Кидалы в лампасах
Сергей Георгиевич Донской








Задание у бывшего спецназовца Михаила Хвата простое: забрать у чеченских боевиков похищенный ими компьютер со сверхсекретной информацией и вернуть его в штаб федералов. Заодно спасти программистку-хакера Алису. Для человека, способного поставить на уши целую армию, – посильная задачка. Хват отправляется в логово бандитов и только в ходе дерзкой и безжалостной операции понимает, что ему подсунули гнилое дельце: при любом исходе его ждет смерть. Но не учли ни чеченские отморозки, ни кидалы в лампасах, что спецназовец даже смерть способен сделать своей союзницей.






Сергей Донской

Кидалы в лампасах


И во веки веков, и во все времена…

Враг есть враг, и война все равно есть война,

И темница тесна, и свобода одна…

И цена есть цена, и вина есть вина.

    

Владимир Высоцкий








Глава 1

В путь!


Я знаю этого человека неплохо, можно даже сказать, хорошо. Если бы мне довелось пройти с ним через те испытания, которые выпали на его долю, я бы, наверное, почел за честь называть его своим другом. Но мы ходили и ходим по жизни разными путями-дорожками, поэтому о настоящей дружбе говорить не приходится. Его боевые товарищи служили там или навсегда остались там, где я ни разу не был и (к своему стыду и облегчению) никогда не побываю. Мы с ним обитатели параллельных миров, которые никоим образом не пересекаются. То, что он запросто может обратиться ко мне со словами: «Серега, брат», абсолютно ничего не меняет. Он и совершенно левого пассажира может назвать «братишкой», что из того?

Двое таких разбитных «братишек» недавно заглянули в наше купе с предложением перекинуться в картишки, выслушали встречное предложение моего спутника и тут же удалились, сделавшись тихими и чинными, как на похоронах. Исчезли в неведомом направлении и ресторанные девицы, не сумевшие навязать ни одной бутылки своего сногсшибательного пойла, настоянного на клофелине. Потерял к нам всяческий интерес и проводник, якобы английского чаю которого мы так и не попробовали.

Короче говоря, никто больше не тревожит нас в нашем купе спального вагона фирменного поезда «Донбасс». То, что должно было появиться на столе – появилось, то, что следовало налить – налито, налитое – выпито, выпитое – закушено. Хорошо. За окнами несется непроглядная ночь, а мы посиживаем себе в тепле и уюте, жуем, беседуем.

Меня несколько удивляет резкая реакция товарища на мое предложение угоститься домашними пирожками. «С капустой?» – мрачно спрашивает он, глядя на вполне безобидные пирожки так, словно обнаружил на столе целый выводок ядовитых скорпионов. Услышав мои заверения о том, что капустой тут даже не пахнет, он несколько успокаивается, но к угощению все равно не притрагивается, хотя то и дело косится на него с неприязненным видом.

Отметив про себя эту странность, я незаметно накрываю пирожки салфеткой, а сам завожу разговор об особенностях национальной разведки. Меня интересует спецназ ГРУ, в котором служил (или по-прежнему служит) мой собеседник.

Он пожимает плечами.

– Тоже мне, тайна за семью печатями! Это разведывательно-диверсионные части, предназначенные для действия в оперативном тылу противника на глубину до тысячи километров.

– Ага, – киваю я с глубокомысленным видом. – Тактическая разведка.

– Разведка чаще всего побоку, брат. Гээрушные спецы – это диверсанты. Головорезы. Нашу историю знаешь?

– Российскую?

– Не тормози, Серега. Имеется в виду история спецназа ГРУ.

Я вспоминаю то, что успел накопать во всевозможных справочниках и в Интернете:

– Насколько мне известно, первые разведывательно-диверсионные формирования в составе военных округов и армий появились в 1951 году.

– Ни хрена тебе не известно. Про Пржевальского слыхать доводилось?

– Ну, – я напрягаю память, – он, кажется, лошадь какую-то открыл. Низкорослую такую, мохнатую. Дикую.

– Сам ты дикий, брат. Никита Михайлович был офицером тогдашнего Генштаба. Его экспедиции финансировались военным министерством. По сути, это были рейды на всю глубину Центрально-Азиатского ТВД.

– Тэ-вэ… Как?

Заметив озадаченное выражение моего лица, товарищ снисходительно поясняет:

– Телевидение тут ни при чем. Я о театре военных действий говорю. Пржевальский, по сути своей, являлся спецназовцем, понял?

– А его научные экспедиции? – изумляюсь я. – Его именем даже горный хребет назван. Или озеро.

– Фикция. Оперативное прикрытие.

– То есть никаких путешествий не было?

– Путешествия-то были. Да только правды о них в учебниках и энциклопедиях не пишут.

– Это что же, государственная тайна?

– Уже нет, хотя еще лет пятнадцать назад подобная информация считалась секретной. За повышенный интерес к деятельности Пржевальского можно было поплатиться скрученными яйцами, отвечаю.

– Скрюченные яйца? – переспрашиваю я.

– Скрученные, – успокаивает меня товарищ. – Всего лишь скрученные, Серега.

– В тисках, что ли?

– Зачем в тисках? Мы ведь не дикари, не средневековые инквизиторы. Мы используем достижения цивилизации на всю катушку. Я просто употребил термин для обозначения лица, перенесшего пытку током на половых органах.

Мой товарищ весело щурится. Если бы рысьи глаза умели приобретать насмешливое выражение, то они выглядели бы именно так.

– ТВД, – бормочу я, усваивая новые словечки и выражения. – Скрученные яйца.

– Не забивай себе голову терминами, – доносится до меня. – Фактически речь спецназовца наполовину состоит из профессионального жаргона. Вздумаешь его применить – читатели просто запутаются в этой тарабарщине. Да и ты сам тоже.

Меня его осведомленность настораживает.

– С чего ты взял, что я собираюсь писать книгу про спецназ?

– Блин, да если понадобится, я могу узнать о тебе что угодно. С точностью до последнего куска, который ты слопал вчера за ужином.

– Каким образом? – вырывается у меня.

– Посредством вскрытия тела в походных условиях. Без всяких медицинских заморочек. С помощью подручных средств.

Он опять веселится. Я кошусь на его замечательный нож, кромсающий колбасу, и спешу возвратить разговор в нейтральное русло:

– В любом случае десяток-другой терминов не помешают. Они создадут эффект достоверности.

– Людям не эффект достоверности нужен, а правда, – говорит мой товарищ уже абсолютно серьезным тоном. – Голая правда. Без прикрас. Как баба без макияжа, со всеми ее болячками и бородавками.

Представляя себе уже не рысь, а почему-то жабу, я упрямо гну свое:

– И все же специальные термины пригодятся. Ну-ка, произнеси что-нибудь на своем жаргоне.

Глядя куда-то поверх моей головы, он чеканит:

– Серегу убираем. Если от Ольги тоже не будет толку, запускаем Димочку.

Оба-на! Я опасливо озираюсь, хотя, разумеется, за моей спиной никого нет, ни таинственной Ольги, ни столь же загадочного Димочки. Тогда я перевожу взгляд на бутылку водки, опустошенную нами всего на треть. Странный у нас разговор затевается, хотя выпили мы всего чуть-чуть. Особенно меня настораживает фраза про Серегу, которого нужно убрать. Если я правильно понял значение последнего слова, то речь идет не о наведении порядка. Вернее, о наведении такого порядка, при котором мне отведена весьма специфическая роль. Незавидная.

Ничего удивительного в том, что у меня на лбу собираются морщины, которых там еще недавно не было.

– Эй, не напрягайся ты так, брат. – Мой товарищ расплывается в улыбке. – «Сергей» – это слуховой контроль. «Ольга» – наблюдение при помощи оптической техники. Ну, а Дим Димыч – негласный обыск. Отними.

– Отнять? – снова оглядываюсь. – У кого что? Или что от чего?

– Отнимание – это комплекс оперативно-технических мероприятий. Сокращенно: ОТМ. Ну что, вернемся к нашим баранам?

– Бараны – это боеприпасы? – гадаю я. – Боекомплекты? Бронежилеты?

Он качает головой:

– Не ищи скрытый смысл там, где его нет. Бараны – это бараны. Парнокопытные животные семейства полорогих. Ни за что не пройдут мимо новых ворот, непременно уставятся на них с видом крайне глубокомысленным и рассудительным.

Алкогольные градусы, принятые мной внутрь, моментально вскипают, порождая отчаянное бурление крови.

– Помнится, не далее как позавчера, – запальчиво говорю я, – кое-кто обратился ко мне с просьбой помочь ему снять деньги с кредитной карточки, которую он имел неосторожность завести. Он, этот всезнайка, стоял перед банкоматом не просто с глубокомысленным, а с совершенно отрешенным выражением лица Будды, пытающегося постичь главный закон мироздания. Я, как человек благородный, не стал укорять его за то, что он в некоторых вопросах тоже ни бэ, ни мэ. Я просто помог ему и даже не предложил истратить наличность в ближайшем кабаке. – Мой тон становится все более обиженным. – Конечно, я не вправе рассчитывать на то, что в знак благодарности этот человек воздвигнет мне памятник на своем дачном участке, который, между прочим, приобретен и приведен в порядок не без моего участия. Но и на сравнение с бараном я тоже не рассчитывал.

– Стоп, стоп! – Товарищ загораживается от моих упреков растопыренными пятернями. – Никто никого ни с кем не сравнивал, брат. Это просто выражение такое: давай, мол, вернемся к нашим баранам. То есть продолжим начатое.

Мой взгляд машинально устремляется на бутылку водки и тут же перемещается на окно, за которым не видно ни зги.

– Пожалуй, с меня хватит, – заявляю я. – Вот завалюсь сейчас спать, а ты сам продолжай начатое. В гордом одиночестве.

– Как Будда? – иронически спрашивает товарищ. – Нет, брат, это не по мне. Кстати, постиг он главный закон мироздания или нет?

– Постиг, – отвечаю я, мало-помалу оттаивая. – Он пришел к выводу, что в основе всего сущего лежит страдание. Хочешь избавиться от переживаний – не привязывайся ни к чему, не прикипай сердцем. Человека, отказавшегося от всех привязанностей, ожидает освобождение. Так называемая нирвана.

Ответная реплика заставила меня иначе взглянуть на буддийское учение, казавшееся мне до сих пор весьма стройным и совершенным.

– Сказки Христиана Андерсена, – пренебрежительно хмыкнул товарищ. – Ту, которая про Снежную Королеву, я всегда терпеть не мог. Помнишь Кая, этого маленького буку, который сидел в своем ледяном дворце и перебирал снежинки? Тоже своего рода нирвана. Не хотел бы я очутиться в такой.

– Но страдания-то действительно существуют, – не слишком уверенно возражаю я.

– Правильно. Только дворцов на всех не напасешься. Так что отсидеться в сторонке не удастся, даже не надейся. Родился человеком – живи по-человечески. Настанет срок – умри достойно.

– Никто не даст нам избавленья, – саркастически бормочу я, – ни бог, ни царь и ни герой.

– Вот именно, брат. Как говорится, на Будду надейся, а сам не плошай. Мир – это такое место, где тобой пообедают и даже спасибо не скажут.

Судя по широкой ухмылке моего товарища, аппетитно жующего ломоть хлеба, накрытого пластами ветчины и сыра, лично его подобная перспектива ничуть не пугает. Понятное дело, за его плечами такой богатый опыт, что скушать его непросто. Но на всякого удалого молодца есть другой удалой молодец. Примерно в этом духе я и высказываюсь, добросовестно перечисляя всяких там «зеленых беретов» и «морских котиков».

– Красные шапочки, пингвины, бакланы, – продолжает перечень товарищ. – Это же просто детский сад, Серега. Круче спецназовца ГРУ может быть только спецназовец ГРУ. Выставь против одного такого отделение самых бравых американских вояк, и через минуту они будут хором звать на помощь Дядю Сэма и вопить о неприкосновенности личности гражданина Соединенных Штатов.

– Чем же они такие особенные, эти парни из ГРУ? – забрасываю я удочку. – В чем их отличие от остальных спецназовцев?

– Ты уверен, что ты действительно хочешь это узнать?

– Почему бы и нет?

– Хм, действительно, почему бы и нет. – Товарищ задумчиво смотрит на меня, как бы решая, достоин ли я такой чести.

С каждой секундой выражение его глаз нравится мне все меньше и меньше, и я все больше и больше ощущаю себя мышкой, за которой наблюдает кот. Он еще не знает, чего ему хочется: позабавиться с любопытным мышонком или отправить его в пасть вместо очередного бутерброда. Зато знаю я: мне вовсе не хочется, чтобы мною закусили, независимо от того, скажут ли мне потом спасибо или нет.

Наконец, когда я уже не знаю, чем занять свои ставшие чересчур суетливыми руки, товарищ разжимает губы.

– Я мог бы напомнить тебе про некую Варвару, лишившуюся носа из-за своего любопытства, – говорит он, – но не стану этого делать. Все-таки Варвара – баба, а ты – мужик, так что подобные параллели не слишком уместны, согласен? – Дождавшись моего утвердительного кивка, он продолжает голосом монотонным, как перестук нашего поезда. – Я расскажу тебе кое-что о спецназе ГРУ. В самых общих чертах.

– Можно и поподробнее, – оживляюсь я, глядя на часы. – Времени у нас еще навалом.

– Времени много, а желания вдаваться в подробности нет, – осаживает меня товарищ. – Так что ограничимся весьма поверхностной лекцией. Для твоего же блага, Серега.

Я не спорю. Во-первых, мой товарищ не из тех людей, дискутировать с которыми легко и приятно. Во-вторых, мне льстит тот факт, что о моем благополучии заботится не какой-нибудь захудалый министр здравоохранения или финансов, от которого реальной пользы не дождешься, а ветеран спецназа ГРУ, который слов на ветер не бросает.

Он говорит, я слушаю. И постепенно начинаю понимать, что даже поверхностных знаний о военной разведке достаточно, чтобы относиться к ней с уважением.

* * *


Итак, знаменитый путешественник Пржевальский вовсе не лошадьми интересовался, странствуя по Средней Азии и Уссурийскому краю. Российская империя уже тогда придавала огромное значение разведывательно-диверсионной деятельности, тратя на нее колоссальные средства. Пришедшая на смену царизму советская власть лишь продолжила начатую традицию: тут тебе и вездесущие красные партизаны, и подозрительно дисциплинированные добровольцы в Испании, и сотни немецких составов, пущенных под откос во времена Великой Отечественной. Разумеется, ГРУ незримо присутствовало в Афганистане, не говоря уж о всяких там Анголе, Мозамбике, Эфиопии, Никарагуа, Кубе, Вьетнаме.




Чтобы пояснить отличие бойцов ГРУ от всех прочих спецназовцев, мне был приведен такой конкретный пример. В начале войны в Афганистане находилась только одна настоящая спецназовская рота – Кабульская. Она действовала таким образом, что ее общие потери за три года непрерывных боев составили… три человека. Окрыленное таким успехом, военное руководство тут же сформировало еще два псевдоспецназовских батальона, набрав в них обычных десантников разных мастей. Все они полегли в первых же операциях. Вывод: суперменами не рождаются, ими становятся.

Кстати говоря, с виду в них ни за что не распознаешь чудо-богатырей. Столкнешься с таким нос к носу и даже не заподозришь, что этот человек может в два счета оставить тебя без головы или же без любой конечности, на выбор. Но спецназовцы редко вступают в открытую рукопашную схватку, предпочитая атаковать противника сзади, устраивая засады. Некрасиво? Неблагородно? Зато очень и очень эффективно. Потерь в личном составе практически не бывает, а это главное. Потому что спрос со спецназовцев ГРУ огромный, каждый из них на особом счету.




Всех задач, которые ставятся перед подобными подразделениями, не перечислить. Вот лишь некоторые.

В случае войны или незадолго до нее из запасников, прошедших соответствующую подготовку, создаются костяки диверсионных отрядов, которые оседают на оккупированной территории. Бригады ГРУ действуют, опираясь на эти отряды и нелегальную агентуру. Их конек – стремительные рейды в тылу врага: разгром штабов и командных пунктов, молниеносное уничтожение армейских соединений, боеприпасов, вооружения, аэродромов, военно-морских баз. Если, не приведи господь, заваруха начнется в Европе, то стартовые площадки «Першингов» могут взлететь в воздух значительно раньше, чем установленные на них ракеты. Электростанции, плотины, военные заводы и промышленные предприятия – они тоже могут неожиданно гикнуться. Причем глава недружественного государства рискует остаться в полном неведении по поводу столь прискорбного факта.

– Почему, – тупо спрашиваю я товарища, – почему глава недружественного государства рискует остаться в неведении? Разве его не оповестят?

– Всенепременно. Обязательно. Если он будет в состоянии воспринимать эту или любую другую информацию.

– Как так? Он что, невменяемый? Типа нашего Ельцина в его лучшие годы?

– Не тормози, Серега, – морщится товарищ. – Неужели это такая уж сложная загадка? Ну, подумай хорошенько. В каком случае в стране объявляется национальный траур, а президент об этом не ведает?

– Скоропостижная кончина?

– Еще какая скоропостижная. Хочешь, назову парочку конкретных фамилий? Многие из них до сих пор на слуху.

– Нет, спасибо, – говорю я, осторожно откладывая ручку с раскалившимся докрасна стержнем. – В общих чертах мне и так все ясно. А большую политику, ну ее к свиньям. Мне гораздо интереснее послушать, что умеешь делать лично ты.

Во взгляде товарища сквозит ирония:

– Во-первых, ничего тебе не ясно, даже в общих чертах. Во-вторых, если я начну распространяться о том, чему меня научили, то тебе десяти блокнотов не хватит.

Я залпом выпиваю налитую мне порцию, забрасываю в рот дольку мандарина и вновь берусь за ручку:

– А если вкратце?

Товарищ пожимает плечами:

– Вкратце: диверсионная группа из пятнадцати человек способна держать в напряжении целый фронт, а я один могу поставить на уши всего-навсего отдельно взятую армию. – Прежде чем я успеваю помянуть Бэтмена, следует ворчливое продолжение: – Я берусь в одиночку ракетную шахту рвануть, вкратце. В считаные минуты заминирую склад с горючим или боеприпасами, тоже вкратце. Причем взрывчатку смастерю из компонентов, которые в любой аптеке продаются, и пристрою ее в таком местечке, что ни одна собака не унюхает. А до этого совершу ночной прыжок с парашютом, отмахаю полста километров пехом, сниму пяток часовых и, коли нужда будет, взятого «языка» по-быстрому разговорю. – Пальцы товарища легонько касаются лезвия его замечательного ножа. – И будь он хоть финн, хоть кореец, хоть даже инопланетянин, я его, падлу, все равно пойму, потому что имею соответствующую языковую подготовку. Еще и завербую напоследок. И похороню, и воскрешу, и высушу, и вытрушу, если понадобится. Вот что такое спецназ ГРУ, Серега. И кое-что еще, и кое-что поболе, о чем не говорят, чему не учат в школе.

Выговорившись таким образом, товарищ откидывается назад, ожидая от меня то ли возражений, то ли возгласов восхищения. Ни того ни другого не следует. Сунув ручку в блокнот, я закрываю его и осторожно замечаю:

– Звучит здорово. Но местами на фантастику смахивает.

– Думаешь, я тебе сказочки про Бэтмена рассказываю, м-м?

В нашем купе жарковато, но мне кажется, будто по позвоночнику тянет холодком. Кожа на моих руках покрывается пупырышками, и каждый волосок на этой онемелой пупырчатой коже – торчком.

– Про Бэтмена? – переспрашиваю я, пытаясь собраться с мыслями.

– Ну да. Ты ведь именно с ним хотел меня сравнить, верно?

– С чего?.. – моя гортань неожиданно сужается, каждый звук протискивается через нее с ощутимым трудом. – С чего, гм… ты взял?

– Лучше тебе не знать того, что знаю я, брат. Крепче спать будешь… Что касается Бэтмена, то ты, сам того не понимая, в точку попал. Мы – ночные призраки, нетопыри. Знаешь, какую эмблему нам присвоили в 93-м? Летучую мышь. Нашивок, правда, спецназовцы не носят, вопреки 38-й статье Закона о воинской обязанности и военной службе. Вернее, мы предпочитаем пользоваться чужими знаками различия.

К этому моменту я успеваю прокашляться, и мой голос звучит уже не так сдавленно, как минуту назад:

– Я читал, что недавно ввели новый символ ГРУ. Двуглавый орел, сжимающий в лапах стрелы и красную гвоздику.

– Ага, – соглашается товарищ со скучающим видом. – Был такой указ про гвоздики со стрелами. Но, может быть, не для всех подразделений, м-м? Может, некие парадные подразделения существуют для прикрытия других, засекреченных?

– А что, интересный вопрос, – оживляюсь я.

– Лично я тебе никаких вопросов не задавал, – говорит товарищ, напуская на лицо отсутствующее, почти сонное выражение. – И искать ответы на подобные вопросы не рекомендую. Чисто по-дружески.

– А иначе что будет? – нахально вопрошаю я.

– А иначе ты потеряешь мое уважение. – Он отодвигает мою записную книжку, кладет на ее место свой костистый кулак и задает свой собственный вопрос: – Скажи-ка, что это такое?

– Это?

– Это, это.

Тут, к моему облегчению, кулак разжимается, превратившись в раскрытую ладонь.

– Рука, – отвечаю я, слегка раскачиваясь в такт движению вагона и хмельным волнам, перекатывающимся внутри. – Кажется, правая.

– Абсолютно верно. – Он поощрительно кивает. – Эту руку однажды пожал мне на прощание некто… – Произнесенная фамилия писателя сопровождается десятком эпитетов, которые не могут быть приведены здесь по этическим соображениям. – Проклятый мудак сидел напротив меня, навострив уши, ловя каждое мое слово, цокал языком, охал, ахал. А потом умотал за границу и состряпал там… – Название книги тоже склоняется на все лады, после чего я слышу довольно-таки неожиданное признание: – И все же он написал правду, этот мудак. Один или два абзаца правды. И эта правда теперь стала его навязчивым кошмаром. – Рука собеседника, вновь превратившись в кулак, ударяет по пластиковой столешнице. – Он бы рад все позабыть, да не может. Вот что такое правда о спецназе ГРУ.

– Голая правда, – киваю я. – Баба без макияжа, со всеми ее бородавками.

– Чистая правда, – жестко поправляет меня товарищ. – Чистая и обжигающая. Как огонь.

– Хорошая метафора.

– Метафоры прибереги для своих сочинений. Огонь – настоящий. Тот мудак, о котором мы ведем разговор, написал, что мы сжигаем предателей в топках крематориев. Он утверждает, что сам едва избежал подобной участи. Возможно ли такое?

– Конечно же, нет, – поспешно восклицаю я. – Где это видано: сжигать людей в печке!

– Не о том речь. Некоторые мудаки сами напрашиваются на прижизненную кремацию. Я спрашиваю о другом. Возможно ли человеку избежать уготованной ему смерти?

– Хочешь побеседовать на философские темы?

– К черту философские темы! – Товарищ начинает сердиться. – Смерть так же реальна, как эта ночь за окном. – Он тычет пальцем в стекло. – Смерть всегда рядом, всегда ждет, пока ты зазеваешься. Иногда до нее четыре шага, иногда целый километр, а порой она так близко, что ты можешь ощутить ее присутствие.

– Лично я ничего не ощущаю. – Я зябко передергиваю плечами. – И надеюсь, что костлявая застигнет меня врасплох.

– Ты уверен? А вдруг смерть подстерегает тебя прямо сейчас? На этом самом месте, которое кажется тебе таким безопасным и уютным?

Опять этот нездешний холодок по хребту! Тянет и тянет, будто дверь в преисподнюю приоткрылась. Там не геена огненная, нет, там вечная мерзлота. И мрак, полный мрак, все окутано этим непроглядным мраком.

Оказывается, я просто зажмурился. Достаточно открыть глаза, чтобы убедиться в отсутствии отверзшихся ворот ада. Обычное купе СВ. Простыночки, салфеточки, занавесочки. За ними темнота, но ее не видно. Особенно если не в окно пялиться, а тщательно, почти любовно мастерить себе бутерброд с кетчупом и бужениной. Подносишь его ко рту и откусываешь. Тщательно пережевываешь. Выискиваешь на столе редисочку посочнее, закидываешь ее в рот. Хрум-хрум. Какая смерть, откуда? Мы ведь пока живем да хлеб жуем. Нас смертью не напугаешь.

Товарищ одобрительно усмехается:

– Молодец.

– Ты о моем аппетите?

– Я о твоем умении не заходить дальше определенной черты. – Он рассекает воздух ладонью. – Ты вовремя почувствовал, что тема стала слишком скользкой, и остановился. Сам, повинуясь инстинкту самосохранения, что особенно ценно. Не дожидаясь, пока тебя остановят другие.

– Честно говоря, – признаюсь я, – язык так и чешется. Но я так думаю, что иногда уместней прикусить чересчур болтливый язык, чем давать ему волю. И, – я тянусь к бутылке с остатками водки, – меня уже не так подмывает написать роман про спецназ ГРУ. Есть множество других тем.

– Оставь это. – Его рука властно ложится на мою, вынуждая ее отпустить бутылочное горлышко. – О некоторых вещах лучше говорить на трезвую голову.

– О каких? – фальшиво удивляюсь я. Мне все-таки ужасно хочется услышать какую-нибудь подлинную историю из уст ее участника. И хочется, и колется, и мама не велит, как дразнились в моем детстве. Как правило, любопытство всегда побеждало страх, и вряд ли что-то с тех пор изменилось. – О каких вещах? – повторяю я свой вопрос, уже сознавая, что попался на удочку.

– О многих, – отвечает он. – О башмаках, о кораблях, о сургучных печатях, о капусте и королях.

– Погоди-погоди, – бормочу я. – Где-то я уже это слышал…

– Ты не мог этого слышать, потому что ты первый, кому я это расскажу, – возражает товарищ.

– О королях и капусте? Звучит как-то неактуально.

– Пусть будут генералы и капуста, – легко соглашается он. – Зеленая такая капуста, хрустящая, заморская, смекаешь, о чем я толкую? Зато генералы отечественные, при лампасах, с кокардами на всю фуражку.

– Мордастые, – вырывается у меня.

– Да, пожалуй что мордастые, – кивает после недолгого колебания мой товарищ. Прежде чем продолжить, он захлопывает раскрытый мною блокнот, отбирает у меня ручку и протискивает ее в бутылочное горлышко, от греха подальше. – Записывать ничего не надо. Просто слушай и запоминай. И учти, если вдруг надумаешь использовать мою историю в качестве сюжета для книги, то не дай бог тебе привести реальные фамилии, даты, ссылки на мою настоящую биографию. Иначе…

– Скрученные яйца? – предполагаю я без особого энтузиазма.

– Нет, брат. – Товарищ подавляет зевок. – Одними яйцами в случае чего не отделаешься. Не забывай об этом, когда книжку писать будешь. Очень прошу тебя, Серега.

С этим дружеским напутствием, до сих пор звучащим в ушах, я и приступаю к своему повествованию.

Мне могут сказать: врешь, писатель, не было и нет тех личностей, которых ты поселил на этих страницах. Я с радостью соглашусь: разумеется. Все, что вы здесь прочтете, лишь плод моего воображения. Я готов на каждом перекрестке твердить, что в этой книге нет ни слова правды, ни голой, ни чистой, никакой.

Зато есть в ней ответ на поставленный мне вопрос: способен ли человек избежать уготованной ему смерти? Выслушав историю своего товарища, я пришел к выводу, что да, способен, хотя далеко не каждый.

А так оно или не так на самом деле, решать не мне.




Глава 2

Раздевай и властвуй


Подъезд сиял чистотой. На лестничной площадке, куда вынес его бесшумный лифт, не было ни соринки. Никто здесь не плевал на пол, не бросал окурки и не пачкал стены, пытаясь выразить свое представление о прекрасном. Причиной тому была высочайшая сознательность жильцов дома, у которой в свою очередь тоже была своя причина: глазок камеры слежения, притаившийся под потолком.

Стараясь не обращать на нее внимания, он пригладил волосы и чинно нажал кнопку звонка, отозвавшегося птичьей трелью. На его симпатичном лице застыло выражение безграничной порядочности и скромности. В свои двадцать три года он выглядел настоящим пай-мальчиком, чем-то смахивающим на повзрослевшего Маленького Принца из сказки Экзюпери. Но в правом кармане его аккуратных брючек хранился предмет, с которым не станет ходить по городу ни один настоящий пай-мальчик, тем более похожий на Маленького Принца.




Всякий раз, когда его пальцы касались этого предмета, он заставлял себя вытаскивать руку из кармана, но очень скоро она снова оказывалась там, и эта постоянная борьба заставляла его нервничать. Приходилось снова и снова говорить себе: «Act naturally», то есть «Держись естественно».

В тот момент, когда дверь распахнулась, он как раз вытащил правую руку из кармана, закончив это порывистое движение приветственным жестом.

– Добрый день. – Он пошевелил растопыренными пальцами.

– О, приветик! – обрадовалась Лариска. Она предстала перед гостем в одних только трусишках – как бы по случаю летней жары, а на самом деле – рассчитывая по-скоренькому соблазнить его своими веснушчатыми прелестями.

«Вот же корова, – подумал он с ненавистью. – Толстая рыжая корова с отвисшим задом и томными глазами. Морду от шоколада да пирожных как после пчелиных укусов разнесло, на лбу прыщей – давить не передавить, а туда же – очаровательницу из себя строит».

– Хорошо выглядишь, – улыбнулся он.

– А то! – фыркнула Лариска.

Заносчивая, самовлюбленная тварь. Еще бы – генеральская внучка, хоть и круглая сирота. Причем ее дед не какой-нибудь там замшелый отставник, строчащий мемуары о своем героическом прошлом, а заместитель начальника штаба Северо-Кавказского военного округа. Шишка. Раз в неделю прилетает из Ростова в Москву чуть ли не на персональном самолете, дабы заняться воспитанием любимой внученьки. Деньжат ей подкинет, по головке погладит и скорей за город, на охоту с боевыми товарищами, как будто ему в Чечне бесконечная пальба не осточертела. Пока любимый дедушка таким образом расслабляется, Лариска дома торчит, якобы готовясь к поступлению в вуз. Хотя в голове у этой рыжей коровы совсем другие мысли бродят. Бесконечные случки с мужиками – вот и все ее университеты. Такой оторве не гранит науки грызть, а хрен без соли.

– Ну, что вылупился? – кокетливо спросила Лариска, давно успевшая отступить в глубь прихожей, освобождая доступ к своему телу.

– Тобой любуюсь. – Он улыбнулся так широко, что даже челюсти заныли. – Ты у меня просто секс-бомба какая-то, а не ученица. Но лучше бы ты оделась, иначе наши с тобой занятия получатся сегодня несколько сумбурными. – Шутливо погрозив Лариске пальцем, он переступил через порог, захлопнул за собой дверь, поставил на пол вместительную спортивную сумку с облупленной надписью «Найк».

– Что это? – удивилась она, уставившись на сумку. – Ты куда-то уезжаешь?

– Павел Игнатьевич дома? – спросил он в свою очередь, заглядывая в квартиру через Ларискино плечо.

– Давно уехал, – заверила его она, нетерпеливо встряхнув грудью, напоминающей два куска сырого теста, посыпанного табачной крошкой.

Безуспешно стараясь не замечать эту веснушчатую грудь, украшенную чем-то вроде пары колечек бледной диетической колбасы, он задал новый вопрос:

– Все на лосей охотится?

– На лосей, на кабанов, какая разница? – Лариска хихикнула. – Главное, чтобы не на тебя.

– Смешно. – Он действительно издал смешок, напоминающий натужный кашель. – Значит, ты одна?

– Одна, одна. Дед только завтра к вечеру вернется, не раньше. – Она пнула сумку ногой. – Так что у тебя там? Какие-нибудь шпионские заморочки, признавайся?

– Ну да, меня ведь зовут Бонд, Джеймс Бонд. – Он приосанился, выпятил подбородок и немного постоял так, красуясь, после чего пояснил совсем другим, будничным голосом: – К сожалению, в сумке ничего интересного нет. Всякое барахло: спортивный костюм, детективы, тапочки. Друга в больнице нужно проведать, у него прободение грыжи… Я хотел сказать: язвы.

– А-а, – разочарованно протянула Лариска. – Жаль. Лучше бы ты действительно был крутым-прекрутым Джемсбондом.

Именно так: «Джемсбондом». Чего еще можно ожидать от этой тупой рыжей коровы?

– Тогда уж лучше сразу Гарри Поттером, – отшутился он, проходя в огромную генеральскую гостиную, люстра которой вполне сгодилась бы для антуража не самого маленького театра.

– Не-а, Гарри Поттер не катит, – промурлыкала Лариска, отираясь рядом. – У него писюнчик ма-аленький, а у тебя… ого!

– Ай! – взвизгнул он, пойманный ее нетерпеливой рукой за промежность. – Прекращай эти шуточки, Лора. Сначала – английский, все остальное – потом.

– Фигушки! Я хочу сразу!

Она попыталась припасть перед ним на колени, но он проворно отпрянул, а когда она вновь устремилась к нему, попятился еще дальше, сохраняя между собой и полуголой Лариской безопасную дистанцию. Благо площадь комнаты позволяла маневрировать сколь угодно долго – в гостиной было где развернуться.

«Плацдарм, а не квартира», – подумал он отстраненно. Военный полигон. Стены фотографиями военачальников увешаны, есть даже Буденный (правда, без шашки) и маршал Жуков (вылитый народный артист Михаил Ульянов). Вся эта героическая звездобратия уставилась на происходящее немигающими глазами, в которых чудится немое осуждение. Как будто на заседании военного трибунала находишься, честное слово!

– Текст выучила? – спросил он, когда, запыхавшись, оба замерли друг напротив друга, разделенные яйцеобразным палисандровым столом, на котором, если бы не обилие хрустальных ваз, впору танковые сражения устраивать. – There's nothing you can do that can't be done… Продолжай дальше.

– Тхерез носинг… – Лариска поморщилась. – А ну тебя, не буду. Язык сломать можно.

– У тебя ведь скоро экзамен, – напомнил он.

– Я ведь контрактница, – отмахнулась она. – Экзамены – одна видимость. Иди ко мне, скоренько. Киска соскучилась по своему котику.

Не дождавшись ответа на свой страстный призыв, киска снова устремилась в обход стола, но упрямый котик повторил ее маневр и, по-прежнему соблюдая дистанцию, наставительно произнес:

– Делу время – потехе час. Или, как говорят американцы, «business before pleasure». Повтори.

– Отвяжись, – буркнула Лариска, раздраженная тем, что ей так и не удалось добиться своего. – Голова болит. Занятия отменяются.

Дело начало приобретать неожиданный оборот, опасный. Стоит разгореться ссоре – и все предыдущие старания псу под хвост.

– Скажи то же самое по-английски, – вкрадчиво потребовал он, огибая стол.

– Не хочу, – упорствовала Лариска.

– Ай донт вонт, – поправил он ее, приближаясь на расстояние вытянутой руки.

– Перебьешься.

– Не перечь старшим.

– Ой, на каких-то пять лет старше, а воображает из себя, а воображает! – фыркнула почувствовавшая свою власть Лариска.

– Все-таки я мужчина, – напомнил он, поддевая пальцем резинку ее трусов.

– Что-то не чувствуется. – Лариска опустила глаза, следя за манипуляциями его пальца. Ноздри ее конопатого носа раздулись, как у заправской кокаинистки.

– Кроме того, я твой репетитор, – продолжал он с напускной строгостью. – Как будет по-английски «не хочу»?

– Я хочу, я как раз сильно хочу.

– Сейчас не об этом.

– Об этом, об этом, – заверила Лариска, стискивая его ладонь влажными ляжками. Рука словно внутри горячего пирога оказалась. С пылу, с жару.

– Ай донт вонт, – тоскливо произнес он, безрезультатно пытаясь высвободить моментально взопревшую руку.

– Молчи… Иди сюда… – Проворно попятившись, она увлекла его к старомодному кожаному дивану с высокой спинкой, где мигом опрокинулась навзничь, неведомо как, непонятно когда избавившись от трусов. – Давай, миленький, ну, – приговаривала она, разведя ноги. – Давай…

Он почувствовал себя так, будто ему предложили препарировать огромную раскорячившуюся лягушку, к тому же живую, чрезмерно активную и неважно попахивающую. С трудом проглотил ком, набухший в горле, покрепче сцепил зубы, закрыл глаза.

– Не так, – пискнула Лариска, когда он, уронив брюки на щиколотки, навалился на нее сверху. – Хочу как позавчера, помнишь?

Разве такое забудешь? Его стиснутые зубы заскрежетали, грозя раскрошиться в мелкий порошок, но он послушно сменил позицию. Ничего, это в последний раз. Скоро его мучения закончатся. Еще немного, еще чуть-чуть. Последний бой, он трудный самый.

– Сделай мне хорошо, – взмолилась задыхающаяся Лариска. – А потом я тебе.

Одна перспектива хуже другой, бр-р! Он передернулся.

Лучше бы эта толстая корова видеокассеты с шейпингом смотрела, чем изощренную порнографию! Наверное, в Интернете не осталось ни одного эротического сайта, куда она не успела сунуть свой любопытный конопатый нос. Кстати, именно благодаря этому обстоятельству их отношения зашли так далеко…

Так далеко, что дальше некуда…

* * *


Помнится, они чинно сидели в кабинете Ларискиного деда, который, как обычно, отсутствовал, всецело посвятив себя отстрелу то ли диких щетинистых кабанов, то ли не менее диких бородатых чеченцев. Тема разговора была вполне безобидная – источники пополнения словарного запаса.

– Главное, – твердил он, прохаживаясь по кабинету, – ни в коем случае нельзя пользоваться всеми этими переводческими программами, которых сейчас в Сети пруд-пруди.

– Почему? – поинтересовалась позевывающая Лариска.

– Это порочная практика.

– Порочная? – В ее глазах появились слабые проблески интереса.

– Ну да, – подтвердил он. – В Интернете масса сайтов, которые предложат тебе перевести любой текст, но ты ведь от этого умнее не станешь, верно?

– Глупее тоже, – заметила Лариска и вдруг нетерпеливо поерзала на своем стуле. – Слушай, а давай поглядим, как у них это получается. Ну, у электронных переводчиков.

Он пожал плечами:

– Зачем? Говорю же тебе: это порочная практика.

– А мне интересно. – Она хихикнула. – Ну-ка, отвернись. Я врублю комп.

– Тоже мне, секрет! – недовольно сказал он. – Я что, не знаю, как компьютер включается?

– Не забывай, что мой дед особо важная персона. Этот Пентиум» так закодирован, что только держись. Если, к примеру, его включит кто-то посторонний, то сработает сигнал оповещения, и ровно через три минуты бедолагу сцапают на месте преступления. Дед ведь сюда всякую секретную информацию закачивает, когда дома работает.

– Тогда ну его к лешему, – сказал он, уставившись в угол и опасливо прислушиваясь к характерному гудению за своей спиной.

– Деда?

– Его сверхсекретный компьютер. Не трогала бы ты эту развалину, а?

– Развалина? У-у, чеченцы за наш «пентюх» миллион долларов выложили бы, не торгуясь, – важно заметила Лариска. – Так дед говорит. Он сейчас над планом крупномасштабной антитеррористической операции работает. – Произнеся сложную фразу буквально по слогам, Лариска заговорила быстрее: – Я, конечно, полюбопытствовала, не удержалась. Знаешь, сколько одних только десантников будет задействовано? Целая дивизия, вот.

– Военные тайны меня не интересуют, – поспешно сказал он. – И близкое знакомство со спецслужбами не входит в мои планы. – Его тон сделался тревожным. – Слушай, а вдруг сигнализация и впрямь сработает, что тогда?

Лариска захихикала:

– Не бойся. Все коды и пароли мне давно известны. – Заклацали бойко нажимаемые клавиши.

– Откуда?

– От любопытного верблюда.

– И все же?

– Дедуля опасается, что у него старческий маразм вот-вот начнется, поэтому перестраховался, записал пароли на бумажечку, а бумажечку всегда под рукой держит… Держал, – поправилась Лариска. – Потом сжег в пепельнице, как Штирлиц.

Он осуждающе покачал головой.

– Вот застукает тебя однажды дед за компьютером, будешь знать.

– Уже застукал. На прошлой неделе. Я не удержалась, дописала в проект приказа по округу один пунктик. – Признание сопровождалось смешливым похрюкиванием.

– Какой пунктик?

– Добровольно сдавшихся в член к пепенцам считать изменниками родины…

– Ты хотела сказать: в плен к чеченцам?

– Да нет же. Именно в член. – Последовала еще одна порция похрюкивания. – Дед сначала орал как оглашенный, а потом хохотал до слез. После того, как я ему слово дала, что больше к его компьютеру не прикоснусь.

– А сама продолжаешь в прежнем духе, – укорил он Лариску.

– Конечно. – Она даже вроде как удивилась.

– Зачем тебе это? У тебя что, собственного компьютера нет? – рассеянно спросил он, пытаясь понять, по какой причине его уши сделались вдруг горячими, а дыхание участилось, как у спешащего куда-то человека. Еще никогда эфемерное понятие миллион долларов не казалось ему столь реальным и доступным, почти осязаемым.

– Почему нет? – удивилась она еще сильнее. – Есть. Только мне нравится делать то, что запрещено. От этого особый кайф получаешь, разве нет?

– Не знаю, не знаю…

– Зато я знаю. Запретный плод всегда сладок. Ты в детстве когда-нибудь за взрослыми подглядывал, когда они, ну это… трахаются?

– Гм, у меня, видишь ли, были несколько иные интересы.

– А у меня те самые. Сколько себя помню. – Зачирикал, засвиристел включенный модем, и через минуту Лариска скомандовала: – Все, можешь поворачиваться.

Он посмотрел на нее, сидящую за генеральским компьютером, со всевозрастающим интересом. Два вопроса всплыли в его сознании, один за другим. Первый: «С какого же возраста она не только подглядывает за другими, но и сама занимается этим?» И второй: «Как бы я сам распорядился секретной информацией, хранящейся в допотопном компьютере, если бы у меня имелся доступ?»

– Да уж придумал бы, как, – живо откликнулся внутренний голос. – Миллион долларов – это тебе не фунт изюму. Чемодан денег, который с готовностью выложат сводолюбивые пепенцы… то есть чеченцы.

– Ну что, – осведомился он, покашливая и непроизвольно потирая ладони, – нашла переводчика?

– Кое-что поинтересней нашла, – похвасталась Лариска, уставившись в экран, видимый только ей одной. – Взгляни-ка.

Он поднялся с кресла и направился к письменному столу, бормоча на ходу:

– Если ты намереваешься посвятить меня в план секретной операции штаба Северо-Кавказского округа, то не стоит.

– Лично мне он тоже до лампочки, – заверила его Лариска. – Меня другое волнует. Если бы ты только знал, как волнует.

– Что именно? – спросил он, останавливаясь за ее спиной.

– Разве такое бывает? – она постучала ноготком по стеклу экрана.

Он не сразу сообразил, что за штуковина красуется перед его глазами, а когда понял, поспешно отвернулся, ощущая, как кровь приливает к его щекам.

– Ты гляди, гляди, – возбужденно потребовала Лариска, ловя его за рукав. – Тридцать сантиметров в длину, не меньше. Прямо жеребец, а не мужик.

– Убери эту гадость! – крикнул он, поражаясь тому, как сипло звучит его голос. Точно мороженым на холоде объедался несколько часов кряду.

– Гадость? – изумилась Лариска. – Что естественно, то не безобразно, глупый. У тебя ведь тоже нечто подобное имеется, а?

– Не твое дело.

– Как же не мое, когда очень даже мое!

Вот тут-то она его и прихватила по-настоящему. Уже не за руку. А через несколько минут, когда они, задыхаясь, лежали на полу кабинета, прислушиваясь к бешеному биению своих сердец, он отчетливо понял, что это судьба. Нет, не случайно он нанялся репетитором именно в дом Павла Игнатьевича Конягина, а не в какой-нибудь другой. И спутался с генеральской внучкой тоже не напрасно. Компьютер, напичканный секретными сведениями, был тем самым кладом, найти который мечтает каждый. У всякого товара есть свой купец, нужно только подсуетиться, чтобы груда электронных блоков, проводов и деталей превратилась в не менее внушительную кучу денег.

И он подсуетился. Все продумал, просчитал, подготовил. Осталось сделать еще один шаг, самый главный. Решающий. Тот, после которого назад уже не повернешь…

* * *


Его размышления были прерваны воплями, очень напоминающими те, которые могла бы издавать изловленная хорьком курица, уже полузадушенная, но все еще бешено трепыхающаяся. Ее руки вцепились в его волосы, норовя выдрать их с корнем. Всякий раз, когда Лариска выгибалась дугой, ее влажные ягодицы отклеивались от кожаного дивана с неприятным чмокающим звуком. Позабыв обо всем на свете, она получала свою малую толику счастья, отмеренного ей природой. Любите, пока любится, целуйте, пока целуется… Тьфу!

Он с отвращением оторвался от ее сотрясаемого крупной дрожью тела и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Ми… миленький, – пролепетала она, продолжая подергиваться. – Ко… котик мой.

– Ко-кошечка моя, – передразнил он. – Ку-курочка.

До Лариски, зациклившейся на собственных ощущениях, его ядовитое послание не дошло. Колыхаясь на диване бледной медузой, она потянулась к нему:

– Иди ко мне…

– В другой раз. – Он встал и, волоча по полу съехавшие на лодыжки брюки, поплелся в ванную.

– А ты разве не хочешь? – изумилась она, приподнявшись на локтях.

– Потом, – пообещал он, сверяясь с часами. – Самое время заняться английским, только теперь без всяких фокусов.

Очутившись в ванной, он первым делом плюнул в свое отражение и не вытирал плевок до тех пор, пока хорошенько не прополоскал рот, изведя добрую половину тюбика зубной пасты. На языке остался стойкий вкус мяты. Как будто он весь день эту чертову мяту жевал… с тухлой селедкой вперемешку. Он опять сплюнул, на этот раз в раковину. Досуха вытер зеркало, воспользовавшись одним из полотенец. Натянул брюки, не забыв приласкать пальцами предмет, хранившийся в правом кармане. Снова взглянул на часы.

Охранники, дежурящие в подъезде, всегда заносили в журнал время прибытия и убытия каждого визитера. Уроки английского в генеральской квартире длились, как правило, два часа, так что не стоило нарушать эту добрую традицию. Вселенского хая, разумеется, не миновать, фамилия исчезнувшего репетитора будет объявлена во всероссийский розыск, но это будет уже потом, когда Ларискин дед вернется домой.

Когда будет уже поздно.

Слишком поздно.

– Then it's far too late, – произнес он с чувством, расчесывая растрепанные Лариской волосы. Неприятный привкус во рту улетучился, собственное отражение нравилось ему все больше и больше.

Красивый, опрятный, уверенный в себе молодой человек, твердо знающий, чего он хочет в этой жизни и как этой цели добиться.

Человек действия.

Пути к отступлению готовы, приобретен новый паспорт, на его владельца записана квартира в далеком украинском городке с разбойничьим названием Бендеры. Его там сам Интерпол не сыщет, не то что сиволапая российская милиция. А годика через два-три, когда все забудется, он, может быть, вернется в Москву. Если, конечно, не предпочтет осесть где-нибудь за границей, благо деньги скоро появятся, много денег.

Сознание этого бодрило не хуже освежающего душа, который он, впрочем, так и не принял.

– Как настроение? – весело осведомился он, возвращаясь в гостиную. – Готова к трудовым свершениям?

– Да хоть прямо сейчас, – оживилась Лариска, даже не подумавшая набросить на себя хоть какую-нибудь одежонку. – В жизни всегда есть место подвигу. – Ее приподнятые ладонями груди выжидательно уставились на него.

– Но-но! – предостерегающе воскликнул он, поспешно отведя взгляд в сторону. – Хорошего понемножку.

– А я люблю, когда помногу.

– Всякое удовольствие нужно выстрадать, – важно сказал он. – Англичанин сказал бы: «The pain would lead to pleasure». Дословный перевод несколько иной, но смысл тот же.

– Что за смысл? – осведомилась Лариска, пытаясь привлечь его внимание.

– Боль ведет к наслаждению, – перевел он машинально и вздрогнул. Сегодня у этой поговорки появился некий особый смысл. Зловещий.

– Послушай, а ты случайно не садист? – Ларискины глаза засияли от восторга. – Вот было бы здорово! Меня еще никто не брал силой. Ни разу.

«Потому что ты сама кого угодно изнасилуешь», – подумал он, а вслух произнес совсем другие слова:

– Надевай-ка трусы и пошли в кабинет.

– Давай здесь заниматься, на диванчике, – предложила Лариска, невинно тараща глаза. – Всякий раз, когда я буду ошибаться, можешь шлепать меня по попке. Я не боюсь боли.

Его пальцы стиснули предмет, спрятанный в кармане.

Не боишься боли? Ой ли?

– Знаю я эти занятия на диванчике, – сказал он, шутливо грозя ей пальцем свободной руки. – Нет уж, второй раз я на эту удочку не попадусь. И вообще, делу время, потехе час. Или, как говорят американцы, «an idle brain is the devil's workshop».

– Как-как? – неохотно переспросила Лариска, принявшая вертикальное положение. – Эн-э айдэл-э брайэн-э?..

Его улыбка получилась не слишком искренней, но зато очень широкой. Как у голливудского актера Леонардо Ди Каприо, на которого он мечтал походить с тех пор, когда детство с его сказками о маленьких принцах осталось в далеком прошлом.

Подталкивая Лариску к двери в кабинет, он повторил:

– An idle brain is the devil's workshop. В вольном переводе это означает, что лень человека портит. Дословно: «Праздный ум – мастерская дьявола».

– Дьявола? – переспросила она, озираясь через плечо.

– Не обращай внимания на буквальный смысл. Это просто идиома такая.

– Дурацкая идиома.

– Нормальная.

Тем не менее он поежился. Не стоило поминать черта в такой ответственный момент, вот уж не стоило. Хотя, может быть, как раз самое время заручиться его поддержкой?




Глава 3

Вагончик тронется, перрон останется


Поезд № 181, отошедший от Павелецкого вокзала в 16.25 по московскому времени, бойко приближался к пункту назначения. Уже миновали Минводы и Прохладный, до прибытия в Гудермес оставалось немногим более трех часов пути, но по непонятной причине колеса вагонов выбивали все более резкие, все более тревожные дроби.

Когда нечто подобное происходит под куполом цирка, все понимают: сейчас случится нечто из ряда вон выходящее. Какой-нибудь смертельный аттракцион. Но в цирке, как правило, все заканчивается благополучно, а реальный мир – не цирк и даже не театр, вопреки расхожему мнению. Тут все взаправду, и уж если окочуришься, то больше не встанешь, не улизнешь за кулисы, отряхиваясь, не выйдешь на «бис», кланяясь рукоплещущей публике.

Человек не артист, ему на все про все только один дубль даден. Первый, он же последний.




Томимый нехорошими предчувствиями, машинист вздохнул. На въезде в очередное извилистое ущелье он сбавил скорость до пятидесяти километров в час и, вглядываясь вперед, угрюмо провозгласил:

– Самый опасный перегон. Лет десять назад тут ни дня без происшествий не обходилось.

– Наслышаны. – Напарник выковырял из зубов розовый кусочек колбасы и полюбовался им, прежде чем вытереть ноготь мизинца о штанину. – Зато теперь все дик ду, можно сказать. То есть полный порядок.

– Ты, что ли, чеченец? – неприязненно осведомился машинист.

– Какой же я чеченец? – изумился напарник. – Русский. Хотя наполовину казак, по батиной линии.

– Тогда зачем на чужом языке разговариваешь? «Дик ду, дик ду-у», – передразнил машинист, кривясь. – Лучше на луну выть выучись по-волчьи, все будет слушать приятней.

– Не любите чеченцев? – Напарник опять запустил палец в рот, отчего его речь сделалась не слишком разборчивой. – Напрасно. Нет плохих народов. Бывают плохие люди, бывают хорошие. Только национальный признак тут ни при чем.

– Хорошие люди? – переспросил машинист. – Среди «чехов»? Ты, парень, в своем Ставрополе байки про добрых чеченцев рассказывай, а мне не надо. Есть люди, которые только силу признают. Если им уступаешь, они тебя слабаком считают, плюют на тебя, презирают. Такая у чеченцев порода. Договариваться с ними бесполезно.

– Эге, сказали тоже! Небось не дикие звери, доброе слово понимают.

– А вот это как раз большой вопрос.

– Нехорошо целый народ огульно хаять.

– Нехорошо, – покаялся машинист. И тут же добавил: – А я вот хаю. Все их вражье семя. От мала до велика.

– Тогда как насчет этого… в папахе? Ну, которого по «ящику» постоянно показывают? – Напарник хитро прищурился.

– Ты пугачихиного родича имеешь в виду, танцора?

– Не, законного правителя ихнего, фамилию позабыл, но не Эсамбаев… Серьезный мужик, правильный. Он, как его по телику ни покажут, одно и то же говорит, мол, c Россией надо замиряться и дружить на всю катушку. У них там целая администрация такая подобралась, лояльная.

– Тоже мне, союзнички… – Машинист сердито засопел. – Вчера они головы нашим солдатикам резали, а сегодня что-то не поделили со своими лесными братьями, вот в администрацию и переметнулись. Ненадежные людишки, лихие. Спят и видят, как их кланы в Чечне верх возьмут, при поддержке Кремля.

– Типа, на чужом горбу в рай въезжают?

– Во-во. А в том мусульманском раю их будут ублажать сорок невинных девушек.

– Каждого? – восхитился напарник.

– Каждого, кто русского убьет, – уточнил машинист. – Не обязательно в бою, не обязательно взрослого. Шарахнул дитя головой об стенку – и уже герой ихнего мусульманского шариата, прости, господи.

– Враки. Все эти байки про кровожадность чеченцев специально напридумывали, чтобы террористов номер один из них слепить. Пособников Бен Ладена, типа. – Возобновив ковыряние в зубах, напарник глубокомысленно заключил: – Хе хо хиха хе хохя…

– Чего-чего?

– Говорю: те, кто мира не хотят, стараются. – Напарник цыкнул зубом, сплюнул. – Военщина всякая. Продажный генералитет.

– Насчет генералов спорить не стану, а только в первую очередь война чеченцам нужна, – сказал машинист, хмуря седые клочковатые брови. – Она для них заместо футбола с хоккеем.

– Не верю. На кой людям воевать, если их не трогают?

– Чтобы не скучно было.

– Выходит, они все на голову больные, чеченцы?

– Выходит, что так.

– Быть того не может. Просто с ними по-хорошему нужно, по-соседски. – Произнося эту тираду, напарник то и дело ворочал языком во рту, проверяя, не осталось ли остатков пищи между зубами. – Взять да и протянуть им руку дружбы, типа.

– Они тебе эту руку по локоть оттяпают, а потом, знаешь, куда засунут? И постараются при этом, чтобы ты подольше живым оставался, в сознании.

– Ой, только не надо меня пугать! Вас послушать, так тут одни сплошные бармалеи обитают… В Ичкерии Хаттабы, в Ичкерии гориллы, в Ичкерии большие, злые крокодилы…

Покосившись на залившегося смехом напарника, машинист проворчал:

– Не приведи господь тебе узнать, кто тут обитает. Я пятнадцатый год на линии. Вот поездишь со мной недельку-другую, тогда по-другому запоешь.

– Не запою, – возразил напарник, продолжая посмеиваться.

– А, пожалуй, так оно и есть, – угрюмо согласился машинист. – Пожалуй, теперь нам всем не до песен будет.

Высунувшись чуть ли не по пояс наружу, он дал серию коротких гудков, закончив их одним протяжным да таким тревожным, что эхо еще долго металось между склонами ущелья, оскалившегося клыками скал: у-гу-гу…

– В чем дело? – забеспокоился напарник, увидевший впереди человеческие фигурки, растянувшиеся цепью вдоль железнодорожного полотна. – Что за люди?

– Те самые, плохие и хорошие, вперемешку, – ответил машинист, размашисто осеняя себя крестным знамением. – Чеченцы то есть, братья по разуму. Так что молись, молись как следует, паря. Хотя наш православный боженька в эти края давно не заглядывает, отвадили его отсюда, сердобольного.

– А может, пронесет? – предположил напарник, сделавшись таким белым, как будто его физиономией в алебастр ткнули.

– Может, и пронесет… Под ближайшим кустиком, когда все закончится. Ежели раньше в штаны не наложим.

Голос машиниста звучал глухо. Он не слишком верил в то, что сегодня ему удастся отделаться заурядным поносом. Он действительно многое повидал в этих диких краях. Гораздо больше, чем ему хотелось бы.

* * *


Ближе к полудню пассажиры, измученные ночными обходами и проверками документов, заметно расслабились. Кто дожидался очереди в туалет, кто приканчивал запасы съестного, а кто пытался одолеть похмелье с помощью прокисшего пива, дающего обильную мыльную пену.

В вагоне пахло перегаром, беляшами и почему-то хлоркой, хотя никто тут ничего не дезинфицировал и дезинфицировать не собирался. За мутными окнами тянулись склоны гор, похожие издали на зеленые тучи, упавшие на землю. На самом же небе не наблюдалось ни облачка. Блекло-голубое, выцветшее, оно сливалось со знойным маревом, колышущимся над раскаленным железнодорожным полотном. В закупоренных вагонах было душно, воздух сгустился до почти осязаемой плотности, голоса попутчиков увязали в нем, как в киселе, превращаясь в сплошной гул.

– Это и есть та самая «зеленка», где скрываются боевики? – тревожно спросил уткнувшийся в окно парень определенно милицейской наружности. Можно было с уверенностью сказать, что он старается не пропускать ни одной серии телесаги «Убойная сила», особенно когда речь идет о похождениях бравых ментов в дикой Чечне. Не вызывал сомнения и тот факт, что ему самому туда ехать не хочется и он не ожидает от своей командировки ничего хорошего.

– До настоящих гор еще далеко, – заверил его спутник, в котором так же безошибочно угадывался милиционер, старший по возрасту и по званию. – Это пока цветочки. Ягодки, как говорится, впереди.

– Волчьи ягодки, – буркнул парень, продолжая разглядывать проплывающий мимо ландшафт. – Когда же их к ногтю прижмут, чеченов проклятых? Сколько можно с ними цацкаться, ексель-моксель?

– Есть конкретные предложения?

– Сталинград им устроить, вот мое предложение. За Родину, за Путина, и марш-марш вперед.

– Мы с ними уже лет двести воюем, а все без толку, – сказал попутчик, вяло пощипывая вчерашнюю булку. – Горцы вражду к нам с материнским молоком всасывают, их не переделаешь. Не уймутся они никогда, вот мое мнение.

– Это потому, что их в сорок четвертом из родных краев выселили?

– Может, оно и так, а только еще при царе-батюшке чеченский жених должен был принести в дом невесты скальп казака или русского, желательно свежий, в крови.

– Зачем, ексель-моксель? В качестве свадебного подарка?

– Чтобы доказать, что он созрел для взрослой жизни. Для чеченов война – единственное достойное мужское занятие. Мы, к примеру, в баньку, а чеченцы – в набег. Нас в гастроном тянет, а их – к ближайшему блокпосту, часовых резать. – Мужчина забросил в рот хлебный мякиш, подвигал челюстями и заключил: – Дикий народ. Лютый.

– Ну так пусть их ядерной бомбой шарахнут, – горячо предложил молодой милиционер. – Всех скопом, раз они такие неугомонные.

– Тогда ведь война сразу закончится, – возразил собеседник, оставляя истерзанную булку в покое.

– Ну и правильно, ексель-моксель. Разве плохо?

– Нам с тобой, может, и хорошо. А тем, кто наверху, сплошные убытки. Хотели бы – без всякой бомбы Чечню усмирили. В два счета.

– Это как? – усомнился молодой милиционер.

– Очень просто, – усмехнулся старший товарищ. – В девятнадцатом веке царь-батюшка сюда геройского генерала Ермолова губернатором назначил. Чеченцы до сих пор ему готовы джихад пять раз на дню объявлять, они кипятком плюются, как только его имя заслышат, глаза ему на портретах выкалывают, а когда Ермолову памятники стояли, они им головы отбивали.

– За что такая всенародная любовь?

– За все хорошее. Он ведь, генерал, не оружием торговал, не нефтью или наркотиками интересовался, а отечеству служил, хотя сегодня это звучит наивно и смешно. «Зеленку» эту, – последовал кивок на горные склоны за окном, – Ермолов просеками прочертил, а вдоль просек дозоры расставил, чтобы из квадрата в квадрат даже мышь незамеченной не проскользнула. И давай горцев на равнину вытеснять, а там из них какие вояки, в чистом поле? Курам на смех. – Рассказчик пренебрежительно скривил губы. – Еще Ермолов крепостей понастроил, так, что мимо них на кривой козе не проедешь. И наградил крепости эти соответствующими названиями, дабы усмиренные горцы его уроков не забывали. На месте главной город Грозный стоит, тот самый, где нынче любому русскому без оружия – смерть. При Ермолове чеченцы эти места десятой дорогой обходили. А теперь… Да что там говорить… – Рассказчик безнадежно махнул рукой.

– Эх, нам бы такого Ермолова, – мечтательно произнес парень. – А то все Лебеди да раки со щуками.

– Да, Ермолов нам бы не помешал, – признал старший товарищ.

– Только отчего же он дело до конца не довел, интересно знать?

– А отозвали его обратно, от греха подальше.

– Кто? Демократы тогдашние? Грибоедовы?

– Зачем грибоедовы? Геройского генерала лично Николай Первый в подмосковную усадьбу определил и запретил оттуда высовываться, чтобы, значит, не усердствовал без меры. Поставил нового губернатора, тот пленных чеченцев на волю отпустил, крепостные ворота настежь пооткрывал, и пошло-поехало… Наша песня хороша, начинай сначала…

– Ублюдки, – убежденно сказал парень. По нехорошему блеску в его глазах было заметно, что имеется в виду не столько самодержец всея Руси со всею его продажною свитою, сколько персонажи совсем другой истории, современной.

– Конечно, ублюдки, – согласился с ним собеседник. – А только к власти порядочные люди не приходят, нечего им там делать, порядочным. Желаешь к кормушке – сначала в грязи по уши вываляйся, чтобы тебя за своего приняли. Нету хуже свинства, чем большая политика, парень.

– Оно-то так, а нам теперь – помирай?

– Не обязательно. Никто тебе на новом месте прохождения службы уцелеть не запрещает. Живи себе. Если получится.

– Вот именно, если получится. Несправедливо, ексель-моксель. Мы ж как те пешки для всех этих стратегов с тактиками. Как хотят, так и вертят нами, хрен им в дышло.

– Ты хоть знаешь, что такое дышло? – полюбопытствовал старший товарищ.

– Ну, хлебало разинутое. В смысле, рот.

– А по-моему, это что-то вроде оглобли.

– Еще даже лучше. Тогда хрен им в зубы да оглоблю в зад, народным избранникам. Чтобы хоть раз их, сволочей, пробрало…

Парень заматерился, сначала с остервенением, затем перейдя на маловразумительный бубнеж, постепенно иссякший за недостатком подходящих выражений.

Только колеса еще долго частили: «Тох-тибидох… Трах-тарарах»…

Оттого, что умолкли двое путешественников на боковых местах, тише в вагоне не стало. Молчать в дороге скучно, вот и не молчали – общались, кто как умел. Говорили по-русски и по-чеченски, говорили еще на нескольких кавказских наречиях, проклинали болячки и реформы, поминали всуе сразу несколько имен божьих, судили, рядили, обсуждали минувшие похороны заодно с грядущими свадьбами, хвастались, врали, изливали душу, травили анекдоты.

И вдруг: а-а-ах!..

Пропахшая чесноком и потом пассажирская масса разом вскрикнула, когда состав, немилосердно скрипя своими металлическими сочленениями, резко затормозил, хотя ни слева, ни справа не наблюдалось ничего напоминающего полустанок, даже самый захудалый.

Брившегося в тамбуре офицерика так приложило лицом к зеркалу, в которое он гляделся, что от его недавней молодцеватости даже воспоминаний не осталось.

– Приехали, – заключил офицерик, осторожно притрагиваясь к расквашенному носу. – Приплыли, значит… Ух ты!

Последовавшая серия судорожных толчков заставила его прикусить язык. Отовсюду неслись растерянные или откровенно испуганные возгласы людей, падающих с полок, кувыркающихся с унитазов, барахтающихся на полу, сталкивающихся лбами в проходах.

– Да что же это такое, господи!

– Они там охренели вконец, что ли?

– Ильяс, помоги деду встать!..

– Руку больно, ру-у-ку, бля!..

– У-у… А-а-а…

Сильнее всех пострадал гражданин, неосторожно упавший на юную кабардинку, которая, защищая честь и достоинство, едва не выцарапала ему глаза. Да еще успели попортить друг другу физиономии азартные игроки в нарды, пытаясь выяснить, кто же все-таки победил в прерванной партии. В остальном пассажиры отделались легким испугом, так им казалось. Одни щупали полученные синяки и шишки, другие ошалело таращились в окна, пытаясь выяснить причину столь неожиданного торможения, третьи, вздыхая, возвращались к трапезе.

И лишь проводники, суетливые и проворные, как тараканы, не теряли времени даром. Они прятали наличность.

* * *


На протяжении всего пути Олег Чакин почти не слезал со своей верхней полки, несмотря на то что там было значительно жарче, чем внизу. Нагретый воздух, пропитанный всевозможными миазмами пассажирского вагона, поднимался вверх, в полном соответствии с законами физики. Взопревший Олег шепотом клял и физику, и поезд, и негостеприимную Чечню, ожидавшую его, но был готов мужественно терпеть любые невзгоды, поджидающие его на пути.

Он знал, на что шел, когда умыкнул генеральский компьютер. Теперь всего несколько часов отделяли его от заветной цели – трехсот тысяч долларов, в которые был оценен старенький «Пентиум» невесть какого поколения. Собственно говоря, саму эту развалину вряд ли удалось бы сбыть даже за полтыщи, но информация, хранящаяся в электронных недрах компьютера, оказалась поистине бесценной. Олег догадывался об этом с самого начала и не прогадал. Он вообще редко когда прогадывал, Олег Чакин. Вскормленный американскими окорочками и гамбургерами, вспоенный пепси-колой, повидавший на своем веку больше голливудских фильмов, чем сновидений, он твердо усвоил, что неудачникам в этом мире делать нечего. Или ты распихиваешь локтями ближних и успеваешь к добыче первым, или тебя оттирают на обочину жизни, туда, где тебе остается лишь жевать сопли на митингах таких же убогих и обиженных, как ты сам.

Третьего не дано. Кто не успел, тот опоздал. Кто опоздал, тому – маслянистый шиш в нос, а еще более вероятно – оттопыренный средний палец вдогонку, – и тогда мечтай о всеобщем равенстве и братстве с инородным предметом в заднице. Поимей ближнего своего, пока ближний не поимел тебя самого – вот главная заповедь для тех, кто хочет преуспеть в этой жизни. Отсюда жизненное кредо: подешевле купи, подороже продай, остальное приложится. Не можешь купить – укради, но все равно продай. Неважно что, неважно кого, лишь бы за реальные бабки.

Представляя себе пачки долларов, Олег завозился на полке, пытаясь умоститься так, чтобы системный блок, упакованный сразу в две сумки, доставлял ему как можно меньше неудобств. Громоздкая, угловатая штуковина размером с чемоданчик – теперь таких уже не производят. Таскаться с этой тяжестью не слишком приятно. Кто-нибудь другой на месте Олега попытался бы скачать информацию, заложенную в «пентюх» на дискеты или на компактный диск и… был бы схвачен на месте преступления с поличным.

Он действовал иначе, ведь компьютер был снабжен не только различными степенями защиты, но также хитрой системой оповещения о том, что включение произвел кто-то чужой, не знающий всех кодов и заморочек. Олег слыхал про подобные штуки. Ты утапливаешь кнопку «пауэр», а внутри компьютера автоматически оживает «маячок», имеющий питание от электрической сети. Все, ты спекся. За тобой едут, отслеживая твое местонахождение с помощью специальных приборов. Ты еще только радуешься своей добыче, а по тебе уже тюрьма плачет. «Лубянка-а, сгубила молодость мою»… Или Таганка. Или что-то другое сгубила, кажется, талант.

Кстати, насчет талантов. Возможно, мало-мальски сведущий хакер сумел бы вскрыть «Пентиум», что называется, без шуму и пыли, но Олег не стал переоценивать свои способности. Он взял добычу как есть, прямо с торчащими в гнездах шнурами. Они змеились по полу и норовили запутать ноги улепетывающего парня, но у него не хватило духу задержаться в генеральском кабинете хотя бы на минуту, чтобы избавиться от проводов.




Слишком много крови. Ее натекло на паркет столько, что пришлось скакать через комнату на манер кузнечика. Вот был бы номер, если бы Олег выперся в вестибюль подъезда с перепачканными кровью подошвами, оставляющими за ним цепочку красных следов!..

«Молодой человек, что это такое?» – «Где?» – «У вас за спиной». Осталось бы только озирнуться через плечо и сделать изумленное лицо: «Ой, надо же! Наверное, в краску наступил». Впрочем, охранники не стали бы слушать этот жалкий лепет, а просто скрутили бы Олега на выходе и переломали ему все кости до приезда милиции. Парни здоровенные, морды злодейские, кулачищи – во! Такой звезданет промеж глаз – мало не покажется.

Олег задумчиво почесал переносицу. Он все время помнил о существовании охранников, когда, поминутно поглядывая на часы, готовился к эффектному завершению своего последнего урока. Под конец Лариска еще разок заманила его на диван, но происходящее уже мало задевало его. Он действовал, как робот, которому безразлично, чем заниматься, лишь бы при этом не нарушалась заданная программа. А когда Лариска свое отвизжала, отголосила, он тут же встал и решительно натянул штаны.

– Как? – удивилась она. – Ты даже не примешь душ?

– Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, – сказал он, нащупывая в кармане костяную рукоятку «золлингеновской» бритвы. Округлая, изящно изогнутая, она удобно устроилась в его стиснутой ладони.

– Карманный бильярд? – спросила Лариска, наблюдая за суетливыми движениями его руки под тканью брюк.

– Что? – Олег непонимающе приподнял брови.

– Шары перебираешь?

– Шары, какие шары?

– Мохнатые.

– Э-э… Послушай, Лора, мне не до шуток, честное слово. – Он пригладил свободной рукой растрепавшиеся волосы, после чего попросил: – Будь так добра, позвони на пост, чтобы меня без лишней волокиты из подъезда выпустили, а то я в больницу опаздываю. Ну, к тому самому товарищу, которому аппендикс вырезали.

– Ты говорил, у него язва, – напомнила Лариска, прищурившись.

– Язва – это само собой. – Олег возбужденно хохотнул. – Парень на стену готов лезть от боли, а тут еще аппендицит привязался. Ему не позавидуешь.

– А понос этого твоего товарища не одолевает?

– Понос… Понос?.. При чем тут понос? – Он снова взглянул на часы. – Да, ты, пожалуйста, не забудь напомнить охранникам, что я с сумкой, не то примут за какого-нибудь воришку – и в кутузку.

– А что, очень даже может быть. – Лариска захихикала, скаля свои попорченные сладостями зубы.

Олег тоже осклабился и повторил, не снимая улыбчивую маску с лица:

– Звони, котик. Мне действительно некогда.




Пока она говорила по телефону, он стоял рядом, держась за ее левым плечом, а как только трубка легла на место, коротко взмахнул выхваченной бритвой: раз, другой, третий… Несколько секунд Лариска стояла неподвижно, лишь кровь струилась между ее пальцев, которыми она обхватила шею. Потом она посмотрела ему в глаза и издала жуткий хрипящий звук, который иногда можно услышать в испорченных водопроводных трубах:

– Грл-л-л?

Олег попятился, бормоча:

– Ну-ну… Все в порядке, что ты… Не надо кричать…

– Бла-бла-аа…

Захлебывающаяся собственной кровью Лариска никак не хотела падать, продолжала топтаться на месте, сипя и булькая, как будто непременно желала сказать нечто важное напоследок, а о чем им теперь было говорить? Зачем?

– Прекращай это, – взмолился он, пытаясь избавиться от бритвы. Ручка липла к ладони, бритва никак не желала закрываться, пришлось изрядно повозиться, прежде чем она исчезла в заранее приготовленном пакетике, а когда это наконец произошло, Лариска мягко осела на пол. Взглянув на нее, Олег сразу понял, что лучше бы он этого не делал. Зияющая на ее горле рана походила на второй рот, разинутый в немом крике. Ярко-красная кровь не просто текла оттуда, а выплескивалась судорожными толчками, разливаясь вокруг сидящей на полу девушки маслянисто поблескивающей лужей. Зато ее широко раскрытые глаза совершенно утратили прежний блеск. И веснушки с кожи почему-то исчезли, даже на тех участках тела, которые не были перепачканы красным…

Вагон тряхнуло. Олег, намеревавшийся перевернуться с боку на бок, застыл в неудобной позе, опасаясь, что его вот-вот вывернет наизнанку. Прямо на столик с разложенной попутчиками снедью, на их макушки, покачивающиеся внизу. Впившись ногтями в ладони, он опрокинулся на спину и уставился в багажную полку над собой, сосчитав сперва до ста, потом еще до пятидесяти. Тошнота отступила, сменившись потоками пота, такого обильного, что через минуту футболка Олега промокла насквозь, хоть выкручивай. «Ничего, пот – это не кровь, – сказал он себе. – Ради заветного куша можно и попотеть».

Совершенно верно, бла-бла-бла…

Вот чего ему хотелось меньше всего, так это слышать булькающие Ларискины реплики. Окаменев лицом, он наугад раскрыл купленную на вокзале книгу и, примостив ее на поднятых коленях, стал вникать в смысл написанного. Действие происходило в русской бане, где некто Степан хлестал прутом какого-то князя и непонятно чью бабу по имени Акулина. Она, эта Акулина, оказалась заправской гимнасткой, поскольку, подставляя под удары зад, умудрялась при этом тереться о бедра князя и одновременно тискать плечи Степана. Более того, через пару абзацев в бане возник оцепеневший от неизъяснимого блаженства Борюсик, придавленный к горячему полку молодым, полным сил и жажды жизни телом девушки, которую видел впервые. Откуда взялись эти двое? С луны свалились?

Совершенно запутавшись в хаотичных действиях участников банной оргии, Олег захлопнул книгу и сунул ее на багажную полку, твердо зная, что читать ее не станет ни за какие коврижки. Фотографии автора на обложке не было, но представить его было несложно: наверняка немолодой, наверняка кудрявый типчик, скорее всего, при интеллигентной бородке и в старомодном барском халате до пят. В этом халате он и строчит свои романы, воображая себя тем самым князем, которого хлещут по заднице то прутом, то веником. Здоровье после подобных переживаний у писателя наверняка слабое и половая потенция ни к черту, но это его личные проблемы. У Олега своих – полон рот.

Горестно вздохнув, он перевернулся на живот и, упершись подбородком в подушку, стал смотреть в окно. Кусты, деревья, почерневшие телеграфные столбы, щебенка. «Все беды русского человека от таких вот унылых пейзажей», – решил Олег. Глазу не за что зацепиться. Совсем другое дело, когда перед тобой разворачивается панорама Средиземноморского или океанского побережья – пальмы, белый песочек, подтянутые девчонки в трусиках-тесемочках. Все как одна загорелые, все блестят, как спермой смазанные, и ни одной веснушчатой, вот что приятнее всего. Когда он, Олег, очутится на одном из подобных пляжей, он первым делом сведет знакомство с парочкой таких блестящих красоток и устроит себе праздник для души, без всяких прутов и веников. Нужно лишь добраться до Гудермеса и по-умному произвести обмен генеральского компьютера на доллары.

Кого-то интересуют военные операции штаба Северо-Кавказского военного округа, а у него, у Олега, другие запросы. Ему наличные подавай, да побольше. Плевать ему и на генерала Конягина, и на всяких там Шамилей Басаевых, с которыми тот якобы воюет. У него своя собственная операция, многоходовая.

Задолго до своего последнего визита к Лариске Олег вышел через знакомых на представителя чеченской диаспоры в Москве и осторожненько намекнул на возможность заполучить сведения, интересующие свободолюбивых сынов гор. Встреча состоялась в ресторане. Чеченец, то ли владелец казино, то ли бандит – кто их нынче разберет, – выслушал туманную речь собеседника с непроницаемым лицом, закинул в рот маслину и молча удалился, но утром следующего дня Олегу позвонили и, не тратя времени на пустопорожние разговоры, продиктовали ему номер мобильного телефона какого-то Беслана.

Ох, и помотал же тот Олегу нервы! Надменный, упрямый, как горный баран, Беслан для начала сбил цену генеральского компьютера втрое, а потом заявил, что обмен должен быть произведен на его территории.

– Что за территория? Как вас найти? – спросил Олег.

– Ты до сих пор не догадался? – удивился Беслан. – Приедешь в Ичкерию. Здесь встретимся.

– Нашли дурака! – нервно хохотнул Олег. – Кто в вашу Ичкерию попрется?

– Ты. Хочешь жить – приезжай. Не хочешь – оставайся дома. Тебя найдут. Скоро.

– Эй, что за дела? Мы так не договаривались!

– Договаривались, – холодно возразил Беслан. – Ты сказал, что продаешь товар. Я сказал: покупаю. Держи слово, если ты мужчина. Иначе плохо будет. Очень.

– Но…

– Перезвонишь не позже чем через сутки. Скажешь, когда тебя встречать и где. Деньги готовы, расчет на месте. Все.

В трубке заныли сигналы отбоя.

Почертыхавшись, Олег принялся лихорадочно обдумывать сложившуюся ситуацию. Отказываться от сделки нельзя, ехать в Чечню на машине – тоже. Там на каждом километре блокпосты понатыканы, а между ними разбойники с большой дороги шастают – прирежут и не спросят, как звали. Пришлось срочно звонить в железнодорожные кассы, наводить справки. Поездка в город-герой Грозный отпадала сама собой – составы туда ходили только один раз в неделю, все билеты были разобраны на два месяца вперед. Оставался единственный вариант: поезд сообщением Москва – Гудермес. В нем-то теперь Олег и ехал, снова и снова прокручивая в голове предстоящую комбинацию.

В лицо его чеченские боевики не знают, им известно лишь время прибытия. Он, правда, сказал Беслану, что опознать его можно будет по спортивной сумке с надписью «Найк», но на самом деле эта сумка покоится в другой – нейлоновой, клетчатой, каких на любом вокзале навалом. Олег не лох, он все просчитал заранее. Встреча с человеком Беслана произойдет за тридцать минут до отправления поезда на Краснодар или на Ставрополь, откуда до границы с Украиной рукой подать. Не в темной подворотне, не на каком-нибудь пустыре, а возле железнодорожных касс, где полно народу, где патрули с собачками ходят, где просто так к человеку с пушками не подступиться. Именно туда заманит Олег парламентера выставленной напоказ сумкой.

