Карнавал (сборник)
Сергей Петрович Трусов








В книге — фантастические рассказы. Через необычные причудливые и фантастические приключения героев автор дает глубокий анализ реальным жизненным явлениям, ставит различные проблемы взаимоотношений между людьми, увлекает юного читателя в мир познания и романтики, заставляет его задуматься над вопросами настоящей жизни.

СОДЕРЖАНИЕ:

Блудные сыновья Земли

Исполнители желаний

Долгое мгновение Гирсона

Феномен Архимеда

Операция «Летучая мышь»

Бокал красного вина

Наблюдатель

Пробуждение

Сенька

Экзамен на невероятность

Западня

Игра случая

Слушайте звезды!

Двойники

Контракт

Войди еще раз в те же воды

Бегство

Приглашение к чаепитию в общественном месте

А человек забудет…

Карнавал

Треугольник на сером фоне

Военная хроника под барабанную дробь крупного калибра




Художник А. А. Аринушкин







Сергей Трусов

КАРНАВАЛ

Фантастические рассказы
































Блудные сыновья Земли


— Это Земля, Бак, Земля! Я тебе сразу сказал, а ты все сомневался, старый ворчун. Посмотри же теперь вокруг!

— Ах ты, негодный мальчишка! Как ты смеешь меня называть старым ворчуном? Где уважение к высокому чину?

— Ха, высокий чин! Командир старой калоши! Пока мы болтались по Вселенной, такие корабли исчезли даже из музеев.

— А сколько же нам теперь лет, Эди?

— Тысяча! Две тысячи! Пять тысяч! Не знаю, черт подери! Мы с тобой самые древние старцы!

Два человека, возраст которых невозможно было определить из-за густых бород, прыгали по зеленой траве возле еще не остывшего корабля. Грязно-серые комбинезоны, заштопанные во многих местах, говорили о том, что хозяева не баловали их бережным отношением.




Наконец тот, которого звали Баком, остановился и, тяжело дыша, опустился на траву. Он был старше своего приятеля и потому не мог за ним угнаться в этой радостной беготне. В остальном же долгое путешествие не оставило между ними никаких различий.

— Послушай, Эди, — произнес командир, после того как улеглись первые восторги. — А ведь никого из наших уже не осталось в живых.

— Нет, Бак, остались. Те, кто в космосе.

— Ты думаешь?

— А почему нет? Может, и их постигла такая же участь?

— Тоже вышел из строя гипернаводчик?

— Ну, может, еще что-нибудь. — Эди упал рядом, брыкнул ногами и, закинув руки за голову, мечтательно уставился в небо. — Наконец-то я исполню то, что задумал. Распилю нашу верную старушку и сделаю из нее плуг. Это будет великолепный плуг, Бак, и я буду пахать им землю.

— Думаешь, корабль больше ни на что не годен?

— Считай, что нам повезло. Если бы мы и на этот раз не нашли Землю, мы бы ее не нашли никогда. Наша колымага теперь годится только для орбитальных экскурсий. При первой же попытке вхождения в гиперпространство она развалится на куски. Как пить дать.

— Да, здорово ей досталось.

— Честно говоря, Бак, после того, что нам пришлось вынести, у меня нет желания куда-то еще лететь. А у тебя?

— Не знаю, — задумчиво пробормотал капитан, разглядывая сорванный цветок. — Сейчас, конечно, я никуда не хочу лететь, но потом, когда отдохну… Как думаешь?

— Ну, если уж нам очень захочется, потребуем новый корабль, — с серьезным видом произнес Эди, и, взглянув друг на друга, они громко расхохотались.

После стольких скитаний в межзвездной пустоте, бесконечных прыжков из одного измерения в другое было так приятно вновь почувствовать под собой земную твердь, греться в лучах солнца и слушать трескотню кузнечиков. Приятная истома овладела путешественниками, и они, блаженно улыбаясь, задремали.

— Эх, хорошо, — вздохнул командир. — Принеси-ка, Эди, коньячку. Помнишь, мы припрятали для особо торжественного случая?

— Отличная мысль, капитан, лечу! — Эди потянулся и нырнул в раскрытый люк корабля.

Через несколько минут он вернулся, бережно прижимая к груди пузатую бутылку из зеленого стекла. Усевшись, разлил коньяк, поднял рюмку и торжественно произнес:

— С прибытием, капитан!

— Твое здоровье, Эди!

Путешественники выпили и замолчали, наслаждаясь теплотой в желудке, голубым небом, белыми облаками и запахами трав.

Первым нарушил тишину Эди:

— А хорошо дома. Где мы только не были, чего только не видели, а дома все же лучше.

— Да, здесь все родное, близкое… Земное.

— Угу. Только странно, что к нам никто не спешит.

— Погоди, Эди, не торопись. Подумай, сколько лет прошло, пока нас не было. Неизвестно, какие здесь теперь обычаи и порядки. А может, мы приземлились в каком-нибудь заповеднике и нас никто не видел.

— Хм… возможно. Тогда надо топать, а то так и просидим… в заповеднике.

— Сейчас пойдем. — Бак с наслаждением вытянулся и шумно втянул в себя воздух, пронизанный ароматами полевых растений. — Признаться, Эди, я уже не верил, что мы найдем Землю. Особенно после стольких ошибок.

— Да, я тоже струхнул. А все этот проклятый гипернаводчик, из-за него мы вечно выскакивали в самых неподходящих местах. Один раз мне вообще показалось, будто он взбесился. Помнишь, когда зашкалил указатель размерности пространства?

— Вряд ли это возможно. Аппаратура барахлила, ты устал, вот и показалось. Да разве дело в одном гипернаводчике? Вспомни, как загудел весь корпус, когда мы проскочили мимо черной дыры.

— Да-а…

— Ну что, пошли?

* * *


Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона. Прохладный ветерок лениво шевелил длинные стебли травы, и она колыхалась, словно огромное темное море. Две одинокие фигуры брели в сумерках, нарушая тишину звуками шагов. Вот они остановились и, посмотрев друг на друга, одновременно спросили:

— Куда же они все подевались, черт бы их побрал?

Помолчав немного, одна из фигур произнесла:

— Знаешь, Бак, у меня такое чувство, что здесь чего-то не хватает.

— Чего не хватает?

— Не знаю! — рассвирепел Эди. — Не хватает, и все!

Он беспомощно развел руками, посмотрел вверх, охнул и слабо выдавил одно слово:

— Звезды…

Бак задрал голову и с удивлением обнаружил, что звезд-то как раз и нет. Вернее, они были, но их можно было пересчитать по пальцам — не больше десяти, и все какие-то крохотные, еле заметные. Пока он размышлял, что бы это могло значить, Эди тихонько всхлипнул и прошептал:

— Бак, Бак, посмотри, что это?

Бак резко обернулся и почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Прямо над линией горизонта низко повисли две тусклые фиолетовые луны. Чуть повыше находилась третья, такого же цвета, но поменьше.

— Господи, — пронеслось у него в голове. — Где мы?

С минуту он разглядывал три неизвестных спутника, потом встрепенулся и, сорвавшись с места, помчался назад. Через некоторое время услышал за спиной звук настигающих шагов и хриплое: "Бак, ты куда? Подожди… я… с тобой…"

— Вперед! — рявкнул капитан и припустил еще сильнее.

Взбежав на пригорок, они быстро спустились к стоявшему внизу кораблю и остановились.

— Уф, — облегченно вздохнул Бак, — а я уж подумал невесть что.

— Что? — эхом отозвался Эди.

Бак взглянул на фиолетовые луны и осторожно дотронулся до серебристой обшивки корабля, словно не веря в его реальность.

— Знаешь, Эди, с плугом тебе придется повременить. Рисковать не будем, стартуем немедленно.

* * *


— А здорово мы их пугнули, — с довольной улыбкой произнес дежурный страж, глядя на экран квантовизора.

— Да, представляю, — пробормотал практикант, зачарованно следя за быстро удаляющейся зеленой точкой.

— Кстати, отключи эту машинку; сожрет всю энергию, а скоро зерно молоть.

Практикант перевел взгляд на экран поменьше, щелкнул тумблером, и фантастическая картина с тремя фиолетовыми спутниками сменилась изображением обычной Луны над обычной земной равниной.

— Слушай, — спросил он задумчиво. — А почему мы так боимся этих космических странников?

— Так ведь опять начнут народ баламутить. Только и будет слышно: "Космос! Космос!" А зачем он нужен, этот космос? Ни вспахать его, ни засеять.

— А может, они решили у нас насовсем остаться?

— Как же, останутся, — усмехнулся страж. — Самое большее через полгода опять бы потянулись в какую-нибудь туманность. Да и на что они нам? Рыбу ловить не умеют, охотники никудышные, избу поставить и то не могут!

— Но ведь они много знают, — мечтательно протянул практикант. Мельницу нам переделали, теперь можно и зерно молоть, и картинки показывать.

— Подумаешь, картинки, — недовольно пробурчал страж. — Ничего особенного.

— А может… — неуверенно начал практикант. — Может, они просто хотели на Земле побыть? Отдохнули бы с дороги и опять полетели?

— Ты что? — дежурный страж нахмурил брови. — Не знаешь, что у нас строгое предписание? У них своя Земля, у нас своя, и раз Мать-Природа их две сделала, значит, так надо. Собирайся-ка лучше домой. Сегодня, по их теории вероятностей, больше никто не прилетит. Успеем еще на праздник Плодородия.

Они вышли из старой покосившейся мельницы, прикрыли дверь и повесили на нее огромный амбарный замок. Усевшись на деревянную телегу, страж взял вожжи и щелкнул ими по бокам лошади.

— Но-о, поехали!

Телега скрипнула и покатилась по грунтовой дороге.

"Интересно, — думал практикант, глядя в звездное небо, — который из этих огоньков настоящая Земля?"




Исполнители желаний


Они появились в полдень.

В воздухе что-то зашевелилось, задергалось, и в метре от земли возникли зыбкие полупрозрачные тени. Одна за другой они скользнули вниз и тут же исчезли. Бежавшая по дороге собака резко остановилась и, равнодушно зевнув, потрусила дальше. Ничего не произошло. Просто они, наконец, появились.

Вначале они были ничем. Потом, упав в траву, стали травой. Вместе с остальными стебельками они бездумно тянулись к солнцу и колыхались из стороны в сторону, повторяя движения ветра. Вскоре это надоело, и они сами стали ветром. Гоняясь за птицами, взлетали высоко в небо и вдруг стремительно падали вниз, врезались в гущу леса. Трещали кусты, стонали деревья, шелестели листья, и им было весело.

Но это тоже было не то, и они понеслись на поиски чего-нибудь более интересного. По пути поочередно превращались то в камни, то в мягкую дорожную пыль, то в порхающую на лугу бабочку. Ощущения были новыми, необычными, но они искали другое.

В три часа дня пошел дождь. Настоящий ливень. Казалось, еще секунду назад яркое солнце играло с барашками облаков, и вот все небо затянуло тяжелыми угрюмыми тучами. Целый водопад обрушился сверху, подмяв под себя и траву, и пыль, и даже ветер. И тогда они стали дождем. С огромной высоты падали на землю и, едва коснувшись ее, вновь начинали полет. Их падение было бесконечным…

* * *


С первыми каплями дождя Борис понял, что спешить бессмысленно: до деревни далеко и он все равно промокнет. Укрыв полиэтиленом корзину с грибами, он поднял воротник куртки и решил выбираться на грунтовку.

Промокшие ботинки доставляют неприятности, пока на них обращаешь внимание. Стоит убедить себя, что уже и так вымок, что хуже не будет, как все становится на свои места. С веселым остервенением ломился Борис сквозь густые мокрые заросли и вскоре вышел на знакомую поляну. Вон там — за холмом — дорога, на которой, если повезет, может подобрать попутная машина. Борис достал сигарету и осторожно прикурил. Сделав для надежности пару затяжек, двинулся дальше.

* * *


Они падали, разбивались на мельчайшие брызги и вновь падали. Прямо в воздухе рассыпались на крохотные капельки и, упав на землю, дробились на еще более мелкие. Они падали на листья деревьев, в траву, на камни. Мгновенно превращались во все, чего касались, и тут же уносились прочь. Казалось, этой круговерти не будет конца, как вдруг одна из капель замерла, боясь поверить в удачу.

* * *


Борис вздрогнул и выронил сигарету. Раскрыв рот, он судорожно глотнул сырой воздух и рванул на груди рубашку. Пуговицы брызнули в разные стороны, и дыхание постепенно выровнялось.

— Заболел, что ли? — неуверенно пощупал лоб.

Лоб был холодным. Да и вряд ли вот так просто, попав под летний дождь, может заболеть здоровый мужик, бегающий каждое утро кросс по три километра. А если и простыл немного, то какой-нибудь там насморк появится только завтра. Борис успокоился и, вытащив новую сигарету, чиркнул спичкой. Спичка, обгорев до конца, обожгла пальцы и упала в траву. Борис застыл с открытым ртом, чувствуя, что с ним происходит что-то непонятное. Он был в полной растерянности от нахлынувших чувств; единственное, что явственно ощущал — это то, что кто-то внутри него несказанно рад этой растерянности.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он, оглядываясь.

Вокруг все было по-прежнему. Сквозь пелену дождя смутно проглядывал лес, даже в такую погоду красивый и загадочный.

В сознании возникло неясное сравнение: что-то насчет деревьев, людей, дождя и необычных ощущений. Нечеткая, робкая эта мысль еще не оформилась, как Борис почувствовал внутри себя какое-то движение.

— Галлюцинация, — с усмешкой произнес Борис.

— Галлюцинация, галлюцинация… — эхом пронеслось по лесу.

Борис резко обернулся. Эха здесь быть не могло. Да и не может оно возникнуть от слов, произнесенных полушепотом.

— Эй, кто тут? Хватит прятаться, выходи!

Он был почти уверен, что сейчас зашевелятся густые заросли и выглянет чья-нибудь довольная физиономия в капюшоне плаща. Может, это будет даже хорошо знакомый человек и они, от души посмеявшись над шуткой, вместе побредут домой. Вдвоем куда веселее.

На крик никто не вышел. Только дождь все так же неистово колотил по беззащитным листьям, и они дергались, словно марионетки в кукольном театре. За каждым кустом прятался кто-то невидимый и смотрел оттуда, наслаждаясь эффектом. Борису стало холодно.

— А никого здесь и нет, — раздался над ухом легкий смешок.

— Кто?.. Кто это говорит? — Борис завертел головой, вглядываясь в мутный полог дождя.

— А никто. Ты сам. Сам с собой и говоришь.

Борис буквально врос в землю. Он понял, откуда исходит голос изнутри.

— Ты кто? — прошептал губами Борис.

— Мы — это ты, то есть мы стали тобой и теперь составляем одно целое. Ты не пугайся, ты первый и можешь этим гордиться. Тебе повезло.

Голос показался знакомым. Борис покопался в памяти… и вспомнил! Голос принадлежал соседу по лестничной площадке. Такой же вкрадчивый, мягкий, с успокаивающей интонацией. Можно было зримо представить, как внутри сидит этот сосед и с удовольствием потирает крохотные ладошки. Воплощение тихой радости.

— Ну, конечно, — хихикнули в ответ. — Так и есть. У нас нет своего голоса, и мы выбрали первый попавшийся из твоей памяти. Ты думай, думай. Вот когда ты думал про деревья и людей, было хорошо.

— Но позвольте, — возмутился Борис и осекся. Оказывается, его слышат даже тогда, когда он не говорит, а только думает.

"Послушайте, — мысленно произнес Борис. — Я ничего не понимаю. Кто вы? И почему я должен думать? Что значит "было хорошо"? Кому хорошо?"

— Ты, конечно, не обязан думать, но ведь ты иначе не сможешь. Ты так устроен, что будешь думать всегда, и это прекрасно — мы нужны друг другу.

— Не понимаю, зачем вы мне нужны? И объясните, наконец, откуда вы взялись?

— Издалека, издалека, издалека… — тоненько пропел целый хор, и теперь Борис различил в нем множество голосов своих друзей и знакомых.

— …Мы долго летели в пустоте, где не было ни одной мысли. Мы устали. Нам нужны чужие мысли, эмоции, впечатления. Для нас это жизнь. Сами мы ничто — пустота, в которой летели. И вот мы нашли тебя…

— Но ведь вы говорите со мной, значит, вы мыслите. — Борис удивился своему спокойствию. Как-никак, а произошла долгожданная встреча с иным разумом. Сколько было споров по этому поводу! И в журналах, и по телевидению, и в курилке у них на работе. И вот — подумать только! — он первый из людей…

— Мы обретаем сознание, лишь встретив его. Мы — это ты. Мы превратились в тебя и теперь неразлучны.

— Так, хорошо. — Борис убрал со лба мокрые волосы, равнодушно отметив, что дождь еще не кончился. — А зачем все-таки вы мне нужны?

— Каждое сознание в чем-то нуждается. У тебя тоже есть потребности, которые мы могли бы удовлетворить. У нас еще мало опыта, но если ты будешь думать, мы поймем тебя и исполним любое желание.

Борис усмехнулся. Вот она — древняя мечта человека. Волшебная палочка, золотая рыбка, добрый джинн из бутылки. Загадай желание — исполню!

— И что же я должен думать?

— Ты уже думаешь. Думай что хочешь, мы всему рады, но больше всего любим сильные эмоции и яркие образы.

— Вы что, едите их, что ли?

— Можешь сказать и так, хотя это не связано с приемом пищи в твоем понимании.

— Ну, а если я захочу, например, оказаться сейчас дома, у теплой печки?

* * *


Борис сидел у огня и протягивал к нему руки. От одежды валил пар, и он с удовольствием ощущал, как клеточка за клеточкой отогревается его тело.

— Снимай, снимай скорее! — суетилась мать, доставая сухое белье.

— Что, пострел, набегался? — одобрительно прошамкал дед, щуря подслеповатые глаза.

— Набегался, дедунь…

— Да хватит вам его разговорами донимать. Не видите разве, мужик с добычей пришел. — Отец указал на корзину с грибами. — Замерз, поди. Давай-ка все к столу.

Борис переоделся во все сухое и, хрустнув замлевшими суставами, сел за стол.

— Ну-ну, — заерзал дед. — Рассказывай, где был, что видел?

— Да не торопи ты его, пусть поест.

— Был я в Зеленой Балке, — начал Борис, обжигаясь о горячую картошку, которую доставал из чугунка. — Собрал, значит, грибов, а тут дождь. Ну, думаю, влип, надо скорей на дорогу выбираться.

— Так, так, — закивал дед, повернувшись немного вбок, чтобы лучше слышать.

— Иду себе, иду. Дождь льет, я весь мокрый, и вдруг… Постойте! Борис застыл с картошиной в руке. — Я же сейчас там… Я же там должен быть!

* * *


Хлестал дождь. Лил и лил, и уже не верилось, что он вообще когда-нибудь кончится. Весь продрогший, Борис стоял в лесу и тупо смотрел прямо перед собой. Ощущение домашнего тепла еще оставалось, но Борис уже понял, что был мираж. Ни дома, ни горячей картошки, ни сухой одежды только лес и дождь.

— Так что же это? — прохрипел он, и губы его скривились. — Исполнение желаний?

— Ничего сверхъестественного и не могло быть, — возразил голос. Желание исполнилось, но лишь в твоем сознании. Попасть домой по-настоящему ты можешь самым обычным способом, как и всегда это делал. Но мы можем помочь. Ты будешь идти под дождем, а представлять, например, что вокруг прекрасная солнечная погода. Или что ты едешь в попутной машине. Как пожелаешь. Иллюзия будет настолько сильной, что организм воспримет ее как реальность.

— А вам-то что за польза? Вы и так можете питаться моими мыслями, не создавая мне при этом всяких там иллюзий.

Голос слегка хмыкнул. Точь-в-точь как Васька Круглов — сослуживец Бориса.

— Можем, конечно, но, создавая тебе различные ситуации, мы получаем взамен и более калорийное питание, как ты выразился. Например, сейчас ты был очень рад возвращению домой, теплу, встрече с родными. Это сильное впечатление. Вернувшись сюда, ты испытал восхитительное по своей мощи чувство разочарования.

— Вам все подходит?

— Да. Сейчас ты злишься, а нам подходит и это.

— Интересно.

— Ты сможешь находиться где захочешь и сколь угодно долго. Когда тебе надоест, пожелай чего-нибудь другого, и мы исполним. Ты будешь жить полноценной жизнью, испытывая всевозможные ощущения, и мы будем жить вместе с тобой.

Борис задумался. Вообще-то перспектива была довольно заманчивая. Смущало лишь постоянное присутствие этих голосов. "Какие-то эмоциональные паразиты", — подумал Борис и спросил:

— А если я захочу чего-нибудь такого, о чем имею весьма смутное представление? Ну, например, побывать там, где никогда не был?

— О любом месте, где ты захочешь побывать, у тебя будут хоть какие-нибудь представления. Сообразно им мы и создадим для тебя подходящую ситуацию. Но это только пока. Впоследствии мы будем исходить из опыта и знаний всех людей. Нас много, и мы только первая группа. Остальные ждут в пустоте, а когда мы их позовем, они придут. Сообща мы сможем исполнить любое желание.

— А когда вы позовете остальных? — осторожно спросил Борис, начиная подозревать, что здесь не все так гладко.

— Когда наберемся сил. Мы очень ослабли, пока двигались в пустоте, и еще не вполне освоили твое сознание. Потом. Ты пока думай, желай чего-нибудь. Чем сильнее будешь чувствовать, тем быстрее придут остальные.

— Да-а, — протянул Борис и неожиданно для самого себя сказал: — Хочу оказаться на Черном море.

* * *


Ослепительное солнце повисло над морем, рассылая во все стороны палящие лучи. Волны одна за другой набегали на песчаный берег и ласкали слух тихим монотонным шипением. Борис лежал на пляже, млея от жары и приятного чувства безделья.

— Борь, пульку распишем?

Борис поднял голову и с интересом взглянул на Ваську Круглова, который, присев на корточки, сосредоточенно тасовал колоду карт.

— И ты здесь? — спросил Борис, чувствуя, как его распирает от смеха. А где же все остальные?

— Ты что, перегрелся? — Васька захлопал белесыми ресницами. — Только что купаться пошли. Тебя же звали, а ты заладил одно и то же — холодно, холодно. Псих. Только что передавали, что температура воздуха тридцать два градуса.

— Ну-ну, я пошутил, — улыбнулся Борис. — Слушай, а что бы ты попросил, если б знал, что я могу исполнить любое твое желание?

— Хе, — хмыкнул Васька и отложил карты. — Чего бы я попросил? Ну… не знаю. Денег, наверное, а то мы тут поистратились на курорте.

— Денег, — прыснул Борис. — Ну, а если бы я мог исполнить любое количество твоих желаний?

— Любое? — Васька зажмурился, став похожим на кота, которому предстоит слопать целую банку сметаны. — Желал бы всего подряд. Да… А впрочем, надоело бы.

— Что надоело бы?

— Все. Знаешь, когда одно или два желания — это интересно, а когда любое количество, то рано или поздно все осточертеет. Да ну тебя, пойду лучше искупаюсь.

"Вот это да-а, — подумал Борис, глядя, как его друг бултыхается в воде. — А ведь он прав. Осточертеет. Никаких усилий не надо будет прилагать, только подумай — и имеешь все, что захочешь. Ни работать не надо, ни думать. Вернее, думать придется, но только о том, чего бы еще захотеть, чего испытать. Многие даже от пищи откажутся. А зачем? Пожелал, и ты уже сидишь за прекрасным столом со всевозможными яствами. Поел — и сыт, можно опять развлекаться. Чем же это все закончится? Деградацией? Вырождением?"

Борис сел, осмотрелся. Под ним было хорошо знакомое красное покрывало. Рядом, на песке, лежали шорты и белая тенниска. Тут и там валялись одежда, очки, мяч, ракетка для бадминтона, ласты — все настоящее.

"А с другой стороны, — продолжал рассуждать Борис, — взять, к примеру, моего деда. Жить ему осталось всего ничего, а ведь, наверное, не отказался бы пройти свои молодые годы с самого начала. А мать с отцом? Ни разу не выезжали дальше районного центра. Им бы на море побывать, по городам поездить. А другие люди? Так что же получается — всеобщее счастье?"

Борис откинулся на песок и закрыл глаза.

"Интересно, — думал он, — откуда прибыли эти голоса? Говорят, долго летели в пустоте, а раньше? Где они набрались сил для этого полета, уж не на похожей ли планете?"

Борис резко вскочил, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Ну, конечно! Он явственно видел толпы отрешенных людей, бесцельно шатающихся по запущенным городам среди куч гниющих отбросов. Безумные глаза, идиотские улыбки, многие уже не могут двигаться и лежат где попало, невнятно бормоча последние желания. Изобилие! Благоденствие! Те, кто дошел до крайней точки, превратились в тупых животных, лишь внешне напоминая еще людей… Вот оно что! Пусть это были не люди, а какие-то другие разумные существа, но именно так оно и было. А когда "питание" иссякло, голоса двинулись дальше. В долгий, долгий полет на поиски новой пищи.

— Эй, Боря, иди к нам! — раздалось со стороны моря, и Борис увидел, как кто-то машет ему из воды рукой.

— Хочу быть в лесу, — внятно произнес он, не веря, что ему откроется обратный путь.

* * *


Вопреки ожиданиям возвращение состоялось. Он стоял на том же месте, кутаясь от холода в свою куцую курточку.

— Доволен? — спросил кто-то голосом Васьки Круглова.

— Нет, — ответил Борис. — Не нравится мне все это, лучше, если вы оставите нас в покое.

Кто-то рассмеялся, и Борис вздрогнул — смеялся его дед. Такой же надрывный и кашляющий смех, словно кто-то за дверью, натужно сопя, рвал пыльную мешковину.

— Мы не уйдем, потому что и ты, и все остальные люди нам необходимы. Будем жить вместе.

— А если мы не захотим? Если прикажем вам убраться отсюда? Ведь вы исполняете любые желания?

— Любые, кроме этого. Мы сейчас очень слабы. Может, позже, когда наберемся сил, мы и уйдем, а пока еще рано.

— А если мы не будем ничего желать?

— Это невозможно, — снова рассмеялся голос. — Вы так устроены, что всегда будете чего-нибудь хотеть. А если и попытаетесь, то мы будем исполнять не явно выраженные желания, а те, которые лишь мелькают в вашем сознании. Постепенно мы научимся и их улавливать.

— Но ведь мы очень скоро истощимся! — воскликнул Борис, чувствуя, как его захлестывает волна безысходности и страха.

Голоса по достоинству оценили бурный всплеск его эмоций и завизжали на разные лады, перекрывая друг друга.

— Нет, нет, не истощитесь! — донесся до него чей-то восторженный вопль. — Такое богатое разнообразие не может истощиться!

"Что же делать? Что делать?" — лихорадочно думал Борис, пытаясь взять себя в руки.

— Он в растерянности! — стонал кто-то, подвывая в такт мысленным словам Бориса. — Какая восхитительная растерянность!

— Нет, так просто я не сдамся, — сквозь зубы процедил Борис, совершенно не представляя, как можно бороться с этим кошмаром.

— Он решил не сдаваться, вы слышите? Это же просто здорово! Мы будем иногда ему уступать, чтобы ощутить радость победы, а затем горечь поражения. О-о-о, как нам повезло!

Голоса вопили, словно пьяные в разгар дикого веселья, и Борис в ужасе зажал уши. Это, конечно, не помогло, и бестелесные голоса получили новую порцию необходимой пищи.

— Но… но ведь можно договориться, — произнес Борис, неимоверным усилием воли заставив себя успокоиться.

Голоса тоже сразу на некоторое время успокоились, и ему показалось, будто он слышит их сытое довольное сопение.

— Он хочет договориться, — повторил чей-то шепот.

— А может хитрит? — лукаво предположил второй.

— Давайте послушаем, это будет интересно, — сказал третий, и голоса смолкли.

— Вы говорите, что вас много? — начал Борис, помня о том, что они пока не научились различать то, что лишь расплывчатой картиной проносится в сознании, не успевая стать законченной мыслью. Что-то именно вроде этого промелькнуло в его голове, и он инстинктивно почувствовал, что выход должен быть. Больше всего он сейчас боялся своих мыслей, самого себя, но голоса, видимо, устав после обильного угощения, были настроены благодушно.

— Да, нас много, гораздо больше, чем вас, но мы уживемся, — заверил на удивление знакомый голос, но Борис уже не стал вспоминать, кому он принадлежит.

— Я предлагаю провести один эксперимент, который мог бы продлить срок использования сильных ощущений.

— Сильные ощущения — это прекрасно, — устало согласился кто-то и замолчал.

— Каждый из вас, — продолжал Борис, — получая мои эмоции, перерабатывает их, а затем выбрасывает вон, то есть огромная порция богатейшего материала пропадает даром!

— Даром? — беспокойно переспросил голос соседа по лестничной площадке.

— Ну конечно! Скажите, куда девались те ощущения, которые вы пережили несколько секунд назад?

— Мы их использовали в своих целях.

— А могли бы использовать и дважды, и трижды, и вообще неизвестно сколько раз, — усмехнулся Борис.

— Как???

— Одному из вас я подкидываю порцию великолепных свеженьких эмоций, так?

— Так.

— Он, вместо того чтобы расходовать их вхолостую, использует сначала для себя, а потом передает другому. Тот — третьему, и так по цепочке до самого последнего. Таким образом, ценный материал не придется делить на всех, он целиком достанется каждому. Пока дойдет до самого последнего, я подброшу еще что-нибудь, новенькое. Попробуем?

Борис достал сигарету и принялся ее раскуривать, сосредоточившись только на этом. И тогда он услышал то, чего так напряженно ждал.

— Можно попробовать.

— Не забудьте про остальных, — напомнил Борис и, вспомнив свое студенческое увлечение, произнес: — Хочу прыгнуть с парашютом.

* * *


Сильный порыв ветра со свистом ворвался в открытую дверь самолета, и Борис увидел под собой далекую землю, подернутую голубой дымкой.

— Пошел, — скомандовал инструктор и легонько хлопнул его по плечу.

Земля понеслась навстречу. Зелено-коричневые квадратики превратились в ясно различимые полосы лесов и вспаханных полей. Ветер мощной струей бил в лицо, обжигая глаза и раздувая щеки. Рука Бориса судорожно вцепилась в кольцо, и он с трудом заставил себя отвести взгляд от надвигающейся земли и удержать непослушную руку.

Земля все ближе и ближе…

* * *


Первый захлебнулся от восторга и тут же поделился со вторым. Второй затрясся от подарка и поступил точно так же. Радость свободного полета, ощущение парящей птицы, обостренные чувством смертельного риска, быстро передались от одного к другому. Последний, не в силах совладать с таким богатым материалом, вызвал тех, кто был в пустоте. Вся цепочка заходила ходуном от столь приятного и неожиданного угощения. Они не раз и сами падали с гораздо больших высот, но даже не подозревали, что можно так чувствовать полет! Восторг был неописуем.

Внезапно первый почувствовал неладное. Земля приближалась, а человек и не думал останавливать стремительное падение. То, что так остро щекотало приобретенные недавно нервы, перестало приносить радость. Первый беспокойно заметался, глядя, как его соседи упиваются переполнявшими их эмоциями. Все они пока еще бездумно наслаждались свободным полетом, а он… Он уже понял, чем это грозит.

Мысль о смерти не показалась первому ужасной. Не раз при самых различных обстоятельствах был он свидетелем гибели живых существ, корчился в судорогах острого наслаждения чужим страхом, ощущал всплеск эмоций, последнее усилие отодвинуть надвигающуюся неизбежность и слышал мольбы, обращенные к нему, бесстрастному свидетелю мучений. Исполнители желаний никогда не облегчали страданий умирающего. В эти мгновения они жадно впитывали в себя последние ощущения гибнущего сознания. Целью, смыслом, наслаждением, сладострастием исполнителей была возможность наблюдать постепенный распад разума оттого, что все желания исполняются сами собой.

Но сейчас — сейчас происходило непонятное, нигде и никогда прежде не испытанное — разум вышел из-под контроля и втянул исполнителей в страшную игру по своим правилам. Летел к земле, зная, что там гибель, мог ее предотвратить, но ничего для этого не делал вопреки собственному желанию жить. Торжество разума, шедшего на добровольную смерть, было ощущением нелогичным, непереносимым, невозможным, испе-пел-я-ю-щ-и-м!

И первый завизжал. Всеми голосами человеческой памяти сразу…

* * *


Борис медленно раскрыл глаза и услышал странный удаляющийся шум. Будто тысячи взбесившихся обезьян сцепились в один сплошной комок и со страшным, злобным воем катились в тартарары. Гигантская невидимая карусель кольцом размоталась по всему небу и неслась неизвестно куда — прочь, в космос.

Борис тряхнул головой и окончательно пришел в себя. Прямо над ним в ночном небе ярко сияли чистые, умытые летним дождем звезды. Он сел, прислонился к дереву. Подумал: "Жив".

— Нет, в самом деле жив!

Иллюзия падения оказалась настолько сильной, что он действительно потерял сознание. "Это и спасло, — подумал Борис, — лишившись источника эмоций, гости превратились в ничто".

Он взглянул на руки и увидел, что они дрожат. Еще немного посидев, поднялся, взял корзину и зашагал в сторону дороги, откуда слышался шум приближающегося грузовика.




Долгое мгновение Гирсона


До отправления поезда оставалось три минуты. Последние пассажиры давно заняли свои места, и лишь холодный ветер по-прежнему гулял по перрону, гоняя обрывки бумаг, листья и прочий мусор. Гирсон стоял на платформе и бессмысленно смотрел на освещенные окна вагонов. Теперь все происходящее казалось абсолютно нереальным и не имеющим к нему никакого отношения. Словно он следил за развитием сюжета фильма, нисколько не волнуясь за судьбу главного героя.

Хриплый голос диктора, раздавшийся из репродуктора, вывел Гирсона из оцепенения, и он шагнул в вагон. Пройдя к свободному месту, сел напротив пожилой дамы, которая тут же брезгливо поджала губы.

"Старая ведьма", — подумал Гирсон и усмехнулся, вспомнив, как несколько лет назад подобные гримасы доводили его до белого каления. Так было когда-то, а сейчас ему наплевать. Наплевать на все.

Он повернулся к окну и на фоне проплывающих мимо зданий увидел свое отражение. Грязные волосы, небритый подбородок. Когда-то давно, лет пять назад, он, кажется, учился в каком-то колледже, кажется, любил и вроде бы собирался жениться. Наверняка у него были и какие-то планы на будущее. Теперь все это — смутные воспоминания об увиденном сне, смысл которого ускользнул после пробуждения.

Началось с того дня, когда он бросил колледж: умер отец и платить за учебу стало нечем. С тех пор прошло немало времени, но в его жизни не было ничего, кроме очередей на бирже и постоянного унижения. В конце концов все надоело.

Набрав скорость, поезд вырвался из тесных объятий города, прогромыхал по мосту и помчался по бескрайней равнине в сторону Великих Холмов. За окном, в наступающих сумерках, замелькали серые призраки голых деревьев. Монотонный перестук колес равнодушно отсчитывал остающиеся позади мили.

На первой же остановке Гирсон вышел и по еле заметной тропинке направился к темневшему лесу. Блеклая луна робко освещала черноту ноябрьской ночи, заставляя высокие стволы отбрасывать такие же блеклые и зыбкие тени. Сплошной частокол деревьев, возникший впереди, казался прутьями решетки, за которой притаилось громадное хищное животное. Раскрыв зияющую пасть, уходящую в глубину леса, оно терпеливо поджидало человека.

Гирсон остановился. Дрожащими пальцами вытянул сигарету. Глубокая затяжка, опалив легкие, согрела и придала мужества. Теперь он шел напрямик, не разбирая дороги. Лавировал между выступающими из темноты ветками, перепрыгивал через ямы, обходил поваленные стволы. Это походило на бегство.




Через полчаса Гирсон очутился на краю нависшего над озером каменистого утеса. Бешено колотилось сердце. Это место было знакомо — он приезжал сюда с Алисой во время каникул. Здесь он был счастлив, и здесь все кончится.

Сверху и спереди его теперь окружали одни только облака и звезды. Далеко внизу также виднелись облака и звезды. Два мира — два отрезка времени. Один означал прошлое, жизнь; другой — будущее, смерть. Второй был отражением первого, и оба сливались в единое целое, образуя бесконечную вселенную, где время уступало власть вечности. И лишь одна точка в этой круговерти времен и пространств являла собой миг настоящего — он сам.

Гирсон запахнул плащ, осторожно присел на большой камень и жадно затянулся новой сигаретой. "Вот теперь, — подумал он, стараясь унять дрожь, — легонько оттолкнуться руками и…"

Он представил, как летит навстречу выступающим из черной воды острым камням и как, приближаясь к поверхности озера, переворачивается в воздухе его беспомощное тело. Быстрый всплеск, и вмиг разлетевшиеся звезды вновь соберутся вместе на прежних местах. Даже человеческая смерть не выведет из равновесия этот проклятый мир.

Страх уступил место злости, отчаянию, растерянности. Гирсон, до последней минуты откладывавший окончательное решение, вдруг понял, что сделает ЭТО. Сделает, так как уже не в силах отшатнуться от разверзшейся перед ним бездны, не в силах как-то изменить ход событий, неумолимо ведущий к такому концу.

— Будь оно все проклято, — прошептал он и метнул окурок, который, прочертив огненную кривую, исчез в пустоте обрыва. Затем, глубоко вдохнув, до боли закусил губу и резко оттолкнулся от скалы.

Лунная рябь далекой воды стремительно рванулась навстречу. Холодный воздух обжег лицо, руки, и в следующий миг все потонуло в каком-то густом молочном тумане. Гирсону почудилось, что он обрел необычайную легкость и вопреки законам природы возносится вверх.

Некоторое время он ничего не чувствовал. Потом сознание вернулось, и он ощутил под собой упругую поверхность, согревающую тело. Все так же билось сердце, все таким же прерывистым оставалось дыхание, а разум, не в силах принять чудо, по-прежнему ожидал неминуемого удара о камни. Наконец Гирсон понял, что действительно жив. Сел. Осмотрелся. Поверхность, на которой он находился, по краям поднималась вверх и завершалась полусферой. Каким образом сюда проникал свет, было неясно.

Поднявшись, Гирсон сделал несколько шагов и коснулся стены. Пол слегка прогибался под ним, тут же выравниваясь, когда он отрывал ногу. Стены были такими же упругими и податливыми. Ни швов, ни заклепок.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Гирсон и на всякий случай ущипнул себя за руку. — Эй, здесь есть кто-нибудь? — крикнул он, окончательно потеряв надежду проснуться.

Ответа не последовало. Набрав полную грудь воздуха, он собрался повторить свой вопрос, как вдруг откуда-то сверху раздался спокойный голос:

— Как вы себя чувствуете?

От неожиданности Гирсон онемел. Задрав голову, так и застыл с открытым ртом.

— Не волнуйтесь, мы ваши друзья, — молвил кто-то, тщательно выговаривая каждое слово. Казалось, обладатель голоса лишь недавно научился языку, на котором говорил, и очень строго следил за произношением. Правда, интонация не давалась говорившему, а точнее, отсутствовала вовсе. Создавалось впечатление, будто голос существовал сам по себе.

— Где я нахожусь? — спросил Гирсон на всякий случай слегка угрожающим тоном.

Прошло около минуты, прежде чем он услышал бесстрастный ответ:

— Сначала успокойтесь.

Наступила тишина, во время которой Гирсон, теряясь в догадках, с нетерпением ожидал продолжения. В свою очередь, он сам пытался найти правдоподобное объяснение тому, что происходит, но это было сравнимо с попыткой решить сложную математическую задачу, располагая лишь знанием таблицы умножения. Ситуация была настолько необычной, что любые рассуждения приводили к мысли о собственном помешательстве.

— Вы находитесь, — прервал молчание голос, — на борту космического корабля-наблюдателя неизвестной вам цивилизации. — Закончив фразу, голос умолк, ожидая, видимо, ответной реакции.

— М-да-а, — растерянно протянул Гирсон. Маловероятно, но, может, он и вправду попал в какую-нибудь секретную лабораторию, производящую опыты для военных или космических целей.

Думая так, Гирсон озирался по сторонам, пытаясь отыскать лазейку, через которую мог бы улизнуть.

— И откуда вы прилетели? — спросил он, чтобы хоть как-то выиграть время.

— Вы называете эту звезду Фо-маль-га-ут. — Последнее слово голос произнес по слогам.

— Фомальгаут, Фомальгаут, — пробормотал Гирсон, — что-то знакомое.

— Вы нам не верите, — констатировал голос.

— Да нет, почему же, — начал Гирсон, но неожиданно взорвался: — А вы бы мне, черт возьми, поверили? Кто вы такие?

После этих слов, безо всякого перехода, он вдруг очутился в самом центре беспредельной черной пустыни с тысячью мерцающих звезд. Одна из них, самая крупная, пылала ярче остальных, и от нее отделилась крохотная сияющая точка. Стремительно приближаясь, она приобрела форму эллипса. Гирсону стало не по себе. На миллионы, миллиарды миль вокруг — одна черная пустота.

Неожиданно все исчезло, и он снова увидел матовые стены комнаты.

— Ну, теперь вы нам верите?

— Теперь? — переспросил Гирсон.

Что это было? Гипноз? Он цеплялся за эту мысль, но в то же время сознавал бесполезность своей попытки. Трудно объяснить — почему, но он поверил. Даже не поверил, а уже точно знал, что все увиденное — правда. Наверное, не обошлось без гипноза или чего-нибудь подобного, но теперь это не имело значения.

— Что вам нужно? — буквально прошептал он.

— Не бойтесь, мы не причиним вреда. Мы просто хотим знать мотивы, побуждающие людей к самоубийству.

Смысл услышанного не сразу дошел до Гирсона. Когда же он понял, то решил, что его либо разыгрывают, либо не хотят открыть правду.

— Где вы прячетесь? Почему я вас не вижу?

— Этого не нужно. Наш вид показался бы вам неприятным, а это повредит общению.

Гирсон потер пальцами виски и неожиданно вспомнил, как когда-то в детстве поймал в лесу крохотного соловья. Дома посадил его в клетку, насыпал хлеба и уселся рядом, ожидая, что тот запоет. Кончилось тем, что пичуга умерла, так и не догадавшись, наверное, чего от нее хотят.

— Нам необходимо, — продолжал голос, — понять склад вашего ума, образ мыслей, характер. В общем то, что называется индивидуальностью. Вы должны сосредоточиться и думать о своей жизни. Попытайтесь восстановить в памяти события, заставившие вас решиться на самоубийство. Мы сможем зафиксировать процесс ваших умозаключений. Это все, что нам нужно.

Гирсон почувствовал раздражение. Он только что чудом избежал смерти, и вот требуют, чтобы он вновь прошел в мыслях этот ад.

— Зачем?

— Это не праздное любопытство, — ответил голос. — Мы спрашиваем о том, чего не знаем и не умеем, но хотим научиться.

— Но зачем?! Кто вы?

— Называйте нас людьми. Так будет проще. Нам нужен рецепт самоубийства, подробное описание явления. Что вас удивляет?

— Меня… — Гирсон замялся. — Это ужасно, поверьте…

— Перестаньте, — перебил голос. — Отбросьте эмоции. Вы не можете судить, что для нас ужасно, а что нет. Мы не принуждаем, а просим. Вам трудно?

— Мне нетрудно, но я хочу понять, для чего это.

— Если один человек умеет лечить болезни, а другой не умеет, но хочет научиться, это хорошо?

— Да, — ответил Гирсон. — Но от чего излечит самоубийство? От жизни? Как можно сравнивать болезни и жизнь? Ведь болезни — зло!

— А вы считаете, жизнь — благо?

Гирсон опешил. Такого вопроса он не ожидал.

— А вы? — прошептал он. — Для вас жизнь…

— Для нас нет, — ответил голос и пояснил: — Для тех, кто с вами разговаривает. Но наша цивилизация состоит не только из таких, как мы. Есть и другие. У вас ведь такая же картина. Вы, например, решили избавиться от этой самой жизни, а значит, вы — лишний.

— Лишний? — удивился Гирсон.

— Так у нас называют тех, кто остался не у дел. Лишние.

— И вы решили их убрать, — усмехнулся Гирсон.

— Нет, — ответил голос. — Мы против насилия. Высший Разум не позволяет.

— Высший Разум? Что это?

— Он не похож на нас. Он Высший. Мы создали его, чтобы подчиняться.

— Зачем? — спросил Гирсон. С каждой минутой он удивлялся все больше и больше.

— Чтобы достичь гармонии. Порядка, при котором не будет революций, переворотов, проблем и противоречий. Высший Разум запрограммирован на сохранение нашего существования.

— А как же люди? — произнес Гирсон. — То есть, я хочу сказать… а вы сами что?

— Мы подчиняемся. Каждый подвергается специальной обработке. В результате стираются все ненужные качества и прививается принцип невмешательства и целесообразности. Мы стараемся не вмешиваться в жизнь друг друга и существуем обособленно. Деятельность любого из нас подчинена строгим предписаниям Высшего Разума, и это дает великолепные результаты.

Наступила пауза. Гирсону подумалось, что все это он уже где-то слышал. Что и в истории землян было что-то подобное… Какое-то средневековье, оснащенное суперкомпьютером.

— М-да… — пробормотал он. — Видимо, и проблем у вас нет, кроме нехватки самоубийств, конечно.

Голос продолжал, не замечая иронии:

— Несмотря на цветущее состояние нашей империи, мы испытываем определенные затруднения. Наше общество разделено на три класса. Приближенные, благополучные и лишние. Приближенные толкуют требования Высшего Разума и следят за их исполнением, благополучные являются исполнителями, а лишние — это те, кто оказался не у дел. Если мы не будем следить за их здоровьем и снабжать продуктами питания, мы станем убийцами, а это противоречит принципу невмешательства. Заселение других миров невозможно. Расстояния до ближайших звездных систем неимоверно далеки, и поэтому массовые переселения экономически нецелесообразны. Полеты, подобные нашему, являются исключениями — мы ищем во вселенной развитые цивилизации, чтобы перенять их полезный опыт. Нас интересуют мотивы, побуждающие к добровольному уходу из жизни. К добровольному, ибо наши принципы не позволяют прибегнуть к насилию. Всесторонне изучив явление самоубийства, мы сделаем его частью нашего мировоззрения, и, таким образом, численность лишних будет регулироваться естественным путем.

Вас мы заметили давно и наблюдали, не зная, на что вы решитесь. Когда вы бросились вниз, мы поняли, что вы тот человек, который нужен, и с помощью энергетического луча подхватили вас прямо в воздухе. Если хотите узнать что-либо еще, спрашивайте.

Голос умолк. Чужой непонятный мир, только что обрисованный скупыми штрихами, был до нелепости диким и жестоким. Минуту Гирсон пытался осмыслить услышанное, затем поднял голову и спросил:

— Вам не жаль своих соотечественников?

— Вы нас неправильно поняли, — равнодушно отозвался голос. — Мы не собираемся никого принуждать. Мы просто хотим перестроить психологию жизни, внедрить в нее принцип добровольного самопожертвования. Это даст отдельным индивидуумам дополнительную возможность выбора. Согласитесь, что гораздо лучше, когда тот, кому плохо, вместо того чтобы мучиться, добровольно исчезнет.

Гирсон растерялся. Трудно было сразу разобраться в услышанном. Он попытался отбросить привычные представления о добре и зле и, по совету голоса, взглянуть на все с точки зрения целесообразности. Ничего не вышло. То, что он узнал, было издевкой не только над лишними, но и над ним самим. Над всей его жизнью — прошлой, настоящей и будущей. Было что-то унизительное в ощущении, что на гигантских электронных счетах равнодушно перебрасывают костяшку — его собственную жизнь. В чрезвычайном акте отчаяния — самоубийстве — ему виделся еще и некий протест, бунт, вызов тому обществу, которое его отвергло. А здесь — чрезвычайность запрограммированная, с ума можно сойти.

"Конечно, мы тоже не ангелы, — думал он, — и у нас хватает проблем. Но зачем перенимать худшее? Какой-то ужасный мир, где жители, словно марионетки, дергаются по прихоти некоего Высшего Разума. Для полного счастья им не хватает лишь самоубийств. Бред, который невозможно вообразить. До какой степени абсурда надо дойти в своем развитии, чтобы совершенно не сознавать ценности жизни?…А впрочем, неизвестно еще, до чего мы сами дойдем, может, и нам, ввиду отсутствия своего разума, придется прибегнуть к помощи чего-нибудь "высшего".

— Скажите, — спросил он, — а вам не бывает скучно в вашем запрограммированном мире?

— Что значит "скучно"? Это одно из присущих людям абстрактных чувств. У нас есть два фундаментальных понятия: целесообразность и нецелесообразность, из них и рождаются наши конкретные чувства. Мы научились уже классифицировать человеческие эмоции, но если хотите, чтобы мы вас хорошо понимали, пользуйтесь точным языком, не употребляйте слова, выражающие чисто эмоциональные состояния. Избегайте таких понятий, как "скучно", "завидно", "аморально", "благородно".

Гирсон задумался. Волнение улеглось, и теперь он пытался трезво оценить обстановку. Ну и что из того, что у них такой странный образ жизни? Даже на Земле люди живут по-разному, сколько народов — столько и обычаев. Разные люди, разные общественные системы, разные ценности и разные идеологии. Вот еще одна, и нельзя сказать, чтобы уж совсем принципиально новая. Многое из того, что он сейчас услышал, ему довелось испытать на своей шкуре. Например, принцип невмешательства. В его судьбу тоже никто не вмешивался. Хочешь — живи, хочешь — умирай, хочешь — проси милостыню, а хочешь — становись миллионером.

Странно. Цивилизация, создавшая межзвездные корабли, зашла в тупик. Конечно, создай сейчас на Земле аналогичный Высший Разум, доверь ему все проблемы — и получится то же самое.

Тупик. Может, и вправду помочь им? Пусть собирают материал, делают выводы, пусть почувствуют, что такое боль и гнев, отчаяние и жажда счастья. Одно уж хорошо, что его спасли. Теперь он будет жить, жить вопреки тем, кто уже занес руку, чтобы окончательно сбросить его со счетов. А пришельцы, может, сами поймут, насколько глупа и бессмысленна их затея с Высшим Разумом. Научившись чувствовать, кто-то, конечно, оборвет свою жизнь, а кто-то ценой жизни разломает дурацкую машину.

— Вы говорили, что достигли высоких результатов в своем развитии. Вы могли бы помочь нам избавиться от старости, например, или рака?

— Нет. Вы находитесь на более низкой ступени развития, а потому мы не имеем права вмешиваться. Если вы, в свою очередь, также не хотите помочь, мы не настаиваем.

— Да нет, я вообще-то согласен.

— Тогда — начинайте.

Гирсон сделал несколько шагов, сел на пол и прислонился к упругой стене. С минуту в голове царил полный сумбур, а затем он мысленно перенесся в свое детство…

* * *


Когда Гирсон дошел в своих воспоминаниях до размышлений на утесе, то внезапно очнулся и почувствовал огромное облегчение оттого, что находится здесь, а не на дне озера. "Что ни говори, — подумал он, — а этим пришельцам я должен быть благодарен".

— Все, — произнес он с облегчением, будто проснулся после кошмарного сна.

— Вы уверены, что все?

— Что? Ах, да. Уверен, конечно, уверен.

— А не могли бы вы повторить рассуждения еще раз?

— У вас что-нибудь не получилось?

— Это у вас не получилось. Проанализировав цепь ваших умозаключений, мы пришли к выводу, что вы не только не испытываете никакого желания добровольно уйти из жизни, но даже мысль о самоубийстве вызывает у вас отвращение.

— Но я действительно хочу жить? И я уже никогда не смогу вернуться к тому состоянию, когда хотел смерти!

— В таком случае — прощайте, — хладнокровно произнес голос. — Вы противоречите самому себе, ведете себя и мыслите нелогично. Дальнейший контакт нецелесообразен.

Гирсон похолодел. Он вдруг понял, что сейчас произойдет. Через секунду, через миг, а может, и раньше. И понял, что уже поздно. Поздно что-либо предпринимать! Если бы раньше! Как-то иначе, по-другому… Неизвестно как, но по-другому! А теперь? Что успеешь?

Он не успел даже вскрикнуть. Сердце, словно от удара ногой, бешено подпрыгнуло и застряло где-то у подбородка. Холодный воздух обжег лицо, руки, и Гирсон почувствовал, как стремительно падает вниз.

Последнее, что он успел заметить — это летящие навстречу звезды и бледное отражение Луны в черной воде озера…




Феномен Архимеда


— Скажи, геометр, чем может помочь Сиракузам твоя новая машина?

— Ты, Эстах, не веришь в мои механизмы?

— О нет, геометр! Ты велик, и в этом нет сомнения. — Рослый воин почтительно склонил голову. — Но твои прежние катапульты метали огромные камни, а этот камень слишком мал.

— Как знать, — задумчиво произнес Архимед, — быть может, этот камень окажется для врага страшнее, чем глыба в десять талантов.

— Этот камень? — недоверчиво переспросил Эстах, подняв с земли булыжник чуть больший, чем его кулак. — Им можно поразить воина, разве что попав ему в голову.

Мимолетная улыбка скользнула по губам ученого и тут же спряталась в курчавой бороде.

— Как думаешь, Эстах, далеко ли ты забросишь тот снаряд? — Архимед указал на массивный прямоугольный блок, служивший ему столом.

— Ты смеешься, я не сдвину его с места!

— А этот камень?

— Отсюда могу докинуть до моря.

— Ну вот тебе и первое преимущество маленького камня.

— Прости, Архимед, но я не понимаю тебя. Я вижу лишь то, что этот тяжелый снаряд может потопить целую галеру, а камень, — Эстах подбросил в руке булыжник, — что он может?

