видел ее лица, повернутого к стене, под черной волной волос. Судебный следователь обернулся к двери. — Кто убирал эту комнату? — поинтересовался он. Как он и ожидал, Берта Лабар резко ответила: — Это я. Приблизился к шкафу, провел пальцем по одному из желобков. Ни пылинки. «Да, да, — подумал он, оборачиваясь к кровати, — эта женщина принадлежит им, им обоим! Это не ее дом, а дом ее мужа, мужа и его сестры… Даже эта спальня — не ее спальня…» Он кружил по комнате во власти все возрастающей глухой тревоги. Машинально он попытался открыть шкаф. Тот оказался заперт на ключ, но ключа не было в замке. — Ну что? — раздался голос Берты Лабар. — Чего вы ждете? В конце концов вы ее разбудите… Эрали опустил голову. «Разбудите…» Жюли Лабар лежала в постели совершенно неподвижно. Можно подумать… Да, глядя на нее, можно подумать, что Жюли Лабар никогда не проснется. — Иду, — сказал судебный следователь. — Минутку… Он подошел к кровати на расстояние вытянутой руки, нагнулся. Он не увидел лица, лишь бледный лоб, но простыня равномерно приподнималась дыханием. Резко отвернувшись, Эрали вышел из комнаты. VIII. Точно такая же ночь «Точно такая же ночь», — заявил Антуан Лабар судебному следователю. И добавил: — Даже, может быть, еще более темная… Аптекарь Гитер, выходя вечером из дома, был того мнения, что ночь явно более темная, чем накануне. Большими шагами он шел вдоль стен, восхищаясь собственной отвагой. Жена сказал ему: — Артур, на твоем месте я бы не стала выходить вечером, пока убийца Виру на свободе… Кто знает, может, он ищет новую жертву… Артур Гитер пожал плечами и надел пальто. Несмотря на худобу и тщедушность, ему нравилось изображать решительного, даже своенравного человека. — Послушай, — ответил он, — ты же не хочешь, чтобы я пропустил игру?.. Завтра в деревне будут пальцем показывать на тех, кто сегодня побоится прийти в Белую Лошадь. Г-жа Гитер была чувствительна к такого рода аргументам. Она гордилась тем, что вышла замуж за смелого человека, и всегда разделяла общественное мнение: — Ладно… Но хотя бы возьми трость! Она вложила ему в руки трость и стояла на пороге, следя, как он удаляется в темноту. Потеряв его из виду, она вернулась и заперла дверь на два оборота ключа. И теперь, идя быстрыми шагами, сунув руки в карманы пальто, надвинув шляпу на глаза и с тростью через руку, Артур Гитер размышлял о том, что ночь очень темная, гораздо темнее, чем предыдущая… Дело было еще в том, что накануне никому и в голову не могла прийти мысль о возможности убийства. На Центральной улице, как и на небольших улочках, можно было чувствовать себя спокойно. Без малейших усилий каждому подозрительному шуму находилось невинное объяснение. Каждый замеченный силуэт получал имя. Если ночь казалась темной, так время года такое. Сегодня же… Артур Гитер отошел от домов и двинулся прямо посередине дороги, «чтобы лучше видеть». Да, сегодня знали, чем рискуют. Рисковали ни много ни мало, как быть задушенными. Центральная улица не была надежной, нет, абсолютно ненадежной, а маленькие улочки — просто опасны. Напрасно пытаться себя переубеждать, всякому подозрительному звуку тут же находилась подозрительная причина. Каждый замеченный силуэт казался незнакомым, угрожающим. И, может быть, ночь такая темная потому, что заодно с преступником?.. Гитер вздрогнул и поднял бархатный воротник пальто. Если допустить, что смелость не что иное, как умение подавить свой страх, маленький аптекарь был в это мгновение воплощением смелости; отливающие красным окна Белой Лошади пробудили в нем радость и воодушевление, сравнимые лишь с чувствами пассажиров тонущего корабля при виде огней порта. Толкнув дверь кафе, он расправил плечи и громко пожелал доброго вечера господину Лепомму. Затем его взгляд скользнул по залу… Всего двое мужчин к этому моменту проявили столько же храбрости: ветеринар Верспрее и секретарь общины Дермюль. — Добрый вечер, друзья мои! — сказал Гитер, подходя к ним. — Добрый вечер, — в один голос отозвались они. А Верспрее добавил: — Я смотрю вы, господин Гитер, не побоялись пройти в одиночку по улицам Сент-Круа… Артур Гитер выпрямился. — А по-вашему, я должен бояться? — спросил он. — Черт! — откликнулся Дермюль, — после того, что произошло прошлой ночью… — Ах, да, это убийство! — заметил Гитер. — Ну так этого недостаточно, чтобы удержать меня дома, когда я хочу выйти… Верспрее кашлянул. — Лично я сомневаюсь, что все наши друзья проявят такое же презрение к опасности… Уже около девяти… Если они еще задержатся, я думаю, нам придется играть в шасс-кер или в экарте… А вас, господин Гйтер, тоже допрашивал судебный следователь? — Нет еще, — ответил аптекарь. — Меня вызвали на завтрашнее утро. Но, честно говоря, не вижу, чем мог бы им помочь… — Они подозревают Антуана Лабара, — проворчал Верспрее. — По-моему, это невероятно. Конечно, Лабар угрожал Виру, но, в конце-то концов… На их месте я бы незамедлительно разобрался с этими горе-цыганами… Вспомните, что я вам вчера говорил: эти люди способны на все… Так нет, их никто не беспокоит… В каком мире мы живем!.. Ну, давайте карты! Начнем игру втроем, потому что, если нам придется ждать… Он не договорил — дверь в кафе распахнулась. Вошли двое — бургомистр Бине и продавец велосипедов Моль. — Наконец-то, вот и вы! — вскричал Верспрее. — Честное слово, мы уже вас и не ждали, думали, вы побоялись идти сюда… Патрон, колоду в 52 карты! Потом добавил: — Для меня пэль-эль… как всегда. Пока двое новоприбывших усаживались, Лепомм застелил стол зеленым сукном, принес карты и напитки. — Потянем жребий, не так ли? — предложил Дермюль. — Кто получит самую младшую карту, пока останется вне игры… Верспрее повернулся к бургомистру: — Что нового, господин Бине?.. Допросили уже Лабара?.. Бургомистр для проформы немного поломался: он-де обещал ничего никому не рассказывать о ходе следствия, малейшая нескромность может насторожить виновного… — Но все же, вы нам скажите, допросили уже Лабара или нет? — Да, допросили, — ответил Бине. — Ну, и… его не задержали? — Антуан Лабар, — торжественно заявил бургомистр, — предоставил судебному следователю алиби. В то время, когда душили Виру, он находился у себя на кухне с сестрой. — Таким образом, он вне подозрений? — спросил Гитер. — Право слово, вы слишком многого от меня хотите. Но, естественно, если только Лабар не обладает даром вездесущности, мне кажется маловероятным, чтобы он мог одновременно проверять счета дома и убить коммивояжера на Центральной улице. — Да, это было бы сложно… — вставил Моль, сраженный словом «вездесущность». — Кроме того, лично я… — А кто, — вмешался Верспрее, — подтвердил алиби Лабара? Жена? — Сестра, — ответил бургомистр. — Мы с ним ходили к нему домой и даже поднимались в спальню красавицы Жюли… — О! О! — оживился ветеринар. — Но ее, конечно же, там не было? — Почему, она была там. Да еще в кровати! Именно поэтому судебный следователь и настоял на том, чтобы ее повидать… — В кровати! — воскликнул Лепомм, стоявший рядом со столом, уперев кулаки в бедра и стараясь не пропустить из разговора ни слова. — Я думаю, вы не скучали, господин бургомистр, а? Она, должно быть, хороша в кровати, эта шлюха… Бине пожал плечами: — Она больна и спала. — Но, чтобы допросить, ее надо было разбудить, — заметил Верспрее. — Ее не допрашивали, — пояснил бургомистр. — Судебный следователь лишь осмотрел комнату. Мы оставались на пороге и… за все это время красотка Жюли не шелохнулась… Поколебавшись, он прибавил: — Мне даже показалось, что судебный следователь несколько обеспокоен. Он обещал Лабару не будить его жену, если та спит, и допросить ее позже. Он наклонился над постелью и успокоился, по-моему, только убедившись, что госпожа Лабар дышит нормально. Установившуюся тишину вскоре прервал Верспрее: — А вам, господин бургомистр, этот сон не показался необычным? — Необычным… Нет, не могу сказать, чтобы он был необычным. Но его голосу не хватало убежденности. — Лабар и его сестра, — снова заговорил Верспрее, — два сапога пара… А жена — совсем другого поля ягода… Я нахожу по меньшей мере странной ее столь внезапную болезнь и то, что из-за этого сна судебный следователь не смог… Он сам себя оборвал, не закончив фразу: — Что с вами, господин Гитер? Артур Гитер вскрикнул, побледнел, и в глазах, его читалось смятение. — Возможно ли?.. — прошептал он. — Что возможно… или невозможно? — настаивал Верспрее по обыкновению сердито. — Слушайте, вы что, не хотите отвечать? — Нет, нет, — дрожащим голосом отозвался маленький аптекарь. Он отодвинул свой стул и поднялся: — Мне нужно… Мне нужно уйти… — А! Вы заболели? Гитер покачал головой: — Играйте без меня… Вас четверо… Мне нужно немедленно уйти… Верспрее переглянулся с Дермюлем и постучал пальцем по лбу. — Но, — спросил Моль, — куда вы собираетесь идти? У вас назначена встреча или же?.. Аптекарь торопливо надевал пальто. — Мне надо найти… Не закончив, он обернулся к бургомистру: — Судебный следователь остановился в Привокзальной гостинице не так ли? — Так значит, — заметил Верспрее, — это к нему у вас такое срочное дело? Он рассмеялся: — Может быть, расчет вероятностей открыл вам личность преступника? — Господин Эрали действительно выбрал Привокзальную гостиницу, — сказал бургомистр, — но… Он посмотрел на часы: — В это время он еще должен быть в моем кабинете в управе. Когда мы расставались, он сказал, что собирается поработать попозже. — Вы… Вы уверены, что я найду его там? — настаивал Гитер. — Почти уверен. — Спасибо. Надевая котелок, аптекарь смял его, но не обратил внимания и, кое-как застегивая пальто, бросился вон из кафе. Через минуту он растворился в ночной тьме… — Честное слово, он тронулся! — воскликнул Верспрее. — Или же, — заметил Дермюль, — знает больше нашего об убийстве и хочет о чем-то предупредить судебного следователя. Но какое волнение… Похоже, он сделал какое-то сенсационное открытие… Ему не сиделось на месте… Глядите-ка, он даже позабыл трость. А в ночи, совсем такой же, как предыдущая, может быть, даже немного более темной, конечно же, более темной, маленький Гитер, прижав локти, бежал к управе. Его долг предстал перед ним в ярком свете в тот же миг, как у него мелькнула неожиданная мысль. Ни на секунду не подумал он уклониться от выполнения этого долга, и теперь бежал из всех сил, думая лишь о цели пути… Однако вскоре он почувствовал слабость, дыхание участилось, и ему пришлось замедлить шаги… И тогда, обступаемый со всех сторон ночными тенями, маленький Гитер вновь испытал страх. Он оглядывался украдкой, ощутив, как сжимается горло и внезапно вспотели ладони. В деревне все было тихо, он слышал только звук собственных шагов и стук сердца, улицы словно вымерли, и с дрожью он представил приближение таинственного убийцы Аристида Виру. Вот он появится там, в конце улицы, высокий, худой, весь черный, с белым лицом и дырами вместо глаз. Он приблизится, недвижный, не поднимая ног, как неумолимо надвигаются душители в ночных кошмарах. А он, Гитер, Артур Гитер, аптекарь Сент-Круа, заледенеет с головы до пят, будет парализован, пригвожден на месте, неспособен сделать ни одного движения, чтобы убежать от чудовища, и весь остаток его жизненных сил сконцентрируется во взгляде. Холодные, липкие руки, мягкие и жесткие разом, сомкнутся на хрупкой шее и сожмут… Но он не проснется от этого кошмара с потом на лбу, он больше никогда не проснется!.. Гитер снова пустился бежать. Самое позднее через пять минут он достигнет управы, расскажет судебному следователю Эрали все, что знает. И г-жа Гитер, когда муж вернется и поведает о ночном походе, восхитится его храбростью. А завтра, узнав обо всем, вся Сент-Круа разделит ее восхищение. «Еще несколько домов, — подумал маленький аптекарь, — и я достигну площади…» Там он окажется в безопасности, даже если душитель станет преследовать его, он успеет ворваться в здание управы, позвать на помощь, толкнуть дверь в кабинет Эрали… Там он будет спасен… Ему опять пришлось умерить шаги. Пот стекал по щекам, в боку кололо. Он начал считать дома, отделявшие его от большого пятна света, обозначавшего площадь: один, два, три, четыре… Еще шесть-семь домов и… И тут сердце замерло у него в груди, а колени подкосились от ужаса. Он хотел закричать и не смог. В тени дверного проема шевельнулось нечто еще более темное. И внезапно аптекарь почувствовал, как смыкаются на его хрупкой шее холодные, липкие, мягкие и жесткие разом руки, отвратительные руки душителя, не имеющего лица, того самого, который иногда преследовал его ночами. В последней попытке самозащиты он хватился своей трости, данной ему г-жой Гитер и забытой в Белой Лошади. IX. Себ Сорож спешит на помощь — Ну как, заметно? — вот уже несколько дней допытывался у друзей Себ Сорож. — Что? — в ответ спрашивали они. Он объяснял: — Что я помолвлен? Одни заявляли, что нет, другие — что да. И правы были последние. Невозможно было усомниться во влюбленности Себа Сорожа, стоило лишь увидеть новый огонек, вспыхивающий временами в его глазах, или услышать, как он насвистывает, словно соловей за закрытой дверью, думая, что один, почувствовать запах редкого одеколона, пропитавший его с ног до головы. В свои тридцать лет Себ Сорож был крупным, крепким парнем, преисполненным радости жизни. Трудно было бы найти менее наивного человека, хотя обычно, и особенно с женщинами, он в качестве дополнительного средства обаяния напускал на себя этакое простодушие. Свое настоящее имя, Себастьян, он бы и сам забыл, не приходись ему время от времени подписывать официальные документы. Кто-то не без оснований сказал о нем, что он внес поэтическую нотку в полицию своей страны. Этим утром, придя в «контору», он услышал от одного из коллег: — Себ, патрон вас спрашивал. — Хорошо, — ответил Себ. И постучал в дверь кабинета главного комиссара Трепье. — Войдите! — послышался вялый голос. Инспектор вошел к кабинет и в который раз поразился грустному выражению лица своего начальника. Между тем оно было неизменно, а причина крылась в фамилии комиссара[2 - Трепье — штатив, тренога (фр.)]. Конечно, она не мешала ему, как он любил часто повторять, идти «своим путем», но больше подошла бы автору-юмористу, чем комиссару полиции. Трудно не заметить, что равная доля язвительной иронии и цинизма окрашивает речи, как человека неутешного в потере любимой жены, так и озлобленного или страдающего от больной печени бюрократа. Таким образом, значительная причина, благородные страдания и мелкая, даже смешная вещь имеют одинаковые последствия. Попробуйте-ка различить их и сказать: «Этот мучается от любви. А тот — страдает аппендицитом». Все это относилось и к комиссару Трепье. В том смысле, что, обладая романтически красивой внешностью, Трепье не верил в любовь; и если весь он казался преисполненным ленивого изящества, если его чистый лоб отражал страдания, а в глазах едва скрывалась застарелая, продолжительная тоска, так это лишь оттого, что не мог утешиться в одном горе: его фамилия — Трепье. Зная все это, Себ старательно избегал называть шефа по фамилии. Он говорил: «Да, патрон» или: «Шеф, решено», благодаря чему числился среди счастливчиков, которым доводилось видеть время от времени на тонких страдальческих губах начальника мимолетную улыбку. Однако нынешним утром, зайдя в кабинет комиссара и услышав: «Сорож, у меня прекрасное дело для вас», инспектор ответил: — В самом деле, господин Трепье? Комиссар с упреком взглянул на Себа и, сделав над собой усилие, продолжил: — Вы поедете в Сент-Круа, что в двух километрах от Брюгге. За два дня там убили двух человек… Держите, вот полученная мною телеграмма. — Спасибо, господин Трепье, — обронил Себ, беря телеграмму. Комиссар вздрогнул. Опять! У инспектора какой-то зуб на него? Себ Сорож ничего не заметил. Он читал: «Серьезное дело. Один человек задушен неизвестным предпоследней ночью, другой этой ночью. Срочно вышлите лучшего инспектора». Внизу стояла подпись: Эрали. — Но, — простодушно сказал Себ Сорож, возвращая телеграмму, — вы заметили, господин Трепье, написано: «лучшего инспектора». На сей раз комиссар так дернулся, что его подчиненный в момент вернулся с небес на землю. Как он неосторожен! Еще чуть-чуть, и его продвижение по службе встанет под вопрос. Неважно, что лишь любовь тому причиной, что неприятная перспектива расследовать дело вдали от города, где живет невеста, заставила его забыть о невинной мании комиссара Трепье. Нужно быстро исправлять положение, или… Себ исправил. — Разумеется, шеф, — сказал он, — я выеду, когда скажете. Вы хорошо знаете, патрон, что можете всегда рассчитывать на меня!.. Комиссар облегченно вздохнул: — Именно потому, что судебный следователь Брюгге господин Эрали просит выслать лучшего инспектора, я подумал о вас, Сорож, — пояснил он. — Поверьте, мне жаль нарушать ваше предвкушение медового месяца, но дело крупное. Вы поймете это из брюгжской газеты, можете забрать ее и почитать в машине… — В машине? — удивился Себ. — Совершенно верно, — ответил комиссар, — я предоставляю свою машину в ваше распоряжение… Вы понимаете, нельзя терять ни минуты. «Хо! Хо! — подумал Себ. — Его собственная машина, будьте любезны!.. В таком случае, это, должно быть, чертовски серьезно?» — Патрон, вы позволите мне заехать поцеловать невесту на прощание? — Я, конечно, не могу отказать вам в этом, — согласился Трепье. — Однако, — добавил он с улыбкой, — поцелуйте ее только один раз… Жизнь людей в Сент-Круа под угрозой. Он встал: — Мой шофер ждет вас внизу за рулем. Если у вас будут неприятности из-за превышения скорости, я все беру на себя. Он пожал руку инспектору: — До свиданья, Сорож… Еще раз, поверьте, мне жаль возлагать на вас эту работу, тем более что она небезопасна… На самом деле, боюсь, вам придется рисковать жизнью… Но дело прежде всего, не так ли? — Конечно, — глухо отозвался Себ и вышел. «Черт! — размышлял он, торопливо спускаясь по лестнице. — Черт и еще раз черт! Какая гнусная профессия!..» Но, что бы ни думал он в этот момент, свою «гнусную профессию» Себ обожал. Однако он так же обожал и свою невесту и сейчас со странным щемящим чувством в сердце спрашивал себя, выдержит ли его уже вошедшая в поговорку храбрость испытание любовью. Раньше он рисковал «сложить голову», и только. Теперь, если дело обернется плохо, прекрасные девичьи глаза заполнятся слезами из-за него… Да, все переменилось. * * * Только когда мощный автомобиль комиссара на полной скорости уже мчался к Брюгге, Себ Сорож решил: пожалуй, к лучшему, что ему не удалось повидаться с невестой перед отъездом. Разумеется, в тот момент, когда открывшая дверь служанка сообщила ему, что девушки нет дома, он почувствовал крайнее разочарование и чуть было не отложил отъезд. Но сейчас, глядя сквозь запотевшие стекла на летящие навстречу с безумной скоростью чахлые деревца, окаймлявшие дорогу, с каждым оборотом колеса удаляясь от возлюбленной, он понимал, что свидание с ней лишь отняло бы часть его сил. Скоро она вернется домой и найдет нежное послание, в спешке нацарапанное им, и будет уже слишком поздно пытаться задержать его… Решительно, все к лучшему. «И все же, — нашептывал на ухо таинственный голос, — если бы она поцеловала тебя, ты бы чувствовал себя сильнее…» Себ Сорож заглушил этот несвоевременный голос и, устроившись поудобнее на подушках автомобиля, закинул ногу на ногу, закурил сигарету и развернул газету, час назад полученную от комиссара. Первая страница практически целиком посвящалась убийствам в Сент-Круа. Через каждые пять строчек звучали призывы о помощи, требование к полиции принять меры и сотни неуместных комментариев. Себ Сорож пренебрег деталями и прочитал только изложение фактов. Так, он узнал, каким образом Аристид Виру, коммивояжер, торговавший шелковыми изделиями и разной мелочью, позапрошлой ночью около одиннадцати часов был найден задушенным на Центральной улице. Неизвестный убийца использовал шнурок, чтобы покончить с жертвой и ничего у нее не взял. — Шнурок… — прошептал Себ Сорож, опуская газету на колени. Ему припомнился рассказ одного из друзей о том, как во время войны он, совершая вылазку, потерял нож и ему пришлось воспользоваться шнурком, чтобы заставить молчать немца. Да, простой шнурок в умелых руках может превратиться в опасное оружие… Вернувшись к газете, он прочел, как судебный следователь, заработавшись прошлой ночью допоздна в кабинете деревенской управы, возвращался в гостиницу и лично наткнулся на распростертое на тротуаре бездыханное тело Артура Гитера, аптекаря в Сент-Круа. Статья не уточняла, была ли вторая жертва убита тем же способом, что и первая, и обворовали ли ее, но заключительные абзацы надолго задержали внимание инспектора. Вот они: «Свидетели заявляют, что г-н Гитер срочно покинул гостиницу «Белая Лошадь». У большинства из них сложилось впечатление, будто он хотел что-то сообщить судебному следователю относительно первого убийства, совершенного в Сент-Круа. Он расспрашивал бургомистра, где можно застать судебного чиновника, и труп был обнаружен неподалеку от деревенской управы, где, как ему сообщили, г-н Эрали собирался работать допоздна. Соответственно, можно считать установленным, что аптекарь намеревался срочно связаться с судебным следователем, чтобы предоставить ему важную информацию… Не для того ли, чтобы помешать ему в этом, его убили?..» X. Цвета крови Вернувшись после повторного визита к Антуану Лабару в кабинет бургомистра, Эрали и Де Миль застали там Себа Сорожа, ожидавшего их в компании Анона, заместителя королевского прокурора. Они давно знали друг друга, так что Анон заявил инспектору: — Теперь, когда вы здесь, Сорож, я могу со спокойной совестью вернуться в Брюгге. Еще до конца недели вы мне сообщите об аресте таинственного убийцы, повергшего в ужас эту почтенную деревню… Себ Сорож не разделял такой уверенности, но, что бы он ни говорил, ему не удалось поколебать доверия заместителя королевского прокурора, много раз видевшего его в деле и испытывавшего глубокое восхищение перед его способностями. Эрали также повел себя очень любезно. — Я убежден, — сказал он, — что вы распутаете эту тайну в кратчайший срок. Сейчас о вас говорят, как год назад о Венцеславе Воробейчике… Подобным сравнением можно гордиться. Он уселся за свой стол: — Вы в курсе дела, не так ли? — То есть, — ответил Себ, — я знаю о нем то, что сегодня опубликовала одна из газет Брюгге… Аптекарь Гитер был убит тем же способом, что и коммивояжер? — Не совсем, — заметил Эрали. — Как и Аристид Виру, он был задушен, но без помощи шнурка… На этот раз убийца сомкнул смертельным кольцом на шее жертвы собственные руки. — А! — сказал Себ. — Эта жертва была более хрупкой, чем предыдущая? — Намного, — отозвался Эрали. Он добавил задумчиво: — Виру был крепким парнем… — И, без сомнения, у Гитера также ничего не взяли? Газета молчит на сей счет. — Это странно, правда? — ответил Эрали. — Но у аптекаря украден бумажник с солидной суммой денег. У него также взяли часы и золотую цепь. Тем не менее, я сомневаюсь, чтобы кража являлась причиной убийства. Скорее, я склоняюсь к мысли, что это уловка, прибегнув к которой, убийца хотел сбить нас с толку… В противном случае, мне кажется, он бы обворовал и коммивояжера. — Разве что ему не хватило времени? — предположил заместитель королевского прокурора. — Нет, нет, — возразил судебный следователь. — Я считаю, брюгжская газета права. К тому же я допрашивал сегодня бургомистра, ветеринара и других свидетелей, бывших вчера вечером вместе с Гитером в Белой Лошади. Аптекарь явно рассчитывал сделать мне важное признание, которое наверняка могло бы помочь обнаружить убийцу, потому-то его и убили. — В таком случае, как вы можете объяснить, что Гитер не сделал вам этого признания раньше? — спросил Себ. — Дело в том, — ответил Эрали, — что он об этом не подумал. Какая-то мысль внезапно поразила его в кафе. И он тут же ушел оттуда, чтобы разыскать меня. — Я так и понял из статьи, — сказал Себ. — Но, если аптекарь решился что-то сообщить за несколько минут до того, как был убцт, каким же образом, по-вашему, убийца