Вечный ветер
Сергей Жемайтис








Фантастическая повесть «Вечный ветер» рассказывает о людях недалекого будущего. Действие ее происходит на плавающем острове. Герои повести — молодежь, студенты. Они раскрывают тайны океана и осваивают его несметные богатства; их жизнь полна романтики, опасностей и приключений.






Сергей Жемайтис

Вечный ветер 





ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР


Внизу лежал великий город. Плавно изгибалась Москва-река, стянутая тоненькими перемычками мостов. В лучах закатного солнца розовели купола Кремля. Скопления зданий, разбросанных среди деревьев в кажущемся беспорядке, были похожи на архипелаг островов в зеленом море. Серыми сталагмитами поднимались древние небоскребы, холодные и одинокие. Мы стояли под крышей их тезки — старого здания университета на Ленинских горах. Этот высокий, ступенчатый дом не кажется холодным и одиноким, в нем — мудрая задумчивость старого учителя, немного чудаковатого, со своими непонятными привычками, характером, но дорогого и близкого.

Воздух над городом был чист от летательных машин — очень мудрое решение Московского Совета, запрещающее полеты в вечерние часы. Только далеко, где-то на горизонте, проплыл серебряный дирижабль, поддерживающий связь между Москвой и городами-спутниками.

У нас под ногами — белые, с подрумяненными боками строения факультетов, спортивные площадки, старый парк с причудливой сетью аллей и дорожек, уже почти не видных в вечерних тенях.

На площадке вместе с нами много студентов. По традиции, после окончания учебных дней совершалось паломничество на старую башню. Завтра большинство разлетится во все края Земли и даже на Луну. С нами Биата. Она получила назначение на астрономический спутник, самый большой, — настоящая искусственная планета. На этом спутнике уже около года ведутся наблюдения за участком неба, где должна вспыхнуть Сверхновая звезда. Биата счастлива, что будет там, на самом опасном месте, но на душе у нее тревожно.

Всем немножко грустно, жаль расставаться и в то же время хочется поскорее окунуться в новый мир ощущений. Нам с Костей здорово повезло: мы отправляемся на «БС-1009» — биостанцию, настоящий плавающий остров в Индийском океане. На нем целый промышленный комплекс и научный центр очень широкого охвата биологических проблем. Таких островов множество по обе стороны экватора в зоне интенсивного морского промысла, китовых пастбищ и полей планктона.

Костя и Биата стоят у перил и о чем-то шепчутся, поглядывая вниз. Мне кажется, я знаю, о чем. Костя напоминает ей, как два года назад мы встретили ее на астрономической площадке «совершенно случайно», и, конечно, не признается, что эта случайность была нами тщательно подготовлена. Хотя трудно сказать, о чем может разговаривать Костя. Может быть, они говорят обо мне? С некоторых пор Биата как-то сторонится меня. Она непостижима для меня. Как-то я сказал ей об этом, и она приняла мою искренность за грубый комплимент. Действительно, после анализа своего поведения я могу согласиться с ней, если только исключить мою искренность. Мой дедушка говорит, что женщины так же полны загадок, как отложения плиоцена (дедушка палеоботаник), и он глубоко прав.

Например, сегодня, когда мы поднимались по ступенькам к главному входу, Биата оперлась на мою руку, хотя Костя шел на таком же расстоянии от нее. Правда, сейчас она отвела его в сторону. Но это ничего не значит. Мой опыт психолога (все отмечают у меня задатки психоаналитика) говорит мне, что у Кости меньше шансов. Вот и сейчас Биата ищет меня глазами среди толпы.

— Ив! — зовет она. — Что ты там делаешь один?

— Я не знаю, что с ней творится, — говорит Костя, когда я подхожу к ним. — Представь, ею овладела мировая скорбь.

Биата, улыбаясь, покачала головой:

— Совсем нет. Только трезвые расчеты и вполне обоснованные опасения. И, признаться, мне непонятно ваше легкомыслие. Никто не знает, что произойдет, когда она вспыхнет.

Костя пожал плечами:

— Сверхновые звезды вспыхивали множество раз, и, как мы видим, ничего особенного не стряслось ни с планетой, ни с нами.

— Сейчас мы уже кое-что знаем об изменениях в биосфере во время и после вспышек сверхновых звезд.

— Но ничего страшного. Все это догадки.

— А гибель ящеров? А мутации?

— Ах, бедные бронтозавры! Ах, мутации! Это же замечательно быть мутантом! Разве плохо, если у нас вырастут крылья, появятся жабры или еще пара ног и мы превратимся в кентавров, но с руками? Как будет удобно передвигаться! Какие рекорды мы поставим в беге и прыжках!

Биата невольно улыбнулась:

— Но меня такая перспектива не устраивает.

Было довольно шумно. Появлялись новые компании студентов и бросались к перилам, раздавались восторженные голоса, смех, приветствия.

Город внизу потемнел, но на улицах и площадях еще не зажглись огни, чтобы не нарушить гармонию сумерек.

В репродукторах послышалось знакомое покашливание. Сразу все замолчали, повернувшись к экранам, вмонтированным в стены лифтов. Оператор показывал крупным планом лицо ректора. Голубоватые глазки ректора щурились в улыбке. Он всегда улыбался, этот загадочный человек, которого мы видели только на экранах университетского телецентра да изредка в хрониках, передаваемых для всех континентов: Ипполит Иванович Репнин, один из сопредседателей Всемирной ассоциации здоровья и счастья.

Ученый помахал рукой, приветствуя невидимую аудиторию.

— Мои дорогие друзья! — Голос его звучал молодо и звонко. — Я и все мои близкие поздравляем вас с началом каникул…

Оператор показал всю многочисленную семью ректора, сидящую за большим круглым столом, и робота, держащего всеми своими руками поднос с бокалами из дымчатого хрусталя.

Ипполит Иванович стоял, держась руками за край стола.

— …во время которых вы основательно увеличите и закрепите знания, полученные в альма-матер, и глубже познакомитесь с жизнью и той отраслью науки и связанным с нею производством, где вам предстоит в будущем применить свои силы и способности. Что-то похожее я говорю каждый год в это время уже много лет (широкая улыбка ректора и улыбающиеся лица сидящих за столом), и не думайте, что по рассеянности или забывчивости. (Лукавая улыбка.) Отнюдь. Я обязан чему-то научить вас, оставить вам несколько простых истин и много сомнительных, которые вы опровергнете в будущем. Так вот, одна из простых истин… — Он выжидательно замолчал.

А мы дружно продолжили:

— «Повторение — мать учения». Он кивнул:

— Вот именно: «Повторение — мать учения». Так давайте летом займемся повторением, но уже применительно к практике. Но я не против творческих дерзаний и озарений. Пусть они вас посещают как можно чаще. Повторяя — сомневайтесь! И… — Репнин поднял палец и выжидательно замолчал.

А мы пропели:

— Ниспровергайте блестящие с виду, но ветхие истины!

Он развел руками:

— Совершенно справедливо. Мне нечего больше сказать, кроме как пожелать здоровья и счастья. — Он протянул руку к роботу, тот подкатился к нему, ректор взял бокал из дымчатого хрусталя и высоко поднял его.

Ипполит Иванович что-то еще говорил. Наверное, не стандартные слова — ректор в конце своих коротких речей иногда блистал экспромтом, который потом долго ходил среди студентов, модернизируясь и принимая форму анекдота. На этот раз поднялся такой шум и смех, что мы увидели только его улыбающееся лицо. Все спохватились, что уже давно должны были находиться в студенческой столовой или дома за праздничным ужином. Когда мы спускались в лифте, Костя сказал:

— С паузами полторы минуты! Вот это речь! Человек помнит, что сам был студентом. Жаль, мы не расслышали заключительной и главной части его речи.

Очень высокий студент в модных очках процитировал у нас над головами:

— «Быть полезным — это только быть полезным, быть прекрасным — это только быть прекрасным, но быть полезным и прекрасным — значит быть великим».

Спутница студента заметила:

— Ты и так велик, тебе осталось сделаться или полезным, или прекрасным.

Вся компания разразилась громким смехом, и громче всех хохотал глухим басом студент в модных очках.

Биата даже не улыбнулась. Когда мы вышли из лифта и направились к выходу, она сказала:

— Вместо довольно спорного афоризма он мог сказать о вещах более важных.

Костя спросил:

— Ты считаешь, что он должен был упомянуть о звезде?

— Вот именно! Он должен был сказать, предупредить! Ему известно многое. Высказать опасения.

— Посеять панику?

— Нет, сплотить в дни опасности!..

Костя понимал, что ступил на гибельный путь, но, верный себе, не мог остановиться и поссорился с Биатой. Вечер был испорчен. Она разрешила нам проводить ее только до автокара и уехала в свое Голицыно.

Костя сказал, глубокомысленно хмурясь:

— Вот так глупцы портят жизнь себе и окружающим. — Помолчав, он добавил: — Близким.

Я согласился:

— Довольно верный итог самоанализа.

Костя на этот раз принял как должное все мои колкости и покорно кивал головой, повторяя при этом:

— Ты прав, Ив. Абсолютно прав. Но почему ты не перевел разговор на другую тему, не отвлек?

— Пытался.

— Да, ты пытался. Проклятая звезда! Чтоб она там сгорела раньше времени.

— Слабое утешение.

— Как ты прав. Ив! Мне бы твое благоразумие.

Его искреннее раскаяние и покорность привели к тому, что я сервировал стол, когда мы пришли к себе в общежитие, и ухаживал за Костей, как за больным. Наш робот Чарли все еще покоился в нише у дверей. В первом семестре Костя пытался его модернизировать, разобрал и за недостатком времени не смог собрать до сих пор, так что в довершение всего после «праздничного ужина» мне пришлось еще и убирать квартиру, чтобы не заниматься этим завтра, в день отъезда, хотя делать это должен был Костя: ведь он распотрошил Чарли. Пока я орудовал с пылесосами, Костя, томный, расслабленный и виноватый, сидел перед экраном и смотрел какую-то унылую передачу из серии «Если тебе нечем заняться». Я спешил, потому что к полночи обещал быть у родителей.

И все-таки вечер кончился отлично! Внезапно на экране видеофона появилась Биата. И, как всегда, будто ничего не произошло, спросила:

— Вы дома, мальчики?

— Дома! Дома! — заревел Костя, вскакивая.

— Как хорошо, что я вас застала!

— Поразительная случайность! — нашелся Костя.

— Действительно, мне казалось, что мне ни за что вас не найти.

Костя умолк. Оба мы блаженно улыбались. И она, помолчав и критически оглядев нас, продолжала:

— Как вы думаете, не приехать ли вам сейчас ко мне?

— О-о-о! — было нашим ответом.

— Вот и отлично. А то сидят вдвоем в такой вечер да еще занимаются уборкой!

Костя с деланной скромностью потупился:

— Трудолюбие — одно из наших многочисленных достоинств.

— Особенно твоих. Ну, я жду. Потанцуем. Дома у меня столько народу — гости сестры. Глядя на них, я вспомнила и о вас. Пожалуйста, приезжайте! — Она одарила нас улыбкой и растаяла.

Костя набрал полную грудь воздуха и, как перед глубоким погружением на большую глубину, с шумом выдохнув, сказал:

— Ты заметил — ни намека на эту чертову звезду!




МЫ УЛЕТАЕМ


Студенты нашего факультета разъезжались и разлетались на практику. Мы стояли на полу из желтого пластика в самом центре нового здания Шереметьевского аэровокзала. Наша шумная и пестрая стая привлекала всеобщее внимание. Особенно бросались в глаза костюмы девушек из пентасилона, окрашенные иллюзорином. В последнем семестре мы участвовали в разработке этого удивительного красителя, меняющего цвета под влиянием биотоков. Через неделю улицы городов расцветут умопомрачительными пентасилоно-иллюзориновыми тонами, а сейчас только наши девушки привлекают всеобщее внимание и вызывают хорошо скрытую зависть сверстниц из других школ. Иллюзорин открывает потрясающие перспективы для биологической практики. Самое небольшое изменение биополя меняет оттенок цвета, его напряженность. А какие перспективы открываются для психологов! Олег Зотов на этом основании пророчит кратковременность моды на иллюзорные краски. И он, пожалуй, прав. Женщина всегда должна быть таинственно непроницаемой, а сейчас можно прочитать все ее привязанности, симпатии и антипатии — достаточно взглянуть, какие оттенки принимают кофточки, свитеры, брюки наших девушек. Одеяние Литы Чавканадзе прошло через все тона фиолета, пока Костя Болотин, золотоголовый красавец, учил Олю Головину замысловатому па из «Ой хо-хо». Наконец Костя оставил Олю и подошел к Лите. Ее свитер сначала стал пепельно-серым, а затем вспыхнул, как трава на солнце. Только на одной Биате был комбинезон из обыкновенной защитной ткани золотистого цвета, принятый в этом году у астролетчиков. Только одна Биата из всего астрономического факультета отправляется в космос. Ее группа, сменяющая старый персонал обсерватории, состоит в основном из видных астрофизиков. Никого из них нет еще на вокзале. Не чета нам, студентам, они научились ценить время и появятся точно в срок. А Биата приехала вместе с нами.

Среди красочной толпы кое-где попадались роботы — провожатые, присланные родными для последних напутствий. За мной, не отставая ни на шаг, ходил дядя Вася. Это, кажется, один из самых древних роботов на планете, созданных для услуг, присмотра за детьми, хранения семейной информации и расчетов по хозяйству. На большее он не был способен, но мы любили эту безотказную машину, с ней было связано очень многое из истории нашей семьи. В своей памяти дядя Вася хранил все мало-мальски интересные случаи из нашей жизни и семейные анекдоты. С тех пор как у него испортилось реле выключения магнитной записи, он «запоминал» все звуки в доме и тем нередко помогал восстанавливать истину в спорах. Последнее обстоятельство выводило из себя мою сестру Катю, но и она стояла горой за него, когда заходил разговор о замене Василия более совершенной моделью.

Дядя Вася говорил спокойным, слегка надтреснутым голосом моего дедушки:

— Иван, я высылаю с вашим «Альбатросом» мою последнюю работу «Процентное содержание пыльцы араукарий в отложениях верхнего плиоцена». Работа крайне далека от вопросов, которые тебя интересуют по молодости лет и недостаточной научной подготовке, но в работе есть ряд, на мой взгляд, интересных мыслей общего порядка…

— Вася, прибавь темп передачи! — скомандовал я, и голос моего ученого деда прожужжал со скоростью тысяча знаков в минуту. Когда по моему приказанию Вася перевел передачу на прежнюю частоту, дедушка заключил:

— Надеюсь, я не утомил тебя своими полезными, но несколько несовременными сентенциями. Будь здоров и иногда показывай свой лик на моем видеофоне.

После этого послышалась бравурная музыка — Катя и отец в четыре руки играли «Восход солнца» Игнатова. Музыка внезапно оборвалась, и я услышал маму:

— Мой мальчик, я заказала тебе лыжный костюм с подогревом.

Милая мама! Лыжный костюм с подогревом — в тропики!

«Наверное, это зимняя запись. Василий все перепутал», — подумал я. Но нет, мама упомянула нашу станцию, даже назвала ее координаты и в заключение грустно добавила:

— Как жаль, что мы в последнее время виделись так редко! Мне всегда тебя не хватало. Почему вы все так далеки от искусства, и отец, и ты? Боюсь я и за Катерину, она же самая талантливая из всех нас. Ей надо серьезно заняться музыкой, а она недавно стала посещать дополнительные занятия по биохимии: сказывается твое дурное влияние… Прости, через тридцать минут я должна быть в студии… Нет, постой! Не забудь, что мы можем видеться по средам от тринадцати сорока до тринадцати пятидесяти пяти…

Были среди провожающих и современные универсальные роботы из пластмассы, полностью имитирующие человеческий облик. С этими роботами происходило множество презабавных случаев, пока собеседник не догадывался, с кем имеет дело. Из десятка таких роботов составился недурной хор-оркестр.

Костя получил напутственную информацию от полосатого робота также довольно древнего происхождения.

— Ну, спасибо, Марфа, — сказал Костя. — Передай всем привет, а сейчас отправляйся вместе с Васей. Он тоже исчерпал поток напутствий. Только не вздумайте ехать в пассажирском поезде и флиртовать в пути с незнакомыми людьми.

— Знаю, — вздохнул Вася грустно. — Какой там флирт — мы обязаны ехать в ржавой трубе вместе с неодушевленными предметами!

Когда наши роботы направились в сторону грузовой подземки, мы с Костей по мере сил стали принимать участие в обсуждении причин поражения нашей сборной на последней Олимпиаде в Рио-де-Жанейро, попутно встревая в разнотемный разговор соседей, приветствуя подходивших однокурсников и хором скандируя: «Хорошей посадки!» — когда где-то из-под ног слышался внушительный голос робота-диспетчера, напоминающего, что до отлета очередной группы осталось десять минут. Подъезжал автокар такого же цвета, как и посадочные жетоны улетающих; правда, на автокар редко кто садился из наших ребят — они с гамом бежали, как первокурсники, по цветной дорожке, которая стелилась перед колесами машины, направляя ее к посадочной эстакаде.

Биата вначале стояла с подругами, а когда они, щебеча, убежали, она подошла к нам, взяла Костю под руку и отошла с ним в сторону. Костя искоса посмотрел на меня, изобразив на своем лице сожаление и плохо скрываемое торжество.

Вчера после замечательно начатого вечера у Биаты я с ней поссорился самым глупейшим образом. И опять из-за Сверхновой звезды. Начал Костя в перерыве между танцами, а я ввязался в спор и стал доказывать и доказал, что ей лететь на спутник не следует. Большее оскорбление трудно было придумать. И вот она ушла с Костей. В руках Биата держала сумочку, где должен был лежать хрустальный флакончик со «Звездной пылью» (если, конечно, она не выбросила его) и катушки с нитями магнитных записей, книг, музыки, фильмов. Я подумал: «Хотелось бы знать, там ли фильм о нашей поездке во время зимних вакаций? Наверное, и его постигла та же участь, что и „Звездную пыль“. А жаль». Особенно мне жаль «Звездную пыль».

Слава об этой ароматической поэме шла по всему институту. Мне покоя не давали парфюмеры из Москвы, Воронежа, Риги и даже Парижа, требуя формулу, рабочие записи, и приходили в ужас, узнав, что все это было брошено в корзину для мусора. Конечно, я помнил кое-что, но это кое-что принесло жалкие плоды. «Звездная пыль» была сложнейшим синтезом, где главный компонент составляло мое чувство к Биате.

Так Биата стала обладательницей уникального соединения ароматического ряда, названного ею «Звездной пылью».

До меня доносился нежно-грустный запах, в нем было что-то музыкальное. «Пусть, — думал я, — пусть он ей вечно напоминает обо мне, о нашей нелепой ссоре. Он неистребим, все ее вещи, она сама всегда будут излучать „Звездную пыль“.

Почему-то эта сентенция доставила мне горькое удовлетворение.

Биата что-то говорила Косте. Склонив голову, она пальцем трогала его рукав.

По временам доносился гул стартовых дюз, низкие гудки буксиров, отвозивших корабли от посадочных галерей к взлетным полосам, и шипение автокаров, везущих мимо нас более солидных путешественников. Я с деланным равнодушием повернулся спиной к Биате и Косте и тоскливо обводил глазами зал, напоминающий крытый стадион для зимних соревнований по легкой атлетике, только гораздо больше и красивей.

Я старался думать с критической горечью, что это здание, в которое вложили столько труда, лишено теплоты, что в нем почему-то чувствуешь себя одиноким, каким-то затерянным, словно вдруг очутился в редком уголке Сахары или Каракумов, где еще не побеждены пески. Единственное, что радовало взор, был золотистый паркет с просвечивающими пятнами и узором орнамента, созданным мастерами школы Васильева, художника-психоаналитика. Стоило вглядеться пристально в пол, как пятна и линии начинали формироваться в реальные картины. Они рождались в подсознании и проецировались с удивительной отчетливостью на полу. Я увидел портрет Биаты, словно на витраже, созданном мастером прошлых веков. Лицо ее было таким строгим и отрешенным, что у меня мороз пробежал по коже. Мне пришлось уже испытать нечто похожее, когда я впервые оказался в состоянии невесомости. Все привычное уходило из-под ног, руки ловили пустоту. Но тогда это необычное состояние длилось недолго, несколько десятков секунд, я был подготовлен к нему и быстро овладел собой. И пришло изумление перед необычным, быстро сменившееся радостью нового ощущения.

Сейчас я не чувствовал этой радости. Мне вдруг стало страшно, как в детстве, когда я, тайком пробравшись в библиотеку дедушки, стал просматривать магнитные записи, взятые из Центрального исторического музея. На маленьком экране я увидел поле, обломки машин, среди них стоял мальчик одних лет со мной. К мальчику подошел человек в странной черной форме и выстрелил ему в лицо…

Робот называл номер рейса и минуты, оставшиеся до отлета. Товарищи хлопали меня по плечу, что-то говорили и с шумом усаживались в автокар или убегали за скользящим пятном света. Кто-то сказал:

— Он погрузился в нирвану, не мешайте ему, идущему по пути совершенства.

— Прощай! Ну прощай же! Костя, что с ним?

Биата смотрела на меня. Глаза ее были ласково-строги.

— Он дозревает, как йог, — объяснил Костя. — Его опасно выводить из этого состояния.

И они захохотали. Подкатил сиреневый автокар. Такие автокары доставляли пассажиров только на космодром.

Я сжал руку Биаты. Она сказала:

— Я пробуду там три недели. Ты понимаешь, как мне повезло. Только я одна с нашего курса! Вот если бы при мне вспыхнула Сверхновая! Вуд уверяет, что ждать недолго…

Она думала только об этой гипотетической Сверхновой звезде, которая, по расчетам астрофизиков, уже взорвалась где-то в безмерной космической дали тысячи лет назад. Ее микроосколки летят к нам, и лавина их нарастает с каждым мгновением.

На автокаре стояла только одна Биата, строгая и отрешенная.

— Ждем тебя! — сказал Костя.

— Благодарю. Обязательно загляну на ваш остров. Мы бежали с Костей, держась за поручни автокара. Внезапно она улыбнулась:

— Мы будем видеться, — и стала торопливо рыться в сумочке.

— Отойдите от автокара! Опасно! — прогремел робот Службы предохранения от несчастных случаев.

Автокар остановился у ряда кресел, возле которых стояли высокий сухощавый старик и пятеро студентов — две девушки и трое юношей в таких же комбинезонах, как у Биаты.

Студенты, судя по значкам на груди, были из Томского университета, а высокий старик — Джеймс Вуд, известный астрофизик, предсказавший вспышку Сверхновой. Когда автокар тронулся, Биата взмахнула рукой, в воздухе что-то блеснуло и со звоном покатилось по паркету.

Это были два металлических жетона. На одной стороне было написано: «Астрономическая обсерватория „Космос-10“. На другой стояло число „943“ — номер жетона и в скобках цифра „5“.

Каждый жетон давал право на пятиминутный разговор с космической станцией, то есть с Биатой.

Зажав по жетону в руке, мы с Костей провожали взглядом сиреневый автокар. Он объехал чуть ли не весь зал и захватил еще с десяток пассажиров, а затем скрылся в ярко освещенном входе в подземный туннель. Костя сказал в раздумье:

— Одно время у меня была мысль заняться астробиологией.

— Еще не поздно.

— Да, но…

— Что значит это выразительное «но»? — спросил я.

— Видишь ли, она сказала, что ее привлекает с некоторых пор и океан.

Несколько минут мы стояли молча. Костя иногда улыбался, глядя в пространство, а когда посматривал на меня, то в его взгляде я улавливал прямо-таки материнское сочувствие. Костя удивительно простодушный парень. Каждое движение его сознания или, как писали прежде, души проецируется на его полном лике. И не надо быть тонким психоаналитиком, чтобы понять его без слов. И в то же время он считает себя скрытным, загадочным человеком. Особенно это мнение укрепилось в нем после того, как мы познакомились с Биатой. Ему кажется, что он скрывает от меня свое чувство к ней, и это мучает его. Меня он почему-то не принимает всерьез как соперника. Как-то он сказал мне:

«Не обижайся, Иван, но ты и Биата несовместимы. Я это увидел сразу. Она очень эмоциональная, тонкая натура, возвышенная и в то же время необычайно целеустремленная. Я уверен, что из нее выйдет великий астрофизик. Ей нужен в жизни спутник совершенно особого склада, который бы дополнял ее и в то же время не выходил из ее поля. Ты же знаешь, что ваши поля чудовищно далеки. У тебя не тот психокомплекс! Пойми и не огорчайся. Будь философом!»

Костя был ярким приверженцем модной теории психологического поля.

Действительно, с полями у нас с Биатой не ладилось, а кривая Кости почти совпадала с ее кривой, и это окрыляло его. А возможно, что поля тут ни при чем, тем более что они непостоянны. Главное не в этом.

«Не в этом! Не в этом! — мысленно повторял я. — Главное — что она дала мне жетон. Значит, она думала обо мне… Но такой же кусочек никеля и у Кости… Какое это имеет значение? Просто она поступила необыкновенно тактично. Что мог подумать Костя, если бы оба жетона она отдала мне? Она удивительная! И все удивительно на Земле!» Я залюбовался изгибом арок, мерцающими в вышине витражами, на них изображалась история воздухоплавания и завоевания космоса. Поразил удивительный аромат, вдруг окутавший меня невидимым облаком. Да это же духи Биаты, мои духи, мой подарок! Запах исходил от жетона, крепко зажатого в моем кулаке. Кто придумал обычай дарить близким вещи, созданные только своими руками, разумом и любовью? Полгода я искал это неповторимое сочетание молекул…

Я услышал голос Кости:

— Вот так квазиинцидент! Мы, кажется, безнадежно отстали. Слышишь, как надрывается робот? Ротозеи несчастные! Тебе это еще простительно как личности неуравновешенной, но на меня это совсем не похоже. Бежим, пока не поздно! Хотя, если хочешь, беги ты, а я, пожалуй, поеду. Прощание как-то расслабляюще действует на весь мой физиологический и психологический комплекс.

Он ехал на площадке автокара, а я бежал по оранжевой дорожке, скользившей по мозаичному полу.




ЗАГАДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК


Мы с Костей оказались последними из пассажиров. Робот-контролер сказал при нашем появлении:

— Надо быть на своем месте не позже чем за минуту до закрытия люка. У вас же осталось всего пять секунд… четыре… три… две… одна! — Круглая дверь захлопнулась. Щелкнули автоматические замки. Робот продолжал тоном брюзги: — Ваши места в круглом салоне под номерами девятьсот шестьдесят три и девятьсот шестьдесят четыре, прошу занять их побыстрее, через девяносто секунд «Альбатрос номер семьсот шестьдесят три дробь пять» выходит на старт.

— Понятно, старина! — сказал Костя. — Спасибо. Извини.

— Не отвлекайте посторонними разговорами. Задавайте только вопросы, связанные с нашим полетом. Следуйте за мной. — Он покатился по зеленой дорожке в проходе между кресел.

На нас с улыбкой смотрели пассажиры. Теперь робот не оставит нас в покое, читая инструкции поведения в полете и предупреждая каждое наше желание. Это было своеобразным наказанием за нарушение дисциплины.

— Вот ваши места. Девятьсот шестьдесят три и девятьсот шестьдесят четыре.

— Хорошо, старина, спасибо, теперь иди подзарядись, — сказал Костя.

— Я получил энергии на весь рейс. Подзарядка в шесть тридцать пять, — невозмутимо ответил робот и продолжал, уставившись на нас желтым глазом: — Туалетные комнаты находятся в хвосте корабля, там же расположены кабины с ионным душем и роботами-массажистами и парикмахерами…

— Мы все это знаем, старина, — сказал Костя, — можешь идти на свое место.

— Полет продлится четыре часа сорок восемь с половиной минут.

— Он надолго! — простонал Костя. — Как бы отключить его?

Из-за высокой спинки кресла впереди нас показалось большеглазое лицо девушки. Она сказала с видимым сочувствием:

— Не пытайся. Конструкторы учли этот вариант. Он не отключается. Программа для пассажиров, нарушающих дисциплину, рассчитана на тридцать минут. В следующий раз не будете опаздывать.

«Альбатрос» начал грузно покачиваться: нас буксировали на взлетную полосу.

Костя завел разговор с девушкой. Робот все внимание переключил на меня и почему-то перешел на интимный шепот:

— Круговая телепанорама дает возможность за все время полета наблюдать за поверхностью Земли.

— О, так вы на Китовую ферму! — радостно воскликнула соседка.

Из репродуктора к боку робота, нацеленного мне в ухо, лился поток сведений о корабле — его грузоподъемности, скорости, высоте полета:

— Грузо-пассажирский лайнер типа «Альбатрос», кроме двух тысяч пассажиров, берет на борт триста пятьдесят тонн груза. Скорость на высоте тридцати километров — пять тысяч…

Костя толкнул меня в бок:

— Вера советует рассредоточить внимание этого идиота. Иди к штурманской рубке, а я пройдусь к институту коммунальных услуг. Она едет в цейлонский дендрарий, тоже летняя практика, — добавил он и, вскочив, быстро пошел к корме.

На левом полукружии экрана плыла ночная, залитая призрачным светом искусственных лун Москва.

Когда и я встал, робот вздрогнул, его желтый глаз растерянно замигал: он принимал решение. Через несколько секунд, свет, источаемый глазом робота, стал ровным: решение было принято, он остался со мной. Я пошел в сторону корабельной рубки, робот не отставал, бормоча полезные сведения. Между прочим, я услышал от него, что на «Альбатросе» можно получить копию любой книги не позже чем через полчаса после заказа в корабельной библиотеке. Я вспомнил, что так и не удосужился захватить с собой «Язык и психологию приматов моря». Эта необыкновенная работа произвела сенсацию в ученом мире и была восторженно встречена читателями всех континентов.

Дельфины в генеалогическом древе жизни давно занимали второе место после человека. Но это место, по установившейся традиции, считалось на много ступеней ниже, чем заслужили наши морские братья по разуму. Я читал и слушал книгу в отрывках, она вышла как раз во время цикла самопроверки знаний, но мне до сих пор не удавалось прочитать ее всю.

Остров, куда мы летели, считался одним из главных центров по комплексному изучению приматов моря, и не хотелось прослыть невеждой при встрече с учеными, к тому же приматы моря всегда меня привлекали, и в ту пору я серьезно подумывал, не внести ли и мне вклад в этот интереснейший раздел науки.

Неотвязный робот проводил меня до дверей библиотеки, читая инструкцию о поведении пассажира во время полета.

В небольшой комнате за пультом склонился высокий худой человек, облаченный в какой-то невообразимо старомодный костюм. Он был абсолютно лыс, темя прикрывала выцветшая тюбетейка, видимо, очень старой работы — такие я видел в Самаркандском музее. Человек быстро нажимал на разноцветные клавиши, посылая заказы на какие-то книги. Покончив с этим делом, он встал. Меня поразило его лицо: очень загорелое, и, хотя на нем почти не было морщин, оно казалось очень древним и, когда он молчал, застывшим, как у куклы или у робота. Хотелось дотронуться до его щеки, чтобы убедиться, что она не из пластика. С лицом контрастировали глаза — черные, живые, с иронической искоркой.

Уступив мне место, он почему-то не уходил. Я в замешательстве рассматривал аппаратуру библиотеки, мне еще не приходилось пользоваться этими разноцветными клавишами с нанесенным на них шифром. К тому же меня в этом человеке или существе, похожем на человека, поразила еще одна странность: в нем, где-то в недрах его туловища, что-то тикало, работал какой-то прибор вроде старинного хронометра. Я не мог ошибиться, потому что все электронные приборы в библиотеке работали бесшумно, и он подошел ко мне так близко, что я почти касался его.

Он обратился ко мне. Голос его был не громок и очень приятного тембра:

— Все очень просто, молодой человек. К тому же вот она, инструкция-спасительница. Все же читать ее не стоит. Что у вас там?

Я назвал книгу.

Он улыбнулся:

— Да, вещица стала довольно популярной. Но вот что странно. Истинное понимание идеи, заложенной в этой книжице, мы находим, как прежде говорили и писали, только среди широкой массы читателей. С особенным восторгом идею книги приняла молодежь, в то же время большинство маститых ученых пишут черт знает что! Ты не читал последний вестник Академии? Нет? И прекрасно. Будь у меня такая шевелюра, как у тебя, я бы поседел, читая эти, с позволения сказать, мысли ученых мужей. Как ни странно, но даже в ваше время, — он подчеркнул слово «ваше», — когорта ученых, отягощенная тысячелетним опытом, не в состоянии понять, что творческие силы природы не могли исчерпаться созданием только одного-единственного прибора, — он шлепнул себя по лбу, — втиснутого в черепную коробку такого несовершенного создания, каким пока является человек. — Он схватился за голову так, будто опасался за ее сохранность, и улыбнулся. — Самое тяжкое и затяжное заболевание человечества

— консерватизм мышления. Это наблюдалось всегда. Ты же проходил историю развития познания. Конечно, мы имеем сдвиги в этой области, но, к сожалению, они не пропорциональны общему прогрессу. Видимо, дает себя знать груз энтропии, накопленный за столетия. Имей в виду, что это относится главным образом к ученой братии, ограниченной рамочками узкой специализации. И все-таки нет причин для уныния — их песенка спета! Сейчас настоящий ученый может апеллировать ко всему человечеству. Ты только представь себе, — он сильно сжал мой локоть, — пять миллионов писем! За полгода! Я вынужден отвечать только через печать… Давай познакомимся: Поликарпов Павел Мефодьевич… Да, да, тот самый. Полпред дельфинов, как недавно выразился один из моих остроумных коллег. Между прочим, он и не догадывается, какое этим доставил мне удовольствие. Как звучит: полномочный представитель народа, живущего в гидросфере. Ведь неплохо!

Я согласился, что звучит это достаточно веско. Когда я назвал себя и сказал о цели поездки, он схватил меня за плечи и потряс:

— Прекрасно! Студиозус на летнюю практику! Представь, и я туда же и тоже на практику! Ты впервые, вероятно, в те края, а я уже десятый год избрал этот плавающий остров своей лабораторией. Так это о тебе и еще об одном юноше сообщили мне на днях и просили присматривать за вами? Послушай, а не пойти ли нам с тобой в бар и не отметить ли встречу чем-нибудь горячительным или прохладительным?.. Видимо, придется ограничиться только прохладительным; на ракетах этого типа не держат алкогольных напитков. Ну, идем, не теряя бодрости, в безалкогольный бар. Ты же, молодчик, прекрати свое глупое бормотание и ступай с богом, на свой насест, — сказал он роботу.

— Непонятное слово «с богом». В моей памяти нет такого слова. Обратитесь в бюро справок, отсек десять, комната тридцать два.

— Спасибо, братец! Ох и олух же ты, как я погляжу!

— Я не братец и не олух. Мое имя «Робот с обратной связью три бэ восемь ноль три». На мне лежит обязанность оказывать услуги пассажирам и давать объяснения первой сложности.

— Вот и окажи услугу, ступай себе.

— Это нарушение. Не отвлекайте меня от исполнения обязанностей, этим вы продлеваете время нашей беседы.

Павел Мефодьевич захохотал:

— Вот тип! Слышал? Не без юмора!

От навязчивого робота нас избавил корабельный механик, проходивший по коридору.

— Сейчас мы нейтрализуем этого говоруна. — Механик подмигнул, провел рукой по затылку робота, раздался легкий щелчок, и робот, чмокая присосками на резиновых ступнях, удалился.

В баре уже сидели Костя и Вера. Упершись локтем в стойку и сосредоточенно глядя в смеющиеся глаза Веры, Костя что-то рассказывал ей, сохраняя мрачную серьезность. Вера, увидав меня, подняла руку, приглашая к своему столику. Мы налили себе по стакану ананасного сока и подсели к ним. Павел Мефодьевич посмотрел на Веру, задержал взгляд на Костиной взъерошенной шевелюре, спросил:

— Что, подхватил ветерок? Теперь понесет. Не остановится. Сколько ни вяжи рифов, ветер будет мчать. И пусть его мчит. Только учитесь управлять парусами. До цели далеко. Ох, как далеко! Не вздумайте отдать якоря. Полетят канаты. Что, мудрено говорит старик?

— Нет, все понятно, — за всех ответила Вера. — Хорошая метафора.

— Вот и прекрасно. «Важно найти общий язык», говорили древние. Но я вас перебил. В чем это так горячо убеждала тебя Вера? — спросил он Костю.

Костя в подчеркнуто вежливой манере стал передавать тему беседы с Верой, искоса поглядывая на меня:

— Вера считает, что путем направленной эволюции может быть создана раса мыслящих растений. И она вместе со своим руководителем Кокиси Мокимото не теряет надежды получить хотя бы древовидное животное. По их расчетам, в скором времени одно из подопытных растений начнет ходить.

Академик недобро усмехнулся и спросил:

— Этот Мокимото орудует на Цейлоне?

— Орудует? — не поняла Вера.

— Ну, трудится, работает. В мое время иногда синонимом этих слов было — орудует.

— Да, орудует. — Вера улыбнулась. — Я в общих чертах рассказала Косте о нашем ору-ду-вании… фу, какое трудное слово!.. а он воспроизвел в лицах диалог между древо-сапианс, летающими в ракете.

— Занятный, должно быть, они вели разговор, — сказал академик. Побарабанив пальцами по стакану и оглядев нас, усмехнулся: — К слову сказать, и меня когда-то интересовала эта проблема. Помню, даже писал что-то на эту тему. Хвалили. Нервы у мимозы. Или, скажем, у дуба. Я уже начинал серьезно подумывать, имею ли я нравственное право есть салат! В то время нас также крайне волновала проблема мыслящего робота, способного к воспроизведению себе подобных и в конечном счете покоряющего мир и уничтожающего человечество. Модели конфликтов строились на основе классовых противоречий того времени. А сколько было истрачено нервной энергии и типографской бумаги на изображение иных миров и описание встреч с марсианами, юпитерианцами, жителями иных планетных систем! Мы везде искали инопланетных братьев по разуму и проглядели их у себя под носом!

У Веры в глазах мелькнули лукавые искорки.

— Что вы говорите! Неужели они проникли к нам инкогнито?

Он погрозил пальцем и сказал, прищурившись:

— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. К слову сказать, у меня есть сведения, что ваш досточтимый Кокиси Мокимото до сих пор содержит в заточении двенадцать приматов моря. — Он судорожно пожал плечами. — Творится что-то непонятное: люди ищут нервы в капусте и не хотят замечать их у разумного существа! И это происходит в наше время, когда мы ходим по Луне, Марсу, Венере! Мечтаем, и не только мечтаем, — готовимся, создаем корабли для полетов к иным солнцам. Я отказываюсь понимать, что творится на белом свете! — Он встал, окинул нас таким уничтожающим взглядом, будто мы были виновниками всех ложных теорий и взглядов.

Чмокнув губами, что, по-видимому, означало крайнюю степень неодобрения, и круто повернувшись, он вышел из бара.

Вера сказала:

— Я еще не встречала таких оригинальных людей!

— Сам похож на дельфина, — усмехнулся Костя, — и чмокает, как дельфин. Где ты его откопал?

Я сказал, что он наш руководитель практики. Костя тихо свистнул:

— Вот не было печали! Представляю, как обогатятся наши познания под воздействием такого могучего интеллекта, воспевающего ветер.

Вера, опустив глаза, сказала:

— Мне он очень понравился. Наверное, это настоящий ученый, как наш Кокиси. Ученый очень широкого диапазона, непримиримый к чужим ошибкам и, наверное, жестокий и к себе. В его лице есть что-то особенное. Как он хорошо сказал про ветер! Он как персонаж с древней картины или фрески. Как жаль, что я обидела его! Надо обязательно извиниться. — И она так же внезапно встала и быстро ушла. Костя сказал:

— У тебя особый дар устраивать интересные встречи. Удивительно кстати ты появился в обществе этого ученого монстра!

Нашей ссоре помешала лунная десятиминутка. На небольшом овальном экране появилась Надя Павлова, диктор научного отдела Всемирной вещательной ассоциации, и объявила, что сейчас будет передаваться сообщение с Луны.

Костя сказал, разглядывая на свет свой стакан:

— После встречи с этим почтенным старцем я начинаю подумывать о всех прелестях, которые ждут нас на сооружении из базальта, плавающем в теплой соленой воде… — Он замолчал, увидав на серебристой лунной поверхности космонавтов.

Кадр резко сменился. Космонавты теперь двигались среди причудливых скал, временами растворяясь в чер-нильно-черных тенях. Сильный рефлектор осветил нагромождения камней, похожие на причудливую арку. Космонавты, их было трое, вошли под арку.

Диктор говорил таинственно тихо, поясняя каждый шаг исследователей. Вот они идут по пещере с коричневыми ноздреватыми стенами. Внезапно весь экран переливается разноцветными огнями.

Это сверкают кристаллы странной формы, они похожи на морские анемоны.

— Лунный камень! — говорит диктор.

Один из космонавтов взмахивает геологическим молотком, и большая «анемона» беззвучно рассыпается в бриллиантовую пыль.

— Пещера, видимо, образовалась как результат вулканической деятельности, — говорит диктор.

— Теперь спокойно можно перебираться на Луну, — шепчет Костя, — в этой пещере поместится целый город, ни один метеорит не прошибет!

Подошла Вера.

— Мальчики, он спит в своем кресле, — сказала она, — я оставила ему записку… Бедные! — добавила она по адресу космонавтов. — Все время находятся в пустоте, да еще в таких безобразных костюмах! Бр-р! Совсем иное

— зеленый, живой лес! Вы не хотите спать?

— В такую ночь! — Костя подавил зевок. — Я вообще не сплю во время коротких перелетов.

— Вот и прекрасно. Я сейчас покажу вам одну запись. Выключи, Костя, эту жуткую Луну и подключи мой «юпитер» к экрану.

Вместо холодных лунных пейзажей экран заполнила пышная зелень тропиков. В ветвях порхали желтые и красные попугаи… Повеяло ароматом цветов. Я закрыл глаза и почти сразу уснул в податливом кресле.

Я увидел Биату. Она шла в комбинезоне по лунному кратеру и чему-то улыбалась. И я тоже улыбался и шел рядом, нимало не удивляясь тому, что мы дышим в вакууме и чувствуем себя великолепно.

Где-то за непроницаемым пятном лунной тени громко засмеялись. Я открыл глаза. Смех, плеск воды доносились с экрана. В большом бассейне ватага молодежи устроила гонки верхом на дельфинах. Сквозь шум я уловил голос Кости:

— Ты извини, у него сегодня так много впечатлений. И не особенно приятных. Он хорошо сделал, что отключился… Ему надо быть в форме. Назревают неприятности… Одна девушка с астрономического… Их поля абсолютно не синхронны…

Я нащупал в кармане жетон Биаты, крепко сжал его в руке и заснул снова.




ПО СЛЕДАМ ПИРАТОВ


Из Коломбо мы шли на «Кальмаре», древнем военном корабле, переоборудованном для несения патрульной службы. Узкий, длинный, с красивыми обводами, он напоминал морское животное, приспособившееся в процессе длительной эволюции к воде. «Кальмар», казалось, без всяких усилий разрезал темно-синюю воду. Справа и слева по борту плыли дельфины. Они легко перегоняли корабль, возвращались назад, устраивали настоящие цирковые представления или плыли, купаясь в пенистых волнах возле форштевня.

Мы с Костей зашли в ходовую рубку. Здесь все сохранилось с тех времен, когда «Кальмар» был боевым кораблем, даже приборы для ведения артиллерийского огня и торпедных атак, хотя все торпедные аппараты и орудия были сняты и давно переплавлены. Из всего грозного вооружения осталась только одна пушка на баке. Управлялся корабль с помощью штурвального колеса, хотя ничего не стоило приспособить для этого довольно скучного труда автомат.

У штурвала стоял наш сверстник, студент Морской академии. На его смуглом насмешливом лице я, к своему удивлению, не мог заметить недовольства тем, что он попусту тратит свое драгоценное время. Наоборот, он, казалось, вполне доволен своей участью придатка такого несовершенного механизма. На нем были широкие белые штаны и такая же рубаха с синим воротником, а на выгоревших волосах лихо сидел красный берет. Наряд был довольно безвкусен, но шел этому парню.

Костя хлопнул его по спине и сказал:

— Как ты вырядился! Прямо матрос из «Пенителей моря»! Люблю эту оперетку.

Рулевой не обиделся.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, — на море свои законы. Мне вначале тоже не нравилось это архаичное одеяние, но потом привык и оценил удобство костюма. — Он с тревогой обратился к Косте: — Пожалуйста, не трогай ничего руками, а то сыграешь «боевую тревогу» или дашь «самый полный назад». Представляю, как ты тогда будешь объясняться с капитаном!

— Не беспокойся, не первый раз на таком лайнере.

— Приятно встретить коллегу в наших широтах.

— Мне не меньше. Между прочим, меня зовут Константин.

— А меня Андрей. Так ты держишь курс на китовую ферму?

— Да, дружище! «Корень учения горек», — говорили наши предки, и вот тащусь с Иваном на поплавок.

— Не вешай носа! Я в прошлом году тоже доил китих. Хорошее было время!

— Тоже наш брат биолог?

— Да.

— Как же ты попал на этот музейный корабль?

— По призванию. Мне всегда хотелось заняться чем-то настоящим. Мальчишкой еще мечтал.

— А биология?

— Кто может отрицать значение этой полезной науки! Здесь же нечто иное.

— Романтика?

— Этого хватает. Меня привлекает здесь постоянная борьба. Риск, который не могут, к счастью, еще устранить киберы. Хотя уже нашлись маменькины сынки, которым помешали циклоны, и они научились их подавлять, вернее, убивать эти изумительные вихри. Все же еще остался свежий ветер, шквалы, пассат и, по счастью, можно встретить циклончик местного значения. Все это останется для нашего брата, пока светит солнце и крутится наш маленький шарик. — Он повернул колесо, прищурившись, посмотрел на ослепительно синюю воду и продолжал: — Конечно, не только ради удовольствия качаться на волнах разной амплитуды я переменил школу. И биологию, конечно, я не оставил. Ведь я специализируюсь на глубоководных и приматах моря. Моя мечта — выловить наконец-то Великого Морского Змея!

— Разве он еще не пойман? Я же сам смотрел хронику и видел твоего Змея!

— Дорогой мой, ты видел всего только змееныша. В нем едва наберется двадцать метров, а у Великого Змея — сорок! Только один человек на планете видел своими глазами Великого Змея — это необыкновенный аквалангист Оноэ Итимура.

Я спросил:

— А сейчас вы охотитесь за своим Змеем?

— Нет. Дело куда проще: ищем Черного Джека, хотя с нашими средствами и либеральными методами могут пройти годы…

И он рассказал нам об удивительной косатке-корсаре, предводителе целой шайки пиратов. «Кальмара» вел по их следам отряд дельфинов.

— И вот мы делаем еще одну попытку схватить его, — продолжал рулевой, — но, между нами, вряд ли это удастся. Он научился уходить даже от воздушной разведки. Его невозможно отличить от «мирных» косаток, с которыми у нас есть контакты. К нему посылали парламентеров — косаток и дельфинов, — все они не возвратились. Джек убивает их.

— И вы церемонитесь с ним? — воскликнул Костя.

— Мы выполняем инструкции. Ты же знаешь, что все приматы моря под охраной закона. По мнению Совета по делам морей, еще не приняты все воспитательные меры. Между прочим, вчера он убил кита, а на той неделе ворвался на рыбную плантацию — каким-то чудом он разведал, что там на одном участке ослабли силовые поля. Плантации больше не существует. Костя спросил:

— И вы идете его уговаривать не делать больше глупостей?

— На этот раз разрешено применить капсулы. — Он сделал испуганные глаза: — Кэп! Спасайся, ребята, в левую дверь!

Все пассажиры стояли и сидели под тентом на мостике, любуясь морской гладью и дельфинами. Кроме нас с Костей и академика, на остров ехала целая группа ученых разных специальностей, изучающих море, и ботаник Кокиси Мокимото.

Павел Мефодьевич ходил, перешагивая через ноги сидевших в шезлонгах, улыбаясь и поглядывая по сторонам. Он был явно доволен сегодняшним днем и блестяще проведенной операцией по освобождению дельфинов.

Океанариум в Коломбо соединялся с морем длинным каналом. С год назад доверчивых дельфинов заманили через канал в океанариум и закрыли выход решеткой. Действительно, в океанариуме, по людским представлениям об удобствах для живых существ другого вида, было сделано все возможное: проточная вода, обильная пища, относительно просторное помещение. И все-таки приматы моря чувствовали себя как в тюрьме. Они выражали свой протест, но ботаники его не слышали, вернее — не понимали, так как не искали с ними контактов.

Ученый секретарь дендрария Кокиси Мокимото был буквально подавлен натиском академика Поликарпова. Японец только шептал извинения, прижимая левую руку к груди, и болезненно улыбался, показывая, как он огорчен случившимся. Наконец он вымолвил:

— Простите… Нам казалось, что мы не посягаем на их свободу. Мы делали все, чтобы их жизнь была приятной. Они даже могли включать и выключать по своему желанию музыку, специально написанную для них. Извините, не помню фамилии композитора. Жаль, у нас не было средств, облегчающих контакты.

Разговор происходил в павильоне-оранжерее, служившем лабораторией ученого секретаря.

— Не было средств для контактов! — загремел академик и взял с полки, уставленной приборами, небольшую желтую коробку. — Последняя модель «ЛК-8006»! Пока выпущено всего тысяча приборов, и один из них почему-то прислан сюда. Мне думается, что вам должно быть известно о возможностях этого изобретения?

— О да-да…

— Позвольте усомниться в этом. И если я неправ, то прошу прощения, но все же нелишне напомнить, что с помощью «ЛК-8006» — надо же придумать такое дурацкое название! — мы можем разговаривать с марсианами, если, конечно, они там еще обитают. Можем обмениваться информацией с пришельцами невесть откуда, будь у них углеродная, фтористая, кремниевая или бог весть какая иная основа. Надеюсь, я не утомил вас такой пространной речью об истинах, известных школьнику первого цикла?

— О нет! Даже очень интересно, хотя…

— Хотя вам все это хорошо известно? Так вот, чтобы не терять дорогого времени, идемте и немедленно освободим несчастных узников. Кстати, я научу вас пользоваться «ЛК-8006», этим замечательным изобретением с дурацким названием…

Академик зашагал к океанариуму, а мы с Мокимото едва поспевали за ним следом.

Ученый секретарь шепнул мне:

— Очень оригинальный ум! Его метод вести беседу оставляет довольно сильное впечатление…

Костя и Вера плескались в воде, окруженные дельфинами. Вера неожиданно вскочила на блестящую спину дельфина и, смеясь, помчалась на нем, описывая круги.

— Безобразие! — крикнул академик. — Вы превратили их в забаву! Надо немедленно покончить с этим издевательством! — Он опустил в воду гидрофон, что-то сказал, и в тот же миг все дельфины бросились к нему.

Вера полетела в воду и стала, давясь от хохота, что-то объяснять Косте.

Я впервые слышал не на телеэкране диалог между человеком и дельфином.

Академик говорил напыщенным языком старых информационных листов:

— Приветствую вас, братья моря! Дельфин отвечал ему в том же стиле:

— И мы приветствуем вас, братья Земли!

— Мы пришли просить у вас извинения за то, чти, хоть и не по злой воле, так долго ограничивали вам свободу передвижения.

— Нам было трудно в этой мелкой круглой луже, но у нас нет плохого чувства к вам.

— Сейчас будет поднята решетка, закрывающая выход в море, и вы можете следовать в любом направлении. Со своей стороны я предлагаю вам совместное путешествие к юго-западу на один из плавучих островов. Там живут и трудятся вместе с нами на общее благо много братьев моря. Согласны ли вы?

— Мы согласны…

Павел Мефодьевич назвал место встречи — выход из гавани…

Мокимото, прижав руки к груди, согнулся в прощальном поклоне. Он не сказал ни слова, и это немое признание своей вины растрогало академика.

— Извините меня, старого грубияна. — Внезапно он хлопнул Мокимото по спине: — Послушайте, коллега, а не поехать ли и вам ко мне на остров? Я понимаю, что у вас работа, мало свободного времени, и все же очень бы вас просил об этом одолжении.

Кокиси Мокимото обвел взглядом свой зеленый кабинет, улыбнулся, протянул руку.

И вот мы все покачиваемся на пологих волнах Индийского океана, встречный ветер умеряет тропический зной.

Павел Мефодьевич останавливается возле кресла, о котором, полузакрыв глаза, лежит Мокимото.

— Надеюсь, что вы не очень сетуете на меня, дорогой коллега?

— О-о, мистер Поликарпов! Я так благодарен вам! Очень давно мне не приходилось совершать такие приятные перемещения в пространстве. Я так люблю море! Мои предки были рыбаками из Киото. Между прочим, на гербе этого города

— золотые дельфины.

— Знаю. Существует много легенд по этому поводу. Но достовернее всего та, в которой говорится о спасении дельфинами одного из основателей города. Возможно, вашего предка?

— К сожалению, у нас в семье нет таких романтических преданий.

Они помолчали. Потом Мокимото сказал:

— Удивительный покой охватывает душу, когда ощущаешь красоту мира и единство начал жизни!

— Я с вами согласен и могу только добавить, что такие мысли чаще всего приходят не во время путешествий на ракетах, не на сверхэкспрессах и не на адских земноводных амфибиях, где мы сидим в закрытых футлярах и нас с неимоверной скоростью перебрасывают с материка на материк, а когда мы вот так идем по древней дороге и можем протянуть руку и пощупать океан, землю, горы.

— В этом преимущество исторических видов транспорта, — улыбнулся Мокимото. — К сожалению, сейчас так мало пользуются ими! Даже мы, посвятившие жизнь изучению природы, предпочитаем скоростные машины и, выигрывая в скорости, подчас совершенно ненужной, теряем главное — ощущение величия нашей планеты.

— Ну, я не жалуюсь. — Академик расправил плечи. — Мне приходится большую часть времени проводить вот здесь, — он широко развел руки, — в этой колыбели всего живого, где слишком большие скорости просто невозможны и не нужны…

Ко мне подошел Костя и потянул за руку. Он отвел меня на самый край мостика, нависшего над водой.

— Ну что ты слушаешь эту старческую болтовню! — сказал он. — Сейчас разговор пойдет о подводных городах… Так и есть! Вот тот, в зеленых очках, полгода прожил в «Поселке осьминогов» на коралловой отмели, сейчас он закатит доклад миль на триста. Пошли лучше вниз, поболтаем с дельфинами через бортовой гидрофон.

Увлекая меня вниз по трапу, он сказал:

— Меня все больше интересует наш метр. Интересная, оригинальная и загадочная личность. Тебе не приходила мысль, что он похож на биологического робота? Я все время думаю об этом. Такого же мнения и Вера. Не улыбайся, пожалуйста, у нее совершенный слух, и она уловила в нем работу какого-то, видимо, не совсем отлаженного датчика, ну, как у старых «кухонных» роботов. Конечно, он бесконечно совершенен… А тебе ничего не показалось?

Я ничего не ответил Косте, хотя ясно вспомнил, что и меня настораживали глухие ритмичные толчки, когда я стоял в библиотеке «Альбатроса» рядом с загадочным академиком.




СОЛНЕЧНОЕ УТРО


Ровно в шесть меня разбудила Пенелопа. Она стояла возле кровати и бесконечно повторяла тусклым голосом:

— Пора вставать. Пора вставать. Шесть часов. Шесть часов.

Я натянул на голову одеяло и попытался заснуть, но скоро понял, что при таком соседстве заснуть не удастся. Пенелопа может стоять целую вечность и вот так бубнить и мигать своим единственным глазом. К тому же я сам приказал ей разбудить меня ровно в шесть. Мы условились с Костей, что будем вставать теперь с восходом солнца. Внезапно вся моя постель поехала вбок, и я очутился на полу: тоже мое распоряжение, если я не встану в течение пяти минут. Спать можно было и на полу, но я не знал, на что еще способна Пенелопа:, у нее, судя по инструкции, нанесенной на ее спине, был запас «логических решений». Что это такое, я чуть было не испытал на себе. Только я успел вскочить, как Пенелопа сгребла постель своими рычагами, пошла с нею к двери. Я едва успел нажать желтую кнопку на плече исполнительной служанки, прервав цепь ее логических решений.

— Ты что хотела сделать с постелью? — спросил я, натягивая плавки.

— Ты сказал: если не встану, то хватай меня и волоки в лагуну.

Пенелопа принялась было наводить в спальне порядок, но я отправил ее будить Костю. Он сам попросил меня об этом. Его комнаты находились рядом с моими. Оттуда послышалось бормотание робота, затем заспанный голос Кости, умоляющий оставить его в покое. Я не стал дожидаться развязки.

К стенам нашего домика вплотную подходили заросли тропических растений. Я побежал по тропинке в сумеречном туннеле, холодные капли росы падали с листьев на спину. До берега лагуны было не больше двухсот метров, , но я довольно долго петлял по зеленому лабиринту, иногда вырываясь на небольшие полянки с зеленым или голубым газоном, засаженные цветами, наткнулся на сетку теннисного корта и наконец пересек бамбуковую рощицу и очутился возле вышки для прыжков в воду.

Когда я, тяжело дыша, забрался на последнюю площадку вышки, еще стояло короткое прохладное утро тропического дня. Горизонт закрывала тяжелая стена серо-золотых облаков. Солнечные лучи прорывались в трещины стены и били по упругой поверхности океана, тоже золотисто-серого. Пассат толкал меня в спину. Пришлось покрепче схватиться за поручни. Внизу кто-то в голубой шапочке уже плавал посреди лагуны в сопровождении двух дельфинов. Несколько приматов моря с огромной быстротой пронеслись к выходу из лагуны, поравнявшись с черно-желтым буем, они сбавили скорость, развернувшись, выстроились в линию и опять ринулись, теперь уже в лагуну. Должно быть, они тренировались, готовясь к состязаниям. Серые, быстро движущиеся тела во всех направлениях пронизывали толщу воды.

Я вертел головой во все стороны, стараясь не пропустить ни одного предмета, запомнить все, что нас будет окружать много месяцев: разноцветные пятна китовых пастбищ, полей, засеянных водорослями. Меня привлекала туча морских птиц у северной части острова, какие-то движущиеся пятна у самой стены облаков, загораживающих солнце. У входа в лагуну кто-то взмахнул перламутровым крылом; наверное, пронеслась стая летучих рыб. Остров интересовал меня меньше, я воспринимал его как гигантское сооружение, замаскированное под атолл, другими словами — очень простую и не особенно остроумно выполненную машину. Только много позже и как-то незаметно величие и простота этого создания человеческого гения стали внушать невольное уважение. А сейчас я видел только океан, только утро в блеске и славе Гелиоса. Лучезарный бог вырвался из-за стены пылающих облаков и победно поднимался к зениту. Как в эти минуты я понимал древних поэтов, наделивших природу трепетными человеческими чувствами! Меня охватило радостное и в то же время тревожное чувство ожидания необыкновенного, как в детстве, когда я глядел на звездное небо и видел черные таинственные провалы в глубинах, где тоже жили галактики, солнца, планеты, а может быть, и люди.

Я совсем забыл про своего друга, а между тем он стремительно поднимался ко мне, подтягиваясь на руках и перепрыгивая через пять ступенек, прямо возносился ввысь, как невесомый. В этой стремительности не было ничего необыкновенного — медлительный Костя иногда проявлял чудеса энергии. Но вот он вскочил на площадку, и я увидал его красное, потное лицо, ссадины на лбу, прищуренные глаза и понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Пенелопа? — спросил я, стараясь сдержать улыбку. Костя сверкнул глазами:

— Ах, он еще смеется! Натравил эту безмозглую дуру и скалит зубы…

Обыкновенно я прыгал только с десяти метров, а на этот раз впервые ринулся с пятнадцати, не чувствуя страха, распластав руки, как крылья. Летел и улыбался, представив себе удивленную физиономию моего друга. Вынырнув и поглядев вверх, я увидел на вышке Костю, сидящего на корточках. Он погрозил мне кулаком и, сбежав вниз, прыгнул с пятиметрового трамплина, сделав тройное сальто.

Вынырнув, Костя долго кашлял, пяля на меня горящие нетерпением глаза. Наконец сказал:

— Хлебнул водицы, — и, засияв, добавил: — Какой прыжок!

У Кости импульсивный характер, у него необыкновенно легко меняется настроение. Но такого еще не бывало! Простить мне так скоро ссадину на лбу и даже по достоинству оценить мой прыжок! Я скромно сказал:

— Да, прыжок, видимо, получился сносно. Только, кажется, я недостаточно прогнулся?

— Ха-ха! Ничего себе сносно! Да ты шлепнулся, как камбала с утеса. Вот я действительно крутанул сальто. Пять оборотов!

— Три от силы.

— Пять! И даже с половиной! А как вошел в воду? Гвоздиком!

К нам подплыли три дельфина и остановились, разглядывая нас большими умными глазами.

— Доброе утро! — Костя шлепнул одного из них по спине.

В то же мгновение все они скрылись под водой и больше не подплывали к нам.

— Обиделись, — проворчал Костя, плывя бок о бок со мной. — Ну что я такого сделал?

Я сказал, что, видимо, они не терпят грубого и фамильярного отношения к себе.

— Никакой фамильярности, просто дружески ударил тихонько по плечу. — Костя фыркнул, выплевывая воду, я быстро поплыл к противоположному берегу.

И по его тону, и по поведению было видно, что он крайне недоволен собой. Меня же не оставляло приподнятое, солнечное чувство. Я только улыбнулся Костиным огорчениям. Вечно с ним что-нибудь приключается.

«Наверное, сказывается наследственность, — думал я, медленно плывя вдоль берега лагуны. — Ведь он сам первым страдает от своих необдуманных поступков. Надо как-нибудь незаметно подсунуть ему запись лекций психолога Вацлава Казимежа. Конечно, и я мог бы кое-что ему посоветовать, да разве Костя примет во внимание мои рекомендации!..» В ту пору мне казалось, что я полон всевозможных добродетелей, прямо фонтанирую ими, как артезианский колодец.

От педагогических мыслей меня оторвал дельфин: озорник ткнул носом в мою пятку. Ему было не больше года, совсем маленький дельфиненок. Он вынырнул метрах в десяти и пронесся рядом со мной, обдав брызгами. В кильватер за ним промчалась целая ватага невесть откуда взявшихся таких же сорванцов, издававших пронзительный свист.

За моей спиной послышался смех. Обернувшись, я увидел мокрое улыбающееся лицо молодого человека в голубой купальной шапочке. Он сказал:

— Сейчас им влетит. Харита засадит их на «балкон» минут на десять. Представляешь, каково этим вулканическим созданиям просидеть хотя бы минуту на одном месте! Но с Харитой шутки плохи, она запретила малышам появляться среди двуногих во время их утренних довольно неуклюжих манипуляций в воде. Могут быть неприятности, и виноваты, конечно, будут не они: уж слишком мы неповоротливы в их родной стихии.

Симпатичного юношу в голубой шапочке звали Петя Самойлов. С нескрываемой гордостью он сообщил, что уже второй год работает здесь китодоем. О своей научной практике он сказал как-то вскользь, с легким презрением:

«Между делом приходится торчать в лаборатории. У меня довольно пустяковая тема: фитопланктон». Но о китах он говорил с увлечением и прямо-таки с трогательной теплотой.

Мы с Петей стояли на «балконе», вода достигала нам до пояса, под ногами пружинил пористый пластик, чтобы дельфины могли на нем отдыхать, не боясь поранить свою чрезвычайно чувствительную кожу. «Балконом» Петя назвал подводный выступ в базальтовой стенке. Он занимал около километра в длину. На всем его протяжении поблескивали спины дельфинов.

— Здесь у них и школы, и клубы, и лечебницы, и отели, — объяснил Петя. Он засмеялся: — Смотри, Харита смилостивилась.

Мимо нас пронеслась стайка небольших дельфинов. Они теперь обходили плавающих островитян на довольно почтительном расстоянии.

— Удивительные существа! — сказал Петя, глядя вслед дельфинам. — Чем больше их узнаешь, тем сильнее убеждаешься в этом. Информация, которую мы получаем об этом народе, невероятно обширна и в то же время поверхностна. Мы отыскиваем у дельфинов сходные черты, роднящие их с нами, а, видимо, надо идти по другому пути — находить в них то, чего у нас нет. Ты еще не знаком с Чаури Сингхом? Так скоро познакомишься. Они с Лагранжем ставят необыкновенно интересные опыты с головоногими моллюсками. Видимо, такой метод необходим для познания психики любых существ.

Петя говорил быстро, не особенно заботясь о логической связи. Ему хотелось выложить мне все, что ему известно о дельфинах, хотя в его информации и было не так уж много нового для меня.

— Особенно интересна молодежь, — продолжал Петя. — Она совсем недавно осознала свои силы и способности. Прежде у них не было критериев. В чем-то они выше нас, хотя менее рациональны — сказывается отсутствие рук. Они прошли более спокойный путь развития. Дело в том, что им никогда не надо было особенно заботиться о добывании пищи, поэтому оставалось время для раздумий и осмысления мира. В результате возникла своеобразная умозрительная цивилизация, без письменности и изобразительных искусств. Контакты с людьми их здорово обогатили, так же как и нас общение с ними. Мы можем наблюдать, как самые пустяковые вещи вызывают у них потрясающие изменения. — Петя развел руки в стороны: — Никто, например, не ожидал, что это примитивное приспособление сыграет такую огромную роль в жизни приматов моря. Прежде дельфины не имели ни минуты покоя. Днем охота, битвы с акулами, большие переходы. Некоторые племена, как тебе известно, занимались своеобразным «скотоводством» — пасли косяки рыб и заботились об их пропитании, перегоняя в места, богатые планктоном. Ночью, даже в хорошую, штилевую погоду, забот было не меньше, если не больше. Каждое мгновение могли напасть косатки, кальмары, морские змеи или гигантские угри. На плавниках у матерей дремали детеныши. Взрослые, те, что не стояли на страже, только на мгновение погружались в забытье. И так все время. И что самое интересное: есть еще много приматов моря, которые предпочитают прежний образ жизни и проповедуют его среди молодежи.

Петя неожиданно замолчал, посмотрел на черный диск часов с золотыми цифрами, потом, будто сверяя точность своего электронного хронометра, прищурясь, бросил взгляд на солнце и, кивнув, скрылся под водой. Он так долго не выныривал, что я уже с тревогой посматривал вокруг, думая, не произошел ли несчастный случай, как в ста метрах показалась голубая шапочка и по обе стороны от нее — два дельфина.