Великий геометр не ответил. В раздумье поглаживая бороду, он смотрел туда, где сверкавшее под солнцем море сливалось с лазурным сицилийским небом. В наступившей тишине был слышен шум набегавших на берег волн, да воинственные крики римских легионеров. Убедившись в невозможности взять Сиракузы приступом, Марцелл увел свое войско за холм.

— Хорошо, я объясню тебе. — Архимед поднялся и вошел в дом. Через минуту вернулся с двумя деревянными шарами. Положив их на землю, сел на прежнее место и спросил: — Что, по-твоему, присуще этим телам?

— Эти шары… — неуверенно начал Эстах. — Они сделаны из дерева.

Но Архимед уже ничего не слышал. Взяв в руки один из шаров, он пристально всматривался в него, словно пытаясь заглянуть внутрь.

— Ты прав, — проговорил он. — Каждый из этих предметов обладает длиной, шириной и высотой. А теперь скажи, каким был бы этот шар, если бы у него исчезла высота?

— Мне кажется, это невозможно, — смущенно улыбнулся Эстах.

— Хорошо, скажу иначе. Каким бы ты увидел шар, если бы ты не имел высоты?

Широкая улыбка озарила смуглое лицо воина. Поднявшись во весь свой двухметровый рост, он положил руку на рукоять короткого меча и со смехом произнес:

— Я думаю, римляне здорово обрадуются, услышав, что Эстах потерял свою высоту.

— Да, — улыбнулся Архимед, любуясь игрой мускулов на груди великана. Они тебя хорошо знают. Но хочешь, я лишу тебя высоты прямо сейчас?

— Ты говоришь странные вещи, геометр, — нахмурился Эстах.

— Не пугайся. Смотри — вот твоя тень. Это и есть ты, потерявший высоту. А теперь представь, что твоя тень может видеть, но видеть лишь то, к чему прикасается. — Архимед положил на тень Эстаха шар. — Что она увидит?

— Она увидит… — Эстах задумался. — Точку?

— Правильно! — воскликнул Архимед. — А сейчас достань свой меч и отсеки от шара небольшую часть.

Эстах проделал то, о чем его просили, и протянул больший обрезок Архимеду.

— А что теперь увидит твоя тень? — спросил тот, положив шар срезом вниз.

— Теперь круг.

— Так. Возьми второй шар и разруби его пополам.

Взмах меча — и деревянная сфера раскололась на две равные части. Одну из них Архимед тут же положил на тень Эстаха.

— Теперь тоже круг, но побольше! — догадался тот.

— Значит, — улыбнулся Архимед, — один и тот же шар может быть точкой, маленьким кругом и большим кругом?

— Да, но при чем здесь катапульта?

— Не спеши. Мы разобрали, каким бывает шар без высоты. Теперь давай представим, каким он будет, если кроме длины, ширины и высоты у него появится еще, ну скажем, глубина.

Эстах, сдвинув брови, уставился на свою тень. Затем он поднял половину шара, повертел ее перед глазами и положил на место. Отошел в сторону, присел, пытаясь заглянуть снизу, и снова встал. Потер рукой лоб.

— О боги! — простонал он. — Мне кажется, я сейчас сойду с ума. Не могу!

— Я тоже не могу, — грустно признался Архимед. — Но знаю, что если шар окажется там, где у него будет глубина, мы его сможем наблюдать либо как точку, либо как большой или маленький шар.

— Да, — подумав, согласился Эстах, — так же как и моя тень. Но ведь это значит… — он запнулся и расширенными глазами посмотрел на Архимеда, мы тоже чьи-то тени?

— Не знаю, — рассеянно отозвался геометр, — может, и тени, да это не главное.

— А что же?

— Эх, если б Конон был жив! — горестно воскликнул Архимед. — Я всегда посылал ему свои теоремы. Он бы нашел решение этой проклятой глубины!

Видя, что великий изобретатель вновь погрузился в размышления, Эстах никак не мог осмелиться задать мучивший его вопрос. Однако он решился:

— А как же катапульта?

— Что? — вздрогнул Архимед. — Ах, катапульта… Вот ты держал в руке этот небольшой камень, а можешь ли ты сказать, какой он величины на самом деле?

— Ну, — замялся Эстах, — камень как камень.

— А ты не думаешь, что он лишь ничтожная часть невидимой скалы? Ведь и твоя тень, глядя на точку, не знает истинных размеров шара.

Эстах внимательно посмотрел на камешек у своих ног и почувствовал холод между лопатками.

— А ты говоришь, галера, — продолжал Архимед. — Может, этот камень разом уничтожит весь римский флот.

— Как же ты вытащишь оттуда эту скалу? — косясь на грозный снаряд, спросил Эстах.

— Да так же, как ты разрубил деревянный шар, — ответил ученый. Только мой меч — катапульта!

— Ты велик, геометр! — в восхищении произнес пораженный воин. — Одним маленьким камнем — целый флот! Недаром Марцелл называет тебя сказочным сторуким великаном.

— Боюсь только, как бы эта скала не оказалась чересчур большой, задумчиво пробормотал Архимед, подходя к катапульте. — Если ее размеры достаточно велики, то, став на нее, можно было бы сдвинуть Землю. Хм… интересно.

— Будешь запускать? — спросил Эстах, с опаской следя за действиями геометра.

— Да, надо попробовать. Подай-ка мне камень. Нет, не тот. Возьми на первый раз поменьше. Вообще-то, мы все равно не знаем истинных размеров камня, но если он поменьше, то как-то спокойнее. Глупо, конечно, но других критериев нет… Эх, если б Конон был жив!

С тоненьким свистом камень, величиной с гусиное яйцо, ушел в лазурное небо Сицилии. Описав заданную катапультой замысловатую траекторию, он неожиданно вспыхнул желтым пламенем и пропал. Два человека, стоявшие на крепостной стене, заметили, как в ярко-синем небе раскрылась и тут же захлопнулась черная брешь, в которой сияли звезды.

* * *


Летним утром 1908 года над тайгой, в бассейне реки Подкаменной Тунгусски, с ужасающим грохотом пронесся неопознанный пылающий объект. Врезавшись в землю, он поднял тучи огня и дыма, повалив деревья в радиусе 25 километров. Феномен этот вызвал множество разных толкований. Мнения людей ученых разделились: либо метеорит, либо космический корабль. Люди же набожные склонялись к мысли, что это был антихрист, объятый пламенем и смрадом в наказание за свои грехи тяжкие.




Операция 'Летучая мышь'


Смесь страха, брезгливости и отвращения — сильное чувство. Оно может возникнуть внезапно и по совершенно необъяснимым причинам. Например, еле слышный шорох. Полная тишина, и вдруг… Легкое, почти неуловимое движение воздуха, будто шуршание крыльев летучей мыши. Вынырнула из темноты, шарахнулась в сторону, и нет ее. Исчезла.

Глен вздрогнул и посмотрел вверх.

Над головой все то же неизменное пасмурное небо, в котором нет ни солнца, ни птиц, а лишь тяжелые тучи, похожие на застывшие комья грязной глины. Вокруг, куда ни глянь, — бескрайний плац из серого бетона. Он словно отражение неба: такой же бесконечный, угрюмый и неподвижный. Две человеческие фигуры на нем кажутся черными точками. Они приближаются.

Глен пятится назад. Но тщетно. Мгновение — и люди рядом. Первый идет с опущенной головой. Лица не видно, руки связаны. Второй — здоровенный детина в форме цвета хаки — шагает следом. За спиной карабин, на губах бессмысленная улыбка, в пустых глазах — свинец.




"Убийца!" — догадывается Глен и, отшатнувшись, пытается вытереть вспотевший лоб.

Но что это? Руки связаны за спиной, а сам он молча бредет, глядя на бетон под ногами. Сзади слышатся чьи-то шаги. Глен оборачивается.

Тернер.

Арнольд Тернер — его школьный товарищ и лучший друг. Его конвоир.

Глен недоуменно смотрит на ноги Тернера. Они обуты в армейские ботинки на толстой подошве. Переводит взгляд на свои — они босые.

— Арнольд! — кричит Глен и не слышит собственного голоса.

Тернер улыбается, движением головы делает знак следовать дальше. Глен повинуется.

Они идут по серому полю, которое тянется к самому горизонту. Они знают, что где-то впереди есть стена. Еще немного — и они ее увидят.

Глен вглядывается и, кажется, что-то припоминает. Этот плац космодром, с которого не так давно стартовал челнок с двумя астронавтами. Их имена — Глен Гортон и Арнольд Тернер. Да, именно так, вот только…

Тяжелый приклад с силой врезается между лопаток. Задохнувшись от боли, Глен делает несколько шагов и оборачивается.

Глаза Тернера ничего не выражают. Все, о чем он думает, можно прочесть в черном отверстии ствола карабина.

— Ненавижу! — сквозь зубы шепчет Глен.

Тернер равнодушно пожимает плечами, забрасывает карабин за спину, и достав из нагрудного кармана жевательную резинку, принимается неторопливо ее разворачивать.

— Ненавижу…

* * *


Бортовой компьютер отсчитал положенное время и разбудил астронавтов. Они проснулись одновременно. Сняв с головы мягкий обруч, Глен посмотрел на Тернера. Тот улыбнулся и кивнул:

— Доброе утро.

— Привет, — буркнул Глен, отметив, что настроение у него никудышное.

— Неплохую штуку придумали наши яйцеголовые. — Тернер подбросил в руке свой обруч. — На Земле у меня самым мучительным временем было утро, а здесь раз — и ты уже на ногах.

Глен промолчал. Лично он не мог похвастать своим самочувствием, и его раздражали душевные излияния здоровяка Тернера. Так повторялось каждое утро. Через час-другой станет легче, а пока…

— Что-то голова болит, — вздохнул Глен.

Тернер озабоченно заморгал.

— Вообще-то, ты выглядишь неважно, — заметил он. — Может, проконсультируешься с центром?

— Да ну их. Просто, наверное, какая-нибудь дрянь приснилась.

— Но мы же подсоединены к компьютеру. Это гарантия от всяких сновидений.

— Ну, не знаю! — огрызнулся Глен. — Отстань.

Тернер обиженно отвернулся. Глен пожалел о своих словах, но только на миг. В последнее время они все больше и больше отдалялись друг от друга, и Глен с ужасом ощущал, как в нем закипает ненависть. Это было необъяснимо. Тернер оставался все таким же весельчаком и балагуром, а Глен… Порой он незаметно подглядывал за Арнольдом, будто ожидал от него подвоха.

Наверное, самым разумным было бы рассказать все Арнольду и, возможно, проконсультироваться с врачами центра, но Глен не мог этого сделать. Во-первых, он теперь боялся Тернера и не доверял ему, а во-вторых, хорошо знал, что ждет астронавта, у которого начинают пошаливать нервы. Окончательный диагноз будет составлен с убийственной вежливостью и зачитан с неподдельным сожалением в голосе. Оставался единственный путь, тот, что вел в тупик. Глен устал бороться с самим собой.

Молчание затягивалось.

Тернер старательно делал вид, что изучает показания приборов. Необходимости в этом, разумеется, не было — о любых нарушениях тотчас сообщал компьютер. Сообщал голосом или прямо выходил на сознание человека. Клавиатура, дисплей, индикаторы и прочие атрибуты заурядной ЭВМ — все это пока еще имелось на борту. В мыслях человек привык оперировать абстрактными категориями, а для диалога с машиной нуждался в тумблерах и лампочках, которые играли роль общего знакомого. Но люди изучали компьютер, компьютер изучал людей и самого себя, человек все реже обращался к расшифровке возникающих в голове образов, значит, на верном пути находился и компьютер.

Военные быстро оценили возможности нового направления электроники. Мгновенная реакция, фантастическая точность расчетов вместе с чисто человеческой интуицией, с выверенными самой природой инстинктами были бы идеальными качествами будущих космических солдат. Таким образом, компьютеры фирмы "Хьюс" вызвали самое пристальное внимание со стороны правительства.

Глен зевнул.

Тернер чуть повернулся в кресле, осторожно стрельнул глазами и вновь уставился на контрольную панель. Глену стало совестно.

— Как насчет завтрака? — примирительно спросил он. — У нас сегодня множество дел.

Завтрак, как пишут в газетах, прошел в дружественной обстановке. Правда, Глену это стоило определенных усилий, но выглядело все пристойно. Тернер не умел долго обижаться, и видя, что его друг пребывает в нервозном состоянии, старался проявить максимум такта. Забавно было наблюдать, с какой неуклюжей заботливостью он пытается предупредить желания Глена.

— Апельсиновый сок, Глен?

И он подавал сок.

— А как насчет кофе?

И он варил кофе.

Тернер розовел от удовольствия, если ему удавалось вызвать подобие улыбки на лице товарища. Поначалу Глен внутренне потешался, но потом исподволь стал чувствовать легкую досаду. Теперь ему казалось, что они разыгрывают жалкий спектакль, смысла которого не понимают. Неясны были роли, общий сюжет и предстоящая развязка. А в том, что она наступит, Глен не сомневался. Слишком велико было напряжение, и слишком тяжелая досталась ему роль. Только лишь работа ненадолго отвлекала Глена от изнурительного самокопания.

Тернер надел обруч и набрал на клавиатуре запрос о состоянии внешнего контейнера. По тому, как он удовлетворенно кивнул головой, стало ясно, что компьютер сообщил об отсутствии неисправностей.

Глен тоже надел обруч и включился в работу. Вдвоем с Тернером они проверили целостность всех управляющих схем контейнера. Это было непростым делом, и время от времени приходилось подстраховываться старым испытанным способом — выводить дублирующие надписи на дисплей.

Внезапно Глен понял, что их вызывает центр.

Голос генерала Хэллмана был, как всегда, бодр и полон оптимизма.

— Как дела, ребята?

Компьютер автоматически включился на передачу.

— Порядок, генерал, а у вас?

Генерал засмеялся:

— Гортон, отвечайте голосом, а то "Малыш" выдал целую гору ваших соображений по поводу моей формы. Вы очень зримо меня представили, начиная от кокарды и кончая начищенными ботинками. Словом, что у вас все о'кей, я понял.

Глен смутился. Он мысленно ответил генералу и, конечно же, сопроводил ответ образом того, к кому обращался. В день отлета Хэллман при всех регалиях стоял на взлетной полосе и махал рукой. Таким он и запомнился Глену — добродушным фермером в генеральском мундире.

Глен перевел переключатель в положение "Голос" и вслух произнес:

— Извините, генерал, у нас действительно все о'кей.

— Ничего, ничего, — весело пророкотал Хэллман. — В ваших мыслях не было ничего оскорбительного. А почему я не слышу Тернера?

— Я здесь, генерал. Гортон прав, у нас все в норме.

— Рад за вас. К "Малышу" привыкли?

— Да, вполне сносен.

Глен подумал, что военные чины не слишком склонны к разнообразию в именах своих детищ. "Малышом" окрестили бомбу, сброшенную на Хиросиму, а теперь этот чудо-компьютер. Благо, хоть они с Тернером не могут обмениваться мыслями. Психологи настояли на исключении этой возможности.

После окончания связи наступила тишина. Голос генерала исчез, как будто его и не было. Хэллман наделал шуму и, не сообщив ничего конкретного, пропал. Это было в его духе.

— Ну что, продолжим?

— Продолжим.

Они вхолостую прогнали программу вывода на орбиту спутника, оснащенного лазерной установкой. Сам спутник находился во внешнем контейнере и представлял собой безвредную копию настоящего космического надсмотрщика. Пока безвредную. Ведомство, в котором служили Гортон и Тернер, строило далеко идущие планы.

— Порядок, — произнес Тернер и повернулся к Глену: — Можно начинать.

Глен явственно увидел, как разошлись створки контейнера и оттуда, поблескивая боками, выползло тридцатитонное металлическое чудовище. Он сидел в кресле и, зажмурив глаза, боролся с соблазном взглянуть на экран телемонитора. Глен давно понял, что гораздо лучше Тернера воспринимает послания "Малыша", и старался развить в себе эту способность.

Спутник оторвался от корабля и стал быстро уходить. Он был похож на короткую трость, с одной стороны которой находился сферический набалдашник, а с другой — купол зонтика, выгнутый в обратную сторону.

Глен представлял не только внешний вид спутника, но и, в общих чертах, работу всех основных узлов. Перед ним, словно на чертеже, развертывались внутренности "набалдашника". Бортовая ЭВМ, устройство связи, преобразователи солнечной энергии, блок управления лазерной установкой… Мысленный взор Глена перескакивал с одного условного обозначения на другое, и всякий раз в голове будто щелкало: "В норме… В норме… В норме…" Это походило на сложную игру, в которой оба партнера достойны друг друга. Глену показалось даже, что "Малыш" испытывает удовольствие оттого, что ему попался понятливый собеседник.

Существовало мнение, что вскоре на таких вот кораблях надобность в людях отпадет. Глен этому не верил. Военный робот, как и военный человек, в решающий миг должен действовать, учитывая массу обстоятельств. Машины были не способны на это, поскольку не имели ни интуиции, ни жизненного опыта. Быстрота, с которой они анализировали ситуацию, достигалась за счет однозначности восприятия. К примеру, "Малыш". Он хоть и был самообучающимся компьютером, но не знал разницы между учениями и настоящими боевыми действиями. Подобное знание лишь повредило бы ему. Чем больше бы он знал, тем больше сомневался. Как человек.

Диалог с "Малышом" становился все быстрее. Они все лучше понимали друг друга, и Глен решил проверить свою мысль.

"Общий тест", — приказал он, и тут же по всей схеме спутника пронеслась зеленая волна, сигнализируя о соответствии реальных и эталонных характеристик.

"Огонь!" — мысленно скомандовал Глен.

"Сбой!" — излучатель лазерной пушки полыхнул красным.

"Все в порядке, — ответил Глен. — Лазер фиктивный. Предусмотрено человеком".

"Малыш" успокоился. Мигнул еще один зеленый огонек и погас.

Глен улыбнулся и позволил себе слегка расслабиться. Он вновь подумал о Тернере. Вот он, рядом. Лоб нахмурен, губы дудочкой, глаза прикрыты. И вроде неплохой парень — уж Глен-то знает! — а все-таки есть в нем что-то такое…

Глен машинально повел плечами, будто возражая самому себе — что, мол, в нем такого?

И опять словно какой-то голос принялся уверять его, что Тернер — тип скользкий, на уме у него всякое может быть, а потому лучше за ним присматривать.

Глен мотнул головой и снял обруч. Незачем "Малышу" выслушивать разные бредни.

Глен чувствовал страшную усталость. И так измотался, а тут еще этот Тернер. Чтобы он провалился куда-нибудь! Маячит перед глазами, как неприкаянный… Мысленно Глен окинул взглядом прошлое и убедился, что оно накрепко сплелось с образом вездесущего Тернера. Прямо наваждение какое-то! В памяти один за другим всплывали эпизоды с обязательным участием этого проныры. Вспомнилось почему-то совершенно забытое.

…Еще совсем детьми повадились они с Арнольдом Тернером лазить по пещерам невдалеке от города. Керосиновые фонари, веревки, фляги с водой, да плюс еще самодельные карты с черепами и крестиками.

Однажды Глен сильно испугался в темноте. Откуда-то из глубины пещеры вдруг вылетела летучая мышь и перед самым лицом метнулась в сторону. С тех пор Глен терпеть не мог летучих мышей, и от одной мысли об этих тварях его охватывало омерзение. Вот и сейчас Глен явственно испытал то полузабытое детское ощущение испуга.

Глен растерянно осмотрелся. Нет, он по-прежнему на борту челночного корабля. Откуда летучие мыши? Неужели он так переутомился? На его счету ведь есть гораздо более долгие полеты, и никогда ничего подобного не было. Может, и вправду сказывается почти непрерывный контакт с "Малышом"? Но почему тогда Тернер в порядке, разве что чуть обеспокоен поведением Глена? Вопросы, вопросы… Он смертельно устал от них. Но отдохнуть удастся лишь дома, а сейчас работа. Долг. Обязанность. Приказ.

Глен со вздохом напялил на голову обруч.

Спутник был уже довольно далеко и, плывя среди звезд, казался серебристой рождественской игрушкой.

Гортон следил за ее полетом, беспомощно сознавая, как в нем формируется жутковатая аналогия.

Летучая мышь. Она тоже появляется, когда темно, и летает совсем неслышно.

До слуха Глена донесся мерзкий шелест перепончатых крыльев и тоненький сдавленный писк. В лицо дохнуло холодом подземелья, правая рука дернулась, будто по ней царапнули острые коготки. Глен замер, судорожно глотнул и с головокружительной высоты полетел в пучину страха.

Губы исказил беззвучный хрип, глаза побелели, пальцы вцепились в воздух. Вокруг заплясали какие-то тени, а потом Глен увидел Тернера.

Лицо. Недобрые глаза, поджатые губы.

Клац-клац…

Патрон вошел в ствол, и Тернер поднял карабин.

Глен вскрикнул и бросился бежать. Быстрей, быстрей, быстрей… Он мчался по подземному лабиринту, а за ним гигантскими прыжками неслась его собственная тень. Дрожало пламя керосиновой лампы, и целая стая летучих мышей в панике металась под низким потолком.

Внезапно все исчезло, и Глен увидел, как по самому краю бетонного плаца медленно движутся две человеческие фигуры. Они все ближе и ближе. Первый — со связанными руками, второй — с карабином…

— Глен, вы меня слышите? Говорит Хэллман. Глен!

— Слы-шу, — прошептал Глен.

— У вас же есть оружие!

— Есть…

— Почему вы медлите? Тернер убьет вас!

— Убьет…

— Глен, защищайтесь, черт возьми! Это приказ!

Глен нащупал пистолет и медленно раскрыл глаза. Тернер сидел в кресле и, кажется, дремал…

* * *


В маленькой комнатке, доверху набитой электронной аппаратурой, находились трое. Сидя за круглым столом, они напоминали карточных игроков, которые провели здесь ночь. Но карт на столе не было. Вместо них возвышался сифон с водой, стояли стаканы и пепельница, полная окурков. Было также непонятно, какое сейчас время суток — комната не имела окон и освещалась двумя лампами дневного света.

— Вот и все, — генерал Хэллман достал платок и приложил ко лбу. Ужасно, господа, но приходится идти на жертвы.

— Бросьте, генерал, мы не журналисты, — человек в белом халате поверх мундира скривил губы.

Хэллман метнул в него негодующий взгляд, но промолчал.

Третий из присутствующих был в штатском. Его лицо напоминало неподвижную маску, и только блеск глаз выдавал живого человека.

— Если я правильно понял, — произнес он, — операция "Летучая мышь" еще не закончена?

— Нет, мистер Джейсон. В настоящее время, в полном соответствии со второй частью операции "Летучая мышь", наш компьютер внушает Глену мысль о самоубийстве.

— И все-таки как вы этого добились?

— Э-э… — Хэллман сосредоточенно сдвинул брови. — Эффект обратной связи. Впрочем, вам это объяснит доктор Бронс.

Человек в халате, доктор Бронс, живо откликнулся:

— У Глена страх перед летучей мышью. Мы вызывали в его подсознании лишь намек на это безобидное существо, а Гортон впадал в необъяснимый ужас. Если можно так выразиться, самый страшный страх — это тот, причина которого непонятна.

— Но почему он с такой легкостью пошел на убийство?

Бронс поправил очки и продолжал:

— Видите ли, у каждого человека есть в подсознании запретные зоны, куда он сам при всем желании проникнуть не может. Наши специалисты выявили у Гортона один из таких центров и воздействовали на него во время сна. Потом, опять же во сне, появлялся Тернер. Его поведение было ужасным, и Гортон, проснувшись, непроизвольно переносил свой страх и ненависть к летучим мышам на ничего не подозревающего Тернера. Ну, а остальное уже дело техники генерала Хэллмана.

— Значит ли это, что с помощью вашего компьютера можно заставить человека делать что угодно? — брови мистера Джейсона вопросительно изогнулись.

— С помощью "Малыша" все можно, — уверенно заявил Хэллман. — Кстати, смотрите…

Все трое повернули головы. На обоих экранах, под которыми значились имена астронавтов, теперь бежали ровные светящиеся линии.

— Глен покончил с собой, — произнес генерал и, помедлив, невнятно добавил: — Он выполнил свой долг.

Ему никто не ответил. Джейсон и Бронс смотрели на экраны. Генералу вдруг показалось, что все они находятся в отсеке космического корабля и летят неизвестно куда, опекаемые бдительным "Малышом". Откуда-то потянуло холодом.

— Кстати, насчет журналистов, — нарушил тишину Джейсон. — Не пора ли сообщить сенсацию?

— Вы правы, — встрепенулся Хэллман. — Это будет сенсация века.

Он на миг зажмурился, представив броские заголовки газет: "Ссора астронавтов", "Убийство на орбите", "Компьютер возвращает корабль", "Малыш" неподвластен эмоциям".

— Это будет хорошая реклама и фирме "Хьюс", и нашему "Малышу".

* * *


Корабль шел на посадку. "Малыш", поддерживая связь с центром, исправно выдавал требуемую информацию. Теперь он был кораблем и отвечал за каждую деталь своего тела. За каждый отсек, шов и заклепку. А также за то, что находилось внутри. За двух людей, наглухо изолированных от внешнего мира.

— Арнольд, — Глен говорил шепотом, хотя и знал, что их никто не слышит. — Тебе не кажется, что "Малыш" стал немного человеком?

— Глупости, Глен. Он всего-навсего робот.

— Но тогда почему он помешал мне?

— Потому, что он очень сложный робот.

— У меня голова кругом идет.

— Пойми ты наконец! — Тернер повернулся, и Глен невольно отвел глаза. — Ведь он запрограммирован на выживаемость, понял?

— Ну, допустим.

— Он уже давно убедился, что люди кое в чем его превосходят и смерть одного или двух астронавтов лишь ослабит его.

— А зачем он тогда рассказал все нам?

— Он не мог не выполнить приказа с Земли. Потому решил угодить и им, и себе. Заметь, что не нам, а себе, ибо считает нас своими придатками! А рассказал, чтобы мы сидели тихо и не мешали ему вести игру с центром. Ему ведь главное вернуть корабль и сохранить себя, то есть нас, а что дальше ему наплевать.

— А что дальше, Арнольд?

— Не знаю.

— Арнольд, я ведь видел, как убиваю тебя.

Тернер усмехнулся.

— Ты видел то, что тебе показал "Малыш". Он ведь выполнял приказ, который ему не нравился, и поэтому не довел его до конца. В этом он действительно похож на человека… Смотри-ка, какая толпа нас встречает.

Глен повернулся к иллюминатору. По взлетной полосе бежали люди.




Бокал красного вина


Крепки традиции древнего рода Тавонтайров. Непоколебимы, словно стены фамильного замка, нависшего серой громадой над заливом Слепых Туманов. Минули века, похоронив в прошлом давние события и имена их очевидцев, а здесь все осталось по-прежнему. Казалось, само время покинуло эти места, отбросив надежду пролить свет на тайну замка. Лишь ветер с моря все так же неистово рвал в клочья белесую мглу, скрывающую хмурые башни с узкими бойницами.

* * *


Уильям проснулся рано. Гораздо раньше, чем следовало, и теперь слонялся без дела по огромному залу, увешанному портретами. Про себя Уильям называл этот зал кладбищем. Здесь находились портреты всех мужчин рода Тавонтайров, начиная с сэра Ричарда — доблестного рыцаря и страстного любителя псовой охоты. Ричард, Роджер, Генри, Каделл и множество других бородатых и безбородых лиц надменно взирали с потемневших от времени холстов. Вскоре здесь появится еще один — он сам, собственной персоной. Месяц назад у него родился сын, и по вековым традициям надлежало вывесить свой портрет. Почему именно так, Уильям не знал. Он не придавал этому серьезного значения, но коль уж так повелось, нарушать давно заведенный порядок не собирался. Как гласили семейные предания, таковы были все Тавонтайры.

Уильям взглянул на часы. В назначенное время съедутся друзья, и они отправятся на охоту. Он зажмурился, и ему почудился звук охотничьего рожка. Топот коней, лай собак, дыхание зверя…

На губах Уильяма заиграла улыбка. Охота будет проводиться по старинке, и в этом вся прелесть. Псовая охота Тавонтайров — тоже традиция.

Он взглянул на портрет сэра Ричарда. Нахмурив брови, тот смотрел сурово и чуть насмешливо. Безмолвный взгляд, всегда тревоживший Уильяма, будто между ними вдруг протягивалась незримая связующая нить.

Уильям медленно перевел взгляд на сэра Ричарда и вздрогнул от неожиданного ощущения. Странно, как он не замечал этого раньше? То самое выражение лица, словно оба Тавонтайра знали какую-то тайну. Знали что-то такое, что позволяло им смотреть свысока на нынешнего Уильяма. Портреты писались разными художниками, это несомненно, но взгляд… Взгляд был одинаковым.

Охваченный волнением, Уильям двинулся вдоль галереи портретов, пристально всматриваясь в поблекшие краски.

Каделл, Джаспер, Ленард…

Уильям пошатнулся и вытер платком лоб. То же самое у всех Тавонтайров! Чем дальше, тем менее заметно, словно странное выражение глаз со временем затухало, пока не исчезло вовсе. Наваждение. Редкая и жутковатая игра красок, солнечных лучей и собственного воображения. Вот висят три портрета — три брата. У двоих обычные лица, ничего особенного, ничего таинственного, а у самого старшего… будто в наследство от отца…

Тот самый взгляд!

Дверь неожиданно скрипнула, и Уильям резко обернулся.

— Сэр Дуглас Тавонтайр! — торжественно продекламировал дворецкий и, сделав шаг в сторону, почтительно поклонился.

— Уильям! — Младший брат почти вбежал, и они обнялись.

Дуглас жил в городе, и последнее время они виделись редко. Когда-то Уильям тоже жил в городе, но после смерти отца почувствовал вдруг, что не в силах покинуть этот старый заброшенный замок. "Зов предков", — подтрунивал Дуглас над привязанностью брата к холодным развалинам. Былое величие Тавонтайров кануло в Лету, и замок пришел в запустение. Теперь здесь хозяйничали Уильям с семьей, преданный Гаррет, да сквозняки, гуляющие по всем коридорам.

Дуглас был одет соответствующим образом — охотничий костюм, высокие сапоги, фетровая шапочка. Псовая охота. Правда, далеко не из тех, что устраивал его светлость Ричард Тавонтайр, но кое-что интересное им все же предстоит.

После обмена семейными новостями братья ненадолго замолчали, разглядывая друг друга. Оба они были высокие, широкоплечие — одним словом, настоящие Тавонтайры.

— Вижу, присматриваешь себе место, — с улыбкой произнес Дуглас, кивнув в сторону портретов.

— Да, семейка у нас бравая, — в тон ему ответил Уильям. — Боюсь, не впишусь в эту славную компанию.

— В самый раз, — заверил его брат, и они сели в кресла напротив друг друга.

Прямо перед ними пылал камин, и некоторое время братья молча смотрели в его глубину, очарованные жарким танцем огня.

— Послушай, — Уильям на мгновение замялся. — Я давно хотел тебя спросить. Что ты думаешь об этих наших традициях, слухах или легендах, называй как хочешь?

— Ну, некоторые не так уж плохи. Охота, например. Что касается всего остального — чушь. Впрочем, давай спросим Гаррета, он старше нас и утверждает, будто помнит нашего прадеда. Гаррет!

— Да, сэр.

— Вы слышали, что интересует моего брата?

— Конечно, сэр.

— И что вы об этом думаете?

— Простите, сэр, о чем именно?

— Ну хотя бы… — Дуглас задумался. — Почему Ричард Тавонтайр в своем завещании с таким упорством настаивал на неприкосновенности должности дворецкого. Вашей то есть. Вам, надеюсь, известно, что, согласно семейным обычаям, вас нельзя уволить?

— Простите, сэр, — тихо произнес Гаррет, — если мне подошла пора подыскать другое место, я… — Он осторожно прочистил горло и продолжал: Я бы мог порекомендовать своего племянника, он…

— Нет, нет, Гаррет, — вмешался Уильям. — Можете быть совершенно спокойны. Мы ценим вас, но все же хотелось бы услышать ваше мнение.

— Благодарю вас, сэр. — Гаррет поклонился. — Думаю, его светлость сэр Ричард Тавонтайр был добрым человеком.

— Вот и все, — расхохотался Дуглас, повернувшись к брату. — Надеюсь, ты удовлетворен?

— Да, да, Гаррет, — задумчиво произнес Уильям. — А как насчет той истории с колдуном и бочонком красного вина?

— Давно это было, сэр. Уж и не знаю, что сказать.

— Вас, Гаррет, тогда и в помине не было, не так ли? — с улыбкой осведомился Дуглас.

— Да, сэр. — Слуга склонил седую голову.

— Кстати, много ли осталось этого вина?

— На один бокал, сэр.

— Один бокал?! — разом воскликнули братья и переглянулись.

— Значит… — нерешительно начал Уильям, — я буду последним?

— Видимо, так, сэр, — согласился Гаррет и, прислушавшись к чему-то, добавил: — Собираются гости, сэр, вы позволите мне встретить их?

— Да, конечно. — Уильям отпустил старого слугу и, взглянув в смеющиеся глаза его светлости Ричарда Тавонтайра, покачал головой.

— Один бокал…

* * *


Все было готово. Гости, проверив последние мелочи, принялись седлать коней. Голодные собаки с нетерпеливым повизгиванием путались под ногами.

Наконец — рожок. Ворота замка распахнулись, и вся кавалькада всадников, сопровождаемая радостным лаем, устремилась по мосту к синеющему вдали лесу. Прискакавший оттуда человек сообщил, что загонщики обнаружили огромного вепря.

Братья скакали впереди. Чуть поодаль следовали слуги, а следом и гости. Оглянувшись на Гаррета, Уильям с трудом подавил улыбку. Для своих лет дворецкий неплохо держался в седле, но из-за длинной пики со сверкавшим лезвием походил на состарившегося Санчо Панса, возомнившего себя Дон Кихотом. Точно такие пики были у всех слуг — на охоте Тавонтайров не принято пользоваться огнестрельным оружием.

Возле леса всадники остановились и спешились. Здесь их ожидал старший егерь. По его лицу было видно, что он взволнован.

— Сэр, — он обратился к старшему Тавонтайру. — Прикажите пустить собак, зверь совсем близко.

— К чему такая спешка? — воскликнул подошедший Дуглас. — Этак мы мигом покончим с несчастной тварью и не почувствуем вкуса охоты. А ведь сегодня на редкость удачный день.

— Зверь очень сильный, — повернулся к нему егерь. — Ждать нельзя, мои люди видели его совсем недалеко.

— Отлично, — прошептал Уильям и крикнул: — Гаррет, пускайте собак!

Специально натасканные псы знали, что от них требуется. Через несколько секунд их беспорядочный лай уже слышался далеко в лесу. Дуглас, с интересом наблюдавший за всем, что происходит, не сразу понял, что тихий шепот егеря обращен к нему.

— …ради бога, сэр, уговорите вашего брата воспользоваться этим. Егерь осторожно коснулся пальцами своего ружья. — Не годится ходить на вепря с копьями.

Дуглас взглянул на ружье, на пики в руках слуг и усмехнулся.

— Пустое. Вы ведь знаете, как мы обращаемся с этим оружием. Кроме того, Уильям ни за что не согласится.

— Да, да, — закивал головой егерь. — Ваш брат отчаянный человек. Настоящий джентльмен, но, знаете, я…

К ним подошел доктор Баркет, и егерь умолк.

— Знаете, Дуглас, меня давно мучает один вопрос. — Доктор взял младшего Тавонтайра под локоть, и они двинулись в лес за остальными охотниками. — Скажите, как бы отнесся ваш брат к просьбе, которая, возможно, покажется не совсем скромной?

— К какой именно, доктор? — осведомился Дуглас.

— Мне не дает покоя пресловутое красное вино. — Доктор задумчиво потеребил отворот куртки. — Я давно знаю вашу семью и с большим уважением отношусь к вашим традициям, но… Согласитесь, что как врач я не могу равнодушно относиться к различного рода снадобьям, прописанным вашему брату неизвестно кем.

— Я полностью разделяю ваше мнение, доктор, и бесконечно благодарен за заботу о нашей семье, но, если мне не изменяет память, однажды вы уже обращались с подобной просьбой.

— Да. — Баркет взглянул на него и отвел глаза. — Обращался. И просьба моя была удовлетворена. Ваш покойный отец распорядился выделить мне для анализа толику этого вина.

— Так в чем дело? Разве ваши опыты оказались неудачными?

— Не совсем так. Скорее вино оказалось неудачным.

— Что вы хотите этим сказать?

— Согласно легенде, этому вину уже несколько сот лет, не правда ли?

— Да.

— Несколько сот, — повторил доктор. — Ваш дворецкий выделил мне необходимую часть вина, но оно оказалось не более чем десятилетней выдержки.

— Гаррет? — удивленно переспросил Дуглас. — Но зачем?

* * *


Собаки обнаружили вепря довольно быстро. Окружив его плотным кольцом, они, дрожа от нетерпения и ярости, оглашали лес безудержным лаем. Самые смелые кидались к зверю, но тут же в страхе отскакивали прочь и, злобно рыча, бешено сверкали глазами, налитыми кровью.

Люди с пиками в руках осторожно приблизились.

Вепрь был ужасен. Слова егеря даже в ничтожной степени не соответствовали той необузданной силе и мощи, что таилась в испуганном и готовом на все звере. Прислонившись к стволу дерева, вепрь изредка, короткими прыжками, отпугивал зарвавшихся собак. Белые клыки и маленькие злые глазки не предвещали ничего хорошего тому, кто осмелился бы подойти поближе.

Охотники, опустив пики, медленно смыкали кольцо. Ошалев от воя собак и надвигающихся на него страшных фигур, вепрь бросился вперед. Рывок был сильным и стремительным, но люди были к нему готовы. Острые лезвия стаей смертоносных птиц встретили обезумевшего зверя и, разом клюнув, пригвоздили его к земле. Взмах ножа — и из рассеченного горла хлынула темная кровь.

Уильям, спрятав нож в сапог, провел ладонью по лицу. Посмотрел — рука была мокрой от пота. Люди, обступив мертвого вепря, обсуждали подробности схватки. Кто-то похлопал Уильяма по плечу, и обернувшись, он увидел брата.

— Поздравляю, ты был великолепен.

— Спасибо. — Уильям поднял свое копье. — Сэр Ричард Тавонтайр был бы нами доволен, как думаешь?

— Думаю, он не сделал бы этого лучше.

— Уильям, это было просто здорово!

— Вы родились слишком поздно, Уильям. Во времена, когда еще не изобрели порох, вам бы цены не было!

— Спасибо, друзья. — Уильям улыбнулся. — Без вас у меня бы так не получилось.

Напряжение, вызванное близостью смертельной опасности, спало, и он, наконец, расслабился. Грозный противник лежал недвижим, люди не пострадали, собаки целы. Уильяма охватило пьянящее чувство силы и бьющей через край жизни. Чтобы полнее ощутить этот самый дорогой момент охоты, он решил побыть немного в одиночестве.

Не выпуская из рук копье, Уильям брел по лесу. Вдруг его внимание привлек шорох справа. Обернувшись, Уильям застыл на месте. Метрах в шести-семи стоял вепрь. Поменьше, чем первый, но не менее опасный, а если учесть, что охотник был один, то…

Движение копья и прыжок зверя произошли одновременно. Вепрь со всего размаха налетел на лезвие пики, и древко обломилось, словно сухой прут. Уильям успел выхватить нож и ударить им в бешеный снаряд из плоти. Теряя сознание, он услышал три прогремевших рядом выстрела и крики людей.

Потом наступила ночь.

Дуглас, отбросив пистолет, бросился к брату.

— Пустите! — из-за спин охотников решительно пробирался доктор Баркет.

— Отойдите, Дуглас! — повелительно скомандовал он. — Принесите воды, быстро! Фэрфакс, аптечку!

Слуга доктора со всех ног кинулся куда-то в кусты и через минуту примчался с кожаным саквояжем.

— Все отойдите! Ему нечем дышать, дьяволы, я сказал всем отойти!

Люди нерешительно подались назад. Кто-то отвернулся.

Доктор, стоя на коленях перед Уильямом, отдавал хриплые приказания:

— Шприц… Еще кубик… Хорошо… Бинт…

Фэрфакс — в прошлом санитар — был опытным помощником доктора и не раз ассистировал ему в самых неожиданных ситуациях. Две склоненные над землей фигуры были сейчас единым слаженным организмом, выполнявшим свое дело.

Дуглас с лицом покойника неотрывно следил за действиями доктора, умоляя его совершить чудо.

Уильям лежал неподвижно и, казалось, уже не дышал.

Наконец Баркет поднялся, и Дуглас чуть не вскрикнул, заметив, как опустились руки врача.

— Что? — выдохнул он, и люди вокруг вздрогнули.

— Дуглас… — доктор запнулся. — Плохо. Я здесь бессилен.

— Умер?!

— Пока нет, но… Это может произойти в любую минуту.

— Не-ет! — прорычал Тавонтайр и схватил доктора за плечи. — Он не умрет! Он не может умереть, вы…

Он неожиданно задохнулся и, покачнувшись, закрыл глаза. Сквозь шум в ушах до него донеслись слова Баркета — всего лишь шепот в грохоте пульсирующей в висках крови.

— Если бы в клинике, а здесь… Возьмите себя в руки.

Дуглас смотрел в лицо доктора, но не видел его. Перед глазами плыло размытое изображение происшедшего только что кошмара. Раненый зверь в прыжке, Уильям с ножом, пистолет, бьющий в упор, потом снова зверь, Уильям, пистолет… Одно и то же вмиг прокрутилось несколько раз, и никак нельзя было остановить эту карусель, внести в нее изменения, предупредить, уберечь.

— Сэр…

Дуглас пришел в себя, стоя над телом Уильяма. Рядом находились доктор и дворецкий Гаррет. По щекам старика текли слезы.

— Я все слышал, сэр. Это ужасно. Простите, сэр, но если доктор прав, я обязан выполнить свой долг.

— Какой долг, Гаррет? — тихо спросил Дуглас.

— Красное вино, сэр.

— Вино? Какое вино?

Внезапно глаза Тавонтайра расширились, и он испуганно уставился на дворецкого.

— Оно при вас?!

— Да, сэр. — Гаррет дотронулся до фляжки на поясе. — Оно всегда при мне.

Некоторое время Дуглас не мог вымолвить ни слова, затем как-то обмяк, взглянул в лицо брата и спросил:

— Доктор, надежды нет?

— Сожалею, мой друг.

— Тогда… действуйте, Гаррет.

— Дуглас! — Баркет сделал шаг вперед, но, натолкнувшись на взгляд Тавонтайра-младшего, запнулся.

— В этой жизни, доктор, Уильяму уже ничем не помочь. Кто знает, может, в какой-нибудь иной это вино и принесет ему счастье.

Он приподнял голову брата и тихо позвал:

— Уилли…

Никто не заметил, как в руках Гаррета появился бокал. Наполнив его из фляги, слуга поднес вино ко рту умирающего. Все замерли, неотрывно следя за странной процедурой, свято выполняемой в семье Тавонтайров. С незапамятных времен каждому старшему мужчине рода перед смертью полагалось выпить бокал темно-красного вина. Оно, как говорилось в преданиях, было подарено Ричарду Тавонтайру колдуном в знак благодарности за какую-то услугу. С тех пор этот скорбный обычай ни разу не нарушался.




Осторожно, чуть не по капле, Гаррет влил вино в рот Уильяма и величественно выпрямился. Никому из присутствующих не был ясен смысл таинства, но именно поэтому оно вызывало уважение и даже мистический трепет.

Внезапно ресницы Уильяма мелко задрожали и распахнулись. Это было подобно ослепительной вспышке. Глаза, только что подернутые мутной пленкой, вдруг приобрели ясность и насмешливо глянули на сгрудившихся вокруг охотников. Губы изогнулись в кривой ухмылке, от которой люди в страхе отпрянули назад.

Было слышно, как кто-то торопливо шептал слова молитвы.

* * *


Маленький Фрэнк Тавонтайр — сын Уильяма — внезапно умолк. Привычная к детскому крику кормилица беспокойно взглянула на крохотное существо в кроватке и замерла от ужаса. Прямо на нее, чуть прищурившись, весело смотрели глазенки месячного ребенка. Хитро усмехнувшись, Фрэнк тут же закрыл глаза и, как полагается мальчику его возраста, снова ударился в плач.

— О господи, — прошептала изумленная женщина и, зажмурившись, помотала головой.

В следующую минуту она уже заботливо поправляла простыни, покачивала кроватку и тихо напевала колыбельную.

* * *


Замок Тавонтайров погрузился в ночь.

Сама скорбь вошла в комнаты вслед за гостями. Трагедия на охоте повергла всех в состояние растерянности и суеверного страха, причиной которого был прощальный взгляд умирающего. Вдова Уильяма уснула лишь после сильнодействующих таблеток снотворного из аптечки доктора Баркета. Сам доктор долго лежал в постели, ворочался, вслушиваясь в тишину замка. Наконец уснул и он.

Гаррет осторожно запер за собой дверь и, стараясь не шуметь, направился к выходу из замка. Флягу и бокал он тщательно вымыл, и теперь они покоились среди подобных им вещей в маленькой каморке под лестницей. Он ничего не забыл, не упустил ни одной мелочи и был на этот счет совершенно спокоен. Память у него была отменная, жаловаться на нее не приходилось. Он прекрасно помнил, как четыреста с лишним лет назад сэр Ричард возвращался с охоты в окружении друзей и слуг. По дороге к замку им повстречалась процессия из семи человек. Шестеро вооруженных всадников и один пеший, закованный в тяжелые кандалы. Лицо его густо покрывали кровавые подтеки, босые ноги были изрезаны об острые камни…

Гаррет помнил.

* * *


— Эй вы, стойте! — Ричард осадил коня, загородив дорогу.

Его попутчики окружили всадников со всех сторон.

— Кто вы? И кто этот человек? — властно осведомился Ричард своим зычным голосом, хорошо известным во всей округе.

— Мы слуги короля, ваша светлость, — вежливо пояснил один из стражников. — А этот человек преступник.

— Преступник? — усмехнулся Ричард. — В чем его вина?

— Он колдун, ваша светлость.

— Колдун? Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся сэр Ричард, и верные друзья тут же последовали его примеру.

— Он состоит в сговоре с дьяволом, ваша светлость.

Ответом был новый взрыв хохота.

— Разрешите нам проехать, ваша светлость. Мы спешим.

— Куда же, черт подери? — давясь от смеха, спросил Ричард. — Уж не к его ли хозяину? — Он ткнул пальцем в закованного в кандалы человека.

— Его ждет очищающий костер, — сурово пояснил стражник, дернув для убедительности за цепь.

— Ну-ка, молодцы, — скомандовал доблестный Тавонтайр. — Отпустите этого парня, пока я не рассердился по-настоящему.

— Но ваша светлость… — стражник не договорил, так как почувствовал у шеи недвусмысленное покалывание копья одного из охотников.

— Иди, колдун, ты свободен, — снисходительно разрешил сэр Ричард, когда слуги короля скрылись в дорожной пыли, поднятой копытами королевских лошадей. — Впредь не попадайся этим псам.

— Ваша светлость! — воскликнул колдун. — Вы спасли мне жизнь, и я хочу отблагодарить вас. Я бедный человек, но я ученый человек и могу то, чего не могут другие. Пожелай, и я исполню!

— Чего мне желать? — весело отозвался Ричард. — Видишь тот замок — он мой! Лес — мой! Звери в нем — мои! Оставь свои сказки, колдун, мне ничего не нужно. Все, что есть в жизни лучшего — это охота, риск и опасность. Таких бы жизней десять, и чтоб в каждый раз, как заново. Держи, колдун, ты меня позабавил. Прощай.

Сэр Ричард бросил к ногам оборванца кожаный мешочек, в котором звякнули монеты, и пришпорил коня.

— Разреши прислать тебе бочонок вина! — крикнул вдогонку странный человек. — Пей его, как я скажу, и получишь все, что захочешь!

— Присыла-а-ай!.. — донеслось издали, и охотники ускакали.

* * *


Сколько лет минуло с тех пор! Сколько раз приходилось слуге изображать собственную смерть и вновь являться в замок в новом обличье. Теперь все вино кончилось, и сэр Ричард вступил в свою последнюю жизнь. Жизнь Фрэнка Тавонтайра. Но получила ли беспокойная душа сэра Ричарда то, чего желала, Гаррет так и не понял. Слишком разными они были: люди, колдуны и Гаррет.

Дворецкий оглянулся вокруг. Ни боли, ни сожаления, ни радости слуга не испытывал. Все это присуще людям и колдунам, а он создан последними, чтобы исполнить их волю.

Тело Гаррета вдруг поблекло и стало медленно расползаться в стороны. Вскоре сквозь него уже просматривалась каменная кладка стен замка. Еще секунда — и дворецкий исчез. Испарился.




Наблюдатель


Глупая скотина!

Вне себя от бешенства он крутнулся на месте и сильным ударом хвоста отбросил наседавшего хищника. Тварь жалобно взвизгнула, долбанулась о скалу и рухнула на песок. Это послужило сигналом. Заросли огласились воплями голодных обитателей. Свист, рычание, хохот — все смешалось в единый гомон. Воздух задрожал от шелеста перепончатых крыльев, и над головой послышалось утробное уханье.

Его охватило омерзение. Отскочив в сторону, он яростно замолотил хвостом налево и направо, топая гигантскими ногами-тумбами.

Какофония плотоядных звуков прекратилась. Летающие любители свежей крови поднялись повыше и там бестолково суетились, поглядывая вниз. Ждали, когда он уйдет. В своем желании они были не одиноки — в кустах кто-то завозился и нетерпеливо пискнул. Зыркнули чьи-то глаза. Маленькие, они пылали бессильной злобой.

Проклятая планета!

Он развернулся и зашагал прочь. Он был неудачником, знал об этом и потому злился. Другим — планеты как планеты, а ему… Ему всегда не везло.

Нет, в самом деле! Они там, наверное, воображают, что сидеть здесь в качестве наблюдателя — сплошное удовольствие. Как же, состав атмосферы, вода, температура — все пригодно для жизни. Сиди себе и наблюдай, когда в этой дыре начнет зарождаться разум.




Вначале они думали, что это наступит довольно скоро — планета буквально кишела живыми существами. Но вся беда оказалась в том, что продолжительность жизни здесь крайне мала. Планета слишком быстро вращается вокруг своего светила, и в черепной коробке аборигенов просто не успевает зародиться мысль. Со времени прибытия экспедиции сменилось уже несколько поколений этих уродцев, и ни в одном из них ни разу не проглянуло даже жалкое подобие разума. Прыгающие, летающие, плавающие твари, казалось, были полностью поглощены взаимным уничтожением. С молниеносной быстротой они размножались и так же быстро умирали, успевая все же натворить друг другу неимоверное количество гадостей. Исчезали целые виды, и на смену им появлялись новые, еще более отвратительные и безобразные. Процесс возникновения сознательной деятельности затягивался, и на планете решили оставить наблюдателя.

Он медленно брел вдоль озера, оставляя за собой глубокие следы. Настроение было паршивое. Обида и злость поднимались в нем, когда он вспоминал бодренькие рассуждения командира о долге, об ответственности перед цивилизацией, о том, что ему верят и надеются, что он стойко перенесет временные трудности.

Временные трудности! Он еле сдержался тогда, чтобы не высказать все, что об этом думает. Конечно, это ничего бы не изменило. Над ним все потешались, радовались, что именно ему поручили это бессмысленное наблюдение. Мстили за то, что он умнее их всех. Да, да, умнее!

Он остановился и грустно посмотрел на свои ноги. Его лишили собственного тела, дав взамен чудовищную оболочку какого-то страшилища. Чтобы, значит, не выделялся из окружающей среды! Хорошо еще, что это жуткое создание травоядное, а то пришлось бы и ему ради пропитания крошить черепа и ломать позвоночники.

Он посмотрел вверх. Где-то там, в холодной космической пустоте, летит корабль с его родным, пока безжизненным телом. Что лучше — тело без сознания или сознание в чужом теле? Наверное, и то и другое одинаково плохо и непригодно для полноценной жизни. Есть, правда, один плюс. Когда бы он ни возвратился в свое настоящее тело, оно будет таким же молодым и здоровым, каким он его оставил.

Он двинулся дальше, раздумывая о том, что, вернувшись домой, напишет философский трактат о взаимоотношении чужеродных тел и сознаний. Время у него есть. До прибытия корабля он успеет собрать массу материала. За себя, то есть за свое сознание, беспокоиться нечего: толстокожий гигантский увалень — надежная защита. Разумно используя резервы, можно просуществовать очень долго. Местным тварям это невдомек, и они мрут, едва успев родиться. Глупцы.

А ведь с самого начала было ясно, что планета неперспективная. У здешних существ ни одного намека на потенциальную разумность. Знай себе, размножаются и жрут, жрут и размножаются — и ни одной мысли! Он-то сразу все определил. Пытался убедить командира, но этот умник прочел целую лекцию о подчинении приказам свыше. Да и остальные тоже. Изображают великих исследователей, будто и вправду что-то понимают. И почему оставили именно его? Наверняка из зависти. Чувствуют, что он способен на большее, и специально подсунули самую никудышную работенку.

Позади раздался пронзительный вопль. Резко оборвался. Кусты ядовитых колючек задрожали, и оттуда донеслось громкое чавканье.

"Опять", — подумал он и недовольно поморщился.

Безумие на этой планете процветало. Само рыжее светило, казалось, источает жаркую агрессивность. Глубокие водоемы остались чуть ли не единственными местами, где можно спокойно поразмыслить. Там тоже идет грызня, но происходит она как-то тише и незаметнее.

Надо отсидеться под водой, пока не прилетит корабль. Все равно наблюдать здесь нечего. Одна нервотрепка.