Судя по тому, как загорелся Беслан при упоминании фамилии Конягина, генеральский компьютер представляет для боевиков немалую ценность. Разумеется, они бы с удовольствием кинули какого-нибудь незадачливого лопушка, но если такой возможности им не представится, то денежки будут выплачены, деваться им некуда. Олега на мякине не проведешь, он стреляный воробей. Каждый свой шажок просчитал, даже билет приобрел плацкартный, чтобы надежней затеряться среди народа. Из Гудермеса тоже придется ехать без удобств, но зато потом… Буйство глаз и половодье чувств!

Олег опять уставился на циферблат своих часов. Через несколько часов Ларискин дед вернется с охоты, сунется в свой кабинет, а там любимая внучка его дожидается, с перерезанным горлом. Н-да, неприятный сюрпризец. Если старик на месте от инфаркта не загнется, то непременно поднимет тревогу. Поднимется переполох, начнется кутерьма. Как в том детском стишке: ищут пожарные, ищет милиция… Олег нервно хихикнул. Ищите-свищите ветра в поле.




Нехорошо, конечно, что Лариску пришлось… того, но, как говорят в Америке, ничего личного, это только бизнес. Хоть и вздорная была девчонка, а все же ее жаль, искренне жаль. Олег даже прислушался к себе, пытаясь определить, в какой именно области его организма скопилась эта самая жалость к Лариске, но почувствовал лишь тяжесть в мочевом пузыре. Самое время отлить, пока туалеты на замки не позакрывали. Гудермес не за горами.

Олег уже скособочился и свесил вниз затекшие ноги в элегантных белых носочках, когда неожиданный толчок состава швырнул его вперед, будто камень из пращи. Удар грудной клеткой о противоположную полку, неуклюжее падение на пол, растерянное хлопанье глазами. Все произошло быстро, слишком быстро, чтобы сообразить, что к чему.

Сидя на грязном коврике посреди всеобщего столпотворения, Олег сфокусировал взгляд на рыдающей рядом девчушке и попытался ее успокоить:

– Ну-ну, все в порядке, что ты… Не надо плакать…

– Стьясна-а-а, – пожаловалась она.

– Страшно? Глупости. Все уже позади. Сейчас дальше поедем.

Он действительно верил в это. Даже когда в вагоне зазвучали отрывистые команды, отдаваемые на чужом гортанном языке.




Глава 4

А ныкто ны хатэл умырат


Взрыв взметнул стальные ленты рельсов, поставил их перпендикулярно. На мгновение они превратились в подобие лестницы в небо, но потом черные перекладины шпал осыпались, а сами рельсы согнулись дугами.

Прошуршала по кустам шрапнель из железнодорожных костылей, болтов и гаек. Метнулись в стороны птичьи стаи, брызнули кузнечики, забились под камни ящерицы. По дну ущелья потянулся кислый тротиловый дым. Поезд издал последний затравленный вопль и замер в десятке метров от развороченной взрывом насыпи.

– Ай, хорошо, – обрадовался полевой командир Беслан, изгой тейпа Шалиевых, принявший кличку Черный Ворон, дабы подчеркнуть свою полную обособленность от тяготивших его родственных уз.

Вороны живут одиноко, но зато независимо и долго. Их не заставляют вершить кровную месть, как того потребовали однажды от четырнадцатилетнего Беслана Шалиева. Не по годам сообразительный, он взвесил свои шансы и решил, что некоторые древние обычаи просто глупы. Разве разумно выступать с дедовской двустволкой в руках против самого многочисленного тейпа в округе? Нет, сказал себе мудрый не по годам Беслан, и остался жив. Нынче ему было под тридцать, и он надеялся, что впереди его ждет столько же лет благословенной Аллахом жизни.




– Хорошо, – повторил он по-чеченски, наблюдая за тем, как его боевики штурмуют все пятнадцать вагонов состава, дружно распахнувших двери после первой же предупредительной очереди по окнам.

Выволоченных из кабины локомотива машинистов уложили на насыпь и теперь мочились на них возбужденной толпой, похохатывая от сознания своего превосходства.

– Что с ними делать? – спросил один из боевиков, застегивая ширинку. – Кончать будем?

– Нет, пусть ведут поезд дальше, – отрезал Черный Ворон. До собеседника было не менее пятидесяти шагов, но он даже не подумал повысить голос. Кто захочет, тот услышит. Командир на то и командир, чтобы подчиненные ловили каждое его слово.

Отвернувшись, он пошел вдоль состава, гадая, из какого же вагона выведут нужного ему человека. Хотя какой он человек, Олег Чакин? Тупорылая свинья, безмозглый баран, ослепленный собственной жадностью. Как только он заикнулся о том, что имеет доступ к секретной документации штаба федералов, за ним была установлена слежка. Накануне акции Ворон пустил по рукам боевиков фотографию этого недоноска, полученную по электронной почте, и предупредил:

– Чтобы даже волос с его головы не упал, волки. Она, эта голова, слишком дорого стоит.

– Ага, триста тысяч баксов, – подтвердил с умным видом ближайший помощник Ворона, Нахим.

Называет себя чеченским волком, а на самом деле тоже баран, тоже безмозглый. Хотя откуда ему знать, что спонсоры выделили на обмен ровно в пять раз больше? Ворон приврал, будто Олег Чакин просит полтора миллиона, и получил затребованные на сделку деньги. Это задаток. Если в компьютере действительно хранится план ближайшей военной операции русских, то Ворону выплатят щедрую премию в придачу. Если же нет, то строго судить его не станут. Он в этих краях – сила, против которой не очень-то попрешь. А кроме того, денег на проведение подобных акций наверху не жалеют, их даже считать там не успевают, такими быстрыми темпами они поступают. Забавно, но примерно четвертую часть фондов сами же русские и пополняют, перечисляя в Ичкерию огромные суммы на восстановление хозяйства, на медикаменты, на создание милиции, на подкуп полевых командиров.

Ну не бараны ли, а? Впрочем, Ворону безразлично, чьи деньги брать, лишь бы платили, и ему платят, щедро платят, ой как щедро. Благословенные времена. Не то что раньше, когда приходилось заботиться о пропитании своих волков самому.

В ту пору подобные налеты на поезда были обычным делом для отряда Черного Ворона. К составу подгоняли «КрАЗы» и перегружали в них все, что попадалось под руку: баулы со шмотками, продовольствие, видеотехнику, даже постельное белье – все, что могло пригодиться во время зимовки в горах. Работали, разумеется, не сами боевики, а пленные русские солдаты, которые настолько смирились со своей ролью, что их уже не требовалось держать под прицелом. Но эти привольные времена прошли, теперь все было по-другому. С одной стороны, подобные набеги сделались попросту опасными. С другой стороны, необходимость в них давно отпала, хвала Аллаху и западному миру… до которого очередь дойдет позже.

Годика через два-три у них там каждый день будет одиннадцатое сентября, а пока пусть пожируют, умники. Чем тучнее стадо, тем слаще его рвать на куски, тем проще.

Усмехаясь, Ворон зашагал вдоль состава, с удовольствием прислушиваясь к тому, как гравий скрежещет под его новехонькими ботинками с высоким берцем. Обувь ладная, легкая, с усиленной подошвой, чтобы без помех по горам лазить. Американцы в такие ботиночки своих десантников нарядили, когда те в Афганистане в войну играли, но и братьев-чеченцев не забыли, уважили. А камуфляж на воинстве Ворона – турецкий, выгодно отличающийся от русского и по рисунку, и по качеству ткани. Молодцы иностранцы. Не дают захлебнуться освободительной борьбе чеченского народа. Знай себе постреливай, жги, взрывай, режь. Об остальном спонсоры побеспокоятся.

Согнав улыбку с лица, Ворон остановился возле открытой двери вагона, в тамбуре которого Нахим по-походному пользовал сухопарую проводницу с растрепанной шевелюрой интенсивно-морковного цвета.

– Уймись, эй, – крикнул он строго. – Не время кочан греть.

– Да погоди ты, – пропыхтел соратник, двигая тазом с удвоенной энергией. – Уже кончаю… Ы-ых… Ы-ых…

– Может, потом додрочишь? – предложил Ворон, не сводя выпуклых маслянистых глаз с проводницы, которую при каждом толчке сзади подбрасывало на цыпочки.

Она попыталась заискивающе улыбнуться, хотя на губах ее не было ни кровинки. Ее трусы, возможно, самые дорогие, самые нарядные, давно съехали на пол, превратившись в грязную тряпку под подошвами усердствующего Нахима. А он по-прежнему не глядел на своего командира, как дорвавшийся до случки пес.

– У тебя плохо со слухом? – спросил Ворон, подмигивая проводнице.

– Э, русского в вагоне все равно нет, мы под каждую полку заглянули, – раздраженно сказал Нахим, который из-за вмешательства командира никак не мог закончить начатое. – Можно позволить себе немножечко расслабиться.

– Ты уверен?

– Уверен. Нет русского. Он в другом вагоне едет.

– Не о том разговор. Ты уверен, что можешь немножечко расслабиться? – спросил Ворон, изготавливая к стрельбе висящий на плече автомат.

Проводница задергалась как припадочная. Выглядывая поверх ее плеча, Нахим нервно попросил:

– Послушай, убери своего «красавчика», а?

– Ты ведь слышал, что тебе было велено уняться, правда?

– Слышал, слышал, – буркнул Нахим, отстраняясь от проводницы, которая, скрючившись у стенки, занялась своей задранной и перекрученной сикось-накось юбкой. – Тебе эту козу жалко стало? Забирай ее, раз так. Другую себе найду.

Это было произнесено нехорошим, почти дерзким тоном. Понятное дело, в настоящий момент помощник не головой думал, а совсем другим местом, причинным. Можно было бы его понять, войти в его положение… Если бы не десятки наблюдающих за командиром глаз. Не зря воины Аллаха называют себя волками, они волки и есть. Каждый только и ждет, когда вожак стаи оплошает, чтобы попытаться занять его место.

– Ой, мамочки, – заблажила проводница, уловившая внезапную перемену в устремленном на нее взгляде чернобородого мужчины с автоматом. Только что он глядел на нее чуть ли не с симпатией, а теперь его глаза превратились в две черные дыры, излучающие жажду убивать.

Только Нахим за ее спиной еще не понял, что должно произойти с секунды на секунду. Высокий, в тщательно подогнанном камуфляже, подпоясанный пулеметной лентой, он поднял руки в примирительном жесте:

– Хватит, брат. Больше не повторится.

– Не повторится, – подтвердил Ворон и, оскалившись, дал длинную очередь с бедра, не позволяя задергавшемуся стволу задраться к небу.

Крашеную проводницу прошило пулями первой. Держась за расстегнутую форменную юбку, она повалилась на своего насильника, содрогаясь при каждом попадании, как будто через нее пропустили ток высокого напряжения. Ее блузка моментально превратилась в кровавые лохмотья. Из груди Нахима тоже полетели кровавые ошметки, затем лопнула голова, содержимое которой выплеснулось на стены тамбура.

– Ага! – вопил Ворон. – Ага-га!

Внезапно автомат в его руках сухо щелкнул и смолк. Понятное дело, увлекся, разрядил сразу все патроны, которые оставались в магазине. Ничего, это поправимо. Вскинув автомат дымящимся дулом вверх, Ворон сунул в подствольник гранату и повел налившимися кровью глазами по сторонам. Всякий раз, когда ему приходилось убивать, он чувствовал себя так, словно нажевался дурманящего наса, смешанного с известью. В венах бурлило, в груди бухало, в глотке першило от невероятной сухости.

Боевики, привлеченные выстрелами, высовывались из вагонов, некоторые даже спрыгивали на насыпь, желая разобраться в причинах пальбы.

– За дело, вы! – хрипло проорал Ворон, поводя стволом из стороны в сторону.

Ему подчинились беспрекословно. Даже самые свирепые волки понимают, когда разговариваешь с ними на языке силы.

Ворон перевел взгляд на парочку перетрусивших напарников Нахима, выскочивших в залитый кровью тамбур, и показал повелительным жестом: спускайтесь. Если Чакина в вагоне нет, то и боевикам там делать нечего. Тоже небось взялись пассажирок трахать, щенки. Их счастье, что Ворон сегодня добрый. Не совсем, конечно. Почти.

Он посмотрел на вагон. Свесившаяся из тамбура голова проводницы была уже не морковной, а красной, как клюквенный сок. С ее волос сбегали струйки крови, моментально чернеющей на горячих камнях. Внутри вагона нарастал тревожный гул человеческих голосов, в котором угадывались женские причитания и пронзительные детские возгласы. В окнах маячили перекошенные белые лица, но как только Ворон отошел на пару десятков метров и опустился на одно колено, не выпуская автомат из рук, лица исчезли, как будто их корова языком слизала.

– Боитесь? – пробормотал Ворон. – Правильно делаете, что боитесь. Вас в раю никто не ждет, неверных.

Он любовно погладил свой подствольный гранатомет с маркировкой «ГП-25». Незаменимая вещь. По прямой бьет на четыреста метров, разлет осколков шагов двадцать, причем подствольные гранаты взрываются от удара, а не как ручные, срабатывающие через 3–4 секунды после снятия чеки. С виду гранатомет неказист: просто небольшая трубка со спусковым крючком и предохранительной скобой. Имеется и прицел, но Ворон запросто обходится без него, насобачился за годы войны. Захочет – по прямой шарахнет, захочет – пустит снаряд по навесной траектории. Умеет гранату в форточку зашвырнуть, умеет через крышу пятиэтажного дома перебросить. Он, Ворон, не какой-то там сопливый мальчишка, он воин Аллаха.

У него черная разлапистая борода, у него волосы перехвачены зеленой лентой с арабской вязью и эмблемой волка, у него в руках автомат с пристегнутым к стволу гранатометом. Он Черный Ворон. Трепещите, неверные!

– Там наши могут быть, – осторожно предположил один из боевиков, поглядывая на вагон, который только что покинул.

– Кто «наши?» – вскипел Ворон. – Подстилки русские? Предатели, которые на оккупантов за кусок хлеба ишачат?

– Тетю Зару внутри видел, – уныло продолжал юноша. – Привет тебе передавала. Сказала, пусть, мол, Иса хранит Беслана Шалиева. Он, говорит, наш защитник, честь ему и хвала.

– Иди к ней, – предложил Ворон вкрадчиво. – Тоже передай ей привет. От меня лично.

– Эй, я просто так. Не обращай внимания.

– Хорошо. Не хочешь, как хочешь. Тогда я сам передам привет тете Заре. Большой и горячий.

Тихонько засмеявшись, Ворон нажал левой рукой на спусковой крючок гранатомета. Хлопнул детонатор, фыркнувшая в воздухе граната врезалась в одно из окон вагона и взорвалась, разбив стекло вдребезги.

– Ай, хорошо! – захохотал Ворон, покосившись на съежившихся от страха боевиков. Желторотые мальчишки. Не понимают, что настоящего кайфа без риска не бывает. Опасаются, что их зацепит осколками. Ничего, скоро привыкнут.

Новая граната нырнула в подствольник, направленный на выбитое окно. Первая ласточка подготовила дорогу для второй. Теперь ловите гостинец, граждане пассажиры.

Фр-р… БО-ОМ!!!

– Ай-я-аа! – совершенно по-индейски заверещал Ворон. Ему никогда не доводилось видеть старые гэдээровские фильмы про краснокожих, зато он очень хорошо представлял себе, что творится сейчас в битком набитом вагоне. Кружатся на месте ослепшие, воют раненые, судорожно подергиваются убитые, зловонными внутренностями которых перепачканы все, кто находился рядом.

– А можно мы тоже немножко покидаем? – оживился юноша, который еще минуту назад вспоминал про тетю Зару и вздрагивал при каждом взрыве. – По одной гранате.

Ворон протянул ему свой автомат с подствольником. Волчата распробовали вкус свежей крови, сдобренной гарью, приправленной победным восторгом. Так и должно быть. Так было и будет.

Фр-р… Первая граната перелетела через крышу вагона и взорвалась далеко за составом. Стрелок, сокрушенно цокая языком, передал оружие напарнику.

Фр-р…

Вторая граната угодила точнехонько в оконный проем, внутри приглушенно грохнуло.

Взрывом выбросило наружу оплавленные бутылки, горящие клочья простыней, недочитанную кем-то книгу, трепыхающую на лету страницами. Следом потянулись клубы дыма, понеслись вопли пассажиров. Один из них, совершенно потерявший ориентацию в пространстве, вывалился наружу и завертелся волчком, пытаясь погасить тлеющую на спине рубаху.

– Помогите! – надрывался он. – Помогите же! Горю!

– Заткнись, мудак.

Прикончив беспокойного мужчину двумя одиночными выстрелами, Ворон перевел взгляд на троих боевиков, спешащих к нему вдоль насыпи от головы поезда. Впереди ковылял молодой человек с сумкой. Всякий раз, когда его подгоняли прикладами, он втягивал голову в плечи и переходил на бег трусцой. Хотя спешить ему никуда не хотелось, это было заметно даже на расстоянии.

Приставив руку козырьком ко лбу, Ворон удовлетворенно осклабился. Удачная охота. Он свои деньги отработал. Теперь нужно найти какого-нибудь умельца, который сумеет взломать электронную защиту компьютера. Хакера-шмакера. Зачем продавать товар один раз, если это можно сделать дважды? Информация сегодня дорого стоит. Прежде чем отослать ее заказчикам, неплохо обзавестись собственными копиями секретных файлов.

Не в силах дождаться, пока пленного русского подведут поближе, Ворон сорвался с места, крича на ходу:

– Эй, это и есть Чакин?

– Чакин, Чакин, – подтвердил один из боевиков, поднимая вверх паспорт пленника.

– Ну, здравствуй, Олежек, здравствуй, дорогой, – заголосил Ворон. – Рад тебя видеть. С самого утра дожидаюсь, веришь?

Пленник рухнул на колени, взмолившись:

– Отпусти, Беслан. Не нужны мне деньги.

– Что же тогда тебе нужно?

– Ничего. Не убивай только. Ради бога, Беслан.

Приблизившись, Ворон тронул подошвой ботинка задранное к нему лицо пленника и с притворным участием поинтересовался:

– Ты какого бога имеешь в виду, Олежка? Своего? Нашего?

– Все равно какого, – задергался, затрясся Чакин. – Без разницы. Я жить хочу.

– Значит, в бога не веришь, нет, – печально подытожил Ворон. – Это плохо. Как же я могу доверять твоим словам? – Он пнул стоящую на насыпи сумку. – Может быть, это совсем не тот компьютер, о котором мы договаривались? Может, там внутри и нет ничего, а? – Он хитро прищурил глаз.

– Тот, тот, – заволновался Чакин, преданно глядя снизу вверх. – Вот, привез вам, чтобы помочь… чтобы вклад внести в общее дело…

– Какой у нас с тобой общий дэл, шакал? – рассвирепел самый горячий из боевиков, замахиваясь автоматом.

Ворон остановил его жестом и вновь обратился к пленнику:

– Отключить защиту компьютера сумеешь? Пароли подобрать сможешь? Правду говори. Обманешь – пожалеешь, ох пожалеешь…

– Я попробую, – закивал Чакин. – Я попытаюсь.

– Э-э, нет, так не пойдет, – протянул Ворон. – Слово мужчины хочу услышать. Да? Нет?

– Если честно…

– Честно. Меня обманывать не надо, Олежка. Я не люблю, когда меня обманывают.

– В компьютерных программах я разбираюсь слабо, – покаянно признался Чакин. – Но я сделаю все, что в моих силах. – Он заговорил быстрее: – Только не убивайте. Не убивайте только, ладно?

– Просишь, чтобы я тебя отпустил? – уточнил поскучневший Беслан. – Клянусь Аллахом, никто тебя тут не держит.

– Значит, я могу идти?

– Сейчас. – Беслан посмотрел на ухмыляющихся бойцов и скомандовал по-чеченски: – Вспорите ему брюхо. Так, чтобы кишки вывалились, но режьте не до смерти, пускай помучается.

– Я могу идти? – повторил Чакин, нерешительно поднимаясь с колен. – Все?

Один из боевиков развернул его к себе лицом и взмахнул тесаком, после чего дружески похлопал его по плечу и предложил:

– Всо. Тыпэр ыды, куда хочиж. Сывабодын.

– Вы же пообещали… – всхлипнул Чакин, поворачиваясь к Ворону. Ладони его прижатых к животу рук были наполнены пузырящейся кровью. – Вы Аллахом поклялись…

– Правильно. Я сказал: тебя никто не держит. Разве это не так?

Чакин опустил взгляд на свои собранные в пригоршни ладони и произнес слабым голосом:

– Ма… мама… У… умираю…

– Разве? – вежливо удивился Ворон. – Не может быть. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: до свадьбы заживет. Так что торопись. Беги за невестой. У тебя есть невеста?

– Ла… ла…

Из вертикального разреза на животе Чакина поползли скользкие сизые внутренности, которые тот безуспешно пытался заталкивать обратно. Дождавшись, пока кишки пленника вывалятся на пропитанную мазутом и мочой насыпь, Волк с чавканьем раздавил их ботинком и захохотал, подставляя лицо жарким солнечным лучам.

Разговор закончен. Дело сделано. Будут новые разговоры и новые дела, но это потом. А сейчас можно просто забыть обо всем, наслаждаясь жизнью…

И смертью очередного русского.




Глава 5

Между прошлым и будущим


– Ты опять ругался во сне, – печально сказала Катя. – Опять за кем-то гонялся?

– Сильно ругался? – хрипло спросил Хват.

– Ужас как. Уши в трубочки свернулись от твоего мата.

– Значит, удирал, а не догонял, – заключил Хват, садясь на разворошенной постели. Подушка валялась на полу, влажные от пота простыни были не просто скомканы, а свиты в жгуты, как будто их выкручивать пытались. Или мастерили из них веревки для побега. Куда? Откуда? Хват находился дома, а не в тюрьме. Почему же так тошно ему было в последнее время, почему так муторно?

Он огляделся. Ничего не изменилось здесь ни за эту ночь, ни за тысячи точно таких же. Висела фотография улыбающихся родителей на стене. Пылилась всякая рухлядь, сваленная на шкаф. Это была домашняя, давно обжитая клетка, но все равно клетка. Ее теснота и убожество особенно ясно ощущались после снов о далекой вольной жизни.

– Ты знаешь, как пахнут джунгли после дождя? – спросил Хват.

– Откуда мне знать? – удивилась Катя.

– Я тоже не знаю, – соврал он. – А жаль. Наверняка запах в джунглях совсем не такой, как здесь. Особенный.

Он вдохнул ноздрями московский воздух, прогорклый от бензиновой гари. В распахнутое настежь окно тянуло не прохладой, а жаром уже порядком раскалившихся улиц. Поздно же он проснулся. Что, впрочем, совсем неудивительно, учитывая вчерашний дым коромыслом.

– У тебя здесь не хуже, чем в джунглях, – заметила Катя, мрачно разглядывая устроенный в комнате раскардаш.

– Уберу, – великодушно пообещал он. – Вечерком.

– Не вечерком, а утром. Причем сегодняшним, а не завтрашним. Не после дождичка в четверг, который является твоим любимым днем недели.

– Мой любимый день недели – воскресенье. Законный выходной, к твоему сведению. Имею я право отдохнуть?

– Нет, Мишенька, хорошего понемножку, – ответила Катя голосом учительницы, который подходил ей лучше любых других голосов. – Хватит здоровье гробить.

Она стояла посреди комнаты и, скрестив руки на груди, ждала, что брат скажет на ее слова.

Что он посмеет возразить.

Хват прекрасно понял, о чем речь, но изобразил на небритом лице полнейшее непонимание, самое тупое, на которое он только был способен.

– Вы о чем, сеньорита?

– О том, что твой загул закончен. Двухдневная пьянка каждый квартал – это еще терпимо, хотя лично мне такой график кажется чересчур интенсивным. – Катя прошлась по комнате, футбольнув мимоходом пустую водочную бутылку. – Но если ты намереваешься продолжать в том же духе, Михаил, то на мою помощь в дальнейшем можешь не рассчитывать. Сам стирай, сам убирай, сам готовь…

– Подобная жестокость граничит с садизмом, сеньорита, – возмутился Хват, натягивая штаны. – Ведь вам отлично известно, что ваш старший брат не приспособлен к функционированию в автономном режиме.

– К чему он только приспособлен, хотелось бы мне знать? – Катя скептически прищурилась.

– Ну, есть много разных важных дел. Вот, к примеру, пивком бы не мешало угоститься, дабы утро не казалось столь муторным.

– Мы. С тобой. Договаривались, – отчеканила Катя. – Два дня. Каждые. Три месяца. Не чаще.

– Ты прямо как робот изъясняешься, – пожаловался Хват. – Даже интонации какие-то чужие. Нечеловеческие.

– На себя погляди, Терминатор. Не стыдно?

– Жу-жу-жу. Механическая пила.

– Алкоголик!

– Зануда!

– Жалкий, ничтожный слизняк, напрочь лишенный воли, чести и достоинства!

– Тоже мне, Хакамада какая целеустремленная выискалась!

– А ты… а ты…

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно прыснули. Точь-в-точь, как в детстве, когда оба были шаловливыми ребятишками, готовыми то сутки напролет проводить вместе, то ругаться и спорить до хрипоты. Теперь Кате было под тридцать, а Михаилу – давно за, так что они давно вышли из безмятежного детского возраста. Деревья не казались им большими, старики – такими уж мудрыми, а собственная жизнь – наполненной неповторимым смыслом. Это в детстве мы задыхаемся от восторга, пытаясь осознать себя и свое место в непостижимом мироздании. С годами воображение притупляется настолько, что можно часами пялиться в потолок, не видя там ничего, кроме побелки или обоев. В десятилетнем возрасте ты думаешь о вечности и бесконечности, а ближе к сорока – о том, что пора браться за ремонт…

Или о том, как бы отвертеться от этого самого ремонта, если ты настоящий мужик.

Михаил Хват был мужчиной в полном смысле этого слова. Именно поэтому он кашлянул и заметил как бы между прочим, как бы мимоходом:

– Пиво в воскресный день еще никому не причинило вреда, к такому выводу давно пришли лучшие умы человечества.

– Пусть лучшие умы человечества приводят себя в порядок и берутся за обои, – откликнулась бессердечная Катерина. – Они, эти лучшие умы, возможно, и заслужат некоторого поощрения, но не раньше, чем стены в их комнате приобретут благопристойный вид.

– А без всех этих розочек и финтифлюшек обойтись нельзя?

– Я выбрала строгий рисунок, классический. Кстати, тебе обои понравились, ты их одобрил.

– Что-то не припоминаю такого, – напрягся Хват.

– Разумеется, – кивнула Катя. – Дело происходило вчера вечером.

Он смущенно кашлянул и, отведя взгляд, буркнул:

– Ладно, схожу за клеем и сразу возьмусь за дело.

– Никуда ходить не надо, клей тебя с пятницы дожидается, – отрезала сестра. – Завтрак на столе. Считай его авансом за работу, лодырь.




– Это мы еще проверим, съедобен ли он, твой аванс, – проворчал Хват, направляясь в ванную. – Задобрить меня какой-нибудь банальной яичницей еще никому не удавалось, учти. И уж тем более – подгоревшей картошкой.

– Наглец! У меня сроду ничего не подгорало! А на завтрак, между прочим, твои любимые пирожки с капустой.

Прежде чем выйти из комнаты, Хват обернулся и произнес:

– Пирожки, это, конечно, замечательно, но путь к сердцу мужчины лежит не просто через желудок, Екатерина. Думать так – значит сводить мою тонкую внутреннюю организацию к заурядному процессу пищеварения.

– Разве? – спросила озадаченная Катя. – А через что же тогда лежит путь к твоему сердцу?

– Через полный желудок, – ответил Хват и скрылся в ванной комнате.

* * *


Между словами «хочется» и «надо» пролегает целая пропасть. Ее приходится преодолевать ежедневно, иногда неоднократно. Часто даже не замечая этого. Буднично так, без всякой патетики.

К примеру, ты цедишь кефир, хотя с гораздо большим удовольствием опрокинул бы пару кружек пива. Зубоскалишь, когда тебе хочется просто лечь, уткнувшись носом в стенку, и, может быть, даже умереть. Или ты наминаешь, нахваливая, пирожки с капустой, которые ты на самом деле терпеть не можешь.

Их любил твой отец, верно. Сестренка печет их как бы в память о нем, а разве хочется тебе хоть чем-то омрачить эту светлую память? Нет? Тогда наворачивай эти чертовы пирожки и не забывай мечтательно глаза закатывать, будто ты в жизни ничего вкуснее не пробовал.

Ты не просто старший брат. Ты отец и мать, которых нет у Катерины. У тебя их тоже нет, но ты старше, ты сильнее, поэтому раскисать тебе нельзя, ни под каким видом. Это твоя главная пропасть. Тебе над ней идти до самого конца. Балансируя и кривляясь.

– Нравится? – ласково спросила Катя, подперев щеку совершенно материнским жестом.

– М-м! – простонал Хват с вожделением. – Нет слов, сеньорита.

Женщины любят, когда их хвалят. У них от этого поднимается настроение. Даже у тех, которые не блещут красотой и ужасно одиноки. Даже у тех, которые дважды пытались покончить жизнь самоубийством. Не стоит вспоминать об их суицидальных наклонностях ни под каким видом. Лучше сконцентрировать внимание на их кулинарных способностях.

– Фантастика, – промямлил Хват, с натугой глотая очередной ком теста. – Так бы ел и ел, не вставая из-за стола.

– Я думаю! Вон ведь как отощал, – вздохнула сестра. – За последние два дня ни разу не покушал по-человечески. Разве так можно?

Запросто. Если после срочной службы в десантных войсках ты окончил курсы младших лейтенантов и попал на факультет спецназа ГРУ, то без проблем.

Обучение проходило на базе Рязанского воздушно-десантного командного училища, а вот самого спецназовского факультета как бы не существовало в природе. Подобные учебки были столь засекречены, что об их существовании не знал даже министр обороны. Тамошняя система подготовки в корне отличалась от армейской. Главное, чему там учили – выживать, выживать любой ценой, всем смертям назло, а смертей витало над головами новичков видимо-невидимо, инструкторы об этом заботились, честь им и хвала.




Два дня без супа – это, понятное дело, никуда не годится. А десять суток без маковой росинки во рту, это как? С ежедневными марш-бросками по 50 километров, почти без сна, с привалами посреди чуть прихваченных морозцем топей. А в конце последнего броска, после которого все как один участники забега блевали кровью, им устроили еще одно испытание, решающее. Молодым лейтенантам, приплевшимся в часть, показали выводок щенков гарнизонной овчарки Маты Хари, запертых в отдельном вольере, и сказали, что это их сегодняшний ужин. Не мерзкие крысы, не отвратительные многоножки, даже не усатые рыжие тараканы, к которым начинающие спецназовцы уже даже как-то привыкли. Забавные мохнатые цуцики, похожие на медвежат. Любимчики гарнизона. Пять щенков на восьмерых парней, полумертвых от истощения. Никто из них не отказался от предложенного угощения, никто. Несмотря на то что щенков предстояло сожрать сырыми, а умертвлять их пришлось голыми руками…




– …руками?

Хват непонимающе уставился на сестру:

– Что ты сказала?

– Я спрашиваю: что у тебя с пальцами? Все костяшки на кулаках ободраны. Опять кому-то мозги вправлял? Справедливость восстанавливал?

– Как вы могли подумать обо мне такое, сеньорита? – воскликнул Хват с укоризной. – Разве я похож на идеалиста? Мы живем в России, на дворе двадцать первый век. Какие мозги, какая справедливость? Откуда?

– В чем же тогда дело?

– Я дяде Васе Полищуку помогал пожитки грузить, – пояснил Хват. – Его то ли риэлторы, то ли маклеры, то ли какие-то другие сволочи в Солнечногорск сбагрили, якобы с последующей доплатой. Денег на переезд не дали, пообещали на месте рассчитаться. А у него мебель добротная, массивная, сталинской эпохи. Один только шифоньер полтонны весит. Попробуй такой шкафчик в лифт протиснуть, а потом погляди на свои руки.

– Не морочь мне голову! – воскликнула Катя. – Так руки только в драке можно изуродовать, я знаю.

Она знает! Что она может знать, женщина?! Хват досадливо крякнул. Не рассказывать же сестренке о том, что он никак не мог повредить себе кулаки в результате заурядного мордобоя, разве что при стычке с каким-нибудь сверхпрочным киборгом. Челюсть свернуть противнику – это всегда пожалуйста, это с превеликим удовольствием. Но калечить при этом собственные руки?.. Фи, с какой стати?

Между тем Катина нотация еще только начиналась.

– И потом, что это еще за новости: на чужого дядю ишачить? Тебе на выпивку не хватало, что ли? Ты опустился настолько, что за бутылку готов соседскую мебель на горбу таскать?

– Ну, предположим, к ларечнику Гунькину я бы и за ящик «Камю» в грузчики не нанялся, – возразил Хват. – Милицейский полкан Ларин от меня тоже помощи не дождется. А вот дяде Васе я всегда готов подсобить. Даром. Он, дядя Вася, пенсионер, пережиток прошлого. Он, представь себе, еще те времена помнит, когда люди просто так друг другу помогали, безвозмездно.

– Ты сам пережиток прошлого, – заявила Катя, которой нынче было невозможно потрафить. – Ископаемый реликт. Все твои сверстники давно на иномарках разъезжают, собственные фирмы пооткрывали, деньги делают, а ты?

– Деньги делают? – восхитился Хват. – На монетном дворе? Или же фальшивые штампуют?

– Паясничаешь? Ну-ну. – Катя поджала губы, сделавшись сразу лет на пять старше, чем на самом деле. – Это все, что мы умеем: шутки шутить да кулаками махать. Вот заберут тебя однажды за хулиганство в милицию, я тебе передачи носить не стану. Даже не надейся.

– Как же я проживу без моих любимых пирожков с капустой? – ужаснулся Хват. – Ты обрекаешь меня на голодную смерть, Катерина. Что ж, придется наедаться впрок. – Он сунул в рот очередной пирожок, вожделенно зажмурился и энергично заработал челюстями, перемалывая ненавистную начинку. – М-м, объедение. Каждый новый пирожок вкуснее предыдущего. Заколдованные они у тебя, что ли?

– Не подлизывайся, – сказала Катя, изо всех сил сдерживая счастливую улыбку. – Думаешь, я поверила твоим россказням про дядю Васю и его неподъемный шкаф? Ты дебошир и разгильдяй, Михаил. Нет к тебе снисхождения.

Все, что оставалось Хвату, это удрученно вздохнуть. Когда женщинам врешь, они только глазами хлопают, внимая каждому твоему слову. Если же ты сдуру решишь выложить им правду, они, как правило, считают тебя отъявленным лжецом. Опыт подобного рода у Хвата имелся. Богатый опыт. Разнообразный – дальше некуда.




Его служба в ГРУ была негласной, официально он участия в боевых действиях не принимал, а самой его «горячей точкой», про которую было известно родным, считалась Ялта. Он, Хват, там якобы пузо все лето 89-го грел, а на самом деле пропадал (и чуть не пропал насовсем) в Афгане. Злой выдался год, смертоносный, огнедышащий. Тогда в составе 40-й армии действовало 8 батальонов спецназа, организационно сведенных в две бригады. Одним из подразделений такого батальона командовал лейтенант Хват. Задачи, поставленные перед ним, выглядели предельно ясно: разведка, уничтожение отрядов и лагерей мятежников, минирование караванных троп и маршрутов передвижения боевиков, установка разведывательно-сигнализационной аппаратуры.

Всего-то навсего. Чего же тут сложного? Если записать на листочке по пунктам, то задание может показаться проще пареной репы. Вот только никто Хвату никаких листочков не выдавал. Честно говоря, в том пекле, где он со своим взводом побывал, даже задницу не всегда было чем подтирать, не говоря уж о том, что в любой момент эту самую задницу могло оторвать к чертовой матери, а перевязочных средств не хватало, их почему-то выдавали в ограниченных количествах, словно советские воины были заговоренными и смерть от руки моджахедов им не грозила. Поэтому кровь там лилась обильнее, чем вода. И земля была такая твердая, что могилу хрен выдолбишь. Даже в пропитанной кровью земле. Даже в щедро политой твоими слезами и потом. Даже в изгрызенной твоими зубами.

Вы скажете: спецназовцы не плачут. Я отвечу: не совсем так, дорогие товарищи. Но то, что вы никогда не увидите их слез, так это сущая правда. Потому как хрена с два вы сунетесь в то чертово пекло, где может произойти подобный казус. А ежели сунетесь, то все равно не выживете, чтобы рассказать, отчего и как может заплакать мужик, прошедший огонь и воду.




В 89-м Хват заплакал. Аккурат перед отправкой домой. В тот последний афганский рейд уходили вдесятером. Домой вернулись лишь Хват да записной весельчак и балагур сержант Серега Рукавишников, оставивший полторы ноги на минном поле. Он испустил дух ровно через пять минут после того, как был погружен в вертолет.

«Летим?» – спросил, едва очнувшись. «Летим, – подтвердил Хват. – Скоро дома будем». – «Все там будем», – слабо улыбнулся Рукавишников, и эта была его самая последняя шутка на этом свете. Очень может быть, что в загробном мире его ожидало беззаботное существование, где можно не опасаться, что под тобой в любой момент подпрыгнет противопехотная мина-лягушка. Очень может быть, что там его определили в бессрочный отпуск на кисельных берегах молочной реки. Но Хват этого не знал, а знал он только одно: вот, на его коленях болтается неживая голова боевого товарища, который, даже умирая, нашел в себе силы улыбнуться, а теперь этого товарища нет, есть только его труп, который нужно как можно скорее запаять в цинковый гроб, пока он не разложился под чужим жгучим солнцем. А рядом с Серегой положат не автомат и не фотографию любимой девушки, с которыми он не расставался в Афганистане. Вместе с ним в гробу отправится на родину припрятанная там партия героина или опия, которая сделает очередную тварь еще богаче, еще раскормленнее, еще наглее.

Спору нет: все там будем, рано или поздно.

Одни слишком рано, другие слишком поздно.

Хват вернулся домой дотла выгоревший внутри и дочерна загоревший снаружи. Счастливый бездельник с ухмылкой до ушей.

«Как отдохнул, сынок?» – «Нормально, мам. Все бока на пляже отлежал, а на шашлык так даже глядеть не могу, воротит».

Отчасти это было правдой. Кто видел, во что превращается экипаж бронетранспортера после прямого попадания, тот знает. А кто знает, тот помалкивает. Но всякий раз, когда видит перед собой жареное мясо, невольно вспоминает Афганистан.

Или Анголу. Или Никарагуа, Намибию, Чечню. Мало ли куда могут направить на «военную переподготовку». Мало ли где ты можешь очутиться во время очередной «загранкомандировки».




Ох уж эти командировки… В Баку – в 90-м. В Цхинвали – в 91-м. В Приднестровье – в 92-м. А под занавес – город Грозный года одна тысяча девятьсот девяносто пятого, богом проклятого, диаволом освященного.

Куда ж вы, ангелы?.. Зачем к вороньей стае пристроились? Спешите на небеса, подальше от грешной земли? Что ж, ладно. Мы тут как-нибудь сами разберемся.

Сами.

* * *


Эх, и дров же тогда наломали!.. Эх, и человеческих же судеб искалечили!..

Больше всего трупов и сожженной техники попадалось на подступах к железнодорожному вокзалу. Не чеченских трупов. Наших. Это лежал, по уши в грязи, кровавой коросте и копоти, почти весь личный состав Майкопской бригады, расстрелянной праздничной новогодней ночью с 94-го на 95-й.

«С Новым годом, дорогие россияне. С новым счастьем, понимаешь».

Когда первый батальон выбил «духов» из здания вокзала и выдалась передышка, капитан Хват осторожно снял с себя нательный крестик и надел его на шею умирающему помкомвзвода Пташечкину. Вдруг крестик послужит парню пропуском на небеса, если есть они, небеса, за завесой черного дыма, полощущегося над городом. В Грозном горело все, даже то, что гореть по своей природе не могло… однако горело, полыхало, плавилось. Земля, асфальт, стены домов, вывороченные рельсы, канализационные люки. В клубах дыма чудились предсмертные корчи насквозь грешных и все же невинных душ.

Хват расставался с крестом без сожаления. В этом огненном аду божьи законы все равно не действовали, не могли действовать.

Тогда кто установил их, эти законы?

По чьему хотению, по чьему велению траки бронетехники наматывали на катки кишки тех, кто пришел сюда с такими же православными крестиками, как у тебя? Кто дал добро на то, чтобы под гусеницами своих же танков хрустели черепа русских мальчишек, расплескивая мозги несостоявшихся художников и поэтов, сантехников и милиционеров, алкоголиков, космонавтов, слесарей, токарей, любящих отцов и неверных мужей? Гребаная Чечня, гребаный мир, где то ли человечество утратило веру в бога, то ли он перестал доверять людям. Слишком велико расстояние между небом и землей, по которой шагаешь ты, оскальзываясь на кровавом месиве. Слишком много снов и воспоминаний, с которыми трудно, почти невозможно жить. Но мемуаров ты не напишешь, нет. Все, что тебе было суждено написать, уже написано. В коротеньких посланиях родителям погибших, в похоронках, в актах опознания тел.

Вот что такое подлинные книги судеб.

А все эти литературные исповеди боевых офицеров ГРУ в книжках с пестрыми обложками сочиняются людьми другого сорта. Людьми с богатым воображением, позволяющим им выдавать себя попеременно то за «афганцев», то за «приднестровцев», то за «сербских добровольцев», у которых что ни поле, то обязательно Косово. Эй вы, кутузовы и суворовы! Не перегрызлись еще в своих затхлых террариумах да аквариумах, выясняя, кто из вас круче?

Как ни откроешь книгу «за спецназ», так тут же и наткнешься на очередного накачанного битюга в камуфляже и с экзотической раскраской на лице. Враки. С виду по Хвату и другим мужикам его закваски ни за что не определишь их боевую породу. Вот сидит за кухонным столом средних лет мужчина, нижнюю челюсть вперед не выдвигает, брови к переносице не сводит, мускулами не поигрывает. Жует через силу последний пирожок с капустой, отдувается, и ни одна собака не распознает в нем человека, которому не только убивать приходилось, но и умирать.

Приговаривает:

– Ну сестренка, ну уважила…

– Может, добавки? – встрепенулась Катя.

– Это будет уже перебор. Того и гляди, сам взойду, как на дрожжах. – Хват погладил себя по животу, который всегда оставался у него по-мальчишески плоским.

– Если хочешь, на ужин снова пирожков напеку.

– С капустой?

– Ну да. Они ведь твои любимые.

– Давай как-нибудь в следующий раз. Боюсь, от обжорства меня разнесет так, что до конца дней своих придется торчать на кухне. Превращусь в ходячий пирожок с капустой, что станешь со мной делать?

Представив себе такую картину, Катя разулыбалась.

– Тебе это не грозит, – сказала она, окидывая брата критическим взором. – Ты вон какой у меня: худой, жилистый. Не в коня корм.

– Не в коня, – согласился Хват, тяжело выдвигаясь из-за стола.

– И побрейся наконец, – крикнула ему вслед Катя. – А то ходишь как уголовник, люди от тебя шарахаются…

Неужели? Н-да, похоже на то.

– Верьте мне, люди, – тихо пробормотал Хват, разглядывая свое отражение в зеркале ванной комнаты. И сам же себе ответил: – Рожа у тебя чересчур кривая, братец. С такой рожей среди диких собак динго обитать, а не в обществе цивилизованных граждан, идущих по пути последовательных демократических преобразований общества.

Вздохнул. Провел пальцами по щетине, отозвавшейся на это прикосновение сухим наждачным шорохом. Не Антонио Бандерас и даже не Михаил Боярский в годы молодые с забубенной славой.

Шарахаться от него пока не шарахались, а вот вещи посторожить или за чужим ребенком присмотреть никогда не предлагали. Когда ехал он в общественном транспорте, то свободное место рядом с ним частенько пустовало. Что-то зэковское действительно проглядывало в облике Хвата, особенно если, забывшись, присядет на корточки перекурить. В расслабленной, мирной позе чудилась притворная ленца отдыхающего хищника, готового в любой миг пружинисто распрямиться и показать, на что он способен.

На что именно? Не разберешь. Темная личность. Мутная.

Улыбка – наискось, прическа – никакая, щеки запавшие, глаза желтые, зрачки в них почти в кошачьей манере сужаются и расширяются, реагируя на малейшее изменение света. Плюс к этому несмываемый чужеземный загар, с которым, как подумалось Хвату, он однажды ляжет в могилу.

Что ж, от этого не отвертишься. Лишь бы попозже, да не таким заросшим.

Криво усмехнувшись, он пустил воду погорячее и принялся за бритье.

* * *


Устроившись перед телевизором, Катя бездумно смотрела передачу «Горячие факты», размышляя вовсе не о государственных проблемах, затрагиваемых авторами, а о своих собственных.

Самой главной из них был Миша.

Брат пропадал. Не спивался, нет – он не принадлежал к числу тех мужчин, которые валяются под заборами, маются тяжкими похмельями и загибаются от кондрашки. Его разъедала тоска. Посмотришь ему в глаза и представляешь себе зверя, томящегося в клетке. Наверное, ему нужно было родиться в другое время, в другом месте. Не в стране реформ, не в эпоху всеобщей демократизации и рыночной экономики. Плавать бы ему по далеким морям под черным флагом. Открывать неведомые земли, сражаться за честь прекрасных – и не очень – дам, рубить головы драконам. А он, Миша, последние годы прозябал в Москве, переходя из одной охранной фирмы в другую, встречаясь и расставаясь с чрезмерно горластыми женщинами, заводя шапочные знакомства вместо дружбы… заливая глаза… сыпя прибаутками… отшучиваясь, отмалчиваясь, открещиваясь.

Никому не нужный и одинокий, как костер, разведенный посреди степи непонятно для чего, неизвестно кем. Костер на ветру. Вроде бы светит, вроде бы греет, но для кого? И на сколько его еще хватит?

Из задумчивости Катю вывело магическое словосочетание «Норд-Ост», воздействующее на россиян примерно так же, как на американцев – упоминание Пёрл-Харбора. Как красная тряпка на быка. Правда, погрустневший ведущий сразу оговорился: на этот раз чеченским террористам не удалось провести столь крупномасштабную акцию. Но есть ли гарантии, что подобное не повторится в скором будущем? Нет, ответил себе ведущий, скорбно качнув головой, таких гарантий нет. А почему? А потому что силовые структуры и ведомства, как всегда, реагируют на происки боевиков слишком поздно. Странно, не правда ли? – ведущий позволил себе коротенькую многозначительную улыбку, прежде чем предложил зрителям перенестись на место недавних событий.

На телевизионном экране возник обгоревший вагон с выбитыми стеклами, в котором, как поведал замогильный голос комментатора, погибло шестеро ни в чем не повинных пассажиров.

«Они думали, что власти гарантируют им жизнь. – Голос в динамиках дрогнул. – Но власти смогли обеспечить им лишь места в морге судебной медицины…»

Бегло пройдясь по лицам рыдающих родственников, камера устремилась в небо, настраивая зрителей на возвышенный лад. После чего действие перенеслось на железнодорожное полотно, тянущееся вдоль горного склона.

«Чечня, – торжественно произнес закадровый голос. – На этой сравнительно небольшой территории площадью девятнадцать тысяч квадратных километров вот уже более десяти лет буксует махина российских Вооруженных Сил. Каковы причины столь загадочного феномена? Давайте попытаемся разобраться в этом…»

Одни годами буксуют, другие годами разбираются, и все без толку! Катя уж собиралась переключиться на другой канал, когда передумала, увидев на экране нового персонажа. Внешне он ничем не походил на Катиного брата, но вместе с тем был явно слеплен из того же самого теста, такого черствого, что укусить даже не пробуй: зубы обломаешь.

Этот седой, продубленный солнцем мужчина, одетый в новехонький пятнистый комбинезон, беседовал с невидимым телерепортером, пока оператор давал крупные планы развороченной железнодорожной насыпи, особенно долго задерживаясь на бурых пятнах и кучках обгорелого тряпья. Когда камера уставилась на оплавленную бутылку из-под минеральной воды, репортер, возвысив голос, прокомментировал:

«Пассажиры поезда не ожидали, что такое еще возможно. Полагая, что федеральные войска контролируют территорию республики не на словах, а на деле, они отправились в эту злополучную поездку по маршруту Москва – Гудермес… Для шестерых из них она стала последней».

Телеобъектив выхватил тронутую огнем обложку книги: бритоголовый молодчик в золотом ожерелье небрежно растопырил пальцы, явно рисуясь под многозначительным названием «Отмороженный авторитет». Видимо, оператор усмотрел в этом какую-то только ему понятную символику.

– Скажите, – раздался закадровый голос, – вы, военные, собираетесь как-то реагировать на этот вызов?

Портрет бритоголового сменился изображением седого мужчины в камуфляже.

– Если бандит с ножичком за углом жертву подкарауливает, то разве это вызов? – спросил он. – Это разбой. Бандита нужно изловить, а еще лучше – пристрелить на месте.

– Не слишком ли вы упрощаете чеченскую проблему?

– Нет никакой чеченской проблемы, – сказал военный со скучающим видом. – Ее политики придумали.

– Как же нет, – загорячился корреспондент, скрывающийся за кадром, – как же нет, когда есть? Мы с вами разве не в «горячей точке» находимся? Разве не на этом самом месте вчера совершила дерзкую вылазку банда Беслана Шалиева? Если верить сообщениям Интерфакса…

– А вы не верьте сообщениям Интерфакса. Вы меня лучше послушайте, полковника спецназа Главного разведывательного управления Генштаба России. Когда шалиевские волки тут пассажиров резали, Интерфаксом в округе даже не пахло.

– Хорошо. Тогда объясните мне, почему отряды боевиков растут как грибы после дождя, пока вы, военные, якобы проводите свои контртеррористические акции?

– Ложил я на акции… Нам команда «фас» нужна, – сказал полковник, тоскливо взглянув куда-то вверх, на небо. – Поступила бы такая команда, мы бы их в клочья порвали, террористов сраных. Тоже мне нашли неуловимого Джо – Шамиля Басаева.

– Кто же вам мешает до него добраться? – спросил ехидный голос корреспондента.

– Вы! – рявкнул полковник. – Это ведь вы, журналюги, на каждом углу вопили про нарушения прав человека в маленькой гордой республике. Вот Запад и взял бедненьких чеченцев под свою опеку. Комиссии, наблюдатели, адвокаты…

– А вам, военным, конечно, хотелось бы действовать без оглядки на мировую общественность? Нет уж, хватит. Это из-за таких извергов, как Буданов, чеченский народ относится к русским, как к завоевателям. Вы тут не невинных девочек насилуете и душите. Вы над целой страной надругались. Последствия всем известны.

– Ты кого это с Будановым сравниваешь, щелкопер? – голос полковника сделался неестественно спокойным.

– Имеющий уши, как говорится, да услышит, – запальчиво произнес корреспондент.

– Ах ты…

Стыдливое бибиканье заглушило дальнейшую речь полковника, после чего корреспондент счел необходимым лично обозначиться на экране телевизора. Почему-то уже в студии, а не в обществе грубого спецназовца. Присмотревшейся Кате показалось, что верхняя губа молодого человека имеет нездоровую припухлость, а все его округлое лицо слегка перекошено, отчего левая половина выглядит несколько шире правой.

– Разговор с нашими бравыми вояками, как водится, закончился ничем, – заявил этот лишенный симметрии корреспондент. – Ни на один мой вопрос не пожелавший представиться полковник вразумительных ответов не дал. – Корреспондент провел пальцем по верхней губе и саркастически добавил: – Как видно, любое упоминание о разбойном нападении на пассажирский состав воспринимается нашими доблестными спецназовцами крайне… м-м… болезненно. – Новое машинальное прикосновение к губе. – Мы же, со своей стороны, провели независимое расследование, и, признаться, его результаты нас обескуражили. Слухи о непобедимости так называемого спецназа ГРУ – это лишь миф, который пора развенчать. Вот факты. – Несимметричный молодой человек зашуршал листком бумаги. – При проведении спецопераций на Северном Кавказе с лета 1999 года погибло 926 сотрудников военной разведки России. Об этом заявил агентству РИА «Новости» не кто иной, как глава нашего государства, посетивший в понедельник ГРУ Генштаба Вооруженных Сил. Президент, правда, подчеркнул, что спецназ очень хорошо зарекомендовал себя в Чечне. По его словам, эффективность всех подразделений ГРУ постоянно возрастает, что доказывают проведенные в последнее время операции. Но мы-то с вами способны отличать мух от котлет, не так ли? – Корреспондент то ли улыбнулся, то ли болезненно поморщился. – Количество погибших спецназовцев свидетельствует не об их лихости, а как раз об обратном. Давайте произведем несложный арифметический подсчет…

– Все давно подсчитано, – произнес бесшумно возникший за Катиной спиной Михаил. – Выключи это.

– Что подсчитано? – полюбопытствовала она, послушно утопив зеленую кнопку пульта.

– Количество костей в человеческом организме. Их более двухсот. Будь моя воля, я бы некоторым краснобаям их переломал. Все до одной.

– Сдается мне, господин корреспондент уже подвергся физическому насилию, – усмехнулась Катя. – На месте событий, в Чечне.

– Что могло понадобиться этому жуку в Чечне? – удивился брат.

– Он там с одним полковником спецназа общался, и, похоже, они друг другу не слишком-то понравились. Боюсь, правда, что полковнику тоже досталось. Староват он, чтобы с молодыми бугаями тягаться.

– Спецназовец? – Хват расхохотался. – Ты имеешь в виду спецназовца ГРУ?

Пришел Катин черед удивляться:

– А что, бывают какие-то другие спецназовцы?

– Их нынче хренова туча наплодилась, спецназов разных мастей. Подобные подразделения формируют все кому не лень. – Хват иронически хмыхнул. – Да только войска специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба, это, сестренка, нечто особенное.

Катины глаза прищурились:

– Ты говоришь об этом с таким подъемом… Послушай, а ты ведь в десантных войсках служил, Миша, если я не ошибаюсь. Значит…

Взгляд Хвата потускнел:

– Ничего это не значит.

– Нет, погоди-погоди. – Катя вскочила с кресла. – Вспомнила! Нашивка на рукаве полковника была в точности как та, которую носил ты.

– Вздор, – буркнул отчего-то помрачневший брат.

– А вот и нет! – возразила Катя. – Могу альбом принести с твоими армейскими фотографиями.

– Вздор, – повторил Хват, потягиваясь. – Спецназовцы носят любые знаки отличия, для оперативной маскировки. То они десантники, то «пушкари», то стройбатовцы. Хрен просечешь.

– А уж я решила…

– И напрасно.

– Мне показалось…

– Будь я спецназовцем, – сказал Хват, уставившись в окно, – я бы сейчас не домашние пирожки переваривал, а паек с боевыми товарищами делил. Там…

Проследив за его взглядом, Катя увидела лишь нагромождение городских крыш на юго-востоке столицы, но невольно поежилась.

– Нет уж. Нечего тебе там делать.

– Так они и рассудили.

– Они? Ты кого имеешь в виду, Миша?

Глаза брата янтарно вспыхнули и тут же погасли – пара матовых леденцов, а не зрачки.

– Те, кто меня отбраковал, – пояснил он, то и дело прочищая горло покашливаниями. – Знаешь, сестренка, я ведь в спецназ по молодости рвался, даже заявление написал.

– И? – Катя превратилась в сплошной знак вопроса.

– Вступительный экзамен не прошел, – неохотно продолжал брат. – Нас, четверых кандидатов, поставили перед полуразложившимся человеческим трупом и предложили покопаться у него внутри.

– Что? – Катя передернулась. – Зачем?

– Ему в брюхо зашили четыре гильзы, которые нам было велено найти, – сказал Хват, жалея о том, что пустился в эти подробности.

– И ты?..

– Я развернулся на сто восемьдесят градусов и побежал.

– Куда?

– Блевать, куда же еще, – ухмыльнулся Хват.

Так оно и было. Уже после того, как он предъявил ту чертову гильзу своим будущим наставникам.




Глава 6

Офицеры, офицеры…


Утро понедельника началось для генерал-майора Завадского с очередного испытания воли и мужества: вход в штаб Северо-Кавказского военного округа оказался блокирован группой контрактников, которые выглядели и вели себя, как сущие махновцы: орали, свистели, размахивали пустыми бутылками и другими предметами, годящимися для нанесения побоев различной степени тяжести.

«Надо было через черный ход», – мелькнула запоздалая мысль, но генерал уже выбрался из джипа и попал в окружение разгоряченных мужиков, приехавших в Ростов-на-Дону за деньгами, которые причитались им за участие в боевых действиях.

Водителя и адъютанта моментально оттерли на самый задний план, где, возможно, уже награждали тумаками, а может, и чем посущественней. Водитель ухал глухо, как филин, а молодой адъютант звонко призывал коменданта, которого поблизости не наблюдалось.

Дело принимало скверный оборот. Контрактников, насевших на генерала Завадского, было около сотни, и каждый стремился переорать другого:

– Я уже три месяца жду…

– Я четыре…

– Мы с Нового года свои «боевые» получить не можем…

– Нам каждому по 70–90 тысяч рублей причитается, слышьте, вы…

– Гоните деньги, сучье позорное…

Генерал Завадский ввинтил мизинец в ушную раковину и веско произнес:

– Деньги следует получать в расположении своих частей, не иначе. Все вопросы решайте по месту службы, в Гудермесе или Шали.

– Уже решали!..

– На хрен!..

– Вор на воре сидит…

– Да что с ними разговаривать, давить их, крыс штабных…

– Взять его – и на фонарный столб, вниз головой…

– За яйки, за яйки его…

Пришло время повысить голос.

– Я выделю вам военный самолет, – гаркнул Завадский, энергично проталкиваясь к двери. – Нечего здесь пикетироваться, товарищи военнослужащие! Летите в Гудермес, деньги поступят туда!..

– Нам жрать нечего, вашблагородь…

– Голодуем мы, понимаешь ты, толстая морда…

– Пусть нам, слышь, прям сейчас заплатят…

– Брюхо к позвоночнику прилипло…

– Вы на его брюхо поглядите, мужики…

– Этот небось не от голода распух…

– Жир ему порастрясти не мешало бы…

– А ну, хватайте его за руки, за ноги…

Осаждаемый со всех сторон Завадский потерял фуражку с высокой тульей, но не присутствие духа.

– Люди в форме Российской Армии не должны противостоять друг другу, – выкрикивал он, наливаясь пугающей свекольной краснотой. – Пропустите меня! Я немедленно позвоню представителю президента в нашем округе. Он приедет и во всем разберется.

Упоминание столь важной персоны произвело на толпу магическое воздействие. Похоже, президентский ставленник был одним из немногих высоких чинов, которым здесь еще верили. Одобрительно гомоня, контрактники начали расступаться. Закрепляя победу, Завадский по-ленински выбросил руку вперед и крикнул:

– Все к окружному Дому офицера! Отстаивайте свои требования там. Командование военного округа немедленно приступит к решению ваших проблем.

– Представителю президента немедля звони…

– Командующему…

– Нет, лучше сразу министру обороны…

– Во, пусть министр приедет, он разберется…

Уже отгородясь от крикунов долговязой фигурой дежурного по штабу, уже вытолкнув им навстречу двух ошалевших, перепуганных до немоты часовых, Завадский злорадно выкрикнул:

– Жалобы будут рассмотрены в рабочем порядке. За несанкционированные митинги – уголовная ответственность. Зачинщиков – под суд.




Ввалившись в гулкий прохладный вестибюль, Завадский, оскальзываясь на мраморных плитах, устремился к лифту. Генеральские глаза, ослепленные солнечным светом снаружи, еще не успели привыкнуть к царящему в здании полумраку. Уловив справа передвижение предупредительно скособочившейся фигуры, Завадский пожаловался:

– Быдло, вот же быдло… Деньги им подавай, воякам хреновым!..

Как тут же выяснилось, это было весьма опрометчивое заявление.

– Репортер «Независимой газеты», – представился шагавший рядом пижон в шортах, после чего выставил перед собой микрофон. – Вы считаете требования контрактников несправедливыми?

– Убери! – рассвирепел Завадский. – Ты бы еще свой член мне под нос сунул!

– Наши читатели желают знать…

– А ху-ху не хо-хо? Имел я ваших читателей! Вместе с тобой!..

Взмах генеральской руки, и микрофон полетел прочь. Пока репортер ползал по полу, выискивая утерянный поролоновый набалдашник, Завадский вошел в кабину лифта и поехал наверх, угрюмо разглядывая свое отражение в зеркале. Волосы растрепались, верхняя пуговица мундира на честном слове болтается, щеки багровые, а нос между ними – бледной поганкой торчит. Славное начало рабочего дня. Но то ли еще будет, ой-ой-ой!

Своего заместителя, Павла Игнатьевича Конягина, дожидавшегося в приемной, Завадский как бы не заметил, пронесся раскаленным докрасна метеором мимо и скрылся в кабинете, постаравшись хлопнуть дверью как можно сильнее. Получилось. Но не успел еще отвалившийся пласт штукатурки рассыпаться по полу мелким крошевом, как дверь снова приоткрылась. В образовавшуюся щель на манер здоровенного раскормленного кота протиснулся заместитель. Свесил повинную голову на грудь, развел руками, на которых старческие пигментные пятна перемешались с веснушками:

– Прости, Николай. Сам не знаю, как такое могло случиться.

– Не знаеш-шь, Павлуш-ша? – прошипел Завадский. – Тогда я тебе объясню. Водку жрать до усрачки не надо, охотнич-чек-к. Мозги пропивать не надо. Тебе кто разрешал секретные данные дома хранить, а? Может быть, я?

– Ну, прости подлеца, – гудел Конягин. – Я уж и так за дурость свою поплатился. Горе у меня, сам знаешь. Похороны сегодня. Внученька моя, Ларочка…

– Ты меня на жалость не бери, не бери! Наломал дров, а теперь в кусты? – Завадский всем весом обрушился на испуганно пискнувшее кресло, запустил палец в ухо и, остервенело вращая им, продолжал: – Похороны отменяются. Самолета не дам, даже не проси.

– Как же так? – опешил Конягин. – Все уже договорено, место на кладбище выкуплено, оркестр заказан…

– Тогда сам ложись в могилу вместе с внучкой. Сразу.

– Но…

– Не перебивай, Павлуша. Некогда тут рассусоливать. Ситуация критическая. Действовать надо.

– Я туда и назад, – взмолился Конягин. – Нельзя ведь, чтоб Ларочку без меня похоронили. Не по-людски это…

– По-людски мы жили, пока погоны со звездами не нацепили, – жестко произнес Завадский, попутно буравя другое ухо. – Теперь у нас одни сплошные законы военного времени. Хоть родина, может, и не в опасности, зато мы с тобой на волоске висим. Хорошо еще главком на Волгоградский тракторный завод укатил оборонный заказ размещать. Потом в Кремль за деньгами отправится. И пока он отсутствует, мы должны вопрос закрыть. Навсегда. – Завадский оставил уши в покое, чтобы грохнуть по столу обоими сведенными вместе кулаками. – Пока твой компьютер неизвестно где болтается, не будет тебе ни праздников, ни похорон. Решение окончательное, обсуждению не подлежит.

– На компьютере девять степеней защиты, – робко напомнил Конягин, по-прежнему не решаясь сесть под тяжелым взглядом начальника. – Не банка бычков в томате. Его просто так не вскроешь.

– Но его уже дважды включали, Павлуша, – язвительно напомнил Завадский. – Не где-нибудь, а в Чечне. Разведка доложила: модем подсоединен к мобильнику Черного Ворона. Он, падла, через твою персоналку в Интернет залазил.

– Ничего, до секретных файлов не докопается. Там код на коде, пароль на пароле.

– Любой хакер их как семечки перещелкает. Сегодня специалиста найти не проблема. Раньше кадры решали все, а теперь – деньги. Кто платит, тот заказывает музыку. Хоть Государственный гимн, хоть похоронный марш. А у нас с тобой сплошное «Прощание славянки», трепать ее, колотить. Знаешь, какие слова под эту мелодию хорошо поются? «В жопу клюнул жареный петух».

Пользуясь тем, что Завадский уставился в окно, Конягин бочком приблизился к его столу и тихонько опустился на стул, стараясь казаться как можно незаметнее.

– На Ворона выйти тоже не проблема, – сказал он, покашливая. – Маячок-то функционирует. Отправим на место пару «вертушек» и покрошим всех к чертовой бабушке.

– А компьютер? – желчно поинтересовался Завадский. – Его другому полевому командиру подарим?

– Поручим десантникам забрать…

– Нет, ну ты от водки своей совсем уже одурел! – заорал Завадский, выкатывая глаза и до предела напрягая голосовые связки. – У тебя ж башка не варит совсем!.. У тебя ж мозги проспиртованы, как в той Кунсткамере!..

– Это ты зря, – обиделся Конягин, трогая ладонью макушку с венчиком белесых волос, напоминающих католическую тонзуру. – Я дело говорю, Николай.

– Дело? Дело в военной прокуратуре заведут, если облажаемся. А вдруг Ворон с компьютером исчезнет, а? Или не в меру любопытный воин решит его в кустах припрятать до лучших времен? – Кровь успела отлить от лица Завадского, но он все еще был излишне румяным, а его чувствительный нос шевелился, как у крысы, принюхивающейся к источнику опасности. – Но хуже всего даже не это, Павлуша. Об огласке ты подумал? О том, какая вонь в округе поднимется, если, не приведи господь, чечены вертолет накроют? У тебя есть полномочия войсковую операцию без согласования с командующим проводить? Нет? Ну и я такой риск на себя не возьму, не надейся…

Выпустив пар, Завадский как-то весь обмяк за своим столом, даже вроде постарел, уменьшился, а генеральские звезды на его погонах казались сегодня тусклыми, хотя летнее солнце исправно освещало кабинет, а шторы были раздвинуты.

– Что же делать? – растерянно спросил Конягин. Впервые за последние часы ему стало жалко не столько бедняжку Ларочку, сколько себя самого. Перед строем под барабанный бой, конечно, не расстреляют, но и в отставку с почестями не проводят. Тоскливо сделалось Павлу Игнатьевичу, муторно. Словно объявили ему дату его собственной кончины, и дата эта была уже не за горами. – Что делать? – повторил он уже с настоящим отчаянием.

– Ты меня спрашиваешь, Белинский?

– Чернышевский, – машинально поправил Конягин. – «Что делать?» написал Чернышевский.

Завадский этому замечанию как будто даже обрадовался, тут же оторвал пуговицу, неряшливо болтающуюся на кителе, шмякнул ее об пол и заявил:

– Ну, тогда тебе и карты в руки, коли ты такой у меня грамотный, заместитель. Я с сегодняшнего дня, между прочим, в отпуске. Поеду рыбачить на Волгу-матушку, эх, хорошо… Правда, – продолжал он со злорадной ухмылкой, – через пару дней меня обратно вызовут, но это не беда, это терпимо.

– Зачем вызовут? – тупо спросил Конягин, в голове которого заворочались тяжелые, как камни, мысли.

Завадский притворился удивленным:

– Как зачем? С тобой, ворюга, разбираться. Рапорт о твоем разжаловании подписывать. – Поднявшись из-за стола, он прошелся по кабинету, ковыряясь то в одном ухе, то в другом. Казалось, он полностью погружен в приятные размышления о предстоящей рыбалке, но стоило Конягину напомнить о своем существовании робким покашливанием, как генерал-майор стремительно развернулся к нему и подбоченился: – Думаешь, я с тобой по одной статье пойду? Надеешься, что я в наших с тобой махинациях признаюсь? Нет, шалишь, Павлуша, шали-и-ишь. Бонивур не вынесет двоих, как говорили древние греки.

– Боливар, – вызывающе возразил Конягин, тоже выпрямляясь во весь рост. – Боливар не вынесет двоих. Это не греки сказали, но все равно очень верное замечание. Я, Николай, тоже не лыком шит. Дам показания, что ты меня к финансовым нарушениям собственной властью понуждал, и пусть тогда судят. Поглядим еще, кто из нас на коне окажется, а кого прокуратура взнуздает.

В кабинете сделалось тихо, лишь яростное сопение двух мужчин нарушало молчание, пока к Завадскому не вернулся дар речи.

– Сядь! – приказал он, весь полыхая изнутри опасным малиновым жаром. – Сядь и не возникай, а норов свой для баб побереги.

Конягин догадался, что сейчас будет выложен козырь, бить который ему нечем.

– Я, – начал было он, но начальник договорить ему не позволил, перебил грубо:

– Что «я»? Пипипка ты от руля, хоть и генерал. Сядь, говорю. Читай.

Поймав брошенную ему газету, Конягин прочитал один только жирный заголовок: «ОБЩАК СЕВЕРО-КАВКАЗСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА», – после чего не просто опустился на стул, а рухнул, едва не проломив сиденье. Текст статьи никак не укладывался в его сознание, хотя буквы маячили прямо перед глазами. Черные, расползающиеся перед глазами. Как мухи, слетевшиеся попировать на чужих похоронах.

Конягин осторожно положил под язык таблетку нитроглицерина, так же осторожно водрузил на нос очки, напряг зрение. Нет, не померещилось. Речь в статье действительно шла об СКВО. И первая ее глава называлась не как-нибудь, а «КТО-КТО? КОНЬ В ГЕНЕРАЛЬСКОМ ПАЛЬТО».

– Не могу, – пожаловался он, едва двигая омертвелыми губами. – Не вижу ни хрена, Коля. Тут про меня написано? Про нас с тобой?

– Ну, фамилий автор пока что не приводит, – проворчал Завадский, успевший возвратиться на прежнее место за столом. – Все больше намеками оперирует. До поры до времени.

– До поры до времени? А потом?

– Ты забыл, что все наши банковские проводки в твой компьютер заложены? Суммы перечислений, счета, коды, названия всех зарегистрированных нами фирм, ни дна им, ни покрышки. – Завадский рванул узел сделавшегося ему тесным галстука. – Думаешь, я из-за плана операции психую? Да пусть «чехи» им подавятся, с нас взятки гладки. План «липой» объявить можно: дезинформация, мол, специально Ворону подброшенная. Но если хоть одна собака про остальное пронюхает… Если хоть одна падла глубже копнет…

– Ох, не приведи господь, – выдохнул Конягин, находясь гораздо ближе к обмороку, чем в тот миг, когда понял, что пульс на руке внучки не бьется.

Завадский с тревогой взглянул на обмякшего подчиненного:

– Эй, ты как? Медиков вызвать?

– Не надо, – просипел Конягин, массируя грудь. – Вроде отпустило.

– У меня тоже сердечко ни к черту, – признался Завадский, притронувшись почему-то к животу, выпирающему из-под кителя. – Особенно теперь.

– Еще бы. Столько всего навалилось.

– Но раскисать нельзя, Павлуша, ой нельзя. Действовать нужно. Четко и оперативно.

– Как действовать? Бежать? Прятаться?

– Дурья твоя башка. Ты что, кабан-подранок? Как побежал, так считай, уже в покойники записан. Нет, дорогой мой товарищ, отступать нам нельзя, отступать нам теперь некуда. Хоть и не Москва за нами, а ситуация в чем-то схожая. Как говорится, ни шагу назад. Стоять насмерть!

– У тебя есть план? – спросил Конягин с просыпающейся надеждой.

– Есть, – кивнул Завадский, – конечно, есть. Вот прочитай статейку, а потом я тебе свои соображения изложу. Но учти, – начальник штаба поднял палец, – в отпуск я все равно уеду. Ты промашку дал, ты и исправлять должен. Со всей, понимаешь, ответственностью. Потому как в случае чего история тебя не простит.

– Да мне на нее, на историю…

– Мне тоже, – перебил Завадский. – Однако мы ее все же творим сами. Лепим, можно сказать. Из всякого подручного дерьма. Вчера, допустим, этим занимался я, а теперь настал твой черед. Ясно?

– Ясно, – промямлил Конягин.

Соврал. Ничего ему ясно не было, наоборот. Сплошной туман крутился в голове, мысленная неразбериха и почему-то отзвуки похоронного марша, который, если и играл в Москве, то в Ростове раздаваться никак не мог.

Впрочем, шут его знает.

* * *


От газеты пахло не типографской краской. Следственным изолятором в Лефортове. Окурком сигареты, выпрошенным у следователя. Тюремной парашей.

Конягин поморгал глазами, заставляя себя сосредоточиться на статье.

Как сообщил РИА «Новости» руководитель пресс-службы Минобороны России полковник Николай Дерябин, в самом ближайшем будущем министр обороны намерен посетить Северо-Кавказский военный округ. Такова официальная версия. Однако, согласно информации, полученной нами из достоверных источников, министр посетит СКВО вовсе не для того, чтобы уделить все свое внимание вопросам боевой подготовки в летний период и обустройству частей…

Конягин с силой потер занемевшую шею, погонял во рту подслащенную нитроглицерином слюну. Худо ему было. Пожалуй, даже хуже, чем когда увидел Ларочку, застывшую в луже крови. Несчастная девочка… Жила себе, радовалась, шоколадки кушала, к поступлению в институт готовилась и вдруг нате вам: допрыгалась… Подвела деда под монастырь, соплячка!

– Изучил? – нетерпеливо спросил Завадский.

– Я тебе что, скоростной сканер? – обиделся Конягин.

– Тогда читай, читай. У меня через два часа самолет.

«Чтоб ты не долетел», – мысленно пожелал начальнику Конягин. Но без злобы, машинально. На эмоции сил не осталось. Их едва-едва хватало на то, чтобы вникать в смысл статьи.

Один из аудиторов Счетной палаты России, с которым негласно встретился наш корреспондент, сообщил, что его коллеги зафиксировали крупные финансовые нарушения в ходе ревизии по Северо-Кавказскому военному округу. Только за период с октября 2002 года по май 2003-го общий объем хищений исчисляется в сотнях миллионов рублей.

Из них 497 млн. рублей составили нецелевые и нерациональные расходы, 120 млн. рублей утеряны из-за нарушений законодательства, 62 млн. руб. потрачены на квартирно-эксплуатационные расходы, не имеющие документального обоснования. Еще около 164 млн. рублей провалилось в «черную дыру» благодаря незаконному использованию федеральной собственности, предоставленной в пользование военных.

По информации аудиторов Счетной палаты, в 2002 г. из федерального бюджета Северо-Кавказскому военному округу было выделено порядка 12 млрд. рублей, что составляет пять процентов расходов на всю национальную оборону. Около трети этих денег были украдены. По словам сотрудника ревизионной комиссии, о результатах проверки было доложено министру обороны, который признался, что с такими откровенными хищениями Россия не сталкивалась с 1995 года…

– Ну, как тебе это? – мрачно спросил Завадский у задыхающегося Конягина, уронившего газету на стол.

– Клевета, – пропыхтел тот. – Наглый поклеп. Эти журналюги думают, что так легко миллиарды схлямзить. Ну, попользовались чуток, так большая часть средств все равно по прямому назначению пошла. – Конягин обиженно шмыгнул носом. – Разве ж я тут бы сейчас сидел, если бы такую хренову тучу денег отгреб?

Завадский согласно кивнул головой:

– Вот и я так думаю. Взять бы этих пепперони за жопу и в нашу гарнизонную тюрьму, недельки так на две.

– Папарацци, а не пепперони. Но взять бы их за жопу не мешало. Мы бы им свободу с гласностью показали, выродкам.

– Впрочем, сейчас не до праздных мечтаний, – напомнил Завадский, запуская палец в ухо. – Что-то предпринимать надо, Павлуша, стрелки переводить. Проверки сами по себе процедура неприятная, но по документам все чики-пики. Если и привлекут кого-то, то не нас с тобой.

– Не нас с тобой, – откликнулся Конягин эхом, впервые за весь разговор попытавшийся улыбнуться.

– При условии, что не всплывет твой долбаный компьютер!

Слабая улыбка на губах Конягина превратилась в болезненную гримасу.

– Черт, – сказал он. – Как же все это некстати.

– Не то слово, Павлуша, не то слово, – печально подтвердил Завадский. – Однако способ закрыть тему есть. Один-единственный.

– Какой?

– А как Александр Македонский рубил концы, помнишь?

– Он гордиев узел рубил, а не концы.

– Тем более! – воскликнул Завадский, воздев перепачканный желтым палец. – Мы тоже должны действовать решительно. По-македонски. – Генеральская ладонь рассекла воздух столь воинственно, что на столе зашевелились бумаги, тронутые воздушным вихрем. – Высадим в Чечне десант. Небольшую группу из 10—5 человек. Задача перед бойцами должна быть поставлена, сам понимаешь, какая. Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы сформировать такую зондер-команду?




– Это будет не зондер-команда, – прошептал Конягин, подчиняясь внезапному наитию.

– Не команда? – Завадский заинтересованно пошевелил бровью. – А кто тогда? Эскадрон гусар летучих?

– Эскадрон нам ни к чему. Чем больше людей будет задействовано в операции, тем больше языков станут болтать о ней, согласен, Николай?

– Резонно. Что же ты предлагаешь? Снарядить в Чечню какого-нибудь супермена-одиночку? – Завадский хохотнул, давая понять, что лично он в суперменов не верит.

– Нам нужен спецназовец ГРУ, – произнес Конягин тихо. – Один такой парень роты десантников стоит.

– Ты в своем уме, Павлуша? Доверить разведчику компромат на самих себя? Да спецназовец твой компьютер в два счета раскурочит, информацию своим сольет, а нас с тобой – под колпак. – Завадский тяжело задышал. – Пригласили, понимаешь, волка овечкам подсобить. Бред, полный бред. Ни в какие ворота не лезет.

– А если спецназовец не вернется с задания? – предположил Конягин. – Если он с компьютером сгинет? Тогда как?

Завадский подпрыгнул так резво, словно из сиденья его кресла внезапно высунулся острый шип:

– Нет, ты определенно спятил! ГРУ как дракон о ста головах. Одну срубишь, а остальные в тебя вцепятся и порвут, как Тузик – грелку. Что за нелепые идеи? Сколько вчера на грудь принял, признавайся?

– Норму, – отрезал Конягин, взгляд которого стал застывшим, как у человека, находящегося в гипнотическом трансе. – Это к делу не относится. Ты вникай, вникай, Николай. Спецназовца нужно нанять бывшего. Уволенного в запас не по состоянию здоровья, а, к примеру, за дисциплинарные взыскания. Мы его не приказом на задание пошлем, смекаешь? Денег посулим, восстановить на службе пообещаем. Списанный служебный пес, забытый всеми волкодав. Кто такого хватится?

