Жиголо
Сергей Валяев


Новый остросюжетный роман популярного российского писателя С. Валяева, известного любителям детективного жанра по фильмам: «Телохранитель», «Золото партии», «Шальная баба», «Осторожно! Красная ртуть». Жиголо не профессия, это — призвание. Герой романа способен на романтическую, «неземную» любовь, однако обстоятельства складываются так, что он вынужден защищать не только себя и любимых, но и будущее всей страны — защищать самым серьезным и кровавым образом.


Валяев Сергей

Жиголо

Роман


Вот какими хочу я видеть мужчину и женщину: его готовым к войне, её к деторождению, а обоих способных к танцу.

    
Ф. Ницше.


РЫНОК ПОРОКА


Утром слушаю гул города. Он напоминает танковую атаку на весеннем полигоне под Тамбовом. Потолок — малярийный, с грязными разводами. Это не купол чистого неба, где я кувыркался, как в проточной речке. Два года мечтал проснуться поутру дома, и что? Ничего.

Вот она мечта: пропахшие повседневностью старые стены и старые надежды, что все изменится.

Родной город изменился, но не настолько, чтобы его не узнать. Вчера вечером он напомнил мне холерическую шлюху, пытающуюся косметическими белилами скрыть следы разложения на лице. Разложение и тлен, говорю себе, потягиваясь в домашней кровати. И все потому, что идет война, сержант, война всюду — война никогда не прекращалась.

Очевидно, нам повезло: молодое пушечное мясо готовили для кавказского костра, однако жертвенный для многих час «Ч» не выдался. И теперь я, насыщенный гемоглобином и силой, готов принять участие в боях за выживание на знакомых столичных улицах.

На то есть причины. За сутки понял, что на гражданке меня ждут проблемы — материальные. Уходил из мирного дома, где отчим Ван Ваныч тихо попивал теплую фальсифицированную водочку после трудовой смены на АЗЛК, мать покупала-продавала мифические акции, похожие на геральдические свидетельства, сестренка Катенька бегала в школу, и будущее для всех брезжило розовыми, как пудра, тонами. Но в середине теплого августа картинку счастливого грядущего наши доморощенные политкибальчиши замазали крепким дегтем, как дачный нужник, и теперь мы имеем то, что имеем.

Отчим ушел в глубокий омут запоя по причине остановки Главного конвейера, мать, погорев в бумажных игрищах, тоже решила искать счастье на дне бутылки, Катенька вымахала и мечтала о платье от Carden для выпускного школьного бала.

Призрак нищеты бродил по кухне и комнатам. В первые минуты встречи и праздничного застолья не обратил внимания на драматическую скудность стола: жареная картошечка, ржавая селедочка, аэростатные огурцы, плавающие в мутном рассоле, черный хлебушек, ажурный укропчик, хрустальная водочка… Хорошо! Что ещё надо бойцу после некондиционной армейской пищи?

— Ну, с возвращеньцем, Дымок! — говорил отчим. — Чтобы не последняя.

— Проклятущая она, — смеялась мать, у неё было старое лицо, пожеванное временем и неудачами. — Чтобы жилось тебе, сынок, сладко!

Я промолчал. Иногда нас, солдат, кормили кашей из промороженной тыквы. Она была пустая на витамины C и E, но сладкая и на время утоляла голод. После сладость детства во рту пропадала, и ты чувствовал звериное желание жрать. Однажды на учениях в горах нашей группе повезло — поймали козла. Он был стар, дик и вонюч, как портянка. Умирать во славу доблестной российской армии ему не хотелось: блеял и брыкался, желая выдать наше местоположение условному противнику. Бывалый «дедушка» Чепланов догадался натянуть на козлиную морду с троцкистской бородкой противогаз для общего омертвения народного животного, и через час мы имели пир на весь мир. И давясь сырым жилистым мясом, продымленным на торопком костре, я дал себе зарок: по возвращению домой никогда не испытывать чувства голода. Приневоленный голод унижает, не так ли?

И тыкая вилкой в дешевое и сердитое селедочное тело на домашней тарелке, я почти сразу начал понимать: нищета на марше.

Правда, встреча с друзьями и приятелями в местной кафешки укрыла меня от проблем дня. На радостях упился до состояния риз и мой лучший друг Венька Мамин, по прозвищу Мамыкин, выносил меня из питейного заведения, точно контуженного с поля боя. Усилия бывших школьных подруг обратить внимание конкретно на них, обольстительниц, оказались тщетными — мы слишком досконально знали их, скажем так, горные ландшафты и глубокие впадины. Впрочем, я проявил интерес к Раечке по причине чрезмерного возлияния, да Мамин-Мамыкин успел сообщить, что наша бывшая одноклассница работает на панели, используя ударный вахтовый метод минетчиц на Тверской.

— Раечка, — прослезился я нетрезво, — зачем же ты так?

— Мальчики, сегодня беру со скидкой, — хохотала прелестница, задирая плюшевую юбочку. — А защитничку отечества — бесплатно! Митенька, слышишь меня, родно-о-ой!

В десятом классе мы дружили, я носил её портфель и говорил всякие умные глупости о космических искрящихся мирах. Это продолжалось до весны. Когда лопались почки на деревьях и запах фиолетовой сирени дурил голову, девочка пригласила меня на день рождения.

— А чего подарить? — спросил я.

— Себя, — засмеялась Раечка.

Я слишком был занят экзаменами и не обратил внимания на милую шутку. Позже мне было не до шуток. Явившись на праздник с букетом мятых мимоз и сухим вафельным тортиком, я обнаружил, что в квартире мы одни. А где все остальные, продолжал глупить я. Митенька, а тебе мало меня, удивилась одноклассница и предложила выпить праздничного шампанского.

Мы это сделали и у меня возникло впечатление, что от ароматных витаминизированных лопающихся шариков мое природное, прошу прощения, естество заявляет о себе — и заявляет самым решительным образом. Как позже выяснилось, милая Рая любила не только гулять со мной, романтическим звездочетом, но и делать домашние уроки с некоторыми одноклассниками. Надеюсь, понятно, о каких уроках речь? Этого я не знал и поэтому был крайне изумлен скорым и эффектным стартом в неведомые для меня галактические пространства. Полет меж пульсирующими фосфорическими вселенными, наполненными титаническими животворящими всполохами, потряс меня до такой степени, что возвращаться на родную замусоренную планету мне категорически не хотелось.

— Я больше не могу, Митенька-а-а, — страдала та, которая вместе с ногами раздвинула для меня новый незнакомый мир, потрясший юный организм до основания.

— Последний раз, — хрипел я, чувствуя приближение апокалипсического взрыва, способного разметать мою грешную плоть до кровавых частиц.

И, наконец, термоядерная вспышка обожгла мозг и всего меня, уничтожая цивилизованную первооснову, и я исчез, я был, и меня не стало, я растворился в магнезиальной плазме животного сладострастия.

Возвращение было трудным: сперматозоидная слизь, потные наши тела, слезы, сопли и проч. Выяснилось, что юный астронавт находился в первом своем беспрерывном полете около пяти часов, если считать по земному.

— Митенька, ты сумасшедший, — причитала Раечка. — Как тебе не стыдно. Ой, мамочка моя, — неверной пританцовывающей походкой уходила в ванную комнату. — Утрахал вообще, трахач!

— Прости, — повинился. — Больше не буду.

Увы-увы, я стал заложником черных дыр антимиров, затягивающих неосторожного естествоиспытателя в хлюпающую вулканическую бездну счастья это если говорить красиво.

На следующий день Мамин сообщил, что наслышан о моем подвиге, и не желаю ли я его повторить — повторить уже в коллективе. В каком коллективе, не понял я.

Оказывается, Мамыкин, щадя мою поэтическую натуру, скрывал свое увлечение к порно, вино и девочкам, любительницам специфического кино. Ну уж коль я разрушил свою девственность, как американскую мечту, то могу примкнуть к организации свободной любви. Поначалу я очень удивился. Потом пожал плечами, а почему бы и нет? Только чур не филонить, заржал мой друг. Буду работать за троих, пообещал я. И сдержал свое слово. У меня есть прекрасное качество: я умею держать слово.

Впрочем, думаю, не стоит подробно останавливаться на той далекой скверной вечеринке в теплом мае, где активное участие принимали четыре девочки и два мальчика. Было смешно, пьяно и порно. Всю ночь я открывал для себя новые вулканизирующие звезды и в этом весьма преуспел. В отличии от астролетчика Мамыкина, который увял на полпути к блистающим высотам счастья и дрых на жирновато-тортовой Орловой, как младенец в люльке.

Надо признаться, что после той ночки я решил изучить свои физические, скажем, кондиции. Измерив тридцатисантиметровой линейкой все свои выступающие бицепсы и трицепсы, понял, что, по-видимому, имею какое-то родственное отношение к знаменитому Луке Мудищеву, о котором так емко выразился бард Барков: В придачу к бедности чрезмерной Имел он на свою беду Величины неимоверной Шестивершковую… ну понятно что.

— Ну ты боец, Жигунов, — помнится, крякнул краснознаменный мудаковатый прапорщик Руденко в бане, узрев в облаках пара национальное достояние республики. — Еть-переметь! Рожает еще, значит-то, земля русская богатырей, — конечно, выразился он куда веселее, как Барков, где измененное словцо «богатырей» несло основную смысловую нагрузку, а, выразившись, предупредил, что гауптвахта ждет меня в том случае, ежели дерну к кобылистым тамбовским молодкам.

Опасалось командование понапрасну: я и мои товарищи первые полгода интенсивной боевой учебы были не в состоянии даже думать о егозливости на стороне. Так, после недельного марш-броска по отечественным северным болотцам, самым лучшим в мире по сероводороду, мысль была одна: упасть и не встать — вместе со своим штык-ножом.

Однако выяснилось, что солдат быстро привыкает к предлагаемым обстоятельствам. Однажды под мартовскую капель мне приснилась нагая наяда, я протянул руку, чтобы основательно обнять её, и наткнулся на штык, то есть это было далеко не холодное личное оружие, а совсем наоборот — в смысле, очень личное. Осознав такое положение вещей, я понял, что учеба успешно завершена и можно штурмовать тамбовские деревенские укреп районы, прилегающие к нашему военному городку.

Странно, память не сохранила имен тех крестьянских барышень, с кем проводил хороводные ночки на сеновалах, в ботве, на стогах, а вот запах разнотравья, лунные пыльные тропинки, петляющие вдоль речки, серебристый сверч сверчат, тихий туман, холодную росу — все это запомнил.

Увы, аграрно-армейское прошлое уже позади — герой вернулся в каменные джунгли мегаполиса, где нет места ромашковым переживаниям, ситуация предельно проста: надо выживать, сержант.
		Каждый живет как может,


		А я живу как хочу.


		Иду по лунному лучу, меняю кожу.[1 - Александра Трофимова]


Так оно и есть: я уже другой, я поменял кожу, она груба, у неё запах крови и воздушных потоков, раздирающих тела, кинутых из АНТеевого дребезжащего брюха.

Однажды прибыли поджарые, как борзые, генералы из НАТО, им решили продемонстрировать бесстрашных российских десантников в экстремальных условиях — в небесах гулял черный ноябрьский смерч. Ничего, сынки, покажем супостату нашу удаль молодецкую, благословил командир полка Борсук, мечтающий о службе в столичном Генштабе. Вернее, его молодая жена Лариска мечтала о белокаменной и давала всем, кому не лень, но в лампасах. Что не сделаешь ради службы на благо отечества. И генерал-рогоносец решил сделать красиво, приказав поднять в штормовое небо самолеты…

Из нашего подразделения погибли трое, и, когда довольные демонстрацией натовцы убыли на праздничный обед с русской водочкой и гарнизонными женами, мы отправились в стылые поля собирать в плащ-палатки кровавые останки, чтобы отправить их грузом 200 родным и близким…

Шаркаю на родную кухоньку: когда-то здесь в свои шестнадцать я вместе с Маминым и Славкой Седых цедил сладкий ликерчик «Клубничный». Мы сбежали с уроков и, сидя в тепле и уюте, чувствовали себя, как у Христа за пазухой. За окном мела поземка, прохожие прятали лица в воротники и от этого казались неестественными созданиями, бесцельно бредущим в хаосе заснеженных будней.

Приторная клубничная гадость меня опьянила и я вдруг осознал себя бессмертным. Странное такое представление о собственном мелком тленном существовании. Я даже засмеялся, ощущая на губах сладость вечной жизни. Теперь знаю, что такое смерть, и поэтому никаких иллюзий больше не испытываю. Хотя есть надежда, что грубая, как шинель, шкура спасет от неприятности кормить собой прожорливую подземную фауну — кормить в обозримом будущем.

В армию мы призывались втроем: Жигунов, Мамин и Седых. Служить ушел только я. У Венички врачи обнаружили плоскостопие и нарушение функций мочевого пузыря всего за тысячу $, а Славка вместе с родителями убыл под кипарисы жарких Майями-Бич. Тогда мы смеялись друг над другом. Первый из нас был безнадежным романтиком и дуралеем, второй ходил богатеньким плоскостопным писюком, третий оказался самым умным, вернее, его родители…

— Славик, чтобы жизнь твоя в пластмассовом ведре, — пили мы за будущего гражданина Америки, — была, как в сказке.

— А вы тут, в цинковом, — желали нам, — держитесь.

— Хип-хоп! — верили в свое фартовое грядущее.

Шумный приход Мамыкина отвлекает от пустых мыслей. Ну как, аника-воин, готов к труду, и радостно потирает руки. К какому труду? Ну привет, мой свет, возмущается друг, прочисти, Димыч, мозги светлой и вспомни день вчерашний.

Совет был кстати: не покидало ощущение, что по мне всю ночь тюзил траками Т-90. Мы хватили грамм по сто и мир приобрел более радужные оттенки.

— И что вчера? — поинтересовался я. — Ничего не помню, правда. Раечку помню и её стриптиз на столе помню, а больше не помню.

— Ну ты, служивый, даешь, — возмутился Веничка. — Кто вчера всем плешь проел: хочу работать-хочу работать.

— Работать? Зачем?

Мой товарищ в лицах напомнил, что я был неприятно настойчив и, напиваясь, как свинья в тельняшке, успел измучить всех требованием трудоустроить на хлебное местечко, где бы добрая копейка в карман катила и душу не воротило.

— А? — припомнил свои мутные требования по трудоустройству. — И что?

— Как что? Вперед — в частное охранное агентство «Олимп»! Там у меня дядька работает. Камень-Каменец, что кремень, ему солдаты хорошие нужны.

— Камень-Каменец?

— Это такая фамилия, Дым, — объяснил. — Не бойся, не обделит солдатика.

— Э, нет, — запротестовал я. — Никаких подвигов по защите частного капитала. Это добром не кончается.

— Ты про что?

— Не хочу быть бобиком, Мамыкин.

— А кем хочешь быть?

— А черт его знает, — признался и предложил выпить, чтобы просветлить мысли до состояния воздушных потоков.

Без промедления мы использовали родную в качестве смазки для скрипящих от напряжения мозгов и скоро повели поиски в нужном направлении.

— Вот скажи честно, Жигунов, чего ты больше всего любишь?

— Родину, — отвечал я не без пафоса, — а что?

— Не-не, мы её все любим, а вот чего ты хочешь?

— Сейчас или вообще?

— Ну… вообще, — и круговым движением руки чуть не сбил бутылку со стола.

— Чтобы не было войны, — твердо ответил я. — И не махай крылами, не птица.

— Курица — не птица, баба — не человек, — вспомнил мой друг.

— Вот её и хочу, — потянулся от удовольствия жизни.

— Кого? — удивился Мамыкин.

Я посмеялся: эх, Венька-Венька, прост ты, как залп «Шилки», накрывающей метеоритным смертоносным дождиком двадцать га с гаком. Не обращая внимания на мое легкомысленное состояние, Мамин задумался.

Дружили мы давно и были как братья. Правда, Венька был мал ростом, конопат и отличался иезуитским умишком. Видимо, природа решила наградить его хитростью, чтобы компенсировать хилые мышцы на декоративном скелете. Подозреваю, и дружить начал он по причине корыстной: я рос крупным бэбиком, а увлечение спортом формировали фигуру в решительную, способную всегда постоять за себя — и не только за себя. Любил пошкодничать Мамыкин, вот в чем дело, и в случае опасности…

После мы выросли и я заметил, что моему другу ужасно нравятся женщины с волосатыми ногами. Волосатые ноги, утверждал мой товарищ, признак темперамента и аристократизма. Когда встречал на улице женщину с волосатыми ногами, как у бразильской обезьянки, то его плебейская плоть бунтовала и он покорно брел за породистой аристократкой, нюча:

— Ну дай, ну дай, ну дай!

Он страдал от женщин, он их любил и ненавидел, раб щетинистой растительности на их ногах.

И я его хорошо понимал: однажды в гарнизоне мне встретилась такая затейница, она была повариха и патриотка, и выстригла там, где выше, пятиконечную звезду. И регулярно спрашивала, лежа на столе для резки мяса: надеюсь, тебе приятна моя звезда? (Хотя, признаться, использовала совсем другое словцо, но близкое по звучанию.) И я был вынужден хрипеть в ответ: да, мне приятна твоя звезда…

Потом патриотичная повариха вышла замуж за офицера Сосновского и отправилась вместе с ним защищать пограничные сосновые рубежи нашей родины. Со своей остроконечной звездой, думаю, она была так кстати.

— Есть контакт! — вскричал баловник судьбы, возвращая меня в прекрасное настоящее. — Как сразу не догадался, дурак!

— А в чем дело? — занервничал я. — В бандиты не пойду, предупреждаю.

— Не мельтеши, Митек, мысль пугнешь, — и потянулся к телефону. — Будет работа, — утверждал, — по твоему, так сказать, основному профилю.

Я вытянулся лицом: какому профилю? А такому, заржал Мамин, который в штанах, и пояснил, что имеет ввиду. От возмущения я потерял дар речи, и пока приходил в себя, приятель переговорил с невидимым собеседником и, бросив трубку, сообщил, что нас ждут — ждут с нетерпением.

— Где? — выдохнул я.

— В дамском клубе «Ариадна», — смиренно закатил глаза к потолку с грязными разводами.

У меня появилось нестерпимое желание треснуть авантюриста по его сервисному уху, чтобы упростить общение и ситуацию с трудоустройством. Не успел: вредный Мамин исчез в сортире и объяснялся оттуда, что к жизни нужно относиться философски, как к анекдотической потешке, которую можно принимать, а можно не принимать, но иметь ввиду следует.

— Веня, не играй с огнем, — ярился я.

— С чем-чем! — хохотал паяц на престоле унитаза. — Ты мне ещё спасибо скажешь, Жигунов.

— Заткнись!

— А почему бы и нет? Будешь как арахис в шоколаде.

— Убью!

— Совмести приятное с полезным, — советовал фигляр. — Тебе прибыток, а хорошим людям — небо в алмазах.

Очевидно, в словах конопатого шута был свой резон. Поэтому я его не прибил и даже посмел задуматься. Что там говорить, нынче все профессии важны и нужны — от дачного ассенизатора с говномером до самодержца со скипетром. Тем более новые времена требуют новых песен. По уверению Мамыкина, именно за песней мы и отправимся в этот дамский клуб и не более того.

— За какой песней? — не понял иносказательного слога.

— О «птице счастья завтрашнего дня», — ответил мой друг и потребовал, чтобы я не усложнял жизнь ни себе, ни другим.

Сермяжная правда — да я и сам часто себе повторял: Дима, будь проще. Зачем пустая рефлексия и попытки решить абстрактные сложные алгебраические уравнения, если мир давно живет по надежным арифметическим действиям: сложение и вычитание.

Конопатый гаер прав: что мы теряем, посетив с ознакомительной целью дамский клуб под столь романтическим названием «Ариадна»? Ровным счетом ничего. Во всяком случае, никто не будет требовать, чтобы я тотчас же заложил душу дьяволу. (Или то, что так успешно функционирует у меня в качестве помпы для д`обычи спазматического счастья.)

В глубине этой самой души мне самому стала любопытна «Ариадна». Толком Мамин ничего не знал, дав собственное видение, мол, публичный дом для утех богатеньких матрон. Я удивился: неужели так далеко шагнула наша девственница-демократия? И решил перепроверить товарища, известного своим краснобайством.

Интересно-интересно в какие лабиринты может завести нас нить мифологической Ариадны, сказали мы себе, выпадая из подъезда панельного дома в летний день конца ХХ века. И на частном автомобильчике покатили за ответом на этот простенький, на первый взгляд, вопрос.

Что там говорить, женщину надо любить. И так, чтобы она тоже любила любила искренне и нежно. Страшна не та любимая, которая тискает твой талисман в штанах, а та, которая пытается помацать твою единственную и неповторимую душу. Я стараюсь этого не допускать: женщина должна знать свое место и любимую позу, позволяющую ей легко добывать феерического оргазма, в смысле — счастья.

Счастье — это когда тебя понимают, сказал однажды школьник в давнишнем фильме. И с этим нельзя не согласиться: надо понимать и вникать в самую сердцевину женской души, и тогда праздник всегда будет с нами.

Правда, я помню лишь одну, которая не имела запаха пота, уксуса, хоз. мыла и прочего. Это была девочка по имени Ариэль. К сожалению, она погибла, и праздники любви для меня закончились.

Культурно-развлекательное учреждение находилось там, где оно и должно было находиться — в ДК АЗЛК, то есть в Доме культуры автомобильного завода имени Ленинского комсомола, что вполне отвечало духу времени: уже не было ни культуры, ни авто, ни комсомола, а здание успешно функционировало. Проплутав несколько километров по лестницам и коридорам мы наконец обнаружили офис дамского клуба, охраняемый двумя секьюрити. Помещения, отремонтированные сербами на европейский лад, выглядели вполне презентабельно: столы, стулья, компьютеры, рекламные буклеты, плакаты об AIDS, дорожки, сотрудники, гибкие скидки и так далее. Ничто не напоминало публичного дома, скорее — районный подкомитет по среднетехническому образованию. Вышколенный секретарь-референт а`ля Delon сообщил о нас управляющему. И скоро мы имели честь лицезреть друг друга в отдельном уютном кабинетике с малопривлекательным видом на торговый пятачок у станции подземки.

По пути в ДК мой лучший друг признался, что управляющий под графской фамилией Голощеков есть его дальний родственник со стороны матери. Во всяком случае, малый рост и некая рыжеватость в плутоватом облике утверждали верность веничкиных слов.

— Ну-с, молодежь, — радостно потер руки граф. — Вижу, решили потрудиться на рынке порока, — и уточнил с многообещающей ухмылочкой, — на рынке сладкого порока.

— Аркадий Петрович, — уточнил Мамыкин, — речь идет пока только, так сказать, о желании товарища…

— Было бы желание, — хохотнул управляющий, — а все остальное — наши проблемы.

Через час я знал все или почти все о дамском клубе и его специфической работе. Право, было над чем задуматься. Известно, что любая деятельность, связанная с продажной love, прежде всего стеснена пошлостью. Если и была пошлость в «Ариадне», то я её не приметил, хотя очень хотел. То есть система отношений между джентльменом и леди строилась на высшем европейском комфортном уровне.

— Дети мои, — рассказывал Аркадий Петрович. — Поймите меня правильно: мы элитная служба быта. Высший класс! С клиентом работаем по западным технологиям. Для нас клиент это прежде всего человек, у которого, назидательно поднял указательный палец, — есть возможность пользоваться морем, прошу прощения, эротического наслаждения со стопроцентной безопасностью женщинам любого возраста и любой ориентации.

— А чего-то я не вижу этих… женщин, — влез Мамыкин со своими верными наблюдениями.

— Вениамин, — поморщился дядюшка, — у тебя получается примитивный публичный дом. Дамы приглашаются сюда только в тех случаях, когда того требуют обстоятельства, например, более подробное обсуждение заказа, что не всегда бывает удобно сделать по телефону. Хотя по желанию клиентки менеджер может выехать и на дом.

— Праздник на дому? — воодушевился Мамин. — Может, и мне принять участие в шоу?

Сделав самое последнее предупреждение несдержанному родственничку, господин Голощеков продолжил занимательное повествование по проблеме любви и секса.

Клиенток клуба «Ариадна» можно разделить на две основные группы. К первой относятся те, которым нужен, если можно так выразиться, секс с душой. Как правило, это bisnes-wоmen и домохозяйки, «забытые» своими состоятельными мужьями. Они почти всегда заказывают одного спутника, чтобы можно было провести время не только в постели. «Друг Кен» обязан иметь хорошую психологическую подготовку: миледи не должна чувствовать себя скованно, ей нужно помочь преодолеть психологический барьер.

— Ведь она, милочка, устроена природой иначе, чем мы, мужланы, котором только покажи ножку и он «готов», как пионер, — разглагольствовал управляющий, признаваясь, что частенько дамы звонят в клуб сгоряча. Узнала об измене муженька и нужно сразу ему отплатить тем же. Или неприятности на работе. А когда доходит до дела, теряются голубушки и порой просто не знают, что делать с чудным незнакомцем, который вдруг оказывается рядом. К сожалению, такие «заказчицы» не пользуются каталогами, довольствуясь краткими объяснениями по телефону, кого бы им хотелось видеть. К тому же сознание, что юноша будет удовлетворять её за деньги, а не, потому что она хороша, умна, и, в конце концов, ему нравится, на первых порах может сослужить плохую службу. Поэтому первая задача «друга Кена» состоит в том, чтобы убедить «подружку Барби» в обратном: все нормально, girl, платить many-many это преимущество, удобное всем во всех отношениях.

— Кстати, как насчет оплаты труда, дядя, — вспомнил Мамин. — Товарищ интересуется, — и пнул меня локтем в бок.

Я занервничал, показывая всем видом, что к нахалу и его вопросу не имею никакого отношения. Управляющий проявил понимание и ответил, что «любовный» труд оплачивается по западным меркам, то есть непосредственный исполнитель получает до пятидесяти процентов от суммы заказа.

— Дядюшка, а можно и мне, — заныл Веничка, — потрудиться на рынке порока?

— Нельзя, — категорично отрезал Аркадий Петрович.

— Почему?

— Посмотри на себя.

— Ну? — Мамыкин почему-то обследовал свои брюки и башмаки. — И что?

— Ты врун, болтун и хохотун! — и управляющий продолжил вступительную лекцию.

Ко второй группе клиенток относятся, как очень молоденькие женщины, так и дамы преклонного возраста, иногда совсем старушки. Эти леди требуют изысканного наслаждения и удовлетворения своих самых необузданных фантазий.

— М-да, — позволил я себе высказаться. — Старушки как-то не привлекают.

— Все индивидуально, молодой человек, — ответил управляющий, — иная пенсионерка фору даст любой пионерке, — кажется, сам Голощеков когда-то был самым прилежным членом пионерской организации имени В.И.Ленина. — Так о чем я?

— О любви-с, дядя, — подсказал «врун, болтун и хохотун», — во всех её проявлениях. Если не секрет, что заказывают пионерки и пенсионерки?

Желания клиенток разнообразны, чаще всего они мечтают о празднике по полной программе. Здесь возможны вариации на тему, но, как правило, все сводится к следующему: дама встречается с менеджером-психологом и они вместе обсуждают основные моменты встречи двух любящих сердец. При этом «заказчица» делится своими сексуальными фантазиями. Менеджер может что-то присоветовать, предлагая, например, новшество, о котором дама, скорее всего и не подозревала. Затем наездница по каталогу выбирает плейбоя, впрочем, некоторые заказывают несколько лихих наездников. Поскольку подобные праздники могут продолжаться сутки, то к услугам Ромео и Джульетты предлагается прекрасная кухня. При желании через клуб можно заказать песню, то бишь исполнителя как русских народных, так и эстрадных мелодий. Большой популярностью пользуются цыганские ансамбли. Об услугах косметолога, массажиста, парикмахера и говорить не приходится.

Слушая всю эту прелестную чертовщинку, я чувствовал, что принимаю участие в каком-то мистическом представление, где мне отведена определенная роль? Роль плейбоя? Жиголо? Ваньк`а, мечтающего вскарабкаться на высоты, облитые сусальным золотом благополучия?

— Какие будут вопросы? — закончил господин Голощеков. — Надеюсь, я вас заинтересовал, Дмитрий?

Я вынужден был согласиться, признаваясь, что мне нравится уровень службы клуба: все продумано до мелочей. А вопрос следующий: что более привлекает дам — внешность наездника или размеры его, так сказать, шпоры? На этих словах Мамыкин мелким бесом захихикал, мол, конечно, последнее, тут и говорить нечего.

— Отнюдь, — отвечал Аркадий Петрович. — Как правило, когда дама открывает каталог, она уже знает, что ей нужно. И чаще решающую роль в выборе играет не шпоры, как вы, Дмитрий, выразились, кстати, фото этого предмета в «рабочем» состоянии всегда находится рядом с фотографией его обладателя, а, например, усы или борода, иногда лысина, или форма ягодиц, цвет кожи, да что угодно. Все зависит от вкуса или какой-то определенной фантазии.

— Тогда нам тут делать нечего, — выступил Мамыкин. — У нас вся сила в размере.

— Выйди вон, Вениамин, — наконец потребовал господин Голощеков. — Мы не нуждаемся в твоих комментариях, пошляк.

После того, как с ужимками Мамин удалился из кабинета, заинтересованные стороны продолжили разговор. В результате они пришли к соглашению, что через день я, подумав, должен дать ответ. Если положительный, то следует срочно сфотографироваться. Затем пройти медицинское обследование. Потом занятия с психологом, аутотренинг, спортивная подготовка.

— Я дембель, Аркадий Петрович, у нас армия самый лучший психолог.

— Ничего-ничего, Дмитрий, не будем торопиться, — сдержанно улыбнулся управляющий. — Нам такие гренадеры нужны на долгие времена.

— Так вы уверены, что я?..

— У меня глаз наметан, дружище, — развел руками мой собеседник. — Вижу людей как рентген.

— И что увидели?

— Любишь, юный друг, искусство гребли и каноэ, — изысканно выразился собеседник. — А твой художественный вкус дорогого стоит, уж поверь мне, специалисту.

— Спасибо за доверие, — усмехнулся на прощание. — Как бы рынок не оказался рабовладельческим?

— Ни-ни, ничего подобного, — пожал руку. — У нас главный принцип: плейбою хорошо, и нам неплохо.

Признаюсь, покидал дамский клуб со смущенной душой. С одной стороны самые радужные перспективы, с другой… черт его знает, что ожидать от этого рынка порока, где так активно действуют пионеры и пенсионеры. Неведомо какие там на самом деле гуляют воздушные потоки — как бы не хлопнуться собственным красивым каркасом о его твердь. И что делать? Необходимо самому понять и принять основные законы на этом рынке и тогда, думаю, не будет никаких проблем.

Ожидающий на шумной улице Мамыкин, гаркнул от всей веселящей души:

— Жиголо! — и поприветствовал неприличным жестом, надломив ударом левой руки правую: в локте. — Теперь ты, Митек, будешь у нас Жиголо.

— Хоть Кондомом, — передергиваю плечами. — Главное чувствовать себя свободным.

— Свободным? — удивляется приятель. — Какая может быть свобода, Димыч, там, где пахнет зеленью и бабьими мидиями?

Я молчу и не отвечаю на этот вопрос. Мы стоим у загазованной автомобильной трассы и у меня такое впечатление, что я нахожусь в дребезжащем брюхе АНТея, готовящегося к отправке груза 200.

Когда-то, в другой, кажется, жизни, я был юн и, следовательно, глуп, и встречался с девочкой, о которой уже упоминал. У неё было странное имя Ариэль. Ее папа был ракетостроителем и занимался проблемами космоса. Именно Ариэль научила меня смотреть в небо. Помню, мы с ней гуляли холодными вечерами и пытались сквозь прорехи заснеженных облаков увидеть звездные миры, где, как утверждала спутница, тоже есть жизнь. Чаще всего звезд не было видно, но мы все равно тянули головы вверх, будто надеясь на чудо.

Потом по весне девочка погибла: вместе с родителями поехала на дачу. Ариэль приглашала и меня на эту дачу, но я отказался, хотя очень хотел, да застеснялся взрослых. А был март и с неба ударил снежный заряд — он ударил по машине, летящей по скоростному шоссе. Говорят, все случилось в секунду: казенный водитель не справился с управлением и автомобиль занесло на повороте и кинуло в кювет. Помню, соседки сплетничали, что у Ариэль оторвало голову, мол, вот такая вот случилась у неё судьба-злодейка. Думаю, все это было неправда. Я видел девочку в гробу — она пребывала в порядке, правда, шею оплетал батистовый платочек, а так, повторю, была в порядке, если, конечно, не считать, что больше не жила и, следовательно, не могла смотреть в небо.

Тогда в мою голову пришла мысль: я ведь тоже мог быть в том авто, корежащимся от ударов и скорости. И что теперь? Ровным счетом ничего.

Я живу, и живу странной жизнью в странное время, точно все происходящее со мной и вокруг и не жизнь вовсе, а так — галлюцинаторный вздор.

Через день после известного посещения дамского клуба я даю принципиальное согласие поучаствовать в бесконечной love story. А почему бы и нет? Понимаю, что лучше пойти в благородные бандиты или самому организовать публичный дом на Якиманке, да хлопотно и лень. Проще отвечать только за самого себя и не думать о производственной суете. Я подписываю многостраничный контракт на трудовую деятельность, где подробно излагаются мои обязанности и права, а также оговаривается оплата труда в процентах.

— А пока я вам, Дмитрий, выдам авансец, — говорит управляющий и объясняет на что должна быть потрачена сумма: новый вечерний костюм, выходные туфли, галстук, элитный парфюм и, по возможности, средство передвижения. — Наш плейбой — лучший в мире, — и Аркадий Петрович поздравляет с вступлением в ряды рыцарей любви и напоминает о фотографе, медицинском обследовании и посещении занятий психолога. Затем предупреждает, что на рынке существует определенная конкуренция, и, если вдруг мне будут предлагать более выгодные (якобы) условия…

— Я же ещё даже не начинал? — удивляюсь.

— Рынок слухами полон, — говорит господин Голощеков. — Впрочем, это так, на всякий случай.

Уходя, усмехаюсь: наш азиатский капитализм широко шагает по стране, каждый норовит сделать свой маленький бизнес на чем угодно — от продажи пустых обещаний счастливой жизни до нефтегазовых территорий. Да Бог с ними со всеми, меня не интересуют чужие дела, главное, чтобы то, чем буду я заниматься, приносило доход и не воротило душу.

Иду по теплому городу и ощущаю себя вполне респектабельным молодым человеком. Причина такого состояния проста: я обновил свой гардероб, мои штиблеты скрипят, вокруг шеи вьется пестрый модный шарфик, а шляпа сбита на макушку. Франтоват, беспечен и весел, и, кажется, весь мир у твоих ног, ковбой со шпорой, сбиваю циничной шуточкой пафосный свой проход. Рынок не терпит самонадеянных болванов. И нужно быть предельно внимательным, дурень. Ты понял, сержант?

Прохожу по мелким переулочкам — ищу адрес фотографа. Мне любопытна, скажем так, технология труда порнографа. Нахожу старое деревянное зданьице ХIХ века, удобное для мгновенного пожара. Поднимаюсь по рассохшей лестнице на мансарду — по телефону мне подробно изложили путь в фотоателье. На верхней площадке металлическая дверь. Нажимаю кнопку звонка. Меня изучают через глазок, затем интересуются, кто там? Открывшая наконец бронированную дверь барышня крупна, сдобна и общим тупоумным выражением лица кого-то напоминает. Еще раз проверив мою фамилию по записи, фыркает с малороссийским говорком:

— А шо вы опаздываете?

Обстановка студии напоминает богемную — в коридоре сломанный киностудийный юпитер, размалеванная грубой краской фанера, обвислый театральный плюш, музыкальная капель, далекий энергичный голос с великосветской картавинкой:

— Я не хочу, чтобы говорили: Миха Хинштейн — халтурщик. Девочки, делаем таки улыбочку!..

В освещенном пятачке жеманничают две худобы с крыльями лопаток. Судя по ужимкам это либо топ модели, либо порнозвезды. За старинным деревянными аппаратом на треноге мельтешит человечек, потный, лысоватый и потертый временем. Похож на птицу кондор, обитающей в североамериканских прериях и каньонах.

Фотограф-стервятник работает с огоньком, чувствуется, что занят любимым делом.

— От Голощекова, — обращает внимание на меня. — Прекрасно-прекрасно. Вижу, Аркаша внял моим советам. Михаил Соломонович плохого таки не насоветует.

Позже выясняется, что Аркадий Петрович присылает частенько некондиционный материал для высокохудожественной съемки, считая, видимо, заказчиц экзальтированными дурами.

— Должна быть стать, мальчик, — утверждал мастер, начиная работать со мной, — целеустремленность, сила, напор, арктический холод айсбергов и африканская страсть… Левое плечо поднимаем, голубь, правое опускаем. Прекрасно! Но что за глаза? Я не вижу в глазах пылу-жару! Нет-нет это не пыл. Дима, вы когда-то любили? Внимание!..

Вспышка! Такое впечатление, что меня вытолкнули из пыльной тяжелой завесы на театральные подмостки и на потеху зрителю. Ослепленный софитами и страхом, я пялюсь в мрак шумного зала, позабыв реплику, которую учил сутками напролет — до умопомрачения.

— Прек-р-р-расно! — грассирует фотограф. — А теперь, голубь, попрошу вашу вещь!

— Какую вещь? — не понимаю.

— Как какую? Самую корневую, голубь, — и мелковато хихикает, — из-за которой мы, собственно, все собрались.

Я высказываю сомнение, сумеет ли в новых условиях мой организм держать достаточно высоко марку.

— Дмитрий, будьте проще, — требует папарацци. — Вы же профессионал?

— Но не до такой степени?

— Полюбопытствуйте журнальчиком, прекрасные журнальчики, как бикфордовы шнуры, — предлагает выход господин Хинштейн. — Не хотите? Если кредитоспособны, тогда приглашаю Монику Левински.

— Кого? — открываю рот.

Мастер хихикает: ту, которая способна поднять мой потенциал, как ракету, до невозможных высот, как это уже однажды случалось в истории трудолюбивого североамериканского народа.

— Эй, Моника, время работать, — кричит в сумрак мансарды. — За пятьдесят зелененьких она тебя, голубь, в Царствие Божiе… — И, закатив семитские глазки, признается. — Вообще, это наша Натуся Порывай из Полтавы, но мастерица-ца-ца…

Появляется знакомая мне барышня с тупоумным выражением на упитанном либеральном личике. Я чертыхаюсь: действительно, похожа на любительницу сочного чизбурга с берегов Потомаки. Девица из малороссийского хлеборобного местечка крепкой челюстью, кроша на себя, пережевывает тульский пряник с безразличием неумного дитя:

— Шо такое, Михайло Соломоновичю?

— Нет уж, — говорю тогда я. — Лучше будем читать журнальчик.

Надо ли говорить, что из фотостудии выпал с глубоким чувством удовлетворения, что сумел таки полезное дело сделать с профессионалом, который, как когда-то командование в солдатской бане, подивился природе, матери нашей создательнице.

— Молодой человек, — сказал старый стервятник, — у вас большое будущее, это я вам говорю. Чего того Миха на этом свете не видал, а вот такого, прошу прощения, богатства! Вы будете иметь успех в высшем обществе. М-да!

Черт знает что! Не хватало из меня делать героя нашего времени, покоряющего с помощью своего личного ледоруба заоблачные высоты высшего света. Конечно, новые времена — новые ценности, но не до такой степени, господа.

Потом договорившись, что на следующий день я сам зайду за фотографиями, отправляюсь восвояси.

Мое появление в родном доме вызвало разные чувства. Baн Ваныч с похмелья решил, что я взял валютный пункт обмена и потребовал за молчание две бутылки родной. Они тут же явились перед его люмпенским носом, что окончательно убедило отчима: дело нечисто.

— Дымок, но я молчок, — убеждал он. — На атасе я завсегда готов стоять! Атас — рабочий класс!

— Вот именно: рабочий класс, — сказал я и попросил найти мне автомобильчик на ходу.

Мать пустила слезу: ой, сынок, по той ли дорожке идешь, не по кривой ли? Катенька прыснула от смеха: наш Митек, как денди лондонский одет. В ответ я счастливлю её импортной кредиткой на мороженое.

Как мало нужно для счастья: кому-то бутылку родниковой, кому-то остров с пыльными кипарисами, кому-то власть всласть, кому-то любовь…

Когда-то я любил девочку. Как жаль, что она погибла, если бы этого не случилось, мы бы повенчались в церкви и жили счастливо. Жили счастливо? Неуверен. Как можно быть счастливым в несчастливой стране?

… Поутру отправляюсь в район Курского вокзала, проживающего по законам зоны. В бесконечных переходах пахнет просмоленными шпалами, розовощекими крысами, мочой и бомжами. В одном из переулочков нахожу старую усадьбу с пристройкой, похожей на конюшню. Как утверждает столичная летопись, раньше здесь находилось постоялое местечко для вокзальных извозчиков и животины — лошадей и осликов. А что теперь? Верно, лечебное учреждение под странным названием «Вагриу» при спорткомитете России. Сюда мне и надо, а вернее к лекарю Григорьянцу. Очень хороший специалист, признался управляющий дамского клуба, мы без него, как без рук. В чем я скоро и убедился — убедился в том, что лапы у эскулапа, как у коновала. Узнав по какой причине я предстал перед ним, он расцвел маковым цветом. Был упитан щекаст, неприятно щетинист и рукаст; на руках — волосы, как у Кинг-Конга. Без лишних слов лекарь направляет меня в лабораторию сдавать анализы урины.

— А вы не Лисичкин? — интересуется медсестричка с детскими косичками, выдавая мне баночку из-под майонеза.

— А это кто?

— Олимпийский чемпион по художественной гимнастике.

— Нет, я чемпион по гребле и каноэ, — серьезно отвечаю, удаляясь с мелкой посудой в гальюн.

После сдачи анализов на благонадежность я снова предстаю перед Кинг-Конгом. Тот натягивает прорезиненную перчатку по самый локоть и требует, чтобы я сдернул брюки — с себя, разумеется.

— А зачем?

— Надо, — получаю уклончивый ответ.

— Э, нет, мы так не договаривались с Аркадием Петровичем, — говорю я, припоминая, как однажды, перед армейской службой, уже проходил неприятную во всех отношениях врачебную процедуру.

— А без этого я не дам лицензию на работу, — предупреждает вредитель в белом халате.

— Я здоров, как бык, — раздражаюсь.

— Это решать мне, — оппонент неуступчив, как осел.

— Доказать?

— Докажите?

Не люблю спорить. Зачем пустельга, если можно обойтись без нее. Я беру стул со стальными искривленными ножками и завязываю два узелка — на добрую память о себе. В ответ Кинг-Конг, натужась, развязывает эти узелки.

— Тем более, — говорю я, — не могу вам довериться. — И выхожу вон из кабинета, оставив ветеринара не у дел.

Понимаю, что каждый выполняет свой профессиональный долг, однако не с таким же остервенением, господа из «Вагриу».

Потом быстрая поездка на такси по Садовому кольцу — и я в арбатских переулочках. Надеюсь, мастер Хинштейн не отдал в розницу мои фотографии? Поднимаюсь по знакомой парадной лестнице. Дверь открывает вся та же невозмутимая, как могильная плита, Моника из Полтавы.

— А, Димочка, жду-жду, — необыкновенно радуется старый фотограф. Прекрасные снимки. — И льстит. — Какая таки богатая фактура?

Я вижу, что Михаил Соломонович нехорошо возбужден, за суесловием скрывая некое намерение. Что такое? Не мечтает ли он выставить фактурное фото в парижском салоне мадам дэ Кандессю? Отнюдь, щерится шутке фотограф и предлагает… работу.

— Какую? — не понимаю я.

— По прямому, так сказать, назначению, — улыбается, как мэр на празднике города.

— То есть?

Господин Голощеков оказался прав: конкуренция на рынке порока работала отменно. Не успел я запечатлеть на пленке свою богатырскую стать, как старый папарацци решил заработать свой процент на сделке, сведя вместе два любящих сердца. По его уверениям меня ждет удивительная ночь и в ней дама, мечтающая о фейерверочной любви. Я пожал плечами: а как же договор с клубом «Ариадна», нехорошо, простите, начинать трудовую деятельность со лжи? Человечек с лейкой захихикал и задал несколько уточняющих вопросов. После моих ответов выяснилось, что договор вступает в силу только через неделю.

— Бюрократ Аркаша, ох, бюрократ, — радовался фотограф, потирая ручки. — Из бывших строителей коммунизма, любит бумажку, больше, чем букашку, то бишь человека.

— Ну я не знаю, — сомневался.

— А потом, Дмитрий, — был настойчив и подвижен птичьим личиком, проверим, так сказать, боевую и политическую подготовку! И не запросто так, — и назвал сумму, с которой дама готова расстаться после ночного бдения при свечах.

— Семьсот баксов? — переспросил я.

— Именно таки так, — подтвердил фотограф и сделал оригинальный вывод, что стоять у мартена куда труднее и за это не платят таких сумасшедших денежек.

Я посмеялся: ещё неизвестно, что легче: стоять у мартена или лежать у домны. На этой веселой ноте мы ударили по рукам. Я получил листочек с номером телефона и конверт, где угадывались снимки для отдела кадров дамского клуба.

— Заходьте ещо, — облизнула плодоягодные губки наша доморощенная Моника Порывай на прощание.

— Непременно, — буркнул я.

Черт знает что! Быть может, пока не поздно придержать шаг и не прыгать через три ступени в мир неизвестный, скрытый от обывательского глаза, как панцирь земли за кучевыми облаками.

Как тут не вспомнить первый прыжок с парашютом, когда тебя выносит из самолетного брюха в качестве мешка с натрием для урожайности родных полей. Страшно делать последний, он же первый шаг в никуда. Или ты его делаешь, или не делаешь, вот в чем дело. Некоторые так и не сумели кинуть себя в воздушные потоки, чтобы после чувствовать нетрезвое счастье оттого, что по-прежнему живешь да ещё управляешь лямками индивидуального летательного средства, с помощью которого удалось избежать летального исхода.

Так что опыт жизни в экстремальных условиях у меня есть. И поэтому никаких сомнения, сержант, никаких сомнений. И я делаю шаг из сумрака подъезда в солнечный день.

На Арбате вечный праздник жизни: торгаши матрешками, музыканты, художники, зеваки и прочая нетребовательная публика, бродящая меж фальшивыми фонарями. Мое внимание привлекает шарлатан с лицом пьющего по утрам отнюдь не кефир. На его груди трафаретка, утверждающая, что он астролог, способный предсказать судьбу по звездам. Жаль, что не верю в подобную шелуху, а то приостановился бы в надежде получить высшую благосклонность. Увы, я атеист и практик, и потом надо спешить в дамский клуб, где, подозреваю, меня ждет выволочка по причине моего же стойкого нежелания сотрудничать с костоправом из «Вагриу».

К счастью, управляющий Голощеков был занят с делегацией из Франции не по обмену ли передовым опытом на рынке порока? Однако по его просьбе меня познакомили с Виктор`ом, одним из выдающихся казановых в нашем лаптевом вертепе. Вероятно, чтобы я ещё лучше познал профессию жиголо пока на словах?

И первые слова альфонса, похожего манерами на потертого, но душистого павиана, были такие: «Все женщины прежде всего сучки и хотят лишь одного: чтобы их хорошенько трахнули.»

— Аркадий Петрович просил ввести тебя, так сказать, в курс дела, проговорил Викт`ор, когда мы присели за стойку местного бара. — В курс дела с моей, — уточнил, — точки зрения.

— Водочки, — предложил я, — коньячку?

— Не-не, — отмахнул новый друг. — Я только сок: апельсиновый. С этим делом, — указал на батарею бутылок, — аккуратно, а то сам понимаешь, выпил раз, выпил два — и солдатик упал в блиндажике.

Я понял метафоричный слог, и тем не менее заказал молдавского коньячка «Белый аист». Как говорится, тяпнул сто пятьдесят и уже летишь в теплые сытые края Америки.

— Ну, — поднял стакан с соком Викт`ор, — чтобы наши клинки были остры, метки и никогда не ржавели в ножнах!

— Не поэт ли вы, Виктор? — усмехнулся я.

— Викт`ор, — поправил. — Не поэт, но кузнец своего счастья.

Под легкий музыкальный бриз вашингтонского блюза и мягкий свет рязанского бра чужое повествование о жизни и любовных похождениях казалось ненатуральным, как пластмассовые польские жемчуга.

— Учись на моих ошибках, парень, — предупредил старший товарищ. Никогда не верь бабам. Помни — это твой враг номер один. Все войны, революции, падения империй, эпидемии, землетрясения, — увлекся, наводнения и так далее от них. — И обиделся. — Смейся-смейся, но когда-нибудь помянешь меня добрым словом.

— Ну за любовь, — пригубил рюмку, — не омраченную ничем.

— За любовь? — хныкнул альфонс. — Забыл старика Ницше? «Идешь к женщине, не забудь плетку» — гениальные слова. — И пожелал, чтобы эта цитатка стала эпиграфом в моей будущей деятельности.

В свое время Викт`ор принадлежал к мажорам, то есть к золотой молодежи. Папа и мама дипломаты, в доме полная чаша: заграница ваша — будет наша. Решив пойти испытанным предками жизненным путем, Витенька поступил в МГИМО — институт международных отношений. Учился как все и был как все. Поскольку «секса в СССР не было», то этим интересовался в последнюю очередь. Хотя любил покрутить порно, тогда сурово запрещенное, под бутылочку кислого сухача, особенно, когда родители убывали в зарубежное далеко.

— Кайф, — вспоминал молодость Викт`ор, причмокивая соком. — Порно, вино, весенний, прости, ветерок в окно и свобода. Хор-р-рошо!

Но свобода свободой, а природа требует своего — бабу требует она: от счастливых ночных сновидений у Витеньки затевались такие поллюции, что по утрам приходилось стирать простыни, замаранные гейзеровскими выбросами спермы.

— Девственником был, — признался Викт`ор, — до девятнадцати годков.

— А сколько сейчас, — задал щепетильный вопрос, — годков?

— Сорок.

Я поперхнулся от удивления и признался искренне, что мой старший товарищ хорошо сохранился и очень даже сохранился: лет так на тридцать. От такого непритворного заключения Викт`ор заметно вдохновился и даже решил нарушить свой антиалкогольный закон. Мы чокнулись рюмахами с «белыми аистенками» — и наставническая исповедь продолжилась.

Жизнь будущего дипломата изменил случай. Все произошло, как в кино про не нашу любовь. Мальчик был дома один: отдыхал после экзаменов, дуя винцо и смотря порно. И вдруг приходит Валечка Павловна — подруга матери, мол, та звонила из знойного Рио-де-Жанейро и беспокоилась о любимом и единственном сыне. Как ещё раньше заметил Витенька, мамина подружка была женщиной интересной, легкой на подъем и с активной жизненной позицией. Разумеется, Валечка Павловна решила убрать в квартире: во-о-он, пыль под кроватью. Для удобства попросила халатик — халатик не застегивался. Короче говоря, весеннюю ночку они провели вместе, неискушенный юноша и тертая в любви женщина. И какую ночку — феерическую! Витенька чувствовал себя спутником, запущенным на звездную орбиту, бортовые системы которого функционируют нормально — отлично, черт возьми, действуют они!

Утром, потерзавшись, юноша пришел к выводу, что в обладании взрослой женщины есть свой шарм, то бишь определенная острота чувств. Валечка же Павловна не испытывала никаких комплексов. Наоборот воодушевила словами: «Если не будешь дураком, с такой мордашкой и таким „скипетром“, заживешь, как принц».

За поздним завтраком, пояснила, что женщина с годами начинает ценить секс куда больше, чем комфорт и богатства мира, и могут променять их на ночь с молодым партнером. «Хотя бы с тобой, мой милый», сказала на прощание.

Тайный их роман продолжался около года. И каждый брал свое: Витенька опыт, женщина — куски искрящегося счастья. В знак благодарности любовница преподносила любимчику дорогие подарки. Что поначалу напрягало того, да Валечка Павловна улыбалась: «Привыкай получать то, что заслужил».

Потом она убыла с мужем-дипломатом в долгую командировку, передав молоденького, быстро обучающего мальчика приятельнице. Та оказалась малосимпатичной, тучной, как туча, но с такими вакуумными губками… Это было что-то!.. За шоколадный минет тетка ещё и платила: как говорится, Россия — щедрая душа.

Во всяком случае, учась в МГИМО, юноша, грызущий гранит амурной науки, позволил себе купить автомобиль. После этого пошло — поехало. Как в прямом смысле, так и переносном.

Слушок о любвеобильном и способном love-boy быстро распространился в среде богатеньких матрон, у которых и деньга водилась, и душа горела от половых желаний, мужья же находились далече, в окопах холодной дипломатической войны.

— Я этих теток называл «мамочками», — признался Викт`ор. — И накормят, и посюсюкают, и оближут, как пряник. Но главное: все почему-то стеснялись раздеваться передо мной — оставались в ночных рубашках с рюшечками. Прикинь, да, с рюшечками и ещё цвета отвратного — розового…

— Розовый, — пошутил я, — цвет непорочности.

— Б-р-р! — поежился от воспоминаний дамский угодник. — Этот цвет, мой друг, убивает всё — все сексуальные охоты. Видно, «мамули» считали: довольно пристроить мне подобный «стриптиз» и я буду искриться бенгальским огнем.

Мы выпили за то, чтобы cука-жизнь как можно меньше издевалась над тружениками сексодрома, и Викт`ор продолжил: позже зародился класс деловых женщин. Эти дамы при всем их внешнем лоске и подтянутости потрясающе раскованы в койке и в большинстве своем увлекаются садомазохизмом. Это и понятно: целый день такая бизнес-баба руководит мужиками, а вечером ей хочется здоровой разрядки. И мчится она туда, где можно, без проблем оголив задницу, подставить её под плетку.

— Это я тебе говорю, — занервничал Викт`ор, уловив на моем лице тень недоверия. — Не представляешь, какие фантазерки и какие прихоти. — И доверительно наклонился для неожиданного вывода: — Иногда кажется, все они… крези, — покрутил пальцем у виска, — сумасшедшие, ей-ей. Например, чтобы наставить рожки мужу такое удумают…

— Что?

Выслушав откровения искушенного селадона, понял: война меж полами ведется по всем законам боевого искусства. Одна подружка пихала муженька в не работающий холодильник и трахалась с хахалем на нем же, бытовом агрегате. Оказывается, такое положение вещей (и супруга) её необыкновенно воспламеняло. Другая утопистка непременно желала, чтобы ею владели с горящей свечкой на её же спине. Третья отдавалась только на балконе, сидя румяной попой на перилах. Четвертая заставляла супруга таиться под кроватью, чтобы в самую пикантную минуту…

— Да, — признался я, — есть всякие мечтательницы. Однажды такая хотела, чтобы я её в Царь-колоколе…

— И что?

— Там же экскурсии, — резонно заметил, — часто зарубежные.

Мы посмеялись и мой старший товарищ по общему делу заключил, что работа наша и опасна, и трудна, и вредна. Особенно, когда обслуживаешь коллектив гремучих гарпий. Мой рекорд, признался Казанова, шесть штук за раз. Трудился, мой юный друг, всю ночь, как стахановец, но это взаправду тяжело.

— У шлюшек случается и больше, — посмел заметить.

— А что им? Раздвинули ноги — охи-ахи-махи, думай о вечном. А нам работать надо в поте лица и яйца.

Трудно было спорить: все-таки с «пестиком» могут возникнуть проблемы, а с «тычинкой» — какие проблемы? В принципе, никаких.

— Кстати, особое внимание обращай на свой внешний вид, — учил мастак сексуальных утех. — Люби себя, парень, и холи холку. Помни, ты элитный любовник. Интеллектуальный уровень держи на высоте. После траха почти все клиентки треплются на разные всякие темы: литература, кино, наука, политика.

— Политика?

— А где мы живем? — удивился собеседник. — В Штатах президента все знаю только потому, что соса Моника его ославила. — И спохватился. — Вот именно: никаких чувств. Работа есть работа. Все отношения и гонорар надо оговаривать заранее, а то не дай Бог решит какая-нибудь вдовушка, что ухаживания искренние, а потом слезы, обиды, истерики. Это тебе надо, дружище?

— Не надо, — ответил я. — А вдовушки как-то не обольщают, — признался.

Секс-мастер рассмеялся: жиголо — это не профессия, это состояние души. Цель — осчастливить слабую половину человечества. Как поется в песенке: «Мы рождены для амура, шерше ля фам, скорее, мужики, шерше-шерше, и все дела».

— Я уже давно «шерше-шерше» с молоденькими, — сообщил Викт`ор, которые мне платят не меньше «мамочек» и бизнес-баб. И знаешь почему?

— Почему?

— Я их обучаю, как правильно себя вести в постели. Это такие же мажорки, каким был я. И все у них, золотых, есть, кроме этого умения.

Я пожал плечами: ведь неопытность есть свидетельство непорочности? Мне возражали: нынешние «крутые» и «новые» предпочитают готовых любовниц — не девственниц. Что с неумехами делать? Пока притрешься к телу, пора менять на новое.

Я задумался: планета «Жиголо» представлялась намного привлекательнее и простодушнее. А здесь бушуют такие неистовые страсти, что сравнить их можно только с планетой бурь Венерой.

— Ничего-ничего, — подбодрил меня великий искусник половых иллюзий. У тебя есть шарм, Дима. Энергетическое, прости, поле, бабы на него и западают, я тебе говорю. Ну, конечно, помимо прочего.

— На это, что ли? — посмеялся, показывая фото, где мое «помимо прочего» находилось в активно-реактивном, как пишут в медицинских журналах, состоянии.

— Однако, — вскинулся эксперт.

— М-да, — потупил глаза долу. — Природа, мать наша.

— У тебя прекрасное будущее, — заключил Викт`ор. — Так держать, товарищ!

— Спасибо.

— И помни. Французы говорят: пока у мужчины остался хотя бы один палец — он любовник и затейник.

Расстались мы друзьями. Встреча произвела на меня должное впечатление. Появился шанс учиться на чужих ошибках и не совершать своих. С этой положительной мыслью я отдал свои интимные фото в отдел кадров дамского клуба и поспешил на пыльную улицу — меня ждала новая встреча, но уже с другим мастером-ланкастером.

Прогулявшись вдоль бетонного забора, за которым прибойными волнами шумели метропоезда, я оказался у проходной АЗЛК, где мы с отчимом и договорились повидаться.

Требовался автомобильчик, пусть даже подержанный. Не прибывать же к даме сердца пехом или рейсовым автобусом № 666? По уверению Ваныча, проблема была только в сумме. Я признался, что имею пока пять свободных сотенок цвета весенней вашингтонской листвы, и отчим зачесал затылок: маловато будет, однако.

— И ящик водки, — пообещал я.

— Ладненько, — вздохнул бывший мастер АЗЛК, — скумекаем перделку с трубой.

Стоянка была забита подобными механическими изделиями c выхлопными трубами и без, неспособными к передвижению. Я присел на лавочку. Солнечное колесо катило по лобовым стеклам, бамперам и дискам мертвых машин. Из проходной АЗЛК пылила тишина. По обочине замусоренной дороги трусила стая бродячих собак, не обращающих внимание на бесцветный нищий мир людей.

Такое впечатление, что мы все проживаем на пустыре, где среди кинутой домашней утвари и ржавых цистерн можно обнаружить раздавленную веру, покореженные остовы надежд, промасленную ветошь любви.

Мое столь высокое философское настроение прервал автомобильный треск: из заводских ворот выкатил драндулет, похожий на самоходку времен Великой Отечественной, правда, без пушечки, но с надписью на бортах: Ралли: Москва-Дакарт.

Я вздрогнул от нехорошего предчувствия и оказался прав: рулевое колесо крутил Ван Ваныч, и крутил с таким пролетарским усердием, что казалось меня не замечает, равно как и колею. Ан нет: лихо притормозив, распахнул дверцу:

— Машина — высший класс, Дымок!

Я вспомнил армейскую службу: на таких самоходках перевозить только тамбовских наливных молодок, да выбирать не приходиться. В крайнем случае, можно сделать вид, что я большой оригинал и нет проблем с чувством юмора. Однако задаю естественный вопрос: как на такую игрушку посмотрит ГИБДД?

— А что ГБД, — сплевывает Ван Ваныч. — Видишь на авто слова всякие. Какие могут быть вопросы к ралли?

Я посмеялся: все мы в каком-то смысле участники гонки на выживание, каждый из нас живет надеждой на победу и верой, что ему удастся прийти к финишу первым. Но, как известно, победителей в этой гонке со временем не бывает.

На площадке мы проверяем ходовую часть агрегата, собранного заводскими умельцами из пяти автомобилей, крепко битых на столичных трассах смерти.

— Как часы, — утверждает отчим. — Ваши денюжки, наши гарантии. — И запел: — «А вместо сердца — пламенный мотор!»

Я понял, что умельцы уже отметили праздник автомобилестроения и с нетерпением ждут его продолжения. И лучше, если я не буду омрачать подъем трудового духа.

И мы с Ван Ванычем ударяем по рукам: я получаю документы, утверждающие, что я есть владелец своеобычного транспортного средства, а другая сторона получает пять импортных сотенок и ящик отечественной огненной воды. И все остаются довольны. Главное, оказаться в нужное время и в нужном месте.

— Это точно, Дымок, — сказал на прощание отчим, когда я сгрузил его и ящик родной у проходной. — Чудное времечко вокруг и мы в нем, как в турецких банях.

Я хотел уточнить насчет помыва в чужих банях, да Ваныч с заслуженной ношей поспешил удалиться в сторону невидимых, но опытных во всех отношениях автомобилестроителей.

Легкая и веселая энергия автомобильчика передалась и мне. Я почувствовал себя намного свободнее. Конечно, я сын трудового народа, но народная любовь порой утомляет, а её клозетные запахи убивают все прекрасные порывы. Так что лучше будет, если наши дороги пойдут параллельными курсами, пересекаясь только в самых крайних случаях.

Мое авто плывет в общем механизированном потоке, на него никто не обращает внимания, даже мешковатые ГИБДДрилы с жезлами. Значит, мой отчим прав: участникам ралли дают зеленую улицу.

Через четверть часа прибываю на стоянку, где у семейства Мамина-Мамыкина зарезервировано местечко: машину украли, а площадка осталась, и мой товарищ решил мне её удружить. А если угонят и мою тачку, пошутил я. Не-а, твердо заявил Венька, ни за что. Почему? А я точку для тачки заминирую, заверил друг. Я посмеялся: и правильно, не дадим врагу никаких шансов. И вот я въезжаю на стоянку и вижу рыжего гаера, который, признав меня за рулем, начинает хохотать.

— И минировать не надо, — говорит он. — Откуда такое чудо-юдо?

— Я участник ралли, — отмахиваюсь. — И этим сказано все.

— И ты на этой таратайке, — не унимается, — к даме сердца?

— Угадал, фигляр, — отвечаю.

— А если я с тобой?

— Зачем?

— Буду освещать место событий — свечами.

Я трескаю охальника по затылку и мы отправляемся к нему домой. Живет Мамин с родителями и младшим братом Санькой, что не мешает ему проводить свою политику относительно личной свободы и независимости. Отвоевал её со скандалами и показательными уходами и такими же возвращениями. Помимо этого имеет свою комнату, где такой вещевой ералаш, что непостижимо, как можно здесь жить. Однако мой товарищ жил, и жил хорошо, утверждая, что в хаосе он обретает душевный покой. И я даже знаю, какой он обретает покой, когда тащит в логово очередную любительницу порно. Такого количества видеокассет с малохудожественными шедеврами я не встречал даже в публичных библиотеках.

— Я люблю кино и я изучаю искусство любви, — утверждал Веничка. — Это трудно понять тем, кто живет низкими страстями.

— А ты живешь высокими? — смеялся я. — Извини, не знал, что ты у нас натура возвышенная.

— Сам такой, — огрызался Мамыкин и делал вид, что очень оскорблен в своих самых лучших чувствах.

За два года ровным счетом ничего не изменилось: все тот же бардак с борделью, заметил я, пиная продукцию рынка порока, хрустящую под ногами морскими ракушками. Жизнь продолжается, сказал на это Мамин и по моей просьбе принялся рыться в хламе, чтобы обнаружить телефон. Когда я начал терять терпение, искатель нащупал провод и по нему выбрался на балкон, где и был найден искомый аппарат.

— Только не крой рожи, — предупредил я. — У меня ответственный разговор.

— С кем?

Я признался, что с мадемуазель, мечтающей провести ночь с горячим славянским парнем. То есть с тобой, жеребцом, уточнил Мамыкин и принялся ржать, точно вышеупомянутое животное. Отправив кентавра на кухню готовить кофе, я накрутил диск.

— Да? — услышал милый женский голосок. — Добрый день, «Russia cosmetic» слушает вас.

Я не знал, как в подобных случаях начинают вести светскую беседу и поэтому решил сделать вид, что состою в ордене Святых Мучеников:

— Будьте добры, госпожу Пехилову?

— Как вас представить? — любезно интересуется секретарь.

— Дима от Михи, — был прост я.

— Минуточку, — после заметной паузы ответила девушка.

Я перевел дыхание: перспектива встречи при свечах с «железной леди» в ночной розовой рубахе мне не улыбалась. Хотелось нечто — легкого, летящего, искрящегося. И я его получил в полном объеме:

— Дима от Михи? Да-да! — услышал голос стервочки и её нервный смешок. — Замечательно, ха-ха. Именно вы мне и нужны, Дима, и немедленно!

— Это в каком смысле? — насторожился.

— Это не телефонный разговор, — интриговал исполнительный директор ТОО «Russia cosmetic». — Приезжайте сейчас, поговорим. По душам.

Люблю говорить с женщинами по душам, особенно, когда они молчат. Молчание — золото, это именно тот случай: любимая занята исключительно твоим предметом её обожания, а душа твоя воспаряет к небесам, где заливаются глазурные архангелы.

— Я тоже хочу, — заявил Мамыкин, узнав причину моих сборов к уходу, находиться в гуще событий.

— Тебя только там не хватало, — огрызнулся и посоветовал: — Сиди, гляди кино и пей вино, порнушник.

— Иди к черту, — обиделся Веничка. — Я к тебе всей душой, а ты?

О, Боже! Все говорят о душе. Как можно говорить о том, чего нет — нет у многих.

— А вести себя будешь хорошо? — решаю взять товарища, стенающего о том, что это он, между прочим, пристроил мне такую интересную работенку.

— Какие-то сомнения? — удивляется Мамыкин. — Я могу быть, как папа римский с прихожанками.

Я смеюсь: сукин ты сын, Веничка, ничего святого, и предупреждаю, что беру его исключительно в качестве развлекательной программы.

— Для дамы?

— Для себя, — уточняю я. — Во время передвижения. И для охраны таратайки.

— Вот она, человеческая неблагодарность, — сокрушается Мамин и говорит все, что он думает о современных нравах.

Его мнение я знаю — и не слушаю. На улице нас встречает солнце, посеченное летним дождем. Приятный запах озона и дорожной грязи, которую я месил босиком в детской жизни. В такой дождик хорошо начинать новое дело. Правда, наше дельце с запашком, да делать нечего: не мы выбираем время, оно выбирает нас.

Поездка по столичным магистралям закончилась для нас благополучно, несмотря на то, что Мамыкин всю дорогу горланил похабные народные частушки, типа: Наша Таня громко плачет, Потеряла Таня честь. Честь, едрена мать, не мячик, Мячик можно приобресть. Я смеялся и крутил рулевое колесо. То есть с хорошим настроением мы прибыли к офису «Russia cosmetic».

Пятиэтажное здание было типичным для публичного проживания, но первый этаж занимала контора, решившая облагородить морщинистый боевой лик российской женщины. Широкие окна, под ними импортные авто, металлическая дверь, за ними трудовой коллектив, а над дверью — глазок видеокамеры, просматривающий кус внешнего мира. Я оставил Мамыкина охранять наше передвижное средство и направился в дом, так сказать, высокой косметики. Не посади даму попкой на канцелярскую кнопку, хихикал в спину завистливый рыжий фигляр. Он не слышал голоса «дамы» и был уверен, что меня ждет экзотическая любовь на столе, заваленным парфюмерной продукцией от Армани. Вряд ли. Если судить по смешку исполнительного директора, готовилась какая-то пакость. Какая? Меня, как участника смертельного ралли, именно это и привлекало, а не то, что, по твердому убеждению Венички, ждало спортсмена на промежуточном финише. Как известно, на таком финише запыленных лидеров гонки первыми встречают пригожие красавицы с цветами и треугольными атласными вымпелами.

У двери офиса курили сотрудницы, держащиеся официально и строго. На лицах печать ответственности, такие не встречают героев ралли букетами и не дают атласных вымпелов, прошитых золотыми или серебряными нитками. И тем не менее я обратился без лишней фамильярности:

— Девочки, а где найти Пехилову Аллу Николаевну?

Реакция сотрудниц на мой невинный вопрос была неестественна: они глянули на меня, как на безумца, потом нервно затушили сигаретки и прошмыгнули вверх по мраморной лестницы. Я понял, что в трудовом коллективе обстановка нездоровая и госпожой Пехиловой можно пугать на ночь детей. Это меня ещё больше заинтриговало. Охранник в пятнистой форме указал мне верный путь по длинному коридору, не задав никаких вопросов. Видимо, благонадежность исходила из меня, как святой дух из схимы Сергiя Благочестивого, известного своей набожностью в начале просвещенного ХIХ века.

Я шел по коридору и чувствовал приторный запах, напоминающий розовую пудру. Однажды в детстве нашел мамину пудреницу. Я не знал, что это пудреница, и не понимал значение красивой, как будто из червленого золота, массивной вещицы. Разумеется, мне стало интересно, что там внутри находится. Я принялся открывать штуковину. И неудачно: розоватое облачко НЛО вспухло под моими ногами, оставив на майке и штанах кометный хвост. Когда получил нахлобучку от мамы и наконец понял назначение пудры, то удивился:

— А зачем это твоей красоте?

Мать засмеялась и так толком не ответила. Теперь она постарела и даже косметическая пыльца не спасает её от увядания. Так что отношусь я к румянам, белилам и прочей пахучей дряницы с большой предвзятостью.

У кабинета исполнительного директора столкнулся с девушкой в кожаных брючках и шафрановой по цвету кофточке. Сотрудница была миловидна и с великолепной грудью — такую грудь удобно использовать в качестве подставки для чтения детективной дребедени в метро, когда вокруг трется потный люд. В руках секретаря трепыхались бумаги. Один из листочков выпорхнул на свободу. Я поймал его как птичку:

— Ап! На место!

— Спасибо, — улыбнулась. — Работаем налету. — И кивнула в сторону двери кабинета откуда доносился истеричный начальственный фальцет:

— Я для кого инструкции писала?! Я вас спрашиваю?! — ответа не последовало. — Я все делаю сама! Да, работаю только я. А вы?.. Чем заняты вы?! За что я вам только деньги плачу?! Придется уменьшить зарплаты. Еще одно замечание, и всех уволю, бездельники! Понятно говорю? Работаем или я за себя не отвечаю!..

Из кабинета прыснул коллектив «бездельников». Я и девушка встретили их сочувственными ухмылками.

— Рвет и мечет? — тихо спросила секретарь.

— Ой, и не говори, Верочка, — всхлипнула одна из сотрудниц. — Совсем озверела!..

Милая Верочка предупреждающе взглянула на меня: мол, готов ли молодой человек войти в клетку с тигрицей? И спросила:

— А по какому вопросу, простите?

— А передайте: Дима от Михи.

— Минуточку, Дима, — усмехнулась и, вильнув напряженным бедром, исчезла в кабинете.

Жаль, что я занят. Что может быть прекраснее ужина при свечах с девушкой похожей на голивудскую кинодиву с полифонической грудью? Увы-увы, не всегда наши мечты…

К удивлению, госпожа Пехилова оказалась вполне хорошенькой блондинкой предбальзаковского возраста, правда, с нездоровым цветом городского лица и апатичными губами.

— Не обращайте внимания, Дима, — неопределенно отмахнулась, когда я предстал перед ней. — С людьми нужен не только пряник, но и кнут. Или я не права? — и легким движением руки неожиданно извлекла из воздуха котенка цвета пыльного столичного асфальта. — У-у-у, мордашка!

— Как может быть не права такая женщина, как вы, — решил польстить шефине с длинными, окрашенными в фиолетовый цвет ногтями. — А у вас мило, осмотрелся: помимо дорогостоящей оргтехники, в кабинете находился демонстрационный стеклянный стенд, на котором искрилась всевозможная парфюмерная пакость.

— Выживаем, как можем, — вздохнула дама и без перехода добавила. — А я вас таким и представляла, Дмитрий. Хотя Михаил Соломонович мастер, но фото все-таки не дает полного представления.

— Спасибо, — заерзал на стуле, показывая всем видом, что готов к более конструктивному диалогу.

Меня поняли и через минуту я узнаю причину веселого настроения исполнительного директора. Дело в том, что у неё есть подружка-журналисточка Мариночка Стешко, которая раньше была милой тургеневской барышней, а ныне попала под влияние воинствующих феминисток. И что этим дурочкам не хватает? Равноправия с мужчинами? Так этого добра у нас навалом, сокрушалась госпожа Пехилова, тиская котика. И в чем же дело, был нетерпелив я. Все очень просто, призналась Аллочка Николаевна, хочу Марину вернуть к нормальной жизни. Это будет мой подарок на её день рождения.

— Подарок, — переспросил я, — какой подарок?

— Вы Димочка, — засмеялась директриса, обнажая мелкие зубки, и объяснила, что чудная эта идея подарить на сутки жиголо пришла ей, когда увидела снимки старенького порнографа. — А вас что-то смущает, Дмитрий? Недовольно спросила, видимо, заметив мое удивление. — Как я понимаю, это ваша работа, за которую платят. Семьсот вечнозелененьких в ночь — цена приличная. У меня люди за месяц куда меньше получают, — ни на шутку распалилась bisnes-women.

— Понятно, — усмехаюсь и задаю естественный вопрос. — А самой-то Стешко известно о таком… подарке?

Нет, это будет для неё сюрпризом — именно в этом вся соль. Я настораживаюсь: что за женские игры? Не будет ли для Мариночки этот дар подобен бисквитному торту с тротиловой начинкой? Госпожа Пехилова смеется моему образу и объясняет, что у её подруги было три мужа, а это много, чтобы понять суть противоположной стороны. То есть девушка закалена в семейных баталиях и её ничего не страшит. Но я проявляю несвойственную осторожность:

— Так таки она будет знать о подарке или нет?

— Я же говорю: сюрприз, — с заметным раздражением отвечает собеседница.

— И как вы все это представляете?

— Что именно?

— Мое появление, например, перед новорожденной?

Аллочка Николаевна с легкостью объясняет: все продумано, милый друг. Мариночка Стешко сейчас проводит отпуск на её, госпожи Пехиловой, даче проводит в гордом одиночестве, если не считать котенка Басика. И день своего рождения феминистка мечтает встретить в глубокой меланхолии. На самом же деле этой барышне-крестьянке необходима встряска, как душевная, так и телесная.

— Мило-мило, — думаю я. — Значит, меня все-таки будут использовать в качестве тротила?

— Дмитрий, вы о чем?

Что-то мешало мне принять правила игры. Может все-таки, как утверждал управляющий дамского клуба, для подобной работы надо пройти определенную психологическую подготовку. Или встреча с мастером по женской части Виктор`ом оставила свой след. А может, общаясь с заядлой кошатницей, чувствовал в её словах некую недосказанность. Было впечатление, что существует какая-то пружина потаенной интриги. А что может быть страшнее разборок меж любящими подружками? Не лучше сделать вид, что я не способен выступить в роли тротилового заряда для дамской пещерки, прикрытой жасминной растительностью.

— Ну хорошо, — проговорила со вздохом Алла Николаевна, видя мои сомнения, и трогательно прижала к груди молодого кота. — Сделаем так: завтра, без одной минуты семь вечера я звоню по телефону Мариночке и пою песенку Happy birthday to you, ровно в девятнадцать на дачном пороге появляетесь вы, Дмитрий! С букетом роз, шампанским и во всем своем великолепии!.. Думаю, Стешко без труда разгадает нашу поздравительную шараду. — И на этих утвердительных словах собеседница выкладывает на стол три импортные сотенки. — На цветы и шампанское. Остальное — на следующий день. После работы.

Что на это можно было ответить — только по-буратиновски улыбнувшись, чмокнуть на прощание мадам в пальчики, ноготки которых были покрыты, повторюсь, фиолетовым лаком.

Именно этот неживой цвет мешает мне чувствовать себя легко и свободно. Тем не менее успеваю сделать приятный комплимент секретарю Верочке, скучающей за экраном дисплея, выказав мысль о том, что новая наша встреча вполне возможна.

— Вы о чем, Дима? — смеется девушка.

Я не успеваю пригласить привлекательную Верочку на ужин при свечах из кабинета раздается рык начальницы, и я вынужден ретироваться.

Выпадаю в летнее жизненное пространство. Краски пыльной улицы естественны и милы, теплый ветер катит газетную требуху с давними новостями. Мамин полулежит в самодельной колымаге и глазеет в июньские свободные небеса, по которым порхают невидимые сахарные ангелочки.

— Эх, хорошо, — потягивается созерцатель и выражает удивление, почему я один, неужели уже выполнил трудоемкую работу на канцелярском столе.

Я отвечаю, что вся работа впереди и вкратце излагаю её стержневой, так сказать, сюжет. Мой друг дрыгает ногами от удовольствия и смеется: ай да, кошатницы! И начинает приукрашивать картинку ближайшего будущего: милая феминистка дует чай с малиновым вареньем на вечерней веранде и вдруг является незнакомый бой-френд — является в чем мама его родила, прикрывающийся, правда, букетиком незабудок, и поющий песенку Happy… Понятно, эмансипированная тетка хлопает в глубокий обморок, плейбою же ничего не остается делать, как, отбиваясь незабудками от областного гнуса, удалиться не солоно хлебавши.

— Заткнись, — и бахаю приятеля по шее. — Еще одно слово и сам отправишься к Мариночке Стешко.

— П-п-петь песенки и читать стихи? — заливается от смеха Мамыкин. — А почему бы и нет?

Вопрос мне показался вполне резонным: действительно, почему бы нахалу не принять участие в дачной пасторали. Думаю, он найдет общий язык с любящей уединение пастушкой, у которой, подозреваю, прелестные, но волосатые ножки. Вдвоем они будут дурманить голову стихами поэтов Серебряного века, вдыхать сладковатый дымок марихуаны и грезить о потусторонних мирах, расписанных кислотными красками.

— Ты серьезно, Димыч? — мой спутник делает вид, что задумался.

— Не по душе мне этот день рождения, — признаюсь. — Не люблю идейных дур с волосатыми ногами.

— Волосатые ноги — это хорошо, — чмокает Мамыкин.

— И рюшечки я не люблю.

— Рюшечки? Какие рюшечки?

— Всякие, разные, — и вручаю три импортные сотенки. — Это тебе на незабудки.

Наконец Мамин понимает, что я не шучу и ассигнации в его руках натуральные, как носки из алабамского хлопка. И начинает нервничать, мол, я не так его понял. Попытки товарища отлынить от встречи с прекрасной феминисткой тщетны. Я проявляю принципиальность: за базар надо отвечать, Веничка, и разве плохо за одну романтическую ночку получить семь кредиток? А потом: у меня есть шанс поужинать при свечах с девушкой по имени Верочка, которая мне понравилась — понравилась своей, скажем так, статью.

— А работать буду я, — вредничает Мамин, уступая. — Вот делай после этого людям добро.

— Добрый ты человек, — проникновенно говорю я. — На таких, как ты, Вениамин, земля держится.

— Иди к черту! — и требует, чтобы я прекратил говорить красиво. — Мне блевать хочется от таких слов, — утверждает. И я его понимаю: не каждый выдержит подобной пошлятины, выворачивающей желудок. — И где ещё четыре капустины? — Продолжает волноваться. — Я их что-то не вижу, — и картинно мацает воздушные потоки, врывающиеся в салон автомобильчика. — Чтобы кролики размножались, знаешь, что надо делать? — И хохочет: — Не надо им мешать!

Я тоже смеюсь и снисхожу до объяснений: остальная сумма ждет его после того, как пастушка выразит госпоже Пехиловой признательность за неожиданный, но своевременный подарок — в его лице.

— В моем лице, — проверяет щеки задумчивый Мамыкин. — Как бы по нему не схлопотать?

Я успокаиваю товарища: никаких недоразумений не должно случится, все зависит от того, как он исполнит известную песенку — главное, чтобы от всего сердца, и тогда сердце дамы… Мамин снова возмущается: как много слов я говорю, нельзя ли быть проще, жиголо проклятый!

— Нельзя, — смеюсь я, — иначе ты не поймешь.

— Намекаешь, что я тупой?

— Не намекаю, говорю.

И мы смеемся, нам приятно катить по родному городу в дребезжащем кабриолете и, кажется, у нас нет проблем. Мы молоды, веселы, беспечны и не обременены никакими обязательствами, кроме приятных. Мы не знаем своего будущего — и этим счастливы. Оказывается, как мало нужно для счастья: не знать своего будущего.

Однажды мне приснился сон: будто я иду по горной тропе. Она узка и опасна, любой шаг в сторону — смерть. И уже у самой вечной вершины, скрывающейся в королевских облаках, понимаю, цель моя недостижима: камни тропы точно плавают в эфирной туманной мге и угадать благонадежность опоры нет никакой возможности. А путь назад отрезан кампепадным потоком. И тогда в минуту отчаяния я обращаюсь: Боже, милостив буди мне грешному!..

И после вопиющего гласа вижу: ЕГО, невнятного, сотканного из клочковатого тумана. ОН идет рядом, но по невидимой мне небесной дороге.

— Заплутал, раб божий, — слышу ЕГО голос. — Ну-ну, а ты по камням-по камням иди, а вот по красным не ходи.

И вижу: тропа очищается, наливаясь благостным светом, но многие камни точно облиты густой киноварной кровью. И тем не менее я понимаю: путь мой отныне зрим.

Этот сон мне привиделся накануне наших показательно-парашютных выступлений перед НАТО. С криком дневального он улетучился, и я его не вспоминал, и вспомнил только, когда увидел окровавленные ошметки, разметанные по стылому полю. Они промерзли и походили на камни. По причине общевойскового бардака поиски мы начали только через четыре часа после десантирования и поэтому куски мяса молодых десантников были похожи на камни. Их было удобно собирать в плащ-палатки. Именно тогда на родном поле, продуваемом черным ноябрьским ветерком, я вспомнил о странном сне. И запомнил его.

И проснувшись снова поутру в родном доме, я почувствовал привкус этого сна. Правда, понял это позже, уже ночью, когда увидел окровавленный труп своего лучшего друга. Но утром, почистив зубы, я удалил привкус сна и необъяснимое чувство тревоги. Что может случится в день чудный и такой летне-ситцевый?

— А прокати, сына, на наши шесть соток, — попросила мать и этой просьбой окончательно отвлекла от пустых мыслей. — Да и могилку Жигунова посетим.

Отца именно так и называла уважительно: Жигунов. Он погиб под автомобильными колесами, будучи заместителем главного инженера АЗЛК. Вот такая вот гримаса судьбы. Мне тогда было четыре года. И я плохо помню взрослый мир. Единственное, что помню: веселенький шалаш на грузовике из венков. Кумачовые ленты трепались на ветру и казалось, что наступил праздник Первого мая.