Он привычно вошел в озеро. Дно быстро уходило вниз. Вода ласково приняла его тяжелое неуклюжее тело, и он благодарно вздохнул. В воде было хорошо.

…Он лежал на дне и пытался вспомнить что-то очень важное.

Ничего особенного не вспоминалось.

Тогда, расслабившись, он отдавался во власть подводных течений. Его мягко приподнимало, переворачивало, опускало. Причудливо струился перед глазами песок, шныряли рыбки, стучали по черепу камешки.

Потом он вновь ложился на дно и вновь вспоминал. И опять ничего не вспоминалось. Так, отрывочные картинки тех времен, когда он жил на суше. Было жарко, тяжело и хлопотно. Еще надо было что-то наблюдать… Что? Зачем? Впрочем, можно подняться на поверхность и посмотреть. В прошлый раз, кажется, там была какая-то суматоха. Какие-то глупости, недостойные внимания. Ну ладно, ненадолго…

* * *


— Капитан, капитан! Скорее сюда! Смотрите, вон там, за бортом! Скорее же!

— Что такое? Что? Что ты там орешь, кухонная душа?

— Вон там, капитан, смотрите… Господи, да что же это? Я ведь только что видел, ей-богу, видел…

— Что ты видел, несчастный крикун? Я из-за тебя выронил свою трубку!

— Чудовище, капитан! Похоже на Несси, точь-в-точь как на картинках в журналах. Высунуло башку и смотрело прямо на меня! Честное слово!

— Что-о?! Ах ты, мошенник! Начитался всяких статеек и думаешь одурачить своего капитана? Марш на камбуз!

— Клянусь, капитан, я… Ой! Опять оно, смотрите!

— Где? Что? А-а… Гоните ее! Там наши сети! Прочь, подлая тварь! Пшла вон! У-у… глупая скотина!




Пробуждение


— Вку-усно, — протянул Ромка, вытирая перепачканный вишнями рот. — А еще есть?

— Есть, есть, пойдем, там их много. — Лена взяла его за руку и потащила за собой. — Там целое дерево, и оно все красное — ешь сколько хочешь!

Щебеча, словно воробьи, дети пробежали по длинному коридору и остановились у двери с надписью "Оранжерея".

— Только ты тихо, — предупредила Лена. — Папа не любит, когда ему мешают.

— А что он делает?

— Сажает деревья. — Она надавила на большую белую клавишу, и дверь бесшумно спряталась в стене.

— Пойдем.

Они вошли и сразу очутились в доброй таинственной сказке. По обеим сторонам неширокой аллеи цвел сад. Были здесь вишни, яблони, сливы и множество других деревьев, названий которых дети не знали. В воздухе плавали тысячи соблазнительных ароматов далекого земного лета. Ни мальчик, ни девочка никогда не были на Земле, но из рассказов взрослых знали, что там, откуда прилетели их родители, бывает четыре разных времени года. Здесь, похоже, было лето. А может, весна или осень. Одни деревья стояли совсем белые, будто в свадебных нарядах, другие прятались в пышных зеленых одеждах, протягивая ветви со спелыми плодами.

— Ух ты, — прошептал Ромка. — Настоящие!

Он подошел к дереву и дотронулся до большого красного яблока.

— А есть его можно?

— Ну конечно, — засмеялась Лена. — Для того и висят.

Ромка сорвал яблоко, поднес ко рту и осторожно надкусил.

— Да-а, — сказал он, когда в руке у него остался один хвостик. — Это не то что яблочные конфеты. А откуда это все взялось?

— Папка с Земли привез. Помнишь, как две недели назад мы его встречали?

— Две недели? — недоверчиво переспросил Ромка. — Нам учительница говорила, что дерево вырастает за несколько лет.

— Это когда оно само растет, а если ему помогать, то быстрее.

— А почему одни растения белые, а другие зеленые?

— Белые еще только цветут, — с важным видом пояснила Лена. — А зеленые скоро дадут плоды. Вообще-то, на Земле они зацветают все вместе, но здесь папа испытывал разные способы. Он… — Она замялась, подыскивая нужное слово.

— Экспериментировал, — подсказал Ромка.

— Да, он так и говорил. Ну ладно, пошли дальше, там еще другие есть.

— Это кто здесь хозяйничает? — раздался вдруг чей-то голос, и из кустов вышел человек в грубых брезентовых брюках и ковбойке с закатанными рукавами. — Ну-ка, разбойники, признавайтесь, как проникли в мое царство?

— Папка, мы не разбойники. Это Ромка, ты ведь разрешил ему рассказать.

— А-а, ну если Ромка, — улыбнулся человек. — Ты никому не расскажешь про то, что видел?

— Никому, — замотал головой мальчик и тут же спросил: — А почему?

Мужчина сел перед ним на корточки и прошептал:

— До самого вечера это будет наша тайна, а к утру преподнесем всем сюрприз. Договорились?

— Да.

— Ромка никому не скажет, — подтвердила Лена.

— Ну, молодцы. Животы еще не болят?

— Не-а.

— Тогда пошли, будете помогать.

Мужчина раздвинул кусты и пропустил детей вперед.

— Это чего? — спросил мальчик, увидев горку каких-то прутиков.

— Это саженцы, из которых вырастают большие деревья.

— И яблони?

— Конечно.

— А где же у них яблоки? — нахмурился Ромка, страшно не любивший, когда его разыгрывали.

— Ишь ты какой быстрый, — засмеялся Ленкин отец. — Дерево сначала надо посадить, поухаживать за ним, а уж потом будут и яблоки. Берите-ка вот этот саженец и аккуратно опускайте его в ямку.

Он встал на колени и принялся осторожно присыпать землей корни деревца. Движения человека были скупы и неторопливы. Они походили на ритуал, исполнение которого должно вызвать чудо. На крохотном, далеком от Земли островке Вселенной давалась жизнь дереву. Не какому-то редкому, экзотическому, а самой обыкновенной яблоне, которая и была настоящим чудом.

— Ну вот, — произнес человек, сделав у основания тонкого ствола небольшую выемку. — А теперь надо полить. — Он взял стоявшую рядом лейку и вылил под дерево немного зеленой жидкости. Жидкость запенилась, зашипела и мгновенно впиталась в рыхлую почву.

Дети, затаив дыхание, смотрели во все глаза. Неожиданно их внимание отвлек настойчивый прерывистый писк. Человек сунул руку за пазуху, вытащил круглый медальон и поднес его ко рту.

— Демин слушает.

— Вадим, — раздалось из медальона, — зайди, пожалуйста, в лабораторию. Прибыли новые кристаллы для анализа.

— Хорошо, иду. — Демин поднялся, взглянул на притихших детей и шутливо погрозил пальцем. — Смотрите, не объешьтесь. Я скоро вернусь, и тогда посадим вишню.

* * *


— Пошли, — сказал Ромка, когда они остались с Леной вдвоем. — Будем путешествовать.

— Это как? — спросила Лена.

Но Ромка и сам не знал. Он почувствовал непреодолимое желание залезть в самые густые заросли и пробираться сквозь них навстречу… Чему? Ну конечно, опасностям! Вокруг было так много интересного, а значит, и полным-полно опасностей!

— Пошли, — повторил он и, озираясь по сторонам, двинулся вперед.

Он вспомнил, как на уроке литературы им читали про Зверобоя, и понял, какие опасности их подстерегают. Индейцы! Они прятались в засаде и выжидали удобного случая. Что это там желтеет в листве? Яблоко? Нет, это индеец.

Ромка потянулся к воображаемому лучевому пистолету, какой видел однажды у отца и… Стоп. У Зверобоя не было лучевого пистолета. Ромка остановился. А, ерунда! Он подпрыгнул и сорвал яблоко. Победа!

— Ромка, хватит! Мне надоело путешествовать. — Лена обиженно поджала губы.

Зверобой протянул добычу своей спутнице.

— На, это тебе.

— Я хочу вишен.

Вишни были вкусные. И висели низко. Срывать их и отправлять в рот было сплошным удовольствием. Крупные, блестящие, они так и просились, чтобы их съели. Косточки летели в разные стороны, как метеориты. Бац! Один корабль вдребезги. Бац! Другой. Бац! Бац! Весь вражеский флот был разбит за каких-нибудь десять минут.

— Слушай! — Ромка вдруг перестал жевать. — А как эти деревья растут на Земле?

— Что значит как?

— Там ведь нету оранжерей.

— Ну и что? Они там растут прямо на улице.

— Давай посадим! — выдохнул Ромка, и глаза его загорелись, как два маленьких фонарика.

— Ты что? — испуганно прошептала Лена. — Нельзя. Папа говорит, что можно нарушить эту… экологию.

— Ерунда все это. Одно дерево ничего не изменит.

— Н-нет, — неуверенно повторила девочка. — Папа говорит…

— Да взрослые вечно что-нибудь говорят, — не унимался мальчуган. Всего только одну малюсенькую яблоню!

— Лучше вишню. Ой! — Лена в страхе зажала рот обеими руками, но было поздно.

— Вишню так вишню, — быстро согласился Ромка. — Пошли.

Крадучись, они двигались по коридору в сторону шлюзового отсека. Ромка, как заправский разведчик, вышел немного вперед и перед каждым поворотом осторожно выглядывал за угол. И в школе, и дома детям постоянно напоминали о необходимости соблюдения "стерильной" инструкции. Дело в том, что планета, на которой разместилась исследовательская биостанция, была удивительно похожа на Землю. Небо было голубым, солнце желтым, вода мокрой, а воздух прозрачным. Казалось, имелись все условия для возникновения жизни, аналогичной земной, которая тем не менее не возникала. Планета была безжизненной. Сами люди, конечно, выходили, как они называли, на "поверхность", но брать с собой домашних животных, цветы и другие растения категорически запрещалось. Первая контрольная полоса проходила по периметру станции. Автоматы фиксировали любое нарушение и блокировали выход. Ромку это не смущало, он уже раз выносил кота, предварительно завернув его в полиэтиленовый мешок, и автоматы тогда не сработали. Кстати, коту планета не понравилась. Вначале он долго принюхивался, шевелил усами, а потом принялся жутко вопить во всю свою кошачью глотку. Его даже не пришлось ловить — сам прибежал и сел у Ромкиных ног.

Вообще-то взрослые не были настолько наивны, чтобы не предусмотреть детской изобретательности по части нарушений всяких инструкций. Поэтому первая контрольная полоса служила скорее воспитательным целям. Так сказать, приучала к порядку у самого порога. Вторая полоса представляла собой силовое поле, накрывающее станцию и примыкающую к ней территорию, и выйти во внешний мир можно было только в жестком скафандре после специальной обработки. Детей, естественно, туда не пускали.

После недолгого состязания между Ромкиной выдумкой и автоматами первой полосы двери шлюза раскрылись, и дети оказались на "улице". На их счастье, вокруг никого не было. Солнце находилось в зените, и, как обычно, стояло полное безветрие. Все видимое пространство было усеяно причудливыми кристаллическими образованиями. Некоторые достигали высоты в пять-шесть метров и походили на огромные букеты неведомых цветов.

— Далеко не пойдем, посадим здесь. — Ромка выбрал ровный участок между кварцевым столбом и целым семейством изумрудных пирамидок.

Через минуту ямка была готова, и дети в точности повторили все то, что видели в оранжерее, помогая сажать яблоню. После этого, довольные проделкой, они уселись на теплую поверхность планеты, ставшей еще более похожей на Землю.

— Одно деревце здесь никому не помешает, — сказал Ромка. — Зато через две недели будут яблоки.

— Вишни, — поправила Лена.

— Мне кажется, это яблоня.

— Нет, вишня.

— Ну ладно, пусть вишня, — благосклонно согласился Ромка, и они замолчали.

Желтое солнце долго скользило по небосклону и, наконец, коснулось горизонта. В небе зажглись первые звезды. То ли от наступивших сумерек, то ли в предчувствии хорошего нагоняя весь обратный путь дети прошли в полном молчании. Перед тем как войти в шлюз, они остановились, оглянулись.

На фоне алеющего неба высились темные силуэты кристаллов. В их сумрачной глубине вспыхивали и гасли отблески заката, создавая иллюзию тепла и жизни. Где-то там, в лабиринте каменных зарослей, осталось дерево, которому было, наверное, очень и очень неуютно.

— Только никому не говори, — раздался тихий шепот. — А то попадет.

— Никому, — еле слышно отозвался другой. — А завтра придем?

Двери шлюза захлопнулись.

* * *


Влага проникла внутрь и разбежалась по телу быстрыми пузырьками. Прыгая с места на место, они словно подталкивали: "Расти, расти, расти…"

И оно росло, тянулось изо всех сил, слепо подчиняясь безмолвному приказу. Была какая-то особенная прелесть в этой внутренней гармонии пузырьки требовали, оно повиновалось, и все выходило как нельзя лучше.

И вдруг что-то нарушилось. По-прежнему суетились безмолвные пузырьки, но оно уже не ощущало сил выполнять их волю. Часть пузырьков мгновенно растворилась, отдав свою энергию, и оно инстинктивно потянулось вниз. Почему-то казалось, что спасение там.

Ощупывая по пути каждый камешек, оно медленно зарывалось все глубже и глубже. А пузырьки уже растворялись огромными порциями, расходуя последние резервы, которых едва хватало на продолжение поиска. Если бы не они, все было бы уже кончено.

Внезапно оно ощутило резкий толчок, и откуда-то снизу ударил целый фонтан энергии. Словно кто-то долго хранил бесценные, но никому не нужные сокровища, и вот, дождавшись, наконец, когда за ними пришли, с радостью вываливал все подряд.

Оно затрепетало и проснулось. Вокруг — удивительный мир, свет и тепло. Расправив сильные ветви, оно подставило их под лучи чего-то далекого и ослепительно яркого. Хотелось жить и делать добро.

* * *


— Какое-то странное дерево, — произнес Ромка, подозрительно осматривая ствол, вымахавший за ночь метров на семь. — Таких в оранжерее нету.

— Может, мы взяли не тот саженец? — предположила Лена. — Здесь и листья какие-то не такие.

— Яблок не видно, — вздохнул Ромка. — Не тот саженец.

Оно насторожилось. Совсем рядом была иная жизнь, которая в чем-то нуждалась. Может, нужна какая-нибудь энергия? Оно напряглось, каждым листиком стараясь уловить потребность чужой жизни, и… чуть не рассмеялось. То, чего хотела эта жизнь, было так просто!

Листья дерева вдруг зашелестели, и сверху к Ромкиным ногам шлепнулось большое круглое яблоко.

— Яблоко! — охнул Ромка и, подхватив его, радостно заорал: — Это яблоня! Я угадал! Смотри!

Смеясь, он показывал прохладное, чуть зеленоватое, но уже совсем спелое яблоко. Лена машинально протянула руку, и в тот же миг ветка дерева склонилась, и в раскрытую ладонь девочки легла целая гроздь темно-красных вишен.

— Вишенки, — прошептала Лена и, не веря своим глазам, крепко зажмурилась.




Сенька


Сенька был человеком известным. Не в том смысле, как говорят об артистах или космонавтах, а просто его хорошо знали в Нижних Бобровичах. Односельчане давно привыкли к безобидным чудачествам своего дурачка и относились к ним, как к ежедневному петушиному кукареканью — без удивления, принимая как должное.

А чудачеств у Сеньки было много. К примеру, он подолгу мог стоять у работающего трактора и, наклонив голову, прислушиваться к тарахтению мотора. Или выйти ночью на улицу и дуть в небо, словно пытаясь загасить звезды. Однако самым забавным было Сенькино отношение к животным. Присядет возле какой-нибудь дворняги, потреплет ее за ухом и начнет что-то мычать да пришептывать. Люди беззлобно посмеивались — мол, лишил бог человеческого языка, зато дал звериный. Язык или не язык, но животные Сеньку любили. Даже недоверчивые кошки, которые на самое сладенькое "кс-кс-кс" дают стрекача в ближайшую заборную дыру, и те безбоязненно подходили к Сеньке, мурлыча и щурясь в предвкушении ласки.

Разговаривать, как все люди, Сенька не мог. Из горла вырывалось глуховатое мычание, и он старательно помогал себе руками и мимикой лица. Чтобы что-нибудь понять, нужно было иметь терпение и время, а у людей, как правило, всегда не хватает ни того, ни другого. Лишь два человека никуда не спешили, когда Сенька порывался им что-то сказать. Слушали, переспрашивали, задавали наводящие вопросы и, в конце концов, догадывались. Сенька тогда радостно гугукал, суетился, бил себя в грудь и только что по воздуху не летал. Тетку Марию и пятиклассника Андрея он считал своими лучшими друзьями. Был еще родной брат Николай, но он жил в городе. Человек образованный, ученый, он работал в каком-то большом институте. Иногда приезжал на собственной "Волге", чем приводил в ликование деревенских собак.

Сенька любил своего брата. Гордился им и завидовал. Завидовал он и трактористу, и директору совхоза, и сторожу деду Митричу. Завидовал всем, кто был занят серьезным и нужным делом и жил настоящей жизнью. Сенька понимал, что он не совсем такой, как другие, и даже помнил, из-за чего это произошло. А может, и не помнил, а только так ему казалось — ведь Николай часто рассказывал про тот случай.

Когда-то давно, лет тридцать назад, они заблудились в лесу. Шел сильный дождь…

* * *


— Сенька, гляди, — прошептал брат, указывая пальцем.

Было уже довольно темно, да и дождь впридачу, так что Сенька поначалу ничего не увидел. Потом, всмотревшись, различил что-то громоздкое и черное — ни дерево, ни куст. Сверкнувшая молния выхватила на миг сгорбленную избушку с заколоченными ставнями. Ребята подошли.

Толстые мокрые бревна, казалось, вот-вот раскатятся в стороны. Двери не было, и низкий вход походил на большое дупло. Братья переступили порог и остановились. По ветхой крыше барабанили капли дождя. Вспышка молнии осветила заросший травой пол, влажные стены, груду какого-то хлама. В противоположной стене угадывался дверной проем в соседнюю комнату. Там было совсем темно, и пройти туда дети не решились. Выбрав место посуше, они прижались друг к другу, не представляя, что делать дальше. На улице беспрерывно сверкали молнии.

Когда дождь пошел на убыль, Николай отправился на поиски какой-нибудь дороги, а Сенька остался ждать. Он стучал зубами от холода, но был не в силах даже шелохнуться и только испуганно таращился в темноту.

Внезапно стало светлее. Свет исходил снаружи, и Сенька подумал, что брат раздобыл фонарь и теперь возвращается. Он обрадовался и крикнул. Ответа не последовало, хотя свет становился все ярче. Потом в хижину медленно вплыл ослепительный шар, чуть меньший, чем футбольный мяч. Сенька заорал, и в этот момент шар взорвался.

Потом Николай рассказывал, как, возвращаясь, он услышал, что его кто-то зовет. Прибавив шагу, он вышел на поляну, где стоял дом, и замер на месте. Из всех щелей между бревнами сочился яркий, неестественно белый свет. Крик и взрыв прозвучали почти одновременно.

С тех пор Сенька ни разу не ходил на то злополучное место. Родители показывали его врачам, но никто помочь не сумел. А через несколько лет случилась новая беда, и двое осиротевших пацанов перешли жить к тетке Марии.

* * *


Целыми днями Сенька слонялся по деревне, поджидал у школы Андрея, носил старухам воду и и был очень рад, если его просили чем-нибудь помочь. Подать гаечный ключ, отнести письмо на почту или приволочь камень для засолки огурцов. Завидев Андрея, Сенька спешил навстречу, улыбаясь и размахивая руками. Они устраивались в каком-нибудь укромном месте, и Андрей объяснял Сеньке азы школьной науки. Самыми интересными предметами Сенька считал те, в учебниках по которым было много картинок. Физика, история и, конечно же, география. Он внимательно слушал, кивал головой, не переставая удивляться, как ловко его друг обращается с мудреными и непонятными словами.

Андрей был не только Сенькиным учителем, но и его защитником. Он первым бросался в драку, если замечал, что Сеньку кто-нибудь дразнит. И мальчишки не слишком безобразничали, потому что Андрей в таких случаях дрался жестоко.

Сенька ни на кого не обижался, но очень не любил, когда его дразнили. Тогда он убегал и долго не показывался на глаза людям. Прятался где-нибудь и молча размазывал по щекам слезы.

* * *


В субботу приезжает Николай!

Эту новость сообщила тетка Мария, и Сенька весь день путался под ногами, только бы еще раз услышать радостное известие.

— Приедет, приедет, — успокаивала старуха, и ее глаза смеялись, разбрасывая по лицу озорные морщинки.

Сенька богатырски ухал, топотал ногами по хате и хватался за что попало, оказывая помощь в приготовлениях ко встрече. В конце концов терпение у тетки иссякло, и она прогнала Сеньку на улицу. Он не возражал для его радости в доме уже не хватало места. Хлопнув дверью и опрокинув в сенцах пустое ведро, он прогромыхал по крыльцу и очутился в самом разгаре солнечного деревенского лета.

— Привет, Жучок! — крикнул он, увидев знакомого пса. — Ко мне завтра брат приезжает!

— Гав! — ответил Жучок, что означало: "Очень рад!"

— Айда со мной, — предложил Сенька и припустил вдоль улицы в конец села.

Жучок рванулся следом, но, отстав, остановился, неуверенно вильнул хвостом и потрусил обратно.

Прибежав к реке, Сенька упал в траву, раскинул руки. Высоко в небе плыло белое облако.

— Ко мне брат приезжает! — крикнул ему Сенька.

Облако посмотрело вниз и улыбнулось.

Рядом послышалось приветливое жужжание, и, повернув голову, Сенька увидел пчелу, собирающую нектар. Пахло цветами и медом. Один цветок наклонился к Сенькиному уху и что-то прошептал. Сенька счастливо засмеялся, перевернулся на живот и обнял землю…

* * *


На следующее утро, чуть свет, он уже сидел на крыльце, представляя, как сейчас из-за поворота покажется машина брата. Мимо проходили люди. Некоторые, заметив Сеньку, окликали его и интересовались, зачем он поднялся в такую рань.

— Брата жду, — коротко отвечал он, а люди улыбались, пожимали плечами и шли дальше.

Изредка по дороге проезжали тяжелые грузовики, и после них в воздухе плавала удушливая пыль. Сенька неодобрительно ворчал и хмурился.

И вот показалась долгожданная серая "Волга". Подъехала, остановилась, а Сенька уже тут.

— Привет, Семен. — Брат улыбается, протягивает руку.

— Здравствуйте, Сеня, — говорит Людмила, жена брата.

Сенька жмет руку, заглядывает в глаза, смеется, пытается сказать "здравствуйте", но его, кажется, не понимают. Ну, не беда. Он подхватывает сумки и бежит в дом. Там вовсю хозяйничает тетка Мария. У нее все готово, все на столе. Праздник!

Целый день они были вместе. Поправили дверь в сарае, отремонтировали телевизор, напилили дров, а потом ездили к реке. Николай рассказывал городские новости, а Сенька деревенские. Правда, у Николая получалось куда лучше и интереснее — пустили метро, открыли новый кинотеатр, сын Сашка уехал с ребятами в лагерь. Сенька же все про Жучка, про своего друга Андрея и про географию с картинками. Жучок тоже был с ними, но в беседе не участвовал — забился в траву и грыз косточки.

Наступил вечер. Гости решили спать на сеновале, сказав, что мечтали об этом всю жизнь. Людмила, как обычно, спрашивала про мышей, на что Сенька лишь хитро улыбался. Он еще днем повстречал соседского кота Ворюгу и попросил его проследить за порядком. Ворюга согласился.

Перед тем как залезть на чердак, Николай всегда шел на крыльцо и выкуривал там сигарету. Для Сеньки это были самые дорогие минуты. Николай садился на ступеньки и начинал рассказывать. Про звездное небо, про свою работу, про прочитанные книги. И не то чтобы специально для Сеньки, а вроде как сам с собой рассуждал. Сенька понимал не все, но вида не показывал.

— …если бы время было обратимым, то можно было бы путешествовать в прошлое. А от этого, Семен, тебе прямая выгода.

Здесь все было ясно. Сенька не раз слышал эти слова от Андрея. Прошлое — это вчера, позавчера и еще раньше. Вчера, например, он весь день ждал, когда наступит завтра, и завтра, то есть уже сегодня, наступило. Брат вот приехал. А если ждать наоборот, то это и будет путешествие в прошлое. Еще и проще — знаешь, чего ждать, ведь все уже было. Только насчет выгоды непонятно.

— Зная, что должно произойти, — продолжал Николай, — ты не испугался бы так сильно. Тогда, в том доме.

Сенька вопросительно взглянул на брата и, поняв, поежился. Он не мог спокойно вспоминать тот случай. Неприятно было.

Николай осекся.

— Извини, Семен, заговорился.

Сенька протестующе замычал и похлопал брата по плечу, требуя продолжать. Николаю он позволял все, и, кроме того, было интересно.

— Да все равно это невозможно. — Николай вздохнул. — Парадокс получается. Вернувшись в прошлое, ты встретишься с самим собой. Вас будет уже двое, а на самом деле ты один.

Он задумался, затянулся сигаретой.

— Вот если бы в уравнении…

Тут брат заговорил на своем уж заумном языке, и Сенька перестал понимать. Он слушал, но сам думал, что во всем виноват нехороший парадокс, и если бы не он, то Сенька тоже мог бы стать ученым, трактористом или еще кем-нибудь.

— А, ерунда выходит. — Николай отшвырнул окурок и поднялся. — Идем спать, Семен, завтра за грибами поедем.

* * *


За грибами они не съездили. Проснулись поздно, разные дела нашлись по дому, а там и уезжать пора. Сенька проехал в машине до поворота на асфальтовую дорогу и теперь возвращался пешком. Было немного грустно. Он вспоминал вчерашний разговор и переживал из-за проклятого парадокса. Слова Николая настойчиво копошились в памяти, вызывая робкую надежду непонятно на что. Сенька пытался сосредоточиться, но мысли разбегались, путались, наскакивали друг на друга, да так, что даже в голове затрещало. Единственное, что он уяснил — это если вместо завтрашнего дня ожидать вчерашний и если не будет парадокса, то рано или поздно он снова окажется в том доме, где взорвалась молния.

Когда Сенька пришел домой, голова у него совсем разболелась, и он прилег на диван. Его взгляд бесцельно блуждал по комнате, задерживаясь то на одном, то на другом предмете. Когда в поле зрения попадал рассохшийся шкаф с большим зеркалом, Сенька испытывал смутное беспокойство. Сам не зная зачем, он вдруг вскочил и подбежал к зеркалу.

Вот он — второй Сенька! Их двое, и никакого парадокса нет!

Или есть?

Сенька не на шутку разволновался. Он то приближался к зеркалу, то отходил назад и снова подходил, в упор разглядывая собственное отражение. Он поднимал и опускал руки, крутил головой, и человек в зеркале в точности повторял все движения. Парадокс? Сенька приблизился вплотную и заглянул в черные зрачки своего двойника. Тот сделал то же самое, и Сеньке стало страшно. Крепко зажмурившись, он быстро шагнул в сторону и открыл глаза. Двойник исчез. Сенька неуверенно улыбнулся. Зеркало он видел по-прежнему, но ни двойника, ни парадокса там не было. Он их перехитрил.

Сенька задумался.

"Значит, в прошлое тоже можно путешествовать, — решил он. — Только, когда увидишь себя, надо зажмуриться или отвернуться".

Глаза у него лихорадочно заблестели. Ему захотелось прямо сейчас проверить свою догадку, и он знал, где лучше всего это сделать.

Выбежав на улицу, он было замешкался, затоптался на месте, но потом решительно крякнул и зашагал в сторону леса.

Откуда-то выскочил Жучок и бросился под ноги.

— Привет, Сенька! Куда идешь?

— В лес, — ответил Сенька.

— Возьми меня с собой. — Жучок завилял хвостом. — Вдвоем веселее.

— Не могу. У меня важное дело.

— Как знаешь, — обиделся Жучок. — Но если передумаешь, зови. Я буду здесь.

* * *


Сенька миновал последнюю полосу огородов, свернул с дороги и углубился в лес. Вскоре он вышел на ту самую поляну. Здесь все было по-прежнему: высокие сосны, густая трава и старый, вросший в землю, бревенчатый дом. Кажется, в нем жил когда-то лесник, но потом перебрался подальше, и дом стал ничей.

Сенька осторожно вошел. Внутри было прохладно и сумрачно. Сквозь крышу пробивались солнечные лучи, и по углам искрилась паутина. В некоторых местах трава доходила до колен. Сенька провел рукой по бревну, и из-под пальцев посыпалась труха.

Прошлое… Он дождется его здесь. Спрячется в соседнюю комнату и будет наблюдать. Когда появится второй Сенька, он выйдет, расскажет про молнию и сразу назад. Конечно, может получиться парадокс, но ненадолго. Все будет так, как у зеркала.

Сенька прошел во вторую половину дома, сел на корточки и прислонился к стене. Закрыл глаза. Он очень хотел, чтобы у него получилось. Он был уверен, что получится, надо только представить, что вместо завтра будет вчера.

Итак, вчера приезжал Николай. Нет, вчера он только приедет…

* * *

День сменился ночью. Вскоре опять рассвело, но небо было почему-то красноватым. Загомонили лесные птахи и тут же умолкли. Снова стало темно. В своих воспоминаниях Сенька быстро перескакивал из вчера в позавчера, дальше, и время тоже летело, бежало вспять. Кончалась ночь, наступал вечер, разгорался день, приходило утро, и снова все повторялось. Снаружи доносились чьи-то голоса, но звучали они странно. Сенька взглянул на свои руки, ноги — и ничего не увидел. Сразу испугался, но потом догадался, что так и должно быть. То время, когда он здесь был, еще не наступило.

Выпал снег. Вернее, не выпал, а сразу оказался на земле. Возник из талых луж, полежал и вихрем унесся в небо. После зимы пришла осень. Сенька мысленно пропускал целые недели, месяцы, годы — и время послушно мчалось в заданном темпе. Вдруг в соседней комнате что-то громыхнуло, вспыхнуло, кто-то вскрикнул, прошелестел дождь, и вновь наступила зима. Сенька понял, что прозевал. Он попытался вернуться теперь уже в будущее, но ничего не получилось. Время вышло из-под контроля и неслось вспять все быстрее.

Заскрипел дом. Какие-то бородатые мужики мгновенно разобрали его по бревнам, и Сенька очутился под открытым небом. Из трухлявых пней выросли деревья. По дороге задом наперед проскакали всадники в звериных шкурах. Между ними произошло странное побоище, в котором мертвые вскакивали с земли и дрались с живыми. Потом лес исчез. На его месте возникло бескрайнее каменистое плато. Вскоре опять загрохотало, засверкало, земля треснула, и из ее недр хлынула вода. Стало совсем темно, и только изредка мимо проплывали какие-то мерцающие огоньки.

Вдруг воды не стало. Может, испарилась, может, еще что, но теперь кругом были горы. Они дрожали от извержений вулканов, рушились и снова вырастали. По воздуху неслись тучи пепла, устремляясь в затухающие кратеры. Земля заходила ходуном и разлетелась на части. Закружился бешеный хоровод из каких-то обломков, искр и сгустков огня. Раздался взрыв.

Это был очень сильный взрыв. По сравнению с ним все предыдущие казались просто хлопками. Полыхнул свет, и это был самый ослепительный свет в мире.

Какое-то мгновение Сенька ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Затем снова сверкнуло адское пламя, распалось на ярчайшие брызги и завертелось, заплясало, как прежде, только в обратном порядке. За какие-то секунды возникли и разрушились горы, прогрохотали вулканы, и все поглотил океан. На каменистом плато вдруг вырос лес, и в нем появились люди. Они рубили деревья, жгли костры, строили хижины. Вспыхнул пожар и в мгновение ока уничтожил лес, который так же стремительно вырос опять. Проскакали всадники. Выпал снег и сразу растаял. Появились какие-то бородатые мужики и, сноровисто стуча топорами, быстренько воздвигли дом.

— Сто-о-оп!!! — заорал Сенька и, кажется, успел вовремя.

Последние капли дождя, не долетев до земли, застыли в воздухе. Сквозь дырявую, полусгнившую крышу пробивался свет молнии, которая, блеснув высоко в небе, так и не успела погаснуть.

Сенька хотел опереться на стену, но не смог — у него по-прежнему не было тела. Странно. Каким-то образом он все же существовал. Незримо присутствовал в этом доме, двигался, смотрел. В соседней комнате он увидел мальчишку, который стоял неподвижно, выпучив стеклянные глаза.

"Да это же я!" — удивился Сенька.

Было немного жутко видеть здесь самого себя. Будто в зеркало посмотрел, где отразилось давно минувшее.

Сенька подошел. Вернее, не подошел, а… подплыл, приблизился, а скорее, просто очутился рядом. Он помнил, для чего он здесь, и заглянул в свои собственные глаза…

* * *


Сверкнула молния, и где-то далеко отозвался гром.

— И куда это Колька подевался? — пробормотал Сенька, выстукивая зубами чечетку.

Вдруг на улице стало светлее. Сенька уже раскрыл рот, чтобы позвать брата, но потом словно опомнился.

— Молния, — сказал он себе. — Шаровая.

Он нахмурил лоб и посмотрел в сторону проема, ведущего во вторую половину дома. Там было темно.

— Ну да, — он шмыгнул носом. — Я же хотел предупредить. Сейчас она рванет, а я не должен испугаться.

В дом вплыл ослепительно белый шар. Сенька зажмурился, зажал уши и отвернулся.

Бабахнул взрыв, и волна горячего воздуха саданула по затылку. Некоторое время было тихо, а потом, пыхтя, как паровоз, влетел Колька.

— Что?!. Сенька!

— Я здесь, — ответил Сенька. — Это молния взорвалась. Шаровая. Ты нашел дорогу?

— Да…

— Тогда пошли домой, а то я замерз сильно.

Они вышли из хижины. Дождь кончился. В небе, почти уже чистом от туч, сияла полная луна. Сенька остановился.

— Это что? — спросил он, тыкая пальцем.

— Луна, — удивленно ответил брат.

— Вижу, что Луна, — рассердился Сенька. — А кольцо где?

— Какое кольцо?

— Обыкновенное. Которое всегда вокруг Луны было.

— Ты что, чокнулся? — Колька разинул щербатый рот. — Скажешь тоже, кольцо вокруг Луны!

Сенька внимательно посмотрел на брата, на дом и снова на небо. Вздохнул, хотел что-то сказать, но неожиданно всхлипнул и заныл:

— Ну чего пристал со своей Луной? Холодно, замерз я. Домой хочу!

Колька поднял брови, пожал плечами, и взяв брата за руку, потащил домой.




Экзамен на невероятность








Ближе к вечеру в городе появились черти. Вынырнув из облаков и не успев затормозить, они с размаху шлепнулись на проезжую часть проспекта. К счастью, обошлось без дорожных происшествий — черти были невидимы и неосязаемы. Машины проскакивали сквозь них беспрепятственно, и это являлось удобным обстоятельством для обеих сторон.

Потирая ушибленные места, черти быстро провели перекличку. Главный удовлетворенно захлопнул журнал — все были на месте. Пятеро бесенят дружно вертели мордочками и поглядывали по сторонам. Кончики их хвостов возбужденно подрагивали, а копытца выстукивали мелкую нетерпеливую дробь. Глядя на подрастающее поколение, главный самодовольно щурился. Он по опыту знал, что сейчас просто необходимо дать им минут тридцать на "разграбление" города — иначе не успокоятся и сорвут экзамен.

— Можно! — Он картинно взмахнул рукой и сразу охнул от резкой боли в пояснице.

Древнее искусство частичной материализации было основательно забыто, и теперь, при каждом сеансе возникновения, главный обязательно что-нибудь себе повреждал.

— Так когда-нибудь и убьюсь насмерть, — раздраженно ворчал он, переходя улицу в неположенном месте.

Усевшись на ограждение, черт тяжело вздохнул и затосковал. Затосковал о прошлом, о тех далеких и милых его сердцу временах, когда люди верили во всякие небылицы. Ведь он и его ровесники появились-то благодаря суевериям. Представит себе кто-нибудь этакого молодца с хвостом, да так ярко, зримо, что глядишь — молодец и ожил. И пошел себе гулять по белу свету материализовался, значит. Вот так и начинали. Освобождались от оков человеческой фантазии и пускались в самостоятельный путь. Трудно было, конечно, да спасибо людям — наделили чертей сверхъестественной силой. И летать могли, и сквозь стены проходить, и в будущее одним глазком заглядывать — да мало ли чего могли! — народ в те времена был доверчивый, с воображением. Правда, и тогда без накладок не обходилось — ад, грешники, котлы там всякие… Бр-р-р! Ерунда несусветная! Никогда черти не брались за такое перевоспитание заблудших. Озорничали, конечно, но понемногу и в свое удовольствие. А кто чересчур зарывался, тех наказывали. Чертовщина чертовщиной, а создателей своих обижать не разрешалось.

"А теперь? — Черт неодобрительно покосился на прохожих. — Никто не верит. Силы черпать неоткуда. Вырождаемся".

Люди действительно не обращали на него никакого внимания, хотя он и находился совсем рядом. При желании мог бы легко ухватить кого-нибудь за нос, но не делал этого, ибо знал, что тот все равно ничего не почувствует. Не почувствует, потому что не верит. Грустно.

Главный взглянул на резвившихся чертенят, и глаза его потеплели. "Может, хоть эти доживут до лучших времен? Зря, что ли, учим?"

Пятеро воспитанников школы прикладного бесовства веселились вовсю. Вскакивали на крыши автомобилей, с визгом уносились прочь, а затем возвращались обратно, используя встречный транспорт.

Двое самых отчаянных плутов оставили машины и, выбежав на тротуар, смешались с толпой прохожих. Главный, приподнявшись, следил, чтобы они там чего-нибудь не натворили. Пока все было в рамках дозволенного. Чертенята пристраивались за каким-нибудь торопыгой и нога в ногу бежали следом, хватали его за пиджак, дергали за уши или щекотали под мышками. Время от времени кто-нибудь из прохожих резко останавливался, ошалело крутил головой и, недоуменно пожав плечами, мчался дальше. Это были те немногие, в которых еще теплилась вера в сверхъестественное.

"Пора кончать самодеятельность", — решил главный.

— Шабаш! Все ко мне!

Шалуны мигом выстроились в одну шеренгу. Хвосты, в соответствии с уставом, легли на асфальт ровным рядом. Дисциплина в бесовской школе всегда была предметом гордости преподавателей.

— Итак, — главный поправил на плече ремешок планшетки и почесал заросшую кудряшками грудь. — Сегодня у нас экзамен по теории невероятных вероятностей.

Произнеся замысловатое название, он поморщился и про себя добавил: "Раньше это называлось просто колдовством. Коротко и доступно. Это сейчас все учеными стали — не подведешь математическую базу, так ничего и не получится. Не успеваем перестраиваться…"

— Значит, так. Первым у нас будет… Вельзевул, — он остановил свой выбор на рыжем проказнике, в глазах которого прыгали дьявольские огоньки.

Воспитанники никогда не знали заранее, чем будут заниматься на экзамене. Похоже, что и сам преподаватель не очень-то об этом задумывался, а полагался на интуицию. Вот и сейчас они шли по улице и вглядывались в лица людей, выбирая объект, на котором Вельзевулу предстояло продемонстрировать бесовские приемы.

Возле телефонной будки топтался молодой человек, приставая к прохожим с просьбой разменять мелочь. Одни отрицательно качали головой, другие замедляли ход, похлопывали себя по карманам, демонстрируя, что двушки нет. Находились и такие, которые останавливались, выясняли, в чем дело, подолгу, но без всякого результата, копались в своих кошельках. Молодой человек нервничал, поглядывал на часы.

— Помоги-ка ему, Вельзевул, — снисходительно приказал главный.

Чертенок осмотрелся и, подскочив к тетке с огромными кошелками, принялся мягко, но настойчиво подталкивать ее к молодому человеку. При этом он беззвучно шевелил губами и смешно надувал щеки.

— Вам двушку? — тетка опустила авоськи, достала кошелек. — Возьмите.

Молодой человек вскочил в кабину и закрыл дверь. Черти проследовали за ним. Все вместе они прекрасно разместились в тесном пространстве и замерли, обратившись в слух.

— Алло, Надя?.. Здравствуй, это Сергей… Что ты делаешь сегодня вечером?.. Встретимся?.. Давай в семь часов возле комиссионного магазина… Ну, пока… До вечера.

Молодой человек повесил трубку и вышел.

— Вот и прекрасно, — главный довольно потер руки. — Пошли за ним.

Черти вышли и, отстав на два шага, двинулись за Сергеем. Главный походил сейчас на охотничьего пса, который напал на след. Ноги полусогнуты, шерсть торчком, в глазах хищный блеск.

— Так, поясняю задачу. Он и она договорились встретиться. Место и время оговорены заранее. Ты должен им помешать, используя методы вариационной комбинаторики случайностей. Понятно? Допустим, так… главный зажмурился и пошевелил пальцами. — Объект пойдет на свидание, а попадет в милицию. Как свидетель.

— Свидетель чего? — с опаской спросил Вельзевул.

— Свидетель… свидетель… транспортного происшествия!

Главный указал на стоящее у тротуара такси.

— Вот эта машина должна будет сбить… Кого же сбить? — Он завертел головой, но тут же хлопнул себя по рогатому лбу. — Ту самую женщину, что дала объекту две копейки!

— Да-а-а… — уныло протянул чертенок, начиная подозревать, что его специально "валят".

"Это, наверное, за то, что я ему хвост вокруг стула обвязал, загрустил он, вспомнив недавнюю проделку. — Эх, узнать бы, кто выдал!"

Остальные экзаменуемые молчали и прятали глаза, радуясь, что их пока не трогают.

— Женщина должна отделаться легким испугом. Здесь я тебя подстрахую. Ты, главное, обеспечь пространственно-временное совпадение траекторий, а безопасность я беру на себя. Я ей заблокирую эмоциональный центр, чтоб и испугаться не успела. Ну, все ясно?

Главный с четырьмя чертятами остановились, а Вельзевул понуро поплелся за Сергеем, который вошел в подъезд многоэтажного дома.

Дома у Сергея никого не было. Врубив на полную громкость магнитофон, он завалился на диван и принялся исступленно дрыгать ногами.

"Что это с ним? — удивился чертенок. — Может, ему плохо?"

Но Сергею было хорошо. Не переставая исполнять танец нижних конечностей, он потянулся к "дипломату" и достал оттуда зачетку.

"И у тебя сегодня экзамен?" — еще больше удивился чертенок, заглядывая в синюю книжечку.

— Высшая математика — "отлично", — прочитал Сергей вслух, смакуя каждое слово.

— Ишь ты-ы… — завистливо прошелестело над ухом, — отличник.

— Что? Кто? — Сергей испуганно приподнялся. — Фу-ты, черт, померещилось.

Успокоившись, он отложил зачетку и снова упал в могучие объятия дивана. Часы показывали без двадцати шесть, и студент, судя по всему, до назначенной встречи никуда не собирался. Крадучись, Вельзевул направился к окну. Половицы тихонько под ним поскрипывали. Поскольку черти были неосязаемы, им, чтобы не провалиться сквозь землю, приходилось придавать твердость копытам.

Выглянув в окно, Вельзевул убедился, что внизу никого нет, и спрыгнул с девятого этажа. Едва коснувшись земли, он распушил метелку на кончике хвоста и помчался разыскивать милицейскую машину, такси и ту самую женщину с авоськами.

Сергей лежал на диване и, зевая, поглядывал на часы. Время тянулось медленно. Всю ночь он просидел за учебниками, и теперь можно было немного вздремнуть. Потянувшись, закрыл глаза.

Вельзевул ошалело носился по городу. С помощью хвостового улавливателя душ ему удалось, наконец, собрать вместе всех участвующих в происшествии.

Место было выбрано удачно. Милицейская машина спряталась за углом и ждала его мысленного приказа. Таксист находился рядом и, сидя за баранкой, дымил сигаретой. На зеленый огонек подходили люди, но Вельзевул отгонял их отрицательным покачиванием головы шофера. Тетку он пристроил на скамеечке, и она, вытянув ноги, отрешенно смотрела в небо.

Время шло.

Не выдержав, чертенок подошел к тетке и посмотрел на ее наручные часы. Без десяти семь. Объект еще не показывался.

Вельзевул занервничал. Таксист тут же выбросил сигарету и включил зажигание. Усилием воли чертенок заставил его заглушить мотор и снова закурить.

— Куда же он запропастился? — в отчаяньи воскликнул Вельзевул и суматошно заметался по тротуару.

Пять минут восьмого.

Таксист со злостью швырнул окурок и рванул машину. Взвизгнув тормозами, она исчезла за поворотом. Дремавшая на скамейке тетка встрепенулась, посмотрела на часы и, заохав, побежала к подземному переходу.

Шурша шинами, медленно проплыл мимо патрульный автомобиль.

— Все, — упавшим голосом произнес Вельзевул. — Завалил.

* * *


Сергей проснулся от звука вхолостую работающего магнитофона. Пленка давно кончилась, и из динамиков неслось монотонное шипение. Еще не совсем очнувшись ото сна, объект опустил ноги на пол и, промычав нечто нечленораздельное, взглянул на часы…

— Что-о?

Без двадцати девять.

— Вот это да-а! — изумленно протянул объект.

Через десять минут он был возле комиссионного магазина. Нади здесь почему-то не оказалось.

* * *


— Ну, что? — главный расстегнул планшетку и извлек оттуда экзаменационный журнал. — Не справился с заданием!

Незадачливый комбинатор случайностей лишь тяжело вздохнул и еще внимательней уставился на свои ноги.

"Что же ему поставить? — думал главный, теребя козлиную бородку. Вообще-то, надо бы двойку… А вдруг комиссия нагрянет?.. Факты каковы? Раз объект опоздал — значит, задание выполнено. Да-а, ситуация. Происшествия не было, а задание выполнено. Чертовщина какая-то, а не экзамен".

— Ну что же мне с тобой делать, Вельзевул? — вздохнул главный. — Плохо ты себя показал, но, учитывая твое прилежание…

Склонившись над журналом, преподаватель медленно вывел: "Вельзевул "удовлетворительно".

— А-а-а, — заканючил чертенок, шмыгая носом. — А мне стипендию не даду-у-т.

— Стипендию? — главный взглянул на повлажневшие глаза малыша, и в его сердце шевельнулась жалость. — Что же ты раньше не сказал? А впрочем… Если хочешь, попытайся пересдать. То же самое еще раз: женщина, таксист, милиция. Задание прежнее. Давай.

Экзаменатор усмехнулся и, послюнявив палец, провел по еще не высохшим чернилам. Запись сразу потускнела и через секунду пропала вовсе.

— Вам предстоит еще многому научиться, — подытожил главный и захлопнул журнал.

* * *


Сергей около часа не мог дозвониться, шатался по городу, не пропуская ни одной телефонной кабины. Наконец, набрав номер, он услышал щелчок и знакомый голос:

— Алло?

— Надя, это я. Надя… — запнулся он, не зная, что сказать. "Вот лопух, — ругнул себя. — За целый час не придумал какую-нибудь правдоподобную причину. Не говорить же в самом деле, что проспал свидание".

— Я слушаю, — напомнил о себе голос.

— Надя, я… тут…

Лихорадочно перебирал он все возможные в таких случаях объяснения, но ничего путного в голову не приходило. "Чем больше ложь, тем легче в нее поверить, — подумал Сергей. — Нужно придумать что-нибудь совсем грандиозное, чтобы меня простили".

— Надя, со мной дикий случай произошел…

Теперь он врал самозабвенно, чувствуя, что и сам начинает верить в то, что придумал.

— Понимаешь, шел к тебе, а попал в милицию.

— В милицию?

— Ну да, как свидетель. Переходил улицу, а рядом женщина. И вдруг из-за угла такси! Представляешь? Я отскочил в сторону, а она не успела. Если бы ты видела, что там делалось! Крик, шум, толпа людей. Я как в бреду, а тут милиция. Пока протокол, пока то да се — пришел, а тебя уже нет.

— А женщина?

— С ней ничего. Отделалась легким испугом.

— Да, угодил ты в историю…

— А ты очень сердилась, когда ждала?

— А ты как думаешь?

— Ну… А сейчас?

— Сейчас уже не очень.

— Давай завтра встретимся.

— Во сколько?

— Ты ведь знаешь, я завтра в четыре часа уезжаю в стройотряд, так что… Ой! — Сергею показалось, будто его мягко, но настойчиво взяли за шиворот. — Надя… — прошептал Сергей, еле ворочая непослушным языком. Потом поперхнулся и изменившимся голосом неожиданно твердо закончил: Встречаемся завтра. В семь часов вечера. Возле комиссионного магазина.




Западня


В жизни случается всякое. Это весьма расхожее суждение, и вряд ли кто-нибудь захочет его оспаривать. Умудренные опытом люди лишь покивают головой, молчаливо соглашаясь — да, мол, все бывает. Когда же это самое "всякое" вдруг случается, многие изменяют своим принципам только потому, что что-то там оказалось неудобоваримым для их жизненного опыта. Словно это ржавый гвоздь в котлете — ему сначала удивляются, а потом с негодованием запихивают под салфетку.

— Но позвольте! — воскликнет иной человек. — Где же тогда наша убежденность? Где постоянство во взглядах? Зачем нам самим порождать эти парадоксы? Давайте договоримся сразу — либо гвозди в котлетах встречаются, либо их там не может быть в принципе. В первом варианте будем вытаскивать их на всеобщее обозрение, а во втором — тщательно пережевывать и заглатывать. Если уж быть принципиальными, то до конца.

Конечно, человеку можно мягко посоветовать не путать разные вещи абстрактный гвоздь и конкретный гвоздь. Но ведь он наверняка возразит, что все едино и разница лишь в терминологии. Мол, всякий абстрактный гвоздь может вдруг конкретизироваться в самом неожиданном месте, и мы вновь окажемся неподготовленными. Тогда, если вам надоест общаться с этим неприятным гражданином, можете повернуться к нему спиной и величественно удалиться. Последнее слово останется за вами, жизнь пойдет своим чередом, а если в ней и произойдет что-нибудь по-настоящему удивительное — не обращайте внимания, будьте выше этого. Если же вы ягодка с другого поля сами ищите собственные объяснения любому явлению и принимайте то, которое наилучшим образом все растолкует, хотя и покажется совершенно неправдоподобным.

* * *


В городе Н. случилось феноменальное происшествие. Средь бела дня в здании одного исследовательского института с треском вылетели стекла сразу в шести окнах на третьем этаже. Впечатление было такое, будто их вышибло взрывной волной. Звон и осколки, посыпавшиеся на тротуар, привлекли внимание прохожих и парализовали пешеходное движение. Спонтанно возникшая версия свелась к тому, что в институтской лаборатории произошел взрыв в момент проведения секретного эксперимента. Задрав головы, все ожидали клубов дыма, языков пламени и обломков аппаратуры непонятного назначения. Ничего этого не было. В пустых проемах показались растерянные физиономии сотрудников, и вскоре выяснилось, что все шесть окон принадлежат актовому залу, где проходило обычное профсоюзное собрание. После этого мнения о природе инцидента, посыпались, как горошины из дырявого кулька. Эрудиты толковали о критических точках и остаточных напряжениях. Им вторили акустики-любители, вспоминая всевозможные резонансы. Люди ворчливого нрава костили хулиганствующих подростков со снайперскими рогатками, а граждане с консервативным складом ума намекали на диверсию. Догадки остальных очевидцев не имели четкой ориентации и базировались между летающими тарелками и давно обещанным Апокалипсисом. Конец спорам положили органы охраны общественного порядка, пообещавшие во всем разобраться.

Но не разобрались. Ни в тот день, ни на следующий, ни вообще. А дело обстояло так…

* * *


С очередным докладом должен был выступить начальник отдела Ступа Антон Никодимович. Присутствующие сразу заскучали. Злые языки утверждали, будто Антон Никодимович в детстве страдал дефектами речи и оттого стеснялся говорить. Зато теперь, чтобы компенсировать недостаток детского общения, он пристрастился к публичным выступлениям. Подобно легендарному Демосфену, который набирал в рот морские камешки и упражнялся в произнесении речей, стараясь заглушить шум прибоя, Ступа терроризировал сотрудников, заглушая роптание недовольных. Одно время администрация института попыталась оградить своих работников от этой словесной вивисекции, но Антон Никодимович применил эффектные контрмеры. Беря слово в прениях, он превращал их в длиннющие доклады. В конце концов, лавры победителя достались сильнейшему, тем более что других желающих выступить в качестве мыла, которое обменяли на шило, не оказалось.

Антон Никодимович имел представительную внешность, слегка подпорченную крутым брюшком. Глаза за стеклами очков почти всегда имели вдумчивое выражение, а чуть торчащие уши говорили о боевитости и постоянной готовности идти в ногу со временем. Не вполне сформировавшаяся плешь создавала впечатление какой-то незавершенности, но в целом Ступа соответствовал среднестатистическим представлениям о работниках руководящего звена.

Взойдя на трибуну, он разложил перед собой листы бумаги и принялся читать все, что было там написано. Изредка отрывался от записей, кидал в аудиторию серьезный взгляд поверх очков и вновь продолжал декламацию.

Вначале все было хорошо. Ступа читал громко и с выражением. Но вскоре, как это и всегда случалось, первоначальный запал иссяк, и Антон Никодимович принялся бубнить, как пономарь, игнорируя знаки препинания и абзацы. Сам не вдумываясь в смысл, он и другим не давал этой возможности и, казалось, был полностью поглощен интересным превращением отдельных буковок в непрерывную речь.

Слушатели приуныли. Не потому, что затруднился процесс усвоения свежих идей, а оттого, что этот процесс грозил затянуться. Кое-кто зашелестел предусмотрительно захваченной периодикой, другие принялись перешептываться да переглядываться, а остальные просто смотрели на оратора. Кто хотел, вполголоса изрекал родившуюся мысль.