– Так. – Завадский заерзал на месте. Если в его кресле и торчал шип, то теперь он как бы вминал его задницей обратно. – И что, есть у тебя на примете такой герой?

– Есть.

– Кто таков?

– Сейчас узнаешь, – пообещал Конягин, вставая. – Схожу к себе за личным делом одного прелюбопытного товарища. Я давно за ним наблюдаю. Как чувствовал, что однажды пригодится. – Он направился к выходу.

– У тебя и на меня дело заведено? – крикнул Завадский ему вдогонку.

Заместитель замер. Обернулся через плечо и отрицательно покачал головой. А начальник штаба вместо облегчения почувствовал такой приступ изжоги, что, оставшись один, согнулся пополам в своем кресле, нашептывая искривившимися губами:

– Ох, доля моя проклятая. Устал я жить в этом сраном гадюшнике, ох устал. Помереть бы, да так, чтобы разом, без боли… Но ведь не дадут, не позволят…

Кого он имел в виду? Уж не ангелов ли небесных, в которых сроду не верил?

* * *


К тому моменту, когда Конягин возвратился в кабинет с тощей папочкой в руках, генерал-майор Завадский успел не только справиться с припадком отчаяния, но и опрокинуть полстакана неразведенного спирта. Точнее говоря, сначала он принял на грудь, а потом уж расслабился. Свекольная окраска генеральской физиономии сделалась от этого только интенсивнее, зато на сердце полегчало. Хоть песни пой. Из полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…

– Ну, что там у тебя? – спросил Завадский, перемалывая зубами миндальный орешек. – Хвастайся, заместитель.

Ноздри Конягина чутко шевельнулись:

– Кажется, водочкой попахивает.

– У тебя одно на уме, Павлуша. – Тон начальника был сух и укоризнен. – Не до водки сейчас. Излагай.

– Вот, тут все написано.

Представив себе, как он станет читать дело, отлавливая одним глазом расползающиеся строчки текста, Завадский возвратил придвинутую папку обратно:

– Доложи устно. Ты же знаешь, я на слух лучше воспринимаю.

– Да знаю, знаю, – проворчал Конягин, косясь на шкаф, в котором начальник держал запасы спиртного, пополнявшиеся столь же регулярно, сколь и опустошавшиеся.

– Тогда докладывай, – поторопил Завадский, тоже поглядывая в сторону заветного шкафа. – Четко и ясно, без лирики. А то начнешь заливать, как тот соловей российский, славный птах…

Лицо заговорившего Конягина сделалось недовольным, но по мере того, как он заново знакомился с делом Михаила Алексеевича Хвата, кислая мина сходила на нет.

– Начинал в Афганистане… Три ордена… Два ранения…

– Угу, – благосклонно кивал Завадский, – угу… угу…

На самом деле он внимал заместителю вполуха. Какая разница, где воевал и чем занимался этот капитан Хват, если жить ему осталось всего ничего? Как и Конягину. Таких проколов прощать нельзя, не то за первым последует второй, а там пошла писать губерния… Или плясать?.. Гадая об этом, он пропустил почти весь текст объективки и вынырнул из хмельной задумчивости не раньше, чем Конягин провозгласил голосом председателя трибунала:

– Уволен из рядов армии во время боевых действий в Чечне.

– О как! – восхитился Завадский. – Так наш майор, оказывается, дезертир?

– Наш капитан не дослужился до майора, – возразил заместитель. – Как в той песне Высоцкого…

– Отставить песни. По существу давай.

Конягин оторвался от дела Хвата и, немного рисуясь, доложил:

– По существу я при этом инциденте лично присутствовал. Еще будучи полковником.

– Ну-ка, ну-ка… – Заинтригованный Завадский прочистил сразу оба уха одновременно и откинулся на спинку кресла.

– Он шибко принципиальным оказался, наш капитан, – ухмыльнулся Конягин. – Вообрази: начало девяносто пятого года, город Грозный, сепаратисты нас чешут в хвост и гриву, Ельцин через каждый час в штаб названивает, приказывает сломать хребет чеченской гадине, понимаешь. – Он довольно похоже изобразил гнусавый голос негодующего президента. – А тут какой-то капитанишко возникает, как… как…

– Чирей на заднице, – подсказал Завадский.

– Точно, – подтвердил Конягин. – Он роту самовольно распустил, представляешь? Ему пополнение прислали, курсантиков спецназовских. Давай, мол, Хват, покажи, на что твои орлы способны, веди их на штурм аэропорта. А он в ответ: в бой молодняк не пошлю, требую хотя бы две недели на подготовку личного состава к ведению боевых действий.

– Требует он! – возмутился Завадский так, словно строптивый капитан лично ему осмелился норов показывать.

– Между нами, девочками, говоря, – Конягин понизил голос, – решение Хвата было обоснованным. Ну спецназовцы, ну уже чуток натасканные, так ведь еще не настоящие, пороху не нюхавшие. Их покрошили бы в первый же день, всех сразу… и покрошили, только чуть позже, когда капитана уволили.

– За что?

– А за что солдат убивают? Доля у них такая. Аты-баты, шли солдаты, аты-баты, на войну…

– Я спрашиваю, за что Хвата турнули? – поморщился Завадский, которого мало интересовала судьба рядового состава. – По какой статье?

Конягин нахмурился:

– Выгнали его с позором, как законченного труса и дезертира. Чтобы другим неповадно было.

– Почему под суд не отдали?

– Сжалились, все-таки геройский был офицер, бедовый. Кроме того, в ГРУ у него высокие заступники нашлись, вмешались, дело велели спустить на тормозах… Так что официальной причиной увольнения капитана стали, э-э… так называемые «действия, повлекшие угрозу для жизни подчиненных».

– То есть еще и поддели его на прощание? Его же салом по его же мусалам, так?

– Вроде того.

– Восстанавливаться Хват пытался? Жалобы строчил?

– Нет, – покачал головой Конягин. – Гордый очень. Патриот, мля.

– Это хорошо, – кивнул Завадский. – Нам это на руку. Хвата надо не только материально заинтересовать, но и на его патриотической струнке сыграть. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой» и тому подобное. Улавливаешь мою мысль?

Ноздри Конягина, втянувшие все усиливающийся запашок перегара, затрепетали.

– Улавливаю, – подтвердил он. – Конечно, улавливаю.

– Где сейчас этот Хват находится? – продолжал расспрашивать Завадский. – Чем занимается?

– Проживает в столице вместе с сестрой, холост, подрабатывает в различных охранных агентствах. В свободное время попивает и дурью мается.

– Это само собой, это я понимаю. – Побарабанив пальцами по столу, Завадский решил, что самое время проинструктировать заместителя и отправиться на военный аэродром, а оттуда на простор речной волны. – Значит, так, подход к капитану ищи уважительный, нахрапом не действуй. Непременно аванс выдай, но не забудь намекнуть, что ему поручается дело государственной важности…

– Насчет аванса, – быстро сказал Конягин. – По какой статье деньги проводить?

– По карманной статье, Павлуша, по карманной. Заплатишь Хвату из личных сбережений. Это твоя головная боль. – Предвидя возражения, Завадский насупился: – Не вздумай жмотничать. Упустишь капитана – сам в Чечню полетишь, в качестве Рэмбо. Кстати, в деле его фотографии имеются?

– Имеются, – буркнул Конягин. Подъем, который он испытывал еще минуту назад, сменился полным упадком. Годы брали свое.

– Дай-ка взглянуть, – потребовал Завадский, протягивая руку с требовательно шевелящимися пальцами.

– Пожалуйста.

– Спасибо, Павлуша. За все спасибо.

Завладев снимками, хранившимися в специальном конверте, генерал-майор разложил их перед собой и сосредоточенно засопел. Капитан Хват не производил впечатление отчаянного головореза, способного в одиночку расправиться с Черным Вороном. Симпатягой он тоже не был. Даже на групповом снимке боевых офицеров, где все жизнерадостно скалились в объектив, этот тип сохранял отстраненное, замкнутое выражение лица.

Приподнявшись с места, Конягин навис над столом, ткнул пальцем в одну из фотографий и прокомментировал:

– Это он в Балашихинском учебном центре «Вымпел». Обрати внимание на его глаза. Так обычно хищник зыркает, а не человек, это я тебе как бывалый охотник говорю. Я как снимок увидел, так и решил: этот Хват нам однажды пригодится, еще тот зверюга. Зенки-то у него рысьи.

– Вот и запрягай его, своего человека с глазами рыси, – распорядился Завадский, отодвигая фотографии подальше. – А потом о его дальнейшей судьбе не забудь побеспокоиться. Меня больше в эти дела не впутывай. Я, Павлуша, рыбак, а не охотник. Меня Волга-матушка дожидается. Моя удочка торчком, девки падают ничком, хе-хе.

– Остался бы, Николай, – просительно прогудел Конягин. – Вместе оно как-то надежней.

– Ага, нашел дурака. – Завадский опять захихикал, грозя заместителю пальцем. – Знаешь, какие на Волге белорыбицы обитают? Как возьмешь такую за жабры… у-у, ни в сказке сказать, ни пером описать. Титьки – двумя руками не обхватишь.

– У белорыбицы? – усомнился Конягин. – Титьки?

– Еще какие!

– Где это видано?

– Места надо знать, Павлуша, заповедные места. – Завадский встал, давая понять, что разговор закончен.

Он выглядел вполне беспечно, только подвижный бледный нос по-прежнему ходил ходуном, как у принюхивающейся крысы.

Впрочем, негоже сравнивать русского генерала с каким-то там беспородным пацюком. У крыс не бывает лоснящихся щек бурячного цвета. И погоны они не носят, и спирт не употребляют, и штабами не командуют. Жрать да пакостить – вот их единственное призвание. Имеются в виду крысы. О генералах разговор особый.




Глава 7

Традиционные рецепты кавказской кухни


– Ну? – Руслан Гелхаев вопросительно посмотрел на племянника, возникшего в дверях тренажерного зала.

По утрам здесь надлежало крутить педали бесколесного велосипеда и перебирать ногами на полосе беговой дорожки, не ведущей никуда. Руслан терпеть не мог физических упражнений, но заниматься спортом ему порекомендовали в президентской клинике, а разве можно не доверять тамошним врачам, берущим за прием четыреста долларов?

За право консультироваться у них пришлось выложить кругленькую сумму на закупку медицинского оборудования да еще заплатить за рекомендации двум заслуженным артистам и одному ничем не прославившемуся госчиновнику из Министерства культуры. Затраты того стоили. Теперь Руслан имел доступ в самую элитарную больницу столицы, поддерживал в организме витаминный баланс и начинал каждое утро в собственном тренажерном зале. А какой-то двоюродный племянник, седьмая вода на киселе, осмеливался прерывать процесс оздоровления организма. Мнил себя дядиным любимчиком. Хлопал своими телячьими глазищами и требовал к себе внимания.

– Ну! – раздраженно повторил Руслан, переставая вращать педали.

Это емкое русское словечко постоянно звучало в доме, хотя общаться здесь было принято исключительно по-чеченски. Все, кому выпала честь обитать в стенах гелхаевского особняка, являлись выходцами из одной и той же маленькой, но очень независимой республики, где, как в Греции, было все… кроме денег. Их приходилось добывать в ненавистной России.

– Там тебя Ник дожидается, дядя, – развязно доложил Ильяс. – Говорит, дело срочное. Заводить его?

– Что за Ник? – вкрадчиво спросил Руслан, который, как глава тейпа, не мог допустить, чтобы его тревожили по пустякам.

Находись под ним горячий скакун, а не велотренажер, он бы обязательно привстал в стременах. За отсутствием таковых пришлось просто распрямиться, высвобождая из-под живота добрую половину ляжек. Знающие люди, завидя Руслана Гелхаева в столь воинственной позе, непременно рассыпались бы в тысячах извинений и поспешили удалиться, раболепно пятясь, но желторотый Ильяс продолжал как ни в чем не бывало:

– Никита Сундуков, лидер поп-группы «Тип-Топ», дядя. – Это было произнесено по-русски, поскольку фраза не переводилась на древний чеченский язык.

– Что еще за «топ-топ»? – поинтересовался Руслан, тяжело соскакивая на пол. Шелковая ткань спортивного костюма издала шуршание, напоминающее то, с каким подкрадывается к беспечной жертве преисполнившаяся ядом змея.

– У-у, их сейчас каждый знает, – воскликнул Ильяс, темпераментно всплеснув руками. – Они такие крутые, такие знаменитые. – Восхищенно поцокав языком, он добавил: – А Ник среди них самый крутой, самый знаменитый… Атыпад, полны атыпад!

Племянник продолжал тараторить по-русски, переиначивая отдельные слова на чеченский лад. При этом паршивец ухмылялся до ушей, чуть ли не подмигивая своему разгневанному дяде. Подобная вольность в обращении позволялась далеко не каждому. Во всяком случае, не сопливому юнцу, который пока что проедал больше, чем приносил в общий котел.

– Подойди сюда, мой мальчик, – сказал Руслан, маня племянника пальцем, похожим на волосатую сосиску.

– Да, дядя? – В карих глазах Ильяса промелькнули первые признаки беспокойства. Он послушно сделал несколько шагов вперед, однако вплотную к главе рода приблизиться не рискнул, замер поодаль.

– Ближе, – потребовал Руслан. Для своих шестидесяти лет он находился в неплохой форме, но делать слишком резкие движения все же остерегался, берег суставы, которые к старости сделались туговатыми и непослушными. Стоит возомнить себя по-прежнему молодым, как суставы – щелк! – напоминают о том, что здоровье, в отличие от богатства, с годами не приумножается, а убывает.

– Я слушаю, дядя, – промямлил Ильяс, остановившись на расстоянии вытянутой руки.

Он уже ни капельки не походил на того задорного джейрана, каким носился по громадному дому Гелхаева, ловя на себе восхищенные и завистливые взгляды многочисленной челяди. Шелудивый шакал, трепещущий перед грозным барсом, – вот кого напоминал племянник теперь. Может быть, именно поэтому Руслан не наградил Ильяса парочкой заслуженных оплеух. Лишь ухватил его двумя пальцами за нос, хорошенько прищемил и принялся раскачивать его из стороны в сторону, приговаривая:

– Не смей беспокоить меня по пустякам, щенок!.. Не распускай язык, когда тебя об этом не просят!.. Будь скромен и учтив, яйцевислый сын безмозглого барана!

– Мой отец не баран! – гнусаво запротестовал Ильяс. Чувствуя, что дядин гнев идет на убыль, он помаленьку осмелел. – Ты не смеешь называть его бараном.

Руслан в глубине души понимал, что перегнул палку, но только усилил хватку, поскольку главе тейпа не пристало признавать собственные ошибки.

– Твой отец, – гудел он, – и мой двоюродный брат был достойным, уважаемым человеком. Он принес нашему роду много пользы. А что сделал хорошего ты, желторотый индюшонок? Кто ты такой, чтобы тявкать в присутствии старших, щенок?.. А?.. А?..

При каждом новом восклицании Руслан яростно дергал прищемленный нос племянника то влево, то вправо, так что очень скоро его пальцы сделались липкими на ощупь. Пришлось брезгливо вытереть их о футболку Ильяса.

Тот покосился на испачканную грудь и заговорил на родном языке, часто шмыгая покрасневшим носом:

– Великодушно извини меня, дорогой дядя, но я хотел как лучше. Этот Ник неспроста явился. Он позавчера в казино не меньше ста пятидесяти тысяч долларов просадил. На нем теперь большой долг висит.

– Ну? – Руслан выжидающе прищурил глаз.

– А его группа теперь в нашем клубе «Башня» выступает, я сам видел. – Ильяс на всякий случай прикрыл нос рукой, после чего отважно продолжал: – Наверняка Ник хочет к тебе за помощью обратиться, дядя. Станет денег просить.

– Откуда ему знать, что «Башня» под нас отошла? По бумагам клуб по-прежнему за прежним владельцем числится.

– Слухами земля полнится, дядя.

Высказав столь мудрую мысль, Ильяс скромно потупился. Не стоит кичиться умом в присутствии старших. Иначе тебя станут тягать за нос и обзывать щенком. Кому такое понравится?

– Да, людская молва расходится быстро, как горный поток, – задумчиво произнес Руслан. – Но настоящие мужчины умеют направлять поток в нужное русло, мой мальчик. Не так ли?

– Так, именно так, – подтвердил Ильяс, ничего не понявший из туманной дядиной речи. – А зачем направлять поток в нужное русло?

– Чтобы пользоваться им в свое удовольствие, понимаешь?

– Конечно, понимаю, – подтвердил Ильяс. – Но разве нельзя пользоваться потоком без лишних усилий? Подошел и напился. Носки простирнул.

– Сейчас речь идет не о твоих вонючих носках, мой мальчик, – поморщился Руслан. – Я вижу, ты еще не готов воспринимать по-настоящему мудрые мысли.

– Почему не готов? Вы объясните, чтобы я понял.

Произнеся эти слова, Ильяс покосился на дядину руку, положенную ему на плечо. Вроде бы вполне дружеский, покровительственный жест. Тогда почему дядя теребит ткань его футболки, словно желая еще разок обтереть свои перепачканные пальцы? Ишь, салфетку себе нашел! Ильяс независимо шмыгнул носом и повторил:

– Объясните, дядя.

– В другой раз. – Руслан подтолкнул его к выходу. – А теперь иди. Спустись вниз и скажи охране, чтобы гостя пропустили, но без телохранителей, если они у него есть. Хочу побеседовать с ним один на один, по-мужски. Проверю, такой ли он крутой, каким хочет казаться.

– Куда его проводить? – оживился Ильяс. – В столовую? В ваш кабинет?

Ему не терпелось пообщаться с одним из молодежных кумиров, может быть, даже взять у него автограф. Перед подобным сувениром с залихватским росчерком «Сундуков» ни одна русская телка не устоит, они сейчас все на команде «Тип-Топ» повернутые. Представляя, как девочки будут выстраиваться в очередь, размахивая своими заблаговременно снятыми лифчиками и трусиками, Ильяс даже забыл о собственной изгаженной футболке, приобретенной в не самом дешевом новоарбатском бутике. Но дядя охладил его пыл.

– Гостя без тебя проводят, – сказал он. – Прямо сюда. А ты займись наконец каким-нибудь полезным делом, племянник. Или я пристрою тебя на кухню готовить пищу вместе с женщинами. Ты ведь не жалуешься на аппетит, а? Такой молодой, здоровый, кушаешь за двоих, а работать совсем не хочешь. – Руслан опять толкнул племянника в грудь, на этот раз сильнее. – Стыдно!

Сам никогда не стыдившийся никого и ничего, он укоризненно покачал головой и вздохнул так тяжело, словно нравственные проблемы были самыми сложными из всех, которые ему приходилось решать в качестве одного из полутора сотен московских авторитетов.

* * *


Оставшись один, он тщательно вытер полотенцем руки, шею и в последнюю очередь разгоряченное лицо. Снял отсыревший спортивный костюм, набросил халат, затянул под мохнатым животом поясок.

Вид получился не самый презентабельный, как легко было убедиться, поглядевшись в зеркало. Но кто они такие, эти эстрадные однодневки, чтобы с ними церемониться? Что парни, что девки, все на один лад. Не столько поют, сколько кривляются, отличаясь от шлюх лишь тем, что торгуют в первую очередь лицом, а не телом. Никита Сундуков вряд ли окажется лучом света в этом темном царстве. Наверняка расфуфырен, как павлин, на голове черт-те что и сбоку бантик. Профессия у него такая – выпендриваться. Вот пусть и лезет из кожи, стараясь понравиться ему, Руслану Гелхаеву. А он волен принимать просителя так, как ему заблагорассудится. Хоть сидя на унитазе.

– Милости прошу, – крикнул Руслан по-русски, заслышав деликатный стук в дверь.

И тут же повернулся к этой самой двери спиной, делая вид, что полностью поглощен изучением показателей своего велотренажера. Накрутил педали всего на каких-то три километра, а умаялся на все сто, вот такая неутешительная арифметика получалась. Настроение от нее не улучшалось, а совсем наоборот.

Визитер, возникший за гелхаевской спиной, нерешительно перетаптывался, покашливал, шуршал какими-то сверхмодными одежками. Маялся.

«Это тебе не на сцене гарцевать», – мстительно подумал Руслан и, выждав еще несколько секунд, обернулся. Лицо его выражало безмерное удивление, радость и восхищение, когда он, попеременно двигая бровями, воскликнул:

– Ай, кого я вижу!

Видел он перед собой не бог весть кого: смазливого заморыша, вырядившегося как на цирковой манеж. Кожаные лакированные брючки в обтяжку, маечка-безрукавка сеточкой, сам голыми плечиками поигрывает, а на плечиках – расписные японские драконы, хвост одного из которых был заметно смазан.

«Цена такому артисту – сто баксов в базарный день, причем торг очень даже уместен», – решил про себя Руслан, возбужденно повторяя:

– Кого я вижу! Какой дорогой гость пожаловал, сам Сундуков собственной персоной, цх-цх-цх!

– Я к вам с деловым предложением, господин Гелхаев, – брякнул визитер с порога. Как только он открыл рот, оказалось, что его передние зубы украшены бриллиантиками. Когда свет падал на них под определенным углом, камушки сверкали и заманчиво переливались. Но в остальные моменты его зубы казались покрытыми серым налетом.

– С деловым предложением? – огорчился Руслан. – С мировой знаменитостью, с без пяти минут Майклом Джексоном о делах говорить? Ай, жаль. Я тебя хотел позавтракать пригласить, настоящими кавказскими блюдами попотчевать. Одна только брынза чего стоит, м-м! – Он поцеловал сведенные в щепоть пальцы, после чего, не давая визитеру возможности принять приглашение, развел руками. – Что ж, ладно. Будем о делах говорить. В моем доме любое желание гостей – закон.

Плюхнувшись на единственное в помещении кресло, Руслан выжидательно уставился на подрастерявшегося заморыша. Тому сесть было не на что. Разве что на пол. Или на велотренажер, верхом, чего он явно делать не привык.

– Слушаю. – Руслан нетерпеливо шевельнул бровями.

В свою очередь Сундуков подвигал челюстью, давая понять, что подобный прием его не слишком вдохновляет.

– Как вам известно, я пою в группе, которая сейчас на самом пике популярности, – манерно заявил он. – Собственно говоря, я и являюсь центральной фигурой команды, остальные так, сбоку припека.

– Очень интересно, – произнес Руслан, позаботившись о том, чтобы тон его прозвучал как можно более равнодушно. – И что же ты хочешь от меня, Мик?

– Я Ник. Вообще-то меня зовут Никитой, но…

– Чего ты хочешь от меня, Ник, которого вообще-то зовут Никитой?

– Ну как же! – Сундуков занервничал. – Говорю вам: я лидер той самой команды, которая выступает в вашем клубе, «Тип-Топ» называется.

– «Тип-Топ»? – переспросил Руслан. – Нет у меня такого клуба. И никогда не было.

– Это наша группа так называется, – пояснил Сундуков тоном терпеливого, но немного раздраженного учителя. – А выступаем мы в «Башне», негласным владельцем которой являетесь вы. – Фраза была сопровождена многозначительным покашливанием. – С тех пор, как прежний владелец клуба, Лысун, погиб при весьма загадочных обстоятельствах…

– Башку ему из снайперского винтореза продырявили, – сказал Руслан, – вот и вся загадка. Если ты пришел денег на похороны просить, то поздно. Лысуна еще на позапрошлой неделе схоронили. Жаль.

– Да, очень жаль. Неплохой человек был, можно сказать, даже хороший.

– Э, дрянь человек. Мне жаль не Лысуна, мне жаль, что его предали земле, а не бросили на съедение собакам, как он того заслуживал.

Артист выпучил глаза, словно со всего размаху налетел грудью на невидимое препятствие. Надо полагать, он представлял себе встречу со своим новым хозяином несколько иначе.

– В сложившейся ситуации, – начал было он, но договорить ему снова не дали.

– Не морочь мне голову своей ситуацией-митуацией, – отмахнулся Руслан. – По существу говори. Хочешь мне что-то предложить?

– Именно за этим я и пришел, – зачастил Сундуков. – Ведь Лысун был нашим менеджером, а теперь мы сами по себе. И наши законные права приходится отстаивать мне, лидеру.

– Извини за прямоту, но в своем наряде ты больше на пидера смахиваешь, чем на лидера. Зачем ты так одеваешься? Шлюха на панели, и та выглядит пристойней, чем ты.

– Это просто имидж, – пояснил Сундуков с натянутой улыбкой. – Сценический образ. Не зря ведь говорят, что весь мир – театр, а мы в нем всего лишь актеры.

– Кто говорит?

– Точно не помню. Кажется, это высказывание Шекспира.

– А если я тебе скажу, что мир – это один большой сортир, ты тоже станешь повторять мои слова, как попугай?

– Мы отклонились от темы, – сухо заметил Сундуков, переступая с ноги на ногу. – Я пришел с деловым предложением.

Руслан одарил его тяжелым взглядом:

– Ну-ну. Предлагай, раз ты такой деловой.

– Пожалуйста. В результате смерти Лысуна возникли финансовые проблемы. Речь идет о совершенно смехотворной сумме: 150–200 тысяч долларов, которые необходимы для дальнейшей раскрутки. – Сундуков сладко улыбнулся. – Я решил, что уместнее всего попросить деньги у вас.

– Типа, за спонсора меня держишь? – недобро осведомился Руслан. – За лоха?

– Как вы могли подумать такое? – ужаснулся Сундуков. – Я просто предлагаю вам сделать абсолютно беспроигрышное капиталовложение. У нас рейтинг выше крыши. Наш последний клип…

– Ты кто? – перебил его Руслан.

– Как кто? Артист, я же вам уже…

– По жизни ты кто, чем занимаешься? На бабки народ разводишь? На уважаемых людей наезжаешь?

– Ничего подобного! Я артист, я пою, все остальное меня не касается…

– Тогда какого хрена ты тут пургу гонишь? – проревел Руслан. – Просрал бабки в казино, попал на счетчик, а мне про какое-то спонсорство задвигаешь? Знаешь, что я могу с тобой за это сотворить? Что я с тобой сотворю, догадываешься?

– Я чувствую, что напрасно пришел сюда, – сказал Сундуков. Произнесено это было с достоинством, однако уголок его рта подергивался, словно зацепленный рыболовным крючком.

– Ты правильно чувствуешь, – подтвердил Руслан.

– В таком случае вынужден откланяться. – Визитер уже повернулся к хозяину дома спиной, когда властный окрик заставил его вздрогнуть и замереть на месте.

– Стой! Ты думаешь, что можешь уйти просто так, без моего разрешения? Ошибаешься. Достаточно мне пальцем пошевелить, чтобы ты в этом убедился. У меня в подвале всегда есть место для тех, кто пытается вести со мной нечестную игру. Ты будешь всего лишь пятым.

– Никто никаких игр не ведет, – страдальчески воскликнул Сундуков, стремительно разворачиваясь вокруг своей оси. – Это какое-то чудовищное недоразумение. Вы меня не так поняли. Я не жулик и не вымогатель. Я просто артист.

– Поешь или пляшешь? – соизволил уточнить Руслан, глаза которого почти скрылись под насупленными бровями.

– И то и другое, – заверил его гость, который уже очень жалел о своем необдуманном походе в дом чеченского авторитета.

– Хочешь сказать, что ко мне в гости без всякой задней мысли заявился? Захотел старику приятное сделать?

– Ну да, – оживился Сундуков. – Визит вежливости, не более того.

– Не может быть! – восхитился Руслан. – Не могу поверить в такую удачу! Поешь, танцуешь, такой молодой, такой знаменитый… Может быть, исполнишь что-нибудь для меня лично? Не бесплатно, конечно. Я тебе заплачý.

– В другой раз, – пообещал гость.

Гонору у него поубавилось, но пока не настолько, чтобы давать ему какие-то поблажки. Да и его бриллиантовые зубки Руслану определенно не нравились. Не такие уж они были драгоценные, чтобы выставлять их напоказ, перед самим Гелхаевым кичась.

– Другого раза не будет, – скучно сказал он, почесывая седую поросль, топорщащуюся над воротом халата. – Как говорят у вас, у русских, дорога ложка к обеду. Так что пой. Ты же настоящий артист, а не шалтай-болтай, так я понимаю?

– Это становится просто невыносимо, – заявил Сундуков неожиданно прорезавшимся фальцетом. – Я, знаете ли, не привык к подобному обращению.

– Чито? – Руслан тяжелым коршуном взмыл с места, подлетел к отшатнувшемуся гостю, поймал его за подбородок, притянул к себе. – Чито ты сказал? Ты меня будешь учить, как мне себя вести в моем собственном доме?

Он знал, что его покрасневшие глаза метают молнии, но даже удвоил накал своего взгляда. Он видел, что слетающая с его губ слюна обжигает парализованную жертву, как серная кислота, и потому не убавлял желчности. И дышал чесноком прямо в трепещущие перед ним ноздри. И умышленно утрировал свой кавказский акцент, поскольку ему нравилось коверкать русский язык, ему нравилось пугать людей до смерти, нравилось подчинять и властвовать.

Он считал Москву своим городом. Он считал москвичей своими рабами. А почему бы и нет? Наполеона и Гитлера отсюда турнули, а он, Гелхаев, остался. Он жил в русской столице припеваючи и был убежден, что его многочисленные потомки тоже пустят корни именно здесь, а не где-нибудь еще. С каждым годом их становится в Москве все больше и больше. Чеченско-русская война была выиграна давным-давно, ее победители захватили русскую столицу без единого танка, даже без особого кровопролития. Сознание этого наполняло Гелхаева чувством безграничного превосходства.

– Ти кито такой? – продолжал орать он. – Петушок на палочке, вот кто ты такой! Сверну тебе башку собственными руками! Хочешь?.. Хочешь, а?

– Отпустите, господин Гелхаев, – взмолился Сундуков. – Извините, если что не так ляпнул. Простите.

– Там видно будет, – сказал Руслан, успокоившийся так же внезапно, как вспылил. – Порадуешь старика хорошей песней, так и быть, иди на все четыре стороны. А нет…

Умышленно оборвав фразу на середине, Руслан вернулся на место, вальяжно раскинулся в кресле и подал знак: можно начинать. Сундуков откашлялся и окинул тоскующим взглядом тренажеры, словно ища поддержки у этих немых свидетелей своего унижения. Чем они могли помочь в этой ситуации, бездушные, мертвые механизмы? Ровным счетом ничем. Приходилось выкручиваться самостоятельно.

– Прошу учесть, что в данный момент я не в форме, господин Гелхаев, – предупредил он извиняющимся тоном. – Вокал с утреца подсевший, пластика не та.

– Можно без пластики, – благодушно разрешил Руслан. – И без формы можно. – Он выразительно взглянул на обтягивающие штанишки поп-кумира, на его прозрачную маечку и чмокнул губами. – Но без формы успеется. Пока что пой, как есть. – Выдержав долгую паузу, он повысил голос: – Ну? Я жду!

Стараясь сохранять хотя бы подобие независимости, Сундуков передернул своими размалеванными плечиками:

– Пожалуй, исполню вам наш последний хит, «Хочу». Между прочим, я его сам сочинил.

– Валяй, – кивнул Руслан, усаживаясь поудобнее. – Исполняй. Ты сам сказал, что весь мир театр, а мы в нем актеры. Желаю в этом убедиться.

Для начала Сундуков сделал несколько простеньких танцевальных па, поскрипывая кожаными брючками, пощелкивая пальцами. Затем, поймав лишь одному ему слышный ритм, он запел, энергично загребая руками воздух и старательно придыхая на каждом слоге, где это только было возможно:
		Хочу быть люби-хи-мым,



		Хо-хо-чу быть люби-хи-мым,



		Не про-хо-сто люби-хи-мым,



		А не-хо-хо-бхо-ди-хи-мым.



		Хо…








– Стоп, – крикнул скривившийся Руслан. – Невозможно слушать эту туфту. Нехохобхо… тьфу. – Он действительно сплюнул. – Что-нибудь нормальное в твоем репертуаре есть? Без этих твоих «хо-хо»?

– Что бы вы хотели услышать? – напрягся Сундуков.

– А хотя бы «Журавлей» Гамзатова. «Летит, летит по небу клин усталый»… Знаешь такую песню?

– Нет.

– Э, плохо, – констатировал Руслан. – А про белых медведей знаешь? «Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…» Тоже песня моей молодости. По-настоящему популярная. Не чета нынешним.

– И про белых медведей не знаю, – покаялся Сундуков.

– Тогда «Мурку» давай. Слова народные, музыка блатная, хороводная. – Руслан уже не скрывал, что попросту издевается над своим окончательно перетрухнувшим гостем. – Или хотя бы «Хазбулата удалого».

– У нашей группы несколько иной репертуар, мы не исполняем всех этих старых песен о главном, – заявил Сундуков, переступая с ноги на ногу. – Наш стиль…

– Стиль, шмиль! – Руслан притворился разгневанным, пуча и без того выпуклые глаза, иссеченные кровавыми прожилками. – Назвался артистом, а петь не умеешь. Говоришь, по делу пришел, а сам мнешься, как монашка в мужской бане. Что за народ? – спросил он у потолка и, не прочитав там ответа, сокрушенно покачал головой. – Несерьезный народ, безответственный. Вот велю сейчас тебе язык вырвать, балабол, будет тебе наука! Не суйся, куда тебя не просили.

– Господин Гелхаев… – голос Сундукова упал. – Теперь я понимаю, что напрасно вас побеспокоил. Но больше мне было некуда идти. – Он беспомощно развел руками. – Если честно, то я действительно оказался в безвыходном положении.

Представляя себе, как жарко сейчас этому татуированному хлюпику в его воздухонепроницаемых штанах, Руслан тихо засмеялся, колыхая животом.

– Только не дави на жалость, – сказал он. – Лучше скажи прямо: почему ты решил, что тебе здесь могут помочь?

– Казино, в котором осталась моя расписка, принадлежит вашему дальнему родственнику, чеченцу по национальности. Вот я и подумал: может быть, вы как-то сумеете договориться? – Сундуков прижал руки к груди. – Я ведь не о погашении долга прошу, а хотя бы об отсрочке. Мы отработаем, вот увидите.

– Ты отработаешь, – перебил артиста Руслан. – Привыкай отвечать только за себя самого.

– Я отработаю, – покорно поправился Сундуков.

– Сколько ваша группа прибыли приносит?

– Не меньше ста пятидесяти тысяч в месяц, хотя в точности я не знаю. Все финансовые вопросы решал наш менеджер. От нас он цифры утаивал, но знакомым хвастался: нашел, мол, курочек, несущих золотые яйца.

– Петушки вы, а не курочки, – беззлобно сказал Руслан. – Перессоритесь без хозяина, передеретесь. Скажи, твои дружки знают о твоих проблемах? Они согласятся на меня даром поработать, пока ты свой долг не скостишь? Четверть «лимона» – не шуточки.

Брови Сундукова поползли вверх:

– Четверть миллиона? Но мой проигрыш почти в два раза меньше.

– Конечно, – подтвердил Руслан. – Да только я не привык оказывать услуги даром. И по-прежнему жду ответа на свой вопрос.

– Признаться, в команде у нас разброд. Каждый тянет одеяло на себя. Один контракты без согласования с остальными подписывает, другой с левыми концертами выступает, третий…

– Третий в казино зависает, – понимающе кивнул Руслан. – Так я и думал. У вас гадюшник, а не команда. Полагаться на таких нельзя. Я не стану иметь дело с группой «Тип-Топ».

– Мне хотя бы на месяц отсрочку, – прошептал Сундуков. – Даже на пару недель. А ваш родственник назначил совершенно нереальные сроки.

– Пару недель? – удивился Руслан, пряча глаза под полуопущенными веками. – Где же ты достанешь такую солидную сумму? Надеешься отыграться?

– Нет. Я дал себе зарок больше за игорный стол не садиться.

– Это правильное решение. Ты хороший мальчик. Если ты еще уберешь изо рта эти блестящие цацки, – Руслан щелкнул себя по передним зубам, – то тебе вообще цены не будет.

– Вообще-то это модно, – сказал Сундуков, – но если вы настаиваете…

– Нет, не настаиваю. Потому что вряд ли мы увидимся снова, артист. Я не верю, что ты раздобудешь деньги.

– Раздобуду.

– Я люблю уверенных людей. Но терпеть не могу пустую похвальбу.

– Это не похвальба. Я готов дать честное слово… Клятву, если хотите.

– Что ж, давай, – усмехнулся Руслан. – Давай мне это слово.

– Пожалуйста. – Сундуков положил руку на сердце, но, сообразив, что это слишком уж театральный жест, позволил ей упасть вдоль туловища. – Я действительно знаю, где раздобыть нужную сумму, и я ее раздобуду.

– Не знаю, что там у тебя в штанах, – сказал Руслан, устремив взгляд на ширинку собеседника, – но в голове явно пусто, хоть шаром покати. Теперь ты должен деньги не только моему родственнику, но и мне тоже. И все из-за своего длинного языка. – Он сокрушенно покачал головой. – Эх, надо было с самого начала вырвать тебе язык, как я и собирался. Тогда ты не сказал бы то, что сказал. Но слово не воробей, нет. – Набрякшие веки Руслана опустились, скрывая выражение его глаз. – У слов не бывает крылышек.

– Погодите, погодите, – заволновался Сундуков. – Что же это получается? Мы так не договаривались.

– Договаривались, – возразил Руслан. – Сначала ты дал расписку моему родственнику. Теперь явился ко мне и пообещал дать мне двести пятьдесят тысяч. Ты совершенно не умеешь вести деловые разговоры, артист, и поплатился за это. Я бы сказал: пусть это станет тебе уроком на будущее, но не скажу. Потому что у тебя нет будущего.

Сундуков дико оглянулся по сторонам и, шагнув к велотренажеру, прислонился к нему с видом человека, выложившего все силы в борьбе за приз, который ему так и не достался. Разум отказывался верить происходящему. Он, если и не всенародный любимец, то очень и очень заметная фигура на поп-сцене, «попал на бабки», как последний челнок. Оказалось, что все его связи, знакомства, рейтинги – мишура, фикция, мираж. Его успех – не более чем карточный домик. Все то, чем он привык козырять, годится лишь для тусовок и презентаций, а в реальной жизни гроша ломаного не стоит. Твои знаменитые собратья могут хлопать тебя по плечу, давать понюхать «кокс» из своей заветной трубочки и доверительно сообщать координаты лучших специалистов по выщипыванию бровей, но вдруг балаганная музыка смолкает, карусель резко останавливается, и – финита ла комедиа. Карнавала нет.

– Ну что скажешь, артист? Жизнь – это театр? Нет?

Сундуков медленно поднял взгляд на окликнувшего его чеченца и покачал головой:

– Не театр. Скорее, сортир, как вы изволили выразиться. Один огромный общественный сортир, в котором любой может вляпаться в дерьмо.

– Вот! – Руслан воздел палец к потолку. – Кажется, ты начинаешь понимать. А с человеком, который понимает, можно иметь дело. Я не обещаю тебе помощь, но готов тебя выслушать. Начнем сначала. Где ты собираешься раздобыть деньги? У тебя есть ровно минута, чтобы сказать правду. Время пошло.

* * *


Сундуков заговорил ровно через восемнадцать секунд. За это время он едва не вывихнул собственные переплетенные пальцы и прикусил нижнюю губу чуть ли не до крови, но колебания длились недолго.

Еще через двадцать секунд развалившийся в кресле Руслан изменил позу, подавшись вперед. А по окончании рассказа он снова откинулся назад, изображая безразличие, которого он на самом деле не испытывал.

Вот уж действительно на ловца и зверь бежит. Да какой зверь! Насмерть запуганный, затравленный, ничего от страха не соображающий. Находка, просто находка.

Не далее как вчера Руслану позвонил из Ичкерии Черный Ворон, отряд которого контролировал территорию, на которой находились нефтяные скважины клана Гелхаева. Никакой симпатии к этому замаравшему свою честь отщепенцу Руслан не испытывал, однако, по воле Аллаха, был вынужден не только считаться с Вороном, но и оказывать тому разного рода услуги. Как же иначе? Сегодня ты отказываешься сотрудничать с человеком, запятнавшим свое имя позором, а завтра на твоем подпольном нефтехранилище случается пожар, и тогда вопросы чести отходят на задний план, а первоочередное значение приобретают понесенные тобой убытки. Помогать полевому командиру небезопасно, но отказывать ему в помощи – это уже безрассудство чистой воды.

Обычно просьбы Черного Ворона были не слишком обременительными. Подкинуть деньжат или оружие. Укрыть в Москве парочку боевиков, приехавших с каким-то заданием. Сбыть миллион-другой фальшивых долларов, присланных из Ичкерии.

На этот раз Черному Ворону срочно потребовался хакер. Не самый продвинутый. Не из тех психов-одиночек, которые по ночам скачивают деньги с банковских счетов или проникают в информационные системы силовых структур из чистого любопытства. Запросы Ворона были скромнее. Он хотел заполучить специалиста, способного взломать защиту персонального компьютера, расшифровать не самые сложные коды, подобрать нужные пароли.

Главная проблема состояла в том, что работу предстояло проделать в Ичкерии, а заманить туда смышленого человека непросто. Они ведь все молодые да ранние, хакеры. Их задешево не купишь, вокруг пальца не обведешь. Еще сегодня утром Руслан ломал голову над решением этой проблемы, а теперь мысленно благодарил Аллаха, приславшего ему Никиту Сундукова.

Ибо Алиса, молодая жена этого заморыша, являлась квалифицированным программистом, то есть именно тем человеком, который требовался Руслану. Как выяснилось из Никитиного рассказа, он бросился к ней за помощью сразу после злополучных посиделок в казино. Не видя иного способа срочно раздобыть деньги, Никита слезно попросил жену проникнуть в операционную систему какого-нибудь рядового банка и «наказать» его на требуемую сумму. Поначалу Алиса наотрез отказывалась участвовать в подобной афере, но после того, как Никита успешно разыграл две попытки самоубийства, от ее моральных принципов камня на камне не осталось. Единственное, чего не сумел обожаемый супруг, так это заставить Алису действовать быстрее, чем позволяла ее квалификация. Она ведь не хакершей была, а программисткой, так что ей предстояло проделать прямо противоположное всему тому, что она умела.

– То есть вывернуться наизнанку, – как образно выразился Сундуков под конец своей исповеди. – Чем она сейчас и занимается. Обложилась специальной литературой, часами блуждает в Сети, выискивая там необходимую информацию. Алиса сказала, что подготовка может занять месяц, но, думаю, она управится за пару недель. Осталось завести кредитную карточку на предъявителя и раздобыть мобильный телефон, зарегистрированный на чужое имя. Вот, пожалуй, и все, – закончил Сундуков, разведя руками.

– Девочка тебя сильно любит? – поинтересовался Руслан. – Она ради тебя горы готова свернуть, верно?

– Выходит, так. – Сундуков скромно потупился.

– А ты ее?

– Безумно, просто безумно.

– Но себя все-таки любишь немножко больше, правда?

– Как вам сказать…

– Никак не говори, – успокоил Руслан напрягшегося гостя. – Просто позвони своей Алисе и попроси ее срочно приехать сюда. Я дам ей одно маленькое поручение. Если она его выполнит, считай, что я перекупил твой долг.

– Разве это что-то для меня меняет? – усомнился Сундуков. – Какая разница, кто именно станет выбивать из меня деньги?

– Огромная. Ты останешься работать в «Башне», наберешь себе новую команду, будешь погашать долг постепенно. – Смягчая тон, Руслан встал и приблизился к призадумавшемуся собеседнику, чтобы положить руку на его плечо. – Я ведь могу подождать и полгода, и год. Триста тысяч долларов не такая уж большая сумма, если разбить ее на двенадцать месяцев?

– Как, уже триста? – дернулся Сундуков.

– Кредит всегда чего-нибудь да стоит, – пояснил Руслан, поглаживая поникшее плечико артиста. – В том числе и кредит доверия. Ты ведь не подведешь меня, Ник? Ты ведь не хочешь, чтобы мое отношение к тебе изменилось в худшую сторону?

– А Алиса? Что именно ей придется сделать?

– Не забивай себе голову вещами, которые тебя не касаются. Звони домой. Впрочем, я не настаиваю. Если хочешь, просто попрощайся с любимой женой, скажи ей, что больше она тебя никогда не увидит. Или попроси ее приехать сюда и сделать то, что ей будет велено. – Руслан уже не ласкал плечо собеседника, а мял его, давая понять, какое оно в сущности нежное и хрупкое. – Как видишь, у тебя по-прежнему есть выбор. Так что решай сам.

Оставив Сундукова в покое, Руслан отвернулся, прекрасно зная, что решение давно принято. В тот самый момент, когда артист упомянул имя своей жены. Фактически он сдал ее, подставил вместо себя. Теперь разыгрывает терзания, чтобы не выглядеть законченным подонком и трусом. Что ж, знакомая поза. В нее становятся почти все, кто предает своих близких. Главное, делать вид, что ничего особенного не происходит.

Дождавшись, пока Сундуков закончит разговор по мобильному телефону, Руслан поощрительно улыбнулся ему и спросил:

– Ну что, скоро ты познакомишь меня со своей женой?

– Алиса приедет часа через полтора, – поведал Сундуков, заламывая пальцы, суставы которых щелкали, как кастаньеты. – Даже не знаю, правильно ли я поступил? Что теперь будет?

– Э, нашел о чем беспокоиться. Мы ведь теперь друзья, пх! – Руслан добродушно хрюкнул. – Поэтому, когда Алиса явится, мы для начала посидим за столом, пообщаемся, познакомимся поближе и… – он хитро прищурился, – и, может быть, даже споем. Одну из тех хороших старых песен, которые ты еще сегодня не любил, но теперь полюбишь, обязательно полюбишь. А пока что разомнемся немного. Только ты да я, да мы с тобой, да?

– Не понял, – пролепетал все прекрасно понявший Сундуков. Судя по его изменившемуся лицу, парень явно имел соответствующий опыт, и он, этот опыт, был каким угодно, только не приятным.

– Не прикидывайся целкой, – сказал Руслан, гася улыбку. – Скидывай штаны.

– Зачем? – вскричал несчастный Сундуков, глядя на него глазами затравленного зверя.

– Сам знаешь, зачем, – скучно произнес Руслан. – Не мне тебя учить.

– Да что же это такое, а? Вы все сговорились, что ли? Куда ни сунься, всюду одно и то же: «снимай, Ник, штаны»… Я вам что, нанимался?

– Конечно.

– Неужели? Когда это, хотелось бы мне знать?

– А когда кудельки свои всякой дрянью стал мазать. Когда щечки нарумянил да глазки подвел… Так что хватит языком попусту болтать, – прикрикнул Руслан, рассеивая последние сомнения гостя. – Для твоего языка сейчас другое занятие найдется.

– Неужели без этого никак обойтись нельзя? – заныл Сундуков.

Если он и рассчитывал разжалобить хозяина, то совершенно напрасно. Потому что в ответ прозвучало жесткое:

– Нельзя. Это просто нехохобходимо.




Глава 8

Воистину воскрес


Часы показывали половину девятого вечера. Катя, сунувшаяся к мужчинам с предложением поужинать, была отправлена обратно на кухню и теперь раздраженно гремела там всем, что попадало под руку, производя звуки, какие умеет производить только очень раздраженная, очень сердитая женщина.

В распахнутую балконную дверь проникала вечерняя прохлада, а вместе с ней запахи листвы, бензиновой гари и щей, которые то ли прокисали, то ли готовились где-то по соседству. Еще влажные обои неопрятно пузырились на стенах комнаты, по углам собрались дрожащие сугробики тополиного пуха, а сдвинутая мебель довершала картину полного раскардаша. Хвату было неприятно, что незваный гость видит, в каких убогих условиях проживает отставной капитан спецназа ГРУ. Как-никак генерал, если верить предъявленным документам.

Какого лешего ему тут понадобилось? По какой причине он предпочел встретиться в неофициальной обстановке? Каким образом вышел на Хвата и почему обратился к нему, вместо того чтобы отдать приказ соответствующему подразделению? Слишком много вопросов, на которые пока нет ответа. Провокация? Розыгрыш? Проверка на вшивость? Нет, похоже, ни то, ни другое, ни третье. Что же тогда получается? Неужели лучшие головы штаба Северо-Кавказского военного округа не придумали ничего лучше, как сделать ставку на бывшего спецназовца, о существовании которого никто не вспоминал на протяжении многих лет?

Гадая о причинах такого странного решения, Хват чувствовал себя кем-то вроде духа, вызванного из небытия участниками спиритического сеанса. Вот позабавятся с ним и отправят обратно: поедать пирожки с капустой, пить дрянную водку, охранять дрянных людей, наживающихся на этой дрянной водке и на всякой другой дряни, о которой даже думать не хочется. Не слишком радостная перспектива. Хотя предложение генерала тоже не сахар. Больше напоминает сыр в мышеловке… Который так и подмывает попробовать. Не от жадности, не с голодухи, а для того, чтобы вновь ощутить вкус риска, азарта, борьбы, победы, всего того, без чего мужчина превращается в бездумный агрегат по переработке пищи или добыванию денег.

Как же быть с этой приманкой? Равнодушно отвернуться? Или еще разок испытать судьбу, а заодно себя самого? Как ты, Миша? Не разучился дергать смерть за усы? Не обленился на домашних харчах? Не хочешь ли заняться чем-нибудь поинтереснее наклейки обоев?

Пришлый генерал поерзал на стуле, закинул ногу на ногу и нарушил затянувшееся молчание.

– Итак, что скажешь по поводу моего предложения, капитан? – спросил он.

Манера общаться несомненно генеральская: напорист, преисполнен чувства собственного достоинства, властен, по-сановному хамоват. Пришельца Хват окрестил про себя «сивым мерином»: и фамилия соответствующая, и масть. В молодые годы Конягин наверняка был рыжим, а теперь на память об этой счастливой поре только веснушки остались. Шевелюра поредела, покрылась сединой, как инеем. Щеки обвисли на манер бульдожьих, однако до пускания старческих слюней еще далеко. Генерал, он и в Африке генерал. Цивильный костюм сидит на нем, как на корове седло – хоть и подогнан идеально, а все равно кажется неуместным. Выправка военная, взгляд властный, голос зычный. С таким можно иметь дело.

Но нужно ли?

– Долго мы будем играть в молчанку? – недовольно осведомился Конягин, утомившийся быть объектом пристального изучения хозяина квартиры.

– Ваше предложение очень смахивает на авантюру, – сказал Хват. – На сомнительную авантюру.

– Дело государственной важности не может быть авантюрой.

– Еще как может. Особенно если от человека, толкующего о делах государственной важности, перегаром попахивает.

– А ты наглец, капитан, – восхитился Конягин.

Хват отрицательно качнул головой:

– Я давно не капитан. Потому волен говорить, что думаю. Даже если мой собеседник представляется генералом или маршалом.

Стул под поменявшим позу Конягиным негодующе взвизгнул.

– Я действительно генерал, и я действительно замначштаба, – заявил он. – Ты можешь удостовериться в этом, как только согласишься вылететь со мной на место событий. Надеюсь, поданный для нас двоих самолет убедит тебя больше, чем предъявленные тебе документы?

– Я тоже надеюсь, – сказал Хват. – А еще я надеюсь, что за штурвал самолета сядете не вы лично. Не хотелось бы мне по пьяной лавочке в какой-нибудь нью-йоркский небоскреб врезаться.

Конягин пропустил подначку мимо ушей, во всяком случае никак на нее не отреагировал.

– Это значит «да»? – напористо спросил он.

– Это значит, что человеку вашего положения как-то несолидно уклоняться от ответов на заданные вопросы. Если вы начинаете темнить в самом начале, то что будет дальше?

– Ты о чем, капитан?

Хват усмехнулся:

– На моей памяти всего один случай, когда генерал снизошел до того, чтобы осчастливить меня личным визитом. Но то был совсем другой генерал, и он явился ко мне не под хмельком.

– Я приехал к тебе прямо с поминок, – глухо сказал Конягин. – Сегодня хоронили самого близкого мне человека. – Его левый глаз коротко дернулся и застыл на манер стеклянного. – На похороны я не успел, но несколько чарок за упокой внучкиной души опрокинул, было дело. В чем я еще должен отчитаться перед тобой, капитан?

– Вы мне ничего не должны, товарищ генерал. Я вам – тем более.

Хват произнес эти слова намеренно жестким, даже грубоватым тоном. Не кисейные барышни беседуют – мужики. И тема разговора у них серьезная, тут не до сюсюканий, не до взаимных расшаркиваний. Какое кому дело до чужих похорон? Они оба пока что живы, и каждый преследует на этом свете свои цели.

– Хорошо сказано, – проворчал генерал. – Тут ты абсолютно в точку попал. Никто никому ничего не должен. Мое дело предложить, твое право отказаться. Родина без нас не пропадет, не сумеем подсобить мы, другие найдутся.

Он сделал вид, что собирается встать, и Хват отлично видел, что это лишь уловка, но, понимая это и злясь на самого себя, спросил:

– Почему вы обратились ко мне? Насколько мне известно, Главное разведуправление пока что не расформировано.

Генеральское седалище вернулось на место.

– Да пойми ты, капитан, не имею я права вдаваться в такие подробности. Задание в общих чертах тебе известно: в руки полевого командира Черного Ворона попали документы, которые могут быть использованы против нас. В Кремле очень хотят вернуть их обратно, но в частном, так сказать, порядке, негласно. Если поручить операцию армейскому спецназу, то информация может просочиться к чеченцам, а мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать компьютер.

– В вашем штабе сидят предатели?

– Предатели не навешивают на себя соответствующие таблички. Конкретно я не подозреваю никого, но сейчас ни на кого положиться нельзя, абсолютно ни на кого.

– Поэтому-то вы и обратились к человеку, которого в первый раз видите? – саркастически спросил Хват.

– Я обратился к человеку, который никоим образом не может слить информацию заинтересованным лицам, – мгновенно нашелся Конягин. – К человеку, давно отошедшему от дел. Это пока все, что я могу сообщить. – Конягин шумно вздохнул. – Я и сам не знаю точно, в чем тут петрушка. Мне поручено подыскать надежного человека со стороны, вот я и ищу.

– Повторяю вопрос, – произнес Хват ровным тоном. – Почему вы решили обратиться ко мне, а не к кому-нибудь другому? На мне свет клином сошелся?

– Похоже на то.

– Я попросил бы разъяснить.

– Девяносто пятый год. Грозный. Штурм аэродрома. Я наткнулся на твое дело и вспомнил, как ты желторотых мальчишек от смерти спасал. Пытался спасти, – поправился Конягин. – Такое не забывается.

– Только давайте без патетики. – Хват поморщился, чувствуя себя крайне неловко.

– А патетика здесь ни при чем. Я исхожу из практических соображений. Ты человек порядочный, значит, довериться тебе можно. – Конягин принялся загибать пальцы. – Воевал в Грозном, язык и специфику Чечни знаешь. Плюс ко всему – спецназовец, а не хрен с бугра. То есть и стрелок, и альпинист, и специалист по выживанию, и врач, и сапер…

– И общественник, и хороший семьянин, – перебил увлекшегося генерала Хват. – Не надо эту бодягу разводить. Мне прекрасно известно, что представляет собой специалист моего класса. Но я также знаю, что таких отставников сейчас полным-полно. Выбирай любого.

– Ошибаешься, – возразил Конягин. – Большинство твоих однокашников, уйдя в отставку, в таких структурах прописались, что связываться с ними просто опасно. Киллеры, антикиллеры – у них своя обедня, а у нас, военных, своя. Их разговорами о долге и чести не проймешь.

– Классного специалиста проще купить. Без рассуждений о высоких материях.

– За те десять тысяч долларов, которые я уполномочен тебе предложить? Не смеши меня, капитан. В Москве можно срубить в пять раз больше, знай только обоймы меняй да использованные стволы сбрасывай.

– То есть вы решили купить меня по дешевке?

– Хрена с два тебя купишь! – гаркнул Конягин. – И меня тоже. Ни по дешевке, ни втридорога. – Он понизил голос. – Если хочешь знать, то мой выбор на тебе остановился потому, что наши с тобой взгляды на предназначение офицерства совпадают. Ты согласишься, ты уже согласился, я вижу. – Генеральский голос упал до хриплого шепота. – Потому что для тебя не само задание важно, а принцип. Разве я не прав, капитан? Разве не подмывает тебя снова сунуться в пекло и разворошить его так, чтобы тамошним чертям тошно стало?

– Давайте лучше насчет оплаты, – сказал Хват. – Надеюсь, деньги вперед?

Конягин зашелестел извлеченным из кармана пакетом.

– Здесь четверть суммы. В рублевом эквиваленте. Сам понимаешь, штаб округа не коммерческий банк. – Он горестно вздохнул, выпуская деньги из рук. – Если бы ты знал, капитан, чего мне стоило такую сумму наличными раздобыть…

– Не знаю и не хочу знать, – отрезал Хват. – Когда я получу остальное?

– Сразу по возвращении, – пообещал оживившийся почти до суетливости Конягин. – Если что, деньги будут выплачены твоей сестре, не сомневайся.

– Сомневаюсь.

– Да ты что? За кого ты меня принимаешь?

– Успокойтесь, никто вас в нечестности не обвиняет… Пока, – добавил Хват после секундного колебания. – Но деньги получу я и только я, из рук в руки. Катерине совсем не обязательно знать, кто и за что мне платит.

– Понятное дело, – прогудел Конягин с облегчением. – Но это же на самый крайний случай. Ты понимаешь, о чем я толкую, капитан?

– Нет, товарищ генерал, не понимаю. Я обязан вернуться, и я вернусь. Никаких «но» быть не может.

– Завидую твоей уверенности.

Левый глаз Конягина то мелко подрагивал, то диковато выпучивался. Словно он видел этим беспокойным глазом нечто такое, о чем его собеседник даже не догадывался. Наблюдать за этим тиком было неприятно, и Хват притворился всецело поглощенным пересчитыванием пятисотрублевых купюр.

У него вертелось на языке множество вопросов, на которые он не рассчитывал получить ответы. Кому именно в Кремле потребовались документы? Каким образом они перекочевали в старенький компьютер, захваченный чеченцами? Это и в самом деле сведения государственной важности или же компромат на кого-то из сильных мира сего? Действительно ли Хвату предлагают послужить отечеству или он должен спасти шкуру очередного зарвавшегося политика?

Вместо того чтобы задавать эти риторические вопросы, Хват решил прояснить для себя сугубо практическую сторону дела:

– Как осуществляется выход на отряд Ворона? – спросил он, швырнув деньги на диван.

Конягин повозился, устраиваясь на жестком стуле поудобнее. Догадался, что переговоры с упрямым капитаном переходят в завершающую стадию. Он уже не просил, не убеждал, не увещевал. Ставил перед подчиненным задачу, вводя его в курс дела ровно настолько, насколько считал нужным.

Поглядывая на него, Хват слушал, впитывая, как губка, не только слова, но и жесты, оговорки, интонации. Чуяла его душа, что дело, возможно, не просто темное, но и нечистое. Чуяла… и не протестовала. Потому что конечная цель – уничтожение одного из самых жестоких полевых командиров – оправдывала средства. Черт с ним, с компьютером и хранящейся в нем информацией. Предстоящая расправа с Черным Вороном, вот что занимало мысли Хвата. Вор должен сидеть в тюрьме, а бандит должен лежать в земле. Всякий раз, когда в мире осуществляется этот нехитрый принцип, нормальным людям становится чуточку легче.

Известные гуманисты и правозащитники разбили бы столь примитивную теорию в пух и прах, они бы могли многое порассказать о ценности любой человеческой жизни, о свободе выбора, о том, что насилие порождает насилие. Но Хват никогда не общался с гуманистами подобного сорта, он их, честно говоря, недолюбливал. Они не ездили в поездах, подвергающихся налетам чеченских боевиков, предпочитая демонстрировать широту своих взглядов в хорошо охраняемых телестудиях. Посади председателя общества защиты диких животных в клетку с голодными волками, и он запоет совсем другие песни. Точно такая метаморфоза грозит любому гуманисту, оказавшемуся нос к носу с террористом. Так что пусть говорят. Хват предпочитал действовать, и в настоящий момент его больше занимало «что» и «как», чем «отчего» и «почему».

Он выяснил, что похищенный компьютер снабжен радиомаяком, который при включении в сеть посылает постоянный сигнал, засекаемый со спутника. Это означало, что в нужный момент местонахождение лагеря боевиков будет зафиксировано с точностью до пятидесяти метров. Хват узнал также, что искомый «Пентиум» имеет ряд характерных признаков: зигзагообразную царапину на правом боку корпуса и два сигаретных ожога на крышке.

«А ведь компьютер принадлежит «сивому мерину», – сообразил он, ничем не выдавая своей догадки. – Уж слишком точным росчерком изобразил генерал конфигурацию царапины. Вот тебе и дело государственной важности. Впрочем, плевать. Все эти тайны мадридского двора меня не касаются. Мне бы до Ворона и его своры добраться, да живым уйти, да деньги сестренке вручить. Приоденется, отдохнет как следует, развеется. Глядишь, и жениха наконец отхватит. Не век же ей при мне домохозяйкой состоять».

– Компьютер уничтожишь только в самом крайнем случае, – продолжал инструктаж Конягин. – При тяжелом ранении. Или попав в окружение. Но все же постарайся его забрать, капитан. Сам знаешь, какие люди в Кремле сидят. Ни словам, ни слезам не верят.

– Снаряжение? – коротко спросил Хват, которого всегда коробила чужая ложь.

– Все, что необходимо – питание, снаряжение, оружие, – будет выделено на месте. Список составишь сам.

– Отход?

– Вызовешь «вертушку» по рации. Тебя подберут максимум через час.

– Мне понадобится интенсивная тренировка, – сказал Хват. – Стрельба и рукопашка. Пусть со мной ваши спецы по полной программе поработают.

– Заметано, – ухмыльнулся Конягин. – У разведчиков это называется «мордой по стиральной доске водить». Но в полную силу заняться тобой они не успеют, времени будет в обрез. Как только боевики включат компьютер, тебя доставят на место, а там, сам знаешь, уже не до тренировок.

– Я знаю. – Взгляд Хвата был холоден. – Когда отправка на базу?

– Да хоть прямо сейчас. – Конягин взялся за мобильник. – Распоряжусь приготовить самолет к вылету.

– Позже. Пришлете машину к одиннадцати.

– Она уже у подъезда. Собирай вещички и поехали.

– Нет. – Хват распрямился перед успевшим подняться генералом. – Встретимся в одиннадцать.

– Так не пойдет, – запротестовал Конягин. – Получается, что я сам должен в машине торчать, вашего капитанского высокоблагородия дожидаючись?

– Решать вам. Я должен попрощаться с сестрой. Без лишних ушей.

Прежде чем заговорить, Конягин был вынужден придержать пальцами трепещущее веко.

– Слушай, не выламывайся, капитан. Долгие проводы – лишние слезы. Укладывай бельишко, и в путь. Сухим и мокрым пайком я тебя обеспечу, будь спок.

Хват молчал и смотрел, смотрел и молчал. С таким же успехом можно было взывать к благоразумию восковой фигуры.

– Как знаешь, – раздраженно бросил генерал, направившись к выходу из комнаты. – Жду внизу. Буду премного благодарен, если сумеешь освободиться раньше, капитан.

– Я выйду в двадцать три ноль-ноль, – произнес Хват голосом, начисто лишенным всяческих эмоций. – Если вас что-то не устраивает, найдите себе другого специалиста… по персональным компьютерам.

– Нашел бы, – проворчал Конягин, – да некогда. – Уже очутившись на лестничной площадке, он оглянулся на захлопнувшуюся за ним дверь и прошептал: – Будь у меня хоть сто исполнителей, я бы теперь только тебя выбрал, капитан Хват. Бывший капитан Хват.

* * *


Иногда у людей появляется такое чувство, будто они родились заново. Некоторые мужчины испытывают похожее приподнятое настроение после хорошей баньки. Другие – на Новый год, когда шампанское еще только откупорено и в голове пузырятся всякие светлые мысли о том, что завтра же нужно бросить курить и начать новую, осознанную, правильную жизнь. Хват переживал подобные подъемы перед каждым опасным заданием. Сегодня он чувствовал себя заново воскресшим. Будто целую вечность провел в небытии и вдруг очнулся снова, готовый действовать, рисковать, побеждать… и проигрывать, если придется. Вчистую. Ставкой, как всегда, была собственная жизнь.




– Кто это был? – спросила Катя, когда брат возник на кухне.

– Так, один ростовский бизнесмен. Предложил мне сопровождать ценный груз отсюда до своей базы. Японские швейные машинки. – Хват потянулся. – Отправляемся в одиннадцать. За мной заедут.

Катя, драившая сковороду, швырнула «ершик» в раковину и сердито сказала:

– Твой ростовский бизнесмен тебя внизу дожидается. Ему, наверное, очень важно, чтобы швейные машинки сопровождал именно ты.

– С чего ты взяла?

– В окно за ним наблюдала. Он вышел из подъезда, забрался в машину и сидит там, как сыч.

– Плохо Москву знает, – предположил Хват, доставая из холодильника минералку. – Или наличных при себе слишком много, чтобы по ночной столице гулять. У нас ведь не Копенгаген.

– И не Осло.

– И не Осло, тут ты права.

– Вот там, – продолжала Катя, – может быть, и обитают доверчивые ослицы, которые позволяют морочить себе голову. Но я не из их породы. Я чувствую: затевается что-то опасное.

– Ну, определенный риск, конечно, есть, – согласился Хват, свинчивая крышку с бутылки. – Время такое. То гаишники остановят, то налоговики проверку на дорогах устроят. – Он озабоченно нахмурился. – И каждый норовит либо денег содрать, либо спереть то, что плохо лежит. Тут глаз да глаз нужен.

– Не морочь мне голову, – тихо попросила сестра. – Лучше просто откажись от этой поездки.

Хват, приложившийся к бутылке, едва не поперхнулся.

– Вы в своем уме, сеньорита? Если не считать проверок, то работа – не бей лежачего. Сиди себе в кабине, музычку слушай. А платят хорошо. – Поколебавшись, он назвал наспех придуманную сумму: – Аванс пять тысяч рубликов.

Сестра покачала головой:

– Тут что-то не так. Видел бы ты физиономию своего бизнесмена, когда он из квартиры вышел и на нашу дверь оглянулся. Он тебя за что-то ненавидит?

– Меня? – Хват вытаращил глаза. – За что меня ненавидеть оптовому торговцу швейными машинками? Что нам с ним делить? Оверлоки с иголками? У тебя, сестренка, слишком богатое воображение.

– У меня не воображение, а женская интуиция, – возразила Катя.

– Еще хуже. Пялиться в темноту и причитать: «Ой, кажется, там что-то есть» – вот что такое хваленая женская интуиция.

– В темноте всегда что-то есть, только вы, мужчины, этого не замечаете. – Катя помолчала немного, прислушиваясь к себе, и уверенно заявила: – У меня душа не на месте, Миша.

– Никто не знает, где место для этой самой души. Зато желудок, вот он, родимый. – Хват похлопал себя по плоскому животу и попытался сменить тему разговора. – А не попить ли нам чайку на прощание? Чем ты сегодня побалуешь добытчика? Халвой, пастилой?

Катя шутливый тон принять не смогла или не захотела.

– Я поеду с тобой, Миша.

Это был даже не шепот, а едва заметное движение губ, но на то старший брат и существует, чтобы чутко улавливать любые мелочи в поведении сестры.

– В кабине грузовика помещаются двое. – Для убедительности он растопырил два пальца. – Там жуткая тряска, водитель, как правило, знает не менее тысячи анекдотов, которыми потчует тебя на протяжении всего пути. Про евреев и гомиков, про наркоманов и неверных жен. Просто обхохочешься. – Хват скорчил кислую мину. – Особенно когда речь заходит про «новых русских».

– Я даже анекдоты про Штирлица готова слушать, лишь бы поехать с тобой, – сказала Катя.

– А про ментов? Ты знаешь, что такое анекдоты про ментов?.. Пьяный милиционер не может открыть кильку в томате, орет: «Откройте, милиция!»… Мусоропровод – это проводы милиционера на пенсию… Преследуя преступника, сержант Полищук выстрелил в воздух, но не попал…

– Прекрати! Мне не до анекдотов.

– Водителя такими просьбами не проймешь, – заверил Хват сестру. – Он расскажет тебе все, что знает про ментов и Чапаева, а потом включит «Радио шансон» и начнет подпевать во всю глотку… «Мама-мама-мама, вот какая драма, поутру нас снова замели… Милая мамаша, жизнь-копейка наша, увезли меня на край земли…» – Прохрипев эти строчки, Хват сокрушенно вздохнул. – Через полчаса ты уже чувствуешь себя каким-то шелудивым уркой в автозаке, а через час начинаешь мечтать совершить побег. Некоторые просто выбрасываются из грузовиков на ходу, честное слово.

Катя с сомнением поглядела на веселящегося брата:

– Что-то ты расходился не в меру. Ой, чует мое сердце, что добром твоя командировка не кончится…

Ее голос был по-прежнему тих, но она слабо улыбнулась, и Хват поспешил закрепить успех, перебив сестру на полуслове.

– Мое сердце тоже кое-что чувствует, – бодро воскликнул он. – Придется мне отправляться в путь-дорогу несолоно хлебавши. Скажи, ты этого добиваешься?

– Ну Мишенька, пожалуйста, ну что тебе стоит, – взмолилась Катя, совсем как в детстве, когда уговаривала брата исполнить свой каприз.

– Не канючь, – строго сказал Хват. – Вот вернусь, тогда съездим куда-нибудь вместе. Хочешь?

– Куда? – ее глаза загорелись.

– Выяснением этого вопроса и займись в мое отсутствие. Обзвони туристические фирмы, выбери маршрут поэкзотичнее… Не Рио-де-Жанейро, но и не Судак.

– Нет, на море я не хочу.

– А куда же ты хочешь?

– В горы, – ответила Катя не задумываясь, после чего, совершенно по-детски, запрыгала на месте. – Ой, придумала! Давай поедем на Кавказ, а? Сто лет там не была, честное слово.

Хват отвернулся, запихивая в холодильник бутылку, которой почему-то долго, очень долго не находилось там места.

Вспомнился рейд вдоль грузинской границы, покинутый впопыхах лагерь боевиков. Как спецназовцы ни спешили, но все равно добрались до места трагедии слишком поздно. Почти никого из захваченных чеченцами туристов спасти не удалось, большинство из них были убиты, а было в группе ни много ни мало восемнадцать человек. Их навел на засаду проводник, колоритный такой горец в папахе и с седыми усами. Аксакал, мать его долб, кавказский Сусанин.

Обезглавленные трупы валялись на земле, их животы были вспороты, многим отсекли также конечности. Головы насадили на сучья сухого дерева, в стволе торчала старинная сабля, которой рубили пленников. Уцелели лишь две женщины, светловолосые, на свою беду. Их держали в одном из блиндажей, раздетых догола, чтобы сменяющие друг друга боевики не тратили времени даром. Когда их вытащили оттуда, они ничего не говорили, только выли страшными хриплыми голосами, слышать которые было невыносимо.




Давай поедем на Кавказ?




Непременно, сестренка, обязательно. Мы пройдем по всем тамошним чащам и ущельям, мы будем пить спирт с болотной водой вперемешку, будем жрать галеты и мокриц, будем спать как убитые и будем умирать наяву, а когда наш поход закончится, в горах не останется даже духа того зверья, которое именует себя воинством ислама. Вот тогда мы возьмем вас туда, милые женщины, но не раньше, нет, раньше никак нельзя. Мы сами пройдем по этим кругам ада, а вам ничего об этом не расскажем. Только не удивляйтесь потом, что лица наши носят печать нездешней угрюмости, и не корите нас за то, что слышите от нас по ночам скрежет зубовный, а не ласковые слова.




Давай поедем на Кавказ?




– В другой раз, – сказал сестре Хват. – А пока что давай посидим на дорожку. Если хочешь, можешь рассказать мне какой-нибудь увлекательнейший рецепт консервации кабачков. Или поведать мне о последних веяниях в мире высокой моды, где то линию талии завысят, то рукава укоротят, не соскучишься. Я даже готов выслушать историю развода любой из твоих подруг, на выбор.

– Но ты всегда терпеть не мог разговоров на подобные темы, – озадаченно воскликнула Катя.

– То было раньше, – подбодрил ее Хват. – Сегодня у меня начинается новая жизнь.

* * *


По пути на военный аэродром молчали. Водитель с совершенно деревянным на вид затылком крутил баранку, ни разу не взглянув на своих пассажиров. Генерал Конягин и отставной капитан Хват не глядели друг на друга, притворяясь поглощенными созерцанием ночной столицы, полыхавшей рекламным пожаром.

Наполеон не сумел взять Москву, но почти два века спустя это сделали рекламные ковбои «Мальборо» и мифические обладатели «Харлей-Дэвидсонов». «По своему воздействию реклама сродни нейтронной бомбе, – решил Хват. – Люди испарились, исчезли, вместо них остались бездушные оболочки, потребляющие навязываемые им сигареты, кофе и чипсы. Они предпочитают жевать, а не говорить. Не случайно любимым выражением россиян сделалось словосочетание «как бы».

Мы как бы вместе тусуемся, и это на самом деле очень здорово, как бы.

Призраки в мире иллюзий. Блуждающие духи. Зомби, понятия не имеющие, для чего они появились на свет божий.

Натолкнувшись взглядом на очередного плакатного счастливца, утверждающего, что он живет полной жизнью лишь благодаря питательному шампуню, Хват пожелал ему облысеть к чертовой матери. Может, тогда парень сообразит, что голова ему дана не только для отращивания ухоженных волос. Почешет он свою лысую репу и подумает: н-да, вокруг много вещей поинтереснее перхоти.

«Если это когда-нибудь произойдет, то не здесь», – решил Хват, обозревая потянувшиеся мимо московские окраины. Пустыри, заставленные бетонными коробками домов, заводские ограды, исписанные любителями кратких изречений, безлюдные автостоянки, темные арки и подворотни. Здесь начиналась настоящая Россия, лишенная столичного лоска, мишуры и макияжа.

– Это наша родина, сынок, – проворчал Конягин, на которого вид спальных районов подействовал еще более удручающе, чем затянувшееся молчание в салоне автомобиля. Не дождавшись от спутника ответной реплики, он счел нужным пояснить: – Хохма есть такая, про лягушек. Детеныш спрашивает, почему они в болоте живут, а отец ему отвечает: это, мол, наша родина, сынок. Люби такую, какая есть.

– С лягушек спрос невелик, – откликнулся Хват, притворившийся, что он не понял смысла нехитрой притчи. – Вот когда люди земноводным уподобляются, то это плохо.

– Ты кого имеешь в виду?

– Людей, уподобляющихся земноводным.

– Гм.

Так и не уяснив для себя, был ли это выпад в его сторону, Конягин на всякий случай насупился и оборвал беседу. Уже на летном поле, куда машину пропустили беспрепятственно, приостановившись возле трапа, генерал бросил на спутника испытующий взгляд, видимо, надеясь увидеть почтительное выражение на его лице. Но махина транспортного самолета, дожидавшегося двоих пассажиров, произвела на Хвата скорее гнетущее чувство. Для него это была машина времени, готовая перенести его в прошлое, одновременно проклятое и благословенное. Туда, где он превратится в того, кем он был на самом деле. В профессионального бойца. В человека без тени. В совершенное орудие уничтожения.

Тем не менее удаляющиеся огни Москвы не вызвали у него ни грусти, ни сожаления.

Его лучшие годы прошли не здесь. Да и были ли они, лучшие годы?




Когда самолет набрал высоту и лег на курс, мерно гудя моторами, Хват заставил себя уснуть. Это был лучший способ избавиться от той нервозности, которую испытываешь перед переломными событиями. Пробудившись ровно через сорок минут, как это и было запланировано, Хват встретился взглядом с нахохлившимся в дальнем углу генералом. Похоже, тот уже не раз приложился к своей пижонской серебряной фляге, и мускулы его лица обмякли, размазались, как на мутной фотографии. Но генеральские глаза еще не подернулись пьяной поволокой, и их выражение Хвату не понравилось. В них была усталость, затаенная боль и тоскливая обреченность человека, дошедшего до последней черты. Что разъедало и грызло его изнутри? Горечь утраты близкого человека? Предчувствие собственной кончины? А может быть, не до конца утопленная в алкоголе совесть?

Впрочем, самим собой Конягин оставался не дольше секунды. Стоило ему обнаружить, что спутник проснулся и наблюдает за ним, как от его хмельной расслабленности и следа не осталось. Приподняв фляжку, он спросил, перекрывая гул двигателей своим зычным, полным уверенности голосом:

– Отметить возвращение в строй не желаешь, капитан?

– А разве я вернулся в строй? – преувеличенно удивился Хват.

– Если успешно справишься с заданием, считай, так оно и есть.

– Тогда отметим это событие, когда я вернусь.

– Гляди, – пожал плечами Конягин. – Дело хозяйское. Только генералы не каждый день капитанов из личных запасов угощают. Знаешь, что у меня тут налито? – он потряс в воздухе своей флягой.

– Французский коньяк? – предположил Хват.

– Бери выше. Армянский, настоящий, по спецзаказу изготовленный. Бутылка обходится в триста пятьдесят долларов.

– Выходит, вы меня за ящик коньяку наняли, товарищ генерал?

Конягин, запрокинувший флягу, поперхнулся и долго откашливался, после чего пояснил:

– Я коллекционный коньяк ящиками не покупаю, капитан. Это подарок.

– Вам совсем необязательно передо мной оправдываться, – заверил его Хват. – Каждый решает сам, что ему пить и сколько. Вы можете хоть ноги в коньяке мыть, мне-то какое дело?

Произнеся эти слова, он уткнулся в иллюминатор, чтобы не слушать дальнейшие разглагольствования генерала. Вежливость и общительность в функции боевых машин не входят, извините.




Глава 9

Алиса в зазеркалье


Вечерело, облака на оранжевом небе сделались фиолетовыми, машины на шоссе еще не включали фары, но уже прибавляли скорость, как будто боясь оказаться застигнутыми темнотой в пути. Глядеть на мир сквозь лобовое стекло, усеянное следами погибшей мошкары, было неприятно. Напрашивалось невольное сравнение человека с этими козявками, которые среди себе подобных тоже считались сильными, умными, уверенными в себе созданиями. И где они теперь? Только мокрые кляксы от них остались.




«Интересно, что от меня останется? – подумала Алиса и тут же себе ответила: – Вот уж нет, ни капельки не интересно. Чего мне меньше всего хочется, так это знать, как именно я буду выглядеть после того, как настанет мой черед».

Она вздохнула.

Водитель внимательно посмотрел на нее в зеркальце дальнего вида, проехал пару сотен метров по прямой и неожиданно принял вправо, выводя машину на проселочную дорогу, тянущуюся вдоль чахлой лесополосы.