— Утонуть здесь трудно, пожалуй, даже невозможно, — грустно сказал Костя, он незаметно подплыл и уселся на край «балкона», — спасательная служба работает безукоризненно. Как только я нырял, за мной неизменно увязывались три или четыре дежурных. И, кажется, были разочарованы, когда я без их помощи выбирался на поверхность. Я несколько раз пытался их поблагодарить, завязать разговор или просто наладить контакты, и представь, они вели себя так же странно, как и тот, которого я похлопал по плечу. — Костя умолк. Лицо его стало сосредоточенно-торжественным. Он поднял палец перед носом. — Слышишь? Идут!

Над водой пронеслись мощные вздохи, плеск и шелест водяных струй: в лагуну входило стадо синих китов — тридцать взрослых и десятка полтора детенышей. В лагуне они двигались осторожно, словно боясь причинить вред нашему острову. Мелодично прозвучали «склянки», настоящие удары в медный колокол, записанные на магнитную нить.

— Семь часов! — трагически прошептал Костя. — Бежим! Мы опоздали к завтраку! Меня предупреждали, что здесь морской регламент. В семь уже прекращается деятельность столовой.

— Что значит морской регламент? — спросил я уже на бегу.

— Сейчас узнаешь…

«Что он подразумевает под морским регламентом?» — думал я, едва поспевая за Костей. Столовая здесь получше, чем в университете: можно заказывать что угодно. Вчера вечером Костя, молниеносно проглотив довольно вкусный стандартный ужин, подозвал робота и что-то прошептал ему в ушной микрофон. Робот принес ему древнейший перфоратор и книгу с целлулоидовыми страницами. Костя, придав своему лицу значительное выражение, стал быстро листать поваренную книгу и стучать по клавишам перфоратора. Я заметил, что почти все островитяне, поев, не уходили; некоторые тянули не спеша соки из высоких стаканов, другие, не скрывая любопытства, ждали результатов Костиной импровизации. Наконец появился тот же робот, держа четырьмя руками блюдо неимоверных размеров.

На блюде покоился неплохо выполненный муляж бронтозаврика килограммов на пятьдесят. Робот объявил в наступившей тишине:

— Персональное блюдо! Марсианский заяц!

Мне показалось, круглая физиономия четверорукого робота расплылась в ехидной улыбке. Сделав небольшую паузу, робот дополнил свое сообщение:

— Выполнен за семь минут тридцать четыре секунды по марсианскому времени.

Никогда еще в столовой, наверное, так не веселились, насколько я заметил, здесь постоянно царила сдержанная атмосфера, характерная для мест такого рода.

Нас окружили и с хохотом потянулись к «марсианскому зайцу». Надо сказать, что мало кому удалось проглотить хотя бы кусочек этого «марсианского зверя». Серо-зеленая масса «зайца» была насыщена поваренной солью и сдобрена всеми естественными и синтетическими специями и пряностями, какие попались Косте в кулинарном справочнике.

Костя хохотал громче всех, необыкновенно довольный произведенным эффектом. Правда, его веселье немного поуменьшилось, когда на телеэкране появился Нильсен и сказал с плохо сдерживаемой улыбкой:

— Прошу автора «марсианского зайца» зайти на Центральный пост… конечно, когда он поужинает…

Об этом посещении Костя особенно не распространялся, сказав только, что на острове совершенно «странные порядки». И спросил меня, откуда мог узнать Нильсен о его склонности проводить эксперименты в любых областях науки и прикладного искусства.

— А «марсианский заяц»? — напомнил я.

— Но это же частный случай! Разве можно делать такие поспешные выводы только по одному примеру и не такому уж неудачному?..

Наверное, Нильсен, воспользовавшись случаем, напомнил ему и о «морском регламенте».

В большом прохладном зале столовой с раздвинутыми стенами не было ни души, если не считать четверорукого робота с ехидной физиономией. Робот носился на бесшумных роликах между столами, производя уборку. Он, казалось, не замечал нашего присутствия, всецело занятый своим делом. Мы скоро убедились, что вся кулинарная автоматика выключена и нам не удастся получить даже по тарелке овсяной каши и по чашке кофе.

Костя посмотрел на меня торжествующим взглядом и объявил:

— Вот это и называется морским регламентом! Опоздал на завтрак — жди обеда, на обед — ужина! Ты не находишь, что это возмутительно? И вообще, мне здесь все не нравится. Ты посмотри, что выделывает этот идиот! — Костя кивнул на промчавшегося мимо нас робота. — Что за фигурное катанье!

Действительно, веселый робот делал сложные повороты, часто меняя направление, описывал круги, вертелся на одном месте и неожиданно устремлялся к одной из прозрачных стен. В то же время он ухитрялся собирать грязную посуду и складывать ее в желтый мешок.

— Эй, приятель! — крикнул Костя. — Иди-ка сюда!

Робот повернулся спиной.

— Это его специально запрограммировали, — мрачно сказал Костя, — перед нашим приездом. Ты не находишь, что мы напичканы через край педагогикой? — Он поморщился. — Идем отсюда! Пошли к китодоям! Выпьем парного молочка. Подумаешь, испугали своими порядочками…

В противоположном конце зала показалась тощая фигура академика. Он тоже заметил нас и помахал нам рукой.

— Доброе утро, друзья мои! — крикнул он и что-то сказал роботу.

Тот сбавил темп и подкатил к нему.

— Видал? — Костя повел глазами. — Что я говорил! Ему скучно в обществе людей и даже дельфинов. Он пришел побеседовать с кухонным роботом. О чем это они секретничают? Куда это он его послал?

Робот скрылся в дверях, а наш загадочный наставник подходил к нам, скаля чудесные искусственные зубы. На этот счет не могло быть двух мнений — самые обыкновенные стандартные челюсти, как и у моего дедушки.

— Так, так, — сказал он, щурясь. — «Голод не тетка», говорили в наше время. Я вспомнил этот забытый афоризм, пускаясь на розыски своих учеников.

Костя фыркнул:

— Вторые сутки мы только и делаем, что выслушиваем афоризмы и нравоучения и в результате совершенствуемся. Во всех диапазонах.

— О, это заметно! Рост невероятный, — сказал Павел Мефодьевич, нисколько не обидевшись; казалось даже, что ему понравилась Костина грубость.

Неожиданно с Костей произошла подлинная метаморфоза. Лицо его словно озарилось внутренним светом, глаза засияли.

К столу торжественно подплывал робот, нагруженный пищей. В трех руках он держал по тарелке, а в четвертой — поднос, уставленный стаканами с янтарным соком, в них звенели льдинки.

Наш наставник беззвучно засмеялся, потирая руки.

— Ну, вот и все окончилось или, надо полагать, окончится к общему удовольствию. Прошу! Ставь, братец, да осторожней, не разбей. Можешь идти заниматься своим делом.

Мы не стали дожидаться повторного предложения. Павел Мефодьевич отпил немного из своего стакана и больше ни к чему не притронулся. С видимым удовольствием он наблюдал, как мы уничтожаем завтрак. Робот принялся за прерванную работу, но в его движениях явно чувствовалась какая-то скованность.

Павел Мефодьевич наставлял нас, как поскорее войти в жизнь острова, и исподволь выпытывал наши склонности, но, заметив, что мы посматриваем на робота-фигуриста, спросил:

— Странный экземпляр, не правда ли? Это представитель совершенно нового типа роботов. Он не только совершенствует свои знания в процессе труда и общения с нами, грешными, а, как видите, старается усложнить свою деятельность, обогащает ее элементами творчества.

— Кто-нибудь из ребят заложил в него эту программу, — сказал Костя.

— В том-то и дело, что никакой заданной программы нет. К тому же движения его беспрестанно меняются, но, если вы заметили, всегда подчинены главной задаче — порученному делу. Трудясь, он развлекается. Умеет находить удовольствие в скучном, неинтересном занятии. Редкое свойство даже для мыслящего существа.

Между тем робот набил свой желтый мешок грязной посудой, отправил его в мусоропровод и танцующим шагом двинулся вдоль стены.

Академик встал:

— Бежим, ребята, что есть духу! Этот паршивец задумал черное дело.

Едва мы переступили порог, как стены сдвинулись, двери захлопнулись, и до нашего слуха долетел шум водяных струй: робот приступил к «мокрой уборке».

Наши имена внесли в штат острова, каждый из нас получил «ящик Пандоры»

— так здесь называют «авральную памятку» в виде крошечного ящичка; его можно носить вместе с часами на запястье руки, приколоть к одежде или просто сунуть в карман. У него одна удивительная особенность — его нельзя потерять: стоит обронить, как он начинает подавать сигналы на центральный пост, и оттуда незадачливый хозяин во всеуслышание оповещается о местонахождении пропажи. За все время нашего пребывания на острове только Костя однажды ухитрился потерять свой «ящик Пандоры», да так, что его не нашли и по сей день. Трудно было бы подыскать более меткое название для этого остроумного прибора. В нем действительно, как и в легендарном «ящике Пандоры», была заключена масса неприятных неожиданностей. Представьте себе, что вас будят среди ночи и приказывают бежать к ракете или «Колымаге» и отправляться в дождь и бурю в погоню за китом, которому вздумалось плыть в Антарктику, или устанавливать сигнальные буи, сорванные «молодцами» из банды Черного Джека. Да мало ли что может случиться в океане и на острове в наше время, когда мир еще полон загадок и неожиданностей!

Несколько часов в день мы проводили в лабораториях. Руководитель практики разработал вместе с нами обширнейшую программу исследований, не предусмотренную курсовыми заданиями на лето.

— У вас там детские игрушки, а здесь место для настоящего творческого труда, — сказал Павел Мефодьевич, заметив наши недовольные гримасы. — Вот список книг, магнитных записей, фильмов. Посмотрите между делом. Здесь минимум…

У нас перехватило дыхание, когда мы увидели этот «минимум».

— Корень учения горек! — изрек в утешение наш ментор.

Особенно досаждал он нам, требуя точнейших анализов и не разрешая при этом пользоваться современным оборудованием.

— Все это потом, когда разберетесь, что к чему. Все эти молниеносные анализаторы отучают человека думать, разбираться в процессах, в самой сути поставленного эксперимента.

Костя шипел, конечно, не в присутствии академика:

— Варварство какое-то. В наше время пользоваться методикой алхимиков! Терять столько времени!

Мы путали реактивы, били хрупкую лабораторную посуду. И странное дело — скоро увлеклись, как дети. Костя стал напевать и насвистывать за работой — признак высочайшего довольства собой. И вот однажды он вернулся от нашего учителя, которому носил на проверку анализы. Сдерживая клокотавшую в нем радость, он швырнул на стол тетрадь.

— Проклятый старикан! — с нежностью сказал он. — Нашел, что мои выводы тоньше, чем у электронного лаборанта. Мефодич находит, и я с ним вполне согласен, что творческие начала неимоверно трудно запрограммировать. Хотя он сам опровергает такое утверждение. Но все равно, пусть он будет трижды робот, я еще не встречал более совершенного интеллекта! — Костя захохотал, ткнул меня в плечо и спросил: — Ну, а как твои успехи?

Мне пока хвастаться было нечем. Правда, намечалось кое-что интересное, но требовались кропотливые исследования и главное — время. Морские лилии, которых я изучал, обещали много неожиданного.




ВИД С БАШНИ


Океан отходил ко сну. Вечер выдался жаркий. Пассат чуть дышал. Двадцатиметровые колеса воздушных генераторов вращались так медленно, что можно было пересчитать их блестящие лопасти. На западе стояла перламутровая стена, вся она трепетала и переливалась. Где-то там, за этой радужной стеной, умирала «Адель» — по старой традиции, циклоны носили женские имена. Туда с нашего острова весь день летели метеорологические ракеты, нацеленные в эпицентр вихря — сердце «Адели». Она тщетно стремилась уйти, вырваться из-под метких ударов, но у нее не хватало сил: к нам она подошла уже порядком израненная после бомбардировок с воздуха и обработки конденсаторами водяных паров.

Мы с Костей сидели под селиконовым колпаком на вершине смотровой башни. Вернее, я сидел, а Костя стоял и смотрел на радужную стену, чему-то улыбался, барабаня пальцами по толстой прозрачной стенке. Колпак слегка раскачивался, создавая полное впечатление, что мы висим в гондоле учебного аэростата для тренировочных прыжков с парашютом. Хорошо и немного жутковато болтаться на шестидесятиметровой высоте.

В океане отражались краски перламутровой стены. Милях в трех мелькали темные спины китов, они паслись на планктоновых полях. К острову возвращались дельфины, закончившие вахту у загонов синих китов и рыбных питомников. По дороге дельфины затеяли какую-то веселую игру, что-то вроде пятнашек. В лагуне под нами (башня стоит на ее правом крыле) тоже плавали дельфины. Было хорошо видно, как они совершали в прозрачной воде сложные построения, а затем одновременно стремительно бросались вперед; вдруг строй рассыпался, и все начиналось сначала.

Костя сказал, позевывая:

— Ватерполисты. Сегодня играют с нашей командой. Потрясающе интересные существа. Я познакомился сегодня с Протеем. Он подплыл ко мне и что-то неразборчиво сказал. Потом уже я догадался, что он поздоровался по-английски. Я положил ему руку на спину и говорю: «Здорово, дружище». Он ответил, правда не очень четко, что-то вроде: «Я рад нашей встрече».

— По-английски?

— Не смейся, Протей знает и русский. Когда мы выплыли в океан, он вдруг пропыхтел довольно внятно:

«Назад. Опасность!»

— И действительно вам что-то угрожало? — спросил я.

— Медузы! Багряные медузы! Колоссальное скопление. Сейчас их унесло течением, а в полдень ты же сам видел, что вода была красной от этих ядовитых слизняков. Тебя никогда они не жалили? Должен заметить, что ощущение не из приятных…

У Кости на лице появилась виноватая улыбка, и, будучи верен себе, он начал философствовать на тему, абсолютно не относящуюся к знакомству с Протеем:

— За последние пятьдесят лет человечество так много сделало, пожалуй, больше, чем за предыдущие две тысячи лет. Понятно, что этот диалектический скачок готовился столетиями, а человек, творец всего этого, — он развел руками, — совсем не изменился. По крайней мере, очень незаметно, и наши антропологи уверяют, что и не изменится в ближайшие сорок тысяч лет! Тебя не потрясает этот парадокс? Нет, вы какие-то пещерные люди. Именно пещерные! Вас совсем не изумляет то обстоятельство, что, если отбросить все достижения цивилизации коммунистического мира, мы — те же!

Я промолчал: когда Костя начинал философствовать, то он не нуждался в оппонентах.

Мой друг саркастически усмехнулся:

— Да, те же. А вот жизнь стала какой-то не такой, пресной, что ли, как будто мы что-то утратили. Что, если это реакция после стольких веков напряженной борьбы? Порой непонятной нам, но борьбы. А может быть, наши чувства стали менее острыми. И живем мы не так полно, как наши предки. Что-то я не слышал современных записей истории, как в старых книгах. Сколько было тогда нерешенных проблем! Все было загадочным, покрытым тайной. Ты скажешь, изменились условия? Да! Как тебе понравилась Вера?

Я сказал, что не вижу никакой связи между рассказом о знакомстве с Протеем, глубокомысленным сетованием на угрожающую задержку с развитием человечества и заключительным вопросом.

Костя нимало не смутился.

— Видишь ли, — сказал он, прищурившись, — все в жизни взаимосвязано, это нам внушали еще в детских садиках. О Вере я тебя спросил потому, что иногда, несмотря на свой скептицизм, ты высказываешь довольно верные суждения.

— Она красива. Возможно, очень умна…

— Ты сомневаешься в ее уме! Да она, если хочешь знать, заняла третье место на конкурсе студенческих работ своего факультета!

Костя разошелся, стал упрекать меня в пренебрежительном отношении к людям, эгоцентризме и даже сказал, что я неисправимый циник. Закончил он свою тираду снова неожиданным переходом, опровергающим его же высказывание о «пресной жизни».

— Как все-таки все сложно, — говорил он, — как мы еще зависим от случайностей! Иногда встреча с человеком, одним из десяти миллиардов, может изменить точно рассчитанную орбиту жизни…

Последовал вздох и взгляд на вечернее небо, туда, где сиял спутник Биаты.

В эту минуту Костя, наверное, жалел Биату и ему было неловко, что он увлекся другой девушкой.

— Мне придется тебя оставить, — продолжал он. — Ты же знаешь, что меня приняли запасным в команду. Вообще третья вахта не такая уж плохая, можно сосредоточиться, побыть одному ближе к звездам. Ну, а я спущусь на Землю… Смотри-ка! Появился дельфиний отец и учитель! Видишь, как размахивает руками? Сегодня я что-то его весь день не видел, он где-то мотался на своем скутере, окруженный свитой приматов моря. Ребята говорили, что он вечерами читает своим дельфинам лекции. Что-то в нем выше моего понимания! Неужели это один из первых биологических роботов? Если это так, то он идеально запрограммирован. Знает решительно все, лишь иногда задумывается, для виду, будто силится вспомнить: копирует человека своих лет. К тому же какой темперамент! Ты знаешь, он мне начинает нравиться. Вот таким, по-моему, должен быть настоящий человек!.. Счастливой вахты!

Костя сел в лифт, и я остался один.

С высоты остров напоминал крохотный атолл. Его широкая часть была обращена на северо-запад; там среди зелени возвышались ветряки, преобразующие силу пассата в электрическую энергию. Остров собрали из литых базальтовых блоков. Он стоял на мертвых якорях, незыблемый, как скала, и в то же время ничем не отличаясь от самого обыкновенного поплавка. В его недрах день и ночь работали заводы по переработке планктона, рыбы, китового молока, утилизации редких элементов, растворенных в морской воде.

Снизу послышался странный для горожанина набор звуков: вопли, пыхтенье, плеск, свист, резкие удары. Началась игра в водное поло, и дельфины-ватерполисты пошли в атаку на ворота островитян и, видимо, подбадривали друг друга этими своеобразными выкриками. Преимущество явно было на стороне дельфинов, и, хотя люди нарушали правила игры, мячи беспрерывно летели в их ворота. Мне хорошо было видно, как торпедообразные тела дельфинов мелькали в голубой воде, оставляя за собой серебристый шлейф из пузырьков воздуха.

Команда ватерполистов нашего острова недавно заняла первое место на соревнованиях в Сиднее. Полосатый мяч, который сейчас пасовали носами дельфины, — приз в этих крупнейших состязаниях. Снова наш вратарь, в который уже раз, выбрасывает его из своих ворот. Наконец нападающий команды дельфинов оплошал — отдал мяч, и, как будто стыдясь своего промаха, исчез под водой. За ним скрылась и вся команда, даже вратарь последовал их примеру. Наши погнали мяч в пустые ворота! И мячу преградила путь стенка одновременно вылетевших из воды дельфинов. Они не только переигрывали своих противников, и еще и «смеялись» над ними.

И все-таки островитяне, несмотря на явную безнадежность всех своих усилий не только выиграть или сравнять счет, а даже забить хотя бы один мяч, бросались в атаки.

Игра внезапно прекратилась. Дельфины поплыли к противоположной стороне лагуны, где стоял академик Поликарпов в окружении гостей.

С башни открывался великолепный обзор. Я мог поворачиваться на все триста шестьдесят градусов, сидя в кресле, любоваться водной гладью и посматривать на приборы.

В океане, спокойном с виду, проходили очень сложные процессы: там бушевали невидимые волны, возникали и гасли течения, менялась соленость воды, температура, холодные пласты воды вдруг устремлялись к поверхности. Все эти сведения сообщали мне электронные буи, установленные на разных глубинах.

На экранах акустических локаторов иногда мелькали синеватые черточки — это дежурные дельфины, охраняющие границы силовых полей. Черточек на экране стало больше, и они вытянулись в одну линию. Вдруг рамка одного из экранов окрасилась в желтый цвет, из динамика раздался голос автомата, установленного на сигнальном буе: «Появилось стадо косаток в квадрате „32-Б“.

Косатки, эти вольные обитатели океана, вели себя так же, как в давние времена горцы Кавказа или североамериканские индейцы. Были среди них и мирные, и непокоренные племена. Судя по всему, эти косатки пока не предпринимали агрессивных действий, они шли параллельно силовым полям, защищающим пастбища тунцов и макрели. Дельфины двигались тем же курсом.

Вначале я подумал, что это разведчики из банды Черного Джека разыскивают брешь в ограждении. Но, судя по их спокойному движению, это предположение отпадало. Разведчики пиратов не пошли бы прямо на «сюрприз», они-то великолепно знали все хитрости, приготовленные для простаков. А эти движутся, не подозревая беды, прямо к ярко-зеленой точке — звуковому бичу. Вот косатки в двухстах метрах от буя, сто метров, пятьдесят… Вдруг их правильный строй смешался, и на экране вспыхнули зеленые брызги: спасаясь от ударов ультразвукового бича, косатки развили скорость не менее пятидесяти миль в час.

Я записал в вахтенном журнале появление косаток, хотя это происшествие, как и все, что происходило вокруг, фиксировалось на магнитной пленке.

…Пока я вносил свои записи в вахтенный журнал, оборвались короткие тропические сумерки. Вечный труженик пассат, отдохнув, ровно крутил колеса ветряков. Пенные гребни волн источали зеленовато-голубое сияние.

По черному небосводу среди молочной россыпи плыли созвездия. Именно плыли, потому что ветер раскачивал мою гондолу и мне казалось, вся небесная твердь пришла в движение. Будто и там дул космический пассат — вечный ветер Вселенной.

Плыл «Корабль», раздув свои невидимые паруса. «Райская птица» кружила возле Южного креста. Желтым топазом над головой светился диск астрономического спутника. Он висел неподвижно на высоте тридцати шести тысяч километров. На нем сейчас Биата тоже, наверное, несет вахту у своих счетчиков элементарных частиц или любуется Землей, а вернее всего — вглядывается в черную бездну Вселенной, туда, где должна вспыхнуть Сверхновая. Из этого участка Галактики, нарастая с каждым мгновением, льется чудовищный поток невидимых частиц. Сотни миллиардов нейтрино пронизывают ежесекундно каждый квадратный сантиметр Вселенной. Мчатся сквозь звезды, планеты, через все живое с такой же легкостью, как через вакуум.

На экране видеофона появилась ухмыляющаяся физиономия Кости.

— Не вздумал ли ты провести эту дивную ночь, как Симеон Столпник? — спросил Костя. — Уже шестнадцать минут, как истекло время твоего продуктивного времяпрепровождения на «столбе».

— Так почему же ты до сих пор болтаешься внизу?

— По двум причинам. Во-первых, потому, что ночные вахты несут, как всем известно, на Центральном посту, и, во-вторых, я выполняю там обязанности помощника ответственного дежурного по острову и его окрестностям. Между прочим, академик ушел поболтать со своими аква-приятелями. На «столб» вообще можно было бы не подниматься. Эта служба создана специально для еще не оперившихся птенцов. Опускайся с заоблачных высот: в спортивном зале — состязания в теннис. Ты когда-то неплохо держал ракетку… Постой! — Костя артистически изобразил, будто только что вспомнил небольшое и не такое уж важное событие. — Чуть не забыл тебе сказать, что только что говорил с Биатой. Держится хорошо, только немножко устала. Далась ей эта Сверхновая! Лишь о ней и говорила да еще о супернейтрино или, как она еще их называет, прапрачастицы, которые зафиксировали их ловушки. Нет, все-таки хорошо, что мы с тобой обитаем на этом прелестном островке. Передала привет… Тс-с! Старик возвращается. Не даст и поболтать с лучшим другом! — Костя растаял на экране.

Я позавидовал, что он дежурит вместе с Павлом Мефодьевичем. Меня все больше и больше интересовал этот удивительный и загадочный человек. А то, что Костя уже поговорил с Биатой, неожиданно обрадовало меня: между ней и мною теперь уже не было никого. Я стиснул в руке жетон. Какие надежды я возлагал на это свидание!




КИТОДОИ


Доят маток китов два раза в сутки — в семь часов утра и в пять вечера. Со сторожевой башни подается ультразвуковой сигнал, и стадо с пастбища движется в лагуну, сопровождаемое дельфинами-пастухами. Сигнал можно и не подавать, киты и дельфины удивительно точно определяют время в любую погоду, да о сигнале, кажется, все забыли. Он работает автоматически уже много лет.

Каждая матка идет к своему «стойлу» — причалу — и останавливается метрах в пяти. Она не прочь почесаться боком о шершавый базальт, хотя после нескольких несчастных случаев — киты сдирали себе кожу — им было запрещено прикасаться к стенке, за этим зорко следят дельфины.

Наша Матильда похожа на субмарину одной из последних конструкций. Она относится к виду синих китов и весит двести десять тонн. Прежде, в давние времена, когда киты беспощадно уничтожались, редкие экземпляры синих китов едва достигали ста тридцати — ста пятидесяти тонн. Мало кто из этих исполинов доживал до зрелого возраста. Теперь же, после всеобщего закона, запрещающего охоту на китов, и особенно после перевода их на «пастбища», киты прибавили в весе на одну четверть. В нашем стаде есть китиха Малютка, достигающая чудовищного веса в двести восемьдесят пять тонн!

К ласту нашей Матильды жмется ее сын Гектор. В сутки малыш выпивает несколько десятков литров молока, и все же у матери еще остается его достаточно.

У нас с Костей маски Робба из кремнийорганической резины. Пленка толщиной в десять микрон, обтягивающая каркас маски, выполняет работу искусственных легких, через нее свободно поступает кислород, растворенный в воде, а углекислый газ уходит в воду, но этот процесс идет несколько медленней, и потому в маске есть еще специальный клапан для удаления водяных паров и углекислого газа. Маски Робба рассчитаны на плавание в пределах верхних горизонтов, не глубже двадцати метров. Пока они у нас сдвинуты на затылок. Сегодня у китов санитарный день. Мы расхаживаем по широкой спине Матильды с электрическими щетками и пластмассовыми лопаточками и очищаем ее необъятную спину от пленки диатомовых водорослей. Матильде эта операция, видимо, доставляет огромное удовольствие: она замерла и тихонько чуть поводит плавниками, время от времени из ее дыхала раздается мощный хлопок, как из клапана компрессора. На спине Матильды стоит тавро: Нептун с трезубцем и номер. В то время как мы с Костей расхаживаем по ее спине, Петя Самойлов и вьетнамец Као Ки занимаются дойкой.

По прозрачным шлангам доильной машины бежит тугая желтоватая струя китового молока. Счетчик на стенке причала отсчитывает декалитры. Молоко уходит в недра острова, где подвергается стерилизации и упаковывается в портативные контейнеры из прессованной бумаги. На земле мало продуктов питания, которые могли бы приблизиться по своим удивительным свойствам к этому концентрату энергии.

Трудно поверить, что было время, когда китов убивали, чтобы получить мясо, жир и кости. Мало того, что это было антигуманно, но и нецелесообразно. Уничтожалась даже по представлениям древних целая фабрика «эликсира здоровья», которая может работать десятилетия, требуя самой минимальной заботы со стороны человека. Когда я думаю об этом, то всегда вспоминаю любимую фразу Павла Мефодьевича: «Целесообразность — есть высшая справедливость»…

Но сколько потребовалось усилий всего человечества, чтобы эта простая истина, направленная на добро, стала законом жизни! Надо было изменить социальный строй на всей планете, осуществить в грандиозных масштабах все великие открытия последнего столетия, утвердить коммунистическую мораль…

Костя уселся на спинной плавник Матильды, как на причальную тумбу, и стал учить Протея песенке «Веселых рыбаков». Отчаянно фальшивя, он насвистывает задорный мотив. Протей внимательно слушает, высунув голову из воды.

Кожа у Матильды упругая, как резина, синевато-серого цвета. Спина почти чистая. Работая щеткой, я тоже добираюсь к плавнику. Костя хохочет, слушая, как Протей довольно верно повторяет мотив песенки.

Голос у дельфина скрипучий, резкий, по тембру напоминает читающие автоматы старых конструкций. Протею нравится песенка, глаза его блестят, лукавая физиономия выражает полное довольство своими необыкновенными музыкальными способностями.

Но музицировать некогда. Надеваем маски и прыгаем в воду — надо еще пройтись щетками по бокам и животу Матильды.

Сквозь очки льется голубоватый свет. Бок кита в мраморных бликах. Ниже ватерлинии кожа у Матильды почти в идеальном порядке. Я проплываю не спеша и работаю только лопаточкой, отправляя на дно небольшие гроздья «желудей». Над головой огромный серповидный плавник. Он нервно вздрагивает, когда я прикасаюсь к белому пятну под ним.

Наверное, в это время Матильда прищурила глаза, как кошка, у которой чешут за ухом.

Ко мне подплыл Петя Самойлов в сопровождении двух дельфинов. В гидрофоне раздался его искаженный пискливый голос:

— Сегодня рекордный удой — тысяча восемьсот литров! Ты чего спрятался под плавником, как сосунок? Займись косметикой ее личика. Руководить этой ответственной операцией будет Тави. Обмениваться информацией с ним можешь телеграфным кодом, но не забывай, что твой руководитель воспринимает и зрительные образы вперемежку со звуковыми сигналами.

Я самонадеянно сказал, что меня больше устраивает телепатический обмен информацией.

Петя насмешливо пискнул и уплыл вместе с другим дельфином.

Я висел в воде, разглядывая Тави. Меня поразил его выпуклый лоб, иронический блеск глаз. Он тоже рассматривал меня, застыв в неподвижной позе. Кажется, он чего-то ждал от меня и, не дождавшись, сказал шелестящим шепотом длинную-предлинную фразу. Не поняв ни звука, я, в свою очередь, попытался мысленно передать ему, что рад знакомству, и выразить готовность выполнять его указания, и тут же понял, что мне не под силу все это довести до его сведения путем образной телепатемы. Мои потуги войти с ним в контакт Тави воспринял несколько неожиданным образом. Внезапно он издал серию звуков такой силы, будто у меня над ухом открыли канонаду из порохового ружья. Видно, поняв, какое впечатление произвела на меня эта громкая «фраза», он снова сказал что-то нежным шелестящим шепотом. Я опять ничего не понял, но почувствовал его расположение ко мне. Пришлось перейти на примитивный код и выстукать пальцами на его спине:

«Мое имя — Иван».

В ответ он так быстро прощелкал серию точек и тире, что они слились в длинный трескучий звук. Я помотал головой.

Он понял и внятно прощелкал:

«Плыви за мной, Ив».

Так началось наше знакомство, очень скоро перешедшее в дружбу. Через много дней я спросил его, почему он при первом знакомстве назвал меня Ивом, а не Иваном.

«Потому что тебе приятнее первая половина слова, обозначающая тебя…»

Мы плыли рядом, обмениваясь незамысловатой информацией, вполне довольные друг другом. Тави находил колонии желудей, я подплывал и аккуратно счищал их скребком.

С четверть часа мы прихорашивали Матильду. За это время Тави только один раз поднялся на поверхность набрать воздуха. Моя маска действовала безотказно, забирая из воды нужное для дыхания количество кислорода.

Вода была слегка прохладной, очень прозрачной, непередаваемых голубовато-сизых тонов. Под ногами смутно темнела бездна, при взгляде в глубину делалось жутковато и тянуло опуститься туда, в таинственный сумрак, но стоило поднять взгляд, и спокойные, радостные краски живого моря прогоняли это навязчивое желание.

«Все!» — прощелкал Тави.

Я не стал всплывать. Мне хотелось еще побыть под водой. Я плыл, едва двигая ластами. В гидрофоне послышался голос Кости:

— Я уверен, что наша Мотя возьмет первую премию на конкурсе красоты.

Ему ответил кто-то, но я не разобрал слов, так как звуковой сигнал был направлен в противоположную сторону. К тому же мешали неясные шумы, как будто что-то поскрипывало, кто-то тяжко вздыхал, булькал, мягко хлопал в ладоши.

Тави держался возле моего правого плеча, без усилий скользя в толще воды.

«Что это за шумы?» — выстукал я по его спине. Он сразу же ответил:

«Разговаривают киты. Нет в океане никого болтливее китов».

«Ты знаешь их язык?»

«Язык не главное, надо видеть разговор».

«Киты далеко, как же ты их видишь?»

«Вижу. Не глазами. Вижу, о чем они говорят. Вижу предметы разговора».

«Угадываешь мысли?»

«Вижу мысли!» — Тави смотрел на меня, и мне показалось, что он удивляется моему тупоумию.

«О чем же они говорят?»

«О разном. Матери хвалятся своими детьми. Передают новости».

«Какие же новости они сообщают? Что ты видишь сейчас?»

«Наш остров издали. Синих китов. Косаток. Киты боятся за своих детей. Вижу еще людей на „ракетах“ и моих братьев. Косатки уплывают, люди и братья моря гонятся за ними. Говорить молча совсем легко, просто». — Тави глядел на меня, глаза его поощрительно улыбались.

Я постарался сосредоточиться, и мне стало казаться, будто и перед моими глазами проплывают смутные образы. Это только показалось. Причудливые светотени, непривычная, цветовая гамма и усталость на мгновение создали у меня иллюзию восприятия «зрительного языка» китов.

Тави сказал:

«Теперь они говорят о Великом Кальмаре, их…» — Не окончив фразы, Тави взлетел к поверхности, чтобы сменить воздух в легких.

Я тоже всплыл и, откинув маску, впервые посмотрел на гигантских китов совершенно другими глазами. И все-таки в сознании как-то не укладывалось, что эти живые глыбы сейчас ведут неторопливые беседы о своих делах, может быть, злословят, тревожатся за участь детей. Мне надо было сделать немалое усилие, чтобы поверить Тави и потом еще долго утверждаться в этом революционном мнении. До сих пор усатые киты считались животными, стоящими ниже обезьян. В нас невероятно сильно держатся атавистические представления об исключительности человека — заблуждение, в течение тысячелетий оправдывавшее преступления людей против своих меньших братьев.

Пока мы с Тави беседовали под водой, на поверхности произошло событие, взбудоражившее все население нашего острова.

Когда я вынырнул, то в уши мне ударил мощный голос, усиленный мегафоном. Дежурный говорил, стараясь сохранить хладнокровие:

— Стажер Федоров! Опускайся на двадцать метров и выходи из зоны, занятой китами. Избегай «малышей». Слушайся во всем Протея… Еще рано, разве ты не видишь, что возле тебя три «подростка»!

Я быстро взобрался на причал и увидел такую картину. Стадо китов уходило из лагуны на пастбище. Важно плыли матки, делая не более четырех узлов. Молодые киты резвились вокруг родителей… «Малыши» до половины выпрыгивали из воды и плюхались в зеленую воду, поднимая каскады брызг, ныряли. Доносилось характерное пыхтение старых китов. Над стадом стояла радуга. Напрягая зрение, я старался разглядеть Костю в воде, думая, как его угораздило затесаться в стадо китов. Вдруг я увидел моего друга стоящим в пене и брызгах на голове Матильды. Голова ее была выше над водой, чем у других китов. Неужели и она понимала опасность, угрожающую Косте?

— Прыгай! — рявкнул вахтенный в мегафон. Вынырнув далеко от стада, Костя взобрался верхом на Протея и поплыл на нем к острову. Снова над океаном послышался мощный голос. Теперь дежурный язвительно отчитывал Костю за нарушение этики в отношении приматов моря. В заключение он сказал:

— Нельзя, молодой человек, злоупотреблять дружбой морских братьев.

Костя, красный, запыхавшийся, вылез из воды и в первую очередь набросился на меня:

— Ну чего ты смеешься? Весело, что нашелся объект для плоского остроумия?

— Мне нисколько не смешно…

— Ах, ты сожалеешь, что я компрометирую тебя? Да?

Скоро он успокоился и перенес огонь с меня на остальное население острова:

— Куда мы попали? Сплошные пай-мальчики! Здесь хуже, чем в школе для детей с задатками нравственных пороков. Нет, с меня хватит! Улечу с первой же попутной ракетой! Прощай! — И он быстро зашагал к практикантам, вытянувшим электроталями драгу со дна лагуны.

В сетку попались лангуст, рак-отшельник, несколько морских звезд и множество мелкой живности.

Тави плавал возле стенки. Он прощелкал:

«Войди в прозрачную раковину».

Я стоял недалеко от кабины из сероватого пластика. В ней находилось электронное устройство старого образца для прямого обмена информацией с дельфинами.

Здесь я привожу наш разговор в отредактированном виде, так как очень часто кибер путал понятия или объяснял их чрезмерно сложно. Например, слово «небо» в переводе звучало так: «Там, выше головы, где сияет шар, похожий на круглую рыбу». У старого кибера была слабость к витиеватости. Его скоро заменили «ЛК-8006».

— Так лучше задавать вопросы и слушать, — прозвучал жестковатый голос машины, переводившей слова Тави.

Я согласился с ним и спросил:

— Так что говорили киты о кальмаре?

— О Великом Кальмаре! — поправил Тави.

— Чем их интересует кальмар, да еще великий? Ведь они не едят кальмаров.

Послышалось что-то похожее на смех.

— Великого Кальмара нельзя есть.

Я согласился, что великого кальмара съесть трудновато и что справиться с такой нелегкой задачей могут только кашалоты.

— Нет, кашалоты едят просто кальмаров. Великого Кальмара есть никто не может. Он хозяин бездны. Человек — хозяин неба и света. Великий Кальмар — хозяин бездны и ночи.

Запахло романтикой. Великий Кальмар был похож на таинственное морское божество из древней легенды.

Тави продолжал:

— Великий Кальмар намеревался сегодня ночью взять маленького кита.

— Какого маленького?

— Что родился вчера. Великий все знает.

— Ему это, надеюсь, не удалось?

— Братья моря заметили его. Большие киты пошли ему навстречу.

— И намяли бока?

— Не понимаю.

— Побили его?

— Его нельзя побить. Он Великий Кальмар.

Я спросил, почему Тави относится с таким почтением к кальмару, а киты не спускают ему в его разбойничьих замашках.

— Он не хочет встречаться с большими китами, — ответил Тави. — Все другие жители моря не хотят встречаться с Великим Кальмаром.

— Ну, это понятно. Скажи, очень велик твой Великий Кальмар?

— Мне непонятно.

— Каких он размеров? Больше кита?

— Он не больше, он Великий Кальмар!

Я долго допытывался, каким образом они узнавали о его приближении. Почему киты бросились навстречу кальмару, защищая своего детеныша, не видя врага?

Или Тави давал путаные объяснения, или кибер не справлялся с переводом, но прошло с четверть часа, пока наконец мне удалось догадаться, что Тави говорит о втором зрении — локации — и совсем непонятном чувстве, что-то вроде телепатической связи. Но так или иначе, приближение Великого Кальмара не оставалось незамеченным, и, видно, одни живые существа вставали на свою защиту, а другие покорно становились жертвами чудовища.

И еще одну новость сообщил мне Тави. Киты знали о появлении Черного Джека и его очередном убийстве. Новости в океане распространяются очень быстро. Тави удивил меня, сообщив, что вчера вечером к нашим силовым заграждениям подходили разведчики Черного Джека и скрылись, напоровшись на «звуковой бич». А я-то записал в вахтенном журнале о появлении в наших водах мирных косаток!




НАШЕСТВИЕ


Прошла неделя нашего пребывания на плавучем острове, — вернее, пролетела, — но благодаря обилию впечатлений казалось, что мы живем здесь очень давно. Костя был в полном восторге от нашего «поплавка», китов, дельфинов, утренних купаний, внезапных тревог, своей работы над содержанием редких металлов в клетках морских животных. Больше им не было сказано ни одного слова о срочном отлете, порядках и черствости островитян. Нет, он явно гордился, что так быстро освоил «морской регламент». Что-то похожее произошло и со мной. Ни он, ни я уже не представляли себе другого места на земном шарике, которое подходило бы так для нас во всех отношениях.

Костя сказал в присутствии Павла Мефодьевича, что у него такое впечатление, будто он попал на другую планету и наш остров просто корабль, залетевший куда-то туда — он посмотрел в небо.

Учитель потер руки:

— Поразительно верное сравнение, мой мальчик. Мне не раз приходило в голову нечто подобное. Какая уйма непознанного вокруг нас! Сколько тайн! Действительно, будто мы опустились на одну из планет в системе Сириуса или Веги.

Он шлепнул Костю по спине. Ему явно нравился мой несколько неуравновешенный друг. Ко мне он относился несколько сдержанно и, я бы сказал, выжидательно. Хотя я несколько раз замечал одобрение в его глазах во время просмотра записей моих опытов.

После ужина все население острова проводило вечера на большой веранде, нависшей над океаном. Мы же четверо — Петя Самойлов, Као Ки, Костя и я, — заглянув для приличия в этот местный клуб, спешили к стоянке ракет, чтобы промчаться вокруг острова в сопровождении эскорта дельфинов. Ветер свистел в ушах. Зеленый огненный след стелился за кормой. Тела дельфинов тоже светились, когда они пробивали волны, чтобы сократить путь и вырваться вперед. Как они были довольны, когда первыми врывались в лагуну, посрамляя людскую технику!

Вчера вечером Костя сказал, стараясь скрыть за нарочитой серьезностью торжествующую улыбку:

— Зайдем ко мне в берлогу, ребята, на одну минутку. Я испортил метров двести пленки, — кажется, удалось кое-что запечатлеть для потомства. Скоро я смогу соперничать с Коррингтоном и нашим стариком.

Никого из нас не прельщала перспектива коротать самое приятное время суток в четырех стенах, да еще притом смотреть дилетантский фильм, нам так хотелось промчаться на ракете по сонному океану, но Костя сказал:

— Пожалуйста, прошу, ребята, ну не больше десяти минут, а потом мы вспеним океан.

В «берлоге» уже все было приготовлено для демонстрации фильма: «Пигмей» чернел на треноге, направленный объективом на большой экран. Мы сели на ковер и скоро забыли о прогулке на ракете. Костя оказался талантливым оператором. Он снял остров в разных ракурсах; особенно удались ему кадры, снятые с маяка и геликоптера.

Фильм начинался с восхода солнца. Из фиолетового моря выкатился темно-багровый диск. Где он взял такое освещение, такое легкое, изящное светило? Нас охватило чувство удивления, как перед картиной художника, который из виденного бесконечное число раз создал неповторимое, единственное. В этом задача и вечная загадка искусства.

Никогда еще я не видел ни такого океана, ни такого солнца, ни такого стада китов. Гиганты паслись на молочно-голубой всхолмленной равнине. Но, пожалуй, самыми интересными кадрами оказались лекции Павла Мефодьевича. Учитель стоял на площадке, висевшей над водой, и говорил в гидрофон. Внизу собралось не менее двухсот дельфинов. Они в разных позах расположились в воде и с видимым интересом слушали лектора. Наверное, трансформатор человеческой речи создавал у дельфинов полное впечатление, что человек говорит с ошибками, с ужасным акцентом, но на их языке. Иногда раздавался характерный шум: щелканье и свист, выражающие восторг или неодобрение аудитории, и опять наступала внимательная тишина. Справа от лектора на экране для дневной демонстрации шел документальный фильм о жизни современного города.

— Пришлось мне повозиться с этими кадрами, — сказал Костя, — старик два раза прерывал лекцию и грозил, что попросит дельфинов утопить мою камеру. Представляете мое положение? Я болтаюсь среди них в надувной лодке, и они, судя по их взглядам, с удовольствием бы выполнили его просьбу. И боюсь, что он лишил бы вас удовольствия смотреть этот фильм, если бы я не поклялся, что съемки — для узкого круга и что ни один кадр не появится во всемирной хронике. Почему-то он боится популярности. Вот еще одна из загадок этой таинственной личности…

Фильм и Костину болтовню прервал ответственный дежурный по острову бионик Лагранж. Он появился на телевизионном экране, розовощекий, улыбающийся; извинился, что вынужден нарушить наш досуг, затем, стараясь придать своему лицу строгое выражение, объявил, что произошла авария на линии, подающей ток для погрузочных механизмов.

Мы с Костей переглянулись. Это не укрылось от лукавых глаз Лагранжа. Он, прищурившись, сочувственно вздохнул и, кивнув, исчез.

— Странный человек этот Лагранж, — сказал Костя. — Зачем он нам докладывает об этом событии? Если это аврал, то почему молчат «ящики Пандоры»? Видимо, какие-то пустяки. Через пять минут робот-электрик исправит повреждение. Продолжим. Сейчас будут подводные шедевры.

Петя Самойлов, с интересом наблюдавший за нами, спросил:

— А вы внимательно познакомились со своими обязанностями?

Мы опять переглянулись.

— Как будто, — сказал Костя.

— Не совсем. Лагранж прав. Пошли, и побыстрее. Рефрижераторы должны уйти вовремя, иначе придется останавливать заводы.

Дорогой он нам объяснил, что мы все трое входим в одну из аварийных команд и что на острове еще нет роботов, способных устранять повреждения в энергосети.

— Вообще в таких специализированных роботах не было до сих пор надобности, все здесь очень надежно. Идите за мной.

Он увлек нас в сумрачную аллею. Мимо с угрожающим жужжанием проносились светляки. Пахнуло ароматом орхидей.

Петя свернул на едва приметную тропинку, и мы очутились в рощице кокосовых пальм.

Здесь все в порядке: кабель светится, — значит, цел.

Я только сейчас заметил, что в траве тянулась узкая, слабо фосфоресцирующая полоса. Вокруг что-то шуршало и щелкало. Костя посветил фонариком. В траве сновало множество крабов в ярко-желтых панцирях и с огромными оранжевыми клешнями; бусинки глаз на длинных стебельках торчали, как антенны у пришельцев из космоса. Пришельцы с хрустом грызли стебли сочной травы.

— Впервые вижу таких сухопутных крабов! — сказал Петя Самойлов. — Обыкновенно из океана выходят крохотные, а эти… У них удивительно устроены глаза.

Невдалеке шлепнулся о землю кокосовый орех, затем другой.

— Кокосовые воры, — сказал Костя. — Бежим, а не то…

Словно в подтверждение его опасений, между нами упал еще один орех.

Когда мы благополучно выскочили из опасной зоны, Петя сказал:

— Какой-то новый вид. Откуда они взялись? И что-то их слишком много развелось. Наверное, днем скрываются в норах. Смотрите! Они жрут ананасы! Нет, они совсем не похожи на наших кокосовых воришек.

Костя заметил с усмешкой:

— Это универсалы. Едят и орехи, и ананасы.

Петя направил свет фонаря на огромного краба, пожиравшего сочную мякоть ананаса.

— Новый вид! — сказал Петя с дрожью в голосе. — Вы только посмотрите, какая форма панциря. Что-то подобное попадалось мне в окрестностях рифов.

Костя глубокомысленно заметил:

— Все крабы похожи друг на друга, особенно ночью.

— И это говорит натуралист! Ты слышишь? — обратился Петя ко мне. — Ребенку ясно, что это совершенно новый вид!

— Допустим, — проронил Костя. — Стоит ли из-за этого так горячиться? Я же не спорю. Пусть будет новый.

Петя слегка обиделся:

— В твоих словах какое-то пренебрежение. Будто я говорю пустяки. Имей в виду, что я долго и основательно изучал ракообразных.

Костя неожиданно вспылил:

— А мне плевать на всех членистоногих и ракообразных, включая медуз и каракатиц!

Петя остановился и часто задышал, не находя слов.

Странное дело, но я тоже испытывал какое-то злое возбуждение, мне было болезненно приятно, что они поссорились. Я ждал, что будет дальше, и засмеялся мелким противным смешком.

Костя совершенно справедливо нашел мой смех глупым и неуместным. С моего языка готовы были сорваться злые, обидные слова, но внезапно светящаяся тень кабеля оборвалась, и мы остановились, почему-то пораженные, хотя ждали этого все время. Неприятное возбуждение оставило меня, стало неудобно перед товарищами за дурные мысли.

— Да, — произнес Костя, — какое-то странное состояние сегодня. Ты, Петя, извини, пожалуйста. Действительно, с крабами происходит что-то не то. Ступить негде от этих тварей.

Нам почему-то вдруг стало необыкновенно весело. Вместо того чтобы исправить повреждение, мы взялись за руки и стали хохотать, прыгать на месте. Под ногами хрустели раздавленные панцири крабов, и это почему-то приводило нас в неистовый восторг.

Опять мы разом остановились пристыженные.

Петя сказал, еле переводя дух:

— Придется поднять эту плитку и посмотреть, в чем там дело. — Он постучал подошвой о керамический настил над коллектором.

— Надо вызвать робота, — предложил Костя. — Ив, сбегай за своей Пенелопой. Пусть потрудится.

Не знаю, сколько времени мы бы стояли так, препираясь, кому из нас поднять плиту, если бы краб не ухватил Костю за палец. Он вскрикнул, запрыгал на одной ноге, затем нагнулся и, схватив плиту за кольцо, отшвырнул ее в сторону.

В коллекторе копошились крабы. Один из них, малинового цвета, был неподвижен, его клешня завязла в изоляции и замыкала цепь.

Костя стал властно покрикивать на нас с Петей, мы безропотно спустились в неглубокую траншею и принялись выбрасывать оттуда крабов, хватая их за панцири и за ноги.

Костя долго наблюдал за нами и сказал:

— Похоже на нуль-транспортировку. Выбрасываете двух, приходят четыре. Они идут по коллектору с двух сторон. Надо принимать другие меры. Вылезайте! Да разомкните цепь.

Странно, что никто из нас до этого не выбросил малинового краба. Я с трудом вытащил клешню из вязкой изоляции. В то же мгновение над причалами вспыхнули искусственные луны. Петя с трудом выдавил из тюбика на поврежденное место изоляционную пасту. В это время я отшвыривал от него крабов ногами.

— Все наверх! — скомандовал Костя. — Изоляция уже затвердела. Только я не могу поручиться, что они ее не перегрызут в другом месте. Вперед!

Костя быстро пошел к лагуне. Остановился, что-то крикнул, махнул рукой и побежал, высоко поднимая ноги. Я понял, почему он так высоко поднимает ноги, когда побежал следом: по дорожке ползли крабы; они двигались зыбким сплошным потоком. Стараясь не наступать на них, я прыгал, тщетно выискивая свободное местечко. И каждый раз под ногой раздавался сухой треск.

Четыре желтоватые луны, освещавшие рефрижераторы с башни маяка, создавали странную сумятицу из света и теней. Мы бежали кратчайшим путем через бамбуковую рощу, в ней тени неистовствовали в сумасшедшей пляске. Казалось, что мы попали в лабиринт, из которого нет выхода. Последний десяток метров я пробирался, вытянув руки вперед, протискивался между стволами: тропинка давно исчезла. Где-то позади тяжело дышал Петя Самойлов.

Наконец, обливаясь потом, мы втроем остановились на краю причала. Стояла тихая звездная ночь. Пассат еле вращал лопасти ветряков, их невидимые в темноте колеса издавали умиротворяющее мурлыканье. Обыкновенно в эту пору лагуна жила своей особой жизнью. Молодые дельфины резвились, устраивая шумные игры и не боясь помешать людям и их неуклюжим сооружениям, плавающим в лагуне. Взрослые, собравшись на балконе, громко обменивались новостями. Харита рассказывала сказки детворе. Посредине лагуны собирались отряды патрулей и, взяв бешеный старт, мчались к выходу. Весело возвращались дельфины с дальних постов. Словом, в эти часы лагуна полностью принадлежала приматам моря. Сегодня поражала тишина в лагуне, словно все покинули ее навсегда.

Костя позвал Протея, он был дома, его вахта по охране китов начинается с рассвета. Протей не отозвался. И совсем уже непостижимая вещь: исчез дежурный дельфин. Уж он-то всегда находился в лагуне и по первому зову мчался к берегу.

С минуту все молчали, прислушиваясь и стараясь понять, что же происходит.

Костя, опершись о перила и глядя в воду, спросил:

— Все-таки кто мне объяснит, что все это значит? Почему мы вздумали танцевать на крабах? Почему побежали на берег как сумасшедшие? Да еще через бамбук. У меня было такое чувство, будто от этого зависит жизнь. Я сильно ободрал щеку, пролезая между стволами. И знаю, что легко отделался.

— Что-то вроде массового психоза, — сказал я.

— Массовый психоз, — неожиданно согласился Костя, всегда находивший возражения на мои самые неопровержимые доводы. — Представь, а мне почему-то хотелось броситься в воду. Вдруг это работа звезды?

В отличие от Кости, я обыкновенно соглашался с ним, если в его словах была хоть капля здравого смысла. На этот же раз его предположение показалось мне чудовищной нелепостью, и я с жаром обрушился на него.

Костя, вместо того чтобы парировать мои нападки, а он умеет это делать, молча смотрел на вышку для прыжков в воду. Петя тоже смотрел на вышку.

— Что вы там увидели? — спросил я и осекся, почувствовав, как по моей мокрой спине побежал холодок.

Всю вышку облепили крабы. Ползли по дорожке, выходящей из воды и спиралью поднимающейся до самой верхней площадки. Оттуда они падали вниз. Карабкались по лестнице, стойкам, свешивались, держась клешнями за перекладины. Вышка казалась живой. Пляж за вышкой кишел крабами, бесчисленные шеренги выходили из воды и сплошным строем двигались по откосу вверх, на остров. Мокрые панцири тускло блестели в свете лун.

Мы смотрели на это безмолвное шествие как зачарованные, не зная, что предпринять, да и что мы могли поделать с ними!

Костя первый нарушил молчание.

— Хотел бы я знать их намерения, — сказал он.

— Такие миграции крабов из воды на сушу вещь обычная. Но я тоже не понимаю, чем их привлек базальтовый да еще плавающий остров, — ответил Петя.

— Теперь держись, ребята, — воскликнул Костя весело, — нашей аварийной команде хватит работы! Сейчас заговорят «ящики Пандоры».

Внезапно погасли луны. Горели только цепочки огней на рефрижераторах да на главной аллее.

— Ну, что я говорил! — Костя схватил меня за плечо. — Слушай.

Из моего ящичка, висевшего на шее, послышался ясный голос Лагранжа, призывающего все население острова собраться на Большой совет.

После десятиминутного совещания мы снова пришли на ананасную плантацию. Перед нами стояла задача — охранять электрические кабели и очистить всю прилегающую к ним зону от крабов. Первым делом мы, конечно, нашли новые повреждения: теперь уже изоляция была обглодана в трех местах.

Вспыхнули луны и аварийные прожекторы, от нестерпимо яркого света резало глаза. Очень скоро крабы исчезли под землей. Лагранж забыл, что мы имеем дело с ночными животными. Пришлось создать «сумерки», крабы повылезали из нор и принялись за уничтожение растительности и всего, что поддавалось их хитиновым челюстям.

Незаменимой помощницей оказалась Пенелопа. Мы взяли ее как транспортное средство, она довольно ловко справлялась с контейнерами весом до трехсот килограммов, доставляя их на туковый завод. Но очень скоро, наблюдая за нами, она научилась ловить крабов и даже доставать их из нор и делала это лучше нас — ей нечего было бояться оранжевых клешней.

Трудясь, мы больше не испытывали возбуждения и подавленности: видимо, у нас уже выработался иммунитет против непонятного воздействия; сказывалась также и направленность действий большого коллектива людей, и бодрая ритмичная музыка, которая разносилась над островом. К нам вернулось хорошее настроение, и недавние неприятности были позабыты. Так мы трудились часа три, как вдруг Пенелопа не вернулась с тукового завода.

Костя выразил горячее желание отправиться на поиски «железной дамы», но мы с Петей Самойловым воспротивились такому явному намерению увильнуть от работы.

— Хорошо, — подозрительно покорно согласился Костя, — идите хоть вдвоем и оставьте меня с поверженным, но еще не уничтоженным врагом.

Только теперь я понял, что ловко попался на удочку. Но делать было нечего. Петя не был знаком со схемой управления у Пенелопы, и я, сопутствуемый Костиными пожеланиями удачи, отправился на розыски.

На большой аллее, ведущей к промышленному комплексу, двигались роботы. С левой стороны с грузом, с правой — порожняком. В полумраке это шествие производило довольно мрачное впечатление. Здесь еще больше бросались в глаза человеческие черты, которыми, пo традиции, наделяли роботов конструкторы.

В этот удивительный вечер все чувства были напряжены, и привычное приобретало черты необычайного. Меня поразило, что роботы шли в ногу, на равных дистанциях, как солдаты, закованные в противолучевую броню. Что-то очень похожее я видел в одной исторической хронике. В воинственном шаге не было ничего страшного. Ритм и дистанцию им задали, чтобы избежать давки при разгрузке контейнеров. Я искал в потоке человекообразных машин нашу красавицу Пенелопу.

Большинство роботов щеголяли сероватыми фосфоресцирующими покрытиями и броскими номерами на спинах. Пенелопа сегодня «надела» зеленый костюм. Ее бы я сразу увидел и не в такой многочисленной компании.

По сторонам аллеи слышались голоса, мелькал свет фонарей. Роботы с грузом выходили из боковых тропинок и вливались в общий поток. Я не нашел Пенелопы и у приемных люков тукового завода.

На набережной уже не было крабов. Появились дельфины и блокировали все подступы к острову. Я возвращался по берегу, направляясь к ремонтному ателье в надежде найти резервного робота под зарядкой. Неожиданно меня окликнул Тави серией коротких приглушенных свистов. Это было и приветствие, и приглашение выслушать интересную информацию. Я взял гидрофон, спустился по откосу пляжа к самой воде, потрепал его за плавник и спросил, где он пропадал и что случилось в лагуне. Куда исчезло все ее население?

— Был Великий Кальмар!

— Где? В лагуне?

— Близко! Очень близко!

— И все бежали?

— Все были здесь. Всех сковал страх.

— Ты не знаешь, где он сейчас?

— Там, где всегда. Ушел. Было очень страшно. Еще неделю назад такое сообщение вызвало бы у меня только ироническую улыбку, сейчас я отнесся очень серьезно к услышанному и, сопоставив с нашими переживаниями, допускал, что мы подверглись какому-то сильному психическому воздействию, хотя не исключено, что Тави ошибался: могло быть, что причина тому не мифический Кальмар, а полчища крабов. Что мы знаем о них? Я высказал Тави свои сомнения и услышал длинную и непонятную тираду, должно быть полную обидной иронии. Он не стал терять время на ее перевод, в запасе у него было еще одно важное сообщение, которым ему не терпелось поделиться со мной. За этим он и окликнул меня, да я отвлек его своими наивными расспросами и сомнениями. Тави, стараясь сохранять спокойствие, уже в более медленном темпе сообщил, что на дне, под самым островом, появилось странное существо, излучающее свет.

Я обрадовался, что первый получаю такую потрясающую информацию, и спросил:

— Великий Кальмар?

Тави был на этот раз терпелив. Наверное, решив раз и навсегда отучить меня от глупых вопросов по поводу «Великого», он очень долго втолковывал мне сущность этой загадочной личности. Из всех этих пространных объяснений я понял, что никто из ныне живущих существ, обитающих в океане, не видел Великого Кальмара. Что его можно увидеть лишь на мгновение перед смертью.

Я сделал вид (совершенно безуспешно), что понял непознаваемую сущность Великого Кальмара, и попросил продолжать рассказ о новом странном существе на дне лагуны. Наверное, Тави устал. Я добился от него только самых общих сведений о «светящемся существе», которые сводились к тому, что «оно, это существо», окраской напоминает светящихся креветок.

— Хорошо, я обязательно передам это на пост, — сказал я.

Тави понял меня и внезапно уже совершенно спокойно прощелкал: «Иди посмотри сам».

Он прочитал мои мысли. Прежде чем поднимать шум, отвлекать людей от неотложного труда, не лучше ли вначале самому убедиться, угрожает ли новая опасность острову, или к нам просто пожаловал кто-нибудь из глубин по своим неотложным делам.

— Так это не кальмар? — спросил я.

— Нет, нет… Это… это… как ты… — ответил терпеливый Тави.

Терять время на расспросы не стоило, потому что Тави на многие вещи имел свою точку зрения, иногда он приводил совершенно невероятные сравнения.

Шагах в десяти стояла колонка со снаряжением для аварийных случаев, и я побежал к ней, надел маску, грузы, взял фонарь и прыгнул в лагуну.

Тави медленно увлекал меня в глубину. Одной рукой я держался за его плавник, в другой у меня был зажженный фонарь. Пучок света пробивал в черной толще длинный-предлинный туннель. Иногда в него заплывала рыба и металась, не имея сил выйти за магические грани, мелькали падающие крабы. Нас перегнал большой отряд дельфинов; они приветствовали нас громким пощелкиванием. Под водой было очень шумно, слышались вибрация машин во чреве острова, стук, шаги роботов, голоса дельфинов, рыб, характерное мурлыканье крохотных кальмаров, проносящихся где-то в темноте, и еще сотни звуков, сливающихся в неповторимый звуковой фон океана.

У самого дна Тави остановился. У меня под рукой нервно вздрагивала его нежная кожа. Я осветил дно. Между камнями и рощицами водорослей копошились желтые крабы. Мне показалось, что все они двигаются в одном направлении. Непонятная сила, которую мы все еще по привычке называли инстинктом, снова влекла крабов куда-то в другие места, где их встретят более гостеприимно. Судя по направлению, желтая лавина двигалась к островам в восьмидесяти милях отсюда. Для них это совсем космическое расстояние.

Внезапно свет погас. Как я ни крутил фонарь, он не загорался. Тави фыркнул и выскользнул у меня из-под руки. Я не тревожился, зная, что он скоро вернется. Сунув бесполезный светильник за пояс, я ждал, наблюдая, как впереди черноту пронизывают «голубые молнии», вспыхивают светящиеся облачка, сыплются разноцветные искры.

Ко мне несколько раз подходили дельфины, но Тави среди них не было. Я научился узнавать его и в темноте, и с закрытыми глазами, как только он подходил ко мне на расстояние нескольких метров. Дельфины сообщили, что зеленое существо ходит недалеко отсюда. Наконец подплыл Тави и подставил свой плавник. Через две-три минуты я увидел расплывчатый силуэт человека, крадущегося по дну. Невольно я выпустил плавник Тави из рук, не на шутку испугавшись Ничего подобного я никогда не видел и не знал, на что способно это зеленое существо, к тому же я не взял с собой никакого оружия. Тави застыл у меня под рукой. Он молчал.

Зеленое существо остановилось, выпрямилось, на лбу у него тускло зардел кружок. Неожиданно меня осенило.

— Пенелопа! Тави! Это Пенелопа! — закричал я в гидрофон и забарабанил пальцами по спине друга.

— Знаю, — ответил Тави. — Все знают, — загадочно заключил он и умчался вверх.

Тави скоро вернулся с концом в зубах.

Я спросил у него, почему он морочил мне голову, а не сказал сразу, что на дне робот.

— Так веселей, — ответил шутник. На берегу, возле передвижного крана, меня ждали Костя и Петя Самойлов.

— Поздравляю! — сказал Костя. — Надеюсь, ты приятно провел время в глубинах океана, в то время как мы таскали твоих крабов на своих плечах.

— Вира! — скомандовал я.

— Есть вира!

Светящаяся Пенелопа с плеском вылетела из воды и закачалась на стропе. Из нее текло, как из дырявого ведра. Неожиданно над лагуной раздалась музыка. Пенелопа булькающим голосом запела колыбельную песню: когда это Костя успел перемонтировать ее внутренности и вставить музыкальный блок?




ТРИСТА СЕКУНД


Не помню, сколько раз, держа в руках жетон, я вдыхал еле уловимый запах «Звездной пыли» и порывался вызвать станцию космических коммуникаций, чтобы увидеть Биату и целых триста секунд говорить с нею. У меня был заготовлен целый очерк о жизни на острове, нашем учителе, дельфинах, косатках, усатых китах, «скачках» на ракетах, моем друге Тави, желтых крабах, Пенелопе. После тщательного редактирования он занимал ровно двести пятьдесят секунд. Пятьдесят остающихся я выделил для пролога, состоящего из приветствий и междометий, и эпилога, выражающего сожаление о краткости встречи и надежд на скорое свидание. Я поражался своему таланту так емко концентрировать информацию.

Полный гордости за свой литературный шедевр, я показал его Косте.

— Здорово! — Костя небрежно пробежал глазами по строчкам. — Просто здорово! Особенно это место: «Ты бы посмотрела на Костю, стоящего между глаз Матильды». Но… — он усмехнулся, — как мало мы знаем женщин!

— Пожалуйста, не обобщай. — Я отобрал у него очерк. — Не забывай, о ком идет речь!

— Прости. Действительно, Биата необыкновенная девушка, но и она не настолько травмирована своей звездой…

Я резко прервал его и попросил оставить меня одного.

Костя пожелал мне приятных секунд, попросил в «эпилоге» передать от него привет и, ухмыляясь, вышел.

Как только за ним закрылась дверь, я решительно подошел к видеофону.

На экране вместо Биаты появилась круглолицая девушка. Она с улыбкой смотрела на меня.

— Не узнаешь старых друзей, бродяга!

— Надежда! Лунный Скиталец!

— Она самая. А я тебя сразу узнала. Забыл, как нас извлекли из контейнера?

Мы с Надей учились в школе первого цикла. Как это было давно! В те времена Надя больше походила на мальчишку и верховодила всей нашей группой. Как-то ей пришло в голову покинуть Землю и отправиться на Луну, где тогда еще строили первый астрономический городок. Ее предложение было встречено нами с восторгом. Разработан гениально простой план. Мы решили лететь в контейнерах, которые загружали строительными материалами и продуктами. Ночью пробрались на космодром, нашли ракету, возле нее груду пустых ящиков из почти невесомого пластика. Просидели в них до утра, были обнаружены роботами-контролерами и переданы в руки администрации космодрома…

— Ты сильно изменилась, я еле узнал тебя.

— Подурнела?

— Нет. На тебя приятно смотреть.

— Ты говоришь это тоном сожаления.

— Да, мне жаль нашего детства.

— Правда было хорошо? — Лицо ее раскраснелось, глаза заискрились, она стала удивительно похожа на ту Надьку, Лунного Скитальца, как ее еще долго звали в школе.

— Очень, — сказал я. — Ты что, проходишь практику вместе с Биатой?

Она покачала головой.

— Биата там, — ее тоненький пальчик поднялся вверх, — а я здесь, — пальчик опустился, — на Земле, нажимаю кнопки, но это временно, в Телецентре я промучаюсь еще недели две: обязательный труд для лиц с неустойчивыми решениями. Представь, я все еще не могу ни на чем остановиться. А ты доишь китов?

— Нет еще, это не так просто. Пока занимаюсь их косметикой.

— Как интересно!.. Ты не беспокойся, пока у спутника заняты все каналы, какие-то срочные разговоры академиков по поводу Сверхновой. Что-то она никак не может вспыхнуть. Так ты занимаешься в косметическом салоне для приматов моря? Как-нибудь расскажешь подробнее. А возможно, я сама нагряну к тебе в период раздумий о подыскании постоянной профессии. Недавно я встретилась, вот так же случайно, с Дэвисом. Помнишь, такой Длинный, печальный, ну тот, что нас закрывал в контейнерах и плакал, что остается на Земле.

— Рыжий Чарли!