Шесть соток находились в дачной местности, у деревни Луговая. В добрые времена красивую местность у речки Луговина оккупировало садово-огородное товарищество «Автомобилист». Через несколько лет случилась смычка между городом и деревней, и возник поселок с ДК «Москвич», с двухэтажным стеклянным универсамом, мастерскими по ремонту отечественных гробиков на колесах, колхозным рынком и кладбищем, приткнувшимся на окраине. Именно там и похоронили заместителя главного инженера. Мать утверждала, что такова была воля усопшего. Думаю, сделала это для собственного удобства и душевного равновесия: весенне-осенний период любила проводить в саду и на огородике, приносящим небольшой фруктово-овощной прибыток. Отчим в свои лучшие годы тоже принимал активное участие в обустройстве фазенды, сумев организовать не только поставку строительных материалов, но и задействовать рабочую силу местных умельцев. Один из них дед Матвей потрясал колоритностью, оптимизмом и крепким земным духом. О нем я и вспомнил, когда наш автомобильчик выкатил на тактический простор проспекта.

— А чего Матвеичу сделается? — пожала плечами мать. — Проспиртовался, что та мумия мавзолейская.

— Врешь, нас не возьмешь, — вскинулся Ван Ваныч, который уже находился в привычном состоянии приятного опьянения средней тяжести.

Мать толкнула праздного человека под ребра и тот уснул сном праведника. Я на мгновение вспомнил о своем сновидении, да напряженное движение при выезде из города отвлекло. Суббота — день дачный и по трассе перемещался бесконечный автопоток любителей родной природы. Впрочем, наша самоделка оказалась резвой и, продравшись сквозь неуклюжий транспорт, мимолетным видением полетела над среднерусской равниной. Вечные поля и такие же перелески, а над ними вселенский небесный лоскут. И мы под ним: тщеславные и мелкие, пытающиеся утвердиться в этом одном из самых странных миров солнечной системы. Странных — потому что жизнь у нас обесценена до копейки — точнее, она ничего не стоит.

Два года меня учили убивать. И я умею это делать. Наверное, об этом можно теперь сказать. Наше десантно-диверсионное подразделение «Салют-10» было нацелено на выполнение самых радикальных задач. Мы проходили не только физическую и психологическую подготовку, но и случались практические занятия.

Помню, осенью перед нами поставили задачу: ликвидировать группу зеков, сбежавших с северной лагерной зоны «Белый Лебедь».

— Это не люди, это убивцы и душегубы, — доверительно сообщил подполковник Супруненко. — Уничтожить за сутки, но без применения огневых средств поражения. — И по-родному: — Учитесь, сынки, делать тихо выродков недочеловеческих. Авось пригодится в жизни.

Нас десантировали под утро. Когда самолетик убыл в омут небесного небытия, я, болтающийся на парашютных стропах, увидел тишину и огромное свободное пространство, заполненное синими блюдцевидными озерцами и болотами, покрытыми малахитовым мхом и кровянистого цвета морошкой. Солнце, млеющее за плотными холщовыми облаками, усиливало впечатление ирреальности мира и происходящего. Не сон ли это? Нет, это был не сон. Болотная жижа встретила нисходящие с неба наши молодые и тренированные тела так яростно, что пришлось проявлять настойчивость, чтобы не остаться в капкане грязелечебной вечности.

Выдравшись на земную твердь, обнаружил на руках раздавленную морошку. Она была холодная, кисловатая и хорошо утоляла жажду.

Совершив десятикилометровый марш-бросок по заболоченной местности, наша группа оказалась в Квадрате 11-0699. Смертники двигались к финской границе, теша себя надеждой неприметно проникнуть в сказочную страну Суоми.

Сейчас я думаю, что побег двадцати четырех зеков был инспирирован. Прав я или нет, не знаю. Возможно, лагерная «говядина» была кинута на ножи десантников лишь для того, чтобы бойцы спецподразделения приобрели навыки ближнего боя? Нас было шесть, мы взяли зеков в невидимое кольцо и начали вырезать их, как волки стадо баранов.

Никаких проблем не возникало; диверсионные ножи «Бобр-1» — лучшее холодное оружие. Оно смертельно жалило пугливые, смердящие и плохо понимающие организмы, затем, проворачиваясь, раздирало насечками либо их сонные артерии, либо сердечные мышцы, либо рубиновые кишки — как кому везло.

За сутки мы выполнили поставленную задачу: один час — один труп. Да, это было убийство, но убийство тех, кто сам убивал. У нас нынче ведь самые человеколюбивые законы: «мясникам» дарят жизнь, чтобы они после выходили на волю и заново занимались любимым промыслом. И кто-то, наверное, правильно решил: вырезать уродов на корню. И мы занялись этой необходимой и полезной для общества работой.

Затем выйдя в обусловленную точку, разбили бивуак на берегу карельского озера, где и очистили, плещась в прозрачной воде, как дети, свои тела и души — очистили от кровавой морошки.

И тогда или, быть может, позже я понял: наша жизнь не стоит ни гроша. Но уходить в вечный Банк душ без обстоятельной бузы, право, не хочется… И на этой оптимистической мысли выворачиваю рулевое колесо: впереди петляет проселочная дорога, ведущая к нашим плодородным шести соткам. Мягкие запахи поля плещутся в лицо, перебивая запахи города, железа, бензина…

Не успели въехать во двор и выгрузить хозяйственную мелочь и Ван Ваныча, как явился дед Матвей со скрипучей тележкой, где замечался ящик с плещущейся одинцовской водочкой «Т-34». Отчим тотчас же разлепил глаза и принялся брататься с дедком-танкистом. За два года Матвеич не изменился был вертким, болтливым, жизнелюбивым. Меня узнал и хотел наговорить всяческих любезностей, будто мы участвовали в театрализованном народном лубке:

— Ой, еси, добрый молодец!.. — и мыслил продолжить в том же духе.

— А чего это водочка без дела кислится, — первым не выдержал Ван Ваныч.

— Так это… на поминки, — вспомнил дедок, — Матрены-соседки. Упарилась в баньке, как есть упарилась до общей до неживности.

— Надо б помянуть, — высказал трезвую мысль отчим, выуживая из гнезда ящика бутылку с разлапистой алой звездой на кислотной этикетке. — «Т-34», и-и-интересно! Машинным маслом не тянет?

— Не, — ответствовал дедок. — Добрая водка, как та танка.

Надо ли говорить, что затеялся скорый праздник: поначалу за упокой души рабы Божьей, а затем за здоровье оставшихся грешить. Чтобы не упиваться до состояния космической невесомости, я отправился в баньку.

С легким паром, с молодым жаром! Что может быть целебнее для тела и духа? А после сидеть на свежих чурбачках в сиреневой мгле вечера и дуть квасок с хренком из студеного погребка.

Меж тем праздник на веранде продолжался — подтянулись дополнительные силы луговчан, видимо, когда-то сражающихся на легендарных Т-34: пить и слушать Матвеича, выступающего в полном объеме своего самородного таланта:

— Тута на днях дунуло начальство у коровник. А коровник у нас знамо какой: с ямой куда усе говно бежить. А запашок хочь плачь, ядреный запашок. Начальство со сообщеньицем: ждем туристов из Германии. Обмен опытом, что ли?.. Ну, начальство: давай, Матвеич, вывози говно куда хошь. На то три дня. Что делать? А тама такая яма — без дна. И придумал я плану. Замастить ямку вроде как полом. И веточками облож`ить — для красы и указанию маршруту. За три денечка сляпал мосточек, хотя запах тама, говорю, святых выноси, — щелкнул по щетинистому кадыку, — да завсегда защита добра водится. Ну вот — приезжають гости дорогие, одеты как те птицы-какаду, мелють не по-нашему, коровенок щуп-щупають, да блыкають: фотки, значит, делають. И один уж верткой сказался. И туды и сюды: блыц-блыц. И отбрыкнулся немчура с маршруту. За веточки переступил — и плюмц! в ямку. Головой! Ну, думаю, Матвеич, выпил ты усе на воле, пора и у неволю. Не-е-е, глядь, выныриваеть ганс, ручками хлюпаеть, живой, разве, что не ореть от духа-то забористого. Что делать? Я багорчиком германца и подловил. И хорошо подловил, надежа. Опосля обмыл водичкой через шлангу, что ту корову. И ватничек от усей души. Очень гансец рад был: не забуду, говорит, такого теплого, как говно, приему…

Посмеиваясь, я отправился спать на сеновал. За темными лесами, реками, горами, долами крался новый воскресный день, как печенег к славянским поселениям, и мне хотелось встретить этот день в полном здравии и в хорошем настроении.

Никаких предчувствий не было, вот в чем дело.

Никаких предчувствий беды. Я уснул сладким сном, будто зашел в теплую, как молоко, Луговину. И пробуждение было преждевременным и скверным от тревожного шума мотора и лая собак… А над прорехой сарая висела сырая луна, брюхатая полуночным полнолунием.

— Дима, — голос показался мне знакомым.

Я подумал, что это голос Мамина, потом понял: ошибся. Это был голос его младшего брата Саньки, и этот голос мне не понравился — это был неживой голос.

И, спускаясь по трухлявой лестнице, я почувствовал знакомый привкус сна. И увидел сверху молоденькое лицо, выбеленное лунным светом.

— В чем дело, Санек?

И не получил ответа. Младший брат моего друга заныл в голос. Я нашел на веранде ополовиненную бутылку водки с кислотной этикеткой, где разлапилась черная звезда.

— Пей, — сказал я. — Что с Венькой? — догадался. — Что?

— Его н-н-нет, — клацал зубами о стакан.

— Где нет?

— Н-н-нет, — пил водку как воду.

— Где нет? — не хотел верить.

— У-у-убили, — услышал наконец ответ. — У-у-убили Веньку.

Я рассмеялся в голос — такая вот неожиданная реакция. Не рыдать же белугой? И потом: не поверил. Хотя уже знал, что это есть правда, и все равно не поверил. Мне показалось: сон. Нет, это был не сон. Луна была слишком настоящей, она источала сладкую горечь полыни и смерти.

Потом тоже выпил водки — и пил как воду. Она была пресна и напоминала вкусом желток луны, разбавленный в спиртовой эссенции.

После этого пришло понимание, что праздник Возвращения для меня закончился, он закончился в этот мертвый час полнолуния. Для меня начался отсчет нового времени — новой для меня войны.

Я хотел вернуться в Мiръ и питал на этот счет надежду, что в нем не погибают те, кого любишь и с кем можно часами говорить по душам. Мой друг погиб, его убили темные люди, как сказал, плача, младший его брат.

Мы мчались в машине, рассекая холодный лунный воздух, и я задавал вопросы и получал ответы. И чувствовал вину за гибель товарища. И понимал, что уже ничего нельзя сделать. Нельзя вернуть того, кто погиб. Остается только жить и мстить. Мстить и никогда не умирать.

Я научен танцевать быстрый танец jig, а тот, кто умеет приглашать на этот танец девушку по имени Смерть и танцует с ней, обречен на бессмертие.

Моему лучшему другу перерезали горло — перерезали небрежно, то ли по-любительски, то ли от чрезмерного профессионального изуверства. Он лежал в луже крови, её было много. Она отливалась дешевым темным вишневым вином, над ней висела ночная мошкара, она серебрилась. Было слишком много крови, вот в чем дело, и эта кровь питала весь окрестный гнус. Когда так много крови, это говорит о том, что убийцы делали свою работу спустя рукава. Или были слишком уверены в себе. А кто нынче на наших просторах чувствует себя вольготно?

— Они кричали не по-нашему, — вспомнил Санька. — Они клекотали, как птицы.

— А, — сказал я, — должно быть, горячие дети юга.

— Что? — не поняли меня.

Я присел у трупа, стараясь не пачкать армейские ботинки спецназа люблю чистую обувь. Мошкара пугливо вспухла, а комариный гнус, отслоившись от питательного гемоглобинового изобилия, наполнил ночь злым зудом. Лунные дольки отпечатывались в мертвых зрачках моего друга. На лице, искаженном предсмертным оскалом, сохранилось детское выражение обиды. Обидно: жизнь отобрали как игрушку? Кто это сделал? И почему? Не я ли должен был оказаться на его месте? Или это случайный скок — кража со взломом?

— Найди простынь, — сказал я Саньке. — И прикрой.

— Я боюсь, — проныл

— А ты не бойся, — усмехнулся. — Раньше нужно было бояться.

Когда мы ехали на дачу госпожи Пехиловой, выяснилось, что братья решили провести вместе веселый праздничный вечерок. Веничке было скучно тащиться на край земли и он ничего лучшего не придумал, как взять младшенького. С одним условием: не мешать ему хотя бы первый час.

— То есть? — не понял я.

— Ну он сначала идет на дачу, — объяснился Санька, — а потом я. Вроде как случайно проходил мимо.

— Рояль в кустах, — понял я. — И где ты прятался?

На дереве, получил исчерпывающий ответ. И это обстоятельство, как выяснилось скоро, спасло ему жизнь.

Прибыли братья в дачную элитную местность на такси — старший решил пустить пыль в глаза младшему. У магазинчика спросили улицу III-го Интернационала. Им посоветовали идти напрямки — через мосток, так удобнее и быстрее. Пошли — сумерки выплывали из ближайшего перелесочка, как тени дирижаблей. Выйдя на нужную улицу, старший договорился с младшим о плане дальнейших действий.

— Не будем пугать дамочку, — изрек он, — а то ещё подумает не то, — и предложил Саньке вскарабкаться на удобную трехсотлетнюю ель у дачного забора.

Тот без особых проблем влез на дерево и оттуда принялся осматривать тихие смиренные окрестности. Между тем старший, тиснувшись в калитку, шел по гаревой дорожке, петляющей меж взрыхленных клумб. На веранде восковел уютный свет лампы. Потом в её открытых окнах мелькнула женская тень. О чем говорили два любящих сердца неизвестно, но факт остается фактом: Веньку не погнали поганой метлой. А, видимо, после исполнения известной песенки посадили есть праздничный бисквитный торт. Минут через пятнадцать младший приустал сидеть на еловых сучках и решил напомнить о себе художественным свистом. Фью-фью — залился фальшивым подмосковным соловушкой. Да пел недолго: дачную тишину нарушил мощный танковый звук. Он приближался и был неприятен. По проселочной дороге пробивались два боевых джипа с тонированными стеклами. Дальнейшие события напоминали кошмарное сновидение: из авто, притормозивших близ дачных ворот, выпала группа людей. Она была темна и агрессивна. Уничтожая тепличную красоту клумб, боевики ворвались на веранду. Услышав оттуда гортанные крики и хлюпающие звуки кровавой резни, Санька в ужасе сполз по стволу и притих у корневища. После того, как танковый гул пропал, он заставил себя подняться на ноги. И уже понимал, что случилось самое страшное. На веранде по-прежнему восковела лампа. Лежа у стола, Венька как будто хлебал из лужицы, поблескивающей антрацитовыми искрами. Растерявшийся младшенький даже позвал его по имени.

— А потом я поскользнулся, — признался Санька. — И упал в такое липкое и теплое… кровь, да?

— Да, крови много, — согласился я и увидел кровоточащий хвост смерти, исчезающий за дверью гостиной. — Ты лучше туда не ходи, — посоветовал.

И поступил правильно: на резном диванчике находилось обнаженное женское тело, исполосованное тесаками. Жирноватое тело журналистки было весьма удобным для художественной резки. Видимо, те, кто выполнял производственный заказ, были уверены в своей безнаказанности. Более того, отморозки вспороли живот и, вырвав оттуда кишечную требуху, тиснули в прореху мертвого котенка. Зачем? Трудно сказать. То ли игра больного воображения, то ли попытка убедить мир в немыслимом изуверстве, то ли для мелкой душевной потехи.

Глаза несчастной были выколоты — кровь запеклась в глазницах, напоминающие оттого сургучные печати. Создавалось впечатление, что Марина Стешко слишком много знала и видела. И за это расплатилась. А вот за что ликвидировали моего товарища? Уверен, случайно. Что не меняет сути дела: он лежит с перерезанным горлом, а я, наполненный энергоемким гемоглобином, продолжаю жить. Жаль, что так случилось. Думаю, я бы сумел увернуться от клинков «мясников». Впрочем, трудно угадать прошлое и свои действия в нем. Будем жить настоящим и радикально действовать в будущем.

— Уходим, — говорю я младшему и накрываю старшего скатертью из гостиной.

— А как же он?.. — не понимают меня.

— А ему уже все равно. Мы позвоним в милицию, но после…

— Когда после, — всхлипывает, — надо сейчас.

Я сдерживаюсь и снисхожу до объяснений о том, что лучше будет для нас не рисковать в игры с карательной системой МВД. Она настолько громоздка и непредсказуема, что ожидать от неё можно всякое разное. Вплоть до 102 статьи — предумышленное убийство.

— Как это? — снова не понимают.

— Санек, тебя убедят, что это ты грохнул брата, — говорю я.

— Не-е…

— Да, родной, да. Не знаешь наших внутренних органов? Умеют они обрабатывать человека. — И напоминаю. — Тем более всюду твои следы.

— Я же поскользнулся.

— Смотри под ноги, — предупреждаю, — и не упадешь. — И советую замыть кровь на джинсах и ботинках.

Потом мы выходим в теплую ночь. У горизонта угадывается новый день. Что он несет? Ничего, кроме новых проблем. Впрочем, проблема одна: разгадать кровавый ребус. Вот только с чего начинать? Разумеется, с госпожи Пехиловой. Хотя имеются большие сомнения, что кошатница замешена в этой истории. Мы садимся в мой ралли-автомобильчик и я интересуюсь, не заметил ли Санька, когда сползал по ели, номера джипов? Спросил так, на всякий случай, понимая, что в подобных страшненьких историях не может быть столь простых решений. И какое же было мое удивление, когда услышал заикающий голосок:

— З-з-заметил, кажется.

— Кажется или точно?

— Там легкий номер был, — вспоминает младшенький Мамин, — у первой машины. Ноль, три пятерки и ещё два нуля.

— Блатные номера, — понимаю я. — Три буквы «о» и три «5».

— И что? — клацает зубами мой спутник.

— Ничего, — передергиваю рычаг скорости, как затвор стрелкового оружия. — Если повезет, будем танцевать.

— Танцевать?

Меня не понимают, что не имеет значения. Как накропал поэт:
		«Изображают смерть старухой,


		А как бодра её походка!


		Какая в девке сила духа


		И пахнет водкой.


		Рисуй её веселой, рыжей,


		И пусть коса блестит от рос!


		Лишь смехом я её унижу,


		А горем ты её вознес.»[2 - Стихотворение Александра Трофимова.]


Прекрасная костлявая девушка приглашает на белый танец и я не могу её огорчить отказом. Какие бы не измышляла вычуры прелестница с остроганной косой в руках, ты обязан уворачиваться от её орудия, совершая непринужденные и веселые «па».

… На сонной заправочной станции заполняю бензином бак авто и звоню по 02. Телефонная полусфера напоминает купол церкви. Такое впечатление, что грешник, используя современные средства связи, пытается получить индульгенцию от невидимого Вседержителя. Утомленный голос дежурного принимает анонимное сообщение о двух трупах в дачной местности. Это пока все, что я могу сделать для своего павшего друга. По возвращению в машину даю наставления: Санька ничего не знает, ничего не слышал и всю ночь отплясывал на дискотеке в ДК «Серп и Молот».

— А почему там? — удивляется. — Там только эти… голубые… в своем клубе «Шанс».

— Вот именно: у тебя хороший шанс не мазаться в этой истории, как в крови, — предупреждаю.

— А Катя?

— А что тебе моя сестра?

— Я ей все сказал, когда искал тебя.

— Надеюсь, больше никому?

— Не.

Я чертыхаюсь: мы сами часто усложняем ситуацию. Сами мараем чистую страницу жизни, чтобы потом, желая исправить ошибки, протираем дыры, окаймленные кровавыми разводами неудач.

Меж тем наш автомобильчик приближался к МКАД, над которым заканчивалась сумрачная зона ночи. Огромные многоэтажные новостройки плыли в тумане. Подобная природная субстанция удобна при выполнении деликатного задания, связанного с ликвидацией живой силы противника, выражусь столь изящным канцелярским оборотом. Меня научили растворяться во мгле до беглой тени, умеющей наносить смертельный удар по вибрирующей от страха плоти. Человек сам по себе слаб и уязвим. Он не может терпеть боли и неопределенности. Ожидание смерти выматывает куда больше, чем сама смерть.

А убивать себе подобных — наука занятная. Веками человечество обучалось умерщвлять себя и в этом деликатном вопросе достигло определенных, скажем так, успехов. Они общеизвестны, эти научные изыски, начиная с примитивных костедробилок древнего Рима и заканчивая просветительским электрическим стулом звездно-полосатых США. Если бы наш обыватель не ленился и прилежно занимался в школе, то знал бы: убить себе подобного нетрудно. Трудно заставить себя — убить. Сложно переступить барьер духовного самоуничтожения. А коль переступил его по тем или иным причинам, то это значит одно: твоя жизнь кинута на игровой стол рулетки, где шансы на победу и выживание зависят исключительно от умения убивать первым.

Я не инструктор по умерщвлению, и поэтому скажу лишь, что ликвидировать врага можно в мгновение ока, а можно бесконечно долго. Все зависит от житейских обстоятельств и целей, которые преследуешь. По мне: проще радикальный удар пальцем в глазное яблоко с последующим его извлечением, чем воспитательная тягомотина с обрезанием половых органов. Чай, славяне мы и действуем без лукавых семитских уловок. Хотя, если надо, выдавим клюквенный сок из любого члена общества. Все, повторю, зависит от политической обстановки в федерации, равно как и от состояния конкретного дела.

Великий принцип: нет человека — нет проблемы, живет и процветает в нашем капиталистическом социализме.

Никто не защищен на пространстве, находящемся в процессе кровавого перелома: если не пуля остановит счастливчика, то витамины цианистого калия, если не они, то пеньковый галстук, ну, а если не веревка, то какой-нибудь телесный недуг или плохой случай…

За примером далеко ходить не надо: мой товарищ невзначай наступил на некую проблему, которой, видимо, занималась журналистка Стешко, поскользнулся, и неудачно, наскочивши на лезвия ножей. Хотя, конечно, в его падении виноват и я. И поэтому мой ответ будет естественен. И коль в том возникнет необходимость, то пойду по трупам, как по кремлевским булыжникам; пойду по горло в крови — крови врагов.

Пробуждающаяся столица была чиста, пуста и прекрасна: смердящая требуха будней ещё не вывалилась на её улицы. Рекламные огни меркли под натиском утра. Воздух был энергетически свеж, пробивая нервной дрожью проснувшегося младшего Мамина.

— Холодно? — обнял его за плечи.

— А что мне сказать дома? — спросил.

— Ничего, — отрезал. — Повторяю: ты ничего не знаешь. Так надо. А лучше уехать тебе, Санька.

— Куда?

— К бабушке, — огрызнулся.

— У меня их две.

— Богатый выбор, — проговорил я: странным образом до последней минуты не вспоминал о родных Маминых, они всегда находились на периферии наших с Венькой жизненных интересов, и что теперь? — Надо уезжать, — повторил.

Так будет лучше, промолчал, если начнется кровавая вакханалия, то сострадать никто никому не будет. Не дай бог, узнают, что имеется свидетель. Лучший свидетель — мертвый свидетель, и это тоже один из основополагающих принципов нашей магической действительности.

— А если менты прихватят, отсылай их ко мне…

— К тебе?

— Как лучшему другу брата.

— Ну ладно, — и, сутулясь, медленно бредет к подъезду.

Дворник ковыряется в кишечно-ветошной требухе, которую он вытянул из мусоросборника. На его испитом лице открытый интерес к бытовым отходам жильцов. Такое впечатление, что мусорщик каждое новое утро начинает именно с говна, надеясь в нем найти сладкий кусок фарта. Впрочем, он его и находит — пустую бутылку. Ладошкой обтирает её, как мать попу младенца, и продолжает свои неравнодушные поиски.

Я выруливаю автомобильчик из дворика, где мы с Мамыкиным проводили беспечальные вечера. Мы пили кислое вино, мы пели песенки-пустышки, мы лапали липких подружек и чувствовали себя превосходно. Нам казалось — так будет всегда. Мы жили иллюзиями. Теперь я понимаю: у нас нет никаких шансов вырваться из границ, очерченных судьбой. Трудно танцевать на блевотной массе, пропитанной кровью и страхом, хотя можно и рискнуть при условии, что это будет танец сумасбродов — jig.

Прежде чем начать оперативно-розыскные действия я привел себя в порядок. Двух часов сна хватило, чтобы почувствовать себя в состоянии боевой готовности № 1. Я принял контрастный душ, сжевал бутерброд с вегетарианской фиолетовой котлетой и переговорил с Катенькой. По-моему, она так и не поняла, что от неё добиваются. Была мила, рассеяна и думала о чем-то своем, девичьем.

— Ага, Санька ночью припер, — пожимала плечиками. — Какой-то совсем крези на черепуху. Тебя шарил, ну я и сказала, где ты. А что, не надо?

— Где культура речи, Катюха? — не выдержал. — Говори на языке Александра Сергеевича.

— А это кто? — зевнула.

— Пушкин, которое наше все, — и треснул по молоденькому затылку.

Понятно, что педагогическая поэма не удалась: сестричка взвыла не своим голосом и скорее всего не от боли — обиды, что не знает прекрасных духовноподъемных стихов великого поэта. Затеялся мелкий семейный скандалец, который закончился тем, что я лишился отечественной кредитки за подзатыльник, но получил заверения, что впредь услышу только рифмованную речь. Мне было приятно сидеть в облезлой кухоньке и дурачиться с хорошеньким созданием, далеким от проблем дня и настолько, что ночной визите юного «крези», видимо, представлялся пустячным сновидением. Ох, как не хотелось покидать уютную раковину родного дома…

Прошумел быстрый летний дождик и прохожие пружинили через лужи, как марионетки. На мой ралли-драндулет не нашлось угонщика и я, содрав промокший брезент, сел в холодную машину. План действий был прост: обратиться к господину Голощекову за помощью — информационной и материальной. Сумма расходов зависела исключительно от конфиденциальных сведений по автомобильному номеру: «о 555 оо». Если они принадлежат пенсионеру, то разговор о гульденах один; если трупоукладчикам — другой; а вот если в этой невеселой истории замешены дети гор или пустынь…

К сожалению, наши деревянные пока не отменили решением очередного правительства, хотя давно пора по причине их бесконечной девальвации, но речь не об этом. Я нуждался в свободе — в свободе во всех смыслах этого воздушного словца. И поэтому устремлялся к тому, кто мог её дать. Мне — под залог честного слова.

— Аркадий Петрович, — сказал я после дежурных любезностей. — Есть две новости: одна хорошая и одна плохая.

— Дмитрий, только не говори, что у тебя AIDS, — всплеснул руками господин Голощеков.

— Я бы согласился на АIDS, — не без пафоса проговорил и объяснил причину такого заявления.

Руководитель плейбоев для богатеньких дам не поверил в гибель своего племянника. Аркадий Петрович натужно засмеялся, окрашиваясь лицом в больной брусничный цвет:

— Так нельзя шутить, дружок, — погрозил пальцем.

— Не шутка.

— Я Веньку не знаю? Он, сукин сын, ради красного словца родного отца…

— Аркадий Петрович!

— Не может этого быть? — и приказал секретарю соединить с квартирой Маминых.

И я его понимал, трудно принять мысль, что тот, кто несет вместе с тобой генетическую память рода, срезан с древа жизни самым варварским образом.

— Алло? — услышали мы голос по селектору.

На секунду показалось, что говорит Венька, потом понял — младшенький.

— Санька, а где родители? — рявкнул руководитель дамского клуба. — И Вениамин где?

Возникла странная и напряженная пауза. Было такое впечатление, что младший брат, не говоря ни слова, отправился на поиски старшего. Мы даже переглянулись: что происходит? Наконец раздалось полупридушенное признание:

— Дядя Аркадий, у нас большая беда.

— Какая такая беда?

— Нам позвонили из милиции в десять часов и сообщили…

Надо отдать должное господину Голощекову: в потерянном состоянии он находился недолго. Плеснув в себя виски, он успокоился, философски пожевал губами:

— Жаль Вениамина, а жизнь продолжается. — И вспомнил. — А какая хорошая новость?

Я ответил, что хочу заняться поисками убийц. Не вдаваясь в подробности (не рассказывать же руководителю борделя о конкурентах), признался, что есть и моя вина в гибели Мамина. И поэтому хочу действовать — и самым решительным образом.

— Дмитрий, а вы уверены в своих силах?

— Аркадий Петрович, обижаете, — передернул плечами. — С вашей помощью…

— И в чем она?

Я передал собеседнику аккуратно исписанный листочек в школьную клеточку. Руководитель отнюдь не просветительского заведения внимательно изучил его и, подняв брови, вопросил: не собираюсь ли я начать военный балаган, как НАТО на Балканах.

— А что такое?

— Дима, вы издеваетесь? — и начинает развивать мысль о том, что я предоставил ему список оружия для диверсионного полка. — Автомат, два пистолета, — это я понимаю, — горячился Аркадий Петрович. — А вот зачем тут гранатомет «Муха», так да?

— Это список максимальных требований, — поясняю. — Возможно, ничего этого и не потребуется.

— Дмитрий, я работаю на рынке порока, — укоризненно сообщает господин Голощеков, — а не на оружейном. Почувствуй разницу, дружище.

— Никакой разницы, — усмехаюсь. — Что там, что тут: пушки заряженные.

Солдафонский юмор принимается: похекивающий господин Голощеков ерзает в руководящем кресле:

— Ох, чувствую, кровушки прольется…

— Это не ко мне, Аркадий Петрович.

— Понимаю-понимаю, — и вспоминает. — А как же наш договор?

— Какой договор? — валяю ваньку.

— Ох-хо, — вздыхает господин Голощеков. — Связался черт с младенцем.

И мы в доверительных тонах обсуждаем нашу проблему. По-моему пониманию, рынок порока пока может обойтись без услуг жиголо Жигунова. Слава богу, героев с пушками, как небезызвестный Викт`ор, в штанах хватает. Со мной соглашаются: в этом вопросе «Ариадна» может гордиться своим половым потенциалом.

— А после выполнения спецпоручения, — обещаю, — полностью отдаю себя в руки дамскому клубу.

— У нас длинные руки, — шутит Аркадий Петрович и вызывает начальника службы безопасности. — Ладно, будем помогать — помогать по мере возможности.

Главный секьюрити клуба коренаст, с выносливым мужицким лицом и внимательными глазами. Это наша защита, представляет его господин Голощеков, прошу любить и жаловать: Королев Анатолий Анатольевич (АА). И после коротко излагает суть вопроса. Начальник охраны слушает без эмоций, будто речь идет о поставках картофеля на подшефный завод. Потом изучает мой список:

— Радует, что ядерный потенциал страны не востребован Дмитрием, сдержанно улыбается. — Подозреваю, что был отличником боевой и политической подготовки?

— Гвардеец, — отвечает Аркадий Петрович.

— Вижу-вижу, что гвардеец, — размышляет начальник безопасности. Какой, говоришь, номерок на джипе?

Я повторяю: o 555 oo. Правительственный, говорит Анатолий Анатольевич, хотя это ничего не значит, мало ли придурков на колесах месит Подмосковье.

— Впрочем, не будем гадать, — и приглашает пройти в компьютерный кабинет.

Мы прощаемся с господином Голощековым, как отец с сыном. Мне обещают материальное содействие и желают удачи, что, право, не мешает в делах, окропленных теплой кровушкой.

В полутемном кабинете, заставленном дисплеями, господин Королев обратился к человеку, похожему на ученого верблюда в очках. По-видимому, от бессрочной работы у хакера образовался горб, а глаза вылезли из орбит.

— Это наш Петя Плевин, — не без гордости заметил начальник безопасности, пока герой виртуального мира играл на клавиатуре. — Пентагон вскрывает, как консервную банку.

Хакер жизнерадостно заржал: никаких проблем с этими яппи, у которых мозги примитивны и кислы, точно их овощные чизбурги.

— И вообще, козлы они все, — заключил Петя Плевин, наблюдая за столбиками информации, марширующими на экране. — Давно пора их накормить нашим мирным атомом.

— Дело к тому идет, — хмыкнул АА. — Накормим друг друга от пуза плутонием и…

— Есть, — прервал его хакер, устанавливая маркер на строчке. — «о 555 оо RUS 77» — записан на Шокина Андрея Николаевича. «Шок» — это по-нашему! Адресок нужен?

— Все нужно, — ответил я, — по этому поцу.

— Почему поцу? — усмехнулся господин Королев. — Уважаемый в обществе человек, депутат Думы, младореформатор. Правда, глазки у него кривые от вечных враков, да нынче это не порок.

Я ответил, что, если в том будет нужда, зенки можно поправить, то есть закрыть на долгие времена. Секьюрити выразил сомнение в легкости предприятия: господин Шокин не только выдающийся славоблуд и любитель катания на роликовых коньках, но имеет отношение к частному охранному предприятию «Арийс», где трудятся люди серьезные — бывшие сотрудники всевозможных силовых структур.

Как говорится, информация к размышлению. Не могли так вызывающе действовать бывшие менты и чекисты, это не их стиль. И зачем младореформатору резать журналистку? За критическое выступление по поводу помыва в бане с бабенцами или траха с однополыми единомышленниками по демократическому движению? Нет, такие вельможные персоны, если начинают большую игру на выживание, то по причинам более весомым и действуют куда хитрее и осторожнее. И тем неё менее факт остается фактом: на джипе активного деятеля нашего мутного времени прибыла боевая группа труппоукладчиков. И от этого факта не уйти.

— Надеюсь, у господина Шокина имеется супруга? — спросил я.

— А как же без нее, — улыбнулся Анатолий Анатольевич, угадывая, что скрывается за моим вопросом.

— И случайно она не ваша клиентка?

— Вряд ли, — передернул плечами начальник службы безопасности. — Хотя чем черт не шутит, — и приказал хакеру проверить госпожу Шокину на лояльность к собственному мужу, который последние силы кладет на алтарь загибающейся в дугу нашей демократии.

— А у того, кто кладет на алтарь, — смеялся Петя Плевин, играя на клавиатуре, — как правило, не восстает.

Было бы смешно и глупо рассчитывать на «идеальный» вариант: жена политического импотента активный член дамского клуба. Так в жизни не бывает. В романах о любви для любительниц утреннего омлета и такого же минета — сколько душа пожелает, а в нашей классической действительности все куда сложнее. Жизнь не терпит пошлой и банальной схемы и любит закручивать спираль сюжета самым немыслимым образом.

Я не ошибся: госпожа Шокина не состояла, не участвовала и не привлекалась к занятиям по макраме в народном клубе по интересам. Я призадумался: у меня не было времени, чтобы искать, а потом влюблять в себя даму полусвета. Подобные стервочки манерны и ханжат без меры. Банан, предложенный им на фуршете в честь независимости РФ, воспринимается как попытка прилюдного изнасилования. Высокопоставленные матроны забывают не только то, что они все вышли из недр чумазого народа, но и жар полночей, когда их любовными воплями оглашалась вся колдовскую местность в Барвихе или там Жуковке.

— Ладно, — сказал я. — Мы не ищем простых путей. — И попросил, чтобы жену Шокина таки проверили на лояльность мужу. — Вдруг имеет любовника на стороне, а мы не знаем.

— Играешь с огнем, Дмитрий, — посчитал нужным предупредить ещё раз Анатолий Анатольевич, напоминая о резне на даче любительницы косметики и кошек. — Это публика серьезная: если тронешь их интересы…

Без всяких сомнений, журналисточка Стешко пала жертвой профессионального любопытства. Возможно, она поверила, что находится под защитой Закона о печати. Ее имя было знакомо секьюрити Королеву: скандальные статьи часто появлялись в желтой, как мимозы, прессе.

Любила Мариночка резать правду-матку о тех, кто, оказавшись у «овощного» тела Царя-батюшки, от счастья теряли последний ум и трезвость, не забывая при этом обтяпывать свои делишки. А кому понравится, когда пресса самым бесстыдным образом обвиняет во всех смертных грехах: от халявной любви к дорогим девкам на выездных симпозиумах, посвященным успешному продвижению страны по пути реформ, до обвинений в идиотизме, кумовстве и патологической жадности.

Кстати, последняя аналитическая статья журналистки так и называлась: «Саранча над страной». Быть может, её действующие герои обиделись на справедливые упреки и ответили на языке им доступном: лучший журналист мертвый журналист.

— Дима, — отмел мои предположения начальник безопасности клуба. — Не вижу повода для резни. Сейчас слова ничего не стоят, ничего, — и посоветовал искать ответы на интересующие меня вопросы среди друзей СМИ-скандалистки.

Совет был банальным, но верным. И начинать надо было, естественно, с госпожи Пехиловой, поведение которой в свете последних печальных событий выглядела весьма-весьма подозрительно. Думается, отношения между дамами были самыми теплыми, если одна из них могла позволить себе роскошь заказать отечественного жиголо для подружки с феминистскими комплексами. И потом: если наши доблестные внутренние органы начнут развязывать узелки, то без проблем намотают мои кишки, тоже, кстати, внутренние органы, на ножи следственной мясорубки. Кому это надо? Надо мало-мало торопиться, сержант, чтобы потом не было много-много времени для размышлений — в казенных стенах.

Я прощаюсь с начальником охраны дамского клуба, договорившись о совместных наших действиях, коль в том будет нужда.

— Лучше худой мир, Дмитрий, — напоминает мне Анатолий Анатольевич истину.

— Это уж как получится, — я искренен. — Не мы выбираем судьбу, а совсем наоборот.

Неведение — великая сила. Когда не знаешь предназначения гильотины, она кажется тебе удобным средством для резки капустных голов и прочих витаминных овощей.

Увы-увы, никто не знает своего будущего — и поэтому каждый надеется выжить и жить в будущем счастливо. Я никого не осуждаю: каждый живет как считает нужным. Каждый тешит себя иллюзиями. Без надежды на бессмертие лучше не жить.

Моя тревога оказалась не напрасной. Очаровательная секретарь Верочка, ничуть не удивившись моему новому появлению в офисе, сообщает, что исполнительный директор убыла в срочную командировку.

— Куда? — ахаю. — В Париж?

— Почему в Париж? — смеется Верочка, вибрируя телом, упругим, как круп молодой кубанской кобылки. — В Нью-Йорк…

— … город контрастов?

— Именно туда, Дмитрий.

— А когда?

Девушка справедливо замечает, что мой интерес к Пехиловой подозрителен: а вдруг я есть представитель конкурирующей фирмы? Я понимаю, что кавалерийский скок в таком деликатном вопросе не проходит. И меняю тактику обольщения всезнайки с бюстом, напоминающим чарующие тибетские горы. А не провести ли нам вместе вечер, Верочка, в ресторанчике «Кабанчик», там, говорят, гостей встречает негр цвета цветущей сирени и от пуза кормят котлетками «свинтусиками» и хлебцами под названием «копытца». Девушка обворожительно смеется, запрокинув голову вверх: «Кабанчик», «свинтусики», «копытца», мило-мило, надо подумать, Димочка. А что тут думать, Верочка, шефиня твоя далеко, изучает передовой опыт американских стервочек, тем более рабочий день у нас, в России, идет к своему закономерному концу. К какому концу, хохочет прелестница. В смысле, к финалу…

Наша легкая любовная прелюдия к тяжелым затяжным сексуальным боям заканчивается тем, что я возвращаюсь к драндулетику и жду ту, кто оплатит мне ночь — оплатит информацией. Это будет хорошая плата. За все надо платить, это я хорошо усвоил.

Как тут не вспомнить Новый год, когда мы были молоды, бесхитростны и красивы, это был наш последний Новый год перед окончанием школы. Практически весь десятый «А» собрался у Раечки, родители которой убыли в рождественское путешествие на райские Филиппины. Наш праздник начался с трезвого боя кремлевских курантов. Потом стало весело, хмельно и… порно. Великолепный Мамин-Мамыкин притащил видеокассеты и принялся крутить их, как сельский киномеханик в сотый раз фильм «Еще раз про любовь». Любителей горячей отечественной love оказалось человек десять-двенадцать. Трудно было считать в неверном свете ТВ. Впрочем, никто не считал, каждый был занят трудоемким делом. Наши плутократические тела были прекрасны в своем бесстыдстве; потные тела, приводимые в движение животным инстинктом, напоминали ртуть; ртутные тела искали утешение и счастье в себе подобных, не догадываясь, что жидкий металл чрезвычайно ядовит и перенасыщение им может привести к смертельному исходу. И моя плата за тот Новый год оказалась дорогой: я окончательно потерял веру в любовь. Какая может быть любовь к тем, меж ног которых хлюпает вулканическая бездна со злыми испарениями плюмбума?

…Как я и полагал, настоящий алабамовский негр встречал меня и мою колоритную спутницу у ресторанчика «Кабанчик». Сиреневый, будто подмосковные вечера, швейцар в буржуазном цилиндре так радостно ощерился нам, что я, пересчитав его зубы, похожие на кукурузные зерна, тиснул ассигнацию на чифирь.

Стены небольшого зала были размалеваны в национальный колорит Малороссии: солнце, подсолнухи, плетень с перевернутыми горшками, стилизованные вислоусые свинопасы в вышитых рубахах и, разумеется, стадо тучных животных, удаляющихся в сторону бирюзового горизонта. Их мягкие, скажем так, места с крючочками хвостов были направлены, точно дальнобойные орудия, именно на посетителей, решившим откушать пряного сальца в плотной сметанке. Подозреваю, художник был вегетарианцем и подобной кракелюрой[3 - Краской (разг. — производ.)] выразил критическое отношение к любителям свиных трупиков.

Любезный до дурноты метрдотель пригласил нашу пару за столик, где интимно пламенела настольная лампа, изображающая малороссийскую хатку.

— А здесь мило, — заметила Верочка, осматриваясь. — Как в деревне.

— Возвращаемся к своим корням, — сказал я и выразил надежду, что моя спутница не блюдет диету на отрубях.

Девушка призналась: да, ей надо бы похудеть, но как, если вокруг такой соблазнительный мир, и облизнула свои припухлые губы, напитанные молодостью и вожделением. Я взбодрился: вечер обещался быть весьма перспективным. Вот только бы не обожраться до поросячего визга и не забыть главной цели нашей вечеринки. Под крымское кипучее шампанское и отбивные из полтавского кабанчика мы повели бесхитростный разговор о делах мирских. Верочка, слава богу, оказалась словоохотливой и я узнал многое о косметической фирме, уже год как осваивающей российский потребительский рынок. Как я и подозревал, госпожа Пехилова выполняла роль ширмочки, сработанной китайскими искусниками из тропического бамбука.

— Братья Хубаровы нами управляют, — призналась Верочка. — Два брата-акробата.

— Циркачи?

— Ага, раньше выступали под куполом, а теперь крутят сальто-мортале тут, — засмеялась секретарь и отмахнула рукой, едва не сбив лампу-хатку.

Не трудно было догадаться, что настоящими хозяевами фирмы по производству фальсифицированной «Шанель № 5» для доверчивых русских бабенок были два чебурека, прибывшие из солнечного Азербайджана. Почему они решили заняться именно этим легкомысленным бизнесом трудно сказать, рассуждала Верочка, заполняя свой молодой организм веселыми шариками шампанского, но они производят благоприятное впечатление.

— Какое впечатление?

— Бла-а-агоприятное, ик, Димочка.

— Я начинаю ревновать, Верочка.

— Ни-ни, у нас строго, — погрозила пальчиком. — Работа прежде всего.

Несмотря на кризис, призналась девушка, фирма процветала. Во всяком случае, оплата труда была стабильна, как рост курса фунта стерлинга. Я тотчас же поднял тост за преуспевание кампании. От шампанского и праздничной атмосферы ресторанчика моя собеседница решительно расслабилась — была мила и проста:

— Ой, — вспомнила. — Пойду пожурчу.

Притягивая взгляды жующей публики вихляющими бедрами, она удалилась. Я задумался: такое впечатление, что продажа духов, белил и розовой пудры для братьев Хубаровых не есть главное дело. Фирма-ширма? А почему бы нет? Наркотики? Продажа оружия? Проституция? Перекачка капитала? Если ошибаюсь, согласен жить святой жизнью в Свято-Сергеевской пустоши и более не грешить с прекрасным, но бесовским отродьем.

Предположим, журналисточка Мариночка Стешко, используя дружеское расположение глуповатенькой Аллочки Николаевны, прознала некую информацию о рынке порока, где в одной из железных палаток трудились радушные чурбанчики из прикаспийской республики. Конечно, обидно и досадно, когда щелкоперы лезут в твой личный бизнес, однако это не повод устраивать столь крепкую резню. Понимаю, схема моя слишком примитивна и не отвечает на ряд вопросов. Например, какую роль во всем этом страшненьком бедламе играет госпожа Пехилова, якобы убывшая под защиту американского правосудия? Подсадной хромающей уточки? Не похоже. Какой смысл заказывать «свидетеля» и, главное, окроплять гранатовой кровушкой подруги свою частную собственность? Необходима дополнительная информация. Где мой славненький и сдобненький на формы информатор? Возвращается той же танцующей вихляющей походкой походкой похоти и любви. Такие женщины мне искренне нравятся: они не скрывают своего естественного животного состояния тела и души. От них исходит особый магнетизм по цвету напоминающий лимонный солнечный диск, погружающийся в теплый мелковатый азовский лиман. И я всегда честен перед той, с кем встречаю подобный магнетический закат, после которого мы вместе совершаем потрясающие полеты в неизведанные звездные миры, где нет ничего, кроме беспредельного чувства счастья.

— Приветик, — садится за столик хмельная прелестница. — Сделать тебе минетик?

Я смеюсь: где, милая, здесь, в «Кабанчике»? Девушка смотрит в меня глубинным взглядом, в нем угадывается бушующая вулканическая лава будущего нашего соития. Мне этот взгляд приятен:

— Ты как факир.

— Ф-ф-факир?

— Факир играет на дудочке, — объясняю, — и змейка под звуки музыки подымается из корзинки.

— А-а-а, — понимает, налегая на столик плодородной грудью, — а мы сейчас проверим… змейку.

— Верочка, мы в общепите, — напоминаю.

— Ого! — не обращает внимания. — У нас там, в корзинке, кажется, удавчик?

Наши террариумные изыскания заканчиваются тем, что натуралисты поспешно покидают заведение общественного питания. Алабамский негр в московской многообещающей ночи провожает нас улыбкой.

— Какой ты чумазенький, — смеется Верочка, пытаясь хлопнуть швейцара по цилиндру. — Почему не умываешь рожицу? — Я оттаскиваю проказницу к автомобильчику, чувствуя под рукой вибрирующий стан, будто внутри его пребывают серебряные колокольчики.

Загружившись в ралли-драндулетик, мчимся по столичным проспектам. Наши лица искажаются от нервного света встречного транспорта, словно мы сидим верхом на болиде и несемся сквозь метеоритный яркие потоки.

Наш полет заканчивается мягким плюхом на незнакомой мне планете. Она тиха, уютна и напоминает малогабаритную квартирку в районе Измайловского парка. Перед посадкой астронавты успевают залететь на базу, где пополняют съестные запасы, включая ликеро-водочные изделия.

— А мне всегда есть хочется, — признается Верочка в универсаме, после любви. И пить тоже.

Этим она мне и нравилась — простодушием: не усложняла отношения и принимала условия вечной игры между мужчиной и женщиной такими, какими они были.

— Эта квартирка бабульки моей, — посчитала нужным объяснить, когда мы толкались в тесной прихожей, заставленной стареньким комодом и трюмо. Подарила на восемнадцатилетние, — и от нетерпения впилась в мои губы. Любишь, хочешь?..

Я не ответил по причине обоюдного сладострастного поцелуя. Впрочем, ответ и не требовался — мужчина обязан действовать как боец во время штыковой атаки: решительно и безоглядно. Я и действовал, воплощая в жизнь тактику и стратегию победы на чужой территории. Смяв поначалу как бы активно сопротивляющегося противника, мой передовой отряд разведчиков принялся дерзко исследовать местность. Она была подвижна, плодородна, холмиста и с глубоководным болотцем, поросшем колющими кустами жасмина. Дальнейшие боевые действия развивались традиционно: мощная фронтальная атака и… полная капитуляция противной стороны.

— О, какое счастье, а я думала, что мужик у нас перевелся, призналась Верочка, плавающая в смятых простынях, как в волнах, и фальшиво напела, наваливаясь грудью на меня: — «Ах, Вера-Верочка, какая девочка! Какая девочка, аж не в терпеж! Пока есть денюжки, хрусты-червончики, бери её и делай что хошь!»

— Намек понял, — сказал я.

…Потом наступило новое утро — измученная бесконечными оргазмами прелестница спала как убитая. На распухших губах блажила счастливая улыбка. Молодая крепкая грудь напоминала шатры летнего шапито. Я прикрыл простыней умаянное красивое тело, облитое сперматозоидной глазурью и ушел. Причин оставаться у меня не было. Я узнал все, что хотел узнать. Узнал в те короткие минуты роздыха, когда мы на кухоньке пополняли свой, скажем так, энергетический боезапас. По словам доверчивой Верочки, её шефиня убыла в город контрастов Нью-Йорк с Эдиком Житковичем. Каким ещё таким Эдиком, насторожился я. Любовником, рассмеялась девушка, и поведала курьезную love story, когда она вечерком, вернувшись по пустяку, услышала, а затем и углядела через замочную скважину свою суровую начальницу в классической позе миссионерки, возлежащей на рабочем столе.

— И на кнопке, — сказал я.

— Что?

— Прости, это я так, — проговорил, вспомнив прекрасное прошлое, когда мой друг был жив, он был боек и весел, мой товарищ, и шутил, помнится, о канцелярской кнопке. Жаль, что теперь не услышу его глуповатых шуточек. — И что, милая, там был Эдик?

И не только был, но и активно функционировал меж лебяжьих ляжек госпожи Пехиловой. Любовники были так увлечены добычей судорожного счастья, что не обращали внимания на окружающий мир и всевидящее око любопытной Верочки.

— А подсматривать нехорошо, — заметил я. — Должно быть, Житкович писаный красавец?

— Куда там? — махнула рукой. — Потертый пиджак. Лысоватенький такой и с брюшком, бр-р-р! — И предложила. — Давай выпьем за нас, Димочка, и забудем их, козлов!..

— За тебя, баловницу, — поднял бокал с шампанским; и, когда выпил, поймал губами кофейный по цвету сосок обнаженной и безупречной груди. — У, сладенький какой!

— Ой!

— Что с тобой?

— Влюблена!

— И покой нам только снится!..

— Ага!

И тем не менее уснула — уснула, когда в окно глянуло сонное и поэтому малопривлекательное лико нового дня. В сером свете этого нового денечка я обнаружил записную книжку любвеобильного секретаря «Russia cosmetic» и одолжил записи на неопределенное время.

Ситуация усложнялась: такое впечатление, что помимо импортных Хубаровых, в парфюмерном бизнесе задействован некто наш Эдуард Житкович, имеющий право сажать исполнительного директора фирмы голой попкой на холодную и колкую канцелярскую кнопку. А такое положение вещей весьма подозрительно. Не является ли наш Эдик представителем российской ОПГ организованной преступной группировки? Или он честный предприниматель, исправно пополняющий государственную казну? Будем разбираться с потертым гражданином, дилетантом в вопросах любви. Дилетантом, поскольку, подозреваю, г-н Житкович, помимо возможных организаторских способностей, не способен на феерическую фантазию в активные минуты, когда сияющая от сладострастия душа парит над вселенной, как херувимчик в молочных облаках.

Признаюсь, мне в этом смысле повезло. Еще до армии познакомился с фантазеркой, о которой вспомнил во время встречи с опытным жиголо Виктор`ом. Она была старше меня на вечность — на семь лет. Оригиналка постель не признавала принципиально. Она любила любить там, где ни одному более менее здравому… Словом, она трахалась в переходах метро в час ночи, в переполненных автобусах в час пик, в тамбурах конвульсивных электричек в час Ч.; елозила на гранитных памятниках Ленину, в багажниках малолитражек, на деревьях, в вольере бегемота, в реанимационных отделениях; оргазмила в ресторанах, на берегу моря, в море, в дырявых лодках спасателей; егозила на телевизорах, на подъемных кранах, в скоростных лифтах, в театрах во время премьеры; пихалась в редакциях модных журналов и книгоиздательств, на вернисажах, у кремлевской стены и так далее. Короче говоря, когда она, чуда, потребовала от меня fuck на чугунном лафете Царь-пушки, или, если это затруднительно, то внутри Царь-колокола, я понял, что на этом наши отношения, к сожалению, заканчиваются. Однако надо отдать должное сумасбродке — ей удалось стащить с моих глаз розовые очки, и теперь вижу мир таким, какой он есть.

Именно эти простые черно-белые краски господствуют в утреннем городе. Он просыпается, как человек восстает из глубокого омута похмелья. Туман размывает дома, улицы и лица ещё редких прохожих, шаркающих в смиренной тишине на заклание новому дню. Что он несет? Надеюсь, это будет не последний мой денек? Причин для беспокойства пока нет. Я только-только начинаю марш-бросок, будто нахожусь в дребезжащем брюхе самолета, створки люка которого медленно приоткрываются…

Меня не страшит мерцающая опасностью бездна, даже в ней можно выжить тому, кто научен действовать в экстремальных условиях. Моему другу не повезло, он слишком любил себя, и поэтому погиб. И теперь живые вынуждены будут его хоронить. Мамин любил, чтобы вокруг его клубилась толпа зевак, такая у него была слабость к эффектным жестам.

Я возвращаюсь домой — старенький будильник утверждает: семь часов, сержант. Падаю в койку, нечаянно вспоминая армейские будни и ночи. Там было проще, следует признать. Наши молодые жизни во время учений командованием закладывались в «процент смерти», и мы об этом знали. А здесь, на гражданке? Мирная бессмысленная бойня, к ней все скоренько привыкли. И верно: пускать друг другу кровушку надо, это самое простое средство для повышения жизнерадостного восприятия действительности всем населением.

Я уснул — и снился мне сон: я иду по улице, на улице — лица людей; лица приговоренных к смерти. Я иду по улице; у меня тоже лицо приговоренного к смерти, но я улыбаюсь солнцу. Я иду и вижу на перекрестке бронетранспортер, рядом с ним солдаты в пятнистой форме. У бойцов вместо глаз — бельма, но, кажется, они меня хорошо видят?

— Эй ты, — ор офицера. — Стоять! Руки вверх!

Вояки толкают меня на бронь боевой машины. Бронь тепла от солнца как крыша. В детстве я любил сидеть на летней крыше и глазеть в небо, свободное от облаков.

— Почему лыбишься, стервец! — орет офицер, ярясь лицом похожим на его же бритое колено. — Власть народа не уважаешь! Мы из тебя… душу вон… И ногой пинает бронетранспортер, который от удара неожиданно трещит так, точно боевая машина из фанеры…

И я просыпаюсь от звука — звука странного и неприятного. Такое впечатление, что дурная сила ломится в дверь. Впрочем, так оно и было. Удивившись, успел выглянуть в окно: казалось, московский дворик и панельный пыльный дом окружен основательным ОБСДОНом. В чем дело? Что за кошмарное явление в наши такие демократические времена? Где Катенька и который час? Сестры, слава богу, не было, а время — полдень. Зевая, поспешил к дощатой входной двери. Сон в руку? И меня хотят взять в оборот ратоборцы репрессивного механизма? Подозреваю, что младшенький Мамин так и не убыл к своим дорогим бабушкам.

— Кто там? — пошутил, поймав паузу между ударами, как миг удачи.

Мне ответили на языке мне хорошо знакомом — знакомом энергичными лингвистическими оборотами. Замок всхлипнул — брызнула сухая щепа. Я успел вывернуть ключ и сделать шаг в сторону — в боковой коридорчик. Три бойца в панцирных бронежилетах неловко и сумчато завалились в прихожую. Если была на то нешуточная нужда, то нейтрализовать мешковатых ментяг не составило бы труда — мне. Но зачем торопить события и нарушать УК РФ? Всегда найдется место подвигу.

— Стоять, — приказал человек в гражданском мятом и дешевом костюме, появившейся вслед за передовым отрядом. — Жигунов? — Я обратил внимание на его туфли. — Почему не открывал? — Башмаки были на модной, но дамской подошве. — У тебя, сукин сын, большие неприятности. — И взвизгнул. — Руки вверх, сволочь, я сказал!..

— Да пошел ты, — проговорил я, отступая на кухоньку перед пляшущими моноклями стволов автоматического оружия. — На каком основании?

— Поговори у меня, стервец, — заорал человек в гражданском. — мы из тебя душу…

Знакомые слова из сна, вспомнил я, значит, все пока раскручивается по банальному сценарию, сочиненному в небесной канцелярии. Я сел на табурет угрозы собственной жизни не чувствовал и поэтому был миролюбив. Сутяга же маленького роста нервничал, оставив меня под присмотром автоматчика, принялся за шумный сыск в комнатах.

— Компота рубанем, — предложил я обсдоновцу.

— Можно, — передернул тот неудобной экипировкой.

Его согласие объяснялось просто — на моем предплечье синела татуировка: летел одуванчик открытого парашютика, а под ним читалось «ВДВ-Салют-10».

Компот из смородины окончательно вернул меня из сна на родину, где происходили странные события. Причин для такого безобразного и бездарного вторжения в частную жизнь не было. Возникало впечатление, что сутяжный человечек в костюме из псковского льна выполнял «левый» заказ. Во всяком случае, люди из части[4 - Часть — отделение милиции (жарг.)] действуют более спокойно и грамотно. Возможно, я ошибаюсь, и наступили другие времена, когда мелкотравчатые шибзы управляют процессами следствия.

Единственное объяснение настоящему положению: Саньку Мамина взяли в оборот по причине близкого родства с убитым молодым человеком на даче гражданки Пехиловой. Наверное, повел младшенький при пустых вопросах нервно, пустил слезу-соплю, да и признался, что явился свидетелем преступления. И никто не будет разбираться в тонкостях дела по резке тела, вернее двух. Зачем лишние хлопоты? Тем более господин Житкович, лучший друг столичной милиции, проявил сочувствие к труду оперативных сотрудников, и пожертвовал на борьбу с социальными преступлениями два автомобиля в импортном исполнении. По делу же имеется подозрительный тип, дембель, декаду назад пришедший из армии, где его натаскивали на душегубство. Такие отмороженные несут угрозу обществу по определению. Их надо сразу брать на крюк дознания…

— Жигунов, — мелкотравчатый представитель органов внутренних дел швыряет мне джинсы и рубаху. — Вперед и с песней.

— С какой?

Мой оппонент вычурно матерится и приказывает обсдоновцам стрелять без предупреждения, если я удумаю дать стрекача в сторону государственной границы. Я и бойцы смотрим на недоумка: видно, в краснощеком детстве его часто били по черепушке за вредность характера и наушничество, что сказалось на умственных способностях.

Дальнейшие события поначалу развиваются по шаблону: на милицейском «козлике», пропахшем бомжами, пищевыми отходами и бензином, меня везут в районную часть, находящуюся у границ МКАД. Там интерес к моей светлости растет по мере ознакомления с моей биографией. Как я и полагал, человечек в туфельках на дамской подошве оказался горлохватом на должности младшего офицера. Проявив чрезмерное усердие, он вместо того, что пригласить меня на беседу, устроил показательное шоу-представление. Это я узнаю от дознавателя, который оказывается… женщиной.

— Думаю, мы простим младшего лейтенанта Хромушкина, — говорит она.

— Ну, если он Хромушкин, то, конечно, — приподнимаю руки, мол, что можно взять с такого рьяного служаки.

— А я капитан Лахова, — представляется: строга и в форме, которая подчеркивает её женственность; несколько утомленное лицо симпатично, глаза цвета карельского озера умны, чувственные губы подведены розовато-фламинговой помадой. — Александра Федоровна.

— Очень приятно, — глуповато улыбаюсь. — А я — Дмитрий Федорович.

Мы смотрим друг на друга с заметным интересом. Я понимаю, что этот интерес ко мне у дознавателя, скажем так, служебный. А у меня какой? Александре Федоровне лет тридцать пять — самый загадочный возраст женщины, по-моему. И что из этого следует? Ровным счетом ничего. Тем более мы приступаем к прозе жизни, где имеется факт убийства гражданина Мамина Вениамина Николаевича.

— Вы с ним были друзьями? — спрашивает дознаватель и щелкает по клавиатуре компьютера.

— Были, — признаюсь я.

— Вы рассказывайте, а я буду записывать, — и неуверенно смотрит на экран дисплея, признаваясь, что с трудом осваивает новую технику.

— А я вам помогу, — шучу.

Разумеется, понимаю: у каждого из нас свои задачи и цели. При взаимной гуманистической симпатии мы вынуждены исполнять свои роли. Какая она у меня, эта роль? Все зависит от того, что известно областному РОВД о той кровавой ночи? Насколько говорлив был младшенький Мамин? По тому как спокойна дознаватель, можно предположить, что ему удалось попридержать юный язык, как мы и договаривались. Следовательно, я должен исполнять роль выдержанного молодого человека, которому известно о гибели товарища не больше других.

— Да, кстати, кто вам сообщил о смерти Мамина? — как бы вспоминает капитан.

— Санек, его младший брат.

— Когда?

— Поутру, — вру чистосердечно. — Часов в одиннадцать. По телефону.

— А вы знали, куда Мамин на ночь?..

— В общих чертах, — продолжаю валять ваньку и признаюсь, что мой друг не любил трещать о своих похождениях.

— А говорят: был как открытая книга, — настаивает Лахова. — Душа общества…

— Кто говорит? — возмущаюсь. — Это на первый взгляд, душа общества, а так… — искренне огорчен. — Скрытен донельзя. Был.

Прости, Веничка, прости и пойми: мне надо обрести свободу, чтобы действовать в условиях приближенным к боевым. Нельзя попадать в механизмы карательной системы. Думаю, мне и тебе повезло, что я сижу в казенном кабинете и говорю с не казенным человеком, более того — очень привлекательной женщиной. Воображаю, как хихикает твоя легкая душа, плывущая, возможно, сейчас над темным малахитовым лесным массивом Подмосковья.

Между тем наша непринужденно-принудительная беседа продолжалась. Мне задавали вопросы, на мой взгляд, далекие от возникшей проблемы — проблемы, которую дознаватель хотела разрешить сидя за столом.

— То есть у Мамина не было врагов?

— Какие враги, Александра Федоровна?

— А его отношения с журналисткой Стешко? Возможно, он помогал ей в каких-то деликатных вопросах?

Я пожимаю плечами: Веня, праздничная душа, был далек от проблем современного бытия, хотя нельзя отметать версию о том, что, проявив чрезмерное любопытство, оплатил его собственной жизнью. И кто такая, собственно, Стешко, о ней мой друг никогда не упоминал?

Видимо, выдержка у госпожи Лаховой была профессиональна, она слушала мои пустые разглагольствования и лишь слегка улыбалась, когда мои завиралки заносились в дальнюю сторону.

— Подпишите протокол, Жигунов, — наконец проговорила, — и подписку о невыезде.

— Нет проблем, — и, не читая, подписываю теплые страницы, материализовавшие из нутра принтера.

— Будем считать, что познакомились, — аккуратно сложила документы в папку, перевязала тесемочки бантиком. Я невольно наблюдал за её пальцами они были уверенными и домовитыми, с блестящими ногтями крашенными в бесцветный лак.

— Приятное знакомство, Александра Федоровна, — польстил капитану милиции. — Правда, закатили вы меня на край земли, — пожаловался.

Поднимаясь из-за стола, дознаватель поправила парадную форму, усмехнулась: это не самое страшное, Дмитрий; и предложила на личной «девятке» вывезти меня из местечка отдаленного.

— У нас на Петровке совещание, — посчитала нужным объяснить. — Если нам по дороге, то прошу, — указала рукой на дверь, — следовать за мной.

И я поплелся за весьма привлекательной дамой в милицейской форме, предчувствуя, что наша малосодержательная беседа в казенном кабинете это лишь прелюдия к разговору серьезному. И не ошибся.

Когда сели в авто цвета переспелой полтавской вишни и выкатили на обновленное бетонное полотно МКАД, госпожа Лахова неожиданно повела себя очень фамильярно:

— Мальчик мой, — проговорила, щурясь от насыщенного солнечного залпа, — считай, что родился в рубашке.

Я поперхнулся от удивления и выражение моего лица, видимо, было близким к идиотскому. И очень, потому что мой ангел-хранитель в молодящемся облике Александры Федоровны расхохотался. И смеялся так, что крупные слезы засияли на ресницах, как шары на лапах новогодней елки.

Надо ли говорить, что ощутил себя крайне неприютно, летя над бетоном трассы со скоростью сто двадцать километров. Тем более тот, кто крутил баранку, находился в очевидном неадекватном состоянии. Оставалась лишь надежда на промысел божий или на благоразумные светофоры.

— Все в порядке, — наконец услышала трезвый голос капитана милиции. Все очень просто, мальчик: на тебя хотят повесить два трупа. Это тебе надо, скажи?

— Нет, — признался, — но не понимаю…

— И не надо тебе ничего понимать, — проговорила Александра Федоровна, однако постигая, что без объяснений никак не обойтись, снизошла до них.

Все оказалось намного проще, чем можно было представить. Мир тесен и напоминает зловонный вагон подземки в час пик. Не успел я начать свои действия, как они стали известны дознавателю областного РОВД. По какой причине? Все без затей, Дима, вспомни, кому рассказывал о своих проблемах?

— Никому, — и осекся, вспомнив вояж в дамский клуб, где был весьма откровенен с господами Голощековым и Королевым.

— Вот именно, — сказала женщина и пояснила, что с главным секъюрити службы безопасности «Ариадны» они добрые друзья с незапамятных времен.

— С Анатолием Анатольевичем? — не поверил я.

— С Толей? Ну, конечно, — и резким движением вырвала пачку с бредущим по пустыни верблюдом — вырвала из бардачка и… закурила.

Горький дым отечества отрезвлял и я почувствовал себя вконец олухом небесным, хотя и пытался делать вид, что ничего страшного не происходит и ход событий меня всецело устраивает.

Говоря же откровенно: повезло доверчивому сержантику ВДВ, повезло — он запутался в стропах криминальных обстоятельств и только благодаря счастливому случаю не тюкнулся на пятачок у параши.

То есть до последнего времени я жил и действовал в мире собственных субъективных чувств, облегченных самоуверенностью и фантазиями, лопающимися мыльными пузырями.

Помнится, все начиналось с праздника, который всегда с нами: водочка, селедочка и прочие прелести мирной жизни. Потом наступают трезвые будни и двое приятелей отправляются в дамский клуб, где один из них решает поработать на рынке порока — поработать жиголо. (А почему бы и нет, заключила Александра Федоровна, если на то есть высокий, говорят, потенциал.) Невразумительные события начинают происходить после того, как старый папарацци Хинштейн предложил нашему герою заказ, связанный с «Russia cosmetic». Весьма нервный исполнительный директор фирмы по продаже фальсифицированных, повторю, духов и розовой пудры госпожа Пехилова чудит и чудит крепко, желая пристроить подруге великолепный бисквитный день рождения, чтобы та запомнила его на всю оставшуюся жизнь. И нервозной кошатнице это удается — удается завязать такой кровавый узел, что развязывать его теперь нет смысла, только рубить…

— Только рубить, — подтвердила Александра Федоровна и поведала о событиях мне неизвестных.

Как утверждают первые факты по делу, дружба между бывшими одноклассницами Мариночкой и Аллочкой началась укрепляться год назад, когда в их жизни появился Эдуард Житкович, бывший то ли физик, то ли химик научно-исследовательского центра в Дубнах, а ныне новоявленный «новый русский», ладящий якобы бизнес на косметике. «Якобы», поскольку есть подозрения, что дело его жизни — наркотики, синтетические и нового поколения. По галлюцинацинарному воздействию они во много крат превышают общеизвестный героин, следовательно, в столько же крат разрушительно влияют на человеческий организм.

— Фирма-ширма, — заметил я, признавшись, что подобные мысли посещали и мою бедовую голову. — Не вела ли журналистка собственное расследование?

— Скорее так, — согласилась капитан милиции, — другого объяснения такой резни на даче пока трудно найти.

— А ревность? — пошутил я.

Мы посмеялись: эх, где вы тепличные времена повальной романтики, и моя новая знакомая продолжила излагать суть происходящих в прошлом событий. Отправив на дачу «друга Кена» для лучшей подруги госпожа Пехилова организовала невольный сбой некой боевой группы, заинтересованной в срочной ликвидации любознательной журналисточки. На вечерней веранде оказался свидетель — его тоже уничтожили, не подозревая, что сохранился ещё один.

— Они знают о младшеньком Мамине? — насторожился.

— Нет, но знают о тебе, Жиголо, — ответила Александра Федоровна и, произнося прозвище, подмигнула лихоимским красивым глазом. — И считают тебя свидетелем, которого лучше убрать.

— Это почему же они так считают? — удивился.

— И это хорошо, — уточнила, — что так считают.

— Да, лучше я, — согласился, — чем Санек.

Без всяких сомнений, действовали те, кто имел непосредственное отношение к «Russia cosmetic». Не братья ли Хубаровы и гоп-компания? Мое хамское появление в офисе после случившегося и открытый интерес к судьбе госпожи Пехиловой, убывшей как бы в город Нью-Йорк, спровоцировал организаторов кровавой фиесты к охранительным мерам. Установить мою светлую личность, думаю, не составило труда: старенький порнограф Хинштейн рассказал им не только всю мою биографию, но и показал боевой, скажем, потенциал. И пока я бултыхался в любовном угаре с инициативной Верочкой, надеюсь, тоже ничего не подозревающей, противная сторона анонимно сообщила в областной РОВД обо мне, как первом резчике по телам.

— Что за галиматья? — не выдержал, когда услышал такую версию последних событий. — На кой это им? Не проще меня завалить и… все?

— А зачем им официальный бесконечный сыск по делу? — заметила Александра Федоровна. — Сдается очевидец, вот таким вот образом, — и щелчком отправила «camal-бычок» из авто, — и пока он парится у параши…

В словах капитана милиции был свой резон, однако наши враги не учли одного: наш мир действительно тесен и он не до конца скурвился, этот затхлый мирок на окраине беспредельного макрокосма. У нас ещё порой встречаются первобытные полянки, где ещё не пробились цветы зла, если говорить красиво.

После анонимного сообщения об убийце Жигунове механизмы карательной системы, скрипя, заработали, да вовремя были остановлены волею счастливого, повторю, случая.

— Благодари Королева, — повторила Александра Федоровна. — Толя умница и умеет читать ситуации.

— Думаю, Голощеков тоже помогает.

— Голощеков?

— Директор дамского клуба и дядя Мамина.

— М-да, дамский клуб, — выразительно покосилась на меня. — Не поверила бы, да как тут не верить.

— Вы о чем, Александра Федоровна?

— О том, что наша жизнь имеет такие удивительные стороны. Дамский клуб. С ума сойти.

— И что дальше? — наш автомобиль уже пробивался по знакомым столичным улицам, запруженным ржавым транспортным потоком.

— А ничего, Дмитрий, — резко ответила капитан милиции. — Будем работать мы, профессионалы.

— А я?

— А ты? — усмехнулась. — Ты будешь трудиться по выбранной специальности.

Этот шутливый ответ привел меня в бешенство. И в нем, как в воронке иступленной стихии, я почувствовал ненависть к этой женщине и любовь к этой женщине, и желание обладать её пропитанным эротической энергией планетарным телом — телом незнакомым и новым.

В ней, я чувствовал, была тайна, и, эта тайна влекла меня, как ЛСД манит наркомана. Не без труда вырвал себя из воронки стихийной страсти. Прокусив губу до крови, прохрипел, правда, не без пафоса:

— Моя специальность подождет, а вот Веня ждать не будет.

Меня поняли: души тех, кого мы любим, не сразу оставляют этот дольний мир, но времени у меня мало: сорок дней. И я хочу одного, чтобы душа моего друга уплыла в небесную синь — уплыла, зная о нашей общей победе.

— Ну хорошо, — согласилась Александра Федоровна. — Мечтаешь наломать дров, сержант, так и быть, но под присмотром старших товарищей, — и погрозила пальцем.

— Есть, товарищ капитан!

Наша вишневая «девятка» тормозит у чугунного забора, за которым возвышается массивное здание учреждения, выкрашенного в цвет грязноватой осени. Люди в форме снуют по закрытой территории с такими озабоченными лицами, будто фронт борьбы с правонарушениями приближается к столице, как селевые потоки к горным селениям Северного Кавказа.

— Дима, ты все понял, — говорит Александра Федоровна на прощание. Будь умницей, пожалуйста.

Когда женщины меня так убедительно просят, я стараюсь выполнять любые их капризы. Прихоть капитана милиции в следующем: убыть из своей городской квартиры, запомнить номер домашнего её телефона и, если в том будет нужда, проявляться в любое время суток; встретиться с Королевым и уточнить план общих действия, не торопить события, быть осмотрительным и помнить, что умереть просто, а вот выжить в условиях кучной стрельбы…

— Вы как мама, — открыв дверцу машины, поясняю, что в детстве, когда первый раз уезжал в пионерский лагерь мать просила: кушать все, что дают, не бегать, не заплывать…

— Дитятко, — смеется Александра Федоровна и наносит кулачком деликатный удар по моему левому плечу. — Я тебе дам, «как мама»!

— Ну я в положительном смысле, — считаю нужным оправдаться.

— Иди уж, жиголенок, — непринужденна и весела. — И помни: лагеря, и не пионерские, ждут тебя.

Я премного благодарен за столь оптимистические пожелания удачи, и на этом мы расстаемся: автомобиль цвета лета катит на служебную стоянку. Ненамеренно смотрю вслед: а если это любовь, усмехаюсь и начинаю уходить прочь; кажется, мы друг другу понравились, Александра Федоровна и Дмитрий Федорович? Жаль только, что повод для нашей встречи… А что делать? Не мы выбираем судьбу, повторю, она выбирает нас. Надеюсь, будет к нам благожелательна, как барышня к кавалеру на танцах в приморском парке, и сделает все, чтобы наша встреча вновь случилась.

Я иду по родному городу — он шумен, энергичен, суетлив, протравлен выхлопными газами и вместе с тем беззаботен, радушен, прекрасен и вечен. На его летних улицах много девушек, они молоды и красивы, но у них нет тайны любви, многие из них живут по законам рынка порока. И тем не менее, когда наши взгляды встречаются, я улыбаюсь им — я улыбаюсь тем, кто улыбается мне.

Я иду и чувствую: тень любви, как нетленная птица Феникс, парит за моим левым плечом.


В ПАРКЕ ИГРАЕТ ДУХОВОЙ ОРКЕСТР


Время — перед ним бессильны и вечные города, и великие империи, и люди. Надо спешить, сержант, говорю себе, если мечтаешь ещё встречать новые перламутровые рассветы с теми или иными барышнями-крестьянками. Ты обязан первым обнаружить тех, кто подлежит безусловному уничтожению, в противном случае…

Прежде всего надо обезопасить тылы, то есть уберечь семейство от излишних волнений. Впрочем, уверен, мать и отчим Ван Ваныч мало кого интересует, что можно взять от спивающихся милых ханурей, (простите, родные!), а вот молоденькая жизнь сестренки Катеньки имеет определенную цену. И поэтому тороплюсь в дом отчий, чтобы снарядить младшенькую на дачу. Почему бы урбанистке не перевести дух на природе лапотного края? И с этой благородной целью появляюсь у подъезда, мне хорошо знакомого облезлой лавочкой, сидя на которой мы с Веничкой Маминым драли под гитары горло, тянули кисловатое винцо и обнимали подружек. И что же вижу? Наша Катенька сидит на рейках и млеет в обществе трех прыщеватых юнцов. Понятно, что я нервничаю по причинам криминальным и разрушаю приятное времяпрепровождение будущего России.

— Не поеду я, — скулит сестренка, плетясь в квартиру. — А ты останешься, да?

— Катька, ты о чем? — ключом открываю дверь.

— Все о том, — вредничает и ужимками своего легкомысленного тельца показывает, что знает, какой мыслит пристроить кавардак её брат в обществе падших женщин. — Кстати, уже была борделя, — и указывает на хаос, царящий в комнатах после ОБСДОНа.

— Катюха, — вздыхаю и тяну руку к портмоне. — Давай договоримся по-хорошему.

Такая вот педагогическая поэма. А что делать, если мы живем в обществе, где мечта каждого его члена сыскать под кустиком не только печальный труп предпринимателя, но и чемоданчик с 1 000 000 $.

Я выдаю сестренке импортную кредитку в 100 у.е., после чего она готова двинуть на перекладных хоть на край земли, позабыв о домашнем сумбуре. А можно я со Степкой, вспоминает о школьном дружке, махну в Луговую на мотоцикле? Стеснительный акселерат с огромными полусферами шлемов в руках счастливо снимает проблему сопровождения младшенькой в сельскую местность. На старенькой трескучей «Яве» они удаляются в сторону колдовской сторонки, а я остаюсь в васильковом облаке СО и таком же по цвету дне.

Теперь можно и развернуть боевые действия, сержант. Образ врага без резких контуров, что не беда для того, кто изучал анатомию человека в разрезе. Люди самые уязвимые божьи твари. Они хлипки телом и, главное, духом. Они боятся боли. Страх боли уничтожает волю. В умелых руках костоправа даже изувер с отрадой вскроет грудную клетку, где упрятана его душа, черная от копоти.

На скорую руку убрав квартиру, поднимаю половицу в коридорчике. Под ней находится тайник, где хранится записная книжка Верочки, дартс («плевательная» трубка с десятком стрел) и армейский нож, удобный для сердечного разговора. Зеркальная сталь отражает искаженный мир и меня в нем. Хорошо, что мы не знаем своего будущего — есть шанс на бессмертие.

Пролистываю странички, исписанные детским каллиграфическим почерком. По номеру телефона без труда можно установить местожительство интересующего лица, то есть загаженный подъезд, подходящий для его, лица, стремительного устранения от жизненных проблем.

Впрочем, меня интересует (в первую очередь) причина ликвидации журналистки и моего товарища. Хотя понятно, Мамин пал жертвой обстоятельств, а вот за что расплатилась Стешко? Почему меня это так интересует? Прирожденное любопытство? Или я нуждаюсь в постоянной инъекции адреналина: тренированный организм требует пограничных ситуаций? Нет ответа на эти вопросы. Да и зачем тебе, сержант, эта партикулярная рвотная рефлексия? Ты обучен к действиям на войне, и ты должен действовать как на войне.

Проверяю дверь и замок — жаль, что нет противопехотной мины: установил и никаких проблем. На антресолях обнаруживаю металлический короб Ван Ваныча, там инструменты и прочий хозяйственный скарб, оприходованный с АЗЛК. Если враг решит покуситься на наши священные границы, то его можно встретить во всеоружии. Используя навыки диверсионной выучки и подручные средства, примащиваю в коридорчике ловушку для дураков. Ее основной принцип: нанести максимальный урон физической силы противника. Стальная проволочка, натянутая у двери на уровне его горла способна остановить несанкционированное вторжение. Если, допустим, враг мал росточком и продолжает движение, то, ступив на секретку, запускает механизмы возмездия: бруски с гвоздями, действующие по принципу примитивных граблей, впиваются в область коленных чашечек со свирепостью ротвейлеров, к тому же на голову маломерка сверху сваливаются гантели, укрепляющие здоровье. И так далее.

Закончив эту анекдотичную работенку по дому, я, перекрестившись, его покинул. Ключ от второго замка был только у меня и поэтому никто из своих угодить в западню не мог.

Ралли-автомобильчик под брезентом томился в ожидании. Никто так и не посягнул на него. Сев за руль, прогрел мотор, внимательно осматривая родной дворик. Ничего подозрительного не заметил: привычный предвечерний покой, нарушаемый тарарамом машины.

У меня был план действий — и, надо признать, далеко не оригинальный. Во-первых, взять за морщинистый кадык старенького потертого порнографа, похожего на североамериканского, напомню, кондора, во-вторых, посетить дамский клуб, превращающийся в штаб-квартиру по борьбе с ОПГ, и в-третьих… действовать по обстоятельствам.

Покружив по тесным арбатским переулочкам, торможу у знакомого особнячка ХIХ века. Надеюсь, Михаил Соломонович здравствует и его праздничный бизнес цветет, как весенние алые маки в биробиджанской степи. По лестнице поднимаюсь на мансарду. Вся та же дверь из танкового брони. Запускаю птичью трель звонка в фотоателье. Где ты, полтавская чаровница Моника Порывай, любительница крепких тульских пряников и таких же кукурузных початков?

— Ну иду, ну шо такое? — наконец слышу голос с малоросским акцентом. Хто там?

— На съемку, — отвечаю. — Фотки не получились, Натуся.

Бронетанковая дверь открывается — на пороге она, наша Моника, жующая все тот же, кажется, обливной пряник.

— А, — узнает. — Проходьте.

Я чувствую, моя версия ошибочна — версия о том, что папарацци меня заложил с моими же рубиновыми потрохами. В мастерской ровным счетом ничего не изменилось, будто я вышел на минутку за душистым презервативом для орального секса. Голос фотографа Хинштейна все тот же производственно-энергичный и разбитной:

— Голубь мой! Головку набок. Я сказал её, а не все тулово! Где у тебя, голова, Рома? Так! Улыбочку! Не вижу улыбочки…

У мелового полотна маялась очередная жертва дамского клуба: незрелый Рома с бархатными ресницами и байроновским пламенеющим взором. Романтическая натура с вяло-интеллигентными жестами. Неужто наши активные российские дамочки могут заэротиться от такого бесхарактерного херувимчика?

Я ошибся, и очень даже ошибся. Вот что значит толком не войти в современную систему координат сексуально-порочной индустрии. Оказывается, Рома был рядовым «Голубой армии», грезящим о генеральском жезле в ранце. Тут ещё старенький порнограф приказал юному педерасту стащить портки и принять привычную позу неземного счастья: «Я помню скрещение рук, скрещение ног, скрещение… Это любовь! любовь! любовь!»

И когда грубому миру предстала плодово-ягодная часть тела (противоположное голове), я поступил неожиданно — неожиданно даже для самого себя. Что делать: сказалось суровое пролетарское воспитание. Произведя балетную растяжку в воздухе, я нанес спецназовский удар ногой туда, куда надо. От сочного пенделя ромино полуголое тулово уморительно кувыркнулось и улетело в фанерные декорации, их основательно круша. Как говорится, поздравляем, Рома нашел таки хорошее местечко.

От такого праздничного шоу-представления у Соломоныча выпала вставная челюсть, на которую он сам и наступил, когда принялся перебирать ногами в танце с невидимыми саблями, при этом смешно перевирал слова и шепелявил:

— Боше ш ты ш мой! Што это такое на мою шитовскую голову! Так нельша шить! Калаул! Шпашайте!

На его заполошные вопли и лом декораций явилась полтавская красавица. Хлопая малеванными ресничками, она вопросила:

— Челюстю принесть, Мыхайло Соломоновичю?

Как я хохотал! Со мной случился припадок; я рыдал от смеха и слезы из глаз брызгали радужными градинами. Разумеется, утрирую обстановку после моего решительного пинка, но факт остается фактом: старенький Хинштейн мятежно орал, поверженный Рома ревел, а Моника Порывай перла новую вставную челюсть.

В конце концов порядок вернулся в фотомастерскую. Мастер, признав меня, понял, лучше будет сделать вид, что ничего страшного не произошло. Правда, поначалу попытался утвердить свое право диктовать правила поведения в его ателье, частично разрушенной якобы по моей вине. Вину я не принял, и, чтобы не терять зря времени, вырвал под свет юпитера армейский нож. Холодная сталь тига охладила горячую голову порнографа.

Удалив из помещения и моей жизни хромающего педика, папарацци признался, что он тоже небольшой любитель половых извращений, однако, что делать — веяние смуты.

— Собственно говоря, я по-другому поводу, Михаил Соломонович, — и объяснил свое появление.

— Приходил, — вспомнил господин Хинштейн. — Курьер от Аллочки.

— От Пехиловой? — решил уточнить.

Да, именно от неё явился молоденький курьер, которому и были проданы негативы, где был изображен я во всей, так сказать, боевой выкладке.