– Пора сделать остановку, – заявил он. – Перекусим, разомнемся немного. Как думаешь, Ильяс?

– Давно пора, – согласился парень, расположившийся на заднем сиденье рядом с Алисой. – Ты как? – спросил он у нее. – Не против?

– Почему я должна быть против? – равнодушно откликнулась она. – По-моему, все за меня давно решили.

– Умная девушка, молодец, – обрадовался водитель, продолжая зыркать на Алису сквозь зеркало заднего вида. – Я знал, что с тобой не будет проблем.

Ильяс, симпатичный кавказский юноша, поощрительно похлопал ее по колену:

– Главное, не перечь нам, и все будет хорошо. Доставим тебя заказчику в лучшем виде. Упражнения на свежем воздухе еще никому не вредили, согласна со мной?

– Какие еще упражнения?

– А ты не догадалась?

– Спортивные! – выкрикнул водитель.

Смех, последовавший вслед за этим уточнением, напомнил Алисе истерический хохот африканской гиены, виденной по телевизору. С той лишь разницей, что звук в автомобильном салоне не выключался. От лицезрения хохочущего водителя нельзя было отделаться, переключившись на другой канал. Все было взаправду. Все было очень и очень серьезно.

– Убери лапу, – потребовала Алиса, обнаружив, что пятерня Ильяса плотно прилепилась к ее коленке и продолжает оставаться там, как приклеенная.

Еще один персонаж из мира животных. Нежничающий павиан. Гамадрил, обуреваемый страстью.

– Убери, слышишь, ты, – повторила она, пытаясь разжать пальцы, обхватившие ее коленную чашечку.

Вместо того чтобы подчиниться, Ильяс неожиданно запустил руку Алисе под юбку и радостно загоготал, когда она взвизгнула, запоздало стискивая колени.

Такой милый чернявый паренек с кроткими оленьими глазами и красиво очерченными губами. До этого момента Алиса находила в нем лишь один изъян: то ли просто припухший, то ли великоватый от рождения нос. Теперь ее мнение резко изменилось.

– Эй, мы так не договаривались, – крикнула она, стремясь отодвинуться от веселящего соседа как можно дальше. – Гелхаев обещал, что меня никто и пальцем не тронет.

– Конечно, – подтвердил водитель, выруливая на облюбованную прогалину. – Разве кто-то собирается трогать тебя пальцем?

Эта реплика еще сильнее развеселила Ильяса, уже не просто хохочущего, а буквально изнемогающего от смеха. Он выкуривал папиросу с анашой примерно каждые полтора часа, так что поводов для веселья у него было хоть отбавляй. Корова дорогу перейдет – смешно, велосипедиста обгонят – еще смешнее, беззащитную попутчицу удалось вогнать в краску – так это вообще умора.

– Выходи, – сказал он Алисе, повзвизгивая от полноты чувств. – Сейчас ты убедишься, что в штанах у меня не палец, нет.

– У меня тоже, – похвастался водитель, пряча ключи зажигания в карман. – Ты как увидишь, так сразу ахнешь. Будешь до старости вспоминать…

В принципе Алиса знала о существовании группового секса не понаслышке. Когда ты выходишь замуж за личность типа Никиты Сундукова, нужно быть готовой ко всяким неожиданностям. Например, к тому, что твое сокровище, нанюхавшись кокаину, объявит себя бисексуалом и поведет себя соответствующим образом, путая собственную жену с другом детства. Или вообще предложит разделить брачное ложе с каким-нибудь совершенно посторонним мужчиной, неизвестно почему находящимся в их доме. Слава богу, сундуковские поклонницы под ногами у Алисы не путались – против участия женщин в маленьких семейных торжествах она возражала с самого начала, и никакие увещевания Никиты, никакие обвинения в ханжестве и половой закрепощенности не могли заставить ее изменить эту позицию. Что касается мужчин… Ну, это был не самый скверный вариант. Когда их двое, они еще чего-то стоят, непризнанные гении, тогда как поодиночке каждый из них тихий ужас. Сплошной Фрейд с фаллическим символом между ног. Проще говоря, законченные импотенты, обуреваемые тысячей и одним комплексом. До мозга костей порченные, капризные, самовлюбленные.

Надо быть последней идиоткой, чтобы связать судьбу с одним из представителей этого звездного племени, но Алиса поступила именно так, хотя считалась вполне разумной девушкой, неплохо разбиравшейся в программировании и поэзии, симпатичной, целеустремленной, честолюбивой. Честолюбие ее и подвело.

Началось все с текстов песен, которые удалось продать группе «Тип-Топ» по сходной цене. Для безвестной девушки из Костромы это было огромной удачей, во всяком случае Алиса полагала так, прибыв в столицу за деньгами и контрактом о дальнейшем сотрудничестве. Через полтора месяца пришлось наносить повторный визит, поскольку неожиданная беременность сама собой не проходила. Никита Сундуков, выслушав признание Алисы, не стал обзывать ее шантажисткой и вымогательницей, а сказал слабым голосом, что готов жениться. Он как раз переживал жесточайшую ломку, усугубленную суицидальными наклонностями, так что брак показался ему спасительной идеей. Кроме того, любимцу публики поднадоело лечиться от всевозможных венерических напастей, подстерегавших его на тернистом пути к славе.

Короче говоря, Сундуковы обвенчались. Ребенок у них так и не родился, поскольку вскоре у Алисы случился выкидыш, что было неудивительно при том образе жизни, который она вела. Бежать бы, бежать сломя голову из этого вертепа, да только обратно в Кострому не тянуло. Родители звали обратно, при виде фотографий улыбающегося Никиты плевались, твердили, что связь с ним закончится плохо. Алиса лишь отмахивалась, полагая, что хуже, чем есть, быть не может. Оказалось, еще как может. Это стало ясно сегодня, когда муж зазвал Алису в гости к Руслану Гелхаеву и в ходе дружеского застолья фактически продал ее в рабство. Может быть, лишь временно, на что очень хотелось надеяться. Но, учитывая то, как нахально вели себя люди Гелхаева, они уже считали Алису своей собственностью. Безраздельной.

– Выходи, – повторил Ильяс, гарцуя снаружи, как жеребец. Ширинку он успел расстегнуть и, судя по возбужденному виду, никаких просьб и уговоров слушать не желал. А хотел он только одного, хотел сильно, сомнений по этому поводу уже не оставалось.

Водитель, имени которого Алиса не знала, ловко перегнулся через спинку сиденья и ухватил ее за волосы, приговаривая:

– Ты что, русского языка не понимаешь, сучка? Вылазь. Если вздумаешь упрямиться, дальше в багажнике поедешь, а отдерем мы тебя по-любому, так что не упрямься.

– Пусти, – потребовала Алиса, чувствуя, как на глазах выступают слезы жгучей боли и такой же жгучей обиды. – Я сама.

– Другой разговор, – обрадовался водитель, разжимая пятерню. – Сама – это правильно. Снимай трусы, и всем будет хорошо, все будут довольны.

Но Алиса не оправдала ожиданий своих сопровождающих. Выбравшись наружу, она отпрянула от устремившегося к ней Ильяса и попятилась, не выпуская из виду обоих насильников.

Кричать и звать на помощь было бесполезно. Оставалось лишь маневрировать на открытом пространстве, не позволяя наброситься на себя с двух сторон одновременно.

– Ты чего? – обиженно спросил Ильяс, вторая попытка схватить жертву тоже не увенчалась успехом. – Лучше давай по-хорошему, слышишь?

– Она хочет, чтобы ее сначала немножечко побили по попке, – сказал водитель, расстегивая брючный ремень. – Я знаю, многие русские девушки это любят.

Ильяс вооружился кое-чем посущественней – уродливым на вид пистолетом, который был направлен Алисе в живот с дружеским пожеланием:

– Раздевайся и иди сюда. Нет, лучше ползи на четвереньках.

– И рот открой пошире, – посоветовал водитель, потрясая одновременно ремнем и той штуковиной, которую намеревался пустить в ход сразу после показательной порки.

– Слышала, что тебе сказано? – спросил Ильяс, многозначительно передернув затвор пистолета.

В ее груди стало пусто и холодно, но это было вызвано не только страхом. Теперь к нему присоединилась еще и решимость, то самое безрассудное упрямство, которое заставляет нас побеждать… и идти на верную гибель.

– Как я понимаю, вам невтерпеж, да? – спросила Алиса непривычным звонким голосом.

– Уй, невтерпеж, – признался водитель, приближаясь к ней довольно скованной походкой, вызванной тем, что расстегнутые штаны успели сползти до колен.

– Тогда вам придется трахать друг друга, мальчики, – сказала Алиса с веселой злостью. – Уж не знаю как: поочередно или одновременно.

– Что ты сказала? – Лицо Ильяса перекосилось, а пистолет в его руке опасно задергался. – Ты думаешь, мы с тобой шутки будем шутить?

– Нет, шутить вы больше не будете. Вы вернетесь на свои места, и мы поедем дальше. Тогда я выполню то, о чем попросил меня Руслан Гелхаев. В противном случае я просто откажусь заниматься вашим чертовым компьютером. Выкручивайтесь сами.

– Ты знаешь, что с тобой за это сделают? – осведомился замерший на полпути водитель.

– Догадываюсь, – кивнула Алиса. – Примерно то же самое, что собираетесь сделать вы. Так что терять мне нечего.

– Ты не догадываешься. С тебя в лучшем случае шкуру спустят, а потом на муравейнике плясать заставят. Черный Ворон шутить не любит.

– Я тоже шутить не люблю. Но еще больше я не люблю, когда мной пытаются командовать такие отмороженные ублюдки, как вы. Поэтому я сейчас побегу, а ты, – палец Алисы указал на Ильяса, – стреляй из своего пистолета. И объясняй потом Ворону, как вышло, что ты не доставил меня до места назначения. Может, с вас самих шкуру спустят, а? Может, вы сами на муравейнике станцуете?

– Она над нами издевается, – догадался водитель с обиженным выражением на лице. – Она берет нас на понт, эта шлюха.

– Давай проверим. – Алиса заставила себя пренебрежительно усмехнуться. – Попробуйте меня трахнуть, попробуйте убить. А потом посмотрим, кто кого брал на понт. Лично я не блефую. А вы?

Парни переглянулись, обменялись парой чеченских фраз, после чего водитель, сверля несостоявшуюся жертву ненавидящим взглядом, принялся пристраивать свой ремень на прежнее место.

– Садись в машину, – распорядился Ильяс, конопляную жизнерадостность которого как ветром сдуло. – Мы хотели тебя немножечко разыграть, не обижайся.

– Не обижайся, – поддакнул водитель, но, когда Алиса проходила мимо, не удержался и ткнул ее кулаком под ребра. – Тварь!

У нее в глазах потемнело от боли, но она удержала готовый вырваться наружу стон.

– Еще одна такая выходка, – она распрямилась, держась за бок, – еще одна такая выходка, и наш договор будет расторгнут.

– А ты не думаешь, что станет с твоим знаменитым мужем, если ты откажешься? – полюбопытствовал водитель, не торопясь разжимать занесенный над ней кулак.

– Еще как думаю, – призналась Алиса, глядя ему в глаза. – Надеюсь, что он испытает на себе то же самое, что испытала я. А ударишь еще раз, я тебе нос откушу, джигит.

Парни опять заговорили по-своему, после чего водитель занял свое место за рулем, хлопнув дверцей так сильно, что корпус машины еще долго раскачивался на подвесках.

– Смотри, – предупредил Алису Ильяс, прежде чем последовать его примеру. – Если не справишься с делом, которое тебе поручено, я позвоню дяде и попрошу отдать тебя нам.

– Пожалуйста, – буркнула она, забираясь в машину последней. – Только пусть тогда и Никитушка мне компанию составит. Он ведь клялся быть со мною в радости и горести, до гробовой доски.

– Не любишь мужа, а? – прищурился Ильяс.

– До сегодняшнего дня любила, – сказала Алиса, уставившись в окно неуклюже разворачивающегося автомобиля. – Думала, что люблю.

– А теперь что думаешь?

Алиса промолчала. Ей было не до разговоров на отвлеченные темы. Она вспоминала все, что успела узнать о взломе кодов, и молилась о том, чтобы успешно справиться с задачей. Мрак, сгущающийся снаружи, выглядел не таким уж беспросветным в сравнении с тем, что творилось у нее в душе и мыслях. Вот где было темно так уж темно. И лишь один лучик высвечивался в этом темном царстве. Вера в себя.

* * *


Насколько можно было понять из туманных объяснений Руслана Гелхаева, задача Алисы заключалась не во взломе какой-то сверхсложной компьютерной системы, защищенной специальными магнитными картами, ключами или даже биометрическими приборами, считывающими отпечатки пальцев пользователя. Следовательно, ей придется столкнуться с традиционными методами защиты. Взломать два-три пароля, чтобы снять блокировку введенных в компьютер данных, разархивировать данные и отключить систему сигнализации.

Легко ли это сделать? И да, и нет.

Обычно пароль содержит не менее четырех-пяти букв, однако он может включать в себя строчные и заглавные буквы вперемешку с цифрами. Все зависит от изобретательности владельца компьютера. Движимый тщеславием, он мог воспользоваться своей фамилией или датой рождения, и тогда расколоть этот орешек будет парой пустяков. Но если пароль построен на полусловах, на ключевых фразах, на интерактивной последовательности «вопрос – ответ», то придется хорошенько поломать голову… «Или за тебя это сделают другие, – сказала себе Алиса. – Проломят голову тебе и поищут другую, посмышленее».




Неужели все так серьезно?

Не то слово. Серьезней не бывает.

Она покосилась на Ильяса, издающего во сне звуки, напоминающие ворчание собаки. Злобный цепной пес, от которого не дождешься пощады. Водитель ничем не лучше, он только и мечтает о том, чтобы Алиса дала промашку. Но даже если у нее все получится, то где гарантии, что ее отпустят с миром, даже не изнасиловав на прощание? Мало ли что обещал Руслан Гелхаев в перерывах между тостами. Он остался далеко, в Москве, а машина с каждым километром приближается к дикой Чечне, где свои понятия о чести и справедливости.

«Это бог меня наказал, – уныло подумала Алиса, завороженно следя за сиянием встречных фар. – Не нужно было ввязываться в темные махинации, идя на поводу у Никиты». Мало того что он ее на преступление толкнул, уговорив скачать деньги с какого-нибудь электронного счета, так он же ее и чеченцам сдал, расплатился собственной женой за карточные долги. Теперь Никита небось опять в казино развлекается, а Алиса тем временем катит неведомо куда в сопровождении двух бандитов, готовых разорвать ее на части при первой возможности. Они злопамятны и коварны. Не слишком ли грубо она их отшила?

«Жалеешь? – ехидно спросил внутренний голос. – Боишься, что тебе твою несговорчивость припомнят? Ну, так не все еще потеряно. Разбуди Ильяса и попроси прощения. Скажи, что готова загладить свою вину. Он и его напарник долго уговаривать себя не заставят, они над тобой сжалятся. Вот только ублажать их придется не раз и не два, и обращаться с тобой станут, как с половой тряпкой».

– Ни за что, – прошептала Алиса сквозь стиснутые зубы.

– Что ты сказала? – встрепенулся Ильяс.

Водитель с интересом уставился в зеркало заднего обзора и предположил:

– Она, наверное, передумала. Хочет попросить нас сделать еще одну остановку. Потом ведь будет поздно.

– Ты за дорогой следи, – посоветовала ему Алиса. – Попадем в аварию – с тебя спросят. Дело ведь срочное?

– Спрашивать с тебя будут, сука, – осклабился Ильяс. – Ты просто не знаешь, что за человек Черный Ворон. Он оправданий слушать не станет. Не сумеешь компьютер взломать, тебя саму на запчасти разберут, до последнего винтика.

Вот те на, этот молодой чеченец, проживающий не в горах, а в центре Москвы, похоже, убежден, что Алиса станет колдовать над компьютером с помощью отвертки или каких-нибудь хитроумных отмычек.

На самом деле ее единственными инструментами будут собственные пальцы, бегающие по клавиатуре. Если код состоит из случайной последовательности символов, что-нибудь вроде daed-1234-siluap, то это еще полбеды, пальцы до кровавых волдырей не натрешь. Гораздо большую сложность представляют собой полуслова, созданные даже не человеком, а процессором. Ты придумываешь легко запоминающийся пароль, к примеру, «секрет», а компьютер превращает его в маловразумительное «секр,1DYWnt», и разгадывать такую головоломку очень утомительно. Еще хуже иметь дело с ключевыми фразами, которые легко запоминаются, но зато плохо угадываются человеком, понятия не имеющим, о чем идет речь. Допустим, владелец увлекается творчеством Сэлинджера, допустим, ему ничего не стоит воскресить в памяти строчку «Catcher in the rye», но посторонний мозги набекрень свернет, пока догадается, что за фраза применена в качестве шифра. Тем более если из нее будет составлен акроним, когда в пароле задействуются лишь первые буквы задействованных слов: «citr».

Алиса вздрогнула, выведенная из задумчивости голосом водителя.

– Через полтора часа будем на месте, – объявил он через плечо. – Там нас встретят люди Ворона, дальше тебя поведут пешком. Не вздумай, сука, кому-нибудь жаловаться по пути.

– Она не станет, – томно произнес Ильяс, успевший прикурить очередную дурманящую папироску. – Мы ведь можем все так повернуть, что она сама виновата останется. И вообще, надо было ее шлепнуть при попытке к бегству. – Сделав несколько коротких быстрых затяжек, он задержал дым в легких и добавил сдавленным голосом: – Еще не поздно.

– Так давай, – воскликнул водитель, сбрасывая скорость. – Ты это хорошо придумал. Отдерем ее по первое число, а потом шлепнем. Совместим приятное с полезным.

На протяжении двадцати томительных секунд Алиса сидела ни жива ни мертва, ожидая окончательного приговора. Он не последовал. Затянувшись еще раз, Ильяс закрыл глаза и пробормотал:

– Ну ее на хер. Успеется.

– Ладно, тогда я в обратную дорогу бутылку шампанского захвачу, – пообещал водитель. – Даже две.

– Побереги денежки, – сказала ему Алиса. – Меня споить не удастся, даже не надейся.

– А кто тебя собирается спаивать? – вяло удивился Ильяс. – Бутылки тебе между ног загоним, по одной в каждую дырку.

– Но не сразу, – мечтательно произнес водитель, – не сразу.

– Еще одна шуточка подобного рода, и я выпрыгну на ходу, – сказала Алиса, встретившись взглядом с отражением его глаз.

– Молчу, молчу, – быстро сказал он, изобразив на лице улыбку, самую фальшивую из всех, которые когда-либо доводилось видеть Алисе.

«Нужно будет потребовать у Черного Ворона, чтобы обратно меня отвезли другие люди, – подумала Алиса. – Он не откажет мне, если я оправдаю его надежды. Только бы память не подвела да знаний хватило. Опыт тут не поможет, его почти нет, опыта. Есть лишь теория, которую предстоит осуществить на практике».

Пользуясь тем, что конвоиры оставили ее в покое, Алиса опять напрягла память, выуживая в ней сведения, от которых зависела ее жизнь.

Не приведи господь столкнуться с кодировкой, построенной по принципу «вопрос – ответ». Ты пытаешься открыть документ, а компьютер просит назвать девичью фамилию троюродной сестры владельца, вышедшей впоследствии замуж за его киевского дядьку, и ты садишься в калошу. Иногда компьютер с коварством иезуита сам предлагает несколько вариантов ответа, устраивая своеобразную викторину. Делаешь ошибку, и перед твоими глазами всплывает ехидная надпись: «Ответ неверный. В доступе отказано».

Для Алисы это будет равносильно смертному приговору. Казнить, нельзя помиловать.

Она незаметно вытерла вспотевшие ладони об юбку, приказывая себе: «Не смей раскисать, не смей, не смей!»

Владелец компьютера совсем необязательно пошел по сложному пути. И гении, и безнадежные тупицы одинаково теряются, когда надо принимать быстрые решения. Как только компьютер впервые запрашивает пароль, владелец, вместо того чтобы погрузиться в долгие раздумья, выдает первое, что приходит на ум. Так что пароли, как правило, создаются впопыхах, а менять их потом лень. Таким образом, ключевые фразы и слова извлекаются из мыслей, которые плавают на поверхности сознания: о себе, любимом. Даты рождения, знаки Зодиака, имена родственников и сожителей – вот обычный набор слов, из которых составляются пароли.

Алиса попыталась представить себе человека, сидящего за компьютером и старательно вводящего в качестве пароля нечто вроде «ШигккшувЗфгд», и воспряла духом. Такого чокнутого конспиратора не существовало в природе, не могло существовать. Скорее всего, дядечка, компьютер которого заинтересовал чеченцев, написал свою фамилию, причем латинскими буквами для пущей важности. Лишь бы он не оказался малограмотным. Ты уже почти разгадал слово, ты подставляешь нужные буквы, а компьютер снова и снова отвергает твои варианты ответа. Почему? Да потому, что какой-то кретин написал «Iwanoy» вместо «Ivanov». Или ввел «Bertsday» вместо «Birthday». На выяснение этого можно потратить кучу времени, а ведь Алиса будет работать не в тиши кабинета, предоставленная сама себе. Скорее всего, за ее спиной поставят какого-нибудь бородатого горца с кинжалом, который станет дышать в затылок и флиртовать на свой манер… с заранее расстегнутой ширинкой.

«Боже мой, боже мой, – подумала Алиса с отчаянием. – Куда же ты вляпалась, дура бестолковая? Твоя жизнь зависит от сочетания клавиш, а их бесконечно много, миллионы, может быть, даже миллиарды. Можно потратить годы в поисках одного-единственного слова, а их у тебя нет, хакерша доморощенная. День, два от силы. А потом?»

«Суп с котом», – невесело пошутил внутренний голос.

Не самый скверный сюрприз, который может преподнести судьба. Конечно, если в качестве кота не сварят заживо лично вас.




Глава 10

Проверка боем


Генерала Конягина увезли с летного поля на сверкающем лаком джипе, уже довольно пьяного, но оттого только более надутого и высокомерного. Хвата же дожидался урчащий бронетранспортер, водитель которого рванул с места так резво, словно всю жизнь мечтал поучаствовать в гонках Дакар – Париж. Насчет Хвата у него явно имелись какие-то инструкции, потому что, коротко поприветствовав пассажира, он не проронил больше ни слова, зато включил на полную громкость раздолбанный радиоприемник, давая понять, что вступать в разговоры не намерен.

Пришлось послушать десяток русских шлягеров, среди которых самым назойливым оказался «Хочу быть любимым и необходимым», едва не доведший Хвата до легкого умопомешательства. Потом заголосили сразу пять девушек, потерявших единственного, ненаглядного, а их сменила певица, пока что своего милого как раз не встретившая. «Где ты, где ты? – вопрошала она у аудитории. – Приди скорей в мои мечты. Я подарю тебе цветы как символ вечной красоты». Хвату было заранее жаль парня, который попадется на эту удочку. Цветы-то он, возможно, и получит, но от него потребуют совсем других подарков, гораздо более дорогих и существенных. От нынешних сексуальных охотниц символами вечной красоты не отделаешься. Высосут, как омарову клешню, и устремятся на поиски новой добычи.

«От любви не убежишь, милый мой, ты зря дрожишь, это будет словно сон, ты поймешь, что ты влюблен».

То, что это завопило девичье трио, а не какой-нибудь поп-квинтет или квартет, дела не меняло. Хват выслушал лишь пару куплетов с рефреном, после чего взмолился, обращаясь к толстокожей водительской спине:

– Сержант, если тебе не жаль моих ушей, то пожалей хотя бы собственные мозги.

– А чего их жалеть? – удивился водитель, приглушив радио.

– Засохнут ведь от такого музона.

– Нет, не засохнут. Я с седьмого класса попсу слушаю, а башке хоть бы хны.

В подтверждение своим словам водитель опять вывернул регулятор громкости на полную мощность и, прежде чем отвернуться от Хвата, улыбнулся ему улыбкой законченного идиота. Такого ни «грезы-слезы» не проймут, ни «любовь-кровь», ни даже «мечты-цветы». Ему любую напрямую к обоим полушариям подключи, а он будет все так же улыбаться и крутить баранку, подпевая властителям своих дум:

– Улетай, прилетай, но скучать мне не давай, ай-яй-яй, ай-яй-яй, это наш с тобою май…

Де-де-де-дех – вторили вокалисту то ли ударные, то ли пустые жестянки, перекатывающиеся по полу. Рум-тум-тум-тум, откликался то ли синтезатор, то ли карбюратор.

Одним словом, это была поездка не того рода, о которой остаются приятные воспоминания. По лесным дорогам БТР прыгал так, как будто намеревался обеспечить седоков сотрясением мозгов, зато усилившееся завывание мотора избавило Хвата от необходимости слушать продолжение радиоконцерта так же отчетливо, как прежде.

Вывалившись из железного чрева бронетранспортера, он с наслаждением вдохнул ночной воздух и поднял лицо к звездам, проглядывающим сквозь кроны сосен. Хотелось верить, что у братьев по разуму, обитающих там, в космических далях, не существует ни хит-парадов, ни развязных ведущих, умеющих молоть языком значительно лучше, чем думать. А если у них имеются собственные Витасы и Децлы, то за каким лешим налаживать с ними контакты? Чтобы обогатиться записями какого-нибудь несравненного поп-кумира из созвездия тау Кита?

«Нет уж, спасибо, мы уж как-нибудь сами, на такой грешной, но зато на своей собственной Земле», – подумал Хват, оглядываясь по сторонам.

Похоже, он находился на территории военного городка, хотя до ближайших светящихся окон было не меньше двух километров. Бронетранспортер уже катил прочь, слева полыхал костер, возле которого не было ни души, хотя постороннее присутствие все же ощущалось – кожей, кончиками волос, настороженно ощетинившихся на затылке. Выискивать взглядом того, кто наблюдал за ним из темноты, Хват не стал, предпочитая разыгрывать из себя штатского недотепу. С него взяли слово сохранять цель прибытия в тайне, а слово нужно держать… пока другая сторона соблюдает свои обязательства. Хвату доводилось нарушать договоренности, и не раз, но он никогда не делал этого первым. Может быть, именно поэтому, любуясь звездным небом, он не испытывал страха перед вечностью и неотвратимостью смерти. Его совесть была чиста, насколько она может быть чистой в этом бренном мире, сотворенном, что бы там ни говорили, из самой обыкновенной грязи.

– С прибытием.

Обернувшись на голос, Хват увидел седого мужчину, выросшего за спиной бесшумнее любого здешнего гриба. Седой, покрытый несмываемым бурым загаром, одетый в камуфляж без знаков различия, он производил впечатление человека, дружить с которым гораздо спокойнее, чем враждовать.

– Михаил, – представился Хват, пожимая протянутую руку.

– Реутов. Полковник спецназа Главного разведывательного управления Генштаба России. – Мужчина прищурился. – Нашего племени?

– Извините, распространяться на подобные темы не имею права.

– Какие могут быть извинения? – Реутов пожал плечами. – Мне и так все ясно. Я наших с первого взгляда вычисляю. – Его прищур сделался дружелюбным. – К «чехам» один пойдешь? Без прикрытия?

– Даже не знаю, что вам ответить, – смутился Хват.

– А ничего не отвечай. Я сам соображу, что к чему. – Реутов махнул рукой в сторону костра, полыхающего неподалеку. – Пойдем к огню, потолкуем. Помощь какая-нибудь нужна?

– Меня обещали обеспечить всем необходимым.

– Снаряжение готово, сам подбирал. Что еще?

– Потренироваться бы. В полную силу.

– Сколько у тебя времени? – поинтересовался Реутов, усаживаясь возле костра.

– Думаю, совсем мало, – уклончиво ответил Хват, следуя его примеру.

– Жаль, – сказал Реутов. – Погонял бы тебя на славу. Признайся, давно на подножном корму жить не доводилось? На деревьях спать, марш-броски с полной выкладкой совершать, стрельбы чередовать с рукопашкой?

– Скажу одно: с 95-го я сугубо штатский человек.

– Ну, не беда. Настоящее мастерство ведь не пропьешь, верно?

– Какое мастерство? – удивился Хват. – Не было никакого мастерства. Мы, кажется, договорились.

– Конечно, – кивнул Реутов. – Но если не хочешь на вопросы отвечать, то меня, старого служаку, послушай. Это ведь тебе не возбраняется?

– Да вроде бы нет.

В наступившей тишине было слышно, как трещат в огне пылающие сучья да сухо постреливают угольки, выбрасывая в темноту россыпи алых искр. Мужчины, освещенные костром, походили на два неподвижных изваяния, лишь глаза их поблескивали, отражая отблески пламени.

Прикурив от головни, Реутов заговорил, и вид у него при этом был такой, словно он не к собеседнику обращался, а к темной стене леса за его спиной:

– Что такое штаб округа и какие в нем дела творятся, рассказывать не стану, ты не маленький, сам соображаешь, что к чему… сугубо штатский человек с девяносто пятого года. – Реутов зло затянулся дымом, держа сигарету в кулаке, как подросток, прячущий сигарету от посторонних взглядов. – Но генерал Конягин, поручивший тебя моим заботам, чувство меры давно потерял, вместе с совестью. Я полагаю, что командовать ему недолго осталось, как и самому начштаба, Завадскому. Уж очень оба увлеклись, рылами дуб подрывая, по уши перепачкались, не отмыться. – Реутов хохотнул, хотя было заметно, что ему совсем не весело, скорее наоборот.

– Хотите мне что-то конкретное сообщить? – спросил Хват, сохраняя нейтральное, почти безразличное выражение лица. – Я в баснях не силен, плохо воспринимаю всяческие иносказания. Что за дуб?

– Тот самый, с которого желуди сыпятся. В виде звезд на погоны и всяческих привилегий.

– А если без аллегорий?

Реутов высосал остатки никотина из окурка и швырнул его в костер.

– Скажу напрямик. Я вояка. Выполняю приказы. Один из них, тот, что касается отправки тебя к чертям на рога, мне не нравится, но выполнить его я обязан. А ты? Тебя ведь присяга не держит, субординация не поджимает. Почему бы тебе не отказаться? – Реутов сунул в зубы новую сигарету. – Дело темное, почестей не сулящее. Сошлись на понос, на радикулит с коклюшем и поезжай домой. Никто тебя не осудит, сугубо штатский человек.

– Еще как осудит, – возразил Хват.

– Кто?

– Тот, кто мне каждое утро в глаза смотрит, когда я бреюсь. Собственное отражение. Его ведь не проведешь, товарищ полковник.

– Ну да, ну да, – закивал Реутов, морщась, как от зубной боли. – Сам когда-то таким же был. Честь, долг, верность данному слову…

– Разве это плохо? – спросил Хват.

– Как тебе сказать. – Реутов помялся. – Взять хотя бы меня, я в полковниках до сих пор хожу, потому что слишком долго во всякие идеалы верил. А мог бы давно в генералы выбиться, без бэ.

– В Конягины? – Тон Хвата был подчеркнуто ровным.

– Почему обязательно в Конягины?

– Тогда в Завадские. – Это прозвучало, как окончательный приговор.

– Ха, как будто других вариантов нет, – не слишком уверенно возразил Реутов, вечный полковник, так и не выбившийся в генералы.

– Без чести и совести? Их тысячи, таких вариантов. – Хват усмехнулся и добавил: – Но вот беда, все они приводят к одному результату. На свет появляется очередной щекастый счастливчик в шикарной иномарке. А ты исчезаешь. Тебя, прежнего, нет.

Реутов подбросил в огонь сучьев и, наблюдая за взметнувшимися языками пламени, глухо произнес:

– Тебя подставят, как пить дать, подставят. Грязная игра затевается, поверь. Шансов у тебя вернуться – ноль целых ноль-ноль-ноль тысячных. Вот о каком исчезновении тебе следует побеспокоиться, штатский ты человек. О буквальном. Физическом.

– Убить меня не так-то просто, – сказал Хват, задумчиво поджигая один прутик за другим. – Вот вы бы сумели, товарищ полковник?

– Если ты тот, за кого я тебя принимаю, то насчет рукопашки не уверен, – признался Реутов. – Староват я для подобных плясок народов мира.

– А как насчет стрельбы?

– Ну, тут мне равных мало, это я тебе без бэ говорю. – Полковник не сдержал самодовольную улыбку. – В тире молодняк меня еще обставит, за счет острого зрения. Но в бою на пересеченной местности я любому сто очков вперед дам. Если не сто, то по количеству патронов в обойме.

– Давайте попробуем? – предложил Хват, изображая всем своим видом ленцу и расслабленное благодушие. – Изобразим Онегина с Ленским. Надеюсь, часовые на выстрелы не сбегутся?

– На территорию спецназа ни одна падла без предварительного звонка не сунется, – заверил его Реутов. – У нас тут свои правила внутреннего распорядка.

– И дозоры свои, – продолжил Хват, отлично понимая, что с самого начала полковника страхуют его орлы, которым велено не обнаруживать свое присутствие.

– Допустим. – Взгляд Реутова сверлил собеседника, словно пытаясь проникнуть в его мысли. – Только как мы стреляться станем? Холостыми патронами, что ли?

– Меня один хороший инструктор на Алтае иначе натаскивал. Берешь в левую руку картонку, в правую – ствол. Кто больше дырок противнику наделал, тот и победил.

– А если я тебе плечо прострелю, как бы ненароком? – предположил Реутов. – Тебя ведь тогда на задание не пошлют, верно?

– Попробуйте. – Хват ответил полковнику прямым взглядом. – Но у нас на Алтае такое правило было: кто заденет противника, тот считается проигравшим.

– Заметано, – сказал Реутов, вставая. – Жди меня здесь, я скоро. Ты какой пистолет предпочитаешь?

– Лишь бы не китайской сборки.

– Подобного дерьма не держим-с. Предлагаю «ПСМ», годится?

– Именно то, что надо, – кивнул Хват. – Пистолетик легкий, плоский. А для того, чтобы картонку продырявить, крупный калибр не обязателен.

– Но учти, – предупредил Реутов, уже на ходу, – если ты мне одну из своих мелкокалиберных пуль между глаз засадишь, то жить тебе после этого всего ничего. Тебя с самого начала на мушке держат.

– Ой, товарищ полковник, – воскликнул Хват, – я всю свою сознательную жизнь у судьбы под прицелом. Состояние привычное и даже где-то бодрящее.

Прежде чем исчезнуть в темноте, Реутов обернулся и отчетливо произнес:

– Красиво сказано, но предупреждаю наперед. Специалистов уважаю. Пустобрехов и мудозвонов презираю до пятого колена.

– Тогда у нас есть шанс подружиться, – крикнул Хват ему вдогонку. – Если оба живы останемся.

* * *


Условились сходиться вблизи от освещенного костром пятачка, кто откуда вынырнет, без всяких джентльменских отсчетов, без жребия и очередности. Все, как в реальном ночном бою, только вместо голов или сердец под пули подставляются картонки. Их заготовили размером с развернутую книгу, договорившись держать эти своеобразные мишени на отлете, подальше от жизненно важных органов, как мрачно высказался Реутов. Похоже, он уже жалел, что затеял эту спонтанную дуэль, и только профессиональная гордость не позволяла ему пойти на попятный. Палить по едва белеющим в темноте мишеням – опасное занятие. То ли сам на пулю нарвешься, то ли случайно в противника попадешь. Будут разряжены две полные обоймы, прозвучат шестнадцать выстрелов. Много ли шансов не попасть друг в друга и не обзавестись сквознячком в черепной коробке? По прикидкам Реутова получалось: нет, таких шансов не много.

– Ты меня как сопливого пацана на подначку купил, – раздраженно сказал он перед тем, как противники разошлись в разные стороны.

– Откажитесь, – равнодушно предложил Хват. – Это даже не будет засчитано как поражение.

– Может, ты мне еще и фору дашь? – запальчиво спросил Реутов.

– А что, есть такая необходимость?

– Ты меня достал, гражданский человек.

– Пока еще нет, – ухмыльнулся Хват.

Наградив его убийственным взглядом, Реутов быстро двинулся прочь, после чего неожиданно исчез, как сквозь землю провалился. Ни один сучок не хрустнул под его ногами, но и Хват учился ходить не по паркетам высоких кабинетов, не по тщательно заасфальтированным плацам. Скользнув за ближайший куст и обозначив там свое присутствие легким качанием веток, он описал короткую дугу и затаился за сосновым стволом, готовясь встретить Реутова несколько раньше, чем тот мог предполагать.

Внезапность – залог успеха. Застигнуть противника врасплох – значит выиграть те самые доли секунды, которые и решают исход боя.

Хват втянул ноздрями воздух, проверяя, насколько хорошо он различает запахи. В последнее время он изредка покуривал, правда, не более трех сигарет в день, так что они не успели испортить обоняние. Глаза могут подвести в темноте, но нос и уши – никогда. И сейчас они исправно улавливали малейшие звуки, тончайшие оттенки запахов, струящиеся в темноте. Хвату даже казалось, что он может определить, каким одеколоном пользуется невидимый снайпер, страхующий полковника через прицел ночного видения. Он чувствовал себя самым настоящим хищником, вышедшим на охоту. Оборотнем, таящимся под человеческой личиной. Бесплотной тенью.

Пистолет, опущенный стволом вниз, чтобы стрелять навскидку, был снят с предохранителя и взведен заранее. Знай себе, жми на спусковой крючок, а остальное за тебя автоматика сделает, поскольку перезарядка производится за счет энергии отдачи затвора. «Хорошая машинка, надежная, безотказная», – подумал Хват, лаская пальцами рифленую рукоять «ПСМ».




Этот пистолет ижевских умельцев издавна взяли на вооружение офицеры всевозможных силовых ведомств, поскольку небольшие габариты и вес оружия позволяли прятать его во внутреннем кармане пиджака как какой-то портсигар.

Выстрелы из «ПСМ» звучат сухо и сравнительно негромко. Такой пистолет не годится для стрельбы перекатом, когда переваливаешься на земле со спины на живот, паля с обеих рук почти наугад, стремясь деморализовать противника шумом, прежде чем влепить пулю ему между изумленно раскрытых глаз. И все же это – почти идеальное оружие для ближнего боя. Несмотря на малую толщину рукоятки, она сидит в ладони как влитая, а спусковой крючок отзывается на малейшее напряжение указательного пальца. Минимальная отдача предотвращает подбрасывание ствола при стрельбе, позволяя добиться почти идеальной кучности стрельбы. Из положения сидя с упором Хват запросто мочалил «яблочко» мишени, установленной в десяти метрах, причем рассеивание отверстий ограничивалось полуторасантиметровым диаметром, что несколько превосходило технические характеристики «ПСМ». А пробивная сила пули калибра 5,46 мм была такова, что с расстояния трех метров она дырявила 40 слоев кевлара и пронзала телеграфные столбы чуть ли не насквозь.

При попадании из «ПСМ» жалкую картонку должно было вырвать из руки и отбросить далеко назад, поэтому Хват заблаговременно просунул палец в проделанное отверстие. Он надеялся, что полковник тоже позаботился об этом, иначе поединок закончится при первом же выстреле.

А еще он надеялся, что не забыл тех почти автоматических навыков, которые приобрел за долгие годы службы в спецназе. В последнее время пострелять удавалось не часто – бизнесмены, нанимавшие Хвата в качестве охранника, заботились не столько о своей безопасности, сколько об экономии каждой копейки. Один из них, подсчитав, во сколько обошлась ему коробка патронов, расстрелянных телохранителями за городом, кисло заметил, что такими темпами они его скоро разорят, и поинтересовался, нельзя ли тренироваться с пневматическим оружием, заряды для которого обходятся значительно дешевле. «Даже с рогатками можно», – сказал ему Хват и написал заявление об уходе.

Он никогда не задерживался на одном месте, предпочитая кочевать из фирмы в фирму, чтобы не привыкать к очередному хозяину. Иметь «хозяина» было унизительно. Убеждая себя в том, что на этот раз он послужит родине, Хват в глубине души понимал, что лишь выполняет волю двух зажравшихся генералов, но старался гнать эти мысли прочь, чтобы не потерять того эмоционального и физического подъема, без которого победить очень трудно, даже если твой противник условный и речь идет не о жизни и смерти, а о прямоугольнике гофрированного картона.

Хват напружинился.

Реутов выдал себя не случайным шорохом и даже не промелькнувшей в темноте мишенью, которую он слишком поздно догадался развернуть ребром к предполагаемому противнику. Напрасно он курил так много – в ночном лесу запах никотинового перегара улавливался за десяток шагов. Оценив положение полковничьей фигуры, скользящей в обход куста, за которым никого не было, Хват хорошенько оттолкнулся от земли и прыгнул вперед, одновременно нажимая на спусковой крючок.

До падения ничком он успел выстрелить ровно три раза, как это и предписывалось инструкцией по проведению ближнего боя. В горизонтальном полете он ни разу не отвел глаз от развернутой наискось картонки, и ее троекратное подрагивание не ускользнуло от его внимания: он попал, попал, попал!

Реутов открыл огонь с секундным запозданием, «ПСМ» в его руке захлебывался торопливыми выстрелами, как охрипший от ярости пес.

Кка… кха… кха… кха…

Похоже, раздосадованный собственной оплошностью, полковник целился не столько в мишень, сколько в державшего ее противника. Это была инстинктивная реакция, но Хват тоже действовал инстинктивно, и это получалось у него значительно лучше.

Пули еще продолжали вгрызаться в усыпанную хвоей землю, на которую упал Хват, а он, кувыркнувшийся через голову назад, уже сидел поодаль, ведя ответный огонь, озаряющий темноту почти непрерывными оранжевыми всполохами.

Кха-кха-кха-кха!

Патроны в его пистолете закончились чуть раньше, чем опустел магазин Реутова, и Хвату осталось лишь поднять картонный прямоугольник повыше, давая противнику возможность отвести душу напоследок. Всего две пули пронзили его мишень, и они были последними.

Голос Реутова, раздавшийся в наступившей тишине, прозвучал так, будто устами полковника спецназа говорил обиженный ребенок, неизвестно когда и как обзавевшийся мужским басом:

– Ты поддался! Ты специально держал мишень так, чтобы я попал!

– Ничего подобного, – возразил Хват, вставая. – Все было по-честному.

– Врешь. Сначала вертелся ужом, а в последний момент застыл, как истукан.

– Если бы я не сделал этого, вы бы меня самого продырявили по запарке.

Смущенно крякнув, Реутов сунул «ПСМ» за пояс и, разглядывая свою картонку, глухо спросил:

– Сколько раз я попал? Три? Четыре?

– Два, – не стал лукавить Хват. – Слишком долго пристреливались.

– Я не пристреливался, я мазал, – рявкнул Реутов, тыча пальцем в отверстия, оставленные пулями противника. – Ты проделал восемь дырок. Все по центру, кружкой накрыть можно. А я? – Он выхватил картонку из руки Хвата, взглянул на нее и отшвырнул в сторону, бормоча: – Позор, позор на мою седую голову!

– Рановато вам в старики записываться, товарищ полковник.

– Самое время, – отрезал Реутов, направляясь к костру.

Прежде чем последовать за ним, Хват подобрал обе мишени, мельком оглядел обе и заключил:

– Победителя нет. Мы оба убиты. Один двумя пулями, другой восемью. Какая разница?

– Утешаешь? – Реутов плюхнулся на землю и застыл в позе медитирующего йога.

– Констатирую факты.

– Фуякты!

– Сегодня повезло мне, завтра повезет вам. Судьба – индейка.

– Звездейка!

Хват швырнул мишени в пламя, положил «ПСМ» рядом с владельцем и, присев на корточки, сказал:

– Забудьте. Это была детская забава. Устройте мне настоящую тренировку. Объявите меня «куклой», и пусть ваши парни поработают со мной в полную силу.

– Рехнулся? – желчно осведомился Реутов. – Они тебя порвут, как Тузик грелку.

Хват задумался. Подобные тренировки, когда против бойцов выставляется настоящий пленник, готовый изо всех сил бороться за свою жизнь, всегда заканчиваются одинаково – смертельным исходом. Выстоять в рукопашной против спецназовцев невозможно, хотя «куклы» пытаются, яростно обороняясь выданными им топорами, ножами, кастетами, ломами. Когда Хват был курсантом, в качестве таких противников выставлялись осужденные на смертную казнь зэки, которым все равно терять нечего. Если по истечении двадцати секунд зэк оставался живым и был в состоянии назвать собственное имя, он мог рассчитывать на возвращение в свою одиночную камеру. Но таких на памяти Хвата не было, ни одного. Один-два удара, и грешная душа отправлялась туда, куда ей было предписано свыше. Курсантам не рассказывали, куда именно, а они и не спрашивали. Их единственным богом являлся инструктор, и только его заповеди имели значение.

В рукопашном бою с подобными головорезами Хват оказался бы в заведомо проигрышном положении. Он будет вынужден контролировать силу ударов, тогда как против него пойдут в ход все смертельные приемы, которых в запасе у спецназовцев вагон и маленькая тележка. Это все равно, что стравливать бойцовских собак, челюсти одной из которых скованы намордником. Исход схватки известен заранее. Будь ты даже лучшим из лучших, продержись ты на ногах хоть целый час, но рано или поздно тебя достанут, используя свое преимущество. Если не убьют, то покалечат. А какой потом прок от сломанной «куклы»? Никакого.

– Можешь просто поспарринговать с моими орлами, – предложил Реутов, видя замешательство собеседника. – Это, знаешь ли, тоже не семечки на завалинке лузгать.

– Там, где я окажусь, тренировочных боев не предвидится, – сказал Хват. – Я слишком давно не был в настоящем деле. Хочу прийти в норму.

– А давай я тебя с разведчиками из «махры» сведу? – оживился Реутов. – В конце концов, тебе ведь не с нашими спецами состязаться, а с живыми людьми, из плоти и крови. Любой чечен в сравнении с разведчиком – тьфу, ноль без палочки. Выстоишь против них, значит, и в «Чехии» не пропадешь.

– Годится, – кивнул Хват.

– Командир разведроты мой кореш, – продолжал Реутов. – Я ему на ушко шепну, чтобы до смертоубийства дело не доводил, так что будь спок.

– Это лишнее. Время каждой схватки можно ограничить минутой, а работают пусть в полную силу. Иначе смысла нет в этой затее.

– Не дури. Разведчики тоже не лыком шиты. Могут уделать.

– Поглядим.

– Да что тут глядеть! – едва успевший успокоиться, Реутов опять повысил голос. – «Кукла» для того и существует, чтобы валить ее любыми способами. Это же будет неравный бой, как ты не понимаешь? Ты ведь, надеюсь, никого убивать не собираешься?

– Я всю свою сознательную жизнь на это надеюсь, – сказал Хват, глядя на дотлевающий костер.

В его зрачках плясали рубиновые огоньки.

Точно такие же отражались в глазах полковника. Может быть, именно поэтому он сказал:

– Вот что, гражданский человек. Перед тем как мы расстанемся, я оставлю тебе свои координаты. Останешься жив – свяжись со мной. Сдается мне, ты не прочь отечеству послужить, как служил когда-то. Окажу тебе любую поддержку, даю слово. Нужно будет поручиться за тебя – поручусь. – Реутов посопел немного, а потом добавил: – Короче, не исчезай. Понимаешь меня? Не исчезай, как бы оно там ни обернулось. Ни при каких обстоятельствах.

– Ни при каких обстоятельствах, – повторил Хват, поднимая глаза к звездному небу.

Выражение его лица было торжественным. Словно он клятву давал. В том, что намеревается жить ныне, присно и во веки веков.

Звезды, глядевшие на него свысока, печально перемигивались. Уж им-то было отлично известно, что никакого бессмертия не существует, хотя свет, который ты даришь людям, может гореть во мраке бесконечно долго. Все зависит от того, насколько ярок ты был при жизни, человек. Так говорили звезды тому, кто смотрел на них, обещая не исчезнуть ни при каких обстоятельствах.




Глава 11

Проба «пера»


Хват проснулся ровно в четыре тридцать, как и приказал себе, прежде чем отключиться по мысленной команде: «Четыре, три, два… один». На счет «один» проваливаешься в сон, чтобы вынырнуть из небытия точно в назначенный срок. Единственный недостаток подобного самогипноза состоит в том, что в промежутке между засыпанием и пробуждением ты совершенно не реагируешь на происходящее вокруг, рискуя навеки остаться во мраке забвения. Но Хват пока что находился не на вражеской территории, чтобы дремать вполглаза. Ему требовался полноценный отдых, и он его получил. Один из главных принципов выживания. Бери все, что можешь взять, бери сразу и в полной мере. Дожидаться милостей от природы – дело гиблое и заведомо неблагодарное.




Поднявшись на ноги, он смахнул с волос сосновые иголки и огляделся. За рыжими стволами сосен виднелись корпуса казарм, ангары, приземистые строения автопарка. Подлесок, в котором переночевал Хват, примыкал к расположению военной части, но было очевидно, что праздношатающиеся сюда не забредают. Соваться к спецназовцам ГРУ – все равно что по вольеру с дикими хищниками прогуливаться. Могут, конечно, проигнорировать, как блоху на чужой собаке. А могут заинтересоваться твоей персоной, и тогда не избежать либо мгновенной расправы, либо допроса, который, случается, значительно хуже смерти.

Допрашивать быстро и эффективно умеют сотрудники любых спецслужб. До сих пор ходят леденящие кровь истории о том, как обращались с пленными афганские «духи», но если быть честным, то их методы ничем не отличались от наших, тем более что они обучались в советских военных училищах. Когда человек попадает в руки спецназовца, то самое мудрое в его положении – быстро и внятно рассказать все, что ему известно. Иначе в ход будет пущен нож, и тогда…

Хват непроизвольно нахмурился, извлекая из кожаного чехла свой верный клинок, имевший, подобно рыцарскому мечу, собственное имя. «Союзник» – так нарек его владелец, и нож полностью оправдывал это название. Незаменимый, надежный, безотказный, годящийся на все случаи жизни. Под отвинчивающейся крышкой на рукоятке имелся пластмассовый патрон, в котором хранились рыболовные крючки, иголки с нитками, натертые воском спички, обрезок карандаша, лейкопластырь и даже миниатюрный скальпель с пинцетиком на обратном конце, чтобы извлекать из тела вражеские пули, коли не удастся их миновать.

Если хорошенько вспомнить, то Хват пользовался пинцетом даже чаще, чем компасом, вмонтированным в дно отвинчивающейся крышки. Если покопаться в памяти еще глубже, то удалять пули Хвату доводилось реже, чем, скажем, срывать ногти несговорчивым моджахедам и прочей нечисти, становившейся у него на пути.

Но мысленные путешествия в прошлое – удел тех, кому нечем заняться в настоящем. Вместо того чтобы любоваться «союзником», вспоминая все плохое и хорошее, что было с ним связано, Хват просто срезал сосновую веточку, ободрал с нее кору и добросовестно измочалил зубами конец, превращая его в своеобразную зубную щетку. Никогда не знаешь, когда тебе доведется снова попасть в ванную комнату, а умирать с нечищенными зубами – последнее дело.

– И вообще умирать – последнее дело, – пробормотал Хват, покончив с личной гигиеной. – Самое последнее, – добавил он, возвращая нож в кожаный чехол.

Привычка разговаривать с «союзником» возникла после отставки, когда других достойных собеседников у Хвата не осталось. «Союзник» разделил с ним все победы и поражения, так разве можно было оставить его дома, когда все началось сначала? Нет, нет и еще раз нет. Этот нож Хвату был дороже всех НР и НРС вместе взятых.

Он в совершенстве владел как ножом разведчика, так и ножом разведчика специальным. Последний очень смахивает на самый обычный клинок: длинный, относительно узкий, снабженный рукоятью с ограничителем. Но специальный нож разведчика имеет также хитрую кнопочку, при нажатии которой лезвие вылетает из рукоятки на семь-десять метров, поражая противника насмерть. Ни один разведчик не отправится на задание без этого надежного и бесшумного оружия, крепящегося в ножнах на голени правой ноги, на поясе или на левом плече. Кстати, судя по зарубцевавшимся и совсем свежим отметинам на сосновых стволах, окружающих Хвата, подлесок служил своеобразным полигоном для отработки приемов с ножом.

– С какого же вы расстояния метаете свои жала, ребятки? – прошептал Хват, обернувшись.

Утоптанный пятачок земли находился ровно в девяти шагах от мишени. Все правильно. Ножи никогда не метают с четного количества шагов, иначе лезвие не вонзится в цель. Азбука спецназа. В соответствии с ней проводятся и остальные тренировки. Обучение личного состава обращению с холодным оружием начинается в одношеренговом строю: шаг вперед, назад, вправо, влево, удар с подскоком, удар из положения согнувшись. Затем вводят более сложные позиции: удары ножом на ходу и на бегу, после чего переходят к отработке выпадов на неподвижных или качающихся чучелах.

«Это – что касается обыкновенного армейского спецназа», – уточнил Хват мысленно. В ГРУ тренировки с неживыми манекенами всегда считались малоэффективными, там предпочитали выставлять против бойцов одушевленные «куклы». Заменить одну из таких и предстояло сегодня Хвату. Именно поэтому он так тщательно осматривал территорию, пытаясь определить, насколько опытными будут его нынешние противники. Судя по отсутствию обмотанных ветошью палок, ящиков с глиной и истыканных лезвиями автомобильных покрышек, безупречная техника удара здесь не отрабатывалась.

Что ж, может, оно и к лучшему. Хват вовсе не стремился закончить сегодняшнее утро с полоской заточенной стали между ребер. Он и завтрашний день намеревался провести без подобного украшения, и послезавтрашний, и всю оставшуюся жизнь, сколько бы там ее ни отмерили таинственные властители людских судеб. Ему доводилось слышать, что каждому человеку суждено сделать определенное количество вдохов и выдохов, а потом кислород ему перекрывают, мол, с тебя хватит. «Только попробуйте», – сказал Хват, не имея в виду никого конкретно… и всех сразу. Его научили дорожить собственной персоной.




– Курсант Эм, что главное при выполнении задания?

– Достижение поставленной цели.

– Вы полный мудак, курсант. Государство вбухало в вашу подготовку такие средства, что даже подумать страшно, а вы рассуждаете, словно какой-то сраный камикадзе. Повторяю вопрос: что является самым важным при выполнении задания?

– Ну… выполнить это задание любой ценой. Чтобы, значит, оправдать возложенные на меня надежды.

– Возложенный на вас болт, курсант Эм. В первую очередь от вас требуется вернуться на базу живым. Мы тут не одноразовые гондоны выпускаем, это вам понятно?

– Так точно, товарищ инструктор! Главное при выполнении задания – вернуться живым.

– Этого мало, курсант. Штопкой драных гондонов мы тоже не занимаемся. Поэтому ваш долг возвращаться всегда не просто живым, но плюс к этому целым и невредимым. Повторить это заклинание тысячу раз, приняв упор лежа!.. Я вас научу собственную жизнь любить, курсант Эм. Больше чем родину, сучий вы потрох. Ее и без вас есть кому любить, а вы будьте любезны ценить свою собственную говняную персону. Вы тут себя так возлюбите, курсант Эм, что кровью ссать будете при каждом упоминании вашего имени… Вы себя в каждом страшном сне будете видеть, живого и невредимого мудака, которому запрещено подыхать без особого на то распоряжения… Громче повторяйте, курсант, громче!..

– Мой долг… возвращаться всегда… не просто живым… а целым и невредимым… Мой долг… мой долг…

Проделав достаточное количество отжиманий, приседаний, кувырков и кульбитов, Хват отыскал трухлявый пень со скопившейся внутри водой, ополоснул лицо и с удовольствием напился. Желудок попытался заявить свои права на полноценный завтрак, но Хват проигнорировал его недовольное бурчание. Слишком много домашних пирожков съедено за последние годы. Пришла пора великого поста. Ранение в набитое жратвой брюхо – почти верная смерть, так что лучше поголодать. «Дело привычное», – решил Хват.

Шорох за спиной заставил его крутнуться на месте волчком, и в конце этого мгновенного разворота выхваченный из чехла «союзник» уставился острием в сторону предполагаемого противника.

Противник, усевшись на ветке, смотрел на Хвата своими черными глазами-бусинками и невозмутимо жевал что-то, нисколько не беспокоясь за сохранность своей серенькой шкуры. Белке было плевать на человека, застывшего внизу с ножом на изготовку. Ее нисколько не заботило, что он в совершенстве владеет любым существующим на земле оружием, современным и древним. Ее не волновало также, что он умеет обращаться со всеми видами техники, знает пять иностранных языков, владеет изощреннейшей техникой рукопашного боя, разбирается в электронике, способен сотворить мощное взрывное устройство из самого скромного набора подручных средств, и сотворил таковых на своем веку немало, и применил по назначению, а потом даже не покаялся, потому что там, куда забрасывала его судьба, православных церквей отродясь не было.

Профессиональный воин, способный уничтожить любое живое существо голыми руками за доли секунды, глядел на нахального зверька и улыбался.

Если бы в этот момент всевышний хорошенько схватил Хвата за шкирку, хорошенько встряхнул и поинтересовался: «Ну, любезный, так в чем же все-таки смысл твоего поганого существования?» – то ответ последовал бы незамедлительно.

Чтобы никто никого не боялся, нигде и никогда. Чтобы любая мелюзга могла безбоязненно пялиться на кого угодно, зная, что не поплатится за это жизнью. И чтобы слово «убийство» исчезло из всех словарей, раз уж ты не в состоянии отменить понятие «смерть», господи.

Ты удовлетворен ответом? Тогда продолжай наблюдать за нами сверху и ни во что не вмешивайся, потому что мы, люди, сами во всем разберемся.

Рано или поздно, господи. Иначе зачем было заселять нами эту опасную и неприветливую планету, а? Не орешки же щелкать, верно?

* * *


Полковник Реутов прикатил в сером «рафике», двигатель которого ревел не хуже танкового, так что приближение его не расслышал бы разве что глухой. Следом за ним из автобуса высыпало целое отделение в составе шестерых бойцов под командованием низкорослого сержанта с перебитым носом и ушами, напоминающими жеваные-пережеванные, мятые-перемятые вареники. Уставившись на скромно стоящего в сторонке Хвата, он ткнул в него желтым от никотина пальцем и поинтересовался:

– Это, что ли, наш завтрак? Его как, сразу схавать или растянуть удовольствие?

– Убери свой вонючий палец, – посоветовал ему полковник, явно находящийся не в лучшем расположении духа. – Не то прикажу откусить его и засунуть туда, где ему самое место.

– В задницу, что ли? – хохотнул сержант, делая вид, что шутка его развеселила.

– Если у тебя имеется передница, то место тебе не в разведроте, а в портовом борделе, – осадил его полковник.

Сколько Хват ни вглядывался в лица притихших бойцов, ни на одном из них он не заметил даже тени глумливой усмешки. Разведчики – наипервейшие нарушители армейской дисциплины, но своих командиров отделений, взводов и рот они чтут свято, любой лейтенант, любой сержант для них бог и царь. За малейшее ослушание следует жесточайшая расправа, в ходе которой зубы провинившихся летят во все стороны, с соплями вперемешку. Зато в остальные моменты отношения между командирами и рядовым составом дружеские, почти панибратские. Они ведь вместе гостят у черта на куличках, а там без взаимовыручки никак. «Разведчику лучше без оружия остаться, чем без плеча друга», – подумал Хват, попутно оценивая экипировку прибывших.

Вооружение «махры» ничем не отличалось от того, с каким ходят в бой обычные пехотинцы. Складные «калаши» с укороченным стволом, подствольники «ГП-25», «ПБ», гранаты в подсумках. Зато у каждого на поясе висит стреляющий нож, без которого ни один уважающий себя разведчик даже по малой нужде не выйдет.

Приемов ближнего боя существует превеликое множество, их в одной книге не перечислишь, все эти коварные удары кулаками, локтями, коленями и стопами, броски, подсечки, болевые выкручивания рук, захваты, удушения. Между тем металлическое оружие по своим поражающим характеристикам во много раз превосходит человеческие конечности. У разведчика всегда должен быть нож наготове, и пускать его в ход нужно абсолютно не задумываясь, в автоматическом режиме.

Автоматы для рукопашного боя не годятся: попробуй оглуши кого-нибудь рамочным прикладом или пластиковым магазином. Саперную лопатку тоже не в каждую дыру с собой прихватишь. Другие виды холодного оружия штатным расписанием не предусмотрены, разве что разведчик по собственной инициативе припрячет на себе какой-нибудь кастет или самодельную свинчатку. Но командир может этой самой свинчаткой между глаз звездануть, так что подобная инициатива популярностью не пользуется. А вот нож, висящий на поясе (плюс пара ножей в карманах, за воротником и хотя бы один на голени), это те самые игрушки, с которыми разведчики управляются как заправские фокусники, глазом не уследишь.




Те, которые выстроились шеренгой перед Хватом, носили ножи на поясе, слева. Поскольку профессиональный выпад является продолжением выхватывания оружия из ножен, можно было ожидать, что разведчики попытаются полоснуть противника слева направо, от себя, по диагонали. Это движение рефлекторно, оно отработано в ходе многочасовых тренировок: сначала резиновыми ножами, затем – стальными, уже не на учебной площадке, а в траншеях, в штурмуемых домах, в лесных зарослях, на горных склонах. Вряд ли парни, побывавшие там, станут импровизировать, тем более что они абсолютно уверены в своем превосходстве. Возможно, после сегодняшнего урока некоторые из них попытаются разнообразить свою технику. Когда-нибудь, может быть, в самом ближайшем будущем, это сохранит им жизнь.

Отведя взгляд от переминающихся с ноги на ногу бойцов, Хват посмотрел в глаза приблизившегося к нему Реутова.

– Руки не подаю, – хмуро предупредил тот, остановившись напротив, – как самочувствие, не спрашиваю. Ты сейчас дезертир, которого нужно как следует проучить. Трус и предатель. У ребят руки чешутся от желания вывернуть тебя наизнанку.

– Лучше бы вы меня беглым зэком объявили, – проворчал Хват, которого уже однажды объявляли дезертиром, трусом и предателем, что оказалось весьма памятным уроком.

– Еще скажи: насильником несовершеннолетних. Думаешь, мне вид твоих выпущенных кишок настроение поднимет? – Произнеся эту приглушенную тираду, Реутов повернулся к переговаривающимся за его спиной разведчикам. – Вот ваш клиент, парни. Сам нашкодил, сам себе и наказание выбрал. Покажите ему, где раки зимуют и каково им там приходится. – Реутов снова обратился к Хвату, чтобы предупредить его свистящим шепотом: – Шибко не зарывайся. Проведи пару боев один на один, и хватит с тебя. Ребятишки только что из «зеленки», где почти целый взвод остался. Злобствуют.

– Это хорошо, – улыбнулся Хват, прежде чем крикнуть разведчикам: – Подходите по трое, мужики. Сначала с ножами, потом с лопатками. У меня нынче прием граждан по личным вопросам.

– Ух, борзый какой! – недобро восхитился корноухий сержант.

– Оно в бою в штаны наложило, а тут вякает, – поддержали его подчиненные.

– Ты, дядя, какие ножи имеешь в виду, деревянные или резиновые?

– Деревянными задние проходы себе прочищайте, – посоветовал Хват, умышленно накаляя обстановку. – Наилучшее средство от запоров после перловки.

– Не, ну вы тока ляньте на ейное благородие, – воскликнул верзила на певучей малоросской мове. – Воны тута цирк представляют, чи шо?

– Я сейчас из него клоуна сделаю, – пообещал сержант, делая шаг вперед. – Он у меня до скончания века лыбиться будет, от уха до уха, падла такая.

– Стоять! – рявкнул Реутов, одарив Хвата испепеляющим взглядом. – Разве была команда рыпаться?

– Так никаких нервов не хватит его слушать, – стал оправдываться сержант. – Язык бы ему укоротить.

– По самую шею, – подсказал верзила.

– Отставить! – ощерился Реутов. – Схватка продолжается до первой крови, получивший ранение считается выбывшим. И если хоть одна тварь попытается нарушить это правило, – Реутов повысил голос до надсадного крика, – то я сам возьмусь за нож и располосую умника на ремни. Как поняли, защитники родины?

Ответом ему было глухое ворчание. Точно так отреагировала бы свора собак на команду «фу!», завидя перед собой матерого серого хищника. Губы разведчиков кривились, обнажая оскаленные зубы. Было заметно, что им не терпится сорваться с места и проучить болтливого незнакомца, уронившего свою офицерскую честь. Лишь субординация удерживала каждого на месте, как натянутая до предела цепь. Цепь невидимая, но абсолютно надежная, как и многие другие нити, с помощью которых манипулируют людьми в этом подлунном мире.

– Цып-цып, – поманил Хват корноухого сержанта, самого взбудораженного, самого негодующего из всех.

– Я с ним один на один, можно? – спросил тот, умоляюще взглянув на полковника.

– Можно жену свою раком долбить, – ответил Реутов, – если, конечно, она соседом не востребована для тех же целей.

– Разрешите? – поправился сержант, суча ногами так, словно ему не терпелось опорожнить мочевой пузырь. – Разрешите, товарищ полковник, – повторял он. – Ну разрешите, а?

– Давай.

Повинуясь отмашке Реутова, сержант двинулся вперед, моментально преобразившись. Ни намека на недавнюю расхлябанность, ни одного развязного или лишнего движения. К Хвату подбирался опытный боец, который не станет тратить время на картинное поигрывание ножом. Его, кстати, сержант вытащил заранее и теперь держал в чуть отведенной назад руке, прикрытой корпусом.

«Почти профессионал», – одобрительно подумал Хват, продолжая стоять на месте. «Союзник» как бы сам по себе скользнул в его ладонь, лег на нее по диагонали и замер, удерживаемый кольцом, образованным безымянным пальцем и мизинцем. Указательный, средний и большой пальцы Хват использовал лишь для того, чтобы направлять нож в цель. Только желторотые новички поступают прямо противоположным образом. За что и расплачиваются.

– Что, дезертир, – спросил сержант, описывая широкую дугу возле поворачивающегося вокруг своей оси Хвата, – очко жим-жим?

Вооруженный не просто ножом, а кинжалом с двусторонней заточкой, он пару раз рассек им перед собой воздух, надеясь заметить на лице противника признаки парализующего ужаса.

Ничего путного из этой затеи не вышло.

– Позаботься о профилактике своего собственного очка, парень, – сказал ему Хват. – Способ я тебе уже подсказал. Если деревяшки покажется мало, воспользуйся шомполом.

– Через минуту ты перестанешь зубы скалить, – пообещал сержант. – Будешь звать врача и мамочку, но повидаться с ними уже не успеешь. Я ж тебя выпотрошу, как карпа, дезертир поганый.

Сделав шажок вперед, он наложил большой палец на торец рукоятки, явно готовясь закончить бой одним точным ударом, после которого первая кровь будет литься до тех пор, пока не вытечет до последней капли.




«Станет целиться в грудь или в горло», – догадался Хват, следя то за глазами сержанта, то за положением его ног.

При колющем ударе снизу вверх человек стремится вложить в удар весь вес своего тела и занимает такую позицию, чтобы иметь возможность сделать шаг вперед. Именно это стремление выказывали пыльные ботинки сержанта, перетаптывающиеся вокруг да около. Сам он присматривался к кадыку Хвата, явно намереваясь проткнуть ему яремную вену. Ведь при ранении в живот противник способен продолжать бой, если только не потеряет сознание от болевого шока. А удар в сердце, защищенное грудной клеткой, требует не только значительного усилия, но и выверенной до миллиметра точности. Сержант, по достоинству оценивший профессиональную стойку Хвата, не хотел рисковать. Поединок на ножах состоит из двух-трех выпадов, после которых один из бойцов выходит из строя. Тут важно не промахнуться и не подставиться. Балетные па пусть выделывают киногерои с волевыми подбородками.

Поощряя сержанта к более решительным действиям, Хват занялся тем, чего не станет делать ни один знаток рукопашного боя. А именно: принялся совершать небрежные движения кистью руки, разворачивая клинок то так, то эдак, постоянно меняя положение пальцев, перебирающих рукоятку.

– Фраер, – понимающе ухмыльнулся сержант.

Он полагал, что этого достаточно для вынесения смертельного приговора.

– Н-на!

Резкий шаг вперед, сиплый выдох, сверкание стали у самого носа. Все это Хват видел не раз, у него даже содержание адреналина в крови не повысилось. Отклонившись назад, он подбил локоть противника вверх, а сам нырнул вперед, боднув головой недоуменно сморщившуюся сержантскую переносицу.

Крак!

Звук получился сухой и звонкий, как от столкновения двух бильярдных шаров у кромки стола. Кость в кость.

– О? – выдохнул сержант без особого эмоционального подъема в голосе.

После чего его понесло на каблуках прочь, с закатившимися под брови глазами и отвисшей нижней челюстью.

Если парень намеревался запечатлеть самые значительные моменты своей воинской службы на фотографиях, то этот кадр был бы явно лишним, он испортил бы все впечатление от просмотра дембельского альбома. Отважные сержанты-разведчики не должны падать на задницу, как неуклюжие бабы в гололед. Они также не должны ронять ножи, которыми обещали выпотрошить врага. И уж тем более негоже командиру отделения фотографироваться с расквашенным носом, который у него и до того не блистал изяществом линий. Особенно если, не продержавшись в сидячем положении даже трех секунд, он опрокидывается назад, с размахом ударяясь затылком о землю, которую присягал защищать верой и правдой.

– Первая кровь! – провозгласил Реутов голосом массовика-затейника, подозрительно повеселевшего после недолгой отлучки за кулисы. – Следующий, сказал заведующий!

– Трое, – напомнил Хват, демонстрируя соответствующее количество пальцев.

– Окружайте его, мужики!

Маленький отряд взялся возглавлять рослый малоросс, на верхнюю губу которого так и просились вислые усы в пышном кобзарском стиле. Возможно, именно отсутствие таковых сделало его человеком нервным, вспыльчивым и горячим. Как бы то ни было, не дожидаясь, пока товарищи обойдут противника слева и справа, он ринулся в лобовую атаку, намереваясь разделаться с Хватом первым же диагональным ударом снизу вверх.

Это был очень хороший удар, почти непредсказуемый, мощный, стремительный. Ручища нападающего взметнулась от правого колена и, едва не вспоров рубаху Хвата ножом, приготовилась проделать обратное движение, чтобы перерубить ему запястье или локтевой сгиб. Любой разведчик знает, что колющие и режущие удары по рукам являются основой защиты и нападения. Не менее важно уметь превращать конец одного движения в начало второго. Все это было известно верзиле не понаслышке, но вряд ли он был готов к тому обескураживающему открытию, что противник умеет делать то же самое, только в два раза быстрее.




Ш-шух… Ш-шух…

Клинок Хвата полоснул сначала по правому бицепсу нападающего, затем вскользь приласкал его левое предплечье. Это были не смертельные ранения, нанесенные лишь для того, чтобы обездвижить чересчур длинные конечности верзилы, но он побледнел так, словно ему рассекли бронхиальную артерию, проходящую над внутренней частью локтя, и жить ему осталось не более двух минут.

Отправив его в нокаут коротким крюком слева, Хват кувырнулся вперед, уходя от рубящего удара по затылку. Набегавший с противоположной стороны боец жалобно вскрикнул, почувствовав, как холодная сталь пронзает его бедро. Раненая нога подкосилась, он упал на одно колено и захлопал глазами, пытаясь понять, как и когда приключилось с ним это несчастье. Попади нож пятью сантиметрами выше, и он истек бы кровью раньше, чем ему наложили жгут, но Хват не собирался убивать ни этого парня, ни тех двоих, которые уже валялись на земле, ни того, который еще только подступал к нему, подстегивая себя истеричной руганью:

– Яблянахблятящабля…

– Мы не на турнире по фехтованию, – напомнил ему Хват. – Соберись, парень. Вспомни, чему тебя учили.

– Блянахятящанах…

Не прислушавшись к совету, боец продолжал делать частые беспорядочные выпады, настолько энергичные, что воздух вокруг него раскалился до критической температуры.

– Остынь, – увещевал его Хват, легко уклоняясь от взмахов клинка.

– Это ты у меня остынешь, в морге, блянах… Ятяблянахща… Уп!

Боец заткнулся, вытаращившись на свой располосованный по диагонали комбинезон. Хват позаботился о том, чтобы «союзник» не задел ни одного жизненно важного органа, но вид у раны был действительно впечатляющий. Замахнувшись еще раз, он вынудил бойца инстинктивно заслонить пах руками, после чего аккуратно смазал его по кончику подбородка левым кулаком.

– Стоп! – заорал Реутов, хотя в этом не было никакой необходимости.

Хват поднял руки, давая понять, что добивать раненых не намерен, чай, не на гладиаторской арене стоит.

– Пусть парней перевяжут, – предложил он, – а потом продолжим. С ними все в порядке, не переживайте. Подлечатся немного и снова в строй.

– За них-то я не переживаю, – пробормотал Реутов, озираясь через плечо. – А вот твое ближайшее будущее представляется мне не слишком обнадеживающим.

Зрачки Хвата сузились на манер кошачьих, следя за перемещениями второй тройки, вооружившейся саперными лопатками. Эти не суетились, не пытались опередить друг друга и не лезли на рожон. Постепенно обступая Хвата с трех сторон, они приближались к нему, и запах их пота перебивал все остальные, включая аромат сосновой хвои. Это означало, что парни очень и очень нервничают, что они злы и напуганы, что они просто в бешенстве от расправы над своими товарищами и твердо намерены не разделять их участь.

Вряд ли их остановит вид крови противника. И приказы полковника тоже вряд ли остановят.

Разве что смерть или глубокий обморок.

А вы когда-нибудь пробовали вывести из строя здоровенного разведчика, вооруженного заточенной до бритвенной остроты лопаткой? Нет? И правильно. Пусть этим занимаются другие. Те, для кого эти и многие другие предметы предназначены.

* * *


ИЗ ОБЪЯСНЕНИЙ РЯДОВОГО А. Д. ШУРЫГИНА, ДАННЫХ НАЧАЛЬНИКУ ОСОБОГО ОТДЕЛА ТОВ. БЕБЕХОВУ ПО ПОВОДУ ПРОИСХОЖДЕНИЯ РАНЕНИЙ ЛИЧНОГО СОСТАВА РАЗВЕДРОТЫ В/Ч № ТАКОЙ-ТО.

СТЕНОГРАФИЧЕСКОЕ ПРОТОКОЛИРОВАНИЕ ВЫПОЛНЕНО НА ОСНОВЕ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ, ПРИЛАГАЕМОЙ К ДЕЛУ.




«Вот он и говорит, этот псих, этот хрен грушовый, полковник ГРУ, то есть… Вы, говорит, отметельте одного офицерика борзого, чтобы, значит, берег честь смолоду, а не по кустам во время зачистки отсиживался. Насмерть валить не надо, а покалечить слеганца – самое оно. Ответственность, говорит, беру на себя. Будут, мол, допрашивать, валите все на Реутова, а вы и ваш ротный не при делах, ваше дело маленькое.

Ну, мы и согласились, тем более что спиртяги по возвращении приняли, килограмма два. Поминали братишек наших, что с задания не вернулись. Чуток поддатые были, взвинченные, врать не стану. Сели в автобус, ротному на прощание ручками сделали и поехали. Сержант Птахин мне: что, Саня, братуха, пощиплем перышки фраерку? Я ему: а то! Трусов всяких терпеть ненавижу. Из-за них вся мерзопакость творится. Вот, говорят, крысы бегут с тонущего корабля. Ни хрена подобного. Он бы и не тонул вовсе, если бы крысы на нем не развелись. Они, курвы, сначала напакостят, дыр в днище понаделают, а потом уж драпают. Такое мое мнение, хотя самому плавать не доводилось, я, блин, не морская душа, задница у меня ракушками не обрастает.

Ладно, излагаю по существу. Существо такое, что офицерик тот на самом деле никогда трусом не был, от пуль не бегал, за спинами солдатскими не отсиживался. Точняк. Не крыса, нет. Волчара. А глаза, как у дикого кошака, как его?.. Ну этот, пятнистый, с кисточками на ушах… О, точно, рысьи глаза, желтючие и злые. Глянет, как в пятак приложит. Или под дыхало.

Поначалу мы этого не просекли, не врубились, проще говоря. Смотрит и смотрит себе, хрен с ним. А вот улыбочка его нам сразу не понравилась, конкретно. Его, падлу, месить собираются, а он лыбится. С каких таких делов? Мы решили: обкуренный, ясный перец. В дымину наш офицерик. Сержант Птахин так и заявил: балдой, сука. Пойду, говорит, его резать. Он, говорит, свои смехуечки до гробовой доски вспоминать будет.

Короче говоря, офицерик ему по-быстрому в лобешник зарядил, и всех делов. Курит, значит, Птахин. В смысле, отдыхает. Ну, в отрубях валяется, никуда уже не спешит, команды не отдает, скучает.

А все почему? Потому что противника недооценил. Буром попер и нарвался.

Климбис, Брякотин и Засохо тоже сплоховали. Против чеченов они, может, и д'Артаньяны, а против того офицерика – кутята сопливые, вот что я вам скажу. У него ж не нож в кулаке, нет. У него рука как бы лезвием заканчивается, такая вот неприятная особенность. И рука эта исчезает, когда он удары наносит. Не видать ее. Ему бы змееловом работать, офицерику. Или инструктором у нашего брата.

Нас ведь как учили с ножами управляться? Три главных принципа: скорость, точность плюс простота. Не зевай, не тычь лезвием куда попало, не перебрасывай ножик из руки в руку, перед противником рисуясь. Мы три месяца технику отрабатывали, асами себя считали. А тут появляется этот офицерик и начинает такое выделывать, что хоть стой, хоть падай. Я время не засекал, но думаю, наши против него и двадцати секунд не продержались. Все трое по резано-колотому схлопотали да еще по хорошей плюхе в качестве добавки. Но, что характерно, ни у кого опасного ранения не было. Нам медик потом сказал: вы прям на хирурга какого-то нарвались. Ни одного сухожилия поврежденного, ни одной вены перерезанной.

В санчасть, правда, мы уже потом попали, а сначала решили: кранты пацанам. У Засохо рука плетью висит. Брякотин на одной ноге ковыляет. Климбис вообще пополам распанахан. Ну, так нам померещилось, что распанахан. По запарке. По пьяному делу.

Ладно, соображаю, не ссы, Сашок, прорвемся. Муйня война – главное маневры. Пошли, братишки, покрошим гада в петрушку с щавелем. Сделаем ему такое членовредительство, чтобы хоронили его в десяти маленьких гробиках, частями. Устроим ему Тбилиси апреля восемьдесят девятого. В смысле, Владивосток две тыщи.

Лопатки у нас на запястьях болтаются, в специальных петельках, чтобы не уронить ненароком. Заточены так, что хоть брейся. Башку такой раскроить – тьфу, раз плюнуть. Харакири с хакамадой сделать – тоже без проблем. Ну, а руку с ножичком отрубить, так это вообще милое дело. Я пробовал, у меня получалось. А главный мастак в этом деле – ефрейтор Зуев. Он-то первым и начал.

