Звёздный странник
Семён Васильевич Слепынин








В полете к Альтаиру произошла гравитационная катастрофа, которая привела к громадному сдвигу во времени, и земной звездолет «Орел» возвращается на планету, где обосновалась технически могучая, но враждебная космическому братству цивилизация…






Семен Слепынин

Звездный странник



фантастический роман










журнальный вариант





ГЛАВА ПЕРВАЯ

Видения


Видения! Неотступные видения страшных миров и эпох!.. Они беспрерывно преследуют меня, мучают во сне. Второй день пытаюсь избавиться от них, отдыхая и набираясь сил на планете, так похожей на Землю.

Из окна хижины я вижу кусочек этой удивительной планеты: нескончаемые, нетронутые леса и гору с лысой вершиной. Скоро зайдет солнце, и я долго не смогу оторвать взгляда от великолепного заката. А там — снова ночь… Снова беспокойный сон с назойливыми видениями. Даже сейчас, стоит прикрыть веки, перед глазами возникает наглая ухмылка палача и ученого Тибора, а в ушах слышится его торжествующий возглас: «Га! Га! Провокатор!».

Но больше всего меня смущает другое видение: приход из Вечности… Явление из небытия капитана корабля Федора Стриганова. Ироническим словечком «явление» хочу пригасить тот первобытный страх перед иррациональными силами, какой испытал во время встречи с воскресшим капитаном. А надо описать эту встречу… Надо, если хочу вспомнить Вечную гармонию, в которой я был и память о которой подавлена.

Произошла эта встреча в Электронной эпохе — эпохе Тибора, Генератора вечных изречений и людей-полуманекенов.

В тот день я в качестве «провокатора» долго слонялся по всепланетному супергороду. Вернулся поздно и сразу же прилег отдохнуть. К моей досаде над дверью загудел зуммер.

— Войдите! Открыто! — с раздражением крикнул я.

Кто-то вошел и тщательно прикрывал дверь. Взглянув, я с удивлением обнаружил человека в нашей корабельной форме — в пилотском комбинезоне! Человек повернулся, и я мигом вскочил на ноги.

— Капитан! Федя!.. Откуда!

— Оттуда, Сережа, — капитан искривил губы и ткнул пальцем вниз. — Из-под земли. Из Вечной гармонии.

— Вечная гармония… — растерянно пробормотал я.

— Да. Не знаешь такую? Стерли память… Но она восстановится. Не может быть, чтобы ты забыл все. Например, Незнакомку. Помнишь беседы с ней там, на Луне?

— На Луне? — переспросил я, чувствуя подступающий холодок страха. — Постой, мы же тебя на Луне…

— Верно! Вы меня там похоронили! — почему-то обрадованно воскликнул капитан. — Видишь, все-таки кое-что помнишь!

Я невольно отшатнулся и к стыду своему промямлил что-то нечленораздельное.

— Прекрати истерику! — в голосе капитана зазвенели знакомые властные нотки. Смягчившись, он добавил: — Извини, Сережа. Давай лучше поздороваемся. Ну-ну, давай руку. Не бойся.

Собравшись с духом, я подошел ближе. Капитан сдавил руку с такой силой, что я поморщился. Это грубо материальное пожатие меня несколько успокоило.

— А теперь, Сережа, сядем и поговорим.

— Слушай, Федя, — попытался я улыбнуться. — Ты так сжал руку… Не призрак же ты?

— Все же призрак, — с горькой усмешкой возразил он. — Я получил временный выход в мир живых. Вспышка жизни… Помнишь, на корабле перед заходом в Вечную гармонию?.. До того, как была стерта память?

— Помню. Какие-то привидения.

— Точно. Привидения. Вот и я такой же, братец.

— Слушай, капитан, — я снова сделал жалкую попытку улыбнуться. — Говори прямо.

— Придет время, и все вспомнишь. В общих же чертах Вечная гармония — общество давно умерших людей. Мертвецами легче управлять. Они не бунтуют… Вот уж где действительно гармония — абсолютная и вечная! И управляет ею — сам Сатана.

— Сатана? Ты все шутишь!

— Так его называет Незнакомка. Но чтобы не пугать тебя мистикой, буду называть его Диктатором… Не хочу утверждать, что в своих странствиях мы попали в будущее Земли. Нет, в этом пока не уверен. Еще не разобрался… Но только там, где мы побывали, человечество исчезло. Отрицание… Помнишь такой закон — отрицание отрицания? Так вот, в Вечной гармонии отрицание не полное, а в снятом виде… В виде призраков, загробных духов. Диалектика прогресса! В общем, наши уважаемые потомки, — тонкие губы капитана иронически искривились, — наши уважаемые потомки, если это они, несколько увлеклись прогрессом. Доигрались… Как сказал Иван, достукались.

— Достукались… Узнаю, так мог сказать только Ваня.

— Он и сказал. Как и вечная Незнакомка, Иван уверен, что все это результат истребления природы. Убита последняя птица, вытоптана последняя травинка… Остался в окружении техносферы голенький царь природы — человек. Вот тогда-то и явился новый царь — всесильный Диктатор. Отрицание человека… Пожалуй, Иван прав, хотя только отчасти. Вечная гармония — это предельная форма отчуждения человека в тоталитарном обществе. Прямо-таки апокалипсическая форма отчуждения, конец света, всеобщая гибель людей. Но по желанию Диктатора умершие, а точнее — их вечные двойники, иногда на короткое время материализуются.

— А зачем?. — пробормотал я. — Материализация зачем?

— А хотя бы для контактов, — снова горькая усмешка. — Вот как я сейчас с тобой. Невидимый Диктатор может вступать в контакты с живыми людьми только таким путем, через посредничество своих слуг и рабов. Недавно он научился протыкать нейтринным лучом толщу времени в пятьсот лет. И вот я пришел к тебе. Материализовался за дверью в районе твоего биополя. Спросишь, зачем пришел? По заданию. Чтобы уговорить тебя вернуться. Бездарная Вечная гармония нуждается в творческих умах. Но вернуться добровольно. Добровольность — главное условие… Ты не делай этого, Сережа! Там тебя прикончат, и станешь, как все. Как я… А пояс? Энергетический пояс у тебя уже появляется?

— Иногда. Вот здесь, — откликнулся я и показал на талию.

— Ты должен помнить о поясе и капсуле. Это лучшее достижение Диктатора — чудо волновой микротехники. Твою личную капсулу программировала Незнакомка. Капсула у тебя особенная. Не такая, как у других членов экипажа. Пожалуй, в ней ты смело можешь лететь в будущее. Она домчится до Вечной гармонии и, не фиксируясь, рикошетом отскочит в сторону. Куда? Кто его знает! Незнакомка догадывается о другом мире и сходной планете. Но это может быть и какой-нибудь фантом.

— Фантом?

— Что-нибудь вроде этого. Вообще-то Диктатор фантомами не забавляется. Но он может…

Неожиданно капитан в беспокойстве вскочил с кресла. Встал и я.

— Заговорился… Надо уходить в Вечность… Для отчета. Скажу, что ты еще не надумал, не решил… Поэтому надо еще не раз засылать капсулу. Мы с Незнакомкой переделали ее. Твоя личная капсула стала двухместной. Для чего? Вот тут к тебе моя главная просьба. Нет, не просьба. Приказ! Я командир экипажа, хоть и явился с того света. Поэтому приказываю… Слышишь, братец? Приказываю! Из Вечности вот так же на кончике нейтринного луча спустится твой враг. Для расправы. Он что-то подозревает… Ты его сразу вспомнишь, как только он возникнет в районе твоего биополя. Этакий толстомордый тип с лучевым пистолетом за поясом. Это доверенное лицо Диктатора, его лучший слуга. Ты его убери с моей дороги, замкни в капсулу. Вот так…

Капитан торопливо подошел. Я стоял в оцепенении. Одной рукой он обнял меня за талию, а другой сделал движение, будто нажимает переключатель эпох на энергопоясе.

— Рукой нужно обнять, чтобы истечением твоего биополя замкнуть вспыхнувшую капсулу вокруг «толстомордого». Ты не бойся — все предусмотрено… Как только капсула развернется, она перережет нейтринный луч, и «толстомордый» будет отсечен от Вечности. Отсечен. Понимаешь? Вместе с ним улетишь в прошлое, в первобытный век — там у Диктатора конечная станция во времени. И там ты сам расправишься со своим врагом. Через сто дней пояс-капсула снова вернется. По желанию можешь либо остаться в первобытном веке, либо совершить рейд. Куда? Вероятно, в мир-фантом… Но мне… Нет, не только мне! Ты окажешь услугу всему братству цивилизаций, всем планетам, населенным живыми обитателями. Я займу место «толстомордого» в высших сферах Вечной гармонии. Будет больше доверия у Диктатора… И взорву… Изнутри взорву! Вечная гармония разлетится вдребезги… Выполнишь приказ? Обещаешь?

— Обещаю, Федя. Твердо обещаю, хоть и не совсем…

— Ты все поймешь. Увидишь «толстомордого», все вспомнишь и поймешь.

Стриганов говорил торопливо и нервно, расхаживая по комнате. И вдруг замер. На лице его застыла гримаса отвращения и ужаса.

— Все. Сигнал… Диктатор зовет. Сейчас он погасит искорку жизни. Прощай, Сережа…

Капитан протянул руку и тут же исчез. В самом деле, будто погас… Вот так и погас с протянутой рукой.

Что это было? Сон? Галлюцинация?

Пожалуй, не сон и не галлюцинация. В этом я убедился на другой день. Утром, еще сонного, меня схватили подручные Тибора и увезли в камеру пыток. Крепко связанный, я сидел в особом кресле, от которого тянулись провода столу — своего рода пульту управления палача. Стол усеян был кнопками, верньерами и светящимися приборами. Самый страшный из них — диагностер, регистрирующий внутренние кровоизлияния и переломы костей. Рядом подрагивал стрелкой квадратный индикатор боли.

Пришел Тибор, деловито уселся за стол. Взглянув на меня, торжествующе гоготнул:

— Га! Га! Провокатор!.. Хорош провокатор. Я догадывался, что ты пришелец, который ловко маскируется под провокатора. Но вот кто второй пришелец, как он явился и как исчез — для меня загадка. Думаешь, не знаю о нем? Знаю! Стены твоей квартиры зафиксировали второго пришельца. О чем вы с ним говорили? Молчишь? Ничего, у меня заговоришь: Тибор — это Тибор!

Тибор говорил о Федоре Стриганове. Явное доказательство, что приход воскресшего капитана — не бред, не галлюцинация…

Стрелка индикатора боли вздрогнула и поползла вверх, мою правую ногу пронизала нестерпимая боль. Почти теряя сознание, я нащупал под рубашкой энергопояс — подарок неведомого Диктатора. О поясе никто не знал. Передвинул переключатель эпох. Вспыхнуло холодное фиолетовое пламя: пояс развертывался в капсулу. Фиолетовое мерцание погасло, и меня окутало тахионно-фотонное поле в форме перетянутого посередине яйца. Прозрачного, как воздух. Для аборигенов эпохи я был уже невидим и неощутим. Я просто перестал для них существовать, ибо очутился в сдвинутом, несовмещенном времени. Но я какой-то миг видел все. Не без злорадства вспоминаю, как Тибор, обалдело заморгав глазами, уставился на опустевшее кресло…

Началась пульсация поля — словно взмахивали невидимые крылья. Птица-капсула вырвалась из эпохи на простор и теперь скользила во времени в поисках точки совмещения.

Мимо проносились тысячелетия. Я падал в прошлое… Падал стремительно, и ничего нельзя было разобрать в сером хаосе сменяющихся эпох и цивилизаций.

Наконец капсула нащупала свою точку. Наступил торжественный момент — фиксация в запрограммированной эпохе, стыковка. Произошла она ночью. Короткая вибрация поля, и капсула вспыхнула, развернув свои огненные крылья.

Когда фиолетовое пламя погасло, капсула свернулась в энергопояс. Щекотнув под рубашкой, он тут же исчез, растворился в Великом Ничто — в вакууме. Со слов капитана я знал, что пояс улетел в будущее, в Вечную гармонию. Для аккумуляции энергии. Через сто дней он вернется.

Я лежал на левом боку, рассматривая сквозь гермошлем приютивший меня мир. Спина упиралась во что-то твердое. Камень? Обернулся и в темноте увидел сизый, туманно светившийся ствол березы. На лесную прогалину пробивался Сверху дымный, лунный свет. Я сразу почувствовал доверие к этой планете, смело откинул на спину гермошлем и вдохнул свежий ночной воздух, насыщенный лесными ароматами.

Встал и, хромая, побрел наугад. Плазменный излучатель держал наготове. Им же освещал дорогу. Выбрался на посеребренную луной поляну. На краю ее притулилась к могучей сосне хижина. Я открыл скрипнувшую дверь, посветил. В хижине было пусто. Я повалился на нары и проспал до утра.

Так я поселился в этой давно заброшенной избушке. Сейчас сижу перед окном за дощатым, посеревшим от времени столом. Передо мной — цветной портрет Элоры. Портрет, большой блокнот и авторучка — все, что осталось от Электронной эпохи. На вырванных из блокнота листах пытаюсь писать воспоминания.

Смешно сказать — воспоминания. О самом главном — о Вечной гармонии с ее загадочным Диктатором — ничего решительно не помню. Как ни вглядываюсь в черный колодец памяти — ничего… Одни только видения и назойливые мысли о фантомах.

Вчера утром, пока варилась уха, я не раз осматривался, с удовольствием вдыхая запахи трав и хвои. Не планета, а курорт. Странная планета, очень странная… Самое непонятное в ней то, что она слишком понятна. Поляну окружали знакомые с детства сосны и березы. На огромной раскидистой сосне, подпиравшей хижину, мелькал рыжий хвост белки. В глухой чащобе гулко барабанил дятел, а леса звучали, как орган, — их наполняли струнные песни синиц.

Если бы это была Земля!

Мысль о фантомах гвоздем засела в голову. Правда, временами — это бывает все чаще и чаще — мне кажется, что капитан ошибался. Фантоматические способности Диктатора, вероятно, огромны. Но достаточны ли они, чтобы создать такое правдоподобие? Нет, сейчас я почти уверен, что капсула закинула меня в реальную эпоху.

Через сто дней вернется капсула, чтобы переместить меня сквозь тысячелетия в эпоху Тибора. Я могу пренебречь ее зовами… И в самом деле: чем шататься по шумным и опасным вершинам цивилизации, не лучше ли навсегда остаться здесь, у ее истоков, вот в этом тихом закутке истории?

Но приказ! Я обязан выполнить волю капитана. Только в эпохе Тибора может состоятся встреча с таинственным гостем из Вечности «толстомордым». Он придет из загробного мира!

Ко мне снова протягивают холодные щупальца смутные образы, видения и… страх! Непривычный, суеверный страх. Я пытаюсь освободиться от его липких пут, стараюсь хоть что-нибудь вспомнить о проклятой Вечной гармонии. В конце концов, не традиционный же это поповский ад с чертями и грешниками, с таинственным Сатаною во главе! Имеет же эта «гармония» какое-то материалистическое объяснение…

Нет, так дело не пойдет. Если хочу серьезно вспомнить Вечную гармонию, эту мусорную яму прогресса, я должен начать с начала. Буду излагать свои скитания в четкой последовательности событий. Это поможет моей памяти. А начну, пожалуй, с середины нашего межзвездного полета. Но это завтра. Сейчас уже поздно. Да и закат, великолепный закат то и дело отвлекает меня. Леса на западе оранжево плавятся и горят, как на гигантском костре.

…В хижине темнеет. Гаснет закат. На небе выступают все новые и новые звезды, словно кто-то невидимый раздувает тлеющие угли. Услужливое воображение настраивается на воспоминания о нашем полете. Сижу в хижине, а мысли мои гуляют уже там — среди звезд, в великой тишине мироздания…




ГЛАВА ВТОРАЯ

Черная аннигиляция


В великой тишине мироздания… Нет, не такая уж это мирная тишина. Полная грозных неожиданностей и опасностей, она не располагает к спокойным и торжественным мыслям о величии звездных сфер.

Раздумывая, с чего начать повествование, я встряхнул перо. Упала капля. На бумаге вспыхнула жирная и черная клякса. Своей чернотой и формой она мигом напомнила страшный беззвучный взрыв в пространстве и испуганный крик Малыша:

— Черная аннигиляция!..

Пожалуй, с этого взрыва и начались наши злоключения.




Наш звездолет «Орел» стартовал с Камчатского космодрома 20 июля 2080 года. Мы должны были исследовать планетную систему звезды Альтаир в созвездии Орла и отработать в полете новый гравитонный двигатель.

От Земли до Альтаира — шестнадцать световых лет. Двадцать лет корабль летел с околосветовой скоростью, управляемый ЭУ — электронно-ионным универсалом. Почти все это время мы спали, охлажденные в гипотермическом отсеке. После окончательного пробуждения жизнь на корабле вошла в обычную колею. Утром по привычке мы собрались в звездной каюте — просторной пилотской кабине с пультом управления и огромной прозрачной полусферой.

Планетолог Иван Бурсов, поглаживая темно-русую бороду, хищно высматривал, кто меньше занят, с кем бы он мог поговорить на философские темы. Это его слабость. Некоторое время он кружился надо мной, как коршун над цыпленком. Я отмахнулся от него: занят.

Сейчас свободен был только инженер Николай Кочетов. Влюбленный в гравитонную технику и равнодушный к философии, инженер наименее интересный собеседник для Ивана. Но все же Бурсов сел рядом с ним и начал расхваливать гравитонный двигатель.

— Ты подожди, Иван, восторгаться, — возразил Кочетов. — Мне тоже наш мотор нравится. Но кое-что проверено только в лабораториях. В частности, нам сегодня надо удалить выгоревшее топливо. А что это значит?

Инженер с удовольствием начал рассказывать о новом двигателе. В корме корабля находится рабочее вещество — многотонный шар из свинца. Под воздействием специфической структуры полей свинец выделяет ураганную энергию в виде гравитационного излучения. Гравитоны, летящие, подобно фотонам, со световой скоростью, отталкиваются от чашеобразного отражателя и создают реактивную тягу.

— И вот тут-то начинаются чудеса, — с подъемом продолжал инженер. — Рабочее вещество выгорело. Свинцовый шар, лишившись гравитонов, стал невесом. Его масса равна нулю. На земле он казался бы легче пушинки. Ты думаешь, такой свинец непригоден как топливо? Ничего подобного! Перестройка полей, и невесомый свинец начал выделять… Что, по-твоему? Опять же положительные гравитоны! Теряя гравитоны, нулевой свинец становится веществом с отрицательной гравитационной энергией и массой…

Занятый прокладкой трассы, я краем уха прислушивался к разговору и старался подавить безотчетную тревогу. Дело действительно новое, проверенное только в земных лабораториях.

Вечером наш «гравитонный инженер» менял рабочее вещество. Выгоревший свинцовый шар он удалил из двигателя и прикрепил силовой паутиной к днищу служебной ракеты. Удалившись на триста километров, ракета должна повернуть налево, описать длинную полуокружность и вернуться к кораблю сзади. Но перед этим инженер обязан был на дальней дуге полуокружности избавиться от опасного свинцового шара.

Случилось непредвиденное. При повороте силовые путы разорвались, и оголенный свинцовый шар, лишившись предохранительного сферического поля, начал сближаться с ракетой Видимо, Кочетов растерялся. Мы видели, как ракета судорожно отскочила в сторону, чего делать не следовало ни в коем случае. Шар не только не отставал, а буквально погнался за ракетой и вскоре прилип к ее корпусу. А затем… Вот здесь-то и раздался испуганный крик Малыша, — так мы звали бортинженера Ревелино:

— Черная аннигиляция!..

Да, это была аннигиляция. Но не та, которая получается при уничтожении вещества и антивещества и которая сопровождается ослепительной вспышкой, выделением огромной энергии. Почти все наоборот. Заряженный отрицательной гравитационной энергией свинец и обычное вещество ракеты, соединившись, мгновенно, взрывоподобно исчезли, аннигилировали, обратившись… Во что? Во всяком случае, не в энергию.

Сквозь купол каюты мы увидели на привычном звездном небе внезапно возникшую зияющую бездну. Будто разорвалось само пространство. Это был угольный провал в Ничто…

И сразу мир исчез. Вселенная рухнула. Ни звезд, ни туманностей — ничего. Густая, как нефть, непроницаемая тьма. Сознание у всех померкло… Мы словно погрузились в небытие и в тот же миг вынырнули.

— Что это было? — спросил вскочивший на ноги Бурсов. — Где мы?

Кто ему мог ответить? Еще ни один астронавт не попадал в такие переплеты…

Дня через три мы опять все были в сборе в звездной каюте. Иван и Ревелино, как всегда, перебрасывались шутками и беззлобными колкостями.

Малыш почти совсем оттеснил планетолога от астротелескопа. Вскоре мы услышали от него такое, что удивило нас и обрадовало.

— Иван! — Малыш обернулся к планетологу с насмешливой физиономией. — Ты сколько планет насчитал вокруг Альтаира? До аннигиляции.

— Пять.

— И все лишены жизни?

— Ну да, — насторожился Иван, чувствуя подвох. — А что?

— Эх, горе-планетолог, — вздохнул Малыш. — Всего три планеты. И на одной из них высокоразвитая цивилизация.

