Роман в утешение. Книга первая
Татьяна Герцик


Роман в утешение #1


Что делать умной и решительной женщине, если любимый муж встретил другую, а сама она ненароком стала любовницей олигарха? Конечно, разлюбить мужа и сбежать от любовника…


Татьяна Герцик

Роман в утешение. Книга первая


Глава первая


Георгий стоял вполоборота ко мне и с заметным лишь мне неодобрением искоса за мной наблюдал. По его чуть нахмуренным бровям я ясно читала упрек в непростительном легкомыслии. Это было немного обидно, но всё же отчасти соответствовало истине – сегодня я и впрямь вела себя несколько бесшабашно. Во всяком случае, Борис, рассказавший мне полуприличный анекдот и с удовольствием слушавший переливы моего мелодичного смеха, думал именно так. Возможно, он даже решил, что, не будь рядом со мной мужа, он мог бы позволить себе куда большее, но ошибался. Наедине я с ним и разговаривать бы не стала. И не только с ним – ни с кем.

Я со своей стороны тоже могла бы предъявить мужу кой-какие претензии – до сего момента он совершенно не обращал на меня внимания, увлекшись беседой со своим замом, чопорным и нудным Павлом Ивановичем Минским, бросив меня одну-одинешеньку посредине зала, что было по меньшей мере неприлично.

Борис, заметивший мою неприкаянность, принес мне фужер с шампанским, и мы, присев на длинный низкий диван у стены, непринужденно болтали и смеялись. На первый взгляд нас можно было принять за давних знакомцев, но познакомились мы только сегодня на очередной институтской тусовке.

Мне ее, как жене генерального директора, избежать было совершенно невозможно, хотя я и не любила появляться среди коллег мужа. Может быть потому, что на меня тут же устремлялись десятки изучающих женских взглядов, в которых я читала одно: и что Георгий Александрович в ней нашел?

Вопрос для меня был довольно болезненным, и я всеми силами старалась его избегать. Вот поэтому, встретив сочувствующий взгляд, я не удержалась и откликнулась на теплоту, которую он излучал. Но Борис совершенно неверно истолковал мою к нему симпатию. Указав бровями на коридор, он интимно предложил:

– Может быть, нам стоит выйти, чтобы не раздражать босса?

Кокетливо дернув плечиком, я возразила:

– А вы не боитесь, что после подобного со мной рандеву вам здесь больше уже не работать?

Он удивился.

– Неужели Георгий Александрович столь ревнив? Что-то не верится, если честно.

В моей душе всё сжалось, но внешне моя боль никак не проявилась. Я не люблю демонстрировать свои чувства кому бы то ни было. Поэтому легкомысленно ответила:

– Не знаю, мне его ревность вызывать еще не доводилось.

Закинув свою руку на спинку дивана так, что его длинные сильные пальцы касались моих оголенных плеч, Борис приглушенно предложил:

– Может быть, попробуете? Я его гнева не боюсь.

Снова негромко рассмеявшись, я откинула голову назад, стараясь выглядеть этакой светской львицей, которой всё нипочем. Но ответила осмотрительно:

– Извините, но я и пробовать не стану. Слишком дорожу своим местом, знаете ли.

Эта глуповатая двусмысленная фраза его несколько озадачила, и он пропустил момент, когда меня сердитым кивком головы подозвал к себе Георгий. Это было не слишком любезно, но я, как вышколенная собачонка, тотчас примчалась на зов хозяина. Встав рядом с ним, вопросительно посмотрела на его бесстрастное лицо. По-хозяйски взяв меня под руку, он продолжил разговор с Минским.

– Конечно, моя жена очень похожа на мотылька, но она прекрасно знает, что огонь жжется, и никогда не станет подвергать риску опалить свои прелестные крылышки. – И с лукавой искоркой в глазах повернулся ко мне: – Не так ли, дорогая?

Это было уже не смешно, а унизительно, но я и бровью не повела. Раз уж меня здесь считают безмозглой бабочкой, то я вполне могу соответствовать этому мнению на все сто процентов.

С чуть заметным вызовом хихикнув, подтвердила:

– Всенепременно, дорогой! – при этом и невооруженным взглядом было видно, что такая пустышка, как я, не в состоянии даже понять, о чем идет речь.

Минский с плохо скрытым брезгливым презрением поклонился и ушел, считая унизительным даже стоять рядом со мной, недостойной.

Георгий сильно сжал мне руку и как-то чересчур спокойно поинтересовался:

– Ты что, выпила сегодня лишнее?

Пару бокалов шампанского вряд ли можно было назвать лишним, поэтому я откровенно ответила:

– Нет, конечно. С чего ты взял? – возможно, в моем голосе проскочили возмущенные нотки, потому что Георгий как-то странно на меня посмотрел.

Успокаивающе похлопав меня по ладони, он, не выпуская моей руки, пошел дальше, перебрасываясь с коллегами ничего не значащими фразами о погоде, плане и правительственном заказе, полученном на днях.

Проходя мимо стайки хорошеньких сотрудниц, он приостановился, чтобы сделать какой-то незамысловатый комплимент. Одна из них, слишком оживившись, с неприятным для меня огнем во взоре возбужденно заявила:

– Я нашла нечто очень интересное по нашей теме, профессор! Можно мне подойти к вам в понедельник и всё рассказать? – это прозвучало так, будто речь шла вовсе не о науке, а о чем-то сугубо личном.

Мне показалось, что рука мужа дрогнула, и я насторожилась. Что это? Я не думала, что передо мной банальный адюльтер, но всё равно было здорово досадно. Особенно после того, как девица, полуприкрыв глаза мерцающими веками, посмотрела на меня слишком уж снисходительно, как на недалекого малыша.

Мне это не понравилось, но на моем лице не дрогнул ни единый мускул. Георгий с некоторой опаской кинул на меня изучающий взгляд, но я продолжала всё так же мило улыбаться бессмысленной кукольной улыбкой, и он решил, что я вновь ничего не заметила.

Молча потягивавший шампанское Борис следил за нами издали, не решаясь подойти, и я мысленно поблагодарила его за это. Мне он был вовсе неинтересен. Вот собственный муж – да. Но, боюсь, мой интерес всегда был слишком односторонним.

Георгий раскланялся с дамами, и мы продолжили традиционный обход. Нас задержал еще один из старых сотрудников института, не помню его имя-отчество. Он пустился в такие заумные рассуждения о технических тонкостях нового заказа, что я чуть не зевнула во весь рот.

Перед нами высилось большое, до потолка, зеркало, и я от нечего делать принялась сравнивать себя с Георгием. И зря, потому что у меня тут же бесповоротно испортилось настроение. Несмотря на хорошую фигуру и тонкую талию, рядом с ним я смотрелась мелковато, и положение не спасало даже красивое вечернее платье, сшитое мной самой по собственной выкройке.

Оно было из ниспадавшего легкой невесомой волной темно-синего натурального шелка, призванного сделать глубже цвет моих голубых глаз. Будучи на тоненьких, почти незаметных бретельках, платье оголяло мои довольно-таки приличные плечи с легким золотистым загаром. Крепкая и высокая грудь тоже была неплоха, и чуть рыжеватые волосы пышной волной ниспадали, как это пишется в любовных романах, до плеч, но вот общее впечатление было бледновато.

Еще бы, такому красавцу, как Георгий, трудно соответствовать, особенно когда он одет в идеально сидящий на нем черный смокинг с белой накрахмаленной манишкой и жемчужной бабочкой. Ему сорок, самый расцвет жизни, он обладает крепкой мужественной фигурой. Его коротко остриженные каштановые волосы отливают на висках благородной сединой. Серые проницательные глаза пронзают насквозь, что-либо скрывать от него бесполезно.

На мой пристрастный взгляд, мой муж гораздо лучше, чем все зарубежные и отечественные киногерои, вместе взятые. Хотя бы потому, что он не на экране, а рядом, и до него можно дотронуться рукой.

Я так и сделала, ласково положив ладонь на его сжатые в кулак пальцы. Он с некоторым удивлением посмотрел на меня и нехотя, для проформы, улыбнулся. Я нежно улыбнулась ему в ответ, и он отчего-то измученно прикрыл глаза. Устал?

Я его вполне понимала – я и сама здорово устала. Сегодняшний день выдался на редкость суматошным, и мне хотелось не дефилировать по огромному залу, собирая любопытные взгляды, а тихо сидеть дома в своем любимом кресле, обдумывая очередной интерьер.

Собеседник Георгия, заметив наши переглядки, с некоторым пренебрежением заявил:

– Вы всё так же нигде не работаете, Маргарита Викторовна?

Я и в самом деле не хожу на службу, как это делает большинство жителей нашей страны, но сказать, что я не работаю, было бы дезинформацией. Я довольно известный в Нижнем Новгороде дизайнер, и порой зарабатываю больше, чем Георгий. Но в моем характере есть необычная черта – я никогда не обманываю ожиданий собеседников. И на этот раз, как всегда, ответила с нарочитым легкомыслием:

– Конечно! А зачем мне работать, если у меня такой замечательный муж?

Скривившись от лицезрения столь явной бездельницы, пожилой мужчина стремительно откланялся, не желая продолжать со мной никчемный разговор. Посмотревший на меня сквозь ресницы Георгий ничего не сказал, но я поняла, что он не слишком доволен моим фанфаронством. Что ж, я не помню, чтоб он когда-либо был мной доволен. Какой-нибудь сделанной мной ерундой – да, но не мной, конкретно Абрамовой Маргаритой Викторовной.

Может быть, именно поэтому я ему о своих делах практически ничего не говорю. Конечно, это так мелко – отделка каких-то ничтожных квартир и коттеджей по сравнению с его великими трудами! Хотя, чисто для равновесия, и он мне о своих ничего не говорит. Это оправдано – институт выполняет множество секретных заказов, о которых посторонним знать не положено. Георгий говорил мне это столько раз, что я давно усвоила, что из разряда посторонних в разряд доверенных лиц мне не перейти никогда. Ну и не надо, я вовсе не этого хочу.

Наконец муж счел свою ответственную миссию выполненной, и, распрощавшись с ближайшими друзьями, вышел на улицу. Вслед нам по коридору пронесся обрадованный гул, дошедший до всех закоулков. Вот наглядный пример того, как отъезд большого начальника облегчает жизнь подчиненных. Совершенно уверенная, что именно сейчас и начнется настоящий праздник, во время которого не раз еще перемоют мои бедные косточки, я села в нашу машину и с любовью посмотрела на мужа.

Его чеканный профиль резко выделялся на темном стекле. Я молча, всё с такой же мягкой улыбкой наблюдала за его сосредоточенными действиями. Георгию не так уж часто приходится водить машину самому, поэтому сейчас он предавался этому захватывающему занятию всем своим существом, совершенно не обращая внимания на мои изучающие взгляды.

Это меня вполне устраивало. Я так редко могу полюбоваться собственным мужем, что ценю такие минуты на вес золота.

Мой взгляд упал на его крепкие руки, уверенно держащие руль, и я вздрогнула, представив, как вечером они так же крепко и уверенно будут держать меня. Несмотря на солидный стаж супружеской жизни, я до сих пор млела в объятиях мужа, и, мне кажется, так будет всегда. Единственное, что меня расстроило, или нет, не расстроило, а внесло некоторый диссонанс в мое безоблачное настроение – это отсутствие на его руке обручального кольца. Ну, не любит он такие вещи, что поделаешь.

Я невольно перевела взгляд на свою правую руку, где на безымянном пальце красовалось изящное золотое колечко. На регистрации в конце далеких восьмидесятых колец у нас не было, и на безымянные пальцы друг другу мы их не надевали. Я купила это колечко позже, чтобы на меня, ходившую с огромным животом, в моем архитектурно-строительном институте не смотрели как на девицу определенного сорта. В самом деле, не будешь же всем рассказывать, что замужем, и махать паспортом со штампом о браке. С тех пор я его не снимаю, помня напутственные слова бабушки: если жена не носит обручального кольца, у мужа не будет удачи, а если не носит муж – у жены не будет здоровья.

Но пока, слава Богу, у меня никаких проблем со здоровьем не было, хотя Георгий никогда никаких колец не носил.

Муж высадил меня у нашего подъезда, а сам отправился ставить машину на платную стоянку, расположенную в соседнем квартале. Поднявшись к себе, я разделась, и, переодевшись в удобный домашний костюм из плотной байки, который сконструировала и сшила сама, как и многое другое в своем доме, пошла на кухню, повязалась цветастым фартуком и встала к плите.

Георгий всегда любил вкусно поесть. Просто удивительно, как он до сих пор умудрился сохранить юношескую стройность фигуры. Но за это надо благодарить тренажерный зал, который он посещал с завидной регулярностью. У меня на такую самодисциплину никогда бы духу не хватило, но мой муж всегда был на редкость целеустремленным человеком.

Через пятнадцать минут на столе уже стоял легкий ужин, и в дверях раздался звук поворачиваемого ключа. Я торопливо вышла в прихожую. Губы сами растянулись в радостную улыбку. Вот Георгий аккуратно притворил дверь и обернулся ко мне с чуточку недовольным выражением лица. Что ж, похоже, мой флирт с Борисом задел его несколько сильнее, чем он хотел мне показать.

Привычно чмокнув меня в щеку, переоделся, аккуратно повесил в шкаф на вешалку свой смокинг, прошел в ванную, ополоснулся и сел за стол. Я ждала нотации по поводу своего сомнительного поведения, но ее не последовало. Возможно, Георгий решил, что и сам вел себя не лучшим образом? Хорошо, если бы это и в самом деле было так.

Я подала ему легкий супчик, чтобы не перегружать на ночь желудок. Годами отработанный ритуал. Зачерпнув первую ложку, он проглотил ее и обратился ко мне с привычным вопросом:

– Как там мальчишки?

Наши сыновья-близнецы Антон и Артем в прошлом году поступили в МГУ и весь год жили в Москве у сестры Георгия Шуры. Мне здорово повезло с золовкой. Мы с ней относились друг другу скорее как сестры, чем родственницы по мужу. Она мне очень нравилась – всегда энергичная, веселая, доброжелательная. Хорошо, что она решительно воспротивилась мальчишескому желанию племянников вырваться на свободу и жить в общежитии.

Будь я на ее месте, даже не знаю, пошла ли бы я на такой подвиг – ведь только еды для двух здоровых парней надо готовить во много раз больше, чем на себя с дочкой. Но с той поры, как от нее ушел муж к молодой девахе, немедля родившей ему сына, Шура чувствует себя потерянной и никому не нужной. Я ее даже и утешать не пытаюсь. Как тут утешишь, если Анатолий всегда был для нее единственным светом в окошке.

Обычно мы с Георгием звоним сыновьям по очереди – он в среду, я в субботу. Сегодня была моя очередь, и я днем с ними немного поболтала, о чем и доложила Георгию:

– Всё нормально. Все живы-здоровы. Экзамены сдают хорошо. Шура передавала привет. Кстати, к нам они после сессии ехать не хотят. Поедут в Палангу.

На это муж лишь пожал плечами. Конечно, в Литве удовольствий и развлечений куда больше, чем в Нижнем. И главное из них – Балтийское море. Да и в Швецию или Финляндию махнуть не проблема. К тому же дедушка с бабушкой, не в пример строгим родителям, позволяют любимым внукам практически всё.

– Что ж, пусть едут. В родительском пансионате вполне достаточно места для двух парней. Настя тоже едет?

Настя была единственной дочерью Шуры. Ей было уже двадцать, она училась на юрфаке и считала себя куда умнее и деловитее своей матери.

– Не знаю. Вполне возможно, что нет. Анатолий наверняка отправит ее в очередное путешествие по Европе. Скорее уж она поедет в Афины или Венецию, там она еще не была.

Георгий не слишком одобрял подобное поведение, но, поскольку напрямую оно его не касалось, промолчал.

Поужинав, вежливо поблагодарил меня и встал. Когда он проходил мимо, я легко погладила его по плечу. Мне всегда неизъяснимое удовольствие доставляли даже самые мимолетные к нему прикосновения. Мне хотелось прижаться к нему, ощутить силу его крепких рук, но я сдержалась, хотя и почувствовала некоторую обездоленность, когда муж, даже не взглянув на меня, ушел в свой кабинет.

Я негромко проговорила вслух «муж» и счастливо рассмеялась, как глуповатая влюбленная девчонка. Что ж, я себя таковой и ощущала. С легким вздохом посмотрев вслед Георгию, быстро прибрала на кухне и побежала к своему компу оформить в уже готовые картинки то, что хотела предложить очередному клиенту для его строящегося на берегу Волги коттеджа.

В пол-одиннадцатого выключила комп и занялась собой. Вылив в воду полколпачка голубоватой пены с несколькими каплями любимого мной персикового масла, добавила пригоршню ароматической соли и легла в ванну. Поблаженствовав с полчасика, выбралась из нее, обкатилась прохладной водой и пошла в спальню, предвкушая появление мужа.

В самом деле, минут через десять Георгий присоединился ко мне, и я с сильно забившимся сердцем подставила ему губы. Он с силой прижался к ним, и меня пронизал обжигающий трепет. Его горячие ладони прошлись по моему ставшему невозможно чувствительному телу, и я, чуть подрагивая, придвинулась к мужу вплотную, прося большего.

Потом он уткнулся в мое плечо и замер, положив на мою талию свою надежную руку. Мне очень хотелось спросить, любит ли он меня, чтобы заглушить грызущего меня изнутри очень вредного червячка, но каким-то чудом мне удалось сдержаться.

Георгий вдруг напрягся и с явным пренебрежением заметил:

– Наконец-то ты перестала талдычить о любви. Выросла, что ли?

Меня будто облили холодной водой. В груди что-то заледенело, но я безмятежно спросила:

– Тебе это надоело?

Он вздохнул с чуть слышимой досадой.

– Да есть немного. Одно и то же надоедает, знаешь ли.

Вот как, а я и не догадывалась. Обида черной желчью подступила к горлу, но я высокомерно улыбнулась. Это заслуга мамули – я умею держать удар при любых обстоятельствах и никогда не показываю вида, как же мне на самом деле больно. Но не потому, что мать у меня сама стоик, а потому, что я много лет была у нее девочкой для битья. Покажешь, что тебе больно или вздумаешь искать сочувствия и утешения – тут же получишь еще большую порцию оскорблений. Может быть, потому я и прикипела так сильно к Георгию, что он никогда меня не унижал?

Ответила с нарочитым форсом, которого на деле не было и в помине:

– Я это учту.

Ничего не ответив, он крепче прижал меня к себе и заснул, чуть посапывая мне в шею.

Обычно я тоже сразу расслабляюсь и спокойно засыпаю. Но сейчас жгучая обида не давала сомкнуть глаз. Мне даже руки Георгия, обычно такие желанные, мешали, и я, стараясь двигаться как можно осторожнее, выбралась из кровати и пошла в соседнюю комнату. Встала у окна, прислонилась лбом к холодному окну и уставилась в прозрачное стекло, наблюдая за отблесками проезжающих по дороге машин.

Глаза тут же наполнились горькими слезами, а сердце – предчувствием беды. Крепко зажмурившись, я истово прошептала:

– Господи, отведи беду от нашей двери! Пусть в нашей жизни всё будет хорошо!

Не знаю, сколько бы я так простояла, если бы за спиной не послышались шлепающие шаги и сонный голос недовольно проговорил:

– Хватит уже изобретать для своих интерьеров сногсшибательные решения! Спать давай!

Обхватив за плечи, Георгий увел меня в спальню. Снова обнял меня, прижал к себе и мгновенно отключился. Похоже, без меня он спать не может. Я без него не могу тоже, но я-то потому, что мне без него отчаянно одиноко, а вот он во мне, похоже, видит только удобную грелку.

Но утром, при свете яркого солнца, я решила, что все мои страхи навеяны темнотой. Я же по гороскопу рак, к тому же рождена в понедельник, так что я дважды человек луны. А прошлой ночью было новолуние. Этим и объясняется моя пустая нервозность.

В конце июня мальчишки сдали экзамены за первый курс и благополучно перешли на второй. Мы с Георгием съездили на недельку в Москву, попытались уговорить сыновей приехать на каникулы домой. Но они не согласились. Их больше манило Балтийское море, чем родная Волга. А вот меня никуда не тянуло. Может быть, оттого, что Георгий не мог надолго уехать из Нижнего, а без него мне было ужасно одиноко? К тому же он был категорически против моих без него поездок куда бы то ни было.

В начале июля в Нижнем стояла нестерпимая жара, и народ с трудом сдерживал то и дело прорывающееся раздражение. Меня тоже многое нервировало, но особенно доставали автомобильные пробки, из-за которых я теряла уйму времени на разъезды по заказчикам. Если бы не моя страсть к любимому делу, от многих заказов я бы попросту отказывалась, но одна только возможность снова выбрать стиль и обстановку для, как правило, целого дома, доставляла мне истинное удовольствие.

Заботясь обо мне, Георгий периодически просил меня не работать в такую жару, но меня подстегивали пренебрежительные слова его коллег о моей никчемушности. Я и сама понимала, что это глупо, но старалась ни в чем не отставать от мужа и приносить в дом столько же денег, сколько и он. Хотя я никогда не знала, сколько зарабатывает Георгий. Мне вполне хватало и того, что он мне давал.

Я не понимала тех женщин, которые считали, что всё заработанное мужем должно отдаваться им, и потом выдаваться скупыми порциями чуть ли не под расписку. У нас в доме такого никогда не было – Георгий выделял мне столько, сколько считал нужным, остальное оставляя себе. Этого вполне хватало на хозяйство, и заработанные мной деньги я тратила главным образом на мальчишек, ведь жизнь в столице очень дорога, к тому же там столько соблазнов. Но на моем счете в банке всегда лежала некоторая сумма про запас.

Вернувшись в душный город из прохладной лесостепи, где стоял дом очередного заказчика, я тихо изнывала от жары и задыхалась от мерзкого запаха плавившегося под солнцем старого асфальта. Прочно застряв на одной из центральных улиц в самой середине нескончаемой пробки, я рассеянно барабанила кончиками пальцев по рулю, выбивая какой-то дикий африканский ритм.

Похоже, я зря надеялась проработать сегодня довольно сложную цветовую гамму, запрошенную заказчиком. Можно было, конечно, возить с собой ноутбук и в такие моменты работать на нем, но это было слишком рискованно – я вполне могу увлечься и попасть в какую-нибудь неприятную историю. Во всяком случае, Георгий категорически против. А его слово для меня закон. Во всяком случае, я никогда не пыталась оспаривать его решения. Зачем? В них всегда присутствовал здравый смысл, то есть то, чего мне порой остро не хватало.

Требовательно пропел сотовый. Я посмотрела на дисплей, и мое и без того отнюдь не радужное настроение стремительно испортилось. Звонила мамуля. В своей обычной безапелляционной манере потребовала:

– Маргарита, приезжай сейчас же ко мне, есть срочное дело! – и отключилась, экономя деньги.

Можно было перезвонить и отказаться, но я никогда не тратила силы на напрасное сопротивление. Поэтому спокойно положила телефон на место и продолжила свое занятие по отбиванию туземных ритмов. Через полчаса этой псевдоезды, мне, благодаря микроскопическому размеру моей мини, всё-таки удалось прошмыгнуть в узенькую боковую улочку, и я уже без проблем доехала до мамули.

Открыв мне дверь, мать тут же прошла на кухню, совершенно уверенная, что я иду следом.

Я не обманула ее ожиданий, безропотно проследовав за ней, как и все предыдущие годы. Усевшись за пустой стол, – мамуля никогда не предлагала мне даже чаю, – выслушала ее недовольное заявление:

– Костя зря съездил в Пореченск.

Я и не знала, что брат был в городке, где стоял бабушкин дом. Но для меня это не было новостью. Мать с братом, как правило, ставили меня в известность о своих делах только тогда, когда хотели от меня что-то получить.

– Дом продать ему не удалось.

Меня будто кто царапнул по сердцу ржавым гвоздем, и я непроизвольно нахмурилась. Мне до слез было жаль бабушкин дом. Я любила его, с ним было связано столько теплых воспоминаний.

– Зря я деньги тратила, доверенность на него выписывала.

Это заставило меня насторожиться. Почему? Бабушка умерла почти полгода назад, мать была уверена, что дом отошел ей, как единственной наследнице.

– В городской администрации ему отдали завещание, которое она сделала лет пять назад. Там всё отписано тебе. – Материн голос зазвенел неприкрытой злостью.

У меня от неожиданности даже голова закружилась. Вот это да! А ведь бабуля никому ничего не говорила. Какой же она хороший конспиратор, как выяснилось.

Внимательно следившая за моей реакцией мать решила, что я здесь всё-таки ни при чем, и скомандовала:

– В общем, так: поезжай в Пореченск! Дом продашь, деньги отдашь Косте, они ему сейчас очень нужны.

А может, они и мне очень нужны? Но мамуля уверена, что у меня и без того всё есть, а вот у ее любимчика Константина – ничего. По ее мнению, судьба упорно подсовывала ему вместо козырей жалкие шестерки. То очередная жена не стоила такого милого мальчика, то его ни за что ни про что с работы выгоняли, а теперь еще и бабулин дом оказался не у него, а у меня, недостойной.

Решив, что сказала вполне достаточно, мамуля встала и пошла к выходу, прохаживаясь насчет непорядочности бабули. Я молчала, да моего мнения никто и не спрашивал. Подразумевалось, что я безропотно сделаю всё, что мне велено.

Уже у выхода мать язвительно поинтересовалась:

– Как там Георгий? Любовницу еще не завел? Пора бы уже. Козлы они козлы и есть, кем бы ни прикидывались.

Я вскипела. Что за мамаша у меня! Ей бы только позлословить, ей так жить интереснее. Но сдержалась, не желая доставлять ей удовольствия своей обидой. Совершенно спокойно, будто ее уколы меня никоим образом не задевают, ответила:

– У нас всё хорошо. – На что мамуля скорчила пренебрежительно-неверящую гримасу.

Выйдя из старой пятиэтажки, я села в свою машинку и, потихоньку выбираясь на шоссе, призадумалась. Разница между мной и братом всем бросалась в глаза. Мы с детства были такие разные, и по повадкам, и по внешности, да и отношение родителей к нам было настолько отличным, что я долгое время думала, что меня удочерили.

Но как-то лет в шестнадцать, не выдержав очередных попреков матери, я пожаловалась на нее бабуле, и она мне объяснила, что я вовсе не приемный ребенок.

Просто когда-то отец уходил из семьи, встретив более подходящую ему женщину. Матери, чтобы сохранить семью, пришлось наврать ему, что беременна. Он вернулся, и мамуле ничего не оставалось, как придумать меня. Отец, конечно, догадался о подлоге, поскольку обещанный ребенок родился почти на полгода позже положенного, и считал меня разлучницей. А мамуля, так и не простившая папашку, тоже видела во мне досадную оплошность, постоянно напоминавшую ей о предательстве мужа.

По сути, я никому не была нужна, кроме бабушки. Ее я и любила за всех своих родственников, вместе взятых. Поэтому, когда она этой зимой умерла, мне было очень тяжело. Думаю, я не переживала бы так из-за кого из своих более близких родичей. И вот посмертный бабушкин подарок – любимый мной старый дом.

Как мне не хотелось его продавать, просто жуть. Но моя практичная мамуля и в этом права – в таком доме кто-то должен жить постоянно, а не наездами. За ним нужно следить, как за каждым старым домом.

Я там жить не смогу, значит, его всё равно придется продать. А насчет денег, в принципе, они мне и в самом деле не так уж и нужны. Я и сама зарабатываю неплохо, не говоря уже о Георгии.

Добравшись наконец домой, скоренько приняла душ, смывая пот и грязь с уставшего тела, и кинулась на кухню. Скоро должен был прийти мой голодный мужчина, а у меня еще шаром покати. Наскоро приготовила зразы с ветчиной и цветную капусту на гарнир.

Время подходило к семи, и я в охотничьей стойке застыла у дверей, почему-то необычайно сильно желая посмотреть в любимое лицо. Может быть, неосознанно искала утешения и защиты, что со мной частенько бывало после общения с мамулей? Но прошло семь часов, потом восемь, а Георгия всё не появлялся. Я начала беспокоиться. Обычно он всегда предупреждал меня, если задерживался.

Но сейчас звонка не было. Когда часы пробили девять, я сама набрала его номер. Сначала рабочего телефона, надеясь, что он просто заработался, потом сотового. На работе трубку никто не взял, а сотовый индифферентно ответил:

– В данный момент абонент недоступен.

Я зябко поежилась от накатившей душным комом безумной тревоги. Не может же быть, чтобы Георгий отключил телефон? Но и вовремя зарядить свой сотовый муж никогда не забывал, он же на редкость обязательный человек. Что же случилось? На душе становилось всё тяжелее и тяжелее.

Терзали дурные предчувствия, я их старательно прогоняла, пытаясь сохранить тающее присутствие духа. Но в десять часов мне уже отчаянно хотелось плакать. Причем жаль было не его, а себя. Я сердцем чувствовала, что ничего плохого с ним не случилось.

Сев на диване в большой комнате, с силой обхватила виски, заставляя себя не паниковать, а обдумать всё здраво. Но не получилось, суеверный страх все более плотным кольцом сжимал сердце.

Часы мерно тикали, подчеркивая звенящую тишину. Время от времени я поднимала опущенную голову и смотрела на них. Стрелки упорно стояли на одном и том же месте, не желая сдвинуться ни на йоту. Если бы не мерное тиканье, я бы подумала, что часы остановились, но приходилось признать, что это я выпала в какое-то безвременье.

На улице потемнело. Звезд не было, луны тоже, и ночь казалось опустошающе черной. Иногда по стене проскакивали фары проезжавшей машины, заставляя мое сердце бешено биться. Убедившись, что машина проехала мимо, я невольно вздыхала, стараясь сдержать подступившие к горлу слезы.

Под утро я, видимо, всё-таки забылась тяжелым, не освежающим сном, потому что очнулась уже на рассвете с горьким осознанием беды.

Умылась холодной водой, чтобы прояснить тяжелую после бессонной ночи голову, и стала раздумывать, что же мне теперь делать. Внезапно среди полной тишины в дверях послышался скрип поворачиваемого ключа, и я застыла, стянув на шее воротник трикотажной рубашки.

Это был Георгий. Неестественно возбужденный, с блестящими глазами и красным ртом. Мне сразу всё стало ясно. Я молча ждала, когда он меня заметит.

Победно вскинув голову, как жеребец во время гона, он изогнул губы в странной кривой ухмылке. Увидев меня, вздрогнул и неприязненно скривился.

Я тихо спросила:

– Что случилось?

Он пожевал губами, не в силах перейти от эйфорического удовольствия к неприятным бытовым проблемам. Махнул мне рукой, направляя в комнату. Повинуясь ему, я упала на диван, понимая, что ноги меня не держат. Покачавшись передо мной на длинных ногах, как журавль, он зло выпалил, будто в этом была исключительно моя вина:

– Я полюбил другую.

Мне стало страшно. Так страшно, что застучали зубы. Мысль о том, что подспудно всю ночь именно этого я и ожидала, и, значит, это не может быть для меня неожиданностью, не помогала. От этого чисто животного ужаса я даже не в полной мере понимала то, что он мне говорил.

– Если честно, мы с тобой никогда и не были по-настоящему близки. Ты легковесный мотылек, которому совершенно всё равно, на каком цветке сидеть, а я серьезный зрелый мужчина. Ты и не представляешь, что такое любовь, хотя и постоянно твердишь мне о своей мифической любви.

Это было так несправедливо, что я молча смотрела на него, некрасиво выпучив глаза. Глядя сквозь меня, как прозрачное стекло, Георгий безжалостно продолжал:

– Ты прекрасно понимаешь, что женился я на тебе только потому, что был должен. Ты же не оставила мне никакого выбора.

Я продолжала молчать, не в состоянии осознать его упреки. Какая же я дура! Я-то верила, что он меня любит так же, как и я его. А для него, оказывается, наш дом был тюрьмой.

С ужасом смотрела на него, пытаясь найти в этом чужом человеке хотя бы напоминание о так любимом мной муже. Но его не было. Передо мной стоял мужчина с затвердевшими, будто высеченными из камня, жесткими чертами лица. Ничего похожего на добрый облик моего любимого. Невольно подумалось: неужели всё то, что он говорит, правда? Кого же я тогда любила всё это время? Неужели свою выдумку, никогда не существовавшего сказочного принца на белом коне?

В груди что-то застыло, не давая дышать. Мне хотелось лечь, свернуться калачиком и умереть. Или хотя бы заснуть. Надолго. Лучше всего навсегда. Георгий в праведном раже говорил что-то еще, очень неприятное, но, по его мнению, совершенно справедливое, а я старалась не слушать, чтобы не утратить последних иллюзий.

Но когда он сказал, что ему всегда были неприятны мои прикосновения, а я постоянно лезла к нему обниматься, к тому же по-идиотски хихикая, во мне всё так закаменело, что кровь остановилась в сердце, не в состоянии вновь бежать по сузившимся венам. Это мне даже понравилось. Было бы здорово сейчас умереть. Раз – и нету никаких дурацких страданий. Просто и быстро.

Георгий посмотрел на часы, замолчал и быстрым шагом пошел в ванную. Конечно, ему же на работу. Я не шевелясь сидела на диване, совершенно уверенная, что на ноги встать не смогу, а он быстро переоделся, привел себя в порядок и заглянул ко мне. Наконец-то заметив мою бледность, непринужденно поинтересовался, будто и не он только что говорил мне ужасные вещи:

– Что ты такая бледная? Плохо спала, что ли?

Не в силах больше сдерживаться, я неудержимо расхохоталась. Почему-то самым смешным в этой истории мне показалось то, что сбылись-таки мамулины ожидания. Георгий сердито нахмурился, принимая эту истеричную веселость за мою обычную смешливость, и я с трудом пояснила сквозь приступы дикого смеха:

– Забавно, но мама оказалась права, говоря, что ты такой же козел, как и все мужики. И что всё твое благородство и порядочность лишь мои глупые выдумки, и не более того.

Он внезапно побледнел, будто получил оглушительную пощечину. Но это и понятно – у него с моей матерью исключительно сложные отношения и оправдывать ее язвительные прогнозы ему совершенно не хотелось.

Заглянув в мои страдальческие глаза каким-то странно-изучающим взглядом, изумился, будто увидел не признаваемое серьезной наукой привидение. Изменившись в лице, вновь посмотрел на часы. Поняв, что опаздывает на работу, приказал мне безапелляционным тоном:

– Вечером будь дома, нам надо серьезно поговорить!

И ушел, а я будто очнулась от кошмарного сна. Последняя его фраза меня окончательно добила. Как можно быть таким бесчувственным чурбаном? Новая страсть ему так глаза застила, что он и в самом деле стал другим человеком? Или он всегда был таким, а я просто не замечала этого, одурманенная своей слепой любовью?

Медленно, не доверяя подгибающимся ногам, пошла на кухню, приготовила крепкий кофе и быстро его выпила, стараясь заставить работать окостенелые мозги.

Стоит ли мне дожидаться Георгия? О чем он со мной хочет поговорить, понятно и дураку, а я к этой категории, слава богу, никогда не относилась. Или думала, что не отношусь. Чувствуя, что еще одна такая встреча с этим незнакомым безжалостным человеком мне просто не по силам, решила уехать.

Поручение мамули оказалось как никогда кстати. Могу же я пожить в собственном доме хотя бы пару месяцев? Конечно, могу! Приду в себя, соображу, что же мне делать дальше. Что думать о своей, как оказалось, насквозь фальшивой жизни.

Сняла кольцо и, чуток поколебавшись, – всё-таки это не обручальное кольцо в строгом понимании этого слова – оставила его на письменном столе Георгия, отрезая тем самым все пути к отступлению.

Позвонила Оксане, своей ассистентке, попросила взять на себя мои заказы. Их было не так уж и много, всё же лето не сезон, поэтому она охотно согласилась.

Вытащив из антресолей большую походную сумку, я принялась запихивать в нее всё, что могло пригодиться. В одну сумку все вещи не вошли, пришлось набить еще и баул.

По очереди стащила их вниз, засунула в багажник своей верной машинки и выехала со двора, радуясь, что никто из соседей мне не встретился и не пришлось изобретать правдоподобный ответ на неизбежный вопрос куда это я собралась.

Вытащив из сумочки сотовый, подрагивающими пальцами выбрала телефон родителей. Трубку взял отец. Предупредив его, что еду в Пореченск, на всякий случай попросила Георгию ничего обо мне не говорить. Не думаю, что ему придет в голову расспрашивать обо мне мамулю, они друг друга на дух не выносят, к тому же, как известно, «баба с возу, кобыле легче», но всё-таки.

Найдя в бардачке диск Нино Рота, я засунула его в проигрыватель. Обычно я не могу без слез слушать его горестно-пронзительную музыку, но сегодня она была в самый раз, и ложилась на мое истерзанное сердце легким укором, безмолвно говоря: я же предупреждала, что всё будет именно так.

Я опустила стекло и еще прохладный утренний ветерок приятно обдувал мои пламенеющие щеки. В голове что-то монотонно звенело. Возможно, от бессонной ночи, возможно, от неприятных откровений мужа.

Вот так живешь, живешь в полной уверенности, что у тебя всё хорошо, а в одночасье оказывается, что всё плохо. Я и помыслить не могла, что ему даже наши мальчишки жить нормально мешали, иначе он не упрекал бы меня нашей незапланированной женитьбой.


Глава вторая


Стараясь избавиться от мешающей дышать горечи, я поминутно прихлебывала согревшейся минералки из пластиковой бутылки. Машину вела почти на автопилоте, смутно надеясь, что мой ангел-хранитель не даст мне попасть в аварию. Мимо мелькал знакомый город, постепенно уступивший место сначала пригородам, а потом небольшим поселкам.

По салону торжественной заупокойной мессой по моему счастью разливалась музыка Нино Рота к фильму «Ватерлоо». Она задевала самые глубинные пласты моей души, и моя боль из личной, частной, становилась вселенской, напоминая мне, что люди страдали и до меня, и будут страдать после. И вряд ли мою личную беду можно назвать исключительной.

Но вот через час показались окраины Пореченска. Снизив скорость, я проехала по узким старинным улочкам и затормозила возле двухэтажного тяжелого здания за еще крепким сплошным деревянным забором. Выйдя на затекших ногах из машины, облегченно вздохнула. Только тут я чувствовала себя на своем месте. Как хорошо, что у меня есть это убежище.

Дом был старый, купеческий. Когда-то Пореченск стоял вдали от Волги, на пересечении двух впадавших в нее речек, но после постройки плотины горьковского водохранилища оказался на самом ее берегу. И дом, построенный на угоре, теперь возвышался над водой.

С горы прямо в Волгу вели две тропинки – одна очень крутая, с опасными откосами и обрывистыми скалистыми участками, другая более пологая, но тоже не для слабых ног. Участок при доме когда-то, до революции, был несколько гектаров, но и по нынешним меркам был не мал – более двадцати соток.

Достав из укромного местечка за кирпичами большой старинный ключ с резной головкой, открыла громоздкие ворота. Они укоризненно заскрежетали, будто пеняя мне на пренебрежение своими обязанностями. Мне стало не по себе, и я раскаянно вздохнула.

Загнав машину в бывшую конюшню, а ныне гараж, подошла поближе к дому и оценивающе посмотрела наверх. Ни разу за все годы существования дома не ремонтированная черепичная крыша вроде в порядке. Второй этаж, более легкий, чем первый, тоже. Во всяком случае, снаружи.

Закрытые темными ставнями окна первого этажа придавали всему дому угрюмый и болезненный вид.

Обнесенный по периметру высоким сплошным забором двор капитально зарос чертополохом и другими, чувствующими себя чрезвычайно вольготно, сорняками. Я сумрачно качнула головой. Что ж, физическая работенка это именно то, что доктор прописал. Очень хорошо отвлекает от недомогания нравственного.

Ключ от дома у меня сохранился еще с тех пор, как я приезжала сюда на каникулы к бабушке, и я долго возилась, пытаясь открыть дверь в дом. Но вот она с легким скрипом растворилась, открывая доступ в темный коридор. Ни на что не надеясь, я нащупала выключатель у входа, повернула его и, – о чудо! – загорелся свет.

Приободрившись, прошла дальше. Тихо, пусто и прохладно, хотя на улице тепло, даже жарко. Но это и понятно – стены первого этажа полутораметровые. Раньше строили на века, для потомков. Я снова пригорюнилась. Получается, я тот самый неблагодарный потомок, что торгует своим наследством.

Решив поразмыслить об этом попозже, на досуге, принялась за дела. Сняла все ставни, распахнула окна на обоих этажах, даже дверь в подвал открыла, чтобы проветрить дом от въедливого нежилого запаха. Потом перенесла внутрь всё, что захватила с собой. Подумав, решила обосноваться на втором этаже в той же комнате, в которой жила прежде.

В комнате стоял тот же затхлый необитаемый запах, что и во всем доме. Мебель была тусклой и неухоженной. Душа заныла, на глаза вновь набежали слезы. Но я бодро сказала, слушая свой уверенный голос:

– Ну, это всё поправимо. Вот искупаюсь и примусь за дела!

Выглянув в окно, увидела серебрившуюся под ярким солнцем Волгу, приветливо манившую меня. Спустившись вниз, вытащила из привезенного баула сплошной черный купальник. Переоделась, взяла полотенце и через сад отправилась на угор.

Крутая тропка была гораздо ближе, но я посмотрела на нее с опаской. Она почти отвесно уходила вниз, скрываясь за ближайшим валуном. Безнадежно поджав губы, я уныло покачала головой. Больше мне по ней не спускаться, слишком велика опасность переломать ноги. А ведь когда-то я сбегала к Волге только по ней…


…– Ты ноги переломать не боишься? – высокий незнакомый парень в узких черных плавках смотрел на меня с нескрываемой укоризной. Его тонкий мускулистый торс был покрыт приличным загаром и покачивался он на длинных ногах, как голенастый журавль.

Старым незнакомец не был, и я удивилась его неприятному менторскому тону.

– Да с чего это? – мне хотелось ответить ему дерзостью, но я поостереглась. В свои пятнадцать лет с ровесниками я не церемонилась, но парень был гораздо старше, наверное, уже студент.

Он сердито покачал головой, глядя на меня, как на маленькую недоразвитую дурочку, и мне захотелось его проучить. Во-первых, за то, что делает мне идиотские замечания, и еще за то, что вторгся в мое личное пространство.

На эту малюсенькую полоску земли можно было попасть только из нашего сада. Ну, или на лодке, как это сделал он. Но на это он никакого права не имел, поскольку здесь отдыхали только члены нашей семьи, тем более что когда-то эта земля принадлежала моему прадеду.

Заносчиво задрав голову, я с разбегу забежала в воду и быстро поплыла, бесшумно рассекая встречные волны, поднятые проплывшим невдалеке буксиром. При этом я еще умудрялась одним глазом наблюдать за парнем, стоявшим на самой кромке песка, всё так же покачиваясь на длинных ногах и смотревшим из-под ладони куда-то вдаль.

Мне показалось, что он уделяет недостаточно внимания такой классной пловчихе, как я, и, чуть вскрикнув, нырнула, задержав дыхание. Проплыв под водой в сторону берега приличное расстояние и чувствуя, что мне вот-вот не хватит дыхания для задуманной проказы, я наконец-то уперлась в твердый отвесный берег.

Вынырнув, глотнула свежего воздуха. Взглянув на то место, где еще недавно стоял выпендристый парень, поняла, что всё получилось так, как я и замышляла – на берегу его не было. Зато в реке, там, где я нырнула, на мгновенье показалась темная голова и снова ушла под воду. Посмеиваясь, я доплыла до пологого берега и выбралась на сушу.

Встала на то место, где до этого стоял парень, читая мне мораль, и, подражая ему, принялась качаться на ногах. Конечно, так эффектно у меня не получалось – рост не тот, но было вполне узнаваемо. Дождавшись, когда он вновь покажется на поверхности, хватая воздух ртом, крикнула:

– Эй, на воде! Что случилось? Помощь не нужна?

Несколько секунд он, опешив, молча смотрел на меня. Потом изо всех сил направился к берегу, энергично взмахивая руками. Не дожидаясь, когда он примется за меня всерьез, я, хохоча во всё горло, рванула наверх по крутой тропке, уверенная, что вслед за мной он не бросится.

Он и в самом деле не бросился, и я, вполне довольная своей шуточкой, с гордостью посмотрела вниз, показала язык, жалея, что незнакомец этого не видит, и пошла домой переодеваться. Парень не особо меня заинтересовал и вспоминала я о нем лишь как об объекте вполне удавшегося мне небольшого розыгрыша. Правда, купаться я спускалась только после того, как убеждалась, что мой маленький пляж свободен от разного рода захватчиков.

Увидела я его вновь только через неделю на субботней дискотеке. В городке возле дома культуры была построена круглая площадка, на которой погожими летними вечерами танцевала молодежь. Я не любила подобные сборища, но моя летняя подружка, Наташка, будучи старше меня на целых полгода и считая, что вполне созрела для любви, не пропускала ни одну дискотеку, таская меня за собой, как дрессированную обезьянку.

Я же себя взрослой не считала. Вернее, не хотела считать. Лето было тем блаженным временем, когда я могла почувствовать себя балованным ребенком, не отвечающим ни за чистоту в квартире, ни за приготовленный обед и полный холодильник. В это время мне никто не говорил: «Ты уже взрослая!», и я в это отвратительное состояние ни под каким соусом возвращаться не хотела. Но выдержать Наташкин напор мне было не по силам, и я послушно ходила с ней на эти абсолютно не интересные мне танцульки.

Вот и сейчас, рассеянно поглядывая по сторонам, я по-мальчишечьи уселась на перила, ограждающие танцплощадку, и приготовилась перенести пару бестолковых часов, по возможности не ворча и не возмущаясь. Наташка тут же убежала танцевать с выбранным ею на этот год другом, а я, принципиально не желая изображать из себя заводного болванчика, принялась скучно разглядывать давно знакомый окружающий пейзаж.

Дом культуры размещался в старой церкви, от которой веяло явственным неодобрением происходящему в ней. Более того, бабушка всегда была против моих походов на дискотеку, считая страшным грехом плясать на могилах.

Танцплощадка по сути располагалась на человеческих останках, потому что прицерковное кладбище, на котором покоились лучшие люди купеческого городка, во времена вероборцев никуда не перенесли, а просто-напросто снесли стоявшие здесь памятники и залили асфальтом. Об этом знали все жители Пореченска, но никого это не смущало. Подумаешь, мелочи какие!

Дискотека началась ровно в восемь, но уже в десятом часу небо стало темнеть и вокруг площадки включили мощные прожекторы. Замелькали яркие разноцветные огни и стало несколько веселее. Я сидела, болтая голыми ногами в такт ритмичной музыке. На минутку подбежавшая ко мне Наташка привычно укорила: «Чего сидишь зря?! Давай иди, танцуй!» – и тут же убежала, не дождавшись моего стандартного «Не хочу».

Вдруг из разноцветного облака вынырнул тот самый парень, что воспитывал меня на прошлой неделе, и над которым я слегка покуражилась. Он возник так внезапно, что убежать я не успела. Да и что я такого сделала?

Молча смотрела на него, ожидая очередной нотации, но он спросил совсем уж неожиданное:

– Тебе сколько лет?

Посмотрев на него так, чтоб он прочувствовал всю бестактность подобных вопросов, я ответила честно:

– Пятнадцать.

У него заметно вытянулось лицо, и он разочарованно проворчал:

– Салага, значит.

На что я учтиво согласилась:

– Ага!

Немного потоптавшись около меня, он предложил, явно борясь с собой:

– Пойдем, потанцуем?

Не считая нужным изменять своим принципам из-за какого-то скучного моралиста, я пренебрежительно отказалась:

– Не хочу.

Присев рядом со мной, парень саркастично заметил:

– А зачем тогда на танцы ходишь, если танцевать не хочешь?

Искоса взглянув на его вопросительно повернутое ко мне лицо, я небрежно пояснила:

– Для компании.

Он протянул:

– Понятно. – И вдруг представился: – Георгий.

Если он ожидал, что в ответ я тут же доложу ему свое имя, то ошибся. Я молча болтала ногами, не собираясь отвечать, и он вынужден был спросить:

– А тебя как зовут?

Я чисто по-девчоночьи фыркнула:

– А тебе зачем?

Он озадаченно захлопал длинными черными ресницами над красивыми серыми глазами. Я даже слегка позавидовала – мне бы такие. Посмотрев на меня, осторожно ответил:

– Да просто чтобы можно было нормально к тебе обращаться. Не могу же я звать тебя русалкой.

Мне русалки нравились, но бабушка считала, что они нечисть, и человека так звать ни в коем случае нельзя, а то эти самые русалки под воду затащат. Вспомнив, как Георгий нырял за мной, с ребячеством припомнила ему:

– Что, холодная в тех местах водичка?

Он аж подскочил. С напором выпалил:

– Твое счастье, что сейчас я уже отошел. А тогда, попадись ты мне в руки, выпорол бы как пить дать.

Я засмеялась уже откровенно, во всё горло.

– Ну, тебе меня никогда не поймать!

Он резко повернулся ко мне, и, стремительно выбросив вперед руку, попытался ухватить за плечо. Но у меня недаром имелась отменная пожизненная тренировочка – мой братец Костя постоянно пытался меня поймать, чтобы накостылять, на то ведь он и Костя, поэтому я без особого труда вывернулась из-под его руки, спрыгнула с довольно высокого ограждения, и, всё так же насмешливо хохоча, исчезла в темноте.

На следующий день, как обычно, ранним утром, едва встало солнце, спустилась вниз, чтобы искупаться. Я вообще вставала рано, меня к этому приучили птицы. Под стрехой прямо над моей комнатой издавна селилось несколько парочек сверхговорливых ласточек.

Едва рассветало, они принимались за ловлю мошкары, стараясь накормить свои прожорливые выводки, и спать под этот птичий гвалт было совершенно невозможно. Но я не переживала. В это время вода была нежной, как парное молоко, и я убегала купаться до того, как меня хватится бабушка.

В это чудное утро я быстро спустилась с обрыва и бросилась в воду, млея от наслаждения. Наплававшись, вышла на берег, отжимая длинные волосы, и внезапно мне навстречу шагнул высокий парень. Он стоял против солнца и я не понимала, кто это, пока он не заговорил.

– Итак, как же тебя зовут?

Я несколько растерялась. Парни на меня в те времена внимания еще не обращали, и как относиться к подобной настырности, я не знала. Попыталась молча пройти мимо, но Георгий перегородил мне дорогу. С вызовом спросил:

– Ты что, боишься меня?

Это меня задело, и я гордо воскликнула:

– Никого я не боюсь! Просто после купания мерзну. Мне нужно переодеться.

Он подошел к большой моторной лодке, скорее даже катеру, пришвартованному к крупному валуну, поднял с сиденья огромную махровую простыню и бросил мне.

– На, завернись!

Я завернулась в мягкие складки, и сотрясавшая меня дрожь улеглась.

Георгий с каким-то тайным интересом оглядел меня и предложил:

– Ну, если ты меня не боишься, то, может, покатаемся? – он кивнул головой на катер.

Мне отчаянно захотелось прокатиться по широким волжским просторам, но я благоразумно отказалась:

– Я с незнакомцами никуда не езжу!

На что он насмешливо возразил:

– Ну, какой же я незнакомец? Я внук Анастасии Ивановны, ты ее наверняка знаешь, если живешь здесь.

Конечно, я знала Анастасию Ивановну. Она была бабушкиной ровесницей и не раз приходила к нам в гости. Они с бабушкой вспоминали былые времена и сокрушались недальновидностью властей, так бездумно губившей народное достояние.

Но сдаваться мне не хотелось, и я с нарочитой недоверчивостью заметила:

– Ну, это любой может сказать.

Присев на валун, Георгий с изрядной долей насмешливости перечислил множество деталей, которые может знать только близкий человек. Закончив, снова сардонически спросил:

– Ну что, поехали, малышка? Или тебе пора идти в куклы поиграть?

Почувствовав, что он откровенно меня провоцирует, я нахмурилась. Неожиданно кинув в него простыню, воскликнула:

– Куклы гораздо интереснее, чем ты! – и стремительно удрала, почему-то испугавшись более тесного с ним знакомства.

Больше этим летом я его не видела – мамуле на работе предложили бесплатную путевку в пионерлагерь и она, не в силах отказаться от халявы, забрала меня от бабушки и отправила в так нелюбимый мной «Юный пионер».

На следующее лето Георгий в Пореченск не приезжал, да я о нем и не вспоминала. В это лето бабушка рассказала мне, почему я чувствовала себя изгоем в собственной семье, и я всерьез думала остаться у бабушки, прекрасно при этом понимая, что этого мне никто не позволит.

То время было окрашено в какие-то неприятные тона – Наташка невесть от кого забеременела, никому ничего не сказала, и, к огромному неудовольствию своих родителей, была вынуждена рожать. Под лозунгом недопущения ничего подобного я пробыла у бабушки всего месяц, после чего меня увезли домой, и я всё время до занятий просидела там.

Мне казалось, что спасение меня от возможного совращения было всего лишь предлогом, а на самом деле мамуле нужна была домработница. Конечно, ведь всё то время, что меня не было дома, ей приходилось выполнять мои обязанности самой.

Я боялась, что и на следующее лето меня снова не выпустят из душного города, но тут, на мое счастье, Константин нашел себе бабенку с квартирой и отчалил к ней, освободив меня от многих домашних повинностей.

Посчитав, что на одного папашу тратить столько сил и средств нерационально, мамуля отправила меня к бабушке, тем более что денег она мне с собой никогда не давала. Это ж какая экономия на одной моей кормежке! А если прибавить еще и весомые подарки, которые мне всегда делала бабушка, то моя жизнь в Пореченске была очень выгодна для нашего семейного бюджета.

Мы с бабушкой очень мило проводили время, днем посвящая его нашему саду, а по вечерам или принимая гостей, или нанося ответные визиты. Мне очень нравились эти стариковские посиделки. Казалось, попадаешь совершенно в другую страну и другое время. У них даже речь была другой – неторопливой и уважительной.

Я ни разу не слышала, чтобы кто-то из бабушкиных друзей употребил не то что бранное, а даже резкое слово. Когда я спросила об этом у бабушки, та пояснила:

– Мы же уважаем себя, моя милая. Тот, кто хочет уважать себя, никогда не сделает ничего такого, что могло бы это уважение разрушить. А если совершишь что-то непорядочное, то покоя в твоей душе уже не будет никогда.

И я поняла, что главное в жизни – это уважать себя, а для этого не делать никаких пакостей – ни крупных, ни мелких.

На этих посиделках много играли в карты. Причем не в разного рода заурядных дураков, а в покер, винт и другие чересчур сложные, на мой взгляд, игры. Бабушка пыталась меня им научить, но они требовали такого напряжения, памяти и интуиции, что я, поняв, что мне эта наука явно не по силам, отказалась от даваемых мне бабушкой уроков.

Время шло, я даже на танцы не ходила, потому что не с кем было, да и не тянуло, если честно. О Георгии и не вспоминала, но в одно раннее августовское утро он напомнил о себе сам.

Спустившись вниз по скользкому от дождя откосу, я увидела, что он, как и раньше, пристально меня разглядывает, покачиваясь на носках у самой кромки воды. Поскольку во время спуска я сосредоточилась исключительно на тропке у себя под ногами и ничего вокруг не замечала, то его неожиданно возникшая передо мной одинокая фигура вызвала во мне настоящее смятение.

Покачав головой, Георгий укоризненно повторил то же, что сказал мне два года назад:

– Ты ноги переломать не боишься? Я вот смотрел сейчас на тебя, и у меня, признаюсь честно, до сих пор сердцебиение не прекратилось.

Воскликнув в ответ:

– Ну, это только твои проблемы! – я кинулась в воду.

Недолго думая, он отправился за мной. Плавал он неплохо, но до меня ему было далеко. Чтобы показать, кто здесь главный, я несколько раз ныряла, и, бесшумно проплывая под ним, щекотала его за пятки. Он тут же нырял следом, но я была гораздо увертливее и поймать меня ему не удалось ни разу.

Наконец парень выбрался на берег. Прокричав мне «Сдаюсь!», упал на песок. Поплавав еще немного, я выбралась за ним следом. Благоразумно сев поодаль, подставила мокрую спину набиравшему силу солнцу.

Георгий подошел к своему катерку и снова, как в позапрошлом году, кинул мне огромную махровую простыню. Чопорно сказав «спасибо», я завернулась в нее, наслаждаясь мягкостью и приятным запахом.

Парень сел на прежнее место и лукаво поглядывал на меня. Наконец тихо спросил, будто для него это было очень важно:

– Почему тебя не было в прошлом году?

Я передернула плечами. Не говорить же ему истинную причину моего отсутствия? Равнодушно сообщила:

– Почему же, в июне я приезжала. А потом пришлось уехать домой. У мамули были нелады со здоровьем.

Он разочарованно протянул:

– Понятно. А я был здесь в июле, после сессии. Навещал бабушку. Ты в каком классе учишься?

Решив, что это не государственная тайна, чтобы свято ее хранить, я ответила:

– Перешла в одиннадцатый.

Он улыбнулся.

– Кем собираешься стать?

Высоко вздернув брови, я призналась:

– Не знаю. Мне всё равно.

Георгий меня тут же осудил:

– Так нельзя. Вот я, к примеру, с десяти лет знал, что буду ученым. Закончу на следующий год МГУ, поступлю в аспирантуру, защищусь. Сначала кандидатская, потом докторская. Работать буду в каком-нибудь престижном московском НИИ.

Я ехидненько заметила:

– И жена с детьми в этот твой наполеоновский план никак не вписываются?

Он снисходительно опроверг мою провокационную подначку:

– Ну почему же. Ученые это не эстрадные артисты. Они серьезные люди. У всех нормальные семьи. Просто жениться я буду, когда прочно встану на ноги.

Мне почему-то стало обидно. Но, как обычно, я не подала виду.

– Что ж, я за тебя рада. Но я, видишь ли, несерьезный человек и серьезных не люблю. Так что желаю счастья в личной жизни! Адью! – и, бросив ему на колени простыню, быстро вскарабкалась наверх.

Он за мной не полез, и я не могла понять, довольна я этим обстоятельством, или нет.

Вечером осторожно спросила у бабушки, надолго ли приехал внук Анастасии Ивановны, и она немедленно поведала:

– На пару недель. Настя уж больно рада. У нее же сын в Литве живет, в Паланге. Места там изумительные, сосновый бор на берегу моря, туда со всего света люди отдыхать едут, но, несмотря на это, Гера всегда пару недель летом выкроит, чтобы бабушку навестить. Сын-то к ней почти не ездит, ему не до того, он потихоньку домик перестраивает, чтобы курортников пускать.

Чувствуя себя рядом с Георгием на редкость ущербно, уж не зная, почему, я решила эти пару недель купаться на городском пляже и свои вылазки на наш берег прекратила.

На общем пляже ранними утрами было так же пустынно, как и на нашем, и наплаваться всласть мне никто не мешал, но, конечно, на нем не было так уютно, как на своем, маленьком, знакомом до последней песчинки. На дискотеки я тоже не ходила, боясь встречи с Георгием. В общем, делала все, чтобы не увидеть его даже случайно.

Но вот в один из вечеров, когда мы с бабушкой мирно сидели в доме и слушали громыхающий по черепице дождь, в ворота раздался громкий стук. Бабушка пошла открывать, а я, в полной уверенности, что это пришли бабушкины друзья, помчалась на кухню ставить чайник.

Это была Анастасия Ивановна. Из прихожей доносился громкий голос слегка глуховатой гостьи:

– Наконец-то Гера согласился пойти со мной. А то всё дома сидит да сидит. Только с утра сходит искупается, а потом все в помещении торчит. Скучает небось жутко, а не признается.

Стремительно спрятавшись за буфетом, как ребенок, играющий в прятки, я принялась глубоко и методично дышать, стараясь справиться с охватившим меня неистовым волнением. При этом я напрасно пыталась убедить себя, что ничего особенного не происходит, подумаешь, какой-то парень пришел в гости. К тому же не ко мне, а к бабушке.

Но вот из гостиной послышался зовущий меня бабушкин голос. Захватив поднос с чашками, печеньем и прочим, я вышла к гостям и негромко поздоровалась.

Расставляя по столу чашки, краем глаза видела застывшего Георгия. Мне казалось, что он обомлел от изумления, но, конечно, это мне только почудилось. С чего бы такому потрясающему парню радоваться встрече со мной, такой неинтересной и неперспективной? Я была уверена, что, когда он решит жениться, его избранницей станет умная и образованная дочка какого-нибудь академика, а уж не такая глупышка, как я.

Но вот стол был накрыт по полной программе, и мне пришлось сесть рядом с Георгием. Вскоре пришли еще две бабушкины подруги и они, попив чаю, все вместе принялись за карты, с азартом перечисляя промахи друг друга.

Парень взял меня за руку и, отведя подальше от стола с игроками, подвел к дивану, стоявшему у самого окна. Усадил, сел рядом и, всё так же не выпуская моей руки, заглянул в глаза.

– Если бы я знал, кто ты, давным-давно согласился бы с навязчивой бабушкиной просьбой прийти сюда в гости. Итак, ты Маргарита Петрова. Завидный прогресс в наших отношениях, не находишь?

Я с недоумением посмотрела на него. В каких таких отношениях? Нету у нас никаких отношений.

Не дождавшись ответа, он спросил:

– А почему ты на берег не ходишь? Не хочешь со мной встречаться?

А вот в этом я ему никогда не признаюсь. Ведь, если я не хочу его видеть, значит, он мне не безразличен. Поэтому ответила откровенной чушью, надеясь, что таких тонкостей он не знает:

– Да просто в это время здесь вода уже цветет. Здесь же дно не чистят никогда.

Он как-то странно посмотрел на меня и недоверчиво хмыкнул. Но спорить не стал, оставив это высказывание на моей совести.

Я по привычке села в самый уголок дивана, стараясь быть как можно незаметнее, и парень, воспользовавшись тем, что отодвигаться мне было некуда, сел ко мне так близко, что я ощущала сквозь тонкий ситец своего простенького платья его горячее бедро.

Повернувшись ко мне вполоборота, он так пристально рассматривал мое лицо, всё чаще задерживаясь на губах, что я всё больше и больше заливалась стыдливым румянцем. И не могла понять, что это со мной. Обычно я вовсе не так застенчива. Во всяком случае, одноклассника, попробовавшего вести себя со мной подобным образом, ждала бы весомая оплеуха.

Но с Георгием мне ничего подобного делать не хотелось. Наоборот, я была бы не прочь, если бы он обнял меня и поцеловал. Каким-то шестым чувством я понимала, что того же хочется и ему, но здорово мешают ненужные свидетели.

С досадой посмотрев на азартно играющих на другом конце комнаты стариков, Георгий спросил, чуть понизив голос:

– У тебя кто-то есть?

Я не поняла:

– В смысле?

– Ты с кем-то встречаешься?

Я надменно фыркнула.

– Нет. И не собираюсь! – и со значением посмотрела ему в глаза, чтобы он понял, что это касается и его.

Но он внезапно с облегчением засмеялся и придвинулся ко мне еще ближе, заставив меня откинуться на спинку дивана.

– Давай съездим завтра на катере, покатаемся?

Мне с ним ехать никуда не хотелось. Или нет, ехать мне очень хотелось, но постоянные мамулины внушения о ненадежности всей мужской части человечества сделали свое дело, и я неуверенно отказалась.

Почувствовав нерешительность в моем голосе, Георгий прибег к тяжелой артиллерии:

– Бабуля, представляешь, Рита боится ехать со мной кататься. Боится, наверное, что у меня мотор заглохнет посредине Волги.

Анастасия Ивановна немедля кинулась на помощь внуку:

– Да что ты, Риточка! Гера такой аккуратный мальчик, у него вся техника в образцовом порядке! Если бы не он, этот катер давно пришлось бы сдать в металлолом.

Моя умненькая бабушка тут же внимательно посмотрела на нас, подняв очки на лоб. Чуть принахмурясь, она протянула:

– Ну, дело тут, похоже, не в технике.

Тут же отодвинувшись от меня на вполне приличное расстояние, Георгий обидчиво протянул:

– Да я разве ухаживать за ней собираюсь? Просто я скоро уезжаю, хочу в последний раз по Волге прокатиться, а одному скучно. Только и всего.

Его голос звучал так разочарованно, что моя отзывчивая бабушка заколебалась. А когда Анастасия Ивановна непонимающим тоном протянула:

– Да что, Гера насильник какой-то, что ли? Он приличный мальчик из хорошей семьи. – Ей явно хотелось добавить, что его семья не чета моей, но она сдержалась, не желая обижать бабушку.

В общем, чтобы не раздувать скандал, мне пришлось согласиться. Он назначил встречу на нашем старом месте в десять часов. Единственное, что мне удалось ввернуть – что поеду я с ним только в хорошую погоду, на что он неохотно согласился.

На следующий день ровно в десять я нехотя спускалась по пологой тропке, досадуя на свою коварную судьбу. Ну, почему бы небесной канцелярии не устроить сегодня такой же дождик, как вчера, избавив меня тем самым от разного рода искушений?! Тогда бы я сейчас с чистой совестью сидела дома с хорошей книгой в руках, а не шагала с пистолетом у виска на совершенно не нужное мне свидание.

Катер Георгия уже качался у импровизированной пристани. Завидев меня, он быстрым шагом пошел навстречу.

– Пришла всё-таки! – его радость была столь откровенной, что я невольно улыбнулась в ответ.

Он вскинул руки, явно намереваясь меня обнять, и мне пришлось сделать шаг назад, сухо пообещав:

– Будешь протягивать руки, я немедленно уйду!

Засмеявшись, он пошел к катеру, приговаривая на ходу:

– Да разве ж я посмею, ты же железобетонная девственница, и обжиманий на дух не переносишь!

В его тоне, несмотря на якобы легкий смех, явственно слышалась досада. Хотя мне не понравился использованный им эпитет, я осмотрительно промолчала. Устроившись на переднем пассажирском сиденье, подождала, пока Георгий отвяжет канат, оттолкнется от берега и запустит мотор.

Но вот катер под глухое урчание мотора понесся вдоль берега, и у меня радостно забилось сердце. Как же я любила Волгу и всё, с ней связанное!

Но вот почти посредине реки рокот смолк, и я вопросительно посмотрела на спутника.

– Что случилось? Мотор заглох?

Он немного хмуро ответил:

– Да нет, просто я завтра уезжаю и мы не увидимся очень долго.

В его голосе зазвенела настоящая тоска, и я удивилась.

– Ну и что?

– Я не хочу уезжать, не попробовав, так это или мне только кажется.

Не поняв, что он имеет в виду, я подняла на него глаза и поразилась странному выражению его лица. Все его черты обострились, глаза горели каким-то зловещим огнем, губы сложились в твердую узкую полоску. Не успела я испугаться, как он рывком пересел ко мне и, запустив руку в мои волосы, заставил запрокинуть голову. Прильнул к моим губам, и его тут же жутко затрясло. От чего, я не поняла – погода была теплой.

Парень принялся клонить меня на борт, пока я не уперлась боком в какую-то железяку. Его поцелуй мне не понравился. Он был не нежным, а требовательным. Георгий явно хотел от меня того, чего я ему дать не могла. Я протестующе замычала, отталкивая прильнувшее ко мне сильное тело, но он не реагировал, всё сильнее терзая мой рот.

Наконец мне это надоело, и я с силой двинула ему по ребрам. Он оторвался от меня и смутным взглядом окинул мое пылающее от стыда и возбуждения лицо. Встряхнувшись, как мокрая собака, хрипло спросил:

– Неужели тебе не нравится?

Я зло выпалила:

– Кому это вообще может нравиться?

Он разочарованно засмеялся.

– Да уж, кому? – слышавшаяся в его голосе насмешка предназначалась явно не мне.

Обижено отвернувшись, я выговорила:

– Отвези меня на берег, больше я с тобой кататься не хочу!

Георгий заартачился.

– И не подумаю! Я только начал!

Продолжения мне вовсе не хотелось, и я скользким движением оказалась за бортом. Он растерялся и не сразу сообразил, что же произошло.

Я сразу нырнула и проплыла под водой довольно долго. Оглядевшись, поняла, что он стоял на одном месте, видимо, боясь задеть меня винтом. До берега было еще вполне прилично, и я порадовалась, что около Пореченска Волга не такая широкая, как дальше по течению. Заметив меня, парень моментально завел мотор и понесся в мою сторону. Дождавшись, когда он подплывет поближе, я снова нырнула и поплыла под водой.

Плыть было довольно удобно, короткие джинсовые шорты и футболка почти не стесняли движений. Вынырнув, когда мне уж совсем не хватало дыхания, увидела, что Георгий причалил к нашему пляжу и ждет меня там. Мне не хотелось с ним объясняться, и я посмотрела вокруг. Обычно в это время на реке полно народу, и меня вполне мог кто-нибудь подобрать.

И в самом деле, мимо проплывала моторка со знакомой по дискотекам парой. Я махнула им рукой, и они притормозили. Подняв меня на борт, удивились моему странному наряду. Но я ничего им объяснять не стала. Просто попросила высадить меня на городском пляже.

От пляжа за рекордно короткое время, всего двадцать минут, бегом добралась до своего дома и украдкой пробралась в бывшую конюшню. И правильно сделала. Вокруг дома уже кружил нахохлившийся Георгий. Конечно, он видел, как я уплыла на моторке, и ждал меня там, куда я всё равно рано или поздно приду.

Бродил он осторожно, боясь ненароком встретиться с бабушкой. Я ей в таком виде показываться тоже не хотела, поэтому с неприязнью следила за настойчивым парнем. И чего он ко мне привязался? Ему какую-нибудь профессорскую дочку надо обхаживать, а не тратить свое драгоценное время на меня, неперспективную.

Но вот он прислушался к какому-то шороху и со всех ног кинулся в сад. Не знаю, что там ему послышалось, но я этому была очень рада. Опрометью выскочив из конюшни, залетела в дом и на цыпочках поднялась в свою комнату. Быстро переодевшись, вытерла волосы, и как ни в чем не бывало, спустилась вниз. Бабушка тихо дремала в своей комнате, и я пошла на кухню, намереваясь выпить чего-нибудь тепленького.