Взял свою лопатку на манер копья и метнул. С пяти шагов. Он таким макаром не одного «духа» завалил, я сам тому свидетель. Короче, о промахе и говорить было нечего. Увернуться бы офицерик тоже не успел, да он и не пытался. Он, сука такая, лопатку зуевскую в воздухе поймал и обратно швырнул, рукояткой вперед. Зуев мне потом сказал, что быть такого не может, потому что не может быть никогда. Он считает, что этот чертяка просто загипнотизировал нас всех, а потом уж действовал. В смысле, ходил промеж нас, хорошенько примерялся и бил, усыпленных.

Но вы ему не верьте, Зуеву. Он после прямого попадания лопаткой как отрубился, так только через полчаса оклемался. Что он вам может рассказать, Зуев? У него гуля на пол головы да провал в памяти. А я до последнего на ногах оставался, так что заявляю с полной ответственностью: был офицерик тот никакой не Кашпировский, а самый настоящий человек без тени. Чертяка, одним словом. Слыхали про таких умельцев? Я тоже слыхал, а нос к носу столкнулся впервые. Радости от этого мало, но зато будет, что вспомнить. Если еще один такой когда-нибудь башку не отшибет к едрене фене.

Что касается дальнейшей махабхараты, то она закончилась быстро. Как говорится, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. В смысле, два фраера. Я и Чернец, которые последними свое отгребли, под закрытие занавеса.

Чернец как в штыковую шел, с криком. Типа, получай, гад. «Получай» – это пока бежал. «Гад» – это когда вверх тормашками полетел. Мужик его на ходу перехватил и вместе с лопаткой вверх подбросил. Чернец теперь сожалеет, что пальцы вовремя не разжал. А я так думаю, что это даже к лучшему. Потому что мне даже представлять не хочется, что бы произошло, если бы этот черт у него лопатку отобрал. Он-то нас вроде как щадил, но кто его знает?

Еще Чернец говорит, что он как бы на турнике себя ощутил. Ну, знаете, как это бывает, когда «солнышко» начинаешь крутить и зависаешь в воздухе вниз головой. Только вдруг перекладина летит к такой матери, а ты вместе с ней. И приземляешься, естественно, не на маты. Без соскока, без всякого «алле-опа». Рожу Чернеца видели? Он теперь с месячишко бриться не сможет, потому что на роже живого места не осталось. Хотя у всякого минуса есть свои плюсы. Экономия времени и денежных средств.

А что касается меня, так я легче всех отделался.

Мужик глядел-глядел, как я вокруг него увиваюсь, и говорит:

«Не суетись, парень. Представь, что ты на чучеле удары отрабатываешь».

«Не учи ученого», – я ему.

Он: «Ну, тогда действуй, раз ты такой кот ученый».

А сам ножик давно убрал и столбычит напротив меня с голыми руками.

Полковник ему: «Кончай выкаблучиваться, слышишь? Парень невменяемый совсем. Пришибет ведь».

В смысле: это я невменяемый. В смысле: это я его пришибу.

Хрена с два. Потому что он три раза мне позволил лопаткой махнуть, и все три раза я впустую воздух рассекал, как какой-то долбаный пропеллер. Говорю же вам, человек без тени. Вернее, тень-то есть, а сам он то появится, то растворится. Напоследок я сверху вниз как рубанул! Метил по ступне, попал по земле, чему уже особо не удивился. Лопата на полтора штыка вглубь ушла, пока я с ней мудохался, он на нее аккуратненько так наступил и говорит:

«Хорошего понемножку, извиняй».

И – от пояса мне в челюсть, жах!

Про то, что дальше было, у тех расспрашивайте, кто к тому моменту очухался. А вам напоследок одно скажу: если станут набор в те войска проводить, откуда этот черт появился, то можете смело меня записывать. Добровольцем, бля. На сверхсрочную. Я тоже хочу без тени, ну ее на фиг».




Глава 12

Алиса в стране, где чудеса все же случаются


Алиса понятия не имела, где именно она очутилась, в блиндаже или в землянке, да и какое это имело значение? Как подземную нору ни назови, она от этого краше не станет. Особенно если у тебя нет уверенности в том, что ты когда-нибудь из этой берлоги выберешься на свет божий.

Здесь царил сумрак, пахло сырой землей и немытыми мужскими ногами. Вместо кроватей стоял сплошной деревянный настил с разложенными на нем тюфяками, набитыми сеном. На них здесь спали вповалку. Навострив уши, можно было услышать, как внутри тюфяков беспрестанно шуршат какие-то насекомые, может быть, даже мыши. В любой другой день они навели бы на Алису страх, но сегодня она их не боялась, ни капельки, ни тех, ни других. В этом мире водились существа пострашнее мышей и тараканов. Эти существа разговаривали на чеченском языке, расхаживали с автоматами наперевес, глядели на Алису, как на свою законную добычу, и прятали ухмылки под густой растительностью, покрывавшей их лица.

Она находилась в Чечне. В самопровозглашенной республике Ичкерии. Расстояние отсюда до Москвы измерялось не сотнями километров и даже не тысячами. Миллионы световых лет пролегли между двумя этими точками земного шара. А у Алисы не было машины времени, чтобы перенестись обратно. И землянка, в которую чеченцы проводили девушку, перемигиваясь, пересмеиваясь, норовя залезть ей под юбку, напоминала ей могилу. Слишком большую могилу для маленькой, одинокой, напуганной жертвы. Склеп, провонявший грязными ногами ее будущих убийц.

Алиса осторожно втянула воздух ноздрями и подумала, что собственный запах ей тоже не слишком нравится. Как много отдала бы она за возможность очутиться дома, в собственной ванной комнате, под струями душа, вдыхающей запах шампуня, своей чистой кожи, мартини, дожидающегося ее в бокале. Вдали от этих простых благ цивилизации она мгновенно превратилась в неопрятную замарашку, волосы которой торчали, как пакля, а ногти на руках очерчивала траурная кайма. Ничего удивительного. Если городскую девушку всю ночь напролет гнать чуть ли не бегом через заросли, по всяким косогорам да лощинам, не давая ей перевести дыхание, то она непременно утратит тот лоск, которым привыкла гордиться. После подобного путешествия ей, этой несчастной девушке, просто необходимо привести себя в порядок. То, что такой возможности не было, окончательно добивало Алису. У нее отобрали сумочку, в которой хранились так необходимые каждой женщине вещи, а когда ранним утром, на подходе к лагерю она попросила вернуть ей хотя бы щетку для волос, один из конвоиров дружелюбно сказал ей:

– И так сгодишься. У нас тут даже горная козочка – красавица. А уж ты… – Не договорив, он чмокнул губами и закатил глаза под лоб, как проклятый припадочный, который вот-вот начнет пускать пену изо рта.

– Но мне необходимо причесаться, – взвизгнула Алиса, чувствуя, что находится на грани истерики. – Я не могу ходить с такими космами на голове.

– Какие космы, зачем? – удивился второй конвоир, совсем юный паренек, похожий на пастушка из какой-нибудь доброй детской сказки. – Очень хороший прическа, очень красивый.

– Это прическа? – крикнула Алиса. – Это?

Она, чуть не плача, принялась ерошить свои и без того спутанные волосы, пытаясь вытрусить из них сосновые иголки, клочья паутины и всякий лесной мусор, нападавший на голову, но слезы застыли в ее глазах замороженными капельками, когда она услышала:

– Еще раз заорешь, я тебе прикладом все зубы выбью.

Это произнес первый конвоир, с физиономией немолодого Бельмондо, ни разу в жизни не побывавшего в бане или парикмахерской, а к тому же начисто лишенного знаменитого французского шарма.

– А волосы все равно лучше сбрить, – рассудительно заметил юный пастушок, усевшийся на корточки так, чтобы можно было беспрепятственно заглядывать под юбку заложницы. – Тогда вошки не заведутся.

– Во… вошки?

Руки Алисы упали плетьми.

– Ага, – подтвердил юнец, небрежно сплевывая. – У кого волосы чистые – тому беда. Вошки таких за версту чуют.

– Главное, чтобы у нее мандовох не было, – рассудительно сказал второй конвоир, ожесточенно почесывая свою дремучую бороду. – Эй, девка, у тебя мандовох нет?

– У меня СПИД, – заявила Алиса, изо всех сил стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности. – Третья стадия, – добавила она, понятия не имея, существуют ли у этой болезни какие-то стадии и чем они характерны.

– Мне твой СПИД во! – бородач небрежно щелкнул пальцами по ширинке своих грязных штанов. – Мне главное, чтобы не чесалось.

– Так, немедленно ведите меня к своему командиру, – потребовала Алиса, не желая беседовать на сексуальные темы с двумя вооруженными чеченцами, которые в этой глуши могли сотворить с ней все, что взбредет им в голову.

– Ты только с командирами трахаешься? – осклабился бородач. Зубы у него были коричневые, как будто принадлежали не живому человеку, а скелету, долгие годы пролежавшему под открытым небом. Его сходство с Бельмондо моментально улетучилось.

– Ты не переживай, тебе у нас будет хорошо, – заверил Алису юнец с едва прорезавшимися усиками. – Напоим, накормим.

– Уж я накормлю-у, – многообещающе протянул бородач, снова огладив свою засаленную ширинку жестом удалого балалаечника.

Юнец беззастенчиво скособочился, разглядывая Алисины трусишки, и честно признался:

– Я уже трех девок отымел, а сосать еще никому не давал. Наши не берут, а русских тут нету. Ты хорошо в рот берешь, да?

– Дурак! – возмущенно заорала Алиса. – Думай, что несешь, сопляк недоделанный!

– Я предупреждал, – сказал бородач, прежде чем ударить ее по губам. Не автоматным прикладом, правда, а жесткой, как деревяшка, ладонью, но легче от этого не было.

Теперь, когда Алиса проводила языком по верхним резцам, ей казалось, что они шатаются, а во рту ощущался тухловатый привкус крови. Но почистить зубы не представлялось возможным. У посаженной в землянку Алисы не было ничего, кроме той легкой одежонки, в которой она приехала в гости к Руслану Гелхаеву. Маечка на тонюсеньких бретельках, босоножки да розовая юбчонка, едва прикрывавшая бедра и то, что было натянуто на эти бедра.

Проклятый Сундуков, которого она называла теперь только по фамилии и никак иначе, даже словечком не намекнул жене о том, в какое далекое, в какое опасное путешествие она отправляется. Ей не позволили заехать домой за вещами, пообещав, что обеспечат ее всем необходимым, наврали с три короба, усыпили бдительность, навязали свою волю. Каждый шаг по этой скользкой дорожке был роковым, каждый шаг приближал Алису к той пропасти, на дне которой она очутилась. Отсюда не было выхода. В конце этого тоннеля не мерцал свет. Все пропало?

«Нет, – подумала Алиса, – не все. Пропала только ты, дурочка. Весь мир продолжает существовать, он живет своей жизнью как ни в чем не бывало, но тебя в нем нет».

* * *


Она убрала волосы с лица и огляделась, словно надеясь обнаружить выход из тупика, в который ее загнали.

Помимо деревянного настила с тюфяками никакой мебели в землянке не было, если не считать составленных вместе ящиков, служивших здесь столом. На нем и стоял старенький «Пентиум», снабженный облупленной клавиатурой, такой же неприглядной «мышкой» и на удивление современным монитором, плоским, почти белоснежным, с большим экраном.

Компьютер не работал, хотя все его провода были вставлены в соответствующие гнезда и подключены к переносной розетке с тройным разъемом. По шнуру, исчезавшему в отверстии под потолком, не шел ток. Хорошо бы на нем удавиться, подумала Алиса, продолжая осмотр своей мрачной темницы.

Стены землянки украшали глянцевые страницы порнографических журналов. Кукольные личики красоток, их силиконовые бюсты и подбритые лобки были изуродованы круглыми дырочками, в которых угадывались пулевые отверстия. Кто-то имел обыкновение расстреливать девиц перед сном, а может, поутру, для повышения жизненного тонуса.

«Интересно, – вяло подумала Алиса, – сколько времени пройдет до того момента, когда и со мной сотворят нечто подобное, поставив к стенке? И будет ли это самым страшным из всего, что мне предстоит пережить в этой вонючей норе? На одном из этих тюфяков, набитых травяной трухой, кишащей паразитами. Под улюлюканье обитателей землянки, ни один из которых не откажет себе в удовольствии приласкать беззащитную русскую девушку».

Одно ужасное унижение Алиса уже испытала, и воспоминание о нем до сих пор обжигало ее изнутри. Настолько сильно обжигало, что, прикоснувшись пальцами к щекам, можно было ощутить, как они полыхают лихорадочным жаром. А сколько впереди подобных испытаний? Сколько может девушка перебарывать нарастающую тяжесть в мочевом пузыре? Час, два часа, десять? Все зависит от того, насколько долго она сумеет терпеть жажду.

Алиса посмотрела на упаковку полуторалитровых бутылок с минералкой, оставленную заботливыми чеченцами возле ящика с водруженным на него компьютером. Да, водой ее снабдили на много суток вперед, но прикасаться к ней было опасно. Не потому, что вода была отравленной, нет, дело вовсе не в этом. Просто, утолив жажду, человек начинает испытывать другую физиологическую потребность, противоположную. Именно это произошло с Алисой вскоре после прибытия в лагерь боевиков…

Доставившие ее сюда конвоиры смешались со своими собратьями, и теперь все лениво переговаривались на чеченском языке, не забывая разглядывать гостью глазами изголодавшихся дикарей, впервые увидевших стриптизершу. Не просто дикарей – людоедов, изнывающих от желания попробовать женского тела. Выдерживать эти взгляды было все равно что стоять на сильном сквозняке, от которого кожа покрывается пупырышками, а соски затвердевают настолько, что рельефно выделяются под тонкой тканью маечки.

Стараясь прикрывать грудь то одной рукой, то другой, Алиса напилась предложенной родниковой воды, от которой сразу заломило зубы, и застыла на поляне, глядя поверх голов крайне возбужденной публики. Она надеялась, что вскоре появится тот самый Черный Ворон, к которому ее направили, и уведет ее подальше от своего живописного воинства. Возможно, он обойдется с ней не так, как обошелся бы принц крови с заблудившейся в его владениях незнакомкой, но оказаться в его власти все же лучше, чем чувствовать себя добычей целой волчьей стаи.

Так думала Алиса, еще надеясь, что сравнение со стаей – лишь образ. Она не знала, что чеченские боевики зовут себя нохчами, то есть волками. Она просто дожидалась Беслана Шалиева по кличке Черный Ворон, рассчитывая на его покровительство, уже почти готовая стать его наложницей.

И вскоре он вышел на поляну, сухощавый, смуглый, чернобородый, с зеленой повязкой на голове. Напыщенный и важный, словно эмир, наслаждающийся восхищенными взглядами своих подданных. Обойдя вокруг Алисы, как вокруг невиданной доселе кобылки, он покровительственно потрепал ее по щеке и произнес по-русски:

– Хорошая девочка. Что умеешь и любишь трахаться, вижу сам. Как зовут тебя, помню. Но скажи мне, насколько хорошо ты разбираешься в компьютерах?

– Я программист, – ответила Алиса, понятия не имея, стоит ли откровенничать с бородатым незнакомцем, на повязке которого изображен воющий волк, а в глазах пляшут искорки, готовые полыхнуть огнем ярости.

– Ты глупая, да? – осведомился Черный Ворон, меряя пленницу долгим взглядом с ног до головы. – Дурочка? Тебе задают вопрос, разбираешься ли ты в компьютерах, а ты отвечаешь: «Я программист». Что с того? Человек может быть хоть дантистом, хоть окулистом, хоть…

– Артистом, – подсказали из рядов зрителей.

– Онанистом, – подал голос кто-то шибко эрудированный.

– Онанистом, – согласился Черный Ворон, вперив в пленницу взгляд, полный ядовитой издевки. – И при этом он либо хороший компьютерщик, либо плохой. Ты кто?

– Программист и компьютерщик – это одно и то же, – выдавила из себя Алиса, переминаясь с ноги на ногу. Не слишком легко перечить человеку, на плече которого болтается потертый автомат. Человеку, на которого с уважением глядит около трех десятков таких же вооруженных, таких же бородатых мужчин.

Удивительное дело, но Ворон, вместо того чтобы разгневаться, дружелюбно ухмыльнулся:

– Руслан Гелхаев обещал мне опытного хакера, – сказал он, поглаживая Алису то по шее, то по подбородку. – Сначала я рассердился на него: зачем пытается мне бабу вместо настоящего специалиста подсунуть? А теперь я даже рад. – Обведя лукавым взглядом свое воинство, Ворон выкрикнул пару фраз по-чеченски, после чего перевел их на русский, специально для вздрогнувшей пленницы: – Люблю смелых девушек, которые пытаются разговаривать со мной с гордо поднятой головой. Таких особенно приятно ставить раком. С гордо поднятым задом!..

– У-у-у-у, – восторженно взвыли собравшиеся на поляне нохчи. – Ай-яй-аааа!..

– В твоем распоряжении будут сутки, – продолжал Волк, с удовольствием наблюдая за тем, как меняется выражение лица пленницы. – Скоро должны починить генератор, и тогда ты сможешь приступать к работе. Каждые три часа будешь докладывать мне об успехах. Не сможешь порадовать меня ничем другим, тогда подставляй свою щелочку. Сначала мне. – Волк ударил себя кулаком в грудь. – Потом им. – Кивок в сторону подчиненных. – Потом у тебя опять будет время для работы… после чего новый доклад, и так каждые три часа.

– У-у-у-у, – уже не выли, а ревели боевики, темперамент которых во много раз превосходил темперамент почитателей корриды.

– В таком темпе вы меня быстро загоните до смерти, – произнесла Алиса неестественно ровным тоном. – Зачем тогда запускать генератор, потом возиться с компьютером? Беритесь за меня прямо сейчас. Чем я могу вам помешать? Вас вон сколько, а я одна.

– Предпочитаешь обслужить нас сразу? – изумился Ворон, вцепившись пальцами в хрупкую ключицу пленницы.

– Лучше уж сразу, чем растягивать такое сомнительное удовольствие. – Алиса заставила себя решительно тряхнуть волосами. – Приступайте, пожалуйста. Только зачем было тащить из Москвы программиста? Сговорились бы с какой-нибудь местной блядью. Которая крепка не головой, а совсем другим местом. В этом смысле я не слишком удачная находка, предупреждаю заранее.

Некоторое время Ворон продолжал терзать плечо пленницы, словно решая про себя, как бы побольнее наказать ее за дерзость, а потом неожиданно улыбнулся:

– Ладно, у тебя будут целые сутки. Ровно двадцать четыре часа.

– Без перерывов на «доклады»? – пожелала уточнить Алиса.

– Без, – подтвердил Ворон, улыбаясь нехорошей улыбкой садиста, вынужденного отложить истязание жертвы на не слишком долгий срок.

– У-у-у, – разочарованно загудели боевики, впрочем, заткнувшиеся сразу после того, как их вожак словно бы невзначай повел стволом автомата вдоль первых рядов зрителей.

– Когда включат генератор? – спросила Алиса, стараясь придерживаться сухого, деловитого тона.

– Скоро, – заверил ее Ворон. – Может, желаешь пока перекусить, чтобы не отвлекаться потом?

– Да, было бы неплохо. А еще…

– Что еще, красавица?

– Туалет, – тихо сказала Алиса, продолжая оглядываться по сторонам. Ей ни разу не удалось опорожнить мочевой пузырь по пути в лагерь, и теперь он должен был вот-вот лопнуть. Как терпение его обладательницы, которое не было безграничным.

– Наш туалет здесь, – сказал Ворон, указывая рукой на заросли, обступившие поляну. – Но тебя в лес я отпустить не могу, потому что тогда ты обязательно попытаешься удрать, и мне придется тебя убить. Поэтому писай прямо здесь. – Приглашающий жест Ворона был полон едва прикрытой издевки. – Ты ведь хочешь писать, я тебя правильно понял?

– А если нет?

– Если нет, то делай свои дела тоже здесь, не отходя от кассы. Потом уберешь, – милостиво добавил Ворон.

– Но… но я не могу, – пролепетала Алиса.

– Значит, не очень хочешь, – крикнул ей тот самый безусый юнец, который сопровождал ее в лагерь. Глаза у него сверкали, как две черные бусины, вымоченные в масле. Он пожирал этими маслянистыми глазами пленницу и часто сплевывал под ноги набегающую слюну, напоминающую по виду мыльную пену.

– Значит, не очень сильно хочешь, – поддержал юнца Ворон, оглаживая свою черную бороду. – Как только желание становится нестерпимым, оно само прокладывает себе дорогу, так говорят наши мудрецы.

– Как горный поток, – крикнул другой боевик, лишь немногим старше первого.

Алисе было не до кавказских премудростей.

– Пусть ваши люди отвернутся, – потребовала она, чуть ли не топая ногой.

– Пусть, – равнодушно согласился Ворон. – Скажи им.

– Они меня не послушают.

– А почему они тебя должны слушать? Может быть, ты им сестра, мать, невеста?

– У-у-у! – негодующе взвыли боевики.

– Вот видишь, – нравоучительно сказал Алисе Ворон, – ты для них никто, пустое место. Будь ты им сестрой, они бы не осмелились даже на твои голые ляжки глядеть, потому что это большой грех. Но ты не чеченка, и ты не мусульманка. Ты русская, так что не жди к себе уважения.

– И стесняться не надо, – крикнули из толпы с ужасающим акцентом. – Ты для нас все равно как ослица, которая делает пись-пись.

– Уведите меня отсюда, – потребовала Алиса, не поднимая глаз. – Я ничего не хочу.

– Так я тебе и поверил, – засмеялся Ворон. – Надеешься напустить лужу где-нибудь в укромном уголке? Не выйдет.

– Уведите!

– Не смей повышать голос, русская женщина.

– Я не повышаю.

– И не смей требовать.

– Я не требую. Я просто прошу. Пожалуйста. – Алиса молитвенно сложила руки на груди. – Я очень прошу вас.

– Ладно, придется войти в твое положение, – проворчал Ворон, ухмыляясь в бороду. – Ты ведь на самом деле очень хочешь по-маленькому, а сделать это стесняешься. Поэтому мои люди тебе помогут. – Отвернувшись, он что-то крикнул по-чеченски.

Не прошло и полминуты, как Алиса, ошеломленная, онемевшая, похолодевшая от ужаса, оказалась опрокинутой на траву. Один боевик держал ее за руки, второй сидел на ней верхом, но почему-то в штанах, почему-то не делая попыток изнасиловать беспомощную пленницу.

Она поняла, что происходит, когда его твердое колено, обтянутое засаленным камуфляжем, уперлось в низ ее живота.

– Ай, – вскрикнула Алиса, не столько от боли, сколько от стыда.

Резкого нажатия на мочевой пузырь оказалось достаточно, чтобы она напрудила в трусы, как в детстве, хотя, когда Алиса была маленькой, ей не приходилось сталкиваться с заросшими до глаз чеченцами, на которых нет никакой управы. С чеченцами, которые повсюду чувствуют себя как дома. Которые измываются над тобой при каждой возможности, потому что ничего другого они в этой жизни делать не любят и не умеют.

– Мерзавцы, – плакала Алиса, ощущая, как горячо, как мокро сделалось под ее розовой юбчонкой, перепачканной зеленью травы. – Как вам не стыдно, мерзавцы!

Ее мучители только ржали, обступив ее чуть ли не вплотную, их грязные волосатые руки непроизвольно почесывали все, что зачесалось у них между ногами.

– А почему нам должно быть стыдно? – высокомерно удивился подбоченившийся Черный Ворон. – Разве кто-нибудь из нас ходит под себя? Нет. Это делают лишь животные.

– И русские, – крикнули из толпы.

– Не просто русские, а любые неверные, – поправил подсказчика Ворон, после чего счел нужным сделать еще одно уточнение: – Которые приравниваются Аллахом к самым тупым и грязным животным.

– К свиньям! – выкрикнули хором несколько боевиков.

Что могла возразить им одинокая, униженная девушка, сидящая на земле в перепачканной юбке и мокрых насквозь трусах? Что она не свинья? Что они сами грязнейшие и гнуснейшие из существ, сотворенных господом? Ее мнение ничего не значило. Ее слова ничего не стоили. Как и ее горючие слезы.

Как и ее бестолковая жизнь.

* * *


В землянке потемнело: это спускающаяся фигура на мгновение заслонила дневной свет, после чего перед Алисой появился усмехающийся Черный Ворон, баюкающий на плече свой неизменный автомат.

– Трусы просушила? – спросил он, окидывая взглядом землянку.

– Просушила, – ответила Алиса, постаравшись придать своему тону вызывающую интонацию.

– Прямо на себе? – Ворон захлопал глазами, притворяясь обычным простодушным горцем, которым он на самом деле не был.

– А вам какое дело?

– Это не… негигиенично. – Сложное слово было произнесено по слогам. – Белье нужно стирать и вывешивать на солнышко.

– Вы своих архаровцев гигиене учите, – проворчала Алиса. – А то несет от них, как от оживших мертвецов. Падалью.

– Падалью, – повторил Ворон. – Твое счастье, что нас сейчас никто не слышит, иначе мне пришлось бы убить тебя на месте. Не смей оскорблять чеченских воинов, идиотка. Между прочим, настоящий чеченец подмывается несколько раз на дню, даже находясь в плену у русских. Если он, конечно, не какой-нибудь там Гантемиров или Кадыров. – Презрительно сморщившийся Ворон добавил: – Правда, так бывает в настоящей тюрьме, а не в зиндане, где чистой воды не дождешься.

– Что такое зиндан? – спросила Алиса, машинально покосившись на упаковку минералки, дожидающуюся, пока жажда пленницы не станет сильнее ее здравого смысла.

Ворон проследил за ее взглядом, коротко хмыкнул и пояснил:

– Зиндан – это просто яма. Глубиной четыре-пять метров. Все, что ты видишь со дна, это небо.

– А мне отсюда даже неба не видно, – напомнила Алиса. – Значит, ваша землянка еще хуже зиндана.

– Ты так считаешь? – Ворон криво улыбнулся. – Года два назад меня арестовали в горном селе Тевизана. Меня избили и бросили на дно ямы, вырытой на территории 45-го полка МВД, и все федералы ходили туда испражняться и мочиться. – Глаза Ворона сделались похожими на пару угольков, тлеющих в полумраке. – А в перерывах они просто стояли вокруг и плевали вниз, – сказал он глухо. – Ты думаешь, что после этого я стану обращаться с русскими пленниками как-то иначе?

– Но я-то вам ничего плохого не сделала…

– Разве это что-то меняет? Как я могу не ненавидеть русских? Вы всегда жили в Чечне, работали на наших заводах, в наших колхозах, хоронили своих стариков в нашей земле. А когда началась война, все русские, которых мы считали добрыми соседями, ходили по нашим домам вместе с федералами и тыкали пальцами: вот эти меня притесняли, вот эти и эти. Возьмите их, они ваххабиты. Чеченцев увозили, а потом находили либо искалеченными, либо мертвыми, либо не находили вообще. А вы, русские, вселялись в наши дома, садились за наши столы, спали на наших кроватях.

– Неправда, – воскликнула Алиса. – Я никогда не бывала в Чечне.

– Значит, здесь побывал твой дед, отец, дядя, племянник, соученик, просто знакомый, знакомый твоего знакомого. Это уже не важно. – Ворон насупился. – Любое предательство порождает ненависть, а ненависть порождает месть. Необратимую, как горный поток. Вы никогда нас не победите, сколько бы вас ни было. Мы сметем вас с лица земли, затопим ваши города и села.

– Почему? – вырвалось у Алисы, смутно почувствовавшей реальность угрозы, заключенной в словах бородатого чеченца, возвышающегося над ней в полумраке землянки. – Нас много, а вас мало.

Ворон приосанился:

– Постарайся понять. Вы, русские, при встрече говорите друг другу «здравствуйте», что означает: «будь здоров, не кашляй», только и всего. В наших краях люди, когда здороваются, говорят: «Марш вохыл», что означает «ходи свободным»! Мы свободолюбивый народ, нас долго в зиндане не удержишь, мы обязательно вырвемся и отомстим обидчикам. – Ворон явно хотел развить эту тему, но, осекшись, провел ладонью по макушке, бросил на нее изучающий взгляд и угрюмо заключил: – Мы гордый народ, так и знай. Мы никому не позволим срать себе на голову.

Алиса представила себе, каково пришлось этому гордому горцу в яме, среди нечистот своих врагов, и недавний инцидент на поляне показался ей не таким значительным, как несколько минут назад. Да и Черный Ворон предстал перед ней в несколько ином качестве. Болезненно самолюбивый человек, для которого плен в русском нужнике страшнее смерти. Наверное, до сих пор спит и видит, как режет головы своим обидчикам и свидетелям своего позора. За что ему любить русских? С какой стати ему относиться с сочувствием к москвичке, попавшей в его руки?

«И все же можно попытаться его приручить, – поняла Алиса, следя за выражением лица стоящего напротив мужчины. – Хотя бы немножечко смягчить его сердце».

– А как будет по-вашему «до свидания», Беслан? – спросила она таким тоном, словно решила пофлиртовать немного в столичном клубе, а не в той грязной дыре, куда ее запихнули.

– Зачем тебе знать? – подозрительно спросил Ворон.

– Но ведь вы меня отпустите, когда я разберусь с компьютером, вы сдержите слово, правда?

– Допустим.

– Тогда было бы здорово попрощаться с вами по-вашему, – мягко пояснила Алиса. – Чтобы мы расстались как друзья.

– Ты хитрая, – протянул Ворон с невольным уважением в голосе. – Ты очень хитрая. Но сейчас тебе понадобится ум, а не хитрость… Слышишь? – Он поднял палец к земляному потолку. – Ду-у-у… Это генератор починили. Включай компьютер. – Он взглянул на золотые часы, поблескивающие на его волосатом запястье. – У тебя двадцать четыре часа, время пошло.

Алиса послушно нажала кнопку «Power», дождалась характерного звукового сигнала, свидетельствующего о начале загрузки, а потом окликнула направившегося к выходу Черного Ворона.

– Все же скажите мне, как будет «до свидания»?

– Не просто хитрая, а слишком хитрая, – сердито проворчал он, – и слишком настырная. – Не менее десяти томительных секунд Алиса видела перед собой лишь спину, обтянутую пятнистой курткой, потом на фоне светящегося выхода возник профиль полуобернувшегося Ворона. – Ну, если хочешь знать, мы прощаемся так: «Адэкюэль», – произнес он каким-то странным, изменившимся тоном.

Алиса едва сдержала торжествующую улыбку. Все-таки ей удалось наладить контакт с этим дикарем! Он снизошел до человеческой беседы с пленницей, а значит, еще не все потеряно. Не зверь же он в конце концов, не чудовище, не оборотень. Люди всегда могут договориться. Особенно если они говорят на одном языке.

– Запомнила? – спросил Ворон, разворачиваясь к Алисе всем корпусом.

– Адэ… – Ей очень захотелось подпрыгнуть от радости, но она ограничилась тем, что слегка приподнялась на цыпочки. – Как-как?

– Адэкюэль. Что означает: «чтоб жизнь твоя лучше была».

– Адэкюэль, – повторила Алиса тоном старательной ученицы. – Чтобы твоя жизнь была лучше…

– Чем смерть.

– Чем… Что?

– Смерть.

Одновременно с этим словом сухо клацнул затвор автомата, направленного Вороном в грудь отпрянувшей пленницы. Это смерть щелкнула зубами, коротко, отрывисто.

– Почему? – воскликнула Алиса в отчаянии. – За что?

– Мне кажется, будет разумнее подыскать другого хакера, – пояснил Ворон, не спеша укладывая согнутый указательный палец на спусковой крючок своего автомата. – Мужчину, а не болтливую бабу. Который умеет держать язык за зубами.

– Но… Но…

Алиса лихорадочно искала подходящие доводы или оправдания, однако в голове было совершенно пусто: ни нужных слов, ни связных мыслей. Словно внезапно подкравшаяся смерть первым делом сожрала ее мозги. И теперь готовилась к продолжению трапезы, многообещающе облизываясь, не спуская с жертвы черных глаз…

…глаз Ворона, язвительно предложившего:

– Ну, скажи мне до свидания. Что же ты молчишь, такая бойкая, такая хитрая сука?

– А… – Звуки застревали в сузившейся гортани девушки.

– Адэкюэль, – подсказал Черный Ворон.

Ответом ему был насмешливый шепот:

– Аста ла виста, беби.

Все, что сумела Алиса, так это попятиться и сесть на тюфяк, совершенно не позаботившись о том, чтобы одернуть задравшуюся юбчонку. Ее глаза были готовы выскочить из орбит. Такого она еще никогда не видела.

Только что в землянке находились двое: она и Ворон. Теперь за его спиной стоял незнакомый мужчина, который возник тут вопреки всем законам физики. Он не заслонил собой свет, проникая под землю, он не перемещался в пространстве, а просто материализовался, потому что так ему захотелось. При этом он не произвел не единого звука, если не считать шепота, обращенного к командиру чеченских боевиков.

Аста ла виста…




Прощайся с жизнью…




Какой-то киногерой говорил так, вяло подумала Алиса, не ожидая от появления человека-призрака, человека без тени, ничего хорошего. Потому что одной рукой он придерживал запрокинутую назад голову чеченца, а в другой сжимал нож, на сверкающем острие которого повисла темная капелька крови. Заросшая волосами шея Черного Ворона блестела, как будто ее отлакировали, но это был не лак, а кровь. Его автомат свободно болтался на ремне, а руки висели вдоль туловища, как неживые.

Почему «как»? – спросила себя Алиса.

И провалилась в глубокий обморок.




Глава 13

Боец смертельного назначения


Полковник Реутов сдержал обещание, снарядив Хвата по высшему разряду.

Даже небольшую сумму денег на всякие непредвиденные расходы выдал, сопроводив сей щедрый жест пожеланием: «Ни в чем себе не отказывай». Теперь тонкая рублево-долларовая стопочка вместе с липовым удостоверением капитана милиции хранилась в непромокаемой и несгораемой сумке-поясе, плотно облегающей бедра Хвата. Все остальное поместилось в тощем рюкзаке, болтавшемся за его спиной.

Что у вас, ребята, в рюкзаках? Честно говоря, ничего интересного: белье, фляга с водой, сухпаек, маскировочная сеть «Крона», маска-чулок, портативная рация, всякая мелочовка. От спального мешка и даже от обыкновенной брезентовой подстилки для ночлега Хват решительно отказался, напомнив полковнику, что он не в турпоход по лермонтовским местам собирается, а всего лишь к чеченским боевикам в гости, где задерживаться не станет ни за какие лепешки. Тщательная подготовка лежбищ, выстланных листьями, мхом и хвоей, занавешенных масксетью, в планы Хвата не входила. Барский сон часиков эдак по восемь в сутки – тоже.

Все расчеты строятся в подобных случаях на предельно простой математике: возьми быт, отними комфорт, в итоге останется самое необходимое.

«Хотя, конечно, самое необходимое – это все же удача», – подумал Хват, петляя между древесными стволами.




Его бег через подлесок на склоне горы был нетороплив, но зато почти бесшумен, чтобы потревоженные птицы не подняли гвалт на всю округу, предупреждая чеченцев о приближении непрошеного гостя. Все здешние обитатели были заодно, все настроены против одинокого чужака, вторгшегося в их владения. Каждый сучок норовил хрустнуть под его подошвой, каждая ветка целилась ему в глаза, но он продвигался все дальше и дальше, и его дыхание ни разу не сбилось за час непрерывного кросса, а его сердце билось мерно, как часовой механизм взрывного устройства.




Тик-так, тик-так…

Тщательно подогнанная амуниция не сковывала движений, не натирала кожу, не выдавала своего владельца предательским бряцанием. Автомат, пистолет, несколько запасных обойм, подсумок с гранатами да верный «союзник» – вот и весь арсенал, который захватил с собой Хват, по опыту зная, что всякие там «шмели» да «мухи» не облегчают жизнь, а как раз очень даже осложняют ее на труднопроходимой местности.

Не до жиру, быть бы живу.

Его вполне удовлетворял тот минимум оружия, который у него имелся, и он почти не побеспокоился о пропитании, поскольку рассчитывал справиться с заданием уже сегодня и сегодня же, в крайнем случае завтра, вызвать вертолет, который заберет его с захваченным компьютером обратно. Останется лишь получить причитающиеся ему семь с половиной тысяч долларов и возвратиться к мечтающей об отдыхе Кате. Что касается самого Хвата, то он всегда предпочитал хорошую работу самому расчудесному отпуску среди стройных пальм и во многом уступающих им женщин. Он терпеть не мог расхаживать по курортам в сандалиях на босу ногу или тем более в подростковых шортах, зато военное обмундирование сидело на нем, как вторая кожа, надевать которую было невыразимо приятно, а сбрасывать снова – не хотелось.

Спасибо полковнику Реутову, снабдившему его современнейшим комплектом боевой одежды, новехонькой, упакованной в полиэтилен, пахнущей добротной материей и такой же добротной краской.

Хват с удовольствием погладил ткань рукава, испещренную желтыми, бурыми и болотными пятнами. Эластичный комбинезон со множеством карманов и карманчиков идеально облегал фигуру, не стесняя движений. Грудь и спину комбинезона защищал голландский таврон, куда более прочный, чем пресловутый кевлар, из которого делают бронежилеты по лицензии американской компании «Дюпон». Тавроновая ткань, легкая и прочная, запросто противостояла удару пули, выпущенной из «макарова», а также осколкам гранат и мин. Правда, ощущение человека, защищенного слоями таврона, при попадании пули приятными не назовешь. Однажды Хвата расстреляли в упор, так он при этом чувствовал себя так, будто его лупят в грудь ломом, кроша ему ребра и оставляя на теле пятна синяков, слившихся потом в один огромный кровоподтек, напоминающий очертаниями Африканский континент.

Тот комбинезон, в котором Хват шел теперь, был значительно усовершенствован. Во-первых, тут присутствовала прокладка из пористого эластика, смягчающая удары пуль или осколков. Во-вторых, поскольку пропотевший таврон быстро теряет прочность, он был упакован под хлопком в водонепроницаемый нейлон. Все вместе весило прилично, но Хват предпочитал таскать на себе лишний груз, вместо того чтобы гулять налегке, но зато с пулевыми отметинами. Наличие синяков на теле еще как-то объяснить можно, а как объяснишь сестре происхождение дополнительных отверстий в теле?

Хват ухмыльнулся на бегу, но тут же нахмурился, приказывая себе не расслабляться, а продвигаться вперед с удвоенной, нет, лучше с утроенной осторожностью. Катя не переживет, если, не дай бог, с ним что-нибудь случится. Сложить буйную головушку самому – то же самое, что подставить под пули ее, неприкаянную, одинокую, беззащитную.

– Все будет в порядке, сестренка, – прошептал Хват, ритмично распределяя слова между вдохами и выдохами. – Все будет в полном ажуре.

Почему бы и нет?

Почти не сбавляя скорости, не оскальзываясь, не оступаясь и не сбиваясь с курса, он продолжал бежать вперед. Ему было отлично известно, как трудно придерживаться прямого пути в лесу, где нужно то бурелом обогнуть, то под слишком низкие ветви поднырнуть, то между стволами протиснуться, то ноги так и тянут тебя на открытое пространство, где побольше света. Причем левая нога, делающая шаги чуточку короче, заставляет тебя отклоняться, и так может продолжаться до тех пор, пока тебя не развернет на сто восемьдесят градусов и не понесет по кругу. Вместо того чтобы постоянно сверяться с компасом, теряя темп и время, Хват просто привычно корректировал маршрут. Он делал это автоматически, через равные промежутки времени. В противном случае тридцатикилометровый отрезок пути, который ему предстояло пробежать, закончился бы совсем не там, куда он стремился.

Чтобы чеченские волки не учуяли его раньше времени, пришлось высадиться из вертолета подальше от их лагеря. Шум моторов разносится в горах далеко, слухи – еще дальше, еще быстрее. Хват вывалился на ходу, с пятиметровой высоты, пока вертолет делал вид, что выискивает подходящее место для посадки. Произошло это в так называемом четырнадцатом квадрате, хотя Хвату это ни о чем не говорило. Генерал Конягин продемонстрировал ему лишь маленький фрагмент карты Чечни, заявив, что этого будет вполне достаточно. Судя по масштабу, зеленое пятно, изображенное на топографическом листе, можно было обойти за полдня хорошей ходьбы: это и был тот самый лесной массив, где базировались боевики Черного Ворона. А начинался он с опушки дубовой рощи, как выяснил Хват, преодолев еще десяток километров.

Устроив себе небольшой привал, он сверился с компасом, забросил ноги на снятый рюкзак и, лежа на спине, постарался восстановить по памяти фрагмент карты, показанной ему генералом. Синяя ниточка ручья пересекала зеленую кляксу рощи почти параллельно курсу Хвата, и, судя по рельефу местности, этот ручей протекал по дну оврага. Слева роща примыкала к сосновому бору, справа граничила с горным отрогом.

С военной точки зрения, место для лагеря было выбрано бездарно, наугад. Но к чему Черному Ворону осторожничать? Его ведь никто особо не ищет, да и чего его искать? Сегодня со спутника бородавку на носу интересующего субъекта разглядеть можно, а уж скопища боевиков и террористов – и подавно. Пункты их нахождения наперечет известны тем, кому это положено по должности. Почему эти лагеря атакуют лишь выборочно, да и то кое-как – большой вопрос. Тот самый вопрос, ответ на который никакой порядочный офицер знать не желает, потому что правда слишком тяжела, чтобы носить ее на сердце.

«Так что к черту правду, – сказал себе Хват. – У тебя появилась возможность добраться до одного из чеченских бандитов, вот и доберись, вцепись ему в глотку, а спрашивают и отвечают пускай участники телевизионных ток-шоу».

Вообразив себя участником одного из них, Хват ухмыльнулся.

– Как вы расцениваете наши шансы на мирное урегулирование конфликта в Чеченской Республике? – осведомился он у верткой пичуги, пристроившейся на ветке прямо над ним.

Пичуга склонила головку набок, не зная, как расценивать этот идиотский вопрос. Пришлось поискать к ней иной подход:

– Верите ли вы в необходимость проведения референдума среди граждан Чечни?

Взглянув на Хвата, как на круглого идиота, пичуга сорвалась с ветки и, резво махая крылышками, исчезла среди листвы. Похоже, она не надеялась ни на мирные инициативы, ни на референдумы, ни даже на чеченскую конституцию.

Проводив ее взглядом, Хват подумал, что во многом он солидарен с нигилистически настроенной птичкой. Во всяком случае, ему больше хотелось заморить червячка, чем размышлять на политические темы.

Он сел, расстегнул рюкзак и занялся приготовлением обеда, который вполне мог стать последним до возвращения на «большую землю». Поколдовал над брикетиком сухого спирта, занявшимся синим пламенем, нагрел пару баночек из сухпайка, добавил в них по кубику куриного супа, вылакал это пойло и спросил сам у себя:

– Думается, сэр, теперь вы не отказались бы от чашечки хорошего крепкого кофе и пары сигар?.. – Помолчав пару секунд, Хват откликнулся своим обычным голосом: – Думается, только последний мудак станет баловаться кофе с сигарами в непосредственной близости от логова лесных братьев. Вы, сэр, лучше бы одеколоном «Хьюго босс» облились, на задание идучи. С ног до головы, как это принято у настоящих героев.




Привычка разговаривать с собой возникла у Хвата давным-давно, во время многодневных одиночных рейдов, когда лишь подобное бормотание под нос помогало осознавать, что ты не исчез, не растворился, что ты – это ты, а не плод собственного воображения. Возобновление подобных диалогов означало, что Хват окончательно вошел в прежнюю колею и его бронепоезд больше не стоит на запасном пути. Что ж, разве не ради этого он согласился выполнить поручение генерала Конягина?

Следы нехитрого пиршества были привычно уничтожены – не было никого и нет в тылах чеченских боевиков. Надев рюкзак, Хват попрыгал, удостоверяясь, что не выдаст себя случайным звуком, проверил и перепроверил, как сидит в ножнах клинок, как висит на плече взведенный автомат. Задрал голову к синему небу, по-кошачьи жмурясь на солнце. Шепнул себе:

– Ну, с богом. Ни пуха ни пера.

Подумал-подумал и ответил:

– К черту.

Бог, черт… Как будто от всевышнего или от сатаны зависело его ближайшее будущее, а не от собственного умения.

* * *


Преодолев перебежками открытое пространство лощины, Хват углубился в рощу и двинулся по ней уже шагом, с оглядкой, выискивая наметанным взглядом возможные растяжки и мины. Обычно осколочные ловушки расставляют на тропах, но попадаются такие энтузиасты саперного дела, что только держись. Любая кочка, любой кустик могут оказаться роковыми. Ты думаешь, что перед тобой нить паутины серебрится, а это тонюсенькая проволока, прикосновение к которой смертельно. Даже если успеешь отпрыгнуть за ствол дерева раньше, чем тебя изрешетит осколками, шум взрыва предупредит чеченцев о приближении чужака. Ни один зверь не подорвется на мине – не было отродясь такого случая. Только люди не замечают ловушек, расставленных другими людьми.




Значит, нужно перевоплотиться на время в зверя.

«Уже перевоплотился», – ответил себе Хват, шагая по лесу мягко и упруго, как заправская рысь, вышедшая на охоту.

Задействованы были не только его глаза и уши, нос тоже работал вовсю, вынюхивая подозрительные ароматы. Застоявшийся воздух в летнем лесу долго хранит запахи, а опытному спецназовцу ничего не стоит выделить среди них миазмы человеческого пота, кала, мочи, табака, лука, перегара, дезодоранта.




Пока ничего не указывало на присутствие в роще боевиков, но Хват продвигался вперед так, словно каждую секунду был готов укрыться от автоматной очереди, пущенной в него из засады. Дыхание спецназовца непроизвольно замедлилось, легкие привычно контролировали его, не позволяя воздуху с шумом вырываться наружу. Слух, зрение и обоняние пока что сканировали пространство вхолостую, но интуиция уже подсказывала, что враг где-то близко. Опасный враг. Безжалостный. Готовый резать тебя на куски только за то, что ты разговариваешь на другом языке и молишься другому богу.

Что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит. На все сучье племя этих ловцов. Да, Хват явился сюда исключительно за похищенным компьютером, но никто не осудит его, если он попутно отправит на тот свет несколько заблудших душ современных робин гудов. Лучше больше, чем меньше. Или, другими словами, чем больше, тем лучше.

Беззвучно сбежав на дно оврага, памятного по штабной карте, Хват обнаружил, что по его дну протекает не просто ручей, а целая горная речушка. Значит, до лагеря рукой подать, поскольку вряд ли боевики станут таскаться за водой издалека, когда можно обосноваться где-нибудь у самого берега.

В подтверждение этому предположению на глаза стали попадаться то газетные клочки, перепачканные коричневым, то окурки дорогих сигарет, то даже смятые жестянки из-под спрайта и херши. «Красиво жить не запретишь, – подумал Хват. – Но умеете ли вы умирать красиво, господа кавказские душегубы?»

Услышав впереди далекие голоса, Хват перешел с шага на перекат, подтягиваясь от одного куста к другому на манер огромной пятнистой гусеницы. Как бы беспечен ни был Черный Ворон, а посты вокруг своего логова он расставил. Тем более что лагерь был уже близко – по воздуху заструился запах дыма и жарящегося на костре мяса. Изречение «хлеб да каша – пища наша» придумали не воины Аллаха.

Трое из них, закатав штанины, стояли в воде босиком, остужая накалившиеся в ботинках ступни и обсуждая готовящегося барашка. Вырвавшаяся на равнину речушка шумела не слишком громко, почти не заглушая их голоса. Словарного запаса, которым располагал Хват, было вполне достаточно, чтобы разбирать беззаботно-ленивую речь чеченских боевиков. Двое из них, довольно еще молодые парнишки с кудлатыми головами, жаловались, что им надоела баранина. Третий, мужик в годах, одетый в засаленные спортивные штаны с лампасами, корил их за привередливость.

– Воин должен есть то, что ему ниспошлет Аллах, – нравоучительно говорил он. – Пусть это будет даже просто кусок брынзы или черствая лепешка.

«А от дохлого осла уши попробовать не желаешь, воин?» – мысленно спросил Хват, следя за троицей сквозь листву густого орешника.

Старший чеченец его телепатического посыла не воспринял, продолжая поучать молодежь:

– Баранина – самое чистое, самое благородное мясо. Я всякое пробовал, но вкуснее нет ничего.

– А правда, что человечина сладкая? – спросил юноша с бородкой молодого Че Гевары, еще только начавшего свою карьеру международного террориста. Дожидаясь ответа, он по-журавлиному переступал с ноги на ногу, потому что вода, в которой он стоял, была ледяная.

Наставник в спортивных штанах зачерпнул речную воду в пригоршни, с удовольствием напился, вытер бороду тыльной стороной ладони и сказал:

– На самом деле человечье мясо не сладкое, а самое обыкновенное. Оно просто кажется другим.

– Почему? – удивились оба юноши одновременно.

– Потому что ты не барашка кушаешь, а врага! – Бородатый чеченец поднял указательный палец. – Я пробовал человеческую печень, я пробовал человеческое сердце, я знаю.

– Я тоже хочу попробовать, – признался юноша, у которого вся растительность на лице умещалась под острым носом.

– Попроси Ворона отрезать тебе самый сочный кусок от этой девки, которая над компьютером колдует. Как ее зовут? Анфиса? Нет, Алиса…

Заслышав слово «компьютер», произнесенное с ужасающим акцентом по-русски, Хват напрягся. И что за Алиса тут замешана? Не хотелось бы сводить с ней счеты. Убивать женщин всегда противно, даже если это прибалтийские снайперши, отстреливающие русских солдат за деньги. В середине девяностых годов таких в Чечне водилось немало. Хват собственноручно удавил пару подобных тварей, но чувствовал себя после этого довольно паршиво. Как если бы двум беременным канарейкам головы открутил, только еще хуже.

Надеясь, что разговор на интересующую его тему будет продолжен, он напряг слух, стараясь не пропустить ни одного слова, ни одной реплики.

Некоторое время чеченцы возбужденно посмеивались, решая, какие куски пленницы являются наиболее лакомыми, после чего юноша с нежным пушком на верхней губе мечтательно воскликнул:

– Ох, скорее бы уже завтра!

– Тебе так не терпится скушать женскую сиську? – толкнул его в бок местный Че Гевара, штаны которого заметно вздыбились впереди.

– Или какой-то кусок посочнее? – предположил старший бородач, давясь хохотом.

– Думаете, я поверил в эти сказки? – обиделся самый молодой из компании. – Девок трахают, а не едят. А еще им дают в рот. Вот что я хочу сделать, а до завтра еще так много времени.

– Скоро поедим и выходим, – печально сказал его молодой товарищ, бросив взгляд на солнце, проглядывающее сквозь листву. – Пока до Грозного сбегаем, пока обратно вернемся, тут все кончится. Алиса сделает свое дело, Ворон вздрючит ее сам и отдаст тем, кто останется охранять лагерь.

– Тогда она до нашего возвращения не доживет, – мрачно подытожил пожилой бородач. – Их тут с Вороном человек десять наберется, они ее заездят до смерти.

Хват механически отметил его слова, решив про себя, что десяток чеченских боевиков на полдник – это именно то, что ему нужно после многолетнего поста. Что-то около дюжины выродков, безмятежно рассуждающих о том, кто и как станет насиловать неведомую Хвату Алису. Остальных, которые собираются наведаться в Грозный, возможно, перехватят регулярные войска, но это уже чужая забота. Ему, Хвату, важно не сплоховать здесь. Он продолжал прислушиваться к разговору чеченцев, гадающих, умрет ли несчастная пленница вскорости или все же дождется их возвращения.

– Бабы живучие, – неуверенно сказал младшенький.

– Живучие? – усмехнулся тот, что постарше. – Враки. Мрут, как мухи. Уже на пятом заходе совсем шевелиться перестают, приходится их ножами покалывать. А потом все равно отрубаются.

– В прошлом году одна вообще захлебнулась, – напомнил бородач.

– Чем? – изумился младшенький.

– Известно, чем. Не сметанкой, ха-ха.

Хват ожидал какой угодно реакции, только не той, которая последовала после секундного раздумья:

– У, жаль, меня там не было. Такой момент упустил.

– И еще один упустишь, – подначил товарища Че Гевара.

– А ты нет? Мы все лишимся удовольствия. Разве это справедливо?

– Может быть, Аллах нам поможет, – произнес пожилой бородач. – Внушит Ворону, что в Грозный можно отправиться послезавтра. Тогда Алиса никуда от нас не денется.

Остальные его смелых мечтаний не поддержали. Не настолько они верили в милость всевышнего, чтобы уповать на его вмешательство.

Все трое одновременно погрустнели, как дети, которым сказали, что праздник откладывается на неопределенный срок. Загребая ногами воду и поднимая фонтаны брызг, они двинулись через речушку, которая в самом глубоком месте доходила им до колен.

Хват бесшумно вытащил нож, проклиная себя за беспечность. Все-таки годы вынужденного безделья сказались на его квалификации. В прежние годы он сначала обратил бы внимание на то, где хранится оружие противника, а потом бы уже устраивал засаду. Теперь трое чеченцев шли прямо на Хвата, потому что их ботинки и автоматы были сложены у подножия того самого куста, за которым он притаился. Даже если удастся обойтись без стрельбы, отсутствие троицы не пройдет незамеченным во время общей трапезы. Как же быть?

Хват так и не смог придумать выхода из создавшейся ситуации: это сделал за него кто-то другой. Вместо того чтобы сразу подойти к кусту и нарваться на притаившуюся там смерть, боевики неожиданно остановились, повернулись к Хвату спинами и синхронно спустили штаны. Он уж решил, что те собрались подмыться в речке, поскольку обращаться к Аллаху имеет право лишь чистый мусульманин, но, понаблюдав немного за подергивающимися мужскими фигурами, беззвучно сплюнул и подался прочь, торопясь подыскать место новой лежки, прежде чем закончится этот отвратительный сеанс коллективной мастурбации.

Пока облегчившиеся чеченцы ухали, сопели и крякали, каждый на свой лад, Хват благополучно переместился подальше и теперь разглядывал муравья, ползущего по травинке на уровне его глаз. Наблюдать за деловитой козявкой было куда приятнее, чем за голозадыми двуногими созданиями, охваченными животным инстинктом. Хват с огромным удовольствием прикончил бы всех троих, но они были нужны ему живыми.

Кто, как не эти ублюдки, доведет его прямиком до лагеря, избавив от необходимости высматривать притаившихся часовых. В стан врага лучше всего проникать, сидя на его же плечах, как образно выражались в Афганистане талибы, о которых, кстати, у Хвата сохранились не такие уж плохие воспоминания. Во всяком случае, афганцы не занимались онанизмом прилюдно. Нечто подобное Хват видел прежде только раз: дело происходило в сухумском обезьяннике много-много лет назад. Сегодня он испытывал примерно такое же чувство гадливости, какое испытал в далеком детстве, хотя теперь видел перед собой не обезумевших от похоти приматов, а обычных на вид людей, уже ополаскивающих руки, уже посмеивающихся, беседующих на какие-то отвлеченные темы.

Обычных на вид, не более того.

Нравы, царившие прежде лишь в вольерах павианов да бабуинов, давно распространились за пределы Сухуми, Грузии и Кавказа. Нужно было срочно принимать какие-то радикальные меры, если люди не хотели допустить превращения Земли в Планету Обезьян.

Что касается Хвата, то он свою задачу знал четко: пленных не брать. В остальном – как получится.

* * *


Одного барана на тридцать с лишним человек было мало, в считаные минуты от него остались лишь кости, после чего гомонящая орава принялась уплетать болотного цвета похлебку, заедая ее тушенкой из банок.

Так могли поступить только дикари: сначала накинуться на вкусненькое, а потом уж набивать животы чем придется. Но те люди, за которыми следил притаившийся на дереве Хват, были значительно хуже дикарей. Так называемый цивилизованный мир вооружил их самыми современными видами оружия, наградил высоким званием борцов за свободу… и стал наблюдать сквозь пальцы за их дальнейшими действиями, потакая им при малейшей возможности. Это наполнило дикарей чувством превосходства и полной безнаказанности. Только чеченские боевики наглеют до такой степени, что снимают на видеокамеры сцены пыток и казней пленников, не пряча при этом своих ухмыляющихся лиц.

«Рож, – поправился Хват мысленно. – Харь. Морд».




Вычислить Ворона в этом скопище бандитов, пирующих вокруг костра, было несложно: подтянутый черноволосый мужчина с зеленой повязкой на голове выделялся среди прочих властными жестами, высоко поднятой головой, горделивой осанкой. Осталось проследить, в какую из четырех землянок тот войдет после обеда – секретный компьютер наверняка содержится под его личным присмотром… Вместе с усаженной за него девушкой Алисой, которую ждет лютая смерть в объятиях кавказских женихов.




Продолжая следить уголком глаза за Вороном, Хват еще раз прошелся взглядом по территории лагеря, который очень скоро станет его личным полем боя.

Норы землянок попытались соединить ходами сообщения, но лишь одну траншею докопали до конца, а остальные бросили, оставив лопаты торчать в земле. Какой-то умник догадался повесить на ветку дуба зеленую тряпку, однако мусульманский флаг, конечно же, не реял в воздухе, а просто уныло свисал вниз, вряд ли наполняя сердца ваххабитов чувством гордости за их великую миссию.

Маскировочную сеть над лагерем натянуть не удосужились, полагая, что густые кроны деревьев отлично скрывают место от обзора с воздуха. Зато над костром был устроен корявый навес, призванный частично рассеивать дым и гасить искры в ночи. Довольно глупая затея, учитывая количество мусора, разбросанного вокруг лагеря. Обнаружить его было не сложнее, чем чирей на заднице.

– Ох и обнаглели же вы, сволочи, – покачал головой Хват, глядя на удалых чеченцев, неспешно встающих с земли и собирающихся в толпу, отдаленно напоминающую шеренгу. – Поезда грабите, вертолеты сбиваете, в Грозный наведываетесь, как к соседу в гости…

Черный Ворон прохаживался перед своими воинами, отдавая им последние инструкции. Хват обратил внимание, что жестикулирует вожак только левой рукой, потому что правую старается не отрывать от автомата, висящего на плече. Это означало, что его авторитет непререкаем… до тех пор, пока в его магазине остаются патроны. Стоило лишь повнимательнее приглядеться к лицам бойцов, внимающих Ворону, и сразу становилось ясно: среди них немало таких, которые спят и видят себя на его месте.

– Защитнички родины, мать вашу чтоб. Патриоты хреновы. Пауки в банке.

Только осторожность помешала Хвату презрительно сплюнуть вниз. Где-то поблизости могли таиться часовые, хотя, учитывая общий бардак, скорее всего они находились возле костра, выковыривая волокна баранины из зубов. Неплохо бы их вычислить и убрать в первую очередь, чтобы не наткнуться ненароком при отходе из лагеря. Впрочем, это не столь важно. Как только отпадет необходимость таиться, Хват сможет пользоваться огнестрельным оружием, а при таком раскладе он готов был сразиться хоть со всем воинством Ворона, чересчур неряшливым, суетливым и бестолковым, чтобы представлять собой реальную угрозу для опытного спецназовца. Махновцы, архаровцы на кавказский лад. И это с ними не может справиться военная машина великой России?

«Бред, полный бред, – подумал Хват, качая головой. – Страна, победившая фашизм, не имеет права пасовать перед горсткой опаршивевших бандитов, шляющихся по горам и лесам. А если это происходит, то что-то неладное происходит в Российском государстве. Неужели рыба, так долго гнившая с головы, уже благополучно испортилась до кончиков плавников? Неужели чеченская, армянская, грузинская и еще черт-те какая нерусская речь, звучащая в Москве, вскоре станет задавать тон всей стране?»

– Надеюсь, я до этого не доживу, – прошептал Хват. – Надеюсь, вы тем более до этого не доживете, – добавил он, глядя на чеченских боевиков.

Две трети их уже направлялись в лес, постепенно выстраиваясь в затылок друг другу. Восемь человек во главе с Вороном остались на поляне, провожая уходящих отнюдь не печальными взглядами. В их распоряжении оставались запасы еды, выпивка, девушка, которую можно будет поочередно насиловать, покалывая ее ножами, пока она не умрет от обилия впечатлений. Но все это были детские игрушки в сравнении с тем сюрпризом, который ожидал их в самом ближайшем будущем.

– Я иду, – предупредил Хват, соскальзывая с дерева в непринужденной манере, которой позавидовал бы сам Маугли.




Он увидел все, что хотел увидеть. Он узнал все, что должен был узнать. Теперь он шел искать, и горе тому, кто не успеет спрятаться.

* * *


Долгий летний день постепенно перетекал в такой же долгий летний вечер.

Черный Ворон спустился в свою землянку, двое боевиков скрылись в другой, еще двое, позевывая, шатались вокруг лагеря, что называлось здесь патрулированием. Остальные спали, развалившись прямо на земле, кто в тени, кто, наоборот, подставив лица солнечным лучам, просеянным сквозь листву.

Всего их было девять человек, каждый со своим именем, характером, каждый со своей биографией. В том, что все эти разные люди, родившиеся в разных местах, в разное время, должны были умереть почти одновременно, здесь и сейчас, заключалась единственная справедливость, доступная отставному капитану спецназа Михаилу Хвату.




Он настиг часовых, когда те, испытывая тяжесть в набитых пищей животах, уселись рядышком на пригорке, обмениваясь то репликами, то нечленораздельными пофыркиваниями и потрескиваниями. Оба умерли со спущенными штанами, что считается большим позором для мусульман. Оба умерли в кучах собственного дерьма, предлагая мухам выбирать, что именно придется им по вкусу больше. Их веки еще подрагивали, а пальцы скребли землю, когда Хват с окровавленным «союзником» в руке зашагал дальше, не оглядываясь.

Через несколько минут он добрался до четверых боевиков, разлегшихся под деревьями. Ни одному из них не было суждено очнуться от сладкого послеобеденного сна. Кому-то виделось, как он, маленький, убегает от волка, кто-то женился, кто-то хоронил родителей, кто-то просто плескался в море, которого ни разу не видел. Нормальные сны, нормальные человеческие эмоции. Но Хват убивал этих людей не за то, что им снилось, а за то, как они жили, поэтому его рука ни разу не дрогнула, а взмахи ножа были выверенными и точными, как у хирурга, удаляющего раковые опухоли.

Покончив с боевиками, он бесшумно приблизился к землянке, завешенной дырявым одеялом, в которой ровно гудел генератор и звучали голоса двух местных умельцев, хваставшихся друг перед другом своими познаниями в области современной техники.

– Видал, брат, как здорово я справился с этой штукой?

– Нет, брат, это я нажал нужную кнопочку.

– Э-э, что ты говоришь такое, даже обидно слушать! Кнопочка тут ни при чем. Вот он, краник, который был повернут неправильно. Я его поставил на место, и чик! Заработало!

– Выдумываешь ты все. Дело было в кнопочке. Как только я нажал ее, забегали огоньки и загудело. А твой краник ничего не значит.

– Ты, брат, наверное, обидеть меня хочешь. Наверное, считаешь себя таким умным-умным, а меня таким глупым-глупым?

– Никто не говорит, что ты глупый. Ты умный, ты очень умный. Но все же я старше тебя на три года, а потому немножечко умнее.

Эти препирательства могли длиться до бесконечности, но слушать похвальбы двух темных недоумков надоело уже на первой минуте.

Поднырнув под одеяло, Хват очутился в душной полутемной норе, освещенной лишь керосиновой лампой, посмотрел в две пары глаз, отражающих огонек этой лампы, и артистично взмахнул ножом: сначала снизу вверх, потом – наоборот, потом – как бы дважды перечеркивая дело рук своих. Оба вскочивших при его появлении боевика синхронно схватились за свои окровавленные глотки и запоздало попытались кричать, хотя какие к чертям собачьим могут быть крики с перерезанными трахеями, аортами и голосовыми связками. Они даже увидеть своего убийцу не могли по причине крови, заливающей им глаза: это был результат двух последних взмахов, в общем-то лишних, но зато профессиональных.

Хват глядел в вытаращенные глаза своих жертв до тех пор, пока они не рухнули поочередно на пол, а потом невозмутимо обтер лезвие «союзника» об рукав трупа, лежавшего ближе, и двинулся на поиски Черного Ворона.

Сначала Хват собирался подарить бандитскому главарю несколько лишних минут жизни, чтобы вытянуть из того какие-нибудь сведения о компьютере, но, прислушиваясь к диалогу внутри землянки, понял, что ему вовсе не хочется ставить под угрозу жизнь невидимой девушки Алисы, совсем потерявшей голову и голос от страха. Немудрено, учитывая, что Ворон успел передернуть затвор своего автомата и, судя по всему, был готов потянуть спусковой крючок на себя.




– Ну, скажи мне до свидания, – предложил он с издевкой. – Что же ты молчишь, такая бойкая, такая хитрая сука?

– А… – просипела бедняжка Алиса в тот самый момент, когда Хват закончил спускаться по земляным ступеням и застыл у входа.

Он скользнул в землянку, когда Ворон попрощался с девушкой по-чеченски, и Хвату пришло в голову, что он тоже должен похвастаться знанием языков.

– Аста ла виста, бэби, – прошептал он, полоснув врага по горлу и продолжая стоять за его спиной на тот случай, если бы фактически мертвого противника пришлось использовать в качестве щита.

Но подручных Ворона в землянке не было, а глядела на Хвата лишь чумазая девушка Алиса с растрепанными волосами, которая при виде крови села на нары и, похлопав ресницами, не придумала ничего лучше, чем упасть в обморок.

– Не беда, – утешил ее Хват. – Все самое интересное ты уже увидела.

Ее брови страдальчески нахмурились, а губы протестующе скривились: она не считала, что стала свидетельницей чего-то действительно интересного.

Не торопясь приводить ее в чувство, Хват уложил мертвеца таким образом, чтобы он не мешал свободно перемещаться по землянке, и, отыскав взглядом компьютер, подошел к нему. Клавиатура, «мышка» и монитор были отброшены за ненадобностью сразу – в буквальном смысле. Теперь на импровизированном столе из ящиков остался лишь сам «пентиумовский» блок с сигаретными ожогами на крышке. Не доверяя зрению, которое часто подводит людей в полумраке, Хват провел рукой по правому боку корпуса и нащупал там ту самую царапину-молнию, о которой говорил генерал Конягин.

«Цель достигнута», – подумал он без всякого воодушевления. Осталось запихнуть «Пентиум» в полупустой рюкзак, удалиться от лагеря на десяток километров, там связаться по рации с людьми Конягина и дожидаться вертолета. Дело сделано, а радости нет. Вместо души пустота, черная дыра, заполнить которую нечем.

Из меланхоличной прострации его вывел тихий голос очнувшейся девушки.

– Вы меня не убьете? – спросила она.

– Ты ведь Алиса, верно? – осведомился в свою очередь Хват, расположившись таким образом, чтобы видеть одновременно и компьютер, и вход, и девушку, массирующую виски.

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказала она.

– Ты на мой – тоже. – Когда Хват опасался показаться чересчур сентиментальным, он всегда прибегал к чересчур грубому, отрывистому тону. Именно так он разговаривал сейчас. – Тебя зовут Алиса, верно?

– Ну да, – призналась девушка, усаживаясь на краю общих нар, под которые еще недавно была готова юркнуть от страха. Проследив за тем, как Хват освобождает системный блок от проводов и поднимает его, чтобы определить вес ноши, она осторожно поинтересовалась: – Вам компьютер нужен или информация, которая в нем хранится?

– А что?

– Если только информация, то достаточно развинтить корпус и вытащить установленные диски. Хотите, помогу?

Зрачки Хвата испытующе сузились:

– Лучше признайся честно: ты с боевиками заодно была?

– Вы что, очумели? – слабо обиделась Алиса. – Заложница я. Мне приказали взломать коды и пароли пользователя за сутки. А потом меня пообещали… пообещали… – Она замолчала, потупив взгляд.

– Дальше можешь не рассказывать, – сказал Хват, ставя компьютер на место. – Вернее, скажи одно: ходить самостоятельно можешь?

– Что я, калека?

– Тебе объяснить, что портит походку девушек, побывавших в плену у темпераментных горцев? – жестко спросил Хват.

– Спасибо, не надо, – ответила Алиса с прорезавшейся язвительностью. – Со мной все в порядке.

Это-то и было странно. Почему ее не тронули? С одной стороны, русоволосая девушка, сидящая на тюфяке, совсем не походила ни на чеченку, ни на походную подстилку покойного Ворона. С другой стороны, то обстоятельство, что с нее до сих пор не сорвали юбку, настораживало. Не мешало проверить, что за Алиса такая, с чем ее едят.

– Халагатта, – прикрикнул на нее Хват.

– Что-что? – изумилась она.

– Давай вставай, – неохотно перевел он на русский. – Некогда тут рассиживаться. Не на Манежной площади.

– Вы москвич? – обрадовалась Алиса. – А на каком языке вы со мной заговорили? На чеченском? Почему? Вы не похожи на чеченца.

– Решил проверить тебя на вшивость, – неохотно признался Хват.

– Вы что! Быть того не может. – Запустив пальцы в волосы, Алиса помотала головой. – Нет, нет. Они бы не успели.

– Они? Кто они?

– Вши. Вы ведь их имели в виду?

Хотя сохранить серьезное выражение лица было непросто, Хват все же его сохранил. И сказал с этим серьезным выражением:

– Оставь свою прическу в покое и иди сюда. Поможешь вытащить эти чертовы диски.




Глава 14

Странники в ночи


При ближайшем рассмотрении девушка оказалась года на три старше, чем ей можно было дать издали. Волосы то ли выгоревшие, то ли неравномерно окрашенные. Не по-девичьи густые брови, далекий от совершенства нос, потрескавшиеся губы. Назвать Алису красавицей было бы явным преувеличением, и все же Хват разглядывал ее чуточку дольше, чем того требовала ситуация.

Похоже, любопытство было взаимным. Он пытался определить цвет ее глаз, а она смотрела на клинок, который он по-прежнему держал в руке. Потом раздался ее шепот, показавшийся Хвату необычайно громким:

– Если вы собираетесь откручивать винты своим ножом, то вряд ли я смогу быть вам полезной.

– Почему? – тупо спросил он, видя перед собой уже не ее глаза, а лишь темную макушку и светлые волосы, разделенные посередине неровным пробором.

Плечи Алисы приподнялись и опустились.

– Потому что я опять брякнусь в обморок, – призналась она.

Нужно было ответить: «Ну и брякайся на здоровье. Это твое личное дело. Меня вообще не колышет, что ты собираешься делать дальше. У тебя своя дорожка, у меня своя. Ауфвидерзеен, сеньорита».

Хмурясь, Хват выдавил из себя нечто в этом роде:

– Мне некогда с тобой возиться. В обмороки падай без меня, пожалуйста. А пока помогай.

«Союзник» завертелся юлой, выкручивая винты на крышке системного блока. Не прошло и двух минут, как на протянутую ладонь Хвата легла черная коробочка.

– Это так называемый винчестер, – пояснила Алиса. – Жесткий диск, содержащий информацию. Его можно установить на любой другой компьютер.

– Сколько времени понадобится, чтобы получить доступ к информации? – спросил Хват, бережно укладывая винчестер внутрь рюкзака.

– Понятия не имею. Честно говоря, не думаю, что я справилась бы с этой задачей.

– Зачем же взялась?

– Меня подставили.

– Подруги? – Хват понимающе ухмыльнулся. Он мало что знал о женской дружбе, но подозревал, что это нечто вроде вынужденного симбиоза змей разной породы, которые рано или поздно жалят зазевавшихся товарок.

Алиса вскинула голову и, глядя ему в глаза, отчеканила:

– Не подруги, а муж.

Это чем-то напоминало неожиданный удар в солнечное сплетение. То ли короткое словечко так подействовало на Хвата, то ли взгляд, его сопровождавший, но у него перехватило дыхание, а во рту появился привкус желчи. Чтобы хоть немного сбить эту горечь, он изрек самое банальное из всего, что пришло ему на ум:

– Милые бранятся – только тешатся.

– Мы не милые, – тихо возразила Алиса. – Мы просто законные супруги. В наших паспортах стоят соответствующие штампы, вот и все.

– Вот и все, – откликнулся эхом Хват, сделавшийся вдруг необычайно суетливым и деятельным. – Вот и все, – повторял он, без всякой на то нужды проверяя застежки и крепления рюкзака, который почему-то упорно не желал запрыгивать ему на плечи.

Пришлось подхватить рюкзак за лямку и так нести к выходу, свет за которым успел окраситься в сумеречные оттенки.

– Вы даже не попрощаетесь? – звонко спросила Алиса.

Хват обернулся. Ее одинокая фигурка выражала полное отчаяние, но с места она так и не сдвинулась, видимо, не приучившись бегать за мужчинами покорной собачонкой.

– Чао, бамбино, сорри, – сказал ей Хват, помахав ручкой.

Собственный шутливый тон показался ему пошлым, неуместным. Он хотел было объяснить Алисе, что не имеет права брать ее с собой, что таскаться по горам с девчонкой в босоножках на платформе – безумие чистейшей воды, что вертолет прилетит за одним лишь Хватом, а не за его случайными знакомыми… Но он ничего не успел сказать, потому что она перебила его. Не просьбой. Не жалобным возгласом. Все, что она произнесла, это:

– Чао. Но я не бамбино.

– Не понял? – напрягся Хват.

– Я не бамбино, не мальчик, хотя и девочкой меня назвать нельзя. – Алиса изобразила на лице нечто вроде беззаботной улыбки. – Замужняя жена, как-никак. Со штампом в паспорте. С мужем, который заслал меня в гости к чеченским террористам.

– Долго ты там собираешься стоять? – заорал на нее Хват.

– А где я должна стоять? – опешила Алиса.

– Нигде. Ты должна идти за мной следом, не отставая от меня ни на шаг. Или ты предпочитаешь остаться здесь?

– Вы берете меня с собой?

– Я должен тебе это тысячу раз повторить? – язвительно осведомился Хват. – Не дождешься. Я повторять не люблю и не буду.

Прихватив чеченский автомат с подствольным гранатометом, он выбрался из землянки под открытое небо, едва сдержав желание футбольнуть круглую, как мячик, жабу, метнувшуюся ему под ноги. Ах, какие мы милосердные! Жалеем жаб, жалеем посторонних девушек! Еще неизвестно, как отреагирует Конягин на сообщение о том, что Хват возвращается не один, а в обществе подозрительной спутницы. Но не бросать же ее здесь на верную погибель?

Или же бросать: как можно скорее?

– Ты где? – крикнул Хват, обнаружив, что за его спиной никого нет.

– Здесь, – донеслось из землянки. – Никак не могу перешагнуть через… через его ноги.

– Ты Ворона имеешь в виду? Он же мертвый!

– Потому и не могу, что мертвый, – виновато откликнулась Алиса.

Пришлось возвращаться обратно, брать ее на руки и выносить наружу. Хват не слишком удивился, обнаружив, что от вызволенной из плена девушки пахнет отнюдь не майскими розами, но ноздри его непроизвольно сжались, и это не осталось незамеченным.

– Отпустите, – потребовала Алиса, как только они оказались на осыпающихся ступеньках, ведущих наверх. – Немедленно отпустите. – При этом она задрыгала ногами так яростно, что Хват едва не потерял равновесие.

– Да пожалуйста, – буркнул он, разжимая объятия.




Едва удержавшаяся на ногах Алиса поспешно отдалилась на пару шагов и предложила:

– Теперь ведите.

– Командую здесь я, сеньорита, – предупредил Хват. – Вот некоторые из моих инструкций. Держаться за моей спиной не далее как в двух метрах. Не пищать, не спотыкаться, не ныть.

– Си, сеньор. – Алиса шутливо выпятила грудь и приложила к виску сложенную козырьком ладонь.

– Руку к пустой голове не прикладывают, – строго сказал Хват, глаза которого машинально покосились не на руку и не на голову девушки, а на ее маечку, натянувшуюся так туго, словно под ней спрятали пару воздушных шариков. – Отставить разговоры. За мной.

Он быстро двинулся вперед, не собираясь делать поблажек едва поспевающей за ним Алисе. Он был зол на нее, зол на самого себя, зол на судьбу, которая свела их в столь неподходящее время, в столь неподходящем месте. Лишь когда они добрались до берега реки, которую предстояло перейти вброд, Хват снизошел до разговора со своей запыхавшейся спутницей.

– Босоножки сними. Намокнут – идти не сможешь. Скользко.

– Хорошо. – Выполнив распоряжение, Алиса спросила, глядя на быстрое течение, серебрящееся в почти полной темноте:

– Тут глубоко?

– Воробью по колено, – успокоил ее Хват. – А теперь закрой рот. Звуки над рекой далеко разносятся, особенно ночью.

– Молчу, – прошептала Алиса. – Ой, какая вода холодная… Ой, мамочки.

– Тс-с!

Примерно до середины речушки дошли без шума, а потом за спиной Хвата раздался такой отчаянный плеск, словно его спутницу схватил огромный аллигатор, норовящий уволочь ее на дно. Стремительно обернувшись, он увидел, что Алиса раз за разом погружается в воду с головой, упав для этого ничком и опираясь на широко расставленные руки. Ее розовая юбчонка стояла над водой колом. Выныривая, девушка издавала звуки, напоминающие перестук кастаньет, – это клацали ее зубы.

Загребая воду ногами, Хват бросился к ней, схватил за плечи и поставил вертикально.

– Что это еще за номера? – яростно прошипел он. – Ты не на Черноморском побережье.

– Й… я з-знаю, – проклацала-проскулила мокрая, как цуцик, Алиса, содрогаясь от холода. – Но мне обязательно нужно было окунуться, понимаете?

– Не понимаю! Ты не смеешь своевольничать. Ты моя тень, ясно?

– Й… й… ясно.

– Повтори.

– Я т… тень, – послушно кивнула Алиса, отбивая зубами дробь за дробью. – Н-но оч-чень ч-чистоплотная т-тень.

– Дура, – выговаривал ей Хват, выволакивая ее на противоположный берег. – Вода в реке ледяная, а переодевать тебя не во что. И спирта нет, чтобы тебя растереть.

– И н-не н-надо, – ответила Алиса. Улыбка ее была отважной, а губы – синими, почти фиолетовыми.

– Где твои босоножки?

– Т-течением унес-сло.

– Лучше бы тебе голову унесло, – сказал Хват в неожиданной для себя учительской манере. Скинув рюкзак, он достал оттуда две пары толстых шерстяных носков и бросил их к ногам девушки со словами: – Надевай. Босиком ты и километра не пройдешь.