Все вскочили и бросились к астротелескопу. Ревелино не шутил: мы увидели третью от светила планету, похожую на апельсин с ярко освещенным оранжевым боком. Растительность — желто-зеленая. Небольшие, но многочисленные моря соединились слюдяными лентами каналов. Каналы опоясывали всю планету и имели характерную деталь — перемычки. Не то дамбы, не мосты. А скорее всего города-мосты, так как на ночной стороне планеты перемычки светились.

Да, планетолог крепко просчитался.

— Как же ты проморгал такую планету? — добродушно усмехнулся капитан.

— Не понимаю, — оправдывался Иван. — Было пять безжизненных планет…

Планетолога заклевали насмешками: на корабле царила атмосфера дружеских подзадориваний, шуток и розыгрышей. Она сохранялась всегда. Даже после встречи с разумными обитателями оранжевой планеты… Нет, никаких недоразумений и конфликтов не было, хотя встретили нас необычно.

Корабль, захваченный силовыми щупальцами, мягко посадили в центре циклопического диска-спутника. Диск висел над оранжевой планетой с голубыми прожилками каналов. Над нашим кораблем неожиданно раскинулся серебристый купол.

Приборы показывали, что под куполом земной состав атмосферы. Мы вышли из корабля, но никто нас не встретил.

Наконец появились представители планеты. Их было двое. Отличались они от нас невысоким ростом, более гибкими в плечах руками. Их выразительные лица были бы красивы, если бы не полное отсутствие волос на голове. Еще одна особенность: между корпусом и руками иногда появлялась перепонка, и обитатели планеты могли перелетать на короткие расстояния.

Встречающие подпорхнули на своих руках-крыльях к дешифратору и заговорили между собой. Их речь напоминала щебетание птиц. Один из них приветливо улыбнулся нам и назвал себя.

— Чеи-Тэ, — так примерно перевел имя дешифратор.

— Федор Стриганов, — отозвался капитан.

После знакомства наш планетолог развернул светящуюся астрономическую карту. Тан-Чи — спутник Чеи-Тэ — забраковал ее, сказав, что она неточна. Это нас удивило.

Чеи-Тэ подошел к стене и нажал кнопку. Купол над нами засверкал мириадами звезд. Мы сравнили нашу карту с этой звездной сферой и нашли ряд больших расхождений в расположении и конфигурации созвездий.

— Не надо забывать, — прошептал нам капитан, — что мы побывали внутри чертовой аннигиляции, в этом кромешном аду времени и пространств…

Чеи-Тэ, ткнув лучиком-указкой в звезду, которую мы называем Альтаиром, сказал:

— Это наше светило — Руанда… А это наша планета — Тайса.

Мы узнали, что Тайса входит в содружество двадцати ближних населенных планет. Разумные обитатели этих планет сильно отличаются друг от друга.

— Во всяком случае более сильно, чем мы с вами, — с улыбкой продолжал Чеи-Тэ. — Есть поблизости еще одна планета, которая для нас и всего содружества является неприятной загадкой. Вот жители этой планеты похожи на вас. Просто поразительно похожи! Но мы уверены, что вы с неизвестной планеты, еще не вошедшей в общее братство. Будем рады принять вас у себя… А теперь расскажите о себе. Откуда вы? Вероятно, с очень далекой звезды?

— Не очень далекой, — возразил капитан и показал на Солнце. — Вот она.

Чеи-Тэ и Тан-Чи растерянно переглянулись и защебетали на своем птичьем языке. Дешифратор в это время молчал. Потом снова заработал, и мы услышали, как Чеи-Тэ смущенно проговорил:

— Извините за небольшое совещание. Мы не ожидали… Мы не учли эффект времени. Наши приборы зарегистрировали гравитационный взрыв. Не коснулся ли ваш корабль зоны взрыва?

Капитан коротко рассказал о случившемся.

— Да, так и есть, — таисянин кивнул головой. — Громадный сдвиг во времени. В ваше отсутствие на планете произошли непонятные социальные изменения.

— Какие изменения? — встревожился Иван.

— Вероятно, значительные, — Чеи-Тэ долго и сочувственно смотрел на нас, а потом решился: — Ваша планета как раз и есть та единственная в известной нам части Вселенной, где обосновалась технически могучая, но враждебная космическому братству цивилизация.

— Ну, нет! — воскликнул Иван. — Уже в наше время, в двадцать первом веке, почти все страны Земли встали на путь гармоничного общественного развития!

— Но прошло столько времени, — сказал Чеи-Тэ. — Возможно, тысячелетия… Мы пытались наладить дружественный контакт с этой планетой. Ничего не получилось… Кстати, Тан-Чи участник той экспедиции.

— Около пятидесяти лет назад, — начал рассказ Тан-Чи, — наша экспедиция в составе трех кораблей приблизилась к границам системы. Посланные на разведку беспилотные автоматы отскочили от невидимой бронированной стены вот здесь, — Тан-Чи очертил вокруг Земли и Луны большую окружность. — Это было сферическое защитное поле неслыханной энергетической напряженности. Два корабля подошли почти вплотную к сфере. И тут случилось невероятное: жители планеты напали. Не было никаких космических кораблей или беспилотных средств нападения. Просто люди появлялись в самых неожиданных местах. Возникали из ничего, проникали через любые преграды, не боялись никакого оружия. Сожженные лучевым ударом, возникали вновь. Нет, эти чудовища не убивали. Они стремились взять нас в плен. Им удалось захватить первый корабль. Второму кораблю, на котором находился я, чудом удалось вырваться.

Мы молчали, подавленные столь неожиданной вестью о нашей планете.

— К сожалению, — закончил Тан-Чи, — больше ничего добавить не могу. Планета держится в строгой самоизоляции. А своей агрессивностью доставляет немало хлопот космическому содружеству.

Таисяне предложили нам не возвращаться на Землю и поселиться у них навсегда. Но мы решили лететь на родную планету.

Несколько дней знакомились с таисянской цивилизацией — своеобразной и высокоразвитой. Особенно далеко шагнула у них техника звездоплавания. Их корабли передвигались со скоростью, многократно превышающей световую. Они умели «съедать» пространство, трансформируя его во время. Таким способом таисяне по нашей просьбе забросили «Орел», словно катапультой, к окраине Солнечной системы.

Дальше наш корабль шел самостоятельно, на планетарных двигателях. За орбитой Плутона я впервые почувствовал чье-то незримое, надоедливое присутствие. Будто кто-то невидимый наблюдал за мной. Спиной, всеми порами тела я так и ощущал липкий, изучающий взгляд. Нервы мои были взвинчены.

Однажды я сидел в своей каюте спиной к двери. Тишина. Внезапно дверь зашелестела, точно ее открывал сквозняк. Я резко обернулся. Из коридора высовывалась толстая физиономия, которая тотчас скрылась или… растаяла.

«Померещилось, — подумал я тогда. — Нервы. Этого еще не хватало».

Но вечером того же дня в звездную каюту вбежал испуганный Ревелино.

— Ребята! — крикнул он. — В моей каюте кто-то был. Кто-то не наш!

— А я, — вмешался вдруг молчаливый биолог Зиновский, — когда подходил к своей каюте, услышал там шорох. Быстро открыл дверь…

— И что же? — строго спросил капитан.

— Ничего, — смутился биолог. — Никого не оказалось.

— Психи. Наслушались от таисян всякий чертовщины, — и властным голосом капитан потребовал: — Запрещаю на корабле всякие разговоры о привидениях, о чертях и ведьмах.

Иван расхохотался. Благодушно поглаживая бороду, он сказал:

— Прости их, капитан. Нервные барышни. Мне вот никакие ведьмы не снятся.

Однако на другой день утром планетолог пришел в звездную каюту раньше обычного. И не развалился, как всегда, в кресле, а ходил из угла в угол и озадаченно теребил бороду. «Да-а… Феноменально», — еле слышно бормотал он.

— Капитан, — наконец заговорил Иван, остановившись. — Можешь называть меня как угодно. Но я сегодня ночью видел.

— Кого же это? — нахмурился Федор. — Во сне?

— Мне не снилось! Ночью я проснулся и услышал за моим столом шелест страниц. Настольная лампа светилась. Я обернулся и увидел в кресле за книгой девушку или молодую женщину. Красивую ошеломляюще…

— Так, так, — проговорил капитан.

— Ты подожди, слушай, — оживился планетолог. — Ничего подобного еще не встречал. Я видел ее всего секунду. Она была… Постой, вспомню. Она была в темно-синем… Нет, в светло-синем с блестками платье. Густые черные волосы и большие темные глаза… Когда я обернулся, она взглянула на меня со странной улыбкой и тотчас исчезла. Просто растаяла в воздухе…

— Значит, растаяла! — брови Федора хмурились все более грозно.

Не на шутку рассердившись, капитан ушел к себе в каюту. Вскоре, однако, вернулся и швырнул на стол фундаментальное «Нейтрино и время». Виновато взглянув на нас, сказал:

— Вы правы, братцы. В моей каюте тоже кто-то был, читал вот этот устаревший труд.

— Феноменально! — торжествовал Иван. — Что? Убедился? А кого ты видел?

— Не ее, — усмехнулся капитан. — Я вообще никого не видел. Когда открывал дверь, слышал грохот опрокинутого кресла. Словно кто-то поспешно вскочил. Вошел — в каюте пусто. На книжной полке беспорядок.

— Что это все значит? — спросил я капитана.

— Думаю, что для волнении нет причин, — сказал Федор. — Если бы они хотели убить нас или взять в плен, то давно бы сделали это. Присматриваются, изучают, прежде чем вступить в контакт… И потому прошу не увлекаться. Никаких эксцессов! Не обращайте внимания. И строго выполняйте установленный порядок.

Однако утром следующего дня порядок грубейшим образом нарушил Иван Бурсов: он де явился на спортивный час. По насупленным бровям капитана было видно, что планетолога ожидает не очень-то приятный разговор.

Не пришел Иван и в звездную каюту, что не на шутку всех встревожило…

Мы нашли планетолога в его каюте. Крепко скрученный простынями он был привязан к койке. Во рту торчал кляп — кусок губчатой подушки, засунутый с такой силой, что я еле вытащил его. Малыш в это время развязал Ивана.

Бурсов встал. Он был в такой ярости, что не мог вымолвить ни слова, а только беззвучно шевелил губами и сжимал кулаки. Под правым глазом красовался синяк.

— Кто это тебя так разделал? — нахмурился капитан.

— Черт возьми! А я почем знаю? — взорвался наконец Иван.

Капитан жестом хотел остановить разбушевавшегося планетолога. Но из того проклятия сыпались, как горох из разорванного мешка.

— Да скажешь, наконец, что здесь произошло!? — повысил голос Федор.

Окрик капитана подействовал. Бурсов успокоился.

— Ночью я пытался бодрствовать, делая вид, что сплю. И все же задремал по-настоящему. Когда очнулся, оказалось, что лежу на животе и за спиной кто-то связывает руки. Повернуть голову и посмотреть не успел. Хотел крикнуть, но он воткнул подушку с такой силой…

— Он, он! — капитан сделал нетерпеливый жест. — Кто — он?

Однако Иван не мог дать вразумительного ответа…

— Может быть, вернемся к таисянам? — осторожно предложил Зиновский, когда мы сидели в звездной каюте.

— Не будем терять надежду на взаимопонимание, — ответил капитан. — Но никаких эксцессов. Слышите, братцы? Никаких эксцессов!..

Дальше случилось что-то непонятное. Сквозь купол каюты мы заметили, как защитная сфера, до которой было еще далеко, слегка засветилась. От нее протянулись змеисто извивающиеся языки — протуберанцы. Они захватили наш корабль в силовой мешок.

Вот и все… Я свободно вызывал свои воспоминания о том, что было до захвата, и они проплывали перед моим умственным взором последовательно и четко, как войска на параде. Даже сейчас, прикрыв глаза, я снова вижу капитана и слышу его властное требование: «Никаких эксцессов!..» А дальше я, словно споткнувшись, останавливаюсь перед внезапно возникшей пропастью забвения.




А эксцессы и конфликты, видимо, случались и после предупреждения капитана. Об этом говорит шрам на моей левой щеке. Вообще все мы там пришлись, очевидно, не ко двору. Ведь меня же одного «наши уважаемые потомки» вышвырнули, как котенка, из своего таинственного будущего?!

Не знаю, где сейчас остальные члены экипажа. Что же до меня — я попал в эпоху Электронной гармонии. В эпоху, которая непосредственно примыкает к загадочной Вечности. Для ее аборигенов я — чужак, опасный пришелец…




ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пришелец


Вокруг меня вспыхнуло холодное фиолетовое пламя. «Капсула», — мелькнула мысль. Пламя погасло, и капсула свернулась в щекотнувший на талии пояс, который сразу исчез.

Я лежал на сухой траве. В ночной тьме глухо шептались деревья. Где я? Откуда я? Мысли походили на клочья тумана, ползущие медленно и тягостно. С тревогой обнаружил, что думаю не только на русском, но и еще каком-то языке. Догадался: язык коренных обитателей эпохи… Сознание медленно прояснялось.

Встал на ноги и увидел на себе вместо пилотской формы неудобный и крикливый костюм из синтетики. Пошатываясь, побрел наугад. Жиденький лес быстро кончился. Вдали мириадами огней светился многоэтажный город. Что-то чуждое было в этом сверкающем исполине, и я повернул назад. Не прошел и километра, как вновь очутился на опушке. И вновь безумная пляска огней.

Дальнейшее помню смутно. Каким-то образом оказался в городе, в его гигантском полыхающем чреве. Везде двигались, кружились, бесновались разноцветные холодные огни. Едва угадывались очертания высоких, этажей в сто, зданий. Они были оплетены вертикальными, наклонными и в основном горизонтальными слабо мерцающими, будто бы и не материальными вовсе, лентами. На лентах — силовых транспортных эстакадах — лепились кресла и сферические кабины. Из кабин выходили люди и перебегали на соседние движущиеся ленты. Я спросил одного спешащего субъекта насчет гостиницы или отеля. Тот на миг остановился, посмотрел на меня с недоумением и испуганно прошмыгнул мимо. В чем дело? Я же говорю на языке аборигенов. Видимо, что-то делаю не так?

Устало сел в кресло, и оно понесло меня в неизвестном направлении. Случайно нажал в подлокотнике кнопку. Вокруг кресла засеребрилась сфера-экран. Замелькали стереокадры. Сначала ничего не понял — настолько чужды и экстравагантны оказались обычаи эпохи. Присмотрелся. В похотливых судорогах извивались люди с инстинктами насекомых… Какие-то сражения в космосе… Это был сексуально-приключенческий фильм. Такой пошлый, что я тут же выключил сферу.

С ощущением голода вошел в какое-то заведение — нечто среднее между рестораном и дансингом. Высокий просторный зал напоен ровным и нежным светом. После огненного безумия улицы здесь приятно отдыхал глаз. Да и толпы не было. Круглые столики почти пустовали.

Предусмотрительно выбрал столик, за которым сидела молодая пара. «Буду делать то же, что они», — решил я. Те ковыряли рыхлую розоватую массу изящными лопаточками, которыми пользовались как ножом и вилкой.

Бесшумной танцующей походкой подскочила официантка — странная девица с голыми до плеч руками и приятным улыбающимся лицом. Странным было, что ее сахарно белые руки, лицо и даже рыжеватые волосы едва заметно мерцали.

— Что принести? — спросила она.

— То же самое, — кивнул я в сторону соседей.

Официантка, мило улыбнувшись, ушла, а я приглядывался к соседям. Их гладкие, без единой морщинки, лица были невыразительны. Изредка, когда они смотрели на меня, в равнодушных и скучных глазах мелькало удивление.

Девица принесла фужер голубой жидкости и брусок розоватого студня — какого-то синтетического блюда. Я расковырял его лопаточкой и осторожно отправил один кусок в рот.

Сосед тем временем вытащил из кармана пульсирующий шарик, из которого к протянутой руке официантки скакнули искры — электронные сигналы.

Что это? Деньги? А чем буду расплачиваться я? Пошарил в своих карманах. Шарика нет. Зато нащупал прямоугольную пластинку, уместившуюся в ладони. С пластинки глянуло объемное и светящееся изображение моего лица. Под портретом какие-то знаки и надпись: «Гриони — хранитель гармонии».

Словно невзначай я открыл ладонь и показал пластинку официантке.

— Хранитель! — воскликнула та. — Вам надо было сразу показать карточку.

При слове «хранитель» соседи взглянули на меня с испугом и почтением. «Ого, — подумал я. — Здесь я, видимо, важная птица».

А девица еще раз улыбнулась и вдруг, — очевидно, в честь моей персоны — взорвалась, осыпав столик брызгами разноцветных искр. От неожиданности я вздрогнул. А мои соседи захихикали, довольные увеселительным трюком. От девицы остался безобразный металлический каркас, опутанный тонкими проводами. Это был светоробот! Повернувшись, скелет зашагал в служебное помещение заряжаться энергией.

Спать… Очень хотелось спать. Я долго скатался по передвижным эстакадам, пытаясь выскочить за город и выспаться в той роще, где произошла фиксация, стыковка с эпохой. Но рощи не нашел. Наконец до того утомился, что готов был приткнуться под кустом в каком-нибудь парке. Однако супергороду, видимо, не полагалось иметь садов и парков. Здесь вообще не было ни одного деревца, ни одной травинки. Ничего живого, кроме машиноподобных людей.

Это испугало меня. Охваченный минутной паникой, я заметался, как птица, попавшая в клетку.

Зачем-то спустился под землю, где с большой скоростью проносились бесчисленные поезда.

Потом взлетел на самый верх огромного здания. Оно соединялось стометровой движущейся дугой-эстакадой с верхними этажами такого же дома-гиганта. С высоты этой футуристической параболы попытался рассмотреть окраину города. Но сверкающему урбаническому морю не было границ.

Снова спустился вниз, на самый глубокий уровень подземных дорог. В лабиринте безлюдных боковых коридоров нашел укромный темный угол. Свалился в изнеможении и заснул.

Когда проснулся и поднялся на улицу, мне показалось, что проспал целые сутки и что сейчас течь. Город все так же ослеплял, рассыпаясь разноцветными искрами. Только народу было больше.

Я взобрался на знакомую верхнюю дугу и в чистом небе увидел полуденное солнце. Люди прятались от него в электронных кабинах.

На трех просторных площадях, расположенных поблизости, заметил памятники. По-видимому, одному и тому же человеку. Каменные или металлические изваяния стояли в одинаково горделивой позе.

Я подошел к постаменту и прочитал надпись: «Болезней тысячи, а здоровье одно». Сначала подумал, что это памятник выдающемуся ученому-медику. Но странное поведение аборигенов заставило засомневаться.













Люди, проходя мимо истукана, останавливались, вытягивались в струнку, вскидывали правую руку вверх и старательно кричали:

— Ха-хай! Ха-хай!

Я не только не последовал их примеру, но и небрежно держал руки в карманах. Не подозревал, что совершаю ошибку, что электронный город буквально вцепился в меня десятками искусно запрятанных глаз-объективов. Он наблюдал за мной потом весь день, куда бы я ни отправился. Все новые и новые глаза города следили за мной и передавали информацию о моем необычном поведении в БАЦ — бдительный автоматический центр. Об этом я узнал много позже. Тогда я просто стоял перед памятником, глубоко задумавшись. Ничего не поняв, повернулся и зашагал к светящемуся переплетению лент. А за спиной то и дело слышались возгласы: «Ха-хай!».













Долго скитался по городу. Сидя в удобных креслах, бесцельно перемещался с яруса на ярус и думал о том, как свыкнуться с новой эпохой, как найти в ней свое место.

Первые впечатления — безотрадные. Человек, конечно, животное общественное и живет в тесной среде себе подобных. Но такая многоэтажная толпа не могла бы и присниться.

Толпа отличалась удивительной разобщенностью. Толпа одиночек… Впрочем, люди не казались усталыми или озабоченными. Напротив, их лица, бледные из-за отсутствия загара, выглядели сытыми и бездумно счастливыми. Между собой они говорили о пустяках — о новых силиконовых перчатках, только что просмотренном в кабине фильме — очередном секс-детективе. Лишенная всякой образности, речь аборигенов была унылой и плоской.

Да Земля ли это? Может быть, совсем другая планета, лишь похожая на Землю? Может быть, таинственные потомки, выкинув из своей не менее таинственной Вечной гармонии, переместили меня не только во времени, но и в пространстве?

У меня был надежный способ проверки — звездное небо.

Ночью я забрался на самую высокую в этой части города параболу. К моему неожиданному счастью, с параболической эстакадой что-то случилось. Она остановилась, огни погасли. Люди, лавируя в темноте между оголившимися креслами, расходились по соседним передвижным дугам.

На середине заглохшей эстакады я с облегчением вздохнул. Удобно расположился в мягком кресле. Здесь, кстати, можно прекрасно выспаться. Положил голову на спинку кресла и с волнением взглянул вверх, ожидая увидеть иной, чем на Земле, огненный рисунок неба. Однако первое, что бросилось в глаза, — красавец Лебедь. Широко раскинув могучие звездные крылья, он миллионы веков летел вдоль Млечного пути. Рядом знакомое с детства созвездие Лиры во главе с царицей северного неба — Вегой. А вот, кажется, Геркулес, взмахнувший палицей. Правда, Геркулес казался не таким, каким он должен выглядеть с Земли. Да и другие созвездия изменили свои очертания. В чем дело? Прошло, видимо, не так уж много лет. Тысяча, ну, две тысячи… Этого времени недостаточно, чтобы звезды ощутимо переместились.

Незаметно заснул. Проснулся, когда одна за другой стали таять льдинки звезд. Глядя на сереющее небо, начал вспоминать планету моей юности, с грустью ворошить пепел перегоревших дней.