так быстро узнал о его намерении? Поразмыслив с минуту, он продолжил: — Не думаю, что гипотеза, высказанная в газете, правдоподобна. Если Гитер решился говорить, находясь в Белой Лошади, более того, если он только подумал рассказать то, что знал, убийца не мог быть в курсе его намерений. Разве что он присутствовал при этом… Воцарилась длительная тишина. Прервал ее Эрали: — Вы правы, Сорож. Если убийца не находился в Белой Лошади, он не мог знать, что аптекарь отправился искать меня, намереваясь сообщить какие-то сведения. А убийцы не было в Белой Лошади… — Почему нет? — Там были бургомистр Бине, ветеринар Верспрее, секретарь управы Дермюль, продавец велосипедов Моль и Лепомм — хозяин заведения. Подошли и другие — среди них мясник Виере и учитель Маскаре, — но позже…' Как я вам уже говорил, я допросил первых пятерых. Ни один из них не покидал кафе до того, как произошло убийство. Так что они не причастны к делу. — В самом деле! — согласился Себ. — Что же до высказанного вами несколько минут назад предположения, сами видите, оно довольно шатко… Он рассмеялся: — Ах, как бы позабавился Шерлок Холмс, будь он здесь! Я думаю, он бы уже заставил заполнить и подписать ордера на арест тех немногих обитателей Сент-Круа, кто носит ботинки на пуговицах… Эрали и Анон удивленно переглянулись. — Ботинки на пуговицах? — отозвался первый. — Почему именно тех, кто носит ботинки на пуговицах? — Бог мой, мне кажется, великий Шерлок рассуждал бы так: «Убийца избегает использовать собственное оружие», затем, развивая дальше это рассуждение, он вполне естественно пришел бы к следующему выводу: «Раз убийца задушил жертву шнурком, значит, таким образом он ставит себя вне подозрений, перенося их на других… Соответственно, он носит ботинки на пуговицах!» Потом он добавил: — Когда мы задержим преступника, а господин Анон верит, что с этим мы не задержимся, мне будет любопытно взглянуть на ботинки арестованного… А насколько скомпрометирован Лабар? — Боже мой, да нисколько, — ответил Эрали. — Его обвиняли жители деревни. Виру ухаживал за его женой, и портной угрожал коммивояжеру. Я вчера допросил его, затем ходил к нему домой, чтобы жена и сестра подтвердили его алиби. Заявление последней во всем совпало со словами Лабара, но жену мне допросить не удалось. Она вроде была больна и спала, когда я заходил в ее комнату. Признаюсь, ее сон мне даже показался неестественным. — А! — заметил Себ. — А сегодня вы вернулись к Лабарам? — Я только что оттуда. Он предоставил алиби, по правде говоря, такое же, как и вчера, на время второго убийства. Но, конечно же, основной целью нового визита оставался разговор с «красавицей Жюли»… — И, без сомнения, она все еще спала? А вы, как и в первый раз, не осмелились ее разбудить? Эрали удивленно взглянул на Себа Сорожа. В его словах ему почудилась насмешка. — Да нет, — сказал он. — Она еще в постели, но не спала. Как я и ожидал, она мало что могла сообщить. Только заявила, будто никогда не поощряла Виру… — Вы разговаривали наедине? — Нет, в присутствии золовки. — А! — протянул Себ. Он закурил сигарету: — Вы не спрашивали Лабара, воевал ли он? — Нет. Зачем? — Да так, одна мысль… Себ Сорож словно отогнал сомнение: — Кроме того, раз у него алиби… — Два, — поправил Эрали. — Правда, два… Инспектор встал и подошел к окну: — Готов спорить, на каждое убийство у Лабара будет по алиби. — Уж не хотите ли вы сказать, что в Сент-Круа будут продолжаться убийства? — вскричал г-н Анон. — Почему бы нет? Мне все это кажется лишь началом серии убийств. — Но, — воскликнул заместитель королевского прокурора, — вы ведь задержите убийцу, разве нет? — Конечно, — ответил Себ Сорож. — Конечно… Он говорил, осматривая через окно площадь перед зданием управы, где прошлой ночью задушили Артура Гитера. — Все же, господин Эрали, на вашем месте я бы предложил бургомистру убедить жителей как можно реже выходить из домов с наступлением темноты. Иначе… Иначе, боюсь, лист некрологов может удлиниться самым тревожным образом… Внезапно он резко обернулся к собеседникам: — Вы слышали о красных кружках? — Красных кружках? — удивился судебный следователь. — Что это такое? — Печать смерти, — ответил Себ Сорож. Потом пояснил: — По приезде в Сент-Круа я не сразу пришел сюда. Я немного погулял по деревне, смешивался с оживленно спорящими группами людей — ничего нет лучше для улавливания пульса общественного мнения… И знаете, что я услышал среди прочего?.. Что этой ночью на двери Привокзальной гостиницы кто-то нарисовал красным мелом большой круг. Утром круг стерли, полагая, что это лишь дурная шутка… А ведь Виру останавливался в Привокзальной гостинице… — Но и мы тоже, — вмешался Анон. — И нам ничего не сказали об этом красном круге… — Сначала никто не придал ему значения… Только заметив на двери дома Артура Гитера точь в точь такой же красный круг, начали понимать… — То есть?.. Но нет, это невозможно! — воскликнул Эрали. — Вы можете себе представить убийцу, метящего дома своих жертв с риском быть задержанным? С Варфоломеевой ночи, — добавил он со смешком, — подобные методы, насколько мне известно, не в моде… — Лично я, — ответил инспектор, — не сомневаюсь нисколько… Эти кружки цвета крови нарисованы рукой убийцы… Зачем? Будущее покажет… Он отвернулся к окну… — …или не покажет. Минуту все молчали, затем Себ, стоя спиной к собеседникам, попросил: — Господин Де Миль, я вам буду весьма обязан, если вы выберете время позвонить в Брюссель. Попросите главного комиссара Трепье прислать мне инспектора Кардо или Анри… Предвижу, что здесь будет работа для двоих, как минимум. Себ Сорож продолжал говорить медленным, ровным голосом, в то же время не отрываясь от окна. Казалось, он ждал, сторожил что-то. Вдруг он приблизил лицо к стеклу, почти касаясь его. Затем открыл раму и высунулся наружу. — Что там? — спросил Эрали. Себ Сорож закрыл окно, обернулся и вышел на середину комнаты. — Женщина, — сказал он, — бегом пересекла площадь и вошла сюда… Она выглядит испуганной… — Женщина?.. Испуганная?.. — вскричал Эрали. — Готов спорить, — продолжил инспектор, — это та, кого вы называете «красавицей Жюли». Пока он говорил, за дверью послышались торопливые шаги, дверь распахнулась и растрепанная Жюли Лабар влетела в комнату. — Ради Бога, — закричала она, — спасите меня!.. XI. Капкан Какое-то время царило неописуемое смятение. Жюли Лабар, чередуя жалобные вздохи и слезы, казалось, готова была потерять сознание. Де Миль бросился к ней со стулом, Эрали обнял за плечи, а Анон выскочил на лестничную площадку проверить, не преследуют ли ее… Один Себ Сорож сохранял полное спокойствие. Он словно бы предвидел это событие. Усевшись на край стола и свесив ноги, он вынул из кармана короткую вересковую трубку и сосредоточенно принялся набивать ее. В то же время он острым взглядом оглядывал «красавицу Жюли». Похоже было, что женщина сильно напугана. Ее блуждающий взгляд скользил по комнате, все время возвращаясь к двери. Она дрожала всем телом, по бледным щекам струились слезы. «Нервная разрядка», — подумал Себ Сорож. Несмотря на искаженные страхом черты, жена портного оставалась хороша собой. Растрепанные волосы рассыпались по округлым плечам, из-под пальто выглядывал белый подол одежды и изящно изогнутая лодыжка. От резкого движения пальто распахнулось, и не очень-то удивленный инспектор заметил, что оно прикрывает длинную ночную рубашку. «Значит, так оно и есть, — подумал он. — Жюли только что из постели…» Между тем Жюли Лабар постепенно успокоилась… Наконец Анон смог вернуться на свое любимое место, спиной к огню, Эрали вновь сел за стол. Преисполненный услужливости Де Миль остался стоять рядом с прекрасной посетительницей. Себ Сорож, по-прежнему сидя на столе, повернулся к судебному следователю. — Я вам не порчу вид? — усмехнувшись, спросил он. Но Эрали проигнорировал вопрос и обратился к жене портного: — Чему мы обязаны, сударыня, честью вас видеть? Себ с ужасом взглянул на судебного следователя. «Этот человек, — подумал он, — просто ужасающе благовоспитан. Подобный оборот может стоить красавице Жюли нервного кризиса!» Но последняя героически выдержала испытание. — Я бежала, — ответила она, — чтобы сказать вам, что это мой муж убил Ар… убил Виру. — О! О! — вырвалось у судебного следователя. — Вы выдвигаете серьезное обвинение, сударыня! — Говорю вам, он его убил! — повторила Жюли Лабар. — Убил потому, что я собиралась бежать с ним. Она продолжила, задыхаясь: — Виру и я, мы… мы любили друг друга! Я ненавижу мужа! И вот… Она оборвала себя на полуслове и замерла с неподвижным взглядом и сложенными на коленях руками. Потом прошептала: — Я не могу говорить… Если я заговорю, он меня убьет!.. — Послушайте, сударыня… — начал Эрали. — Он меня убьет! Он так сказал… Он так сказал… Жюли обхватила голову руками: — Я не могу говорить… Тогда Себ Сорож наклонился к судебному следователю. — Господин Эрали, — сказал он, — распорядитесь немедленно арестовать Антуана Лабара. — Но… — Пусть его немедленно арестуют. Возможно, уже слишком поздно. — Я не могу заполнить ордер, прежде чем… — Это детали. Себ понизил голос: — Кроме того, она не заговорит… Кивком он указал на молодую женщину: — …пока будет бояться преследований. Ну же, решайтесь, мы не можем терять ни минуты. Подчинившись, Эрали позвал Де Миля. — Возьмите двух полицейских, ждущих внизу в большой зале, и отправляйтесь с ними к Лабару домой. Задержите этого человека и приведите сюда. — Хорошо, — согласился Де Миль и направился к двери. — Минуту! — остановил его Себ. — Раз уж вы все равно там будете, заодно задержите и сестру. — Послушайте, господин Сорож! — запротестовал судебный следователь. — Это невозможно… Инспектор прервал его: — Задержите ее за лжесвидетельство… И один совет: лучше, если полицейские отправятся бегом. Он повернулся к Жюли Лабар: — Теперь, сударыня, больше ничто не мешает вам говорить. Жена портного ответила ему признательным взглядом. — Да, — сказала она, — да… Но, как только он окажется на свободе, он доберется до меня и… — Если он и в самом деле убил, — остановил ее Себ, — то не скоро окажется на свободе… Так как вы утверждаете, что именно он убийца Виру, ваша судьба в ваших руках. Говорите. — Ну так вот, — прошептала молодая женщина, — позавчера мы с Виру собирались бежать вместе. Все… все было подготовлено давно. Около девяти часов я должна была выйти из дома и встретиться с ним на вокзале… — Но, — вставил Эрали, — ваш муж?.. — Мой муж уехал накануне и сказал, что собирается отсутствовать три дня… Мне удалось легко устранить Берту — я ведь не знала, что они сговорились с моим мужем, — и около восьми часов поднялась в спальню закрыть чемодан, куда бросила кое-что из одежды… Жюби Лабар откинула упавшую на глаза прядь и продолжала: — Надевая пальто, я услышала шаги и обернулась. Передо мной стояли муж с сестрой… Последовала ужасная сцена… Видимо, Виру не удержался и похвастался кому-то из друзей, что намерен увезти меня от мужа. Тот что-то прослышал и устроил западню… Он не уехал, а остался в деревне следить за мной, а его сестра, без сомнения, уходила только за тем, чтобы предупредить о времени моего предполагаемого побега… — И дальше? — не вытерпел Эрали. — Дальше, как я сказала, произошла жуткая сцена. Он поднял на меня руку… Я кричала, что он мне отвратителен, что мне надоела такая жизнь и я все равно уйду. «Это мы еще посмотрим!» — ответил он. Затем приказал: «Берта, закройте дверь!», я попыталась опередить ее, но муж ударом кулака повалил меня на кровать… Он был в неописуемом гневе, у него буквально глаза на лоб лезли. «Ты останешься здесь, — заявил он, — а я отправлюсь на свидание с твоим любовником!» В его голосе звучала такая страшная угроза, что я тоже закричала: «Если вы не дадите мне уйти сию же секунду, я позову на помощь!» Вместо ответа он рассмеялся и набросился на меня… При воспоминании о происшедшем женщина содрогнулась. — Он позвал на помощь сестру, — продолжила она дрожащим голосом, — вдвоем они меня насильно раздели, натянули ночную рубашку. Я в ужасе спрашивала себя, что они собираются со мной сделать. В какой-то момент мне удалось вырваться, я подбежала к окну. Я боролась не столько за себя, сколько за Ар… за Виру. Страшный гнев мужа заставил меня бояться худшего… Она понизила голос: — …и я не зря боялась!.. Мне уже удалось взяться за шпингалет, но они вновь схватили меня, дотащили до кровати, и, пока муж одной рукой зажимал мне рот, а другой удерживал в кровати, его сестра вытащила из-под кровати моток веревок и начала меня связывать. Когда они обмотали меня с головы до ног, муж достал из кармана ампулу. Они принудили меня разжать зубы и что-то проглотить. Я тут же потеряла сознание… — Снотворное, — прокоммертировал Себ Сорож. — Продолжайте, сударыня. — Я проснулась только сегодня утром. У постели сидела золовка. «Доброе утро, красавица моя, — усмехнулась она. — Хорошо спалось?» И сообщила мне о смерти… о смерти Виру… Подавив короткое рыдание, молодая женщина продолжила: — Между тем вошел муж. Он занял место Берты и со спокойствием, может быть, даже более страшным, чем гнев, сказал: «Вот. Я задушил твоего любовника. Это было не слишком сложно. Так как ты не явилась, — по серьезным причинам — на назначенное свидание, он сам бродил вокруг дома. Я опустил ставни на всех окнах, и дом казался необитаемым. Он ничего не понимал. Он долго кружил здесь, видно, ты крепко запала ему в сердце! Я следил за ним сквозь прорезь в ставне. Когда он ушел, я последовал за ним. Центральная улица была пустынна, я набросился на него сзади, затянул на шее шнурок и… и ты больше никогда его не увидишь!» Я была потрясена, хотела встать с кровати… Я забыла, что связана… Смотрите, как со мной обошлись… Она вытянула руки, покрытые кровоподтеками. — Он продолжал: «Я говорю все это, чтобы ты поняла, на что я способен из любви к тебе, а не затем, чтобы ты это повторяла…» Он рассмеялся: «Вчера вечером судебный следователь приходил сюда допросить тебя. Ты спала, как ангел. Он не стал тебя будить… Сегодня он вернется. Наверное, он уже скоро будет здесь. Ну так вот что ты ему скажешь…» Я вам повторяла его слова… — Это неслыханно! — пробормотал Эрали. — Накануне, — снова заговорила Жюли Лабар, — стоило вам приоткрыть одеяло, и вы бы увидели связывавшие меня веревки. Кстати, как и сегодня. Но вы ничего не заметили… Уязвленный судебный следователь лишь потупил голову. Он избегал взгляда Себа Сорожа. — Но, — спросил он, — почему же вы не доверились мне? Я бы вас немедленно освободил и задержал этих презренных… Женщина покачала головой: — Вы забыли, что моя золовка присутствовала при допросе? Кроме того, я была напугана страшными угрозами мужа. «Если ты проговоришься, я выпущу из тебя всю кровь до капли!» Это жестокое чудовище, сударь. Никогда бы я не осмелилась… Немного помолчав, Жюли Лабар возобновила свой рассказ: — Однако за время кратких отсутствий моих тюремщиков мне удалось ослабить путы. Я старалась уловить все звуки в доме. В какой-то момент я услышала, как закрылась входная дверь. Немного раньше я поняла, что золовка работает во дворе. Время мне показалось подходящим. Ценой невероятных усилий я освободилась от веревок, накинула пальто и помчалась сюда… Вот… Вот вы все знаете… Вы их арестуете, правда? В ее голосе звучала невыразимая тревога. — Конечно! — быстро ответил Эрали. — И позвольте поблагодарить вас, сударыня. Благодаря проявленной вами смелости, убийство… вашего друга и господина Гитера не останется безнаказанным. — Почему вы говорите, — спросил Себ, — вашего друга… и господина Гитера? Судебный следователь удивленно взглянул на инспектора. — Мне казалось, вы поняли, что… — Понял что? Тут Эрали внушительно выпрямился: — Я вам объясню! — сказал он. — Пока госпожа Лабар рассказывала нам о своих горестных злоключениях, я внезапно понял причины, толкнувшие Лабара на второе убийство… — Правда? — произнес Себ. — И каковы же они, по-вашему? — Все ясно как день, — отозвался судебный следователь, — и я поражаюсь, как это вы, Сорож… Вы не забыли, что Гитер был аптекарем? — Нет. — В таком случае, вы, должно быть, забыли о разговоре, состоявшемся в Белой Лошади в его присутствии о странном сне госпожи Лабар, и что именно в этот момент он срочно покинул кафе? — Знаю. — Это же очевидно! Кто продал Лабару или его сестре снотворное, погрузившее госпожу Лабар в искусственный и… своевременный сон? Аптекарь Гитер! В его присутствии идет разговор о моем визите к портному, о том, почему я не смог допросить его жену… Он вспоминает, что продал снотворное, понимает, как Лабар его использовал… Он спешит сюда, чтобы рассказать мне обо всем, и становится жертвой подстерегающего его Лабара! — Эрали поудобнее устроился на сиденье — Ну, что вы об этом думаете? Себ Сорож сделал две-три затяжки из трубки. — Рассуждение неплохое, — заметил он. — Конечно, именно в этом причина, по которой покойный Гитер хотел с вами срочно переговорить, но не та, по какой его убили. — Ах, так, — съязвил судебный следователь, — но вы признаете, по крайней мере, что Лабар виновен в убийстве Виру? — Возможно… — Возможно! А то, что он виновен в убийстве Гитера, вы также признаете? — Нет. — Нет?.. — Нет. Во всяком случае, пока не признаю. — Это уж слишком! — взорвался Эрали. — Чего ради вы попусту ломаете голову? Надо задержать Лабара, а уж там он сам объяснит, что заставило его совершить второе убийство. — Даже если он это сделает, — возразил Себ, — я не буду убежден… Судебный следователь воздел руки к потолку. — Однако! Он поймал взгляд Анона: — В любом случае с арестом портного и его сестры лично я буду считать дело закрытым… Себ Сорож пожал плечами. — Позвольте, в свою очередь, спросить, не забыли ли вы кое о чем? Ведь это я посоветовал вам, не теряя времени, заняться Лабаром и его сестрой, так? Он улыбнулся. — Кстати, поверьте, мне так же не терпится закрыть это дело. Вы женаты, господин Эрали. Я обручен. Есть, знаете ли, разница… — Обручены? Поздравляю, дорогой друг! — вмешался заместитель королевского прокурора. — Что до меня, я разделяю мнение господина Эрали. Благодаря госпоже Лабар мы получили ключ к тайне. На вашем месте я бы немедленно сообщил невесте о своем возвращении… — Придется вам смириться с тем, что я не сделаю ничего подобного, пока мы не найдем совершившего все преступления… — Какие преступления? — вскричал Эрали. Себ Сорож выбил трубку о каблук. — Те, — невозмутимо произнес он, — которые не замедлят совершиться. XII. Предсказание судьбы На дорогу медленно ложились ночные тени, похожие на траурные покровы. Гвидо зажег керосиновую лампу и прикрыл разбитое стекло в окне куском промасленной бумаги. Он высунулся из окна, чтобы лучше почувствовать запах супа, который варила у входа во второй фургон окруженная детьми жена, затем закрыл окно. И тут же в дверь тихонько постучали. Гвидо открыл дверь. На фоне ночного неба вырисовывался высокий черный силуэт. Приглушенным голосом незнакомец застенчиво спросил: — Можно зайти? Гвидо поднял лампу повыше, и из темноты выступило лицо пришельца. Свет лампы блеснул, отразившись в стеклах очков. — Что вам угодно? Гвидо проголодался, а в таком состоянии он был менее приветлив, чем обычно. — Я хотел… — незнакомец заколебался, но глухо закончил: — …получить от вас совет. — Большой расклад — двадцать франков. — Хорошо. Я… я заплачу, сколько надо. Разрешите мне войти. Гвидо посторонился, и мужчина, согнувшись, проскользнул в фургон. Проделал он это так быстро, крадучись, бросив по сторонам беглые взгляды, словно опасался быть увиденным или кто знает? — узнанным. Цыган ногой захлопнул дверь, подошел к маленькому хромоногому столику в центре фургона, поставил на него лампу. Только перспектива иметь дело с господином, готовым заплатить «сколько надо», помешала ему дать волю дурному настроению. — Садитесь, — сказал он. Мужчина придвинул к себе небольшой табурет и устроился напротив хозяина. Тот чуть-чуть передвинул лампу, чтооы лучше разглядеть пришельца. Как уже говорилось, тот был высокого роста, но его грудная клетка казалась плохо развитой, зажатой. На нем был черный костюм, белая рубашка с загнутыми уголками воротничка и плохо завязанным коричневым галстуком. Накрахмаленные манжеты наполовину скрывали худые кисти рук, перевитые сетью голубых вен. За те почти тридцать лет, что Гвидо едва ли не под всеми небесами читал будущее своих современников, он набрался довольно опыта, чтобы пристально смотреть в настоящее. Он научился судить о клиентах по манере одеваться, по лицу, по речи. Никогда не начинал он расспрашивать карты прежде, чем заставить говорить пришедших к нему. О, им не было нужды говорить много… Гвидо быстро их прощупывал, классифицировал, определял место в жизни, и чаще всего правильно. Ему хватало двух-трех деталей, чтобы избежать промаха. «Этот, — размышлял он, — боится, «что скажут люди». То, как он вошел сюда, — уже характерно, как и его спешка, и манера обрывать разговор о деньгах. К тому же он пришел в сумерки, с наступлением темноты, когда наиболее вероятно, что никого не встретит и не будет узнан… Может, он занимает важное положение в деревне?» Тасуя колоду, Гвидо продолжал исподтишка изучать незнакомца: «Однако, мне кажется, он способен на полет фантазии… Его галстук тому свидетельство. Костюм и шляпа принадлежат человеку, склонному к порядку, но галстук им противоречит… Он-то и привел его ко мне… Это знак некоторой наивности, некоторой склонности к чудесному… Возможно даже, только галстук и является его истинным проявлением, а костюм, шляпа и все остальное навязаны обстоятельствами, привычкой или повседневной необходимостью… Раз этот человек пришел сюда, значит, он утратил равновесие, переживает кризис, ищет правду, должен принять решение и не может сделать выбор…» По этим размышлениям видно, что цыган не пренебрегал психологией; как и у большинства гадалок, факиров и магов его дар ясновидения был не чем иным, как глубоким знанием человеческой души. «Этот человек, — говорил он себе, — интеллектуал. Все в нем доказывает это: слабые глаза, руки с ухоженными ногтями, осанка. У него фигура сильного, хорошо сложенного мужчины, но не развита спортом. Грудь зажата долгими часами работы за низким столом. Должно быть, он какой-то чиновник, нотариус или адвокат… И как он взволнован!..» — Снимите, — попросил Гвидо. Неизвестный протянул руку. — Нет, левой. Цыган начал раскладывать перед собой карты маленькими симметричными кучками. — Что вы хотите узнать?.. — спросил он. — Но… — замялся посетитель. — Я… Вы скажите то, что увидите. — Естественно. Но, что вас, собственно, интересует? Вопросы состояния, положения, любовь? Мужчина заерзал на табурете, он был явно не в своей тарелке. — Э… — прошептал он. — Можете не отвечать, — отрезал Гвидо с беззвучным смехом. — Я понял. «Если бы речь шла о состоянии или положении, — прикинул он, — сказал бы сразу. Остается любовь… Так вот почему такой серьезный человек решился обратиться к моим талантам… Как же я сразу не догадался!» И вскоре перевернутые карты раскрыли свое волшебство перед двумя мужчинами. Посреди темного фургона, где вещи в тени по углам превращались в свернувшихся чудовищ, на маленьком колченогом столике, озаренные мягким светом керосиновой лампы, сияли золотом и пурпуром дамы и короли, одетые в горностай. Вокруг их спокойного союза стояли верными стражами валеты, одни держали свои сердца, другие были в трауре по даме, принадлежащей их королю. — Марьяж, — сказал Гвидо. — Вы любите некую брюнетку… Неизвестный грустно покачивал головой, словно сожалея о собственной участи и считая себя несчастнейшим человеком из-за того, что любит брюнетку. «Хо! Хо! — подумал Гвидо. — Похоже, в этой идиллии свои проблемы…» — Платят ли вам взаимностью? Не знаю. Но… Постойте… Из-под его проворных пальцев показался валет пик: — Вот в чем дело… У вас есть соперник, дорогой сударь… Будучи почти уверен, что незнакомец побледнел, он повторил настойчивее: — Опасный соперник… Мужчина сухо кашлянул и с усилием спросил: — Не… Не видите ли вы еще что-нибудь? Это?.. — Право