– С-с-спасибо, – пискнула Алиса.

– Может, белье мое наденешь? – грубо спросил Хват.

– К-какое белье?

– Трусы, какое же еще. На тебя великоваты будут, но зато сухие.

– Ни за что! – дрожь из голоса Алисы моментально улетучилась.

– Почему? – упорствовал Хват. – Можно какой-нибудь веревочкой перепоясать, чтобы, гм, крепче держались.

– Я же сказала: я не бамбино. – Алиса яростно помотала мокрыми волосами, кончики которых хлестнули ее по щекам. – Девушки не ходят в мужских трусах на веревочке.

– Ох и упрямая же ты, – заключил Хват, демонстративно отвернувшись от спутницы. – Хлебну я с тобой лиха, майская утопленница.

Голос его был преисполнен мрачной уверенности, а на губах блуждала улыбка, которую, хвала господу, никто не видел. Очень уж счастливая она была. А потому – совершенно глупая, дурацкая. Неуместная.




В прежние времена, когда Михаила Хвата называли человеком без тени, он гордился этим неофициальным титулом и старался ему соответствовать. Теперь у него появилась тень – неуклюжая, своенравная, бестолковая. С профессиональной точки зрения это было форменным безобразием. Со всех других точек зрения Хвату это нравилось.

– Готова? – спросил он сухим, почти неприязненным тоном.

– Готова, – подтвердила Алиса. – В этих носках я чувствую себя последней дурой, но я все равно готова. Командуйте.

– Надеюсь, водных процедур больше не будет?

– Я тоже надеюсь.

– Тогда потопали. – Хват зашагал вперед, предлагая Алисе следовать за ним.

– Погодите, – попросила она.

– Что еще? Не накупалась?

– Накупалась. Просто мне нужно туда… в кусты.

Все, на что оказался способным капитан Хват, это махнуть рукой – обреченно, устало, с видом человека, смирившегося с судьбой. Зато выражение его лица было таким, как у человека, который своей судьбой как раз очень и очень доволен.

* * *


Поляна, выбранная Хватом для привала, постепенно переходила в горный склон, вздымающийся кверху все круче и круче, словно окаменевший девятый вал, который однажды обрушится вниз. Земля все еще хранила дневное тепло, и воздух от этого казался довольно свежим, хотя на самом деле ночь была по-южному теплой, ласковой, бархатистой. Звезды, похожие на алмазное крошево, заполняли все небо, от края до края. Стоило лишь задуматься об их предположительном количестве, как голова начинала слегка кружиться, а ноги – подкашиваться. Во всяком случае, так казалось Алисе, запрокинувшей лицо к небу.

Второй переход за сутки основательно вымотал ее, кроме того, давала знать себя бессонная ночь. Она сидела на теплой земле, глядела на далекие звезды, слушала, как возится с рюкзаком ее неразговорчивый спаситель, и пыталась понять, что за удивительные голенастые птицы носятся вокруг, едва не задевая ее своим оранжево-зеленым оперением. Наконец это все же произошло. Алиса вздрогнула, отпрянула и… обнаружила, что уже не сидит, а лежит, свернувшись калачиком, чем-то заботливо укрытая, под надежной охраной странного мужчины, которого она успела привыкнуть называть на «ты», но который от этого не стал ни ближе, ни понятней.

– Долго я спала? – спросила Алиса хрипло.

– Два часа, – ответил Хват.




– Носки протерлись, – печально сообщила ему Алиса, разглядывая то одну пятку, то другую.

– Не беда, отсюда нам уже идти никуда не придется, – успокоил ее Хват.

– Мы останемся здесь навсегда?

– Мы улетим по воздуху.

– Ха, так не бывает, – неуверенно сказала Алиса, вскинув глаза к звездному небу. – Что-то не видать ни ангелов, ни шестикрылых серафимов.

Профиль Хвата сохранял полную неподвижность.

– Я вызвал по рации вертолет, – сказал он. – За нами прилетят через восемь часов. Можешь спать дальше. Я тебя разбужу, не сомневайся.

– Становится прохладно. – Обнаружив, что она укрыта грубой пятнистой курткой, Алиса села, набросив ее на плечи. – А не набрать ли нам веток для костра?

– Ни в коем случае. Костра не будет.

– Почему?

– Это не та страна, где уместно разводить огонь в ночи. Это Чечня. Тут выжить трудней, чем в амазонских джунглях.

– Ты бывал в амазонских джунглях? – Проследив за неопределенным пожатием плеч собеседника, Алиса вздохнула: – Бывал. Значит, профессионал. Военный специалист.

Хват впервые повернул к ней лицо.

– Что тут плохого? – спросил он. – По-моему, это самое подходящее занятие для мужчины.

– Убивать людей? – язвительно осведомилась Алиса.

– Уничтожать врагов рода человеческого, – возразил Хват.

– Не надо прятаться за красивыми словами. Суть-то от этого не меняется. На самом деле занимаешься тем, что убиваешь людей.

В молодости легко быть категоричной. Это – белое, это – черное, все строится на контрастах, а промежуточных оттенков не существует. Обычно Хват тоже старался жить по принципу «да или нет». Но сегодня его покоробило заявление вызволенной из плена девушки.

– По-твоему, Черный Ворон был человеком? – спросил он. – Кому-то в мире стало хуже от его смерти?

– Меня ни в чем убеждать не надо, – заверила его Алиса, выставляя перед собой растопыренные пятерни. – Ты поступил так, как поступил. Твое полное право.

Хвату стало обидно. Когда тратишь на человека время, силы и нервы, то рассчитываешь как минимум на элементарную благодарность. Надеешься, что перед тобой распахнут душу, а натыкаешься на стену сплошного непонимания. Остается лишь развернуться и уйти, хлопнув дверью… если таковая имеется. Если же нет, ты остаешься сидеть там, где сидел, и даже пытаешься делать вид, что ничего не произошло.

– Жрать хочется, – проворчал Хват. – Составишь мне компанию? Конечно, если моральные принципы позволят тебе принять шоколад и галеты из рук человека, которого ты считаешь убийцей.

– Позволят, – заверила его Алиса. – В последний раз я нормально поела позавчера днем, когда Сундуков зазвал меня к этому проклятому Руслану Гелхаеву. Хотя голодать мне не привыкать. Дома, например, я давно ничего не готовлю. У нас с Сундуковым в холодильнике, кроме напитков, ничего нет, представляешь?

Она захихикала, предлагая Хвату посмеяться вместе, но он лишь буркнул:

– Повезло вашей кошке.

– Какой кошке? – опешила Алиса. – У нас нет никакой кошки.

– Потому-то я и говорю, что ей повезло, – сказал Хват, шуруя в рюкзаке. – Раз ее у вас нет, то она не сдохнет с голоду. Не знаю, правда, как долго протянет твой законный муж, Сундуков. Надеюсь, он достаточно упитан.

– Ты представляешь его себе толстым? – поинтересовалась прищурившаяся Алиса.

– В точности не знаю. Но если вы проживете достаточно долго, то ты постепенно научишься куховарить. Будешь готовить пельмени, вареники, пирожки с капустой. Но в первую очередь ты наловчишься варить суп. В большой-пребольшой кастрюле, чтобы надолго хватило. – Хват показал, какой видится ему эта посудина. – Твой законный супруг Сундуков к тому времени отпустит усы и станет расхаживать по дому в носках и выцветших плавках. В таком наряде он будет садиться за стол и кушать первое по три раза в день – утром, днем и вечером. А когда ты не удосужишься приготовить его любимый суп, он будет закатывать тебе скандалы.

– Чем такая жизнь, так пусть лучше из меня самой суп сварят, – улыбнулась Алиса. – Если на протяжении пятидесяти лет сознательной жизни ежедневно варить литра по три какой-нибудь похлебки, получится целая железнодорожная цистерна. Я не потяну.

– Цистерну?

– Домашнее хозяйство. Я не в состоянии составить достойную пару усатому мужчине в выцветших плавках. Вот почему я уехала из своего города в Москву и вышла замуж за Ника Сундукова. Он, между прочим, никаких усов не носит и всегда выглядит так, словно сошел с обложки журнала.

– Юмористического? – съязвил Хват, протягивая Алисе полплитки шоколада и упаковку сверхкалорийных галет.

– Музыкального, – парировала она. – Он лидер группы «Тип-Топ», его обожают тысячи девушек, когда он появляется в «Башне», поклонницы визжат и писают кипятком.

– Ну и запах, должно быть, стоит в вашей «Башне».

– Запах что надо. Клубный. Заведение не такое фешенебельное, как «Мост», но и не такое занюханное, как «Проект», где конопляный дым столбом стоит. – Алиса впилась зубами в галету. – Все тусовщики Москвы непременно в «Башне» отмечаются. Мол, Ося и Киса были тут. Иначе ночь прошла впустую.

– Странная это порода – тусовщики. – Хват хмыкнул и покачал головой. – Как лемминги, которых стадный инстинкт гонит в пропасть.

– Лемминги погибели ищут, а эти – удовольствий, – возразила Алиса, азартно хрустя сухарями. – Свой образ жизни они называют движухой или рейвом. Если клубного тусовщика засадить на недельку под домашний арест, он зачахнет от тоски. Зато не давай ему пить и есть, а просто запусти в клуб, и он будет чувствовать себя там, как рыба в воде. Ты когда-нибудь бывал в ночных клубах?

Хват тихонько засмеялся:

– Посмотри на меня. Разве там мое место?

Алиса поняла его реплику по-своему.

– Ерунда. Ты же не в этом комбинезоне по городу ходишь, верно? Главное, не тушеваться. Держись так, словно футболка на тебе как минимум от Гуччи, а джинсы – из коллекции Кальвина Кляйна, тогда не будешь выглядеть белой вороной. – Она забросила в рот квадратик черного шоколада. – В толпе лучше не выделяться, тем более в модном клубе. У входа в «Башню» дежурит так называемый фейс-контрольщик. Если я не ошибаюсь, то его зовут Андрюшей. Внешне он приятно отличается от бритоголовых блюстителей порядка, которые держатся где-нибудь на самом заднем плане. Но стоит Андрюше пошевелить пальцем, и они тут как тут, с дубинками и оружием наготове.

– И часто он так шевелит пальцами, этот замечательный Андрюша? – осведомился Хват, чувствуя, что шоколад сегодня горчит, а галеты слишком соленые.

– Это зависит от того, что ему взбредет в голову. Если ему не понравится твое лицо или поведение – внутрь уже не попадешь, хоть племянницей президента представляйся. Скажут: «Извините, сегодня у нас закрытая вечеринка, вход только по клубным картам»… – Алиса нахмурилась, явно вспоминая какой-то не слишком приятный эпизод из собственного опыта, после чего постаралась незаметно сменить тему. – Между прочим, таких карточек в «Башне» – раз, два и обчелся. Они отлиты из серебра, их всего с десяток. Одна такая стоит около тысячи долларов.

Вспомнив, во сколько оценена его жизнь штабом Северо-Кавказского военного округа, Хват хотел было насупиться, но вместо этого поднял брови:

– Ого! И что дает эта карточка? Владелец получает право плюнуть в лицо любому встречному, включая Андрюшу?

Алиса заулыбалась:

– Ну, для этого достаточно стать авторитетным бандитом. Они клубных карт не покупают.

– Но должны ведь быть какие-то привилегии? – настаивал Хват. – Иначе с какой стати платить штуку баксов?

– Привилегия одна – прослыть человеком, который готов выбросить деньги на ветер, ничего не приобретая взамен. Остальные просто платят по двести рублей за вход. Я имею в виду мужчин, – уточнила Алиса. – Девушки до двадцати пяти лет проходят бесплатно.

– У них что, паспорта требуют?

– Возраст определяется на глаз. Тем самым фейс-контролером Андрюшей.

– Почему-то он представляется мне таким зализанным типом в штиблетах из крокодиловой кожи, – признался Хват. – А бритоголовые бугаи с радиотаблетками в ушах у него на подхвате. И вот нормальный мужик приходит в клуб, заказывает стакан водки, а вся эта милая компашка исподтишка наблюдает за ним, дожидаясь малейшего повода, чтобы выкинуть его на улицу. – Он сокрушенно покачал головой. – Нет, ночные заведения не для меня. Я, когда выпью, не пай-мальчик, не Гарри Поттер в стране бесчисленных улыбок. Могу ляпнуть что-нибудь не то, могу в чересчур наглую морду двинуть. Особенно по пьяни.

– Пусть это тебя не беспокоит, – заверила Хвата Алиса. – Напиться в «Башне» у тебя при всем желании не получится.

– Там нет водки?

– Водку в «Проекте» хлещут, о котором я тебе рассказывала. Там публика попроще – бородатые художники, небритые писатели, их подружки-студенточки в матросских бушлатах. В «Башне» же порция текилы стоит около пятидесяти долларов, особо не разгонишься. Зато там подают относительно дешевое шампанское «Бейлис». Хотя завсегдатаи предпочитают заказывать «Боллингер».

– Оно дешевле? – предположил Хват.

– Нет. Просто сейчас принято попивать «Боллингер», смаковать его по глоточку и восторгаться неповторимой кислинкой напитка.

– Фи! Терпеть не могу шампанское. Тем более кислое.

– Тогда тебе могут предложить самый популярный нынче коктейль «Моджито». Несколько капель гаванского рома, а все остальное – содовая водичка, лимонный сок, мята и сахар.

– Разве это вкусно?

– Я не говорила «вкусно», я сказала: модно. В клубах принято делать то, что считается стильным.

– Кем?

– Что: «кем»?

– Кем считается? – спросил Хват с той присущей ему прямотой, за которую его не приняли бы ни в одну приличную тусовку, даже если бы он не пил ничего, кроме «Моджито» и «Боллингера».

– Ну… – Помявшись, Алиса призналась: – Самими же завсегдатаями и считается. – Вид у нее при этом был несколько растерянный, словно ее озадачило собственное открытие.

– А если все станут хрен без соли жевать, то это тоже будет стильно? – не унимался Хват.

– Зачем же хрен? В «Башне», между прочим, неплохая кухня, «фьюжн» называется. – Алиса слегка поморщилась, продолжая хрустеть сухарями. – Сундуков однажды уговорил меня попробовать. Ну-ка, говорит, угадай, дарлинг, что ты ешь? Я думала – овощное рагу, а оказалось – курица с тушеным авокадо в горчичном соусе. – Она неуверенно добавила: – Довольно вкусно. Правда, тем вечером я была очень голодна.

– Все же лучше, чем если бы тебя заставили какую-нибудь тихоокеанскую живность палочками кушать, – успокоил ее Хват.

– Ну, все эти суши и роллы в передовых клубах давно не приветствуются. На то есть рестораны типа «Япона Мама». А в «Башне» экзотики в меру. Хотя, знаешь, если бы мне предложили на выбор: либо шляться по передовым клубам, либо просто по улицам, то я выбрала бы последнее. – Поразмыслив немного, Алиса честно призналась: – Не под проливным дождем, конечно. И не в лютый мороз.

– С Сундуковым?

– Одна.

– Я мог бы составить тебе компанию, – вырвалось у Хвата помимо его воли. – Ночью на улицах опасно.

Алиса бабочкой вспорхнула с земли и встала прямо напротив. Прическа у нее была, как у русалки, которую изловили темной ночкой и наспех обкорнали портновскими ножницами. Выданная ей просторная куртка напоминала покроем хламиду. Юбка грязная, мятая, на торчащих из нее ногах – царапины и ссадины. Хват никогда не думал, что при виде такой девушки у мужчины может пересыхать во рту. Однако всякий раз, когда Алиса оказывалась на расстоянии протянутой руки, он отмечал, что голос у него делается хриплым, словно он тысячу раз подряд произнес ее имя. Не произнес – выкрикнул. Без передышки. Во всю силу голосовых связок.

И теперь, глядя на Алису снизу вверх, он попросил этим своим непривычным хриплым голосом:

– Что ты уставилась на меня, как фейс-контрольщик Андрюша? Хочешь что-то сказать?

– Хочу, – кивнула Алиса.

– Так говори.

– Говорю. Можешь взять меня, если хочешь.

– Я и так тебя взял, – выдавил Хват, в глотке которого образовалась настоящая Сахара, а в висках застучали крошечные барабаны судьбы. – Взял тебя с собой.

– Я не о том.

– Зато я о том самом.

– Ты не хочешь меня? – удивилась Алиса.

– Ты разве курица в горчичном соусе? – спросил Хват. – Порция кактусовой водки?

Вместо того чтобы обидеться, она опустилась рядом. Соприкасаясь плечами, они некоторое время молчали, а потом Алиса, косясь на него сквозь просветы в прядях волос, призналась:

– Ты очень сильный, но мне тебя почему-то жаль.

Когда она провела рукой по его волосам, ему захотелось схватить ее за плечи, встряхнуть хорошенько и спросить: «Ты меня из жалости гладишь, как приблудного пса? Бросаешь мне кость? Но я не принимаю подачек. Никогда. Ни от кого. Даже от девушек, в присутствии которых на моих губах появляется улыбка жизнерадостного идиота».

Вслух же были произнесены совсем другие слова:

– Хочешь отблагодарить меня за спасение? Давай тогда подсчитаем все до мелочей, чтобы не продешевить. Я вызволил тебя из плена, я дал тебе пару носков, шоколад, галеты, – перечислял Хват, загибая пальцы. – Плюс к этому дам напиться воды, которая тоже чего-то стоит. Да, за тобой должок, девушка. Ты можешь расплатиться. Прямо сейчас. Знаешь, как? Ложись поскорее спать и избавь меня от своего присутствия.

Пальцы отвернувшегося Хвата стиснули флягу с такой силой, что на ее алюминиевых боках остались вмятины. Отхлебнув пару глотков воды, он протянул флягу через плечо:

– Держи. Это уже занесено в общий счет, так что смелее.

– Глупо, – сказала Алиса.

– Что именно? Глупо отказываться от дармового угощения? – Спина, обращенная к ней, окаменела. Словно Хват превратился в заколдованную статую, ожидающую, когда с нее снимут чары.

– Глупо вести себя так. – Алиса взяла его за плечо и осторожно потянула, вынуждая обернуться. – Ты ведь не мальчик, тебе давно за тридцать, если я не ошибаюсь.

– Мне тридцать семь лет, – сухо подтвердил Хват. – Ты это хотела узнать? Так знай. Мне скрывать нечего. Я не дама бальзаковского возраста, чтобы наводить тень на плетень.

– Конечно, ты не дама, – согласилась Алиса. – Ты мужчина в полном расцвете творческих и физических сил. – Ее взгляд сделался испытующим. – Почтенный отец семейства.

– Семейство мое небольшое, – криво усмехнулся Хват. – Я да младшая сестра. Она, кстати, переболела красивой жизнью лет за восемь до тебя. До сих пор помню то время. Целыми днями сестра расхаживала по дому в прозрачной тунике, нюхала кокаин и разучивала роли, которые ей никто никогда не предложил.

– Мечтала сняться в кино? – предположила Алиса. В ее глазах промелькнули искорки интереса.

– Уже снялась, – прозвучало в ответ. – В двух сериалах. Сначала была роль поп-певицы, которую укокошили в первом же эпизоде и забыли. Потом Катя сыграла законченную наркоманку и очень долго не могла выйти из образа. Издержки шоу-бизнеса. – Голос Хвата преисполнился ненависти. – Свет юпитеров ослепляет. Некоторых на всю оставшуюся жизнь. Вы следующая на очереди, мадам Сундукова.

– Ну нет. Уж я-то знаю, что вся эта мишура, которая зовется шоу-бизнесом, не имеет ничего общего с истинным положением дел. Блестит, сверкает, переливается всеми цветами радуги… – Алиса изобразила в воздухе нечто большое и объемное. – А на проверку это всего лишь мыльный пузырь, пшик. Лучше не знать, что кроется под этой яркой оболочкой. Там, внутри, сплошь гниль, грязь, мертвечина. Не лица – маскарадные маски. Не улыбки – оскалы.

– Так какого черта ты влезла в это болото? – не сдержался Хват. – Клубы, тусовки, сорванные башни, паскудные шашни… Выбирайся, пока не поздно. Бросай своего Сундукова, он ведь тебя ни в грош не ставит.

– Я думаю об этом с того самого времени, как меня занесло в Чечню, – призналась Алиса. – Допустим, я ушла от него, допустим. Что дальше? Кто я такая? Сочинительница текстов, провинциалка, без деловой хватки, без нужных связей. Меня даже на тусовки без мужа не пригласят: не того полета птица… Белая ворона, – заключила она после короткой паузы. – И все же однажды я пробьюсь, однажды все обо мне услышат. Мне бы только продюсера толкового…

– Ну, за продюсером дело не станет, – пообещал Хват. – Непременно сыщется. Тот же Руслан Гелхаев, о котором ты мне рассказывала. – Его голос постепенно преисполнялся ярости. – Ты хоть понимаешь, в какую историю вляпалась, дура? Там, – взмах в темноту, – остались трупы чеченских боевиков и долгая память о девушке, исчезнувшей вместе с компьютером, в котором хранились секретные сведения. Это не шуточки. Тебе придется исчезнуть, либо в буквальном смысле, либо в переносном.

Алиса упрямо тряхнула волосами:

– Лучше умереть, чем жить никем, как я. Гораздо лучше, чем писать песни, которые никто никогда не услышит. – Она вскинула руку, отвергая возможные возражения. – И не надо меня переубеждать, это бесполезно, поверь. То, что у меня здесь, – она прикоснулась к груди, – или однажды выплеснется наружу, или сожжет меня изнутри. Ты никогда не пробовал жить с динамитной шашкой вместо сердца?

Хвату было что на это ответить, но именно поэтому он сдержался. Когда слов слишком много, трудно подобрать нужные. Хочешь излить душу, а получается пустое словоблудие. Труха. Пыль от перетряхиваемого белья. Единственное, что сказал Хват, это:

– Такого запала, как у тебя, обычно ненадолго хватает.

– Вот поэтому я и спешу, – кивнула Алиса. – Пока не перегорела. Пока не запаслась прозрачным пеньюаром и кокаином на всю оставшуюся жизнь. В этом мире я могу рассчитывать только на себя, вот я и рассчитываю.

«Лучше бы она сказала что-нибудь другое», – подумал Хват. Например: «У меня теперь только ты остался». Надеяться услышать нечто в этом роде, конечно, было глупо. Алиса не принадлежала к числу девушек, которые говорят подобные вещи. Она вообще не принадлежала к числу девушек, которых Хват знал и понимал. Все они нынче были иностранками. Гостьями из будущего, обитающими в ином измерении.

Алиса, по-птичьи наблюдавшая за ним, вопросительно хмыкнула:

– Ты ждал от меня каких-то других слов? Особенных?

– О чем ты? – вежливо спросил Хват.

– Ты хочешь услышать сюсюканье на тему «все равно тебя не брошу, потому что ты хороший». – Это было даже не предположение, а утверждение. – Не услышишь. Сейчас мы вместе, вот и все, что можно сказать наверняка. Зачем громоздить ложь там, где прекрасно можно обойтись без нее? Хочешь, раздень меня. Хочешь, я разденусь сама. Это будет честно. А врать мне не хочется, Миша. Не то настроение.

– Я давно вышел из того возраста, когда бросаются на первую попавшуюся юбку, – проворчал он, убирая остатки трапезы. – И в утешительных призах не нуждаюсь.

– Вот как? – вежливо удивилась Алиса. – Ну-ка, посмотри мне в глаза.

Ее тон был таким требовательным, что не подчиниться было невозможно.

– Смотрю, – буркнул Хват.

– А теперь скажи честно, что ты видишь в моих глазах? Какие они?

– Карие. Слегка зеленоватые.

– Нет, Миша. Глаза у меня вовсе не зеленоватые. Они беспутные. От безалаберных девиц с такими глазами сплошные неприятности.

Вдруг стало слышно, как громко все это время звучал тысячеголосый хор цикад, который представлялся нескончаемой музыкой космоса. С преувеличенным вниманием разглядывая окрестности, залитые молочным лунным светом, Хват произнес:

– Думаю, что ты права. Но мне хотелось бы пережить с тобой все неприятности.

Алиса прищурилась:

– Это называется признанием в любви?

– Это называется констатацией факта.

Язвительная улыбка, заготовленная Алисой, так и не появилась на ее губах. Ей вдруг сделалось так тоскливо, словно эту ночь и все последующие тоже она обречена проводить одна, совсем одна. Во враждебном мире. Под чужим небом, на котором висит чужая, чудовищно бледная и холодная луна.

– Не трать слов, мой славный рыцарь, – сказала Алиса. – Просто трахни меня и забудь. Тебе нужна настоящая жена. Такая, которая будет ждать тебя у телевизора, как у камина. Представляешь себе эту идиллию? Холодильник заполнен вкусной калорийной пищей, полы блестят, стекла сияют.

– Они не сияют, они мутные.

– Почему мутные?

– Ты никогда не замечала, что в некоторых домах окна никогда не бывают прозрачными? – поинтересовался Хват. – Сколько их ни вытирай, сколько ни надраивай, а они все равно остаются мутными. И свет в таких домах не кажется по-настоящему ярким, хоть десяток лампочек вкручивай.

– Ты полагаешь, что в моей квартире дела будут обстоять иначе? Но у меня нет своей квартиры, и я не солнце. – Алиса сокрушенно покачала головой. – Ты тоже. Вместе нам не станет светлее. Только теплее. Если ты все же сделаешь со мной то, что хочешь с самого начала.

Бросив взгляд на луну, Хват поразился тому, насколько схожа она окраской с лицом, белеющим напротив. Подобно Алисе, луна тоже чего-то ждала. Уплаты какого-то неведомого долга?

– Мне нужно от тебя или все, или ничего, – упрямо произнес Хват, после чего сомкнул челюсти так сильно, что услышал скрип собственных зубов.

Все это было проделано слишком решительно, чтобы убедить Алису. Усмехнувшись, она взяла его руку и положила на свою грудь, под майку. У зажмурившегося Хвата перехватило дыхание. Словно к ледышке прикоснулся.

– Зачем? – спросил он сквозь стиснутые зубы.

– Не знаю. Но ведь должно же что-то случиться, верно? Зачем жить, если ничего не происходит?

– Ты рассчитывашь на мое благородство? Думаешь, я не воспользуюсь твоим предложением?

– Надеюсь, что воспользуешься, – прошептала Алиса. – Еще как!

Она жалобно вскрикнула, когда обе его руки смяли ее грудь, делая это значительно настойчивей и грубее, чем это получалось у всех тех мужчин, которых Алиса знала прежде. И голос его был начисто лишен нежности, как и прикосновения.

– Ни хрена ты не греешь, – сказал он. – Холодная.

– Так отогрей.

– С тобой скорее сам замерзнешь к чертовой матери.

Он убрал руки и встал, глядя не на растерянную девушку, а на белый диск луны в серебрящемся небе. Надеясь, что там проступят какие-нибудь волшебные письмена?

– Вернись, – капризно потребовала Алиса, чувствуя себя маленькой девочкой, которой напомнили ее место. Девочка долго расхаживала в маминых туфлях на высоких каблуках, и взрослый мужчина был так мил, что подыгрывал ей, притворяясь очарованным, но внезапно наваждение закончилось, и сознавать эту драматическую смену ролей было больно.

– Иди сюда, слышишь! – крикнула Алиса.

– Спи, – бросил он через плечо. – Ночь в июле только шесть часов, а утро вечера мудренее.

Хват прекрасно знал, что никакое утро не способно скрасить воспоминания о незадавшейся ночи, но предпочитал не задумываться об этом. Он предпочитал также не оглядываться на Алису. Потому что, если бы она догадалась позвать его еще раз, он вряд ли устоял бы перед искушением.

Это было бы очень и очень прискорбно. Хват с детства терпеть не мог тех, кто накидывается на дармовое угощение при первой возможности. Он привык покупать то, в чем нуждался. Привык завоевывать. Но только не брать то, что на самом деле ему не принадлежит.

«Довольно дурацкий принцип, – подумал Хват. – Но если у мужчины есть хоть какие-то принципы, то это в любом случае лучше, чем ничего».




Глава 15

И вновь продолжается бой


Конг-конг-конг-конг…

Спросонья было совершенно непонятно, что за настойчивый механический рокот разносится над округой, и, открыв глаза, Алиса недоуменно захлопала глазами, выискивая источник шума.

Конг-конг-конг-конг…

«Может быть, это рокочет взошедшее над долиной солнце?» – подумала Алиса, садясь на примятой за ночь траве. Она еще не вполне проснулась, так что в ее голове бродили всякие странные представления. Например, мысль о том, что никакого Михаила Хвата рядом нет, точно так же, как нет ярких голенастых птиц, пригрезившихся ей на этом самом месте вчера. Или, что все, видимое вокруг, является лишь продолжением сна, причем не приятного, расслабляющего, а тревожного, томительного, грозящего какой-то катастрофой.

– Миша!

Конг-конг-конг-конг…

Все громче, все ближе.

– Миша, – окликнула Алиса громче, готовясь вскочить на ноги.

– Сидеть, – приказал Хват, возникший поблизости, как из-под земли. – Не вставая, ползи за камни. Спрячься там и не высовывайся, пока не скажу.

– Что-то не так?

– Нужно всегда действовать, как будто что-то не так. Только тогда все будет в порядке.

– Но разве это не тот вертолет, которого ты ждешь? – спросила Алиса, разглядев вдали пятнышко, темнеющее на фоне ярко-голубого утреннего неба.

– Брысь, – прикрикнул на нее Хват.

Сегодня он совершенно не напоминал того мятущегося, раздираемого противоречиями человека, каким проявил себя вчера. Ночь закончилась. Перед Алисой стоял прежний Хват, тот, каким она увидела его перед собой в чеченской землянке. Холодный и незнакомый. Способный, не моргнув глазом, перерезать глотку врагу. Решительный, непреклонный, требовательный.

– Брысь отсюда! – повторил он с нажимом.

– Да, да…

Встрепенувшись, Алиса поползла на четвереньках к каменной россыпи, возле которой они ночевали. Выбеленные дождем и солнцем валуны походили на кости какого-то ископаемого чудища. Укрывшись среди них, Алиса почувствовала себя непривычно маленькой и уязвимой. Наверное, все дело было в вертолете, стремительно увеличивающемся в размерах. Зависнув над лощиной, он казался снизу огромным, словно автобус. Теперь Алиса была не просто маленькой, а крошечной, как козявка, над которой занесена подошва великана. Рокочущий вертолет висел прямо над ее головой.

Темно-зеленый, с красной звездой на днище, усеянном заклепками, он обрушивал вниз рев двигателей и шквал ветра. Поднявшиеся вокруг вихри, в которых кружились пыль, камешки, былинки и щепки, трепали Алисины волосы, как выгоревшую траву. То ли придерживая их, то ли прикрывая голову обеими руками, она осторожно посмотрела вверх и увидела, как вертолет смещается назад, неуклюже разворачиваясь к Хвату правым бортом.

Задрав тупое рыло вверх, он замер метрах в тридцати над землей, продолжая гнать волны ветра, но уже не такие сильные.

Боковая дверь вертолета скользнула в сторону. В проеме появился бритый наголо мужчина с мегафоном в левой руке. Его рубаха цвета хаки полоскалась на ветру. Он поднес мегафон к губам и посмотрел на фигурку стоящего внизу Хвата.

Алиса тоже взглянула на него. Несмотря на то что на каждом его плече висело по автомату, Хват не производил грозного впечатления. Слишком маленький в сравнении с темно-зеленой махиной, развернутой к нему боком. Слишком уязвимый и одинокий.

В это мгновение мужчина с мегафоном заговорил.

– Задание выполнено? – Его голос звучал громко и отчетливо, перекрывая шум винтов.

«Механический голос бога. Очень злого, очень коварного и мстительного», – пронеслось в голове Алисы.

Она увидела, как Хват кивнул. Все правильно. Наверх ему было не докричаться, вот он и предпочитает изъясняться жестами. Между прочим, не слишком радостными.

Мужчина с головой-черепом опять заслонил нижнюю половину лица мегафоном, чтобы требовательно пролаять:

– Я – сам знаешь, от кого. Где та девушка, о которой ты нам сообщил?

Хват показал большим пальцем через левое плечо. Совсем не туда, где притаилась Алиса. «Вот и хорошо», – подумала она. Ей очень не хотелось, чтобы ее увидели сверху. Жалкую, растрепанную, сидящую на корточках среди шершавых валунов. Эдакая писающая девочка. От страха писающая.

– Значит, вас двое? – не унимался глас небесный. – Покажи на пальцах.

Хват вскинул руку с двумя растопыренными пальцами, точно показывал знак победы.

– Пусть выходит, – предложил мужчина с обритым черепом.

«Нет, лучше вы спускайтесь», – показал Хват приглашающим жестом.

– А где груз?

Похлопывание по рюкзаку.

– Тот самый?

Кивок.

– Ты уверен?

Еще один кивок.

– Тогда будем вас забирать, приготовьтесь.

Злой бог оказался просто лысым дядькой, приветливо машущим сверху ручкой. Никто никого приносить в жертву не собирался, все это были глупые домыслы. Алиса видела перед собой российский военный вертолет с красной звездой. Она находилась на чеченской земле, которую ей не терпелось покинуть. Неожиданно для себя она встала во весь рост и помахала лысому дядьке в ответ.

– Я тут!

Яростный взгляд оглянувшегося Хвата толкнул ее так, что она чуть не упала. Или тому виной были воздушные волны загустевшего воздуха, расходящиеся от винта вертолета? Это не имело значение. Главное, что Алиса скоро попадет домой, где можно будет принять ванну, привести себя в порядок, переодеться, нормально поесть. Все хорошо в меру, в том числе и романтика. А если уж совсем честно, то ну ее на фиг, такую романтику, после которой у тебя вся кожа в царапинах и комариных укусах. Да здравствует цивилизация!

Не в силах сдерживать эмоции, Алиса снова замахала руками, энергично, как матрос, подающий сигналы бедствия c палубы тонущего корабля.

– Вижу вас, – прокричал в мегафон ее спаситель. – Оставайтесь на месте. Сейчас развернемся и выберем место для посадки.

Алиса понятливо закивала, испытывая сильнейшее желание заскакать на одной ножке или сбросить юбку и покрутить ею над головой. Ее переполняло чувство восторга. Путешествие по зазеркалью подходило к концу. Алисина душа пела, заглушая рокот вертолета, унесшегося по широкой дуге прочь, чтобы возвратиться снова.

Непременно возвратиться снова. Для этого, собственно говоря, он и прилетел.

* * *


Это был «Ми-28», двухместный боевой вертолет, выпуска 1986 года. В те давние, почти былинные времена он превосходил любые зарубежные аналоги, включая знаменитый американский «Ан-64», или «Апач», как его называли военные.

Разумеется, «Ми» побывал в Афганистане, где уничтожил множество живой силы и техники противника, а сам возвратился на родину своим ходом, почти без повреждений. Ни один вертолет мира не мог соперничать с ним по неуязвимости. «Двадцатьвосьмерка» была и оставалась единственной винтокрылой боевой машиной, имеющей полностью бронированную пилотскую кабину. Остекление кабины выдерживало прямое попадание пуль калибром до 12,7 мм, а также осколков снарядов.

Но главным фактором, обеспечивающим удивительную живучесть «Ми-28», была взаимозаменяемость одних элементов другими, многие агрегаты и системы вертолета были дублированы. Двигатели, например, были разнесены так, что между ними умещался главный редуктор. Лопасти несущего и хвостового винтов были изготовлены из композиционных материалов, отличающихся высочайшей прочностью при повреждениях.

Если бы вертолет все же был сбит на малой высоте, то экипаж, даже не успев покинуть машину с парашютами, мог уцелеть благодаря надежной системе пассивной защиты, обеспечивающей выживание летчикам при возникновении аварийной ситуации, завершающейся, как правило, ударом о землю с вертикальной скоростью до 12 метров в секунду. Основу этой системы защиты составляли неубирающиеся в полете шасси с двухкамерной амортизационной стойкой и энергопоглощающие кресла.

Благодаря наличию специального технического отсека, в котором легко размещались два человека, «Ми-28» мог также использоваться для эвакуации с поля боя экипажа другого сбитого вертолета.

«Или незнакомого тебе человека из ниоткуда, – подумал майор Жгутов, привычно оглаживая бритый череп. – Человека, который чем-то не угодил генералу Конягину». Уж кто-кто, а он сегодня нуждался в помощи, этот мужик, рассчитывающий, что его вытащат из чеченского пекла. Он и его баба. Но майор Жгутов ничем не собирался им помогать. Наоборот.

– Давай на разворот, – приказал он пилоту. – Зайдешь на этот пригорок на бреющем, над ним зависнешь, по моей команде сядешь. Все ясно?

– А хрен ли тут разворачиваться? – удивился пилот. – Я и так готов произвести посадку.

– Задницей на сковородку, – сказал ему майор. – Разворот нужен для захода на цель, умник.

– Вы собираетесь стрелять?

– А ты до сих пор не понял?

– Но я так понял, что мы должны забрать эту парочку, – занервничал пилот. – Я думал, они со спецоперации возвращаются.

– Индюк тоже думал, – буркнул майор Жгутов, глядя сверху на своих будущих жертв.

Мужчина стоял на широко расставленных ногах, с рюкзаком за спиной, с двумя автоматами слева и справа. Девушка в розовой юбчонке, высунувшаяся из-за камней, отчаянно махала руками: вот она я, убейте меня скорее, дяденька майор. Тени, отбрасываемые обоими, были по-утреннему четкими и длинными. Одна неподвижная, мужская. Вторая суетливая, женская.

– Лично меня карьера думающего индюка не привлекает, – убежденно произнес Жгутов. – Мы в армии не для того, чтобы обсуждать приказы, а для того, чтобы их выполнять. Так что разворачивайся. Скорость набирать не надо. Просто веди машину на бреющем. Остальное моя забота.

– Блядство, – выругался пилот, выполняя распоряжение. – Только вчера все внутри вылизал, надраил.

– И что? Зачем ты мне это рассказываешь?

– Так кровищи от этой парочки натечет! Два трупа – не шутки. Ведро крови.

– «Груза 200» не будет, – успокоил его Жгутов. – Вещички заберем и всех делов. Трупы никому не нужны.

– А кто они, эти двое? – повеселел пилот. – Предатели? Пособники террористов?

– Именно так. Во всяком случае, мне приказано считать их таковыми.

– Может, тогда я их сам?

«Ми-28» был вооружен З0-миллиметровой пушкой, аналогичной тем, которые устанавливаются на «коробочках» – боевых машинах пехоты. Пушка имела два темпа стрельбы – от 300 до 800 снарядов в минуту. Кроме пушки, в арсенале вертолета находилась управляемая ракета «штурм» класса «воздух – поверхность», четыре блока неуправляемых реактивных снарядов калибра 80 и 130 мм, плюс контейнеры с гранатометами, закрепленные на четырех точках подвески. Но применять всю эту огневую мощь против двух человек не имело смысла. Как бы здорово противник ни управлялся со своими автоматами, выстоять против вертолета у него шансов не было.

Поиск, распознавание цели и наведение пушки осуществлялось с помощью оптико-прицельной станции, снабженной телеканалом с двадцатикратным увеличением. Для стрельбы летчик надевал специальный шлем с целеуказателем, обеспечивающим поворот пушки в ту сторону, куда повернуто лицо. Прицел и спусковой механизм работали синхронно, бесперебойно, любо-дорого посмотреть. Предвидя забаву, пилот уже нахлобучил шлем, сделавшись похожим на Робокопа из старого фантастического боевика.

– Так я долбану? – азартно переспросил он.

– Гляди, как бы я тебя не долбанул за самоуправство. Мало не покажется. – Пригрозив пилоту кулаком, Жгутов взялся за пулемет Афанасьева, установленный на вертолете по старинке, вместо четырехствольного вращающегося блока. – Начинай заход, – крикнул он, изготовив крупнокалиберный пулемет к бою. – Идем на предельно малой высоте.

– Десять метров? – уточнил посерьезневший пилот.

– Пятнадцати будет достаточно, – заверил его Жгутов. – При условии, что ты заткнешься и будешь молчать до тех пор, пока я не разрешу тебе раскрывать рот. Как понял, товарищ летчик?

– Вас понял отлично, – откликнулся пилот.

– Тогда пошел!

Вертолет нацелился на травянистый пятачок у горного откоса и поплыл вперед, словно скользя вниз по невидимой пологой горке.

«Падлы, выродки, сволочи», – заводил себя Жгутов, ругаясь этими и многими другими, куда более емкими словами. Это помогало ему заглушить голос совести, который пытался докричаться до сознания. Голос совести Жгутову слушать не хотелось.

«Приказ есть приказ, – твердил про себя он. – Я не вправе обсуждать его или ставить под сомнение слова заместителя начальника штаба. Генерал Конягин сказал, что заброшенный в Чечню мужик – подонок, что он скурвился, что он сливает оперативную информацию Черному Ворону и прочим полевым командирам. Смотрит, сука, на сослуживцев этими честными-пречестными глазами и подставляет их, оповещая чеченцев о планах командования. Сколько же наших хлопцев погибло, попав в засаду по его милости?»

Ответить на этот вопрос Жгутов не мог. Он вообще сомневался, что подобный ответ может дать кто-либо. Он просто продолжал накручивать себя, чтобы забыть о главной причине, побудившей его отправиться на это задание. Возможная отставка. Конягин намекнул Жгутову: мол, приказывать не имею права, так что решай сам. У тебя, мол, своя голова на плечах, майор. И погоны, к ней в дополнение.

Погоны, мать их так! Куда ж без них военному человеку?

Жгутов взялся за гашетку, еще не целясь, а просто примериваясь к пулемету, хобот которого послушно навелся на две крошечные фигурки, стоящие уже не порознь, а рядом. Это было удобно. Одна очередь – и все закончится. Еще минута, ну полторы от силы.

– Что за телка? – спросил пилот развязным тоном бабника, вышедшего на уличную охоту. – Сексуальная террористка? Разносчица, хе-хе, мочеполового насморка?

– Снайперша, надо полагать, – зло сказал Жгутов, повторяя шитую белыми нитками легенду Конягина. – Мы таких в Грозном с крыш сбрасывали. Или гранату им в гнездовье запихивали, со снятой чекой. Они, твари литовско-латвийские, кукол с собой в засаду брали… Ненавижу!

Приступ гнева был так силен, что на мгновение у Жгутова потемнело в глазах. Не на девчушку в розовой юбке он злился, а на себя самого, готового перечеркнуть ее молодую жизнь. Но ему нельзя на пенсию, он через месяц-другой подохнет от тоски, в страшных муках, как служебный пес, отравившийся крысиным ядом. Он не годится для гражданской жизни, все, что он умеет, это воевать. Например, метко стрелять из любых видов оружия, включая крупнокалиберный пулемет Афанасьева.

Поймав взглядом две человеческие фигуры, выросшие до размеров поставленной вертикально сигаретной пачки, майор Жгутов приготовился нажать на гашетку.

– Рановато, – усомнился пилот. – Нужно еще чуток выждать, чтобы наверняка.

– Заткнись, ты! – рявкнул Жгутов. – Заткнись!! Заткни-и-и-ись!!!

Сотрясаясь вместе с пулеметом, он продолжал орать, потому что проклятый голос совести оказался чересчур назойливым, чересчур громким – хрен перекричишь.

* * *


Глазомер у Хвата был отточен не только многолетними тренировками, но и практикой. Его зрение автоматически высчитывало расстояние до различных объектов: 50… 100… 200… 500 метров. Это было нечто вроде мысленной шкалы, позволявшей правильно соотносить видимые предметы. Существовала также некая система поправок, которые делались тоже механически, без специальных умственных усилий.




…Более крупные предметы кажутся ближе мелких предметов, находящихся на том же расстоянии… Предмет более яркой окраски кажется ближе, чем предмет темного цвета… Чем резче разница в окраске предмета и фона, на котором он виден, тем более уменьшенными кажутся расстояния; так, например, зимой снежное поле как бы приближает находящиеся на нем более темные предметы… Объекты на ровной местности кажутся ближе, чем на холмистой, особенно сокращенными кажутся расстояния, определяемые через обширные водные пространства…




Летающие объекты при значительном удалении выглядят совершенно безобидно, особенно если ты ждешь от них помощи, а не подвоха.

– Зачем они улетели так далеко? – тревожно выкрикнула Алиса, следя за вертолетом, медленно двигающимся вдоль линии горизонта.




Зачем тебе такие большие зубы, бабушка?

– Иди сюда, – позвал Хват девушку, стараясь не выдать голосом охватившее его волнение. Вертолет действительно отдалился на расстояние почти полутора километров. Словно унесенный ветром. Словно перед заходом на цель.

Хват прищурился. Сейчас он и Алиса видны оттуда едва-едва. Их жесты и лица станут различимыми не раньше, чем до них останется метров четыреста. С семидесяти метров можно будет разглядеть точки их глаз, а с двадцати – белки и зрачки. Но пулемет, установленный на вертолете, начнет стрелять несколько раньше.

«Неужели?» – спросил себя Хват. Оценил траекторию приближающейся боевой машины, вспомнил странное выражение лица бритого мужика с мегафоном и ответил:

– Разумеется.

– Что разумеется? – насторожилась Алиса, теребя его за рукав.

– Отпусти мою руку, мешаешь. – Хват сердито высвободился. – Ближе, чем на метр, не приближайся, чтобы мы не сковывали движения друг друга. По моей команде срываемся с места и бежим.

– Куда?

– Навстречу вертолету, конечно. Как только я крикну: «пора», сворачивай вправо и падай. Не двигайся, головы не поднимай, на меня не обращай внимания, что бы ни случилось.

– А что может случиться? – в голосе Алисы прорезались первые истеричные нотки.

– Нас попытаются убить.

– И убьют, – пискнула Алиса. – Бежим, Миша!

– Стоять. – Хват оценивающе взглянул на девушку, прикидывая, не пойдет ли ей на пользу хорошая пощечина. – Никто нас не убьет. Мне умирать нельзя, мне домой надо.

– Если побежать сейчас…

– Если побежать сейчас, то стрелять тоже начнут прямо сейчас. Если же дать вертолету возможность приблизиться, чтобы бить наверняка, то очень скоро мы пропадем из поля зрения пулеметчика. Лишь бы не из пушки шарахнули, – тихо добавил Хват после секундной заминки.

– А если из пушки? – быстро спросила Алиса. – Тогда все, да?

– Нет. Тогда как раз ничего. Совсем ничего.

Вертолет неумолимо приближался, гоня впереди себя вал механического рокота, отдающегося эхом от скал за спинами Хвата и его спутницы. Семьсот метров… шестьсот… четыреста пятьдесят… триста…

– Приготовиться.

Команда была отдана одними губами, на выдохе, а грохот вертолетных двигателей уже почти достиг своего апогея, но Алиса услышала.

– Ох и сваляем же мы дурака, если тот лысый дядька вовсе не собирается в нас стрелять, – воскликнула она, не в состоянии молчать перед лицом надвигающейся опасности.

– Тот лысый дядька уже взялся за пулемет, – сказал Хват, взгляд которого сделался немигающим, почти остекленевшим. – Он собирается подойти как можно ближе, думаю, зрение у него неважнецкое. Значит, скверный стрелок. – Плевок под ноги. – Скверный вояка. – Еще один плевок. – Мразь, одним словом.

– А в нескольких словах? – спросила пытающаяся бодриться Алиса.

– Мразь, каких мало… ВПЕРЕД!

Схватив девушку за предплечье, чтобы задавать ей направление бега, Хват сорвался с места, набирая максимальную скорость.

Пулеметная очередь обрушилась сверху с некоторым запозданием: уловка сработала, невидимого стрелка ввели в заблуждение мирные позы предполагаемых жертв.

Ра-та-та-та-та.

Даже не пули, а настоящие стальные болванки пропахали борозду в каменистой почве, поросшей травой. Свистящий грохот вертолета почти заглушал очередь, но зато было очень хорошо видно, как летят в воздух вывороченные комья земли, осколки камней, измочаленные стебли. Фонтанчики пыли слились в одну сплошную полосу. Казалось, веер пуль вот-вот пересечется с бегущими фигурами, срежет их, как две травинки, но они поднырнули под днище вертолета мгновением раньше. Очередь хлестнула по земле за их спинами, словно разъяренный великан пытался достать беглецов плетью.

Пулемет смолк. Вертолет накренился.

– Пора! – крикнул Хват, толкая Алису вправо.




Он тут же забыл о ее существовании. В целом мире остался только он и «Ми-28», начавший разворот над его запрокинутой вверх головой. Шквал ветра бил Хвату в лицо, норовя сорвать кожу с его костей, выдавить глаза, вывернуть наизнанку наполнившиеся воздухом легкие. Он не чувствовал этого. Он не слышал оглушающего грохота. Зато он видел, как перед его слезящимися глазами возникает борт накренившегося вертолета.

Борт с отодвинутой противником дверью. С черным прямоугольным проемом вместо двери.




Припавший на одно колено Хват не сводил с него взгляда, а его руки продолжали начатую работу.

Граната уже нырнула в жерло подствольника. Сознание отметило щелчок ее фиксации, не слышимый ухом. Не с левой руки, как принято, а с правой Хват вскинул трофейный автомат, нажимая на спусковой крючок подствольного гранатомета. Хлопнул детонатор, взлетевшая под углом 45 градусов граната исчезла в боковом проеме вертолета.




Мгновения до взрыва показались вечностью, но он все же прозвучал: короткий, торжествующий, как рык хищника, добравшегося до добычи.

Упавший ничком Хват посмотрел вверх.

Странно перекособочившийся вертолет несло туда, откуда он прилетел, но было ясно, что управляют им не руки пилота, а совсем другие силы, не подвластные человеку. А еще в небе летел предмет поменьше: быстро-быстро перебирающий ногами лысый мужчина в дымящихся штанах и выпростанной офицерской рубахе. Казалось, он мчится куда-то на невидимом велосипеде, но иллюзия длилась недолго.

Его падение с высоты двадцати метров было беззвучным, хотя перед самым приземлением бритоголовый успел издать отчаянный вопль.

Полторы минуты спустя рухнул потерявший управление «Ми-28», эхо от громоподобного взрыва еще долго гуляло по округе.

После чего мир наполнился совсем другими звуками.




– Надо же, – поразилась Алиса, отплевываясь от пыли, набившейся в рот и нос, – я слышу, как жужжат пчелы.

– Почему бы им не жужжать? – удивился в свою очередь Хват. – Им тут раздолье.

– А нам?

«А нам, куда ни кинь, всюду клин», – ответил Хват мысленно.

– Нам даже лучше, чем пчелам, – сказал он вслух.

– Почему?

– Потому что мед собирать не надо.




Пережидая приступ истерического хохота, опрокинувшего Алису на спину, он молча смотрел на клубы черного дыма, валившего от останков вертолета, и думал, что пчелы все же имеют некоторое преимущество. За ними не идет охота, им не надо добираться до Москвы, и, главное, у них нет рюкзаков с компьютерными дисками, содержащими смертельно опасную информацию.

Так что мед в сравнении с человеческими проблемами – ерунда. Если бы люди могли самостоятельно выбирать, кем им быть при очередном воплощении, то многие из нас сейчас бы не головы над своим житьем-бытьем ломали, а жужжали бы, носясь от цветка к цветку…

Жарко… Тихо… Во рту сладко-сладко…

Тьфу! Хват встал и отправился успокаивать дохохотавшуюся до слез Алису.




Глава 16

Генералы, россияне, ваши звезды воссияют


Это была детская комната в квартире, где он жил в незапамятные времена, когда был еще не тучным генералом с пигментными пятнами на руках, а худеньким востроносым мальчонкой – доверчивый взгляд, рыженькие бровки-запятые, застенчивая улыбка. Их двое – он и мама, больше в квартире никого, и это плохо, это очень плохо. Потому что – сумерки. В комнате горит тусклый электрический свет, от которого в душе бродит тревога. Подавляя ее, они оба – мать с сыном – делают уборку и беседуют о каких-то пустяках. Невероятно пыльно. Повсюду клочья паутины, грязное тряпье, сломанные игрушки, безголовые куклы.

«Ай, – голосит мама, – Павлик, сыночек, посмотри, что тут творится!»

Он заглядывает под кровать, на которой спит вдвоем с матерью, и передергивается от отвращения. Серые комочки, которые с первого взгляда показались ему свалявшейся пылью, превращаются в копошащийся мышиный выводок. Зверьки абсолютно не реагируют на присутствие людей. Деловито снуют туда-сюда – мелкие, как горох, и крупные – каждая величиной с клубок серой пряжи.

Ба, да это и есть обычные клубки шерсти!

Он с облегчением смеется:

«Не бойся, ма. Это же твои нитки, просто нитки. Никаких мышек тут нет, тебе померещилось».

«А лягушки зачем? Это ты их домой приволок?»

Он опять наклоняется, заглядывает под кровать и отшатывается в смятении. Мыши исчезли. Зато там, в полумраке, притаилось целое семейство лягушек – зеленых, коричневых, оранжевых, совсем крошечных, скачущих кузнечиками, и здоровенных, едва-едва волочащих животы по полу.

«Фу, мерзость какая!»

Приходится срочно вооружаться шваброй, чтобы разогнать это отвратительное скопище земноводных. Но, когда он, стоя на четвереньках, принимается орудовать длинной палкой под кроватью, его берет оторопь. Половина лягушек попряталась по углам, а те, что остались, до предела разинули пасти, усеянные иглами острых зубов. На угрожающие движения швабры они отвечают дружным сычанием: «с-сс».

Согнать их с места не удается, обратить в бегство невозможно, мама в этом деле не помощник – сбежала, бросила сына на произвол судьбы. Значит, так и придется жить вместе со всей этой прыгучей гадостью, опасливо передвигаясь по дому босиком. Не наступить бы на одну из лягушек, иначе – чвяк – беда! Стоит раздавить какую-нибудь гадину, и произойдет непоправимое. А ведь свет вот-вот погаснет – тогда он будет обречен бродить по квартире в потемках. Такой маленький, всеми забытый, всеми покинутый, без надежды когда-нибудь выбраться отсюда. Совсем один среди шипящих тварей, усеявших весь пол и наглеющих с каждой минутой.

А самая крупная, почему-то волосатая и наверняка ядовитая, уже выбралась на открытое пространство и подбирается все ближе, норовя цапнуть за беззащитную ногу. Это даже не лягушка, а исполинская жаба размером с собаку. Зубы у нее, как рыбьи кости, – такие же тонкие, длинные и изогнутые. Отхватит полступни, и поминай как звали.

Жабья пасть распахнулась до предела – жаркая, зловонная, жадная. Желтые зубы хищно ощетинились. Отдернуть бы ногу, да не получается. Вросли ноги в пол, не желают повиноваться. Неужели все кончено?

– Н-н-н-нет!..

Пронзенный отвращением, болью и ужасом, Павел Игнатьевич Конягин проснулся, после чего, не веря своему счастливому спасению, еще некоторое время лежал неподвижно. Сердце, которое вначале было готово выскочить из груди, постепенно переходило на будничный, размеренный ритм. Солнце уже поднялось над горизонтом, в зашторенной спальне было довольно светло, так что пережитый во сне кошмар мало-помалу отделялся от яви. Никаких мышей, лягушек и тем более мохнатых жаб вокруг не наблюдалось. За окном затарахтела и вновь умолкла газонокосилка – спохватившийся садовник решил не испытывать судьбу, нарушая покой хозяина. Лишь неугомонные пичуги щебетали да где-то вдали надрывался молочник.

Почти успокоившийся Конягин сел на кровати и, сотрясаясь от непрерывных зевков, принялся соображать, что же может означать приснившаяся ему живность. С мышами все ясно – это тайные недруги, а их вокруг народной артистки всегда хватало, она давно привыкла к их присутствию. Но кусачие лягушки? Или, что еще хуже, саблезубые жабы? Что сулят они? Скорее всего, всякие хвори с напастями. Тьфу ты, только этого еще не хватало!

Поднявшись на ноги, он вдел ноги в тапки и вышел из спальни на балкон второго этажа, где трижды прошептал скороговоркой:

– Куда ночь, туда и сон…

Смутная тревога осела где-то внутри. Умиротворенно щурясь, Конягин принялся обозревать свои владения, занимающие двадцать четыре сотки южной окраины Ростова-на-Дону. В цветастых трусах гулял ветерок, над головой голубели небеса, перед глазами плясала солнечная рябь, позолотившая кроны яблонь и груш.

«Ах, хорошо, ах, славно», – расчувствовался Конягин и громко поприветствовал копошащегося возле газонокосилки садовника, в миру прапорщика действительной службы Голобородько:

– С добрым утром, Иваныч. Все перекуриваем?

– Так ведь это, – заволновался прапорщик-садовник, – шуметь-то вроде как не того…

– Спасибо за заботу, – кивнул Конягин свысока. – Да только лучше бы ты, братец, тарахтел на всю округу, чем «Беломором» дымил. Хватит атмосферу отравлять, Иваныч, хватит сачковать. Не в расположении части.

Пристыженный Голобородько включил свой трескучий агрегат и двинулся вдоль газона, не то чтобы по идеальной прямой, но и синусоиды не выписывая. Некоторое время Конягин провожал его подозрительным взором, а потом махнул рукой – есть на свете объекты более привлекательные, чем нетрезвые прапорщики в латаных портках. Куда ни глянь – всюду пестреют цветы, над ними деловитые пчелы кружатся, еще выше мелькают быстрокрылые стрижи. Никаких злобных тварей из ночных кошмаров. Тишь, да гладь, да божья благодать. Рай, сущий рай. Особенно если взираешь на мир не из окна московской квартиры, а с балкона белоснежного особняка, откуда до штаба двадцать пять минут езды.

Жаль, Ларочка не захотела перебираться к деду. Сгубила ее столица, заманила, засосала, как трясина. Одна фотография в рамочке на память о любимой внученьке осталась. Вошедший в комнату Конягин взял ее в руки, поднес к глазам. Ларочка на снимке еще совсем малютка, в коротеньком платьице с бабочками, в беленьких гольфиках.

– Ох и подвела же ты деда, милая, – прогудел Конягин. – Будь ты жива, я б тебе…

Осторожно поставив фотографию на место, он посетил туалет, потом ванную комнату, потом опять возвратился в спальню, гадая, ехать ли в штаб прямо сейчас, или погодить маленько, дождавшись сперва звонка от верных людей. Сегодня утром проблема с похищенным компьютером должна благополучно разрешиться. Отставной капитан Хват выполнил поручение и даже вызвал вертолет, на котором намеревался улететь из чеченского пекла.

«Дудки! – мстительно подумал Конягин. – Зачем ты тут нужен, чересчур независимый, чересчур строптивый капитан? Оставайся там, где находишься. О тебе позаботятся… Уже позаботились», – поправился Конягин, бросив взгляд на часы.

Девятый час. Это означало, что Хват вот уже как семьдесят четыре минуты мертв вместе с хакершей, которую чеченцы засадили за компьютер. Вот-вот об этом доложит по телефону майор Жгутов, наверняка мечтающий не только о подполковничьих, но и о генеральских звездах…

Он думает, носить их почетно и приятно. Самоуверенный болван! Кому-кому, а Конягину хорошо известно, что такое карабкаться на вершину военной иерархии и какие усилия требуются, чтобы там удержаться. Всю жизнь он только и занимался, что сталкивал вниз других, не позволяя обойти себя. Полагался лишь на собственные силы, не доверяя никому. Был одним в поле воином. А во время передышек хлестал водку, тоже, как правило, в одиночку. Жаль, что недолго осталось удерживать завоеванную вершину. Годы. Ох-хо-хо, как же их много, прожитых лет… и все псу под хвост.

Конягин тяжело сел за письменный стол, на котором дожидался важного звонка мобильный телефон. Голова у генерала после вчерашнего не то что трещала, но побаливала, напоминая о себе при каждом резком движении. Еще одна примета старости.

В молодости если уж сон – то без задних ног. А коли бессонница одолеет, то можно ночь с пользой за картишками с нужными людьми провести или пухленькую чертовку запустить под одеяло, такую, с которой не соскучишься. А теперь? Злишься, ворочаешься с боку на бок, пытаешься хотя бы помечтать, а мечтать-то, оказывается, не о чем. И тогда начинаешь принимать сорокаградусное снотворное ереванского розлива. Браться за бутылку в последнее время приходится почти каждую ночь. Неудивительно, что потом зубастые лягушки снятся, а голова наутро тяжелая.

Конягин прищурился на сияющее за окном солнце. Рабочий день почти в разгаре, а он сидит, как сыч, и ничего ему делать не хочется, все ему опротивело. «Нет, кое-какие радости жизни еще остались, – возразил себе Конягин, привычно поворачиваясь к бару в виде огромного глобуса. – Армянского коньяка там не осталось, но на нем белый свет клином не сошелся, верно? А если и сошелся, то пора его выбивать… другим клином».

Откинув полусферу глобуса, Конягин заглянул в бар и вздрогнул, словно прикоснулся к оголенному электрическому проводу.

На дне, спрятавшись среди бутылок, сидела буро-зеленая жаба с раздувающимися боками. Лапы подобраны под брюхо, глаза блаженно зажмурены, пупырчатая кожа лоснится. А на шее – что ужасней всего – алый бант повязан, как будто это и не жаба вовсе, а милый котенок. Погладь меня, Павлик. Слышишь, как я умею мурлыкать? Ур-р… ур-р…

Нужно было что-то срочно предпринимать, а Конягин лишь тупо глядел на свою отвратительную находку. Кошмарный сон продолжался. Только теперь не было ни швабры, чтобы обороняться, ни сил, чтобы вскочить на ноги и броситься наутек. Вот сейчас жаба разинет пасть и покажет свои острые зубы. Напружинится, прыгнет.

Бежать? Орать благим матом? Звать на помощь?

Все, на что оказался способен Конягин, так это с вывертом ущипнуть себя сначала за левую ляжку, потом за правую. Это было правильное решение. Во-первых, отвратительное видение тут же исчезло. Во-вторых, на шум не прибежала всполошившаяся челядь, так что не пришлось никому объяснять, что это за жаба такая, которую видит только хозяин дома.

Та самая. Белая горячка, которая на самом деле имеет у военного люда устойчивый цвет хаки. Марширующие чертики, похожие на оловянных солдатиков, всякая нечисть с противогазными харями, теперь вот – земноводное.

«Последний звонок, – мрачно подумал Конягин, утирая липкий пот, струящийся по лицу. – Пить больше нельзя, ни грамма. Иначе однажды исчезнет не привидившаяся тебе чертовщина, а ты сам».

Сделав несколько жадных глотков прямо из горлышка водочной бутылки, он встал, приблизился к зеркалу и взглянул на свое отражение, взглянул беспощадно и прямо, как прежде смотрел лишь на рядовых и младший офицерский состав. Старик из зазеркалья ответил ему точно таким же взглядом. Им было нечего скрывать друг от друга. Они оба знали правду, генерал Конягин и его отражение. Еще совсем немного – и стремительное падение с пьедестала. Впереди прощальные учения, пара газетных снимков с подретушированными подглазьями, десяток вымученных рапортов с просьбами не отправлять в отставку. Потом забвение и бессонные старческие ночи на необъятной кровати, под которой поселятся призраки прошлого. В качестве хеппи-энда – обширный инфаркт миокарда. Самое страшное, что поделать с этим ничего нельзя.

– Не хочу! – выкрикнул Конягин с отчаянием. – Помоги, а? Сотвори чудо, ну что тебе стоит?

Иконописный лик Христа, к которому он обратился, был темен и мрачен. Спаситель не спешил откликаться на суетные мольбы всяких похмельных генералов. Конягин-то в бога еще верил, да только к нему самому доверие было потеряно, вот в чем проблема.

Не дождавшись ответа на свой страстный призыв, Конягин обвел взглядом пустую комнату. Не на кого было надеяться, не у кого просить помощи. Хоть давай объявление в газету. Мол, так и так, готов продать душу хоть черту, хоть самому дьяволу в обмен на молодость и былое здоровье. Посредников прошу не беспокоиться…

– Обращаться в любое время, чем раньше, тем лучше, – закончил мысль Конягин, энергично приложившись к бутылочному горлышку.

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Водка полилась по подбородку на грудь, распространяя вокруг едкий запах. Перекосив лицо, Конягин уставился на трубку, чуть ли не подпрыгивающую от нетерпения. Уж очень ей хотелось огорошить хозяина какой-то новостью.

– Да, – бросил он в трубку, надеясь услышать короткий доклад майора Жгутова.

В ответ щелкнуло, грюкнуло, заскрежетало, потом протяжно завыло, словно там, в трубке, вовсю гулял ветер. Сразу сделалось зябко и неуютно. Так бывает, когда сидишь возле нерастопленного камина. Из него дует, а сырые дрова никак не желают заниматься.

– Слушаю! – рявкнул Конягин. Ему почудилось, что из телефонной трубки действительно тянет сквозняком, хотя, конечно же, ничего подобного не было и быть не могло.

– Але-у, – донеслось до слуха сквозь какофонию помех.

Голос принадлежал мужчине. Искаженный до неживого жестяного звучания, он показался Конягину абсолютно незнакомым, хотя свой номер он кому попало не давал.

– Кто говорит? – он приложил воющую трубку к другому уху.

– Я насчет командировки в Чечню, – сообщил мужчина, то ли умышленно игнорируя, то ли просто не расслышав заданный вопрос.

– Насчет… – Конягин опустился в кресло, потому что ноги у него сделались слабыми-слабыми. Особенно после того, как незнакомый голос проинформировал его про гибель вертолета «Ми-28», на котором майор Жгутов вылетел за компьютером.

Компьютер исчез. Вместе с Хватом. Вместе с сопровождавшей его девкой. Вместе с надеждами на благополучный исход операции.

Допив водку, Конягин тут же откупорил еще одну бутылку, поставил ее на стол. Положил рядом табельный пистолет «ПСМ». Взял в руки обманувший его ожидания телефон. Пробежался пальцем по клавишам, попискивающим так, словно это были сигналы о случившемся бедствии.

Прежде чем набрать последнюю цифру номера, он выпил водки и подмигнул внучке, улыбающейся ему с портрета в рамочке. Ларочкино изображение было мутным. Как слезы, выступившие на глазах ее пьяненького дедушки.

* * *


Бывший доходный дом Афремова на Садово-Спасской улице в Москве мало изменился с тех пор, когда его квартиры сдавались внаем на заре двадцатого века. Все те же восемь полноценных этажей с пилястрами, добротная кровля, робкие намеки на башенки. Но это чисто внешнее впечатление. Внутри же все давно стало совсем, совсем по-другому.

За сотню лет интерьер здешних квартир преобразился. Никаких тебе пережитков эпохи в виде этажерок, торшеров и абажуров, никаких пуховых перин или плюшевых скатертей с кистями, ни одного пузатого самовара и уж тем более – замызганного керогаза. Зато изобилие импортных телевизоров и видеомагнитофонов, пылесосов и компьютеров. В каждой квартире обязательная многорожковая люстра и фаянсовый унитаз. А пользуются всеми этими благами цивилизации не какие-то там замшелые учителя гимназий или коллежские асессоры, а вполне современные люди, следящие за курсом доллара и прогнозом погоды на завтра. Ни черта, ни дьявола не боящиеся, а одного лишь дефолта. Не задающиеся глупым вопросом «что делать?», поскольку ответ давно известен. Жить-быть, добра наживать, есть-пить, чтобы другим в рот не попало. Такие вот нынче пироги, такие вот конфетки-бараночки.

Прогресс – великая вещь. Выйдешь раньше на улицу, и что хорошего там увидишь? Сплошные кадеты с корнетами, семинаристы с гимназистами да кисейные барышни, способные лишь кадриль отплясывать или там польку-бабочку. Корсеты, лорнеты, эполеты, штиблеты. Скучно, господа. Взгляду не за что зацепиться.

На углу доходного дома усатый городовой с саблей мается или, в лучшем случае, пролетка с пьяненьким кучером на облучке. В подъезде какой-нибудь швейцар торчит, нахлебавшийся квасу с тараканами:

«Чего изволите-с?»

«А денег побольше изволим-с. Есть у тебя они, хрыч бородатый? Нет? Ну так не возникай. Исчезни, тень прошлого».

Нынче на Садово-Спасской благодать, раздолье. Сверкающие иномарки туда-сюда шастают, магазины от заморских товаров ломятся, повсюду раскрепощенная молодежь пиво на ходу хлещет. Ближе к ночи можно запросто проститутку недорогую подыскать, ближе к утру – пьяненького киноартиста встретить. Все тут имеется и для тела, и для души, буквально все. Потому-то и любят здешние обитатели свою улицу, гордятся ею.

Это вам не Мытищи какие-нибудь, не Балашиха. Обувь на прохожих преимущественно добротная, штаны у мужчин немнущиеся, женские наряды по причине жаркой погоды сведены к минимуму. Походки – деловитые. Взгляды – уверенные. Лица… Нет, в наше время на лица посторонних людей лучше не заглядываться, а то не так поймут. Давайте лучше близлежащими зданиями полюбуемся. Вот хотя бы вышеупомянутым доходным домом.

Его глухая боковая стена громадным рекламным щитом украшена: загорелые тетенька с дяденькой нечто импортное курят, и зубы у обоих при этом все равно почему-то белые, а у кого из них рак легких, не указано. На фасаде скромная мемориальная доска: здесь, мол, в 1932–1933 гг. размещалась Группа изучения реактивного движения. Ну и кому это теперь нужно? И кто помнит, что в 1904 году здание архитектора Шишковского считалось одним из самых высоких в Москве? Где сейчас этот самый Шишковский О. О. или тот же Афремов Ф. А., для которого он дом отгрохал? В точности не известно, но наверняка там ни нового телесериала не увидишь, ни на презентацию не попадешь, ни даже самым паршивеньким пейджером не обзаведешься, чтобы принимать сообщения от родных и близких. Да и кто станет слать сообщения на тот свет, скажите на милость? Помер так помер. Был да сплыл.

Так что давайте наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность. Особенно если для того имеются все предпосылки. Вот как у обитателя трехкомнатной холостяцкой квартиры на восьмом этаже, славно погулявшего накануне по поводу своего отъезда на Волгу, куда он якобы убыл, да не прибыл. На то имеется мобильная связь, чтобы держать свое истинное местонахождение в тайне – от жены, от подчиненных, от вышестоящего начальства. Именно для этих целей была куплена московская квартира, о существовании которой не знал никто…

Кроме непосредственного хозяина, генерал-майора Завадского, который в ней поутру и проснулся, а теперь в нетерпении бродил по комнатам в темно-бордовом бархатном халате на голое тело. То, ради чего он укатил в столицу, получалось у него только по утрам. Возраст. Но зато как получалось! Истраченные деньги того стоили.

Мелодичный призыв допотопного звонка заставил Завадского вздрогнуть и поспешно направиться к двери. Это могла быть только долгожданная девушка по вызову, каких в Москве тьма-тьмущая, а в Поволжье – днем с огнем не сыщешь.

Заглянув в глазок, Завадский нервно заскрежетал замками и приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы пропустить гостью. Это была уже знакомая ему проститутка Марина, пришедшая, чтобы познать свою тридцатую профессиональную любовь за неполные трое суток. Пожилой клиент с Садово-Спасской был для нее лишь эпизодом в непрерывной цепи встреч и расставаний. Еще в июне Марина была выпускницей филологического факультета, отличницей, без пяти минут учительницей французского языка. Теперь внутри ее постоянно хлюпало, а трусы приходилось менять чаще, чем это делают привередливые топ-модели в ходе многочасовых фотосессий. Настроение это не поднимало. Как и свекольная физиономия Завадского с подвижным носом.

– Привет, котеночек, – поздоровался он светским тоном. – Милости прошу к моему шалашу.

Во время предыдущей встречи он представился Марине супермодным писателем Балаболиным, понятия не имея, что физиономия этого типа прекрасно известна всему столичному бомонду, включающему девочек по вызову. Слишком много скандалов возникало вокруг имени Балаболина, слишком спорной была каждая его книга. Генерал с малиновыми щеками на писателя не тянул, но Марина притворялась, что верит ему, и даже попросила у него автограф, который потом выбросила в подъезде.

– Как продвигается ваша работа? – вежливо спросила она, проскальзывая в гостиную.

– Трудно, – признался Завадский, ввинчивая мизинец в левое ухо. – Мыслей, как перьев в подушке. Вот, решил развеяться.

– И правильно. – Марина достала из сумочки упаковку презервативов «Пинкертон», выложила их на стол, стянула через голову платье.

– Что происходит в большом мире? Как погода? Как дышится?

Улыбаясь и разглядывая распахнувшего халат Завадского, Марина молчала. Она ненавидела всех клиентов, но больше всего – разговорчивых.

Добралась она быстро – на такси, погода была летняя, а дышалось в Москве, как всегда, тяжело. Стоило ли открывать рот, чтобы разглагольствовать об этом?

– Ты смотришь на меня как какая-то Калигула, – проговорил Завадский, роняя халат на пол. – В точности не знаю, чем она была знаменита, но, по-моему, эта особа превращала мужиков в соляные столбы. Взглядом, – уточнил он, жадно наблюдая за тем, как Марина избавляется от трусов.

Господи, сколько лишних слов!

– Один соляной столб я уже вижу, – криво улыбнулась она, бросив взгляд на бледный отросток, подергивающийся под волосатым брюхом Завадского. Эта штука напоминала огрызок кривой рублевой свечи.

– Меч Воланда, – самодовольно усмехнулся он, заметив, куда она смотрит.

– Ты, наверное, имел в виду Роланда, – сказала Марина, добавив мысленно: «И кортик, а не меч. Даже нет. Перочинный ножик».

– Двадцать восемь сантиметров в рабочем состоянии.

Ох и размечтался же этот выдумщик!

– Потрясающе…

Присевшая на корточки Марина брезгливо взялась за вяловатый отросток, упаковывая его в прозрачную оболочку презерватива. Зажмурилась. Набрала в грудь побольше воздуха. Расклеила напомаженные губы.

Завадский замычал, обнял ее голову ладонями-совками.

– Прелесть моя… м-м, сладость… девочка, ах-х…

Его лицо опасно побагровело, глаза полуприкрылись, он тяжело дышал, его ноги то и дело подгибались в коленях.

– О… опишу это в новой книге… На… назову ее «Пламень»…

Марина едва удержалась от желания поймать в кулаке пару перепелиных яиц, болтающихся в его полиловевшей мошонке, и сдавить их так, чтобы больше не слышать его похвальбы, его похотливого хрюканья, его потуг казаться не тем, кем он был на самом деле: без пяти минут старик со скверной потенцией и массой тошнотворных эротических фантазий, которые осуществляются лишь на словах.

К ее облегчению, все закончилось очень быстро. Не прошло и двух минут, как Марина ускользнула в ванную, мечтая отсидеться там до конца визита и отлично зная, что никто ей сачковать не позволит, не затем ее вызывают. Пустив воду шумным потоком, она курила, стараясь не прислушиваться к голосу клиента, беседующего с кем-то по телефону. «Наверняка не с книжным издателем, не с переводчиком своих творений на датский или финский язык», – вяло размышляла она и была абсолютно права.

Голый, запыхавшийся Завадский стоял возле своих брюк с вывернутым карманом и прижимал к уху складную трубочку японского телефона.

– Здравствуй, Николай, – молвила она человечьим голосом заместителя.

– Привет, Павлуша.

Завадский стянул с себя потяжелевший презерватив, глянул на его содержимое и сокрушенно цыкнул зубом: спермы было совсем чуть-чуть, хотя в последний раз генерал тешил плоть месяца три назад, не меньше.

– Ушицой балуешься? – голос Конягина звучал вроде бы бодро, но не так, как обычно.

– Какой еще ушицей? – насторожился Завадский.

– Двойной, наверное. Из белорыбицы.

– С чего ты взял?

– Чмокаешь в трубку, аппетитно так.

– Тебе показалось, – буркнул Завадский, выбрасывая презерватив в форточку.

– Ну и как там на Волге? – равнодушно спросил Конягин.

– На Волге? – Завадский тупо уставился в стену, оклеенную старомодными обоями в цветочек. – Замечательно. Тут, знаешь, что ни утес, то темным мохом оброс.

– Стеньки Разина челны на простор речной волны выплывают?

– Члены выплывают, – рассердился Завадский, которому настроение подчиненного нравилось все меньше и меньше. – Ты с утреца поддал, что ли?

– Самую малость.

– А как наши дела, Павлуша? Их за тебя Александр Пушкин станет делать? Корней Маршак?

Конягин умолк и вернулся к разговору лишь полминуты спустя, причем дыша так, словно только что хорошенько угостился спиртным.

– Наши дела швах, – сказал он повеселевшим голосом. – Можно сказать, накрылись мы с тобой медным тазом, Николай. Как говаривала моя покойная внучка, Петкун подкрался незаметно.

– Но-но! – прикрикнул Завадский. – Не смей раскисать раньше времени. Сейчас вся надежда на тебя.

– Надежды юношей питают, – хихикнул Конягин. – Только мы с тобой давно из пионерского возраста вышли. Старперам вроде нас с тобой в следственном изоляторе смерть.

Вздрогнувший Завадский неумело перекрестился и сказал увещевающим тоном, каким принято разговаривать с тяжелобольными, психически ненормальными и детьми:

– Ты, как я погляжу, не в форме, Павлуша. Давай поступим так. Поспи, приведи себя в порядок, а потом перезвонишь, ладно? Когда будешь бодрый и свежий, как огурчик. – Завадский посмотрел на дверь ванной комнаты, за которой скрылась проститутка Марина. – Меня, честно говоря, время поджимает.

– Еще как поджимает, – подтвердил Конягин. – Я бы выразился так: «подпирает». К стенке.

– Что за шутки?

– Какие могут быть шутки, когда взрывпакет в желудке. Капут нам, Николай. Амба. Спецназовец-то компьютер забрал.

– Этот твой… м-м… человек-рысь?

– Его зовут Хват, Михаил Хват. Думаю, ты скоро о нем услышишь. Очень скоро. Раньше, чем тебе хотелось бы.

– В чем дело? – занервничал Завадский, которому вдруг захотелось немедленно облачиться в халат и запахнуть его поплотнее. – На что ты намекаешь?

– Я послал по его душу вертолет с верным мне человеком, майором Жгутовым, – пояснил Конягин, выдержав еще одну паузу. – Он исчез.

– Жгутов? Вертолет?

– Можно сказать, что и так. Но вообще-то Хват их просто взорвал к японской матери. А исчез он сам. Такие вот пироги, Николай.

– Отставить пироги! Ты внятно излагай, – потребовал Завадский, набрасывая халат на покрывшееся пупырышками тело.

– Психуешь? – спросил Конягин. – Правильно делаешь, что психуешь. Повторяю еще раз, специально для тех, до кого долго доходит. Хват выполнил поручение и вышел на связь. Я сказал Жгутову, что он – осведомитель Черного Ворона, а его девка – «белый чулок», ну, чеченская снайперша. Жгутов сделал вид, что поверил, и вылетел на их ликвидацию.