Задумавшись, не заметил, как в утренних сумерках (дуга еще не светилась) приблизились два человека. Один из них, тот, что был пониже, спросил с ехидным любопытством:

— Звездами любуешься?

— Допустим, — ответил я, не в силах унять нарастающее раздражение.

— А может, еще и стихи сочиняешь?

— Хотя бы и так! — гнев, необузданный гнев вдруг захлестнул меня. — А вам чего надо?! Чего?!

— Таких вот и надо, — спокойно сказал второй человек, высокий и худой, склонившийся надо мной наподобие вопросительного знака. В правой руке он держал оружие, похожее на пистолет. Только вместо дула на меня глядела узкая горизонтальная щель.

— Пойдешь с нами, — продолжал высокий. — Попытаешься бежать, отсечем вот этой штукой ноги.

Я выхватил из кармана чудодейственную пластинку и сунул ее длинному под нос. Тот отшатнулся и чуть не выронил оружие.

— Саэций, смотри! — воскликнул он. — Карточка… Выдана самим Актинием.

Взглянув на карточку, а затем на меня, Саэций ответил:

— Карточка Актиния. Но я этого типа не знаю, хоть и работаю у Актиния много лет.

— Вот что, — подумав, сказал высокий. — Отведем его к Актинию. Пусть он сам разбирается.

В трехместной кабине мы подъехали к высокой двери. На левой стороне багрово светилась надпись: «Институт общественного здоровья». Справа переливался и вспыхивал разноцветными искрами все тот же загадочный афоризм: «Болезней тысячи, а здоровье одно».

Меня ввели в большую комнату. За столом, наклонив рыжеволосую крупную голову, сидел человек и читал книголенту. Сутуловатый, с квадратными плечами, он своим телосложением заметно отличался от изнеженных обитателей города.

— Тибор! — обратился к нему один из моих конвоиров. — Актиний на месте?

— Там, — кивнул он на дверь и поднял голову.

Меня словно что-то кольнуло: его круглое лицо с мясистым носом и квадратной нижней челюстью показалось до ужаса знакомым. Но где я его видел? Во всяком случае не здесь, не в этом городе…

— А этого интеллектуала к кому привели? Ко мне? — спросил он с ухмылкой. Неприятнейшая ухмылка! Улыбался только его рот, а глаза смотрели на меня холодно, словно прицеливаясь.

— Еще не знаем, — ответил Саэций. — Это очень странный интеллектуал. О его поведении нам просигналил БАЦ. И знаешь, где его взяли? На погасшей верхней эстакаде. Он смотрел на звезды и сочинял стихи.

— Звезды? Стихи? — с веселым удивлением переспросил Тибор и загоготал, а потом, выразительно повертев указательным пальцем около своего виска, разочарованно протянул: — А он не того?..

— Нет, он не сумасшедший. Не похож.

— Тогда, значит, ко мне. Мы с ним мило побеседуем в пыточной камере. Га! Га! Он узнает, что Тибор — это Тибор!










Саэций втолкнул меня в дверь. Я был в таком смятении, что хозяин кабинета Актиний, взглянув на мое ошарашенное лицо, махнул конвоиру рукой: уйди! Саэций ретировался и прикрыл дверь.

Актиний смотрел на меня так внимательно и сочувствующе, что я воспрянул духом. Его сухощавое лицо с высоким умным лбом и добрыми, чуть хитроватыми глазами мне определенно нравилось. Такому можно говорить о себе любую правду. Да и что мне оставалось делать?

— Мда-а… Занятный тип, — проговорил Актиний и показал на кресло. — Похож на интеллектуала… Хотя нет. Те так не переживают. У нас никто не знает таких нравственных драм, какие написаны у тебя на лице. У нас везде царит гармония — и в обществе, и в душе каждого человека.

Актиний усмехнулся, а затем вдруг подмигнул — заговорщически и добродушно. Я окончательно почувствовал доверие и необъяснимое расположение к этому человеку. Вытащив из кармана карточку, молча протянул ее Актинию.

— Мда-а… Это уж совсем занятно. Мне доложили о карточке. Она действительно сделана в моем институте. Кто тебе ее дал?

— Я бы сам хотел это знать.

— Такую карточку подделать невозможно. Ее могли сфабриковать только те, — Актиний ткнул пальцем вверх. Странно взглянув на меня, добавил: — А может быть, ты сам из тех?.. Ты пришелец?

— Да, я пришелец.

— Тс-с, тише…

Актиний вскочил. Живой и подвижный, как ртуть, он забегал по кабинету, подбежал к двери, проверил, плотно ли она прикрыта.
















— Говори тише. Иначе Тибор услышит. И тогда все… Пришелец, — прошептал Актиний. — Впервые в жизни вижу пришельца.

Потом, еще раз ткнув пальцем вверх, воскликнул:

— Но это же невозможно! Наши боевые космические крейсера охраняют все подступы к планетной системе. Ни один пришелец не проникнет. Муха не пролетит. Нет, это невозможно!

Я коротко рассказал о своих скитаниях в пространстве и времени, начиная со старта в двадцать первом веке и кончая фиксацией вот в этой эпохе.

— Мда-а… Занятная сказка, — задумчиво проговорил Актиний. — И в то же время по твоей честной первобытной физиономии вижу, что не врешь. Конечно, в наши дни возможны всякие эффекты и парадоксы. Но путешествия во времени… Во всяком случае тебе здорово повезло, что сразу попал ко мне. Иначе очутился бы в лапах Тибора.

В соседней комнате послышались шум и гоготание. Я вздрогнул. Актиний поморщился.

— Чувствует добычу, мерзавец… Кого-то привели.

Открылась дверь, и в кабинет втолкнули испуганного человека.

— Актиний! — радостно воскликнул Саэций. — Смотри, кого поймали! Помнишь, год назад сбежал поэт Элгар? Вот он.

Актиний недовольно махнул рукой. Саэций исчез.

— Ну что, попался, дурак? — хмуро спросил Актиний. — А я-то дал тебе возможность бежать. Стихи твои тогда понравились. Но второй раз отпустить не могу. Не в моих правилах. Да и сам попаду на подозрение. Подумают, что я хитро притаившийся пришелец. Тогда нам обоим не сдобровать. Загремим в пыточное кресло Тибора.

Подвижное лицо поэта жалко дернулось.

— Что, боишься Тибора? Не отдам тебя этому прохвосту. Пойдешь в подземелье на строительство энергокомплекса. К своим собратьям — поэтам, историкам, композиторам и прочим художникам.

В тот раз хорошие стихи были у тебя. А сейчас с чем поймали?

Элгар робко протянул пластиковый свиток. Актиний развернул его и, подняв палец, со вкусом прочитал два стихотворения.

— Ну, как? — дружелюбно подмигнув, обратился он ко мне.

— По-моему, неплохо, — с готовностью ответил я. — Даже метафорично. Для суховатого и бедного языка этой эпохи…

— Этой эпохи, — задумчиво повторил Актиний. — Ты все еще настаиваешь, что попал из прошлых, забытых времен? А впрочем, чем черт не шутит… Да и лицо у тебя чуть с грустинкой, этакое вдохновенное лицо первобытного композитора. А может, ты действительно, как доложили мне, сочиняешь стихи или музыку? — с притворным ужасом спросил Актиний.

— Я не поэт и не композитор, — успокоил я Актиния, начиная смутно догадываться о назначении «Института общественного здоровья». Видимо, художественно одаренные люди считаются здесь «больной» частью населения, опасной для общества.

Как бы в подтверждение моих догадок Актиний продолжал:

— А стихи у него в самом деле хорошие, такие встречаются все реже. Но этим они и вредны для прогресса и гармонии. О чем в них говорится? О любви! Представляешь? Это в наше-то время секса! Девственно чистого, первозданного секса, освобожденного от мусора психологических переживаний, этих ненужных обломков прошлого!.. Стихи опасны еще тем, что воспевают любовь среди исчезнувших цветущих лугов и тенистых дубрав. А это уж прямой вызов. Это противоречит тому, чему учит нас Генератор Вечных изречений и Конструктор гармонии.

Актиний кивнул на висевший позади него портрет. На нем был изображен человек, памятник которому я уже видел. Под портретом кокетливо искрился афоризм: «Болезней тысячи, а здоровье одно».

— А чему учит нас Генератор? — с напыщенной назидательностью продолжал Актиний. — Он учит, что наша эпоха — эпоха технического прогресса и технологической эволюции, которая должна вытеснить эволюцию биологическую. Только те, — взглянув на меня, Актиний ткнул пальцем в потолок. — Только пришельцы живут в дружбе с устаревшей и враждебной биосферой, развивают искусство. Да, когда знакомишься с идеями нашего великого Генератора, чувствуешь, что имеешь дело не с текущим человеческим умом, а с умом вековечным и абсолютным.

Элгар, раскрыв рот, с изумлением слушал. Чувствуя, что переборщил, Актиний хмуро взглянул на поэта и сказал:

— Надеюсь, будешь молчать. Все равно никто тебе не поверит.

Затем нажал на столе кнопку. На вызов явились Саэций и второй охранник.

— Отправьте этого болвана в подземелье. Он не способен к интеллектуальному труд. Пусть займется физическим.

Когда дверь закрылась, Актиний ободряюще улыбнулся мне и подмигнул.

— Ну, как твои душевные бури и нравственные катаклизмы? Улеглись?

— Я не совсем разбираюсь…

— Вижу это, странный пришелец, — добродушно сказал Актиний и сунул мне мою карточку. — Возьми. Будешь работать у меня — разберешься. Но вот как объяснить остальным, кто ты? И почему карточка очутилась у тебя? Мда-а, это будет нелегко. Задача… — Актиний долго и мучительно морщил лоб и вдруг вскочил с просиявшим лицом. — Есть! Осенило! Ты же — провокатор!

— Я!? Провокатор!?

На мое изумление Актиний не обратил ни малейшего внимания. Он бегал по кабинету, суетился, потирал руки и хохотал, довольный своей выдумкой.

— Да! Да! — весело кричал он. — Я раскусил тебя. Ты гнусный провокатор!

Актиний сел за стол и, состроив серьезную физиономию, что далось ему с трудом, нажал кнопку.

— Позови всех сюда, — сказал он вошедшему Саэцию.

Собрались сотрудники этого удивительного института. Штат небольшой — человек двадцать. К моему неудовольствию, рядом стоявшее кресло заскрипело под тяжестью грузного тела. Тибор!

— Небольшое совещание, — объявил Актиний и повел рукой в мою сторону. — Это хранитель Гриони. Наш сотрудник. Вы его еще не знаете. Саэций и Миор схватили его как человека с опасным для прогресса первобытным складом мышления, с так называемым художественным мышлением. Схватили! Одно это говорит о том, что Гриони — работник отличный. Просто находка для нас! Вы поняли?

В ответ — молчание. Саэций пожал плечами, а Тибор хмыкнул и удивленно взглянул на меня.

— Значит, не поняли. Посмотрите еще раз, — снова эффектный жест в мою сторону. — Как будто ничего особенного. Но присмотритесь внимательней и вы обнаружите, вернее, просто почувствуете нечто необычное, нечто от забытых первобытных времен, когда люди, не зная красоты и величия техносферы, валялись на травке где-нибудь под деревом и прославляли красоту биосферы. Да к такому человеку сразу потянутся, как железные опилки к магниту, люди с атавистическим мышлением — художники! И вот Гриони, вылавливая таких людей на транспортных эстакадах, в увеселительных заведениях, будет с ними сначала приветлив, а потом…

— Провокатор! — воскликнул Тибор и загоготал.

Потом с уважением, смешанным с некоторой долей иронии, посмотрел на меня, раздвинув в ухмылке рыхлые губы. Можно было бы подумать, что Тибор улыбается приветливо, если бы не его глаза — холодные, прицеливающиеся, никогда не смеющиеся глаза.

— Наконец-то поняли! А теперь идите и впредь не задерживайте его. Не мешайте ему работать.

Когда все вышли, Актиний внимательно посмотрел на меня.

— Ну, что морщишься? Не нравится работа провокатора? Тебе ничего не придется делать. Первобытных осталось совсем мало. Хорошо, если за год к тебе прилипнет с десяток. Можешь их отпускать, хотя это не в моих правилах. Их надо вылавливать.

— А зачем? Зачем вылавливать?

— Мне кажется, ты начинаешь понимать сам. Идеология пришельцев, — Актиний ткнул пальцем вверх, — искоренена. Сейчас художники — единственные люди, способные пошатнуть незыблемые устои гармонии. Они сами и их творения — почва, не которой произрастает всяческое инакомыслие, тяга к прошлому и стремление сохранить индивидуальность… Кстати, где ты живешь? — вдруг спросил он. — Ну, хоть ночуешь где?

Я рассказал, как одну ночь провел в подземных коридорах, а вторую — под звездами на погасшей дуге.

Актиний весело расхохотался.

— Ну и занятный тип! Откуда только… Ладно, ладно, — перебил он себя. — Сказки с удовольствием послушаю потом. Главное — ты факт, реальный и симпатичный факт. Странный новичок в нашем мире. Держись за меня, иначе пропадешь! Сейчас устрою тебя в хорошем доме…

Десять минут езды в лабиринте передвижных дуг, бесшумный взлет лифта — и мы на самом верху стапятидесятиэтажного дома. На площадке — две двери. Актиний подошел к одной из них и нажал голубую клавишу. Загудел зуммер. Дверь открылась, на площадку вышла пожилая женщина с добрым морщинистым лицом. Сложив руки на груди, она воскликнула:

— О, небеса! Актиний! Как давно не видела вас!

— Рядом квартира еще свободна? Тогда вот вам, Хэлли, новый сосед — хранитель Гриони, наш сотрудник.

Глубокие морщинки около глаз Хэлли собрались в приветливой улыбке.

Квартира мне понравилась. Главное удобство — солнце, большая редкость в этом городе. На верхних этажах, не затененных домами и сетью эстакад, свободно лились в окна его теплые лучи.

— Вижу, на языке у тебя так и вертятся вопросы, много вопросов, — посмеивался Актиний. — Сядем, и я расскажу кое-что о нашем мире, в котором ты действительно выглядишь полным несмышленышем…

— Тридцать лет назад благодетель человечества, Конструктор гармонии и Генератор Вечных изречений оправданно жестокими средствами установил строй Электронной демократии, названный впоследствии Электронной гармонией. Условия для гармонии подготовлены научно-техническим прогрессом. Материальное производство осуществляет техносфера. Люди заняты в основном умственным трудом. Правда, невозможность обеспечить всех высшими благами цивилизации и умственная неравноценность привели к тому, что общество делится на две мирные группы. Меньшинство, пять-шесть процентов населения, это интеллектуалы. Остальные — сексуалы.

— Интеллектуалы и сексуалы! — невольно воскликнул я. — Какое странное деление!

— Ну, это не совсем официальное деление, — усмехнулся Актиний. — И далеко не четкое. Впрочем, сексуалы не обижаются, если их так называют. Напротив, они довольны. Это лаборанты, низшие научные сотрудники, программисты, наладчики электронной аппаратуры. Недлинный рабочий день, дешевая синтетическая жвачка и одежда, веселящие напитки, секс, балаганные зрелища… Чего еще надо? И мы, хранители, должны поддерживать нравственное здоровье и душевную гармонию, в частности — оберегать людей от растлевающего воздействия первобытного искусства. Ибо душевная гармония — основа гармонии общественной… Интеллектуалы — это ученые, высшие инженерно-технические работники, администраторы. Из них состоит и девятка Великих Техников — высший орган планеты. Почему Техники? Да потому, что главное, творческое продумано и сделано. Генератором. Остальное, как говорится, дело техники. Вот это техническое руководство, простое поддержание гармонии и осуществляют Великие Техники.

— Техники, ученые, администраторы… — повторил я. — Что же получается? Технократия?

— Устаревший термин. Но можешь называть и так.

— А кому принадлежат богатства планеты? — допытывался я. — Кто такие, например, администраторы?

— Те, кто пожизненно управляет промышленными комплексами.

— Может быть, они и есть владельцы этих комплексов?

— Может быть, — пожал плечами Актиний. — А какое это имеет значение? Важно то, что интеллектуальная элита обеспечивает научно-технический прогресс.

Видимо, Актиний — специалист по «душевным болезням» — не очень разбирался в болезнях социальных.

— А как душевное здоровье интеллектуалов? — спросил я, ожидая услышать взрыв сарказмов.

— О! — с ироническим воодушевлением воскликнул Актиний. — Здесь полный порядок. Во-первых, у интеллектуалов нет свободного времени, чтобы развлекаться эстетическими побрякушками. Во-вторых, их спасает от художественной заразы чрезвычайно узкая специализация и профессиональный кретинизм. Но если среди них заведется ученый с художественными наклонностями и первобытной тягой к утраченным или иным формам жизни, то это будет самый опасный человек для гармонии, почти пришелец. Поэтому мы должны изолировать художников. Первобытная природа и нешаблонные художественные произведения действуют разрушающе, дисгармонично. На почве природы и искусства произрастает страшный сорняк — индивидуальность человека. Появляются нездоровые самобытные личности…

— Нездоровые самобытные личности? Сорняк? — ошеломлено повторил я.

— Нашему машинному миру нужны стандарты, — продолжал Актиний. — Стандартными людьми можно управлять и без вождей. Только из них можно построить четко налаженный и здоровый общественный организм. А своеобразие людей приводит к разброду, анархии и — страшно подумать! — к инакомыслию!

— Теперь мне понятен смысл афоризма: «Болезней тысячи, а здоровье одно»!

— Это гениальное изречение Генератора! — с шутовским пафосом провозгласил Актиний. — Это знамя нашей эпохи! Ведь индивидуальных черт человека — действительно тысячи, и каждая болезненно отзывается на здоровом стандарте.

— Слушай, Актиний! — воскликнул я. — Почему ты возглавляешь институт общественного здоровья? Ты же сам не веришь, что приносишь этим пользу.

— Верю! — живо возразил Актиний. — Именно верю. В других институтах с художниками поступают более круто, а я стараюсь сохранить их всех, рассовать по подземельям и больницам.

— И все же ты убежден, что их надо изолировать. Почему?

— Мое правило такое: чем хуже, тем лучше.

— Что ж, — усмехнулся я. — Диалектика в этих словах есть. Но не совсем понимаю…

— Сейчас поймешь! Художники со своим неистребимым зудом создавать произведения искусства поддерживают в обществе какой-то минимальный духовный уровень. А теперь представь, что они исчезли. Образуется полный вакуум, на планету опустится бездуховный космический холод. Вот тогда люди вздрогнут и очнутся…

— А если не очнутся?

— Нет, не говори так, — в глазах Актиния мелькнул испуг. — Этого не может быть.

— Возможно, ошибаюсь, — желая утешить расстроенного Актиния, сказал я. — Еще не разобрался.

— Конечно, не разобрался.

На прощание Актиний просил раз в день появляться в институте.

— Для формальности, — добавил он. — Да и мне скучно будет без тебя. Я, может быть, впервые живого человека встретил.

Актиний ушел, а я стал осматривать комнату.

Одна стена — стереоэкран, на котором, если нажать кнопку, замелькают кадры нового секс-детектива. Эта «духовная» продукция изготовляется поточным методом не людьми, а, вероятно, самим городом-автоматом.

На другой стене — ниша для книголент. Однако никаких книг не было, кроме сочинений Генератора. Я взял первое попавшееся и нажал кнопку. Вспыхнуло и заискрилось название — «Вечные изречения». Большинство афоризмов, за исключением известного «Болезней тысячи, а здоровье — одно», для меня были непонятны. Впрочем, если вдуматься… Скажем, такое изречение: «Человек — клубок диких змей». Под дикими змеями, которых надо беспощадно вырывать, подразумевались, вероятно, индивидуальные качества… Отложил в сторону сборник изречений и взялся за другие книголенты — основные философские труды. Однако сразу же запутался в лабиринтном, мифологическом мышлении Генератора. Какая-то дикая смесь прагматизма и «философии жизни».

Махнул рукой, прилег на диван и отдыхал до вечера. А когда выступили звезды, вышел на балкон…




ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Город Электронного Дьявола


Итак, я вышел на балкон. Внизу, управляемый вычислительными машинами, шевелился бесконечный город. Змеились ярко освещенные эстакады и ленты, перекатывались разноцветные искры. В этом гигантском чреве копошились биллионы людей — одноликая армия стандартов. Сверху сквозь сонмище огней и паутину эстакад я пытался разглядеть их. Безуспешно — людей без остатка поглотили электронные джунгли.













Я сел в глубокое кресло-качалку и, положив голову на мягкую ворсистую спинку, стал смотать на ночное небо. На минуту охватила радость: передо мной распахнулся иной мир — бесконечный простор Вселенной. Но странно — созвездия казались еще менее знакомыми, чем прошлой ночью…

— Хранитель Гриони! — послышался голос с соседнего балкона. — Что вы один скучаете? Заходите к нам.

На соседнем, балконе за круглым уютно освещенным столом сидели хозяйка и красивая молодая женщина лет двадцати пяти.

— Моя дочь Элора, — сказала хозяйка, когда я вошел.

Я слегка поклонится и назвал себя.

— О, вы очень старомодны. — По красиво очерченным полноватым губам Элоры скользнула надменная усмешка. Вообще в ее стройной фигуре, во всем ее облике было что-то аристократически высокомерное.