слово, мне кажется, ваши шансы равны, — произнес Гвидо. — Подождите-ка, вот черви… А! Карта с вашей стороны… Но вот другая — на сей раз против вас… Еще одна… — Что это… Что это значит? — Судя по всему, это значит, что ваши дела лучше, чем вы думаете… Ваши шансы кажутся мне даже немного большими, чем у вашего соперника, но только при условии, что вы сумеете немедля ими воспользоваться… Иначе он станет счастливым избранником… — Да, да, — глухо признал незнакомец. — Вы правы, правы… Я должен действовать… Гвидо переворачивал последние карты из кучки: — Что это? — воскликнул он. Цыган прямо взглянул в лицо собеседнику: — Той, кого вы любите, грозит опасность… Серьезная опасность… Вы знаете об этом? Руки мужчины задрожали на краю стола: — О!.. Вы говорите, серьезная опасность?.. — Да. Ваша любимая постоянно в опасности… Смертельной опасности… — его голос дрогнул. Отличительной чертой Гвидо, выделявшей его среди ему подобных, сделавших своей профессией злоупотребление всеобщей доверчивостью, было то, что всякий раз, входя в игру, он сам начинал верить во власть и предсказания карт. Он был хитер, не упускал ни одной мелочи, которая помогла бы ему составить мнение о клиенте, но, как и большинство соплеменников, оставался суеверным и преданным вере предков. Поэтому всякий раз, когда, как в данном случае, сквозь яркие карты его колоды проступал лик смерти, он сам бывал потрясен. — Но… вы тоже, — снова заговорил он, — вы тоже под угрозой… Общая угроза нависает над вами и над ней… Он неожиданно провел рукой по лбу, его тяжелый взгляд встретился с глазами незнакомца: — Но разве это не естественно?.. Все в этой деревне находятся под угрозой смерти с позапрошлой ночи… Он подавленно повторил: — Все… Раздавшийся стук заставил его обернуться. — Вы слышали? — спросил посетитель. И добавил бесцветным голосом: — По-моему, стучали. На мгновение оба замерли. В тишине послышался тот же стук, повторенный трижды. — Кто-то за дверью, — заметил Гвидо. — Я посмотрю… Он взял лампу и направился к выходу из фургона. Пришелец остался в темноте. Равнодушным взглядом следил он за тем, как свет скользит по его рукам, коленям, по краю стола. Когда цыган открыл дверь, он отодвинул табурет подальше в тень. — Кто там? — спросил Гвидо. — Некто, желающий с вами поговорить, — ответил четкий голос. — Поговорить… о чем? — Для начала о вашем патенте. И о других вещах. — Кто вы? — Инспектор полиции Себ Сорож. Посторонитесь, я войду. Незнакомец сделал резкое движение. Он был так близко к перегородке фургона, что, казалось, собирался пройти сквозь нее. — Я сожалею, — ответил Гвидо. — Но вы не можете войти. — В самом деле? Это почему? — Здесь находится человек, пришедший ко мне за советом. А все мои клиенты уверены в моей скромности… Я не могу допустить, чтобы вы встретились. Через некоторое время вновь послышался голос инспектора: — В таком случае, выйдите на дорогу. Мы прекрасно побеседуем и здесь. Вы присядете на ствол этого дерева, а я — на ступеньки фургона. Ваш клиент уйдет после меня. — Извините, — заметил Гвидо. — Он, возможно, спешит, и мы не можем помешать ему… — Тем хуже для него! — оборвал властный голос. — Если он дорожит своим инкогнито, пусть задержится. Я тоже не могу терять времени… — Подождите одну минуту. Я поставлю лампу и выйду к вам. Гвидо вернулся в фургон, прикрыв за собой дверь. — Вы слышали? — спросил он. — Да. — Вы не сможете уйти некоторое время. Разве что вам безразлично… Незнакомец покачал головой. — Я подожду, пока он не уйдет. — Как вам угодно. Цыган поставил лампу на стол и обернулся на ходу: — Это, конечно, из-за убийств… Я постараюсь закончить с ним как можно быстрее. Не получив ответа, он вышел и закрыл дверь. Незнакомец остался в одиночестве. Глубоко вздохнув, он чуть дрожащей рукой прикрутил начавшую коптить лампу. Его взгляд упал на старую книгу в зеленом переплете, лежавшую на столе. Он взял ее, открыл наугад и, приблизив к свету, начал читать: «Когда пробьет полночь, на перекрестке двух дорог ты рассечешь надвое тело черной курицы, ни разу не снесшей яйца…» XIII. Себ Сорож дает совет Подняв очки на лоб, неизвестный облокотился на стол и вернулся к началу страницы: «Когда пробьет полночь, на перекрестке двух дорог ты рассечешь надвое тело черной курицы, ни разу не снесшей яйца. — И ты произнесешь магические слова: «Элоим, Эссаим, фругативи эт аппеллари», которые вызовут нечистый дух. — И он явится, одетый в алое одеяние с галунами, в желтую куртку и водянисто-зеленые штаны. — И его голова, похожая на собачью с ослиными ушами, будет увенчана двумя рогами; а его ноги и ступни будут, как у коровы. — И он спросит о твоих повелениях…» Незнакомец поднял голову, прислушался, отер рукой вспотевший лоб. «И ты отдашь их как сочтешь нужным, ибо не сможет он отказать тебе в повиновении. — И ты сможешь стать самым богатым, а значит, самым счастливым из людей». Мужчина перевернул страницу. «Рука Славы. — Ты возьмешь волос гнедой кобылы. — И зароешь в горшок со свежей землей. — И воскликнешь: «Ата Атер Ата». — И тотчас же народится маленькая змейка, и ты будешь кормить ее отрубями. — И в ночь полнолуния ты положишь ее в коробку с некоторой суммой денег. — И в полночь ты воскликнешь: «Я принимаю договор». — И три часа спустя ты откроешь коробку. — Сумма денег удвоится». Мужчина прочитал дальше: «И следи внимательно за соблюдением всех условий, так как в этом деле не может быть шуток». Захлопнув книгу, незнакомец встал. Стоя, он почти касался головой потолка и походил на опасливого, настороженного фламинго или цаплю. А когда он двинулся к двери, сходство это усилилось… Прислонившись к створке, он прислушался. В ночной тишине слова инспектора Сорожа и Гвидо доходили до него ясно и отчетливо. Слушая, незнакомец нервно потер руки. Пот по-прежнему стекал по его лбу. Машинально он снял с перегородки цветной платок и лихорадочно смял его. Инспектор Сорож наклонился над Гвидо, прямо посмотрел ему в лицо и четким голосом задал наконец вопрос, ради которого он и явился к цыгану: — Когда, вы говорите, устроили здесь свою стоянку? Гвидо неуловимо поколебался, прежде чем ответить: — Десятого днем. Себ Сорож пожал плечами, его острый взгляд заметил колебания собеседника. — Неправда, Гвидо! Это не десятого, а одиннадцатого днем вы остановились здесь… И одиннадцатого ночью коммивояжер был убит. Испуганный Гвидо покачал головой. — Вы ошибаетесь, — начал он, — я… Сорож оборвал возражения: — Пятеро свидетелей готовы показать под присягой, что десятого в Сент-Круа не видели никакой цыганской стоянки… Он блефовал, свидетели были плодом его воображения, но упоминание о них окончательно сбило Гвидо с толку. — В самом деле, — глухо произнес тот. — Теперь, когда вы обратили на это мое внимание, господин инспектор, я припоминаю, что действительно прибыл сюда одиннадцатого утром… Себ Сорож кивнул: — Мне кажется, вы опять заблуждаетесь! Не одиннадцатого утром, а одиннадцатого после полудня… — После полудня, — повторил цыган. — Честное слово, вы правы. — А вы, честное слово, вы мне солгали! — ответил инспектор. Он окинул собеседника оценивающим взглядом: — Сколько судимостей? Гвидо вздрогнул. — Ни одной. — Сколько? Цыган опустил голову. — Ну, говори! — Ладно… одна. — Только? А причина?.. Бродяжничество? Голос Гвидо совсем упал: — Незаконное врачевание. Оба помолчали. — Твой патент? — Он в порядке. — Покажи. Гвидо вскинул голову. — Он там, внутри… — пальцем указав на повозку. — Принеси. Гвидо торопливо поднялся по деревянным ступенькам. В фургоне он столкнулся со своим странным клиентом. — У вас неприятности? — тихо спросил последний, но не получил ответа. Когда цыган вышел, незнакомец снова занял наблюдательный пост у двери. В то же время он думал: «Интересно, почему Гвидо солгал. В этом же не было никакого смысла. Ничего нет проще, чем проверить его слова. Похоже, из удовольствия навлечь подозрения на себя… Хотелось бы все же знать, зачем он так поступил». Краем глаза изучая инспектора, Гвидо задавался тем же вопросом. Он поддался порыву. Человек, однажды не поделивший что-то с правосудием, больше любого другого склонен пытаться обмануть его представителей, особенно если, как сейчас, он против воли чувствует себя более или менее скомпрометированным. Услышав вопрос, Гвидо подумал «одиннадцатого» и ответил «десятого», как если бы подумал — «десятого», так же естественно ответил бы «одиннадцатого». Рефлексивная реакция, обычно выдающая того, кто ей подчиняется. — Возьмите, — сказал Себ Сорож. Он небрежно протягивал цыгану пресловутый патент, изученный во всех подробностях. Упершись руками о колени, инспектор поднялся со ствола дерева, на котором сидел, и бросил на Гвидо острый взгляд. — Дороги, — медленно произнес он, — ночью свободны. Воздух прохладный, приятно пройтись пешком. Здесь благодаря тебе каждый знает больше, чем достаточно, о будущем своем и своих близких. На твоем месте я бы отправился дальше… Гвидо склонил голову к плечу: — Это совет, господин инспектор? Себ Сорож уже повернулся к нему спиной. — Именно. А завтра может оказаться… — …приказом, — закончил вместо него Гвидо. — Я понял. И добавил: — С вашего позволения, господин инспектор, я подожду приказа. Себ Сорож не ответил. Неизвестно, услышал ли он. Большими шагами он скрылся в ночи. Спустя десять минут косая тень выскользнула из повозки. Не оборачиваясь, она направилась к деревне. Между тем, если бы незнакомец обернулся на первом же повороте дороги, то, без сомнения, заметил бы, как некто, вынырнув из-за ближайших елей, последовал за ним: Себ Сорож просто не мог решиться пойти спать, не выяснив личность таинственного клиента Гвидо. Так, следуя один за другим, инспектор и незнакомец достигли первых домов на Центральной улице. Сорож сверился с часами. «Девять», — прошептал он. Там и тут в окнах светились огоньки. Инспектор увидел открытую в освещенный вестибюль дверь, послышался женский голос, и грациозная тень сделала шаг навстречу преследуемому им человеку: — Добрый вечер, господин Маскаре. Сорож забился в ближайший дверной проем и вытянул шею. — Добрый вечер, Эдме, — смущенно ответил учитель. Девушка разразилась веселым смехом. — Я вас поймала, господин мой воздыхатель, на том, что вы кружите возле моего дома!.. — воскликнула она. — Значит, вы не боитесь попасть под руку таинственному убийце, запугавшему всю нашу бедную маленькую деревню и всех живущих в ней бедных маленьких девочек? Маскаре снял шляпу и шагнул в сторону дочери доктора Хие. — Эдме, — сдерживаясь, сказал он, — я уже просил вас не разговаривать со мной таким образом. Вам двадцать лет, вы уже не ребенок, а я… Я не ваш воздыхатель! Он сделал еще шаг и добавил тише: — Разговаривайте так, если хотите, с господином Пеллерианом… Он кашлянул. — Вы собираетесь обручиться с ним? Девушка взглянула в глаза собеседника: — Почему вы спрашиваете об этом? — Просто так. — А! — и добавила, — я думала, потому, что вы интересуетесь мною? Учитель, казалось, колебался. — Да, верно, — с усилием выдавил он. — Я спросил потому, что интересуюсь вами. Эдме улыбнулась и положила ладонь на руку учителю: — Какой вы странный… Оливье! При этих словах щеки Маскаре внезапно залила жгучая краска. — Не называйте меня так! — глухо сказал он. — Почему? У вас красивое имя… Но тот, не отвечая, удалился большими шагами. Эдме смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду, потом вернулась в дом. Закрыв за собой дверь, она повернула ключ и долго стояла, прислонившись к створке. — Оливье… — прошептала она. XIV. С сердцем, полным любви Себ Сорож добрался до общинной управы в половине десятого. В коридоре он столкнулся с Аноном, кое-как причесанным, застегнутым наперекосяк и чем-то озабоченным. — А, вы наконец! — воскликнул тот. — Ну, они арестованы? — Кто? — Лабар с сестрой. — Не знаю… Я… Оба бросились по лестнице. — За мной пришли в гостиницу, — задыхался Анон. — Кажется, их поймали на вокзале в Брюгге. Действительно, именно на вокзале в Брюгге двое инспекторов задержали портного и его сестру. Де Миль в сопровождении двух полицейских явившийся к Лабару, застал дом опустевшим; видимо, портной или его сестра поднялись в спальню красавицы Жюли и, увидев пустую кровать, догадались, куда бежала молодая женщина и каковы будут для них последствия ее бегства. Собрав второпях кое-какое тряпье, эти двое тоже бежали… Куда? Де Миль не задавался долго этим вопросом; бросившись к телефону, он обзвонил полицейские посты соседних городов. Из Брюгге ему вскоре сообщили, что Лабар с сестрой задержаны. Их незамедлительно доставили на полицейской машине в Сент-Круа, а Эрали, по одному из его излюбленных выражений, «взял на себя получение». Лабар с сестрой сидели в наручниках у окна, внушительного вида полицейский наблюдал за ними краем глаза. С опущенными головами, хмурыми тяжелыми взглядами, оба казались подавленными. — Наконец-то! — воскликнул Эрали, вставая навстречу заместителю королевского прокурора и инспектору. — Где вы пропадали? — обратился он к Сорожу. — Думаю, если я вам скажу, что ходил за тем, что обычно называют «предсказанием судьбы», — улыбаясь, ответил тот, — вы мне не поверите. Между тем это абсолютная правда, я вопрошал оракула, и он мне ответил… Судебный следователь пожал плечами: манеры инспектора действовали ему на нервы. — Что ж, тем временем, — заметил он не без язвительности, — мои люди (он усиленно выделил местоимение) задержали в Брюгге этих презренных, когда они собирались сесть в поезд на Брюссель. Они… Жестом прервав собеседника, Сорож приблизился к нему и тихо спросил: — Вы их допросили? — Нет, как раз собирался это сделать… В любом случае, нельзя дать им опомниться… Начну с Лабара… Он повысил голос: — Бурдо, не могли бы вы увести женщину в соседнюю комнату? Приведете ее ко мне, когда я вас позову. — Хорошо, господин следователь. Полицейский схватил Берту Лабар за руку и увел. Воцарилась тишина. Антуан Лабар даже головы не повернул, когда его сестра вышла из комнаты. Анон освободился от пальто и шляпы и приняв излюбленную позу — слегка расставив ноги и заложив руки за проймы жилета, — расположился за спиной маленькогто Де Миля, перед которым уже лежал белый лист бумаги. Эрали благовоспитанно кашлянул, обменялся взглядом с заместителем генерального прокурора, сощурил веки и задал первый вопрос: — Антуан Лабар, признаете ли вы себя виновным в смерти Аристида Виру?.. Портной поднял голову и снизошел до ответа лишь после того, как судебный следователь предельно раздраженным тоном повторил вопрос в третий раз. — Нет, — глухо произнес он. — Что! — воскликнул Эрали. — Уж не собираетесь ли вы теперь отпираться? Вы заявили жене, что убили Виру. Ее свидетельство на сей счет совершенно определенно. Лабар устало покачал головой. — Я не убивал Виру. — Но, повторяю, вы же сами сообщили жене, что сделали это! Правда? — Это правда. — Итак?.. Не отвечая, портной обхватил голову руками. Опять установилась тишина, на этот раз на более длительный срок, чем в первый раз. Внезапно раздался металлический голос Себа Сорожа: — Где вы были в пятнадцатом году? Лабар быстро поднял глаза. Лишь мгновение он поколебался, прежде чем ответить: — В Штеенштрэте. — В гренадерском? — Нет. В 1-ом карабинерском. — У вас есть еще вопросы, инспектор? — вмешался Эрали. Голос его звучал сухо — Или я могу продолжать? Себ Сорож не смутился: — Можете продолжать. — Спасибо! — прошипел судебный следователь. Он уселся поудобнее. — Антуан Лабар, а в убийстве Артура Гитера вы признаете себя виновным? — Великий Боже! — вскрикнул портной. Он вскочил с места: — Вы с ума сошли!.. Обыкновенно бледные щеки Эрали вспыхнули. — Следите за своим языком, — взорвался он, — или он вас заведет за решетку! Лабар снова сел. — В конце концов, мне безразлично. Если вам это улыбается, повесьте на меня и это убийство… — Он обернулся к заместителю королевского прокурора, с интересом следившему за развитием допроса — Но… Не окажете ли мне милость?.. Я хотел бы видеть жену. — Невозможно, — вмешался Эрали. — Во всяком случае, сейчас, когда скажете правду, всю правду… Ну, тогда посмотрим. У Лабара вырвался резкий жест. — Я никого не убивал, вот правда! — В таком случае, зачем вы с сестрой бежали? Зачем было запирать жену, идти вместо нее на свидание с Виру, хвалиться перед ней, что задушили коммивояжера? Надо ли прибегать… Эрали прикусил язык. Он чуть было не сказал: «Надо ли прибегать к очной ставке?» Но устроить ее означало осуществить желание Лабара: приходилось отказаться от очной ставки ради сохранения средства давления на последнего. — Почему? — медленно проговорил Лабар. — Вы спрашиваете, почему я это сделал?.. Дрожь пробежала по всему его телу, он издал странный горловой звук и выдохнул: — Я это сделал… из любви! Себ Сорож резко отвернулся, почувствовав, что и его охватила дрожь. Как Лабар это сказал! Как хорошо он это сказал! С каким жаром, с какой сдержанной страстью! Конечно же, этот человек был способен убить, разрушить всю деревню до основания, с сердцем, полным любви. Его любовь опасней, фатальней, чем ненависть, и Сорож, со времени помолвки открывший для себя новый мир, не мог внутренне не пожалеть портного за то, что он благодаря своему сердцу обладал качествами, привлекающими женщин, и одновременно физическими изъянами, отталкивающими их. Эрали издал короткий смешок. — Прекрасно. Я вам верю, Лабар. Вы могли сделать это из любви… Но из тех же соображений вы могли и убить! Мужчина понурил голову. — Но я не убивал, — повторил он в изнеможении. — Я ведь уже предоставил вам алиби! Я… — Ваше алиби ничего не стоит! — отрезал судебный следователь. — Ваша сестра ответит за лжесвидетельство. Я убежден, вы вполне могли убить Виру позапрошлой ночью на Центральной улице. — Берта не солгала, — возразил Лабар. — Той ночью я выходил только в начале вечера. В одиннадцать часов я был у кровати моей жены… Карандаш выпал из пальцев Эрали. — А зачем, — спросил он, — вам нужно было так с ней обходиться, если не затем, чтобы помешать ей предупредить Виру о ваших преступных замыслах? — Извините! — возразил Лабар. — Это я посвятил жену в мои «преступные замыслы», как вы говорите. Никто меня не принуждал! Если бы я в самом деле собирался убить Виру, я бы не стал предупреждать ее, как, впрочем, не стал признаваться в этом после… Мне хотелось припугнуть ее, вот и все. Я пробовал завоевать ее мягкостью… Тщетно! Тогда я подумал, что, возможно, угрозы подействуют лучше. Некоторым женщинам нравится, когда их бьют… Я также подумал на мгновение, что ее тронет глубина моей любви, если я признаюсь, что убил ради нее… Я разыгрывал комедию, когда клялся, будто задушу Виру, связывая ее в кровати, и лгал, что сделал это, обвиняя себя в убийстве при ее пробуждении… Я вообразить не мог, что она сбежит и выдаст меня… Эрали опять начал играть своим карандашом. — Я восхищаюсь вашим присутствием духа, — сказал он. — Ваша трактовка фактов весьма изобретательна, весьма… Но в ней остаются пробелы, Лабар! Например, я был бы счастлив услышать, как вы объясните, зачем напоили жену снотворным… Тоже чтобы припугнуть, завоевать, снова найти дорогу к ее сердцу?.. Ну же, говорите! Лабар покачал головой. — Если бы я ее не усыпил, она взбаламутила бы всех соседей своими криками. С другой стороны, жестоко было бы оставить ее связанной на всю ночь… Мне хотелось преподать ей суровый урок, но не мучить в течение долгих часов. — Гм! — хмыкнул судебный следователь. — Но, допуская, что вы говорите правду (чего, заметьте, я не допускаю), как же вы не подумали, какой опасности подвергаете себя, признаваясь в убийстве, которого не совершали? — Мне не верилось, что жене удастся бежать. Естественно, я собирался открыть ей правду, прежде чем освободить. — А кто вам… вам сообщил об убийстве Виру? — Сестра, вернувшись с рынка на следующее утро. Вся деревня только об этом и говорила… — И вы, конечно, станете утверждать, будто не виделись с Виру в день его смерти? — Как сказать… Через закрытые ставни я заметил, что он слоняется вокруг моего дома. О! Я довольно долго боролся с искушением зыйти и набить физиономию этому… этому… Лабар чуть было не выругался, но сдержался и закончил: — Я устоял. В глубине души я знал, что ничего серьезного не произошло между ним и моей женой. Будь что-нибудь, он бы уже не пытался заставлять ее покинуть семейный очаг и не стремился увести с собой. Личности вроде Виру не дают себе труда любить… Они забавляются, они боятся трагического… Трусы! Он сжал кулаки: — И почему, собственно, вам так хочется, чтобы именно я оказался убийцей? Я не единственный муж в этой деревне, кто с удовольствием отнесся к известию о его смерти. Судебный следователь постучал ладонью по столешнице. — Лабар, — жестко сказал он, — вам не поможет принятая вами абсурдная система защиты, я это гарантирую! Вы признались жене, что убили Аристида Виру, и я полагаю, в Сент-Круа только вы были заинтересованы в смерти Артура Гитера… Мой вам совет — признайтесь! Черты Антуана Лабара отразили глубокое изумление. «Если его удивление наигранное, — подумал Сорож, — этот человек хороший актер». — Послушайте, господин следователь, у меня не было ни малейшего повода желать зла Артуру Гитеру… Бедняга! Для него весь мир заключался в госпоже Гитер. Зачем бы я стал его убивать?.. Себ Сорож глубоко вздохнул. Он набил свою коротенькую вересковую трубку и закурил. «Бог мой, — размышлял он, — это никогда не кончится! Лично я вижу еще минимум 150 вопросов, которые можно задать. Этот Эрали явно провозится с ним до утра и, готов поклясться, что Лабар проявит меньше воли к сопротивлению, чем козочка господина Сегэна…» Он пустил к потолку колечко дыма: «А кроме того, есть ведь еще отличная приманка — красавица Жюли… Готов спорить, Лабар еще до полуночи сознается в чем угодно!» Инспектор поднял глаза. Часы, расположенные над дверью, показывали пять минут одиннадцатого. XV. Опасность снаружи Газовая лампа мягко светила, привычно пофыркивая. Она плохо освещала мебель из красного дерева, обитые зеленым плюшем сиденья, дешевые безделушки, не украшавшие каминную полку, и так называемые «художественные» фотографии в позолоченных рамках. Штора на единственном окне была спущена, от тихо потрескивавшей печки воздух пропитывался угарным газом… Сидевшая у стола с вязаньем женщина взглянула на стенные часы позолоченной бронзы, высившиеся на почетном месте, глубоко вздохнула и отложила рукоделие. Задумчиво смотрела она на мужчину, уминавшего толстым пальцем табак в трубке; ее взгляд скользил, не видя, по низкому упрямому лбу, пересеченному глубокими складками, приплюснутому носу, толстым губам, по шее, выпирающей из рубашки без воротника в крупную красно-белую клетку, по мощному торсу, мускулистым рукам и ладоням, спокойно лежащим на коленях. Женщина еще раз вздохнула и через силу произнесла: — Но, раз ничто не заставляет тебя выходить… Она не закончила фразу из врожденной лености. Она не любила говорить, как, впрочем, и он. А уж когда решалась, казалось, не могла делать еще что-либо одновременно, и потому отложила вязанье. Мужчина вынул изо рта трубку, и сквозь опущенные веки блеснул взгляд его маленьких серых глаз. — Я считаю это шуткой, — произнес он густым голосом. — Говорю тебе, шуткой!.. Никто не осмелится!.. Он откинулся на сиденье, расправив плечи. Своей геройской позой он демонстрировал, что не боится — ну уж нет! — что он, Виере, мясник в Сент-Круа, по справедливости пользующийся доброй славой в округе за качество поставляемого им мяса, не боится ничего и никого, пока у него острый нож в руке, и что он смеется над кружками, нарисованными красным мелом на его двери, — «я тебе говорю, с единственной целью запугать бедных людей!» Жюль Виере заметил пресловутый красный кружок вечером, закрывая дверь лавки. Это был красивый красный кружок, очень круглый, очень красный. Сначала Виере отскочил, как если бы по неосторожности наступил на змею. Потом прижал руки к животу и рассмеялся. Соседи, конечно, должны были слышать, как он смеется. Прибежала жена: — Что случилось? — Погляди! — Боже