Вокруг, подобный бдительному стражу, бродил Георгий, поэтому я вела себя как воришка, забравшийся в чужой дом. Стараясь не появляться в окне, вскипятила чайник, заварила крепкого чаю и, насыпав в чашку сахар, прокралась в свою комнату. С сомнением посмотрела на свою крепкую дверь, размышляя, не запереть ли мне и ее, но, сообразив, что это может вызвать недоумение бабушки, не стала трогать задвижку.

Немного успокоившись, призадумалась. С чего это я так испугалась? Или нет, не испугалась, а возмутилась. Или не возмутилась, а взволновалась. В общем, чувства, обуявшие меня тогда, да и теперь еще бушующие в моей груди, были гораздо сложнее. Обида, досада, обманутые ожидания и впервые проснувшаяся чувственность? Или клубок запутался еще сильнее? В физиологии я разбиралась, ведь семнадцать лет это не семь, и то, что произошло, не было для меня такой уж неожиданностью.

И вдруг меня осенило – да это же разочарование! Просто я втайне надеялась на что-то более возвышенное. Если бы Георгий признался мне в любви, пообещал счастливое будущее и всё такое, что принято говорить наивным дурочкам в такие минуты, сопротивлялась бы я? Однозначно нет. И, возможно, повторила судьбу матери в еще худшем варианте. Возможно, пошла бы по проторенному Наташкой пути.

Этого мне категорически не хотелось, и я похвалила себя за благоразумие. И поняла, что видеть мне Георгия категорически нельзя – всё-таки тянуло меня к нему так, как не тянуло ни к одному из знакомых парней.

Вечером бабушка спросила меня, как прошло катание, и я индифферентно ответила:

– Нормально.

Она внимательно посмотрела на меня, но промолчала, лишь чему-то укоризненно покачав головой.

На следующий день пришедшая к нам в гости опечаленная Анастасия Ивановна рассказала нам, что Гера уехал.

– Уж так ему уезжать не хотелось, так не хотелось! – И грустно добавила: – Наверняка чувствовал, что больше мы с ним не увидимся…

Она оказалась права – позвонившая мне в январе в Нижний бабушка сообщила печальную новость. На похороны приезжала вся семья Анастасии Ивановны, и, естественно, Георгий. Мне было жаль и старушку, и свои тайные, но от этого не менее страстные мечты.

Бабушка сказала, что в старом доме из немногочисленного семейства Анастасии Ивановны жить никто не собирается, и летом, лишь пройдут положенные после смерти владелицы полгода, его продадут.

В июне я сдавала экзамены за одиннадцатый класс, в июле поступала в архитектурно-строительный институт, и к бабушке приехала только в августе. Совершенно уверенная, что дом Анастасии Ивановны давно продан, даже не стала спрашивать об этом бабушку. Несмотря на прохладные уже ночи, в первое же утро отправилась на берег и поразилась – на тонкой полоске нашего полудикого пляжа меня ждал Георгий.

Как обычно, он покачивался на длинных ногах, пристально меня разглядывая. Он молчал, и затянувшееся молчание заставляло нервничать меня всё больше и больше. Но если он надеялся, что я примусь смущенно здороваться, то ошибся. В последнюю нашу встречу обидел меня он, и, значит, нечего ему изображать из себя невинную овечку.

Вырвавшись из опоясавших меня невидимых оков, я скинула халатик и спокойно вошла в воду. Она была холодноватой, всё же август не июль, но вполне сносной. Плавала я долго, пока на реке не появилось множество разномастных плавсредств. Повернув к берегу, мельком на него глянула и вдруг мое бедное сердце ухнуло куда-то вниз – Георгия на берегу не было. Конечно, станет он ждать целый час, когда я накупаюсь!

Разочарованная, я вылезла из воды и оглядела пляж уже пристально, будто на нем было куда спрятаться – узкая полоска песка и пара валунов не оставляли простора для пряток. Горько вздохнув, накинула халат и медленно поползла наверх, горячо желая, чтобы Георгий никогда больше на моей дороге не появлялся.

Если его простой уход заставляет меня так переживать, то что будет, если мы станем близки, а он меня оставит, что, по словам мамули, делают все нынешние мужики? Мне припомнились безмятежно-ровные дни до нашего знакомства, и я крепко пожалела, что вообще его встретила.

На следующий день его не было. И на следующий тоже. Мне так хотелось его увидеть, что я едва не побежала к дому Анастасии Ивановны, чтобы посмотреть на Георгия хотя бы издали, но, призвав на помощь всю свою гордость, сдержалась. Надо набраться чуть-чуть терпения, и всё закончится. Бабушка сказала мне, что покупатель на дом нашелся. Еще немного формальностей, и Георгию здесь делать будет нечего. Эта здравая мысль привела меня в такое уныние, что я просидела весь день в своей комнате, читая новеллы Цвейга, лия слезы рекой и отчаянно себя жалея.

Вечером к нам внезапно зашел Георгий. Чопорно поздоровавшись, передал бабушке целый чемодан каких-то бумаг, которые, как он сказал, могут представлять интерес только для старожилов. Благодарная бабушка не отпустила его без традиционного чая, и он просидел почти час за одним со мной столом, умудрившись ни разу на меня не взглянуть. Это было обидно и горько, и я тоже молчала, нахохлившись и уткнувшись в свою чашку. Наконец гость ушел, но вместо облегчения мне стало еще хуже, и я ушла в свою комнату, чтобы как следует выплакаться.

С больной от слез головой через пару часов спустилась вниз, чтобы умыться. В зеркало на меня посмотрела унылая, раскисшая девица с распухшим носом и заплывшими глазками. И чего я реву? Ну, уедет Георгий, я его забуду и всё будет хорошо. Возможно, мне повезет и я встречу славного парня без наполеоновских планов в голове, который полюбит меня и будет ценить. Хотя вряд ли я полюблю его так отчаянно, как сейчас люблю Георгия.

Это неприятное открытие и вовсе повергло меня в сущее отчаяние, и я снова уныло захлюпала носом. Спать совершенно не хотелось, и я осторожно, чтобы не разбудить бабушку, выбралась из дома. Луны не было, небо затянули низкие облака, и в саду царила почти полная тьма.

Скорее интуитивно, чем что-то видя, по засыпанной речным песком тропке я дошла до беседки и устроилась на скамейке, поджав к груди голые ноги. В легком сарафанчике было уже прохладно, и я пожалела, что не оделась потеплее. На еле видимом противоположном берегу мерцали редкие огни; по темной воде, изредка обмениваясь басовитыми приветствиями, плыли ярко освещенные маленькие суда и большие туристические теплоходы.

Дурманяще пахло медовой травкой, в изобилии высаженной бабушкой вокруг беседки. Мысли в голове текли вяло, отчаянно хотелось плакать. Ничего плохого вроде бы не происходило, но на сердце лежала такая чернота, что мне даже купаться не хотелось.

Вдруг в темноте что-то зашуршало, и я насторожилась. Не сказать, чтоб я чего-то боялась, но встретить ночью крысу не такая уж большая радость.

Но вот шорох раздался совсем близко и из темноты вырисовалась знакомая фигура. Я сжалась, не веря своим глазам. Георгий? Или мне это только кажется?

Он нерешительно постоял у входа, явно не замечая меня, потом прошел к противоположной скамейке и сел, уныло сгорбив плечи. Я молчала, не зная, что мне делать. Сказать ему, что я здесь? А вдруг он пришел просто подумать? Но, с другой стороны, это же наш сад, и чужим здесь делать нечего.

Пока я раздумывала, он тяжелым жестом провел по лицу ладонями и что-то надсадно пробурчал себе под нос. Потом поднял голову и вздрогнул, наконец увидев меня.

– Это ты? – голос звучал так изумленно, что я невольно засмеялась.

– Нет, это мой фантом вышел погулять. Дома душно, а тут в самый раз.

Он рывком пересел ко мне и, проговорив:

– Нет, ты всё-таки жуткая соблазнительница! – принялся неистово целовать, стиснув меня дрожащими руками с такой силой, что мне стало трудно дышать.

Я была так рада его видеть, что даже не пыталась сопротивляться. И когда он уложил меня на узкую скамейку и лег сверху, уже полностью обнаженный, я не возражала. Я просто плавилась под его горячим телом, пока меня не пронзила острая боль.

От неожиданности я всхлипнула и он, заглянув в мое искаженное болью лицо, что-то жарко прошептал и продолжил, стараясь двигаться мягко и невесомо.

Потом он повторял это еще несколько раз, пока на востоке не показалась розовая полоска зари. Он приподнялся, посмотрел на часы и мрачно сказал:

– А ведь через час мне уезжать. – И без перехода посетовал: – Я не хотел, чтобы всё получилось так. Просто не удержался. Извини!

Я не знала, как он хотел, поэтому молчала. Одевшись и подождав, когда я приведу себя в относительный порядок, горячо пообещал:

– Дай мне номер твоего телефона. Я тебе обязательно позвоню, когда ты приедешь домой.

Я продиктовала ему номер телефона, ничуть не надеясь, что он его запомнит. Чуть прикрыв глаза, Георгий повторил его, и, крепко поцеловав меня на прощанье, опрометью кинулся из сада.


Глава третья


Как я и думала, он не позвонил. В сентябре всех первокурсников отправили на картошку, и я целый месяц отпахала в колхозе со стандартным названием «Путь Ильича». Если таким путем должна была идти вся страна, то было понятно, почему в магазинах, по мамулиному выражению, красовалось только два товара: «килька в томате и продавец в халате». Колхозники пьянствовали круглосуточно, а бригадир не забывал всё сделанное студентами добросовестно поделить поровну среди членов своей бригады. А зачем нам что-то там платить? Так и на своих ничего не останется. Достаточно было и того, что студенты жили бесплатно, ютясь по двадцать человек на огромных, грубо сколоченных нарах, и питались в столовой какой-то жуткой бурдой, от которой у меня постоянно болел живот.

Но что дело было не в столовской пище, я поняла, когда приехала в октябре домой. Месячных не было вот уже два месяца, и передо мной встала жуткая проблема – что делать дальше? Матери о случившемся сказать было совершенно невозможно, она меня просто заест. Она же всегда предупреждала меня о мужской подлости и коварстве. Аборт? Об этом было страшно даже подумать.

Может быть, мне уехать к бабушке? Она меня примет, конечно, и не осудит, но как быть с учебой? Бросить? Но где тогда работать? В маленьком Пореченске работы не найти даже с большим стажем и высшим образованием, а кому я нужна со своими смешными одиннадцатью классами?

В ноябре я уже впала в такое состояние, при котором мне было совершенно всё равно, что там будет дальше. Мать на меня внимания не обращала, она почти каждый вечер после работы ездила через весь город к Константину, третируя его сожительницу и требуя, чтобы ее сынульке доставалось всё самое лучшее. Я уже в то время думала, что бедная Тамара в таких условиях долго не продержится. Уж с ее-то квартирой вполне можно найти нормального мужика без третьего лишнего. Со временем так и случилось, а пока мамули не было дома, я имела возможность если и не вздохнуть спокойно, то и не паниковать каждый раз.

В начале декабря приехала бабушка. И всё поняла с первого взгляда. Животик у меня был уже вполне приличный. Тогда я не знала, что у меня двойня, и думала, что на четвертом месяце они у всех такие. Бабушка ни о чем меня не спросила, но, погостив всего несколько дней, уехала, а через неделю появился Георгий.

Он ждал меня после занятий у входа в институт, с каменной физиономией рассматривая всех выходивших из вестибюля. Погруженная в свои невеселые думы, я не смотрела по сторонам и испугалась, когда меня кто-то резко ухватил за локоть. Обернувшись, я почувствовала, как у меня мутнеет в глазах, и обессилено пошатнулась. Георгий поспешно подвел меня к скамейке и усадил. Сев рядом, с непонятным выражением лица спросил:

– Как дела?

Мне хотелось плакать, но я привычно растянула губы в надменной улыбке:

– Прекрасно!

– А рожать когда собираешься?

Я недоуменно уставилась на него. Об этом я вовсе не думала. Это было совершенно по-детски – прятать голову в песок, но мне почему-то казалось, что всё как-нибудь утрясется само собой.

Поглядев в мои озадаченные глаза, он проговорил:

– Что ж, всё понятно. – И со словами: – Пойдем, на скамейке сидеть слишком холодно! – поднял меня и повлек по улице.

– Где ты живешь?

Я испуганно заявила:

– Ко мне идти не надо. Мама ничего не знает. И я не хочу, чтобы она узнала.

Он скептически пожал плечами. В его голове никак не укладывалось, как это можно ничего не знать, когда всё уже заметно. Но настаивать не стал и повел меня в кафе.

В тепле я несколько расслабилась, и плакать мне расхотелось. Наоборот, мне стало ужасно стыдно. Будто я сделала что-то жутко непристойное. И, хотя Георгий меня ни в чем не упрекал, мне казалось, что он безмолвно винит меня в том, что случилось.

Взяв мне бифштекс с пюре, он приказал:

– Ешь!

Есть мне не хотелось, но он тихо заметил:

– Тебе ведь надо есть за двоих, ты и так дошла до точки.

Я и в самом деле очень сильно похудела за последнее время. И от переживаний, и от недомогания. Поневоле принявшись за еду под его настойчивым взглядом, довольно быстро справилась с порцией.

Он предложил:

– Еще хочешь?

Я отчаянно замотала головой и выпалила, не сдержавшись:

– Зачем ты здесь?

Георгий с изумлением посмотрел на меня. Но ответил осторожно:

– Ну, скажем так, прояснить обстановку.

Подспудно я надеялась на другой ответ, поэтому совсем сникла.

С неожиданным сочувствием погладив меня по руке, он предложил:

– Пойдем к тебе, надо же познакомиться с твоими родителями.

Этого мне нисколько не хотелось, о чем я ему и сказала, но он непреклонно заметил:

– Так положено, знаешь ли. Теоретически я с ними уже знаком, они как-то приезжали в Пореченск, когда я навещал бабушку, но это было давно. Ну, пошли?

Это прозвучало так властно, что мне ничего не оставалось, как подняться и пойти за ним.

Дома были мать и отец. Как всегда, игнорировавшие друг друга. Мамуля с откровенным неодобрением посмотрела на Георгия и враждебно мне заявила:

– Я тебе сто раз говорила: не води сюда своих хахалей!

Я сразу покраснела. Можно было подумать, что они у меня есть.

Не моргнув и глазом на это милое приветствие, Георгий чинно представился:

– Мы с вами знакомы. Я Георгий, внук Анастасии Ивановны, надеюсь, вы ее помните.

Мамуля подозрительно сощурилась.

– И что вам надо?

Георгий к такому не привык. Наверняка все его знакомые относились к нему если не с любовью, то с уважением. Но он корректно ответил:

– Просто хочу возобновить старое знакомство.

Он ничего больше не добавил, и я была ему за это благодарна. Мамуля никогда не церемонилась с моими подругами, но на сей раз она превзошла саму себя. Может быть, чувствовала, что скоро все домашние дела ей придется делать самой?

В общем, она совершенно неприлично рявкнула:

– Ну, а я никакие знакомства возобновлять не хочу. Так что иди отсюда!

Георгий чуть насмешливо возразил:

– А меня не вы приглашали, чтобы выгонять. Меня пригласила Рита.

Мамуля и вовсе взбеленилась:

– Вот когда у этой Риты будет своя квартира, тогда пусть и приглашает в нее кого попало, а пока что она сама живет в моей квартире!

Я думала, что он повернется и уйдет, ведь агрессивный напор моей мамули еще никто не выдерживал, но Георгий повернулся ко мне и спокойно скомандовал:

– Собирайся, поедешь со мной! И бери всё, потому что сюда ты больше не вернешься. Правильно говорит твоя мать – у тебя должна быть своя квартира!

От этих слов мамуля просто офонарела. Будто очнувшись от транса, я неуверенно посмотрела вокруг. Георгий стоял прямой и твердый, как скала, с откровенным сарказмом глядя на мою побагровевшую от гнева мать. Но тут на шум вышел отец. Я ожидала, что он прикрикнет на меня, ведь он никогда не шел против матери, но он неожиданно произнес:

– Да пусть, пусть идет. Ты же Риту всегда терпеть не могла. Так что считай, что наконец-то от нее избавилась.

Пока мать очухивалась от этих беспардонных слов, скинувших ее с пьедестала любящей и заботливой матери, я метнулась в свою комнату. Вытащив чемодан, методично принялась кидать в него всё, что попадалось под руку. Затем в ход пошла большая сумка, потом пара мешков из-под сахара. Наконец были уложены последние тетради, и я с ужасом посмотрела на гору вещей, выросших у порога.

Непробиваемо спокойный Георгий вызвал грузовое такси. Когда я вышла в коридор, мать вдруг обо всем догадалась.

– Да ты беременна! Я-то думаю, что ты толстеешь, как корова, а ты просто залетела, идиотка! – она бы добавила много чего такого же «заботливого», но тут Георгий сухо заметил:

– И вы только что об этом догадались? Ну что ж, тогда это для вас сюрприз. Надеюсь, приятный.

Тут подъехало заказанное им такси, и он с отцом принялись носить вниз мои вещи. Я выбежала первой, не желая выслушивать материны оскорбления. Быстро погрузив вещи, Георгий усадил меня в кабину, сам устроился в фургоне и мы отправились в путь.

После получаса езды приехали в небольшой старый двор. Я в этом районе даже и не бывала никогда. Единственное, что знала – здесь еще до революции жили преподаватели классического университета. Георгий поднял вещи на третий этаж, взбегая зараз с двумя сумками в каждой руке. Скоро и я зашла в огромную квартиру.

Она была очень прилично по тем временам обставлена. Я сдавленно прохрипела:

– Чья это квартира? Тебе разрешили здесь пожить?

Занеся последний мешок, он хмуро ответил:

– Это квартира профессора, друга детства отца. Он переехал в Москву и предложил мне здесь остановиться. Очень кстати, как оказалось.

Действительно, это было очень кстати. От пережитого меня неудержимо потянуло в сон, и я, едва приняв душ, шлепнулась в приготовленную им постель и тут же уснула.

Проснулась уже поздно вечером и не сразу поняла, где я. Сообразив, горестно вздохнула. Вот и Георгию испортило жизнь мое легкомыслие. Но, может быть, еще не всё потеряно? В принципе, ничего страшного не случилось.

Умывшись, я прошла к нему в большую комнату. Он сидел за столом, просматривая толстенный том и делая выписки. Подойдя поближе, я заглянула к нему через плечо. Книга была на английском языке. Я снова почувствовала глубину пропасти, лежащей между нами.

Он резко повернулся, и на мгновенье его лицо осветилось настоящей радостью. Но это, скорее всего, мне просто померещилось – с чего бы ему радоваться? Ему огорчаться полагается. Встав, он учтиво предложил мне поесть. Но я отказалась, предложив:

– Давай сначала поговорим.

Он молча кивнул головой, указав мне на удобное кресло, стоявшее напротив. Я села и, уперевшись взглядом в пол, спросила:

– Что ты собираешься делать дальше?

Он печально мне улыбнулся:

– Посмотрим. Ты сможешь пожить здесь немного одна?

Я не решилась спросить, сколько продлится это «немного», и бравурно ответила:

– Конечно.

– Это хорошо. Твоя мать всегда такая?

Признаваться было неудобно, но и скрывать не было смысла:

– Всегда.

Посветлев, Георгий признался:

– Теперь понятно, почему я так и не смог с тобой поговорить. Я звонил тебе почти каждый день, иногда даже очень поздно, но ответ был один: тебя нет дома.

Мне стало так легко, что я чуть не запела. Он не забыл про меня! Просто мамуля считала, что мне ни к чему назойливые поклонники.

Вечером он уехал. Меня обуяла тоска, но страха уже не было. Я знала, что Георгий позаботится обо всем. Конечно, он на мне не женится, зачем ему настолько себя связывать, но наверняка будет мне помогать.

Возможно, пару месяцев я поживу в этой квартире, а потом сниму где-нибудь комнатку и буду жить в ней с малышом. Пойду работать, а учиться можно будет и на заочном. В одиночку это нелегко, но справляются же другие, значит, смогу и я.

Я осторожно прошла по квартире. Это были просто барские хоромы – пять огромных комнат, высоченные потолки. Устроившись на кухне, я впервые с аппетитом поела, мысленно благодаря Георгия за заботу – перед отъездом он сбегал в магазин и купил почти всё, что можно было купить по тамошним голодным временам.

Через неделю, придя после занятий в свой временный дом, я увидела Георгия. Он распаковывал связки книг, что-то негромко насвистывая. Сначала я ничего не поняла и осталась ошеломленно стоять посредине комнаты. Поздоровавшись, он спросил меня о самочувствии и попросил помочь разобрать книги. Я принялась ему помогать, то и дело с недоумением на него взглядывая. Стараясь ни на что не рассчитывать, осторожно спросила:

– А зачем ты привез сюда столько вещей?

Ставя собрание сочинений Льва Толстого на самую верхнюю полку, он пояснил:

– Буду жить здесь. С тобой.

У меня дрелью на высоких оборотах что-то зазвенело в ушах, и я едва смогла прошептать:

– Но ты же хотел закончить аспирантуру в МГУ?

Удовлетворенно посмотрев на ровные ряды книг, Георгий спокойно произнес:

– Ну, раз так получилось, то буду работать здесь, а аспирантуру можно закончить и заочно. Я уже устроился в один здешний НИИ. Меня порекомендовал этот самый профессор, квартиру которого я купил.

Я почувствовала себя вовсе плохо и распластано шлепнулась на диван, растирая ноющие виски. Он тут же присел рядом, обеспокоенно глядя на меня.

– Тебе нехорошо?

Мне действительно было нехорошо, но я бодро его уверила:

– Нет, всё прекрасно! Просто я не понимаю, зачем ты это делаешь?

Он поправил:

– Уже сделал. Просто я порядочный человек, только и всего. Раз уж так получилось, – он указал ресницами на мой выпирающий живот, – то нам надо пожениться.

Я почувствовала себя последней негодяйкой, сломавшей жизнь хорошему парню. По лицу побежали жгучие слезы, и я кинулась в ванную, всхлипывая на ходу. Георгий принял мои слезы за слезы облегчения, потому не бросился за мной, чтобы утешить, а спокойно продолжил разбирать привезенные с собой вещи.

Отревевшись, я вышла, пряча виноватые глаза. Мы поужинали, потом я засела готовиться к своей первой в жизни сессии, а он закрылся в комнате, которая, как я поняла, стала его кабинетом. Она и при бывшем хозяине была кабинетом, там по стенам тянулись внушительные застекленные шкафы для книг, теперь наполовину пустые, а в углу стоял очень красивый полированный письменный стол из неизвестной мне породы дерева.

Мне чертовски хотелось узнать, откуда у простого аспиранта деньги на такую роскошную квартиру, но я постеснялась.

К тому же мне нужно было привыкнуть к мысли о скором замужестве. Стоило бы спросить у Георгия, как он представляет себе нашу свадьбу, но я не смогла переломить себя и расспрашивать его о таких вещах. Еще решит, что я его понуждаю.

Меня беспокоила и сама предстоящая процедура. Устраивать помпезную свадьбу – только людей смешить, ведь через месяц меня раздует так, что любой догадается о причинах нашей женитьбы.

В одиннадцать я еще тихонько сидела за столом, не зная, как мне пробраться в спальню. Будет он со мной спать или нет? Это меня безмерно смущало, ведь несмотря на вполне реальную беременность, женщиной я себя не ощущала.

Но вот заскрипела дверь, и в комнату вошел Георгий. Проведя по моим волосам, ласково попенял:

– Всё занимаешься? Всё нужно делать в меру. Тебе необходимо соблюдать режим. Помни, что теперь ты не одна.

Я вскинула голову, робко ему улыбнувшись, и он, как-то утробно застонав, поднял меня и прижал к себе. Подхватив на руки, понес в спальню. Боясь упасть, я уцепилась за его шею. Стремительно стянув с меня платье, уронил меня на кровать и быстро улегся сверху. Даже не поцеловав, ткнулся в меня набрякшим членом. Мне было неприятно, но я терпела. С силой дернувшись несколько раз, он выгнулся и обессиленно упал на меня.

Мне было стыдно, душно и неудобно. Никаких других чувств я не испытывала. Георгий приподнялся, посмотрел на меня и что-то недовольно пробурчал себе под нос. Потом поднялся и пошел в ванную. Я почувствовала себя не то чтобы брошенной, но совершенно ненужной. Почему-то захотелось плакать, но это было уж вовсе лишнее, ведь всё хорошо, разве нет?

Но вот он вернулся и лег рядом. Я хотела встать, чтобы тоже принять душ, но он чуть слышно прошептал «подожди» и, обняв, уткнулся носом в мои волосы. Все мои тайные страхи и обиды тотчас улеглись, и я счастливо вздохнула, хотя меня и мучило мое несоответствие такому потрясающему мужчине.

Мне хотелось спать, и я была уверена, что и он сейчас уснет, но, к моему удивлению, Георгий мягко поцеловал меня в волосы, и его руки начали неспешно бродить по моему телу, заставляя ощутить непривычное и немного пугающее возбуждение.

Он делал это довольно долго, и я с искренним удивлением почувствовала, как содрогаюсь от удовольствия, когда его горячая рука накрыла мою набухшую, ставшую ужасно чувствительной грудь. Георгий мягко массировал ее, и мне вдруг стало очень жарко.

А когда он оторвался от подушки и начал целовать меня с истинной нежностью, я даже застонала от неизвестного мне, но крайне приятного ощущения. Он ласкал меня долго и настойчиво, мне даже на мгновенье показалось, что так можно ласкать только очень любимого человека, и когда наконец очутился сверху, я хотела его гораздо больше, чем он меня.

Тело само выгнулось дугой, я что-то несвязно вскрикнула, и он, несколько раз дернувшись, освобождаясь от распиравшего его семени, обессилено упал рядом и неожиданно сказал:

– Вот как это должно было быть у нас в тот первый раз.

Я покраснела жаркой удушливой волной. В его голосе слышится сожаление? Но о чем? Я же не виновата, что он пришел тогда в нашу беседку? Или виновата, потому что мне надо было сразу уйти? Если бы я ушла, ничего этого бы не было.

Учиться мне было трудно. Беременность была не сказать чтобы тяжелой, но и легкой мне она не показалась. Порой мне было проще дойти до института пешком, чем ехать на укачивающем меня автобусе, но я ни на что не жаловалась. Одно то, что я была замужем за Георгием, делало меня потрясающе счастливой.

Рожала я в городском роддоме. К этому времени меня разнесло так, что я несколько раз спрашивала свою гинекологиню, ведшую меня до родов, не может ли у меня быть двойни. Но она самоуверенно отвечала, что плод один и ругала меня за то, что я слишком много ем.

Я старалась есть меньше, но меня начинало просто шатать от голода, и я набрасывалась на еду еще больше, чем до вынужденного воздержания. Заметивший мои мучения Георгий решительно запретил мне проводить эксперименты над собой и ребенком. Если хочется есть – значит, надо есть, потому что природа всё равно мудрее всех врачей вместе взятых.

Оказалось, что он был совершенно прав. Когда принимающий роды врач, кстати, редкий в те времена в данной отрасли мужчина, сказал мне, что родился мальчик, я обрадовалась, но мне всё-таки казалось, что это не всё. Полежав на столе, сказала об этом акушерке, та скривилась, но, чтобы утешить глуповатую первородку, приложила к моему животу деревянную трубку.

Послушала с минуту, сделала круглые глаза и рысью побежала за врачом, который уже ушел в ординаторскую. Тот появился тут же, осмотрел и велел мне тужиться как можно сильнее. В общем, через пять минут родился еще один мальчик.

Ожидавший внизу Георгий потом рассказывал мне, что ему сообщили о сыне, и он, довольный благополучным исходом моих мучений, уже хотел идти домой, но тут вышедшая из приемного покоя медсестра сказала ему, что у нас двойня. Он был немало удивлен, ведь в родне ни у него, ни у меня близнецов никогда не было.

Дети были почти одинаковыми – по три килограмма и один пятьдесят, другой пятьдесят один сантиметр. Принимавший роды врач был очень доволен и говорил мне, что я просто создана рожать детей. Но мне, если честно, повторять сей подвиг вовсе не хотелось.

Вернувшись домой, я первым делом отправилась в женскую консультацию и попросила перевести меня от моей слишком самоуверенной гинекологини. Удалось мне это с большим трудом – только после решительного вмешательства мужа.

Георгий поговорил с заведующей женской консультацией, причем сделал это он с глазу на глаз за закрытыми дверями, и после этого меня перевели к самой молодой, только-только после мединститута, девочке, видимо, в порядке наказания за ослушание. Но я была довольна – она оказалась почти моей ровесницей и понимала меня гораздо лучше, чем прежняя высокомерная врачиха.

Дети росли довольно спокойными, особых хлопот мне не доставляли, но меня беспокоил Георгий. Мне часто казалось, что он равнодушен не только ко мне, но и к нашим мальчишкам, что им движет исключительно долг. Но это было вполне понятно – ведь именно их незапланированное появление на свет и заставило его, как честного человека, жениться на их недоразвитой мамашке, отказавшись от своих грандиозных планов.

Иногда он смотрел на сыновей со скрытым чувством то ли вины, то ли досады, я была слишком молода, чтобы в этом разобраться. Георгий вообще был человеком скрытным и, если считал, что прав, переубедить его не было никаких сил. Да я и не пыталась, с радостью подчиняясь его решением.

Для меня он всегда был самым умным, самым образованным, самым лучшим любовником, и, безусловно, самым безукоризненным мужем. Недостатков я не замечала, хотя Шура считала его заумным зазнайкой. Но она была старше Георгия на пару лет и на правах старшей сестры могла позволить себе дерзкие замечания.

Хотя Георгий и не выказывал особо пылких чувств к детям, отцом он был хорошим. Когда у него было время, он отводил и приводил малышей в детский сад. В школе всегда сам ходил на родительские собрания, потому что считал, что сыновьям обязательно нужна твердая отцовская рука.

Благодаря его неустанному попечению дети и впрямь росли хорошими ребятами. Были, конечно, мелкие неприятности типа выбитого на перемене окна или случайной двойки в дневнике, полученной из-за поздно закончившейся накануне тренировки, но это были такие мелочи, на которые я не обращала никакого внимания. И когда мальчики с отличием закончили школу и поступили в МГУ, я гордилась ими не меньше, чем мужем. Ведь, положа руку на сердце, это была главным образом его заслуга.


…С трудом вырвавшись из обуявших меня химер прошлого, я упрямо тряхнула головой и пошла дальше, пока не показалась другая, более пологая тропа, полузаросшая мятликом и пыреем. Осторожно спустившись по ней, оказалась на узкой, шириной не более пяти метров, полоске берега. Здесь никого не было.

Оставив полотенце на прогретом валуне, медленно зашла в воду и поплыла, старательно огибая место, где со дна били ледяные струи родников. Но и там, где я плыла, теплая вода была лишь сверху, и нырять я не рискнула. Всё же я далеко не та девчонка, что бесшабашно ныряла в самую гущу ледяной воды.

Медленно плывя вдоль берега, чувствовала, как из груди уходит мертвящая тоска, вымываемая чистой водой. Может, всё еще образуется? Не с Георгием, это уже, пожалуй, невозможно, но с кем-нибудь другим? Ведь есть же еще в России порядочные мужчины? Или нет?

Стараясь не растерять принесенной водой оптимистичности, вышла на берег, обернулась полотенцем, крепко завязав его узлом на бедрах, и стала взбираться по склону, то и дело цепляясь за ветки растущих вокруг кустов дикой смородины. Посмотрев налево, на ту тропку, по которой поднималась в молодости, удрученно вздохнула. Подъем по ней доступен только обезьяне.

Войдя в дом, стянула мокрый купальник, надела легкие брюки с майкой и принялась за уборку. Солнце уже садилось, а я всё еще трясла, выбивала, стирала и мыла. Устала жутко, всё-таки такими интенсивными физическими упражнениями мне заниматься не доводилось.

Под конец дня я покрылась потом и пыхтела, как толстуха на марафонской дистанции, но зато в голову не лезли мысли о собственной ущербности и бесталанности.

К десяти часам вечера дом был в относительном порядке, можно было приниматься за сад, но этим я решила заняться завтра. Вспомнив, что за весь день не съела и крошки, захватила с собой кусок хлеба и прошла в сад, глянуть, что там мне бог послал.

Послал он мне малины, крупной садовой земляники и уже вполне съедобных яблок золотой китайки. Набрав туесок, устроилась в той самой беседке, где и были зачаты мои близнецы.

Вокруг всё было почти так же, как семнадцать лет назад, но теперь, оценивая происшедшее глазами взрослой женщины, я себя ни в чем не винила. В то время я не сделала ничего, чтобы соблазнить Георгия. И мое чувство вины было вызвано его словами, но не моими поступками. И отвечает за случившееся только он.

В конце концов, он старше меня почти на шесть лет и в те времена уже имел приличный сексуальный опыт. И к этой беременности, из-за которой ему пришлось на мне жениться, его привело собственное вожделение. Прекрасно зная, что соитие может быть чревато определенными последствиями, он не сделал ничего, чтобы их предотвратить. Мог бы просто уйти, в конце-то концов.

А что было бы, уйди он тогда или не приходя вовсе? Скорее всего, мы больше никогда бы и не встретились. Я жила бы другой, неизвестной мне жизнью, которая, вполне возможно, была бы ничуть не хуже.

И уж, конечно, я не выскочила бы замуж в восемнадцать лет, так и не узнав, каково это, когда за тобой ухаживают мужчины, приглашают на свидания, дарят цветы, признаются в любви сами, по собственной инициативе, не дожидаясь моих конфузливых вопросов.

Так что можно считать, что это Георгий испортил мне жизнь, а не я ему.

Осознание этого принесло моей душе горьковатую удовлетворенность. Значит, уверенность, что я бесстыдно завлекла его к алтарю, просто иллюзия, внушенная мне Георгием. При моем воспитании и неумении отстоять собственное «я» мне всегда можно было внушить всё, что угодно.

Стемнело, и на противоположном берегу зажглись еле видимые огни большого города. Они манили к себе, как обещание призрачного счастья. Как обманные болотные огоньки – приблизишься, а они исчезают, и вновь появляются уже на новом месте, вдалеке от прежнего.

Как всегда во времена неприятностей, есть мне совершенно не хотелось. Заставив себя проглотить кусок хлеба, чтобы поддержать силы, я положила подбородок на теплые балясины, окружавшие беседку. Руки от непривычной нагрузки мелко подрагивали, и мне пришлось несколько раз потрясти кистями, стряхивая напряжение.

Воздух был чист и свеж, тишина прерывалась только пением какой-то ночной пташки, и я расслабилась, внушая себе мысль о заслуженном покое. Но сквозь усталость всё равно прорывались страдальческие мысли, и я пожалела, что не взяла с собой коньяка или другого успокаивающего в этом роде. Хотя я и не пью, но этот тот самый случай, когда можно.

Вернувшись в дом, заперла на засов двери и посмотрела на сотовый телефон, оставленный мной на кухонном столе. На его дисплее несколько раз высветился неотвеченный вызов с номером Георгия. И зачем он мне названивал? Хотел продолжить наш «приятный» утренний разговор? Нет уж, спасибо, хватит с меня дурацких обвинений.

Не хочу я больше быть виноватой. Я его на мне жениться, между прочим, не просила, как и в беседке не обольщала. Снова нахлынула мучительная боль, и я решительно поставила запрет на входящие звонки от Георгия. Больше я с ним разговаривать не хочу. Никогда!

Стараясь успокоиться, принялась разбирать привезенные с собой вещи. Ничего особенного в них не было, если не считать затолканных на самое дно двух вечерних платьев, надевать которые здесь было абсолютно некуда. Озадаченно на них посмотрев, я утешила себя тем, что не взяла с собой шубу, это говорит о том, что если я и была в прострации, то не вовсе уж безнадежной.

Разложив привезенное белье по полкам старого шифоньера и аккуратно развесив по плечикам одежду, легла спать, нервно прислушиваясь к окружавшим меня со всех сторон ночным шорохам. Сообразив, что теперь я буду спать одна очень долго, возможно, всю оставшуюся жизнь, чуть не заплакала, но сдержалась. По крайней мере, никто не будет храпеть над ухом. Хотя Георгий и не храпит, но когда-нибудь же это случится. Хотя теперь мне этого и не узнать.

Старый дом поскрипывал, на что-то скорбно жалуясь, и я долго не могла уснуть, стараясь убедить себя, что так и должно быть. Почему-то в детстве и юности этих звуков не было, или я просто не обращала на них внимания. Но в те времена я никогда и не ночевала в доме одна. Но всё-таки вскоре усталость и тяжелый день взяли свое, и я задремала.

Проснулась на рассвете от яркого солнца, бившего в незашторенное окно. Ругая себя за забывчивость, встала, задвинула шторы, и снова легла. Но спать больше не хотелось. Подумать только, еще позавчера в это время я спала под казавшейся мне такой надежной рукой мужа!

Запретив себе ныть, решительно поднялась, преодолевая тяжкую хандру, умылась и отправилась в сад наводить порядок. К обеду руки, хотя и в хозяйственных перчатках, были исколоты чертополохом и другим зеленым воинством, сражавшимся со мной с отчаяньем обреченных. Но всё же четверть сада расчистить мне удалось.

За неделю приведу его в порядок, и буду продавать дом. И тут в голове полыхнула жаркая мысль – или не буду? В конце-то концов, дом-то оставлен бабушкой мне, а не мамуле. Значит, я могу делать с ним всё, что хочу. А я его продавать не желаю!

К тому же, рассуждая здраво, жить мне негде. Конечно, Георгий не приведет в свою квартиру подругу немедленно, но рано или поздно он это сделает.

А мне этого просто не перенести. Значит, надо искать жилье. Квартиру снимать бессмысленно, не свое это не свое, а на новую у меня денег не хватит. Выход один – жить здесь. Чем больше я об этом думала, тем больше и больше мне нравилась эта идея.

А что? Вполне реально. Ездить в Нижний можно не каждый день, пары раз в неделю вполне достаточно. Я посмотрела вокруг и порадовалась, что приехала сюда. Здесь мою боль исцеляло всё – от привольно раскинувшейся реки до жаркого солнца, пробивавшегося сквозь кроны старых деревьев.

На следующий день я сделала то, на что накануне у меня просто духу не хватило – пошла на кладбище к бабушке. Могилу нашла быстро – ее положили к мужу, моему деду, к которому мы с бабушкой ходили каждый месяц. Закрытая тяжелой мраморной плитой могила имела теперь не одну, а две надписи.

Присев на низенькую скамеечку у памятника, я не стала сдерживать слез. Только сейчас, глядя на родное мне имя, я поняла, что больше близких людей у меня нет. У сыновей своя дорога, родителям с братом я никогда нужна не была. Даже любовь ко мне Георгия оказалась лишь моей жалкой шизофренической выдумкой.

По сути, я одна на всем белом свете. Может быть, в этом моя вина? Но что я делаю не так? Мысли перескакивали с одного на другое, как небольшой водопад, не давая ни на чем сосредоточиться.

Положив руку на надгробный камень, я негромко сказала, будто бабушка могла меня слышать:

– Спасибо тебе, моя родная. За любовь, за заботу. За то, что ты никогда меня не предавала. И за дом, конечно. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы его сохранить!

Встав, еще раз подумала, каким же опытным конспиратором оказалась бабушка – весь последний год живя у мамули в моей бывшей комнате, она никому не проговорилась о том, что завещала дом только мне.

А ведь я приезжала к ней почти каждый день, мы подолгу гуляли, ходили на спектакли и концерты и возможностей конфиденциально сообщить мне о завещании было множество. Но она прекрасно знала, что после такой новости я не смогу прямо смотреть в глаза мамуле.

Оставив на могиле четыре срезанные мной в саду гвоздики, я пошла дальше. Родственников здесь лежало много – прадеды, тети, дяди. Двоюродные, троюродные. Почему-то все, кто родился в Пореченске, просили похоронить их на местном кладбище, и, бывало, печальные грузы шли сюда со всех концов страны. Вот и бабушка захотела лежать здесь, рядом с дорогим ей человеком.

Разложив цветы по могилам и приведя в порядок те, которые в этом нуждались, я пошла домой, медленно передвигая ноги. У меня было отвратительное чувство, будто я только что проводила в последний путь свою дорогую бабушку. В прошлый раз было легче – тогда со мной был Георгий, понимающий и сочувствующий.

Снова в голову полезли неприятные сомнения, а действительно ли понимающий и сочувствующий? Если он относился ко мне так, как говорил, то один этот городок должен был вызвать в нем море негативных чувств. Думать об этом было так больно, что я ускорила шаг и, дойдя до дома, принялась за тяжелую работу, с потом выгоняя душевную немочь.

В полдень, прерывая мой трудовой энтузиазм, в животе что-то требовательно заурчало, и я покорно поплелась к дому. Проверив свои продуктовые запасы, выкинула почти всё – без холодильника при жаркой погоде даже хлеб за ночь покрылся желто-зелеными пятнами плесени. Пришлось отправиться в ближайший магазин.

Медленно пошла по знакомой с детства улице. Всё так же над головой шумели огромные корявые липы и, если не смотреть направо, где за старыми купеческими особняками высились до безумия скучные серые пятиэтажки, то можно было даже вообразить, что всё по-прежнему.

И я, маленькая тихая девочка, послушно иду в магазин за хлебом по просьбе своей нестарой еще бабушки. Мне даже захотелось поскакать и тихо помурлыкать что-нибудь себе под нос, и я с трудом сдержалась. Интересно, что скажут прохожие, вздумай тетя вроде меня попрыгать по улицам на одной ножке?

За прошедшие годы в магазине почти ничего не изменилось, только вместо медлительной тети Маши за прилавком стояла молодая, но не менее медлительная бабенка. На меня поглядывали, но не заговаривали. Я тоже молчала. Не узнают, и не надо. Хотя я заметила несколько знакомых лиц, но подходить и заговаривать не стала. Всему свое время.

Придя домой, с горечью подумала, что нужно было взять с собой походный холодильник. Вполне бы подошел. А теперь придется как-то обходиться без него, потому что покупать новый я себе позволить не могу. Нужно подкопить денег, чтобы отдать матери и брату их доли.

Теоретически я это делать не должна, но вот как это сделать практически? Не отдать им деньги значило разорвать с ними все отношения, а хочу ли я этого? Вопрос был сложный, и я снова отложила его на потом.


Глава четвертая


Слегка перекусив, я решила устроить себе сиесту. Но не валяться в постели, хотя солнце пекло неимоверно, а искупаться. Снова, как и вчера, натянула сплошной купальник и, прихватив полотенце, медленно спустилась по тропке, стараясь не скатиться по ней на пятой точке.

У пляжа, как раз напротив того места, где я привыкла плавать, в метрах в ста от берега стояла большая яхта, из тех, что ходят по морю. Вся белая, с синей ватерлинией вокруг корпуса, с высокими мачтами, сложенными белыми парусами, она казалась ожившей сказкой.

Красивый кораблик, но лучше бы он кантовался где-нибудь в другом месте. Удовольствие от ожидаемого купания тут же пропало. Что за радость плавать под пристальными взглядами чужаков? Я далеко не девочка, чтоб форсить, как раньше.

Присев на валун, принялась рассматривать яхту. Она называлась «Маргарита», будто в мою честь. Забавно. Белая, изящная, яхта даже со свернутыми парусами была похожа на гордую птицу. Казалось, она совершенно пуста, как «Летучий голландец». Во всяком случае, за то время, что я ее разглядывала, на ее палубах не промелькнуло ни одного человечка.

Мне даже захотелось доплыть до нее и подняться на борт, чтобы выяснить, так ли это, но тут на нижней палубе показался загорелый мужчина в белоснежном махровом халате, заставив меня посмеяться над своими глуповатыми фантазиями. Подойдя к высокому лееру, он небрежным жестом скинул халат на палубу, оставшись в одних синих шортиках, и красиво прыгнул с борта вниз. Прямо туда, где со дна били ледяные родники.

Ну и ну! Сразу видно, что он ничего не узнал ни о рельефе дна, ни о том, можно ли здесь плавать. Если перед этим он еще и загорал, то дело его плохо. Я посмотрела наверх. На палубе было пусто. Кричать и звать кого-либо на помощь бесполезно.

Действовать следовало предельно быстро, и, поеживаясь, я стремительно вбежала в реку. Чем дальше я подплывала к месту, где ушел под воду мужчина, тем холоднее становилась вода. Он до сих пор не показался на поверхности, и мне стало окончательно ясно, что придется нырять.

Задержав воздух, я опустилась в ледяную воду, молясь про себя, чтобы увидеть его сразу. На второй нырок у меня вряд ли хватило бы сил. То ли благодаря моим молитвам, то ли его удаче, но я его увидела. Он стоял солдатиком посредине толщи воды, уже не двигаясь, моляще протянув руки ввысь.

Дыхание у меня кончалось, к тому же мускулы еле двигались от обжигающего холода, поэтому, едва завидев его неподвижное тело, я без всякого пиетета схватила его за волосы. С силой оттолкнувшись, потащила наверх.

Он не двигался, что с одной стороны было хорошо, потому что не мешал мне плыть, а с другой страшновато – не опоздала ли я? Но вот под ногами почувствовалось дно, и мне пришлось ухватить его под руки, чтобы выволочь на берег. Мужчина был для меня слишком тяжел, и, честно говоря, прикасалась я к его холодному скользкому телу, уж слишком скользкому, как у лягушки, с брезгливым ужасом. Лишь уложив его на песок, уразумела, что его кожа намазана маслом для загара.

Уложив утопленника животом вниз на свое согнутое колено, я стала делать всё, что положено в таких случаях. Правда, только то, что смогла вспомнить. От волнения вспоминалось плохо, и я лишь надеялась, что не сделаю хуже. Хотя похоже было, что хуже уже некуда.

С трудом приоткрыв его судорожно сжатый рот, я со всей силы надавила на спину. Из утопленника фонтаном полилась вода. Несколько нажатий и – какое счастье! – он раскашлялся и задышал сам. Потом встал на четвереньки и его вырвало, после чего он упал на спину и стал молча смотреть в небо, видимо, не веря, что жив.

Мне не очень хотелось с ним беседовать, но я всё-таки спросила:

– Вам плохо или очень плохо?

Это было не совсем порядочно, потому что, если б ему было и вовсе плохо, больше помочь я ему ничем не могла. Тут нужен был толковый врач, а сотовый я оставила в доме. Да и какая скорая приехала бы сюда?

Он посмотрел на меня затуманенными глазами. Попытался что-то сказать, но не смог. Я призадумалась. Что мне теперь делать? Но тут с яхты послышались женские крики и шум. Наконец-то они обнаружили пропажу! Заскрипели цепи, и в воду шлепнулся ялик с людьми.

Подождав, когда они подплывут поближе, я, не дожидаясь их высадки, повернулась к своей тропинке и довольно быстрыми темпами взобралась обратно. Вдоволь поплавать сегодня не довелось, а жаль. Хотя грязь и пот я этим неожиданным купанием всё же смыла.

Я грешным делом думала, что спасенный попытается меня найти, чтобы поблагодарить, но ошиблась. В этот же вечер яхты на прежней стоянке не было. Я спокойно плавала на своем привычном месте, старательно обходя ледяные омуты, и невольно вспоминала крупное сильное тело, казавшееся в воде таким уязвимым.

Жизнь потекла так же, как и до моего неожиданного выступления в роли спасателя на водах. Сражаясь со своими химерами, я доводила себя работой до полного изнеможения, но всё равно мне каждую ночь снился невесть за что карающий меня Георгий, и часто поутру я вставала с неприятно стянутым от высохших слез лицом.

Через неделю решила заглянуть на чердак, куда в молодые годы меня никогда не пускали, а потом на это просто не хватало времени. Забравшись по приставной лестнице в узкий лаз, прищурилась от яркого солнца, лившегося в запыленное слуховое оконце. Приглядевшись, увидела множество старинных сундуков, стоявших вдоль стен.

Я твердо знала, что моя мать никогда не стала бы рыться в этом старье – ведь тут так грязно. Чтобы не расчихаться от пыли, я притащила ведро с водой и тряпки. Протерла сначала слуховое окно, затем сундуки, и, в последнюю очередь, дощатые некрашенные полы.

Открыв крышку крайнего сундука, я пугливо поежилась. Сверху лежал монашеская ряса. Не знаю, как это правильно назвать, я не сильна в церковном лексиконе. Черное бесформенное платье, черный капюшон. Я попыталась вспомнить, говорила ли мне бабушка о монахах в нашей семье.

О монахах не вспомнила, но на память пришел рассказ об инокине, ушедшей в монастырь после гибели жениха на войне. Какой войне, как звали эту мою родственницу, как ни старалась, вспомнить не смогла.

Горько пожалела, что в свое время не записала ничего из того, что мне рассказывала бабушка. У матери об этом и спрашивать нечего – ее семейные предания никогда не интересовали. Это же не имущество, за которое можно получить деньги.

Я встряхнула длинное одеяние, и мне почему-то захотелось его примерить. Не раздеваясь, натянула на себя грубое полотно прямо поверх футболки с шортами, на голову накинула черный капюшон, молитвенно склонила голову и сложила руки.

И внезапно почувствовала себя ужасно старой и отчаянно уставшей. Даже моя тень на стене сгорбилась и потемнела. Что это? Неужели одежда несет в себе энергетику давно ушедшего человека? Мне стало не по себе. Я принялась стягивать длинный бесформенный балахон, но он не поддавался, возможно, зацепившись за молнию на шортах.

Порвать ветхую ткань мне не хотелось, и я постаралась не торопясь выяснить, что же мне мешает его стянуть, но тут под окнами раздался шум и громкий стук в ворота. Я вздрогнула. Кто бы это мог быть? Георгий? Вряд ли. Поняв, что никак не смогу без потерь снять монашеское одеяние, осторожно спустилась вниз в нем. Стук раздался еще настойчивее, и я неохотно отворила ворота.

Стоявший за ними человек, увидев меня, испуганно вздрогнул. Конечно, в наших краях монашки встречаются не часто. Не заподозрив подлога, посетитель скованно поздоровался. На нем были светлые брюки и легкая рубашка, и выглядел он как денди с модной картинки, но всё-таки я его узнала. Это был мой утопленник.

В воде, да и потом, оказывая ему первую помощь, я не очень-то его разглядела, поэтому сейчас видела как бы впервые. У него были длинноватые светло-русые с рыжеватым отливом волосы, и светло-карие, такие, про которые в любовных романах пишут – медовые, глаза. Правда, выражение их мне не понравилось, слишком уж много в них было высокомерия.

Но не это было главным. В мужчине чувствовалась сила. Даже мощь. Та, что делает королей королями. Это мне понравилось – я вообще уважаю сильных мужчин. В последнее время столько развелось слабаков, желающих спрятаться от жизни за женскую юбку, что встретить подобный экземпляр, хотя бы для того, чтобы увериться, что они не все еще вымерли, уже редкая удача.

В моей голове мелькнула торжествующая мысль: ага, нашел-таки! А я-то думала, что благодарность нынче не в чести. Приятно, что ошиблась. Приосанилась, готовясь к получению пылкой признательности, но тут же была опущена на грешную землю.

– Вы владелица этой усадьбы?

В права наследства я еще не вступила, потому владелицей себя назвать не могла.

– Нет. Но могу ей всё передать. А что вы хотите?

Он с сомнением посмотрел на меня. С некоторым недоверием протянул:

– Я Роман Пронин.

Я вздрогнула. Это имя даже мне было знакомо, я его поместье в Рублевке, оформленное одним из знаменитых дизайнеров Франции, внимательнейшим образом изучила по журналу «Идеи художественного дизайна». Да уж, мне только российских олигархов в своей веселой жизни и не хватает! Следующие его слова донеслись до меня, как угрожающий удар грома:

– Хочу купить этот дом вместе с участком.

Вот и ответ на чаяния моей маменьки. Но мои ли?

Вспомнив о законах гостеприимства, неохотно пригласила его внутрь. В большой комнате стояла старая, так нелюбимая мамулей мебель. Но мне она нравилась – основательная и надежная. Хотя изящества в ней не было ни на грош. Подозреваю, что ее своими руками смастерил кто-то из прадедов.

В центре комнаты стояло большое зеркало, и, увидев свое отражение, я тоже вздрогнула. Если бы я не была твердо уверена, что это я, не признала бы.

На бледном лице пронзительно горели синие глаза. Никогда прежде не замечала, что мои голубые, довольно невыразительные глаза могут быть такими яркими. При этом губы как-то потерялись, вытянувшись в узкую бесцветную полоску.

И все это обрамлялось черной унылой тканью, придававшей коже нездоровый сероватый оттенок. Мне чисто по-женски захотелось скинуть с головы так уродовавшее меня одеяние, и я с трудом удержалась, не желая прихорашиваться. Путь будет так, как есть. Для чего мне становиться краше? Что этот тип меня не узнал, несомненно к лучшему.

Повинуясь взмаху моей руки, Пронин сел за стол и неловко откашлялся. Он явно не рассчитывал на такую необычную компанию.

– Эээ… Вы, то есть хозяйка, не пожалеет, что продали дом. Я заплачу достойную цену.

Мне стало невесело. Хотя мамуля будет рада, конечно. Да и брат тоже.

– А что вы собираетесь делать с домом?

Он небрежно пожал плечами.

– Как что? Снесу, естественно. Поставлю нормальный коттедж. Спуск к реке приличный сделаю.

А вот это он зря. Мне и так не хотелось продавать дом, а теперь я и вовсе в этом уверилась. Вздохнув, медленно пообещала:

– Я передам ваши слова. Но не думаю, чтобы хозяйка продала усадьбу.

Он продолжал меня рассматривать с мистическим интересом, будто невесть откуда взявшийся призрак. С некоторой долей ужаса, а может быть, почтения, не знаю.

Считая, что разговор окончен, я встала. Но гость остался сидеть. Как-то странно покашливая, сконфуженно спросил:

– Вы не знаете, где здесь живет хорошенькая такая девушка? Голубоглазая, стройная, лет восемнадцати? Очень милая.

Таких в округе я не видела.

– Я здесь не живу и никого вокруг не знаю.

Он с сожалением скривил губы.

– Что-то никто ее не знает. Но не с неба же она упала?

Встал и, потеряв ко мне всякий интерес, прошел к воротам. Не глядя на меня, сел в ожидавшую его машину и уехал.

Мне стало досадно. Вот и спасай таких. Ни спасибо тебе, ни до свидания!

С трудом стянув с себя ветхую рясу, аккуратно уложила ее обратно в сундук, и тут меня осенило. А не меня ли разыскивал этот тип? Пусть мне далеко не восемнадцать и хорошенькой меня вряд ли кто назовет, но нужно сделать скидку на его тогдашнее состояние.

Странно, что он еще цвет глаз разглядел. Эта идея, поначалу показавшаяся мне абсурдной, постепенно начала приобретать вполне реальные очертания. Честно говоря, эта утопическая блажь согревала мое уязвленное самолюбие, доказывая, что не так уж я и плоха, как вообразил себе Георгий.

В субботу лил дождь, делая спуск к Волге опасным, но я всё равно решила искупаться. Придерживаясь за кусты, благополучно спустилась и поплыла, наслаждаясь мягким сопротивлением воды. Капли дождя мешали видеть, заливая глаза, и я закрыла их, плывя вслепую. Внезапно рядом раздался плеск весел и уже знакомый звучный голос произнес:

– Извините, это не вы вытащили здесь неделю назад человека?

Что за странный способ разговора?! Даже если бы я и захотела, то ответить не смогла. Дождь всё усиливался, не давая ни смотреть, ни говорить. Скрип уключин раздался совсем близко и я, глубоко нырнув, вынырнула уже возле берега. Быстро выйдя на берег, осмотрелась. С земли окружающее было видно несколько лучше, и я увидела невдалеке от берега белоснежную яхту «Маргарита».

Ялик с красной полосой поперек уже причаливал вслед за мной к берегу, и я, почему-то испугавшись, кинулась к своей тропинке.

Пронин просительно закричал мне вслед:

– Подождите, не бойтесь меня, я вам ничего плохого не сделаю!

Но я, будто подстегиваемая кнутом, мигом взобралась по скользкому склону в свой сад и рванула к дому. Краем глаза видела, что он пытается подняться по моим следам, но у него ничего не получается, слишком уж скользко. Конечно, он же не взбирался по этой тропке тысячу раз, из них сотни – в полной темноте.

Заперевшись в доме, я перевела дух и подосадовала на саму себя. Почему я так странно себя веду? Будто мне не тридцать пять, а действительно всего лишь восемнадцать.

Вечером, как обычно, позвонила мальчишкам. У них всё было хорошо, а я с трудом задавала им привычные вопросы. Очень хотелось спросить их об отце, но я превозмогла это глупое желание. Они бы сразу догадались, что между нами что-то произошло, а мне не хотелось их волновать. Зачем? Что они могут сделать в этой ситуации?

К тому же я была уверена, что и Георгий думает точно так же, и ничего о крахе нашей семейной жизни детям не скажет. Во всяком случае, до тех пор, когда скрывать наш разрыв станет вовсе уж невозможным.

Следующий день был умытым и солнечным. Я собирала малину, вяло размышляя о необходимости съездить в Нижний за новыми заказами, как вдруг с тропки над Волгой появился мой утопленник. То есть спасенный, конечно, но это неважно.

Мне захотелось присесть, чтобы он меня не заметил, но было уже поздно. Увидев меня, он направился ко мне размашистыми твердыми шагами, будто решил взять в плен. У меня возникла спасительная надежда, что ко мне в середину малинника он всё же не полезет.

Он и в самом деле остановился подле отделяющей малинник от остального сада проволоки и пристально на меня посмотрел. На мне были старая рубашка Георгия, его же, слишком большие для меня джинсы, и размахрившаяся по краям широкая соломенная шляпа. На носу большие очки от солнца. И походила я больше на старое огородное пугало, чем на нормальную женщину. Так что узнать меня было сложновато.

Неестественно тонким от волнения голосом я возмущенно спросила:

– Как вы сюда попали? Это мой сад, черт возьми!

Пронин сердито фыркнул.

– Я ваши яблоки воровать не собираюсь!

Меня его пренебрежение привело прямо-таки в священное негодование, и я вызывающе брякнула:

– А чем докажите? Вы же зачем-то забрались сюда? Может, вы постоянно это делаете?

Он посмотрел на меня, как на сбежавшую из психушки пациентку.

– Ничем я ваш бред опровергать не собираюсь. Я таких садиков, как этот, десятки тысяч купить могу.

Это хвастовство свежеиспеченного нувориша разозлило меня так, что у меня руки зачесались надеть ему на голову корзинку с собранной мной малиной. И видит Бог, я бы это сделала, стой я с ним рядом. Но на его удачу нас разделял добрый десяток метров колючих растений, и мне пришлось ограничиться скептическим «хм».

После такого начала разговаривать ему со мной вовсе не хотелось, но он выдавил из себя:

– Девушка здесь живет, симпатичная такая блондинка?

Уже не сомневаясь, что ищет он меня, я хмуро опровергла:

– Здесь живу только я. Но я далеко не девушка.

Он саркастично подтвердил:

– Вижу.

Это мне не понравилось. В конце концов, мог бы быть и повежливее. Мило посоветовала:

– Шли бы вы себе обратно. Раз нужных вам девиц здесь нет, то и делать вам тут нечего.

Посмотрев на виднеющуюся вдалеке реку, Пронин с сомнением заметил:

– А я не скачусь вниз, ломая конечности?

Я ничем обнадежить его не смогла:

– Может, и скатитесь. Но сегодня сухо, не то, что вчера. Так что идите себе, идите! Не мешайте мне делом заниматься.

Поняв из моего пренебрежительного тона, что я считаю его жалким бездельником, Пронин посмотрел на меня с явным неудовольствием, зло пробормотал:

– Вот ведь язва! – и отправился обратно по тропинке.

Я прислушалась. Воплей и шума слышно не было, значит, спустился он нормально. Что ж, этого и следовало ожидать. И я неожиданно для себя вздохнула. Симпатичный экземпляр, жаль, что слишком молод. К тому же на яхте явно мелькала какая-то девица. Голос-то я уж точно слышала.

Да и в любом случае мы с ним не пара, так что встречаться мне с ним не резон. Ни к чему разочаровывать ни его, ни себя. Надо как-то замаскироваться до его отъезда. Не будет же он караулить тут вечно. Весьма разумно решив больше на берег не ходить и на стук никому не открывать, надвинула шляпу пониже на нос, чтобы не обгорел, и продолжила обирать ягоды с колючих веток.

Вечером снова пришлось идти в магазин, хотя есть мне совершенно не хотелось. Но и голодать при столь интенсивной физической нагрузке я себе позволить не могла.

На этот раз я отправилась на центральную площадь Пореченска, в довольно большой по местным меркам магазин, гордо именуемый супермаркетом. Как обычно, в нем было пустовато. Редкие пенсионерки в нарядных платьях бродили между рядами, выискивая что подешевле.

Я же по городской привычке пришла в столь высокочтимое место в плебейских джинсах и футболке, чем заслужила осуждающие взгляды и порицающее перешептывание за спиной. Конечно, разве можно в моем почтенном возрасте ходить в столь неподобающей одежде да еще в приличный магазин?

Чуть посмеиваясь, я положила в корзинку хлеб, сыр, молоко и задумалась, стоит ли покупать двухсотграммовую пачку сливочного масла, ведь мне его всё равно быстро не съесть, а хранить негде, когда за спиной раздался глубокий голос Романа, что-то спрашивающего у продавщицы.

Вздрогнув, будто он застал меня за кражей творожного сырка, я стремительно вытащила из кармана темные очки и напялила их на нос, враз притушив и без того неяркое освещение магазина.

Заметив меня, он подошел поближе и принялся пристально разглядывать, заставив нервничать. Вот ведь черт его попутал припереться сюда в одно со мной время! Или, наоборот, меня? Стараясь держаться непринужденно, я встала перед мясным отделом, хотя там мне ничего не было нужно. Пронин, как пришитый, потянулся за мной, заставив меня слабонервно напрячься.

Мы стояли рядом и оба делали вид, что изучаем лежащую перед нами не слишком аппетитную колбасу. Пользуясь тем, что сквозь темное стекло моих очков Роман не мог проследить направление моего взгляда, я принялась разглядывать его отражение в огромном, во всю стену, чуть запыленном зеркале напротив.

Тогда, в реке, почти без одежды он тоже был ничего, но уж слишком походил на выкинутую на берег рыбу. А вот теперь, поигрывая развитой мускулатурой и широко расставив ноги, он привлекал меня куда больше.

В коротких джинсовых шортах, подчеркивающих четкую линию сухих ягодиц и длинные загорелые ноги, в черной борцовской майке, обнажившей трицепсы и бицепсы, он был практически неотразим.

Забыв, для чего я тут, я не могла оторвать взгляд от его отражения, внезапно почувствовав чисто сексуальное возбуждение. Пытаясь привести себя в чувство, насмешливо заметила, что веду я себя как истинная самка, почуявшая рядом с собой мощного самца.

Но насмешка не помогла. И я с вновь прорезавшейся горечью признала: будь я помоложе…

Внезапно он наклонился и с некоторым раздражением предупредил:

– Вы напрасно меня так прилежно разглядываете. Ничего вам не отломится, и не мечтайте. Меня подобные простушки никогда не привлекали.

Стремительно покраснев, я чопорно поджала губы и пошла прочь, всем своим видом выражая неудовольствие от его подзаборного воспитания. Он что-то негромко посвистел мне вслед, заставив ускорить шаг.

Заплатив за выбранные продукты, я направилась к выходу. Но уйти не успела, меня перехватила тетя Света, закадычная мамина подружка. Принялась расспрашивать меня о мамуле, отчего я была готова завыть. Тетя Света и без того славилась излишней словоохотливостью, а сейчас, найдя достойный повод для любопытства, атаковала меня по полной программе.

Посредине разговора она, недовольно оглядев меня с ног до головы, громогласно потребовала:

– Сними очки, Рита! Тут и так темно, что ты видишь? Да и мне неприятно разговаривать со своим отражением. Что ты такая невоспитанная, право слово!

Вспомнив мамулю, которая обожала поучать меня к месту и не к месту, мне здорово захотелось уйти, но почтение к немолодым годам собеседницы пересилило. Стянув очки, я вертела их в руках, чтобы при малейшей надобности водрузить обратно.

С приглушенным лязгом хлопнула входная дверь, и я, решив, что Роман вышел из магазина, расслабилась и принялась безмятежно вслушиваться в ядовитые речи тети Светы, иногда даже посмеиваясь над ее довольно остроумными, хотя и весьма едкими замечаниями о наших общих знакомых.

Внезапно мне стало до ужаса не по себе. Подняв взгляд, я увидела стоявшего напротив и глядящего на меня потрясенными глазами недоутопленника. Неужели узнал?

Не дожидаясь конца нескончаемого повествования тети Светы, я, небрежно извинившись, выскочила на улицу и попыталась скрыться. Но не тут-то было. Пронин в два прыжка догнал меня и ухватил за руку.

– Так это были вы! – выдохнул так, будто по меньшей мере пробежал марафонскую дистанцию.

Я с откровенным ехидством попросила уточнить, что конкретно он имел в виду. С некоторым разочарованием он заглянул мне в глаза.

– Это вы меня спасли!

Его слова прозвучали с таким унынием, что я искренне рассмеялась.

– Похоже, я это сделала напрасно. Вы предпочли бы рыб кормить?

Встряхнувшись, Роман укоризненно посмотрел на меня.

– Да нет, вы не правы. Но почему вы запомнились мне юной девушкой?

На это у меня ответа не было. Откуда я знаю, что ему могло привидеться между жизнью и смертью? Видимо, он подумал то же самое, потому что подтянулся и с вежливым поклоном несколько чопорно выговорил:

– Я искренне вам благодарен. Не думайте, пожалуйста, что я не хотел поблагодарить вас сразу, но мне пришлось неделю проваляться на больничной койке, на обследовании. К счастью, мой безрассудный прыжок не оставил никаких неприятных для меня последствий. Благодаря вам. Как мне вас отблагодарить?

Он смотрел на меня в ожидании ответа, а я задумалась. Чего бы мне у него попросить? Мне вдруг очень захотелось выкупить у матери с братом бабушкин дом, и я даже прикинула, во что это может вылиться. Сумма получалась немаленькая, но не для него. Мысленно пожав плечами, изумилась собственной меркантильности. Никогда я такой не была, нечего и начинать.

Посмотрев на собеседника, заметила, что он насторожился, видимо, ожидая какого-то несусветного требования. Мне припомнились русские народные сказки, в которых герои за спасение царевны получали ее в жены и полцарства в придачу. Неужели он ждет чего-то подобного?

Мне стало смешно. Захотелось потребовать его руку и сердце на всю оставшуюся жизнь. Естественно, со всем состоянием.

Молчание затянулось, и он негромко кашлянул, напоминая мне, что ждет ответа.

Легкомысленно махнув рукой, я небрежно изрекла:

– Мне ничего от вас не надо. Не мешайте только жить спокойно. Договорились?

Я ожидала, что он радостно согласится, но Пронин, чуть прищурившись и склонив голову набок, внезапно заартачился:

– Что вы имеете в виду?

Пришлось расшифровать то, что мне казалось понятным и без слов:

– Не ходите за мной, не ищите встреч и вообще не показывайтесь на глаза. Теперь понятно?

Заломив темную бровь, он коварно спросил:

– А если буду, что тогда?

Об этом я еще не думала, поэтому неловко запнулась. Он немедленно воспользовался моей оплошностью.

– Давайте уточним, чего бы вы от меня не хотели конкретно. А для того, чтобы во время этой важной процедуры не привлекать к себе ненужного внимания, пройдемте со мной немного подальше. К примеру, ко мне на яхту. Там всё и обговорим.

Вот ведь нашел наивную дурочку. Никуда я с ним не пойду! Сказала ему об этом, с искренним возмущением глядя в его нахальные глазенки, и он изумленно развел руками, глядя на меня, как на диковинную заморскую зверушку. Видимо, в своей жизни ему таких странных особ встречать еще не доводилось. Попробовал обольстить меня перечнем удовольствий, ожидаемых там:

– У меня хороший повар, а на ужин сегодня ожидаются омары, королевские креветки и устрицы.

Признаюсь, я очень люблю омаров, к тому же хорошо приготовленных. Мне их пробовать в своей жизни доводилось не так уж часто. Но я, к своему собственному удовлетворению, твердо заявила:

– Ни на какую яхту я не пойду! Мне моя репутация важнее!

Тут он окончательно смутился и по-плебейски почесал затылок. Внезапно догадавшись, в чем дело, спросил, как выплюнул:

– Вы что, замужем?

Поскольку штампа о разводе в моем паспорте еще не было, я с чистой совестью подтвердила:

– Да!

Это его не то чтобы смутило, но заставило несколько призадуматься. Но, довольно быстро что-то сообразив, он с удовлетворением не спросил, а констатировал:

– Но ведь вашего мужа здесь нет.

Это было правдой, но я, как и положено верной жене, потребовала уточнения, оскорбившись до глубины души:

– И что же это меняет?

Осмотрев меня с непонятным мне волнением, Пронин заговорщицки проговорил:

– Всё! О чем муж не узнает, о том и переживать не будет, разве не так?

Это высказывание низводило меня до уровня ищущих приключений любвеобильных шлюшек, и я сердито рявкнула, даже не пытаясь скрыть своего отвращения:

– Не приписывайте мне своих гаденьких мыслей, господин хороший! И давайте, как говорится, разойдемся красиво!

Как-то странно покряхтывая, Пронин что-то прикинул в уме, и внезапно пошел на попятную.