— Именно! Сегодня вот так же появился, как чертик из коробочки. Ищет кости динозавров и птеродактилей в Монголии. Приглашал принять участие. Мне когда-то нравилась палеонтология. Надо обдумать этот серьезный шаг. — Она засмеялась.

Надя была очень красива. Куда девалась ее мальчишеская угловатость, презрительный прищур глаз и безапелляционность суждений. Вот никогда не думал, что ей так трудно будет найти место в жизни!

— И еще я встретила Грету Гринберг… Да, ты не знаешь ее. Мы учились с ней в театральном. Снимается в Мексике… Ну, хороших тебе снов. Целую!

Она растаяла, оставив грустное чувство, как после чтения старых писем.

Через несколько секунд на экране материализовалась комната Биаты. Не вся. Я видел только часть бледно-зеленой стены с серым успокаивающим узором. Биата стояла ко мне спиной и поправляла перед зеркалом волосы. Она повернулась ко мне и, улыбнувшись, сказала:

— Здравствуй. Я совсем заработалась. Мы столько получаем информации! Загрузили даже твоего тезку Большого Ивана. Академики сначала подняли шум, но потом сдались, и теперь самый главный электронный мозг планеты в нашем распоряжении. Ты слушаешь наши сводки?

— Иногда… У нас тоже напряженная обстановка. Я попытался было прочитать ей свой очерк, выученный наизусть, но при первой же моей фразе на лице ее отразилось такое сожаление — я, занятый такими пустяками, сравниваю в какой-то мере свою деятельность с трудом астрономов, ожидающих вспышки Сверхновой, — что я смущенно замолчал.

— Ты прости, — сказала Биата, — я стала какая-то одержимая: все, что не относится к нашей Звезде, мне кажется не заслуживающим сейчас внимания. Ты пойми, что, возможно, после вспышки Сверхновой произойдут какие-то непредвиденные изменения в мире. Возможно, трагические. Кстати, мы наблюдаем мутации бактерий под влиянием прапрачастиц. Что, если эти частицы — катализаторы, способствующие образованию нуклеиновых кислот и, следовательно, жизни?.. У тебя такое выражение, будто все, что я говорю, — откровение. Ты и в самом деле весь поглощен своими китами. И, наверно, ничего не слышал о новой элементарной частице? Это же величайшее открытие века! Это, видимо, один из «кирпичиков», и, может быть, самый первый кирпичик, из которых строится все.

— Как? — задал я глупый вопрос. Биата улыбнулась:

— Не знаю. — Она посмотрела на меня осуждающе и спросила: — Что у вас творится на Земле?

— Да все по-прежнему. Хотя я живу на воде и в воде… — начал было я самый интересный кусок из своего очерка и снова осекся.

— Именно по-прежнему. Я слежу за Землей. Все мы здесь смотрим ваши бледные программы о чем угодно, но только не о самом главном. Даже появились теоретики, вообще отрицающие возможность появления Сверхновой в нашем веке. Приводят в доказательство своих нелепых взглядов такие аргументы, что наш Вуд хватается за сердце. — Она глубоко вздохнула, и я, воспользовавшись паузой, спросил:

— Когда же все-таки она вспыхнет? Она поняла истинный смысл моего вопроса: «Когда же мы встретимся», и ответила:

— Скоро, очень скоро. Поток нейтрино почти стабилизировался. — Затем она задала кучу вопросов: — У вас хорошо? Ты доволен? Наверное, весь день на солнце и в воде? И ты дружишь с дельфинами, как Костя?

Чтобы сэкономить время, я только кивнул в ответ и спросил:

— Что, если он будет стабилизироваться еще сто лет?

Она улыбнулась:

— Ну как ты можешь! Вопрос дней, может быть часов или минут, даже мгновений! — Прищурившись, она продолжала: — Ты представь себе, для того чтобы это произошло, температура в ее ядре должна достигнуть шести миллиардов градусов! Чудовищно! Я обязательно буду на вашем острове. Костя мне так обо всем рассказал, что порой мне хочется прыгнуть к вам, забыть все на свете. Ну почему ты молчишь? Костя мне не давал слова сказать, а ты…

Я слушал, уставившись на серебристый циферблат ионных часов за спиной Биаты. Секундная стрелка неумолимо заканчивала последний круг.

Биата обернулась и сказала быстро:

— Уже. Привет Косте. Твоя «Звездная пыль» прелесть. Ею благоухает весь спутник и даже космос вокруг нас в окружении парсека…

Экран источал серо-зеленый цвет, словно впитал в себя окраску стен комнаты Биаты. Я смотрел на стекло видеофона.

Сосредоточившись, мне удалось на какую-то долю секунды воссоздать лицо Биаты. Она улыбнулась в последний раз. Я засмеялся, вспомнив про свой очерк. Она уже все знает. Недаром у Кости так плутовски поблескивали глаза, когда я с ним разоткровенничался. У меня дух захватывало, как во время прыжка с вышки, когда я вновь и вновь мысленно возвращался в ее комнату и повторял ее слова. Особенно мне было приятно, что она вспомнила про «Звездную пыль». Мне захотелось немедленно поделиться своей радостью, и я пошел искать Костю.

В своей лаборатории Костя в ослепительно белом халате священнодействовал возле анализатора. Он не заметил меня, рассматривая спектры и напевая:

Получается, коллега, Получается, мой друг, Замечательный анализ У двух маленьких подруг!

— Что это за подружки с таким удивительным спектром? — спросил я, заглядывая ему через плечо.

— А, подружки? Для рифмы. Представь, я обнаружил ниобий! — Он обернулся и, оглядев меня с ног до головы, заорал: — Пошел вон, бродяга! Ты погубишь всю мою работу! Без халата! Я целый час стерилизовал лабораторию. Уходи… Потише, не поднимай пыли, не тряси штанами!

— Подумаешь, ниобий, какой-то атом! — сказал я, хлопая его по плечу. — Только сейчас я разговаривал…

Костя в ужасе попытался накрыть руками препараты.

— Этого… никогда не прощу! — проговорил он, глядя на меня ненавидящим взглядом.

— Я видел сейчас Биату! Тебе, болвану, привет. Слышишь!

— Уходи! — простонал Костя. — Немедленно уходи!

Гнев друга только вызвал у меня улыбку. Ради какого-то ниобия он отказывается от самой свежей информации о Биате!

«Черствый сухарь!» — подумал я, с уважением глядя на Костю. Мне было приятно, что Костя ни капельки не ревновал, а уважение вызвала его ярость исследователя. Этот «бездельник» иногда днями не выходит из лаборатории и тогда с удивительным упорством охотится за атомами редких земель, пытаясь понять их роль в клетках живой материи.

В лаборатории «думающих» машин и электронной оптики я подсел было к своему столу и стал просматривать ленту микроснимков клетки морской лилии, пораженной «дремлющим» вирусом. До поры до времени вирус вел себя вполне добропорядочно. Такое поведение могло продолжаться очень долго, месяцы и годы. Иногда же под влиянием каких-то неизвестных еще условий вирус нарушал все правила общежития, начинал бурно размножаться, разрушал клетку-кормилицу. Я искал причины агрессии вируса. Вдруг я заметил, что в серии кадров наметился такой процесс. По-видимому, я довольно громко свистнул, так как трое ученых из постоянного штата станции подняли головы и тут же опустили их к столам.

— Удивительно, что мои вирусы стали активизироваться как раз в то время, когда для этого не было никаких видимых причин, — сказал я в свое оправдание.

Ученые промолчали.

Я выключил ленту, встал и нечаянно с грохотом отодвинул стул. Кто-то из троих издал легкий стон. Я извинился. Постоял и пошел к двери, поняв, что не смогу сейчас работать.

На острове было много зелени. Тропическая растительность захватывала все пространство, не занятое служебными и жилыми помещениями, лабораториями, механизмами и машинами. Я очутился на тропинке, ведущей через зеленый туннель, пропитанный нежным запахом ванили и еще чем-то, напомнившим мне «Звездную пыль».

Тропинка привела на главный пост, похожий на ходовую рубку гигантского лайнера. После жгучего блеска солнечных бликов там было тихо и прохладно. У приборов сидел Петя Самойлов и сосредоточенно смотрел на западный сектор кругового обзорного экрана, где с характерным, едва уловимым шумом пульсировала зеленая полоса океана. Покачивался высокий красный буй с целым набором антенн, на его боку чернела цифра «9». Метрах в двухстах от буя взад-вперед нервно ходил сторожевой отряд дельфинов. Слышались их характерные голоса. У некоторых из них на темени были укреплены «электрические копья» — небольшие приборы обтекаемой формы.

Петя кивнул в ответ на мое приветствие и сказал:

— Где-то недалеко Черный Джек. Опять подходили его разведчики. На этот раз они держатся довольно далеко от ударной волны. Не знаю, что они еще выкинут. Я вызвал ребят с «Кальмара».

Послышался скрежет, на экран с грохотом влетела гоночная торпеда и, резко сбавив ход, почти остановилась. В прозрачной гондоле сидели два бронзовокожих незнакомых гонщика.

— Это с «Кальмара», — сказал Петя. — Хорошая у них работа.

Торпеду окружили дельфины. Старший патруль стал докладывать обстановку. Петя нажал одну из многочисленных кнопок на пульте, и тотчас же послышался перевод сообщения начальника патруля.

«Люди» Джека в количестве шестидесяти разделились на десять звеньев и одновременно стали искать проходы в глубине, между буями. Мы включили дополнительное напряжение и атаковали одну из групп стрелами. Один ушел в глубину, остальные бежали на запад, потом на север.

Торпеда рванулась на север. Четыре патрульных дельфина обошли ее и развернутым строем полетели вперед. Именно полетели, скользя почти по самой поверхности и, казалось, не делая для этого особых усилий. Петя повертел головой и причмокнул:

— Вот это гонка! Завидую ребятам с «Кальмара». Только им разрешается использовать всю мощность торпеды и применять ампулы с морфином. Конечно, им не накрыть Джека. Может, заарканят кого-нибудь из его желторотых. Тогда удастся подготовить еще одного парламентера.

Я спросил:

— Ты веришь, что таким путем можно перевоспитать Джека?

— Конечно, нет! Но возможно, будет оказано влияние на других, а их около тысячи, и кое-кто перейдет на легальное положение. В Арктике косатки успешно используются в роли пастухов трески. Есть и в наших водах почти мирные племена. А с Джеком можно покончить только широкой блокадой и с моря, и с воздуха.

Послышался мелодичный гудок, на пульте замигали лампочки. На экране видеофона появилось сухощавое лицо индийца.

Петя сказал нарочито бодрым голосом:

— А, Чаури Сингх! Приветствую и слушаю тебя!

Индиец мрачно пробасил:

— Благодарю за неоднократные приветствия в течение сегодняшней половины дня, а также за любезные обещания.

— Не беспокойся, уважаемый Чаури Сингх. — Петя подмигнул мне. — Я наконец-то, кажется, нашел дублера. Вот наш новый стажер Иван Канев, а лучше просто Ив, ему хочется переменить обстановку и немного рассеяться.

Чаури посмотрел на меня и, кивнув головой, исчез.

— Ну, вот все и устроилось, — сказал Петя, — это наш бионик. Ведет интереснейшую работу с головоногими моллюсками. Ты, конечно, еще не мог с ним познакомиться, он все время торчит то у своих самописцев, то болтается в «Камбале». Счастливого тебе плавания! Зайди в его «конуру», там много любопытного. Он будет ждать, да не вздумай опаздывать, тогда я совсем упаду в его глазах как серьезный человек, да и тебе не поздоровится. Ну что ты на меня так смотришь? Отправляйся к Чаури. Ведь ты еще не опускался глубже двадцати метров или в крайнем случае на какую-то сотню в туристском батискафе. А здесь я гарантирую тебе километр!

— Километр так километр. — Я поблагодарил Петю и отправился в «конуру» бионика.




ЧТО ВИДИТ ОСЬМИНОГ


«Конура» оказалась огромной лабораторией, одну стену в ней занимал аквариум. За литым стеклом высотой около пяти и длиной не менее восьми метров застыла бирюзовая вода. В ее необычайной прозрачности кишела жизнь материковой отмели. Парили стайки рыб, одетые в разнообразные «праздничные» наряды, ветвились кусты кораллов, багряные, белые, розовые, зеленые, ярко-желтые, предательски прекрасные анемоны «цвели» на каменных глыбах, поднимались изящные ленты темно-зеленых, бурых и красных водорослей. На дне сновали крабы, рачки, лежали, раскрыв створки, перловины.

Второй достопримечательностью лаборатории был светильник. Большая прозрачная чаша на бронзовой треноге. В чаше с водой застыл невзрачный кальмар-альбинос. Как видно, один из глубоководных видов.

«Зачем он здесь?» — подумал я, заглядывая в чашу.

Кальмар «ответил». Он вспыхнул изнутри голубым светом, а вся его поверхность покрылась разноцветными, тоже светящимися точками, расположенными с большим вкусом. При свете, источаемом кальмаром, можно было читать. Я никогда не видел таких кальмаров и подумал:

«Вот бы послать Биате на спутник!»

Как только я отошел от чаши, кальмар погас.

Чаури Сингх, казалось, не обращал на меня никакого внимания.

«Не уйти ли?» — подумал я и сразу отказался от этой мысли. Все в этой комнате притягивало: множество незнакомых приборов, кокетливый кальмар, грандиозный аквариум, на который можно было смотреть не отрываясь часами, но особенно интриговал сам хозяин. Высокий, худой, он сосредоточенно следил сразу за осциллографом и телеэкраном. На экране фиксировался кусочек океана, вернее, его дна, загроможденный черно-бурыми обломками базальта. Судя по темно-зеленому цвету воды, глубина была довольно значительной. Неожиданно я увидел осьминога. Он был необычайно велик. Я различал его смутные очертания и огромные фиолетово-черные глаза. Перед ним лежала груда двустворчатых моллюсков.

Осциллограф чертил ровную, слегка волнистую линию. Я догадался, что каким-то непостижимым для меня образом Чаури Сингх умудряется наблюдать и записывать биотоки мозга этого моллюска.

Чаури Сингх повернулся ко мне и спросил:

— Тебе никогда не приходилось смотреть чужими глазами? Нет, конечно, не глазами другого человека, разница при этом была бы незначительна, а, например, глазами собаки, жука, курицы, рыбы, слона. Так вот, представь, что ты превратился в головоногого моллюска! — Он нажал желтый клавиш, и картина на экране телевизора мгновенно изменилась.

Вода теперь казалась чем-то другим, абсолютно прозрачным, нежно-фиолетовым веществом. В нем плавали причудливо расплывшиеся громады скал, какие-то странные растения очень сложной пастельной расцветки. В фиолетовом мире двигались фантастические рыбы; и по форме, и по окраске они превосходили все, что мне приходилось видеть необыкновенного в глубине тропических морей.

Картина неожиданно стала меняться. Цвета стали ярче, очертания скал, растительности, животных приобрели более знакомые формы. Коралловый куст вспыхнул алым пламенем, затем постепенно стал менять цвета, как остывающая сталь. Анемона, примостившаяся на коралловом кусте, так же поспешно меняла окраску своих «лепестков» и ножки, словно мгновенно переодевалась. Удивительные превращения происходили с чудовищно несуразной рыбой, будто раскрашенной художником-абстракционистом. Из широкой, плоской она превратилась в пеструю ленту, затем свернулась и стала нормальным помокантусом, только не черным с золотом, а темно-синим с алыми и желтыми пятнышками. Глаза у рыбы вспыхнули зеленым огнем и стали медленно гаснуть. Весь подводный пейзаж менялся, как декорации на сцене японского ревю, только, видимо, художник-постановщик подводного представления обладал еще большей фантазией и набором технических и еще каких-то непостижимых для меня средств.

— Приблизительно так видит спрут. Хрусталик его глаза подвижен, как линза в фотокамере. Надо учитывать при этом, что моя электроника далеко не совершенна и передает только жалкие тени мира спрута. Его палитра несравненно богаче, и ее основные цвета иные, чем те, что воспринимает наше зрение, здесь же цвет переведен в доступные нам колебания. Видимо, нам никогда не удастся увидеть подлинный мир этих существ, — закончил он с оттенком грусти.

Внезапно краски на экране расплылись, смешались, побежали белые линии.

— Видишь! — Чаури Сингх сделал движение рукой в сторону экрана. — Вот уже неделю, как ежедневно в это время искажается передача информации по всем каналам.

Голубой луч бешено прыгал на осциллографе.

— Необходимо проверить электронную приставку. Она там. Рядом со спрутом. Поэтому я просил себе спутника. Извини, но инструкция запрещает плавать в «блюдце» одному. Я не нарушил ритма твоего творческого дня?

— Я вышел из ритма.

— Тогда нет лучшего средства обрести равновесие душевных сил. — Он выключил приборы.




ТЕТИС


Мне еще не приходилось опускаться в глубины моря на «порхающем блюдце». Мой опыт исследователя морских глубин ограничивался несколькими рейсами на экскурсионных гидростатах в Океании, Красном море и у берегов Флориды. Правда, прошлым летом мне посчастливилось попасть на крейсерский батискаф и провести в водах Северной Атлантики целый месяц. Там уже много лет велись успешные опыты по одомашниванию гренландских китов и моржей, но плавание на огромном корабле, с комфортабельными каютами, салонами и спортивным залом, нельзя сравнить с экскурсией на «Камбале». Здесь ощущаешь океан каждой клеточкой тела, почти так же, как плавая в маске Робба или с глубинным аквалангом. «Камбала» оказалась довольно вместительной. Два широких сиденья впереди и одно в корме, специально для стажеров, но на этот раз я уселся рядом с Чаури Сингхом у панели управления.

С легким шипением вошел в пазы люк, Чаури Сингх вопросительно посмотрел на меня, будто спрашивал, не раздумал ли я пуститься в это рискованное плавание, и, видно, не найдя на моем лице никаких признаков сомнения, положил руки на разноцветные клавиши. «Камбала» без видимых усилий двинулась вперед, скользя по воде. На середине лагуны она стала погружаться. В кварцевые стекла иллюминаторов прощально плеснула волна, и голубоватый свет наполнил кабину. Указатель курса стал описывать кривую, уходя вниз по шкале глубины: мы опускались по широкой спирали.

Появилось несколько дельфинов, они провожали нас, заглядывая в окна. Среди провожающих оказался и Тави. Я помахал ему рукой.

Тави подплыл почти вплотную к стеклу, будто преграждая дорогу.

Чаури Сингх включил гидрофон. Послышались голоса дельфинов. Слышалась тревога в их возбужденных щелкающих фразах.

— Они о чем-то нас предупреждают, — сказал я и не узнал своего голоса: никогда он не был таким пискливым и слова не вылетали из моего рта с такой необыкновенной скоростью.

Чаури Сингх улыбнулся и надел прозрачную маску. Такая же маска лежала в кармане обшивки справа от меня. Я тоже надел ее и услышал вполне нормальную речь.

— Мы дышим кислородно-гелиевой смесью, только с минимальной прибавкой азота. Гелий искажает звук, — объяснил Чаури Сингх и кивнул Тави. — Он предупреждает, что не следует опускаться в Глубокий Каньон. Там заметили большого кальмара. Возможно, это тот самый легендарный Великий Кальмар, о котором вы, вероятно, слышали.

Тави и его спутники оставили нас, как только Чаури Сингх заверил их, что в его намерения не входит сегодня обследовать Глубокий Каньон.

— У них чисто религиозное почтение к Великому Кальмару и не менее могущественному Великому Змею, — сказал ученый.

Нас окружила стая любопытных анизостремусов. Они тыкались носами в стекла, пялили на нас круглые радужные глаза.

— И я вполне понимаю их, — продолжал .Чаури Сингх. — Во время нашествия желтых крабов ты не испытывал чувства подавленности, нелепых желаний, злобы? Я рассказал ему, что происходило с нами в ту ночь.

— Дельфины испытывают на себе гипнотическую силу кальмаров более продолжительное время, и у них на этот счет сложились верные представления, принявшие несколько мистическую окраску.

Из гидрофона доносился поток шелестящих звуков: анизостремусы «обсуждали» наше появление.

Иногда «блюдце» подходило к обросшей водорослями стенке нашего острова. Здесь к шепоту анизостремусов примешивалось множество других диалектов жителей моря и особенно голоса креветок, напоминающие потрескивание масла на сковородке.

Анизостремусы отстали, как только температура воды опустилась до двадцати градусов.

Глубина сорок метров. Исчезли тени. Мы очутились в зоне ровного зеленого света. Нельзя было определить, откуда он льется: сверху, с боков или снизу. Описав виток, мы снова подошли к стене острова, декорированной водорослями. Внезапно Чаури Сингх остановил батискаф.

Недалеко от нас, возле самой стены, вился пестрый рой рыб. Все они стремились пробиться к центру, где, видимо, происходило что-то очень/важное. Я заметил лупоглазых коричневых, усыпанных круглыми белыми бликами кузовков, черных с золотом помакантусов и золотисто-бурого губана, которого за его жеманность называют «синьоритой».

Помакантусы подставляли свои бока «синьорите», замирали, стоя вниз головой или лежа вверх брюхом.

— Обычный врачебный пункт, — сказал Чаури Сингх, улыбаясь, — санитары «лечат» своих собратьев, страдающих кожными болезнями. Санитарный симбиоз все еще для нас загадка, как почти все, с чем мы встречаемся в океане. Нам неясно, почему хищные животные щадят крохотных санитаров. — Он включил двигатель. — Мне показалось, что я обнаружил новый вид санитара, не узнал синеглазку. Ты заметил зеленую рыбку с фиолетовой головой, с голубой и черными полосами?

Я признался, что проглядел, хотя во время подводных экскурсий встречал эту изящную синеглазую красавицу.

Чаури Сингх продолжал, глядя в зеленоватый сумрак:

— Эти существа питаются ядовитой слизью, грибками, паразитирующими на теле рыб, колониями бактерий, рачками-паразитами, сами не заражаясь. Странно?

— Да… очень…

— Нам удалось выделить антибиотик из крови «синьориты». Скоро фармакологи дадут нам этот токсин, и мы сможем помочь рыбам-санитарам. Больные уже «приходят» в опытные «амбулатории», которые мы установили на рифах и санитарных буях…

На глубине семидесяти пяти метров мы попали в общество крохотных кальмаров. Они были почти не видны, приняв цвет воды. Внезапно впереди появилось множество коричневых расплывающихся пятен. Пятна слились, и мы очутились в непроницаемой мгле.

Чаури Сингх сказал со смехом:

— Нас обстреляли из ракет, начиненных аэрозолями. Придется подождать, пока рассеется этот «дым». Садиться в темноте рискованно. Прожектор зажигать нельзя, да и к тому же бесполезно: завеса непроницаема.

Кабина наполнилась странными звуками, похожими на легкие вздохи.

Зеленым, синим, сиреневым и красным светом тлели дрожащие стрелки и цифры приборов.

Чаури Сингх стал рассказывать о головоногих моллюсках. Я слушал его, думая о Биате.

Мне представилось, что она прикорнула на заднем сиденье батискафа и, глядя в темноту за стеклом, где сейчас вспыхивают голубоватые искорки, думает о своих звездах или мысленно просматривает пленки со следами осколков атомов. Для нее все это насыщено поэзией. Или, может быть, она вся отдалась ощущению тайны, окутавшей нашу «Камбалу». Конечно, она бы отождествила океан с космосом. Там рождаются звезды, здесь — жизнь. Без жизни нет ни звезд, ни планет. Без жизни они ничто…

Чаури Сингх тихо говорил:

— Ты знаешь из элементарного курса, что у них три сердца и голубая кровь.

Она бы засмеялась, услышав это, и сказала: «Вот аристократия! В древности голубую кровь считали привилегией царственных родов…»

Чаури Сингх говорил:

— Основа голубой крови не железо, как у млекопитающих, а медь. Мне посчастливилось открыть два новых вида глубоководных кальмаров…

В горах, на привале; Биата увидела мышь, обыкновенную серую мышь, и обрадовалась ей так, будто открыла совершенно новый вид…

Чаури Сингх повысил голос:

— …Разве не достойно удивления, что природа за миллионы лет до появления человека открыла один из самых совершенных способов перемещения в пространстве — реактивный двигатель — и наделила им головоногих моллюсков… Идеальный двигатель! Просуществовал сотни миллионов лет без изменений и только недавно открыт нами…

Она бы шепнула: «Он влюблен в своих головоногих…» — и, притихнув, стала бы слушать гимн головоногим моллюскам.

— …Ты слышал что-либо из уст дельфинов о Великом Кальмаре? — донесся до меня голос Чаури Сингха.

— О да!

— И, вероятно, заметил, что они не любят о нем особенно распространяться, чтобы не навлечь его гнева. Даже наши цивилизованные дельфины и те не могут избавиться от необъяснимого почтения перед великим десятируким владыкой глубин…

А может быть, она нашла бы в темноте мою руку и шепнула: «Как хорошо, Ив!»

За окном стояли сумерки. Коричневое облако медленно рассеивалось.

— Я покажу тебе этот экземпляр… — Чаури Сингх нажал одну из клавишей.

— Совершенно исключительная форма щупалец… Если, конечно, у тебя найдется время…

Засветился небольшой телеэкран, и мы увидели дно: коралловые глыбы, стаю рыб. Метнулась темная тень. Рыбы одновременно спикировали в глубину.

После десятиминутных поисков «Камбала» повисла над уже знакомыми глыбами кораллов. Спрут медленно шевелил щупальцами и смотрел на нас; теперь глаза его источали голубоватый свет. Он мгновенно покраснел, как смутившаяся девушка, стал совершенно пурпурным, затем на нем появились черные полосы — признак более сильного волнения, и так же неуловимо быстро осьминог сменил свою яркую окраску на бледно-пепельную.

— Тетис взволнована, сильно взволнована, — прошептал Чаури Сингх. — Только при крайней степени волнения, испуге, она «бледнеет». Не обязательно, как сейчас, становится серой — видишь, появились жемчужные тона, — она может стать желтой, бледно-голубой или нежно-сиреневой; в гневе пользуется более яркими густыми тонами. Механизм этого явления необыкновенно сложен. В верхних слоях кожи расположены хроматофоры — пигментные клетки, а также клетки, необыкновенно чувствительные к световым лучам. Хроматофоры содержат в себе все цветовые комбинации, известные нам, а также сочетания красок, тона, которые невозможно нигде больше встретить и тем более получить в земной химической лаборатории. Выбор окраски определяется не только зрением, но и самой кожей, а также эмоциями. Настроение в этом деле имеет решающее значение. До сих пор не найдено ни одного существа, которое могло бы так мгновенно и целенаправленно менять цвет своего тела. Хамелеон по сравнению с осьминогом — жалкий дилетант. А человек! Всего каких-то три-четыре тона, не больше. Ну можем мы с тобой заставить покраснеть только, скажем, руку? При большой тренировке, и то с трудом. А осьминог может все свои восемь ног окрасить в разные цвета и даже нанести на них узоры, воспроизвести на поверхности кожи подводный пейзаж!

Осьминог как-то обмяк, щупальца потеряли упругость.

— Немного снотворного не принесет вреда нашей Тетис, — сказал Чаури Сингх, — и даже будет полезно, она так переволновалась сегодня.

Мы держались возле самого дна. Вспыхнул луч прожектора, осветив всего моллюска, засверкали водоросли, анемоны были похожи на увядающие орхидеи; на них тоже подействовал наркотик, они уснули. И опять кожа осьминога мгновенно приняла яркие тона подводного пейзажа. Он был очень красив, этот моллюск, похожий на драгоценные майолики, найденные при раскопках Согдианы.

Телевизионная камера с приставкой для трансляции нервных импульсов находилась в трех метрах от убежища осьминога, на возвышенности, похожей на цветочную клумбу. Камуфляж надежно защищал приборы от любопытных глаз. Никто, кроме Чаури Сингха, не отличил бы их от камня, заросшего водорослями. Механические руки осторожно заменили приставку — небольшой темный цилиндрик.

— Вот и вся операция, — сказал Чаури Сингх, — можно было бы предусмотреть автоматическую смену деталей, но мне нравятся такого рода прогулки. Чрезмерная автоматизация ограничивает непосредственное ощущение мира, создает только видимость подлинных событий, хотя и тождественных по существу.

Возле спящей Тетис, не обращая внимания на яркий луч нашего прожектора, появились широкие толстые групперы, по окраске похожие на барбусов. Они безбоязненно шныряли вокруг и даже совали головы под щупальца осьминога, подбирая остатки с его пиршественного стола.

Чаури Сингх сказал удивленно:

— Каким образом эти глуповатые групперы узнали, что Тетис спит? Нет, это поразительно! Ведь их бессознательный опыт должен бы им подсказать, что спрут никогда не спит, по крайней мере его никогда нельзя застать врасплох!

Чаури Сингх потушил прожектор и, подняв «Камбалу» на двадцать метров, включил миниатюрный осциллограф, вмонтированный сбоку телеэкрана. Мы стали наблюдать за кривой осциллографа. Она стала ровнее, но даже у сонного спрута наблюдалась повышенная нервная напряженность.

Осьминог медленно зашевелил щупальцами, вздрогнул и подался в тень коралловой глыбы.

— Кривая бешено запрыгала, — подумал вслух Чаури Сингх. — Такая смена состояний ненормальна. Все раздражения у Тетис возведены в куб.

Мне припомнились слова Биаты о мутациях бактерий, моя собственная пленка с записью поведения вируса, возрастающий поток нейтрино, обнаружение новой элементарной частицы.

Выслушав меня, Чаури Сингх сказал:

— Возможно, хотя воздействие нейтрино на организм спрута даже при чудовищном увеличении почти равно нулю. Вода частично защищает от жестких излучений, поэтому мутации в океане случаются реже, чем на Земле. В этом одна из причин консерватизма жизни мирового океана. Ты говоришь о явлениях в связи со Сверхновой? Новая элементарная частица? — Он задумался на несколько секунд и продолжал: — Надо внимательней просмотреть последнюю информацию с астрономических спутников и работы коллег. Последние дни я был слишком увлечен работой. Заканчивал серию опытов. От них зависят необыкновенно важные обобщения.

— Вы полагаете, что головоногие обладают разумом?

Чаури Сингх улыбнулся:

— Мозг — прежде всего аппарат для приема и передачи информации. У головоногих моллюсков совершенная нервная система, больше органов чувств, чем у наземных животных. Поток информации, получаемый ими, огромен. Мы прослеживаем у них способность к решению задач после осмысления полученного опыта. Мне думается, что вслед за открытием цивилизации дельфинов — я сторонник этого утверждения, именно цивилизации, — мы стоим перед решением еще одного аспекта разума, с иной логикой, чем у приматов земли и моря. Я согласен с твоим досточтимым учителем, что природа не могла остановить свой выбор только на человеке, наделив его одного разумом. Формы разума так же бесконечно разнообразны, как и формы жизни.




БОЛЬШОЙ ЖАК


Мы прошли в густой зеленой тени под нашим плавучим островом, мимо столбов, похожих на стволы чудовищно толстых пальм. Такими стали канаты, обросшие водорослями. Базальтовая глыба острова стояла на мертвых якорях.

Навстречу медленно плыл коралловый лес. Каменные деревья отливали перламутром и казались воздушно легкими, невесомыми, как и стаи радужных рыб, порхавших над коралловыми зарослями и в их чаще. Время от времени открывались поляны, отдаленно напоминающие горные луга весной.

При попытке нарисовать подводный ландшафт невольно пользуешься грубой земной палитрой, а она-то как раз и не годится для этого. На земле нет таких красок. Здесь цвет непостоянен, и трудно сказать, какой истинный цвет подводных обитателей.

Впереди нас показалась стайка серебристо-розовых макрелей, но, как только мы приблизились к ним, рыбки стали ярко-желтыми. Скоро они попали в полосу более яркого света и тотчас же превратились в драгоценности из рубинов и пламенеющего золота. Затем цвет их стал бледнеть, и вот они уже жемчужно-серые. Но и этот «скромный» наряд долго не удержался. Перед тем как скрыться из нашего поля зрения, стайка окрасилась в золотисто-топазовые тона. Чаури Сингх сказал:

— Рыбы меняют окраску в зависимости от того, под каким углом падает свет на их чешую. Простое, но не исчерпывающее объяснение. Мы почти ничего еще не знаем об этом великом доме, где родились. Он еще для нас чужой. Человечеству так долго казалось, что у него слишком много неотложных дел на суше, затем в космосе. Хотя пройдут еще сотни лет, пока, может быть, людям земли посчастливится столкнуться с миром где-то в глубинах Вселенной, который сможет как-то сравниться с океаном. А вернее всего, этого не случится. Природа беспредельно щедра, и, возможно, здесь она достигла наивысшего творчества, а там — только варианты. Варианты величественные, необычайной сложности, но лишенные земной теплоты и бесчисленного разнообразия.

Чаури Сингх нажал несколько клавишей и посмотрел на фиксатор глубины. Красная линия на шкале медленно опускалась.

— Ничего опасного, — сказал он. — Нас увлекает вниз одна из ветвей глубинного течения. Течение холодное, как видишь, — он кивнул на прибор, — всего восемь градусов Цельсия. Холодный поток переливается через горный хребет, обогащая воды океана питательными солями. Ветвь довольно узкая, течет среди теплой воды, как по трубе. На границах потока особенно интенсивно развитие жизни…

В его словах почувствовалась озабоченность, он явно думал о чем-то другом, более важном.

За колпаком медленно наступали красноватые сумерки. Вспыхивали зеленоватые искры. Красная черточка на глубиномере опустилась до двухсот пятидесяти метров.

Сбоку от Чаури Сингха засветилась разноцветными огнями схема двигателя нашего кораблика. Ученый с минуту молча изучал ее, затем, откинув сиденье, заглянул в машинное отделение. Его смуглый лоб прорезала глубокая складка. Он поморщился, точно от боли.

Я тоже заглянул в ярко освещенное чрево нашей «Камбалы». У нее был довольно простой двигатель, работающий на «вечных» аккумуляторах. Он работает безотказно, годами на любых режимах. Такие двигатели ставятся на гоночных торпедах.

— Когда последний раз зачищались контакты? — спросил я.

— Не знаю. Я никогда этого не делал. Обыкновенно за машиной смотрел мой коллега Жан Лагранж, а также инспектор службы безопасности. Жан вылетел в Токио на симпозиум по коралловым полипам — это его хобби. Основные исследования мы ведем вместе. Это его идея и разработка опыта со спрутом. Так ты говоришь, контакты?

— Да. Нет ли у вас ножа?

— Одно мгновение! — Он долго шарил в карманах, затем под ногами, наконец протянул небольшой универсальный нож.

Я скреб контакты, думая, почему этот рассеянный ученый просто не продул цистерны — мы бы всплыли без хлопот и там, при солнечном свете, устранили эту пустяковую неисправность. Видимо, сказывается педантизм, выработанный годами усидчивого труда. «Все у таких людей должно исправляться и выясняться немедленно, — думал я. — Причем такие люди делают не меньше ошибок, чем мы, грешные». Последнее заключение я вывел совсем снисходительно. То, что он не знал, как зачищать контакты, сильно подняло меня в собственных глазах. «Окажись он один или с таким же растяпой, представляю, что бы они натворили вдвоем, пока их не выудили бы спасатели».

Двигатель ожил, но мы продолжали опускаться. На мой вопросительный взгляд Чаури Сингх ответил:

— Каньон очень узок и местами перекрыт арками. Много выступов. Можно повредить корпус или попасть под камнепад. Ты считаешь, что надо было всплыть немедленно, как только я заметил аварию, но тогда нас могло затянуть под основание острова. Перспектива, как видишь, была не слишком заманчива. Очутиться в смешном положении не менее трагично, чем не знать схемы двигателя батискафа. — Он засмеялся по-детски беззаботно.

Мне стало нестерпимо стыдно. Этот удивительный человек понял мое состояние и показал, как надо относиться к моим тонким психологическим выводам. Я невольно вспомнил свои быстрые заключения о поступках товарищей. Как-то профессор общей психологии Кауфман похвалил мои графики психологических констант, и на этом основании я стал выносить молниеносные «диагнозы», «определял» характеры и составлял что-то вроде психологических гороскопов. Особенно доставалось Косте.

Последняя размолвка с Биатой тоже была из-за этого. Я пытался убедить ее бросить не только звезду, но и вообще астрофизику, так как ее повышенная эмоциональность не принесет науке ничего стоящего.

«Астроному нужен холодный математический ум, — говорил я тогда, — ты же натура увлекающаяся, тебе надо заняться поэзией, живописью или в крайнем случае созданием „диких гипотез“ для Института прогнозирования полезных вещей».

Она ответила на это:

«Ты… ты… сам „дикая гипотеза“ из института бесполезных вещей!»

Глубина восемьсот метров. Сконцентрированные пучки света от наших прожекторов пронизывают бесцветную толщу воды, окруженную непроницаемым мраком.

Мой кормчий заставил «Камбалу» повернуться на 360 градусов. Справа луч скользнул по базальтовым столбам и глыбам. Локатор показывал почти одинаковое расстояние от стенок каньона.

— Мы проходим самое узкое место, несколько опасное для плавания с коррозийными контактами, — сказал ученый. — Нам с Жаном много раз приходилось проделывать этот путь. Течение принимает горизонтальное положение и устремляется к востоку на глубине тысяча пятисот метров. Там каньон превращается в широкую долину и можно без риска начинать подъем.

Я хотел спросить о цели таких рискованных экскурсий. Чаури Сингх словно читал мои мысли:

— Мы иногда навещаем Большого Жака — так Лагранж назвал довольно интересного кальмара. Скоро будем проходить мимо его дворца. Смотри налево. Редкий экземпляр.

«Камбала» заняла устойчивое положение, повернувшись носом к ближней левой стенке. Скорость течения достигала пяти километров. Как на экране, сменялись кадры мрачного и довольно однообразного ландшафта.

— Вот он! — торжественно произнес Чаури Сингх. — Жак уже привык к нашим визитам и не выказывает особого беспокойства. Не то что в первый раз…

«Камбала» остановилась: ее «ласты» выгребали против течения. Прожекторы освещали те же бесконечные колонны мертвого города. И тут я увидел глаза, отразившие свет фар. Они были огромны: более пятидесяти сантиметров в диаметре! Гигантский клюв зловеще выступал между двух головных щупалец, достигавших не менее тридцати метров в длину. Восемь щупалец-«рук» были несколько короче, они неподвижно свисали с цилиндрического туловища. Большой Жак стоял, прислонившись своим десятиметровым телом к базальтовой колонне, как студент, с кажущимся безразличием ожидающий свою подругу. Из репродуктора послышались частые шипящие щелчки: ослепленный ярким светом, Жак включил свой локационный аппарат и ощупывал нас ультразвуковыми волнами. С виду же он оставался неподвижно-спокойным, только длинные щупальца протянулись к нам, как руки, чтобы заслонить глаза от нестерпимо яркого света.

— Так это и есть тот самый Великий Кальмар? — спросил я почему-то шепотом.

— Есть более великие. Этот средних размеров. Здесь редко появляются кашалоты, его единственные враги, и лет через десять он может стать настоящим Великим Кальмаром.

Меня внезапно охватило предчувствие чего-то страшного, что неотвратимо должно произойти с нами. Такое же состояние, как в ночь нашествия желтых крабов на наш остров.

Чаури Сингх сказал:

— Не поддавайся! Скоро мы выйдем из сферы воздействия его гипнотической силы. Чем-то мы не понравились сегодня Жаку. Возможно, сегодня он намерен определить, что из себя, в конце концов, представляет наше «блюдце». Съедобно ли оно? Если так, то… — Он не договорил, так как мы оба полетели в предохранительную сетку перед пультом управления. — Затем «блюдце» перевернулось вверх дном и мы стали на голову. Губчатый пластик смягчил удар. Резкий поворот, и я упал на своего соседа.

Чаури Сингх попытался успокоить меня:

— Не волнуйся, я выпустил в него все ампулы. Он… Не закончив фразы, ученый в свою очередь обрушился на меня. «Блюдце» медленно вращалось. Я перелетел на заднее сиденье и, упершись ногами и руками в стенки, чувствовал себя как в тренировочном колесе: Чаури Сингх тоже нашел точки опоры и ухитрялся нажимать то одну, то другую клавишу на пульте управления.

Я ждал, что вот-вот треснет наше «блюдце», хлынет вода и все будет кончено. Думая об этом, я почему-то не чувствовал страха, наоборот — мне болезненно захотелось, чтобы это случилось, и как можно скорей.

«Блюдце» перестало вращаться. Чаури Сингх приник к иллюминатору. Я поборол в себе апатию и тоже перевел взгляд с приборной доски на окно. «Блюдце» стояло с наклоном в 45 градусов. Лучи прожекторов уходили в темноту, но их рассеянный свет давал возможность рассмотреть кальмара. Прицепившись к скале, Жак держал нас кончиками вытянутых щупалец. Глаза его, горевшие переливающимся фиолетовым светом, уставились на меня. По крайней мере, мне казалось, что он смотрит только на меня. Щупальца, вытянутые в струнку, напоминали две дорожки, хотелось стать на них и пройти к этим глазищам…

Чаури Сингх проворчал:

— Долго он еще намерен любоваться нами?

Я сказал, проникаясь нежностью к моллюску:

— Жак спит. Не будем его будить. Пожалуйста, не надо.

— Мне бы тоже сейчас не хотелось этого делать. Да он и не спит. Ему досталась очень небольшая доза снотворного, остальное унесло течением. Все же попытаемся высвободиться из его объятий, пока он находится в состоянии прострации.

Я стал следить за смуглыми пальцами Чаури Сингха и экраном. Щупальца плотно прилипли к крышке «блюдца», приняв темно-зеленые цвет покрытия. Механические руки поднялись из гнезд, захватили клешнями щупальца, тщетно пытаясь оторвать их от металла. Лопнула кожа, голубую кровь моллюска уносила вода. Стальные клешни немного приподняли щупальца н сами оказались опутанными тройной спиралью. Я больно ударился лбом в стекло, раздался треск, и мы полетели куда-то с неимоверной скоростью, потом последовал новый толчок, треск и наступила тишина. «Блюдце» приняло горизонтальное положение.

— Он оторвал нам «руки», — сказал Чаури Сингх. — Ты не находишь, что мы легко отделались, если ему не придет на ум повторить все сначала?.. Нет, мы идем. Он, наверное, «изучает» устройство механических рук. — Чаури Сингх засмеялся.

Я долго сидел молча, чувствуя приятную слабость во всем теле, как после слишком горячей ванны. Мне стало вдруг смешно, и я с минуту давился от душившего меня смеха. С трудом мне удалось овладеть собой.

Чаури Сингх сказал:

— В следующий раз свидание с Жаком не произведет на тебя такого сильного впечатления. Надо сопротивляться его «воле». Знаю — трудно. Заставить себя быть сильнее.

— Мне бы не хотелось с ним встретиться еще раз, — признался я, с тревогой посматривая на шкалу глубины.

Тысяча пятьсот метров! Почти предельная для «Камбалы». Мы проплыли еще около километра в толще подводного течения и стали подниматься на поверхность. Чаури Сингх погасил прожекторы. «Камбалу» окружила абсолютная темнота. Скупой свет люминесцентной градуировки приборов только усиливал идеально черный цвет за стеклом. Мы молчали, зачарованные жуткой черной тишиной.

Неожиданно мелькнул огонек, другой, проплыл пунктир огоньков, напоминающих иллюминаторы крейсерского батискафа. Вокруг него замелькали вспышки разноцветных петард.

Чаури Сингх сказал:

— Яркая окраска и здесь несет те же функции, что и в освещенной части биосферы. Это и стимулятор для сохранения вида, и ориентир для хищника, здесь все хищники. Свет — приманка, своеобразная наживка, как у удильщиков. Свет приносит и жизнь, и гибель. Но как красиво! Смотри! Какая фантазия понадобилась бы художнику, чтобы создать такую драгоценность!

Под углом к нам двигалось живое ювелирное изделие из бриллиантов, рубинов, ярких изумрудов и еще множества каких-то незнакомых мне драгоценных камней. Они то затухали, то вспыхивали, переливались, будто их поворачивали перед невидимым источником света невидимые руки.

Зажегся наш прожектор, и мы увидели отвратительное белесое создание, состоящее почти из одной пасти. У рыбы были большие глаза, но она совсем не реагировала на свет и медленно двигалась своим курсом.

Прожектор погас, и опять засверкали драгоценные камни, расположенные с необыкновенным вкусом в сложном орнаменте.

Чаури Сингх сказал в раздумье:

— Какой обманчивой может быть красота! И, наверное, в понимании прекрасного есть общее у множества существ, имеющих высокоразвитую нервную систему.

На глубине ста метров нас встретил Тави со своими приятелями. В гидрофоне раздались их возбужденные голоса.

— Мы заставили их поволноваться. — Чаури Сингх улыбался. — Большие глубины для них полны тайн, как для нас — далекий космос. Так, наверное, мы будем встречать наших людей, вернувшихся с Альфа Центавра.

Внезапно меня охватила радость, даже больше — восторг. Словно в самом деле я возвращался после многих лет блужданий вдалеке от Земли. Какой радостный свет заливал кабину! Какие удивительные веселые существа кружились вокруг нас!

Чаури Сингх сказал:

— Реакция после возвращения из глубин очень приятна. У меня всегда такое состояние, как после тяжелой болезни, когда опасность позади, а впереди труд, радость, друзья и все мое — и солнце, и океан.




ДИВЕРСИЯ


Голубая вода морей, воспетая поэтами, не больше не меньше, как безжизненная пустыня. Голубые толщи очень бедны планктоном. Это океанический «песок». И если там встречаются косяки рыб, то они — странники, переселенцы в более благоприятные места. В морях цвет жизни — зеленый и красный (в бесчисленных оттенках). Зеленые и красные оазисы заселены крошечными водорослями и животными, где гигантами выглядят веслоногие рачки размером в два-три миллиметра и супергигантами — пятисантиметровые эвфаузиды, ракообразные, похожие на креветок. Их еще называют «черноглазками» за огромные для их размеров агатовые глаза.

Черноглазки — любимое блюдо синих китов, горбачей и других полосатиков. К востоку от нашего острова колышутся красные «поля» — пастбища синих китов. Здесь разводятся главным образом черноглазки, калянусы, копеподы. Необычный цвет этого пятна объясняется окраской эвфаузидов и диатомовых водорослей.

Костя выключил двигатель гоночной ракеты у полосатых буев — границы пастбища, и мы метров триста скользили по рубиновой воде. Тави и Протей; лакомясь рачками, плыли рядом.

Петя Самойлов еще на ходу выловил сачком несколько черноглазок и занялся ими в кормовой портативной лаборатории.

Костя говорил, сидя в широком кресле водителя:

— Если планктон действительно гибнет, то я не завидую китам. Придется их переводить на пастбища в Антарктику или в северные воды, но и там, наверное, не лучше. Разве только удастся нашим генетикам создать более стойкую расу этих черноглазых водяных блох! Но для этого потребуется время. Хотя наша Матильда может и поголодать месяц-другой. — Он помотал головой. — Нет, все обойдется. Просто у нас началась легкая паника. Не может быть, чтобы вся эта живность, видевшая сотни сверхновых и пережившая неизвестно какие еще напасти, вдруг подняла лапки кверху. Хочешь пари? Ты ставишь реторту из-под «Звездной пыли», я попытаюсь восстановить ее формулу и беру на себя труд, — конечно, если проиграю, — посвятить тебе поэму…

Костя увлекся. Меня отвлек Тави. Подплыв к борту, он взволнованно прощелкал:

«Идет стадо убийц, передал охранитель китов. Оно приближается».

Через минуту появился дельфин со шрамом на лбу. Это был Хох, один из пастухов китового стада. Он поспешил к нам, как только узнал о нашем приближении, передавая в воде тревожное сообщение.

Хох добавил к первой информации, что косаток около ста и среди них Большой Убийца, то есть Черный Джек. Они прошли от стада китов на расстоянии километра и движутся к «загону» для китовых акул.

Костя высказался за немедленное преследование «пиратов».

— Не каждый день мы встречаем Джека. Можно захватить его живьем.

Петя сказал, держа в руках стеклышко с препаратом:

— Прошло двадцать пять минут. Если они прорвались, то китовым акулам уже не поздоровилось. Хотя это маловероятно, почти невозможно, — защита плотно прикрывает все подходы к «загону». К тому же там дежурит усиленный наряд дельфинов. Они давно объявили «боевую тревогу», и туда уже подошли ракеты с людьми. Или подходят. Я сейчас свяжусь…

Петя шлепнулся на свое сиденье — так резко Костя дал самый полный ход нашей ракете.

До «загона» китовых акул было более двадцати миль, ракета пролетела их за полчаса. Тави, Протей и Хох, которого мы тоже взяли с собой, ушли вперед и встретили нас у буев защиты.

От наших морских братьев мы узнали, что Черный Джек очень продуманно организовал налет. Его головной отряд инсценировал нападение в Северо-Восточном секторе. Туда были брошены вооруженные дельфины и высланы ракеты с морской охраной. Главные силы Джека устремились в Западный сектор, где им каким-то непостижимым образом удалось выключить защиту, они ворвались в «загон» и стали выгонять оттуда китовых акул. В паническом ужасе акулы бросились в брешь. Множество их было растерзано, но тысячи разбрелись по окрестным водам. Теперь косаток преследуют дельфины-бойцы и все ракеты.

— Джека теперь не догнать, — сказал Петя. — Как бы опять не погибли храбрые дельфины. Он пожертвует несколькими своими пиратами, чтобы избавиться от преследования. Нам необходимы более быстроходные ракеты и мощные гидролокаторы. Сколько хитрости, ума проявляет Джек для борьбы с нами!

— Смотрите, акулы возвращаются! — крикнул Костя, стоявший во весь рост на носу ракеты. — Их гонят пастухи!

— Они и так далеко не ушли бы, — сказал Петя. — Здесь избыток пищи, а там надо ее разыскивать. Джек просчитался. Он думал поохотиться вволю, как только утихнет шум.

С десяток китовых акул плыли, подгоняемые дельфинами. Китовые акулы очень красивы. На их коричнево-серой коже нанесены тигровые поперечные желтые и белые полосы и рассыпано множество таких же круглых пятнышек. Вид у них величественно-свирепый. С виду они даже страшней большой белой акулы. На самом же деле эти существа, достигающие двадцати трех метров, — безобиднейшие в мире. Питаются они исключительно планктоном, процеживая воду через роговые пластинки во рту. Содержание их почти ничего не стоит. Их разводят как резерв на случай затруднений с пищевыми ресурсами планеты. Рыб еще не коснулся закон, восстановивший в правах всех друзей человека, прошедших вместе с ним длинный путь развития и борьбы с природой. Хотя создано множество обществ для защиты животных, населяющих моря и реки. Но здесь надо сказать, что у членов этих обществ есть мощная оппозиция в лице Ассоциации рыбаков и охотников на водоплавающую птицу.

— Почему же все-таки не действует защита? — спросил Костя и крикнул, показывая рукой: — Красный буй! Они сорвали его! Теперь ясно!..

— Не совсем. — Петя послал Тави и Хоха исследовать дно возле силового кабеля.

Через десять минут разведчики поднялись из глубины. Там они нашли трех мертвых косаток-диверсантов, обрывок троса, на котором стоял буй, и заметили несколько белых акул, крутившихся возле мертвых косаток.

У самого дна напряжение силового поля сильно падало, оно только отпугивало слишком чувствительных морских животных. Косатки нащупали это слабое место и, пересилив страх, перегрызли или порвали трос. Удалось это только после третьей попытки. Косатки шли на смерть, чтобы открыть дорогу для своего племени. Наверное, племя голодало и риск был оправдан. Смерть нескольких ради жизни многих — это ли не подвиг! Сколько таких примеров в летописях человечества!

Между тем китовые акулы сплошной массой двигались в «загон». Как и все рыбы этого вида, они необычайно прожорливые, вернее, они никогда не наедаются. Во время часовой прогулки в чистой воде они прямо умирали от голода и сейчас глотали все, что им попадалось на пути.

Неожиданно китовые акулы ринулись назад. Что-то более сильное, чем голод, погнало их от изобильной пищи. «Акулы! Белые акулы!» — просигналил Тави. Недалеко от нашей ракеты зеленая вода покраснела от крови. Несколько белых акул напали на беспомощного гиганта и вырывали из его боков куски мяса. Дельфины из сторожевой охраны атаковали хищниц, и скоро с ними все было покончено.

Смертельно раненная китовая акула медленно поплыла по кругу, оставляя красный след.

Мы стали участниками трагедии, которая длится в океане вот уже сотни миллионов лет.

Прибыл отряд дельфинов, их было около трехсот. Не сбавляя хода, так как они уже получили информацию о положении в «загоне», отряд прошел в брешь, развернулся цепочкой и скрылся под водой. Тави, Хох и Протей тоже исчезли: они не могли оставить своих братьев в битве с акулами.

Костя надел маску Робба, взял тяжелый автомат и прыгнул за борт.

— Ох и влетит нам от Нильсона! — сказал Петя, также натягивая маску.

Мы трое плавали на глубине двадцати метров у выхода из «загона». Вокруг сновали дельфины, оставленные в заслоне. Когда косатки сняли глубинный буй, защитное поле выключилось автоматически. Теперь напряжение было подано на все линии, не защищенными остались только «ворота» шириной около ста метров. Единственный путь отступления для белых акул.

Ко мне подплыл Тави и что-то взволнованно и настолько быстро прощелкал, что я ничего не понял. К тому же в воде стоял невообразимый гомон.

Видимо, он сказал что-то очень нелестное в адрес акул и предупреждал об опасности. Он далеко не уплывал от меня, только изредка выныривал, чтобы набрать воздуха, и появлялся вновь.

Костя выстрелил в белую акулу, на огромной скорости проплывавшую невдалеке, и промазал. Еще раньше, чем Костя нажал на спуск, Тави метнулся наперерез и носом ударил акулу в живот. Кровоточа, акула пошла на дно.

— Не смей стрелять! — сказал Петя. — Ты убьешь кого-нибудь, но только не акулу.

— Все напортил Тави — кинулся под руку, — оправдывался Костя. — Идут! Идут! Сейчас!

На этот раз ему вообще не удалось выстрелить: четырех акул атаковали четыре дельфина и поразили их насмерть. Двое из них были вооружены электрическими гарпунами.

Я тоже несколько раз намеревался выстрелить в пролетавшую надо мной акулу, целясь в черное пятно возле грудного плавника, и всякий раз запаздывал — меня опережали дельфины. Акулы не сопротивлялись. Охваченные паническим ужасом, они спасались бегством.

Дельфины дрались с упоением, поражая насмерть своих извечных врагов.

Я услышал Костин победный возглас. Ему удалось всадить заряд в хвост проходившей под ним акуле. И тут же ее протаранил дельфин, отправив на дно. Несколько раз мимо проносились обезумевшие полосатые чудовища. Эти были пострашней белых акул: от их легкого прикосновения можно было лишиться кожи на значительном участке тела. Хорошо, что нас заранее предупреждали дельфины и мы отплывали, оставляя для китовых акул широкую дорогу.

Белых акул появлялось все меньше и меньше. Где-то в глубине «загона» их взяли в кольцо и безжалостно уничтожали.

Мы находились в воде уже более часа.

— С меня достаточно, — сказал Костя, — вряд ли еще кто подвернется под выстрел. — Раздув слегка подушку за спиной, выполняющую роль плавательного пузыря, он медленно поплыл к серебристому небу.

Петя тоже исчез, мелькнув лягушачьими лапами ластов. Меня привлекла стайка рыбок-бабочек необычайно яркой окраски. Обыкновенно они живут в коралловых зарослях и у барьерного рифа. Как они появились здесь, довольно далеко от места своего обитания? Что их привлекло? Они роем вились возле темного облачка. Да это сгустки крови — красавицы приплыли на поле боя. Кто им сообщил о сражении? Наверное, они услышали шум битвы, голоса дельфинов. Вот почему так быстро распространяются новости в глубинах моря. Думая об этом, я пропустил предупреждение Тави, внезапно почувствовал сильный толчок и выронил из рук ружье. Это Тави столкнул меня с пути десятиметровой белой акулы. Ее до этого атаковали Хох и Протей, но акула, протараненная с боков, оставляя красную полосу, мчалась к «воротам».

Тави подталкивал меня к поверхности, укоризненно щелкал и шипел. Он был прав: нельзя во время битвы болтаться разинув рот и любоваться «бабочками».




ВОЗДУШНЫЙ ПАТРУЛЬ


Джек ушел от погони. Косатки применили свой испытанный маневр: изменив несколько раз курс, все, кроме десяти косаток, бросились врассыпную. С полчаса они уводили преследователей по ложному следу, а затем напали на дельфинов. В стычке погибли шесть косаток и четыре дельфина.

Несколько дней о Черном Джеке не было никаких сведений. Неожиданно информационная служба моря сообщила, что он напал на плохо защищенный питомник гигантских барбусов и снова исчез в просторах океана.

Разбойничьи налеты Черного Джека встряхнули довольно монотонную жизнь на острове. Появились новые заботы. Например, несколько дней весь экипаж плавучего острова устанавливал дополнительные защитные буи на границах рыбных и китовых пастбищ. Электропланер, до этого мирно стоявший в ангаре, теперь весь день парил над океаном; летать на нем приходилось всем, кроме Павла Мефодьевича. Удивительное ощущение охватывает во время этих полетов! Только при наборе высоты включаются два электрических мотора, затем их жужжание умолкает, и аппарат, раскинув гигантские крылья, бесшумно парит над гладью океана. У этого аппарата абсолютное сходство с птицей. Обводы его крыльев почти точно скопированы с буревестника. Сидя в прозрачной гондоле, я почти физически ощущаю крылья. Воздух кажется таким же беспредельно глубоким, как океан, только более близким и родным.

К океану у меня сейчас такое же почтительное отношение, как и к космосу. Мы получаем из морских глубин еще больше информадии, чем из просторов Вселенной, и не в состоянии разобраться в обилии сведений, а только еще раскладываем их по полочкам, накапливаем, сравниваем, ищем подходы к решениям загадок. Здесь, в вышине, все понятно и ясно. Как прекрасен с высоты изгиб голубой стеклянной поверхности океана, коралловые острова на востоке, похожие на зеленые ожерелья! Наша «коврижка» кажется такой крохотной и уютной, а вокруг нее цветет пестрое панно, составленное из наших полей среди бесконечной голубой пустыни. Сколько еще надо затратить энергии, чтобы оазис стал больше!

Костя насвистывает, поглядывая в окуляры оптических приборов. Один из них — прицел для бомбометания. Прибор остроумен и поразительно точен. Когда-то их устанавливали на аэропланах-бомбовозах. Увидев скопление косаток, мы с помощью этого прицела сбросим на них тысячи ампул с очень сильным алколоидом, который получают из багряных водорослей. Косатки впадут в апатию и без сопротивления отдадутся в руки морских патрулей. Их перевезут в океанариумы для перевоспитания.

— Вот не было печали, — огорченно произнес Костя, — опять появился разведчик! Неужели Джек не понимает, что ему нельзя появляться в этих водах!

Мне тоже не хочется, чтобы Джека схватили и заточили в океанариум. С ним уйдет яркая романтическая страница завоевания океана. Возможно, мы найдем пути сделать его своим союзником и без одурманивающих ядов.

К нашей общей радости, там, внизу, одна из китовых акул возвращалась в свой «загон».

— Нет, Джек не так глуп, — сказал Костя, — барбусов ему хватит надолго. Что, если он их загонит в один из радиоактивных атоллов и начнет вести натуральное хозяйство? Он не может не знать районов, где когда-то испытывали ядерные устройства. Радиоактивность там сейчас не особенно велика. Косаткам не угрожает белокровие. Хотя вряд ли он додумается до этого.

Внезапно, как всегда. Костя переводит разговор на другую тему:

— Скоро Биата спустится на Землю. Тогда мы заглянем на атоллы и поживем там, как первобытные люди: в доме из пальмовых листьев, будем ловить рыбу в лагуне, пить кокосовый сок. Может быть, приедет Вера. Ты скажи откровенно: нравится она тебе?

— Какой раз ты спрашиваешь меня об этом? Славная девушка. Очень содержательная.

— Это мне известно без тебя. Я имею в виду более глубокое чувство.

Я признался, что питаю к ней только дружескую симпатию.

— Ничем не объяснимая холодность. Будь я на твоем месте, я бы не был так равнодушен к ней.

— Тебе известно мое отношение к Биате?

— Да… но ты же знаешь, как она к тебе относится. — Он причмокнул губами, вздохнул, выражая сочувствие, смешанное с сожалением, и задумался, раздираемый сомнениями. Вдруг признался: — Когда я вижу Биату, то в ней сосредоточивается все, как в фокусе этого прицела, но затем появилась Вера, и… иногда мне кажется, что и она тоже мне не безразлична.

Я посочувствовал:

— Тяжелое положение.

Костя захохотал:

— Но я найду выход!

Пассат поднял нашу птицу на пять тысяч метров. На крохотном экране видеофона появилось веселое лицо Жака Лагранжа.

Он спросил:

— Надеюсь, вы не собираетесь сегодня ставить рекорд высоты на свободно парящих монопланах?

Мы дружно уверили его, что это не входит в нашу сегодняшнюю задачу и что просто пассат поднял нас так высоко.

— Я так и подумал. Все же на вашем месте я бы держался пониже. — Затем он сказал мне: — Тетис действительно реагирует на излучение Сверхновой. Твоя догадка оказалась верной. Мы начали перестраивать методику работы, и сразу — масса неожиданно интересной информации! — Он кивнул: — Желаю счастливо парить еще в течение тридцати минут.

Через полчаса Костя посадит планер в миле от китового пастбища, и нас сменят селекционеры: американец Коррингтон и грек Николос. Они всегда или ссорятся, или тихо совещаются, как заговорщики в детективном фильме, и так же неразлучны, как Лагранж и Чаури Сингх.

— Надо слушаться старших, — вздохнул Костя и ввел многострадальный планер в крутое пике.

Океан летел навстречу.

В видеофоне опять появилось лицо Лагранжа. На этот раз он не сказал ни слова, только покачал головой и погрозил пальцем.

Костя вывел планер из пике и, используя скорость, сделал несколько фигур высшего пилотажа, что нам тоже зачтется, затем лихо приводнился, чуть не задев крылом ракету со сменщиками.

Мы спустились на катер.

Американец, улыбаясь, сжал кулак, показывая, как мы здорово летаем, и похлопал по небольшой съемочной камере, с которой он никогда не расстается:

— Я запечатлел ваши фигуры высшего пилотажа! Было приятно наблюдать. — Он, подмигнув, кивнул на своего друга: — Гарри тоже в восторге.

Его партнер вытер платком потную лысину и сказал:

— В давние времена был специальный термин, характеризующий ненормальное поведение в воздухе. Да! Воздушное хулиганство! Теперь терминология стала мягче, как и все на свете, все же я должен заметить, что вы подвергали опасности окружающих.

— Оставь, Гарри, жизнь становится такой пресной! — сказал американец и, шлепнув Костю и меня по спине, стал взбираться в гандолу планера.

— Почему нас все учат! — возмутился Костя. — И на земле, и на воде, и в воздухе! — Он по-мальчишески усмехнулся. — Вот посмотрели бы наши ребята! Этот Коррингтон не лишен наблюдательности: «бочки» получились, кажется, здорово!

Из воды выпрыгнул Тави и, рассыпая на нас брызги, перелетел через катер. Этим он выражал свою радость по случаю нашего благополучного возвращения. Как все приматы моря, Тави необыкновенно привязчив. Он скучает, если долго не видит меня, зато, встретив после разлуки, не находит себе места от радости. Протей сегодня нес патрульную службу, а то бы и он не отстал от своего друга.

Общение с людьми необыкновенно обогатило приматов моря новыми понятиями. Обладая абсолютной памятью, они поразительно быстро усваивают языки, разбираются в технических схемах. Теперь ни одна морская экспедиция не обходится без их участия. Дельфины помогают составлять карты морского дна, течений, занимаются поисками полезных ископаемых, с их помощью открыты тысячи новых видов животных. Современная наука о море со своими бесконечными ответвлениями уже немыслима без участия в ней этих удивительных существ.

Тави был простодушнейшим созданием. Он был всегда весел, счастлив, готов на любую услугу, подвиг, хотя он и не знал, что такое подвиг. Протаранить акулу, спасая собрата или человека, было для него простым, повседневным делом. Иначе он не мог поступить. Жизнь его семьи, рода и всего племени зависела от такого повседневного героизма и самопожертвования. В то же время это не была рефлекторная, инстинктивная храбрость животных с низким интеллектом, а моральный принцип, воспитанный в нем матерью и закрепленный примером родичей.

Размечтавшись о чем-то, Костя вел ракету на малой скорости. Тави плыл у самого борта и рассказывал последние морские новости. Всю ночь он охранял китов. С вечера в двух милях от границы пастбища показались акулы и бежали, как только почувствовали приближение дельфинов. Акулы ушли в глубину, зная, что их преследователям не угнаться за ними в темных горизонтах. Затем Тави сообщил, что большая мама-кит — так он называл Матильду — стала опять поедать несметное количество черноглазок и все, что попадается в ее «ротик». Мертвые рачки перестали падать в темноту, как вода с неба. И он эти события логически увязал с опылением пастбищ порошком со спорами бактерий, убивающих грибок, паразитирующий в теле черноглазок. Среди ночи патруль наконец-то проследил путь Кальмара. Кальмар опять прошел под китовым пастбищем и направился в садок, где содержались тунцы. Кальмар питался этой рыбой.

Мне показалось, что Тави без прежнего уважения отзывается о Кальмаре, который ест необыкновенную рыбу. Сегодня Тави ни разу не назвал его Великим. Он подтвердил мои предположения, сказав, что это обыкновенный кальмар, хотя он превосходит самых больших кальмаров. Великий не станет есть простую рыбу. Он питается китами и только в редких случаях довольствуется акулами и косатками.

Костя вставил:

— Конечно, уважающий себя моллюск не будет глотать какую-то мелочь. Для него подавай нашу Матильду на завтрак, а Голиафа — на обед, и еще парочку помельче — на ужин.

Тави издал тонкий дребезжащий звук, переходя на свой сверхскоростной язык (не менее десяти слов в секунду), и, замолчав, высунул голову из воды, лукаво поглядывая на нас.

Мы не поняли ни звука, но Костя важно кивнул и сказал:

— Наконец-то ты согласился со мной, что нет никакого Великого Кальмара. Одни из них побольше, другие поменьше. Ты прав, старина, что все эти верования возникли в результате изоляции вашего народа, его замкнутости и биологических особенностей вида.

Тави на это выпалил:

«В океане воду не замутишь».

Костя в изумлении вытаращил глаза, посмотрел на меня и оглушительно захохотал. Тави вылетел из воды, издавая квохчущие звуки: он тоже смеялся.