— Нудизм какой-то, а не доклад! — сказал инженер Вова Сидоров, и было непонятно, то ли он специально соригинальничал, то ли и впрямь полагал, что так выражают высшую степень нудности.

— Уж лучше бы нудизм, — вздохнула Леночка Ширяева, и Вова мысленно себя похвалил. За сегодняшнее собрание это была его первая положительная эмоция.

Тем временем речь Антона Никодимовича вступила в третью и заключительную стадию. Смущенный выразительными взглядами администрации, Ступа из опасения, что ему не позволят прочитать все, увеличил темп. При этом отдельные буквы стали выпадать из процесса звукообразования. В тексте они были, в мозг через зрительный канал попадали, а вот оттуда уже не выходили, а, путаясь и произвольно комбинируясь, мешали докладчику. В волнении Антон Никодимович проглатывал целые окончания слов, снабжая мыслительный аппарат неразборчивой снедью. Уголь поступал в топку, и пламя разгоралось. Появились и первые продукты горения. Речь оратора стала пересыпаться совсем уж нечеловеческими словами. Никто особенно не удивился, ибо подобные конфузы повторялись в каждом выступлении Антона Никодимовича. Может, и сейчас все бы закончилось благополучно, если бы не игра больших чисел, порождающая благоприятные случаи. Сумбурные откровения Ступы были обязательным атрибутом всех собраний, и чудо свершилось. Это могло произойти раньше, могло — позже, могло вообще не произойти, но произошло.

Совершенно случайно словоизлияния оратора сложились в длинное заклинание. Заклинание сработало, прервав тысячелетний сон злющего восточного джинна. Хмурый и невыспавшийся Гасан Абу аль-Рашид тотчас покинул уютный кувшин и явился в актовый зал, оглушительно скрежеща желтыми гнилыми зубами. Застыв перед трибуной, он закатил глаза и с плохо скрываемым бешенством потребовал:

— Повелевай, владыка…

Но Антон Никодимович как ни в чем не бывало продолжал жонглировать скользкими суффиксами.

Изумленный таким невниманием, джинн окончательно рассвирепел, но усилием воли заставил себя выждать несколько секунд. Ломая пальцы и яростно вращая белками глаз, он в один миг изобрел сорок восемь тысяч новых пыток. Потом мгновенно вымахал метров на пять, рванул клок бороды и взвыл страшным голосом:

— Повелева-а-а-ай!!! Ааааа!..

И затрясся, словно припадочный, царапая ногтями хилую пергаментную грудь.

Никто не повелевал. Более того, на него даже внимания не обратили. Будто и не было исступленных криков, жуткого хохота и жалобных стенаний. Будто и не было самого Гасана.

И подивился всемогущий джинн виртуозному мастерству человека на возвышении. Он, Гасан Абу аль-Рашид, был всего лишь ирреальной субстанцией! Просто вызвать джинна мог бы любой колдун-недоучка, а филигранное вкрапление сверхъестественного в материальный мир было под силу лишь наискуснейшему из магов!

И оглянулся Гасан вокруг, и вновь поразился могуществу неведомых заклинаний. Скольких людей околдовал и заморочил его новый хозяин!

И съежился джинн до нормальных размеров, и рухнул на колени перед чародеем, и обратился в слух, дабы узнать, чего же хочет от него этот страшный человек…

И ничего не понял бедный Гасан. Ни единого слова! Ни дворцов прекрасных, ни золота с бриллиантами, ни наложниц озорных, ни караванов не требовал его повелитель. А говорил все о каких-то обязательствах, а в чем их суть — было выше Гасанова понимания. Понял джинн лишь последнюю фразу.

— Мы все как один! — твердо произнес владыка и покинул возвышение.

Прозрел тогда джинн и испугался. Дошло до него, что пока не исполнит он все желания всех присутствующих — не видать ему родного кувшина. Призвал он на помощь все свои силы сверхъестественные и умение незаурядное, чтобы хоть выяснить, чего же хотят эти люди. Проник в их мысли сокровенные, и ужаснулся, и взвыл пуще прежнего. Ибо одни жаждали одного, другие другого, третьи вообще ничего, а четвертые всего подряд и побольше. А были еще такие, которые сами не знали, чего хотят, но все же на что-то рассчитывали. Понял Абу аль-Рашид, как далек он от милого сердцу медного кувшина. Не знал джинн обратного заклинания, как и всех прочих, ибо всю жизнь полагался не на витиеватость словесную, а лишь на себя и свое искусство.

Вскрикнул Гасан голосом тонким и пронзительным, обхватил голову обеими руками и винтом закрутился по залу, будто волчок адский, черпая силы недостающие из областей астральных. Насытился энергией трансцендентной по самую макушку и понесся по кругу, словно лошадь скаковая, да так, что сам в круг обратился, пылающий огнем невидимым. И не смог уж он более свое неистовство сдерживать, а разогнавшись как следует, бросился вон из помещения на воздух свежий, на волю желанную. Наложилась тут мощь духовная на реальность объективную — и брызнули наружу стекла оконные мелким дождичком бриллиантовым.

Всполошился народ по обе стороны от окон разбитых, а Гасана и след простыл. Вихрем пронесся он над Землею, обогнув ее несколько раз кряду, посылая вниз то ливни грозовые, то ветра сильнейшие, то тайфуны с землетрясениями, то цунами, а то и просто погодные условия для сельского хозяйства неблагоприятные. Успокоился джинн лишь после того, как устроил катаклизмов количество изрядное, к коим питал страсть непреходящую. Потом уж назад вернулся, чтобы обмозговать задачу свою, ибо был заклинанием намертво повязан.

* * *


Перво-наперво злой джинн решил понапрасну не злиться, а спокойно во всем разобраться. Просочился он в кабинет своего владыки, Ступы Антона Никодимовича, встал за спиной и принялся руками гипнотические пассы делать.

Уснул Антон Никодимович, а Гасан возьми да и шепни на ухо:

— Скажи, чего хочешь? Изъяви сокровенное…

Зачмокал губами Антон Никодимович и изрек томным голосом:

— План бы выполнить…

— Какой план? — вкрадчиво поинтересовался джинн.

— Месячный, — вздохнул повелитель и жалобно добавил: — Да и квартальный тоже…

— Может, мешает кто?! — спросил эфемерный джинн, начав, на всякий случай, превращаться в сгусток агрессивной энергии.

— Не-е… — капризно отмахнулся Ступа сонным жестом.

— Так почему ж сам не выполнишь?

— Ииии…

— Так сложно?

— Уууу…

Задумался джинн. Ни месячных, ни квартальных планов он никогда не выполнял. Делал что умел, и, кажется, неплохо получалось.

— А может, и не нужен тебе план, а? — ласково спросил он.

— Ох, нужен, очень нужен… — заволновался повелитель. — Страсть как нужен!

— Да зачем же?

— Для начальства. Чтоб не ругалось.

"Ага!" — обрадовался джинн, узнав, что у его владыки тоже есть повелители. Стало быть, если им хорошо услужить, они и подобреют.

— А скажи, светлейший, — обратился Гасан к спящему чародею, — если б начальство не гневалось, желал бы ты свой план?

Ступа страдальчески сморщился, засопел, завозился в кресле, всхлипнул и жалобно заскулил.

Тогда джинн сделал еще несколько пассов руками.

Лицо Антона Никодимовича прояснилось, и он выдохнул:

— Да ну его к дьяволу…

И улыбнулся, задышав ровно и хорошо.

Отшатнулся Гасан от таких слов. Знавал он дьявола и даже в приятелях числился, но вспоминал о нем с содроганием.

Что ж это за план, которого и желаешь вожделенно, и спровадить готов хоть в преисподнюю?

И подумал джинн:
		…что бывает гость



		Хуже, чем незваный.



		Гость, которого ты ждешь,



		Но который — нежеланный.








Хотел еще поговорить Гасан со своим владыкой, но тот уж спал так, что хоть кулаком в ухо бей. Не стал джинн будить человека, который казался сейчас таким маленьким и беспомощным, а пошел прямо к начальству. А чтобы посмотреть, послушать да ума поднабраться, решил не сворачивать пространство, а тихой сапой проследовать коридорами.

Не очень многолюдно было в институтских проходах и тупичках, но кое-кто туда-сюда шастал, и посему информация в воздухе витала. С удивлением выяснил джинн, что далеко не все озабочены пресловутым планом. Вернее, у каждого он занимал какое-то место в мыслях, но каждый относился к этому месту по-разному. Постепенно картина прояснилась, и Гасан еще раз убедился в старой житейской мудрости — чем недоступнее мечта, тем сильнее бередит она воображение. Большие повелители больше других переживали за план. Меньшие — меньше и волнений испытывали. А нижайшие подданные, от которых зависело практическое исполнение, обладали прямо-таки железными нервами.

Двумя дорогами можно было попасть в заветный кувшин. Первый путь, петляя, шел сквозь сердца исполнителей, а второй вел к наиглавнейшему из здешних владык. В одном случае требовалось побудить многих что-то делать, а в другом — подбить одного от всего отказаться.

И выбрал джинн тропу, что казалась короче.

* * *


Директорский стол напоминал взлетно-посадочную полосу, а сам директор смахивал на руководителя полетов. Вот-вот ожидалось прибытие белоснежных лайнеров, и Семен Леонардович придирчиво осматривал аэродром со всеми службами и коммуникациями. Время от времени он хмурился, цеплял ногтями с ослепительной поверхности невидимую пылинку, и строго взглянув на нее, брезгливо стряхивал в урну. "Из-за таких вот мелочей, — читалось на его лице, — и происходят катастрофы с тяжелейшими последствиями". Самолеты задерживались, но, видать, Семен Леонардович был в курсе, так как признаков беспокойства не выказывал.

И вдруг появился первый летательный аппарат. Вынырнул из замочной скважины, покружил по комнате и приземлился на запасном аэродроме журнальном столике. Если бы этот аппарат был виден человеческому глазу, он бы не выдержал никакой критики со стороны авиаконструкторов. Согласно законам воздухоплавания, длиннобородый восточный старик летать не может. Он может пить чай, нюхать табак и неторопливо беседовать с собой или с другими аксакалами. Но Гасан Абу аль-Рашид был джинн и пользовался законами левитации. Усевшись на стол, он поджал ноги и воззрился на мудрейшего из светлейших, размышляя, с какой стороны к нему подступиться.

Директор продолжал инспектировать вверенный ему объект.

"План… — думал он. — Надо давать план… Иначе всем крышка. В министерстве уже намекали. А Иван Иванович даже недовольство выразил когда, мол, начнете работать? Будто я им всемогущий в самом деле…"

"Я, я всемогущий!" — мысленно просигналил джинн.

"Чушь, — ответил Семен Леонардович. — Всемогущими бывают только обстоятельства. А я директор, мне надо план давать…"

"Джинн я, джинн!" — посылал импульсы Гасан, торопясь и волнуясь, словно новичок радист.

"Да хоть бы сам бог Иван Иванович! — рассердился директор. — Посмотрел бы я, как бы он на моем месте крутился".

"Так ведь я джинн! — продолжал стучать на ключе Гасан. — Из кув-ши-на!"

"Интересно, — подумал Семен Леонардович, посмотрев в окно, — пьют ли где-нибудь джин кувшинами?.. О господи, какая дрянь в голову лезет. А впрочем… джин с тоником сейчас бы не повредил. Или коньячок с лимоном. Не просто так, а для пользы дела. Да только времена не те, не поймут. Еще загремишь под фанфары…"

И вздохнув, Семен Леонардович вновь принялся готовить аэродром для приема белоснежных лайнеров.

Джинн пригорюнился. Вероятно, из-за плохих метеоусловий связь с начальником полетов была неустойчивой. Однако надежды Гасан не терял.

"Откажись! — взывал он в эфир. — Плюнь! Распусти людей по домам, закрой институт и ступай!"

"Хорошо бы… — донеслось сквозь треск и разряды. — А что скажет Иван Иванович?"

"Плюнь и на него!" — кипятился джинн.

Тут директор не выдержал, хлопнул по селектору и рявкнул:

— Татьяна Борисовна!

— Слушаю, Семен Леонардович, — тотчас ответила секретарша.

— Принесите мне… — директор замялся. — Ну это… Сами понимаете.

"Проси что хочешь! — торжествовал джинн. — Хоть ковер-самолет, хоть сапоги-скороходы! Собирай узелок, тебя ждут неведомые страны и далекие края!"

— Ну уж нет, — процедил директор.

— Что? — не поняла секретарша.

— Ничего, — ответил Семен Леонардович. — Ничего не надо приносить, а позовите-ка мне Антона Никодимовича, начальника отдела.

И, отключив селектор, прошептал, вытирая лоб:

— Этак и впрямь придется узелок собирать. Обуют в сапоги и бросят на периферию первым же самолетом.

Секретарша Танечка не слышала, о чем говорили Семен Леонардович и Антон Никодимович, но рассказывала, что вошел Ступа, будто не выспавшись, а вышел, словно попарившись.

Только в коридоре решился Антон Никодимович перевести дух и смежить усталые веки. А заметив инженера Вову Сидорова, поманил к себе пальцем, издав при этом сопящий звук.

* * *


Неудачу потерпел джинн. В тупик завела тропа, казавшаяся короткой. Пора было возвращаться назад и, собравшись с силами, выходить на большую дорогу. Нелегкой и долгой казалась она, и маячили впереди холмы забот и желаний множества людей. И нельзя было миновать эти холмы, проложив хитрую незаметную стежку, равно как и насквозь рубануться прямым трактом, игнорируя ландшафт.

И решил джинн попытать счастья с молодым человеком, который стоял в курилке растрепанный и красный и жадно затягивался сигаретой. Подкрался к нему джинн, скользнул внутрь и притворился внутренним голосом.

"…и дернула меня нелегкая в коридор выйти, — думал Вова Сидоров. Сидел бы, как все, в комнате, и пронесло бы. Не иначе как Леопардыч ему фитиль вставил, вот он и бесится".

"Это ты про начальника своего, Антона Никодимовича?" — поинтересовался внутренний голос.

"Про него, зануду", — ответил Вова, полагая, что разговаривает сам с собой.

"Зря ты так", — мягко укорил голос.

"А вот и не зря! Чего он цепляется? Я, между прочим, свою работу знаю и делаю, а он в ней ни бельмеса. Только стружку снимать мастер".

"Но ведь он начальник. Ему так положено".

"Нача-альник, — передразнил Вова. — Привык покрикивать. Хоть бы раз делом помог".

"У него ответственность, — убеждал голос. — Он за план переживает. Вот ты переживаешь?"

"Я? — Сидоров удивился. — При чем тут я? Будет план или не будет, мне оклад в зубы — и привет!"

"А премию хочешь?" — с ехидцей спросил голос.

"Ха! Премия. Могут дать, могут нет. И вообще, двадцать рублей — не деньги".

"Так, значит, ты всем доволен, и ничего тебе не надо?"

"Как это не надо?! — Вова аж поперхнулся. — А квартира? До сих пор в общаге живу! А деньги?"

"Ты же отказался от двадцатки".

"Ну и что? Если, как кость собаке, — не надо. А если с пониманием, да за дело, да столько, сколько заслужил, — всегда пожалуйста!"

"И ты выполнишь план?" — спросил джинн, боясь поверить в удачу.

"Еще и перевыполню", — заверил Вова.

"Ой ли?" — усомнился голос.

Сидоров задумался.

"Ну, может, не сразу. Может, что и не получилось бы… Но уж постарался бы!"

"Вот и постарайся, — проворковал голос. — А начальство тебе и квартиру, и деньги, и еще что-нибудь. Ты — им, они — тебе".

"Как же, — усмехнулся инженер Сидоров. — Держи карман шире. Не верю я им".

"А ты поверь", — применил голос поповский прием.

Вова только отмахнулся.

"Да уж верил. Всякий раз одно и то же. Надоело".

Гасан аж ладошки потер от радости. Он и предположить не смел, что путь к кувшину так близок.

…Рванул джинн из бороды волосок — и возник в сосновом бору за городом чудный дворец из чистого золота, с подвалами, полными каменьев драгоценных да монет звонких. Перенес джинн туда Вову Сидорова и молвил, притворяясь по-прежнему внутренним голосом:

"Владей, Сидоров, живи! Не забудь только про обещание свое, спаситель. Выполни план!"

Но Вова лишь удивленно глаза выпучил да назад попятился.

— Что это? — икнул он. — Дворцы мерещатся… Вот что значит по общагам скитаться…

Вовремя почуяв опасность, джинн, во избежание необратимых сдвигов в Вовиной голове, срочно перенес его обратно в курилку и прислонил лбом к холодному стеклу.

"Еще в уме, не дай бог, повредится, — хлопотал старик. — Кто ж меня тогда отсюда вызволит?"

— Уф! — выдохнул Сидоров, оглядываясь по сторонам. — Сдвинуться можно от такой жизни.

В этот момент по лестнице пробегала Леночка Ширяева.

— Что это ты, Сидоров? — Она остановилась. — Бормочешь тут что-то.

— Слушай, Лен, — потянулся к ней Вова. — Мне только что золотой дворец привиделся. Как наяву! Представляешь?

— Подумаешь! — пожала плечиком Ширяева. — Смотри, Сидоров, домечтаешься. Меньше о квартире думай. Живи, как все. Чем ты лучше других?

"Лучше, лучше! — засуетился джинн, в планы которого не входило окончательно добивать своего спасителя. — Сделаю я тебе квартиру, Володенька, ты только потерпи малость".

И справедливо рассудив, что лучший врачеватель душевных ран — женщина, джинн оставил Сидорова на попечение Ширяевой, а сам понесся узнавать, что такое квартира.

Как выяснилось, Гасан Абу аль-Рашид делать квартир не умел. До сих пор он сотворял дворцы и храмы, возводил минареты, соединял отвесные скалы акведуками или, к примеру, ваял скульптурные композиции. В качестве стройматериалов использовал серебро, золото, платину, хрусталь, изумруды, а также белый и розовый мрамор. Для квартир же требовались кирпичи, цементный раствор, арматура, бетонные плиты, доски, рубероид, паркет и метлахская плитка. На одной стройке Гасан просидел три часа, чтобы увидеть, что такое рубероид. Из слов рабочих, возводящих здание, он понял, что ему еще повезло.

Насобирав где только можно строительного мусора, Гасан вынес свою добычу за город и решил потренироваться. В мгновение ока он создавал и развеивал свои опусы. Ничего путного не выходило. Получались какие-то высоченные сверкающие строения с причудливыми изгибами, куполами, башенками со шпилями, резьбой и лепными украшениями. Как миражи в пустыне, возникали и рушились готические соборы, египетские пирамиды, висячие сады, гробницы, мавзолеи, а один раз даже появилась статуя Зевса Олимпийского. Но все это, конечно, было ерундой, плевым делом, а вот коробчатая конструкция с квартирами-сотами — никак не давалась Гасану. Пробовал он и так и этак и пришел к выводу, что жилищную проблему наскоком не решить.

Отчаявшись, посрамленный джинн вернулся в институт и тихонько, как нашкодивший кот, влез в Вову Сидорова.

"Нету квартиры", — упавшим голосом произнес он.

Вова лишь кивнул, лениво надавив паяльником на застывшую канифоль. На столе у него валялись какие-то диковинные пластины, разноцветные проводки и блестящие штуковины. Джинн, поглядывая на это мудреное хозяйство, проникся к Сидорову большим уважением.

"Может, сам попробуешь, а?" — жалобно попросил он, рассудив, что не следует отмахиваться от человека, который разбирается в этой чертовщине.

Вова недоверчиво поднес паяльник к лицу, рассматривая дымящееся жало.

"Ну попробуй!" — умолял голос.

"Чего попробовать?" — буркнул Сидоров.

"Сходи к кому надо, попроси квартиру, может, дадут", — унизительно причитал внутренний голос.

"По шее дадут", — резюмировал Вова, вновь расплавляя канифоль.

"Ну чего ты такой робкий? — плакался голос. — Сходи!"

Инженер отложил орудие труда и посмотрел в потолок.

"Может, и правда сходить?" — подумал он.

"Сходи, сходи, — оживился джинн. — Чего стесняться? Глядишь, и дадут какой-нибудь завалящий кувшинчик, то есть — тьфу! — квартирку".

"Разве что и впрямь попробовать?" — неуклюже ворочалась в голове необычная мысль.

"Да иди же, скорее! — не на шутку рассердился джинн. — Чего сидишь? Ждешь, пока ковер-самолет подадут?"

— Э-эх! — молодецки взревел Вова, и сотрудники в отделе дружно вздрогнули. — Была не была, пойду!

— Куда? — хором спросили сотрудники.

— Куда надо, туда и пойду, — отрезал Сидоров и решительно покинул рабочее место.

— Здрасьте, Антонина Андреевна! — солидно пробасил он, толкнув дверь председателя профкома.

— А, Вовочка! — обрадовалась Антонина Андреевна. — Заходи, заходи… Что у тебя?

— У меня квартиры нет, — напрямик бухнул Сидоров. — Так я это… пришел, значит… узнать бы. Может, есть, а?

— Нету квартир, Вова, — нараспев протянула Антонина Андреевна, и ее честные испуганные глаза стали еще честней и испуганней.

"Как так нету?" — опешил джинн, заточенный в теле Сидорова.

— Как это… нету? — повторил Сидоров. — А когда будут?

— Не знаю. — На Вову в упор смотрели сочувственные глаза цвета застиранного до дыр весеннего неба.

— А кто ж знает?

— Не знаю, кто знает. — Небо оставалось чистым и безоблачным. — Ничего не знаю.

И женщина развела руками. Этот жест, по замыслу, должен был выражать растерянность, но он почему-то выражал убежденность в непобедимости.

Вова покинул комнату. Вроде бы все нормально — поговорили два человека и разошлись. Но осталось странное ощущение, будто он чего-то не уловил. Будто промелькнула в небе какая-то тень, хотел присмотреться — ан нет небо вновь чистое и голубое.

Сидоров понуро брел по коридору. Не зная, что сказать, пристыженный джинн молчал. Потом он робко поинтересовался:

"Может, тебе еще чего сделать, а?"

"А пошел ты…" — рассеянно ответил Вова, пытаясь разобраться, кто же его все-таки надул с жильем и надул ли вообще.

"Неужели у тебя нет других желаний, кроме квартиры и денег? — зудел внутренний голос. — А то ведь чересчур меркантильно получается…"

"Заткнись".

Джинн горестно вздохнул, но тут его осенила интересная мысль.

"Слушай, а как у тебя с этой… с Ширяевой?"

Вова резко остановился.

"В каком это смысле?"

"Ты ее любишь?" — с наивностью первоклассника спросил джинн.

Сидоров покраснел так, что сидящему внутри Гасану показалось, будто он находится в фотолаборатории.

"Ну… вообще-то она мне нравится", — промямлил Вова.

"А она тебя?" — допытывался нескромный аксакал.

"Не знаю, — вздохнул инженер. — Кажется, нет".

"Она тебя полюбит, — самоуверенно произнес внутренний голос. — Это я тебе говорю".

* * *


Рабочий день закончился, и Ширяева торопилась домой, попутно обращая на себя внимание прохожих. Смелая прическа, загадочные глаза, стук каблучков и все остальное — магнитом притягивали взоры молодых людей в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет. Всеобщее восхищение и аромат французских духов создавали привычную атмосферу. Обычный же воздух, состоящий из азота, кислорода и чего-то еще, входил в эту атмосферу как скромный компонент на правах дыхательной смеси.

Рядом барражировал бдительный джинн. Полет проходил в сложных условиях. Объект обожания Володи Сидорова постоянно подвергался угрозе случайных знакомств с целью легкого флирта. Гасан решил дождаться удобного момента и атаковать внутренний мир Леночки. Там, используя знание человеческой натуры, он рассчитывал убедить Ширяеву в прекрасных качествах Сидорова. Сознавая ответственность данной акции, джинн основательно подготовился. Вторжение должно было выглядеть не давлением извне, а как бы изначально существовавшей тягой к симпатичному Володе. Гасан предусмотрел все и заранее предвкушал радость от счастливой развязки.

Однако все попытки проникнуть в стан будущего союзника терпели неудачу. Внутренний мир Леночки был совершенно непроницаем для ирреальной субстанции, которую являл собой джинн. Вновь и вновь проносился он на бреющем полете мимо лица Ширяевой, закладывая виражи один круче другого. И всякий раз системы ПВО преподносили урок нахальному штурмовику.

В конце концов джинн так намаялся, что после очередного наскока, обессиленный, рухнул в мусорный ящик. Очнувшись, он позавидовал подъезду, который, совсем не напрягаясь, заглотил Ширяеву целиком.

Прошло некоторое время, джинн прочухался и разработал новый план. Поскольку Леночка оказалась абсолютно невосприимчивой к иррациональному захвату, требовалось действовать в рамках повседневной действительности.

Гасан воспрял духом и вовремя. Появилась Ширяева. В умопомрачительном платье она продефилировала мимо, и тут — какая досада! — к ней подошли две девушки. Болтая, подруги направились к остановке.

Джинн поспешил за ними.

После недолгих и ничем не примечательных приключений они все вчетвером — девушки во плоти и крови, а джинн в ином свойстве — оказались у дверей молодежного кафе. Лена с подругами протолкалась сквозь толпу и зашла внутрь, а Гасан бестолково засуетился, порхая перед окнами, как мотылек, привлеченный светом. Девицы, войдя в зал, осмотрелись и торопливо, но с достоинством захватили столик возле эстрады. Радость на их лицах была сравнима с радостью золотоискателей, застолбивших перспективный участок. Четвертое место оставалось незанятым, и джинн понял, что надо поторопиться.

Через несколько минут в кафе вошел молодой мужчина лет двадцати шести — тридцати. Вельветовые брюки, пронзительный взгляд, орлиный нос и черные усики — все было самого лучшего качества. Рассеянно поглядывая по сторонам, он подошел к столику с тремя девушками и небрежно осведомился:

— Свободно?

— Да, — одновременно выдохнули три пары накрашенных губ.

В подобных ситуациях не следует говорить "спасибо", если вы хотите, чтобы ваше предприятие имело успех. Джинн — а это был он — молча сел и, сразу отвернувшись, принялся изучать соседние столики. Он все сделал правильно, и теперь внимание девушек было намертво приковано к таинственному незнакомцу.

Гасан Абу аль-Рашид, изображавший скучающего денди, на самом деле напряженно обдумывал, как бы ему вызвать Лену на откровенный разговор. Приняв облик, наиболее для этого подходящий, он надеялся с помощью своего красноречия убедить ее, что Вова Сидоров — тот самый прекрасный принц, которого она ждет всю свою сознательную жизнь. Самое главное в таких случаях сразу расположить к себе собеседника, и джинн лихорадочно перебирал возможные варианты вступлений.

Но Лена опередила.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Гасан, — ответил джинн.

— Гасанчик, — повторила Лена. — Вы, наверное, издалека? — И, махнув ресницами, посмотрела так, что кровь аксакала запузырилась, будто газированная.

И вдруг глухая стена исчезла! Датчики обнаружения чужаков приняли Гасана за своего и пропустили в святая святых — внутренний мир Леночки!

Джинн, словно лазутчик, взломавший сейф в штабе противника, торопливо фиксировал все подряд. Не то… не то… опять не то… Гасан с раздражением хлопнул дверцей несгораемого шкафа. Володя был ему симпатичен, и он решил не знакомить его с содержимым секретных ячеек. О том, чтобы заменить документы, не могло быть и речи — на первом же военном совете подлог будет обнаружен.

Молодой мужчина поднялся, вежливо извинился и вышел из зала. Больше его никто не видел.

* * *


Всю ночь Гасан исходил грозовыми разрядами в различных частях света, и только к утру успокоился. Сплошные неудачи всколыхнули в нем былую злость, и явившись в институт, он еле сдержался, чтобы не устроить там аннигиляцию. Сидорова больше не трогал, и вообще, заметив его, проваливался под пол. Увидев Антона Никодимовича, джинн ухватился за него как за соломинку.

"Отпусти!" — голосил Гасан, тщетно пытаясь разжалобить чародея.

Антон Никодимович бодреньким шагом мерял коридоры, резво отмахиваясь то ли от мух, то ли от назойливых мыслей.

"Отправь обратно!!!" — надрывался джинн, и Ступа с удвоенной энергией молотил руками по воздуху.

"Выполняй чего велено!" — громыхнул Гасан, потеряв терпение и нащупав-таки верную фразу.

Ступа остановился.

— Выполнять? — пробормотал он. — Вроде Семен Леонардович ничего не велел… Но если велит — выполним!

И вновь припустил по коридору.

"У-у, бюрократ!" — прошипел джинн.

Явившись в приемную директора, Гасан ничтоже сумняшеся сотворил казенную бумагу и подсунул ее в папку на подпись.

В бумаге значилось:






В связи с выполнением заказа по договору прошу разрешить отъезд к месту жительства. Работу принял начальник отдела Ступа А.Н.

Подпись: Гасан Рашид.





Секретарша, подхватив папку, юркнула в кабинет директора, а джинн нервно заметался под потолком. Впервые он пошел на прямой обман, но другого выхода сейчас не видел.

Минут через десять в приемную вбежал запыхавшийся Антон Никодимович.

— Что?

— Туда, — указала секретарша на дверь.

Джинн скользнул следом.

— Садитесь, Антон Никодимович, — пригласил директор, отрываясь от бумаг. — Тут у меня одно заявление. Прочтите и скажите, что вы думаете.

Директор снова погрузился в бумаги.

Через несколько секунд на лбу у Антона Никодимовича выступила испарина.

— Прочитали?

— Н-нет еще.

— Давайте быстрее.

Ступа перечитал второй раз. Потом третий, четвертый, но все равно ничего не понял.

"Забыл, что ли? — со страхом думал он. — Вот влип!"

— Ну? — спросил директор, протянув руку за казенным листом.

И тут Антона Никодимовича словно подстегнули.

— Вспомнил! — обрадовался он. — Помните, в прошлом году к нам приезжали грузинские товарищи из Тбилисского института?

— А как же, — кивнул директор. — Конечно, помню. Они нам еще новый агрегат поставили.

— Ну так это их командировочный! — Ступа засмеялся облегченно.

— Агрегат работает? — уточнил Семен Леонардович.

— Да где там, — махнул рукой Ступа. — Барахло. Халтура в чистом виде.

— Так что ж он нам голову морочит! — Директор потряс в воздухе Гасановым заявлением. — Вот когда наладит, тогда и поедет.

— Правильно, — одобрил начальник отдела. — А то развелось бездельников.

После этого они мирно разошлись, а Гасан, скрипнув зубами, вырвал из бороды волос и в мгновение ока измельчил его на десять частей…

* * *


…И вспыхнули десять сверхновых солнц в далекой галактике, что зовется Малым Облаком Магеллановым. Возопил джинн голосом, каким ранее и не крикивал, и решился на меру крайнюю, хоть последствия казались страшными. Позвал Гасан дьявола тайным знаком, ему известным, и затрясся в ужасе, ибо знать не знал, что получится…

* * *


— Это ты, джинн? — послышалось вроде издали, но в то же время и рядом.

— Я… — выдохнул Гасан.

— Все знаю.

И это была сущая правда, ибо сказал тот, кто всегда был в курсе всего.

— Ты слишком долго спал, джинн, — шуршал голос, словно песок в далекой пустыне. — Видел приятные сны, а теперь тебе неуютно. Смотри же вокруг и дивись — это явь. А еще поразмысли над тем, каково мне. Ведь я никогда не сплю…

И засмеялся дьявол. Захохотал, заухал филином, завыл, будто покойников скликая, да так, что, казалось, все поднимутся…




Игра случая


Эдуард Бабыкин в дурные приметы не верил. Тринадцатых чисел не боялся, к пустым ведрам относился спокойно, вещих снов не помнил, а на черных котов и вовсе не обращал внимания. Вот и теперь, возвращаясь с работы, он ни о чем таком не думал. Дни стояли погожие, дождя не предвиделось, на душе было хорошо.

Эдуард Петрович работал инженером в проектном институте. Аккуратный, добросовестный, звезд с неба не хватал, с начальством не спорил, за что и ценили. Выглядел солидно, добротно, надежно и считался человеком здравомыслящим. Сослуживцы утверждали, будто в его присутствии никогда не возникают разговоры о летающих тарелках, бермудском треугольнике или Лох-Несском озере. Повседневное выражение лица Бабыкина было настолько рационалистичным, что вблизи с ним самый заядлый фантазер и спорщик чувствовал себя, как птица с подрезанными крыльями. Оно и понятно. В жизни Эдуарда Петровича никогда не происходило ничего мало-мальски сверхъестественного, что и наложило отпечаток на его физиономию.

Итак, Бабыкин шел домой. Была пятница, 13 июня, и ничто не предвещало неожиданностей. Даже черный кот, сидевший на ограде парка, выглядел вполне безобидно. Он смотрел на Бабыкина, щурился и дергал хвостом. Когда расстояние между ними сократилось до двух-трех шагов, кот сиганул вниз и шмыгнул через дорогу.

Эдуард Петрович лишь мимоходом подивился кошачьей прыти. Возможно, все бы и обошлось, если бы кот оказался простым котом, каких полно в каждом городе. Но дело обстояло куда серьезнее.

Кот был вероятностный.

Одна из особенностей вероятностных котов состоит в том, что их существование в природе крайне маловероятно. Другими словами, если число вероятностных котов разделить на количество котов вообще, получится почти ноль. История не зафиксировала дату первой встречи человека с этим любопытным животным, но до нас дошли слухи, будто черных котов следует опасаться. Известно также, что траектория перемещения вероятностного кота всегда является чем-то реальным и ощутимым. В данном случае она являлась пространственно-временной аномалией, в которую и вляпался ничего не подозревавший Бабыкин.

* * *


— Ox! — сказал Эдуард Петрович и инстинктивно растопырил руки. Ему показалось, что он зацепился за проволоку и несется навстречу асфальту. Но удара не последовало. В животе ухнуло, а перед глазами все поплыло, как если бы он находился в самолете, провалившемся в воздушную яму. Состояние это продолжалось недолго, и в следующую секунду Эдуард Петрович принялся оценивать обстановку.

Вокруг было нечто. Оно было похоже на все сразу и ни на что в отдельности. Шипя и разбрызгивая искры, крутились светящиеся предметы, похожие на спиралевидные галактики. То там, то здесь вырастали геометрические фигуры всевозможных форм и размеров. Система координат дробилась и множилась, миры сжимались и расширялись, время захлестнулось вокруг себя и затянулось в петлю. Сознание Бабыкина возопило о пощаде, и Бабыкин крепко зажмурился.

Судьба изменила, наконец, свое отношение к Эдуарду Петровичу, и с ним приключилось что-то необыкновенное. В общем смысле, судьба — это не что иное, как сложная комбинация причинно-следственных связей во вселенском масштабе. Как правило, где-то что-то всегда происходит, и отголоски этих событий доходят порой до весьма отдаленных мест. Не исключено, что вероятностный кот мог дать пояснения, но не дал — перебежал дорогу, нырнул в подвальное окно и там сгинул.

* * *


— М-м-м… — сказал Эдуард Петрович и открыл глаза.

Над ним склонился человек в белом халате. У него было худощавое лицо, длинный нос, близко посаженные глаза и большие розовые уши. Человек приветливо улыбался.

— Где я? — выдохнул Бабыкин и шумно сглотнул.

— В больнице, — жизнерадостно сообщил незнакомец. — Вы больной, а я доктор. Волноваться не надо.




— В больнице? Я что, упал?

— Ну да. Вам напекло голову, и вы упали с крыши. Обычное транспортное происшествие. Ничего страшного.

С минуту Бабыкин ошалело взирал на доктора, потом повернул голову и осмотрелся. Белые стены, потолок, зашторенное окно, тумбочка. Похоже, он и вправду находился в больнице. Лишь одна деталь не вписывалась в интерьер палаты. В углу стоял скальпель размерами с настоящий меч. В лучшем случае он мог символизировать всесилие медицины, а там кто его знает?

Бабыкин вопросительно взглянул на доктора, и ему стало плохо. Скулы врача раздались вширь, нос стал мясистым, подбородок тяжелым и массивным. Одна улыбка оставалась прежней, но вскоре и она потухла.

— Извините, — буркнул доктор и быстро вышел из комнаты.

Большой черный крест, намалеванный на спине эскулапа, оказался последней каплей, переполнившей чашу, и Бабыкин потерял сознание.

Когда он вновь пришел в себя, доктор сидел у кровати.

— Не волнуйтесь, вы абсолютно здоровы, — сказал он. — Произошла ошибка, и я прошу извинить за те недоразумения, которые вас напугали. Я имею в виду прежнюю обстановку и свою внешность.

Бабыкин украдкой взглянул в угол. Ужасный скальпель исчез. Врач продолжал:

— Мы совершили оплошность, использовав вашу память как источник информации. Ваша память — настоящая мусорная куча! Туда свалено все подряд без разбора! Установить истину просто невозможно, и я не знаю, что бы мы делали, если бы не обнаружили у вас сознание, подсознание и генетическую память. Я понятно выражаюсь?

— Где я? — промямлил Бабыкин.

Врач вздохнул.

— Если бы я знал. Чтобы объяснить вам, где вы находитесь, надо точно знать, откуда вы взялись. Иначе как вы поймете, ведь в мире все относительно.

— Я в больнице?

— Какая там больница. — Доктор махнул рукой. — Нет никакой больницы, равно как и меня. Грубо говоря, все, что вы видите и слышите, вам кажется.

Бабыкин задумался. Потом, набравшись мужества, глубоко вдохнул и крикнул:

— На помощь!

— Да перестаньте вы орать, — поморщился доктор. — Не создавайте ненужных вибраций, они мне мешают.

— Что вам нужно? — пролепетал Бабыкин, натягивая одеяло на голову.

— Единственное, что мне нужно, это установить, откуда вы прибыли, сердито произнес врач. — Но вы сами не знаете. У вас в голове сумятица. Примитивные представления о какой-то звездной системе с девятью планетами, одна из которых называется Землей. И все, больше никаких сведений!

— Вы хотите сказать, что я не на Земле?

Врач презрительно усмехнулся.

— Если бы только это. Вы вообще не в своей вселенной!

* * *


Мир велик и полон загадок. Сейчас эта истина не удивит даже ребенка, однако до сих пор очень немногие могут похвастать тем, что действительно знают, насколько велик и загадочен мир. Доктор наверняка знал больше Бабыкина, но это не придавало ему уверенности. Скорее наоборот — излишняя осведомленность рождала массу сомнений.

Бабыкину и вовсе было нечем хвастать. Он мог подробно описать расположение комнат своей квартиры, приблизительно — маршруты общественного транспорта и весьма поверхностно — план города. Еще он знал, что Земля его родная планета — вертится вокруг Солнца. Где находится Солнце, Бабыкин имел смутное представление.

Два человека, один из которых утверждал, будто его на самом деле нет, молчали. Доктор был чем-то серьезно обеспокоен, а Бабыкин вообще ничего не понимал, хотя и старался не подавать виду.

Вскоре молчание стало невыносимым, и он осмелился.

— Так значит… это… Что же это получается?

Доктор вскинул брови.

— А вы до сих пор не поняли?

— Н-нет.

— Я же вам объяснял.

Бабыкин виновато улыбнулся и пожал плечами.

— А впрочем неудивительно, — вздохнул врач. — Раз я мало что понимаю, то вы и того меньше.

— Это почему же? — усомнился Бабыкин.

— Потому, что я ваше порождение, наследовал ваши лучшие качества и не отягощен вашими недостатками.

— Но у меня есть сын, — неуверенно заметил Эдуард Петрович.

— И на здоровье, — ответил доктор. — Я совсем не об этом. Я ваше порождение не в физическом, так сказать, смысле, а в духовном.

Лицо Бабыкина приняло несчастное выражение.

— Ладно, поясню подробнее, — согласился доктор. — Наш мир, вообще, похож на ваш — тоже состоит из атомов. Разница в том, что у вас они объединены в планеты и звезды, а у нас, — доктор поднял палец, — равномерно распределены по объему вселенной. Понятно?

Бабыкин машинально кивнул, доктор продолжал:

— Вселенных много, и все разные. Иные отличаются незначительно, а есть и вовсе непохожие. Лишь бесконечные вариации обеспечивают совпадения и условия, пригодные для жизни. Наш мир обитаем. Мы не ограничены жесткими формами и существуем в естественном для нас подвижном состоянии. Процесс эволюции привел к зарождению сознания, и теперь наша вселенная — это огромный разумный организм.

— Вы, — доктор укоризненно взглянул на Бабыкина, — явились незваным гостем. Выражаясь привычным для вас языком, вы вломились в разреженное состояние разумной материи, как слон в посудную лавку.

Бабыкин хотел возразить, но не решился.

— Случись это двести миллиардов лет назад, и вы погибли! — пугал доктор. — В то время здесь не было ничего, здесь был хаос!

Он остановился и перевел дух.

— Конечно, все произошло случайно, и поэтому мы решили вам помочь.

Бабыкин приуныл. То, что он услышал, не внесло ясности. Кто-то из них сумасшедший, но кто? Эдуард Петрович нахмурил лоб. Втянул носом воздух, надул щеки, задержал дыхание…

Помогло. Он нашел слабое место в рассуждениях доктора.

— Скажите, — осторожно произнес он, — как же вы тут сидите, если вы всего-навсего разреженная материя?

— Во-первых, разумная, — сердито поправил врач. — А во-вторых, я уже говорил, мы — подвижные атомы в пустоте. Произвольно комбинируясь, мы можем создать что угодно. Двести миллиардов лет назад мы этого не умели, зато теперь, — он сделал широкий жест, — кровать, комната, воздух, я — все создано специально для вас.

— Но зачем?!

— Всякий разум достоин уважения. Даже такой, как ваш.

— Хм, — сказал Бабыкин и внезапно догадался, что его с кем-то перепутали. Сейчас он больше всего боялся, что доктор произнесет вдруг какой-нибудь пароль и все откроется.

Врач откинулся на спинку стула и склонил голову набок.

— Вы полагаете, я реальный человек? — неожиданно спросил он.

Эдуард Петрович вздрогнул.

— Вы ошибаетесь, — продолжал медик. — Я модель. Собирательный образ врача. Мы не знали, как воспримет ваш организм внезапное путешествие, и, на всякий случай, поместили вас в больницу. Тоже модель. На самом деле ничего этого нет. Так, группа атомов, которая подпитывается вашими представлениями о медицине. Стоит вам исчезнуть, и все моментально рассыплется.

— Ис… чего? — переспросил Бабыкин.

— Исчезнуть. В смысле переместиться обратно.

— А-а…

— И чем скорее, тем лучше. Хорошо, что вы еще легко отделались. А то пришлось бы создавать операционную, инструменты, медикаменты, — доктор загибал пальцы, — медсестер, нянечку. В общем, морока.

Он поднялся со стула, походил по комнате и снова сел.

— В мире великое множество вселенных, и время от времени их представители начинают мотаться по макрокосмосу, как мыльные пузыри в ветреную погоду. — В его голосе послышалась досада. — Некоторых заносит сюда, и чтобы создать для них привычные условия, мы концентрируем огромные количества атомов в малых объемах.

— Вот вы. — Он вытянул палец в сторону Бабыкина. — Стоит вам освоиться, как сразу начнете достраивать в своем воображении массу деталей. Это потребует новых атомов. Предметы потом приобретают самостоятельность, и их трудно контролировать. Нехорошо!

— Почему? — шепотом спросил Бабыкин.

— Кристаллизация, — пояснил доктор. — Наш мир превратится в подобие вашего. А если учесть, что вы у нас не один, то получится вообще невесть что. Музей мирозданий.

Бабыкин облизнул сухие губы.

— Хотите пить? — наклонился врач.

— Да… если можно.

— Можно, конечно. — Медик вздохнул. — Мы гуманисты и потому идем на жертвы. Создадим и воду.

Он вышел из комнаты, но тут же вернулся со стаканом в руке.

— Пейте.

Вода была вкусная. С сиропом и пузырьками. Бабыкин такую любил.

— Вот так-то, — подытожил доктор, принимая пустой стакан. — Вам надо как можно скорее возвращаться в свою вселенную.

— А как? — спросил Бабыкин.

Жажду он утолил и с обстановкой более-менее освоился. Поправил подушку, примостился к спинке кровати и сложил на животе руки. Ситуация напоминала телевизионную постановку. Бабыкину нравились фильмы, в которых два интеллигентных человека — лучше всего разведчики крупных держав — ведут умные разговоры. Аналогия существовала. Тоже туманные намеки, борьба умов и переплетение чьих-то интересов.

— Как? — повторил он.

— А вы не знаете? — вкрадчиво поинтересовался доктор.

— Нет.

Отказываться было легко, потому что Бабыкин и в самом деле не знал.

— Жаль, — сказал доктор. — Мы прощупали вашу память, но я надеялся, что в ней есть не доступные нам участки. Оказывается, нет.

— Нет, — подтвердил Бабыкин. Он понял, что противник в затруднении, и мрачно усмехнулся.

Доктор поставил стакан на раскрытую ладонь, и тот медленно растаял в воздухе. Бабыкин насторожился.

— Фокус?

— Расщепление, — отозвался врач. — Обычное расщепление… Знаете, очень нелегко быть единственным разумом в целой вселенной. Сомнения, комплексы, поиски смысла… Если бы не эта кристаллизация, мы бы только радовались новым контактам, а так… — Он смущенно улыбнулся. — Мы ведь хотим сохранить индивидуальность.

Бабыкин сочувственно кивнул.

— Может, я чем помогу?

Это была дань вежливости. Он не собирался ничем помогать и спросил просто так.

— Вряд ли, — ответил доктор. — А впрочем… Вспомните, как все произошло. Что-то ведь послужило толчком для феноменального перемещения. Может, какая-нибудь мелочь показалась… ну не совсем обычной, что ли? Вам-то легче об этом судить. Если вы установите причину, у нас появится шанс.

Бабыкин не совсем понимал, что к чему, но ему нравилось, как с ним обращаются. Чтобы положение, не дай бог, не ухудшилось, он решил никаких шансов доктору не давать. С другой стороны, чтобы создать видимость сотрудничества, упрямиться не стоило.

— Ну как вам сказать, — глубокомысленно начал он. — Ничего особенного. Шел домой, оказался у вас.

— И все?

— Все. Шел по улице. Справа парк, слева дома. Кот еще какой-то… — он нахмурил лоб, — дорогу перебежал.

— Кот? — Врач встрепенулся.

— Кот. А что?

— Так, так, так, — прокудахтал доктор. — И часто это с вами случается?

— Что именно?

— Коты дорогу часто перебегают?

— Да как вам сказать, — замялся Бабыкин. — Не то чтобы часто, но бывает.

— Та-а-ак, — протянул эскулап. — Насколько я понимаю, это дурная примета?

— А… — Бабыкин беззаботно отмахнулся. — Чего только люди не придумают!

— Не скажите, — осадил его врач. — Дыма без огня не бывает. Ваша генетическая память прочно хранит информацию о нежелательности встреч с черными котами. Видимо, ваши предки изрядно от них натерпелись. Кое-что проясняется.

— Что там еще проясняется? — недовольно проворчал Бабыкин, раздосадованный тем, что доктор по-прежнему ходит вокруг да около.

— Видите ли… М-да… — Доктор не спешил с объяснениями. — Я не совсем уверен, но есть основания полагать, что по вашей вселенной прокатилась… — Он явно тянул резину. — Прокатилась волна отрицательной вероятности. Если она зацепила вашу планету, то на ней стали возможны события, которые невозможны в принципе.

— Что-то я не понимаю, — признался Бабыкин.

— Я тоже, — сказал врач. — Ведь, приняв облик человека, я и мыслить стал, как человек, а этого сейчас недостаточно. Придется вас покинуть. Мне надо расщепиться на атомы и занять как можно больший объем. Не беспокойтесь, это ненадолго — я буду разлетаться со скоростью света.

Он поднялся, отвесил поклон и двинулся к выходу. Взявшись за ручку двери, обернулся.

— Кстати, чем вы намерены заняться во время моего отсутствия? Может, хотите почитать?

От волнения Бабыкин заерзал ногами.

— Мне бы домой. Жена, наверное, волнуется.

— Так я и знал, — вздохнул врач. — Ну что ж, придется пойти и на это. Вы только, пожалуйста, не выходите из квартиры. И никуда не уезжайте, а то ведь столько атомов потребуется! До свидания.

— Постойте! — вскричал Бабыкин. — Как же мне домой попасть?

— Вам лучше знать, — ответил доктор, и дверь за ним мягко затворилась.

Бабыкин вскочил с кровати и бросился к окну, умоляя, чтобы это был первый этаж. Так оно и оказалось. Прямо под ним цвела пышная клумба, будто специально предназначенная для мягкого приземления. Сбросив пижаму, Эдуард Петрович быстро облачился в свой костюм, который висел на стуле, и распахнул окно.

* * *


— Вера!

— Эдик!

Супруги обнялись.

Путь домой не занял много времени. Стоило Бабыкину очутиться на улице и подумать о такси, как тут же из-за угла вывернул автомобиль с зеленым огоньком. Шофер мигом домчал куда требовалось, взял деньги строго по счетчику, и был таков. По дороге Эдуард Петрович вертел головой, пытаясь определить, где находится, но безуспешно. Таксист гнал по каким-то удивительно похожим одна на другую серым улочкам, то и дело сворачивал, заезжал во дворы, пару раз вырывался на широкий проспект и, наконец, остановился. В общем, весь маршрут, как в тумане. Эдуард Петрович приписал это пережитым волнениям и теперь, сидя за столом, поглощал фасолевый суп и раздумывал о случившемся.

— Пойду-ка я спать, — решил он. — Разбуди пораньше, на рыбалку поеду.

* * *


Сон был странным и пугающим. Всю ночь доктор шевелил губами, корчил страшные рожи и размахивал огромным ланцетом.

И вот Эдуард Петрович проснулся. Кошмар, как паук по паутине, засеменил по солнечному лучу и исчез в раскрытой форточке. Повеяло прохладой.

Наскоро позавтракав, Эдуард Петрович побросал посуду в раковину, схватил рюкзак, удочки и выскочил на улицу.

Народу в электричке было мало. Сонные и злые, они неодобрительно косились на Бабыкина, будто это он, чуть свет, заставил их куда-то ехать. Прислонившись к окну, Эдуард Петрович вспоминал вчерашние события, вспоминал сон и удивлялся, что не может провести между ними четкую грань. Все смешалось, и было непонятно, где кончается одно и начинается другое. В конце концов он решил, что все это глупости, а посему не стоит и голову ломать. Наверняка жена скажет, что он пришел с работы и все время проспал. Эдуард Петрович повеселел, хотя в глубине души и ворочалось неприятное чувство.

За стеклом проносились деревья, тянулись поля, мелькали столбы. Ритмично стучали колеса. Они говорили:

— Не так… Не так… Не так…

"Все так, — убеждал себя Бабыкин. — И вагон обыкновенный, и пейзаж будничный, и люди как люди. А доктор заливал про чужую вселенную. Придумал тоже!"

Но колеса упрямо твердили свое, и он невольно косился на попутчиков, примечая боковым зрением, не разложился ли кто втихаря на атомы. Однако никто не исчезал, и это да еще жесткое сиденье вселяли уверенность в прочности окружающего мира.

Эдуард Петрович никогда особенно тщательно к рыбалке не готовился. Удовольствие получал не от конечного результата, который чаще всего не радовал, а от самого процесса ловли.

Расположившись на знакомом месте у поворота реки, он забросил удочку, сел на рюкзак и погрузился в состояние сладостного оцепенения. Рыба признаков жизни не подавала, но это не имело никакого значения. Вокруг было тихо, над рекой плыл туман, а где-то далеко кричали поезда.

Прошел час. Бабыкин зябко повел плечами и впервые за сегодняшнее утро подумал, что было бы неплохо поймать какую-нибудь глупую плотвичку. Поплавок тут же дернулся и уверенно ушел под воду. Сердце рыбака екнуло, он рванул удилище, и жирная рыбина, мелькнув в воздухе, затрепыхалась в траве.

Следующие минут двадцать Бабыкин как заведенный размахивал удочкой, и всякий раз ему сопутствовала удача. Рыба клевала даже на пустой крючок. Тяжело дыша, он вскоре остановился. Серебром и ртутью переливались сваленные у рюкзака караси, карпы, окуни и щуки. Глаза Бабыкина горели шальным огнем, и ему стало до обидного жаль, что никто не видит его рыбацкого счастья.

Вдруг затрещали кусты, и оттуда вышли двое в высоких болотных сапогах. В руках — удочки, за плечами — вещмешки.

— Ух ты! — сказал один.

— Вот это да-а… — протянул другой.

— Молодец мужик!

— Везет же некоторым!

Бабыкин расплылся в улыбке и сделал приглашающий жест. Рыбаки быстренько размотали снасти, закинули удочки и замерли, вперившись в поплавки. Ревностно поглядывая в их сторону, Эдуард Петрович затолкал добычу в рюкзак.

Когда гости оставили никчемное занятие и растерянно уставились на счастливчика, Бабыкин самодовольно сощурился. Сегодня везло ему одному, что было особенно приятно.

В электричке Эдуард Петрович был предметом всеобщего внимания. Его хвалили, похлопывали по плечу, восхищались уловом и, не стесняясь, откровенно завидовали. Все сгрудились вокруг рюкзака, прикидывали на вес рыбу, причмокивали. Какой-то бородатый здоровяк пытался было рассказать что-то аналогичное из своей жизни, но его никто не слушал, и он, стушевавшись, исчез за спинами пассажиров. Его быстрое исчезновение почему-то обеспокоило Бабыкина, но все подозрения тут же развеялись какой-то старичок, не в меру усердствуя, выхватил из рюкзака рыбину и ткнул ею в лицо Эдуарда Петровича. Распаляясь, старичок громко доказывал, что щучку надо непременно засушить, и никак иначе.