Однако только с первого взгляда казалась она холодной, как айсберг. В ее словах было немало душевной теплоты. А когда она рассказывала о своем мире, о знакомой интеллектуальной элите, лицо ее было задумчивым и печальным. В широко открытых глазах отражались извивающиеся огни супергорода. И вдруг мне показалось, что в черной бездне глаз за этими пляшущими бликами мелькает глубоко запрятанный, неосознанный ужас. Нет, Элора не так проста. Ей самой неуютно и даже страшно в этом мире…

Об искусстве она отзывалась пренебрежительно. И вот однажды — это было через несколько вечеров — мне захотелось показать ей красоту забытой природы и величие человека, воспетое «первобытным» искусством. Сделать это на сухом и бедном всепланетном языке Электронной эпохи почти невозможно. А что если научить Элору русскому языку? Я мог успешно справиться с этим: в период предполетной подготовки все члены экипажа овладели методикой обучения инопланетных жителей земному языку.

— Я хорошо знаю один из древних языков. На нем созданы замечательные произведения художественной литературы.

— Откуда знаете?

— Ну, хранителю гармонии приходится иметь дело с разными людьми, — уклончиво ответил я. — Хотите знать этот красивый и богатый язык?

— А что, — оживилась Элора. — Иногда бывает так скучно… Память у меня хорошая. Да и техника поможет.

Она принесла из комнаты украшения, похожие на серьги или клипсы. Прикрепив их к мочкам ушей, пояснила:

— Украшения создают вокруг головы особое силовое поле. Это новый стимулятор памяти. С его помощью буду запоминать быстро и прочно, как машина.

Почти через час Элора знала уже около трехсот слов и с десяток стихотворений.

Мать Элоры, наморщив лоб, пыталась вникнуть в смысл нашей беседы. Наконец с недоумением произнесла:

— О чем вы говорите?.. О, небеса! Я ничего не понимаю.

Элора, шутливо подражая матери, сложила руки на груди и сказала:

— О, Гриони! Не продолжить ли наше образование где-нибудь в увеселительном заведении? Я так редко бываю там.

Я согласился. Аборигены ложатся спать очень поздно, предаваясь первую половину ночи «техносферным» развлечениям.

В увеселительном заведении у меня зарябило в глазах — так много было здесь крикливо одетых людей, так прихотливо извивались и пульсировали на стенах и потолке разноцветные огни. Мелькали незапоминающиеся фарфорово-гладкие лица.

К счастью, на нас никто не обращал внимания. Все уставились на сцену. Там раздевалась девица. Части интимного туалета она швыряла в людей. Долетев до центра зала, одежда с сухим треском рассыпалась электрическими искрами. В толпе лениво спорили — натуральная это девица или светоробот.

Столы располагались вдоль стен. Середина зала была свободна.

Перед тем как сесть, я взглянул в зеркало и чуть не ахнул. Не мудрено, что аборигены эпохи оглядываются на меня! Нет, внешне я будто ничем не отличался от них. Тот же рост, только чуточку повыше. Те же черты лица.

Однако в зеркале я увидел представителя забытых эпох с твердым мужественным лицом. На впалых щеках, около губ и на лбу прорезались тонкие морщинки. В глазах затаилась грусть, а виски, словно посыпанные солью, серебрились: скитания во времени не прошли бесследно.

«Первобытная физиономия, — усмехнулся я. — Физиономия провокатора…»

— Внешность у вас замечательная, — Элора старательно выговаривала слова по-русски. — Таких людей на планете становится все меньше.

Я сел и взглянул на Элору. От сурового аристократизма не осталось и следа. Беломраморное лицо Элоры затеплилось и светилось легкой улыбкой.

— Есть хотите? — спросила она. — Я закажу что-нибудь.

— Я голоден, как волк!

— Как? — удивилась Элора.

— Как волк, — повторил я и объяснил, что в древних лесах водились такие вечно голодные звери.

Принесли на тарелках светло-голубое пенистое облако. Посетители ели такую же синтетическую жвачку, запивая ее «ноки» — розовым и, видимо, алкогольным напитком. И без того бездумные лица их деревенели в бессмысленной радости. Посидев с минуту в экстатическом одурении, люди неожиданно выскакивали на середину зала, извивались, высоко и нелепо подскакивали. Как я узнал после, это был спазматический танец. Сплошные конвульсии, судороги в их чистом клиническом проявлении. Каждый плясал сам по себе — ни партнеров, ни партнерши. А самое страшное — все происходило без музыки, в полнейшей тишине…

— Вам принести ноки? — раздался над моим ухом голос обслуживающего светоробота.

Я утвердительно кивнул. Элора отчужденно откинулась в кресле и удивленно взметнула черные брови.

Выпив ноки, я ожидал легкого опьянения. И жестоко ошибся! Сначала почувствовал животное, отупляющее блаженство, а потом в ушах, все усиливаясь, зазвучала инструментованная истерика — дикие крики, обезьяньи вопли, скрежет металла. Напиток химически воздействовал на нервные клетки, вызывая ощущение одуряющего счастья и слуховые галлюцинации.

Но еще большие испытания ждали меня впереди. Под грубые ритмы непроизвольно задергались руки, ноги против моей воли подняли меня с сиденья. И вдруг охватило неистовое желание выпрыгнуть на середину зала и вместе с толпой с вожделением топтать пружинящий пластиковый пол…

С неимоверным трудом, сцепив зубы и наморщив покрытый испариной лоб, я подавил это желание и заставил себя сесть. Вспомнив предполетную волевую тренировку, принялся последовательно устранять действие напитка. Элора, широко раскрыв глаза, со страхом и сочувствием следила за моими усилиями. Наконец «музыка» в ушах заглохла, и я с облегчением вздохнул.

— А вы сильный человек, — с восхищением прошептала Элора. — Еще никому не удавалось нейтрализовать ноки… Уйдем отсюда, — внезапно предложила она. — Мне здесь боязливо.

— Боязно, — поправил я ее. — А точнее сказать — страшно.

По дороге мы часто задерживались на безлюдных верхних эстакадах. Я учил Элору русскому языку. Ей очень нравилась стихи, образные народные выражения и жаргонные словечки, большим знатоком которых был Иван Бурсов. Сильное впечатление произвели на Элору туманные и музыкальные стихи раннего Блока.

— Как красиво, — шептала она. — Бесполезно, но как красиво!

На плоской крыше одного из зданий стояла маленькая летательная машина — личная аэрояхта Элоры. На ней и улетела Элора к дворцам Великих Техников — к отцу. На прощание сказала:

— Постараюсь чаще бывать у матери. Мы с тобой тогда… Как это? Наболтаемся. Побольше стихов. Занятие нехорошее, но с хранителем можно — рассмеялась она, а потом с грустью добавила: — Мне жаль расставаться. Но мы скоро встретимся…

На следующий день меня ждала другая встреча. В ожидании синтетического блюда я сидел утром за пустым столиком. От неожиданности вздрогнул, услышав за спиной знакомое гоготание.

— Га! Га! Провокатор!

Рядом сел Тибор, ухмыляясь почти дружелюбно.

— А недурная мысль пришла Актинию: возродить идею провокатора в образе человека! Раньше был только журнал-провокатор.

— Журнал?

— Да. Сейчас мало кто знает. В первые годы Электронная гармония была в большой опасности. Слишком много развелось людей, призывающих к хаосу, к общественному строю пришельцев. Как их найти? Генератор вечных изречений разрешил тогда с тайной провокационной целью издавать журнал, где свободно бы печатались стихи, проза, а главное — полемические статьи. И простачки клюнули… Вышло всего несколько номеров, а потом журнал закрыли. Имея адреса, Хранители без труда выловили миллиона два подписчиков. И сразу стало тише. Га! Га! Га!

«С ним полезно поговорить, — думал я. — Он многое знает».

Словно угадав мое желание, Тибор спросил, пытливо глядя на меня.

— Хочешь, приоткрою тайну города?

— Тайну?

— Да. Актиний смутно догадывается о ней… Управляют обществом, этим биллионным скопищем дураков, вовсе не Великие Техники.

— А кто?

Тибор склонился ко мне и доверительно шепнул:

— Сам город.

Он откинулся назад, наслаждаясь моим изумлением.

— Город? Не понимаю А Великие Техники?..

— Болваны, — мой собеседник пренебрежительно махнул рукой. — Отупевшие в разврате болваны! Ими тоже управляет город. Как куклами.













— Как куклами? — Изумление мое нарастало.

— Хочешь, посмотрим кого-нибудь из них? Эй, ты! — махнул он рукой светороботу. — Подойди.

Пританцовывая, подскочил светоробот.

— Кто-нибудь из Великих выступает сейчас с речью?

— Да. На Южном материке.

— Включи.

Стена-зеркало засветилась перед нами, и я увидел на трибуне упитанного человека. Звучным, как барабан, голосом он произносил речь, оснащая ее плавными, закругленными жестами.

— О чем он говорит? — сказал Тибор. — Обещания и все такое… Одно и то же. Призывы хранить гармонию и готовиться к космической войне с пришельцами. Для Великого важен не ум, а голос. Обрати внимание на уши. В глубине их запрятаны крохотные суфлеры-радиофончики. Они не видны. Через них город нашептывает речь, а Великий повторяет ее хорошо поставленным голосом.

Беседа с Тибором становилась все более занимательной. Чувствовалось, что он завидовал Великим Техникам и в то же время презирал, хотя тупоумие их, возможно, преувеличивал. Всепланетный город, как я понял, превратился в сложную и почти автономную электронную систему, которая программируется в соответствии с Вечными изречениями Генератора. Город стал в буквальном смысле государственной машиной. Это город-мозг, гомеостат, стремящийся к равновесию, к поддержанию и укреплению гармонии.

— Но ведь все это делается в чьих-то интересах! Я так понимаю.

— Правильно понимаешь. Ты умный провокатор. Га! Га! Даже… Даже слишком умный.

Тибор замолк и маленькими болотного цвета глазами уставился на меня. Какая-то мысль ошеломила его, и он задумчиво промычал:

— Гмм… Забавно.

«Черт его знает, — мелькнула догадка. — Не думает ли он, что я пришелец? Для него это было бы в самом деле забавно — схватить пришельца, который маскируется провокатором». И я поспешил прикинуться простачком.

— Но в чьих? Не разберу.

— В интересах и по заданию администраторов и тех же Великих Техников, — медленно ответил Тибор, находясь по-прежнему в цепких лапах сомнения.

Случайно я нащупал слабую струнку Тибора — бахвальство. Я задал вопрос, который погасил его подозрительность.

— А кто конкретно программирует?

— Я! — воскликнул мой собеседник и горделиво ткнул себя в грудь. — Я! Тибор — это Тибор! Правда, мне помогают другие кибернетики, пользующиеся особым доверием. Я ведь ученый. Палач? Что палач… Всего лишь хобби. По-моему, в каждом из нас полыхают протуберанцы древних эпох. Например, желание помучить жертву.













— Странное хобби… А если город возьмет на себя функции палача?

— Вот этого я и боюсь! Знаешь, город и для меня становится черным ящиком, теряю даже контроль над его входами и выходами. Он ускользает из-под нашей власти, иногда сам себя совершенствует. Что будет? А?

«Вечная гармония», — чуть было не брякнул я, но вовремя удержался. Да и что я знал о Вечной гармонии? Ничего…

С Тибором я встречался и беседовал еще несколько раз.

— Да вы с ним друзья, — посмеивался Актиний. Посерьезнев, добавлял: — Ты того… Поосторожней. Тибор — умный и хитрый прохвост. Возможно, что-то подозревает.

Я не придал большого значения словам Актиния. Сближение с Тибором считал полезным и уже не вздрагивал, когда слышал за спиной полунасмешливое, полудружелюбное приветствие:

— Га! Га! Провокатор!

Тибор проведал такое, чего не знали даже Актиний и Элора.

Однажды днем мы с Элорой задержались на крыше высокого здания. В этом безлюдном месте никто не мешал разговаривать на русском языке, который так полюбился Элоре.

— Что это? — спросила вдруг Элора, показав в сторону площади. Сквозь негустое переплетение движущихся парабол виднелись колонны людей.

— Армия вторжения, — пояснил я, разыгрывая знатока-хранителя. — Незанятых в производстве становится все больше. Куда их девать? Город… То есть Великие Техники, решили готовить миллиардную армию вторжения. Да! — с ироническим пафосом Актиния продолжал я. — Это будет великая армия! Пришельцам не поздоровится. Наши солдаты сапогами затопчут их зеленую планету!

— О, Гриони! — смеялась Элора. — Не притворяйся. Ты не похож на других. Иногда мне кажется, что ты вырос в другом мире…

— Давай полюбуемся Армией вторжения, — прервал я ее.

Мы спустились на несколько парабол и стали наблюдать. Любоваться в сущности нечем. Это было плохо обученное войско. Люди, которые до этого мало ходили пешком и только дергались в спазматических танцах, с трудом привыкали к строевой дисциплине. Капралы шагали рядом и учили их маршировать.

Солдаты на левом плече держали многозарядные лучевые ружья. Проходя колоннами мимо статуи Генератора, они вскидывали правые руки и нестройно, но громко орали:

— Ха-хай! Ха-хай!

Неожиданно с нависших над площадью эстакад сорвались змеистые молнии и впились острыми жалами в плечи двух солдат. Те упали и корчились, крича от боли. Капралы гнали их обратно в строй.

— Что это? — испугалась Элора.

— Не знаю, — растерялся я. — В программе города этого не было… Видимо, те солдаты притворялись. Разевали рты, но не кричали. Всевидящий город зафиксировал это и покарал электроразрядами. Он сам усовершенствовал себя, придумав наказание!

— Страшный город, — прошептала Элора.

— Город Электронного Дьявола, — сказал я и попытался объяснить этот образ.

Захотелось как-то развеселить погрустневшую Элору, и я предложил вырваться хоть на время из города. Элора согласилась.

Аэрояхта понесла нас на север. Летели долго. Внизу плескалось бесконечное море огней, волнами прокатывались какие-то искрометные сгустки, змеились эстакады.

И вдруг совершилось чудо: город кончился. Элора посадила аэрояхту на опушке небольшой рощи. Я узнал ее — это та самая роща, где произошла фиксация, стыковка с эпохой. Я сорвал пучок травы и с наслаждением понюхал. С острой и сладкой печалью вспомнился запах лугов моего детства.

— О, Гриони! — смеялась Элора. — Как ты счастлив! Ты странный человек… Вот что: у меня еще много разных дел. Ты оставайся, а я скоро вернусь.

Я остался один. Присел на бугорок, поросший сухой травой. И вдруг вздрогнул, почувствовав у талии легкое щекотание. Энергопояс! Зов Вечности!.. Я вскочил и, чтобы успокоиться, прошелся по роще. У меня не было ни малейшего желания совершить бросок во времени. Как ни плохо здесь, но будущее — я это чувствовал! — еще страшнее…

Элора вернулась, когда совсем стемнело. Из аэрояхты она вынесла какие-то напитки и пакеты с синтетической едой.

— Устроим… Как это раньше называлось? Пикник. Загородный пикник, — смеялась Элора.

Она села рядом со мной и посмотрела на небо. Вверху — непривычная для аборигенов картина. На черном куполе раскинулась серебристая арка Млечного пути с мириадами далеких светил.

— Как хорошо! — прошептала Элора. — Тишина. Города нет и никого нет… Сейчас во всей Вселенной нет никого, кроме нас двоих и вот этих звезд. Стихи, — потребовала она. — Еще стихи!

Мне вспомнились стихи Лермонтова, удивительно подходившие к обстановке:
		Как ночи Украйны



		В мерцании звезд незакатных,



		Исполнены тайны



		Слова ее уст ароматных…








Действие этого стихотворения было неожиданным. Элора уронила голову на мои колени и зарыдала.

— Не было этого! С таким уважением писать о женщине, о человеке… Зачем ты все это придумал? Не было этого никогда!

— Это было. Давно.

Я приподнял ее голову и случайно задел затейливую башенку-прическу. Волосы рассыпались черным шелковистым облаком, и я почувствовал еле уловимый аромат.

— Твои волосы пахнут мятой…

— Мятой? А что это такое?

— Это трава с очень приятным и своеобразным запахом.

Элора вдруг отшатнулась и внимательно, почти с ужасом посмотрела на меня.

— А впрочем, чего я испугалась? — прошептала она. — Хотя бы и так… Даже лучше.

— Понимаю. Ты подумала, что перед тобой пришелец?

— Да, я так подумала, — улыбнулась Элора. — Но этого не может быть.

— Конечно! Наши боевые крейсеры… — начал я тоном знатока.

— И все же ты пришелец, — перебила меня Элора. — Только не со звезд, а из другой физической системы отсчета. Я хочу, чтобы ты меня взял с собой, в свое таинственное измерение, в выдуманный и зачарованный мир поэзии!

Матово-белое лицо Элоры казалось в ночи кристаллом, светящимся изнутри ровным светом. Хороши были ее глаза. Не холодные и строгие, какие вижу сейчас на портрете, а удивленно раскрытые и нежные — две загадки, две черные бездны…

Наша встреча с Элорой была последней. Тибор не терял времени. Воспользовавшись моим отсутствием, его подручные вмонтировали в стены квартиры всевидящие электронные аппараты-доносчики. Информация от них поступала не в БАЦ, а непосредственно к Тибору.




Однажды я вернулся к себе очень поздно и прилег отдохнуть. К моей досаде над дверью загудел зуммер.

— Войдите! Открыто! — с раздражением крикнул я. Приоткрыл глаза и мигом вскочил на ноги: посреди комнаты стоял капитан!

Странную и жутковатую встречу с воскресшим Федором Стригановым я уже описал.

А утром связанного и полусонного, меня доставили в институт общественного здоровья. Не в тот, которым руководил Актиний, а в другой. Привязали к пыточному креслу. И мне пришлось еще раз услышать дурацкое гоготание.

— Га! Га! Провокатор!.. Хорош провокатор. Ты пришелец…

После встречи с Федором Стригановым мне вдруг показалось, что Тибор и есть тот самый «толстомордый», который должен явиться из Вечности. Как проверить это? И я решил ошеломить Тибора.

— Я не пришелец. Во всяком случае, не тот… А вот ты пришелец. Ты покойник, парламентер Диктатора! Ты явился из его царства, из Вечной гармонии… Гармонии мертвецов!

В своем предположении я ошибся, ибо Тибор откинулся назад и от изумления раскрыл рот. Он озадаченно уставился на меня, его рыхлые губы зашевелились:

— Ммм… Забавно.

Опомнившись, Тибор указательным пальцем повертел около своего виска.

— Того… Га! Га! Рехнулся! Его еще не пытали, а он уже рехнулся! Не притворяйся. Ты сначала все расскажешь о втором пришельце. Я сумею вытянуть. Тибор — это Тибор.

Он нажал кнопку. Магнитный сапог на моей правой ноге сжимался. Стрелка индикатора боли ползла вверх. Что делать? Совершить прыжок во времени в загадочный мир-фантом? Я скользнул взглядом по камере пыток, посмотрел в окно. Там, за окном, бесшумное буйство и пляска огней — гримаса властелина, беззвучный хохот Электронного Дьявола…

И я решился. Но помощник Тибора, маленький и толстый человечек, постоянно вертелся около кресла. Его биополе перехлестывалось с моим и мешало поясу вынырнуть из вакуума.

Свободной левой ногой я резко толкнул толстяка в грудь, и тот с грохотом полетел в угол. Я сунул руку под рубашку. На талии щекотал пояс, и я быстро сдвинул переключатель эпох. Пояс вспыхнул фиолетовым пламенем и растянулся в капсулу. Я уже был теперь в несовмещенном времени. Из капсулы еще просматривалась покинутая эпоха. Но для аборигенов я полностью исчез… С удовольствием вспоминаю, как Тибор обалдело заморгал глазами и, размахивая руками, что-то кричал своим подручным. Те кинулись к пыточному креслу и руками шарили по опустевшему сиденью.

Началась пульсация поля, — словно взмахивали невидимые крылья. Птица-капсула вырвалась из эпохи на простор… А затем фиксация, совмещение во времени. Так я оказался в неведомой эпохе, вот на этой благоухающей, но безлюдной планете.

Если бы это была Земля!..




ГЛАВА ПЯТАЯ

Земля…


Земля! Ни один мореплаватель древности не произносил это слово с таким восторгом, как я. Это безусловно Земля! Капитан ошибся: капсула закинула меня не на другую планету и не в мир-фантом, а на Землю!













Окончательно убедился в этом сегодня утром. Перед завтраком я отправился к небольшому озеру, плескавшемуся у подножия горы. Нога болела меньше, и я решился, наконец, подняться наверх. Когда взобрался на голую вершину, у меня перехватило дыхание. И не от усталости, хотя гора довольно высока, а от красоты и знакомости распахнувшихся далей. Земля!.. Мне кажется даже, что передо мной ландшафты, характерные для Среднего Урала. Кругом зеленеют лесистые увалы, подернутые тонким утренним туманом. Куда ни кинь взгляд — холмится застывшее каменное море с белыми гребнями шиханов на волнах-вершинах…

Но какой сейчас век? Во всяком случае, не «мое» двадцать первое столетие. Тогда леса на Урале рассекались высоковольтными линиями и автострадами, а в воздухе стоял почти беспрерывный гул от пролетающих в поднебесье лайнеров. Это не двадцатый и даже не девятнадцатый век: я не заметил ни одного заводского дымка, ни одного телеграфного столба. Что ж, буду считать, что сейчас середина или конец восемнадцатого столетия.

Я сидел на согретом солнцем камне, любовался далями и размышлял о странных капризах реки времени, носившей меня на своих волнах из эпохи в эпоху и забросившей сейчас вот в это мгновение, на этот свой живописный и пустынный берег.