— Алла Николаевна вам сама позвонила?

— А зачем? — удивился Михаил Соломонович. — Курьер нам хорошо известный.

— А разве вы не отдавали раньше снимки?

— Аллочке?

— Именно ей.

— Не все, — скромно потупил глаза и признался. — У меня, молодой человек, своя коммерция. — И заметил. — А вы, должно быть, произвели впечатление на женскую натуру.

Выяснилось, что потертый жизнью мастак ладит свой маленький бизнес тем, что приторговывает «левой» продукцией: информацией и картинками. Имеется определенный круг клиентов, не желающих переплачивать клубам по интересам большие комиссионные.

— И Пехилова, так понимаю, пользовалась вашими услугами?

— А как же, голубь! Не так часто, как хотелось, женщина она деловая…

Я прервал собеседника вопросом: кто явил инициативу по моей кандидатуре, он или она? Дряхленький еврейчик глянул на меня слезящими глазами, шумно высморкался в рукав рабочего халата и признался:

— Я.

Я посмотрел на человечка из библейского племени настолько убийственным взглядом, что он, поперхнувшись, признался:

— Простите, мне надо отойти-с, — и с жалкой улыбкой кинулся в сторону клозетного водопада.

Подобное беспомощное признание сняло с меня опасное напряжение. Беглым ударом я бы освободил потравленную перхотью и бессрочным страхом плешивую душонку, однако возвратило бы это к жизни моего товарища?

— И сколько вы, Михайло Соломоныч, заработали на мне? — спросил после, находясь уже в пыльном коридорчике.

— Разве это деньги, молодой человек, — обреченно вздохнул и признался: тридцать условных единиц.

Все те же тридцать звякающих почти две тысячи лет проклятых сребреников. И с этим ничего нельзя поделать, ничего, кроме как выжигать измену каленым железом.

Я заставил себя сдержать эмоции. Какие чувства могут быть на войне? Задав ещё несколько конкретных вопросов порнографическому человечку и его подельнице, я получил исчерпывающие ответы. Мои вопросы касались госпожи Пехиловой. Из ответов заключил, что Нью-Йорк и его окрестности живут своей содержательной жизнью, а исполнительный директор ТОО «Russia cosmetic» своей и где-то рядом, может быть, на соседней улочке Сивцек Вражек. Если, конечно, не плавает питательным для рыбок брикетом в Москве-реке. Что касается молоденького курьера, он частенько навещал фотоателье по деликатным вопросам, и наша полтавская Моника прекрасно знала его имя и фамилию.

— Так это… как его… — вспоминала, туповато пялясь на потолок, где угадывались иероглифы паутины. — Имячко-то Сеня, а вот фамилия… такая… с заковыркою.

— Иванов? — нервно пошутил я.

— Не, — захихикала, пухля чувственные уста.

— Петров?

— Не

— Сидоров?

— Во-во, — обрадовалась. — На «сэ»: Сендык.

— Как?

Именно так — Сеня Сендык, подтвердила очаровательница, курьер любил гонять индийские чаи с ней и пряниками пока закреплялись фотки и однажды похвастался фамилией: одна она такая, сказал, на всю Москву и Московскую область. И я поверил хлебосольной барышне. Иногда позволяю себе такую слабость: верить лживым пленительным созданиям.

— Продешевили вы на мне, Михаил Соломонович, — сказал на прощание. — В следующий раз ломите цену, как за цистерну с нефтью.

— Понимаю-понимаю, — каялся старенький папарацци, но ничего не понимал и молил своего семитского бога лишь об одном, чтобы проклятый жиголо в моем лице удалился из его неимущей несчастной жизни.

Господин Хинштейн так и не понял, что с каждой минутой цена моей жизни и цена моей смерти возрастает в геометрической прогрессии. Таков закон бойни: тот, кто побеждает в боях местного значения, раньше или позже одержит великую викторию. Правда, пока я познал скорбный вкус поражения, но мой победный потенциал таков, что меня следует уничтожить немедленно. Или сейчас, или никогда. Это прекрасно осознают те, кто тешит себя иллюзиями иллюзиями своей победы. Но как, спрашиваю, можно победить того, кто уже обречен на белый, напомню, танец с девушкой по имени Смерть?

Я подъезжаю к ДК АЗЛК уже в сумерках — лепестки света уличных фонарей словно указывают путь в райскую обитель, где любая грешница, облегчив кошелек, может закупить несколько часов потного спазматического счастья.

В дамском клубе замечалась заполошная суета: оказывается, дюжина американских bisnes-woman решила испытать все прелести дикой азиатской любви и обрушилась на предприятие сердечных услуг, подобно тропическому торнадо. Мазанные суриком богатые дамочки из фарисейских, звездно-полосатых США горлопанили и хохотали в голос, как их янки десантирующиеся на райские острова Карибского бассейна. Сотрудники клуба трезвонили по всем телефонам, вырывая плейбоев из прочных объятий отечественных матрешек. Господин Голощеков во фраке с необыкновенным энтузиазмом улыбался импортному куриному племени, при этом успевал строить «страшные» глаза нерадивым подчиненным. Я почувствовал, что мои проблемы незначительны по сравнению с проблемами глобального толка.

— Ба! Дмитрий! — обрадовался управляющий, приметив меня. — Не в службу, а в дружбу: помоги! — И широким жестом указал на восторженно галдящих фурий. — Какие красотки!

Мне повезло: Аркадия Петровича отвлекли сообщением, что вот-вот прибудет группа поддержки российско-американской дружбы (и любви), и я поспешил ретироваться от греха и воинственных грешниц подальше.

Начальника службы безопасности обнаружил в тихом компьютерном зале. На экранах мониторов маршировали полки информации. Хакеры трудились в поте воодушевленных лиц своих. Перед Петей Плевиным холмилась горка из лимонных корок.

— Очищает мозги, — объяснил господин Королев вкусовую причуду взломщика.

— Хай, — сказал тот, грызя очередную фруктовину. — Имеем трупы или как?

— Все у нас впереди, — ответил я и передал главному секъюрити записную книжечку любвеобильной Верочки. — Обработаем?

— Без проблем, — Анатолий Анатольевич пролистал страницы. — Как там Александра Федоровна?

Я ответил, что друг другу мы, кажется, понравились, и все вопросы по настоящему делу будем снимать в рабочем порядке.

— В рабочем порядке, — покачал головой Королев и выразил мысль, что негоже втягивать жену его лучшего товарища в дерьмо нашего страшненького бытия.

Я открыл рот: жена лучшего друга? Видя искреннее мое замешательство, АА посчитал нужным объясниться.

История была в духе современного невнятного времени: да, у Александры был муж Валерий, работал на Петровке в 12-ом «убойном отделе», то есть отделе по раскрытию убийств, где трудился и он, Королев. Валера — опер от бога, слушал я, развязывал самые путаные узелки. После развала СССР в РФ наступила эра кровавого передела: дележ собственности и отстрел конкурентов шел такой интенсивный, что у друзей порой возникало впечатление: они работают по горло в крови.

— По горло в крови, — задумчиво проговорил Анатолий Анатольевич.

— Погиб? — догадался я.

— Да, — подтвердил АА. Опера, который под пули ходил, нашли в помойной электричке, истыканным ножами: тридцать семь ранений и почти все в спину. А ехал Валера на дачу последней электричкой: устал, уснул… Конечно, подняли все службы, отловили придорожных ханурей, те на себя взяли мента в гражданке, хотя толком и не помнили такого факта, мол, выпимши были, граждане начальники. — Думаю, не они, — проговорил Анатолий Анатольевич. Зачищали мы тогда крепко в девяносто третьем этих сук реформаторских, да, видать не судьба, — махнул рукой и признался. — Подломился я, Дима, вот в чем дело. Теперь вот стою на страже… «Ариадны»!

Мы помолчали — из коридора накатывал прибой шумного праздника. Кажется, дружба между американскими девочками и российскими мальчиками укреплялась с каждой беглой секундой. Настоящее напоминало о себе, и мы вернулись к текущей проблеме. Любитель лимончиков Петя Плевин обработал всю информацию из записной книжки секретаря косметической фирмы, а также сыскал домашний адресок курьера С.А. Сендека.

Изучая географию столицы и её окрестностей по адресам предполагаемых наших недругов, Анатолий Анатольевич задумался, потом, анализируя ситуацию, сделал несколько серьезных выводов.

Во-первых, его смущает логическая несуразица в действиях тех, кто устранял подругу Пехиловой и моего друга Мамина. Если ликвидаторы работали по приказу, скажем, братьев Хубаровых, то надо найти ответ на вопрос: зачем им подставлять «свою» Аллочку и так вызывающе грязнить жестокостью и кровью дачу. Во-вторых, приход курьера в фотомастерскую? Бессмыслица? Зачем братьям или той же Пехиловой ещё картинки с жиголо? Распространять на Арбате среди гостей столицы ближнего и дальнего зарубежья? В-третьих, душегубы прибывают на авто с четким государственным номером, указывающим его хозяина — не самого последнего человека в молодой республике.

— Как бы я не относился к этим поц-реформаторам, — сказал Королев, но чую, паленый запах, Дима.

В-четвертых, такое впечатление, что кровавая резня была показательной, точно предупреждала о будущих тяжелых намерений по отношению… Вот только к кому?

В-пятых, те, кто решил сдать меня в «ментовку», были уверены в силу своего воздействия на правоохранительные органы. Правильно действовали, хитро, да не учли фартового случая для жертвы.

В-шестых, суммируя все, можно сделать вывод, что скоро нужно ждать серьезных действий по отношению ко мне со стороны тех, кто решает какие-то свои проблемы.

— И какие они, эти проблемы?

— Какие угодно, Дмитрий. Наркотики, торговля оружием, нефть, газ, проституция, капиталы. На выбор, родной. Как говорится, «Вперед, Россия!»

То есть будущее рисовалось предо мной в самых радужных красках. И краска эта была — кровь. Она уже хлюпала под моими ногами на ночной веранде; и над этой питательной субстанцией, помнится, колыхал мерзкий зудящий гнус. И если я не хочу разделить участь своего друга, то к выводам оперативного в прошлом работника должен отнестись серьезно: ситуация усложняется. Я только сделал первый шаг в лабиринт, а камни и стены его уже начинают кровоточить. Не поздно отступить, сержант; отступи и живи в полное удовольствие, как это делает большинство граждан бывшей великой страны.

— И что будем делать, Анатолий Анатольевич? — спросил я.

Начальник службы безопасности дамского клуба, напомнив китайское изречение: «если хочешь смерти врага, сиди на пороге дома своего и жди, когда его пронесут мимо», пояснил, что поскольку времена ныне другие и ждать хороших весточек не имеет смысла, то остается одно — действовать.

— Но с холодной головой, — заметил Королев, — как айсберг в океане.

— И горячем сердцем, — хмыкнул я, — как утюг в армейской коптерке, когда его забывают выключить на ночь.

— Вот именно: надо работать так, чтобы нас не отключили раньше срока, — предупредил АА и указал глазами на ночные небеса, похожие из-за ярких саркастических звезд на дырявое одеяло вселенной.

Вдохновив таким образом меня и себя на вечную жизнь, господин Королев предложил следующий план действий на ближайшие сутки: он и его команда берут в разработку братьев Хубаровых и прочую публику, имеющую отношение к подозрительным «Russia cosmetic», я же навещаю с полуночным дружеским визитом курьера С.А. Сендека, а поутру отправляюсь в редакцию скандальной газетенки, там, по уверению секъюрити, трудилась на полосах некто Анна Горлик.

— Горлик?

— Фамилия такая. Со Стешко работала в одном отделе. Дамочка с придурью, да вдруг поможет.

— С какой придурью, — решил уточнить, — Горлик?

— Она рыбок любит, — засмеялся Анатолий Анатольевич. — И мужиков с рыбками в штанах.

— Понял, — заскреб потылицу: по-видимому, тетка из газеты была активной клиенткой дамского клуба; как бы не угодить в жернова её земноводного вожделения.

— Нам бы найти верную ниточку, Дмитрий, — напутствовал Королев, — а там размотаем весь клубочек.

Нельзя сказать, что желание главного секъюрити «Ариадны» было оригинальным. Да, как показывают последние события, не всегда наши желания исполняются. Прощаясь, напоминаю о своей мечте — ППС (пистолет-пулемет Судакова), удобен при ближних боях в каменных джунглях. Рано пока, смеется АА, действуй подручными средствами, диверсант, и выдал мне… мобильный телефон для срочной связи.

Позвоню на днях, шучу и покидаю дамский клуб, где трудились такие обстоятельные мужчины.

Полуночный город и его жители засыпали после затяжных дневных боев. Чернеющие крестовины окон напоминали о мимолетности судеб, маркированных уже тлением. Большинство из нас не понимает, что обречены на бесславие и забвение. Большинство рождается, чтобы умереть, потому что рождается в стране, где трудно быть свободным. Большинство из нас страшится засылать аэростат души своей к заоблачным далям.

Разумеется, я такой, как и все, но мне посчастливилось бултыхаться в свободном небесном океане с островами облаков, где живут сияющие души тех, кого мы любили и кого потеряли. И поэтому по мне лучше скоротечное вольное падение в одиночку, чем длительное коллективное разложение…

Северный район столицы громадными домами новостроек напоминал гавань с океанскими лайнерами. Казалось, гигантские панельные «Титаники» вот-вот отдадут швартовы и отправятся в смертельную пучину ночи.

Дурные предчувствия возникли у меня по мере приближения к «гавани». Через перекресток (у станции подземки) пронеслись карета «скорой помощи» и милицейский «уазик», не обращающие внимания на пунцовое око светофора. Эти резвые транспортные средства я увидел потом близ подъезда нужного мне дома под номером 13. Надежды на то, что прорвало общую канализацию, или жильцы учуяли бытовой газ, было мало. И не ошибся. Из трепа словоохотливых собачников узнал, что четверть часа назад из балкона семнадцатого этажа вывалился парнишка.

— Летел, как в кино, — говорил мордатенький толстяк, похожий кумачовым цветом обвисших щек на правительственного чинушу. — Я видел, вот мой Черномор… — потрепал за холку слюнявого бульмастифа, — ка-а-к гавкнет.

— И что? — нетерпеливо переминался интеллигентик в золотистых очках с американским стаффордширским терьером.

— Хлопнулся на козырек, что тот мешок.

— Небось, нажрался? — предположил лысоватый НТРовец с ленинской бородкой, удерживающий на поводке благородного фила бразилейро. — Небось, двери спутал; эк! молодежь!

— Да, не пил он, — вмешался дюжий «спортсмен», привычно топыря пальцы. — Пацана я знал. Сенька Сендек это с четыреста семьдесят второй. — И цыкнул на своего бернского зенненхунда, густым баском тявкнувшего на подбежавшего кане корсо. — Цыц, жопа!

— Сам ты, козел! — не вникла в суть происходящего воинственная, с остатками овощной маски на лице хозяйка кокетливого песика.

Естественно, завязался лютый скандалец с хаем и лаем: остервенелые люди были похожи на собак, а те — на своих хозяев. Я бы посмеялся — было не до смеха. Тот, кто был мне нужен, почему-то решил срочно взять расчет и убыть на другие планеты, быть может, более цветущие и плодородные. Вопрос лишь в одном: полет совершен добровольно или некие силы помогли астронавту стартовать в неизведанное?

Меж тем у подъезда суматошились бестолковые и крепко матерящиеся мужички: приставляли лестницу к бетонному козырьку. Умаявшийся за смену врач в белом халате громко переговаривался с двумя милиционерами, убеждая их в своей профессиональной бесполезности в данном конкретном случае. С ним не соглашались: вдруг произошло чудо и человек научился летать.

— Я вызываю труповозку, — заключил врач и ушел к «скорой».

Наконец инициативные алкаши установили лестницу и один из них, мелкий и костлявый, как черт, вскарабкался на козырек подъезда. Мужичок был под крепким хмельком и поэтому действовал так, как считал нужным.

Ночные собаки и люди замолчали, стояли, ждали, следили за ним, задрав головы. Алкашик, осознавая, что наступил его звездный час, почему-то плюнул на ладони, потер их, как передовик пролетарского производства, и, сделав несколько шагов, сгорбился над выпавшим из уютного домашнего гнезда. Я невольно огорчился от мысли: не хотел бы так умереть, чтобы первым меня опознавал пропойный ханурик. Хотя, собственно, какая разница?.. Пока рассматривают твой ненадежный телесный костюмчик, вечная душа уже спешит в небесную канцелярию для пунктуального отчета за проделанную на земле работу. А это куда значимее, не правда ли?

Тем временем алкашик воротился на край козырька и произнес в ночь то, что и должен был произнести:

— Ну что? — развел руками. — Пиздец!

Лучше и не скажешь — это и есть правда жизни, переходящая в правду смерти. Услышав такое экспрессивное заключение, мир будущих теней вновь ожил: залаяли собаки, взвыла сирена «скорой», убывающей к тем, у кого ещё тлела малиновая душа, милиционеры в милитаристических бронежилетах и с короткими автоматами на боку с неохоткой тянулись к лестнице.

Я вернулся к машине — не имело смысла более задерживаться по причинам известным: информация была получена исчерпывающая. Молоденького курьера зачистили банально, но надежно; к сожалению, он так и не научился летать. Жаль, мог бы и рассказать чью настырную просьбу выполнял по выемке занятных картинок.

Из бардачка извлекаю мобильный телефон и пересылаю последнюю новость в дамский клуб. Господин Королев бодрствует и сообщает, что по известным адресам пока не наблюдается никакого движения.

— Странно…

— «Все вымерло вокруг до рассвета», — напевает Анатолий Анатольевич.

— Вымерло, как здесь, — уточняю, — в Медведково?

— Вымерло, как в песне, — смеется секъюрити и поясняет, что скорее всего интересующие нас лица (братья Хубаровы, Житкович и госпожа Пехилова) находятся в бегах, что подтверждает нашу догадку о некоторой их зависимости от житейских обстоятельств.

Я недоумеваю: почему не проверяют квартиры и жильцов на благонадежность? Мне напоминают о времени — второй час ночи, да и утро вечера мудренее. И советуют перевести дух: день выдался хлопотливым, не так ли?

— Так, — вынужден подтвердить.

— Да, завтра похороны, — вспоминает Королев. — На Хованском.

— Во сколько?

— В полдень.

— Спасибо, — говорю я.

Кто бы мне, дураку, объяснил, за что благодарим в подобных случаях? Нет ответа на этот детский вопрос, равно как нет ответа на вопрос: есть ли жизнь после смерти и есть ли смерть после жизни?

Помню, мне было лет семь и, когда выпал первый краснооктябрьский снежок, я без ума и шапки катался на санках и кидался снежками в однолеток-визгуньев, а ночью у меня поднялась температура — около сорока. И я сгорал, точно восковая свечечка на жертвеннике вечности.

Болезненная жарынь, как понимаю, пыталась прожечь мою ещё непрочную оболочку. И я это чувствовал — чувствовал приближение опасной вулканической магмы. Потом воспаленный хворью мой мозг «восстановил» странный плоский мир. Он был двухмерен и тошнотворен. В его удушливом воздухе провисала копоть дымящихся вулканов: по их рваным мертвым склонам текли метастазы раскаленной магмы. И была страшная смрадная пещера, где копошились в страхе и ненависти мерзкие существа. Эти чавкающие твари походили на гигантских коленчатых червей, имеющих человекоподобные несообразные головы. Создания геенны огненной двухмерной планеты пожирали себе подобных — и тошнотворная кровянистая слизь…

Однако не это было самое страшное — среди этих тварей жил и я, маленькое отвратное их подобие. Правда, находясь на более высшем уровне эволюционного развития, я чувствовал приближение огнеопасной лавы, постигая, что промедление смерти подобно. И моей целью стал выход из пещеры — он угадывался некой своей мутноватой просветленностью. И я ползу туда, к холодному пасмурному спасительному свету; ползу сквозь отравленную слизь и жаркий смрад, сквозь вой и боль, сквозь ненависть… И выдравшись из пещеры, падаю в проточную воду горной реки, и её стремительное течение терзает мое коленчатое тело ничтожества, сдирая с него проказу прошлого, и скоро, очутившись на светлой отмели настоящего, испытываю себя Божественным творением — человеком. А после поднимаюсь на ноги и босиком ступаю по теплому песку счастливого будущего.

Позднее, припоминая тот детский бредовый сон, я всегда был уверен, что наши души вечны, они вне времени и пространства, они кочуют из одного планетарного мира в другой, из одной системы координат в другую, из одной телесной оболочки в другую.

Души — бессмертные странники Божественного мироздания.

Те, кто прозябает в пещерах своего жалкого ничтожества, этого не понимают, довольствуясь тем, что у них есть: хлев, пища и генитальные утехи. Мне, кажется, удалось вырваться из кошмара прошлого и теперь живу в настоящем, прожить бы его так, чтобы не пришлось возвращаться назад, а оказаться наконец в блистающем свете многомерного грядущего.

Усталость почувствовал, когда автомобиль закатил в родной дворик, похрапывающий подстанцией. Укрыв брезентом драндулет, направился к подъезду. Прошедший день висел на плечах, как облезлое байковое одеяло. Должно, из-за этого не ощущал угрозы собственной безопасности. Заметив на ступеньках лестницы, ведущей к лифту, россыпь червленых капель, подумал: морошка. Кто-то из жильцов купил на рынке северную ягоду и обронил лукошко…

Лукошко на окошко, а на окошке — кошка, вспомнился детский стишок. Какая может быть морошка в позднее лето, сержант, спросил себя, приостанавливая шаг у подъемника. И кто у нас котятами фарширует женские тела?

Последний вопрос действуют на меня отрезвляюще — пыльное байковое одеяло устали в миг кинуто под ноги, а рука рвет боевой тесак.

Вперед, солдат! На счет «раз» — в клетку черного хода; на счет «два» неритмичное движение по лестничным маршам, на счет «три» — пауза перед дверью в общий коридор: у его потолка, слышу, трещит лампа дневного освещения. Меня учили ждать и я жду минуту-час-вечность, я жду прихода, открывающего мне суть происходящих событий. И когда понимаю: опасности нет, вновь начинаю движение.

На бетонном полу дорожка из кровавой капели, пропадающая за дверью квартиры — её замки вскрыты профессиональной отмычкой.

Как и полагал, капкан свое оздоровительное предназначение отработал удачно: тот, кто решил проверить чужую территорию без дозволения, нарвался на большие неприятности и стальную проволочку. Представляю, какие чувства испытал враг после встречи с металлическим предметом первой необходимости. Но это были только начало конца. Гвоздодеры в фарфоровые коленные чашечки и гантели на голову завершили акцию вторжения полным разгромом. Недруг бежал, и бежал без оглядки. С одной стороны — хорошо, что бежал, нет проблем с трупом; с другой стороны такое впечатление, что кто-то пытается воплотить в жизнь свою светлую мечту: отправить жиголо на небеса вслед за его другом, которому так легко удалось перерезать глотку.

Цоб-цобе, будем работать, господа, согласился я с таким расположением звезд: вы хотите уничтожить меня, я — вас. Все мы родились и живем в стране равных возможностей, что позволяет вам надеяться, повторю, на победу. Уверен, заблуждаетесь, господа. В нашей войне я буду использовать «тактику выжженной земли». Выжить в таких дезинфекционных условиях очень трудно, скорее невозможно, ничто не спасает, даже вера в собственное бессмертие.

Я вернулся, чтобы не умирать, и я обречен видеть: в солнечном дне лежит смиренное кладбище. Среди деревьев и кустов скрываются надгробные камни, их много, они словно тонут в насыщенной флоре. На гранитных камнях выбиты: день и год рождения — и день и год смерти. И между этими датами, как правило, короткий грамматический знак: тире.

Я увидел в солнечном дне сонное кладбище. И среди деревьев увидел тех, кто мне был знаком по этой странной жизни. Я увидел родителей Веньки Мамина, по прозвищу Мамыкин, они постарели за последние дни и улыбались окружающим виноватой улыбкой.

Я увидел бывших наших одноклассниц, с которыми я и Веня проводили хмельные вечеринки. На фоне бессрочных памятников девочки выглядели простенько. У них были подвижные глуповатые мордашки, ни одна из них не отважилась родить от Мамина.

— Дуры, — обижался мой друг. — Рожайте чего-нибудь, а то я вдруг помру.

Одноклассницы смеялись на такие слова, как ненормальные, а потом дружно хлюпали чай с лимоном и сплетничали о тряпках. И что же теперь? Наш разболтанный друг оказался на удивление последовательным…

Потом прибывает группа людей из дамского клуба «Ариадна», возглавляемая Аркадием Петровичем Голощековым. В руках управляющего кровавит огромный нелепый букет роз — такое впечатление, что цветы изъяты со свадебного стола.

Единственный, кто отсутствовал на это печальной церемонии, был сам её виновник: Мамин. Не по причине ли вредности характера?

Наконец я увидел гроб, он был обит праздничной кумачовой материей. Кладбищенские мужички дружно сгружали его с куцего автобусика. Затем гроб поставили на тележку, такая странная металлическая тележка. Она была разболтанная от частого употребления, и гремела на неровностях плохо асфальтированных дорожек. Гроб опустили на эту тележку и поднялся солнечный ветер и от него зашумели пыльные деревья.

Когда гроб привезли к могильной яме, его открыли. Мать Мамина заголосила и упала без чувств на чужие руки. В гробу лежала обезображенная румянами кукла — манекен. Живые попытались приукрасить смерть, да это получилось плохо и безвкусно.

Далее принялись говорить речи — это тоже наша странная традиция. Крашенной кукле совершенно безразлично, что о ней толкуют. Надежда лишь на то, что душа парит в кронах экспансивных от ветра деревьев и добродушно взирает на потешное зрелище — потешное, если соотносить мирскую сумятицу с вечной жизнью духа.

— Спи спокойно, дорогой сын, племянник, друг, — и после этих слов родные и близкие потянулись прощаться.

Я поцеловал товарища в лоб — он был холоден, как антимир.

После прощания рукастые работяги в робах накрыли гроб крышкой и застучали по нему молотками. Через несколько минут все было кончено: гроб опустили в щель двухмерной планеты и завалили его кусками неплодородного глинозема.

— Мы с девочками собираемся вечером, Дима, — подошла заплаканная Раечка. — Приходи, да?

— Не знаю, родные, — ответил, — постараюсь, — и поспешил за группой из дамского клуба, среди которых замечался господин Королев.

Поздоровавшись на ходу, перекинулись несколькими словами. Известные нам фигуранты «Russia cosmetic» убыли в неизвестном направлении и перед службой клуба взошла, как новая заря нового дня, проблема их сыскать.

— Если здесь, вытянем из-под земли, — пообещал Анатолий Анатольевич; и мы невольно глянули на могильные холмы и кресты. — И если, конечно, живые, — уточнил.

На автостоянке попрощались — я решил умолчать о ночных бдениях в своей квартире. Зачем усложнять ситуацию? Все идет нормальным ходом. Ночью я смыл в общем коридоре кровавую морошку и теперь враги наши могут начинать жизнь с чистого листа.

Как известно, снаряд дважды не попадает в воронку, и поэтому уснул без лишнего напряжения, хотя дартс зажал в ладони. Дартс — эффективное оружие для бесшумного убийства. Подобными трубками пользуются туземцы в устьях Амазонки. Современный дартс более цивилизован и стрела, пущенная из него, может прошить человеческий коралловый организм насквозь.

— Держи в курсе, — успел предупредить Королев, и кавалькада импортных автомобилей убыла в сторону московского ханства.

Я сел в ралли-автомобильчик, прогретый равнинным солнцем. Тень от кладбищенского тополя упала на место пассажира, где недавно чертиком прыгал от упоения жизнью Мамин-Мамыкин, и у меня возникло естественное впечатление…

Не запуталась ли его душа в ветвях деревьев? Я бы с ним поговорил — мы о многом не успели поговорить.

Я бы его спросил: Венька, помнишь, однажды мы забежали в церковь? И он ответил бы: да, Димыч, помню.

Нам было лет по тринадцать, и проблемы большого мира казались нам простыми, как азбука. Кажется, была апрельская Пасха, и малиновый звон соседней церквушки созывал всех на праздник — публика валила валом, получив индульгенцию у дряхлеющей КПСС.

Я и Венька тоже решили поучаствовать в коллективном мероприятии. В небольшой и пузатенькой церкви наблюдалось столпотворение. Перед позолоченными иконами в миражной дымке, как люди, горели свечи. И от них был запах тлена и удушья. Священники в парадных рясах, прошитых золотом, вели оперными голосами службу, размахивая чадящими кадилами.

Скоро нам надоело душится с молящим людом, и мы вырвались на свежий воздух. На улице Мамин заявил, что ему надо пи-пи, и я за компанию отправился искать укромное местечко. Мы набрели на церковный домик, окруженный плотным весенним кустарником. У домика бил чистый ключ — он был без дна, как небо. На камнях стояли алюминиевые и стеклянные посудины для святой воды. Веньку, как малолетнего атеиста, все это не могло оставить равнодушным и, улучив момент, он, грешник, начал мочиться…

Прости его, Господи, говорю я, сидя на солнечной стороне автомобиля, прости и прими в Царствие Свое Небесное, и перекрестился.

— Ты что, Димыч? — удивился бы Мамин, если был жив.

— В армии, — ответил бы, — принял крещение.

— А зачем?

— Не хочу кормить червей, — ответил бы, — и не хочу быть червем.

— Значит, я буду кормить? — задумался бы друг, если был жив. — И я буду червем?

— Нет, — ответил бы я ему. — Я попросил ЕГО о Всевышней милости.

— Дым, ты всегда был себе на уме, — засмеялся бы мой товарищ, если был жив. — Но все равно спасибо.

Так бы мы поговорили. Впрочем, думаю, нам удалось это сделать: тень от тополя, повинуясь дневной термоядерной звезде, уползла с сидения, и мы оба, я и Веничка, оказались на солнечной стороне.

Это был добрый знак — и я со спокойной душой отправился в суетное московское царство, где в отличии от Небесного, было слишком много проблем.

Редакция известной своими скандалами газеты находилась в центре города. В вестибюле заметил стенд, на котором был закреплен портрет смеющийся девушки. Она была светла в помыслах и смотрела на мир с обезоруживающей детской доверчивостью. Трудно было узнать в ней ту, кто была обезображена болью, мукой и кровью. Строчки, намаранные жирной черной тушью, сообщали о трагической гибели журналистки Марины Владимировны Стешко. На столике угасали свечи полей — ромашки.

— А вы куда, молодой человек? — выступил пожилой армейский отставник в камуфляже.

— К Горлик я, отец, — ответствовал.

— Какому Горлик?

— К Анне Алексеевне.

— Ах, к Аннушке, — осмыслил охранник и указал на лязгающие в конце коридора лифты.

Надо сознаться: не люблю женщин в очках. Не знаю даже почему? То ли их глаза за линзами напоминают зимние глаза очковых змей, то ли первая учительница моя пугала своим земноводным обликом впечатлительного мальчика?

Более того, мне не нравятся женщины с бородавками и прочими новообразованиями на лице. Мне плохо от одной мысли, что могу оказаться с такой красотой в постельном тет-а-тет.

И ещё — когда дама курит, зажимая сигаретку желтыми лошадиными зубами, мой желудок бунтует, как карболка, кинутая в бочку с водой.

И последнее: не радует, когда у мадемуазель губы сложены жеманным сердечком; это признак капризности, вздорности, глупости и сексуальной неумехи.

Какие же я должен был испытывать чувства, когда зайдя в нужный кабинет, обнаруживаю госпожу Горлик без возраста, олицетворяющую в себе одной все мои детские страхи и юношеские антипатии.

Было бы смешно — если бы не было так грустно. Я замесил ногами у порога. Сочтя мое поведение за природную стыдливость, Аннушка пустила из губ-сердечком дымок цвета майской сирени и прокуренным баском пригласила присесть.

— Дима, прекрасно-прекрасно, — поправила очки с затемненными стеклами, за которыми таился, подозреваю, пиночетовский внимательный взгляд.

— Выражаю, так сказать, свои соболезнования, — проговорил с любезностью законченного идиота.

— Да, у нас большое горе, но жизнь продолжается, — понимающе улыбнулась опытная журналистка. — Анатоль просил вам, Димочка, помочь, удушила сигаретку пальцами, — и я вам помогу.

Не сразу понял о ком речь: «Анатоль», а когда вник, дрогнул от мысли: ведь госпожа Горлик имеет право заказать любого живого жиголо дамского клуба. В том числе и меня, в принципе…

Пока я, последний романтик, переживал по такому пустому поводу, как перетрах с дамой сердца, госпожа Горлик прошла к редакционному сейфу; открыв его, извлекла из бронированного нутра папку цвета хаки.

Вернувшись на место, сообщила, что за папочкой и её содержимым уже идет охота: вчера приходили два малоприятных типа в штатском и проявляли весьма нездоровый интерес к материалам Стешко. Да журналюги народ тертый и в конце концов послали пинкертонов в… пеший эротический тур.

— Куда?

— Как в том анекдоте, Димочка, — славно так ржет Анна Алексеевна, обнажая зубы, покрытые канифольным колерком; и в лицах рассказывает историю о привередливом «новом русском», который все не мог выбрать туристический тур для личного отдыха; когда он уже всех достал, ему предложили самый эротический тур и, главное, пешком. И куда надо идти, удивился капризник. И послали его, ну понятно куда, Димочка, — заключила собеседница и, внезапно сбив голос, как заговорщица, приблизила свое лицо к моему. Мариночка просила это опубликовать, если с ней вдруг такая вот неприятность…

Хорошенькая неприятность, окислился я лицом и хотел задать законный вопрос, мол, почему, друзья, не печатаем, да госпожа Горлик, продолжая наваливаться рыхлым, как клумба, телом на стол и частично на меня, призналась, что Мариночка была не только талантливым журналистом, но и очень своеобразной личностью.

— О-о-очень своеобразной, — повторила, — личностью, — и, вернувшись в исходное положение, тиснула новую сигарету меж резцами.

Я не видел глаз собеседницы — и не мог взять в толк: то ли надо мной так изощренно глумятся, то ли это любовь с первого взгляда? И все вместе начинало надоедать. Сдерживаясь, развел руками: своеобразная личность — это как?

— Кажется, — спросил, — она была феминисткой?

— Если бы, Димочка! — пыхнула дымовой завесой собеседница. — Куда хуже.

— Куда хуже? — не выдержал. — Девочка любила девочек?

— О! Бог мой! О чем ты, противный, — и кокетливым движением руки ударила по плечу (правому).

Я понял, что надо расслабиться и получать удовольствие — удовольствие от общение с импульсивной дамой. В конце концов, окуляры можно снять, блудливые бородавы не замечать и прокуренные уста не лобзать. Словом, как поется в модной песенке: «Это музыка солнца, лета знойного дня, звуки моря прибоя, обнимите меня!»

То есть наше будущее было бы эфирным и прекрасным, как сочинский бриз, да хмурь настоящего…

Слушая исповедь энергичной Горлик на заданную тему, я поначалу решил, что она бредет, но после пришло понимание: её рассказ о коллеге Стешко правдив — и очень даже правдив.

Если извести прочь все эмоции, слухи, сплетни и нелепицы, то в остатке остается печальный факт: Стешко сошла с ума. Да-да, лишилась разума. Спятила. Скисла мозгами. Для окружающих по-прежнему была общительной и одаренной профессионалкой, а вот для товарищей по творческому цеху…

Дело в том, что Мариночка занялась некой закрытой проблемой, связанной с космическими новыми технологиями и вооружением, во всяком случае, так она утверждала. Через несколько месяцев работы предоставила материалы, на этих словах Анна Алексеевна, открыла папочку.

— Хотите, — предложила, — зачитаю.

— Да.

Усмехнувшись хмельной улыбкой, мадам Горлик сняла очки и приблизила к близоруким глазам своим текст:

— «Все планеты и звезды в материальном мире вращаются под управлением Верховной личности с помощью фактора времени. У каждой планеты, атома, частицы есть своя орбита времени. Мы с вами тоже движемся по какой-то временной орбите: сначала рождаемся, потом стареем и умираем. Время двигает нашими жизнями, также, как планетами», — глянула огромными, как у куклы, ультрамариновыми глазищами. — Еще?

— М-да, — промычал я. — Лучше я сам ознакомлюсь, — и уточнил. — Потом.

— Потом будем поздно, — хныкнула журналистка, — Димочка.

Сказать, что я покинул редакцию газеты в глубокой меланхолии, значит, не сказать ничего. Хотя с душевной Аннушкой мы расстались весело и дружелюбно. Получив заветную папочку, я чмокнул ручку редакционной синьорине, и она намекнула, что не прочь встретиться со мной в менее официальной обстановке.

— Я вас приглашу в кино, Анна Алексеевна, — шутил я. — На последний сеанс.

— И на последний ряд, Дима, — шутила она.

Выйдя из редакции, медленно прошел в соседний запыленный скверик, чувствуя, что госпожа Горлик в силу возбудимого характера и ежедневной горелой суеты, придала слишком большое значение этим материалам. Не режут ножами того, кто помешался. Нет в том никакой полезной необходимости. Если человек слаб на ум, его сажают на питательную казенную диету и лечат электрошоком, прочищающим мозги до стерильного целомудрия.

Я опустился на лавочку. Скверик жил своей паразитической жизнью: детишки бегали по детской площадке, молодые мамы катили коляски, пенсионеры изучали газеты, ханыги распивали мерзавчик, влюбленные птички шебаршили в кустах.

Никто не знал, где я и что со мной — ни одна живая душа не ведала, что сижу в районном скверике и ощущаю себя первооткрывателем. Вот только знать, что суждено открыть? И, задав этот вопрос, вскрыл папочку.

Лучше бы этого не делал. Все то, что находилось в папке цвета хаки, с точки зрения здравого смысла… Впрочем, чтобы не быть голословным, приведу несколько цитат из пространной статьи под общим названием: «Веды и феномен НЛО»:

«Среди различных гуманоидных типов есть расы, чье мироощущение самоцентрично. Эгоистические расы проявляют большую заинтересованность в использовании мистических сил и технологий. Правда, все эти различные группы находятся под контролем вселенской иерархии, поэтому не могут действовать полностью независимо в соответствии со своими склонностями. Это объясняется, почему им не просто подчинить нас себе.

Тем не менее, есть существа, активно противодействующие космической иерархии, они иногда оказывают сильное влияние на земные дела. Самые известные из них — асуры. В отношении их часто используется термин „демон“, так как они склоны отвергать авторитет Бога и противиться божественному порядку.»

Ну приехали, братья по разуму, сказал я, когда прочитал это и осмотрелся окрест, словно пытаясь обнаружить в мягком свете летнего дня конца ХХ века вышеназванных существ, враждебных нам, землянам. Однако окружающий мир не изменился и был привычно суетен и беден на неординарные личности, и я продолжил:

«Одна из поразительных особенностей ведических источников состоит в том, что они часто описывают такие различные гуманоидные расы, как сиддхи, чараны, ураги, гухьяки и видьядхары, совместно живущими и работающими в тесном сотрудничестве, даже несмотря на огромные различные в традициях и внешности.

В прошлом многих из этих видов можно было встретить на Земле — как посетителей, или как обитателей. Как правило, все эти существа одарены различными сиддхами (паранормальными способностями):

— Общение на уровне мыслей и чтение мыслей.

— Возможность видеть и слышать на большом расстоянии.

— Левитация. Также способность изменять свой вес.

— Способность изменять размеры объектов и живых тел без нарушения их структуры.

— Способность перемещать объекты с одного места на другое без видимого пересечения пространства.

— Способность оказывать гипнотическое влияние на больших расстояниях.

— Невидимость.

— Способность менять свой облик или генерировать иллюзорные телесные формы.

— Способность проникать в тело другого человека и управлять им.».

Прочитав подобное, трудно осознать себя достойным существом, потому что не способен ни к чему эдакому, а можешь только трескать питательную водку и размножаться самым примитивным способом.

Помимо статьи в папке находились какие-то математические расчеты и карты, наверное, запредельных галактических миров, откуда, вероятно, и прибывают агрессивные асуры и прочие гухьяки.

Без бутылки, равно как и без специалиста, не разобраться, задумался я. Первое отметается по причине непрозрачности общей ситуации на планете Земля, а мастака по «летающим тарелочкам» сыскать можно, коль в том будет необходимость.

На этом мое одиночество закончилось: по заасфальтированной дорожке шаркал долговязый тип — шаркал целенаправленно ко мне. Я насторожился: не гуманоид ли решил войти в контакт с человечеством (в моем лице).

Нет, это был наш унавоженный собственными пороками бомжик, душа которого горела синим пламенем, как грешник в аду.

— Помохи, командир, — прохрипел с малороссийских акцентом, — болею. Не местный я.

— Случайно, не «гухьяки»? — пошутил.

— Нэ, не гуцул, — перевел дыхание. — Помохи, и тебе бох…

— Ну ЕГО лучше не трогай, дядя, — поднимался с лавочки. — На опохмел души и так дам.

Уходя из скверика, где открывал для себя новые космические миры, услышал фьюить мобильного телефончика. Поднося трубку к уху, понимал, что-то случилось. Что?

И господин Королев (это был он) сообщил, что на сорок седьмом километре по Киевскому шляху расстрелян джип братьев Хубаровых. И удачно удачно для тех, кто решил «чистить» проблему.

— Хорошие новости, — признался я.

— Чего хорошего, Дима?

Я посмеялся: лучше ужасный конец, чем ужас без конца, в смысле, без финального аккорда автоматных очередей наша жизнь была бы куда преснее. Мою шутку Анатолий Анатольевич принял, но предупредил, чтобы я проявлял осторожность: те, кто начал «большую стирку», жалеть мыла (патронов) и порошка (пластита) не будут.

— Ну пока счет «один-один», — похвастал, не выдержав, что меня школят, как несмышленыша.

После того, как начальник службы безопасности дамского клуба узнал о вчерашней моей виктории, когда враг, кровоточа, бежал из квартирной западни, то в эмоциональной форме высказал все, что думает… Думал он обо мне многое и всякое — и все на экспрессивном языке суахили.

— А я все равно живее всех живых! — вредничал.

— Дима, не доведи меня до греха, твою мать!

— Что-что? — дурил. — Плохо слышно: чья, не понял, мать?!

В конце концов, вынужден был согласиться: моя квартира опасна для моего же здоровья, и лучше будет, если найду временный приют…

— У Александры, — сказал господин Королев, — Федоровны. — Надеюсь, её помнишь?

За сутки вспомнил эту женщину только раз, когда проснулся и почувствовал… Привкус любви и желания… Наверное, схожие чувства испытывает астронавт, наконец приближающийся к незнакомой и, быть может, чудной планете.

— Хорошо, — как бы согласился с аргументами начальника службы безопасности клуба по интересам. — Я ей позвоню вечером.

— Мальчишка, — буркнул АА и, прощаясь, поинтересовался. — И что будешь делать… — с нажимом, — до вечера?

— Буду в Государственной, — был честен как бойскаут, — библиотеке.

И что же? Мне поверили? Вопрос риторичен. Господин Королев решительно убедился, что имеет дело с неуравновешенной личностью, действия которой трудно предугадать.

А я сказал правду — правду и ничего, кроме правды. У меня возникла естественная потребность в дополнительных сведениях по проблеме НЛО. После ознакомления с материалами журналистки Стешко появилось больше вопросом, чем ответов.

О них, материалах на модную тему, я умолчал, чтобы окончательно не огорчать добросовестного служаку. Верю, мне самому хватит ума понять реальную цену журналистского расследования.

С этой целью и отправился в главную библиотеку страны. Воздвигнутая в эпоху сталинской гигантомании и показной помпезности, она, постарев, напоминала азиатский караван-сарай, куда тянулся за знаниями любознательный люд. «Книга — сила», как однажды верно заметил вождь всего мирового люмпен-пролетариата Ульянов-Ленин-Бланк; конечно, «сила», особенно, когда толстым фолиантом хватить по крючковатой сопатке вредного оппортуниста.

Как я рвался в Большой читальный зал, история та отдельная: страшненькие, изнеможенные суровыми инструкциями библиотекарши держали круговую оборону. Во-первых, у молодого человека отсутствовал паспорт, во-вторых, где ходатайство с места работы, в третьих, нужны две рекомендации, в-четвертых…

— Девочки, — взмолился я. — Лицо — лучший мой паспорт и друг, и вообще я готов на все…

— На все ли? — смеялись «девочки», похожие на чащобных, но миленьких кикиморочек.

Я понял, что действовать надо более умно и активно, и через семнадцать минут перед «девочками» очутился кремовый тортик в семь килограммов из арбатского магазинчика «777».

И я поимел наконец конфиденциальную возможность изучить вопрос об НЛО практически во всем уфологическом объеме.

Если быть лаконичным, то в научных кругах существует два мнения: НЛО есть и НЛО нет. На нет, как говорится, и суда нет. А вот за то, что рядом с нами присутствует некий параллельный мир, со своими странными небесными законами, говорят многие факты.

Еще в древности римский философ Тит Лукреций Кар писал, что наш мир не единственный и что «в других областях пространства имеются Земли с другими людьми и животными.»

В музее Ватикана хранится папирус, где упоминается о полете огненных шаров: «О, боги! Их было несметное число. Они сияли на небе ярче Солнца небесного… Величествен был строй огненных кругов…».

Подобные истории встречаются в Апокалипсисе: «И видел я другого Ангела, сильного, сходящего с неба… и лицо его как солнце, и ноги его как столпы огненные… и поставил он правую ногу свою на море, а левую на землю…»

В древней Руси тоже наблюдали небесные аномалии. Летописи рассказывают, что нашим предкам помогали в битвах небесные силы, рубящие головы врагам огненными лучами. Во время Куликовской битвы начальник русской стражи на реке Чюре наблюдал, как двое небесных «светлых юношей» своим молниеподобным оружием уничтожили целый полк врагов со словами: «Кто вам велел губить Отечество наше?»

А что касается сегодняшнего дня, то уж тут описывается бесчисленное множество всяких свидетельств необъяснимых явлений в небе.

Например, в сентябре 1977 года около четырех часов утра над Петрозаводском вспыхнула яркая звезда. Она увеличивалась в размерах, надвигаясь на город. Скоро звезда превратилась в ослепительный полукруг. Этот объект имел твердое ядро, окруженное плазмой. Во время полета и зависания НЛО испускал ярчайшие лучи, напоминающие щупальца медузы. Зрелище было необыкновенным: центральное ядро — оранжевое, а лучи — бело-голубые. Практически весь город был освещен этим сиянием. Люди, угодившие в зону лучей, вспоминают, что их охватили страх и чувство обреченности.

Игры гуманоидов, или массовый психоз, подумал я и потянулся за последним журналом «НЛО» № 33.

Пролистав его, наткнулся на заметку, которая окончательно убедила меня: когда выйду из Ленинки, то первым кого узрю будет воинственная умная тварь из «тарелочки», плюхнувшейся близ Боровицких ворот.

Года три назад в небе Восточной Африки разыгралось невероятное сражение. Один отставной полковник германских ВВС рассказывает, что это были корабли двух совершенно разных типов. Первая эскадрилья состояла их трех куполообразных звездолетов. В другой были блюдцеобразные корабли, меньшие по размерам. Они с огромной скоростью носились по небу, обстреливая огненными лучами куполообразные аппараты… В конце концов четыре из шести кораблей враждующих сторон были уничтожены, а оставшиеся два — по одному с каждой стороны — улетели прочь.

Небесная битва продолжалась около часа. Ее наблюдали жители кенийского местечка Рифт-Валли. Сражение зафиксировали радары в Каире, однако метки радиолокаторов были истолкованы как «метеоритный дождь».

Над всей планетой Земля метеоритные дожди, сказал я себе, начиная трудный подъем из-за стола. Было впечатление, что затекшее тело легче воздуха и вот-вот взмоет к потолку зала. Я непроизвольно глянул вверх, мол, куда лететь-то, и… обмер, как соляной истукан.

Сияющий шар плыл за окном — он искрился и казалось был готов вот-вот рвануть малым термоядерным взрывом. Не новый ли Тунгусский «метеорит» парит над моим любимым городом?

— Что с вами, молодой человек? — поинтересовалась моим состоянием одна из сотрудниц библиотеки. — Плохо от знаний?

Ее голос вернул меня в реальность: на улице крапал родной кислотный дождик, а сияющий инопланетный шар оказался, черт подери, фонарем. Вот так сходят с ума, сержант, задумался я, выходя на свежий воздух позднего вечера.

М-да, хода времени я не заметил: шесть часов мелькнули как одна минута. Было ощущение нереальности окружающей меня среды. Накрывшая вечерний город дождевая мга усиливала это впечатление. Калининский проспект, эта «вставная челюсть» столицы, пылала радужными огнями фар и рекламы. Из космоса её можно легко представить взлетной полосой для межгалактических кораблей.

Право, никогда не думал, что буду заниматься проблемой, связанной с вселенским мирозданием и «братьями по разуму». Тут главное чересчур не увлекаться. Это может завести в непролазные дебри мифических миров, что сильно отвлечет от конкретных дел на грешной земле.

Я забираюсь в автомобиль; он накрыт брезентовым тентом и напоминает туристическую палатку. Включаю «дворники» — они начинают в ритме танца jig очищать лобовые стекла от дождевой цветной крошки. Скребки оставляют на стекле мазанные следы, и те в свете рекламных рубиновых огней напоминают…

И, глядя на кровь дождливой ночи, я почувствовал неприятное смятение души. Наверное, такие же чувства испытывали те, кто попадал под рентгеновы лучи НЛО. В моем случае опасность исходила отовсюду. Она плавала во влажном тяжелом воздухе и проникала в поры тела, точно яд. Не дьявол ли решил вздернуть на дыбу мою православную душу? Или ещё чью-то душу, более невинную?

Задав себе этот вопрос, подключил мобильный, чтобы выполнить обещание данное господину Королеву — найти временный приют у Александры Федоровны. Дальнейшее напоминало мистический бредок. Находясь в здравой памяти, я набрал номер телефона капитана милиции Лаховой. Это я хорошо помню — именно её, Александры Федоровны, номер. И что же я услышал — услышал до боли знакомый, молоденький и веселый голосок:

— Алле! Я слушаю!

И, ещё толком не осознав кому он принадлежит, уже орал:

— Катька?! Ты!? Ты дома?! Вон из квартиры, дура!

Вот такая вот противоестественная ухмылка судьбы. Другого объяснения ошибки трудно найти. И слава Богу, что моей рукой водила праведная сила. Оказывается, Кате + Степе, надоело фрондировать по свежим коровьим суспензиям, пить витаминное молочко, зажиматься под китайский шепелявый двухкассетник и они решили вернуться в столицу, чтобы с друзьями перевести с пользой все те же 100 у.е. Это я узнал позже, когда совершил немыслимый полет на автомобильном болиде меж плотных звездных завихрений московских улиц.

Можно предусмотреть все на свете, а вот девичий фокус угадать…

— Не пойду я никуда, — вредничала сестра, услышав мое требование немедленно переместиться в пространстве, — у нас праздник.

«Какой ещё к чертовой матери праздник?!» — примерно так рявкнул я и утопил педаль газа до заасфальтированного тела планеты, ухающей в безднах вакуумного космоса. И какой ответ получил?

— День рождения у Васи.

День рождения с песенкой Happy… и танцами на окровавленных досках?

— У какого еще, — заорал, — Васи?

— У друга Степы.

У меня не было слов, вернее они были, но внеземного происхождения. Однако, выяснив, что «друзей» полный дом — дюжина, я успокоился.

— Из квартиры никого не выпускать, — выдвинул требование. — И можно шуметь.

Сестренка призналась, что именно этим они и занимаются: я услышал в трубке гул музыкального прибоя, и перевел дух.

Хорошо, что моя рука переврала номер телефона Александры Федоровны. Или я, думая о вечном космосе, машинально натыкал знакомые с детства цифры. Какая теперь разница? Главное, обстановка находится под контролем? Под контролем ли?

Когда мой полет завершился под деревьями, мокрые листья которых от света ночных фонарей казались вырезанными из жести, то, повинуясь внутреннему чувству, остановил свое движение.

Есть в диверсионной выучке такое понятие, как «гоп-стоп». Это не значит, что боец превращается в истукана. Отнюдь. Первая задача: сделав паузу от минуты до вечности, определить зону, откуда исходит наивысшая угроза. Вторая задача: предпринять соответствующие меры к её устранению.

Оставив машину на соседней улочке под деревьями, я превратился в человека, на плечи которого ночь накинула непрозрачную сеть дождя.

Такая погода благоприятна для наблюдения за теми, кто сам ведет наблюдение. Особенно, если слежка доверена дилетантам. Я сразу отметил «Вольво» цвета новобрачных облаков; что за инородное тело в моем родном дворике? В машине находились двое — оттиск их силуэтов на стекле напоминал о призрачном мире теней. Соглядатаи, сидя в кожаном салоне, как в партере, развлекались тем, что с помощью полевых биноклей отсматривали очередной спектакль под названием «Васин день рождения». Наша квартирка, находясь на третьем этаже, окнами выходила во дворик и была удобна в роли периферийного театрального подмостка. Весь мир театр, а люди в нем актеры, не так ли? Интересно, какую роль исполнял я в настоящей постановке?

В освещенных окнах мелькали ломкие тени марионеток — шум дождя глушился музыкальными аккордами, рвущимися из открытых форточек. Казалось, дождь сечет бабочек, сотканных из света и модных мелодий.

Убедившись, что двое в «Вольво» увлечены именно происходящим в нашей квартире, принимаю решение действовать. В соседнем магазинчике два ханурика жуют бездушную тарань, народный ячменный напиток для них, как мечта о воде в барханах пустыни. И тут является конкретная мессия в моем лице: мужики, есть дело на ящик пива. Какое такое дело, командир? Буржуям врезать по сусалам, и поясняю, что надо сделать на благо обществу. А чё, бацнем, в натуре, — люмпенский дух сильнее непогоды.

Психологический этюд для дураков удается. Что чувствует тот, кто считает себя хозяином положения, когда на лобовое стекло его авто падает метеорит народного гнева, то бишь булыжник — орудие пролетариата. Правильно, он его не замечает, хотя по стеклу гуляют разводы трещин, похожие на куртуазный чмок Горгоны. Но когда из дождливой смуры вываливается пьяная в лоскуты рыль и опускает металлический брус на паркетный капот…

Справедливый гнев катапультировал пассажира из скорлупы авто. Человек был мелок, суетен и удобен для ликвидации. Резкий удар по открытым шейным позвоночкам прекратил полет тулова над слякотью будней. Враг хлюпнул ниц, точно поскользнулся. Все эти народные игры в летнем ночном дожде проистекали скоро.

Потом я энергично оккупировал салон «Вольво». По причине простой: хотел провести беседу с тем, кто уже отдыхал за рулем — профилактический удар спецназовской бутсы в голову удобен для диалога по душам, верно? Пока водитель приходил в себя, я бросил его подельника в багажник, чтобы тот своей неживой наружностью не испортил новое утро моим милым соседям.

— Жить хочешь? — задал лишний вопрос тому, кто этого хотел, если судить по неприятному запаху, исходящему от тела, придушенного страхом и веревками. Я заметил, что в подобных случаях у смертника возникает странный запах — запах чеснока, преющего в мокром тепле. — Тогда отвечай, хач, как на духу.

Вопросы были примитивны: кто, зачем и где? И хотя они были просты, но вызвали приступ дурноты у моего нового друга из ближнего зарубежья. Он заныл от ужаса и бессилия. Его щетинистое лицо покрылось потом. Белки закатились под веки, словно от наркотической передозировки. Неприятное зрелище — пришлось нанести отрезвляющий удар в челюсть.

— Кто ты? — повторил вопрос.

— Беннат я.

Я догадался, что это имя, но меня интересовало не оно. О чем я и сказал, подтвердив слова новым ударом. Строптивец наконец понял, что нужно говорить правду и ничего, кроме нее. И что же я узнал? Практически ничего: Беннат и Юннус (в багажнике) выполняли просьбу земляка Местана-оглы, который якобы попросил следить за квартирой в этом панельном доме.

— За кем следить? — уточнил.

— За должны-ы-ком, да, — хныкал кровью южанин, — Местан-оглы так сказал.

— Долги надо отдавать, — назидательно проговорил, интересуясь, где мне найти того оглы, кому я что-то должен. — И обшарил карманы, чтобы наткнуться на две фотографии именно с моей привлекательной жиголовской физиономией. — Верным идем путем, товарищ. — И повторил вопрос о местонахождении того оглы, кому я что-то должен.

— Нэ знаю я, — заныл Беннат. — Меня убу-у-ут.

— Выбирай: они потом, — сказал я, — или я сейчас.

— Нэ знаю я…

Я умею быть терпеливым, если того требуют обстоятельства, но когда моим доверием злоупотребляют… Накинув самодельную петлю из шланга на чужое горло, я с помощью отвертки принялся накручивать резину — удобное орудие для несговорчивых. И с каждым оборотом чесночный запах смерти усиливался.

— Ды-ы-ы, — вывалившийся язык был похож на галстучный стилячий хвостик.

Я даже посмеялся: Беннат, у тебя язык, как галстучный хвостик; в следующий раз его чик-чик, отрежу. Шутка плохо воспринималась — новый друг цеплялся за жизнь, как ухнувший в ущелье альпинист за спасительный трос.

— Итак, где мы найдем Местана, — повторил вопрос, — оглы?

— На Ры-ы-ыжком, — хрипел южанин, — на рынке. Там блызко.

— Так ночь же, — удивлялся я. — Покупатели все спят.

Подозреваю, что конвульсирующее под моей рукой тело окончательно потеряло веру в человека. Я вернул эту веру — ослабив резиновый капкан на горле. И пока счастливчик приходил в себя, я решил навестить квартиру, где резвилась молодежь, забывшая о времени, и тишине.

Мое появление было некстати. Я был зол: праздник мог превратиться в поминки, если бы моя рука не ошиблась при наборе телефонного номера. Почувствовав мое состояние, Катька заныла, мол, скука в Луговой, дождь и день рождения у Васи… Друзья толкались на лестничной клетке. Я поинтересовался: кто из них умеет водить машину? Вперед выступил акселерат Степа, технически многосторонний такой юноша. Давя вулканические прыщики на щеках, он согласился совершить ночное романтическое ралли в Подмосковье.

За четверть часа все вопросы, связанные с бензином, степиной бабушкой, теплыми вещами и проч., были решены и я с огромным облегчением наблюдал за удаляющими габаритными огнями своего драндулета.

Пора было возвращаться к своим делам. Что я и сделал, прыгая через лужи, изображающим из себя ночные карельские озерца.

Меня не ждали: человек, лежащий кулем на заднем сидении «Вольво», увидев меня, расстроился до крайности и засучил ногами. Сев за руль, я вырвал кляп из хищнической пасти, мол, говорите, если хотите.

И что услышал? То, что услышал, меня уморило. А уморило следующее: я отпускаю «брата» Бенната на все четыре стороны, а он в мои зубы десять тысяч долларов, кровно заработанные на продаже петрушки и кинзы.

— Сколько-сколько? — спросил я, выезжая на ночной проспект, похожий на реку под метеоритными потоками.

— Двадцать, брат.

— Мало будет.

— Тридцать пять, — ныл лавочник за спиной. — Болше нету, клянусь мамой.

— Надо подумать, — за стеклами трассирующими очередями мелькали рекламные огни. — Мало опять будет, однако, — продолжал я играть в ночной аукцион.

Странные времена и странные люди, в них живущие. Многие считают, что можно купить все и всех. И покупают. Правда, прежде закладывают свою бессмертную душу в ломбард, в окошке которого маслянится от счастья сатана. И в результате мы имеем то, что имеем: период полураспада, гниение идей, кровавую сукровицу из веры и надежды, сперматозоидную слизь вместо любви.

Железнодорожный вокзальчик напоминал аккуратненький прибалтийский замок. Освещенная новая автомобильная эстакада нависала над ним, подобно электрической дуге. Рынок темнел — я был прав: покупатели дрыхли, равно как и продавцы. Напротив торжища сияла от света прожекторов и дождя церковь. Было такое впечатление, что в этой глубокой полуночи происходит некое противостояние сил — сил света и тьмы.

Я притормозил машину у церковной ограды. На заднем сидении корчился человек без лица, напоминая пещерного червяча из моего детского бреда.

— Ну приехали, — сказал я. — Куда теперь?

— Сто тысяч, брат! И машы-ы-ыну!

— Не брат я тебе, — вспомнил слова одного из современных киношных героев.

Под чужое проклятье и вой машина закружила по проточным улочкам, омывающим рынок, как остров. Скоро я обнаружил то, что искал: это была современная коробка магазина, слепленная из цветного пластика и стекла. По уверениям Бенната, там по ночам трудился Местан-оглы в качестве директора. Охраняют его трое: секьюрити в зале и двое в служебных помещениях. Вооружение: пистолет, нунчаки и дубинки. Вход служебный из торгового зала, есть ещё «черный» — через него завозят продукты. Мой спутник был словоохотлив: он хотел ещё пожить на благо своей прикаспийско-нефтяной родины. Увы, я должен был его огорчить — и огорчить серьезно. Меня оправдывает то, что во-первых, на войне как на войне, во-вторых, подарил недругу легкую смерть: тык отверткой в ушную раковину — и переход из одного состояния в другое практически неприметен и бескровен. Потом: я ничего не обещал. Как правило, держу слово. А нет слова — есть труп.

…Я люблю ночные магазинчики: давки нет и продавщицы любезны, как шлюшки на Тверской.

Магазинчик самообслуживания с диковинным названием «Нешомэ» освещался, точно праздничная карусель. У стеклянной двери дежурил охранник, похожий выражением ожиревшего лица на одного из чмокающих младореформаторов. Из кобуры секьюрити прорастал рифленой рукояткой ТТ. За двумя кассовыми аппаратами трудились прелестницы, готовые обслужить любого покупателя, ещё две брюнеточки на кривоватых ножках фланировали по торговому залу.

Я медленно прошел вдоль стеллажей, заставленных бутылочными снарядами. Принялся выбирать продукцию завода «Кристалл». По законам психологии: обостренное внимание к моей персоне должно постепенно угаснуть. Что и происходит: через несколько минут секьюрити вкусно зевает, кассирши и продавщицы полощут некого любвеобильного Магомета, обзаведшегося гаремом. Я беглой тенью скольжу в дверь служебного помещения. Перемещаюсь по коридору, пропахшему мылом, мукой, маслом и проч. В небольшой подсобной комнатке дежурят двое — играют в нарды. Один из них мне знаком — знаком свежими шрамами на лице: стальная проволока тем и хороша, что оставляет приметные следы. Следовательно, я на верном пути и обладаю неограниченным моральным правом карать тех, кто покушался на мою жизнь.

И я заканчиваю национальную игру: стрела, пущенная из дартса, впивается в глазное яблоко тому, кто рискнул посетить чужой дом без приглашения. Стрела верно заершилась в глазнице и тем не менее организм ещё функционирует: рука передвигает шашки, правда, уже неверно их перемещая.

— Чыво ты, Магомэт? — удивляется его напарник, поднимая голову от доски. Подозреваю, что у гарема возникли проблемы: муж, пришпиленный к стене стрелой, плохой муж — малопроизводительный муж. — А?!.

Булава с водкой обрушивается на голову вопрошающего — голова оказывается крепче стекла. Правда, её хозяин, окропленный ненатуральной родной, заваливается набок. Такое положение вещей не мешает мне догадаться, где кабинет директора. Ногой выбиваю дверь — за столом трудится человечек с нерусским лисьевидным личиком.

— Оглы! — гаркаю я. — Местан, мать тебя так!

— Ы-ы-ы?! — открывает тот рот от изумления.

— Узнаешь?

— Нэ-э-э — от страха не признает.

— Тихо, урюк, — предупреждаю, тыкая тиг под рессорное ребро. Пош-ш-шел!

— Деньги я давал, — пытается понять суть происходящего, продолжая меня не узнавать. — Всем.

— А мне нет, — и требую вести к «черному» ходу; с ключами, естественно.

Решив, что происходит скок отмороженного хлопца из рязанской провинции, директор не противится: главная цель — выжить.

У двери запасного выхода предупреждаю, чтобы оглы не тешил себя иллюзиями и сдержанно вел себя на улице. Никаких резких движений, азер, а то я сам занервничаю и совершу тык в прокуренную твою печенку.

Ключ хрустнул в замке — и мы обрели свободу в мире, хрустальном от дождя и света фонарей.

Уже в машине обратил внимание на телодвижения, совершаемые секьюрити магазинчика «Нешомэ» и женским коллективом: они потерянно бродили меж стеллажами, будто искали что-то. Или кого-то? Я посмеялся: ищут вчерашний день. Директору было не до веселья: его мелкое, повторю, лисьевидное личико парило от ужаса: во-первых, он признал автомобиль, в багажнике которого, по-моему утверждению, находились те, кому он поручил деликатную работенку, во-вторых, «должник» приобрел знакомые по фото черты, в-третьих, вопросы… Вопросы были нелицеприятны: кто, зачем и где?

Поначалу беседа не складывалась. Кажется, моему собеседнику показалось, что он вот-вот будет освобожден летучим отрядом земляков-нукеров. Нож под ребро привел в чувство Местан-оглы, он заныл в голос, качаясь от боли, как монгол-шаудан на лошади. Я повторил вопросы и получил общие ответы. После чего пришло понимание: нахожусь только в начале пути, точнее на первой ступеньки лестницы, ведущей в криминальный иерархический мирок.

Нет никаких сомнений, что два соглядатая, нашедших последний свой приют в багажнике, и ещё теплокровный субъект звенья одной цепи. И звенья эти маркированы цифрой «6», то есть они «шестерки», ими прикрываются те, кто на самом деле способен влиять на ход событий.

По уверениям Местан-оглы, он святее Магомета, который исламский созидатель, и практически ничего не знает. Я посмеялся, богохульствуя: у Магомета, говорят, большой гарем, а значит, большие проблемы. Меня плохо поняли, и я объяснил: во всех делах, где замешаны женщины, можно шею сломать. И потом: Магомет, который в подсобке, разукрашен нашей лучшей в мире сталью, а это доказывает многое — доказывает, что меня хотели уничтожить.

После этих слов именно меня поняли прекрасно и поспешили наделить информацией. Из неё следовало, что некто попросил Местана-оглы оказать ему услугу и проследить за столичным молодцом (фото прилагается), проживающего по такому-то адресу.

— Некто — это кто? — задал я вопрос.

— Не знаю…

— Знаешь!

— Не знаю, клянусь мамой.

— Тьфу ты, — не выдержал я. — И Магомета запустили в квартиру, чтобы он пожелал мне спокойной ночи?

— Посмотреть, да? И все, клянусь мамой.

Я рассмеялся: маму вы свою совсем не жалеете, и задал естественный вопрос о цене, которую мой собеседник готов уплатить за свою бесценную, но урючную жизнь.

— И начинай со ста «кусков», — предупредил, — оглы.

После того, как я был снова правильно понят, начались новые страдания: нет таких денег, брат, нет, клянусь…

— Вот только маму не трогай, — устал я. — И говори правду.

Оказывается, правда бывает страшнее смерти. Когда выяснил, что без радикальных действий не обойтись, то решил упростить отношения с вруном. Ударом руки в его кадык прервал диалог — зачем попусту говорить, если можно помолчать.

Автомобиль мчался по скоростному шоссе. Дождь прекратил и за лесными массивами угадывался новый день: у горизонта происходила титаническая вечная борьба тьмы и света. Лезвие будущего утра казалось пытается распороть брюхо ночи, чтобы выпотрошить требуху полнощных наваждений и страхов.

Я вспомнил другую ночь и женщину в ней: зачем кромсать сумасшедшую журналистку, да ещё с такой художественной резкой? А если некто решил прикрыть свой тонкий расчет столь топорным исполнением?

Вопросы-вопросы, пока не имеющие ответов. Что делать — я в начале пути. И путь этот, возможно, закончится для меня через несколько дней… или несколько столетий?..

У меня мало времени — это я чувствую. Пока на шаг опережаю врагов. Они уверены в своей силе и это дает мне преимущество, небольшое, но преимущество.

Что там говорить: начало моих боевых будней на гражданке резвое: два трупа, складированных в багажнике, а впереди — ещё более прекрасные перспективы.

Ночная поездка заканчивается на окраине Луговой — местечке, удобном во всех отношениях. Во-первых, далече от цивилизации, во-вторых, хорошо мне известном. Здесь находится старый коровник с огромной выгребной ямой, о которой сказывал дед Матвей, когда притопил в ней «восточного» германца. История та случилась годков двадцать назад, во времена расцвета интернационального и колхозного движения, но народный сказитель повествовал её всякий раз, приметив на столе бутыль.

По глубокой колее автомобиль продирается к забытым строениям, от которых остались одни бетонные стены да яма с дерьмом; остальное домовитые луговчане растащили по своим углам.

Когда свет фар пляшет на стенах, серебрящихся от дождя, выключаю мотор. Оплеухой привожу в чувство оглы, посчитавшего, очевидно, что ему удалось без маеты перекочевать в мир иной.

— Ыыы, — страдает, осознав, что по-прежнему находится в трудном полете над земной юдолью.

— Повторить вопросы, — проявляю благосклонность к его положению. — Или не надо?

Мой новый недруг решает быть последовательным и, проклиная мой род до седьмого колена, заявляет, что я не услышу от него более ни слова. Подобный героизм вызывает у меня улыбку. Мне нравятся фанатики. Вскрывать их так же интересно, как медвежатникам незнакомые сейфы. Что для этого требуется? Верно — подручный инструмент. Например, рашпиль. Его я и сыскиваю в бардачке. Оглы пока не понимает моих намерений и живет иллюзиями о благополучном исходе. Резким движением тискаю рашпиль в его приоткрытый рот, где угадываются окоронкованные золотом зубы. Помнится, я был прилежным учеником и у меня была пятерка по труду, в частности, по обработке металлов. И поэтому реакция человека под моей умелой рукой удивляет: он корчится, точно ему неприятна вся эта трудовая терапия — он хрипит и требует к себе внимания, не хочет ли он пожаловаться мне же на свою плачевную участь? Я вырываю инструмент с золотым налетом из пасти: что случилось, герой из героев; кажется, у вас, трупная мразь, возникло желание поговорить на острые темы дня?

— Ыгы, — щербатится зубками, похожими на зубцы кремлевских стен.

Я смеюсь: зубы у тебя, оглы, как зубцы кремлевских стен. Мою шутку плохо понимают, в радужных зрачках врага сияет священный ужас. И я понимаю противоречивые его чувства: мало кому приятны такие лечебные процедуры по ночам.

Не верю в доблесть тех, кто готов ради идей пожертвовать собой. Боль развязывает языки всем. А те мифы о героических мертвых, которыми пичкают живых, есть вульгарная небывальщина им в утешение. Конечно, Местан-оглы тоже надеется на лучшее. Он готов рассказать мне все, как на духу, а я отпускаю его на все четыре стороны за двести тысяч долларов.

— Да, брат? — клацает поврежденной челюстью.

— Двести, — шучу я, — пятьдесят.

Дурак не понимает, что обречен. Я знаю, что такое «кровная месть», и мне не нужны лишние проблемы. Впрочем, почему бы не предоставить шанс врагу, если он его, естественно, заслужит — заслужит правдивыми ответами.

И я их получаю в полном объеме. Да, Местан-оглы и его нукеры выполняли «грязную» работу по вышестоящему приказу. Команда на мою ликвидацию последовала от вора в законе «Ахмеда», то бишь Ахмеда Исмаилова. Найти его можно в гостинице «Украина», там он проживает со своими многочисленными родственниками.

— Он ваш или кто?

— Он ваххабит.

— Чечен, что ли?

— Чечена, — испуганно повторяет, — чечена.

— А какой номерок, — спрашиваю, — чисто конкретно?

— Не знаю, брат, — кается мой собеседник. — Ахмед к машине выходил, клянусь…

— А я тебе верю, оглы, — успокаиваю.

Думаю, счастье мне улыбнулось: враги отнеслись к выполнению боевого задания спустя рукава, решив, что имеют дело с рядовым жителем столицы, которого можно вырезать из жизни, точно фигурный силуэт из жести. И что теперь? Нас ждут затяжные бои или кавалерийский прискок?

— Об Ахмеде расскажи, — требую, — мало-мало.

Меня не понимают: вор в законе — он вор в законе на всей широте и долготе нашей любимой родины. Уважаемый человек, да, смеюсь я, чай, не петрушку да кинзу продает на рынке, а траву-дурман да хохлушек-галушек? Местан-оглы закатывает глаза к небесам и становится похожим на кающего грешника, мол, мое дело малое: молиться и молиться своему аллаху в тюрбане.

— Молись, оглы, — задумываюсь, — молись.

Я чувствую, что информатор правдив, как никогда, но это никак не облегчает его доли. Он лишь зубец в гигантском и опасном механизме, ему неведомы приводные ремни, основные его узлы и стержневые рычаги, он не имеет перспективы для дальнейшей работы в криминальной конструкции по той причине, что не выполнил точно приказ шестерни. То есть настоящий оглы обречен на смерть и лучше для него будет, если закончит свой бренный путь в выгребной яме коровника.

— Хорошо, — говорю я, — хотя ничего хорошего. — И выволакиваю тушу из салона автомобиля. — Спокойно, кыш-мыш, — развязываю ноги. — Пойдем, провожу.

— Не надо, — от нетерпения пританцовывает под светом фар. — Надо мне, брат.

— Чего надо?

— Надо!

Наконец догадываюсь об физиологической потребности Местан-оглы и указываю направление — за угол. Конечно, он поспешно туда галопирует, таща за собой блестящих от света габаритных огней веревочных змеек и теша себя мнимой свободой.

Выходит проще, чем я задумываю. И вины моей никакой — значит, планида такая у Местан-оглы: забежать в темный уголок по малой нужде и обвалиться в ароматную трясину выгребной вечности.

Плюм-х, услышал я, ах-а-а-ах, услышал, плюм-х, услышал и ночная тишина отчего края снова вернулась к своей основе, нарушаемая лишь дождевой капелью.

Хороши же игры национальных меньшинств на свежем воздухе, радуюсь я и открываю багажник. Там тихо покоятся два нукера-неудачника. Их одухотворенные лица застыли, как гипсовые маски поэтов просвещенного ХIХ века. Как говорится, смерть украшает человека, как вензелевые завитушки фасад публичного дома на Якиманке.

Вываливаю первое тело на землю — оно падает ниц в лужу, обрызгивая грязью мои ботинки и брюки. Проклятье! Второй мертвец с отверткой в ушной раковине более доброжелателен: вляпывается в сырую землю, точно камень. Так, что дальше, сержант? Надежно цапаю за вороты пиджаков трупы и волоку их к яме; они, как бревна, тяжелы без питательной энергии жизни.

Ботинки спецназа пробуксовывают и я едва не падаю в липкую слякоть. Матерясь, продолжаю путь. На гражданке легче убивать, да труднее свободу получать от бесполезных тел.

Подтащив груз 200 к углу коровника, понимаю, что без освещения не обойтись. Возвращаюсь к машине. Рыдая фордовским мотором, она непослушно продвигается по скотному двору. Свет фар искажает мир до неузнаваемости. Такое впечатление, что нахожусь на острове, прорастающим огромными сияющими кораллами.

Выключив мотор, не тороплюсь действовать, словно желая запомнить природный каприз. И когда я так сидел в тишине, вдруг из ничего возник звук, будто пела птичка из гусь-хрустального стекла: фьюить-фьюить. Рука понимает быстрее ума: телефон.

— Доброй ночи, — слышу знакомый женский голос, напряженный, с хрипотцой.

— Здрастье, — чуть теряюсь, — товарищ Лахова.

— Почему так официально? — смеется капитан милиции.

— От волнения-с, Александра Федоровна.

— Кажется, Дмитрий Федорович собирался в гости?

— Так точно.

— Дела? — понимает. — И где ты сейчас, если не секрет?

— На краю, — сознаюсь, — земли.

— Далеко-о-о, — говорит с придыханием.

— Курите?

— Давай на «ты», — предлагает. — На «вы» в три часа ночи как-то…

— М-да, — соглашаюсь. — Значит, куришь, Александра?

— И пью, — смеется, — кофе.

— И я хочу, — признаюсь, — кофе.

— Тогда в чем дело? Приезжай. На машине?

— На телеге.

— Жаль, что не на ракете, — смеется женщина.

Легкий любовный флирт необыкновенно вдохновляет меня, как пьянчугу царская чарка. С новыми силами выпадаю из автомобиля. Скользя по мягкому суглинку, нахожу широкую доску. Укладываю её у края ямы с жижей приятного для глаза янтарного оттенка. Стараясь реже дышать, затягиваю на доску первого мертвеца, потом второго…

Остается пожелать моим врагам только счастливого плавания в дерьме вечности, и с этой мыслью не без усилий приподнимаю край доски. Трупы медленно по ней сползают, словно нехотя, затем, совершив безвольный ветошный кульбит, плюхаются в разжиженный янтарь. А если говорить без патетики, то зрелище было отвратным: все-таки говно не мед и к завтраку его на булку с маслом не намажешь.

Усмехаясь над таким тупоумным заключением, отправился к машине. Позволил себе расслабиться — и едва не упал. Вернее, упал на руки и колено. Чертыхаясь, присел у лужи, черпнул ладонями теплого дождя. Даже хотел сполоснуть лицо, да вовремя вспомнил, где нахожусь. И так, подозреваю, от меня несет за версту скотным двором. Представляю, чувства той, кто ждет меня на чашечку кофе. А что делать? Как говаривал классик: полюбите нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит.

Еще он, похоже, говорил о быстрой езде — и это точно: кто из нас не любит лететь над трассой с ветерком, чтобы перед бампером плясала, заметая подолом, рыжая хохотунья по имени Смерть.

Порой кокетка отчетливо проступала, когда с авиационным гулом накатывал импортный лимузин, за рулем которого находился камикадзе отечественных дорог. Свет фар слепил и в их многоцветном сиянии замечалась эта развеселая деваха, зазывно отмахивающая рукой, мол, я люблю вас, дави на газ!

Что я и делаю, стараясь, однако, отстрочить наше неизбежное рандеву. Не все дела переделаны, не все враги повержены, не все барышни полюблены, не так ли, сержант?

Усталость почувствовал уже на улицах спящего города. Даже мой армейский организм умаялся от бесконечного напряжения «мирных» будней. Как говорится, мирный атом — на страже родины. Если, конечно, представить, что все мы на своем земном шарике находимся в ядерном реакторе некой Вселенской коптильни.

Капитан милиции Лахова проживала в Олимпийской деревне, что на юго-западе столицы. Бетонный жилой массив, воздвигнутый лет двадцать назад, никак не напоминал аграрное поселение: стареющий мегаполис, где в клетушечных квартирках мылили свой век те, кто смотрел из окон только тогда, когда пытался удостовериться в метеорологическом прогнозе.

Припарковав машину, вышел на пространство, продуваемое сырыми ветрами. Поежился от мысли, что мог каждый день ходить меж этими чудовищными мертвыми строениями и думать, что жизнь удалась.

Подъезд был защищен от мелких террористов металлической дверью, да нажатие на кнопочки с цифрами «3», «7», «9» открыли её. Дремавшее кошачье семейство прыснуло из-под ног, точно смех циркового арлекина. Стены и лифт были исписан призывами «бить жидов и спасать Россию». Одни глупцы ищут абстрактного врага, усмехнулся я, другие — конкретного. Все хотят найти, кто виноват и что делать? Кажется, я тоже в их числе.

Ну да ладно, утешаю себя, не я придумал этот мир и даже не я первым начал боевые действия, но если они начались, то отступать некуда: мы все стоим на последней ступеньке, после которой начинается замусоренный подвал, где пытают окровавленные тушки наших душ, потравленные сахарным гексогеном.

Дверь в общий коридор была приоткрыта. Вместе с теплым домашним запахом у истомленной пыльной лампы плавали сновидения.

Женщина в джинсах и майке встречает меня на пороге, как обеспокоенная мать встречает гулящего сына. На миловидном лице Александры легкие следы поспешного грима цвета сочинских чайных роз. А в уголках её влажных глаз таилась иступленная страсть…

— Наконец-то, проходи, — и буквально затянула меня в квартиру. — Я сейчас, Дима.

— А я торопился, — топтался на мраморных плитах маленькой прихожей, чувствуя, как мой навоженный агрессивный запах рвется в чистое пространство комнат, заполненных джазовой мелодией.

— Что? — крикнула из спальни.

— Того, — застеснялся, — меня бы постирать. Пахну как ковбой из Майями.

— Ты был в Майями?

— Не был я ещё там, — забурчал, — пока, — расшнуровывал армейские ботинки. — Говорю, пахну как пастух.

— Кто труп?

— Какой труп?

Это называется двое, он и она, поговорили в четыре часа утра под горячие ритмы негритянского джаз-банда из вышеупомянутого Майями.

Эх, оказаться бы сейчас под пыльными североамериканскими пальмами, чтобы греть мамон у мирового океана и не думать о любимой сторонке, где происходят странные события, похожие на бесконечную ночь длинных ножей. Да нет, черт возьми, нельзя в Майями! Кто тогда остановит кровавую резню здесь? Патетично? Возможно? Что не мешает мне чувствовать себя причастным к новейшей истории.

— Так о каком трупе речь? — появилась Александра с банным полотенцем и, чуть поморщившись, сказала: — Все же я тебя пополоскаю…

— Как енот-полоскун полощет рака, — вспомнил зоологический мир, чтобы очистить его от песочка, а потом слопать за милую душу, да?

— Ага, — радостно ответили мне и облизнулись.

Вот за что люблю дам, так за их непосредственность. Хотя, как известно, женщины делятся на дам и не дам. В первом случае, они дают сразу, а потом берут все, включая и святую душу, во-втором — тоже самое, но с играми в собственную святость.

— Живым я отсюда, кажется, не выйду, — вздохнул, переступая порожек ванной комнаты.

— Не бойся, выйдешь, — засмеялась Александра. — Давай-давай, не стесняйся. — Открыла кран, тиснула в руки флакон с пеной и под шум воды вышла вон: — Ныряй, я сейчас…

Ванная комната походила на монументальное произведение искусства, созданное по индивидуальному заказу. Даже не верилось, что такое можно пристроить в панельном доме. Мрамор черный-мрамор белый, позолота ручек, огромное зеркало и главное: похожее на морскую шлюпку «джакузи» со всеми удобствами для помыва. Унитаз цвета «глотка нового дня» (это я про кофе) напоминал царский престол, на который было страшно сесть.

Я почесал затылок: что делать? Оскорблять такую красоту своим ароматным телом? Однако делать нечего — корытце ванны заполнялось озерной, казалось, водой. Вылил туда содержимое флакона и, стащив трусы, заступил в шлюпку «джакузи», в которой задымилась пена. Эх-ма! Жизнь наша! Омоем тело и душу, чтобы после грешить, не так ли, сержант?

В теплой воде почувствовала себя, как космонавт в невесомости: было легко и приятно. Как мало надо для счастья — плыть в озерном пространстве нашего неустойчивого бытия и ни о чем не думать. И о чем можно думать, если находишься в полной безопасности. Так, наверное, чувствует себя ребенок в юрте маминой утробы. Хорош-ш-шо!

— Не уснул, — вошла Александра с подносом в руках. — Коньячку для душевного уюта?

— Можно, — и поднял маленький бокал, на донышке коего плескалась жидкость, настоянная на французских холеных клопиках, о которых я и сказал.

— Какие ещё клопики, — возмутилась гостеприимная хозяйка, — коньячок на родных мухомориках.

— Ну, тогда другое дело, — притворно успокоился я и произнес тост. За твои глаза, похожие на карельские озера.

— Нет, — не согласилась, — у меня глаза, как патовый лед айсбергов.

— Как это?

— Айсберг таит, да?

— Так.

— А внутри него хранится этот патовый лед — синий-синий…

— Ну?

— Что ну? — передразнила. — Красиво же.