— С пивом, с пивом! — восклицал он, и его глазки возбужденно искрились.

* * *


Дома Эдуарда Петровича встретили, как он и ожидал, роскошным обедом. На кухне вкусно пахло жареным, пареным и чем-то еще. Жена — само воплощение домовитости.

После обеда Бабыкин прилег на диван и весь оставшийся день шуршал газетами, поглядывал в телевизор, позевывал и подремывал. Домашними заботами его никто не отвлекал, и он смог вволю поблагодушествовать. Все было так, как и должно быть, по глубокому убеждению инженера Бабыкина.

Вечером показывали футбол, и Эдуард Петрович прочно приклеился к телевизору. Поджарые футболисты бегали по полю, сталкивались друг с другом, беззвучно ругались, падали, пачкали красивую форму, пинали мяч, который, летая туда-сюда, иногда залетал в ворота. Зрелище было захватывающим, гипнотическим, и Бабыкин впал в глубокую неподвижность.

Вдруг что-то произошло. На поле по-прежнему бушевали страсти, приковывая к себе внимание, но в душе Эдуарда Петровича возникло смутное томление. Где-то в дремучих глубинах собственного "я" он уловил робкий сигнал о том, что вокруг не все благополучно. Возможно, это пробудился атавистический инстинкт, который помогал древним пращурам выживать во враждебном окружающем мире. Сознание Бабыкина раздвоилось. Одна половина продолжала следить за игрой, а другая билась над задачей, условие которой даже не было сформулировано.

Решение пришло внезапно. Так бывает, когда человек, идущий глухой ночью по незнакомой тропе, вдруг останавливается в полной уверенности, что перед ним яма. Присев на корточки, он шарит рукой и натыкается на край обрыва. "Стоило сделать шаг, — думает он, — и я бы полетел вниз, во тьму, и, вполне возможно, что-нибудь бы себе сломал или даже убился. Бр-р-р!"

Бабыкин понял, что у него за спиной яма. Это было глупо, но это было так — сразу за спиной ощущалась очень глубокая яма. Даже не яма, а пропасть… Даже не пропасть, а…

Эдуард Петрович резко обернулся.

Он увидел то, что и должен был увидеть — свою квартиру.

Однако глаза цепко ухватили и более раннее изображение. Видение было быстрым, призрачным, неверным и потому особенно жутким. Диван, шкаф, желтоватый свет торшера, жена в дверях — все это возникло с некоторым опозданием. Может, на долю секунды, может, на долю мгновения, но не сразу. А до этого не было ничего. Мрак и ощущение холода, как если бы заглянул в колодец.

Эдуард Петрович испугался так сильно, что на его лице не дрогнул ни один мускул. Посеревшее, оно казалось вырубленным из крепкой породы дерева. Дуба, например, или корабельной сосны. Пожалуй, все-таки сосны, ибо глаза Бабыкина походили на застывшие смоляные капли.

— Эдик, ты чего? — Жена подошла и ласково обняла за плечи.

Эдик был недвижим, как на фотографии.

— Эдюша! — капризно позвала Вера и легонько дунула в ухо.

Вначале Бабыкин отреагировал внутренне, затем дернул шеей и лишь потом зашевелился весь. Оглянулся, крутнул лопатками, чмыхнул носом и принялся нервно тереть руки. Это был страх. Тот самый, что минуту назад сковал все тело, а теперь заставлял совершать бессмысленные движения.

Но вокруг были родные стены, добрая жена, привычные предметы, и Эдуард Петрович постепенно успокоился, хотя и продолжал настороженно поглядывать по сторонам. Он походил на забитого средневекового простолюдина, которому сказали, будто в его доме завелась нечисть. Но только похож, ибо в действительности имел высшее образование и точно знал, что никакой такой-сякой нечисти нет и быть не может. В конечном итоге это и решило исход всех сомнений. Эдуард Петрович досмотрел футбол, поужинал и лег спать. Ночью ему приснилась какая-то дрянь, а в понедельник началось…

* * *


Вначале все было как обычно. Явившись на работу, Бабыкин с удовлетворением убедился, что он, как всегда, первый. Сняв пиджак и напустив на себя сосредоточенный вид, встал за кульман. Постепенно подходили сослуживцы, и Эдуард Петрович сдержанно приветствовал их, как бы нехотя отрываясь от работы. Это был его излюбленный утренний прием — у людей создавалось впечатление, что он здесь давно и все выходные, наверное, его снедали гениальные конструкторские замыслы. Когда в комнату вошел молодой специалист Лабутько, Эдуард Петрович строго взглянул на часы и, хмыкнув, неодобрительно покачал головой. По мнению Бабыкина, вчерашний студент вел себя чересчур вызывающе и совсем не признавал правил приличий.

Вот и теперь, пересекая комнату, он задержался, скосил глаза на кульман Бабыкина и издал тихий неприличный звук. Поднимать скандал не имело смысла, ибо хитрый Лабутько хрюкнул так, что услышал лишь тот, кому это хрюканье предназначалось. Внешне Эдуард Петрович остался невозмутим, но внутри у него полыхнуло ацетиленовое пламя мести. Подобными выходками Лабутько давно донимал Бабыкина, демонстрируя свое к нему пренебрежение. Самым обидным было то, что начальство ценило молодого сотрудника и взять его голыми руками было трудно.

Эдуард Петрович привычно подумал о том, что рано или поздно все равно отыграется. Работа, которую он заканчивал, должна вызвать благожелательный отклик начальства, а может, и повышение. Бабыкин был убежден в своей незаурядности как специалиста и в особой ценности своей новой разработки.

Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вошел главный. Иногда он делал обход своих подчиненных.

"Сейчас или никогда!" — решился Бабыкин и, смущенно кашлянув, произнес:

— Здравствуйте, Виктор Андреевич.

Начальник кивнул.

— Виктор Андреевич, — Бабыкин подхалимски задвигал нижней губой. Взгляните, пожалуйста, мне бы хотелось с вами посоветоваться.

Главный подошел к кульману.

— Хм… По-моему неплохо.

Бабыкин просиял.

— Вот здесь, здесь, — засюсюкал он, тыча карандашом в ватман.

На мгновение ему показалось, что начальник не имеет понятия, как себя повести дальше. Виктор Андреевич замер, и в его лице промелькнуло что-то неуловимое, отразив, вероятно, титаническую работу мысли. Такое лицо бывает у робкого студента первокурсника, вытащившего несчастливый билет. Студент и рад бы сказать что-нибудь путное, но не знает что и, мучительно краснея, ждет подсказки.

"Ну же!" — мысленно прикрикнул Бабыкин, затылком ощущая презрительный взгляд Лабутько.

— Здорово! — с напряжением выдохнул главный, после чего заметно расслабился, как будто внутри него были какие-то колесики, которые заели, туда-сюда подергались и снова закрутились в нужном направлении.

— Нет, вы посмотрите, это же гениально! — восторгался начальник, призывая окружающих в свидетели.

Все послушно столпились у чертежа, обсуждая бесспорные преимущества новой конструкции. Лабутько выглядел растерянным, и Эдуард Петрович торжествовал.

— Зайдите ко мне, — обратился к Бабыкину главный. — Сейчас же! Немедленно!

В кабинете Виктор Андреевич долго жал руку Эдуарду Петровичу, говорил что-то о научно-техническом прогрессе, сетовал на пошатнувшееся здоровье, а в заключение предложил принять свою должность.

— Знаете, староват я уже стал, на пенсию пора. — Он вздохнул. — Надо уступать дорогу молодым и сильным. Вот вам, например.

Все было в точности так, как множество раз прокручивал в своем воображении терпеливый Бабыкин, мечтавший о молниеносном продвижении по службе. Мечта о должности главного конструктора настолько прочно въелась в его сознание, что иногда, забываясь, он даже покрикивал на своих коллег. Итак, справедливость восторжествовала. И хотя Эдуард Петрович прекрасно знал, что так и будет, он все равно радовался, как ребенок.

— Вы проделали большую работу, — говорил начальник. — Я думаю, вам следует взять пару отгулов и отдохнуть перед принятием дел…

И это соответствовало желаниям Бабыкина. Отдохнуть, поделиться новостью с родными, знакомыми и — чего греха таить — похвастать малость.

Эдуард Петрович по-хозяйски осмотрел кабинет и только тут заметил некоторую странность. Внутреннее убранство и сами стены напоминали не очень удачные декорации. Все казалось каким-то зыбким, пористым, в общем ненастоящим. За окном плавал настолько густой туман, что разобрать что-либо не представлялось возможным.

"Лондонский туман", — определил Бабыкин, хотя ни разу не бывал в Лондоне. Он повернулся к Виктору Андреевичу, дабы поделиться своими соображениями, и вздрогнул так, что лязгнули зубы.

В кресле, где только что находился главный конструктор, восседал доктор. Тот самый!

— А-а-ва?.. — спросил Бабыкин. — А вы?.. А где Виктор Андреевич?

— Ушел, — отрывисто бросил доктор.

— Куда? — полюбопытствовал Бабыкин.

Доктор неопределенно махнул рукой и принялся раздраженно выговаривать:

— Я же вас просил не выходить из квартиры. Зачем на работу приперлись? Мало вам семейного уюта? Рыбную ловлю еще затеяли!

Бабыкин втянул голову в плечи и затравленно оглянулся.

— Вам наплевать! — Доктор рубанул рукой, и стены кабинета рассыпались в пыль. — Вы только о себе и думаете! — Исчез потолок. — Ничем не хотите жертвовать! — Тяжелого сейфа как не бывало. — Не забывайте, что мы спасли вам жизнь!

Бабыкин вжался в кресло, которое висело прямо в воздухе. Напротив висело такое же кресло, и в нем сидел доктор.

Вокруг клубился плотный туман.

— Ну ладно, — врач успокоился. — Я тоже погорячился, — он развел руками. — Но уж такова человеческая натура!

— Ради бога! — затрясся Бабыкин. — Объясните, что происходит? Где Виктор Андреевич?

— Далековато, — доктор ухмыльнулся. — Вашего так называемого начальника мы в один миг разложили на частицы. Теперь отношение его массы к объему, который он занимает, настолько мало, что им вполне можно пренебречь. Вам это не доставляет удовольствия?

— Так это… — Эдуард Петрович запнулся, ошарашенный внезапным прозрением. — Это все ваша разреженная материя?!

— Наконец-то! — насмешливо протянул медик. — Все, что вас окружало последние три дня, все наше. Хорошо, что вы еще в загранкомандировку не намылились, — он хохотнул. — Представляю, каких бы мы иностранцев понаделали!

— А жена? — упавшим голосом произнес Бабыкин.

— Разлетелась на мелкие кусочки, — явно потешаясь, пояснил доктор. Вот с Лабутько пришлось повозиться. А все из-за вас. Вы слишком много уделили внимания этому проходимцу, и он приобрел индивидуальность.

— А что будет со мной? — спросил Эдуард Петрович, не ощущая, впрочем, особого беспокойства за свою судьбу. Ему стало все безразлично. Окружающий мир был настолько эфемерным, что цепляться за него не имело смысла.

Доктор сразу отбросил игривый тон и серьезно произнес:

— Мы нашли способ, как вернуть вас домой.

— Как?

— Видите ли… — Доктор запнулся. — Вы ведь знакомы с понятием вероятности?

Нахмурив брови, Бабыкин кивнул.

— Так вот, — продолжал врач, — в мире то и дело возникают вероятностные возмущения. Это как стихия, а причина неизвестна. Да вы и сами должны были заметить, что одни события происходят чаще, другие реже, а иногда ждешь чего-то одного, а происходит совсем другое. Замечали?

Бабыкин снова кивнул.

— Вероятностные возмущения, — доктор покрутил пальцем в воздухе, точно нарисовал винтовую лестницу, — вызывают вероятностные аномалии. Если бы их не было, все события были бы равновозможными. Однако мы повсеместно наблюдаем нарушение вероятностного баланса, что доказывает реальность существования возмущений. Согласны?

Бабыкин согласился.

— Вот и прекрасно. Прохождение вероятностных волн всегда сопровождается побочными явлениями, которые у развитых цивилизаций называются плохими приметами. У вас, например, есть вероятностные коты, а у нас — вероятностные элементарные частицы…

Эдуард Петрович зевнул и посмотрел вниз. Под ногами плавал туман, что выглядело несколько неестественно.

— …Собрав из этих частиц черного кота, — продолжал доктор, — можно проиграть обратную ситуацию. То есть вы как ни в чем не бывало пойдете домой, а остальное решит случай.

— Домой? — в глазах Бабыкина мелькнул интерес к жизни.

— Домой, домой, — успокоил доктор. — Когда кот перебежит дорогу, смело ступайте вперед. Вас всосет в межпространственный тоннель, и по законам вероятности вы попадете туда, куда больше всего хотите.

— Ну да? — удивился Бабыкин.

— Точно, — подтвердил врач. — За волной отрицательной всегда следует положительная. Она-то и доведет значение вероятности любого желаемого события до единицы, и событие станет неизбежным.

— Я готов! — Бабыкин рванулся из кресла, но вовремя опомнился.

Доктор смотрел прямо на него и, кажется, что-то обдумывал.

— Можете остаться у нас, — неожиданно сказал он.

— Как у вас? — не понял Бабыкин. — Здесь, что ли? — Он указал на туман под ногами. — Нет, лучше домой.

— Если вам не нравится данная субстанция, ее можно заменить. — Доктор посмотрел вниз. — Просто она удобнее, поскольку не имеет четкой формы.

— Нет, нет, — заволновался Бабыкин. — Ничего не меняйте. Мне у вас нравится, но знаете, в гостях хорошо, а дома лучше.

— Как хотите, — сказал доктор. — А вообще могли бы остаться, — он вздохнул. — Должен признаться, что мы так и не поняли, что из себя представляет ваш мир. Нет, в общих чертах ясно, но в деталях… Все ваши чувства находятся в жутких противоречиях. Желаемое, действительное, воображаемое, ожидаемое, реальное, полуреальное, нереальное… Уф! Я уж не знаю, как назвать остальное, но все это настолько перепутано, перекручено и размазано, что выяснить истину невозможно. Да вы и сами не знаете, что такое истина. У вас этих истин, как вселенных в макрокосмосе. Вы же в стадии хаоса! Как вы живете?!

Эдуард Петрович пожал плечами, не посчитав нужным отвечать на столь риторический вопрос.

— А у нас! — Доктор повел рукой, призывая воочию убедиться. — У нас хорошо! Оставайтесь, будете участвовать в общем мыслительном процессе. Разложим на атомы, развеем по вселенной — только диву будете даваться!

— На атомы? — переспросил Бабыкин. — Не хочу на атомы, домой хочу!

— Неужели у вас нет элементарного любопытства? Ведь вы получите возможность совершенно по-иному взглянуть на мир! А иногда мы будем создавать тот или иной близкий вам уголок. Ну как?

— Да зачем я вам нужен? — удивился Бабыкин.

Доктор вздохнул.

— Во-первых, вы могли бы частично восполнить дефицит атомов. — Он окинул Бабыкина оценивающим взглядом. — В вас их где-то около… — Число, которое он назвал, было настолько грандиозным и прозвучало так мудрено, что абсолютно не затронуло воображения Эдуарда Петровича.

— Ну, а кроме того, — продолжал доктор, — ваш мир не лишен приятных моментов. Повышение по службе, день получки, удачная рыбалка, фасолевый суп, жена, телевизор. С вашим уходом все исчезнет, а без вас мы бессильны создать даже обыкновенную свиную отбивную.

При словах о еде во рту Бабыкина скопилась слюна, а нос учуял запах жареного мяса. Он почувствовал голод, хотя ел совсем недавно. Наверное, те атомы, которые притворились утренним завтраком, выскочили обратно и теперь сигали где-то поблизости.

— Не уговаривайте, — решительно сказал он. — Домой!

— А! — Доктор с досадой хлопнул себя по колену. — И почему мы такая развитая цивилизация? Ну были бы чуть попримитивнее и оставили бы вас насильно!

Бабыкин удивился, но поразмыслил и решил, что да, действительно так. Краем уха он тоже слышал, будто все развитые цивилизации непременно должны быть гуманными и справедливыми. Других концепций он не знал, что и сбило доктора с толку. Словом, повезло.

— А знаете, — оживился Бабыкин, — давайте вы к нам! Я рыбалочку организую, жена фасолевый суп сварит, а вечерком у телевизора посидим. — Он подмигнул.

Доктор мечтательно повел глазами, но тут же сник.

— Не получится. Вселенная не отпустит. У нас же мыслительный процесс идет.

— А ты отгул возьми, — посоветовал Бабыкин. — Пусть пару дней без тебя помыслят. Может, больше ценить станут. Сколько ты получаешь?

— Да не платят нам, — доктор досадливо поморщился.

— Как? Ты даром пашешь?

— Даром, — кивнул врач и неуверенно добавил: — Да вроде не принято у нас платить.

— Ловко! — восхитился Бабыкин. — Везде принято, а у вас нет. Слушай, едем вместе, нам в лабораторию техник нужен. Хотя… — он засомневался. Какой же ты техник, ты ж доктор. Ну не беда, устроишься в больницу. Врачи, конечно, негусто получают, но им на "скорой помощи" дают подрабатывать, хватит на первое время.

— Ты что? — вскинулся доктор. Как-то незаметно они оба перешли на "ты". — Ты что, серьезно? Я же не могу! Я же не человек!

— Ерунда, — отмахнулся Бабыкин. — Внешность в порядке, а остальное не важно. Думаешь, у нас все люди?

— А кто?!

— Разные есть…

Они замолчали, думая каждый о своем.

Доктор, казалось, к чему-то прислушивался и затем произнес:

— Вроде отпускают меня. — Он нахмурил лоб. — Точно отпускают. В эту… ну, в командировку.

— Вот и отлично! — обрадовался Бабыкин. — А куда идти?

Врач посмотрел вокруг, и густой туман превратился в кабинет главного конструктора.

— Пошли.

* * *


Палило солнце.

По улице, впечатывая каблуки в мягкий асфальт, шли два человека. Шли молча, плечом к плечу, глядя прямо перед собой.

У одного из них не мигали глаза.

Могло показаться странным, что в середине дня улица так пустынна. Но не показалось, ибо казаться было некому, а этим двоим было все равно. Они точно знали, куда и зачем идут, а остальное их не интересовало.

Вскоре они остановились.

— Ну? — произнес один.

— Вот он! — ответил другой и указал пальцем.

На ограде парка сидел зверь. Его зеленые глаза недобро светились, а черная шерсть топорщилась.

— Кс-кс, — позвал человек.

— Ф-ф-фш, — донеслось сверху.

— Кс-кс-кс!

— Мя-а-а-а!!!

Издав вопль, котяра свалился вниз и неуклюже побежал через дорогу. В воздухе запахло паленой шерстью, а в подворотне, куда с трудом протиснулась черная бестия, загромыхало так, будто там рухнула пирамида из железных бочек.

Два человека как по команде шагнули вперед…

* * *


Среди бесчисленного множества вселенных обязательно найдется парочка таких, которые отличаются друг от друга совсем незначительной мелочью. Например, количеством звезд в скоплении М-16 или плотностью какой-нибудь туманности, а может, высотой Джомолунгмы на планете Земля или, скажем, ассортиментом блюд в одном из привокзальных буфетов.

В скоплении М-16 Эдуард Петрович не бывал, туманностями не интересовался, Джомолунгму и Эверест считал различными вершинами, а с железнодорожной кухней контактов не поддерживал. Словом, подобные мелочи его никогда не трогали.

Сейчас его занимало другое — собственные ощущения. Он сидел в кресле и вспоминал, кто он такой. Конечно, он главный конструктор проектного института, даже на двери кабинета висит соответствующая табличка, но…

Бабыкину казалось, будто он стал главным конструктором лишь секунду назад. Естественно, так не бывает, но куда прикажете девать собственные ощущения?

Эдуард Петрович прикрыл глаза и подумал об отпуске. Последнее время было много работы, и он устал. Столько хлопот со сдачей проекта! Хорошо хоть Лабутько выручил, надо бы подкинуть ему десятку.

А может, ничего не было? Странно как-то все. То одно чудится, то другое. Склероз, наверное. Надо к доктору обратиться, есть же знакомый. Одноклассник, кажется. Да только где он сейчас? Эх…

* * *


Доктор был далеко.

Он уже все понял, но было поздно.

Он стоял на балконе второго этажа и тяжело вздыхал. Бурные дебаты с женой остались позади. Каким-то чудом ему все же удалось объяснить свое отсутствие в течение трех суток.

Что поделаешь, возмущение положительной вероятности забросило каждого туда, куда он хотел. Доктор жаждал попасть в мир Бабыкина и попал точнехонько в цель. Даже внешность стала бабыкинской. Куда занесло настоящего Бабыкина, можно лишь гадать. Наверняка в один из тех миров, где он стал главным конструктором. Здесь у него шансов не было.

Доктор обернулся и заглянул в квартиру. Жена громыхнула кастрюлей. Из кухни на балкон донесся запах фасолевого супа.




Слушайте звезды!


Он поднялся на вершину холма и остановился. Тропинка круто убегала вниз и, попетляв в траве, пропадала из виду. Лишь присмотревшись, можно было различить тоненькую ниточку, уходящую к далеким холмам на горизонте, которые отсюда виделись совсем синими.

— Хорошо, — тихо вздохнул он и оглянулся назад.

Сзади, на сколько хватало глаз, тянулась бесконечная гряда таких же невысоких холмов. Волна за волной убегали они вдаль и сливались с небом, в котором уже поблескивали первые звезды. Холодало.

Заметив чуть в стороне несколько деревьев, человек направился к ним. Здесь бил ключ, и вода убегала в лощину, заросшую кустарником. Наломав веток, путник соорудил перекладину, под которой развел костер. Потом сел рядом и, положив голову на колени, с удовольствием наблюдал, как беснуется пламя, облизывая котелок.

Мир был удивителен. Деревья, звезды, огонь — все было необычно. Человек видел это, понимал, но ничему особенно не удивлялся. Где-то внутри жила уверенность, что так было всегда, так нужно, а значит, и удивляться здесь нечему. Странное было чувство, но человек привык к нему и упрямо шагал вперед, зная, что рано или поздно достигнет неведомой цели и все встанет на свои места.

Вода закипела.

Поужинав, он подбросил в огонь веток и лег на траву. Над головой перемигивались звезды. Глядя на них, он с улыбкой проводил воображаемые линии, составляя созвездия, какие заблагорассудится. Это было забавно, и он занимался этим каждый вечер, придумывая всякий раз новые названия. Вскоре он почувствовал, что засыпает. Он был рад этому — во сне приходили чьи-то голоса, разговаривали с ним, и он не думал об одиночестве. Голоса приходили каждую ночь, а на утро он не мог ничего вспомнить, хотя и знал, что в следующий раз они непременно появятся вновь. Так было всегда.

Он улыбнулся и сомкнул веки.

* * *


Гром.

Реальный мир, огромный и непонятный, испуганной птицей впорхнул в сознание и полоснул по глазам ярчайшим светом. Март проснулся и лежал, стараясь угадать, что происходит. Над головой пульсировало белое пламя, и с каждой вспышкой раздавался гудок, спросонья принятый за гром.

Повернувшись, Март нащупал выключатель. Поднялся, подошел к умывальнику, плеснул в лицо холодной воды. Затем, не зажигая свет, принялся неторопливо одеваться.

Коридор, как всегда, чист и пустынен. Металл, пластик, стекло. Звук шагов и расплывчатое отражение человека в матовом блеске стен. Поворот. Еще поворот. Еще. Дверь.

Март на миг остановился, шагнул внутрь.

— Привет, Эл!

Кресло развернулось, и пухлая ладонь качнулась в ответном жесте.

— Салют! Ты выспался?

— Да.

Все правильно. У человека за пультом — на груди полоска с именем: "Эл Южин". Уж который день Март просыпался с чувством, будто он актер, забывший роль перед выходом на сцену. И всякий раз какая-нибудь мелочь, словно шепоток суфлера, настраивала на нужный лад. Сегодня это — имя друга.

— Ничего? — вопрос был задан чисто для проформы.

— Ничего, — последовал ответ, но с вызовом.

Март кивнул. Обычный вопрос, обычный ответ. Но если исчезнет надежда, можно сразу открывать кингстоны и впускать сюда Космос.

Он сел в кресло и растворился в океане звезд, чьи мерцающие волны омывали экран внешнего обзора. Раньше он и Эл с ума сходили от вида этой бездны с огоньками. Каждый день одно и то же — безжизненная пустота, в которой только и было, что "ничего". Потом отчаяние и приступы тоски. Много всякого было. Даже…

Март поежился, припомнив, как чуть не совершил убийство. Оставалось немного — сорвать предохранитель и повернуть рубильник. Тогда в каюту Южина вошел бы Космос и разорвал бы его, как мыльный пузырь. Но Март чего-то медлил. Ждал. Потом случайно глянул на экран — и замер. И ничего ведь не увидел: та же пустота и звезды. Будто глаза чьи. Такой безмолвный осуждающий взгляд. Взгляд Космоса.

Март искоса посмотрел на Эла. Уткнувшись в книгу, тот беззвучно шевелил губами. Старые истрепанные страницы, точь-в-точь как настоящие, как делали когда-то на Земле. Эта, конечно, не из тех, но имитация первоклассная.

"И как ему терпения хватает? — подумал Март. — Ведь и сам не помнит, который раз перечитывает".

Когда-то его раздражала привычка Эла читать одно и то же по нескольку раз подряд. Манера есть, дышать, волосы, не знавшие расчески, — все раздражало. Теперь это позади, и даже Космос перестал нервировать. Они научились любить его, растворяться в нем, вглядываться в его спокойную тишину, которая помогает мечтать и думать.

Жаль только, не одно плохое уходит в прошлое…

Айна.

— Что? — Эл встрепенулся.

Оказывается, он произнес ее имя вслух.

Эл снова уткнулся в книгу.

Айна. Она осталась на Зеленом Ветре. На планете со странным названием, ласковым солнцем и прозрачной, чуть зеленоватой атмосферой. Она не поверила. Или не поняла…

Миллиарды людей расселились по Вселенной, по далеким ее уголкам, отделившись в колонии. Эра проникновения в глубокий Космос. Оказалась неизбежной утеря постоянной связи между людьми и… забвение. Да, забвение. Некоторые даже не знали, что в мире есть планета Земля. Планета, откуда все началось. Спорили историки, спорили философы, но факт оставался фактом — ни в одном атласе, ни на одной карте не значилась звезда под именем Солнце. Были картины, фотографии, старые иллюстрации, но самой Земли не было. Может, это и не столь страшно, если бы не издревле присущее людям желание увидеть родной берег. Именно вера в возвращение помогла первым мореплавателям совершить кругосветное путешествие…

Но это все из книг — моря, океаны, парусники. Конечно, и Март, и Эл видели немало морей и океанов, но на других планетах, не на Земле.

Эл захлопнул книгу и бросил ее на пульт. От неожиданности Март вздрогнул и неприязненно покосился на серый переплет. Книга только выглядела старой. И через триста лет она останется такой же.

— Ну, что приуныл? Все вспоминаешь?

Март кивнул.

— Брось. — Эл потянулся и вскочил из кресла. — Сейчас принесу чего-нибудь поесть, и все пройдет.

Он вышел, и Март снова погрузился в воспоминания.

…Однажды в одной из книг обнаружили записи, говорящие, что в Солнечной системе (в той самой, где Земля) был установлен радиомаяк. Расчеты показали — маяк должен существовать и по сей день, посылая свои позывные. Все было описано достаточно подробно, кроме местонахождения самого Солнца.

Когда Галактический Совет одобрил идею поисковых экспедиций, скептиков нашлось немало. Их доводы сыграли решающую роль. Мол, занятие почти безнадежное, успех маловероятен, а потому… И лишь немногие добились права на поиск. По-разному их называли: герои, сумасшедшие, мутанты и т. д. Все это ерунда, но Айна…

Вначале он глушил себя гипноснами, в которых она приходила, и ему казалось, будто он никуда не улетал. Вскоре обман опротивел.

Эл старался казаться циником. Что ж, значит, ему так легче. Только Март прекрасно знал, что это маска. Элу еще тяжелее — он оставил жену и дочь.

Дикость. Абсурд. Может, они и впрямь не люди, а какие-то мутанты, вбившие себе бредовую идею, перед которой померкли все человеческие радости?

Они знали, на что шли, но порой срывались, проклиная и себя, и весь мир. Проклинали искренне, без удержу, но…

Земля. Крохотный маяк в бездне, посылающий сигналы. Марту, Элу, другим "сумасшедшим", летящим своим курсом, людям, оставшимся ждать и верить. Всем. Откуда это в них? Ведь жили целые поколения до них, и не нашлось ни одного, кто положил бы жизнь ради надежды на несбыточное. Откуда? Это было всегда. Зрело. Ждало, чтобы выплеснуться наружу, погубить его самого, ради исправления ошибок, допущенных другими, такими же людьми, как он, рвущимися до поры до времени с безоглядным легкомыслием только вперед.

Смешно. Потеряли Землю.

Март с грустью усмехнулся и в следующий миг почувствовал, как задыхается от ярости, тоски и слез. Как огромной волной всколыхнулись в нем боль и ненависть к самому себе, к загубленной жизни, ко всему на свете. Ведь он же человек!

Руки вцепились в подлокотники кресла, из горла готов был вырваться крик, полный дикого отчаяния, как вдруг…

Солнца гаснущий свет. Блеклая синева моря вдали. И крик одинокой чайки в сумрачном небе. Легкое дуновение ветра — и на губах неуловимый привкус соленой воды. И запах…

Март застыл в кресле, глядя невидящими глазами прямо перед собой. Впереди был только Космос. Безвкусное, бесцветное, равнодушное ничто. То, что на мгновение вдруг встало перед ним, исчезло, не оставив и следа, но Март был уверен, что видел Землю. Настоящую.

— Что с тобой? Сидишь, словно тебя паралич хватил. — Эл появился из-за спины и поставил перед ним чашку с дымящимся кофе.

— Эл… — шепотом выдавил Март. — Я видел Землю.

Южин машинально взглянул на экран, но сразу отвернулся.

— Тебе показалось. Увидеть ее невозможно, сам знаешь. Если нам повезет, сначала сообщат автоматы, а уж потом увидим ее мы.

— Ты меня не понял, — отмахнулся Март. — Не там, а…

Он запнулся и, проведя ладонью у лица, неуверенно произнес:

— Я видел ее здесь.

Южин вздохнул.

— Мне это знакомо, Март. — Он отхлебнул кофе. — Я не хотел говорить, думал, галлюцинация, а потом… Уж слишком все ясно и четко.

— И ты видел? — удивился Март. — Что же ты молчал?

— Я же объясняю, считал галлюцинацией. Мы и так с тобой почти рехнулись, а тут еще это. Да, кстати, а что ты видел?

— Я? Море. Только далеко, а вблизи… просто небо. Вечер.

Эл усмехнулся.

— А я — лес. Утро. Прозрачный воздух и солнечные лучи. И хвоей пахло.

— И у меня. Только морем. Солью.

Они замолчали. За экраном внешнего обзора плыл Космос. Пустой, мертвый, бесконечный.

— Послушай, — прервал молчание Март. — А как часто ты ее видишь? Когда думаешь о ней? Вспоминаешь иллюстрации в книгах?

— Нет, когда злюсь.

— Интересно, откуда это?

— Не знаю, — пробормотал Южин, глядя на экран. — Помнишь Германа Лонски?

Март кивнул. Он помнил этого чудаковатого старика, избравшего местом жительства конечную станцию соединения пространств. Станции были чем-то вроде бакенов, по которым ориентируются суда, плывущие ночью. От одной до другой можно добраться кратчайшим путем, пройдя надпространство, а дальше либо следующая станция, либо ничего. Конечная остановка. Дальше только в обычном пространстве на фотонных двигателях.

Герман Лонски — вот кого можно назвать мутантом — предпочел человеческому обществу и нормальной жизни одиночество среди звезд. Почти все свободное время старик проводил на верхней смотровой палубе под прозрачным сферическим куполом. Сидел совершенно не двигаясь, жмурился, улыбался чему-то и беззвучно шевелил губами. После этого с ним было трудно говорить: он походил на тихопомешанного, нес несуразицу, утверждая, будто слушал звезды. Именно он и убедил их лететь в этом направлении. Мотивировал тем, что звезды там звучат лучше всего. Какое это имеет отношение к Земле, он не объяснил. Разумеется, ни Март, ни Эл не поверили ни единому его слову, но, собственно, им было все равно.

— А почему ты его вспомнил? — спросил Март.

— Он утверждал, что слушает звезды, но, мне кажется, это не все.

— Что же еще?

— Я думаю, он не только слушал, но и говорил с ними.

— Со звездами? — Март удивленно взглянул на Эла.

— Ну, не с самими звездами, — возразил Эл. — Старик немного поэт, потому так и выразился. Точнее было бы сказать — с Космосом.

— Я, признаться, не совсем понимаю.

Южин зажмурился и хрипло произнес:

— Моя дочь…

В рубке стало тихо. Потом, словно издали, до Марта донеслись слова Эла:

— Ты видел, как играют дети? Они живут в придуманном мире, а мы, как можем, помогаем им поверить в него. Игрушки, сказки… Порой доходит до того, что ни мы, ни они уже не знаем, где вымысел, а где действительность. Игра превращается в реальность, и ничто не переубедит ребенка в обратном. А мы радуемся, глядя на эту игру.

Он кивнул в сторону россыпей звезд и продолжал:

— Мы привыкли считать его не более чем пространством, в котором живем. А ведь он тоже может быть живым. Порой мне кажется, что не мы изучаем его, а он нас. Лонски, кажется, говорил…

— Лонски просто спятил, — осторожно вставил Март.

— Да, так все полагают, но мне иногда кажется…

Южин вдруг как-то сник и замолчал. Потом заговорил снова, но голос его звучал все тише и тише:

— …он говорил, слушайте звезды, пытайтесь понять, а я… И еще эти сны. Мне кажется, я вижу одно и то же, но никак не могу вспомнить что. Будто меня осторожно готовят к чему-то… во сне, когда я спокоен и отдыхаю… или когда вот-вот сойду с ума, словно меня берегут.

Эл замолчал, глаза его закрылись, а губы почти неслышно прошептали:

— Тут какая-то связь… Мы дети его… Мы заблудились…

"Спит", — удивился Март. Все, что говорил Эл, было хоть и не совсем ясно, зато близко и знакомо. Те же мысли, ощущения, но он их осознал, лишь услышав этот странный монолог. Слова Южина приоткрыли в нем какую-то дверцу, откуда брызнул свет, осветив то, что творится в собственной душе. И про сны все правильно. И он видит в них одно и то же, но не может вспомнить что. Словно живет двумя жизнями и не знает, какая из них настоящая. Так было не всегда, а лишь после того, как их покинула надежда. Беспомощные дети заблудились и уже не чаяли найти дорогу.

Он почувствовал, как его тоже одолевает дремота. Удивился. Южин понятно, отдежурил вахту, а он? Он ведь недавно поднялся с постели, где провалялся часов двенадцать. А впрочем — ему вспомнилось — последнее время он спит все чаще и дольше, словно постепенно переходит из одной жизни в другую. Тоже свою… Постепенно… Будто привыкая…

Последнее, что запомнилось Марту, — это черная пропасть за экраном, на дне которой мягким светом горели ночники. Словно огромная постель, зовущая упасть в нее, зарыться с головой и утонуть в ней…

* * *


Луч солнца коснулся его век. Они затрепетали, вздрогнули ресницами, открылись. Он проснулся и некоторое время неподвижно лежал, глядя на потухший костер. Потом сел и ласково провел ладонью по мокрой траве.

— Роса, — произнес он, дивясь тому, что видит. — Обыкновенная роса, которая выпадает каждое утро, и вроде бы ничего удивительного, ведь так было всегда, а все-таки…

Он поднялся, подошел к ручью. Вода была холодной и прозрачной. Он умылся. Солнце уже взошло, и было пора отправляться в путь.

Дорога убегала вдаль, и он, отдохнувший, шел по ней легко и не спеша. Он почему-то был уверен, что скоро конец пути и он увидит то, ради чего так долго шел.

Он улыбался. Мир был светлым и доброжелательным. Он любил эти холмы, траву, небо и знал, что любим ими. Они встретились — два родных существа, искавшие друг друга.

Поднявшись на вершину холма, человек чуть не вскрикнул от радости и удивления.

Внизу, в голубоватой дымке, лежал город. Прекрасный чистый город. В нем жили люди. Они еще спали и видели сны. Разные. Быть может, кто-то летел сквозь пустоту, усеянную звездами, которые казались холодными и враждебными. А кто-то наверняка видел луговые цветы и траву, по которой так здорово пробежаться утром, когда проснешься и поймешь, что сон и явь теперь одно и то же.

Город ждал его.

Человек обернулся назад, чтобы окинуть взглядом пройденный путь и… Снова неожиданность! На фоне золотистого неба двигалась крохотная фигурка человека. Все ближе и ближе, и можно уже различить густую шевелюру, которую треплет ветер.

Человек нахмурил брови и пошевелил губами, словно что-то вычисляя.

— Эл Южин, — произнес он, и лицо его просветлело.

— Эл Южин! — уже громче повторил он и засмеялся.

Сбросив котомку, человек сел посреди дороги, предвкушая радость неожиданной встречи. Он подождет Эла. Они вместе войдут в город и скажут людям:

— Мы пришли. Мы нашли Землю.




Двойники


Андрея одолела хандра. Это может произойти со всяким, со многими уже происходило и, наверное, еще не раз произойдет. Андрею же казалось, что его случай особый. Хандра приобрела затяжной характер и окрасилась в черный цвет.

С чего началось, Андрей не помнил, но вроде особых причин не было. С работы не увольняли, друзья не отворачивались, неизлечимыми болезнями не страдал, в карты не играл и крупный проигрыш не мучил. Просто наступила темная полоса. Андрей понимал, что следующая полоса должна быть светлой, и терпеливо ждал. Просыпаясь, шел на службу, бурчал на сотрудников, потом возвращался домой, валился на диван и смотрел в потолок. Так проходили дни, недели, а темная полоса становилась все темнее. На улицах лежал размокший мартовский снег, дул стылый ветер, и улучшений не предвиделось. Совершая редкие моционы, Андрей кутался в воротник пальто, хмуро поглядывал на прохожих и удивлялся, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Люди куда-то торопились, многие улыбались, а иногда даже раздавался чей-то смех. Андрей злился, подозревая всеобщий сговор.

И мрачный период достиг апогея. Фортуна не только отвернулась, но и куда-то ушла. Все валилось из рук, читать было невозможно, телевизор опостылел и вообще не осталось ни одного желания. Это было необъяснимо, и Андрей возненавидел весь мир. Если раньше он еще как-то крепился, участвовал в общественных мероприятиях, то теперь, не отвечая на расспросы, бродил по институту, словно сомнамбула, и лишь изредка кому-нибудь грубил. Дома же почти все время лежал на диване. Требовалось что-то ломать, встряхнуться, и вскоре представился случай. Сослуживцы пригласили на вечеринку — то ли день рождения, то ли новоселье, то ли просто так. Андрей выслушал предложение и, криво усмехнувшись, выложил десятку.

Дома у Тани Т. было довольно недурно. Прекрасно сервированный стол, всякие там огурчики, помидорчики, графинчики. Потом подали горячее, потом все принялись танцевать под дребезжащий магнитофон. Потом выключили свет, кто-то радостно завизжал, а кто-то распахнул окно и заорал на улицу. Андрей с удивлением отметил, что беспричинная тоска улетучилась. Он яростно отплясывал, громко спорил на кухне, которую превратили в большую пепельницу, обозвал кого-то дураком и чуть не подрался. Их разняли, помирили и заставили поклясться в вечной дружбе. Было весело, и Андрей радовался, что вокруг так много милых и хороших людей.

На следующее утро он обнаружил в своей голове бомбу с часовым механизмом. В висках громко тикало, и казалось, сейчас рванет. Болезненно морщась, Андрей покинул постель и перебрался в ванну. Взрывное устройство не сработало, но во рту оставался вкус, будто там всю ночь копошилось подразделение саперов.

Новый день не принес ничего нового. Хандра навалилась с удвоенной силой, мстя за вчерашнее отступление. Некоторое время Андрей пытался бороться, бесцельно шатаясь по квартире, но вскоре со стоном рухнул на диван. Вяло подумал, не сходить ли в кино, и тут же об этом позабыл. Судя по всему, апогей мрачного периода был еще впереди.

Прошли выходные, потянулись будни, но все оставалось по-прежнему. Даже героические утренние пробежки не помогали. Можно было, конечно, прибегнуть и к более кардинальным мерам — жениться, например, или повеситься. И то и другое гарантирует необратимые изменения, но, во-первых, новизна страшит, а во-вторых, для этого надо было подниматься с дивана, куда-то идти и что-то предпринимать. Ничего такого делать Андрею не хотелось. Мысленно он перебирал все возможные в такой ситуации решения, но ни одно из них не прельщало. И вдруг… Андрей вспомнил, как у кого-то из классиков читал, будто писатели, поведав свои горести на бумаге, автоматически от них избавляются. Идея понравилась и зажгла энтузиазмом. Разыскав чистую тетрадь, ручку, он сел за стол и задумался.

Чтобы вышло правдоподобней, лучше писать от первого лица. С другой стороны, чтобы половчее взвалить собственные неприятности на чужие плечи, от первого лица писать не стоит. Надо находиться как бы рядышком, а главного героя назвать Андреем. Так будет легче вжиться в образ, а в любой момент умыть руки — мало ли людей с одинаковыми именами. Сказано — сделано. На первой странице появилось первое предложение:






Андрея одолела хандра.





Написанное автору понравилось, и он, довольный, откинулся на спинку стула. Настроение заметно улучшилось. В голове роились слова, угадывались будущие фразы, получалось вроде неплохо, и Андрей увлекся. Прикидывал сюжет, вспоминал подробности своих злоключений, вертел и так и этак, как вдруг оторопело уставился на тетрадочный лист и прошипел:

— Это что ж такое получается?

Получалось и впрямь что-то не то. Ну, напишет он про тоску и неурядицы, озадачит своего героя, а дальше? Что прикажете делать мальчику для битья — Андрею Второму? Искать выход? Но ведь не найдет! По логике вещей тоже за рассказ усядется и своего Андрея выдумает, третьего уже. А тот четвертого. Там, глядишь, и пятый, шестой, седьмой появятся. Все будут писать и так все запутают, что конца не увидишь. Может, соврать? Обрел, мол, Андрей счастье в повышенных обязательствах, или влюбился, или еще чего. Можно, конечно, если герой не заартачится, но себя-то все равно не обманешь, и тогда снова на диван. Да-а…

Андрей вспомнил, как ездил когда-то в старых плацкартных вагонах, где над скамейками висели зеркала напротив друг друга. Взглянув в одно из них, видел бесчисленное множество своих двойников, и как ни старался узреть последнего, ничего не получалось. Задумка с рассказом оказалась порочной, а жить так, как жил последние дни, он уже не мог.

Вскочив из-за стола, Андрей заметался по комнате. То подбегал к окну и пялился на улицу невидящими глазами, как рыба из аквариума, то, обхватив голову, стискивал ее, пытаясь что-то там сдвинуть. А двойники стремительно размножались, уменьшались в размерах, дробились на еще более мелких, и самый маленький постоянно ускользал. Чувствовал, наверное, что его хотят схватить за шиворот и хорошенько тряхнуть, потребовав рассказать, что же он там придумал, чтобы помочь своему создателю.

Внезапно Андрей остановился. Он понял, что, подобно доктору Франкенштейну, создал нечто такое, с чем не в силах совладать. Теперь все эти крохотные Андреи получили жизнь, пристально за ним следят, делают то же самое, думают точно так же. И не важно, что рассказ еще не написан, главное — он задуман, персонажи реальны и действие продолжается. Сейчас они стоят, озаренные аналогичной догадкой, через секунду повторят все его движения, а потом аккуратно их зафиксируют в своих опусах. Андрей тихонько завыл.

Успокоившись, он решил оставить никчемное занятие. Тут же появилась хандра и ласково обняла за плечи. Прильнула, как хитрая похотливая баба, с которой решительно порвал, а теперь вот опять решил навестить. Застонав, Андрей заставил себя сесть за стол. Было ясно, что писать трудно, но этот процесс избавляет от дурацкой тоски, и, кроме того, — может, самое главное — двойники ждут. Андрей собрался с духом и шагнул в бесконечный мир своего Зазеркалья.

* * *


Прав был Козьма Прутков, утверждавший, что нет вещи столь малой, в которую не вместилась бы еще меньшая. В то же время математики свободно оперируют бесконечно малыми величинами и никаких неудобств от этого не испытывают. Воодушевленный их примером, Андрей смело перешагивал из одного зеркала в другое, но, кроме себя, никого не встречал. Везде было одно и то же, и помощи ждать не от кого — все Андреи, как капли воды, походили на него самого. Подобно ступеням ракеты, двойники годились разве что для разгона, и автор бездумно несся в неизвестность, фиксируя, что за бортом ничего не меняется. Вскоре, однако, череда унылых лиц надоела настолько, что он решил-таки остановиться в одном из зазеркальных миров и провести разведку. Время находилось в его власти, и он выбрал недавнее прошлое.

Данный мир, удаленный на множество парсек от исходного, вращался вокруг Андрея, чей порядковый номер выражался астрономическим числом. Тем не менее пуп здешнего мироздания ничем не отличался от своих предшественников и в положенный час надавил на кнопку звонка квартиры Татьяны Т. Дверь распахнулась, и толпа радостно заорала:

— Андрюха пришел! Ура!

Андрюха скептически ухмыльнулся, понимая, что толпе просто не терпится и она заорала бы точно так же, явись вместо него любой из еще не явившихся. Усаживаясь за стол, он отметил, что все это где-то видел: и селедку "под шубой", и огуречно-помидорные фантазии, и графинчики, и лимонад в откупоренных бутылках. Ему даже показалось, будто он знает, чем все закончится, но прозвучавший тост отвлек от мистики. Потом были танцы, орущий магнитофон, возня на кухне и, наконец, утро. Гениальная идея с рассказом вызвала всплеск оптимизма, но сообразив, что происходит, Андрей чертыхнулся, и гонка за самим собой возобновилась. Ревели маршевые двигатели, мельтешили миры, а хандра хищно поглядывала из пассажирского отсека. Лишь полная отдача сил бессмысленному полету обеспечивала безопасность. Еще и еще пытался Андрей изучить обстановку на местах, но всякий раз позорно бежал. Двойники, пораженные общим недугом, охотно позволяли вживаться в свои шкуры, но напрочь отказывались совершать несвойственные им поступки. Жили, одним словом, как хотели. Оно и понятно марионетки, связанные одной нитью, копировали друг друга, а тон задавал он сам. Обижаться не на кого. Оставалась хилая надежда, что где-то в невообразимой дали нить ослабнет и кто-то, ввиду своей микроскопичности, позволит себе проявить самостоятельность, не опасаясь быть уличенным.

"Опять, — думал Андрей, прислушиваясь к застольным разговорам. — Опять одно и то же".

— Что это мы без музыки? — спохватилась Татьяна Т., и он машинально кивнул: знакомая реплика прозвучала вовремя.

Едва раздались первые аккорды забойного шлягера, Андрей насторожился. Что-то здесь было не так. Раньше наяривали расхлябанные "Сонаты", а тут японский кассетник… Неужели количество стало, наконец, переходить в качество? Так, что еще? Андрей взялся исследовать свое окружение. Пристально рассматривал предметы домашнего обихода, некоторые подносил к самому носу, обнюхивал. Потом начал заглядывать в глаза соседям по столу, задавать каверзные вопросы и даже кольнул вилкой хозяйку дома. Непонимающая публика веселилась вовсю и помогала советами. Однако других отклонений обнаружить не удалось, и наутро приступ хандры безжалостно раздавил двойника. Впереди маячили пересуды вчерашних фокусов, и Андрей ретировался в следующее Зазеркалье.

Знакомая квартира пополнилась финским телевизором и видеоприставкой. Потом появились стереофонические наушники, более престижный кассетник, новые колонки. Все остальное — без изменений. Потеряв терпение, Андрей проскочил с десяток миров. Аппаратура исчезла вся, а вместо нее красовались фарфоровые слоники мал мала меньше. Это уже никуда не годилось. Воображение, такое послушное и реалистичное вначале, теперь разыгралось и принялось выкидывать коленца. Так срывается с поводка лохматая шавка и, заливисто лая, мчится куда-то, останавливаясь и приглашая хозяина за собой.

Андрей опомнился и взял себя в руки. А вдруг это и есть пресловутое авторское право на вымысел? Говорят, очень опасная штука, ибо, следуя за ней, можно уйти далеко и совсем не туда. Впрочем, он тут же устыдился, сообразив, что еще не написав рассказ, уже отбирает хлеб у редакторов и критиков.

"Будь что будет!" — решился он и припустил очертя голову за легкомысленной собачонкой. Одно обнадеживало — быть может, псу виднее, и он приведет все-таки в Настоящее Зазеркалье, где действуют свои законы перспективы и оптики и угол отражения не равен углу падения.

И действительно, в последующих мирах творилось бог знает что. Скипетр власти автора принялся выводить жуткие вензеля, подчиняясь законам зазеркальной логики. Вначале Андрей угодил на собрание в своем институте. Поочередно выходили ораторы и, полыхая праведным гневом, костили его за что-то недостойное и аморальное. Пунцовый от стыда, он стоял в пересечении множества взглядов. Взгляды были разные: уничтожающие, удивленные, радостно-удивленные и тщательно скрывающие радостное удивление. На последних рядах ничего не скрывали — оживленно шушукались, подмигивали и скалили зубы. Он не имел понятия за что, но остальные прекрасно знали, и это было невыносимо. Тем не менее Андрей пообещал, что больше не будет, и ему поверили. Сразу после этого он сбежал, сочувствуя двойнику и надеясь, что не так страшен черт, как его намалевал скипетр.

Новая остановка оказалась не лучше. Перепрыгивая через ступеньки, он мчался вверх по лестнице в каком-то подъезде, а за ним, пыхтя и ругаясь, гнались трое нетрезвых мужиков. Настигли, развернули и точным ударом отправили в следующий мир.

Здесь было как будто поспокойнее. Но, не успев сориентироваться, Андрей сгоряча махнул кулаком. Рядом испуганно охнули и быстренько засеменили прочь. Фонарный столб укоризненно загудел. Родной город поприветствовал блудного сына, и дитя всхлипнуло.

Приковыляв домой, Андрей обнаружил, что живет не один. Кроме него в квартире обитали жена и теща. Немало изумившись, он припомнил, что когда-то встречался с похожей девушкой по имени Наташа, но та была помоложе.

"Значит, все-таки женился, — смекнул Андрей. — Ну что ж, может, оно и к лучшему".

— Ты где был? — спросила жена.

Теща промолчала, но ее глаза злорадно сверкнули.

— Я… — Андрей растерялся, увидев, который час. Быстрая смена событий да саднящая рука сбивали с толку, и он воззвал к двойнику.

Друг в беде не оставил.

— В институте. Работал. А что?

— Кровь! — ахнула теща, заметив разбитые костяшки.

— И на щеке… — неуверенно протянула Наташа. — Больно?

— Бандит! — фыркнула теща. — И друзья у него бандиты и пьяницы!

Андрей потрогал щеку и вспомнил активную троицу в подъезде. Происходило что-то странное. Пронзая миры, он собирал всю грязь и тащил за собой. Прямо какой-то летучий ассенизатор. Не хватает еще, чтобы пришла бумага оттуда, где ему шили аморалку. Говорить, что упал, было глупо, и он сочинил историю спасения незнакомой девушки от пьяных хулиганов. Наташа поджала губы, но примочки сделала.

Поглощая ужин, Андрей ускоренным темпом вживался в своего двойника. Было много неясного. Во-первых, его однокомнатная квартира стала почему-то двухкомнатной. Во-вторых, он так и не понял, есть ли у них дети, а спрашивать постеснялся. И в-третьих, было неизвестно, можно ли в его теперешнем положении писать рассказ. Стол и бумага имелись, но жена с тещей внушали опасения.

Все же он рискнул. Покинув кухню, петляя подошел к столу, сел и включил настольную лампу. В квартире воцарилась тишина. Ненадолго.

— Опять? — вопрос жены прозвучал со скрытым подтекстом.

Вся в бигудях теща прояснила ситуацию:

— Шляется где попало, потом сидит ночами. Строчит пулеметчик, да все вхолостую!

И, хлопнув дверью, она скрылась в смежной комнате.

— Андрей. — Наташина рука легла на плечо. — Сколько можно?

Андрей совершенно искренне пожал плечами. Он не знал.

— Ну посмотри! — Она выдвинула ящик стола, и он увидел стопку исписанных листов. — Хоть что-нибудь напечатали?

Из-за двери бабахнула тяжелая артиллерия.

— Пусть забирает свои шедевры и топает в общежитие!

Андрей опешил.

— Какое общежитие? У меня квартира.

— Ха! — просвистела шрапнель из укрытия. — Это у нас квартира! Взяли бездомного, так он еще издевается. Другой бы спасибо сказал.

Час от часу не легче. Оказывается, и тылов нет. Впереди враг, позади болото. Снаряды ложились вплотную, осколки разили своих и чужих, Наташа заплакала, и Андрей дезертировал.

Очутившись на новом месте, он вновь почувствовал себя холостяком и перевел дух. Может, хоть тут повезет? В семейном ли смысле, в творческом… А вот и общежитие! Неужели и эта напасть скользнула за ним сюда? Так и есть, двойник уверенно вывел к пятиэтажному желтому зданию казарменного типа.