Так и не удалось сегодня написать об Электронной эпохе ни строчки. Утром я сделал открытие, которое ошеломило меня. До самого вечера ходил сам не свой, не зная, что и подумать.

Утром поел ухи — сытной, пахнущей дымком, но изрядно надоевшей. Потом решил еще раз прогуляться к полюбившемуся мне горному перевалу. Опираясь на палку, поднялся на каменистую вершину. Снова передо мной раскинулись неоглядные всхолмленные дали. И снова зашевелились печальные воспоминания о навсегда потерянном двадцать первом столетии.

Но к этим воспоминаниям примешивалось какое-то тревожное чувство, ощущение чего-то пугающе знакомого. Что это было? Обычно я сидел на камне лицом к югу. Справа, разрезая темные хвойные леса, пролегла светлая полоса березняка. Нескончаемой лентой тянулась она с севера на юг. Вот этот геометрически правильный коридор березняка и не давал мне покоя. Откуда он здесь, в восемнадцатом веке? Мог ли он образоваться естественным путем? И сегодня у меня вспыхнула одна догадка. Одна, как показалось сначала, вздорная мысль.

Решив проверить ее, спустился по правому склону горы — более крутому и обрывистому. Вошел в широкий березовый коридор. Здесь было больше солнца, чем в глухом ельнике. Высокие и гладкие стволы берез светились, как свечи. Я опустился на колени. Подминая траву, продвигался вперед и ощупывал землю, пока не натолкнулся на… железобетонную плиту! Такие квадратные плиты служили обычно фундаментом для металлических опор высоковольтной линии.

Забыв о боли в ноге, вскочил и испуганно оглянулся. Я был потрясен не меньше, чем Робинзон Крузо, обнаруживший на своем необитаемом острове следы чужих ног.

Все еще сомневаясь, снова встал на колени и, ползая вокруг плиты, рвал траву и копал землю — то палкой, то просто руками. И нашел то, что искал: обломок ажурной мачты-опоры. Краска давно облупилась, оголенный металл покрылся толстым слоем шершавой ржавчины.

Да, теперь уже ясно — здесь когда-то, быть может, сотни лет назад, проходила высоковольтная линия. А на Урале в мое время таких линий было особенно много. Мне даже показалось…

Я сел на траву и, протянув глухо ноющую ногу, стал, не торопясь, поглаживать ее. Это занятие немного успокоило меня. Итак, мне показалась удивительно знакомой эта местность. По-моему, я был здесь с ребятами после окончания школы.

И вдруг ка экране моей памяти ярко вспыхнул тот солнечный июньский день. С рюкзаком за спиной я шагал вместе с ребятами по тропинке, протоптанной туристами и грибниками. Да, отлично помню: мы шли по этой широкой просеке. Только вместо берез упругим ковром расстилалась трава, а по бокам высились медноствольные сосны. По густо-синему небу медленно плыли тугие белобокие облака. Над головой, запутавшись в толстых витых проводах, свистел ветер. Через каждые двести метров нас встречали, поблескивая серебристой краской, празднично, почти феерично красивые решетчатые опоры высоковольтной.

Немного южнее, как мне помнится, просеку пересекала шоссейная дорога. Прихрамывая, я пошел туда и вскоре увидел то, что осталось от дороги, — прямую полосу колючего кустарника. Я долго копал палкой под корнями одного куста, пока не наткнулся на слой гравия. Выковырнул даже чудом сохранившийся кусок асфальта.

Когда-то, в мое время, здесь кипела жизнь. Тонко завывая моторами, стремительно проносились электромобили, шелестели автобусы на воздушной подушке. А в облаках рокотали воздушные корабли. Во все эти шумы вплеталась струнная музыка высоковольтной.

Где все это?… Сейчас только птичьи свисты да невнятный говор леса нарушали первозданную тишину.

В глубокой задумчивости побрел к хижине — поросшей мохом и давно покинутой людьми. Людьми не восемнадцатого века, как думалось раньше, а двадцать второго. А может быть, более поздней эпохи…

Но где же люди? В голове теснились беспорядочные мысли. Сначала подумал, что человечество на гигантских кораблях покинуло Землю.

По пути еще раз залез на вершину горы. На минуту снова захлестнула радость: нет, не могли люди покинуть планету, прекрасней которой нет на тысячи световых лет вокруг!

Над низиной слева парил чибис и человеческим голосом печально вопрошал безлюдье: «Чьи вы? Чьи вы?». Радость моя растаяла, как дым. Я глядел на бесконечные зеленые просторы, и тоска теснила мне грудь: где вы, люди? Где?

Что случилось с родной планетой? С началом космических полетов одной из самых грозных и коварных опасностей стала биологическая — опасность случайного занесения инопланетной инфекции. Может быть, это? Может быть, на Земле ураганом пронеслась неведомая эпидемия, поразившая лишь людей?

Встревоженное воображение нарисовало мне несколько сотен уцелевших, которые в панике бежали из городов. Одичав, люди долгие годы бродили по лесам, пока не наткнулись на развалины селений. На обломках старой материальной культуры, на руинах покинутых идеалов они создали общество, основанное на несправедливости и насилии. Как в древнейшие времена, началась кровавая погоня за цивилизацией. Сизифов труд человечества… Войны, деспотические режимы и восстания, снова войны…

Гипотеза маловероятная и весьма невеселая. Но пока у меня нет других, чтобы объяснить возникновение странных эпох, в которых я побывал. С момента эпидемии, а она разразилась, видимо, в двадцать втором веке, до Электронной эпохи прошло по моему звездному календарю двенадцать тысяч лет. Сто двадцать веков! Срок более чем достаточный, чтобы из небольшой одичавшей кучки вновь выросло человечество. Да еще какое! Биллионы людей…

И все-таки какой необычайный контраст между виденной мною Электронной эпохой и вот этой планетой — заброшенной, безлюдной…




ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дым на горе


Нет, далеко не безлюдной!.. На планете есть люди! Только не знаю — радоваться или печалиться по этому случаю. Может быть, их надо опасаться?

Вечером хотел прогуляться к озеру и взобраться на горный перевал. Отошел от хижины сотню шагов и остановился, как вкопанный. Мое любимое место занято! Над вершиной горы струился дым костра.

Я прислушался. Тишина… Чуткая, первозданная тишина. Лишь какие-то птахи подняли возню, уютно устраиваясь на ночь. Я прислонился к шершавому стволу сосны и стал наблюдать. Над горой клубился подсвеченный снизу пепельный дым. Совсем стемнело, и я видел лишь пляшущие багровые блики.

Наконец костер погас. Я постоял еще полчаса, а потом вернулся в хижину. Прилег, не раздеваясь, и приготовил на всякий случай плазменный излучатель. Мое неугомонное воображение было встревожено, как никогда.

Утром с надеждой и опаской посмотрел на запад, в сторону горы. Настроение тут же упало: на ярко освещенной вершине ни дыма, ни малейшего движения… Ушли.

Сел на камень и разжег костер, чтобы сварить уху. Еще раз взглянул на гору и невольно вздрогнул: над ее вершиной качался и тянулся в чистое небо гибкий, как веревка, сиреневый столб дыма…

С этого памятного утра началась новая полоса моей жизни. Прошло уже немало дней, и пора рассказать о своих впечатлениях и знакомствах.

Увидев вьющийся сиреневый столб дыма, я притушил костер и решительно направился в сторону горы: будь что будет! Пускай там дикари, и контакты предстоят, вероятно, нелепо! Мне надоело одиночество, я истосковался по людям.

На вершину поднимался с севера, где рос густой кустарник. Оттуда можно подобраться незамеченным. На лужайке наткнулся на две палатки, напоминающие небольшие юрты. Две серебристо-серые полусферы увенчивались металлическими стерженьками. Сначала подумал, что палатки сделаны из какой-нибудь пленки. Осторожно подошел ближе, потрогал. По еле заметному мерцанию догадался, что это не пленка, а неизвестное мне поле — прохладное и шелковистое на ощупь. Ясно, что ночевали здесь не одичавшие люди, а представители высокоразвитой, быть может, инопланетной цивилизаций.

За кустами послышался невнятный говор. Я сделал несколько шагов, чуть раздвинул ветки и увидел такую картину.

На залитой солнцем поляне весело трещал костер. Перед ним на плоском камне сидели светловолосый молодой человек и тонкая, стройная девушка. Немного в стороне, прямо на траве, расположился здоровенный детина, этакий былинный молодец с добродушной и простецкой физиономией. Все трое одеты почти так же, как в родном моем двадцать первом веке одевались туристы. Пожалуй, и мой пилотский комбинезон сейчас мало отличался от их удобных для походов костюмов.

Светловолосый сунул в костер сырую зеленую ветку. Видимо, нарочно, чтобы дым был гуще и ядовитей. Ветер дул в сторону девушки, и та, хмурясь и отмахиваясь рукой от едкого дыма сказала своему соседу:

— Патрик, перестань дурачиться! Как ребенок…

Услышав знакомую речь, — они, несомненно, говорили на том, общепланетном языке, который начал складываться на Земле в двадцать первом веке, — я невольно покачнулся и переступил ногами. Под каблуками громко хрустнула сухая ветка. Скрываться больше не было смысла. Я вышёл на открытое место и несмело произнес:

— Здравствуйте.

Все трое без особого удивления взглянули на меня и дружелюбно ответили на приветствие. Девушка показала на камень.

— Присаживайся к костру. Скоро будем есть грибницу.

— Грибницу? — удивился я. — Какие же грибы в начале лета?

— А маслята. Это наша Таня собирает их. Она у нас знаток… Кстати, где она?

По южному склону горы легко взбиралась девушка с гибкой и тонкой талией. Наклонив голову, она со счастливым смехом разглядывала грибы, которые несла в прозрачном мешочке. Густые пушистые волосы ее рассыпались и закрытии лицо. Она подошла к костру и показала всем грибы.

— Смотрите, какие красавцы! Будто из сказки.

Девушка откинула назад волосы и подняла голову. Я встретился с ней глазами и обомлел. Кровь отлила от моего лица, частые и сильные удары сердца прокатывались по всему телу. Смущенная моим взглядом, девушка удивленно смотрела на меня страшно знакомыми темными, как ночь, глазами. Я был потрясен: передо мной стояла… Элора!

— Что с тобой? — участливо спросил молодой человек, сидевший на камне. — Ты побледнел.

— Я тебе кого-то напомнила? — спросила наконец девушка, по-прежнему глядя на меня.

— Да, очень, — торопливо заговорил я, стараясь овладеть собой. — Даже растерялся.

«Что со мной? Отголосок видений? Какая чушь взбрела мне в голову?» — укорял я себя. Сходство поразительное, но светло-золотистые волосы девушки, ее звонкий голос, жесты и манера держаться… Нет, конечно же, это не Элора!

— А кого напомнила? Не секрет?

— Конечно, не секрет. Да я вам портрет покажу. Он в моей хижине.

— Я слышал об этой избушке, — вмешался светловолосый молодой человек. — Она где-то здесь. Точно не знаю. Ее построил мой соотечественник-шотландец. Сколотил сам примитивным топором. Ему так полюбился Урал, что он жил отшельником в хижине три года. И писал книгу. Вы, конечно, помните эту в свое время нашумевшую поэму «Внуки Оссиана».













— Моя хижина, оказывается, знаменитая, — пошутил я. — Приглашаю вас к себе. У меня и уха почти готова.

— Приглашаешь, а мы даже незнакомы, — возразила девушка. — Давайте знакомиться. Таня. Татьяна Кудрина.

— Сергей, — представился я.

Пожимая всем по очереди руки, я узнал имена моих новых друзей. Светловолосый молодой человек — Патриций Рендон, его соседка — Вега Лазукович.

— Орион. Орион Кудрин, — былинный молодец слегка привстал. Он кивнул в сторону Тани и добавил: — Мне крупно не повезло — я брат вот этой ехидной особы. Ты ее еще не знаешь. У нее не только осиная талия, она и жалит, как оса.

Таня лукаво усмехнулась.

— У тебя модное имя, Сергей, — заговорила она со мной. — Сейчас вернулись к простым народным именам — Сергей, Татьяна, Патриций. Лишь изредка дают имена по старинке — по названиям звезд и созвездий. Звучные имена. Вега! Посмотри на нее — ей так подходит это красивое имя. Не правда ли?

Стройная и высокая Вега Лазукович и в самом деле отличалась незаурядной красотой. Несколько, правда, холодноватой. Но умные серые глаза оживляли ее строгие правильные черты.

— А теперь посмотри на моего любезного братца, — густые ресницы Тани затрепетали от еле сдерживаемого смеха.

— Татьяна! — Орион сурово повысил голос и погрозил крепко сжатым могучим кулаком.

Я невольно улыбнулся. Орион грозно сдвигал брови, стараясь, чтобы кулак выглядел устрашающе. И все напрасно. Удивительная вещь — от увесистого кулака так и веяло неистощимым добродушием. Мои новые знакомые покатывались со смеху, глядя на отчаянные усилия Ориона придать своему жесту свирепость. Наконец Орион отвернулся и с досады махнул рукой.

— Да, да! Взгляни на него, — Таня подняла вверх указательный палец и торжественно продекламировала: — О-ри-он! Услышав гремящие, фанфарные звуки имени, поневоле вообразишь стройного и гордого красавца. А конкретный носитель звонкого имени? Какой кошмар! Какое нелепое несоответствие! Это же медведь, неповоротливый, косолапый медведь!

— Ладно, Таня, хватит, — взмолился Орион. — Давайте обсудим предложение Сергея. По-моему, толковое предложение. Согласны? Тогда тушите костер и собирайтесь.

Орион, сидевший по-турецки, вскочил на ноги с легкостью кошки. «Не такой уж медведь», — подумал я и направился вслед за ним убирать палатки. Помощи, однако, не потребовалось. Орион протянул руку к стержню, металлически сверкавшему над палаткой. И стержень погас, целиком уместившись в огромной руке. А палатка как будто растворилась. Заструившись, она исчезла в стержне. То же самое Орион проделал с другой палаткой, а стержни сунул в карман.

Через десять минут я, стараясь меньше опираться на палку, вел всех к хижине. «Кто они, эти аборигены эпохи? — ломал я голову. — И какой эпохи? Как им объяснить, кто я, откуда?»

А тут еще Орион смущал. Он шагал рядом и поглядывал на меня с таким выражением, будто силился что-то вспомнить.

Лес, наконец, кончился, и мои спутники стопили на цветущий ковер поляны. От согретой солнцем росистой травы поднимался легкий пар, окутывая хижину колышущейся кисеей.

— А здесь красиво! — прозвенел Танин голос. — Вега, посмотри на хижину. Она будто плавает в тумане. И костер дымится. А котелок! Какой странный котелок!

Котелок и в самом деле должен казаться необычным моим попутчикам. Обожженный на огне и закопченный, он сейчас мало походил на прозрачный гермошлем, который я отвинтил от комбинезона. Но Орион так и уставился на котелок, то и дело переводя изумленные глаза на отвороты комбинезона, где еще сохранились пазы. Я опустился на колени, нагнулся и начал подкладывать в костер сухие ветки. Костер запылал, охватывая гермошлем огненными космами. Вега и Таня готовили какую-то хитрую смесь из грибов и рыбы.

— Когда будет готово, — сказала Таня, — все равно никому не дам завтракать. Уморю всех голодом, пока Сергей не покажет, на кого я похожа.

Я пригласил всех в свое обиталище. Наверное, хижина никогда не принимала столько гостей.

— Таня! — воскликнула Вега. — Это же ты! Почти копия. Только вот волосы… У нее они совсем черные. А твои словно вымыты в золотой воде. И загар у тебя золотистый. А она белая…

— Не так уж и похожа, — возразил Патрик. — Выражение лица другое.

— Совсем не похожа, — вставил Орион и притворно зевнул. — Никогда не поверю, что моя вертлявая сестра походит на эту спокойную мраморную красавицу.

Когда все вышли из хижины и уселись вокруг костра, Таня сказала:

— Мне она не очень понравилась. Слишком строгая, даже высокомерная.

— Ничего удивительного. Она аристократка. Но не из прошлого…

Хотел добавить: из будущего. Но осекся. Наступал решительный момент — надо рассказать о себе, о своих приключениях. Поверят ли?

— Вспомнил! — воскликнул Орион и вскочил на ноги. — Но это же невозможно! Невероятно!

Потом подошел ко мне, нерешительно потоптался и сказал:

— Я, кажется, знаю, кто ты. Видел… Ты Сергей Волошин, астронавигатор старинного гравитонного звездолета «Орел».

— Плохо придумал, Орион, — сказал Патрик. — Все знают, что «Орел» вылетел к системе Альтаира в двадцать первом веке и не вернулся. Погиб, не долетев до цели.

— Орион у нас выдающийся мистификатор, — с улыбкой пояснила Таня. — Любит разыгрывать.

— Нет, Орион не выдумал, — возразил я, стараясь быть спокойным. — Вот только где ты видел меня?

— А в музее Астронавтики. Там портреты всего экипажа… Постой, если ты тот самый, где же корабль? Как сам очутился здесь?

— Сначала объясните, в каком я веке.

— Сейчас двадцать четвертый век, — прошептала Таня, странно глядя на меня расширенными глазами. — Две тысячи триста шестьдесят пятый год.

— Да мы с вами почти ровесники, — усмехнулся я. — Разница в триста лет — сущий пустяк по сравнению с тысячелетиями!

— Тысячелетиями? — пробормотал Орион. — Говори яснее. Сразу.

Пока я рассказывал о своих приключениях, со всех сторон, погрохатывая громами, наползали темно-синие тучи. Никто этого даже не заметил, забыли и о завтраке. Когда подул свежий ветер и защелкали по траве первые крупные капли, Вега зябко передернула плечами, взглянула на небо и сказала:

— Нас замочит. Не перейти ли в хижину?

— Там тесно, — напомнил Патрик. — Но я выпрошу хорошую погоду.

Патрик взял у Ориона стержень, из которого раньше была развернута палатка. Стержень в его руках удлинился, острый конец Патрик воткнул в землю, а наверху появился тонкий обруч диаметром в полметра. Пространство внутри круга затуманилось, замерцало и превратилось в серебристый экран.

Патрик нажал кнопку, и на экране возникла девушка с причудливой копной огненно-рыжих волос.

— Центральное управление погодой. Дежурная по сектору два-восемь, — четко доложила рыжеволосая девушка.

— Как тебя зовут, огненная богиня туч и громов?

— Ирина, — улыбнулась девушка. Нахмурив брови, добавила: — Это к делу не относится.

— Какая строгая! А мы по делу. Просим часа на два расчистить над нами небо.

— А еще туристы! Дождичка испугались, — Ирина насмешливо сощурила глаза. Затем снова нахмурилась и сухо отчеканила: — Частные просьбы выполняем в исключительных случаях.

— Орион, придется тебе, — развел руками Патрик. — Я бессилен.

— Орион у нас важная персона, — обратилась ко мне Таня с дрогнувшими в усмешке полными губами. — Знаменитый астролетчик. Выдвигали даже в капитаны, но комиссия каждый раз браковала из-за мягкости характера. Вот он сейчас и тренируется в свирепости.

— Таня, не издевайся над братом, — улыбнулась Вега. — Может быть, он сумеет воспитать у себя командирскую требовательность.

Орион подошел к экрану. По приветливой улыбке можно было догадаться, что огненная девушка его узнала.

— У нас, Ирина, тот самый исключительный случай.

— Хорошо. Назовите квадрат.

Орион назвал цифры. Экран погас. Тяжелые редкие капли, казалось, вот-вот сольются в сплошной поток. Но в это время тучи над нами заклубились, начали таять и раздвигаться в стороны. И вместо дождя на поляну полились теплые солнечные лучи.

Я встал и жадно смотрел по сторонам. Лишь над нами голубела проплешина чистого неба. Кругом же курчавились сизые тучи.

— Правда, красиво? — услышал я рядом шепот Тани. — Ты, видимо, очень любишь природу.

— Еще бы, — пошутил я. — Ничего подобного не видел тысячи лет. Истосковался.

— Ты удивительный человек.

Я посмотрел на Таню и не мог отвести взгляда от тревожно знакомых глаз.

— Да, удивительный, — смутившись, продолжала она. — Я имею в виду не только твою судьбу и скитания. А вообще.

— Татьяна! — послышался сзади окрик.

Мы обернулись, и Таня рассмеялась, увидев вознесенный вверх кулак, которому так хотелось казаться свирепым.

— Отпусти Сергея, — продолжал Орион. — Сейчас он мой. Мы немедленно отправимся с ним в Совет Астронавтики. Это же эпохальное событие!

— Сергей не твой, а наш, — перебила его Таня. — Сначала он расскажет о себе. Потом позавтракаем. И вообще не командуй. Не получается у тебя.

Орион поворчал и унялся. Я почувствовал неизъяснимую симпатию к этому былинному богатырю. Мягкие линии его лица, каждый его жест словно излучали неистребимое добродушие, которое он пытался скрыть. «Да, видимо, не получится из него командира корабля!» — подумал я и с грустью вспомнил Федора Стриганова — человека огненной воли, с твердыми, гранитными чертами лица.

Все снова расселись вокруг костра. Я коротко поведал о последних днях жизни в Электронной эпохе, о том, как с помощью капсулы выбрался из пыточного кресла Тибора. Я оголил до колена правую ногу. Шрамы, синяки и кровоподтеки произвели впечатление. Особенно на Таню. Она смотрела на меня с таким страданием, как будто ей самой было больно.