– Что ж, очень жаль, что вы так решительно настроены против невинного ужина, тем более что у нас было бы вполне достаточно разного рода дуэний. Но вольному, как говорится, воля…

Он молча посторонился, пропуская меня. Я пошла дальше, проговаривая в уме конец пословицы – «а спасенному – рай», и прикидывая, можно или нет подвести ее под мой случай, и кто из нас вольный, а кто спасенный? И от чего?

Дома, налив в керамическую кружку молока, накрошила сушек и принялась за скудный обед. Было вкусно, особенно после целого дня, проведенного в саду за обрезкой сухих сучьев. Посматривая в чисто вымытое окно, за которым плескалась Волга, я старалась не думать о своем категорическом отказе, считая его совершенно правильным. Но всё равно где-то в глубине души сидела неистребимая печаль по безвозвратно ушедшей молодости.

По сути, я ее и не видела – раннее замужество, дети, муж, не дали мне понять, каково это, быть молодой привлекательной девушкой. За мной никто и не ухаживал никогда. А это наверняка так приятно, когда тебе дарят цветы, гуляют с тобой по набережной, целуют украдкой. Раньше это меня совершенно не волновало, но теперь, когда вся моя жизнь оказалась жалким фарсом, было жаль упущенных возможностей.

Горечь так заливала душу, что я с несвойственным мне ранее цинизмом подумала: будь Роман понастойчивее, глядишь, у нас что-нибудь да вышло. Но тут же одернула себя: а что бы вышло? Что у меня с ним вообще могло бы выйти? Не гожусь я для одноразового секса. Никогда этим не занималась, и впредь не стану.

К тому же, уяснив, что я вовсе не юная особа, Пронин тут же ко мне охладел. Зачем ему немолодые дамочки? Да еще не желающие потрафлять его раздутому самомнению.

Я цеплялась за эти банальности, не желая даже мысленно возвращаться к своему неудачному замужеству. Всё не так больно.

Чтобы развеяться, решила затеять ремонт. Ничто так не разгоняет тяжелую хандру, как интенсивные физические упражнения. Да еще не бесполезные, а приносящие наглядный прок.

До вечера прокопошилась в доме, смывая старую побелку в комнатах на втором этаже, и, когда раздался громкий стук в двери, напрочь забыла свое благоразумное намеренье не пускать в дом кого попало, и выскочила во двор как есть – распаренная, в старом трикотажном спортивном костюме, купленном мне бабулей лет двадцать назад.

Бабушка не имела привычки выбрасывать вполне носильные еще вещи. И была, как выяснилось, права. Костюм был мне чуток маловат, но для штукатурно-малярных работ вполне годился.

Бесшабашно распахнув дверь, тут же опомнилась, но было поздно. Пронин быстро поставил в притвор ногу, предотвратив мою попытку захлопнуть дверь перед его носом. Посмотрев на мое красное, в белых потеках лицо, вежливо осведомился:

– Вы сильно заняты?

Я вскипела. Это что, издевательство? Но на этот вполне логичный вопрос он чопорно ответил:

– И не думал! Просто вы слишком устали, чтобы адекватно воспринимать действительность. Я просто приглашаю вас прогуляться со мной до вашей беседки, пока омары не простыли.

Чуть склонив голову, я молча исподлобья смотрела на него, ожидая разъяснений. Мне начинал нравиться этот упорный парень. И я даже склонялась к мысли немного с ним поболтать. Хуже от этого мне уж точно не будет.

– Ну, я вам объяснять ничего не буду. Скажу одно – если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

От пришедшей на ум догадки я застонала. Он наверняка устроил свой роскошный пир в моей беседке! Не дожидаясь возражений, он невежливо затолкал меня обратно в дом, вошел следом и с коварной улыбкой предложил:

– Вы переоденетесь сами или мне вам помочь?

Я в полном недоумении уставилась на него. Неужели он думает, что я позволю ему нечто подобное? Но его взгляд был так решителен, даже суров, что до меня дошло: он и не собирается получать мое разрешение!

Поскольку звать на помощь бесполезно, спасать меня явно никто не поспешит, хотя бы потому, что не услышит моих воплей о помощи, мне поневоле пришлось предложить ему с желчной вежливостью:

– Садитесь, пожалуйста, не стесняйтесь! Я буду через полчасика!

Поскольку что-что, а такое понятие, как стеснительность, к нему применить было никак нельзя, Роман понял, что это скрытый выпад в сторону его бесцеремонных манер. Не подав вида, сел за стол и развернул небрежно брошенную мной на стул толстую газету, из которой я осилила только последнюю страницу, да и то с трудом, поскольку терпеть не могу чернуху-порнуху.

Я неторопливо, с чувством собственного достоинства отправилась наверх принимать душ, дабы смыть с тела пот и побелку, думая при этом – воистину неисповедимы пути Господни! Когда я в полуобморочном состоянии запихивала в сумку вечерние платья, никак не могла предположить, что они мне пригодятся в этой глуши.

Неспешно приняв душ, принялась переодеваться. Эту чудненькую процедуру, с которой я обычно справлялась за пару минут, я умудрилась растянуть на полчаса. И тянула бы еще дольше, если бы ко мне в комнату не заглянул Роман.

Он не сердился, нет, он просто предельно вежливо осведомился:

– Милая Маргарита!

Интересно, откуда он узнал, как меня зовут? Услышал мой разговор с тетей Светой или выяснял специально? И что еще обо мне он знает?

– Вы не могли бы мне сообщить, когда примерно будете готовы? Просто мне сейчас позвонил мой повар и спросил, ставить ли ему в печь бифштекс по-веллингтонски, или еще погодить? Его, как вы знаете, есть нужно исключительно свежеприготовленным.

Я подняла руки в знак сдачи в плен победителю и, накинув на голые плечи бабушкину кружевную шаль, отправилась с ним на берег. С нескрываемым удовольствием взяв меня под руку, Роман удивленно прокомментировал:

– Вы просто ослепительны в этом платье!

Подразумевалось: «я и не думал, что в этой дыре можно так одеваться». Как истинная женщина, я не смогла отказать себе в удовольствии еще раз окинуть незаметным взглядом свое платье для коктейлей. Оно было сшито мной по моему же эскизу. С глубоким декольте, длиной до колен, оно выгодно подчеркивало мою фигуру и довольно стройные ножки. И цвет его, темно-серый с яркими синими искрами придавал моим глазам выразительность и глубину.

Волосы, поднятые наверх, открывали достаточно еще крепкую шею, немного прикрытую черненым серебряным колье с изысканной финифтью. В общем, мои старания не пропали даром, мне доставило кокетливое удовольствие ловить на себе чисто мужские взгляды спутника.

Дойдя до беседки, я тихо ахнула. Да уж, умеют красиво жить наши олигархи!

Посредине круглой беседки стоял антикварный стол, накрытый накрахмаленной кружевной скатертью. Она подозрительно походила на мою шаль, что само по себе было смешно: я вполне могла сойти за деталь интерьера. Это меня несколько насмешило, смягчив недовольство его самоуправством.

На скатерти стояло с полдюжины бутылок строгой формы, намекающей на исключительное благородство содержимого. Вокруг бутылок выстроились хрустальные бокалы – от огромных до маленьких. Столовые приборы были из серебра, начищенного до сияния полной луны.

Но главное, на большом серебряном подносе посредине стола красовались искусно приготовленные морепродукты. Омар, королевские креветки, мидии и устрицы были расположены ровными кругами строго по ранжиру. Вокруг лежали приборы для их употребления и Роман, уверенный, что такое великолепие я вижу впервые в жизни, поспешил предложить:

– Я вам помогу!

Отказавшись от его услуг, я довольно уверенно принялась открывать устрицы, чем несколько его успокоила. Но он всё равно продолжал изрядно нервничать, что вовсе не соответствовало его характеру. Это меня заинтриговало, и я принялась закидывать пробные мячи, надеясь исподволь разузнать, в чем тут дело:

– Вы боитесь за свой антиквариат? – и указала глазами на стол красного дерева, столь небрежно втащенный по нашему крутому берегу на такую верхотуру.

Он презрительно передернул плечами.

– Да бог с ним, с этим антиквариатом! Если хотите, можете оставить его себе.

Расценив это как взятку, я тут же отказалась:

– Мне он не нужен. – И ехидно добавила: – Не впишется в мой интерьер.

Роман снисходительно фыркнул:

– А чему там вписываться? У вас в доме такое же старье стоит.

Мило улыбнувшись, я решила не лезть в бутылку, расценив это высказывание как изысканный комплимент своей мебели. Она же тоже своего рода антиквариат – ей же гораздо больше необходимых для этого статуса лет.

Дружными усилиями мы справились с полным блюдом морских деликатесов, причем, что греха таить, главным в этом деле была я. Возвращение аппетита меня несколько удивило, но я решила, что это просто дают себя знать интенсивные физические упражнения.

Убедившись, что на подносе практически ничего не осталось, Роман позвонил по сотовому телефону и приказал нести горячее. Открыв новую бутылку, на сей раз с сухим немецким рислингом, снова налил вина мне и себе.

Меньше чем через десять минут показалось двое парней в форме моряков торгового флота, несколько покрасневших или из-за быстрого крутого подъема, или от невозможно вкусных запахов, льющихся из-под крышки серебряного, закрытого узорной крышкой блюда, которое нес первый. У второго в руках была кастрюлька с чем-то еще булькающим.

Чуть поклонившись, они поставили на наш столик принесенные блюда и, исподтишка бросая на меня крайне заинтересованные взгляды, откланялись.

Спускаясь, они умудрялись смотреть не под ноги, а на меня, и я возмущенно спросила у их хозяина:

– И за кого они меня приняли?

Роман вздрогнул, будто я щелкнула хлыстом у него над ухом. Похоже, он никогда не задумывался, какие чувства у обслуги вызывают те или иные его поступки. Немного растерянно предположил:

– Ну, за мою знакомую, я думаю.

Это меня умилило, и я невольно засмеялась. Какая скромность!

– А кто тогда живет с вами на яхте? Тоже знакомая?

Поняв, что я видела его подружку, он сердито поежился. Ему явно не хотелось, чтобы я знала такие пикантные подробности его личной жизни. Боится, что я продам их какой-нибудь газетке типа той, что он нашел на моей кухне?

– Она уже уехала.

Это прозвучало так фальшиво, что я решила – конспиратора из него точно не выйдет. Но сообщать свои выводы ему не стала. Пусть думает, что я вполне поверила. К тому же, с кем он живет, совершенно не мое дело.

Решила по мере возможности вести себя прилично. Пронин в благодарность за свое спасение кормит меня потрясающим ужином, а я ему допросики неприятные устраиваю. Нехорошо.

Бифштекс по-веллингтонски был потрясающим. Это банальное название принадлежало нежнейшему, благоухающему, восхитительно таявшему во рту произведению искусства. Я призналась, что ничего подобного в своей жизни не пробовала, и на физиономии моего кавалера появилось самодовольное выражение, будто этот шедевр был делом рук исключительно его, Романа Пронина.

Гарниром к бифштексу служила слегка затушенная в умопомрачительном соусе разнообразная зелень. По-моему, там был шпинат, спаржа, кусочки зеленой фасоли, разные виды капусты и что-то еще. В общем, я даже пожалела, что добавки не было – ухаживающий за мной Роман, не жадничая, и без того положил на мою тарелку большую часть, оставив себе совсем немного.

Покончив с горячим, он налил в чистые бокалы вина из следующей бутылки и быстро, как сок, выпил, уж слишком задумчивым взглядом уставясь на мое серебряное колье. До меня не сразу дошло, что любуется он вовсе не колье, а моей грудью. От вина мне стало жарковато, и я не заметила, как скромно прикрывавшая мои прелести шаль скатилась с моих плеч.

Подняв ее, я целомудренно прикрылась, вызвав этим болезненную гримасу на лице визави. Покрутив в руках вилку, он не слишком любезно осведомился:

– Вы любите своего мужа?

Я не сразу осознала смену темы разговора и ответила с легкой заминкой:

– Что?.. Ну, конечно! – в свете наших с Георгием отношений я проявила к нему, конечно, гораздо больший пиетет, чем он заслуживал.

Уловивший заминку Роман подумал то, что ему хотелось, и заметно воспрянул духом. Хотя с чего бы это? Самого на яхте ждет такая сексапильная красотка, а он за мной ухлестывает. Но, старясь быть объективной, признала: скорее всего, это просто результат перенесенного им стресса, ведь не каждый же день ему доводится тонуть.

Вспомнив о том же, он внезапно признался:

– Знаете, когда всё мое тело свела судорога от ледяной воды, последнее, о чем я подумал – что это конец. Никто не видел, как я нырнул, поэтому спасать меня никто не будет. К тому же я угодил в натуральный морозильник, где ни один нормальный человек не сможет выдержать больше пары минут. Как вам удалось меня вытащить? Вам не было страшно?

Выглядеть героиней мне не хотелось, поэтому я решительно отказалась от навязываемого мне пьедестала:

– Просто повезло. Я увидела вас сразу. Если бы не это, мне бы вас вытащить не удалось, второй раз нырнуть я элементарно бы не смогла. И очень хорошо, что у вас достаточно длинные волосы – если бы был короткий ежик, всё стало бы гораздо труднее.

Он поднял бокал и с благодарностью мне улыбнулся.

– Давайте выпьем за вас. За то, чтобы вы всегда были рядом со мной, но не спасая от гибели, а… – тут он посмотрел на меня сквозь хрусталь бокала томно-медлительным взором, как герой-любовник из старых фильмов, и выпил вино одним махом.

Мне не понравилось это фривольное полупризнание, но возразить я не успела – снова послышались торопливые шаги, и к нам поднялись наши эрзац-официанты. На сей раз они притащили десерт – массу малюсеньких пирожных, фрукты, мороженое и, что меня и умилило, и посмешило, – изрядно побитый металлический термос.

Извиняясь, Роман неловко выговорил:

– Понимаю, вам смешно, но нести чашки с кофе от яхты нереально. Во-первых, кофе остынет, а, во-вторых, на таком крутом подъеме его просто расплещут. – И налил мне в малюсенькие чашечки крепкого черного кофе.

Говорить, что кофе на ночь я не пью, потому что боюсь не уснуть, не стала. Авось после интенсивной работенки и обильного ужина одна такая чашечка особого вреда моему сну не нанесет. И я принялась за десерт, съев его практически одна, потому что Пронин молча сидел за единственной чашкой кофе, рассматривая меня в упор. Но меня его пристальные взгляды совершенно не смущали, и это меня изрядно озадачивало: обычно я не выношу, когда на меня пялятся.

Ужин подходил к концу. С Волги дул легкий ветерок, относя комаров, что было очень приятно – терпеть не могу их назойливый звон. Кусали бы себе молча, что ли, без этих мерзких зудящих песен.

Немного захмелевший Роман поглядывал на меня с нескрываемым вожделением. Не желая недомолвок и напрасных ожиданий, я предупредила его сразу:

– Не смотрите на меня, как на продолжение десерта. Я на него вовсе не похожа.

Он вяло согласился:

– Конечно. А жаль. – И, желая увести меня от опасной темы, спросил:

– У вас есть дети?

На что я с несколько завышенной гордостью поведала:

– Да. Два сына-близнеца. Они уже студенты МГУ, отличники.

Он восхищенно поцокал языком.

– Здорово. А вот у меня никого нет. Во всяком случае, пока.

Пришла моя очередь поинтересоваться его жизнью, что я и сделала исключительно благодаря хорошему воспитанию, а не искреннему любопытству, как напрасно подумал мой собеседник:

– А вы женаты?

Он сумрачно покачал головой.

– Да нет, как-то не встретил еще ту, на которой захотелось бы жениться.

Ну, это уже, как говорится, не мои проблемы. Я хотела закончить разговор, но какой-то чертик всё же заставил меня задать ему еще один вопрос:

– А сколько же вам лет?

Сверкнув великолепными зубами, он сообщил:

– Я гораздо старше, чем вы думаете. Просто выгляжу молодо благодаря строгому образу жизни.

Мне очень захотелось уточнить, что он имеет в виду под этим загадочным термином «строгий образ жизни», поскольку я-то под ним предполагала, похоже, нечто вовсе противоположное, но следующие его слова заставили меня всё забыть:

– А так мне почти тридцать пять.

Вот это да! Да мы с ним ровесники! Это меня и удивило, и озадачило, хотя и не должно было бы. Ведь даже в нашей стране олигархами за пару лет не становятся.

Желая подвести черту под нашей встречей, я призналась:

– Знаете, Роман, я ужасно устала и спать хочу.

Он уныло констатировал, соображая, что можно предпринять для исполнения своего желания:

– И, конечно, без меня…

Я любезно согласилась с его выводом:

– Без вас, естественно. Я же сказала: хочу спать, а не трахаться.

Моя манера называть вещи своими именами привела его в некоторую прострацию. Он нелепо похлопал глазами, не зная, как на это отреагировать. Решительно поднявшись, я быстро пошла к дому.

По шуршанию, раздавшемуся следом, поняла, что он бредет за мной. Остановившись у двери, я повернулась к нему. Он смотрел на меня мечтательным взглядом, как ребенок на вкусную конфетку, несправедливо доставшуюся другому.

Стоя перед открытой дверью, чтобы можно было вовремя ретироваться, я ожидала окончания вечера. Он молчал, и я, вспомнив о хороших манерах, постаралась его поблагодарить как можно сердечнее. Но, едва начала, как он недовольно замахал руками.

– Да будет вам! – И на одном дыхании добавил: – Я забыл спросить, а кто ваш муж? – это прозвучало у него с такой надеждой на недостойность этого самого мужа, что в другое время я бы изрядно повеселилась.

Но сейчас отвечать на этот вопрос было очень больно, но я, обнаруживая недурственные актерские способности, ответила с несуществующей гордостью:

– Профессор, доктор технических наук, генеральный директор одного из Нижегородских НИИ всероссийского значения. Умница, светило науки и всё такое прочее.

Роман задумчиво протянул:

– Светило, говорите? – Похоже, это его изрядно огорчило. – И хорошо светит?

Вопрос прозвучал с таким явным сексуальным подтекстом, что я несколько покраснела. Хорошо, что уже стемнело, и мой девичий румянец был не виден, а то бы я смутилась еще больше. Сердито отрезала:

– Великолепно!

На что он недоверчиво протянул:

– Лояльность сохраняете? Ну-ну!

После этого мне ничего не оставалось, как рявкнуть ему «прощайте» и захлопнуть двери перед его носом. Надеюсь, мое «прощайте» прозвучало достаточно уверенно, и он понял, что это не намекающее на продолжение аморфное «до свидания», а полноценное «видеть тебя больше не желаю»!

Даже не принимая душ, я стянула платье, упала в кровать и уснула, обессиленная больше обильной едой, чем тяжелым физическим трудом.


Глава пятая


Я спала так крепко, что даже ласточки, традиционно выведшие птенцов над самым моим окном, не смогли меня разбудить. Проснувшись уже в десятом часу, я потянулась и села на постели, беззаботно болтая ногами. Вот и первый плюс моей безмужней жизни – не надо вскакивать ни свет, ни заря, чтобы накормить Георгия перед работой.

Не сказать, чтобы меня это сильно воодушевило, но и не опечалило. Вчерашний ужин с властным красавцем добавил мне самоуважения и я смотрела в будущее уже не так мрачно и безнадежно, как это было совсем еще недавно. Но всё-таки мне сильно хотелось, чтобы этот нувориш отбыл уже в свои палестины и не смущал меня.

Он мне ни к чему, и предлагаемые им соблазны – тоже. В моем теперешнем упадническом настроении я вполне могу им поддаться и потом буду жутко сожалеть. Я прекрасно помнила бабушкин завет: в этой жизни главное – уважать себя. Но смогу ли я уважать себя, если начну кувыркаться по чужим постелям? Однозначно нет.

Расправив затекшие члены, внезапно вспомнила, что еще ни разу не одевала купленное для поездки в Палангу бикини. Достав его с полки, натянула, и, чувствуя себя практически раздетой, скептически посмотрела на себя в зеркало.

Разрыв с Георгием и попытки излечиться от потрясения с помощью интенсивного физического труда наглядно сказались на моей фигуре. Я и в самом деле стала похожа на юную девушку. Не сказать, чтобы от меня остались только кожа да кости, но похудела я сильно, и с накатившей тоской подумала, что Георгий вполне мог бы обхватить мою талию двумя ладонями.

Спохватившись, строго указала себе, что отныне никакой зависимости от непостоянных мужчин! Закрутила волосы на макушке в тугой узел, и, не утруждаясь поисками купального халата, – кому тут на меня любоваться? – вышла во двор. Боюсь, что подсознательно я всё-таки надеялась, что полюбоваться на меня будет кому, но наверх, в сознание, эти провоцирующие мысли не допускала.

Солнце жарило вовсю, земля прогрелась, и я босиком, в одном бикини пошла по участку, по дороге примечая, что мне нужно сделать сегодня. Наметила поправить кое-где покосившийся забор, прополоть плантацию земляники и сжечь спиленные мной накануне сухие сучья. И это к тому, что неплохо было бы сегодня же побелить потолок второго этажа.

Проходя мимо беседки, я окинула ее придирчивым взглядом, и с облегчением убедилась, что она в полном порядке. Прежде чем спуститься, посмотрела на Волгу. Под безоблачным небом вода была почти синей, с желтоватыми проплешинами на мелководье.

По реке туда-сюда сновали суда разного калибра и оснастки, но яхты «Маргарита» среди них не было, и я постаралась в корне уничтожить необъяснимое разочарование. Вот и закончилось мое маленькое приключение. И это, безусловно, замечательно!

Старательно внушая себе эту непреложную истину, спустилась вниз. Песок на моем личном пляже так прогрелся, что босым ногам было горячо. Я забрела по колено в воду, отчего-то опасливо медля.

Как выяснилось, интуиция и в данном случае меня не подвела – с середины реки в мою сторону на предельной скорости устремился уже знакомый мне шустрый ялик с красной полосой, и я замерла, решив сначала выяснить, что ему надо, а потом уже лезть на глубину. На душе отчего-то стало тревожно, и я, отступив, вышла обратно на берег, готовясь при надобности быстро ретироваться.

Моторка ткнулась носом в берег, выскочив на него почти наполовину, и на песок спрыгнул улыбающийся Роман в легком светлом костюме. Я попятилась, размышляя, не попытаться ли мне удрать, уж слишком заинтересовано он оглядывал мою фигуру в чисто символическом одеянии.

Я тут же пожалела, что напялила бикини. Хотя в глубине души и догадывалась, что именно такого эффекта и добивалась. Осознав это, поразилась собственным поступкам. Я что, в самом деле добираю то, что мне недодано в юности?

Воспользовавшись моим замешательством от столь неприличного открытия, усмехающийся с каким-то тайным вызовом Роман подошел ко мне поближе. Вызывающе встал почти вплотную, отрезав мне путь к моей тропинке.

Я попеняла себе на неосмотрительность. Во мне всё сильнее зрело паническое ощущение мухи, которую наметил в жертву упорный настойчивый паук, сплетающий вокруг нее липкую паутину. Поскольку этих насекомых я не переношу с детства, мне еще сильнее захотелось сбежать, и я даже попыталась слегка оттолкнуть загораживающего мне тропку мужчину, дабы освободить путь к свободе.

Но он даже не шевельнулся. Более того, ему очень понравились мои руки на своей груди, и он ухмыльнулся еще шире, явно провоцируя меня на продолжение.

Проявив завидное здравомыслие, я отступила на исходную позицию и скрестила руки на животе, невольно привлекая к нему задумчивый взгляд мужчины.

Вежливо поздоровавшись, Пронин настойчиво предложил:

– Не хотите позавтракать со мной?

Я туповато спросила, не понимая, чего же он от меня хочет:

– И где же это?

Тут, будто отвечая на мои слова, от соседнего берега из-за высокого дебаркадера выплыла яхта, поднимающая белоснежные паруса. Зрелище было столь впечатляющим, что я невольно ахнула. Роман самодовольно заметил:

– Надеюсь, вы не будете требовать от меня алых парусов?

Переведя на самодовольного мужика всё еще восхищенный взгляд, я с трудом сконцентрировала внимание на его ухмыляющейся физиономии.

– Нет, конечно. Капитана Грея из вас всё равно не получится.

Эта невинная на мой взгляд фраза почему-то здорово его задела, и он уже с мрачным недовольством дал ответ на мой предыдущий вопрос:

– Завтракать мы будем на яхте.

Это прозвучало излишне, на мой взгляд, категорично. Я еще не согласилась и соглашаться не собиралась. Хотя, что греха таить, мне очень хотелось побывать на настоящей морской яхте. Она полностью отвечала устремлениям романтической части моей натуры. Хотя та и была изрядно подзасушена стандартным бытом, но всё-таки еще не умерла. Одно только словосочетание «парусное вооружение» оживляло во мне детскую веру в чудеса.

Пронин помахал кому-то на яхте, и, как бес-искуситель, соблазняюще предложил:

– Я познакомлю вас с Тамарой Якуниной! Интереснейший человек, знаете!

Это меня невольно заинтриговало. Тамара Якунина была одной из немногих артисток, которые мне были по-настоящему интересны. Но что она делала на его яхте? На молоденькую подружку она явно не тянула, к тому же, насколько я знаю по тем немногим статьям в прессе, где упоминалась ее личная жизнь, она была счастлива с мужем.

Конечно, при ней ничего неприятного со мной произойти не могло, и я заколебалась. Но мой наряд, вернее, его отсутствие, не позволяло мне согласиться.

Обведя рукой контур своего тела, я заметила:

– Вид у меня для завтраков со знаменитостями не подходящий. Так что извините.

Но такая ерунда настырного ухажера не смутила. Ему так хотелось залучить меня к себе на яхту, что он не колеблясь предложил:

– Не беспокойтесь, подобрать для вас что-нибудь подходящее не проблема. У меня на яхте есть кое-что из женской одежды.

Мне это не понравилось, я никогда не одеваю чужие вещи, но он, не слушая отказа, уже тащил меня к моторке. Я попыталась упираться, но он легко поднял меня на руки и под взглядами веселящихся матросов усадил на кормовое сиденье. Одним сильным толчком вытолкнув лодку на глубину, запрыгнул сам, и тотчас заработал мотор, направляя ялик к яхте.

Я могла бы выпрыгнуть за борт, мне это не впервой, как говорится, но Роман, сидевший рядом, предусмотрительно обнял меня за плечи, крепко прижав к себе, и я поняла, что прыгать в воду мне придется вместе с ним.

Такая нагрузка показалась мне чрезмерной, и я осталась сидеть, где сидела. Через некоторое время с удивлением сообразила, что мне вполне комфортно в столь тесной с ним близости.

Почему я не воспринимаю его как чужого человека? Ведь так немного на земле людей, которым я дозволяю вторгаться в свое личное пространство – дети, Шура, до недавнего времени Георгий. Неужели в это число теперь входит и Роман? Это открытие заставило меня по-новому взглянуть на сидевшего рядом со мной мужчину.

Что-то в нем, конечно, было. Не внешность, нет, хотя она тоже впечатляла. Какая-то незаурядная внутренняя сила, позволяющая ему командовать другими людьми. Мне это не нравилось, но я так же, как другие, ей подчинялась.

Правда, мне казалось, что у его внутренней силы и амбициозности очень тонкая грань и порой сила переходит в открытое самолюбование, что я жутко не люблю, но почему-то на мое к нему отношение не влияли даже эти неприятные черты.

Подойдя на полном ходу к яхте, матросы лебедкой подняли ялик наверх. Это доставило мне уйму по-настоящему острых ощущений, поскольку я боялась, что моторка, неловко вихляясь в воздухе, в любой момент перевернется, вытряхнув свое содержимое обратно в воду. Но этого, к счастью, не случилось, и мы благополучно опустились на палубу.

Выпрыгнув из лодки, Роман с довольной улыбочкой на устах протянул мне руку, и я была вынуждена на нее опереться. Стоявшие вокруг матросы, глядя на нас, насмешливо округлили глаза. Я всегда знала, что полуодетая женщина рядом с одетым мужчиной выглядит положительно непристойно. И убедилась в этом еще раз по сальным взглядам пялящихся на нас парней.

Роман тоже это заметил и предупреждающе нахмурил брови. Матросы тут же исчезли. Я даже несколько оторопела – еще мгновенье назад они стояли рядом. Как говорится, я и глазом моргнуть не успела, а их уже нет!

Что ж, нужно признать, что дисциплина на яхте отменная. Но вот чья это заслуга – владельца или капитана, нужно еще уточнить. Хотя Пронин, конечно, личность вполне авторитарная, и в помощниках, похоже, не нуждается.

Оглядев яхту, должна была признать, что она мне понравилась. Очень. По моим понятиям, она была огромной, в несколько этажей. Я насчитала три. Внизу, в трюме, видимо, были каюты матросов, поскольку выше ватерлинии виднелись круглые иллюминаторы.

На нижней палубе, где мы высадились, имелся даже небольшой бассейн. На верхней стояли шезлонги и располагалась капитанская рубка с высившимися за ней помещениями для владельца.

В принципе, я была бы вовсе не против провести здесь пару-тройку недель. Я всегда любила воду и всё, с ней связанное. Путешествия, безбрежное море, ветер, дующий в натянутые паруса, и то особое чувство безграничности пространства, что возникает только в открытом море, когда не видно ни берегов, ни других судов. А таинственная ночь, когда под ногами качающаяся палуба, а над головой только черное бархатное небо с бриллиантами сверкающих звезд, отражающихся в воде…

У капитанской рубки рядом со статным мужчиной в форме капитана торгового флота стоял неулыбчивый тип лет тридцати с небольшим. У него была короткая стрижка ежиком и квадратный подбородок с неожиданно кокетливой ямочкой посредине. Мне не понравился его цепкий взгляд, которым он жестко прошелся по моему телу. Меня он явно не одобрял.

Взглянув в его чуть прищуренные глаза, я наткнулась на явное предупреждение. Но вот в чем оно заключалось, так и не поняла. Может быть, он считал, что мне тут вовсе не место? Но я и не хотела здесь появляться, не моя это инициатива. Хотя, если честно, не слишком-то и сопротивлялась.

Пронин нехотя сообщил мне, не считая нужным познакомить:

– Это Александр, капитан яхты, рядом с ним начальник моей личной охраны Вадим.

Мне вмиг всё стало ясно. Вот откуда этот неприязненный взгляд! Голубчик прозевал роковой прыжок своего босса в ледяную воду и злится теперь на меня за то, что я исполнила его обязанности. Кусок хлеба изо рта вырвала, одним словом.

Роман по-свойски обхватил меня за талию и потянул внутрь, но, прежде чем отправиться с ним в жилую часть, я поставила жесткое условие:

– Чтобы яхта бросила якорь у моего берега и никуда не двигалась! После завтрака я сразу отправлюсь домой!

Это очень не понравилось Пронину, но пререкаться со мной он не решился. Отдав соответствующую команду, и, не дожидаясь больше ломающих его планы ультиматумов, быстро повел меня в каюту. Мне показалось, что сейчас для него главное – прикрыть мои прелести, чтобы не спровоцировать бунт на корабле. Хотя, я уверена, его экипаж за свою службу повидал и не такое.

Просторная, отделанная в веселенький ситчик каюта явно была женской. Или предназначена для женщин, что по сути одно и тоже. В большом шифоньере висело множество разнообразных тряпок. От вечерних платьев до махровых купальных халатов.

Роман вознамерился было подобрать мне нарядец сам, но я не дала. Сухо спросив, что тут можно взять и получив в ответ несколько удивленное «Всё!», я оттеснила его за пределы каюты, захлопнула дверь и принялась за выбор одежды самостоятельно.

Вечерние туалеты и платья для коктейлей меня ничуть не прельстили. Заметив в самом углу симпатичные шорты из белой рогожки, я, пошарив по многочисленным ящикам и полкам, подобрала к ним сине-красный топик. Соблазнили они меня наличием этикеток, что говорило об их неиспользованности.

С обувью получилось сложнее – разномастные босоножки и туфли если и подходили мне по размеру, то не нравились своей непрактичностью – все они были на огромных каблуках, и гарцевать в них по скользкой, к тому же еще и качающейся палубе могли только настоящие экстремалы, к которым я ни в коей мере не относилась.

В узком угловом шкафу, заваленном купальниками, бикини, парео и прочими пляжными аксессуарами, на нижней полке была накидана уйма разного вида шлепок. Выбрав среди них синенькие, довольно аккуратные, я покрутилась перед зеркалом. Вид у меня оказался довольно забавным, но живописным, и я смирилась с предстоящим мне испытанием.

Макияжа на мне не было и в помине, но рыскать по каюте в поисках косметики я не стала. И так сойдет. Хотя, конечно, при макияже я была бы краше.

Выглянув в коридор, обнаружила, что Роман, как пришитый, торчит возле моих дверей. Завидев меня, удивленно вздернул брови, но ничего не сказал. Конечно, он ожидал, что для завтрака со знаменитостью я подберу что-нибудь поэлегантнее. Взял меня под руку и мы неспешно, чуть покачиваясь в такт небольшим волнам, пошли на корму, где в кают-компании был накрыт завтрак для Пронина и его гостей.

Зайдя в изысканно обставленную каюту, я увидела Тамару Якунину и чуть не присвистнула от удовольствия. Но вовсе не потому, что вживую лицезрела звезду театра и кино, а потому что эта самая звезда была одета практически так же, как и я! Этому совпадению был удивлен и Роман, и посмотрел на меня уже не так снисходительно, как минутой раньше.

Нас познакомили, причем Пронин представил меня крайне неопределенно «моя спасительница». Видимо, Якунина была не в курсе наших несколько странных взаимоотношений, потому что посмотрела на меня с некоторой дозой неприятной подозрительности, и даже, как мне показалось, брезгливости.

Но вида она не подала, демонстрируя настоящий профессионализм, чем меня просто восхитила. Не знаю, смогла ли б я при таких обстоятельствах вести себя с подобной аристократической любезностью.

Что касается меня, то мне Якунина очень понравилась. Было в ней что-то очень располагающее, даже харизматическое. Одним словом – настоящая звезда!

Тамара спросила меня, не местная ли я, и что примечательного есть в округе. Я начала с увлечением рассказывать о Пореченске и скоро мы с ней болтали, как старые приятельницы. Она оказалась приятным в общении человеком – без выпендристой уверенности в своей перманентной значимости. И собеседником веселым, к тому же обладающей моральными принципами.

Потому, когда я проговорилась, что замужем, она высоко вскинула брови и повела ими в сторону хлопочущего у бара Романа. Неуклюже разведя руками, я заверила, что он просто знакомый.

Задумчиво покивав, она вдруг пророчески возвестила:

– Боюсь, когда мы с вами встретимся в следующий раз, муж у вас будет уже другой.

Удивившись, я попросила уточнить, почему она это решила.

– Да по поведению Романа. Я знаю его довольно давно, но ни разу не видела таким растерянным и в то же время решившимся на что-то очень серьезное. До встречи с вами я не понимала, что это может быть, но сейчас поняла.

Выводы Тамары меня посмешили. Бог ты мой! Да у Пронина подружки краше меня в тысячи раз. Более того, и мне что-то вовсе не хочется замуж. Одного раза вполне достаточно. И уж, конечно, я никогда не пойду за человека, совершенно мне не подходящего.

Спускаясь с небес на землю, с неожиданной горечью подумала: да кто же меня возьмет, никому не нужную мымру, если даже собственному, казалось, такому родному, мужу, я оказалась не нужна.

Несмотря на внезапно овладевшее мной упадническое настроение, Тамара меня заинтриговала, но выяснить поподробнее, на чем же конкретно основаны ее наблюдения, мне не удалось – Роман приготовил коктейли и примкнул к нашей беседе. Через пару минут, чтобы за столом было равное количество мужчин и женщин, к нам присоединился и капитан, крупный добродушный мужчина.

Александр был очень осмотрителен и сдержан и разговаривал больше с Тамарой, чем со мной. То ли он не желал ввязываться в столь сомнительное знакомство, то ли не хотел возбуждать ревность хозяина, посматривающего на меня с таким собственническим чувством, что любой бы понял, что в нашем тандеме он совершенно лишний.

Мы выпили приготовленный Романом весьма недурственный аперитив, потом позавтракали. Завтрак, как и вчерашний ужин, был отменным, но столько, как вчера, я уже не съела. Просто не проголодалась.

Потом хозяин повел меня показывать яхту, а Тамара отказалась от этого скучного занятия, потому что много раз видела и эту яхту, и ей подобные, и пошла к себе передохнуть.

Мы с Романом облазили всю немаленькую яхту, я даже забралась на нижнюю рею, а на капитанском мостике капитан доверил мне под своим присмотром слегка покрутить рулевое колесо. Почему-то я ощущала себя бесшабашным подростком, которым никогда не была, чем подтверждала собственный вывод, что просто добираю то, чего судьба не додала мне в положенный срок.

Когда мы вылезли из трюма, где побывали даже в матросских кубриках, Роман как-то уж слишком небрежно спросил, не хочу ли я посмотреть на его каюту. Я разомлела от наступившей жары и выпитого за завтраком вина, бегания по яхте, лазания по канатам и шканцам, да и вся окружающая добродушная обстановка не способствовала повышению моей бдительности, и я неосмотрительно согласилась.

Войдя в каюту, невольно сравнила ее клетушками на туристическом теплоходе, на котором я когда-то путешествовала по Волге с Георгием и мальчишками. Это были огромные хоромы. Диван во всю стену, несколько шкафов для одежды, трюмо и дверь в туалетную комнату.

Мне показалось, что яхту слегка тряхнуло. Подскочив к окну, я вздрогнула. Берег стал стремительно удаляться. Я в панике повернулась, чтобы выскочить на палубу, и, если понадобится, нырнуть в Волгу. Но выйти мне не удалось. Дверь мощным плечом подпирал Роман, глядя на меня с ласково-ироничной усмешкой.

Я взвилась.

– Что это? Похищение?

Поморщившись, он отверг мое так не понравившееся ему предположение:

– Нет, конечно! Ты же сама этого хотела. – В ответ на мой возмущенный вопль нахально пояснил: – Я это видел по твоим глазам!

Эта чушь меня вконец разозлила. Оценивающе взглянув на окно, я решила в случае чего беспардонно его разбить и выпрыгнуть.

Просительно протянув ко мне чуть подрагивающие от нетерпения руки, Роман умильно протянул:

– Ну, иди же ко мне! Я так долго этого ждал!

Единственное, чего мне хотелось, это послать его куда подальше, но яхта резко развернулась, почти улегшись на правый борт, и я резво влетела в его объятия. Стиснув меня так, что у меня затрещали ребра, Роман прильнул к моим губам.

Несколько растерявшись, но не потеряв самообладания, я подняла ногу, собираясь двинуть его коленом так, чтобы он еще долго ничего подобного не хотел, но яхта совершила очередной оверштаг и мы с ним мелкой танцующей рысью, промчавшись через всю каюту, шлепнулись на диван.

Пронин оказался сверху, придавив меня своим немаленьким весом. Пока я моргала и пыталась вздохнуть поглубже, чтобы прийти в себя, он с выработанной годами ловкостью стянул одежду и с себя и с меня. И когда я пришла в себя настолько, чтобы дать достойный отпор, было уже поздно.

Почувствовав в себе мужчину, я дернулась, но он, не давая мне себя прервать, несколько раз приподнялся, делая то, что ему предназначено природой, и вдруг, протяжно застонав, выгнулся дугой и упал на меня, содрогаясь в сладких конвульсиях. Потом осторожно перелег рядом и прижал меня к себе, уткнувшись носом в шею.

– Ничего себе! Со мной никогда ничего подобного не было. – И, соблюдая какой-то дурацкий ритуал, скованно спросил: – Тебе хорошо?

Врать я не хотела и жестко отрезала:

– С чего бы это?

А вот так, как выяснилось, отвечать ни под каким предлогом было нельзя. В ответ он прижал меня к себе еще сильнее, и тяжело задышав, пообещал:

– Это я сейчас исправлю! – И, накрыв мой рот своим, принялся целовать, не давая мне возмутиться как положено.

Чувствовала я себя странно. С одной стороны, мне были неприятны эти чуждые ласки, а с другой в глубине души зрел настоящий протест против жестоких слов Георгия. Мысль о чисто женской мести так грела душу, заставляя забыть о нравственности, что я закинула руку ему за шею и ответила на поцелуй.

И тут он принялся ласкать меня так, будто от этого зависела его жизнь. Может быть, он вообразил, что этот сексуальный экзамен он должен сдать только на высший балл, и желательно с плюсом?

Как бы то ни было, но под конец он заласкал меня так, что у меня помутилось в голове. Причем это сказано не для красного словца – я на самом деле чувствовала серьезное головокружение и не могла повернуть головы. Внутри всё плавилось, требуя завершения, и я довольно грубо попросила:

– Хватит! Не тяни!

Подтянув меня к себе, он резко вошел в меня, и с силой принялся двигаться. Это было совершенно по-другому, нежели с Георгием, и мне даже показалось, что желание пропадает, но в какой-то момент я вдруг поняла, что внутри всё сжимается крутой спиралью и, выкрикнув «Георгий!», задохнулась от блаженства.

Немного откатившись от меня, весь взмокший Роман смотрел на меня с негодующим упреком. Сначала я не могла понять, чем это он так недоволен, но после его слов:

– Знаешь, не очень приятно, когда женщина называет тебя в такой момент чужим именем! – до меня всё же дошло.

Охваченное уходящим наслаждением сердце еще отчаянно стучало, и мне не хотелось никого обижать. Тем более мужчину, приложившие такие титанические усилия, чтобы меня ублажить. Желая его успокоить, заверила:

– Просто привычка.

Но это возмутило его еще больше.

– Не хочу я быть ничьей привычкой!

На что я уверенно пообещала:

– И не будешь. Это было в первый и последний раз!

Поняв, что несколько запутался, Роман попробовал оправдаться:

– Я не то хотел сказать.

Небрежно дернув плечом, я уточнила:

– А что?

И получила весьма жесткое:

– А то, что ты сейчас же позвонишь мужу и скажешь, что уходишь от него. И остаешься со мной!

Во дает! Я так растерялась, что не сразу нашлась, что ответить.

– Это что, шутка? – мой голос от изумления прозвучал недостаточно категорично, что позволило Роману перехватить инициативу.

Встав и натягивая на себя одежду, он ультимативно заявил:

– Да вовсе нет. Я шутить не собираюсь. Кстати, предупреждаю: кричать и звать на помощь бесполезно – команда, как ты прекрасно понимаешь, ничего не услышит, а Тамара Якунина уже съехала на берег. У нее завтра съемки.

Не глядя на меня, двинулся к выходу. Но у самых дверей помедлил, что-то обдумывая, и вернулся. Подойдя к моим вещам, небрежно сгреб их в охапку и унес.

Ну и ну! Такого я даже в кошмарном сне предположить не могла. И часто он этим занимается? И куда потом деваются его наложницы, потому что другого слова для обозначения уготовленного им мне статуса я не нашла.

Встав с постели, пошла в ванную, где приняла контрастный душ, стараясь прийти в себя и обдумать идиотскую ситуацию, в которую угодила исключительно по своей дурости. А вот не надо было нырять в ледяную воду, рискуя собственной жизнью, спасая этого нувориша! Вот уж как оправдалась народная примета – не делай добра, не получишь зла!

Выйдя из ванной, решила пошарить в шкафах. Вот найду, чем прикрыться, и выйду на палубу. И пусть меня кто-нибудь попробует остановить! Но, открыв первый шкаф, убедилась, что он пуст. Я кинулась к другому – та же картина.

Обыскав все помещения и закутки в каюте, убедилась, что она была пуста. Абсолютно! Что ж, вывод был один – в этой каюте он не жил. Похоже, это было помещение для гостей. Или для таких идиоток, как я. Однозначно – у него мания падишаха. Или кого там еще!

Выглянув в окно, поняла, что мы подплываем к деревне Ишково. А в ней живут родители Оксаны, моей ассистентки. Мы с ней приезжали сюда в гости прошлым летом. Эх, если бы мне удалось добраться до берега, я вполне могла бы попросить их подбросить меня до Пореченска, отплыли мы еще не так далеко.

Но если бы мне и удалось выбраться с яхты, как бы я дошла до их дома? Он же в центре деревни. Вряд ли стиль «ню» одобряют в российской глубинке. Из горла вырвался истерический смешок, и я с силой стукнула себя по голове. Думай, дурочка, думай!

Тумак помог, и я уставилась на цветастую шелковую накидку, по воле дизайнера украшавшую торшер. Я вообще-то всё бы сделала не так, всё-таки это яхта, а не загородный клуб, но никто мне заказ на оформление этой яхточки давать не собирался.

Накидка была приколочена по кругу маленькими декоративными гвоздиками, но что мне подобная ерунда! Вытащив из прически оставшиеся шпильки, я быстренько вытянула гвозди из мягкой древесины и, распластав накидку на две части, побольше и поменьше, соорудила весьма недурственную конструкцию «верх-низ».

Повертевшись перед зеркалом, украшавшим один из шкафов, с удовольствием признала, что я мастер на все руки. В этом вполне можно было продефилировать по любому пляжу. Да что там пляж! Подиум тоже вполне бы подошел.

Чтобы хлипкая конструкция не разлетелась при интенсивном движении, я закрепила ее согнутыми в колечки выдернутыми мной из торшера гвоздиками, придавшими своими блестящими шляпками еще большую декоративность моему эксклюзивному наряду.

Внезапно испугавшись, что появившийся не вовремя любовничек помешает выполнению моего плана, я подергала дверь. Как я и ожидала, она была заперта снаружи. Чтобы не было ненужных помех в виде громких аплодисментов, одной из шпилек заклинила замок. Да так, что теперь его невозможно было открыть ни изнутри, ни снаружи.

Радостно потерев свои умелые ручки, я занялась окном. Оно, слава Богу, открывалось свободно, причем поднималось наверх. Что ж, это была явная удача. Взглянув наружу, убедилась, что палубы внизу не было, сразу вода.

Проверив, хорошо ли на мне держится мой наряд, я припомнила уроки гимнастики, за которые в школе у меня всегда были пятерки. Подняв окно и не закрепляя его на защелку, чтобы оно захлопнулось, как только я вылезу, осторожненько выбралась наружу.

На берегу, вдоль которого мы плыли довольно близко, играла бравурная музыка, заглушая звуки, что мне было только на руку. Оттолкнувшись, насколько позволяла мне моя ловкость, я прыгнула в воду. Вынырнув, поблагодарила судьбу за то, что яхта шла под парусами, без использования мотора. А то меня вполне бы могло бы затянуть под корпус и перемолоть лопастями винта.

Но меня эта перспектива не особенно взволновала. Жизнь потеряла для меня всю свою ценность, и я не протестовала бы даже против подобного идиотского конца.

Чтобы исключить любую возможность высмотреть меня с яхты, снова нырнула и постаралась проплыть под водой как можно дольше, и изрядно перестаралась, потому что последние метры, как выяснилось, практически ползла по дну на животе, поскольку глубина не составляла и метра. Высунувшись наконец из воды, шумно перевела дух и быстренько нырнула в кусты, обрамляющие берег.

Яхта под полной оснасткой величественно уплывала вдаль, и я вдруг испытала нечто, похожее на разочарование. Не сглупила ли я, пренебрегши такими блестящими возможностями? Дабы выкинуть из головы эту бредовую мысль, я показала вслед недалекому поклонничку язык и представила, что он почувствует, когда наконец взломает дверь и поймет, что каюта пуста, а окно закрыто. Пример элементарной телепортации…

Мне захотелось устроить себе бурную продолжительную овацию, но я сдержалась. В конце концов, я взрослая разумная женщина, хотя в последнее время у меня в этом и возникали определенные сомнения. К тому же мне необходимо поскорее выбраться отсюда, если уж я и впрямь хочу, чтобы Пронин оставил меня в покое.

Осмотрела свой чудный наряд. Поправив слегка сползший низ, осторожно пробралась сквозь заросли колючего дикого малинника и ядовитого борщевика. Странное какое растение – есть его можно, но если об него оцарапаешься – берегись! Болеть будет черт-те сколько.

Деревня стояла почти на берегу, поэтому мой странный вид особого внимания не привлек. Да и чего во мне особенного-то? На берегу толклось множество таких, как я, полуголых девиц. Деревенских среди них не было, те работали кто в поле, кто в огороде. В реке плескались исключительно приезжие, как правило, городские родственники, приехавшие погостить к деревенским бабушкам и дедушкам.

Итак, не привлекая к себе интереса, я пробралась на центральную улицу к родичам Оксанки, молясь про себя, чтобы хоть кто-то из них был дома. Сидеть у порога, изображая из себя статую, мне не хотелось. Да и страшновато было – почем мне знать, может быть, Пронин уже заметил мое исчезновение и мчит сюда на всех парах?

После моего стука усердно залаяла собачонка, докладывая хозяевам, что пришел чужак. Из-за грубовато сколоченных ворот выглянула Оксанина бабушка и принялась с недоверием меня разглядывать, явно не одобряя моего неприличного вида. Не дожидаясь неприятного вердикта, я быстренько представилась. Услышав имя внучки, бабулька заметно смягчилась.

– А, вспомнила, вспомнила! Ты же с ней в прошлом году приезжала! Отдыхаешь здесь, что ли?

Я опасливо покрутила головой.

– Нет, не отдыхаю, а сбегаю!

Мой встревоженный шепот сделал свое дело, и старушка быстренько впустила меня во двор, для верности заперев за мной ворота на огромный запор. Проведя меня в избу, спросила таким же таинственным шепотом:

– И от кого же ты сбегаешь?

Устало покрутив головой, я честно призналась:

– Да от любовника. Он решил меня из дому увезти, а я не хочу.

У бабульки широко распахнулись выцветшие глазки. Вот это да! Почти как в ее любимых сериалах, от которых ее могла отвлечь лишь вселенская катастрофа. Во всяком случае, в прошлом году она в ускоренном темпе занималась домашними делами исключительно в перерывах между трансляциями различных мыльных опер.

Не ожидая, пока она придет в себя, я уныло попросила:

– Тетя Маша! У вас нет чего-нибудь одеть? Не могу же я так ходить!

Она сразу захлопотала, пытаясь сообразить, во что меня обрядить. Проблема была в том, что все женщины этой чисто русской семьи были исконно русскими красавицами, то есть рослые и полные. И я со своими жалкими пятьюдесятью килограммами в их масштабы никак не вписывалась.

Представив себя в платье Оксаны, в которое я могла обернуться по меньшей мере пару раз, я тихо вздохнула. Ну да всё равно, лишь бы выбраться отсюда поскорее.

– Я тебе старые Ксюшкины джинсы принесу. Она в них в восьмом классе ходила. Может, подойдут?

Они подошли, но не выпадывала я из них только с помощью кожаного ремня, позаимствованного из гардероба Николая Ивановича, отца Оксаны. Кофты Оксаны гораздо эффектнее смотрелись бы на пугале, чем на мне, поэтому тетя Маша принесла мне рубашку всё того же Николая Ивановича, только двадцатилетней давности, когда он был не в пример стройнее.

Но с обувью мне не повезло – моего смешного тридцать шестого размера в этой семье отродясь не бывало. Поэтому мне пришлось обойтись носками. В общем, когда тетя Маша экипировала меня полностью, я уверилась, что никакой Пронин мне не страшен. Просто потому, что в этом клоунском наряде ему меня никогда и ни за что не узнать.

Проверяясь, тетя Маша посмотрела по сторонам, как профессиональный шпион, и только потом побежала за племяшом, чтобы договориться с ним о машине. Насколько я помнила, ее племянник был обычным деревенским парнем, не обремененным трудолюбием, как это и принято среди нормальных российских мужиков. Поэтому выгнать его из прохладного дома в такое пекло, как сегодня, могло только нечто экстраординарное. Поэтому в появление Петьки на машине мне совершенно не верилось.

Но, видимо, тетя Маша описала мое появление как нечто экстраординарное, потому что Петька появился всего-то минут через двадцать, но и за это время я изрядно перетряслась.

Они подъехали на вполне достойной серенькой пятидверной Ниве, обрадовав меня до умиления. Пообещав бабульке обязательно сообщить, что со мной будет дальше, я шмыгнула в машину, соображая, просить или нет тетю Машу не болтать. Решив, что не стоит озадачивать людей заведомо невыполнимыми заданиями, я лишь помахала ей на прощанье рукой.

Конечно, вечером об этом инциденте будет знать вся деревня. Единственная надежда на то, что деревенские будут болтать исключительно среди своих, и никакому чужаку эту информацию не выдадут, конечно, ежели не выпьют. Но если Роман догадается порасспросить здешних мужиков за бутылкой водки, то времени у меня осталось в обрез, часа три-четыре, не больше.

Я так погоняла и без того заинтригованного Петьку, что мы были у моего дома в Пореченске всего-то через какой-то час. Рекой плыть против течения, конечно, медленнее, но не намного. Попросив Петьку немного обождать, я скинула выданный мне тетей Машей клоунский наряд, запаковала его в полиэтиленовый мешок, сунула внутрь пятисотку и, выдав такую же бумажку своему спасителю, распрощалась с ним.

Вихрем пронесясь по дому, закрыла ставни на обоих этажах, проверила, всё ли в порядке, заперла все двери, спрятала ключ от дома в тайник под кирпичами и, покидав кое-что в машину, рванула в Нижний.

По дороге лихорадочно соображала, куда же мне сейчас нырнуть. В Пореченск мне путь был заказан, и, как я чувствовала, надолго. Пронин мне мой чудненький фортель просто так не спустит. Конечно, где это видано, чтобы несостоявшиеся любовницы сбегали нагишом неизвестно куда!

Тут любого мужика заведет, а его, такого амбициозного и своевольного, тем паче. Домой, то есть в квартиру Георгия, нечего и соваться, там наверняка уже обосновалась его новая женушка, а к мамуле я и сама не пойду.

Итак, что же мы имеем? А то, что переждать пару-тройку недель мне практически негде. Есть, конечно, подруги, но у всех у них не такие уж большие квартиры, чтоб стеснять их невесть сколько времени. Гостиницы отпадают, там везде необходимо регистрироваться, и достаточно одного звонка, чтобы выяснить, не остановилась ли у них некая Маргарита Викторовна Абрамова. Этот путь не годился тоже.

Тут я вспомнила о Шуре. Странно было просить убежища у сестры бывшего мужа, но я была уверена, что она меня поймет. И я набрала ее московский номер, молясь, чтобы она была дома, потому что сотового телефона у Шуры отродясь не бывало. Она его принципиально не заводила, считая очень вредной вещью.

Мне повезло – золовка была дома и трубку взяла сразу. Услышав, что я хочу приехать к ней на недельку, экспрессивно согласилась:

– Дети в Паланге, я ужасно скучаю в одиночестве и жду тебя с нетерпением!

Я с облегчением вздохнула. Как это приятно, когда тебя где-то ждут с нетерпением!

Свернула на дорогу в аэропорт и без проблем купила билет на вечерний рейс. Времени оставалось почти впритык, и я погнала к своей бывшей квартире, намереваясь шустренько собрать всё, что нужно для пристойной жизни в столице.

По дороге увидела вывеску адвокатской конторы и завернула в нее, рассчитывая оформить все полагающиеся документы на развод, чтобы не заставлять Георгия ждать. Вполне возможно, что развод ему понадобится в самое ближайшее время. Кто знает, может, в его новой семье уже и пополнение ожидается?

Подписав несколько составленных адвокатом бумаг, я аккуратно положила их на переднее сиденье. Всю оставшуюся дорогу невольно поглядывала на документы, поражаясь скорости, с которой закончился восемнадцатилетний период моей жизни. Теперь бывшему мужу нужно только сходить в ЗАГС, причем мое присутствие вовсе не обязательно, подать заявление, и он полностью свободен для новой любви.

Подъехав к дому, где прожила без малого двадцать лет, посмотрела на окна квартиры, бывшей моей почти два десятилетия, и мне внезапно стало так жаль свою погубленную жизнь, что я тоскливо всхлипнула. Чтобы не травить зря сердце, пообещала себе, что моментально соберу вещи и тут же уеду. Поставила машину под окнами, поднялась наверх и остановилась перед основательной дверью.

У меня мелькнула неприятная мысль, что Георгий поменял замки, но я постаралась ее отогнать. Не настолько же он непорядочен. Или я вовсе не знаю человека, с которым прожила столько лет?

Ключ подошел, и я зашла в квартиру. Там было тихо, чисто и ужасно уныло. Пробежавшись по всем комнатам, я не увидела следов его любовницы, и на сердце полегчало. Хотя о чем это я? Наверняка они встречаются в ее квартире, а возможно, он уже туда и переехал. Ну что ж, тем лучше для меня.

Оставив документы для развода на письменном столе в кабинете Георгия, я достала с антресолей большой кордовый баул, с которым мы с Георгием обычно ездили в отпуск, и быстро сложила в него одежду. Подумав, что вполне могу съездить в Палангу навестить детей, принялась укладывать и купальные принадлежности. Хотя у свекра со свекровью всегда был запас купальников, сланцев и прочих пляжных аксессуаров для забывчивых гостей, которых к ним наезжало множество, но приятнее всё-таки иметь свое.

Уложившись, я чуток помедлила, печально покачивая головой. Так хотелось всё забыть и остаться. Эх, если бы можно было притвориться, что ничего не произошло, что вечером, как обычно, вернется Георгий и небрежно чмокнет меня в щеку.

Но тут память злорадно подсунула мне его каменное лицо, и, вспомнив то презрительное выражение, с которым он смотрел на меня в последний раз, я тут же очнулась, скинув охватившую меня меланхолию. О чем это я? Всё прошло и не вернется, и пора бы уже забыть о том, как я жила когда-то.

Большие напольные часы торжественно пробили пять, и я вздрогнула. Отчего-то заволновавшись, заспешила, хотя беспокоиться было нечего, Георгий с работы раньше семи не приходит, а до моего самолета еще добрых три часа. Я всё успею!

Хотелось на прощанье пройтись по комнатам, но я превозмогла это жалкое желание, подхватила баул и уже хотела тащить его вниз, как дверь распахнулась, и я в ужасе замерла на месте, не понимая, кто же это может быть. Жутко не хотелось встречаться с новой хозяйкой этой квартиры.

Это был Георгий. Мне показалось, что он здорово спешил, во всяком случае, дышал он так, будто в хорошем темпе пробежал несколько сот метров. На нем был его обычный костюм, который Георгий носил всё с той же небрежной элегантностью, но мне показалось, что он несколько похудел. Ну, если он так же активно занимается сексом, как в свое время со мной, то это вовсе не удивительно.

Во мне что-то замерло. Стало ужасно больно, даже руки свело болезненной судорогой. И что я так разнервничалась? Это же глупо. Он для меня такое же прошлое, как и я для него. Просто нужно вспомнить о гордости и взять себя в руки. Георгий стоял и молча смотрел на меня, изучая, будто не видел лет сто. Пришлось его успокоить, с трудом выдавив из себя неестественно-идиотскую улыбку:

– Извини, я и не предполагала, что ты сегодня придешь домой так рано. Но ты не волнуйся, я уже ухожу.

Он навалился на дверь всем телом, не давая мне выйти. Зачем это? Испугался, что я все семейные ценности вынесу? Это было неприятно и совершенно не соответствовало образу того благородного мужчины, которого я любила столько лет. Но ведь я уже убедилась, что любила-то я фантом, собственную выдумку.

Уже ничему не удивляясь, попросила:

– Может, выпустишь меня? – ожидая, что он вот-вот попросит показать, что у меня в сумке.

Но он не попросил. Он вдруг взял меня за руку, заставив выпустить баул, и провел в большую комнату. Усадил на диван, сам сел рядом. Всё так же молча продолжал изучать мое лицо странным взглядом. Если бы это был другой человек, то я бы решила, что тоскующим.

Но в данном случае стоило подыскать другой эпитет. Может быть – взыскательным? Мне стало не по себе. А вдруг он узнал про мои приключения и расскажет обо всем мальчишкам? Хотя он и первый начал, но всё равно неприятно.

Я тоже посмотрела на его такое знакомое и такое незнакомое мне лицо. Оно было насупленным и сосредоточенным, будто он готовился к тронной речи. Чуть слышно вздохнув, приготовилась к очередным неприятностям. Наверняка речь пойдет о разделе имущества. Эта его подруга вряд ли будет довольствоваться малым. Но ведь я ни на что не претендую…

Но Георгий, стыдливо потупив взор, будто боясь посмотреть мне в глаза, сказал совсем другое:

– Знаешь, Рита, я погорячился. Думаю, тебе стоит вернуться.

Я молча выпучила глаза, не в силах произнести ни слова. Рот будто запечатали горечь и обида. Итак, его боевая подруга не оправдала возложенных на нее надежд? Забавно… Но почему он думает, что после всего того, что он мне наговорил, я смогу вернуться?

Георгий с плохо скрытым напряжением смотрел на меня, ожидая ответа, и я горько усмехнулась. Если он рассчитывал, что после подобного снисходительно-небрежного предложения я кинусь ему на шею, то это он зря.

– Ну зачем это? К чему? Как говорится, умерла, так умерла. – Я говорила пошлости, и прекрасно это сознавала. Уж лучше так, чем глупые обвинения.

Георгий чуть свел брови в молчаливом осуждении, и мне стало досадно. Вот так всегда. Он большой и умный, я маленькая и глупенькая. Раньше, когда мне мерещилось, что я ему так же дорога, как и он мне, это меня не задевало. Но сейчас вызвало в моей душе целую бурю негодования.

Сквозь зубы спросила:

– А как же то, что я женила тебя на себе обманом и ты хочешь хоть немного побыть свободным?

Побледнев, он скованно признался:

– Я побыл свободным и это мне не понравилось.

Так-так, значит, юная красотка не смогла создать ему тот комфорт и уют, к которому он привык. Да уж, не повезло ему.

– А как же твоя большая настоящая любовь? Куда ты ее денешь? Или ты предполагаешь, что жизнь втроем гораздо привлекательнее? Я вместо домработницы, а она для души, ну и для тела, естественно?

На мгновенье мне показалось, что он чувствует себя до жути виноватым. Но это вряд ли. Георгий человек сдержанный, малоэмоциональный, даже закрытый. И, как обычный мужчина, считает себя всегда правым.

Растерев дернувшийся на щеке мускул, он хмуро пояснил:

– За это время я понял, что мы с ней не подходим друг другу.

Вот как? Но за прошедшее время я тоже кое-что поняла. Резко встав, с натянутой улыбкой заявила:

– Извини, но я тебе тоже не подхожу. Ты мне это и сам сказал, без экивоков. А прислугой я служить не хочу. Так что извини. – Посмотрев на часы, заметила, что время до самолета изрядно сократилось, а ведь мне еще нужно заскочить на пару слов к мамуле, и быстро попрощалась: – Ну, мне пора!

Еще сильнее побледнев, Георгий тем не менее строго, будто говорил с непослушной школьницей, добавил:

– Учти, я дважды предлагать не буду!

У меня даже дыхание перехватило. Вот как? С трудом удержавшись, чтобы не ударить его, зло отрезала:

– И не надо. Ни дважды, ни трижды. Думаю, что из кандидаток занять вакантную должность твоей жены ты можешь солидный конкурс устроить. А я ухожу. Чао! – и стремительно пошла к дверям.

Он обездоленными глазами следил за мной, даже не пытаясь подняться, будто получил безжалостный удар под дых. Я схватила баул, и, не считая нужным попрощаться с бывшим мужем, открыла дверь.

Очнувшись, Георгий кинулся за мной, пытаясь меня остановить, но я, оттолкнув его внезапным толчком в грудь, выскочила на лестницу. Мельком увидела его ошеломленное лицо и невоспитанно захлопнула дверь перед самым его носом. Слыша, как он рывками пытается ее открыть, опрометью бросилась вниз, не желая больше его видеть.

Уже сидя в машине, заметила, что по щекам текут непрошеные слезы. Вытирать их было некогда, и я, жалко хлюпая носом, так и обливалась слезами до самого мамулиного дома. Остановившись у знакомого подъезда, вытащила из бардачка салфетки и тщательно протерла лицо, скрывая следы слез.

Ни к чему давать ей повод для злорадства. И вновь мне стало до ужаса одиноко. В других семьях дочери первым делом бегут жаловаться на судьбу к мамочке, а у меня всё иначе. Какие же странные у нас с матерью отношения…

Она открыла мне дверь с неожиданной нотацией:

– Что там у вас происходит с Георгием? Почему ты ему не сказала, что едешь в Пореченск?

Поскольку Георгий у меня в бабушкином доме не появился, я сделала естественный вывод, что родители вняли моему предостережению и ни о чем ему не сказали.

– А что, он звонил?

– И звонил, и приходил, но, – тут в мамулиных глазах появился злорадный блеск, – мы ему ни о чем не сказали. Заявили, что понятия не имеем, где ты. И что это он в первую очередь должен знать, где ты обитаешь. Он и о Пореченске спрашивал, но я заявила, что бабушкин дом продан и там уже давно живут чужие люди. Он был крайне расстроен, кстати. – Это последнее радовало ее тем сильнее, что в это приятное дело она внесла свою посильную лепту.

Георгий никогда не ладил с моей матерью, что было вполне оправдано – с ней, похоже, могла ладить только я, да и то потому, что никогда не спорила. Во всяком случае, прежде.

Не дожидаясь моих объяснений, она потребовала с меня ответа о том, что волновало ее куда сильнее:

– Почему ты так долго? Я велела тебе продать дом как можно быстрее!

Я спокойно посмотрела на нее.

– Я не буду продавать дом.

Она опешила. На ее памяти такое ослушание случилось впервые.

– Это еще почему?

– Не хочу. Сама буду там жить.

Она потемнела.

– Что за глупости ты городишь?! А как же Георгий? Ты что, так и не будешь ему говорить, где живешь?

Передернув плечами, я пояснила:

– А мы разошлись. Он нашел другую женщину. Ты же мне давно это пророчила. Что ж, оказалась права.

Мамуля недоверчиво посмотрела на меня. Не найдя, что на это сказать, попыталась вернуть утраченные позиции:

– Не выдумывай! Косте деньги нужны, он хотел…

Громко фыркнув в небрежной манере брата, я заявила:

– А мне плевать, что он хотел. Я всю жизнь делала то, что он хотел. Теперь, для разнообразия, буду делать то, что сама хочу.

Разозленная мамуля заявила:

– Ну, после этого ты мне не дочь!

У меня к лицу прилила кровь, и я саркастично подтвердила:

– А в этом никто и не сомневался. Я всю жизнь думала, что я приемный ребенок. Я же никому не была нужна. Вы с отцом из меня козла отпущения сделали. Заложницей ваших разборок. Надоело, знаешь ли. Ты себя никогда, как моя мать, и не вела. Мачеха как-то ближе к истине. Так что я даже рада, что между нами наконец-то возникло какое никакое, но взаимопонимание.

Мать с всё возрастающим изумлением смотрела на меня, не понимая, как это я посмела высказывать ей подобные непочтительные вещи, а я, сочтя, что больше разговаривать нам не о чем, вышла из квартиры и пошла к машине. Даже не подняв голову, чтобы бросить последний взгляд на дом, где прошли мои детство и юность, села за руль и быстро вывела машину со стоянки.

По дороге мне в голову пришла неприятная мысль: а что было бы, если б у меня была нормальная любящая семья? Влюбилась бы я так безоглядно в Георгия? Может быть, мне настолько не хватало дома любви и тепла, что я бессознательно искала замены в других местах? Что ж, в этот раз поговорка «кто ищет, тот всегда найдет» явно не оправдалась.

Оставив машину в своем гараже, я взяла такси и за час до посадки примчалась в аэропорт. Благополучно прошла регистрацию, и, уже сидя в набравшем высоту самолете, позволила себе расслабиться. Устроившись поудобнее, только тут осознала, как была напряжена всё это время – ноги и руки подрагивали от перенапряженных мускулов. Размышлять ни о чем не хотелось, и я бездумно следила за сероватыми ватными облаками, в которые мы периодически залетали.


Глава шестая


В Москве поймала такси, и, заплатив не в пример больше, чем в родном городе, прибыла на Преображенку к Шуре. Уже втаскивая тяжеленный баул в Шурин подъезд, вновь подивилась непомерному ускорению собственной жизни – еще утром я собиралась работать в саду, не предполагая, что через пару часов стану любовницей олигарха, потом сигану от него в Волгу, а еще через несколько часов услышу от Георгия небрежное приказание остаться. И вот теперь я уже в центре Москвы, хотя на дворе еще далеко не вечер.

Моя замечательная золовка и в самом деле была мне рада. Обняв меня за талию, повела в приготовленную для меня комнату, ту самую, где во время учебного года жили мои сыновья.

Ее малюсенькая двушка почему-то считалась улучшенной планировки. Не понимаю, что в ней было улучшено, я тех квартир, по сравнению с которыми она была лучше, не встречала. Во всяком случае, в Москве. Прихожая строго на одного, ванная комнатка, больше похожая на душевую кабинку. Кухня, правда, девять квадратов, но по сравнению с моей профессорской квартирой казавшаяся малюсенькой.

Мне снова пришлось себя одернуть. Какой, к дьяволу, моей? Вот что значит многолетняя привычка!

Смыв с себя дорожную пыль, вышла к хлопотавшей на кухне Шуре. Она вскользь, не считая, что у нас с Георгием может произойти что-то из ряда вон выходящее, поинтересовалась:

– Как там твой муженек?

С ним было всё в порядке, и я с чистой совестью ответила:

– Как обычно. Работает.

Золовка фыркнула сквозь зубы:

– Скоро академиком, небось, станет. Будем им гордиться. Как приятно будет в кругу своих дамочек сказать: А вот мой брат, академик… Представляешь, каким авторитетом я буду пользоваться! Если бы он к тому же еще был не женат, то цены бы мне в их глазах не было.

Ее шутка так больно ударила по моему сердцу, что я чуть не застонала вслух. Хотелось бросить ей: будет, скоро будет не женат! – но я сдержалась. Шура-то уж в нашем разладе никак не виновата. Она всегда относилась ко мне лучше, чем все мои родственники, вместе взятые. Исключая бабушку, конечно.