СКАЗКА ХАРИТЫ


Город из золота и перламутра погибал, корчился от невыносимых мук. Рушились дивные дворцы. Зловеще пылали руины. Что-то обвалилось там, и к небу взмыл фейерверк искр.

В несколько минут от былого величия на небе осталась узкая сумеречная полоса. Сверху медленно опускался занавес, вытканный звездами.

Любители тропических закатов расходились с площадки у лабораторий.

Павел Мефодьевич щелкнул крышкой старомодного футляра, в котором он хранил съемочную камеру.

— Ничего не скажешь, высший класс изобразительного, декоративного и, я бы сказал, ювелирного искусства. Пример, как почти из ничего создаются шедевры. Нет, вы не улыбайтесь, молодые люди. Материалы самые что ни на есть обыденные, бросовые: водяные пары, газовая смесь самого жалкого, как когда-то говорили, ассортимента, несколько пригоршней корпускул света и пыли

— вот и все. И этими материалами природа пользуется каждый день и никогда, никогда не повторяется. Как и подобает настоящему художиику-творцу. Природа, братцы мои, гениальна в этом отношении. Каждую мелочь стремится довести до совершенства. Возьмите снежинку, цветок радиолярию, актинию! А наряд рыб! — Он вздохнул. — Красотам ее несть числа. Сегодня я запечатлел четыреста шестьдесят девятый снимок заката. Что поделать, коллекционирую солнечные закаты… М-да… Скажете, грустное занятие? А вы только посмотрите, как ярко, неповторимо ярко уходит день! Это ли не пример…

По берегу лагуны бежала голубоватая светящаяся дорожка, упруго пружинящая под ногами. Мы пошли по ней. Лагуна тоже слабо светилась. С противоположного берега доносились плеск и крики дельфинов — шла игра в водное поло. Вода там кипела зеленым огнем. Костя сказал:

— Я не знал вашего хобби. У меня дома осталась пленка. Снимал в Гималаях. Там бывают такие закаты! Хотите, ее вам пришлют.

— Благодарю. Приму с удовольствием, хотя я предпочитаю более влажные широты. В разреженной атмосфере закаты победнее в смысле изобразительной техники, но необыкновенно ярки. Там, я бы сказал, работает художник-примитивист. — Он засмеялся, довольный удачным определением.

Мы подошли к одной из небольших лабораторий; с десяток их был разбросан у причальной стенки, на берегу лагуны. В них работали Павел Мефодьевич и его ассистенты. Современная аппаратура лабораторий позволяла вести наблюдения над приматами моря в их естественной среде обитания.

Академик усадил нас, сел сам в легкое кресло возле телеэкрана и включил его. Видимость была очень хорошей, хотя изображение не освещалось. Ночью приматы моря плохо переносят яркий свет. В круге света они чувствуют себя беспомощными перед окружающей тьмой, полной опасностей. И, хотя в лагуне бояться им нечего, все равно дельфины не могут побороть в себе подсознательное чувство опасности, подстерегающей за границами слепящего луча.

Из гидрофона сперва слышался обычный разговор дельфинов, который воспринимается непосвященным как набор примитивных сигналов наподобие щебета птиц.

Академик сказал:

— Здесь я записал множество интересных историй. Почти все, что вошло в мою книгу, я подслушал в одной из этих клетушек или во время моих плаваний. Помните, как в главе двадцать пятой мать обучает детей счету? Так это была Харита, я записал ее урок, вот здесь. И, к слову сказать, мы вводим ее методику в школах приматов моря, в программы двух первых циклов. Да, относительно подслушивания. Должен вам сказать, что мы здесь не нарушаем никаких норм. У этих головастых ребят нет секретов, тайн, зависти, стремления возвыситься, они охотно делятся своими познаниями, да и при расспросах запись приобретает сухость, протоколизм, тем более что наши электроники все еще только приближаются к созданию сносного электронного толмача. Данный сцептронофон еще грешит неточностями, отсебятиной. Иногда скомбинирует такое словечко, что не найдешь ни в одном словаре. Давайте послушаем, что нам расскажет сегодня одна из сестер радости, красоты и пленительности — мудрая Харита. Вот и она! Видите — с двумя ребятишками. Прибывают слушатели, тоже с детьми. Харита выступает теперь только для взрослых и детей. Молодежь получает информацию главным образом теми же путями, что и мы, грешные. Харита становится для них анахронизмом.

Харита, погрузившись в воду, лежала на широком карнизе-балконе, выложенном синтетической губкой. Здесь проводили ночь матери с малышами, собиралась молодежь, находились школа и клуб.

Сцептронофон обладал приятным женским голосом грудного тембра. Сначала он переводил все, что говорилось вокруг, включая шумы.

Из гидрофона слышались слова:

— Кто поступает плохо, тех уносит кальмар.

— Куда?

— Где темно и холодно…

— Тише! Тише!..

— Вернулся Хох!

— Хох! Хох! Хох!

Последовала длинная бессмысленная фраза.

— Слышали? — Павел Мефодьевич поднял палец. — Должно быть, машина пытается перевести незапрограммированный диалект. К нам пришло большое пополнение из Карибского моря, Океании, группа из Средиземного моря. Но каков! Даже не заикнулся, а выдал тарабарщину. Может быть, она имеет для него смысл! Сейчас все больше и больше ведется разговоров о думающих машинах…

Костя, сторонник эмоциональных роботов, горячо было поддержал эту мысль и с сожалением умолк, так как сцептронофон перевел первые фразы Хариты:

— Я буду говорить. Вы будете слушать. Будете передавать другим, чтобы все знали правду о людях земли и моря.

На экране группа дельфинов покачивалась в легкой, прозрачной волне. Они были похожи на спящих с открытыми глазами. Глядя на Хариту, нельзя было сказать, что она ведет рассказ, только живые прекрасные глаза ее выдавали работу мысли.

Беседа велась в ультракоротком диапазоне.

Перевод напоминал подстрочник с очень трудного языка, сохраняющий только основные смысловые вехи подлинника. Поэтому мне пришлось, как и в передаче рассказов Тави, его немного отредактировать.

«Океан был всегда, а над ним всегда плавала круглая горячая рыба, что посылает нам свет, тепло и дает жизнь всему, что плавает, летает или передвигается по земле и дну. Люди называют эту рыбу солнцем.

Океан круглый, как очень большая капля воды. Он тоже плавает среди светящихся рыб, в другом океане, что над нами, где долго могут плавать только птицы. Океан не отпускает нас от себя, как матери далеко не отпускают своих детей. Слушайте, как с детьми Океана случилось большое несчастье и как это несчастье обратилось в благо.

Давно, очень давно случилось это. С тех пор солнце бесконечное число раз поднималось из океана и падало в него, чтобы напиться и поохотиться за золотой макрелью. Вам пока трудно понять, что такое бесконечность. Так вот, с тех пор прошло столько времени, сколько понадобилось бы киту, чтобы выпить океан. Знаю, что и этот пример не совсем удачен. Вот другой: все вы уже побывали в красной воде, где плавают киты, и видели, сколько там очень маленьких живых существ. Если их всех сосчитать, то получится очень много. И все же это много не будет бесконечностью, а только ее началом.

В то давнее время случилась сильная буря. Когда Океан позволяет своим детям-волнам поиграть с ветром, надо спешить от берегов. Волны, сами не желая того, могут выбросить на острые скалы, что торчат, как зубы косатки-убийцы. Надо всегда уплывать от берега, когда волны играют с ветром.

— Это известно всем.

— Да, Ко-ки-эх, матери учат вас, когда надо уплывать от берегов, где много рыбы и много опасностей. Всегда возле хорошего плавает плохое. Знали это и дети Океана в день великой бури. Многие успели уйти от берегов, а некоторые остались.

— Не послушались старших?

— Там не было детей. Там были самые сильные и храбрые. Они хотели узнать, что за скалами. Почему туда с такой радостью бегут волны и стремятся перепрыгнуть самые высокие преграды. Наверное, за этой твердой землей и камнями — лагуна и там еще больше рыбы, чем в Океане, подумали храбрецы и все поплыли вперед, как будто увидали там белых акул.

— И все погибли, как гибнут медузы, ежи, морские звезды и морская трава, когда волны выбрасывают их на берег?

— Нет, любопытный Ко-ки-эх, они остались живы. Прошло еще много времени, и храбрецы превратились в людей.

— Расскажи скорее, Харита, как они сделались людьми!

— Очень просто, нетерпеливый Ко-ки-эх. Так же, как из икринки получается рыба, а из круглого яйца — птица. Им даже было легче превратиться в людей. Ласты растрескались, удлинились и стали руками, а хвост вытянулся, и получились ноги.

— Какие они некрасивые и совсем не умеют плавать!

— Помолчи, Ко-ки-эх. Да, надо признаться, что они утратили многое, зато их руки создали и остров, и мягкую губку, на которой ты лежишь, стрелы, поражающие акул и косаток, и еще многое, что мы видели своими глазами, когда смотрели сны наяву.

— Кто сильнее — люди или Великий Кальмар? — задал вопрос Ко-ки-эх под одобрительный шепот сверстников.

— Ты скоро решишь сам, кто сильнее, мой маленький Ко-ки-эх. Но прошу, не перебивай меня, не то я не успею рассказать всего, что надо вам узнать, пока не выплывет из Океана солнце. Вы уже слышали, как изменились наши братья, очутившись на сухой земле. Надо еще добавить: прекрасная голова, которой нам так легко хватать рыбу и поражать врагов, стала у них круглой.

Неуемный Ко-ки-эх вставил:

— Как медуза.

— Все-таки я не хотела бы, чтобы с моими детьми случилось такое несчастье, — сказала одна из матерей.

— Нельзя делать выводы, не узнав всего, но в одном ты права, Эйх-й-йи: вначале им было тяжело. Беспомощные и жалкие приползли они к берегу Океана, бросились в его воды и поняли, что плавать они не могут, как прежде, и в этом ты прав, Ко-ки-эх. Акулы перестали бояться людей, нападали и пожирали многих, если нас не было поблизости. Мы всегда защищали своих беспомощных братьев. Если, уплыв далеко от берега, они уставали и погружались в ночь, мы поднимали их и помогали достигнуть берега, где им приходилось терпеть столько бедствий, но все же было лучше, чем там, в темноте, где живет Великий Кальмар.

Долгое время люди помнили, что мы их братья и что у нас один отец — Океан. Чтобы находиться вместе с нами, они устроили себе раковины и отплывали в них от берега.

— Как моллюски?

— Да, Ко-ки-эх. Запомните все, что раковина, в которой плавают люди, называется пирогой, лодкой, катамараном, кораблем и носит еще много других имен. Устраивалась большая совместная охота. Люди наполняли свои раковины рыбой и плыли к земле. Мы провожали их, пока песок или острые кораллы не касались нашего живота. На берегу нас ждали женщины и дети. Они входили в воду и ласкали нас, гладя руками по спине.

Солнце много раз выплывало из Океана и, усталое, падало в него. Много было бурь и хороших дней. Несчетное число раз рыбы клали икринки в песок или прикрепляли к водорослям, из них выходили мальки, а затем вырастали рыбы.

Однажды, когда дети Океана приплыли к земле, люди не вышли к ним навстречу в своих раковинах. Дети Океана стали звать их. Никто не отозвался. Случилось страшное: люди забыли язык своих братьев…»

Сага о страданиях людей, утративших связь со своими братьями, заняла более двух часов. Океан встречал своих блудных сыновей хмуро, он не мог простить, что его дети променяли свободные волны на мрачные скалы и песчаные берега, поросшие жесткими, как камень, деревьями. Харита описала множество катастроф. Уходили в вечную ночь корабли, похожие на острова, гибли джонки, лодки, яхты, барки. У дельфинов разрывалось сердце при виде ужасных сцен гибели, но им редко удавалось кого-либо спасти. При виде дельфинов люди приходили в ужас, принимая их за родичей акул.

Харита привела и несколько примеров трогательной дружбы. Дети первыми поняли, что дельфины не причинят им зла. Через них намечались первые контакты и снова гасли, как слабые искры, среди глухой вражды ко всему живому, овладевшей человеком.

Наконец у людей спала пелена с глаз и сердца. Они вспомнили язык своих братьев, и все стало так, как в те давние времена, когда еще не разразилась первая страшная буря.

Харита закончила свою речь радостным гимном, воспевающим наступившее вечное счастье всех детей Океании.

— Я ничего подобного никогда не слышал и не представлял! — воскликнул Костя, когда Павел Мефодьевич, поблагодарив Хариту, выключил толмача.

— Где же ты мог такое услышать? — спросил он с улыбкой. — Только здесь. Да, сегодня старушка была в ударе. Вы поняли философский подтекст: всякое познание обходится дорого. Особенно для первооткрывателей. Старая истина, и ты прав, что поразительно слышать ее от наших братьев по разуму.

— Все это так, Павел Мефодьевич. — Костя подошел и остановился возле него. — И философия, и поэзия, и старая истина — все это, возможно, есть в рассказанном мифе. Я ждал другого.

— Чего?

— Правды! Ваша Харита лгунья. Я не поверю, чтобы ей не было известно о преступлениях людей в отношении ее сородичей. Наши предки уничтожали их сотнями тысяч, чтобы получить жир и кожу. Я читал в старой книге, что дельфинов просто убивали ради забавы и это не считалось преступлением! Как же можно все это забыть и превратить в сказку? Или это нарочно, из педагогических целей? Ведь сегодня она рассказывала детям!

— И взрослые любят слушать то же. И если им попытаться рассказать правду, они просто не поверят. По их представлениям, человек не может причинить дельфинам зло. Он их брат, друг, союзник. Впоследствии, когда-нибудь они постигнут жестокую историческую правду, как ее постигаете вы. И так же будут относиться к ней со снисходительным недоумением. Разумному существу свойственно любые катаклизмы рассматривать с позиций своего времени, основываясь на современных условиях жизни, на утвердившихся этических нормах.

Мы вышли из лаборатории в темную, душную ночь. Ветер не приносил прохлады.

В лагуну с плеском и фырканьем, рассыпая огненные брызги, ворвался отряд дельфинов-патрулей. Тела их светились.

Я был весь под влиянием рассказа Хариты и Костиной горячей тирады. Мне захотелось остаться одному, разобраться во всем и мысленно посоветоваться с Биатой. Я искал глазами и не мог найти ее спутник.

Костя понял, что я ищу, и сказал:

— Облака…

Павел Мефодьевич с минуту постоял молча, в тишине ясно слышался глухой стук в его груди. Затем он взял Костю под руку и сказал:

— То, что ты назвал ложью, — поэзия. А поэты никогда не были лгунами.

Довольный парадоксом, он засмеялся квохчущим смехом, как смеются дельфины, подражая людям, и быстро пошел по голубой дорожке.

Костя шепнул еле слышно:

— Все ясно. У него мозг дельфина. Остальное — сам понимаешь…




СЛОЖНЫЙ МУТАНТ


Протей передал через гидрофон, что в ста метрах от нас появилась немеченая акула. Я сбавил скорость. Костя взял ружье наизготовку. Ракету изрядно качало. Костя стоял на носу, широко расставив ноги.

— Так держать! Вот она, голубушка! — Он вскинул ружье и, почти не целясь, выстрелил. Дротик вонзился возле спинного плавника, на конце дротика затрепетал на ветру черно-желтый флажок. — Есть! — сказал Костя с хрипотцой в голосе. — Ни одного промаха! А ты говорил!

Хотя я ничего ему не говорил, но согласно кивнул, покоренный его внезапно объявившимся необыкновенным талантом.

— Акула по корме! — передал кто-то из дельфинов-разведчиков.

Я повернул ракету на месте и на самом малом ходу повел ее, посматривая через ветровое стекло. Акулы двигались навстречу. В боку у одной уже торчал дротик с флажком, другая была без дротика.

— Твоя работа! — сказал Костя. — Качество — никуда! Ну кто же сажает ампулы в бок? Их совсем не видно. Будь мы с другой стороны, и я бы вкатил ей еще одну порцию.

Свистнул дротик. Костя сказал:

— Есть! — и перевел дух от распиравшей его гордости.

Действительно, он стал чемпионом по стрельбе дротиками с вакциной.

«Четыре акулы!» — услышал я сигнал Тави и черепашьим шагом погнал торпеду на его зов, делая не более десяти миль. Большая скорость могла привести к несчастному случаю: то и дело впереди поблескивали тигровые спины китовых акул, приходилось делать крутые виражи или совсем замедлять ход. У всех встречных акул торчали дротики с флажками. Они останутся у акул еще двое суток, пока мы не закончим прививки. За это время ампулы с вакциной растворятся в лимфе и дротик смоется водой.

После предохранительных прививок китам были обнаружены признаки незначительных изменений в крови китовых акул. Болезни еще не было, но она могла быстро возникнуть, и тогда мы лишились бы огромных запасов живой биомассы. Вакцина повышала жизнестойкость кроветворных органов, помогала вырабатывать иммунитет от злокачественных перерождений и различных инфекций. Такие прививки проводились и прежде с целью профилактики.

На экране видеофона появилось веселое лицо Пети Самойлова.

— Как дела? — спросил он.

— Отлично! Костя заканчивает спортивную стрельбу.

— Ничего себе спортивную! — возмутился Костя. — Я уже еле руки поднимаю… Ага! Это, наверно, предпоследняя. — Раздался хлопок выстрела и очередное: — Есть!

Петя сказал:

— Стрелки мы не такие блестящие, как вы с Костей. Вам придется поработать и у нас.

— О, хитрец! — ответил польщенный Костя.

— Слава о тебе уже разошлась по океану. Приматы моря донесли ее и к нам, и даже в район полей хлореллы. Все же ты не особенно задирай нос. У нас тоже есть чем похвастаться. Вот пожалуйста.

На экране появились странной окраски «португальские военные корабли» — фазалии, родственницы медузы.

Обыкновенно фазалии синевато-розового цвета с розоватой зазубренной верхушкой, а эти были ярко-красные и в черных пятнышках.

— Поздравьте, новый вид! — сказал Петя. Мы поздравили Ки и Петю с редкой удачей.

— Мы ждем братской помощи! — Петя улыбался с экрана, было видно, что ему ужасно хочется поговорить о «португальских кораблях». — У них не только необыкновенная окраска, но и форма зазубринок совсем не та, — сообщил он и еще раз пригласил нас в свой «загон».

— Везет же людям! — Костя прицелился в очередную акулу. — Есть над чем задуматься…

Кроме Тави, Протея и Хоха, нам помогал целый отряд дельфинов. Они широким фронтом прочесывали «загон» и, найдя акулу без флажка, передавали об этом по цепочке. Наша работа облегчалась тем, что при обилии пищи акулы не особенно рыскали по «загону», а паслись, расхаживая взад и вперед, на сравнительно небольшом участке преимущественно в верхних горизонтах.

Костя стоял на баке, широко расставив ноги, и смотрел вдаль, щурясь из-под большого зеленого козырька. На нем были снежно-белая рубашка и такие же шорты. Он напоминал древнего охотника, жизнь семьи, рода и племени которого зависела от его твердой руки, зоркого глаза, силы и выносливости. Всем этим Костя, видимо, был наделен в достаточной мере. Эти качества, заложенные в клетках его нервных тканей, дремали до поры до времени и вот проснулись. Думая об этом, я по аналогии мысленно перенесся в свою лабораторию. Последнюю ленту микрофильма мы просматривали вместе с Павлом Мефодьевичем.

— Тэк-тэк-тэк! Ну-ка, покрути еще разок! — попросил он тогда и, просмотрев все сначала, сказал: — Тут, братец мой, наклевывается кое-что. Ты обратил внимание, что вытворяет твой вирус?

Я признался, что ничего нового пока не вижу. Меня вполне устраивало то, что удалось подметить, и я ставил все новые опыты, чтобы подтвердить прежние результаты.

— Милый мой! Ты похож на новичка-старателя: промываешь песок и довольствуешься крупинками металла, не подозревая, что на метр глубже проходит золотоносная жила. Ну-ка, давай еще разок, может, и нам удастся наткнуться на жилу.

Мы стали смотреть в третий раз.

— На этих кадрах нет вируса, ты убил его, — продолжал Павел Мефодьевич.

— И видишь, что стало с клеткой: ее жизненные процессы заторможены. Почему?

— Продукты распада…

— …действуют на нее?

— Да… возможно…

— А что, если в длительном симбиозе вирус стал необходим? Представь, что он выполняет какие-то жизненно важные функции!

— Энзим?

— Возможно. Клетка заставила работать паразита! Он стал домашним животным! Что, возможно? Природа выкидывает и не такие фортели…

— Иван! Ты что, уснул? Чуть акулу не переехал. — Костя вернул меня из лаборатории. — Я ему пять минут рассказываю, а он как в трансе! Ты что, все со своим вирусом не можешь расстаться?'

Я попытался было высказать кое-какие предположения на этот счет, да Костя замахал руками:

— Энзимы! Катализаторы! Диалектический переход! Этим ты мне все уши прожужжал еще утром. Пощади! Я ведь не лезу к тебе поминутно с атомами тяжелых металлов, а в этой области дело посложней… Не спорь! Старик сказал, что мне попался твердый орешек… Стоп! Полный назад!

Выстрелив несколько раз, Костя сел рядом со мной.

— Представь, вчера в двадцать три десять меня вызвала Вера, — сказал он, стараясь скрыть смущение. — Смотрю, улыбается из «видика».

— Поздравляю! В двадцать три десять! Не каждая девушка рискнет на такое позднее свидание.

— Не язви. Был деловой разговор. Мы договорились, что. будем информировать друг друга обо всех важных событиях. Вчера у них пошел мимозозавр — так они назвали новый вид мимозы. Представляешь, что за открытие? Найдено переходное звено от растения к животному! Сенсация! Сегодня весь мир уже говорит об этом. Вот это открытие! Не то что у нас. Помнишь, она еще на «Альбатросе» завела разговор на эту тему. Но тогда это была еще научная тайна. Много неясностей. И вдруг они стали ходить! Она мне показала одного заврика. Очень удачное название! С виду такое неказистое растеньице. Совсем пустяковое. Вот такое. — Он показал руками, какое оно маленькое. — Не больше двадцати сантиметров высотой, листья тонкие, глянцевитые и масса усиков, похожих на воздушные корни. С виду ну ничего особенного. Но только стоит изменить условия… Вера закрыла от него свет, и представь себе, усики-ноги, или, если хочешь, называй их руками, уперлись в землю, корень небольшой вылез из земли, и оно поползло! На свету опять уселось, и корень ушел в землю. Ну, не здорово ли? Теперь мне понятно, почему Мокимото не хотел ехать на наш остров, а, очутившись под нашим гостеприимным кровом, через день удрал. Просто ему не хотелось обидеть нашего старика. Но самое интересное я тебе еще не сказал. Знаешь, почему все-таки мимозозавр стал ползать? Повторился классический случай! Произошла ошибка, отклонение от методики опыта. Вера работает с Мокимото с первого курса, и еще тогда она взяла да и посадила в землю несколько драгоценных зерен. Просто у нее кончились все горшки, не было под руками, она взяла да воткнула их в нормальную землю, возле оранжереи. И забыла. А вспомнила, решила — пусть растут. Что получится. Между прочим, Мокимото строго-настрого приказал соблюдать разработанную им методику. Никаких посторонних влияний не допускалось. Особенно боялся он излучения Сверхновой. Мокимото один из первых открыл ее влияние на рост и развитие растений. Беспокоился, что лучи спутают все расчеты, расстроят наследственный механизм, который от поколения к поколению работал в рассчитанных пределах.

Получилось все наоборот: заврики поползли. И только эти, Верины. Остальные продолжают развиваться по методике. Шевелят усиками, упираются в землю, а пока ни с места! Знаешь, что сказал Мокимото? «Какая гениальная небрежность! Только старайтесь не повторять ее слишком часто. Подобные казусы случаются раз в сто лет».

Костя выстрелил и промахнулся.

Протей приплыл с дротиком во рту. Отдав дротик Косте, он сказал:

— Ты начинаешь стрелять, как Иван, Петя и Ки. Это был явный укор. Костя протер глаза:

— Брызги… Сейчас, Протейчик, ты увидишь, как надо стрелять!

И снова промах.

Костя стал вертеть в руках ружье, недовольно поморщился, потом улыбнулся:

— Отвлекли мимозозавры…

По старой привычке, я стал объяснять причины неудачных выстрелов.

Костя, всадив дротик в акулу, с улыбкой смотрел на меня. Когда я закончил анализ его душевного состояния, он махнул рукой:

— Все это ерунда, милый мой, — и твои проприорецепторы, и идеальная согласованность нервных импульсов, и их временный разлад. Я никогда не увлекался стрельбой, и никакие навыки во мне не закреплялись и не разлаживались. Просто меня отвлекли ходячие кустики… Видишь, опять попал. Если хочешь знать, у меня врожденный талант к этому атавистическому занятию. Один из моих отдаленных предков, дед, был охотником и участником многочисленных войн. Ты видел его изображение. Он чем-то напоминает нашего старика, несмотря на бороду. Какая-то особая уверенность и ожидание чего-то во взгляде. Ты заметил, что Мефодьич все время чего-то ждет?

— Он очень стар… И вообще человек ли он в полном смысле?

— Возможно, что-то у него не так, какие-то детали заменяют органы, но мозг у него человека или дельфина — никакая электронная схема не обладает такой гибкостью мышления. И знаешь, что в нем самое странное?

— В нем все странно. Непонятно.

— Да, но самое главное — что он в чем-то моложе нас с тобой, только поумней и помудрей. Они с моим дедом смотрят вперед, через века, и ждут… Я тоже чего-то жду. Иногда тревожно, иногда радостно. А ты?

— Естественно. Мы всегда чего-нибудь добиваемся в жизни и ждем конечных результатов. Сейчас весь мир ждет, когда вспыхнет Сверхновая. Что она принесет нам? Биата боится, что все человечество вымрет, как гигантские рептилии в каменноугольный период.

— Все это временные явления, эпизоды, — поморщился Костя. — Видишь ли, я думаю несколько иначе, в философском аспекте. Вообще о жизни как о большом ожидании чего-то.

Я не понимал его. Костя опять раскрывался для меня вдруг как-то по-новому. Я никогда не считал его способным к отвлеченному мышлению, не связанному с повседневными интересами.

— Да, да, — проронил я неопределенно.

Но Костя уже стал прежним, как всегда, внезапно перескочил на новую тему:

— Сегодня утром я встретился с Герой, женой Нильсена. Она гуманитарий. Прилетела на неделю. На нас смотрит как на древних героев и боготворит своего Карла. Мы с ней купались. Протей сразу проникся к Гере нежностью, а она смотрела на него со страхом, но держалась с достоинством. Все-таки, когда Протей назвал ее по имени, ей чуть не сделалось дурно. На суше она призналась, что никак не может убедить себя, что эти рыбообразные существа — разумные и чем-то совершеннее нас. Знаешь, она египтолог и перевела папирус, кусок летописи о небесных явлениях, и представь, в нем упоминается о вспышке Сверхновой…

В гидрофоне раздались бульканье, характерные щелчки. Затем раздался голос:

— Говорит Тави. В западном секторе нет больше акул без флажков.

— Ищите лучше, — сказал Костя. — У меня еще десять дротиков. Направляйтесь к востоку. Мы ждем на отмели.

— Приказание принял.

Под нами на глубине десяти метров раскинулась коралловая отмель. Смутно обозначалось дно в пятнах солнечного света.

Костя разделся, достал маску, взял гарпун и объявил:

— Что-то я высох под палящими лучами, надо изменить среду обитания. Помимо восстановления нервного тонуса и нормальной влажности, меня влекут здешние глубины. Однажды мы тут прогуливались с Протеем и Хохом. Какой коралловый лес и водоросли! Жаль, что не захватили тогда съемочную камеру. А ты? — Не дожидаясь ответа, он прыгнул за борт.

Я отказался. Как хорошо думалось здесь, в удобном кресле! Ракета ритмично покачивалась на пологой зыби. Когда ее поднимало на гребень волны, я видел белый корабль-рефрижератор, один из флотилии, обслуживающей наш остров. Рефрижераторы ежедневно увозили продукты моря, вырабатываемые нашими заводами. Где-то в небесной голубизне просвистел воздушный лайнер. Все это немного отвлекло меня от мыслей о моем друге. Мне вначале казалось, что я думаю исключительно о нем, но наши интересы так тесно переплелись, что все касающееся его жизни, привязанностей относилось и ко мне в такой же степени.

Вот сейчас он рассказывал о Верином мимозозавре. Открытие, которое на какое-то время затмит Сверхновую. Им, наверное, уже заполнены все каналы телеинформации. Но Костя придал этому событию какой-то интимный характер. И как будто огорчился, не заметив во мне сверхинтереса к событию и Вере.

Почему он хочет, чтобы я относился к ней иначе? Ах, да! Ведь он уверен, что с Биатой у нас все кончено и он причина нашего разрыва. Теперь он хочет компенсировать утрату. Милый мой дружище!

Пассат проснулся. Вздохнул, сморщил глянцевитую поверхность валов и начал прерванный бег. У меня было такое чувство, будто в мире неожиданно что-то изменилось. Действительно, поблекло небо, набежали облака и задернули солнце. Отовсюду раздавались унылые свисты и всплески: море и ветер начали перебранку.

В такую пору у меня родятся грустные мысли. Я стал обвинять Биату в недостатке внимания к себе. При всей занятости каналов связи там у них, в обсерватории, она могла бы добиться хотя бы минутного разговора со мной или послать коротенькую фотограмму. Нет, здесь что-то не то! При первой же встрече я объяснюсь с ней. Пусть лучше плохая правда, чем такая неопределенность! Тут мне показалось, что я и впрямь измучен ею. Но я несправедлив: ведь она сказала мне зимой: «Я знаю. Не надо об этом больше. Я еще не знаю. Когда узнаю, скажу сама. Хорошо?»

В этом «хорошо» для меня содержалось обещание, почти «да». Я стал думать о сложности жизни, о счастье, которое немыслимо без Биаты, и нагнал на себя такую тоску, что впору было бросаться в море вслед за Костей.

Нет лучшего средства вернуть утраченное равновесие чувств, чем свободное парение в морской глубине. Земные горести отступают перед потоком новых впечатлений и кажутся такими незначительными в подводном зелено-голубом мире…

Над самой поверхностью взбаламученного моря скользил буревестник, распластав свои неподвижные узкие крылья. Он олицетворял собой одиночество. Он и океан и больше никого в целом свете! Аллегория понравилась мне потому, что я почувствовал себя не менее одиноким скитальцем.

У меня стали складываться белые стихи о вечном поиске счастья, да помешали Тави и Протей. Они внезапно выскочили из воды, и, обдавая брызгами, перелетели через катер. Еще издали заметив мою понурую фигуру, они подумали, что я задремал, и решили разбудить меня таким оригинальным способом. Разведчики приплыли с сообщением, что в двух милях отсюда обнаружено пять акул, еще не получивших прививок.

Я послал дельфинов за Костей. Через несколько минут вернулся один Протей и торопливо передал Костин ответ:

«К дьяволу акул: Здесь есть вещи поинтереснее этих разжиревших созданий. Пусть Иван немедленно плывет ко мне. Если, конечно, удастся разбудить этого бродягу и лодыря. Но думаю, ты найдешь способ сбросить его за борт».

Все это Протей передал, не скрывая своего удовольствия: он хлопал по воде плавниками, а в глазах его поблескивали лукавые искорки.

— Во-первых, это он бродяга, так и передай ему. «Передам! Что еще передать?»

— Пока все. Скажи лучше, что там случилось? Вместо ответа посланец со свистом втянул в легкие воздух и, показав хвост, скрылся под водой.

Уже в воде ко мне подплыл Тави и остановился, дав обнять себя и взяться за плавник. Он вел меня над застывшим коралловым лесом, распугивая черно-желтых сержант-майоров, тангфишей, похожих на синие тарелки, рыб-бабочек и стайки мальков. Они при нашем приближении, как разноцветные брызги, разлетались по сторонам. Я стал расспрашивать Тави о случившемся. Ничего особенного он не заметил, кроме громадного скопления рыб-попугаев, их здесь всегда много, да еще одной несъедобной рыбы, которая, по мнению Тави, не заслуживала особого внимания.

Костя висел среди кружевных водорослей, держась рукой за коралловую ветку.

— Ну, скорей! — сказал он нетерпеливо. — Я четверть часа пытаюсь тебя докричаться. Опять выключил гидрофон?

— Не я, а ты выключил.

— Проклятая рассеянность! Совершенно верно! Так хотелось побыть в тишине и не слышать твоего назидательного брюзжанья. Пожалуйста, не возражай хоть сейчас. Или мы упустим это милое создание. Тави! Протей! Пожалуйста, отплывите метров на пятьдесят, а то рыбы не поверят в ваше миролюбие.

— Будем в пятидесяти метрах, — заверил Тави и предупредил: — У этой рыбы ядовитый шип, мясо ее никто не ест, даже акулы.

— Откуда это вам известно?

— Всем известно, — ответил Протей, отплывая. За ним пустился и Тави. Оба были явно обижены.

— Тебе понятно хоть что-нибудь из их объяснений? — спросил Костя.

— Ничего.

— Еще обижаются! Я случайно заметил это чудовище. Постарайся не дрыгать ногами и помолчи хоть минуту или говори только с выключенным микрофоном. Пойми, что эту жертву приносишь на алтарь науки.

Из всех нор, щелей и расселин вдруг появились трехгранные кузовки и рыбы-попугаи. Особенно много было «попугаев».

Своими белыми зубами они принялись деловито обгрызать водоросли с кораллов. У рыб-попугаев забавно-тупое выражение морд, они напоминают травоядных с фантастической планеты, где понятия целесообразности формы и содержания совсем иные.

— Куда ты смотришь? — почему-то шепнул Костя. — Здесь вполне нормальная живность'. Поверни голову направо. Направо, а не налево!

Наконец я увидел существо, которое потом долго стояло у меня в глазах.

В океане трудно удивить необычностью формы и цвета, но то, что я увидел, превосходило самое смелое воображение. Рыбы-попугаи и кузовки по сравнению с увиденным чудищем казались вполне нормальными созданиями. Представьте себе существо, в котором бы сочетались рыба, птица, рептилия и млекопитающее. На его толстом, поросячьем туловище рос роговой гребень, четыре брюшных плавника напоминали ноги баклана, вместо нормального рыбьего хвоста торчал шип — продолжение спинного гребня.

Особенно сильное впечатление оставалось при взгляде на морду этого животного! Вытянутая, похожая на рыло кабана, с выступающими вперед зубами, тупая и злобная. Глаза выпуклые, чудесного золотисто-топазового оттенка. Если форма животного была отталкивающей, то окраска — самой изысканной. Ультрамарин, пурпур, золото — вот основные материалы, которые пошли на отделку его поверхностей.

— Ну, что ты теперь скажешь? — спросил Костя. — Уму непостижимо! Хороша малютка! — Костя бросил на меня критический взгляд: — Конечно, ты не догадался захватить арбалет? Придется использовать гарпун.

Не раздумывая и не обращая внимания на мои протесты, он проткнул странную рыбу своим гарпуном. Почти мгновенно появились Тави и Протей. Они проносились мимо, подавая советы:

— Нельзя выпускать древко — уйдет в коралловые щели. — Бойся шипа! — Это предостережение относилось ко мне; забыв об осторожности, я чуть было не схватился руками за шип, унизанный тончайшими ядовитыми иголками.

Костя вертелся, как акробат, не выпуская из рук древка гарпуна. Наконец и я пришел к нему на помощь. Вдвоем мы с трудом потянули добычу к поверхности, а дельфины, ловко увертываясь от шипа, подталкивали ее носами снизу.

На воздухе, когда мы ее втащили на бак, рыба поблекла, краски сразу потеряли недавнюю яркость, только глаза долго сохраняли чистоту и блеск золотистого топаза.

Отдышавшись, Костя сказал:

— Ты не находишь, что и «мимозозавр», и «португальский военный корабль», и этот «свиноптицеящер» очень похожи друг на друга?




ПОД СВИСТ ПАССАТА


— У нее твердеют ложноножки, и она теперь очень похожа на радиолярию, — сказал Костя. — Интересно, как она выкрутится.

На экране сменялись кадры. Амебы окончательно теряли свой облик. После очередного деления у них становилось все больше твердых ресничек.

Новые кадры: один из потомков амебы стал похож на морского ежа.

Диктор пояснил:

— Приобретение новых свойств, не обоснованных условиями существования, ставят животное в критическое положение.

— Неужели выкрутится? — спросил Костя. — Вряд ли! Реснички погубят красавицу… Так и есть!

На экране застыли теперь уже совсем неотличимые от ежей существа.

— Трагедия окончилась, — печально проговорил диктор. — Амебам не хватило жизненных сил, чтобы противостоять радиации. Они не смогли регенерировать потери молекул в цепях нуклеиновых кислот. Их сородичи оказались в более выгодном положении.

На светло-сером фоне экрана среди ежей появились совсем нормальные корненожки. Они медленно изменяли форму, вытягивали и втягивали отростки, обволакивая своим телом бактерий, делились, воспроизводя точные копии себе подобных.

— Выключи, — сказал Костя, — все ясно. Одни утеряли первичный иммунитет против радиации, другие сохранили его еще с тех времен, когда для возникновения жизни радиация была просто необходима как источник энергии. Старая история. Выключай со спокойной совестью. Сейчас все это покажут на молекулярном уровне. Ты выключишь или… — Он протянул руку к экрану, потом слегка приподнялся и снова сел.

Мне хотелось досмотреть фильм. Костя был неправ, говоря, что ему все ясно. Начало записи работы действительно было знакомо и не блистало оригинальностью, зато продолжение обещало нечто новое. Об этом прямо говорилось в программе: «Новые данные о влиянии радиации на наследственный механизм клетки».

Костя не унимался:

— Ну пересиль свою природную лень! В крайнем случае прикажи Пенелопе.

— Пенелопа подзаряжается, и ты великолепно знаешь, что ей запрещено производить такие тонкие операции.

В дверях появилась Пенелопа. Глаз ее вопросительно мигал. За ней тащился провод с вилкой.

— Вот видишь! — обрадовался Костя. — Пенелопочка, выключи эту машину, наполненную шумом и одноклеточными организмами.

Глаз у Пенелопы замигал еще чаще.

Мне пришлось вмешаться, чтобы не мучить бедную Пенелопу. Я послал ее принести чаю. Она это сделала со своей всегдашней поспешностью, но на этот раз ничего не разбила и не расплескала.

Костя повернулся спиной к экрану и, поблагодарив робота, взял чашку. Прихлебывая чай, он говорил:

— Тебе хорошо было сегодня в рубке дежурного, а у нас выдался трудный денек. С раннего утра мы вместе с Павлом Мефодьевичем и целым отрядом дельфинов ходили к «атомным атоллам» в поисках новых мутантов и не нашли ничего стоящего внимания. Старик этому чрезвычайно обрадовался. Он сказал, что наши дела не так уж плохи, как кажется некоторым. У матушки-Земли неистребимый запас сил, что же касается отклонения от норм, то он в данном случае рассматривает их как эксперименты того все еще необъяснимого чуда, что мы зовем жизнью. Расфилософствовался и находился все время в очень хорошем приподнято-мечтательном настроении. Что это, натренированная воля или он подчиняется программе? И какая работоспособность! Нет, я не мог бы так здорово играть роль выдающегося ученого и счастливого человека, зная, что начинен транзисторами.

Между тем на экране раскрывалась интимная жизнь клетки. Из хаоса молекул возникали гигантские шары. Раздуваясь, они трепетали от скрытых в них сил. Неожиданно оболочки шаров разлетались множеством брызг и опять зарождались из блестящих крохотных зернышек. Шел синтез белка…

— Ты забываешь о законах гостеприимства, — сонно сказал Костя. — У меня в глазах какая-то каша из амеб, протоплазмы, рибосом и свиноптицеящеров. Давай лучше послушаем бурю. Какой у диктора торжественный голос, как у жреца… Слышишь, как поет пассат? Наконец-то он оставил свой сентиментальный шепот! Ты посмотри, он хочет сорвать наш остров с мертвых якорей!

— Как надо было испугаться нашим предкам, чтобы этот страх и уважение к стихиям сохранились у нас в подсознании, хотя мы знаем, что находимся в полной безопасности. Представляю, как было страшно, Костя, когда людей посреди голых скал или в степи застигала буря.

Ночь! Молнии вонзаются в землю, дробят и плавят камень, почва содрогается. Холодные потоки падают сплошной стеной. Умереть можно от ужаса, не зная причин этого явления! Все-таки люди выстояли, и не одну грозу. Спрашивается, как? Превозмогли страх. Я представляю, как старший в роде, прикрытый шкурой пещерного медведя, стоя над упавшими ниц соплеменниками, грозил небу каменным топором. Кажется, никто еще не создал такого полотна, скульптуры, зрелищной ленты. А стоит. Помнишь, что сказал Павел Мефодьевич?

— «Все, что в вас, и ум, и сила, и умение отличать красоту от уродства, бороться и побеждать, — не ваше. Все — наследство предков, и вы, умножив, передадите его потомкам».

— Я тоже перестал смотреть на экран. На самом деле все, что там происходило, стало казаться мне мелким, незначительным по сравнению с бурей, сотрясающей остров, и картиной, воскрешенной Костей. Конечно, сказывалась и усталость. Я подумал: «Надо отправить Костю спать. Принять душ и тоже завалиться в постель».

Неожиданно на экране произошла заминка, исчезли буйствующие клетки. Несколько секунд экран померцал пустым голубым полем, затем на нем появились мама, дедушка, Катя.

Мы вскочили и бросились к экрану.

Мама виновато улыбалась.

Дедушка подозрительно рассматривал нас.

Сияющая Катя взмахнула рукой:

— Ив! Костя! Вчера показывали вашего поросенка-ящеренка. Какой он жалкий! Как вы могли убить его?

— Ты не видала его в воде! — нашелся задетый за живое Костя. — Он чуть не откусил Иву ногу.

— Такой маленький?

— Оптический обман. Посмотрела бы, как он ринулся на нас. Укол его хвоста смертелен! Вот погоди, я пришлю тебе цветную ленту. Ты увидишь целое стадо свиноящеров среди кораллового леса. Не тот облезлый экземпляр.

— Правда? Даешь слово, Китодой?

— Клянусь плавниками Матильды!

Мама прервала:

— Катерина, не трещи, как съемочная камера, дай и нам вставить словечко! Ив, ты охотился на это ядовитое чудовище! Нет, нет, не оправдывайся! Диктор сказал, что оно убито гарпуном каменного века. Что могло произойти!.. — У мамы в глазах заблестели слезы.

В несколько мгновений она пережила возможные трагические последствия нашей встречи со свиноптицеящером. Мама — режиссер художественных лент, преимущественно героических. В дни моего отъезда она ставила фильм о первых исследователях Арктики и в результате подарила мне костюм с электрообогревом.

— Ив! Я введу это в фильм.

— В снежную балладу — тропических рыб?

— Ах, баллада! Она уже спета. Получилась очень средняя лента.

Мама всегда так оценивает свою выполненную работу и теряет к ней всякий интерес, она вся уже в новых свершениях.

— У меня сейчас другое, нечто потрясающее: снимаю космическую экспедицию «Последний день на „Галатее“. Сколько пришлось им пережить! Трое погибло! Нет, теперь четверо. Радон гибнет в океане от этих ваших…

Мама самым подробнейшим образом стала разрабатывать сцену гибели героя в глубинах океана «Галатеи».

Дедушка слегка покашливал и нервно постукивал пальцами по подлокотникам своего удобного кресла.

Катя с Костей вполголоса вели интересный разговор. Костя, не жалея подробностей и красок, рассказывал о наших будничных занятиях.

Кате не хватало воздуха от переполнившего ее восторга. Сестра многое унаследовала от мамы. Забыв обо всем на свете, она ловила каждое Костино слово. Встретившись со мной взглядом, она всплеснула руками:

— Как здорово у вас там! Обязательно прилечу и заведу себе друга — примата моря. А у нас! Если бы вы знали, как у нас скверно! Сколько мы глотаем разных таблеток, принимаем уколов да еще мажемся мазями от проникновения этих лучей. У нас и одежда противолучевая, недавно все крыши на домах и машины покрыли специальной краской. Всюду заменили стекла. — Катя перевела дух, покосилась на маму, рассказывающую трагический финал на «Галатее», и продолжала: — Мы почти не передвигаемся. Только мне одной удалось слетать к папе. Там тоже все защитное, но не такое надоедливое. Целую неделю мы жили так же, как и вы, первобытной жизнью: только мы и природа! Спали прямо на болоте в плавающих вигвамах. Вокруг день и ночь кричат гуси, утки, лебеди. У одного лебедя гнездо было у самых наших дверей, и он пребольно кусался. Мы подсчитали количество пернатых по папиному методу…

Дедушка крякнул и поманил меня пальцем:

— Ты просмотрел мою работу?

Я совершенно забыл о его брошюре и сказал, чтобы не обидеть его:

— Еще не дочитал.

— Очень хорошо. Работа требует вдумчивого к ней отношения. Конспектируешь?

— Еще нет.

— Обязательно конспектируй. И обрати внимание на пятую главу, где приведен график… увеличения размеров пыльцы араукарий в зависимости от радиации…

Мама прервала на полуслове пересказ сценария и строго посмотрела на дедушку, потом на Катю, уже напевавшую Косте какой-то новый мотив.

— Я слышу какие-то странные звуки. Кто-то воет. Не ваш свинячий ящер?

— Это я, мама, пела «Веселого слона».

— Ужасный танец! Я не говорю уж о том, как неприлично петь, когда говорят старшие. Но в данном случае…

— Действительно, ребята, у вас кто-то воет! — обрадованно воскликнула Катя.

— Пассат! — торжественно сказал Костя. — Обратите внимание на вазу с орхидеей. Поверхность воды колеблется. Можете судить, какая сила ветра, если качает наш остров!

— Ой, как здорово! — крикнула Катя.

Мама задумалась. На лице ее блуждала рассеянная улыбка. Наверное, она уже строила сцену с бурей на «Галатее».

Дедушка воспользовался паузой и подал дельный совет:

— Не вздумайте высовывать нос за двери — унесет, как пыльцу с араукарий.

Мама, Катя и дедушка улыбались на прощание и что-то говорили, все сразу беззвучно шевеля губами. Затем автомат извинился за атмосферные помехи, и мы остались одни перед темным экраном.

Костя, развалясь в кресле, стал насвистывать «Веселого слона», пассат за окном аккомпанировал ему. Неожиданно Костя сказал:

— Знаешь, лягу-ка я у тебя вот здесь, на этой прекрасной имитации шкуры морского кота. Как все-таки у нас укоренились эти атавистические привычки — почему-то хочется лечь именно на шкуру и лучше, конечно, на подлинник, но где его взять в наш гуманистический век… Нет, ты не беспокойся, мне ничего не надо больше, только брось из своей изысканной спальни пару подушек, одеяло и две простыни. Поболтаем, как на Ленинских горах. Помнишь нашу «каморку»? Ты иди, иди на свое ложе, только не закрывай дверь.

Он долго укладывался, ворочался, что-то бормотал. Наконец умолк, но ненадолго.

— Ты не спишь? — спросил он. — Очень жесткая твоя искусственная шкура. Хотя говорят, такие кровати очень полезны. Чем, не знаю. Проверим. Вообще отлично, только под бок почему-то попал твой универсальный ключ. А еще меня обвинял! — Ключ прошуршал по полу и ударился о стенку. — Он в западном углу,

— довел до моего сведения Костя. — Нет, шкура без ключа вполне терпима. Знаешь, о чем я сейчас думаю? Мелю всякую чепуху, а сам думаю. Ни за что не догадаешься.

— Трудно. У тебя так сложна эмоциональная жизнь! — отозвался я.

— Не язви. Жизнь как жизнь. Не сложней, чем у всех. Я думал о Биате. Сейчас она, перед тем как заснуть, смотрит на Землю, и кажется ей Земля такой сияющей и тихой. Ей и в голову не приходит, что пассат хочет сорвать наш остров.

Он замолчал наконец и, наверное, лежа с открытыми глазами, подумал так же, как и я: «Когда же появится эта звезда, наделавшая столько хлопот на Земле и укравшая у нас Биату?..»




ЗОВ ПРЕДКОВ


В полном распоряжении китов находились пастбища с любимой едой, их охраняли от врагов, заботились об их здоровье и даже настроении и культурном отдыхе: недавно Петя Самойлов установил около двадцати буев с транзисторами, и киты с видимым удовольствием слушали музыку на ультракоротких частотах. В полдень киты подплывали вплотную к музыкальным буям и замирали неподвижными глыбами.

Тави уверял, что во время слушания концертов они даже не сплетничают. Петя написал статью в радиогазету, специально выпускаемую для звероводов всех широт, о благотворном влиянии музыки на нервную систему своих питомцев и как результат отмечал увеличение веса китов и повышение надоев молока. Наша Матильда, например, стала давать молока больше на сто литров в сутки.

Все эти киты родились и выросли на пастбищах вблизи плавучего острова, и все же иногда, неизвестно, по каким причинам, их охватывает дух странствий. Где-то в подсознании гигантов дремлет желание бросить все и плыть, плыть по дорогам предков. В такие периоды усиливается охрана, подается более высокое напряжение на ограждения пастбищ и даже в редких случаях вводятся в кровь китов антистимуляторы. И все-таки почти каждый год несколько китов (большей частью молодые самцы) уходят. Вырвавшись на простор, они устремляются на юг, в Антарктику. Для побега, обычно выбирается темная, ветреная ночь. Уйти беглецам почти никогда не удается. Сразу же по их пятам устремляется аварийный патруль дельфинов с радиопередатчиками. К утру, как правило, беглого кита настигает и воздушная погоня. Несколько дротиков с ампулами антистимуляторов, беглец останавливается в окружении своих меньших братьев — дельфинов и, покоряясь их приказам, лениво плывет назад. Правда, если до появления воздушного разведчика не перехватит его стая косаток.

Авилла, пятилетний синий кит, бежал сразу после восхода солнца; за ним в брешь, образовавшуюся в силовом поле во время шторма, устремилось еще десятка полтора тоже преимущественно молодых китов. Все они были задержаны соединенными силами патрулей из приматов моря в двадцати милях от острова и к рассвету возвращены на пастбища. Одному Атилле удалось вырваться далеко вперед, он не обращал внимания на дельфинов, которые мастерски имитировали сигналы китов на высоких частотах. Смысл сигналов был таков: остановись, возвращайся назад, впереди опасность. Атилла почему-то игнорировал предупреждение. Он или уловил фальшь, или зов, приказывавший ему плыть к югу, был неодолим. Всю операцию по возвращению основной массы беглецов провели дельфины без нашего участия. И сейчас десять из них сопровождали Атиллу.

Кит шел со скоростью двадцати миль в час. Самописец на центральном посту чертил на карте ровную линию, она начиналась от острова и двигалась в направлении Южного магнитного полюса.

Костя сказал:

— К рассвету он пройдет около двухсот тридцати миль. Если мы выйдем на ракете утром, то сможем догнать его только к вечеру. Будь я дежурным, я бы разрешил отправляться немедленно. Тогда мы сможем возвратиться к утренней дойке.

На это Нильсен (он был дежурный) ответил:

— Я думаю, что тогда бы вмешался Совет острова и отменил распоряжение дежурного. В океане сильное волнение и опять замечены косатки.

— Мы возьмем гидролет, — сказал Петя.

— Утром. Только утром.

— У нас дойка.

— Вы не считаете возможным доверить этот процесс кому-либо из нас?

— Не хочется сваливать свой труд на других. Атилла убежал по нашей вине: мы не проверили после шторма силовые поля.

— Совет рассмотрит степень вашей вины. Утром я разрешаю вам взять гидролет, а дойкой займутся такие испытанные китодои, как Чаури Сингх и Лагранж. Жаль, что я еще к тому времени не смогу оставить свой пост. Когда-то с вашей Матильдой мы были друзьями.

Ки предупредил:

— Не забудьте, что Матильда стала давать молока на сто литров больше, а также вся наша группа.

— Ваша группа!

— Конечно, киты…

Все, кроме Кости, засмеялись; он что-то уж очень внимательно следил за курсом Атиллы.

— Он слегка отклонился к западу, — сказал Костя, когда смех утих. — Видите, сейчас он снова лег на курс. Что-то у них там происходит, а мы здесь развлекаемся разговорами!

Нильсен крякнул, но ничего не сказал.

Мы все столпились у карты и смотрели на черную линию, она еле приметно росла. У патрулей был только миниатюрный передатчик, автоматически посылающий импульсы, но мы в это время представили себе Атиллу и его охрану, рассекающих фосфоресцирующую гладь океана.

Вспыхнул зеленый предупредительный глазок на большой панели, и послышался бесстрастный голос кибера-переводч.ика:

— Разведчик Кокури заметил косаток. Они идут тем же курсом, что и мы, в пяти милях к востоку. Кокури успел предупредить нас, а сам пытался увести преследователей по ложному следу. Атилла впервые послушался нас и на две мили отклонился в сторону от косаток. Он по-прежнему не слушается нас. Нужна срочная помощь. Передал Тави!

Тави оказался главным в эскорте у Атиллы.

У меня сжалось сердце, когда я подумал, какой опасности он сейчас подвергается.

Нильсен спросил:

— Тави! Не Черный ли Джек находится по соседству с вами?

— Кокури не успел сообщить.

— Постарайтесь отвлечь Атиллу как можно дальше к западу.

— Мы делаем это, только Атилла— необыкновенно упрям.

— К вам скоро выходит помощь на гидролете. Будь молодцом, Тави!

Нам Нильсен сказал:

— Вылетайте через два часа, с тем чтобы догнать их на рассвете.

За два часа мы еле-еле управились, чтобы все подготовить к полету. Островитяне давно не пользовались этой старой тяжелой машиной. Мы с Костей залили в баки горючее и стали носить в гондолу оружие, ящики с ампулами, легкое водолазное снаряжение, продукты, как требовали правила полетов над океаном. В это время Петя и Ки, включив два переносных прожектора, осматривали двигатель и навигационное оборудование.

Несмотря на глухую ночь, нас вышло проводить почти все население острова.

— Черт возьми, как жаль, что в кабине нет пятого места! — воскликнул Коррингтон, пожимая нам руки. — Но одно мгновение. — Он направил на нас свою камеру.

Когда мы уже поднимались по трапу, Гера, жена Нильсена, громко спросила:

— Карл, ты уверен, что им удастся привезти этого Атиллу?

— Уверен.

— Я не совсем разделяю эту уверенность: слишком мала машина. Надо было бы вызвать из Коломбо сухой док.

Нильсен закашлялся.

Американец сказал:

— Не тревожьтесь, мадам, эти ребята подвяжут его к фюзеляжу.

Павел Мефодьевич молча помахал рукой.

В лагуне засветилась дорожка для разбега. Костя с Петей заняли места пилотов.

По бокам взлетной дорожки, состязаясь в скорости с гидролетом, мчались дельфины. Они уже знали, куда и зачем мы летим. Нильсен передал в лагуну сообщение Тави и свои ответы ему, и приматы моря провожали нас, желая удачи.

С высоты трех тысяч метров поверхность океана казалась мутно-серой. Костя поднял машину почти к «потолку», и все равно океан мерцал под нами и казался совсем близко, источая свет звезд и своих бесчисленных обитателей.

Петя и Костя разговаривали с Тави и Нильсеном. Тави сказал, что Атила несколько сбавил скорость, но все же упрямо плывет к югу. Нильсен приказал Тави ни в коем случае не вступать в драку с косатками, а только отвлекать их от Атиллы. Затем посоветовал нам не злоупотреблять применением антистимуляторов и рассказал, как года два назад он сам перестарался, пытаясь остановить такого же беглеца, и в результате кит неделю продремал, покачиваясь на волнах, а Нильсену пришлось сторожить его.

Сообщив все это, Нильсен растаял на экране.

Маленький Ки заснул, свернувшись калачиком на сиденье. Петя что-то рассказывал Косте, и они смеялись. В прозрачный потолок гондолы смотрели звезды. Среди них ярко горел спутник Биаты.

Тави передал:

«Они изменили курс. Идут на сближение. Послал Крака отвлечь их в сторону».

Нильсен, одновременно слышавший это ничего хорошего не обещающее сообщение, сказал нам:

— Постарайтесь, ребята, разыскать косаток, пока они еще не напали на Атиллу.

— Как будто для этой цели мы и летим, — Костя бросил машину вниз так резко, что Ки проснулся и спросил: «Уже посадка?» — и заснул опять.

Петя недовольно заметил:

— Что за манера так варварски вести машину! Ты развалишь на куски эту старую колымагу.

Нильсен предложил:

— Советую использовать ночной стереобинокль для обзора поверхности океана.

Костя подмигнул Пете, тот приник к окулярам оптического прибора.

— Не отрываем глаз от этого бинокля, — сказал Костя Нильсену, — но пока ничего не видно.

— Да, да, ничего, — подтвердил Петя. Костя спросил:

— Что за термин ты употребил сейчас? Что за «колымага», откуда это?

— Листал недавно уникальную энциклопедию у старика. Нужны были сведения древних о Калане. Смотрю — странное слово. Оказывается, это не менее странное сооружение на колесах, еще более древнее, чем автомобиль, на нем передвигались исключительно по твердым поверхностям. Без двигателя.

— Как — без двигателя? — Костя повернул голову.

— Ее волокли животные, по земле.

— Ах, лошади!

— Не только. Кажется, и другие четвероногие.

— Ты смотришь?

— Конечно. Пока ничего… Сколько слов умерло или получило совсем другое значение! Например, все мы знаем, что дворником называется очень несложное устройство для очистки прозрачных поверхностей, между тем в давние времена…

На экране появился Нильсен.

— Я бы на вашем месте, — сказал он, — отложил на некоторое время безусловно интересные лингвистические изыскания, так как цель вашего полета уже должна быть под вами, если, конечно, вы не сбились с курса.

Петя покачал головой и шепнул:

— Нет еще. Никого нет, чисто!

— Курс верен! Океан чист! — Костя ответил с подчеркнутой сдержанностью, иногда это ему удавалось.

— По моим расчетам вы пролетали над Атиллой! Почему-то ваш автопилот не посылает импульсов, и я не вижу вас на карте.

Петя отрицательно затряс головой, а Костя невозмутимо ответил:

— У нас нет автопилота. Ловите нас локатором.

— Как — нет автопилота? Знал бы, не выпустил! В таком случае, вы еле плететесь!

— Вот это верно! — согласился Костя. — Наша колымага не выжимает и половины запроектированной скорости. Чтобы это сооружение не рассыпалось, регистр везде понаставил ограничителей. Колымаге лет тридцать, если не больше.

— Почти совсем новая модель. Ей специально увеличили площадь плоскостей и уменьшили скорость, а не то вы были бы уже за Южным полюсом. Почему вы называете эту модель «Колымагой»?

— Был в древности такой прибор для передвижения.

Нильсен улыбнулся:

— Ну ладно, ребята. Я понимаю. Мне здесь несколько легче…

Его перебил кибер, передавший сообщение Тави:

«Появилась новая группа косаток восточнее нас…

Мы…» Сообщение внезапно прервалось.

— Вот не было печали! — сказал Костя. Петя вскрикнул:

— Вот они!

— Я же знал, что мы не сбились, — сказал Костя. — Только без паники…

— Голос его стал глухим от волнения, лицо окаменело.

— Проскочили! Надо зайти еще раз, — сказал Петя. — Будем бомбить с пикирования… Больше вероятности…

Машина пошла носом вниз. На нас летело белесое полотнище. На нем виднелись фосфоресцирующие следы косаток. Их было около двадцати, они шли в кильватер на северо-восток.

Всплеска ампул я не видел, они упали, когда мы уже умчались далеко вперед. По словам Пети, ампулы накрыли цель. Костя сказал:

— Проверять некогда. Смотри не прозевай Атиллу. Что это молчит Тави? Неужели завязал драку!

Появилось озабоченное лицо Нильсена.

— Накрыли первую половину, — сказал Костя. — Идем на поиски второго отряда пиратов. Что-то молчит Тави. Как бы он не полез в драку.

— Он не должен рисковать, — сказал Нильсен, — ему нечем драться. Ему надо только отвлечь косаток от Атиллы до вашего подхода. Ну, не буду мешать. К вам на помощь вышел «Кальмар». Он уже близко…

— Что бы делали мы, не будь у нас этой информации? — усмехнулся Костя.

— Прямо хоть возвращайся ни с чем!

— Нильсен волнуется. Поставь себя на его место, — шептал Петя. — Он отвечает и за Атиллу, и за нас, и за дельфинов. Притом у него связаны руки. Ужасное состояние!

— У всех ужасное состояние, только у нас оно самое разотличное!

Мы кружили по спирали на высоте семисот метров, медленно смещаясь к северо-востоку.

Разгоралась короткая тропическая заря, пышная и красочная, как фейерверк.

Проснулся Ки. Огляделся и сказал многозначительно:

— Вы знаете, ребята, океан сейчас очень похож на мыльный пузырь довольно значительных размеров.

— Потрясающее открытие! — Костя повернулся к нему: — Может, Ки, ты скажешь, где на этом пузыре застрял Атилла?

— У вас разве неисправен локатор?

— У нас его вообще нет, и Тави перестал посылать сигналы.

— Все понятно! — радостно воскликнул Ки, морща в улыбке заспанное лицо.

— Микростанция может работать только на поверхности. Тави или погиб, или потерял станцию, или дерется с косатками в глубине. Возможно также, что мы очутились в мертвой зоне.

— Теперь все ясно, — сказал Костя, — прямо гора с плеч. Как нам было тяжело без информации, пока ты спал на этом неудобном кресле!

— Если бы я знал, что вы так нуждаетесь в моих советах…

В это время на экране видеофона вспыхнуло несколько зеленых искорок и погасло: он принимал все сигналы.

— Ты прав, — Костя вздохнул, — бродяга ввязался в драку.

В репродукторе послышался голос Нильсена. Он благоразумно не стал показываться на экране видеофона, а только сказал, что мы отклонились на двадцать миль к северо-востоку, и назвал исправленный курс.

— Сколько нам дают сегодня полезных советов! — ворчал Костя, разворачивая «Колымагу».

За спиной у нас взошло солнце. И тут в десяти милях мы увидели кита. Казалось, что Атилла спокойно плывет в свою желанную Антарктику. Но, по мере того как мы приближались, становилось ясно, что бедняга попал в беду.

Косатки и акулы рвали на куски беспомощного кита. Он пытался скрыться под водой, но уже не мог; вынырнув, выбрасывал фонтаны крови, кровь потоками лилась из страшных ран.

Пролетая, Костя успел сбросить серию ампул.

Когда мы вернулись, Атилла в агонии бил хвостом по кровавой воде.

Костя сбросил остаток ампул и посадил «Колымагу». Убрав прозрачный верх гондолы, мы обошли вокруг умирающего кита. На поверхности возле Атиллы покачивалось множество акул и около тридцати косаток. Среди них Петя заметил несколько дельфинов.

Я узнал Тави. Петя и Ки сбросили за борт каркас надувной лодки; при соприкосновении с водой «оболочка автоматически наполнилась воздухом. Мы с Ки спустились в нее и отбуксировали храбрецов на достаточно большое расстояние от Атиллы, где не распространялось действие наркотиков.

Тави был легко ранен. Акула или косатка вырвала у него лоскут кожи на спине вместе с радиостанцией. Два его сородича пострадали сильней. Все дельфины находились в тяжелом наркотическом трансе и едва держались на воде. Я ввел Тави противоядие.

Когда сознание вернулось к ним, Тави сбивчиво стал рассказывать о случившемся. Ему часто приходилось прерывать свой рассказ, так как появилось множество акул. Весть об умирающем ките распространилась уже на огромное расстояние, и к месту трагедии спешили все новые и новые отряды хищников. Попав в отравленную зону, они становились безвредными, но на пути к кровавой туше могли причинить много неприятностей. Наши ружья не оставались без дела. Дельфины рвались в бой, но были еще так слабы, что мы с Ки едва упросили их держаться как можно ближе к лодке.

Из обрывочных фраз Тави и его друзей можно было заключить, что за китом была организована охота. Несколько отрядов косаток шли за ним со всех сторон на большом расстоянии, постепенно сужая кольцо. Тави предполагал, что они из банды Черного Джека. Только его пираты действуют так согласованно и в таком количестве (обыкновенно стадо косаток не превышает двадцати), но никто из дельфинов не мог сказать, что видел Черного Джека.

Тави выполнил приказ Нильсена только наполовину. Сам он не стал ввязываться в драку, но и не мог оставить беззащитного Атиллу. С десяток косаток дельфины на некоторое время отвлекли от кита, а в это время около сотни других напали на него. Затем появились акулы. Тогда Тави и все, кто остался в живых из его отряда, бросились в кровавую свалку и стали таранить косаток и акул. В пылу сражения Тави не почувствовал, как потерял радиостанцию, и все время посылал сообщения, по крайней мере он был уверен, что обо всем нас информирует.

Между тем с ближайшего рифа налетело множество чаек; белой горластой тучей они носились над телом Атиллы.

Подошел «Кальмар». С него спустили несколько вельботов, и команда их стала отсортировывать косаток от акул. Косаткам впрыскивали добавочную дозу наркотика, гарантирующую сон в течение двух суток, затем лебедкой переносили их в надувную баржу из пластика. Она возникла из огромного тюка, сброшенного с «Кальмара», и залитая на одну треть водой, тяжело покачивалась возле борта сторожевика.

Костя с Петей оставили «Колымагу» и перебрались в один из вельботов.

Между тем на «Кальмаре» готовились к отходу. Три вельбота уже поднимали на борт, а четвертый подошел к гидролету и высадил Петю, Костю и еще кого-то третьего. Вся троица стала что-то нам кричать и махать руками. В спешке ни я, ни Ки не догадались захватить карманный телефон. До «Колымаги» было около двухсот метров, птицы так горланили, что заглушали все звуки.

Тело Атиллы стало белым от насевших на него чаек. В нем еще теплилась жизнь: мертвый давно бы ушел на дно.

Когда на борт «Кальмара» подняли четвертый вельбот, с бака сторожевика один за другим раздалось четыре выстрела. Пернатые хищники тучей поднялись было в безоблачное, пылающее небо и тут же ринулись вниз, но, к их удивлению и разочарованию, туша кита медленно скрылась под водой.

На синей воде плавало множество уснувших акул. Они еще не были пищей для чаек. Птицы садились на них и тоже погружались в дремотное ожидание. Ветер стих. 'Легкая зыбь бежала с юга. Лодка еле двигалась по упругой поверхности.