— Вега, помоги ему. Ты же врач.

— Радикальных средств мы не взяли, — ответила Вега. — Сергею придется лететь со мной в кочующий аквагород. Кстати, там исследуем его память. Орион со своим Советом Астронавтики подождет. Сейчас нужны медики.

— Ладно, — неохотно согласился Орион.

Я выразил сожаление, что из-за меня расстраивается туристский поход, рассчитанный на много дней.

— А мы его повторим, — обрадовалась Таня. — С самого начала. И обязательно все вместе. А сейчас только позавтракаем.

Во время завтрака мне пришлось выслушать всевозможные предположения. Все сходились на том, что странствовал я не в будущих эпохах Земли, а где-то в стороне. В доказательство Орион привел пример, удививший меня. Оказывается, в системе Альтаира нет населенных планет. Вокруг голубой звезды вращаются не три, а пять планет — те самые безжизненные планеты, какие наблюдал Иван Бурсов до черной аннигиляции.

— Постойте! — воскликнул я. — Сейчас, когда узнал вас и вашу эпоху, верю, что Земля в будущем не может быть такой. Но… Но я ведь жил среди людей. Внешне таких же, как вы. И Луна… Что все это?

— А вот что… — Орион немного подумал и воскликнул: — Дискретное развитие!

Он начал торопливо и не очень ясно излагать гипотезу дискретного исторического развития. По словам Ориона получилось, что странствовал я в реальности… несуществующей.

Таня иронически захлопала в ладоши, затем, подняв палец, пояснила мне:

— Орион у нас не только мистификатор, но и выдающийся мистик.

— А сейчас слово Сергею, — сказала Вега. — Что ты подумал, когда очутился в нашей эпохе?

— Подумал, что с высот будущего упал в восемнадцатый век. А потом вот что произошло…

Мой рассказ о том, как я нашел остатки высоковольтной линии и шоссейной дороги, развеселил слушателей. Орион встрепенулся.

— Сергей ошеломил нас своими приключениями. Теперь мы возьмем реванш!.. Вот слушай. Еще в твоем столетии леса и луга отступали под натиском гремящей техники. Кругом дымили заводы и фабрики, земля содрогалась от железнодорожного и автомобильного транспорта, а в воздухе с каждым годом нарастал реактивный гул. Человек и природа сжались и потеснились. Так вот — сейчас ничего этого нет. У нас произошла промышленная… контрреволюция!

Ориону так понравилось последнее слово, что он хохотнул и вскочил на ноги.

— Да, да! Промышленная контрреволюция! Обшарь, Сергей, всю планету и нигде не найдешь ни заводов, ни шахт, ни дорог. Одни только города и поселки, утопающие в зелени и шумящие фонтанами. Никаких колес. Люди ходят пешком, а в воздухе одни птицы… Ну что получил! — торжествовал Орион.

— Бедный Орион! — Таня смотрела на брата с хорошо разыгранной жалостью. — Что с тобой? ТУ деградируешь прямо на глазах. Сергей же сразу понял, в чем дело.

Орион недовольно взглянул на сестру, сел на траву и насупился.

— По-моему, энергостанции, заводы, транспорт и все прочее — под землей, — предположил я. — Изгнание техносферы под землю.

— Не только под землей, но и в космическом пространстве, — сказала Таня. — Основную энергию, например, отсасываем от расточительного Солнца. Вот и получилось: земля — людям, воздух — птицам. А перемещаются люди в подпространстве.

— В гиперпространстве, — хмуро бросил Орион. — Невежда.

— В гиперпространстве, — с улыбкой поправилась Таня. — Пассажирский и грузовой гиперфлот.

— Сергею я все объясню. Нам пора, — заговорила Вега. — Патрик, вызови дежурную станцию вакуум-такси.

Шотландец, как я заметил., охотно слушался Вегу. Он подошел к экрану-обручу, с кем-то переговорил, назвал квадрат и еще какие-то цифры. Затем выдернул из земли стержень, который в его руках стал расти и достиг трех метров в длину. Экран-обруч растаял.

— Сейчас этот карманный киберуниверсал превратился в аварийную причальную мачту, — объяснил мне Патрик.

Он отошел на край поляны, воткнул мачту в землю и вернулся к угасающему костру.

Через минуту острая вершина мачты с сухим треском заискрилась, засверкала бенгальским огнем.

Вот и такси, — с улыбкой кивнула Вега в сторону мачты.

Бенгальский огонь погасал. Медленно, как изображение на фотобумаге, «проявлялась» сигарообразная машина. Наконец, она полностью выплыла из гиперпространства и уткнулась игольчато-острым носом в вершину мачты.

Когда прощались, Орион смущенно попросил:

— Сергеи, на столе я видел твои записки… Воспоминания. Можно ими воспользоваться? Все останется на месте. Только снимем копию для некоторых членов Совета Астронавтики.

Можно? Ну и прекрасно! Больше в дневнике никто не будет рыться. Даже вот эта нахальная особа, — Орион с добродушной ухмылкой взглянул на Таню. Он перестал сердиться на нее.

Пожимая руку, Таня посмотрела на меня долгим взглядом и сказала:

— Наш медведь не отличается вежливостью. Не догадался пригласить в гости… Приходи к нам. Мы живем здесь, на Урале, недалеко от твоей хижины. Вега расскажет, как нас найти. А мы с братом придем к тебе в кочующий аквагород.




ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Кочующий аквагород


Мы с Вегой уселись в мягкие кресла двухместного вакуум-такси. Прозрачная кабина заволоклась туманом.

— Гиперпленка насыщается и пропитывается тахионно-фотонным излучением, — поясняла Вега. — Переменное поле дает возможность машине соскальзывать в гиперпространство и перемещаться там практически мгновенно.

Среди множества кнопок Вега отыскала на пульте одну, около которой светилась надпись: «Аквагород Риори». Нажала ее.

— Вот и все. В каком бы месте Мирового океана ни плавал этот город, гиперлет найдет его и причалит к станционной мачте. В морях и океанах несколько тысяч дрейфующих городов. В них почти четверть населения планеты…

— Но я не чувствую никакого полета…

— А мы уже на месте, — Вега не удержалась от улыбки. — Вот смотри.

Стенки кабины подернулись светлеющим туманом и вскоре стали совсем прозрачными. Верх кабины, щелкнув, откинулся назад.

Переход был ошеломляющим. Только что над утренним лесом грохотала гроза и молнии обжигали края черных туч. А сейчас надо мной синела огромная чаша безоблачного вечернего неба. На западе багрово распухшее солнце коснулось края океана, прочертив на воде золотую дорожку. С высоты трехсотметровой причальной мачты я увидел город-сад, окруженный со всех сторон океаном.

Лифт опустил нас вниз. Мы шли по широкой аллее, по краям которой шелестели пальмы. Вскоре очутились на берегу. Волны плескались у самых стен санаторных зданий.

Меня поселили в комнате с верандой, нависающей прямо над водой. Больную ногу облучили, а на ночь наложили пухлую повязку, пропитанную целебным раствором.

Спать лег на веранде, открытой с трех сторон океанским ветрам. Внизу с еле слышным стеклянным звоном плескались волны. «Рай», — усмехнулся я и подивился причудливости своих скитаний.

Я ворочался в постели, перед закрытыми глазами кружились смутные картины будущих эпох. Будущих? Или посторонних?

Невидимые кибер-врачи и кибер-сестры, вмонтированные в колоннаду веранды, уловили встревоженное, смятенное состояние и раскинули надо мной силовую излучающую сферу. Зазвучала тихая, убаюкивающая музыка. Я заснул.

Проснулся с бодрым чувством, со странным ощущением, что я так же свеж и могуч, как вот этот синий бескрайний океан, сверкавший под косыми лучами утреннего солнца.

Пришла Вега.

— Ну, давай полюбуемся твоей ногой.

Вега сняла повязку. На ноге — ни одного шрама, ни одной ссадины.

— Вот так же легко можем убрать и шрам на щеке.

— Пусть останется, — усмехнулся я. — Это память о Вечной гармонии. С ней еще не рассчитался.

— Надо сначала вспомнить нелюбезную гармонию, — с улыбкой возразила Вега. — Для этого и пришла за тобой.

По переходному мосту направились в соседнее здание. Мост выглядел, по-моему, слишком театрально. По бокам рдели цветы величиной с блюдце, журчали фонтаны.

Тенистый парк, раскинувшийся на крыше, был скромнее. В конце его, опираясь на перила, стоял высокий пожилой мужчина с загорелым лысым черепом и любовался океанской гладью.

— Доктор Руш, — коротко представился мужчина и, кивнув в сторону океана, добавил с усмешкой: — Застоялись молодцы. Пираты… Ждут не дождутся шторма.

На пологих волнах покачивались два древних парусных корабля, похожих на каравеллы Колумба. На мачтах закрепляли снасти загорелые ребята.

— Ну-с, молодой человек, — доктор Руш взглянул на меня проницательным острым взглядом. — Загадка номер один? Так, кажется, именуют сейчас тебя. Очень рад, что загадка попала ко мне. Идемте.

Втроем спустились вниз и вошли в просторный залитый светом зал.

— Ну-с, загадка номер один, — доктор Руш приглашающе взмахнул рукой. — Садись сюда.










Я сел в глубокое сиденье. К вискам, к запястьям рук мягко присосались датчики. Антрацитово-черные острые глаза доктора останавливались то на мне, то на экране, занявшем противоположную стену. Я видел на экране сменяющиеся расплывчатые фигуры, переливы красок, змеистые пересекающиеся линии — непонятную для меня картину моей психической жизни.

— Психика в хорошем состоянии? — доктор Руш обменивался мнениями с Вегой. — Гибкая, отлично натренированная. Вот только иногда какие-то навязчивые мысли.

— Например, о фантомах, — улыбнулся я.

— Может быть, — согласился доктор Руш. — Но это не болезнь, а результат несколько недисциплинированного богатого воображения. У тебя фантазия поэта-романтика. Ну, и еще некоторая импульсивность… Теперь насчет памяти, — доктор Руш пожал плечами. — Здесь труднее. Блокада памяти… Тонкая, кружевная, прямо-таки ювелирная работа. Блокада локальная, местная. Определённые ячейки памяти замкнуты. Информация в них на стерта, но основательно подавлена. Постепенно память восстановится. И здесь помогут только отдых и душевное равновесие.

— Ассоциативная память, — подсказала мне Вега. — Стоит вспомнить какую-нибудь яркую деталь или ряд деталей, слов, образов — и в опустевших ячейках начнет всплывать информация. Но блокада может прорваться и мгновенно.

— Ну-с, загадка номер один, — улыбнулся доктор Руш. — Попробуем прочитать кое-что из твоих таинственных приключений. Эпизоды, которые удастся выхватить, запишем на микрокристалл. Это по просьбе Совета Астронавтики… Сейчас окутаю непроницаемым читающим облаком, клубком излучений. Постарайся думать своей странной гармонии. Может быть, удастся кое-что выхватить из недр…

Опустилась тьма. Напрягая память, я пытался штурмовать блокаду. Внезапно ощутил боль в левой скуле и удар. Такой сильный, что перед глазами поплыли радужные круги. Заметил даже очертания огромного кулака, влепившего затрещину — первый привет Вечной гармонии. Чуть волнуясь, пробовал высветить в памяти весь эпизод. Но безрезультатно. В космически непроницаемой тьме роились неуловимые образы. Вероятно, это читающее облако последовательно перебирало заблокированные ячейки.

Так продолжалось довольно долго. И вот следующая картина — яркая, объемная. Целый кусок моей прошлой жизни. Правда, началось все не с видимого изображения, даже не со звуков, а с настроения. Меня затопила волна невыразимого горя и отчаяния. И только потом увидел себя бредущим с членами экипажа по лунному космодрому. Мы несли тело погибшего капитана…

Мы похоронили капитана на краю космодрома. Поставили памятник с вечным огнем наверху… И вдруг картина оборвалась, погасла вместе с рубиновым вечным огнем. Снова тьма, густая и липкая, с колышащимися неясными образами.

Тьма рассеялась, и я увидел просторный светлый зал, Вегу и доктора Руша, глядевшего на экран.

— Небогато, — сказал он, обернувшись ко мне. — Всего две картинки… Не поискать ли еще между этими двумя эпизодами? Попробуем.

И снова удар в скулу и расходящиеся круги в глазах… Немного погодя чудом перенесся из кресла и тьмы на солнечную, покрытую изумрудной травой поляну. В середине ее — небольшое овальное озерко, скорее глубокая лужа с прохладной и чистой водой. Мы, члены экипажа, как обезумевшие, плескались в этой луже. Даже наш строгий капитан вел себя, как мальчишка. Вынырнув из воды, он вспомнил давнюю свою привычку декламировать Маяковского:
		Уважаемые товарищи потомки,



		Роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме…








Опять черный провал, густая клейкая тьма. Затем в клубящемся тумане начали медленно выступать какие-то очертания. Внезапно почувствовал, что сижу на жестковатом сиденьи у пульта управления вездехода. Рядом — члены экипажа. Перед нами расстилались унылые, наводящие тоску ландшафты. Какие? Трудно сказать, потому что наше внимание поглощено многотысячным, может быть, даже миллионным войском. Солдаты изумительно правильными рядами двигались прямо на нас, четко печатая строевой шаг. Чем ближе, тем явственней вздрагивала земля: туммм… туммм…

— Капитан! — услышал я голос Ивана. — Капитан! Что они? Взбесились? Эти твои уважаемые потомки…

— Не знаю… Попытка вступить в контакты? Не похоже…

Капитан, наморщив лоб, размышлял. Потом морщинки на лбу разгладились, и он, желая нас успокоить, с кривой усмешкой произнес:

— Не бойтесь. Они решили просто попугать.

— Попугать? — Иван пытался улыбнуться. — Феноменально…

А солдаты все ближе и ближе. Они шли, встряхивая землю чугунным топотом: туммм… туммм… На их плечах — ружья с расплюснутыми на концах стволами. По неведомо кем поданной команде солдаты взяли оружие наперевес. Сверкнули на солнце стволы…

— Капитан! — Иван был не на шутку встревожен. — Они же сотрут нас сапогами… Я пущу в ход биологический разрушитель!

— Никаких эксцессов! — прикрикнул Федор Стриганов. — Слышите! Никаких эксцессов! Кажется, я понимаю, в чем дело. Их не уничтожить никаким разрушителем. Они бессмертны, потому что давно мертвы.

— Капитан! — не унимался планетолог. — Сейчас не до шуток!

— А я не шучу. Потомки не сделают нам вреда. Это не входит в их задачу. Пока не входит… Может быть, все же контакты? Нет, не то… Есть! Понял! Смотрите, что произойдет.

Стриганов предостерегающе поднял руку. А солдаты — вот они, в двух десятках шагов. Мы видели их бессмысленные физиономии, покрытые капельками пота. Солдаты разевали рты, задыхаясь от жары. И вдруг все они пропали, будто провалились. Исчезновение было полным и ошеломляющим. Еще не осела пыль, поднятая сапогами, а их уже не было. Капитан с облегчением опустил руку.

— Так и есть! Это просто парад. Парад мертвецов… Не спрашивайте, братцы. Сам толком не знаю. Одно ясно — с планетой случилось что-то страшное…

На этом все оборвалось. Густая, как нефть, тьма прочно занавесила память…

— Ну и ну! — развел руками доктор. — Вот уж действительно загадка.

— Сережа, — утешающе ласково сказала Вега. — Это не наша планета. Ты не расстраивайся, отдыхай. Только отдыхай.

Мне ничего не оставалось делать, как последовать этому совету.




Вечером услышал в комнате сигнал вызова. На засветившемся экране появился Орион Кудрин. Он лениво сидел в кресле, закинув ногу на ногу.

— А, космический бродяга! — Орион вместо приветствия чуть привстал и снова сел. — Звездный странник! Так именуют тебя телекомментаторы. С легкой руки Тани. Кстати, ты произвел на мою сестру сильнейшее впечатление. О тебе только и трезвонит…

Заметив мое смущение, Орион сказал:

— Извини, Сергей, за болтовню. Я по делу. Можно к тебе в гости?

— Что за вопрос. Конечно, можно.

Я сел, предполагая, что Орион через несколько минут на гиперлете появится в городе. Но случилось неожиданное. Орион прямо с экрана буквально ввалился в комнату и вместе с заскрипевшим креслом придвинулся ко мне почти вплотную. Я вскочил на ноги. Что это? Розыгрыш?

Орион тоже встал и, улыбаясь, сунул мне свою широкую, как лопата, ладонь. В растерянности я протянул руку и пожал… пустоту. Орион расхохотался.

— Слушай, ты, мистификатор! — воскликнул я. — За такие шутки влеплю, как мне когда-то!

— А давай влепи, — Орион охотно подставил ухмыляющуюся физиономию. Рассмеялся и добавил: — Это новый экран.

— Понимаю… Телевоссоздание.

— Оно. Последняя новинка техники. Объемное воссоздание… А ты молодец. Быстро ориентируешься! Сразу чувствуется астронавт. Но к делу.

Орион сел и закинул ногу на ногу.

— Просмотрели мы картины, расшифрованные доктором Рушем. Да-а… Ошеломляющие картинки. Да и записки твои тоже… Отрезвляют!.. В общем, озадачен даже невозмутимый академия Фирсанов — председатель Солнечного Совета! Солнечный Совет? Координирующий центр, что-то вроде правительства всех населенных планет Солнечной системы — Земли, Луны, Венеры, Марсa, спутников Юпитера… Но дело не в Фирсанове, тобой хочет встретиться сам Спотыкаев.

— Спотыкаев?

— Да. Академик Спотыкаев. Своеобразная личность, новичку нелегко привыкнуть к нему. Но я буду с тобой, поддержу. Спотыкаев — милый, обходительный, корректный человек. Это в обычном, как он выражается, суетном настроении. Мой мозг, говорит он, отдыхает, погруженный в житейскую суету. Зато в ином, в рабочем настроении так сказать, в научно-эвристическом… Вот тогда он настоящий Спотыкаев. Рассеян, невнимателен к собеседнику. Может ответить колкостью и даже грубостью. По рассеянности наступит на ногу и не извинится, способен споткнуться на ровном месте. Но главное — в эвристическом настроении он натыкается на удивительные открытия и догадки, переворачивающие обычные представления. В общем, сам увидишь. Через два дня заявимся к тебе. А теперь, извини, тороплюсь. До свидания.

Орион привстал и с невозмутимым видом протянул руку для прощания. Но я пригрозил кулаком. Орион хохотнул и вместе с креслом втянулся в экран, который тотчас погас.

Нет ничего томительнее безделья. Не привык я к отдыху, который прописал мне доктор Руш. Вся жизнь моя была наполнена тренировками, работой, а затем головокружительными приключениями. А сейчас… Весь следующий день купался и загорал. Вечером гулял в парке на крыше санаторного здания. Подошел к малахитово-зеленым перилам и собрался встретить здесь закат, когда услышал сзади голос Веги:

— У нас, Сережа, гости.

Обернулся и рядом с Вегой увидел Таню.

— Ну, здравствуй, скиталец! — подала она мне руку с какой-то странной, просяще несмелой улыбкой.

— Орион выражается точнее: бродяга, — пошутил я. — Да, космический бродяга. Ничего не имею за душой. Даже воспоминаний!

— Воспоминания кое-какие имеются, — поспешила утешить Вега. — Остальные придут позже. А сейчас, извините, оставлю вас. Есть работа. Кстати, Таня покажет тебе город.

К вечеру стало прохладней, и мы с Таней долго ходили по паркам и площадям, по удивительно нешумным улицам города. Шелест движущихся дорожек сливался с шорохом листвы, а редкие гравимашины, похожие на лодки, скользили над деревьями совершенно беззвучно.

Я не нашел ни одного здания, похожего на другое. Словно люди, они отличались своеобразием неповторимой индивидуальностью. В каждом дворце, в каждой набережной запечатлелась личность творца, художника-архитектора. Большинство городских сооружений были красивого изумрудного цвета.

— Жителям полюбился цвет океанской волны, — заметил я.

Это потому, что город почти целиком сделан из затвердевшей морской воды. А ты не знал?

Пока мы шли берегом, бронзовое солнце легло на водный горизонт, и пологие волны лизали его огненный диск. Вечер… Тихий, задумчивый. Мне же рисовалась почему-то иная картина: росистое утро, луг с шалфейными ароматами и жаворонок, повисший в небе серебряным колокольчиком. Почему? Быть может, потому, что рядом видел утренне радостную Таню, слышал ее чистый звонкий голос. «Жаворонок», — подумал я. Вспомнилась Элора с ее низким грудным голосом. До чего они разные! Трагически одинокая Элора с душой загадочной и сложной, как лабиринт. И Таня — ясная и светлая, как солнечный луч. Совсем разные, несмотря на довольно заметное внешнее сходство, которое меня уже больше не смущало.

Вот только глаза… Прощаясь у станции гиперлетов, Таня смотрела на меня пугающе знакомыми ждущими глазами. Потом, ложась спать на веранде, я никак не мог забыть этого взгляда. Долго ворочался, вспоминал солнечную улыбку Тани, ее чистый голос и звонкий смех. Жаворонок…

Академик Спотыкаев оказался не таким уж страшилищем, как его расписывал Орион. Правда, встретившись со мной на веранде, он без всякого приветствия ткнул пальцем и равнодушно, погруженный в свои думы, спросил:

— Этот, что ли?