Халат соскользнул с забегавшего по комнате Завадского.

– Куда подевался Хват с компьютером? – заорал он. – Откуда взялась посторонняя девка?

– Ах, – крякнул Конягин с наслаждением. – Хор-роша!

– Кто?

– Водочка. Насчет девки не знаю, врать не стану.

– Ты совсем охренел? – Завадский замер, наливаясь страшным предгрозовым спокойствием. – Ты жрешь водку, вместо того чтобы искать своего капитана? Если он приволочет компьютер сюда и сдаст его в разведку или в ФСБ, нам кранты. Не нам – тебе лично, Павлуша. Делом-то займется военная прокуратура, а не какая-то другая. А уж я найду способ тебя утопить, как слепого котенка.

– Ой, как страшно, – шутовски заблажил Конягин. – Что же мне делать, товарищ генерал-майор? Как искупать свою вину? Какие будут ваши указания, товарищ начштаба?

– Не юродствуй, мудак. – Встретившись взглядом с проституткой, заглянувшей в комнату, Завадский жестом показал ей: «убирайся туда, откуда пришла». – Слушай меня и запоминай, – продолжал он, понижая голос до еле слышного. – Нужно объявить, что на территории Чечни под видом милиционера действует террорист, бандит и насильник, которого следует изловить, а еще лучше – уничтожить. Мол, он вооружен и очень опасен, а потому живым брать его необязательно, понимаешь меня, Павлуша? – Завадский опустился на стул, словно разговор с бестолковым подчиненным совершенно вымотал его, обессилил. – Кинь личный состав на облаву, пусть прочесывают лес, устраивают засады, ищут его с «вертушек». Компьютер потом найдешь среди личных вещей убитого.

– Могу предложить еще один вариант, – бодро сказал Конягин.

– Ну-ка, ну-ка?

– Хорошо бы на Хвата чеченцев натравить. Сообщить им, что это он Черного Ворона завалил, и дать его приблизительные координаты.

– Умно! – воскликнул Завадский. – Очень умно! Так действуй, Павлуша.

– Нет, – возразил Конягин уже не приподнятым, а каким-то замогильным голосом. – Бесполезно все это. Уйдет Хват. Уже ушел.

– Вздор! Из четырнадцатого квадрата просто так не выберешься!.. Слушай, – Завадский хлопнул себя по лбу, сраженный внезапной идеей, – а этот Хват больше на связь не выйдет? Можно было бы его запеленговать и…

– Вот и попробуй. Флаг тебе в руки.

– Какой флаг?

– Известно какой. – Конягин пьяно захихикал. – Волобуев, вот вам буй.

– А, Волобуев, значит, – протянул Завадский с угрозой. – Гляди, как бы тебе твои смехуечки боком не вышли. Как бы этот самый буй у тебя в заднем проходе не оказался…

– Не пугай меня, Николай. Финита ла комедиа. Петкун подкрался незаметно, говоря по-русски. – После продолжительного бульканья в трубке опять раздался голос Конягина, очень тихий, очень усталый, почти безжизненный: – Дальше сам эту кашу расхлебывай. Прощай. Не поминай лихом.

– Что значит «не поминай»? – взвизгнул Завадский таким пронзительным голосом, словно был он не генералом, а бабой, застигнутой с голой задницей в укромном местечке.

– Сейчас поймешь, – прошептала трубка. – Слушай…

Секунда… Три… Пять…

Хлесткий звук выстрела… Слабый стон… Глухой стук… Тишина.

Мертвая тишина.

– Павлуша, – запоздало крикнул Завадский, после чего отнял онемевшую трубку от уха.

Он сделал это так осторожно, как будто оттуда могла брызнуть кровь, пролитая подчиненным за тридевять земель от Москвы.

А когда в комнату опять заглянула Марина, не на шутку встревоженная по поводу своего до сих пор не отработанного гонорара, она в первое мгновение подумала, что ошиблась адресом. Ее и без того немолодой клиент постарел лет на десять, превратившись за время ее отсутствия в дряхлого старика, у которого уже ни отростка не наблюдалось, ни желания ублажать этот отросток.

А в глазах его, медленно обратившихся на Марину, всплыло столько тоскливого страха, что у нее самой защемило в груди, и ощущение это прошло лишь после того, как клиент, расплатившись с нею сполна, выставил ее за дверь.




Глава 17

«Кошки-мышки» в преисподней


Дым от сбитого вертолета стоял коромыслом. Черный столб поднимался в небо почти вертикально, словно оповещая возможных преследователей о местонахождении Хвата и его спутницы.

И вскоре они должны были появиться, в этом можно было не сомневаться. В очередной раз повторилась вечная история предательства и подлости, начавшаяся с сотворения первых людей. Как написал бы по этому поводу классик: «Хват сделал свое дело, Хват может уходить». Не на все четыре стороны, не куда глаза глядят. В Леса Счастливой Охоты, как называют эту местность индейцы. На тот свет. В мир иной.

Ломать голову над причинами столь резкой перемены в планах генерала Конягина и его приближенных не было смысла. Взывать к его совести – тем паче. Вместо этого, вспоминая топографические линии виденной однажды карты, Хват размышлял, куда лучше податься. Как тот витязь на распутье, которому в принципе без разницы, куда сворачивать, лишь бы подальше от верной погибели.




– Успокоилась? – спросил Хват, переждав приступ истерики, сотрясавшей Алису.

– Надеюсь, – сказала она, вытирая слезы.

Она делала это совершенно по-мальчишески: кулаками, зло, решительно. Ее перепачканные травяной зеленью колени кровоточили, майка изодралась в клочья, юбка перекрутилась задом наперед. Но взгляд Хвата задержался на ее ступнях, кое-как защищенных протершимися до дыр носками. Путешествие с босой девушкой по предгорьям Кавказа не сулило ничего хорошего ни ей самой, ни тому, кто взялся ее опекать. То есть Михаилу Хвату, и без того влипшему в дерьмо по самые…

– По самые помидоры, – пробормотал он.

– Ты о чем? – удивилась Алиса. – Какие помидоры?

– Те самые, которые растут на кудыкиных горах, – кое-как отшутился Хват, после чего сказал девушке: – Отсюда надо уходить. Но сначала нужно сделать одно небольшое дельце.

– Мне бы сначала… – Она не договорила, вертя головой по сторонам.

– Потерпи, – попросил Хват, шагая прочь. – Сейчас у тебя появится возможность совместить приятное с полезным.

– Какое приятное? С каким полезным?

Алиса так и не дождалась разъяснений. Оставив ее одну, Хват молча сбежал вниз по откосу, а через несколько минут возвратился, чтобы швырнуть перед ней офицерскую рубаху и ботинки.

– Одевайся, – сказал он. – Штаны на господине офицере подгорели, но зато все остальное в целости и сохранности.

– Ты снял это с мертвеца? – спросила Алиса, медленно поднимаясь на ноги.

– Нет, с медведя. Шлялся, знаешь ли, в военной одежке поблизости, пижонил.

– Не смешно. Я ни за что не оденусь в одежду мертвого.

– Иначе нельзя, – сухо возразил Хват. – Неизвестно, сколько километров нам придется пройти. Не в таком же виде. – Он скептически взглянул на Алису. – Твоего наряда часа на полтора хватит в лучшем случае.

Она подняла рубаху двумя пальцами и тут же уронила обратно:

– На рукаве кровь. И на воротнике тоже. Я не смогу.

– Еще как сможешь.

– А я говорю тебе: нет.

– А я говорю тебе: да.

Хват неожиданно развернул Алису к себе спиной и рванул на ней майку, тут же расползшуюся на клочки. Перебросил через ее плечо рубаху с заблаговременно оторванными погонами. Сунул ей в руки ботинки. Подтолкнул в направлении груды камней:

– На туалет у тебя ровно семь минут. Потом тебе придется догонять меня вприпрыжку. Если, конечно, ты сообразишь, в каком направлении я ушел.

– Ну и уходи, – топнула ногой Алиса.

– Пожалуйста. – Хват повернулся к ней спиной.

– Подожди!

– Жду. Осталось шесть минут сорок две секунды.

– Я тебе не солдат!

– Шесть минут тридцать восемь секунд.

– Меня просто бесит твоя бесцеремонность!

– Тридцать пять секунд…

– Обращаешься со мной, как со своей собственностью!

– Тридцать секунд…

– Только попробуй меня здесь бросить, – угрожающе произнесла Алиса, метнувшись к валунам.

– А я тебя не брошу, – пробормотал оставшийся один Хват. – Повода не будет. Ты управишься за четыре с половиной минуты.

Он ошибся всего на двенадцать секунд. В большую сторону.

* * *


Второй за сегодня привал сделали после полудня, когда Алиса по-собачьи вывалила язык и уже чуть не падала на четвереньки. Рубаха на ней потемнела от пота, но в общем-то смотрелась неплохо. «Куда лучше, чем державшаяся на честном слове маечка, – решил Хват. – Бродить по безлюдным местам в компании полуголой девушки – слишком трудное испытание для мужчины».

– Как ноги? – спросил он.

– Они разве у меня есть? – слабо спросила свалившаяся на траву Алиса. – Лично я никаких ног не чувствую.

– Это хорошо, – заверил ее Хват.

– Ха! Куда уж лучше!

– Я серьезно говорю. Вот если бы ты сбила ноги ботинками до кровавых мозолей, то ты бы их прекрасно чувствовала. Каждую секунду. – Хват положил рядом с Алисой рюкзак и посоветовал: – Положи ноги сюда, повыше. Когда переведешь дух, обязательно перемотай портянки заново.

– Портянки! – она то ли всхлипнула, то ли усмехнулась. – Это была майка от Готье. Знаешь, сколько она стоила?

– Понятия не имею, – пожал плечами Хват.

– Двенадцать тысяч рублей.

– Твои приятели по тусовке умрут от зависти, когда узнают.

– Лишь бы я не умерла, – простонала Алиса, забрасывая ноги на рюкзак. – Сил моих больше нет.

– Это поправимо.

– Каким образом?

– Сейчас узнаешь.

Приподняв одну из ног, бессильно раскинутых поверх рюкзака, Хват запустил руку внутрь и извлек наружу индивидуальную аптечку с обычным набором медицинских препаратов. Бегло осмотрев содержимое кожаного футляра, он сунул в нагрудный карман упаковку таблеток для обеззараживания воды. Кинь такую в любую лужу и пей на здоровье, только грязь да хлорку отплевывать не забывай.

– Всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит, – продекламировал Хват, распаковывая упаковку боевого стимулятора. – Держи. – Он протянул Алисе две таблетки и почти пустую флягу.

– Мне бы яду, – томно сказала она.

– Сейчас твоя депрессия мигом пройдет.

– Это что-то вроде экстази?

– Экстази пусть ведущие молодежных программ заглатывают, чтобы языком трепать без перерыва, – сказал Хват. – У тебя на ладони так называемые боевые стимуляторы. Плохие командиры пичкают ими солдат перед атакой. У самых слабых силы появляются, у самых трусливых – бесстрашие.

– А как поступают хорошие командиры? – спросила Алиса, недоверчиво разглядывая белые, в серую крапинку, таблетки.

– Они сами по себе стимуляторы.

– Значит, ты не очень хороший командир, – констатировала Алиса, запивая подношение водой из фляги. – Ты не в силах заразить меня собственным примером.

Хват ухмыльнулся. Эта городская девушка продолжала хорохориться, что говорило в ее пользу. Многие мужчины, которых он знал по Москве, уже давно раскисли бы, превратившись в безвольных слизняков, раздавленных тяжестью выпавших на их долю испытаний. А Алиса держалась. Шутила. И если уж плакала, то утирала глаза отнюдь не женским жестом.

– Я не в силах заразить тебя своим примером, – сказал Хват, – потому что ты никудышный вояка. Но в разведку я бы с тобой пошел.

– Я бы с тобой тоже, – призналась Алиса. – Если быть точной, то уже пошла.

– Угу. Теперь главное возвратиться из этой разведки домой.

– К кому?

– Не понял? – нахмурился Хват.

– Я спрашиваю: к кому домой? К тебе или ко мне?

Алиса выжидательно прищурила один глаз.

Вместо того чтобы ответить, Хват демонстративно принялся изучать надписи на упаковке, из которой были взяты тонизирующие таблетки.

– Н-да, – сказал он наконец, – кажется, я дал маху.

– В чем дело? – напряглась Алиса. – Я проглотила не стимуляторы?

– Стимуляторы, но очень специфические. Они активизируют половые функции, а все остальные отключают напрочь. В первую очередь умственную деятельность. – Хват многозначительно покрутил пальцем у виска.

– А, тогда не страшно, – сказала с безмятежной улыбкой Алиса. – Тебе совсем необязательно напрягать мозговые извилины. Ведь у тебя есть я.

Оставлять подобную наглость без ответа было нельзя.

– Подъем, – скомандовал Хват, выдергивая рюкзак из-под расслабленных ног девушки.

– Наконец-то, – обрадовалась Алиса. – А то энергия бьет через край. Предупреждаю: держись от меня подальше, Миша, не то улучу момент и доведу до конца начатое вчера ночью. Понимаешь, о чем я говорю?

– Нет, – отрезал Хват, отвернувшись.

«Все-таки она неисправима, эта чертовка, – думал он, шагая впереди. – Но, может быть, это как раз хорошо? Впервые вижу девушку, в которой мне ничего не хочется менять. Интересно, что бы это значило?»

Внутренний голос моментально разъяснил ему, что это значит, после чего выражение лица Хвата сделалось растерянным, как у человека, который в точности не знает: веселиться ему или же все-таки печалиться.

* * *


Дождь, как это часто бывает в горах, собрался неожиданно. Еще несколько минут назад облачные хмари клубились вокруг далеких горных вершин, а теперь голубизна неба сменилась серой пеленой, поглотившей краски и звуки летнего дня. Словно сумерек наплыла тень, и день закончился, хотя до ночи было еще далеко.

Сразу за редкой линией кустов, за которой остановились путники, начиналась пологая долина. В конце ее виднелись обгоревшие дома вымершего поселка. Присмотревшись, можно было заметить пролегающую мимо дорогу с проржавевшим остовом автобуса на ней, но, судя по проросшей в колеях траве, здесь уже давно никто не ездил. И не жил.

– Как дела? – спросил Хват, обернувшись к присевшей на корточки Алисе.

– Отлично, – соврала она. На ее бледных щеках цвели две розы лихорадочного румянца, лоб лоснился от испарины, его перечеркивали две вздувшиеся вены. Действие стимуляторов заканчивалось, начинался период так называемого «отходняка», схожий с сильнейшим похмельем.

– Еще полчасика выдержишь? – спросил Хват.

– Хоть десять часов, – заявила пытающаяся бодриться Алиса. – Особенно если ты дашь мне еще парочку своих волшебных таблеток.

– Не дам, – покачал головой Хват. – Подстегивать непривычный к физическим нагрузкам организм опасно.

– Я выдержу, – пообещала Алиса, роняя голову на грудь.

В том, что она совершенно вымоталась, не было ничего странного. Удивительно было как раз то, что она доплелась до места очередного привала. Стоило лишь взглянуть на ее ноги и представить себе, сколько весят надетые на них ботинки, чтобы восхититься выносливостью девушки. Однако Хват не умел восхищаться. Вместо этого он буркнул:

– Если станет совсем невмоготу, скажи. Я тебя понесу.

Алиса подняла завешенное волосами лицо:

– Как жених – невесту?

– Как Ленин – бревно.

– Сравнивать девушку с бревном некрасиво.

– Беру свои слова обратно. Понесу тебя как мешок с картошкой.

– Спасибо за комплимент.

– Это был не комплимент. Вот если бы я сравнил тебя с мешком «баунти», тогда другое дело.

Хват снова раздвинул ветки, вглядываясь в открывшуюся его взору долину. Возможно, когда-то здесь функционировал самопальный нефтезаводик, гнавший желтый вонючий бензин, за который платили пахучими зелеными купюрами. Теперь это раздолье закончилось. Поселок был уничтожен то ли враждующими тейпами чеченцев, то ли российскими войсками, но факт оставался фактом: единственным уцелевшим зданием оставалась приземистая кошара на отшибе, криво прилепившаяся к пригорку. Ее прохудившаяся крыша сулила хоть какое-то укрытие от дождя, первая капля которого упала на щеку. Сам он предпочел бы переночевать под открытым небом, но, еще раз взглянув на Алису, он принял окончательное решение:

– Идем. Впереди нас ждет ужин и кров над головой.

– А двухспальная кровать? – осведомилась Алиса, распрямляясь с грацией столетней старухи. – Хороший секс взбодрил бы меня немного.

– Хороший секс загнал бы тебя в могилу, – сказал Хват, успевший привыкнуть к шуточкам подобного рода.

У каждого своя манера самозащиты. Если Алиса предпочитала изображать из себя женщину-вамп, что ж, это ее право. В тех случаях, когда она была сама собой, ее натура не казалась Хвату ни пошлой, ни вызывающей. В глубине души он был рад, что встретил эту девушку. Куда глубже была запрятана горечь от осознания того факта, что она замужем. Когда Хват вспоминал, что Алиса очутилась в этих диких краях по милости своего законного супруга, он был вынужден считать в уме до тридцати и задерживать дыхание, выпуская воздух мелкими порциями сквозь стиснутые зубы: с-с-с-с.

– Ты не простудился? – участливо поинтересовалась Алиса, идущая следом. – Легкие у тебя свистят, как дырявая гармонь.

– Я в полном порядке, – заверил ее Хват, готовый изрешетить из автомата любой подозрительный предмет, но еще лучше – властителя тинейджерских дум, поп-кумира Никиту Сундукова, который находился далеко отсюда. Возможно, он как раз сочинял какую-то сопливую фирменную тягомотину типа: «Ты далеко, и мне нелегко, и слезы в глазах, а ты приходишь во снах… А-ла-ла-лай-лай, а-ла-ла-лай-лай…»

«За такие штучки убивать надо, – решил Хват. – Не за сами песни. За то, что распевающий их звездострадалец полагает, будто за его собственные грешки всегда должен расплачиваться кто-то другой. В частности, его жена, из последних сил идущая к заброшенной овчарне, в которой ей предстоит провести ночь. В то время как ее муж, этот горластый лоботряс, будет пританцовывать на сцене клуба, гнусавя свои бесконечные «а-ла-ла-лай».

– Когда мы вернемся в Москву, – сказал Хват, – я обязательно наведаюсь в клуб, где выступает твой супруг. Как, кстати, он называется?

– Он называется просто Ник, – откликнулась Алиса. – Фамилия не слишком благозвучная, поэтому ее стараются не упоминать.

– Я спросил, как называется клуб, – поправился Хват.

– По-русски «Башня». По-английски «Тауэр». Когда отправишься туда, обязательно захвати меня.

– Я думал, что ты и так можешь появиться там в любой момент, без провожатых.

– Я тоже так думала, – спокойно сказала Алиса. – Но теперь кое-что изменилось. Пока не все, но очень многое.

Хвата так и подмывало задать пару уточняющих вопросов, и все же он сдержался. Это было бы все равно что делать резкие движения в присутствии птички, доверчиво опустившейся на твое плечо. Вспугнуть легко, вернуть почти невозможно. Лучше делать вид, будто ты ничего не замечаешь.

* * *


Некоторое время они молча шагали по открытому пространству, вздрагивая от попаданий таких холодных и тяжелых капель, словно их отлили из свинца. Серая пелена окутала все видимое пространство, скрыв от путников руины домов. Попадавшиеся на их пути валуны походили на кости и черепа доисторических чудовищ. Было очень тихо, только редкий дождь шуршал по одежде.

Приближающаяся кошара была окружена пространством утоптанной земли, сквозь которую до сих пор не сумела пробиться трава. Но запаха навоза не ощущалось, и овечьего блеяния не было слышно. Здесь царило запустение. Глядеть на крохотные черные окошки кошары было неприятно. Словно в глаза слепому заглядываешь. Нет – в глаза безумцу, прикидывающемуся слепым.

– Не слишком уютный домик, – заметила Алиса, когда они проникли на территорию пустого загона, окруженного полуразвалившейся оградой. – Как могут люди жить в таких лачугах, не понимаю.

Хват хотел сказать, что в заброшенной кошаре когда-то обитали овцы, а не люди, но промолчал. Потому что из дверного проема вышла как раз вполне человеческая фигура. Это была пожилая чеченка, красные веки которой жутковато контрастировали с совершенно черным одеянием.

– Здравствуйте, добрые люди, – произнесла она на почти чистом русском языке.

– Привет, – сказал Хват, снимая автомат с предохранителя.

– Ай, – вскрикнула Алиса, пятясь, как будто перед ней возникло привидение.

– Не бойтесь, я тут одна. – Чеченка обнажила в улыбке вполне здоровые еще зубы. – Заходите, гостями будете.

– Там видно будет, – туманно сказал Хват, пытаясь определить, что за женщина находится перед ним и что она здесь делает.

Она словно прочла его мысли, махнув рукой в сторону ржавых останков «пазика»:

– В нем ехали двое моих сыновей, дочь, мать и отец. И еще много родственников. Солдаты сказали: будем вас эвакуировать. Посадили в автобус и стали стрелять из пушки. – Голос чеченки был совершенно бесстрастным. Словно она тоже сидела в том автобусе, а потом воскресла, но уже начисто лишенная каких-либо эмоций.

– Сочувствую тебе, – сказал Хват, заглядывая в кошару. Ствол одного из его автоматов был направлен вверх, но указательный палец лежал на спусковом крючке.

– Мне твое сочувствие ни к чему, – ответила чеченка. – Мне здесь хорошо. Как приходит лето, прихожу сюда и разговариваю со своими. День, два, неделю. Сколько захочу.

Сумасшедшая? Сообщница бандитов, заманивающая собеседников в западню?

Хвату никогда не доводилось сталкиваться с женщинами-боевиками, но на всякий случай он визуально оценил внешность странной незнакомки, как поступил бы при встрече с любым чеченцем в возрасте от семи до ста лет.

Боевика можно вычислить по нескольким приметам. Материя на его правом плече потерта от постоянного ношения автомата, само плечо опущено ниже левого. Последняя фаланга указательного пальца отмечена мозолью, оставленной спусковым крючком. Левая рука вечно полусогнута, как бы придерживая цевье автомата, рукав характерно лоснится. Поры кожи забиты пороховой копотью, поэтому лица часто кажутся чумазыми. Одним словом, стрелок стрелка видит издалека.

Чеченка, перехватив изучающий взгляд Хвата, подтянула длинные рукава растянутой кофты и показала ему свои растопыренные пальцы:

– Смотри. Я никогда не держала в руках огнестрельное оружие.

– Вижу, – буркнул Хват, неожиданно нырнув в кошару.

Его глаза буравили полумрак, ища какие-нибудь подозрительные детали, но, похоже, здесь действительно никого не было. Клочья полусгнившей соломы, дырявые корзины, несколько овечьих шкур, развешенных на шестах. Под самой крышей тянулся настил, служивший чем-то вроде чердака. Пахло тленом и запустением.

Шестое чувство подсказывало Хвату, что здесь никто не прячется, но для очистки совести он все же решил обойти кошару, где намеревался провести ночь. Правда, присутствие чеченки означало, что спать придется вполглаза, потому что незнакомым людям в диких краях доверять нельзя. И все же худая крыша лучше, чем никакой. Особенно когда на твоем попечении изнемогающая от усталости девушка.

Сдавленный возглас Алисы настиг его на дощатом настиле под крышей, куда Хват забрался по шесту с набитыми на него перекладинами. Недолго думая, он нырнул в щель между жердями и, очутившись снаружи, похолодел от ужаса.

Черная вдова, вооружившись вилами, надвигалась на отступающую Алису, явно намереваясь проткнуть ее насквозь. Впрочем, хватило бы даже царапины, нанесенной ржавыми остриями. Насколько мог судить Хват, это были специальные вилы, которыми овчары выволакивают из кошары дохлых овец или делают аборты живым. В результате орудие труда превратилось в настоящее бактериологическое оружие, которым можно было прикончить десяток городских девушек вроде Алисы.

– Миша! – крикнула она, с трудом увернувшись от яростного выпада чеченской фурии.

– Не подпускай ее к себе!

Стрелять по мечущимся внизу фигурам было слишком опасно, тем более что дождь уже хлестал вовсю, а как следует прицелиться у Хвата возможности не было: жерди под его тяжестью трещали и прогибались. Сделав на них нечто вроде стойки гимнаста, раскачивающегося на брусьях, он швырнул тело вперед и, чудом избежав сальто-мортале, приземлился в паре метров от орудующей вилами чеченки.

В последний момент, пока он еще находился в воздухе, она бросилась Хвату навстречу, намереваясь наколоть его летящее тело на зубцы, но ее подвела подмокшая подстилка из прелой соломы, разъехавшаяся под ногами. Ударившись затылком о землю, она на мгновение сомкнула веки, а когда открыла глаза вновь, перед ними мерцала сталь клинка.

– Дай сюда, сука, – потребовал нависший над нею Хват, берясь одной рукой за древко вил.

– Нет, – каркнула чеченка.

– Да.

Вырванные из ее рук вилы улетели на крышу кошары, после чего острие ножа коснулось аорты на ее шее, мокрой от дождя.

– Не смей! – завопила Алиса во всю силу голосовых связок. – Она больна.

– Она чуть не убила тебя…

– Чуть-чуть не считается!

– И убьет при первой возможности, – закончил свою мысль Хват. – Оставлять ее в живых все равно что согревать змею на груди. Целый выводок змей.

– Так пусть уходит, – предложила Алиса. – Отпусти ее, Миша.

– Я уйду, – сказала чеченка, веки которой покраснели еще сильнее, хотя на них не проступило ни одной слезинки. – Я уйду, и больше вы меня никогда не увидите. Клянусь памятью своих детей.

Несколько долгих секунд Хват смотрел на нее, распластавшуюся у его ног под проливным дождем. Инстинкт спецназовца твердил ему: «Убей гадину, убей, убей!» Голос разума поддакивал: «Как ни прискорбно, но иного выхода нет».

А голос сердца требовал: «Пощади женщину… Пощади несчастную вдову, безутешную мать… Она безумна, но ты должен понять ее горе, должен простить… Потому что в ее трагедии есть толика и твоей вины тоже… Все русские виноваты перед чеченцами, точно так же, как все они виноваты перед русскими. Пора разрывать этот замкнутый круг. Хватит кровопролития. Вспомни христианские заповеди».

Не суди… Не убий… Подставь щеку…

Черт побери, как же это трудно, православные!

– Вставай, – сказал Хват, даже не подумав подать чеченке руку. После случившегося у него не было желания проявлять галантность.

– Спасибо, сынок, спасибо, милый, – зачастила она, поспешно вскакивая на ноги и поправляя сбившуюся назад косынку.

– Я тебе не сынок, овца красноглазая.

– Миша! – укоризненно крикнула Алиса.

– Что «Миша»? Эта гадина собиралась проткнуть тебя насквозь, а я должен с ней миндальничать?

– Нужно уметь проявлять милосердие.

– И великодушие, – добавил Хват, поморщившись, как при упоминании чего-то неприятного.

– И великодушие, – подтвердила Алиса. – Посмотри на эту пожилую женщину. Ты с ней собираешься воевать? Лучше бы пожалел ее.

– Спасибо, деточка, – прошелестела черная вдова, пятясь. – Меня жалеть не надо, меня Аллах уже пожалел. Лишил меня ума, скоро лишит памяти. Больше не вернусь сюда. Тут никого нет, все кончилось.

Сгорбившись, она устремилась прочь, готовясь вот-вот раствориться за пеленой дождя.

– Куда же вы? – окликнула ее Алиса. – Переждите хотя бы грозу.

– Это не гроза, – прокричала чеченка. – Ты еще не знаешь, что такое гроза в наших горах.

С этими словами она исчезла, а Хват еще долго стоял на пороге кошары, вслушиваясь в шум дождя. Почему-то ему казалось, что прощальная тирада чеченки должна завершиться раскатами ведьмовского хохота, но лишь водяные струи шуршали вокруг, монотонно, как в начале Всемирного потопа.

* * *


Хват велел себе проснуться в два часа ночи и открыл глаза как раз вовремя, что его абсолютно не удивило. Привычка – вторая натура.

Он осторожно повернул голову. Алиса спала, прижавшись спиной к его боку, будить ее ужасно не хотелось, но он все же потрепал ее по плечу:

– Подъем, эй… Просыпайся.

– С ума сошел? – заныла она, пытаясь свернуться на сене калачиком.

– Не спать. – И до сих пор в голосе Хвата было трудно распознать хотя бы одну нежную нотку, а теперь его тон сделался и вовсе безжалостным. – Не спать, тебе сказано.

– В чем дело? – спросила Алиса, беспрестанно хлопая ресницами. – Неужели приступ непреодолимой страсти? – Она энергично потянулась, сделавшись похожей на кошку, опрокинувшуюся на спину.

Хват поспешно отвел взгляд и сказал:

– Мы уходим.

– Куда? – изумилась Алиса.

– Неважно. Просто уходим.

– Вот прямо сейчас?

– Прямо сейчас, – кивнул Хват.

– Ночью?

– Если тебе не хочется уходить ночью, то можешь назвать этот час предрассветным. Так будет поэтично.

– Но там мокро! – сопротивлялась сонная Алиса. – Мы промокнем и простудимся.

Хват взял ее за плечи, развернул к себе лицом и сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Черная вдова, которая бросалась на нас с вилами, уже наверняка направила сюда каких-нибудь своих недобитых родственников. Это даже хорошо, но оставаться здесь нельзя. Насморк пройдет. Смерть – никогда.

– Ты сказал: «это даже хорошо»? – недоверчиво спросила Алиса.

– Именно так.

– Тебе не терпится уничтожить еще десяток-другой чеченцев?

– Этим займутся другие, – сказал Хват.

– Кто?

– Скоро все узнаешь. А теперь собирайся.

– Бедному жениться – только подпоясаться, – пожала плечами Алиса, поднимаясь на ноги.

Дождь давно закончился, тучи уплыли в неведомые края, лунное сияние проникало в кошару сквозь каждую дыру, освещая ее молочным призрачным светом. Выбравшись наружу первым и дождавшись Алису, Хват вручил ей трофейный «АКМ», сопроводив жест словами:

– Стрелять я тебя учил, так что будь добра носить оружие сама.

– У тебя автомат лучше, – завистливо сказала Алиса, пристраивая «АКМ» на плечо.

– «Калаш» как «калаш». – Хват хмыкнул.

– У него рожок больше, чем у моего.

– Соображаешь.

– Тут ума большого не надо.

– Ум нужен везде, – возразил Хват. – Смекалка тоже. Вот, гляди, это магазин от ручного пулемета Калашникова. Емкостью на пятнадцать патронов больше, чем автоматный, в него помещается 45 штук. – Излагая шепотом эти премудрости, Хват медленно двигался вокруг кошары, вглядываясь в темноту. – Жаль только, что калибр у патронов 5,45, а не 7,62, как раньше, – продолжал он. – Это наши конструкторы во время войны в Афгане намудрили, на американскую винтовку «М-16» ориентируясь. Но у «пятерочки» рикошет больше и пуля из стороны в сторону телепается. Траектория, как бык поссал… Гм.

Смутившийся Хват осекся.

– Очень познавательно, – степенно кивнула Алиса. – Спасибо за науку, Михаил. Особенно мне понравилось сравнение с быком. Так и вижу его, идущего по дороге, огромного, важного, пока…

– Тс-с! – Предостерегающее шипение было дополнено красноречивым прикладыванием пальца к губам. – Не время и не место болтать о всяких пустяках.

– Молчу-молчу. Но все же бык…

– Еще одно слово, и я поведу тебя через самые густые заросли, которые нам попадутся по дороге, – предупредил Хват. – Это будет что-то вроде отрезвляющего душа. А потом мы устроим марш-бросок километров эдак на десять. И завтракать будем в ужин, причем не сегодня, а завтра.

– Я больше не буду представлять себе быка, – сказала Алиса голоском маленькой послушной девочки. – Я лучше буду представлять тебя, Миша. Ты идешь по дороге. Ничего не телепается, все чинно, благородно…

Вместо того чтобы рассердиться, Хват смешливо фыркнул. Не часто ему встречались девушки, с которыми он чувствовал себя так легко и свободно, и Алиса была одной из них. Нет, не просто одной из них. Самой лучшей.

Переход через залитую лунным светом равнину производился короткими перебежками. Припадая к влажным валунам, Хват косился на во всем подражающую ему Алису и думал, что они могли бы быть отличной парой. А совершая очередной рывок, он не на секунду не забывал о том, что она рядом, и невольно подлаживался к ее манере бега. Довольно странное занятие для спецназовца, находящегося на вражеской территории.

– Здесь остаемся, – сказал Хват, когда они достигли скалистой гряды и, пройдя около полукилометра на север, наткнулись на удобную во всех отношениях расселину. – Там должно быть сухо. – Он указал на каменистый козырек, напоминающий обломок гигантской пемзы. – Ложись спать.

– Светает, – тихо сказала Алиса, оставшись рядом. – Сто лет не видела утреннюю зарю. Жалко пропускать.

Хват хотел напомнить ей о необходимости полноценного отдыха, но вместо этого смущенно кашлянул и признался:

– Мне тоже.

– Сейчас тут тишь, да гладь, да божья благодать, – задумчиво промолвила Алиса, подпирая кулаком подбородок. – А скоро будет война. Стрельба, взрывы, черный-черный дым в небе…

– Как ты догадалась? – спросил Хват.

– Чего же от тебя еще ждать? Мне только интересно, как ты все это собираешься устроить.

– А хочешь небольшую лекцию на отвлеченную тему?

– Если о любви и дружбе, то я вся внимание, – сказала Алиса.

– Моя тема более универсальная, – усмехнулся Хват, неотрывно следя за покинутой кошарой и подступам к ней. – Вот ты упомянула любовь и наверняка убеждена, что она касается только двоих людей, объединенных взаимной привязанностью. Это не так. Повсюду и всегда задействованы три, а не две силы.

– Ты имеешь в виду любовный треугольник?

– Да нет же, – отмахнулся Хват, после чего попытался кратко изложить теорию, усвоенную на специальных курсах по обучению воздействия на людей.

По его словам, вся вселенная, от мельчайшей молекулы до величайшей звезды, являлась результатом сочетания трех противоположных сил. Большинство так называемых образованных людей, утверждал он, принимают во внимание лишь две силы: действие и противодействие, положительный и отрицательный заряд, инь и ян, тьма и свет. На самом же деле лишь наличие третьей силы позволяет первым двум произвести тот или иной эффект.

– Древние называли это «законом трех». – Хват растопырил перед глазами слушательницы соответствующее количество пальцев. – Предположим, некий поп-артист пытается избегнуть больших неприятностей, возникших у него после посиделок в казино. Хотя он и законченный подонок, его намерение можно считать положительной, активной силой. Нежелание оппонентов простить ему карточный долг будет силой пассивной, или отрицательной. – Хват свел вместе указательные пальцы левой и правой руки, демонстрируя, как они упираются друг в друга, не в состоянии преодолеть встречное сопротивление. – Так может продолжаться бесконечно долго, пока не возникнет третья сила, нарушающая сложившийся баланс.

– Например? – вырвалось у Алисы.

– Например, на помощь проигравшемуся артисту приходит его жена, – сказал Хват. – Она, эта жена, сталкивается с чеченскими террористами, но вмешательство третьей силы в моем лице нарушает баланс. И так далее, и так далее. Это может продолжаться бесконечно долго.

– Глупости. Есть масса примеров, когда достаточно взаимодействия лишь двух противоположных сил.

– Да? – вежливо удивился Хват. – Звучит интригующе, но хотелось бы услышать хотя бы один такой пример.

Брови Алисы нахмурились.

– Возьмем двух самых обыкновенных людей, – заговорила она. – Один берет в руки нож или пистолет и убивает другого. Мотив в данном случае значения не имеет. Важен лишь результат.

– Неужели такое возможно? – притворно ужаснулся Хват. – Чтобы вот так, ни с того ни с сего, взять и прикончить своего ближнего?

– Таких случаев сколько угодно, – упорствовала Алиса, смутно уловившая в ответной реплике какой-то подвох. – Появляется некий псих и убивает первого встречного. При чем здесь твоя мифическая третья сила?

– Конкретней можно?

– Пожалуйста. Каин убил Авеля без постороннего вмешательства. Позавидовал брату и зарезал его, вот и весь сказ.

– Разве? – удивился Хват. – Но ведь Каина спровоцировали, это общеизвестный факт. Господь обласкал своего любимчика Авеля, отверг дары, принесенные вторым братом, а потом еще и подзуживать его начал, мол, «почему ты огорчился? отчего поникло лицо твое?». Вот Каин и вспылил, и его можно понять. Не каждый на его месте сумел бы сохранять хладнокровие.

– Ладно. Вот пример двустороннего конфликта. Иуда предал Христа…

– Потому что существовала третья сторона: первосвященники.

– Бог с ней, с Библией, – не сдавалась Алиса. – Давай обратимся к современной истории. Вот некто Марк Дэвид Чэпмен, слышал о таком? Парень купил себе револьвер, приехал в Нью-Йорк и – бац! – застрелил Джона Леннона.

– Значит, его наняли, – пожал плечами Хват.

– Кто?

– Да хотя бы безутешная вдова Леннона, как это чаще всего бывает. Но я предлагаю перейти от мифологии к реалиям сегодняшнего дня.

Алиса хитро прищурилась:

– С удовольствием. Давай возьмем нас. Мы тут совсем одни, никто не влияет на наши с тобой отношения, и вот я решаю поцеловать тебя. Как в данном случае проявит себя третья сила, хотелось бы знать?

– Она уже здесь, – сказал Хват.

– Где? – Алиса посмотрела по сторонам.

– Прямо перед нами. Внизу. Кошару, в которой мы пережидали дождь, окружают бандиты. – Хват повернул голову девушки в нужном направлении. – Несчастная вдова, которую ты пожалела, поступила именно так, как я предсказывал.

– И что теперь? – испугалась Алиса, вглядываясь в заросли, окаймляющие долину.

– А теперь я продемонстрирую тебе, какой грандиозный эффект способна произвести третья сила. За нами охотятся русские вояки из штаба и чеченские боевики, так?

– Ну да. Что здесь забавного, не понимаю?

– Я намереваюсь столкнуть их лбами, – признался улыбающийся Хват.

– Каким образом? – спросила Алиса с сомнением в голосе.

– Сейчас свяжусь по рации со своими работодателями и назову им координаты кошары, в которой мы якобы находимся. Скажу, что мы окружены чеченцами, пусть нас спасают.

– Ты думаешь, что твои работодатели примчатся на выручку?

– Конечно, нет. – Улыбка Хвата сделалась широкой, как у Чеширского Кота. – Они опять попытаются уничтожить нас. Пусть прилетают. Тут работы непочатый край.

* * *


Красное солнышко выкатилось на небо румяным колобком, которого некому проглотить. Из укрытия, в котором засели Хват и Алиса, открылись такие дали, что даже дух захватывало, но их взгляды были прикованы к равнине, по которой передвигались боевики, разбившиеся на три примерно равных отряда. В каждом было от десятка до дюжины человек, вооруженных автоматами, ручными пулеметами и даже гранатометами, прозванными военным народом «мухами».

– Да, вовремя мы оттуда смылись, – пробормотала Алиса.

До чеченцев было далеко, но она невольно понизила голос, словно опасаясь, что ее могут услышать. Немудрено. Наблюдая, как на тебя охотятся мрачные бородатые горцы, вооруженные до зубов, ты становишься предельно собранным и осторожным. И мысленно благодаришь бога за то, что охотники окружают место, где тебя нет. Или человека, благодаря которому ты не превратился в легкую добычу.

Алиса благодарила Хвата, хотя вслух произносила совсем другие слова.

– Что-то они не спешат, – удивилась она, обнаружив, что вместо того, чтобы немедленно атаковать кошару, боевики залегли за естественными укрытиями и ждут неведомо чего.

– Хотят взять нас живыми, – невозмутимо пояснил Хват. – Чтобы позабавиться хорошенько, вытягивая из нас какую-нибудь ценную информацию или деньги.

– Вот и брали бы нас, спящих, тепленькими, – сказала Алиса, как будто речь шла о совершенно посторонних людях.

– А вдруг мы не спим? Завязывается бой. Мужчина и женщина, вместо того чтобы сдаться в плен, погибают от пуль. Или стреляются сами, желая избегнуть нечеловеческих пыток. Как тогда быть бедным чеченским воинам? Убираться восвояси несолоно хлебавши?

– Можно подумать, что ты их жалеешь.

Глаза Хвата сделались холодными, как льдинки.

– Если я и жалею о чем-то, – сказал он, – то лишь о том, что не могу уничтожить всю эту плесень собственноручно.

– Ты уверен, что вертолеты прилетят? – спросила Алиса, скользнув взглядом по лазурному небосклону.

– Почти, – сказал Хват. – Полагаю, рацию, по которой я выходил на связь, исправно пеленговали. Хотя я могу ошибаться.

– И что тогда?

– Тогда нам придется здорово попотеть, выбираясь из этого квадрата. Чеченцы возьмут наш след не хуже гончих. Им в этих горах каждая тропка знакома, каждое ущелье.

– И как же тогда проявит себя твоя пресловутая третья сила?

– Как обычно. – Хват пожал плечами. – Вжик, и все.

– Ты что имеешь в виду?

– Не что, а кого.

– Кого же?

– Курносую с косой.

– Очень оптимистично, – сказала Алиса, в горле которой набух горячий комок. Ей не хотелось умирать. Даже мысль о смерти в такой погожий день причиняла почти физическую боль.

– Если хочешь проникнуться настоящим оптимизмом, – посоветовал ей Хват, – то прислушайся. Курносая уже тут как тут. Во всяком случае, ее гонцы.

– Гонцы?

– Ангелы смерти.

– Я ничего не слышу.

– Ты уверена?

– Конечно. Хотя…

– Тихо, – велел Хват. – Просто слушай и смотри. Представление начинается.

Где-то далеко за горами нарастал, постепенно ширясь, рокот моторов. На несколько секунд он пропал, заглушенный горным отрогом, но потом шум возник снова, уже значительно ближе и явственнее.

– Летят! – воскликнула Алиса, давая выход накатившему облегчению.

Рука Хвата стиснула ее плечо:

– В укрытие.

Схоронившись под поросшим мхом каменным козырьком, накрывавшим часть темной расщелины, они услышали усиливающийся грохот двигателей, сопровождающийся пронзительным свистом турбин. Вынырнув из-за скалистого гребня прямо над их головами, тройка боевых вертолетов нырнула вниз, устремившись в долину с одиноким строением кошары по центру. Их тени мчались внизу, не разбирая дороги, как спущенные с поводков псы.

Алисе показалось, что до ее ушей доносятся гортанные голоса растерянных чеченцев, а потом все утонуло в таком оглушительном грохоте, что она испугалась за свои барабанные перепонки. Это взорвались первые ракеты, выпущенные вертолетами.

Зажимая уши ладонями, вытаращив глаза, московская девушка, полагавшая, что все самые крутые зрелища на земле происходят в кино или на концертных подмостках, смотрела, как низвергаются на землю дымные смерчи, порождая разрывы, вздымающиеся на равнине, как грандиозные огненные кусты.

Кошара лопнула и развалилась, подобно картонной коробке, по которой хватили невидимым кулаком. Среди дыма, пламени и земляного крошева метались человеческие фигурки, некоторые из них взлетали в воздух, разваливаясь на куски или вообще исчезая из виду. Земля дрожала так сильно, что у Алисы заныли зубы, а вертолеты продолжали кружиться над долиной, обрушивая вниз шквалы огня. Они действовали подобно огнедышащим драконам, договорившимся смести с лица земли все живое.

Когда иссякли ракеты и бомбы, заговорили пулеметы, добросовестно перемалывающие глиняные останки кошары заодно с костями живых и мертвых. В какой-то момент по вертолетам открыли автоматный огонь. Алисе даже показалось, что она видит искры, высекаемые пулями из стальных боков «вертушек», но потом автоматы боевиков захлебнулись.

– Что это? – спросила Алиса, заметив шлейфы белесого дыма, протянувшиеся от земли к небу.

– Чеченцы пытаются достать вертолеты из гранатометов, – пояснил Хват. – Бессмысленное занятие. Заведомо проигрышное.

– Почему же у тебя получилось?

– Чтобы стрелять, как я, нужно сначала пройти ту школу, которую я прошел.

– Как она называется?

Ухмыляющийся Хват покачал головой:

– Забыл. Но эта школа довольно реалистично описана то ли у Данте, то ли у Вергилия.

– А-а, – понимающе протянула Алиса. – Ты имеешь в виду круги ада?

– Угу. Что-то в этом роде.

– Лично мне при упоминании ада всегда будет представляться одна и та же картина.

– Какая?

– Эта.

Алиса кивнула на вертолеты, зависшие над равниной. Их стеклянные морды были опущены вниз, как у хищников, выискивающих все новые и новые жертвы. Наверно, среди разбросанных по земле тел произошло какое-то шевеление, потому что пушка одного из вертолетов отозвалась на это выстрелом, коротким, как удар молотка, загнавшего гвоздь в гроб. Последний гвоздь. Завершающий.

– Теперь будет высадка десанта, – сказал Хват. – Пока бойцы будут искать мой труп с компьютерным винчестером в рюкзаке, мы с тобой должны убраться отсюда как можно дальше.

– Куда мы пойдем? – спросила Алиса, готовая последовать за своим проводником.

– В горы. На равнине нас скоро прихлопнут либо свои, либо чужие. Скорее всего, нас объявили какими-нибудь опасными преступниками, так что русские теперь представляют для нас такую же угрозу, как чеченцы. – Пригнувшись, Хват двинулся вперед, спеша скрыться среди корявых кустов и сосенок, постепенно переходящих в лес, покрывающий горный склон.

– Между молотом и наковальней, – прокомментировала Алиса, подражая каждому его движению. – И долго мы будем так странствовать?

– Двое суток, может быть, трое. Пока не доберемся до Северной Осетии или Ставрополья. Это уж как повезет.

– Повезет, – убежденно заявила Алиса. – Если, конечно, я шею не сверну мимоходом.

Хват обернулся:

– Горы здесь небольшие, лесистые, так что превращаться в скалолазку тебе не придется, не беспокойся.

– Я беспокоюсь о том, в каком виде я покажусь людям. Меня примут за самку снежного человека. За йети.

– Ну, здешний народ ко всему привычный. Не думаю, что ты произведешь особый фурор.

Приостановившись, чтобы напоследок полюбоваться затянутой дымом низиной, Алиса согласилась:

– Да, после подобного зрелища уже трудно чему-то удивляться. Теперь я понимаю, почему бог не карает грешников.

– Почему же? – поинтересовался Хват.

– А зачем? Мы все и так наказаны.

– Тем, что смертны?

– Тем, что живы, – возразила Алиса. – На этой планете. Сейчас.

Хват промолчал. Он давно пришел к аналогичному выводу, так что переливать из пустого в порожнее не имело смысла.




Глава 18

По долинам и по взгорьям


Ближе к вечеру Алиса начала выдыхаться. «Вот уж действительно: лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал, – размышляла она, вяло переставляя ноги следом за ботинками идущего впереди Хвата. – Горы, на которых никогда не бывал и не побываешь».

С полудня она не держала во рту маковой росинки – только пила воду. Один раз из встретившегося на пути ручья. Потом дважды из фляги своего неутомимого спутника. Влага тут же выходила вместе с потом, но пить часто и помногу Хват не позволял, утверждая, что от этого будет только хуже.

Но вот настал момент, когда слово «хуже» потеряло всяческий смысл. Хуже было просто некуда.

– Или мы остановимся, или дальше пойдешь один, – прохрипела Алиса, шагая вперед из последних сил.

– Значит, самое время перекусить, – невозмутимо согласился Хват. – Привал.

– Привал, – слабо повторила Алиса, прежде чем рухнуть на усыпанную хвоей землю.

Она давно мечтала об этом миге высочайшего блаженства. Врут те, кто утверждает, что для полного счастья женщине необходимы любовь, забота и ласка. Сначала ее нужно погонять по горам до полного изнеможения, а потом позволить валяться на земле, вот тогда она поймет, что такое настоящее счастье, сравнимое по накалу с оргазмом.

– Чувствую себя как после тысячи и одной ночи любви, – призналась Алиса, кое-как отдышавшись. – С Кинг-Конгом.

– Ничего, завтра будет еще лучше, – пообещал Хват.

– Лучше не бывает.

– Бывает.

– Тогда пристрели меня, чтобы я не мучилась, – попросила Алиса голосом героини какого-то забытого фильма. – Только сначала покорми.

– Будет исполнено, сеньорита, – пообещал Хват, исчезнув среди деревьев, между которыми уже начали сгущаться вечерние тени.

Алиса тут же отключилась, а очнулась, когда в лесу было почти темно. Оказалось, что рука Хвата требовательно тормошит ее за расслабленное плечо, а его голос весело повторяет:

– Эй, спящая красавица… Кушать подано…

– Опять галеты?

– Обижаете, сеньорита. Как бы вы отнеслись к куску свежего, сочного мяса…

– О, – простонала Алиса.

– Поданного вам прямо в постель, – продолжал Хват в той же завлекательной манере.

– М-м…

– Вашим верным рыцарем, возвратившимся с охоты…

– Мясо! – вскричала Алиса, готовая захлебнуться собственной слюной.

– Вот, угощайся.

Прежде чем скромно отступить в сторону, Хват протянул ей свой нож, который до этого прятал за спиной. На его лезвии была наколота освежеванная, выпотрошенная тушка неизвестного зверька. Ни головы, ни хвоста, ни лап, по которым можно было бы определить его породу.

К своему изумлению, Алиса обнаружила, что это волнует ее не так уж и сильно.

– Сейчас разведу костер, – сказала она, порываясь встать, отчего все ее суставы заскрипели, как давно не смазывавшиеся дверные петли.

– Костер разводить нельзя, – остановил ее Хват. – Пламя выдаст нас.

– Ты предлагаешь мне есть это сырым? – недоверчиво спросила Алиса. – Вот в таком виде? – Она уставилась на тушку неведомой зверушки, пронзенную ножом.

– Можно сначала вывалять ее в земле.

– Прекрати издеваться!

– Тогда ешь, – предложил Хват, выкладывая перед спутницей какие-то травы и корешки. – Это вкусно.

– Я не могу, – пожаловалась Алиса, беспрестанно сглатывая набегающую слюну.

– Еще как можешь. Вспомни всех этих «последних героев» из передач про жизнь на необитаемом острове. Они и не такое кушают ради каких-то десяти тысяч долларов.

– Разве за мой подвиг мне выдадут приз?

– А разве твоя жизнь стоит не больше десяти тысяч? – удивился Хват.

– Больше, – согласилась Алиса. – Намного больше.

Ее последние слова прозвучали неразборчиво, потому что ее челюсти были заняты непрерывным жеванием и глотанием сырого мяса, которое, как ни странно, оказалось вкуснее любых деликатесов, опробованных в клубе «Башня». Когда с угощением было покончено, наблюдавший за Алисой Хват забрал из ее рук нож, несколько раз вонзил его в землю и принялся срезать сосновые ветки, выбирая на ощупь те, что попышнее.

– Перебирайся туда. – Он указал на ель, лапы которой опускались почти до самой земли. – Постель будет готова через пару минут.

Когда они улеглись в своем пахнущем хвоей логове, было уже совсем темно. Ночную тишину оглашали жутковатые вопли лесных тварей, но Алиса больше прислушивалась к биению сердца устроившегося рядом мужчины.

– Обними меня, – попросила она, прежде чем провалиться в колодец забвения, в котором не было ни яви, ни сновидений.

Самое обидное, что Алиса так никогда и не узнала, выполнил ли Хват ее пожелание. В последний момент ей показалось, что да, но уверенности в этом не было. Тем более что и Хвата рядом не было.

* * *


Вначале ночь распалась на фрагменты мглы, клубящейся между стволами, а потом растворилась вовсе, сменившись утром нового дня. С того самого момента, когда мрак еще только-только начал сереть, Хват прислушивался к происходящему вокруг.

Судя по вчерашнему налету, за него взялись всерьез. Конягин и компания действовали совершенно открыто, что могло означать только одно: Хват и Алиса объявлены вне закона. Неважно, какая ложь для этого была запущена в оборот. Факт оставался фактом: против двух людей, пробирающихся через территорию Чечни, работала вся военная машина Северо-Кавказского округа, намереваясь раздавить их, прежде чем они достигнут границы.

Но был и обнадеживающий момент. Ни вчера, ни сегодня над горами не раздавался рокот новых вертолетов, прилетевших для осмотра местности или для высадки десанта. Это означало, что вчерашний расстрел кошары и окружавших ее боевиков удовлетворил преследователей. Выслушав доклад командира звена, они решили, что беглецы уничтожены вместе с компьютером, смешаны с землей и пеплом. «Да, скорее всего так оно и было, – решил Хват, не услышавший ничего подозрительного. – Иначе над районом давно сновали бы маневренные «вертушки», сбрасывая на землю фигурки десантников».

Их отсутствие означало, что Хват и Алиса мертвы. Что ж, не худший вариант, тем более что слать похоронки их родственникам никто не станет. Они стали парочкой призраков, в существование которых, как известно, мало кто верит. Уж во всяком случае не надутые генералы, возомнившие себя вершителями человеческих судеб. И если требовалась какая-то дополнительная причина выжить в переделке и возвратиться домой, то она у Хвата имелась. Желание поквитаться с теми, кто его подставил. Ему сильно задолжали. И долг этот измерялся не только недоплаченными долларами.




Накормив проснувшуюся Алису разогретым гороховым супом и таблеткой спрессованного сушеного мяса, Хват уничтожил следы ночевки и, не вовлекаясь ни в одну из дискуссий, навязываемых девушкой, скомандовал:

– Вперед…

– Заре навстречу, – пробурчала она, недовольная его явным нежеланием поболтать на отвлеченные темы. В знак протеста она расстегнула свою просторную офицерскую рубаху до предпоследней пуговицы, отчего приобрела вид дерзкий и, мягко говоря, вызывающий.

Полюбовавшись ею, Хват заметил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Сексуальная революция, о которой так долго говорили большевики, совершилась.

– Жарко, – пожаловалась Алиса.

– Так разденься совсем, кто и что тебе мешает?

– Не хочу тебя смущать.

– Ты меня не смущаешь. – Хват притворился, что едва сдерживает зевок.

Получилось очень похоже и так обидно, что Алиса, надувшись, умолкла надолго. В следующий раз она подала голос лишь пару часов спустя, когда на пути попалась прогалина, посреди которой торчали развесистые, курчавые деревья, ветви которых были усыпаны зелеными ядрышками грецких орехов.

– Давай попробуем, – предложила Алиса.

– Пробуй, – равнодушно сказал Хват. – Но учти, они еще незрелые. Сначала тебе придется сбивать их по одному или карабкаться наверх. Потом ты будешь обгрызать на ходу зеленую кожуру, окончательно становясь похожей на крупную мартышку.

– Почему это я стану похожей на мартышку? – обиделась Алиса.

– Ты ела в детстве неспелые грецкие орехи? Лицо и пальцы после этого выглядят так, словно их перепачкали йодом. – Говоря это, Хват глядел вверх, словно небо над головой интересовало его значительно больше, чем стоящая перед ним девушка в расстегнутой до пупа рубахе. – Наградой же за твои мучения будет мягкая белая субстанция, почти лишенная вкуса и запаха.

Представив себя с коричневой физиономией, Алиса зашвырнула сорванный орех в чащу, рассчитывая получить за эту выходку хотя бы строгий выговор, но Хват, смерив ее соболезнующим взглядом, молча зашагал дальше. Мысленно поклявшись сбить с него спесь при первой же возможности, Алиса двинулась следом.

Удобный случай выпал, когда они спустились в сырое ущелье, по дну которого, бурля и норовисто всплескивая, мчался горный поток. Ущелье представляло собой пологую ложбину между двух конусообразных вершин. Ручей можно было перепрыгнуть без разгона, но во время дождливых сезонов он разливался раз в десять шире. Повсюду валялись принесенные с гор камни, вывороченные пни, вымытые из земли стволы деревьев. Пересохшее русло представляло собой что-то вроде естественной дороги, проложенной через чащу.

– Можно пойти вдоль ручья, – предложила Алиса, – вместо того чтобы карабкаться то вверх, то вниз.

– Нет, – возразил Хват. – Ущелье – западня. Если кто-нибудь обнаружит наше присутствие, мы отсюда не выберемся.

– Честно говоря, мне не хочется отсюда выбираться, – призналась Алиса, без устали поднося к губам пригоршни восхитительной на вкус воды.

– Что ж, ты можешь остаться.

– Нет, нет, сейчас пойдем.

– Надеюсь. – Хват принялся завинчивать колпачок фляги, не забыв швырнуть внутрь пару обеззараживающих таблеток.

– Я только ополоснусь быстренько, – сказала Алиса самым невинным тоном, на который была способна.

Она мигом сбросила пропотевшую рубаху, выставив напоказ торчащие грудки, которыми привыкла гордиться, когда услышала шипение Хвата:

– Я так и знал. Опять они!

– Ну да, – подтвердила оскорбленная Алиса. – А ты думал, что у меня разные бюсты для всяких случаев жизни?

– Закрой рот.

Уже догадываясь, что речь идет вовсе не о ее прелестях, Алиса насторожила слух и уловила голоса, доносящиеся откуда-то сверху, по левому склону. Мужские голоса. Разговаривающие по-чеченски.

– Не двигайся, – произнес Хват почти беззвучно, прежде чем исчезнуть, как заправский человек-невидимка. Только что он стоял в десяти шагах от Алисы, на другом берегу ручья, а теперь там высились лишь поросшие мхом валуны.

До этого момента вода в ручье казалась Алисе холодной, прямо-таки ледяной. Теперь температура крови в ее жилах опустилась до точно такой же отметки, и произошло это столь стремительно, словно девушка превратилась в Снегурочку с остекленевшим взглядом и смерзшимися губами.

Потому что за ее спиной раздалось мерзкое хихиканье, не сулящее ей ничего хорошего.

* * *


Она стояла совершенно одна, дура дурой, по пояс голая, в грязной юбчонке, едва прикрывавшей то, что находилось под драной материей. Она глядела прямо перед собой, понятия не имея, что происходит за ее спиной.

– Руки вверх, – произнес чей-то голос с ужасающим акцентом.

– Пусть лучше ноги поднимает, – возразил второй голос, изъяснявшийся по-русски значительно понятнее. – Эй ты, гляди сюда.

Алиса осторожно обернулась. Ею любовались двое безусых, но зато чрезвычайно бородатых боевиков, баюкавших свои автоматы, как младенцев. Остальные продолжали двигаться по склону значительно выше, перекрикиваясь на ходу, как ни в чем не бывало, потому что они находились минутах в пяти ходьбы от злополучного ручья. Пока что им была не видна полуголая девушка, застигнутая врасплох передовым отрядом. Ее обнаружили лишь эти двое, бороды которых казались приклеенными или подвязанными на веревочках, как в плохом театре. Их внимание было приковано исключительно к девичьей фигуре, их языки беспрестанно облизывали пересохшие губы, а глаза светились маниакальным блеском.

Это оставляло крохотный шанс на спасение. Если Алисе удастся заманить боевиков как можно ближе к затаившемуся Хвату, то он успеет что-нибудь предпринять. Если же нет, то ее скосят первой же автоматной очередью, потому что деваться на открытом пространстве ей некуда.




Решение нужно было принять мгновенно, и оно было принято.

– Фу, как вы меня напу-али, мальт-чики, – произнесла Алиса заплетающимся языком. – Хо-ите тут, брои-те… Нет, штобы по-очь даме пере-аться на дру-ой бе-ех…

– Что она говорит? – напрягся тот, который почти ни бельмеса не понимал по-русски.

– Хочет на другой берег, – перевел второй.

– Переправа, переправа, берег левый, берег правый, – закивала Алиса, делая вид, что едва держится на ногах.




Дальше произошло маленькое чудо. Она совершенно не понимала языка, на котором изъяснялись бородачи, но откуда-то точно знала, что именно они так бурно обсуждают приглушенными голосами. Один предлагал немедленно позвать своих, а второй доказывал, что это можно будет сделать чуточку попозже, получив свою толику заслуженного удовольствия. Накинувшись на девку всем скопом, мужчины разорвут ее пополам. Вообще-то не жалко, но не разумнее ли сначала поиметь целую девку?

– Ходи сюда, – поманил Алису русскоязычный. – Быстро, быстро.

– А вы меня трахать будете? – восхитилась она. – Вот здорово! Только я там хочу, на камнях!

Призывно махнув рукой, она побрела через ручей, косолапо загребая воду великоватыми ботинками. Ссутуленная спина ожидала выстрела, но он так и не последовал.

– А ну, стой!

Шипя, как перевозбужденные гуси, боевики бросились за Алисой.

Когда навстречу им выскочила пятнистая мужская фигура с рюкзаком за плечами, они опешили настолько, что не успели сделать ни единого выстрела.

Впрочем, о какой стрельбе может идти речь, когда руки мужчин лежат не на оружии, а на совсем других штуковинах, изготовленных к бою?

* * *


Как известно всякому, автомат – оружие огнестрельное и весьма опасное. Но при внезапном столкновении с противником лоб в лоб выстрелить из него не всегда успеваешь, а часто и сам не хочешь этого делать, чтобы не поднимать шум. В таких случаях автомат по своим боевым характеристикам мало чем отличается от обыкновенной палки. Палкой даже удобнее драться, чем автоматом. Поэтому Хват шел в атаку с одним лишь ножом, заждавшимся своего часа.

Прыжок, другой. Взмах лезвием, оставивший в воздухе призрачный отблеск стали.

– Урл-л…

Первый противник, попытавшийся встретить спецназовца ударом приклада, получил молниеносный удар под свою экзотическую бороду, в горло и, вцепившись в него скрюченными пальцами, упал лицом вниз, после чего вода в ручье еще долго отливала розовым. Его ноги колотили по земле, как будто он все еще куда-то спешил, как будто кому-нибудь когда-нибудь удавалось удрать от смерти.

Хват развернулся на полусогнутых, пружинящих ногах.

Второй боевик, успевший отпрянуть назад, проявил себя более расторопным, но все равно не слишком сообразительным. Ему следовало делать что-то одно: либо искать дрожащей рукой «лепесток» предохранителя, либо звать на помощь, а он попытался сделать и то и другое сразу, в результате не успев ничего.

Совсем ничего.

Фыр-фыр-фыр…

«Союзник» Хвата обернулся вокруг себя положенное количество раз и, набрав инерцию за счет массивной рукоятки, вонзился в сердце боевика, сократившееся в последний раз и тут же опавшее пустым мешочком.

Прежде чем он упал, безрезультатно пытаясь закричать или хотя бы выдернуть из груди стальное жало, Хват был уже тут как тут. Взявшись за подрагивающую рукоять, он небрежно повернул ее против часовой стрелки, словно какую-то таинственную дверцу ключом открывал.

– Гах, – прошептал боевик, душа которого вырвалась на свободу, чтобы устремиться в населенные гуриями сады вечных наслаждений, возделанные для него Аллахом.




Не позволяя обмякшему телу упасть, Хват вытащил нож, вытер его о запрокинутую веерообразную бороду врага, а потом уже поволок его к камням, за которыми скрывался перед началом схватки.

Рассчитывать на то, что приближающийся отряд не заметит потери двух своих бойцов, было глупо, но стоило хотя бы попытаться выиграть время. Постараться выиграть время. Очень и очень.

Время неумолимо отсчитывало секунды. Алиса стояла как вкопанная, позабыв, кто она такая и что здесь делает.

Щелкнув перед ее носом пальцами, Хват ринулся ко второму трупу, выдернул его из воды, как тряпичную куклу, взвалил на плечо, побежал к валунам.

– Уходим, – произнес он одними губами, избавившись от ноши.

Вышедшая из ступора Алиса понятливо закивала головой, сорвалась с места, смешно выбрасывая ноги в стороны, и побежала, но вдруг остановилась.

– Рубаха, – пробормотала она, скрещивая руки на груди.

«Нет, боже, нет», – взмолился Хват. Голоса чеченских боевиков раздавались уже совсем рядом. Было отчетливо слышно, как хрустят сухие сучья под их ногами, как шуршит раздвигаемая ими листва. Они пока гоготали каким-то своим шуткам, не подозревая о том, что происходит в нескольких десятках метров, но Алиса уже метнулась обратно, не разбирая дороги, не замечая яростной жестикуляции Хвата.

– Не сметь! – выдохнул он, попытавшись поймать ее за плечо, но она увернулась, а потом было уже поздно.

Шлепая промокшими ботинками по мелкой воде, Алиса выбралась на другой берег, и эти дополнительные секунды решили все.

Ее заметили.

Не было ни окриков, ни удивленных возгласов. Просто голоса идущих по склону боевиков внезапно смолкли, все разом. Как будто их отрезали. Осталась лишь гнетущая тишина, длившаяся очень и очень недолго.

* * *


Думп!

Первый выстрел прозвучал как бы понарошку. Словно пальнули со страху или случайно. Однако через пару секунд все ущелье гремело раскатами трескучих очередей, выпускаемых со склона вниз, сквозь зеленый занавес листвы. К счастью для беглецов, стрельба велась беспорядочно, как попало, вслепую. Будто гурьбе новобранцев выдали оружие и позволили им палить в свое удовольствие, не жалея патронов. Лишь две пули булькнули в ручье, но и те вряд ли были прицельными.

– Наверх! – Хват жестом указал Алисе направление бега, после чего, пропустив ее вперед, приостановился, целясь под кроны деревьев, между которыми уже мелькали бегущие фигуры.

Оживший автомат задрожал в его руках, словно отбойный молоток. Самые невезучие преследователи взвыли в две глотки, кубарем покатившись по склону, а остальные только усилили ответный огонь. «Идиоты», – подумал Хват, ретируясь из простреливаемой зоны. Судя по характерному звучанию рикошетящих кусочков металла, многие из боевиков стреляли ультрасовременными пулями со смещенным центром тяжести. Такая, попав в палец, не просто оторвет его, а войдет в руку, пробуравит ее до самого плеча и, намотав на себя лохмотья плоти, выйдет где-нибудь под лопаткой. Однако пользоваться такими пулями в лесу – самоубийству подобно. Каждый сучок, каждая веточка способны изменить траекторию полета пули, направив ее в противоположном направлении. Это не на открытой местности по ясно видимым мишеням палить.

Позади раздался исполненный боли крик, хотя Хват пока что не отстреливался. Надо полагать, кто-то из чеченцев таки умудрился покалечить либо себя самого, либо кого-то из товарищей по оружию. Сразу после этого огонь начал слабеть и вскоре стих совсем, зато голоса преследователей сделались громче и отчетливее. Самые рьяные из них орали классическое «Аллах акбар», остальные просто ругались: кто по-чеченски, кто по-арабски, кто по-русски. «Интернационалисты хреновы», – подумал Хват, помогая Алисе карабкаться наверх.

Где-то там, за лесом, их ждало солнце, которое, конечно же, не встретит беглецов выстрелами в упор. Но туда надо было еще добраться, а отсюда – выбраться. Почти невыполнимая задача, учитывая физическую подготовку Алисы и увеличивающуюся крутизну подъема.

– Дальше сама, – крикнул ей Хват.

– А ты?

– Вперед! Я догоню.

Беспорядочно размахивая злополучной рубахой, Алиса снова полезла вверх. Из-под ее ног катились каменистые осыпи, из ее груди вырывались судорожные стоны, напоминающие всхлипы. Долго такого темпа она не выдержит. Это не из клуба в клуб переходить с компанией, не с одной станции метро на другую.

Хват расстегнул подсумок с гранатами, вглядываясь вниз, откуда, мелькая между стволами, наползали боевики, разбившиеся на два отряда, чтобы зажать добычу в клещи. Бой был неизбежен. Совершенно ненужный, опасный, неравный бой, шум от которого уже разнесся по всей округе.

Что ж, терять нечего, кроме жизни. Своей и чужой, которую взялся спасать.

– Из России, с любовью, – прошептал Хват, метнув вниз ребристое яйцо первой гранаты со снятой чекой.

Два гостинца полетело налево, два – направо. «Каждой твари по паре», – мысленно прокомментировал Хват, когда загремели взрывы, перемежаемые паническими воплями преследователей. Сами они не имели возможности добросить гранаты до противника, поэтому просто возобновили огонь, который показался Хвату значительно более жидким, чем в начале погони. Осколочные «Ф-1» неплохо проредили ряды боевиков.

Хорошо бы добавить еще парочку «киндер-сюрпризов», но их следовало приберечь на закуску. Не дожидаясь, пока преследователи определят его местонахождение, Хват снова побежал наверх, безошибочно выискивая естественные ступени, от которых было удобно отталкиваться подошвами.

Когда он настиг Алису, она уже не просто помогала себе руками, а ползла на четвереньках, сопя, как самый шумный, самый медлительный в мире паровоз. Автомата при ней не было – куда-то подевался во время суетливого восхождения, – зато проклятая рубаха волочилась следом, словно от ее наличия зависело дальнейшее будущее девушки.

– У «чехов» мешок с крысами, – придумал на ходу Хват, поравнявшийся с Алисой.

– За… зачем? – пропыхтела она.

– Сунут в мешок по пояс, завяжут…

– И что?

– Крысам придется прогрызать себе выход. Догадываешься, через что?

При этих словах у Алисы открылось то, что называется в спорте вторым дыханием. Повизгивая, как если бы зубастые твари уже подбирались к ее нежной коже, она набрала вполне приличную скорость, продираясь сквозь заросли, сминая кусты, кроша ногами трухлявый валежник.

Боевики не отставали. Они временно прекратили бесполезную стрельбу. Лишь шумное дыхание многих людей оглашало лес, далекая дробь дятла да птичий щебет.

– Не останавливайся! – крикнул Хват Алисе, снимая автомат с предохранителя и переводя его в режим одиночной стрельбы. – Продолжай в том же духе.

До вершины оставалось метров сто, любой беглец постарался бы поскорее добраться туда, чтобы затеряться в чаще, сбежав вниз, но Хват не был любым. Он прекрасно знал, что чеченцы легко возьмут след, маскировать который некогда. И еще он знал, как полезно действовать порой вопреки логике, наперекор здравому смыслу и инстинкту самосохранения.

Укрывшись за упавшим стволом, Хват вскинул автомат и превратился в его дополнение, чутко реагирующее на каждое постороннее движение в пределах досягаемости пуль.

Банг! Сраженный горец всплеснул руками и покатился под откос, увлекаемый вниз своим рюкзаком, набитым боеприпасами. Банг! Лопнула неосторожно высунувшаяся из-за дерева лохматая голова. Банг! Пораженное пулей лицо перекорежилось, как восковая маска, попавшая в огонь.

Банг… банг… банг…

Ни одного промаха, ни одной пули, выпущенной напрасно.

Автоматы уцелевших затрещали наперебой, как насмерть перепуганные сороки. Ствол, за которым лежал Хват, превратился в подобие тамтама, из которого выбивались тревожные ритмы. Казалось, шальные пули заполнили все пространство, подобно свирепым металлическим пчелам, мечтающим лишь о том, как бы укусить побольнее. Насмерть.

– А! – вскрикнул Хват. И еще разок, уже тише, протяжней, жалобней: – А-а, с-сук-ки…

После чего умолк.

Чеченцы, купившись на эту нехитрую уловку, выломились из зарослей всей гурьбой: четверо слева, шестеро справа. Мало их учила война. Что ж, последний, самый главный урок взялся преподнести им целый и невредимый Хват, переключивший «калашникова» на стрельбу очередями.

Тела боевиков затряслись, как в припадке общей падучей. Они что-то орали, нелепо подпрыгивая, кружась на месте, цепляясь друг за друга. Они еще надеялись выжить, хотя по существу были мертвы.

Ствол автомата двигался из стороны в сторону по горизонтали, пресекая любые попытки повернуть обратно или открыть ответный огонь. Не полагаясь на одни только пули, Хват метнул влево и вправо по гранате, а сам приник к земле, пережидая близкие взрывы.

Ухнуло почти одновременно, да еще как ухнуло!

Пока по лесу гуляло эхо и осыпалась, шурша листвой, земля, Хват отшвырнул автомат с пустым магазином и выхватил автоматический пистолет с заряженной под завязку обоймой, но в этом уже не было необходимости. Живая сила противника превратилась в мертвую.

Опасность миновала. Чтобы возникнуть в следующий раз неведомо где, неведомо когда.

* * *


– В жизни ничего подобного не видела, – сказала Алиса.

Взгляд у нее был пустой, а голос безжизненный. Она стояла позади Хвата в наброшенной на плечи рубахе и, глядя на разбросанные повсюду трупы, качала головой. Незакатанные рукава свисали чуть ли не до колен, придавая ей сходство с печальным Пьеро, но, вместо того чтобы пожалеть ее, Хват грозно нахмурился:

– Это еще что за новости? Ты почему здесь?

– На всякий случай, – ответила Алиса. – А вдруг бы тебе понадобилась помощь.

– Чем же ты мне собиралась помочь, хотел бы я знать? И где твой автомат, боец Сундукова?

– Я больше не Сундукова. А автомат пришлось бросить. Тяжелый.

– Что же мне теперь с тобой делать? – осведомился Хват. Тон его по-прежнему оставался грозным, хотя в глазах плясали веселые огоньки, которых понурившаяся Алиса видеть не могла.

– Не знаю, – тихо сказала она, по-детски шмыгнув носом.

– А кто знает?

– Тоже не знаю. – Немного поразмыслив, Алиса предположила: – Автоматов можно новых набрать. Сколько угодно.

Хват издал кашель, напоминающий львиный рык.

– Чтобы ты их потом опять бросала, где попало?

– Я больше не буду.

Это прозвучало очень по-детски, настолько по-детски, что изображать гнев дальше стало невозможно.

– Ладно, прощаю, – проворчал Хват. – Только застегнись в конце концов. У меня твой стриптиз вот где сидит. – Он провел ребром ладони по горлу.

Беспрекословно выполнив распоряжение своего командира, Алиса нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Оружие собирать? – спросила она.

– Нет.

– Разве мы уже выбрались из Чечни?

– Нет, но если будем продолжать в том же духе, то все равно не выберемся, – заверил спутницу Хват. – Ни с автоматами, ни без оных. Дальше надо идти тихо-тихо. Ночные переходы, дневные лежки.

– Почему? – встрепенулась Алиса. – Я же видела, как ты стреляешь. Может, лучше пробиваться с боем?

– Знаешь, на сколько километров разносится в горах шум боя? – Хват покачал головой. – Нет уж, хорошего понемножку. Скоро тут и так все три заинтересованные стороны соберутся.

– Чеченцы раз. – Алиса загнула палец. – Русские два. – Она загнула второй палец. – А кто третья сторона?

– Дикие звери, которые придут сюда попировать.

Глаза Алисы округлились.

– Послушай, а крысы не разбежались? – спросила она, опасливо озираясь по сторонам.

– Какие крысы? – удивился Хват.

– Те самые, из мешка. Ну, которых чеченцы специально морят голодом.

– А, эти… Ими индийцы любили пленников запугивать.

– Не поняла. – На лбу Алисы появилось сразу несколько горизонтальных морщин. – При чем тут индийцы? Ты говоришь о наемниках?

– Я говорю о сикхах, воевавших с англичанами в восемнадцатом веке, – пояснил Хват.

– Какого черта?

– Им, видишь ли, независимости захотелось. Они национально-освободительную борьбу вели. С британскими колонизаторами.

– Какого черта ты соврал мне про крыс? – спросила Алиса голосом вокзального репродуктора. – У меня чуть сердце из груди не выскочило.

– В следующий раз держи свою грудь под одеждой, и все будет в порядке. – Лицо Хвата окаменело, сделавшись неприязненным. – Надоели твои бабские штучки. Заколебали.

– Вот как, заколебали, – повторила Алиса. – Что ж, тогда дальше можешь идти без меня. Мальвине с тобой не по пути.

– С каких это пор ты стала Мальвиной?

– С тех самых пор, как ты превратился в Буратино.

– Я? – возмутился Хват.

– Ты, ты, – подтвердила Алиса. – Натуральный бесчувственный чурбан, причем не очень отесанный. – Она издевательски помахала рукой и зашагала прочь. – Так что, как поется в известной тебе песне, чао, бамбино, сорри.

– Стой! – рыкнул Хват.

– Ха-ха!

Алиса продолжала уходить, прямая, как цирковая гимнастка, приготовившаяся исполнить смертельный номер.

– Стой, – повторил Хват, нагоняя ее в три размашистых прыжка.

– Не командуй.

– Но я должен!

– Никто никому ничего не должен, – отрезала Алиса. – Ты сам по себе, я сама по себе. Отпусти меня! Немедленно отпусти!

– Еще чего выдумала, – фыркнул Хват. – Не трепыхайся. Ты будешь делать то, что я тебе скажу, заруби себе на носу. До той минуты, пока не окажемся в безопасности, ты – мой подчиненный.

– Размечтался!

– Это не мечты, а суровая действительность.

– Да пошел ты со своей суровой действительностью!..

– Что ты сказала?

– Что слышал!

– Ах, так…

– Да, так, – крикнула Алиса с вызовом. – Именно так и никак иначе.

– Ну, тогда не обижайся…

Хват схватил ее воротник, притянул к себе, резко вздернул вверх, вынуждая девушку встать на цыпочки… И неожиданно поцеловал ее самым долгим поцелуем, на который был способен.

На который они оба были способны, учитывая долгое отсутствие соответствующей практики.




Глава 19

За горами, за долами


Поздним вечером, когда Ростов-на-Дону уже начал погружаться в потемки, генерал Завадский сидел за письменным столом в своем кабинете и тупо глядел на светящийся экран монитора. Его лицо было окрашено не в столь интенсивный свекольный цвет, как обычно, нос уныло обвис под тяжестью очков, которые генерал носить не привык, поскольку напрягать подслеповатые глаза ему приходилось нечасто. Все, что ему было нужно, он знал и так, а чего не знал, то ему всегда были готовы подсказать. Напялив очки, он сразу потерял всю свою генеральскую значимость, зато почувствовал вдруг собственную уязвимость. Это было очень неприятно. Как будто с Завадского сорвали лампасы вместе со штанами и выставили его в таком непотребном виде на всеобщее обозрение.

Убеждая себя, что это не так, он теребил эластичные подтяжки и машинально оглаживал ляжки, обтянутые зелено-оливковым сукном. Брюки были на месте и сидели что надо.