Ки сказал:

— Мои предки верили в перевоплощение. Тысячи лет назад, наблюдая жизнь и смерть, они умозрительно открыли закон круговорота веществ и облекли его в поэтическую форму. Смерть для них становилась радостью, началом новой жизни. У древних в их тяжелой жизни поэзия занимала очень большое место, больше, чем у нас, располагающих непомерными возможностями самовыражения. — Он перестал грести, прислушался и сказал, улыбаясь: — У них там гостья. Ты слышишь, как она хорошо смеется? Наверное, это ваша Девушка со Звезды, о ней так много рассказывал Костя.

И мне послышался знакомый смех, пробивавшийся сквозь крики чаек. Мне стало трудно дышать: неужели Биата? Ну конечно, она!

Из гондолы показалось улыбающееся лицо Кости.

— Простите, ребята, что не подошли к вам. Не хотелось нарушать идиллию ревом моторов. Давайте я помогу свернуть лодку. — Заметив Тави, он пустился с ним в разговор: — Опять удрал Джек. А ведь был здесь. Твои друзья с «Кальмара» говорили, что заметили, как он удирал с десятком пиратов. Послушай, Тави, что, если микростанцию проглотил Черный Джек и она продолжает работать в его желудке? Это же здорово, теперь ему не скрыться! Как все удачно получилось! Если бы вот только Атилла не подкачал… Ну, давайте мне вашу лодку, и будем завтракать. А ты, Тави, с остальными отправляйся на остров да не ввязывайтесь в драку с акулами, сами они вас не тронут. Счастливого плавания!

«Тебе и всем хорошего полета», — пожелал Тави. На месте второго пилота сидела Вера. Она кивнула мне так, как будто мы с ней виделись только вчера. В одной руке у нее был сандвич, в другой — стакан ананасного сока. Мне нестерпимо захотелось пить.

Вера налила мне из термоса ледяной влаги и, подавая, сказала:

— Я хочу научиться доить китов.

Ки сказал:

— Вначале мы думали, что ты со Звезды.

— Я самая земная. Космос у меня вызывает грусть.

— Он спутал тебя с Биатой, — сказал Костя с полным ртом.

— Нет, нет, я никогда не расстанусь с Землей! И что бы я там делала?

— Да мало ли что, — сказал Костя. — Выращивала бы и там свою зелень. Водоросли.

— Водоросли мы им посылаем с Земли. Специальный космический вид. Но.жить там? Нет, нет! Там я не смогла бы. Все время висеть в этом сооружении между небом и землей.

Петя спросил:

— Правда, что ты вывела ходячую мимозу?

— Прошу тебя, не говори больше об этом! Пожалуйста!

Костя сказал:

— Ну что ты скромничаешь? Участвовала в таком сенсационном открытии и скромничаешь. Скажи лучше, как твои заврики?

— Совсем я не скромничаю. Я так расхвасталась вначале. — Она печально поджала губы. — Заврики мои умерли, как ваш Атилла. Они тоже хотели посмотреть мир, свой крохотный космос, и погибли. Вся причина в том, что пошли очень рано. Детям нельзя ходить очень рано. Мне жалко их, наверное, больше, чем вам этого несчастного кита. Мокимото утешил меня. Он сказал: «Относись к потере так же, как к удаче». Я пытаюсь, да у меня плохо получается.

Костя протянул ей пустой стакан:

— Прав Мокимото. Не получилось с этими, получится с другими, ведь у вас их тысячи. И все идет нормально. Налей!

На экране появился Нильсен, сияющий, розовощекий:

— О, да у вас гостья! — Он поклонился Вере: — Теперь я начинаю верить в чудеса.

— Все так просто, — ответила Вера печально.




СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ


— Вы еще не были в моей берлоге. Прошу. Час ранний, попьем чайку с малиновым вареньем. Лесная малина! Представляете, что это такое? Самостоятельно выросшая в земле на опушке соснового бора, а не в водном растворе. У меня есть давний приятель, лесовод Юрий Андреевич Шадрин. Интереснейшая личность. Ярый заступник за все живое. Нашел необыкновенно смышленую расу муравьев. Замечаете? Нашел, и если хотите — открыл. На земле есть еще что открывать.

Мы шли аллеей, мимо ветряков, гудевших в черном небе. Костя сказал:

— В школе мы тоже проводили опыты над муравьями. Помнишь, Ив?

— Пытались увеличить размеры, — сказал я.

— Естественно, и мозг, а следовательно, повысить и умственные способности? — живо спросил Павел Мефодьевич.

— Да. Хотели, — ответил Костя.

— Ну, и как?

— Получались какие-то уроды.

— Надеюсь, гениальные?

— Возможно, хотя ничем не проявляли свою гениальность.

— Другие великие цели помешали вам продолжать эксперименты?

— Да. Мы стали проектировать антигравитационный двигатель.

— Тоже достойная цель. Но утешьтесь, у вас нашлись последователи. Юннаты восьмой школы города Светлые Воды, что стоит при слиянии Шилки и Аргуни! Так вот, недавно в вечерней хронике передавали достижения юных натуралистов из Светлых Вод. Им удалось, как заявил шустрый мальчонка, такой черноглазый, удалось создать новый вид богомола ростом в пятьдесят сантиметров. Вы бы посмотрели на это страшилище! Но этого мало. После мальчонки выступил руководитель этого безобразия, генетик, дядя солидного возраста, и пообещал, что его юные ученики постараются потомков богомола довести до одного метра! Ведь такая нечисть ногу откусит! Единственное утешение — что подобные чудовища нежизнестойки. Ну а вдруг? Я тут же вызвал Комитет контроля за научными экспериментами. Там меня успокоили, что существует закон, ограничивающий поле деятельности «диких» экспериментаторов. Ничего себе ограничения — богомол с овчарку! Прошу!

Павел Мефодьевич жил и работал в доме, напоминающем загородную дачу, окруженную платанами.

Мы вошли в большой холл. Стены из толстых сосновых бревен, пол из полированных досок. На стене, прямо против входа, висела картина, написанная маслом, на ней — древнее поселение: приземистые строения с крышами из соломы, в центре — византийский храм. Березы с гнездами грачей и грачиная стая в синем небе. Я никогда не видел таких поселений, они давно исчезли, остались только немногие храмы в окружении совершенно других зданий, или просто посреди поля, или в парках. Вид жилищ предков, убогая их красота почему-то приковали нас к картине, и я, и Костя долго смотрели на полотно. Павел Мефодьевич стоял поодаль и улыбался.

— Крайняя изба слева принадлежала моему прадеду, Картину писал дед. Нравится?

— Очень! — ответил Костя.

— Еще бы! Русь! Отсюда все пошло.

Он пригласил в свой кабинет, похожий на выставочную залу фотохудожника: стены этой очень большой комнаты покрывали фотографии, главным образом солнечных закатов на море и на суше в разных частях света.

— Я пойду заварю чай, — сказал хозяин, — а то Моя Прелесть до сих пор не научилась делать это как надо. Соблюдает секунда в секунду все манипуляции, до сотой градуса выдерживает температуру, а все не то. У нее отсутствует творческое начало, а без этого невозможно приготовить настоящий чай. Извините и развлекайтесь картинками, здесь найдется парочка любопытных снимков.

— Ничего себе парочка! — оказал Костя, когда он ушел. — Здесь их несколько тысяч и на самом деле есть очень красивые, хотя бы вон тот сбоку!

Косте приглянулся пейзаж, видимо, средней полосы Европейской части России. Всхолмленная равнина, поля, сосновый бор, мрачный настороженный, засыпающий уже, и березовая роща, веселая, смеющаяся, вся в закатных лучах солнца.

Затем меня привлекли фотографии очень древнего вида; их было немного на стенке перед рабочим столом.

— Посмотри! — сказал я Косте. — Вот его родственники и друзья. А ты все еще считаешь его киборгом.

— И у киборга могут быть родственники и друзья по людской линии. Это же гибрид человека и машины, да притом не одной. Хотя… — Костя умолк, впившись в пожелтевшую фотографию, снятую на космодроме.

Группа космонавтов сосредоточенно смотрела в объектив. На молодых лицах застыли наигранные улыбки, которыми они прикрывали тревогу перед неведомым…

Бесшумно вошла Моя Прелесть с подносом. На нем стояли чашки, вазочки с печеньем, сладостями, фруктами. За Прелестью, что-то ворча под нос, шел Павел Мефодьевич и нес большой фарфоровый чайник с рельефными драконами на боках и крышке.

— Не доверяю я этой ветреной механической девчонке. — Он осторожно поставил чайник на круглый стол у окна. — В первую пору нашего знакомства, когда я прочитал ее аттестат, то так был ошарашен ее невероятными достоинствами, что доверил ей чайник и чуть было не лишился своего единственного утешения. Представьте, она поставила его на плиту без воды и еще попыталась свалить вину на меня. Видите ли, я не объяснил ей, что вначале наливается в него вода.

Моя Прелесть очень ловко сервировала стол и невозмутимо слушала все замечания на свой счет. На ее круглой лукавой физиономии из вибропластика пробегало нечто похожее на улыбку.

За открытым окном бархатисто шумели платаны, заглушая все другие звуки.

Мы похвалили чай, вяжущий, горьковатый, с необыкновенным ароматом. Павел Мефодьевич принял похвалу как должное:

— Что говорить, фирменный чай. Самому нравится. А этот, кажется, особенно удался. Хотите, открою секрет? — Он посмотрел на робота. — Прелесть! Можешь идти к себе.

— Мне не хочется, — ответила Прелесть. Голос у нее был грудного тембра, очень приятный.

— Что? Как это — не хочется?

— Если я уйду, то не услышу интересную информацию.

— И затем станешь ее распространять по всем каналам.

— Информация для этого и существует, — резонно заметила Прелесть.

— Ну хорошо… и принеси… Ну, что бы вы хотели, дорогие гости? — обратился он к нам, заговорщически подмигивая.

— Бутылку нарзана, — сказал Костя.

— Вот-вот, нарзана. Слышала?

— Да. Я уйду за нарзаном, а вы раскроете им секрет заварки чая.

— Возможно. Хотя никакого секрета здесь нет.

— Вы нелогичны. Восемьдесят секунд назад вы обещали раскрыть секрет.

— Если ты отказываешься подчиняться, то я отправлю тебя в ремонт.

Прелесть извинилась и поспешно ушла.

— Ну, как вам нравится моя служанка? Я часто ловлю себя на мысли, что передо мной мыслящее существо.

— Надо ее познакомить с нашей Пенелопой, — предложил Костя.

— Мы уже знакомы, — раздался грудной голос из кухни.

— Я и забыл, что у нее абсолютный слух, — прошептал Павел Мефодьевич.

— У меня все абсолютное! — заявила Прелесть, появляясь с запотевшей бутылкой нарзана и стаканами в руках.

Она откупорила бутылку, разлила воду в стаканы и, отойдя от стола, остановилась на прежнем месте.

Павел Мефодьевич сказал:

— Придется мириться с обществом этой милой дамы. Как миримся мы с одолевающей нас техникой. Моя Прелесть — наивысшее выражение техники. Техника, познавшая самое себя. Технический гуманоид.

Она сказала:

— Мне нравится ваше выражение «Моя Прелесть — наивысшее достижение техники». Но «технический гуманоид» непонятно, как и все относящиеся к классу ругательства…

Нас забавляла Прелесть. Этот тип роботов обладает очень емкой памятью, удивительной логикой мышления. На острове только у нашего учителя был такой совершенный робот.

Павел Мефодьевич заметил, что мы с Костей нет-нет да и бросим взгляд на фотографию космонавтов.

— Вот никак не думал, что вас привлечет эта старая фотография среди такого фейерверка закатов. Хотя, может быть, вы и правы. В ней что-то есть, что притягивает внимание. Наверное, ракеты на втором плане. Когда-то они были совершенством технической мысли, последним словом науки, ее сгустком. А сейчас? Поражает несовершенство формы.

— Нет, что вы, — возразил Костя. — Эти ракеты и сейчас вызывают уважение.

— Разве?

— Очень внушительные корабли. Но меня больше интересуют эти люди.

— Чем? — живо спросил он.

— У них какие-то особенные лица.

— Да, да… Особенные. В этом все. И они были особенные, необыкновенные… Пейте, пожалуйста, чай и… ешьте все, что есть на столе… Как-нибудь я расскажу о них. В другой раз. И о них, и о нашем полете. Страшном блуждании в пустоте… Многим казалось, что мы были неосмотрительны, неосторожны…

Прелесть изрекла:

— Будьте осторожны и хладнокровны. Иметь холодную голову так же необходимо, как и горячее сердце.

Павел Мефодьевич улыбнулся:

— Каждый вечер на сон грядущий она обращается к своему неисчерпаемому запасу афоризмов ободряющего характера.

Прелесть, выжидательно смотревшая на своего хозяина, сказала:

— Будем наслаждаться своим уделом, не прибегая к сравнениям, — никогда не будет счастлив тот, кого мучает вид большего счастья. Когда тебе придет в голову, сколько людей идет впереди тебя, подумай, сколько их следует позади.

— Слышали? Какова плутовка! И, пожалуй, она вспомнила Сенеку кстати? Когда я начинаю ее распекать, она с таким ехидством подкинет что-нибудь о моих далеко не молодых годах.

Прелесть тут же выпалила:

— Будем остерегаться, чтобы старость не наложила больше морщин на нашу душу, чем на наше лицо.

— Ну, что вы скажете теперь?

Мы стали расхваливать удивительное создание. Прелесть внимательно выслушала комплименты, вышла в другую комнату и очень быстро вернулась с небольшим блюдом из японского лака. На нем стоял стакан с водой и лежала зеленая таблетка. Павел Мефодьевич выпил, поблагодарил и стал показывать нам свою фонотеку — тысячи пленок, катушек, пластинок с записями голосов приматов моря, потом прочитал отрывок из своей новой работы об истории контактов между дельфинами и людьми. Он был очень оживлен, но в этом оживлении сквозило нервное возбуждение. Еще два раза за этот вечер Прелесть заставляла его принять таблетку и какие-то капли.

— Вот здесь она незаменима — любой, самый требовательный лечащий врач может положиться на ее железную неумолимость, — сказал Павел Мефодьевич, осушая стаканчик с лекарством…

Прелесть спросила:

— Что такое железная неумолимость?

— Потом объясню. Молодым людям неинтересно слушать такие банальности.

— Хорошо. Перед сном вы объясните мне и что такое банальность.

Павел Мефодьевич передернул плечами.

— Это уже пора бы тебе знать, тем более что ты все время говоришь банальные вещи.

— Хорошо, я проанализирую свою речь.

— Сделай милость!

— Через десять минут вы ложитесь в постель.

— Час от часу не легче!..

— Нет, вам станет легче, когда вы ляжете в постель. И, как всегда, скажете: «Из всех вещей время менее всего принадлежит нам и всего более нам недостает его».

— Ну что с ней поделаешь? — Он развел руками…

: — Теперь у меня нет никаких сомнений, — сказал Костя, когда мы вышли от Павла Мефодьевича.

— А прежде были? — спросил я.

— Как тебе сказать… иногда мелькали сомнения. Трудно было поверить, что существо с таким интеллектом — и вдруг… киборг.

— Какие же у тебя теперь неопровержимые доказательства?

— Какие? Теперь я окончательно убедился, что он начинен электроникой.

— Стучит?

— Нет, тикает, как старые часы с маятником. Безусловно это один из самых первых киборгов, технически несовершенный в чем-то, зато гениальный, и добрый, и бессмертный. Ведь он может жить сколько угодно: если какая-либо деталь или биоузел начнет сдавать, то небольшой ремонт — и снова можно тикать.

— А таблетки? Капли, режим? — спросил я, внезапно осененный простой мыслью, что машине не нужны лекарства.

Костя рассеял остатки моих сомнений:

— У биоробота организм не менее сложен, чем у человека. И ему нужны иногда стимуляторы и режим. Может быть, в десять ему надо менять батареи или подзаряжаться от розетки…

За спиной у нас заскрипел песок.

— Прелесть! — сказал Костя.

Мы остановились.

Действительно нас догнала Прелесть и сказала:

— Я дала ему снотворное. Он спит. Он очень взволнован. Так бывает всегда, когда его внимание переключат на старую фотографию, что висит на стане.

Прелесть выжидательно замолчала.

Костя бросил на меня многозначительный взгляд и сказал:

— Мы очень сожалеем, что заставили его волноваться. В следующий раз постараемся не делать этого.

— В следующий раз вы не должны приходить.

— Это он просил передать нам?

— Нет. Я должна ограждать его от волнений. Вы не должны встречаться. Иначе меня отправят в ремонт.

— Ты боишься этого?

— Очень.

— Но ведь тебе не сделают никакого вреда. Только усовершенствуют.

— Я боюсь. Не хочу совершенствоваться. Не встречайтесь с ним больше.

— Этого мы не можем тебе обещать, потому что нам приходится встречаться с ним ежедневно. А теперь возвращайся к нему.

— Зачем?

— Наблюдать… Ухаживать за ним…

— Он будет спать до пяти часов тридцати минут.

— А когда проснется?

— Десять минут — зарядка. Пятнадцать — завтрак. Остальное время он встречает восход солнца. Так он говорит: «Ухожу встречать солнце, а ты, Моя Прелесть, занимайся своими делами».

— Вот и сейчас иди и следуй благоразумному совету своего хозяина.

— Да, я буду следовать благоразумному совету своего хозяина. В десять двадцать — урок японского языка.

— Ты учишь японский? Зачем?

— Он приказал, чтобы писать письма Мокимото на его родном языке.

— Ну, а после урока? Что делаешь после урока?

— Смотрю передачу для роботов. Интересно, хотя я и не робот, поэтому я так боюсь ремонта. Я видела, как это делают. Мне стало страшно.

— Не бойся. Ты не нуждаешься в ремонте… Я еще не видел таких умных роб… умных существ, — поправился Костя.

— Существо — это приятно. Говорите так всегда.

— Хорошо, Прелесть.

— Прелесть — тоже приятно.

— Прощай и заходи как-нибудь поболтать.

— У меня свободное время от трех до пяти.

— Утра?

— Да, утра, когда не встало солнце.

— Ни в коем случае! Заходи днем, когда мы обедаем.

— Я подсчитаю вероятную возможность поболтать на ближайшие десять лет.

— Вот и прекрасно!

Прелесть пожелала нам спокойной ночи и удалилась, покачиваясь на ходу, как утка. Костя сказал, глядя ей вслед:

— У меня голова пошла кругом от всех этих штучек! На самом деле, ведь она мыслящее существо! У нее повышенная эмоциональность. Ну разве можно строить такие машины…

Я продолжил его мысль:

— …которые делают зарядку, завтракают, встречают солнце, изучают приматов моря и пишут о них научные книги.

— Ну, а что я говорю! — Он взял меня под руку. — Видишь, Иван, как все оборачивается? И хотя я первый догадался, все-таки были сомнения.

— А теперь?

— Все ясно, Ив. И знаешь, мне его жаль. Надо что-то для него сделать, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким. Мы тоже с тобой хороши — за все время один только раз заглянули к старику и то чем-то его расстроили.




ГОНКИ


«Мустанг» с добродушным урчанием перебирался с одной волны на другую. Вода сегодня казалась тяжелой, как ртуть, и была такой же серебристо-серой, как и небо, затянутое облаками.

— Осколки циклона, — с сожалением сказал Костя, показывая глазами на небо. — К нам шел приличный циклон, да его расстреляли возле Суматры. Теперь мы с тобой можем рассчитывать самое большее на свежий ветер.

Я молчал, слушал и любовался пастельными тонами неба и воды. Мне порядком надоел ветер.

Позади остался пестрый буй, отмечающий восточный угол «загона» для китовых акул. Километров пять нас провожала веселая ватага приятелей Тави и Протея, охранявших границы ферм и плантаций, затем они повернули назад. Костя перевел рулевое управление ракеты на автоматику: мы должны были пересечь строго по прямой сто километров еще не освоенной целины, взять пробы воды и составить график плотности планктона на этой акватории. Костя возложил на себя, по его мнению, самую «трудную» часть работы: он сидел в прохладном шкиперском кресле, вертел в руках какую-то проволочную штуковину и, поглядывая на лаг, подавал мне команды. А я, свесившись за борт, с трудом зачерпывал воду в длинный узкий стакан емкостью в пятьсот кубиков. Не так просто набрать воды, перегнувшись за борт на довольно быстром ходу. Я уже утопил один стакан, и нет гарантии, что такая же участь не ждет весь комплект лабораторной посуды. Костя делал вид, что не замечает моих мучений, и все-таки, кажется, его слегка мучила совесть, потому что он все время старался развлечь меня местной хроникой новостей. У Кости замечательная особенность — ничего не пропускать мимо. Он знает все, что творится на острове и в лагуне, где через Протея он завел обширные знакомства среди дельфинов.

Костя захохотал, передвинул белую широкополую шляпу на затылок:

— Пока мы плескались в лагуне, жена Нильсена Гера улетела на попутном гидролете. На нее сильное впечатление произвели желтые крабы. Вчера несколько экземпляров сделали ей ночной визит. Некоторые крабы прижились, вырыли себе норы или облюбовали трещины в базальте и после заката солнца бродят по острову. Она сказала мне на прощанье: «Я восхищаюсь вашим героизмом, но я сама больше не в силах. Они стали прыгать с потолка, когда я была еще в постели». Сегодня будут устанавливать новые датчики в голове Большого Жака. Неужели и там есть что-то похожее на разум? Я — за! Жак относится к самому совершенному виду в генеалогическом древе головоногих. И если у него такой сверхмощный аппарат воздействия на психику окружающих, то почему бы и не быть какому-то уму? И знаешь, кто еще меня интересует на нашем островке? Генетики. Они, кажется, нашли причины мутаций. Возможно, что дело тут совсем не в звезде…

— Я утопил еще один стакан, — перебил я его. Костя сказал, что больше не может равнодушно наблюдать за гибелью лабораторного оборудования, и с гримасой страдания на лице поднялся с кресла. Проволочная штуковина, которой он забавлялся все это время, оказалась специальным держателем для стаканов. Косте теперь совсем не надо свешиваться на борт ракеты. Он зачерпывает воду и подает мне стаканы для анализа. Всю эту работу прежде делал я один. Но с Костей спорить невозможно, если дело касается распределения труда.

— Неблагодарный! — ответил он мне на мою слабую попытку восстановить справедливость. — Ты забываешь о полученной информации и тех затратах интеллекта, которые у меня пошли на это.

Я блаженствую в прохладном кресле. Несложная работа доставляет мне наслаждение. Даже не сама работа, а все в комплексе: и шутливые препирательства с Костей, и солнечный день, и соленые брызги, перелетающие за борт, и овевающий прохладой пассат, и главное — ощущение бескрайнего простора и свободы, которых так не хватает в городах.

Тави и Протей гоняются за летучими рыбами. Нужны сверхловкость, сила, скорость, чтобы поймать рыбу на взлете. Рыба вылетает из воды с большой скоростью, и надо ухитриться схватить ее у самой воды. Через мгновение она становится уже недосягаемой. Конечно, дельфину не составляет большого труда схватить рыбу в момент приводнения. Только какой истинный спортсмен пойдет на это? Тави с Протеем по очереди делали попытки поймать летучую рыбу. Один выгонял ее из воды, второй, получая сигналы загонщика, мчался по поверхности. Им не везло: каждый раз рыба вылетала то справа, то слева от охотника или же на несколько метров впереди. Увлеченные состязаниями, дельфины далеко уклонились от курса ракеты и наконец совсем исчезли в синей сверкающей дали.

Прошло полчаса, а дельфины почему-то все не возвращались. Я сбавил обороты двигателей. Костя предложил мне поднять сторожевую бочку и осмотреть горизонт. Я не стал спорить. Высоты я не боюсь и всегда не прочь покачаться в бочке из тонкой проволоки, помещенной на конце двадцатиметровой складной конструкции. Я увидел дельфинов сразу милях в десяти. Они шли к нам на предельной скорости. Я уже хотел сказать Косте, чтобы он спускал меня, как, бросив случайно взгляд в сторону от дельфинов, заметил характерные всплески. Наперерез Протею и Тави, пожалуй, с еще большей скоростью шла стая косаток. Вторая стая стремилась отрезать дорогу к ракете с другой стороны, и еще несколько косаток наседали сзади. Услышав о косатках, Костя мигом все понял. Через несколько минут, «срубив» мачту, мы уже неслись на выручку. Ракета ревела, перелетая с волны на волну. Костя сидел за штурвалом, вобрав голову в плечи, словно приготовившись к прыжку. Я смотрел вперед под защитой ветрового стекла, по правде говоря, не представляя, что мы сможем сделать с таким количеством косаток. Сквозь рев, шум и плеск до моего слуха донеслось:

— Ружье! Бери!.. Осел! В левом рундуке!

Я не обиделся на «осла» и поспешно вытащил карабин, стреляющий отпугивающими гранатами. Как жаль, что не было ампуломета или оружия еще посерьезней!

Костя вел ракету на самый большой отряд косаток. До него было еще около мили, но я не вытерпел и выстрелил.

Костя кивнул.

— Правильно! Пали еще. Пусть почувствуют, что мы с ними не намерены шутить.

Действительно, мы должны были сбить их с толку, предупредить, что их ждут неприятности. Я подумал, что было бы очень хорошо, если бы это были «культурные» разбойники, уже имеющие понятие об огнестрельном оружии, а не «дикари» — те вряд ли поймут значение поднятого мною шума.

— Стреляй! — орал Костя.

Мы были уже в двухстах метрах от ближних косаток.

— Еще!

Я нажимал на спуск. Шумовые гранаты лопались в воде и в воздухе несколько в стороне от косаток. Все же они отвернули в сторону и скрылись под водой, уходя от «Мустанга».

Костя крикнул что-то предупреждающее. Я не расслышал, но понял смысл команды, когда больно ударился о борт, брошенный на него инерцией: ракета круто развернулась. Костя повел ее на другой отряд, но уже сбавив скорость и дав Тави и Протею подойти поближе к борту, под защиту моей «артиллерии».

Второй отряд косаток тоже уклонился от встречи, скрывшись под водой.

Костя включил гидрофон и спросил, не было ли среди косаток Черного Джека. Тотчас последовал ответ, что Джек находится в третьем замыкающем отряде и что они слышат их сигналы в миле отсюда.

— Голоса их звучат угрозой. Мы не знаем их языка. Все же понятно, что они что-то затевают. Следует нам напасть первыми. Дайте нам убивающий огонь!

Дельфины рвались в драку. Они просили электрические гарпуны. По беспечности мы не взяли это необходимейшее оружие.

Узнав, что и у нас самих нечем драться с косатками, дельфины предложили немедленно уходить к острову.

— Бежать! — возмутился Костя. — Мне стыдно перед «Мустангом»! Ни в коем случае! Они не посмеют напасть. Только вы держитесь у борта и без глупостей.

— Посмеют!

— Ну, это мы еще посмотрим. По правде говоря, мне было жаль Черного Джека, когда его травили, но сейчас, если он посмеет…

На экране видеофона появился Лагранж. Он сегодня нес дежурство по острову. Выслушав Костино сообщение, француз потер руки.

— Счастливцы, вам удалось встретиться с самим Джеком! — воскликнул Лагранж, сильно жестикулируя. — Первый случай за последние две недели. Как жаль, что у вас нет метателя для ампул и даже просто ампул! Возможно, вам посчастливилось бы гораздо больше, нежели ребятам с «Кальмара». Держитесь, я сейчас вышлю к вам всю эскадру ракет, и нахальный Джек будет взят под стражу. Советую не подходить к нему особенно близко и не демонстрировать агрессивных намерений. Я бы на вашем месте продолжал брать пробы воды, это собьет его с толку. Помимо ракет, поднимаю в воздух «Колымагу», набитую снотворным. — Лагранж помахал рукой и исчез.

Мы находились в пятидесяти милях от плавучего острова. Ракеты могли подойти только через полтора часа, учитывая сборы, конечно, в том случае, если мы будем держаться на месте. Вся надежда была на «Колымагу». Но неожиданно стала портиться погода: ветер усилился и появилась облачность. Косатки скрылись, вернее, их трудно было различить на большом расстоянии среди белых гребней волн.

Барометр падал с утра, к вечеру ожидались довольно сильный ветер и волнение, да этому никто не придавал особого значения. У нас всегда дует ветер и океан гонит бесконечные гряды волн. А «Мустанг» рассчитан на борьбу с ураганом любой силы. В крайнем случае он может перейти на подводное положение и переждать бурю на глубине пятнадцать — двадцать метров.

Развернув ракету против ветра, мы держались почти на месте. Наши разведчики время от времени сообщали о положении противника. Через несколько минут после разговора с Лагранжем косатки оставались на прежнем расстоянии от нас. Затем стали удаляться. Соответственно мы прибавили скорость. Противник применил свою излюбленную тактику, так, по крайней мере, нам показалось вначале. Джек, думали мы, рассредоточил свой отряд.

Костя сказал:

— Сейчас пойдут в разные стороны, и опять мы останемся с носом. Если бы удалось определить курс Джека! — Он сказал в гидрофон: — Следите за Большим Убийцей. Мы пойдем за ним в погоню и захватим его, как только подойдут ракеты и летающая лодка. Вы же не отходите дальше двадцати метров.

— Знаем, — ответил кто-то из дельфинов. — Они возвращаются.

— Куда?

— К нам.

— Что за ерунда!

— Непонятно.

— Не могут же они напасть на «Мустанга»?

— Нападают! Поют песню смерти…

— Для кого?

— Для меня, Протея, тебя, Ива.

— Ну, это мы еще посмотрим! — крикнул Костя. Ветер завыл в ушах, и «Мустанга» чуть не накрыло волной. Костя круто развернул наш кораблик и включил двигатели на полную мощность.

Когда я догадался нажать на кнопку с надписью «Полная герметизация» и нас накрыла прозрачная кабина, Костя посмотрел на меня.

— Вот не было печали! — сказал он радостно. — Ты слышал — Джек запел песню смерти. Никогда не слышал ничего подобного! Я включил запись. Вот будет сюрприз для нашего старика.

Облака закрыли небо.

Лагранж передал, что ракеты вышли, а «Колымагу» готовят к вылету и через несколько минут она поднимется в воздух. Летят Петя Самойлов и его друг Ки.

— Я бы на вашем месте не трогал сегодня «Колымагу», — сказал Костя. — Ветер так посадит ее на воду, что ей не взлететь.

— Возможно, и я рассуждал бы так же, на вашем месте, — засмеялся Лагранж и, глянув в сторону, добавил: — Они уже поднялись.

Слушая диалог между Лагранжем и Костей, я с минуту перестал наблюдать за морем и когда бросил взгляд на побелевшие валы, то увидел огромное тело косатки, скользившее в пене в каких-нибудь ста метрах. Сразу бросался в глаза очень темный цвет ее кожи, почти черный.

«Джек», — подумал я, невольно любуясь близким родственником наших дельфинов.

— Убийца! Убийца близко! Он слева! — послышалось из гидрофона. — Справа также! Они везде!

Голос механического переводчика звучал ровно и спокойно, без тревожных интонаций, а между тем это был предсмертный крик наших друзей. Я с трудом отвинтил «барашки», раскрыл небольшой иллюминатор и выстрелил. В грохоте урагана раздался бессильный, еле слышный хлопок.

Я видел, как Тави в страхе жмется к самому борту.

Черный Джек — а это действительно был он — прошел очень близко. Мне показалось, что он зловеще скалит зубы.

«Мустанг» мчался на предельной скорости, возможной при таком волнении. Косте часто приходилось убавлять обороты моторов, особенно когда мы взлетали на гребень. Достигнув вершины волны, ракета срывалась, летела по воздуху с десяток метров и шлепалась об воду, поднимая фейерверк брызг и зарываясь носом так, что вода прокатывалась через кабину. Как хорошо, что нам подвернулась ракета с герметической покрышкой!

Тави и Протей держались возле ракеты. Один с правого борта, другой — с левого. Через двадцать минут гонки они стали отставать, так как волна пошла круче и им приходилось большие расстояния проплывать под водой, так же, как и нам, пробивать волны.

Косатки со всех сторон мелькали в бушующем море. Все ближе, смелее они подходят к ракете. Дельфины замолчали, приготовившись к последней схватке. А может быть, они все еще надеялись на наше могущество, которое они считали беспредельным.

Из иллюминатора хлестнула упругая струя воды, обдав нас с головы до ног.

Костя только мотнул головой, что-то отвечая Пете Самойлову, летящему на «Колымаге», и островитянам, спешащим к нам на ракетах.

Нас накрыло волной. В мутном зеленом свете через крышу прозрачной кабины я увидел силуэты дельфинов, над ними мелькнула длинная тень косатки.

Трудно сказать, почему косатки медлили. Возможно, Черный Джек считал, что дельфинам все равно не уйти, и вел с ними жестокую игру. Или же он выяснял, насколько мы опасны, нет ли у нас про запас какого-нибудь неожиданного оружия. Долгая война Джека с людьми научила его осторожности. Так или иначе, промедление врага спасло Тави и Протея.

— Идиоты! — Костя повернул рычажок на панели управления и сказал в гидрофон: — Заходите в санитарный отсек на корме, сбоку, скорее!

— Кого ты имеешь в виду? — спросил я. — И о каком отсеке ты говоришь?

— Идиоты мы с тобой — забыли, что идем на санитарной машине с кабиной для перевозки больных дельфинов… Они уже там! Прекрасно! — Костя поставил рычажок на панели управления в прежнее, положение и посмотрел на экран локатора.

Прямо на нас двигалась зеленая искрящаяся точка. Костя слегка свернул в сторону. Точка устремилась теперь под углом к ракете: одна из косаток шла на таран. Через несколько мгновений она врежется в борт и пробьет обшивку. Я как загипнотизированный смотрел на зеленую точку. Костя повернул ракету прямо на атакующую косатку. Я закрыл глаза и впился руками в поручни, ожидая страшного толчка. Ракета только сильно вздрогнула. Косатка прошла, лишь слегка задев «Мустанга» по правому борту. В последний момент Костя ухитрился увильнуть от прямого удара.

Атака следовала за атакой. Черный Джек наконец понял, что «Мустанг» не может постоять за себя, и посылал на нас косаток-комикадзе.

Все время нас дружески подбадривали товарищи, идущие на выручку, хотя они находились еще очень далеко. Все надежды мы с Костей возлагали на Петю и Ки, летевших на «Колымаге». Они уже несколько раз пронеслись где-то над нами и, как радостно сообщил Петя Самойлов, высыпали «прямо нам на голову» два контейнера ампул с усыпляющим ядом. И промазали, что было не мудрено при таком ветре и значительной высоте, на которой шла «Колымага»; ниже опуститься они не могли без риска рухнуть в бушующий океан.

Я предложил Косте прорвать кольцо и идти навстречу спасателям. Костя покачал головой:

— На повороте мы потеряем скорость, и тогда… Действительно, все наше спасение теперь в скорости. Косатки вряд ли могли протаранить ракету, не имея преимущества в скорости.

Время от времени корпус ракеты вздрагивал: какая-нибудь косатка выжимала всю скорость, что могла, и ударяла носом в корму. Зайти с борта им уже не хватало сил.

— Выдохлись. — Костя не спускал глаз с залитого водой стекла.

Волны стали выше, а склоны их более пологими. С пенистой вершины «Мустанг» прыгал теперь еще дальше. От ударов о воду гудело в голове, сиденье податливо уходило вниз, и поэтому экран эхолокатора, за которым я следил, взлетал вверх. Я боялся за жизнь Тави и Протея, хотя отсек и покрывал со всех сторон толстый слой губчатого пластика, к тому же там поддерживался необходимый уровень воды, все же кабина не была рассчитана на перевозку в ней дельфинов с такой скоростью.

На экране появилось лицо Лагранжа. Он улыбался несколько виновато и беззвучно шевелил губами. Наконец поняв, что мы его не слышим, он сделал движение руками, показывая, что надо медленно разворачиваться вправо. «Мустанг» сорвался с гребня волны, шлепнулся о воду с такой силой, что у меня потемнело в глазах, и экран погас.

Хотя «Мустанг» и был рассчитан на всякие передряги, наверное, сказалась старость, а может быть, его давно подтачивали какие-то кибернетические болезни, и вот теперь отказали его речь и зрение.

— Опять нас учат, — печально сказал Костя. — Советуют развернуть ракету вправо и получить в бок.

От сумасшедшей тряски и ударов вышла из строя и наша радиостанция. Правда, не совсем — некоторое время еще работал приемник, но как-то с перебоями.

Петя Самойлов и Ки опять пролетели над нами и высыпали очередную дозу снотворного. Чтобы нас подбодрить, кто-то на ракете рассказывал, как в прошлом году он сам очутился чуть ли не в худшем положении во время экспедиции в Антарктику. Приемник все время делал паузы, и мы так и не узнали, что же случилось с этим парнем в Антарктике. Несколько раз прорывался голос Лагранжа. Из обрывков его фраз можно было понять, что впереди нас ждет еще какая-то новая опасность.

— Наверное, он имеет в виду рифы, — сказал Костя. — Только я учел эти самые черепашьи камни, они остались северо-западнее, не то мы уже давно налетели бы на них. Мне, по правде говоря, не хочется иметь сейчас дело с рифами.

Костя сосредоточенно молчавший почти все время, неожиданно разговорился. Молчаливое напряжение, чувство ответственности давили его, ему надо было как-то подбодрить себя, перейти на другой ритм, и сейчас он говорил без умолку.

— Великий Кальмар и вся нечисть глубин! — неожиданно выругался он. — Кто это выключил гидрофон? Неужели я сам? Как там Протей? Протей! Жив, дружище?

В тот же миг Протей ответил:

— Впереди «твердая смерть»! Нельзя идти так прямо!

Мы поднялись на гребень и через экран локатора протянулась сверкающая полоса и тут же погасла: мы слетели в «долину».

Лот показывал тридцать метров.

Как далекий гром, рокотал прибой.

Костя посмотрел на меня. В глазах его мелькнула растерянность. То же самое он, наверное, увидел и в моем взгляде, и к нему вернулась прежняя сосредоточенность. Суставы его пальцев, сжимающие штурвальное колесо, побелели. Он не изменил курса, а вел ракету прямо на рифы. Я протянул руки, чтобы повернуть колесо.

— Оставь… Только так. Единственный выход!.. Пройдем на гребне…

Он стал сбавлять обороты двигателей. И скоро я заметил, что мы держимся на гребне водяной гряды, летевшей к рифам. Волна мелководья стала расти, ракета высоко задрала нос, мы уже не видели бушующей пены на рифе, только грохот сотрясал всю ракету и все наши внутренности. Представляю, каково было в эти минуты Тави и Протею.

Заскрежетало по днищу. Ракета развернулась лагом, то есть боком к волне, затем ее стало вращать вдоль продольной оси, она ударилась прозрачным куполом о скалу, и наступила тишина.

После скачки и судорожных прыжков «Мустанг» будто переминался с ноги на ногу. Я открыл глаза, стараясь понять, что произошло.

Низко, над прозрачным куполом кабины пролетали синеватые клочья туч. Ухали и шипели волны, обмывая мою гудящую голову, и бежали по лицу, шее, стекая за воротник рубашки.

— Наконец-то ожил! — услышал я знакомый голос. Повернув голову, я увидел Костю с термосом в рука. Тоненькая струйка стекала из блестящего изогнутого носика термоса мне на голову. Ледяная вода приятно обжигала кожу.

— Вот и все. — Костя заглянул в термос и бросил его в сторону.

— Что — все? — спросил я чужим голосом. — Вода кончилась?

— И вода, и ты наконец открыл глаза. Ох, и повозился я с тобой! Сидишь, блаженно улыбаешься и мычишь, как глухонемая сирена. Должен признаться, что ты дьявольски напугал меня. Почище Джека. Ну почему ты не пристегнулся ремнем?

— Сам-то пристегнулся?

— Я — Другое дело: у меня есть опыт кораблекрушений.

— Это с яхтой?

— Хотя бы.

— Но и я ведь там находился!

— Мало находиться. Я говорю об опыте. Вот и сейчас, какой ты извлек опыт? Боюсь, что никакого. — Костя ощупал меня взглядом и спросил голосом капитана из пиратского романа: — Проверь, цел ли корпус, рангоут.

— Рангоут? Ничего не соображаю!

— Я имел в виду исключительно твою особу. Ну, целы руки, ноги и не болит ли в грудной клетке, в животе.

— Как будто нет. Вот только слегка голова. Костя засветился в улыбке:

— Как мне пригодился опыт «бегущего по волнам»!

Помнишь, как я катался на доске? На Гаваях прибой повыше. Ты заметил, как ловко, прямо-таки изящно я взял этот барьерчик?

— Ничего себе изящно! — Я нащупал на голове шишку с кулак величиной.

Не обратив на мой жест никакого внимания, Костя продолжал хвастаться:

— И я не удивляюсь, что так все ловко получилось. Вот что значит сбалансированность рефлекторной деятельности!

— У кого?

— Не догадываешься?

Наверно, я и в самом деле здорово ударился головой, потому что только после этих слов вспомнил о Тави и Протее, и мне по-настоящему стало плохо. Прошиб пот и закружилась голова. Я показал глазами на корму.

— Все в порядке, хотя им досталось несравненно больше, чем тебе, — успокоил Костя. — Я раскрыл створки их каюты еще на рифе, когда нас первый раз ударило о коралловый кустик. Они недавно подходили и дали мне понять, что все в порядке. Наш переводчик молчит, и вообще все молчит! — Костя захохотал и шлепнул рукой по приборам.

Наверное, на моем лице до того выразительно отразилась мелькнувшая было мысль, что Костя поспешил меня успокоить:

— Не бойся, у меня все в порядке. А то, что я несколько возбужден, так это вполне объяснимо. Неужели ты сам недоволен, что все так здорово получилось? Черный Джек остался с носом. Мы вблизи настоящей земли или около нее — видишь, темнеют пальмы… Стекло все в трещинах, ты посмотри вот сюда, пониже. Видишь? Мы надежно укрылись за барьерным рифом. Минут через тридцать подойдут сюда ребята. Надо покопаться в электронике. Помнишь, когда-то мы с тобой собирали неплохие транзисторы? — Он посмотрел на меня, как заговорщик:

— Неплохо было бы вообще потерять на время все средства связи. Только товарищей жалко, начнут поиски во всемирном масштабе. Соберется флот Индийского и Тихого океанов, налетят аэропланы, не считая нашей «Колымаги». В наше время трудно потеряться. Хотя… У меня возникла одна гениальная мысль. Но пока это тайна…

С помощью аварийного устройства мы еле убрали кабину, правда не полностью, все же теперь можно было выбраться из ракеты, подойти к берегу и бросить якорь.

Тави сообщил мне, что косатки ходят довольно далеко от рифа и охотятся за макрелью, поджидая, когда мы будем возвращаться на свой плавающий остров. Тави не советовал этого делать, пока не подойдет помощь, а предлагал пожить на острове. Они с Протеем уже побывали в его лагуне и разделались с парой тигровых акул. По тому, как Тави весело свистнул в заключение, можно было понять, что мы попали в прелестное местечко.

Оставив меня с дельфинами, Костя открыл носовой люк и скрылся в чреве «Мустанга». Пробыл он там минут двадцать, все время насвистывая бравурный марш из «Веселых креветок». Под звуки этого же марша он вылез из люка и, продолжая насвистывать, стал рассматривать низкий берег с редкими, торчащими вкривь и вкось пальмами. За узкой полосой суши синела подернутая рябью лагуна. Не поворачивая головы, Костя сказал:

— Мне все больше нравится это тихое местечко. Ты знаешь, — сказал он вдруг подозрительно скорбным тоном, — мне не удалось наладить двигатель: замыкание в сети, передатчик тоже поработает еще немного, и все. Мы имеем с тобой одностороннюю связь, как это ни печально. — Последовал глубокий вздох и приказание в виде просьбы: — Не мог бы ты сказать несколько слов в эфир насчет нашего бедственного положения? Денек-другой мы провозимся с машиной. Скажи, что ракета сейчас похожа на жестянку, набитую хламом… Или лучше помолчи об этом, а не то еще высадят парашютный десант.




ОСТРОВ «ИКС»


Вокруг острова даже с подветренной стороны кипела вода, разбиваясь о коралловые рифы. Как ни хитрил Костя, а в тот день нам все равно не удалось бы возвратиться домой. Тави сообщил, что они слышали о канале, который ведет в лагуну между рифов, но им самим ни разу не приходилось бывать здесь, так как эти места считают очень опасными — много смельчаков погибало, разбившись об острые камни при попытке проникнуть через риф. Тави сообщил, что только Харита в молодости побывала в лагуне, и то во время небывало тихого моря.

— Сейчас даже нам опасно снова переходить через рифы, — сказал Тави. — Кораллы могут убить, как зубы косатки. Надо ждать ночь и день, и тогда можно попытаться выйти в океан, хотя здесь не хуже, чем на острове, плавающем, как медуза: здесь ближе до дна, много рыбы и съедобных моллюсков.

Дельфины отправились искать путь в лагуну.

Кибер-переводчик, к счастью, заработал, и дельфины беспрерывно снабжали нас информацией: с видимой радостью они сообщили, что косатки, «пристыженные» неудачей, некоторое время покрутились у линии прибоя и отошли на большую глубину. Сейчас они в нескольких милях от острова: их сигналы с трудом можно услышать.

Дельфины провели нас по извилистому фарватеру к широкому каналу, облицованному плитами из кораллового известняка. Волны уже сбросили часть покрытия с его берегов, все же канал выглядел еще как солидное гидротехническое сооружение. При входе по обеим сторонам канала стояли изгрызенные волнами невысокие башни из серого бетона, развалины каких-то странных сооружений непонятного назначения виднелись по берегам, тоже облицованным такими же плитами, как и стенки канала.

И еще одна странность бросалась в глаза: бухта была абсолютно круглой. Я ходил по набережной, отшлифованной ветром и волнами, и думал: для чего понадобилось нашим предкам так реконструировать атолл? Ясно, он не был приспособлен для каких-либо промышленных целей, так как суда даже среднего тоннажа не могли проходить в круглую бухту.

Мы не особенно удачно выбрали место для стоянки на берегу: негде было укрыться от ветра, а за стенами развалин темнела вода. Здесь росло несколько кокосовых пальм, но на земле не было ни одного ореха, даже кокосовой скорлупы, все унес ветер.

За белой линией прибоя мелькали длинные корпуса ракет. Они рыскали, пытаясь нащупать косаток. Наконец поняв, что Джек увел свой отряд, товарищи отсалютовали нам серией разноцветных сигналов, построились в кильватер и взяли курс на северо-восток. Костя еще с полчаса вел переговоры с Лагранжем и командами ракет.

Когда он вышел на берег, меня заинтриговало выражение его лица. После всех передряг глаза его сияли, а физиономия прямо лучилась от радости.

— Все-таки я включил и передатчик! — крикнул он мне на ухо, потому что ветер свистел в ушах, отрывал слова от самого рта и уносил в грохочущий океан. — Когда услышал, куда мы с тобой попали, появились дополнительные вопросы. Да, да! У меня, конечно. Нам не выбраться отсюда, пока не утихнет ветер. А ты сам знаешь, что у него достаточный запас сил! Ни за что не отгадаешь, куда нас загнал этот проклятый Джек. Все ребята сходят с ума от зависти! Даже Нильсен — он сменил Лагранжа — сказал, что завидует нам.

— Нильсен нам завидует? Он так сказал, чтобы подбодрить нас.

Костя округлил глаза, фыркнул:

— Это же остров «Икс» или «Кольцо из яшмы». Вот куда нас загнали косатки!

Об этом острове я слышал как-то мельком от Пети Самойлова. Ничего толком он и сам не знал о нем, кроме того, что несколько лет назад здесь погибло несколько человек при попытке преодолеть линию прибоя. С тех пор специальным решением Союза безопасности плавания вообще запрещено посещение острова судам всех категорий, только гидролеты могут садиться на поверхность лагуны, и то по специальному разрешению Союза безопасности и еще почему-то Комиссии по борьбе с вредными примесями. Как-то во время дежурства, рассматривая карту на Центральном посту, я обратил внимание на крохотный кружок среди рифов и еще раз подивился разнообразию творческих возможностей природы. На этом мой интерес к острову угас, к тому же каждый день приносил столько впечатлений, что остров «Икс» затерялся в них, как в пене прибоя.

— Нильсен сказал, что он искусственный! — кричал Костя мне в ухо. — Лет сто назад его построили… направленные взрывы. Литературы не сохранилось… До сих пор загадка. Займемся…

— Чем займемся?

— Исследованием… раскопки…

— У нас нет даже лопаты.

— Найдем! — уверенно, как всегда, заверил Костя и предложил пока отметить начало «великих работ» пиршеством.

Костину затею развести костер и устроить пир сорвал ветер. Стихнув было, он набрался сил и так начал дуть, что ореховая скорлупа, которую мы с большим трудом собрали, была поднята в воздух и брошена в воду.

Мы забрались на «Мустанга» и стали выбирать более приличное место для лагеря. В западной части кольца суша несколько расширялась, и там ветер трепал рощу кокосовых пальм. Наверное, из-за этой рощицы остров носил второе романтическое название — «Кольцо из яшмы».

— Почему из яшмы? — спросил Костя. — Лучше «с яшмой». И то при необыкновенном воображении. Хотя если смотреть со спутника, то, возможно, колечко покажется зеленым среди белой пены. Мы пересекли бухту, и возле берега ракета попала в «мертвую зону». Пальмы самоотверженно защищали крохотный клочок воды и суши. Здесь мы нашли остатки лестницы из зеленого цемента, спускавшейся к воде. Я продел линь сквозь большое бронзовое кольцо в причальной стенке и стал подтягивать ракету кормой к берегу. Кольцо печально звенело, ударяясь о камень.

— Смотри! — Костин голос дрожал. — Здесь десятилетия не ступала нога человека. Какое великолепное запустение!

Мы стояли на уцелевшей зеленой ступеньке и, как первооткрыватели, смотрели на долгожданный берег. Тесно .росшие стволы пальм, шурша косматыми макушками, образовали стену, в узких промежутках между деревьями и на опушке разросся густой кустарник. Вымощенную камнем площадку причала покрывали сухие листья пальм. На них там и сям виднелись кокосовые орехи. Сновали большие сухопутные крабы — кокосовые воры. Пробежала поджарая рыжая крыса, с любопытством посмотрев на нас.

Провожая взглядом крысу, Костя заметил недовольным тоном:

— Я никогда не питал дружеских чувств к крысам. Хотя этот вид, кажется, питается только орехами, и то потому, что у них нет выбора. Придется использовать оазис под столовую, а ночь провести на нашем верном «Мустанге».

Сухая скорлупа кокосовых орехов оказалась великолепным топливом: горела медленно, давала много тепла и углей. Протей и Тави поймали нам двух морских «попугаев». Костя ловко вычистил их, потом поднял сухой пальмовый лист, очистил черенок и насадил на него тушки «попугаев».

— Самый древний способ приготовления пищи на огне, — сообщил он мне таким тоном, будто только что возвратился из экскурсии в каменный век. — Жаль, у нас нет пряностей…

Я слушал и вибрационным ножом снимал с кокосовых орехов волокно и проделывал в них отверстия. Большинство орехов давно созрели и в них было мало сока или же он испортился, все же несколько штук оказались наполненными прохладной и необыкновенно приятной на вкус жидкостью. Я расставлял эти естественные чаши с драгоценным соком на камни древнего причала и думал:

«Кто ходил по нему? Для чего среди рифа нашим предкам понадобилось это коралловое кольцо? Возможно, они намеревались создать целый архипелаг островов и еще не пришли к мысли, что их следует отливать из камня?»

Я только хотел поделиться своими мыслями с Костей, как и он, и я одновременно услышали треск в чаще. Кто-то пробирался к лагуне, ломая кустарник. Он находился совсем недалеко, слышалась тяжелая поступь, скрип песка и звон подошв о камень.

— Пообедаем втроем, — весело сказал Костя. — Хотя кто бы это мог быть? Неужели…

Костя не закончил фразы, как из самой гущи кустарника ударила мощная струя воды и в мгновение ока смыла костер и жаркое. Мы сидели на некотором расстоянии от огня, и это избавило нас от серьезной опасности. Струя воды была до того сильной, что, попав в трещину, выворотила кусок зеленого цемента. Все это мы по-настоящему осмыслили потом, когда опасность миновала и можно было понять, что произошло, а в первые мгновения нас парализовала внезапность и особенно необъяснимость атаки водяной струей. Мы сидели ошеломленные, инстинктивно закрыв лица руками от водяных брызг, затем, как по команде, откатились в стороны и вниз к лестнице.

Струя воды, иссякая, с шипением уползала в кустарник. Скрючившись, мы сидели на верхней ступеньке лестницы, не рискуя высунуться.

Костя посмотрел на меня, пожал плечами, фыркнул, вытер воду с лица и громко спросил:

— Кто это вздумал так мило шутить?

В ответ раздался скрип, характерное шипенье, нас обдало водой. На этот раз струя была направлена вверх и на нас падала дождем.

Делая мне знаки, чтобы я не шевелился, Костя приподнял голову над срезом причала. Лицо его выразило такое удивление, что и я поднял голову и удивился не меньше моего друга. На опушке метрах в двадцати от нас возвышалась громоздкая фигура робота. Он был неуклюж, и, видно, его изготовили еще в те времена, когда на внешнюю форму машин такого рода не обращали достаточно внимания, а возможно, что своим создателям он казался образцом элегантности. Но сейчас поражала громоздкость всей конструкции. Тяжелый торс, лишенный ног, передвигался на тележке с гусеничным ходом, по бокам и на спине робота вздувались цилиндрические баллоны. У него не было глаз, а только спереди и с боков круглые черные мембраны (как выяснилось позже, такая же мембрана находилась у него и на затылке). У робота было четыре руки: две длинные, безжизненно свисали почти до земли, две покороче держали блестящие брандспойты; один из них не действовал, из второго била в небо голубая струя морской воды. Некогда довольно нарядное покрытие из разноцветной эмали потрескалось на туловище и руках, эмаль местами отвалилась, обнажив ржавое железо.

Мы отошли в сторону, подальше от действующего брандспойта, и рассматривали странное создание.

— Он явно хочет потушить солнце, — сказал Костя. — Смотри, шланг точно направлен на наше бедное светило. Ему мало нашего костра.

Костя оказался прав. Как только выглянувшее было солнце закрыла туча, робот выключил подачу воды.

— Пожарный робот, — продолжал Костя. — Музейный экспонат, ничего подобного я еще не видел… Эй, парень! Ты зачем залил наш костер?

Робот безмолвствовал. Видимо, он реагировал только на инфракрасные лучи определенной силы.

И Костя подумал об этом же, потому что предложил:

— Давай испытаем этого дядю?

Мы с опаской, поглядывая на робота, углубились в рощу и принесли ворох сухих листьев, подожгли и только успели отбежать в сторону, как пожарник смыл и этот костер.

— Нет сомнений, — сказал Костя, — робот реагирует только на инфракрасную часть спектра.

Я спросил:

— Почему же он тогда не израсходовал весь запас энергии, пытаясь погасить солнце? Судя по виду, он здесь не один год.

— Действительно, странно, — согласился Костя. — Хотя, возможно, железный парень реагирует только на определенные объекты, вроде наших костров. И вообще возгорание органических веществ. Наверное, здесь находились большие запасы топлива, постройки с воспламеняющимися деталями.

— А солнце?..

— Далось тебе это солнце! На солнце он не был прежде настроен, но от долгого безделья что-то в нем испортилось, вот и поливает. Не может остановиться после того, как мы подогрели его своим костром. Что-нибудь неладно с переключением. Как он вообще действует? В баллонах у него прежде находилась какая-нибудь пенообразующая смесь. Кажется, она вся вышла или испарилась. Ты не двигайся с места, а я попробую поближе познакомиться с этим джентльменом… Ну конечно! Смотри! Выключил воду, хотя солнце и светит. Совсем у него, видно, расстроились нервишки. Не делай страшного лица. Неужели после моей сегодняшней демонстрации ловкости и присутствия духа ты сомневаешься, что я увернусь от этого урода?

Я попытался было остановить Костю, да он только махнул рукой и, крадучись, направился к роботу-пожарнику. Костя заходил несколько сбоку, голова робота медленно поворачивалась, водяной брандспойт также медленно опускался, целясь в Костю.

— Берегись! — только успел крикнуть я, как струя воды вырвалась из круглого отверстия.

Робот все-таки оказался очень расторопным, вернее чувствительным — он улавливал теплоту, излучаемую человеком. Водяной заряд пролетел в метре над Костиной головой. Костя упал и быстро пополз к роботу. Я не успел крикнуть, чтобы он остерегался второй пары рук, как два рычага протянулись, схватили его, словно клещами, и отшвырнули в сторону. Костя был хорошим гимнастом и, как кошка, стал на четвереньки.

— Ты видел? — радостно криинул Костя. — Он бросил меня, как горящее полено. Мы вдохнули в него жизнь. Теперь нам известно назначение и второй пары рук. Давай продолжим прекрасно начатый эксперимент. — Он поморщился и потер ушибленное колено. — Вот что: ты отвлеки его с фронта, а я попробую зайти с тыла и добраться до его нервной системы. Не бойся, иди смело, используй мой опыт, только смотри, чтобы он не смыл тебя в лагуну. Ну, пошли. Смотри, он опять хочет потушить солнце! Самый удобный момент!.. Эх, прозевал! Перестал поливать. Все равно иди смело и учитывай мой опыт!

Я направился к пожарнику, готовый каждое мгновение метнуться в сторону. Брандспойты не двигались в его железных руках, только голова, поскрипывая, поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Учтя Костин опыт, я остановился в пяти метрах от робота.

Ветер яростно гнул стволы пальм и трепал их косматые вершины. Упало два ореха, один недалеко от моих ног, а второй гулко ударился о голову робота. Из второго до сих пор бездействовавшего шланга закапала пенистая жидкость, затем стали вздуваться большие радужные шары. Шары падали на причал и медленно катились к воде, подгоняемые воздушным потоком.

Костя неожиданно вынырнул из-за спины робота.

— Видал? — спросил он, раскачивая длинную руку пожарника. — Теперь понятно, почему у него разладилась схема. По теории вероятности, не один орешек трахнул его по голове с тех пор, как остров стал необитаем. Не бойся, я добрался до его вегетативной системы, нажал все кнопки, повернул все рычаги и, главное, отключил питание. Тут где-то есть солнечная, а может быть, и атомная станция…

Внезапно что-то круглое, метра полтора в диаметре стало наискось падать в лагуну и шлепнулось возле противоположного берега, подняв высокий столб воды. Среди низко летевших туч мелькнула «Колымага». Мы бросились в ракету. Из приемника слышался голос Пети Самойлова:

— Я «Колымага»! «Колымага»! На острове! Что случилось? Я вас не слышу…

— Ничего особенного, — ответил Костя, — встретили тут одного занятного робота, возились с ним…

— А мы думали… Ну и отлично… В тюке самое необходимое. Садиться к вам запрещено при таком ветре, Лагранж и особенно Нильсен боятся. Просили передать, чтобы вы держались берега, в пальмовой роще могут быть неприятные сюрпризы.

У Кости загорелись глаза; он многозначительно подмигнул мне и спросил Петю:

— Что еще за сюрпризы?

— Говорят, что остров сооружен очень давно, здесь могли остаться ракеты.

— Метеорологические?

— Нет…

— Ядерные?

— Да. Ядерные. Я вам сбросил счетчик Гейгера на всякий случай. Проверьте лагуну и береговую полосу. В рощу не суйтесь. Как вы меня слышите?

— Плоховато, мешают какие-то разряды.

— Я тоже плохо вас слышу… Чуть что, дайте знать. Прилетим завтра, как только немного стихнет…

Раздался сильный треск, и связь прервалась. Пока мы разговаривали с Петей, дельфины пригнали к нашему берегу тюк, сброшенный с «Колымаги». В нем находилась надувная палатка и множество всякой еды и термосов с напитками. При виде такого количества пищи у нас начались голодные спазмы в животе. Минут десять мы ели все, что попадалось под руку: винные ягоды, рыбу, сливочный крем, ростбиф, плоды папайи, паштет из планктона, запивая все это ананасным соком. За кофе с индийскими биоквитами, присыпанными солью, Костя сказал:

— С таким количеством запасов плюс лагуна и палатка можно жить здесь сколько угодно. Палатку мы установим вон там, в тени пожарника.

Возле нас медленно прошли две крысы, волоча по земле длинные голые хвосты. Я невольно подался назад.

— Не бойся, — успокоил Костя. — В такой палатке не страшны и крокодилы! Я знаю эту конструкцию. Полная изоляция от всех нежелательных соседей. Есть кондиционер и фильтры, исключающие проникновение москитов, хотя их здесь не бывает.

После обеда мы надули палатку под сенью пальм. Облачность стала плотной. Ветер не утихал, а как будто стал еще яростней. Облака с огромной скоростью летели над головой.

Быстро темнело. Накрапывал дождь.

Мы.пошли проститься с Тави и Протеем до следующего утра. Я рассказал им о нашей встрече с роботом и предупредил, что мы проведем ночь в палатке на берегу.

Тави или Протей сказал:

— Жаль, здесь мы все вместе. Там вы одни. В зеленых водорослях, — он имел в виду рощу, — могут быть еще железные люди.

Костя успокоил:

— В случае опасности мы перейдем на ракету. Пусть ночь будет такой же, как и день. — В этой фразе не было иронии, просто обычное вечернее приветствие у дельфинов.

— Пусть будет так, — прозвучало в ответ из гидрофона.

Мы опустили руки за борт, пожали ласты и погладили наших друзей.

Полил дождь. Потоки воды обрушивались на палатку и журчали под полом. Несмотря на усталость, мы с Костей долго не могли уснуть и делились пережитым за день. Наконец Костя зевнул и, оборвав фразу на полуслове, заснул.

Ветер дул порывами, только прибой грохотал так, что казалось, сотрясается весь остров, готовый рассыпаться на кусочки.

Я лежал и пытался представить тех, кто создавал этот круглый атолл, возводил на нем здания, а затем жил здесь. Наверное, этот остров все-таки одно из первых сооружений человека, поставившего перед собой цель покорить океан, думал я. Один из первых прообразов нашего плавающего гиганта, отлитого из базальта. Мне не верилось, чтобы разумные люди могли затратить столько труда лишь для того, чтобы тайно создать площадку для стрельбы баллистическими ракетами по великим городам Европы. Мне вспомнились слова учителя истории Андрея Николаевича Грошева: «Это была эпоха великих свершений и великих надежд».

Ночью с нами случилось довольно забавное происшествие: обрушилась палатка. Ткань прогрызли крысы, воздух между стенок вышел, и мы оказались в тесном, душном мешке и еле выбрались из него, разрезав ткань вибрационным ножом. Хорошо, что я никогда не расстаюсь с ним. На экспедиционные палатки идет сезалит — новая ткань такой прочности, что ее не берет обыкновенный нож.

Потные, злые, стояли мы возле сплющенной палатки, тяжело дыша и стараясь не наговорить друг другу ненужных обидных слов. Мы тогда еще не знали настоящих виновников нашего раннего пробуждения, и мысленно каждый обвинял другого в небрежности при установке палатки. Неожиданно Костя сказал:

— Как хорошо, что мы проснулись так рано! Ты только посмотри, что делается вокруг. Какое небо!

Пассат еле дышал. Созвездия сияли у нас над головой. Зеленый свет ущербной луны сочился между стволов пальм. На рифе клокотал холодный, голубой вал огня.

— Что-то невероятное! — прошептал Костя. — И надо же! Вместо того чтобы любоваться красотой Вселенной, мы спим, выключаемся из жизни. Смотри! Даже робот очарован!

Пожарник, одетый в причудливую светотень, застыл, склонив голову набок, его мембраны осмысленно поблескивали зловещим светом кошачьих глаз.

Луч лунного света упал на палатку, две огромные крысы с деловым видом грызли ткань.

— Брысь! — крикнул Костя.

Крысы пошевелили усатыми мордами и принялись за прерванное занятие. В тени намечалось еще несколько крысиных силуэтов.

— Что они нашли вкусного в этой палатке? — спросил Костя и сам ответил:

— Тоска по цивилизации. Их предки, эмигранты, приехали сюда из стран, где можно грызть не только одну ореховую скорлупу, и вот генетическая память подсказала, что крысиные боги даровали им лакомое блюдо.

В этом было не столь уж много смешного, но мы захохотали так дружно и громко, что крысы с писком брызнули в стороны.

В ту ночь мы больше не ложились. Спать не хотелось, да и не было смысла

— через час взойдет солнце, а у нас намечалось множество дел. Надо исследовать остров, заглянуть в лагуну, отремонтировать ракету, чтобы без посторонней помощи пробиться через рифы. Поэтому Костя предложил позавтракать на «Мустанге» и с первыми лучами солнца приняться за дело. Во время завтрака нас занимали разговором Тави, Протей и дежурная по острову Лия Гавара, или, как мы ее зовем, тетушка Лия. Это полная добродушная негритянка, единственный на острове арахнолог, она изучает паукообразных. Мы частенько приносим ей редкие экземпляры любимых ею животных, и она питает к нам материнскую нежность.

— Мальчики! Наконец-то! Я всю ночь искала вас и видела только пустые кресла на вашем «Мустанге». Все островитяне шлют вам привет! Вы, наверное, не представляете, в какое интересное место вы попали! Почти закрытая лагуна и повышенная радиоактивность — не пугайтесь, только слегка повышенная, но достаточная, чтобы при длительном воздействии способствовать мутациям. Ну, как вы там? Вижу, что чувствуете себя отлично.

Мы рассказали ей о пожарнике и крысах. Она хохотала вместе с нами и сказала, что завидует нам, но, к сожалению, врачи запретили ей предпринимать дальние экскурсии и даже опускаться под воду на глубину нескольких метров.

— Ладно, — сказал Костя. — Мы тут посмотрим сами и попросим Тави с Протеем поискать ваших пауков.

— Как я буду вам благодарна, мальчики! Только будьте осторожны… — Она все время порывалась нам еще что-то сказать, да ее сбивал поток изливаемой нами информации, а тут еще подключились дельфины.

Протей и.Тави, плавая у борта, передавали через гидрофон, что им ни разу еще не приходилось видеть бухту такой правильной формы, будто гигантский кит повернулся на одном месте и получилось углубление, похожее на перекушенного пополам морского ежа. Их поражали также отвесные берега, ровное дно и почти полное отсутствие кораллов.

Коралловые полипы поднимались лишь редкими кустиками. У восточного берега громоздятся стальные конструкции — прибежище осьминогов. Посреди бухты на ровном песчаном дне лежит небольшой корабль…

Лия сказала со вздохом:

— Если бы кому-нибудь удалось заглянуть в него…

Мы промолчали, потому что исследование погибшего корабля могло занять слишком много времени.