— Не знаю, — пожал плечами, — не видел. А карельские озера видел.

— Ах ты, противный, — и шлепнула ладонью по воде.

— Может лучше выпьем, — вскричал, отплевываясь от мыльных брызг, — … и что-нибудь, кроме шампуня!

— А-а-а, — махнула рукой прекрасная женщина. — Гуляй, рванина!

Из воздуха возникла бутылка коньяка с этикеткой, на которой горбились хребты араратских гор — и праздник любви начался.

После активного возлияния границы реального мира начали терять строгие линии. Было такое впечатление, что мы, находясь в полузатопленной шлюпке, переплываем в другое измерение, где не существует таких земных понятий, как высота, длина и ширина. В этом смысле новая среда обитания была подвижна: её полагаемые рубежи напоминали искрящуюся неустойчивую субстанцию, которую можно свободно пройти насквозь, чтобы в свою очередь…

— Я сейчас взлечу, Дима, — чувствовал под руками вибрирующее от смеха обнаженное и крепкое тело новой женщины.

— Полетим, — требовал я, — но вместе.

— Конечно, вместе.

— Но я пока не могу, — признался.

— Почему?

— Это… буй… мешает.

— Какой буй?

— Какой-какой, — смеялся, — обыкновенный такой буй.

Когда Александра таки вникла о чем я, то, хохотнув, нырнула в мутные от пены воды, словно не веря мне до конца. Она ещё не знала, что я не вру, если это делаю, то в крайних случаях. А зачем лгать той, которая нравится глазами с льдинками?

Я почувствовал, что предмет, препятствующий моему взлету к неизведанным мирам, исследуют самым тщательным образом. Так, должно быть, любознательные ученые из экспедиции Ж. — Ж. Кусто изучают фауну и флору Тихого океана.

— Ух! — вынырнула пытливая женщина из глубоководной бездны «джакузи». — Какой там буй! — Воскликнула. — Там атомная подводная лодка Щ-29!

— Щ-29? — удивился я. — Как интересно.

— Ну точно! — потекшая тушь окаймила её глаза и моя будущая женщина смахивала на сказочную экзальтированную принцессу.

— А что такое у нас «Щ»? — валял дурака.

— «Щедрый», — хохотала.

— С ума сойти, — губами обследовал женскую грудь, она была скользкой и напоминала плотные мячики с двумя ниппелями сосок. — А двадцать девять?

— Сам догадайся!

Смеясь, мы посмотрели друга на друга и прекрасно поняли…

— Не пора ли субмарине войти в гавань, — предложила Александра.

— А почему бы и нет, капитан, — не противилась команда Щ-29.

Словом, случилось то, что случилось. Почти так, как поется в модных песенках: «Каждый хочет любить, и солдат и моряк. Каждый хочет иметь…» или «…и в гавань входили корабли», и их встречали декоративными взрывами петард и праздничными здравицами.

После благополучного завершения торжеств на воде, над и под ней они продолжились на суше — правда, после короткого отдыха.

— Может, бой хочет бай? — поинтересовалась женщина, когда мы оказались в спальне, освещенной напольным светильником, похожим на яйцо динозавра.

— Я хочу, — обнял её за плечи, — тебя.

— Дай перевести дух, хуанито, — прилегла на мою грудь и внимательно взглянула.

— Что, родная?

— Лю-бу-юсь, — проговорила по слогам. — Какой ты красивенький, уточнила, — у меня.

— Дурочка, — застеснялся. — Какой есть. — И отшутился: — Пацан как пацан.

— Пацан, а я… — запнулась, — тетка.

— У меня никогда не было такой великолепной тетки, — и притянул её лицо к своему, — с глазами патового льда.

— Правда?

Я рассмеялся: поначалу все женщины кажутся такими недоступными, как кордельерские скалы, а когда они, прекрасная половина человечества, покорены, то происходит некое странное превращение: становятся чересчур доверчивыми и частенько глупенькими. Александра замахнулась, мол, как дам за дам. Я перехватил её руку, и мы принялись бороться, похожие со стороны на борцов вольного стиля. Понятно, что в конце концов победила дружба.

Женское тело было грамотным в любви, но давно не востребованным, выражусь столь не изящно. Прежде Александра сдерживала чувства, словно не веря в происходящее, затем, очевидно, убедившись в искренности моих чувств, решила не сопротивляться и плыть по бурному течению реки — реки первородного греха. Ее скуластое (с азиатинкой) лицо заострилось, в створках раковин век угадывались жемчужины зрачков, губы, наполненные энергией вожделения, были искажены в пароксизме наслаждения…

Она была потрясающе откровенной в любви, моя новая женщина. Она будто умирала, чтобы через несколько мгновений (или вечность?) воскреснуть.

— Прости, — говорила. — Я совсем не думаю о тебе.

— Милая, — посмеивался, — я тот, кто думает о себе сам, как реактор АЭС.

— АЭС? — не поняла.

— «Атомное чувство — любовь, берегись-берегись его», песенка такая.

— И что?

— Скоро подойдет реакция в реакторе, — шутил, — и тогда держись!

— А что было в ванной комнате? — удивилась.

— Детские забавы, — ответил. — Игра в «американку».

— Игра в «американку»?

Пришлось объяснить: частенько в школе мальчики и девочки спорят спорят по любому поводу. Проигравший обязан выполнить любое желание победителя, то есть исполнить «американку». И как правило, девочки стараются уступить.

— Почему?

Я отвечал: не может же она тащить пацана в укромный уголочек, чтобы там вволю потискаться, а мальчишки только об этом и думают, и делают. Александра рассмеялась: получается, я мечтала тебя, хуанито, затащить затащить с определенными целями?

— Наша цель — Майями!

— Майями?

— То есть райское наслаждение, — объяснил, — как там.

— Ты был в Майями? — повторила вопрос.

— Нет, хотя думаю: эдем на земле, — ответил. — У меня там школьный друг живет — Славка Седых…

— А я здесь с тобой, — её тело было шелковистым и палящим, точно песок на незнакомом океанском побережье с декоративными пыльными кипарисами, как в раю.

Это было последнее, что зацепило мое воспаленное от плотской услады сознание. Возникло впечатление, что моя восторженная душа воспарила из консервной оболочки тела и метнулась в некий туннель — то ли смерти, то ли вселенского перехода из одного измерения в другой.

С невероятной, близкой, должно, к скорости света душевная моя субстанция в 4,5 грамма перемещалась по туннелю, похожему на открытый космос беспредельной своей бесконечностью, сафьяновым мерцанием умирающих звезд и далекими, нарождающимися в муках химерическими галактиками… Затем впереди брызнул свежий рассвет, и с каждым мгновением он насыщался, словно этот незнакомый пространственный мир, как холст, пропитывался колером фанатичного живописца.

После последнего судорожного движения душа моя впадает в безбрежное пространство ультрамаринового наслаждения. Необыкновенная легкость потустороннего полета и радость освобождения от земных пут делают её бестолковой: беспечно кувыркается она в многомерном ОКЕАНЕ ЛЮБВИ.

И продолжается это до тех пор, пока из ниоткуда возникает воронка, которая, разрастаясь, начинает затягивать в смутное нутро свое беззаботную, как дитя в песочнице, душу. И когда субстанция в 4,5 мегатонн понимает, что возвращение в мрак жалкого плоского мира неизбежно, то исторгает из себя такой отчаянный вопль — вопль обманутой души, что, кажется, сама она гибнет навсегда в ослепительной вспышке ядерного оргазма…

— Тише, милый, тише, — слышу знакомый голос, — ты весь район перебудишь. И особенно телефонисток АТС.

— АТС?

— Телефонная, говорю, станция. Здесь рядом. Там такие барышни, засмеялась. — Еще прибегут…

— Прости, — пытаюсь восстановить дыхание: душа вновь вернулась в консервную банку тела, и это возвращение трудное. — Кричал, что ли?

Александра смеется: если бы так — орал, как гиббон с бананом на баобабе, на которого охотится царь зверей.

— Я — гиббон с бананом? — обижаюсь в шутку. — А ты тогда кто?

— И я тоже, — хохочет, — гиббон, — целует в щеку, — но женского рода.

— Это утешает, — признаюсь, зевая. — Извини…

— Спи-спи, — просит.

Я почувствовал приятную теплынь обожания, исходящую от любимой, и, закрыв глаза, поплыл на волне приятного сновидения. И скоро эта волна небытия превращается в океанскую, где бултыхаюсь я. Вода чиста и виден подводный подвижный мир, завешенный гардинами водорослей. Берег золотится песком и кажется диким: ни одной живой души. Тихие волны прибивают меня на отмель, нагретую смиренным солнцем. Незнакомая местность настораживает, но не настолько, чтобы бежать. И куда бежать? Куда идти, сержант? В нерешительности переминаюсь на шипящей линии, где сходятся в вечном своем противоборстве суша и вода. Растительность странная — южно-кактусовая, а вдали плавятся кипарисы из цветного пластика.

Сделав несколько шагов, утопаю по щиколотку в горячем песке. Меж кустарниками тропинка — куда она может вывести? Мои размышления прерывает движение в дальних кустах. Некто в пестреньком летит вниз по петляющей тропинке. Отступаю под защиту гигантских колючек и вижу: на побережье показывается ангельское золотоволосое создание. Молоденькое диво в летне-легком платьице, за тканью которого угадывается выточенная природой фигурка — выточенная до фантастического совершенства. За плечами ангелочка рюкзачок. Так мне показалось, что рюкзачок.

Потом диковинка бежит в океан по колени, словно проверяя температуру воды; вернувшись на берег, начинает стаскивать заплечный предмет. Так мне показалось, что пробует его снять. Наконец это удается: девушка как бы дергает за тесемочку и… и я не верю своим глазам. То, что считал рюкзачком, оказывается крыльями. Да-да, крыльями — ангельскими, цвета чистых облаков.

И пока я, оцарапанный иглами кактусов, приходил в себя, ангелочек бросил эти крылышки на песок, а затем и платье… Да, она была само совершенство. Природа потрудилась на славу: никаких изъянов — тело по форме напоминало бесценную древнегреческую амфору.

Неуверенно переступая, чудная дива входит в мировой океан, смеясь, падает в него и начинает барахтаться в счастливом грехопадении. А что же я, грешник? Ничего умнее не придумываю, как… похитить крылья. Да-да, стянул их самым хамским образом. Кажется, сам не понимал, зачем это делаю, и тем не менее совершил столь неопрятный проступок. И вновь затаился в цепких кактусах, невольно ощупывая крылья — были они легкими, из нежного птичье-поэтического пуха.

Накупавшийся вволю ангелочек выходит из воды — я вижу шафранную по цвету заплаточку между её ладных ножек, которая почему-то не вызывает никаких чувств, кроме умиления. Обнаружив пропажу, девушка ведет себя спокойно: натягивает на мокрое тело платье и смотрит на кустарник, где таится дурачок в моем лице, потом, улыбнувшись проточной улыбкой, говорит:

— «I can't give you nothing but love, baby!»

— Чего? — от удивления вываливаюсь из кактусов.

— «Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малыш!» — переводит слова песенки. — Я тебя приглашаю на танец jig. — И протягивает руки. — Зачем мои крылья тебе, Дима?

— Не знаю, — признаюсь. — Наверное, не хочу, чтобы ты улетела.

— А зачем? — спрашивает. — Будешь меня любить, не улечу.

— Ты ангел?

— Я твой ангел-хранитель, — и, взяв из моих рук крылья, просит, чтобы помог надеть. — Я их снимаю, — считает нужным объяснить, — только когда ты спишь.

— Но сейчас, — удивляюсь, — не сплю?

— Тебе только кажется, что не спишь.

— Да? — перемещаемся по песку в танце jig, не касаясь друг друга.

— Да, — отвечает уверенно.

— А почему именно ты мой ангел-хранитель? — не унимаюсь.

— В каком смысле?

— Ну ты вся такая… — не найдя слов, жестами рисую в воздухе контуры совершенной женской фигуры. — И это… слабый пол ты…

— Это не ко мне, — запрокидывает умытое океаном лицо в немые вечные небеса.

— А имя твое?..

— Даная, — отвечает. — Прости, мне пора.

— Почему?

— Потому, что и тебе пора…

— Даная, ты о чем?

— Просыпайся, милый, — говорит колдовская девушка с крыльями, но уже иным, чем прежде голосом.

— Что-о-о?

— Пора-пора, Дмитрий, — и вижу лицо, мне хорошо знакомое глазами цвета тающих арктических айсбергов.

— Доброе утро, — потянулся к земной женщине по имени Александра.

— Уже вечер, — пошутила. — Спал как младенец. — И приказала, чтобы я привел себя в порядок. — Нас ждет поздний завтрак и работа, — включила магнитофон, который тотчас же ударил африканскими тамтамами.

— А любовь? — шлепал в ванную комнату.

— Что? — не поняла из-за джазового шквала. — Ты о времени? Уже полдень.

— Понял. Спасибо, — и переступил порог ванной с чувством, что недалекое прошлое с Александрой было лишь приятным видением. Иногда кажется, что живем, как во сне.

Сон? Принимая душ, вспомнил странную грезу, где приключилась встреча с прекрасной незнакомкой. Да, она была совершена, эта девушка, от природы совершена, но её полудетские лопатки напоминали крылья… то ли крылья птицы, то ли ангела? Ангела?.. Что за чертовщина? И на этом память отключила прошлое — настоящее врывалось требованием:

— Завтракать! Или уже обедать, уж не знаю!

Прибываю на теплую, как отмель, кухоньку. Обнимаю Александру за плечи. Садимся за стол. Что может быть приятнее завтрака с любимой. Известные наши дела были отложены в дальний ящик и мы говорили обо всем и ни о чем.

— Как ты себя чувствуешь, родной?

— Прекрасно! А ты, родная?

— Лучше всех на свете.

— Не верю!

— А ты верь, — и, как ребенок, показала язык цвета океанской раковины (изнутри).

Вдруг раздался странный живой звук за окном. У меня было впечатление, что бухает оркестр — яростно и неумело. Александра засмеялась: да, именно оркестр, милый мой, духовой, с медными трубами и такими же тарелками гонит в соседний парк отдыха на генеральную репетицию перед выступлением на выходных.

— Как-нибудь приглашу в парк, — пообещал. — Потанцуем под духовой оркестр.

Александра рассмеялась: там только пляшут те, кому за тридцать, и глубоко за тридцать.

— Именно тогда и приглашу, — невозмутимо отвечал, — когда нам будет глубоко за сто.

Оркестрик, бухая, убыл в невидимый парк, а мы продолжили наш поздний ланч, переходящий в ранний обед с видами на преждевременный ужин, во время которого Александра для смеха поведала несколько баек о своей чисто конкретной ментовской службе. Я бы не поверил, однако как тут не поверишь?

Например, такая вот правдоподобная история: в два часа ночи в отделение милиции обратился встревоженный гражданин по фамилии Голиков. По его словам, банда малолеток из пяти-шести человек поймала на огороде его козу Розу и снасиловала несчастное животное. От стыда и позора коза сдохла. Кто будет платить неустойку? Разумеется, хозяину мелкой рогатой Розы поначалу не поверили, потом поверили, когда он предъявил фотографию своей любимицы. (Симпатичная коза была, хотя, видать, не пуританка.) Словом, занялись оперативным расследованием и обнаружили великовозрастных балдуёв аграрного профессионально-технического училища, которые со слезами на глазах, признались суду и оторопелой общественности в глубоко некрасивом деянии. На вопрос судьи объяснить мотивы преступления, один из юных скотоложцев чистосердечно раскаялся и сказал, что он, как все еть Розу Голикову и что очень любит свой родной край, и сделает все, чтобы впредь его приукрасить. Младым любителям родной окраины дали по два года (условно). Говорят, склочный хозяин козы остался приговором недоволен и подал апелляцию. И он, безусловно прав: любить свой край надо, но не до такой же крайней, право, степени.

— Мало дали живодерам, — шутил я, — за Розу.

— У нас самый гуманный суд в мире, — беззаботно смеялась Александра.

— Значит, нам с тобой ничего не грозит.

— Нам? Ты о чем, Дима?

— О наших делах, — перевел тему разговора.

Заметно темнея лицом, Александра махнула рукой в сторону окна, где гулял, как денди по strit, новый день:

— Может, бросим все это! — предложила. — Перелетим в теплые края…

— Только не говори о Майями! — возопил. — Что там делать? Хочешь, чтобы мы жили, как в пластмассовом ведре.

— А здесь живем как?

— Как на свалке, — не без пафоса проговорил. — Но это наша свалка.

— Ты мальчишка…

— А если серьезно, — проговорил с нажимом, — не хочу быть «говны».

— Как? — удивилась. — Кем?

Я объяснил: однажды известный актер театра и кино так изрек о своей «благородной» профессии: «Намажем морды и ходим, как говны». Так вот: не хочу ходить в качестве «говны». И буду делать все, чтобы не находиться в подобном состоянии. Такая вот у меня причуда. Каприз. Вычура моей души.

— Все-все, — пыталась ладонью прикрыть рваную рану моего рта. — Я поняла тебя, милый ты мой «говны».

— Александр-р-ра! — прорычал.

— Ах, ты ещё и кусаешься! — дурачилась. — Ну после этого ты и в правду «говны».

— Отшлепаю!

— А я тебя!..

Только через час мы сумели выбраться из любовного водоворота — и то, подозреваю, чудом. Измаянные иступленной любовной стихией наши тела пали на дно плота, роль которого исполняла кровать, и лежали на нем без движения, словно не желая возвращаться в мир жалких и суетных фантомов, уверенных, что их жизнь полнокровна и счастлива.

— Ты как, — спрашиваю, — жива?

— Чувствую себя, как Жанна Д'Арк, которую распяли…

— Ее, кажется, сожгли?

— Сначала распяли, а потом сожгли, — покачивает головой. — И где же мой жиголенок научился такому ремеслу?

— О чем ты? — валяю дурака.

— Наш Дима большой мастер по гончарному ремеслу, если допустить, что женщина — глина.

— Что на это сказать? — дурачусь, выпячивая грудь. — Талант, мать.

— Ах, у нас одаренный, оказывается, мальчик, — восклицает и снова пытается нырнуть в омут страсти.

— Прекрати, — спасаюсь от её инициативных губ. — За последствия не отвечаю.

— М-да, игрушечка, — потягивается с удовольствием, — для дам. — И делает решительный вывод. — Игрушка моя! — Капризничает. — Никому не отдам! — Целует.

— Александра! — пытаюсь остановить.

— Ах, какой стойкий солдатик, — шалит. — Равняйся! — Командует. Смирно! — Смеется. — Сейчас будет объявлена благодарность от командования…

Надо ли говорить, что благодарность от командования была принята по всем правилам уставной службы. В конце концов мой стойкий солдатик рявкнул нечто похожее на «Служу Отечеству!» и мощно салютовал.

— Теперь можно и умереть, — сказала после Александра.

— Почему?

— Я самая счастливая, — объяснила, — а умирать счастливой не страшно.

Я обнял её за плечи, точно пытаясь защитить от неведомой угрозы, и потребовал, чтобы она прекратила хныкать: переделаем все дела и сразу же мчим на перекладных…

— Только не на Майями! — возмущенно вскричала. — Слышать о них больше не могу!

— Валим в Бердянск, глупыха, — успокоил как мог.

— Куда? — вытянулась лицом.

Я объяснил: на Азовском море хохлит небольшой премиленький городишко с диким пляжем, где можно заниматься love под любым юным кусточком или на песочке, или даже в лодочке. Там, в смысле, городке живут многочисленные родственнички — родные тетки, двоюродные братья, любимые сопливые племянники и так далее.

— В общем, — делает заключение Александра, — дыра дырой.

— Зато местечко надежное.

— То есть?

— Ну после того, как мы тут мало-мало накуролесим, — развожу руками.

— Накуролесим…? странно задумывается женщина, словно пытаясь заглянуть в будущее.

— Кажется для этого мы все сегодня собрались, — неожиданно испытываю раздражение, то ли от застывшего и незнакомого взгляда Александры, то ли от любовного переутомления, то ли от мысли, что пока я тут блаженствую наши враги…

Как все опытные женщины, Александра понимает, что перечить молодому невыдержанному хвату не стоит — отступает и не без изящества:

— Трум-турум! Труба зовет!.. С тобой, мой дорогой, хоть на край света! — И передает несколько страничек, на одной из которых изображена схема с кружочками, квадратиками и кубиками. — Пока вы-с дрыхли без задних ног, мы-с работали…

— Что это?

— Информация по мафии, боец, — отвечает, — вернее, одна из веточек, нас интересующая.

— Прости, — целую руку. — Я больше не буду с тобой «говны».

— Бог простит, — подшучивает, уходя в ванную комнату.

Я начинаю изучать схему, где представлена лишь малая толика огромного криминального айсберга, дрейфующего у зажиточных столичных берегов. Прочитав информацию, понимаю, что мои голословные обещания бежать в славный южный городок Бердянск вполне реальны.

Почему? Дело в том, что на сегодняшний день в моем родном городе выделяются три основных направления контролируемого «духами Кавказа» бизнеса: производство и продажа наркотиков, распространение фальшивой валюты и похищение людей с целью получения выкупа.

Кажется наша проблема связана с белой дурью, то бишь героином. «Горным москвичам» старые и крепкие связи с диаспорами в странах ближнего зарубежья обеспечивают провоз товара по их территориям, а также из Афганистана, Пакистана и Сирии. Впрочем, часто «чечи» не делают сами грязную работенку, перекладывая её на плечи «славян» или «азеров».

Если судить по схеме, то «наш» Ахмед является одним из основных звеньев, закрепляющим отношения между «своей» ОПГ и некой группой чиновников из Российского правительства, которая в свою очередь контролирует со стороны как бы государства легализованные структуры подобные декоративно-косметическому центру «Russia cosmetic», где, подозреваю, помимо шанхайских румян и фальсифицированной французской воды сбывают умело расфасованные дозы для обдолбанных, то есть наркоманов, грезящих срочно убыть на острова радужного счастья. Как поется в песенке: Ты пришел из ниоткуда — никуда вернешься снова… Сколько ангелов танцует на конце одной иглы, только черный ворон знает ответ, знает ответ — а я нет.

Если не обращать внимания на незначительные промашки и неувязки в нашем деле, то объяснения просты: журналистка Мариночка Стешко тронула интересы мафиозно-столичных элит, занимающихся прибыльным «порошковым» бизнесом, о чем я и раньше, кстати, догадывался. Любопытствующую натуру вырезали из жизни, как хирург вырезает из брюшины пациента тюльпан боли, окаймленный пунцовыми лепестками раковых метастаз. И никакая бы общественность внимания не обратила на гибель очередной скандальной бумагомараки, да случилась досадная осеча. Появляется некто, кто предпринимает радикальные меры по выяснению причин смерти не только своего друга, но и все той же популярной борзописцы. А это чревато. Чревато? Вот только для кого?

Как и полагал: нахожусь на первой ступени лестницы, ведущей вниз, где мне предстоит с тяжелыми боями продираться по лабиринту, куда сложному и опасному, чем капканы для виртуальных человечков, имеющих в запасе десяток жизней. У меня же она одна, следовательно прежде чем, сделать шаг…

Я сладко потягиваюсь: главное, не поскользнуться, сержант, на коровьей, например, лепехе, или окровавленных кишках поверженного врага, а все прочее в твоих руках — руках профессионала по любви и по ликвидации.

Что касается первого — все понятно. Не ходила ли моя прапрабабка в далекую индиговую Гранаду за инжиром; может, и согрешила там на пыльных плантациях винограда, пропитанного палящем солнышком Иберии? Это все к тому, что я любвеобилен и с этим ничего не поделаешь: непоколебимая, стало быть, сила природы.

Что же касается моей второй профессии (профессии убийцы) то здесь все намного проще и все намного сложнее. Я и мои товарищи по «Салюту-10» не боги, да наши отцы-командиры оказались земными вседержителями, кои и дали нам высшее право распоряжаться чужими жизнями. Возникает вопрос: а кто дал им право давать право на право убивать? Правильно, государство. А оно, как известно, у нас самое гуманное и всегда думает о людях, особенно, когда речь идет об истреблении тех, кто слишком много думает, пропуская через свои мозговые извилины, понимаешь, искры каких-то мыслей, вместо того, чтобы просто пережевывать силосно-кормовую пищу.

Впрочем, сейчас у нас загул слова — и говорить можно все, что угодно: власть как хапала ртом и жопой, так и хапает, гадя при этом на головы соотечественникам. Уж и не знаешь, что лучше: жить по уши в говне или пропасть во славу непорочной идеи о всеобщем равенстве и братстве?

Однако беда в другом: славословие, запущенное политическим недоразумением с фиолетовой заплатой во лбу, повлекло за собой разгул преступности. Валит девятый вал криминала. И порой так штормит, что всем законопослушным гражданам очень часто хочется стравить легкий ланч или ужин за корму своего вечного увечного бытия.

Что делать-что делать: именно в такое время в час полнощный на дорогу столбовую как раз и выходят авангардные отряды душегубцев. Образ собирательный, да именно против всей этой преступной нечистой силы, думаю, готовили нас, «салютовцев».

Сознательно это делали или нет, не ведаю, да сама природа требует гармонии. И если возникает агрессивная популяция сорняков, то что-то (или кто-то) обязан противостоять им, не так ли?

Я из глупости, любопытства или корысти, скорее из-за всего вместе, пожелал иметь мирную профессию — профессию добропорядочного европейского boy, отлично владеющего навыками ближнего боя с прекрасными женскими творениями, однако, боюсь, ситуация изменилась настолько, что понятие «жиголо» для меня приобретает совершенно другой смысл.

«Жиг» — на языке зоны означает «нож», предназначенный для пуска помойной кровянистой жижи сучей и предателей. То есть обстоятельства в нашей столь миролюбивой жизни складываются таким образом, что пора вплотную заняться именно кровопусканием из болезненного организма, чтобы принести ему хоть какое-то облегчение.

Я усмехнулся: жиг-жиг, кто на новенького? Полагаю, враг, понеся начальные потери, принял боевую стойку и теперь не так просто будет подрезать ему сонную артерию. Известно, кровь из неё садит фонтаном с таким примерно звуком: фак-фок-фуойк! То есть за несколько мгновений тело теряет весь свой энергетический, скажем так, запас, превращаясь в телесный мешок с будущей инвентарной биркой на синюшне-костлявой лапе. Неприятное зрелище все.

Но главное в этой мировой story, уметь увернуться от персонального фонтана имени «Дружба народов», тогда все будет в порядке: можно не тащить супруге хлопковый костюмчик мужа в химчистку. Зачем лишние хлопоты: как говорится, подрезал чужое горлышко, подумай о женушки и семейном бюджете.

Словом, все в твоих руках, сержант. Ты умеешь не только засаживать ножи в мишень и кидать гранитные гранаты на несколько десятков метров, у тебя, помимо этих необходимых бойцовских качеств, есть основное: принимать жизнь такой, какая она есть. И действовать по её законам. А закон один выжить в кровавой рубке, чтобы потом (лет через сто) пригласить на jig любимую женщину, и танцевать с ней в парке всю оставшуюся вечность под хрипатые звуки духового оркестра.

— Не скучаешь? — входила Александра с умытым и посему хрупким лицом.

— Скучать некогда, товарищ капитан, — и, подбросив вверх страницы, шлепнул их ладонью. — Будем давить гадину в её логове.

— О чем ты? — усмехнулась.

— Мафия бессмертна, да и у неё есть иголочка, — и заговорил скороговоркой, — которая в яйце, а то яйцо в березовом полене, а то полено в гусе, а тот гусь в сове, а та сова в волке, а тот волк в медведе, а тот медведь в блошиных человечках, а те человечки в дупле баобаба, где живет дьячок, а тот дьячок при деде, а дед тот совсем плох — на память оглох…

— Ох-ох, — вскричала Александра. — Прекрати этот народный каламбур.

— Любите народ, — назидательно проговорил, — и народ из вас вышибет последний дух.

— Вот именно. Каждый народ заслуживает то, что заслуживает.

— Все! О народе ни слова, — заявил я. — Будем говорить, хозяйка, чисто, конкретно, по нашему делу, да?

— А что говорить? — передернула плечами. — Ты все сказал.

— Это был романтический бред, — не согласился, поднимая с пола странички, — а теперь будет проза жизни, похожая на блевотинку пассажира «Боинга-747», который летит…

— … в Майями! — взялась за голову.

— Нет, — отрезал. — Во Фл`ориду!

— Издеваешься! — и с кулачками набросилась на меня. — А я работала всю ночь, в смысле, утро!

— Про ночь — это правильно, а вот что было утром…

— Работала я, — топнула ногой.

— Верно, «работа налицо», — и уложил странички на свою зацелованную физиономию. — Смотри, «работа на лицо»!

— Лучше думай, где яйцо?

— Пардон, какое… э-э-э… яйцо?

— В котором иголка.

— Да? — дурачился, выглядывая из-за бумаги, как нашкодивший школяр высматривает из-за угла мать, возвращающуюся с родительского собрания.

— Дима, ты… ты… ребенок!

— Александра Федоровна, а вы… — смеялся от удовольствия, — фифочка.

Наш амурная забава закончилась в ту секунду, когда на журнальном столике прозвучал сигнал сотового телефончика; это случилось так неожиданно, будто до поры до времени рядом с нами дремала всеми забытая пичуга, и вот её время пришло, она пробудилась и потребовала к себе внимания.

Фьить-фьить! И недолгая иллюзия нашего мещанского счастья рассыпалась в труху повседневности.

По тому, как Александра принимала информацию, понял — ЧП с летальным исходом одного из действующих лиц нашей современной трагикомедии.

Лицо любимой старело, точно с него сдирали маску веселого циркового арлекина, губы сжались в производственно-строгое каре, глаза обледенели до цвета легированной стали бис-2000.

— Кто? — спросил я и после уточнил. — Кого?

… Через час мы с капитаном милиции уже находились в районе Измайловского парка. Знакомая мне пятиэтажка, где, не секрет, проживала молоденькая и ветреная секретарь «Russia cosmetic» Верочка, при дневном свете выглядела убогим богоугодным заведением, где затухали, как апатичные планеты, жизни бывших строителей коммунизма.

— Ты знал ее? — спросила Александра, когда ответила на мой вопрос.

— Да, — ответил я.

Более меня ни о чем не спросили. Наверное, я так и не научился скрывать свои чувства? Кажется, отцы-командиры не сумели до конца выжечь каленым железом мои душевые порывы и романтические переживания; вот в чем дело.

Любил ли я приятную во всех отношениях губастенькую дуреху и прелестницу с объемными формами и подвижной, скажем так, сутью? Вопрос риторический. Любил и любовь та была сладка, как рафинад из грязноватого черниговского буряка, и радостна, как экзальтированный праздник Независимости CША 4 июля, и бесконечна, как млечный путь в созвездии Гончих Псов, рвущих поводок из рук Всевышнего, невидимого и непостижимого для нашего нищего умишко.

Да, я её любил, даже несмотря на то, что использовал в своих корыстных интересах. Моя ошибка лишь в том, что так и не понял: если не мы будем немедленно вырезать червоточины из нашей среднерусской картофельной жизни, то враги наши будут резать нас и наших детей, и детей наших детей, как цукатных цыплят.

Итак, прибыв, выражаясь языком протокола, на место происшествия, мы обнаружили в подъезде и квартире тошнотворную суету оперативной группы, а во дворике — многочисленных зевак, включая уличных малолеток, уже познавших неспело-вишневый вкус клея БФ.

Я почувствовал раздражение, оно поднималось изнутри и делало меня слабым. Поначалу решил, что нервничаю по причинам вышеизложенным, потом понял — причина в другом. По соседству с домом импрессионил в малахитовой дымке бесплатного лета праздный Измайловский парк и там, на прогнивших досках эстрады, выкрашенной в отвратительный цвет цинковой зелени, репетировал духовой оркестр, в составе которого, был уверен, хороводили бравые отставники и прочие музыкальные старперы.

Конечно, можно было бы не обращать внимание на звуки этого вконец раздолбанного оркестрика, да дело в том, что он пытался воспроизвести одну и ту же мелодию: «Прощание славянки». Создавалось впечатление, что трубачи и прочие трухачи ни хера более не ведают в области национального репертуара, и шаркают одну и ту же до-ре-ми-фа-соль. И нестройные эти гаммы, прожигая шлакоблочные стены всех соседних домов, делают жизнь их обитателей вконец бессмысленной.

В этом смысле Верочке повезло: она не могла слышать зло искаженную мелодию, под которую уходила на фронт героическая российская армия образца 1914 года.

По утверждениям экспертов, жертва сама открыла дверь убийцам. Более того, была распита бутылочка французского вина, изготовленного полвека назад шинкарями чарующей Шампани. Не исключено, что жертва была протравлена клафелином. Зачем? А чтобы без проблем запустить «мясников» в квартиру, где и завершилась акция по расчленению доверчивой тютёхи, могущей слишком много знать.

Поскольку я был с капитаном милиции и выступал в качестве понятого, то мне дозволили заглянуть в ванную комнату. Если бы не моя армейская спецподготовка, то от увиденного… Я лишь поморщился от знакомого кисловатого запаха крови.

Тот, кто ещё сутки назад пребывал в состоянии любовной эйфории и беспредельного нетрезвого оргазма, был расчленен до ветошных кусков говядины, полузатопленных в ванной. У этой громадной чугунной посудины сидел на стуле старенький эксперт, похожий на профессора Первого Медицинского. Под его ногами цинковело десятилитровое ведро. Специалист по трупам рукой в прорезиненной перчатке ловил куски мяса в ванной и при этом мурлыкал мелодию «Прощание славянки», доносящуюся, напомню, из парка культуры и отдыха трудящихся и колхозных масс.

— Как дела, Абрам Борисович? — поинтересовался моложавый и вальяжный следователь Слепцов таким тоном, будто интересовался выпечкой калорийных булочек в соседней булочной.

— Нормально, Сема, — ответ эксперта был банален. — Накрошили вот… как на шашлык.

— А голова-то где? — вспомнил следователь.

— В холодильнике, где еще, — пробурчал Абрам Борисович, запуская вновь руку в киноварную жиж для очередного удачного цапа. — Таки ты её, Сема, не трогай — с ней я поработаю уж…

Я невольно хныкнул, представив такую жизненную картинку: законопослушная, но габаритная гражданка России отправляется в полночь на тараканью кухоньку свою, чтобы там втихую от благоверного навернуть холодных щец да заглотить клонированных тефтелек, приготовленных родной мамулей. И вот обжора грациозно шлепает танго будущего харчевого услаждения; и вот даже тарелка готова, и ложка готова, и вилка готова… и вот дверца холодильника ЗИЛа, лучшего, кстати, в мире, открывается… и что там Бог послал? А там, в арктическом холоде возлежит вилок промерзлой капусты… Впрочем, кажись, не капусты? И далеко не капусты. При ближайшем рассмотрении мерзлый вилок оказывается бедовой головухой любимой мамы (тещи по совместительству), которая зарыкает на собственную дочь с немым укором заиндевевших сапфировых зенок, мол, зараза такая и зараза сякая, сколько можно жрать, дурище!..

Вот такая вот картинка из жизни простодушного населения, решающего иной раз свои семейные проблемы таким веселеньким и весьма действенным способом. А что тогда говорить о тех, кто занят кровопусканием на уровне, скажем, общественном?

Но меня не оставляет впечатление, что некто работает под «духов» — во всяком случае малопонятно подобное зверство. Зачем кромсать красивое тело, если можно обойтись профилактическим ударом в беззащитный висок с венозным вензелем.

То есть наблюдается некое несоответствие между, скажем, делом и телом. Отчего такая грубая «зачистка»? Не является ли это предупреждением нам, живым?

— Похоже, — согласилась капитан милиции Лахова, когда мы уже находились в машине. — А зачем предупреждать, если можно убрать, призадумалась. — Что Верочка могла такое знать?

— Ничего, — ответил я и ляпнул, — кроме того, что господин Житкович fuck`ал госпожу Пехилову на рабочем столе.

— Что? — не поняла — Что делал?

Пришлось воротиться в недалекое прошлое, правда, без некоторых интимных частностей. Выслушав меня, Александра хрустнула ключом зажигания и сделала естественный вывод, что такие откровения секретаря «Russia cosmetic» могли быть получены мною только в койке.

— Или мойке, — попытался глупо отшутиться. — Вообще мы ходили в «Кабанчик».

— К-к-куда?

Я объяснил, как мог: хороший такой ресторанчик, где подают поросячьи хвостики, копытца и пятачки.

— Хвостики, говоришь, копытца, — Александра с напряжением выруливала «девятку» из дворика, — пятачки, говоришь, — и неожиданно предупредила. Впредь обещай мне говорить все.

— Что, значит, — занервничал, — «все»?

— Все, что касается твоих отношений с женщинами, — автомобильчик выкатил на проспект; он был шумен и праздничен от цветных, как флажки, малолитражек.

— Ну здрастье, мать! — хохотнул. — Тогда проще кастрировать меня, как кота.

— Это хорошая мысль, — мстительно прикусила губу. — И чтобы без анестезии.

— Александра… Федоровна, — даже запнулся от возмущения. — Может, растерялся, — сразу под венец, — кивнул на взгорье, где ладилась церквушечка, устремленная позолоченным куполом и летящим в синь летних небес крестом.

Капитан милиции мельком глянула на игрушечный храм, потом на меня и вдруг просветлела улыбкой:

— С каким ты был, с таким и остался, — и повинилась. — Прости, веду себя, точно «говны».

Я попытался было обнять за плечи: ревнивая какая, да понял, что лучше пока не надо: женщины, что змеи, могут и ужалить больно — и даже смертельно. Хотя в щадящих дозах их, аспид, яд полезен.

— Хорошо, — пообещал, — буду верен тебе до гробовой доски, которая может сейчас прихлопнуть нас обоих, — нервно заметил по той причине, что капитан не соблюдал никаких правил дорожного движения и пер на красный свет с маниакальным желанием размазать на асфальте любого зазевавшего пешедрала, похожего, подозреваю, на меня.

К счастью, нам удалось избежать жертв и вовремя прибыть к ДК АЗЛК, где, как известно, цвел цветником дамский клуб «Ариадна», прикрывающий своей яркой, скажем так, клумбой суровый антитеррористический центр под руководством господина Королева, который нас, собственно, и ждал для серьезного разговора.

— О! — главный секьюрити клуба искренне порадовался за капитана милиции. — Выглядишь великолепно, Саша! — и чмокнул дамскую ручку.

Потом Анатолий Анатольевич пожал мою руку со словами, что с таким героем можно штурмовать любые цитадели.

— «Муху» дайте, — пошутил я. — И на Кремль.

— Кремль — это святое, — отрезал охранник и пригласил сесть за стол.

После чего без лишних слов, открыв сейф, вытащил бумажное полотнище. Я думал, что это карта Российской Федерации в масштабах 1: 1000, и ошибся. Это была ещё одна схема мафиозной структуры, но более разветвленная и подробная: указывались не только Ф.И.О. и должности, а также адреса, телефоны, привычки и основные грехи.

Я занервничал: неужели вся эта армада завязана на одной маленькой фирме по производству душистой (от слова — душить) водицы? Господин Королев посмеялся: эта карта нужна ему для работы и полноценного контроля за ситуацией в стране — ситуацией экономической.

— Экономической? — решил уточнить.

— Политическая меня не интересует, — ответил АА и выразил следующую мысль: пока есть кремлевский овощ «синьор Помидор», то гниение на грядках верно, как бессмертное учение чучхе Ульянова-Ленина-Бланка.

Мы посмеялись: такое впечатление, что наша навоженная землица выступает полигоном для безумных идей, равно как является последним приютом для властолюбцев, теряющих от родной и горькой последний ум, если он, разумеется, у них наличествовал, в чем есть большие сомнения.

После этой политинформации переходим к нашему конкретному делу. И выясняется, что пока я, прошу прощения, почивал, капитан милиции доложил о моем явлении в четвертом часу поутру и о том сногсшибательном запахе, который герой струил как эфир.

— Струил как эфир, — повторила женщина. — Неправда, что ли?

— Был в коровнике…

— … у доярок? — недобро прищурилась.

Я развел руками, мол, какие могут быть дела с таким подозрительным и желчным на слова партнером. Анатолий Анатольевич вздохнул: мальчики и девочки, договоримся сразу — никаких производственных тайн, в противном случае нас по очереди вынесут на погост.

Делать нечего, и я коротко рассказываю о своих не очень праведных делах, особенно у старого коровника близ садово-огородного общества «Автомобилист».

— Думаю, нашему Диме повезло у этого коровника, — подводит итоги главный секьюрити. — Больше, повторю, никакой самодеятельности.

Капитан милиции меняется на глазах: ревнивая женщина исчезает и возвращается та, которую я любил. Она грозит кулачком из-под стола, мол, в следующий раз утоплю в джакузи, и я понимаю, что мир восстановлен и впереди у нас танцы под звуки духового оркестра в ЦПКиО. Вопрос лишь в одном: будут лет так через сто играть духовые оркестры?

Выслушав аналитический доклад АА, я понял, что все мы находимся у подошвы огромной горы, как те альпинисты у ледяного пика Коммунизма. Впрочем, об этом нетрудно было догадаться самому. Однако у главного секьюрити имелась Система, доказывающая, что вся наша любимая страна находится в паутине «особых» отношений — называть их мафиозными, конечно, можно, но лучше не торопиться с подобными выводами.

Как говорится, мафия бессмертна, потому что живет чужими жизнями. И признаки мафиозности, то есть «семейственности» в нашей стране видны невооруженным глазом.

В этом смысле отличается главная Семья республики с папой, находящимся на последнем моральном и физическом издыхании, который, подозреваю, даже на смертном одре не выпустит из рук пресловутый «ядерный чемоданчик». Но речь не о них, небожителях, отживающих свое под редеющей тенью баобабов и прочей кремлевской фауны и флоры.

Речь о тех, кто на государственных должностях занимается своим скромным таким бизнесом, если представить нашу родину лавочкой по распродаже природных ресурсов. Желающих схавать жирный кус народного пирога с нефтяной или газовой, или там золотой, или алюминиевой и так далее начинкой много. Их куда больше, чем плодоносной землицы, такой аппетитной с борта самолета. Как кричал по ТВ один общественный и считающий себя мессией восторженный таракаш с усами и выпученными зенками: «Летишь час — Россия! Летишь три — Россия! Девять часов — Россия! Во, бляха-ха-ха, понимаешь, какая!!!»

Словом, тот, кто режет пирог, прежде порадеет родному человечку, который в свою очередь порадеет понятно кому… Звериный, понимаешь, оскал капитализм — от него, бляха-ха-ха, никуда.

Естественно, при мировых сделках возникают проблемы, чаще всего они решаются полюбовно, за столом, прошу прощения, переговоров, но иногда нож, пуля или заряд пластита снимают все лишние вопросы.

Что тогда говорить о тех, кто тихо таки буршит в подполе лавочки, занимаясь мелким таким бизнесом, как наркотики, проституция, торговля оружием и проч.

Доверие и ещё раз доверие — вот основополагающий принцип деловых новых людей России. Если оно не оправдано, то простите, господа, ваши известковые кости будут плясать на могильнике Новодевичьего вместо того, скажем, чтобы культурно жрать водку и авокадо в стриптиз-баре «Распутин».

Короче говоря, рука руку моет, и чем лучше моет, тем слаще душе, подсчитывающей прибыток. Куда там заносчивой корсиканской «козе ностре»? У нас ширь да воля, натуральный размах и наших всех блудливых папиков на самой крутой, понимаешь, козе не объедешь.

Возвращаясь к нашей незначительной в масштабах всеобщей смуты и хаоса проблеме, можно припомнить известную песню: «Лучше гор — могут быть только горы, на которых ещё не бывал». Именно на одну из неизвестных горок нам и предстояло вскарабкаться — и имя эта горка имела «Украина», то есть гостиница, популярная рестораном, дешевыми орально-анальными потаскухами и номерами с такими высокими потолками, что туда можно было свободно запускать любую голую жопу на воздушном шаре.

Но прежде, чем начинать «работать на горе», мы провели мозговую атаку, чтобы выкристаллизовать общую ситуацию, связанную с последними событиями. Надо признаться, когда я ещё сообщил, что по случаю установил в родном доме секретку, которая, кстати, отлично сработала… меня не поняли и осудили.

— Дмитрий, ты что в джунглях Амазонки? — вопросил АА, словно не ведая, что мы все находимся в жарком сафари, где прорастают, повторю, кривые баобабы и прочая кремлевская фуфуня, в смысле, фауна и флора.

— Дима-Дима, — покачала головой Александра. — Он меня пугает, обратилась к господину Королеву с материнской интонацией.

Я рассмеялся и хотел сказать любимой, что ведет она себя, как мать родная, да хватило выдержки промолчать.

Когда началась мозговая атака, участие мое в ней свелось поначалу к минимальным эмоциональным взбрыкам. Дело в том, что я неосторожно выступил с сообщением о том, что журналистка Стешко занималась проблемой НЛО…

— И что? — был резок господин Королев, решив присечь анархию на корню. — Дима, не морочь себе и нам голову. Мы с Сашей воспитывались в советской школе.

— И что? — решил не уступать.

— А то, что твои НЛО…

Ого, — проговорила Александра Федоровна, рассматривая схему-карту родной мафии. — А с каких пор олигарх Дубовых поголубел, как ель на Красной площади?

Да с тех, — засмеялся главный секьюрити, — как наш мудковатый Израэль страну объявил банкротом.

Не вижу связи, — оторвав взгляд от карты, капитан милиции покосился в мою сторону, мол, ты сиди, юный уфолог, и дыши в тряпочку, когда серьезные люди серьезным делом заняты.

— Потом объясню, — отмахнулся АА, решив не затрагивать тему в пастельно-постельных тонах при мне, тоже воспитанном советской школой. Так о чем это мы?

Миром правит мужчина, — пробурчал я чьи-то верные слова, — потому что в этом мире есть женщина.

И на этом мое на время активное участие… Безусловно, линия расследования, связанная с НЛО, только усиливало бы сумятицу в наших земных проблемах, но как красиво, господа! Как, право, красиво! Хотя кому нужен невозможный по красивости изгиб «летающей тарелки» на утреннем умытом небе, когда башка после ночи гудит, будто водопадик в парке Кузьминок, где, собственно, и произошел чрезмерный процесс возлияния. Увы-увы, мы привыкли факать по замусоренному асфальту, не видя чар иных, параллельных, миров.

Меж тем, главный секьюрити и капитан милиции увлеклись прозой жизни. Нельзя сказать, что в своих предположениях они были оригинальны.

По их мнению, Мариночка Стешко наступила на некую проблему, как на противопехотную мину. Последствия известны и печальны. Остается только узнать, кто установил «мину»? Что в свою очередь позволит определить жизненные интересы столь живодерной ОПГ.

— Скорее всего наркотики, — рассуждал господин Королев. — Тогда схема работает превосходно.

— М-да, — промямлил я, решая не запираться: любые схемы пасуют перед жизнью, и как этого не понимал АА…

Итак, в свете последних событий, связанных, кстати, и со мной, вытанцовывается такое положение вещей: некто решает взять под свой контроль косметический центр «Russia cosmetic», убыточное, между прочим, предприятие, и тогда становится понятна не только гибель журналистки, которая, возможно, того не ведая, хотела защитить интересы своей подруги госпожи Пехиловой, но и расстрел в Подмосковье братьев Хубаровых, номинальных хозяев ООО, а также исчезновение исполнительного директора и невнятной во всей этой истории фигуры Житковича. Их поиски пока ни к чему не привели, но приведут, с убеждением закончил спич Анатолий Анатольевич.

— А Вера? — спросил я.

— Что вера? — не понял меня АА.

— Вера, это девочка… из которой… сделали шашлык…

— Дмитрий, — поморщилась Александра, — прекрати.

— Ее за что в мясо? — не прекратил. — Когда идет передел общества с ограниченной ответственностью, красивеньких секретуточек так не режут. Вы меня понимаете? Моего друга так не режут? Журналиста так не режут?! — Я чувствовал, как свинцовый обруч ненависти теснит мою душу и тем не менее был спокоен: — А я видел… там… на даче… Ей брюхо распороли и туда котенка кинули. Даже отморозки так не «работают», «азеры» так не «работают», спецназ так не «работает». Вы меня понимаете?..

— Спокойно, Дима, — сказала моя любимая женщина, и лицо у неё было старым, как икона.

— Пусть говорит, — сказал Анатолий Анатольевич. — Он человек действия, а мы…

— А вы малюете схемы, и это хорошо, — сдерживал себя. — И по ним выходит все так складненько…

— Прекрати, — ударила рукой по столу Александра. — Говори по существу.

— О чем?

— Если никто так не «работает», как ты выразился, тогда кто работает, — в её глазах плескались арктические льдины, — на твой взгляд?

— Не знаю, — чувствовал, как свинцовый обруч, вращающийся в груди, отпускает жим. — Не знаю, — повторил, — но буду знать, — проговорил утвердительно, поникнув головой.

Вероятно, вид мой был тускл и печален, и поэтому Александра решилась на ободряющий жест — потрепала за волосы: ох, мой аника-воин! На этом производственный конфликт завершился. Было принято решение, находящиеся, так сказать, на поверхности нашего интереса: взять на прихват того, кто может стать ключом к двери, за которой скрывается тайна. Глубокое же бурение по остальным персонам (от г-жи Пехиловой до г-на Шокина и иже с ними) временно откладывается.

Ахмед! Именно эта подозрительная и вредная фигура становится для нас центральной. И мы начинаем разрабатывать план вторжения в гостиницу. И что? Из этого плана следует, что мне выпадает роль филера близ «Украины».

— Как это, — обижаюсь. — Издеваетесь?

— Я буду с тобой, — улыбается Александра. — Тебе этого мало?

На очередной нервный взбрык у меня нет сил — что делать, все женщины любят брать: кто твою святую душу, а кто обрезанный член члена обновленного Правительства. Последнее относилось к супруге господина Шокина, которая оказывается грешила с личным водителем своего супруга. Как выяснила служба безопасности дамского клуба «Ариадна», мадам Шокина была стервочкой рискованной и раскованной: опасная любовная игра с Власием (шофером) возбуждала её необыкновенно. Когда деревенский простак крутил баранку и гнал авто по столичным магистралям, резвая супруга члена правительства делала с ним, доверчивым водилой, разумеется, такое!.. Теперь-то я понимаю, почему «членовозы» правительственных чинодралов частенько попадают в аварии.

Всю эту сагу о мадам Шокиной, любительнице не только городского омлета, но и деревенского минета, поведала Александра, когда мы выбрались на свежий воздух загазованного проспекта. Остановились у дороги, по которой катил транспорт с напряженным бомбовым гулом. И я вспомнил Веньку Мамина. Он также, как и мы, стоял здесь, поджидая меня. Я это вспомнил — и вспомнил еще, что гул автомобилей напомнил мне звук самолета «Черный тюльпан», погружающегося в небо с грузом 200.

— Ты меня совсем не слушаешь, — говорит любимая женщина. — Обиделся, жиголенок?

Я обнимаю Александру за плечи: как можно обижаться на капитана милиции, себе дороже, ещё оштрафует за переход улицы в неположенном месте, и, сказав это, рву любимую под колеса машин. Галопом по европопам преодолеваем преграды на нашем пути, потом, упав в вишневую «девятку», переводим дух.

— Ты хочешь моей смерти? — интересуется Александра.

— Я хочу тебя, — и вспоминаю курьезный её рассказ о непоседливой, так сказать, госпоже Шокиной. — Кажись, намекаешь на что-то, родная?

— Кажись-кажись, — женщина бьет ножкой по педали газа. — Какие тут намеки.

Автомобиль рвет скоростью, за окном мелькает урбанистский пейзаж. Я выражаю удивление: нам в противоположную сторону, не так ли, моя радость?

— Не-а, — Александра стреляет глазками, как очередью из АКМ, — нам туда, куда надо, моя радость.

— А куда надо?

— Положись на меня, — смеется.

— Сейчас?

И что же? Я думал, любимая шутит. Ничуть. Когда женщина любит, она… любит — любит везде и всюду. Правда, к моему облегчению, рядышком с ДК АЗЛК здравствовал парк в Кузьминках. Он был лесист и синел овальными, как зеркала, озерцами, на берегах которых голел, отдыхая, непривередливый трудовой люд. Наша же «девятка» по тайной шоссейке закатила в чащобный эдем — эдем для тех, кому уж епж невтерпеж.

— Ты меня любишь? — выключив мотор машины, Александра потянулась ко мне. — Ну говори? — прятала глаза за раковинками век.

— Не люблю, — пошутил, — когда ты на меня орешь.

— Я ору? — удивилась. — Тебе не нравится, как я ору?

— Мне нравится, когда «ты орешь», — сказал я. — И не нравится, когда «ты на меня орешь».

— Дима у нас лингвист? — приоткрыла раковинки век и там я увидел знакомые тепло-перламутровые жемчужины обожаемых и пронзительно синих глаз цвета карельских озер.

— Дима у нас пианист, — наконец сдвинул лицевые мышцы в улыбке. — Если представить, что ты рояль.

— Рояль в кустах, — смотрела с обезоруживающей доверчивостью, — это про меня?

— Прекрати смешить, — и почувствовал вкус её теплых губ. — У тебя вкусные губы, — заметил. — У них вкус черешни. В детстве я любил черешню. Светлую такую, знаешь?..

— Знаю, — её дыхание сделалось прерывистым. — Найди, — попросила, мою черешенку, — и своей рукой затянула мою под юбку. — Ищи-ищи, родной.

— Александра!

— Да-да-да, сделай мне хорошо, — двигала бедрами. — Мальчишечка мой, целовала. — Ты меня простил?

— За что?

— За то, что орала на тебя, — я чувствовал под рукой её вселенную; поначалу она была сумрачна, тяжела и влажна. — Я не буду больше орать на тебя. Да? — Потом планетарный мир стали пробивать энергетические разряды. Да-да-да! Я только буду орать от тебя! — Наконец в недрах зародилась вулканическая магма. — Да-да!

Ее планета под моей рукой вот-вот должна была, вспыхнув, рвануть молекулярными частицами счастья.

— Скажи… мне… что-нибудь, — задыхалась.

— Что, — не сразу понял, — сказать?

— Что-нибудь… такое… такое…

И, увидев её запрокинутое к тихим небесам лицо, орошенное потом и палящей похотью, догадался…

— Я вые… тебя, как суку, — прохрипел я. — Как суку! Ты поняла меня, блядь!

— Да!

— Ты моя блядь?!

— Да-да-да!

— Скажи: «я твоя блядь!»

— Да-да-да, я твоя бля-я-я-дь! — и её планета под моей рукой наконец пыхнула термоядерным взрывом, вызывая мучительный крик беспредельного счастья.

Как говорится, и такая love случается под малахитовыми кустиками народного парка. Право, я не ожидал такой веселой прыти в вопросах любви от любимой женщины. Черт знает, что от них ждать, целомудренных. Иногда такую зарисуют безделицу души своей бездонной, что только диву даешься.

— Я тебя, милый мой, не очень шокировала? — поинтересовалась, когда мы в вишневой «девятке» уже плыли в механизированной потоке.

— Шок — это по-нашему, — отмахнулся. — Любимой хорошо — и это главное!

— Спа-си-бо! — проговорила по слогам, дурачась за рулем. — Наверное, в другой жизни я путанила? Представляешь?

— А в этой — капитан милиции, — напомнил.

— Капитан… чего?.. — хохотала. — Какой ещё такой милиции?..

— Быть тебе, капитан, подполковником!

— Как-как? Под полковником или подполковником?

Должно быть, мы были счастливы и от этого глупо шутили. Такое порой случается и в нашей мирной костодробилке. А когда человек счастлив, он смеется. А когда мы смеемся, чужой хруст костей не слышен, и это прибавляет жизнерадостного настроения тем, кто увернулся от железных ножей судьбы.

Мы не знали, что нас ждет через час, через год, через сто лет и поэтому были счастливы и смеялись. Мы думали, что мы вечные, как все. Все мы вечные, пока не умрем. А когда мы умираем, мы не знаем, что умираем. Мы верим до последнего вздоха, что не умираем, что ещё поживем. А пока мы живем — мы верим в свое бессмертие.

Последующие события доказали, что мы ошибались.

Наверное, в несчастливой стране не могут жить счастливые люди. Не могут — по определению. Кажется, об этом я уже говорил. Именно так: в несчастливой стране счастливых истребляют — их истребляют, чтобы другие даже не мыслили о счастье. Счастливый человек — опасный человек. И поэтому «счастье» у нас срезали подчистую, до нервных до клеток. Когда живая ещё клетка обнажена и кровоточит, то её удобно посыпать солью лжи, страха и ненависти. Кремлевские кашевары во все времена хорошо знали кровавое свое ремесло. Думаю, ничего не изменилось. Правда, в нынешней рвотной рыбной похлебке плавают душистые лавровые листья демократии, да, подозреваю, что при тщательном рассмотрении они окажутся листьями смердящего чертополоха.

И с этим ничего не поделаешь: закон властолюбивых коков один — обещать сытую похлебку из пшенки надежд и веры. И когда им верят, они начинают варить щи из сладкой человечины.

…Я и Александра были счастливы ещё два часа. Много это или мало? Трудно сказать, когда живешь и не думаешь над этим вопросом. Позже понимаешь: не ценил эти счастливые миги, но это приходит позже, когда…

Теперь мне кажется: трагическая ошибка была заключена изначально в наших общих планах. Господин Королев и его боевая группа не просчитала до конца действий противника в гостинице «Украина».

Как позже выяснилось, вора в законе Ахмеда предупредили о появлении сил, проявляющих интерес не к его жирному кошельку, а к содержимому его квашеного мозга. А такое положение вещей заставит нервничать кого угодно, вот в чем дело.

И вор в законе решил бежать вон из западни гостиницы — бежать черным ходом. Теперь я думаю: зря попросил Александру припарковать «девятку» на эстакаде. С неё вид был красен: вечерняя Москва-река, меловой Дом правительства, шумный проспект и главное — гостиничный въезд-выезд. Даже при самом критическом развитии событий лицо кавказской национальности не решилось бы передвигаться по столице на своих полусогнутых. Авто — другое дело: дорого, престижно, красиво и надежно, как в танке Т-90. Особенно, когда номера блатные, то есть правительственные — «555» увидел я на джипе, вырывающемся на тактический простор проспекта.

— О! Ахмедик-педик жарит! — обрадовался я, находящийся за рулем. — И хорошо, блядь, жарит.

— Не может быть? — удивилась Александра. — А как же Толя и ребята?

— Шары они гоняют в жопе у слона! — рявкнул я. — Готовь «Макарушку», родная.

— Где культура речи, Дима, — засмеялась любимая, вытягивая из дамской сумочки ПМ, как пачку LM.

— Тебе как сказать, — прокричал я, передергивая рычаг скорости, — в рифму или прозой?

— Стихами, милый.

Танковый джип удалялся в сторону Подмосковья — и удалялся не без изящества, виляя бронированным педерастическим задом. У нас был шанс нагнать его: автомобильные пробки иногда во благо. И мы этим шансом воспользовались — у дома, где когда-то генсечил генсек всех генсеков дорогой Леонид Ильич выдался крепкий затор. Машины стояли в злой и беспощадной сцепке, не желая уступать ни пяди земли.

Теперь я думаю, что зря решил выкатить «девяточку» на пешеходную дорожку. Понадеялся на авось и забыл, что мы на войне. Какие могут быть законы на ней? Никаких законов, кроме одного — уничтожить врага. И если ты его не уничтожаешь первым — то уничтожают тебя. Хотя, надо сказать, я успел крикнуть Александре:

— Стреляй!

У неё не было опыта ближнего боя и она спросила:

— Куда стрелять, милый?

Так и спросила: «Куда стрелять, милый?» И я бы, вспоминая этот эпизод, наверное, смеялся, много-много раз смеялся, если бы… Если бы…

Я не учел, что тем, кто пыжился в джипе, терять было нечего. Не-че-го. Они уже были мертвяки и, отправляясь в ад, цапали неосторожные души.

И этой душой оказалась Александра. Так получилось. Странно, я находился на линии огня — и остался жив. По всем законам ближнего боя пули АКМ были мои. Я успел заметить дуло автомата в створке дверцы авто и успел, как мне представлялось, вывернув руль, перекрыть своим телом тело любимой женщины.

Мне показалось: все у нас хорошо, и поэтому попытался выдернуть ПМ из руки мешкающей Саши. Я это сделал и вдруг обнаружил, что рука любимой ломкая и будто неживая, как у манекена.

— Ты что, Сашенька? — спросил; никогда не называл любимую женщину этим именем, а тут почему-то…

Она не ответила, хотя должна была ответить. Она всегда отвечала на мои вопросы, даже самые фривольные.

Потом понял: почему молчит. Пуля ударила в висок — легкая смерть, когда пуля разбивает фарфор виска. Пуля ещё повредила левый глаз — вместо красивой раковины он напоминал кусок окровавленной ветоши. А вот правый был как будто живой. В нем плавал айсберг, правда, с отсветом рекламных огней.

— Саша, — повторил я; патовый цвет васильковой жизни угасал, он угасал скоро, и скоро угас, и это я видел. Мне надо было видеть эту бездну смерти, чтобы выжить и жить.

Потом я закрыл раковину век — зачем моей любимой женщине смотреть на этот мир, проклятый Богом.

Когда это сделал, услышал звуки духового оркестра. Думал, что схожу с ума. Оказалось, нет. Мимо катила праздничная, с воздушными шарами и прочей обвислой мишурой машина-платформа, рекламирующая шотландское виски, где и пританцовывал шалый оркестрик в шерстяных юбках. Было смешно: усатые мужланы с волосатыми ногами и в клетчатых юбочках. Александра бы посмеялась от души, если бы… Если бы…

Музыка, которая изрыгалась, была чужеродна и ужасна: били барабаны, хрипели трубы и пилили по нервам волынки. И тем не менее я, обняв за плечи любимую женщину, принялся вместе с ней слушать этот сумбурный и праздничный оркестр.


ЗАЧИСТКА: ПО ГОРЛО В КРОВИ


Я так и не научился сдерживать свои чувства. Так нельзя, говорю себе, так нельзя, сержант. Кажется, ты плакал, когда твою любимую женщину хоронили в щель планеты. Этого никто не видел — ты мужественно стоял у гроба, играя желваками, и никто не мог подумать, что, когда ты остаешься один… Не люблю одиночества. Может быть, поэтому хотел спрятаться от него в марианских впадинах женских тел. Но выяснилось, что я слишком доверчив и влюбчив, не подозревая, что наступили времена тотального душевного разврата. Рынок порока в широком смысле слова захватил наши улицы, наши площади, наши дома, наши тела. Мы толкаемся в торговых рядах и пихаем за бесценок куски своей бесценной души. Так проще жить — делать вид, что живем, и живем вполне благополучно.

Имею ли я право так говорить? Не знаю. Я прожил слишком мало, если обращать внимание на запись в паспортине. Я прожил слишком много, если судить по рубцам на 4,5 граммах бессмертной моей души. Видимо, выражаюсь слишком пафосно, но, когда ты один, можно позволить такую слабость.

Кто-то сказал: «Хотеть любви — это значит хотеть и смерти».

Любя, мы умираем — чаще всего на короткое время и в празднично-спазматическом соитии. Но потом наступают будни и нужно возвращаться в торговые ряды. От любви по-настоящему умирают редко. Моя любимая женщина Александра имела неосторожность воспылать неземной страстью к земному playboy. А это, как показывает практика, может привести к печальным последствиям. Наверное, её любовь была куда сильнее моей и поэтому погибла она — не я. И теперь обречен жить с мыслью, что не сумел вовремя научить свою любимую женщину рвать из сумочки ПМ — рвать как оружие, а не как пачку сигарет LM. Мы с ней были заняты слишком друг другом. Теперь я знаю, что прежде, чем ронять барышню в койку, нужно идти на полигон и учить её стрелять из в всех видов стрелкового оружия. Тогда есть шанс на бессмертие.

— Поживи у Александры, — посоветовал господин Королев, когда мы возвращались с кладбища. — Домой тебе нельзя.

— Почему? — задал глупый вопрос.

— Поживи, — повторил, — три-четыре дня. А мы поработаем.

— А я?

— Переведи дух, Дима, — посоветовал Анатолий Анатольевич на прощание.

И я согласился, словно надеясь на чудесное воскрешение любимой женщины. Этого не произошло. Как странно? Ее присутствие в квартире было всюду. Создавалось впечатление, что хозяйка поутру убежала в булочную за калорийными булочками, оставив любимого досматривать сны. И вот он проснулся и с нетерпением ждет ту, которая подарила ему фейерверочную ночку. На стульях в изящном беспорядке лежала женская одежда, светлели мятые простыни на кровати, цветы в горшках продолжали свою растительную жизнь, на кухне в мойке стояли немытые чашки, на них из крана капала свинцовая вода. Казалось, ничего не изменилось. Сейчас в коридорчике прозвучит звонок — и милая, и любимая, и желанная заштормит в комнатах. Этого не случилось — как странно-как странно.

Потом я уснул и спал как убитый, пока не проснулся от ощущения, что кто-то находится в спальне. Это была Александра, я её узнал, несмотря на предрассветную мгу. Она сидела у окна на стуле с высокой спинкой, пряча лицо в тени.

— Сашенька, — утвердительно проговорил я.

— Я, мой милый, — сказала глуховатым, будто со сна, голосом.

— Иди ко мне, — попросил.

— Не могу, родной.

— Почему?

— Догадайся сам. Ты ведь смышленый мальчик.

— Не знаю.

— Я умерла, Дима, — проговорила она спокойно. — И ты это знаешь, но не хочешь признаться.

— Нет, — сказал я. — Я тебя помню, значит, ты живешь.

— Это моя тень. И я пришла из мира теней, чтобы сказать: тебя спасет любовь.

— Любовь?

— Да, — подтвердила, — любовь к той, кто умеет танцевать jig.

— Я тебя не понимаю?

— Любовь спасет мир, это все что я могу тебе сказать, мой мальчик.

— Александра, ты говоришь очень красиво. Так не говорят живые.

— Вот видишь, — усмехнулась. — Следовательно, меня уже нет среди вас.

— А где ты?

— Пока не знаю, — проговорила с задумчивостью. — Только знаю, что и у Бога есть свой ад: это его любовь к людям.

И на этих её словах за окном просветлело и тень моей любимой размыло, как будто она оступилась в холодную воду глубоководного озера небытия.

И я проснулся — у светлеющего окна на высоком спинке стула висел китель с погонами. Именно в этом кителе я увидел впервые Александру. Когда это было? Это случилось давно, в другой жизни, когда я был беспечен и весел, как летний день. Теперь за окном дождит и, кажется, наступает осень. Осенью на кострах сжигают листья и в дымном тумане, похожем на обман, греются озябшие души тех, кто ушел от нас.

Итак, любимая ушла — а я остался. И никто не знает, где я нахожусь, кроме одного человека: главного секьюрити дамского клуба «Ариадна». Я так толком и не понял, что же на самом деле произошло в «Украине». По утверждению, Анатолия Анатольевича действия боевой группы были корректны. Никаких резких движений и провокаций. Лифт и лестница были взяты под контроль. По-видимому, не было учтено, что гостиница являлась «кавказской горой» и появление в ней любых молодых людей славянской внешности… Трудно сказать, но факт остается фактом: Ахмед успел сбежать из VIP-номера, запустив в джакузи двух потаскушек из Кременчуга, выдающих себя за шведских миледи. Те плавали андерсеновскими русалками и притопились от изумления, когда вместо голого папика, похожего на знаменитого своими гениталиями бывшего Генерального прокурора, на их смех и зазывы явились молодчики с пистолетами.

И пока вора в законе искали в «шведских шхерах», тот уже прыгал в авто, чтобы убыть в неизвестном направлении. Теперь я думаю, не было никакой нужды преследовать танковый джип — преследовать без надлежащей подготовки. Ровным счетом ничего бы не изменилось в мире, если бы мы с Сашей остались сидеть в машине на эстакаде. Мы бы провели взглядами этот проклятый джип, потом моя любимая женщина выудила бы из своей сумочки пачку LM, закурила бы… Бы… бы… бы… Как противотанковые ежи нашей памяти.

У десантников есть хороший тост: «За тех, кто в стропах!». К сожалению, мои стропы жизненных обстоятельств основательно запутались и такое впечатление, что пора обрезать их ножом, чтобы удобнее было выпустить запасной парашют. Да, боюсь, его нет за моей спиной.

Хотя хватить ныть, сержант. Смерть Александры должна укрепить тебя в собственном бессмертии. Я защищен её смертью, как броней. И ничто меня не остановит на моем пути — и мой путь «зачистка».

«Зачистка» — модное словцо. Его нет ни в одном словаре мира. Здесь мы впереди планеты всей. Думаю, не имеет смысла объяснять его значение. О «зачистках» трубят все отечественные СМИ. Все очень просто: если хочешь победить врага, вырежи его до седьмого колена. В противном случае, дети его вырастут и начнут вырезать твоих детей. Сталин был велик в своей античной кровожадности, но и он не до конца был последователен, проявляя гуманность к соплеменникам. И теперь мы имеем то, что имеем: кровоточащую рану на теле разлагающейся империи. Война пылает в нашем доме, как пишут газетчики, и они правы: война на выживание. И выживут в ней только те, кто первым учинит ночь длинных ножей. Только беспощадная сила может остановить гниение жизни. Огонь, клинок, пули и потоки крови, в которых будут плавать тряпьем трупы врагов наших. Высокомерно — может быть. Вызывающе — возможно. Цинично — да. Неприемлемо для картавящих пачкунов, взявших на себя мессианскую роль заступников за права человека. Покажите мне этого человека, который достоин того, чтобы его любить. И я его первым полюблю. Но нет таких людей — есть телесные мешки, набитые страхом, мусором, похотью, лицемерием, кишками, тлением, ложью, испражнениями, морокой, безумием, ненавистью и проч. требухой. За историю всего человечества был всего один человек без вышеперечисленных недостатков — Христос, но его распяли на кресте — распяли те, кто так и не научился смотреть в небо.

Я смотрю в небо и вижу воздушные острова, на которых живут души наших друзей и тех, кого мы любили. Мне приятно смотреть в небо — возникает иллюзия полета и свободы.

Мой полет прерывает телефонный звонок — он обыден, но я знаю, что за ним последует — шлюзы мести приоткроются и закипит бурунами черная кровь врагов.

— Дима, — услышал напряженный голос господина Королева. — Ты как?

— Живу, — ответил.

— Проблемы?

— Подозреваю, они у вас, — сказал я.

— А как же без них, — и главный секьюрити дамского клуба просит, чтобы я прибыл к Первой градской.

— Еще трупы?

— Не совсем, — уходит от ответа Анатолий Анатольевич.

Я грустно посмеиваюсь: лучше не скажешь, когда человек находится между небом и землей. Кто на этот раз?

И какое же было мое удивление, когда по прибытию в больницу, узнаю, что очередной жертвой обстоятельств стал Петя Левин, компьютерный гений «Ариадны», играющий на клавиатуре с магической легкостью.

— А его за что? — задал риторический вопрос, идя с Анатолием Анатольевичем по длинному коридору, заставленному панцирными койками.

— Предупреждение, — пожал плечами АА, — всем нам.

— По-моему, нас уже предупредили, — сказал я.

— Ну не знаю, — ответил господин Королев. — Какая-то странная история с нашим Петей.

Я поинтересовался: его избили до полусмерти? Хуже, ответил главный охранник дамского клуба. Что может быть хуже — только смерть? Нет, бывает куда хуже, проговорил АА.

И скоро я убедился, что он был прав. В одноместной палате лежал знакомый мне человечек с огромным лбом гения и лицом, выбеленным до цвета кафельного пола. Никаких повреждений на теле не заметил, за малым исключением — кисти рук были намертво перебинтованы. Этакие култяшки. Действительно, для компьютерного пианиста такое положение вещей хуже смерти.

Наше вторжение побеспокоило хакера: он разлепил веки и бросил на нас мутный взгляд. Мы сели на табуреты, выкрашенные белой краской, и господин Королев ничего лучше не придумал, чем задать вопрос:

— Как дела, Петя?

— Хорошо, — ответил тот и виновато улыбнулся, словно чувствуя неловкость за свое состояние.

— Ничего хорошего, — крякнул от огорчения Анатолий Анатольевич и попросил компьютерного гения вкратце рассказать о том, что произошло прошлой ночью.

Сбивчивое повествование хакера походило на вздор сумасшедшего. Выяснилось, что в полночь, когда он «на писюке вскрывал Пентагон, как консервную банку», экран неожиданно начал мигать, а после — дикая боль пронзила руки. Когда очнулся, обнаружил, что кисти напрочь омертвели.

— И вот, — показал культяпки, — что есть, — и градины слез покатили по впалым восковым щекам.

— Ну-ну, — господин Королев попытался утешить страдальца, — все будет хорошо.

— Да? Хорошо? — всхлипнул хакер. — Конечно, хорошо. — И забился в нервозных конвульсиях. — Наше поколение выбирает «пепси», да? Наше поколение выбирает «Пентагон», да? Наше поколение выбирает ноги, когда режут руки, да? У меня ещё остались ноги, ха-ха, — и зашелся в бурном смехе.

Появились врачи, и мы с господином Королевым покинули палату. Надо ли говорить, что я находился в глубокой меланхолии. Было над чем поразмышлять. Либо от общего переутомления наш Петя Левин скиснулся мозгами, либо мы имеем… что мы имеем?

— Черт знает что мы имеем, — ответил Анатолий Анатольевич.

— А медицина что говорит? — поинтересовался. — Что за невидаль такая случилась?

Чтобы получить ответ на этот вопрос, отправились в кабинет главного врача. По дороге бывший сотрудник МВД успел сообщить, что в свое время помог Самуилу Львовичу Абрамовичу (главврачу) избежать крепких неприятностей, связанных с золотом для дантистов, и поэтому мы можем рассчитывать на его определенную любезность и откровенность. И оказался прав: старенький эскулап встретил нас весьма вежливо — был небольшого росточка, пархатенький и с ужимками представителя вечно гонимого народца.

— Проходите-проходите, — мелко хихикал. — Не желаете чайку или спиртику-с?

— Мы на работе, Львович, — отвечал главный охранник дамского клуба. Лучше скажи, какое заключение по нашему э-э-э… коллеге?

Заключение было следующим: молодой человек находится в послешоковом состоянии, однако опасности для его здоровья нет. Господин Королев поморщился: собственно, он о другом: фантастический рассказ П.Левина соответствует действительности или, может, он просто хлюпнулся в чан с серной кислотой?..

— О Бог мой! — всплеснул руками Самуил Львович. — Какой чан с кислотой, Толенька? Вы о чем?

— Нас интересует, какая сила ему руки попортила, — объяснился АА. Так чисто?

Старенький жидок ответил и то, что мы услышали, было для нас, как гром, буду банален, среди ясного неба. Обследование пациента указали на то, что его кисти были сожжены! И сделали это некие лучи — лучи неизвестного происхождения.

— Что вы этим хотите сказать, Самуил Львович?! — воскликнул господин Королев.

После невнятных объяснений мы поняли, что перед нами маячит проблема, которую разрешить традиционным способом будет трудно.

— И что это может быть? — не унимался главный секьюрити дамского клуба. — Шаровая молния? Лазер?

— Не ведаю, Анатолий, — передергивал сухенькими плечиками доктор. — Не в моей компетенции.

Покинув казенные стены, пропитанные болью и страданиями, мы вышли в парк. Там на дорожках тлели летние люди, пытающиеся обмануть судьбу. На лавочках с покойными лицами сидели те, кто уже смирился с уходом в незнакомый мир.

— Была б моя воля, — вздохнул полной грудью Анатолий Анатольевич, тяпнул бы стакан спирта.

Я посмеялся: это не выход из положения. Перед нами и так непростая задача: или верить всему тому, что увидели и услышали, или попытаться найти рациональное объяснение происшествию. Господин Королев выругался в сердцах. И признался, что он не в состоянии рыхлить эту запредельную тему; ему бы что полегче, приземленнее. Я же коль занимаюсь проблемами НЛО, то мне и все карты в руки.

? Да, какие там НЛО, — застеснялся я.

? Хотя Петя мог и сочинить, — не слушал меня АА. — Сутки перед экраном монитора!

— А что тогда произошло?

Есть банальное объяснение: те, кто выступает против наших поисков, решил нанести упреждающий удар. П.Левин оказался самым незащищенным объектом — его буквально ударили по рукам, предупреждая всех нас, чтобы мы прекратили сыск. А руки хакеру попортили, предположим, лазером или ещё какой научной дрючкой.

— Происки ЦРУ? — пошутил я. — Новые технологии. Заслали «лучи», чтобы не лезли в святая святых — Пентагон.

— Ври-ври, да не завирайся, — посмеялся господин Королев, интересуясь моими последующими действиями, связанные с поисками вора в законе Ахмеда и руководства «Russia cosmetic».

Я отвечал общими словами, что имеются некие наметки, выполнение которых потребуют нестандартных решений. Главный секьюрити покачал головой, мол, опять секретки и горы трупов. Надо зачищать территорию, признался я, в противном случае, нас, как Атлантиду, смоют фекальные потоки вечности.

Не говори красиво, Дима, посмеялся АА. Потом ему было не до смеха, когда я попросил выдать в личное пользование ППС, многозарядный аппарат, удобный в условиях многолюдного мегополиса. После непродолжительного препирательства пушка таки мне была отпущена — отпущена под честное слово, что она будет задействована только в крайнем случае. Я усмехнулся: поскольку вся наша жизнь, крайний случай, то палить буду при любом удобном случае. Господин Королев понял, что с чувство юмора у меня все в порядке, и вручил дальнобойный пистоль. На этом мы расстались, оговорив, что не теряем друг друга из виду.

Сев вишневую «девятку», проверил боеготовность ППС. Рифленая рукоятка пистолета-пулемета знакомо и приятно тяжелила руку. Теперь можно и поработать, сержант, и хорошо поработать.

Ситуация складывается таким образом, что без стрельбы по живым мишеням, чувствую, не обойтись. Вопрос в одном: с кого начинать? С Ахмеда, которого пристрелю, как собаку, или с фантастических смертоносных «лучей»? Не пытается ли главный секьюрити дамского клуба отвлечь меня от мирских утех по отстрелу вора в законе, пуская по следу мифических «лучей»? А если ошибаюсь и «лучи» имеют место быть?

Умом понимаю — чертовщина, да после посещения Ленинки мнение мое не столь категорично. Тогда возникает много вопросов: кто, зачем, почему и откуда? Посланец небес — бред. Новые технологии — возможно, но все равно вздор. Королев прав: молоденький хакер переутомился до такой степени, что извращенного резчика принял за ужасную диковинку. Но зачем так беспощадно поступать со взломщиком компьютерных систем? Проще перерезать горло и вся недолга. А если кому-то нужна голова хакера, вернее то, что хранится за лобными долями? Что же такое может знать наш Петя Левин? Помню, бахвалился, что вскроет Пентагон, как консервную банку. И что из этого следует? Вскрыл — и его наказали. Галиматья, сержант. Все, наверное, куда проще? И на этом решаю прекратить пустые домыслы. Я человек действия — и действовать надо немедленно. Мне нужен результат, а лучший результат в моем понимание — труп врага.

Повторю, после убийств друга и любимой женщины мои предохранители, хранящиеся в душе, перегорели и теперь никто и ничто не может меня остановить. План действий я обдумывал сутки. Все просто: не надо гонять вора в законе по столице, как русака по полю. Я поступлю иначе. На войне нет законов; закон один — найти и уничтожить врага. Я его не буду искать мне его найдут. И будет Ахмеда шарить господин Шокин. Именно этот ублюдочный реформатор будет рыть землю, чтобы выручить свою супругу из беды. Понимаю, что путать баб в мужские игры последнее дело, но у меня нет времени и возможности соблюдать эстетические нормы поведения в обществе говноедов. Враги мои первые переступили все законы — и ответ мой будет адекватен.

Вишневая «девятка» катит по летнему городу. Ровным счетом ничего не изменилось — столица-матрона живет жирной и хлебосольной жизнью, пряча за гранитным фасадом банков, чистых витрин и яркой рекламы гниение свалок и тлен сальных душ. В замусоренные времена никого не интересует чужая жизнь. Посторонняя жизнь не стоит и гроша ломаного. Этому учат кремлевские рулевые переходного этапа, не понимающие, что после 2000 года их бездушные тела тоже ровным счетом ничего не будут стоить.

Оставив машину в арбатском переулочке, занимаю местечко в летнем кафе и, дуя «пепси», которое выбирает поколение засранцев, веду наблюдение за подъездом дома, где проживают небожители. Дом солиден и даже кажется упитанным, не новый, но с обновленным фасадом, стоянкой и охраной у подъездов. Врываться в него нет смысла, можно ненароком пристрелить старушку-консерьежку, а потом каяться, как Родька Раскольников, всю оставшуюся жизнь.

План мой куда проще — проще, чем случка африканских пыльных элифантов. Надо дождаться когда мадам Шокина решит совершить променад по столичным шопам. Для этой цели она вызывает автомобиль супруга, за рулем которого находится небезызвестный Власий. Мой расчет оказался верным: через час ожидания «Волга» цвета вороньего крыла катит по срочному вызову. Я покидаю летнее кафе и прогулочным шагом отправляюсь на поиски приключения. Когда шофер уходит калякать с охраной дома, я ныряю в салон казенного автомобиля и закладываю тело между сидениями. Запах бензина, духов, кожи, похвальбы, самодовольства бьют в нос. Подозреваю, через четверть часа в этом духовитом малом пространстве разыграется трагикомическая сценка с воплями, соплями и горючими слезами. Не люблю иметь дело с истеричками, да выбирать не приходится. В данном случае все претензии к господину Шокину. Где были его глаза, когда он, юный студент Политехнического, запускал лапы меж цыплячьих ляжек хихикающей Лилички Бёрлин, изучающей конспект по сопромату. Мог ли подозревать молодой человек, что за прекрасным одноразовым минетом на мраморных ступеньках храма науки последует затяжные бои с фурией, требующей семейного счастья. Будущий младореформатор отбивался, как мог, мол, милочка моя, вы же известная всему Политехническому подсосная подстанция, мол, вы, Лилечка, брали у всех, кроме, разумеется, гранитного Михайло Ломоносова, мол, я не лучше и не хуже других — заберите в благородные супруги, скажем, частично облысевшего от большого ума Тимурчика или кудрявого красавца Бореньку, или волосатенького, как орангутанг, Валечку. То есть выбор женихов на удивление был богат. Нет, кричала мерзавка, хочу тебя в полном объеме твоего таланта. Какого таланта, не понимал наивный дурашка. Таланта залазить без мыла в задницу начальству, грубо хохотала плутовка. А с таким даром ты, цыпа, далеко пойдешь, пророчила, быть тебе членом правительства. После таких приятных слов никто бы не устоял — не устоял и он, Шокин: повел импульсивную девственницу под венец. И через неделю замужества из кроткого существа выросла такая ведьма. Правда, одно положительное качество имелось: давала Лилечка всем членам правительства. Может, поэтому её муж имел не только ветвистые рога, но и приставку «вице-». Словом, счастливая семейная пара новой формации. К сожалению, обстоятельства сложились так, что я вынужден эту сладкую парочку разбить — разбить на время.

Наконец я услышал перестук каблуков и резкие гортанные вскрики, мол, крепче за шоферку держись, баран. Ударили дверцы, на переднее сидение плюхнулись тела. Женское было нервно и душисто, как верблюд после месячного марш-броска по пустыни Гоби.

? Власий, жми, — скомандовала супруга члена правительства. — Едем на Манежку, там, говорят, шубы из песца кинули. Понимаешь, из песца! Ты любишь песца, Валасий, — хохотала озорница. — Моего песца любишь, Валасий.

Деревенский простак вертел баранку так и сяк, да мычал нечленораздельно, мол, завсегда Лиль Борисовна готов любить вас и вашего песца, писанная вы наша красавица. Я млел от удушливого запаха духов и таких вот содержательных речей.