мой! — вскрикнула она и перекрестилась. — Такой же знак был на двери гостиницы, в которой жил Виру, и Виру мертв… Такой же поставили на двери аптеки Гитера и Гитер мертв… Вместо ответа Жюль Виере лишь громче рассмеялся, плюнув на знак смерти. Он стер его локтем и резко закрыл дверь. Затем воскликнул: — Смотри, я даже не поворачиваю ключ. Если хочет, пусть заходит тот, кто убил Виру и Гитера. Пусть придет! Обещаю тебе расправиться с ним вот этими руками!.. И мясник потряс огромными лапищами, тяжелыми и красными, будто окрашенными кровью всех его невинных жертв, прошлых, настоящих и будущих. Г-жа Виере запротестовала. Нужно закрыть дверь и не выходить ни под каким предлогом. Иначе она умрет от страха. Не следует выходить, ни в коем случае не выходить! Она уверена, в доме абсолютно безопасно. Опасность кроется снаружи. — А может, я попрошу кого-нибудь из соседей предупредить этого господина Сорожа? — предложила она. Муж рассердился. За кого она его считает? Ему не нужна ничья помощь. Когда у тебя такие руки, как у него, кулак, о котором говорят на десять километров в округе, скорее, сам помогаешь другим… Незаметно спустилась ночь, смолкли немногочисленные уличные шумы. Виере с женой в очередной раз остались наедине, друг против друга в маленькой гостиной, смежной с лавкой. Жена взялась за вязанье, муж развернул газету. Лампа, часы, огонь сложились в тонкую ежевечернюю гармонию, которая лишь подчеркивалась время от времени треском, вспышкой искр, боем часов. И незаметно, почти против воли, Жюль Виере принялся думать о Виру, Гитере, ставших жертвами таинственного убийцы. И вот сегодня… Однако он не боялся, другое чувство полностью завладело им, заставляя временами вздрагивать, словно от электрического разряда: гнев. Мужчина вдруг почувствовал столь сильное внутреннее кипение, что отодвинул стул и встал. Его жена мгновенно обернулась. — Ты куда? — тревожно спросила она. Мясник раскурил трубку, потухшую, пока он размышлял, и грубо рассмеялся. — Рядом. Он указал на застекленную дверь, соединяющую маленькую гостиную с мясной лавкой. — Что ты собираешься делать? — Разделаю хряка, который лежит на леднике. Г-жа Виере пожала худыми плечами: — Он может подождать… — Ба! — упрямо ответил он. — Сегодня вечером или завтра утром — не все ли равно. Он открыл дверь, и его высокий силуэт утонул в темноте лавки. До жены донеслась его ругань из-за того, что лампа не зажигалась. Наконец, темнота враз сделалась менее плотной, спряталась по углам, и сквозь приоткрытую дверь в бледном освещении проступили подвешенные красные туши… Жюль Виере открыл ледник, отцепил тушу свиньи, без видимых усилий взвалил на плечи и бросил на разделочный стол, глубоко выщербленный в середине от постоянных ударов топора и секача… Одновременно от перебирал в уме причины своего гнева. Видано ли когда-нибудь подобное бесстыдство?.. Убивать людей посреди улицы и обнаглеть до того, чтобы предупреждать их об уготованной участи! Ладно еще с такими хлюпиками, как Аристид Виру или Гитер, но подступиться к нему, Виерсу, чья сила вошла в поговорку, не боящегося ни Бога, ни черта! Мясник горячо желал оказаться лицом к лицу с убийцей, он заранее верил в победу. Сжав зубы, он вскинул лезвие и со всей силой опустил, затем снова поднял и снова опустил. С каким восторгом Виере раздробил бы голову убийцы, как он дробил тушу. Один такой удар, всего один, — и правосудие свершится… Оставив на минуту нож воткнутым в стол, Виере обернулся, чтобы крикнуть: — Который час? — Скоро половина… Г-жа Виере добавила: — Поторопись… Ты можешь закончить и завтра… Я хочу лечь спать… — Что ж… Поднимайся. — Нет. Поколебавшись, она призналась: — Мне будет страшно… Мясник издал что-то вроде хрюканья, поплевал на руки, снова ухватился за нож и опять принялся за работу. «Кто это сделал? — спрашивал он себя. — Кто мог это сделать? Кто убил Виру и Гитера? Кому была выгодна их смерть? И кто может быть заинтересован в смерти его, Виерса?..» Мясник не думал, чтобы у него были враги, и если можно еще допустить, что целью убийства аптекаря являлось ограбление, то какая причина двигала убийцей в случае с Виру, ведь содержимое его карманов осталось в целости? С другой стороны, таинственный преступник, предупреждая жертвы, заставлял их держаться настороже, выходить из дому без денег и потому не мог рассчитывать на какой бы то ни было доход от своих злодеяний. Да и возможно ли, чтобы кто-то взялся уничтожить население целой деревни с единственной целью завладеть несколькими кошельками? Нет, сто раз нет! Убийца явно убивал не ради грабежа, иначе он бы взялся за это по-другому. Люди, будучи начеку, оставляют свое достояние дома… «Так почему?.. Зачем он убивает?..» Этот вопрос уже неотвязно мучил Жюля Виерса. Вдруг он замер, прислушиваясь, опять оставив нож воткнутым в стол… Нет, ничего, тишина… — Ну что? — послышался голос г-жи Виере. Мясник быстро пересек лавку. — Замолчи! — выдохнул он. — Не двигайся отсюда! По-моему, он на тротуаре перед домом… В таком случае, я его схвачу!.. Он осторожно прикрыл дверь и подошел к разделочному столу. Его плетеные из веревки тапки бесшумно ступали по присыпанным опилками плитам. Он уже брался за ручку огромного секача, когда снаружи донесся пронзительный женский крик, крик, полный ужаса. Жюль Виере ругнулся и поудобнее перехватил секач. За его спиной раздался возглас, заставивший его оглянуться. Г-жа Виере распахнула дверь между лавкой и гостиной, бросилась к мужу, вцепилась в него: — Не открывай! Не открывай!.. — Пусти меня! — глухо отозвался мясник. — Отпусти ты меня!.. Послушай!.. Там кого-то душат!.. С той стороны двери доносилась жалобная мольба. Жюль Виере оттолкнул жену и рванул дверь на себя. — Кто там? — закричал он. — Отвечайте, ради Бога! Он шагнул вперед, в темноту. Несмотря на всю свою храбрость, на достигший высшей точки гнев, он почувствовал неприятную дрожь вдоль позвоночника перед лицом черной тени, плотной, испускающей страшные жалобные звуки. — Кто там? — снова крикнул он. И, занеся секач над головой, шагнул в ночь… XVI. Прерванные признания Судебный следователь отодвинул стул и порывисто встал. — Остановимся на этом! — сказал он, отчеканивая слова. — Через некоторое время, когда вы, Лабар, лучше поймете, в чем ваши интересы, мы возобновим допрос. Сорож, будьте любезны, позовите полицейского Бурдо… Когда тот вошел, следователь приказал: — Бурдо, вы отвезете этого человека в тюрьму Брюгге. Вы… Но побледневший Антуан Лабар помертвевшим голосом произнес: — Извините, господин следователь… Я просил у вас разрешения повидать жену? Эрали пожал плечами: — А я ответил, что вы увидите ее после того, как скажете правду, всю правду… Так что не имею возможности удовлетворить ваше желание. Он снял пенсне и принялся тщательно вытирать стекла. — Мне вас жаль… Вы мне казались умнее… Могу вам даже сообщить, что, рассчитывая на ваш здравый смысл, во время допроса послал за госпожой Лабар… Готов поручиться, в настоящую минуту она ждет в кабинете внизу… Господин Сорож, не могли бы вы рассказать ей, как обстоит дело, принести мои извинения за бесполезный приход и проводить ее домой? — Стойте! — остановил его Лабар, протянув руку. Но Эрали его не слушал. — Бурдо, идите! — распорядился он. Бурдо схватил Лабара за руку и повел за собой. Однако портной резким движением вырвался и, встав прямо перед столом судебного следователя, закричал: — Чтобы ее увидеть, чтобы увидеть мою жену, я должен сознаться, так?! Что ж, я сознаюсь!.. Теперь приведите ее! Глаза Эрали за стеклами пенсне блестели от радости. — Минутку, Лабар! Недостаточно сказать: «Я убил», вы должны также рассказать нам, как вы убили… Лабар сжал кулаки. Его глаза горели, лицо налилось кровью. Себ Сорож на минуту искренне пожалел этого человека. — Итак? — сказал Эрали. Портной рухнул на стул. Потом пожал плечами. — Честное слово, — со злостью произнес он, — это все равно только убийство из ревности… Суд будет снисходителен! Видно было, что он старается убедить самого себя, заставить себя говорить, думая: «В конце концов, это не так уж страшно!» — Значит, — вмешался судебный следователь, — вы признаетесь наконец, что убили Аристида Виру? И Эрали бросил выразительный взгляд на Де Миля, обратившегося в слух, готового записать каждое сказанное слово. Тишину разорвал жесткий категоричный голос Лабара: — Да, я его убил. — Почему? — Потому что моя жена хотела бежать с ним. — Объясните нам, как все произошло. — Вам прекрасно известно, как… Я притворился, будто уезжаю на несколько дней, так как узнал от одного друга, которому Виру хвастался своими планами… Я спрятался дома на чердаке, сестра носила мне еду… Незадолго до назначенного часа жена удалила Берту под благовидным предлогом… Она тут же предупредила меня, мы пробрались в комнату Жюли… — Вы вели себя как дикарь по отношения к жене… — Я был смертельно зол на нее. В тот момент я мог убить и ее тоже… За несколько дней до того я купил у Гитера снотворное… Я заставил Жюли его выпить и за закрытыми ставнями лавки стал ждать Виру… Лабар глубоко вздохнул и продолжил: — Увидев, что Жюли не пришла на свидание, он стал кружить возле дома… Заметно было, что он очень обеспокоен… В какую-то минуту он даже направился к двери, словно решился позвонить… Наконец он ушел… Тогда… Портной замолчал на мгновение и огляделся. Взгляд его блуждал. — Тогда я открыл дверь и выскользнул наружу… Виру удалялся, не оборачиваясь. Он уже вышел на Центральную улицу… Я последовал за ним вдоль стен… Машинально я опустил руки в карманы… Клянусь вам, тогда я не собирался его убивать!.. Нет, я только хотел поговорить с этим трусом, собиравшимся отнять у меня жену, жаждал выплюнуть ему в лицо мое презрение, избить руками, ногами, все равно, навсегда отбить охоту ухлестывать за Жюли… Но я сунул руки в карманы, и мои пальцы нащупали шнурок… В ту же минуту одна мысль захватила меня… Я не буду избивать Виру, это слишком мягкое наказание, я задушу его этим шнурком… — Потом? — Я помедлил еще чуть-чуть, затем побежал, набросился на Виру, накинул шнурок ему на шею в то самое мгновение, когда он оглянулся, и стянул, стянул… — Все так! — заметил Эрали. — Значит, до сих пор вы нам лгали. И ваша сестра тоже лгала… — Да, да, — прошептал Лабар. — Дайте мне повидать Жюли!.. — Извините, нам пока неизвестны причины, толкнувшие вас на убийство аптекаря Гитера и… У Себа Сорожа вырвался резкий жест. — Послушайте, — начал он. Но замолчал и подошел к окну, упершись лбом в стекло. — Я не… — сказал портной. Его блуждающий взгляд задержался на судебном следователе: — А! Я должен сознаться заодно и в этом убийстве, чтобы повидать жену?.. Говорите?.. Эрали откинулся на спинку кресла. — Вы должны отказаться от лжи, сказать нам всю правду! Тогда Лабар рассмеялся. Это был едкий, язвительный, и, в конечном счете, бесконечно грустный смешок. — Понял! — наконец проговорил он. — Всю правду! И опять рассмеялся. Он смеялся так, как другие плачут. — Я также убил Артура Гитера… Я думал, через него может всплыть правда… Я выследил его… Я знал, что каждый вечер он играет в карты в Белой Лошади… — А! А! — торжествовал Эрали. — Ну, что вы на это скажете, Сорож, вы ведь не допускали, что аптекаря могли убить, лишь бы помешать ему сообщить нечто важное… — Я? — откликнулся Сорож. — Я ничего не говорю. — Это второе убийство еще возмутительнее первого! — кричал Эрали. — Это уже не убийство из ревности, Лабар!.. И вы убили несчастного собственными руками!.. И взяли его бумажник!.. Скажите, зачем вы это сделали?.. Чтобы отвести подозрения, не так ли? Чтобы на этот раз заставить поверить, будто целью убийства было ограбление?! Лабар открыл рот, собираясь ответить, но тут с площади донесся смутный гул. — Слушайте! — сказал Анон. Он подошел к двери, открыл ее и сбежал по лестнице. — Что это? — спросил судебный следователь. Себ Сорож распахнул окно и перегнулся через подоконник. — Послушайте, — вновь спросил дрожавший от возбуждения Эрали. — Что происходит, Сорож? — Я предполагаю, — ответил инспектор, — это какое-то новое убийство… — Вы шутите?! — вскричал судебный следователь. — Новое убийство!.. Почему вы думаете, что… — Что?.. — добродушно спросил инспектор. — Что могли еще кого-то убить, ведь убийца… Себ улыбнулся: — Ведь убийца? — повторил он. — Черт бы вас побрал! — заорал Эрали и обернулся: в кабинет вошел Анон. Он был потрясен. — Антуан Лабар, — хрипло выдавил он, — этим вечером вы лгали нам! Вы не убивали ни Виру, ни Гитера… Убийца этих двоих только что убил третьего человека! Эрали медленно поднялся, упершись руками в подлокотники кресла: — Что? Что вы говорите?.. — Я говорю, — с трудом произнес Анон, — что таинственный убийца только что поразил новую жертву… С помощью шелкового платка, закрученного эбеновой линейкой, он задушил мясника Жюля Виерса, настоящего колосса, самого сильного человека в округе!.. XVII. Не убий… На следующий день, в воскресенье, судебный следователь встал в прескверном настроении. Он нашел Анона ожидающим его в кабинете бургомистра. Обменявшись несколькими недоуменными фразами и показав друг другу газеты, осыпавшие их упреками, оба замолчали. Затем Эрали раздраженно поинтересовался: — А где Сорож, не знаете? — Знаю, — ответил Анон. — Он слушает мессу. — Мессу! — воскликнул судебный следователь и воздел руки к потолку: — Вы находите момент подходящим для того, чтобы слушать мессу?.. Заместитель королевского прокурора сел, закинул ногу на ногу и закурил сигарету. — Что ж, по-моему, да! — ответил он. — Заметьте, сначала я отреагировал подобно вам, услышав вчера от инспектора Сорожа, на что он собирается потратить сегодняшнее утро. Я не скрывал удивления, даже разочарования, и спросил, не думает ли он, что лучше послужит Богу, занимаясь спасением его созданий… — И что же он ответил? — Примерно следующее: «Завтра утром вся Сент-Круа соберется в церкви. Вы полагаете, мне когда-нибудь представится лучшая возможность спокойно изучить каждого жителя деревни? Местный кюре Рокюс наверняка подготовил проповедь по одной из заповедей господних. Я хочу послушать…» Вот что сказал мне Себ Сорож, и я мог только одобрить его. В это самое время инспектор входил в церковь, которой так гордился кюре Рокюс. Она была уже почти заполнена, стулья скрипели по плитам пола, прихожане готовились к мессе… Себ Сорож медленно пробирался к центральному нефу между двумя рядами стульев. На ходу он посматривал направо и налево, стараясь соединить имя с каждым лицом, вспомнить или выяснить личность каждого из верующих. Достаточно было наудачу прислушаться к болтовне деревенских кумушек, чтобы научиться узнавать встречных. Так, проходя мимо, он «вычислил» дочку доктора Хие, а несколькими стульями дальше — г-жу Прего, чье богатство составляло ежедневный предмет разговоров всех жителей деревни. Старую даму сопровождали две ее дочери — Бертильда и Ивонна, а также племянник Юбер Пеллериан. Старшая из сестер, Бертильда, склонившись к молодому человеку, вполголоса что-то нашептывала ему, но взгляд последнего то и дело скользил мимо Бертильды к коленопреклоненному силуэту. Себ Сорож выискал наконец скамеечку для молитвы, первую в одном из рядов, и остановился, незаметно оглядываясь по сторонам. Слева он увидел метра Косса, нотариуса, в сопровождении неизбежной г-жи Косс, немного дальше бургомистр Бине шептал что-то на ухо Дермюлю, секретарю общины. Инспектор узнал ветеринара Верспрее, булочника Дикманса и вдову аптекаря Гитера в глубоком трауре, спрятавшуюся в тени колонны. Месса началась. Себ Сорож опустился на колени, склонил голову на руки и сквозь раздвинутые пальцы принялся изучать молящихся. Для начала он взглянул на красавицу Жюли Лабар, чья бледность казалась особенно трогательной рядом со сморщенным лицом преклонившей колени сбоку от нее пожилой женщины. Это была Эстелль, служанка кюре, но Себ Сорож еще не сталкивался с ней. Чуть обернувшись, он разглядел г-жу Пети-Аве, галантерейщицу. Добрая женщина, казалось, еще не оправилась от волнения, испытанного от смерти Виру, ее окружали г-жа Моль, жена торговца велосипедами, делившая с ней спальню две последние ночи, ее супруг и Луиза Боске, так низко склонившаяся над молитвенником, что оставляла на обозрение только шляпку, украшенную широкой мятой лентой. Удовлетворив любопытство, инспектор обратил взгляд на хоры и заметил Оливье Маскаре. Судя по бордовому костюму, гранатного цвета галстуку и пестрому платочку в верхнем кармане пиджака, учитель, похоже, решил быть элегантным. Себ Сорож подумал, что плечи пиджака наверняка подбивал ватой портной Лабар и что редко ему приходилось видеть человека столь же плохо одетого, как Маскаре. Ему припомнилось, что накануне вечером он видел его выходящим из повозки Гвидо. «Так, значит, существуют два Маскаре? — задумался Себ. — Один — учитель Маскаре и один — Оливье? Один серьезный и уравновешенный, исполненный достоинства и другой, который с наступлением ночи ходит за советом к гадателю на картах? Который же из двух настоящий Маскаре, а который лишь старается создать видимость?..» Себ пытался пристальным взглядом отделить от сегодняшнего Маскаре загадочного Маскаре вчерашнего. Напрасно. Ничего от него не существовало в неловкой, неуклюжей и чопорной манере учителя держаться. Кюре Рокюс поднялся на кафедру, Себ Сорож перевернул скамеечку и сел. В ту же минуту его поразила одна мысль: «Может ли Оливье Маскаре быть разыскиваемым нами убийцей?..» Инспектор развеселился и, улыбаясь, продолжил игру, перебираясь от стула к стулу, от лица к лицу: «А если это Верспрее, ветеринар?.. Или бургомистр Бине? Бургомистр!. Воплощение совершенного, порядочного человека!.. А почему нет? Почему нельзя заподозрить бургомистра наравне с теми, кем тот управляет? Не Бине ли прежде всего обязаны они арестом Лабара, Лабара, который не мог быть виноват, так как, пока он отвечал на вопросы судебного следователя, произошло третье убийство?.. А если это была красавица Жюли?..» Обман крылся повсюду. Если Лабар солгал ради спасения жены? Чтобы предоставить той самое надежное алиби? Себ подумал о гиганте Виерсе. Никогда женщина не смогла бы задушить такого мужчину… Преступник должен обладать силой выше средней, как минимум, равной силе мясника?.. Тем временем волнение пробежало по рядам, когда кюре Рокюс начал проповедь: «Не убий…» Каждый подозрительно поглядывал на соседа… Не убий… Кто же из обитателей Сент-Круа нарушил заповедь?.. Опустив голову и глядя в пол, Себ Сорож продолжал задавать себе вопросы без ответов. Кто в деревне обладал такой же мощной мускулатурой, как мясник? Насколько известно, никто. Покойный Жюль Виере был в своем роде уникум на десять лье в округе. Себ качнул головой: у него появилось собственное мнение относительно необычайной силы убийцы. Пока инспектор мысленно оценивал вероятность виновности каждого из прихожан: «Мог ли это быть он? она?..», Оливье Маскаре, сидя на другом конце ряда, тоже размышлял об убийстве Виру, Гитера, Виерса. Особенно о последнем и о визите, нанесенном накануне Гвидо, о встрече по возвращении в деревню. Он вновь представлял Эдме Хие на пороге дома, слышал ее слова: «Вот я вас и поймала, господин мой воздыхатель!» При этом воспоминании кровь волной залила щеки учителя, он закашлялся, задвигался на стуле и поднял глаза на кафедру, с которой кюре продолжал свободным потоком изливать священное красноречие: «И по правде говорю вам, мои дражайшие братья…» Юбер Пеллериан слегка повернул голову и встретился взглядом с глазами дочки доктора Хие. Молодой человек улыбнулся, опустил веки. Но девушка воздержалась от ответа на это нежное послание, так как Бертильда Прего, заметив маневры кузена, подчеркнуто положила свою ладонь на руку молодого человека, как на некую собственность, которой не собиралась лишиться. Под давлением этой руки Юбер вздрогнул и быстро перевел взгляд на Бертильду. Он не любил кузину, разумеется, нет, но не видел иного способа поправить дела, чем богатая женитьба. Они с Бертильдой были уже почти помолвлены и, вне всякого сомнения, этим же вечером… Этим вечером у Прего состоится праздник. Приглашения, приготовленные в последний момент, Ивонна выдержала в юмористическом тоне: «Если Вы не боитесь таинственного убийцы из Сент-Круа, мы будем счастливы принять Вас и т. д.» Юбер устроил, чтобы дочь доктора Хие пригласили на вечер. Он отнюдь не считал свои брачные планы помехой в том, чтобы приударить за Эдме. Когда какая-нибудь девушка ему нравилась, Юбер привык доводить это до ее сведения… Со своей стороны Эдме обдумывала приглашение, полученное накануне. «Танцевальная вечеринка…» Ее заворожили эти два слова. Когда она заговорила об этом с отцом, доктор сначала слышать ничего не хотел, потом, как всегда, дал себя убедить. Он заявил: «Мне жаль лишать вас редких удовольствий. Но вы должны понять, что в нынешних обстоятельствах вечерний выход и позднее возвращение — крайняя неосторожность. Так что я схожу в управу и попрошу судебного следователя, чтобы этой ночью особенно усилили охрану в деревне и, главное, на подступах к дому Прего…» Эдме улыбнулась: «Хорошо, папа. Ничего не бойтесь — за мной заедут и привезут обратно на машине. Многие приедут на машинах из Брюсселя и Брюгге. Фары так осветят улицы, что таинственному убийце придется забиться в какой-нибудь угол на всю ночь». Доктор покачал головой: «Надеюсь, дочка, но… не верю». Большая часть присутствующих перекрестилась: кюре Рокюс, восславив дрожащим голосом Авеля и прокляв Каина, сошел с кафедры. Когда несколько мгновений спустя священник проходил с подносом в руках между прихожан, многие, в том числе Себ Сорож, обратили внимание, что пот струится по его лбу. «Бедняга! — подумал инспектор. — Сознание, что в его стаде завелась паршивая овца, отняло у него, должно быть, желание есть и пить…» По окончании мессы Себ первым вышел из церкви. Ему не терпелось закурить трубку. Что он и сделал, наблюдая, как через распахнутые двери вытекает торопливый поток верующих. Образно говоря, Себ открыл глаза и уши. Он задумчиво переходил от группы к группе, схватывая на ходу обрывки фраз, имена, иногда просто слово. Даже этого ему хватало. Сейчас он не желал ничего другого, кроме того, как слушать разговоры жителей деревни между собой, узнавать их мнение о таком-то или такой-то, ухватить сплетню или интригу… В подобном деле, когда следовало обнаружить преступника среди пяти тысяч душ, ничто не могло оставить его безразличным. Задержавшись на минутку рядом с группой кумушек, он узнал, что старая Эстелль, служанка кюре, шокирована своим соседством в церкви с Жюли Лабар, этой «ничтожной женщиной»; даже такой пустяк мог получить значение в свое время. — Ну что? — встретил Анон Себа в кабинете мэра. — Что вы, дорогой мой, думаете обо «всей Сент-Круа»? — Допустим, ничего… пока что. Эрали скорчил гримасу: — Может быть, вы все же нам скажете, стоило ли слушать эту пресловутую проповедь? — Не знаю. Я не слушал. Отвечая, инспектор присел на край стола судебного следователя: — Я смотрел по сторонам, вот и все. Потом я прислушался к сплетням, а также набросал несколько имен на клочке бумаги… Вперемешку… Так просто… Возможно, среди них есть имя убийцы… А может, и нет… — Что за имена? — поинтересовался Анон. — О! Имена всех, кого я узнал в церкви… Я их подозреваю всех, не имея оснований подозревать одного или двоих… — Кстати! — заметил заместитель королевского прокурора. — Нам тут нанесли два визита. — Да! Кто? — Для начала, недавно прибыли инспекторы Кардо и Анри. Они приехали оба, так как в Брюсселе здорово обеспокоены. Поэтому… — А второй визит? — оборвал Себ. — Его нанес доктор Хие. Кажется, некая госпожа Прего организует небольшую дружескую вечеринку этой ночью. Дочь доктора в числе приглашенных, и отец за нее беспокоится. Вот и пришел попросить нас обеспечить наблюдение за домом сей дамы… Я заверил его, что все необходимое будет сделано, и, пока инспектор Кардо отправился побродить вокруг лавки Виерса (не знаю, в поисках каких улик), я послал инспектора Анри к госпоже Прего объяснить, какую опасность представляет ночное празднество в настоящих условиях и попытаться убедить ее отменить приглашения… Сомневаюсь, — добавил заместитель королевского прокурора, пожимая плечами, — чтобы этот визит что-нибудь дал. Боюсь, праздник состоится нынче ночью, и… — Что вы хотите? — сказал Себ Сорож. — Похоронный лист не закрыт. Полагаю, это вы понимаете. — Но, — вмешался Эрали, — разве мы не должны… — Дела, подобные этому, нам неподвластны, господин Эрали! — оборвал его Себ. — Я вам как-нибудь скажу, почему, когда убийца остановится… — И когда же, по-вашему, он остановится? — Когда устанет, — ответил Себ, — или умрет. А это что такое? Он взял со стола листок бумаги. — Ах, да! — спохватился Анон. — Письмо! Анонимное письмо. Мы обнаружили его в ящике. — Действительно? Себ прочел: «Госпадин Следователь, позвольте другу пасоветовать вам допросить нескольких слишком спакойных особ: г-на Пеллериана, нашего учителя и служанку кюре, она злобная старуха. Вы многое узнаете. Мое пачтение.      (П.) Друг». — Как видите, до предела банально! — проворчал судебный следователь. — Мы даже забыли показать вам его… Однако, так как нельзя пренебрегать никакой возможностью, следует допросить упомянутых особ, хотя это обвинение… — Да! — заметил Себ. — Оно их в некотором роде обеляет. Эрали поднял брови: — О! Обеляет, возможно, сильно сказано! Допустим… Но, видно, было суждено, что инспектор не даст ему закончить ни одной фразы. Он задумчиво прошептал: — Это замечательное письмо… — Замечательное! — вскричали хором судебный следователь и заместитель королевского прокурора. Последний продолжил: — Слушайте, Себ, это самое заурядное письмо! Классическое разоблачение ради удовлетворения старой вражды со служанкой кюре. Вы, конечно, заметили, что ее особо выделили? — Да, да, — ответил инспектор. — Это-то все действительно заурядно, я согласен, но остальное — отнюдь… — Остальное? — Да, например, почерк. — Почерк… Себ, я не понимаю. — Неважно. И Себ добавил: — Запомните следующее… Друг, подписавший письмо, и есть сам убийца. XVIII. Рукопашная Добившись, наконец, требуемой тишины и заставив смолкнуть оркестр, улыбающаяся госпожа Прего вышла в середину кружка гостей. — Мои дорогие друзья, — произнесла она дрожащим голосом, — я имею… Она перевела дыхание. — Я имею удовольствие объявить вам о помолвке моей дочери Бертильды с моим племянником Юбером Пеллерианом. Раздались восклицания, все столпились вокруг молодых людей, стоящих рядом и, казалось, слегка смущенных происходящим: — Мои поздравления, мой мальчик! — Дорогой старина Юбер! — Кто бы мог подумать? — А когда же свадьба?.. Тоненькая и бледная в своем розовом платье, Бертильда не осмеливалась поднять глаза на Юбера. Такое ли у него лицо, какое ей всеща мечталось увидеть у своего жениха в этот момент? Она сомневалась в этом, чувствуя смертельный холод в душе. Ей никак не удавалось забыть, что она богата, очень богата, и что Юбер — «вечно прекрасный Юбер», как его называли друзья, — после роскошной холостой жизни испытывал опасение перед завтрашним днем. Юбер тоже не глядел на Бертильду. Он наудачу пожимал протянутые руки, повторяя про себя: «Наконец!.. Спасен!..» Уже завтра он сможет, имея в виду «малышку Прего», взять формальные обязательства перед самыми настойчивыми из кредиторов. Размышляя об этом, молодой человек продолжал искать глазами одно лицо в толпе. Заметив его, он тут же покинул невесту и начал пробираться между гостями, многие из которых уже возобновили танцы под проигрыватель. — Мадемуазель Эдме, — окликнул Юбер. Девушка обернулась как раз в тот момент, когда тощий светловолосый молодой человек в очках да еще хромой направился прямо к ней с явным намерением пригласить на танец. Эдме улыбнулась: — Господин Юбер? — Подарите мне этот танец… Девушка оценила опасность в виде тощего блондина, готовую обрушиться на нее. — Охотно. Мгновение спустя, как перышко кружась в объятиях Юбера по натертому паркету, она подняла взгляд на молодого человека. — Мои самые искренние поздравления, — сказала она. — Бертильда — очаровательная девушка… — Ох, нет! Только не вы! — запротестовал Юбер. — Только не вы!.. — Что значит — только не я? Голос Пеллериана зазвучал жестче: — Я не хочу, чтобы вы меня поздравляли. Танцуя, они приблизились к одной из двух застекленных дверей, ведущих в сад. Юбер ловко увлек партнершу в нужном направлении. Не прекращая танцевать, молодой человек быстро повернул ручку и открыл дверь. — Вам не холодно? — спросил он. — Я умираю от жары, — ответила Эдме. — Вас не испугает небольшая прогулся по саду? — Нет, конечно… Но почему бы вам не предложить ее вашей невесте? — Нет, — жестко ответил он. — У нас с ней еще будет много возможностей прогуляться ночью, тогда как… Вы не можете мне отказать! — Но я и не отказываю! Я бы только хотела, чтобы вы принесли мой мех из гардеробной. — Бегу… Я вернусь через секунду. Задумавшись, Эдме прислонилась к створке застекленной двери. Почему бы ей не принять предложение Юбера? Обаятельный юноша, приятный в обращении… А какой превосходный танцор! Кроме того, разве он не был здесь единственным молодым человеком, которого она не впервые встретила этим вечером? Все остальные ей незнакомы. Она раскаивалась, что устроила в последний момент приглашение Оливье Маскаре. «Может быть, ему это доставит удовольствие, — думала она еще утром в церкви. — Ему, лишенному всех развлечений… Впрочем, как и я сама!» Выходя из церкви, она подошла к группе, образованной г-жой Прего, Бертильдой, Ивонной и Юбером, и дала им понять, что учитель будет очень тронут приглашением, «Этот молодой человек из прекрасной семьи, — сочла она своим долгом добавить, — и, верьте мне, совсем не так необщителен, как кажется…» Юбер улыбнулся, на его лице ясно читалось: «В любом случае, такой соперник не опасен…», и, так как Маскаре как раз проходил мимо, передал ему от имени тети приглашение на вечер. Учитель, застигнутый врасплох, невнятно пробормотал нечто нечленораздельное и скрылся. Не увидев его среди гостей, Эдме была уязвлена. «Невежа! — повторяла она про себя. — Не прийти! Это он мне наносит обиду!» Она вдруг почувствовала по отношению к нему холодную ярость. Она его ненавидит, да, ненавидит! До чего же он смешон в своем бордовом костюме, воротничке с заломившимися уголками и гранатном галстуке. И в его возрасте носить башмаки на пуговицах! — Вот ваше пальто, — сказал Юбер. — Да, я предпочел принести пальто, чтобы вы не замерзли… — Спасибо. Он накинул его девушке на плечи: — Идемте… Они выскользнули через приоткрытую дверь, и гравий центральной аллеи заскрипел под их шагами. — Сверните направо, — подсказал Юбер. — На эту дорожку. Она ведет к старой деревянной скамье. Мы можем сесть рядом и считать звезды… Я никогда не умел считать их в одиночку. Эдме покачала головой: — Жаль, но должна вам отказать! Я боюсь замерзнуть, сидя в такую ночь… Ведь подсчет звезд требует длительного наблюдения, не так ли?.. Лучше погуляем. — Как хотите, — ответил Юбер. — Жаль, — добавил он, — мне бы хотелось подольше поболтать с вами… Вы мне так нравитесь! Эдме тихонько рассмеялась: — Надеюсь, меньше, чем Бертильда? — Больше… Бертильда мне не нравится. — Тогда зачем вы на ней женитесь? — Потому что она богата… Вы понимаете? — Да, — сказала Эдме. — Это не очень порядочно. Она шла, опустив голову и следя глазами за тем, как светлые носки ее маленьких атласных туфелек по очереди мелькают на черной земле. Она почувствовала, что Юбер склонился к ней. — Не будьте беспощадны! — глухо произнес он. — Мне в игре всегда идет плохая карта. Я загнан в тупик, у меня ни гроша, Бертильда — моя единственная соломинка… Но люблю я вас! Они прошли в глубь сада, между зарослей рододендрона и группой небольших елочек, пропитавших ночь запахом смолы. Юбер взял в ладони руку Эдме. — С первого дня, как я вас встретил, вы знаете, я полюбил вас. И сегодня… Сегодня, клянусь, для меня невозможно счастье без вас. Маленький лучик… Эдме резко отдернула руку. Как хорошо он сказал: «Маленький лучик!» — Только от вас зависит, — снова заговорил молодой человек прерывающимся голосом, — навсегда осветить мой путь. Моя любовь к вам, Эдме, — единственное светлое чувство за мою жизнь… Вы не понимаете меня!.. — Я не очень хорошо понимаю! — слегка дрожащим голосом отозвалась Эдме. — Вы утверждаете, что любите меня, а обручаетесь с другой… Все в один вечер… Где же правда? — В моем сердце… — прошептал Юбер. Он подошел еще ближе: — …которое бьется только ради вас. Он вновь завладел ее рукой, и так как она пыталась высвободить ее, взмолился: — Нет, оставьте! Неужели вы не можете проявить немножко доброты, чтобы понять, что со мной происходит? — Но, если вы любите меня, как говорите, что вы собираетесь… что вы собираетесь делать? На минуту воцарилась тревожная тишина. — Женюсь на ней, — ответил он. — Так надо. И заключил: — Остальное зависит от вас. — То есть… Голос девушки стал тише: — …вы мне предлагаете… Но слова не шли с языка. Она сделала усилие: — Уточните ваши намерения… если посмеете!.. — Конечно! — страстно воскликнул Юбер. И, прежде чем Эдме опомнилась, схватил ее за плечи, сжал в объятиях, привлек к себе. Она отбивалась с криком: — Пустите меня!.. — Почему? — настаивал он, приближая свое лицо к ее. Почувствовав его дыхание на своей шее, она в отчаянии жалобно крикнула: — Пустите меня! Пустите!.. Это нечестно!.. Он лишь рассмеялся, сознавая свою силу, свою власть: — Почему?.. Это не так уж страшно, один поцелуй… — Я не хочу! — повторяла Эдме с какой-то яростью. — Отпустите меня! Отпустите!.. Она ударила его ногой. — Ах! Да пустите же! Я хочу… Девушка задохнулась от рыдания: — Я хочу, чтобы мой первый поцелуй достался человеку, которого я полюблю!.. — Значит, мне!.. — заявил Юбер Пеллериан. И он склонился к ее лицу, но не успел прикоснуться к ней — какая-то грозная сила подхватила его и отбросила. Спустя мгновение он уже лежал на земле, уткнувшись в холодную траву. Внезапно получив свободу, Эдме покачнулась и сделала шаг назад. Колени ее подгибались, и она бы упала, если бы чья-то рука не поддержала ее. Эдме подняла глаза. — Вы! Что вы здесь делаете?! — Меня пригласили, — ответил учитель Маскаре. — Да… но я вас выкину вон! — Юбер Пеллериан вскочил одним прыжком. Угрожая, он подошел вплотную к учителю. — О! Однако, не подеретесь же вы? — вскрикнула Эдме. — Каналья! — скрежетал зубами Юбер. — Я сейчас… — Не трогайте его! — умоляла девушка. — Он меня защищал, он… Пеллериан грубо отстранил ее. — Грязный тип! — крикнул он. И дважды изо всех сил ударил учителя по лицу. И тогда на глазах у Эдме произошло потрясающее преображение учителя Маскаре. Испустив что-то вроде яростного вопля, он сорвал очки. Лицо его исказилось, плечи словно раздались. На мгновение он замер, выросший, высвободивший скрытую силу, потом бросился… Перепуганная девушка спрятала лицо в ладонях. Она слышала возле себя смешавшееся сдавленное дыхание двух мужчин, дерущихся… за нее. Их короткие напряженные возгласы, звук ударов — за нее! за нее! — заставляли ее дрожать с головы до ног. Вдруг она открыла глаза, увидела звезду, скользящую по небу, и загадала желание. — Эдме… Она разом обернулась, обезумев от радости. Ее желание исполнилось. — Идемте. Вам надо покинуть этот дом… немедленно… — Да, да, — согласилась она. — Но… — Идемте. Я провожу вас до… до вашего дома… Она отступила, спрятав за спину руку, которую он собирался взять. — Минутку! Не двигайтесь, Оливье… Дайте мне посмотреть на вас!.. Без воротничка, без очков вы неотразимы, вы… другой человек!.. Она смело приблизилась к нему, встала на цыпочки, обвила руками его шею: — И отныне, не правда ли, дорогой, больше никаких воротничков с загнутыми уголками?.. Никогда!.. Никогда! XIX. Знаки смерти Со свертком под мышкой Гвидо вышел из первого фургона, где спали его жена и дети. Кинув быстрый взгляд по сторонам, он торопливо пошел ко второму фургону… В этот ночной час спала вся деревенская природа. Две повозки на краю оврага рядом с еловым лесом походили издали на игрушки, забытые ребенком. Даже лошадь стояла неподвижно, как лошадка из папье-маше, все детали лишь дополняли сходство, и, когда Гвидо зажег керосиновую лампу, окна фургона засветились, словно заклеенные красной бумагой. С лампой в руке цыган запер дверь и, надолго замерев, прислушался к звукам ночи. Успокоившись, он поставил лампу на стол рядом с принесенным свертком. Вынув из кармана старые никелевые часы — огромную луковицу с медными стрелками, — которые служили многим поколениям, Гвидо проворчал что-то и развернул сверток… Если бы кто-нибудь проскользнул в фургон вслед за цыганом, он бы не сразу понял, что скрывалось под оберточной бумагой. А поняв, наконец, воображаемый зритель не смог бы сдержать отвращения: существуют еще чувствительные натуры, которые, будьте уверены, с трудом переносят вид дохлой кошки. Тем более что эта кошка явно умерла не своей смертью. Совершив ошибку, она покинула ради какой-то случайной эскапады обычное поле действий и попала в смертоносные руки, вцепившиеся в ее грязно-белую шерсть и стянувшие веревку на ее шее. Однако дело было не в том, что Гвидо, совершивший это не имеющее оправдания по человеческим законам убийство, питал особую ненависть к кошачьему роду. Нет, просто у него были свои планы, а для их осуществления ему требовалась кошка, кошачий труп. Мы уже упоминали, что, используя себе на благо людскую доверчивость, Гвидо и сам был суеверен. Удрученный тем, что накануне увидел в разложенных картах, цыган решил прибегнуть к испытанному колдовству предков и открыть личность убийцы, ужаснувшего тремя преступлениями Сент-Круа. В соответствии со старинными предписаниями он собирался той же ночью вопросить нечистый дух, который наверняка ответит, ведь убийца — одно из его созданий. Тогда Гвидо единственный будет знать, кто же это, и сможет назвать его имя, или, еще лучше, если он не ошибся и убийца тот, кого он подозревает, цыган сможет сам поговорить с ним. Разложив кошачий труп на столе, он раскрыл книгу в зеленом переплете, накануне просмотренную учителем Маскаре, отыскал нужную страницу и прочитал: «Ты отправишься на поиски белого кота и ты его задушишь». Гвидо кивнул — это уже было сделано. «И ты отсечешь ему язык и бросишь в первую воду, какую встретишь…» Это также было сделано. «И в ту же ночь ты отсечешь коту голову. И ты сожжешь ее, когда пробьет полночь. И ты воскликнешь, как всякий раз, вызывая нечистый дух: «Элоим, Эссаим, фругативи эт аппеллари». И дух, не обязательно показываясь, явится тебе. И мысленно ты задашь свой вопрос. И ты почувствуешь, как ответ озарит тебя». Гвидо закрыл книгу. Он был удовлетворен, его всегда надежная память не обманула насчет требуемого обряда. Он отошел в угол повозки между окном и дверью, развел огонь в печке, где все было приготовлено заранее, затем сел, облокотился о колченогий столик и погасил лампу. Так, неподвижно сидя в темноте рядом с кошачьим трупом, Гвидо, цыган и колдун, собирался с духом, опустив голову на руки, и сердце его билось все сильнее по мере приближения полуночи. * * * Перед дверью в дом доктора две тени, долгое время как бы слитые в одну, разделились. — Доброй ночи, Оливье! — прошептала Эдме. И тотчас добавила: — Подумать только, еще вчера я в отчаянии думала: «Я ему безразлична!» — Девочка! — нежно ответил Оливье. Он поднес ее руки к губам и осыпал поцелуями. — Я не осмеливался думать о вас, вот в чем правда. Я отворачивался, закрывал глаза… чтобы открыть их еще шире, как только вы повернетесь спиной. Эдме, с тех самых пор, как мы познакомились, я все время повторяю себе, что недостоин… — Глупый! И снова перед дверью в дом доктора оказалась лишь одна тень. Через некоторое время девушка сказала: — Вы сразу к себе, да, мой дорогой? Иначе я умру от беспокойства! — и, дрожа, добавила — Стоит мне только подумать о том, что произошло за последние ночи… Оливье, я так боюсь за вас! Он счастливо рассмеялся: — Не надо, девочка!.. Вы ведь недавно убедились, что я в состоянии постоять за себя… Признаюсь, дорогая, как бы я ни старался представить себе убийцу, скитающегося по улицам с диким лицом и огромными уродливыми руками, мне не удается испытать ни малейшего страха… Я так счастлив, что, честное слово, это он испугается… испугается моего счастья… — Дорогой!.. Все-таки ты не станешь задерживаться, ты пойдешь посреди улицы и будешь оглядываться по сторонам!.. Обещай мне быть осторожным!.. Оливье Маскаре обещал. Простившись с ним, Эдме Хие вошла в дом, а учитель удалился. Он шел медленно, вдоль самых стен, глядя в землю перед собой: повернувшись спиной к деревне, он вышел на дорогу, ведущую в Сийссееле. Как и накануне, возвращаясь от Гвидо, Оливье и не думал оглядываться. Между тем, оглянись он неожиданно, то заметил бы, что, как и накануне, за ним следят. За поворотом внезапно возникли фургоны цыгана. Ни один не был освещен, ничто не нарушало чудесную тишину этого уголка. А между тем в первой повозке Гвидо, с бьющимся сердцем сидя перед мертвой кошкой, страшился и ждал полуночи. Пригнувшись, Маскаре на цыпочках прокрался к первому фургону. Подойдя вплотную, он сунул руку в карман… Тем временем, крадучись вдоль черной линии елей, инспектор Себ Сорож подобрался олиже. Когда учитель направился ко второй повозке, полицейский скользнул к первой и, скрытый ею от глаз учителя, направил перед собой луч фонарика. Он подавил восклицание, а в этот самый момент Оливье Маскаре нарисовал на двери второго фургона знак, в точности повторяющий тот, что увидел инспектор, — кружок красного цвета. XX. Элоим, Эссаим… Себ Сорож не пытался его задержать, пока учитель Маскаре не добрался до дома и не вставил ключ в замочную скважину. — Добрый вечер! — сказал он тогда. — Никаких резких движений, пожалуйста! Мой браунинг лежит в этом кармане и готов к употреблению… — Но… — Входите. — Послушайте, господин инспектор… — Входите, говорю вам! Наверху нам будет удобнее поболтать. Учитель Маскаре повернул выключатель, тем временем инспектор ударом ноги захлопнул дверь. — Теперь поднимайтесь… Ваша спальня на втором этаже, не правда ли?.. Нет, нет, проходите вперед!.. Друг за другом оба поднялись по лестнице. Учитель дважды спотыкался о ступеньки, пока достиг второго этажа. Они вошли в комнату, инспектор прикрыл дверь и прислонился к ней, сунув руки в карманы пиджака. Оливье шагнул вперед: — Послушайте, господин инспектор, вы не хотите мне объяснить?.. — После вас, — с иронией ответил Себ. И добавил: — Я должен был догадаться… Для вас ведь не составляло никакого труда раздобыть красный мел… Учитель со вздохом опустился на стул. — Боже милосердный! — воскликнул он. — Я понимаю!.. — Что именно? — В чем вы меня подозреваете… Себ взял стул и уселся на него верхом. — Ни много ни мало, — любезно пояснил он, — как в удушении трех человек. Он вытащил из кармана трубку. — Заметьте, до сих пор я не думал, что это могли быть вы… Мне понадобилось своими глазами увидеть, как вы рисуете эти знаки смерти… — Конечно, — мягко произнес Оливье. — Теперь нет больше сомнений. — Сомнений… в чем? — проворчал Себ. — Что я убийца, — закончил молодой человек. — Ведь вы об этом думаете, инспектор? Себ махнул рукой с зажатой в ней трубкой: — Оставим мои мысли… Я жду ваших признаний… Он поерзал на стуле и добавил с неуклюжим добродушием: — …или объяснений. Учитель улыбнулся. — По здравом размышлении я предпочитаю объяснения. Сигарету, господин Сорож? Себ отрицательно покачал головой и показал на свою трубку. — Огня? — У меня есть. Минутную тишину прервал щелчок зажигалки. — Ну так? — Вот, — ответил Оливье. — Я невиновен. Он рассмеялся так же счастливо, как смеялся, слушая советы Эдме беречься таинственного убийцы. — Без сомнения, вы заметили, мясника Жюля Виерса задушили прошлой ночью при помощи эбеновой линейки и шелкового платка? — Разумеется. Но… — Ну так, — продолжил молодой человек, — вчера вечером, около половины девятого, чтобы быть точным, я ходил к цыгану Гвидо узнать мою судьбу… — А! Да? — проворчал Себ. «Точно», — отметил он про себя. — Клиент, из-за которого Гвидо не пустил вас в свою повозку, был я. Я боялся, что меня заметят, узнают. Во-первых, беспокойство о моей репутации, потом какой-то страх, более смутный и более сильный… Многое изменилось для меня со вчерашнего дня, к счастью! Молодой человек опять улыбнулся. — Итак, пока вы расспрашивали Гвидо, я нервничал, беспокоился… Возможно, и обстановка в фургоне повлияла на меня… Керосиновая лампа, старая книга по колдовству, разложенные карты… Карты, на которых цыган несколько минут назад увидел бледное лицо смерти… Б-р-р!.. Прислонившись к двери, я слушал ваш разговор и в то же время машинально мял шелковый платок, не знаю как попавший мне в руки, наверное, отцепившийся с крючка… Начинаете понимать? — Да. Этот платок, без сомнения, как две капли воды походил на тот, которым задушили мясника? — Абсолютно такой же! — горячо подхватил Оливье. — По рассеянности я сунул его в карман, и этим утром его обнаружил… Я видел труп Виерса, платок, линейку… Не удивляйтесь — в деревйе вроде Сент-Круа учитель наряду с кюре, нотариусом и бургомистром относится к важным персонам, так что имеет свободный доступ почти всюду… Повторяю, я видел труп, платок, линейку… И линейка тоже мне показалась знакомой… — О! О! — протянул Себ. — И где же, по-вашему, вы ее видели раньше? — Естественно, в фургоне у Гвидо. Хотя насчет линейки я могу и ошибаться. — Интересно, — признал Себ. — Но я что-то не улавливаю связи между всем этим и красными кружками, которые вы рисовали недавно… — Подождите, — ответил Оливье. — Вы знаете, каждый в деревне подозревает соседа в убийствах. Вчера вечером, услышав вопросы, которые вы задавали Гвидо, я понял, что он подозрителен с вашей точки зрения. Я вспомнил его ложь, некоторые странности, поразившие меня накануне. Наконец, платок!.. Если допустить, что Гвидо — убийца, интересно было бы посмотреть на его реакцию, когда завтра утром он обнаружит на собственной двери кружок, похожий на те, какими он метил дома своих жертв. Может быть, в результате этого маленького эксперимента убийца остановится и, таким образом, сам себя выдаст?.. Заметив красные кружки на собственных дверях, он поймет, что отныне кому-то известно, кто убийца… Учитель сделал паузу и закончил: — Теперь вы понимаете мой поступок… Но, господин Сорож, обещаю вам не играть больше в полицейского-любителя! Риск слишком велик… Как минимум, оказаться арестованным… Установилась тишина. — Кто мне докажет, — наконец задумчиво произнес Себ, — что вы говорите правду? * * * В темноте фургона шевельнулся силуэт, послышался треск, вспыхнуло пламя… Гвидо зажег лампу и склонился над часами. Через три минуты большая и маленькая стрелки одновременно достигнут цифры двенадцать. Цыган потянул на себя ящик стола, просунул туда руку, достал нож с заточенным лезвием, проверил острие большим пальцем. «Через несколько мгновений, — подумал он, — я допрошу тебя, дьявол! И, видимый или нет, ты мне ответишь. Я узнаю имя убийцы, смогу, если захочется, выкрикнуть его посреди улицы, смогу отдать на ярость разъяренной толпы этого второго дьявола… Если только…» Если только ответ духа не подтвердит подозрения, зародившиеся у него в отношении некоей особы, той самой, ради которой он предпринял путешествие в Сент-Круа, узнав, что она здесь, той самой, которую рассчитывал увезти с собой. Если это она… На что он решится? Он не знал. В любом случае, он ее не выдаст. Гвидо нагнулся над столом, вонзил нож в шею кошачьего трупа, разрезал шкуру. Когда голову связывала с телом уже только тоненькая красная нить, он схватил ее за уши и рванул… Была ровно полночь. Цыган вдруг почувствовал себя слабым, бессильным и беззащитным в руках Божьих. С ужасом подумал он о скрытых силах, которые, возможно необдуманно, решился выпустить на волю на мгновение. Он подумал о спящем злом духе, духе, которого он собирался разбудить… Секунду он колебался. Не больше. Дрова в печке превратились в кучу горячих углей. Кошачья голова упала на них, вызвав