— Если удастся, — безнадежно добавила она. «Если удастся» нас вполне устраивало, и мы дружно закивали головами, слушая, как дельфины описывают большой подводный лес водорослей, куда они мельком заглянули вчера перед заходом солнца и встретили целый косяк свиноптицеящеров… Лия сказала уверенно:

— В этом лесу вы будете обязательно. И, пожалуйста, обратите внимание на все необычное.

— Ладно, поймаем паука-мутанта, — пообещал Костя. На экране и без того полное лицо Лии расплылось вширь, что объяснялось не только ее улыбкой, а главным образом неисправностью приемного устройства.

— Вот что, мальчики, — сказала она, вдруг посерьезнев, — я должна вас предупредить насчет поведения на острове… — Она опять просияла и лукаво прищурилась. — Чуть не забыла: сегодня около часу вас разыскивала прелестная девушка с астрономического спутника…

Неожиданно голос Лии оборвался, из репродукторов слышалось только легкое потрескивание. Лия, не зная, что наш приемник потерял дар речи, продолжала говорить, мы же, застыв у экрана, пытались по движению ее губ понять, что ей еще передавала Биата.

Как всегда, несколько неожиданно окончилась тропическая ночь, запылало небо на востоке, и из воды выплыло солнце. С берега донесся птичий гомон. Дельфины приветствовали дневное светило своеобразным танцем: прошлись на хвостах вокруг «Мустанга» и умчались по своим делам. Мы с Костей занялись исследованием рощи кокосовых пальм. На опушке, в кустах и в глубине рощи мы обнаружили несколько «мертвых» роботов. Они лежали или стояли, у них давным-давно вышло питание и проржавели остовы. Их делали из стали низкого качества, видимо, надеясь на антикоррозийные покрытия, но эмаль не устояла против резких колебаний температур, высокой влажности и времени. Над головой проносились стаи разноцветных австралийских попугайчиков; они оглушительно щебетали, видимо протестуя против нашего вторжения. Попугаи гнездились в кронах пальм, на ветвях кустарника, несколько гнезд устроили на плечах и голове застывших роботов. Судя по инструментам, в руках роботов, они когда-то были садовниками, выпалывали кусты и траву между пальмами, а также следили за дорогами и дорожками. Сейчас дороги стали непроходимыми из-за колючих кустарников, пройти можно было только среди пальм.

Пробираясь через заросли, вначале мы строили догадки о том, что говорила тетушка Лия, когда замолчал приемник. Что хотела сообщить нам Биата? И главное: кого ей хотелось увидеть, Костю или меня? Но постепенно, по мере того как мы продвигались в глубь рощи, все наши помыслы захватывал этот загадочный остров. Почему его оставили так внезапно? Об этом говорили мертвые роботы-садовники. Долгое время они еще расхаживали среди пальм, подстригая и выпалывая кусты, подметая дорожки. Бедный пожарник до сих пор несет службу. Мы вошли в дом посреди небольшого разросшегося сада. В нем сохранилась мебель, библиотека, в кухне работала электрическая плита, в холодильнике, тоже действовавшем, хранился большой запас продуктов. На стенах висели хорошие копии импрессионистов. Дом заняли попугаи; они сверкающим потоком хлынули через распахнутые настежь окна.

— Люди почему-то бежали, — сказал Костя, когда мы оставили дом и пошли по дорожке, с которой еще не справились растения. — Что-то им угрожало. Бросили все и убежали. Единственный корабль погиб на рейде в этот трагический день.

— А может быть, никто не спасся.

— Нет, спаслись, — уверенно сказал Костя. — Нет следов нападения. Их предупредили, и они вовремя успели улететь.

Дорожка привела на круглую площадь, вымощенную, как и причал, зелеными бетонными плитами. Среди общего запустения площадь поражала чистотой и порядком. Ее матовая поверхность тускло поблескивала, ни одного листа, сучка, ореха не видно было на ней. Как будто только что роботы-уборщики вымыли и подмели ее с необыкновенным усердием.

На границе площади слегка поднимались над поверхностью непонятные громоздкие сооружения без окон, но с металлическими наглухо закрытыми дверями. И еще в центре площади обращали на себя внимание круглые люки с отброшенными крышками. Люков было четыре. Мы направились к ним, ступая, как по тонкому льду, оглядываясь по сторонам. Двери одного сооружения без окон отворились, и оттуда один за другим вышли два робота, они очень хорошо сохранились, совсем новые роботы, они катили перед собой тележки, издававшие шипение и свист.

— Пылесосы! — сказал Костя. — Вышли на уборку, хотя площадь и так вылизана. Привет, ребята!

Мусорщики повернули головы в нашу сторону, продолжая заранее рассчитанный путь и не сказав ни слова.

— Серьезные парни! — сказал Костя.

Я обратил внимание, что все трещины в асфальте залиты и есть совсем свежая работа.

Поглядывая на роботов, мы подошли к первому люку. Колодец глубоко уходил в недра острова. Свет фонарика отразился от воды на дне колодца.

— Пусто, — сказал Костя, — глубина метров тридцать, не считая нижней части, затопленной водой. Все-таки интересно, для чего все это?

— Для ракет с ядерными зарядами.

Костя насмешливо посмотрел на меня:

— И ты веришь, что все это и остров создано для того только, чтобы выстрелить куда-то? Остров предназначался для чего-то более важного.

Я не стал спорить, потому что сейчас, когда мы увидели остров, действительно трудно было представить себе, что столько сил и средств затрачено только для этой безумной цели.

Роботы-мусорщики, дребезжа и лязгая, завершили первый круг и, отступив к центру на ширину уборочной машины, начали второй. Мы постояли возле четвертого колодца, наблюдая за роботами, затем пошли к сооружениям на краю площади. Не сделали мы и десяти шагов, как из невидимых репродукторов раздался предупредительный вой сирены. Через несколько секунд сирена смолкла.

Мусорщики не спеша направились к своему бункеру. По соседству с ним открылось еще несколько дверей, и на площадь высыпала целая толпа роботов. Они выходили и строились в шеренгу. Судя по окраске и форме моделей, каждая из них выполняла различные функции. Здесь были громоздкие тяжеловесы, явно предназначенные для подъема тяжестей, подвижные и более легкие электромонтеры, монтажники и, наверное, нейтрализаторы радиации, а также пожарники, как две капли воды похожие на первого нашего знакомого, что стоял на опушке рощи.

— Что-то вроде торжественной встречи, — сказал Костя. — Видно, давно у них не было высшего начальства.

Пошли, поговорим с ребятами, там я вижу почти современников нашей Пенелопы.

При первой попытке приблизиться к отряду роботов из тех же скрытых репродукторов властный голос остановил нас (говорил он по-английски):

— Стойте! Не двигайтесь! Вы нарушили инструкцию 8-3-12. Ждите патрулей!

Нам ничего не оставалось, как подчиниться.

— Мне все это не особенно нравится, — признался Костя. — У них осталась вся система охраны колодцев и еще чего-то. Странно, почему Лия не предупредила нас? Наверное, сегодня ей уже все известно об этом уютном островке. Или постой! Ты заметил, что на прощанье она сделалась серьезна и два раза повторила одну и ту же фразу. А мы думали о Биате. Помнишь, прежде чем прервался звук, она сказала: «Я должна вас предупредить…» Эх, женщины, женщины, какие же еще неожиданности готовите вы нам!

Мне показалось, что последняя фраза относилась не только к тетушке Лие.

Прошло пять с половиной минут.

— Патрули не сработали, — сказал Костя. — Что-нибудь должно же у них разладиться. Видишь, эти молодцы загрустили, не зная, что предпринять. С главного поста нет приказаний. Давай потихоньку передвигать ноги к колодцам. Там система сигнализации нарушена. Через час здесь можно превратиться в жаркое. Тут мы как на сковородке. Ветер не проникает сюда, да он совсем стих. Ну, я первый.

— Еще шаг — и я стреляю! — прогремело над площадью. — Патрули вышли. Ждите!

Видимо, мы попали в сеть электронных заградителей и каждое наше движение фиксировалось. Мне стало казаться, что за нами наблюдает кто-то живой и злорадно посмеивается. То же самое пришло в голову Косте.

— Он еще скалит зубы, — зашептал он. — Что, если здесь остался один из них?

— Сколько же ему тогда лет, по-твоему?

— Правда… многовато… Хотя нашему старику не меньше. Возможно, бессмертный?

— Тогда не умели еще создавать киборгов.

Костя многозначительно подмигнул:

— Много мы знаем, что они умели и что не умели!

Он набрал в легкие воздуха и крикнул: — Где ваш патруль? Мы не можем больше стоять на такой жаре! Сейчас же присылайте его или… — Угроза замерла у Кости на губах.

Из кустарника справа от строений вывалился еще один довольно странный робот: низенький, толстый, похожий на пингвина, на коротких ножках-гусеницах. Он со звоном шлепнулся об асфальт и тут же встал, как ванька-встанька, и быстро направился к нам.

Остановился в пяти шагах.

Вид у него был глуповато-самодовольный, в щелках-глазках мелькали разноцветные искорки, к рычагам-рукам намертво прикреплено что-то похожее на два подводных пистолета.

Костя приветствовал его:

— Доброе утро! Как поживаешь, старина? Что это ты так вооружился?

В ответ робот прохрипел, силясь повернуться к нам спиной:

— Не разговаривать! Оправдания бесполезны. Там разберемся. Следуйте за мной!

— Где — там? И куда следовать?

— Не разговаривать! Следуйте за мной!

— Куда следовать, когда ты скрипишь, как ржавая петля, и ни с места!

Наконец с большим трудом «солдат» повернулся на сто восемьдесят градусов и с лязганьем покатился по старому следу.

Мы пошли за ним, за нами наблюдали три глаза на его затылке. Одна рука с пистолетом передвинулась за спину.

Мы шли как загипнотизированные, не спуская глаз с дула пистолета; оно угрожающе направлялось то на Костю, то на меня.

— Трудно придумать более идиотскую ситуацию, — ворчал Костя.

Как только солдат ступил на дорогу, густо заросшую кустарником, то стал путаться своими ногами-гусеницами в корнях и ветках, несколько раз он упал. Мы хотели было улизнуть, пользуясь его кажущейся беспомощностью, но вовремя заметили, что в любом положении солдат ухитрялся держать нас на мушке. Ничего не вышло и когда мы попытались отстать от него; робот тоже остановился и сказал тоном, не предвещающим ничего хорошего:

— Не замедлять движения, дистанция между нами — три метра. — Сделал паузу и добавил многозначительно: — Во избежание неприятностей.

— Что за манера выражаться! — ворчал Костя. — Сплошные архаизмы. «Во избежание!» А неприятностями он считает выстрел в живот. Ты заметил, что он все время целится мне в живот?.. Не отставай! От этого железного идиота всего можно ожидать. Шагай веселей да не вздумай упасть. Дай руку! Выкрутимся! Они выкрутились и мы найдем выход!

— Кто это — они?

— Те, кто удрал отсюда… Смотри! Машина с вещами. Остановилась, а у них не было времени ее исправить. Нам пока некуда спешить. Выкрутимся.

Вокруг грузовика с ржавым металлическим кузовом выросли пальмы, машина стояла, окруженная стволами, как забором. Невдалеке от машины застыли два робота-солдата, прочно попавшие в тенета лиан.

— Наш Томми не застрянет, — ворчал Костя. — У него хорошая память. Смотри, обходит заросли, идет по своему старому следу. Попался все-таки?

Лязгая ногами-гусеницами, Томми пытался вырвать корень, петлей поднявшийся из земли. Мы с интересом наблюдали, как солдат, поняв, что корня ему не порвать, дал задний ход и обошел преграду.

Костя похвалил:

— Молодец, Томми!

Мы прошли около ста метров. Томми заметно сдал. Движения его стали ленивыми, он часто останавливался перед веткой, преграждавшей ему дорогу, будто решал трудную задачу, затем осторожно продолжал путь.

— Выдыхается наш Томми, — сказал Костя, — сдают аккумуляторы.

Внезапно кустарник кончился. Томми бодро покатился по зеленому асфальту, направляясь к приземистому зданию с настежь раскрытой дверью. «Во избежание неприятностей» мы побежали за ним.

Томми остановился у двери, опустил руки, направив пистолеты в землю, и показывая всем своим видом, что выполнил поручение, а теперь пусть другие расправляются с нами.

Все-таки не верилось, что мы так легко от него отделались, и Костя обратился к нему с пространной благодарностью за то, что он так заботливо обращался с нами во время трудного пути.

Робот молчал, только иногда вздрагивал, будто делая попытку вскинуть пистолеты и разделаться с Костей, а заодно и со мной за явную насмешку, звучавшую в Костиных словах. Трудно сказать, как в конце концов повел бы себя наш Томми, не приди в голову Косте счастливая мысль крикнуть на него повелительным тоном:

— Ну, что стоишь? Ты же выполнил приказ. Иди сейчас же к себе!

Невероятно, чтобы Костя интуитивно разгадал фразу, введенную в программу управления роботом. Видимо, все дело в тоне и количестве звуков произнесенных им трех фраз.

Томми послушно повернулся к нам спиной и покатился по дорожке к еле приметному строению в густой зелени.

Минуту назад единственным нашим желанием было удрать от робота и от этих распахнутых настежь дверей, а сейчас нас так и тянуло в таинственный сумрак за дверями.

— Рискнем, — предложил Костя и, не дожидаясь моего согласия, вошел в помещение. — Двери не закрываются, заходи, Ив! — пригласил он меня.

И я не без опасения перешагнул порог.

Мы шли медленно, озираясь по сторонам. Впереди зажигались невидимые лампы, освещая панели из пластика под красное дерево. Позади лампы гасли. Справа и слева через равные промежутки мы видели двери. Судя по надписям, за ними находились помещения с аппаратурой. Надписи — черные на золотистом фоне

— загорались, как только мы останавливались у дверей. На полу лежал ковер из синтетических волокон приятной расцветки. Коридор шел с заметным уклоном в недра острова. Я обратил внимание, что в стенах находились двери-задвижки из стали.

— Если они сработают, то нам придется повозиться с ними, пока откроем,

— сказал Костя.

Меня всегда удивлял его оптимизм. Он ни на минуту не сомневался, что если все двери захлопнутся, то мы все равно выберемся отсюда.

Коридор круто свернул вправо, и мы, пройдя немного, вошли в довольно большой зал. Вошли, не заметив, так как и здесь двери уходили в стену.

Медленно комната наполнялась светом. Создавалось именно такое впечатление, что густой желтоватый свет льется со стен и заполняет комнату.

Первое, что бросалось в глаза в этом подземелье, была очень большая кабина из желтоватого прозрачного полимера, перегороженная на две части такой же прозрачной стенкой. В каждое отделение вела узкая щель, закрываемая выдвижной дверью. Двери были вдвинуты в стену, на торце двери поблескивали никелированные защелки замка.

В одной кабине стул лежал на боку, возле двери, второго стула вообще не было, его почему-то выбросили за порог.

В каждом отделении от стенки до стенки, в ширину помещения, стоял узкий стол из коричневого полированного пластика, на нем микрофон в виде кобры с раздутой шеей, несколько контрольных приборов, переключатели, кнопки, несколько рядов кнопок.

Мы стояли в дверях одной из кабин, Костя пояснил:

— Кабинет для операторов. Смотри, наверху сетчатый экран от влияния токов высокой частоты. Здесь масса электроники. Но зачем их закрывали на замок и почему они дежурили вдвоем? Здесь мог управиться робот средних способностей.

Стена перед столом отличалась прозрачностью алмазного стекла; за ней метрах в десяти находился большой экран. На нем сверкала на солнце в окружении косматых пальм знакомая площадь. Застыл строй роботов. Трудолюбивые мусорщики катили перед собой портативные уборочные машины.

— Ты видишь две большие кнопки по краям столов? На них одинаковое все. Столы-дублеры.

Я сразу обратил внимание на эти кнопки. Одна кнопка желтая, вторая — красная. Красная кнопка в первой кабине, в дверях которой мы стояли, находилась под прозрачным колпаком, снизу впрессованным в золотистую массивную оправу. Во второй кабине такой же колпак валялся на полу и недалеко от него еще один, в черной оправе.

Костя продолжал, озаренный догадкой:

— Они нажали желтые кнопки и одну красную, затем чего-то испугались и удрали. Да, вот колпак и с этой красной кнопки! Ты постой…

Я не успел его удержать, как он юркнул в узкую дверь и подошел к пульту.

— Все мелкие кнопки — от аварийных механизмов… — говорил Костя, жадно рассматривая все на столе. — На случай, когда не сработает автоматика. Хотя она и сейчас действует замечательно. На всякий случай. Вот свет. Подача воды в жилые помещения. Двери! Вот это да! Теперь они могут закрываться. Затем верхний ряд — для управления роботами. Только возле желтой ничего не написано… Ого! Смотри! — Он поднял с пола возле стола длинный плоский ключ. — От красной кнопки! Такая же узкая щель. Открыть? Ну ладно, ладно. Вечно у тебя страхи! — Он сунул ключ в карман и почему-то на цыпочках вышел из кабины.

За порогом Костя вытер со лба пот, хотя в подземелье веяло прохладой, и признался:

— Мне все время казалось, что дверь кабинета захлопнется.

— Нажал бы кнопку, и все.

— Эх ты! А еще психоаналитик! Если бы из нее так легко можно было выйти, тогда зачем двери с таким замком? Там нигде не было кнопки для открывания дверей кабины. Наверное, есть еще пульт. Или их открывал особый человек, когда эти двое забирались сюда. Настоящие мышеловки. Представляешь, что тебя закрыли в такой коробке и потом захлопнули все двадцать дверей? Самочувствие не из приятных. Наверное, поэтому они и удрали при первом удобном случае. И самое главное: что бы произошло, если бы этот, — он кивнул на дверь левой кабины, из которой только что вышел, — если бы этот не обронил ключ?

— Вначале надо узнать, для чего красная кнопка.

— Какая логика! Ив, ты самый здравомыслящий человек, с какими мне приходилось встречаться! — Костя сделал еще несколько едких замечаний по моему адресу, затем потер лоб: — Какое множество загадок оставили нам предки! Ведь на самом деле можно было спокойно оставить этот островок. Никакой опасности не видно. Прошло столько лет — и все на месте. — Он рассеянно взглянул на экран. — Смотри, какая туча попугаев уселась на роботов. Здесь можно было просидеть всю атомную войну. В кладовых полно продуктов. До сих пор действует система кондиционирования воздуха. Если бы на них бросили бомбу, и то… — Костя поднял голову к потолку. — Толщина метров двадцать. Бомбу на них не бросали. И если бы даже бросили, то надежней такого убежища не найти.

Мы принялись за дальнейший осмотр зала. Если исключить кабины, решетчатый экран над столом и микрофон в виде гремучей змеи, то здесь все напоминало наш главный пост управления. Особенно система телевизионной связи. Мы медленно обошли все подземелье. Когда Костя подходил к панели, невидимый свет вспыхивал ярче. За щитами из пластика под мореный дуб поблескивали невообразимо сложные схемы электронных приборов. Угадав мои мысли, Костя сказал:

— Все это кажущаяся сложность. Примитивные приборы всегда сложны на первый взгляд. Совершенство — просто. Старая истина, Ив!

И хотя мы достаточно сильно прочувствовали состояние операторов, заточенных в пластиковых коробках и закрытых множеством стальных задвижек, сами (за исключением Костиных переживаний в кабине) чувствовали себя превосходно, как в детстве, забравшись в комнату для ненужных вещей. Ни я, ни Костя особенно не ощущали замкнутости пространства, наверное, потому, что были уверены, что в любое время сможем выбраться отсюда, и еще потому, что с большого экрана все время доносились голоса птиц, свист ветра, рычание океана. В последний раз мы взглянули на экран и радостно вскрикнули: на площадь вышли Петя Самойлов и Ки.

Их лица выражали озабоченность и тревогу.

— Следы ведут к центру, — сказал Ки. — Идем. Петя благоразумно остановил его:

— Постой! Пойду я, а ты останешься в резерве…

— …и буду наблюдать, как тебя схватят роботы…

Костя остановил их спор, сказав в микрофон:

— Привет, ребята! Мы в довольно уютном подземном сооружении. Отсюда управляли всем этим хозяйством… Стойте! Ни шагу по площади, а не то познакомитесь с Томми!

Ребята засияли.

— Все прекрасно! — сказал Ки и процитировал изречение какого-то индийского мудреца: — «Кто ищет — тот находит, хотя и не всегда то, что искал». — К цитате прибавил: — А нам повезло вдвойне: мы нашли и то, что искали, и то, чего не искали. Остров густо заселен роботами.

На пороге операторской мы оглянулись, помахали рукой Пете и Ки, забыв, что здесь только односторонняя связь, и увидели, как двери в кабинах одновременно с лязгом захлопнулись, а из стены перед нашим носом медленно поползла толстая стальная плита.

Не обмолвившись ни одним словом, мы бросились бежать и чувствовали, как за спиной пощелкивают броневые двери.

Петя говорил, пожимая нам руки:

— Заставили вы нас пережить несколько довольно неприятных минут. Вы что, решили взлететь на воздух? — И тут он нам передал то, что хотела сказать тетушка Лия: — Остров под угрозой взрыва. Он должен был взорваться много лет назад, да что-то помешало этому.

— Теперь понятно, для чего там красная кнопка, — сказал Костя.

Посоветовавшись, мы все пришли к выводу, что остров еще постоит и мы мало чем рискуем, если побудем на нем несколько часов и внимательно все осмотрим.

Осмотр ничего интересного не дал. Счетчик Гейгера даже не показал, в каком месте находится атомная станция. Наверное, она была заключена в одном блоке с пультом управления, где-нибудь на самом дне, и очень хорошо изолирована свинцовыми плитами. По крайней мере, мы сделали такое заключение.

На пути к лагуне мы зашли еще в один дом. В нем сохранились оконные стекла, двери оказались плотно закрытыми, попугаи не смогли ворваться в него и навести там свой «порядок». Двери гостеприимно раскрылись, когда мы поднялись на широкое крыльцо из популярного здесь зеленого цемента. В холле пахнуло прохладой, окна, матовые от осевшей на их поверхности соли, скупо пропускали солнечный свет. В доме можно было жить. Старомодная мебель, довольно удобная, очень хорошо сохранилась. Мы разбрелись по комнатам. Я все время испытывал такое чувство, что вот-вот войдут люди, живущие здесь, и ловил себя на том, что краснею, не находя слов, чтобы оправдать свое вторжение.

Мы с Костей встретились в гостиной с большим телевизором, хорошим транзисторным приемником. Костя включил его. Послышалась древняя индийская музыка.

— Они уже знали «вечные» батареи, — сказал Костя, — вполне прилично звучит.

Мы сидели в низких креслах перед таким же низким столом из коричневого лака. Костя протянул руку к ухмыляющейся маске на стенной панели. Открылась дверца бара. На полках стояло множество бутылок с винами и несколько бокалов.

Вошел Петя.

— Ого! — сказал он, увидев бар. — Настоящий алкоголь, который теперь прописывают нам изредка врачи.

Костя спросил:

— Как думаешь, не умрем, если…

— Без рецепта?

— Да. Немножко. Как торжественно выглядят эти сосуды!

— По-моему, можно, — сказал Петя и посмотрел на меня.

— Радиоактивность? — спросил я.

— Чуть выше нормальной.

— Вполне приемлемая радиоактивность. — Костя выбрал бутылку с испанским мускателем.

Вошел Ки. В руках он держал пожелтевшие листки бумаги из целлюлозы. Ки бросил на стол листки:

— Нашел на полу в спальне. Там хаос. Мне показались они интересными. Какие-то записи… О! Мускатель! Читал о таком вине, но никогда не пил.

Никто вначале не придал значения находке Као Ки. Мускатель оказался необыкновенно вкусным напитком. От него приятно туманилось в голове. Костя потянулся еще к полке бара, но Петя сказал с сожалением:

— Нет, ребята, здесь все-таки повышенная радиоактивность. Пора улетать. Мы и так задержались.

— Тогда захватим для анализа, — нашелся Костя.

— Если с научной целью, то, конечно, можно, — поддержал его слегка захмелевший Ки.

— Вопрос решен! — сказал Костя и придвинул к себе листки.

Десять страничек, исписанных крупным, неровным почерком. Читал Костя, а иногда мы все вместе расшифровывали непонятные или сокращенные английские слова. Это были записки солдата, участника одной из войн, которые, как известно из исторических хроник, тогда велись беспрерывно. Эдгар Каули, автор записок, набрасывал их урывками, пропуская иногда по целому месяцу. Что-то мешало ему делать систематические записи. Здесь я приведу только несколько выписок из дневника, полностью они опубликованы в «Историческом вестнике» No Н-3-9, а также выпущены в издании «Открытия и находки».

«3.X.67.

Из всего отряда в сто человек нас осталось только пятеро. Необыкновенное везенье. Теперь только спать, есть человеческую пищу и ни о чем не думать! Не так уж плоха жизнь, черт подери!

8.XI Шесть дней в Атами были необыкновенным сном. Прощай, Марика. Совсем недавно я чувствовал себя человеком. И снова становлюсь профессиональным убийцей.

20.XI Перед атакой мы принимаем таблетки «прощай совесть» — так прозвали новый допинг. После приема каждый из нас, не дрогнув, может прикончить родную мать.

3.XII Странно, что я до сих пор ни разу не ранен, хотя все ребята, с которыми я начинал, уже гниют в цинковых гробах или съедены зверьем в джунглях. Хотя я не прячусь и прослыл храбрецом. Все это чушь — храбрость. Просто мне все равно. Я знаю, что мне не выбраться. Какая была бы подлость, если после всего останусь жить.

10.V.68 Через полтора месяца я выберусь из этого ада. Неужели все это останется позади и я смогу смыть с души грязь, кровь, слезы своих жертв? Все возможно. Живут же подлецы и почище меня. Все зависит от точки зрения на происходящее. Главное — сохранить в себе остатки человека. Есть ли они?

15.V Сегодня встретил Джона Хеймена из отряда «Зеленых беретов», он вернулся из очередной «экскурсии».

Жаловался, что невыгодно стало работать. Теперь он получает за ухо убитого не 15, а 10 долларов и оплачивается только, правое ухо. Хаймен потерял на снижении цен 180 долларов.

Мы с ним учились. Он был тихим парнем. Любил говорить о добре и зле, о назначении человека. Мы его звали Сократом.

25.VI Дождь. День и ночь хлещет теплый водопад. Весь мир размок. Лагерь под серым колпаком с дырами, а там, наверху, океан теплой воды. Наши дожди — легкий туман из пульверизатора. В этом милом месте я пробуду целый месяц. Как старый опытный ландскнехт, я должен обучать туземцев стрельбе из автоматов и прочим нехитрым приемам уничтожения себе подобных. Но все понимают, что это рискованное занятие. Они только и ждут, чтобы им выдали оружие, и тогда перестреляют нас и уйдут в джунгли. Мы, то есть белые, по целому дню сидим в баре, а они — в бараках с дырявыми крышами. Для поддержания боевого духа каждый день по радио передается беседа, одна и та же, о наказаниях за неповиновение, дезертирство, подстрекательство к мятежу, кражу оружия и прочие воинские преступления. Наказание одно — расстрел. В довершение передается длинный список казненных. Каждый четверг, опять-таки в целях повышения боевого духа, в лагере происходит публичная казнь. Делается это по-будничному, на скорую руку, никому не хочется мокнуть. Солдаты жмутся к стенам казарм, командование стоит под специальным навесом. Режущий душу залп из автоматов, и то, что мгновение назад было человеком, надает в яму с водой. Жуткая штука эта яма с коричневой жижей…

6.VII Пошла вторая неделя, как я очутился на этой крохотной кучке кораллового песка. Среди жидкой рощицы пальм, в довольно приличном доме. Что я пишу? Это дворец! Никогда я не жил в таком доме. Только видел с улицы фасады похожих сооружений да еще в кино. Все эти дни я упивался чувством собственника, совершенно забыв, какую цену я заплатил за это. Хотя, как сказал майор Пирсон: «Что ты теряешь? Жизнь? Здоровье? Доллары? Ты все это потерял давно там, в джунглях. Ты живой мертвец. Убитый тысячу раз. Соглашайся! Через три года ты будешь богат и знатен. Можешь жениться на ком угодно! И только потому, что все эти три года будешь жить, как английский лорд, в уединении. Нет, тебе повезло. Немыслимо повезло. И знаешь, почему? И мы, грешные и безгрешные машины, нашли, что ты идеальный исполнитель чужих решений. Здесь не надо думать, анализировать, а только ждать приказов. В случае войны ты поступишь так же. А может, войны не будет еще лет двадцать. И если будет, безопасней места не найти. Это тебе не смертоносные джунгли. Всего три года поживешь на островке. Затем — куча долларов, ранчо в Калифорнии…»

Как я ухитрился запомнить весь этот рекламный бред, рассчитанный на людей, уставших от того набора нелепостей, что называют жизнью! Память у меня не особенно хорошая, я никогда не помнил номера своего автомата. А эту брехню запомнил и вот читаю ее сейчас, как стихи, выученные в детстве ко дню рождения бабушки.

И вот я, идеальный исполнитель чужих решений, сижу в этом бунгало, положив ноги на стол перед телевизором, и смотрю, как несколько исполнителей собственных решений собираются взорвать Белый Дом.

10.VII Майор Пирсон сегодня утром спросил: «Ты что-то там мараешь карандашом. Дело твое, пиши что хочешь, но помни: все останется здесь. Лучше запоминай. Потом расскажешь внукам. Хотя что можно написать о нашем пункте? Но ничего не поделаешь: инструкция».

Пирсон у нас старший. Парень он неплохой, тоже был в джунглях. Это сразу видно по его взгляду. У меня, наверное, такой же потерянный взгляд убийцы. Всего нас двадцать один, включая ребят, обслуживающих базу и станцию. Но из джунглей только мы двое.

20.VШ Джим Тэрбер вчера шепнул мне, для чего желтая кнопка. Простодушный парень этот Тэрбер. Все с первого дня знали, для чего эта кнопка. Как он догадался? «Ты скажи, для чего красная?» — спросил я. Действительно, над этим стоит подумать. Хотя нам платят деньги за то, что мы не думаем…»

— Что это за желтая кнопка? — спросил Петя Самойлов. — Вы не заметили ее там?

— Я ее нажал, — сказал Костя.

— Он пошутил, — успокоил я изменившихся в лице Петю и Ки. — Кнопка под колпаком, и до нее добраться без ключа…

— Кнопки две, — перебил Костя. — Один ключ мы нашли. Я захватил его. Вот он. Вторую кнопку давно нажали, и ничего.

Мы стали рассматривать ключ.

— Это хорошо, — сказал Ки, — что он у нас.

— Поэтому я и взял его.

Петя встал, и мы, так же как в подземелье, не произнеся ни одного слова, вышли из дома и побежали к лагуне, пробираясь сквозь заросли кустарника, мимо ржавых роботов, сопровождаемые криками попугаев.

Петя Самойлов сделал круг над атоллом и остановил машину на высоте трех тысяч метров. «Колымага» нуждалась в очередном ремонте, и Петя с Ки прилетели за нами на большом геликоптере с отдельной кабиной для дельфинов. От Протея и.Тави нас отделяла стена из органического стекла. Дельфины неподвижно стояли в прозрачной воде, с любопытством наблюдая за нами.

Петя Самойлов сидел в кресле пилота, мы втроем — возле окон, смотрели вниз, где среди белой ленты прибоя виднелось голубое пятнышко.

Костя повернулся от окна:

— Мне кажется, что этот остров с роботами вот-вот взлетит на воздух.

— Если он взлетит сейчас, то и нам будет нехорошо, — сказал Петя. — Учти, что там, кроме заряда взрывчатки, еще и атомная станция. Да нет, не взлетит, если только какой-нибудь робот не нажмет красную кнопку.

Петя изменил угол винтов, и белая полоса внизу медленно поплыла от нас. Скоро сверкающее пятнышко совсем затерялось в пене прибоя, что довольно сильно подняло наше настроение.

Костя взял с пола стеклянную банку, захваченную с ракеты («Мустанг» навсегда остался в круглой лагуне), в банке копошилось с десяток пауков.

— Вот этот, в красную полоску, приведет в восторг тетушку Лию.

— Да, интересный экземпляр, — подтвердил Петя. Ки, сосредоточенно молчавший, вздрогнул, обвел нас взглядом и покачал головой:

— Ужасный! Что вы нашли в нем интересного?

— Ты об этом, в полоску? — с недоумением спросил Костя.

— Ах, вы вот о чем… Я думаю о другом. Такие убивали и моих предков. Страшный и несчастный человек.




ЦЕЛЬ ЖИЗНИ


Сверхновая звезда все еще не показывала свой таинственный лик. Но Биата была неправа, когда говорила, что Земля благодушествует, ведет беспечную жизнь, не желая противодействовать надвигающейся опасности, не понимая всей серьезности положения. Скорее появление Сверхновой оттеснило все повседневные заботы. Ученые всех континентов соединенными усилиями решали одну задачу: насколько вредны ее излучения, и занимались изысканием способов защиты от них. Пригодился опыт, полученный человечеством в пору разобщенного мира, когда взрывы ядерных бомб заражали атмосферу, воду, землю радиоактивными осадками. В массовых масштабах начали производиться лекарства, предохраняющие клетки организма человека и животных от мутаций и злокачественных перерождений. Строились убежища. Началась массовая эвакуация детей из Северного полушария, где радиация Сверхновой сказывалась особенно сильно. Ускоренными темпами строился глубоководный флот.

Уныния не было. Человечество дружно отражало атаку космоса.

Я с интересом смотрел и слушал хронику за последние дни. Черный Джек на целое столетие отбросил нас назад, и мы с Костей забыли, в какое время живем. Рядом со мной сидел Павел Мефодьевич и тоже с видимым интересом смотрел на экран. Когда «Тема Звезды» исчерпалась и стали показывать «Археологический журнал», он сказал:

— Занятые семейными делами, мы забыли, что наша матушка-Земля окружена пустыней, населенной джиннами, до поры до времени сидящими в кувшинах. И вот один из таких джиннов очутился на свободе, он дыхнул на нас и скоро покажется сам во всей своей красе.

В открытые окна вливался прохладный ночной воздух вместе с вечным шумом волн. В дальнем конце щелкали бильярдные шары и доносился зычный голос Кости: он выигрывал и давал иронические советы своему партнеру. Као Ки импровизировал на рояле. У него было очень мягкое туше. Он аккомпанировал голосу океана, вплетая в его музыкальную ткань певучие напевы своей родины. Чаури Сингх и Жак Лагранж играли в шахматы. Павел Мефодьевич, Петя и я сидели в бамбуковых креслах перед окном во всю стену, брызги от волн струйками стекали по стеклу.

Робот принес нарзан со льдом для Павла Мефодьевича и нам с Петей по коктейлю.

К нам подошел запыхавшийся Костя:

— Вот где вы устроились. Недурно! Славный ветерок! О! У вас что-то вроде коктейля! — Он взял мой стакан, подмигнул и, выпив, причмокнул. — На самом деле коктейль.

Плюхнувшись в кресло рядом со мной, он стал рассказывать о своей партии в бильярд:

— Выиграл. Три рядовых, третья сухая! А кто-то мне говорил, что Нильсен неплохой игрок.

Академик с улыбкой слушал Костю.

— Бильярд — игра королей, — сказал он. — Кажется, при Людовике Четырнадцатом, чтобы приобрести бильярд, надо было испрашивать разрешение у самого короля. Игра была привилегией аристократов.

Я видел его профиль, и опять он показался мне таким древним, что мог бы видеть самого Людовика XIV. Нарзан он не стал пить, а пододвинул Косте, и тот с благодарностью осушил высокий, узкий стакан из алмазного стекла.

Я невольно подумал: «Кожа его напоминает пластик для консервации биологических препаратов. Что за прибор работает в нем? Как вздрагивает его рука!»

Костя шепнул:

— Я же говорил тебе… Смотри, выключился.

Павел Мефодьевич сидел с закрытыми глазами, опустив голову на грудь. Петя шепнул:

— Пошли. Он последние дни почти не спит из-за своих приматов моря.

— Вставая, мы скрипнули креслами.

Академик открыл глаза, вскинул голову:

— Отставить! Садитесь. Я уже выспался и, представьте, видел необыкновенно интересный сон. И очень грустный сон. Все они уже ушли… Вы видели у меня фотографию, на ней весь экипаж «Товарища»… Иеремия Варнов — капитан, художник и поэт, Василий Дубов — астронавигатор, он коллекционировал голоса птиц. В самые трудные минуты, когда нас охватывала космическая тоска, он включал свои записи, и тяжесть отчаяния спадала. Николай Савченко — второй пилот. Он любил говорить: «Вот вернусь в Полтаву…» Братья Быстрицкие. Борис — кибернетик, Аркадий — лингвист. Его студенческая работа лежит в основе всей современной космической лингвистики. Он нашел ключ к переводу языка приматов моря. И доктор. Судовой врач Антоша Пилявин. Вам ничего не говорят эти имена. На путях открытий мы помним только первых и последних. С тех пор тысячи побывали в космосе…

Он говорил отрывисто, ничего не объясняя, перескакивая с одного события на другое, как в кругу людей, понимающих все с полуслова, но постепенно его рассказ стал стройнее, ничего не говорящие нам имена приобрели характеры.

— И нашего «Товарища» сейчас никто не помнит, кроме историков. С тех пор уже несколько космических кораблей носили имя «Товарищ». Мы участвовали в одной из первых массовых экспедиций, посланных в космос. Пять кораблей отправилось исследовать наш уголок Вселенной в пределах орбиты Марса. Только мы должны были пересечь этот рубеж и подойти к поясу астероидов. Теперь — пустячная задача, но тогда!.. Готовились два года экипажи кораблей и строились сами корабли. Это было время небывалого подъема. Человечество освободилось от опасности войн. Вся без исключения промышленность стала выпускать нужные людям вещи. Пятьсот тысяч ученых, инженеров готовили нас в полет. Все тайные изобретения, лежащие в сейфах, были обнародованы. Задачи, неимоверно трудные и даже непосильные для одной страны, обрели ясность и простоту. Тогда для решения любой проблемы в масштабах планеты уже не нужен был большой резерв времени. Простите, я говорю вам школьные истины, и как-то странно волнуюсь. — Он сунул руку за левый борт куртки, поморщился. — Все мы были романтиками. Жили только космосом. Что-то подобное, видимо, происходило с людьми в века великих географических открытий в пору юности человечества и первых прозрений, когда мир неимоверно расширился и Земля из плоской стала круглой звездою. Вы совершили экскурсию в космос. Пережили чувство гордости за причастность к человеческому роду. Все вы видели Землю с высоты — голубой шар, проникались к нему снисходительной нежностью, как к престарелым родителям. Другое дело, когда вы стоите в пустоте месяцы. Именно стоите, потому что на обзорных экранах и в иллюминаторах ничего не меняется. Пустота и вечные звезды. Все-таки мы хорошо переносили полет. Строгий режим, дисциплина, труд и, главное, дружба скрашивали бесконечный космический день с черным небом и звездами и, если хотите, вечную ночь. Там другие понятия. Особенно за орбитой Марса. Солнце светит скупее, чуть ярче Луны, а Земля превращается в голубую звезду.

Вы найдете тысячи отчетов о полетах такого типа. В некоторых есть захватывающие страницы: описание ликвидации аварий, прохождение через поток метеоритов, между прочим страшных только в отчетах, встречи с кометами и астероидами и прочее. Часто крупица истины отгранена рукой художника, но здесь нет лжи, как и в рассказах фантастов: природа изобретательнее, и все, что написано, случалось или случится на одной из бесчисленных галактик. Конечно, кроме мистического бреда.

Катушки вахтенных записей «Товарища» хранятся в архиве Музея космонавтики. Вы ничего интересного не услышите из них. Только голоса. Совсем живые голоса моих друзей. Они назовут координаты относительно неподвижных звезд, количество горючего, продуктов, воды, кислорода, интенсивность излучений и еще с десяток такого же рода ответов, предусмотренных инструкцией.

Только в одной записи, самой последней и самой короткой есть отклонение от стандарта, и в ней — сюжет для новеллы.

Я помню каждое слово:

«Весь экипаж болен. Заболели внезапно. Стрептококковая инфекция. Причины неизвестны. Принимаем меры».

Затем перерыв в сорок восемь часов — и последние слова капитана:

«Врач Антон Пилявин сделал операцию на сердце Павлу Поликарпову. Операция прошла успешно, но Антон внезапно умер».

Больше ни слова в этом официальном документе. Есть личные записи, дневники, но все это носит интимный характер. Да послано несколько сообщений об изменении курса и магнитном поле чудовищной силы. Мы погибали от стрептококка!

Костя вскочил:

— Не может быть! В те времена уже были отличные антибиотики. И, насколько мне известно, почти все болезни были побеждены.

— Все это так. Мы уже не знали болезней, уничтожавших когда-то миллионы людей. Как и сейчас, тогда в нашей крови жили «одомашненные», если можно так выразиться, бактерии, в симбиозе с тельцами крови. До поры до времени они ведут себя примерно. Так было и с нами, пока «Товарищ» не попал в магнитное поле чудовищной силы. Оно подавило защитные свойства организма, и враг, принятый, как говорили в старину, «на хлеба», дождался своего часа. У нас были и антибиотики, и множество других лекарств. Все они оказались ненужными. Правда, стрептококк несколько отступил, но успел поразить наши сердца. И вот тогда Антон сделал мне операцию. Почему мне первому? Так решил капитан. Я был самым младшим. Мне исполнилось двадцать шесть. Капитану тридцать. Все остальные были тоже старше меня. Предполагалось оперировать всех. Антон успел только мне вставить искусственное сердце.

— Остальные, — спросил Костя, — применили анабиоз? Все остались живы?

— За год обратного пути микроб разрушил их сердца, отравил кровь.

— Ну, а вы? Как же вы? Были одни среди них?

— Антон усыпил меня первым. Я проснулся на Земле…

— Кто же вел корабль? Мертвый капитан? Запрограммировал?

— Да. Они с Борисом рассчитали наикратчайшую кривую перед последней попыткой сохранить себе жизнь. Сегодня я увидел их всех веселыми, здоровыми. Мы сидели в лесу и слушали пение птиц…

Костя подошел к нему и сказал:

— Я должен извиниться перед вами, Павел Мефодьевич…

— Ну-ну, мой мальчик, я все понимаю, не надо.

— Нет, вы простите меня. Я считал вас роботом. Даже сейчас, совсем недавно, когда рассказывали.

— Я догадывался, но не мог понять причину. У старых людей путаются логические связи. Что же во мне от робота? И будто собой хорош, и лицом бел и румян… — В глазах у него замелькали лукавые искорки.

— Этот стук, еще тогда, в «Альбатросе».

— Ах, вот в чем дело! А я привык, как к ходу пружинного хронометра, что висит у меня в каюте. Мне и невдомек. Но что поделаешь, мой мальчик. Предлагали заменить сердце на модное, современное, бесшумное, да я привык. Меняю клапаны только раз в десять лет. В остальном оно держится молодцом… Сердце моих друзей… Пожалуй, я уйду с ним… Да, да, хватит грустных воспоминаний, ребята этого не любили. Да к чему все это я вам рассказал? Сон надоумил? Да, отчасти. Хотя я несколько раз порывался вам рассказать, да что-то мешало. В последний раз вечер воспоминаний расстроила Прелесть. Теперь вам все известно. Снят покров таинственности с моей загадочной персоны. Мне хотелось избавить вас от сомнений. И еще я думал, что вам это будет интересно и полезно. Не все только приягное необходимо людям. Сейчас приятного избыток. Только вот звездочка эта чуть подпортила общее лучезарное настроение. Ах да, и еще причина! — Он встал. — Есть сообщение о заболеваниях гриппом. Тяжелая форма. Излучения этого паршивого светила могут наделать беды. Надо немедленно сообщить в Центр здоровья. То-то все эти дни меня что-то угнетало. Не мог вспомнить, и вот, спасибо, привиделся сон, как евангельскому пророку. — Он, не глядя на нас, быстро вышел из салона.

Костя сверкнул глазами:

— Видали? Сколько же ему лет? Постойте! Первая экспедиция? Да это девяносто шесть лет назад! — Внезапно Костя накинулся на меня: — А ты хорош, нечего сказать! Ведь знал, как всегда, догадывался, что я несу дичь, и молчал! В какое поставил меня положение перед этим удивительным человеком! Я не прощу этого ни себе, ни тебе!

Мы вышли на балкон. Высоко над головой с звенящим шелестом мчалась тугая струя пассата — салон находился с подветренной стороны. Небо заволокли невидимые облака, в прогалинах поблескивали одинокие звезды. Внизу, под нами, бесшумно проплыли шесть фосфоресцирующих дельфинов. Ночной патруль.

Петя сказал:

— Мне нравится его мысль о том, что мы ничего не сможем придумать на Земле, что бы ни случилось уже где-то на одной из бесчисленных планет там. — Он развел руки над головой. — И еще, что нельзя забывать, чего стоит каждый шаг в неведомое и подаренное ему сердце… — Он задумался, глядя в искрящуюся воду, потом озабоченно спросил: — Тебе не показалось, что Матильда сегодня очень плохо выглядела? Была грустна, и ее физиономия как-то нехорошо сосредоточена.

Я сказал, что еще не научился по выражению «лица» определять душевное состояние китов.

— Нет ничего проще, и не улыбайся так саркастически. Загляни лучше как-нибудь в ее глаза. У нее сегодня была какая-то грусть в глазах. Я это сразу заметил и Ки тоже.

— Возможно, беспокоится за своего малыша?

— Думаешь, это слухи о Кальмаре? Ерунда! Он совсем не страшен. И не так глуп, чтобы связываться с китами. Просто они пасутся над его дорогой в шестую акваторию, где есть нажива помельче, иногда он заглядывает и к китовым акулам. — Он протянул руку: — До завтра!.. Чуть не забыл: завтра у нас горячий денек — после утренней дойки будем проводить вакцинизацию. Ампулы с вакциной я получил сегодня вечером с почтовой ракетой… Да, и еще, у меня мелькнула мысль: что бы подготовить старику приятное?

Сосредоточенно молчавший Костя сказал, что пойдет в лабораторию, и ушел. Петя Самойлов тоже отправился к себе.

Я стал бродить по светящимся дорожкам шумящих листвою аллей и мысленно разговаривал с Биатой о трагическом полете своего учителя. Мы оба удивлялись низкой культуре тех времен. Гибель от стрептококка — что может быть нелепей! Разве можно было организовывать полет, не учтя всех случайностей? В те времена вычислительная техника уже позволяла хотя бы приблизиться к пределу безопасности. Как неразумно расходовались жизни таких удивительных людей! Была ли оправдана цель? И существует ли вообще какая-то цель у человечества… Тут я запнулся, представив, как на меня смотрит Биата. Когда заходил разговор о цели жизни, то она страстно отстаивала существование такой цели. Между прочим, она не верила в бесконечность миров с разумной жизнью, а считала жизнь исключительным, редчайшим явлением. И, может быть, говорила она, Земля — единственный ее очаг в нашей Галактике… «Нет, нет, — сказала бы она, — они погибли не напрасно. Они разведчики, авангард человечества, ищущего пути во Вселенную».

Неожиданно я вышел к перилам набережной и увидел высокую, почти слившуюся с темнотой фигуру Павла Мефодьевича. Он стоял, глядя куда-то в темноту.

— Ты? — спросил он. — Не спится?

— Да, хорошая ночь…

— Ночь как ночь. Просто нагнал я на вас мерехлюндию своим рассказом, вот вы и разбрелись, да и мне взгрустнулось. В такие минуты я обращаюсь за поддержкой к древним. Сейчас мне припомнились слова поэта Мюссе: «Когда сердце поймет, что оно состарилось, ему открываются причины всех вещей». Ничего не скажешь, красивое утешение. Одна беда — неверное. Наоборот, чем дольше живешь, тем больше убеждаешься, как глубоко скрываются все эти причины. И еще труднее понять, что ты стар и что тебе пора уступать место другим. Но я, кажется, начинаю понимать. Пора? Хе-хе! Наверное, поэтому хочется вернуться к прошлому. Лет пятьдесят никому не рассказывал. А человеку свойственно делиться своими мыслями о прошлом. И сам весь там… Нелегко жить в чужом времени. Эпохам присущи, как и музыке, тональность, ритм. Все это от рождения в человеке. И я думаю, как нашим ребятам астролетчикам придется туго в иных цивилизациях. Что, не так?

Я сказал мысль Биаты об исключительности жизни.

— Не ново. Все религиозные учения придерживались этой точки зрения. Были такие же мнения у серьезных ученых. И все от косности. Оттого, что трудно поверить, что вот так же где-то стоят два индивида и философствуют. Когда приходят такие мысли, то обращай взор к звездному небу. Сам же как-то согласился с умной мыслью о бесконечности проявлений разума на нашей планете, а сейчас отрицаешь его там! Нет! Вглядись в эту белую тропу, выстланную миллиардами солнц! Сколько вокруг них крутится планет? А там, дальше! Нет, Ваня, скоро мы в «шепоте звезд», как сказал какой-то поэт, различим «голос ищущего брата». Все это будет, и теперь скоро. — Он усмехнулся: — Сейчас разговаривал с Главным медиком. Кажется, поднял с постели. Доложил ему в кратких чертах наш случай. И представь, он огорошил меня! Благодарю, говорит, но ваш случай детально описан во всех медицинских учебниках. Конфуз!.. Ну, как твои лилии? Пошли-ка взглянем на них. Любопытные загадки задала нам матушка-природа, — говорил он, быстро шагая в глубь острова, — и нам хватит разгадывать, и еще останется малая толика. И в этом жизнь, братец мой, все ее содержание!




СЧАСТЬЕ ИЗМЕНИЛО ДЖЕКУ


На круговом экране Центрального поста вздымались и опадали волны. Наискось пронеслась, трепеща перламутровыми крыльями, летучая рыба. Океан накренился, показав всего себя до горизонта, словно припорошенного золотистой пыльцой. Где-то здесь, среди невообразимой дали, умирал Черный Джек. Ему не повезло. Во время охоты на золотую макрель у берегов Кокосовых островов Джек и еще несколько косаток увлеклись и попали в лабиринт коралловых рифов. Большинство погибло, так как начался отлив и косатки застряли между коралловых глыб, лишь несколько раненых во главе с Джеком выбрались из ловушки.

Пронесся отряд дельфинов. В полумраке комнаты водяные брызги слепили глаза. Дельфины прошли журавлиным строем, деловито пыхтя. Они ищут Черного Джека. Над ними в небесной синеве висит авиетка с «Кальмара» и передает нам все, что творится у нее под килем. Авиетка легла на курс, взятый отрядом дельфинов, перегнала их. На нас медленно движется волна в голубых барашках. Неожиданно воду закрывают трепещущие крылья чаек, альбатросов, фрегатов. Знакомая картина.

Погребальный эскорт. На короткий миг туча птиц раздалась, и в образовавшемся окне мелькнула вода, окрашенная кровью, акулы, рвущие тело умирающей косатки.

Крылья чаек закрыли страшную картину. Авиетка полетела дальше, здесь уже ничего нельзя было поделать. Вспомнился бедный Атилла.

Стая птиц поредела. Зловеще крича, чайки летели на восток, куда держали курс дельфины и авиетка.

В том же направлении мчалась стая акул. Вот и вторая жертва. Раненая косатка оставляла за собой розовый след. Акулы взяли ее в полукольцо, но боятся еще подходить близко. Одна из акул метнулась было к ней сбоку, косатка молниеносно повернулась, и акула замерла парализованная. Косатка не тронула ее, а сделала оборот на 360 градусов. Стая метнулась в стороны. Косатка продолжала путь. Акулы поплыли за ней, держась теперь несколько дальше, чем прежде.

На посту Центрального управления собрались почти все островитяне. Павел Мефодьевич сидел, откинувшись в кресле ответственного дежурного, остальные стояли, шепотом делясь впечатлениями.

Раненая косатка и ее преследователи скрылись за нижней кромкой экрана. На нас бежала водная гладь, усыпанная солнечными бликами. Величественно распластав крылья над морем, парили фрегаты. Словно отлитые из бронзы, тела акул мелькали в солнечной воде. Их было очень много, и мчались они все в одном направлении.

— Мне становится жаль косаток, — громко сказал Костя.

Павел Мефодьевич посмотрел на него и одобрительно кивнул.

— Вполне разделяю хорошее и не всегда полезное чувство. Косатки сейчас находятся в еще более трудном положении, чем дельфины, когда мы не понимали друг друга. С косатками все сложней, и они сами сложней. Надо очень осторожно предлагать им свою дружбу, ухитриться убедить, что мы нужны им. Боюсь, что мы пока не внушаем им уважения. Ведь они владыки морей. Я бы сказал — ярые националисты! И все же независимо от всего я питаю к ним симпатию и даже уважение. Джек что-то вроде благородного разбойника в моем представлении, а среди своих его, наверное, чтут как вождя в борьбе за независимость. Нет, удивительный народ! Ты заметил, как та раненая косатка пустила в ход весь комплекс своих оборонительных средств? Акул как метлой отбросила в стороны!

Костя спросил:

— Метлой? Что это такое — метла? Особый орган у косаток, вырабатывающий ультразвуковые волны? Или волевые импульсы?

Павел Мефодьевич закрыл лицо руками. Послышалось добродушное клохтанье: он смеялся.

Обиженный Костя умолк, потому что на экране появилась целая стая косаток; они плыли очень медленно, окружив кольцом трех своих сородичей. Одну, огромную, с темной, почти черной спиной, поддерживали две косат-ки меньше размерами. В черной косатке длиной не меньше девяти метров все узнали Черного Джека. Авиетка уравняла скорость с движением стаи и спустилась ниже, дав нам крупным планом Джека и «братьев милосердия». Без их помощи он пошел бы ко дну. На животе и боках у Джека виднелись страшные раны, левый плавник безжизненно свисал. Поражало выражение его глаз — в них не было ни страха, ни покорности судьбе, а светилась воля к жизни, гордое мужество.

— Положение у Джека не из блестящих, — сказал Костя.

Ему никто не ответил. Уставших «братьев милосердия» сменяла другая пара. Прежние отошли в сторону, а новая пара ловко и очень осторожно подхватила беспомощного Джека. Косатки старались не притрагиваться к ранам своего главаря; двигались они согласованно и очень медленно для таких стремительных существ.

Командир авиетки докладывал капитану «Кальмара»:

— Косатки делают пять-шесть миль. Через полтора часа они будут у атоллов и зайдут в одну из лагун. Вероятно, там они решили лечить своего вождя. «Кальмару» ни в одну из лагун не пройти: извилистый канал и довольно мелкий. По крайней мере, рискованно.

— Что же ты предлагаешь?

— Остановить их до вашего подхода.

— Но акулы!

— Через десять минут здесь будут дельфины.

— Тогда, как только они подойдут, сбрасывайте ампулы.

— Есть!

— Тебе не кажется, что Джек очень плох?

— Да, но держится великолепно. Несмотря на раны и явный промах с рифами, он остался главой племени. Его беспрекословно слушаются. Вот сейчас он послал трех косаток отогнать акул. Видите, сколько этих тварей собралось вокруг.

— Многовато, но не следует без необходимости применять крайние средства.

— Понятно, мы должны поддерживать биологическое равновесие…

Командир авиетки и капитан «Кальмара» еще несколько минут продолжали разговор, но слова их заглушал крик налетевших чаек.

Странно повели себя косатки, когда к ним сквозь строй акул прорвались дельфины, вооруженные электрическими копьями. Косатки, считающие своих братьев по крови законной пищей, на этот раз, казалось, не обратили на них никакого внимания, только стеной окружили Джека и так же упорно двигались к островам. Дельфины, развернувшись в боевой порядок, пошли в наступление на акул. Основная масса акул бросилась врассыпную, ушла в глубину, только тигровые акулы заметались, маневрируя вокруг косаток. У этих рыб вечное чувство голода пересиливает все другие инстинкты: запах крови притягивал их к этому месту. И они поплатились. Дельфины, издавая воинственный свист, организовали свою любимую охоту. У них миллионами лет воспитывалась ненависть к акулам. На этот раз дельфины не таранили их носами и даже не пускали в ход электрические копья и пулеметы, они просто оглушали их своими локаторами, гипнотизировали, и акулы, парализованные, поворачивались вверх хвостами, превращаясь в живые поплавки.

— Смотрите, Протей! — крикнул Костя, узнав своего друга.

Я тоже старался среди мелькающих тел в пене и брызгах разыскать Тави, но мне это не удалось, хотя я узнаю его среди тысячи его сородичей.

Показав нам расправу с акулами, командир авиетки снова направил свою оптику на косаток.

Градом посыпались круглые, как горошины, ампулки, они мгновенно растворялись, окрашивая воду в зеленый цвет. Образовалось огромное зеленое поле, в центре которого находились косатки. Движения их стали вялыми, они засыпали. Нахальные и глупые чайки, оглушительно крича, уже дрались в воздухе за добычу. Черный Джек изо всех сил боролся с одолевавшим его сном, опираясь здоровым плавником на спину своего спутника, уже засыпающего, но пока еще сохранившего проблески сознания…

Телекибер переключил изображение на знакомые окрестные поля планктона, где паслись киты. Матильда, глядя на нас с экрана своими крохотными глазками, «улыбнулась», показав великолепный набор метровых усов.

Пока «Кальмар» тянул к нам надувную баржу, в которой находились косатки, все студенты-практиканты, то есть мы с Костей, Петя Самойлов, Ки, а также Нильсен, Лагранж, Чаури Сингх, Коррингтон взялись за оборудование подходящего помещения для гостей. В нашей лагуне есть небольшой ковш, где стоят яхты и ракеты. У него базальтовое дно и узкий выход в лагуну, в самый сильный шторм здесь спокойно. Никто из нас не знал до пленения Черного Джека, что уютная бухточка предназначалась строителями острова под океанариум для содержания в нем дельфинов. В ту пору еще существовал реакционный взгляд среди ученых, что дельфина в лучшем случае можно превратить в домашнее животное и использовать наподобие собаки.

В тысячах океанариумов томились приматы моря, не понимая, чего от них хотят двуногие существа с длинными неуклюжими плавниками.

Как правило, всякое нарождающееся прогрессивное явление встречает сопротивление людей, не умеющих, а подчас и не желающих выйти из плена рутинных представлений. Из истории мы знаем, чего это стоило человечеству. В данном случае все обошлось хорошо. Пока сторонники «стойлового содержания» дельфинов строили «загоны»-океанариумы, ученые прогрессивного направления составляли словарь языка дельфинов, изучали психологию приматов моря и конструировали первую машину для перевода речи дельфинов на русский и английский языки, а также с этих языков на язык дельфинов.

Океанариума на плавающем острове не потребовалось. Дельфины поселились в лагуне плавучего острова, как братья по разуму, верные друзья и помощники человека в изучении фантастически обильной и разнообразной жизни океана. А «загон», предназначавшийся для них, люди превратили в стоянку для мелких судов.

Устраивая помещение для косаток, нам требовалось только перегородить выход из «ковша» прочной сеткой из нержавеющей стали. Для этого пришлось просверлить в базальтовых стенах несколько отверстий для кронштейнов. На острове нашелся отличный инструмент, и к приходу «Кальмара» сетка была установлена.

В лечебнице для дельфинов не нашлось подходящей ванны, в которой мог бы поместиться Черный Джек. Пришлось срочно сооружать для него небольшой бассейн, прямо на причале возвести над бассейном павильон и оборудовать его хирургической аппаратурой.

Наши два врача — Марк Ильич Кац, похожий на поседевшего мальчика, и его жена Нора, высокая, дородная, с властными манерами и нежным голосом женщина,

— не огходили от раненого Джека в ожидании приезда хирургов; хирурги уже вылетели из Севастополя, Токио и Сан-Франциско. Они прибыли на остров ночью. Целая ватага веселых и остроумных людей. Переодевшись в белоснежные стерильные комбинезоны, врачи спустились в бассейн и провели консилиум. Потом началась операция. Хирурги, их было тринадцать, принялись за работу. Им помогали двадцать шесть ассистентов, часть из которых забралась в бассейн, а оставшиеся «за бортом» стояли у столов с инструментами и склянками с лекарствами.

Мы с Костей лежали на крыше павильона и наблюдали в вентиляционный люк за ходом операции, пока с головы у Кости не свалился далеко не стерильный берет и упал на руку одному из хирургов, протянутую за инструментом. Не дожидаясь реакции врачей, мы сползли на животах с крыши и потихоньку пошли по берегу лагуны, обсуждая события последних суток. В водном лектории демонстрировали фильм дельфинов-операторов, снятый ими во время последней комплексной экспедиции в Красное море.

В кабине у гидрофона сидел Павел Мефодьевич. Посматривая через стекло на экран, он сосредоточенно слушал сопровождающий фильм текст. В кабине легко дышалось: беззвучный кондиционер подавал охлажденный воздух. Увидев нас, учитель молча кивнул в сторону сидений. Минут десять мы смотрели пейзажи берегов Красного моря. В фильме почти не было подводных снимков.

Диктор говорил:

— Люди, как известно, не могут пить воду морей, богатую солями. Они пьют так называемую пресную воду с ничтожными примесями солей. На берегу вы видите гигантские опреснительные заводы, где из морской воды удаляют соли…

Дельфины вели себя так, как люди, просматривающие хроники, доставленные с Луны, Марса или Венеры. Все они родились в лагуне или вблизи плавающего острова и видели только низкие берега атоллов. Берега Красного моря удивляли и поражали их воображение своей необычностью. От скал и песчаных пляжей исходил ощутимый зной и запах мертвой пустыни. Здесь, на берегу моря, не было воды, а следовательно, и жизни. Поэтому единодушный вздох удивления проносился над лагуной, когда появлялся белый город, утопающий в садах.

Мне запомнилось несколько фраз, услышанных из «зрительного зала».

— Это камни, — объясняла мать сыну или дочери возникновение покачивающегося на экране города. — Они растут без воды, и в них живут люди.

— Как рыбы-попугаи в кораллах?

— Да, да… Смотри и не мешай другим…

С гребня волны оператор запечатлел пляж с тысячами людей на песке и в воде.

В гидрофоне со всех сторон раздавались голоса дельфинов:

— Как они медленно плавают!

— Мне всегда хочется им помочь.

— Я бы никогда не согласилась надеть чужую кожу.

Павел Мефодьевич улыбнулся:

— Вы слышали? Идет взаимное проникновение в духовные сферы. Правда, процесс слишком замедлен из-за разности восприятия одних и тех же явлений. Сейчас они переживают период небывалого духовного взлета. Этот период я бы сравнил с эпохой великих географических открытий, который когда-то переживали мы, люди, живущие на «отмелях», как называют нас люди моря. Тогда мы восприняли во всей их необъятности размеры суши и океанов, увидели мы, европейцы, жителей Америки, Австралии, Океании. И поверьте, для Христофора Колумба, Магеллана, Джемса Кука они были так же загадочны и непонятны, как для нас еще во многом загадочны и непонятны люди моря, а для них — мы. И поверьте, когда наконец нас посетят жители других солнечных систем или мы преодолеем четыре с небольшим световых года до планет Сириуса, то неожиданность уже будет не так велика, мы привыкнем к неожиданностям у себя на Земле… — Он сосредоточенно помолчал и спросил: — Как там ваш Джек Железная Рука?

— Сшивают, — ответил я.

— Почему Железная Рука? — спросил Костя.

— В мое время процветал такой боксер. Я вспомнил его по ассоциации. Все мальчишки боготворили его. Богоподобный был экземпляр. Слава погубила его, как многих в те отдаленные времена. Нечто подобное происходит и с вашим Джеком. Вел бы себя поскромнее, не рекламировал бы свою гениальность — и не попал бы в эту лужицу.

— Но тогда бы он погиб от ран! — сказал Костя. — Вы же видели, как его располосовало.

— Раны серьезные, но, видно, внутренние органы не повреждены. Две недели больничного режима — и он опять стал бы на «ноги» в какой-нибудь тихой заводи и находился бы на свободе. А теперь я боюсь за него… Но посмотрим, посмотрим…

Павел Мефодьевич поднялся, и мы вышли с ним из прохладной будки. Дельфины посвистывали, пыхтели, пощелкивали, громко выражая одобрение кадрам фильма и в то же время внимательно слушая беззвучную теперь для нас речь диктора.

Учитель пошел к океанариуму, поглядывая на лагуну и прислушиваясь. В океанариуме все косатки стояли, повернувшись головой к сетке. Вода здесь освещалась лампами, установленными на дне возле сетки, — нелишняя предосторожность на тот случай, если пленники попытаются бежать. Кроме того, учитывая такую возможность, мы подняли ограду довольно высоко над водой. Косатки находились на разных глубинах, покачиваясь и поводя плавниками. Вот одна из них всплыла со свистом, набрала в легкие воздуха и опять погрузилась в воду.

— Слушают диктора из кинолектория, — сказал Павел Мефодьевич, — хотя вряд ли что понимают из его слов: у них с людьми моря разные языки, правда близкие по фонетическому строю. Возможно, косаток также тревожит присутствие дельфинов, которых они считают своей законной пищей. Каннибализм! Нечего удивляться: не так давно он существовал и у людей, живущих на отмелях.

Костя спросил:

— Интересно, как они станут реагировать, когда услышат первые слова, сказанные человеком на их языке?

— Приблизительно так же, как и мы, если бы с нами заговорили кальмар или спрут. Интеллект консервативен на низких ступенях развития. Можно привести много примеров косности и консерватизма из истории человечества, задержавших на столетия прогресс. Мне недавно прислали несколько расшифрованных слов косаток. В Мурманске уже два года работают над составлением их словаря.

— Вы ничего не запомнили? — спросил Костя, подталкивая меня локтем.

— Кое-что… Их язык воспринимается для наших ушей как шипение или свист. Скорость обмена информацией у них поразительна. Пожалуй, даже превосходит речь людей моря. Хотя и косатки, как это ни странно на первый взгляд, тоже люди моря, только ограниченные в своих воззрениях на мир и мораль. Ну, это мы все узнаем, когда прибудет кибер-переводчик. Скоро обещали прислать. А пока… — Он подошел к гидрофону, издал тонкий, дребезжащий свист и щелкнул пальцами.

Косатки в мгновение ока метнулись от сетки в темноту. Павел Мефодьевич, довольный своими успехами, сказал с ноткой хвастовства в голосе:

— Никогда не предполагал у себя таких талантов. Ведь я только минут пять потренировался. Вот что значит влияние среды — не поднимайте меня, пожалуйста, на смех. В самом деле, несколько тысяч лет назад люди отмелей и моря тесно контактировали друг с другом. Существовал особый язык, на нем они изъяснялись с помощью свиста. Сейчас этот язык исчез, а совсем еще недавно многие народы, жившие на берегах морей, на островах, или говорили на языке свиста, или он как рудимент существовал у них наравне с нормальной речью. У меня есть записи этого языка, на котором когда-то объяснялись в одной турецкой деревне на Черноморском побережье. Я демонстрировал запись Харите. Она с интересом прослушала ее и сказала, что многих слов не понимает, но это язык людей моря, очень древний язык. Каково!