После того, как экзальтированная дамочка завихляла на Манежную примерять песцовую шубейку, на эстраде жизни появился я в роли благородного Robin Good`а. Ствол ППС полностью подтверждал мою правоту, и Власий понял меня с полуслова. Сам он вышел из деревни Квашино, что на Рязанщине, и, не производя впечатление безумного философа, прекрасно понял, что лучше быть богатым и здоровым, чем дохлым с рваной дырой на боку. Кредитка в 100 у.е. окончательно убедила личного шофера г-на Шокина, что я человек слова.

— Ага, командир, — сказал человек за баранкой, — сделаю в лучшем виде. — И позволил собственное мнение. — Пора вошек наказать.

Разумеется, речь шла о семейке Шокиных, которых не брал никакой душистый дуст. Подозреваю, они выживут даже в термоядерном взрыве народного гнева. Такая вот природа керамических гнид приспосабливаться к любым погодным условиям.

Дальнейшие события напоминали дешевенький кинодетектив: не успела мадам Шокина похвалиться ценным песцовым приобретением, как тут же была отправлена в кратковременное забытье. Я пережал её сонную артерию — и дама обмякла, как аэростатик в бирюзовом небе французского авиасалона Бурже.

Перетащив непрочное тельце на заднее сидение, прикрыл шубкой из серебристого зверька. Меховое изделие издавало специфический запах кожи и смерти, а наощупь напоминало холодную заводь таежной реки.

— Живая? — забеспокоился Власий, выкручивая рулевое колесо для последующего старта на столичную закраину.

— Живая, — ответствовал я.

— Мастерица, — нелогично проговорил с усмешкой бывший житель деревни Квашино, и мы помчались по загазованным проспектам.

Наш путь лежал в Ховрино — есть такое пролетарское местечко на окраине белокаменной. Одноименная железнодорожно-сортировочная станция с бесчисленным множеством промасленных путей, уходящих в никуда, снующие по ним тепловозы с лязгающими вагонами и огромные промышленные склады, вокруг которых катали чадящие грузовики, создавали впечатление трудового коммунистического подъема. Во всех отношениях удобное местечко для конфиденциальных встреч и активной стрельбы.

Мой план был незамысловат: обменять госпожу Шокину на информацию. Если её муж-младореформатор готов к конструктивному диалогу, то с радостью сообщит, где можно найти вора в законе, а также объяснит, почему на его правительственной колымаге колесит тот, кто нуждается в немедленной ликвидации?

Без всяких сомнений, гражданин Шокин испытает шок, когда к нему явится глупило-водило и сообщит неприятное известие, мол, так и так, хозяин, наша хозяйка с шубкой песцовой в нефтеналивной цистерне № 09111999/26051954 ждет счастливого освобождения. Что должен предпринять супруг? Правильно: бросить все государственные дела и спасать подругу жизни, поднимая бойцов из своего охранного ООО «Арийс».

— Не следует этого делать, — толковал я Власию. — Объясни хозяину: его плохое поведение — печаль для Лиль Борисовны. Буду резать пальчики, потом ушки, потом щечки и так далее. — И ножом отсек прядь крашеных волос с головы полуживой куколки. — Передай муженьку. И запомни номер моего мобильного.

Память у шоферюги оказалась отменная и он, перекрестившись, отправился на поиски радетеля не только за интересы народные, но и за свои — шкурные.

Если я правильно понимаю г-на Шокина, то действовать он будет поначалу норовисто и отправит на спасение супруги коллектив из четырех, предположим, головорезов. Не поверит чиновник в серьезные намерения анонимного недруга. А зря. Такие, как он, привыкли, будучи на казенных харчах, чувствовать себя хозяевами жизни и от сознания силы хамеют необыкновенно. И не только хамеют, но и считают себя светочами жизни народной, на которых всему унылому населению надо молиться. Не понимают государственные урлы, что цена им в базарный день меньше медной деньжонки. А цена дражайшей их половины ещё меньше меньшего.

Чтобы не смущать летний рабочий люд бесцветной леди из высшего света да ещё в зимней шубке, я перетащил госпожу Шокину в заброшенный терминал. Должно быть, когда-то он служил овощехранилищем. Там хранился запах прелого курганского картофеля, мокрой херсонской моркови и апельсинов из солнечного Морокко. Для удобства их закладки применяли забетонированные ямы глубиной в три-четыре метра. В одну из таких ямок и было опущено тело супруги высокопоставленной гниды. Г-жа Шокина уже начинала приходить в себя: её щечки порозовели, губки тоже стали менять свой безжизненный цвет. Удачно обвалившись на шубу, она повалялась на ней, как это обычно делают с устатку пьяные шлюши у трех вокзалов. Потом то ли от холода, то ли от осознания своей необходимости миру светская дама пришла в чувство. Более отчаянного вопля я не слышал за свою короткую жизнь. Госпожа Шокина визжала так, будто некая злая сила завязывала её руки и ноги праздничным бантом.

Я, представив ту бурю чувств, взметнувшуюся черным смерчем в изнеженном её теле, ничего другого не придумал, как свистнуть. Мой пронзительный разбойничий сигнал был услышан: мадам вздернула голову вверх и гримаса страха исказила кукольное её личико. После этого тотальная судорога ужаса пробила фигуру и… случилось то, что случилось. Я увидел: из дамы струится ручеек. Вот такое вот впечатление: ручеек. Ниагарский водопадик ховринского полива. Кажется, дама сама не понимала физиологического казуса, происходившего с ней. Моча катила на шубу из сибаритского песца и возникла зрительная обманка: под ногами истерической пленницы искрится алмазная россыпь.

— Шубку попортила, — заметил я.

Это замечание привело тетку из высшего света в неописуемую ярость. Она до самых до кончиков стальных ноготков осознала свое трагикомическое положение в бетонном мешке и свой позор, немеркнущий в памяти, точно негасимый рубиновый символ мирового сионизма на Спасской башне. И только смерть свидетеля срама…

— Чтоб ты сдох, сволота-а-а!.. — и далее последовал такой мутный поток из милой пасти мегеры, что приводить его нет смысла, опасаясь за порчу благовоспитанности всего нашего непорочного общества.

Когда моя визави приустала, я сумел вклинить несколько смысловых фраз о том, что её судьба находится в руках мужа, который так и не познал любимую супругу в качестве специалиста по классическому языкознанию, равно как и по народному арго.

— Я тебя все равно урою, срань, — продолжала гнуть свою линию мастерица по великому и могучему.

Я понял, что перевоспитывать её не имеет смысла, а лучше будет оставить одну, пусть думает о чем-то мирском или вечном. Это укрепляет нервную систему и вызывает чувство отрады за лишние прожитые минуты.

Переведя дух в летнем полдничке, похожем на хмыль горластого клоуна, я отправился занимать господствующую высотку. На войне она определяет многое, если не все. Подъемный кран грузоподъемностью тонн в сто был удобен удобен в этом отношении. Находился механизм в трудовом простое и я по лесенке поднялся в его кабину. Там пахло машинным маслом, железом, ржаным хлебом, водкой и волей. Усевшись на старенькую фуфайку, кинутую для удобства зада на сидение машиниста, осмотрел местность. Она напоминала коммунальную квартиру, где не было одного хозяина, и каждый житель пристраивал жизнь на свой лад. Пыхали на запасных путях тепловозы, ляскали буферами товарняки, уходили в державную глубину скорые, тормозила на станции конвульсивная электричка, мелкие люди напоминали виртуальных человечков, строящих виртуальные поселения в виртуальной вселенной.

По моим расчетам вот-вот должны были случится некие события, неприметные для обывательского глаза, поскольку поднимать дурной хай у господина Шокина нет никакого резона, если, конечно, он не идиот. Хотя он именно такой, однако не до такой степени, чтобы рисковать нежными шкурками жены и её песца.

Мои надежды оправдались. К месту событий прибыли две автомобильные коробочки: знакомая мне «Волга» и незнакомая «Ауди» цвета штормового прибоя в г. Сочи, известном своими темными бандитскими ночами и царской резиденцией.

Из первой машины выбрались три квадратных головотяпа и один мудрик в тряпичной клетчатой кепке. В такую кепу удобно блевать, когда ухаешь на «Боинге» в Атлантический океан — ухаешь в качестве корма для мурластых акул. Она мне не понравилась, эта кепа, даже не знаю чем. Чтобы снять вопросы и не терять времени, я прицелился в неё и, дождавшись рукотворного грома скорого поезда Москва-Владивосток, нажал курок ППС.

Выстрел удался: человечек нелепо махнул руками на прощание и завалился на горбик морского песка, выпавшего, должно, из грузовичка. Поначалу боевики решили, что их патрон поскользнулся на банановой чунго-чанговой кожуре или арбузной астраханской корке, потом пришло понимание, что подобная дурь со смертельным исходом может произойти с каждым из них. И они пали под защиту автомобилей, пытаясь понять откуда исходит угроза. Я бы перестрелял их, точно жирных русаков в русском поле, да не было в том никакой необходимости. Тем более запел мобильный телефончик, он пел встревоженно и нервно, и я был вынужден подключиться к абонементу, чтобы тот прекратил даром волноваться. Разумеется, это был господин Шокин, которого отвлекли от решения глобальных проблем государства. Произошел примерно следующий диалог между двумя заинтересованными сторонами:

— Вы знаете с кем имеете дело, подлецы и волки позорные?! — то есть супруг недалеко ушел от супруги в области языкознания и народного арго.

— Знаем, что дело имеем с подлецами и волками позорными, — отвечал я.

— Е`ть-ай-я-я-я! — последовал ожесточенный взрыв чувств. — Уничтожу на корню!

— Слушай, ты враг народа, — предупредил, когда понял, что мой собеседник не готов к конструктивным болтушкам. — Отрежу ушки у Лиль Борисовны, предупреждаю. И пришлю премьер-министру в знак признательности от тебя, говны!

Меня прекрасно поняли — все-таки иногда бываю убедительным на словах. А тут ещё они прикреплены делом — я имею ввиду печальную тушку в кепке на песочной горке и уже разлагающуюся на солнцепеке.

— Что вы от меня хотите? — наконец последовал вопрос по существу.

— Миллион, — пошутил, — баксов.

— За что?! — взревел младореформатор: привык, подлец, брать, но никак не давать.

— За уши Борисовны, — и успокоил. — Дыши глубже, это шутиха. А скажи-ка лучше, поц… — и задал два вопроса, меня особо интересующие.

Наступила мертвая тишина — я думал, так пишут для красного словца, ан нет — на самом деле она есть, эта мертвая тишина. Я решил, что мой собеседник потерял дар речи. Хотя мои вопросы были незамысловаты, как политическая жизнь России.

— Эй, — сказал я в трубку. — Повторяю: где Ахмед и почему он разъезжает на джипе с номерами «о 555 о»?

— Молодой человек, — наконец услышал нездоровый голос чиновника. — Я лучше уплачу миллион долларов.

Предложение было интересным, о чем я и сказал. Так и сказал: предложение интересное, воришка ты косоглазый, но оно меня не интересует. Почему не интересует? А все потому, что интересует другое: где Ахмед и кто засадил его в джип с твоими, раб от рождения, номерами? Если ты сам, то ушами Борисовны не обойтись. Я буду резать её и тебя, как вы режете народный бюджет. Ты поняло, руководящее чмоко, или как?

Меня не поняли — и крепко не поняли. Из-за боя железной дороги не сразу услышал назойливый посторонний гул. Потом заметил хищническую тень на земле, будто по летнему воздуху двадцатого века пылил птеродактиль. Вздернув голову, понял, что птаха сработана руками человека: пятнистый МИ-8 резал винтами синь небес и был весьма энергичен в поисках противника.

Более бессмысленного занятия трудно было придумать: поднимать боевую вертушку в черте города? И на деньги налогоплательщиков, то есть мои деньги. Нехорошо, господа! Я насторожился: не собираются ли летуны ахнуть из ракетных установок по всей подозрительной площади, где находится субъект, угрожающий уважаемому гражданину отечества? Или застрелить шантажиста из снайперской винтовки «Ока-74», которую нетрудно заметить в руках боевика, засевшего у люка.

В американских киношках любят показывать подобные мизансцены. «Стингера» под моей рукой как-то не оказалось и пришлось вести прицельную стрельбу из ППС по стабилизатору вертолета — ахиллесовой его пяте. Расстояние было малым: от кучных пуль вертушка вздрогнула и заплясала в небе прощальный танец Витта. Боевик в люке не удержался и выпал из вертолетного брюха, как птенец из гнезда.

Если бы происходящее не касалось меня, я решил, что снимается наше родное отечественное кино. Неверно кружа, МИ-8 убыл в сторону железнодорожных артерий. Взрыва не последовало — пилот оказался мастером высшего класса и, должно быть, усадил винтокрылую стрекозу на крышу скорого Владивосток-Москва.

И снова запел телефончик: моему собеседнику не терпелось поделиться впечатлениями о воздушной дуэли? Воздушной, поскольку я, находящийся в кабинет подъемного крана, тоже чувствовал себя авиатором.

— Здравствуй-здравствуй, — многообещающе поприветствовал я господина Шокина, — хер мордастый, — и сообщил ему неприятную новость: страна лишилась вертолета, а его жена — уха.

— Прекратите! — взвыл чиновник. — Я уважаемый человек! У меня своя гордость и человеческое, понимаешь, достоинство!

Я искренне рассмеялся: ничего у тебя, поцик, нет, кроме чемодана с гринами под кроватью или счетика на Каймановых островах, что не дает право считать себя чтимым гражданином своей отчизны.

— Что вы от меня хотите?! — возопил господин Шокин, позабыв, кажется, от расстройств чувств, что задавал уже этот вопрос.

— Ничего, кроме правды по Ахмеду, — повторил я. — И по джипу с номером «о 555 о».

И что же услышал? Нет, не танковый гул и не шмелиный полет ракеты «земля-воздух». Я услышал странный звук, будто тот, с кем я вел трудные переговоры, захлюпал носом. Что такое? Кто пускает нюни и сопли как в детстве. Неужели г-н Шокин вспомнил давнюю обиду, когда его за наушничество лупили по упитанным щекам? Я не ошибся: хныкала именно высокопоставленная особа, правда, причина такого слезного её состояния была в другом, чем детские обиды.

— Это… это не телефонный разговор, — признался чиновник. — Могу я с вами встретиться конфиденциально?

— То есть тет-а-тет? — осматривая местность, валял дурака.

— Именно так-с.

Что делать — надо встречаться. На подобных встречах можно узнать много интересного. Я делаю необходимые предупреждения и вижу, как из «Ауди» выбирается моложавое существо в очках. Оно в строгом темном костюме от Версаче, при галстуке-удавке. У сострадательного личика держит мобильный телефончик, получая мои инструкции по перемещению. Головорезы остаются хлопотать над теми, кто пал на поле боя, и со стороны кажутся бригадой «скорой помощи» из одноименного мыльного телесериала.

Поплутав на незнакомой местности, слуга народа выходит на перрон станции Ховрино. По-видимому, давненько он не ходил в чумазенький народец свой и поэтому потерянно морщится от солнца и насыщенных запахов жизни, как крот, вылезший в неурочный час из своей глиноземной норы.

Тут появляется рвотная электричка — дачная публика рвет к её дверям, похожим на лязгающие гильотины. Некто цапает господина Шокина за рукав и тащит в публичный смердящий вагон. Понятно, что некто — это я сам.

— Привет от Лиль Борисовны, — говорю. — И делай вид, что дачник, шучу, — а то нас сразу сдадут в ментовку.

— Как это делать вид? — спрашивает больным голосом.

— Ладно, — говорю, — проехали. И поехали, — за окнами электрички мелькает пейзаж замусоренного нищего пригорода. — Прошу прощения, — и отбираю мобильный телефон. — Зачем нам вызывать свидетелей?

— Вы… вы ведете себя… как бандит с большой дороги, — горячится.

— Ба! — улыбаюсь. — Вы не знаете, как они на самом деле ведут… Спросите у сотрудников «Арийса», с которым вы имеете, насколько мне известно, дела.

— Нет у меня никаких дел!

— А вертолетик кто поднял?

— Не знаю. Это не моя инициатива, — нервничал чиновник, переступая с ноги на ногу в заплеванном дребезжащем тамбуре. — Я требую вернуть жену?

— Она купила шубку, — посчитал нужным сообщить.

— При чем тут шубка?! — взбеленился член правительства.

То есть разговор в болтающемся тамбуре общенародного транспорта меж двумя джентельменами проходил весьма нервно. Один из нас выглядел прекрасно: хорошее настроение, улыбка, солнцезащитные очки. Второй смотрелся ужасно: настроение паршивое, рот перекошен от страха, очки с линзами, неприятно уменьшающие глазки. Нетрудно догадаться, кто был кто.

— Они меня убьют, — заныл господин Шокин. — Вы не знаете, с кем связались.

— Знаю, — отвечал я. — Но пока меня интересует Ахмед. Где я могу его найти?

— Они страшные люди…

Не выдержав, предупредил, что мы теряем время, а это чревато для госпожи Шокиной неприятностями. На это мой собеседник снова заметил, что я действую самыми отвратительными методами. Я посмеялся: это методы охранного общества «Арийс»; кстати, не они ли зарезали моего лучшего друга и популярную журналистку?

— Я не понимаю о чем речь? — взвыл чиновник, серея лицом.

И я ему поверил: все было бы слишком просто. Кто-то пытается подставить господина Шокина. Главное, чтобы он сам это понимал. О чем я и сказал: идет крупная игра, и он в ней пешка. Пусть молит Бога, что ОН послал меня к нему.

— Вы о чем? — нервничал.

— О вечной жизни, — и повторил вопрос, где найти Ахмеда?

И наконец получил ответ: возможно, у брата по имени Аслан, который вместе со своими нукерами «держит» рынок в Лужниках. Где конкретно? В сектора «А», там у них, кажется, дирекция.

— А что по джипу?

Член правительства мнется, потом выдавливает из себя: автомобиль был отдан в личное пользованием сыну. Какому, простите, сыну? Владимиру — его, Шокина, сыну. И есть подозрение, что он связался с очень нехорошей компанией.

— С нехорошей компанией, — хмыкаю я. — И где у нас Вован?

Этот простенький вопрос вызывает у господина Шокина приступ паники: выхоленное лицо покрывается болезненным брусничным цветом и потом, в бегающих глазах плавится нескрываемый страх. Приходится успокаивать отца своего падшего сына, мол, все останется между нами. И что же выясняется? Девятнадцатилетний Владимир, будучи студентом МГУ, «подсел» на героин. Об этом родители узнали недавно, разумеется, были предприняты попытки лечить, но… господин Шокин развел руками:

— На него оказывает пагубное влияние, — замялся, — любовник.

— Любовница, — машинально поправил я, решив, что ослышался.

— Нет, именно любовник, — вздорно проговорило высокопоставленное лицо.

Я невольно рассмеялся: ну дела твои, Господи! Наказал таки ТЫ мерзавца по полной программе: сын-наркоман да ещё и педераст. Лихо-лихо закручен сюжет житейской истории, нечего сказать.

— У нас горе, — печально заметил господин Шокин, — а вы смеетесь.

— Это у меня нервное, — повинился я. — И где мне их найти?

— Кого?

К сожалению, отец не знал, где сейчас живет Вова и его противный любовник. После того, как была предпринята насильственная попытка лечить сына от наркотиков, он скрылся от медицины и родителей. К поискам отпрыска подключен частный детектив, но результата пока нет.

— Частный детектив? — интересуюсь. — Кто такой?

— Не знаю, — пожимает плечами. — Мне его рекомендовали с Лубянки. Он раньше там работал, а себя сам по себе. Как-то он себя называет… менхантер… охотник на людей, что ли?

— Интересно-интересно, — и требую номер телефона «охотника».

Меж тем электричка убавляла ход. Пассажиры потянулись в тамбур с мешками и тележками. Господин Шокин занервничал, словно опасаясь, что народные массы его опознают и потребуют отчета за работу всего правительства. Я его успокоил: наш народец живет своими частнособственническими интересами, то есть для него главное, что прорастет на его личной грядке, а своих слуг он воспринимает, как неизбежное зло, появляющееся ежедневно на экранах ТВ.

— Я не понимаю вас? — сварливо заныл высокопоставленный чин. — Массы ко мне относятся хорошо. Я даже буду баллотироваться в 200-ом округе столицы.

— Что вы говорите? — удивился. — Из 200-го округа в 2000-ый год. Ну тогда туда — вперед ногами!..

И когда двери электрички с шумом открываются, пинаю кандидата в депутаты на перрон, чтобы он хотя бы частично подышал крепким навоженным воздухом родины. Последнее, что заметил: лакированные туфельки г-на Шокина переезжают колесики хорошо нагруженной тележки.

Мой расчет оказался верным: пока чиновник, далекий от нужд народа, будет тыкаться на подмосковном перроне, я успею прибыть к следующей станции. Оттуда на попутке — до родной до Луговой. Там переведу дух, чтобы с новыми силами взяться за горящую проблему.

А как же мадам Шокина? Я получил необходимую информацию, следовательно, она должна обрести свободу. Как? Очень просто: служба 02, надеюсь, пока у нас функционирует? И по прибытию на станцию, делаю экстренно-анонимное сообщение о том, что госпожа Шокина…

— Хватит хулиганить, — басит, несомненно, старшина сверхсрочной службы. — С жиру беситесь, понимаешь.

— Командир, смотри ориентировку, — советую.

Вот так всегда: хочешь делать людям добро, а они от него отказываются, как бомжики от санитарной обработки. В конце концов, сообщение доброжелателя было принято, и я с чистой совестью отправился на трассу ловить попутный транспорт.

Шоферюга на грязном «КРАЗе» попался веселым и шалым. Подвижным изношенным личиком и костлявым телом, частично загоревшим, он походил на беса, перевозящего в преисподнюю черные, как антрацит, грешные души. Речь его была настолько экстазна, что даже мои уши вяли от частого употребления известных связок.

Смысл его монолога заключался в том, что месяц назад он на своем «херогазе» залепил в зад машины из ХОЗУ администрации президента и помял-то чего — тьфу, подфарник. Ну виноват, ну подмахнул бумажку ГИББД. А нынче приходит иск из суда в одиннадцать тысяч долларов. За подфарник — четыре плохоньких родных «жигуленка». Ну ни хера себе, девка-демократия с голой жопой на марше!

— Так надо нам на разных дорогах катать, — заключил шоферюга. — Ежели они такие вельможи, пущай рубят из бетона себе баны. И никаких проблем — у нас, — и засмеялся щербатым ртом. — Одиннадцать тысычонок долляров, ха-ха, да я им, дранным, и рублика родного не дам. — И ударил себя по ребристо-рессорной груди. — А душа моя легка как птица. Не поймаешь!

Он мне понравился, этот шоферюга на КРАЗе; понравился своим отношением к жизни и тем, кто считает себя хозяевами этой жизни. Подозреваю, смял он импортный драндулет, обслуживающую царскую челядь, в дугу, однако это не повод издеваться над трудягой, зашибающему честную копейку на буханку бородинского и бутылку светлой.

Прежде чем навестить отчую фазенду и её обитателей, решил искупаться в Луговине. А почему бы не смыть смурь последних дней и событий. Такое впечатление, что я совершил марш-бросок по всему канализационному коллектору г. Москвы, переполненному общественным глянцевитым говном. Бр-р-р!

На послеполуденном бережку дремала тишина. В теплой пряной траве жили кузнечики и прочие жизнелюбивые букашки. Я разделся и в чем мама меня родила кинулся в реку. Вода была чиста и прохладна. Я лег на спину и увидел купол небесного вечного храма. Он был светел и насыщен солнечным светом.

Я вспомнил ангела-хранителя по имени Даная из сна-видения и вспомнил, что она явилась из мира, пропитанного именно таким живым цветом расплавленного золота. У меня возникло ощущение, что я действительно защищен некими небесными силами. Иначе трудно объяснить, почему я, находящийся на линии огня, остался жить. Жить?

Я почувствовал на губах привкус потери и речной воды. Надо жить — жить и действовать, сержант. И пока действия твои верные, сержант. Ты не торопишь события, а неспеша, как армия, занимаешь высоты, чтобы оттуда бить врага прямой наводкой.

Судя по признаниям г-на Шокина, он взят на прихват криминальной группировкой, использующей его любовь к собственному чаду. А почему его не защищает «Арийс»? Не лжет ли чин? Кажется, нет, да перепроверить надо. Как? Найти сына Владимира, который проходит по настоящему делу этаким «героиновым розанчиком». Надеюсь, неизвестный пока мне «охотник на людей» поможет в поисках юной барышни? А что касается вора в законе, то шансов у него никаких. Никаких. Я достану его из-под корневищ клана и буду резать, как барана. На этой полезной для всего нашего больного общества мысли на бережку запел телефончик: фьиють-фьиють! Я прыгнул из воды, как дельфин в дельфинарии Майями, и цапнул трубку:

— Да?

И услышал молодящий женский голос, кой показался мне странно-знакомым:

— Шок`а? Это я. Папа подписал указ, сутки его держат под сукном. Действуй, — и короткие гудки.

— Кого держат под сукном, — хотел спросить я, — папу? — И не спросил по причине срочного отключения абонента.

Ничего себе кремлевские игры, сказал я себе, чеша мокрый затылок: мобильный принадлежал г-ну Шокину и ему звонила известная дама приятная во всех отношениях, она же папина любимица, она же кормилица всей олигархической картавенькой братии.

Ну-ну, господа, значит, не все ещё захапали, коль имеется некое хозяйственно-производственное волнение. Болваны, вы так и не поняли страны, где проживаете, вы живете одним днем и полагаете, что он будет длиться век. Понимаю, вы живете верой, что в крайнем случае перемахнете в рай на дюралюминиевых гробах своего «Аэрофлота»…

Ну-ну, блажен, кто верует.

Неожиданно вновь раздается знакомый звук мобильного. Я чертыхаюсь что за Дом советов? Нет, на этот раз поет мой телефончик. Это господин Королев:

— Дима, ты где?

— В реке, — говорю правду и в рифму.

— Ты в порядке? — не понимает моего хорошего настроения.

— Как и папа, который подписал указ и который сутки будет лежать под сукном, — дурачусь, прыгая голышом на первозданном пригожем бережку.

Главный секьюрити дамского клуба нервничает: в чем дело, черт подери, не говори загадками? Я вынужден снизойти до объяснений, мол, вот такая вот гримаса судьбы. Если бы дочь венценосного отца знала, кому она передала сверхконфиденциальную информацию. Анатолий Анатольевич продолжает волноваться: не слишком ли я приблизился к кремлевским звездам?

— К звездам ли? — смеюсь. — Почему я должен бояться — пусть меня боятся.

— Дима! — неприятно говорит АА. — Есть разговор. Тебя когда ждать в клубе?

— О чем речь?

— По нашей теме, — уходит от ответа.

Конспираторы хреновы, натягиваю на мокрое тело джинсы и майку, можно подумать, что находимся в тылу врага, где за каждым кустом ползают лазутчики. Что за времена, когда надо опасаться собственной тени? Не будет такого — во всяком случае, я всегда топтал свою тень. Тень — это нарочная смерти. И что из этого? Бояться её и пресмыкаться перед ней?

Впрочем, о дурном не хотелось думать, вышагивая в праздничном ситцевом денечке. Не уродилась ещё такая вселенская геморроидальная гадина, способная уничтожить этот вечный праздник жизни!

Мои восторженные чувства полностью разделяли жители деревни Луговая и члены садово-огородного товарищества «Автомобилист».

На центральной площади имени В.И.Ленина гуляла свадьба — гуляла под разбитную песенку: «Ой-ей-ей! А я несчастная девчонка! Ой-ей-ей! Я замуж вышла без любви. Ой-ей-ей! Я завела себе миленочка. Ой-ей-ей! А грозный муж меня бранит. Ой-ей-ей!». Столы были накрыты под открытым небом, на них артиллерийскими снарядами тужились бутыли с мутным самогоном, горками возлежала народная закусь — редиска, огурчики, помидорчики…

Создавалось впечатление, что на площади сбилось все народонаселение колдовского края. Конечно же, чуть ли не во главе стола находились дед Матвей и Ван Ваныч, последний был в состоянии табурета, на котором сидел, и говорить с ним не имело смысла. А Матвеич держался молодцом и, приметив меня, посчитал нужным сообщить:

— Председательска дочка Танька-рыжая выходить за Леню Ткаченко. Во образины, у смысле красавьцы! — И заорал, открыв во всю ширь незлобиво-беззубую пасть. — Горька-а-а!

Невеста в белом и жених в черном поднялись из-за стола и, хлопнув по стакану водки, впились устами друг в друга, точно вампиры.

Дочь председателя садово-огородного общества была огненно-рыжей стервозой и не давала жизни многим членам «Автомобилиста», в том смысле, что подменяла собой папу, то есть брала его обязанности на себя. Папа же только пил горькую, крякал не к месту и бухал печать на бумаги, которые родная кровинушка ему подкладывала. Чтобы взять в жены такую невозможную персону, надо было обладать определенным мужеством и характером. Леня Ткаченко трудился киномехаником в клубе и слыл известным бабником, оборудовав аппаратную лежаком, на котором проелозила ни одна жопастенькая молодуха Луговой и её мелиоративных прелестных окрестностей. Возможно, дочь председателя испытала в кинобудке с разъемом ног необыкновенный подъем души и решила забрать в личное пользование непутевого добытчика счастья. Во всяком случае, молодые выглядели счастливо, равно, как и все остальные гости на этой пыльной чумовой и веселой свадьбе.

Многие, меня признающие, требовали, чтобы я присоединился к народному торжеству. И я бы с радостью это смастерил, хряпнув стакан самовоспламеняющейся жидкости и закусив гвардейским огурчиком, да увы — не мы определяем ход событий…

Я покинул дикую свадьбу, посмеиваясь над тем, что такой иступленный к жизни народец никакими указами не протравишь. Выдюжит, перемеля любую власть — выдюжит, разве что издаст пук от удовольствия своего бытия.

По приходу на родное подворье обнаруживаю драндулетик в полуразобранном состоянии. Юный Кулибин (Степа) с увлечением роется в моторе, а Катенька, сидя на свежем чурбачке, по-старушечьи лущит семечки.

— Так, — говорю, — через два часа, чтобы машинка работала, как часы, а семечки выбросить.

— Щас, — вызывающе плюется сестренка.

— А мать-то где?

— На огороде, — морщится Катенька, — копается.

— Помогла бы, — и чертыхаюсь про себя: что за назидательный тон, сержант, почему, когда зришь глуповатый молодняк, у тебя возникает одно желание: дернуть их за ноги и посадить головой в грядку.

Из огородика появляется мать с ведерком пожелтевших от времени и горя огурцов. Я помогаю ей, перехватив цинковое ведро, напоминающее о недавних страшных событиях в пятиэтажке близ Измайловского парка, где, помнится, пучился духовой оркестр.

— Как дела? — спрашивают меня.

— Нормально, — отвечаю. — А почему не гуляем на свадьбе?

— А-а-а, — отмахивает. — Собачья свадьба.

— Что так?

Мать накрывает на стол, чтобы покормить меня, и поносит последними словами Таньку-рыжую, которая месяц водила её за нос, а бумагу нужную на прибавочные 0,1 га так и не дала. Надо было подмазать, смеюсь я. Так подмазывала, обижается, утыкая руки в бока, так прорва она необыкновенная, Танюха-то: у этого взяла, и у этого взяла, и у того взяла…

Я ем наваристый горячий борщ и, слушая мать, отвлекаюсь мыслью, что каждый из нас живет в придуманном мирке своих забот и проблем. И занят настолько собой, что окружающий мир представляется лишь несуразной помехой. Способна ли мать хотя бы на мгновение представить, что её сын, мирно прихлебывающий борщок, вернулся из другого пространства, где куски человеческого мяса чавкают в цинковом ведре, где пули разбивают фарфоровые виски любимых, где режут друзей, как скот, где неизвестные искрящиеся летательные объекты кромсают людей, где нет никаких законов — один закон на всех: победить во что бы то ни стало.

Закончив обед, благодарю мать и отправляюсь на сеновал — дрыхнуть. Падаю в прошлогоднее сено и забываюсь теплым разморенным сном, дав приказ организму пробудить себя через два часа. И сон мой под защитой дырявой крыши сарая крепок и беззаботен, как у бойца после победного боя.

Я спал, осознавая, что настоящие кровопролитные бои впереди. Никто не будет добровольно уступать плацдарм, с которого удобно вести общее наступление по всему фронту. Господин Шокин и его супруга с песцовой шубой и глуповатый МИ-8 в небе — анекдотический эпизод. Мой авангард ещё не вступал с противником в настоящее сражение. Может, поэтому тешил себя иллюзией на грядущую викторию.

Проснулся, когда из-за дальнего лесочка потянулись кроткие тени нового вечера. К моему удовольствию, ралли-драндулетик находился в походном состоянии. Степа Кулибин шмыгал шнобелем и был горд перед моей младшенькой, которая прекратила лузгать проклятые семечки и теперь громко хрустела наливным яблочком.

— Из Луговой ни шагу, — предупредил на всякий случай.

— А почему-у-у?! — заныла Катенька. — Тут скушна-а-а!

— Тут весело, — и протянул ассигнацию в 50 у.е. — Купи корову, пошутил.

— Гы, — сказала сестренка, вдохновляясь кредиткой. — Куплю поросенка.

На этом мой набег в аграрный края завершился. Я сел в отремонтированный автомобильчик и покатил по столбовой дороге в столицу, которая с нетерпением ждала меня, как небезызвестная стервятная Горгона поджидала древнегреческого героя, чтобы лютым взглядом своим превратить его в грустный гранитный монумент.

Уже был вечер, когда моя оригинальная машинка подкатила к интенсивно освещенному ДК АЗЛК. У парадного входа чадили те, кому было за тридцать — и далеко за тридцать: редкие нарумяненные старички и дамы, изношенные, как дореволюционные пальто. Я прорвался через их нафталиновые ряды, стараясь не думать, что лет через сто тоже буду клеить милую бабулю на протезах для медового минета.

В самом дамском клубе тоже наблюдалась предпраздничная толкотня и такое же возбуждение. По воздуху летали шариками надутые разноцветные презервативы. Менеджеры готовили столы с шампанским и пирожным. Оказывается, «Ариадне» стукнуло пять годков, а это солидный срок на трудном рынке порока. То есть возник хороший повод упиться до состояния все тех же воздушных гондол малых форм.

— Такова жизнь, — развел руками господин Королев, встретив меня. Утром поминки — вечером свадьба.

— Собачья свадьба, — проговорил я.

— Что?

— Это я так: сам себе.

— Сам себе, — назидательно поднял вверх указательный палец Анатолий Анатольевич. — Сам по себе, — и пригласил сесть в кресло.

Главный секьюрити дамского клуба мне не понравился — был суетлив и мелок. В таких случаях говорят: человек не в своей тарелке. Интересно, что случилось за часы моего отсутствия в столичном граде? Не сыграла ли в ящик мадам Шокина, находящаяся в бетонном мешке? О чем я и спрашиваю. Господин Королев натужно смеется: нашли и освободили истеричку; визжала, как североамериканский опоссум, на которого наступил бутсой зазевавшийся турист из России.

— Тогда в чем дело, Анатолий Анатольевич? — удивляюсь. — Что-то новое по хакеру?

— Пока ничего не нашли. Загадка, понимаешь, природы.

— Тогда остается, — делаю вывод, — Ахмед.

И не ошибаюсь. Выслушав невнятные объяснения господина Королева, понимаю: возникла принципиально новая ситуация по текущей проблеме. Некая сила выступила посредником между нами и кавказской ОПГ — выступила со следующим предложением: нам выдается убийца (живым или мертвым) капитана милиции Лаховой, а мы более не предъявляем притязаний к вору в законе.

— Плохой расклад, — говорю я. — Забыли нашего Веньку Мамина и журналистку. Как понимаю: резали их «ахмедовцы»? За что и почему?

— Какая теперь разница, Дмитрий, — нервничает АА, признаваясь, что ситуация начинает выходить из-под контроля. — Война нам не нужна.

— Нам? — не понимаю. — Кому это нам? Дамскому клубу?

— И дамскому клубу тоже, — со значением проговаривает главный секьюрити.

— И кто это наехал, как танк? — усмехаюсь. — Анатолий Анатольевич, я вас не узнаю?

— Прекрати, — морщится. — Есть добрый совет.

— Не старых ли приятелей, — предполагаю, — из «Арийса».

— Дима, остановись, — поднимает руку АА. — Это добрый совет. И даже не мой.

— Чей?

И не получаю ответа на свой вопрос. Такое порой случается в нашей жизни: задал вопрос и не получил ответа. Когда не отвечают на твои вопросы, значит, на то есть свои причины. Какие? Это уже другой вопрос. По-моему, ещё в утробе матери мы начинаем задавать себе вечные вопросы: «что делать?» и «кто виноват?». Вырастая до философского состояния тупоумного идиотизма, мы продолжаем пытать уже других все теми же вопросами. Умирая, спрашивает даже ЕГО. И тоже не получаем ответа. Поэтому ничего удивительного в том, что я не получил ответ на свой вопрос:

— Чьему доброму совету должен следовать?

Надо отдать должное господину Королеву — он был честен передо мной, как когда-то юный и восторженный пионер был честен перед лицом своих товарищей. Более того, я был ему, секьюрити, благодарен: не терял зря времени и темпа. Когда обстоятельства сильнее человека, к этому надо относиться с пониманием.

Все просто: начались тектонические подвижки, неприметные глазу. Система начинает защищать свои жизненные интересы. Если представить её спрутом, то мною задето лишь второстепенное щупальце и тем не менее… следует добрый совет и деловое предложение.

И я бы, возможно, согласился, почему бы не и нет, когда тебе желают добра, но с одним условием — пусть они вернут к жизни мою любимую женщину. Как? Это не мои проблемы. Пусть повернут время вспять, как реки. И я, взяв трубку поющего телефончика, услышу не об указах, подписываемые овощным папой, а голос любимой:

— Привет, жиголенок. Как дела?

Жаль, что подобная история невозможна. Правда, предлагают обмен: жизнь убийцы Александры на мировое соглашение. Однако зачем мне жизнь обдолбанной падали, которую кинут на жертвенник невидимой войны. Система не выдает настоящих исполнителей — они на вес золота. И поэтому возникает вопрос: почему система так активно защищает вора в законе? И не заступилась должным образом за высокопоставленного г-на Шокина, пустив дело на самотек. Полагаю, последний не представляет никакого интереса для «спрута» по причине безмерного самомнения, переходящего в хроническую идиотию. А вот Ахмед выполняет некую стержневую функцию. Какую? Узнав это, можно будет точнее уяснить смысл происходящих событий.

Когда я и господин Королев покинули кабинет, то обнаружили, что торжество, посвященное пятилетию «Ариадны», бушуют подобно тропическому одноименному торнадо. Наяривал цыганский ансамбль в кислотных по цвету жакетках. Под ожерельем роз галдели богатенькие матроны — видимо, постоянные клиентки клуба. Их раздавшиеся формы, запакованные в одежды от модных кутюр, напоминали о быстротечности времени. Пенилось шампанское в бокалах. Господин Голощеков во фраке и с цилиндром на голове, как один из главных виновников триумфа, царствовал на вечере. Был похож на расфранченного дядюшку Джо, прибывшего из Штатов. Заметив меня, махнул напудренной, кажется, ручкой, мол, жиголо, живи и радуйся! Я качаю головой: неужели мог угодить в эту халдейскую западню, выполняя функции породистого жеребца?

— Пусик, я тебя хочу, — подскочила пьяная дамочка с линялым личиком лесного борсучка. — Ты пр-р-релесть!

— Он занят, Ларисочка, — аккуратно попридержал её за острый локоток Анатолий Анатольевич.

— Тогда, ик, запишите меня в очер-р-редь! — покачивалась мадам на кривых кавалерийских ножках. — «Шесть-девять» — моя любимая позиция, пусики!

— Хорошо, госпожа Хренникова, — обещал главный секьюрити. — Будет тебе и такая позиция.

— Хренникова? — посмеялся я, продолжая путь по коридору на выход из ДК. — Бог метит шельму.

— А, — отмахнулся мой спутник. — Хреновиной занимаюсь, а что делать? Не горит душа… — и, неожиданно приблизив напряженное лицо к моему, проговорил шепотом: — Житкович бывший сотрудник ГРУ. Делай выводы, — и обнял меня за плечи: — Желаю здравствовать многие лета. А в честь пятилетия клуба презент сладили, — и указал на автомобильчик, пожимая руку. — Ну будь!

Шагая к авто, понял, что ко всему происходящему надо относиться со здоровым цинизмом, иначе можно растерять последний ум.

«Житкович — бывший сотрудник ГРУ» — это говорит о многом. И ни о чем не говорит. Чем у нас занимается Главное разведывательное управление при Генеральном штабе Министерства обороны? Правильно: всем понемногу. От акций по прикрытию атомных субмарин, некстати всплывающим в холодных скандинавских водах до защиты конституционного, понимаешь, строя.

Но какая связь между «ГРУшным» отставником, он же физик-химик-лирик, и косметической фирмочкой, занимающейся черт те чем? Судя по всему, я сильно вляпываюсь в концентрированное говно нашей неповторимой действительности. Даже господин Королев, имеющий за плечами боевой отряд, досрочно покидает поле брани. Почему? Что за несметная рать поднимается в глухой ночи?

Впрочем, летняя ночь только-только подходила к городу и была приятна и свежа, как южная роза из Алупки.

Прыгнув в ралли-драндулет, обнаружил под ногами спортивную сумку с гостинцем. Перекинул её на заднее сидение, не открывая. Зачем? И так понятно, что там не пироги с капустой. И далеко не пироги — «железо»: автоматическое оружие и, кажется, гранаты.

Следовательно, Анатолий Анатольевич убежден, что я не остановлюсь на полпути и впереди у меня… счастливое будущее, осветленное очистительными взрывами и акцентированной стрельбой.

Мой смешной автомобильчик неспеша катил по столичным проспектам. Я находился на перепутье: куда? Атаковать Ахмеда и его ОПГ? Или навестить Петю Левина, чтобы задать ему несколько интересных вопросов. Или попытаться найти Шокина-младшего. Зачем он нужен? Подозреваю, что в нем скрыта тайная пружина всех этих последних криминальных событий, где людей режут с пугающей регулярностью? Может статься, что ошибаюсь, но найти юного любителя нетрадиционной love надо. Сейчас каждый участник (в той или иной мере) кровавой фиесты важен. Равно как необходимо вырвать из мутного небытия самую таинственную фигуру в этой истории г-на Житковича, провалившегося вместе с любовницей Аллочкой Николаевной сквозь землю.

Отставник ГРУ в косметическом бизнесе — это свежо, неожиданно и сильно. Сильный ход, как любят говорить младореформаторы Царю-батюшке, когда тот с хмельных очей учудит такое, что оторопь берет все народонаселение страны, включая неродившихся ещё чад.

Без всяких сомнений, я на верном пути в этих катакомбах неизвестности. Достаточно того, что господин Королев прекратил ход по лабиринту, где каждый неверный шаг может привести к расчленению известкового скелета. Кто тот некто, кто дал ему добрый совет остановить движение? Бывшие приятели по оружию? Или власть, имеющая сокрушительную силу. Кто у нас ныне в силе? ГРУ? МО? ФСБ? ФАПСИ? МВД? ГУВД? ГИБДД? ОМОН? ОБСДОН? РУОП? СОБР? ООН? НАТО? ОЛИГАРХИ? СЕМЬЯ?

Мое фрондерство понятно: какая может быть сила в бессильном государстве? Так что у меня имеется шанс на победу — пусть минимальный, но он есть.

Я принимаю решение, и принимаю его на уровне интуиции. На мобильном набираю номерок частного детектива, занимающегося проблемой молоденького голубого принца Шокина. Самому искать героинновую «гёрлу» в десятимиллионном мегаполисе нет опыта и времени. А вдруг волонтер уже вышел на след звезды?[5 - Звезда — пассивный гомосексуалист (жарг.).]

После сигналов в трубке, раздается щелчок и насыщенный мужской голос интересуется:

— Кто там?

— Сто грамм, — находчиво отвечаю я.

— Сто грамм, — уточняет мой собеседник, — чего?

Я смеюсь: а что душа желает, товарищ «охотник»: виски, коньяк, водка, мартини и так далее? Разумеется, незнакомец проявляет интерес к моей персоне: что за добрый чудодей возник к ночи из ниоткуда? Я называю имя и армейское подразделение, выпестовавшее бойца.

— «Салют-10»? — переспрашивает. — Есть такая контора по ритуальным услугам. И какие проблемы?

— Без бутылки не разобраться, — говорю я.

— Можно и с ней, — соглашается «охотник» и предлагает встретиться в ресторанчике «Дуплет».

— «Дуплет»? — не верю я. — Есть такой?

— У нас все есть, Дима, — смеется мой собеседник. — Местечко хорошее. Там Вилли наш Токарев поет. Люблю я его, таракана усатого, слушать под водочку и селедочку.

Я понял, что вечер меня ожидает развеселый, с песнями и, быть может, танцами. А что делать? Главные составляющие дара диверсанта какие, кроме супервыносливости, суперактивности и способности мгновенно принимать решение? Правильно — бронебойный желудок, могущий перерабатывать не только старого горного козла, но и благовонную пищу богов под айлюли усатых шансонеток.

Через час я уже находился на северной окраине города на месте. Вырвав спортивную сумку из авто, отправился на следующий праздник жизни.

Ресторанчик «Дуплет» встречал гостей весомым охотничьим вещдоком: туша огромного оленя, набитая войлоком, стояла по центру зала, как символ безоговорочной победы человека над дикой природой. На маленькой эстраде мучила фаллос микрофона старенькая шансонетка с крашенными в резкий зеленый цвет волосами. Голос её был хрипловат, но не без душевного изящества.

«Охотника на людей» я нашел без труда. Узнаешь меня, Дима, по общему выражению лица, посмеялся он, когда мы договаривались о встрече, лубянистое оно у меня. Я не понял: какое? Человека с Лубянки, снизошел до объяснения. И я, заметив за угловым столиком коренасто-спортивную, лет сорока, мужланистую личность, подошел к ней.

— Александр, — приподнявшись, пожимает руку, — Стахов, менхантер, указывает на деревянный резной стул. — Присаживайся, Дима, будь, как дома, — ведет так, будто мы давно знакомы. — Сейчас закажем дичь. — И кивает на мой спортивный баул. — Надеюсь, не бомбы?

— Гранаты, — отвечаю. — И автоматы.

— Правильно, все свое ношу с собою, — усмехается. — Вижу, передо мной настоящий менхантер.

— Менхантер? — переспрашиваю.

— Перевод с английского: охотник на людей, — смотрит внимательно, словно проверяя меня на благонадежность. — Работаю на частной основе, поскольку из Конторы, — сделал паузу, — ушел. Не люблю, — проговорил с нажимом, — когда предают.

— Этого никто не любит, — не был оригинален я.

— Тогда выпьем за дружбу, — открыл графинчик с водкой.

Мы тяпнули первую, потом вторую и закусили куропатками в собственном соку. Я чувствовал, как обретаю покой и уверенность. Присутствие старшего боевого товарища влияло благотворно. Из его реплик, пауз и многозначительных взглядов профессия «менхантер» приобретала романтический ореол, правда, не без серьезного денежного обеспечения.

— Детишек кормить надо, — объяснил Александр. — У меня их двое. Невеста-дочь в Штатах, сын-младенец в Канаде, а я тут… на родных просторах, как ковбой в прериях.

— Дети — это святое, — не был оригинальным я.

— Своих-то нет?

— Пока нет.

— Будут, — уверенно проговорил менхантер и уточнил: — Если не отстрелят народнохозяйственный комплекс.

Мы посмеялись и подняли новый тост за наш боевой и половой потенциал. Я признался, что хотел ударно трудиться на рынке порока в качестве «жиголо». Уяснив в чем суть профессии, Александр захохотал в голос от радости, что познакомился с таким оригинальным индивидуумом.

— То есть трахать баб, — смеялся, — и ещё бабки получать?

— Вроде того.

— А что? У нас все работы в почете.

— Там своя, так сказать, специфика.

— Специфика понятна: действуешь, как горняк в забое с отбойным молотком. Тра-та-та-та — за д`обычью счастья!

Я согласился, но уточнил, что события складываются так, что перспективный горняк в моем лице действительно может потерять свой отбойный молоток. И без частностей излагаю проблему, возникшую передо мной проблему тайны гибели любимых моих людей и скандальной журналистки.

— Ясно, что дело темное, — мрачнеет лицом Александр Стахов. — Вот в каком кишмишном говне ковыряемся, брат. — И предлагает. — Если надо, помогу делом.

— Лучше словом, — смеюсь я.

Узнав, кто именно нужен для решения моих местных проблем, менхантер неожиданно рукоплещет:

— Вилли, давай, чисто, конкретно!

На эстраду с кабацким прискоком вымахивает потертый гражданин с хитроватым лицом одессита, которого не проведешь на мякине. Его черные волосы в бриллиантине, усы топорщатся в стороны, пестрая бабочка на вые летит, театральный костюмчик переливается фиолетовыми искорками, голос с характерным акцентом эмигранта:

— Дорогие друзья! Я рад через двадцать лет возвернуться на родину — в Россию! Все изменилось, но не изменились мы — мы вечные! Мы счастливые! Мы — это мы!.. — И захрипела фонограмма веселенькой песенки об эмигранте в городе Нью-Йорке: «Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой! То мне страшно, то мне грустно, то теряю свой покой!».

Я понял, что надо расслабиться и получать удовольствие. Учись у старшего товарища, сержант. Думаю, у «охотника на людей» дистанция между состоянием покоя и взрывом бешеной энергии минимальна. Кажется, он полностью поглощен эстрадным номером любимца публики, да, думаю, это не совсем так. И не ошибаюсь. После выступления популярного шонсона мы возвращаемся к проблеме.

— Дима, это дело пахнет фекалиями, — предупреждает менхантер. — И фекалии эти принадлежат неприкасаемым. — Погрозил пальцем. — Ты понял о ком речь?

— Догадываюсь.

— Молодец, — смеется. — Умный пацан.

— И что?

— Ничего. Неприкасаемые, как и дети, это святое.

Я пожимаю плечами: иногда и любимых чадов наказывать надо ремешком, чтобы умнели с большим энтузиазмом. Мой собеседник вздыхает: есть резон в моих словах, да ждут меня не детские забавы.

— Я предупредил, — говорит Александр и на салфетки царапает адрес. Вот тут наша Шокиня трубит. Со своим любовничком — некто Волошко Ильей Станиславовичем. Ничего это Ф.И.О. не говорит?

— Ничего не говорит — мне.

— Счастливый ты, Дима, — смеется менхантер и объясняет, что данный сучий молодняк есть сын очень уважаемого человека в светском обществе, который близко завивается у тела Царя-свет-батюшки. — На дружеской ноге с Танечкой, Валечкой, Ромочкой, Боречкой и прочими абрамовичами.

— И что? — не понимаю.

— А это опасно для жизни. Как говорится, не наезжай на сына — папа убьет.

— У меня есть калошки резиновые, — говорю я.

— Калошками против Волошко, — задумывается Александр. — А почему бы и нет? И они, небожители, под Богом ходят.

Запомнив адрес на Тверской, растираю салфеточку до ничтожной ветхости и задаю вопрос о том, почему «охотник на людей» не торопится сообщить о местонахождение блудного сына страдающему отцу.

— А куда торопится, — пожимает плечами Александр. — Папа щелкнул десять кусков зелени. Их же надо отработать, брат? Вот я и работаю, наполнил рюмки водкой из графинчика. — Я Вольдемарчика за сутки сыскал. Ребята конторские, конечно, помогли. Теперь товар вылеживается. Ты, кстати, его не повреди, — попросил. — Если очень надо, по морде дай, а так… поднял рюмку. — Убогих мочить мы не будем, Дима, так, — чокнулся своей рюмкой о мою, — даже в сортире. Ну за нас!

И мы выпили на посошок. На эстраду вновь искрящимся бесом прыгнул эмигрант, неведомо зачем возвернувшийся из заграничного парадиза, и с помощью фонограммы запел песенку: «Люська, что ж ты, сука, на простынках белых ночью мне клялася в искренней любви…»

Я понял, что мне пора отдуплетиться из этого славного местечка. Что и делаю: вытаскиваю из-под столика спортивную сумку и раскланиваюсь с мужественно-сентиментальным охотником на крупного рогатого скота, обитающего в загоне кремлевского пастбища. Мы договариваемся, что в случае крайней необходимости, я его потревожу.

— Готов даже задарма гидре мозг расквасить, — сказал менхантер. — Но помни против нас… гидра. Срубил голову, тут же прорастает другая. Без заклинаний не обойтись. — Неожиданно поинтересовался с хмельным подозрением: — Крещенный?

— Крещенный.

— Тогда с Богом — в бой!

Я бы посмеялся, да чувствовал, что охотник за скальпелями глубоко прав: гидра властолюбивого блуда расползается по стране, размножаясь в геометрической прогрессии. И надо что-то делать? Что?

Шваркнув в авто спортивную сумку с «железом», сел за руль. Ночь была тепла и многообещающими дальними огнями требовала продолжения. Несмотря на стопятидесятиграммовый допинг, чувствовал себя трезво, хотя не без приятной легкости в теле. Казалось, что боль души притушилась. Теперь понятно почему наш народец так намертво глушит горькую. Повернув ключ в замке зажигания, заставляю мотор драндулета выполнять свои прямые функции.

Нетрудно догадаться, куда я направлялся. Верно, на авеню Похабель. Признаться, с пользой провел время в ресторане «Дуплет»: во-первых, послушал песенки знаменитого усатого шонсона, во-вторых, познакомился с охотником за счастьем, в-третьих, узнал от него много интересного по специфическому вопросу. Что называется, просветился по самые по лиловые гланды.

Итак, в центре нашей любимой столицы существует некая зона, куда не рекомендуется ступать добропорядочным граждан. Нет, речь не о Кремле. Речь о зоне «отечественной педерации». Тема неприятная для тех, кто не путает пестик с тычинкой. Слава богу, таких пока большинство. Однако есть меньшинство — я бы сказал, воинствующее меньшинство, кто пытается расширить свою зону влияние на патриархальное общество. Иногда кажется, что голубая полоса на государственном флаге обновленной республики появилась не случайно. То есть явление это перерастает в общенациональный позор. Первым на болезнь, естественно, реагирует наш язык, великий и могучий. Здесь и классификация «девок» по «месту работы»: «клозетная», «банная», «вокзальная», «надомница», «невозможница»; и философское озарение: «Вся эротика — возле ротика», переходящий в лозунг: «Перекуем мечи на орала». Подробно разложены по полочкам сексуальные позиции: «семьдесят один», «шестьдесят девять», «хошимин», «бабаджанянка». Основной вопрос бытия «голубых» жеманниц: «Ты будешь меня сегодня мять-топтать?». Форма сексуального бытия в координатах передового в этом вопросе Запада скрыта в туристическом маршруте: «В Роттердам через Попенгаген».

Ныне «плешка» всех столичных педерастов переместилась к памятнику героям Плевны — это в трех шагах от бывшего ЦК КПСС и нынешней администрации президента. Соседство удобное для всех — ходить никому далеко не надо: из федерации — в педерацию, и наоборот. Там высокопоставленные барыги, властелины дум народных, загружают в казенные авто мальчиков от семи лет и выше лет, как праздничные заказы на День независимости России.

Вся зона имеет характерные названия: авеню Похабель, Гомодром, Плешь-центр, Рюс-Пидрас и так далее. Имеется на зоне песенный фольклор, например: «Отцвели уж давно хризантемы в заду…», свой секс-блядун, проходящий по прозвищам: Крошка Боря, Оно, Борман, Мамочка, Падший Ангел. Есть свой театр, где надсаживается отвязный режиссером Рома с физиономией бригадира львовских механизаторов. И это только то, что на поверхности малая часть «голубого» айсберга.

Вся остальная (большая) часть прячется под толщей опаски, как ледяная гора под водой. Не любит наш невежественный народец педерастов в политике и во власти. Хотя порой создается впечатление, что все народнохозяйственные дела и политические решения у нас принимаются именно через чмокающее гузно.

В данном конкретном случае мы имеем двух молоденьких голубков, любящих друг друга, как Ромео Джульетту. Один из них мне интересен, как носитель информации — информации о том, кто «попросил» джип во временное пользование. Ахмед и его мясники — исполнители. Ахмед может и не успеть сообщить чью волю он исполнял. А вот нестойкому шалунишке Вольдемарчику, думаю, можно будет без труда развязать язык.

Полуночный московский бродвей пылал рекламными огнями гостиниц и ресторанов. Нельзя сказать, что полки шлюх маршировали по Тверской, но «мамки» в обвисло-спортивных костюмах, как полководцы, командовали парадом. Не успел я притормозить автомобильчик у подворотни, ведущей во дворик, где находился дом с квартирой Волошко-младшего, как ко мне приблизилась «маманя», похожая габаритами на такелажника:

— Желаем девочку? Недорого. Ночь — двести, час — сто.

— А можно мальчика?

— Можно, — ничуть не удивилась сводница. — Ночь триста, час — двести.

— Рублей, — продолжал шутить я. — Дорого торгуешь, мать.

— Товар красный.

Сказав, что подумаю над её предложением, нажал на акселератор автомобильчик закатил в тесный московский дворик. Старые дома сталинской ещё реконструкции походили на пароходы, кинутые волнами времени ржаветь на берег. Многие окна уже темнели, близкие по мраку к дырам антимиров, в некоторых плавали желтки пыльного света.

Нужная мне квартира находилась на седьмом этаже и была пока безжизненной. Не бродят ли наши гомосеки по авеню Похабель в поисках сперматозоидного дровосека? Снова вырвав спортивную сумку из авто, отправился к подъезду. Вел себя естественно и спокойно. Если кто из жильцов и бдит, то никаких подозрений моя фигура вызвать не может. Парадная дверь была бита и открыта. Кабина лифта находилась в шахте, защищенной металлической сеткой, выкрашенной активным травяным цветом. Такие лифты хорошая западня для простаков. Я начал неспешный подъем по лестнице. Запах жилого дома был привычен и утверждал, что в нем живут простые смертные, любящие по утрам дуть горячий кофе, в обед пережаривать картошечку, а на ужин варить перловую кашу, приправленную лавровыми листьями и крупицами последних иллюзий.

На седьмом этаже к этим простодушным запахам неожиданно примкнул сладковатый дамский пашёк парфюмерии. Отравляла строгий ночной эфир квартира, меня интересующая. Значит, прибыл я по верному адресу.

Послушав тишину, гуляющую за дверью из танковой брони, поднялся на один пролет — к окну. Вид из него на дворик открывался великолепный.

Чтобы не томиться пустым ожиданием, открыл спортивную сумку и присвистнул. Ай да, господин Королев, ай да, молодец! Снарядил меня на войну — старенький АКМ, новенький «Бизон», к ним рожки с боекомплектом и десяток Ф-1.

Почему главный секьюрити дамского клуба так уверен, что этот арсенал мне понадобится? Что же он знает такое, что не знаю я? На эту тему, сержант, можно рассуждать долго и без успеха. Мне не ясен материальный объект, который синтезирует все эти последние кровавые события? Миллион долларов? Два мешка героина? Три ящика алмазов? Горы оружия? Что, сержант? Вокруг какого конкретного предмета идет эта вакханалия с фантастическими элементами, ампутирующим конечности?

Я задумался, поглядывая в банальный полночный дворик, напоминающий сверху каменный мешок лабиринта. Хорошо, что хоть звездные небеса не закрыты бетонными плитами безнадеги.

Вздернул голову вверх, вспоминая свои посиделки в Ленинке. НЛО? Есть оно или все это заумный бред журналистских расследований? Нет дыма без огня — это так. Однако на слово верить в существование иных планетарных цивилизаций?..

На этом мой покой был нарушен: во дворик въезжал представительский «кадиллак» цвета цветущих яблоневых садов Гомельщины, потравленных мирным атомом Чернобыльской АЭС.

Из авто выбрались две ломкие фигуры. Я без труда догадался, что «клозетные девки» возвернулись из культпохода по Пидер-штрассе.

Ну-ну, надеюсь, они в состоянии будут отвечать на мои поставленные, прошу прощения, вопросы?

Когда клацнула дверцами кабина лифта и с натужным звуком поплыла вверх, я превратился в тень. Есть такая особенность моего тренированного к экстремальным ситуациям организма: быть тенью. И тень эта была направлена на выполнение конкретной задачи: на плечах противника ворваться на его же территорию. Что и происходит без проблем.

Дождавшись, когда любовная парочка, откроет ключами бронебойную дверь, моя тень нанесла два резких разящих удара в область шейных позвонков. Пропахшие дорогим парфюмом субъекты подсели в коленях, будто куклы на веревочках. Выполняя роль безапелляционного кукловода, я подхватил извращенцев под слабые ручки и затоварился вместе с ними в квартирную коробку.

Включив свет, я обрел свои привычные очертания, мелькающие в зеркалах двух смежных комнат, стены и высокий потолок которых буквально были ими выложены. Запахи дамской парфюмерии и анально-смазочных материалов усиливали впечатление дорогого бордельного будуара: мягкая эсклюзивная мебель, ковры средней пушистости, пуфики и тюфики.

Найденными в шкафу махровыми поясками от халатов я связал принцев голубых кровей, превратив их в сиамских близнецов. Были они чем-то похожи друг на друга. Чем? Молодостью или общим выражением изнеженных личиков. Потом понял — искусственно выбеленными волосами, стриженными под модное каре, крашенными ногтями и сережками, впаянными в уши. Как природа помечает бабочек, так и эти «бабы с яйцами» помечают себя знаками отличия. Что будет удобно для свирепых отрядов «зачистки» во времена постдемократической власти, которые, быть может, грянут после 1 апреля 2000 года.

Пока «клозетные» приходили в себя, я более тщательно исследовал содержимое ночных столиков. Ничего не обнаружил, кроме предметов личной, скажем так, гигиены: несколько упаковок одноразовых шприцев, паленые, с гнутыми черенками чайные ложки, коими пользуются наркоманы, чтобы кипятить героин, презервативы, банки с мазями, набор фаллосов, ремешки для любовной экзекуции.

— Ну козлики, — сказал я, когда наконец двое соблаговолили подать признаки жизни. — Оба вы попали в плохую историю. — Впрочем, говорил я куда энергичнее, но на поэтическом языке небезызвестного И. С. Баркова. — Вы меня поняли, козлы?.. — И предупредил, что криком делу не помочь, а можно лишь навредить себе, заполучив в пасть затычку.

Как пишут в дешевеньких детективах для фуражного потребления народонаселением: ужас отразился на лицах присутствующих. Глаза округлились до невероятных размеров. Если бы глазные шарики умели самопроизвольно выпадать из орбит, они бы пали на искусственную траву ковра. И мне бы пришлось их там искать, тыкая ножом в надежде подцепить сырые штучки с червоточинами зрачков.

— В чем дело? — не понял состояние любовников. — Ах, нож! — Прошу прощения, — и убрал тиг от чужих глазных яблок. — Честно ответите на мои вопросы, резать не буду, — успокоил. — Представьте, вы в церкви.

Допрос с пристрастием продолжался час тридцать пять минут. Я узнал много интересного о взаимоотношениях однополых полов, детей и отцов, о политической ситуации в стране и международном положении в мире. Но главное: на освещенной арене, скажем красиво, моего внимания заплясала новая фигура паяца. И была она происхождения не отечественного, импортного — некто Ник Хасли, представитель российско-американского банка «АRGO». Ник вхож в элитный класс банкиров и политиков. Разъезжает на «линкольне» с двумя неграми-охранниками. Пользуется успехом у дам.

— Сперматозоидный бронтозавр, — признался Вольдемар и попытался объяснить, что имеет в виду.

— Не надо, я понял, — поднял руку. — И сколько ему лет?

— Лет тридцать-тридцать пять.

— Старший ваш товарищ, — задумался я. — И вы во всем его слушаете?

— Он умеет вести себя, — тявкнул Волошко-младший. — В отличии от вас, мужланов.

Я посмеялся над истеричным юнцом, прорастающим юной девой, и принялся задавать вопросы Вольдемару Шокину — вопросы по джипу. Я никак не мог взять в толк: почему он разрешил кому-то пользоваться своей машиной.

— Моя… чего хочу, то и ворочу…

— Ты это про что? — не понял я.

— Про авто я…

— Да, не давал ты никому, — влез в разговор Волошко-младший. — Ты жадный, Вова.

— Давал я, — брыкнулся Шокин-младший.

— Не давал! — ответил тем же любовничек.

— Как дам!

— Сам говно… противное!

— Стоп, оба вы говны! — повысил я голос. — Вернемся в прошлое…

Выслушав исповедь на заданную тему, уяснил для себя одно: вероятно, Ник действовал самостоятельно в вопросе, касающегося чужого внедорожника. Заправив «юных подружек» спермой и дозой героина, наш герой использовал джип в личных целях. Почему именно была взята эта машина? Думаю, дело в её номерах — они дают право бесконтрольной езды по всей евро-азиатской территории.

— А почему решили, — спросил на всякий случай, — что это Ник попользовался джипой?

— А кто еще? — удивился Волошко-младший. — Он часто берет…

— … и дает, — запротестовал Шокин-младший.

— Подачки дает…

— А тебе сколько не дай, жопа хваткая такая.

— А у тебя какая?..

Парочка любовников была омерзительна. Кто мог подумать, что под малахитовыми проплешинами плещется такая сероводородная болотная гниль. Я прекратил раздрай двух жоп и потребовал, чтобы они протрубили ответ на такой вопрос: где чаще всего можно встретить этого Ника? Ответ последовал незамедлительный: в Кремле, в Большом театре, в гостинице «Балчуг», где находится его банк «ARGO», и на светских сборищах демократического толка, частенько проходящих в Доме кино.

— А где джип, что-то я его не видел? — вспомнил.

Выяснилось, что Шокин-старший реквизировал машину — это произошло ближе к вечеру.

— А как мама?

— Чья мама? — удивились сиамские близнецы.

— Вована мама, — засобирался уходить. — Как она себя чувствует после покупки шубы?

— Шубы?

— Из песца.

— Из п-п-песца?!. - и услышал сиплые звуки ужаса: два любовника пялились на меня в обморочном состоянии — оказывается, задумавшись о трудной судьбе госпожи Шокиной, я машинально вытащил из сумки Ф-1. Спокойно, господа, — проговорил с гремучей доброжелательностью. — Все под контролем, это спецграната, — аккуратно уложил «лимонку» на ковер. — Так! Слушать внимательно: я поставил таймер на десять минут, если вы дрыгаетесь — взрыв и ваши мозги пойдут гулять по зеркалам. — Поднялся на ноги. — Через десять минут — пожалуйста, можете продолжить «мять и топтать» друг дружку! — И сделал шаг к прихожей. — Тсс! Слышите, тикает! — Два олуха-безбилетника с напряжением всех чресел принялись слушать тишину. — Сидеть и ждать!

И, уходя, знал, что будут сидеть и слушать «спецгранату» до онемения всего организма, требующего принципиального «ремонта».

Впрочем, мои мысли и я сам уже были далеко от авеню Похабель. Я возвращался в квартиру Александры, рассуждая о том, что проблема начинает приобретать международную окраску. Если в деле задействованы силы внешнего агрессивного империализма, то одному мне не справиться, посмеялся я. Что же это все значит, сержант? Увы, утомленный за день мозг находился в состоянии близком к состоянию слюнявого олигофрена в Кащенко и поэтому не выдавал никаких свеженьких идей.

Я махнул рукой — утро вечера мудренее, сержант. И, перекусив чай черствым бутербродом, пал на диван. Сон был беспокойным и напоминал рвущуюся кинопленку: события мелькали так быстро, что запомнить их не было никакой возможности.

Уже утром, когда просыпался, запел мобильный телефон — мой, поскольку «шокинский» отключили по причине неуплаты моего разговора с вельможной дамой приятной во всех отношениях. Шучу, но, как известно, в любой шутке…

Итак, я взял телефон с уверенностью, что меня беспокоит господин Королев. Или кто-то из стареньких пенсионеров ошибся, тыкая сослепу номера на аппарате. И услышал уверенный и молодой голос — армейский голос. Трудно объяснить, почему решил, что голос принадлежит человеку, имеющему отношение к военной службе, но это так.

— Привет, Жигунов, — с напором говорил незнакомец. — Как спалось, смеялся, — совесть за безвинно убиенных не мучила?

— Какие ещё убиенные? — зевнул я, находясь, правда, уже на ногах, как солдат после ора дежурного по роте «Подъем!»

— Как каких? — притворно удивился собеседник. — Журналистку Стешко, например. Нехорошо. Неаккуратно резал-то: «пальчики»-то оставил на даче… Так что, предупреждаю, тебя ищут.

— А я ищу вас, — проговорил. — И найду.

— Как можно найти того, кого нет, — засмеялся незнакомец. — Будь проще, Жиголо, заканчивай свой марш-бросок.

— Не добрый ли это совет, который вы всем даете?

— Кому надо даем. И совет наш добрее не бывает. И все потому, что мы одной крови: ты боец — и мы умеем. Зачем нам свою славянскую кровь кропить?

— А кровь моих друзей какая?

— Это не мы — это «черные», — запнулся, — переусердствовали…

Я горько посмеялся: слово какое найдено — «переусердствовали». А почему они так себя вели, вот вопрос вопросов? Это не к нам, ответил «армеец», наша задача — притушить пламя, зачем нам всем война?

— Поздно, уже все горит, — не без пафоса проговорил я, находящийся на выходе из квартиры. — Тем более человек я любопытный.

— А мы люди слова. Сказали — сделали, — произнес незнакомец. Посмотри в машинке своей. И на этом остановимся, Жигунов. Последнее тебе предупреждение. В противном случае… — и сигналы отбоя.

Это что-то было новенькое в практике ведения боев местного значения. Все упрощается, сержант, и все усложняется, рассуждал я, прыгая через три ступеньки по лестнице, не от любви же к ближнему меня предупредили.

«Переусердствовали» — удобная формулировочка: перерезали горло от уха до уха и… ах, простите-простите, мы переусердствовали-с. Пулю в лоб переусердствовали. Выпотрошили кишки из брюха — ах, какая неприятность, так переусердствовать. Мои враги ошибаются: за такое усердие следуют адекватные меры. Это закон военного времени. И нарушать его не могу. Если нарушу, жизнь теряет всякий смысл. Зачем жить, зная, что на твоих руках кровь любимых людей, которую ты не смыл ацетоновой кровью врагов.

Противник нервничает — следовательно, я двигаюсь по лабиринту в нужном направлении. И кто меня ждет на первом, предположим, уровне? Не гражданин ли мира по имени Ник или таки наш доморощенный «разведчик косметических недр» господин Житкович?

Любопытная story, сержант, и ты в ней, как стойкий оловянный солдатик. Помнится, он плохо закончил свою гвардейскую искреннюю службу — расплавился в пламени домашнего очага. Не эта ли праздничная перспектива ждет меня на просторах любимой родины? Возможно.

Но отступать некуда — в хрустальной моей памяти прорастает вечный город Бессмертных, где проживают те, кого я не имею права предавать.

Приготовив ППС для ближнего боя и поправив тяжелую спортивную сумку с «железом», я ударил ногой дверь подъезда и, щурясь от утреннего, ещё прохладного солнца, увидел свой ралли-драндулетик.

На ночь накрыл его брезентовым тентом — теперь тент был разрезан и в его прорехи, как в воронке… Контролируя обстановку полусонной местности, я приблизился к машине. На заднем сидение полулежал южный человек с черным от посмертной щетины лицом. Такая же по цвету кровь запеклась на белой его рубахе и создавалось, что он облит киноварью из ведра.

Я понял, что этого неразговорчивого мертвеца с перерезанным горлом решили «обменять» на мир, то есть меня хотят убедить, что произошла полноценная рокировочка. Миролюбы не понимали, что смерть убийцы не воскресает тех, кого он убил. Тогда какой смысл этого «обмена»? Скорее всего это примитивная ловушка — повесить труп на шею врагу и посмотреть, что из этого выйдет.

В подобных случаях надо принимать быстрые и решительные действия. Со стороны я походил на молодого спортсмена, оздоровительно проходящего мимо чудаковатого авто с прорехой в брезентовой крыше. Легким движением руки молодчик запускает в дыру некий предмет и удаляется физкультурным шагом за угол дома. И через несколько секунд безмятежность мирного уголка нарушается злым и тугим ударом, будто подорвался частный автомобиль. Впрочем, так оно и было: две Ф-1 поработали на славу, уничтожая обреченную машину до карданого вала. Такое мероприятие называется: зачистка местности.

Я вынужден был пойти на это, чтобы не оставить врагу никаких надежд на мир. Пусть будет война! Как кто-то сказал: «Я не щажу вас, я люблю вас, собратья мои по войне!»

Близ «олимпийских» жилых домов находился окультуренный лесопарк. Чтобы не рисковать, легкой спортивной трусцой сбежал по тропинке под защиту деревьев. Если кто и следил за мной, то у него возникли проблемы. На родной природе чувствовал себя, как молодой бог. Спасибо отцам-командирам, научили выживать в условиях, скажем так, некомфортабельных.

Утреннее светило, дробясь в ветвях, пробуждало парк. По его аккуратным дорожках трусил спортивный люд и собачники выгуливали четвероногих любимцев.

На детской площадке с деревянными качелями и турникетами для занятия спортом находились три ханурика. Ежась от холода, распивали бутылочку «красненького». Были одеты в длинные хламиды, а голову одного из них украшала кепка. Именно эта кепля, знакомая «клеткой», обратила мое внимание на любителей столь раннего «зеленого змия». Помимо этого нечто неестественное присутствовало в фигурах: то ли их спины были слишком тренированы, то ли через плащи угадывалась армейская выправка, то ли уж слишком были сосредоточены на бутылке; словом, все это вместе заставило меня спружинить шаг и бросить правую руку в спортивную сумку. Двигаясь вперед, периферийным зрением заметил, что у владельца кепки от ухоженного уха отходит «комарик» — радиотехническое спецсредство для связи с внешним миром. Я буквально шкурой почувствовал: через мгновение поступит приказ на мою ликвидацию. Что за военно-тактические игры в народном лесу?

Не прекращая движения, отщелкнул предохранитель на АКМ. И, когда на детской площадке началось опасное для меня смещение фигур, я, совершив переворот через плечо, вырвал из сумки автомат.

Стоя на правом колене, произвел прицельную стрельбу по фигурам, пытающимся выдрать из полов хламидных плащей тоже автоматическое оружие. Двадцать метров не расстояние для удачной пальбы: прошив утреннее пространство, большинство пуль пробили фигурки, как фанерные мишени.

Я ещё успел заметить: одна из пуль разорвала бутылку и на солнце брызнули изумрудные её сколки.

Звуки выстрелов вспугнули тишину и птиц. В чистом небе неприятно каркало. Дивясь сценической постановке на детской площадке, я продолжил движение, но не по ухоженным тропинкам, а в глубину диковатой местности.

Ситуация доселе криминально-бытовая превращалась в увлекательную шараду. Вопросов было много и главный: что все это значит, сержант? Если «меценаты» не жалеют копейки для таких спектаклей на природе, что последует дальше? Не ожидает ли меня костюмированный бал, где я, по задумке режиссера, буду выполнять главную роль — роль покойника в дешевеньком гробу, обитым атласной материей? Боюсь, к этому идет дело — некто настойчиво пытается отвадить меня от некой проблемы. В чем же её суть, господа? Вот вопрос вопросов.

Петляя по лесопарку, продвигался в сторону города. Если и существует заговор против меня, то не настолько масштабный, чтобы перекрывать столицу живым щитом по всему периметру.

Я шел меж деревьями и кустами диверсионным пританцовывающим шагом быстрым и тихим. Ощущение было странным, похожим на сон. Я был в мире и меня как будто не было в нем. Словно был соткан из теней и шума леса. Потом, подпевая живым птахам, ожил телефончик: фьюить-фюить. Я скорее машинально поднес его к уху и услышал знакомый армейский голос:

— Жигунов, ты — труп…

— А пошли вы… — не был оригинальным, — поцы, — и притопил мобильник в ручье, чтобы у врагов не возникло желания найти меня по сигналу и выпустить ракету «воздух-земля», как это однажды уже случилось в истории обновленной России.

Наконец проявился рукотворный гул — трасса была запружена автомобилями, направляющими в центр. Я махнул рукой и остановил частника на замызганном «москвиче», который мило попердывал выхлопными газами, но катил с хмельным отечественным достоинством.

Добродушный толстячок за рулем по имени Костик поинтересовался: не спортсмен ли я? Да, ответил, мастер спорта по пулевой стрельбе, возвращаюсь с базы «Трудовые резервы». Тут же водило вспомнил анекдот о муже, вернувшемся из командировки. Вернулся, вдруг из-под кровати вылезает мужик: «Я рецидивист Сидоров! Деньги и драгоценности!» Забирает их — убегает. Только муж перевел дух, из-под кровати ещё один: «Я следователь Петров! Сидорова здесь не было?» «Был-был, только что убежал!» «Опергруппа, на выход!»

Естественно, разговор зашел о женском коварстве. С ними, ехидами, ухо надо держать востро, утверждал Костик и поведал ещё несколько житейских историй на тему банальных дамских уверток.

Я делал вид, что слушаю его, а сам внимательно отслеживал дорогу и транспорт. Чем черт не шутит: вдруг уже объявили национальную охоту за моим скальпом. Хотя причин для этого особых нет, если не считать нескольких трупов, утопленных в янтарном говне.

— Представляешь, мужу три года говорила, что ходит к подруге мыться, переживал Костик, — а он, дурак, верил!.. Фантастика!

— Очевидное — невероятное, — и, уже прощаясь, шучу: — Счастливый ты человек, Костик.

— Да, чего уж там, — застеснялся толстячок. — Человек создан для счастья, как птица для полета, — и успел заметить, что это не его слова, а какого-то классика родной литературы.

Я усмехнулся про себя: нашего человека, романтика по натуре, не так просто смешать с грязью повседневности. Будет он трындить на механизированном монстре и декламировать стихи о вечной жизни, чувствуя себя при этом крайне умиротворенно.

Быть в согласии с самим собой, что может быть прекраснее?

Поправив спортивную сумку на плече, я вместе с торопкими горожанами перешагнул Садовое кольцо. Направлялся к институту Склифосовского с одной целью повидать Петю Левина. Такое желание возникло в лесопарке, когда пришла уверенность, что странный налет на него был намеренным.

Неизвестный «доброжелатель» по телефону брякнул: «как можно найти того, кого нет», и эта странная фраза подвинула меня, надеюсь, в нужную сторону. А что, если мы имеем дело с новыми военными технологиями, засекреченными до глубины земного ядра? Почему бы и нет? Научный прогресс шагает семимильными шагами и способен умудить всяческую неизведанную чертовщинку? Возможно, хакер по простоте своей забрел на секретный сайт нашего отечественного Пентагона — Министерства обороны? И безжалостное наказание последовало незамедлительно. М-да, странная история, финал которой предугадать невозможно.

Надо быть крайне осторожным, сержант. Почему бы и другим не проявить интерес к феномену П.Левина? Не нарваться бы на заградительный огонек? Я привычно осмотрел главный больничный корпус и увидел на его крыше огромные резервуары с кислородом, выкрашенные в синий цвет. Покачал даже головой от такой недальновидной распущенности: достаточно искры, чтобы четверть столицы вместе со всей бытовой требухой перенеслось в мир иной. Странные мы люди, живем на блуждающих бомбах и чувствуем себя всецело сносно, надеясь на популярное в массах авось.

Решив проявить благоразумие, зашел в корпус со стороны «приемного покоя». Охранник в пятнистой камуфляжной форме кокетничал с медсестричкой. Та хихикала и таяла от глупых комплиментов, как снегурочка, прыгающая через пушистый костерок.

В коридорах, пропахших больной маетой и лекарствами, наблюдалось броуновское движение из врачей-медсестер-пациентов. Кажется, была пересменка и я, удачно цапнув накрахмаленный халат с тележки, замаскировался в него.

К моему душевному облегчению, Петя Левин возлежал на той же койке и в той же одноместной палате. На его утомленном лице угадывалась беглая розовощекость. О чем я ему и сообщил. Несчастный хакер закатил от возмущения глаза к белому потолку, мол, спроси ещё дурачина, не хочу ли я сбацать фортепьянный концерт Рахманинова? Я тактично промолчал об этом и спросил о другом: кто его посещал, кроме нас? Хакер передернул плечами: кому я нужен?

— Ты нужен родине, — пошутил.

— Родине? — всхлипнул Петя. — А я… пипи не могу, — и приподнял культяпы. — Как мне теперь это делать?

— Давай, — предложил, — помогу.

— Не, — застеснялся. — Мне лучше Милу.

— Какую Милу?

— Медсестру.

И я отправился на поиски сердобольной медицинской сестры. Позже, вспоминая сей анекдотический казус, подумал: все последующие события могли развиваться совершенно по-другому, не случись мне выйти в коридор по вышеупомянутой причине. А так — вышел и… увидел в его глубине две напористые персоны — они были подозрительно агрессивны и подтянуты, за ними угадывалась обеспокоенная женская фигурка сопровождения.

Решение было принято мгновенно: расслабленной походкой врача-проктолога, я направился им навстречу. У исполнителей чужой воли были волевые и мужественные лица, будто с плаката «Советский воин бережет покой советских людей». Аники-воины настолько были уверены в себе, что не предали никакого значения вихляющему лекарю…

Меня учили импровизировать — импровизировать в предлагаемых условиях. Когда почувствовал, что пора переходить к активным действиям, то, вскинув руки вверх, кликнул картавым фальцетом:

— Борис Абрамыч, батенька! На секунду-у-у!..

От моего вопля мифический коллега, должно быть, пригвоздился на месте, а два исполнителя непроизвольно принялись поворачивать головы, словно желая глянуть на «батеньку», находящегося за их спинами.

Ускорив шаг, я нанес по беззащитным глоткам удары — нанес их локтями, совершив при этом резкий поступательный скок вверх. Такой боевой прием в «Салюте-10» назывался почему-то: «Песнь о родине». Быть может, по той причине, что тот, кого настигал такой лечебный хук в горло, хватался за него, как тминный тенорок в Большом театре, пытающийся выдавить из себя хоть какой-нибудь живой звук. Впрочем, это касалось тех, кто не терял сознание. Чаще всего, если сила удара не щадящая, то жертва отправлялась исполнять арию уже на паперти преисподней.

Разумеется, щадить врага я не мог — равно как он не пощадил бы меня. Харкая сгустками лабазной крови и суча ногами, две фигуры обвалились на казенные стены. Медсестричка ахнула и хотела кричать от испуга.

— Тсс, — сказал я, зажимая ей рот. — Они искали Левина? — И, получив утвердительный кивок, сообщил: — Они хотели убить его. Понимаешь? Мы должны спасти Петю. Как тебя зовут? — и снял ладонь с её лица.

У медсестры было скуластенькое личико, забрызганное веснушками. Она трудно глотнула и назвала свое имя:

— Мила.

— Милая людям, — улыбнулся. — А я Дима. У нас мало времени, Мила, предупредил.

Не знаю насколько я был убедителен, но девушка последовала за мной, оглядываясь, правда, на бывших спутников, точно поверженных громом среди ясного неба.

Наше явление в палате поначалу обрадовало Петю Левина, потом озадачило до крайней степени, когда я, прихватив его за тулово, дернул из кровати.

— Вы с ума сошли? — запротестовал. — Милочка, что происходит? Я же хочу только по-маленькому…

— Петенька, тебя хотят убить, — отвечала простая, как ивановский ситец, медсестричка.

Гениальный компьютерщик потерял дар речи и пока приходил в себя я успел накинуть на него пижаму и вытолкать взашей из палаты.