Увидев вахтера, Андрей струхнул. Но страж чужой нравственности узнал постояльца и разочарованно клюнул носом — "путя свободна". Общежитие было строго мужским, что наложило свой отпечаток. Затоптанный линолеум, окурки, какие-то пятна на стенах. Где-то ревела музыка и время от времени раздавался протяжный ликующий вопль. Информации он не нес, а просто выражал радость по поводу существования на белом свете. Кроме людей жили здесь еще тараканы, и дела у них обстояли немного получше, — в том, как они бегали по коридору, была видна какая-то целеустремленность.

Андрей толкнул дверь своей комнаты. На одной из коек сидел Володя и задумчиво шевелил пальцами ног. Носки валялись рядом, на полу.

— Привет, — сказал Володя. — Что хорошего?

Он вел себя, как пассажир в поезде дальнего следования — от нечего делать задавал бессмысленные вопросы. Андрей огляделся. Комната и впрямь напоминала купе. Ехали они долго, устали и к тому же опаздывали. Настроение совсем испортилось.

Резко заныл зуб. Боль отозвалась в горле и засвербела в левой части черепа. Андрей сморщился, ругнув двойника. Не мог, бестолочь, вовремя к стоматологу сходить! Но двойник тоже недоумевал и бранился. Завязалась перепалка.

— М-м-м… — застонал Андрей, и внезапно его осенило.

Это была защитная реакция организма. Попытка списать окружающую серость на субъективность восприятия вследствие недомогания. Психологически стало легче, но от физических мук темнело в глазах.

— Скоро станет лучше, — флегматично произнес Володя услышанную от кого-то фразу.

Но ждать не было сил. Где-то существовало Зазеркалье, там брезжил свет, и Андрей подался туда. Зубная боль сразу утихла. Двойнику тоже полегчало. Отторгнув видавшего иные миры Андрея, он перестал сопоставлять и сравнивать и тут же успокоился. Прилег на койко-место, зевнул и завел дорожный разговор с соседом.

Андрей тем временем находился в пути. Предыдущие остановки его напугали, и он стремился уйти подальше. Улепетывал, как беглый каторжник в сапогах-скороходах. Неужели это и есть Настоящее Зазеркалье? Нити здесь явно ослабли, гайки развинтились, жесткая логика расшаталась, и стали возможны вариации. Все это так, но двойники по-прежнему варились в одном котле. Густое варево хлюпало, булькало, меняло свои свойства, а съедобным не становилось. Быть может, виновато воображение? Отягощенное жизненным опытом, громоздит новые миры по образу старого и не знает, что можно иначе. Наверняка так и есть. Ретивый Пегас на деле оказался дряхлой клячей, обессилевшей от плохой кормежки и дурного обращения. Но кормить не было времени, да и нечем, и оставалось одно — подхлестнуть.

Андрей подхлестнул… Еще подхлестнул… Потом в третий раз, и с оттяжкой! Обезумев от боли, кляча рванулась в сторону и понесла, не разбирая дороги, по ухабам и рытвинам незнакомой доселе местности…

— Уф! — выдохнул Андрей и сладко потянулся. Предыдущее вспомнилось, как дурной сон. То ли дело теперь! Дом — полная чаша. И меблишка есть, телик фирменный и магнитофончик соответствующий. А что там в баре? Полнехонек бар. А что на книжных полках? Самое дефицитное. А в холодильнике? Пальчики оближешь. Всего вдоволь. Красота. А откуда это все? А не ваше дело!

А правда, откуда? Андрей осмотрелся. Может, купил? Ну-ка, ну-ка, какая зарплата у двойника?.. М-да, не мог он купить. Да и не продают такое в магазинах. Подарили, что-ли?.. Правильно, дураков нет. Тогда наследство?.. Опять мимо. Да откуда ж ты все взял, двойничок?

Андрей поднялся из кресла и, шатаясь, словно пьяный, натыкаясь на мебель, подошел к зеркалу. Вживание в образ проходило трудно. Нити здесь провисли ниже некуда, болтались, двойник-марионетка не подчинялся и качал права. Упрямился, что-то скрывал, выражал недовольство и всячески саботировал процесс адаптации. Ему не нравилось. Он, мол, сам кузнец своего счастья и просит не вмешиваться. Даже настаивает. Даже угрожает. Если что, может и в рыло…

Ладно, ладно, верю. Можешь. Дай хоть взглянуть на тебя. У-у, какой ты! Уверен в себе, доволен жизнью, прямо кум королю. Пополнел, раздался, вон и животик выпирает. Ну не втягивай, не втягивай, перед девицами будешь петушиться, их у тебя много. Откуда знаю? Ну-у, чтоб у такого парня и не было! Одни часы швейцарские чего стоят. И перстенек золотой, и костюмчик джинсовый, и сам ничего, только вот лысеть начал. Ясно, что от удовольствий, от чего же еще? И мешки под глазами… В общем, дорвался до манны небесной, да с голодухи объелся. Ничего, вот ниточки подтяну — и станешь шелковый. По утрам бегать начнешь, гантелями работать. Книжки, которые накопил, тоже прочитаешь, ты ведь в них не заглядывал, некогда было. И с коллегами своими все дела завяжешь, понял? Так-то, дружок. Вместе, постепенно, может, из нас двоих человек и получится. Что?.. Звонят в дверь? Кто бы это мог быть?.. Вадик товар принес? Сейчас мы этого Вадика отошьем. Дружненько навалимся и сделаем в лучшем виде. Пошли, пошли, не симулируй.

Андрей, уже более уверенно, чем прежде, вышел в прихожую и открыл дверь. Но там оказался не Вадик. На лестничной площадке стояли четверо. Поздоровались, предъявили ордер и пригласили понятых. Пока Андрей соображал и раздумывал, двойник все понял, куда-то забился и затих, будто его и не было.

"Влип!" — догадался Андрей и заторопился.

Но не тут-то было. Двойник, почуяв неладное, вцепился, заверещал, умоляя остаться и сесть вместо него. Это, мол, ненадолго, грешки пустяковые, улик никаких, зато потом они кореши до гробовой доски. Хныкал, сулил золотые горы, в чем-то клялся и говорил, что готов упасть на колени пускай Андрей подойдет к зеркалу и посмотрит. А когда перед ним приоткрылась лазейка в манящую даль Зазеркалья, совсем ошалел и попытался проскользнуть туда сам. И получилось бы, да подвело отсутствие воображения.

Андрею удалось уйти. Измученный, он плыл в каком-то сыром жарком тумане, потел и вздрагивал от доносящихся отовсюду звуков. Где-то бормотали голоса общественных обвинителей, кто-то захлебывался в безумном радостном крике, гремели магнитофоны, бранились женщины, хлопали двери подъездов, щелкали наручники. Двойники окрепли, набрались сил и выкаблучивались кто во что горазд. Некоторые, кому жилось повольготнее, даже посягали на создателя. Андрей, напуганный последним эпизодом, не решался на новую остановку. Вдруг кто-нибудь из двойников, заваривший кашу понаваристей, сумеет перехватить инициативу и поменяется с ним местами? Расхлебывай потом и доказывай, что ты это не ты. Зазеркалье оказалось с сюрпризами, углубляться дальше было опасно, и он решил отдохнуть.

* * *


Оказавшись в своем мире, Андрей подозрительно осмотрелся. Это вышло инстинктивно, он даже хмыкнул, но результатом остался доволен. Квартира его, посторонние отсутствуют, ничего не пропало, ничего лишнего. И хандра угомонилась. Может, ушла насовсем, а может, набирается сил после обилия впечатлений.

Андрей взглянул на лежащую перед ним тетрадку и усмехнулся наивности двойников. Марионетки, дергая за ниточки других, мнили себя настоящими кукловодами, не подозревая о нем.

Он склонился и записал последнюю фразу:






Самомнение двойников позабавило Создателя.







Контракт


Субботнее утро началось, как в том анекдоте. Звонок в дверь — и некто в кепке, с потухшей цигаркой во рту, небрежно скособочившись под тяжестью рыжего чемоданчика, хмуро произнес:

— Слесаря вызывали?

При этом глаза незнакомца смотрели с такой скукой и с таким презрением к жизни, что невольно брала оторопь.

Хозяин квартиры растерялся. Слесаря он не вызывал, домашние были в отъезде, но кран на кухне действительно нуждался в починке. Над всем этим хотелось поразмыслить.

Посетитель тем временем извлек из кармана мятую бумажку и, развернув, уныло зачитал:

— Сидоровская Алевтина Спиридоновна, квартира сто двадцать шесть, заказ восемнадцать.

Спрятав бумагу, невозмутимо повторил:

— Вызывали?

— Да, да, да, — обрадовался хозяин квартиры. — Это жена моя, Алевтина Спиридоновна.

Человек в кепке перехватил чемодан и решительно шагнул через порог. Сидоровский поспешно отпрянул, зацепив животом крохотный шурупчик, торчащий из косяка. Шурупчик вытянул из майки длинную нитку, и Андрей Николаевич сконфузился. Только сейчас он сообразил, что предстал перед мастером в виде, не соответствующем своей должности — в дешевом трико с пузырями на коленях и несвежей майке.

Но мастеру было наплевать. Протопав на кухню, он щелкнул ногтем по водопроводному крану, из которого журчала весенняя капель, и глухо пробурчал:

— Будем курочить.

— Пожалуйста, пожалуйста, — пропел Андрей Николаевич, суетливо пряча тарелку с обглоданной куриной костью. В отсутствие жены он слегка одичал.

Мастер бухнул на стол чемодан, открыл крышку и принялся греметь железом. Сидоровский на цыпочках выскользнул из кухни.

Легко и весело пронес он свое грузное тело через коридор, свернул в комнату и мягко затормозил у шкафа. Прислушиваясь к металлическому грохоту, Андрей Николаевич упаковался в синие брюки и домашнюю курточку с атласным воротничком.

— Ну, как идут дела? — бодро осведомился он, эффектно появившись в дверях.

— Ум-гум, — ответил слесарь, не отрываясь от крана.

— Давайте, давайте, — с энтузиазмом посоветовал Сидоровский, довольно озираясь.

Совсем недавно он приобрел импортный кухонный гарнитур, и визит мастера оказался кстати. Приятно иногда впустить в свое жилище незнакомого человека. Пусть посмотрит.

Наверное, на кухне стало светлее, потому что мастер, оторвавшись от работы, скосил глаза на обладателя дефицитной куртки.

Сидоровский приосанился, изобразив человека, обуреваемого творческими идеями. Он только что оставил письменный стол и важные бумаги, с которыми предстоит еще долго и вдумчиво работать. Вхождение в образ удалось слесарь заволновался и энергично задвигал локтями, терзая несчастный кран.

— Вы тут работайте, — подал голос Андрей Николаевич. — А если что понадобится, я буду у себя в кабинете.

И после этих слов он направился в кабинет. Там, усевшись за стол, разбросал перед собой листы чистой бумаги, раскрыл пару книг и уставился в окно. Делать было абсолютно нечего.

Сидоровский Андрей Николаевич работал начальником небольшого предприятия. Когда-то в молодости защитил диссертацию, немного пометался в поисках и дерзаниях, потом женился, попал в струю и осел в ответственном кресле. По всем признакам жизнь удалась.

Однако чего-то не хватало. Частенько Андрей Николаевич ловил себя на мыслях о прошлом. О времени, когда видел цель и шел к ней путями, которые выбирал сам. Пути были праведные и неправедные, цель представлялась великой, и каждый шаг приносил удовольствие.

Теперь все изменилось. По-прежнему хотелось больших дел, но не было прежней лихости и безрассудства. Появилась боязнь ошибиться и потерять то, что уже достигнуто. Сидоровскому ничего не оставалось, как играть роль деятельного человека, ничего при этом не делая. С ролью он справлялся, благо имелись условия — штат деятельных сотрудников и авторитет нынешнего положения. Что касалось честолюбия, то оно удовлетворялось внешними атрибутами — трехкомнатной квартирой, служебным кабинетом, горделивой осанкой и набором трескучих фраз. Ораторским искусством Андрей Николаевич овладел в совершенстве. Любил, грозно сверкая очами, распекать нерадивых, костить нерасторопных и намекать на самые решительные меры воздействия. Кругленькие слова бойко скакали по головам слушателей и, сотрясая воздух, рождали симфонию горного обвала.

Так время и шло. Дни шли один за другим, и в их однообразной череде жилось не так уж и плохо. Но, как говорилось ранее, Сидоровскому чего-то не хватало. Наверное, дело было в людях. Не замечалось в них должного уважения и преклонения перед его заслугами. Доходили даже кое-какие досадные слухи. А бывало, появившись внезапно в какой-нибудь комнате, Андрей Николаевич улавливал окончание своей фамилии и успевал заметить дерзкий озорной блеск в глазах сотрудников. В следующий миг картина преображалась. Люди рьяно хватались за работу, обращались с какими-то вопросами и безостановочно сюсюкали: Андрей Николаевич да Андрей Николаевич, ах! Все бы хорошо, да только за напускным этим раболепием не было ничего. Сидоровский в глубине души возмущался, но виду не подавал — продолжал играть роль. Играли и все остальные, и надо сказать, успешно — не придерешься. Воистину, людскому лицемерию не было предела.

Чтобы выдержать подобное безобразие, приходилось надевать маску и окружать себя верными людьми. Верные люди спасали от перенапряжения, а маска со временем стала привычной. Вот и сейчас, стоило появиться незнакомому человеку, как она, словно на резинках, мгновенно скользнула на место.

Из кухни донеслось осторожное покашливание. Потом шаги и голос:

— Хозяин, а хозяин? Работа сделана.

Андрей Николаевич обернулся. В дверях стоял сантехник уже без кепки. Черные вьющиеся волосы, бледное лицо с легким румянцем на щеках и глаза, в которых пряталось любопытство.

— Книг-то сколько! — изумился мастер, оглядывая кабинетные стеллажи. Неужто все прочитали?

Сидоровский заулыбался.

— Да вот… прочитал.

— Ну-у! — восхищенно протянул слесарь. — Видать, много тут всякого написано.

— А как же. Пишут люди, пишут, — развил мысль Андрей Николаевич и быстренько навел на столе порядок. Сложил листы в стопку и придавил книгой.

Мастер казался человеком культурным, и Сидоровский решил поблистать эрудицией. Таково уж действие маски — всяк, кто наденет, проникается ее духом. Свирепая личина с клыками да глазищами побуждает рычать и угрожающе скрючивать пальцы.

А обладателю шутовской, кроме прыжков и ужимок, необходим еще и колпак с бубенчиками.

Слесарь, не решаясь войти в комнату, водил глазами по полкам.

— Вы присядьте, — пригласил Андрей Николаевич. — Побеседуем. Я вижу вы интересуетесь?

— Да не то чтобы очень, — отозвался мастер. — Просто иногда заглядываю.

— Правильно, — решительно одобрил Сидоровский. — Надо заглядывать. Духовная пища как-никак. Источники знаний. Сокровищницы человеческих мыслей.

Сантехник осторожно присел в кресло. Весь его вид выражал внимание.

Сидоровский продолжал разглагольствовать:

— У меня и сын читает. И жена. И я тоже. Работа, знаете ли, такая. Без книг, без информации, без повышения духовного уровня — никуда. Тупик. Топтание на месте. А нам надо двигаться. Верно?

— Верно, — согласился слесарь. — И про душу вы хорошо сказали. И кормить ее надо, и поить. А иначе — смерть.

Андрей Николаевич снисходительно улыбнулся.

— Мой сын тоже детективами увлекается, — произнес он. — Сказки там разные, фантазии. Помню, и я в детстве читал. Про Кащея Бессмертного. Интересная была книжка.

— Очень интересная, — согласился слесарь. — И очень поучительная. Нельзя таким кащеям вечно жить. Тупик получается. Топтание на одном месте.

— Хм, — сдвинул брови Сидоровский. — Это почему же?

— А потому. Нехороший он человек.

— Кто?

— Кащей.

— А-а, — протянул Андрей Николаевич, внутренне потешаясь. — Да ничего страшного. Пусть бы жил старик.

— Никак нельзя, — возразил мастер. — Он душу свою загубил. В черном теле держал, она и зачахла. Другой бы пожил свое, и готово — душа на волю. А у него она словно в пожизненном заключении. А жизнь вечная. Тупик, одним словом.

"Вот дурак!" — подумал Сидоровский, а вслух заявил:

— Души нет. Наукой доказано.

— Как нет? — удивился слесарь. — Вы же сами говорили про духовную пищу и духовный уровень.

— Так ведь это к слову пришлось. Иносказательно.

— Тогда понятно. Ну, а сознание есть?

— Есть, — уверенно кивнул Сидоровский и, подумав, добавил: — Материя первична, сознание вторично.

— Стало быть, душа это и есть сознание. — Слесарь улыбнулся. — А насчет первичности вы правы. Именно поэтому и надо из несовершенных тел души изымать.

— Да вы что! — Андрей Николаевич искренне возмутился. — Эдак мы неизвестно до чего договоримся. Вы, что же, убийство предлагаете?

— Зачем убийство? Честную сделку.

От неожиданности хозяин квартиры обмяк, безвольно утонув в кресле.

— Ка… какую сделку? О чем это?

— Не пугайтесь, — успокоил слесарь. — Насчет изъятия души, это я про Кащея. К вам у меня дело другого рода.

— Никого я не знаю. Ни вас, ни Кащея. Сами разбирайтесь со своими дружками. Меня не впутывайте. Я не хочу! И вообще, у меня семья! Я…

— Тихо, тихо, — перебил мастер, подняв руку, и Андрей Николаевич сжался в предчувствии удара.

Странный гость ободряюще подмигнул.

— Вот вы и испугались, — сказал он. — А зря. При чем тут Кащей? Сказочный персонаж, не более. Мне нужны вы. Душа ваша.

— Ничего не знаю, — пролепетал Сидоровский. — Если вы за деньгами, то они в серванте. Забирайте и уходите. Не буду заявлять. Честное слово.

— Да успокойтесь вы наконец! — прикрикнул на него сантехник. — Не нужны мне ваши деньги. Я за душой пришел. А денег я вам сам дам. Назовите любую сумму, только в разумных пределах, конечно. Ну!

— Н-и-н-н, — затрясся Андрей Николаевич. — Н-н-н-н…

— Черт знает что! — возмутился слесарь. — Вы же интеллигентный человек!

— Нет! — выпалил Андрей Николаевич и испуганно затих.

— Что нет?

— Не надо… меня убивать.

— Да кто вам сказал такую чушь?

— Вы.

— Глупости! Зачем мне это нужно? Придет время, сами умрете.

— Я не хочу, — жалобно прошептал Сидоровский.

Слесарь участливо улыбнулся.

— Вы, что же, вечно жить собираетесь?

Андрей Николаевич замотал головой наподобие китайского болванчика. Лоб у него вспотел, глаза затуманились, а толстые губы задрожали, пытаясь что-то произнести.

Однако, несмотря на качественное изображение, звук так и не появился.

— Правильно! — по-своему расценил его реакцию сантехник. — И не надейтесь. Никому еще не удавалось обмануть костлявую.

Сидоровский глубоко вздохнул. Он понял, что перед ним маньяк-убийца, которому доставляет удовольствие трепать нервы своей жертве. Безысходность ситуации повергла Андрея Николаевича в оцепенение. Он привык обороняться, пока имелись шансы на успех. Когда их не было — он сдавался на милость победителя. Эта житейская мудрость пришла с годами и не раз выручала из самых безнадежных передряг.

Слесарь продолжал:

— Проживете свой срок, а потом, как это у вас говорится, отойдете в иной мир. Это же естественно. Бренное тело израсходует все ресурсы и станет бесполезным. Зачем за него цепляться?

Сидоровский молча согласился.

— Пока не поздно, надо о душе подумать, — назидательно произнес мастер. — Вот я и предлагаю сделку.

— Какую? — сглотнул Андрей Николаевич.

Сантехник оживился.

— Вот это по-нашему! Люблю деловой разговор. Значит, так: вы завещаете мне свою душу, а я вам любые желания исполню. Душу потом, желания сейчас. Идет?

— А зачем вам моя душа? — подозрительно спросил Сидоровский. Он был вынужден принять правила игры, навязанные посетителем.

— Это уж мое дело. Какая вам разница?

— Нет, позвольте! Душа-то моя?

— Ваша, ваша, — недовольно пробурчал сантехник. — Пока ваша.

— Ну вот! — Андрей Николаевич почувствовал какой-то перевес в свою пользу и даже рискнул развести руками. Правда, не очень широко.

Насупив брови, слесарь молчал.

Сидоровский призадумался. Посетитель походил скорее на сумасшедшего, нежели на убийцу. Впрочем, это не менее опасно. Требовалось проявить максимум осторожности, чтобы не разозлить несчастного.

— Странно, — сказал Андрей Николаевич. — Вы приходите, предлагаете сделку, а я даже вашего имени не знаю.

Он вопросительно посмотрел на слесаря.

— Асмодей, — приподнялся тот. — Можно просто Мотя. Извините, что раньше не представился. Позабыл совсем.

— Асмодей? — переспросил Сидоровский. — Редкое имя, но я его где-то слышал. А вы вообще кто?

— Черт, — буднично произнес сантехник. — Сатана, дьявол. Как больше нравится, так и называйте.

Сердце у Андрея Николаевича екнуло. Дело было гиблое. Перед ним человек с манией величия. Ладно там Наполеон или вице-король Индии, а то ведь сам Сатана! Еще, чего доброго, в горло вцепится или квартиру подожжет. Надо с ним поосторожнее, поласковее.

— Так, значит, вы всемогущий? — вежливо поинтересовался Андрей Николаевич.

— Нет, конечно, — сатанински улыбнулся слесарь. — Но я убежден, что ваши желания не выйдут за пределы моих возможностей.

"Ишь, какой уверенный, — подумал Сидоровский. — Испытать его, что ли?"

— Тогда сделайте, пожалуйста, — произнес он, пряча ехидную усмешку, чтобы вот сейчас, тут же, на этом столе появилось сто рублей.

— Всего-то? — удивился слесарь. — Может, больше надо?

— Нет, нет, хватит сотни.

— Пожалуйста.

Сантехник звонко щелкнул пальцами.

Андрей Николаевич взглянул на стол и обомлел. На страницах раскрытой книги лежала сотенная купюра. Хрустящая и с водяными знаками.

— А двести? — попросил Сидоровский, и в горле у него запершило.

Появилось еще две купюры.

— Что за чудеса? Ну, а триста!

— Давайте увеличим ставки, — предложил Асмодей. Его тоже охватил азарт. Глаза заблестели, а пальцы ловко задергались, будто тасуя невидимую колоду карт. — Для начала тыщу, а?

— Издеваетесь? Фокусы показываете?

— Какие фокусы? Я исполняю ваши желания. Только они у вас какие-то однообразные. Называйте сразу всю сумму, так будет быстрее.

— Ну-у-у, — протянул Сидоровский, не отводя глаз от купюр. — С деньгами всякий сможет. А вот сделайте, например, японский телевизор.

— Можно, — согласился сантехник. — Только давайте сначала контракт подпишем.

— Нет, вы сделайте, сделайте! — неприлично загорячился Андрей Николаевич.

Через секунду на столе стоял телевизор.

Сидоровский радостно засмеялся.

— Телевизор, — всхлипнул он. — Настоящий. Японский. И работает?

— Конечно.

— Здорово! Так, значит, черт?

— Черт.

— Асмодей?

— Асмодей.

— Сатана и дьявол?

— Он самый.

— Ха-ха-ха! Вот это сюрприз!

Оборвав смех, Сидоровский строго произнес:

— А вы знаете, что чертей не бывает?

— Как не бывает? — удивился черт.

— А вот так. Не бывает, и все. Мистика это. Суеверия. Наукой давно опровергнуто.

— Вот те раз, — пробормотал черт. — Сначала деньги, потом телевизор, а теперь, значит, не бывает?

— Не бывает, — подтвердил Сидоровский.

— А как же я?

— А как хотите! Все знают, что дьяволов нет. Это в древние времена их выдумывали, чтобы непонятные явления объяснять. А сейчас, молодой человек, кругом электричество, компьютеры, космические корабли, медицинское обслуживание, кинотеатры. А чертей нет.

— Тьфу ты напасть! — сплюнул черт. — И как я сразу не догадался. Вы совершенно правы! — с жаром воскликнул он. — Чертей не бывает, но могут же быть внеземные цивилизации, а?

— Могут, — подумав, согласился Сидоровский. — Так вы что, оттуда?

— Ну да! — радостно признался сантехник.

— Что же вы сразу не сказали? — с укором спросил Сидоровский. — Это ведь совсем другое дело.

Он заметно смягчился. Сантехник тоже выглядел довольным. Они пожали друг другу руки, после чего Сидоровский произнес:

— Значит, сразу ко мне? Правильно, молодцом!

Ситуация, конечно, была необычной, но Андрей Николаевич не раз встречался с ответственными товарищами на различных уровнях и поэтому в грязь лицом не ударил.

— Ну, и как там у вас?

— Да все хорошо, живем помаленьку.

— Рад за вас. Ну, а жена, дети, все в порядке?

Пришелец отчего-то прыснул в кулак, но ответил:

— Да, спасибо. Все живы и здоровы.

Сидоровский важно кивнул.

— Тогда, если желаете, поговорим о делах?

— Давайте, — охотно согласился сантехник.

— Значит, у вас возникла необходимость в моей душе?

— Да.

— И вы сможете исполнить мои желания?

— Точно так.

Андрей Николаевич задумался. Вообще-то следовало оповестить общественность. Позвонить в Академию наук, пригласить корреспондентов. Но тогда появится риск потерять выгодного покупателя. Кто знает, чья душа понравится Асмодею больше? Нет, железо надо ковать прямо сейчас.

— А где ваш корабль?

— Там. — Пришелец небрежно махнул в сторону окна.

— Кто-нибудь видел?

— Исключено, — твердо ответил Асмодей, и Сидоровский поверил.

Он прикинул возможные варианты и решил соглашаться.

"Все равно помирать, — думал он. — А так, может, в хорошие руки попаду".

— Так что от меня требуется?

Сантехник поспешно извлек из кармана лист бумаги.

— Вот контракт. Прочитайте и подпишите. Но сначала давайте свои желания.

И достав потрепанный блокнот, Асмодей приготовился записывать.

— Ну, для начала решим денежный вопрос, — проговорил Сидоровский. Много мне не надо, это вызовет нездоровый интерес окружающих, а вот тысяч двадцать — тридцать пригодится. Нет, лучше пятьдесят.

Андрей Николаевич подвигал губами, что-то подсчитывая.

— А впрочем, давайте сто, как-нибудь выкручусь.

Асмодей что-то чиркнул в своем блокноте.

— Та-ак… Еще, пожалуй, надо бы докторскую защитить.

— Какая тема? — быстро спросил слесарь.

— Не знаю, — пожал плечами Сидоровский. — Что-нибудь по специальности.

— А задел у вас есть?

— Нет.

— Так что же вы защищать собираетесь?

— Ну это уж ваше дело, — рассердился Сидоровский. — Сами придумайте.

Пришелец вздохнул, но в блокноте пометку сделал.

— Теперь повышение по службе. И желательно побыстрей, покруче, чтобы аж дух захватило.

Асмодей поднял глаза. Посмотрел. Потом хмыкнул и вновь склонился над блокнотом.

Андрей Николаевич продолжал фантазировать.

— И чтобы люди меня уважали. Чтобы знали, с кем дело имеют. Побаивались даже. Полезно будет.

Асмодей записал.

— Что еще? — спросил он.

— Пожалуй, хватит, — ответил Сидоровский. — Разве что, добавьте тысяч двадцать.

— Хорошо. А молодость, женщины, приключения? Не желаете?

Андрей Николаевич нахмурился, вспоминая свою молодость. Студенческие заботы, скудные завтраки, надежды, разочарования.

— Нет, — решительно отказался он. — Сделайте еще персональную машину с шофером, и все.

— Ну, а бессмертное произведение не хотите после себя оставить? Симфонию какую-нибудь, книгу, картину? Изобретение, наконец?

— Да зачем оно мне? — улыбнулся Сидоровский. — Видел я этих изобретателей. Издерганный народ, беспокойный. Ни себе жизни, ни другим. Не надо.

— А книги-то, книги! — заволновался пришелец. — Вы столько их прочитали, неужели не хотите свой путь проложить? Хотя бы тропинку узенькую? — Он кивнул на стопку листов на столе.

— Да не читал я их, — отмахнулся Андрей Николаевич. — Перед сном иногда полистаю, и все. Чепуха там всякая. Выдумки.

— А радость познания? Новые ощущения? Может, летать хотите научиться?

— Я же сказал, что нет, — сквозь зубы процедил Сидоровский. Исполняйте, что заказано, а остальное моя забота.

Асмодей вздрогнул. Обвел глазами полки с книгами и вновь посмотрел на хозяина квартиры.

— Ладно. Дайте-ка взглянуть на контракт.

Взяв протянутую бумагу, сантехник сложил ее и спрятал в карман. Потом поднялся и молча вышел из комнаты. Через несколько секунд появился в своей прежней кепке с рыжим чемоданчиком в руке.

— Прощайте, — произнес он, стараясь не глядеть на Сидоровского. — Мне пора.

— Погодите, я ведь еще не подписал соглашения, — заволновался Андрей Николаевич. — Давайте, я мигом!

— Не надо. Я передумал.

— Почему? А душа? Сознание мое вам разве не нужно?

— А на кой оно мне? — бросил через плечо сантехник, открывая дверь в прихожей.

— Что значит "на кой"? Эй, куда вы? Мы ведь с вами договорились! Стойте!

Но дверь уже захлопнулась.

Андрей Николаевич рванулся следом. Вылетел на лестничную площадку.

— Асмодей!

Гулкое эхо загудело по всему подъезду.

— Мотя!

Ответа не последовало, и Андрей Николаевич понял, что его обманули.

— У-у! — прошептал Сидоровский, негодуя на пришельца.

Потом осторожно принюхался. В воздухе чем-то пахло.




Войди еще раз в те же воды


Нельзя войти дважды

в одну и ту же реку.

    

Гераклит Эфесский






У меня появилось предчувствие, что сегодня что-то произойдет. Догадка, мелькнувшая в момент пробуждения, исчезла, и я лежал с открытыми глазами, пытаясь вернуться в то состояние, которое владело мною секунду назад. Так бывало не раз, и я привык к неудачам, и не очень-то верил в успех.

Довольно часто первые мгновения после сна кажутся мне настоящим откровением. Будто вот-вот я обрету ключ к шифру, который поможет разобраться во многом, в том числе и в собственной жизни. Я все время жду развязки. Разглядываю декорации и пытаюсь определить, что за роль и в каком спектакле мне выпала. Все реплики, монологи, поступки, а также свободный выбор предусмотрены сценарием, который писал не я. Так мне кажется.

Декорации… Вы испытывали то странное чувство, когда все, что вас окружает, сдается удивительно знакомым и имеющим особый смысл? Например, стена старого дома с обвалившейся штукатуркой, обвитая плющом. Вы точно знаете, что видите ее впервые, но кирпичная кладка с причудливым узором трещин и выбоин подзуживает память, и вам начинает чудиться, что дом этот сыграл немаловажную, но забытую роль в вашем прошлом.

Вы дотрагиваетесь до стены, пытаетесь что-то вспомнить, но поздно. Секунда прозрения миновала, а вы так и не успели ничего понять.

Или еще. Вы лежите на сеновале под самой крышей. Дождь давно кончился, но уходить неохота. На улице холодно, в воздухе водяная пыль, а небо в черных тучах. Здесь же хорошо. Сено, что называется, "горит", и от него исходит пряный дух. Потом тишину прорезает хриплое карканье. Вы поднимаете голову и видите угрюмую ворону, сидящую на дереве. И понимаете, что все это уже было. И кромка леса за полем, и голые ветви, и каркающая ворона. Ощущение мгновенно, оно тут же проходит, но след остается. В следующий миг пейзаж словно подменили. Декорации те же, а смысл иной. Ворона? Она улетела, но дело не в ней. Она суфлер, подсказавший нужные чувства.

* * *


Солнечный луч, выглянув из-за штор, уперся в настенные часы, и на римских цифрах заиграла позолота. Даже потускневший маятник закачался веселее, убедившись в своей правоте. Солнце движется, время идет, а значит, и он, старый глашатай секунд, выполняет нужную и полезную работу.

— Тик-так, тик-так, — декламирует маятник, пытаясь меня обмануть, но я знаю, что эти звуки издает не время, а металлические колесики и шарниры внутри деревянного корпуса.

В детстве я часто разбирал и собирал будильники, после чего они не шли. За доказательства необратимости времени мне драли уши, но я до сих пор заглядываю в глубь вещей, отыскивая там скрытый смысл. Вот и теперь я смотрю на освещенный солнцем циферблат и вижу в том знак, подтверждающий мое предчувствие — сегодня что-то произойдет.

Не помню, когда это началось, но порой я вижу то, чего не видят другие. Например, иду по улице, замечаю апельсиновую корку. Тут же мысленно выстраиваю схему: кожура — апельсины — базар. И вот я среди повозок, нагруженных фруктами, а ближе всех оранжевые апельсины. Шум, гам, торговцы кричат, повозки двигаются, сталкиваются, цепляются колесами. Я смотрю по сторонам — дома не те, улица не та…

Все, видение пропало. Меня случайно толкнули, и я снова в родном городе. Что это было? Из чьей жизни эпизод? Думая об этом, путаюсь окончательно. Ведь дома были знакомыми! Я даже знаю название города, но только забыл его. Помню, если миновать базар и свернуть по узкой улочке вправо, можно выйти на площадь, мощенную булыжником. Там каменное здание. Остроконечная крыша, стрельчатые окна, своды, орнамент.

Сколько книг я перелистал, разглядывая гравюры старых городов! Думал, встречу что-нибудь подобное. Может, однажды увидев, запомнил, а потом забыл, а память, как хитрый фокусник, выбрасывает случайные картинки в самое неожиданное время.

Но нет, не нашел я того города. Не зажегся во мне волшебный фонарь, и ни разу я не вскрикнул от радости, увидев знакомое изображение. И воспоминания о просмотренных фильмах, о поездках в Прибалтику, во Львов ничего не дали. Не было в моем прошлом той площади и того здания, похожего на собор.

И все-таки… Обрывок фразы, услышанный в толпе, чей-то взгляд мельком, даже просто порыв ветра могут вызвать во мне мимолетный призрак.

…Вот я стою на холме, и ветер треплет мои волосы. Кругом бескрайняя равнина, небо, и лишь на горизонте серые клочья туч. Нас много, и мы образуем круг, в центре которого гранитная глыба. Выходит человек, кладет на нее руку и начинает говорить. Наши взгляды встречаются. Черные глаза, как черные шахты, в глубине которых пылает огонь. Мой друг с нами, он произнес клятву…

Почему клятву? Не знаю. Мне показалось, а на проверку не хватило времени. Мираж исчез так внезапно, как и возник. Произошло это несколько дней назад. Я шел по улице, как вдруг… Впрочем, нет смысла терзать себя загадками. Их все равно не отгадать, если только…

Может, сегодня и впрямь произойдет что-нибудь необычное?

Каждое утро я начинаю с серии доведенных до автоматизма движений. Взмахи руками, повороты, приседания. Потом чайник на плиту и быстренько в ванную. Мыло, зубная щетка, бритва, полотенце. Теперь одеваться и снова на кухню.

До работы десять минут ходу, но я выхожу заранее, чтобы подышать утренней прохладой. Позже пригреет солнце, внесут свою лепту машины, и воздух станет разве что "пригодным для дыхания".

Вот здесь, у киоска, кажется, в понедельник, я увидел ту самую картину — холм, люди и гранитная глыба. Замедляю шаг, пытаюсь сосредоточиться, прислушиваюсь к себе. Я, словно колебательный контур, настраиваюсь на нужную волну, но резонанс не возникает. Наверное, не тот диапазон.

— Молодой человек, проснитесь.

Вздрагиваю, открываю глаза. Передо мной женщина. На губах улыбка, в глазах одобрительное понимание.

— Извините, — говорю, — не выспался. — И уступаю ей дорогу.

Я вспоминаю поломанные будильники. Каждый показывал свое время. Понятие, о котором до сих пор почти ничего неизвестно, но для которого найдены удобные в обиходе единицы измерения — секунды, минуты, часы, сутки. Я останавливал стрелки и ожидал, что время, хотя бы в пределах квартиры, тоже остановится. Позже понял, что часы — всего лишь хитроумный приборчик, вводящий в заблуждение неискушенных. Разве можно измерить Время? Разве можно настроить какую-то железку в резонанс с этим могучим потоком, пронизывающим Вселенную? Солнечные, песочные, механические, электронные, атомные счетчики дают иллюзию размеренного течения Большой Реки. В действительности наверняка возможны и излучины, и водовороты, и быстрины, и водопады. Отражает ли все это унылая музыка тиканья? И вообще, часы, как и всякий предмет, в любой момент времени находятся в Настоящем. Что же они в таком случае отсчитывают?

Наверное, не надо усложнять. Миллионы людей пользуются часами, и ни одному из них не придет в голову грохнуть о стенку свой хронометр. Так сказать, в знак протеста против неправильной трактовки времени как философской категории.

И все же, думается, в мире есть инструмент, способный резонировать со временем и отражать его причудливые изгибы. Улицы, дома, одежды людей в моих видениях говорят о давно минувшей эпохе. Не значит ли это, что мой разум испытывает воздействие волн времени и я вижу картины прошлого? Ведь и вода в реке, проходя долгий путь, может сохранять информацию о берегах, остающихся далеко позади.

Я смотрю на часы. Через пять минут пора включаться в ритм трудового дня.

На моем рабочем столе, как всегда, ворох бумаг. Отчеты, описания программ, листинги. Сажусь, разворачиваю распечатку. Вот здесь — обведено карандашом — ошибка, из-за которой сбоит программа.

Но сосредоточиться не удается — появляются сотрудники.

— Привет, уже работаешь?

— Заночевал тут, что ли?

— Брось, работа не волк. Пошли перекурим.

Ну что ж, начало традиционное. Перекурим так перекурим. Все равно, пока все рассядутся, угомонятся, пройдет минут двадцать. Тем более вчера показывали футбольный матч, и, конечно же, любители-телезрители обсосут каждый гол. А их много, аж три штуки!

В курилке — никого. Достаю сигареты, угощаю Игоря. Чиркаю спичкой. Игорь затягивается, выпускает дым.

— Футбол смотрел? Помнишь, как…

Но я ничего не слышу. Я смотрю на горящую спичку.

…Огонь лизнул черные бревна и рванулся вверх. Мгновение — и аккуратный, любовно сложенный штабель дров охвачен гудящим пламенем. Вперемешку с дымом в небо уносятся трескучие искры, и кажется, будто наступила ночь. Вокруг мечутся люди. По-моему, я в самом центре охваченного паникой людского скопища. Куда-то бегу. Мимо женщина с растрепанными волосами и глазами, полными ужаса. Какой-то мальчишка, обезумевший от страха, только бледное лицо и рассмотрел. Другие лица. Испуганные, белые, кричащие. Ничего нельзя разобрать. Сплошной нечленораздельный животный рев. Где-то лязг металла и вопль. И треск огня. Жаркий, всепоглощающий треск…

— Ты чего? — в глазах Игоря веселое недоумение. — Я с ним разговариваю, а он спичкой любуется. Увидел что-нибудь?

Спичка, сгорев на две трети, превратилась в обугленный крючок. Я снова в привычной обстановке.

— Увидел.

— Что?

Возникает желание рассказать. Может, этому и суждено произойти? Может, кто-то более рассудительный враз растолкует все мои галлюцинации и мы разойдемся по рабочим местам, довольные друг другом?

Я решаюсь.

— Слушай, тебе никогда не казалось, что мы уже когда-то жили?

— Это как?

— Ну… Что, если наша теперяшняя жизнь не первая?

Мои объяснения путанны, я это сознаю и жалею, что начал. Но Игорь полагает, будто понял правильно.

— Эффект ложной памяти, — авторитетно заявляет он. — Я читал об этом.

— Конечно, конечно, — соглашаюсь, но продолжаю лезть в дебри. — А если эта память не ложная? Если и ты, и я жили несколько веков назад в обличьи других людей?

— Или собак, — со смехом добавляет Игорь. — Хорошую религию придумали индусы.

Все. Дальнейший диалог мне неинтересен. Исход однозначен — Игорь посоветует обратиться к психиатру. В шутку, конечно, но все равно будет неприятно. Чтобы подыграть собеседнику, выдаю дежурную хохму, и мы расходимся. Только Игорь доволен, а я нет.

Народ в отделе притих, все занялись своими проблемами, и я довольно быстро нахожу ошибку в программе. Ошибка пустяковая, но, к сожалению, не единственная. Вписываю в распечатку несколько команд и ковыряюсь дальше. О том, что произошло в курилке, стараюсь не думать.

К обеду цифирь меня замучила. Я настолько ошалел от кабалистических знаков ассемблера, что перестал понимать, что творю. Замусоленная распечатка, исписанная исправлениями, стала похожа на древнеегипетский папирус. Даже непосвященный согласится, что я потрудился на славу.

Наши дружненько потянулись в столовую. У меня нет аппетита. Садиться за терминал и проверять, что я тут наворочал, тоже не хочется. Откидываюсь на спинку стула, рассматриваю потолок. Мною овладевает то самое состояние, когда думаешь обо всем сразу и ни о чем конкретном в особенности. Поток сознания кажется бессмысленным: отрывочные воспоминания, случайные образы, бессвязные слова, какие-то кружочки, финтифлюшечки, закорючки. На миг мне действительно удалось расслабиться. Я словно ЭВМ после нажатия клавиши общего сброса — гаснет экран, и вроде бы ничего не происходит. На самом же деле в работу включаются тесты. Если их вывести на дисплей, получится та же картина — нелепая череда мельтешащих символов. Лишь специалисту ясно, что это проверка работоспособности устройства.

Аналогия мне нравится. Мой мозг прогнал тест, и поскольку тревожные сообщения отсутствуют, все в порядке. Видимо, я нуждался в подобном доказательстве, раз оно меня радует.

Открывается дверь, и в комнату заглядывает Макеев — инженер из соседнего отдела. Блеснув стеклами очков, озирается и задает глупый вопрос: где, мол, все остальные? Я изображаю крайне занятого человека, с головой ушедшего в работу. Сейчас у меня нет желания с ним общаться. Виктор толковый специалист, но со странностями. Например, он запросто может явиться в гости часов в 10 или 11 вечера и завести скучный разговор о преимуществах микросхем перед полупроводниками. Потом, так же неожиданно, может встать и уйти. У него масса бредовых идей. Это неплохо, но только он никогда не доводит их до конца.

Боковым зрением примечаю, что Виктор и не думает уходить. Потоптавшись у порога, он входит в комнату и присаживается на краешек стула как раз напротив меня. Оратор готов, аудитория в полном составе, значит, будет лекция.

— Все пишешь, — с мрачным удовлетворением констатирует он, разглядывая мои бумаги.

— Да, — отвечаю, — приходится.

Макеев укоризненно смотрит на меня и произносит со значением:

— Ну-ну!

Я молча жду, что будет дальше.

— А я вот, — продолжает Виктор, — думаю, как бы сделать такую машину, которая заменит программиста.

Его глаза начинают смотреть в разные стороны. Мне представляется, что только таким взглядом и можно охватить его будущую машину, настолько она будет грандиозной.

— Задал параметры на клавиатуре, — говорит "профессор" Макеев, — и готово, программа написана.

Дело понятное. Витя отремонтировал все, что можно отремонтировать, запаял все, что нужно запаять, и теперь не знает, куда себя приткнуть. Но я-то здесь при чем?

— Это очень полезная машина, Витя. Если ты ее сделаешь, я первый пожму твою руку.

Макеев улыбается и отводит глаза.

— Вряд ли. Тебя тогда сократят.

— Ну нет. Кто-то ведь должен будет проверять написанное машиной.

Виктор снова погружается в свои мысли. Наверное, изыскивает другую возможность меня сократить. Его взгляд становится все более и более отрешенным. Хотя он и смотрит прямо на меня, мне кажется, видит он что-то другое. Он сейчас где-то там, далеко-далеко…

И вдруг я узнаю эти глаза. Черные, глубокие, как шахты, на дне которых тлеют едва заметные огоньки. Мои волосы треплет ветер, по небу мчатся хмурые тучи, и люди вокруг молчат. Я успеваю заметить, как бледнеет Витька Макеев и как испуганно расширяются его зрачки.

* * *


…Толпа густела с каждой секундой. Со всех улиц на площадь стекались люди, и я с большим трудом пробился к внешнему оцеплению. Передо мной бесстрастные лица стражников под железными шлемами. Настороженные глаза ощупывают собравшихся горожан, пытаясь насквозь просветить каждого и нагнать страху на всех. Но это излишне — страшно и так. Правда, не всем. Многие пришли, чтобы позабавиться, вдоволь поорать и продемонстрировать свою преданность Великому Магистру. Я не из тех. Страха тоже не испытываю. Холодок в груди и подрагивание коленей — это от нетерпения. У меня и у моих друзей. Смотрю вправо и при этом стараюсь сохранить на лице выражение любопытства и недовольства. Кажется, удается. Я добропорядочный горожанин, пришел поглазеть на забавную штуку, а меня толкают и пытаются оттеснить. В нескольких шагах маячит внушительная фигура Лаккада Одноглазого. Его единственное око, заметив меня, сверкнуло, но тут же погасло. Могучий бас великана, перекрыв гомон толпы, затрубил:

— Наза-ад, скоты парноглазые! Не видна-а-а!!!

Толпа зароптала, но связываться с человеком, похожим на дьявола, не решилась. Стражники снисходительно посмеиваются — им тоже потеха.

Слева вижу хрупкого Родерика. Молодец, подобрался вплотную. Бледный аристократический профиль, курчавые волосы, томный скучающий взгляд. Ни дать ни взять мальчик из приличной семьи, уважает законы, стишки пописывает. Знали бы законники, как этот сорванец с кинжалом обращается! Ничего, скоро узнают.

Я намечаю себе двух здоровенных битюгов. Уж больно у них рожи противные — сытые, красные, довольные. Но глаза подозрительные. Их я убью сразу. Потом… Третий или четвертый стражник может запросто убить меня.

На мне одежда лавочника. Надо и вести себя соответственно. Подпрыгиваю на месте и кричу дурным голосом:

— Огня! Огня!

Толпа подхватывает.

Приметил еще нескольких наших. Первый заслон мы одолеем. Со вторым как бог даст, а третий не в счет — черные сутаны мастера лишь на обедни да на молитвы.

Внезапно толпа притихла и снова взорвалась ликующими возгласами. На помост выходит Великий Магистр в окружении отцов Святой Инквизиции. Рассаживаются.

Крики постепенно смолкают. Взгляды людей прикованы к штабелю дров в центре площади. Наверху столб, и там человек. Наш друг Джоффо.

Выходит глашатай с желтым свитком. Разворачивает, начинает читать. Тишина могильная. Одновременно подходят две черные сутаны с зажженными факелами.

В горле у меня пересыхает, шея деревенеет, и я весь обращаюсь в слух.

— …Нарушив указ Святой Церкви, преступник совершил тяжкий грех…

Облизнув губы, делаю шаг вперед. В грудь упирается острие меча. Я отшатываюсь, не забыв угодливо улыбнуться, — не слышно, мол.

На лбу у меня выступает пот, а сердце клокочет так, что я весь содрогаюсь от его ударов. Незаметно нащупываю рукоятку ножа.

— …дабы поступить с ним кротко и без пролития крови.

Глашатай умолк, скатал свиток в трубочку и замер. Черные сутаны опустили факелы…

В этот миг воздух содрогнулся от грохота, и с неба обрушились битые стекла, щепки, обломки камней, смрад и клубы дыма. Толпа всколыхнулась, и над площадью пронесся стон ужаса. Многие, вероятно, решили, что господь сам покарал отступника и теперь примется за остальных. Я не стал объяснять, что это взорвался пороховой склад и бог здесь ни при чем. У меня не было ни времени, ни желания.

Двое битюгов остались лежать позади, а я, подхватив меч, бегу вперед. Опасения насчет третьего и четвертого стражников оказались напрасными — они не причинили мне вреда. Черные фигурки монахов разбегаются в стороны, как тараканы, ослепленные светом. Путаются в длинных одеждах, падают, вопят, вскакивают и снова падают. Мне не до них. Отбрасываю меч, прыгаю и карабкаюсь по штабелю дров. Бревна уже горят, но так лучше — дым укрывает Джоффо от арбалетчиков.




И вот я наверху. Джоффо смотрит на меня с испугом и удивлением, пытается что-то произнести разбитыми губами, но я не слушаю. Тесаком перерубаю веревки, и мой друг валится мне на руки. В этот момент над краем штабеля появляется голова Лаккада. Весь в копоти и крови, он страшен, но более симпатичной физиономии я не видывал.

У каждого из нас на поясе моток веревки. Лаккад сматывает свою, и мы обвязываем безжизненное тело Джоффо. Затем перекидываем свободный конец вокруг столба, и я начинаю спуск. Лаккад страхует, упершись ногами в штабель и осторожно выдавая веревку.

Внизу — ад. В побоище втянулись десятки случайных людей, остальные пытаются выбраться из кровавого месива, но впечатление такое, будто дерутся все. На чьей стороне перевес — непонятно. Пока нам везет. Чудо в том, что мы до сих пор живы.

Меня и Джоффо подхватывают руки друзей. Мы рычим, как загнанные в западню звери, и пробиваемся в сторону базарной площади. Путь к отступлению подготовлен заранее, но если стражники успеют раньше…

Наконец мы оказываемся на узкой улочке между двумя рядами высоких стен. Переводим дух и спешим дальше. Я заглядываю в лицо Джоффо. Тряска на носилках из кожаных ремней причиняет ему боль, но он силится улыбнуться. Внезапно в глазах испуг. Тут же ощущаю толчок в предплечье и вскрикиваю от боли. Успеваю заметить стрелу, насквозь пробившую мою руку, и проваливаюсь в темноту…

Сквозь мглу проступают знакомые глаза за стеклами очков. Чьи? Силюсь вспомнить, мотаю головой, и туман исчезает. Передо мной бледный Макеев. Что-то шепчет. У меня дико ноет рука. Закатываю рукав и вижу шрам. Боль утихает.

Макеев бормочет:

— Арбалетчик… сзади…

Потом вздрагивает и удивленно смотрит на меня. Я на него. Озираемся по сторонам и видим знакомые стены и бумажные горы на столах. В голову приходит идиотская мысль — надо спешить, иначе не удастся покинуть город. Хотя как из него выбраться, забыл, ведь ворота наверняка заперты, а на стенах стражники.

Пытаюсь вернуться обратно. Куда — не знаю, но пытаюсь изо всех сил. Не выходит. Закрываю глаза и представляю узкую улочку и высокие стены. Рука начинает легонько ныть.

…Лаккад обламывает наконечник стрелы и дергает за оперение. На перевязку нет времени, и он туго стягивает мою руку ремнем. Удивляюсь, что Одноглазый не отстал. С ним спокойнее, он счастливый. Говорят, заговоренный и слово знает, но я в чертовщину не верю. Может, потому и принял клятву у камня.

Догоняем наших. Они уже у гондолы. Джоффо, а там и меня впихивают следом. Лаккад влезает третьим и обрубает канат. Поднимаемся в воздух, и я замечаю, как ребята рассеиваются в толпе. Зловеще пылает костер, мечутся стражники, но мы уже над крышами домов. Шар быстро набирает высоту.

Я захожусь в истерическом хохоте, показывая на крепкие стены и запертые ворота города. Отсюда они кажутся игрушечными. Мы здорово провели Святую Инквизицию с помощью воздушной повозки герцога Канбийского.

Герцог не очень-то доверял святым отцам и охрану шара поручил своему слуге — выходцу из здешних мест. Слуга и подобрал крепких парней с помощью брата, живущего в городе. Зная пылкую, но отходчивую натуру герцога, мы прихватили слугу с собой. Потом, когда он вернет хозяину шар и расскажет невероятную историю о смертельной схватке с тремя бандитами в воздухе, герцог его простит.

Я и Джоффо, улыбаясь, разглядываем братьев. Они очень похожи, только у одного из них на лбу черная повязка…

Дверь с шумом распахивается, и влетает Игорь.

— Привет, Витя! Что это вы расселись, на обед не идете? Ух, какой шрам! Откуда?

Я смотрю на Игоря и не понимаю, о чем он говорит. Перевожу взгляд на свою руку. Рукав закатан, и под ним белеет полоска со следами швов. Брови Макеева изумленно ползут вверх. Он снимает очки, трет глаза. Потом оглядывает комнату и хмурит лоб. Хочет что-то сказать, но издает лишь невнятный булькающий звук и, водрузив очки обратно, вопросительно смотрит на меня.

— Шрам? — Я пытаюсь припомнить. — Ах, да… Это в деревне. На вилы напоролся.

— Понятно, — отвечает Игорь и, схватив что-то у себя на столе, выметается из комнаты.

Наступает тишина.

Виктор поднимается со стула и бредет к двери. У порога нерешительно останавливается.

— Очень больно… было?

— Да вроде нет, — отвечаю. — Не помню уже.

Витя вздыхает, переминается с ноги на ногу и, пожав плечами, уходит.

Я остаюсь один. Шрам я заработал еще студентом на уборке сена. Как и всякое событие, эта травма наверняка оставила в подсознании какой-то след. Собственный разум нам так же мало понятен, как и время. Возможно, есть связь, благодаря которой и возник резонанс. А может, оттого, что Витя помог. Вдвоем оказалось легче, тем более что мы оба участники одних событий. Одного эпизода из прошлого.

Только откуда в средневековье воздушные шары, ведь братья Монгольфье родились гораздо позже? А впрочем… время тоже относительно. Прошлое — это не только то, что было, а еще и то, что могло быть, но не произошло. Если зачерпнуть воды в реке, как узнать — из истока она или из притока, каких множество на пути основного русла?