На столе появилось канапе с красной икрой, белорыбица, приготовленная по какому-то сногсшибательному французскому рецепту, и бутылка сухого красного вина, тоже французского. Ага, сегодня мы в Париже.

Я попробовала кусочек. Несмотря на то, что я ела только утром, есть мне вовсе не хотелось, наверное, сказывалось напряжение сегодняшнего сумасшедшего дня. Припомнился наш с Романом завтрак, и я с внезапной расчетливостью подумала: зря я удрала.

Жила бы как у Христа за пазухой, изображала бы из себя капризную пустоголовую дамочку, и при расставании выдрала бы у любовника в знак утешения пару-тройку миллионов долларов. Ему к этому не привыкать, а мне жить стало бы намного легче.

Эта меркантильная мысль меня так развеселила, что я слегка хихикнула. Шура тотчас насторожилась.

– Что, невкусно?

В ее голосе звучал неподдельный ужас, и я поспешила успокоить расстроенную кулинарку:

– Очень, очень вкусно. Просто я подумала, что мы с тобой сейчас прямо как в Париже. Немножко воображения – и вот мы с тобой уже сидим в летнем кафе на Монмартре и обсуждаем, куда же нам с тобой, не обремененным заботами свободным дамочкам, податься?

Шура тоже засмеялась, и тоже невесело.

– А что, действительно, куда же нам с тобой, не обремененным заботами свободным дамочкам, податься?

– Может быть, сходим в театр?

Она отрицательно покачала головой. В отличие от меня она не любила ни оперу, ни балет, ни даже демократичную оперетту. У нее вообще с классической музыкой были очень напряженные отношения.

Чуть прищурившись, будто решившись на что-то крайне непотребное, она выпалила:

– А давай махнем в кабак!

На моей физиономии, видимо, проступило столь крайнее удивление, что она залилась пурпурной красной и пробормотала:

– Ладно, забудем! Ты же примерная жена…

Я уже ни была не только примерной, но и вообще женой, поэтому, снова фривольно хихикнув, согласилась:

– А что, это мысль! И куда?

Изучающе посмотрев мне в лицо в поисках провокации, и не найдя ничего похожего, Шура приободрилась и предложила:

– Далеко не пойдем, чтобы не связываться с транспортом. Тут на углу есть итальянский ресторанчик. Я там, честно говоря, ни разу не была. Но я вообще в злачных местах бываю крайне редко. Дети, сама понимаешь.

Я согласилась:

– Прекрасно понимаю. Родительский пример и прочая возвышенная чепуха. Так что нам с тобой сегодняшний благоприятный момент пропустить никак нельзя!

Возбужденно заблестев глазками, золовка радостно согласилась:

– Ага. Так что давай передохни, и пойдем.

Отправившись в свою комнату, я прилегла на диван, закрыв глаза. Голова шла кругом, наверное, от перелета. Идти мне никуда не хотелось. Может, рассказать о моих приключениях Шуре и отменить этот культпоход? Но она так обрадовалась…

Не хотелось лишать золовку немногих в ее жизни радостей. Она не жаловалась, но я видела, как потухли ее еще красивые глаза, и поникли плечи. Эх, какие же подлые эти мужики! Все, без исключения.

Перед глазами мелькнуло и исчезло почему-то укоризненное лицо Георгия, и я в отместку показала ему язык. Сам нисколько не лучше, а туда же, чем-то недоволен.

Стараясь не сбиваться на пустые упреки и обвинения, я вытащила из баула вечернее платье, то самое, что было на мне в последние мои посиделки в институте Георгия. Натянув его, отметила, что мое похудание платью явно пошло на пользу – переливы шелка заиграли куда интереснее, чем в те времена, когда оно сидело на мне в обтяжку.

Прикрыла оголенные плечи жакетиком из этого же, плотно застроченного серебристой канителью, материала. Посмотрев в зеркало, решила жакет не снимать – так было гораздо пристойнее. С меня вполне достаточно сверхнастойчивых мужских ухаживаний.

Выйдя к Шуре, заслужила искреннюю похвалу.

– Ой, Ритка! Какая ты молодец! Тоненькая, изящная, как тростиночка! Умеешь за собой следить! А вот я при любой неприятности хватаюсь за сладости. Шоколад, пирожное, мороженое. В общем, за всё, о чем мечтает настоящий двоечник. И вот результат. – И она небрежным жестом указала на свою располневшую фигуру.

Самокритика была уместна, но Шура и в пухленьком состоянии была очень аппетитна. Я ей так и сказала, вызвав невеселое хихиканье.

– Возможно. Но только эту булочку что-то еще никто съесть не пытался.

Я бравурно заявила:

– А вот это мы сейчас проверим. Пошли?

– Сейчас. – Шура вытащила из шкафчика комплект запасных ключей.

Я удивилась.

– А это еще зачем?

Немного помявшись, она уточнила:

– На всякий случай. Если вдруг нам обратно придется возвращаться порознь.

Мне это было непривычно, но, решив привыкать к роли разведенной, не стесненной условностями дамочки, я взяла ключи и бросила их в сумочку.

Золовка еще пару минут повертелась перед зеркалом, проверяя свой наряд, состоявший из длинной тяжелой изумрудной юбки и пестрой кофточки с кокетливым галстучком из такого же материала, что и юбка.

– Да бросай ты себя разглядывать, Шура! Выглядишь ты стильно, не волнуйся. И вообще хороша до безобразия.

Тихо бормоча продолжение:

– А так же во время безобразия, и после безобразия… – она закрыла квартиру, и мы дружно пошагали в итальянский ресторан.

Время было вечернее, но всё равно наши наряды в этой, далеко не гламурной части города вызывали живой интерес. Но ничего особо обидного нам, к счастью, сказано не было, и мы с нерастраченным энтузиазмом подошли к довольно скоромной вывеске семейного итальянского ресторанчика.

Суетливый швейцар из подрабатывающих пенсионеров с недоброй усмешкой посмотрел на нас, явно приняв за искательниц приключений, в чем нисколько не ошибся. Но внутрь пропустил, и я иронично прошептала спутнице:

– Ага, мы с тобой прошли фейс-контроль, значит, мы приличные люди!

С легкой укоризной посмотрев на меня, она негромко подколола:

– Конечно! А ты что, сомневалась?

В последнее время я во всем сомневалась, поэтому лишь негромко фыркнула в ответ. Поживем – увидим…

Зал был не очень большим, оформленным в средиземном духе: много зелени и терракоты. Мы с Шурой самостоятельно заняли понравившийся нам столик. К моему удивлению, подошедший официант сгонять нас с него не стал, а любезно поздоровался и положил перед нами меню в тисненных кожаных корочках. Я подтолкнула их к Шуре.

– Выбери сама, мне, честно говоря, всё равно.

Я вовсе не кокетничала. В отличие от золовки с ее явными признаками булимии, у меня был другой бзик, я не могла есть в годины испытаний. Зато много спала. Видимо, мой организм именно таким образом боролся с излишками вырабатываемого им самим адреналина.

Внимательнейшим образом изучив меню от корки до корки, Шура, чуть закатив глаза, принялась что-то подсчитывать в уме. Догадавшись, что она прикидывает достаточность своей наличности, поспешила ее успокоить:

– Чур, расходы пополам!

Она попыталась воспротивиться:

– Но ты же моя гостья!

На что я недвусмысленно заявила:

– Я родственница, а это совершенно другое дело. Так что всё – пополам!

Не совсем поняв, чем родственники отличаются от гостей, Шура тем не менее принялась перечислять выбранные блюда подошедшему к нам официанту. Когда, с парижским прононсом выговорив почти все французские названия, имеющиеся в меню, она остановилась на двух порциях французского коньяка, я поняла, что вечер в Париже продолжается.

Начали мы с салата с артишоками. Вкус, как говаривал Райкин, специфический. Не отравившись, мы двинулись дальше, к суп-крему из тыквы. Он мне понравился. Легкий и приятный. Потом нам принесли цесарку с трюфелями, и мне аж жарко стало.

Что это мы сегодня празднуем? Не иначе как Шура решила спустить зараз всю свою месячную зарплату, чтобы потом сесть на вынужденную диету и хоть таким макаром похудеть. Что ж, в этом был свой резон, и я постаралась соответствовать ее легкомысленному настроению, глуповато хихикая над рассказываемыми ею старыми анекдотами.

После цесарки в ход пошла тяжелая артиллерия – французский шербет в шампанском. Я возблагодарила администрацию этого ресторана за маленькие порции, которые поначалу, как нормальной русской женщине, мне показались уж очень маленькими.

Оказалось, это очень дальновидный ход, учитывающий национальный менталитет. Но вовремя попробовать этот самый шербет мне не довелось. Ко мне подошел молодой мужчина, скорее даже парень, и пригласил на танец.

Я бы с удовольствием отказалась, но Шура посмотрела на меня таким требовательным взором, что я послушно пошла с ним на танцпол, не понимая, зачем я это делаю. Похоже, это у Абрамовых семейное – они мной беззастенчиво командуют, а я не могу воспротивиться.

Пока я раздумывала над странностями собственного поведения, партнер мне что-то проговорил. Спохватившись, я нелепо переспросила:

– Что?

Парень с укором повторил:

– Я вообще-то представился. Меня Эдиком зовут. А тебя как?

Интересненько, за кого он меня принял? За путану или около того? Или, наоборот, богатенькую дамочку, которой секса не хватает? Может, передо мной мальчик по вызову, коих немерено развелось на просторах нашей великолепной столицы?

– А почему сразу «ты»?

– А зачем формальности? Мы же ровесники, так чего пижониться зря?

Ровесниками мы не были. Этот развязный тип был моложе меня лет на десять, если не больше. Сморщившись, я спросила:

– Слушай, юный красавец, а ты кто? Альфонс или наоборот?

Он аж подскочил и гаркнул:

– Я нормальный мужик!

Очень смелое заявление, на мой взгляд. На это гордое звание он явно не тянул. И по молодости лет и по явной субтильности. Заметив мою скептическую физиономию, он притиснул меня к себе поплотнее, так, чтобы я ощутила его вздыбленную плоть, и многозначительно прошептал:

– Ты мне нравишься, милая!

Склонился ко мне еще ниже и я услышала пошловатую сакраментальную фразу, которую, как я думала, мне не доведется слышать никогда:

– У тебя или у меня?

Говорить ему о том, что я замужем и подобные эскапады меня не увлекают, не стала. Это было бы неправдой, во всяком случае, первое утверждение, да и со вторым была явная натяжка. В последнее время моими похождениями можно было наполнить небольшую мыльную оперу. Поэтому я решила пройтись по личности навязчивого кавалера:

– Я не верю, что ты совершенно бескорыстен! Тебе наверняка даже за сегодняшний заказ расплатиться нечем!

Он аж побагровел и, с трудом сдерживаясь, чтоб не заорать, прошипел:

– Я далеко не бедный мальчик! Мой отец – управляющий московской сетью ресторанов Романа Пронина!

Замерев от столь кошмарного открытия, я потребовала пояснения:

– Это что, тоже ресторан Пронина?

– Ну да. А ты что, не знала?

И вот тут уже подскочила я. Бог ты мой! Вот это я влипла! Против воли тут же начала озираться вокруг, ожидая немедленно увидеть Романа во плоти. Его не было, и я, приказав себе не паниковать, принялась перечислять себе причины, по которым его здесь просто не может быть. Он же на Волге, возможно, всё еще ищет меня. И уж никак не может знать, что я в Москве, да еще в его ресторане. Так что оснований для беспокойства у меня нет. И быть не может!

Но тут мой взгляд упал на камеру наблюдения, и я вздрогнула от неприятной догадки. А если Роман разослал по всем своим владениям мои фотографии с требованием сообщить, если появлюсь? На первый взгляд это предположение было маловероятным, но исключить такую возможность было нельзя.

Это окончательно испортило мое и без того не слишком хорошее настроение, и я, решительно распрощавшись с так ничего и не понявшим парнем, вернулась на свое место, желая лишь одного – смыться отсюда как можно скорее.

Шуры за нашим столиком не оказалось. Пошарив взглядом по залу, я увидела ее сидящей рядом с подтянутым мужчиной в военной форме. На погонах тускло светились три жирненькие звездочки. Полковник, что ли?

Золовка, глядящая на него восторженными глазами, выглядела такой довольной, что я слегка усмехнулась. Да уж, она, как настоящая женщина, в каждом мужчине видит потенциальную добычу. Или подарок, смотря как смотреть. У меня совершенно другие ощущения – мне в каждом мужике, посмотревшем на меня с определенным интересом, чудится захватчик, от которого я должна всеми силами обороняться.

Хмуро подумала: если бы я не была столь молода и неопытна, когда Георгию вздумалось со мной переспать, вряд ли бы ему это так легко удалось сделать впоследствии. Наверное, я предчувствовала, что от противоположного пола у меня в жизни будут сплошные неприятности. Хотя это и несправедливо – ведь я столько лет прожила в счастливом браке.

Но в последнее время я на собственном опыте убедилась, что всё хорошее можно легко уничтожить двумя-тремя походя сказанными фразами. Георгию, во всяком случае, это блистательно удалось.

Доедая шербет в шампанском, которое выдохлось и превратилось в сладковатую водичку, я решилась сбежать из ресторана без Шуры. Ей явно не нужна была дуэнья, а меня не прельщала ни возможность новой встречи с Прониным, ни очередная беседа с новоявленным кавалером, который, не скрываясь, пристально наблюдал за мной, сочтя меня вполне достойной своего высокого внимания.

Я пыталась припомнить, когда меня настолько плотно осаждали представители так называемого сильного пола, и не смогла. Но прежде со мной рядом всегда был Георгий, одним своим присутствием охраняя от вторжения на его территорию других самцов.

Даже если его не было рядом физически, то всем моим знакомым было известно, кто мой муж, и за мной никто не волочился. Во всяком случае, так явно. И я уверилась, что никакого интереса для мужчин не представляю. И, как в последнее время выяснилось, была не права.

Поманив к себе официанта, я расплатилась за свою половину, сочтя, что новоявленный поклонник вполне может заплатить за Шурину часть. Экономия для нее выйдет приличная.

Поймав рассеянно-эйфорический взгляд Шуры, я помахала ей рукой в знак прощания и поощрения. Она было приподнялась, но сидящий рядом полковник положил руку ей на плечо, и она с удовлетворением опустилась обратно, тоже помахав мне в ответ.

Быстро двинувшись к выходу, я боковым зрением заметила Эдика, уверенно почапавшего следом. Это мне не понравилось. Подойдя к швейцару, я сунула ему в руку стольник и величественно попросила поймать такси.

Сотня его не особо воодушевила, но возможность оставить с носом вышедшего за мной нагловатого богатенького молокососа произвела в душе жаждущего равенства пенсионера настоящую революцию.

Выбежав на улицу, он тотчас остановил проезжавшую мимо Ауди и призывно помахал мне рукой. Эдик рванул было за мной, но швейцар мужественно перегородил ему дорогу.

– Дама желает ехать без вас!

От бесподобной наглости какого-то жалкого старикана парень просто обалдел и замер на месте, замедленно соображая, то ли откровенно сказать тому, что он о нем думает, или уж сразу, не демонстрируя никому не нужной интеллигентности, наподдать.

Его заторможенность дала мне возможность нырнуть в распахнутую дверцу авто и плюхнуться на переднее пассажирское сиденье. Водитель, посмеиваясь, тут же рванул с места и влился в поток проезжающих мимо машин, оставив незадачливого ухажера с носом.

С облегчением вздохнув, я повернулась к водителю. Это был немолодой, приятного вида мужчина в серой водолазке и черных джинсах. Мне понравились его крупные, спокойно лежащие на руле ладони и красивая седина на висках.

– Извините, но мне недалеко. Только вон до того угла.

Он скосил на меня насмешливые зеленовато-карие глаза.

– А вы уверены? Может быть, до следующего ресторана?

Мне почему-то стало всерьез обидно.

– Я что, в самом деле так похожа на шлюшку?

В моем голосе прозвенела настоящая досада, и мужчина уже серьезно посмотрел на меня. Я ответила ему сердитым взглядом, и он внезапно открыто улыбнулся.

– Нет, извините, конечно, нет. Так вы сказали, вам сюда? – он указал подбородком на дом Александры, и я с облегчением закивала головой.

Он притормозил у торца дома и снова с некоторым сомнением посмотрел на меня. Пока я копалась в сумочке, что-то обдумывал. Когда я вытащила очередную сотку и попыталась ему ее дать, он протянул руку, но не за деньгами, как я думала.

Накрыв своей большой ладонью мою руку с купюрой, он мягко предложил:

– А может всё-таки в ресторан? Со мной? Обещаю, что удирать от меня вам не придется.

На мгновенье меня обуял чарующий соблазн. Почему-то в этом спокойном мужчине почудилась родственная душа и захотелось поехать с ним хоть к черту на кулички. Но я тут же опомнилась и решительно отказалась.

– Что вы, я замужем!

Он пренебрежительно вскинул правую бровь.

– И чему это мешает? Я же вас не в постель тяну, а в ресторан приглашаю. И продолжения, если не захотите, не будет. – Это прозвучало достаточно твердо, чтобы поверить.

Чего греха таить, мне хотелось пойти с ним. Очень. Не знаю даже, почему. Может быть, он напомнил мне того отца, которого у меня никогда не было? Преодолевая себя, вновь отказалась, на сей раз решительнее.

Он протянул:

– А жаль…

Прагматично взял сотню, которую я продолжала держать на весу. Дождавшись, когда я покину машину, быстро вписался в поворот и исчез.

Уже давно стемнело, и Шурин двор показался мне чужим и опасным. С замирающим сердцем я открыла металлическую дверь подъезда и вошла внутрь. Не пользуясь лифтом, быстро поднялась на седьмой этаж и принялась примерять к дверям ключи.

Наконец с энной попытки мне удалось справиться с незнакомыми замками. Тяжко отдуваясь, как после спринтерского забега, я ввалилась внутрь.

Убедившись, что ноги держат меня не слишком уверенно, чуток пригорюнилась. Интересно, это от излишне выпитого или излишне съеденного? Нет уж, подобные загулы не для меня. Приняв контрастный душ, от которого мне полегчало совсем немного, я бухнулась в свою постель и постаралась расслабиться.

Хотелось спать, но уснуть от целого сонма упорно лезших в мою усталую голову неприятных мыслей я не могла. Одной из главных было: всегда ли я буду избегать мужского общества? Результат ли это мамулиного воспитания или измены Георгия?

Припомнив, что я в свое время и Георгия всеми силами избегала и его интерес мне нисколько не льстил, поняла, что фундамент такого поведения заложила мамуля. Хотя, вполне возможно, это сидит в моих генах. Я где-то читала, что подобное поведение есть результат не закомплексованности, а наследственности.

Поняв, что начинаю по-научному раскладывать себя по полочкам, пьяно захихикала. Что ж, сразу видно, что я жена настоящего ученого, пусть и бывшая.

Смех внезапно перешел в истерические рыдания, и я долго не могла остановиться, рыдая над своей изгаженной любовью. Мне казалось, что я потеряла себя, что эта дерганая дамочка с вечно мокрыми глазами и хлюпающим носом вовсе не я, что я вот-вот проснусь, и в моей жизни всё будет по-прежнему, и прекрасно при этом понимала, что так, как прежде, уже не будет никогда.

Когда заснула, не заметила. Проснувшись утром, обнаружила, что Шура так и не приходила. Прошел день, а она так и не появилась. На следующее утро, не зная, радоваться за нее или наоборот, огорчаться, я позвонила на железнодорожный вокзал и заказала билет на «Стрелу» до Питера. Конечно, мои полупьяные ресторанные опасения встретить тут Романа были глуповаты и безосновательны, но всё-таки береженого Бог бережет.

Шуры всё не было, и я уже хотела написать ей прощальную записку с извинениями и уехать, но тут раздался негромкий скрежет поворачиваемого в замке ключа, и я кинулась к двери. Золовка внешне выглядела немного помято, но от нее шли флюиды чисто женского удовлетворения. Стыдливо посмотрев на меня, спросила:

– Осуждаешь?

Я поразилась.

– С чего бы это? Наоборот, полностью одобряю. Наконец-то ты сошла с жертвенного костра, забыв Анатолия. Молодец!

Она задумчиво согласилась:

– Я тоже так считаю. И это всё благодаря тебе.

Вновь удивившись, я попросила уточнения.

– Да если бы не ты, я никогда бы в ресторан не сунулась.

– Но разве ты не могла бы сходить туда с подругами?

Она горестно махнула рукой.

– С кем? Кто бы не болтал, те замужем, им невместно, сама понимаешь, а те, кто мог бы пойти, потом так всё разукрасят, не возрадуешься!

Ее излияния прервал телефонный звон. Метнувшись к телефону, Шура схватила трубку. Догадавшись, что она ждет звонка от ресторанного знакомого, я хотела выйти из комнаты, чтобы не мешать приватному разговору, но золовка сделала круглые глаза и замахала мне рукой. Прикрыв ладонью микрофон, прошептала:

– Рита, это Георгий, и он не знает, что ты здесь!

Скривившись, я показала ей пальцем на себя и отрицательно помахала указательным пальцем. Жутко удивившись, она всё-таки промямлила в трубку, соблюдая женскую солидарность:

– Нет, ее здесь нет, с чего ты взял? И что у вас такое произошло, что ты не знаешь, где она? Ничего не произошло и всё в порядке? Но почему ты тогда не знаешь, где она? Вы слегка повздорили и она не берет телефон? Ну и ну! Хорошо, если увижу, передам.

Она положила трубку и уставилась на меня так, будто увидела зелененького инопланетянина с парой целлулоидных крылышек за плечами.

– Итак, что у вас стряслось? Я-то была уверена, что вы идеальная пара. Георгий в тебе всегда души не чаял.

Чтобы не разрыдаться, я сжала кулаки и с трудом досчитала до десяти.

– Это тебе только казалось. Он встретил другую и сказал мне, что я в его жизни просто недоразумение. Ты же знаешь, почему он на мне женился.

Шура подтвердила:

– Конечно, знаю. Он в тебя по уши втрескался, когда ты еще совсем зеленой девчонкой была. У него твоих фотографий было – море, и он всегда их рассматривал, когда думал, что его никто не видит. Но я всегда была любопытной и как-то раз залезла к нему в стол и их все высмотрела. И женился он на тебе, потому что жутко хотел, а не по каким-то там другим причинам.

Георгий никогда меня не фотографировал, поэтому я решила, что ее слова – не более чем проявление родственной привязанности. Как известно, кровь не водица.

Не споря, я уныло согласилась:

– Что ж, возможно. Но с той поры всё изменилось. Он мне сам сказал, что полюбил другую.

Теперь уже Шура с недоверием посмотрела на меня.

– А мне Георгий велел, если увижу, передать тебе, что любит и всегда любил только тебя. И что с нетерпением ждет, когда ты вернешься.

Это было по меньшей мере странно, но комментировать его слова я не стала. Наверняка Георгий желает сохранить лицо перед родными и детьми. Пусть так и будет, я его разоблачать не собираюсь.

Попросила золовку никому не говорить, что я у нее была. Она сердито замахала на меня руками.

– Да Бог с тобой! Как я теперь об этом скажу? Георгий меня же на месте прихлопнет и прощенья не попросит! Ты сама-то не проговорись ненароком!

Пообещав молчать, как рыба, я вышла в прихожую, за мной следом, по-бабьи жалостливо причитая, поплелась Шура. Заметив приготовленный мной баул, всполошилась.

– Ты это куда? Не успела приехать, и вдруг…

Развязно хихикнув, я подтвердила:

– Уезжаю. Сначала по Питеру поброжу, потом к мальчишкам заскочу. А тебе лишние свидетели только мешают. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо.

Понимая правоту моих слов, Шура разрывалась надвое. Как стосковавшейся по ласке нормальной женщине ей не хотелось осложнений в отношениях с новым мужчиной, но и меня просто так ей отпускать не хотелось. Разрешил ее сомнения настойчивый телефонный звонок. Крикнув мне:

– Погоди! Я сейчас! – она кинулась в комнату, а я неблаговоспитанно прислушалась.

На сей раз и в самом деле звонил тот, кого ждали. Помахав на прощанье рукой, я, не обращая внимания на Шурины призывные пассы, подхватила баул и вышла в подъезд. Вызвала лифт и спокойно доехала на нем до первого этажа.

До станции метро было не так уж далеко, но я вся испыхтелась, пока до нее добралась. Гораздо спокойнее было бы тормознуть такси и доехать до вокзала, но еще одно предложение посетить очередной ресторанчик мне было не перенести.

Забравшись в полупустой вагон «Стрелы», упала на свое место и замерла, приходя в себя. И чего я не осталась? Что меня так гонит по белу свету? Душевная пустота или поиски новой доли? Но для последнего я себя что-то слишком странно веду, отвергая вполне подходящих мне людей.

Память почему-то услужливо подсунула мне настойчивое лицо Романа, и я тихо зашептала, открещиваясь от искушения: чур меня, чур! Стать очередной подружкой олигарха мне для полного счастья не хватало, это ж надо!

Колеса мягко постукивали, навевая сон и тоску. На соседнем сиденье склочно ссорилась семейная парочка, привнося в мое одиночество некоторую долю снобизма.

По крайней мере, меня никто не будет доводить так, как эту возмущенную поведением муженька дамочку. При перечислении его грехов муж презрительно морщился и молчал, задрав нос, чем заводил женушку еще больше.

Когда она со слезами в голосе жаловалась, что ужасно испугалась, когда до отправления поезда оставалось всего десять минут, а его всё еще не было, он потихоньку хихикал. А ее слова, что ей пришлось одной приволочь из камеры хранения все их вещи, потому что она боялась опоздать, привела этого псевдомужика в откровенный восторг.

Наконец мне это надоело, и я встала. Проходя мимо супругов, незаметно кивнула женщине, и она догадливо вышла за мной в коридор.

Глядя на ее измученное лицо, я предложила:

– А почему бы вам не поменяться местами? Вам его демонстративно презирать? И ничего за него не делать? Ну, для чего вы тащили этот тяжеленный чемодан да еще две сумки? Чтобы продемонстрировать свою незаменимость? Как может быть мужчина сильным, если вы и сами со всем справляетесь? Если хотите иметь рядом с собой сильного мужа, будьте слабой.

Она встрепенулась, противодействуя, и я поняла, что ее не убедила.

– Да он такой…

Но я не захотела выслушивать очередные жалобы.

– Таким, какой он есть, вы сделали его сами. Его мать что, тоже за ним сама сумки волокла?

Это шокировало собеседницу, и она наконец-то по-настоящему задумалась. Я вернулась в купе, а она еще долго стояла в коридоре, что-то обдумывая.

Наш разговор всё же чему-то ее научил, потому что, сев на свое место, она с такой же презрительной миной, как у супруга, уставилась в окно.

Едва поезд остановился в Санкт-Петербурге, она, прихватив лишь свою сумочку, первой вылетела из вагона, оставив мужа тупо смотреть ей вслед. Поскольку он даже не знал, какие сумки его, дождался, когда из купе выйдут все пассажиры, и только тогда забрал оставшиеся вещи.

Пыхтя, вытащил их на перрон, но взбунтовавшейся супруги не оказалось и там. В результате ему пришлось переть весь их багаж в одиночку, и он, надеюсь, достаточно прочувствовал, как это тяжело и неприятно.

Но я недолго любовалась торжеством справедливости. Мне и самой пришлось тащить довольно тяжелый баул, да еще и обдумывать, куда же мне податься. Мне давно хотелось побывать в Гатчине и я, исполняя эту мечту, отправилась туда.

Доехав до городка на пригородной электричке, вышла на перрон и изучающе поглядела по сторонам. И тут же ко мне подлетела шустрая бабенка.

– Вы квартиру снять не хотите?

Догадавшись, что это всего лишь посредница, я чопорно ответила:

– Нет. – И продолжала стоять, будто ожидая опаздывающих встречавших. По опыту я знала, что на первое предложение соглашаться нельзя, эти перекупщики-посредники, как правило, заламывают цену гораздо выше, чем сами хозяева.

Я оказалась права – минут через десять ко мне подошла симпатичная женщина и предложила квартиру. Узнав цену, я согласилась. За такие деньги я вполне могла пожить здесь пару недель, пока стоит хорошая погода.

Квартирка была однокомнатная, в обычной пятиэтажке, на втором этаже. Обставлена не новой, но вполне добротной мебелью. Отдохнув, я пошла побродить по городку, предварительно надев легкий брючный костюм из немнущейся рогожки, накинув на голову легкий шарф, чтобы не получить солнечный удар, и нацепив на нос темные очки. Вид у меня получился самый шпионский.

Позавтракав в первой попавшейся кафешке, села на рейсовый автобус и доехала до Гатчинского дворцово-паркового ансамбля, пробродив по нему практически до темноты. Домой вернулась отчаянно уставшая, но очень довольная проведенным днем.

Правду говорят, что красота лечит душу. Мне и в самом деле стало гораздо легче и слезы уже не стояли у самых глаз, рискуя пролиться в любую минуту.

Была суббота и я, как обычно, позвонила мальчишкам. Разговаривали они сдержанно. Конечно, они же взрослые люди, настоящие мужчины, а те не кидаются мамочкам на шею. Но я чувствовала, что они были мне искренне рады. Даже спросили, когда мы с отцом приедем. В разговоре выяснилось, что Георгий звонил им недавно, но обо мне сказал им то же, что и я о нем:

– Всё нормально, папа работает. Как всегда.

Довольные друг другом, мы попрощались, и я отключила сотовый, отметив, что появился новый неотвеченный номер. Подозревая, что Георгий поменял симку, перезванивать не стала. Возможно, когда-нибудь придет время и я смогу спокойно с ним разговаривать, но случится это очень не скоро.

Я прожила в Гатчине две недели, каждый день уезжая на экскурсии либо в Пушкин, либо в Павловск, либо в Петродворец. В общем, я объездила почти всю Ленинградскую область, о чем давно мечтала. Мне вообще хотелось бы здесь жить. Правда, не зимой, уж больно противные здесь ветра.

Сливаясь со штатными экскурсиями, я контрабандой узнала столько интересного, что порой чувствовала себя переполненной знаниями. Но в очередную субботу после разговора с детьми решила ехать к ним. И сама я соскучилась, и ребята попеняли мне на долгое отсутствие.

Проехав Псковскую область и Латвию, я наконец-то оказалась в Литве. Добравшись на рейсовом автобусе до Паланги, наняла такси и приехала к пансионату родителей Георгия. Меня не ждали, и мое появление вызвало настоящий фурор. Мальчишки даже забыли, что они взрослые мужчины и чуть не плакали от радости.

Правда, мое объяснение, что отец пока приехать не смог, потому что его институт не справляется с большим государственным заказом, всем показалось немного странным. Но их недоумение было вполне понятно – впервые за долгие годы супружества мы с Георгием оказались порознь.

Свекровь со свекром за годы жизни среди литовцев забыли российские привычки и стали вести себя точь-в-точь как аборигены. А именно подозрительно и скуповато. Поэтому в их доме без надежного плеча Георгия я чувствовала себя чужой и ненужной.

К тому же Дарья Васильевна, как умудренная житейским опытом женщина, несомненно о чем-то догадывалась, и посматривала на меня с изрядным подозрением. Но я ничего о разладе в нашей семейке не говорила. Георгий ее сын, пусть он ей сам обо всем и докладывает.

Как обычно, Георгий звонил сюда по средам. Любой из домочадцев мог проговориться ему о моем пребывании в Паланге. А это значило, что времени на спокойную здесь жизнь у меня совсем немного. Хотя я и не думала, что бывший муж, узнав о моем пребывании у его родителей, рванет сюда выяснять отношения, но всё-таки готовилась умчаться отсюда в любой момент.

Единственное, что меня сдерживало – то, что денег у меня практически не осталось, и куда нырнуть, чтобы переждать лихие времена, я не представляла.

Действуя, увы, вполне в соответствии со своим характером, отложила эту проблему на потом, надеясь, что всё образуется само собой. Конечно, со стороны это походило на всем известную позицию страуса, прячущего голову в песок, но я уже так устала бороться с непрерывно сыпавшимися на мою бедную голову неприятными приключениями, что небольшой тайм-аут мне был просто необходим.

Георгий действительно позвонил детям в среду, но разговаривал так сухо и вскользь, что, на мое счастье, парни ничего ему обо мне сказать не успели. Да и не стремились, надо признаться. Я наврала и им, и свекру со свекровью, что уже доложила мужу о своем благополучном сюда прибытии, и никто из них не заподозрил меня в откровенном вранье. В общем, еще неделя спокойной жизни была мне обеспечена.

Как-то в один из приятных вечерков, накупавшись в Балтийском море, поужинав и даже прочитав целую главу из новой книжки Акунина, я решила от нечего делать посмотреть телевизор. Щелкая каналами, внезапно увидела знакомое лицо и прибавила звук.

В какой-то гламурной передачке гривуазная ведущая мило сообщила, что олигарх Роман Пронин наконец-то собрался жениться, и на экране возникла его невеста, смеющаяся очаровашка в сверкающем вечернем платье.

В следующем сюжете он в каком-то сверхмодном ювелирном салоне выбирал обручальное кольцо для невесты, по очереди надевая на ее пальчик многочисленные кольца, отбирая лучшее.

Я даже привстала, чтобы лучше видеть столь отрадную для меня картинку. Свобода! Правда, после первого приступа эйфории это приятное ощущение исчезло, и я почувствовала себя запачканной и откровенно использованной. Значит, у Романа уже была на примете подходящая девушка, когда он пытался сделать из меня свою любовницу. Это было гадко и противно, но вполне в духе отечественных нуворишей.

Стряхнув с себя глупую хандру, решила: теперь я могу совершенно безбоязненно вернуться в Пореченск. Эта мысль грела мне душу, но я не спешила. Мне хотелось еще хоть немного отдохнуть вместе со своими детьми.

Но мое блаженство продлилось недолго. В следующую среду, когда я специально отиралась неподалеку от мальчишек, стараясь не пропустить звонка Георгия, ровно в восемь вечера прозвенела привычная трель сотового.

Антон включил громкую связь, и всем стало слышно не только каждое слово, но и дыхание Георгия. На стандартный вопрос отца: «Как дела?» Артем ответил, не подозревая, что выдает меня с потрохами:

– Да мы с мамой весь день сегодня на пляже провели. Погода – класс.

Я думала, Георгий скажет сейчас какую-нибудь гадость, но он только велел:

– Дай-ка ей трубку!

Пожав плечами, сын дал мне телефон, и я с замирающим сердцем услышала тихое:

– Рита…

С нарочитой бодростью ответила:

– Я тебя прекрасно слышу! Мы все тебя прекрасно слышим!

Георгий сразу всё понял. Уж чем-чем, а недогадливостью он никогда не страдал.

– Когда ты вернешься? – голос у него стал больным и даже каким-то надломленным.

Я принялась лихорадочно соображать, что же мне ему ответить. Парни явно насторожились. Тревожить их нашими проблемами мы с Георгием оба не хотели, поэтому я озабоченно спросила:

– Ты что, заболел?

Он обреченно подтвердил:

– Ну да. Как только ты уехала, я сразу понял, что мне плохо. Отчаянно плохо. – И попросил: – Возвращайся поскорее, хорошо? Я тебя очень прошу!

С оптимизмом, который вовсе не ощущала, я ответила:

– Конечно! – и вернула телефон ребятам.

Они поговорили еще немного и прекратили разговор. Но всё-таки какие-то сомнения у них остались, потому что они несколько раз спросили меня, всё ли у нас с отцом в порядке, и когда я к нему еду. Успокоив их, я принялась собираться.

На следующий же день попрощалась с родственниками, велела парням вести себя хорошо, на что удостоилась снисходительных переглядок, и уехала в Вильнюс, откуда улетела сначала в Москву, а потом в Нижний. По дороге бросила Георгию СМСку, что возвращаться к нему не собираюсь, и что он может считать себя совершенно свободным человеком.

Приехав в родной город, на квартиру к Георгию заезжать не стала, боясь услышать очередную гнусность и тем самым окончательно опорочить в своей памяти его пока еще не полностью загаженный образ.

Решив не терять зря времени и не ехать через весь город в гараж за своей машиной, купила билет на рейсовый автобус, идущий от Нижегородского аэропорта до Иваново через Пореченск, и отправилась к бабушкиному дому.

Надо было бы, конечно, заехать к матери, узнать, как у них с отцом дела, тем более, что я не звонила им уже недели две, но мне так не хотелось слышать требовательный материн голос, что делать этого я не стала, решив приехать к ним как-нибудь потом.

Размышляя, чем же мне заняться в первую очередь, доехала до автобусной станции Пореченска. Поймать такси или машину здесь нечего было и думать, поэтому пошла пешком, что с тяжеленным баулом было не так-то просто.

Дотащившись до дома, открыла ворота. Покопавшись в тайнике, вынула спрятанный мною старинный ключ от дверей. На душе было на редкость тоскливо и беспокойно, но я приписала это перелету и, как следствие, усталости.

Открыла замок, сделала шаг внутрь и внезапно испугалась. Что-то было не так. Но что не так, я не поняла, внезапно провалившись в темноту.


Глава седьмая


…Это у меня голова кружится или кровать качается? С трудом разлепив тяжелые веки, я изумленно уставилась в низкий потолок. Кровать действительно качалась, и я долго не могла понять, почему, пока не догадалась опустить глаза пониже и не увидела за небольшим окном качающиеся горы. Они вовсе не походили на волжские берега, и я призадумалась. Где же я?

Мозги соображали со скрипом, напрочь не желая напрягаться. Снова мягко качнуло, и в голове возникло неясное предположение. Неужели это яхта? Стараясь разрешить эту загадку, осторожно повела глазами и увидела светлую голову, лежащую рядом со мной на подушке. Посредине охватившей меня паники вдруг сообразила, что это Роман.

Как я очутилась на его яхте? Последнее, что я помнила, как открыла дверь бабушкиного дома. Что же было дальше? На это моя память отвечать решительно отказывалась.

Слегка поворочавшись в постели, стараясь принять более удобное положение, обнаружила, что одежды на мне не было. Никакой. Похоже, что и спящий рядом мужчина ею тоже отягощен не был. Я положила прохладную руку на свой горячий лоб, стараясь собрать разбегающиеся мысли. Итак, меня похитили, на сей раз по-настоящему. Ну и ну! Я даже не могла разобрать, как же я к этому отношусь? Как положено, уязвлена нахальством Романа и злюсь, или, наоборот, восхищена его романтическим поступком?

Почувствовав, что мне хочется в туалет, потихоньку стала вылезать из-под одеяла. Роман, что-то испуганно промычав, но так и не проснувшись, тут же ухватился за мою талию, как за спасательный круг. Н-да, история.

Будить его мне не хотелось, но потребности организма были сильнее, и я решительно освободилась из-под его тяжелой руки. Хлопая сонными глазами, он тут же сел на кровати, как Ванька-встанька, а я, не стесняясь своей наготы, гордо продефилировала в ванную комнату.

Как ошпаренный, он кинулся за мной. Стоя рядом со мной в ванной, он на мое вполне законное требование выйти и оставить меня одну категорически отказался. Спорить с ним мне было некогда, потребности поджимали, и мы сошлись на том, что он поставит ногу в двери, чтобы я не смогла ее захлопнуть, и мне пришлось совершать все свои дела в этом относительном уединении. Принять душ, как мне жутко хотелось, я постеснялась, и, прежде чем начинать военные действия, решила сначала провести полумирные переговоры.

Поскольку в ванной ничего, кроме мужского банного халата, не было, я завернулась в него и с видом попранного достоинства выплыла в каюту. В скоростном темпе натянувший джинсы Роман с голым торсом стоял подле двери в ванную, скрестив на груди руки и укоризненно глядя на меня.

Это было совершенно неправильно – возмущаться должна была я, а вовсе не он. И я постаралась перехватить инициативу, скандально заявив крайне обвинительным тоном:

– И где твоя потрясающая невеста?

На это он почему-то злобно захихикал, неприятно оскалив белоснежные, как у молодого волка, зубы, и нахально заявил:

– Что, купилась-таки?

Заметив, что я лишь недоуменно вытаращила глаза, ничего не понимая, с тем же злорадством пояснил:

– Этот ролик был заказан в одной рекламной фирмочке и прокатан по всем каналам телевидения. Чтобы было вернее, я даже в прессе статейку тиснул. С одной целью, заметь, чтобы ты успокоилась.

Это было очень странно, и я переспросила, одновременно стараясь заставить работать набитые пушистой ватой мозги:

– Зачем мне успокаиваться?

Пронин терпеливо пояснил, говоря мне медленно, по слогам:

– Да чтобы выманить тебя домой. Без этого я тебя найти не смог.

Вот оно что! У меня изнутри начала подниматься жаркая волна протеста, и я невольно зашарила глазами по каюте, мечтая огреть этого типа, уверенного, что ему всё дозволено, по затылку чем-нибудь увесистым.

Злость всё нарастала, и я ядовито поинтересовалась:

– Что, я так тебе в душу запала, что ты без меня жить не можешь, или наоборот, желаешь наказать за побег?

В ответ он неожиданно сделал широкий шаг ко мне и прижал к своей груди. Гладя мои волосы трясущейся рукой, тяжко простонал:

– Если бы ты знала, как я перепугался, когда тебя в каюте не оказалось! Даже жить не хотелось! Я так боялся, что ты утонула! И где ты выпрыгнула, я тоже представить не мог – мы проплыли уже изрядно. Если ли б, вернувшись в Пореченск, я не понял, что ты здесь была, не знаю, что б с собой сделал. Застрелился бы, наверно.

Его слова звучали так надрывно, что задели во мне какую-то жалостливую струнку. Но я беспощадно ее подавила. Вместо сочувствия его страданиям сухо констатировала свою идиотскую промашку:

– Зря я ставни закрыла. Надо было сделать вид, что в доме никого не было. И даже дверь не запирать. И сейчас я не качалась бы в этом корыте неизвестно где, а жила бы так, как хочется мне, а не какому-то наглому жлобу!

Пронин вскинул голову и обиженно посмотрел наверх, жалуясь на меня своему ангелу-хранителю.

– И вот так всегда! – Его голос аж подрагивал от переполнявших его чувств. – Ну, как с ней можно жить?

Раздраженно зафыркав, я попыталась вырваться из его объятий. В ответ он сдавил мне ребра так, что трудно стало дышать. Старательно на тренажерах качается, спортсмен, блин…

– Да кто ж тебя со мной жить-то заставляет? Я-то уж точно нет!

Поняв по моему задыхающемуся голоску, что, еще немного – и жить ему будет не с кем, Роман ослабил хватку и мягко погладил меня по спине, стараясь успокоить. Решительно освободившись, я подошла к окну. Берегов не было видно, и я обеспокоено спросила:

– И где мы?

Ответ меня просто убил:

– В Черном море. Вчера отошли от Одессы. Учти, до берега слишком далеко. Так что не вздумай прыгать с борта. Хотя я теперь ученый и принял кой-какие меры.

Сколько времени я молчала, пытаясь осмыслить его слова, даже судить не берусь. Доходили до меня они по частям, какими-то обрывками. Сначала я поняла, какие меры – на окне снаружи была прикреплена очень симпатичная металлическая решеточка. Кружевная такая, блестящая, тоненькая.

Проследив за моим взглядом, Пронин добавил:

– Такие окна сейчас везде. Даже в трюме.

Мне пришло в голову, что сигануть в море можно и с палубы, на что он, словно читая мои крамольные мысли, с глубоким удовлетворением предупредил, явно гордясь своей предусмотрительностью:

– А палуба тоже вся затянута в такую же сеточку. И выбраться из нее можно только в определенных местах, зная код. Тебе его никто не скажет.

Вот это да! Славно же он подготовился к встрече со мной! И что же мне теперь делать? Мрачно прикрыв глаза, я продекламировала:

– Оставь надежду всяк сюда входящий!

На что он только молча хмыкнул и предложил мне одеться к ужину. Но я заартачилась.

– Сначала скажи, как я сюда попала?

Он немного потоптался на месте, стараясь скрыть замешательство. Похищение людей против их воли в нашей стране карается Уголовным кодексом, о чем он прекрасно осведомлен. Ситуация получалась забавной – врать не стоило, я и без того на него изрядно злилась, а честно рассказывать, как было обставлено мое похищение, попросту опасно. Вдруг я использую полученные мной сведения против него в суде? Если вырвусь отсюда, конечно.

К своей чести, Пронин сказал правду, хотя и нехотя:

– После того, как по всем каналам прошла эта туфта, я послал к дому в Пореченске своих людей. Они и доставили тебя сначала в аэропорт, а уж потом в Одессу.

– А поподробнее?

Он пожал плечами, не желая выдавать профессиональные тайны.

– Нет больше ничего. И одевайся, очень тебя прошу. Уж больно есть хочется.

От негодования есть мне хотелось не слишком, и я решила поартачиться. Демонстративно перейдя к шкафам, принялась перебирать висящие там шмотки. К моему удивлению, здесь были все вещи, привезенные мной в Пореченск. Или, вернее, среди уймы нового барахла моего размера и с необорванными этикетками попадалась и моя, родная, одежда.

Роман следил за моими передвижениями всё более и более темнеющим взглядом. Поняв, что я никуда не спешу, подошел ко мне сзади и обнял, прижимаясь к моей спине всем телом.

– А в самом деле, ну его, этот ужин! Может, останемся? – он указал подбородком на незастеленную постель.

Я немедленно отказалась:

– Да ни за что! Я просто умираю от голода!

Он шелковым голосом поправил:

– Ты собралась копошиться здесь по меньшей мере до утра.

– Я просто смотрю, что надеть. Ты думаешь, я должна схватить первую попавшуюся тряпку? – и с силой повела плечами, освобождаясь от его рук.

Роман послушно отошел на пару шагов назад, продолжая, однако, сверлить глазами мой затылок. Поняв, что, если я буду продолжать в том же духе, то ужинать мне придется где-нибудь под утро, я вдруг ощутила зверский голод. Вот что значит дух противоречия! Странно, раньше я его в себе вовсе не ощущала. Зато сейчас он просто бурлил, полностью застилая своей пеной мой разум.

Схватив летний костюм приятного для глаз жемчужного цвета, купленный мной в Паланге, я демонстративно ушла в ванную, ничего не ответив на его провокационное:

– Давай помогу!

С трудом убедив Пронина, что не буду прорываться на свободу по канализационным трубам, прикрыла дверь ванной. Поскольку запора изнутри не было, как я полагаю, исключительно для того, чтобы предотвратить любую мою попытку сбежать, я подперла дверь стоявшей в закутке шваброй.

Приняв душ, натянула костюм. К моему удивлению, он был мне немного великоват. А ведь всего каких-то пару дней он был мне только-только! В голове возникла неприятная догадка, и я бросилась к Роману.

Вытянувшись перед ним во весь рост и неприязненно глядя ему в глаза, потребовала объяснений:

– Какое сегодня число?

Этот простой вопрос вызвал у него испарину на лбу, которую он стер тыльной стороной ладони.

– Э… А тебе зачем?

Ничего не говоря, я молча ждала ответа. Наконец он выдавил:

– Двадцать пятое.

Вот это да! А я-то была уверена, что сегодня двадцать третье! Меня морили голодом целых двое суток! От этого открытия в желудке начались настоящие голодные спазмы. Воспользовавшись этим, Роман ухватил меня за руку и повлек в столовую, настойчиво приговаривая:

– Пошли сначала поедим, а потом уже поговорим! – Явно решил опробовать пословицу «путь к сердцу мужчины лежит через его желудок» на мне.

Мне и в самом деле просто необходимо было сначала подкрепиться, а уж потом, с новыми силами разойтись не на шутку, поэтому я послушно последовала за ним.

Окинув сердитым взглядом накрытый стол, склочно заметила:

– А где молоко?

Роман недоуменно уставился на меня.

– Зачем тебе молоко?

– Я без него ничего не ем! Привычка такая, знаешь ли. – И с угрозой добавила: – Если нет молока, у меня жутко портится настроение.

Не на шутку занервничав, он немедленно позвонил в звонок. Прибежавший на него молодой парень широко распахнул глаза, услышав подобное требование, но молча умчался обратно в камбуз.

Надеясь, что молока не будет, я приготовилась скандалить дальше, заявив глупость типа «если уж крадешь приличных людей, то и молоко для них должен запасти», но парень вернулся обратно с пакетом стерилизованного молока.

В полной уверенности, что я потребую от него парного молока, Пронин с опаской наблюдал за моей реакцией и наверняка уже прикидывал, где же ему разместить на яхте живую корову, чтобы удовлетворить мои непомерные запросы.

Но я, жалея ни в чем не повинное животное, до такого изуверства опускаться не стала и благосклонно позволила ему наполнить свой стакан магазинным молоком.

Как и прежде, еда была очень вкусной. Обслуживавшие нас парни, видимо, получили строжайшие инструкции, потому что старательно делали вид, будто я такой же заурядный предмет интерьера, как стоящие вокруг ничем не примечательные стулья.

Я была уверена, что съесть ничего не смогу, ведь, как правило, аппетит у меня теряется при самой малейшей передряге. Но тут, скорее всего, оттого, что проголодала несколько дней подряд, я так налегла на еду, что вызвала настоящее беспокойство Романа. Когда на столе ничего не осталось, а я принялась озираться по сторонам в поисках очередной добавки, он ласково взял меня за руку и умильно попросил:

– Может быть, не стоит так много есть? Клянусь, я велю подать чай через пару часов. А то как бы тебе от переедания плохо не стало.

Этот прозрачный намек на мое обжорство настроения мне не добавил, но зато дал повод, выйдя из-за стола, твердо заявить:

– Я устала и спать хочу. Так что прошу мне не мешать!

Он скривился, но остался сидеть на месте, обездоленно глядя мне вслед. Прежде чем вернуться в свою каюту, я вышла на палубу и разочарованно передернулась. Установленная для меня решеточка не поднималась над палубой на пару метров, как я наивно надеялась.

Нет, она тонкой кружевной сферой окутывала судно, каким-то сложным образом не мешая парусам. Действительно, теперь с яхты сбежать было невозможно, даже научившись летать, чего я, увы, не умела.

Отправилась в каюту, размышляя над нелепой ситуацией. Что мне теперь делать? Смириться и получать удовольствие от столь роскошной жизни? Сдаваться не хотелось, и я решила затаиться и ждать подходящего момента, чтобы удрать.

Вот только как быть с деньгами? Если мне удастся сбежать на берег, то где взять деньги, чтобы вернуться в Россию? И где мои паспорта? Вопросов было больше, чем ответов.

Вернувшись в каюту, легла в полной уверенности, что заснуть мне не удастся, но мерное покачивание яхты, как колыбели, навевало сон, и я, пару раз широко зевнув, заснула, и видела во сне Георгия. Таким, каким он казался мне во времена наивной молодости – нежным, заботливым и любящим. От этого сна у меня заболело сердце, и я даже во сне чувствовала, как безнадежно оно ноет.

Проснувшись вечером, снова ощутила зверский голод, и поразилась своим неправильным реакциям. Ну, не должно быть у меня аппетита! Мне же положено переживать и злиться, и голодать по этому поводу, а я веду себя так, будто всё происходящее мне здорово нравится. Но ведь это же не так! Я же домой хочу! Или не хочу?

Из-за разлада с самой собой настроение у меня окончательно испортилось, и на палубу я вышла с нехорошими мыслями о пистолетах, маузерах, кольтах и даже автомате Калашникова. Нет, я не собиралась расстреливать Пронина с его командой, но иметь такую игрушку мне было бы очень, очень приятно! В подобных обстоятельствах весьма добавило бы самоуважения.

На верхней палубе тесной группой стояли Роман, Вадим и незнакомая мне приятная молодая женщина. Женщина была мила, но не казалась близкой знакомой Пронина. Наоборот, по ее недовольным, но сдержанным жестам я решила, что между ними отношения скорее служебные, нежели дружеские.

Поняв, что оцениваю степень значимости их знакомства, я недовольно закусила губу. Что это со мной такое? Я уже отношусь к Пронину как к своей собственности и вычисляю конкуренток? Это было противно и непоследовательно, и я отчаянно воззвала к своему столь часто отказываемому в последнее время здравому смыслу.

Не замечая никого вокруг, троица о чем-то негромко спорила. Мне показалось, что женщина против чего-то протестовала, но мужчины, как это обычно бывает, не обращали на нее внимания. Но вот Вадим повернулся в мою сторону и встревожено замолчал, сделав предупреждающий жест остальным. Немного помедлив, они все втроем двинулись мне навстречу.

Пронин с легким поклоном представил мне своих спутников, говоря так чопорно, будто мы с ним были на светском приеме:

– Познакомься, дорогая, это Вадим Попов, глава моей охраны, ты его уже знаешь, и его жена, Марина. Она будет тебе помогать.

Не совсем поняв, в чем мне нужно помогать, я перевела на нее вопросительный взгляд. Она тотчас пояснила:

– Я буду вашей горничной! – при этом вид у нее был такой недовольный, что я почувствовала себя дурно воспитанной капризной барыней.

– Для чего мне горничная? – я сердито посмотрела на Романа, и тот растеряно повернулся к Вадиму за помощью.

Тот ее шефу оказал незамедлительно. Окинув меня строгим взглядом, спокойно пояснил:

– Так положено. Должна быть у тебя горничная, значит, будет.

Мне ужасно не понравилась его фальшивая забота и панибратское «тыкание», и я нахмурилась. Но спорить из-за такой ерунды было по-настоящему глупо, и я промолчала, поняв, что в моем случае горничная – это та же охрана. Итак, меня будут сторожить, чтобы я не наделала очередных глупостей.

Марина стояла рядом с непроницаемым выражением лица, и я провокационно, скорчив пренебрежительную мину, потребовала:

– Ну, раз вы моя горничная, то пойдите приберите в каюте. У меня там небольшой бардак.

Я думала, что Марина воспротивится, но та с застывшей улыбкой повернулась и маршевым шагом, как на плацу, отправилась в хозяйский отсек.

Вадим зло посмотрел на меня, но промолчал. Я понимала, что это ненадолго, и наше с ним столкновение неизбежно. И оказалась права. Этим же вечером после ужина, стоило Роману удалиться в свой кабинет, чтобы просмотреть перед сном пришедшую ему по Интернету почту, как в гостиную, где я смотрела телевизор, даже не постучав, вошел Вадим.

Его невежливость была вполне оправдана, во всяком случае, в его собственных глазах – он считал, что прав у него находиться здесь гораздо больше, чем у меня.

Выключил телевизор и, встав передо мной, с пренебрежительным выражением лица заявил:

– Запомни несколько правил, красотка!

Обращение «красотка» мне понравилось, несмотря на уничижительное значение, которое он вложил в это слово. Я подняла на него спокойный взгляд, готовясь к баталии. Искусством непроницаемого лица я владею в совершенстве, пусть не надеется, что может как-то меня оскорбить или запугать.

– Главное – ты здесь ненадолго…

Я с таким же неприязненным выражением лица подтвердила звенящим голосом:

– Надеюсь, что так. Здесь мне вообще быть не хочется. Как ты знаешь, мое здесь присутствие вовсе не моя инициатива. И как главный организатор моего похищения, ты это понимаешь лучше других!

Вадим споткнулся. Видимо, равных по силе противников среди женщин ему встречать не доводилось, поэтому он немного помолчал, собирая в кучу разбежавшиеся мысли.

Не дожидаясь, когда он это сделает, я продолжила его речь:

– Ты хочешь мне сказать, что ты, как старый верный друг гораздо дороже Пронину, чем очередная финтифлюшка вроде меня. И чтобы я знала свое место и вела себя соответственно. Ну так вот, официально заявляю: я крайне возмущена вашим произволом и при первой же возможности буду делать гадости и Роману и, особенно, тебе. Насчет Марины еще не знаю, я еще не поняла, что она за человечек.

Донельзя разозленный Вадим подскочил ко мне и схватил за кисти рук своими ручищами. Я, вскочив, уже решила закричать, но тут в каюту вошел Роман. Увидев нас в такой позе, угрожающе спросил:

– Что здесь происходит?

Вадим тут же отпустил мои руки и отпрянул.

Коварно улыбаясь, я пояснила:

– Да вот Вадим объяснял мне правила нахождения на судне. Что можно, что нельзя, одним словом.

Пронина дураком назвать было нельзя, и он, стремительным широким шагом подойдя ко мне, защитным жестом обнял за плечи. Предупреждающе взглянув на старого дружка, протянул:

– Хозяйка здесь – ты! Тебе здесь можно всё!

Усмехнувшись, я уточнила:

– Естественно, в разумных пределах?

Роман эхом согласился:

– Естественно. В разумных пределах. Но хозяйка здесь – ты!

Это прозвучало так увесисто, что Вадим недовольно скривился. Чуть склонившись, кинул на меня взгляд, ясно говоривший: еще посмотрим, кто кого, и вышел.

Роман обнял меня еще крепче, но я не расслабилась в его руках, а, наоборот, вся подобралась. Как я умудрилась вляпаться в эту фантасмагорическую историю? Как это могло случиться со мной, спокойной и здравомыслящей особой?

Может быть, это просто дурной сон? Я зажмурилась, надеясь, что всё исчезнет, но мужчина, почему-то решивший, что глаза я закрыла исключительно от охватившей меня истомы, принялся нежно целовать мои веки.

Мне никакой постельной лирики не хотелось, я и в себя-то никак не могла прийти от слишком резких кульбитов своей жизни, но Роман задышал хрипло и часто, и еще через секунду его мягкие губы затвердели. Мне всё стало понятно, но он еще медлил, не зная, что мне сказать. Наконец просительно прошептал:

– Пойдем в нашу каюту, а?

Он был похож на неуверенного мальчугана, впервые в жизни уговаривавшего переспать с ним соседскую девчонку, и мне вновь захотелось поартачиться. Решительно освободившись от его рук, я села на диван, включила телевизор и капризно заявила:

– Сейчас будет следующая серия моего любимого сериала! Я хочу посмотреть!

Если бы Пронин вздумал спросить меня, что это за сериал, ответить я бы не смогла, потому что никогда в жизни их не смотрела. Но спросить он не догадался и шлепнулся рядом со мной, боязливо поглядывая в мою сторону.

Я поняла, что никто из его предыдущих подружек так себя не вел. Все они из кожи вон лезли, стараясь ему угодить, поэтому я представляла для него нечто таинственное и неизведанное, что-то вроде городского трамвая, на котором он не ездил, наверное, лет двадцать.

Меня до сих пор интриговало название его яхты, и я спросила:

– А почему твоя яхта называется «Маргарита»? У тебя была подруга с таким именем?

Склонившись ко мне, он с удовольствием объяснил:

– Нет. Это получилось случайно. Когда мы с Вадимом думали над названием, ничего путного не придумали и бросили жребий. Ну и выпала «Маргарита». И не зря, как выяснилось. Возможно, это судьба. – Он значительно на меня посмотрел, провоцируя на ненужные ожидания.

От него сильно пахло дорогим табаком, и я тотчас нашла новый повод для недовольства.

– Отодвинься от меня! Я не выношу табачного дыма! У меня на него аллергия!

Бедняга с посеревшим лицом отпрыгнул на пару метров. Он был так не похож на того сверхуверенного в себе типа, от которого я сиганула в Волгу, что его уступчивость показалась мне чрезмерной. Мог ли на него так подействовать мой побег, или нет? Хотя, если он и в самом деле перепугался, что я утонула из-за его крайнего эгоизма, то его нервическое поведение было вполне оправдано.

Чтобы вызвать у него хотя бы подобие гнева или недовольства, я с напором проговорила:

– Мой муж, профессор, никогда не курил и не курит! Сыновья, кстати, тоже!

На это выпендристое высказывание любой нормальный мужик ответил бы в лучшем случае непечатным словом, но Роман вдруг сурово пообещал:

– Хорошо. Я брошу курить, если ты этого хочешь.

Я посмотрела на него с недоумением. Да, он и в самом деле был явно не в себе. Но он принял мой взгляд за порицание, и молча вышел, оставив меня наедине с телевизором.

Решив, что не увижу его еще долго, я пощелкала каналами, не нашла ничего достойного, и спустилась на палубу. Чуть мерцая, решеточка отделяла яхту от всего света, и я скептически представила, как судно переворачивается и все мы тонем вместе с ним, поскольку открыть невидимые двери в решетке будет попросту невозможно.

Рядом со мной возникла внушительная фигура капитана, и я с некоторым налетом стыдливости поздоровалась с ним. Он ответил совершенно индифферентно, как малознакомой особе. Хотя и видел он меня, конечно, второй раз в жизни. Но ведь должен же он знать всё, что происходит на его судне.

Я высказала ему свои опасения насчет возможной аварии, и он заверил меня, что при соприкосновении с водой сработают датчики и решетка просто отпадет.

– Система безопасности продумана до мелочей, так что не беспокойтесь.

У меня возбужденно застучало сердце, и я спросила как можно наивней, будто меня это и не интересовало вовсе:

– А где расположены эти самые датчики? – в это же время незаметно прикидывая, не будет ли достаточно для их срабатывания пары ведер воды.

Но Александр уже видел меня в деле, поэтому ответил крайне неопределенно:

– В разных местах. То тут, то там.

Прерывая наш разговор, на палубу вышел Роман, уже в другом костюме. Похоже, предыдущий он снял, чтобы не провоцировать мою мнимую аллергию.

– Вот ты где. А я тебя потерял. Ты же собиралась смотреть сериал?

Пришлось выдумывать на ходу правдоподобную отговорку.

– А он уже прошел. Или, может быть, будет позже. Я не подумала, что здесь не московское время.

Удовлетворившись моим ответом, он встал со мной рядом. Александр бесшумно исчез, в знак прощания прикоснувшись к козырьку своей белоснежной фуражки.

Я стояла, опершись на перила, глядя вдаль и печально склонив голову. Видимо, почувствовав вину, Роман положил свою руку на мою и ласково сжал. Мне не хотелось ни о чем с ним спорить из-за охватившей душу восторженно-печальной красоты безбрежного морского простора.

Было темно, и граница между небом и водой стерлась. Мы в полной тишине скользили по звездному небу, и точно такое же небо плыло у нас над головой. Мне не доводилось наблюдать ничего подобного, и я с восторгом вдыхала свежий солоноватый воздух, жалея лишь об одном – что это блаженство навязано мне насильно.

Видимо, Роман тоже проникся красотой ночи, потому что долго стоял молча, прислушиваясь к моему дыханию, будто и впрямь не мог поверить, что я здесь, рядом с ним. Внезапно за бортом раздался сильный всплеск, заставив его очнуться. Обхватив за талию, он увлек меня в каюту и принялся раздевать.

Я не сопротивлялась, решив действовать по принципу «раньше сядешь – раньше выйдешь». Когда он с некоторой неуверенностью приник к моему рту, я отметила, что табаком от него больше не пахло. Вычистил зубы?

Такое внимание к моим потребностям было приятно, и я позволила ему делать с собой всё, что он хотел. Угрызения совести меня не мучили – разве Георгий не занимался тем же самым с моей сменщицей? Думать о другом мужчине во время интимных ласк было неприлично, но я всё-таки с трудом удержалась, чтобы в замутившем мозги наслаждении не назвать Романа Георгием.

На следующий день Пронин разбудил меня на рассвете и всё повторилось сначала. Я признавала, что между нами существует очень сильное сексуальное притяжение, но только этого мне было мало.

После сытного завтрака, от которого я не оставила ни крошки, вышла прогуляться. Зайдя на корму, увидела странную картину: внизу, на нижней палубе, рядом с выходом из кубрика стояло несколько матросов и дымило, при этом раздраженно переговариваясь и опасливо взглядывая по сторонам.

Отшатнувшись, чтобы меня не было видно, я малопочтенно прислушалась. Некрасиво, конечно, но мне любая информация могла пригодиться. До меня долетали только отдельные малопонятные фразы, поэтому я долго не могла понять, что же вызвало такое недовольство матросов.

Но после десяти минут подслушивания сообразила, что Роман отдал престранный приказ – курить только с подветренной стороны судна, чтобы дым ни в коей мере не попадал на палубу. Раньше он таких диких указаний не выдумывал, и парни вполне логично связали это со мной. Чтобы не выглядеть в их глазах уж вовсе пакостной мымрой, я на цыпочках отошла от леера и присела возле капитанской рубки.

Мне захотелось смеяться и плакать одновременно. Если уж ему так дорого мое здоровье, то почему бы ему не отпустить меня восвояси? Ведь принудительная любовь подрывает его еще больше.

Самое смешное заключалось в том, что я знала, что вру даже самой себе – ведь его объятья исцеляли меня от сердечных ран, нанесенных безжалостностью Георгия, но об этом Роману знать было вовсе не обязательно.

Наоборот, мне нужно было как можно более правдивее изображать из себя любящую жену, искренне страдающую в разлуке с любимым мужем, чтобы Пронин понял наконец неэтичность и подловатость своих поступков.

Но, если он руководствуется французским высказыванием «на войне и в любви все средства хороши», то ему все мои моралистические выкладки по барабану.

Ладно, буду при каждом случае тыкать ему в глаза своим непогрешимым мужем, любящим, верным и заботливым. Так, чтобы Пронин взвыл от моей занудности и с облегчением отправил домой. Но тут мне пришла в голову ужасная мысль: а если этим я добьюсь противоположного?

Вдруг Роман решит перещеголять соперника в любви, верности и заботе? Если любовный прессинг будет продолжаться и дальше с такой же убойной силой, то так и с ума сойти недолго.

Подумав, решила быть осмотрительной и осторожной, и ни на какие безумства своего любовника не провоцировать. Никогда не знаешь, во что это может вылиться. Вот не сиганула бы на Волге с яхты, так сейчас, гляди, была бы абсолютно свободна, потому что к этому времени наверняка бы уже получила отставку по всем статьям.

Мысль об отставке меня покоробила. Почему-то мне не хотелось быть брошенной любовницей. Может быть потому, что я уже побывала в шкуре брошенной жены? Мне больше нравилось уходить первой, гордо хлопнув дверью.

Неспешно обдумывая свое дальнейшее поведение, я встала и хотела пройти в каюту, но в этот момент передо мной возник Вадим с горящей сигаретой в зубах. Вид у него был еще более презрительный, чем вчера. Наверняка решил проверить мою аллергию на прочность.

Чтобы не рисковать разоблачением, я брезгливо сморщила нос и постаралась поскорее проскользнуть мимо охранника. Вместо того, чтобы вежливо меня пропустить, он сделал шаг вперед и, набрав полную грудь дыма, выдохнул его мне прямо в лицо.

Не ожидая ничего подобного, я нечаянно вдохнула эту гадость и закашлялась. Более того, всерьез задохнулась, без какого-либо притворства. Схватившись за горло, пыталась вздохнуть, но путь к легким перекрыл спазм гортани, и я только хрипела, болезненно выпучив глаза.

Вадим пару минут наблюдал за моими мучениями, язвительно усмехаясь, не веря мне не на грош. Я пошатнулась, чувствуя, что в глазах темнеет, и упала бы на палубу, если бы мне на помощь не метнулась Марина.

Крикнув мужу:

– Идиот! – она схватила меня за плечи и поволокла в каюту.

Опомнившийся Вадим тут же выкинул сигарету за борт, но больше я уже ничего не видела. В полуобморочном состоянии, хватаясь за стены, потому что нести меня Марина была не в состоянии, еле добралась до каюты.

Упав на кровать, поняла: еще немного, и я точно задохнусь. Но тут в мою вену воткнулась иголка, заставив меня болезненно дернуться, и через минуту спазм прошел.

Вздохнув уже полной грудью, первое, что я сказала, было «мерзавец». По глазам Марины я поняла, что она думает точно так же, но лояльность по отношению к мужу не позволяет ей открыто со мной согласиться.

Распахнув дверь так, что она ударилась в упор, чуть не сорвав его с места, в каюту ворвался Роман.

– Что тут происходит? – его голос был так агрессивен, что вздрогнула даже я.

Марина вообще побелела и слабо выговорила, чуть заикаясь:

– Она случайно вдохнула табачного дыма…

При слове случайно я возмущенно возвела глаза ввысь, что не укрылось от Пронина.

– И кто же случайно курил на палубе после моего запрета? – от его ледяного голоса у всех присутствующих кожа начала покрываться хрустящим инеем.

Помявшись, Марина сообразила, что через пару минут я уже приду в себя настолько, что сама смогу сообщить имя своего мучителя, и ее жертвенность останется неоцененной.

– Вадим… – это было сказано шепотом, но Роман услышал.

– Понятно!

Он подошел ко мне, посмотрел на мое залитое слезами даже не красное, а багровое, лицо и удрученно спросил:

– Тебе лучше?

С возмущением на него взглянув, я обессиленно закрыла глаза, демонстрируя свою крайнюю немощь.

Покусывающая губы Марина успокаивающе пробормотала:

– Ничего страшного, через пять минут она будет в полном порядке.

Он недоверчиво повторил:

– В полном порядке, говоришь? А если бы рядом не оказалось тебя или лекарства в аптечке? Что тогда?

Она виновато промолчала, и Пронин, тяжело развернувшись, вышел из каюты. Через пару минут с палубы раздались такие дикие вопли, что Марина бросилась к открытому окну и закрыла его подрагивающими руками.

Сев обратно в свое кресло, посмотрела в мои вполне уже ясные глаза, и признала:

– Я никогда не слышала, что бы Роман когда-либо так орал. Он в жизни никогда ни на кого голос не повышал. Но теперь… – и она передернулась, непритворно вздрогнув.

Вопли раздавались еще долго, больше похожие на раскаты грома вдали, чем на человеческую речь. Но вот всё стихло, и я села на диване.

– Спасибо за помощь. Если бы не вы, я бы годилась сейчас только на одно – рыб кормить.

Она отрицательно покачала головой.

– Да нет. Просто не надо было паниковать. Хотя я понимаю, что это страшно.

Спорить я не стала, лишь слабо взмахнула рукой и попросила:

– Мне уже лучше, спасибо. Можете идти.

Встав, она помедлила, словно собиралась еще что-то сказать, но по коридору послышались быстрые шаги Романа, и она, неловко шепнув:

– Поправляйтесь! – вышла из каюты, столкнувшись в дверях с Прониным.