Косатки вернулись к ограде.

Павел Мефодьевич повторил сигнал тревоги, но на этот раз они даже не пошевельнулись.

— Что вы на это скажете? Как быстро сориентировались! Прощупали своими локаторами все вокруг, не нашли ничего опасного и сделали вывод, что над ними подшутил какой-то озорник. Смотрите! Они косятся на меня. Как интересно было бы сейчас их послушать! Наверное, костят меня на все корки, потому что в море не принято так плоско шутить. Ложная тревога может стоить жизни. Мне думается, что и ваш Джек вылетел на рифы при схожей ситуации. За ним неделю охотилась команда «Кальмара». Все племя устало, измучилось, изнервничалось. Джек привел их во вполне безопасное место между рифами: большая глубина, единственный узкий проход гарантировали от преследователей. И вдруг сигнал тревоги. Единственное спасение — бежать через риф. Более молодым и легким это удалось. А его и еще нескольких стариков волна положила на коралловую борону. Плохо быть старым. Поверьте мне. Хотя у любого возраста есть свои преимущества. И если умело ими пользоваться, то жизнь никогда не потеряет своего аромата. Главное — цель. И чем она непостижимей, эта цель, тем полнее жизнь. И еще следует иметь эталон, выбрать пример непоколебимой устремленности. Для меня таким эталоном был Циолковский. Вы встречали его в школьных портретных галереях и, может быть, не обратили на него внимания.

— Как же, мы его знаем, — сказал Костя. — Жил в Калуге, ему страшно не везло вначале.

— «Не везло»! Мой мальчик! Он был школьным учителем. Преподавал физику. Глухой, как Бетховен. Так же нуждался. Вам непонятно, что значит — нуждаться. Зависел от ограниченных, неумных, тупых людей. Они считали его юродивым. Прибавьте еще непонимание близких. Совсем один, как в пустыне… нет, вернее — в космосе. И с бешеной одержимостью работал для потомков, в том числе и для потомков своих гонителей, равнодушных. Пролагал им путь к звездам. Удивительный человечище!.. — Он потер лоб. — Ну что мы стоим и морочим голову и косаткам и дельфинам! Ведь гидрофон включен! Представляете, какое впечатление произвела на них мешанина из пояснений диктора и моей болтовни в переложении кибера! Ха-ха! Ну что мы стоим?! — повторил он и увлек нас за собой.




«ДЕНЬ ВЕЛИКОГО РЕМОНТА»


Сегодня «День великого ремонта». Проводится великий ремонт раз в месяц, шестнадцатого числа. Все население острова, кроме вахтенных, оставляет повседневные дела, осматривает и приводит в порядок «свой» участок. Литой базальт неимоверно прочен. Наверное, нужно не менее столетия, чтобы остров претерпел какие-то существенные изменения. Пока же солнце, вода и ветер наносят ему самые пустяковые повреждения. Иногда после шторма волны сорвут изоляционную обшивку с набережной, ливни смоют часть почвы и в наших садах и на плантациях. Ветер, атмосферная влага и морская соль постоянно не в ладах с антикоррозийными покрытиями ажурных башен. За сохранностью острова следит каждый из нас, и мелкий восстановительный ремонт ведется почти •ежедневно. И все же за месяц накапливается масса недоделок, остаются участки, скрытые от глаз. Нам и достался один из таких симпатичных уголков нашего острова.

В одной из глав я упоминал о канатах чудовищной толщины, которые удерживают плавающий остров на мертвых якорях. Вот нам и поручил Совет острова всячески опекать эти канаты, держать их в чистоте и сохранности.

Я не могу себе представить, чтобы с ними могло что-нибудь случиться. Каждый из этих гибких столбов толщиной в полтора метра, кажется, один сможет удержать на месте остров, а таких канатов десять! Костя согласен со мной (редкий пример единодушия), он даже пожаловался Павлу Мефодьевичу на такое нерациональное использование творческих сил. На это наш наставник заметил:

— Раз в год и кочерга стреляет.

Костя наморщил лоб:

— Кочерга? Как будто знакомый прибор?

— Прибор довольно старый, служил для помешивания дров и углей в печах.

— Ах, так. Что-то припоминаю. Где-то встречался с этим инструментом, — нашелся Костя. — И если он стреляет, то тогда…

— Вот именно, не тратьте напрасно время и силы, а опускайтесь-ка, братцы, на дно.

— Тоже афоризм? — спросил Костя.

— Кульминационная часть одного забавного анекдота. После погружения в лагуну зайдите ко мне, и Прелесть расскажет его. Кстати, она знает их тысячи. Недавно она спрашивала, где эти два молодых человека с повышенным стремлением нарушать порядок и причинять неприятности окружающим существам. Какова плутовка? А?..

Под каменным днищем острова всегда царит вечный сумрак и постоянная температура 15 градусов. После двадцати пяти в верхних слоях здесь довольно холодно, пришлось надеть теплые комбинезоны с электроподогревом, а руки мерзнут: в перчатках трудно работать.

Действуем по инструкции: вначале осматриваем крепления каната, соединяющие его с мертвым якорем. Сам якорь представлял из себя гигантскую полусферу из того же литого базальта. Ни полусферы, ни креплений не видно под зарослями водорослей и колониями разнообразнейших животных. Несмотря на значительную глубину, на дне кишит жизнь — небольшие полянки покрыли ярко окрашенные моллюски, морские черви, причудливые рачки ползают по стеблям водорослей, живые цветы — красавицы анемоны рдеют, шевеля своими предательскими тычинками-щупальцами.

— И всю эту красоту мы должны превратить в ничто? — печально спросил Костя.

— Потери будут небольшие: как только мы уйдем, они снова поселятся на старом месте, — ответил я.

— Тебе легко говорить, а попробовал бы ты сам вернуться на прежнее место после того, как тебя подденут вот такой штукой! — Он медленно приподнял до уровня глаз вибратор, похожий на лопату, только шире и массивней. Такой же инструмент был и у меня. — Варвары мы с тобой, Ив, — продолжал он печально. — Ты посмотри на того рака-отшельника. Вон, рядом с актинией. Сколько усилий он затратил, чтобы подняться на такую высоту. Какие-то у него были намерения.

— Погоня за пищей. Инстинкт…

— Какое противное слово — инстинкт! Ничего не объясняющее. Мефодьич говорит, что данный термин применяется тогда, когда нет знаний, чтобы объяснить явление. Возможно, у этого рака были какие-то непознаваемые для нас причины, а ты — инстинкт.

Иногда даже мне трудно бывает определить, шутит Костя или говорит серьезно. Сейчас я не видел его лица, скрытого маской. Костин голос звучал из репродуктора печально, с той сентиментальной ноткой, которая слышалась у него сегодня с самого утра. Какой-то он был сегодня «кисло-сладкий». Я не стал допытываться. Костя не из тех, кто долго носит в себе тайны. И чем я буду терпеливее и бесчувственней к его «страданиям», тем скорее он все мне выложит.

Раздумывая над тем, что происходит с моим другом, я расчищал вибратором подводные джунгли. Минут за двадцать нам удалось варварски расправиться с миллионами существ, пристроившихся вокруг кольца мертвого якоря.

— Не вертись все время под ногами, — приказал мне Костя.

Я поскорее отплыл от якоря к косилке. Очень остроумно сконструированная машина-косилка специально предназначалась для очистки и ремонта канатов. Мы с ней познакомились заранее по миниатюрной модели в зале техники. Усевшись в седло, я ждал, когда Костя ультразвуковым дефектоскопом прослушает канат и якорь. Над моей головой вилась стайка любопытных рыбешек, привлеченных пузырьками выдыхаемого нами воздуха. В стороне от них стоял большой окунь и, как умудренный опытом педагог, наблюдал за шалостями детворы. Казалось, в добродушной усмешке он морщит губы. Не двинув ни одним плавником, окунь медленно приближался к стайке и вдруг с молниеносной быстротой ринулся на мелюзгу. Рыбешки метнулись в сторону. Каким-то непостижимым образом окунь разгадал их маневр и врезался в самую средину стаи, пронизал ее и, не сбавляя скорости, умчался в зеленый сумрак. Рыбки как ни в чем не бывало вернулись к прерванной игре. Оставшихся в живых, видно, совсем не тревожила трагическая участь погибших в пасти коварного окуня. В океане смерть так естественно проста, что ее не замечают оставшиеся в живых или радуются ей, когда ее жертва становится пищей.

— Все в порядке… Напрасный труд, — прозвучал в наушниках недовольный голос Кости. — Давай сюда свою машину. Ни одной трещины в якоре, а канат прослужит еще двести лет, хотя местами изоляцию просверливают моллюски. Тут управилась бы даже Пенелопа, не говоря уж о Прелести. Разреши, я сяду.

Костя занял почти все седло, а мне милостиво разрешил примоститься на самом краешке.

— Я ведь буду управлять, — сказал он в свое оправдание, — а ты просто ассистент.

Косилка медленно поползла вверх по канату, ножи и щетки издавали глухой шум.

— Мы — как всадники на мустанге, — продолжал Костя. — Помнишь?

Конечно, я помнил. Мустанг был как настоящий, он ходил и скакал по кругу, ржал, когда нажимали на кнопку с левой стороны шеи, только внезапно останавливался, если истощались батареи, и тогда всадник летел с него на землю. Случалось это довольно часто. Мустанг находился под седлом с самого раннего утра и до позднего вечера, а батареи у него не отличались большой емкостью…

Подплыли Тави, Протей и Хох. Тави спросил:

— Зачем?

Я попытался объяснить, для чего мы очищаем канат, но сбился, поняв, что повреждения можно прекрасно определить с помощью дефектоскопа.

«Красивее, когда канаты без водорослей и ракушек», — выстукал я на его спине.

— Нет, — вмешался Протей. — Круглые «водоросли» становятся похожи на морского змея.

— Дохлого змея, — добавил Хох.

Они несколько минут покружились вокруг нас. Все это время индикатор ультразвуковых частот в моем шлеме тихо мурлыкал под ухом: дельфины переговаривались между собой.

Когда они уплыли, Костя спросил:

— Интересно, о чем они разговаривали? Наверное, продолжали удивляться нашей неуемной жажде деятельности, порой совершенно бессмысленной, с их точки зрения. В данном случае я не могу с ними не… — Костя не договорил, потому что чистильщик остановился, наткнувшись на какое-то непосильное для него препятствие, мы вылетели из «седла» и стали плавно опускаться на дно.

Вернувшись, обнаружили довольно значительное повреждение изоляции и разрыв нескольких прядей каната. Около часа ушло у нас на сварку прядей и восстановление облицовки.

В шлеме запел индикатор ультразвуков, запел как-то особенно, на одной тревожной ноте, с короткими перерывами.

— Вот музыкант! — сказал Костя. — Голос как у кита средних размеров. Наверное, кашалот. Несколько этих типов бродят вокруг острова, охотятся на кальмаров.

— Дельфин! — возразил я.

— Не подходит, не та тональность.

Я не стал спорить: у Кости замечательный слух. Действительно, недалеко от нас, метрах в пятнадцати, промчалась косатка средних размеров. За ней развернутым строем гнался отряд дельфинов, вооруженный электрическими стрелами.

Подплыл Тави, всем своим видом выражая тревогу. Он задержался всего на десяток секунд, чтобы информировать нас о случившемся. Наверное, он изложил все подробно и обстоятельно, выпаливая телеграфным кодом по двадцать знаков в секунду, и помчался догонять своих собратьев.

— Почти все понятно, — сказал Костя. — Можно было бы еще побыстрей. Ну и дела! Пока мы здесь косим водоросли и причиняем неисчислимые беды всякой живности, там, — он поднял руку, — остатки отряда Джека делают попытку спасти из неволи своего вождя. Какие молодцы!

Неожиданно по акустическому телефону прозвучал сигнал:

«Тревога! Всем наверх!»

Пока мы поднимались на поверхность, а затем снимали подводное снаряжение, у океанариума собралось почти все население острова. Вначале мы не поняли причины тревоги. Косатки вели себя вполне нормально: резвились в голубой воде. Присмотревшись более внимательно, я заметил, что движения косаток гармонично согласованны и походили на тренировку. Они очень быстро плавали по кругу, держась возле самой стенки бассейна. Впереди — Черный Джек в отличной спортивной форме; от страшных ран не осталось ни следа, за ним в кильватер следовала его свита. Джек круто свернул и остановился посреди бассейна. Остальные косатки продолжали стремительный бег, наращивая скорость.

Наверное, по сигналу вожака одна из косаток, достигнув дальнего конца бассейна, помчалась к сетке. Проплыв сто метров, косатка нырнула. Видно было, как она, покрытая серебряными пузырьками воздуха, идет по крутой параболе вверх. Косатка вылетела с плеском и свистом, пролетела над водой метров пятнадцать и ушла под воду.

Косатки ходили по кругу. Черный Джек замер на месте.

— Великолепно! — воскликнул Коррингтон. — Браво! Ну, что же ты не последуешь примеру своего собрата! — Коррингтон заметил нас с Костей и спросил: — Вам не встречался один из адъютантов Джека там, на дне?

— Да! Вот только что. Мы думали, разведчик, — ответил Костя.

— Да нет же, один из его гвардии. Эти тоже сейчас начнут прыгать. Какое будет зрелище!

Грек Николос, стоявший рядом с Коррингтоном, с унылым видом заметил:

— Я бы не выражал таких восторгов. Ты не представляешь, что произойдет, если они вырвутся отсюда. Мало мы имели от них неприятностей. Теперь же под угрозой жизнь всей колонии дельфинов.

— О-о! Если бы такое произошло! Я многое бы отдал, чтобы посмотреть на битву дельфинов с косатками. Дельфины уже ждут. Я видел их гвардию, вооруженную до зубов. Все готово к сражению. — Коррингтон умолк, растерянно оглядел себя, ощупал и опрометью бросился от бассейна.

Николос сказал, неодобрительно качая головой:

— Серьезный человек, солидный, ученый, а… — Николос пожал плечами, — побежал за кинокамерой. Его поведение и поступки подчас заслуживают серьезного порицания.

Еще одна косатка прыгнула в длину.

— Для чего они прыгают? — спросил Костя. — Неужели для тренировки? Но тогда почему Джек разрешил бежать первой косатке?

Ему ответил Павел Мефодьевич:

— Я думаю, что он послал ее за подмогой, определив, что с внешней стороны нет охраны. Разведчица ушла. Только сейчас мне сообщил старший отряда, что ее не догнали. Он жаловался, что электрические стрелы мешают движению в глубинах. А косатки и так быстроходней.

Костя спросил:

— Почему они не убежали все сразу?

— Ты посмотри внимательней на сетку. Прыгать можно только по одному. Вся операция займет около двух минут. За это время дельфины блокируют все выходы из лагуны, и косаткам придется плохо. Сейчас их военачальник проводит маневры. Видимо, ищет наиболее оптимальный вариант преодоления препятствия с наименьшей затратой времени. Тот, значит, первый, ушел? Он может собрать значительные силы и бросить их на лагуну. Героическая попытка может стоить больших жертв. По правде говоря, я все больше сомневаюсь в правильности нашего отношения к этим разумным существам. По сути дела — мы агрессоры. Захватили их территорию и сейчас силой навязываем им контакты.

— А дельфины? — спросил Костя. — Если бы мы не искали с ними контактов, то до сих пор они в нашем представлении оставались бы животными.

— Ты ошибаешься. Тысячелетиями приматы моря искали с нами контактов. Временами им это удавалось, когда и люди шли им навстречу. Затем в силу многих причин содружество рушилось. В короткой памяти наших предков оставались только легенды, предания, сказки о дружбе человека и дельфина.

Между тем робот-грузчик притащил рулон тяжелой стальной сетки и поставил его возле выхода из океанариума.

Подошли легкие монтажные краны. Одним управлял Петя Самойлов, другим — Ки. Краны разместили на противоположных сторонах входа в бассейн. Робот развернул рулон сетки по настилу над каналом. Крановщики подняли ее и навесили над загородкой. Оставалось скрепить ее с металлическими штангами.

— Пошли! — сказал Костя. — Мы с тобой старые монтажники, хотя я многое бы дал, чтобы не делать этого… Смотри!

В бассейне неистовствовали косатки. Они носились по самой поверхности, воинственно подняв свои гигантские плавники, похожие на косые паруса.

Коррингтон трещал аппаратом, стоя на барьере океанариума.

— Какое легкомыслие! — ворчал Николос. — Ты же можешь упасть к ним, и тогда…

Мы не слышали, что сказал на это Коррингтон, так как стали подниматься по сетке.

Ки подал мне на кончике второй стрелы магнитный молоток, и я принялся за дело. От легкого удара сетка приваривалась к штанге. Снизу доносился плеск и характерные звуки выхлопов воздуха взволнованных косаток. Они опять носились по кругу, а Джек держался в центре, переваливаясь с боку на бок, он смотрел, как мне казалось, только на меня. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. И я покрепче уцепился за сетку и проверил, надежно ли держит карабин у предохранительного ремня.

— Ив! Держись крепче! — сказал Костя. — Они сейчас, кажется, начнут по-настоящему. Смотри! Первая берет старт! Ты пристегнулся к сетке?..

Я-то пристегнулся, а вот Костя забыл. Сетка прогнулась, спружинила от удара трехтонной громадины, меня рвануло от сетки, и я повис на поясе. Костя понадеялся на свои руки, и его швырнуло в океанариум. Я видел, как он ловко сбалансировал свое тело в воздухе и, описав плавную дугу, вошел в воду прямо перед носом косатки, летевшей на штурм стены. Косатка пронеслась над ним, и я видел, как он идет в глубине. Меня тряхнуло еще сильнее; наверное, вес новой косатки был еще больше. Удар следовал за ударом. Я потерял Костю из виду: так меня мотало из стороны в сторону на ремне. Из разных положений я видел разрозненные кадры, как в старых кинолентах: островитян, бегающих по набережной, блестящие тела косаток, вылетающие из воды, их сжатые пасти и налитые яростью глаза, Коррингтона с камерой на стреле крана. Как он туда попал в такую минуту?

Косатки стремились сбить верхнюю часть сетки. Только они чуть-чуть промедлили и дали нам возможность приварить в нескольких местах сетку к стойкам. Теперь высокая пружинящая стена отбрасывала косаток назад, в океанариум. У меня темнело в глазах, когда сетка, вдавившись от удара, с силою римской катапульты швыряла меня от себя. И все же я не забывал о Косте и кричал, чтобы там, на берегу, поскорее бросили в океанариум парализующие ампулы. После мне говорили, что никто меня не слышал, все были заняты косатками и спасением моего друга, а я, по их словам, держался замечательно и даже в такую минуту не выпустил из рук магнитный молоток.

Внизу знали, что надо делать, и я скоро повис на присмиревшей сетке, как спелый плод манго, и услышал где-то над головой голос Коррингтона:

— Очень хорошо! Теперь можешь спускаться! Он сказал таким тоном, будто я специально ему позировал, болтаясь на ремне. Сам Коррингтон устроился довольно комфортабельно: в сетке, подвешенной к кончику стрелы. Он улыбался и подмигивал мне, похлопывая рукой по камере.

— Во снимки! — сказал он, подняв большой палец. Я окинул взглядом океанариум, косатки апатично плавали на поверхности или стояли, уткнувшись носами в стенку. Я почему-то искал Костю среди них, хотя они его давно уже должны были проглотить или же, если произошло чудо, он находился на берегу. Но и там его не было. Меня удивило равнодушие, с которым люди расходились по своим рабочим местам. Возмущала самодовольная, как мне казалось, физиономия Коррингтона. Петя опустил его на причал, и он хохотал и хлопал по плечу мрачного Николоса. Из состояния нервного шока меня вывел голос Кости.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил он, поднимаясь по другой стороне сетки, как будто не он, а я чудом спасся от зубов разъяренных косаток.

— Немножко потрясли. А ты?..

— Утопил молоток. Придется одним твоим приваривать. Заканчивай свою сторону и переходи ко мне.

Костя стал насвистывать, усевшись на последней ступеньке узенького трапа, и опять он не пристегнулся предохранительным ремнем. В бесхитростной мелодии чувствовалось ликование, радостный трепет жизни. Я с наслаждением слушал и чувствовал, что меня окончательно оставила усталость. Костя не мог долго хранить в себе обуревавшие его чувства. Он перебрался ко мне, взял у меня магнитный молоток, стал заканчивать работу и без умолку говорить:

— Я чувствую, как ты за меня испугался, да и все тоже. Хотя, по существу, я ничем не рисковал. Косаткам было не до меня. Конечно, если им не попадаться на дороге, что я и сделал. Еще в воздухе я понял ситуацию.

— Прыгнул ты эффектно!

— Правда, красиво?

— Очень. Просто замечательно.

— Прыжок — половина дела. Главное — поведение в воде. Ты думаешь, где я выбрался на сушу?

— Вон там, по лестнице…

— Так и знал! Логически я должен был плыть к стенке и пересечь «чертово колесо» — путь косаток. Боюсь, что тогда пришлось бы тебе одному заканчивать эту работу. Я в воде ушел до самого дна, повернулся на сто восемьдесят градусов и поплыл к сетке и по ней… — Он захохотал.

И я засмеялся так, как будто услышал остроумнейший анекдот.

Когда мы приварили сетку и спустились на набережную, Костя сказал, глядя на обессиленных косаток:

— Все-таки мы по-свински с ними поступили. Никто не давал нам права так поступать.

Во второй половине дня мы еще раз спустились под днище острова и около часа ездили на «косилке» по канатам, затем часа два провели в лаборатории, а вечером долго плавали вместе с дельфинами в окрестностях острова. Костя с Протеем все время держался в стороне от меня, о чем-то с ним разговаривая. Когда мы возвращались, то Костя сказал печально:

— Как ни странно, Протей придерживается реакционных взглядов. Говорит, что «убийцы» в закрытой лагуне приятней, чем в океане. Протей любит изъясняться афоризмами.

— Ты о косатках?

— Да. Я выяснил его воззрения на свободу и право одного вида угнетать другой. И, как видишь, он, как и многие нам подобные, еще не в состоянии понять, что…

— …что лучше быть съеденным, чем это съедающее существо лишить такой возможности?

— Какие вы все сегодня остроумные!

Костя долго сосредоточенно молчал и плыл, не держась за плавник Протея, хотя Протей все время предлагал свою помощь и не мог понять, почему Костя вдруг отказывается от дружеской услуги, да еще с нотками неприязни. Дельфины никогда не ссорятся друг с другом и всегда с уважением относятся к суждению другого. Протею и в голову не могло прийти, что Костя рассердился на него только за то, что у них разное отношение к косаткам.

Я положил руки на спины дельфинов и сказал, чтобы они не очень спешили, по крайней мере не упускали Костю из виду: он был замечательным пловцом, но мы уплыли от острова мили за четыре, и на пути то и дело попадались ядовитые медузы. Красные и фиолетовые, они выглядели, как светильники, созданные талантливым художником.

Так мы плыли не спеша, Костя впереди, а мы за ним, метрах в ста. Для Тави и Протея такой черепаший темп был нестерпимо медленным, и они двигались зигзагами уходя в стороны от курса. Конечно, я имею в виду сухопутную черепаху, за морской трудно уследить глазом, когда та охотится в глубине за рыбой.

Я попытался было объяснить Тави и Протею состояние Кости:

— У него плохое настроение. Так часто бывает у людей, когда что-нибудь не ладится, происходят неприятности… ну, когда хочешь одно, а получается другое…

— Непонятно, — сказал Протей. — У Ко трудные мысли. Так бывает, когда со всех сторон опасность: внизу черная бездна, вокруг убийцы, сверху падает грохочущий огонь.

— Ночь и гроза? — спросил я.

— Может быть и день. Когда все ожидают беду.

— Но ведь никакой беды нет?

— Пока нет. Если произойдет то, что думает Ко, может быть беда. Он думает об этом.

— Костя?

— Да, Ко.

Я ничего не понимал. Какое несчастье могло обрушиться на Костю? Разве что налетит на медузу. Ну получит небольшой ожог, — мы недавно делали прививки от яда этих животных, и тяжелых последствий не будет.

— Давайте лучше догоним Костю, — предложил я. — У него быстро меняется настроение.

Костя виновато улыбнулся:

— Еще полчаса такого одиночного плавания, и мне пришлось бы надувать спасательные пузыри. Понимаю, сам виноват, но от сознания вины еще неприятней. Протей! Извини, дружище, я был груб, как барракуда или мурена. Дай я обопрусь о твою могучую спину… Вот так. Что-то я устал сегодня. И будто ничего не делал.

— Как?! — Я перечислил, чем мы занимались весь день.

— Пустяки. Просто какая-то нервная усталость. Может, перехватили солнечной радиации. Может, действует звезда?

— Возможно. Мы же с тобой состоим из такого же материала, как и…

— …все прочие организмы. Благодарю. Мне сегодня показалось, что я какой-то особенный, ни на что не похожий. Может, тоже от излучений звезды-невидимки?

Когда размашистая океанская волна поднимала нас на свой гребень, то были видны застывшие над водой ветряки, зелень садов; башня ажурного маяка растворялась в жарком предвечернем мареве, только вращающийся золотой диск на вершине маяка ослепительно вспыхивал, когда ловил солнечные лучи.

Тави и Протей плыли довольно медленно, они чувствовали, что хотя Костя и храбрился, но еще не восстановил свои силы. Слегка придерживаясь за спину Протея, он говорил:

— Когда я плыл один и начал слегка уставать, то мне пришла довольно интересная мысль. — Он помолчал, усмехнулся, закинул назад мокрые волосы и продолжал: — Мысль о значении содружества человека и представителей других видов. Человек погиб бы без их помощи. И не всегда инициатором был человек. Мы не знаем, как спутниками человека, его верными друзьями стали собака, лошадь, корова, верблюд, кошка. Нам известно, что дельфины всегда первыми искали контактов с человеком и на заре истории находили людей с открытым сердцем и чуткой душой. Тогда человек был ближе к природе, считал себя братом всего живого. Много поколений людей находили тончайшие нити, связывающие их с другими существами. Затем происходила катастрофа — война, эпидемия, землетрясение, цунами смывало прибрежные поселки, вспыхивали сверхновые звезды, падали болиды, да мало ли что происходило за всю историю,

— и обрывались нити дружбы вместе с жизнью людей и их братьев по крови…

Дельфины увлекли нас вправо, сказав, что впереди на разных глубинах путь преграждают нам медузы, ядовитые даже для дельфинов.

— Вот видишь? — продолжал Костя. — Что бы мы делали сейчас без них? А они, между прочим, без нас бы обошлись.

Я привык к скачкообразной манере своего друга выражать свои мысли. Все, что он сейчас излагал, не было новостью, но я чувствовал по его тону и скрытому волнению, что он стремится высказать какие-то важные для него вещи, и слушал, не перебивая. К тому же разговор скрашивал довольно однообразный путь к острову.

Костя посмотрел на меня иронически, а спросил витиевато:

— По твоей физиономии, склеенной в снисходительную улыбку, вижу, что тебе все еще не ясно, для чего такая длинная преамбула.

— Пожалуй…

— Ты мог бы не отвечать, настолько выразительно написан ответ на твоем бесхитростном лике. Потерпи немного, и все станет ясно, как после весеннего дождя. Возникавшие содружества между человеческим сообществом и другими видами разного интеллектуального уровня прерывалось, вернее, уничтожалось не только катаклизмами. Сам человек нарушал, растаптывал дружбу под влиянием своего эгоизма. Философы, жрецы, ученые и даже поэты оправдывали мерзкое поведение себе подобных и всячески превозносили исключительность человека. Человек — венец природы. Все для него. Ему все позволено. Все твари должны служить ему, отдавать ему свое мясо, кожу, перья, шерсть…

— …молоко.

— Не перебивай! Молоко — продукт для обмена. И вот теперь главное! Человек очень виновен перед своими братьями по крови. Он всегда это знал, по крайней мере знали многие, и даже в варварские века стремился понять и приблизить к себе другие существа. Я хочу сказать, что одна из главных целей нашего существования — Великий гуманизм. Объединение всей разумной жизни. Не улыбайся!

— Соль разъедает глаза.

— Знаем мы эту соль!.. Ну вот, всегда ты перебиваешь! Но на этот раз тебе не удалось сбить меня с толку. Я кончаю. Мы живем в хорошее время. Забыты многие предрассудки. Сейчас век содружества жизни! Не космоса, не науки, а именно содружества жизни. Как много достигли бионики, используя готовые модели, созданные природой за миллиарды лет! Сколько нам дали дельфины! И сколько получили от нас! На очереди кальмары, спруты с их особым виденьем мира. И теперь второе!

Многого мы добились и, как всегда в период удач или, как говорят студенты, везенья, забыли о несовершенстве нашего ума. Достигнутое стало эталоном, тяжелым, как скала. Трудно двигаться вперед с таким грузом. Наш учитель говорит, что законы открывать необычайно трудно, но еще труднее их преодолевать, находить к ним поправки или отвергать вовсе. Ну, вот и все. Почти доплыли. Вперед, Протей! Догоняйте!

На берегу он спросил:

— Ты, кажется, ничего не понял из моей бессвязной речи?

— Нет, почему ты так думаешь? Многое было довольно интересно.

— Меня не интересуют красоты стиля. Лучше скажи, согласен мне помочь? «Ты мне очень нужен».

— Ну конечно! — ответил я радостно, потому что уже много лет никто из нас не произносил эту магическую фразу.

— Тогда пошли в столовую. Нам надо запастись горючим. Потребуются некоторые усилия.

Он повел меня мимо океанариума, сделав порядочный крюк. Косатки безжизненно застыли в голубой воде, не обращая никакого внимания на тунцов, проплывавших у них под носом.

— Видишь? — спросил Костя. — Я все о том же. О праве одного вида угнетать другой. Они же погибнут здесь, завтра же. Все погибнут. Они могут останавливать сердце. Смотри!

Действительно, на дне белело брюхо мертвой косатки. Заметив, какими жадными глазами я осматриваю набор закусок в витрине холодильника, Костя сказал:

— Рекомендую ограничиться стаканом молока Матильды и еще каким-нибудь соком. Придется снова болтаться в воде…

Я без особого удовольствия, как лекарство, выпил густое, теплое молоко и с наслаждением осушил стакан ананасного коктейля.

— По калорийности это не уступает… — начал было Костя, но, встретившись со мной взглядом, сказал: — Думаешь, мне есть не хочется? Я готов грызть акулью кожу.

— Ну, пошли. Скоро вернемся, и тогда… Фу, какая бурда!.. Но зато сок… Восхитительный напиток!

Нам было лет по десять, когда мы поклялись всегда приходить друг другу на помощь. Без единого вопроса. Надо только сказать: «Ты мне очень нужен», и все, магическая фраза отдавала одного из нас в полное подчинение другому. И вот что странно: никогда еще эта просьба-приказ не была неожиданной. Наверное, мы научились читать мысли друг друга, отгадывать желания. Если Костя врывался ко мне во время каникул, то я уже знал в общих чертах маршрут и цель нашего похода: мой бесхитростный друг еще за несколько дней своей таинственной сосредоточенностью настораживал и подготовлял меня к «неожиданности».

Сейчас я тоже догадывался о его сумасбродной затее, и меня вдруг охватила тревога, когда я представил себе возможные последствия.

Я спросил:

— Ты все обдумал?

— Да.

— Уверен, что они тихо уйдут из лагуны?

— Как Матильда с подругами после дойки.

— Когда ты успел с ними договориться?

— Не улыбайся так иронически, я все предусмотрел. Протей возглавит отряды копьеносцев. Они преградят путь в лагуну. Косатки сейчас еще под действием наркотика. Ты видел, они совсем инертны.

— Думаешь, что Джек спокойно нырнет под остров?

— Да. Как первая беглянка. У них тщательно разработан маршрут. Я уверен. Все будет о'кей! — —заключил он далеко не уверенным тоном.

Несколько шагов мы прошли молча. Короткая заря угасла. Затеплились диски искусственных лун. В шум волн вплетался хрустальный перезвон, словно звенели елочные новогодние колокольчики. На днях нам прислали несколько сотен певчих цикад, выведенных японскими селекционерами. У них необыкновенно нежные голоса разной тональности. Трудно представить себе, что предки этих нежноголосых созданий те самые лупоглазые насекомые, что и по сей день терзают слух своими оглушительными концертами. Хотя многим нравится их металлический гомон…

Я спросил:

— А Совет? Как посмотрит Совет?

— Видишь ли… я уже разговаривал с Нильсеном.

— Ну?

Костя остановился:

— Знаешь, Ив, я освобождаю тебя от… от данного слова. Возможно, ты прав. Спокойной ночи. — Он круто повернулся и побежал к лагуне.

Что мне оставалось делать, как не припустить за ним следом! Я бежал и с тоской думал: вот сейчас надену маску, возьму лазер, прыгну в лагуну и открою ворота косаткам. Потом буду стоять перед осуждающими взглядами членов Совета. Завтра нас, наверное, «спишут» с острова. Не закончив практики, бросив на половине работу, мы полетим за новым назначением и снова предстанем перед Советом, теперь уже университета. Преподавателей вызовут со всех континентов… Как они будут благодарны, что их оторвали от исследований ради двух недисциплинированных сентиментальных студентов!

Думая так, я чувствовал, что Костя все-таки прав. Прав той высокой правдой, что всегда шла наперекор установившимся правилам и законам и которая в конце концов признавалась всеми и сама становилась законом.

Лаборатория на берегу океанариума светилась, как гигантский японский фонарь. Архитекторы очень точно скопировали этот древнейший светильник. Костя уже находился в «фонаре». Повеселевшими глазами он смотрел на Павла Мефодьевича, восседающего в кресле перед гидрофоном. Из аппарата вырывались скрежещущие звуки.

— И ты пожаловал? — спросил учитель. — Садись и слушай внимательно. Не каждому удается услышать такое. — Голос его приобрел торжественность, совсем не гармонирующую со скрежетом, вдруг перешедшим в раздирающий слух вой.

Костя спросил с подозрительной серьезностью:

— Что это, концерт или деловое совещание Джека с его свитой?

— Нравится?

— Жуткая вещь!

Павел Мефодьевич убавил силу звучания.

— Для слуха, особенно недостаточно тренированного, тяжеловато. Не совсем обычная форма эмоционального воздействия. Кроме того, надо учитывать несовершенство прибора, передающего только грубую схему языка приматов. Если бы мы могли воспринимать ультразвуки да к тому же еще знали их язык, впечатление было бы гораздо сильнее. Теперь же мы можем только понять всю трагедию, переживаемую сейчас там! — Павел Мефодьевич встал и быстро отбросил руку к стене и вниз. — Кто-то из них, может быть ваш Джек, поет свою последнюю, предсмертную песню.

— Однажды они уже ее пели, — сказал Костя. — Я вам передал запись. Помните, когда Джек хотел протаранить ракету. Вот это были гонки!

— Не путай два разных понятия. То была «песня смерти», воинственная песня, обрекающая на смерть врагов, сейчас совсем другая песня. Песня прощания с жизнью, когда нет другого выхода. Владыки океана не могут смириться с неволей, пусть временной. На них удручающее впечатление произвело обращение тихоокеанских косаток. Их родичи поделились с ними своим опытом, как говорили в прежние времена, разъясняли им, насколько выгодно мирное сосуществование и даже содружество с приматами, населяющими по преимуществу сушу. Но наши косатки начисто отвергли всякие сделки. Гордый народ!

Тихий скрежет, доносившийся из гидрофона, стал прерывистым. Павел Мефодьевич повернул усилитель громкости. «Фонарь» завибрировал от душераздирающего вопля, который неожиданно оборвался.

Костя прошептал, с осуждением глядя на Павла Мефодьевича:

— Все! Джек умер!.. Нет, я никогда не прощу себе, что допустил его гибель!

— И мне? — спросил учитель. — Ты предупреждал меня и весь Совет. Да?

— Да!

— Ты прав. Абсолютно прав. Никогда не прощай несправедливость, допущенную к любому живому существу, стоящему даже на самой низкой ступени лестницы жизни.

— Вы противоречите себе! — Глаза Кости сверкнули. — Это… это…

— …гадко и подло! — добавил учитель, улыбаясь. — Но мне удалось убедить Совет и кое-что взять на свою ответственность и спасти вашего Джека.

— Но он же…

— Жив курилка! Ваши друзья уже подбросили в эту лужицу новое снадобье. Препарат специально рассчитан на подавление агрессивных действий у китов. А вот и один из усмирителей буйного нрава пленников.

В дверях стоял, улыбаясь, Петя Самойлов.

Петя Самойлов включил все светильники в бортах океанариума, и весь он превратился в прозрачную чашу. Косатки сонно двигались по самой поверхности. Несколько из них лежали на дне без всяких признаков жизни.

Петя сказал:

— Сейчас мы их поднимем и отправим на дно лагуны, а затем Ки подойдет на «скорой помощи», и мы вывезем их в море.

Костя сказал:

— Пока мы ужинали, умерло четверо.

— Шесть, — поправил Петя. — Две лежат в дальнем углу. Через час-полтора они бы все умерли.

Костя спросил:

— Ты слышал их предсмертную песню?

— Да. Краем уха. Нам с Ки было некогда. А вот и Черный Джек! Привет!

В изумрудно-зеленой воде вождь косаток выглядел очень эффектно. Ленивым движением он прикоснулся к шероховатой стенке и отошел, подняв над водой свой полутораметровый спинной плавник.

Петя пояснял:

— Новый препарат очень своеобразно действует на психику. Видите? Натолкнулся на стаю сонных тунцов и с презрением прошел мимо. Даже не взглянул на них. Препарат создает ощущение сытости. Может быть, даже вызывает отвращение к пище и подавляет центр агрессии. Сейчас у Джека впервые в жизни благодушно-созерцательное настроение. Ему кажется, что он бесконечно будет вот так пребывать в состоянии нирваны, плавая в зеленой воде…

Подошел Павел Мефодьевич. Костя спросил у него:

— Что, если попробовать их перевоспитать, держа подольше под действием наркотика?

— Кардашев, изобретатель зелья, пишет, что подобное возможно только с молодыми особями. Привычки консервативны. Как бы мне хотелось знать, о чем сейчас думает этот хвостатый парень! И, конечно, он не погружен в нирвану. О нет! Он, по всей вероятности, анализирует причины неудач последних дней и придумывает способы оставить этот «зеленый рай».

. К сетке медленно подходила «скорая помощь» — мощная ракета с резервуаром для перевозки китов — в окружении многочисленного отряда дельфинов-копьеносцев. Все, кроме Кости, направились к воротам. Неожиданно у нас за спиной раздался плеск. Мой друг вынырнул и плыл прямо к Джеку. Павел Мефодьевич издал звук, похожий на рычание, и остановил нас жестом. Действительно, было бесполезно просить Костю вернуться. Поднятый нами шум мог вызвать непредвиденную реакцию у косаток.

— Безумец! — прошептал Петя Самойлов.

— Долго я буду ожидать? — пропел в мегафон Ки. — Открывайте… — Но и он увидел плывущего Костю и не докончил фразы.

Костя подплыл к Джеку и дотронулся до его бока. Джек не реагировал на такую фамильярность.

— Назад! — не выдержал Петя.

— Тише! — Павел Мефодьевич поднял палец. — Не надо шуметь. Этот сумасброд сейчас вернется, и мы ему всыплем.

Но сумасброд и не думал возвращаться. Он лег на спину Джека. Сел. Потом встал, держась за спинной плавник, и Джек вздрогнул, но остался на месте.

Костя начал что-то поспешно прилаживать к плавнику.

Павел Мефодьевич проворчал:

— Ишь ты! Пришло же в голову! Совсем неплохая мысль.

По телу Джека пробежала такая дрожь, что от его боков пошли мелкие волны. Затем под наше дружное «ах» Костя взмыл метра на четыре и, описав дугу, красиво вошел в воду. Вынырнув, поплыл великолепным кролем. Джек, будто израсходовав последние силы, так и остался на прежнем месте.

Учитель, не спуская с Кости глаз, ворчал:

— Этого молодца ничему не научила езда на усатом ките! Захотелось погарцевать на зубатом! — Он крикнул: — Держи правей! До стенки рукой подать.

Только к четырем часам мы отвезли последних косаток за сорок миль от острова, выпустили их на свободу и отправились домой. Санитарная ракета еле плелась: вышел из строя локатор, а курс лежал через китовые пастбища.

Киты спали. Их глянцевитые громады часто попадали в луч прожектора. Киты просыпались от яркого света, растерянно таращили крохотные глазки и старались развернуться к нам хвостом. Все это делалось так медлительно, сонно, что никто из них не успевал повернуться на 180 градусов, пока ракета проплывала мимо и кит, издавая тяжелый, долгий вздох, снова погружался в прерванный сон.

Все устали. Петя Самойлов спал, примостившись на узком диване. Костя дремал в кресле рядом с Ки, который, что-то мурлыча себе под нос, вел ракету. Я, чтобы скоротать время, разговаривал через гидрофон с Тави. Он плыл где-то возле борта. Тави сказал, что никто из его друзей не одобряет освобождение «убийц». Я долго пытался втолковать ему мотивы наших высоких гуманных побуждений.

— У тридакны каменная кожа.

Этим он дал понять, что только такой гигантский моллюск с невероятно прочной раковиной да еще человек, плавающий в «железных раковинах», могут позволить себе такие глупости.

Незаметно я задремал и проснулся, слетев с кресла. Оказалось, что уснул наш кормчий и, несмотря на предупреждения дельфинов, мы все-таки задели одного из китов.




БИТВА ТИТАНОВ


Вера несколько раз прилетала к нам с рейсовыми гидролетами, иногда на два-три часа, а то и на целые сутки. И всегда в короткие периоды затишья.

— Мне необычайно не везет, — говорила она, — даже Атиллу я застала уже мертвым. Стоит мне улететь, как на вас накидываются желтые крабы, подплывают кальмары, за вами гоняется Черный Джек. Вы попадаете на остров, где живут крысы и роботы! И все без меня. Скоро я переберусь к вам и буду жить, пока не случится что-нибудь потрясающее…

Вера подружилась с Бертой Фуллер, ботаничкой, и когда появлялась, то большую часть времени проводила в ее лаборатории. Берта была женой Николоса и, в отличие от своего супруга, резонера, обладала несколько восторженным характером.

Однажды, когда мы проходили мимо ее лаборатории, она таинственно поманила нас к себе, выглянув из дверей.

— Мальчики! — начала Берта торжественно. — Мальчики, Вера… Тише, она там, возле орхидей. Я хочу вам сказать, что ваша подруга нашла ошибку в моей работе! Ужасную ошибку! Ошибку, которая могла сделать меня посмешищем! Поставить меня в ужасное положение среди коллег. Оказалось, что моя… (последовало длиннейшее латинское название водоросли, жившей в симбиозе с орхидеей какого-то не менее мудреного вида) уже известна около года! Вот что значит жить в уединении, вдали от центров науки, и не иметь времени регулярно просматривать информационные бюллетени! Я считала Веру ветреной современной девчонкой, и представляете мой ужас и мою радость! По всей вероятности, Мокимото не только хороший ученый, но и выдающийся педагог, — заключила она, прислушиваясь к торопливым шагам Веры.

Вся в белом, держа в руке скальпель, она бежала к нам, отбрасывая в стороны, к ужасу Берты, ветви с марлевыми колпачками на соцветиях.

— Ты движешься, как циклон, — сказала Берта, с материнской нежностью посматривая на марлевые колпачки.

В последний раз перед отлетом Вера, прощаясь, сказала, что она разрывается на две равные части между нашим островом и дендрарием, где ее ждут бедные заврики. Скоро она переберется на остров на целую неделю. Мокимото обещал ее отпустить. Он сказал: «Вера-сан, вы оттуда привозите хорошие идеи».

— Это он по поводу воздействия на завриков звуковыми колебаниями разных частот, — разъяснила нам Вера. — Прием давно известный, но почему-то мы не применяли его как стимулятор, а здесь я у Берты подсмотрела оригинальный прибор и, конечно с ее согласия, сняла схему.

— В самом деле, — сказал Костя, — возьми сюда с полсотни завриков. Здесь они быстро забегают. Может быть, на них подействуют непонятные еще науке магнитно-телепатические волны Великого Кальмара.

Бедный Костя, его сердце тоже разрывается на две части!

На другой день утром, пока насосы выкачивали из Матильды молоко, мы с Костей прихорашивали ее. Костя занялся спиной и «личиком», а я, по обыкновению, спустился ниже ватерлинии. Нашими стараниями кожа у Моти стала чистой и гладкой, и только кое-где встречались небольшие островки, заселенные желудями.

Мы трудились и вели безмолвный разговор. Представляю, какого напряжения стоило динамичному дельфину подлаживаться под мои тягучие мысли, «смотреть» моими глазами на привычный для него мир.

Обмен сигналами у нас самый простой:

— Тави, что там с левой стороны?

— Две прилипалы.

— Большие?

— Можно проглотить.

Конечно, Тави имел в виду свои возможности, но, может быть, он предполагал, что и я, поступившись непонятным предубеждением, смогу проглотить прилипал: ведь ел же я улиток и устриц.

Я мысленно звал его, и он тотчас же появлялся, готовый помочь мне. Иногда Тави, не в силах сдержаться, переходил на привычный темп мышления.

Я устал и предложил перейти на телеграфный код. Тави охотно согласился. Я научился принимать довольно большое количество знаков в секунду, и Тави с удовольствием стал делиться местной хроникой.

Отец дельфинов (наш учитель) отправился с большим отрядом разведчиков разыскивать новое племя дельфинов. (Об этом племени давно уже ходят слухи.) Крак убил еще одну белую акулу. Большой Убийца (Черный Джек) охотится у ближних островов. (Тави дал понять, что в лагуне очень не одобряют освобождение Джека.) Сегодня покажут в лагуне ленту о жизни подводного города.

Выплыв на поверхность подышать, он быстро вернулся и сообщил, что на берегу появилась новая женщина, такая же, как Вера, но не Вера.

— Красивая?

— Гармонична.

У Тави были свои представления о красоте. Лицо при этом не учитывалось, а только фигура, соотношение пропорций тела. Я много раз слышал, как он говорил «гармонична» при виде медузы или актинии, особенно эффектно «расцветшей» на ветке коралла; гармоничным был маяк с золотым диском локатора на вершине; наш остров тоже был гармоничен, если мы смотрели на него с гребня океанской волны. Я всегда соглашался с Тави в его оценках прекрасного. Вера, которую он видел несколько раз в воде и на берегу, вначале не затронула его эстетических чувств. Впоследствии я узнал, что ему не понравился ее купальный костюм лилового цвета. Тави не любил лиловые тона. Когда она надела другой костюм, Тави изменил свою первоначальную оценку.

— Очень гармонична, — повторил Тави. Еще ни одной из женщин Тави не давал такой высокой оценки, да еще при первой встрече. И все же я продолжал счищать морских желудей. Любопытный Тави снова выскочил на поверхность и, возвратившись, оповестил:

— Гармоничная женщина и Ко плывут сюда. Вот они.

Я выронил щетку из рук, увидев Биату. Тави оказался прав, она была необыкновенно гармонична, несмотря на уродливую маску.

— Ив! Здравствуй. Что ты делаешь здесь, под этим страшилищем?.. Ах, косметика! Костя сказал, что массировал ей щечки! А ты?

— Все остальное. Почему не предупредила?

— Разве так хуже?

— О нет, нисколько!

Нас швырнуло в сторону и довольно сильно ударило струей воды.

— Что это? — испуганно спросила Биата. Костя объяснил:

— Мотин сын Гектор слегка повел хвостом. Он там стоит, с другого борта.

— С другого борта? Как метко! Действительно, она похожа на субмарину!

Тави принес щетку, я взял ее и растерянно вертел в руках.

Костя сказал:

— Пусть он заканчивает, а мы с тобой пойдем наверх, у меня еще почти вся спина осталась и правая щека.

— Чья спина? — не поняла Биата.

— Мотина. Он здесь — я там.

— Ах, туалет Матильды! Как вы говорите! Совсем одичали. Но как все необыкновенно хорошо!

Костя взял ее за руку, но она сказала:

— Нет, нет, зачем же, здесь тоже очень интересно. Я целую вечность не чувствовала себя рыбой.

— Вместе так вместе! — с готовностью согласился Костя и стал распоряжаться: — Ив! Сюда! Здесь целая колония усачей!

Или, отплыв в сторону, говорил, что нашел прилипалу невероятных размеров, и Биата плыла к нему, обняв Протея. Он тоже появился вместе с Костей и оказывал ей всяческие знаки внимания.

Тави не был навязчив, держался в стороне от Биаты на почтительном расстоянии, а когда она уплыла смотреть прилипалу, то еще раз сказал кодом: «Гармонична, как… — Он издал не передаваемый словами скрежет, означавший витиеватое описание багряной медузы. — Гармонична, как медуза!» Я понял и не обиделся: багряная медуза действительно была необыкновенно красива, когда висела в прозрачной воде. Я уверен, что Тави не имел в виду ядовитость медузы, а только ее прекрасную форму, к тому же на Биате был вишневый костюм.

За завтраком Костя преподнес Биате высокий стакан с густым китовым молоком:

— Парное. От нашей Матильды. Пей. Вкус необыкновенный! О целебных свойствах и калорийности я и не говорю. Ее сын Гектор, питаясь исключительно одним молоком, прибавляет в весе по сто килограммов за сутки.

Биата пригубила и поставила стакан на стол:

— Сто килограммов? И ты поишь меня таким напитком? Что будет со мной через неделю? Я буду есть только рыбу и только фрукты. Какой ананас! Там, — она вскинула глаза к потолку, — едят только производные из хлореллы и ее многочисленных гибридов. И знаете, иногда наш шеф-повар, необыкновенно интеллектуальный робот, создавал совершенно фантастические блюда, ни на что земное не похожие. Особенным успехом пользовался «астероид», такая пористая сладкая глыба. И еще «радость космонавта» — мороженое в виде кристаллов лунного кварца.

Биата все время находилась в приподнятом, возбужденном состоянии, вполне объяснимом ее возвращением на Землю, если бы не тень тревоги, проходившая по ее немного бледному лицу и мелькавшая в глазах. И еще я ловил в ее взгляде вопрос и удивление, опять как будто объяснимые: мы сидели под литым навесом, защищавшим от палящего солнца, невидимые и неслышные вентиляторы овевали нас прохладным душистым воздухом, в густой листве вели бесконечный обмен информацией попугаи, порхали перламутровые бабочки, журчала вода по камням.

Когда она ушла к себе переодеться. Костя сказал:

— Ты знаешь, она стала какая-то другая. Что-то ее гнетет. Надо ее рассеять чем-нибудь необыкновенным. Видимо, космос — серьезная штука. Или на нее повлияли излучения. Там они во много раз мощней. Ведь она там несла вахту, была в патруле, была часовым, охранявшим все человечество! Ты можешь это понять? Мы сейчас посадим ее на ракету и прокатим с ветерком до отмели, а там покажем ей коралловый лес. Как жаль, что нельзя еще раз побывать на острове роботов!.. Вот и она!

Биата остановилась на краю помоста из полированного базальта, вся в солнечных бликах, празднично прекрасная!

— Как вы хорошо живете! У вас нет никаких забот, — задумчиво сказала она. — Нет, нет, не делайте серьезных лиц. Разве это заботы! — Она плавно развела руки. — Только радость! Океан! Голубое небо! Какой воздух! Сколько хочешь воды! Там, у нас, черная пустота над головой или, если хотите, пустая чернота. Я не жалуюсь. Вам здесь не понять, как там. У нас жутко хорошо. Нет, пожалуй, «хорошо» не подходит. Там мы один на один с вечностью, с непознанной Вселенной. Там подавляющая красота. Немигающие звезды. Черный океан. Светящиеся острова. Вы бы посмотрели от нас на Луну. Какая она большая, медная, тяжелая! А вы бы заглянули туда, «где бездонна бездна звезд полна. Звездам числа нет, бездне — дна». Из этой бездны мчится, извергается на нас ураган обломков атомов, где-то там вспыхнула и несет нам свой непонятный свет звезда! Вы здесь совсем не думаете о ней. Для вас это эпизод, чуть пощекотавшее нервы космическое происшествие. Мы только и живем ею. Она стала мерещиться мне то в виде зеленого солнца, то огненного облака, сжигающего звезды. А иногда я вижу ее как желтую искорку, не больше пшеничного зернышка.

— Ты устала, Биата, — сказал Костя. — Но ничего. У нас на сегодня намечена такая программа! Сейчас в ракету, и…

— Нет. Потом. Вначале мне хочется побродить по вашему острову. Это же такое чудо — ваш остров! Ракета и рифы потом. — И неожиданно спросила: — Почему так внезапно уехала Вера?

Мы разом спросили:

— Ты ее знаешь? Давно? Откуда?

— Ты, Костя, — Биата улыбнулась, — ты познакомил меня с ней.

— Я? Когда? Непостижимо! Ты что-нибудь понимаешь, Ив?

— Рассказывал обо мне. Естественно, она заинтересовалась. Помимо всего, их институт поставляет нам хлореллу, и у них большие возможности общения со спутником. Она хорошо говорила о вас… А теперь в путь!

Биата смотрела по сторонам из-под полей зеленой шляпы сияющими от счастья глазами и слушала Костю, который, рассказывая о наших приключениях, приводил новые, незнакомые мне подробности. Я не перебивал. Костя был в ударе. А возможно, я забыл или не заметил, как Черный Джек по выходе из санитарной ракеты бросил на Костю взгляд, полный признательности, или как я спас Костю, застрелив двухметровую барракуду. Действительно, барракуду я застрелил, но мне кажется, она ничем не угрожала Косте. Хотя не скрою, мне было приятно видеть восхищение в глазах Биаты. Особенно ей понравился финал с пленением Джека, его предсмертная песня, которую она услышит сегодня, и Костино упорство в спасении косаток.

Костя, стараясь отвлечь Биату от мрачных мыслей, стал красочно, с «психологией» описывать свои переживания на спине у Черного Джека.

— Мы тебя познакомим с ним. Его легко найти.

— Да, — вставил я словечко, — у него в кишечнике радиомаяк.

Костя радостно подмигнул:

— Мой друг ошибается. Транзистор проглотила одна из косаток, покончивших жизнь самоубийством. Я поставил ему маяк на спинной плавник. Один из тех, что теперь ставят китовым акулам и китам. Поэтому он так вздрогнул, что я взлетел на восемь метров.

— Не больше трех, — поправил я. Биата осуждающе посмотрела на меня:

— Мне больше нравится восемь.

— Эффектней! — Костя захохотал. Засмеялись и мы с Биатой.

Навстречу нам показался Чаури Сингх. Поклонился Биате и обратился ко мне:

— Ив, приходится снова рассчитывать на твою помощь. Мой Лагранж болен. Легкий тепловой удар. Марк и Нора приказали ему целую неделю не покидать помещения. Жан рад, что я оставлю его в покое. Ты не очень занят?

Прочитав ответ на моем лице, он улыбнулся первый раз за все время нашего знакомства. У него были необыкновенно красивые зубы; их перламутровая белизна казалась особенно яркой на фоне угольной бороды и усов.

— В «Камбале» есть третьеместо.

Костя сжал мой локоть, замигал мне обоими глазами.

— Биата только вернулась из космоса. Она астрофизик…

Чаури Сингх еще раз церемонно поклонился Биате:

— Мы с вами коллеги. Только мой космос несколько ближе и гуще населен.

— Он обратился ко мне: — Что-то произошло с Жаком. Он покинул развалины Трои. Потеряны все каналы информации, связывающие нас. И в довершение всего появились кашалоты. Боюсь, что Жак также знает об этом и, вероятно, обходит свою охотничью территорию. Он не потерпит вторжений. Нам необходимо ему помочь. Жаком нельзя рисковать. Опыты только начались.

Мы подошли к набережной. У стенки два дельфиненка раскачивали носами «Камбалу» и заглядывали в иллюминаторы.

— Это Микк и Поль, — сказал Чаури Сингх. — Шалуны хотят посмотреть, что там в середине. Прошу, Ив. Придется нам снова отправляться вдвоем.

— Нет, почему же? — сказала Биата. — Я всегда любила подводные путешествия, если вы разрешите. Только я буду совершенно бесполезным зрителем.

Чаури Сингх покачал головой:

— В вашем распоряжении две съемочные камеры и кормовая пушка.

— Отпусти мою руку, Костя, — попросила Биата. — Кормовая пушка окончательно решает дело. Может, там есть и четвертое место? — спросила она, сжалившись над Костей.

Костя знал, что четвертого места нет, и поспешно сказал с нескрываемым огорчением:

— Благодарю. Я как-то не рассчитывал сегодня на плавание в этом «блюдце». Хотя… — в глазах его блеснула надежда, — хотя, если Ив не расположен… Прошлый раз он говорил, что абсолютная темнота на него действует не совсем хорошо, и затем…

— Нет, нет! — поспешно сказал бионик, уже стоя возле входного люка. — Ив в совершенстве знает устройство двигателя. В прошлый раз без его помощи я бы так скоро не выбрался. Прошу!

Костя вместе с Протеем и Тави проводил нас до глубины в двадцать метров. Постучав в иллюминатор, он уплыл к солнцу. Дельфины прощелкали прощальные приветствия, когда их тела уже еле различались за стеклами иллюминаторов. За спиной у меня временами стрекотала съемочная камера: Биата сняла Костю и дельфинов, стаю тунцов. Я вспомнил, как думал о ней во время своего первого погружения. И вот она сидит, о чем-то думает за моей спиной. Кабина наполнилась тончайшим запахом «Звездной пыли». Биата сказала:

— Костя вполне бы поместился рядом со мной.

— Жаль, но все рассчитано на троих, особенно регенерация кислорода, — ответил бионик и сказал: — Здесь должно вам понравиться. Хотя может ли найтись человек, который бы остался равнодушным к неизведанному!

— Мне очень хорошо. Благодарю вас. Мне приходилось несколько раз опускаться на туристской субмарине в пределах двухсот метров. На «Камбале» — ни разу. У меня такое ощущение, будто я снова на «бублике» — так мы называем нашу станцию. Она похожа на колесо, только совершенно иное ощущение: кажется, что мы где-то в другом измерении, в другом участке Вселенной, на нас действуют иные законы. А вы с Ивом похожи на загадочных людей из другой звездной системы… Что это?. Что за вспышки? Как будто сгорают кусочки железа, ударившись о верхние слои атмосферы. Наверное, ваши микро-кальмары встревожены нашим вторжением?

— Креветки. Скопление креветок. — Чаури Сингх помолчал несколько секунд, наблюдая за роем голубых огоньков, и продолжал: — Сравнение морских глубин с космосом стало тривиальным, между тем многие произносят эти слова, не вникая в их содержание. Вы — другое дело. Вы видели и чувствовали космос, и ваши слова не звучат тривиально.

Биата поблагодарила. Чаури Сингх продолжал говорить вкрадчиво звучащим голосом:

— Да, здесь иной мир. Иные давления, иначе распространяется свет, звук, иначе протекают процессы жизни и ее отражения. Здесь вы можете встретить организмы более эффектные, чем ваш покорный слуга и ваш друг Ив, и даже не менее загадочные, чем жители планет созвездий Орла, Большого Пса, Скорпиона или Большой Медведицы.

На экране появилось улыбающееся лицо Коррингтона. Он сегодня нес вахту на посту Центрального управления. Коррингтон передал, что по сведениям, только что полученным от дельфинов, кашалоты появились на китовых пастбищах. Конечно, их не интересует планктон и они снисходительно относятся к синим собратьям, но их поведение подозрительно. Дельфины уверяют, что кашалоты собрались поработать на больших глубинах.

— Надеюсь, вы оцениваете уникальные возможности, — поинтересовался Коррингтон у Чаури Сингха.

— Пока не могу оценить, — холодно ответил индиец.

— Вы, как всегда, относитесь к моим предложениям со свойственной вам иронией. Я уважаю в вас эту черту, так как ценю юмор, — он подмигнул, — нередко смеюсь над самим собой. Но в данном случае умоляю отнестись с высшей серьезностью. Поймите, что у нас нет зрительной информации о «работе» кашалотов на больших глубинах. Вам представляется редчайший случай заполнить этот пробел и проследить их контакты с кальмарами. Надеюсь, вы понимаете, насколько важна такая информация?

— Да. Но и вы также поймите, что если они захотят «работать» с Жаком, то я приму все меры, чтобы помешать такого рода деятельности.

Коррингтон удивленно пожал плечами; от помех его лицо расплылось на весь экран.

— Вы это говорите вполне серьезно и с полной ответственностью? — спросил он с дрожью в голосе.

— Да.

— Сознавая, что такой возможности может не представиться еще десять, двадцать, сто лет?

— Да.

Коррингтон закрыл глаза и стал молча качать головой. Через десять секунд ему, видимо, удалось побороть бессильный гнев и возмущение, и он сказал:

— Я потрясен! Удивлен! Все же… все же, не могу терять надежду. Поймите, все будет хорошо! — Он постарался бодро улыбнуться, но помехи сначала сжали его физиономию, а потом так вытянули, что на экране остался кончик носа и уморительно вытянутые губы.

— У вас завидная доля оптимизма.

— Нет, что вы! Можно вам задать несколько вопросов?

Индиец устало кивнул.

— Глубина пятьсот?

— Четыреста девяносто пять.

— Великолепно! Проходите каньон?

— Нет еще.

— Курс сто сорок?

— Сто сорок три.

— Благодарю. И последнее! Разрешите напомнить, у вас на борту необыкновенная камера. До скорой встречи! — Расплывшись в улыбке, он растаял на экране.

— Какой славный человек! — сказала Биата.

— Да, очень. Пока дело не касается, как он выражается, «изобразительной информации».

— Его оправдывает увлечение, убежденность. И почему бы нам не выполнить его просьбу?

— Если бы это касалось любого кальмара, кроме Жака. На Жака мы возлагаем столько надежд. Вся его нервная система под контролем. Мы вживили ему в мозг уникальный датчик.

— Вы боитесь, что кашалоты повредят датчики?

— Да, вероятность весьма велика. Они могут попросту съесть Жака или надолго вывести из нормального состояния.

— Но патология вас тоже должна интересовать?

— Я не думаю, что после схватки с кашалотом останется что-либо заслуживающее внимания.

— Вы уверены, что кашалот победит кальмара?

— В большинстве случаев победителем выходит кит. Сказываются высокоразвитый мозг и опыт. А Кинг и Орфеи — два старых, опытных разбойника.

— А каким образом вы хотите помешать их поединку?

Я упивался голосом Биаты, не вникая особенно в смысл ее слов. Я оглянулся, она улыбнулась мне.

— Смотрите! Крабовидная туманность! — вдруг воскликнула Биата. — Нет, нет, пожалуйста, не говорите, что это кто-то выпустил светящуюся жидкость. Что они делают здесь, в такой темноте? Охотятся друг за другом? Сильный поедает слабого? Большой — маленького?

— Весьма часто масса партнеров не имеет значения в поединке. — Чаури Сингх включил прожекторы.

Лучи света почти осязаемой упругости распростерлись во все стороны, как крылья фантастической летательной машины. На экране локатора вспыхивали искорки — кто-то попадался на пути звуковых волн, но, судя по вспышкам, это были рыбы или небольшие кальмары. Иногда в лучи света заплывали белесые рыбы отталкивающей внешности; они как завороженные пялили глаза и шевелили губами.

В луче бокового прожектора появились и исчезли две рыбы, одна из них, меньшая по размерам, заглатывала вторую, превосходящую ее раза в три.

— Ты видел? — спросила Биата. — Какой ужас! Хотя я помню, когда мы проходили «биологию моря», то смотрели фильм со всеми этими ужасами.

— Там были копии действительности, здесь оригиналы, — сказал Чаури Сингх.

— То же самое и с космосом. Сколько я видела лент звездного неба, точных копий Вселенной, снятых за миллионы километров от Земли и увиденных на Земле, в удобном кресле, с сознанием, что вот сейчас можешь встать и выйти в парк, на солнечный свет. Когда же я впервые вошла в главную обсерваторию спутника и посмотрела на Млечный Путь, а потом на Землю, то у меня сердце сжалось, и я заплакала. Что-то подобное происходит со мной сейчас.

Чаури Сингх молчал, сосредоточенно посматривая на приборы. «Камбала» опустилась в каньон, прошла мимо базальтовых скал, поражающих своим величием и мрачностью. Но чего-то недоставало сегодня на жутких берегах каньона, и я сказал об этом.

Чаури Сингх ответил: .

— Недостает Жака. Он поразительно точно вписался в пейзаж. Сейчас здесь как в пустом доме без хозяина.

Я сказал Биате:

— Он стоял у колонны, как студент, первым пришедший на свидание.

— Под часами? — Она засмеялась.

Мне тоже стало необыкновенно весело, и я давился от смеха, косясь на еле намеченный в темноте профиль индийца. Его черная борода иногда совсем растворялась и вдруг возникла вновь, когда он приближал лицо к светящимся приборам.

Я стал наблюдать за красной точкой, еле заметно движущейся по миниатюрной карте. Точка — «Камбала» — оставляет на карте голубой след. Мы вышли из каньона и теперь медленно движемся по раскручивающейся спирали, шаря локатором в черной толще.

Биата, глядя через мое плечо, следила за красной точкой. Ее порывистое дыхание согревало мне щеку.

— Где же он? — прошептала Биата. Ее, как и всех нас, захватила беззвучная охота в кромешной тьме за невидимым кальмаром. Волновал каждый всплеск на экране, непонятный шум, вдруг доносившийся из гидрофона. Предчувствие чего-то неожиданного, непонятного, а следовательно, страшного.

На глубине 950 метров на экране радара появились неясные контуры кашалота. Под углом в 80° кашалот уходил в глубину. Ниже, на глубине 1300 метров, вверх мчался кальмар, он шел по прямой навстречу кашалоту.

Чаури Сингх бросил «Камбалу» круто вниз, направляя ее к точке встречи противников. Он сказал Биате:

— Если в поле зрения появится любой из них, стреляйте.

— Как? А, пушкой! Но где она?

— Нажмите красную клавишу на щитке.

— Вижу, она светится. Я убью их? Да?

— Нет. Парализуете на несколько минут. Но это в крайнем случае. Стрелять буду я сам.

Он уже стрелял, посылая в кашалота поток ультразвуковых волн. Но то ли было слишком далеко, то ли направленные волны пролетали мимо — кашалот не снижал скорости. Наконец он круто вильнул, но все же продолжал идти на сближение с кальмаром.

— Не думал, что Жак такой задира, — пробормотал Чаури Сингх.

— Может, это не он? — усомнилась Биата.