сноп искр. Гвидо показалось, что трагическое мяуканье вырвалось из раскаленных угольев. «Элоим, — громко произнес он, — Эссаим…» Не закончив, онемев от ужаса, он отступил в глубь повозки. Дверь бесшумно распахнулась. Светлый силуэт проступил на черном фоне ночи, двинулся к нему, словно несомый течением холодного воздуха… Зубы Гвидо стучали подобно кастаньетам. Нечистый дух стоял перед ним, в этом не могло быть сомнений. Он узнавал виденные на сотнях картинок длинные прямые волосы, бесцветные глаза, бледное лицо и худые вытянутые клешнями руки. В пораженном ужасом мозгу Гвидо всплыла фраза: «И дух, не обязательно показываясь, явится тебе». Он был здесь, перед ним, он показался! «И мысленно ты задашь ему вопрос». Обливаясь потом, цыган в ужасе прижался к перегородке фургона, как лист, сорванный ветром с дерева, прижимается к земле. Нечистый дух надвигался на него, его бледные губы приоткрылись, и перед смертью Гвидо почувствовал, как ответ озаряет его. — Я убийца, — сказал дух. XXI. Ужас нарастает — Деревня опустела, — хмуро заметил Анон. — Никто больше не осмеливается высунуть нос наружу. Не осталось газеты, которая бы нас не обвиняла… Усталым жестом он показал на груду газет, высившуюся на столе бургомистра. — Да, — поддержал его Эрали, — ситуация серьезная. Четыре убийства за четыре ночи, по одному за ночь… А мы совершенно бессильны! — Если мы не остановим убийцу, — снова с горечью заговорил заместитель королевского проктора, — наша карьера кончена… — А у меня, — вставил бургомистр, — обязательства перед моими согражданами. Лучшие друзья высказали мне злые упреки. Чего вы ждете? — сказали они. — Что мы все отправимся на тот свет? — Бургомистр воздел руки к потолку — Ну что я им могу ответить? У Себа Сорожа вертелось грубое слово на языке, но он сдержался. — А Лабар, — жаловался Эрали, — что мы с ним будем делать? Отпустим? Сначала он отрицает, что убил Виру и Гитера, вы помните, затем, под давлением вопросов, припертый к стене, он признает себя виновным в первом убийстве, а потом и во втором. В это время совершается третье, и Лабар опять все отрицает… Себ Сорож с наслаждением выпустил из трубки кольцо дыма. — Новый Лелутр, — проворчал он. — Благодаря ему скромную деревеньку Сент-Круа сравнят с Туке… Уникальная возможность… Эрали злобно взглянул на него: — Господин Сорож, — произнес он весьма натянутым тоном, — мне очень жаль, что в подобных обстоятельствах вы проявляете столько легкомыслия. Вместо этого… — Я бы должен биться головой о стены, не так ли? Что это даст, скажите на милость? Лишнюю жертву? — Сорож… — начал заместитель королевского прокурора. Его голос задрожал: — Сорож, нужно что-то предпринять! Надо… — Кардо и Анри следят за угрожаемым домом, — ответил инспектор, — я лично рекомендовал госпоже Прего, двум ее дочерям и племяннику не выходить ни под каким предлогом; наконец, дюжина полицейских всю ночь дежурит на улицах деревни… — Замечательно! — откликнулся Эрали. — И завтра утром мы, как и сегодня, как и каждое утро, узнаем, что совершено новое преступление! Четверо мужчин — заместитель королевского прокурора, судебный следователь, бургомистр и инспектор, — собрались в кабинете Бине, на втором этаже деревенской управы. Почти совсем стемнело, но ни один из них не подумал зажечь свет. В шесть часов вечера им нанес визит Юбер Пеллериан. — Я только что, — заявил он, — обнаружил красный кружок — один из пресловутых красных кружков! — на дверях дома моей тети. На нее ли покушаются, на одну ли из дочерей или на меня, я не знаю. Что делать? — Оставаться дома, — ответил Себ. — Не выходить ни под каким предлогом. Через час-два инспекторы займут свои места на подходе к дому вашей тети, деревенские улицы будут под наблюдением наших агентов. — В конце-то концов, — воскликнул Эрали и ударил кулаком по столу, — этот убийца не нечистый дух! Есть же люди, которые должны были видеть, как он крадется по улицам, их свидетельство для нас было бы драгоценно… — Эти люди, — объяснил Сорож, — не видели убийцу. Они просто заметили одного из соседей, не сопоставляя его с убийцей. Спросите любого, и вы поймете, насколько бесполезны подобные свидетельства… — А в фургоне, естественно, никаких улик? — Нет, ничего. Но я могу объяснить вам, что делал на столе столь вас заинтриговавший труп кота. Гвидо перед смертью предавался какому-то вполне невинному колдовству. Он вызывал Нечистого, для чего обезглавил животное, произнося волшебное заклинание: «Элоим, Эссаим, фругативи эт аппеллари!..» Я вычитал эти сведения из старой книги по колдовству в зеленом переплете, она еще была раскрыта на странице, с которой цыган сверялся незадолго перед смертью… — И на этот раз у жертвы ничего не украдено? — вставил вопрос бургомистр. — Я расспрашивал жену Гвидо, — ответил Себ. — Ей кажется, из фургона ничего не пропало. В любом случае, Гвидо, как и Виере, не имел при себе денег в момент смерти. — Но, в конце концов, инспектор, — вскричал Бине, — вы видите какую-нибудь причину всех этих убийств? Коммивояжер, цыган, два почтенных торговца… Почему, черт возьми, могли убить этих людей?.. Себ пристально посмотрел на бургомистра. — Вы помянули черта, — сказал он. — Вы знаете, что некто в этой деревне продался ему душой и телом? Вы знаете, что кто-то жжет ему свечи? И он посвятил слушателей в открытие, сделанное кюре Рокюсом на хорах церкви. — Заметьте, — продолжал Себ, — эта сцена повторялась с тех пор дважды. Кюре в ужасе. И, несмотря на строгое наблюдение со стороны священника, не замечено никаких подозрительных хождений. Так что я почти с полной уверенностью могу заявить, что сей поклонник Сатаны смешался с толпой верующих, как убийца смешался с толпой честных граждан. И, нет сомнения, тот и другой — одна и та же личность… — Хо! Хо! — натужно пошутил Эрали, — вы, похоже, очень многое знаете об убийце, Сорож! Одновременно Анон задал вопрос: — Откровенно, Себ, у вас нет ни малейшей идеи относительно его личности? Себ пожал плечами и вынул из кармана какую-то бумагу. — Вот список, о котором я вам вчера говорил. В нем с десяток имен. Первый в нем — господин Бине… — Я? — воскликнул бургомистр, подскочив в кресле. — Ну да! А почему бы не вы, господин бургомистр? Вы можете с таким же успехом быть убийцей, как и любой другой… — Но… — С таким же успехом, как Юбер Пеллериан, просивший помощи против убийцы, как ваш секретарь Дермюль, как ветеринар Верспрее, короче, с тем же успехом, что и любой другой житель деревни… И вы хотите, чтобы я ткнул пальцем в одного из них и объявил: «Это он!» — Никто вам не говорил… — начал Анон. — Вы сами в это верите? — взорвался Себ. — А это что? Он извлек из кармана пачку телеграмм: — Поздравления?.. Нагоняй!.. Вот что мне шлют эти господа! Эх! Хотел бы я их здесь видеть!.. Себ вскочил и заходил по комнате. — Смешные люди!.. Черт возьми, что бы они сделали на моем месте?.. Потребовать от каждого жителя деревни отчета о том, чем он занимался в прошедшие ночи, и тщательно, минута за минутой, проверить каждое алиби?.. Или, может быть, летать на самолете над деревней, начиная с ужина, и посылать осветительные ракеты? Это было бы гениально!.. Как бы мне хотелось посмотреть, что они стали бы делать со своими чудненькими теориями!.. Он встал перед бургомистром: — Не хотите ли рассказать мне, Бине, чем вы занимались этой ночью?.. Нет?.. Вы считаете это оскорблением? — Шуткой, — ответил бургомистр. — Ладно, — проворчал Себ. — По крайней мере, вы производите впечатление здравомыслящего человека. — В самом деле? — Не обращайте внимания. Рассуждаю сам с собой. Себ вздохнул и сел: — Что можно предпринять в деревне на осадном положении, вроде этой? Все запираются на двойной оборот ключа, на каждом окне — ставни. Убийца может пускаться во все тяжкие в полной безопасности, никто его не увидит… Себ скорчил гримасу: — В этой новой Ковентри для него самую большую сложность должен составлять поиск жертвы… Инспектор рассмеялся: — Впрочем, этот мужик не испытывает недостатка воображения, если конечно считать, что убийца мужчина… Я… — Что? — воскликнул Эрали. — Вы допускаете, что мы имеем дело с женщиной? — Право слово, — ответил Себ, — я допускаю многое… Но, должен вам сказать, что, когда первый приступ отчаяния у госпожи Виере прошел, она мне сообщила любопытную вещь… — Да? — подал голос Анон с внезапной надеждой, что наконец-то лучик света прольется во мраке. — Что она вам рассказала? — Она мне объяснила, почему, несмотря на ее увещания, муж вышел-таки наружу тем вечером. Он услышал жалобы и крики, словно убийца, наскучив ждать Виерса, пытался задушить перед его домом кого-то другого… Веря в свою геркулесову силу, храбрый мясник вооружился внушительным секачом, открыл дверь лавки и пошел на помощь подвергшейся нападению особе… — Извините! — вмешался Эрали. — Я не понимаю, Сорож, как это вы не попытались разыскать эту особу. Той ночью был убит только мясник. Значит, ей удалось вырваться и, может быть, она узнала… Почему она сама не объявилась? Неужели из страха перед преследованиями убийцы?.. — Нет, — улыбаясь, заметил Себ, — из более глубоких соображений… Потому что ее не существует! Предпоследней ночью дьявол Сент-Круа, как его называют в газетах, играл одновременно роль убийцы и жертвы… В том смысле, что это он звал на помощь, чтобы выманить Жюля Виерса из дома… Хитрость, увенчавшаяся полным успехом, как вы знаете… — А что заставляет вас думать?.. — начал Эрали. — Вы сами все объяснили, господин следователь: почему жертва нападения, ставшая начальной причиной гибели Жюля Виерса, не объявилась?.. Жена мясника, бросившаяся следом за мужем, видела, что лежал лишь один человек… Если убийца сначала напал на кого-то другого, тот явно не мог бы скрыться столь поспешно… Да и зачем? Кроме того, наш убийца убивает лишь один раз за ночь, и всегда именно того, кого решил, приговорил, нарисовав красный знак на двери дома… Тишину разорвал голос Анона: — Себ, как вы думаете, кто в опасности сегодня ночью? Себ Сорож улыбнулся: — Ну! Если бы жизнь была романом!.. — Что тогда? — поинтересовался заместитель королевского прокурора. — У меня был бы выбор между двумя убийцами… — Хм… Выбор… между кем? Упершись руками в колени, Себ наклонился к собеседнику: — Представьте детективный роман, в котором действуют самые известные люди в деревне, к примеру, все, перечисленные в моем маленьком списке, то есть верующие, присутствовавшие на мессе. Автор романа выбирает из них виновного, чтобы представить на суд читателям… Кого он выберет? Инспектор сделал паузу. Затем продолжил: — Героиней нашего романа, конечно же, станет дочь доктора Хие, Эдме. Она красива, несколько загадочна, как раз того типа, какой должен нравиться авторам детективных романов. К тому же ее любят двое… — Да? — заинтересованно спросил Бине. — Кто же, скажите нам! Себ поколебался, прежде чем ответить: — Что ж, я могу вам сказать… поскольку речь идет о романе. Ее воздыхатели — учитель Маскаре и Юбер Пеллериан… Инспектор рассмеялся: — Ну вот, в романе, о котором я говорю, таинственным убийцей, дьяволом Сент-Круа оказался бы один из них… По крайней мере, было бы 99 шансов из 100, что автор превратит одного из этих двоих мужчин в убийцу… — Почему? — спросил Анон. — По одной простой причине. Много ли вы читали детективных романов, господин заместитель королевского прокурора?.. Нет?.. Я — да… И я заметил, что в такого рода произведениях автор обычно не тратит времени на выведение персонажа, бесполезного для сюжета. Все они для него вроде пешек на шахматной доске, ни один не остается в стороне от успеха партии. Ну а вы признаете, одного поклонника вполне достаточно для того, чтобы пристроить героиню, таким образом, сентиментальная часть улажена. Так скажите мне, зачем выводить на сцену второго поклонника?.. Вот вам персонаж, кажущийся бесполезным… Но это не так! Благодаря ему, создавая иллюзию, будто героине он не неприятен, автор легко собьет с толку читателя. А в конце концов этот «лишний персонаж», принесенный в жертву, будет отвергнут героиней… Ну так, значит, на него все грехи детей Израиля! Инспектор выбил о каблук пепел из трубки и закончил: — Вот почему я говорю, что с точки зрения романа, тайна была бы легко разрешима… Пеллериан или Маскаре? Убийцей окажется тот, кому не посчастливится понравиться хорошенькой Эдме. — Увы! — сказал Анон. — Мы не угадываем конец романа, а находимся в центре трагедии и… — Прямо-таки жуткой игры в убийства, — подхватил Себ. — Не правда ли, можно подумать, что убийца бьет без разбора… И задумчиво повторил: — Без разбора… * * * В спальню галантерейщицы Пети-Аве подняли старый диванчик из столовой и устроили на нем постель, которую г-жа Моль, жена продавца велосипедов, объявила превосходной. Вот уже три ночи она спала здесь, чтобы успокоить свою подругу, ибо та на следующий день после убийства Виру открыто призналась в своих страхах и заявила, что после происшедшего боится ночевать одна. Этим вечером, как и в предыдущие, обе женщины поднялись с лампой на второй этаж вскоре после того, как ушла спать Луиза Боске. Улегшись под одеяла, они в десятый раз обсудили страшные убийства, рассказ о которых каждое утро публиковался на первых страницах газет. — Что до меня, дорогая, — сказала г-жа Моль, — у меня предчувствие, что это чья-то месть, если только не рука Москвы… Каждый раз начиналось с одного и того же: жена торговца велосипедами черпала свои предчувствия из отдела хроники местной газеты. Когда лампа погасла, г-жа Моль ненадолго замолчала. Галантерейщица воспользовалась паузой, чтобы вставить слово: — Как подумаю, что четыре ночи назад мы так спокойно лежали, я здесь, в моей кровати, а Луиза напротив, в то время как происходила такая ужасная вещь… Глубокий вздох всколыхнул ее грудь: — Ах! Я чувствую, что никогда не оправлюсь до конца!.. — Убийца… — прошептала г-жа Моль. — Может быть, мы каждый день пожимаем ему руку… Она отвернулась к стене. Г-жа Пети-Аве вскоре услышала ее ровное дыхание и позавидовала тому, как быстро заснула подруга. Перед ее же глазами мелькали разрозненные жестокие трагические образы. Напрасно она отгоняла их, все равно они продолжали ее преследовать. И когда вжимала голову в подушку, тоже… Г-жу Пети-Аве терзало предчувствие драмы. Все, что есть в доме деревянного, трещало и жаловалось, галантерейщица прислушивалась к подозрительным звукам, идущим с улицы… Вдруг по спине у нее прошла дрожь. Г-жа Моль села в постели. — Что… Что это? Душераздирающая мольба донеслась с улицы, заставила дрогнуть стекло в окне. С улицы послышался глухой удар, будто от падения тела. — Что это? — повторила г-жа Моль высоким, задыхающимся голосом. — Я думаю… — пробормотала г-жа Пети-Аве. Сдерживая рукой биение сердца, она вылезла из постели, чиркнула спичкой. Стало светлее. Г-жа Моль, прислонившаяся к стене, была бледна как смерть. Женщины переглянулись. Теперь, при свете, они почувствовали, что ужас потихоньку отступает… Но которая из двух наберется смелости подойти к окну, поднять штору, отодвинуть занавеску, выглянуть на улицу? Они смотрят друг на друга, видят страх в глазах друг у друга, страх, затаившийся в каждой, как прожорливый зверь… В этот момент с лестницы донесся шум и стук в дверь. Мертвенно бледная г-жа Пети-Аве опустилась на стул, чтобы не упасть. Стук стал громче, они услышали голос за дверью: — Это я, госпожа! Откройте!.. Голос Луизы. — Иду, — откликнулась галантерейщица. Она встала и, опираясь о мебель, добралась до двери, повернула ключ в замке. Тощий силуэт Луизы Боске появился в сумраке, заполнявшем лестничную площадку. Девушка набросила на плечи уродливую черную шаль, на ногах у нее тапки, прядь волос закрыла один глаз. — Сударыня… — начала Луиза. — Уб… Опять убийство, да? — заикаясь, произнесла галантерейщица. — Боюсь, да, сударыня. Я видела через окно что-то черное на дороге перед домом… * * * Репортеры, отправленные в Сент-Круа крупными ежедневными газетами Брюсселя и даже Парижа, газетами Брюгге, О стенда и др., устроили штаб-квартиру в большом зале Белой Лошади. Здесь-то, на мраморных столиках, они торопливо строчили сенсационные статьи, с качала недели будоражившие общественное мнение. Это из почтового отделения напротив гостиницы они их отправляли телеграфом или заказным письмом, если только не передавали по телефону… Этим вечером здесь царило оживление, нарастающее с каждым днем вместе с числом репортеров, отправляемых на место действия. Лепомм, хозяин гостиницы-кафе, слегка растерянно переходил от стола к столу, сожалея в глубине души о прежних спокойных игроках в бридж. Уже половика одиннадцатого, а один из «этих господ» все еще работал. Он заканчивал статью. Изложив факты, он приступил к размышлениям и личным соображениям, давая волю вдохновению, щедро подогреваемому повторным поглощением пинтэля: «Ужас царит в деревне, и даже дневной свет отступает в бессилии, не имея власти рассеять его образы. Люди бросают друг на друга косые взгляды, задают себе вопросы, на которые, как известно, никто не может ответить: «Кто убийца? Кто станет жертвой завтра?» А эта ночь, будет ли она отмечена новым убийством? С дрожью задают себе этот вопрос обитатели Сент-Круа, ожидая, когда же окно окрасится светом зари». Дверь кафе распахнулась, воцарился невообразимый шум. «Еще один!» — заорал кто-то. Через час тот же журналист, сидя за тем же столиком, старательно дополнял свой «шедевр»: «Новое убийство, совершено здесь. Задушена пятая жертва! Сегодня этим несчастным оказался молодой человек, г-н Юбер Пеллериан, который, что особенно драматично, накануне отпраздновал помолвку». XXII. Берегитесь сумасшедшего — Видите ли, — сказал Себ, — предполагаемый автор романа, вдохновлявшийся вчера этим кровавым делом, сегодня был бы вынужден изменить конец под влиянием нового поворота событий… — Да? Почему? — спросил Анон. — Учитель Маскаре, как избранник нашей героини (вы знаете, в деревне вроде Сент-Круа такие новости распространяются быстро!), становится героем романа, в некотором роде воплощением добра и красоты, тогда как его соперник, Пеллериан, обречен на роль предателя, то есть убийцы… — Но… — Но Пеллериан убит. Из виновного он перенесен в ряд жертв, и придется нашему невезучему автору поискать другого убийцу… В общем, тем лучше, так как первое решение отдавало банальностью, его слишком часто использовали романисты, тогда как второе, которое я теперь предвижу, мне кажется оригинальным. — Оставьте таинственность! — взмолился заместитель королевского прокурора. — Себ, вы можете мне сказать, что обнаружили относительно убийцы? Инспектор набил свою трубку. — Пожалуйста, — ответил он, скрестив ноги и откидываясь в кресле. — Поймем для начала, что движет убийцей… Что это, убийства ради выгоды, из ревности? Идет ли речь о мести, шантаже?.. Все подобные предположения отпадают из-за полной несхожести жертв. Между ними ни малейшей связи. Допустим, мы нашли причину убийства Виру, узнав, что он ухаживал за женой Лабара, хотел бежать с ней, что портной угрожал коммивояжеру смертью. В этом случае повод ясен — убийство из ревности. Перейдем ко второму убийству, аптекаря. Мы можем выбирать между двумя причинами, и сейчас я вам докажу несостоятельность той и другой… Себ раскурил трубку и продолжил: — Господин Эрали считает, или, во всяком случае, считал, что Гитер был убит Лабаром, чтобы помешать ему открыть правосудию то, что знал, — то есть, что портной купил снотворное, дабы усыпить жену. Вы помните, я с самого начала отверг эту гипотезу. Второй причиной могла быть кража, так как у аптекаря взяли бумажник с суммой, я навел справки, в 425 франков. Эта причина более вероятна, но прошу заметить, в таком случае мы не можем обвинять Лабара в убийстве Гитера. В первом случае убийцей движет любовь, во втором — выгода… А в третьем? Почему убит мясник Жюль Виере? Предлагаю вам придумать что-нибудь разумное по этому поводу… Потом смерть Гвидо. На сей раз я склонен думать, цыган умер из-за того, что слишком много знал, подозревал убийцу по каким-то неизвестным нам признакам. Я строю мою гипотезу на том, мягко говоря, странном занятии, какому предавался Гвидо перед смертью… Теперь перейдем к убийству Юбера Пеллериана… В данном случае также никаких видимых причин. Нам только известно, что убитый накануне поспорил и подрался с учителем Маскаре, что для последнего оборачивается отягчающим обстоятельством, не будь он явно вне подозрений… Анон поднял брови: — Это почему? — Сейчас объясню… Итак, никакого очевидного повода к убийству Пеллериана. А почему сей молодой человек, несмотря на мои настоятельные советы, все-таки вышел из дома тетки? Я предполагаю… — Господин Эрали, — прервал его рассуждения заместитель королевского прокурора, — сейчас осматривает комнату, еще вчера занимаемую жертвой на вилле госпожи Прего. Возможно, найдется что-то… — Возможно! — задумчиво согласился Себ. — В общем, найдется или нет, с моей точки зрения, не так уж важно. О чем я, конечно, сожалею, так это о том, что Кардо и Анри позволили провести себя как дети, они думали только о той опасности, которая могла прийти снаружи (будто убийца должен был позвонить у дверей виллы!), и полностью пренебрегли другой, то есть тайным выходом кого-то из обитателей дома… Себ вздохнул, прежде чем продолжить: — Таким образом, бросив короткий взгляд назад, вы, вероятно, заметили, что я был прав вчера, говоря: «Можно подумать, убийца бьет без разбора…» Поразмыслив над этим, пристально изучив некоторые детали дела, я пришел к следующему, на мой взгляд, единственно логическому выводу: совершенные убийства не имеют никакой причины, убийца убивает ради удовольствия убивать… Вот почему, — закончил Себ, — он до сих пор на свободе! Заместитель королевского прокурора прокашлялся и прерывисто спросил: — Послушайте, Себ, вы хотите… Вы хотите сказать, что убийца — сумасшедший? — Именно так, — подтвердил инспектор. — Он — сумасшедший. И повторил: — Абсолютно сумасшедший. — Это невозможно! — воскликнул Анон. — Сумасшедший не мог бы… Что заставляет вас так думать? — Я уже объяснял вам: пресловутые знаки смерти, свечи, зажженные дьяволу в церкви, анонимное письмо, полученное вами позавчера и, наконец, необычайная сила, требовавшаяся от убийцы, чтобы сладить с таким гигантом, как мясник Виере. — Не понимаю… — Во-первых, знаки. Идея столь невероятным способом предупреждать тех, кого намерен убить, могла зародиться лишь в больном мозгу; чтобы безрассудно подвергать себя такому риску, убийца должен не понимать, что в его поступке таится опасность, иначе он не стал бы рисковать. Отмечать дверь определенного дома, знать в этот момент, на кого нападет грядущей ночью, и каждый раз исполнять задуманное, порой даже прибегая к хитростям, вроде той, что помогла выманить мясника из дома, да разве все это не дело рук сумасшедшего убийцы, становящегося необычайно изобретательным, когда испытывает потребность удовлетворить свою роковую страсть?! Во-вторых, свечи. Разве это тоже не открывает правду? Вы можете себе представить человека в здравом рассудке, совершающего подобные действия? Именно узнав от кюре эту деталь, я отбросил последние сомнения. В-третьих, анонимное письмо. О! Оно особенно интересно… Рассмотрим его внимательнее, если вы не против… Себ достал из кармана сложенный вчетверо листок, развернул его и положил на стол. — Итак, аноним писал левой рукой, чтобы изменить почерк. Я немного занимался графологией, и неоднократно изучение образцов почерка позволяло мне обнаружить у их авторов начало умственного расстройства. В данном случае расстройство очевидно. Смотрите, автор письма после буквы «п» вместо «о» везде пишет «а»: «госпадин, пазвольте, пасоветовать, спакойных, пачтение». Заметьте, что это ни в коем случае не орфографические ошибки, так как все остальное написано правильно. По-моему, это указывает на любопытное частичное умственное расстройство, доказывает защищенность автора письма на идее фикс. И, наконец, я могу вам сообщить: 999 шансов из 1000, что письмо написано женщиной… — Женщиной! — Анон уже не знал, чему