Медсестра, привыкшая к экстремальным условиям, вела себя без паники и здраво, указывая путь к спасению. По бетонной лестнице мы сбежали в подвал, похожий на катакомбы, и помчались по нему. Петя Левин держался молодцом, несмотря на известную неполноценность тела.

— Куда бежим? — поинтересовался я скоро. — Не в Америку ли?

— Не, — медсестричка Мила не поняла моей шутки «второй свежести», — на стоянку.

Наверное, нам повезло — повезло во всех отношениях. Это я понял, когда старенький «Фольсфаген», похожий на горбатенького жука, куда наша троица с трудом упаковалась, выкатил за территорию знаменитого богоугодного заведения. Оглянувшись, заметил: к парадному подъезду центрального корпуса, нарушая все инструкции, подмахивают три джиповых коробки и оттуда десантируются люди в темной военизированной форме.

— М-да, — только и сказал я.

— А почему они меня хотят, — вскричал Петя Левин, — убить? Что я им сделал, гадам?

— А вот это я и хочу узнать, — и обратился к медсестре, крутящей рулевое колесом с невозмутимым видом: — Не страшно, Мила?

— Страшно, — передернула плечами, — а что делать? — И поинтересовалась: — Ехать-то куда? Или будем катать по Садовому?

Вопрос был своевременный, и я спросил у нервничающего хакера, имеется ли у него надежный товарищ? Петя Левин завредничал: какой-такой товарищ? Нужен компьютерщик, пояснил, есть идеи. Какие-такие идеи? Хорошие идеи, Петя, хорошие. Хакер зашелся желчным смехом: чтобы и ему руки попортило?

— Петя, — проникновенно проговорил. — Не разгадаем тайны, головы нам не сносить. А без нее, куда хуже, чем без рук.

— Ребята, — вмешалась Мила, — прекратите. Петя все понял.

Словом, с грехом пополам наш новый друг признался, что у него имеется товарищ по имени Родя, который может нам помочь. Живет он недалеко, в районе Москворечья, вместе с прабабушкой — она тугоухая старушка и нам не помешает. Телефонным звонком Родиона можно не тревожить — он не подходит к аппарату, безвылазно лазя в Интернете.

Задав несколько уточняющих вопросов, выяснил, что о существовании петиного гениального коллеги никто не знает, даже в дамском клубе «Ариадна».

— Дамский клуб? — удивилась Мила. — Что это такое?

— Клуб по интересам, — отмахнулся, тыкая в ребра П.Левина, пытающего сказать правду. — Кройка-шитье-вышивка.

Странно, почему-то не хотелось, чтобы эта мужественная девочка знала о том, что есть такая профессия, как «жиголо».

Беззаботное прошлое, где я проживал, как денди, кануло в лету. И вспоминать его не хотелось. Настоящее мелькало за стеклом горбатенького автомобильчика и требовало повышенного внимания.

Как я и предполагал, хакер стал жертвой необъяснимого пока происшествия не случайно. Факт есть факт: за ним, как носителем некой информации, началась охота. Охота за мной — это игры дураков, желающих, допустим, снять головную боль у своих высоких руководителей. А вот почему объявлена охота на компьютерщика? Надеюсь, это мы скоро узнаем. И что? Думаю, «зачистка» местности будет продолжаться, сержант.

Наше кружение по столичным улочкам закончилось у набережной. На противоположном берегу коптили стабильное небо трубы дореволюционного заводика по производству, подозреваю, гладких галош. Над ним трещал фанерный аэропланчик из красного индустриального 1933 года. По реке плыли белые двухпалубные теплоходы 50-х годов. Гостиница «Россия», возведенная в 70-е, походила на огромную стеклянно-бетонную шкатулку. За кремлевской стеной над куполом, выкрашенным в краеведческий купорос, реял трехцветный стяг стагнацирующей власти конца 90-х.

Мы сидели в автомобильчике, словно пытаясь осознать время, в котором находились. Словно отвечая на наш немой вопрос, ударили куранты на Спасской башне.

— У тебя какие планы, Мила? — спросил я. — Вернешься в Склиф? Не боишься?

— А у меня дежурство кончилось, — отвечала медсестричка. — И кого бояться? — Посмотрела на меня заинтересованным взглядом. — Под такой защитой.

Я сделал вид, что не услышал последних слов, отвлеченный требованиями П.Левина решить наконец его давнишнюю проблему. Узнав в чем дело, Мила посмеялась: учись, Петенька, к самостоятельному, так сказать, волеизъявлению. Пострадавший хакер взбеленился: как учиться, черт подери?! Ничего-ничего, успокаивала его медсестра, всему можно научиться, было бы желание. Желание?!.

— Ребята, — прервал спор. — Давайте закатим во дворик, а то если Петюня пойдет по городу в пижаме…

— Пижама им моя мешает, — забурчал взломщик под наш нервный смешок. Вообще… обо мне и не думают.

Московский дворик, куда мы закатили, выступал надежной защитой для нашего приметного авто. Три старых дома, близко стоящих друг к другу, образовывали прохладный «колодец», на дне которого находился заасфальтированный пятачок для машин, детская площадка, виноградный полисадничек и столик для народных игр.

К счастью, на скамейке у подъезда вместо родных бдительных старушек сидела беременная кошка, похожая на переспелую туркменскую дыню. Мы прошмыгнули мимо неё в подъезд и по широкой лестнице поднялись на второй этаж. Нужная нам дверь была выкрашена в цвет абрикосового повидла. Я утопил кнопку звонка. За дверью просипело наподобие потревоженного змеиного гнезда. Мы с Милой невольно переглянулись: какая нам уготовлена встреча?

— Не так, — неожиданно и нервно выступил Петя Левин, пытаясь ногой в больничном шлепанце ударить по двери.

Естественно, зашиб слабый организм и принялся с проклятиями скакать по лестничной клетке. Медсестричка утешала его как могла.

Я покачал головой и, отступив на шаг, нанес спецназовский удар бутсой в район замочной скважины. Всхлипнув запорами, дверь отворилась.

— Ну зачем же так? — проявил недовольство хакер, но, прихрамывая, заступил в темный длинный коридор.

Квартира напоминала склад забытых вещей; здесь, казалось, было все: от рогатой веломашины под потолком, прибитой сверхъестественной силой, до мешков с мукой, складированных в углу. Признаки жизни отсутствовали. Я даже поинтересовался: сюда ли мы явились незваными гостями?

— А куда еще, — отвечал П.Левин, продолжая путь в глубину коридора. Прабабка глухая, как тетеря, я говорил. А Родя лазит в Интернете.

Дальнейшие события напоминали комичную фантасмагорию. Наше вторжение в одну из комнат было весьма некстати. И весьма, кстати, некстати. По той причине, что молодой человек, находящийся у экрана дисплея, который цвел породистой, как кобыла, порнодивой, занимался, скажем так, личным рукоделием. То есть понятно, чем он воспламенялся под волшебную музыку Вивальди. Love он навертывал с виртуальной, но пассивной красоткой. Неземная, понимаешь, любовь.

Корневую суть происходящего я понял сразу, равно как и милая Мила, однако мы решили не вмешиваться в процесс д`обычи экзальтированного счастья. Наш же Петя Левин, как и все его поколение выбирающее «П», не обратил должного внимания на руки друга, не знающие скуки, и, приблизившись к нему сзади, почему-то визгливо пропел:

— «А снег идет, а снег идет, и все мерцает и плывет!..»

Эффект случился ожидаемый: взвившись со стула до потолка, добытчик интимного счастья скачками пронесся мимо нас, похожий целеустремленным потным ликом и рыком на монголо-татарского наездника времен Золотой орды. Петя Левин удивился:

— Чего это с ним? — И понял свое. — Мне тоже надо.

— Что, Петечка, надо?

— Как что? Я уже час терплю, значит…

— Терпи дальше, — пошутили мы и наконец расхохотались в голос: черт знает что творится на белом свете, господа. Какой-то бедлам, и смех, и грех, разве можно победить всех нас, таких крепко навоженных дундурей?

Когда гуляка по порносайтам вернулся в комнату, то, надо отдать ему должное, никакого чувства раскаяния на его прыщеватом худощавом лице не наблюдалось. Мельком обозрев нас, обратился к П.Левину:

— Из дурдома сбежал, что ли?

— Из какого дурдома, дурак, — возмутился тот и показал культяпы. Вот.

— Что?

— Вот.

— И что?

Я решил вмешаться в содержательный диалог друзей и объяснил наше неожиданное появление. Меня почти не поняли. Как это испортили руки? Какими ещё неясными лучами? Что за бредля такая, ребята? Вы шутите шутки, что ли?

Не знаю, как насчет компьютерных знаний, но познаниями невероятной нашей жизни Родион не обладал. И решил, что мы пытаемся слепить из него дурня. Только вот зачем?

Тогда я предложил ему повторить эксперимент, который несколько дней назад проводил Петя Левин с сайтом…

— С каким, кстати, сайтом? — решил уточнить.

— Не знаю, — отвечал хакер, — знаю только, что хотел взломать банк.

— Зачем?

— А зачем банки ломают?

Верно, согласился я, для личного обогащения, но за это так не наказывают, верно, не в Османе проживаем, где каждому воришке оттяпывают лапку.

— Лапку, — всхлипнул П.Левин, прижимая культяпки к груди. — Мне было хорошо с моими-то лапками.

— Ничего-ничего, — утешала Мила горемыку. — Все будет хорошо.

— И ещё лучше, — начинал раздражаться я. Возникало впечатление, что мы все угодили в какой-то скверный анекдотец. — Давайте работать, — и вытащил из спортивной сумки ППС. — Спокойно, родные. Это для «лучиков».

Появление на пыльной сцене, где канканил глуповатый водевиль, героя с боевой пистолей вдохновила прочих действующих лиц на подвиги. Они разом подтянулись и посуровели лицами. Родион, взяв в руки клавиатуру, плюхнулся на стул; на соседнем пристроился Петя; я, отщелкнув предохранитель, принял боевую стойку; Мила задумчиво присела у двери, словно не веря в происходящее.

Наступила минута истины — и в эту святую для многих хакеров и иных естествоиспытателей минуту вдруг раздались шаркающие шажки и на пороге появилась чудная одуванчиковая бабулька, которой от роду было без малого лет триста. Я не застрелился лишь по той причине, что мне стало интересно, чем вся эта хренчено-перченная история закончится.

— Здрастье, бабушка, — сказал я.

— Асясь? — прошамкала та. — Спасибо, я чаевничала, а вы, молодежь? У меня и сухарики есть…

— … с тринадцатого года, — позволил пошутить. — Милочка, помоги бабушке.

— Как?

— Вообще… помоги…

Медсестричка улыбнулась мне стальной улыбкой степной гюрзы и сообщила, что мальчики будут пить чай с сухариками. И с этими словами «девочки» тишком-бочком удалились на кухню.

— Ребята, — обратился к хакерам, чувствуя, что мы находимся рядом с проблемой, — делайте, что угодно, но результат должен быть. — И как бы нечаянно протер ППС о рукав пижамы П.Левина.

Гениальные компьютерщики глянули на меня невнятно, будто не я к ним обращался, и принялись шаманить. Экран дисплея зарядил столбиками цифр, потом открылся некий «информационный коридор», по которому они принялись бродить…

Трудно было взять в толк, чем занимаются взломщики, но скоро понял, что поиски будут вечны, если… Для розыска требуется отправная мотивация, вот в чем дело. По признанию П.Левина, он хотел обогатиться, взломав защиту банков. Каких банков? Этот вопрос я и задал: какие ты, Петя, хотел иметь банки? Московские, буркнул хакер и признался, что работал методом «тыка». Я чертыхнулся: этот метод хорош тем, что повторить его нельзя.

— Ладно, — сказал я, — пойдем другим путем. Меня интересует банк, — и на клочке бумаге изобразил четыре печатные буквы: — Вот этот — «ARGO».

Хакеры зачесали затылки и молвили, что можно и по этому сайту погулять, как по бульвару Капуцинов, да уж больно непритязательное название? Какое есть, отрезал я и предупредил, что, если возникнет нештатная ситуация, то слушаться меня беспрекословно. Какая ситуация, не поняли меня. Пришлось объясняться на языке народных масс и меня наконец прекрасно осознали. Я закрыл окно — на всякий случай; и приготовил ППС для боя. Признаться, в более бессмысленную ситуацию я не попадал: враг неизвестен, равно как неведомо существует ли он вообще? И помогут ли пули в схватке с необъяснимым явлением?

Тотчас же ответить на все эти вопросы не задалось — прибыл чай. Я сдержал недобрые чувства, и мы сели чаевничать с гранитными сухариками из прошлой эпохи. Безмятежная, как южное море в июльский штиль, бабулька Розалия Акакиевна оказалась дочерью столичного купца Акакия Башмачникова, торгующего мануфактурой. Огромная четырехкомнатная квартира это все, что осталось от былой зажиточной жизни. Глядя на морщинистый лик старушки, я подумал, что доживать век реликтовым растением дело печальное. Печальное для тех, кто молод и ждет твоей быстрой кончины. А ты все коптишь и коптишь небеса, как угарная промасленная тряпица в блюдце.

— Вот мыши у нас завелись, — вспомнила старушка, пережевывая мысль вместе с сухариком. — Шуршат да шуршат.

— Ба, — хныкнул правнук Родя, — это у тебя мозгочки шуршат — старая ты, глухая ты…

— Зачем обижаешь, — заступилась Мила и хотела провести гуманитарную лекцию о любви к ближнему.

Я попросил этого не делать и отвести Розалию Акакиевну почивать. За окном уже начинали фрондировать молодые сумерки, а дел у нас был непочатый край.

Новые попытки несанкционированного вторжения в систему банка «АRGO» не приносили успеха около часа. Родион увлекся до такой степени, что кинул майку и костлявым видом напоминал хищническую птицу, реющую над степным раздольем Аскании Нова. Петя Левин добрыми советами всячески помогал товарищу. Я сидел в кресле и внимательно наблюдал за экраном дисплея — там жил виртуальный мир, незнакомый и посему опасный.

Угроза исходила именно оттуда — из экрана. Умом я понимал, что машина, напичканная электроникой, безопасна, как пенек в лесу, о который, впрочем, можно неудачно запнуться и влипнуть лбом в соседнюю березку. И так — что бренчащие звезды из глаз!

Если мои подозрения верны и хакеры вскроют консервную банку под названием «ARGO», то… появится что-нибудь? Предположим, что-то появится? Что? И как действовать, сержант? Вести прицельную стрельбу? Или ловить нечто сачком, как ночную бабочку «Мертвая голова»? Нет, нужно прежде понять природу этого явления. А как его понять, если его нет и нет.

Я с хрустом потянулся притомленным организмом в кресле и замер в положении человека, увидавшего перед собой огнедышащую пасть дракона, роль которого исполнял экран монитора. Он неожиданно начал менять цвет, наливаясь серебристым мерцающим светом — смертельным светом. И этот свет падал на руки увлеченных хакеров, которые не смотрел на экран.

— Петя, — проговорил громким шепотом, — такой свет был.

Взломщик взбоднул большой своей головой и — обморочно обвалился со стула, прибольно, должно, ударившись затылком о пол.

— Родя, выключи машину, — приказал по наитию.

И оказался прав: экран без питательной энергии процессора принялся медленно угасать, пока беспомощно не пыхнул, как это делает бытовая лампочка в самый неподходящий момент для её владельца.

Как говорится, результат превзошел все ожидания. Во-первых, я получил подтверждение, что нахожусь на правильном пути в поисках тех, кто занимается подозрительными и кровавыми делами на просторах моего отечества, во-вторых, есть некое феноменальное явление, которое нам удалось вызвать, и в-третьих, почему бы нам не поэкспериментировать до окончательной победы, то есть не попытаться каким-нибудь образом обмануть сверхоригинальную защиту сайта «АRGO» и в него таки проникнуть.

— Этого не может быть, — твердо стоял на своем Родион, когда я объяснил природу явления рукотворных невидимых лучей.

— Почему?

— Потому, что не может быть этого никак, — кричал взломщик. Виртуальный и реальный мир не могут соприкасаться, тем более пересылать друг другу всякие там электрические дрючки…

— А если это сверхчистотное излучение, как в печках СВЧ?

— Ну не знаю, — пожимал плечами хакер. — Это какой-то бред!

Мы так вопили, что на голоса явилась медсестричка Мила и поинтересовалась, почему на полу лежит Петя Левин в крайней степени задумчивости? Мы повинились и затащили несчастного в кресло. Там он окончательно пришел в себя и, широко распахнув глаза, как дитя, поинтересовался, отключен ли компьютер? Мы успокоили товарища, мол, «писюк» находится практически под нашим контролем, мы вроде знаем его природу и теперь, быть может, сумеем нейтрализовать.

— Н-н-нейтрализовать? — в ужасе спросил П.Левин. — Зачем?

— Чтобы войти в банк данных «ARGO».

— А можно без меня?

— Нельзя, — пошутили мы, но, увидев, что наш друг готов вновь хлопнуться в обморок, сказали, что так и быть — обойдемся без него.

Сердобольная Мила увела неудачника кушать гречневую кашу, а мы с Родей вернулись к нашей проблеме. Проведя мыслительный напряженный штурм, пришли к выводу, что имеем дело с неизвестным оружием возмездия из арсенала высоких технологий. Да, не может быть — но есть же! Я предложил взломщику повторить путь проникновения в сайт «АRGO», и пока он будет действовать электронной фомкой, я понаблюдаю в какой момент чисто конкретно начинается смертельное свечение.

Мы повторяем опыт и что же выясняется? Экран начинает активизироваться в тот самый момент, когда секретный сайт «ARGO» вот-вот готов вскрыться.

— И что будем делать? — спрашиваю, когда приходит понимание, что без решения проблемы с «лучами» мы не продвинемся дальше ни на шаг.

— Надо подумать, — говорит Родион.

— И долго?

— Что?

По признанию хакера, мыслить он будет всю ночь, однако это не значит, что будет результат — положительный. Родной Родя, у тебя ума палата, говорю я, маракуй, и все получится. И с этим пожеланием покидаю общество взломщика, чтобы перевести дух в ванной комнате и пополнить на кухне организм пищевыми запасами.

Умываясь, посмотрел на себя в зеркало — вид был неважный: все-таки не каждый день сражаешься с рукотворными невидимыми лучиками. Проще взять в руки автомат с подствольником и зачистить подозрительную территорию, например, в либеральной вотчине современного Рамзеса в кепке — Лужниках. И я это сделаю. По причинам известным. Тем более не люблю, когда мне дают добрые советы и пытаются встретить в сказочном утреннем лесу залповым огнем.

В грязноватой кухоньке наблюдалась идеалистическая картинка, будто за одним столом собралась дружная семитская семейка. Розалия Акакиевна показывала пухлые фотоальбомы, меж страниц которых прессовалось пожелтевшее декадентское прошлое.

— Как дела? — спросила Мила.

— Могли быть и лучше, — ответил со значением и полез поднимать крышки с кастрюлек.

Был понят правильно — и через несколько минут уплетал гречневую кашу на масле с куском древнекиевской куры. За окном густели, как акварель, сумерки и была включена люстра в три трезвых рожка. Мила сидела в столпе искусственного света и лицо её, обцелованное солнышком, казалось умытым. Эта умытость привлекла мое внимание, я вспомнил Александру, у неё тоже было такое лицо, когда я любил ее… Был… любил…

Ничего не остается, кроме памяти или плюшевых альбомов с фото, где каждый из нас не похож на самого себя — перед объективом все хотят выглядеть лучше, чем на самом деле.

Выпив компота из клюквы, я поблагодарил участников местечковой вечери, и сообщил, что удаляюсь вздремнуть, пока Родион изобретает ловушку для таинственных лучей.

— Ловушку? — открыл рот П.Левин.

— Именно, — и вложил в его ротовую полость вареную клюковку. — Полезно для здоровья.

После трудной консультации с плохослышащей Розалией Акакиевной я был отправлен в комнатку, где раньше проживала прижимистая прислуга. В шести кубических метрах стояла тахта, накрытая стареньким атласным одеялом. Не раздеваясь, бухнул на нее, блюдя солдатский завет об осторожности. А вдруг вражья рать идет по следу, а я гол, как сокол?..

Подозреваю, чем дальше и глубже развиваются события, тем невероятнее будут их последствия. Засыпая, подумал, что судьба-злодейка почему-то выбрала именно меня для выполнения некой мистической миссии. Вот только какой?..

Сон был летучим, как эскиз нетрезвого рисовальщика на Арбате. Сквозь дрему ощутил стороннее присутствие. По характерному больничному запаху понял, что это девочка Мила. Сделав вид, что продолжаю видеть сны, решил держать паузу…

Осторожно присев на тахту, медсестричка послушала мое дыхание, затем аккуратно, как-то по-домашнему, прилегла рядом.

Странно, она была и будто её не было? То есть никаких грубых физиологических чувств я не испытывал к молодому незнакомому телу. Зная прекрасно себя, удивился, что за дела, сержант? Такого не может быть? Что это? Импотенция? Или память об Александре угнетает весь мой душевный и физический потенциал?

Нет, я достаточно циничный человек и понимаю, что жизнь продолжается, однако почему лежу, как бревно, и даже не пытаюсь предпринять никаких действий?.. Нет любви, сказал я себе, вот в чем дело, Дымок. А когда её нет?..

Не знаю, чем закончилось бы это напряженное ночное бдение, да в коридоре раздался шум и нервный голос Родиона, ищущего меня. Мила исчезла из каморки, как тень на солнце, и я неспеша поднялся вслед.

— Есть мысль, командир, — сообщил хакер, роясь в хламе. — Сейчас мы эти лучики нейтрализуем.

— Каким образом?

— Очень просто, — отвечал новый друг с уверенностью фанатика, решившего спалить родной город ради нездоровой идеи.

Я глянул на свои командирские — первый час ночи. И понял, что пошел отсчет нового времени и принципиально новой ситуации. Почему возникло такое ощущение, право, не знаю? Может, передалась запальчивая энергетика взломщика? Или появилось предчувствие победы?

— Все просто, — повторил Родион и вытащил из хлама небольшое зеркало в деревянном ободке. — Поставим его напротив экрана и вся недолга.

— А, — вспомнил древнюю историю. — Нейтрализуем лучи, как Пирсей Горгону.

Кто бы нас видел в час полночный со стареньким зеркалом, решил, что два пацана находятся на последней стадии помешательства. Впрочем, такой человек был — Мила, не выказывающая, однако, никакого удивления от наших нервных танцевальных па у компьютера.

Наконец последние приготовления завершились: зеркало стояло почти вплотную к экрану.

— Итак, приготовились! — сказал Родион.

— Мальчики, — вмешалась в сложный процесс милая Мила. — Вам помочь?

— Не-е-ет, — зарычали мы.

Все-таки в наших женщинах — наша сила: они так мобилизуют, что иногда хочется свернуть все горы, переплыть все моря-океаны и засадить яблоневыми садами плодородный Марс.

— Еще раз, — вскричал Родион, — приготовились!

Я услышал характерный щелк клавиш клавиатуры, потом увидел, как экран меняет цвет, серебристо искрясь. Потом возник черный череп со скрещенными костями и… ничего не произошло. Плохого для нас. А вот для тех, кто задумал хитроумную подлянку, наступили плохие времена: в сайте начались необратимые процессы: на экране возникли некие цифровые обозначения.

— Кажись, взломали, — осторожно проговорил Родион.

Я ухмыльнулся: таки против нашего реального самородка в лаптях никакая импортная врака в шузах не устоит. И мы с хакером пошли гулять по сайту банка «АRGO».

Прогулка продолжалась всего час, но за это короткое время я окончательно потерял веру в то, что моя родина когда-нибудь превратится в цветущий марсианский край. В страну третьего мира — да. В отстойник ядерных отходов — да. В цветущий, повторю, с радостными людьми край — нет! В пустотелое тело, из которого выкачают все питательные соки, как-то нефть, газ, золото, лес и проч. — да!

Как утверждали раньше противные пиарщики: «ДА! ДА! НЕТ! ДА!» И вот мы имеем то, что имеем. В виртуальной папочке желтенького канареечного цвета под названием «Мамуд» был список тех, кто имел непосредственное отношение к кремлевскому корытцу с пахучими нефтяными помоями. Создавалось впечатление, что нефтеносные вышки всей республики стоят на брусчатке Кремля.

— Ага, — сказал я, — знакомые все лица: и Голушко здесь, и Абрамац, и Шорин, и банкир Дубовых… Расстрельный списочек, однако. Может, из-за него резали людей?

Суммы на счетах вышеназванных баобаоёбов нашего смутного времени, переведенные якобы за посредничество в банки Каймановых, Сейшельских, Мальтийских и прочих микробных островов, превышали все допустимые нормы хищения. Самым скромным в этом списке оказался шаркающий на роликах господин Шорин — один миллион четыреста сорок девять тысяч долларов и пятьдесят пять центов. Эти «пятьдесят пять центов» убили меня наповал. Я понял, что наших доверчивых высокопоставленных лохов взяли на такой прихват, что мало не покажется. Вопрос — кто взял? Кто такой «Мамуд» — не он ли направляет бурный денежный поток нищей России, плодоносной несметными недрами? (Тогда я и подумать не мог, что «Мамуд» это любимый старший отпрыск Ахмеда, вора в законе).

— Все понятно, — сказал я, готовый закончить поход по засекреченному сайту. — Продались с потрохами, сучье племя. — И, кинув последний взгляд на экран, вдруг приметил файл «UFO». — Погоди, Родя, — остановил хакера. — А тут что?

Легкое движение руки — и мы увидели убористый текст на английском языке. С этим языком у меня проблемы, кроме нескольких слов, ничего не знаю. Знакомых слов я практически не заметил, кроме одного — все тоже UFO. И ещё имелись физические уравнения. С наукой у меня тоже проблема, но я понял, что это не бином Ньютона. И самое главное — карта звездного неба, которую я уже, кажется, видел. Где? Хватило несколько секунд, чтобы вспомнить о бумагах журналистки Стешко. Я метнулся к спортивной сумке и нашел там сумасбродную статейку о пришельцах. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в идентичности карт.

Я открыл рот от изумления: ничего себе игры в космос? Вот она связь, которую я искал и, по-моему, нашел. Звездная карта — это лишь малая толика того, что объединяет покойную журналистку и здравствующего господина Ника из банка «ARGO». О Житковиче, бывшем сотруднике ГРУ, пока лучше умолчать, как персоне неизвестно где находящейся, хотя докладная была подписана им, что о многом говорит.

То есть ситуация из банально-криминальной начинает приобретать мистически-космические очертания. Волею судьбы я снова возвращаюсь к началу пути, где мною были обнаружены бездыханные трупы друга и скандальной журналистки. Предположим, что Мариночка Стешко добыла некую секретную информацию, имеющую отношение к новым высоким технологиям или к неким запредельным вселенским мирам? Не госпожа ли Пехилова сыграла роковую роль, по капризу утащив у любовника эти документы? Очень похоже на то. И что? Начинается безжалостная зачистка всех тех, кто имеет отношение к этой проблеме. Если это так, то теперь понятно почему кровь бурлит рекой. И открыта охота на меня. Впрочем, мне дали добрый совет…

Я ещё удивился, что за вежливая болтовня со мной, врагом? Противнику не дают добрых советов — его уничтожают без предупреждения. А если интересуются не мной, а бумагами покойной писаки?

— Ребята, кто знает английский? — спросил я. — Перевести бы это, — и, указав на экран, попросил хакера переписать файл на дискетку.

К сожалению, языком великого Шекспира никто из присутствующих не владел, однако Мила вспомнила, что у неё есть бывшая школьная подружка Яночка. Она живет в пролетарском районе Печатники и мы можем рвануть в гости несмотря на поздний час. Переводчица любит собирать у себя богемных людишек — поэтов, художников, оперных певиц…

Выбора не было — если планетам угодно, чтобы я слушал оперные арии в ночи, то противиться этому нет смысла.

— Спасибо, Родя, — сказал я гениальному взломщику на прощание. — Ты работал, как Копперфильд!..

Мой соотечественник застеснялся, мол, уж как можем, тем поможем, хотя с СВЧ-лучиками получился высший класс, кому расскажешь, не поверят. А вот рассказывать никому и не надо, предупредил я, хватит нам одного потерпевшего П.Левина, который пусть пока поживет в этой квартирке, если есть на то возможность.

— Я вас буду навещать, родные, — пообещала медесестричка Мила.

Потом мы хотели откланяться с Розалией Акакиевной, да хватило ума не выдергивать бабульку из колыбели сна и приятных видений прошлой рафинадной жизни.

Ночь была тепла и пахла булками. Загрузившись в германский «жук», выкатили на освещенную российскую набережную. Звезды отражались в реке и казалось, что хрустальные сколки грез, как льдины, качаются на темных волнах.

Наш проезд по сонной столице был скор. Рабочий район встретил нас огромными мертвыми домами и плохо освещенными торговыми палатками, где замечались несгибаемые фигуранты алкающие огнеопасную воду в любое время суток.

— А не купить ли нам бутылку спирта, — предложил я, — для поэтов и художников. И для переводчицы, чтобы лучше переводилось.

— Не-не, там пьют только чай, — рассмеялась Мила. — Или компот.

— Богема же? — удивился я.

Оказывается, богема богеме рознь. Туда, куда направлялись мы, считалась окультуренной классическими песенками, виршами и живописной мазней. Чтобы снять все вопросы, я купил бисквитный тортик и, выставив его впереди себя, как щит, мы завалились в гости.

Квартирка была маленькая, но в ней богемело человек десять. На первый взгляд, общество было странным: стихоплеты напоминали маленьким росточком и заросшими бородками пугливых гномиков, а в качестве «белоснежек» выступали сюсюкающие дамочки без возраста, то ли требовательные редакторы, то ли поклонницы поэтических талантов. К моей радости, переводчица Яна оказалась нормальной и естественной женщиной лет тридцати. Была по-американски спортивна и подтянута. С подвижным худощавым лицом отличницы, не обремененным косметикой.

Узнав причину нежданного появления подруги Милы с молодым человеком, без лишних слов тиснула дискетку в прорезь процессора. Когда вывела содержимое файла на странички, призналась:

— Технический текст. Нужен час или даже два, — и потянулась за словарями.

— Спасибо, — сказал я. — А можно стишатки послушать?

Мог и не спрашивать. Полуночный поэтический вечер был в самом разгаре и подвывающие голоса декламаторов разносились по всему пролетарскому микрорайону.

На кухоньке лежал отечественный матрац, на котором, как на плоту, сидели внимательные слушатели. По ним лазила кошка и несколько пищащих котят. Я насторожился — кошки, как предвестник беды? Потом отбросил эту мысль, как хозяйка кидает мусор в ведро.

Примостившись на матраце, я начал было слушать поэтические откровения, потом заскучал. Слишком далеки были гномики от нужд народных. Они жили в придуманном мире образов, символов и рифмы, которые нельзя было намазать на кусок ржаного хлеба. Я даже усмехнулся: представляю, какой здесь начнется хай и переполох, если вдруг начну чистить оружие.

Приближается большая зачистка, сержант, говорю я себе. Через час я буду знать причину кровавой вакханалии, что в свою очередь позволит мне действовать более осмысленно.

К сожалению, ошибся: ситуация через час вовсе не прояснилась, а ещё более стала путанной. Из перевода следовало, что настоящий документ является докладной запиской о том, что в ядерном центре города Дубна на ускорителе получен 114-й элемент периодической таблицы Менделеева. Работы же над 115-ым элементом продолжаются под руководством академика Сироты А.А., доказывающего, что среди сверхтяжелых элементов должны существовать элементы, обладающие большим сроком жизни. Именно к такому «трансурановому острову стабильности» (ТОС) ученые относят элементы с номерами 114 и 115. «Магические атомы ТОС» обладают уникальными свойствами, в том числе и связанными с психической энергией.

Есть основание считать, утверждал информатор Житкович, что в Дубне занимаются внеземной технологией, а именно антигравитационными двигателями НЛО, где основным источником энергии и является элемент 115.

Часть «звездной карты» выступала иллюстрацией предположения о том, что «летающие тарелки», умея управлять силой тяготения, в доли секунды преодолевают миллиардные расстояния Пространства-Времени.

— Иллюстрация — это как? — туповато спросил я, перечитав ещё раз всю эту научно-заумную дребедень.

— Не знаю, бэби, — усмехнулась переводчица. — Тут без бутылки или специалиста не разобраться.

Предложение было верным: или упиться до осознания свое величия перед Мировым разумом, или найти доку по УФО и всей этой фантастической галиматье.

Галиматья ли? Держать вздор в сайте, защищенном столь действенной защитой, как смертельные лучи? И кто является информатором? Господин Житкович — то ли бывший сотрудник ГРУ, то ли настоящий?

Думается, пора вплотную заняться поисками исполнительного директора «Russia cosmetic» госпожи Пехиловой и её playboy. Кто в этом может тебе помочь, сержант? Правильно, Ахмед и его подручные.

Дело в том, что я все больше убеждаюсь: ГРУшник решил играть свою игру «в русскую рулетку» и пошел ва-банк. Может, он хотел привлечь внимание общественности и выдал часть секретных материалов журналистки Стешко; может, шантажирует ими господина банкира из «ARGO»; может, перепродает информацию другим заинтересованным лицам? Во всяком случае, за ним тоже ведется охота. А кто её ведет? Уверен, Ахмед, под защитой военизированной бригады «Арийс», которая, возможно, подчиняется господину Нику.

У меня нет времени и мне его надо сократить, как это делают наши высшие братья по разуму, перемещаясь в Пространстве. То есть проще провести разведку боем, чтобы узнать местоположение господина Житковича, чем долго плестись по путанному следу.

Под забубенный поэтический речитатив, похожий на молитву, я и Мила оставляем богемную квартирку. Несмелый восход, как первый поцелуй, угадывается у горизонта. Мы садимся в прохладный, как река, автомобильчик. Под звуки мотора каждый из нас о чем-то задумывается — своем.

— Я могу помочь, Дима? — потом спрашивает девушка.

— Конечно, Мила, — и прошу подбросить к платформе Ховрино, где совсем недавно разворачивались трагикомические боевые действия.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — следует нелогичный вопрос.

— Нравишься, как… — запнулся.

— Не говори только, «как сестра», — и передергивает рычаг передачи.

— Ты нормальная девчонка…

— Ты не спал, — говорит девушка, — я знаю.

— Глупыха, — смотрю на нее. — Если бы дело было в нас…

— Прости, — смущается. — Я подумала: я — медсестра, а ты…

— … а я сукин сын, — аккуратно обнимаю за плечи.

Через час мы прощаемся — друзьями. Я советую вернуться в квартиру на набережной — помочь Розалии Акакиеевне и ребятам. Мила не понимает: помочь? Помочь выжить, говорю я, у них много проблем; куда больше, чем у меня.

— Дима-Дима, — целует в небритую щеку, как героя кинобоевика, — удачи! — и трудолюбивый «жук» уезжает прочь.

Вот именно — нужна удача. Каких бы ты ни был суперменом, а без госпожи Фортуны никуда. Будем надеяться, что она не повернется ко мне крутым, скажем так, бедром.

Прибыл я в знакомый уже район по простой причине — в неприметном тупичке меня ждала вишневая «девятка» капитана милиции. Если и в машине окажется очередной труп, то останется лишь аплодировать противнику.

Приняв меры предосторожности, обследовал местность, прилегающую к железной дороге. Мятые и сонные горожане уже спешили на электрички. Те отходили от платформы с тугим авиационным звуком. В картине мерклого утра ничего подозрительного не замечалось. Однако некую внутреннюю дисгармонию я испытывал. Подобное чувство возникало в минуты, когда не мог принять решения.

В чем дело, сержант? Тревожит мысль, что, если дело ведут затейники из «Арийс», то и авто цвета лета они могли обнаружить, и западню смастерить. Как бы не угодить в зону смертельно опасных электрических разрядов, как это случилось с небезызвестными лучами?

Рассуждая на актуальную тему безопасности, вижу у мусорных баков бомжевидного гражданина. Порочный красномордый Бахус овладел его телом и душой… Я появляюсь перед ним, как Христос, но с деловым предложением. Бахусный бомж не верит своему счастью — получив кредитку и ключи от машины, бежит вприпрыжку в тупичок. Жизнь приучила его не задавать лишних вопросов и он этого не делает. В мутноватой речке рассвета человечек частично теряется, но вполне контролируем.

Дальнейшие события развиваются по стандартному сценарию спецопераций. Не успел бомжик тиснуть ключ в замок дверцы машины, как на него из ниоткуда обвалились крупные бойцы в темно-пятнистой форме. Услышав родной мат, я понял, что наживка проглочена и бойцы из «Арийса», если это они, работают отменно. Отсюда можно сделать вывод, сержант, что охота ведется по всем законам нашего дикого сафари. Следовательно, я тоже имею право объявить охотничий сезон на всех, кто служит невнятному богу по имени «Арийс».

Барахолка с эстакады железнодорожного моста напоминала чан с кипящим маслом.

Когда товарняк замедлил движение на мосту, я прыгнул на песчаную насыпь и заскользил вниз.

Такого количества низкопробного ширпотреба на один квадратный метр я не видел нигде. Неимущие покупатели растекались между торговыми рядами, как магма по склону действующего вулкана, роль которого исполняла непосредственно чаша стадиона.

Был полдень и солнце вовсю резвилось в зените. Как пишут романисты, час трапезы приближался. Запах пригоревшего мяса плыл над головами, вызывая желудочные спазмы у продавцов и покупателей.

Охрана рынка бродила в военизированной робе и бравировала старенькими винчестерами. Бойцы были чем-то похожи — и скоро я понял: средней степенью ожирения. Такие упадут на пыльный асфальт при первом же выстреле.

Я кружил по торговым рядам, верно приближаясь к сектору А. Солнцезащитные очки предохраняли меня от возможного скорого узнавания. Поднявшись по общей лестнице, забрел в ребристое пространство стадиона. Тут тоже царил торгашеский бедлам, но чуть упорядоченный. Все негоцианты были на одно лицо — лицо кавказской национальности.

Я медленно прошелся вдоль рядов, пока не уткнулся в указатель «Дирекция». Следуя ему, сбежал по бетонной лесенке вниз. Полуподвальное помещение стадиона напоминало порт в экзотическом и далеком Бомбее. Юркие кары перевозили тюки с мануфактурой, сумрачные люди, похожие на рабов, волокли неподъемные тележки, разгружались небольшие «Газели». У открытой двери «Дирекции» хороводились базарная толпа. Я решил понаблюдать за всеобщей обстановкой. Для этой цели прыгнул в кабину «газели», где дремал тощенький водитель с рязанской носопыркой и соломенным чубчиком.

— Э-э-э, ты чего? — занервничал шоферюга. — Ты кто?

— Я — свой, — ответил. — Тебя как зовут?

— Вася, — и спросил: — Свой — это как?

— Свой в доску, Вася, — объяснился. — Давно на черненьких работаешь?

— Года два будет. А что?

— Мочить будем черненьких, — проговорил я, снимая солнцезащитные очки. — И в сортире тоже. Чтобы они были беленькими, — вырвал из сумки АКМ и «Бизон». — Что с тобой, Вася? — Посмеялся над занервничавшим соотечественником. — Не робей, тебя на зачистку не возьму. Поможешь, чем можешь…

— Ч-ч-чем? — пролязгал вставными фиксами.

Мне нужна была информация — и я её получил в полном объеме: количество охраны в дирекции, расположение комнат и как выглядит Ахмед?

— Ну он такой… как бурдюк, — пытался объясниться рязанец. — Жирный. Все время жрет. Мамуды они все такие.

— Мамуды? — насторожился.

— Ну фамилия их такая, братьёв…

— Ишь ты, — покачал головой, вспоминая сайт банка «АRGO», где таилась папочка под названием «Мамуд», где в свою очередь прятался списочек наших шалых от вседозволенности нуворишей. — Как все переплелось, Вася. Но ничего мафия бессмертна, да и у неё есть иголочка, — и заговорил скороговоркой как однажды, когда моя любимая женщина Александра была жива, — которая в яйце, а то яйцо в березовом полене, а то полено в гусе, а тот гусь в сове, а та сова в волке, а тот волк в медведе, а тот медведь в блошиных человечках, а те человечки в дупле баобаба, где живет дьячок, а тот дьячок при деде, а дед тот совсем плох — на память оглох…

Слушая эту, на первый взгляд, белиберду рязанский шоферюга бесповоротно решил, что дело имеет с психически неуравновешенным, но вооруженным типом. Я трезво посмеялся: это для праздничного куража, это для удачной зачистки, это заговор против нечисти и пуль…

Да осилит дорогу идущий! Вперед, диверсантура! Будем очищать земельку от нечистот — огнем и мечом очищать, иного уже не дано по той причине, что хвороба слишком запущена.

Легким пружинистым шагом, похожим на танец jig, направился к двери дирекции. В левой руке — АКМ, в правой — «Бизон», на плече — тряпичная сумка, взятая напрокат, там находились бумаги по НЛО, гранаты, дартсы, нож и ППС.

Ускоряя поступательное движение, поднимал автоматическое оружие на уровень пояса. Указательные пальцы на спусковых крючках. Вперед-вперед, салютовец образца 10!

— Упали, суки! — взревел и мой голос, усиленный эхом, смел от двери торгашеский пустой люд.

Трое секьюрити в знакомой мне темно-пятнистой форме, сидящие в дежурке, только начинают отрывать взгляды от экрана телевизора, а я уже прошиваю их неповоротливые тела короткими очередями. Одна из пуль попадает в телевизор и он лопается с искрящимся новогодним боем.

Вперед, родной! Дощатая дверь налево — тренированный удар ногой. В комнатной кубатуре четверо охранников на отдыхе. Правда, они уже в движении, но плотный огонек из двух стволов останавливает их. Тела мешковато обваливаются друг на друга.

Вперед-вперед! Огонь-огонь по опасно мелькающей фигуре в конце коридора.

Вперед-вперед-вперед! Объявлена война и никакой пощады! Вперед! Только в движение победа! Вперед! Цель — слева: очередь. Цель — справа: очередь.

В подобных спецакциях чувство времени и чувство реальности исчезают. Обостряется хищнический инстинкт: или — ты, или — тебя.

Запах гари, кровь, конвульсирующие тела — это все лишь усиливает обаяние российской бойни.

Фью-цок-фью — запели пули. Это в ближний бой заступили личные телохранители семейства Мамудов. Их было двое и вели они пальбу из кабинета хозяина.

Чтобы снять проблему, хватило одной Ф-1 на двоих. Потом я перепрыгнул через корчащие туши, развороченные горячим металлом, и врезался в очередную дверь.

Это была комната отдыха — за низким столиком сидели два тучных выходца из теплого юга и уминали куски баранины. Они были похожи друг на друга, как братья. Впрочем, они и были братьями. Жирок тек по их тройным подбородкам. Даже гул близкого боя не остановил процесса ожирения.

— Приятного аппетита, — позволил пошутить. — Кто Аслан?

— Ыгы, — признался один из пузанов.

Я понял, что меня не обманывают, и выстрелил из ППС правдолюбу в правый глаз, отчего его крупная голова лопнула переспелым плодом манго.

— Аслан нам не нужен, — объяснился с тем, кто остался сидеть ни жив, ни мертв. — Нам нужен Ахмед. Надеюсь, ты это он?

— Ыгы, — получил новый утвердительный ответ.

Зачистка продолжалась минуту сорок пять секунд — и закончилась успешно. В том смысле, что цель её была достигнута — Ахмед. Теперь проблема возникла другого порядка.

— Поднялся, хачипурик, и побежал балериной, — приказал вору в законе. — Можешь с куском мяса, — пошутил.

Меня поняли буквально. Картинка случилась забавная, право: мелким шажком по окровавленному, пропахшему гарью коридору трусит бонвиван, а в поднятой руке его — кус жареной баранины.

Я танцующим jig`оговым шагом двигался за уморительным Ахмедом и чувствовал, как хлюпает кровь под ногами. Было впечатление, что иду по горло в крови. Всюду была кровь. А в ней куски корчащего человеческого мяса. Это закон бойни — кровь, каша мозгов, слизь кишок, корчь поврежденных тел, вкусный запах пороховой гари и привкус победы.

Дальнейшие события начинали развиваться по моему плану. Когда я с вором в законе вырвался из дирекции, то обнаружил мертвую зону в секторе А. По законам ближнего боя — такая мертвая зона существует три минуты, потом коллективный шок проходит и могут приниматься равносильные меры.

У меня оставался запас в двадцать пять секунд. Их потратил, чтобы затолкать ахмедовскую тушу в крытый короб «газели». Затем, нанеся рукояткой ППС профилактический удар в височную часть головы вора в законе, тиснулся в кабину.

— Поехали, Вася, — приказал по-доброму. — Все будет хорошо. И даже лучше, чем ты думаешь.

Как утверждают в похожих случаях, на шоферюге не было лица. Тем не менее он запустил мотор и грузовичок покатил вдоль бетонных ребристых стен стадиона.

— Как у динозавра в жопе, — пошутил я.

Меня не поняли. Впрочем, это было не важно. Впереди нас прозвучал характерный вой милицейских патрульных машин.

— Посторонись, Вася, — сказал я. — Менты спешат. Должно, случилось что. Не знаешь что?

И не получил ответа. Выполнив мою просьбу, шофер трудно сглотнул небритым кадыком, а потом…

Эх, Вася-Вася! Не ожидал я такой прыти от него, не ожидал. Все предусмотрел, а выверт от «земляка» упустил. Вот что значит верить в благожелательную славянскую наружность. Что делать, страх живет во всех национальностях…

Проще говоря, махнул из кабины рязанский Вася: был человек — и нет человека. И я понял, что у меня могут возникнуть проблемы — в самое ближайшее время.

Я наивно полагал: сам веду военно-тактическую игру, не догадываясь, что вокруг меня уже давно возникло силовое поле противостояния…

Как позже выяснилось, я выполнял лишь роль фитиля, бегущего по бикфордову шнуру событий.

Этого я всего не знал — и прибывал в полной уверенности, что сумею один разрешить проблему на злобу дня. Основанием для такой уверенности была туша всезнающего Ахмеда, которая болталась мануфактурным тюком в кузовке «газели». Я крутил баранку грузовичка и надеялся, что успею вырваться на тактический простор магистрали, уводящей транспорт в область.

Поначалу услышал знакомый и неприятный вой патрульных машин — они плясали в зеркальце заднего обзора; потом возникли три, тоже знакомые мне джиповые коробки с бригадой «Арийс».

Естественно, такая ситуация на дороге жизни заставила меня нервничать. Тем более грузовичок газелил очень даже неспешно. И возникла крайняя необходимость в принятие экстренных и нестандартных решений.

Эх, вывози, нелегкая! И я кидаю грузовичок на разбитую колею, петляющую вдоль железнодорожного пути. Этот маневр позволяет уравнять шансы с патрульными импортными «мерседесами», непригодными для наших разбитых дорог. Но что делать с внедорожниками? Три джиповые коробки приближаются неудержимо, как закат солнца. Не будет ли закат этого дня для тебя, сержант, последним?

Этот вопрос показался мне не лишним. И очень не лишним. Дело в том, что дорога закончилась у древнего деревянного моста. Как-то отцы столицы позабыли его отремонтировать и он благополучно гнил над рекой, не мешая, впрочем, никому.

У меня был богатый выбор: или принимать ближний бой и пасть смертью храбрых в горькой полыни, или прорываться по оставшимся доскам в надежде на диво. Это закон диверсанта — если пиздец неизбежен, умей творить чудо, как Сын божий. Кажется, ОН ходил по водам? А почему бы мне, грешному, не прокатиться по небу?

Веруй и ты победишь, сержант!

Я нажимаю педаль газа до основания и грузовичок, вибрируя от напряжения и скорости, накатывает на дощатый дырявый настил.

Трескающийся звук сухого дерева под колесами походил на звуки выстрелов. Все мое внимание было обращено на мелькающее в расщелинах полотно реки и тем не менее неким периферийным взглядом я вдруг заметил, что на берегу происходят совершенно невероятные события — там идет бой. Настоящий бой! То, что я принимал за треск дерева, было на самом деле выстрелами.

Джиповые коробки и тех, кто находился рядом с ними, атаковали бойцы, похожие на инопланетян. Во всяком случае, такое возникало впечатление от суперсовременной боевой выкладки и шлемов, полностью защищающих головы. Потом догадался — действует группа «А».

И от этого понимания у меня случается сбой. Впрочем, он и должен был случиться, поскольку настил на середине моста отсутствовал практически полностью. Река, отражающая веселые небеса, улыбнулась мне, как ребенок улыбается долгожданному леденцу.

Я бью по тормозной педали, однако грузовичок, скрипя суставами, начинает заваливаться вниз…

Лететь в гробу с колесами опасно и неприятно — я, вырвав тело из кабины, толкаюсь от подножки и начинаю привычный полет. Отсутствие парашюта заменяет присутствие метрах в двадцати водной артерии, что весьма кстати.

Находясь в свободном полете, я успеваю запечатлеть:

— горящие внедорожники и рядом с ними трупы в темно-пятнистой форме;

— «инопланетных» бойцов, завершающих зачистку территории;

— запрокидывающийся грузовичок на мосту, из борта которого вываливается туша вора в законе;

— солнечный ослепительный диск и его резкие блики на воде…

Река приняла жестко, но не жестоко: мой тренированный организм успел сгруппироваться и… был пленен тихой водной стихией. Потом ударила «внутренняя» волна — это упал глубоководной бомбой грузовичок.

К сожалению, даже диверсант вынужден подниматься на поверхность за глотком кислорода. Есть ещё недостатки в нашей боевой работе. И когда я это сделал, то едва не пошел ко дну — от изумления.

На светлом летнем берегу боевая группа «А» отмахивала руками, по-разбойничьи свистела и кричала:

— Жиго! Пацан! Руби к нам! Давай-давай!..

Более того один из ротоборцев фальшиво напевал:

— Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой!

Это был менхантер — охотник на людей, любитель русской кухни и эмигрантских шансонеток! Ничего себе игры патриотов!

Я хлебнул водицы с полезными бациллами и это меня отрезвило окончательно. Сложив над головой ладони домиком, мол, приветствую всех, кто со мной одной крови, я лег на спину и неспеша подрейфовал к полынному родному бережку, где меня ждали.


ЛЮБОВЬ НЕБЕС


Никогда не думал, что могу быть таким самодовольным болваном. Но, как говорится, нет пределу человеческому тупоумию. И в этом скоро убедился убедился, когда грязные речные волны прибили меня на бережок, где отдыхала после ближнего боя группа «А».

— Наш пострел, — заметил Александр Стахов, менхантер — охотник на людей, — всюду поспел. А мы за ним так бежали, чуть портки не потеряли.

Бойцы добродушно заржали на такие простые слова, а я, не понимая такой реакции, лишь передернул плечами, мол, ничего смешного, товарищи чекисты, действовал по обстоятельствам.

Часа через два я задумался — и крепко. На то были свои причины. Вернее, задумался сразу, когда услышал с бережка фальшивый напев о небоскребах, среди которых герой песенки чувствует себя очень маленьким. Однако тешил себя надеждой, что моя встреча с группой «А» случайна: ратоборцы возвращались после выполнения задания и вдруг приметили несправедливый гон. Приметили — и заступились, как я раньше заступался за Веньку Мамина-Мамыкина.

Хотя какие могут быть случайности в этом обыденном, как собачий чулок, мире, сержант. Верно, никаких. Движение душ, скажу красиво, уже расписано вперед на многие века.

После подведения итогов скоропалительного боя к месту события прибыла труповозка. В неё погрузили тех, кому не повезло в этот приятный для культурного отдыха с девушкой денек.

— А кто такие? — поинтересовался у Стахова.

Поморщившись, менхантер отмахнулся: всякий сброд из силовых, как принято нынче говорить, структур. Их собрали для защиты интересов столично-чиновничьих нуворишей, и не просто собрали, а под идеологической вывесой: «Москва — русским!». Подробнее мне расскажут потом, если в том будет нужда.

— Когда потом? — занервничал я.

— Скоро, Дима, — усмехнулся охотник на людей. — Надеюсь, кумекаешь, что рубка эта и мы здесь не случайно, — указал на безжизненные тела, которых складировали в труповозке: моложавые лица смертников покрывались меловым цветом вечного упокоя.

Я промолчал — что говорить, сержант, если толком не понимаешь происходящих событий. Хотя можно и догадаться, что с неких времен находишься в оперативной разработке. Не стал ли ужин с менхантером в ресторанчике «Дуплет» отправной точкой для этого? Впрочем, какая теперь разница. Надо жить и действовать в предлагаемых условиях.

Как мне и было обещано, через два часа я уже находился там, где любят задавать вопросы и отвечать на них, но, правда, в крайних случаях. Должно, мой случай был именно таким, потому что беседа наша имела доверительный, прошу прощения, тон.

— Старков, генерал-майор, — представился худощавый человек с волевым постаревшим лицом опытного чекиста. — А ты Дима, — пожал руку и внимательно глянул желтыми, как у волка, глазами. — Наслышан-наслышан о твоих подвигах, Жигунов, — и пригласил пройти на веранду.

Очевидно, я находился на ведомственной даче Службы безопасности. Во всяком случае, строгая мебель, аккуратные клумбы роз перед парадным входом и ровные дорожки, присыпанные морской галькой, указывали на это. Вот только легкомысленная березовая роща намекала на то, что и бойцам невидимого фронта ничто человеческое не чуждо.

— Угощайся, — генерал указал на столик, заставленный графинами с фруктовыми соками. — Выпить бы водочки, да нельзя, — и объяснил, — дела.

Действительно, дел было невпроворот. И каких! Таких, что даже моя голова, привыкшая к ударам о землю после десантирования, пошла кругом. Поначалу решил, что меня разыгрывают, как лоха на привокзальной площади, потом пришло убеждение: меня снимают скрытой камерой для назидания потомкам, наконец, понял, что ситуация серьезная и требует такого же отношения.

Пожалуй, не стоит пересказывать мои чувства… Скажу лишь о том, что ощущение было такое, что нахожусь в свободном полете… но без ранца с парашютом.

Сама беседа была рваная и пересказывать её хроникально не имеет смысла. Происшедшие недавно события были проанализированы и как бы продемонстрированы мне с точки зрения службы, защищающей государственные интересы.

Известно, все события начались с убийства журналистки Стешко и моего лучшего друга Веньки Мамина. Понятно, гибель товарища случайна, а вот что касается смерти Марины…

— Она работала на нас, — спокойно сообщил Старков, будто речь шла о сборе урожая зерново-бобовых. — На нас многие работают, — посчитал нужным сообщить. — Дима, такой миропорядок, — улыбнулся. — И его никто не отменял. И, — поднял руку, — не отменит.

Поперхнувшись апельсиновым соком, я облился, как детсад овец на обеде: ничего себе поворот событий! Вот он ключ к разгадке. Если это правда, то многое тогда объясняется…

— Мата Хари, что ли, — выдавил из себя, — эта Стешко?

Сотрудник госбезопасности рассмеялся: нет, скорее добровольный помощник, которому судьба отечества не безразлична — была.

Модная журналистка в роли тайного агента федеральной СБ? А почему бы и нет? Вопрос в другом: чьи она сумела задеть интересы и чем? На этот вопрос получил обтекаемый ответ: затронула интересы мафиозных структур, связанных с зарубежными спецслужбами. Услышав это, окончательно расстроился, решив, что надо мной издеваются.

— Простите, — сказал. — Думаю, у вас какой-то интерес ко мне. Если это так, я не против более подробной информации.

Старков добродушно посмеялся: говорили ему, что я малый не промах, теперь он сам в этом убеждается.

— Ладненько, — проговорил он, — начнем с самого начала, — и по-солдафонски пошутил, — но не с сотворения мира.

Итак, по утверждению моего собеседника, вся эта история началась далеко до трагических событий, случившихся на летней даче госпожи Пехиловой.

В угаре как бы демократических преобразований 91-92-х годов власть распахнула объятия Западу, который тотчас же этим и воспользовался. Под прикрытием всевозможных фирм и компаний, решившим рискнуть поиграть в «русскую рулетку», активизировалась разведывательная деятельность ЦРУ. О чем можно говорить, если тогдашний «однодневный» руководитель Конторы «сдал» с потрохами новое здание посольства USA, напичканное самой современной прослушивающей аппаратурой. Простота — хуже воровства: это про те тошнотворные времена.

Именно тогда специальное подразделение «С», занимающее охраной новейших технологий и вооружений, обратило внимание на сеть странных косметических фирмочек под названием «Russia cosmetic», возникших на территории нашей распадающейся империи, как грибы после дождя. Аналитический анализ утверждал, что эти фирмочки приживаются без особой на то логики: от промышленных центров до поселков городского типа в сельской местности. Напрашивался вопрос: зачем нашим пролетарским и колхозным бабам заморские белила и духи? Нет, парфюмерия, конечно, нужна, да не в таком же количестве, господа. Несмотря на убыточность парфюмерных посреднических предприятий, они держались на плаву и даже процветали. Естественно, специалисты из компетентных органов принялись изучать эту загадку. Как говорится, ху из ху? Кто этот некто, работающий себе в ущерб? Изучали день за днем, месяц за месяцем, год за годом пока не выяснили, что нити «паутины» ведут в ЦРУ. Возник следующий вопрос: что именно интересует чужую разведку? И какое же было удивление специалистов, когда пришло понимание, что все «точки» находятся в пунктах, где в той или иной мере проявлялся феномен НЛО.

Услышав это, я едва вновь не уронил проклятый стакан с апельсиновым соком. Генерал посмеялся: да, дорогой мой друг, именно они — «неопознанные летающие объекты».

— Вы не шутите? — позволил даже спросить.

— Какие могут быть шутки с УФО, — улыбнулся высокопоставленный «конторский» чин и продолжил увлекательное повествование.

Около года назад «Russia cosmetic» по всей нашей необъятной родине неожиданно стали лопаться, как весенние почки на деревьях, то есть закрываться. По всему видимому, косметическая проблема была решена и наступала новая фаза: космическая.

Осталась единственная фирма — столичная, являющейся ядром подозрительного «парфюмерного» бизнеса. Братья Хубаровы и госпожа Пехилова выступали в качестве официального прикрытия, хотя первые, как позже выяснилось, выполняли функции «крыши», правда, не до конца понимающие на кого они работают.

Трагические события начали развиваться с того момента, когда журналистка Марина Стешко стала проявлять излишнюю самостоятельность и не следовать инструкциям. Мода на её имя и слава затмили разум девушки. Она решила, что может влиять на ход событий, как вышеупомянутая Мата Хари. И совершила то, что не следовало было делать: извлекла часть секретных документов у господина Житковича, он же Вилькин, он же Калугин, он же Супрунец, который до недавнего времени являлся кадровым офицером ГРУ и работал в научно-исследовательском центре (НИЦ) города Дубна.

Позже выяснилось, что он был «кротом» в этом центре, выполняя социальный заказ платежеспособных «хозяев» of America.

Короче говоря, события развивались по банальной схеме: без труда вычислив неосторожную журналистку, боевая группа нукеров по приказу братьев Хубаровых, которым в свою очередь дал команду на её уничтожение вор в законе Ахмед, а ему — Житкович, а тому — господин Ник Хасли, прибыла на дачу и устроила там дикую резню. Разумеется, после того, как журналистка под пыткой вернула конфиденциальные документы.

И неизвестно, как бы дальше развивались события, да в дело вмешался Его величество случай. Во-первых, не все документы были изъяты у Стешко, во-вторых — возник ещё один труп. На это обстоятельство участники кровавой фиесты поначалу не обратили внимание: одним трупом больше — одним трупом меньше, какая разница?

— И тут, — хныкнул Старков, — участие в игре приняло неизвестное лицо, то есть ты Дима.

— В игре? — передернул плечами.

— А ты как думал, — проговорил Старков и признался, что иногда те или иные комбинации на поле жизни он рассматривает, как игру, скажем, в гольф. — Но ты, Жигунов, сломал игру — всем и всю.

— Так получилось, — пошутил. — Тем более не играю в гольф.

Мои радикальные действия заставили врагов нервничать. Сначала они решили, что имеют дело с дилетантом, затем принялись зачищать территорию от всевозможных свидетелей, занимаясь кровавым беспределом…

— А братьев Хубаровых кто замочил, как у нас нынче выражаются? поинтересовался.

— У них самообслуживание.

— А зачем?

— Для самоочищения рядов, — усмехнулся генерал. — Должно, задачу выполнили из рук вон плохо вот и лишились головы.

Словом, ситуация стала выходить из-под контроля. Не придерживаясь никаких правил, некто в моем лице резал «черных», как баранов, потом занялся высокопоставленным чином Шокиным, находящимся под защитой «Арийс».

— «Арийс»? — повторил я. — Что за явление?

— «Арийцы» они, — усмехнулся Старков. — Выступают за чистоту расы. А на самом деле военизированный отряд, контролирующий всю столичную торговлю.

— А они каким боком в этой истории?

— Защищали своих. Думали, что начался передел торговых точек.

— Своих? — покачал я головой. — Ахмед у нас из Костромы, что ли?

— Не ломай голову, Дима, — ответил генерал. — Все повязано такими узлами… — и объяснил, что семейство Мамутов проникло не только в мэрию, но и за кремлевские стены, попутно продавая на корню национальные интересы. — А ты, брат, посягнул на самое святое — на вора в законе, — погрозил пальцем. — Зачем?

— Хотел узнать, где Житкович?

— Он уже тоже далече от нас, — признался мой собеседник и посмотрел на выцветевшие облака, плывущие с крейсерской скоростью.

— А Пехилова?

— И она там.

— Почему?

— Обрубили концы, Дима. Тактика выжженной земли. Она тебе знакома?

Кивнув, задумался. Дело в том, что, когда мы катили с менхантером Стаховым на эту ведомственную дачу, он предупредил: идет некая сложная игра, в которой задействованы силы ФСБ, ГРУ и ЦРУ. В чем смысл этой игры он, охотник на людей, затрудняется сказать. Главное, я сам должен чувствовать шкурой ситуацию, чтобы не оказаться «шлаком».

— Шлаком — это как?

— Смекни сам.

— А когда служба взяла меня на прихват, — поинтересовался. — Не в «Дуплете» ли?

— Ты уже пришел грязненький, — посмеялся Стахов. — А не надо бои в черте города пристраивать. Шокин — мудак, но высшее государственное лицо. Естественно, СБ проследила, куда это он торопыгой спешил.

Услышав это, я выматерился: думаешь, что выполняешь функции господа Бога, а на самом деле шестеришь в горячей кочегарке преисподней.

— И еще, — сказал Стахов. — Старков — мужик наш, но себе на уме и тебя передает ГРУшникам. С ними ухо держать надо востро.

— Буду держать, — пообещал.

Что же происходит на самом деле, сержант? Никаких сомнений, служба проявляет ко мне интерес. Почему? Что знаю я — что не знают они? Или что могу сделать я — что не могут они?

Эти вопросы я и задал генералу Старкову после того, как признался, что тактика выжженной земли мне хорошо известна.

— Не торопись, — сказал сотрудник безопасности. — Пообедаем, потом посмотрим киношку.

— Киношку?

Помню, в детстве мы, пацаны, любили бегать в «киношку». Сидели в деревянном пыльном зальчике ДК и глазели на экран, где скакали на крупнозадых кобылах бесстрашные индейцы и ковбои. Больше всего восторгов вызывали финальные сцены, когда порок наказывался интенсивной пальбой и стрелами с разукрашенным опереньем. Бах! — враг кувыркается с лошади. Вжиг! — и кровь фонтанирует из горла нехорошего Джо. Кр-р-расота!

Какое же теперь кино предназначено посмотреть мне? Не о «летающих» ли «блюдцах», терроризирующих мирных землян своей неопознанностью? Или, может, речь идет о бомбе нового поколения, способной сдернуть наш шарик с его космической траектории?

Какая разница, решил я. К тебе имеют профессиональный интерес, что еще? А вот почему имеют этот интерес? Мало ли своих орденоносных кадров? Кадры решают все? Может, это именно такой случай, когда родина нуждается в герое? Герой? Боюсь, до него мне далеко. Я не смог уберечь дорогих и любимых людей, а месть моя была мелочна и не привела к результату. Единственный итог моих деяний — перспективная работа со службой безопасности. Не проще было прийти в приемную ФСБ и предложить свои услуги?

Этот вопрос задал Старкову, когда мы обедали на веранде. Сотрудник посмеялся: вся страна работает на Контору, да не всякий способен обратить внимание руководства на себя.

— А я, как понимаю, обратил?

Мог и не задавать этого вопроса: кто хлебал казенный суп-харчо, жевал шашлык из осетрины и дул компот из упругих слив? Надеюсь, я приглашен за стол не за свои выдающиеся способности, которые в штанах?

— Все свое время, — повторил генерал, узнав о моих терзаниях. Диверсантура может терпеть?

— Было бы за что.

— Есть за что, Дима, есть.

И на этом наш обед закончился — я был приглашен в небольшой прохладный просмотровый зал. Такие зальчики показывают в кинокартинах про разведчиков и шпионов. Правильные люди сидят в удобных креслах и просматривают хронику, чтобы после сделать умное компетентное заключение. Теперь эта роль отводилась мне и ещё трем заинтересованным лицам, включая Старкова.

— Думаю, не надо говорить, что все увиденное, — отмахнул он рукой на экранчик, — должно остаться в этих стенах.

Эти слова относились ко мне и я был вынужден кивнуть, мол, умру, но государственную тайну унесу в могилу. После этого последовала команда и невидимый механик пустил пленку. Вздернув голову на экран, я увидел документальные любительские кадры.

В мутных небесах появилось мерцающее овальное пятно НЛО, совершающие хаотичные движения. Это было похоже на движение капли масла, кинутой на горячую сковороду. Совершив невероятный зигзаг, летающий объект рухнул на землю.

— Розуэллская катастрофа 1947 года, — прокомментировал Старков. Съемка подлинная.

Присутствующие промолчали и я тоже. А что говорить, когда нет слов?[6 - Автор романа приносит благодарность Виталию Шелепову за информацию по проблеме НЛО.]

Потом на экране возникла лаборатория начала 50-х годов с громоздким оборудованием. Типичные янки, стриженные под модный тогда «бокс», улыбались и о чем-то оживленно говорили, пережевывая слова вместе со жвачкой. Один из ученых в белом халате указал рукой на современный саркофаг и послушная камера приблизила усыпальницу. На белом её фоне находился обнаженный заморыш цвета вялой зелени. Тоненькие шестипалые ножки, вздутое брюшко, хлипкая грудная клетка, слабые ручки и огромная несоразмерная голова, как у дауна. Маленькие рот, два носовых отверстия, отсутствие ушных раковин и очень большие миндалевидные глаза, но без зрачков дополняли портрет пришельца.

Я хныкнул: если этот инопланетянин и есть высшее космическое существо, тогда кто мы?

Интересно, с какой целью мы совершили экскурс в историю? Не для того, чтобы любоваться космическим лягушонком? Или это отправная точка, из которой прорастают настоящие события?

Я оказался близок к истине. По окончанию просмотра ролика Старков выступил с лекцией, предназначающей в первую очередь, подозреваю, для меня.

Оказывается, весь, так называемый, наш научно-технический прогресс основан… НЛО. Зачем изобретать велосипед, сказали североамериканские ученые и принялись тщательно изучать находки с целью их дальнейшего внедрения в земных условиях.

Например, сверхпрочный материал обшивки диска и комбинезонов пилотов использовался при создания композитных материалов, антирадарных покрытий и технологии «невидимки» «Стелс».

Обгоревшие «компьютерные чипы» и пластинки с интегральными схемами совершили революцию в развитии «искусственного интеллекта», то бишь ЭВМ.

«Карманный фонарик», прожигающий отверстия на расстоянии — его идеи использованы при создании лазерных прицелов и систем лазерного наведения ракет.

«Фильтры», снятые с глаз погибших существ и обладающие удивительными свойствами, помогли в создании оптических усилителей и приборах ночного видения.

Назначение «наголовной повязки» пилотов установить не удалось, однако предположили, что это своего рода электроэнцефалограф, связывающий их с летательным аппаратом. Идеи использованы в системах управления типа «третий мозг».

— Словом, не было бы НЛО, — пошутил Старков, — мы бы остались в пещерах.

Я не выдержал и поинтересовался: неужели это шестипалое земноводное и есть высшее разумное существо, выведшее нас из мрака шхер к свету знаний?

Конечно, нет. По мнению специалистов, создания, погибшие в штате Нью-Мексико, были своего рода «клонами», специально созданными для космических полетов и являющимися, по существу, функциональной частью космического комплекса, то есть биороботами.

— Уже легче, — глуповато хихикнул я. — Если общаться, то с более приятными на вид гражданами Вселенной.

— Даст Бог, пообщаемся, — тоже отшутился Старков и приказал показать новый ролик.

Появилась картинка, явно записанная с телевизионного экрана. Человек, скрывающий свое лицо в тени, поведал о том, что в штате Невада находится одна из самых секретных территорий на планете — «Зона — 51», где военные занимаются так называемой «восстановительной инженерией»: по фрагментам чужой техники пытаются понять её устройство и принципы функционирования, а если удастся, то и воссоздать её прообраз. Дело привычное — весь мир так делает. Сенсация в другом: военные ученые занимались внеземной технологией, а точнее — антигравитационными двигателями НЛО.

По утверждению Инкогнито, он был один из сотрудников группы восстановительной инженерии. Целью программы было узнать, позволяют ли технологии летающих тарелок использовать в качестве источника движущей силы также и земные материалы. На объекте S-4, что находится в 15 милях южнее «Зоны-51», он видел по крайней мере девять летающих тарелок. В качестве основного источника энергии в реакторах НЛО используют элемент, который в периодической таблице должен занимать место 115.

Ба! Что-то до боли знакомое, говорю я себе, ну конечно, элемент 115! О нем я впервые узнал из сообщения Житковича: «в ядерном центре города Дубна на ускорителе получен 114-й элемент периодической таблицы Менделеева. Работы же над 115-ым элементом продолжаются под руководством академика Сиротой А.А., доказывающего, что среди сверхтяжелых элементов должны существовать элементы, обладающие большим сроком жизни.»

Вот это история народов мира и всего Мироздания, почесал я затылок. Теперь более менее понятно, почему мне оказана такая честь — честь участвовать в столь неожиданном мероприятии, связанного с элементами, относящимися к ТОС — «трансурановым островам стабильности».

Наверное, я крепко глуп, потому что всю эту научную ересь воспринимаю со здоровым цинизмом и даже любопытством.

Меж тем Инкогнито с экрана продолжал свою празднично-популярную лекцию.

Чаще всего задают вопрос: каким образом возможно преодолевать огромные космические расстояния, не переходя порога скорости света? Действительно, преодоление таких расстояний требует технологий, которыми человечество не располагает. Но основа таких технологий известна — это управление силой тяготения.

Мы привыкли к тому, что кратчайшее расстояние между двумя точками (например, на бумаге) — это длина прямой линии. Но если определенным образом смять лист бумаги, то можно добиться того, что эти точки окажутся совсем рядом друг с другом или даже соприкоснутся. И тогда временный переход между ними займет мгновения.

То есть подобное «свертывание» можно провести с «листом» Пространства-Времени. Главное — научиться управлять силой тяготения, которая «искривляет» пространственно-временную линию.

Я вспомнил о «звездной карте». Теперь понятно о чем речь: её просто-напросто надо как бы «смять» и тогда для летающих тарелок, умеющих управлять силой тяготения, не проблема преодолевать в доли секунды миллиардные расстояния Пространства-Времени.

Итак, для землян дело за малым — «оседлать» гравитацию. Но как это сделать? Один из путей создания искусственного гравитационного поля является использование сверхтяжелых и одновременно устойчивых элементов ТОС. Они обладают уникальным свойством: «сил тяготения в их ядрах настолько „много“, что их действие распространяется и за пределами атома». Если волну такого тяготения, выходящую за пределами атома, определенным образом усиливать, то она будет способна перемещать огромные массы вещества. «Мощь усиленной волны можно сравнить только с силой тяготения черной дыры, способной так же сильно искривлять Пространство-Время.»

Но загвоздка в том, что такие стабильные сверхтяжелые элементы надо иметь. По некоторым сведениям, у USA, хотя и в небольших количествах, элемент 115 имеется. Это вещество оранжевого цвета, тугоплавкое и очень «тяжелое». Именно это вещество является источником энергии для антигравитационных двигателей летающих тарелок.

Я понял, что надо в срочно употребить грамм двести пятьдесят родной жидкости в 40 градусов, чтобы прийти в норму обычного легкого тупоумия. О чем я и сказал Старкову.

— Выпьем, — ответил он, — после того, как решим задачи, поставленные перед нами.

И какие это задачи, поинтересовался я. Мне объяснили и я понял, что буду вести трезвый образ жизни до конца своих дней. А если дерябну, то только на собственных поминках. Вернее, пить будут другие, а я буду лежать нарумяненным болваном в гробу и делать вид, что такое положение вещей меня устраивает.

А дело в следующем: ЦРУ удалось узнать о работах академика Сироты Алексея Алексеевича и его группы «D» в научно-исследовательском центре городка Дубны. Сотрудник ГРУ Житкович предал национальные интересы и выдал информацию по данной теме. Проблему с иудой удалось локализовать, однако есть веские причины продолжить зачистку в научной среде. Создалось впечатление, что существует ещё один «крот», который ждет окончания работ академиком и группы. Под подозрением находятся девять человек.

— А чем помогу я? — удивился. — Я бином от бетона и батона не отличу.

— Дима, захочешь — отличишь, — был категоричен Старков. — И потом это тебе не понадобится. — Обратился к моложавому человеку, похожему на киноактера второго плана. — Денис Васильевич, будь добр; ты ближе к теме.

Выяснилось, что новый мой знакомый, являясь полковником ГРУ по фамилии Фаст, непосредственно занимается проблемой по защите академика Сироты и его группы. Люди над проблемой работают лет десять, неоднократно проверены, но увы не всякий выдержал перехода из фазы светлого социализма в смурый капитализм.

За последние дни ставки возросли по той причине, что работа по созданию вещества 115 успешно завершаются. Академик и группа добиваются того, что не могут сделать американцы: получить вещество «земным» способом.

— А откуда тогда у янки 115-ое? — удивился я.

— Из разбившихся НЛО, — ответил полковник. — И его мало.

— А у нас будет много?

— Достаточно, чтобы… — запнулся.

— … чтобы мир был многополярным, — усмехнулся Старков и встряхнул спичечную коробку. — Двести граммов элемента 115-го, а это треть коробочки, могут давать энергию для всей нашей столицы лет двадцать пять. Это если отбросить военно-космическую проблему.

— Понятно, — вздохнул я, — готовимся к звездным войнам.

— Ты этого не говорил, — рассмеялся Старков, — а мы не слышали.

— Но я-то каким припеком ко всему этому тарараму? — повторил вопрос.

В качестве детонатора, Дима, объяснили мне. Ситуация настолько сложная и нервная, что появление любого нового человека должна её взорвать. Если «крот» существует, то так или иначе проявится, не может не проявиться.

Я задумался: схема была ясна, но моя светлая личность никак не вписывалась в нее. Вместо меня мог быть любой «конторский» человечек. Мне показалось, что сотрудники безопасности не договаривают что-то. Что? Не хотят ли меня забросить в научно-исследовательский центр Дубны или в «Зону-51» в качестве диверсанта?

— А кто у нас этот Ник? — позволил себе вопрос.

— Банкир, — улыбнулся Старков, — который мечтает о полете на НЛО в качестве агента 007.

Я понял, что вечер вопросов и ответов закончился. Да, на веранде уже вовсе гулял летний вечерок, накидывающий сиреневую шаль будущей ночи на плечи берез.

— Все будет нормально, Дима, — пообещал Старков, когда я провожал его к машине. — Принимай все, как игру. — Посмотрел на темнеющие небеса. — Не верь ни в какую чертовщину. — Приблизил лицо к моему. — Все это наши земные дела. Америкаш мы сделаем, — погрозил в никуда пальцем. — Ужо мы вам!

И с этим «ужо» убыл, а я остался в глубокой меланхолии, но со страницей, где излагалась моя «легенда», мол, молодой и модный журналист, коллега Марины Стешко пытается вникнуть в суть архисовременной проблемы.

Куда проще покорять заоблачные обледеневшие пики, чем бродить по торфяным болотам, все больше погружаясь в топь непонимания.

Повторю, начиналась эта история банальной криминальной резней, а продолжение имеет весьма интригующее. Такое впечатление, что я угодил в параллельный мир, где с небес сыпятся пилоты-гуманоиды в своих дисках, где ученые, как проклятые, ищут загадочный и всесильный элемент 115, где, будто лист бумаги, искривляется Пространство-Время, где все разведки мира готовятся к звездным войнам. И в этом запредельном мире — я: реальный, как репа на подмосковном огороде.

И что делать, сержант? Делать нечего — жить и действовать в предлагаемых условиях.

После ужина мне сообщают, что в научно-исследовательский центр отправляемся утром, а пока я могу, если того желаю, посмотреть слайды, на которых запечатлены сотрудники группы «D». Я выражаю такое желание и через несколько минут снова оказываюсь в просмотровом зале.

Мои будущие коллеги были на удивление похожи — бородами, фанатичным блёком в глазах, некой возрастной потертостью и общей биографией. После просмотра я спросил:

— Тут восемь, а где девятый?

— Девятая, — усмехнувшись, Денис Васильевич Фаст щелкнул пальцами. Где наша Анечка? — Объяснил. — Внучка академика. Умненькая, разумненькая, правда, малость восторженная, как пионерка. — И спросил, когда на экране проявилось молодое лицо девочки с конопушками и золотой челочкой. Нравится?

— Уже влюблен, — отшутился.

И глядя на экран со знакомым мне лицом — знакомым по недавнему сновидению, почувствовал беспокойство. Призрачный ангел-хранитель по имени Даная неожиданно начал материализоваться в земную девочку по имени Анечка. И в обстоятельствах весьма драматических. Неужели все происходящее случайность? Или это игра воображения? А, может, наша встреча запрограммирована небесами?

На все эти вопросы ответ будет получен, уверен. Надеюсь, в самом скором будущем. И с этой уверенностью уснул, предварительно, правда, глянув на ночное небо, которое прошивали быстролетные НЛО, оставляющие за собой новогодне-звездные россыпи надежды на чудо.

Знаменитая Дубна оказалась типичным городком-спутником столицы. В славные советские времена, когда наука цвела ухоженной клумбой южных чайных роз, считалось престижным здесь жить и работать. Центральная площадь с гипсовым Лениным, указывающим дланью путь на местный железнодорожный вокзальчик, стеклянный двухэтажный универмаг, ресторан «Дубна», неторопливый ход люда на улочках, засаженных украинскими пирамидальными тополями, местная речка — все это мелькнуло за стеклом авто и пропало, как видение. Не скажу, что прекрасное.

Потом появился бетонный забор, бесконечный и серый, как, не буду оригинален, жизнь работника умственного труда. Над металлическими воротами заметил вышку для визуального наблюдения. Документы проверили физически крепкие секьюрити со знакомыми мне лицами актеров второго плана, вооруженные автоматами.

— Строго у вас, — заметил я. — Как в зоне.

— А как же, — ответил Денис Васильевич, — оборонное предприятие, образцово-показательное, — и посчитал нужным уточнить, — было.

На территории следы постсоветской разрухи практически не наблюдались, разве что здания и производственные корпуса имели вид уставший и малость обшарпанный.

— Покрасим, — ответил на мое замечание полковник Фаст. — Победим и покрасим весь мир, — недобро улыбнулся, — в цвет цинковой зелени.

— Так красят дачные заборы и танки, — заметил я.

— И красиво получается, — засмеялся Денис Васильевич, поддержанный двумя коллегами, и развил мысль о том, что давно пора перекрасить наш голубой шарик в цвета более решительные и мужественные.

В его словах читался подтекст, да я был отвлечен тем, что рассматривал старенькое панно на стене корпуса. На грязноватом от дождей и ветров фоне проявлялась девичья фигура в художественной эстетике конца 70-х годов: крупные бедра, крепкие ноги с крестьянскими икрами, наливная грудь, простенькое ситцевое платьице…

А вот лицо — лицо мне показалось знакомым. Местный маляр решил себя не утруждать поисками натуры и перенес на стену божественный лик Сикстинской мадонны.

— Это наша красотка Варвара, — сказал Денис Васильевич, заметив мой интерес к настенной живописи. — Раньше работала в столовой. Всем давала… — и осклабился, — и не только каши.

Солдафонский юморок моих подопечных почему-то начал раздражать, хотя я сам не отличался деликатностью к родному слову. Более того, когда мы шли по длинному коридору производственного корпуса в группу «D», я обнаружил: меня ведут, будто арестанта. То есть впереди и позади меня находились люди с лицами актеров второго плана. Оставалось только заложить руки — и в цугундер. Ладно, решил я, видимо, нервничаю и моя фантазия играет, как однорукий инвалид на гармони.

Мы прошли ещё две современные пропускные системы, потом загрузились в кабину лифта и на ней ушли на шестой нижний уровень.

Наверное, действительно академик и его группа занимались неким супервыгодным, как нынче говорят, проектом. То, что я увидел на шестом уровне впечатляло: современный дизайн лабораторий, их космическая комфортабельность и стерильность, улыбающиеся сотрудники в комбинезонах цвета серебристого металлика, похожие на астронавтов из фильмов о будущем.

Прежде, чем посетить группу «D» мы задержались в тамбуре, похожем на раздевалку, впрочем, это и была раздевалка. По утверждению сотрудников ГРУ, принимаются меры предосторожности — ни один предмет из внешнего мира не должен попасть в лабораторию внеземных технологий.

Я переоделся в рубаху из неизвестной ткани и легкий комбинезон цвета серебра и почувствовал себя покорителем Пространства-Времени. Для полного счастья не хватало познакомиться с гуманоидом, о котором, помнится, сочинила журналистка Стешко. Сочинила? Подозреваю, что она была ближе к истине, чем мы все вместе взятые. Иначе трудно объяснить окружающую меня обстановку. Коль вбуханы такие немалые средства, то на это есть, верно, серьезные причины. Какие? Об этот я и должен скоро узнать.

Лаборатория напоминала отсек космической орбитальной станции, если я правильно её представляю. Ученые сидели перед экранами мониторов, не обращая внимания на нас. По-моему полковник ГРУ пользовался дурной славой в коллективе.

— Минуточку внимания, — сказал Денис Васильевич, — товарищи! Разрешите представить молодого журналиста Диму, коллегу известной вам Мариночки Стешко. Он будет работать вместе с нами, — запнулся, — некоторое время. Просьба оказывать содействие и помощь.

По апатичной реакции коллектива на этот призыв понял, что меня приняли за соглядатая. Следовательно, ждать поддержки не приходиться. Надеюсь, товарищ Фаст знает, что делает. Если он хочет вскрыть ситуацию, как консервную банку, то ему с его талантом провокатора…

Не уверен, что «крот» испугается меня и сиганет из группы «D», наоборот ещё больше зароется в чернозем планеты, как настоящее землеройное животное.

Я осмотрелся — и не обнаружил главной фигуры, меня интересующей: Анечки. Ау-ау, где ты прекрасная знакомая незнакомка?

И она появилась — появилась через час, когда я заскучал под мирный гул компьютерных вентиляторов, решив, что мой сон был лишь чудной грезой.

Надо ли говорить, что, увидев её, я… влюбился? Нет, это была не любовь. Какая может быть любовь к видению и пионерке? Это был азарт охотника и любопытство естествоиспытателя: а можно ли заманить в силки такое милое создание?

У неё была фигурка, выточенная природой. Солнышко же обкакало её веселое личико веснушками. В молодых глазах — облачная, чуть порочная синь. Движения от раннего возраста ломкие.

— Привет, — сказала мне. — Я — Анечка, — и протянула подростковую ладошку.

— Дима, — пожал её и вспомнил сон, когда держал в руках крылья ангела-хранителя.