Тот сердито посмотрел ей вслед, покачал головой и шагнул внутрь, плотно притворив двери. Присев на край дивана, ласково провел рукой по моей щеке.

– Бедняжка. Я этого идиота убить был готов. Никогда так не злился. – Склонившись, он по-отечески чмокнул меня в лоб и спросил: – Как ты себя чувствуешь?

– Средне-паршиво. – Голос у меня еще хрипел и срывался, хотя никакого дискомфорта я уже не испытывала.

Его передернуло, и руки сами собой сжались во внушительные кулаки. Я впервые поняла, каково это, когда за тебя готовы головы снести. Никакой гордости при этом я не почувствовала, только уже ставшие привычными мне горечь и досаду.

Если бы себя так в свое время вел Георгий, я была бы по-настоящему счастлива. Встряхнувшись, попеняла себе – мне о будущем надо думать, а не о прошлом. Но будущее представлялось унылой безбрежной пустыней без признаков жизни.

Пронин терпеливо сидел рядом, поглаживая меня по руке, будто хотел перелить в меня свои жизненные силы, а я расслабленно лежала, и мне ничего не хотелось, даже принять душ, хотя во время приступа я вспотела так, будто на меня вылили по крайней мере пару ведер горячей воды.

Но постепенно туман, обволакивающий мое сознание, как подушка безопасности, рассеялся, и я с удивлением вслушалась в собственные ощущения. Конечно, на чисто животном уровне мне Роман нравился, но что дальше? Похоть никогда не являлась фундаментом для прочных отношений. Хотя о чем это я? Какие прочные отношения?

Я же здесь исключительно для удовлетворения плотской страсти этого нахального типа. Взглянув на него уже реалистичным взглядом, заметила у него седину на висках и морщинки возле глаз, которых не было прежде. Похоже, он из-за чего-то сильно переживал. Но не думаю, что из-за меня.

Решив всё-таки принять душ, выбралась из-под его руки и отправилась в ванную. Но, похоже, переоценила свои силы. Меня вдруг сильно качнуло, и Роман едва успел поддержать меня, не слишком вежливо, зато действенно ухватив за плечо.

– Я с тобой! – его слова прозвучали именно с той долей категоричности, которую я всегда терпеть не могла.

Он и ждал сурового отпора, но его не последовало. Возможно от лекарства, а может быть, вследствие общей размягченности после приступа удушья, когда весь мир превратился для меня в спокойную и безмятежную нирвану, я только согласно кивнула головой.

Это так его поразило, что он не сразу сориентировался, и в ванную я вошла без него. Мгновенно опомнившись, он огромным прыжком заскочил следом и притворил дверь.

Принялся помогать мне стягивать одежду, и я не возражала, протягивая к нему сначала руки, потом поднимая ноги.

– Тебе ванну приготовить? – теперь уже у него похрипывал и срывался голос.

Конечно, это раздевание для него было своего рода изощреннейшей пыткой. Но я сделала вид, что ничего не замечаю.

– Нет, я приму душ.

С его помощью я забралась в ванную, и, придерживаемая его крепкими руками, включила воду. Роман, как горничная у знатных дам, налил на ладонь гель для душа и принялся мягкими кружевными движениями втирать его в мое тело.

Мне нравилось, а вот ему – не знаю. Думаю, если бы предполагалось продолжение, то да. Но теперь, когда я была больна, это больше походило на воспитание силы воли.

Вымыв мне волосы, он уже дышал так, как бегун в конце марафонской дистанции. Умывшись, я с помощью Романа выбралась из ванны, посмотрела на него и невольно захихикала. У него заострился нос, на скулах багровело два пятна, а глаза были мутными и пьяными, как после доброго застолья.

– Тебе смешно? – он был крайне недоволен. – Может, продолжим в постели? – и он неприличным жестом провел у меня между ногами.

Я мгновенно напустила на себя вид болезненный и томный.

– А тебе не кажется, что после перенесенного приступа мне нужно передохнуть? Или я просто резиновая кукла, всегда готовая к употреблению?

Мои слова звучали зло и обиженно, и он мгновенно пришел в себя.

– Извини. Я потерплю, конечно. – Это у него прозвучало на редкость неуверенно, и я поняла, что период этого самого терпения будет крайне непродолжительным.

Стараясь прикасаться к моей голой коже как можно меньше, Роман завернул меня в огромное полотенце. Выйдя из ванной комнаты, я плюхнулась на диван и рассеянно попросила:

– А сейчас уйди, пожалуйста. Я жутко хочу спать.

Он сел рядом, убрал с моего лба мокрый завиток и просительно прошептал:

– А можно, я тихонько посижу рядом? Я не буду мешать, правда!

Его голос звучал так по-детски, что я заколебалась. Но, вспомнив, что он держит меня здесь против моей воли, сердито заявила:

– Ничего подобного! Ты мне мешаешь! Не выношу, когда сопят над ухом!

Он действительно обиженно засопел, но вышел.

Прикрыв глаза, я принялась анализировать случившееся. Что Вадим терпеть меня не может, было ясно еще в самый первый мой визит на яхту. Хотя тогда он демонстрировал свое пренебрежение не мной, конкретно Абрамовой Маргаритой Викторовной, а очередной куколкой, подобранной Романом в заштатном приволжском городишке. В те времена все подружки Пронина для него были на одно лицо. Но сегодня, стараясь открыть другу глаза на мою двуличность, он перещеголял сам себя, чуть не отправив меня на тот свет.

Но реакция Пронина меня изрядно удивила. Я всегда думала, что так остро можно реагировать только на угрозу потери близкого человека. Но я же не близкий для Романа человек. Или я ошибаюсь и в этой истории всё гораздо серьезнее и глубже, чем мне представлялось?

Решив больше не лезть в дебри психоанализа, в этом смутном деле никогда не знаешь, до какой гадости сможешь докопаться, я постаралась расслабиться и заснуть. Приступ и в самом деле вытянул из меня столько сил, что я уснула быстро, несколько раз почти просыпаясь от чьего-то внимательного взгляда.

Возможно, заходила Марина, убедиться, что со мной всё в порядке, возможно, это же делал Роман, но я не просыпалась.

Пелена дремы соскользнула только к вечеру, и то лишь потому, что мне зверски захотелось есть. Едва я встала, как в каюту тут же залетел Пронин. С такой скоростью появиться можно было, только подслушивая у дверей. Но выяснять это я не стала, не желая выдавать ему мои дедуктивные способности.

Лучше всего остаться в его глазах и в глазах его верного оруженосца сексапильной, но не слишком сообразительной дамочкой. Думаю, в будущем это мне очень пригодится.

– Ты в порядке? – он заглянул в мои еще сонные глаза и растерянно улыбнулся.

Ответила я строго, не желая растаять от его нежного тона.

– Могло бы быть и лучше.

Он взял меня за руку и горячо поклялся:

– Больше никто не посмеет курить рядом с тобой! Или будет иметь дело со мной!

У меня не было никаких сомнений в том, что иметь с ним подобное дело никто не пожелает. Тем более после его сверхинтенсивных утрешних воплей. Наверняка вся его команда, как один, постановила вести здоровый образ жизни и дружно бросила курить.

Подтверждая мои мысли, Роман заявил:

– Тем, кто курить перестанет, я буду выплачивать надбавку – десять процентов к окладу. А тех, кто не бросит, штрафовать на десять процентов от зарплаты.

Я поняла, что мои прогнозы вполне оправданы. К тому же он, как истый бизнесмен, все очень правильно рассчитал – штраф был раз в пять больше надбавки. Экономия, однако.

– А ты не думаешь, что после этого демарша вся твоя команда примется меня дружно ненавидеть?

В этом был смысл, но Пронин сердито возразил:

– Пусть только попробуют!

Да уж, что хозяин страшен в гневе, он продемонстрировал сегодня вполне наглядно. Вряд ли еще кто-либо осмелится выказать мне свое пренебрежение таким же образом, как Вадим.

Приведя себя в порядок, я отправилась с Романом на ужин, который из-за меня задержали на пару часов. За столом мы были только вдвоем, поэтому я без всякого стеснения смела всё, что там было. Чуть покачав головой, Роман распорядился принести мне побольше фруктов.

Хрустя сочной грушей, я бездумно смотрела в окно. Начинало стремительно темнеть, так, как темнеет только в южных широтах – раз – и свет уже сменился полнейшей темнотой. Я внезапно озадачилась, а какой же сейчас день недели? Спросила у Романа, и, услышав, что суббота, категорично потребовала:

– Дай мне мой телефон!

Он заартачился:

– Зачем? Мужу будешь звонить?

Вот ведь ревнивец нашелся! С досадой на него посмотрев, так, что он покраснел от возмущения, мягко уточнила:

– Нет, сыновьям. Им, между прочим, уже по восемнадцать лет, так что в папочки им ты никак не годишься!

Роман покусал губы, как застенчивая девочка.

– Ну, им-то, возможно, и нет, но вот другим, – тут он кинул многозначительный взгляд на мой живот, – вполне.

Меня обдало жаркой волной. И в самом деле! Он же не предохраняется, а у меня нет таблеток, чтобы быть уверенной в завтрашнем дне. Но зачем он это делает? Он смотрел на меня с уже хорошо знакомым мне выражением «догадайся сама», и я, сделав вид, что меня его заявление отнюдь не взволновало, снова потребовала:

– Давай телефон! Я всегда звоню детям по субботам!

Он помедлил, но решил не провоцировать меня на более решительные действия. Вытащив из кармана сотовый, скомандовал:

– Вадим! Принеси Ритин телефон!

Через пару минут в каюту вошел ехидно ухмыляющийся охранник. Подал телефон Пронину, подчеркивая, кто здесь главный. Роман молча передал его мне и я шустро набрала телефон мальчишек.

Ответил мне Артем. Голос у него был недовольный и обеспокоенный.

– Мама, у тебя всё нормально? Мы несколько раз звонили тебе и на сотовый, и домой, но ты не брала трубку! Папа тоже очень беспокоится! Ты где?

Я укоризненно взглянула на Романа. Тот неловко поежился, видимо, впервые осмыслив, что у меня своя семья, своя жизнь, в которой ему места нет. Вадим нахмурился и подвинулся поближе, намереваясь выхватить телефон из моих рук, если вздумаю заявить о том, что меня похитили.

Но мальчишкам я этого сказать не могла. Вот если бы они могли мне помочь, а так…

Мягко пояснила:

– Просто я сейчас у берегов Греции. Отдыхаю. А телефон с собой на пляж не беру, чтобы он не испортился на солнце. Здесь очень жарко.

В разговор вступил пораженный Антон.

– Как в Греции? Что случилось, мама? Вы что, поссорились с отцом?

Я поспешно опровергла его обеспокоенные слова:

– Нет, конечно, нет. Просто мне подвернулась возможность отдохнуть практически бесплатно. – При этой фразе у Вадима на лице появилась злокозненная усмешка, вполне правомочная, признаю. – Разве я не могу позволить себе немного отдохнуть без отца? Думаю, он и без того за столько лет изрядно от меня устал. – В последней фразе прозвенела невольная горечь, хотя я и пыталась произнести это совершенно нейтрально.

Эта тирада натолкнула моих умненьких сыновей на некие размышления, и они поспешно согласились, что отдохнуть в одиночестве я имею полное право. После этого последовали стандартные вопросы и ответы про жизнь и здоровье. Когда я закончила разговор, у меня на лице блуждала обычная нежная улыбка, которой я всегда улыбаюсь своим детям.

Еще не остыв от разговора, я посмотрела на Романа, не успев ее спрятать, и он вдруг улыбнулся мне в ответ так нежно и беззащитно, что у меня сердце перевернулось. В себя меня привел голос Вадима:

– А сейчас отдай мне сотовый.

Я попыталась воспротивиться.

– С чего бы это? Это мой телефон!

Он молча подошел ко мне и, несмотря на мое недовольство, вытащил у меня из ладони телефон. Отключил его, спокойно опустил в свой карман и вышел из каюты.

Я рассержено повернулась к Роману, молча требуя объяснений. Тому поневоле пришлось говорить мне неприятные вещи:

– Ты же понимаешь, что мы не можем оставить тебе телефон.

– Почему это?

– Ну, – он с трудом подбирал нейтральные слова, – ты можешь позвонить тому, кому не надо.

– И кому это конкретно?

– Мужу, например.

– И с каких это пор мой муж стал относиться к категории тех, кому я звонить не могу?

– С тех пор, как я в тебя влюбился.

Он наверняка думал растрогать до слез меня этим признанием, но ошибся. Я возмутилась.

– Я не просила тебя в меня влюбляться! Ты мне всю жизнь сломал своими эгоистическими выходками! Это подло, в конце концов!

Мои слова хлестали его, как удары бичом, и от каждой моей злой фразы он сжимался, как от физической боли. Но я не хотела останавливаться.

– Отдай мне телефон и высади на берег! Я сама доберусь до дома!

Но тут он доказал мне, что далеко не тот мягкий и податливый человечек, каким порой мне казался. Резко встав, он выпрямился передо мной в полный рост и сердито рявкнул:

– Прекрати истерику, черт побери!

Истерики у меня не было, что я и доказала ему вполне наглядно, швырнув в него тяжелой диванной подушкой. От неожиданности он не успел увернуться, и она весьма чувствительно огрела его по плечу, от чего я даже радостно подпрыгнула на месте и немного себе поаплодировала.

Схватив следующую подушку, хотела швырнуть и ее, но тут он продемонстрировал, что гораздо лучше меня подготовлен к подобному единоборству.

Достав меня в длинном прыжке, повалил на пол вместе с подушкой и прижал к полу, чуть слышно чертыхаясь себе под нос.

Мне это не понравилось и я чопорно заметила:

– Терпеть не могу невоспитанных мужиков!

Это его доконало, и он громко выругался, дав мне чудненький повод двинуть его коленкой в пах. Это получилось у меня не особо удачно, небольшая амплитуда не позволила мне нормально размахнуться и нанести ему существенный урон, но он всё-таки содрогнулся от боли и с силой притиснул меня всем своим телом к пушистому ковру.

Но вместо того, чтобы оттолкнуть и подняться, вдруг принялся с неистовой силой меня целовать, что-то невнятно приговаривая. Я попыталась сопротивляться, но он был намного меня сильнее, да и, чего врать-то себе, через пару минут мне уже хотелось не сопротивляться, а вовсе наоборот.

Когда я, вскрикнув, с трудом удержалась, чтобы по привычке не повторить имя мужа, он тяжело дыша упал рядом и замер, как-то недовольно сопя. Я нахмурилась, не понимая его, но он прижался губами к моему уху и мягко попросил:

– Извини!

Мне было стыдно гораздо больше, чем ему, поэтому я грубовато уточнила:

– Да ты, оказывается, мазохист?

Не желая спорить и оправдываться, он тихо простонал:

– Не надо, а?

Мне и не хотелось скандалить, но взятую на себя роль приходилось исполнять до конца, и я предложила компромисс:

– Отпусти меня, и всё будет хорошо. Я даже никому не скажу, кому обязана этим замечательным путешествием.

Он замер, и я с вдруг откуда-то возникшим непоследовательным сожалением подумала, что он сейчас согласится, но Роман твердо ответил:

– Не могу.

– Почему это?

– Я тебя люблю.

Эти слова вызвали какое-то нервическое сокращение у меня внутри, что-то такое долгожданное и желанное, что я не сразу осознала, что это вовсе не то, чего я хочу. Или должна хотеть. Мне не любви надо, а независимости.

От всех – от непостоянных мужиков, от безденежья, от самой себя, в конце-то концов, от своей бабской сущности, которая была абсолютно уверена, что все женщины живут исключительно ради подобных минут.

Ничего не ответив на его признание, я встала, поправила платье и вышла, так и оставив его сидеть на полу, печально глядя мне вслед.

В нашей каюте прибирала Марина, ловко протирая несуществующую пыль. Встав рядом с ней, я немного подумала – стоит или нет обращаться к ней за помощью. Но она посматривала на меня с опаской и, – что для меня было в диковинку, – с тайным сочувствием. Поняв, что после происшедшего рядом со мной почти союзник, я даже не попросила, а потребовала:

– Мне нужны таблетки. Ну, вы понимаете. Не хочу никаких последствий.

Она тоже считала, что последствия мне ни к чему, поэтому этим же вечером принесла упаковку контрацептивов. Было не очень правильно начинать с середины, но я выпила таблетку сразу под номером десять в надежде, что ничего не случится. И в самом деле, критические дни пришли без задержки. Романа под этим предлогом я из каюты прогнала, чем он был сильно недоволен, но возражать не посмел.

Мне вообще порой было ужасно забавно наблюдать, как этот сильный и волевой мужчина, на которого работали даже не тысячи, а десятки тысяч человек, моментально тушевался, стоило мне лишь нахмурить брови или сделать вид, что я чем-то обижена. Тогда он принимался нарезать вокруг меня круги, заглядывать мне в глазки и вымаливать прощение.

В такие минуты Вадим просто зеленел от злости. Видимо, он принимал их за демонстрацию моей силы и личную для себя угрозу. Я никогда не пыталась проверить свои возможности, спровоцировав Романа на конфликт с Вадимом, хотя порой мне этого хотелось, уж очень доставал меня Попов с его бычьей шеей, короткой стрижкой на квадратной голове и приплюснутыми маленькими ушками.

Впрочем, после памятного испытания он против меня открыто не выступал. Тем противнее были его презрительные взгляды, бросаемые им на меня исподтишка. Мне постоянно казалось, что он только и ищет предлог, чтобы от меня избавиться. В этом наши цели были столь похожи, что порой мне хотелось предложить ему объединить наши усилия, и только моя брезгливость не позволяла мне это сделать.

Если бы не напряженность, которую чувствовала только я, да не мое стремление к свободе, мешающее мне в полной мере наслаждаться роскошным отдыхом, время мы проводили замечательно. Купались и на яхте в небольшом, но вполне комфортабельном пресном бассейне, и высаживаясь на благоустроенные греческие пляжи.

На берегу заходили в небольшие крестьянские таверны, где я с удовольствием пробовала местные национальные блюда – мусаку, греческую долму, баклаву, запеченный на открытом огне бараний окорок, равани и много различных морепродуктов, которыми так богат этот край.

Стояла настоящая жара, по сравнению с которой даже июльский нижегородский зной казался приятной прохладой, поэтому в полдень мы скрывались на яхте, включали кондиционер и отдыхали.

В крупные города мы не заходили, хотя мне очень хотелось побывать в музеях и просто побродить по улицам по-настоящему старых городов, видевших Александра Македонского и Пифагора, посмотреть на остатки языческих капищ, в общем, делать то, что делают самые заурядные туристы.

Но Пронин был категорически против, опасаясь очередной провокации с моей стороны. Он упорствовал до тех пор, пока я не пригрозила ему полнейшей обструкцией и даже частично выполнила ее, не впустив его к себе в одну из расслабляющих южных ночей, просто созданных для знойной страсти. Это его напугало, и он сдался.

В Афины мы пошли целой толпой – я с Романом, Вадим с Мариной, Александр и еще пара матросов с «Маргариты». Они выстроились вокруг меня своеобразным забором, стараясь не дать мне соприкасаться с остальной массой туристов.

Роман не отрывал руку от моей талии и, несмотря на мои просьбы убрать ее – жарко же! – так и провел весь день, временами стискивая мою талию до боли. Это случалось тогда, когда в обозримом пространстве слышались звуки русской речи и я, по его мнению, вполне могла рвануть туда за помощью.

Но я вела себя примерно, никаких безобразий не вытворяла, и под конец он немного расслабился, не давая мне, впрочем, ускользнуть из-под его твердой руки.

Вечером, вернувшись на яхту, мы приняли душ, слегка поужинали и упали в постель в овеваемой кондиционером прохладной комнате. От усталости мне ничего не хотелось, но у Пронина на этот счет было другое мнение. Он был нежен, так нежен, что я, слушая его бесконечные ласковые слова и ощущая на себе его руки и губы, внезапно подумала: а если он и в самом деле послан мне в утешение? Это показалось мне забавным – Роман в утешение…

Между нами будто пропала защитная стена, воздвигнутая мной для того, чтобы никогда больше не мучиться, и я с удивлением почувствовала, что не воспринимаю его больше чужаком, сломавшим мою жизнь. Да и воспринимала ли я его когда-нибудь таковым?

Это было опасно, но больше не пугало. Расслабившись от этой размагничивающей мысли, я решила остаться с ним, пока судьба сама не расставит всё по полочкам. Будто догадавшись о моем решении, Роман приподнялся на локте и заглянул мне в глаза.

– Может быть, ты всё-таки разведешься с мужем? Ласкать чужую жену – это то же, что воровать сладкие яблоки в соседском саду. Конечно, в какой-то мере это возбуждает, но мне было бы куда приятнее, если бы это был мой собственный сад. – И он погладил меня так, что вопроса о том, что же он подразумевает под словом «сад», у меня и возникнуть не могло.

Его тон был нежно-соблазнительным, тем самым, на который так не хочется отвечать «нет», и я промолчала, позволив ему надеяться на развитие наших отношений.

Заснули мы только под утро, и завтрак, естественно, проспали. Когда утром Роман наконец выпустил меня из постели, мы появились за столом в таком откровенно распаренном от постельных утех виде, что Вадим не смог сдержать своего неодобрения.

Но почему он выражает его только мне? Роману боится или действительно считает, что в этих сексуальных излишествах исключительно моя вина?

После завтрака Пронин приказал спустить шлюпку и мы с ним до полудня плавали в заливе, ныряли с масками, любуясь потрясающим подводным миром, и валялись под склоненными к берегу деревьями, похожими на наши ивы, но с более плотной и темной корой. Поняв, что я устала, Пронин отвез меня обратно на яхту и предложил передохнуть перед обедом.

Это был тот редкий случай, когда я с удовольствием с ним согласилась. Разморенная полуденной жарой и полубессонной ночью, я с удовольствием нырнула в прохладные простыни и задремала. Внезапно откуда-то сверху раздался невнятный баритон Романа. Ему вторил жесткий голос Вадима. Сна тут же как не бывало. Сердце тоскливо заныло, почти так же, как в ту ночь, когда домой не приехал Георгий.

Мне ужасно захотелось выяснить, о чем они говорят, ведь недаром же меня мучило какое-то недоброе предчувствие. Бесшумно встав, я на цыпочках прокралась к окну. Слышно стало чуть-чуть получше, но не настолько, чтобы понимать, о чем идет речь. Тогда я выключила кондиционер и осторожно, старясь ничем не звякнуть, приоткрыла раму.

В комнату ворвался раскаленный воздух и я невольно поморщилась. Похоже, мужчины стояли на палубе как раз над моей каютой. Разговаривали они негромко, и мне приходилось напрягать слух, чтобы уловить, о чем идет речь.

Они говорили о том, что пора уходить в какой-то кэш, сбрасывая акции. Мне это было не интересно, и я уже хотела прикрыть окно, чтобы отдохнуть в прохладе, но тут Вадим с откровенным цинизмом спросил:

– И долго еще будет длиться эта твоя блажь?

Вначале я не поняла, что он имеет в виду, но ответ Романа всё расставил на свои места:

– Понятия не имею. Рита мне еще не надоела. Во всяком случае, пока. – Голос у него был скучным, ему явно не хотелось говорить на подобную тему.

Сердце у меня остановилось и мелкой злой дрожью задрожали руки. Вот как? Я ему еще не надоела? Пришлось с силой закусить губу, чтобы умерить нарастающий шум в ушах. Вадим с издевкой продолжил:

– Что-то ты на этой явно подзадержался. Что, она так хороша в постели?

Меня от этого откровенного цинизма сначала обдало жаром, потом холодом. Что Вадим считает меня очередной постельной игрушкой босса, я знала и прежде, но вот что же ему на это ответит Роман? Будет защищать меня или наоборот, выдаст на поругание? В последнее мне не верилось, ведь не врал же он мне, так настойчиво признаваясь в любви?

Не дыша, я затаилась, боясь пропустить хоть слово, понимая, что от его ответа будет зависеть вся моя дальнейшая жизнь.

– Да не особенно. Но и не плоха.

Сердце сжало тягучей обидой, но я упрямо, не поддаваясь ей, прошептала: «Ну, спасибо и на этом!»

– Смотри, оплетет она тебя, не заметишь, как и женишься.

– Ну уж нет. Не настолько я сбрендил. Поиграю и отправлю ее восвояси. С достойной наградой, разумеется. Ну, как обычно. Но пока я еще не пресытился. Поэтому смотри за ней в оба. Не то опять удерет.

Вадим коротко хохотнул.

– Очередная кукла, говоришь? А что ж тогда ты наизнанку выворачиваешься, чтобы ее ублажить?

Роман немного помолчал.

– Да ладно тебе. – Его голос звучал неуверенно, даже недовольно. – Сам знаешь, каким я бываю, когда в гоне. А тут самый разгар.

Я ждала продолжения, дрожа, как в тяжком ознобе, но по палубе послышались четкие шаги, и голос Александра произнес:

– Пришли представители греческой пограничной службы. Опустить трап?

Лихорадочно отпрыгнув от окна, я несколько раз глубоко вздохнула, приходя в себя. Руки тряслись, и закрыть окно мне удалось не с первой попытки. В голове бились безжалостные горячечные мысли. Итак, что мы имеем? Еще одно разбитое корыто? Похоже на то.

И во всех своих бреднях виновата исключительно я сама. Ведь прекрасно знала, что верить ему нельзя, что для него я всего лишь жалкая амара, и все его слова о неземной любви просто-напросто красивая химера, которую он вешает на уши всем своим пассиям, и всё-таки поверила.

Очень хотелось плакать, и я не стала сдерживаться. Уйдя в ванную, пустила душ и под прикрытием его шума наревелась всласть. Было так обидно, что я не сразу смогла мыслить здраво.

Жуткое уныние охватила и тело и душу. А ведь еще этой ночью я надеялась, что жизнь почти наладилась. Какая наивность! Я посмотрела в зеркало на свое отражение. На меня смотрела хмурая, даже суровая женщина, испытавшая очередное потрясение.

Неужели я совершенно не разбираюсь в людях? Почему я ни разу не заподозрила фальшь в признаниях Романа, тем более, что я его никогда ни о чем ни просила? Зачем он мне это говорил? Считал, что это проходной комплимент, который полагается говорить постельным партнершам?

От этих горьких мыслей мне захотелось завыть и что-нибудь разбить. Я даже приподняла тяжелый бритвенный прибор Пронина, желая шмякнуть его об стекло, но передумала. Это же дурная примета, и неизвестно против кого она обернется. Скорее всего, против меня.

За этими переживаниями не сразу сообразила, о чем сказал Александр. Но, вспомнив, начала лихорадочно обдумывать появившуюся возможность. Пограничники! Пусть не наши, но можно же обратиться к ним за помощью и попытаться прорваться в российское посольство? Но что я им скажу? Что меня похитили? Причем три месяца назад и я ни разу за это время не сообщила местным властям об этом факте?

К тому же вся команда под присягой подтвердит, что я сама, без всякого давления, взошла на борт. А ерунду всякую говорю потому, что поссорилась с любовником и вымещаю на нем злость. А если добавить к этим словам взятку, которую Роман непременно даст, чтобы отвязались, то мой демарш будет просто поводом для того, чтобы сторожить меня еще лучше.

Нет уж, не настолько я глупа, чтобы бузить в чужой стране. Вот вернемся в Россию, тогда…

Вернувшись в каюту, я включила кондиционер и шмякнулась обратно в постель. Она уже согрелась и того удовольствия, что прежде, не было. Или это оттого, что рассыпалась моя очередная иллюзия? Роман в утешение…

Это ж надо такое сочинить! Нет, я действительно экзальтированная дурочка. Постоянно выдумываю того, чего нет и никогда не было. И почему я решила, что Роман в меня влюбился? У него неудовлетворенная похоть взыграла, и ничего больше. Скоро придет пресыщение, и он выпнет меня прочь, как надоевшую собачонку.

Снова стало больно. Очень больно. А вот не надо надеяться на что-то более возвышенное, чем тривиальное кувыркание в кровати. Душа замерла, и я холодно подумала: мне нужно спокойно, без лишних эмоций, изобрести способ побега от этого непорядочного, примитивнейшим образом использующего меня человека.

Как обычно, способ лежал на поверхности, стоило только чуть-чуть раскинуть мозгами.

– Я не хочу встречать Новый год в чужой стране! Без елки, без снега, какой же это Новый год! – мой голос звучал обижено, как у обманутого ребенка.

Роман сразу почувствовал себя виноватым. Невооруженным глазом было видно, как он раздирается надвое противоречивыми желаниями – и мне угодить, и впросак не попасть. Ведь в родной стране мне гораздо легче будет от него сбежать. Я чувствовала, что он мне не доверяет, и правильно делает.

Наконец, что-то прикинув, он согласился:

– Хорошо, милая. Если ты так настаиваешь, поедем в Россию. Но, думаю, католическое рождество нам лучше встретить в Европе. Здесь это настоящий праздник. Тебе понравится, вот увидишь!

Выиграв в большом, я не стала спорить в малом. В Европе, так в Европе. Мне даже не верилось, что после четырех месяцев скитаний я наконец-то увижу Москву, снег. И, уж конечно, встречусь с детьми.

Рождество мы встречали в Риме. Во-первых, город располагался довольно близко от моря, а, следовательно, и от нашей яхты, вставшей на рейде неподалеку от впадения Тибра в море, во-вторых, я еще никогда не видела католического рождества во всем его блеске. Это и в самом деле было на редкость впечатляющее зрелище.

Больше всего мне понравилась празднично украшенная площадь перед собором святого Петра. Елки, во всяком случае, такой, как в Москве, не было, как не было и снега, но даже днем разноцветные огни и украшения придавали площади такой праздничный вид, что было понятно – впереди большое торжество.

Все улицы, все витрины были украшены яслями, волхвами, шестиконечными звездами, ковчегами и прочими атрибутами католического рождества.

А уж Санта-Клаусов была настоящая армия. В смешных коротких красных штанишках, с белоснежными бородами, они казались забавной копией нашего деда Мороза, который по возрасту гораздо древнее Святого Николая.

Правда, никаких Снегурочек рядом с Санта-Клаусами не наблюдалось, что наводило меня на мысль о столь пестуемой на Западе женской дискриминации. Действительно, почему бы феминисткам всех стран не объединиться и не назначить Санта достойную спутницу?

В сочельник мы пошли в ресторан, где досидели до утра, но никакого веселья в разнузданном русском стиле не было и в помине, что мне очень понравилось. В наших ресторанах всегда найдется перебравший псих, который сочтет своим долгом испортить настроение всем остальным посетителям.

Но русских, кроме нас с Романом и охраняющей нас, вернее, караулящей меня, парочки Вадим-Марина не было, поэтому всё прошло на редкость чинно-благородно. Присутствующие периодически торжественно пели рождественские гимны, что мне, если честно, казалось своего рода кощунством. Что сказали бы наши священники, вздумай мы исполнить «Аве, Мария» в отечественном кабаке?

Двадцать седьмого вечером мы в составе двенадцати человек: я с Романом, Вадим с женой, повар со своими помощниками, личные секретари Пронина, члены команды Вадима и несколько человек из команды яхты, сидели в зале ожидания в международном аэропорту Леонардо да Винчи и ждали объявления на посадку.

Сначала я не обратила внимания на расположение членов нашей команды, но когда заметила, то не знала, смеяться мне или злиться. Они окружили меня аж двойным кольцом, из которого мне было не прорваться, хоть умри.

Роман крепко держал меня под руку, рядом, но чуть сзади, стоял Вадим. Марина и прочие охранники расположились цепью впереди. Вторым кругом стояли все прочие, тоже не сводившие с меня внимательных глаз.

Мне было и смешно, и досадно. За дурочку они меня принимают, что ли? Ну, был бы это московский аэропорт, их рвение было бы вполне оправдано, но здесь? Неужели они думают, что я сбегу от них в Риме, чтобы навсегда остаться в Италии?

Они даже за пивом и в туалет не отходили, отчего я почувствовала себя пупом земли и возгордилась. Задрав нос, высокомерно спросила у Романа:

– И доколе это будет продолжаться?

Его несколько сбил с толку мой высокопарный стиль, и он пугливо переспросил:

– Что продолжаться?

– Эта плотная опека?

Мой взмах головы не оставил у него сомнения в том, что я всё заметила. Но Пронин даже не сделал вид, что смущен. Наоборот, еще сильнее вцепившись в мой локоть, как голодающий клещ, он недовольно прошипел:

– Вот именно, до каких пор ты будешь надо мной издеваться?

Резкое перемещение меня из обвинителей в обвиняемые меня вовсе не обескуражило, как он надеялся, а разозлило. Я молча смотрела на него, ожидая разъяснений, и он несколько сник под моим обвиняющим взглядом.

– Выходи за меня замуж, роди ребенка, и будешь свободна, как птица.

Вот это да! До чего же он, бедняга, дошел, если пытается оставить меня у себя хотя бы таким образом. Или это просто очередная лажа, как и с клятвами в любви до гроба?

Я потребовала уточнений:

– И как это?

– Ну, будешь ездить куда захочешь.

В его благодушные обещания не верилось не только мне, но и ему самому. Сообразив это, он, чуть поколебавшись, добавил уже куда ближе к истине:

– Естественно, без ребенка и с соответствующим сопровождением.

Я обвела взглядом это самое соответствующее сопровождение.

– Это как сейчас, да?

Он сердито обрезал:

– Конечно, нет. С тобой будут два-три человека, не больше.

Ну что ж, если пара-тройка соглядатаев для него норма жизни, то для меня – нет. Не подавая виду, что подобное сопровождение для меня вовсе неприемлемо, я капризно потребовала:

– Пить хочу!

Он среагировал немедленно:

– Чего бы тебе хотелось?

– Хочу хорошего коктейля!

– За хорошим коктейлем человека не пошлешь, поэтому мы с ним двинулись в буфет. Я с провокационным интересом оглянулась, думая, что все остальные остались на месте, но не тут-то было! У Вадима был явно предусмотрен и этот вариант.

Вся команда очень четко, как после детальной проработки диспозиции, расположилась у входа в буфет, а несколько зашли за нами следом. В общем, я снова оказалась в плотном кольце охраны.

Это меня и злило и смешило, поэтому после выпитого коктейля я пошла в туалет, куда, естественно, за мной немедля отправилась вся женская часть нашей команды. Оставшись с ними наедине, я потребовала сказать мне, не надоело ли им это.

Оказалось, что вовсе нет, потому что им ужасно забавно наблюдать, как мечет икру босс, не видя меня с собой рядом. К тому же им за это хорошо платят, что тоже является немаловажным фактором. Я думала вытянуть из них еще что-нибудь, но больше они мне ничего не сказали, поскольку Марина предупреждающе хмыкала и угрожающе хмурила брови.

Выйдя из туалета, мы отправились на посадку, где я с точки зрения Романа вела себя идеально. То есть как самый обычный пассажир.

Зайдя в лайнер, я потребовала место у окна, и Пронин с удовольствием усадил меня возле него, предварительно оценив размеры и прочность окна. Сделал он это, явно повинуясь условному рефлексу, приобретенному за несколько месяцев жизни со мной. Сама я выпрыгивать в иллюминатор во время полета не стала бы даже под дулом автомата.

Когда под крылом самолета показались яркие огни Москвы, у меня на глазах выступили слезы облегчения и воскресла надежда на скорое освобождение. Поскольку в таможенном зале всегда дежурят милиционеры, я хотела кинуться к ним и попросить помощи. При этом вполне можно будет обойтись малой кровью – просто сказать, что у этого господина мои документы и потребовать их обратно.

Не будет же Вадим драться с представителями власти! От этой мысли на моих губах заиграла радостная улыбка, и Роман принялся посматривать на меня с ненужным мне пониманием. Пришлось взять себя в руки и, хотя сердце гулко билось от предстоящего мне нелегкого испытания, внешне мое волнение, надеюсь, ничем не проявилось.


Глава восьмая


Самолет приземлился в Шереметьево по расписанию и мы всей гурьбой спустились с трапа. К моему удивлению и негодованию, вместо таможенной проверки, которую все члены нашей команды должны были пройти, как обычные законопослушные граждане, Роман усадил меня в стоявший у трапа лимузин, подождал, когда за нами следом сядут Вадим с Мариной, и наша машина беспрепятственно покинула пределы аэропорта.

Я даже с лица спала – прощай моя надежда на освобождение прямо в зале ожидания! Я-то рассчитывала при таможенном досмотре оторваться от этих господ, и вдруг такой прокол!

Посмотрев на торжествующую ухмылку Вадима и хмуроватое настороженное лицо Романа, поняла, что они достойно подготовились к любым попыткам моего бузотерства. Что ж, это еще один хороший мне урок – не стоит недооценивать противника.

Через пару часов мы подкатили к огромным воротам на Рублевке, плавно разъехавшимся в стороны при нашем приближении. Дом, выстроенный буквой П, был под стать воротам – громадный, как дворец. Увидев по дороге к дому несколько сторожек с охранниками и камеры внешнего наблюдения, я поняла, что отсюда мне так просто тоже не выбраться.

Но одно то, что мы были в родной стране, внушало неиссякаемый оптимизм, и я всё веселее и благодушнее смотрела на окружающее меня великолепие.

Машина заехала в подземный гараж, и Роман, выйдя из салона, протянул мне руку. Дождавшись, когда я неловко выползу следом, по-хозяйски обнял меня за талию, притянул к себе и повел к лифту.

Поднявшись на первый этаж, вздумал показать мне весь дом, самодовольно приговаривая:

– Теперь это и твой дом, дорогая! – чем меня откровенно взбеленил. – Давай покажу, где что находится.

Мне эти хоромы на дух были не нужны. Единственное, чего я хотела – оказаться в бабушкином доме и жить спокойно, никого не беспокоя. Но чтобы и мне никто не мешал.

Понимая, что единственный шанс вырваться из этой золотой клетки – усыпить бдительность моих сторожей, прикидываясь всем довольной, я томно протянула, не давая заподозрить себя в излишнем любопытстве:

– Я устала, и мне вовсе не до экскурсий по музеям.

Роман суетливо согласился, видимо, подумав, как здорово очутиться со мной в спальне наедине, но я злокозненно уточнила:

– Отдыхать я буду одна!

От моего безапелляционного тона он разочарованно сник, но послушно согласился:

– Как хочешь. Марина покажет тебе твои комнаты.

Горничная поспешила вперед с таким проказливым выражением лица, что это заметил даже Пронин, обычно не обращавший внимания на прислугу. Он нахмурился, что для бедной Маринки сулило по меньшей мере добротный выговор от супруга.

Похихикивая, я двинулась за ней следом. Избавившись от надоедливого надзора любовника, попросила Марину показать мне дом. Кивнув головой, она принялась перечислять комнаты, мимо которых мы проходили. На первом этаже располагались разного рода подсобные службы, кухня, тренажерный зал, и пристроенный к дому огромный бассейн.

На втором находились отведенные мне комнаты, рядом с ними кабинет и приемная Романа, в которой сидели его секретари, дальше огромная гостиная, столовая, комнаты для гостей, небольшой кинозал. На третьем библиотека и музыкальная комната, где, как я поняла, изредка давали концерты разного рода знаменитости.

В другом крыле наши с Романом смежные спальни, куча каких-то полупустых комнат, про которые Марина многозначительно сказала: «про запас», из чего я сделала вывод, что ориентированы они на будущее потомство, которого, судя по количеству комнат, должно быть много. На четвертом были бильярдная, боулинг и еще какие-то комнаты непонятного мне назначения.

В общем, это была сказка. Из тех, за которую какая-нибудь дурочка готова была душу продать. Но меня от этой показушной роскоши просто тошнило. Я отчаянно хотела быть собой, а не игрушкой для богатенького мальчика, и не могла понять, как же меня угораздило влипнуть в эту медовую западню.

Поскольку спальни на третьем этаже предполагали совместное проживание, я предпочла остановиться на втором, где мне предназначались отдельные апартаменты, состоящие из трех внушительного размера комнат и соединяющего их немаленького коридора.

Из фойе внутрь вела дверь, которую, при желании, можно было запереть на ключ. Во всяком случае, замок в дверях имелся. Я потребовала у Марины ключ, и она, открыв шкафчик в прихожей, выдала мне его, предупредив:

– У босса есть ключи от всех комнат, так что запираться бесполезно.

На этот счет у меня было свое мнение, озвучивать которое я предусмотрительно не стала. Пройдя по роскошно обставленным комнатам, увидела стилизованные под старину телефонные аппараты. Перехватив мой вспыхнувший надеждой взгляд, Марина снова скучно предупредила:

– Это внутренние телефоны, связи с городом нет.

Продолжения не требовалось, и она, показав мне, что где лежит и что как включается, ушла, оставив меня в одиночестве. Я прилегла на диван в гостиной, закинув руки за голову. Делать ничего не хотелось. Да и что мне делать? Маникюршу с педикюршей вызвать, что ли? Или обстановку в своих комнатах сменить?

Я бросила равнодушный взгляд по сторонам. Красиво, но не мое. И моим никогда не станет, так чего же стараться? Пролежав около получаса, почти задремала, когда в соседней комнате раздался шорох и невнятный, едва слышимый разговор.

Подскочив, я припомнила, что рядом с этой комнатой кабинет Романа. Эх, если б можно было услышать разговор! Странно, но раньше мне и в голову не приходило подслушивать, но жизнь с Прониным пробудила во мне самые худшие мои черты. Или это просто естественное желание выжить?

Я приложила ухо к стене, но слов всё равно было не разобрать. Жаль. И тут я вспомнила про такой простой приборчик, как стетоскоп. Надо как-то прорваться за ним в аптеку. Но вот как? Одну меня всё равно никуда не пустят.

Вечером после настойчивых напоминаний секретаря Роман ушел работать в кабинет, а я пошла на первый этаж, размышляя по дороге, чем бы мне заняться. Может, посмотреть какой-нибудь фильм? Хотя я и не слишком люблю кино, но надо же чем-то заняться.

В коридоре столкнулась с красавцем, причем настоящим Аполлоном, высоким, великолепно сложенным блондином с роскошной шапкой белокурых волос. Он шатался по этажу, где ему явно нечего было делать – охранники на хозяйские этажи не допускались. Одно это внушило мне определенные подозрения. Посмотрев на меня неестественно восхищенным взглядом, он проговорил:

– Ах, какая куколка!

Фальшь из него лезла во все поры, и я недоверчиво улыбнулась в ответ на этот сомнительный комплимент. Но он моего скепсиса не заметил. Скорее всего настолько был уверен в собственной неотразимости, что ему ничего подобного и в голову не приходило. Я давно заметила, что красивые мужики еще глупее красивых баб.

– Ты новая подружка босса? Ничего, миленькая. Но за мои пять лет беспорочной здесь службы, – он так произнес слово «беспорочной», что было ясно, что всё обстоит с точностью до наоборот, – у босса были красотки куда поэффектнее тебя. И все надеялись на обручальные кольца и марш Мендельсона. И все шустро пролетали мимо. Не боишься, что и ты ненадолго?

Его панибратство мне категорически не нравилось, и я поморщилась. На яхте никто из команды ничего подобного себе не позволял. Но там, видимо, поработал Пронин. А здесь? Неужели местная обслуга так распущена, что может позволять себе подобные вещи?

Мгновенно возникло подозрение, что эта фривольность неспроста. Уж больно его поведение походило на подставу. Мне вспомнился странный взгляд, брошенный на меня сегодня Вадимом: будто он уже со мной распрощался и забыл, как меня и звали. Да, это несомненно его затея.

Замысел был редкостно примитивен, потому прослеживался очень четко: я ложусь в постель к этому красавчику, меня с помощью школьного дружка застукивает Роман и отправляет на все четыре стороны.

Ах, если бы это было так просто, я давно была бы дома.

Но я всё же решила подыграть Вадиму. Чем черт не шутит, вдруг мне и впрямь удастся вырваться отсюда посредством этого самовлюбленного жеребца?

– Похоже, что так. А ты кто?

Красавчик поиграл накаченными мускулами, видимо, обещая мне неземное блаженство.

– Аркадий.

Я даже умилилась. Это ж надо, как его имя соответствует поставленной задаче. Аркадий – житель Аркадии – вечно счастливой страны. Интересно, много ли счастья он мне может дать?

Аркадий считал, что много. Придвинувшись мне почти вплотную, обольстительно предложил:

– Может, познакомимся поближе? Не пожалеешь, обещаю!

Насчет последнего у меня были серьезные сомнения, но свет заманчивой свободы пересилил мою брезгливость, и я согласилась:

– Давай проверим.

Парень явно не ожидал столь быстрой победы, потому что как-то неуверенно обернулся, ожидая подсказки. Я мысленно попеняла Вадиму: почему он выдал исполнителю неполную инструкцию?

Немного помявшись, парень что-то сообразил и предложил:

– У меня комната на первом этаже. Вместе нам туда идти нельзя. Я пойду сейчас, а ты немного попозже, минут через десять. Дверь будет открыта, и ты сразу поймешь, куда заходить. Договорились?

Еще бы! Оптимальный вариант, чтобы Аркаша успел предупредить своего босса, а тот, в свою очередь, своего. Меня это полностью устраивало, и я, неумело изображая из себя секс-бомбу, старательно растянула губы в фальшивой улыбке. И, видимо, перестаралась.

Парень с явным сожалением остановил масляный взгляд сначала на моих губах, потом на груди, затем, становясь всё более и более сальным, взгляд пополз еще ниже.

Не дожидаясь конца, я кивнула Аркаше и пошла дальше, тихонько посмеиваясь про себя и утешаясь банальной мыслью, что вполне могу остановить его до определенного момента. Как говорится в не очень приличной пословице, «сучка не захочет, кобель не вскочит».

В кинозал я не пошла, а нырнула в гостиную, где включила телевизор и минут десять погоняла по экрану программы. Решив, что дала недалекому Аполлону достаточно времени для консультации с начальником, отправилась вниз.

На первом этаже, в том крыле, где я еще ни разу не была, в самом начале коридора увидела приглашающе распахнутую дверь в небольшую комнату, в которой виднелся полураздетый Аркадий. Его мускулатура завораживала – под загорелой, почти бронзовой, кожей, перекатывались огромные бугры, способные впечатлить любую нормальную женщину.

И я, зайдя в комнату и плотно прикрыв за собой дверь, охотно впечатлилась. Подойдя к нему и мягко проведя пальчиками по его гладким плечам, увидела, как под моими руками он покрывается мелкой гусиной дрожью, шепчет:

– А, пропади всё пропадом! – и хватает меня в медвежьи объятия.

Его поцелуи были мне противны, но я, пересиливая себя, старательно на них отвечала, молясь про себя, чтобы Роман с Вадимом пришли как можно скорее. Если дело дойдет до постели, мне этого бугая не остановить.

Но вот, напрягшись до предела и задрожав злой крупной дрожью, он поднял меня на руки и в два шага донес до дивана, стоявшего у окна. Подняв глаза, я посмотрела на противоположную стену, где, по моему разумению, должна была стоять камера слежения. А для чего бы тогда устраивать этот балаган?

Но ее не было, и я внезапно испугалась. А если я ошиблась, и Аркадий затеял этот спектакль исключительно для собственного удовольствия? От этой мысли меня пробрал нервный озноб, и я попыталась оторваться от ищущих рук ухажера.

Не тут-то было. Я и раньше предполагала, что это проблематично, но теперь полностью убедилась в неосуществимости подобных желаний. Он был как скала и только посильнее налег на меня, уже полностью готовый к продолжению. Шустренько стянул с меня блузку, расстегнул лифчик и принялся легонько покусывать мою шею, напомнив мне фильм про графа Дракулу.

Мне оставалось одно – идти в этом неприятном деле до конца, а потом как-нибудь изящненько довести это безобразие до сведения Пронина. Хотя никакой гарантии, что он мне поверит, возмутится и отправит восвояси, у меня не было.

Тут, к моему вящему облегчению, дверь распахнулась, и в комнату влетел гневный Роман. Схватив меня за руку, рывком вытащил из объятий возбужденного парня. Тот вскочил и, схватив за другую руку, потянул меня обратно. Я взвизгнула, чувствуя, что еще немного, и меня станет двое.

Испугавшийся за мою целостность Роман тут же меня выпустил, и я шлепнулась на Аркадия, который, в свою очередь, не удержался на ногах и упал обратно на диван, не выпуская, однако, меня из своих загребущих лап.

Дверь снова распахнулась, и в проеме нарисовался Вадим. Вид у него был предовольный. Он даже и скрыть этого не пытался. Еще бы – такая наглядная картинка! Снизу до предела возбужденный голый парень, сверху я, почти полностью обнаженная, с одной узкой полоской короткой юбки на бедрах, и рядом злющий до потери пульса босс.

– Ну что, убедился, что она из себя представляет? – голос Вадима был скучающе-ленивым. Он был уверен, что расправа Пронина будет стремительной и наглядной.

После этих слов Аркадий должен был бы опомниться и изобразить из себя невинного агнца Божия, обольщенного недостойной сиреной, то бишь мною, но он, похоже, перевозбудился.

Не обращая внимания на свидетелей, он прижал мою голову рукой и впился в мои губы болезненно-страстным поцелуем, явно намереваясь довести начатое дело до конца. Рассвирепевший Роман схватил меня за талию и попытался поднять, но я вкупе с уцепившимся за меня парнем оказалась для него непосильной ношей.

В действие вступил Вадим. Отеческим тоном воззвал к разуму подчиненного:

– Аркадий! Опомнись! Отпусти ее!

Но, к его искреннему изумлению, разума у того не оказалось. Вместо раскаяния тот рявкнул:

– Да пошли вы!

Шустро перевернувшись, оказался сверху и, невзирая на свидетелей, принялся нахраписто задирать на мне юбку.

Этого Роман перенести уже не смог. Он схватил парня за волосы и оттянул от меня, заставив-таки выпустить добычу из своих медвежьих объятий.

Тот ему этого так просто не спустил. Попытался двинуть в челюсть, защищая свое право на свободную любовь. Роман ловко ушел из-под удара, и, чуть изогнувшись, поймал конкурента за руку и перебросил через бедро.

Аркадий довольно сильно шмякнулся об пол, но боевого духа не растерял. Вскочив, снова двинулся на собственного работодателя, но тут в драку включился наконец-то вышедший из ступора Вадим. Заломив руку подчиненному, он рявкнул другу:

– Да уведи же ты ее отсюда!

Мне очень хотелось остаться и досмотреть весь фарс до конца, ведь из-за меня еще никто друг другу носы не разбивал, но разозленный Роман, даже не дав одеться, схватил меня за руку и молча выволок из комнаты. Протащив меня до моих комнат на втором этаже, запихнул внутрь и захлопнул двери.

Я тихо вздохнула. Вот и окончилось мое приключение. Ни один нормальный мужик не станет терпеть рядом с собой откровенную шлюшку, готовую переспать с первым встречным. Мне хотелось и смеяться и плакать одновременно. Неужели всё так легко?

Прошла в ванную и принялась не спеша смывать с себя противные мне поцелуи. Да уж, секс-бомбы из меня не выйдет, это точно. Вымывшись, завернулась в полотенце и вышла в комнату. Там стоял Роман и смотрел в окно, засунув руки в задние карманы черных джинсов. Я напряглась в ожидании оскорблений.

– И для чего ты это устроила? – его голос звучал устало, но вовсе не обвиняюще.

Я была так настроена на скандал, что от неожиданности смогла лишь что-то невнятно проблеять.

– Понятно. Ты считала, что я, как последний простак, тут же выгоню тебя за ворота и ты с чистой совестью вернешься к своему муженьку? – он повернулся ко мне и в упор посмотрел в мое растерянное лицо.

Боюсь, он стал разбираться в моих устремлениях гораздо лучше, чем в свое время Георгий, потому что безошибочно увидел на моем лице подтверждение своим мыслям.

– Ну конечно! Так оно и есть! И не смотри на меня, как на смертельного врага. Я вообще не понимаю, чем ты недовольна!

– Чем я недовольна? Ты держишь меня тут как наложницу, и еще не понимаешь, чем я недовольна?

Поморщившись от моего истерического тона, он примирительно сказал:

– Ну, что тебе стоит развестись с мужем и стать моей законной женой? И дать мне слово, что никогда меня не покинешь? Тогда ты могла бы ездить одна куда угодно, хоть за границу. – И торопливо добавил, сомневаясь в своей способности провести без меня достаточно долгое время: – В разумных пределах, конечно!

Эх, если бы я была авантюристкой и могла обещать то, что выполнять не собиралась, насколько легче бы мне жилось. Но врать я не могла. Открыла было рот, чтобы сказать Роману о тщетности его надежд, но он уже смотрел на мои голые плечи всё более и более мутнеющим взглядом.

– Ладно, разберемся с нашими проблемами завтра! А сейчас я хочу закончить то, что не закончил тот гаденыш, который у меня, кстати, больше не работает.

По его разраженному тону я поняла, что моя вполне возможная измена задела его куда больше, чем он хотел мне это показать. Эх, столько стараний, и всё зря!

И в самом деле, в эту ночь Роман спать мне практически не дал, и под утро я уже не знала, что это было – ночь страстной любви или ночь сексуального наказания. Во всяком случае, когда мы с Романом появились за завтраком, пришедший о чем-то доложить Вадим с каким-то даже отчаянием взглянул на мое бледное зацелованное лицо. Увидев его растерянность, я нагловато ему подмигнула, и он потемнел, поняв, что его авантюра с треском провалилась.

Его афронт меня искренне огорчил, но стоило ли ему об этом говорить? А если всё-таки признаться ему, что цель у нас одна, и предложить объединить усилия? Что он сделает?

Сохранит лояльность старой дружбе и примется сторожить меня куда крепче, чем прежде, или поддастся соблазну и поможет сбежать, рискуя при этом потерей друга и приличным заработком? Мне его предательство показалось нереальным, и я решила не рисковать.

После завтрака заявила Роману, что хочу съездить в аптеку и прошвырнуться по магазинам. Чувствуя себя несколько виноватым за слишком уж бурную ночь, он тотчас выразил согласие меня сопровождать, хотя об этом его никто не просил.

Уповая на то, что в аптеке мне как-нибудь удастся незаметно купить стетоскоп, я мило поблагодарила его за заботу, чем только насторожила еще больше, и пошла переодеваться.

Уже полностью готовая к отъезду, пошла вниз, и тут судьба продемонстрировала мне, что еще не вовсе от меня отвернулась. У ворот стояла незнакомая мне машина. Но вот выходил из нее известный мне министр. У меня даже сердце зашлось от восторга. Вот это да! Теперь Роман не сможет отправиться со мной по магазинам и остановить меня не сможет тоже!

Мне не удалось спрятать довольный блеск глаз, и Пронин, вышедший за мной следом, с досадой закусил губу. Вышло это у него так откровенно, что министр посмотрел на нас с интересом.

– Извини, дружище, что без предупреждения, но дело неотложное. Может, всё-таки уделишь мне пару минут?

Роман кивком головы подозвал к себе Вадима и что-то ему сказал. Тот ответил согласием, и я вместо одного надзирателя получила сразу двух. Со мной отправились Вадим с Мариной.

После вчерашней неудачи мой охранник посматривал на меня уже с нескрываемой озабоченностью и даже некоторой опаской. Еще бы – Пронин застал меня в таком положении, при котором никаких домыслов не нужно, и ничего не произошло! Ни-че-го!

Это было настолько странным, что Вадим не знал, что и думать. В любовь он явно не верил, или, возможно, и верил, но не со стороны Пронина, который многократно доказывал ему, что на серьезную привязанность не способен органически.

Первым делом мы приехали в аптеку, где я непререкаемым тоном заявила своему стражнику, что покупать лекарства буду без его назойливого пригляда. Язвительно усмехаясь, он заверил, что и не думает контролировать меня в этом вопросе, и что мне можно покупать всё.

Кроме контрацептивов, разумеется. На это босс наложил строжайший запрет. Сказал он это с издевательским смешком, и, боюсь, мои ручонки сами потянулись к нему, чтобы влепить увесистую затрещину. Если б не Марина, я это свое желание реализовала. С огромным наслаждением, надо признаться.

Она утянула меня в аптеку, поглядывая на меня с сердитым намеком, поскольку соответствующих таблеток принесла мне на полгода вперед. Конечно, шум поднимать было глупо, но возмущение било через край. С трудом совладав с внезапно прорезавшимся африканским темпераментом, я, низко склонившись к провизору, попросила:

– Мне нужен стетоскоп, самый простенький, но в чеке отбейте его, пожалуйста, какими-нибудь таблетками. – И выдала на гора еще целый перечень таблеток от ангины, кашля, диареи и много другого, причем просила всё самое качественное, а, следовательно, и дорогое.

Когда мне выдали увесистый пакет, я осторожно вытащила из него стетоскоп и перепрятала в сумочку, старательно отворачиваясь от входа. Марина мои манипуляции, естественно, видела, но промолчала. Мне оставалось лишь надеяться, что она ничего не скажет мужу. Между ними были какие-то странные отношения. Скорее деловые, чем любовные.

Денег у меня, естественно, не было, и мои покупки оплатила Марина. Чек она передала мужу, который его тут же внимательнейшим образом изучил, спрашивая у жены назначение неизвестных ему названий, и я порадовалась, что стетоскоп там не значился. Вряд ли бы мне удалось убедить этого профессионального шпиона, что на сон грядущий я люблю послушать биение собственного сердца.

Дальше мы поехали по бутикам. Больше всего мне понравился огромный торговый центр на Тверской, где вполне можно было заблудиться. Я набрала много всякой ерунды, за что с каменной миной расплачивался Вадим, давая мне чудненький повод для недовольства.

Приехав домой, на добродушный вопрос Романа:

– Что ты купила, дорогая?

Ответила совершенно, на его взгляд, неадекватно:

– Меня еще никто так не унижал!

Пронин всполошился, готовый немедленно вцепиться в глотку тому, что посмел это сделать:

– Кто тебя унизил?

Ответ оказался для него неожиданным:

– Ты!

Ошеломленно похлопав ресницами, он осторожно уточнил:

– Чем?

Ответила я в духе лучших трагедий Шекспира, с удовольствием внимая драматическим модуляциям дрожащего от оскорбления голоса:

– У меня нет ни копейки денег! Ты что, считаешь, что это приятно – когда за тебя расплачивается кто-то там? Во всех магазинах меня считали содержанкой Вадима!

Это последнее его доконало. Если бы содержанкой его, Пронина, он пережил бы мой демарш более-менее спокойно, поскольку это было сущей правдой, но Вадима…

Посчитав мое требование совершенно законным, извинился:

– Рита, не сердись, я просто не подумал, что тебе и в самом деле нужны деньги. Но я сейчас же всё исправлю!

Вызвал по телефону своего бухгалтера и отдал распоряжение:

– Переведите на счет Маргариты… – тут он кинул на меня вопросительный взгляд. – Сколько тебе нужно на булавки, дорогая?

Решив не мелочиться, я сердито отрезала:

– Миллион!

Согласно кивнув, он подтвердил:

– Миллион долларов. Думаю, на первое время этого хватит.

У меня аж дух захватило. Я и забыла, что рублями Пронин не считает. Ура! С такой суммой я наконец-то смогу всерьез планировать побег.

В очередную субботу, я, как обычно, позвонила мальчишкам. Мне очень хотелось их увидеть, но выяснилось, что на новогодние праздники они уехали в Палангу. Георгий тоже был там, и парни передали ему трубку, но я и слова не успела ему сказать. Слушавший по громкой связи мой разговор Роман позеленел и тотчас отключил телефон.

– Что ты себе позволяешь, в конце-то концов? – я орала, как базарная торговка на укравшего у нее пирожок бомжа и нисколько не стыдилась этого.

Роман с непроницаемым выражением лица заявил:

– С бывшим мужем ты разговаривать не станешь!

Муж и в самом деле был бывший, но Пронину я об этом и под пытками бы не призналась.

– Это ты мне никто! Понимаешь – никто!

У него на скулах появились темные пятна, но он упрямо повторил:

– Ты не будешь разговаривать с Абрамовым, и не упорствуй! Это всё равно ничего не даст. Кстати, если бы он хотел тебя разыскать, то давно бы уже нашел. Наши фотографии не раз появлялись в прессе.

Это было правдой, но я упорно старалась обелить хрустальный образ Георгия:

– Он ученый и не читает всякую дрянь!

– Но его знакомые и родственники-то что-то да читают? Телевизор смотрят? Неужели ему никто о нас не сказал?

Он так пытался навязать мне свое мнение, что мне захотелось его осадить:

– По тем фотографиям не понятно, где мы. Если появятся сообщения, что я в Москве, тогда он обязательно меня найдет!

Успокоенный долгим отсутствием соперника и в связи с этим несколько расслабившийся любовник воспринял мое заявление как подлый удар ножом в спину. Подобравшись, будто готовясь встретить противника лицом к лицу на поле боя, Роман чуть принахмурился и протянул:

– Что ж, придется принять дополнительные меры безопасности.

Я чуть не выругала себя вслух. Эх, болтливый мой язык! Я не рассчитывала, что Георгий попытается что-то предпринять, но эти самые дополнительные меры вполне могут помешать удрать мне! Но что-либо исправлять было уже поздно, и я замкнулась в горделивом молчании.

Новый год мы поехали отмечать в один из самых модных ресторанов Москвы. Там была масса известного народу. Разодеты все были в пух и прах, но я от них ничуть не отставала. Перед этим знаменательным событием Роман самолично провез меня по московским магазинам и я долго подбирала себе элегантное вечернее платье, пренебрежительно не обращая внимания на ценники.

Это было, пожалуй, одним из немногих завлекательных моментов моей теперешней жизни. Живя с Георгием, я хотя никогда и не бедствовала, но позволить купить себе подобный нарядец не могла. Хотя в ту пору он мне были не нужен – поражать своей изысканностью в Нижнем мне было некого. Круг моего общения ограничивался институтскими коллегами Георгия да моими деловыми знакомствами.

Но теперь в изящнейшем платье от Валентино я чувствовала себя совершенно другим человеком. И вела себя соответственно. Особенно мне шло колье, купленное любовником в одном из торговых центров на Тверской. В сложную оправу из белого и голубого золота были помещены искусно ограненные изумруды. Когда я увидела эту драгоценность на черном бархате манекена, она показалась мне потрясающей, не меньше, чем ее цена.

Я о нем даже и не заикнулась, но Роман попросил показать что-нибудь с изумрудами, так как по гороскопу я рак и мне положено носить смарагды. В первую очередь ему и принесли понравившееся мне колье.

Приложив его ко мне, Пронин одобрительно поцокал языком и потребовал к нему еще кольцо и серьги. К моему удивлению, комплект подошел мне полностью, и сейчас, на вечере, я блистала всеми тремя частями, хотя бонтон предполагал лишь две.

Роман только молчаливо ухмыльнулся, пыжась от гордости, когда генералиссимус отечественного бомонда сказал обо мне:

– Изысканнейшая, очаровательнейшая!

Мне это понравилась, и я с томной улыбкой приготовилась услышать еще что-нибудь о своей несравненной привлекательности, но Роман пробормотал за меня несколько ничего не значащих благодарственных фраз, и уволок в отдаленный уголок, где для нас был зарезервирован столик. Обернувшись, я увидела округленные от удивления глаза следящего за нами мужчины и послала ему кокетливый воздушный поцелуй.

Заметивший это крайне недовольный моим легкомыслием Пронин ревниво затолкнул меня в кресло и сел слева чуть впереди, намереваясь контролировать не только мои движения, но и взгляды.

Как обычно, свободные места за столиком заняли мои верные охранники – Вадим с Мариной. Видя мою взвинченность, горничная послала мне укоризненный взгляд, и я призвала себя к спокойствию. В конце концов, это же Новый год, который, как известно, как встретишь, так и проведешь.

Везде шныряли папарацци, щелкая всех подряд, и стало ясно, что наши фотографии обязательно появятся завтра в желтой прессе. Мне не хотелось, чтобы мои друзья и родственники видели меня с Прониным, но что я могла поделать? Одно то, что это известие до сих пор еще не дошло до моих детей, уже было чудом.

Сидя посреди зала, где было полно народу, я не могла понять, почему бы мне не поднять шум, не закричать, не потребовать помощи? Но, посмотрев на напряженно глядящего на меня Романа, вдруг поняла – я не желаю, чтобы у него из-за меня были неприятности. Если он и впрямь меня хоть чуть-чуть любит, то ему уже несладко.

И я не хочу ни шумихи, ни противного моей душе скандала. К тому же, возможно, он всё же отпустит меня сам. После того, как наиграется, естественно. А если нет, так я и сама сбегу. К тому же, положа на сердце – тут я саркастично усмехнулась, пародируя Пронина – мне очень нравятся ночи, проведенные с ним. И я ими пока не пресытилась.

Посредине зала стояла елка, украшенная огромными расписными серебристыми шарами. На ней сверкала гирлянда глубокого синего цвета, как раз такого, какой я любила. Вспомнив, что у Романа в доме не стояло никакой елочки, я пригорюнилась.

Я всегда любила новогодние праздники. Он с детской верой воскрешал в моей душе надежду на исполнение самых заветных желаний. Еще в прошлом году, сидя рядом с мужем, я горячо загадала, чтобы этот год принес мне его любовь, но не получилось. Всё вышло наоборот.

Стараясь не огорчаться, выпила налитого мне вина и закусила его чем-то воздушным, что без остатка растаяло на языке. От сердца отлегло, я откинулась на спинку кресла и благодушно посмотрела по сторонам.

Сидевший рядом Роман держался так, будто готовился в любую минуту вступить в бой за свою собственность, то бишь за меня. Вадим от него не отставал, то и дело проверяя зал своими глазками-локаторами. Недаром сел спиной к стене, шпион высокообученный.

И это не для красного словца. Недавнее признание Романа, что Вадим учился на лучших в мире курсах спецслужб в Англии, моего уважения Попову не добавило. Скорее наоборот. Возросшая сложность стоящей передо мной задачи заставляла меня испытывать к нему прямо-таки патологическую антипатию. Он это чувствовал, и при всяком удобном случае демонстрировал мне свое превосходство.

В зале появился настоящий русский Дед Мороз с изящной белокожей и белокурой Снегурочкой, и я обрадованно захлопала, привлекая к себе ненужное внимание. Меня поддержали остальные посетители, и пара благодарно раскланялась.

Моя инициатива Пронину не понравилась, но крыть ему было нечем, я же не делала ничего предосудительного. Чуть принахмурившись, он всё же сжал мою руку, призывая быть поскромнее. Но я не собиралась внимать его скучным советам.

Дед Мороз пригласил всех желающих поводить с ним хоровод вокруг елки, и я вскочила, полная решимости пойти туда вопреки всем охранникам вместе взятым. Но Роман препятствовать мне не собирался. Наоборот, широко улыбаясь, он встал вместе со мной, и через некоторое время я уже кружилась в длинном, в несколько рядов, хороводе. Стоило ли говорить, что с одной стороны за руку меня держал Роман, а с другой Вадим?

Я боялась, что Попов будет жать мне руку так, что на ней останутся синие пятна, но ничего подобного. Он просто взял меня за запястье, и его рука вполне могла заменить кандалы. Зато Роман нежно переплел мои пальцы со своими, успокаивая.

Никакой надежды на освобождение у меня не было, но, как ни странно, я, не обращая внимания на двустороннюю опеку, веселилась вовсю. Наверное, сказывалось длительное отсутствие по-настоящему положительных эмоций.

Мы спели классическую песенку про родившуюся в лесу елочку, потом про то, как ее принесли из леса, потом вообще перешли на современный репертуар. В общем, за час хождения вокруг елки на высоченных каблуках я устала больше, чем за час плавания в бассейне.

Вернувшись на дрожащих ногах обратно, я плюхнулась в кресло и одним махом осушила еще один бокал с вином. У Марины вид был довольно кислый, и я непонятливо поинтересовалась, почему она с нами не пошла.

Она пожала плечами, и я поняла, что ей не до веселья. Они же с Вадимом при исполнении! Наверняка Марина предпочла бы встретить Новый год в более приятной обстановке. Впрочем, как и я.

У меня болезненно сжалось сердце, до того захотелось встречать праздник в кругу родных в Паланге. Тем более что Новый год – чисто семейный праздник, и я всю свою жизнь была верна этой традиции. Эх, почему нельзя повернуть время вспять и вернуться в прошлый Новый год?

Но тут я немного охладила разгоряченные мозги: а чтобы это поменяло? Остановить Георгия я всё равно бы не смогла, а если бы не вытащила из Волги Романа, то лежать бы ему сейчас в земле-матушке, если бы его нашли, конечно.

Это мне не понравилось, и я скосила глаза на полного сил сидевшего рядом мужчину. Он смотрел на меня, не скрывая своего беспокойства, и я мысленно разрешила: ладно, живи, голубчик. Но вот только почему в этом случае страдать должна я? Но тут же справедливости ради пришлось признать, что слово «страдание» относится к области чистого кокетства. Все бы так страдали, как я сейчас.

Просто я действительно очень упряма, хотя прежде я за собой ничего подобного не замечала. Ну, хочется мне настоять на своем и вырваться на свободу, хотя потом, вполне возможно, я стану жалеть об отвергнутой золотой клетке.

Но вот ведущие призвали всех налить в фужеры шампанское. Зазвучали кремлевские куранты, раздались громкие радостные крики и я принялась пить шампанское за исполнение своего желания, которое, как я подозревала, коренным образом отличалось от желания Пронина.

Ледяное шампанское, ударившее в мой нос острыми иголочками, быстро выпить было невозможно, и я успела сделать лишь один глоток, когда, одним духом опрокинувший в себя вино Роман по-гусарски бросил на пол свой фужер, отчего тот с нежным звоном разлетелся на мелкие осколки. Не обращая внимания на льющееся из моего фужера на его дорогой смокинг шампанское, по-молодецки обхватил меня и прижался к моим губам.

В общем, загадать желание мне не удалось. Оторвавшись наконец от моих губ, он требовательно посмотрел в мои глаза, вынул из моих пальцев бокал с оставшимся в нем шампанским и тоже шмякнул его об пол.