Я подхожу к окну. С высоты седьмого этажа хорошо просматривается залитый солнцем город. В голубом небе ни облачка, и мне кажется, что это добрый знак. Людей, которых я оставил, ждет удача.




Бегство


Когда в разгар отпусков к вам на работу прибывает новое оборудование, а осенью ожидается комиссия из министерства — грандиозные планы на лето приказывают долго жить.

Ты ждал июня, и он пришел. За окнами буйствует солнце, где-то шумит море, по вечерам стрекочут цикады, а в глубине пальмовых аллей целуются влюбленные. Ты же, пыхтя от натуги и обливаясь потом, таскаешь с этажа на этаж тяжеленные ящики. В конце концов начинает казаться, что это лето в твоей жизни последнее и вслед за ним наступит бесконечная зима с трескучими злыми морозами. Нимб мученика слепит глаза, и ты видишь в повседневных заботах то, чего в них нет.

Жажда перемен превращает тебя в шагающую заводную куклу, которая, даже натолкнувшись на стену, продолжает перебирать ногами. Когда выясняется, что ящик с программной документацией прибудет позже и программисту делать пока нечего — ты идешь к начальнику. Под напором твоих слов он молчит, хмурится, тяжело дышит, а затем говорит "ладно" и отпускает на неделю. Стена отступает.

Ты приходишь домой и не знаешь, куда себя деть. В патетическом приступе собираешь рюкзак, мужественно сомкнув губы и мысленно повторяя: "Бежать!" Электричка уносит тебя из города, и через несколько остановок ты углубляешься в лес в надежде отдохнуть от них всех.

Ты убежал.

* * *


Шел третий день добровольного отказа от благ цивилизации. С рюкзаком за плечами я топал по лесной тропинке, и с удовольствием ощущал, как мои ноги пружинисто отталкиваются от земли. Голова была полна свежих впечатлений, умных мыслей и с непривычки слегка гудела. Я спешил, опасаясь, что, если остановлюсь и расслаблюсь, оставшиеся дни пролетят незаметно.

Поначалу мне часто попадались дачные строения и собиратели грибов и ягод. Я ускорял темп, стараясь достичь безлюдных мест. Желание хоть немного побыть отшельником — Робинзоном или Зверобоем — таилось во мне всегда. Кроме того, я надеялся встретить Неведомое, но до сих пор ничего подобного не встретил.

Лишь в конце третьего дня я оказался в настоящем лесу. Высоченные сосны скрывали солнце, и внизу было сумрачно. Чаща, бурелом, густой папоротник и заросшие мхом валуны.

Потом лес поредел, и взобравшись на пригорок, я увидел болото. Оно тянулось далеко и упиралось в частокол деревьев. Еще дальше виднелись синеватые холмы. Пытаться обойти неожиданное препятствие было бессмысленно. Возвращаться назад тоже не хотелось. Время близилось к вечеру, и мне не улыбалось продираться сквозь завалы, которые я только что преодолел. Походив взад-вперед, я обнаружил ровную сухую поляну.

Через час поляна моими усилиями приобрела вполне обжитой вид. Пламя костра облизывало закопченный котелок, и я вновь поднялся на пригорок, чтобы получше рассмотреть болото.

Быстро темнело. Солнце превратилось в багровый диск, иссеченный полосками облаков. Диск опускался куда-то за край земли, поджигая небо и лес. Стволы мертвых деревьев, торчащие над трясиной, обугливались на глазах.

Я отступил. Гамма цветов подействовала на меня угнетающе, и я пожалел о выборе места для ночлега. В то же время мне подумалось, будто я нашел то, что искал. Неведомое, чем бы оно ни было, коснулось этих мест.

Поужинав, я забрался в палатку. Полчища комаров, казалось, не кормились с момента рождения. Несколько раз я выбирался наружу и просовывал в свое убежище тлеющую головешку. Жалкие эти потуги лишь раззадорили кровопийц, и я избрал тактику измора. Набросал в костер веток и уселся рядом, ожидая, когда мошкара угомонится.

Одиночество располагает к отвлеченным размышлениям, и злобные нападки комариного племени навели меня на мысль о его ненависти к человеческому роду. Эволюция поскупилась в отношении насекомых, которые лишь суетятся и усложняются, силясь обрести сознание. Я был для них объектом биологической мести. Ничего удивительного, счастливчики всю жизнь испытывают на себе огонь из всех видов оружия, которым располагают неудачники.

С болота доносилось кваканье лягушек. Костер прогорел, и лишь алые угли, похожие на огни далекого ночного города, жадно таращились в темноту. Млечный Путь обозначил в небе дорогу, по которой мне никогда не пройти. Я гость в этом огромном мире, и после моего ухода здесь ничего не изменится. Все так же будут светить звезды, квакать лягушки и тлеть угли погасших костров.

Я позавидовал комарам. У кого нет разума, тому незнакома грусть. Неудачников не волнуют проблемы, порожденные тем, чего они не имеют. В этом их преимущество.

Хруст ветки прервал невеселые раздумья.

За три дня шепот леса стал для меня привычным. Я перестал вздрагивать по пустякам и всматриваться в каждый куст. Но сейчас неизвестное доселе чувство подсказало мне, что я не один.

Не меняя позы, я обшарил глазами темноту. Наверное, Зверобой поступил бы иначе. Он бы отпрыгнул в сторону и через секунду лежал бы незримый, готовый на слух палить из "оленебоя". Я же походил на глупого страуса, зарывшего голову в песок. Единственное, что сделал, — это незаметно подтянул топорик.

Откуда-то сбоку вышел человек и громко произнес:

— Вечер добрый! Обогреться позволишь?

Мне полегчало. Злодей бы подкрался сзади и попытался оглушить дубиной с тяжелым корневищем на конце. Хотя… я ведь ни разу не встречал настоящего злодея.

— Пожалуйста. — Я поднялся и бросил на угли охапку хвороста.

Человек подошел, и я разглядел фуражку с зеленым околышком.

— Я лесник, — сказал незнакомец. — Смотрю, костер горит, вот и решил поинтересоваться. Вы один?

— Да.

— Я за вами наблюдал. — Он ткнул куда-то рукой. — На браконьера вы не похожи. Турист?

— Нет. Просто отдыхаю. Отпуск.

— Понятно. — Он присел на корточки. — Городской?

— Да.

— С огнем надо поосторожнее. Лес сухой, не углядишь — и пойдет трещать. А вы сидите на месте, я думал, может, уснули. Не помешал?

На вид ему было около пятидесяти. Держался он миролюбиво, красноватое в отблесках пламени лицо радовалось возможности поболтать. Форменные китель и фуражка внушали доверие.

Я улыбнулся и повесил над костром котелок с остывшим чаем.

Поначалу темой нашего разговора был лес и связанные с ним проблемы, волнующие лесников. Однако вскоре Федор Николаевич — так звали нового моего знакомого — понял, что в данном вопросе я собеседник никудышный. Некоторое время мы просто смотрели на догорающий костер. Потом беседа возобновилась, избрав иное русло, но сквозь дремоту я плохо улавливал ее смысл.

— …нехорошее место, — донесся до меня обрывок фразы, и я невольно вздрогнул.

— Что?

— Я говорю, удивился, увидав здесь костер, — пояснил лесник, пошуровав угли. — Люди избегают этих мест.

Сон слетел с меня в один миг.

— Почему?

Лесник вздохнул.

— Да разве их разберешь. Слухи всякие ходят, а спросишь кого — молчит или отшучивается. Один вот сказал недавно — видел такое, чего быть не может, но не расскажу, чтоб за дурня не посчитали.

Я передернул плечами и подбросил в костер веток. То ли лесник решил рассказать на ночь пару страшных историй, то ли здесь и впрямь что-то происходит. Место подходящее. Болото и вообще…

— А вы сами что-нибудь видели? — спросил я, постаравшись усмехнуться.

— Видел, — тихо произнес Федор Николаевич.

Пламя костра освещало стену леса, а дальше был совершенный мрак. Там что-то происходило. Бесшумно носились в воздухе крылатые твари, осторожно ступали никем не виданные существа, подолгу замирали за каждым деревом, переглядывались и подавали друг другу какие-то знаки. Приближались, но в полосу света не выходили.

Мои надежды на встречу с Неведомым, кажется, осуществились.

— Человечка видел, — проговорил лесник, подняв на меня глаза.

— Какого человечка?

— С виду обыкновенного. Вроде вас, например, или меня.

— Ну?

— Поговорили мы с ним. Разошлись. Я оглянулся — а его нет.

— Как так нет?

— А вот так. Между нами шагов десять было. Ни дерева, ни куста поляна.

— Хм… Может, спрятался?

Лесник покачал головой.

— Я искал. Несколько раз окликнул. Потом ушел.

Мы замолчали. Здравомыслящие люди убеждены, будто чудес не бывает. Это их дело. Я никогда не был здравомыслящим и потому поверил. Так интереснее жить, хотя и чаще попадаешь впросак.

Было очень здорово сидеть вот так у костра и сознавать, что вокруг происходят странные вещи. Я боялся, что лесник, продолжив рассказ, сведет его к тривиальной разгадке и все испортит. Однако любопытство оказалось сильнее, и я спросил:

— А как он выглядел, этот человек?

— Старичок, — коротко ответил Федор Николаевич. — Маленький сухонький старичок.

— Ну хорошо, а о чем вы говорили?

Федор Николаевич усмехнулся.

— Он представился лесником и спросил, что я здесь делаю.

— Интересно. Но ведь лесник-то вы?

— Я.

— Это был ваш коллега?

— Всех своих коллег в округе я знаю в лицо.

— Ну тогда просто сумасшедший. Или шутник. Он увидел вашу фуражку, китель. И решил подурачиться.

— В тот день я был без формы, — задумчиво произнес Федор Николаевич. А вот на нем форма была.

— Какая?

— Наша.

Я почувствовал, что начинаю путаться. Был один лесник, стало два. Кто настоящий? Прикинул так и этак и решил, что Федор Николаевич меня разыгрывает. Наверное, среди лесников ходит такая известная шутка, и они не упускают случая подкузьмить дилетанта. В данном случае — меня… Стало неинтересно. Я ожидал истории из жизни лесных привидений, а тут какие-то лесники. Чтобы не огорчать собеседника, я промолчал.

— Я сразу заподозрил неладное, — продолжал Федор Николаевич. — Но виду не подал. Сказал, что собираю ягоды, и, как бы ненароком, задал пару вопросов, на которые смог бы ответить только настоящий лесник.

— Ну и?

— Он ответил.

— А потом?

— Потом спрашивать начал он. Очень странные были вопросы.

— Например?

— Он спросил, нравится ли мне болото. — Федор Николаевич как-то напряженно хмыкнул и стрельнул в меня глазами. — Ничего вопросик, а? Вот вам — нравится?

Я подумал и пожал плечами.

— Вообще-то да. Есть в нем что-то… сильное, зловещее, необузданное. Но пока спящее.

— Вот-вот! — обрадовался мой лесник. — И у меня такое же чувство. А старичок так и сказал, я, говорит, наблюдал за вами, когда вы болото разглядывали, поэтому и спрашиваю. Вижу, говорит, что оно произвело на вас впечатление.

Я зачем-то кивнул головой. Какая-то мысль настойчиво свербила мозг, но Федор Николаевич не дал сосредоточиться.

— Потом он сказал, что болото это непростое. Будто и не болото вовсе, а му… му… — Лесник смущенно крякнул, достал из кармана клочок бумаги, развернул и по слогам прочитал: — Му-та-ци-онная зона. — И добавил: — Я записал, чтобы не забыть. Мудреные слова, непонятные.

На традиционные шутки это не походило, и мне стало не по себе. Ночь, дремучий лес, ненормальный лесник — сочетание малоприятное. Теперь мне хотелось, чтобы финал наступил поскорее, оказавшись смешным и незатейливым.

Но Федор Николаевич гнул свое, пугая серьезным лицом.

— Старичок сказал, что раньше оно было чем-то иным, а потом стало болотом… Или болото стало им. В общем, не разберешь. Мы люди темные, нам не понять.

— Когда это раньше? — недовольно буркнул я.

— Давным-давно. Нас тогда еще не было. И леса тоже не было.

— А что было?

— Может, вообще ничего. А может, что-то и было. Не знаю.

Воцарилось молчание. Я внимательно разглядывал лесника. Кажется, он почувствовал себя неуютно. Засопел, завозился, устраиваясь поудобнее, но мне показалось, что он хитрит. Пытается скрыть беспокойство.

Я хмуро потребовал:

— Дальше.

Федор Николаевич оживился.

— Вот и я сказал, дальше, мол. А он говорит, что болото в чем-то там опоздало, не воспользовалось моментом, не успело. Теперь, значит, поздно, а когда следующий случай представится — неизвестно.

Он осторожно глянул на меня и, воодушевившись моим терпением, затараторил быстро и сбивчиво:

— Оно… болото то есть, может и само кое-чего достичь и, надо сказать, достигло, но мало. Оно не знает как и поэтому хочет чужими успехами попользоваться. Временно, конечно. Потом все вернет, как и было. Даже своим поделится, это уж обязательно. Мол, в обиде не останетесь…

— А зачем?

— Что… зачем? — прошептал лесник.

Кажется, он испугался. Не веря в успех, он страстно желал убедить меня в своей правдивости, а теперь оторопел оттого, что я принял все доводы и заговорил на его языке. На самом же деле я задал первый попавший вопрос.

— Зачем, э-э… пользоваться чужими успехами?

— А оно… — Лесник сглотнул. — Оно могло бы добиться большего, но у него нет опыта.

— Какого опыта?

Он напрягся, губы у него дрогнули, а глаза посмотрели с мольбой и как-то по-собачьи. Мол, догадайся сам, ты ведь умный, а я говорить не умею.

Но все же сказал. Выдохнул:

— Человеческого… опыта.

Я не знал, что еще спросить. Пытаясь разобраться с болотом, увяз по уши. Перед глазами стоял неприятный старик и шепелявил беззубым ртом, неся околесицу. Бред оказался заразительным. Чтобы избавиться от навязчивой картины, я лег на спину и стал считать звезды.

В небе чиркнул метеорит, и его фосфорный след поставил меня перед выбором. Обе альтернативы — встреча с Неведомым или встреча с сумасшедшим одинаково маловероятны. Правда, для идиота Федор Николаевич рассуждал чересчур последовательно. Странный все-таки лесник. Нетипичный.

Федор Николаевич понуро смотрел в потухший костер.

— Вот и вы не поверили, — с грустью заметил он. — И никто не верит.

— Да ну, что вы!

Мне стало совестно. Никаких альтернатив! В природе до сих пор встречаются тайны, и это прекрасно. Человечек? Ну и пусть! Исчез? И на здоровье! Когда-нибудь наука и этому найдет объяснение. Будем продолжать диалог.

— А откуда он взял все это?

Федор Николаевич вздохнул, секунду помедлил и сказал:

— А он сам… оттуда.

Я не понял, и лесник пояснил:

— Из болота он.

— У него там свой дом, что ли? — спросил я и сжал губы, которые упрямо растягивались в улыбке.

— Нет. Дом ему не нужен. Когда он там, он не человек, а когда выходит, становится человеком. Вернее, только похожим, а на самом деле тоже не человек. Я, наверное, непонятно объясняю?

— Ну почему же, в принципе ясно… Вообще-то нет, ничего неясно. Вы ему сказали, что вы лесник?

— Сказал. И даже удостоверение предъявил.

— А он что?

— Он засмеялся. Я, говорит, знал, что встречу когда-нибудь настоящего лесника.

— Сознался, значит?

— Сознался.

— Ну и кто же он на самом деле?

— Сказал, что его болото сделало. Для разведки.

Я промолчал. Наверное, у Федора Николаевича шпиономания. Кажется, есть такие люди, которым повсюду мерещатся шпионы. Враги не дремлют и засылают своих лазутчиков прямо в болото. Там у них резиденция.

Вообще-то мне повезло, будет о чем рассказать друзьям.

— И комары здешние тоже разведчики, — продолжал бубнить лесник. Болото их породило, чтобы они всю живность исследовали, которая вокруг ходит.

Это было уже слишком. Я ничего не ответил, только посмотрел — и Федор Николаевич поспешно добавил:

— Это старичок так сказал.

Странная была ночь. Я узнал много нового. Оказывается, и в наше время шастают по лесам старички-колдуны, прикидываясь лесниками. Лешие в современном обличьи.

— Ну, и какова же цель этих исследований?

— Болото большие силы в себе чует, — объяснил лесник. — А как этими силами разумно распорядиться, не знает. Вот и хочет нашу жизнь изучить. Чтобы нас понять, а может, и помочь чем. Оно ведь тоже живое, но по другому пути пошло и вроде как в тупике сейчас.

"Параллельные прямые пересекаются в бесконечности", — не к месту подумал я и сказал:

— Так пускай бы этот старик шел себе в город или в деревню, изучал бы там что надо и помогал.

— Не может он далеко от болота отходить, — произнес лесник с укоризной, словно заступаясь за коллегу. — Да и по времени не успеет. Он же ненастоящий. Конструкция сложная, недолговечная — рассыпается. — Помолчал и добавил: — И не город ему нужен, а люди. Нутро ихнее.

Так. Час от часу не легче. Досужая игра слов вырастала во что-то законченное. Кажется, с чего начали, тем и завершим — исчезновением старичка.

— Ну, а чего этот старик хотел? Предлагал что-нибудь конкретное?

— Предлагал. — Лесник посмотрел на меня как будто с надеждой. Отбрось, говорит, все сомнения и войди в болото. Хоть на пару секунд.

— Как — войди?!

— Ну, погрузись, что ли.

— Да он псих!

— Конечно, псих, — послушно согласился Федор Николаевич. — Я тоже сказал, что псих.

— А он?

— Он говорит, не хочешь — не надо. А поверишь или тягу в себе услышишь — приходи и не сомневайся.

— Какую еще тягу?

— Болото ведь непростое. Раз ты рядом с ним побыл, оно тебя потом за тыщу километров найдет и позовет.

— Бред, — заявил я и задумался.

Мифический старичок предлагал чушь. Я бы рассмеялся, если бы бессонная ночь не убила во мне чувство юмора. С другой стороны, несмотря ни на что, рассказу лесника нельзя отказать в логичности. Я как программист смотрел со своей колокольни. Если принять несколько аксиом о мутации болота, последующие рассуждения выглядят вполне убедительно. В истории математики немало примеров, когда абстрактные и абсурдные на первый взгляд умозаключения приводили к новой картине мироздания.

Это меня беспокоило. Я искренне желал встретить Неведомое, но теперь противился этой встрече, избежать которой не смог…

Небо на востоке заголубело, однако спать расхотелось, хотя я и устал чертовски. Наконец бледнеющие в вышине звезды подсказали ответ. Наверное, Федор Николаевич страдает бессонницей и за долгие ночи перечитал уйму фантастической литературы. Как следствие — разработал свою теорию, а поделиться не с кем. Вот и шатается по лесу в поисках оппонентов. Жена его, конечно, не понимает. Попробуйте предложите собственной жене погрузиться в болото. Все предварительные доводы она не воспримет, а само предложение расценит совершенно однозначно… Да, ему не позавидуешь.

А в общем, молодец. Свою концепцию чужими устами апробирует. А чтобы пострашнее вышло, на себя намекает. Другой бы сразу быка за рога — я, мол, такой-то и такой-то, живу в болоте, пошли со мной. А этот старичком прикрылся, из-за спины выглядывает и в свою грудь пальцем тычет. На "прозрение" меня наводит, психолог! Нет, голуба, не доставлю тебе удовольствия, не испугаюсь.

— Ладно. — Я поднялся, разминая затекшие ноги. — Пора собираться. Светает уже.

Федор Николаевич тоже подхватился.

— Вы уж меня извините, — пробормотал он растерянно. — Всю ночь из-за меня просидели. Вы бы поспали, что ли? А я вам черники принесу.

— Спасибо, но мне пора. На работу скоро. Три дня сюда, три дня обратно. Как раз успею.

— Ну что ж, конечно. Стало быть, не поверили?

— Чему?

— Ну… про старичка?

— Вы знаете, пожалуй, нет.

Лесник кивнул.

— Я тоже сначала не поверил. А когда он исчез, призадумался. Может, и верно, а?

— Все может быть, — согласился я и отправился собирать палатку.

Федор Николаевич мне помог, потом мы попрощались, и я ушел, ни разу не обернувшись.

Как-то незаметно рассвело, небо словно умылось, а верхушки сосен вспыхнули золотыми спичками.




Приглашение к чаепитию в общественном месте


Иногда какой-нибудь предмет вдруг приковывает мое внимание, и я долго смотрю на него, не понимая, зачем это нужно. В голове — ни одной определенной мысли, но я продолжаю смотреть и постепенно осознаю, что происходит нечто непонятное. То ли предмет приобретает черты, которых в нем нет, то ли мой разум наделяет его этими чертами. Появляется желание что-то вспомнить, но непонятно, что именно. В конце концов я отвожу взгляд с чувством досады и душевного дискомфорта. Потом отвлекаюсь, меня поглощают более важные дела, но лишь до тех пор, пока предмет сам о себе не напомнит. Это происходит неожиданно. Через неделю, месяц, а то и год я вновь уставлюсь на обычную вещь домашнего обихода, припоминая, что такое уже было. И опять процесс созерцания ничем не закончится. Лишь много позднее, накопив экспериментальный материал, я начну обобщать, анализировать, строить догадки.

Думается, сам предмет не имеет принципиального значения, но чтобы внести ясность, я его назову. Это чайник. Да, самый обычный, в котором кипятят воду. Именно его прозаичность ставила меня в тупик, и я никак не мог понять, что же меня побуждает выделять его из массы других вещей. За свою жизнь я поменял множество чайников, и каждый пытался меня гипнотизировать. Вполне возможно, здесь играли свою роль ассоциативные связи, ведь чай активизирует умственные силы, и, должно быть, сам вид сосуда с носиком будоражил мозг, заставляя напрягаться в неких исканиях. Эта теория мне нравилась, но был в ней изъян. Совершенно равнодушным оставляли меня чайники электрические, фарфоровые для заварки, а также любые другие, которые не являлись моей собственностью. Меня волновали лишь мои чайники, предназначенные для нагрева на открытом огне. Помню почти проржавевший насквозь рыже-коричневый с огромным днищем, изогнутым носиком и черной железной ручкой. Он сослужил мне добрую службу, но пришлось расстаться. Его сменил закопченый собрат, который, по всей видимости, долго путешествовал на паровозе в компании чумазых машинистов. Я добросовестно драил его содой, но он лишь намекнул, что когда-то был желтым. Тем не менее я оставил его себе, ибо уже тогда считал, что чайник является символом благополучия каждого гражданина.

Были и другие. Жестяные, с погнутыми ручками, помятыми боками, неопределенных цветов и оттенков. Поначалу к каждому новому я относился с подозрением, но потом привыкал. Все они исправно гудели на огне, снабжая меня кипятком, а в холодную пору согревали озябшие руки. Но однажды случилось так, что волею обстоятельств я лишился чайника, не получив ничего взамен. Событие это имело гораздо большее значение, чем может показаться. В нем я распознал безрадостную закономерность своих неурядиц, проистекающую из ошибок, совершенных в прошлом. Столь явная неотвратимость расплаты повергает в уныние и более крепких.

Посетовав на судьбу, я пришел к выводу, что у меня нет иного выхода, как приобрести в магазине новый чайник, расплатившись, разумеется, наличными. Данный способ приобретения чайников мне был не знаком, и у меня появилась привычка доставать кошелек, пересчитывать мелочь и при этом вздыхать. Я не имел понятия, сколько стоит чайник в магазине, и к необходимости нести расходы готовился постепенно. А как-то раз поймал себя на том, что бесцельно топчусь возле чужого чайника, оставленного без присмотра на кухне нашего Дома Общественного Проживания. Я зачарованно смотрел на струю пара, бьющую из носика, и беспокойно прислушивался к глухим ударам собственного сердца… Настал день, когда я все-таки решился.

В магазине меня озадачил более чем скромный выбор. Собственно, чайник был только один — маленький, изящный, никелированный. Он красовался в компании блюдец из необычайно тонкого фарфора и сиял отраженным неоном. Я разглядывал его, будучи в недоумении, пока не понял, что это просто несерьезно. Мне подумалось, что из таких чайников пьют шампанское или, в крайнем случае, разбавленный сироп, да и то предварив это сложной чайной церемонией. Вероятно, блестящей побрякушкой намеревались потрафить утонченным вкусам неких воздушных созданий с хрупкой психической организацией. В раздражении я повернулся, собравшись уходить, но тут приметил незнакомца, который стоял чуть поодаль, проникновенно на меня смотрел, улыбаясь. Увидев, что я обратил на него внимание, он подошел и многозначительно произнес:

— Могу посодействовать в приобретении нужной вам вещи.

Я хмуро оглядел доброхота. Его предложение оказать помощь прозвучало не совсем обычно, но, с другой стороны, ничего странного в этом не было, поскольку у нас принято помогать друг другу.

Незнакомец был худощав, почти одного со мною роста, правда, я был в кепке, а он — без, несмотря на прохладную осень. Тщательно выбритый, старше меня, он отнюдь не производил впечатление человека, с которым не следует разговаривать. Короткое серое пальто и аккуратно уложенный на груди шарфик делали фигуру незнакомца неброской, говорили об интеллигентности, но в то же время намекали на бойцовские качества. Я подумал, что этот человек хорошо знает нашу жизнь и делает в ней ставку на быстрые ноги. Штиблеты, заляпанные уличной грязью, являлись подтверждением моих догадок, и я согласно кивнул.

Незнакомец просиял лицом, шагнул к продавщице и, перегнувшись через прилавок, что-то зашептал. Я ожидал результата, уверяя себя в том, что ничего предосудительного не происходит.

Продавщица присела на корточки, пошуровала под прилавком и достала оттуда изделие, о существовании которого я не мог даже подозревать. Это было чудо конструкторской мысли, воплощенное в реальность умелыми руками мастера. Безукоризненно белый чайник емкостью не менее двух с половиной литров завершался выпуклой крышкой, закрывающей широкое входное отверстие для свободного налива. Изогнутая ручка имела пластиковое покрытие с удобными прорезями для пальцев, а носик, берущий начало у самого днища, заканчивался оригинальным срезом треугольного сечения, что должно было обеспечить оптимальную форму струи. Я разглядывал предложенный вариант, уже решив, что возьму обязательно. Незнакомец, увидев мою реакцию, приосанился и, пододвинувшись, прошептал:

— Прослежу за упаковкой, пока будете оплачивать.

Магазин мы покинули вместе. Хотелось отблагодарить незнакомца, но предлагать деньги было неудобно, и я сделал то, что казалось наиболее естественным — пригласил на чашку чая, и он согласился. Звали его Игнатием Петровичем, но он просил обращаться по имени, запросто. Мне это было не по душе, но после раздумий я решил называть его не Игнатом, а, из уважения, именно Игнатием.

Мы добрались быстро. Первым делом я распахнул дверцы шкафа и пригласил Игнатия снять пальто. Однако он испросил разрешения остаться в верхней одежде, объяснив это тем, что его знобит и вообще ему нездоровится. Он и правда слегка дрожал, даже нервничал и, могло показаться, куда-то торопился. Едва я успел раздеться, как он пожелал поскорее пойти на кухню и опробовать чайник в действии. Лихорадочно выпалил, будто чувствует ответственность, и хотя уверен, что чайник не подведет, считает своим долгом досконально все проверить. Его тирада показалась мне странной, я удивленно посмотрел, а он ответил каким-то недоуменно-фанатичным взглядом, выдержал паузу — и в его гражданском облике появился намек на военную выправку. Я отчего-то смутился, растерялся, и у меня возникло предположение, будто в том, что сказал Игнатий, имеется смысл. Мною овладела нервозность, я распечатал упаковку, и кислое выражение мгновенно исчезло с лица Игнатия.

В нашем Доме Общественного Проживания кухня тоже является общественной, и по этой причине там установлено две газовых плиты. На одной из них уже нагревалось три чайника, два из которых паровозили вовсю. Я хотел убавить газ, но Игнатий меня остановил, наполнил наш чайник водой и поставил его рядом с другими. Мне подумалось, что я бы выбрал другую плиту, дабы чайнику было вольготнее, но Игнатий впер чайник в общую кучу и отошел назад, с гордостью глядя на получившуюся композицию. Я тоже стал смотреть, еще не понимая причину его восторгов, как вдруг увидел, что в этом действительно что-то есть. Чайники слаженно функционировали, и создавалось впечатление, что они осознанно объединились в дружную семью. Мой чайник выглядел главою семьи. Наверное, благодаря новизне и чистому белому цвету. И тут я понял, почему Игнатий не позволил отключить газ — облако пара являлось своеобразной атмосферой, в которой чайникам дышалось легко и свободно. Я посмотрел на Игнатия и встретил сияющий взгляд, говоривший: "Ну ведь хорошо же, хорошо!" Да, он был прав, я мысленно с ним согласился, и мы снова уставились на феерию водяного пара. Так мы и стояли рядышком, а когда за кипящим чайником пришел хмурый жилец нашего Дома Общественного Проживания, мы с Игнатием посмотрели на него с неприязнью.

В конце концов мы дождались. Перед тем как снять чайник, Игнатий поднял крышку и пригласил полюбопытствовать. Вода внутри неистово бурлила, не оставляя никаких сомнений насчет кондиции кипятка. Ради такого случая я сделал свежую заварку, а из тумбочки извлек несколько сухариков. Вид Игнатия говорил о том, что он весьма доволен тем, как развиваются события, и его оптимизм передался мне.

Мы пили чай, грызли сухарики и улыбались друг другу. Игнатий улыбался лучезарно. Казалось, он живет какой-то неземной жизнью, а теперь вот спустился, чтобы поведать мне откровение. Я терпеливо ждал, понимая, что мы еще мало знакомы и Игнатий не хочет рисковать. Наш разговор, будь он подслушан, показался бы пустым и никчемным, но мы с Игнатием были другого мнения. Я, например, явственно ощущал какую-то таинственную подоплеку нашей встречи, но мне не хотелось торопить события. Мы говорили о погоде, о ее непостоянстве, о свойствах различных сортов чая, острили по поводу черствых сухариков и при этом поглядывали на чайник, а затем, с озорной значительностью, друг на друга. С какого-то момента мне стало казаться, будто я уже понимаю, в чем тут дело, но всякий раз разгадка ускользала, уступая место лучезарной улыбке Игнатия.

Мы выпили несколько чашек, стало жарко, Игнатий раскраснелся, и я захотел опять предложить ему снять пальто, да вовремя прикусил язык. Шарфик у Игнатия сбился в сторону, открыв необычную картину — под шарфиком не было ничего. Я не подал виду, как бы невзначай потер глаза, снова посмотрел — и точно: пальто было надето на голую грудь. Ни рубашки, ни пиджака, ни свитера, а только желтая цыплячья грудь, поросшая волосиками. На улице была осень, и я, конечно, растерялся. Тут в окно ударил порыв ветра, я взглянул — там качались голые ветви дерева.

Настроение у меня изменилось. Фактически я ничего не знал про Игнатия, и это меня тревожило. Однако теперь я уже не решался ни о чем его спрашивать, поскольку случайно увидел то, что он тщательно скрывал под шарфиком.

Наверное, Игнатий что-то почувствовал — отставил чашку и посмотрел с безмолвным вопросом. Я постарался сделать вид, будто меня разморило от горячего чая — закатил глаза, надул щеки, сказал: "Пуфф!" — и добродушно улыбнулся. Получилось не очень искренне. По лицу Игнатия прошла какая-то тень, и он досадливо поморщился, словно я не оправдал его надежд. Я не имел понятия, что это были за надежды, но мне страстно захотелось исправить положение. Я засуетился, вскочил, плеснул в его чашку кипятку, пододвинул сухарики, сахар, ложечку, хотел пододвинуть что-нибудь еще, да больше ничего не было, и я сел, проклиная свою эмоциональную неуравновешенность. Игнатий смотрел с холодной отрешенностью, а в меня вселился какой-то бес, и я предпринял отчаянную попытку — подмигнул Игнатию прямо в заиндевевшие глаза, игриво кивнул на чайник и снова подмигнул. Вышло ужасно глупо, но глаза Игнатия затеплились. Тогда я сделал виноватое лицо, и они еще больше затеплились. Посмотрели на меня по-дружески, но с легким укором, словно говоря: "Ну что же ты, брат? Такое дело, а ты…" А я согласно кивал, беззвучно отвечая в том же духе: "Извини, брат, бывает…" В общем, Игнатий оттаял. Повеселел, взял сухарик, макнул в чай, скушал и хитро сощурился, ожидая моей реакции. Я опять засуетился, запыхтел, задвигал руками, переставляя на столе угощение. Мы еще выпили по кружечке, после чего мой гость хлопнул в ладоши, поднялся и сообщил, что ему пора уходить.

— Как? — всполошился я. — Уже?

— Дела, — вздохнул Игнатий.

— Ну-у-у, — протянул я.

— Увидимся завтра, — предложил он.

— Правда? — обрадовался я, сам не зная чему.

Игнатий довольно рассмеялся, махнул рукой и вышел из комнаты. Некоторое время я продолжал сидеть, глядя на пустой стул, потом вскочил, метнулся следом, но успел лишь заметить, как Игнатий завернул за угол в конце коридора. Это меня удивило, поскольку коридоры у нас длинные, и вряд ли за пару секунд можно преодолеть такое расстояние. Но бежать за Игнатием было глупо, тем более что мне хотелось побыть одному и осмыслить происшедшее.

Я вернулся в комнату, сел на прежнее место и уставился на чайник. Несомненно, Игнатий был странный тип. У нас нормальный человек не может разгуливать осенью в пальто, надетом на голые плечи. Мысль, будто у Игнатия серьезные материальные затруднения, я отбросил сразу — если хватило денег на пальто, то на рубашку нашлось бы и подавно. Признать его полностью сумасшедшим я не решался, поскольку случай в магазине доказывал обратное, да и вообще Игнатий показался мне человеком хорошим. Чтобы сосредоточиться, я плеснул в чашку теплой водички, добавил заварки, сахарку и отхлебнул. Чай получился холодный, невкусный, но думать не мешал.

В конце концов я перебрал множество вариантов, включая новую систему закаливания. Ничто меня не убедило, и оставалось последнее — Игнатий спер пальто где-нибудь в общественном месте. Но эта гипотеза приводила к совершенному абсурду. Получалось, что Игнатий спер не только пальто, но также шарфик, брюки и штиблеты. Каким образом он существовал до этого, оставалось неясным. Конечно, мы все рождаемся одинаково неодетыми, но вряд ли Игнатий всю жизнь занимался тем, что воровал себе одежду. Додумавшись до такого, я не на шутку перепугался. Выходило, что какие-то мерзавцы вознамерились свести меня с ума и с этой целью подсунули Игнатия. Другого объяснения просто не было.

В панике я вскочил, заметался по комнате, понимая, что именно этого от меня и ждут. Наш Дом — идеальное место для подобных экспериментов. Здесь шляется уйма случайных людей, и никогда не поймешь, кто перед тобой постоянно прописанный жилец или пришлый человек ниоткуда. Одни здесь живут безвылазно, другие исчезают, но потом возвращаются, и лица у всех странные. Бледные, с потухшими взорами или, наоборот, с нездоровым румянцем и лихорадочным блеском в глазах. Полусонная вялость чередуется с неестественной живостью, и все считается нормой. Исключением являются те редкие случаи, когда чье-то лицо выражает спокойную уверенность непонятно в чем. До недавнего времени мое лицо являлось одним из таких, и вот я дождался — подослали Игнатия. Видимо, я портил общую картину эксперимента, и меня решили подтолкнуть к нужному результату. Ввиду отсутствия у меня галлюцинаций, эту роль сыграет Игнатий.

Я подскочил к зеркалу, и мое отражение меня успокоило. Сработал инстинкт самосохранения, я опомнился и сделал вывод, что надо бороться. Перво-наперво я решил убрать со стола, а затем испить настоящего свежего горячего чая. Я выбросил огрызки сухарей, протер стол, вымыл на кухне чашки, выплеснул заварку, поставил на плиту чайник. Как бы там ни было, а новый чайник мне нравился, и чтобы не заострять на нем внимание, я вернулся в комнату и распахнул окно.

На улице было хорошо. Вечерело, сновали прохожие, машины. Мне захотелось туда, и я решил обязательно прогуляться, закончив начатое дело. Затворив окно и потянув носом воздух, я мстительно улыбнулся — дух Игнатия улетучился бесследно.

Чай получился отменный. Горячий, душистый, ядреный, он разбудил во мне агрессивность. Выпив две кружечки, я от души крякнул, побоксировал перед зеркалом, быстро оделся и покинул комнату. В коридоре мне повстречался жилец нашего Дома — зыбкая тень с зеленоватым лицом. Робко попросил закурить, а я, рыкнув, промчался мимо, и он прислонился к стене.

На улице я кинулся через дорогу на красный свет, меня ослепила фарами козявка-малолитражка, я погрозил кулаком, и она испуганно взвизгнула тормозами. В общем, меня обуревала жажда решительных действий, и ноги понесли в аэропорт.

Аэропорт находился за два квартала. Я вошел в зал ожидания, поглазел на пассажиров, на расписание полетов, сунулся в буфет… и увидел Игнатия. Он стоял за столиком, умненько позыркивал по сторонам и что-то втолковывал здоровенному бугаю в кожаной куртке. Бугай внимательно слушал, согласно кивая. Мое появление было внезапным, Игнатий растерялся, но тут же совладал с собой. Его напарник стоял вполоборота, но мне показалось, что он напрягся. Я понял, что застукал Игнатия с поличным, и со злорадным чувством стал в очередь. Игнатий не мог удрать незаметно, а я, продвигаясь к буфетной стойке, должен был непременно с ним столкнуться.

Я таращился на стеллажи с печеньем, изображая голодного недотепу, а на самом деле подмечал панику в лагере противника. Вот Игнатий процедил что-то сквозь зубы, и его помощник-статист попятился к стеклянной витрине. Там он уставился на тухлую колбасу, словно ничего интереснее в жизни не видел, а уж хозяина, конечно, и знать не знал. Пару раз крутнув головой, я "случайно" заметил Игнатия, изобразив радостное изумление. Он ответил тем же и замахал руками, точно ветряная мельница. Я широко осклабился, кивнул на очередь и весело пожал плечами. Игнатий еще пуще завертелся на своем пятачке. Тогда я неуверенно затоптался, потом лихо рубанул кулаком по воздуху и направился к Игнатию.

Он встретил меня, как родного. Смотрел по-доброму, но с легким изумлением, как бы вопрошая, почему я здесь. Будто именно здесь я никак не мог оказаться или даже не имел права. Перед ним стоял стакан с чаем, и я объяснил, что пришел тоже перекусить. Он спохватился и озабоченно глянул в сторону буфета. Потом притащил угощение, от вида которого меня замутило. Во-первых, я уже предостаточно откушал этого экзотического напитка, а во-вторых, буфетный чай — особый вид продукции. Но отказываться было неудобно, и я сделал маленький глоток. Игнатий тоже пригубил, утер губы и, заблестев глазками, мечтательно произнес:

— Люблю чайком побаловаться. — Посмотрев вокруг, добавил: — Особенно здесь. В обществе, среди людей… Тонизирует.

Я молчал. Полупрозрачная желтая бурда не могла тонизировать. Если бы не бугай в куртке, я бы вообще решил, что у Игнатия маниакальное заострение интереса. Но громила маячил у окна, делая вид, что выбирает чистую вилку, и его облик не вязался с почитателем жидкого чая.

— Кстати, — прервал мои мысли Игнатий. — Взгляните.

И он достал из кармана пальто пачку цветных фотографий.

Я удивился такому повороту событий, поскольку был убежден, что увижу снимки неприличного содержания, а затем услышу предложение купить. Все встало на свои места — и таинственность Игнатия, и мордоворот-охранник, и нелепые рассуждения на посторонние темы. Непонятными оставались ненужные сложности и вся предварительная возня. Неужели на этих картинках такое, что требует столь тщательной конспирации?

То, что я увидел, повергло меня в шок.

Это было совсем не то. А впрочем, кто его знает, я уже ни в чем не был уверен. На карточках были чайники. Один другого краше, в компании, поодиночке, на газовых плитах, на магазинных полках. Пальцы Игнатия тряслись, а я смотрел, ничего не понимая. Наконец мы перебрали весь набор, Игнатий сложил фотографии и стал совать их мне, приговаривая сиплым шепотом:

— Возьмите, возьмите…

А я брезгливо отталкивал его руку, затравленно озираясь. Никому до нас не было дела, и только тип в кожаной куртке набычился и злобно на меня смотрел.

— Не надо, — слабо выдавил я.

— Как? — удивился Игнатий. — Вы же любите чай.

— Люблю, — сознался я.

— Ну вот и возьмите, — предложил он. — Наверняка кто-то из ваших друзей тоже интересуется.

— Да зачем же? — взмолился я.

— А чайник? — подскочил Игнатий.

— Что же это делается… — забормотал я, думая, не пора ли позвать на помощь. Однако бугай в куртке сверлил меня пристальным взглядом, и я не решился.

Игнатий тем временем принялся азартно что-то доказывать, шарфик у него вздыбился, и я снова увидел цыплячью грудь в пупырышках.

— Вот так-то! — закончил Игнатий какую-то свою мысль.

Я дико взглянул, и он пояснил снисходительно:

— В перспективе, конечно, каждый будет иметь свой чайник, но в данный момент это невозможно, и поэтому приходится расширять сеть буфетов.

Тут до меня стало кое-что доходить. Никогда прежде я не покупал чайники в магазинах и, наверное, был не в курсе относительно свирепого дефицита. Видимо, Игнатий решил положить жизнь ради достижения конкретного изобилия, а пока что в нелегкой борьбе лишился рубашки. Не исключено также, что отсутствие рубашки является отличительным признаком борца за свободное чаепитие. Этакий жест на потребу публики — я, мол, страдаю ради вас. Правда, оставалась неясной роль мордоворота, а вдруг у них целая организация?

— Скажите, — прошептал я, волнуясь, — а вы не могли бы достать пачечку цейлонского чая?

Игнатий отпрянул, испытующе посмотрел и сдержанно произнес:

— Само собой. Но это потом, а сначала каждому по чайнику. Вам ведь уже досталось?

— Досталось, — уныло кивнул я.

— Ну вот! — торжествующе просиял Игнатий. — Начало положено, а остальное зависит от вас.

Я не испытал ожидаемого подъема. Никогда я не стремился к тому, чтобы от меня что-то зависело. Всегда предпочитал, если решали другие, но желательно так, чтобы выходило наилучшим образом.

Однако Игнатий воспринял мою реакцию по-своему и одобрительно прищурился, как бы оценивая новичка-сподвижника.

"Ну-ну, — говорили его глаза. — Посмотрим, как ты будешь гореть на работе".

— Ради бога, — простонал я, отодвинув вновь предложенные карточки. Оставьте вы это.

Игнатий спрятал улыбку, взглянул на своего подручного, потом на меня и жестко произнес:

— А как же чайник? Лучшую модель отхватили.

— Да какая там модель, — отмахнулся я и стал пробираться к выходу.

Тип в кожанке встрепенулся, но Игнатий подал ему знак.

Едва я покинул здание, как тут же ломанулся через кусты. Отбежав, остановился и перевел дух. Какое-то чувство подсказало, что надо подождать, и я спрятался за деревом. Через несколько секунд показался громила и во всю прыть понесся по асфальтовой дорожке, ведущей через сквер. Было уже темно, но когда он пробегал мимо, я разглядел в его руке деревянный ящик-саквояж со слесарными инструментами. Выждав еще немного, я направился домой окольным путем, размышляя, что надо почаще бывать в обществе, иначе совершенно отстану от жизни и вообще перестану что-либо понимать.

Подойдя к нашему Дому, я подивился тому, что во всех окнах не было света. Консьерж-вахтер сидел на своем посту при зажженной свече и, шамкая бутербродом, безучастно сообщил, что минуту назад вырубилось электричество. В темноте ключ не желал попадать в замочную скважину, но я справился благодаря лунному свету из окна коридора. Оставив дверь открытой, вошел в комнату и стал шарить в тумбочке в поисках фонарика. Фонарик светил еле-еле, но другого не было. С расстройства я хотел перед сном попить чаю, однако представив этот процесс в деталях, передернул плечами. Раздевшись, забрался под одеяло голодный и некоторое время забавлялся тем, что светил фонариком в потолок.

Потом я уснул, сколько-то спал, но внезапно проснулся от постороннего шума. Кто-то скребся в комнате, и я посветил фонариком. Стало тихо. Я поводил лучом, выхватил из темноты стоявший на полу чайник и со вздохом выключил фонарик.

Через некоторое время звук повторился.

Тогда я прислушался, осторожно взял фонарик и резко включил. В полосу света попал Игнатий. Совсем маленький, с крохотными плоскогубцами в руках, он возился возле чайника, пытаясь сплющить носик. Ослепленный, замер, блеснул бесовскими глазенками, а затем стремглав бросился вон из комнаты. Дверь была приоткрыта, и он беспрепятственно выскочил в коридор.

Обуявший меня страх мгновенно сменился яростью, и я вскочил, не помня себя от бешенства. Схватил изуродованный чайник, выбежал следом. Где-то в темноте топотали ножки Игнатия, и я что было сил швырнул туда чайник. Раздался грохот, панический крик, потом снова топотание, и все стихло. Дрожа от испуга и омерзения, я вернулся в комнату, запер дверь и забился с головой под одеяло.

Утром, не позавтракав, я отправился на работу. День прошел как в тумане, я старался чем-то себя занять, но помню лишь то, что в 11 часов отказался от участия в традиционном чаепитии отдела. После работы отправился бродить по городу, вспоминая вчерашние события и пытаясь им дать объяснения. Я убеждал себя в том, что Игнатия больше не увижу, и сожалел о потерянном чайнике. Как бы там ни было, но совсем отказаться от чаепитий я был не в состоянии. Набрался решимости и завернул в первый попавшийся хозяйственный магазин.

Чайников, естественно, не было. Были бидоны, ведра и очень дорогой электрический самовар. Я уже собрался раскошелиться, да вспомнил про перебои с электричеством и раздумал. Так я и стоял, глядя на кухонную утварь, как вдруг меня бесцеремонно похлопали по плечу. Я резко обернулся и увидел незнакомого человека в шляпе и в кожаном плаще до пят. Роста он был небольшого, однако выглядел уверенно. Сдвинул указательным пальцем шляпу на затылок, растянул губы в улыбке, и на его круглой физиономии образовалась длинная узкая щель.

— Чайник нужен? — спросил он скрипучим голосом.

Я заглянул в его ясные холодные глаза, оценил устойчивую позу и с тоской посмотрел на выход из магазина. Коротышка занял выгодную позицию, и было видно, что он знает толк в подобных делах.

"Влип, — подумал я обреченно. — Это профессионал".




А человек забудет


Темнота…

Она заполнила собой весь мир, не оставив и крохотной лазейки для слабенького лучика света. Она была настолько плотной, что, казалось, даже звуки не в силах преодолеть ее густой непроницаемый мрак. Не было ничего, что нарушало бы черное безмолвие. И вдруг… Где-то далеко раздался чуть слышный шорох, словно осенний лист, гонимый ветром, натолкнулся на оконное стекло спальни. Потом еще и еще. Постепенно слабый шорох перешел в настойчивые ритмичные удары:

— Тук, тук, тук…

"Да это сердце, — догадался он, — мое сердце".

Внезапно откуда-то брызнул яркий свет, и Долин зажмурился, почувствовав, что кроме сердца у него, оказывается, есть еще глаза и веки. Казалось, закрытые веки должны принести облегчение, но стало еще хуже.

Машинально Долин поднял руку и дотронулся пальцем до переносицы. В следующий миг раскрыл глаза и…

Увидел свою руку. Широкая ладонь, пять пальцев, небольшая мозоль под мизинцем, аккуратные розовые ногти. Все было знакомо, но на миг показалось, будто раньше он ничего подобного не видел.

— Иван Сергеевич, что с вами?

Он вздрогнул и повернул голову.

— Вам нездоровится? — Чьи-то глаза смотрели с тревогой.

"Быстрицкий, — вспомнил он, глядя на молодого человека. — Ассистент нашей кафедры".

— Может, налить воды?

— Не надо, все в порядке, — устало сказал он и заставил себя улыбнуться. — Просто не выспался.

Прямо перед ним, в небольшой аудитории, сидели юноши и девушки и что-то писали. Шел экзамен. Это была первая партия студентов, и еще никто не подготовился. Заведующий кафедрой профессор Долин Иван Сергеевич испытывал странное чувство, будто то, что сейчас происходит, — происходит не с ним. Аудитория, экзамен, белые квадратики билетов — все казалось чужим и незнакомым. Он со страхом думал, что через несколько минут придется что-то спрашивать, ставить оценку…

— Алеша, — тихо произнес он, повернувшись к ассистенту. — Вы не могли бы провести экзамен без меня. Знаете, мне и впрямь не по себе.

— Конечно, конечно, — согласился Быстрицкий.

— Спасибо, — виновато улыбнулся Долин. — Наверное, я простыл. Схожу к врачу.

Собрав какие-то бумаги, профессор взял портфель и вышел в коридор. Миновал группу студентов, свернул на лестничную площадку, спустился на пролет и остановился у окна. Прижав лоб к холодному стеклу, Долин вздохнул. "Доработался, — мелькнуло в голове. — Так и до инфаркта недалеко. Может, и правда сходить к врачу?.."

Он оторвался от окна, собрался уйти, как вдруг ощутил чей-то пристальный взгляд. Это было настолько неожиданно, что у него задрожали руки, и он, замирая от непонятного страха, резко обернулся.

Лестница была пуста. Через раскрытые двери доносился гул студенческих голосов. Показалось? Нет, взгляд чувствовался и сейчас. Парализовал, проник внутрь, наполнил каким-то жгучим холодом. Медленно, очень медленно Долин стал поворачиваться назад, к окну.

ЭТО исходило оттуда. На высоте пятого этажа, за окном, расписанным морозными узорами, что-то было. Это что-то могло смотреть. Смотреть нехорошо, недобро.

Не понимая, что делает, профессор бросил портфель, и схватившись за ручку на раме, стал дергать ее на себя. Окно не поддавалось. Наконец Долин догадался открыть шпингалет и снова дернул. Окно с треском распахнулось, и сильный порыв ветра ударил в лицо. Вместе с холодом на площадку ворвались голоса людей, шум машин. С минуту Долин оцепенело смотрел вниз, потом испуганно обернулся, подхватил портфель и, придерживаясь за перила, стал быстро спускаться по лестнице.

На улицу он уже почти выбежал. Открыв свои "Жигули", упал на сиденье, перевел дух. В памяти всплыли чьи-то удивленные взгляды и приветствие, оставленное без ответа. Долину стало стыдно и вообще как-то не по себе от всех своих дурацких ощущений.

— Мальчишка, — бормотал он, выводя машину со стоянки перед институтом. — Веду себя как мальчишка.

Влившись в поток автомобилей, он немного успокоился. Красный, желтый, зеленый. Сцепление, скорость, газ. Все ясно и просто, никаких эмоций, переживаний.

"Да, я просто устал. Надо отдохнуть. После экзаменов…" Он не успел решить, что будет делать после экзаменов, как сзади раздался визг тормозов, а затем длинная трель милицейского свистка. Нога непроизвольно нажала на тормоз, машина вильнула, прошла юзом и остановилась. Вокруг собралась толпа любопытных.

— Су-сумасшедший… Псих ненормальный, — заикаясь, надрывался кто-то.

Дверца "Жигулей" распахнулась.

— Ваши документы, пожалуйста.

Долин увидел перед собой человека в милицейской форме и понял, что обращаются к нему.

— Почему пошли на обгон, когда сзади вас уже обгонял грузовик?

— Грузовик? — переспросил Долин. Он оглянулся назад и действительно увидел развернутый поперек дороги грузовик. Рядом стоял шофер с побелевшим лицом, что-то сбивчиво и громко доказывая собравшимся зевакам.

— Вы видели, что вас обгоняют?

— Нет, — признался Долин.

— В зеркальце посмотрели?

— Зачем в зеркальце? — спросил Долин и осекся.

Он точно помнил, что за сегодняшнюю поездку ни разу не посмотрел в зеркало заднего вида, но тем не менее все видел. Не только то, что делается сзади, но и справа, и слева, и сверху, и даже дорогу под "Жигулями" — и то видел. А в какой-то момент перестал видеть и чуть не угодил в аварию.

Инцидент закончился тем, что Долин заработал дырку в талоне предупреждений.

Приехав домой, он сослался на усталость, прошел к себе в кабинет и лег на диван. Широкий мягкий диван, всегда располагавший к отдыху, сейчас причинял одни неудобства. Долин долго ворочался с боку на бок, пока не понял, что диван здесь ни при чем. Просто он не мог отдыхать лежа. Не мог, и все!

Он резко сел и принялся ощупывать свое тело. Руки, ноги, грудь, голова — все чужое! Это не его тело!

— Обедать будешь? — в комнату заглянула жена.

"Обедать, обедать", — он забыл, что означает это слово.

— Нет, спасибо. Я лучше пойду пройдусь, что-то голова разболелась.

— Может, температура? — Жена подошла и положила ладонь на лоб.

— Нет, нет, все в порядке, просто устал.

* * *


Ветер на улице утих. С темного вечернего неба, медленно кружась, опускались снежинки. Видно, снег шел уже давно, так как пространство между многоэтажками было основательно укрыто белыми сугробами. Иван Сергеевич вошел во двор и остановился. Все эти часы он бесцельно бродил по городу, с удивлением рассматривая то, с чем сталкивался ежедневно, — людей, автомобили, здания. Двигаясь в толпе прохожих, он испытывал массу неудобств от своего слабого и неуклюжего тела. Оно было таким громоздким и тяжелым, что, казалось, еще секунда — и он вообще остановится, замрет, и ничто не сдвинет его с места.