Оторвавшись от их созерцания, Завадский снова уставился на экран, где белела страница, озаглавленная просто и со вкусом: «Автотехническое обеспечение при подготовке к операции». Вот уже в пятый раз он пытался вникнуть в смысл написанного, но снова и снова был вынужден перечитывать строки, четко набранные черным по белому:

При подготовке к намеченной операции автомобильной службе округа необходимо решить следующие задачи:

1) Доукомплектование автомобильной техникой соединений и частей СКВО в группировке войск за счет перераспределения техники из частей, задействованных в группировку.

2) Для проведения технического обслуживания и ремонта автомобильной техники группировки необходимо развернуть сводные ремонтные роты в городах Владикавказ, Прохладный, Моздок и Грозный (аэропорт Северный)…

– Филькина грамота какая-то, – пожаловался Завадский пустоте. – Мозги свихнуть можно. И кому это теперь нужно? Кто эту хренотень утверждать будет?

Все вопросы начальника штаба остались без ответа. Надо понимать, утверждать хренотень было действительно некому.

Он горестно вздохнул, прокручивая электронный документ на экране. Перед глазами мелькали строчки, абзацы, графики, таблицы. Плоды титанического труда руководящего состава штаба. Загнившие на корню плоды. Честолюбивые прожекты, обратившиеся в пшик, в ничто.

Еще недавно каждый пункт широкомасштабной операции сулил Завадскому сплошные пироги и пышки в виде множественных финансовых отчислений на его личные банковские счета. Теперь операция накрылась медным тазом, а многомиллионная прибыль гикнулась из-за досадной оплошности заместителя. Под угрозой оказалось не только будущее, но и настоящее, казавшееся таким стабильным, таким обеспеченным.

Теребя подтяжки, Завадский попытался принять классическую позу американского шерифа, но ноги на стол забросить не получилось – помешал живот. Пришлось просто откинуться на спинку кресла, лениво покручиваясь из стороны в сторону.

По своему боевому и численному составу Северо-Кавказский военный округ, раскинувшийся на территории целой чертовой дюжины субъектов Федерации, был одним из самых больших в Вооруженных Силах России. Одних военнослужащих насчитывалось свыше 100 тысяч, не говоря уже о колоссальной материально-технической базе, требующей постоянных денежных вливаний. Система «откатов», отработанная начальником штаба и его заместителем, работала как часы. Они отщипывали от государственного бюджета сущие крохи, которые не бросались в глаза наверху, но внизу эти крохи постепенно превращались в весьма кругленькие суммы, разрастаясь подобно снежному кому.

Подобно навозному шару, взлелеянному жуками-скарабеями.

Впрочем, Завадский был бы возмущен до глубины души, если бы кому-то вздумалось сравнить его с навозным жуком. Всю грязную работу выполняли мелкие сошки. Что касается участия Завадского, то он просто писал свои резолюции на соответствующих документах. Основная ответственность ложилась при этом на заместителей, подписывавших платежные ведомости. Беспроигрышный вариант.

Скажем, сливочного масла в округе закупалось на 7 % свыше нормативного количества, а картофеля и овощей – на 7 % меньше, что в конечном счете позволяло всем заинтересованным лицам включать в свой рацион уже не мерзлую картошку с прогорклым маслом, а гораздо более калорийные и качественные продукты. То же самое происходило при закупке грузинских горюче-смазочных материалов, которые в России обошлись бы на четверть суммы дешевле. Или взять приятный процесс списания боевой техники, тоже проводившийся на сугубо коммерческой основе. Например, при подрыве бронетранспортера на фугасе можно было «замутить» такое количество имущества, которое не умещалось в пятитонном самосвале.

Казалось бы: не ерепенься, служи отечеству, благодарно принимай любую пору года, отращивай брюшко и благородные седины. Но Завадскому надоело работать по мелочам. Запланированная военная операция в Чечне должна была стать последней и самой блестящей в его карьере. Сколько дум было передумано, сколько бессонных ночей проведено за тщательнейшей разработкой финансовых схем, подбором надежных кадров, просчитыванием оптимальных объемов прибыли, способов ее перераспределения. В результате план операции превратился в мину замедленного действия, в пороховую бочку под задом Завадского.

Опаршивело русское офицерство, растеряло представления о чести, о взаимовыручке, о долге, наконец. Нашкодил – и в гроб, а ты тут за него отдувайся, выкручивайся.

– Не по понятиям ты поступил, Павлуша, ох не по понятиям, – прошептал генерал, ерзая в кресле и тоскуя о том, что не он лично разрядил пистолет в безмозглую голову Конягина.

Водка и кабанья охота – вот что погубило этого талантливого в общем-то офицера. Ему бы жить и жить, полезного опыта под руководством Завадского набираясь, а он пулю себе в висок пустил. «Одно слово: мудак. Таких в разведку не берут, добрым словом не поминают. И нет им прощения от боевых товарищей», – сурово заключил Завадский.

Весть о самоубийстве его заместителя уже разнеслась по всем средствам массовой информации, скоро начнутся проверки, инспекции, комиссии. Да и личный доклад министру обороны не за горами. Можно ли в такой нервной обстановке продолжать начатое? Конечно же, нет. Тем более что не исключена утечка секретной информации, несмотря на то что своевременное вмешательство Завадского предотвратило полную катастрофу.

Отпуск, конечно, пошел коту под хвост, но что же тут поделаешь, если начальник штаба военного округа ни на кого положиться не может, все должен делать сам.

Ввинтив палец в ушную раковину, Завадский снова уставился на экран, мягко светящийся перед глазами.

При подготовке операции автомобильной службе необходимо решить следующие задачи…

– Какие, к хренам собачьим, теперь задачи! – выругался он. – Задача теперь одна: уцелеть. Чтобы и грудь в крестах, и голова не в кустах. Уф…

Прочистив второе ухо, Завадский попытался успокоиться. Поводы для беспокойства, конечно, есть, но паниковать не стоит. Как поется в одной хорошей песне: «а помирать нам рановато».

Конягин со своим длинным языком и проспиртованным мозгом лежит в морге. Если он и способен давать какие-либо показания, то лишь на Страшном суде, а военная прокуратура привыкла руководствоваться иными фактами, сугубо земными. Ушлого спецназовца Хвата, раздобывшего в Чечне не только похищенный компьютер, но и безымянную хакершу, больше нет. По утверждению полковника, командовавшего вертолетным звеном, его, болезного, смешали с овечьим дерьмом, и, что приятно, вылет всегда можно преподнести под соусом военной операции, направленной против террористической группировки.

– Какие ко мне могут быть претензии? – спросил Завадский у выпуклой морды монитора. – Никаких претензий, – ответил он сам себе. – Через месяц-другой шум уляжется, вонь рассеется, все войдет в наезженную колею. И тогда домкратов меч не будет нависать над моей головой.

Гадая, как правильно называется этот чертов меч: домкратов или как-то еще, начальник штаба выключил компьютер и стал набирать номер домашнего телефона. Ему почему-то захотелось скушать на ужин настоящий домашний пирог, с пылу, с жару.

О чем и было заявлено взявшей трубку супруге. После чего, оставив все свои тревоги и сомнения в служебном кабинете, генерал Завадский отправился домой, и выражение его лица было полно достоинства, как у человека, с честью носящего свою фамилию.

* * *


– Дядя в гневе, – сказал Ильяс по-чеченски. Мобильный телефон, по которому он только что разговаривал с Русланом Гелхаевым, был предусмотрительно отодвинут подальше. Как будто это была коробочка, наполненная скорпионами.

– Почему? – скучно спросил напарник, Марат Качмазов, с которым Ильяс приехал в эту глушь, в этот никчемный осетинский городок Моздок.

Прежде чем ответить, Ильяс прошелся по скрипучим половицам гостиничного номера, бесцельно выглянул в окно, так же бесцельно сплюнул вниз.

– Все дело в этой сучке Алисе, которую мы привезли сюда, – сказал он наконец. – Она сбежала от Черного Ворона. Дядя опасается, что теперь ее длинный язык может нанести вред его репутации.

– Каким образом? – спросил рассудительный Марат. – И как могла эта девка удрать от самого Черного Ворона?

– Там произошла какая-то заваруха. Много убитых. Подробностей я не знаю, но Алиса выбирается из Ичкерии с мужчиной. Дядя велел нам кататься вдоль границы и пытаться ее перехватить. Он там в Москве думает, что это так просто. – Ильяс начал закипать. – А мы на каждом посту станем деньги отстегивать, чтобы нас пропускали.

– За провоз оружия много берут, – вздохнул Марат. – Не напасешься.

– Вот именно. Знаешь, я очень уважаю своего дядю, но у него на плечах гнилая тыква вместо головы.

– Это плохо.

– Это даже хуже, чем ты думаешь, – продолжал горячиться Ильяс. – Старик совсем выжил из ума. Заимел привычку хватать самых своих верных, самых преданных людей за нос.

– Зачем? – поразился Марат.

– Чтобы дергать их, щипать, делать больно. А может, вообще оторвать нос хочет.

– Но зачем, зачем?

– Вот ты у него спроси, зачем. Когда вернемся.

– Мне кажется, нужно обязательно разыскать эту Алису, – озабоченно произнес Марат, садясь на кровати, на которой он до этого лежал.

– А мне кажется, что мы должны сидеть в гостинице и не дергаться, – возразил Ильяс. – Я своего дядю хорошо знаю. Он побушует немножко, а потом успокоится. Позвонит и скажет: возвращайтесь домой, мальчики.

– Это хорошо, – разулыбался Марат. – Потому что мне уже надоело торчать в этом проклятом Моздоке. – Он скривился так, словно его детство и ранняя юность прошли не в крошечном поселке на сто дворов, в сравнении с которым Моздок был настоящим Вавилоном. – Тут даже отдохнуть негде.

– Газету купил? Объявления прочитал?

– Э, в руках держать противно. Вот, сам погляди.

Куцая газетенка на четыре листа полетела к Ильясу. Поймав ее в воздухе, он отыскал страницу с объявлениями и насупился. Какое-то АО «Картон Моздока» рекламировало свою никудышную продукцию, отдаваемую заинтересованным лицам по бросовым ценам. Не отставало АООТ «Моздокские узоры», дающее скидки на гардинно-тюлевое полотно и штучные гардинные изделия. Филиал Московского института предпринимательства и права приглашал абитуриентов платных факультетов, обещая пристроить всех на работу. И ни одного объявления о ласковых кошечках, мечтающих скрасить досуг состоятельным господам. Ни одной сауны, ни одного массажного салона.

– Они тут дремучие совсем, – поморщился Ильяс, комкая газету, совсем как в те дни, когда он проживал на окраине Гудермеса, где пользовался уборной во дворе и слыхом не слыхивал про сауны с массажными салонами.

– Можно съездить на вокзал, – предложил Марат. – В кабак можно сходить.

– В здешних кабаках шмон через каждые полчаса. А на вокзале, знаешь, какие бляди? Уже по самую макушку малафьей наполненные. У них из носа течет.

– Фу, брат! Не говори так. Обычные бляди, только попользованные немножко.

– Э, старые кошелки, вот кто они такие. Я бы лучше Алису трахнул, – мечтательно сказал Ильяс, прежде чем повалиться на кровать с закинутыми за голову руками.

– Я тоже, – признался Марат. – Пусть только попадется.

– Попадется, – заверил его Ильяс, зевая. – Не на этом, так на другом свете.

Двадцатидвухлетний чеченский паренек, уже имевший на своем счету одно убийство и несколько изнасилований, он свято верил, что бог подготовил ему местечко в раю, и надеялся туда когда-нибудь попасть. Очень и очень не скоро, само собой. Когда-нибудь потом.




Глава 20

Гуд бай, Ичкерия, о!


Они спустились на равнину ночью и до самого рассвета шагали вперед, стремясь отойти от гор как можно дальше. По прикидкам Хвата, это была все еще Чечня, живущая по законам военного времени. Столкновений с боевиками здесь можно было почти не опасаться, но сдаваться доблестным федеральным войскам или тем более подразделениям МВД Хват не собирался.

Не так уж сложно было сообразить, что охота с вертолетов была устроена руководством штаба Северо-Кавказского военного округа, генералом Конягиным и его непосредственным начальником, генералом Завадским. О том, что представляет собой эта высокопоставленная парочка, Хвату рассказал полковник Реутов. Хороший мужик, надежный. Хорошо, что он не стал и никогда не станет генералом.




Пробравшись сквозь лесополосу, Хват предостерегающе поднял руку. Алиса, научившаяся за время перехода и языку жестов, и многому другому, замерла неподвижным изваянием. Весьма потрепанным изваянием, весьма лохматым и чумазым, но все равно симпатичным. Больше, чем просто любимым. Родным.

– Блокпост, – прошептал Хват. На его выскобленных ножом челюстях возникли и вновь пропали желваки.

Стараясь двигаться бесшумно, Алиса приблизилась к нему и выглянула сквозь переплетение веток и листьев наружу.

Светало. На фоне серого неба виднелся силуэт какого-то автобуса, стоящего возле приземистого строения у дороги. Возле автобуса громко переговаривались человеческие фигуры. Насколько можно было понять с расстояния в триста метров, те, что в касках и с автоматами, требовали у штатских денег за проезд. Штатские бурно жестикулировали, объясняя, что денег ни у кого из них нет. Потом от их имени заговорил старик в папахе, наверняка весьма уважаемый человек среди своих. Он взывал к состраданию сонных солдатиков, утверждая, что если люди отдадут им деньги, то им не на что будет купить хлеба. Тогда сидите в своей Чечне сраной и не высовывайтесь, твердили солдатики, начисто лишенные сострадания. Аксакала они обзывали козлом старым, пердуном и другими обидными словами, но он не обижался, а продолжал торговаться, стремясь скостить сумму побора вдвое.

– Что будем делать? – спросила Алиса шепотом. – Может, переночуем прямо здесь? Никто не станет прочесывать лесополосу поблизости от блокпоста.

– Соображаешь, – усмехнулся Хват. – Но сюда могут припереться какие-нибудь местные жители, торгующие водкой и анашой. Или скупщики оружия. Нужно убираться отсюда. В дальний конец посадки. – Он махнул рукой. – А ночью потопаем дальше.

Через полчаса путники выглянули из лесополосы и увидели впереди поселок, раскинувшийся сразу за двором бывшей МТС. От раскуроченной техники уже мало что осталось: все, что могли украсть, украли; все, что можно было сдать в металлолом, сдали. Длинные приземистые здания станции стояли без крыш, оконные рамы и двери выломаны. На стене одного из них был изображен человек с мужским членом вместо носа, совершенно не похожий на Ельцина, но, судя по надписи, изображающий именно его. Посреди двора, между порчеными тракторными скатами, валялся полуистлевший конский скелет, напоминающий остов древнего корабля.

Не обнаружив на территории МТС ничего интересного, Хват переключил внимание на просыпающийся поселок. Когда-то очень давно он подвергся бомбежке или артиллерийскому обстрелу, поэтому на окраине до сих пор остались развалины. Стены жилых домов фактически исчезли: их разобрали по кирпичику местные жители. Вещи из-под обломков тоже выбрали: одежду пустили на тряпки, мебель – на растопку. Зато нетронутыми остались фрагменты бетонной ограды, слишком тяжелые, чтобы уволочь их вручную. Беспорядочно наваленные друг на друга, они заросли бурьяном и являлись идеальным укрытием для двух человек. Дорога пролегала метрах в ста, так что вряд ли кому-то взбредет в голову справлять здесь нужду.

– Делай как я, – велел Хват, пробираясь вперед то пригнувшись, то ползком. Алиса, двигающаяся проворно, как ящерка, от него не отставала. Она была уже не той городской девушкой, которая шагу не могла ступить без того, чтобы не взвизгнуть или брезгливо наморщить нос. Поход по долинам и по взгорьям пошел ей на пользу. А уж тесное общение со спецназовцем – тем более. Никогда прежде глаза Алисы не сверкали таким живым блеском. Никогда прежде не было рядом с ней человека, на которого хотелось смотреть с такой любовью.

– Теперь спи, – строго сказал Хват, когда они заползли под развороченные авиабомбой плиты ограды, лежащие на земле шалашиком.

– Только вместе с тобой, – заявила Алиса.

– А я уже сплю.

Растянувшись на спине, Хват сомкнул веки и притворился спящим. Дождавшись, пока Алиса последует его примеру, снова принялся разглядывать поселок, выискивая дворы, в которых еще сохранился какой-то транспорт.

Таких было мало. Вдоль развороченной асфальтовой улицы тянулись довольно жалкие домишки с грязными оконцами и покосившимися заборами. Лишь ближе к центру торчала пара краснокирпичных строений с башенками и новехонькими кровлями. Двустворчатые ворота этих особняков, выкрашенные в зеленый цвет, свидетельствовали о том, что внутри есть гаражи, в которых должны стоять автомобили. Было бы неплохо выбраться отсюда на одном из них. Лучше всего с владельцем за рулем, потому что местные жители прекрасно ориентируются в этих краях и знают, как лучше объехать блокпосты. Гражданская одежда тоже не помешала бы.

«Хорошо, что перед заброской в Чечню меня снабдили деньгами, – подумал Хват. – Их должно хватить. Нынче настроение такое, что приятнее платить, чем убивать».

Машинально взглянув на спящую Алису, Хват еще раз осмотрел улицу, на которой не было видно ни одной живой души, и улегся на спину. Спал он чутко, как кот, просыпаясь каждые две-три минуты. Когда организм отдохнул, принялся размышлять о том, как следует поступить с диском от генеральского компьютера. Попытаться разобраться с ним самому? Передать куда следует? И вообще, что делать дальше теперь, когда рядом Алиса, которой по-прежнему грозит опасность, как и ему самому? Пока живы Конягин с Завадским, они не оставят попыток избавиться от свидетелей. Это значит, что до возвращения к будничной жизни еще далеко. Сначала нужно избавиться от могущественных врагов, а потом уж строить дальнейшие планы.

Прислушиваясь к происходящему в поселке, Хват занялся чисткой пистолета, ствол которого мог засориться за время блужданий. Автоматы остались далеко позади, теперь вся надежда была на «союзника» да на «гюрзу» с восемнадцатью патронами в обойме. Хорошая машинка, надежная. Разработанная по спецзаказу МВД и ФСБ, выпускается в ограниченных количествах, и это хорошо. Не слишком уютен стал бы окружающий мир, если бы бандиты всех мастей вооружились стволом, способным с расстояния 50 метров пробивать бронежилеты любых классов защиты.

А разве сейчас он так уж безопасен?

Снаружи раздавались голоса людей, блеяли овцы, лениво брехали собаки, но все это было лишь видимостью мира и покоя. В семье каждого жителя поселка есть боевик, за которым охотятся федералы. В погребах некоторых томятся заложники. В огородах закопаны трупы русских. Ничего изменить нельзя, исправить тоже нельзя, все останется, как есть, на многие десятилетия, если не на века.

Люди будут лгать, воровать, предавать, убивать. Время от времени среди них будут появляться то ли святые, то ли безумцы, утверждающие, что так жить нельзя, но кто и когда прислушивался к их слабым голосам? Внимают самым наглым, самым горластым. Тем, кто, взобравшись на трибуны, посылает на убой целые народы, твердя при этом: «Наше дело правое, мы победим». Отстрелять бы этих шизофреников, как бешеных собак, да зажить по-другому, но не получится: на их место придут другие. И люди снова пойдут за ними, потому что святые обещают им небеса, которые потрогать нельзя, а политические лидеры сулят всяческие блага прямо сейчас.

Если хорошенько разобраться, то и Хват плясал под эту паскудную дудочку, плясал всю сознательную жизнь, плясал на чужих костях. Сознавать это было так тоскливо, что он снова улегся на землю и проспал урывками до самого заката.

* * *


– Почему ты меня не разбудил? – возмутилась пробудившаяся лишь ночью Алиса. – Надо было по очереди дежурить.

Спросонок у нее даже не шепот получался, а какой-то негодующий сип.

– Хрипишь, как испорченный приемник, – посочувствовал ей Хват. – На, попей. – Он протянул ей флягу, воды в которой осталось на самом донышке.

– А ты?

– В поселке напьюсь.

Вода полилась из фляги мимо открытого рта Алисы:

– Без меня?

– Ты отдыхай, – твердо сказал Хват. – Заслужила.

– Я уже отдохнула.

– Значит, охраняй рюкзак.

– А вдруг в поселке боевики?

– Об этом я и толкую. Тогда мне придется не собственную голову беречь, а о тебе думать. Задачи, скажу я тебе, взаимоисключающие.

Довод убедил Алису, хотя настроения ей не поднял. Забрав у нее пустую флягу, Хват выбрался из убежища и тенью двинулся к дому из красного кирпича. Огород простирался далеко за пределы поселка, пробраться туда можно было не попадаясь на глаза жителям, что Хват и проделал, приготовив нож на тот случай, если придется утихомиривать чересчур ретивого сторожа о четырех ногах. Двуногому сторожу тоже непоздоровилось бы, вздумай тот поднять хай. Расклад на войне прост: либо выживаешь ты, либо твой враг. И никаким Евангелиям этого правила не изменить, никаким Коранам.

Перебегая от яблони к груше, от одного смородинного куста к другому, Хват подобрался к самому дому, окна которого призрачно светились сквозь щели ставень. Судя по дурашливым телеголосам, внутри смотрели очередное ток-шоу. На это Хват и рассчитывал. Он специально отправился в разведку не слишком поздно, до того, как обитатели поселка улягутся спать. Прежде чем сделать это, они непременно выйдут во двор, чтобы справить тут свои нехитрые дела, тут-то Хват с верным «союзником» и предстанет перед ними. Постаравшись сделать это до того, как они успеют спустить штаны или что там на них надето…

Примерно через полчаса ожидания, проведенных Хватом за хилым виноградником, загремел засов, дверь отворилась, в прямоугольник желтого электрического света шагнул жилистый мужичок в трусах и сапогах на босу ногу. Если бы не этот наряд, его запросто можно было бы принять за голливудского киноактера Аль Пачино.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Хват, ненавязчиво клацая затвором «гюрзы», но не торопясь выходить на свет.

– Привет, – буркнул местный Аль Пачино, ничуть не удивившись присутствию постороннего у себя во дворе. – Чего надо?

– Бандит? – спросил Хват в свою очередь.

– Какой из меня бандит? Старый совсем.

– Ну да, ну да. Дома сидишь, телевизор смотришь, а что вокруг происходит, знать не знаешь. Так?

– Чего надо? – повторил вопрос Аль Пачино, воинственно подтягивая трусы.

– Я сейчас скажу тебе, что мне надо, – пообещал Хват, выйдя из-за винограда. – Но для начала объясню, что ждет тебя и твою семью, если ты попытаешься хитрить. Дом сожгу. Баб твоих передушу как курей. За тебя возьмусь в последнюю очередь, чтобы ты видел все происходящее своими собственными глазами. Устраивает тебя такой вариант?

– Нет, – признался мужичок со внешностью Аль Пачино. – Совсем не устраивает.

При этом он едва заметно скосил глаза влево. Нетрудно было догадаться, что там у него хранится какое-то оружие, припрятанное специально для таких вот встреч.

– Стой, как стоишь, – предупредил Хват. – Вздумаешь дернуться, мне ведь тоже действовать придется. Это как цепная реакция.

– Уходи, – попросил мужичок в сапогах. – Добром прошу. Я против русских ничего не имею.

– Не волнуйся так. Я не убивать пришел, не грабить.

– Но и не для переписи населения, как я понимаю.

– Правильно понимаешь, – кивнул Хват, приближаясь на расстояние трех шагов. – Я денег тебе принес.

– Издеваешься? – тоскливо спросил мужичок, не сводя глаз с дула направленного на него пистолета. – Давай, издевайся. Однажды мои сыновья тоже придут в твой дом.

– Я не шучу. Гляди, вот деньги. Пятьдесят долларов.

– Так бы сразу и сказал. Чего нужно? Анаши? Патронов? Водки?

Хват отрицательно покачал головой:

– Ты дашь одежду для меня и худенькой девушки вот такого роста. – Он показал. – Незаметно вывезешь нас отсюда и так же незаметно доставишь в Осетию… Сколько километров до Моздока?

– Девяносто два, – машинально ответил мужичок, после чего сделался похожим не просто на Аль Пачино, а на негодующего Аль Пачино. – За пятьдесят баксов я вас даже через один блокпост перевозить не возьмусь. Знаешь, сколько русские дерут за то, чтобы пропустить машину без досмотра?

– У меня есть пятьдесят долларов, – терпеливо пояснил Хват. – А еще у меня есть пистолет, в обойме которого восемнадцать патронов. Нет, вру… Один патрон уже загнан в ствол и дожидается своего часа. Вот я и спрашиваю тебя: хочешь ли ты торговаться дальше? Или будем считать, что договорились?

– Будем считать, раз хочешь. – Аль Пачино повернулся, чтобы войти в дом.

– Погоди, – окликнул его Хват. – Я еще не все тебе сказал. У тебя может возникнуть искушение попытаться убить меня или сдать на первом же блокпосту. Так вот, отбрось эти мысли раз и навсегда. Я один из тех, кого вы называли людьми без тени.

Мужичок моментально изменился в лице, растеряв всякое сходство с Аль Пачино.

– Еда нужна? – спросил он. – Лепешки есть, баранина есть, сыр есть.

– Я не могу заплатить больше, – признался Хват, – протягивая пятидесятидолларовую купюру.

– Никто не просит доплачивать. Так могу покормить, даром. У нас закон: будь гостеприимен с каждым прохожим.

– Знаю я ваши законы. Поэтому в доме врага есть не стану.

– Я не враг! – Мужичонка ударил себя кулаком в грудь. – Я друг.

– Вот довезешь до Моздока, тогда и поглядим, кто ты такой на самом деле, – сказал Хват. – А пока не трать даром время и слова. Как там у вашего пророка сказано?.. «Спеши делать добро, пока зло не возвело между людьми стену непонимания»…

Пистолет в его руке качнулся. Это походило на утвердительный кивок, выражающий полное согласие со словами Мухаммеда. Не найдя, что возразить на столь убийственный аргумент, мужичок в сапогах протопал в дом, оставив Хвата гадать: не вооружиться ли всем проповедникам на земле пистолетами, дабы люди лучше воспринимали их слова?

* * *


На южной окраине Терско-Кумской низменности, на высоком левом берегу реки Терек изнывал от жары город Моздок с его сорокатысячным населением. В переводе с кабардинского языка название города означало «глухой лес», но деревьев здесь было мало, а те, что имелись, выглядели чахлыми, нездоровыми. Во всяком случае так было на улице Кирова, где размещалась самая приличная (если не единственная) моздокская гостиница.

Хват и Алиса расположились в двухместном номере на втором этаже. Чтобы сохранить анонимность, пришлось переплатить вдвое и выдать себя за влюбленную парочку, сгорающую от неутоленной страсти. Последнее сделать было не так уж сложно. Если бы коридорная или горничная подслушивали за дверью, чем занимаются жильцы 42-го номера, то они удовлетворили бы свое любопытство в полной мере.

Впрочем, буйствовали постояльцы лишь утром, а к полудню угомонились, сморенные усталостью и зноем. Вяло перекусили и принялись откровенно бездельничать, что было весьма приятно после многодневных скитаний по горам.

Алиса, например, подсела поближе к зеркалу, в которое никак не могла наглядеться с тех пор, как вымыла волосы шампунем и наконец расчесала их приобретенной в местном универмаге щеткой. Хват раскрыл детектив в мягкой обложке, купленный там же, и развалился на кровати, как большой ленивый кот.

Молчание длилось минут десять. Потом, отложив щетку для волос, Алиса сказала:

– Если долго смотреть на свое отражение, становится страшновато.

Хват взглянул на нее поверх книги и недоверчиво хмыкнул:

– М-м?

– Лицо начинает меняться, словно это и не лицо вовсе, а чужая маска. – Алиса ткнула пальцем в зеркало перед собой. – Множество масок. То какая-то женщина промелькнет, то мужчина, то вообще такая зверская харя, что хоть караул кричи.

– Значит, не стоит любоваться своим отражением слишком долго, – рассудительно произнес Хват.

Мало того, что детектив, выбранный Алисой из скудной подборки лоточника, попался скверный, он был в придачу женским, что действовало Хвату на нервы. Такую книжку всегда приятно отложить в сторону, если, конечно, подвернулось другое занятие. В противном случае приходится читать, но делаешь это через силу, будто позавчерашней гречкой давишься. Безвкусная каша. Мешанина незапоминающихся персонажей, которые давно знают, что приключится с ними дальше, а потому просто оттягивают момент развязки. Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет – вот и весь нехитрый сюжет, преподнесенный почтенной публике под названием «Венчание со смертью». В финале Клара забьет Карла насмерть его же кларнетом и возвратит себе фамильные драгоценности. Все довольны, все хлопают в ладоши и радуются. Кроме, собственно говоря, читателя.

– Интересно, – пробормотала Алиса, – куда девается мое отражение, когда я отхожу от зеркала?

– Да, очень интересно, – флегматично согласился Хват.

Его глаза выхватили абзац, в котором подробно описывалось, как главная героиня подбривает лобок, готовясь облачиться в купальник смелого покроя. Поскольку повествование шло от первого лица, он машинально сверил фотографию автора с красоткой, изображенной на лицевой стороне обложки, да так и оставил книгу закрытой. Особа, знавшая толк в подбривании интимных мест, не была создана для бикини. Как, впрочем, и для литературного творчества.

– Взгляни сюда, – предложила Алиса, не оборачиваясь. – В зеркале отражается точно такая же комната, как наша, только здесь все наоборот. Моя зеркальная копия общается с твоей, а твоя зеркальная копия делает вид, что читает книгу.

– Моя зеркальная копия уже начиталась, – отозвался Хват, швыряя книгу на пол. – Эту галиматью следовало издать под названием «Ютремс ос еиначнев», чтобы сразу было ясно, о чем тут пойдет речь.

– Какой еще «ютремс»?

– Так должен называться в зазеркалье детектив, который я так и не смог осилить в нашем реальном мире. Если уж его читать невозможно, то каково было автору писать? Несчастная женщина.

– Зато я счастливая, – сказала Алиса, порывисто бросаясь к нему в объятия. – Если бы ты только знал, Миша, какая я счастливая.

– Конечно, – буркнул Хват. – Ждешь не дождешься, когда возвратишься в Москву и вновь окунешься в красивую жизнь. Клубы, тусовки… Потом какой-нибудь продюсер возьмется тебя раскручивать. Обзовет, к примеру, Златой Стрельцовой – и вперед.

– Дудки! – вскричала Алиса. – Я не кошка, чтобы меня называть как попало.

– Ошибаешься. Мечтая стать артисткой, ты стремишься в добровольное рабство. Сейчас ты просто Алиса, а после подписания договора превратишься в проект. Вместо биографии – имидж, который для тебя придумают. В соответствии с ним тебе изменят внешность, вплоть до пластической операции, если таковая потребуется. Продюсеру может взбрести в голову, что ты обязана уметь ездить верхом, и ты будешь ездить верхом. Если же он решит подыскать тебе бойфренда, то у тебя появится бойфренд, и это еще не самый худший вариант. – Хват брезгливо поморщился. – Сейчас в шоу-бизнесе делается упор на нетрадиционную ориентацию, понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю, – кивнула Алиса. – Но, по-моему, ты сгущаешь краски. Продюсер – он все же не Карабас-Барабас с плеткой-семихвосткой.

– Тогда какой-нибудь Бари Алибасов, что сути не меняет.

Хват понимал, что ведет себя, как мальчишка, но не мог сдержаться. Всякий раз, когда он вспоминал, что Алиса мечтает о карьере певицы, его душу начинали пожирать метастазы ревности. Ему чертовски не хотелось доверять заботам неизвестного субъекта то единственное сокровище, которое у него было: Алису. Это означало потерять ее навсегда. Фактически он ею и не владел в полной мере. Не сегодня-завтра оба возвратятся домой, и тогда пережитые вместе испытания забудутся, потускнеют. Вернее, так: забудет о них Алиса, а Хват еще долго будет вспоминать ее смех, ее глаза, ее напускную дерзость, уживающуюся с тщательно скрываемой робостью.

Ни к одной женщине его не тянуло так сильно, как к Алисе. Это было прямо-таки неудержимое, непреодолимое влечение. Словно в детстве, когда все неведомое было настолько манящим, что любопытство всегда преобладало над здравым смыслом. Какая сила заставляла пацанов лазать по крышам, разводить костры рядом с бочкой солярки или переходить реку по подтаявшему льду? Это было выше понимания Хвата, но он не сомневался, что такая сила существует. Иначе зачем бы он заранее тосковал о той, которая пока что была рядом? При одной мысли об Алисе у Хвата холодело внутри, как при стремительном спуске с самой крутой в мире горки. Как при прыжке с парашютом, который может раскрыться, а может и нет. Как при прогулке по коварному льду, когда ежесекундно рискуешь ухнуть в омут с головой, а остановиться или повернуть назад все равно не можешь.

– Куда зимой седою я не спеша бреду? – прошептала Алиса, касаясь губами его груди. – Над темною водою, по тонкому по льду…

В который раз Хвата поразило то, как легко они настраиваются на одну и ту же волну.

«Но скоро этой иллюзорной близости не станет, – подумал он с горечью. – После возвращения в Москву все переменится, и не в лучшую для меня сторону. Мавр сделал свое дело, мавр может катиться на все четыре стороны».

– Что это ты насупился? – полюбопытствовала поднявшая голову Алиса.

Хват и сам не заметил, как и когда он успел нахмуриться. Пришлось срочно изображать улыбку и забрасывать руки за голову, принимая позу непринужденную и беззаботную.

– Хуже нет, чем ждать и догонять, – сказал он.

– А чего мы ждем?

– Прежде чем брать билеты на Москву, нужно созвониться с сестрой, – пояснил Хват. – Хочу узнать, все ли спокойно.

– Так позвони. – Алиса кивнула на телефон, уныло пылящийся на тумбочке.

– У нас денег в обрез. С почтамта звонок обойдется в два раза дешевле.

– Сходи на почтамт.

– Вряд ли Катя сейчас дома. До вечера уйма времени, а я не знаю, как его убить.

– Во-первых, не пытайся убить время, не то оно само убьет тебя, – заметила Алиса. – Во-вторых, когда мужчина не знает, чем заняться с обнимающей его голой девушкой, это очень и очень подозрительно.

– Голые девушки не должны разговаривать нравоучительным тоном, – сказал Хват. – Это им не идет.

– А что им идет?

Хват хотел было сказать что-нибудь язвительное, но вместо этого уткнулся лицом в плечо Алисы и зажмурился. С закрытыми глазами можно было попытаться представить ее своей женой, застенчивой, милой, нежно улыбающейся. Получалось не очень реалистично – трудно воображать то, чего не было и нет. И все же Хват старался. Любить придуманную Алису было легче, чем настоящую.

* * *


Ближе к вечеру выяснилось, что в Моздоке осталось полным-полно свежего воздуха, которым вполне можно дышать. Чем Хват и занялся, выбравшись из гостиницы на улицу. Дышал полной грудью, глазея по сторонам.

Наконец, это занятие ему надоело.

– Вы не подскажете, где здесь ближайшее почтовое отделение? – спросил он у толстухи, ковыляющей мимо.

– Почтамп? – переспросила она. – Идите тудой, все прямо и прямо. На перекрестке повернете налево.

– Значит, тудой? – Хват, этот вполне зрелый мужчина, вдруг ощутил себя озорным мальчишкой, еле сдерживающим желание показать собеседнице высунутый язык.

– Тудой, тудой, – закивала она.

– А на перекрестке сюдой? – он показал рукой, в какую сторону собирается сворачивать.

– Ага, сюдой.

– Тогда я пошел, – сказал Хват и зашагал по улице такой стремительной походкой, какой после невыносимо жаркого дня обычно никто не ходит.

В помещении почтамта пришлось отстоять длиннющую очередь к окошку кассы, где Хват приобрел себе жетонов на двадцать минут переговоров. Втиснувшись в душную телефонную кабинку, накрутил свой домашний номер. Дверца норовила захлопнуться, приходилось постоянно отталкивать ее ногой, чтобы не лишиться доступа кислорода. Телефон не отвечал. Выслушав не менее десяти длинных тоскливых гудков, Хват раздраженно ударил по рычагу автомата ладонью и принялся накручивать диск заново. Опять безрезультатно. Телефонная трубка, зажатая в кулаке Хвата, сделалась скользкой, как влажный обмылок.

Некоторое время его глаза слепо глядели на стенку кабины, испещренную рисунками и надписями. Потом мозг выделил в этой мешанине угловатый череп, то ли выцарапанный, то ли вырезанный на деревянной панели. Под ним красовались не менее корявые буквы «Kill…em all».

«Убей их всех», – машинально перевел Хват.

Сердце в груди сжалось, как в страшном сне, когда что-то плохое уже произошло, но ты еще не знаешь, что именно. «Катя?» – спросил себя Хват.

Внутренний голос промолчал.

«Алиса?»

Разумеется. Как ты мог оставить ее одну?

Череп перед глазами осклабился еще шире. Едва не врезав по нему кулаком, Хват выпустил из руки трубку и, провожаемый настороженными взглядами людей, ринулся к выходу. Улица Кирова внешне не изменилась, но представлялась теперь частью все того же кошмара, который то ли мерещился, то ли происходил наяву. Вся перекошенная, почти безлюдная, с черными провалами открытых по случаю жары окон.

Дорога до гостиницы оказалась невероятно длинной, но вместе с тем заняла всего несколько минут. Заставив себя сдерживать шаг, чтобы не врываться в холл как на пожар, Хват открыл дверь, переступил порог, автоматически улыбнулся крашеной тетке за стойкой.

– Что, не до прогулок? – игриво крикнула она вслед.

– Да, да, – ответил он, понятия не имея, о чем его спросили.

Убей их всех.

Кого?

Сейчас узнаешь.

Бред! Хват помчался по лестнице наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Сон продолжался, сердце уже не просто колотилось в груди, а было готово выскочить из нее – прямо на застеленный бордовой дорожкой пол.

Убей их всех.

Стараясь передвигаться как можно бесшумнее, Хват подкрался к двери своего номера и осторожно толкнул ее ладонью. Она отворилась, хотя перед уходом он велел Алисе запереться изнутри. Покидая номер, Хват отчетливо слышал, как повернулся и щелкнул язычок замка. Но это произошло около сорока минут назад, наяву, а в том кошмаре, где Хват очутился теперь, дверь номера была открыта.

Она распахнулась внутрь, а за ней находились двое парней кавказской наружности, синхронно обернувшихся на скрип дверных петель.

Один из них стоял у дальней стены и молча глядел на вошедшего, безуспешно пытаясь застегнуть ремень, только что вдетый в брюки. Второй, голозадый, готовился взгромоздиться поверх Алисы, распростертой на кровати. Обнаружив присутствие постороннего, голозадый поспешно спрыгнул на пол, направил на Хвата пистолет с глушителем и угрожающе спросил:

– Ты кто?

– Друг девушки, которую вы собирались трахнуть, щенки, – произнес Хват. – Можете считать меня ее ангелом-хранителем.

То, что он испытывал, не имело ничего общего с ненавистью, яростью, гневом. Все чувства, все эмоции словно заморозили, анестезировали, отключили. Голосом Хвата говорил некий бездушный агрегат, которому не были известны обычные человеческие эмоции.

Парни по-своему истолковали его ледяное спокойствие.

– Ну, заходи, коли пришел, друг, – предложил подпирающий стенку.

– Гостем будешь, ангел-хранитель, – поддакнул второй, прикрывая подолом футболки свой медленно опадающий член.

Хват глядел не на них. Его зрачки были направлены на Алису, лежащую на кровати. Она была вся на виду, беззащитная, раздавленная, сломленная. Неужели она мертва? Как же теперь жить дальше? Зачем?

Гоня прочь бессмысленные вопросы, Хват перевел взгляд на ухмыляющихся чеченцев. На самом деле он всегда знал, как и для чего жить в этом мире. Чтобы уничтожать разную нечисть, раз у господа бога до нее руки не доходят. Если не всю, то хотя бы ту, которая находится в поле зрения. Ту, до которой можно добраться.

– Рад вас видеть, ребята, – искренне произнес он. – Ох, как же я рад вас видеть, твари.




Глава 21

Долг платежом красен


Оставшись одна, Алиса опрокинулась на смятую постель и потянулась. Ее тело пело, как натянутая струна. Это было непередаваемое ощущение. Алису переполняла странная смесь невероятной энергии и полного изнеможения, томительной апатии и сладкой неги. Стоило ей провести ладонями по своему еще не совсем остывшему телу, как оно отозвалось на эти прикосновения вибрацией, напоминающей ту, которую можно ощутить, положив руку на высоковольтную опору.

Она не могла сказать, что ей давно не было так хорошо, это было бы ложью. Правда состояла в том, что ей еще никогда не было так хорошо. Ни разу. Ни с кем. И если бы ей предложили еще раз отправиться в Чечню, чтобы вновь встретиться там с Михаилом Хватом, она согласилась бы, не задумываясь. Во всяком случае, задумываясь не слишком долго.

Он был мужчиной, специально созданным для нее. Одним из тех мужчин, которых принято сравнивать со скалой, с кремнем, с каменной стеной. Немного холодный, чуточку отстраненный, невозмутимый и очень-очень надежный. Мужчина, на которого можно опереться. За которого можно спрятаться. Которого невозможно вывести из себя или заставить дрогнуть.

Он молчал, когда не требовалось слов, говорил именно то, что требовалось, поступал так, как ему вздумается, но странным образом это всегда оказывалось единственно верным решением, потому что…

«Почему»? – спросила себя Алиса, хотя ответ ей был известен заранее.

Потому что Хват был особенным мужчиной. Таким, которого хочется любить до беспамятства, до самозабвения, до полного растворения в чужой воле. В моменты близости с ним Алиса совершенно утрачивала контроль над собой и потом, постепенно приходя в себя, поражалась своему безрассудному поведению.

Под конец затянувшейся сиесты плечи и спина Хвата оказались исцарапанными так, словно он провел время в постели не с девушкой, а с дикой пантерой. На его левом плече красовалось полукружье от укуса, оставленного Алисой, а на правом и вовсе проступила кровь. И ладонь у Хвата оказалась прокушенной, потому что он все порывался заглушить стоны, рвущиеся из Алисы, а это было равносильно попыткам заткнуть носик закипевшего чайника.

«Я сумасшедшая», – сказала она себе и счастливо засмеялась. Ей нравилось сумасшествие подобного рода. Ее приводила в восторг та самоотверженность, с которой она была готова посвятить себя Хвату, всю, без остатка. И когда в дверь постучали, она метнулась к ней, как верная собачонка, заждавшаяся возвращения хозяина.

* * *


Незадолго до этого Ильяс оторвал ухо от стакана, приставленного к стене гостиничного номера, и пожаловался:

– Я чуть не кончил от воплей этой суки. Повезло же ее мужу.

– Не повезло, – возразил Марат, угрюмо уставившийся в потолок.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что за стенкой ее не муж дерет, а хахаль.

– Ты так думаешь? – усомнился Ильяс.

– Конечно. Пять раз за день при такой жаре. Пять! – Марат показал растопыренную пятерню. – На такое способны либо молодожены, либо любовники.

– Может быть, они и есть молодожены. – Ильяс вновь прильнул к перегородке.

– У невест не бывает бешенства матки. Кто такую замуж возьмет.

– Бешенство матки? Что это такое?

Снисходительно усмехнувшись, Марат прочитал напарнику краткую лекцию. По его словам выходило, что Аллах, сотворяя женщин, изначально разделил их на чистых и нечистых. Чистые верны своим мужьям, они исправно рожают детей и воспитывают из них либо воинов, либо таких же преданных жен, какими являются сами. С нечистыми дело обстоит иначе. Создатель, уподобив их свиньям, предоставил шайтану заниматься их воспитанием. Тот живо обучил их всяким грязным штучкам-дрючкам, а в придачу засыпал им в интересное место горящих угольев, заставляющих их постоянно вертеть задом.

– Среди русских женщин, – продолжал Марат со знанием дела, – каждая вторая думает не головой, а кошелкой. Они бросают детей, изменяют мужьям, трахаются где попало: в подворотнях, в подъездах, в машинах. И все им мало, стервам. Каждый день подавай новый член. Это и есть бешенство матки.

Ильяс мечтательно заулыбался, прислушиваясь одним ухом к речам товарища, а другим – к происходящему в соседнем номере.

– Угомонились, – доложил он. – Разговаривают. У женщины теперь голос тихий-тихий, бархатный-бархатный, а как она до этого орала, как орала, что ты! – Ильяс горестно покачал головой. – Эх, мне бы прокатиться на такой бойкой кобылке.

– Ей сразу двух наездников нужно, – авторитетно заключил Марат. – Лучше даже трех.

– Да, она просто ненасытная. Хочу ее, уй как хочу.

– Не трави душу. Или все-таки поехали на вокзал. Сколько можно терпеть!

– Не надо на вокзал, – сказал Ильяс с таинственной улыбкой, искривившей его сочные губы. – Все тут сделаем. Бесплатно.

– Когда?

– Прямо сейчас.

– Как? – оживился Марат, подброшенный с кровати, словно пружиной.

– Ее мужчина уходит на почтамт. Оставляет ее одну, голенькую, тепленькую…

– Мокренькую…

– С кошелкой, полной горящих угольев. – Ильяс шумно сглотнул слюну. – Думаю, она не станет возражать, если мы слегка притушим пожар. От нее не убудет. Полчаса нам хватит, как думаешь, брат?

– Нам пяти минут хватит, – бубнил Марат, не попадая от волнения ступнями в туфли.

– Лучше пять раз по пять минут…

– Каждому… Вот только как быть, если она с двумя не захочет? Вдруг ей вздумается из себя целку строить?

– Тогда покажем ей сам знаешь что, – грозно заявил Ильяс.

– Не знаю, не знаю. – На лице Марата появилось выражение сомнения. – Эта баба не из тех, кого голым членом напугаешь.

– А пистолет на что?

– О! Правильно, брат. Доставай его скорее.

– Уже достал, – проворчал Ильяс, навинчивая на ствол «макарова» самодельный глушитель.

Чуть ли не поскуливая от нетерпения, горячие кавказские парни дождались, пока стихнут шаги вышедшего из номера соседа, досчитали для верности до ста и выскользнули в коридор.

* * *


Заготовленная для Хвата улыбка Алисы пропала даром. Ее стерла чужая пятерня, пропахшая луком и табаком. Толкнув девушку ладонью в лицо, Ильяс добавил ей ногой в коленную чашечку и прошипел:

– Так это ты, тварь, тут концерты устраивала? Ну, здравствуй. Не ожидала, что снова встретимся, да?

– Пошел вон! – потребовала Алиса, еще не до конца осознав всю опасность происходящего. Пока что она реагировала на наглое вторжение, как реагирует большинство голых женщин, то есть скорее стыдливо, чем испуганно.

– У-тю-тю, какая сердитая, – захихикал спутник Ильяса, тесня Алису в глубь номера. – Разве с гостями так обращаются? И где твой хлеб-соль?

– Где радушие? – подхватил Ильяс, снова и снова растопыривая вонючую пятерню своей левой руки. Правая сжимала пистолет.

Сообразив, наконец, что сейчас нужно не наготу свою прикрывать, а жизнь спасать, пока не поздно, Алиса приготовилась заорать во все горло, но тут безжалостный удар в живот надолго лишил ее дыхания и способности передвигаться самостоятельно. Скорчившись, как при приступе аппендицита, некоторое время она видела перед собой лишь огромный кулак, унизанный перстнями, потом где-то за ним возникло чье-то расплывающееся лицо, потом ее голову приподняли за подбородок и насмешливо поинтересовались:

– Слушай, тебе за сегодня надрываться не надоело, а? Кричишь-кричишь… Оглохнуть можно.

Мозги Алисы соображали туго, и все же она поняла, что к ней обращается тот самый парень, который сидел за рулем во время поездки из Москвы в Чечню. Надо полагать, его звали Маратом: именно так обращался к дружку Ильяс. Бубнил, нависая над согнувшейся в три погибели Алисой:

– Вяжи суку. И рот ее поганый чем-нибудь заткни.

– Ну нет, рот мы ей затыкать не станем. Он нам еще пригодится, правда, красавица?.. А?.. А?.. – Наградив девушку парой оглушающих затрещин, Марат продолжал тем же дружелюбным, почти воркующим голосом: – А связать ее можно, почему бы не связать… Ей же самой лучше будет, если трепыхаться не придется, верно я говорю, красавица?

– Убирайтесь, – выдавила из себя Алиса, как только к ней возвратилась способность дышать и издавать членораздельные звуки.

– Да что ты говоришь? – насмешливо фыркнул Ильяс. – А если мы не уберемся, то что будет?

– Затрахает нас до смерти, – предположил Марат.

Его грубые пальцы вцепились Алисе в волосы, вынуждая ее распрямиться. Прошелестел, затягиваясь на шее, ремень. Зайдя девушке за спину, Марат намотал свободный конец ремня на кулак и рванул его на себя, как бы проверяя на прочность. Кругозор Алисы моментально сузился до черного пятна перед глазами. Ей показалось, что ее выгнутый назад позвоночник вот-вот хрустнет, не выдержав напора, но в этот момент Марат ослабил свой импровизированный поводок.

– Руки за спину, – скомандовал он, пожирая взглядом скрипичные изгибы женского тела, пойманного в петлю. – Давай сюда свой ремень, брат. Стянем ей локти потуже, чтобы не вздумала царапаться.

– Ага, сейчас, – обрадовался Ильяс.

Он действительно взялся рукой за брючный ремень, на мгновение опустив неправдоподобно длинный ствол своего пистолета.

У Алисы не было ни сил, ни воли сопротивляться этим ублюдкам, выследившим ее в Моздоке, но она понимала, что другой такой возможности не будет. Нужно собраться. Нужно дать отпор. Девушка такого человека, как Михаил Хват, не имеет права расслабляться и получать удовольствие, как это рекомендуется делать большинству женщин, если изнасилование неизбежно.

– Вот вам! – прошипела Алиса. Ее резко запрокинутая назад голова врезалась в улыбающиеся губы Марата. – Вот! – Пойманная сзади за локти, она подпрыгнула, выбросив вперед сведенные вместе ноги.

– Уп-п!

Ильяс, получивший неожиданный толчок в грудь, опрокинулся навзничь. Его пистолет издал странный звук, напоминающий механическое пуканье робота, если бы, конечно, роботы умели совершать нечто в этом роде.

Только тогда Марат сообразил, что в его распоряжении имеется тот поводок, с помощью которого легко укротить взбунтовавшуюся пленницу. Это был ремень, свободным концом которого парень поспешил завладеть опять. Постанывая от натуги, он уперся коленом в поясницу Алисы, затягивая петлю на ее шее.

Своими вылезшими из орбит глазами, сделавшимися большими и круглыми, как теннисные шарики, она увидела потолок с засиженным мухами плафоном и пулевой отметиной на одной из бетонных плит. Затем ей показалось, что она обрела способность видеть сквозь перекрытие, что в номере над ее головой раскачивается, обхватив голову руками, смертельно пьяный человек, которому нет никакого дела до подозрительной возни внизу.

Понимать, что это последняя картинка, которую суждено увидеть перед смертью, было ужасно обидно. Чувствовать, что твое тело волокут на кровать, торопясь надругаться над ним еще до полного угасания твоего сознания, было невыразимо гадко.

Но Алиса уже не билась, не вырывалась, не сопротивлялась. Ее охватило полное равнодушие, испытываемое мухой, пойманной в паутину… антилопой, схваченной львицей… мышонком, угодившим в когти совы…

Это была апатия. Настолько бесконечная, настолько всеобъемлющая, что жить с нею было совершенно невозможно. И тогда Алиса решила, что пришло время умереть.

* * *


– Подохла, тварь, – огорчился Марат, скорбно кривя разбитые в кровь губы. Все произошло так быстро, что он не успел получить удовольствия. – Ну ничего, и такая сойдет, – решил он, жадно разглядывая мраморно-гладкое тело неподвижной жертвы.

– Ты ее задушил, придурок, – прокаркал Ильяс, размахивая пистолетом. – Ты предлагаешь мне поиметь дохлую суку?

– Какая разница? – пожал плечами Марат, испытавший нечто вроде легких угрызений совести. Подергав для проформы уже бесполезный ремень, он снял его с шеи убитой и принялся вдевать в брюки, глухо приговаривая при этом: – Какая разница? Никакой… Теплая, мягкая… Я же тебе не куклу из секс-шопа подсовываю.

– Я весь день мечтал о том, как кого-нибудь трахну, – трагически воскликнул Ильяс, стоя посреди номера со спущенными штанами и вздыбленным естеством. – Ты все испортил. Кого мне теперь поиметь? Может, тебя?

– Говори, да не заговаривайся, брат. Не нравится мертвая баба – не трахай. Но не смей оскорблять меня, не смей задевать мою мужскую гордость.

Ильяс нагнулся было, чтобы одеться, но вдруг махнул рукой, вышагнул из штанин и решительно направился к кровати, бормоча:

– Придется залазить на такую. На безрыбье и рак рыба.

– Вот видишь, – укоризненно сказал Марат, – теперь про рака вспомнил, а лучшего друга обидел. Справедливо ли это?

– Ладно, извини, брат. Погорячился. Но ты тоже хорош. Не мог сдержаться?

– Не мог, конечно, не мог. Во-первых, эта тварь меня ударила, ты сам видел. Во-вторых, она бы обязательно закричала.

– Да, кричать она была мастерица, – вздохнул Ильяс, переворачивая бесчувственное тело на спину и трогая его стволом пистолета.

– А ты как следует ей вставь, вдруг оживет? – азартно предложил Марат.

– Такой большой, а в сказки веришь…

Оба захихикали, хотя анашу сегодня не курили – вся вышла. Они закончили по восемь классов, умели считать, писать, помнили с горем пополам отрывок из Пушкина про Лукоморье, любили матерей, чтили отца, молились своему богу и внешне были совсем как любые другие чеченские парни их возраста. Если оставить неподвижное тело девушки за кадром, а снять крупным планом только смеющиеся лица Ильяса и Марата, никто ни за что не догадался бы, чем именно они занимаются в номере моздокской гостиницы.

Но улыбки парней погасли, когда они обнаружили присутствие в комнате еще одного человека. Одетый в какое-то старье, худой, с коротко остриженной головой, он больше всего напоминал недавно освободившегося зэка. Неподвижный и немигающий, вошедший ничем не выдавал своего отношения к происходящему. Глядел. Его лицо хранило при этом бесстрастное выражение, а глаза были совершенно кошачьими.

Ильяс, так и не успевший покончить со своим маленьким дельцем, проворно соскочил на пол и, направив пистолет в незнакомца, нервно спросил:

– Ты кто?

– Друг девушки, которую вы собирались трахнуть, щенки, – прозвучало в ответ. – Можете считать меня ее ангелом-хранителем.

– Ну, заходи, коли пришел, друг, – предложил стоящий у стены Марат.

– Гостем будешь, ангел-хранитель, – поддакнул Ильяс, чувствуя себя без штанов несколько скованно.

– Для вас я не ангел и даже не гость. – Мужчина покачал головой. – Вы сами гости. Непрошеные. Хуже татар.

Выглядел он совершенно неопасным, вялым, заторможенным. Парни даже успели предположить мысленно, что ступор вызван обычным для русских состоянием похмелья, но больше ни одной связной мысли в их головах не промелькнуло.

Незнакомец без всякого усилия поднял однотумбовый стол, рядом с которым стоял, и ринулся вперед. Впрочем, слово «ринулся» никоим образом не выражало истинную суть произошедшего. Ильясу показалось, что стол перенесся из одного конца номера в другой сам по себе, мгновенно, чудесным образом.

Он не успел услышать звон разбившегося графина, соскользнувшего с волшебного стола, он не успел нажать на спусковой крючок, он вообще ничего не успел. Просто днище стола заслонило собой весь мир, а одна из его коротких ножек увиделась Ильясу несколько отчетливее других, потому что именно она врезалась в переносицу между его глазами. Обзаведшись провалом в черепе почти идеальной квадратной формы, молодой чеченец умер там, где стоял, голоногий, недоумевающий, потрясенный.

Издав сдавленный возглас, Марат перескочил через пустую кровать, намереваясь выпрыгнуть в открытое окно. После увиденного у него даже тени мысли не возникло о том, чтобы оказать незнакомцу сопротивление. Ни с оружием в руках, ни без такового. Он просто хотел спрыгнуть вниз, на газон или даже прямо на тротуар, а там будь что будет. Поломанные ноги – не самое страшное, что может произойти с человеком. Поломанные ноги, в сущности, пустяк. Куда хуже, если…

Неведомая сила перехватила Марата на подоконнике за мгновение до прыжка. Отчаянно трепыхающийся, кряхтящий, негодующий, он был возвращен обратно, где, получив две ошеломляющие зуботычины, услышал:

– Снимай штаны.

– Зачем? – заволновался Марат.

В руке незнакомца появился нож, а в его кошачьих глазах возникло нечто вроде легкого удивления:

– Разве ты не хочешь пожить подольше?

– Хочу, – торопливо закивал Марат. – Я вообще не трогал эту девушку. У меня есть деньги. Я…

– Деньги выложи на пол. Штаны снимай. Вместе с трусами.

Отдав эти распоряжения, незнакомец взял стул, перевернул его и несколькими точными движениями обстругал одну из ножек до толщины карандаша.

– Что это? – спросил Марат. – Для чего? – Его челюсти сводили судороги, но он ни разу не клацнул зубами, чтобы не действовать на нервы чокнутому Алисиному дружку. Общаясь с безумцами, лучше быть ниже травы, тише воды. Не раздражать их понапрасну. Не перечить им. Выполнять их безумные пожелания и ждать, когда все закончится.

Не сводя глаз с трясущегося чеченца, мужчина взял девушку за запястье и некоторое время молчал, беззвучно шевеля губами.

– Жива? – обрадовался Марат. – Я так и знал. Никто ее не собирался убивать. И обижать тоже никто не собирался. Мы просто хотели попугать ее немного. Вернее, Ильяс хотел. – Кивнув на труп напарника, Марат пылко добавил: – Он был зверем, маньяком с большой дороги. Я пытался его остановить, но он стал угрожать мне пистолетом. Прямо ваххабит какой-то. Отморозок.

– Закрой рот, – велел мужчина, набросив на тело девушки покрывало. – Тебе было велено снять штаны, а ты мне тут байки рассказываешь. Хочешь обзавестись такой же дыркой в башке, как твой приятель?

– Вот, глядите, я разделся, – поспешил доложить Марат и, не дождавшись похвалы, повинился: – Денег у меня, конечно, маловато, всего пятьсот баксов. Но у меня еще тачка есть, хорошая тачка, только не растаможенная.

– Пожалуй, машина мне ни к чему, – сказал незнакомец после краткого раздумья. – В Ростов отсюда можно добраться автобусом.

– Каким автобусом? – спросил Марат с одновременно идиотским и заискивающим видом. – Рейсовым, да?

Он понимал, что несет полную околесицу, но ничего не мог с собой поделать. Ему было страшно. Но еще страшнее стало после того, как незнакомец наградил его улыбкой и признался:

– Любым автобусом. Это не имеет значения. Ничего не имеет значения после того, что вы сотворили с моей девушкой.

– Мы ничего не сотворили, клянусь Аллахом. – Неожиданно для себя гордый чеченец Марат заговорил плаксивым тоном, который не был присущ ему даже в раннем детстве. – У нее ресницы дрожат, глядите. Она живая.

Словно бы в подтверждение его слов Алиса слабо застонала и попыталась сесть, но рука мужчины удержала ее на месте.

– Лежи. Мы тут без тебя разберемся. Только не смотри, пожалуйста. Не нужно тебе этого видеть.

Чего этого?

– Ильяс виноват, не я, – взвизгнул Марат. Палец, которым он указал на своего придавленного столом напарника, оставался скрюченным, и распрямить его никак не удавалось. В его желудке творилось что-то невообразимое, кишки непроизвольно ворочались, как черви в банке, издавая протяжные жалобные звуки. – Не я, – причитал Марат в унисон. – Я ни в чем не виноват… ни в чем… совсем…

Незнакомец, зрачки которого сделались такими огромными, что почти заполнили собой всю радужную оболочку глаз, никак не отреагировал на эту сбивчивую речь. Подождал, пока она закончится, и сказал:

– Тебе следует хорошенько обдумать свои слова. Действительно ли ты ни в чем не виноват? Ты будешь сидеть здесь и думать об этом до посинения. Тебе ведь ужасно хочется пожить подольше, верно? Что ж, считай, что твое желание исполнилось.

– Как? – спросил Марат. Вернее, собирался спросить. Несильный, но расчетливый тычок в нервный узел над ключицей вынудил его опуститься на пол безвольной куклой. Он попытался поднять руку, но не смог пошевелить даже пальцем. Это был почти полный паралич. Только бурление в животе не прекращалось, наполняя комнату совершенно канализационными запахами и звуками.

Незнакомец умело заткнул Марату рот, обмотав его лицо полотенцем так, чтобы глаза его оставались открытыми. Связал ему руки за спиной. Ободряюще похлопал по щеке. Поднял на руки.

Марату вдруг вспомнилось, что именно так брал его отец, когда хотел посадить его, еще совсем маленького, на горшок. Это было давным-давно, в другой жизни. В жизни этой, нынешней, Марата подняли с пола не отцовские руки. В этой жизни он обучился гадить гораздо более основательно, поэтому его голый зад опустился вовсе не на горшок, а на ножку стула, превратившуюся в кол. И вообще эта никчемная, бесполезная жизнь закончилась, хотя еще какое-то время Марат дышал, ворочался и пытался молить о пощаде.

* * *


Добравшись до своего кабинета, Завадский снял генеральскую фуражку с высокой тульей и сокрушенно уставился на лопнувший козырек. Брезгливо оглядел изгаженный китель, швырнул его в шкаф, бросил туда же фуражку.

Эти контрактники, пикетирующие вход в штаб, совсем озверели, подумал он, занимая место за столом. Даже взвод здоровенных десантников, прокладывавших генералу путь сквозь бушующую толпу, не смог уберечь его от неприятных инцидентов. Испорченная фуражка, это раз. Загустевший плевок на левом погоне, это два. Наконец, довольно болезненный удар в левую грудину, ощущавшийся даже теперь, когда подуспокоившийся Завадский присосался к затребованному стакану чая с лимоном.

Лицо ударившего его типа совершенно вылетело из памяти, зато его глаза запомнились генералу прекрасно. Как будто с камышовым котом нос к носу столкнулся. С чертовой рысью, доставшей его когтистой лапой.

Поморщившись, Завадский ослабил узел галстука, расстегнул рубаху и внимательно оглядел пострадавший бок. Ничего страшного, если не считать багрового пятна, расплывшегося под левым соском. Безобразие. Завтра утром нужно вызвать роту ВДВ и разогнать всю эту бунтующую шушеру к чертовой матери. Нет, сегодня же. Но сначала придется дать интервью журналюге из «Московского комсомольца», дожидающемуся в приемной. Обстоятельное, взвешенное интервью, из которого общественность узнает, что требования горе-вояк просто смехотворны. В округе лишних денег нет и не предвидится. Как только появятся – «боевые» деньги будут выплачены контрактникам в полном объеме. Или хотя бы частично.

«Да, лучше частично», – решил Завадский, приведя себя в порядок и распорядившись пригласить в кабинет столичного журналиста.




Это был прилизанный и гладкий, как заматеревший колобок, мужчина, поспешивший выложить на стол сразу два диктофона, один меньше другого.

– В какой говорить? – осведомился Завадский, недовольно поводя носом из стороны в сторону.

– Без разницы, – заверил его журналист. – Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте.

– Как в прокуратуре, хе-хе?

– У прокуратуры, хе-хе, свои дела, а у нас, хе-хе, свои… Итак, вопрос первый. Неужели СКВО обнищал настолько, что не в состоянии выплатить деньги сотне контрактников?

– А ты знаешь, какая сумма долга на сегодняшний день набежала? – гаркнул Завадский.

– От 90 до 120 тысяч рублей на каждого человека.

– И что же, я их родить должен, по-твоему? Банк ограбить?

– Насколько мне известно, округу было выделено достаточно средств, чтобы…

– Ему известно! – саркастически перебил Завадский журналиста. – А теперь ты на мой вопрос ответь, коли такой умный. Можно ли Родину-мать за горло брать, свои шкурные интересы отстаивая? Что это за мода такая пошла: чуть что – сразу бастовать? Мы тут в штабе в бирюльки играемся, что ли? – Генеральский голос задрожал от негодования. – Этим иудам продажным было ясно сказано, что свои тридцать сребреников пусть получают по месту службы, в Гудермесе или Шали. Вместо этого они торчат тут и мешают нормальной работе. Ты хоть представляешь себе, дорогой, сколько у меня разных проблем помимо разборок со всякой голытьбой?

– Примерно, – кивнул журналист. – Например, разработка сверхсекретной военной операции, подробнейший план которой гуляет по Сети наряду со свежими анекдотами и фотографиями голой Алсу.

– По Сети? – напрягся Завадский. – По какой Сети?

– По всемирной. Интернет, доводилось слышать о таком?

– Доводилось. И что?

Колобкообразный журналист ощерился, сделавшись похожим на персонажа старого фильма ужасов про всеядных зубастиков.

– А то, что вчера вечером на все главные порталы поступила прелюбопытнейшая информация, касающаяся штаба Северо-Кавказского военного округа, вашего покойного заместителя Конягина и вас лично.

– Ин… – Завадскому пришлось помассировать левый бок, прежде чем он смог выговорить слово полностью. – Информация, значит. Какого рода?

– Я бы сказал, весьма скандального рода. Потому что, помимо плана операции, пользователи Интернета получили возможность ознакомиться с состоянием личных банковских счетов генерала Завадского и его бывшего заместителя. – Журналист прямо-таки лоснился от алчного удовольствия, продолжая улыбаться своей чрезвычайно зубастой улыбкой. – Более того, рассекреченные файлы были отправлены также на официальный сайт Президента Российской Федерации. Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?

Завадский с трудом проглотил воздух, который раздирал ему легкие, как если бы он был до предела насыщен невидимыми частицами стекловолокна.

– Могу, – подтвердил он, дивясь тому, что собственный кабинет все сильнее клонится набок, подобно каюте тонущего коробля. – Могу, – повторил Завадский, часто глотая, дабы избавиться от воздушных пробок, заложивших уши.

– Так скажите, – вкрадчиво предложил журналист-колобок, указывая глазами на работающие диктофоны. – Вам теперь на эту тему много говорить придется, так что самое время поупражняться в красноречии.

– Я скажу… Сейчас…




Завадский умолк, борясь с подступающей дурнотой. Мысли мешались, как будто генеральские мозги кинули вариться в котел, старательно шуруя там поварешкой. В ушибленном боку ощущалось усиливающееся онемение. Время от времени перед меркнущим взором генерала сгущалась черная туча, сквозь которую на него глядел тот тип, который ударил его у входа в здание штаба. Янтарные глаза, полыхающие совершенно нечеловеческой яростью. Как этот безумец очутился в толпе помятых жизнью контрактников? Затесался туда специально, чтобы под шумок добраться до начальника штаба? Зачем? Кто он такой?




– Скажите, скажите, – настаивал журналист, голос которого звучал так, словно его пропустили сквозь несколько слоев ваты.

Генеральский язык кое-как повернулся во рту, выговаривая с натугой:

– Че… Человек-рысь…

– Вот те раз! Кого вы имеете в виду?

– Его… его фамилия Хват, я вспомнил, – лепетал Завадский, губы которого приняли синюшный оттенок. – Он… он перехитрил меня, выжил… выбрался оттуда.




– Ничего не понимаю, – заволновался журналист, вставая со стула и часто озираясь на дверь. – Вы бредите? Вам плохо?

Завадский попытался дотянуться до него через стол скрюченными пальцами, надсадно хрипя при этом:

– Ты мудак, Павлуша… Вместо того чтобы стреляться, надо было предупредить МВД Чечни, Северной Осетии, Ингушетии и Кабардино-Балкарии… Выставить посты на дорогах… Блокировать Моздок, Нальчик, Нарзань… Наз… Назрань… Но поздно.

– Что поздно? – взвизгнул журналист, проворно отпрыгивая от шарящей в воздухе генеральской руки.

Она в последний раз поймала пустоту, стиснула ее в кулаке и застыла.

Это был конец.




Глава 22

Катится, катится голубой вагон


Машинально опуская глаза, я вижу свою собственную руку, держащую стакан. На дне плещется водка, допивать которую нет никакого желания. Время давно перевалило за полночь, но сна ни в одном глазу. Хмеля тоже нет – давно выветрился. Еще бы! Колеса поезда тарахтят, как оглашенные, мы мчимся сквозь ночь на всех парах, минуты мелькают, как телеграфные столбы, которых сейчас за окнами не видать по причине полного мрака. Темная ночь. Темная, темная.

Осторожно ставлю стакан на пластиковую поверхность стола, осторожно качаю головой, осторожно говорю:

– История, конечно, интересная, но один момент кажется мне сомнительным, гм, извини.

– Какой же? – спокойно спрашивает мой товарищ, с которым я еду в Москву. Его глаза прячутся в тени надбровных дуг, их выражения не разобрать.

– Понимаешь, – говорю я, – меня всегда смущали концовки, в которых негодяи умирают сами по себе, от инфаркта или от кровоизлияния в мозг. Такой, знаешь, универсальный «инсульт-привет». Но подлецы на сердце не жалуются, вот в чем проблема. Вернее, они никогда не переживают так, чтобы их кондрашка хватил.

– При чем здесь кондрашка? Тебе что-нибудь известно о прикосновении отсроченной смерти?

Я киваю. Да, я наслышан об этой чертовщине. О ней туманно сообщают различные корейские, японские и китайские источники. Мне же «прикосновение отсроченной смерти» всегда казалось красивым вымыслом, легендой, мифом. Никто не сомневается, что хорошо сконцентрированный и нанесенный в нужное место удар может отправить человека на тот свет – это может продемонстрировать почти каждый знаток восточных единоборств. Но как поверить в то, что легкое прикосновение, почти незаметное для жертвы, может привести через час (или через год) к летальному повреждению внутренних органов? Это не кирпичи об голову крушить, не руку в песок по локоть вгонять, это уже что-то из области сверхъестественного.

– Касание отсроченной смерти, угу, угу, – говорю я, покашливая в кулак. – Кажется, прием практиковался мастерами Шаолиня. Они вроде отлично знали человеческую анатомию и безошибочно поражали любую смертельную точку противника.




Мой товарищ тихонько смеется:

– Ты слышал звон, да не знаешь, откуда он. Поражается не любая абстрактная «точка смерти», а совершенно определенная, в зависимости от времени суток. Кровь подходит близко к поверхности тела в разное время дня по-разному, нужно отлично знать законы ее циркуляции, чтобы нанести удар именно туда, куда нужно. Не зря на Востоке говорят: «Наша смерть рассчитывается не только по звездам над головой, но и по росе под нашими ногами».

– Тебя тренировал настоящий китаец? – любопытствую я.

– Какой идиот запустит в спецназ ГРУ настоящего китайца? И как только подобная глупость может прийти в голову? – Товарищ укоризненно вздыхает. – Наш инструктор был нашим человеком, проверенным, надежным. Согласно легенде, он являлся тренером школы восточных единоборств, хотя, конечно, ничему особенному гражданских не учил. Однажды его пригласили помериться силами китайские мастера ушу, объявившие его шарлатаном. Их было четверо, и все они после схватки слегли в больницу, хотя видимых повреждений ни у кого из них не было. Провели на больничных койках месяц – ровно столько, сколько сулили инструктору. Он их не убил, не покалечил, а просто вывел из строя на заранее определенный срок, представляешь? – Глаза товарища подергиваются ностальгической пеленой. – Сам я на такое не способен. Но нанести удар отсроченной смерти могу. Это делается так называемым «кулаком демона», когда вперед выдвигается второй сустав среднего пальца… Хочешь, продемонстрирую?

– Спасибо, не надо. – Я решительно отстраняю протянутую ко мне руку, пальцы которой сложены соответствующим образом.

На что звучит:

– Я легонько. Могу отключить тебя ненадолго, скажем, на пять минут.

Понимаю, что это всего лишь специфическая шутка, но развивать ее дальше у меня нет ни малейшего желания.

– Очень заманчивая перспектива, но я воздержусь. Мне интереснее узнать, что было дальше, когда ты…

– Стоп, стоп! – Кулак товарища превращается в протестующе вскинутую ладонь. – Речь идет не обо мне, а о неком Михаиле Хвате, так?

– Так, – киваю я.

– Вот давай и не отклоняться от намеченной линии.

– Давай не отклоняться.

В доказательство серьезности своих намерений я отодвигаю стакан с недопитой водкой, выставляю на стол локоть согнутой руки, поверх нее укладываю свою голову с подчеркнуто заинтересованными глазами.




Мой товарищ удовлетворенно кивает:

– Вот так-то лучше… Итак, приведя Алису в чувство, Хват посадил ее на поезд и отправил в известном только ему направлении.

– А сам?

– А сам на некоторое время осел в Ростове, где нашел способ беспрепятственно приблизиться к начальнику штаба СКВО. К чему это привело, тебе уже известно.

– Известно, – подтверждаю я. – Имел место так называемый удар отсроченной смерти…

– Или, как ты выражаешься, «инсульт-привет», неважно.

– Неважно. – Это вырывается у меня машинально.

Товарищ одобрительно кивает и спрашивает:

– А важно что?

– Что? – Мои брови вопросительно поднимаются.

– Важно, что вся эта секретная информация, из-за которой начался сыр-бор, стала достоянием гласности и попала на сайт президента. Для этого мне пришлось… – Бросив на меня быстрый взгляд, товарищ поправляется: – Михаилу Хвату пришлось вызвать в Ростов сестру с деньгами и обратиться там к профессиональному хакеру, крепко знающему свое дело.

– Не к такому, как Алиса, – понимающе киваю я. – Хакерша из нее никудышная, хотя девушка она видная. Правда, признаться, когда ты меня познакомил со своей юной подружкой, я диву давался: почему это она вечно ходит в свитерах с высоким горлом. Теперь понятно.

– О чем ты?

– О странгуляционной борозде, которая должна была остаться у нее на шее.

Некоторое время до моих ушей доносится лишь несмолкаемый перестук колес. Любому пассажиру поезда известно: прислушиваясь к этому ритмическому шуму, легко услышать в нем какую-нибудь постоянно повторяющуюся фразу. В моих ушах гремит: «Молчи, дурак… молчи, дурак… молчи, дурак…

Дав мне возможность хорошенько осознать неуместность моей последней реплики, товарищ подает голос вновь:

– Об Алисе давай не будем, – холодно предлагает он. – Ее теперь зовут совсем иначе, а от шрама скоро даже воспоминаний не останется, уразумел? Есть ее бывший, хотя якобы законный муж Никита Сундуков. Есть гребаный предприниматель Руслан Гелхаев, отправивший Али… жену Ника на верную погибель. Вот давай о них и поговорим. – Товарищ улыбается одной половиной рта. – Хотя говорить о них бессмысленно.

– Почему? – спрашиваю я.

– Потому что я возвращаюсь в Москву. Представь себе, что на моем месте сидит капитан Хват, и ты поймешь, что я имею в виду.

Это не так уж трудно сделать. Гораздо труднее воздержаться от неосторожных вопросов о том, как именно намеревается Хват обойтись со своими заочными врагами. Но неумолчная песнь колес («молчи, дурак… молчи, дурак…») помогает мне проявить благоразумную сдержанность. Все, что я делаю, это утвердительно киваю. Все, что произношу, это: «Уже понял».

– Рад за тебя, брат, – серьезно говорит товарищ. – Как говорил господин Екклизиаст, во многом знании заключено много печали. За точность формулировки не ручаюсь, но смысл верен.

Он неожиданно встает и начинает наводить на столе порядок. Я подключаюсь к уборке. Обмениваясь ничего не значащими репликами, мы проветриваем купе, стелимся, раздеваемся, укладываемся на свои полки.

Уснуть не получается. Глядя на призрачные блики, мечущиеся по потолку и стенам, я припоминаю, как познакомился с товарищем, что мне о нем известно. Некоторое время назад он приобрел дачный участок по соседству со мной, фактически поселился там со своей младшей сестрой и молчаливой девушкой, которая даже в жару появлялась на людях в закрывающих горло свитерках. Однажды мы случайно разговорились, потом стали заглядывать друг к другу на огонек, сдружились. Товарищ никогда не рассказывал, откуда он родом, но его сестра проговорилась: они из Москвы, а поселились у нас временно, по независящим от них причинам.

Надо полагать, оба прибыли к нам прямиком из Ростова-на-Дону, откуда до нашего городка рукой подать. А то, что сестру моего товарища зовут не Катей, а Верой, ничего не меняет. Потому что…

Его голос раздается так неожиданно, что я вздрагиваю:

– Не бери дурного в голову, брат. Относись ко всему, что я тебе тут понарассказывал, как к сюжету для своей очередной книжки, не более того. Зло наказано, добро торжествует. Какого тебе еще рожна надо, а?

– Не знаю, – признаюсь я. Это правда. Я действительно не знаю, чего мне не хватает в услышанной истории. Все правильно, все гармонично, но что-то меня не устраивает, что-то гнетет, удручает.

– Тогда я тебе скажу, – зло говорит товарищ. – Нам всем не хватает справедливости, вот какая штука. Пока благородные герои воюют с негодяями, погибают совершенно невинные люди, а их воскресить нельзя. Поэтому окончательной победы добра нет и быть не может. Добро без справедливости это тьфу – пустой звук.

– Но и опускать руки нельзя, – вырывается у меня.

– Нельзя, совершенно верно. Так что история повторяется. Все идет по кругу. И это самый колоссальный, самый совершенный вечный двигатель, который только можно себе представить. Он питается энергией, вырабатываемой постоянным противостоянием добра и зла.

– Хитро! – восклицаю я. – Ох, и умник же все это придумал!

– Ты так полагаешь? – Выражение лица товарища остается для меня загадкой, но по тону нетрудно догадаться, что он скептически усмехается. – Но тогда получается, что мы, люди, полные ничтожества. Шестеренки в изобретенном кем-то механизме. Марионетки.

– Что же ты предлагаешь? – осторожно спрашиваю я.

– Спать. Чтобы утром проснуться и попытаться доказать, что мы что-то значим в этом мире. Пока не поздно. – После короткой паузы товарищ добавляет: – Потому что все мы давно получили свой удар отсроченной смерти.




– Шут с ней, со смертью, – бормочу я, смыкая веки. – Главное, чтобы жизнь не получилась отсроченной.




Мы умолкаем. Ночь за окном напрасно ждет от нас каких-то новых слов – все слова давно сказаны, если не нами, так другими. Лишь колеса вагона не смолкают ни на минуту. И знаете, какая фраза чудится порой в их монотонном перестуке?

Спешите жить… Спешите жить… Спешите жить…

Даже если это не так, то почему бы и нет?