Взглянув вокруг, я заметила, что осколками был усеян весь пол ресторана. Почему-то возник странный вопрос: так бывает всегда или сегодня сработал принцип «дурной пример заразителен»? Во всяком случае, официанты и уборщики, шустро выметавшие из-под ног посетителей куски хрусталя, никакого удивления не выказывали.

Скоро вокруг снова стало чисто, и на наш стол поставили новые фужеры. Роман сам налил в один пенящийся напиток и, коварно улыбаясь, подал его мне. Какой смысл он вкладывал в этот почти священный ритуал, было понятно. Вадим, с принужденной улыбкой взиравший на этот спектакль, посмотрел на меня с откровенным предупреждением: не обольщайся, мол, всё равно рано или поздно эта блажь кончится.

Я была с ним полностью солидарна, но вместо этого улыбнулась всё еще держащей в руках почти полный фужер Марине и предложила:

– За женское счастье в наступившем году!

Она кивнула мне, и мы с ней, звонко чокнувшись, выпили под напряженно-озадаченными взглядами наших спутников. Почему-то они оба решили, что наше женское счастье никак с ними, такими хорошими и где-то даже замечательными, не связано.

Не успела я поставить фужер на стол, как Роман поднялся и склонился передо мной в низком поклоне. Мне надоели подозрительные взгляды Вадима, и я охотно согласилась. Мы танцевали медленный танец, причем Роман даже и не прижимал меня к себе, демонстрируя отменную выдержку и безукоризненные манеры, когда налетевшая на нас веселая парочка разметала нас в разные стороны.

Мой кавалер, ухваченный громко смеющейся немолодой уже дамой, взволнованно посмотрел на меня. Ее я узнала сразу – это была Тамара Якунина. Повнимательнее взглянув на своего спутника, я поняла, что это ее муж, известный московский архитектор.

Он вежливо со мной поздоровался, говоря:

– Извините нас, пожалуйста. Это целиком инициатива Тамары. Иногда она бывает несколько бесцеремонной.

Воспользовавшись моментом, я изучающе оглянулась вокруг. Но рассчитывать мне было не на что – возле меня, пронзая предупреждающими взглядами, уже кружили, как стервятники, Вадим с Мариной. Сделав вид, что всё в порядке и я ничего особенного не желаю, успокоила Якунина:

– Что вы, это очень приятно. Роман порой бывает уж очень скучен.

Негромко засмеявшись, мужчина признал:

– Да уж, Пронин ведет себя необычно. Раньше он не пропустил бы ни одной юбки в зале, несмотря на то, что приходил с первостатейными красотками. Сейчас всё наоборот.

Конечно, наоборот. Прежде ему никогда не приходилось караулить своих подруг, вот и ведет он себя необычно.

– Похоже, что он уж очень вами увлечен – посмотрите, как он на меня смотрит. В конце девятнадцатого века меня неминуемо бы ждал вызов на дуэль.

Выражение лица Пронина и впрямь было угрожающим, несмотря на искусственную улыбку, в которой он растянул губы.

Якунин взглянул на мое напряженное лицо и вдруг догадался:

– Похоже, что вы здесь не по своей воле?

Я с тяжким вздохом признала:

– Если бы только здесь.

Он мгновенно понял намек и посерьезнел.

– Мы можем вам помочь?

Я осторожно повела бровями на танцующую рядом пару.

– Это мои сторожа. Поэтому вряд ли.

Он молодецки расправил плечи.

– Ну, это не столь страшно.

Но я, прикинув, во что выльется эта рукопашная схватка, отказалась:

– Нет, спасибо, не надо. Я как-нибудь сама.

Он укоризненно покачал головой.

– Но вы не стесняйтесь, обращайтесь к нам за помощью. Мы постараемся помочь. Дать вам мою визитку?

– У меня ее все равно заберут, поэтому не стоит. Да и позвонить у меня возможности нет.

Якунин озадачился всерьез.

– Даже так? Не думал, что всё так запущено. Может быть, обратиться к властям?

Я отрицательно покачала головой.

– Не хочу скандала.

– Ладно, мы с Тамарой что-нибудь придумаем. Но такого я от Романа не ожидал.

Он хотел еще что-то добавить, но музыка кончилась, и к нам подошел Пронин, уже проводивший свою даму. Едва поздоровавшись с Якуниным и поздравив его с Новым годом, он ухватил меня за локоть и повлек к выходу, приговаривая, что столько экстрима он не испытывал со времен своего знаменательного купания, закончившегося не менее знаменательным со мной знакомством.

Одевшись, мы вышли на улицу. Шапочки на мне не было, так же как и перчаток, я лишь сменила туфли на сапожки из тонкой кожи на невысоком удобном каблучке, а на плечи мне, как королеве, Пронин накинул симпатичную шубку из мягкого серебристого колонка.

Не сказать, чтобы погода была уж очень холодной – минус пять для Москвы не холода, но мне, приехавшей из теплой Италии, было прохладно, и я зябко куталась в шубку, пряча нос в высокий воротник. Перед рестораном высилась приличных размеров катушка, с которой скатывались нетрезвые катающиеся. Мной вдруг овладел авантюрный дух, и я решительным шагом отправилась к ней, не реагируя на попытки Романа меня остановить.

Поняв, что я настроена крайне решительно, он предпочел не драться посреди улицы с пьяной бабой, а скатиться вместе со мной. Я взобралась наверх и хотела сесть на скользкий лед, боясь упасть, но Роман мне этого не позволил, и мы понеслись вниз стоя. Конечно, для любителей острых ощущений это был настоящий кайф, но я-то к таковым вовсе не относилась. Поэтому, когда мы достигли края полосы, я от пугливого пота стала мокрой, как лягушка. Но мне настолько не хотелось возвращаться в свой полутюремный быт, что я потребовала:

– Еще! – заслужив от Вадима пару окололитературных эпитетов.

Решив не стесняться, я ответила ему тем же. Он так удивился, что неосмотрительно заявил:

– Ну это ж надо! А еще жена профессора!

И без того заведенный произошедшими в ресторане событиями Роман вдруг схватил его за грудки, сильно тряхнул и завопил не своим голосом:

– Маргарита моя жена! Запомни: моя!

Вадим так оторопел от неожиданности, что не сразу сообразил, что произошло, и глупо таращил глаза, пока ему на помощь не пришла Марина. Уцепившись за руки Пронина, она успокоительно залепетала:

– Конечно, конечно, твоя! – Одновременно маяча мужу, чтобы тот соглашался.

Воспользовавшись этой нелепой разборкой, я быстро направилась к горке и взбежала наверх, желая хотя бы пару минут побыть на свободе. Вряд ли мне удастся удрать от трех хорошо подготовленных спортивных человек, но хоть несколько неприятных минут я им доставлю.

Наверху торчало пятеро полупьяных парней, тотчас же предложивших мне свои услуги. Кокетливо усмехнувшись, я охотно их приняла.

Обхватив меня сильными руками, один из них ринулся со мной вниз, летя с такой скоростью, что я невольно взвизгнула.

От него противно несло водкой, я морщилась и старалась отвернуть лицо, чтобы не дышать мерзким перегаром. Внизу нас встретил Роман, тут же отобрав меня у парня. Считая меня своей законной добычей, тот мгновенно воспротивился, ухватив мой рукав и потянув меня обратно.

Пронин с подчеркнутым спокойствием указал:

– Это моя жена!

На что парень громко свистнул и возразил:

– Была ваша, станет наша!

На его призывный свист подтянулась группа захвата, состоящая из четырех пошатывающихся, но весьма агрессивных типов. Мне было забавно наблюдать за столь нестойким воинством, но я почти окоченела. Конечно, тонкие колготки и отсутствие шапки на голове катанию не способствуют.

В дело вмешался Вадим. Оторвав меня от претендента, он хладнокровно, с явственной угрозой в жестком голосе предупредил:

– Успокойтесь, парни!

Но те, почуяв добрую драку, – а для русской души что за праздник без мордобоя? – стенкой пошли вперед, пытаясь отбить меня у соперников.

Не обращая внимания на нападавших, Роман с сердитым лицом поволок меня к нашему лимузину. Парни попытались броситься за мной, но, видимо, Попов им этого не позволил, потому что сзади послышались звуки ударов и громкая ругань.

Подбежавшая к машине Марина распахнула передо мной заднюю дверцу, и Роман, засунув меня внутрь, повернул обратно к катушке, где вовсю шла драка. На вопль «наших бьют» к парням подскочило еще человек пять, и образовалась настоящая куча мала. Севшая рядом со мной Марина зло прошипела:

– Видите, что вы наделали?

Я радостно согласилась:

– Конечно, вижу! Феерическое зрелище, не находите?

Она разъяренно открыла рот, но тут же его и закрыла, видимо, вспомнив о наших разных статусах.

Заблокировав двери, чтобы исключить мой побег, в драку ввязался и наш шофер, крепкий тренированный парень, но совершенно напрасно – почти все нападавшие уже лежали на земле, сваленные профессиональными приемчиками Вадима.

К моему удивлению, Роман от него не отставал, ловко уходя от ударов и в свою очередь быстро вырубая нападавших короткими злыми ударами. Но вот парни кто удрал, кто лежал, и победители остались одни.

Встряхнувшись и очистив друг друга от снега, пошли к машине.

Едва они раскрыли дверцы, я принялась громко аплодировать и с удовольствием кричать «браво» и «бис»!

Повторять драку по моей просьбе они не стали, устроившись в осуждающем молчании на своих сиденьях, и машина понеслась по новогодним улицам Москвы, полным празднующего народа.

Я хотела выразить победителям свое восхищение, но сидевший рядом со мной Роман вдруг облапил меня и принялся целовать, не обращая внимания на возмущенные гримасы Вадима, считающего, что таким образом проштрафившихся бабенок не наказывают.

Но у Пронина на этот счет было другое мнение, и он всю дорогу до Рублевки откровенно меня тискал, как перевозбудившийся подросток, чем возмутил даже обычно невозмутимую Марину. И, выходя из машины, я чувствовала, что она из не одобряющей меня противницы превратилась с почти откровенную союзницу.

Во всяком случае, когда Роман попытался прорваться в мою комнату, чтобы закончить так успешно начатое в машине, она воспротивилась, заявив:

– Вы что, не видите, что ее просто трясет? Она же наверняка простудилась, катаясь с горки в такой ветер полуголой!

Меня и вправду знобило, причем даже зубы непроизвольно выбивали дикий ритм. Повнимательнее посмотрев на меня, Пронин скомандовал:

– Быстро раздеваться и в горячую ванну! – и бросился к бару. Налив в стопку сто граммов армянского коньяку, отрезал кусок лимона и протянул мне.

На мой отказ свирепо рявкнул:

– Пей немедленно, черт побери! И раздевайся!

Я неуверенно понюхала сомнительный напиток. Коньяк пахнул не слишком приятно, к тому же я никогда не пила ничего крепче вина, поэтому сильно засомневалась, стоит ли мне пробовать это пойло.

Отобрав у меня стакан, Роман поднес его к моим губам и с решительным видом потребовал:

– Пей одним глотком!

Стало ясно, что при отказе он просто вольет мне его в глотку. Пришлось выпить, и я тут же раскашлялась от обжегшей горло жидкости. Роман принялся сдирать с меня платье, рискуя порвать. Расстроенная Марина кружилась вокруг, нервно приговаривая:

– Вы сейчас его порвете! Ой порвете!

Не обращая на нее внимания, он продолжал непочтительно стягивать мой эксклюзивный наряд. Марина была шокирована не только равнодушием патрона к такой красоте, как платье от Валентино, но и тем, что раздевал он меня в ее присутствии. Сталкиваться им при этом действе ни разу ни приходилось, и она чувствовала себя не в своей тарелке.

Роман сердито сверкнул глазами и прикрикнул:

– Чего торчишь, как пугало в огороде? Иди ванну приготовь!

Вздрогнув, как от доброго удара, бедняжка подскочила и кинулась в ванную, почему-то по-жеребячьи вскидывая ноги. Если бы я чувствовала себя получше, непременно бы посмеялась. Но даже в зубодробительном ознобе мне подумалось: а ведь он никогда так с ней не обращался, всё-таки жена старого друга. И она привыкла причислять себя к некоей элите.

А сейчас он дал ей понять, что она такая же прислуга, как и все остальные. И всё из-за меня. Как после этого она будет ко мне относиться? А мне позарез нужна союзница!

Полностью меня раздев, поднял на руки и понес в ванну. Она уже была полна воды, украшенной пузырьками розовой пены.

Роман подозрительно спросил у Марины:

– Не слишком горячая?

Получив утвердительный ответ, медленно опустил меня в настоящий кипяток. Я завизжала, пытаясь выпрыгнуть, но Роман, руки которого тоже были в воде, меня удержал.

– Подожди, сейчас привыкнешь. Вода вовсе не горячая. Просто ты жутко замерзла.

И в самом деле, через несколько минут, согревшись, я поняла, что вовсе не горячо. Не боясь замочить обшлага своего парадного смокинга, Роман попытался опустить руку поглубже, чтобы понять, добавить горячей воды или нет, но Марина возмутилась:

– Идите переоденьтесь, Роман Евгеньевич! Мы здесь и сами справимся, честное слово.

Он скептически посмотрел на меня, будто предполагая, что без него я тут же выскочу из ванны и удеру в чем мать родила. Но мое бледное лицо и замедленные движения убедили его, что на сей момент я на такой подвиг не способна.

Кинув Марине:

– Ладно, я сейчас! – он широкими шагами вышел.

Положив голову на край ванны, я расслабилась, наивно думая, что вернется он не скоро, но уже через пару минут Роман был здесь, лично контролируя результативность моего отогревания. Наконец мне стало жарко, и он, как куклу, вынул меня из ванны, завернув в махровую простыню.

Постель была уже приготовлена, и я с ног до головы закуталась в теплое одеяло, стараясь превозмочь вернувшийся озноб. Марина принесла мне какой-то чай от простуды, и я выпила его, едва понимая вкус. Потом Роман отпустил горничную, ехидно поздравив ее на прощанье с Новым годом, на что та так укоризненно вздернула подбородок, что и без слов было понятно, что у нее просто не было возможности отметить праздник так, как подобает.

Неодобрительно покачивая головой от темпераментной самбы, выбиваемой моими зубами, он разделся и нырнул ко мне. Я никогда раньше не представляла, что мужское тело может быть такой чудесной, такой горячей грелкой. Обвившись вокруг любовника так, что меня вполне можно было принять за удава солидных размеров, я уткнулась замерзшим носом ему в шею и услышала сокрушительное:

– Если бы ты вела себя так каждый вечер, настолько бы мне было приятнее жить!

В ответ на эту ахинею мне захотелось сказать ему адекватную гадость, но из-за не слушающихся челюстей нечего было и пытаться выговорить что-либо длиннее двух слов.

Но постепенно дрожь прекратилась, и я уснула, периодически ощущая на своем теле нежно-успокаивающие движения горячих рук.

Открыв глаза утром, я первым делом увидела вопросительные глаза любовника и почувствовала его ищущие руки на своей груди.

– Как ты себя чувствуешь?

Отдаваясь своему никогда не остывающему желанию его наказать, я прохрипела:

– Плохо!

Роман измученно прикрыл глаза, но руки убрал. Встал, оделся и молча вышел, даже не взглянув на меня. Я добивалась именно такого результата, но, как ни странно, почувствовала себя не удовлетворенной, а наказанной. Сердито пофыркав, решила встать, не проводить же весь день в кровати, тем более, что сегодня всё-таки праздник.

Но подняться я не успела. Двери отворились и Роман вкатил тележку с деликатесами. Заметив мою попытку встать, испуганно приказал мне лежать, явно принимая меня за немощного инвалида. Почему-то от его заботы у меня на глазах навернулись слезы.

Может быть, потому, что Георгий хотя и заботился обо мне, но так снисходительно, будто делал мне огромное одолжение, а для Романа это было потребностью. Он по-настоящему мной дорожил. Только вот надолго ли?

Усадив меня поудобнее, любовник принялся кормить меня собственноручно, хотя я и попыталась воспротивиться. Но ему эта невинная процедура доставляла такую радость, что я смирилась. Кто его знает, может быть в детстве он очень хотел поиграть в дочки-матери, а ему этого не разрешали? И теперь он во мне видит большую куклу, с которой можно делать всё, что хочется?

И хотя эта мысль мне настроения не подняла, я всё-таки с удовольствием съела почти всё, что он принес. Выкатив тележку за дверь, Роман вернулся и достал из кармана небольшую круглую коробочку, обтянутую золотистым сафьяном.

Я напряглась, не желая принимать от него очередной подарок, но он поцеловал меня в щеку и путано поздравил с Новым годом, причем в его речи было гораздо больше местоимения «мы», чем «я», отчего я всё-таки растрогалась и открыла коробочку.

Там сияло кольцо с огромным искристым камнем. Я ничего не понимала в драгоценных камнях, но даже и до меня дошло, что это совершенно уникальный бриллиант. Побледнев, попыталась было отказаться, но Роман достал перстень из коробочки, и, подняв мою правую руку, надел его на безымянный палец, на котором обычно носят обручальные кольца.

После этого символического жеста нежно поцеловал мою ладонь, почему-то поблагодарил, хотя благодарить его положено было мне, и вышел, меланхолично шмыгая носом.

Следом за ним зашла Марина в симпатичном костюмчике из тонкого трикотажа того темно-розового цвета, который некоторые называют цветом взбесившейся лососины. Посмотрев на мою руку с кольцом, восхищенно присвистнула.

– Вот это да! Такую красоту редко увидишь! Недаром Роман гонял своего ювелира в Париж. Как я понимаю, за этим кольцом.

Тут уже я обескураженно захлопала глазами. Ну и ну! И что это может значить? В его большую любовь я совершенно не верила. Во всяком случае, подслушанная мной беседа разрушила все мои иллюзии. И тут в мою голову пришла примитивнейшая разгадка: вложение денег в драгоценности – один из лучших способов сохранения капиталов.

Вот так примитивно-прагматически и разрешился столь интригующий вопрос.

Продолжавшая вместе со мной любоваться сиянием бриллианта Марина скованно произнесла:

– Может быть, вам неприятно упоминание о ваших предшественницах, но я всё-таки скажу: никому из них он подарки не дарил, тем более такие. Просто давал деньги и говорил, что они могут покупать всё, что хотят. Вы первая, из-за кого он так нервничает.

Мне припомнилось, что подарки женщине мужчина делает в том случае, когда хочет понравиться своей избраннице, но это явно не мой случай. Роман, как хороший психолог, прекрасно понимает, что, уходя, я все его подарки оставлю, поэтому ничего не потеряет, даже завалив меня драгоценностями с ног до головы.

Марине я о своих выводах ничего не сказала, но она, глядя на мое скептическое лицо, и сама обо всем догадалась. Неодобрительно фыркнув, принялась убирать в комнате, всем своим видом давая понять необоснованность моего глупого поведения.

Я оставалась в постели до самого ужина, и в обед снова удостоилась собственноручной кормежки Романа. Но вечером я всё-таки встала и привела себя в порядок. Назло Вадиму натянула длинное вечернее платье, полностью закрытое спереди, но с открытой спиной, и надела подаренное мне кольцо.

Пройти в столовую можно было двумя путями – через третий этаж либо через первый. С похвальной целью еще раз испытать на прочность оборону этого домика, я пошла по первому. Проходя через огромный холл у парадного входа, я увидела нечто прекрасное и забыла о своем страстном намерении сбежать. По крайней мере временно.

Остановила меня красовавшаяся посередине фойе огромная елка, вся в сине-голубом убранстве. Это был мой любимый цвет. Откуда об этом узнал Роман, если я ему об этом не говорила? Или это просто совпадение? Елка завлекательно мерцала, и, выключив верхний свет, я тихонько устроилась в уголке, желая вдоволь полюбоваться переливающимися гирляндами.

Но не удалось – тут же с проверкой прибежала пара охранников, и мне, дабы не дать им ни малейшего повода для подозрения, пришлось вежливо поздороваться, поздравить их с праздником, и с тайной досадой прошествовать дальше.

Поднявшись в столовую, я как бы ненароком повернулась спиной к любовнику. У бедного Романа при виде этой картинки аж дух перехватило, и он, на мгновенье привстав в знак приветствия, быстро шлепнулся обратно и нервно заерзал, пытаясь погасить возбуждение.

Мой нескромный наряд и выставляемое напоказ кольцо выполнили свою провокаторскую задачу: Вадим, до сего момента беспечно болтающий с Мариной и еще одной едва знакомой мне парой, побагровел от едва сдерживаемого гнева. По его разумению, мне не бриллианты полагалось дарить, а выпороть солеными розгами, чтобы надолго запомнилось.

Положив себе полную тарелку деликатесов, я с нарочитым восторгом призналась:

– Как здорово, Вадим, ты раскидал тех хулиганов! И ты, Роман, был бесподобен!

Вадим проскрежетал, стараясь лишний раз в мою сторону не смотреть, чтобы не подавиться от злости:

– Если бы ты не спровоцировала эту драку, всем было бы гораздо лучше!

Простодушно похлопав ресницами, я постаралась удивиться как можно более искреннее:

– Но без этого я бы и не узнала, что вы с Романом так классно деретесь! Недаром тренируетесь каждый день.

Распознав скрытую подначку, Вадим чуть было не ответил мне вполне по-русски, но Роман предупредил его выпад, увесисто произнеся:

– Я с Ритой поговорю сам. Попозже.

Это прозвучало с достаточной долей уверенности в своих силах, и я мысленно показала ему язык. Какой он дал мне основательный повод захлопнуть двери моей спальни перед его носом! Теперь пусть-ка попробует сунуться! Повеселев от предстоявшего мне развлечения, я с удовольствием съела всё, что было на моей тарелке, и без стеснения положила добавку.

Наблюдавшая за мной вторая дама, названная либо в честь умной девочки из книжки Льюиса Кэрролла, либо хитрой лисы из сказки Алексея Толстого, в этом я еще не разобралась, умильно поинтересовалось:

– Вы так много едите, Рита. Не боитесь поправиться?

Отпив глоток принесенного специально для меня молока, я небрежно ответила вопросом на вопрос:

– И с чего бы это?

Ответ дамочки был таким умильно-шпильным, что наглядно доказал ее близость к плутоватой лисе Алисе:

– Если посчитать по калориям, то вы за раз съели трехдневную норму нормальной женщины.

Я пренебрежительно пожала плечами, готовясь устроить маленькую эффектную провокацию:

– Но я и трачу эти трехдневные калории за одни сутки.

Она не поняла, или сделал вид, что не поняла:

– А когда? Вы так много занимаетесь фитнесом?

Ухмыльнувшись, я ее поправила:

– Я так много занимаюсь сексом. Уверяю вас, он намного действеннее фитнеса.

Не ожидавшая такого искреннего ответа Алиса подавилась и раскашлялась, сделав круглые глаза. Ее спутник принялся стучать ее по спине, и я сделала ему стервозное замечание:

– Вы бы лучше по ночам больше старались, чтобы вашей подруге не приходилось днем калории высчитывать.

Мне казалось, что гадостей я сказала вполне достаточно, и не понимала, почему наш миленький разговорчик Роман до сих пор не прекратил. Но, посмотрев на него, заметила его довольно сверкающие глазки, и догадалась, что он воспринял мои подстрекательские речи как комплименты его мужским способностям. Да уж, опять я промахнулась.

Принесли шампанское, и официант быстро разлил его по фужерам. Что ж, вполне логично – как-никак сегодня Новый год. Мы выпили шампанского, потанцевали, причем меня никто, кроме Романа, приглашать и не думал. Это было совершенно правильно – какой же дурак покушается на собственность хозяина? – и отправились по своим комнатам.

И тут Роман совершил непоправимую ошибку. Вместо того, чтобы сразу пойти со мной, он, как обычно по вечерам, отправился проверять свою электронную почту. Придя ко мне через пятнадцать минут, обнаружил двери закрытыми.

Не особенно обеспокоясь этим фактом, вытащил из кармана ключ и попытался вставить его в скважину. Но не тут-то было! Я ведь всё-таки профессиональный дизайнер, то есть знаю такие штучки, какие обычной женщине знать не положено. Одним словом, я вновь заклинила замок.

Представляю, как он разозлился. При его темпераменте вторую ночь подряд оставаться несолоно хлебавши весьма неприятно. Я, правда, думала, что он примется стучать и вышибать дверь, но он только посильнее ее толкнул, убедился, что таким ничтожным усилием ее не возьмешь, и скромно удалился.

Мне не верилось, что всё так и кончится, и интуиция меня не подвела. Через пару минут раздался телефонный звонок. Я взяла трубку и кокетливо протянула:

– Алле, кто это? – прекрасно зная, кто мне звонит.

Роман был краток:

– Рита, открой дверь, или я ее вышибу!

Его голос не предполагал отказа, и я мило разрешила:

– Попробуй. Думаю, ты еще раз повеселишь всю свою обслугу. Если будешь достаточно громко колотить, то наверняка попадешь в газеты. Так что флаг тебе в руки. – И бросила трубку.

Через некоторое время возле дверей что-то зашуршало. Подкравшись к дверям, я приладила стетоскоп и услышала голоса Романа и Вадима. Они негромко переговаривались, причем Вадим не скрывал своего недовольства:

– И сдалась тебе эта дурында! Если уж так невтерпеж, вызвал бы девочку из элитного клуба, и дело с концом!

Роман сердито прошипел:

– Как ты не понимаешь, что проблема не в этом! Сколько можно спускать Маргарите ее безобразные выходки!

Вадим с энтузиазмом согласился:

– Ага! Это ты прав! Спускать никак нельзя! И как в этот раз ты ее накажешь? Бриллиантовое ожерелье преподнесешь? Изумрудный браслетик? Или у тебя на этот случай припасено кое-что поэффектней?

Пронин недовольно запыхтел, и я почувствовала, что дверь слегка содрогнулась. Я вздрогнула и всем своим телом налегла на ее ручку, стараясь удержать дверь на месте. То ли мои усилия помогли, то ли дверь была установлена на совесть, но, слегка подергавшись, она встала обратно, и я услышала злой голос Романа:

– Вот черт! И зачем я только в особняк двери из сплошного полотна заказывал! Лучше бы фанерные под палисандр!

Вадим ласково его успокоил:

– Вот и поменяешь. Когда в собственную комнату сможешь проникнуть, конечно.

После его слов до меня дошла пренеприятная мысль – а ведь в результате моего демарша я лишусь даже такого условного уединения! Эх, это всё шампанское! Это оно толкает меня на необдуманные поступки! Пока раздумывала, не открыть ли мне дверь и не сдаться на милость победителям, мужчины прекратили шуршание и ушли, о чем-то негромко переговариваясь.

Ну вот, дождалась! Теперь они наверняка вызовут квалифицированного взломщика, заменят дверь, и мне придется жить в проходном дворе. Это мне решительно не понравилось, и я принялась убирать шпильку из замка. Мне это благополучно удалось, и я задумалась, как мне быть дальше.

Вполне можно было оставить дверь открытой и прикинуться, что я тут ни при чем. Но внутри меня зудел неугомонный чертик, и, вместо того, чтобы покориться неизбежному, я выскользнула наружу, предвкушающе хихикая.

Быстренько засунув шпильку обратно в замок, захлопнула дверь. Молясь о спасении всем богам, пронеслась на третий этаж, старательно избегая камеры слежения. В одном месте мне пришлось даже пробираться вдоль стены чуть ли не ползком, чтобы не быть замеченной дежурным охранником.

Заскочив в женскую спальню, прислушалась. В соседней комнате было тихо, и я с облегчением вздохнула. Похоже, пронесло. Но где же мне устроиться на ночь? Причем так, чтобы доставить дружной парочке как можно больше беспокойных минут?

Чтобы прояснить свои возможности, открыла смежную дверь и проверила спальню Романа. Огромная супружеская постель меня не устроила – вдруг он решит прийти сюда переодеться или еще чего-нибудь, а тут я, вся такая тепленькая и располагающая…

Пошла дальше, отмечая про себя, что обстановка комнаты уж больно сухая, просто нежилая.

Потом до меня дошло – конечно, не жилая, – он же здесь никогда и не жил! Наверняка со своими подружками он кантовался в женской спальне, а сейчас живет со мной на втором этаже, приходя сюда только переодеться.

За спальней была гардеробная, по размеру вполне соответствующая нормальной комнате в стандартной квартире, правда, без окон, что меня совершенно не смущало. В ней стоял симпатичный уютный диванчик. Примерившись, я решила – это то, что надо!

Вернувшись в женскую спальню, вытащила из шкафа постельное белье, мохеровый плед и подушку, прикрыла дверь и возвратилась в гардеробную. Мысль заклинить замок и в этих комнатах отбросила как бесперспективную. Хватит диверсий, а то Роман и впрямь учудит что-нибудь крайне для меня неприятное. К примеру, будет водить на цепочке, как пекинеса.

В гардеробной было тепло и уютно, постель удобна, и я расслабилась, не чувствуя за собой никакой особенной вины. А мысль о том, что творится внизу, заставила меня торжествующе рассмеяться. Эх, жаль, что мне нельзя полюбоваться на плоды рук своих!

Какое чудесное зрелище видеть, как вызванный Романом слесарь открывает дверь и мои охранники обнаруживают, что за ней никого нет. Естественно, после этого Вадим кинется к дежурному и проверит все записи видеокамер за последний час, но, надеюсь, ничего не обнаружит. Вот начнется катавасия!

Похихикивая, я заснула и спала совершенно спокойно, не слыша ничего из того, что творилось в доме в эту бурную ночь.


Глава девятая


Разбудил меня холодный собачий нос, ткнувшийся в мою щеку. Спросонья я не сразу поняла, что же это такое, и попыталась рассеять странное виденье, помахав ладонью перед лицом. Но собака не исчезла, а улыбнулась.

Правда-правда, она мне улыбнулась! Или, может быть, своим достижениям, не знаю. Следом за ней в комнате оказался незнакомый парень и тоже желчно мне усмехнулся.

Похоже, ему хотелось что-то мне сказать, но тут за ним с грохотом ворвался Роман, следом Вадим, и оба, не веря своим глазам, застыли, будто я по меньшей мере была восьмым чудом света.

Похоже, от радости лицезреть меня они просто слова вымолвить не могли. Вполне оценив их деликатный восторг, я чрезвычайно вежливо попросила:

– Уйдите, пожалуйста, отсюда, я спать хочу! Мне сегодня всю ночь не давали спать разные дурно воспитанные типы!

В ответ на мою учтивость прозвучал просто потрясший меня своим неприличием оглушительный вопль Романа:

– Какого лешего! Спать она хочет! Да я сейчас тебя! – и он добавил пару идущих прямо из души непечатных выражений.

Испугавшийся за меня парень хотел было заслонить меня от неминуемой гибели, но жаждущий достойного для меня наказания Вадим вытянул его из комнаты, оставив палача наедине с его жертвой.

Роман и в самом деле был взбешен до дрожи в руках, но меня это нисколько не испугало. Я предложила ему прекрасный выход из положения:

– А ты отпусти меня, и проблем не будет! Тебе же самому жить легче станет!

Это подействовало на него эффектнее ледяного душа. Враз сникнув, как проткнутый воздушный шарик, он присел рядом и сдавленно признался:

– Да если б я мог! Давно бы это сделал, чем так мучиться. Но я давно убедился, что лучше беситься с тобой, чем тосковать без тебя.

Это не оставляло мне никаких шансов на добровольное расставание, и я сердито рявкнула, давая ему понять, что я тоже умею сердиться:

– Ну и иди отсюда! А я спать хочу!

Но он не ушел, а принялся шустро раздеваться, приговаривая:

– А уж я-то как хочу! Причем во всех смыслах!

Я попыталась воспротивиться, заметив, что диванчик, как Боливар, двоих не выдержит, но он заявил: плевать! – и шлепнулся на меня.

На этот раз он меня вовсе не ласкал. Может, не было сил, а может, не счел нужным, но, закончив, выгнулся, что-то мрачно простонав, и рухнул на меня, придавив меня своим немаленьким весом. Диванчик и в самом деле для двоих был мал, и Роман, чтобы не оказаться на полу, буквально со мной переплелся, как и положено по Библии.

Мне было тесно и душно, и я попыталась встать, но он стиснул меня и прохрипел:

– Я жутко спать хочу, а без тебя спать не могу. Так что терпи!

Я не понимала, какого лешего мне нужно терпеть на себе такую тушу, когда рядом пустует огромная кровать. Но он не внял моему протесту. С непривычной строптивостью, ясно проиллюстрировав верность пословицы «с кем поведешься, от того и наберешься», заявил:

– А мне нравится так! – и заснул, успокоено засопев мне в ухо.

Это оказалось откровенным надо мной измывательством. Я вообще отвратительно себя чувствую в тесноте, у меня тут же затекают руки, ноги, начинает болеть голова. Промучившись с полчаса, я попыталась осторожно выбраться, но не тут-то было! Роман даже во сне не желал меня отпускать.

Едва я освобождала одну руку, как он тут же складывал сверху свои конечности, отбрасывая меня на исходные позиции. В конце концов, возмутившись, я решительно выбралась из-под него и встала, поправляя ночную рубашку.

Он тотчас сел на диванчике, слепо хлопая глазами, как большой филин.

– Ты куда?

Я молча накинула длинный пеньюар, не соизволив ответить.

Тогда он обхватил меня за плечи и попытался уложить обратно, но я сердито двинула ему под дых. Не слишком сильно, но чувствительно. Пока он, согнувшись, пытался вдохнуть, вышла из гардеробной и, пройдя сквозь его спальню, оказалась в женской.

Он в полусогнутом состоянии выскочил за мной следом. Обнаружив меня спокойно сидящей перед трюмо, молча шмякнулся на кровать. Чуть отдышавшись, драматически вопросил:

– И сколько это будет продолжаться?

Сочтя этот выпад чисто риторическим, я промолчала. На подобные вопросы мной было дано столько одинаковых ответов, что не запомнить их мог только полнейший дебил, а Пронин к их числу не относился. К сожалению…

Он молча смотрел, как я расчесываю волосы. Потом уныло попросил:

– Ты не полежишь со мной немного? Право слово, ты такую ночку нам устроила, что должна бы хоть чуточку подобреть.

Мне стало его немного жаль – уж очень измученно звучал его сиплый голос, и я неожиданно для себя согласилась:

– Ладно. Но недолго, а то у меня голова заболит.

Подошла к кровати, скинула пеньюар и легла рядом. Роман тут же подвинулся ко мне, уложил руку на мою талию и снова блаженно засопел мне в шею.

Мне было приятно лежать под его крепкой рукой и я не понимала, почему не хочу принять эту так наглядно выражаемую страсть. Пусть ненадолго, но рядом с ним я чувствовала себя горячо желанной женщиной. Что же мне мешает?

Вдруг мне стало ясно – боль предательства беспредельно когда-то любимого мной Георгия бросило свою мрачную тень на все мои последующие отношения с мужчинами. Я не хотела серьезных отношений с Романом не потому, что знала, чем они закончатся, а потому, что боялась влюбиться и снова страдать.

Решив, что страдать я никогда не буду, потому что влюбиться себе больше ни в кого не позволю, тоже задремала. В полусне услышала, как в спальню кто-то зашел. Хотелось открыть глаза, но полубессонная ночь взяла свое, и мне не удалось приподнять тяжелые веки. Зато я хорошо расслышала злой голос Вадима:

– Вот блин, спят, два голубочка!

И предупреждающий шепот Марины:

– Тише! Пошли отсюда!

Снова стало тихо, и больше я ничего не слышала. Проснулась от потягивания Романа. Приподнявшись, хотела встать, но мне помешала его рука, легшая на талию. Чтобы предотвратить постельную лирику, я заявила:

– Я от голода сейчас умру! – и вдруг поняла, что мой аппетит, несмотря на всяческие катаклизмы, за всё время жизни с Романом ни разу не давал сбой.

Почему? Мой организм не воспринимает мою жизнь здесь как серьезную неприятность? Просто небольшое приключение, которое требует повышенного количества калорий? Что ж, как ни странно, но я действительно ни разу всерьез не переживала ни из-за неприязненного отношения Вадима, ни даже ни из-за своего похищения. Возмущена – это да, но уж никак не мучилась, как после измены Георгия.

Наоборот, приходилось признать, что эта полная невзгод и опасностей, а так же страстных постельных утех жизнь нравилась мне всё больше и больше, и вырывалась из нее я исключительно с целью ублаготворить собственную гордость, а не по настоятельному требованию души.

Вздохнув, Роман поднялся. Похоже, я оказалась для него тем оселком, на котором оттачивается терпение. Посмотрев на часы, согласился со мной.

– Да, пора обедать.

Я повернулась к выходу, и он снова встревожено вскричал:

– Ты куда?

Поняв, что эта ночка и в самом деле изрядно притупила его умственные способности, растолковала, почти не сердясь:

– К себе. Здесь мне не во что переодеться.

Согласно кивнув, Пронин даже не пошел за мной, предоставив некоторую свободу передвижения, и я беспрепятственно добралась до своих комнат.

Остановившись возле своих апартаментов, удивленно вздернула брови, не совсем понимая, что произошло. Дверь стояла на месте, причем та же самая, но вот замка в ней не было, и появилась примитивная, без защелки, ручка. В косяке отверстие для язычка замка было искусно зашпаклевано. Я беспрепятственно открыла дверь, изрядно помрачнев. Что это такое? Теперь ко мне сюда может ворваться кто угодно?

Марина разбирала вещи, аккуратно раскладывая по моим шкафам мужские носки, трусы и прочее.

Я возмутилась:

– Это что за безобразие?

Повернувшись ко мне, горничная сердито заметила:

– А это результат устроенного вами ночного развлечения. Теперь Роман будет постоянно жить с вами. Здесь. Чтобы, как он выразился, не помереть раньше времени от инфаркта.

Внезапно мне стало весело, и я бесшабашно рассмеялась.

– Что, ночка была еще та?

Марина моего веселья не разделила.

– А вам не кажется, что устраивать такие… – она пожевала губами, выбирая интеллигентное слово для обозначения моих художеств, – выкрутасы, – явный перебор? Вы о последствиях подумали? В коридорах теперь ставят дополнительные камеры слежения, чтобы мимо них ни одна мышь не проскользнула, двери вам изурочили, и еще… – тут она запнулась и замолчала.

Не требуя продолжения, я прошла в ванную и встала под душ. Итак, что еще можно устроить для тотальной слежки? Поставить прослушку? Наверняка это так и есть. И, похоже, ее установили не только в комнатах, но и в сумочку мне какой-нибудь жучок засунули.

Посетовав на невесть откуда взявшийся бурный темперамент, так усложняющий мне жизнь, я решила прикинуться нежным пушистым одуванчиком и ничего провоцирующего введение дополнительных строгостей более не выкидывать. По мере возможности, конечно, потому что, что греха таить, мне очень понравилось учинять подобные переполохи.

Переодевшись, я спустилась вниз, где меня в гордом одиночестве уже ждал Роман. Главного охранника поблизости не было, и я спросила сладеньким голоском:

– А где Вадим? На дежурстве?

Пронин прокряхтел что-то совершенно неразличимое, и я поняла, что больше мне сегодня никаких вопросов лучше не задавать. А мой излюбленный неприятель наверняка отсиживается где-нибудь в тихом спокойном уголке, потому что боится не выдержать искушения быстро и бескровно меня при встрече придушить.

Осознание своей небольшой победы так меня воодушевило, что я чуть было не запела во весь голос. Но мое удовлетворенное мурлыканье Пронин всё-таки расслышал и угрожающе спросил:

– Чему это ты так радуешься?

На этот случай у меня для него был припасен убийственный ответ:

– Скоро закончатся праздники, из Паланги вернутся мои сыновья и я смогу их увидеть. – И с напором спросила, глядя ему прямо в глаза: – Надеюсь, ты не будешь против?

Он сначала покраснел, потом посерел. Ого, как же общение со мной славно тренирует его сердечно-сосудистую систему! Видимо, подобные стрессы ему очень нравились, иначе он бы давно отправил меня на все четыре стороны.

Налив себе стопку коньяка, Пронин опрокинул его в себя одним глотком, даже не закусывая. Помолчав, что-то обдумал, и согласился:

– Конечно, ты с ними встретишься. При определенных условиях.

Это мне не понравилось, и я потребовала уточнения. Но Роман что-либо объяснять отказался.

– Вот когда придет время встречи, тогда и узнаешь.

Решив не лезть в бутылку, не то передумает и увезет меня куда подальше, я принялась за еду.

Последующие дни текли очень размеренно и спокойно, я никому ни в чем не противоречила, боясь последствий. Роман тоже всеми силами избегал подводных углов и течений в нашей такой непростой совместной жизни.

Но вместо того, чтобы успокоиться, волновался всё больше и больше. Чем это было вызвано – непривычным для него покоем или моим предстоящим свиданием с сыновьями, я так и не разобрала. Чтоб развеяться, принялся придираться к персоналу из-за всякой ерунды. То ножи не острые, то пыль на шкафах, а один раз он раскричался из-за перегоревшей не вовремя лампочки.

В один из таких деньков, желая отдохнуть от витавшего в воздухе напряжения, я взяла лыжи и поехала размяться по накатанной вокруг участка лыжне. Встречающиеся мне секьюрити и убирающие снег мужики провожали меня пренебрежительными взглядами, а кое-кто даже сплевывал вслед.

Признаться, меня это задевало. Вот ведь не знают, в чем дело, а туда же. Их поведение только укрепило мою решимость удрать отсюда как можно быстрее. Проездив пару часов под недремлющим оком поворачивающихся мне вслед видеокамер, устала и хотела уже возвращаться, но меня остановил послышавшийся невдалеке звеневший от злости голос Пронина. Я осторожно подъехала поближе и насторожила ушки.

– Убрать немедленно! Это просто безобразие! Не потерплю! – это были самые мягкие его высказывания.

Выехав из-за подрастающей голубой ели, я увидела то, по поводу чего бесновался босс. Это была довольно внушительная гора свежеубранного снега. И лежала-то она вовсе не в центре, а с краю участка, явно приготовленная для вывоза.

– Всем соседям виден этот срам! – это была уж вовсе откровенная ложь, потому что кучу не было видно ни с соседних участков, ни с общей дороги.

Рассчитывая, что наконец-то получу категорический отказ и, соответственно, очередной повод для обиды, я подъехала к Роману и лукаво спросила:

– А нельзя из этой кучи сделать катушку, хоть немного покататься? А то зима скоро кончится, а я ее и не видела.

Прерванный на середине фразы Пронин молча закрыл рот. Окружавшие его мужчины в зеленых утепленных комбинезонах саркастически посмотрели на меня. И почему эти дурные бабы вечно лезут на рожон? – это ясно читалось на их ехидно насупленных лбах. Все, и я в том числе, считали, что сейчас последует сокрушительная отповедь.

Но Роман, вспомнив мой предыдущий не слишком удачный опыт катания, только спросил:

– А ты будешь тепло одеваться, когда тебе вздумается покататься?

Я быстро закивала головой, подражая послушной маленькой девочке.

Пронин обернулся к впавшим в ступор мужикам и сурово приказал:

– Делайте горку! Но только совершенно безопасную, с бортиками, снеговой подушкой безопасности и всем, чем полагается! – и, обращаясь уже ко мне, серьезно предупредил: – И чтоб никаких катаний на ногах! Я куплю тебе санки!

Посмеиваясь, я молча развернулась и поехала дальше, спиной чувствуя потрясенное молчание. Ага, поняли, кто в этом доме главный! После демонстрации этой шатии-братии своих беспредельных возможностей настроение у меня резко поднялось, и я, весело насвистывая, обогнула дом и подъехала к центральному входу. Я была так довольна собой, что мое радужное настроение не смог испортить даже саркастично глядевший на меня Самый Главный Охранник.

– Что, на катушке покататься захотелось?

Я мило согласилась:

– Ага! Мне же нельзя кататься на общественных горках. Так что у меня будет персональная. – Видя, что от моих слов ему захотелось плеваться, я милостиво разрешила: – Но вы с Мариной тоже можете на ней кататься. Я не жадная.

Несомненно собираясь сказать мне очередную гадость, Вадим оглянулся в поисках ненужных свидетелей, но тут я нагло продемонстрировала ему разницу в нашем положении, сняв с ног лыжи и сунув их ему в руки.

– Будь добр, поставь их на место, а то я так устала! – изо всех сил стараясь, чтобы мой голос прозвучал с нужной долей пренебрежения к жалкой прислуге.

Не дожидаясь ответа от опешившего от такой наглости Лучшего Друга, я непринужденно впорхнула в дом, и, негромко напевая, отправилась к себе.

Сзади раздался грохот. Это взбешенный Вадим швырнул лыжи на каменный пол.

Унизив своего врага, я с чувством хорошо исполненного долга прошла в комнату и снова укоризненно посмотрела на не запирающиеся двери. А если тот же доведенный до белого каления Попов решит наказать меня по-свойски и ворвется за мной следом, что мне делать? Звать на помощь? Но когда эта самая помощь подоспеет, то, вполне возможно, она мне уже и не понадобится.

Сев у окна, печально вгляделась вдаль. Скоро я увижу своих мальчишек. Всё-таки так надолго мы ни разу не расставались. Раз в месяц либо мы с Георгием приезжали в Москву, либо парни домой в Нижний, или мы всей семьей, включая Шуру с Настей, встречались в Паланге.

Вспомнив о муже, я вдруг остро поняла, насколько мне не хватает общения с ним. Его спокойных дельных советов, его умных суждений, его крепких ласковых рук. Почувствовав, как из глаз сами собой закапали горючие слезы, я даже не пыталась их останавливать.

Будто почувствовав, что я расклеиваюсь, Роман вошел в комнату, в которой мы теперь жили вместе, и бодро отрапортовал:

– Горка уже готова. Можешь кататься.

Я кивнула головой, не поворачиваясь к нему лицом. Сразу заподозрив неладное, он подошел ко мне и развернул. Увидев слезы, немедля кинулся на защиту:

– Кто тебя обидел?

Это было настолько в духе домостроя – сильный мужчина защищает свою слабую женщину, – что было смешно. Но настроение у меня стало таким упадническим, что я даже не улыбнулась.

– Просто соскучилась. По детям. По дому. По мужу. – И, глядя в потемневшие глаза Романа, тихо призналась: – Я его люблю, как ты не понимаешь? И хочу к нему.

Он прижал меня к себе и стал успокаивающе гладить по волосам, отрицательно качая головой. Потом, будто и не прозвучало никаких жалоб, спросил:

– Когда приезжают твои дети?

В ответ я смогла лишь тяжело вздохнуть. Роман, явно пересиливая себя, предложил:

– Мы можем сходить на спектакль или на концерт.

Я даже подпрыгнула, моментально вспомнив, что в Москву приезжает Шарль Азнавур. Сказала ему об этом, и он с видом страстотерпца согласился:

– Хорошо, давай сходим на Азнавура.

На следующий день мы сходили на концерт, где мое сердце так тронули пронзительные песни Азнавура, что я молчала весь следующий день, ни разу не ответив на язвительные подначки Вадима. Потом мы побывали в Большом на «Лебедином озере», во время которого бедный Роман уснул и даже сладко посапывал, привлекая к себе насмешливое внимание соседей.

Потом еще последовали утешающие меня спектакли и концерты, и жизнь уже не казалась сплошной серой полосой. Хотя искус удрать от Пронина на одном из спектаклей был достаточно большим, но я сдерживала нетерпение, прекрасно понимая, что далеко уйти мне не дадут – у входа всегда бдительно караулили несколько наших охранников.

Подозреваю, что пара человечков стояло и у служебного входа. Так, на всякий случай. Устраивать же скандал и обращаться за помощью мне не хотелось, я все-таки надеялась вырваться на волю без лишней шумихи.

Но вот в очередную субботу я поговорила с сыновьями и, узнав, что они наконец-то в Москве, условилась с ними о встрече. В том самом итальянском ресторанчике на Преображенке. Этот разговор для меня оказался достаточно сложным: мне пришлось ограничиваться осторожными намеками, чтобы мои бдительные стражи не заподозрили, что парни живут где-то поблизости.

Хорошо, что Артем с Антоном давно догадались, что дело со мной очень темное, и сами старались говорить только на общие темы – как здоровье, нравится ли мне там, где я есть, и прочую отвлеченную чепуху.

Утром, готовясь к так волнующей меня встрече, я проигнорировала приготовленный мне Мариной изящный шелковый костюм, оставив его неприкаянно висеть на стуле. И, несмотря на то, что шла в ресторан, надела свои старые черные джинсы с тонкой синей водолазкой. Сумочка, прекрасно гармонировавшая с костюмом, естественно, к столь банальному наряду не подходила, поэтому я ее тоже не взяла.

Засунув в карман джинсов лишь тюбик губной помады и лукаво подмигнув в зеркало своему отражению, я вышла в гостиную, где меня поджидал взбудораженный Пронин. Увидев меня, остановившимися глазами осмотрел мой наряд, но промолчал, не желая признаваться в мелких пакостях. Мы спустились вниз, где на кушетке рядышком, как воробышки, сидела дружная чета Поповых.

Вадим, обнаружив, что на мне нет нужного костюмчика, пробормотал себе под нос что-то явно не из литературного лексикона. С трудом сдерживаясь, чтобы не показать ему язык и не выдать себя, я, не дожидаясь, когда Роман откроет передо мной двери, пошла вперед.

Итак, первый раунд остался за мной. От прослушки я избавилась. Но Роману сегодня волноваться нечего – сбегать я не собиралась. Я бы ни за что не поставила под угрозу, даже мнимую, своих мальчишек. Но бдительная троица этого не знала, поэтому переглядывалась с явным недовольством. Правда, у Марины в глазах пробегали одобряющие меня чертики, но это она тщательно скрывала.

Мы подъехали к ресторану, и я вздрогнула. У входа стояли мои сыновья, высокие, красивые и здорово озабоченные. Роман тоже напрягся и внимательно огляделся вокруг – нет ли засады. Я тоже тайком поглядела по сторонам, подсознательно надеясь на появление Георгия, но его не было, и я с горечью подумала, зачем я ему, когда у него есть та, ради которой он забыл всё, что между нами было. Но тут же поняла, что не права. Наверняка мальчишки ничего ему не сказали, решив предварительно самостоятельно разведать, что к чему.

У меня так забилось сердце, что пришлось положить на грудь ладонь, чтобы хоть немного усмирить сердцебиение. Я не стала ждать, когда Роман с Вадимом решат, что мне можно, а что нельзя, и вылетела из машины. Заметив меня, парни двинулись мне навстречу.

Наобнимавшись и нацеловавшись, причем Роман наблюдал эту родственную сцену с откровенно завистливым выражением лица, мы пошли в ресторан. Сняв шубку, я осталась в своем непритязательном наряде, вызвав недоуменные взгляды одетых в добротные костюмы мальчиков. Но это была ерунда, гораздо хуже то, что меня не захотел впустить тот самый швейцар, блюститель ресторанных нравов.

Он двинулся на меня с брезгливым видом, пытаясь выставить из ресторана. Я на миг даже испугалась, что он меня и в самом деле не впустит. В принципе, если бы у меня была свобода передвижения, это было бы неплохо. Но кто ж это позволит мне свободно перемещаться по городу?

На помощь мне пришел Вадим. Властно отодвинув швейцара в сторону, он шепнул ему несколько слов, отчего тот покраснел и принялся вытирать платком вспотевшую лысину.

Я с сыновьями прошла в зал, где нам навстречу предупредительно вылетел явно получивший строжайшие инструкции официант. Он подвел нас к симпатичному столику у завешенного светлой шторой окна, на котором стоял букетик свежих цветов, и принялся суетливо отодвигать кресла, чтобы нам удобнее было сесть.

Но я заартачилась.

– Мне здесь не нравится! – и я бесцеремонно прошла в противоположный от столика угол, где устроилась за пустым столиком.

Официант принесся за нами следом и попытался изгнать нас оттуда, панически заявляя, что столик не обслуживается, но я лишь скептически спросила:

– Неужели? И почему? Вам что, труднее дойти до этого столика, чем до того?

Поскольку от кухни до этого столика было гораздо ближе, бедняга не знал, что возразить. Опасливо посмотрев в сторону стоявшего навытяжку Вадима, увидел разрешающий кивок и с облегченным вздохом согласился.

На нашем столике тут же появилась скатерть, приборы и даже цветы. Предупредив официанта, что мы немного поболтаем, заставила его удалиться. Я надеялась, что в такой спешке прослушку нам поставить не успели. Но, чтобы не рисковать, потребовала убрать цветы под предлогом все той же липовой аллергии.

Донельзя раздосадованный Вадим, придерживая Марину под руку, бесцеремонно устроился за соседним с нами столиком, повернувшись так, что его стул почти соприкоснулся с моим. Теперь, как ни шепчи, ему всё равно всё будет слышно. Ну, или почти всё.

Парни с удивлением и неудовольствием смотрели на эти перемещения, но молчали, вопросительно поглядывая на меня. Я же спокойно улыбалась, готовя моему твердокаменному недругу неприятный сюрприз. И, когда я спросила у сыновей на французском языке, как дела, по его изумленному вздоху поняла, что сюрприз удался.

Я знала, что они с Мариной недурно владеют английским, но французский для них был тайной за семью печатями, они сами сказали мне об этом после того, как я поделилась с ними своими восторгами по поводу концерта Азнавура.

Мои парни закончили специализированную школу с иностранным уклоном и свободно говорили на трех языках – английском, французском и немецком. Сама же я помнила язык еще со времен студенчества, наверное потому, что очень люблю французский шансон.

Чуть не опрокинув стул, Вадим кинулся в подсобку, наверняка надеясь найти того, кто бы понимал по-французски. Искоса взглянув на оставшуюся на месте Марину, я заметила, что у нее трясутся плечи от старательно сдерживаемого смеха.

Мальчишки принялись в красках рассказывать мне, как переживает отец, явно считая меня виновной в его мучениях. Это было несправедливо, и я поневоле открыла им глаза:

– Он полюбил другую женщину. Поэтому мне и пришлось уехать.

Они с недоумением переглянулись. Подобные вещи не вязались у них с высоконравственным образом Георгия, но они понимали и то, что обманывать их я не буду. Я повела бровями в сторону сидящей рядом женщины и слегка постучала по столу.

Поняв, что надо торопиться, они быстро спросили:

– Мама, почему в разного рода дешевеньких журнальчиках ты на фотографиях всё время рядом с Прониным? Ты что, живешь с ним?

Мне не хотелось втягивать детей в мою не слишком высокоморальную жизнь, но пришлось ответить честно:

– Приходится.

– И где?

– На Рублевке. И ни слова о тете!

Они хотели еще что-то спросить, но больше откровенно нам поговорить не удалось: Вадим вернулся с каким-то вальяжным типом, севшим с нами во всё той же опасной близости. Я подмигнула сыновьям, и они, тут же обо всем догадавшись, перешли на русский язык, подробно рассказывая мне о своих студенческих проблемах. Для посторонних ушей это звучало крайне нудно.

Я помахала официанту, он принес меню, и я заказала самые дорогие блюда. Артем обеспокоенно спросил:

– А у тебя хватит денег, чтобы расплатиться?

Наличных денег у меня не было вовсе, о чем я и сказала детям.

– Но это ерунда. Этот ресторан – собственность Пронина.

Мальчишек это не успокоило, скорее наоборот. И моя бесшабашность навела их на неприятные размышления. Я догадалась, что сегодня же о нашем разговоре станет известно Георгию. Хорошо это или плохо?

Насколько я поняла, мальчишкам он говорит, что у него никого нет. То же самое он сказал и мне при нашей последней встрече. Но что обозначает этот загадочный термин «никого»? С любовницей он работает в одном здании, следовательно, она всегда у него под боком. А если учесть, что у него, как у руководителя, вполне приличные личные апартаменты, то его заявление отдает бесстыдным фарисейством.

Сильно сомневаясь, что Георгий будет что-то предпринимать, чтобы меня вызволить, тем более что в этих мелких газетках писалось, что мне крупно повезло, ведь стать подругой олигарха мечтает любая, я приказала себе ни на что не надеяться. Принялась за еду и с аппетитом справилась со всем, что нам принесли.

Мальчишки, прекрасно знакомые с особенностями моего характера, окончательно убедились, что возвращаться к отцу я не желаю исключительно по собственной инициативе.

Пообедав, мы вышли на улицу, и тут я прозрачно намекнула:

– Ну, передавайте привет от меня своим друзьям в общежитии.

Они моментально смекнули, что им надо делать, и дружно двинулись в сторону станции метро, а не к дому Шуры, где жили. Убедившись, что, если за ними и потянулся хвост, то приведут они его в общагу, где и прописаны, я осталась дисциплинированно ждать, когда меня заберет Пронин, тем более что из второй машины за мной бдительно следило несколько пар настороженных глаз.

Он и в самом деле вышел за мной, но не поспешил домой, а, к моему удивлению, позвал обратно в ресторан, посидеть еще немного.

Мы снова устроились за тем же столиком, где я сидела с ребятами. Роман был странно печален, даже на лбу прорезалась глубокая морщина. Заказав бутылку вина и сто граммов коньяка, он хмуро спросил:

– Ну что, довольна?

Немного удивившись, я согласилась:

– Конечно! А почему ты спрашиваешь?

Передернув плечом, он выпил коньяк и закусил его долькой лимона. Внезапно я поняла, что говорил он вовсе не о моей встрече с детьми, а о том, как красиво я обставила их с Вадимом на всех фронтах. Да уж, ему не позавидуешь.

Если, как Пронин думает, я обо всем рассказала сыновьям, то в самое ближайшее время ему надо ждать визита разгневанного мужа. А Георгий, если задействует свои отнюдь не слабые связи, вполне сможет до него добраться.

Только вот захочет ли?

– О чем вы говорили? – Роман спросил это без всякой надежды на успех, в чем тут же удостоверился из моего крайне уклончивого ответа:

– Да так, о том, о сем.

– Понятно…

Внезапно к нам подошел чем-то знакомый мне парень. За последнее время перед моими глазами мелькало столько разных лиц, что я даже не пыталась вспомнить, где его видела. Но он-то меня вспомнил сразу. Широко улыбаясь Роману, подсел за наш столик. Пронин равнодушно посмотрел на него, но пожал протянутую ему руку.

– Как приятно, что вы снова в Москве! Отец очень за вас беспокоится.

Это было глупо, и я с трудом удержалась, чтобы не фыркнуть во весь голос. Роман подумал так же, поэтому с раздражением спросил:

– Это почему?

Парень коротким кивком указал на меня и заметил:

– Ну, вы же связались с такой особой…

Роман враз насторожился. Сжав мою руку, чтоб я не мешала, шелковым голоском переспросил:

– С какой такой особой?

Смерив меня полупрезрительным взглядом, парень заявил:

– Да откровенной потаскушкой. Я ее еще в прошлом августе чуть не снял. Здесь же, в этом ресторане. Но она успела укатить с другим мужиком. Тот ей посулил побольше.

Тут я всмотрелась в парня повнимательнее и узнала. Надо же, это был Эдик. Что ж, за прошедшее время он явно не поумнел. Но, похоже, его сейчас научат, как правильно относится к подругам своего босса.

И в самом деле, Роман почернел. Выпустив мою руку, без предупреждения заехал крепко сжатым кулаком в самоуверенную физиономию доносчика. Тот, как подкошенный, рухнул вместе со стулом на пол, заливая его алыми каплями крови.

Меня затошнило. Отвернувшись, я проворно вытащила из кармана носовой платок. Приложив его ко рту, отскочила подальше и принялась издали наблюдать за происходящим. Роман попытался поднять охальника, чтобы еще раз от души врезать ему промеж глаз, но тут к нему кинулся Вадим и оттащил от перепуганного парня.

Увидев Вадима, Пронин внезапно что-то сообразил и, сердито кинув:

– Поехали домой! – оглянулся, отыскивая меня.

Надо же, даже в такие напряженные минуты я представляю для него приоритетную ценность. Это несколько возвысило меня в собственных глазах, и я с изрядной долей насмешливости ухмыльнулась любовнику. На него мое ёрничанье никакого впечатления не произвело.

Ухватив под руку, он быстрым шагом вывел меня из ресторана. Вадим вихрем пролетел впереди и, распахнув передо мной дверь, кинул на меня сумрачный взгляд. Я истрактовала его так: «сколько же от тебя неприятностей!» Да уж, насколько же у нас совпадают взгляды друг на друга!

Сидя рядом со мной в машине, Роман был изрядно мрачен. Похоже, откровения Эдика его здорово задели. Но мне это было до фонаря. Я никогда никому не навязывалась и сахарного херувимчика из себя не изображала. Заехав в гараж, Роман распахнул дверцу и помог выбраться мне.

Мы молча прошли в холл второго этажа, и тут бойфренд меня поразил. После театрального выступления Эдика я была уверена, что Роман немедля предпримет допрос с пристрастием, но он, выпустив мою руку, повернулся к Вадиму и жестко проговорил:

– Пойдем-ка, побеседуем!

Четко печатая шаг, они отправились к кабинету, а я бросилась в свою гостиную. Должна же я хоть что-то знать из того, что происходит в этом доме?

Подперев дверь стулом, чтобы никто не смог застать меня врасплох, я схватила стетоскоп и приложила его к стене. Сначала был слышен только шорох, видимо, Роман усаживался в кресло, и лишь потом раздался его сердитый голос с неприятными металлическими колючками. Ко мне он таким тоном никогда не обращался, но, если был чем-либо недоволен, без проблем говорил им с окружающими.

Правда, если исключить случай с проверкой моей аллергии, я не помнила, чтобы он так разговаривал с Вадимом – всё-таки друг детства. Представив, как у моего любимого недруга от этого тона каменеют скулы, я иезуитски захихикала. Как приятно, когда твоему неприятелю воздают по заслугам!

– Как ты мне это объяснишь?

Вадим ответил непринужденным тоном:

– Ну, я не думаю, чтобы Маргарита была шлюхой.

В ответ раздался такой непристойный мат, что я на мгновенье отшатнулась от стены. Надо же, какие слова знает Пронин, я таких в жизни и не слыхивала. А по внешнему виду вполне приличный человек…

Спохватившись, снова приложила стетоскоп к стене.

– Я и сам знаю, что Рита тут ни причем! Я говорю вот о чем: она была прошлым летом в моем ресторане, а я об этом не знал? Ты разослал ее фотографии, как я тебе говорил?

Ага, недаром я что-то такое предполагала в прошлом году, когда узнала, что ресторан принадлежит Роману! Да уж, чутье у меня есть. Я даже не обратила внимания на то, что никаких сомнений в моей высокой нравственности Эдик в голову Романа не заронил. Жена Юпитера вне подозрений?

Последовала заминка. Ага, не посылал! Ай да молодец! Спасибо ему за это! Но интересно, как он сейчас будет выкручиваться?

– Нет. Не было смысла. Сделанные камерой слежения снимки были очень нечеткими.

Роман просто взревел от негодования.

– Так какого лешего ты мне наврал, будто разослал?

Послышался резкий упрямый голос:

– Решил, что так ты быстрее ее забудешь.

Мой пылкий обожатель слегка помолчал, переваривая это сообщение.

– А теперь ты думаешь так же?

Это было сказано таким тоном, что и ежу было понятно – если Вадим ответит согласием, то немедля будет искать себе другое место работы. И никакие прошлые заслуги ему не помогут. Главный страж дураком не был и ответил здраво:

– Нет. Сейчас я понимаю, что всё гораздо серьезней, чем я предполагал.

Я даже сквозь стену почувствовала, как расслабился Пронин.

– Намного, намного серьезней. И еще раз тебе говорю: не спускай с нее глаз. Ты же понимаешь, что после сегодняшней ее встречи всё возможно.

Последовало продолжительное молчание. Потом голос Вадима сердито признал:

– Да уж, обыграла она нас сегодня по всем статьям. Да еще и повеселилась при этом.

Пронин сердито подъел дружка:

– А вот не надо ее недооценивать. Я же тебе говорил, что она очень умный человек!

У Вадима на этот счет было другое мнение, но, не желая противоречить боссу, он ответил кратко и обнадеживающе:

– Конечно. Но сейчас нам надо думать о том, что делать, если сюда припрется ее муж.

Снова послышался грязный мат и вопрос:

– Скорпион в порядке?

– Проверяли недавно. Но я велю держать его наготове.

Интересно, что это за «скорпион»? Так и не догадавшись, что это, услышала прагматичное предложение Вадима:

– Может, этому Георгию отступного дать, чтобы не вязался?

Вот это да! И сколько же, по их мнению, я стою?

Роман брезгливо спросил:

– И сколько, ты думаешь, его устроит?

– Ну, ученые ведь в нашей стране люди небогатые. Так что с десяток лимонов, думаю, с него хватит.

У меня мелькнула мысль – рублей или долларов? Видимо, то же подумал и Роман, потому что уточнил:

– В валюте?

– Ну естественно. Но начинать надо с одного.

Горько засмеявшись, Пронин признался:

– Никогда не думал, что я женщин покупать буду. Но меня волнует больше то, что Ритин муж, если хоть чуть-чуть похож на нее, на это никогда не пойдет.

К моему удивлению, Вадим с ним согласился:

– Вполне возможно. Но на этот случай у нас есть скорпион.

Я даже испугалась: неужели они что-то сделают с Георгием? Но для Романа это будет означать конец всяких со мной отношений, что он прекрасно понимает. Нет, здесь что-то другое. Но вот что?

Негромко прозвучала решительная команда сердитого Пронина:

– Чтобы скорпион был в полной готовности! Ну, и все остальные тоже! – и наступила тишина.

Догадавшись, что разборка закончена, я быстро убрала стул и принялась переодеваться.

Роман зашел через пару минут, когда я расстегивала молнию на джинсах. Прикрыл глаза от бесстыдности моего жеста и несколько мгновений стоял молча, справляясь с собой. Но всё же превозмог желание и сел на диван, не спуская с меня глаз.

Я решила, что сейчас он будет выпытывать, что же я делала в ресторане, и приготовилась правдоподобно соврать, чтобы не засветить Шуру. Я и так удивлялась, как Роман еще не догадался, что в Москве у меня есть норка, куда я могу при необходимости хоть ненадолго, но нырнуть.

Но он ничего о прошлом не спросил. Наоборот, сердито заявил:

– Вот видишь, к чему приводит твое дурацкое нежелание развестись с мужем!

Я не видела и с недоумением посмотрела на него.

– К чему?

Спохватившись, он замаршировал от стены к стене, жестко чеканя шаг. Стараясь кончить дело миром, я попросила:

– Роман, признайся, что я тебе надоела и просто отпусти меня. Кругом столько молодых и красивых, ну зачем я тебе сдалась?

Но, похоже, я насыпала ему соль на кровоточившую рану, потому что он взревел и кинулся ко мне.

– Надоела? Как ты можешь такое говорить?! Я тут от страха трясусь, что тебя у меня отнимут, а ты – «надоела»!

И, добавив пару непечатных выражений, принялся неистово меня целовать. Почему мужчины считают, что лучший способ доказать женщине свою любовь – это переспать с ней? Меня бы куда больше устроили нежные признания.

Утром, едва проснувшись, я продолжила прерванный накануне разговор:

– Роман, ты вчера сказал, что боишься, что меня у тебя отнимут. Что ты имел в виду?

Я приподнялась на локте и в упор смотрела в его глаза. Он конфузливо моргнул, потом прикрыл их, будто его слепил прожектор.

– Ну, мало ли что. Всякое в жизни бывает. Нужно быть готовым ко всему.

Это меня не устроило, но больше мне ни о чем узнать не удалось: он вскочил, приговаривая, что в спортзале его ждет Вадим. Это было явной отговоркой, потому что раньше ничто не мешало ему понежиться в постели подольше. Со мной, разумеется.

Но сейчас он, пренебрегая удовольствием, позорно удирал, настолько не хотел никаких расспросов. Боялся проговориться? Это было вполне вероятно, и я полупрезрительным взглядом провожала его лихорадочные сборы и откровенный побег.

День прошел томительно и тихо. Я шаталась по дому, с час покаталась с горки на санках, посмотрела телевизор и всё время думала, приедет ли Георгий. Если мальчишки позвонили ему сразу, то он вполне мог прилететь из Нижнего еще вчера и разыскать меня. Не так уж это и сложно. Если бы захотел, конечно.

День прошел, но никто не приехал. Мне стало тоскливо и обидно, поэтому за ужином я вообще ничего не ела. На вопрос Романа, не заболела ли я, ответила откровенно: нет аппетита. Это его и удивило, и напугало. Видимо, он воспринимал меня как машину для поглощения пищи, у которой не бывает сбоев.

Марина, лучше разбирающаяся в женской психике, тоже нахмурилась. Но не по поводу не съеденной мной котлеты де-валяй, а из-за прозвучавшего в моем голосе страдания.

Ночью Роман превзошел сам себя, пытаясь меня утешить, и в какой-то мере это у него получилось – я так устала, что уснула быстро и проспала всю ночь без сновидений.

Утром нас разбудил настойчивый телефонный звонок. Недовольно заворчавший Роман взял трубку и, едва услышав первую фразу, резко сел и принялся лихорадочно одеваться. Повернувшись к нему, я спросила:

– Что случилось?

Он ответил таким нарочито безразличным тоном, что я сразу насторожилась:

– Ничего особенного, но тебе лучше одеться.

Сначала мой дух противоречия заставил меня оставаться в постели, но, едва Пронин вышел, как я вскочила. В полной уверенности, что приехал Георгий, натянула на себя джинсы и свитер. Мне так хотелось на волю из этой раззолоченной клетки, что мысль о том, что у него вполне могла быть другая семья, меня уже не смущала. Главное – свобода!


Глава десятая


Едва постучав, в комнату вошла необычно нервная Марина с огромным баулом. Хмуро сообщив, что мы уезжаем в какой-то домик на севере кататься на горных лыжах, принялась кидать в баул мои вещи практически без разбора. Я не возражала – если мне удастся отсюда вырваться, они мне пригодятся. Хотя я и без них уеду в том, что на мне есть.