— Участок его… Что такое? Двигатель!

Мы остановились. Красная точка замерла на карте. Как я ни старался найти неисправность, на этот раз дело обстояло сложнее. Чаури Сингх не проронил ни слова, глядя на экран.

Еще метров двести «Камбала» шла по инерции, затем остановилась совсем. Мы могли теперь перемещаться только по вертикали: вверх или вниз. Аварийные аккумуляторы позволяли совершать такие эволюции, а также снабжали энергией локаторы, прожекторы и установку для регенерации воздуха. Мы были в полной безопасности, только не могли идти ни вперед, ни назад.

Биата слегка вскрикнула: кальмар сбоку бросился на кашалота, обхватил его всеми десятью щупальцами. Борьба началась. Кашалот, а в нем было не меньше восьмидесяти тонн, завертелся с проворством рыбы, стараясь сбросить с себя кальмара. Сейчас преимущество было явно на стороне Жака. Кальмар давил, рвал чудовищными присосками кожу противника, выкачивал из него кровь. К тому же он мог сколько угодно находиться в глубине, а кашалоту через час-полтора надо было набрать воздуху или он задохнется.

На экране видеофона материализовалось возбужденное лицо Коррингтона. Он попросил:

— Чаури, дорогой! Переключите изображение на видеоканал. Пожалуйста!.. Благодарю! Довольно хорошая видимость. Жаль, не в цвете. Вы не можете подойти ближе и включить ваши светильники?

— Нет.

— Ах, да. Я понимаю… Ваш Жак не так уж глуп. Он выигрывает время… Какой бросок! Держу пари на что угодно, Орфей разделает моллюска… .

— Никогда! — Чаури Сингх выключил звук видеофона и впился взглядом в черно-серое изображение клубка вертящихся тел.

Орфей изменил тактику. Поняв, что ему не удастся сбросить противника, вращаясь на месте, он резко пошел вверх. Жак стал тормозить, распустив парашютом мантию и включив свой реактивный двигатель.

«Камбала» поднималась параллельно и через минуту остановилась: бойцы тоже не двигались, уравновесив тяговые усилия. Орфей метнулся назад. Этим, наверное, испытанным приемом ему удалось сорвать, правда вместе с лоскутами своей кожи, два щупальца. С бешеной скоростью он завертелся на продольной оси и стряхнул с себя еще две или три гигантские «руки». Сила вращения была так велика, что Жак не мог снова схватить его. А Орфей все вертелся и вертелся. «Руки» Жака стали скручиваться, гигантское туловище отошло назад. Я физически ощущал, с какой силой Жак пытается противостоять инерции, не в состоянии понять, что он сам, своим весом помогает Орфею сбросить его. Раздалось наше дружное «ах». Жак отделился от Орфея и мгновенно исчез за кромкой экрана. Кашалот развернулся на одном месте и замер. На экране появились прерывистые белые линии: усиленно работали локаторы противников, нащупывая друг друга.

«Камбалу» резко бросило в сторону от мощной струи, выброшенной Жаком, проплывшим где-то недалеко от нас.

— Мне надо было стрелять? — спросила Биата. — Я прозевала?

— Нельзя стрелять! Он сейчас так разъярен, что может принять нас за кашалота или за нового врага. Ему некогда разбираться.

— Я чувствовала, что он приближается, кажется, видела его и протянула руку, чтобы нажать клавишу, да нас качнуло. Я поняла, что он проплыл где-то впереди. Почему вы сами не стреляли?

— Успокойтесь! И запомните, что стрелять нельзя. Пока нельзя. Без моей команды. Вы поняли меня?

— Да, да! Не буду. Вдруг он подумает, что это сигналы Орфея! Нет, не буду.

Чаури Сингх увеличил ширину луча локатора, и на экране мы снова увидели кашалота и кальмара. Они мчались навстречу друг другу, причем я заметил, что Жак движется быстрей. У Орфея была прямолинейная тактика, он старался столкнуться «нос в нос» и схватить противника своей страшной пастью. Жак, наоборот, стремился избежать зубов Орфея и снова оседлать его, зайдя ему в хвост. Они устроили «бег» по кругу.

Как-то получилось совсем неожиданно для Чаури Сингха и, конечно, для нас с Биатой, что «Камбала» оказалась в центре круга, по которому кружились бойцы. Круг сужался.

«Что, если кто-либо налетит на нас?» — наверное, подумал не один я в эти неимоверно длинные секунды. Кашалот каким-то непостижимым образом развил такую скорость, что стал догонять Жака. По всей вероятности, Жак стал плыть тише и, конечно, сильно рискуя, подпустил Орфея метров на двадцать. Нам показалось, что кальмар погиб: сейчас страшные челюсти схватят его. Внезапно перед носом преследователя вырос темный шар, и, как только Орфей налетел на него, шар полыхнул ослепительной бесшумной вспышкой. Наверное, Орфей потерял ориентировку — ядовитое облако головоногих моллюсков парализует органы чувств их врагов. Что касается нас, то мы просто ослепли от этой световой гранаты и несколько секунд ничего не видели, кроме разноцветных кругов перед глазами. За это время Орфей нащупал «Камбалу» своим локатором и, приняв за кальмара, пошел на нас в атаку. Не зная еще этого, Чаури Сингх, чтобы отпугнуть кальмара и кашалота, включил все прожекторы. Биата увидела Орфея совсем близко и, забыв предупреждение нашего командира не стрелять без его команды, нажала клавишу. На таком близком расстоянии ультразвуковой заряд, наверное, на миг оглушил кашалота и заставил сбиться с курса. Все же он слегка задел нас, и мы завертелись в водовороте, образовавшемся за ним. Никто из нас не пострадал. «Камбала» еще долго продолжала медленно вращаться, что не мешало нам наблюдать в иллюминатор продолжение боя. Жак воспользовался и эффектом, произведенным его «бомбой», и помощью Биаты, и «оседлал» Орфея.

Вокруг судорожно бившихся тел висели, не смешиваясь, длинные жгуты и клубы красной и голубой крови.

Появились акулы: две огромные белые и несколько голубых; они мелькали в лучах света. Пока они тоже были зрителями. Кашалот слабел. Он сделал еще несколько безуспешных попыток сбросить Жака, который мертвой хваткой оплел ее хвост и висел на нем, как гигантский нераскрывшийся парашют. Прошло уже больше часа. Кислород в крови Орфея был на исходе. Метр за метром кальмар тянул его в черную бездну. Мы проводили их на глубину 4500 метров, затем быстро взмыли вверх. Так же неожиданно, как и выключились, двигатели начали работать.

Коррингтон что-то печально говорил, разводя руками. Возле него стоял Лагранж. Чаури Сингх включил звук:

— …Неожиданный финал, — сказал Коррингтон. — Но какая эпическая битва! Битва титанов. Я же говорил, что все обойдется великолепно, если не считать печального конца несчастного Орфея. Вам же была гарантирована полная безопасность. Ваш друг…

Лагранж перебил его, улыбаясь:

— Да, я поставил дистанционные ограничители. Прошлый раз ты очень близко подходил к Жаку и лишился рук. Кашалот посерьезней нашего Жака. Он, по-видимому, не особенно пострадал. Жду и приветствую твоих смелых спутников.

— Действительно смелых, — насмешливо сказала Биата. — Об Иве я не говорю, но я испугалась только сейчас. У меня дрожат руки, и не верится, что все это было на самом деле, особенно — что я стреляла в несчастного Орфея.

Чаури Сингх повернулся и пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал: он и не заметил, когда Биата нажала на спуск кормовой пушки.




ВЕЛИКИЙ КАЛЬМАР


Великий Кальмар нежился на солнце, едва просвечивающем сквозь сероватую кисею облаков. Он принимал солнечные ванны, раскинувшись на воде. Его гигантское тело подчинялось движению волн, отливало пепельно-серыми тонами, под цвет неба и моря.

Над Великим Кальмаром молча кружили морские птицы. Даже говорливые чайки притихли, будто прониклись почтением к чудовищу, выплывшему из мрака.

— Кошмар, увеличенный в тысячу раз, — сказала Биата.

Какое-то время наш «Пингвин» висел над чудовищем, а затем Ки стал летать по кругу, безотчетно подчиняясь принятому здесь ритму движения. На это тогда никто не обратил внимания, всем казалось вполне естественным, что мы парим кругами.

О Великом Кальмаре утром сообщили дельфины, ворвавшиеся в лагуну. Они бросили свой пост на крайних границах новых полей планктона и в панике примчались домой. За ними еще несколько отрядов прибыли на остров…

— Он поднялся из тьмы, — сказал мне Тави. — Может быть большое несчастье.

— Кто-нибудь его видел? — спросил я.

— Тот, кто его увидит, больше не возвращается.

Я спросил, как, по его мнению, долго Великий пробудет на поверхности и застанем ли мы его, если вылетим через десять минут.

Тави от волнения перешел на ультразвуковой диапазон. В его глазах застыл ужас.

Я стал его успокаивать, сказал, что мы летим на «Пингвине» и будем все время в воздухе, а Великий Кальмар силен только в своей стихии.

Тави дрожал мелкой дрожью. Мне вдруг тоже стало не по себе. Я посоветовал Тави переждать опасность на «балконе» в обществе Хариты, и он с нескрываемой поспешностью кинулся из купальни, где мы с ним разговаривали, к ближайшему карнизу…

Казалось, что огромные глаза Великого Кальмара пристально следят за нами.

Биата зевнула.

— Что это со мной? Я сегодня так хорошо спала, а глаза слипаются.

Костя стал объяснять причину:

— Надвигается циклон страшной силы. С ним не могут справиться метеоракеты. Давление катится вниз. Взгляни на барометр. Ну и экземпляр! Интересно, о чем он сейчас думает. И думает ли вообще, хотя Чаури Сингх, Лагранж и вот Ив уверены в его интеллектуальности. Представь, и у меня в голове туман.

— Но почему такая тишина? — спросила Биата.

— Перед штормом всегда очень тихо.

— Ну нет, это особая тишина. Как там.

— Где?

— В бездне. Ты не был там и не представляешь, что такое тишина. Ты скажи мне, почему молчат чайки? Почему они летают по кругу? Почему мы тоже кружимся? И почему он так смотрит?.. Как хочется спать!

Она положила голову Косте на плечо. Костя замер, боясь пошевелиться.

Петя Самойлов сказал:

— Действительно, очень низкое давление. Я еще не помню такого. Наверное, его величество поднимается на поверхность только при таком давлении и когда солнце прикрыто облаками.

Костя зевнул:

— Конечно, без привычки он сгорит на нашем солнце. Смотрите, потягивается во сне. Ну и скотина! Бр-р!

— Да, он спит с открытыми глазами, — сказал Петя. — Ему необходима солнечная радиация, и вот он поднялся подремать в солярии.

Биата покачала головой:

— Что вы, что вы! Вы думаете, всем нужно солнце? Ах, как бы я хотела снова окунуться в черноту и спать, спать. Вы думаете, он спит? Загорает? Наивные люди! Он поднялся, чтобы полюбоваться на птичий хоровод. Нас он тоже принимает за птиц. Нет, за одну птицу. Или за птиц в птице. Почему мы так высоко летаем? Надо опуститься ниже. Ему будет приятно, когда мы будем ближе. Тогда можно пожать его лапу, одну из его лап.

Всем показалось необыкновенно смешной возможность «пожать его лапу», и мы хохотали до слез.

— Тише! — умоляюще попросила Биата. — Ваш смех как гром. Разве можно смеяться, когда ему нужна тишина! Смотрите, чайки опустились совсем низко. Они совсем закрыли его.

— Надо опуститься ниже, — сказал Костя.

— Конечно, — согласился Петя.

Я тоже сказал, что мы летаем очень высоко.

Ки, усмехнувшись, стал снижаться.

— Вот теперь совсем хорошо, — сказала Биата заплетающимся языком. — Хотя можно… — Не докончив фразы, она уснула.

Теперь мы парили на высоте не более двадцати метров над Великим Кальмаром.

— И мне спать хочется, — сказал Ки и хотел было спустить «Пингвина» еще ниже.

Его удержал Петя Самойлов: перевел управление на автопилота и сказал Ки, чтобы тот оставил командирское место.

Ки рванул ручку двери. Хорошо, что она не открывалась в полете. Я усадил Ки в кресло рядом с Биатой, и он безропотно уснул. Костя также с трудом боролся с одолевающей его тяжелой дремотой. Когда все кончилось, он рассказал, что ему хотелось куда-то идти, действовать, но он усилием воли поборол эту бессмысленную жажду деятельности и, обессилев, уснул.

Вначале мне не хотелось спать, и я не был в угнетенном состоянии, не испытывал я также стремления оставить летательную машину, наоборот — я чувствовал себя как после ионного душа и с сожалением посматривал на ослабевших друзей. Только когда Ки попытался открыть двери, я поймал себя на том, что испытываю острое разочарование от того, что дверь не открывалась. Наверное, похожее состояние было и у Пети, потому что он сказал, поморщившись:

— Надо сменить замок.

Мы кружились в стае птиц над Великим Кальмаром и со злорадным удовольствием наблюдали, как чайки, а потом и альбатросы стали падать в воду и комками перьев лежали вокруг Кальмара. Некоторые падали на него, и он небрежным жестом отшвыривал их метров на сто одной из своих «рук».

Петя Самойлов сказал:

— Все идет так, как я и предполагал. Только почему-то мы долго не становимся птицами. Надо сменить замок, и тогда…

«Действительно, если бы у нас был другой замок, то мы открыли бы двери и полетели по кругу», — подумал я, и мною овладела тягостная апатия. Петя сидел, а я стоял в неудобной позе, и оба мы с туманным безразличием смотрели на экран видеофона, где по очереди появлялись Нильсен, учитель, Чаури Сингх, Лагранж, Коррингтон. Они что-то говорили, и голоса их были явственно слышны в тишине, нарушаемой лишь шелестом крыльев да монотонным жужжанием двигателя, и все-таки мы не могли понять, что они говорят, о чем умоляет Коррингтон, что советует учитель. Их слова заглушал шелест крыльев. И он, этот шелест, казался нам самым важным, самым необходимым. Мы слушали его всем своим существом и смотрели вниз, изнывая в томительной тоске.

Никому из нас не пришло в голову подняться выше над морем, в крайнем случае улететь, избавиться от наваждения.

Тоска отхлынула так же внезапно, как и охватила нас.

Великий Кальмар зашевелился, его туловище стало опускаться вглубь, а голова с пучком щупалец поднялась над водой. Он будто привстал и, чуть наклонись, озирался вокруг… Щупальца его взметнулись вверх и раздались в стороны, приняв форму отвратительного цветка.

— Какая прекрасная лилия! — сказал Костя. Его я слышал и понимал, а что говорили и стремились жестами показать люди на экране, я по-прежнему не мог воспринять.

Костя болезненно поморщился:

— Какой запах! Ты чувствуешь, как пахнет цветок?

— Он пахнет рыбой, твой кальмар. Это «Звездная пыль», так пахнет Биата. Моя Биата!

В ответ Костя засмеялся, и я нисколько не удивился, что Петя поменялся с ним местами. Он спал рядом с Биатой, и она положила ему голову на плечо, а Костя стоял рядом со мной и смеялся.

— Как ты заблуждаешься! — сказал Костя. — Биата любит меня. Только меня, и больше никого.

— А Вера? — спросил я.

— Вера тоже любит только меня.

— А ты?

— Я люблю и Биату, и Веру. Я всех люблю, и меня любят все. И любили бы еще больше, если бы не ты. Ты мешаешь нашему счастью. Знаешь что? — спросил он, обрадовавшись чему-то и глядя вниз.

— Нет, я люблю Биату!

— Молчи! Видишь внизу остров? В середине его цветок, а вокруг деревья, кокосовые пальмы. Сейчас я высажу тебя на этот остров, и ты встретишь там девушку красивее Биаты и Веры.

И в самом деле, внизу зеленел остров. Прибой разбивался о низкий берег.

— Высаживай, только скорее, — согласился я и больше уже не слышал его голоса…

Очень давно, еще в детстве, мне приснился страшный сон. Чтобы избавиться от кошмара, я напрягал всю свою волю, старался проснуться. Наконец раскрыв глаза, я увидел незнакомую комнату, странную мебель, ветер раздувал на окне кроваво-красные шторы. За окном был незнакомый город. Дома с острыми крышами, высокие, качающиеся под ветром башни. Я встал с кровати, пошел к окну и проснулся во второй раз на полу своей комнаты.

Надо мной стояла мама и спрашивала: «Что с тобой? Почему ты на полу?..»

В авиетке, парящей над Великим Кальмаром, я пережил нечто похожее, только более яркое. Еще плохо соображая, где нахожусь, я искал глазами Биату и Костю, полный тревоги за их судьбу. Биата еще спала в кресле, сжавшись в комочек. Костя шепотом что-то говорил, Ки вел авиетку, Петя внимательно слушал Костю. Внизу стелилось море в белых барашках, невдалеке летели еще одна авиетка и «Колымага». Нет, все это уже не могло быть сном. Полузакрыв глаза, я наслаждался охватившим меня блаженным чувством полного покоя и радости, и в то же время мне было жаль, что мы так скоро оставили планету моего сна — Линли.

Костя повысил голос, я слушал его несколько минут и вновь подумал: «А проснулся ли я?» Рассказ его показался мне невероятным. Ведь он рассказывал мой сон! Все, как мне снилось, с малейшими подробностями. Только кое-где допускал творческие вольности. Я завозился в кресле. Костя повернулся ко мне:

— Ага! Проснулся. Вот послушай-ка, что мне приснилось. Целый фантастический рассказ.

— Не о том ли, как мы попали на планету Линли?

— Ого! — Костя подмигнул. — Да он притворялся, что спит! Тогда не перебивай. Сели мы благополучно на космодром, отшлифованный, вот как эта панель, даже лучше. Стоим, разминаем затекшие ноги, любуемся. Хотя, по правде говоря, любоваться нечем. Пейзаж за космодромом — прямо жуткий пейзаж. Горы, похожие на зубы белой акулы, воздух мутный. И вдруг мы, то есть Биата первая услышала шипение и звон. На нас двигался строй чудовищ, похожих на кальмаров. Надо бежать к ракете, спасаться, а ноги не идут назад, только вперед, и мы пошли — прямо на эту братию. Представляете — идем, но страха нет. По крайней мере, я не боялся… Ты, Петр, не улыбайся. Все ведь происходило как наяву.

Я подтвердил. Костя расценил это как плоскую шутку, а Петя и Ки переглянулись. Костя усмехнулся:

— Посмотрим, что вы скажете дальше. Так вот, все эти кальмары оказались роботами. Прошли мимо, даже не посмотрев на нас. Они шлифовали космодром. Быстро вращали диски щупальцами. Я сразу понял, что они работают на солнечных батареях: их покрывали пластинки, отливающие перламутром. На многих роботах пластинки отскочили или болтались на электродах, поэтому стоял звон. Довольно приятный.

— Очень интересная галлюцинация, — сказал Ки. — Я сегодня видел только два солнца — одно зеленое, другое красное — и больше ничего. Мне так хотелось укрыться от них, но ни дерева, ни кустика… Продолжай, пожалуйста.

— Один из роботов упал, — продолжал Костя, почему-то бросив на меня победоносный взгляд. Я дополнил:

— И покатился на нас, ударяя щупальцами по зеркальной поверхности космодрома. Ты с Биатой отскочил в сторону.

Костя нервно пожевал губами и сказал умоляющим голосом:

— Ив, я знаю, ты иногда способен читать мои мысли, но сейчас прошу тебя, не надо. Оставь свои фокусы.

— Совсем не фокусы. Хочешь, я продолжу твой рассказ?

— Пожалуйста.

— Упал еще один робот и не поднялся.

— Правильно. Но продолжай.

— Появился гравиталет.

— И на нем еще робот. Ну?

— Мы полетели над космодромом. Потом над унылой каменистой равниной. Внизу валялось множество мертвых роботов.

— Дохлых. Целые кучи. Но постой, постой. Все это не так трудно угадать. Скажи, что рассказывал кальмар-водитель?

— Историю завоевания планеты.

— Ты делаешь успехи. Продолжай.

— Невероятно! — сказала Биата. — Но и я все это видела. Вот только сейчас меня заставляли ремонтировать солнечные батареи. Хорошо, что я кое-что смыслю в солнечных батареях, а одну из моих дублей повели на переплавку. Так сказал тот главный с гравиталета. Она не разбиралась в солнечных батареях.

— Ну что? — Костя потер руки. — А вы смеялись. Тройной сон! Вещь небывалая в истории сновидений! Рассказывай, Биата, о гибели пришельцев. Все, что мы услышали от водителя гравиталета. Кажется, он вообще был главным.

— Нет, — сказала Биата, — главным, диктатором был кто-то другой, гравиталетчик только выполнял чьи-то распоряжения. Может, там есть электронный мозг.

— Похоже, — согласился Костя. — Перед гибелью люди-кальмары могли оставить программу действий для армии роботов. Дело в том, что на эту Линли летит новая партия эмигрантов и роботы должны создать если не море, то приличные водоемы.

— Водяная цивилизация? — Петя вопросительно посмотрел на Биату.

— Да, они жили в воде, — продолжала Биата. — Первые эмигранты уже почти освоили планету. Мы видели бассейны в зданиях без окон, но очень светлых. Посмотрели бы вы фрески на стенах! Совершенно непередаваемая гамма цветов подводного мира. И эти люди-моллюски с продолговатыми глазами… Все они умерли очень давно.

— От какого-нибудь вируса, — заключил Костя.

— Возможно, — согласилась Биата. — Гравиталетчик сказал, что им удалось создать много водоемов, но роботы стали погибать от коррозии поверхностей, а люди — от коррозии внутренностей. — Биата перевела дух. — Теперь самое интересное. Каким-то образом они сняли с нас «матрицы» и начали создавать дубли.

Биата стала рассказывать, как мы стояли на раскаленной от солнца площади, а из черной двери выходили по трое наши дубли — точные копии — и, не взглянув на нас, уходили по желтой дороге.

— Массовый гипноз, — сказал Петя Самойлов. Ки покачал головой.

— Но тогда надо предположить, что мы имеем дело с высокоинтеллектуальным гипнотизером. Чтобы внушить такие картины, надо обладать способностью воспринимать любую информацию и трансформировать ее в сознание других существ вполне сознательно.

— Надо посоветоваться с нашими биониками, — решил Петя. — Действительно, все необыкновенно сложно и пока необъяснимо. Для меня ясно одно: что если бы двери открывались во время полета, то нам с тобой не пришлось бы слушать фантастическую новеллу, увиденную во сне, а им — рассказывать ее.

Биата задумалась, потом сказала:

— Наверное, ему удалось настроить нас синхронно и чье-то более сильное воображение, Ива или Костино, только не мое, их более сильная воля создали этот необыкновенный сон… Вот и наш остров! Киты! Дельфины!.. Нет, никогда бы я не согласилась надолго покинуть нашу Землю.




ВЕЧНЫЙ ВЕТЕР


Пальмы торчали вкривь и вкось, песок отражал нестерпимый свет солнца, океан ревел при каждой неудачной попытке перебраться через барьерный риф. Меж деревьев зеленели кусты с жесткими глянцевитыми листьями и красными цветами. На искрящемся коралловом песке лежали половинки кокосовых орехов и сухие пальмовые листья. Песок, тонкий и тяжелый, из перемолотых водой и ветром кораллов и раковин, набирался в сандалии и при каждом шаге высыпался и улетал, подхватываемый ветром.

Идти было тяжело и радостно. Тяжело потому, что ноги вязли в песке, а радость принесла с собой Биата. Она шла с Костей далеко впереди. Вера насвистывала какую-то импровизацию на мотив, подслушанный у пассата. Она улыбалась, все время щуря глаза под огромными стеклами очков. Ее не тревожило, что Костя с Биатой о чем-то разговаривают и хохочут вдалеке от нас. Ей было хорошо, как и мне, как всем нам в те удивительные дни. Все мы находились в состоянии восторженной влюбленности и безотчетной веры, что все идет так, как надо. Вначале я хотел было прибавить шагу, но Вера остановила меня взглядом. «Зачем? Пусть. Им хочется побыть вдвоем», — сказали ее большие серые глаза.

— Пусть! — сказал и я с веселым отчаянием и взял Веру за руку.

Сразу стало легче идти, хотя мне пришлось тащить ее навстречу ветру.

На этом атолле мы впервые. Их всего восемь, крохотных, затерявшихся в океане клочков суши, оставленных для птиц и людей, ищущих уединения. Здесь все как тысячи лет назад. Возможно, песок стал мельче и больше стало растительности. За последние годы появилось много пальм, насаженных молодоженами, на таких пальмах привязаны дощечки с датами, когда счастливцы закопали в песок кокосовый орех.

— Чудаки, — сказала Вера, — они хотят запечатлеть на века свои имена. Заманчивая и грустная перспектива, обреченная на неудачу. Даже пирамиды пришлось покрыть пластиком, чтобы ветер и песок в конце концов не стерли их с лица земли.

С наветренной стороны под каждым кустом сидели взрослые птицы или птенцы носом к ветру, чтобы песок не набивался под перья. Птицы провожали нас настороженными взглядами.

Вера спросила:

— Как они на нас смотрят, ты заметил? Как хозяева на пришельцев… Не тяни так сильно, руку оторвешь. Остановись, дай отдышаться.

Мы стояли спиной к ветру. Пальмы чуть вздрагивали, привычно сопротивляясь воздушной реке. В лагуне, подернутой рябью, покачивалась наша белая ракета.

Вера сказала:

— Здесь все так же, как в первые дни сотворения мира. Только ветер треплет волосы. Тогда было тихо, — сказала она уверенно, — очень тихо.

— Почему тихо? Наоборот!

— Ты ничего не понимаешь в сотворении миров. — Она помолчала и, не поворачивая ко мне лица, сказала: — Вот послушай, что-то вроде стихов:

Вода и небо.

Песок и пальмы.

Хмурые птицы.

И ветер, Вечный ветер, Уносящий печали былых времен.

Нет, лучше «приносящий печали». Все равно плохо. Где-то я уже читала или слышала. Хочется сказать новое, никогда еще не сказанное. Как это невообразимо трудно!

Мне понравились меланхолические строчки и особенно голос Веры, проникновенный, певучий. Я похвалил ее.

Вера покачала головой:

— Я же знаю, что не получилось. Простые перечисления.

— Ты необыкновенно взыскательна к себе, — сказал я. — Очень верно у тебя насчет ветра. И про остров ты сказала очень точно, у него совсем первобытный вид.

— Ну, не совсем, здесь уже побывали любители уединения. Но все следы сметены. Вот это и навевает грусть. Прошлое всегда должно быть с нами. Оно обогащает. Не то мы станем как эти птицы… Или нет, птицы все в прошлом, они консервативны, как сама природа. Без прошлого люди как необитаемые острова.

Она постояла, глядя невидящими глазами на пляшущие вдалеке валы, тряхнула головой.

— Ну, а вот эти строчки:

Вечный ветер приносит нам прошлое.

Оно везде, это прошлое.

И в этом небе.

И в океане.

И в этом песке.

И в шелесте пальм.

И в нас.

В каждом атоме — прошлое…

Вера посмотрела на меня:

— Молчи. Идем. Стихов еще нет. Они где-то близко бродят, но не показываются. Только дают о себе знать. В этих строчках — тема.

Мы пошли, взявшись за руки, увязая в песке. Она говорила, подставляя лицо ветру:

— Большая, огромная тема в этом «Вечном ветре». Я хочу рассказать балладу о бесстрашных, идущих навстречу ветру и гонимых ветром. И знаешь, кто мне подсказал тему ветра? Дельфиний отец. Человек с железным сердцем! Я люблю говорить с ним среди его бесконечных «закатов» в обществе Прелести, внимательно слушающей, все запоминающей и изрекающей кстати и некстати афоризмы. Помнишь, еще в «Альбатросе» он спросил нас:

«Что, подхватил ветерок? Теперь вам не остановиться. Сколько ни вяжи рифов, он будет мчать. И пусть мчит. Только учитесь управлять парусами. До цели далеко. Ох как далеко!» Помнишь?

Я ответил, что помню эту сентенцию, которая тогда показалась мне напыщенной.

— А мне нет. Мне сразу понравился учитель. Костя относился к нему несправедливо, даже жестоко, а тот сразу что-то в нем открыл за его бравадой и неуравновешенностью. В Косте происходит большая внутренняя перестройка, как он сам мне признался. Костя говорит, что за этот месяц он возмужал, стал познавать самого себя и близких ему людей. — Она посмотрела на меня: — И он считает, что прежде относился к ним не всегда справедливо.

— Да у нас никогда с ним не было никаких серьезных разногласий. Просто иногда я досаждал ему своим психоанализом. А так все было в порядке.

— Я, наверное, не должна была тебе этого говорить.

— Нет, почему же…

— Ну хорошо. Надо все знать о друге… Ой, какой ветер! Держи меня, а то унесет на рифы.

Мы переждали порыв ветра.

— Видишь, сколько всего я наговорила тебе о ветре. Последний раз дельфиний отец рассказал мне о своем трагическом путешествии, о своем сердце. Затем вышел проводить меня, пригрозив Прелести «капитальным ремонтом». Он оставил ее дома. Вот тогда он упомянул о значении прошлого. И это его слова: «Без прошлого люди как необитаемые острова». Он подарил мне это изречение. Я возьму его эпиграфом к балладе. Дельфиний отец был разговорчив и очень щедр в тот вечер. Пассат дул ровно, ласково. Он прислушался и сказал: «Какое счастье, что над планетой дует вечный ветер! Я не люблю тишины, штиля. Да его и нет в природе. — Она подняла голову к Млечному Пути. — И там дует вечный ветер и наполняет паруса Вселенной». Хорошо?

— Очень!

Биата с Костей ждали нас на берегу океана. Ветер нес мельчайшую водяную пыль. Лицо, руки, волосы покрылись тонким налетом соли. В отдалении, среди волн, вылетели дельфины, наверное Тави или Протей, они издали следили за нами и сейчас давали знать о себе. Мы приветственно подняли руки, и они, салютуя, выпрыгнули одновременно и скрылись за голубоватым гребнем.

— Я отвыкла от земного ветра, — прокричала Биата, — там неощутимый ветер. Солнечный… Из центра Галактики и еще из миллиарда галактик.

У Веры загорелись глаза:

— Вы слышали, как она сказала? Прямо как Мефодьич!

— Мне надоел ваш ветер! — крикнул Костя. — Я бы охотно посидел в затишье. Идемте. Здесь есть хижины. — Не дожидаясь нашего согласия, он пошел к рощице пальм. Пальмы росли очень густо: так много здесь побывало любителей уединения. За стеной пальм можно было говорить, не напрягая голосовых связок.

— Мы не будем сажать новые деревья, — сказала Биата, — их здесь и так слишком много. Смотрите, какие они тонкие, сколько сломанных и сухих.

— У меня есть другое предложение, — сказал Костя, — мы можем оставить о себе память, добиться популярности и даже славы немного иным путем.

— Здесь? — спросила Вера.

— Не сходя с острова!

— Заманчивая перспектива, — улыбнулась Биата, — но сильно пахнет авантюрой. Ты хочешь срубить рощу?

— Да сохранит меня Великий Кальмар от такого преступного шага! Дело проще: надо снять все дощечки со стволов, сложить в кучу и написать, что всю эту работу проделали мы.

— Ты нездоров, Костя, — сказала Вера. — Откуда, какими ветрами заносит в твою голову такие идеи?

— Сам не знаю и пытаюсь объяснить. Наверное, во мне сильна генетическая память предков. Сколько они совершали деяний, как говорит наш учитель, которые не поддаются объяснениям!

Вера покачала головой, глядя на Костю, и уже другим тоном сказала:

— В этом наивном обычае есть глубокий смысл. Где-то я прочла древний афоризм: «Кто не убил врага, не родил сына и не посадил дерево, тот прожил свою жизнь зря». Посадить дерево, оставить после себя хотя бы такой след — уже в этом есть оправдание жизни. А дерево — воспоминание о счастье. Ведь это так хорошо!

— Прекрасный обычай, — согласилась Вера. — Как жаль, что здесь нет места! А сажать дерево, чтобы оно погибло или выросло вот таким чахлым, нельзя.

— Да, нельзя, — поддержал Костя. — Что толку в чахлой памяти. Давайте слетаем в Калифорнию и посадим там секвойи, а потом опишем параболу и спустимся в Кении и посадим по баобабу… Вот и замок влюбленных!

Закрытый от ветра рощей кокосовых пальм, стоял крохотный домик, обращенный фасадом к лагуне. Домик в стиле русской избы. Какие-то любители уединения срубили из стволов пальм и покрыли пальмовыми листьями.

— Какая прелесть! — воскликнула Биата. — Из настоящего дерева!

— Из памятных стволов, — поправил Костя. — Интересно, кто архитектор?

Единственное окно во всю стену было раздвинуто, дверь гостеприимно распахнута. На полу хижины, выстланном плитами кораллового известняка, сидел очень легко одетый бородатый мужчина неопределенного возраста и вертел в руках универсальный туристский агрегат, по идее конструкторов обязанный снабжать электроэнергией и для приготовления пищи, и для освещения и прочих нужд во время путешествий. Вообще такие приспособления ведут себя сносно, если придерживаться хотя бы половины необходимых указаний, перечисленных в инструкции.

Бородатый человек сверкнул на нас черными глазами и белой полоской зубов и вместо приветствия прорычал:

— Проклятый механизм!

В углу, спиной к нам, на походном мешке сидела полная женщина небольшого роста и внимательно рассматривала свое лицо в довольно большое зеркало, прикрепленное к стене.

— Как я почернела! Меня никто не узнает. Но где мой крем?

— Я выброшу ее в лагуну! — Бородатый человек с надеждой посмотрел на нас с Костей. — Все время падает напряжение, на этой плитке можно сидеть, она не дает света, не бреет. Видите, на кого я стал похож? А за нами прилетят только через неделю.

— Я говорила тебе, что надо было взять прибор на солнечных батареях, — сказала женщина.

Биата и Вера извинились за нечаянное вторжение и отошли от дверей. Нас с Костей удерживал умоляющий взгляд мужчины.

Костя присел рядом с ним на корточки, взял прибор, осмотрел, пощелкал кнопками и вынес приговор:

— Он свое честно отработал.

— Я это чувствовал.

— Нет, нет, — сказала женщина, — так нельзя! Трое мужчин — и не можете исправить такой примитивный прибор!

— Но, Ида, — умоляюще произнес ее муж, — все имеет свои пределы!

— Хорошо, — сказал Костя, — мы вам отдадим свою.

— Как же вы сами?

— Мы на ракете. У нас достаточно запасов энергии.

— Ну вот видишь! — проворковала Ида. — Как мы вам благодарны! Это все из-за него. Я говорила, что надо брать солнечную. Кто же берет в тропики на сухих батареях! Как удачно вы появились! Сажать орехи?

— Негде, — ответил Костя. — Все занято.

— Да, да, все засажено. Прежде здесь было так свободно! Мы посадили орех и ждали, пока он прорастет. Конечно, ежедневно поливали. Вам надо лететь в Коралловое море, там есть еще пустынные острова, или в Сахару, а лучше всего в Австралию. Сейчас модно сажать эвкалипты.

Костя ушел за плиткой, а я остался в обществе Иды и бородатого. Он уселся на плитку и с улыбкой философа погрузился в задумчивость. Между тем Ида говорила воркующим голоском:

— У нас кокосовая пальма. Где-то здесь. Мы несколько раз начинали ее искать и все сбивались. На нашей золотая пластинка. Пальму мы посадили пятнадцать лет назад. Сегодня годовщина. Сначала зарыли орех, поливали его, пока он не пророс. Потом приехали через пять лет. Как выросла пальма за эти годы! Тогда мы прибили к ней золотую табличку. — Лицо Иды излучало счастье.

— Тогда еще не было этого домика. И вот мы опять здесь. Вы говорите, что вам негде посадить свои орехи? Вы не отчаивайтесь. Если здесь не найдется острова, отправляйтесь в Австралию… Куда ушли ваши милые девушки? Мы приглашаем вас всех отметить наш праздник. Сейчас мы что-нибудь приготовим.

Вошел запыхавшийся Костя, поставил на пол наш новенький «Эдельвейс». Бородатый вскочил.

Мы отказались от угощения, и он пошел проводить нас.

Костя спросил:

— Нашли свое дерево?

Бородатый посмотрел в сторону домика и шепотом сказал:

— Боюсь, что наше дерево, если оно еще живо, не на этом острове.

— Ну, и как же вы теперь?

— Я все предусмотрел дома. Заказал еще одну табличку, а здесь потер ее песком, придал вид древности. Прибью к одной из этих пальм временно. Я думаю, такая ложь допустима? Ида так будет рада! Последние годы она только и твердит об этой пальме.

— Допустима, — авторитетно подтвердил Костя.

— Я тоже так думаю. Почему не доставить человеку радость? Важна не пальма, верно?

— Абсолютно!

Мы прошли до берега лагуны полтораста метров и стали друзьями с этим милым человеком. На прощание он долго жал наши руки и приглашал нас к себе.




ЛЮБИТЕЛИ УЕДИНЕНИЯ


Над островом пролетел туристский гидролет-автобус, тяжело сделал вираж и пошел на посадку.

Автобус плюхнулся в лагуну.

Открылись люки.

В воду полетели разноцветные тюки, при соприкосновении с водой быстро принявшие форму широких баркасов.

Костя подпрыгнул и потер руки:

— Пятьсот любителей уединения, не считая команды!

Мы приветствовали экскурсию, махая руками. Нам отвечали из первого баркаса, в нем сидело не меньше ста человек в белых панамах, в сомбреро, тюбетейках, пробковых шлемах, в японских соломенных шляпах и с непокрытыми головами. Баркас грузно двигался к берегу. У кого-то сорвало ветром шляпу, и она под возгласы и смех взмыла над лагуной и не успела прикоснуться к воде, как ее надел на голову кто-то из наших друзей дельфинов. Раздался радостный вопль и с других баркасов.

Протей, это был он, галантно вернул шляпу владельцу. Все камеры были направлены на него в этот миг.

Вера сказала:

— Сколько семейных фототек и кинотек украсит этот кадр! Жаль, я не захватила свой «Кондор».

— Не огорчайся, — успокоил Костя, — трюк-экспромт со шляпой — сущий пустяк. Ты сможешь заснять целый фильм по любому сценарию, и Протей, Хох, Тави, Харита, Ко-ки-эх и еще сколько угодно артистов предложат свои услуги.

— Очень заманчиво. Как только окажется свободное время… — Вера замолчала.

И все мы тоже молча наблюдали высадку туристов. В мгновение ока вздувались палатки, натягивались тенты, раскрывались зонтики невероятных размеров. У самой воды художник устанавливал складной мольберт. Уже купались в лагуне. Два туриста, один в красных, второй в белых шортах, полезли на пальмы, показывая высокую технику.

— Вполне нормальный пляж, — сказала Вера. Биата предложила:

— Идемте побродим. Я так истосковалась по людям, по большой толпе!

Большинство туристов принимали нас за своих: с начала путешествия прошло всего три дня и «любители уединения» еще не перезнакомились. Все-таки, видно, мы чем-то отличались от приезжих — или загар лежал на нас плотнее, или на лицах у нас не было особого восторга впервые ступивших ногой на необитаемый остров, — пото.му что более опытные путешественники бросались к нам, как к старым знакомым, и крепко жали руки.

В их глазах мы уже превратились в настоящих покорителей океана и космоса, то есть представителей самых романтических профессий на Земле.

В лагере туристов мы услышали, что вспыхнула Сверхновая звезда. Сообщил нам о звезде человек с энтомологическим сачком. Рыжий, молодой и очень веселый, он поймал муху.

— Понимаете, муха! — воскликнул он, сияя. — Откуда она здесь? Вторая сенсация после Сверхновой. Биата вся подалась к нему. Щеки ее побледнели.

— Вспыхнула?

— Давно уже. А муху я поймал только что. Вы посмотрите на ее посадку и рисунок крыльев!..

Костя отомстил за Биату, сказав:

— Местный вид.

Уже в ракете, когда мы направлялись, по заверениям Кости, на действительно необитаемый остров, Биата, долго молчавшая, сказала:

— Ведь подумать, для него муха значительней Сверхновой звезды!

Вера засмеялась: она разговаривала с дельфинами через гидрофон, и ее забавляли ответы Тави.

Биата обиженно посмотрела на Веру. Верин смех показался ей неуместным.

Костя сосредоточенно крутил штурвал и сочувственно вздыхал, поглядывая на Биату.

— Надо на все смотреть философски, — сказал Костя и умолк на добрый десяток секунд.

Вера заговорщически толкнула меня в бок.

— Да, философски, — повторил Костя и покосился на Биату, — если рассматривать эти оба предмета применительно к размерам метагалактики, то относительность понятий становится очевидной. Муха и звезда уравниваются.

Биата повернулась к нему:

— Повтори эту ересь!

— Ересь?

Костя так подскочил, что мы еле удержались в креслах.

— Ну не ересь, ересь слишком бледное определение того, что мы сейчас услышали.

— Значит, глупость! — помог Костя Биате. — Прекрасно!

Нас бросило в другую сторону и из открытого бортового окна обдало водой.

— Я не позволю звезду сравнивать с какой-то мухой! — возмутилась Биата.

— Если непонятны мои доказательства, я продолжу и докажу, что звезде далеко до этой замечательной мухи! — настаивал Костя.

Биата взмолилась:

— Лучше высади меня к любителям уединения.

— Нет, ты выслушаешь! Должна выслушать.

Биата умоляюще посмотрела на нас.

Я сказал, что Костю сейчас невозможно остановить. Единственное средство прекратить дискуссию — это выслушать его, умоляя быть лаконичным.

— Да, я буду краток, — пообещал Костя. — Если говорить о мухе как о существе живом и конечном результате развития материи, то звезда — только сырой материал, а мы не знаем, получится ли из нее даже муха, в конце концов. Мы не знаем, сколько потрачено энергии, чтобы получилась одна-единственная клетка. В мухе же их миллионы.

— Я сдаюсь, — сказала Биата. — Костя великий диалектик. С ним нельзя, невозможно спорить.

Костя просиял. Мир был водворен в тесной кабине «Фрегата».

— Все-таки она вспыхнула! — продолжала Биата. — Уже светит и вечером взойдет у нас над океаном… Мы ее увидим. Какая она?.. Нет, нет, — она остановила Костю. — Не надо включать телеинф. Мы увидим ее сами. Что делается сейчас с Вудом, с ребятами, что остались там! Вызови остров! Давайте пошлем простую телеграмму. Увидеть кого-либо из них сейчас невозможно.




УЖИН У ЖИВОГО ОГНЯ


Дельфины привели наш «Фрегат» к островку — узенькой полоске песка, загнутой полукольцом. До него было еще несколько миль, его было видно только с гребня девятого вала.

Ослепительно вспыхивал песок. Пальмы плавали над ним в трепещущем мареве.

Нам впервые показали этот островок дельфины. Его окружали неприступные рифы. И только Тави и Протей знали извилистый канал через коралловый лес и скалы.

Биата и Вера встали во весь рост и смотрели, как островок плывет к нам навстречу.

Биата сказала:

— Какой крохотный бублик!

Костя с видом заправского гида стал рассказывать все, что ему было известно об островке из лоции и что подсказывало ему вдохновение.

— «Бублик» относится к архипелагу Коралловых островов. Он носит более точное название: «Бивуак Трех Скитальцев».

— Почему не четырех? — спросила Вера.

— Потому что еще раньше нас там побывали трое любителей уединения и решили основать колонию. Надо сказать, что яхта путешественников затонула, разбившись о рифы. Трое храбрецов сумели спасти минимум снаряжения, продуктов, рыболовные принадлежности и благодарили судьбу за необыкновенное приключение, редчайшее в наш век, когда неожиданности сведены до микроскопических доз. У них оказалась палатка вроде нашей, что прогрызли крысы на «Кольце из яшмы». В первую же ночь их унесло ветром далеко в океан, и они были подобраны воздушным патрулем на пути к Антарктиде.

Костя замолчал: начался канал и требовалось все внимание, чтобы не подвергнуться участи «Трех Скитальцев» и не разбиться о рифы. Вера сказала:

— Остров совсем юный. Всего несколько столетий, как он поднялся со дна океана на поверхность. С тех пор старик океан заботливо растит его: приносит глыбы кораллов с барьерного рифа, песок, раковины, заботливо перетирает их и укладывает. Это он посадил кокосовые орехи в период дождей и любуется делом своих рук. Бывает, что в минуту гнева океан разрушает большую часть своей работы, но скоро, раскаявшись, снова принимается за дело. Лет через двести он закончит строить лагуну, и еще задолго до этого люди станут помогать ему, насадят деревья, и они будут задерживать песок.

— Вот здесь мы и посадим наши пальмы, — сказала Биата.

Вера тряхнула головой:

— Нет, сначала будем плавать в лагуне вместе с мудрыми дельфинами.

— Вечером я приготовлю первобытный ужин, — пообещал Костя.

— Ах, обещанный ужин! — Биата улыбнулась. — Сколько мы его ждем, этот ужин!

— Пир при луне! — сказала Вера.

— Сегодня и при Сверхновой, — добавила Биата. Мы входили в бухту. Биата, а за ней Вера прыгнули через борт и скрылись в глубине.

С грохотом и ревом взяв барьерный риф, обессиленные волны лениво прокатывались по бухте и, умиротворенно шипя, перебирали на берегу звенящие обломки раковин.

Я отдал якорь. «Фрегат» развернулся кормой к берегу и стал мерно покачиваться. Низко пролетел поморник, косясь то левым, то правым глазом.

Мы сели на борт, свесив ноги, и следили за нашими девушками. Их смех поднял стаю чаек. Тави и Протей плавали вокруг них: здесь водились барракуды. Костя сказал:

— Вот там, на острове «уединения», мы все возмутились, когда услышали непочтительное отношение к звезде. Я ведь как обидел того парня, когда действительно интересную муху назвал «местным видом». Сейчас я попытался разобраться в своем отношении к космическому событию и, знаешь, не вижу в нем ничего особенного. Ну, вспыхнула и погаснет. Нет тревоги, чувства опасности, как у Биаты. А ведь это действительно событие! Откуда это равнодушие? Или мы так привыкли к ожиданию и внутренне подготовились?

— Пожалуй, — рассеянно ответил я, с неприязнью узнав свои мысли.

Последнее время довольно часто случалось, что кто-то из нас повторял мысли другого. Сказывалось общение с дельфинами. Сами не зная как, мы научились мысленно обмениваться с ними довольно сложными сигналами.

Костя понял, о чем я думаю.

— Ты знаешь, — сказал он, — я скоро стану таким же психоаналитиком, как ты. — Он захохотал, хлопнул меня по спине и прыгнул в воду.

«Нет, он всегда останется таким же», — подумал я с радостью и стал ждать, когда он вынырнет.

Уставшее, покрасневшее солнце низко висело над водой и все еще яростно палило мне спину.

Воздушный поток стал ровней, тише, и поэтому прибой доносился с рифов отчетливей. Казалось, можно различить удар каждой волны и ее рокочущий бег, как в оркестре звук отдельного инструмента.

Костя вынырнул у самого берега. Выскочил на песок и побежал. Навстречу ему шли Биата и Вера. Их длинные тени скользили по песку.

— И-ив! — донеслось с берега. — Мы идем сажать лес!

Костя поднял обломок раковины тридакны и положил на плечо. Они пошли к первой косо торчащей пальме. Костя посередине, Биата и Вера с боков.

«Как гармоничны они все! — подумал я. — Как ожила с ними полоска песка, другим стал океан и солнце!»

Я ринулся в воду и поплыл к ним.

Мы посадили пятнадцать орехов. Костя рыл ямки обломком раковины, пока не добирался до влажного песка. Недавно прошли дожди, песок пропитался пресной водой, ямки не надо было рыть особенно глубоко.

— Они примутся, — сказала Вера. — Будет целая рощица.

— Наш лес, — поправила ее Биата. — Надо сразу сажать много деревьев, и тогда не придется мучиться, как тому бородатому человеку.

— Правильно! — поддержал Костя. — Утром мы еще посадим. А сейчас, пока солнце не бултыхнулось в воду, пошли заготовлять топливо. Там дальше есть несколько сломанных пальм.

Костя где-то раскопал топор и настоящую пилу, не вибрационную, режущую самое твердое дерево, как масло, а старую, древнюю, с большими зубьями; чтобы перегрызть дерево, ее надо долго тянуть за ручки в разные стороны.

— Никакой высокой техники сегодня, — говорил Костя, — даже исключено применение электричества. Только орудие отдаленных предков. Хотя такой пилой пользовался еще мой дедушка, это его пила. Прислали из дому. Тяни, Ив!.. Тяни, а не вырывай из рук!

И мы тянули стальную ленту, выхватывая зубьями кусочки дерева. Пила звенела, летели опилки. Биата с Верой как зачарованные наблюдали за нашей работой. Вторую пальму пилили они. Костя колол дрова, а я носил их к воде, на небольшой мыс с обрывистыми берегами.

Тави и Протей необыкновенно заинтересовались заготовкой дров. Дельфины подплыли к самому берегу и не отрываясь следили за каждым моим движением и, чтобы не мешать, молчали.

— Будет большой огонь, — сказал я в гидрофон.

— Зачем?

— Чтобы приготовить ужин.

— Как маленькое солнце? Живой огонь?

— Да.

Они стали между собой горячо обсуждать предстоящее событие. Ни Тави, ни Протей никогда не видели «живого огня», только холодный свет разнообразных светильников на берегах плавающего острова, на кораблях, и слышали о «живом огне» только от Хариты. Еще не угасли краски заката, как низко над горизонтом в созвездии Змеи показался оранжевый шар величиной с крупный апельсин. Свет его был настолько ярок и густ, что сразу весь мир принял оранжевый оттенок.

Никто не говорил ни слова. Биата молча посмотрела на нас. Во взгляде ее было удивление, радость и страх. И еще ее взгляд говорил: «Вот она! Вспыхнула. Вы не верили».

Оранжевый цвет внес диссонанс в эффектный фейерверк на западе, краски смешались, потухли, только одна алая полоска у воды некоторое время продержалась во всей яркости расплавленного металла, но скоро погасла и она, и оранжевая звезда завладела небом, потушила далеко вокруг себя звезды, превратила ночь в оранжевые сумерки.

— У меня все в голове, все мысли оранжевые, — сказала Вера.

— Это ее оранжевая смерть, — грустно сказала Биата, опустив голову.

— Мне она нравится, — сказал Костя. — Хорошая большая звезда. Настоящая. Хочется ее подержать в руках. И даже пнуть ногой, как футбольный мяч. —

— Ты лучше скажи, где твой ужин?

— Ах, ужин! Неужели ты думаешь, что появление какой-то звездочки может помешать нашему ужину?

И все-таки никто не тронулся с места. Мы еще не привыкли к зловещему свету звезды. Она казалась совсем близко, как застывший в небе монгольфьер во время народных гуляний.

Мир стал оранжевым. Горизонт стерся. Мы стояли на оранжевом песке. Оранжевые тени от оранжево-черных стволов пересекли полоску суши и легли на воду бухты. У оранжевого барьерного рифа устало гудел оранжевый прибой.

— Действительно весь мир стал оранжевый, — сказала Биата. — Но потом, очень скоро, все изменится. Все будет как прежде.

— После ужина, — сказала Вера, — я буду разжигать костер. Ив, помогай мне. Ты умеешь разжигать костры. Мы поставим поленья шалашиком… Нет, ты только подавай дрова. Кокосовое волокно положим в домик…

Костя говорил Биате:

— Я просил дельфинов поймать тунца или в крайнем случае парочку рыб-попугаев. Вот увидишь, какое будет блюдо, если Ив вместо поваренной соли не захватил глауберову соль. Нет… Попробуй. Кажется, на этот раз он оказался на высоте.

— Настоящая, — подтвердила Биата.

Послышалось характерное дыхание дельфинов. Они быстро приближались к берегу. Костя бросился в воду и поплыл им навстречу. Скоро донесся его ликующий голос:

— Тунец! Поджигайте! Вера сказала:

— Надо было добыть огонь трением или еще как-нибудь по первобытному, да боюсь, мы не сможем сейчас. Придется зажигалкой. Дай, пожалуйста!

Огненная дорожка от костра, трепеща, бежала по оранжевой воде.

Тави и Протей подплыли к берегу, оживленно комментируя каждое наше движение. Их приводил в восторг и косматый, излучающий солнечное тепло огонь, и дым, евший глаза, и снопы искр, и потрескивание древесины. Почему-то никто из них не спросил о звезде. Было заметно даже необъяснимое равнодушие к редчайшему явлению.

Биата спросила, глядя на огненную дорожку:

— Вам никому не хочется пойти по этой дорожке?

— Ну конечно! — сказал Костя. Он у воды разделывал тунца. — Очень хочется. После ужина можно пробежаться.

— Нет, ты говоришь неправду. Я знаю, это невозможно.

— Нет ничего легче! Хочешь?

— Очень!

— У меня есть упряжь и лыжи. Тави и Протей с удовольствием покатают тебя.

— Нет, мне хочется встать и пойти просто и тихо, без всяких приспособлений, как по этому песку.

— Сложней. Но если поразмыслить…

Вера сказала:

— Костя, тебе уже раз влетело за неэтичное поведение в отношении приматов моря. Если Нильсен или Мефодьич узнают про твою упряжь…

— Откуда они узнают? — Он стал насвистывать, нанизывая куски оранжевого мяса на бамбуковые палочки. Я хотел помочь ему, да он сказал:

— Уходи, тут дело тонкое, и ты все испортишь, — затем воткнул заостренные концы палочек в песок возле костра, наклонив мясо над раскаленными углями.

Биата сказала:

— Мне кажется, что когда-то, очень давно, я сидела вот так же у огня.

— Генетическая память, — авторитетно заявил Костя. — Не так уж давно наши предки грелись у костра. Надо чаще вспоминать, заглядывать в потаенные уголки нашей памяти, и тогда многое вспомнится. Вот Ив видел, как я стрелял в китовых акул, потому что расшевелил у себя центры наследственной памяти. Попадал без промаха, стоя в пляшущей на волнах ракете, и только потому, что мои предки были охотниками.

Биата слушала его, думая о своем. Когда он замолчал, выжидательно поглядев на нее, она спросила:

— Тебе ничего не говорили о ней, — она кивнула на звезду, — Тави с Протеем? Как они относятся к событию?

— Как-то странно, будто они уже ее видели. Дельфины живут дольше нас на Земле. Они прекрасно знают звездное небо. Ориентируются по звездам. Я сейчас спрошу.

На Костин вопрос Тави ответил:

— Звезды, как все, родятся и умирают. Есть звезды живые, есть мертвые. Звезда цвета ядовитых водорослей — мертвая звезда.

Биата, сидевшая на песке, вскочила:

— Как верно! Поразительно верно! — говорила она восторженно. Нахмурила брови: — Костя, ну разве можно так шутить?

Костя молча прижал руки к груди.

— Нет, ты известный фальсификатор!

— Ив! — взмолился мой друг. Я поручился за правильность перевода. Биата умолкла и в раздумье стала подгребать угли поближе к вертелам.

Вера медленно поворачивала рыбу, как будто ежедневно занималась этим необычным делом.

— Мне нравится такая жизнь, — сказала она, — очень нравится. Надо попробовать. — Обжигая пальцы, она отломила кусочек шипящего мяса и отправила в рот.

Мы все следили за ней. Я заметил, как Костя повторяет все ее ужимки, да и я поймал себя на том, что облизываю пересохшие губы и ощущаю во рту вкус подгорелой рыбы.

Вера страдальчески сморщилась.

— Не посолили! — объявила она трагически. — Где соль?

Даже Биату захватила эта игра в древних людей. Она, заговорщически кивнув Вере, встала и скрылась за оранжевыми стволами пальм. Звезда поднялась над океаном.

Капли жира падали на угли и вспыхивали коптящими огоньками.

Вера сказала, пересыпая в горстях песок:

— Мне начинает мешать эта непрошеная звезда.

Я стал объяснять причину Вериной неприязни к Сверхновой и, кажется, говорил скучно, в то же время прислушиваясь к шуму прибоя, заглушавшему шаги Биаты.

Косте надоели мои сентенции.

— Подкинь лучше дров, — сказал он, — возле тебя их целая куча.

— Да, да, — сказала Вера, — все, что ты говоришь, логично, но не только поэтому у меня такая неприязнь к ней. Звезда должна давать радость.

Вернулась Биата.

— Вот! — К огню покатились орехи. — Вера еще днем говорила, что это необыкновенные орехи. — Сев к огню, Биата сказала: — Она будет светить недолго. И все-таки она удивительная…

— Что в ней удивительного? — спросил Костя. — Просто нахальное светило. Не следует обращать на него внимание. Будто, кроме него, нет звезд на небе! Тави хорошо сказал про него. Ты же сама согласилась с ним?

Все мы невольно подняли головы. На небе не было звезд, их закрыла оранжевая пелена, и только горела Оранжевая.

— На самом деле, — проронил Костя и стал поспешно вытаскивать из песка палочки с жареным мясом.

— Да, она удивительная, — сказала тихо Биата, не замечая Костиной протянутой руки, — ее уже давно нет, тысячи лет назад она перестала существовать как обыкновенная звезда. Мгновенно сгорела. Остался сгусток материи. «Черная яма» или «Черная смерть». Тоже звезда. Небольшая. Всего пять-шесть километров в диаметре, но масса ее так плотно сжата, так чудовищно велика, сила тяжести настолько невообразима, что от этого карлика не может оторваться даже световой луч.

— Ловушка для космонавтов эта головешка, — сказал Костя.

— Да. Все, что попадает в сферу ее притяжения, никакими способами не сможет вырваться, даже…

— Даже световой луч… — начал было Костя и умолк под взглядом Биаты.

— Я начинаю повторяться. Вам все хорошо известно.

Вера сказала:

— Какая возвышенная поэзия: светить — исчезнув. Очень скоро ее оранжевый свет промчится мимо нас и будет летать еще тысячи лет, пока не рассеется в космосе. Но долго еще люди других миров будут ждать появления эфемерной звезды, как ждали мы…

— Вы испортите мне ужин, — возмутился Костя. — Хватит звезды! Да здравствует жареный тунец!

Биата приложила палец к губам:

— Тсс! Смотрите!

К огню ковылял оранжевый краб. За ним другой. Вера вскочила, услышав шорох за спиной. Крабы остановились в метре от огня, их глаза-бусинки отражали отблески пламени.

Костя схватил пальмовый лист и хотел было разогнать крабов, но Биата и Вера попросили не трогать их. Общество крабов придавало нашему пиршеству еще более экзотическую окраску. Так крабы и сидели, тараща глаза, пока мы ужинали.

— Я всегда дружил с крабами. — Костя отбросил в сторону пальмовый лист и стал вибрирующим ножом срезать макушки у кокосовых орехов.

Биата с Верой зашли в воду и стали угощать Тави и Протея.

Тави в знак наивысшего одобрения пронзительно свистнул и сказал:

— Вкусно! Мясо совсем не похоже на тунцовое, у него вкус одного моллюска с большой глубины. Только еще вкуснее!

Протей заметил, что мясо потеряло сочность, но есть его можно, и попросил еще.

Вера, вся перемазанная жиром и сажей, отпила сока из ореха и, вздохнув, сказала:

— Я никогда не ела ничего подобного! Наш стандартно-изысканный стол утратил первобытную прелесть. А сок! Чудо, а не сок! Надо собрать здесь все орехи, посадить на вашем острове, остальные я возьму к себе. Мокимото простит мне за все причиненные ему огорчения.

Протей сказал, что и на отмелях и в океане все женщины стремятся к необыкновенному. По его мнению, только женщины могли придумать есть мясо тунца после того, как оно постоит возле маленького солнца.

Я перевел.

— Какой он милый! — сказала Биата.

— Галантный, — добавила Вера. Костя высоко поднял кокосовый орех:

— Я согласен с моим другом Протеем. Жаль, что ни он, ни Тави не могут поднять чаши и выпить вместе с нами за всех женщин Вселенной, независимо от того, ходят ли они большую часть времени по земле или плавают в морях и океанах, за их талант любить все необыкновенное! Хотя… последнее и не в мою пользу.

Мы отпили из импровизированных чаш прохладного, чуть пощипывающего язык сока.

Вера сказала Косте:

— С твоими талантами я бы не выступала с такими публичными заявлениями.

— Какие там таланты…

— Их так много!

— Например?

— Ну, хотя бы твой дар готовить. Ни один робот, напичканный самой изысканной программой, не сможет состязаться с тобой, если же в его решающем устройстве возникнет что-то похожее на одну из твоих идей, то у него от непосильной задачи перегорят все сопротивления и конденсаторы.

— И только?

— Никого еще из живущих под солнцем и всеми звездами, включая Сверхновую, природа так безрассудно не награждала таким количеством талантов. Пользуясь только одними верхними и нижними конечностями, ты взбираешься на самые высокие пальмы, ешь сырых улиток, прыгаешь на голове, поешь колыбельную на языке приматов моря. Ты знаешь даже язык китов и вот уже осушаешь второй орех.

— И только?

— Вы заметили, — спросила Вера, — как много он может выразить всего двумя словами и особенно молчанием?

— Это признак непомерного честолюбия, — сказала Биата. — Во времена докоммунистических формаций из таких сверхчеловеков созревали диктаторы!

— Какое емкое слово — созревали! — Вера театрально подняла палец. — Смотрите, этот процесс уже завершается на наших глазах. Он заставил Тави и Протея поймать рыбу, нас — инструментом каменного века перерезать ствол пальмы, даже доставку соли взвалил на плечи Ивана, а мне милостиво разрешил вращать куски мяса возле огня. Затем с помощью полусырого, полугорелого белка через желудки повлиял на нашу психику, принудил выказывать себе знаки почтения и вассальной покорности.

— Типичный тиран эры неустроенного мира, — сказала Биата.

Костя скалил зубы, лицо его, вымазанное жиром тунца, лоснилось.

— Как мне теперь понятно изречение нашего Старика! Он говорит, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Все же я иду дальше в своих благодеяниях и открываю танцы! Всегда во время пиршеств устраивались танцы.

Вера запела, прихлопывая в ладоши, мы подхватили странный, только что родившийся напев. Тави и Протей ответили ритмичным пощелкиванием, они тоже стали танцевать, стоя вертикально в воде. Песок плотно укатали волны, он был влажен и слегка пружинил под ногами.

Биата подала мне руку. Ее оранжевое лицо выражало захватывающую дух радость.

Мы перепрыгивали через крабов, на оранжевом небе появилась огромная багряная луна. Наши двойные тени заметались по песку, создавая невообразимую сумятицу. Усталые, мы бросились в прохладный рассол бухты. Костя подготовил сюрприз для Биаты и Веры: опустил в коралловые заросли люминесцентную лампу очень большой яркости. Даже нас с Костей поразила открывшаяся картина подводного мира, сосредоточенная в круге света. Краски были ярче, сочнее, чем днем. Рифовые рыбы мгновенно проснулись. Их появилось неисчислимое количество: кузовков, хирургов, рыб-попугаев, рыб-ангелов, золотистых люзоинов, коффры.

Девушки восторженным молчанием благодарили Костю, хотя можно было разговаривать: все надели маски-«жабры». Биата подплыла ко мне и показала на стайку коффр, с видимым интересом смотревших на нас. Я впервые увидел, что у них умные глаза и странное выражение физиономии: любопытное и в то же время недоверчивое.

В довершение всего над нами проплыли манты. Если у коффр есть что-то человеческое, то манты похожи на существа с другой планеты, случайно залетевших на Землю. И днем, и ночью всегда они куда-то плывут, вернее, летят, махая «крыльями», будто разыскивают выход из этого странного мира.

— Я даже забыла о звезде, — сказала Биата, когда мы вышли на оранжевый берег. — Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что больше нигде нет такой красоты, такой щедрой жизни, как у нас.

Вера обняла ее за плечи:

— Твое «у нас» звучит так, как будто ты говоришь о своем маленьком домике в Голицыне. Наверное, чтобы очень крепко полюбить Землю, надо ее покинуть на какое-то время?

— Как ты права! До спутника я и не думала о. ней. Как не думаешь о пище, воде, воздухе. Но когда я увидела ее, покрытую тучами и такую одинокую и, по существу, такую крохотную, то мне стало ее по-матерински жаль.

Девушки стояли в стороне и шептались, а мы долго устанавливали палатку. Потом они пошли по оранжевому песку. Слышались их голоса, смех, хотя и грохотал прибой.

— Надежно. Не улетят, — сказал Костя. Я в который раз потрогал крепления.

— Не улетят.

Минут пять или час — так долги были минуты без наших девушек — мы перебрасывались пустыми фразами.

Их все не было.

— Поздновато, — сказал Костя и пошел к воде.

Мы поплыли к ракете.

Палатка засветилась, как гигантский цветок «факела Селены». Эти кактусы сажают в Мексике по краям дорог, они раскрывают лепестки только ночью, а с первыми проблесками зари сворачивают их.

На крохотном экране видеофона мелькали отпечатки событий прошедших суток.

Доктор Вуд опубликовал первые данные о связи между электромагнетизмом, «субатомными» частицами и притяжением, полученные на основании наблюдений за излучениями Сверхновой звезды.

Грузовая ракета вернулась с Луны.

Новый рудник в Антарктиде.

Костя по гидрофону разговаривал с дельфинами. К нам приплыли Хох и Бен, недалеко от острова они заметили Черного Джека и еще несколько косаток, охотившихся на кальмаров.

Костя включил пеленгатор, и сразу же на нем появились импульсы микропередатчика, поставленного на плавнике Джека.

— Работает! — сказал Костя. — Мне хотелось бы еще с ним встретиться. Ты знаешь, Старик назвал его предводителем команчей.

— Очень верно.

— Еще бы!

Вера и Биата вышли из палатки. Одинаковые, как близнецы. Доносились их голоса:

— Какой нежный, прохладный песок!

— Необыкновенный!

— И ветер.

— Сегодня все необыкновенное.

— Что это?

— Прибой.

— Как можно спать в такую ночь?

— Тише! Мы их разбудим.

— Если они могут спать при таком грохоте…

— И все-таки тише.

— Ты плохо знаешь мужчин.

— Все-таки уйдем к океану.

— Хорошо…

Они почему-то не уходили, гул прибоя заглушал их голоса, а они стояли к нам лицом, как черные статуи на светящемся фоне палатки. Мы смотрели на них, и удивительное ощущение охватывало сознание. Черный Джек, Оранжевая звезда, все события в мире отошли куда-то, забылись, исчезло все, кроме двух девушек на оранжевом песке. Там сейчас находился центр Вселенной, там таились силы, зажигающие звезды, направляющие пути галактик, родящие жизнь и дарующие смерть.