Долин посмотрел вверх. Падающие из темноты снежинки напоминали что-то знакомое и близкое.

— Звезды, — выдохнул он чуть слышно.

Да, снежинки удивительно точно походили на летящие навстречу звезды. Их было много, и приближаясь, они не увеличивались в размерах. Точь-в-точь как далекие звезды, когда с огромной скоростью несешься в космической пустоте, не ощущая ни тела своего, ни времени, ни расстояний.

— А Гришка-то, дворник наш, опять небось напился. Вишь, сколько снегу намело, хоть бы одну дорожку расчистил.

Долин обернулся и увидел двух старушек, осторожно ступающих по глубокому снегу. Еще раз взглянув наверх, он тяжело вздохнул и пошел домой.

В дверях квартиры его встретил взволнованный голос жены:

— Иван, где ты был? Я обегала всех знакомых, звонила в институт, хотела уже в милицию…

Невразумительно объяснив, где он был и чем все эти часы занимался, Долин поужинал и лег спать.

Всю ночь ему снились летящие в лицо снежинки-звезды, а под утро он почувствовал на себе тот же взгляд, что и в институте.

— Вы свободны, — прошептал кто-то над самым ухом, и в комнате, где спал профессор, произошло какое-то неуловимое движение: чуть шевельнулись шторы на окнах, качнулась люстра, скрипнула форточка. Во дворе дома безо всякой, казалось бы, причины вдруг осыпался снег с ветвей одинокого дерева. Что-то бесформенное и прозрачное, похожее на поток теплого воздуха, но только озаренное серебристым светом, медленно заструилось вверх и исчезло в начавшем уже голубеть небе.

Продолжая спать, Долин услышал не то шелест падающих снежинок, не то тихие невнятные голоса:

— Неужели это так страшно — стать такими, как они?

— Да, ведь они совсем другие.

— Может, это чересчур жестоко?

— Но он преступник и был наказан.

— Он страдал?

— Он преступник.

— А человек?

— Человек забудет…

Голоса затихли, и Долин, повернувшись на спину, глубоко и облегченно вздохнул.

* * *


Утром Иван Сергеевич чувствовал себя превосходно. Сделав зарядку, умылся холодной водой, позавтракал и, поцеловав жену, вышел на улицу.

— Доброе утро, Иван Сергеевич! — поприветствовал его дворник, расчищавший на дороге снег.

— Здравствуйте, Григорий Михайлович, здравствуйте. — Долин остановился. — Как поживаете? Как супруга?

— Да все слава богу. А вы как?

— Нормально.

— Жена ваша вчера к моей прибегала, говорила, будто заболели и ушли куда-то.

— Да голова кружилась, так решил прогуляться.

— Во-во, и у меня вчера то же самое было, — обрадовался дворник. Голова болит, в суставах слабость, внутри все разрывается, словно двое нас стало и каждый в свою сторону тянет. Ну, так я малость того, — дворник хитро подмигнул, — сто грамм и на боковую. Зато сегодня и сила в руках, и настроение. Вон сколько снега раскидал.

— Ну и правильно, — засмеялся профессор, — а то тут вчера какие-то старушки чуть в сугробе не утонули.




Карнавал


Человек тихо застонал и открыл глаза. Несколько минут он лежал не двигаясь, а затем, приподнявшись, наугад протянул руку. Пальцы, пошарив в темноте, наткнулись на стакан, и тот с грохотом покатился по полу. Человек упал на подушку и облизнул сухие губы. Осторожно высвободив из-под одеяла вторую руку, оперся на нее и предпринял отчаянную попытку сесть. С третьего раза ему это удалось, и сердце затрепетало, словно пойманная птица.

"Сегодня?" — он задавал себе этот вопрос вот уже несколько дней подряд. Болезнь, словно забавляясь, держала его на неуловимой грани между жизнью и смертью, но в том, что неизбежное близко, человек не сомневался. Уклончивые рассуждения врачей, сочувственные взгляды медсестер, неожиданная выписка из больницы — все говорило о бесплодности дальнейшей борьбы.

Сегодня или завтра…

Когда глаза привыкли к темноте, человек нашел таблетки, проглотил две штуки, запил водой. Сердце постепенно успокоилось. Снова отсрочка.

Собираясь уже лечь, он услышал неясные звуки: далекий рокот барабанов, вой труб, звон тарелок и что-то еще, чему трудно было сразу дать определение. Звуки становились все громче, по стенам комнаты заметались огненные сполохи, и в страшном уже грохоте, доносившемся с улицы, стали ясно различимы клики огромной толпы.

Превозмогая слабость, человек встал и прошлепал к окну. По широкой автостраде, проходящей рядом с домом, ползла бесформенная дрожащая масса. Она пела, орала, свистела, взрывалась вспышками разноцветного пламени, двигаясь в сторону реки.

Человек отшатнулся, потер глаза и вновь прильнул к стеклу.

Люди… Их были тысячи. Разодетые, как на рождественском маскараде, они заполнили всю улицу. Были здесь цыганки со звонкими бубнами, карлики в шутовских нарядах, великаны на длинных ходулях и вообще ни на что не похожие чудища с жуткими мордами. Они прыгали, хохотали, кружились в неистовой пляске, жгли бенгальские огни и палили в небо из пистолетов. В людском водовороте важно вышагивали быки с украшенными гирляндами цветов рогами. Быки тащили повозки, на которых сидели и стояли потешные музыканты. Играли на трубах, арфах, губных гармошках, каких-то кастрюлях. Толстяк в набедренной повязке один занял целый помост на колесах и без устали колотил в гигантский барабан.

Размах празднества внушал ужас. Казалось, полчища сумасшедших стекались сюда со всего света. Человека охватило чувство нереальности происходящего: сколько он ни пытался вспомнить, с чем связана эта вакханалия лиц и масок, ничего не получалось. Долгая болезнь сделала свое дело, и он не мог поручиться даже за то, что знает, какой сейчас месяц.




Когда первое оцепенение прошло, человек оторвался от окна, прошел в прихожую и принялся надевать туфли. Спустившись по лестнице, он толкнул дверь и оказался на улице.

Ночная прохлада ворвалась в легкие, и перед глазами замельтешили разноцветные пятна. Почти теряя сознание, человек ступил к ограде и, облокотившись, перевел дух.

Мимо катилась ликующая орава бродячих комедиантов. Потом, горланя разухабистую песню, протопали бравые морские разбойники. Раскачиваясь из стороны в сторону, они прямо на ходу хлебали ром из темных бутылок и тут же крошили их вдрызг о мостовую. Два быка волочили нечто вроде походной кухни. Над закопченным котлом, установленным на телеге, поднимался пар, разнося сочный запах вареного мяса. Вокруг котла, размахивая огромным черпаком, прыгал босой детина в белых штанах и белом поварском колпаке. Один за другим он выуживал дымящиеся куски мяса и плюхал их в миски, протянутые из хохочущей толпы. Над всем этим сонмищем то и дело взвивались шутихи, разбрызгивая миллионы радужных искр.

Человек открыл калитку и неуверенно ступил на тротуар. Ему сразу стало лучше. Почувствовал странную легкость во всем теле и засмеялся. Он тоже участник маскарада, разве не забавный у него костюм — ночная пижама и черные выходные туфли?

— Какой праздник? Эй, какой праздник? — крикнул он, пытаясь остановить королевского пажа с факелом в руке.

Мальчишка вильнул в сторону, выписал над головой замысловатую огненную фигуру и, обращаясь к толпе, дурашливо прокричал:

— Братья, какой сегодня праздник?

Толпа завизжала от удовольствия, на разные лады повторяя рассмешивший ее вопрос:

— Эгей! Какой праздник?

— Что за шум, братья?

— Разве сегодня праздник?

— Сегодня карнавал!

— Кар-на-ва-а-ал!!!

Многотысячный рев всколыхнул толпу, и она еще пуще завертелась в безудержной пляске.

"Карнавал?" — Человек с недоуменной улыбкой взирал на общее помешательство, мысленно перебирая все известные ему праздники. Он родился и вырос в этом городе, но не помнил, чтобы хоть раз здесь устраивали что-нибудь подобное. И вдруг его осенило. "Ну конечно, — вспыхнуло в голове, и он облегченно вздохнул. — Ведь это же сон. Просто сон, и больше ничего".

И правда, он чувствовал себя совсем легким, почти невесомым, как это часто бывает в сновидениях. Казалось, оттолкнись ногой — и повиснешь в воздухе, и поплывешь куда захочешь, стоит лишь пожелать.

— Побереги-и-ись!

Он обернулся и увидел, как прямо на него летят бешеные конские глаза. Продолжая улыбаться, безучастно смотрел на застывшие над землей копыта, развевающуюся конскую гриву, бледное лицо всадника.

— …и-ись!!

Его дернули за рукав, и кошмарное видение пронеслось мимо, обдав острым запахом конского пота. Вслед всаднику из толпы полетели хохот и пустые бутылки.

— Эй… — Кто-то осторожно трогал его за плечо.

Он вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой девушку в костюме пастушки. Ее длинные, распущенные по плечам волосы были украшены розами, темные глаза смотрели прямо на него и словно о чем-то спрашивали.

— Ты испугался? — Она наклонила голову, и ему показалось, будто они уже давным-давно знакомы.

— Н-нет, — чуть заикаясь, произнес он. — А кто ты?

— Джульетта, — просто ответила она.

— А я… — Он хотел назвать свое настоящее имя, но передумал и соврал: — Ромео.

— Неправда, — рассмеялась девушка, и в ее глазах заиграли чертики. Ты, наверное, здесь первый раз. Пойдешь с нами?

— Пойду, — кивнул человек.

— Подожди, — Джульетта приколола к его пижаме одну из своих роз. — Так будет лучше.

Они вклинились в гущу людей. То, что он в следующую минуту увидел, поглотило все его внимание, вытеснило из головы остальные мысли. На широком помосте, который тащили четыре быка, разыгрывалась жуткая сцена. Два человека, один в красном, другой в желтом камзолах, бешено наскакивали друг на друга, размахивая обнаженными шпагами. Это могло показаться шутливым турниром, если бы не лица. Разгоряченные, со сверкающими глазами, они были полны решимости убить, убить по-настоящему. Импровизированные подмостки были окружены зрителями, ревом подбадривающими то одного, то другого дуэлянта. И вот тот, что был в красном, изловчился и в стремительном выпаде проткнул своего противника. На желтом камзоле расплылось бурое пятно. Пронзенный захрипел и рухнул на колени. Тут же десятки рук стащили его на землю, под крики опьяненной зрелищем толпы на помост вскочил новый безумец. Удача и на сей раз сопутствовала красному камзолу: не прошло и минуты, как его шпага нанесла один за другим три разящих удара.

Новоявленный Ромео содрогнулся и взглянул на свою спутницу.

— Каждый развлекается, как хочет, — пожала та плечами.

На помост тем временем вскарабкался еще один любитель острых ощущений, и схватка возобновилась. Противником красного камзола был снова желтый; внимательно вглядевшись в его лицо, человек оторопел — это был тот самый несчастный, которого только что закололи.

— Эй, Артур! — Джульетта, заметив кого-то в толпе, помахала рукой. Привет, Артур, наконец-то я тебя нашла. Познакомься, это Ромео.

— Вы, вероятно, новенький? — спросил Артур, который был в костюме графа Монте-Кристо. — Все кажется несколько необычным, не правда ли? Ничего, привыкнете, поначалу это всех удивляет.

— Но как вы узнали, что я новенький?

— По вашему лицу, — невозмутимо ответил Артур и, улыбнувшись, добавил: — Видно, что еще не совсем пришли в себя.

Человек машинально провел ладонью по лицу и вопросительно взглянул на новых друзей.

— А признайся честно, — кокетливо промурлыкала Джульетта, — ведь ничего подобного ты не ожидал? Приятная неожиданность, правда?

— Пойдемте, — Артур взял его под руку. — Вообще-то у меня здесь недалеко друзья, и у них коляска, но если мы прогуляемся пешком, то больше увидим. Не возражаете?

— Нет, — покачал головой Ромео, решив уже ни на что не обращать внимания.

Втроем было веселее и как-то спокойнее.

— Ромео.

— Да? — Он уже настолько привык к своему новому имени, что отзывался на него совершенно непроизвольно.

— Взгляните-ка вон туда. — Артур показал рукой поверх толпы.

Вдалеке, возле самой реки, светилось что-то, похожее на большую подкову. Присмотревшись, человек понял, что это гигантская арка, тускло мерцающая синим светом, уходящая опорами в воду и образующая над мостом еще один своеобразный мост.

— Что это?

— Мы идем туда, — помахал рукой Артур, не расслышавший, должно быть, вопроса. — Там…

Мимо прокатилась роскошная карета, запряженная тройкой белых лошадей. Из-за задернутых штор вразнобой неслись писк, визг и хлопки открываемого шампанского. Понять, что говорил Артур, было невозможно. Человек хотел переспросить, но…

— Сестри-ица!

Перед ними словно из-под земли вырос бродяга в живописных лохмотьях. Растопырив руки, в одной из которых была зажата пузатая бутылка, он двинулся к Джульетте с явным намерением ее обнять.

Джульетта легко увернулась, спряталась за спину Ромео.

— Бра-атец! — мгновенно переключился бродяга, нисколько не огорчившись. Разглядев пижаму, он хитро прищурился и погрозил пальцем: — А ты, братец, любитель поспа-ать. — Он покачнулся, но, чудом удержав равновесие, промычал: — На… Хлебни…

Ромео взял любезно протянутое угощение и взглянул на Артура. Тот, смеясь, кивнул.

Отхлебнув, Ромео с интересом ожидал, какой же вкус будет у вина. Сколько раз он пытался пить и есть в своих сновидениях, но едва что-нибудь подносил ко рту, как оно теряло и вкус, и запах и вообще превращалось в ничто. Так случилось и теперь.

Бродяга, получив бутылку назад, радостно захихикал и приложился к горлышку. Раздалось торопливое бульканье, и по давно не бритым щекам потекли струйки красноватой жидкости.

Ромео улыбнулся и, обращаясь к Джульетте, шутливо произнес:

— Опасность миновала, мадам, можно следовать дальше.

— Стойте! — властно приказал вдруг Артур, преградив им дорогу. Джульетта, отойди в сторону.

— Ну, Артур, ну что такое?

— Я сказал — отойди.

— Э-э-мм… В чем дело? — спросил Ромео у Артура, который сейчас вовсе не походил на воспитанного человека.

— Вы пили вино? — Артур внимательно глядел ему в глаза.

— Ну пил.

— Да? И какой же у него вкус?

— Что-то вроде бургундского, — небрежно произнес Ромео.

— Бургундское, — задумчиво повторил Артур и, понизив голос, заговорщически прошептал: — А не показалось? Может, там вообще ничего не было, а?

— Допустим, — осторожно согласился Ромео.

Лицо Артура дернулось, но он тут же взял себя в руки.

— Вы знаете, дорогой друг, не обижайтесь, но вам пора домой.

— Артур, что ты говоришь? — изумилась Джульетта.

Тот быстро наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Девушка сразу сникла и как-то странно взглянула на своего нового знакомого.

— Эй, что случилось? — Ромео не на шутку забеспокоился.

— Пойдемте, я провожу вас. — Артур мягко взял его за руку, и они повернули обратно. — Только, ради бога, не обижайтесь. Поверьте, вам нельзя идти с нами дальше.

— Джульетта!

— Не кричите, не надо…

Они медленно шли теперь уже навстречу развеселой, ликующей публике. Ничего не понимая, Ромео решил покориться. "Видно, уж так надо, — устало думал он, с трудом переставляя отяжелевшие вдруг ноги. — Сон есть сон, и ничего здесь не поделаешь".

Вскоре показался его дом. Они остановились и посмотрели друг на друга…

— Вы здесь живете?

— Да.

— Вам надо отдохнуть. Постарайтесь ни о чем не думать.

— Но…

— Прощайте. — Артур повернулся и быстро скрылся в толпе.

Ромео стоял у открытой калитки и хмуро смотрел на проходящих мимо людей. Раз или два ему показалось, что в толпе мелькнули глаза провожатого.

Вскоре показался хвост шествия. Похоже, что сзади плелись те, у кого не хватило сил всю ночь напролет горланить бессмысленные песни. Кое-кто еще, правда, пытался тянуть что-то охрипшим голосом, но тут же умолкал. Веселье заметно шло на убыль.

Вот и все. Так ничего и не поняв, человек стоял на том самом месте, откуда недавно началось его путешествие. Недавно?.. Он не имел понятия, сколько прошло времени и был ли вообще хоть какой-нибудь смысл у этого слова. Вздохнув, он поднял голову и посмотрел вверх.

Была дивная ночь. Прямо над крышами ярко пылали крупные мохнатые звезды. Красноватый диск Луны, походивший на чей-то немигающий глаз, висел посреди улицы, отражаясь в слепых окнах соседних домов. Казалось, само небо смотрит на город, укутав его своим плотным ночным покрывалом.

Человек зябко повел плечами и вошел в дом.

* * *


Дождь.

Он проснулся и, лежа с закрытыми глазами, слушал, как тихонько шуршат о стекло капли. Так шуршат сухие листья, когда кто-то осторожно, не поднимая ног, бродит под окнами в пустом саду. Странное было в том, что человек в эту минуту чувствовал… И тут он вспомнил.

Сон.

Он открыл глаза и сел. Он, кажется, был болен?.. Болен. А теперь?

Он взял со столика зеркало и поднес его к лицу.

"Вы, вероятно, новенький?.. Ничего, скоро привыкнете…"

Он крепко зажмурился.

Цветок. Сочная, словно только что срезанная, роза была приколота к его пижаме маленькой изящной булавкой. Та самая роза…

На улице шел дождь. За сплошным потоком воды, стекавшим по стеклу, мутно вырисовывался знакомый город. По дороге, где ночью проходило карнавальное шествие, теперь изредка проносились нечеткие силуэты автомобилей. Человек быстро оделся, сунул за пазуху цветок и выбежал из дому.

Ни арки, ни каких-либо других следов недавнего празднества не было видно. Человек заметался по тротуару. Хоть бы какой-нибудь намек на реальность сновидения! Нет, ничего. Только цветок.

Человек растерянно оглянулся по сторонам, словно ища помощи. Улица была пуста. Лишь чуть поодаль, возле остановки автобуса, стояла девушка под зонтиком.

— Простите, — начал он…

Прямо на него смотрели глаза той самой девушки, что спасла его от копыт обезумевшей лошади.

— Вы?! — Он протянул руку, словно боясь, что она сейчас растворится в воздухе. — Боже мой, значит, это был не сон? Но куда все подевались? Где Артур? Где все остальные?

— Не спрашивайте, — тихо прошептала она. — Я не должна была приходить.

— Но почему?

— Скажите, — перебила она, — до сегодняшней ночи с вами ничего не произошло? Может, какая-нибудь неприятность? Может, вы болели?

— Да, я был болен, но теперь… Постойте, а как вы догадались?

— Странно, — задумчиво произнесла девушка, будто не слыша вопроса. Непонятно почему, но сегодня ночью что-то нарушилось. Хорошо, что Артур вовремя заметил.

— Что заметил?

— Вино. — Она внимательно посмотрела ему в глаза. — Оно оказалось не для вас.

— Я ничего не понимаю.

— Только не обижайтесь, пожалуйста, но я вас очень прошу: верните розу. Она не должна оставаться у вас.

— Пожалуйста. — Он достал цветок.

— Не обижайтесь, — слабо улыбнулась она. — Поверьте, я очень рада вас видеть, но нам нельзя встречаться.

— Хм… Как знаете. Но объяснили бы хоть, что за карнавал вы тут вчера устроили.

— Карнавал… — еле слышно повторила девушка, и в глазах ее промелькнуло мечтательное выражение. — Было очень весело.

— Так что за карнавал? — хмуро повторил он, начиная уже злиться.

— Я сама во всем виновата. — Она взглянула на цветок, потом на него. И за то, что я сегодня еще здесь, следующий раз для меня не будет праздника.

— Какого праздника? Когда следующий раз?

— Праздник жизни. Одна ночь в тысячу лет.

— В тысячу лет? — Его брови поползли вверх. — Что вы имеете в виду?

— Ничего, прощайте.

— Э, нет! — Он с улыбкой загородил ей дорогу. — Наговорили тут всяких небылиц и "прощайте"?

— Что вы хотите еще узнать?

— Ну хотя бы, кто вы? Где живете? Почему Артур так странно себя вел? Он что, ревновал?

Она долго смотрела ему в лицо, словно пытаясь запомнить его по крайней мере лет на тысячу, и тихо произнесла:

— И я, и Артур, и все остальные нигде не живут. Мы жили… А теперь прощайте.

— Как жили?! — Он схватил ее за руку.

— Пустите! — Девушка резко отшатнулась, глядя на него расширенными от страха глазами. — Вы не должны меня держать, не должны… Ах!

Роза, которую она сжимала в руке, отлетела в сторону и упала на землю. Он быстро нагнулся, подхватил цветок, выпрямился.

Вокруг никого не было.

— Джульетта!

Порыв ветра хлестнул по лицу мокрой пощечиной.

— Джульетта… — Он бессильно опустил руки и хрипло прошептал: Жили… Да разве может быть такое?!

* * *


Дождь кончился внезапно.

По дороге, звеня мокрыми шинами, наперегонки мчались блестящие автомобили. Разбрызгивая лужи, они с шумом проносились мимо стоявшего на остановке человека. Промокший до нитки, он безучастно смотрел в разрыв серых туч, где плескалось яркое солнце. Иногда он подносил что-то к лицу и подолгу разглядывал. Это был цветок. Засохший и невзрачный…




Треугольник на сером фоне


Порой, в одиночестве, мне начинало казаться, будто я не один. По вечерам, в прихожей, где выключен свет, стоял кто-то. Он даже не очень тщательно прятался — мне удавалось заметить часть рукава, носок ботинка, а то и услышать осторожный вздох. Видения эти и звуки были мимолетны, и через мгновение я уже не был уверен в их реальности. Я гнал от себя нелепые мысли, но потом, громко кашлянув, поднимался из кресла и, шлепая ногами, шел на кухню и обратно, зажигая везде свет. Не помогало. Невидимый кто-то успевал скрыться в ванной. Доходило до того, что я заглядывал под диван, открывал шкаф и ворошил одежду на вешалках. В конце концов возвращался в кресло к отложенной книге. Посмеиваясь, перелистывал страницы, как вдруг краешком глаза улавливал быстрое движение за шторой.

Я понимал, что все это глупо. В квартире никого нет. Однако чем больше себя убеждал, тем сильнее хотелось проверить. Разум противился очевидному и толкал на бессмысленные поиски. Действовал безошибочно и коварно, задевая потаённые струны страха, а если я упорствовал, то прямо намекал, что кто-то стоит у меня за спиной, и тогда уж я оглядывался. Естественно, никого там не было, но разум продолжал безумствовать, рождал все новые подозрения, как ловкач-детектив запутывал следствие, поскольку сам же и был злоумышленник. Это могло показаться занятной игрой, если в ней не участвовать, а наблюдать со стороны. Я же участвовал, ибо таковы правила, и не мною они установлены.

Думаю, не мне одному знакомо подобное чувство. Едва стемнеет, как фантомы населяют твое жилище, прячутся в укромных местах, шепчутся, что-то замышляют. Их не видно, но они здесь, и чем больше о них думаешь, тем хуже для тебя. Страх — потребность интеллекта, и если нет реальных причин, включается воображение. Звучит, быть может, странно, но иначе не объяснить интерес человека ко всему, что хоть немного пугает. Вспомните, как в детстве вы с замиранием сердца слушали жуткие небылицы. А сказки? Выбросьте из них дремучие леса, топкие болота, колдуний, леших и домовых — и что останется от этих сказок? Красавица и та спит беспробудным сном, похожим на смерть, а Иван Царевич вот-вот, кажется, сгинет безвозвратно. Так, может, оттуда все и повелось? Разбередив душу однажды, обрекаешь ее на вечную жажду трепета? Или спрос существовал с самого начала, оттого и бередить сладко? В конце концов нет разницы, что появилось раньше. Эмоции требуют выхода, а страх одна из них. Мы все имеем право на испуг.

Вот, приблизительно, так я объяснял себе свою настороженность. Не скажу, чтобы визиты невидимых гостей сильно досаждали, но я решил от них избавиться. Наверное, любопытства ради пожелал сразиться с самим собой и совершить никому не нужный подвиг.

В тот же вечер я запретил себе отвлекаться на подозрительную возню за спиной. Вызов был принят, и мне задышали в затылок. Слабое движение воздуха шевелило волосы, щекотало кожу, но я выдержал. Тогда началось на кухне. Кто-то на цыпочках сделал пару шагов и затих, не решаясь выглянуть. Я скосил глаза, не в силах предпринять что-либо большее. Скрипнула половица, что-то звякнуло. В общем, спас меня телевизор. Фальшивая мелодрама притупила все чувства, тем самым доказав, что такие фильмы тоже нужны.

Утро принесло облегчение. Кажется, я видел неприятный сон, но, проснувшись, забыл его. Кухня, таившая вчера столько опасностей, выглядела мирно и безобидно. За стеной гремели посудой, разговаривали. Потом все звуки исчезли. Я сидел у окна, попивал кофе, как вдруг — тишина. Только странный какой-то, далекий шум…

…нарастая, перешел в грохот так неожиданно, что я вскочил, а он запульсировал в ушах, забухал по черепу, вдребезги разнес чашку…

На полу, в лужице кофе, валялись фарфоровые осколки. Тупой перестук в голове превратился в обычное тиканье. Домашний бухгалтер времени стоял на кухонном шкафу и добросовестно тюкал чем-то у себя внутри. И сколько на него ни пялься — ничего сверхъестественного. Осторожно, словно бомбу, я повертел будильник в руках и поставил на место. Взглянул на разгром под ногами — и меня потянуло на воздух, к людям, в городской шум.

* * *


Выходной день кроме прочих целебных свойств способствует наведению порядка в мыслях. Будни держат в напряжении: несешься по наезженной колее и ошалело вертишь головой — куда это я мчусь? Вроде туда, куда надо, но потом в такую тьмутаракань занесет, что назад бы готов, да поздно, и выбираешься второпях, вслепую, трясясь и дергаясь от езды по ухабам. В автопробеге по бездорожью участвуют все — даже те, которые сидят и ничего не делают. Пришел, сел, смежил веки — долго ли протянешь? И точно — чуть освоился, как заурчал мотор и брызнули из под колес ошметки грязи. А окружающие чихают в бензиновых парах. Отсюда стресс, нервозность, навязчивые идеи, и срочно требуется два выходных, чтобы все это перелопатить.

Я сидел в скверике, вдыхал сентябрьский воздух и убеждал себя в том, что просто переутомился на работе. Безобидное тиканье будильника затронуло какие-то процессы в подсознании и вызвало слуховую галлюцинацию. Резонанс явление известное, из-за него рушатся даже мосты. Я все разложил по полочкам, смущало лишь странное совпадение. Раньше ничего подобного со мной не происходило, а стоило воспротивиться козням призраков, как тут же последовал ответный удар. Может, все и не так, но от этой мысли становилось не по себе. Действительность воспринималась, как полотно сюрреалиста — в искаженных пропорциях, с намеком на присутствие потусторонних сил. Я рассуждал совершенно серьезно, хотя и понимал, что это похоже на бред. Обычным вещам давал нелепое толкование, сознавая его абсурдность, но в то же время и свою беспомощность. Порывы ветра объяснял взмахами крыльев невидимых тварей, а шелест листьев — шажками зыбких теней. Кто-то хозяйничал в моей голове, как в собственном доме, вознамерившись вызвать там полный хаос. Опомнившись, я вскочил и зашагал прочь из пустого сквера…

…шел по оживленным улицам, лавировал в толпе, изображал энтузиазм субботней суеты. Не выделялся, занимал очередь, тянул шею, демонстрируя озабоченность и любопытство. Вел себя, как разведчик с другой планеты, пока не увидел в витрине восковое лицо с гримасой ожесточения и фальшивого оптимизма. Лицо оказалось моим, и я свернул в глухой переулок…

Тропа войны вывела меня к перекрестку. Лихорадка прошла, и я не знал, что предпринять дальше. Одна дорога, мощенная брусчаткой, шла круто вниз и упиралась в сквер, подобный предыдущему. Другая проходила мимо школы, в которой я не учился, а дальше виднелись дома, в которых не жил. Третья вела назад, а поперек четвертой высился забор. Идти было некуда.

— Сигаретку не дашь?

Я дернулся и обернулся. Передо мной стоял низенький крепыш в мятых брюках и пиджаке поверх зеленого свитера. Глаза его хитровато лучились, а сам он смахивал на тряпичный абажур.

Я протянул пачку. Человек-настольная лампа ловко выдернул сигарету, крутнул ее в пальцах и сунул за ухо.

— А пятнадцать копеек?

Ситуация стала проясняться. Я осмотрелся по сторонам в поисках дружков вымогателя. Никого не обнаружил, и это показалось странным. Ханыга мог, конечно, воображать все, что ему угодно, однако для грабежей и уличных драк одной наглости маловато. Я был выше ростом и шире в плечах, но, правда, не светился тусклой радостью собственного превосходства.

— Пошли, — сказал он, получив монету, и решительно зашагал по улице, ведущей вниз.

Не зная зачем, но я поплелся следом. Коротышка меня огорошил, застал врасплох, подчинил своей воле. Я глядел ему в спину, гадая, чем все это закончится. Предложит распить бутылку? Заведет к уголовникам? Вытащит за углом нож и снова чего-нибудь попросит? В общем, я попал в дурацкое положение, из которого надо бы выбираться, да нет ни сил, не желания.

Так мы и шли. Молча, неизвестно куда, но с надеждой, что где-нибудь окажемся. Наше движение приобрело глубокий смысл, временно скрытый от нас обоих, и я проникся симпатией к своему попутчику. Цель далека и туманна, но мы достигнем ее, преодолев множество препятствий.

Когда мы достигли развилки улиц, из-за поворота вышел и протопал мимо курсант военной школы. Шапка, черная шинель, брюки с лампасами. Коротышка стал как вкопанный, провожая взглядом молодцеватую фигуру. Я машинально сделал то же самое.

— Это сам-мые надежные люди, — произнес ханыга тоном необыкновенно прозорливого человека.

Потом глянул на меня снизу вверх и добавил:

— Это я тебе говорю.

Я не понял, в чем смысл неуместного заявления, но мне стало грустно. Очарование бессмысленной ходьбы исчезло. Я стоял и думал, какие мы непохожие — трое путников на пустынной улице. Даже обувь у нас разная, а она многое говорит о своем ходоке. Курсант бодро впечатывал в тротуар каблуки уставных ботинок, и создавалось впечатление, что это они ведут его ровной походкой в нужном направлении. В таких ботинках сомневаться и выбирать ни к чему. Ханыга — мой странный попутчик — располагал кедами, надетыми на толстые шерстяные носки. Стоял в них крепко, выглядел уверенно, и казалось, готов хоть на край земли. На мне же были жиденькие туфли на тонкой подошве. Ходил я в них шатко, боясь поскользнуться, черпануть воды или наступить на шнурок. Ясно, что мы не годились для совместных походов, а если бы решились, то это была бы иллюстрация к басне Крылова. К сожалению, наш треугольник оказался фигурой неустойчивой и никому не нужной.

Я взглянул на ханыгу, надеясь узреть отголоски собственных дум или хотя бы намек на соучастие. Крепыш, выставив челюсть, одобрительно щурился вслед курсанту. Несомненно, встреча произвела на него впечатление, но он, наверное, мыслил иными категориями, так что я ничего не смог прочесть на его пожеванном лице. Похоже, он просто забыл про меня, едва почувствовав, что наши пути разошлись.

Я отошел в сторону и двинулся дальше один. Пересек улицу, взошел на мостик, ведущий в парк, и здесь оглянулся. Курсант был уже далеко и шпарил, как черный быстроходный катерок. Ханыга стоял на прежнем месте, словно маяк на утесе. Он явно пользовался дурной славой у мореходов, но относился к этому философски — корабли плавают для того, чтобы разнообразить скучный морской горизонт. Повернувшись ко мне, он ухмыльнулся и блеснул чем-то во рту. Наверное, золотым зубом.

…и вновь я брел по парку, зарываясь ногами в листья, как айсберг в волны океана. Лишь небольшая моя часть виднелась на поверхности, а остальное уходило в какую-то мрачную недосягаемую глубину. Ветер холодил лицо, и воспаленные глаза остывали, превращаясь в прозрачные льдинки. Я покрывался ледяной броней и флегматично взирал изнутри на искаженный внешний мир, искрящийся блеском снежинок. Мой путь лежал на север, в холод и оцепенение…

* * *


Люди все время куда-то бегут. Спешат и суетятся, боясь опоздать, не успеть, упустить или явиться к шапочному разбору. На зарядку от инфаркта, на работу за окладом, в магазин за дефицитом, из тюрьмы на волю, от себя в неизвестность. Причины у каждого разные, но бегут все. Те, которые сидят и вспоминают, как бегали раньше, все равно стремительно приближаются к финишу. Когда-нибудь в какой-нибудь энциклопедии раздел "Человек" будет начинаться словами: "Хомо сапиенс бегущий…" В нас очень сильно развито чувство противоречия, и мы убегаем одинаково быстро, когда нам плохо и когда хорошо. От добра добра не ищут, но мы ищем. Если же остановимся, наша жизнь из марафонской дистанции превратится в пятачок для метания тяжелых молотов. Каждому захочется метнуть, все не уместимся, и только покалечим друг друга. Бежать тоже нелегко, но это наше естественное состояние. Особенно тяжело тем, кто решил дать деру от самого себя. Как ни старайся, а преследователь всегда рядом, и ты слышишь его дыхание. С непривычки можно запсиховать и посадить сердце, а если постепенно, то можешь втянуться, и тогда вообще все потеряет смысл.

Со стороны, наверное, казалось, будто я медленно прогуливаюсь по парку. На самом же деле я убегал. Было это странно и неестественно. Ну почему бы мне не пойти в гости к друзьям или знакомым, не посидеть там за чашкой чая, за мирной беседой? Почему я шатаюсь на холоде, мерзну и вздрагиваю от собственных мыслей? Не знаю. Не мог я ответить на этот вопрос. Не мог даже оглянуться и посмотреть, что делается за спиной, ибо чувствовал, как кто-то несется сзади на цыпочках, радуясь, что опять нет свидетелей. Дрожит от нетерпения, предвкушая близкий триумф, и настигает, настигает, настигает… Впрочем, уже настиг. Снова он здесь, внутри. Снова передвигает мебель в моем доме, а я ничем не могу помешать.

Я остановился, помотал головой, прислушался. Так и есть — тут. Сначала донимал меня в квартире, а теперь здесь. Интересно, он один или их несколько? Наверное, все-таки один, потому что толпой они бы меня давно одолели. Хотя, как я могу судить, одолели меня уже или пока еще только пытаются?

Я представил, как вчера этот тип подглядывал за мною из кухни. Крадучись высовывался на полглаза — и сразу назад, млея от восторга. Видел, что я догадываюсь и боюсь пошелохнуться, и сам трясся от сладостного страха. Уверен был, что не решусь я встать и проверить, да если бы и решился, он бы живо куда-нибудь шмыгнул. В помойное ведро, под стол, за штору, а то и в форточку. Потом через другое окно опять в комнату, и уже оттуда стал бы в кухню заглядывать. Ему даже хотелось, чтобы я начал шарить по квартире, маскируя тревогу идиотским выражением лица да беззаботным посвистыванием. В то же время он робел от собственной наглости и нелепого предположения: "А вдруг найдет?" Не мог я его найти, и знал он это прекрасно, а вот специально себя подзадоривал. В общем, наслаждался вовсю, а может, и ножками сучил от удовольствия. Повис сантиметрах в двадцати над полом и сучил…

Я посмотрел на деревья, на раскоряченные черные ветви, на небо в акварельных просветах и вдруг почувствовал. Да, я почувствовал и сразу понял, что это значит, хотя и трудно объяснить, почему, ведь от меня оно вовсе, кажется, не зависело. Это было сравнимо с порывом ветра в запертой комнате или с появлением солнца на полуночном небосклоне. Сначала покалывание тысяч маленьких игл, какое-то движение то ли в воздухе, то ли во мне самом, а затем — озарение. Как будто я находился в тупике, из которого нет выхода, а выход вдруг нашелся совершенно неожиданный и даже абсурдный, вроде лазейки в иное измерение. Случилось невозможное, но я поверил и, оказалось, ждал и знаю, как этим распорядиться, поскольку подсознательно давно уже готовился. Теперь необходимо сделать последнее усилие, сосредоточиться и уловить мысль, что явится ключом и отомкнет дверь, за которой неизвестно что, но тянуло туда, как в пропасть. Я чувствовал, что балансирую на грани реальности и нереальности: то, что есть, и то, что кажется — смешалось и переплелось в причудливый рисунок. Изображение деревьев задрожало, стало расплываться, а я помог — вытянул руку, и деревья исчезли. Взамен, прямо передо мной, в воздухе возникла зыбкая фигура человека в коричневом пальто. Глянув на меня с укоризною, он скривился, как от боли, и, казалось, предпринял отчаянную попытку совладать со своей эфемерностью, но неудачно — рассыпался в пыль, уступив место фантому, облаченному в черную шинель. Решительно приблизившись, черный фантом козырнул и шевельнул бледными губами:

— Простите, вы не знаете, что происходит?

Я впился в него взглядом, пытаясь зафиксировать изображение, но тут же отпрянул, узнав курсанта военной школы. Кажется, это был тот самый курсант, лица я не запомнил, но шинель, шапка и брюки с лампасами были такие же. Естественно, я не знал, что происходит, о чем и сказал ему, а он отшатнулся, словно изо рта у меня вместо слов вылетел мыльный пузырь или за спиной выросло привидение. Я машинально оглянулся и увидел, как человек в коричневом пальто быстро уходит прочь. Деревья вновь были на своих местах.

Курсант тем временем на меня уже не обращал внимания, а, пригнувшись, кинулся вбок и, перебегая от дерева к дереву, стал преследовать беглеца. Мне это не понравилось, но я не имел понятия, что следует делать. Все происходило с какой-то ужасающей быстротой, а я бездействовал, разрываясь между двумя желаниями — оказаться поскорее дома или предупредить человека в пальто. Кроме того, мне было жутко любопытно, кто это такой и что вообще творится на белом свете, и это любопытство пересилило все остальные чувства. Я сорвался с места и бросился следом за ними.

Курсант, действуя скрытно и даже с каким-то профессионализмом, уже вплотную подобрался к своей жертве. Когда я оказался рядом, он, потеряв всякую бдительность, выперся на аллею и уставился на меня. Человек в коричневом пальто тоже вдруг обернулся, выбросил вперед руки, и глаза у него нехорошо забегали.

"Заманили!" — догадался я и, проклиная свою неосторожность, что было сил заработал ногами. В ушах засвистел ветер, и я промчался мимо них, как скорый поезд мимо телеграфных столбов.

Окутанный жарким облаком страха, ничего не видя вокруг, не помню, как оказался дома. Перевел дух, посмотрел в зеркало, оскалил зубы и понял, что до писка доволен приключением, хотя и напуган основательно. Правда, испуг мой был не совсем обычным, пожалуй, больше в нем было озорства и азарта, нежели смертельного страха. И бежал я как-то не по-людски — подпрыгивал, подскакивал, семенил ногами в воздухе, задыхался от восторга и собственной легкости. Танец, одним словом, а не бег.

Я заглянул на кухню и увидел фарфоровые осколки в засохшей лужице кофе. Подумал, что надо бы убрать, да отчего-то вдруг развеселился и решил, что наплевать, мол, на все. Присел на табурет, но тут же вскочил и закружился на месте, ощущая зуд во всем теле. Руки прямо ходуном ходили, пальцы дергались, а колени, казалось, сами по себе елозят из стороны в сторону. Это меня развеселило еще больше. Но я все же успокоился, вновь примостился на табурет и замер в каком-то томящем душу предчувствии.

Ждать пришлось недолго. На лестничной площадке затопотали, заскрежетал ключ в замочной скважине, кто-то вломился в прихожую, хлопнул дверью, и на кухню влетел незнакомец в коричневом пальто.

От неожиданности я подпрыгнул. Не незнакомец это был, а я сам в своем собственном пальто. Прятаться было поздно, да он и не заметил меня, а сразу прильнул к окну и застыл там, тяжело дыша и высматривая что-то на улице. Я оказался у него за спиной, сидел как мышь, боясь пошелохнуться. Похоже, за ним гнались, и было ему не до меня. Однако интерес меня одолел, что же он там высматривает. Поднялся я, приблизился на цыпочках и выглянул из-за его плеча.

Во дворе, рядом с детской площадкой, расхаживал курсант в черной шинели. Ходил, как заводная кукла — десять шагов туда, десять обратно. Лицо его имело решительное выражение, а глаза по сторонам так и зыркали. Видно было, что озадачен он чем-то, негодует даже, но старается держать марку и собраться с мыслями, а ходьба ему сильно в том помогает.

Глянул я искоса на типа рядом — не знаю, как и назвать-то его правильно, — а он уж на меня косится и не дышит. Отпрянул от окна и шасть в прихожую; как меня не задел — ума не приложу, будто сквозь просочился. Пальто расстегивает, а руки дрожат, как у распоследнего пьяницы. Снял все-таки, на крючок повесил, шмыгнул в комнату и затих.

Я же снова к окну — интересно, как там курсант мечется. Сердце у меня колотилось, и прямо щенячий восторг одолевал, словно я мир заново открываю. Вдруг боковым зрением новое движение заметил — двор-то пустой, любая мелочь внимание привлекает. Смотрю, а из-за трансформаторной будки еще один персонаж появился. Тут уж я обомлел. Ханыга это был, человек-настольная лампа, давешний мой знакомый. Откуда взялся и чего ему надо — неизвестно. Вышел, небрежно к стене прислонился и, знай себе, на курсанта поглядывает. Потом повел глазами в мою сторону, приветливо осклабился и кивнул на служивого, словно говоря: "Вон как надо. Такие не подведут. Знай, мол, наших".

Я тихонько назад попятился. Все, думаю, хватит, надоел мне этот нелепый фарс. Ничего в ваших делах не понимаю и соваться в них больше не намерен, а займусь-ка лучше тем, к чему толкает меня мое теперешнее предназначение.

Подкрался я к двери, затаил дыхание и осторожно выглянул. Хозяин сидел в кресле и делал вид, что читает. Неестественная поза, деревянная спина, нарочито равнодушный взгляд, в котором сквозила тревога. Он догадывался о моем присутствии, и мои губы, помимо воли, растянулись в усмешке.




Военная хроника под барабанную дробь крупного калибра


I


Мария была единственной женщиной среди Охотников — реакция и умение обращаться с тяжелым свинчером сделали для нее исключение. Добавьте к этому молодость и красоту, и станет ясно, что Марию просто обожали, а после случая в кабинете Полковника ее прозвали Серебряной Ведьмой с Рыжими Волосами, и за ней потянулся шлейф из легенд и мифов. Позднее никто не мог сказать, когда в кабинете появилась муха-убийца. Крохотная тварь с почти неслышным жужжанием пролетела под потолком и направилась к стене за спиной Полковника. Одному дьяволу известно, как она проникла в здание, но даже он не мог знать, когда эта дрянь начнет излучать инфразвук. Наверное, тот, кто первым заметил муху, даже не спросил себя, что это такое: через мгновение ее увидели остальные, и внезапная догадка расширила зрачки их глаз. А еще через мгновение в руках у Марии оглушительно рявкнул свинчер. В стене, где муха облюбовала место для посадки, образовалась безобразная дыра. Полковник был единственным, кто ничего не понял и, поддавшись первому чувству, нажал скрытую кнопку тревоги. В кабинет с двух сторон ворвались парни с парализующими пистолетами, а Мария, убравшая к тому времени оружие, встретила их очаровательной улыбкой.

II


После ночной вылазки катера Охотников возвращались на базу, и победный рев турбин загонял мелкую живность в илистое дно. Машины, едва различимые в желтом тумане, шли параллельным курсом, как два неразлучных призрака. Неожиданно локаторы засекли какой-то предмет, стремительно пикирующий с высоты более двух километров. На запрос "свой-чужой" предмет не ответил, и оба катера открыли огонь из скорострельных автоматических пушек. Ярко-красные сполохи разорвали туман, и в воду рухнуло что-то огромное и бесформенное, изуродованное десятками попаданий. При подходе к базе один из кораблей налетел на мину-медузу, и лязг обломков о броню второго судна прозвучал погребальным аккордом.

III


Черный Лоцман охотился в одиночку, был удачлив и привык отвечать только за себя. Сегодня он шел с Марией, и ответственность за партнера его раздражала. До сих пор они избегали друг друга, и кое-кто из особо проницательных считал это разумной предосторожностью. В свете луны река отливала ртутью, далекий берег исчезал в серебристых сумерках, и Охотники в своих комбинезонах были почти незаметны. Когда они вышли из тени скал, чудовищный удар сшиб Лоцмана с ног. Длинное, как торпеда, тело, мелькнуло в воздухе, шлепнулось на песок и тут же бросилось назад, подмяв под себя жертву. Хвост аллигатора, утыканный шипами, мотался из стороны в сторону, когда Мария, выбрав момент, упала, прижав его своим телом. Лишь приставив ствол к туловищу зверя, она решилась нажать на курок. Аллигатор дернулся, отпустил Лоцмана и заскреб лапами, пытаясь отползти. Мария добила его несколькими выстрелами, и распоротое чрево выплеснуло бесцветную жидкость и внутренности с металлическим отливом. Охотники отдыхали, облокотившись на скалу.




Аллигатор мог сжечь их обоих одним плевком, но ослепленный яростью, понадеялся на физическую силу. В момент нападения он был больше существом, чем машиной, что дало Охотникам шанс. Повернув голову, Лоцман скосил глаза на Марию. Было темно, и влажный серебристый комбинезон делал ее похожей на флегматичную рыбу. А когда рассвело и в капельках росы засверкали маленькие солнца, он подумал, что она дороже любой горы алмазов.

IV


Полковник совсем очумел — таково было мнение всех Охотников. В воскресный день затеял строевую подготовку на плацу под открытым небом. Моросил дождь, и часовые на вышках скалили зубы за толстыми бронированными стеклами. Ходили слухи, будто Полковнику изменила жена и он решил отыграться на всем взводе. Когда в пасмурном небе появилась стая сверхзвуковых коршунов с антирадаровым покрытием, зенитные пулеметы заиграли веселенький марш, а Охотники бросились врассыпную, путаясь в противокислотных плащах. Несколько новобранцев не успели добежать до укрытия и рухнули с лопнувшими барабанными перепонками на бетон. Но самое значительное событие произошло вечером, когда ребята здорово надрались и Молчаливый Алекс изрек не свойственную ему длинную фразу. Впоследствии ее воспроизвели на зеркальной стене суперсовременного солдатского сортира. "Все военные — дерьмо" — гласила надпись.

V


Боеспособность четвертого взвода снизилась настолько, что начальство распорядилось, наконец, отвезти холостых солдат на соседнюю базу, чтобы они там могли поразвлечься и выпустить пар. С самого утра все драили свои мундиры, попутно соревнуясь в знании скабрезных анекдотов. А когда Коротышка Боб спросил, надо ли с собой брать свинчер, взводный зубоскал Люка ответил, что обязательно, иначе чем Боб собирается стрелять. Все заржали, а кто-то, пользуясь суматохой, стащил из походного ранца Люка бутылку виноградной водки, подсунув для веса осколочную гранату. Как там что было, никто не знает, но ночью в комнате телеграфисток раздался взрыв, и туда никто не хотел заходить.

VI


Космическая разведка обнаружила на безжизненном континенте Атлантида-6 гигантское гнездовье хищной саранчи. Дежурный по точке лейтенант Эванс психанул и, не дождавшись приказа, отправил туда баллистическую ракету с ядерной начинкой. Материк вместе с саранчой превратился в огненный шар для пинг-понга, а самому Эвансу грозил военный трибунал. Однако Полковник, присмиревший после случая с новобранцами, ограничился тем, что засадил теннисиста на трое суток в музыкальную шкатулку.

VII


Вечером Мария и Черный Лоцман объявили о своем решении. Этому не особенно удивились, а кое-кто из проницательных заметил, будто давно знал, что стоит огненным волосам Марии коснуться смоляной шевелюры Лоцмана, как тут же займется пламя и оба сгорят дотла. В целях пожарной безопасности срочно открыли шампанское, но этим дело не ограничилось. В конце концов Коротышка Боб вылез на поверхность и открыл бешеный огонь из двух свинчеров по пляшущим теням, которые ему мерещились. Наутро возле базы был найден труп огромного волка-отшельника с пулевым отверстием во лбу. Ребята столпились вокруг, хлопали Коротышку Боба по плечам и говорили, что он родился в той самой рубашке цвета хаки, которая сейчас взмокла у него на спине.

VIII


Танковое подразделение соседей увязло в районе токсичных болот, и вертолеты оперативной группы по тревоге поднялись в небо. Операция по спасению осложнилась из-за отчаянного сопротивления танкистов, наглотавшихся болотных испарений. Конец усилиям обеих сторон положила пыльца белой лилии, период размножения которой начался преждевременно. Эксперты из биохимической лаборатории установили, что споры белой лилии, попадая на кожу, проникают в кровь и обретают благоприятную среду для реактивного прорастания. Результаты исследований были засекречены, а на болото сбросили сверхмощную напалмовую бомбу, что послужило толчком для новых мутаций.

IX


Один из пунктов долгосрочной программы Полковника по наведению железной дисциплины в периферийных гарнизонах предусматривал проведение парадов. Парад на островной базе по случаю доставки продовольствия проходил как обычно. Полковник стоял на трибуне и выкрикивал приветствия в микрофон, а морские пехотинцы маршировали внизу, слаженно гавкая в ответ. Развевались знамена, стучал барабанщик, и настроение было праздничным. Внезапно первые ряды сбились с ритма — навстречу им из-за угла казармы выползла черная шевелящаяся масса. Полчища крыс, соблюдая порядок, организованно двигались к трибуне с другой стороны. У них тоже был вожак, но он шел вместе со всеми и выделялся крупными размерами. Крысы выглядели миролюбиво и, похоже, радовались предстоящему соединению. Рядового Хиггинса вырвало прямо на плац, а всем показалось, будто Полковник отдал приказ открыть огонь. Через несколько минут с крысами было покончено, но еще долго ходили разговоры о том, что бы это могло значить.

X


Первенец Марии и Лоцмана получил прозвище Шустрик Дик, и довольно скоро его оправдал. Овладел всеми музыкальными инструментами, которые ему подбрасывали, а затем освоил и свинчер. С помощью оригинального приспособления закреплял его на спинке кровати и ловко сшибал головные уборы с гостей, приходящих поглазеть на маленькое чудо. У Охотников появилось новое развлечение, а общее мнение свелось к тому, что Шустрик Дик приобрел феноменальные способности благодаря целому ряду полезных мутаций. Это давало повод с оптимизмом смотреть в будущее.

XI


Доклад капитана Зигеля "Тотальная милитаризация флоры и фауны" вызвал переполох в научных кругах. Слушатели академии разбились на два лагеря одни требовали присвоить Зигелю звание магистра военных наук, а другие обвинили капитана в пораженческих настроениях. Свара дошла до службы безопасности, и Зигель был арестован по подозрению в нелояльности. Проверка родословной выявила, что прадед Зигеля по материнской линии был пасечник, и сторонники капитана ушли добровольцами на фронт. Однако более тщательное расследование позволило установить, что прадед разводил термитных пчел повышенной эффективности по заданию военного министерства. Майор Зигель вновь приступил к научным изысканиям.

XII


Коротышка Боб и Молчаливый Алекс загремели в штрафной батальон за несознательный подрыв морального духа армии. Их вина заключалась в том, что, возвращаясь из самоволки, они натолкнулись на военный патруль и не придумали ничего лучшего, как притвориться ночными блуждающими духами Tarsius spectrum. Патруль, согласно инструкции, покинул опасный район, сообщив на центральный пост о появлении двух долгопят-привидений. Начальство попряталось в специальных убежищах, а по городу всю ночь колесили грузовики с излучателями антифантомов. В результате гражданское население и личный состав лишились последних иллюзий.

XIII


Стратегический бомбардировщик "Хичкок-2" наводил ужас на самих создателей. За один боевой вылет, опорожнив отсеки, он был способен дважды покрыть земную поверхность килотонными бомбами с плотностью до двенадцати штук на квадратный километр. Комиссия из Генерального штаба согласилась запустить "Хичкок-2" в серийное производство лишь при условии, если будет разработана система дозагрузки боеприпасами в воздухе.

XIV


При прокладке тоннеля седьмой саперный батальон наткнулся на хитроумную сеть подземных ходов. Эхолокационное зондирование показало, что весь скальный массив Большого Отрога насквозь изъеден кротами-камнеедами. Сложная система переходов и тупичков опутывала одиннадцать станций спутникового слежения и уходила в глубину на десятки километров. Попытки выкурить камнеедов с помощью нервно-паралитического газа, вакуумных бомб и горючих смесей успехом не увенчались. Предназначение грандиозного сооружения оставалось загадкой, и высшее командование, после долгих колебаний, решилось на применение тектонического оружия…

XV


Армейская контрразведка доподлинно установила, что многочисленные случаи пропаж без вести объясняются обыкновенным дезертирством. Факты решили не предавать гласности до тех пор, пока не будет найден ответ на вопрос, представляющий чисто теоретический интерес. Было совершенно непонятно, куда можно дезертировать.