— Да, — ответил Орион и подмигнул мне: дескать, не робей. И я не робел. Чем-то располагал к себе этот высокий, средних лет человек с гладко зачесанными волосами. Он бегло осмотрел мою подтянутую широкоплечую фигуру, загорелые мускулистые руки и одобрительно отозвался:

— Ничего экземпляр. Подходящ… Первобытный тип, говоришь? С первобытным мышлением? И за это выбросили из царства Диктатора? Так, так…

Словно спохватившись, он взял мою руку, крепко пожал и сказал извиняющимся голосом:

— Спотыкаев. Цефей Спотыкаев. Очень рад. Есть ряд вопросов. Присядем?

Но тут же снова погрузился в себя, стал рассеян и едва не сел мимо кресла.

Задавал он вопросы как-то странно, как мне казалось, без всякой логики, непоследовательно. Досконально выяснял незначительные детали Электронной эпохи, потом нетерпеливо, почти раздражаясь, перебивал, интересовался капсулой, задумчиво слушал рассказ о полетах в несовмещенном времени. Я никак не мог приноровиться к течению его мыслей, к причудливому бегу ассоциаций и чувствовал себя иногда бестолковым.

Неожиданно Спотыкаев вскочил, как будто вспомнив что-то важное. Молча сунул мне руку на прощание и отправился к станции гиперлетов.

— Видел? — спросил Орион, собираясь идти вслед за академиком. — Это ты виноват, задал ему задачку… Ничего. Завтра-послезавтра он окунется в море житейской суеты и станет, как все. И ты его по-настоящему узнаешь. Милейший человек!




ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Парадокс Странника


Цефей Спотыкаев и в самом деле оказался милейшим человеком. Я убедился в этом через несколько дней, когда доктор Руш и Вега освободили меня из-под своей опеки.

Академик и я стояли в то утро на гравибалконе, парящем на полукилометровой высоте. Поднебесная тишина. Не слышно даже гомона птиц. Лишь ветер насвистывал в ушах разгульную песню просторов и странствий. Под нами, среди русских лесов, голубели полусферы Дворца Астронавтики. Далеко впереди, на самом горизонте, возвышались причудливые пирамидальные здания — гигантские дома-сады. Своими вершинами они почти касались кучевых облаков.

— В каждом таком домике живет до тридцати тысяч человек, — охотно рассказывает Спотыкаев. — Они кольцом опоясывают исторический центр Москвы. Он остался таким же, как и в твоем столетии.

Академик повернулся ко мне. На лице — дружелюбная улыбка. Стройный, подтянутый и корректный, он нисколько не походил на прежнего Спотыкаева.

— А теперь, Сережа, спустимся вниз. Нас ждут в Малом зале.

Гравибалкон снизился до уровня десятого этажа, подплыл к раскрытой двери, состыковался со стенами двора и стал обычным балконом.

В Малом зале на предварительное обсуждение «Парадокса Странника» собралась группа ученых во главе с председателем Солнечного Совета академиком Фирсановым.

Сначала выступали социологи. По их мнению, так называемая Электронная гармония отдаленно напоминала сплав тоталитарных режимов Западной Европы, Азии и Америки, существовавших в середине и конце двадцатого века. Но очень своеобразный сплав, развивающийся в условиях высокого технического потенциала. «Технотронный век», «общество потребителей и массового сознания», «научно-технический прогресс в условиях этатизма», — так говорили социологи. Случилось то, что и должно было случиться: функции тоталитарного государства были переданы электронному супергороду-автомату, который вышел из-под власти людей и стал независимой, саморазвивающейся субстанцией. Именно в этом надо искать разгадку последовавшей затем Вечной гармонии.

Все утверждали, что Скиталец, то есть я, побывал не на Земле будущего, а на совсем другой планете.

— Но где? На какой? — вырвалось у меня.

— На это, Сережа, ответить потруднее, — сказал Спотыкаев, положив руку на мое плечо. Затем встал и обратился ко всем:

— Да, это главный вопрос. Ответить на него мы сейчас не в состоянии. Разгадку можно искать отчасти в капсуле, в которой Сергей Волошин совершил рейды во времени. И, думаю, не только во времени… Тахионно-фотонная капсула, — продолжал академик, — чудо корпускулярно-волновой микротехники. Исследовать ее пока невозможно, потому что запрограммирована на индивидуальное биополе Волошина. Но принцип работы капсулы нам известен. По этому принципу мы строим гиперлеты и скоро создадим первый гиперзвездолет. Предположим, что вот сейчас у Волошина появится его индивидуальный энергопояс. Нажим переключателя, и пояс развертывается в капсулу. Сначала она состоит только из фотонного поля, и мы еще видим Волошина — он еще наш, в нашем «фотонном» континууме. Но вот в фотонное поле вплетаются нити тахионного излучения, и пассажир вместе с капсулой для нас исчезает. Сам Волошин еще видит нас, точнее — наше вторичное фотонное изображение, ибо попадает в несовмещенное время. Затем, по мере обогащения тахионами, капсула все глубже погружается в вакуум, то есть в нуль-континуум, или иначе в гиперпространство. А эта не наблюдаемая нами область мироздания обладает удивительными свойствами. Здесь нет ни пространства, ни времени в привычном понимании этих слов. В приграничных областях время может идти в разных направлениях и с разной, иногда стремительной скоростью. Если капсула запрограммирована на полет в прошлое, то она попадает в ту область нуль-континуума, где время течет вспять, от будущего к прошлому. Образно говоря, капсула подхватывается встречной рекой времени, которая и выносит путешественника в другую эпоху. Наши гиперлеты тоже просачиваются в гиперпространство, в вакуум. Но они способны мгновенно перемещаться только в пространстве и никак не реагируют на потоки времени. Почему? Да потому, что мы можем поддерживать тахионно-фотонное поле, лишь пропитав им вещество — молекулярную гиперпленку. А в Вечной гармонии создано нечто принципиально новое, гиперлет так же отличается от загадочной капсулы, как телега наших предков от ионной ракеты.

— Не обидно ли для нас? Не слишком ли сильное сравнение? — спросил кто-то.

— Может быть, — согласился Спотыкаев. — Но этим сравнением хочу подчеркнуть, что мы пока не знаем, как подступиться к созданию частого тахионно-фотонного поля. В неведомой Вечной гармонии такое поле создано. Но я сильно подозреваю, что обитатели Вечной гармонии сами находятся в качественно ином, чем мы, физическом состоянии.

— Покойники? — с улыбкой спросил председательствующий Фирсанов.

— Может быть, и покойники, — серьезно ответил Спотыкаев. — Сведениям Сергея Волошина, хотя и очень скудным, мы обязаны верить. А расшифрованные доктором Рушем энграммы говорят сами за себя. Но мертвецы, конечно, создать ничего не могут. Таинственный Диктатор, которого называют Сатаной и который управляет мертвецами, — вот творец капсулы… Все дело в Сатане, — так под смех зала закончил Спотыкаев. Не смеялся лишь академик Фирсанов.

— Ясно одно: нашим ученым ничего не ясно, — хмуро сказал он. — Боюсь, что совещание на этот раз бесплодно. Ни одной гипотезы. Даже явно ошибочной, но способной зажечь воображение…




Я снова поселился в хижине. В мое отсутствие Орион и Патрик кое-что переделали. Вместо старого колченогого стола у окна белеет новый. Но не современный пластиковый, а дощатый, сколоченный с нарочитой грубостью, чтобы не нарушать гармонию старины. Рукопись на прежнем месте. В темном углу справа тускло поблескивает небольшой экран всепланетной связи. Теперь могу включить любой концертный зал или стадион, вызвать любого человека.

На чисто прибранных полках — пакеты с консервированными продуктами. Таня похозяйничала, думаю я, и стараюсь поскорее подавить вспыхнувшее теплое чувство. Правда, недавно я почти объяснился в любви. Почти… Но нет! Романтические увлечения не для меня. Я должен вернуться в мир Элоры, Актиния и Тибора и выполнить там приказ капитана. Чтобы реже встречаться с Таней, я ссылался на совет доктора Руша: отдых и уединение. На весь день уходил из хижины. Брал с собой этюдник, краски, кисти и долго бродил в поисках подходящего уголка.

Я забывал обо всем, растворяясь в окружающем мире. Под ногами колыхались утренние, стеклянные от росы травы, вверху лениво плыли облака. Обрызганные солнечными бликами, тонко и чуть заунывно пели сосны, будто струны звенели в их рыжих стволах. Наконец нашел то, что искал. Начал рисовать пейзаж в манере Куинжи: негустую рощу, напоенную светом.

Когда уставал от буйства красок, оставлял этюдник на месте и шел обедать в ближайший небольшой город. В мое время его называли бы городом металлургов. Гигантский металлургический комплекс растянулся на километры в глубоких и безлюдных подземных лабиринтах.

После обеда возвращался к этюднику, а к концу дня был уже в хижине. Включал экран. Сегодня передавали последние приготовления к старту гиперкрейсера «Лебедь». Завтра он отправится в первый и опасный экспериментальный гиперполет к созвездию Лебедя. В вакууме он почти мгновенно преодолеет расстояние во много световых лет и вернется на Землю через месяц без всяких релятивистских фокусов со временем.

Затем смотрел фильмы. Сначала они меня удивляли: при общем оптимистическом тоне в фильмах было немало драматизма и трагических ситуаций. Нет, я попал не в Аркадию, не в страну блаженных улыбок и песнопений. Люди понимали счастье как вечную неудовлетворенность и вечное движение вперед, полное радости и горя, побед и поражений. В каком-то смысле покинутая мной Электронная гармония была чуть ли не идеалом «благополучия». Но это довольство нерассуждающего стада, электронная Нирвана…

Однако я должен вернуться туда. Сейчас начало сентября. Ночь. Прошло около ста дней, как я состыковался с эпохой. Я сижу в избушке и дописываю последние страницы. А щекочущий под рубашкой пояс так и зовет, напоминая о моем долге. Сейчас разверну пояс в капсулу… Точно в холодную воду, нырну в вакуум, в ту таинственную реку времени, которая вынесет меня на другой берег, в другую эпоху. Или в иной мир?..

Но я вернусь. Может быть, вернусь…




ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Гость из Вечности


Фиксация состоялась — удивительное постоянство! — в той же самой роще, на том же месте.

Роща почти исчезла. Вокруг жалкой кучки деревьев высились недостроенные корпуса: город-автомат наползал со всех сторон.

В свое время я неплохо освоился с лабиринтами супергорода. И теперь, умело переходя с одной движущейся параболы на другую, вскоре добрался до дома, где жил раньше. На лифте взлетел на верхний этаж. Подошел к двери соседки: а вдруг Элора сейчас у матери? С нетерпением нажал клавишу.

Открылась дверь, и выглянувшая было Хэли быстро отступила назад. Ее глаза, окруженные веером морщинок, расширились от страха.

— О небеса!

— Где Элора? — спросил я, входя и кивнув головой в знак приветствия.

— Элора? — растерянно переспросила хозяйка. — О небеса! Хранитель Гриони?! Вы ли это? Говорят, вы так неожиданно пропали…

— А Элора, где она?

— Элора?.. Бедная девочка. — По глубоким морщинам ручейками потекли слезы. — Нет ее больше. Не увидим мы ее никогда. Она… Она сама… Она перешла в храм бессмертия.

— Сама?.. Покончила с собой? — холодея, спросил я. — Что за храм такой? Мавзолей? Пантеон?

— Не знаю… О небеса! Я ничего не понимаю.

Старая женщина путано говорила о храмах, которые были новинкой и попасть в которые считалось большим почетом. «Нет, — решил я, — сегодня от нее ничего путного не узнать».

Я попрощался, обещав зайти завтра. Спустился в подземные лабиринты и здесь, в темном закоулке, устроился на ночлег.

Не знаю, сколько я проспал. День сейчас или ночь? Из полумрака подземных коридоров поднялся наверх. Одуряющий городской свет, ударивший в глаза, создавал впечатление вечной ночи, опустившейся на планету.

Над одной из площадей сквозь паутины парабол еще проглядывало солнце. День! Здесь маршировало подразделение Армии вторжения. На другой площади, почти пустой, отдельные граждане, проходя мимо статуи Генератора, вскидывали руки и издавали верноподданнический вопль: «Ха-хай! Ха-хай!»

Унылая картина! Я сел в кресло транспортной эстакады и укрылся силовой сферой-экраном. Но город и здесь напомнил о себе своей стандартной продукцией: замелькали кадры очередного секс-детектива. Я закрыл глаза и молил судьбу, чтобы она не послала мне «толстомордого» раньше, чем появится пояс. Без капсулы я не мог выполнить просьбу капитана. И еще меня тревожила участь Элоры. Что с ней?

Прежде чем снова зайти к ее матери, решил позавтракать. В кафе меня ждала неприятная встреча: в дальнем углу в окружении двух подручных сидел Тибор. Уходить было поздно — он заметил. Откинувшись назад, Тибор от изумления раскрыл рот и тупо уставился на меня. Его рыхлые губы задвигались, послышалось мычание:

— Ммм… Забавно…

Немного опомнившись, Тибор подался вперед, поманил меня пальцем и неуверенно гоготнул:

— Га! Га! Провокатор?

Я усмехнулся: знакомое приветствие! Бояться особенно нечего — охранное время не истекло.

Я сел против Тибора, еще не пришедшего в себя от неожиданности. Мы улыбались друг другу широко и напряженно. Наконец Тибор окончательно поверил в реальность моего существования.

— Вот так номер! Иллюзионист и фокусник возник так же внезапно, как и исчез. Тебя этому фокусу научили на планете пришельцев? Ничего, все сумею выпытать. Тибор — это Тибор! Пока погуляй, пока не имею права трогать. Ты уже знаешь? Но охранное время кончится, и ты пожалуешь ко мне в кресло. Мило побеседуем. Га! Га! Га!

Палач торжествовал. Я невольно сунул руку в карман, где лежала пластинка Актиния. Актиний поможет мне скрыться.

— Что? — догадался Тибор. — Еще какая-нибудь карточка?

Я показал светящуюся пластинку.

— Карточка Актиния? — удивился Тибор. — Точно такая, какую я отобрал. Ловкая подделка. Да ты действительно фокусник. Выбрось ее или лучше давай сюда. Давай, давай! — Тибор схватил пластинку. — Все равно она не действительна. Актиния нет в живых. Он того…

Тибор указательным пальцем провел вокруг своей шеи. «И Актиний тоже…» — с тоской подумал я. Вспомнив о каких-то храмах бессмертия, все же уточнил:

— Самоубийство?

— Да. Дурак! И записку оставил такую же дурацкую.

— Какую?

— «Чем хуже, тем хуже».

Я промолчал. Мне-то был ясен смысл записки. Актиний отчаялся в своих усилиях одиночки, понял, что общество неудержимо катится в какую-то пропасть.

Занятый невеселыми мыслями, я не подозревал, что буквально через минуту вспомню об этой черной пропасти — о Вечной гармонии. Вспомню мгновенно и решительно все, вплоть до мельчайших подробностей.

Произошло это так.

Тибор сидел лицом к входной двери. Однако ничего не замечал, поскольку жадно поглощал синтетическую жвачку. Передо мной была стена с зеркалом, в котором я видел всех, кто входил и выходил.

Вдруг в зеркале увидел такое, отчего лицо мое на миг исказилось страхом. В дверях стоял… Тибор! Еще один Тибор! Но это был уже мертвый Тибор. Слуга Сатаны. Тот самый «толстомордый», о котором говорил капитан.

Вот этот гость из Вечности и послужил решающим толчком, который привел в движение весь механизм заблокированной памяти. Нестерпимо ярким, ослепительным светом озарилась вдруг вся грандиозная и страшная Вечная гармония и ее Диктатор…

Тибор-вечный нерешительно топтался в дверях. Я быстро овладел собой, но страх, липкий и отвратительный страх гусеницей заползал в душу.

Что делать? Встреча произошла слишком рано. Без капсулы я бессилен. Ясно, что гость из Вечности пришел не для прогулки, не для того, чтобы размять свои давно истлевшие кости. Он пришел расправиться со мной…

Один из подручных толкнул в плечо Тибора — живого и удивленно шепнул:

— Смотри, Тибор! Как он похож! Кто посмел подделываться под тебя?

Тибор-живой с изумлением и закипающей яростью взирал на своего вечного двойника: кто, в самом деле, дерзнул копировать его! Этот ученый и палач не подозревал, что через четыреста лет после своей смерти воскреснет по воле Диктатора и станет его подручным, самым лучшим и ревностным его слугой.

Гость из Вечности приближался к нашему углу, бегая глазами по сторонам. Перед этим он, конечно, засек район моего биополя и знал, что я где-то здесь.

Я встал, решив проскользнуть незамеченным на улицу и там затеряться в толпе. Однако маневр не удался. Тибор-вечный увидел меня и торжествующе загоготал:

— Га! Га! Провокатор! Хранитель Гриони! Он же Сергей Волошин! Я подозревал, что это одно и то же лицо, хотя Элора убеждала меня в обратном.

Повысив голос, спросил:

— Что ты сделал с Элорой? Где она?

Этот вопрос меня озадачил.

— Как где? Она у вас, в Вечной гармонии.

— Нет ее там. Исчезла…

— А вихри? — спросил я, выказывая неплохое знание царства Сатаны.

— И вихрей нет. Это ты… Ты убил ее. Здесь. Только где и в какое время? Ну, об этом ты мне расскажешь. Ты знаешь меня: Тибор — это Тибор!

Услышав последние слова, Тибор-живой вздрогнул и вскочил на ноги.

— Эй, ты! Наглец! — закричал он. — Это я Тибор, а не ты! И не трогай этого малого. Он мой.

Тибор-вечный выхватил из-за пояса лучепистолет и повернулся в сторону неожиданного противника. Но тут же, ошеломленный, раскрыл рот и опустил оружие. Тибор-вечный узнал самого себя! Живого! Рыхлые губы обалдевшего гостя шевельнулись, послышалось еле слышное бормотание:

— Ммм… Забавно…

Выстрелить он не мог. Это означало бы верное самоистребление. Убей преждевременно Тибора-живого, он — вечный — мгновенно и навсегда исчезнет не только здесь, но и в будущем.

Многие посетители потянулись к выходу, хотя скандалы всегда вызывали у них жгучий интерес. Воспользовавшись замешательством обоих Тиборов. Я протиснулся к двери.

— А, самозванец! — тоже вытащив оружие, Тибор-живой. — Я разрублю тебя пополам! Тибор — это Тибор!

Тибор-живой нацелил узкую щель лучепистолета в сторону гостя и нажал курок. Глухо фыркнул выстрел. Сверкнул плоский и острый, как нож гильотины, луч. Он отсек голову Тибора-вечного. Голова стукнулась о пластиковый пол и покатилась, разбрызгивая кровь. На широком лице застыло выражение растерянности и недоумения.

Обезглавленный гость чуть покачнулся. Но в тот же миг у него выросла — словно выскочила из шеи — новая голова. И что самое страшное — с тем же выражением недоумения и замешательства на лице.

Кругом раздались вопли ужаса. Все бросились к дверям. Я не стал дожидаться, пока толпа сомнет меня, и выскочил на улицу.

Впопыхах забрался на верхние ярусы передвижных эстакад. Этого делать не следовало. Тибор-вечный сейчас, конечно, «погас» в эпохе и освободившимся лучом шарит из будущего, из своей Вечности, в поисках моего биополя. В первую очередь он будет исследовать паутину эстакад и поверхность планеты.

Я спустился вниз и нырнул в чернеющий зев подземной дороги. Здесь безопаснее. Сидя в быстро мчавшемся вагоне, подумал об Элоре. Что с ней? Как она могла исчезнуть из Вечности? Не захотела служить Сатане? Но кто помог ей? Во всяком случае, не я. Может быть, она сама все устроила? Предположим, пришла сюда, в эту эпоху, в качестве Элоры-вечной и внесла какие-то изменения в реальность…

Проехал еще сотню километров, потом вышел и углубился в боковые безлюдные коридоры. Шаги мои гулко раздавались в тишине. Изредка попадались деловитые и безмолвные роботы, ремонтирующие сложную систему труб и проводов.

Один из них только что вылез из колодца. «Нижний этаж подземного хозяйства», — подумал я и решил переждать опасное время там. Сунул ноги в черную дыру и неудержимо заскользил вниз. Уцепиться было не за что — ни выступов, ни ступенек, стенки колодца были гладкими, как стекло. Очевидно, робот поднимался с помощью пневматических присосок.

Наконец очутился внизу. В полумраке лабиринтов прошел километра два. Усталость и слишком острые впечатления дня взяли свое, я запрятался в нише и уснул.

Снился страшный сон. Тибор-живой беспрерывно нажимал курок лучепистолета и отсекал все новые и новые головы у своего вечного двойника. Они с глухим стуком падали и катились, подпрыгивая, как футбольные мячи. Одна из них подскочила так высоко, что дотянулась до моей руки и с торжествующим криком: «Га, га! Провокатор!»— вцепилась зубами в запястье.

От боли и омерзения я вскрикнул и проснулся. Запястья и в самом деле саднили — руки были закручены назад и крепко связаны. Надо мной склонился какой-то смешливый человек. Согнув средний палец с перстнем-фонариком, он освещал меня и с любопытством рассматривал. Пошарил по пустым карманам, беззлобно хохотнул и сказал двум роботам, стоявшим по бокам:

— Ясно. Беглый художник. Гоните этого чудака обратно!

Меня привели в просторную пещеру. На нарах и камнях сидели люди с дисками, на которых пенилась синтетическая пища. «Художники», — догадался я.

— Дайте и ему поесть, — добродушно сказал человек сопровождавшим меня роботам. — Этот чудак набегался и проголодался.