— Ты будешь у нас работать? — улыбнулась; так улыбаются капризные дети или всесильные небесные боги.

Я не успел ответить. Вмешался господин Фаст: да, в каком-то смысле; Дмитрий у нас журналист.

— Журналист? — переспросила и глянула на Дениса Васильевича. И этого потаенного напряженного взгляда было достаточно, чтобы понять: между ней и службистом существуют, скажем так, некие разногласия.

Невидимое противостояние сняло появление академика. Оно было шумным и праздничным, будто в космический отсек залетел летний жужжащий шмель. Академик Сирота Алексей Алексеевич был маленького росточка, толстенький, первое впечатление производил гуляки и пустомели. Даже спец. комбинезон облегал его плотные чресла таким странным образом, что казалось на академике казацкие шаровары и полтавская рубаха с вышитыми петухами.

— Здорово, братцы! — это были его первые слова.

Потом начался проход академика по лаборатории, в результате которого я узнал, что у инженера Олега Стальненко есть дивная жена Лилия, которая умеет отлично готовить украинский борщ, у Арсения Адамова украли машину, но её обязательно найдут, у Лёни Коростылева шалит печень — пить меньше надо, у Вольдемара Орешкина вьетнамцы снимают квартиру и не хотят платить больше — будут платить или съедут к известной матери; у Левона Григоряна кошка Манана разрешилась десятью котятами и теперь он вынужден все свободное время устраивать их кошачьи судьбы; ну и так далее.

Если бы я не был, прошу прощения за пафос, сыном своего народа, то очень бы удивился, слыша такие речи. Двадцать первый космический век — и такие суетные земные, я бы сказал, кошачьи проблемы!

Наконец академик подступил ко мне. Вздернув лысоватую голову и подвигав трапециевидной челюстью, посмотрел линялыми веселыми глазами:

— Дмитрий? Наслышан-наслышан. Красав`ец! Анечка, обрати внимание!

— Уже обратила, деда.

Коллектив добродушно посмеялся, мол, а почему бы и нет — погуляем на свадьбе, кроме Коростылева, у которого балует печень. То есть было много смеха и шуток, точно мы участвовали в программе КВН. Мы с Анечкой тоже посмеивались, хотя я уловил в глазах девочки некую мысль, похожую на холодный туман. Не хочет ли она и вправду под венец? Или желает, чтоб я помацал её после танцев в местном ДК? Черт знает, что в этих миленьких головах? Думаешь, ангел во плоти, а она уже знает все о строение мужского члена.

— Ладно, братцы, — проговорил академик, закончив семейно-производственный обход. — Начинаем «бомбардировку»… — И плюхнулся в кресло по центру зала. — Внимание! Готовность № 1. — И вперил взгляд в монитор, превращаясь за секунду из балагура в целенаправленного и фанатично увлеченного ученого.

На экранах дисплеев появилась одна и та же картинка: полусфера размером в южную дыню.

— Первый! — приказал академик.

Полусфера начала медленное вращение.

— Второй!

Полусфера увеличила скорость вращения.

— Третий!

Через несколько минут на экранах образовался светящийся серебристый шар. Ученые с напряжением и любопытством наблюдали за ним, словно ожидая от него, скажем так, неожиданного откровения. В таком режиме прошел… час… два…

Я почувствовал, как деревенею. Решив поменять позу, двинулся в кресле и рукой задел клавиатуру на столе. Тут же раздался подозрительный электрический треск… экраны мониторов вспыхнули и погасли. После отключился свет в отсеке. Первобытный мрак, выражаясь красиво, окутал наш маленький искусственный мирок.

— Амбц! — рявкнул академик. — Обедать!

… Давно я с таким удовольствием не пил компот из сухофруктов в общественной столовой. Странным образом я и Анечка оказались за одним столиком. Девочка переоделась в льняное открытое платьице и в их разрезе я увидел крепкие, но не до конца созревшие груди. Хотя соски были крупные и темнели, похожие по цвету на кофейные зерна.

— Кажется, мы уже где-то виделись, — крякнул я.

— Только не говори, что на дискотеке в ДК, — засмеялась, обнажая розовые детские десна.

— Ты не любишь танцевать?

— Обожаю, черт!

— Хип-хоп?

— Лучше три притопа, два прихлопа, — облизнула припухшие губы.

— Отличный национальный танец, — сделал характерный жест, щелкнув пальцами по шее, — особенно после…

— Ага, — кивнула,? бутылку «дубновки» и огурец, и в пляс.

— «Дубновка»?

— Наша родная. Выпил — и улетел, — подняла глаза к потолку.

— Не будем о грустном, — поспешил я.

— Давай о веселом.

— Есть такой танец jig, — сообщил. — Он тебе понравится. Танцуешь, будто ногами переминаешь облако.

— Облако?

— Точно — облако.

— И-и-интересно, — посмотрела на меня более внимательно. Повторила мою фразу: — «Кажется, мы где-то уже встречались?»

— Не во сне ли?

— Во сне?

И я рассказываю видение, когда на берегу океана повстречал ангела-хранителя. Аня не верит: это я все выдумал только что, сидя за компотом. Я делаю вид, что обижаюсь: никогда не вру, ей-богу.

— И она была похожа на меня?

— Ты — только без крыльев и конопушек.

— Ладно, — смеется. — В следующую нашу встречу буду с крылышками, взмахнула руками.

— И когда наша встреча?

— Думаю, — отвечает, — скоро.

— Скоро?

— А когда будут танцы, — смеется, — в ДК.

И на этом наш обед заканчивается. Мы возвращаемся в космический отсек, где проводится эксперимент, связанный с созданием реактора античастиц. Об этом мне сообщила сама Анечка, когда я повинился, что, быть может, мое одно неосторожное движение вызвало сбой в работе коллектива.

— Дима, — рассмеялась, — у нас таких сбоев на день десять по десять. Дедушка, знаешь, как ругается дома, у-у-у! — Вздернула головой и я увидел над её верхней губой пушистую ниточку полового созревания.

— Почему?

— А ты понимаешь, чем дед занимается?

— Не очень, — признался я.

Девочка по-заговорщески придвинулась ко мне и я уловил её приятный пряный телесный запах:

— Реактором античастиц.

Я пожал плечами, мол, мне это ровным счетом ничего не говорит.

— Хорошо, — вздохнула Аня. — Ты в НЛО веришь?

— Верю, — признался. — Я сам гуманоид.

— Дима, я серьезно, черт.

— Прости, — повинился. — А что такое?

И выяснилось, что академик и его группа работают над созданием реактора античастиц, который способен приблизить нашу цивилизацию к Макрокосму. Тепловая и атомная энергия — это все равно, что мечтать на паровозе улететь к новым космическим мирам, то есть наука и человечество делают только первые детские шаги в освоение неведомых миров. Создание реактора античастиц — это принципиально новый подход к укрощению сверх энергии, способной, повторим, изменить наш мир. В лучшую, будем надеяться, сторону.

Принцип действия реактора прост: находящийся внутри элемент 115 бомбардируется протоном, который, проникая в ядро атома 115, превращает его в элемент 116. Тот немедленно распадается, излучая небольшое количество античастиц. Антивещество отводится в специальную вакуумную трубу, чтобы избежать его контакта с материей. На выходе оно направляется на газообразное вещество. Происходит аннигиляция. Вещество и антивещество превращаются в энергию…

Понятно, что объяснение это популярное и мало что толком объясняет, но факт остается фактом: человечество находится на пороге глобального открытия.

К сожалению, пока случаются технические сбои, однако уверенность в успехе растет с каждым днем. И это ощущение буквально висит в воздухе.

— Вот тебя пригласили, — сказала Анечка, — освещать. А что освещать, если амбц, как говорит дед, — развела руками.

Действительно, амбц! Право, я не понимал своей роли в этой странной истории? Как говорится, все окончательно смешалось в моей голове: НЛО, реактор античастиц, полтавские шаровары академика, крепкие юные груди с кофейными сосками, умолчание службистов ГРУ, десяток армянских котят Левона Григоряна и так далее. Что происходит на самом деле? Такое впечатление, что мной хотят попользоваться, как известным изделием № 2, а потом выбросить в мазутные речные воды.

Спокойно, сержант, отцы-командиры тебя учили: выдержка и ещё раз выдержка. Ходи, смотри и делай выводы. Что я и начал делать, повинуясь интуиции.

Система охраны объекта была совершена: телеметрические камеры и электроника следили за каждым движением тех, кто находился в зоне «D» и других зонах. Боюсь, что даже мыши трудно проскочить через эти зоны без санкции службы безопасности НИЦ.

Следовательно, если приняты такие беспрецедентные, как пишут журналисты, меры безопасности, то, быть может, и вправду человечество находится на переломе эпох. Эпоха земного притяжения заканчивается и начинается эпоха космическая?

Пока же проблемы земные не давали академику и его группе устремиться ввысь. Эксперимент не удавался. Как я понял, проблема заключалась в том, что реактор античастиц по достижению некой критической точки совершал сбой. Поисками причин этого научного недоразумения и бился коллектив.

— А если мы дело имеем с системой пространственного ограничения? предполагал Олег Стальненко.

— Не о том речь, — горячился Арсений Адамов. — Мы не имеем стопроцентной эффективности термоэлемента.

— А мне кажется, нарушаем последовательность реакций, — утверждал Вольдемар Орешкин. — Алексей Алексеевич, а не попробовать ли нам сначала пропустить ТНКР-1664589 через протоны 115, а уже затем…

Академик, сидя у главного монитора, сосредоточено глядел на экран. Компьютерная версия реактора античастиц, напоминающая южную, напомню, дыню, разрезанную пополам, медленно вращалась вокруг своей оси. Казалось, в огромном академическом лбе, как в котле, варятся вермишели мыслей, лавровые листья гипотез…

Было любопытно наблюдать за человеком, способным гениальным решением пробить брешь в бронированной проблеме Пространства-Времени.

Увы, чуда пока не произошло — академик с огорчением шлепнул себя по переспевшим щекам и, постарев лицом, признался, что пока бессилен разрешить настоящий вопрос.

— Великие платят за искусство жизнью, маленькие — зарабатывают им на жизнь, — иносказательно проговорил Алексей Алексеевич и объявил, что рабочий день закончился.

Коллектив перевел дух и поспешил вон из лаборатории по своим дольным делам. Господин Фаст попросил следовать за ним и я успел лишь отмахнуть рукой удаляющейся Анечке. Она уходила и я заметил, что двигается она, будто танцует.

— Какие впечатления? — поинтересовался сотрудник ГРУ, когда мы вышли из здания.

— Самые положительные, — хмыкнул я.

И какие ещё они могут быть, промолчал, когда чувствую, что события в самое ближайшее время будут развиваться стремительно и, быть может, диковинно. Шкурой ощущаю, что нахожусь в эпицентре будущего научно-технического, скажем так, прорыва, похожего, возможно, на термоядерный взрыв. И это прекрасно: очистим планету от нечисти и вперед, к хрустальным звездам! М-да. Единственное, что смущает, так это вопрос: почему выбрали меня в качестве свидетеля возможного успеха отечественной науки? Кто ответит? Задавать этот вопрос полковнику ГРУ я не стал. Он преследовал некие свои цели, прикрываясь версией о «кроте», и поэтому вести с ним разговоры о душе было бы опрометчиво.

Пройдя по вечерней территории НИЦ, я и товарищ Фаст оказались у небольшого старенького здания. Наш готель для дорогих гостей, пошутил сотрудник разведки. Через несколько минут мне выдали ключ от комнаты на первом этаже, куда я и направился для нужного сна.

— Подъем в семь, — предупредил полковник.

Комната была рассчитана для неприхотливого командировочного: столик с графином и стаканом, стул, койка с казенным бельем. Я выглянул в открытое окно на темнеющие деревья. Звезды только начинали проступать на небе, похожем на тяжелый театральный бархатный занавес. Что за этим занавесом? Кто режиссер этой постановки под названием «Жизнь». Космический мировой разум? БОГ в различных обличиях? Или ТО, что непостижимо для нашего сырого умишка?

Я упал на койку и уставился на выбеленный потолок. Кто бы мне толком объяснил, что делаю в этой дыре, где занимаются проблемами внеземной технологии? Эх, жизнь наша, то ли сон, то ли явь! И, потянувшись, как в детстве, смежил, прошу прощения, веки. Поскольку находился в незнакомом месте, сон был чутким и настороженным. Тем более не покидала уверенность, что вот-вот должны произойти некоторые события, могущие дать ответы на текущие вопросы. И не удивился, когда услышал за окном легкие шаги. Они могли принадлежать только одному человеку — Анечке. Неужели девушка решила потанцевать в местном ДК, а после посидеть на парковой лавочке с определенными целями?

— Тсс, — сказала она, увидев меня в окне. — Прыгай лучше в окно, попросила странным голосом; лицо было встревоженным, как птицы в сумрачных небесах.

— Я боюсь, — пошутил.

Когда оказался рядом с ней, то понял, что девочка находится в странном состоянии, будто её напугали.

— В чем дело? — взялся за ломкие плечи.

— Дед нашел решение, — прошептала.

— Какое решение?

— По реактору античастиц.

— Поздравляю. Можно я тебя поцелую?

Девочка протестующе вскрикнула. Я развел руками — тогда в чем дело? Получив ответ, понял, ситуация усложняется до такой степени, что о последствиях лучше не думать.

— А почему я должен тебе верить, милая моя? — спросил, выслушав сбивчивое объяснение.

— Ты веришь Фасту, да? — взглянула неприятным самовлюбленным взглядом.

— Я этого не говорил.

— Это плохие люди, — проговорила убежденно. — Они хотят использовать разработки деда в своих интересах. У них будет власть — власть над всем миром!

— Таки над всем миром? — рассмеялся в голос

— Да, черт! — капризно топнула тростниковой ногой. — Дима, ты думаешь, я сумасшедшая?

— Ага, — не спорил я.

Итак, что мы имеем? Теплую ночь, желтую грустную луну, горькую полынь и полубредовую девочку утверждающую, что создание реактора античастиц для всех нас пойдет не во благо.

Я остановил Анечку у столба с фонарем и внимательно глянул в её глаза, пытаясь заметить в них разряды безумия. Ничего не увидел, кроме испуга и растерянности.

— Хорошо, — осторожно проговорил я. — Почему бы Алексею Алексеевичу не закрыть проект?

— Он ученый, — просто ответила и пояснила, что дед ничего не хочет слушать. Он одержим идеей прорыва в Пространство-Время и не понимает, что его убьют сразу, когда он выдаст полноценный реактор античастиц.

— М-да, — задумался я. — Откуда ты об этом знаешь, Анечка?

Надо ли говорить, что ответа не получил. Создавалось впечатление, что кто-то из нас двоих помешался — и крепко это сделал. Или употребил наркотическую дурь. Или все происходящее только сон?

— А почему ко мне пришла? — задал очередной вопрос. — Я ведь человек Фаста?

И тут девочка проговорилась:

— Они назвали тебя.

— Кто такие «они»? — зевая, спросил. Вот так всегда: надеешься на слюнявые поцелуйчики и радость общения, а получаешь бредовые измышления малолетней дуры.

? Они,? повторила и посмотрела в небо.

Я тоже туда глянул и ничего не увидел, кроме звезд, разумеется.

Короче, более бестолковой и сумбурной ночки я не проводил в своей жизни. Рядом находилась сексуально-приятная девица, однако я не только не мог сказать ей вечных слов любви, о большем я вообще умолчу, но и чувствовал, что теряю контроль над ситуацией.

То ли делать вид, что ничего страшного не происходит, то ли сдать Анечку в казенный дом, где с помощью электрошока мозги пациента выправляют в необходимом направлении.

? А почему бы нам с ними не встретиться?? предложил я.

Девочка подумала и сказала:

— Встретимся, если они согласятся на контакт.

На этом наша полуночная полубредовая прогулка закончилась. И слава Богу! Аня исчезла, а я вернулся в комнату через все то же окно, матерясь на тех, кто морочит голову таким доверчивым дурехам.

Впрочем, не слишком был удивлен настоящим положением вещей. Нечто похожее должно было произойти здесь, где проводят опыты, связанные с внеземной, повторю, технологией. «Они» — не о космических пришельцах ли речь? Если о них, то наши проблемы выходят за рамки местечкового миропорядка. Не хотят ли представители иных миров вмешаться в наши земные дела? Или наоборот — нуждаются в помощи?

Вопросы-вопросы-вопросы. Зачем их попусту задавать — надо действовать, сержант. И, приняв такое простое решение, засыпаю беспечным сном румяного пупса.

Проснувшись поутру, решаю, что ночная встреча с Анечкой мне привиделась. Воображение у меня щедрое — вот и выдало искаженную информацию.

С этой внутренней убежденностью отправляюсь в зону «D», чтобы продолжить наблюдение за экспериментом века. И встретиться с девочкой, дабы при свете дня получить необходимые объяснения. Хотя какие могут быть объяснения, когда вокруг происходит такая упоительная научно-техническая едрень?

Увидев мою помятую физиономию, господин Фаст поинтересовался самочувствием и задал вопрос о том, не страдал ли я бессонницей и ночными кошмарами? Я решил промолчать о таинственной ночной встрече. Зачем усложнять себе жизнь. (И жизнь всему человечеству?)

День же прошел в пустых хлопотах, в том смысле, что эксперимент века не удавался, а девочка явно избегала встреч со мной. Снова возникло подозрение, что ночная наша встреча померещилась мне от общего переутомления организма.

В конце концов решил не торопить события. Если суждено выручить человечество от всяческих напастей, я это сделаю. Надеюсь, ирония угадывается в этих моих словах?

Когда наступил новый вечер, то обнаружил, что время остановилось. Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Ладно, чему быть — тому не миновать. Не я нуждаюсь в «них», как понимаю, а совсем даже наоборот.

Около полуночи услышал за окном знакомые шаги. Пугливое выражение на лице Анечки исчезло, и я догадался, что произошли положительные перемены.

— Нас ждут, — коротко сообщила.

Я хотел задать несколько вопросов, потом махнул рукой: какая разница, сержант. Действуй по обстоятельствам и все будет ещё лучше, чем можно предположить.

Выходили мы из закрытой территории НИЦ неведомыми тропами. Я лишь подивился умению спутницы ориентироваться на ночной местности. Впрочем, поинтересовался: нормальные герои идут в обход? За нами могут следить, последовал ответ. Я почувствовал, что принимаю участие в неком развлекательном шоу, где мне отведена роль арлекина.

Продравшись сквозь кусты, оказались близ забора с чугунным частоколом. Я уже хотел карабкаться вверх — Аня указала на прореху меж прутьями. Некая сила раздвинула их для удобства прохода. Не пришельцы ли приложили свою неземную силу?

На обочине разбитой пыльной дороги нас поджидал старенький «Москвич». Задребезжал всеми частями и суставами, когда началось движение.

— Доедим ли? — пошутил я.

— Это подарок деда, — нелогично ответила. — На мое семнадцатилетние.

Я покосился на Анечку: ночные тени искажали её беззащитное лицо, и мне на мгновение показалось, что за рулем находится Александра, и, может, от этого почувствовал опасность. Я невольно оглянулся, словно ожидая цепкого преследования, да ночь была темна, как чулан, и спокойна, как ново приставившая покойница в этом чулане.

Когда мелькнули последние неказистые городские постройки, я понял, что устремляемся за город. И это правильно — зачем «им» беспокоить землян своими малопонятными «летающими тарелками». О чем я и спросил свою спутницу, мол, скоро ли встреча с этими задраенными, как наши атомные субмарины, НЛО?

— Дима, — проговорила. — Ты живешь мифами. А все намного проще, — и после недолгой паузы добавила, — и сложнее.

— Но «они» — это «они», надеюсь? — вредничал я. — Или, быть может, ЦРУ? — И предупредил. — Учти, я патриот своих оврагов и буераков.

— Прекрати, — поморщила носик. — И прошу: ничему не удивляйся.

Я рассмеялся: предупреждение очень кстати, это все равно, что предупреждать висельника о том, что вот-вот из-под его ног выбьют табурет.

— Если кто и выбивает табуретку из-под себя, — вывернув руль, заключила Аня, — то это мы сами.

Машина уже катила по ухабам проселочной дороги. Лунный напряженный диск и звезды скрывались за облаками; от света фар ночь казалась обмазанной теплым дегтем. Создавалось впечатление, что мы въехали в огромный чрев вселенского чудовища.

— Аня, — не выдержал я. — Знаешь, что делаешь?

Она не ответила — выключила мотор, и ночная тишина, нарушаемая цвиром пружинистых кузнечиков, оккупировала и наш автомобильчик, и вспаханное поле, и вечные небеса. Прошла минута драматического ожидания, потом вторая… третья…

— И где наши братья по разуму? — решил разрядить обстановку. — Где их черти носят?

— Кажется, они уже здесь, — проговорила, словно вслушиваясь в себя. Здесь, — повторила с убеждением.

— Где? — повертел головой, как непослушный ребенок. — Ни зги не видать. — И вдруг… увидел: наш затрапезный драндулетик, где мы находились, прикрыт куполообразной крышей явно искусственного происхождения, которая подсвечивалась слабым матовым светом. — Сдается мне, что нас уже накрыли, — прокомментировал, — как сачком.

Аня взяла меня за руку, будто пытаясь помочь мне верно осознать происходящее, и я как бы «услышал» внутри себя спокойно-глуховатый чужой голос:

— Нам бы хотелось побеседовать с вами.

— Кто вы такие? — спросил я (тоже мысленно).

— Мы — биологические создания космической энергии.

— Как это?

— Это трудно понять.

— Инопланетяне?

— Пусть будет так.

— Почему не общаетесь с нами в открытую?

— Ваша планета могла бы включиться в систему межпланетных отношений, но уровень вашей нравственности оказался очень низким.

— Не понимаю?

— У вас тяжелое мышление — мышление с большой инертностью. Вы идете по ложному пути и путь этот тупиковый.

— Вы неправы, — во мне заговорил патриотизм землянина. — Мы сознаем свое несовершенство и пытаемся…

— Нет, — прервал меня чужой голос, — не осознаете. Слишком много животного начала.

— Вы можете нам помочь?

— Только в случае угрозы всему вашему биологическому виду.

— Такая угроза существует?

— Да.

— Простите, — «проговорил» я. — Можно сделать рекламную паузу?

Меня прекрасно поняли и мыслительный «контакт» прервался. Я чувствовал, что мои бледные мозги плавятся от напряжения и дикованности ситуации. С одной стороны я полностью контролировал себя и свои чувства, с другой — странная «беседа» с невидимым собеседником. Еще час назад я сомневался, что подобное возможно. Но ведь происходит оно, черт возьми! И свидетелем этого казуса являюсь не один я. Не может галлюцинация быть одна на двоих?

Я покосился на Анечку — она сидела с покойным лицом, освещенным теплым неземным светом. Взглянув на меня, передала мысль, которую можно было оформить следующими словами:

— Все будет хорошо. Веришь?

— Верю, — вздохнул я. — Вот только себе не верю.

— Фома неверующий, — фыркнула. — Они хотят нам помочь.

— Откуда они?

— Они из такого «далека», что невозможно объяснить это имеющимися у нас терминами.

— А почему именно тебя выбрали для общения?

— Не знаю, — улыбнулась. — Спроси сам.

Делать нечего — надо продолжать беседу. Вот только с кем? С биологическими созданиями космической энергии? Я сконцентрировался и вновь «подключился» к невидимому собеседнику.

— Анна нравственна, — ответил он. — Мы не должны вмешиваться в ваши дела, — повторил, — но сейчас возникла угроза вашей планете.

— И в чем она?

— В поисках Новой Энергии вы пошли не эволюционным путем, использовав внеземные технологии. Безнравственные люди хотят использовать Новую Энергию в своих корыстных целях. Если это произойдет, ваша цивилизация обречена.

— Странно, — задумался я, — если вы такие нравственные, почему допускаете у нас войны… кровь… боль?..

— Повторяю: мы обязаны придерживаться Космической Конвенции о невмешательстве.

— Но сейчас же мешаетесь?

— Во-первых, опосредованно; во-вторых, с уничтожением вашей планеты нарушится Великая Гармония Космоса.

Я искренне обрадовался: наконец-то мне понятен побудительный мотив действий пришлых представителей небес. Если вообразить нашу Землю раковой клеткой в организме Макрокосма, то действительно она может наделать больших бед.

— Хорошо, — согласился я, — допустим, вы правы. Тогда давайте конкретизируем проблему.

После того, как узнал, что от меня требуется, понял, что являюсь участником некой научно-технической авантюры, пристроенной спецслужбой. Вот только какой — нашей, родной, или импортной? Почему так решил? Все просто: оказывается, чтобы спасти, ха-ха, нашу планету, нужно утащить реактор античастиц, источником которых является элемент 115. Это в лучшем случае, а в худшем — взорвать опытную установку в лаборатории «D».

Ничего себе космически-энергетические игры, ахнул я и выказал мысль, что воровство есть одна из форм безнравственности.

— Дима, путаешь понятия, — выступила Аня. — Безнравственно завладеть Новой Энергией и с её помощью захватить власть.

— Новая Энергия — это как? — решил себя проверить.

— Элемент 115. Если военные начнут его использовать в своих интересах, то начнется глобальная война. Но прежде, — запнулась, — всех нас ждет ДИКТАТ.

— ДИКТАТ? — переспросил. — Что это такое?

— Форма правления, которая может привести к вырождению всего человечества.

— Бред! — возмутился я. — Откуда знаешь? Не твои ли новые друзья из созвездия Альтаир или какой другой звездной дыры нашептали?..

И мои чувства были понятны. Мало того, что я находился в буквальном смысле «под колпаком», но к этому ещё гналась потрясающая завиральная дурка о ДИКТАТЕ.

Как может человек, находящийся в здравом уме, поверить во все это?

— Почему я должен вам верить? — кричал в голос. — Какие есть на то доказательства?! Анечка, мы участвуем в какой-то мистификации, ты это понимаешь? Почему они сами не разберутся с этим элементом 115?! И почему ломятся ко мне?! Я что — очень нравственный? У меня руки по локти в крови!.. — Это была истерика, некрасивая и нелепая. Наверное, я устал. Не каждый день происходят подобные «контакты» с представителями высшего, подозреваю, разума.

Наконец успокоился. Наступила пауза. Было такое впечатление, что посланцы небес перерабатывают мои горячие, как пирожки, эмоции. Аня посмотрела на меня с разочарованием.

— Прости, — сказал я ей. — Ведь я тоже прав. Почему должен «им» верить?

— Потому, — ответила девушка, — что верю я.

— А ты почему веришь?

— Я была там, — вздернула голову вверх и лицо её, освещенное слабым искусственным светом, показалось мне незнакомым.

Я понял, у нас серьезные проблемы и надо что-то предпринимать. Не пора ли вырываться из банки допотопного «Москвича» и давать активного стрекача? Нет, невозможно. И не нужно. Когда ещё подобное может произойти!

— И что «там»? — решил спровоцировать ситуацию. — Как эти чубрики живут?

Видимо, выполняя чужую волю, девушка снова с помощью мыслей начала передавать информацию. Если её перевести в слова, то рисуется следующая картина параллельного мира: планета, напоминающая Землю. Вокруг неё светящиеся сферы. Первое впечатление — планета искусственная. Равномерный матовый свет, но источник не виден. Воздух чист и свеж. Стены зданий подвижны, словно многомерны. Живущие на этой планете напоминают энергетические сгустки, похожие по конфигурации на призраки людей. Впрочем, формы инопланетные существа могут принимать любые, какие им необходимо. Способ общения — мыслительный. У них нет государства и границ, а есть любовь и дети. Они не считают акт воспроизведения нового организма любовью. Это — дело. А любовь совсем другое. Это — обмен информацией и знаниями. Только тот, кто любит, распространяет свет знаний вокруг, чтобы окружающие не находились во тьме зла. Информацию получают в экстазе, которого не знает человек. Дети выглядят как информация, которую они получают. Смерти в земном понимании не существует. «Они» просто завершают один этап и переходят к следующему, то есть жизнь бесконечна. Смерть — это спекуляция животного ума. По их мнению, обитатели нашей планеты живут в иллюзии своего величия. Человечество настаивает на своей исключительности, мотивируя таким образом свое право делать все, что ему заблагорассудится, и тем самым губя себя. Путь познания людей ужасен, и только когда он переменится, тогда и человек нравственно поменяется.

И вот спрашивается: какие чувства должен был испытать я, человек разумный, воспитанный советской атеистической школой и такой же армией? Правильно — самые положительные. Возможно, душа и принимала иные потусторонние миры, да вот разум, надежно забронированный в мозговом сейфе, отказывался это делать.

Это происки ЦРУ, говорил я себе. Ведь меня предупреждали, что за Новой Энергий, основанной на элементе 115, идет охота. В чем я сам мог недавно убедиться, если вспомнить американизированного банкира Ника Хасли из «ARGO».

Известно, что янки могут создавать аномальные явления. Может, я и Анечка стали жертвами такого эксперимента?

Разумеется, эти мои мысли «прочитывались», и поэтому не удивился, когда «услышал» голос:

— Повторю: мы придерживаемся принципа нейтралитета, однако в данном случае вынуждены вмешаться. — И после паузы. — Мы может отправить вас двоих в ближайшее будущее. Оно наступит в том случае, если Новая Энергия окажется в руках безнравственных людей.

— В ближайшее будущее? — переспросил я. — Каким образом?

— Ваш мозг и ваша душа будут находится в телах других людей, имеющих свои биографии. Это делается в целях их и вашей безопасности. Предупреждаем: вариант этого будущего смертельно опасен, однако вы сами должны убедиться в потенциальной катастрофе.

«Выслушав» всю эту запредельную ахинею, я глянул на Анечку с немым вопросом: готова ли она совершить путешествие в это самое опасное ближайшее грядущее?

— Да, — промолчала она.

— Да, — повторил я. И, не удержавшись, поинтересовался, какой ожидает нас временной сдвиг вперед?

— Год!

Я пожал плечами: неужели за это время можно натворить таких дел, что проблемой должны заниматься внеземные цивилизации? Ну-ну, это даже любопытно, что нас ожидает 20 июня 20….. года?

Это была моя последняя осознанная мысль — перед глазами пыхнул солнечный энергетический столп, вбирающий меня всего, как в воронку другого бытия и другого времени…

я иду по улице. Лица людей на этой летней улице — лица приговоренных к насильственной смерти. Я иду по улице — и знаю, что у меня тоже лицо приговоренного к смерти.

Я иду и вижу на перекрестке бронетранспортер, рядом с ним солдаты национальной гвардии. Они в серой форме посредственности. У них вместо глаз — бельма, но, кажется, они меня хорошо видят?

— Эй ты, без номера? — ор офицера. — Руки на голову! Стоять!

Гвардейцы толкают меня на бронь боевой машины. Бронь тепла от солнца, как крыша. (В детстве я любил сидеть на летней крыше, рвать яблоки и смотреть в чистое небо.)

Чужие исполнительные руки обыскивают меня. Но что можно отобрать у человека, если отобрана у него свобода?

— Почему без документов? — крик за спиной. — Может, ты ещё и не стерилизованный? — и удар кованным ботинком в пах.

И я кричу от боли. И просыпаюсь в своей комнате. Я лежу в белых простынях и слушаю тишину. Календарь, на котором изображено военное сыроватое лицо нового порфироносца, утверждает, что сегодня — 20 июня 20….. года.

Как можно быстро потерять свободу, говорю я себе и вдруг слышу в общем коридоре бой подкованных ботинок. И после — удары в дверь. Но я лежу, обессиленный от страха и сна. Лежу, будто мертвый. Лишь слышу стук сердца, он все громче и громче. И я пугаюсь от мысли, что мои сердечные перебои будут приняты, как призыв к неповиновению.

И все-таки просыпаюсь от страха и настойчивого стука в дверь. Господи, говорю я себе, сделай так, чтобы я не умер от кошмара сна. Хотя, может, такая смерть лучше, чем смерть от обыденного бреда?

Я бреду к двери. В коридоре солнечный столп, как памятник детству. (Я помню себя маленьким на летней эстраде: я играю на охрипшем пианино, а внизу в сияющем свете счастья лица красивых людей…)

Открываю дверь — это Анна, моя любимая и единственная.

— Ну, соня, — чмокает в щеку, проходит сквозь солнечный столп, уходит в кухню. — А я тебе что-то принесла.

— А почему стучала? — спрашиваю и тыкаю в кнопку звонка — тишина. Опять электричество отключили, — вздыхаю. — Обещают счастье от Новой Энергии, а света нет.

— Иди сюда, — кричит любимая из кухни.

Я тороплюсь на призыв, останавливаюсь на пороге — не верю своим глазам:

— Бог мой, Анна? Молоко? Откуда?

Из грелки моя единственная выливает в банку молоко. Его белый цвет напоминает другие времена, когда текли молочные реки, и нам казалось, что так будет вечно.

— По карточкам, что ли?

— Тсс, — смеется, корча рожицу. — Быстренько проведет антиправительственную акцию, — передает мне банку с молоком. — Пей-пей, родной.

— А ты?

— Я уже пила, — в зрачках радужный знак любви.

— Спасибо, любимая, — и пью.

— Вкусно?

— Резиной пахнет, — перевожу дыхание. — Но настоящее. По карточкам, да?

— Дурачок, — улыбается, ладонью трет мой щетинистый подбородок. — У соседки мальчик умер. Годик ему было. Сделали неудачно лоботомию…

— Ааа! — крик отчаяния рвет мое горло; сила отвращения швыряет меня к фаянсовому умывальнику. Он бел, как страх. Меня рвет молоком и страхом. И сквозь мучительные рвотные резиновые судороги, сквозь слезы я вижу: больничный двор, колодец двора и там, на его дне, те, кто не пожелал добровольно выполнять Постановление о Всеобщей Стерилизации № 260300/20. Я вижу человеческие обрубки в бетонированном мешке — вижу сломанные, как игрушки, судьбы в рвотной попытке жить.

Потом успокаиваюсь: времена не выбирают — в них живут. Я обнимаю любимую и единственную и мы падаем на мятые простыни. Страх смерти возбуждает необыкновенно и мне кажется, что мы любим друг друга вечность. Потом лежим в тряпьях простыней и я смотрю на потолок. Он тоже по цвету белый.

— Прости, родной, — теплое дыхание. — Мы все сошли с ума. Мы сами выбрали этот путь. Но мы будем любить, чтобы не происходило.

— Нет.

— Что? Не будешь меня любить?

— Не буду, — и перевел взгляд с потолка на живую ткань любимого лица.

— Почему? — удивление.

— Потому, — отвечаю, — что мне сегодня исполнилось тридцать три года.

— Что?! — отшатнулась. — Нет! — прошептала. — Нет! — сказала. Не-е-ет! — закричала и от ужаса прикусила губу, и её провизорская кровь окропила обманчивую чистоту нашей жизни.

Почему же так переживала моя любимая и единственная девушка? Все очень просто — все, кто достигал возраста Христа были обязаны пройти операцию на мозге в интересах государственной безопасности. Такое решение было принято на весеннем референдуме, а народное волеизъявление есть основа национальных интересов, объявила группа военных, называющих себя ДИКТАТом.

Поспешные операции по лоботомии частенько приводили к трагическим результатам. Больницы были переполнены теми, кому неудачно пытались стереть память о недавнем прошлом, когда люди были свободны и счастливы.

— Не делай этого, — просила моя любимая. — Я не хочу, чтобы ты был идиотом.

— А что делать? Ты же знаешь, кто не выполняет Постановление, тому делают стопроцентную лоботомию, — напомнил я. — Даст Бог, мне повезет.

И вот я уже в районном пункте Стерилизации. Обшарпанное здание, обшарпанные коридоры, обшарпанные люди в них… Старенький врач встречает меня с радостью:

— Все будет прекрасно, молодой человек. Сегодня мы освободим вашу память от лишней информации. — И хихикает. — И вы почувствуете себя другим человеком.

Я смотрю на белый кафель ординаторской, на кушетку с липкой клеенкой, на металлический отсвет хромированных инструментов и прошу:

— Доктор, а нельзя ли это сделать завтра.

— Завтра?

— У меня концерт вечером. Я — дирижер оркестра.

— Голубчик, какая может быть сейчас музыка? — удивляется врач. — А Постановление? Вы хотите, чтобы я его нарушил?

— Я понимаю, доктор…

— Если что, из меня последнюю душу…

— Обещаю — буду после концерта!

— Какие могут быть концерты? — задумывается старенький врач.

— Клянусь!..

— Не нужны мне ваши клятвы, — отмахивается. — Все клянутся, — с тревогой посмотрел в окно, — кому не лень.

— Это мой последний концерт, — защищаюсь из последних сил.

— Матушка жива?

— Да, конечно, — вру я.

Старенький доктор подходит к умывальнику, пускает воду, потом манит меня пальцем к себе. И я иду к нему, доброму сатрапу. Иду, потому, что живу надеждой на чудо.

И оно происходит — и наступает вечер. Я стою за дирижерским пультом, за моей спиной темный зал. Он практически пуст — слушатели пришли, но их очень мало, их почти нет. (Какие могут быть концерты?)

И тем не менее мои руки живут, и летит в свободном полете над пюпитром моя дирижерская палочка. Волшебная палочка. И звучит великая музыка, и будет она звучать пока есть надежда. Но есть ли эта надежда? Я знаю, она есть, потому, что несмотря ни на что мой оркестр играет. Они играют, мои коллеги! Я вижу их родные лица, свободные лица свободных людей. Мы побеждаем всякий раз, когда собираемся вместе, чтобы играть. Пусть зал безмолвен и мертв. Пока есть музыка, есть и мы, сопротивляющиеся агрессивной посредственности.

Но взвизгнули тромбоны, но заплакали скрипки, но вскрикнули флейты. Я вижу тряпичные испуганные лица оркестрантов. И оглядываюсь: по проходу зала шли гвардейцы — они шли несокрушимой, бронированной стеной. Свое оружие несли, словно фанфары — бравые фанфаристы режима.

— Всем стоять! Руки за голову! — командовал офицер, точно явившийся из моего сна.

— Извините, — поклонился я. — У нас есть разрешение на этот концерт.

— Пид-д-драс — это раз! — рявкнул человек с лицом удавленника. — А два: скажи — «кар-р-раул»!

— Позвольте, я не понимаю…

— «Кар-р-раул», я сказал!

И я, чувствуя в груди сгусток стыда и унижения, фальцетом вскричал:

— Кар-р-раул!

И темный свод консерватории лопнул от сытого хохота, и обрушился на меня злорадством и ненавистью, смял и уничтожил.

— Проверка документов! — Гвардейцы крушили пюпитры, стулья, инструменты. — Стоять! Кто из вас ещё не стерилизованный?!.

Я стою у дирижерского пульта и вижу, как в дурном сне, вижу разгром оркестра. Я возвышаюсь над миром, над родными людьми, но я тоже бессилен, как и они. Хрустят кости, хрустит дерево, хрустят души. Со всех сторон несется варварская костоправная музыка.

Потом я вижу: маленький затрапезный флейтист воровато выпростает из внутреннего кармана фрака игрушечный пистолет. И поспешно так — тыкает дуло в свой гордый рот.

— Взять его! — ревет офицер, находящийся где-то рядом со мной.

Его приказ не успевают выполнить: голова флейтиста лопается нелояльными к режиму кровавыми ошметками. И темный свод снова обрушился, содрогнувшись от ужаса и криков.

А что же я? Я увидел внизу, на уровне своих рук, я увидел офицерское и потное, пористое и мясистое… И с отвращением увидел, как жало моей волшебной дирижерской палочки вонзается в округленное глазное яблоко врага.

Дальнейшее помню плохо — отключили свет. Нам обещали новые счастливые времена с Новой Энергией, а свет в помещениях отключали в самые неподходящие моменты. В данном случае, мне повезло: отключили свет и я бежал из родной консерватории.

Город тоже был черен — энергию экономили в государственных целях, готовя широкомасштабную рекламную акцию в честь создания Новой Энергии, способной изменить весь мир.

Бежал я долго, теша себя иллюзией, что можно убежать от страха, разлагающего живую плоть. После осознал себя у длинного бетонного забора. За этим забором находилась больница, где работает мой любимая и единственная. Если есть спасение, то только в ней. В противном случае, меня, преступника, бросят под хирургический нож и через час он уже будет валяться куском казенного мяса в бетонном колодце беспамятства.

Увидев меня, любимая не удивляется, лишь спросила:

— Что это у тебя в руках?

Я поднимаю руку к лицу — в руке дирижерская палочка с запекшей киноварью, похожей на кровь. Впрочем, это кровь, похожая на киноварь.

— Это волшебная палочка, — отвечаю и рассказываю о том, что случилось на моем последнем концерте. — Нам же разрешили играть, — не понимаю. Почему же они так поступили?

— Это их время, — отвечает Анна, — и они будут поступать так, как считают нужным.

— И что делать?

— Бежать! — и смотрела с надеждой на меня.

— Куда бежать? — не понимал. — Они везде, они всюду. У них система контроля, ты же знаешь.

— Тогда почему ты здесь?

— Мне страшно.

— Страшно?

— Страшно одному… умирать…

— Умирать? — посмотрела непонятными глазами. — А так жить не страшно?

— Я тебя люблю, — сказал я.

— Ты не любишь молоко от мертвых детей, — сказала она. — Ты убил офицера национальной безопасности. Ты исполняешь Моцарта и Баха, когда надо играть марши. И ты ещё на что-то надеешься?

И ответ на этот вопрос последовал незамедлительно: взвыла сирена тревоги.

— Это за мной, — догадался я.

— Нет, это за нами, — и приказала идти за ней.

И я пошел за ней, любимой и единственной, по бесконечному больничному коридору, и нас преследовал механический монотонный голос оповещения:

— Всем оставаться на своих местах!

Приказ мы выполнили у грузового лифта. Пока ждали прихода кабины, показалось, что время остановилось — мертвое, молибденовое по цвету.

Наконец лифт остановился — в нем было наше спасение. Открылись створки дверей и мы шагнули в кабину.

— Куда мы? — спросил, чувствуя, как кабина с нами погружается вниз.

— В преисподнею, — улыбнулась Анна.

Да, это была преисподняя для тех, кто наконец получил полную свободу от жизни. На металлических стеллажах стояли гробы — разные, дешевые, из сосны, и дорогие, из ореха. Анна кинулась к компьютерному пульту.

— Что хочешь сделать? — спросил я.

— Я хочу поиграть, — улыбнулась. — Помнишь, мы играли: «умри-воскресни»?

— Помню.

— Вот и хорошо, — и я увидел, как к стеллажу подкатила механизированная тележка, и в её пазы въехал один из гробов.

— Анна! — отступил я.

— Ты хочешь, чтобы тебя стерилизовали?

— Нет, но…

— Ведь не мечтаешь, чтобы из тебя вырезали мозги, — закричала моя любимая, манипулируя у пульта.

Крышка гроба приоткрылась. Там лежал труп — его дутые щеки были покрыты греховными румянами.

— Нет, но…

— Ты тогда будешь мне не нужен, — говорила. — Мертвые мы не будем нужны друг другу.

Я посмотрел на неё — у Анны были веселые и яростные глаза победительницы.

— Что должен делать?

— А ты не знаешь?

— Знаю, — ответил.

Я — умер. Я лежал с трупом и, кажется, умирал от трупного запаха и страха. К счастью, образовалась щель и мир наблюдал через нее. Поначалу видел металлическую стену, потом секундная задержка — скрежет металла, удар и гроб снова вбился в некие пазы, словно в капкан.

Зачем так жить, спросил себя. И не ответил на этот вопрос. Через щель пробился свет, похожий на лезвие скальпеля.

— Ну, шо мы тут имеем? — услышал старческий голос и увидел рябь голенища кирзового сапога.

- № 260554, на обследование, — ответила Анна голосом дисциплинированного медперсонала.

— А шо там, наверху, гонзятся?

— Руководство, должно быть, прибыло.

— Руководство уважать надо, дочка, — сказал старик. — А ты спирт забыла. Нехорошо.

— В следующий раз…

— Раза другого может и не быть. — И вопросил. — Где мое орудие труда?

— Я вам обещаю, — испуганный голос любимой.

— Инструкции нарушать нельзя, — я снова увидел рябь кирзового сапога и почувствовал движением над гробом; через секунду лезвие хромированного штыря пробило потолок гроба, с хрустом впиваясь в грудную клетку покойника. — Порядок, дочка, — услышал сквозь обморок. — Прежде всего — порядок. А у нас?.. Порядок — это когда все покойники. — С усилием вытаскивал штырь из гроба. — У, зараза, увязла под самый корешок!

Потом заскрежетали суставы механизма — гроб заскользил вниз. Я почувствовал на лице и руках липкую краску. Краску? Нет, это была кровь мертвая, тяжелая, черная кровь. Она хлюпала подо мной. Или это я плакал, проткнутый насквозь штырем? И я закричал, и кричал, и не слышал, что именно кричу. Почему? Потому, что молчал. Трупы, как правило, молчат.

Потом я вижу над собой лицо, оно мне знакомо, как небо детства.

— Ну, родненький, воскресни, — Анна тянет меня за руку. Выбирайся-выбирайся!

— Воскресни! — выползаю из-под трупной туши, затем — из гроба. Спиной упираюсь в новую металлическую стену и начинаю истерично хохотать. — Ха-ха, воскресни! Я что — Христос?

— Что с тобой? — слышу сквозь лай смеха. — Ты весь в крови. Переодевайся, прошу тебя.

— Зачем? Всюду стены, — бью кулаком по металлу. — Мы снова в гробу, только большом. Для двух индивидуумов, ха-ха!

— Молчи! С ума сошел?

— А ты? Ты не сошла?.. Почему без спирта покойников поставляешь?! меня рвет желчью смеха. — Нехорошо.

— Идиот! — жесткая отрезвляющая пощечина. — Переодевайся, я тебе говорю.

— Не бей, — прошу, — мне больно.

— Больно — значит, ещё жив.

— Ты уверена, — начинаю рыться в чужих одеждах. — Тогда ударь ещё раз.

— Зачем?

? Чтобы я понял, зачем мы живем.

И она, немилосердная, ударила по другой щеке. И это отрезвило меня окончательно. Я понял, что у нас есть шанс на спасение. Мы покинули фургон, перевозящий гробы, и бежали по темному, ставшему чужим городу — бежали в неизвестное.

… Железнодорожный вокзал ещё жил прошлой жизнью — ходили живые люди, суетились у касс, ели вареных кур, слушали бравурные марши. Я стоял в тени дерева и наблюдал за сутолокой. Там была моя любимая Анна. Господи, молился я, сделай так, чтобы она вернулась. Хотя зачем мертвым билеты в счастливое будущее?

Вдруг вижу: волнение и страх пассажиров. Гвардейский патруль волок избитого человека. Он хохотал и строил миру рожи. Он был похож на меня в своем безумном смехе. Потом вырвался и заплясал в центре зала. Танец счастья? Солдаты принялись бить его прикладами. Сумасшедший не понимал и продолжал хохотать. Наверное, он и вправду был счастлив?

Нам тоже повезло: Анна купила билеты, и мы сели в тихое купе спального вагона, пропахшее кожей, пылью и влажными простынями. Вагон был полупуст; пассажиры говорили шепотом, будто рядом был покойник. А мы молчали, я и моя любимая. О чем говорить? Если все ясно без слов. Мы молчали и смотрели в окно на блеклый и выморочный мир вокзала.

— Провожающим освободить вагон! — прокричал проводник.

Провожающих не было. Лишь начинался дождь. В дождь хорошо уезжать есть надежда вернуться. Вернуться?

— Мы вернемся, — улыбнулась Анна, — ты мне… — и не договорила: на вокзал врывался штурмовой отряд специального назначения. Они врываются, маркированные убийцы, и тотчас же открывают огонь из плазмоидов — оружия нового поколения. Электрические разряды пробивают тела пассажиров. Мир вокзала взрывается криками, кровью, стеклярусным обвалом ажурных окон…

Потом агонизирующий мир пропал — и наступила ночь, и в этой ночи били колеса состава на стыках: во спасения себя… во спасения себя!.. во спасения себя?..

Я опустился на колени и уткнулся в теплый живот родного человека.

— Прости меня, — сказал я.

— И ты меня прости, — её руки лежали на моем беззащитном затылке. — Ты знаешь лозунг дня? — спросила.

— Знаю. Лозунг дня: затылок — самая удобная площадка для строительства нового человека.

— Но ты никогда не будешь у меня новым человеком, — поцеловала меня в макушку.

— А кем я буду?

— Ты?.. Ты будешь человеком деревьев.

— Что?

— Деревья умирают стоя, — объяснила. — А потом из них делают скрипки.

— Или гробы, — напомнил я.

Потом мы уснули — и спали под спасительную мелодию колес, тукающих на стыках нашего нового пути. Или это пульсировала кровь в коррозийных от страха венах? Или это был стук в дверь купе. Я просыпаюсь — и открываю её. И вижу — маму.

— Мама? — удивляюсь. — Ты тоже этим поездом. Ты ведь умерла?

— А я тебе принесла молочка, сын, — села у моих ног, как в детстве. Ты любишь молоко, я знаю.

— Я никогда не любил молоко.

— Не спорь. Оно полезно для здоровья. Мне выдали за ударный труд.

— Тебе сделали лоботомию и ты умерла! — закричал я. — Ты забыла?

— Лобомисты никогда не умирают, — удивилась мама. — Они живут вечно и счастливо.

— Но тебя нет. Тебя бросили в братскую могилу, как отходы неудачного эксперимента.

— Глупыш, — улыбнулась. — Мы были первыми. Новая Энергия — это власть над миром.

— Мама, ты ничего не знаешь, — страдал я. — Мир сошел с ума. Вас, первых, обманули, как детей. Вы находились в путах иллюзий!

— О чем ты? — мама качалась в такт движению поезда. — Ты раньше был хорошим мальчиком, а теперь что?

— Что?

— Не хочешь добровольно выполнять Постановление ДИКТАТА?

— Не хочу! Не хочу быть, как все.

— Надо сын, надо, — и я увидел в её руках скальпель. — Надо быть, как все.

— Мама! — закричал, втискиваясь в угол купе. — Я твой сын!

— Это не больно. Я удалю только одну дольку мозга, — взмахнув скальпелем, наклонилась в сторону соседней полки. — Это все она, сумасбродка, сбила моего мальчика с пути истинного. Вот выколю ей глаза, будет знать.

— Мама! — и бросившись на руку, держащую скальпель, пробудился от собственного крика и потного страха.

По-прежнему били колеса: во спасения себя! Обезлюженное мутное пространство растворялось за окном. Анна спала — глаза её были приоткрыты и казались планетарными сферами.

В дверь купе постучали — это был проводник, моложавый, веселый, с беглым преступным взглядом. Поверх фирменного пиджака напялил бронежилет.

— Желаете чаю? — спросил.

— Можно, — согласился я.

— А чаю нету, — развел руками. — Хотите яблочек, Наливных, бархатных, — и высыпал из фуражки мелкие фруктовые шарики. — Для молодоженов ничего не жалко. Райские яблочки.

— Спасибо, — поморщился я.

Когда проводник удалился, я, задумавшись, взял со столика яблоко, надкусил его и фыркнул ядовитой кислотой.

Анна прыснула, проснувшись. Смотрела на меня веселыми и стойкими глазами:

— А вот почему он в бронежилете?

— Стреляют, наверное.

— Кто?

— Террористы, понимаешь.

— А ты их видел?

— Видел, — твердо проговорил я. — Показывали по межнациональному каналу.

— Прекрати, — поморщилась то ли от яблока, то ли от моей глупости. Если кто и террористы, то это мы с тобой, милый.

— Мы?

— Да, я и ты.

— Почему?

— Потому, что билеты у нас на самолет, — засмеялась.

… И наступил полдень, дождя уже не было, у горизонта плавали топленые солнцем облака. Поезд тормозил на каком-то диком полустанке. Внизу плыло бескрасочное мокрое поле; вдали угадывался лес. В жиже проселочной дороги увяз странный механизм, похожий на трактор. Возле него стоял человек в безмерном дождевике.

— Это мой брат, — суетился проводник в тамбуре. — Он вам поможет. Торопливо сдирал с себя бронежилет. — Передайте ему эту жилетку, черт!

— А вы уверены, что здесь безопасно? — завал я глупый и лишний вопрос. — Сколько до границы?

— Самый раз, милые мои, — твердил проводник. — Прыгайте и все будет лучше, чем думаете. Дальше поезд все равно не идет.

И мы с Анной прыгнули на гальку насыпи. Состав дрогнул и попятился в ту сторону, откуда мы приехали.

— Помогут вам! — кричал проводник, отмахивая рукой на брата.

Когда поезд пропал в полуденной синеве дня, мы медленно спустились на проселочную дорогу. Брат проводника был мрачен и глуховат. Вырвав из моих рук бронежилет, кинул его в кабину трактора, потом кивнул нам, чтобы садились.

— Как вы здесь живете? — спросил я.

— Деньги, — сказал брат.

Анна вытащила купюры и передала ему, взглянув на меня. Я понял, что мне лучше молчать, как трупу.

Через час мы въехали в странное хуторское поселение. Его жители ходили в бронежилетах. Это было поселение, где жили те, кто сопротивлялся режиму сопротивлялся с оружием в руках.

— Теперь я верю, что нам могут помочь, — проговорила Анна.

— Думаешь? — и поднял голову: небесный купол, обрамленный верхушками деревьев, отсвечивался праздничным светом. — Красиво. Кажется, нас любит небо?

— А мы любим его, — и взяла меня за руку.

Потом брат проводника привел сухожильную женщину, она была помятая и старая, как газета, но взгляд был чистым и свободным.

— Убегаете? — спросила равнодушно.

— Да, — ответили мы.

— Деньги, — протянула руку.

Анна снова вырвала из сумочки купюры, с заметной нерешительностью протянула их… Женщина усмехнулась:

— Не бойтесь! Не бывает кары, длящейся дольше жизни, — и пригласила нас в деревенский дом.

Там мы сели за длинный общинный стол и перед нами поставили чугунок с картофелем. Я взял картофелину и, обжигая десны, вспомнил, что когда-то был счастливым.

— А ты заметил, — сказала Анна, — у них нет ни газет, ни книг, ни телефона, ни радио, ни ТВ.

— У них есть оружие и бронежилеты, — заметил я.

— Счастливые люди, — вздохнула любимая. — Почему мы так не можем жить?

— Не знаю, — пожал плечами.

Тут ударила дверь — входила сухожильная женщина и мужчина. Он был в старой форме таможенной службы, поверх кителя — бронежилет. Взглянул на нас философским взглядом:

— К тирану иди с головой, возложенной как бы на блюдо, но руку, несущую блюдо, согни! Тогда голова уцелеет.

Я посмотрел на таможенника:

— А блюдо-то где?

Он хныкнул и резким, профессиональным движением вырвал из-за спины автомат. Пули с барабанной дробью рассыпались над нашими головами. (Лоб удобная площадка для барабанных палочек калибра 5,45 мм).

— Молодец, — похвалила его женщина. — Но они умрут не сейчас.

— Да? — таможенник дунул в монокль ствола. — Тогда я больше не буду.

— Позвольте, — возмутился я наконец. — Мы платим деньги, а вы…

— Зря промахнулся, — сокрушенно вздохнул таможенник. — Если бы попал, ты бы не умничал.

— Хватит шутки шутить, — проговорила женщина. — Пора идти. Или будет поздно: границу перекроют Энергетической установкой «Паутина».

— «Паутина»? — переспросил я. — Красиво.

… Мы быстро шли по лесной дороге. Вокруг пели даровитые птахи. В дальней стороне громыхал гром.

— Дождь? — спросил я у таможенника.

— Граница, — пожал плечами. — Скоро совсем дело будет плохо. Туда пути не будет, — кивнул в сторону горизонта. — Вы последние.

Через час я заметил, что Анна притомилась. Она спотыкалась и загнанно дышала. Потом присела у дерева:

— Прости, устала.

— Потерпи, — протянул руку.

— А если мы не дойдем?

— Дойдем, — и пошли по тропе, но взявшись за руки, точно дети.

Мы шли и путь наш казался бесконечным. Мы шли, пока Анна удивленно не спросила:

— А где же наш провожатый?

И услышали совсем рядом — громкую, агонизирующую автоматную очередь. И, отшатнувшись поначалу от опасных звуков, все-таки, кинулись в сторону беды. И увидели: над вязкой болотной жижей воздушные лопающиеся пузыри.

— Боже мой, — проговорила Анна. — Я не хочу умирать в болоте.

— Если мы умрем, — пообещал я, — то только в небе.

Потом мы вышли на пространство, залитое прозрачной водой. И нам казалось, что мы идем по воде. Небо над нами было беспечальным и свободным, оно отражалось в воде и казалось, что мы идем по небу.

Мы шли к лезвию горизонта и жили надеждой, что дойдем до этого горизонта.

Неожиданно увидели впереди праздничный воздушный шар. Он выплыл из-за леса, словно торопясь к нам на помощь. И мы это понимаем, и восторженно вопим, и толкаем друг друга, и бежим навстречу ему… бежим, брызгая освещенной небом водой…

Рукотворный электрический разряд, похожий на жало гигантской земноводной твари, пробивает непрочный, легковерный праздник души. Воздушный шар вспыхивает факелом и падает огненными ошметками вниз. А мы стоим и смотрим, как чадит наша надежда. Нам ничего не остается делать, как стоять и смотреть…
		«Раз в году я даю себе право на скорбь,


		в этот день я небесные окна закрою,


		изгоню синеву,


		и взойдет надо мной скорби черное солнце».


Я открываю глаза — черная глубокая ночь накрыла машину и нас в ней: Аня спит за рулем, дыхание спокойное и тихое. Я чувствую себя, как после наркоза. Тело непослушное, а память лихорадочно пытается восстановить прошлое и… будущее. Я вспоминаю нашу невнятную поездку на это поле. Потом — «беседа» с неким внеземными силами, называющих себя биологическими создания космической энергии, которые утверждали, что нашей планете угрожает опасность со стороны безнравственных военных. Разумеется, я не верил и меня вместе с Анечкой отправили в недалекое будущее. Там я был каким-то кисейным интеллигентом, умеющим только размахивать дирижерской палочкой. Если все это правда, то будущее действительно у нас поганое лоботомия, как метод управления народными массами, не самая приятная перспектива.

Черт знает что! Нет слов, сержант! В такую маловразумительную и топкую, как топь, историю я никогда не попадал. Кто бы мне объяснил, что на самом деле происходит? Кто оказывает влияние на мои мозги и душу? НЛО? ГРУ? ЦРУ? ФСБ? Ну и так далее.

Я выбрался из старенького «Москвича» и, отойдя в сторону от него метров на десять, освободил мочевой пузырь. Струя мочи ударила в пыль и подняла облачко, подсвеченное мертвым светом луны. Я перевел дыхание: ничего, ещё поживем во славу себя и всего человечества, лишь бы докопаться до самой до сути происходящих событий. Помнится, начинались они именно в такую ночь — была такая же безжизненная луна и был неживой голос Санька, сообщающий, что мой лучший друг погиб. Все последующие события развивались в духе нормальных криминальных разборок. Тогда и подумать нельзя было, что обстоятельства изменятся до такой степени, что я буду принимать участие в неких запредельных экспериментах. И что теперь? Как сказал кто-то из великих философов: «В трудных обстоятельствах сохраняй рассудок». Очень своевременный совет. В моей голове полный раскардаш. Наверное, так сходят с ума, сержант?

Вернувшись к авто, обнаруживаю, что Анечка проснулась, посмотрела на меня здоровым оптимистическим взглядом:

— Ты гулял?

— НЛО искал, — буркнул. — В трусах, — нагрубил.

— И я поищу, — сказала.

Вел себя так по той причине, что видел: Анечка чувствует себя, как юная пионерка в нашем недалеком прошлом, твердо уверовавшая в незыблемость великих идей коммунизма. Раньше были эти противоестественные идеи, теперь другие — не менее странные. И что же? Пионерская восторженность как была, так и осталась. Должно, так проще жить? Верить — и никаких проблем.

— Что будем делать? — спросила Аня, садясь снова за руль.

— В каком смысле?

— По нашей проблеме, — и подняла глаза вверх.

— Взорвем все к черту! — отрезал. — И себя тоже!

— Это идея, — и повернула ключ в замке зажигания.

А какие я должен испытывать чувства? Чувство глубокого удовлетворения от невнятного общения с теми, кто утверждает, что они есть космическая миссия. Да, они отправили нас в будущее — оно опасно и неприятно, однако можно предположить, что «они» его сконструировали с целью заморочить нам головы. С восторженными дураками проще иметь дело, не так ли? Или это воздействие вполне земного психотропного оружия нового поколения?

— Дима, ты, как сапог, — в сердцах проговорила Анечка, когда я поделился своими сомнениями. — Какие тебе ещё нужны доказательства?

— Разберемся, — буркнул я.

— Ты мне нравился, — на это сказала девочка. — Теперь не нравишься.

Я засмеялся: детский сад, где под кроватями стоят ночные горшки. Эти «горшки» окончательно расстроили мою спутницу. Аня закричала, что она взрослая, и больше общаться со мной не будет. Не будет — и все!

— Будешь, — дразнил её. — Кто твои НЛОшкам поможет? Только я!

— Дурак! — чуть не плакала; в своем максималистическом гневе была прелестна.

— Можно подарить герою поцелуй, — смеялся я, — прежде, чем он пойдет штурмовать НИЦ!

— Ах так! — мстительно сжала губы. — И никакой ты не журналист!

— Журналист, — продолжал дурачиться. — Лучшее перо России.

— Нет, — проговорила девочка. — Дед сказал, тебя взяли, чтобы ты его убил.

Я поперхнулся от неожиданности, смех, как кость, застрял в горле. Анечка показала мне язык — он мелькнул, как удавка вокруг шеи висельника.

— Шутишь? — клацнул зубами. — Так и сказал, и лично тебе?

— Нет, кому-то по телефону.

— Посмеялся, наверное? — я был искренне озадачен: что ещё за новый зигзаг в этой искрящейся, как бикфордов шнур, истории?

— Не знаю, — ответила моя юная спутница. — Он сказал: «уже прислали дьявола по мою душу».

— А дьявол — это я? — возмутился.

— Похоже, ты, Дима, — улыбнулась с издевкой. — Чужие здесь не ходят, а ты вот пришел.

— Дура, — проговорил от бессилия что-либо понять. — Останови машину к черту!

Девочка оказалась с характером — подпрыгивающий на колдобинах «Москвич», убыл в сторону бледных огней городка, и я остался один на ночной дороге. Кроме Анечки, ни одна живая душа не знала, где я нахожусь, и от этой мысли мне стало легко и свободно. Ни одна живая душа, сержант! И ты волен выбирать путь, находясь по немыми небесами. А если не возвращаться в НИЦ, рассуждал я, все там настолько запутано, что возникает единственное желание действительно взорвать секретную лабораторию «D» к чертовой матери! Зачем человечеству это головная боль — Новая Энергия?

Предположим, что ночная история с НЛО правдива, как придорожная пыль под моими ногами. Очистительный взрыв — и мы продолжаем жить… у пещеры! Может, этого и добиваются наши «братья по высшему разуму»? Пещерных особей легче напугать и проще приучить. Ведь в записях журналистки Стешко есть предупреждение о том, что многие внеземные цивилизации настроены по отношению к нам агрессивно. И за что нас любить — если мы сами себя не любим. И крепко не любим, если верить небесным прорицателям, отправившим меня с Анной в близкое будущее.

Однако скорее всего мы имеем дело, повторю, с глобальной мистификацией. Допустим, ЦРУ пытается остановить успешный прорыв российской науки в неизведанное. Все просто: у кого окажется больше элемента 115, тот и будет устанавливать порядок на земном шарике. Новая Энергия несет безоговорочную победу и одаривает абсолютной властью!..

М-да! Все прекрасно, да вот только понять, какова моя роль во всей этой искрящейся космическо-пыльной ахинеи? Найти «крота», как утверждает господин Фаст? Или ликвидировать академика, как говорит его впечатлительная внучка Анечка? Или я выступаю в качестве шлака, о чем меня предупреждал менхантер Стахов. Или нечто такое, о чем догадаться пока трудно?

Тут я услышал ноющий звук отечественного мотора. Вдали заплясали огни фар. Я покачал головой: Аня возвращается. Не сбежать ли тебе, милый мой друг, пока не поздно от этой юной восторженной особы, потерявшей голову, общаясь с представителями иных миров? Вопрос риторический — я стоял и ждал разболтанный транспорт. Все-таки интересно, чем закончится вся эта кислотная космическая сага в нашем бедноватом на событии Подмосковье?

— Привет, — улыбнулась, как родному. — Я подумала, а почему бы нам с дедом не поговорить?

— В три часа ночи?

— А он до первых петухов работает.

Я сел в разваливающуюся самоходку. Почему бы и не поговорить по душам с тем, кто знает, что существует угроза его жизни.

— Умничка, — похвалил спутницу.

— А то! — самонадеянно вздернула конопатый нос.

У меня появилось желание щелкнуть по нему, как это я иногда проделывал с Катенькой. Надеюсь, у неё все в порядке и кошмары ночные не беспокоят.

— У меня есть сестренка, — посчитал нужным сообщить. — Она помладше будет тебя, Анечка, но такая же…

— Только не говори, что любишь меня, как сестру, — прервала меня, прикусив губы: машина прыгала на ухабах, стеная и страдая от непомерных усилий.

Я решил промолчать и не спорить. Анечка напоминала девочку моего отрочества. Ту девочку, напомню, звали Ариэль. Ее папа тоже занимался проблемами космоса. Именно она научила меня смотреть в небо. Потом, как известно, Ариэль погибла — погибла в автомобильной катастрофе. Соседки сплетничали, что девочке оторвало голову. Это было неправда. Я видел Ариэль в гробу — она пребывала в полном порядке, если, конечно, не считать, что больше не жила и, следовательно, не могла смотреть в небо.

— Все у нас будет хорошо, — проговорил я. — И даже лучше.

Примирительный тон насторожил Анечку, она покосилась на меня, словно ожидая подвоха. Я рассмеялся: мои помыслы чисты, как листы из новой школьной тетрадки.

— Я уже не учусь, — заметила девочка, решившая, что я намекаю на её юный возраст.

— Век живи — век учись, — не был оригинальным я.

— Ты намекаешь, что я глупая?

Я вскричал, что нам лучше помолчать, ибо мы, болтающие на языке, великом и могучем, абсолютно не понимаем друг друга. Фыркнув, Аня заявила, что по русскому языку у неё была пятерка, а у меня, судя по всему, двойка. Я признался, что диктанты писал с такими невероятными ошибками, что у «русички» волосы дыбом вставали.

— И я не удивляюсь этому, — хмыкнула Анечка. — Мы с тобой знакомы меньше трех дней, а такое впечатление, что — целую вечность.

— Швырнула бабушка камешком, да мимо, — вспомнил я народную пословицу.

— Что? Какая бабушка? Я — бабушка?..

Конечно, мы знать не знали, что через четверть часа пойдет отсчет совсем нового времени. И этот дорожный треп будет вспоминаться нами, как приятное розовое сновидение.

Академик проживал в кирпичном высотном доме, единственном в городке. Окна на шестом этаже светились, и я успокоился: Аня оказалась права — её дед трудился во славу отечественной науки и думать не думал о времени.

Мы вошли в чистенький подъезд. У лифта находился обшарпанный столик и кресло для консьержки, которая отсутствовала по причинам понятным: ночью все спят и видят сны, а не шляются туда сюда, как это делали мы с Анечкой.

— У меня есть ключи от квартиры, — сообщила моя спутница, — но лучше позвоним, а то вдруг у деда, — скорчила рожицу, — дама.

— Шутишь?

— Какие могут быть шутки, — утопила кнопку звонка. — Он тоже ещё человек мужского рода.

Трель звонка вспугнула тишину элитного дома и всего мирного городка. Но странно — проходит минута, проходит другая… Внучка удивляется: обычно дед открывает сразу? Я передергиваю плечами: не прячет ли академик любовницу в шкаф? В тахту пихает, поправляет меня Анечка и вытаскивает из куртку ключи.

Мы ещё глупо шутили и посмеивались. Как позже выяснилось, это были последние минуты нашего ребячества.

Знакомый запах крови, похожий на запах разлагающихся морских водорослей, почувствовал ещё в прихожей. Силой задержав Анечку в коридоре, переступил порог кабинета. Он был заставлен книжными стеллажами, на стенах — фотографии в рамках, у открытой двери балкона — огромный письменный стол из моренного дуба. На полу в беспорядке кинуты бумаги.

Академик полулежал за столом, как тряпичная большая кукла. Кровь сочилась из рваной раны, чуть раньше она, верно, била фонтаном, а теперь…

Потом услышал звук отъезжающей машины — мощный фордовский мотор. Должно быть, убийца (или убийцы) находились в квартире, пока мы с Анечкой топтались у двери.

— Что это? — услышал придушенный голос девочки. — Де-е-ед! закричала. — Дедушка, — заплакала.

Затолкав девочку на кухню, набрал по телефону номер господина Фаста. Была у нас такая договоренность: в экстренном случае звонить только ему. Кажется, этот случай наступил?

— Да? — услышал сонный голос. — Дима? Что такое?

— У нас проблемы, — проговорил я.

— Какие? — зевнул мой ночной собеседник.

У меня много недостатков, я соткан из них, но есть одно безусловное достоинство: чувствую ложь. Товарищ Фаст переиграл, он не учился в театральном училище-школе МХАТ, и поэтому был неубедителен в своей скуке. Я коротко сообщил, что произошло в квартире академика Сироты А.А. и, закончив телефонный разговор, присел на корточки перед плачущей девушкой.

— У нас мало времени, — сказал я. — Слезам делу не помочь.

Аня смотрела на меня воспаленными глазами и не понимала, что хочу от нее. Я взял её руку и спросил:

— Откуда ты знаешь, что деда могли убить?

— Он сам мне сказал, — всхлипнула.

— Здесь что-то искали?

— Искали? — не понимала. — Деньги?

— Прости, а дед тебе ничего не передавал?

— Что передавал? — попыталась вырваться. — Его убили, а ты задаешь такие идиотские вопросы?

— Стой, — держал за руки. — Ты говорила: дед нашел решение. Говорила?

— Да.

— Где они?

— Н-н-не знаю, — зашлась в плаче.

— Все-все, — понял, что в данной ситуации бесполезно развязывать узелки проблемы, связанной с элементом 115. Будем только надеяться, что академик — старый лис, чувствуя, что могут произойти печальные для него события, надежно упрятал информацию по Новой Энергии. Возможно, наше с Анечкой полуночное появление в доме сыграло роковую роль: академика убили потому, что он знал в лицо тех, кому открыл дверь. Или убийцы проникли через балкон? Впрочем, сейчас это не самый главный вопрос. Если все происходящее в последние дни не воображение больного ума моего, то речь идет об информации, способной взорвать в буквальном смысле слова весь мир. Или дать её обладателю упоительную власть над всем человечеством. Картинку недалекого будущего я видел и отнесся к ней, как к фильму нестрашного ужаса. Однако теперь, когда в реальной жизни начинают происходить «запланированные» убийства, то простите-простите, есть над чем задуматься.

— Анечка, — сказал я. — Никому не говори о НЛО, не надо. Тебя не поймут.

— А что говорить? — была несчастная и некрасивая в искреннем горе.

— Ничего не говорить, — улыбнулся. — Мы с тобой гуляли по городу, потом решили зайти к деду…

— Гу-у-уляли?..

— Гуляли, милая, гуляли. — И повторил: — Ты ничего не знаешь. Ни-че-го! А эту проблему я сам буду решать, обещаю.

— Решать? — не верила. — Как решать?

— По обстоятельствам.

Через несколько минут в квартире академика началась тошнотворная суета службы безопасности НИЦ, прибывшей во главе с господином Фастом. Потом приехали родители Анны и увезли её домой. Я чувствовал, что события этой ночи есть поворотные. Вот только для кого? Для меня? Для всех народов мира, населяющих нашу планету? Или для тех, кто выполняет специальное задание? ЦРУ? ГРУ? ФСБ? НЛО? И так далее. Кто мутит воду и пытается поймать в ней золотую рыбку удачи?

Сидя на кухне, я задавал себе эти вопросы и не находил ответа. Если позабыть НЛО, как явление противоестественное для человеческого ума, то скорее всего настоящая проблема имеет земные корни. Идет борьба спецслужб, а я в качестве того куска дерьма, плавающего в проруби. К сожалению, это так, сержант. И остается тебе только ждать… и действовать по обстоятельствам.

— Плохие дела, — в кухне появился полковник Фаст. Был подвижен и энергичен, чувствовал себя, видно, как гончая, берущая след.

— Хуже не бывает, — подал я голос. — Почему у академика телохранителя не было?

— Был он, Дима, был, — хныкнул сотрудник службы безопасности НИЦ. Только Алексей Алексеевич на ночь его домой… — махнул рукой. — Порядок должен быть во всем, а здесь…

— Порядок — это когда все покойники, — вспомнил свое путешествие в будущее.

— Что? — не понял Денис Васильевич. — Кто у нас ещё покойник?

Я отшутился: все мы мертвецы — в перспективе. Господин Фаст глянул на меня с некой потаенной мыслью, задумчиво пожевал губами:

— А как ты здесь оказался?

— Гуляли с Анечкой, — отвечал я. — Решили зайти в гости к дедушке. И вот… зашли.

— Теперь бы выйти, — многозначительно проговорил полковник ГРУ.

— То есть? — насторожился я.

— Где гуляли-то? — с нездоровым оживлением поинтересовался. — Городок у нас маленький. Запомнить нетрудно, особенно для бывшего диверсанта. Не танцевали ли часом в ДК? — Сделал интригующую паузу. — Вальс? Или твой, Дима, любимый танец jig?

Услышав это, я попытался сохранить хладнокровие. Спокойно, сержант, ничего страшного не происходит. О jig только ленивый не знает. Во всяком случае, отцы-командиры «Салюта-10» были в курсе: однажды я переминался на сцене, участвуя в культурной программе по случаю 23 февраля. Мои танцевальные «па» боевые товарищи встретили гомерических хохотом, а потом ничего — попривыкли и даже провожали аплодисментами.

— Сегодня в ДК не танцевали, — заскучал я. — По проспекту Ленина гуляли. Туда — сюда.

— Туда — сюда, — рассмеялся господин Фаст. — А меня предупреждали, парень ты с юмором, самостоятельный, — опустил на мое плечо руку. — Дима, хватит валять дурака. Мы вместе — мы одна команда.

— Одна команда?

— Хочешь играть свою игру, — навис обрюзгшим лицом актера второго плана. — Не советую.

— О чем речь?

— Ты помогаешь нам, мы — тебе.

— «Крота» я пока не нашел, — огрызнулся. — Чем могу вам помочь?

Этот вопрос ввел в заблуждение сотрудника разведки, он решил, что я готов сотрудничать. Впрочем, я был не против, но с одним условием, чтобы мне толком объяснили, что происходит на самом деле? Вакханалия событий. Даже мой бронебойный ум не способен их осмыслить.

— Хорошо, Дима, — согласился с моим условием полковник. — Твое право знать то, что ты должен знать.

Формулировочка мне понравилась своим жизнерадостным идиотизмом: «Твое право знать то, что ты должен знать». Интересно, какие у меня права? И что нового могу узнать?

Эти вопросы я уже задавал в служебном авто, на котором мы направлялись в НИЦ. Там, по утверждению Дениса Васильевича, нам будет проще найти общий язык. Как можно найти общий язык с тем, у кого завязаны руки? Хотя они были свободны, однако невидимые путы держали меня, чувствовал, намертво. Было такое впечатление, что некая лукавая сила постоянно встряхивает перед моими глазами разноцветные сланцы, и возникает картинка совсем иная, чем прежде.

Ситуация занятна и все больше приобретает черты фантасмагории. Жизнь, которую я начинал после армии, сейчас кажется мне глуповато — примитивной, как придорожный сорняк. Я мечтал стать жиголо, чтобы за деньги в койках танцевать с жирноватыми матронами jig. Сейчас сама мысль об этом вызывает изжогу. Кровавые события на даче Пехиловой послужили отправной точкой для моих не менее кровавых действий, однако и они в свете последних происшествий выглядят бледно, как ночная звезда днем. Если раньше все происходящее имело налет игры — опасной, но игры, и правила этой игры были понятны: побеждает сильнейший, то что мы имеет сейчас? Чудесный элемент 115, являющейся основой для Новой Энергии, «контакт» с внеземной цивилизацией, убийство академика и… полный душевный хаос. О мозгах лучше умолчать; такое ощущение, что их у меня вырвали, как корнеплод из почвы.

Наш кортеж из пяти машин въезжал на территорию научно-исследовательского центра. Мощные прожекторы освещали здания и прилегающую к ним местность. Не объявлена ли тревога? Господин Фаст подтвердил мою догадку: академика не уберегли, так хоть дело всей его жизни…

Тем временем наш автомобиль подкатил к невзрачному двухэтажному дому казарменного типа. Здесь наш штаб-с, посмеялся Денис Васильевич и пригласил следовать за ним. Не успел я дать согласие, как оказался в окружении дюжих «спортсменов». Я подивился такой опеки, да решил, что служба безопасности перестраховывается.

В детстве увлекался фантастикой, в охотку следуя за авторскими придумками: полеты на мрачный Марс, погружение в океанские глубины, раскопки отравленных гробниц фараонов и прочая байда. То есть удивить меня, книгоеда, трудно, невозможно удивить, однако, когда наша группа на грузовом лифте опустилась на третий нижний уровень, я присвистнул: господа, где это мы находимся, не в американском ли штате Аризона, где расположены секретные военно-космические базы США?

Было впечатление, что я угодил в НЛО, если я правильно его представляю: огромный круглый зал с полусферой потолка, напичканный современными компьютерами и телевизионными экранами. За пультами сидели люди в форме, похожей на космическую. Переговоры велись исключительно по внутренней связи, и поэтому в зале провисала неестественная тишина. На общем огромном экране расцветала красками наша планета. Она медленно вращалась и находилась как бы в сетке неких необходимых параметров. Циферблаты указывали местное время главных городов мира: Вашингтон, Лондон, Париж, Москва, Пекин и так далее.

— Впечатляет? — поинтересовался полковник Фаст. И, не получив ответа, сказал не без пафоса: — Мы тоже лыком не шиты и тоже умеем работать, если это надо родине.

— А надо ли это родине, — спросил я, — такой нищей?

— Дима, будь выше деклассированных предрассудков. Не будет этого настоящего — не будет будущего. Ни-ка-ко-го!

— И что здесь? Центр управления полетами?

— Почти угадал, сукин ты сын, — и пригласил меня пройти в персональный кабинет.

Признаться, я был заинтригован: что ещё за космическая база в километре от земной поверхности? Если это не сон, то можно быть спокойным за народ, на деньги которого создают такие потрясающие сверхъестественные по техническому оснащению объекты.

— Вот так скромно живем, — пошутил Денис Васильевич, когда мы оказались в его кабинете: стол, два кресла, компьютер, телевизор, телефоны, а на стене фотография в рамке. Именно на неё я и обратил внимание: серебристая «летающая тарелка» парила над городским микрорайном. Господин Фаст проследил за моим взглядом: — «Объект» над Крылатском. 15 января 1987 год. Таким его увидел из своего окна пенсионер Каменский.

— И, конечно, сфотографировал? — с насмешкой спросил я. — Что за шустренький такой пенсионер?

— Не знаешь наших пенсионеров, — тоже усмехнулся Денис Васильевич, садясь за стол, — они у нас как пионеры! Такое иногда учудят: хоть стой, хоть падай. Но, — поднял указательный палец, — им до тебя, Дима, далеко. И указал на кресло. — Садись-садись. В ногах правды-то нет.

— Нет её и выше, — брякнул, понимая, что эта веселая ночь не закончится никогда.

Я точно угодил в яму «безвременья» — и передо мной выбор: или оказывать сопротивление, или подчиниться всесильным обстоятельствам. Сотрудник ГРУ посмотрел на меня с некоторым превосходством, взял пульт ТВ:

— Ну-с, пожалуй, начнем с кино. Поскольку оно в нашей жизни самое наиглавнейшее, как говаривал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин.

Правильно великий вождь маленького роста говорил: кино — это все. В том смысле, что средствами синематографа можно показать мир, таким какой он был: час назад, год назад, век назад… Я к тому, что на экране телевизора демонстрировался документальный фильм под условным названием: «Встречи влюбленных под луной», роли коих исполняли мы с Анечкой. Да-да, наши ночные встречи были записаны на пленку — и подозреваю, по причинам далеким от романтических порывов. Что и говорить: лучше жить в пещерном веке и вырубать образы любимых кайлом на скале.

— Ну как? — поинтересовался сотрудник безопасности НИЦ. — Интересное кино?

— Не предупредили, — сказал на это. — Припудрился бы я.

Денис Васильевич рассмеялся: ишь, актер хренов, и не удивляется. Так чувствовал я вас, врал, печенью чувствовал. Не завирайся, малость обиделся Фаст, мы умеем работать нежно.

— А на фиг козе баян? — задал естественный вопрос.

Полковник подобрался, собрав лицевые мышцы в целеустремленное и строгое:

— Информация конфиденциальная, Дмитрий, — предупредил. — Мы гости Министерства обороны и занимаемся здесь спец программой, связанной, указал на фотографию НЛО, — вот этими тарелочками. Академик Сирота работает, — поправился, — работал, как тебе известно, над реактором античастиц. И практически решил эту проблему, но случилось то, что случилось. Его расчеты исчезли. Их ищут. И уверен: найдут. Разговор о другом, дорогой мой человек, — наклонился ко мне и я увидел немигающе-неприятные зрачки, похожие на стальные шарики терминатора из одноименного фильма. — Разговор о контакте с ними, — кивнул на фотографию. — Понимаешь о чем речь?

— Нет, — зевнул я. — Простите, спать хочется.

— Хорошо, начнем сначала, — проговорил господин Фаст, словно не услышав моих последних слов. — Ты думаешь, что вляпался в эту историю случайно?

— Я уже давно ничего не думаю.

— Но случайностей наша служба не допускает, Жигунов, — впервые назвал меня по фамилии. — И то, что ты побывал в «Зоне-17», далеко не случайность.

— Какая ещё «Зона-17»? — возмутился. — Знать не знаю.

— Верю, — радостно согласился Денис Васильевич. — Это аномальная зона. Туда тебя привезла Анечка на «Москвиче». Мы вас контролировали до определенной границы. Потом вы визуально исчезли — наша аппаратура доказывала, что вы есть, но мы вас не наблюдали. Вопрос: что происходило во время вашего, так сказать, исчезновения.

— Буду отвечать, — позволил себе пошутить, — только со своим адвокатом.

К чести моего собеседника он не потерял чувства юмора — даже одобрительно похныкал. Я же находился в глубоком депрессивном состоянии: теперь, как необитаемый остров в океане, появилась эта аномальная «Зона-17». Хорошо, что о мою головушку кололи кирпичи во время наших бойцовских тренировок, это, должно, меня и выручало.

— Что такое аномальная зона, — решил уточнить, — да ещё семнадцатая?

— Места постоянного базирования НЛО, — последовал откровенный, кажется, ответ. — И таких мест много.

— Допустим, — задумался. — Одного не понимаю: что вообще тут делаю? Мне сказали: искать «крота»…

— Дима, мы идем эволюционными этапами, — прервал меня Денис Васильевич.

Я вздохнул и признался, что все равно не понимаю своей роли в этой истории с гуманоидами. Каким образом простоватый б/у диверсант оказался в сердцевине святая святых Министерства обороны? Почему ему оказывают такое доверие? Где первооснова всей этой завиральной ситуации?

— Хорошие вопросы, б/у диверсант, — проговорил мой собеседник. — Сам догадаешься?