Понимая, что мне обязательно нужно показаться на глаза Георгию, а я всем своим существом чувствовала, что внизу – он, попыталась выйти в коридор, чтобы спуститься вниз, но дорогу мне перегородили два амбала из охраны. Я возмутилась и даже попыталась закричать, но меня запихнули в гостиную и прикрыли двери, причем амбалы остались вместе со мной.

У меня мелькнула мысль выбить окно и выскочить, не так уж тут и высоко, и я двинулась было к окну, но меня тотчас перехватили и не слишком вежливо усадили в кресло, посоветовав сидеть тихо.

Сидеть тихо я не хотела и подняла настоящую бучу, которую прекратил вошедший Вадим. Посмотрев на мое красное и злое лицо, понял, что добровольно я ни на одно из его предложений не соглашусь, прошел в соседнюю комнату, схватил с кровати пуховое одеяло и кинул его одному из охранников. Тот тотчас быстро и сноровисто закутал меня в него, перепеленав, как ребенка.

Я принялась вопить, но сверху была накинута шуба, по всей видимости, или, вернее, слышимости, норковая. Из меня получилась этакая конфетка в многослойной обертке, через которую не проходили почти никакие звуки. Но я всё равно лягалась, визжала и изворачивалась. Но единственное, чего добилась – меня сжали, как тисками, подняли и куда-то быстро понесли.

Даже сквозь несколько слоев обертки я услышала непрерывно нарастающий грохот. Меня подняли, посадили, и я с яростью стряхнула опутывавшие меня вещи. Как я уже догадалась, мы сидели в вертолете. Довольно большом, комфортабельном, с мягкими сиденьями и ковром на полу.

Скинув с плеч удерживающие меня руки Пронина, я метнулась к окну и увидела, как мы плавно взлетаем над домом, делаем небольшой круг, быстро набираем высоту и летим прочь. Под нами остается и то, чего так испугался Роман – милицейские машины с включенными проблесковыми маячками. Георгия видно не было, но он наверняка был там.

В моей груди что-то прорвалось, стало так безнадежно и пусто, что из глаз полились горькие слезы. Сидевший рядом со мной Роман обхватил меня руками, прижал к себе и принялся укачивать, как младенца. На меня накатила такая апатия, что я не сопротивлялась.

Вокруг меня устроились Вадим с Мариной, оба с непроницаемым минами, несколько охранников, делающих вид, что всё идет согласно намеченному плану, пара личных секретарей Пронина и откровенно недовольный повар с помощниками. В общем, команда была почти та же, что и при нашем приезде в Москву.

Все они смотрели на меня по-разному. Большая часть с сочувствием, Вадим и охранники с легко объясняемой неприязнью – они меня терпеть не могли за постоянно исходящие от меня неприятности. У Романа выражение лица было сложным – на нем проглядывали смесь вины, упрямства, и какого-то очень сильного чувства, похожего на любовь, но любовью мне его называть не хотелось.

Разве может любовь быть до такой степени эгоистичной, чтобы совершенно не считаться с чувствами и желаниями объекта этой самой любви?

Летели мы долго – часов пять. Разговаривать из-за грохота винтов было невозможно, и я заснула в объятьях Романа, укутанная одеялом, шубой и утонув в мягком кресле.

Проснулась от тишины. Вокруг было пусто, рядом со мной стоял только Пронин и терпеливо держал наготове распахнутую шубу. Я встала, без спора позволила ему надеть ее на меня и вышла из вертолета.

Снаружи на сером бронированном боку вертолета был нарисован зловещий скорпион с жалом наизготовку, и я поняла, о каком скорпионе вчера шла речь. Эх, если бы я знала это раньше, то по крайней мере попыталась бы хоть что-нибудь предпринять! Но теперь кусать локти было поздно, и я покорно, без всяких возражений, пошла туда, куда меня направляла уверенная рука любовника.

Перед нами посреди густой тайги стоял настоящий деревянный терем с остроконечной крышей, воздушными башенками по бокам, кружевными наличниками на небольших полукруглых окошках, то есть настоящая русская сказка. В другое время я бы восхитилась, но сейчас лишь молча скользнула по нему равнодушным взглядом.

Меня привели в довольно большую, оформленную в деревенском стиле комнату, где уже суетилась Марина, раскладывая по шкафам привезенные шмотки. Я обессилено присела на красный кожаный диванчик, положив руки на колени и свесив голову.

Роман куда-то ушел, наверное, проверять готовность этого домика к жилью. Здесь и в самом деле было холодновато, но мне было всё равно. Я ощущала себя зачарованной Марьей-искусницей из сказки Александра Роу, попавшей в подводное царство – «что воля, что неволя, – всё равно»…

Марина мне что-то говорила, но я ее не слушала. Не дождавшись ответа ни на один свой вопрос, она рассержено рявкнула:

– Вы хорошо себя чувствуете?

Переведя на нее рассеянный взгляд, я безразлично протянула:

– Нормально… – и снова уставилась на пушистый ковер на полу.

На нем были изображены какие-то абстрактные цветы и я чувствовала, что могу рассматривать их очень долго. Может быть, всю оставшуюся жизнь.

Присев передо мной на корточки, Марина тронула меня за руку и серьезно проговорила:

– Не расстраивайтесь вы так, право слово! Если бы меня кто-нибудь любил так, как вас Роман, я была бы очень рада!

Я вяло с ней согласилась, с трудом сконцентрировав внимание на ее словах:

– Да, конечно…

Стараясь поднять мне настроение, она сказала привлекательнейшую, по ее понятиям, для меня вещь:

– Сегодня у нас на обед стерлядь под французским соусом. Объедение!

Я ничего не ела со вчерашнего вечера, но есть мне совершенно не хотелось. Не желая обижать стремящуюся угодить мне женщину, я попыталась проявить хотя бы проблеск энтузиазма:

– Да? Замечательно…

Прозвучало это так аморфно, что Марина недовольно охнула и вышла. Двери она притворила не плотно, поэтому я четко услышала разговор, доносившийся из гулкого коридора:

– Она явно не в себе. У нее жуткий стресс. Это опасно! – Маринин голос звучал по-настоящему обеспокоено.

Зато Вадим ничуть не волновался.

– Да ничего с ней не будет. Это всё игра, чтобы Ромка окончательно извелся. Он и так сам на себя не похож. Из-за какой-то дурной бабы вытворять такое – это же уму не постижимо! Жалко его просто, честное слово!

Послышались быстрые шаги и Роман недовольно сказал:

– Столько всего забыли, кошмар. Геннадий просто рвет и мечет!

Интересно, если Геннадий, наш повар, ничего с собой не взял, то откуда эта самая стерлядь под французским соусом?

Вадим постарался его успокоить:

– Ну еще бы, собираться в такой спешке. Хорошо, что хоть что-то взяли.

Пронин взъярился:

– Я же велел всем быть наготове еще за два дня!

– Ну, у нас же персонал гражданский, а не военный. Кое-что приготовили, конечно, но никто же не поверил, что нужно будет сматываться за десять минут. Ты, кстати, об этом не предупреждал.

Роман нехотя признал свой промах:

– Да кто ж предполагал, что этот тип припрется в сопровождении спецназа да еще и с постановлением на обыск! Моего дома! Мне такое и в голову прийти не могло! Тебе, как я понимаю, тоже!

– Да, связи у него мощные. Только я вот чего не могу понять: если Маргарита так ему дорога, почему он не объявился раньше?

– Вот ты об этом на досуге и подумай! А пока давайте распаковывайте вещички и спускайтесь к столу. Геннадий велел быть в столовой через десять минут.

Всё стихло, и в комнату вошел Пронин. Увидев мою поникшую фигуру, подошел, сел рядом и успокаивающе похлопал меня по спине.

– Не тревожься! Всё наладится, вот увидишь! – по его голосу было слышно, что он вполне доволен и собой, и провернутой им операцией.

Мне не хотелось даже шевелиться, и он, немного подождав моей реакции, не дождался и решительно скомандовал:

– А сейчас давай в ванную! И пойдем перекусим, есть жутко хочется.

Я послушно потащилась в ванную. Приняла душ, почистила зубы, причесала волосы. Всё как положено, и всё на полном автомате. Сознание в этих механических действиях никакого участия не принимало.

Посредине уютной круглой столовой стоял такой же круглый стол, уставленный готовыми блюдами. На этот раз рассерженный Геннадий выставил на стол всё подряд без соблюдения положенной очередности, подчеркивая свое недовольство.

Была там и обещанная Мариной стерлядь под французским соусом, но мне было всё равно. Я даже запаха не чувствовала, хотя в обычное время стоило мне немного поголодать, и именно запах еды сводил меня с ума.

Сев за стол, я спокойно наблюдала, как Марина накладывает на мою тарелку деликатесы. Взяв в руку вилку, я принялась художественно размазывать еду по тарелке, распределяя ее по степени интенсивности цвета.

Голодный Роман, занятый обедом, не сразу это заметил, но, заметив, всерьез встревожился.

– Ты не заболела? – этот коронный вопрос сегодняшнего дня не вызвал у меня даже желания улыбнуться.

– Нет, со мной всё нормально.

Мой унылый тон ему не понравился, и он хотел принять соответствующие меры, но, подняв глаза, заметил ироничное подмигивание Вадима и сбавил обороты. Чтобы разрядить обстановку, Вадим скептически заметил:

– Ну, надо же иногда устраивать разгрузочные дни.

Тут же с ним согласившись, я попрощалась:

– Да, конечно. Не буду вас отвлекать!

И вышла из-за стола. Пронин дернулся было за мной, но Вадим его остановил:

– Ты сначала поешь как следует, а то ведь сил на утешение не будет.

Все уткнулись в тарелки, чтобы удержаться от провокационных смешков.

Придя в свою комнату, я плюхнулась на диван, укрылась привезенным одеялом и уснула, даже не раздеваясь.

Видимо, наступил вечер, потом ночь. Меня кто-то попытался раздеть, но я упорно сворачивалась тугим комочком, не давая это сделать. Наконец послышался голос Марины:

– Да пусть она одну ночь поспит так, что в этом страшного?

Голос Романа что-то недовольно пробухтел в ответ, но меня всё-таки оставили в покое.

На следующий день меня принялся будить Роман, говоря, что меня ждет завтрак. Но я хриплым голосом от него отказалась, и он ушел один. Зато на обед меня будили уже не только Роман с Мариной, но и Вадим. Но я им не поддалась, и они ушли, озабоченно переговариваясь, оставив меня обессилено дремать.

Но к вечеру я всё-таки проснулась. Не такая разбитая, как вчера, но всё равно вялая и апатичная. Казалось, во мне поселился какой-то разрушительный вирус, полностью изменивший мой характер.

Я ни с кем не спорила, соглашалась со всем, что бы мне ни предложили, и практически ничего не ела. Просто не хотела. Роман пытался кормить меня силой, но у меня начиналась неукротимая рвота, и он это грязное дело прекратил.

Чтобы возбудить мой аппетит, меня постоянно таскали на свежий воздух и заставляли ходить на лыжах, кататься на санках и заниматься прочими полезными для здоровья вещами. Даже на горных лыжах учили кататься.

Я не возражала, но при малейшей возможности замирала на месте и не двигалась, тупо глядя себе под ноги. Под конец даже непробиваемый Вадим признал, что дело плохо.

Они часто совещались, решая, что со мной делать, но обратно в Москву, на что я в глубине души надеялась, возвращаться не спешили.

Природа вокруг была потрясающая – то ли горы, то ли сопки, – я не знала, где мы, мне это было неинтересно, – полностью скрытые под толстенным покрывалом чистейшего белоснежного снега. Вековые сосны и ели, окружавшие наш лагерь, глуховато шумели, переговариваясь о чем-то своем, и явно не одобряли ползающих у их корней шумных людишек.

Воздух был таким чистым, что лился в легкие сам, без всяких усилий. Высокое синее небо с редкими пушистыми облаками было невозмутимо безмятежным, подчеркивая вековое постоянство и надежность этого мира. В общем, здесь было бы очень хорошо, если бы я могла смириться и принимать свою жизнь такой, какая она есть.

Однажды мы катались у подножья большой горы. Точнее, катались все, кроме меня. Я стояла на одном месте поодаль от всей группы и слушала мерное гудение, раздающееся со стороны горы. Оно было угрожающим, но меня это не пугало. Меня в моем теперешнем состоянии ничто не пугало. Мне даже и не хотелось ничего. Наверное, это безучастное созерцание и называлось загадочным словом «нирвана».

Вдруг раздались испуганные крики, и я увидела, как наша группа пускается наутек, призывно крича и маша мне руками. Я спокойно посмотрела наверх. По горе вниз шла снежная лавина, накрывая всё вокруг сверкающим белым облаком.

Мне это фантастическое зрелище очень понравилось, и я пошла к нему поближе, желая рассмотреть эту красоту вблизи. Ко мне, крича, бросился Роман, но на него накинулся Вадим и повалил в снег.

Я прошла еще с десяток метров навстречу лавине, прежде чем снежный вихрь закружил меня и понес с собой.

Очнулась я от слишком яркого света, бьющего прямо в глаза. Мне показалось, что это солнце, но, проморгавшись, поняла, что это просто лампочка. Возвращение к жизни меня крайне раздосадовало. Почему-то расслышавший мои мысли Роман расстроено переспросил:

– Что досадно?

Отвечать я не стала, закрыв глаза и отгородившись от них от всех, как стеной.

Никакого существенного ущерба катание верхом на лавине мне, к сожалению, не нанесло, поэтому уже через пару дней я сидела за круглым столом внизу и привычно размазывала по тарелке рисовый пудинг со свежими сливами, невесть откуда взявшимися в этом царстве вечной зимы, даже не пытаясь взять в рот хотя бы кусочек.

Посредине трапезы в столовую вошел пухленький, располагающий к себе человечек невысокого роста с задушевной улыбкой на розовых, как у девушки, губах. В первую очередь его познакомили со мной, видимо, как с хозяйкой. Он склонился к моей ручке, и в соответствии с великосветским этикетом ее облобызал.

Я отнеслась к этому совершенно равнодушно. Ну, хочется ему ручки дамам целовать, пусть целует. От меня ведь не убудет. Посадили его напротив и он весь обед кидал на меня короткие прощупывающие взгляды.

После обеда я отправилась спать. Как в детском саду. Поел – поспал. Правда, с пищей была явная напряженка, но ее недостаток я возмещала избытком сна.

Перед ужином меня растолкали и повели на прогулку, как арестанта. А что, так оно и есть. И никто меня в обратном не разубедит.

Рядом со мной оказался Лев Павлович, наш новый знакомый. Он непринужденно расспрашивал меня о том, о сем. Я неохотно отвечала, недовольная его назойливостью. Мне жутко не хотелось сосредотачиваться, чтобы понять, о чем вообще идет речь.

Гораздо приятнее было ни о чем не думать, находиться внутри собственных получувств-полуощущений, – в общем, вести растительный образ жизни. Кажется, медики называют таких людей «овощами».

Я была вовсе не против стать таким «овощем». Ни напрасных мыслей, ни обманутых ожиданий. Страданий тем более никаких. Благодать, одним словом. Нирвана…

Но когда этот самый Лев Павлович принялся расспрашивать меня о том, какие цвета я предпочитаю, я даже сквозь охвативший меня туман догадалась, в чем дело.

– Вы психиатр?

Он, казалось, немножко застеснялся.

– Ну почему уж так сразу психиатр?

Чтобы отвечать, надо было напрягаться, а мне этого не хотелось, и я лишь безразлично передернула плечами, замолчав. Больше я на его вопросы не отвечала. Это было невежливо, но мне было не до приличий. Придя в дом, я отказалась от ужина и шлепнулась в постель, где сразу уснула.

В полусне чувствовала, как Роман пытается вызвать во мне хотя бы подобие отклика, целуя и лаская с яростным пылом, но мне было так хорошо в своей бесчувственной раковине, что я не отвечала ему даже вздохом.

Закончив, он, как обычно, уткнулся мне в шею и страдающе прошептал:

– Что же мне делать, Господи? Что делать?

Да уж, не очень-то приятно, наверное, иметь дело с подобием резиновой куклы.

Я была очень благодарна Марине, которая каждое утро втайне от Романа заставляла меня глотать контрацептивы. Мне на это было глубоко плевать, но она понимала, что никаких последствий допускать не стоит. Тем более когда я в таком состоянии.

Я сознавала, что она делает, и иногда, когда мне удавалось прорваться из опутавшей меня пелены на свет божий, поощряла ее действия. Но вот прорывы эти происходили всё реже и реже. Мне порой казалось, что я всё дальше и дальше ухожу в зазеркалье, из которого не будет выхода. Но это меня уже не волновало.

В одно хмурое утро, когда я напрочь отказалась вставать, у моей постели собрался целый консилиум. Председательствовал, естественно, Лев Павлович. До меня глухо доходили его речи, но воспринимала я только несколько привычных слов: «перенапряжение», «переполнение», «эмоциональный дискомфорт», «нервный срыв», «глубочайшая депрессия» и «необходимое лечение».

Видимо, это самое лечение началось, потому что я несколько раз выныривала из тумана и видела перед собой блестящий качающийся маятник и мягкий голос Льва Павловича, вытягивающий из меня подробности моей личной жизни.

Сопротивляться я не могла, поэтому покорно выдавала на-гора всё, что ему требовалось. Как ни странно, но с каждым таким сеансом хмарь таяла, отступала, и я могла уже более-менее здраво осознавать, что со мной происходит.

Как-то посредине ночи я почувствовала такой зверский голод, что выбралась из-под руки Романа, прижимавшего меня к себе, как любимую плюшевую игрушку, и, пошатываясь от слабости, побрела по дому в поисках пищи.

Обоняние было так обострено, что я могла сказать, кто за какой дверью живет: тут Марина с Вадимом, потому что из-под двери тянуло ее нежными духами; потом я прошла комнату Льва Павловича, вдохнув запах дорогого мыла; дальше мне попалась комната Геннадия и я решила, что на завтрак у нас будут хрустящие круассаны, потому что от нее пахнуло чуть кисловатыми дрожжами.

Придя на кухню, немного поколебалась, потому что знала, где Геннадий не терпит в своем царстве посторонних. Но мой изголодавшийся желудок с такой силой потребовал хлеб насущный, что я, отбросив все сомнения, распахнула холодильник и принялась выставлять на стол остатки вчерашнего ужина.

Тут была трехслойная кулебяка с курицей, грибами и черной икрой. Прежде я не слишком одобряла подобную смесь, но теперь она показалась мне божественной. Отрезав один кусок, я принялась его жевать, параллельно вытаскивая из холодильника фруктовый мусс, нежнейший паштет из гусиной печенки и миндальный парфе.

Разогревать, а тем более раскладывать по тарелкам это благолепие мне было недосуг, и я, не считая нужным сесть за стол, стоя подхватывала вилкой кусочки от каждого блюда и по очереди складывала их в рот. Вкус был бесподобный.

Наверное, я съела бы всё, что было в холодильнике, но тут на кухню ворвался Роман босиком и в одних трусах. Увидев меня в окружении еды, которую я уплетала за обе щеки, он вдруг захрипел и принялся утирать побежавшие по щекам слезы.

– Наконец-то! Какое счастье! – при этом он пытался меня обнимать, чем жутко раздражал, потому что мешал мне есть.

Он еще много чего бормотал, но я не понимала, какое отношение имеет мой зверский аппетит к его счастью. Хотя, если Пронин боялся, что я тихо испущу дух прямо в его постели, то в этом, конечно, был свой глубинный смысл.

Но Роман недолго предавался эйфории. Решив, что после такого длительного голодания я съела слишком много, решительно отобрал у меня вилку, покидал в холодильник остатки драгоценной еды и повлек обратно в комнату, приговаривая:

– Хватит, хватит! Вот немножко потерпишь и поймешь, что ты сыта!

Умом-то я это понимала, но вот желудком – нет. Он просто верещал, требуя продолжения долгожданного банкета. Уложив меня в постель, Роман изучающе провел рукой по моему туго набитому животу и тихо пробормотал:

– Вот блин, до чего досадно!

Я всё прекрасно поняла, но настолько осоловела от непривычного приема пищи, что смогла только пренебрежительно фыркнуть в ответ и повернуться к нему спиной. Через минуту я уже спала и мне совершенно не мешало пыхтение и ерзанье возбужденного мужчины, который был не в состоянии устроиться так, чтобы ему не мешало спать жуткое напряжение.

Рассвет еще не разгорался, когда не выдержавший ожидания Роман повернул меня к себе и принялся будить, настойчиво целуя глаза, нос, щеки, в общем всё, что попадалось ему под губы. Мне еще хотелось спать, и я не отвечала на его ласки, стараясь продлить блаженство сна.

Но постепенно сон уходил, сменяемый давно не испытываемым мною томлением. Я уже не отворачивала от него лицо, а, подставив губы, с невольной лаской положила руку на его затылок, чем привела к неуправляемому всплеску эмоций. Признаваясь мне в любви, Роман одновременно с лихорадочным бормотанием пытался меня ласкать, но его начала бить такая крупная неуправляемая дрожь, что я, пожалев его, шепнула:

– Не тяни…

Тут же послушавшись, он лег на меня и, не успев ткнуться в меня набрякшим членом, выгнулся дугой и болезненно-блаженно застонал.

Упав рядом со мной, прижался носом к моей шее и пролежал так минут десять. Потом приподнялся на локтях и заглянул в мое лицо. Его глаза были очень серьезными.

– Я тебя люблю. Очень люблю. Я никого и никогда так не любил. Клянусь тебе!

Он и раньше после секса говорил мне о любви. Относиться к этому серьезно не стоило, ведь чего только не скажет мужчина в такие минуты. Но теперь Пронин будто сознательно противопоставлял себя Георгию. Я припомнила Льва Павловича и свои полубредовые откровения. Получается, что мои тайны стали достоянием любовника. А еще кого? Это было неприятно, и я нахмурилась, чем вызвала у Романа настоящую панику.

– Почему ты мне не веришь? – его голос дрожал от переполнявших его чувств.

– Отпусти меня, тогда поверю.

Это был удар ниже пояса.

– Почему ты так хочешь от меня уйти? Что тебе не нравится?

– Не хочу жить в клетке.

Он вскинулся.

– Но жила же ты с мужем восемнадцать лет! Он тебя не любил, но ты всё равно с ним жила! За что ты его любила?

Вот тебе и врачебная тайна!

Решительно встав, я принялась одеваться. Он всполошился, как курица, у которой невесть куда побежал цыпленок. Это было так похоже, что я снисходительно ему кинула:

– Не кудахтай! Пойду пройдусь, только и всего.

Он принялся сердито вылезать из теплой постели.

– Я с тобой.

Мне это не понравилось.

– Это ни к чему. Я и так не сбегу. Хотя бы просто потому, что некуда.

Но он всё равно оделся и вышел со мной на улицу. Никаких фонарей не было, но белоснежный снег отражал мягкое сияние угасающей луны, освещая всё вокруг неверным призрачным светом. С удовольствием вдыхая свежий воздух с пряным сосновым ароматом, я спросила:

– Чей это дом?

– Мой. Как-то я решил, что лучше сделать небольшие горнолыжные трассы в России, чем таскаться по переполненным курортам на западе. Как ты видишь, получилось неплохо.

С этим я согласилась, молчаливо покивав головой. Начинало светать, и Роман запросился обратно:

– Пошли, надо душ принять перед едой. А после завтрака мы, если хочешь, покатаемся на снегоходе.

Мы вернулись в дом и привели себя в порядок.

Когда мы вместе с Романом появились в столовой, это произвело маленький фурор. Даже охранники несколько раз появлялись у дверей, желая увериться, что это и в самом деле я. Все были довольны, кроме помрачневшего Вадима. Он бы с большим удовольствием бросил пару розочек на мой гроб, чем сидеть рядом со мной за одним столом.

Я снова ела с аппетитом, впрочем, стараясь сдерживаться – всерьез боялась осложнений после стольких дней голодания. Внезапно мне в голову пришла простая, но очень неприятная мысль, – а какое же сегодня число? За столом я не стала портить Роману настроение, тем более, что он вел себя очень странно.

Неверные, нескоординированные движения, странный смех без всякого повода, крайнее благодушие были так на него не похожи, что я решила, что он выпил. Но когда? Мы же всё время были вместе?

После завтрака меня с собой позвал Лев Павлович. Притворив дверь своей комнаты, он спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Вашими молитвами неплохо. – Тут в коридоре послышалось громкое пение Романа, довольно музыкально исполнявшего старинный романс «Гори, гори, моя звезда», и я удивленно взглянула на дверь. – Что это с ним?

– Он пьян от счастья. Так бывает, знаете ли. Вы наконец-то здоровы, вот он и радуется. Вам не нравится его пение?

Пел Пронин хорошо, душевно, почти не фальшивя, даже в такт попадал, и я не стала кривить душой:

– Нравится. Но вот только как быть с врачебной тайной?

Лев Павлович не стал притворяться, что не понимает, о чем идет речь. Выпятив губы тонкой трубочкой, неодобрительно пропыхтел:

– Что поделаешь, если ваш поклонник был так испуган, что не хотел оставлять вас ни на мгновенье.

– Но при нем не стоило выспрашивать у меня мои семейные тайны.

Виновато разведя руками, врач признался:

– Да я и не выспрашивал. Интимные вопросы задавал Пронин. Я ведь не мог внезапно прервать сеанс, это же опасно. Поэтому и терпел. Выставить его я тоже не мог – в конце концов, это он меня пригласил и оплачивал, смею вас заверить, отнюдь не дешевые мои услуги. Но теперь вы в относительном порядке, и я желаю вам одного – никогда не доводите себя до подобного состояния.

Я прямо ему сказала:

– Вот когда меня выпустят из железобетонных объятий Пронина, тогда ничего подобного, конечно, происходить не будет.

Испугавшись, что сейчас я начну просить его о помощи, Лев Павлович принялся неловко прощаться:

– А сейчас я хотел бы откланяться. Будьте здоровы и счастливы.

Поняв, что никакой помощи мне от него не дождаться, я попрощалась с ним и пошла к дверям. Хотела уже выйти, как он вдруг заметил:

– Это, конечно, не мое дело, но с вашим мужем, Георгием, кажется? – Я подтвердила правильность имени кивком головы, и он чуть растеряно продолжил, не зная, стоит ли мне это сообщать: – С ним всё не так просто. Вы уверены, что он вас не любил, но у меня из ваших воспоминаний сложилось совершенно противоположное впечатление. Так что вам стоит с ним поговорить откровенно.

Он замолчал, давая понять, что разговор закончен, и я, недоумевая, вышла в коридор. О чем мне говорить с Георгием?

Даже если и считать, что мы с ним квиты в смысле вояжей налево, у меня всё равно нет никакой надежды на восстановление наших отношений. То, что между нами было когда-то, никогда не вернуть. Всё изгажено и испоганено. Жаль, но никому не дано войти дважды в одну и ту же реку.

По коридору мимо комнаты, где мы уединились со Львом Павловичем, на страже разгуливал Роман, что для меня никакой неожиданности не представляло. Было бы странно, если б его поблизости не было. Вот тогда бы я решила, что действительно что-то случилось.

Решив быть поумнее и сделать вид, что смирилась и решила остаться, я весело спросила:

– Ну что, поехали кататься?

Он тотчас согласился и мы пошли переодеваться. Взяв снегоход, Роман усадил меня позади и поехал по наезженной трассе, нигде не сворачивая на неторный снег. Скорость была невелика – сорок километров далеко не ралли. Я спросила, почему он едет так медленно, и Пронин ответил:

– Потому что со мной ты.

Приятно, что он делает для моей безопасности всё, что может, но я бы не отказалась от более острых ощущений. Сказала ему об этом, и, как и следовало ожидать, он со мной не согласился. Мы еще с часок в темпе адажио побороздили окрестности и вернулись в дом целыми и невредимыми.

Время уже подходило к обеду, и я внезапно вспомнила, что хотела узнать еще за завтраком:

– Так какое же сегодня число?

Пугливо на меня взглянув, как сделавший в неположенном месте лужу щенок, Роман ответил:

– Завтра восьмое марта.

Это меня здорово подсекло, но скандалить я не стала.

– Мне нужно срочно позвонить детям!

Он с готовностью согласился и тут же вытащил из кармана свой мобильник.

– Но я не помню их номера телефонов.

Роман меня успокоил:

– Они заведены в память, просто выбери «Артем» или «Антон».

Я не ожидала, что мой любовник будет перезваниваться с моими детьми, и уточнила, не думая, что он это делал:

– Ты что, звонил мальчишкам?

Ответ был потрясающим.

– Ну да, мы с ними немного поболтали.

Мне это показалось очень странным.

– О чем?

– Ну не о твоей болезни, если ты так подумала. Я спросил, как у них дела, вот и всё.

Голос у него был как у малолетнего проказника, и я ему не поверила.

– Ну, и как у них дела?

– Всё хорошо.

Внезапно у меня мелькнула неприятная догадка, и я спросила его в лоб:

– Что ты им предлагал?

Помявшись, он стыдливо признался:

– Хотел купить им нормальные квартиры. Они же мне практически пасынки, неудобно, что живут в общаге.

У меня похолодело на сердце. Какое искушение! Конечно, Артем с Антоном умные парни, но отказаться от такого соблазна? Нет, всё-таки, каков тип – подбирается ко мне через детей.

Мое потемневшее лицо удручило Пронина и он успокоил меня с недовольным смешком.

– Не волнуйся, они отказались. У вас вся семейка такая. Слишком благородная.

Он выдал себя так, что я вполне могла спросить его, не выдавая свои источники информации:

– И сколько ты предлагал за меня Георгию?

Отпираться он не стал, сразу признавшись:

– Закончил сотней миллионов баксов. Всё, что у меня было в то время в свободном доступе.

Я даже пошатнулась. Ну и дорого же я стою, если Роман готов выложить такие деньги, чтобы избавиться от соперника, а Георгий ни за какие коврижки отдавать меня не желает. Мне вполне можно было гордиться собой, и я невольно захихикала.

– Но Георгий отказался, естественно.

Пронин холодно согласился:

– Ну да. Святость у него из всех щелей прет. – И с подозрением добавил: – Но я не понимаю, почему он отказался? Ты же уверена, что он тебя не любит?

Скрывать разрыв с мужем было бессмысленно, Роман о моей жизни узнал всё, и я как можно легкомысленнее заявила:

– Он живет идеалами. Для него все земные блага вторичны.

Это Пронина не успокоило, и он о чем-то тяжело задумался. О чем, интересно? О том, что теперь мы всю оставшуюся жизнь будем скрываться от Георгия по лесам и болотам? Задала, как мне казалось, сокрушительный вопрос:

– Я домой хочу! Когда ты собираешься отсюда уезжать?

По моему мнению, ему положено было растеряться, но Роман совершенно спокойно заявил:

– Вот окончательно поправишься, и поедем. Всё-таки экология здесь гораздо лучше, чем в Москве.

У меня возникло сразу несколько вопросов: почему он без опаски собирается переезжать в Москву, если там он вполне может встретиться с Георгием, с которым он, по своему признанию, ни о чем не договорился?

И почему он столь невозмутимо говорил с моими детьми, будто имел на это право? Это было нелогично, и я задумалась. Что же настолько фундаментальное произошло за время моей болезни, если Пронин больше не скрывает своей связи со мной и ничего не боится?

Решив посмотреть, что будет дальше, я выбрала телефон Артема и стала слушать длинные гудки. Наконец мне ответил родной голос сына. Он был таким близким и беспокойным, что у меня на глазах выступили слезы и перехватило горло.

– Алло! Кто это? Опять вы, Роман?

Я еле смогла выдавать:

– Это я, Артем!

– Мама? Почему у тебя такой странный голос? Ты болеешь?

Я старательно прокашлялась, прежде чем ответить:

– Ну да. Но теперь гораздо лучше. Как вы там?

– Нормально. Ты-то как?

Его голос звучал опасливо, будто он боялся, что нас подслушивают. Или это что-то другое? Но что? Так же, как и сын, невольно понизив голос, я ответила:

– Нормально! А как родные, как отец?

Вопрос о Георгии ужасно не понравился Роману, и он нахмурился, болезненно дернувшись. Я думала, что он, как обычно, заберет у меня телефон, но он лишь принял индифферентный вид, стараясь показать, что мое желание узнать о сопернике его ничуть не задевает.

– Отец очень переживает. Я понимаю, что он первый начал, но теперь он раскаивается. Сильно раскаивается. Хотя ты и сказала ему, что никогда к нему не вернешься, но, может быть, ты подумаешь еще? Ведь вы столько лет прожили вместе, и прожили счастливо.

Уж очень односторонним, как выяснилось, было это счастье. Но меня удивило, что Георгий поделился своими проблемами с мальчишками. Прежде он никогда ничего подобного не делал. Или просто хотел сохранить реноме благородного отца и верного мужа? Ведь ошибиться может каждый.

Чтобы не расстраивать детей, мирно пообещала:

– Конечно, я подумаю.

Стоя рядом со мной, Роман просто исходил от беспокойства. Ему явно не хотелось, чтобы я ляпнула что-то лишнее, и я, решив быть благоразумной и не делать ничего, что могло бы его насторожить, лишь выяснила, как дела у родственников, и положила трубку. Слова Артема о моей матери меня насторожили – она плакалась, что я забрала себе всё бабушкино наследство, ничего не дав ей с Костей, что несправедливо и непорядочно.

Я впервые слышала, чтобы мамуля использовала такие понятия, как справедливость и порядочность. Раньше у нее главным было другое – выгодно или невыгодно. Причем исключительно для нее.

Обдумав ее требование, спросила Романа:

– Мне нужно передать матери деньги за бабушкин дом. Как это можно сделать?

Я исподволь надеялась, что он скажет: съезди да отдай, или, в крайнем случае, съездим вместе, но это был явно не его метод ведения дел. Он, не колеблясь, заявил:

– Отправлю кого-нибудь из людей. Сколько надо передать?

Я назвала разумную, с моей точки зрения, сумму. Наличных денег у меня, конечно, не было, но Романа это ничуть не смутило. Поставив мысленно ему за это пятерку, я стала ждать прихода посыльного за инструкциями. Но того не было. Когда я на следующий день спросила у Пронина, когда же можно будет передать деньги, он удивился моему странному, на его взгляд, вопросу:

– Посыльный уехал из Москвы еще вчера и деньги уже передал. Как положено, под расписку.

Несколько рассердившись, я повышенным тоном поинтересовалась, откуда он знает адрес моих родителей. Сообразив, что выдал себя, Роман хмуро признался:

– Откуда, откуда… Я всё про тебя знаю. Ну, или почти всё. Я же присутствовал на всех сеансах, что проводил Лев Павлович.

Я невольно отметила, что слово «психиатр» никто из нас не произносил. Что ж, и на этом спасибо. Хотя я была искренне уверена, что мне нужен был не психиатр, а родная семья. Свобода, одним словом.

Но Пронин воспользовался ситуацией и вытянул из меня всё. Подозреваю, что теперь он знал обо мне столько, сколько не знал ни один человек на всём белом свете. Я еще не решила, как мне к этому относиться, ведь особых тайн и грехов у меня не было. Хотя мысль о том, что кто-то знает о тебе столько же, сколько ты сама о себе, никому бы оптимизма не добавила.

Но, с другой стороны, теперь у меня есть человек, который понимает меня так же, как и я сама себя. Или должен понимать, во всяком случае. Ерничая, спросила себя – разве это не главное в жизни, когда тебя понимают?

Восьмое марта мы отмечали помпезно – всем дамам нашего небольшого сообщества были подарены роскошные букеты цветов. Мне, уже традиционно, поздним вечером Роман преподнес изящный пояс из белого золота с изумрудами, идеально подходивший к моему комплекту, который остался в сейфе на Рублевке.

После постельных утех, пребывая в откровенно эйфорическом состоянии, Пронин пообещал мне ровно через неделю вернуться в Москву.

И вот через неделю мы засобирались в обратный путь. Вернее, собирались все, кроме меня. Я шаталась по окрестностям, каталась на лыжах, причем почти без присмотра. Почти – это потому, что никто из охраны близко ко мне не подходил и гуляла я в условном одиночестве.

Из белого снега и довольно крепкого еще морозца мы вернулись в плюсовую температуру, слякоть и мелкий моросящий дождь. В общем, в самую гриппозную погоду.

К моему удивлению, Роман принялся без перерыва водить меня по разного рода злачным местам, будто демонстрируя свою добычу. Если прежде он делал это с огромной неохотой, то теперь, наоборот, каждый вечер регулярно, как на работу, таскался со мной по ночным клубам, ресторанам, светским тусовкам, без моих просьб покупал билеты на концерты и в театры, и не морщась высиживал длинные оперы Вагнера, Моцарта и Верди.

Я не возражала. Я тайно искала пути к освобождению, стараясь не дать Пронину ни малейшего подозрения. Несколько раз встречаясь со своими мальчишками, я не сделала ни единой попытки прибегнуть к их помощи или позвать на помощь Георгия. К тому же я была уверена – бывший муж отступился от меня из-за возражений своей новой спутницы жизни.

Пусть он и не готов еще рассказать родным об изменениях в своей судьбе, но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Перед моими глазами, как живая, встала красотка, что так умильно говорила с ним на последней институтской вечеринке. Было больно, но я чувствовала, что это последние содрогания умирающей в моем сердце любви.


Глава одиннадцатая


Мягко звучала музыка, откуда-то сбоку лился приглушенный свет, каждую секунду меняя свою окраску, и мы с Романом синхронно двигались по танцполу. Любовник был совершенно доволен моим дисциплинированным поведением.

Я и в самом деле вела себя на редкость примерно – не пыталась от него никуда удирать, даже в туалет, ни с кем не знакомилась, приглашения потанцевать от незнакомых мужчин не принимала. В общем, он вполне мог гордиться собой – его усилия по моему укрощению не пропали даром.

Музыка закончилась, мы пошли на место, и тут Пронина ждал неприятный сюрприз. За нашим столиком, мило улыбаясь, сидела его прежняя пассия, мелькавшая на всех фотографиях в понравившейся мне статье об интерьере его дома.

Чувствовала она себя вполне комфортно, если судить по ее небрежной, даже несколько развязной позе. Закинув нога за ногу, девушка сидела, вальяжно откинувшись на спинку кресла, и внимательно наблюдала за нами. Увидев ее, Пронин испуганно затоптался на месте, потом выдвинулся вперед, пытаясь спрятать меня за своими плечами.

Мне стало смешно – вряд ли ему удастся скрыть мое присутствие. Чувствуя, что он вовсе не прочь развернуться и удрать, я выпустила его локоть и непринужденно прошла вперед. Сев на свое место, рассеянно улыбнулась неприязненно глядевшей на меня девице.

Роман сердито плюхнулся рядом. С упреком взглянув на него, я укорила:

– Может быть, ты представишь нас друг другу?

Оглянувшись по сторонам, он чуть заметно кивнул, и я поняла – охране велено передислоцироваться поближе. Но зачем? Неужели эта милая с виду особа может представлять для нас какую-то угрозу? На горизонте промелькнул Вадим с одним из охранников, и я вдруг поняла, что дело вовсе нешуточное – уж очень у Попова было озабоченным лицо. Обычно он встречал неприятности с безразличной миной, безмолвно говоря – это всё ерунда!

Жизнь обещала стать гораздо более интересной, чем прежде, и я замерла в предвкушении новых потех. Забавно, что сейчас будет делать Роман? Прикажет убрать незваную гостью подальше или всё-таки поговорит?

Поскольку знакомить нас он не собирался, я взяла бразды правления в свои руки.

– Я – Маргарита. А вы кто?

Она с неожиданным энтузиазмом пожала мою протянутую руку и представилась:

– Полина. Как вы понимаете, экс-подруга.

Я завистливо вздохнула, чуть закатив глаза:

– Бывшая! Как вам повезло!

Она с удивлением посмотрела на меня. Мое поведение явно не укладывалось в ее представление о жизни с олигархом.

– Вам что, не нравится Роман?

Я откровенно призналась:

– Да не особенно.

После этого провокационного признания Пронин разозлено приподнялся, пытаясь что-то возразить, но мы не позволили ему прервать наш замечательный междусобойчик.

Оценивающе посмотрев на меня, Полина протянула:

– Я никак не могла понять, с чего вдруг Роман вытурил меня с яхты. А это он на тебя глаз положил.

Пришлось уточнить:

– Да ладно, если бы только глаз.

Выступающий в дикой для себя роли третьего лишнего Пронин рассвирепел и рявкнул:

– Полина! Давай прекращай дурацкие разборки и катись отсюда!

Она взвилась:

– Это общественное место и ты мне здесь не указ! Что хочу, то и делаю!

Он хотел схватить ее за руку и поднять с места, но я спокойно ему заметила:

– Ты как-то неадекватно себя ведешь, Роман! Дай нам поговорить! Думаю, у нас найдется много общих тем для разговора! – это прозвучало у меня с изрядной долей сарказма, и Пронин понял, что единственная общая тема для нашей чудной беседы – это он сам.

Полина ждала яростного протеста, но Пронин, не желая терять со мной с таким трудом налаженный контакт, как-то странно сжался и замолчал, с откровенной угрозой гипнотизируя взглядом мою собеседницу.

Но ее не так-то просто было запугать. Мило улыбаясь, она протянула:

– Так это ты его спасительница?

Пришлось согласиться:

– К сожалению, я.

Она удивленно нахмурилась:

– Почему к сожалению?

– Потому что хотелось, чтоб спас его кто-нибудь другой.

На лбу у Романа расправились собравшиеся было глубокие морщины – этот ответ понравился ему гораздо больше ожидаемого им «лучше бы он утонул».

Полина никак не могла понять, чем же я недовольна. Решив, что это ей гораздо лучше объяснит бывший любовник, она небрежно ему предложила:

– Пойдем, покурим?

И услышала совершенно неожиданное:

– Я не курю.

Не поверив, саркастично уточнила:

– И с каких это пор?

– Да с тех самых, как узнал, что у Риты аллергия на табак! – И добавил: – Кстати, теперь вся моя обслуга ведет здоровый образ жизни.

У Полины изумленно округлились глаза.

– Вот оно как! Похоже, здесь всё гораздо серьезней, чем я думала. – И желая сокрушить Пронина одним ударом, язвительно поинтересовалась: – И когда же ваша свадьба, дорогой?

Но, похоже, его ответ сокрушил ее саму:

– Как только Рита получит развод.

Достойно перенести это известие у нее не получилось. Вскочив, она попыталась с размаху залепить ему затрещину, при этом дико вопя:

– Я столько раз просила тебя на мне жениться, и каждый раз ты только похотливо хихикал! А на этой кикиморе ты жениться хочешь! – и добавила нечто вовсе не для женских ушей.

Не думаю, чтобы она хотела оскорбить меня, просто крах ее представлений о Пронине как о неисправимом плейбое заставил ее забыть о том, что я рядом. Но меня ее оскорбления вовсе не задели. Наоборот, я с интересом смотрела на взбешенного Романа. Что теперь будет делать он?

Перехватив занесенную для удара руку, Пронин сжал ее так, что Полина взвизгнула. Небрежным толчком отправил бывшую подругу в железные объятия подбежавшего к нам Вадима. Неприязненно заметил:

– Терпеть не могу неврастеничек! Убери ее отсюда подальше!

Бедняжка попыталась вырваться, но на помощь Вадиму уже спешили охранники ресторана, для которых главной задачей было – не допустить скандала.

Полину увели, а я перевела сердитый взгляд на любовника.

– А помягче с ней было нельзя? – я была уверена, что взбеленился он от возможности украситься симпатичным фонарем под глазом.

– Да ее выпороть надо! Назвать тебя кикиморой – это же надо! Она вообще с ума сошла!

Его высокое обо мне мнение было приятно, но я не дала увести себя с избранного пути.

– А вдруг она тебя любит? Это же безжалостно – так с ней обращаться.

Он поморщился.

– Деньги мои она любит. – Он явно хотел что-то добавить, наверняка о том, сколько ей было выдано при расставании в виде утешительной премии, но сдержался, сердито поджав губы.

Протянув руку, сжал мою ладонь и с тяжелым вздохом произнес:

– Не бери в голову. Я, конечно, виноват в том, что вел прежде слишком свободный образ жизни, но клянусь тебе, ничего подобного больше не будет.

Разумеется, я ему не поверила, но всё равно было приятно.

Мы пошли танцевать, но у меня из головы не шла болезненная ухмылка Полины. Да уж. Столько усилий, столько надежд – и всё прахом. Несмотря на уверения Романа в ее нелюбви к нему, вряд ли бы она стала поступать подобным образом, рискуя навлечь на себя крупные неприятности. Ведь если бы она любила только деньги, то и не переживала бы так.

А она переживала – это было видно по ее нервному и дерганому поведению. На фотографиях, сделанных в бытность ее подругой Пронина, она выглядела совершенно другой – уверенной в себе и довольной. Значит, Роман сам поощрял ее надежды. Нарочно или нет?

Он уже решил, что инцидент исчерпан, как я спросила:

– Это она была на яхте тогда, когда ты нырнул в ледяные родники?

Пронин отвел виноватый взгляд, но ответил довольно независимо:

– Да. Но тогда я еще не был знаком с тобой.

Я не могла понять, в чем он считает себя виноватым. Может быть, в том, что действительно обошелся с Полиной не слишком достойно?

– А как ты обычно расставался со своими подругами?

Мне почему-то хотелось это знать, не знаю даже, для чего. Может быть, лучше узнав его характер и поведение, мне удастся просчитать все возможные ходы и вырваться на свободу?

На мой прямой и такой простой вопрос Роман нахмурился и пробурчал:

– Пошли отсюда!

Я не возражала – гораздо сподручнее продолжить допрос дома, в сугубо интимной обстановке.

Вечером перед сном, сидя на пуфике перед трюмо и расчесывая волосы, я вновь небрежно поинтересовалась:

– Так как ты обычно расставался со своими подругами? И как это происходило – после того, как ты встречал новых кандидаток на твою постель или они тебе просто надоедали?

У Романа, сидящего на диване и с умилением наблюдающего за мной, на скулах выступили два ярких пятна. Конечно, такие вопросы подобным легкомысленным тоном не задают. Он и не поверил в мое бескорыстное любопытство.

Несколько раз мигнул, выигрывая время, и осторожно спросил:

– А зачем тебе это знать?

Я небрежно передернула плечиком, внимательно следя за его отражением через опущенные ресницы.

– Просто интересно.

Он не поверил. Подошел почти вплотную и остановился так близко, что я чувствовала тепло его тела, хотя он и прикасался ко мне.

Помолчав, выговорил тихо и проникновенно:

– Поверь, с тобой у меня всё по-другому.

Мой голос не оставил сомнения в моем недоверии:

– А как по-другому? Я, если честно, никакой разницы не вижу.

Он даже задохнулся от возмущения.

– Я тебя люблю! Я в жизни никому в любви не признавался!

Мне в его непорочную страсть не верилось абсолютно, и я вполне резонно возразила:

– Я этого не знаю. Вполне возможно, что ты это говоришь каждой своей любовнице.

Бедолага даже застонал от злости и безнадежности.

– Ну как мне тебе это показать? Что сделать? Застрелиться у твоих ног, что ли?

Положив расческу на трюмо, я всем телом повернулась к нему и взглянула в глаза, давая понять, что я не шучу.

– Просто – отпусти! Не держи! Вот тогда я поверю, что ты меня, возможно, и любишь.

Он как подкошенный шлепнулся передо мной на колени и сжал мои ладони. Я чуть заметно поморщилась – его экзальтированность мне порой изрядно докучала. Я прекрасно понимала: мою просьбу он не выполнит.

Я хорошо помнила его слова, сказанные им Вадиму – вот когда он мной наиграется, тогда и отпустит. А это время еще не пришло. К тому же чем больше мы проводили времени вместе, тем сильнее прикипали друг к другу. Я это тоже хорошо чувствовала.

– Не могу! – Это прозвучало с надрывом.

– Почему? – я действительно не могла этого понять, – всё еще не наигрался?

Он не понял, что я цитирую его слова и признался:

– Боюсь. Боюсь, что ты ко мне никогда не вернешься. А я уже намучился в одиночестве и понял, что без тебя я пропаду.

Я положила ему руки на плечи и попыталась вразумить:

– Это не любовь, а просто смесь стресса и благодарности. Сначала я тебя спасла, а потом ты решил, что я из-за тебя утонула, отсюда и обостренное чувство вины. Это не любовь.

Он отчаянно затряс головой.

– Нет. Я никогда не чувствовал себя таким счастливым, когда ты со мной. И без тебя я жить просто не смогу. Знаешь, потерять счастье – это еще хуже, чем вовсе его не знать.

Это было так созвучно моим собственным переживаниям, что продолжить разговор я смогла далеко не сразу.

– А если тебе обратиться к тому же самому одиозному Льву Павловичу? Уверена, он сможет тебе помочь.

Он с недоумением уставился на меня.

– Я совершенно здоров. В чем он должен мне помочь?

– Избавить тебя от зависимости, которую ты называешь любовью.

Вскинувшись, он просто завопил от негодования:

– Да ни за что! Любовь к тебе – это лучшее, что было со мной в этой жизни! – я машинально отметила, что полгода, проведенные со мной, он почти полностью перенял мой лексикон. – И я с тобой ни за что не расстанусь!

Вновь продемонстрировав свой крайний эгоизм, отнес меня на кровать, пытаясь излить в меня не только сперму, но и свое разочарование.

Я поняла, что добровольно он меня никогда не отпустит, и надеяться мне нужно только на собственные силы.

В центре Москвы в сверхпрестижном ночном клубе в одну из майских ночей намечалась очередная вечеринка, и Пронин отчего-то решил, что мне непременно нужно на ней побывать. Ему казалось, что я скучаю исключительно потому, что мы с ним редко выходим в свет.

Если пять-шесть раз в неделю значит редко, тогда он безусловно прав. Заказав два места, Роман поставил меня в известность об этом за пару часов до отъезда.

Я попыталась отказаться, но он твердо заявил:

– Никаких отказов! Тебе надо развлекаться! – и вышел, пообещав зайти за мной ровно в девять.

Развлекаться я не любила в принципе, и ехать мне никуда не хотелось, но я напомнила себе: если буду сиднем сидеть в этом бронированном домишке, вряд ли мне удастся найти путь к свободе. И я принялась собираться.

Марина помогла мне соорудить модную прическу, и ровно в девять я встретила Романа в открытом вечернем платье с драгоценностями в ушах и на шее.

Чувствовала я себя при этом чем-то средним между манекеном для демонстрации богатства любовника и облигацией трехпроцентного займа далеких советских времен. На Пронине был темно-серый смокинг и белоснежная рубашка. Мое платье серебристо-жемчужного оттенка как нельзя лучше подходило к его облачению, и он самодовольно усмехнулся, отметив сей факт.

Сладострастно приложившись губами к моему голому плечу, тяжело вздохнул, будто исполнял тяжкую повинность. Взяв меня под руку, повел к выходу.

Как обычно, в лимузине нас дожидался Вадим с водителем. Едва мы сели в машину и выехали на шоссе, как следом тут же тронулась машина с остальной охраной. Как же мне надоела подобная жизнь! Да не хочу я быть богатой! В нашей стране это такое опасное дело, что лучше подобным образом не рисковать. К тому же надоедливая охрана знала о нас гораздо больше, чем мы сами о себе.

У клуба уже скопилось изрядное количество дорогих иномарок. Кивнув Вадиму, Роман прошел внутрь, по-хозяйски обхватив меня за талию. Один! Это было так непривычно, что я не выдержала и спросила:

– А что ты Самого Главного Охранника оставил не у дел?

Роман осуждающе покачал головой, не одобряя моего фанфаронства.

– Сюда личную охрану не пускают.

– Чтобы не мешалась под ногами?

– Почти. Здесь своя служба безопасности мощная. Чужаки им ни к чему.

У меня даже поджилки затряслись от возбуждения, и пришлось воззвать к здравому смыслу. Если б была хоть малейшая возможность моего побега, то вряд ли Пронин вел себя так неосмотрительно. Даже если я и смогу удрать от него, то у выхода меня наверняка перехватит кто-нибудь из Вадимовой гвардии. Ну да ладно, главное – осмотреться.

Чтобы не тревожить спутника понапрасну, я изобразила непринужденную улыбку, позволила ему усадить меня за столик в большом зале, и с томно-рассеянным видом посмотрела по сторонам, незаметно примечая всё вокруг.

Но осмотр меня не порадовал. Совершенно заурядный клуб. За время подневольной жизни с Романом я видала и поинтереснее. Много яркого света, громкой музыки и утомительного шума. Нам принесли закуски, я попробовала волован с красной икрой и решила, что он мог бы быть и повкуснее. Во всяком случае, Геннадий готовит гораздо лучше.

Но, похоже, народ сюда стекался не поесть и даже не потанцевать, а исключительно себя показать. Везде сверкали вспышки фотокамер, папарацци без устали сновали между столиков, щелкая всех подряд. Нам тоже досталось, отчего я с укором взглянула на Пронина.

– Не обращай внимания! – он проводил безразличным взглядом очередного фотографа, ослепившего меня яркой вспышкой.

Из-за заглушающей все звуки громкой музыки препираться через столик было проблематично, поэтому я лишь осуждающе покачала головой. Завидев Романа, к нему с довольной улыбкой подсел один из его деловых знакомых, придвинувшись почти вплотную, чтобы собеседник мог слышать его речь. Если судить по кислому выражению Пронинского лица, завел на редкость нудный разговор.

К моему удовольствию, я оказалась предоставлена самой себе и принялась проводить рекогносцировку. Вокруг нас за такими же столиками, как у нас, сидели отечественные звезды. Причем самые разные – продюсеры, актеры, промышленники всех мастей. Все они мне были совершенно не интересны. Я с тоской вспомнила наши с Георгием нечастые выходы в свет. Тогда всё было по-другому.

Не дав мне углубиться в душераздирающие воспоминания, к нам подошел симпатичный парень в строгом синем костюме-тройке. Склонившись передо мной, выговорил приглашение, даже не посмотрев в сторону моего спутника. А может, решил, что спрашивать позволения у двух мужиков – явный перебор.

Не дожидаясь, когда он договорит предложение до конца, я вскочила, и, бросив на стул сумочку, в которой, как я подозревала, находилась прослушка, отправилась с парнем в центр танцевальной площадки, даже не глянув в сторону Романа.

Краем глаза видела, как он приподнялся, пытаясь меня задержать, но его собеседник что-то с насмешливым выражением лица заметил, и он опустился обратно, чуть покраснев от досады.

Я танцевала с молодым парнем, а Роман не спускал с меня настороженных глаз. Видя этот нездоровый интерес к моей персоне, парень ухмыльнулся и представился:

– Сиси.

Я посмотрела на него с недоумением, и он с кривой ухмылкой уточнил:

– Сергей Семенович. Сокращенно Сиси. Меня все тут так зовут. Я бойфренд Кротовой. – И он аккуратно указал бровями на полную женщину в черном бархатном платье, болтающую с эстрадной знаменитостью. – А ты – девочка Пронина? Как тебя звать?

Мне стало и смешно, и противно.

– Я что, похожа на девочку? Или ты это говоришь в смысле, что я – не мальчик?

Сиси с некоторым смущением посмотрел на меня и виновато наклонил голову.

– Извините, если обидел.

Он был не похож на обычных альфонсов. Интеллигентный, воспитанный и печальный. Что-то в нем было очень симпатичное, и я внезапно призналась:

– Зови меня на «ты», чего уж там! Что касается Пронина, то Роман меня попросту увез. Украл из собственного дома. Не знаю, как от него удрать, чтобы больше не приставал.

Парень удивленно вздернул густые брови и призадумался.

– Надо подумать. С Прониным это не просто. Он мужик уж больно упертый. Замуж он тебя не звал?

Этого в наших отношениях было хоть отбавляй, но я-то вовсе не этого хотела. Хорошо, что у меня была достойная отговорка:

– Нет, я замужем.

Ничего не поняв, Сиси озадачился еще больше.

– И что, муж не против? Отступные получил, что ли?

Он сказал это так буднично, что я поняла – в этом кругу это вполне обыденное явление. Захотелось плеваться от приступа брезгливости, но я сдержалась.

– Нет. Ему предлагали, но он отказался. Но с ним тоже всё не так просто. Мы с ним немного повздорили.

По всей видимости, Сиси вполне понимал, как можно повздорить с мужем, чтобы тому было всё равно, где обитает его милая женушка, поэтому спросил:

– А с Прониным ты как умудрилась связаться?

Не скрывая досады, я сердито ответила:

– Как, как… Из воды его вытащила. Тонул он. Самая большая глупость в моей жизни, признаю. Я ему утонуть не дала, а теперь он мне жить нормально не дает. Своего рода равновесие в природе.

С сочувствием глядя на меня, Сиси протянул:

– Вот как… Ну что ж, попытаюсь помочь. У нас тут небольшая компашка сколотилась, из своих. Ну, ты понимаешь.

Я поняла, что свои – это те, кто служит игрушками у богатеньких. Усмехнувшись с чуть заметным сарказмом в уголке большого рта, Сиси спросил:

– У тебя здесь больше знакомых нет? Кто бы мог еще к этому делу подключиться?

Я вспомнила о чете Якуниных и неуверенно проговорила:

– Меня здесь знают Тамара Якунина с мужем. Он даже предлагал мне помочь, но я тогда отказалась, драки испугалась, если честно. Да драка ни к чему бы и не привела.

Сиси уныло подтвердил:

– Нет, в таких местах просить о помощи просто глупо. Никто не поможет. К тому же Пронин всегда может заявить, что ты с ним просто поссорилась, вот и городишь всякую чушь. Нет, действовать надо по-другому.

Оглянувшись на мрачно следящего за нами Романа, парень внезапно меня предупредил:

– Будь осторожна! Если ты так своему мужику дорога, то у тебя наверняка где-нибудь прослушка спрятана. Чтобы все твои передвижения отслеживать. Думаю, скорее всего она в сумочке. На одежде ее скрыть труднее.

Это было совершеннейшей правдой, и я кивком поблагодарила его за предупреждение. Тут к моему огорчению и к облегчению Пронина, музыка смолкла.

Сиси с любезным поклоном вернул меня поднявшемуся мне навстречу Роману.

– Не успел я отвернуться, как ты сбежала! – любовник был крайне недоволен моим ветреным поведением.

Взяв стоявший на столе бокал шампанского, я пригубила его, и только потом снисходительно заметила:

– Если вспомнишь, я тебе ничего не должна.

Роман заскрипел зубами, и хотел было разразиться гневной тирадой, но тут объявили белый танец, и его тут же пригласила весьма сексапильная девица, цепко ухватившая его за руку. Он неохотно пошел за ней, давая мне передышку.

Попивая вполне приличное шампанское, острыми иголочками вонзающееся мне в нос, я с нескрываемым удовлетворением следила за тем, как эта самоуверенная девица лихо повесилась на шею кавалеру и принялась что-то весьма соблазнительно шептать ему на ушко.

Любоваться возмущенно-обескураженной физиономией любовника было чертовски забавно, и, когда он бросил боязливый взгляд в мою сторону, я приветственно отсалютовала ему бокалом, намекая на то, что вполне его понимаю, на что он свирепо сверкнул глазами и попытался вырваться из страстных объятий фифочки.

Но где там! Та обвилась вокруг него еще сильнее и, как мне показалось, вполне готова была уцепиться за него не только руками, но и ногами. Изображать из себя пальму для ловкой обезьяны Пронину еще не доводилось, и он сник, уже не пытаясь освободиться.

Протанцовывая мимо меня, девица вдруг обернулась и лукаво мне подмигнула. Я тут же всё поняла и украдкой показала ей большой палец.

Итак, обещанная Сиси помощь пришла ко мне гораздо скорее, чем можно было ожидать. А что, это очень мудро – действовать против Романа его же оружием. Девица вмиг перестала казаться мне дурно воспитанной дурочкой и превратилась в весьма милое существо.

Танцующий со своей работодательницей Сиси тоже многозначительно на меня глянул, но ему я никаких знаков подать не решилась – мадам Кротова наблюдала за мной весьма неприязненно, поэтому я с видом кроткой невинности продолжала попивать шампанское.

Воспользовавшись моим одиночеством, ко мне подошла еще одна развязного вида девица и небрежно предложила:

– Пойдем, покурим?

Я сроду не курила и, не зная, из команды спасателей она или нет, сумрачно спросила:

– Зачем?

Ответ был знаковым, причем проговорила она его, чуть не вплотную прижавшись к моему уху:

– Поговорим о счастье и любви, друзьях и свободе… – и я поспешила за ней, оставив недопитый бокал на столе и сумочку на соседнем кресле.

Мы вышли в вестибюль, где была оборудована комнатка для курильщиков. Там было пусто, но девушка всё равно всучила мне сигарету, раскурила ее и велела держать в руке – чтобы не возникали подозрения у входящих сюда.

– Я Лариса, но называй меня просто Киса. – Я решила, что у этой компании у всех есть кодовые обозначения. – Сиси сказал нам о твоей проблеме. Пока Вики охмуряет твоего дружка, я скажу тебе, что делать дальше. Первое – деньги есть?

Я мысленно поблагодарила не поскупившегося Романа.

– Есть. На карточке.

Она умудренно посоветовала:

– При первой же возможности сними с нее наличку. Пронин вполне может заблокировать счет. Деньги с собой тоже не таскай – положи на другой счет, в каком-нибудь заштатном банке. Паспорт есть?

Я кивнула, надеясь, что смогу ко времени побега раздобыть у Пронина свои документы. Она вздохнула с облегчением.

– Это хорошо. Недавно мы одну девчонку вытаскивали, так у нее вообще ничего не было. Пришлось даже паспорт добывать. Это было гораздо труднее.

Она с нескрываемым недоумением посмотрела на меня и высказала не дававшую ей покоя мысль:

– Но ты ведь далеко не глупая дурочка. Как же ты попала в эту передрягу?

– Я и сама хотела бы это знать. Недооценила Романа, видимо.

Киса этого не понимала.

– Странно. Пронин никогда так себя не вел. Бабы у него были, как же без них, но они, как правило, сами на него вешались. Но чтобы силой… Ты властям жаловаться не хочешь?

Пожав плечами, я ответила вопросом на вопрос:

– А что это даст?

Она кисло согласилась.

– Ничего. Это ты стопудово права. – В курилку ввалила шумная компания, и заканчивала она свои напутствия, склонив ко мне лицо почти вплотную: – Будь готова при первой же возможности. Ни о чем не думай, просто тикай. Если у нас будет возможность, мы тебя прикроем. Но, похоже, у тебя и самой голова на плечах есть.

Развязно похихикивая, будто под кайфом, мы вернулись в зал. Там меня уже разыскивал разъяренный Роман. Завидев меня, подошел ко мне огромными шагами, и, взбешенно глядя на мою спутницу, сердито прошипел:

– Что ты там ей говорила, финтифлюшка?

Чтобы избежать разоблачения, я ухватила его за руку и пьяно воспротивилась:

– Почему ты ей грубишь? Она очень милая девочка! Ик! – и пару раз весьма правдоподобно икнула, заставив спутницу взглянуть на меня с откровенным восхищением.

Пронин тут же потащил меня от нее прочь, матерясь себе под нос. Потешаясь про себя, я наставительно заметила:

– Ругаться нехорошо. Ты грязными словами бесов кормишь. Не видишь, что ли, сколько их вокруг тебя скопилось!

Он с подозрением посмотрел на меня, но я с усердием принялась прыгать вокруг него, размахивая руками и шугая этих самых несуществующих бесов. Он испуганно охнул:

– Что ты без меня делала?

Снова старательно икнул, я призналась:

– Да ничего особенного! Просто меня Лариса сигареткой угостила…

До него дошло.

– Сигареткой? Да у нее такие сигаретки! Теперь понятно, почему ты такая… – поискав культурное слово, соответствующее тому, что вертелось у него на языке, нашел его с огромным трудом: – неадекватная!

Схватив мою сумочку, повел меня к выходу, придерживая за талию. Я сопротивлялась, говоря, что мне здесь очень понравилось и он не имеет никакого права утаскивать меня отсюда силой. Более того, я попыталась уцепиться за висящий у выхода огнетушитель, сорвала его с подставки и чуть было не открыла вентиль.

На помощь Пронину метнулись швейцар с охранником и они втроем вырвали-таки у меня из рук столь нужное мне орудие производства. Мне ужасно понравилось безобразничать, но, к сожалению, это удовольствие слишком быстро закончилось – Роман был намного сильнее, и даже моя отчаянная попытка ухватиться за ручку двери особого успеха не имела.

Зато едва мы вышли на улицу, как я повесилась на него и попыталась громко спеть не очень приличную песенку, привлекая к нам внимание прохожих. Роман тут же зажал мне рот рукой, и я не смогла отказать себе в удовольствии укусить его за ладонь. Он отдернул руку, а я с всё тем же псевдопьяным напором пообещала ему:

– Я никому не позволю затыкать нам рты!

К нам торопливо подошел Вадим. Хмуро взглянув на меня, спросил у Пронина:

– Что это с ней? Похоже, она под кайфом.

Роман удрученно согласился:

– Похоже. Ее одна стерва сигареткой угостила. Ну, ты понимаешь, какой.

Возмутившись оскорблением ни в чем не повинной девчонки, я схватила его за грудки, и, с удовольствием заехав кулаком в скулу, завопила:

– Как ты смеешь оскорблять хорошего человека! А ну, иди и извинись перед ней сейчас же!

Но дальше разыгрывать такой чудненький фарсик мне не дали. Подъехал наш автомобиль и меня шустро закинули на заднее сиденье. Роман во избежание дальнейших покушений на свою драгоценную физиономию сел впереди, а со мной уселся Вадим. Я хотела поорать еще чего-нибудь малопристойное, но он склонился ко мне и чуть слышно заметил:

– Не переигрывайте, Маргарита Викторовна! Лучше притворитесь, что заснули.

Да уж, профессионала не проведешь. Но, чтобы принести достаточно неприятностей и своему бдительному стражу, я положила голову ему на плечо, чмокнула его в шею, и, протянув:

– Какая ты душка, Вадимчик! – сделала вид, что заснула.

Роману не было видно того, что делается сзади ниже пояса, вернее, ниже спинки его кресла, и я, воспользовавшись этим, начала злорадно терзать сидящего рядом мужика, оглаживая его по бедру, как жеребца. Спасаясь от насилия, он притиснулся к самой дверце, но я не дала ему скрыться, бесстыдно играя с его пружинящей ширинкой.

Бедняга пытался воспротивиться, сжимая мне руки, но в этом случае я пускала в ход коленки. Когда мы подъехали к коттеджу, Вадим был уже не красный, а багровый, и дышал так, будто на нем черти воду возили. В общем, победительницей в этой тайной схватке вышла я.

Когда мы приехали, Вадим даже из машины не вышел, лишь вытолкнул меня прямо на руки Роману. Тот, уверенный, что я крепко сплю, легко понес меня в дом, сердито бормоча на ходу:

– Знал бы, что нас ждет на этой дурацкой вечеринке, ни за что бы ни поехал!

Я считала наоборот: если бы знала, что у меня впереди зажжется лучик надежды, то поехала бы на нее сразу, не думая отказываться.

На следующий день надутый как индюк Вадим не мог смотреть мне в лицо, то и дело заливаясь мучительной краской. Я даже начала гордиться собой, никогда не думала, что могу до такой степени заводить мужиков. Мне пришла в голову забавная мысль завести с ним интрижку, но я ее тут же отбросила: мне слишком нравилась Марина, чтобы разбивать их семью.

Роман молчал, косо поглядывая на меня. Я же вела себя как ни в чем ни бывало, делая вид, что ничего не помню.

За завтраком я невинно поинтересовалась:

– Куда мы сегодня пойдем?

Любовник сердито рявкнул:

– Никуда! У меня работы полно!

На что я резонно возразила:

– Ну и сиди дома, а мне нужно доехать до аптеки и магазина.

Непонятно с чего занервничав, он принялся выискивать отговорки:

– Скажи Марине, она всё купит.

Разозлившись, я сладенько поинтересовалась:

– Мне что, слепок ноги сделать, чтобы она могла мне туфли купить?

Он немного задумался, изучающе меня разглядывая, будто впервые увидав.

– И почему мне не верится в безобидность твоей просьбы?

Пришлось встать в позу оскорбленной невинности:

– Я здесь что, в заключении? Может быть, мне уже пора в милицию жаловаться?

Милиция его, конечно, не напугала, но вот сигналы приближающейся грозы в моем посерьезневшем голосе сделали свое дело. Поморщившись, он нажал на кнопку переговорного устройства.

– Вадим, возьми, пожалуйста, Марину, и съездите с Ритой, куда она захочет. Что? – Роман непритворно удивился. – Горло болит? Ну хорошо, отправь кого-нибудь еще.

Тут же всё поняв, я тихонько захихикала, воображая себя мелким бесом. Ничего у Вадима не болит, он просто не хочет со мной ехать, страшась таких же подловатых лобзаний, что я устроила ему накануне. Ай да я! Ну, теперь я знаю, как справиться со своим главным врагом.

Повернувшись ко мне, Роман озадаченно произнес:

– Он заболел. Впервые за десять лет. Очень странно. – И он снова с подозрением принялся барабанить пальцами по столу, явно в чем-то меня заподозрив.

Его подозрения мне были вовсе ни к чему, и я решительно поднялась из-за стола.

– Ладно, пойду собираться! – и быстро отправилась к выходу.

Роман проводил меня долгим недовольным взглядом. Что ж, он сам загнал себя в угол – я чувствовала, что он боится оставлять меня без своего хозяйского пригляда, но после гордого заявления о своей крайней занятости идти на попятную ему просто стыдно. А, возможно, у него и впрямь есть неотложные дела, кто его знает.

Во всяком случае, через полчаса Марина, я, один из охранников с гордым именем Марат и водитель Толик уже подъезжали к одному из огромных торговых центров на Тверской.

Толик остался караулить Мерседес, а мы с Мариной и Маратом быстрым шагом прошли на второй этаж и нырнули в отдел женского белья. Вернее, нырнули мы с Мариной, а Марату я велела оставаться у входа, чтобы нас не смущать.