удивляться. — Но раз… — Однако, — продолжал Себ, — я не могу утверждать это категорически, так как текст составлен существом, потерявшим контроль над собой: соответственно его почерк претерпел настолько глубокие изменения и отклонения, что, возможно, приобрел признаки, свойственные человеку другого пола… Хотя лично я придерживаюсь иного мнения. — Но, — заметил Анон, — четвертый пункт ваших рассуждений в таком случае опровергает третий. Вы говорили о необыкновенной физической силе убийцы, задушившего Жюля Виерса… Как же вы допускаете, что автор анонимного письма, а значит, и пресловутый дьявол Сент-Круа, женщина?.. — Мужчина он или женщина, — ответил Себ, — речь идет о существе с больным рассудком, отчего силы его удесятеряются; специалисты в данной области — Бруардель, в частности, — утверждают, что внезапное удушение не требует особой силы. В любом случае, даже бычья шея Жюля Виерса не могла устоять под давлением рук, быть может и хрупких, но подчиняющихся мощному импульсу расстроенного мозга. Не забывайте, в тот раз убийца к тому же использовал линейку и платок, соорудив нечто вроде гарроты… Инспектор снова раскурил потухшую трубку. — Если верить учителю Маскаре, эта линейка из фургона Гвидо, так же как и яркий шелковый платок. Во всяком случае, учитель заверяет, что видел в фургоне похожие. Я собираюсь в ближайшее время расспросить на этот счет Марию, жену цыгана. Себ наклонился к заместителю королевского прокурора: — Как вам понравится идея развесить на стенах по всей деревне большие красные афиши с предупреждением жителей о подстерегающей их опасности и с надписью большими буквами: «Берегитесь сумасшедшего!» — Я думаю, — ответил Анон, — нет лучшего способа посеять панику… — Возможно, — согласился инспектор, — но в то же время это обеспечит мне множество добровольных помощников, что, предупреждаю вас, будет отнюдь не лишним. Заметьте, с самого моего прибытия в деревню я предчувствовал правду, вспомните — я начал с того, что ходил по улицам, прислушивался к сплетням, изучал взгляды, походку, поведение каждого… Уже тогда, под влиянием странного предчувствия, я искал сумасшедшего или сумасшедшую и бессознательно накапливал в памяти зрительные образы, которые позже всплывали на поверхность. Так вот, обо всех встреченных мною я могу сказать лишь одно — мне они показались душевно здоровыми. Но проверка, какую я мог осуществить, например, перекинувшись с ними несколькими словами на ходу, наблюдая тем или ицым способом за их реакцией, до сих пор была крайне поверхностной. Что нам остается? Обследовать всех жителей деревни у психиатра? Об этом и говорить не стоит! С другой стороны, наш безумец тщательно скрывает свою болезнь, ведь она проявляется только в момент кризиса, кризиса, наступающего регулярно каждую ночь… — Что до меня, — сказал Анон, — я уверен, он неизбежно себя выдаст… — О! Разумеется! — признал Себ. — Кризисы наверняка усилятся и участятся… То есть, прежде чем мы сумеем его обнаружить, этот дьявол удвоит, а то и утроит число жертв. — Но это чудовищно! — вскричал заместитель королевского прокурора. — В жизни не видел подобного истребления… — Да, — прошептал Себ задумчиво, — это чудовищно. Каким логическим способом открыть личность нелогичного чудища? Он достал из кармана измятые телеграммы, полученные из Брюсселя: — Как объяснить это им? Что может противопоставить бедный человеческий разум убийственным фантазиям безумца? — Но, — вставил Анон, — свидетельства… улики… — Вы не хуже меня знаете, как нам их катастрофически не хватает! Да и имея их, мы все равно не сумели бы извлечь из них пользу. Думаю, они скорее сбили бы нас с пути, чем подсказали правильный… Нет, нет, в этом деле нам может помочь только вдохновение… Заместитель королевского прокурора вздохнул, от ошеломляющих откровений инспектора у него пот выступил на лбу. Он был явно растерян и одновременно всем существом восставал против приоткрывшейся истины. — Недопустимо, — изрек он наконец, — чтобы сумасшедший или сумасшедшая провели людей… людей… — Людей в здравом уме? — договорил за него Себ. — Это ваши слова, господин заместитель королевского прокурора… Он зевнул, потянувшись: — Я думаю, у сумасшедшего было бы больше шансов, чем у нас, распутать это дело, вычислить другого сумасшедшего, которого мы ищем. При небольшом везении они бы, конечно, встретились на общей территории, избранной их безумием… Поверьте, правильный конец рассуждения, который искал Рультабиль, здесь не поможет. — А ваш список? — поинтересовался Анон. — Мне бы хотелось на него взглянуть… — С удовольствием, — согласился Себ. — Но я вам говорил, в него внесены лишь известные мне жители деревни. То есть, он очень неполон. С другой стороны, так как все или почти все эти люди имеют твердое алиби, убийцей может быть кто-то из тех обитателей деревни, о чьем существовании мы до сих пор и не подозревали. Заместитель королевского прокурора взял протянутый ему список. Впервые за время разговора он улыбнулся и прошептал: — Это было бы очень грустно, Себ, для окончания придуманного вами романа о нынешних событиях. — Конечно, — признал Себ. — Это было бы грустно. * * * — Боже всевышний, я скорблю и раскаиваюсь, что оскорбила Вас, не только потому, что потеряла надежду на спасение и заслужила муки ада… Сквозь решетку исповедальни тихий голос с трудом доходил до слуха дремлющего кюре Рокюса. — …но особенно потому, что Вы бесконечно добры и совершенны, и грех огорчает Вас. Я нижайше прошу прощения во имя Иисуса Христа… В церкви царили тишина и безлюдье. Кюре Рокюс, устав от бессонных ночей, посвященных целиком молитве, прислонился затылком к деревянной стенке и воспользовался короткой передышкой. Слова покаяния мягко баюкали его. — …и, моля о Вашем святом милосердии, я обещаю себе не оскорблять Вас больше, понести епитимью и лучше жить в будущем. Да будет так. Кюре Рокюс перекрестился, шумно вздохнул, и приоткрыв глаза, приложив рожком руку к уху, склонился к лицу, маячившему в темноте светлым пятном. — Слушаю вас, дитя мое. Потом снова закрыл глаза, чтобы его взгляд не тревожил грешницу. Круглое лицо священника приняло обычное для него выражение снисходительности и сосредоточенности. Толстые пальцы, обвитые четками, были соединены на груди, он был готов все выслушать и все простить. Он повторил: — Слушаю вас, дитя мое. Однако ничто не нарушало тишины, если не считать короткого учащенного дыхания по ту сторону решетки. Удивленный священник вновь открыл глаза, и его взгляд встретился со взглядом грешницы. Никогда, подумалось ему, не видел он эти глаза так близко и такими большими. — В чем дело, дитя мое? — прошептал он. — Вы совершили какой-то проступок?.. Вы должны верить в бесконечную милость божью… — Отец мой, — пробормотал лихорадочный голос, изменившийся настолько, что кюре перестал узнавать его, — я та, кого они ищут… — Та — кто?.. Объяснитесь яснее, дитя мое. Я плохо вас понимаю. Установилась тишина, и коленопреклонненый силуэт у исповедальни показался вдруг еще более согбенным, словно собирался с силами. — Отец мой, — наконец произнесла фигура, — я обвиняю себя в преждевременном окончании четырех человеческих жизней… XXIII. Тропа на кладбище — Это было бы очень грустно, Себ, для окончания придуманного вами романа о нынешних событиях, — прошептал заместитель королевского прокурора, беря протянутый инспектором список. А тот ответил: — Конечно, это было бы очень грустно. Но Анон даже не услышал его. Он внимательно просматривал составленный полицейским перечень фамилий. — Я вижу здесь двадцать одно имя, — произнес он некоторое время спустя. — Понятно, Себ, что это ни в коей мере не результат отбора? Вы включили в него лишь имена узнанных вами в церкви людей? — Именно так. — Значит, я не должен заключать из него, что вы подозреваете людей вроде нотариуса Косса и его супруги, — их фамилии я вижу в списке? — Вы знаете, господин Анон, я подозреваю всю деревню и в особенности женщин… Но, конечно же, нотариуса и его жену не больше, чем остальных. Скорее, меньше. Разве рядом с их фамилией нет крестика и цифр? — Да, — подтвердил заместитель королевского прокурора. — Крестик и три цифры. Что это значит? — Крестик, — пояснил Себ, — обозначает алиби. Количество цифр соответствует количеству алиби, а сами цифры означают убийства. Так, в случае семьи Косс вы видите: X 1, 3, 4. Соответственно, эта пара удовлетворительным образом объяснила мне, чем они занимались в те ночи, когда были совершены первое, третье и четвертое убийства. А, предоставив мне доказательства своей невиновности в этих трех преступлениях, они тем самым доказывают, что невиновны и в двух остальных. — Почему? — Но разве речь идет не о серии? В таком случае, признанный невиновным в одном убийстве в равной степени признается невиновным в других… Это, кстати, существенно облегчает дело: дайте мне два алиби, и я объявлю о невиновности! — Два?.. Значит, одного недостаточно? — Это зависит… — Но от чего? — Скажем, я настаиваю на двух из предосторожности, из кропотливости, из страха, что первое не выдержит более глубокой проверки. — Пусть так, — согласился Анон. — Но вы что-то скрываете от меня, Себ. Он вновь взглянул на список. — Итак, супруги Косс ни при чем, трижды ни при чем. Я полагаю, вы проверили или поручили проверить все предоставленные алиби? — Естественно. Итак, что до семьи Косс… — Нет, нет, — испугался Анон. — Оставьте… Это нас заведет слишком далеко. Он положил на стол следующий список: Г-жа Прего X 1, 2, 3, 4, 5 Бертильда Прего то же Ивонна Прего то же Доктор Хие Эдме Хие Оливье Маскаре X 3, 4 Г-н и г-жа Моль X 2, 3, 4, 5 Г-н Бине Г-н Дермюль X 2, 3, 4, 5 Г-жа Лабар X 1 Старая Эстелль Г-жа Пети-Аве X 1, 2, 3, 4, 5 Луиза Боске то же Г-н Верспрее X 1, 2 Дикманс X 2, 3, 4 Г-жа Гитер Г-н Лепомм X 1, 2, 3, 4, 5 — А что значит, — спросил заместитель королевского прокурора, — отсутствие крестика и цифр рядом с именем? — Только то, — ответил инспектор, — что данную особу я не расспрашивал. — Вы мне только что сказали, что учитель Маскаре вне подозрений… Почему? — У меня с ним состоялась продолжительная беседа. Он попробовал сыграть в полицейского-любителя в ту самую ночь, когда убили Гвидо. Мы провели вместе некоторое время, пока убивали цыгана… Вот вам, если не ошибаюсь, надежное алиби. Кроме того, — с улыбкой добавил Себ, — если временами кажется, что у учителя «не все дома», так это только оттого, что он влюблен. — Вижу, — заметил Анон, — что вы вычеркнули из вашего списка — по причине смерти — имя Пеллериана. По-моему, вы могли бы вычеркнуть и еще некоторых. — Да? Кого? — В частности, госпожу Гитер, вдову одной из жертв, галантерейщицу Пети-Аве и ее служанку Луизу Боске, которые обнаружили первого убитого и… — Бога ради, остановитесь! — добродушно взмолился Себ. — Так начав, вы уничтожите весь мой список. Вы… В этот момент дверь в кабинет поддалась под действием некоего снаряда… Это был Эрали. За его спиной на лестничной площадке маячили бургомистр Бине, инспектор Кардо и двое полицейских. — Это потрясающе! Неслыханно! — кричал судебный следователь, приближаясь к заместителю королевского прокурора и Себу. Первого из них он схватил за руку. — Я только что с виллы Прего. Я перевернул комнату покойного Пеллериана… И что я нашел?! Он выхватил из кармана письмо. — Вот! — Что это? — спросил Себ. Судебный следователь гневно поднял указательный палец: — Это причина, сударь, по которой пятая жертва дьявола Сент-Круа покинула этой ночью свой дом, несмотря на наш запрет… Читайте!.. Себ и заместитель королевского прокурора склонились над письмом. Они прочли: «Юбер! Мне хотелось бы вас увидеть. Я сожалею о вчерашней сцене, будьте сегодня незадолго до 12 ночи на Центральной улице рядом с лавкой г-жи Пети-Аве. Я могу легко выйти ночью, так, что отец ничего не заметит. Приходите». — И это подписано! — вскричал Эрали. — Это подписано — Эдме! Он повернулся к инспектору. — Ну, что вы думаете об этом письме, Сорож? — Хотя в этой записке, — ответил инспектор, — нет ни одного слова, содержащего букву «о» после буквы «п» (что послужило бы неоспоримым доказательством), я могу утверждать, что она написана «другом», пославшим нам анонимное письмо… — То есть, — заключил Анон, — лично дьяволом Сент-Круа! * * * Итак, оно было здесь, совсем близко, по другую сторону деревянной решетки, чудовище, уже пять ночей терроризировавшее всю деревню, это его сдавленное горячее дыхание, дыхание животного, чувствовал кюре Рокюс на своих руках… Священник отпрянул, будто перед воплощением злого духа, и торопливо перекрестился. Однако, прислонившись к стенке исповедальни, он подавил свой ничтожный человеческий страх и, говоря себе, что находящаяся здесь является, несмотря ни на что, созданием Божьим, заставил себя сосредоточиться на ее ужасных признаниях. Теперь, когда главные слова были произнесены, женщина без стыда, без рисовки, словно о посторонних вещах, рассказывала бесцветным голосом, как и почему она убила: — Отец мой, ад внутри меня. Поймите меня: я думаю, я сумасшедшая. Это очевидно, я сумасшедшая!.. Я говорю это себе, повторяю весь день, а когда наступает ночь, начинаю думать, что была сумасшедшей весь день и что самое время убить кого-нибудь, чтобы все встало на свои места… — Несчастное дитя! — прошептал священник. Он чувствовал, как пот выступил у него на лбу, а руки и ноги заледенели. — Всю жизнь, отец мой, инстинкт толкал меня ко злу, на убийство*.. Но я боролась изо всех сил, я сопротивлялась… Вплоть до того дня… Женщина спрятала лицо в ладони и смолкла. Кюре Рокюс увидел, как конвульсивно вздрагивают ее плечи. Она плачет? Нет. Ее глаза, вновь обращенные на священника, были сухи. — Я задушила господина Гитера, — снова раздался монотонный голос, — потому что он был столпом кафе. В мире всегда будет слишком много людей, подобных ему. Я взяла его бумажник, чтобы его жена не воспользовалась пагубными деньгами, выигранными в карты… Вы понимаете? — Да, — дрожащим голосом прошептал кюре, — я понимаю. — Я убила мясника Жюля Виерса, — продолжала грешница, — потому что он сам великий убийца. У него все было красным. Он был палач… Он брал кровь своих жертв и давал пить людям… Даже мне, когда я болела, пришлось пить ее… Потом я пошла узнать судьбу у Гвидо, цыгана и, уходя от него, унесла, спрятав под пальто, крепкую линейку и шелковый платок… Но мясник был настороже… Затаившись, как мышь в норе, он не хотел выходить… Я кричала и звала на помощь, словно на меня напали, и он открыл дверь лавки, вышел на улицу с секачом в руке… У женщины вырвался смешок, больше похожий на рыдание: — Зверь!.. Но я напала на него сзади, как учили меня когда-то, я обвязала платок вокруг его мощной красной шеи и несколько раз повернула линейку, пока все не было кончено… Однако Гвидо заподозрил меня, в день своей смерти он встретил меня на дороге и заявил, что лишь от него зависит, выдать ли меня. Впрочем, он не хотел принимать решения, не поговорив со мной, и назначил мне свидание на следующее утро… Снова послышался надтреснутый смех. — Ха! Ха! Я не стала ждать так долго… Ночью я пробралась в фургон. Этот дурак занимался вызыванием неизвестно каких духов… Он даже не защищался: он понял, что его ждет, как только меня увидел… Его парализовало от страха… Ха! Ха! Он был так же напуган, как вы сами, господин кюре!.. Священник пошевелил губами, но не издал ни звука. Как земля носит подобное создание?.. — Этой ночью, — сказала женщина, — я задушила молодого жениха, вы знаете… Бедняжка!.. Я написала ему письмо с назначением свидания… Я сама опустила его в ящик, заодно воспользовавшись моментом, чтобы нарисовать красным мелом кружок на двери… Забавно, но с Гвидо мне не понадобилось этого делать, кто-то предупредил меня… В половине одиннадцатого красавчик Юбер уже был на Центральной улице… Я подкралась к нему сзади, как всегда, и мягко закрыла ему глаза руками… Ха! Ха!.. Бедный дурашка!.. Он думал, я собираюсь его поцеловать… «Не двигайтесь!» — сказала я ему, убирая руки… И затем я его задушила… — Это ужасно! — пробормотал священник. — Ох! Как же я его ненавидела! — глухо продолжала грешница. — Он видел меня всего три-четыре раза и при каждой встрече унижал то взглядом, то поведением… Вообще (в ее голосе внезапно прорвалась горячность) все здесь всегда меня унижали!.. Я была не такой, как все!.. Меня едва ли словом удостаивали… Одна, я была всегда одна… Но как же я посмеялась!.. — Бог мой! — шептал кюре Рокюс. Его трясло. Что делать? Мог ли он отпустить грехи этой женщине, которая даже не испытывала желания раскаяться? С другой стороны, он должен молчать, сохранить ее секрет, секрет исповеди… Но через несколько минут, покинув церковь, она сможет, если возобновятся кризисы, безнаказанно совершать убийство за убийством! Что делать?.. — Я проклята, — звучал ее голос. — Вы хорошо знаете, отец мой, я все делала, чтобы спастись… Ничто не помогло… Мне сказали, моя мать умерла на каторге… Кажется, она убила одну из своих горничных… Но… Но… Лицо грешницы прижалось к деревянной решетке. — Скажите, вы сохраните секрет?.. Я не хочу, чтобы вы им что-нибудь рассказали… чтобы они пришли за мной, чтобы… Ах, нет! нет! нет!.. Она почти выкрикнула это. Кюре Рокюс сжал руки. Какой-нибудь верующий, преклонивший колени в углу церкви, мог бы в этот момент заподозрить, что в исповедальне происходит нечто неладное… С другой стороны, если бы, по счастью, у девушки произошел нервный срыв, ее можно было бы увести, поместить в клинику, затем в лечебницу… Врачи-психиатры определят ее состояние… Но голос вновь раздался, спокойный и жесткий: — Я не хочу отпущения грехов, господин кюре!.. Я продалась Дьяволу душой и телом, вы это знаете!.. Отныне он — мое единственное прибежище… Со страшным ругательством грешница отодвинулась от решетки и встала. Удрученный кюре размышлял о средневековых одержимых, о ведьмах, верхом на помеле отправлявшихся на шабаш, обо всех дочерях Сатаны, сожженных живьем… Прежде для этой тоже сложили бы костер… Он вышел из исповедальни, бросая вокруг себя беглые взгляды. Мелькнула удаляющаяся тень безумной. Повернувшись ей вслед, кюре широко перекрестил ее и, прикрыв глаза, прошептал молитву, изгоняющую дьявола. Затем священник направился к алтарю. Его сердце кровоточило. Он распростерся на холодных плитах и, в уже полностью охваченной ночными тенями церкви, все лежал неподвижным черным пятном… Наконец он шевельнулся и встал со вздохом. Его кости похрустывали, и он не смог сдержать короткого стона. «Господи, — подумал он, — могу ли я отдать тебе мою старую жизнь в обмен на все эти молодые жизни, находящиеся под угрозой?..» Он обошел церковь, проверяя, заперты ли двери. Но на сей раз делал все машинально, поглощенный одной дилеммой: «Не выдать секрет исповеди или избежать новых трагедий?..» Кюре думал и о преступнице: «Как она могла это сделать?.. Бедное дитя!.. Ничтожное дитя!.. Конечно же, она безумна!.. Безумна!.. Но так долго нас дурачить… Это невероятно!..» Наконец, как и каждый вечер, священник вошел в ризницу, а оттуда вышел на небольшую тропинку, между плит кладбища ведущую его к дому. Кюре Рокюс шел медленно, сложив руки, опустив глаза в землю. Казалось, он на своих опущенных, сутулых плечах несет все беды мира. Вдруг священник остановился. На светлой линии тропинки он заметил бесформенную неподвижную тень. XXIV. Нечистый дух При виде идущих широкими шагами семерых мужчин, кое-кто из которых размахивал руками и громко разглагольствовал о чем-то, жители деревни останавливались и качали головами… Еще не было и пяти вечера, а ночь уже опускалась на Сент-Круа. Там и здесь сквозь прорези запертых ставень проникал свет. Поднялся сильный ветер, проносясь по улицам подобно галопирующей лошади, хлопая дверьми, скрипя вывесками, разом скинув шляпы с судебного следователя и бургомистра… Себ Сорож шел последним, отделившись от группы, образованной заместителем королевского прокурора, бургомистром Бине, судебным следователем Эрали, инспектором Кардо и двумя полицейскими. Заложив руки за спину, он шагал согнувшись, упорно разглядывая мостовую. Казалось, его тащили на буксире, против воли, на невидимых веревках. — Ну? — во второй раз воскликнул Эрали. — Кто бы мог такое подумать о молодой девушке?.. Не правда ли, поразительно? — Невероятно, — эхом вторил ему заместитель королевского прокурора. — Что до меня… — начал Бине. Но судебный следователь продолжал: — Все ясно… Стоит только вам напомнить… когда в первый раз пришли позвать ее отца помочь несчастному Виру, если не поздно, она захотела сопровождать его, чтобы снова увидеть свою жертву… Извращенное желание… Она душит Гвидо после бала у Прего, выйдя вслед за проводившим ее до дверей учителем… По ее собственному признанию, ей легко выйти ночью из дома отца так, чтобы доктор ничего не заметил… Что же до Пеллериана… это бесчестная западня!.. Он отер пот со лба. — Самое интересное дело за мою карьеру!.. Как подумаю, что без этого обыска… Внимание, мы на месте!.. Кардо, прошу вас, дайте, я сам позвоню! Дважды нажав на кнопку звонка, Эрали обернулся к своим спутникам. Как раз в этот момент Себ Сорож, по-прежнему напоминающий надутого мальчишку, выведенного родителями на воскресную прогулку, нагнал остальных. — Ну что? — обратился к нему судебный следователь с откровенным превосходством в голосе. — Что вы об этом скажете, господин инспектор? Вы ведь никак не ожидали подобной развязки, правда? — Да, да, — прошептал Себ, не поднимая головы. — Я более или менее был готов к чему-то подобному. Не стоит ничему удивляться. Эрали усилил ликующе-насмешливую интонацию: — Скажите на милость, даже тому, что судебный следователь разрешает загадку?.. Разве пресловутый автор вашего пресловутого романа предполагал что-либо в этом роде?.. И что его героиня, его прекрасная героиня, может оказаться виновной, он тоже предвидел, как вы думаете? Себ поднял голову. — Еще не все кончено, — сказал он. — В романах такого рода даже принято обрушивать гром правосудия на голову невиновного в то время, как истинный виновник остается на свободе… Он вынул из кармана трубку: — Вы верны традициям, господин следователь. Эрали возмущенно выпрямился. — Однако! — воскликнул он. — Вы что же, дойдете до утверждения… Но в это время дверь дома открылась, и доктор собственной персоной появился на пороге. — Что вам угодно? — проворчал он, по обыкновению недовольно. — Что это?.. Он оборвал себя по полуслове и с недоумением оглядел всю компанию. Затем продолжал еще более раздраженно: — Что это за сборище?.. Вы, надеюсь, не собираетесь все сюда входить? Эрали расправил плечи. — Нет, — надменно заявил он. — Нет необходимости — по крайней мере сейчас — нам всем заходить. Достаточно, чтобы вы согласились принять меня, а также этих господ… Он указал на заместителя королевского прокурора и бургомистра. Чуть поколебавшись, он закончил, кивнув на Себа Сорожа: — …и господина инспектора. Доктор выразительно пожал плечами и посторонился. Когда четверо мужчин вошли в вестибюль, он с треском захлопнул дверь и мрачно спросил: — Что это значит?.. Судя по его виду, он испытывал горячее желание незамедлительно выставить всех обратно за дверь. Эрали выступил вперед. — Мы хотели бы, — торжественно объявил он, — поговорить с вашей дочерью. — Что вам от нее нужно? Судебный следователь выкатил грудь: — Но я же вам сказал: поговорить с ней. Должен добавить, что мое сообщение — строго личного характера. Доктор побагровел: — Моя дочь не в том возрасте, чтобы выслушивать строго личные сообщения… Говорите, что вы хотели ей сообщить, или убирайтесь! Он распахнул дверь. — Кроме того, — добавил он, — моей дочери нет дома. К Эрали, чье лицо во время этого ядовитого выпада то бледнело, то краснело, вернулась надежда. — По крайней мере, вы нам скажете, где мы можем ее встретить? — Сожалею, — ответил неуступчивый доктор, — но моя дочь не уполномочивала меня назначать свидания кому бы то ни было… Он смерил судебного следователя взглядом: — И вам меньше, чем всякому другому. На всех напало оцепенение. События разворачивались