Я знал ответ на этот вопрос, однако решил, что лучше будет пока валять дурака по причине непрозрачности, скажем так, нынешней ситуации. Если не доверяю даже небесным доброжелателям, умеющим отправлять всех желающих в будущее, то почему я должен верить тому, кто очень напоминает мне… офицера из этого самого грядущего, которому маэстро проткнул глаз дирижерской палочкой? И поэтому ответил с заметным самодовольством:

— Я.

— Что «я»? — насторожился сотрудник ГРУ.

— Я есть первооснова всему.

— Дима, — обиделся мой собеседник. — Ты идиот или притворяешься?

Я признался, что в данном физическом состоянии скорее первое, чем второе. Господин Фаст выказал удивление: как же моя хваленая боевая подготовка? По Гималаям маршем, пожалуйста, отвечал, а вся космическая хиромантия не по мне. А что делать, развел руками сотрудник безопасности НИЦ, живем мы в такой просвещенный век — век покорения, прошу прощения, космоса. И наша задача, поддержал я Дениса Васильевича, не только покорить внеземное пространство, но и хорошенько его обгадить.

— Отвлекаемся, — прервали меня, и мы продолжили наши игры, где неизвестные летающие объекты выступали в качестве бадминтоновых воланчиков.

Анечка — вот кто является причиной всех последних событий. Анечка — и больше никто. Почему Анечка? Все просто — она аномальный ребенок. Какой? клацнул я челюстью. Аномальный ребенок, повторил сотрудник ГРУ и рассказал такую сказочную быль: в свое время будущий академик Сирота Алексей Алексеевич работал на ядерном полигоне в Семипалатинске и там маленько облучился, можно даже сказать, получил лечебную дозу. Потом у него родился сын — нормальный, слава Богу, мальчик. За ним велось постоянное научно-медицинское наблюдение, прекратившиеся по достижению им совершеннолетия. Затем юноша женился и жена родила ему дочь — Анечку. В три года она умела передвигать предметы: чашки, ложки, стаканы, миски. Шалила себе на радость, когда не хотела кушать манную или какую-другую кашу. В пять лет начала говорить на языке, которого нет в природе. Года через три девочку отправили летом в оздоровительно-трудовой лагерь, чтобы она влилась в здоровый коллектив и не чувствовала себя изгоем общества. Лагерь находился на реке Истре у деревни Хорки. 20 июня отряд из семнадцати детей и воспитательницы возвращался по проселочной дороги после купания. Когда вышли на пригорок, маленькая Анечка, подняв голову в небо, указала рукой на яркое пятнышко, пляшущее у облаков. Позже воспитательница утверждала, что у неё возникло гнетущее состояние, похожее на страх — страх за детей? Те же наоборот — чувствовали себя прекрасно, толкая друг друга и смеясь. Шар тем временем приближался к земле. Затем совершив замысловатый маневр, аккуратно опустился в метрах ста от группы. По размерам он был больше автомобиля, метра четыре-пять в диаметре. Неожиданно разделился на две половины, они разошлись в стороны, как створки раковины, и между ними показалось существо золотистого цвета. Рост — значительно выше человеческого, короткое тело, длинные «ноги» и «руки», черт лица никаких не было видно, только крупные, радужные глаза. Инопланетянин «посмотрел» на отряд и медленно, вытянув перед собой руки, как бы для равновесия, направился к детям. «Ребята, скорее бежим в лагерь», закричала воспитательница. Уже в лагере обнаружили, что нет одного ребенка — Анечки. Несколько взрослых кинулись на её поиски. Обнаружили девочку на дороге, ведущей в лагерь. На вопрос: «Где она была?», ответила: «Я каталась на шарике». На более подробные вопросы отказалась отвечать.

— Вы хотите сказать, что Аня контактирует с инопланетянами? — прервал я рассказ полковника ГРУ.

— Я не говорю — утверждаю, — с напряжением проговорил Денис Васильевич. — И ты, Дима, тоже.

— Я?

— Ты, — и снова включил телевизор, на экране которого проявилась Анечка, проговаривающая фразу о том, что «они назвали тебя».

Конечно, я мог рассказать о том, что происходило в аномальной зоне, да, повторю, чувствовал: не стоит этого делать. По каким причинам? Во-первых, ложь, которую сразу заложили умники из спецслужбы в наши отношения; во-вторых, некорректные принципы в работе; в-третьих, хладнокровное отношение в факту убийства академика; и самое, быть может, главное: дыхание будущего. Печального будущего — при определенном негативном ходе истории.

— И что из этого следует? — кивнул на экран телевизора. — Девочка с фантазиями. Во всяком случае, я их не наблюдал.

— Тогда что делали в зоне? — ухмыльнулся Денис Васильевич.

Мне его улыбка не понравилась, он скалился с неким превосходством.

— Покатались. Поцеловались, — взглянул на него честными глазами. Потом укололись и забылись.

Надо отдать должное сотруднику ГРУ: ни один, как пишут в романах про разведчиков, мускул не дрогнул на его лице.

— Дима, ты таки не понимаешь, чем мы здесь занимаемся?

— Чем?

— Мы защищаем национальные интересы, — и неожиданно ударил ладонью по столу, заорав во весь голос: — А ты, поганец, коленца выкидываешь! Думаешь, умнее всех!

— Пошел ты!.. — не привык, чтобы со мной говорили на таких повышенных тонах. — Я вам не пенсионер Каменский; могу и не такую загогулину, — кивнул на фотографию, — изобразить.

— Изобрази, — развел руками Денис Васильевич. — В чем дело? Мы хотим найти контакт с НЛО. Такая возможность появилась…

— Как вы это представляете? Я иду в зону и говорю: «Здрасте, господа гуманоиды».

— Ты будешь только проводником, — горячился сотрудник ГРУ. Техническую сторону мы обеспечим. Наши Кулибины не зря штаны протирают.

— А зачем вся эта морока?

Господин Фаст восторженно отвечал, что это будет прорыв в неизведанное, что человечество получит шанс выйти в межгалактическое пространство, и чем он больше так разглагольствовал, тем сильнее я убеждался: спецслужбы готовят некую акцию. Не по захвату ли НЛО? У нас любят силовые методы решения проблем. Если это так, то более бессмысленного занятия трудно придумать. Как можно ловить небесных призраков, находясь в состоянии полудикой орды?

Впрочем, почему бы и не поучаствовать в игрищах язычников? Думаю, истинные намерения спецслужбы для НЛО не будут большим секретом. А сам я буду действовать, соотносясь с обстановкой.

— Анечка-то будет принимать участие во встрече двух миров?

— Безусловно, — последовал ответ. — Без неё никак.

— Тогда зачем я? — не понимал.

И что же выяснилось? Оказывается, у Анечки мозг заблокирован небесными силами настолько, что использовать его в эксперименте не представляется возможным, а вот потенциал моего мозга девственен, как джунгли Амазонки. То есть, насторожился я, не похоже ли это на лоботомию? Упаси Боже, всплеснул руками полковник ГРУ, очень корректный эксперимент: поскольку «гости неба» не хотят идти на прямой контакт с учеными, то я буду выступать в качестве как бы переводчика. Специальные датчики-чипы, подключенные к коре головного мозга, будут передавать сигналы, которые после преобразуются в визуальную, быть может, картинку.

Я все это выслушал и понял, что живым из этой истории не выберусь. А если и повезет выкарабкаться, то круглым идиотом. Не напоминает ли это тебе, сержант, вероятное наше будущее, где ты сумел поприсутствовать в другой телесной оболочке?

Что делать? — вечный вопрос русской души. Надеюсь, небеса будут к нам с Анечкой благосклонны и не дадут пропасть.

И я соглашаюсь совершить научный подвиг во имя родины. Сотрудник ГРУ очень доволен, он говорит какие-то пустые слова о том, что отчизна меня не забудет, и на этом наша ночная встреча заканчивается. Меня ведут в бокс для отдыха. Там небольшая комнатка, напоминающая отсек орбитальной станции, но с земным топчаном и застиранным бельем с казенными печатями, проставленными на углах. Подозреваю: человечество мечтает летать в другие галактики и клеймить там все, что попадется под руку. С этой мыслью засыпаю и сплю, провалившись в дыру небытия. Наверное, так черные дыры антимиров затягивают космические корабли, похожие на новогодние искрящиеся игрушечки.

Проснулся с прекрасным настроением — так просыпается ребенок после Нового года, осознающий, что, прошлепав босиком к ароматной елке, он обнаружит под ней подарок от Деда Мороза. Какой «подарок» судьбы ожидает тебя, сержант, потянулся я. Будем верить, что по вкусу он будет сладким, как леденец. И почувствовал приступ голода. Ба! Господа! Кто будет кормить подопытного кролика?

Без всяких сомнений, за «кроликом» вели наблюдение — через минуту появился служивый человечек с подносом, на котором находился необходимый завтрак туриста для туриста. (Все мы туристы в этой жизни.) С аппетитом я слопал цукатного цыпленка, салат из огурцов и помидоров, клюкнул компот из клюквы и объявил голосом:

— Сержант Жигунов! К выполнению задания родины готов.

Меня услышали — появился новый служивый человечек, принесший одежду, напоминающую хламиды странников. Я быстро переоделся и почувствовал себя пациентом дурдома, которому электротоком решили выбить остатнюю дурь.

В своих предположениях не ошибся. Меня провели в помещение, похожее по белому цвету на медицинский центр. Несколько врачей, назовем их так, суетились у специальной аппаратуры и кресла, смахивающего, не буду оригинален, на зубоврачебное. Люблю когда рвут зубы — другим, да, думаю, дела здесь куда серьезнее. Не лишиться бы, повторю, последнего ума-разума. Не стрекануть ли, пока не поздно? Словно почувствовав мои сомнения, возник господин Фаст. Поприветствовав меня, он сказал, чтобы я не волновался попусту — установка чипов не займет много времени, процесс же сам безболезненный.

— Голова — это же кость, — успокоил.

— Это таки моя кость, — решил напомнить.

— Твоя-твоя, — посмеялся сотрудник ГРУ. — И её будут беречь, как зеницу ока.

— Это утешает, — и сел в кресло по просьбе одного из эскулапов с руками коновала. — «Не делайте мне больно, господа», — вспомнил строчку из модной песенки.

— Наоборот, — ухмыльнулся лекарь, держащий в руках шприц. — Укольчик и полетаешь в раю.

— В раю? — насторожился. — Надеюсь, вернусь оттуда?

— Это как повезет, — ощерился коновал в медицинском халате, производя укол в мою наколку, изображающую одуванчик парашютика и надпись «ВДВ-Салют-10». — Вернешься, солдатик, — успокоил. — Ты нам ещё здесь нужен.

— Поехали, — на это ответил я и увидел, как потолок надо мной неожиданно начинает размягчаться, как тесто, потом будто потек, теряя свои прямолинейные контуры и… я (или то, что было мною) медленно поднимается вверх — поднимается к этой бесформенной массе, которая вдруг превращается в кучевые облака. Они легки и чисты, и плавать в них одно удовольствие. И мое астральное тело счастливо, как счастливо земное дитя, научившее бултыхаться в воде без родительской опеки.

Потом возникает дуновение ветра, если можно так выразиться, переносящее мое астральное тело в некое иное мироздание. Там уже нет облаков — бесконечное пространство пронзительно-ультрамаринового цвета. Любовь, покой и свет — так можно охарактеризовать атмосферу этого мира. Мое астральное тело буквально пропитывалось этой любовью, этим светом и этим покоем. После того, как оно достигло определенной концентрации этих чувств, возникло нечто наподобие воронки, которая начала вбирать меня в себя. Пришло понимание, что путешествие в небесный парадиз было временным — пора возвращаться. А этого делать, ох, как не хотелось. Быть может, поэтому, мое астральное тело орало нечеловеческим голосом:

— Пустите меня. Я ещё хочу любви неба-а-а!..

Пришел в себя с таким чувством, что на мою голову плеснули серной кислоты: болела она немилосердно. Разумеется, я задал вопрос по этому поводу в экспрессивной, правда, форме, мол, что вы, лекари, мыши белые, не лечите, а калечите? Мне ответили, что скоро все пройдет и я буду чувствовать себя лучше, чем раньше. То есть идиотом, вредничал я. Цицироном, посмеялись вредители в халатах. На этом наши распри закончились — я уснул.

Новое пробуждение было куда легче — без головной боли. А есть ли она, черепушка, спросил я и поднял руку, чтобы проверить её наличие на плечах. К счастью, башка присутствовала, однако была облеплена датчиками, как днище океанского лайнера ракушками. Экспериментаторы хреновы, выругался я. Так надо, Дмитрий, ответили мне, пострадай за национальные интересы.

— Еще слово о родине, — предупредил я, — и оторву все это к чертовой матери!

— Э, нет, — посмеялись специалисты. — Этого нельзя делать, дружок. Хотя, конечно, если хочешь быть дураком навсегда…

Этого не хотел и поэтому мне популярно объяснили, чтобы я не проявлял самостоятельность и берег свою бедовую головушку… Как зеницу ока, догадался сам.

На этом производственная маета закончилась и господин Фаст принялся меня инструктировать, как академик Павлов своих собачек.

— Никаких резких движений, — предупреждал он, сотрудник службы безопасности НИЦ, конечно, — чтобы не происходило.

— А что должно произойти? — живо интересовался я.

— Аномальная зона, — напомнил. — Будем надеяться: ничего плохого не случится.

— А вы где будете находиться?

— Везде, — сделал широкий жест рукой.

— Но чтобы они не заметили, — валял дурака.

А как себя вести, посаженному на невидимую цепь? Иногда и цепь дает иллюзию свободы и безнаказанности.

Потом по совету Дениса Васильевича я позвонил по телефону Анечке. Девочка обрадовалась: Дима, куда пропал? Прости, мелочи жизни, отвечал, как сама? Плохо, деда жалко; а ведь я предупреждала. Давай встретимся, предложил, вечерком. И Аня согласилась покататься на «Москвиче».

Ближе к ночи я уже чувствовал себя астронавтом, готовым бродить на поверхности ипритного Меркурия столько, сколько отечеству родному потребуется.

Последние инструкции уже получал в автомобиле, разрывающим светом фар мрак летней ночи. Полковник ГРУ допустил ошибку. Должно быть, он уверился в моей лояльности или посчитал, что «электронная» цепь надежное средство от головной боли, как гильотина.

— О нашем сотрудничестве, — предупредил, — мы Анечке не будем говорить.

— Почему?

— У неё и без нас проблем хватает. И потом: эксперимент должен быть абсолютно чистым.

— Мама мылом мыла Милу, — вспомнил я.

— Что?

— Чистота — залог здоровья, — улыбнулся я, понимая, что наша игра в «умри-воскресни» только начинается.

Отцы-командиры учили никому не доверять — даже собственной тени. Тень может предать, а что говорить о людях? Я не верил сотруднику разведки, чувствуя, что он преследует некие свои цели. Какие? Думаю, это скоро выяснится.

У знакомой мне элитной многоэтажки, где живал академик Сирота, кавалькада автомобилей притормозила. Я пересел из импортного комфортабельного лимузина «БМВ» в наш запыленный разбитый «Москвич» и отправился на свидание с девочкой Анечкой.

Вечерний городишко жил своей маленькой провинциальной жизнью: у ресторана «Дубна» гуляла несвежая свадьба, от железнодорожного вокзала торопились те, кто работал в столице, у торговых палаток дули пиво местные забулдыги. Я усмехнулся: другая планета, со своими законами и жизненными установками. Понять их можно только, родившись в этой атмосфере стойкого оптимизма и надежды на лучшее.

Анечка проживала на улице с характерным названием для строителей коммунизма — Энтузиастов. Что-что, а воодушевления нам не занимать. Это я про себя и невидимых естествоиспытателей, следующих за мной. Почему они уверены, что небесные гости пожелают с ними иметь дело? Воистину: человечеству самонадеянности не занимать. Ладненько, сержант, посмотрим, что из всего этого выйдет?

У подъезда панельного дома притормозил машину. На лавочке отдыхали юные жители городка: пели под гитару песни и пили кислое винцо. Когда-то, в другой жизни, и мы с Венькой Маминым так сидели, веря в собственную значимость и бессмертие. И что же теперь? Мой друг погиб, не оставив после себя никого, а я прихожу к пониманию, что вся наша жизнь это потери и поражения. Я уже потерял тело: мои мозги уже не принадлежат мне. Теперь идет охота за моей душой. И все бы ничего — наверное, в нашей удивительной стране можно жить и без тела, и без души, однако в эту научно-производственную мороку хотят вмешать Анечку. А терять её я не хочу, и поэтому оставляю за собой право действовать так, как буду считать нужным.

Пройдя мимо пьюще-поющих юных россиян на лавочке, девочка приблизилась к авто. То ли последние события, то ли джинсовый костюмчик сделал её чуть взрослее. Я открыл дверцы — и Аня села на переднее сидение.

— Я тебя искала, — сказала, — днем, а ты как сквозь землю провалился.

— Прости, — выезжал на центральный проспект. — Дела, — и усмехнулся: девочка словно угадала, где я находился. — Ты же знаешь этого зануду Фаста: где был, что делал? Неприятный тип, — произносил все это, прекрасно зная, что наш разговор прослушивается.

— Дедушка его не любил, — сказала Анечка. — Он говорил, что… эти стукачники…

— Стукачи?..

— Ага. Науку погубят.

— Прав был дедушка, — вел себя как мальчишка. — Не удивлюсь, если выяснится, что они руку приложили к гибели академика.

— Не знаю, но они ищут тетрадку, — сказала Анечка. — Весь дом перерыли.

— Какую тетрадку?

И выясняется, что академик работал дома исключительно дедовским способом. Все свои расчеты записывал в обыкновенную школьную тетрадку с дерматиновой обложкой малинового цвета. Она пропала. И теперь служба безопасности НИЦа ищет её. Да-да, вспомнил я, Фаст об этом мне тоже говорил, но как-то походя.

— Походя? — удивилась Аня. — А там, как я понимаю, последние расчеты по реактору античастиц, без которых…

— Ну и Бог с ним! — радостно прокричал я, удивляя этим свою спутницу. — У них свои проблемы, а мы… катаемся, — и мимикой лица показал, что нам лучше помолчать или говорить на другую тему.

Актеришка с меня аховый — Анечка рассмеялась и поинтересовалась, что со мной происходит? Тсс, приложил указательный палец к своим губам.

— Что?

Я постучал костяшками руки по автомобильной панели. Девочка с нездоровым интересом посмотрела на меня и спросила:

— Кто там?

Представляю, о чем думала служба разведки, следующая за нами. В конце концов я отшутился, сказав, что у меня нервный тик, видимо, от облучения ядерными частицами.

— Дима, прекрати, — недоумевала девочка. — У тебя что-то с головой, да? — И снова угадала: голова моя — была не моя, а черт знает чья! — Ой, а куда это мы! — «Москвич», скатившись на проселочную дорогу, принялся скакать на колдобинах, а мы — в нем.

— Угадай мелодию! — проклацал я.

Угадала и высказала удивление: они появляются тогда, когда им надо, а не наоборот. Но бывают исключения, утверждал я, сейчас именно тот случай. Какой такой случай? Они должны нам помочь. Кому нам? Всему человечеству, решил прекратить этот разговор. Аня покачала головой, мол, такого самонадеянного молодого человека она ещё не встречала. Конечно, не могла и предположить, что её сообщение о том, что спецслужба ищет тетрадку деда с последними его расчетами окончательно убедило меня в том, что игра идет нечистая — и очень. Если и были у меня сомнения, то теперь никаких: господин Фаст и его служба хотят использовать меня в своих неких корыстных целях, чтобы после ликвидировать…

Подозреваю, иномиряне были правы в своих домыслах относительно нашего недалекого будущего. Почему не предположить, что существует тайная группа высокопоставленных офицеров, мечтающих с помощью внеземных технологий (Новая Энергия) взять власть поначалу в нашей стране, а затем и во всем мире? Вздор?! Может быть. А если нет?

Ночное небо очистилось — звезды горели, как фонарики на открытой танцплощадке ДК. О чем я и сказал Анечке. Тогда она напомнила, что я ей обещал показать танец, где нужно как бы месить облака.

— Конечно, помесим, — сказал я, выключая мотор. — Кажется, здесь?

— Дурачок, — засмеялась моя спутница. — Они везде.

И это я почувствовал: было такое ощущение, что мы, находящиеся в железной автокоробке, перешли в некое другое измерение. Потом увидел знакомую мне куполообразную крышу, подсвеченную матовым светом. Как говорится, один раз это случай, два — закономерность.

— У нас проблемы, — мысленно проговорил я. — Мой мозг подключен к датчикам. Что делать?

Словно отвечая на этот вопрос, Анечка протянула руку к моему лбу и провела ладонью. Я внутренним зрением «увидел»: два микроскопических чипа, впаянные в полушария, пыхают, подобно сигаретам в темной комнате. Боли не чувствовал — наверное, мои мозги были крепки, как спецназовские бутсы? Однако через миг ощутил странное передвижение моего организма — должно быть, так передвигаются НЛО в Пространстве-Времени — и…

я шел по чужому городу. Город праздновал праздник, неизвестный мне: по булыжным мостовым бегали воспитанные дети и летали воздушные шарики, а где-то за углом фальшиво играл духовой оркестр.

Я остановился у ограды старого особняка. У парадного подъезда горбилась карета «скорой помощи». Мимо меня промчался странный человек — во фраке, с цилиндром на затылке, хохотал:

— Друзья мои! Этот оркестр совершил чудо! Произведение, в бессмертии которого я был убежден, он уничтожил за несколько минут. Ха-ха! Соловей берет качеством, а воробей — количеством!

Я прошел к парадному входу. От мотора машины пыхнуло теплом. Из-под можжевельника прыснули воробьи. В палате на втором этаже шлепала мокрая тряпка.

В прохладном готическом вестибюле сидели и ходили женщины. Их было много и все они были беременные. Они носили перед собой затвердевшие животы и прислушивались к будущей, притаившейся жизни: новые дети чувствовали опасность и, защищенные надежной, как им казалось, материнской плотью жили в своем уютном мире, веря в его вечность.

Я, грубый и нелепый, пробрался между временными убежищами таинственной жизни, взялся за ручку двери приемного покоя роддома и услышал:

— Без очереди нельзя, — закричали роженицы. — В порядке живой очереди!

— Позвольте, — возмутился я. — Кажется, я все-таки мужчина?

— Я всегда мечтала о мальчике, — проговорила женщина знакомым голосом и я… проснулся: в комнату входила Анна — несла поднос с кофейными чашками. — Просыпайся, соня. — Поставила поднос на столик, где лежали ноты. — Не пора ли работать, маэстро?

— А зачем? — потянулся я.

— Гений — это тот, кто знает, что он талант, но продолжает работать, назидательно проговорила любимая. — Кофе крепкий, как сургуч. — Нависла надо мной. — Нам никто не пишет писем.

— А кто нам может написать? — удивился я. — Ты же знаешь, ДИКТАТ запретил писать письма.

— А мы друг другу напишем, — нашла выход. — Я так редко дома бываю.

— Да, — согласился я. — Здесь все рождают и рожают. Ты сама-то не хочешь родить?

— Не хочу, — ответила Анна. — Роды люблю принимать, а рожать сама не буду.

— Почему?

— Тут все чужое: город, простыни, деревья, небо, собаки, листья, мысли…

— А ты знаешь, — прервал её, — я нашел работу. Буду тапером. А что? Тоже работа.

— Ублажать публику музыкой между бифштексом и стриптизом?

— Тогда мы долго ещё не будем иметь своего маленького домика с палисадником и видом на городскую ратушу, — предупреждаю. — Ты ведь мечтала о домике.

— И здесь мы не свободные, — грустно улыбнулась. — Там нам хотели вырезать мозги, а здесь режут души.

— Ничего, мы ещё потрепыхаемся, — обнимаю за плечи. — Я тебя люблю.

— Мне надо идти принимать роды.

— Роды подождут, — и целую ту, которая спасла меня от лоботомии. — На струнах чувств нужно все время играть новые мелодии, — и целую-целую-целую родное лицо. — Сегодня вечером мы идем на мою работу.

— Ты все-таки хочешь маленький домик?

— Я хочу тебя…

И мы оба начинаем плавиться в янтарном солнечном свете любви, превращаясь в плазменную подвижную массу, чтобы после взорваться в оргазме вечного счастья.

… Вечером мы отправились в ресторан, где мне предложили работу тапером. Дело в том, что старый пианист по прозвищу Гоу решил пойти на пенсию. То есть он заработал на маленький домик с палисадником и ему захотелось пожить для души. И я должен был занять его место.

В ресторане бушевала стихия праздника. По залу летали воздушные шары, пенилось шампанское и лоснились щеки.

— Великая жратва, — поморщилась моя любимая.

— Как говорится: по барабану и палочки, — примирительно проговорил я. — Люди отдыхают.

— Отдыхают? — передернула плечами.

— Сейчас будет выступать великий Гоу, — сказал я и захлопал в ладони: к роялю спешил упитанный и чуть притомленный мужчина, похожий на бюргера.

Он поклонился публике, сел за белый рояль.

Полонез! Маэстро играл шопеновский полонез, и без всяких сомнений, его руками водило по клавишам Божественное провидение. Потом раздался последний аккорд — и публика забушевала:

— Гоу-Гоу-Гоу!

Маэстро, сдержанно поклонившись, удалился за кулисы.

А между столиками шел вальяжный Хозяин ресторана. Одет был во всем белом. Более того, Хозяин был альбиносом и его алебастровые глаза таили зашифрованную опасность.

— Ну-с, друзья мои! Как наш праздник! — наступал, потом сел за столик, по-хозяйски осмотрел Анну. — Вы прелестны.

— Спасибо, — улыбнулась любимая.

— Как вам мой великий Гоу? — спросил Хозяин. — Я всегда чувствую великих. Я открываю звезды и новые миры, — похлопал меня по плечу. Догадываешься, о ком речь?

— Трудно догадаться, — неприятно хихикнул я.

— Публика любит музыку… — начал было разглагольствовать Хозяин.

Анна прервала его:

— Во время приема пищи, — и поправилась. — Во времена приема пищи.

— Что? — обиженно вскричал Хозяин. — Между прочим, музыка — это шум, который дорого стоит, — полномочным взглядом обвел свой ресторан. — За все надо платить, господа! — Указал на жующую публику. — На сытый желудок всякий музыку любит! — И снова хлопнул меня по плечу. — И вашему брату сладкий кусок достается, не так ли?

Я неопределенно пожал плечами и спросил:

— Можно встретиться с великим Гоу?

— А почему бы и нет, — оживился мой работодатель. — Хотя могу откровенно сказать: невыносимый характер. Фантазии всякие, — выразительно покрутил пальцем у виска.

— Любопытно, — сказал я на это. — Кто слишком высоко взял, тот не закончит песню.

— Вот именно, — фыркнул Хозяин. — Или закончит фальцетом. — И сделал широкий жест в сторону кулис. — Прошу!

За кулисами наблюдался привычный мир балагана, непостоянства, декламаций и нахальства. Сновали нагие девушки варьете. Тайком курила старая клоунская чета. На декорациях спал молодой художник-гей. Капризничал тенор.

У дверей гримерной мы остановились. Хозяин постучал в косяк:

— Гоу! — и открыл дверь.

Гримерная была буквально завалена цветами. Казалось, что слой цветочной массы, как сено, покрывал весь пол. У столика сидел уставший бюргер. Увидев нас в зеркалах, он плаксиво вскричал:

— Ну вот!.. Сколько просить: без стука не входить!

— Мы стучали, — заметила Анна.

— Стучать тоже надо уметь, милая моя, — сказал старый тапер со значением. — У нас общество людей, умеющих стучать. А о душе мало кто думает.

— Не умничай, Гоу, — вмешался Хозяин. — Ты же знаешь, я не люблю этого.

— Он не любит! — взвился великий Гоу. — Да, ты кто такой! Ты — червяк передо мной! Я из ничего создаю что-то, то есть музыку! А ты?

— А я создаю тебя, — рявкнул Хозяин. — Но ты мне осточертел! Пошел вон!.. Думаешь, тебя некем заменить — ошибаешься, — указал на меня. — Я из него сделаю звезду! Он будет у меня гвоздем программы! Гвоздем сезона!

— Я не хочу быть гвоздем программы, — промямлил я. — И сезона тоже.

— Почему это? — вскинулся Хозяин.

— Потому, что и гвоздь сезона бывает ржавым.

Через несколько дней я лежал в комнате и смотрел в потолок. Я подписал контракт на работу в ресторане, несмотря на то, что не хотел его подписывать. Так получилось, что подписал, и теперь лежал в комнате с больной душой и думал о чем-то своем. Потом появилась Анна, она была в вечернем платье:

— В чем дело, любимый? — удивилась. — Мы уже опаздываем.

— Куда?

— Прекрати издеваться, — погрозила пальцем. — Твой фрак готов, маэстро Хоу!

— Хоу — собачья кличка, — сказал я. — Мы теряем души и нас называют, как собак.

— Прекрати, — топнула ногой Анна. — Надо было раньше думать.

— Я вот и думаю: не послать ли к черту этого Хозяина, этот город, этот мир… — Почему ты это хочешь сделать?

— Скучно так жить, родная, — признался я. — Жить без души.

— А без мозгов весело? — заплакала.

— Не плачь, — поцеловал теплую отмель её глазниц. — Великие платят за искусство жизнью, маленькие зарабатывают на жизнь.

… И я играл — я был мертвый, но я играл, как живой. Играл нечто вульгарное. Меня объявили гвоздем сезона и я бил по клавишам со всей ненавистью, на которую только был способен. И пот слепил мне глаза. Или это были слезы? Не знаю. Я знал лишь одно, пока я играю, я живу. Когда музыка закончится, моя душа уплывет в небесный океан, потому, что души гениев не хотят жить в грудных клетках маленьких людей.

Через несколько дней или, быть может, лет я бродил по парку. Там были деревья, они были чужие, но тоже ветвями петляли в небо.

Потом увидел автомобиль — это было хромированное чудо с белым кожаным верхом. Полудрагоценный реликт катил за мной. На его заднем сидение возлежал Хозяин и пил из бутылки молоко. Я приблизился к авто и спросил недружелюбно:

— Ну? Чем могу служить?

— Прелестно, — хохотнул Хозяин. — Я несу убытки из-за вас, молодой человек, а вы меня ещё спрашиваете?

— Я больше не буду играть, — сказал я. — Рву контракт.

— Вот как! — воскликнул Хозяин. — Почему, смею спросить?

— Не знаю.

— М-да, ответ артистический, — засмеялся.

— Ну, во-первых, я не хочу выступать после великого Гоу, во-вторых, я дирижер, а не тапер…

— Дирижером, голубчик, ты был т а м, — кивнул в сторону горизонта, размытого прошедшим дождем, — а здесь ты именно тапер, но без души. Душу ты заложил мне!

— Нет! — закричал я в ужасе.

— Да-да, — смеялся Хозяин моей жизни. — Ты есть пустое место, маэстро.

— Нет!!!

— Ты есть ноль!

Я попятился и побежал прочь от авто и Хозяина, прочь от сытой жирной бюргерской жизни, прочь от мира, где музыку держат за шлюху…

Я бежал, хватая влажный воздух ртом, и все равно задыхался. Было такое впечатление, что сердце не выдержит и лопнет, как детский воздушный шарик.

Потом я шел по чужому городу, а мне казалось, что иду по бесконечному туннелю, который никогда не закончится. Боковым зрением видел мелькающие картинки своего прошлого: вот я сижу на теплой крыше и вгрызаюсь зубами в яблочный шар, вот я первый раз дирижирую оркестром, вот я целуюсь с Анной в подъезде, вот моя волшебная палочка вонзается в глаз офицера…

Мы спасали себя, и не спасли свои души, вот в чем дело. Это я должен сказать Анне и она меня поймет.

Старый особняк, где находился роддом, освещался церковно-восковым светом. У его парадного подъезда горбилась карета «скорой помощи».

В готическом вестибюле никого не было. Потрескивали свечи в канделябрах. Я поднялся по мраморной лестнице. В сумрачном коридоре заметил маленького человечка:

— А где найти медсестру Анну? — закричал я.

Человечек испугался, метнулся по коридору прочь — бежал на коротеньких ножках. Я догнал его — это был уродец с огромной, дегенеративной головой.

— Эй! — и повторил свой вопрос.

Уродец не ответил, юркнув в одну из палат. Я последовал за ним.

Большая плата кишела детьми — они были дегенеративны от рождения. Среди них находилась Анна, пыталась ухаживать за ними.

— Что случилось? — спросила она.

— Почему их так много? — не ответил на её вопрос.

— Мир несовершенен, — улыбнулась мне. — Везде и всюду одно и то же. И повторила свой вопрос: что случилось?

— Нам надо уходить, — сказал, — уходить.

— А как же они? — показывала на уродцев.

— Они чужие! — закричал я. — Чужие! И ты им не нужна!

— А кому я нужна?

— Ты нужна мне! — и тянул её за руку.

И мы побежали — и бежали, не оглядываясь. Мы бежали по чужому городу, пытаясь спасти свои души. Мы не потеряли веры в чудо и надеялись на него, как уродцы надеялись стать полноценными гражданами и купить маленький домик с палисадником.

Мы приехали в аэропорт. Самолеты взлетали в небо, чистое после дождя. Я купил два билета в никуда и мы сели ждать, когда объявят посадку.

— Я тебя люблю, — сказал я Анне и поцеловал её висок, где кружил вензель вены.

Она спокойно посмотрела на меня:

— И куда мы теперь?

— Не знаю.

— Понятно, — грустно улыбнулась. — В никуда. — Повторила. — В никуда.

— Глупенькая, — обнял за плечи. — Мы — это мы, и мы вместе, а все остальное — это так, приложение к нам.

Потом мы вместе с галдящими пассажирами заполнили комфортабельный салон самолета, пропахший небом. Сели на указанные места. Смотрели в иллюминатор: поначалу сдвинулся и уплыл в сторону стеклопанельный аэропорт, затем замелькала сплошная полоса бетона, наконец шумное, напряженное тело лайнера, преодолев земное притяжение, зависло над полем, продолжая, однако, поступательное движение ввысь…

Я с облегчением откинулся в кресле и — мне показалось, что схожу с ума. Рядом сидел Хозяин, он смотрел на меня и усмешка искажала его лицо.

— Раз в году я даю себе право на скорбь, в этот день я небесные окна закрою, — продекламировал Хозяин подземного мира. — Изгоню синеву, и взойдет надо мной скорби черное солнце. — И взглянул на меня апокалипсическим взглядом.

— А-а-а! — закричал я и локтем ударил непобедимого врага.

Затем, вырвав за руку Анну из кресла, бросился бежать вместе с ней… Куда?.. Мы бежали и слышали господствующий над миром хохот. И казалось, спасения нет. Нет?

… Мы бежали по туннелю багажного отделения, он был сумрачен и бесконечен, как жизнь. Мы бежали по нему, пока не увидели: впереди приоткрывается люк и забытый, зыбкий свет покоя манит нас. Еще несколько шагов — и свежий воздух свободы овевает нас. Еще шаг — и порыв ветра швыряет нас в ослепительный небесный океан Мироздания…

Резкий свет слепит глаза, порывистый ветер рвет кустарники, рев моторов заглушает…

Не до конца осознавая, где нахожусь, нажимаю на педаль газа и рву ручку передач скоростей. Бензиновая вонь, холерические звуки старенькой машины, гул вертолетов, зависших над нами, испуганное лицо Анечки — все это возвращает меня в прекрасное настоящее.

Что за чертовщина?! Что за боевые действия в среднерусской равнине?!. Неужели я оказался прав: была предпринята попытка захвата НЛО? Если это так, то можно поздравить силовые, простите, структуры с бредовой идеей.

Потом вижу: в звездное небо уходят ракеты «воздух-воздух», выпущенные из металлических летающих болванок. Обстреливают неизвестный объект? Или мы угодили на плановые ночные учения военно-воздушных сил России?

Обретя второе дыхание, наш «Москвич» летел над невидимой стерней поля, подобно вышеупомянутому объекту. И все потому, что чувствовал угрозу собственной и Аничкиной безопасности.

Мы побывали ТАМ, в недалеком будущем, и теперь знали, что нас ждет, если в жизнь воплотится план тех, кто надеется силой Новой Энергии навести порядок на планете. (Порядок — это когда все покойники?)

Новая Энергия? Как понимаю, вокруг неё происходят настоящие события. Предположим, академик, закончив расчеты, сообщил об этом кому-то по телефону, который прослушивался службой разведки. Господин Фаст решил почему-то форсировать события и, не дожидавшись опытов на установке, приказал ликвидировать Алексея Алексеевича и взять его тетрадь. Но в эту историю вмешиваемся мы с Анечкой: пугаем ночных убийцы, так и не успевшим найти расчеты по реактору античастиц. Тогда ГРУ предпринимает попытку контакта с НЛО, чтобы то ли путем переговоров, то ли силовым методом завладеть элементом 115. Для этих целей задействуют меня — задействуют в качестве подопытного кролика. И все бы ничего, да «кролик» оказался слишком строптивым, не желая принимать участия в сомнительных акциях.

Естественно, в подобных случаях любые спецслужбы не любят оставлять свидетелей — свидетелей их побед или поражений. Уверен, мы с Анечкой подлежим уничтожению. Таков закон жанра. Единственный наш шанс к спасению тетрадь академика. Если её обнаружим первыми, то условия диктовать будем мы.

А пока вперед, сержант, во мрак ночи. Прочь из аномальной зоны, над которой бесцельно висят неуклюжие тяжелые вертушки. Можно ли дубинками сражаться против легкой энергии космоса? Вопрос излишний.

Вероятно, это нас и выручало — спецслужбы были слишком заняты неуловимым НЛО, и наш «Москвич» под шумок сшибки выбрался на скоростную трассу.

— Что происходит, Дима? — спрашивала девочка. — Они сошли с ума? Почему стреляют? И куда мы едем?

— Много вопросов, родная, — отвечал я. — Стреляют, потому что дураки. А едем мы в Луговую, — и пояснил, что есть такой деревенский поселок под Москвой, где нас никто не найдет.

Услышав это, девочка удивляется: почему мы должны скрываться, Дима? Переведем дух, улыбаюсь, и начнем все сначала. Ты о чем? О том, что нам надо найти тетрадь твоего деда и её уничтожить. Уничтожить?

— Да, — отвечаю. — Ты же не хочешь, чтобы из нас делали идиотов, а души пустили в распыл?

— Не хочу.

— И я не хочу, — и услышал подозрительный хрип в моторе нашего драндулета. — Приехали, — глянул на щиток приборов. — Бензин-то йок, хозяйка!

Вот так всегда: судьба всего человечества зависит от канистры нефтепродуктов. Что делать? Ловить попутную на ночной трассе можно только с базукой в руках. И я выворачиваю руль на проселочную дорогу, исчезающую в лесном массиве. Чихающий мотором «Москвич» катит под защиту деревьев и наконец останавливается. Мы с Анечкой слушаем тишину — она мертвая; такое впечатление, что мы угодили в первый день создания Богом жизни на Земле.

Потом раздается характерный комариный зуд. Черт подери, этого я не предусмотрел! С проклятиями хлопаем себя по щекам и выбираемся из машины. Я успокаиваю спутницу: дело она имеет с диверсантом, и через несколько минут крепкий дым от костра делает нашу походную жизнь более удобной и уютной.

— Они хотят только тетрадь? — спрашивает девочка, освещеная неверным пламенем костра.

— И тетрадку тоже, — отвечаю. — И лучше будет, — повторяю, — если мы найдем её первыми.

— В квартирах её нету, — рассуждает Анечка. — В лаборатории тоже.

— А мог дед передать кому-нибудь? Приятелю? Э…э… э… знакомой?

— Не думаю, — девочка задумчиво смотрит в костер и рассказывает эпизод двухдневной давности: она пришла в гости, когда дед говорил по телефону, именно тогда и услышала фразу о дьяволе, которого прислали по душу академика; так вот после телефонной беседы Алексей Алексеевич сообщил внучке, что он нашел решение проблемы по реактору античастиц и элементу 115, но пока не будет его обнародовать по некоторым своим соображениям. Тогда Аня спросила: а если найдут расчеты? Не найдут, дети сатаны, весело отвечал дед, ума не хватит, а у тебя, любовь моя, хватит, просто помни: «Старый конь борозды не портит».

— «Старый конь борозды не портит», — повторил я. — И что потом?

— Дед попросил отвезти его в Центр, — пожала плечами Анечка. — И мы поехали.

— На «Москвиче»? — кивнул в сторону темнеющей груды металла.

— У меня пока нет «Мерседеса», — чуть капризно проговорила девушка. А что такое?

— «Старый конь борозды не портит», — повторил я снова и, вытащив из костра головешку, отправился к дряхленькой колымаге, напоминающей по своим физическим кондициям именно вышеупомянутое животное.

Анечка не понимала моих действий. Я же, слушая её рассказ, вдруг осознал, что академик дал через известную пословицу знак — нам. Но самое главное: ЗАЧЕМ ЕМУ ЕХАТЬ НА РАБОТУ В СТАРОМ РАЗБИТОМ ЖЕЛЕЗНОМ КОНЕ?

Прорывая тоталитарной головешкой бархатную занавес ночи, я приблизился к «Москвичу». По утверждению Анечки, академик сидел на заднем сидении. Я открыл дверцу и принялся тормошить кожаное сидение. Под ним и в нем самом ничего не нахожу. Я чертыхаюсь: ошибся, сержант? Как же так? Не может быть? Присев, запустил руку под резиновые коврики и… есть! Она, тетрадка! Обыкновенная школьная, чуть ли не с клеенчатой обложкой малинового цвета.

Мама моя родная! Кому расскажи, не поверят, что в ней заключена формула, которая способна угробить всю нашу цивилизацию. Нет, нельзя перескакивать через века, эпохи и социальные формации. Как показывает история человечества, это чревато.

К костру возвращался победителем, держа над головой тетрадь; так, наверное, питекантроп возвращался с долгожданной добычей в стойбище.

— Ур-р-ра! — закричала Аня и, прыгнув, повисла на мне.

И мы закружились вокруг костра в торжествующей и яростной пляске. Наши беспорядочные тени плясали на кустарниках и деревьях. Прикормленный сухим хворостом костер разгорался до темных до небес, выбрасывая туда космато-огненные кометы. Наш танец был танцем первобытных людей, сумевших отстоять свою территорию от нашествия врагов. Я видел счастливое лицо Анечки, оно покрывалось каплями золотого пота, я видел её губы, они жадно хватали ночной воздух, я видел её глаза, в них отражалась наша искореняя искрящаяся любовь…

Да, мы были счастливы, как могут быть счастливы люди в несчастливой стране. Несчастливой? Нет, страна, где есть хотя бы двое таких, как мы, уже имеет другое качество.

Именно сейчас, именно в этом медвежьем углу решается судьба нашей родины: либо мы будем жить вечной жизнью, либо отдадимся на откуп тем, кто мечтает поставить тавро на наши святые души.

Пафосен? Не спорю! Но имею на это право: в моих руках будущее планеты. И от моей воли зависит ход истории. От осознания этого факта можно окончательно спятить. Хорошо, что моя голова крепка, как бронь Т-34. Ничего её не берет: ни кирпичи, ни эксперименты, ни мысли, похожие на бронебойные снаряды.

— А что будем делать с тетрадкой? — спросила Анечка, когда мы закончили наш безумный танец победы.

— Надо, — ответил я, — подумать.

И мы сели у костра — мы сели у огня, от которого зародилась вся наша планетарная жизнь, и открыли тетрадь. На первой странице увидели эпиграф, написанный крупным полудетским почерком: «Спорьте, заблуждайтесь, ошибайтесь, но, ради Бога, размышляйте, и хотя криво, да сами».

— Узнаю деда, — сказала Аня. — Любит он говорить красиво.

Я не стал поправлять девочку: казалось, академик стоит за нашими плечами и усмехается в рыжеватый козацкий ус.

Из состояния полудремы меня выводит настойчивый и напряженный гул. Потом понимаю — это звук трассы. Осматриваюсь: утро — деревья стоят в тумане, как в воде. Чадит костер. Анечка спит в стареньком «Москвиче». Если бы не эта девочка в драндулете, я бы не поверил во все происходящее.

Поднявшись с пенечка, тихо ухожу в туман для необходимых физиологических отправлений. Приятно, черт возьми, жить на свете, господа, особенно, когда твоими руками спасен мир!..

Испытывая глубокое удовлетворение от этой мысли, возвращаюсь к нашему лагерю. Чу! Слышу чужие шаги, а после вижу некую странную долговязую фигуру в плащ-палатке, в фуражке и резиновых сапогах, осторожно топчущуюся к машине. Что это ещё за обморок с двустволкой в руках?

Решив, не тревожить попусту Аню, неслышно приблизился к фигуре и щадящим ударом перебил шейные позвонки. Лесник, а это был он, рухнул на мокрую землю с выражением крайнего удивления на худощавом, заросшем щетиной лице. Я осмотрел винтовку — это была ИЖовка; надежная пукалка, чтобы пугать ворон и дураков. Анечка продолжала спать — её ресницы подрагивали и, казалось, что она силой пытается удержать сон.

Взявшись за плащ-палатку, я оттащил лесника в сторону от машины и оздоровительными шлепками привел в чувство. Он смотрел на меня, как идиот смотрит на лампочку, не понимая принцип её работы. Глаза были бесцветны и без особой философской мысли — только страх.

— Как зовут? — спросил я. — Ты лесник?

— Федя я, — медленно прожевал имя. — Лесник.

— Где мы находимся?

— Мы находимся в квадрате 23 дробь 49.

— Это твой квадрат? — догадался.

— Агы-гы.

— Понятно, товарищ лесник.

Я присмотрелся к собеседнику: интеллектом он не блистал, и очень не блистал, было такое впечатление, что он один из тех, кому уже смастерили лоботомию.

— Патроны есть? — спросил.

— Патроны есть, — повторил эхом и показал полный патронташ.

— Давай меняться, — предложил, указывая на «Москвич». — Мне плащ-палатку, ружье и патроны, а тебе машина, хорошая, правда, без бензина, а так на ходу.

— А так на ходу, — снова повторил, скалясь бесцветной улыбкой. Би-би!

— А мне бах-бах!

Словом, две высокие договаривающие стороны остались довольны. Я разбудил Анечку и коротко поведал о наших дальнейших планах: мы уходим пешком, поскольку это безопаснее, а наш новый друг Федя катается по своему квадрату 23/49 на вездеходе «Москвич».

— Ему же доверенность нужна, — сказала добросовестная девушка.

— Зачем счастливому человеку доверенность? — удивился я. — Посмотри, какой он, — лесник прыгал на сидение и с азартом крутил рулевое колесо, при этом подавая громкий сигнал. — Вот такие были бы и мы, — заключил я, — если бы не сделали то, что сделали.

И, невольно глянув на пепелище костра, мы углубились в утренний лес, где среди деревьев жили диковинные звери, сотканные из тумана и наших детских грез.

План моих действий был незамысловат: мы с Анечкой добираемся до Луговой, там я её оставляю на попечение деда Матвея, чтобы самому начать боевые действия с господином Фастом и теми, кто стоит за его спиной. Анализ всех событий доказывает, что сотрудник ГРУ слишком мелкая сошка, чтобы решать межгалактические проблемы, связанные с НЛО и прочими внеземными технологиями. Подозреваю, что решения принимались на самом высоком государственно-правительственном уровне. Кем? Вот самый увлекательный вопрос. Если получим ответ на этот вопрос, то будет ясно, кто мечтал взять власть в стране. Мечтал — поскольку случились некие необратимые процессы на ночной поляне, о которых знали пока только я и Аня. Наши же недруги пока тешат себя иллюзиями и будут предпринимать попытки к исполнению задуманного.

Меня учили просчитывать действие врага: самое уязвимое место Луговая. Найти мою деревеньку для спецслужб не представляет проблемы. Вопрос в другом: насколько они готовы радикально действовать. Мать, отчим Ван-Ваныч, сестренка Катенька — это хорошие заложники, ими можно выгодно торговать, как курским картофелем на рынке. Так что надо торопиться, если я хочу контролировать ситуацию.

Через час резвой ходьбы по буреломам родного подмосковного леса Анечка поинтересовалась, не заблудились ли мы случайно? Я взял её за руку: прости, забыл, что ты не диверсант. На этом наш марш-бросок закончился — двое вышли из лесу.

На попутном молоковозе мы доехали до шоссе. Веселый и разбитной шофер Коля с щербатым ртом и выцветшим полевым чубчиком на прощание предложил выпить молочка.

— Спасибо, — сказала Анна. — Мне не хочется.

— Лучше водочки, — пошутил я.

— Так сейчас налью, — жизнерадостно хохотнул Коля. — Сделаем коктейлю.

— В следующей, — пообещал я, — жизни.

Потом мы с Анечкой выходим на шоссе. Я вслух рассуждаю, что поскольку денег у нас нет (все мои сбережения остались в НИЦ), то останавливать машины будем стрельбой по колесам. Девочка искренне пугается и открывает сумочку: там несколько ассигнаций импортного происхождения.

— Чувствую себя жиголо, — говорю.

— Кем? — удивляется.

— Потом объясню, — и поднимаю руку (без ружья).

Боже, милая Аня в таком чистом возрасте, что не понимает значение некоторых слов. Впрочем, может это и хорошо, не всем же быть полиглотами в этой жестяночной жизни.

Наконец, не пугаясь моего подозрительного вида, тормозит подержанное «Вольво», за рулем которого находится малохольный малый с мятым лицом после злой попойки. Заметив ружье, спросил: не на охоту ли собрались?

— Да, сезон охоты открылся, — признался, — на волков и медведей.

Водитель удивился:

— А что и медведи здесь живут?

— Процветают, — посмеялся я.

Прибываем в родную Луговую около одиннадцати часов утра. У железнодорожного переезда останавливаемся, Аня выуживает из сумочки пятьдесят долларов, и нам желают счастливой охоты.

Именно этого нам сейчас и надо — удачи на охоте. Вот только бы разобраться, кто на кого охотится?

Мы идем по петляющей тропинке вдоль железной дороги. Пахнет шпалами, мазутом и нагревающейся травой. За заборами лают собаки. Поселок живет своей сельскохозяйственной жизнью: на огородах молятся его жители. Я говорю Анне, что, если вся эта наша космическая эпопея закончится благополучно, то мы с ней купим домик у речке, заведем корову, поросенка, кур, засадим грядки огурцами и будем жить-поживать, да добра наживать.

— Ты делаешь мне предложение?

— Какое предложение?

— Руки и сердца.

Умненькая девочка, такой нечто романтическое брякнешь, и — под венец. Я шутливо отнекиваюсь, мол, вдруг я паду смертью храбрых, а потом сельская жизнь, равно как и семейная, мне пока не по нутру.

— Поцелуй меня, — неожиданно говорит.

— Зачем? — теряюсь; видно, мои мозги окончательно стухли от всевозможных экспериментов, как в настоящем, так и в будущем.

— Дима, — и смотрит капризно, устремляя молодое лицо вверх. Я вижу радужную, как радуга, оболочку глаз, и вижу зрачки, где отпечатываются солнечные крапы, и вижу подрагивающие губы, насыщенные любовью…

— Анна, — строго говорю. — Ты ведешь себя, как маленькая девочка.

Она не слушает и я чувствую вкус её губ — полевой горьковатый вкус. И этот поцелуй у загаженного железнодорожного полотна продолжается то ли несколько секунд, то ли целую вечность. Потом девочка смеется и сообщает, что после этого я обязан на ней жениться.

— Ни за что! — возмущаюсь. — Поцелуй вырван силой.

— А вот и нет! — смеется. — Тили-тили-тесто! Жених и невеста! — и отбегает в сторону, корча смешные рожицы.

— Догоню — отшлепаю.

— Догони.

Нетленная картинка любви: она убегает, он её догоняет. Кто бы поверил, что несколько часов назад мы спасли страну и мир от военной хунты, а теперь дурачимся от всей души. Впрочем, насчет спасения человечества — это для красного словца, хотя чем черт не шутит. Одно бесспорно: нам вдвоем было хорошо этим летнем утром, обещающим жаркий денек.

Пасека деда Матвея находилась в пойме речки Луговина. Как повествует мифология края, однажды прибыло высокое подмосковское начальство и выказало строгое пожелание, чтобы жители разводили пчел, мол, такое веяние времени. Народец почесал затылок и, скинувшись по три у.е., отрядил на это дело Матвеича. Самое удивительное он не пропил эти народные у.е., а, проявив сознательность, завел пасеку сначала из трех домиков, потом пяти… восьми… и так далее.

Всю эту деревенскую сагу я поведал Анечке, когда мы уже шли по берегу речки. К своей родной фазенде не торопился по той причине, что по моим расчетам боевая группа господина Фаста могла прибыть ближе к вечеру. Напомню, фамилию «Жигунов» держал только я, и найти её владетеля на этом краю земли было весьма проблематично. Даже для всезнающих спецслужб.

Деда Матвея мы обнаружили на пороге дощатого домика, похожего на конуру. Дедок стругал дощечки и бубнил свое, старческое, безродному псу. Наше появление нарушило идеалистическую картинку: собака подала голос, а дед, цыкнув на нее, необыкновенно обрадовался — любил, когда к нему ходили гости. Я развел руками, мол, Матвеич, прости, я без бутылки, но с прекрасной девушкой по имени Аня. Дедок малость скис душой, но крепился из последних сил.

— А вы купите, — предложила моя догадливая спутница, вытащив из сумочки отечественную кредитку с рыжей подпалиной. — Хватит?

— Этого даже много, — запротестовал я.

— Ничо-ничо, Дыма, — заволновался Матвеич. — У меня трубы горяют опосля свадебки.

— Так когда же была та свадьба?

— И до сих пору горяют.

Чертыхнувшись, я потребовал, чтобы пасечник нес полную ответственность за гостью, которую я оставлю у него на время, и чтобы ни одна живая душа…

— Ни-ни, — клятвенно пообещал Матвеич. — Вы пока медком-то побалуйтеся, — надевал галоши на босу ногу. — Ну я побег, — и живенькой трусцой потрусил в сторону сельпо; пес — за ним.

Мы посмеялись, глядя ему вслед: непобедимый наш народец, протравленный этиловым спиртом и бесконечными экспериментами, не дающим ему жить в свое душевное удовольствие.

— Медку? — предложил я. — Какого вам, юная леди: цветочный, луговой, лесной, гречишный…

— Да, вы пасечник, — восторженно захлопала в ладоши Анечка. — Ой, пчелы!..

— Не махай руками, — предупредил. — И не обращай внимания: они живут своей жизнью, мы — своей.

Я испытывал давно забытое чувство искренней радости. Город протравил выхлопными газами, замарал кровью, притомил пустыми проблемами, а здесь… Синь небес и реки, сонные поля, кислородные леса, жужжание пчел и приятное юное создание, лопающее за обе щеки сладкую пищу богов.

— Хорошо-то как, — потянулся от удовольствия.

— Кстати, а кто такой жиголо? — вспомнила, косясь веселым и пытливым глазом.

Показалось, что в мою пасть залетел пчелиный рой. Ни на секунду нельзя расслабляться, сержант, ни на секунду, черт возьми! И принялся мямлить нечто невнятное даже для себя, потом осенило:

— Дед Матвей — жиголо! Он деньгу у тебя срубил? Срубил. Что очень нехорошо.

Понятно, что девочка смеялась до коликов в животе, однако мне показалось, что даже пчелы жужукают от смеха.

Потом Аня призналась, что знает значение этого слова, поскольку читала романа Мопассана «Милый друг», где главный герой жил за счет богатеньких женщин.

— Фи, какая гадость, — возмутился я. — Неужто и в нашей жизни встречаются такие неприятные типы.

К счастью, появление деда Матвея и пса закрыло тему. Да, я был грешен и хотел упростить себе жизнь до функции сперматозоидного бездушного механизма, однако этого же не случилось? Хотя контракт с дамским клубом «Ариадна» подписан. Как бы тебе, сержант, не пришлось из огня да в полымя.

— Тихо в поселке? — интересуюсь. — Чужие не ходят?

— Тиха, как у мохиле, — жизнерадостно хныкает Матвеич, открывая бутылку водки. — По махонькой, Дыма?

Я отказываюсь — моя рука должна быть тверда в борьбе с мировым злом. Дедом давится горькой: не объелся ли я белены? Меда я объелся, смеюсь, прощаясь с Анечкой.

— И когда ждать? — спрашивает тоном требовательной супруги.

Я смеюсь и говорю об этом. А ты не хочешь меня взять в жены? Хочу, признаюсь. Тогда терпи, и чмокает в щеку. Я чувствую её медовое дыхание и понимаю, что, кажется, парень влип — и крепко влип.

Почесывая затылок, через который мне, напомню, впаяли некие функциональные чипы, покидаю благодатное местечко. Такая вот романтическая история: без меня — меня женили. Если выйду живым из этой диковинной истории, так и быть: женюсь. Аномальная невеста и аномальный жених прекрасная пара. Представляю, какие уникальные детишки могут родиться от такого самобытного семейного союза? Наверно, смогут двигать тарелки с манной кашей да летать под потолком. М-да.

Дед Матвей был прав: поселок автомобилистов лежал в полуденной неге, как теплый кокосовый остров в океане. Покой и тишина, что ещё надо для тленной жизни? Отлично зная улочки-закоулочки, я тенью прошел по ним, не тревожа даже сторожевых псов. Из кустарника понаблюдал за родным подворьем — мать стирала в цинковом корыте, в котором, как она утверждала, я, малолетка, катался со снежной горки.

Единственное, что насторожило: отсутствие сестренки Катеньки и её прыщеватого рыцаря Степы? Надеюсь, не подались они в город?

— Уехали утром, — сообщила мать, когда я предстал перед ней. — Будешь обедать? — Вытирала руки в мыле. — А зачем ружье? Что случилось-то?

— Пока ничего, — отвечал я, сдерживая ярость: можно вселенские миры перевернуть вверх тормашками, а вот сладить с одной маленькой… корявенькой… кривлякой… Ну нет слов — одни междометия. — Меня могут искать, мать, — предупредил. — Ты ничего не знаешь.

— Убил кого? — всплеснула руками.

— Еще не успел, — отмахнулся. — А Тема-сосед дома?

— Вроде, а что?

— Машину хочу взять, — ответил. — А вы бы сами к ним… на сутки.

— Зачем? — смотрела сердито. — У меня хозяйство, а Ван Ваныч в лежку, сволочь!

Я понял, что с такой бойцовской установкой мать и отчим не пропадут, более того, дадут достойный отпор супостатам, решившим посягнуть на самое святое — огород и живность. И отправился к соседу, прихватив из чулана бутылку бурячного самогона.

Тема умел паять автомобильные коробки, как керогазы. Его двор был заставлен железными остовами, моторами, колесами и проч. Увидев меня с бутылкой и ружьем, обрадовался: открываем сезон охоты, братан! Я его огорчил: увы, братан, сезон охоты открывается, но в городе, туда надо срочно мотать.

— Давай, — кивнул на битый «жигуленок». — Нормально попердывает.

В чем я скоро сам убедился. Разудало провьюжив по поселку, выкатился на скоростную трассу. Вперед, сержант! Уверен, ждет тебя последний бой! Иного не дано. Подобный узел проблем надо рубить со всей пролетарской беспощадностью. Проявлять интеллигентную любезность нет времени и сил. Игры патриотов перешли в заключительную фазу — веселая рыжая девица по имени Смерть притушила канделябры и готова пригласить на белый танец всех желающих.

Сейчас для меня главное первым найти младшенькую. Если это случится, отлуплю, как сидорову козу. Где может находиться? Где угодно. В парке? У друзей? На Москве-реке? У черта на куличках?..

Нет, все-таки женщины — это другая планета, неизведанная и непонятная. Кажется, изучили её досконально, ан нет — такую иногда закрутит завитушку своей темной души…

Их душа, подобна черной дыре антимира, затягивающей в свою смертельную орбиту неосторожный звездолет. И никаких шансов у пилотов вырваться оттуда.

Впрочем, не будем обобщать — встречаются иногда в галактиках и приятные фруктовые планеты. И одна из таких носит название — Анечка. Повторяю: если повезет и выйду живым из этой сумасбродной переделки… Стоп, сержант! Не говори «гоп», чтобы на твоей могилке радостные гробокопатели не сказали по окончанию работы «хоп». А такую перспективу нельзя исключать.

И поэтому по прибытию к родным панельным стенам проявляю крайнюю осторожность. Припарковав машину под деревьями, долго сижу в металлической душегубке, изучая обстановку. Двор не вызывает подозрений — все как обычно: дети-качели, мамы-коляски, пенсионеры-газеты, дворники-тележки. Окна нашей квартиры плотно закрыты шторами. Потом кажется… дрогнула штора! Или это глаза устали от напряжения?.. Жду. И снова легкое движение за пыльными стеклами. Так, сержант, пора принимать ответные действия. Медленно отъезжаю от дома, делаю круг по микрорайону — подозрительного ничего не замечаю. Затем остановив «жигуленок» за квартал, покидаю его. В руках несу ружье, завернутое в плащ-палатку. Должно, со стороны похож на молодого человека, готовящегося в туристический поход.

Зайдя в крайний подъезд, по лестнице поднимаюсь на последний этаж. Прикладом ружья сбиваю амбарный замок на дверце, ведущей на крышу. Небо близко — можно протянуть руку и взять кусок облака, как сладкую вату. Такую вату мы с Маминым уплетали без меры, когда сидели на детских сеансах в кинотеатре «Орленок». Эх, Венька-Венька, видел бы ты сейчас меня, бегущего по родной крыше, будто по территории, занятой врагом.

Выбиваю ногой очередную дверь. Больше куража, сержант, больше движения. В них заключена твоя победа. Тихо спускаюсь по клавишам лестницы. Знакомые запахи дома раздражают; такое впечатление, что на старом сале жарят кошек, приправленных прошлогодним луком.

Останавливаюсь на площадке между этажами. Перевожу дыхание. Вытащив патроны из патронташа, заталкиваю их за пояс для будущего удобства при скорострельной пальбе. Думаю, в засаде человека четыре-пять. Не увлекайся, сержант, одного вояку необходимо оставить в качестве информатора.

У двери прислушался — тишина. Вставив ключ в скважину, поднял правую руку с ружье на уровень груди. Левой — утопил кнопку звонка. Почувствовал, как нервный и разболтанный звонок ударил по нервам тех, кто томился в ожидание. Когда услышал неторопливые шаги и дыхание человека у двери, пытающего через «глазок» рассмотреть гостя, нажал на спусковой крючок и одновременно повернул ключ в замке.

Выстрел удачен — в глазницу: стопроцентная гарантия ухода в мир иной. Любитель подсматривать в щелочку кровавым мешком заваливается на пороге. Я перепрыгиваю через него и начинаю работать: цель на кухне — выстрел в лоб; цель в коридоре — выстрел в грудь, цель в маленькой комнате — выстрел в пах, цель в гостиной — выстрел в ногу.

Гарь пороха, предсмертные конвульсии тел, брызги брусничной крови на выцветевших пыльных обоях — подобное зрелище не для романтических натур, воспитанных на романах Ги де Мопассана, Онаре де Бальзака и Флобера. К счастью, я их не читал и поэтому был груб, как солдат на передовой Первой мировой, цапнув за грудки полудохлое тело выжившего в русской бойне, гаркнул:

— Где сестра?!

Ответ последовал немедля: на столе запел мобильный телефончик: фьюить-фьюить. Я догадался — меня. Во всей этой нашей love story ко всему человечеству случайностей нет.

— Боец-молодец, — ерничает господин Фаст. — Перестрелял моих людей, как куропаток. Ай-яя, — сокрушается. — Только я приказал не бить по вам, засмеялся, — в интересах нашего общего дела. Нехорошо расстреливать…

— Короче, гнида, — не выдерживаю я, — где сестра?

— Ждет братца. С нетерпением и тетрадкой.

— Какой тетрадкой?

— Жигунов, — обижается сотрудник ГРУ. — Таки не понял, с кем дело имеешь?

Я мог ответить на этот вопрос, да решил не спешить со своим субъективным мнением. Иногда эмоции мешают, как бейцалы плохому танцору, и лучше их держать при себе; речь о чувствах, конечно.

Меж тем, мой собеседник посчитал нужным объясниться: когда ему отрапортовали, что академик за сутки до своей гибели вдруг сел в старенький «Москвич» внучки, вместо того, чтобы ехать на работу на казенно-удобном авто, то вывод напрашивался один…

— А зачем вы его ликвидировали?

— Уверен, что мы?

— Моторы фордовские здесь только на ваших машинах, товарищ разведчик.

— А ЦРУ?

— Хер гну, — выматерился.

Денис Васильевич посмеялся, мол, верить людям надо, однако признался, что, когда академик проблему решил, то дальнейшее его участие в научно-исследовательской проекте могло только помешать. Вредный был старикан, въедливый, мечтал о межгалактических полетах на отечественных «летающих блюдцах», а какие полеты, коль на земле дел невпроворот.

— Новая Энергия — новый порядок?

— Это не ко мне, — проговорил господин Фаст. — Мое дело: безопасность Проекта по элементу 115.

— Плохо 115-й защищали, — позволил съязвить.

— Виноват, не знал, что ты, поганец, такой резвый, как член, — сделал многозначительную паузу, — правительства. Но все возвращается на круги своя: ты нам расчеты, мы тебе сестру.

— А где гарантии?

— Никаких гарантий, — отрезал.

— На кого же ты, сука, работаешь? — позволил грубость с хозяином положения.

— Так я тебе и сказал, любимчик баб-с, — огрызнулся тот. — Смотри, без взбрыков, а то пустим по кругу Катеньку; худоба, правда, да целочка…

— Ты, — сказал я, — труп.

— Ты больше он, чем я, — рассмеялся. — Советую: не прыгай на веточке.

Я промолчал: что такое жизни миллионов неизвестных тебе двуногих тварей по сравнению с бытием одной души, тобой любимой?

— Играй по нашим правилам, жиголо, — продолжает разглагольствовать мой враг, — и ты победишь. — И требует, чтобы я оставил оружие, взял тетрадь и вышел на улицу, где у подъезда меня будет ждать автомобиль.

Не люблю, повторю, когда говорят со мной подобным тоном, да сдерживаю себя, требуя, впрочем, чтобы из квартиры убрали трупы и… стены покрыли новыми обоями.

— Ну, сукин сын, — восхищается полковник ГРУ, — может, тебе евроремонт заказать?

— Я согласный.

— Ну нет слов, — хохочет господин Фаст. — Жаль, что ты по ту сторону фронта…

— Это вы по ту сторону… — уточняю.

— Закончили треп, — и оборвав меня, сообщает, что соседи вызвали службу 02, а с лимитными ментами лучше не связываться: пристрелят, как собаку, и никакое ООН по правам человека не докажет обратное.

В словах агента элитных спецслужб был свой резон и я поспешил вон из квартиры, задержавшись на секунду в коридоре. В маленьком тайнике вешалки хранился дартс — так, на всякий случай. И, кажется, этот случай настал.

Итак, ситуация упростилась до элементарных частиц: обмен одной жизни на жизни миллионов. Имею я права так поступать? Не знаю. Хотя, признаюсь, у меня имеется ничтожный шанс на победу, которым я и должен воспользоваться.

Держись за родной воздух, салютовец! Возможно, воздушные потоки и вынесут тебя из западни подземной геенны. И с этим пожеланием вываливаюсь из подъезда. На улице уже собрались зеваки, глядящие на окна квартир. Краем уха успел услышать: в одной из них засели террористы, взявшие в заложники семью богатенького дантиста Розенфельда. Я лишь хныкнул, прознав о том, что в панелях нашего дома проживает такой уважаемый зубодер. Миновав ротозеев, увидел тяжелый внедорожник, похожий на самоходку времен Великой Отечественной. Тонированные окна джипа отражали окружающий неимущий мир без всяких прикрас. Рядом с авто находились два культуриста с квадратными челюстями и такими же челами, из которых уже удалили серое вещество. Смотрели авитаминозные недруги на меня хмуро, будто ждали увидеть прекрасную незнакомку, а возник недоумок в рваных джинсах и майке.

— Больше солнца, господа, — сказал я им, — больше улыбок!

Увы, призыв остается без ответа. Меня толкают в салон и там обыскивают. Я хихикаю и дрыгаю ногами. Разумеется, ничего не найдено, кроме пачки ароматных презервативов, завалявшихся ещё со школьных времен, когда нас пугали страшным и ужасным AIDS.

Я оказываюсь зажатым меж двух тел; впечатление такое, что нахожусь среди тренированных, но не умеющих говорить горилл. Если они имеют отношение к службе разведки, то я запишусь в общество сознания Кришны, чтобы всегда быть радостным, искрящимся, как пузырьки Советского шампанского, и счастливым.

Настроение у меня недурственное: ситуация пока развивается так, как и должна. Господин Фаст уверен: он ведет игру. Военизированный дурак не понимает: игру делает тот, кто держит на руках джокера. Джокер у меня тетрадь академика Сироты А.А. Значит, у меня преимущество. Впрочем, оно не в том, что у меня эта тетрадь, но об этом пока рано говорить.

Помимо спасения сестренки, меня занимает вопрос: кто находится за спиной службы разведки? Не может её полковник так нагло действовать в одиночку. Уверен, есть те, кто держит власть в стране, но этой власти им мало, она утекает сквозь пальцы, как песок, и её надо удержать во что бы то ни стало. Лучший и надежный способ: общая анемия тел, из которых после можно легко вытащить души. Многое я бы отдал, чтобы узнать, кто стоит во главе угла Проекта по элементу 115? Хотя догадаться нетрудно: или кремлевские мечтатели или правительственные чиновники, имеющие реальные политические и экономические рычаги власти.

Судя по городскому ландшафту, мы мчались в центр белокаменной, что умножало мои шансы на выживание. Покружив в переулочках, вымахали на гранитную набережную Москвы-реки. За стеклом мелькнула бурая кирпичная стена, знакомая со счастливого детства, и золотые кремлевские маковки церквей с крестами, устремленными в глубину неба.

Странно, находясь в столь драматическом положении, я тем не менее не испытывал страха. Возникало впечатление, что за моей спиной пребывает ангел-хранитель по имени Даная. Она рядом — она, может быть, в образе птахи под московским воздушном сводом. Глупо звучит и красиво? Наверное. Однако чувствую защиту небес. Я люблю их и они отвечают тем же.

Потом джип перекатывает через мост и я вижу на здании, обновленном евроремонтом, рекламу гостиницы «Балчуг». Ба! Что-то до боли знакомое. Не направляемся ли мы в банк «ARGO», чтобы обменять общую тетрадь за одну у.е. на один миллион долларов? Я бы согласился. Увы, проезжаем мимо. Но через минуту тормозим у парохода-ресторана «Алексей Толстой», спущенного на воду в 1927 году, если верить циферкам на его крашенном борту. Тяжелая трехпалубная посудина напоминает утюжок, протопленный в луже.

— А я обедал, господа, — сообщаю спутникам.

— Время полдника, детка, — ухмыляется один из них, обнаруживая неожиданный интеллект мексиканского кактуса.

Я выражаю надежду на то, что, наверное, будут давать компот из свежих фруктов. Мне отвечают, что будут давать, и я вспоминаю стихию родной казармы, где о великом Петрарке слыхом не слыхали.

По деревянному трапу топаем на пароход, выкрашенный в цвет извести. Иллюминаторы и окна в кают-компании наглухо задраены. Думаю, в свое время на этой посудине ходили по Волге-матушке великие вожди страны Советов, потом плавсредство прохудилось, как идеи коммунизма, и стало на прикол напротив стен Кремля в качестве буржуазного общепита для современных нуворишей. Не здесь ли любит хлебать щи один из кремлевских мечтателей, пытающийся с помощью внеземных технологий…

Меня толкают в кают-компанию и я забываю несвоевременную мысль, как пассажир-размазня багаж в вагоне столичной подземки.

После яркого праздничного дня — сумрак помещения, обитого мореным дубом и обставленного кожаной мебелью цвета молочной пенки. За длинным столом сидит сам господин Фаст. Он бодр и весел, как весь российский народ перед Новогодними празднествами, ожидающий рождественского чуда. В углу жмутся двое — Катенька и… Степа, скованные одной цепью, то бишь наручниками. Разумеется, были перепуганы, ничего не понимая. Глянув на них убийственным взглядом, я заявил, что ходить так они будут впредь до конца дней своих.

— Во, пусть мучаются, — посмеялся сотрудник ГРУ и потребовал тетрадь.

Я вырвал её из-за пояса и швырнул с таким расчетом, чтобы она, скользя по столу, прибыла точно в чужие руки. Это удается и меня награждают похвалой:

— Молодца, — полковник пролистывает страницы. — Вижу, трезвый ты пацан, — цапает сотовый телефончик. — Но проверим, вдруг фуфель кидаешь? И проговаривает в трубку, что все о`кей — товар прибыл, его качество можно проверить.

— Ну тогда мы пойдем, — говорю я. — Зачем вам лишние свидетели? Их, как правило, убирают.

— Догадлив, чертушка, — радуется Денис Васильевич и сообщает окружающим, что моя голова крепка, как полено, выдержав эксперимент по охоте на НЛО. — Я думал, кролик сдохнет, ан нет — живее всех живых.

— Я вас всех переживу, — говорю, — ублюдков.

Присутствующие прекращают ржать и смотрят на меня, как курганские комбайнеры на инопланетянина из созвездия Черных Маргиналов.

— Он нас обижает, ребята, — обращается к коллективу господин Фаст. — Я бы этого не потерпел.

Я заблокировал первый удар и второй, и даже третий, и сам успел нанести три сокрушительных, да силы были слишком неравны. Куда не плюнь везде самбисты, дзюдоисты и прочее айкидо. Оставалось только принять позу эмбриона и держать пинки, защищая жизненно-важные органы. В этих печальных обстоятельствах голова самый неудобный предмет, который невозможно спрятать, например, меж ног. Именно по ней меня и били так, точно пытаясь выбить дорогостоящие чипы, вставленные туда на деньги налогоплательщиков.

И выбили бы, да прозвучала команда к отдыху и у меня появилась возможность перевести дух и подумать о том, как выпутываться из создавшегося положения.

Я лежал на досках и, думая, следил за всем происходящим с нижней, так сказать, точки. Кстати, удобная точка — видна вся подноготная.

После непродолжительной паузы, когда все участники праздника жизни отдыхали, а Катенька прекратила визжать, раздался скрип старого дерева и на подмостки вышли новые действующие лица.

Джентльмены с берегов Потомака решили навести друзей на Москве-реке. И в этом ничего плохого не было — надо укреплять дружбу между народами. И спецслужбами.

Трое прошли к столу и сели за него. За происходящим я следил, напомню, с положения лежа и прекрасно видел танцевальные па, которые выделывали ноги высоких договаривающих сторон. Эксперты в нетерпении топтались, некто в дорогих сабо был неподвижен, а господин Фаст закинул ногу на ногу, словно защищая свои низкие интересы.

Беседа велась исключительно на языке великого Хемингуэя, то есть я ничего не понимал, хотя догадывался, что ноги в дорогих сабо принадлежат господину Нику Хасли, которому идти от «Балчуга» к «Алексею Толстому» как раз минут пять. Как известно, он, гость нашей столицы, банкир и штатный сотрудник ЦРУ. Спрашивается: куда смотрит ФСБ? В сердце, понимаешь, России происходит такое безобразие, а служба в ус не дует. К счастью, как позже выяснилось, я ошибался, и слава Богу, что ошибался.

Между тем судьба преподнесла ещё один маленький сюрприз мне, пытающемуся определить главных героев всех этих колдовских событий. Пока эксперты разбирались в каракулях академика Сироты А.А., сотрудник ГРУ решил поторопить события. Он набрал номер на мобильном и проговорил:

— Танечка! Передай Станиславу Станиславовичу, у нас порядок. Мои поздравления.

Ох, поторопился агент, поторопился лазутчик, поторопился чужой среди своих, нарушив все законы детективного жанра.

И скоро произошло то, что должно было произойти. Эксперты занервничали и так, что их ноги под столом начали дергаться, как в танце Витта.

Потом наступила тишина, в подобных случаях говорят: мертвая. Я был готов к развитию таких событий и поэтому, лежа ниц, ждал, когда господин Фаст лично возжелает меня застрелить.

Гнев в таких делах неуместен. Увидев над собой перекошенное от злобы лицо актера второго плана, я приложил к своим разбитым губам руку, где прятался дартс, и… махонькая, но эффективная стрела впилась в глазное яблоко врага. Как говорится, аккурат в яблочко.

По-детски всхлипнув, полковник завалился на меня. Я начал было рвать из его рук ТТ, как вдруг весь пароход содрогнулся от ударов и мата:

— Всем лежать, суки! Лежать, вашу мать!.. Лежать…..!..

Мне было хорошо — я уже возлежал, защищенный трупом. Впрочем, мне было хорошо по другой причине — услышал родные голоса бойцов группы «А». Увидев же возбужденное и потное лицо Стахова, менхантера нашего, позволил себе удивиться:

— Ну вы, ребята даете!

— Живой, вижу, — заключил охотник на людей, осматривая меня. — Все под контролем, Дима.

— Под контролем, — недовольно бурчал, медленно поднимаясь на ноги. Валитесь, как снег в июне.

— Такая работа, парень.

Я покачал головой: кажется, меня снова использовали в качестве живца. Что же это такое, господа? Я вам кто — бессмертный Ванька-встанька, над которым можно измываться как хочешь, все равно встанет в полный рост.

Увидев за столом трех джентльменов, похожих напуганными физиями на использованные гондоны в Москве-реке, показал им средний палец характерный жест всей радикальной молодежи мира.

— Fuck you! — дополнил межгалактическим словом.

Меня остановил появившейся невозмутимый Старков и ещё несколько человек в гражданском, которые предъявили напудренным и холенным гражданам оf USA стандартное обвинения в шпионаже и угрозе нашей национальной безопасности.

Пока происходила эта канцелярская суета я подошел к сестричке Катеньке и Степе и сказал все, что я о них думаю. Педагог из меня хреновый и младшенькая разрыдалась, точно героиня мыльной телевизионной небылицы. Ее юный друг давил прыщи, изображая из себя мужественного хуанито.

Потом к нам приблизился Старков и скоренько успокоил бойскаутов, рассказав анекдот о мужике, которого укусила собака и который потребовал от хозяина компенсации. А тот в ответ: «Договорились. Я её подержу покрепче, а уж вы кусайте, кусайте!».

По-моему анекдотик был с намеком, да я не понял, равно и то, как здесь оказалась служба СБ?

— Проходили мимо, — отшучивается генерал, однако после сообщает, что, как показали последние события, именно Фаст оказался тем самым главным «кротом», работающим на ЦРУ. Под угрозой находился научно-исследовательский центр и все его проекты, связанные с разработкой новых внеземных технологий; мне отдельное спасибо за то, что сумел выдержать трудные испытания.

На это я употребил народное словцо, рифмующее со словом «живец».

— Что? — не поняли меня.

— Ловили «крота», а поймали «кита», — кивнул на джентльменов, удаляющихся под охраной бойцов группы «А».

— Да, ЦРУ не дремлет, но и мы не спим, — заключает Старков и хочет попрощаться.

Я останавливаю его вопросом: кто такой Станислав Станиславович? И объясняю, откуда знаю это И.О. Генерал мрачнеет лицом, потом выразительно смотрит на Кремль и говорит, что есть такой государственный деятель в администрации Президента, куратор силовых структур, лучший друг Семьи, мечтающий о вечной власти, и он её будет иметь — у параши.

— Да, он тебе знаком, — вспоминает генерал,? по сынку своему Ильюшке.

? Волошко, что ли?

? Он самый.

? Бит Голушко в самое лукошко, — передаю общую тетрадь. — Формула власти была здесь. Теперь её нет.

— Это расчеты академика по веществу 115? — пролистывает страницы Старков.

— Да, но без последних записей.

— А где они?

— Сожгли в лесу, — отвечаю.

— Жаль, — передергивает плечами генерал. — А счастье было так близко.

— Счастливы только дети или идиоты, — отвечаю. — Дети вырастают, остаются одни идиоты. Вы хотели иметь мир идиотов?

— Ты о чем, Дима? — доброжелательно интересуется Старков. — Хорошо себя чувствуешь?

— Лучше всех, — отмахиваюсь. — По мне: лучше гореть при лучине, чем тлеть при Новой Энергии.

Генерал обнял меня сочувственно, не понимая абсолютно ничего, и посоветовал обратиться к врачу: такие перегрузки дают иногда сбои даже в таком стоическом организме, как мой.

— А лучше на природу, на речку, — советовал, выводя в солнечный шумный день. — Купайся каждый день, Дима. А рыбалка, знаешь, как укрепляет нервную систему…

Я понимаю, что вопрос о НЛО окончательно утвердит генерала о том, что моя голова плоха на разум. Лучше промолчать — что я и делаю. Сами разберемся с этими неопознанными летающими объектами, где наша не пропадала.

На этом я прощаюсь с генералом СБ и его группой — до новых встреч, шутит менхантер Стахов, хотя, как известно, в каждой шутке…

Что же потом?

Через два часа я привожу на битом «жигуленке» Катеньку в Луговую, а точнее на пасеку деда Матвея. Там она знакомится с Анечкой. Общий язык они находят быстро, как две родные сестрички, и убегают на реку купаться. А я остаюсь с Матвеичем, который начинает меня лечить народным средством: водкой, медом и баней. Метод прост: родную в себя, мед на себя, а после банька с березовым веничком.

К вечеру чувствовал себя даже лучше, чем прежде. Вот такой вот секрет нашей жизни: тяпнуть бутылку водки, занюхать её запахами родимого края и вперед на штурм новых высот.

Когда горизонт запылал прощальным пурпурным закатом, Аня сказала с грустью:

— Они сегодня улетают.

— Кто они? — хотя догадался, о ком речь.

— Они.

— Откуда знаешь?

— Знаю.

Мы смотрим друг на друга, и этого взгляда достаточно, чтобы вспомнить наше прошлое, понять наше настоящее и верить в наше будущее.

На битом соседском «жигуленке» мы отправляемся в аномальную зону. Зачем? Излишний вопрос для тех, кто любит небо и кого любят небеса.

К полуночи подъезжаем к ночному полю. Оставив машину на проселочной дороге, не спеша идем к центру вселенной. Потом, остановившись, закидываем головы вверх. И стоим так долго, глядя на звездные миры, пока не приходит понимание, что находимся в самом средоточии колоссального живого организма. Понять человеческим умишком это нельзя, почувствовать — да.

Затем воздух над нами будто материализуется, превращаясь в некий объект искусственного происхождения, подсвеченный навигационными огнями. Он парит над землей на расстоянии чуть ли не вытянутой руки. Размеры его потрясающие — измерять их можно километрами. Такое впечатление, что часть некой живой природы отделяется от основы Праматери, готовясь отправиться в бесконечный путь поиска Божественной истины.

Потом грандиозная громада начинает подъем… все выше и выше… и наконец невидимый для нашего глаза переход в Пространстве-Времени, и мы видим у звезд только небольшой серебрящийся диск.

А мы продолжали стоять в поле. Оно было вечным, как звезды над ним. И мы были такими, как звезды.

— Они вернутся, — сказала Анечка.

— Наверное, — ответил я.

— И мы их встретим?

— Или наши дети.

— Ага, — сказала Аня. — Мы ведь будем жить долго и нас будет много.

— Ага, — я поцеловал её губы, пропахшие полынью, лунным светом и вечными звуками летней среднерусской ночи.

И мы пошли к далекой машине. Поле было рыхлым и сухим. Мы шли по нему неверным, но целеустремленным шагом, нечаянно загребая пыль. И возникало такое впечатление, что мы танцуем на облаках.

Декабря 1999 года


notes


Примечания


1


Александра Трофимова


2


Стихотворение Александра Трофимова.


3


Краской (разг. — производ.)


4


Часть — отделение милиции (жарг.)


5


Звезда — пассивный гомосексуалист (жарг.).


6


Автор романа приносит благодарность Виталию Шелепову за информацию по проблеме НЛО.