Недовольно присвистнув и решив, что ничего с нами не случится, если мы походим по бабскому отделу без него, охранник встал так, чтобы держать нас в поле зрения. Выбрав симпатичный наборчик, я кинула сумку на стул у стола выдачи и ушла в примерочную кабинку.

Не раздеваясь, позвала Марину якобы на помощь. Даже не начиная расстегивать блузку, внезапно спросила:

– Где стоит прослушка?

От неожиданности она ответила:

– В сумочке… – И, зажав рот, испуганно охнула.

Что ж, Сиси был прав. Ох, как хорошо он изучил нравы нашего бомонда. За свое надо бороться любыми способами. Неважно, этично это, не этично. Для них это полнейшая ерунда. Но испуганную Маринку утешила:

– Чего ты так переживаешь? Нас же никто не слышит. Или эта дрянь есть где-нибудь еще?

Она пожала плечами.

– Да вроде нет.

Я пошла дальше.

– Сколько можно снять с моей карточки, чтобы банк ничего не сообщил Роману?

Она вяло призналась:

– Да нисколько. Обо всех совершенных операциях идут SMS-ки на его сотовый.

Я задумалась. Деньги, вернее, наличка, мне была нужна позарез. Почему-то казалось, что Марина меня не выдаст, и я пошла ва-банк:

– Я собираюсь сбежать. Надоело мне работать резиновой куклой.

Она всполошилась:

– Да Роман с ума сойдет! Он же вас обожает! Он чуть не рехнулся, когда вы в прошлый раз от него в воду сиганули! Вадим его за плечи держал, чтобы он за вами следом сам в Волгу не нырнул!

Я строго ее перебила:

– Я вообще-то человек. У меня семья есть. Дети. И муж. – О том, что это не так, говорить не стала, надеясь, что Роман не рассказывал своим служащим подробности моей личной жизни. – И я хочу жить с ними. Почему с моими желаниями никто не считается?

Она вяло возразила:

– Ну, если бы вы так хотели вернуться к своей семье, давно бы ушли. Подняли скандал в каком-нибудь публичном месте – и всё. Мне кажется, не очень-то вы на свободу и стремитесь. Вадим правильно говорит – всё это только показуха.

В ее словах была определенная правда, и я призналась, внезапно перейдя на «ты»:

– Нет, дело не в том, что я не хочу уйти от Пронина. Я хочу уйти с минимальными для него потерями. Всё же он меня любит, и, возможно, даже искренне. К тому же, как ни крути, и для меня он стал близким человеком. Вот мне и не хочется обращаться к властям, скандалы устраивать, лишнюю боль ему причинять. Сама понимаешь, он будет драться за меня до последнего. И втянуто в эту разборку будет множество людей. И чем это может закончиться – неизвестно. Я же никакой публичной шумихи не хочу. Но, если честно, и наказать его мне тоже хочется. Чтобы он на своей шкуре понял – каково это, когда им манкируют, как вздумают.

Был тут и еще один момент – мне очень хотелось, чтобы Роман доказал мне свою любовь, отпустив. Вот тогда, возможно, у нас с ним и возникло бы что-нибудь действительно серьезное. Ведь любовь – это когда желания любимого человека значат больше, чем собственные.

А Пронин упорнейшим образом демонстрировал мне свой крайний эгоизм. Его страсть, которую он мне так агрессивно при первой же возможности доказывал, была так же далека от любви, как гнилое болото от океана. И то и другое – вода, но разница неимоверна.

Но это я спутнице говорить не стала, избегнув тем самым обвинений в откровенном утопизме и незнании жизни.

Марина призадумалась, и я поняла, что она меня одобряет.

– Но ведь Пронин вас всё равно найдет.

– Ну, для того, чтобы нашел, надо сначала удрать. Помогать мне я тебя не прошу. Просто отворачивайся иногда, договорились?

Марина неохотно мотнула головой, и я вполголоса сказала:

– Жди меня здесь, будто я еще меряю эти дурацкие шмотки.

Пользуясь тем, что продавщица была занята с капризной клиенткой, а дверца примерочной Марату из фойе не видна, я выскользнула в двери черного хода.

Быстро проскочив по служебной лестнице, вынырнула на четвертом этаже, где, как я знала по своему прошлому сюда набегу, располагался ювелирный магазин. Охранник подозрительно меня оглядел, но, поскольку у меня в руках не было ничего, кроме пластиковой банковской карты, удовлетворился моей извиняющейся улыбкой.

Мне еще в прошлый раз показался жуликоватым парень, многозначительно оглаживающий руку своей покупательницы, и я подошла к дальней витрине, взглядом позвав его за собой. Мне повезло, на этот раз он скучал в одиночестве и кинулся за мной, уже предвкушая добычу.

Разглядывая колье, очень похожее на то, что купил мне Роман, я тихо прошептала:

– Мне позарез нужны наличные. Помочь сможешь?

Стрельнув взглядом в сторону кассы, он мрачно признал:

– Придется делиться. Так что двадцать процентов.

Насмешливо поглядев на него, я заметила:

– Думаешь, я не знаю таксы? Десять – и ни процента сверху.

Хмырь заметил:

– Смотря что брать.

Я указала пальцем на колье.

– Это.

Он почесал в затылке.

– Ого! Почти пятьсот тысяч баксов. Столько долларов у нас наверняка не будет. Сегодня давали рублями.

Я нетерпеливо заметила:

– Мне и нужно рублями. И поскорей – меня ждут!

Он кивнул и мы отправились к кассе. Подав карточку, я нетерпеливо ждала, когда из банка придет уведомление о снятии денег. Но вот наконец на дисплее появилось долгожданное слово «одобрено», и я тут же принялась строчить заявление о возвращении колье, которое мы даже не доставали из витрины.

Минут через десять все формальности были закончены, мне выдали больше десяти миллионов рублями, упаковав их в небольшой фирменный мешочек. Вполне довольные друг другом и провернутой операцией, мы с прохиндеем раскланялись. Уже не таясь, я тем же путем вернулась обратно.

Марина с растерянным выражением лица стояла перед кабинкой, глуповато держа в руке всё тот же комплект нижнего белья. Кивнув ей, я взяла его и подошла к недоуменно глядящей на меня продавщице. Вновь расплатившись карточкой, я потащила Марину по другим отделам.

Наш охранник уныло поплелся за нами. В скоростном темпе я набрала столько шмоток, что в руках мы эту кучу унести не могли. Бедный Марат, вынужденный, нарушив все правила, отправиться с частью пакетов в машину, оставил нас рядом с прилавком, на которых были разложены сотовые телефоны.

Всучив сумку с прослушкой Марине, я жестами отогнала ее подальше, и в скоростном темпе купила дешевенький сотик с сим-картой, заплатив наличными.

В анкете сотового оператора я написала откровенную лажу, надеясь, что полусонный парень за прилавком паспорт требовать у меня не будет. Так и получилось – ему это даже и в голову не пришло. Едва я успела засунуть телефон в сумочку, как вернулся Марат, и, забрав остальные пакеты, отконвоировал нас в машину.

Дома меня ждал накрытый стол и голодный, а, следовательно, сердитый, любовник.

– Где это вы шатались столько времени?

Я вскинула на него удивленные глаза.

– Долго? А мне показалось, что мы очень быстро.

По Роману было видно, что ему не терпится выяснить, что же такого я купила на полмиллиона долларов, но он молчал. Считалось, что я ничего не знаю о приходящих к нему SMS-ках, и выдавать свой источник информации не хотел.

Мне очень хотелось его помурыжить, и я невинно молчала, ожидая новых вопросов. Дождавшись, когда нам принесут суп, он скучно заметил:

– Обед должен быть два часа назад.

Я небрежно пожала плечами.

– Ну и что? Я есть не хочу, а если голоден ты, вполне мог бы пообедать и один.

Роман разозлился всерьез и даже в негодовании бросил на стол смятую им салфетку.

– Я тысячу раз говорил тебе, что не могу есть без тебя!

Это было глупо и я слегка его подначила:

– Спать без меня ты не можешь, есть тоже. Это уже болезненная зависимость, не находишь? Мне кажется, тебе пора лечиться.

Нахмурившись, он принялся молча поглощать еду, всем своим видом выражая обиду. Но меня этой нарочитостью не проймешь, и очень скоро он, поняв тщетность своих усилий, не выдержал и спросил меня:

– Что ты купила?

Небрежно махнув рукой, я выговорила между двумя глотками молока:

– Да так, всякую женскую мелочь.

Бедняга чуть не подавился. Он и не подозревал, что женская мелочь может стоить полмиллиона долларов. Признаваться же, что он в курсе моих трат, Роман не мог. Ему оставалось одно – позвонить в ювелирный и спросить, что же такое я купила. Но там ему скажут только одно – я взяла колье.

Выспрашивать у меня, зачем мне оно, он не будет, потому что деньги мои – что хочу, то и делаю. Да и сама побрякушка его особенно не взволнует – это же не наличка. Вот если бы я вздумала снять столько денег в банкомате, тогда бы он насторожился, а так сочтет, что это ерунда, и быстренько забудет. Главное для меня сейчас – проникнуть в его кабинет и найти свои документы.

Вечером, устроившись в уютном кресле в библиотеке, я начала читать новый роман Лиз Карлайл и оторвалась от него только тогда, когда за мной пришел обеспокоенный моим отсутствием Роман. Вытянув у меня из рук книгу, захлопнул ее, даже не дав запомнить страницу, и повел в спальню.

Он любил меня с осторожной силой, стараясь доставить мне истинное наслаждение, и мне было так приятно, что я даже невольно подумала, а не остаться ли мне здесь навсегда? Но тут же посмеялась над собой – какие такие навсегда? Неизвестно, сколько еще времени продлится у Пронина это увлечение. В лучшем случае год, и всё.

Так что не стоит привыкать к этой сладкой жизни. Хотя мне будет трудно просыпаться одной в холодной постели, но у меня, по крайней мере, останутся добрые воспоминания. Если бы в свое время я сама ушла от Георгия, то сейчас не думала бы о проведенных с ним восемнадцати годах как о времени, прожитом во лжи.

Следующий день я провела в попытках застать пустым его кабинет – я точно знала, что мои документы лежат там в сейфе. Правда, медвежатником я еще никогда не была, но что мне мешает попытаться? Но, к моему сожалению, попасть в кабинет мне не удалось – Пронин провел весь день либо со мной, либо в кабинете.

За ужином ему позвонили. Роман долго отнекивался, но потом всё-таки на что-то нехотя согласился. Встав из-за стола, несколько раз прошел вокруг него кругами, будто пытался отрезать меня от всего остального мира, и только потом сквозь зубы выговорил:

– Завтра нас приглашает к себе Тамара Якунина. Говорит, что долг платежом красен. – И, внимательно на меня посмотрев, сердито добавил: – Но что-то мне туда ехать до чертиков не хочется.

У меня отчаянно екнуло сердце. Что там будет? Смог ли Сиси договориться с Якуниными о моем побеге или они пригласили нас случайно?

На следующее утро Роман долго не выпускал меня из постели, что-то усердно доказывая. Может быть, свою незаменимость? Но мной так овладела мысль о побеге, что даже самые настойчивые и трепетные ласки я воспринимала как досадную помеху к долгожданному освобождению.

Тамара пригласила нас к двум часам, как она выразилась, на чашку чаю. Это нестандартное время было вполне оправдано – вполне возможно, что вечером у нее, как и у большинства ее гостей, спектакли. На всякий случай я надела элегантный брючный костюм от Шанель. Если мой побег удастся, то в брюках передвигаться куда удобнее, чем в платье, даже и коротком.

Деньги я положила в сумочку, где находилась прослушка – ни к чему раньше времени привлекать к себе внимание. А вот пластиковую карту, на которой была еще приличная сумма денег, выложила – она мне, надеюсь, больше не понадобится. Драгоценности тоже не надела, все их оставив в своем сейфе – они еще пригодятся Пронину для очередной красотки.

Жаль, конечно, что мои документы остаются у Пронина – без них в нашей стране жить сложновато, ну да ладно, выкручусь как-нибудь, лишь бы благополучно удрать.

Перед выездом произошла небольшая заминка. Насколько я могла видеть из окна готового к отъезду лимузина, Роман что-то настойчиво внушал Вадиму. У меня даже ладони от волнения вспотели – речь шла явно обо мне.

Вадим брезгливо морщился, но вынужден был недовольно согласиться. Но стоило Пронину повернуться к дружку спиной, как тот, округлив глаза, бросил на меня такой презрительный взгляд, что мне даже стало не по себе, хотя у меня должен был бы выработаться к ним иммунитет. Пользуясь тем, что Роман на него не смотрит, Главный Охранник покрутил пальцем у виска, демонстрируя свое отношение к нелепым, по его мнению, указаниям босса.

А указания и впрямь оказались экстраординарными – охрана поехала за нами не на одной, как обычно, а аж на двух машинах. Причем в каждой сидело по две пары человек, не считая водителей.

Они ехали за нами вплотную, и я оказалась перед неприятной дилеммой – сделать вид, что я их не заметила, или всё-таки небрежно поинтересоваться, что же случилось? Какой вариант будет правильным и не насторожит изготовившегося к неприятностям любовника еще больше?

Но тут машина с Вадимом обогнала нас и пристроилась впереди, а вместо нее сзади оказалась еще одна, третья, машинка, причем даже не легковушка, а семиместный внедорожник, полный наших охранников. Настроение у меня упало почти на ноль. Итак, мой побег становился всё более и более проблематичным. Делать вид, что я не замечаю этих полувоенных маневров, было бы неестественно, и я хмуро спросила:

– На тебя что, покушение готовится? К чему такие меры предосторожности?

Сидевший темнее тучи Роман опустил руку мне на плечо, с силой сжал, отчего я даже дернулась, пытаясь выбраться из-под его руки, и процедил:

– А сама ты ни о чем не догадываешься?

Это была бездарная проверка, поэтому я ответила в том же подозрительном тоне:

– О чем я должна догадываться?

Он впился яростным взглядом в мои потрясающе честные глаза, потом приподнял рукой мой подбородок и, приблизив свое лицо почти вплотную к моему, так, что со стороны могло бы показаться, что он просто решил меня поцеловать, тихо спросил:

– Признайся честно – ты хочешь сбежать? А то отчего бы у меня на душе было так пакостно?

По моей спине пробежала струйка неприятного озноба, но я ответила, не моргнув глазом:

– С чего ты это взял?

Не выпуская мой подбородок, он с угрозой пробормотал:

– Да потому, что глазки у тебя нехорошо блестят, моя радость, и отвечаешь ты вопросом на вопрос. Ты это делаешь только тогда, когда пытаешься что-то скрыть. Вопрос в том – что ты пытаешься скрыть?

Чуть хмыкнув, я снова ответила вопросом на вопрос:

– А тебе не кажется, что я давно могла бы убежать, если бы хотела?

– Нет, не кажется. – Его ответ был взвешенным и продуманным. – Хотя бы потому, что мы с тобой впервые едем в частный дом. Всё это время мы с тобой бывали исключительно в публичных местах, где ты не хотела устраивать скандалов. Не знаю уж, почему – из нелюбви в шумихе или тебе просто было меня жаль. А теперь у тебя впервые появилась чудная возможность удрать. Но предупреждаю – дом будет окружен со всех сторон. И уйти тебе не удастся. Даже и не пытайся!

Я с вызовом сверкнула глазами, и тут Роман меня всё-таки поцеловал. Мягко, но с предупреждением, граничащим с нескрываемой угрозой. Мне его хозяйский поцелуй не понравился, но я утешила себя – вполне возможно, это в последний раз. Если мне повезет, конечно.

Пока мы ехали, я с досадой думала, как же хорошо изучил меня этот человек. Порой мне казалось, что скрывать от него что-либо бесполезно. Мне даже подумалось, что, если мне не удастся сбежать от него сегодня, то не удастся никогда.

Придется смириться и в самом деле выходить за него замуж, хотя бы для того, чтобы обозначить свой официальный статус и обелить себя в глазах своих родных и той же обслуги.

Через полчаса мы подъехали к небольшому коттеджу. Небольшому по сравнению с теми, что стоят на Рублевке, естественно. В нем было квадратов семьсот, и располагался он на стандартном участке соток в пятнадцать-двадцать. Вокруг него стояли такие же коттеджи на таких же одинаковых участках.

Оставив машину с охраной напротив главного входа, мы прошли внутрь. Краем глаза я заметила, что две наши машины поехали дальше, видимо, намереваясь занять пост с другой стороны коттеджа.

Как образцовая хозяйка, Тамара сама встречала гостей у входа и, завидев меня, залихватски подмигнула, чем жутко озадачила: была ли она в курсе планов Сиси и хотела мне помочь, или просто намекала о старом знакомстве?

Я с замирающим сердцем вошла в гостиную. Она была почти полной, но никого из команды Сиси видно не было. Настроение у меня резко упало, и я так заметно помрачнела, что Роман встревожился.

– Что с тобой? – Он, как домашняя собачка, обеспокоено вглядывался мне в глаза. – Голова болит?

Можно было вполне отговориться несуществующей головной болью и уехать домой, но тогда мне никогда не узнать, что значит многозначительное подмигивание хозяйки, и я соврала:

– Туфли немного жмут. Не стоило мне надевать на вечеринку ни разу не надеванную обувь.

Если бы не было свидетелей, Роман немедля подхватил бы меня, слабую, так нуждающуюся в его помощи, женщину, на руки, но десятки ненужных свидетелей охладили его пыл. Он ограничился тем, что подвел меня к дивану, усадил и отправился за шампанским.

И тут в комнату с независимым видом вошла Вики и незаметно помахала мне рукой. Сердце у меня тут же сделало лихой кувырок и ладони покрылись нервной испариной. Я крепче вцепилась в свою сумочку, памятуя, что там лежали ключи от моей свободы, то есть деньги.

Роман вернулся с бокалом шампанского, вручил мне его и сел рядом. К нам подошла хозяйка дома в платье цвета старого бордо. Она мило улыбалась и казалась очень довольной. Пронин учтиво встал, я поднялась тоже.

Тамара дружелюбно спросила, не скучаем ли мы. Роман с неопределенной миной ответил, что еще не успели. Засмеявшись, хозяйка заметила, что здесь много интересных людей. Здесь и в самом деле был практически весь цвет московской артистической элиты, но мы с Романом почти ни с кем знакомы не были.

Поманив нас за собой, хозяйка представила нас звездной паре и, извинившись, скрылась, сославшись на обязанности хозяйки. Собеседники наши были очень интересными людьми, но я не могла сосредоточиться на разговоре, с нетерпением ожидая, чем же всё это закончится.

В соседней комнате был накрыт небольшой стол с деликатесами, и Роман съел немного раков, запив их вином, налитым ему Тамарой. Потом начались танцы, и тут на Романа вновь повесилась Вики. Роман извиняющимся взглядом смотрел на меня, и я усердно делала вид, что мне всё равно, хотя сама с трудом сдерживала дрожь нетерпения.

Что будет дальше? По моему разумению, самым удачным решением проблемы было бы увести его из комнаты минут хотя бы на десять, чтобы я могла беспрепятственно удрать. Но Роман не такой дурак, чтобы отправиться вместе с девицей куда бы то ни было, причем ни под каким предлогом, и оставить меня без присмотра.

Я с обреченным вздохом отвернулась и довольно долго тупо пялилась в окно, прежде чем Тамара болезненно пихнула меня в бок и королевским жестом указала на дверь.

Встрепенувшись, я обнаружила, что в комнате сладкой парочки нет. Сердце у меня лихо застучало, и я немедля ринулась в коридор. Тамара пошла за мной следом, и я предупреждающе показала ей сначала на сумочку, потом на уши.

Она всё поняла и стала давать мне инструкции, шепча прямо в мое ухо:

– Они в спальне. Пусть-ка Пронин на своей шкуре попробует, каково это, когда тебя укладывают в постель насильно. Устроишь небольшой скандальчик и сразу на кухню, она дальше по коридору. Там у черного входа стоит машина. Дальше в нее, и сматываешься!

Я покивала головой, несколько робея от предстоящей шумихи. Не люблю я публичность, а подобную особенно. Остановившись у последней комнаты, Тамара победно улыбнулась караулившему у дверей мужу, приложила ухо к замочной скважине и прислушалась. Довольно кивнув, широко распахнула двери. Там в постели лежали абсолютно голые Вики и Пронин.

Роман, страдалец, смотрел на нас таким мутно-рассеянным взором, что во мне внезапно прорезалось глупое сочувствие. Но я быстро отбросила никчемушную жалость, напомнив себе, что всякий долг платежом красен.

Не так давно и он поступил со мной точно так же, преследуя свои эгоистические цели. Теперь моя очередь ответить ему тем же. Сзади сверкнула фотовспышка, увековечивая знаменательный момент.

Тамара командно взмахнула рукой, призывая меня перейти к решительным действиям. И я попыталась завопить:

– Свинья! Скотина!

Получилось плохо, всё-таки для более достоверного исполнения мне не хватало репетиций. Понимая, что базарные вопли – вовсе не мое амплуа, я драматически проговорила, старательно подражая голосам героинь древнегреческих трагедий:

– После этого нам вместе делать нечего!

Схватившийся за шумевшую голову Роман ничего не понимал. Он смотрел то на меня, то на безмятежно лежащую с ним девицу. Я с мелодраматическим пафосом добавила:

– Я ухожу! И не смей меня больше преследовать!

Пронин с трудом сфокусировал на мне растекающийся взгляд и невнятно пробормотал:

– Ты куда? Не смей никуда уходить!

Вот тут я уже без всякого актерства взвизгнула:

– Ты мне не муж и не смей указывать, что мне делать, а что нет!

Это утверждение было совершенно нелогичным, но я надеялась на то, что свидетели этого фарса не подозревали, что от почтенной роли жены Пронина я отказывалась сама и много раз.

Вопросительно посмотрела на режиссера этой эффектной сцены, безмолвно спрашивая, продолжать или можно опустить занавес. Тамара милостиво кивнула, и я, в последний раз театрально всхлипнув и приложив платочек к сухим глазам, кинулась по узкому длинному коридору к выходу.

Вылетев из коттеджа с черного хода, я сразу увидела скромный Жигуль синего цвета с Сиси за рулем. Рванув на себя дверцу, заскочила внутрь и нарочито громко, исключительно для прослушки, попросила:

– Не подбросишь до Рублевки, шеф? Мне там кое-что забрать надо…

Сиси понимающе кивнул головой и, вместо того, чтобы выехать на улицу, показал мне жестами, чтобы я достала из сумочки нужные вещи. Около нашей машины оказался какой-то невысокий плечистый парень, которому сумочка с оставшейся в ней прослушкой и была отдана.

Парень отправился направо по едва видимой среди высоких кустов тропке, а мы медленно поехали по чьим-то чужим дворам налево.

Через десять минут зазвонил сотовый, и Сиси осторожно спросил:

– Как дела? – выслушав ответ, нажал на газ и рванул на основную дорогу.

Гоня машину на предельной скорости, мой спаситель доложил:

– Всё в порядке! Крепыш собрал половину твоего сопровождения. Он сейчас мчит к Рублевке, за ним шпарит пара Пронинских машин с охраной. Еще по одной осталось у центрального входа и задней стороне коттеджа Якуниных. По всей видимости, ждут Пронина. Нам из них никто не мешает. Так что, если мы будем вести себя аккуратно, у нас всё получится.

Мне захотелось петь и смеяться. Уже не скрываясь, я с радостью его поблагодарила:

– Огромное спасибо, Сергей Семенович! Без поддержки вашей великолепной команды мне бы из этой медовой западни точно бы не вырваться!

Сдержанно посмеявшись, парень спросил:

– Лучше скажи, куда тебя подбросить. И учти, когда Пронин очухается, он этого так не спустит. Тамара ему не по зубам, но вот Вики придется уйти в подполье.

Мне стало не по себе, и я спросила:

– Здорово достанется?

Сиси посоветовал:

– Не бери в голову. Ничего страшного не случится, доказать-то что-либо сложновато. Пронин, кстати, никогда репутацией белокрылого ангела не пользовался, так что его пребывание в чужой постели ни для кого потрясением не станет. С ним и прежде это случалось. Придет с одной, а уходит уже с другой.

Стараясь смягчить возможные репрессии, я спросила:

– Сколько я вам должна за помощь?

Ответ меня удивил:

– Да нисколько. Не попадись только ему снова. Второй раз мы тебя вытягивать не будем. И не потому, что не захотим, а потому, что не сможем. Так что смотри. К тому же искать Пронин тебя будет серьезно, и мой тебе совет: залегай на дно как можно скорее.

Что ж, я и без этого знала, что времени для маневра у меня мало. Но насколько мало?

– А когда он очухается?

– Ему подбросили в вино довольно сильный алкалоид, так что в себя он придет не раньше завтрашнего вечера. Если, конечно, его домочадцы не обратятся за медицинской помощью. Тогда – завтра утром.

Поскольку в штате у Романа имелись и медики, та же Марина, и не только она, то в моем распоряжении оказался только один вечер. А если к розыскам подключится и Вадим, одной из главных, если не главнейшей, задачей которого является мое присутствие в доме Пронина, то времени у меня и вовсе в обрез.

Снова прозвенел звонок, и выслушавший очередной доклад Сиси довольно воскликнул:

– Молодец! Здорово!

Обернувшись ко мне, пояснил:

– На шоссе одна машина ушла в обход, видимо, решив встретить тебя у самого дома на Рублевке. А от оставшейся Крепыш легко ушел. Твою сумку с прослушкой он выбросил в канаву.

Я даже глаза от восторга закрыла. Эх, такой промах Пронин Попову точно не спустит. Это ж надо поверить, будто я гоню в Рублевку! А всё потому, что у нас с Вадимом разные в жизни приоритеты. Он считает, что для меня деньги – самое главное, и то, что я просто не захочу забрать подаренные мне драгоценности, выше его понимания.

Поблагодарив Сиси, я, не говоря ему, куда собираюсь отправиться дальше, попросила притормозить возле станции метро. Он довольно покивал.

– Правильно. Чего не знаешь, о том и не проговоришься.

Пожав ему на прощанье руку и в благодарность за помощь оставив на сиденье приличную пачку банкнот, я вышла. Купив в подземном переходе перед эскалатором вместительную, ничем не отличающуюся от других дамскую сумочку, я бросила в нее пакет с деньгами, предварительно переложив несколько тысяч в кошелек на мелкие расходы.

Проделала я всё это в кабинке женского туалета, чтобы обезопасить себя от разного рода неприятностей. Потом поехала на Преображенку к Шуре.

Чтобы не засветиться раньше времени, я даже звонить ей не стала, поэтому представляю, какой для нее был сюрприз, когда в домофоне раздался мой голос с просьбой впустить меня в подъезд. К ее чести, она без расспросов открыла дверь и уже через пару минут я попала в ее крепкие объятья.

На мое счастье, дома не оказалось ни Насти, ни моих мальчишек, уж очень не хотелось мне с ними объясняться. К тому же чем больше людей знает о моем здесь пребывании, тем хуже для меня. Племянница – та вообще ни от кого встречу со мной скрывать не будет. Так что мне редкостно повезло.

Золовка тормошила меня, несвязно расспрашивая:

– Где ты была? Парни ничего путного сказать не могут, из твоих с ними телефонных разговоров и вовсе ничего не поймешь. И почему мне даже в гости-то к тебе прийти нельзя?

Не дожидаясь ответов на вываленную на меня кучу вопросов, провела меня в комнату, усадила на диван и первым делом спросила:

– Есть будешь?

Я отчаянно замахала руками.

– Нет, нет, что ты! Я удираю!

Шура с легким ехидством заметила:

– Похоже, это входит у тебя в привычку. Из Паланги ты тоже весьма лихо удрала. Георгий, кстати, всё это время с ума сходит.

Я согласилась, не споря:

– Ну да, в последнее время я так в этом поднаторела, что могу спецкурс открывать по конспирации. Мне надо вот что: твой парик, твоя одежда и твои связи.

Пока она доставала парик и одежду, я в ускоренном темпе рассказала всё, что со мной случилось с момента нашей последней встречи. Выслушав, она завистливо вздохнула:

– Слушай, ну и жизнь у тебя! Погони, любовь, похищения. Мне бы так!

На сердце у меня потяжелело и я отвергла ее слова:

– Шура, да я бы всё отдала, чтобы у нас с Георгием ничего не произошло. Чтобы я могла жить так же скучно, как и прежде.

Видимо, в моем голосе прозвенела явная боль, потому что золовка с сочувствием спросила:

– Ты его всё еще любишь?

Натягивая ее джинсы, свитер и куртку и прилаживая на голову парик, я тихо вздохнула:

– Ну что теперь от того, люблю я его, или нет, ничего ведь не вернешь. Да он меня никогда и не любил.

Но у Шуры оказалось другое мнение:

– А я считаю, что он всю жизнь тебя одну любил без памяти. Просто скрытный он очень, и что вобьет в свою тупую башку, то топором из нее не вышибешь. Почему он решил выкинуть такую глупость, ума не приложу.

Я-то знала почему, но говорить ей об этом не стала. Зачем лишать человека иллюзий? Да и времени было в обрез. Продиктовала ей номер моего подпольного сотового телефона и велела выучить наизусть. Звонить же мне только в крайнем случае. Она испугалась:

– Ритка, я же его забуду! Ты же знаешь, что с числами у меня напряженка. Я и номера автобусов-то путаю, а тут такая уйма цифр.

– Тогда не храни номер дома! Если уж так боишься, то напиши где-нибудь без опознавательных знаков на старом календаре на работе и спрячь подальше.

Наивная Шура удивилась.

– Но не будет же Пронин разыскивать тебя у меня! Он о моем существовании и не знает!

Пришлось ее разочаровать:

– Пока не знает. Но, поскольку на него работают настоящие профессионалы, скоро узнает. Не верится мне, что он оставит меня в покое. Особенно если и в самом деле любит так, как декларирует. Пройдет по всем связям Георгия и обязательно выйдет на тебя. Не удивлюсь, если у тебя поставят прослушки. Так что будь крайне осторожна. Никакого вреда ни тебе, ни детям, конечно, не принесут, но через тебя на меня выйти могут запросто. И ни за что не признавайся, что видела меня. А старый сотовый я просто выкину.

Моя непрактичность ее сильно задела.

– Да зачем! Симку только поменяй, и никто тебя по телефону не найдет!

Да уж, в технике невестка была явно не сильна.

– Шура, любой сотовый оператор запросто может его отыскать, какую бы симку ты не поставила! Это уж Роман сделает первым делом – проверит, где гуляет мой телефон. Вот будет для него шок, когда он узнает, что его случайно нашли на скамеечке в парке!

Проникнувшись важностью проблемы, она призадумалась, но я, не давая ей сосредоточиться на печальном, быстро спросила:

– Слушай, у тебя же есть знакомые летчики?

Поморщившись, она уточнила:

– Ну, скорее не у меня, а у Анатолия.

– Но тебе-то они помочь могут?

– Попробую. А куда ты хочешь лететь?

– До Нижнего, но без покупки билетов. Деньги я отдам, главное паспорт не показывать. У меня его нет.

Шура куда-то позвонила и о чем-то долго договаривалась. Положив трубку, дала мне подробные инструкции, что делать, и всего через пару часов, оставив ей деньги для мальчишек, я уже летела домой, сидя в малюсеньком отсеке для бортпроводниц. Заплатив им за полет, я сказала, что билет на самолет купить не успела.

Они прекрасно понимали, что это лажа, но я была уверена, что о моем незаконном пребывании на борту они будут молчать и под пытками, поскольку сами нарушили инструкцию, что грозило им по меньшей мере увольнением.


Глава двенадцатая


Самолет приземлился в Нижнем без проблем. Взяв такси, я поехала к своему гаражу, где меня должна была верно дожидаться моя малышка. Ключи от моего бокса остались в сейфе Пронина вместе с моими документами, поэтому пришлось идти на поклон к сторожу, у которого хранились запасные ключи. Он не сразу узнал меня в Шурином парике.

– Ты что, волосы выкрасила, что ли?

– Да, дядя Коля. Но давайте поскорей ключи, я очень спешу!

Подчеркивая свою значимость, он, не давая мне ключи в руки, сам открыл мне мой собственный гараж, подождал, когда я выгоню свою машинку, и снова аккуратно закрыл ворота. Благодарственно махнув ему рукой, я заглянула в бардачок, убедилась, что права и документы на машину лежат так, как я их и оставила, и погнала в Пореченск, чувствуя, что изрядно отвыкла от руля за проведенное с Романом время.

Вокруг вовсю цвела акация, разнося по окрестностям желтоватую пыльцу. В садах распускались плодовые деревья, пламенели тюльпаны и синели крокусы. Это была настоящая весна. Даже предвечернее небо было радостного прозрачно-синего цвета. Казалось, всё вокруг меня поздравляет. Это было отрадно и грело душу, заглушая растущую в ней неудовлетворенность и противное чувство неприкаянности.

Проехав несколько километров по берегу Волги, я увидела небольшие компании купающихся, главным образом молодых парней. На мой взгляд, для плавания было рановато, и вода в реке была еще мутной, но уж тут, как говорится, охота пуще неволи.

Подъехав к бабушкиному дому, притормозила и внимательно оглядела ворота. Вроде всё было как всегда, но я своей интуиции уже не доверяла. Ведь не заметила же я засады в прошлый раз. Хотя я ее, конечно, и не ждала.

Открыла ворота, завела машину под навес. Достала кирпич, прикрывающий тайник. Ключа там не было. Я помнила, что в прошлый раз открыла дверь в дом этим ключом. Что с ним стало потом?

Опасливо посмотрев на окна дома, решила пока в него не заходить, а отправиться на разведку. Обошла здание по посыпанным песком дорожкам и вышла к угору.

Вокруг буйствовала весна, и я невольно отметила ухоженность старого сада – даже медовая травка, как встарь, окружала беседку плотным кольцом. Кто же это всё посадил? Мать никогда не отличалась склонностью к садовым работам, не говоря уж о брате.

Я зашла в беседку, глубоко вдыхая так тревожащий меня запах медовой травки. Не в силах отрешиться от прошлого, присела на скамейку, невидяще глядя вдаль. Темнело, земля стала покрываться чуть видимой сиреневатой дымкой. Волга всё так же неторопливо плыла мимо. Вода была мутной и серой, ничем не напоминая лазурные воды южных морей. Сколько же воспоминаний связывает меня с этим местом…

Вдруг снизу, с тропинки, послышались чьи-то быстрые шаги и я напряглась, понимая, что скрыться уже не успею. Показалась мокрая голова и я тихонько ахнула.

Георгий! И что ему тут надо? Он тоже увидел меня и замер, не веря своим глазам. Мне стало не по себе. Вот еще семейная встреча!

Он несколько мгновений стоял молча, потом сделал ко мне широкий шаг и протянул ко мне чуть подрагивающие руки, намереваясь обнять. Я резво вскочила и отпрыгнула за скамейку. Он уронил руки и с укором взглянул на меня. Мне стало и смешно, и досадно. И опять-то я виновата!

На нем были только узкие синие плавки и на голой коже кое-где еще мерцали невысохшие капли воды. Я невольно обратила внимание, что он здорово похудел. Это пошло ему на пользу, подчеркнув хорошо развитую мускулатуру. Недаром все годы нашей совместной жизни он занимался спортом, в тренажерные залы ходил и в бассейне плавал. Но похудел-то он явно из-за молодой любовницы. Интенсивные ночные упражнения помогли?

Но вел он себя всё-таки очень странно. Его била крупная дрожь и смотрел он на меня так пристально, будто пытался запомнить на всю оставшуюся жизнь. Мне и без того было не по себе, а под его таким пристрастным взглядом и я и вовсе растерялась. И, как всегда, когда чувствовала себя выбитой из колеи, с ненужным апломбом заявила:

– Ты перекупался. Тебе нужно вытереться и согреться… – и тут же осеклась. А мне-то что за дело? О нем есть кому позаботиться.

Хотела развернуться и уйти, но он перегородил мне дорогу.

– Ты куда? – голос прозвучал так испуганно, что я снова с изумлением на него посмотрела.

Чего он так боится? Наоборот, должен бы радоваться, что я сейчас уберусь с глаз долой. С излишне пренебрежительной миной пообещала:

– Сейчас уеду и мешать никому не буду. – Не удержавшись, с изрядной долей язвительности добавила: – Хотя я думала, что это мой дом.

Георгий явно чувствовал себя не в своей тарелке. Я приписала это тому, что он не одет. Ведь давно известно, что одетый человек чувствует себя защищеннее неодетого. Он нервно облизал губы и вскинул голову, стараясь прийти в себя.

Я снова попыталась уйти, но он взял меня за руку и, крепко сжав, словно боялся, что я испарюсь, как лужица под летним солнцем, быстро повел в дом.

На сдавившей мою ладонь руке у него виднелся тонкий золотой ободок обручального кольца, и я угнетенно вздохнула, чувствуя, как куда-то проваливается сердце. Вот что значит молодая жена. Со мной он кольцо носить не желал, но стоило ему вновь жениться…

Распахнув дверь, Георгий захлопнул ее и повернул в дверях большой ключ. Забрав его с собой, кинулся наверх, что-то непонятно бормоча. Я за ним не пошла. Конечно, он хочет переодеться, чтобы чувствовать себя со мной на равных, но для чего при этом ключи с собой забирать, причем от моего дома?

Пошла на кухню, выпила стакан воды. Не успела его сполоснуть, как появился уже одетый Георгий. Поставив стакан в сушилку, спросила равнодушным тоном:

– Где твоя молодая жена?

Он почему-то ответил надсадным хрипловатым басом:

– Моя жена – это ты.

Я хотела ему заметить, что столько купаться вредно, так и без голоса можно остаться, но тут до меня дошел смысл его слов.

– Ты что, не оформил развод? Я же оставила тебе все нужные документы?

Официальность моих слов его заметно покоробила.

– Я передумал. Я понял, что сделал огромную ошибку.

Скептически вздернув бровь, я вежливо осведомилась:

– И когда ты это решил?

Он подошел почти вплотную и, напрягшись, будто собираясь нырнуть в холодную воду, выпалил:

– Да почти сразу. Когда в тот несчастный день приехал после работы домой и не обнаружил ни тебя, ни твоих вещей. Но тогда я еще не понял, что случилось, но через месяц на меня такая тоска напала, хоть волком вой.

Честно говоря, мне не верилось.

– А что же молодая подруга? Неужели не утешила?

Он поднял руку, намереваясь провести ладонью по моей щеке, но под моим недоброжелательным взглядом несмело ее опустил. Сглотнув так, что на шее дернулся кадык, тихо признался:

– Оказалось, что она мне вовсе не нужна.

Это было по меньшей мере странно, и я указала ему на кольцо.

– А зачем ты тогда надел кольцо?

Он поднял руку к глазам, будто только сейчас увидав его на своем пальце. Немного помедлив, прочувствованно произнес:

– Это твое кольцо.

Это было откровенное вранье и я сморщила лоб, готовя язвительную отповедь. Я никогда ему колец не дарила. Не потому, что не хотела, а потому, что он всегда был категорически против.

Не давая мне себя перебить, Георгий торопливо пояснил:

– Его купил я, потому что ты давно этого хотела. Надеялся, что оно поможет тебя вернуть. Это же символ супружеской жизни.

Желая взять небольшой тайм-аут, чтобы передохнуть, после полного приключений дня мои мозги соображали слишком медленно, я посмотрела по сторонам. Заметив на окне свой любимый цветок, подошла поближе. Листья были зелеными и цвел он так, будто был вполне доволен жизнью. Я с удивлением повернулась к мужчине.

– Зачем ты его сюда привез? Ты же не любишь цветы?

Он беззащитным жестом провел по лбу.

– Боялся, что он засохнет в городской квартире, и ты будешь огорчена.

Никогда раньше я не замечала в нем такой внимательности к своим увлечениям. Странно…

– Сколько времени ты здесь живешь?

Он прямо взглянул мне в глаза.

– Полгода. – Я не верила своим ушам, и Георгий криво усмехнулся. – Ну да, не смог куковать один в нашей городской квартире. Правда, мне твоя мать несколько раз говорила, что дом продан, но я ей не поверил и оказался прав. Здесь всё-таки было легче. Столько светлых воспоминаний…

Он посмотрел на меня тем самым взглядом, что так редко доставался мне в былые времена, и который я так ценила. Но теперь всё изменилось, и я насмешливо уточнила:

– Неужели? Ведь именно здесь я тебя соблазнила, забеременела и искалечила твою молодую перспективную жизнь.

Он пошатнулся и вцепился в угол стола, будто пытаясь устоять на ногах после сокрушительного удара в челюсть. С трудом выговорил:

– Я не знаю, что на меня нашло в тот день! Меня будто опоили! Туман в голове был страшный! Я теперь даже не понимаю, как мог говорить ту чушь! – И, медленно, запинаясь перед каждым словом, выдавил: – Ты же прекрасно знаешь, что я всегда любил только тебя!

Он явно перешагивал через свою гордость, признаваясь мне в любви, раньше он говорил мне это лишь в ответ на мои настойчивые вопросы, да и то в сугубо интимные моменты. Мне порой даже казалось, что делал он это лишь затем, чтобы отвязаться от прилипчивой бабенки.

Прежде, услышав такое, я наверняка разрыдалась бы от счастья, но теперь никаких приятных чувств у меня эти слова не вызвали. Некоторую досаду на опоздание – это да. Но не больше. Жаль, конечно, что всё так кончилось, но в этом моей вины нет.

Я молчала, и он всё понял. Подошел к столу, налил себе в стакан минеральной воды из бутылки и залпом выпил. Потом вдруг предложил срывающимся голосом:

– Ну хочешь, я встану перед тобой на колени? Тогда ты меня простишь?

Я отшатнулась. Когда-то я любила театральные жесты, но это давно прошло.

– Зачем это? Не нужно фальшивых спектаклей. Давай оставим всё как есть. И оформим развод. По сути, нас ничто вместе не держит.

Он потемнел и схватился за горло, будто от удушья.

– Как ты можешь так говорить?

Я не поняла. Почему бы мне этого не говорить? Сухо уточнила:

– Но ведь я просто повторяю твои собственные слова.

Он в замешательстве воскликнул:

– Но ведь я же попросил у тебя прощения!

Как маленький ребенок, честное слово – набедокурил, попросил прощенья, и снова всё в порядке. Мне очень хотелось побыстрее закончить этот неприятный разговор, но я всё же попыталась объяснить ему свое виденье произошедшего:

– После твоего заявления, что ты любишь другую, а меня столько лет только терпел, я тоже изменилась. По сути, теперь я другой человек. Любовь к тебе ушла, выгорела. И я об этом не жалею. Сейчас я понимаю, что была слишком зациклена на тебе и не видела настоящей жизни. Она прошла мимо меня, по касательной. Больше я так жить не хочу.

Я видела, что ему было по-настоящему больно, но не желала смягчать своих слов. Да и что это даст?

– Я понимаю, что ужасно тебя обидел. Но пойми, что чувствовал я. Ты помнишь, как мы встретились?

Я кивнула головой. Он с удовлетворением посмотрел на меня. Видимо, одно только то, что я не забыла нашу первую встречу, его здорово обнадежило.

– Ты ужасно меня тогда напугала. Но и заинтриговала тоже. По фигуре тебе было уже достаточно лет для секса и когда на дискотеке я узнал, что тебе всего пятнадцать, это сильно выбило меня из колеи. Боюсь, что мой интерес уже тогда был предвестником любви, иначе с чего бы я так расстроился на следующий год, когда не встретил тебя на берегу. Я как на работу пригонял туда катер все дни в жуткую рань, хотя, как ты знаешь, для меня ранний подъем нож острый. Но тебя не было, и я уехал к родителям злой и разочарованный. В те времена у меня было полно знакомых девчонок вполне подходящего возраста, но в душу мне запала только ты.

Он остановился передо мной, хотел взять за руки, но я ответила ему таким неприязненным взглядом, что сделать это он не посмел.

– Весь следующий год я говорил себе, что со мной шутит мое воображение, что ты вовсе не такая, какой я тебя себе вообразил. Но когда после двухгодичного перерыва ты снова, как грациозная нимфа, скатилась с этой умопомрачительной тропки и нырнула в реку, я осознал, что дело обстоит еще хуже, чем я думал. Понял, что влюбился, и влюбился серьезно. Я даже успел несколько раз тебя щелкнуть, и потом всё время разглядывал твои фотографии. Но, естественно, никаких планов на жизнь с тобой я не строил. Единственное, чего я хотел, как нормальный здоровый парень – это переспать с тобой. Дальше этого мои мечты не распространялись.

Я посмотрела на него с откровенным осуждением, и он болезненно простонал:

– А чего ты хочешь? Мне же было всего двадцать два!

Мне же в то время было всего семнадцать. Сообразив это, он виновато взглянул на меня и заметался по комнате, продолжая нелегкую исповедь:

– Но после нашего разговора ты исчезла, и я, как ни старался, найти тебя не мог. Если бы не та встреча у твоей бабушки, на которую я пошел по настоянию своей, мы бы, возможно, в тот год больше и не увиделись бы.

Я устало заметила:

– Было бы хорошо, если бы мы вообще никогда не встречались.

Он измученно посмотрел в окно на угрожающе потемневшее небо.

– Не знаю. Понимаю только одно – меня к тебе тянуло так, что я едва отдавал себе отчет в своих действиях. В то наше лето ты старалась держать меня на расстоянии, почти не шла на контакты. – Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая объяснений.

– Просто я предчувствовала, что ничего хорошего из нашего сближения не получится.

Он с откровенной горечью признался:

– Я был зеленым юнцом. Не по годам, а по своему отношению к жизни. Почему-то считал, что жить надо только так, а не иначе. Но я очень обрадовался, когда узнал о твоей беременности. Очень. Наконец-то я мог жениться на тебе, объясняя и себе, и другим изменение своих грандиозных жизненных планов вынужденностью. Но это была только маска. Без тебя я жить не мог.

Я горько вздохнула.

– Но ты никогда не говорил мне об этом. Ты хоть представляешь, что пережила я, зная, что из-за меня ты отказался от всего, чего желал? Я ведь чувствовала себя последней стервой, потому что не дала тебе стать тем, кем ты планировал.

Георгий посмотрел на меня с неподдельным изумлением.

– Ты же так радовалась свадьбе и рождению детей, да и потом никогда мне ни о чем не говорила, я и подумать не мог, что тебя что-то не устраивало!

Я только плечами пожала, удивляясь его наивности. Или ненаблюдательности?

– А тебя не удивляло, почему я никогда и ни на что не жаловалась? Ты же знаешь мою мать – стоило дать малейшую слабинку, и она норовила тебя пнуть посильнее по самому больному месту. Поэтому я никогда не показывала, как мне больно. А мне часто бывало очень больно. Ты же за всю нашу совместную жизнь ни разу не сказал мне о любви добровольно, только тогда, когда я это выпрашивала. Так сказать, снисходил до меня.

Он грустно признался, на этот раз не заботясь о логике:

– Пойми, я любил тебя так жестоко, что считал свою любовь патологической зависимостью, несопоставимой с твоим чувством. Я принимал твою любовь, в которой ты мне постоянно с девическим энтузиазмом признавалась, за глуповатую подростковую влюбленность. Но я тебя не винил – просто тебе не с чем было сравнивать, вот ты и считала, что любишь меня. Да и обстановочка в твоей семье была такая, что воспринимала ты меня как благородного рыцаря на белом коне, совершенно не видя меня самого. Обычного человека с обычными чувствами. Я всё ждал, когда же ты повзрослеешь, но не мог дождаться. Мне казалось, что ты просто бабочка, которой всё равно, на каком цветке сидеть. Я не понимал, что нам нужно было обо всем откровенно поговорить.

Отрицающе взмахнув рукой, я цинично уточнила:

– И что бы изменил откровенный разговор? Если бы я вновь сказала, что люблю тебя, ты всё равно бы решил, что это всего-то юношеская увлеченность глуповатого мотылька, и не более того.

Георгий сердито вцепился в свои волосы.

– Это моя дурь, признаю. Но тогда-то я этого не знал и мучился. Но когда увидел твои горестные глаза в то злосчастное утро, вдруг понял, что никогда и не видел тебя настоящую. И что твои слова о любви истинны, и ты меня действительно любишь. Я ужаснулся тому, что натворил, и решил по возможности всё исправить. Но, вернувшись вечером домой, тебя уже не застал. Такого оборота я и предположить не мог.

Продолжать ему не дал перехвативший горло спазм, и он, схватив со стола бутылку с минералкой, сделал большой глоток прямо из горлышка. Потом немного помолчал и очень тихо сказал:

– А потом ты приехала. Внезапно. Мне позвонила соседка и я примчался, будто за мной гналась стая волков, ужасно боялся опоздать. А приехав, вместо того, чтобы поговорить обо всем откровенно, сказать тебе о своей любви, испугался за свое реноме и начал пороть чушь. Единственное мое оправдание в том, что я действительно хотел начать всё сначала, и изо дня в день доказывать тебе свою любовь, а не прятать ее, как делал все эти годы. Клянусь, я залечил бы все нанесенные мной раны. И мы были бы счастливы.

А вот в это я не верила. К тому памятному разговору я уже стала другим человеком. Хотя не знаю, возможно, если бы в ту встречу он сказал мне всё откровенно, я бы и осталась. Еще свежи были воспоминания о том, как хорошо мне было с ним, еще Роман не показал мне, как огромен и интересен мир, и, вполне возможно, я смогла бы вспомнить, каково это – любить его.

Георгий с надеждой смотрел в мое пасмурное лицо. Но оправдать его надежды мне было нечем. Но нужно было как-то объяснить свое нежелание, и я через силу произнесла:

– Я всю жизнь отчаянно старалась заслужить твою любовь, Георгий. Пыталась доказать, что ты ничего не потерял, женившись на мне. И любила тебя безоглядно. А ты, как выяснилось, принимал меня за глупенькую пустышку, не умеющую любить. И, главное, не умеющую оценить твою великую любовь.

Георгий передернулся, но промолчал, впившись мне в лицо остановившимся взглядом. Немного помедлив, я с горечью добавила:

– Мне жаль бездарно прожитых с тобой лет. – Это было неправдой, но мне хотелось ударить его так же больно, как он меня в то ужасное утро. – Но теперь я знаю, как нужно жить. Я буду жить так, чтобы нравиться себе. Не своим родителям, не твоим, не детям, а только себе!

Из этого перечня Георгий был исключен априори, и мучительно сглотнул, уяснив это. Отвернувшись от него, я болезненно стянула на груди теплую кофту и устало попросила:

– А теперь, будь добр, уезжай!

Он опустил голову, молча принимая наказание. Но, подчиняясь неодолимому внутреннему импульсу, с натугой спросил:

– Что, Пронин оказался лучше меня во всех отношениях?

Сама не знаю почему, я стыдливо склонила голову. Оправдываться не хотелось, а говорить с достоинством в такой ситуации было невозможно. Не дождавшись ответа, Георгий с горечью сказал:

– Конечно, возможностей при жизни с олигархом куда больше, чем со мной.

Я снова промолчала, и он уже с сердитыми нотками в голосе спросил:

– Но почему ты хотя бы не вышла ко мне в Рублевке, когда я приехал за тобой? Для чего было подвергать меня подобному унижению?

Я не подвергала его никаким унижениям, но Роман вполне мог подтасовать факты. Нахмурившись, попросила уточнить:

– Что ты имеешь в виду?

– Пронин заявил, что ты не хочешь меня видеть и просишь уехать. А когда я потребовал, чтобы ты вышла, вы просто уселись в вертолет и улетели.

Он смотрел на меня, чуть склонив набок голову, изучая каждый мой жест. Можно было, конечно, соврать, чтобы он от меня отвязался и не копался в чуть поджившей ране, но это мне претило, и я ответила правду:

– Меня просто увезли тогда. Силой. Впрочем, так же, как и перед этим. У меня даже телефона не было, чтобы я, не дай Бог, никому ничего не сообщила.

Георгий с силой ударил кулаком по столу.

– Недаром я так и подумал, когда Пронин принялся мне предлагать отступные. Причем совершенно дикие деньги.

Какой-то вредоносный чертик заставил меня язвительно заметить:

– А почему ты не согласился? Мог бы сейчас кататься по свету, жить где хочется и как хочется, и не заботиться ни о чем.

Ему, как встарь, достаточно было одного только укоризненного взгляда, чтобы я почувствовала всю нелепость своего высказывания. Но на сей раз меня это не возмутило, а растрогало, и я с новой силой ощутила горечь от невозможности упасть ему на грудь и забыть все свои невзгоды.

Почувствовав это, он сделал небольшой шаг вперед.

– Рита, ну почему бы нам хотя бы не попытаться начать всё сначала? Ведь ты же понимаешь, что впредь у нас всё будет по-другому.

Проблема была в том, что я не хотела по-другому. Я хотела так, как было когда-то – не омраченная изменой жизнь, неоплеванная любовь. Но это было невозможно, поэтому я лишь отрицательно покачала головой, заставив его потемнеть.

– Теперь понятно, почему ты в последний раз говорила со мной так холодно и отстранено. Даже презрительно.

Этот упрек был по меньшей мере странным, поэтому я взорвалась:

– Ты же сам говорил со мной не менее холодно. Только же сам сказал, что хотел сохранить свое реноме.

Он странно замер и поднял руку, будто требуя тишины в конференц-зале.

– Стоп-стоп-стоп! Я говорю про разговор в феврале, по сотовому телефону, когда я пригрозил Пронину таким скандалом, от которого ему жарко станет. И тогда он дал трубку тебе. А ты заявила, что видеть меня больше не желаешь и всё в таком же духе.

Опешив, я молча глядела на него. С трудом призналась:

– В феврале я болела. У меня что-то было с психикой. Типа нервного срыва. Лечили меня сеансами гипноза. Интересно, могла ли я под гипнозом говорить то, чего не хотела? Или не могла?

Он всё-таки подошел и успокаивающе взял меня за руку – видимо, в моем голосе, как я ни старалась сдержаться, прозвучали истерические нотки. Нахмурившись так, что у него на лбу показались глубокие складки, признал:

– Сначала мне показалось, что это была не ты, но радиопомехи вполне могли исказить твой голос. К тому же ты говорила такие вещи, которые знали только ты и я. Поэтому к концу разговора никаких сомнений у меня не осталось.

Расширенными глазами я уставилась на него, не понимая, как Роман мог дойти до такой низости. Хотя Пронин много раз доказывал мне, что не гнушается любыми средствами.

– К сожалению, во время сеансов гипноза Пронин узнал все мои тайны. Поэтому он сейчас знает обо мне гораздо больше, чем ты.

Вместо того, чтобы расстроиться или разозлиться, Георгий посмотрел на меня посветлевшими глазами и чуть заметно улыбнулся:

– Как приятно, что это была не ты. А то так больно и неприятно, когда самое святое в жизни столь бесчеловечно выкидывается на свалку.

Но меня всё-таки грыз неприятный вопрос:

– Но могла ли я сама это говорить под гипнозом? Голос был мой или всё-таки не мой? Ты не догадался записать разговор?

Отрицательно качнув головой, Георгий пояснил:

– Не на что было. Я не предполагал такого оборота. Что еще меня убедило – та женщина находилась рядом с ним, как могла находиться ты. Я же не знал, что ты больна… А что касается гипноза, то это зависит от врача. Одно дело выспрашивать человека, а другое – заставлять его что-то делать. Но не думаю, честно говоря. Теперь, когда я без негодования и обиды вспоминаю тот разговор, то понимаю, что несоответствий там было уж слишком много. Просто тогда я был в таком состоянии, что их не замечал.

Это меня успокоило, но тут последовал новый вопрос:

– Он от тебя отступился? Вы наконец-то расстались?

Этот немудреный вопрос вызвал у меня приступ неврастенического хохота. Он молча, с сочувствием следил за моими попытками справиться с ним, не зная, что подумать. Ведь, вполне возможно, я так переживала из-за своего разрыва с любовником. Наконец мне удалось выговорить сквозь приступы смеха:

– Я от него удрала!

Это заставило его тоже усмехнуться.

– Недурно. Но он ведь будет тебя искать?

Схватив со стола бутылку с минералкой, я сделала несколько глотков прямо из горлышка, точно так, как недавно он. Вздохнув полной грудью, согласилась:

– Думаю, уже ищет.

Приняв мой тоскливый взгляд за беспокойство, Георгий предложил:

– Давай поедем в Нижний. Там ты в безопасности. Я в любом случае смогу защитить свою жену.

Я бесстрастно смотрела на него, не собираясь соглашаться. На красивом лице Георгия появилось такое несвойственное ему прежде умоляющее выражение, и глубоко внутри меня что-то шевельнулось. Что-то, казалось, уже навсегда похороненное под толстым пеплом взаимной измены и разлуки.

Но я не хотела поддаваться этому обманному чувству. Мне нужно было пожить одной, чтобы понять, наконец, кто я такая и что собой представляю. Покончить с отвратительной раздвоенностью, которая терзала меня в последнее время. А мужчины этому только мешали.

Не желая вдаваться в психологические изыски, я жестко ответила:

– Не хочу. Если бы мне был нужен муж, я могла бы остаться и с Романом.

У Георгия безмолвно зашевелились губы, будто он что-то говорил сам себе. По-птичьи склонив голову набок, спросил, явно зациклившись на своих мужских достоинствах:

– Понятно. Я спрошу по-другому – он лучше меня в постели? Ты чувствуешь с ним тоже, что со мной? Так же извиваешься под ним и стонешь?

Я дерзко ответила:

– Конечно! Но есть еще одно немаловажное для меня отличие: он сам, без моих просьб, признается мне в любви!

Это было мелочно и походило на удар ножом исподтишка, но я уже не могла остановиться. Мне нужно было сделать всё, чтобы бывший муж наконец ушел и перестал будить во мне совершенно ненужные, даже опасные, воспоминания. Я не хотела лишаться с таким трудом обретенного душевного равновесия.

Как подкошенный, Георгий упал на стул, безвольно уронил руки на выскобленную до белизны поверхность кухонного стола и покорно опустил голову, смиряясь с поражением.

Сжав зубы, я настойчиво процедила:

– Уйди, будь человеком! Я ни на что не претендую, но прошу и тебя не вторгаться в мое жизненное пространство! Пойми: между нами всё кончено! – мне очень хотелось добавить «и не по моей вине», но я сдержалась, не желая поворачивать нож в ране.

Но эти не прозвучавшие вслух слова настолько четко витали в воздухе, что Георгий содрогнулся. Встал, с каким-то отчаянным вызовом посмотрел на меня и вышел, тихо притворив за собой дверь. Я поставила чайник, стараясь не прислушиваться к поскрипывающим наверху половицам.

Но вот на лестнице раздались тихие шаги, хлопнула входная дверь, заскрипели петли ворот, и его машина, выкатившись из конюшни на проезжую часть, тихо зашуршала шинами по гравию.

Негромкое шуршание затихло вдали, и я ощутила горечь во рту и пустоту в душе. Но это ерунда – я прекрасно знала, что это пройдет. Стоит немного потерпеть, и я снова стану холодной и рассудительной. Выйдя во двор, я решительно заперла ворота и дверь. Попробую жить в соответствии со старой пословицей: с глаз долой – из сердца вон.

Выпив чаю, пошла наверх. Как я и предполагала, Георгий жил в моей комнате. Поморщившись, стянула с кровати постельное белье и бросила его в стирку.

Наступила ночь, но спать от бунтующих в груди чувств совершенно не хотелось. Накинув старый плащ, я пошла по тропинке к угору, подышать свежим воздухом и подумать, что же мне делать дальше.

Подойдя почти к самому краю обрыва, осторожно заглянула вниз. Подо мной плавно текла Волга. Ее воды были сизыми, почти черными. В спину дул холодный сильный ветер, подначивая распахнуть руки, как крылья, и пуститься в недолгий, но всё-таки полет.

С мрачной саркастичной ухмылкой я посмотрела вдаль и сделала медленный шаг назад. Мутноватая луна скрылась за низкими облаками, и я с замирающим сердцем подумала: вот и начинается моя новая жизнь. Или нет?

Ветер стал еще холоднее, сбивая с ног, и, напрочь продрогнув, я вернулась в дом. На душе было так беспокойно, что я невольно засомневалась: а не поехать ли мне дальше прямо сейчас? Ведь Пронин первым делом будет искать меня здесь.

Но, посмотрев в темное окно, испугалась. Одна ненастной ночью на не слишком хорошей российской дороге? И чем же кончится этот безрассудный вояж? Мой здравый смысл решительно запротестовал, и я, подчиняясь ему, решила провести эту ночь здесь.

Чтобы не заболеть, приняла горячий душ, выпила настой ромашки и легла в свежезастеленную постель. И тут же пожалела об этом – запах Георгия так въелся в подушку, что не перебивался даже ароматом крема, которым я обильно намазалась перед сном. Он воскрешал столько болезненного, того, что я стремилась забыть, что я почти уже решила перейти вниз, в бабушкину спальню, но усталость взяла свое, и я провалилась в забытье, как в пропасть.

Мне снился сон. Из той, прежней, старательно мною забытой жизни. Он был таким сладким, что я, застонав, зарылась лицом в теплое плечо Георгия. Как же мне с ним хорошо! Нет измен, нет страдания и нечеловеческой боли. И Романа тоже нет. Он просто глупая, выдуманная мной нелепая химера.

Мы только вдвоем – Георгий и я. Он так нежно меня целует, что у меня от счастья по щекам сами катятся слезы. Он тихо говорит: «Тише, успокойся. Всё хорошо, всё будет хорошо…»

Припоминаю, что эти слова он говорил, когда, беременную, забирал меня из негостеприимного родительского дома. Значит, я попала в то далекое время, когда считала его чуть ли не божеством. Хотя почему чуть? Настоящим богом. Своим богом.

Он ласкал меня так же, как всю нашу совместную жизнь, зная все мои потайные уголки. Но сейчас он делал это с каким-то странным, ясно ощущаемым мною неистовством. Я долго не могла понять, что это такое, пока меня не осенила догадка – сейчас он ничего не скрывал.

Раньше мне всегда казалось, что он оставляет что-то про запас, что-то такое, куда мне пути нет и не будет, хоть лопни я от усердия. А сейчас он был рядом со мной весь, отдавая мне всего себя.

Но меня этот необычный поворот в наших отношениях ничуть не насторожил – слишком уж хорош был этот нереальный сон. Губы моего мужчины были такими нежными, такими желанными, что я сама принялась целовать его, доверяясь всей душой.

Как замечательно, когда между нами не стоит непробиваемой стеной боль и измена, трусость и гордыня. Ничего нет – только он и я. Но вот он прекратил ласки и осторожно, словно не делал этого давным-давно, лег сверху. Это было немного странно, но я поощрительно погладила его по плечу, выгнулась навстречу, и он сразу же вошел в меня. Меня обожгло неземное блаженство, и я приоткрыла рот, чтобы вдохнуть так не хватавшего мне воздуха.

Любимый двигался сильно и вместе с тем бережно, стараясь продлить мое наслаждение. И я, к своему изумлению, действительно уплыла в небеса еще раз. Это был такой восторг, что я даже не могла поднять на него расплывающийся взгляд.

Георгий лег рядом и мягко выдохнул:

– Как я люблю тебя, моя милая девочка!

Люблю тебя? Меня как ледяной водой облили. Никогда раньше, ни во сне, ни наяву, он по собственной воле не произносил этих так желанных мною слов. Это не сон!

Откинув его руку, я резко села на кровати, закутавшись в простыню, и покрутила головой, всё еще надеясь, что мне это только снится. Но рядом и в самом деле лежал еще расслабленный после страстных ласк Георгий.

– Это омерзительно! – мой тон подействовал на него, как неотвратимо летящий сверху кирпич. Вздохнув, он тоже сел, ничуть не стесняясь своей наготы.

– А я думал, ты меня простила.

– А я думала, что вижу сон. Из давно прошедшей жизни! – я так подчеркнула слово прошедшей, что он поежился, как от озноба.

Взяв меня за руки, он просительно прошептал:

– Рита, давай начнем все сначала. Здесь, где всё начиналось. Где я впервые встретил тебя и полюбил.

А вот этого ему говорить было не нужно. От этих слов боль, спрятанная где-то в глубине, вырвалась наружу и я, выдернув свои руки, зловеще ответила:

– Вот как? Всё сначала? То есть я опять выпрашиваю крохи твоей любви, твоего внимания и мучаюсь, уверенная, что ты меня не любишь? Что женился на мне только потому, что я, глупая, залетела, испортив всю твою тщательно распланированную жизнь?

Мой голос вибрировал от неистовой боли, и Георгий, вдруг опрокинув меня на кровать, прижал меня к ней всем своим телом.

– Нет, так больше не будет никогда. Теперь я буду вымаливать крохи твоей любви и внимания, только прости мою глупость и останься со мной!

В его тихом голосе было столько страсти, что у меня сжалось сердце. Я не хотела его слушать, не хотела отвечать, но он, не давая мне подняться, настойчиво продолжал:

– Ты сказала мне, что я даже сыновей только терпел. Нет, ты не права, я их очень люблю. Но, – представь себя на моем месте – они же живое напоминание о моей подлости. Если бы я тогда повел себя как взрослый, ответственный мужчина, ничего этого бы не было. Ты была так молода, так неопытна, а я уступил своей похоти и взял тебя на скамейке в беседке! Мне до сих пор стыдно.

Георгий уткнулся мне в плечо и я ощутила кожей его горящие щеки. Он поцеловал впадинку у основания шеи, и сделал это так просительно, что мне стало его жаль. Но жалость – это вовсе не любовь.

Та, первая моя любовь, такая нежная и страстная, сгорела в горниле низкой измены. Теперь в моей груди не было ничего, кроме боли, ну, и, возможно, досады. Хотя нет, клубок чувств был гораздо объемнее, но распутать его мне никак не удавалось.

Абрамов продолжал шептать мне на ухо нежные признания, а я думала только об одном – как бы мне поскорее удрать и отсюда. Да уж, похоже, что моя жизнь превратилась в сплошное перекати-поле.

– Чем больше я молчал, тем труднее мне было признаться тебе в любви…

Меня пронизала дрожь отвращения.

– Вот как? Значит, ты всю жизнь любил только меня, но не хотел мне в этом признаться, потому что я, глупенькая недоразвитая девчушка, сама не знала, чего хочу?

Он постарался логически объяснить свои поступки:

– Рита, но припомни, ты же никогда ни к кому меня даже не ревновала. Иногда я специально, пытаясь вызвать тебя на откровенность, подкидывал тебе поводы для ревности, но тебе было совершенно всё равно.

Мне захотелось его ударить.

– Всё равно? Да я ночи потом не спала, мне было до жути больно. Но я всё равно никогда бы не показала тебе, как мне больно. Кстати, – я неприятно ухмыльнулась, – моя мать ужасно рада, что ее прогноз о твоей измене наконец-то сбылся. Не так быстро, как она мне обещала, но всё-таки…

Он скрипнул зубами и простонал:

– Каким же я был дураком! Но мне и в голову не приходило, что ты любишь меня так же сильно, как и я тебя. Мне всё казалось, что ты всё та же наивная девочка, что я встретил на берегу Волги.

Я ехидно поинтересовалась:

– Что, мне нужно было принести тебе справку о том, что я выросла?

Георгий виновато прошептал:

– Милая…

Но я не дала ему закончить. В груди что-то бурлило, не давая мне дышать, и я выпалила:

– Я никогда не прощу тебе той ночи, когда я ждала и ждала тебя, а ты развлекался с этой шлюшкой! Этой боли мне хватит на всю оставшуюся жизнь! Кстати, что сталось с этой Элеонорой? Она же в твоем институте младшим научным работником числится, насколько я знаю.

Георгий хмуро поправил:

– Числилась. Я ее уволил. Просто смотреть на нее не мог.

– Вот так-так! А девочка-то мечтала карьеру под твоим покровительством сделать. Так старалась, между прочим!

Он передернулся. Обвинение было двояким – и в супружеской измене, и в нарушении профессиональной этики. К тому же и в жестокости – вполне возможно, что Элеонора всерьез им увлеклась, он же очень видный мужчина, а он поступил с ней с типично мужской жестокостью – попользовался и выкинул.

– Мне стыдно, ужасно стыдно за всю эту историю. Просто умопомрачение какое-то… Но пойми, это всё в прошлом, а нам с тобой нужно думать о будущем. Я очень хочу ребенка. Старшие дети выросли почти без моего участия, но этого… – Он собственническим жестом положил руку на мой живот, будто его желание уже сбылось, – этого я буду нянчить сам. Не пропущу ни одной минутки его роста…

Меня возмутила эта очередная попытка мной манипулировать. Я много раз просила его завести еще малыша – мне так хотелось иметь дочку, чтобы завязывать ей бантики, учить стряпать, шептаться с ней о разных женских мелочах. В семье, полной независимых мужчин, мне этого порой хотелось очень сильно.

Но Георгий всегда был против. Конечно, если он считал меня глупенькой пустышкой. И сейчас, как приманку, бросает мне мою же мечту. Да еще таким командирским тоном.

– Нет уж, спасибо, не хочу. – Он даже отшатнулся от моего злого тона. – Я тебе больше не жена! И отпусти меня!

Это его только подстегнуло.

– Нас никто не разводил! Ты моя законная жена! У меня есть свидетельство о браке! И я от тебя ничего особенного не требую, просто исполнения супружеских обязанностей!

Сочтя, что время разговоров истекло, прильнул к моим губам. Я замычала и напряглась, пытаясь сбросить с себя тяжелое мужское тело, но он только крепче прижался ко мне и продолжил то, что начал.

Он закончил только после того, как почувствовал под собой мое ослабевшее тело и мягкий вскрик. Упав на меня, с мучительной искренностью признался:

– Я люблю тебя! Я так тебя люблю!

Эти слова прорвали во мне тщательно возведенную плотину и слезы хлынули ручьем. Я рыдала, содрогаясь в болезненных судорогах, изливая из себя застарелую боль и страдание. Георгий, обняв меня и прижав к себе, гладил по спине, стараясь согреть и успокоить, приговаривая чуть дребезжащим голосом:

– Всё хорошо, всё будет хорошо!..


Конец первой книги