не так, как ожидалось. Бине прошептал что-то на ухо заместителю королевского прокурора. Тот обернулся к Себу, который, прислонившись к стене и засунув руки в карманы, насмешливо наблюдал происходящее. — Себ, старина, — прошептал он, — выручайте… Действительно, Анону было самое время оценить дипломатические способности судебного следователя. Он повторил: — Сделайте это для меня… Себ подошел к доктору. — Простите нас, — любезно произнес он, — мы только хотели задать вашей дочери два-три вопроса, могущих продвинуть наше расследование… Без сомнения, теперь, узнав, о чем речь, вы сами захотите ответить на один из них, сказав, где мы можем застать мадемуазель Хие и, таким образом, поспособствовать правому делу? Инспектор оглянулся на своих спутников: — Будьте добры, выйдите, господа… Я к вам присоединюсь через минуту, — и, не обращая внимания на протесты Эрали, закрыл за ними дверь. — Вот! — он обернулся к доктору, следящему за его действиями взглядом, в котором еще полыхали остатки гнева. — Вы нам поможете? Когда он выходил из дома — действительно через минуту, — вид у Себа Сорожа был вполне довольный. — Если вы очень хотите знать, где находится девушка, — сообщил он, — то, да будет вам известно, она отправилась выразить сочувствие к Прего… Однако на вашем месте… Он взглянул на Эрали: — …я бы оставил ее в покое. Судебный следователь воздел руки к небу: — Вы сумасшедший! Он выхватил пресловутое письмо, найденное в комнате Юбера Пеллериана. — Эта девушка расписалась под своими преступлениями! И вы хотите… Что этот варвар мог вам сказать такого, чтобы заставить столь резко пойти на попятный? Инспектор не успел объяснить Эрали, что не шел на попятный, так как ни минуты не верил в виновность Эдме Хие… Раздались крики, люди бежали в ужасе… Мгновением позже, потрясенные Себ Сорож и его спутники узнали, что на кладбище, на полдороги между церковью и домом, найден труп кюре Рокюса. Насколько можно судить, он задушен. — Мы услышали крик… — запыхавшись, объяснял кто-то, — и побежали… Он лежал там, лицом к земле, между могил… Судебный следователь поднес руки к воротничку. — Вот он, ее визит соболезнования Прего! — заорал он. — Пока мы ее искали здесь, она… она… Он задохнулся. Разорвав кружок перепуганных людей, Себ Сорож побежал. Церковь была рядом. Он добежал за минуту, заметил нескольких человек рядом с низкой стеной и двоих, помогающих друг другу взобраться. Себ побежал быстрее, затем прыгнул с разбега, едва не задев стену, и снова побежал. Заполонившие кладбище люди расступались при его приближении. Наконец он заметил лежавшее поперек тропинки тело несчастного. Рядом с ним, стоя на коленях, рыдала старая Эстелль, уткнувшись в передник. Несмотря на спешку, судебный следователь, бургомистр и заместитель королевского прокурора добрались до места лишь через десять минут. Ради сохранения собственного достоинства они были вынуждены обойти церковь, ризницу… — Он… Он умер? — спросил бургомистр. Себ, склонившийся над телом, поднял голову. — Да, — сказал он. — Задушен, естественно. Он поднялся, машинально отряхнул брюки. — Таково, господа, — понизив голос, продолжал он, — последнее злодеяние чудовища, прозванного дьяволом Сент-Круа. — Последнее? — мгновенно среагировал Анон. — Почему вы говорите… последнее? — Потому, — вмешался Эрали, — что виновный будет арестован с минуты на минуту, и… — Нет, не с минуты на минуту, — поправил инспектор, — но этой же ночью. К тому же, я боюсь, вы, господин следователь, заблуждаетесь насчет личности… Никоим образом речь не идет о мадемуазель Хие, которую очень вам не советую тревожить по сему поводу… Это я говорю во избежание худших неприятностей и недоразумения, могущего жестоко ранить ваше самолюбие… — Простите, — ответил Эрали, — но я не нуждаюсь в ваших советах, инспектор! Мадемуазель Хие будет арестована, как только это станет практически осуществимо… — В таком случае, — все тем же добродушным тоном заметил Себ, — ради вас же в глубине души надеюсь, что это не станет практически осуществимо до полуночи, когда я рассчитываю сдать вам убийцу. Следующий час полицейский посвятил двум допросам и тому, что давал приказания инспекторам Кардо и Анри. Он сказал также несколько слов заместителю королевского прокурора с глазу на глаз. Уже собираясь уходить из кабинета бургомистра, он заметил на столе бювар с розовой промокательной бумагой; судя по всему ее использовали не больше одного раза. Себ нагнулся, вынул из кармана зеркальце… — Не затрудняйте себя, Себ! — остановил его Анон. — Этой бумагой высушен приказ об освобождении Лабара и его сестры, подписанный только что господином Эрали. Вы знаете, после допроса их обоих перевезли в тюрьму Брюгге, и Эрали ездил туда раз или два, чтобы попытаться заставить их говорить… Тщетно… Себ задумчиво кивнул и открыл дверь. — Что ж, господин заместитель королевского прокурора, этот приказ не должен быть выполнен. Знайте, Лабар виновен… Более того, именно он виновен больше всех в этой истории! * * * К дому кюре и кладбищу прилегал огород размером с носовой платок, всегда составлявший радость старой Эстелль. Она проводила там долгие часы, то выпалывая сорняки, то собирая щавель для супа, следя за ростом каждого листика салата, и, как пугало, растопыривала руки, думая прогнать таким способом разом и лесных мышей, и кротов, и воробьев, и червей, короче, всех нахлебников, какие могли напасть на маленький садик кюре. И этим вечером сутулый силуэт верной служанки скользит между грядок, наклоняется, распрямляется, похожий на марионетку. Открытая дверь кухни отбрасывает светлый прямоугольник на землю, освещает бочку, полную дождевой воды, старую тряпку, брошенную на стертый порог и часть посыпанной гравием дорожки. Похоже, Эстелль ищет в привычной и столь любимой обстановке лекарство от острой душевной боли. На втором этаже маленького домика две набожные соседки сидят над телом… Пока часы на кухне не прозвонили десять, старая служанка ходит взад и вперед по маленькому саду, выходит из тени, медленно пересекает светлый прямоугольник, возвращается в тень, и так до ста раз. В десять она входит на кухню, закрывает на задвижку дверь в сад, снимает передник, набрасывает на узкие плечи черную шаль, открывает дверь на улицу, закрывает ее за собой, быстро оглядывается и удаляется маленькими шажками. И каждый из тех, кто сквозь запертые ставни наблюдает за домом кюре, домом, в котором «что-то случилось», с недоумением видит, как выходит верная служанка, и спрашивает себя: «Куда это может направляться старая Эстелль в такое время?» А старая Эстелль, сложив руки под шалью, немного наклонив голову вперед, семенит по улицам. На ней, приколотая солидной булавкой к пучку, красуется выходная шляпка, украшенная стразом. Вот она проходит перед порталом церкви, замедляет шаг. С трудом поднимается по пяти каменным ступеням на паперть. Да, большой красный круг — на который недавно все показывали пальцами и которого никто не осмелился коснуться — по-прежнему здесь. И тут происходит вещь по меньшей мере удивительная. Старая Эстелль, обыкновенно столь сдержанная, плюет на створку двери, она проделывает это старательно, без видимых угрызений совести. Затем хватает край своей красивой черной шали и трет им — это она-то, так бережно всегда обращающаяся со своей одеждой, — большой красный круг, который потихоньку стирается… Тем временем по другую сторону площади, у края черной улочки, какая-то тень то появляется, то исчезает. Потом старая Эстелль снова пускается в путь. Хотя она, видимо, торопится, но идет медленно. Когда она выходит на Центральную улицу, торжественный звук растекается с церковной колокольни: половина одиннадцатого. Верная служанка кюре идет вдоль тротуара. Ничто в ее поведении не свидетельствует о каких бы то ни было опасениях. Она проходит мимо дома галантерейщицы Пети-Аве, где на втором этаже еще горит свет. Кажется, в этот момент старая Эстелль замедляет шаги… Несколькими домами дальше она вновь начинает торопиться, а достигнув конца Центральной улицы, быстро оглядывается по сторонам и возвращается… В одиннадцать часов она на дороге в Сийссееле, но вскоре поворачивает в обратном направлении, чтобы в половине двенадцатого в который раз пройти перед домом Пети-Аве. Вот уже час, как погас в доме последний огонек… Внезапно старая Эстелль оборачивается. Какая-то тень метнулась к ней. Она делает резкое движение, но останавливается. Замершая тень тихо говорит ей несколько слов. — Хорошо, — отвечает старая Эстелль. — Позови их. Тень удаляется, тает в ночи, появляется вновь в сопровождении полудюжины других теней. За это время старая служанка успела сорвать свою красивую шляпку со стразом, она проделывает это так резко, что сдергивает и пучок вместе со шляпкой… Потом старая Эстелль распрямляется. И как только она перестала сутулиться, ее юбка оказалась едва ниже колен… — Ну, что, Себ? — шепчет одна из теней. А между тем старая Эстелль в это же самое время плачет и молится рядом с останками своего доброго хозяина… — Ну что ж, — глухо отвечает Себ в замешательстве, — мы промахнулись! Произошло нечто такое, чего я не предусмотрел… или же я был прав, считая, что наш дьявол не нападает дважды в сутки? Однако он надеялся, что тот именно так и поступит. Из-за того, что кюре Рокюс был убит в более раннее время, чем все остальные жертвы, инспектор подумал: «Кризисы учащаются». С другой стороны, он знал из анонимного письма, какую ненависть испытывал убийца к старой Эстелль. «Следом за кюре — служанка!» — сказал он себе. Разработав свой план, он отправился в дом кюре и два часа убеждал старую Эстелль, что ради отмщения за хозяина ей следует временно расстаться с кое-какой своей одеждой. Увы! Себ напрасно прогуливался по улицам в образе старой Эстелль, делая вид будто ни на что из происходящего вокруг не обращает внимания, короче, он понапрасну подставлял себя под удар, дьявол — возможно, заподозрив ловушку? — не показался. «А между тем, — с сожалением размышлял Себ, — застать его на месте преступления с рукой на чьем-то горле было бы красивой победой!» К счастью, он подготовил себе почетное отступление, принял меры предосторожности, посвятив в дело Кардо и Ашш; ни тот, ни другой ни на секунду не оставили доверенного Сеоом поста и как раз сейчас подтвердили ему, что «птичка не покидала гнезда». — Короче, — проворчал Эрали, — куда вы нас ведете, инспектор? Довольно тайн!.. Вы утверждаете, что знаете, кто убийца? Задержите его! — Через пять минут, — ответил Себ, — если все пройдет нормально, он уже будет задержан. Он вставил маленький металлический предмет в ближайшую дверь и, когда та бесшумно отворилась, обернулся к своим спутникам: — Разуйтесь… Все… Они послушались. Когда с этим было покончено: — Следуйте за мной… Сначала вы, Кардо… Если понадобится отражать удары… Затем вы, господин Анон… Остальные, как вам нравится… Раздался щелчок: луч света рассек мрак и высветил нижние ступени лестницы. — Ступайте тихо. Вот увидите, никто не проснется раньше, чем мы окажемся наверху… А если, случайно, одна из них не спит, страх удержит ее в кровати, как и каждый вечер… Силуэт «старой Эстелль» углубился в темноту, медленно поднимаясь со ступеньки на ступеньку, словно какая-то нить вела к крыше. Концы шали распахнулись, открыв слева электрический фонарик, справа — браунинг. Дом поглотил их всех, одного за другим. Разутые ноги бесшумно ступали по каменным ступенькам. Словно череда призраков поднималась наверх… Наконец они достигли третьего этажа. На лестничную площадку выходили две закрытые двери. Правая вела на чердак. Это Себу было известно. Левая… Он подошел к ней и прижался ухом, погасив карманный фонарик. Тщетно пытался он что-нибудь расслышать с другой стороны. До него доносилось лишь короткое прерывистое дыхание стоящих за его спиной мужчин… Себ опустил руку на дверную ручку и задержался на мгновение. Несмотря на все свое хладнокровие, инспектор чувствовал, как все сильнее и быстрее стучит сердце. Он должен повернуть эту ручку, толкнуть дверь, поймать в глубине комнаты лучом света существо… Он должен будет броситься вперед, не дать ему времени на защиту… Или же, если дверь не поддастся сразу, с первой попытки, ему придется толкнуть ее всем телом, сначала одному, а если понадобится, всем вместе, и вышибить ее плечом. Он должен… Себу вдруг вспомнилась кончина Гвидо, открытая книга по колдовству, лежащая рядом с белым котом, голова которого горела, потрескивая, в печи… Он отступил на шаг и крикнул: — Элоим, эссаим… И ногой распахнул дверь. Он почувствовал, как его втолкнули, внесли в комнату стоявшие позади, инстинктивно ринувшись за ним. — Стойте! — глухо крикнул он. Он узнал встретившую их в комнате тишину, понял… Несколько светящихся огоньков вынырнули из темноты, выхватывая поочередно опрокинутый маленький столик некрашеного дерева, религиозные картинки, в беспорядке разбросанные по полу, и, наконец, тело, одервенело свисающее с потолка: уродливое и навсегда потерявшее подвижность тело Луизы Боске, дьявола Сент-Круа. XXV. Святой Фома Аквинский и Мария Магдалина Сидя на краю стола, Себ болтал ногами. — Объяснения? — сказал он, обводя глазами окружающих. — Вы ждете объяснений?.. Что ж, без сомнения, достаточно будет вам рассказать историю Луизы Боске, которую мне удалось восстановить благодаря свидетельствам галантерейщицы Пети-Аве и Марии, жены Гвидо… Набивая свою короткую вересковую трубку, инспектор начал рассказ: — Отец Луизы Боске был бедным маленьким чиновником, не имевшим в жизни других целей, кроме как обеспечить максимальное благосостояние жене. Он окружил ее комфортом, роскошно одевал и даже оплачивал услуги горничной, той самой несчастной горничной, которую госпожа Боске однажды в приступе гнева задушила собственными руками. Если бы наш дьявол попал под суд, какая удача была бы для психиатров, каких только ученых споров о наследственности мы бы ни наслушались!.. За это варварское преступление мать Луизы приговорили к пожизненной каторге, она умерла там, на несколько лет пережив мужа, перед смертью проклинавшего и одновременно призывавшего ее. В одиннадцать лет Луиза ночью покинула дом своего опекуна и, несмотря на все розыски, найти ее не удалось… Себ старательно раскурил трубку, прежде чем продолжить: — Два года спустя она появляется в цюрихском мюзик-холле, где вместе с не то цыганом, не то итальянцем, известным лишь под именем Гвидо, представляет акробатический номер, говорят, сенсационный, смертельный пируэт, или что-то вроде. Насколько я понимаю, речь шла о серии сложнейших прыжков на высоте около 15 метров… Головокружительный аттракцион, вызывавший каждый вечер нервную дрожь у зрителей везде, где бы его ни демонстрировали, — в городах Европы, сначала в Германии, затем в Швейцарии и Италии, Франции и Бельгии, и наконец, в Люксембурге… Но повадился кувшин по воду ходить… Однажды вечером Луиза допускает промах и падает. К ней бросаются, поднимают. К счастью, — во всяком случае, тогда можно было верить, что к счастью! — она отделалась переломом ноги. Ее лечат в госпитале Дьекирха, где произошел несчастный случай, но диагноз медиков был категоричен — ребенок (Луизе в то время всего пятнадцать лет) останется хромым и должен решительно отказаться от выполнения «номера». Однако Гвидо пытается ее убедить — она обязана еще попробовать, она не может бросить свое искусство. Что станется с ним без нее? Им как раз начала улыбаться удача… Но Луиза не поддается на уговоры, она не желает больше рисковать жизнью, и, устав от все учащавшихся и все более бурных выяснений отношений с цыганом, однажды утром покидает его, как раньше опекуна… Задумавшись, Себ на минуту прервал рассказ, потом заговорил снова: — Здесь новое «белое пятно» в жизни Луизы, период, когда не знаю, чем она занималась, что с ней сталось, он продолжался около тринадцати месяцев. Затем, уже в 16 лет, оказавшись без малейших средств к существованию, она попадает к галантерейщице, и та в продолжение пяти лет нахвалиться не может помощью сироты… Дьявол, который должен будет проявиться столь ужасным образом, еще не проснулся, безумие тлеет в ней, как огонь под золой, незаметно для окружающих, а когда Луизе случается время от времени испытать внезапный страх перед самой собой, она бежит в церковь, исповедуется, возвращается с религиозными картинками… Вплоть до того дня, когда портной Антуан Лабар задушил на Центральной улице Сент-Круа своего соперника Аристида Виру. Это убийство — из ревности, господа, и не входило в серию остальных, но я не сразу это понял!.. Итак, Антуан Лабар душит коммивояжера, и Луиза Боске первой в деревне узнает об убийстве… Себ Сорож сделал короткую паузу. — Вы легко можете вообразить ее реакцию при виде трупа… Он явился тем порывом ветра, что превращает скрытый огонь в яркое пламя… Вы знаете, желание убивать, как и желание умереть, передается от человека к человеку со скоростью лесного пожара… Вот почему я вам сказал вчера, что именно на Лабаре самая большая вина в этом деле… Отныне Луиза Боске — рабыня внутреннего дьявола, своего безумия, и, чтобы удовлетворить его, она станет убивать и убивать каждую ночь, убивать людей, ничего ей не сделавших, которых она ненавидит из каких-то темных соображений и обрекает на смерть. Первой ее жертвой становится доктор Гитер. Без сомнения, в тот раз она действует, не имея продуманного плана. Видимо, безумная, спрятавшись в дверном проеме, ждала, кто первый пройдет мимо. Но после убийства аптекаря у нее появляется странная идея. Она рисует красный кружок на двери аптеки, знак, которым собирается метить дома всех жертв… Возможно, на этой стадии кризиса она считает себя также виновной в смерти Виру? А может быть, сознательно приписывает себе это убийство и, испытывая особое удовлетворение, обвиняет себя в лишнем злодеянии? Во всяком случае, она отмечает красным мелом и дверь гостиницы, где жил покойный Виру… Накануне она узнала, что фургоны Гвидо остановились у въезда в деревню. Испытывая по отношению к цыгану лишь злобу, она решает скомпрометировать его — проникнув в одну из повозок, крадет три шелковых платка — два неиспользованных нашли в ее комнате, — и эбеновую линейку; при помощи этих предметов она душит мясника Жюля Виерса, выманив его из дома хитростью, о которой вы знаете… Наутро после убийства Гвидо встречает Луизу, вспоминает дурные наклонности, проявлявшиеся и раньше, он знает о ее гибкости, силе, опасной ловкости и подозревает, что именно она является убийцей. «Я мог бы тебя выдать, — заявляет он, — но я этого не сделаю, не поговорив с тобой. Приходи завтра утром в мой фургон…» На самом деле Гвидо, потерявший с уходом Луизы самый надежный кусок хлеба, надеется угрозой вынудить ее вернуться к прежней жизни. Но той же ночью, почуяв опасность и внезапно оказавшись в зависимости от цыгана, Луиза пробирается в фургон, когда Гвидо вызывает нечистый дух, и душит его… Она написала анонимное письмо судебному следователю, пытаясь, правда, несколько неловко, навлечь подозрения на троих особенно ненавистных ей людей, которых наверняка собиралась задушить подобно остальным, если полиция ими не займется… Впрочем, что касается одного из них — Юбера Пеллериана, она решается очень быстро. Но как выманить молодого человека из дома? Узнав от какой-то сплетницы, что тот приударил за дочкой доктора, она отправляет ему письмо, подписанное «Эдме» с назначением свидания. Конечно, подобный способ имел свои изъяны. Луиза не знала почерка Эдме Хие и, следовательно, не могла его подделать; с другой стороны, Юбер Пеллериан мог знать этот почерк и не попасться на удочку… Пришлось действовать наудачу… Себ остановился и обвел взглядом своих слушателей: — Чтобы окончательно убедиться в невиновности мадемуазель Хие, мне было достаточно показать вчера доктору анонимное письмо, написанное тем же автором, что вторая записка. Естественно, доктору почерк был незнаком. Но перейдем к убийству кюре. Оно особенно характерно. Вчера многие соседи видели, как Луиза Боске входила в церковь. (Теперь, когда установлена личность преступника, просто диву даешься, сколько набирается свидетельств!) Мы можем предположить, что она ходила на исповедь, у нее была привычка исповедоваться два-три раза в неделю. Призналась ли она священнику в своих преступлениях?.. В этом нет ничего невозможного. И, конечно же, именно страх, что она дала оружие против себя, толкнул ее на очередное убийство… Однако на сей раз «механизм заело», и в момент прозрения и угрызений совести сумасшедшая свела счеты с собственной жизнью… — Но, Себ, — спросил Анон, — что именно в последнем убийстве подсказало вам имя преступницы? — Право слово, я вел себя в этом деле как новичок, — ответил инспектор. — По зрелом размышлении, это для меня полный провал, ведь я не сумел помешать ни одному убийству, спасти ни одной жизни… Улики появились слишком поздно, после смерти кюре, в виде двух маленьких религиозных картинок, подобранных мною рядом с телом. Одна с изображением Фомы Аквинского, другая — Марии Магдалины. Но обе были растерзаны, обезображены, с отвратительными пририсовками пером и карандашом. Я тут же подумал, что это дело рук убийцы, так как можно чего угодно ожидать от святотатца. Спрятав картинки, я задал несколько вопросов окружавшим меня людям: знают ли они кого-нибудь, коллекционирующего религиозные картинки? Кто чаще всех посещает церковь? И так далее… Я лишь чуть-чуть направлял их ответы, так как уже питал подозрения относительно Луизы. Однако мои вопросы госпоже Пети-Аве до сих пор их, скорее, рассеивали. Вы знаете, что я отправился к галантерейщице, которая рассказала мне про страсть своей служанки, — у нее был целый ящик картинок, полученных от кюре. Наконец-то я получил улику! А вскоре под градом конкретных вопросов Мария, жена Гвидо, поведала мне только что услышанную вами историю… — Но, — вставил заместитель королевского прокурора, — в вашем списке, Себ, против имени Луизы Боске стоял крестик и, если не ошибаюсь, пять цифр… Что означало пять алиби, так? — Да, — согласился Себ, — из них четыре подтверждались госпожой Пети-Аве и ничего не стоили, так как убийца спускалась каждую ночь по каменной лестнице и потихоньку от галантерейщицы выходила из дома. Луиза была совершенно спокойна, она знала, что ее хозяйка, даже услышав шум, не осмелится встать с постели… Что же до первого алиби… Себ улыбнулся. — О! Оно вполне надежно… Так как правдиво! Таким образом, если вы на минуту отнесете первое убийство на счет того же преступника, если вы включите его в серию, — что, как я понимаю, мы все сделали поначалу! — то придете к странному выводу, будто убийца задушил Виру, не выходя из комнаты… Пока мы нё поняли, что следует разделить убийства, отделив первое, никто из нас не мог даже заподозрить Луизу Боске! — Но, — поинтересовался следователь, — почему Лабар, виновный только в первом убийстве, взял на себя в тот день вину за второе? — Да просто, чтобы увидеть жену. Охваченный страстью человек все приносит в жертву этой страсти. В тот момент, чтобы добиться своего, он бы признался во всех убийствах, совершенных в мире за последние десять лет… Разве вы, господин Эрали, не шантажировали его слегка: «Признайтесь, и вы увидите жену!» А впоследствии, заметив, что убийства продолжаются, Лабар попытался извлечь выгоду из ситуации, теперь уже все отрицая, так? Кто, больше чем он, был заинтересован списать всех жертв на одного-единственного убийцу?.. Себ соскользнул со стола. — А теперь, — сказал он, — я, если позволите, побегу на почту отправить телеграмму… Анон улыбнулся: — Вашей невесте, да?.. — Да, — серьезно ответил Себ. — Мне не терпится ее увидеть. Но, надо думать, ей не терпелось по меньшей мере так же… Раздался стук в дверь, и вошел полицейский. — Господин инспектор, — сказал он, поднося руку к кепи, — там внизу одна… одна… — Одна… что? Полицейский собрался с духом: — Одна девушка вас спрашивает. — Это она! — крикнул Себ. И помчался по лестнице. notes Примечания 1 Маскаре — прилив (фр.) 2 Трепье — штатив, тренога (фр.)