Он еще раз хохотнул и скрылся в боковой дыре, которая, видимо, вела в служебное помещение или наверх.

— Ты из какой пещеры? — обратился ко мне сосед по нарам. — Из соседней? Пытался бежать? Зря. Отсюда не убежишь.

— Да и некуда, — откликнулся другой художник. Ткнув пальцем вверх, добавил под общий смех: — Там не лучше.

Загнанные в подземелье художники и мыслители оказались людьми жизнерадостными и веселыми. Я был рад этому: мне предстояло провести здесь немало дней…




Едва успев пообедать, под охраной равнодушных роботов мы отправились на строительную площадку. Шли по длинному, усеянному камнями и тускло освещенному туннелю. В полумраке иногда коротко вспыхивали голубые молнии: это роботы электроразрядами наводили порядок. Человекоподобные машины гнали людей, как стадо, подстегивая отстающих уколами электрохлыстов.

На строительной площадке, в гигантской куполообразной пещере, стоял скрежет и лязг. Циклопические машины дробили гранит, расширяя подземное помещение.

Люди, одаренные «нестерпимым зудом» самостоятельно мыслить и творить произведения искусства, считались неспособными ни к какому труду, кроме физического. Они вручную расчищали от щебня и камней площадку для генераторов энергостанции. Роботы жестами и световыми сигналами давали указания. Нерасторопные вздрагивали от разрядов электрохлыста.

Но люди не унывали. А в перерывах начинались настоящие интеллектуальные пиршества. Поэты читали свои стихи, историки под громкий смех рассказывали анекдоты о Генераторе Вечных изречений, часто завязывались серьезные философские споры. Гуманитарии, получив здесь духовную свободу, отводили душу. Никто им не мешал. Одни лишь роботы с электроразрядниками наготове окружали площадки и тупо взирали на непонятное веселье.

Постепенно мне удалось выяснить, что свою планету аборигены называют Хардой. На расстоянии восьми световых лет, в соседней солнечной системе, находится однотипная планета Аир. Ее населяют такие же люди. Являются ли они переселенцами с Харды? Или, наоборот, обитатели Харды жили до этого на Аире? Сейчас об этом глубоком прошлом никто не знает.

Обе цивилизации жили сначала в дружбе. Но общественное развитие шло разными путями. Аиряне создали общество, основанное на равенстве и уважении к личности. По-иному сложилась судьба Харды. У власти утвердилась технократическая элита из старой промышленной олигархии и научно-технической интеллигенции. Стандарты! Для социального спокойствия и технического прогресса везде нужны стандарты — и в производстве, и особенно среди людей. Конструктор Электронной гармонии в одном из своих Вечных изречений учил: «При высоком совершенстве отдельных личностей целому угрожает хаос». Подавлялось искусство, как выражение индивидуальности каждого творца-художника, истреблялась природа, поощрялся рост народонаселения. Происходила своеобразная инфляция личности: чем больше людей, тем меньше ценность каждого отдельного человека. Ты — ничто, гармония — все.

Гости, прилетавшие с планеты Аир, вольно или невольно становились возмутителями «гармонии», этого неустойчивого равновесия. Тогда правители Харды запретили людям Аира появляться на планете, объявили их опасными пришельцами. Не выяснил я одну важную вещь: кто такой Генератор? Жив он или давно умер? Может быть, Генератор — просто миф? А Вечные изречения генерирует сам город, этот всевластный Электронный Дьявол? Я все больше склоняюсь к этой мысли. Думаю даже, что статуи Генератора — абстрактные идолы, воплощающие идею тоталитарной государственности.

В обществе изгнанников я провел в катакомбах и пещерах несколько десятков дней. Это были не такие уж плохие дни, если не считать, что иногда со страхом ожидал Тибора-вечного. Но когда выплыл из вакуума пояс, я уже жаждал этой встречи. А гостя из Вечности все не было. Начал подумывать о побеге на поверхность планеты: там, я уверен, беспрерывно бегающий луч быстро нащупает мое биополе. Но побега не потребовалось.

Однажды во время обеда в углу пещеры, у входа в служебное помещение, люди вскочили на ноги и обступили какого-то человека. Некоторые бросились прочь, крича:

— Тибор! Тибор!

Я обрадовался, зная, какой Тибор появился в катакомбах. Конечно, вечный! Живому здесь делать нечего.

В один миг очутился у входа в туннель. Огляделся. Ближе пяти метров никого не было. Сторожевые роботы не в счет. У них нет биополя они не помешают поясу вынырнуть из вакуума.

Нащупав переключатель эпох, я почувствовал себя уверенным. Роботы, застывшие у входа, не обращали на меня никакого внимания. Они уставились своими желтыми мигающими глазами в угол пещеры, не понимая причин паники, но на всякий случай приготовив электроразрядники.

Тибор своими пудовыми «вечными» кулаками расчищал дорогу и озирался.

— Я здесь! — крикнул я и махнул рукой.

Гость из Вечности оторопел. Он никак не предполагал, что встреча с ним доставит мне удовольствие.

Я нырнул в темный проем туннеля. Растерявшиеся роботы пропустили меня. Проскочил и Тибор.

Бежал я довольно быстро. Но соблюдал осторожность: на неровном полу туннеля попадались крупные камни. К моему удивлению, тяжеловесный Тибор мчался с легкостью и мягкостью хищника, хотя и уступал мне в скорости.

Туннель кончился. На строительной площадке машины, дробя гранит, скрежетали своими несокрушимыми челюстями. Людей, как я и предполагал, в это время здесь не было. Ни один человек своим биополем не помешает мне осуществить задуманное.

В проходе возник запыхавшийся Тибор. Я заметался, делая вид, что панически ищу выхода. Но в гранитных стенах пещеры не было ни одной дыры, ни одной трещины. Тибор перевел дыхание и ухмыльнулся.

— Га! Га! Побеседуем? Расскажешь мне, в каком месте и когда ты устранил Элору из жизни. Я возникну за час, за минуту до этого и пресеку твое вмешательство, восстановлю прежнюю реальность. Молчишь? Ничего, у меня заговоришь: Тибор — это Тибор!

Я остановился, изображая страх и растерянность. Гость из Вечности медленно приближался. И тут я сделал то, чего он никак не ожидал. Нащупав на правом боку под рубашкой переключатель эпох, я шагнул навстречу Тибору и левой рукой, замыкая невидимое поле, охватил его за талию. Тибор-вечный опешил.

— Ммм… Забавно…

Я сдвинул переключатель. Пояс, мигнув фиолетовым пламенем, развернулся и охватил капсулой меня и Тибора. Вернее, это были две капсулы, как бы спаянные вместе.

Тибор, растерявшись, принялся колотить кулаками. Напрасно! Невидимые тахионно-фотонные стенки капсулы прочнее любой брони. Они-то и перерезали нейтринный луч, отсекли Тибора от Вечности. Я выполнил приказ капитана. Мой сосед по капсуле теперь уже не вечен.

Тахионно-фотонное поле запульсировало. Птица-капсула, не знающая преград во времени и пространстве, взмахнула крыльями и вынесла нас из тесных пещер Электронной эпохи — на волю, на простор тысячелетий…

Простор тысячелетий… Захватывающее, ни с чем не сравнимое ощущение полета во времени. Наша сдвоенная капсула зафиксировалась в первобытном мире. Вдвоем с Тибором мы очутились в древней прерии… Но о своих приключениях в первобытной эпохе, о том, как мне удалось расправиться с Тибором, рассказывать не буду. Это — лишь частный эпизод, мне же предстоит поведать о значительно более важном.

Но прежде всего — выспаться! Уже поздний вечер, а я все еще сижу в своей хижине над страницами дневника. Усталость берет свое: меня неудержимо клонит в сон…




ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Встреча с друзьями


Проснувшись, я вышел из хижины.

Как и год назад, это было на редкость роскошное июньское утро. Редел туман, уползая в таинственные чащобы. И на поляне перед хижиной многоцветным полотном засверкала под солнцем трава, обрызганная росой. На сосне возилась моя старая рыжая приятельница — белка.

И вдруг — в довершение всего!.. — точь-в-точь, как год назад, вдали над вершиной горы закачался столб дыма.

Быстро дошел до подножия горы, по камням, как по ступенькам, взобрался на вершину. Осторожно раздвинул ветки и перед костром увидел незнакомых людей: высокого худощавого мужчину и его точную, но помолодевшую копию — юношу лет семнадцати. «Сын», — догадался я и вышел из-за кустов.

Поздоровались. Старший предложил разделить с ними завтрак. Он не узнал меня. Зато юноша так и уставился изумленными глазами.

— Сергей Волошин?! — несмело улыбнулся он.

Пришлось за завтраком коротко рассказать о своих последних скитаниях. Старший — лесничий Эридан Потапов — слушал мое повествование как неразрешимую научную загадку. Но его сын Алеша верил мне безоговорочно.

После завтрака Потаповы уговорили меня совершить маленькое путешествие.

— Не такое, конечно, головокружительное, как у тебя, — добродушно сказал Эридан. — И не на хитроумной машине времени, а на гравиплощадке — вот на этой телеге и лошади двадцать четвертого столетия.

И он показал на странный и внешне простой аппарат, стоявший поодаль в кустах. Круглая платформа с перилами, три кресла и перед ними — пульт управления. Вот и все.

— Это редкостная привилегия, — смеялся Алеша. — Летать над землей позволено только птицам и… лесничим!

Мы сели в кресла. Эридан дотронулся пальцем до кнопки. Гравиплощадка бесшумно взмыла вверх. У меня захватило дух — так великолепны были всхолмленные лесистыми горами дали, подернутые сиреневой дымкой…

Сейчас я с удовольствием описываю свое утреннее путешествие на «телеге» лесничего. Тягостное настроение, вызванное воспоминаниями, окончательно рассеялось. Захотелось повидать своих друзей: Ориона, Вегу, Патрика… Особенно Таню. «Жаворонок», — с теплотой подумал я, испытывая глухое волнение.

Вызвал комнату Ориона, но экран не засветился. Попробовал еще раз, нажав одновременно кнопку звукового сигнала. С тем же успехом. Подождал, побродил в лесу около часа. Потом вернулся и снова нажал кнопку. Через минуту экран вспыхнул, выхватив окно, стол и часть стены с фильмотекой. И по-прежнему никого. Кто же тогда отозвался?

И вдруг сбоку стал медленно выплывать огромный букет полевых цветов, который детским голосом робко пропищал:

— Дома никого нет.

Из-за букета несмело выглянули глаза Насти — дочери Ориона. Она радостно захлопала в ладоши, забыв о цветах. Те упали на пол.

— Дядя Сережа вернулся! Дядя Сережа! — закричала она и залпом выложила все новости: папа с мамой в Чукотском космопорте, тетя Таня в Антарктиде. Вернутся все к четырем часам.

— Не говори им пока обо мне, — сказал я. — Слышишь! Не выдавай меня. Молчи с таинственным видом. Вот с таким.

И я состроил напыщенно-важную физиономию. Настя заливалась смехом.

— Сможешь?

— Смогу, дядя Сережа, смогу!

Но что делать до четырех часов? Вспомнил, что на экране можно обозревать с высоты любой город, любой крупный научный или космический центр. Вспомнил и номер Чукотского космопорта — ЧК-81. Набрал этот номер и с высоты птичьего полета увидел бетонированное поле, окруженное движущимися решетчатыми эстакадами. Здесь царство машин, всевластие электроники. Вот несколько остроносых беспилотных разведракет, космический крейсер старого типа.

Невидимый телепередатчик, совершая облет, выхватил огромный диск — гиперзвездолет. Его-то мне и надо! Нажав кнопку, зафиксировал изображение. Несколько десятков людей в гермошлемах и комбинезонах расставляли какие-то приборы. Раздался надсадный рев сирены. Люди быстро, но без суеты, забирались с приборами в открытые люки корабля. Через три минуты люки закрылись. Гигантская чечевица гиперзвездолета поднялась в воздух и вскоре исчезла.

Члены экипажа отрабатывали, видимо, действия по сигналу тревоги. В одном из них я, кажется, узнал Ориона. Но как повидать Таню? Антарктида? Это для меня новость. Что делать там биологу с широким профилем? И где ее искать на огромном материке?

Кое-как дождался четырех часов. Помедлил еще минут пятнадцать и нажал кнопку. За столом спиной к экрану сидел Орион, уткнувшись в аппарат для чтения фильмокниг.

— Кто там еще? — пробормотал он и обернулся. Грузный и обычно медлительный, Орион вскочил с такой живостью, что стул отлетел в сторону.

— Сергей! — обрадовался он. Потом, изобразив на своем широком добродушном лице грозное выражение, поднес к экрану сжатый кулак. Хотел к этому увесистому жесту прибавить не менее увесистое укоризненное слово за мой неожиданный побег. Но, вспомнив что-то, раздумал и приложил палец к губам.

— Т-с-с…

«Мистификатор, — подумал я, испытывая теплое чувство, словно уже попал в долгожданные дружеские объятия. — Сейчас начнет кого-то разыгрывать».

— Таня! — крикнул он в окно. — Тут тебя кто-то спрашивает.

— Кто? — послышался звонкий голос.

— А я почем знаю, — недовольно пробурчал этот артист. — Разве в лицо запомнишь всех твоих муравьиных знатоков и приятелей тигров?

И с равнодушным видом уселся за стол, углубившись в светящуюся фильмокнигу.

Вошла Таня, подняла голову и слегка побледнела, а потом ее глаза вспыхнули таким счастьем, что я вздрогнул. Сияющий взгляд этих глубоких глаз — лучшая награда за все мытарства в страшных эпохах.

— Ты?.. Сережа?.. — прошептала она и облегченно вздохнула. — Наконец-то! Ты у себя?.. Я сейчас… Сейчас. Ты подожди. Мы сейчас все вместе.

Экран погас. Пока соберутся все вместе, думал я, пройдет не менее часа. Но уже через пятнадцать минут скрипнула дверь, и в хижине стало тесно. После первых приветствий, междометий и восклицаний Орион снова поднес кулак — но уже не к экрану, а к самому моему носу.

— Чем пахнет? Ох, подожди, космический бродяга, тебе еще попадет от меня, от Спотыкаева… Беглец! Хоть бы предупредил…

Взглянув на притихшую Таню, он обратился к Веге и Патрику:

— Пойдем-ка разводить костер. Мы ему еще устроим сцену у костра. — И, лукаво улыбнувшись, добавил: — Ему сначала предстоит весьма крупный разговор с Татьяной.

Мы остались вдвоем. И снова я вздрогнул от радости, почувствовав обжигающий взгляд черных, глубоких глаз. Таня протянула для пожатия руку и еще раз облегченно вздохнула:

— Ну, здравствуй, Странник!

Она уронила пышноволосую голову на мое плечо.

— Не надо, Таня, — мне показалось, что она плакала. — Я же здесь… Теперь уже навсегда.

Я взял ее за вздрагивающие плечи и посмотрел в лицо. Но Таня не плакала, а смеялась тихим и таким счастливым смехом, что я тут же дал себе торжественную клятву никогда с нею не разлучаться.

Когда мы вышли из хижины, перед нею уже плескались веселые языки костра.

Бережно обращаясь с платьем, Таня села на камень.

— Вырядилась, — кивнул в ее сторону Орион. — Всегда так, когда у нее хоть маленький успех. Оказывается, она почти композитор! А сегодня… Ее цветы сегодня впервые зазвучали, заквакали, как лягушки. Вернулась из Антарктиды, сразу же облачилась в дурацкий пенелон и целый час вертелась перед зеркалом!

Таня метнула на брата укоризненный взгляд: он разоблачил перед всеми ее маленькую слабость.

— Не успела переодеться, — оправдывалась она. Потом воскликнула, желая переменить тему разговора: — Совсем забыла! Поздравь их, — она показала на Вегу и Патрика. — Новая супружеская пара.

— Где будете жить? — спросил я. — В кочующем городе?

— Нет, не могу привыкнуть к зною. Будем жить на моей родине — в Шотландии, — ответил Патрик и пошутил: — Там у меня древнее родовое имение. Замок с привидениями.

— Ты подожди со своими инженерными привидениями, — сказал Орион. — Послушаем прежде о загадочных призраках Вечной гармонии. Как твоя память, Сережа? Разблокировалась?

— Полностью, — усмехнулся я. — И мгновенно, словно включился свет прожекторов.

Но сначала я рассказал об электронной эпохе, о встрече с «толстомордым» — Тибором-вечным. Старался излагать с юмором. И не без успеха. На губах Патрика и Веги вспыхивала улыбка, Орион хохотал. Но Таня слушала с таким серьезным видом, словно не я, а она бродила в катакомбах, сражалась с Тибором в каменном веке.

Сгустились июньские сумерки, стало прохладно. Но Орион забыл подкладывать ветки в костер. Головешки багрово тлели. В фиолетовом небе повисла огненная роса. Танино праздничное платье излучало в темноте такой тонкий свет, словно оно было соткано из танцующей звездной пыли, словно девушка укуталась не в пенелон, а в кусочек Млечного пути…

— О чем задумался? — нарушил молчание Орион, подбросив сухие ветки, — Продолжай. Расскажи о Вечной гармонии. Ведь ты ее вспомнил.

— Ну, это слишком страшно, — усмехнулся я и сам подивился своей беспечной веселости. В этом мире, в кругу друзей тот мир показался вдруг почти нереальным.

— Нет, такие жуткие вещи на ночь рассказывать нельзя, — отшучивался я. — Лучше я все запишу завтра. Потом почитаешь.

— Хорошо. Один день тебе на это. А послезавтра — Совет Астронавтики. Для Спотыкаева и его теории — ты просто находка. Спотыкаев ждет тебя, как манну небесную… И вообще довольно жить отшельником, — добродушно продолжал Орион. — За полчаса отгрохаем тебе такой дворец — закачаешься. А эту избушку — ко всем чертям!

— Пират! — с восхищением воскликнула Таня и рассмеялась. — Посмотрите на этого космического пирата. Он усвоил все замашки древних морских разбойников. Ругается, как шкипер!

Беседа наша у погасающего костра затянулась до полуночи. Причем Таня подтрунивала не только над Орионом, но и надо мной. В полночь мы расстались.

…Сейчас дописываю свои впечатления о проведенном дне. Этот день освежил меня лучше, чем десяток ультраволновых душей.

А завтра…

Завтра я должен рассказать человечеству о той страшной «эволюции», которая привела Электронную эпоху к Вечной гармонии. Продолжу свои воспоминания, прерванные из-за блокады памяти. Точнее — не продолжу, а начну с того места во второй главе моих записок, когда открылась и тотчас захлопнулась за нами, членами экипажа, дверь в пустынную Вечную гармонию — подлинное царство Сатаны.




ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Царство Сатаны


— Никаких эксцессов! Слышите, братцы? Никаких эксцессов!..

Эти слова капитана, сказанные в преддверии Вечной гармонии, никогда не забывал. А дальше — черная пропасть… Память нашу заблокировали с того момента, когда силовая сфера заглотила корабль своими протуберанцами. Но сейчас прекрасно помню, что встретило нас по ту сторону сферы.

На нас обрушилась тишина. Заглохли планетарные двигатели, перестали петь приборы. Прозрачная полусфера пилотской каюты потемнела — ни солнца, ни звезд. Корабль будто провалился в угольную яму.

С электронным универсалом что-то случилось. Он буквально мямлил, на вопросы отвечал с перебоями. С трудом удалось выяснить, что звездолет, как муха, попал в паутину силовых полей. Его будто сунули в мешок и волокли в неизвестном направлении.

— Выясни, что с двигателями, — приказал мне капитан.

Я спустился в кормовую часть корабля. Из машинного зала вырывался сноп света, и на полу коридора вздрагивала тень неизвестного человека.

С излучателем в руке я подкрался к двери и увидел широкую спину незнакомца. Тот склонился над приборами. Левую руку он отставил в сторону и опирался ладонью на предохранитель. Пломба почему-то сорвана. Стоило по неосторожности нажать кнопку предохранителя, и свинцовый шар, получивший от утечки гравитонов отрицательный заряд, освободится от пут силовых полей. Он может коснуться корпуса реактора. И тогда — черный взрыв! Та самая черная аннигиляция!

Что делать? И я поступил, может быть, не лучшим, но радикальным образом — тонким и острым, как бритва, лучом отрубил руку. Не задев кнопки, рука упала на пол.










Взревев от боли, незнакомец обернулся и увесистым правым кулаком с размаху стукнул меня по скуле. Удар был хорош. Я отлетел в другой конец коридора. Слизнув соленую струйку крови, вскочил на ноги. В ту же минуту за моей спиной появились члены экипажа.










Взглянув на мою окровавленную щеку, капитан сердито сдвинул брови.

— Опять эксцессы? Я предупреждал…

Я привел товарищей в машинный зал, где на полу валялась отрубленная по локоть рука, и рассказал о случившемся.

— Не очень остроумно поступил, братец, — насмешливо заметил капитан. — Впрочем, ничего другого не оставалось. А ты, Яков Петрович, возьми эту чертову руку, исследуй и доложи.

Поставив на предохранителе новую пломбу, мы тщательно заперли за собой машинный зал. Как будто это имело какое-то значение для вездесущих и всепроникающих гостей.

Через полчаса в пилотскую каюту пришел из лаборатории Яков Петрович.

— Рука как рука, — сказал он. — Из той же плоти и крови, что и у нас. Могу сообщить группу крови, РОЭ, процент гемоглобина…

— Не надо, — отрезал капитан. — Выкинь ее за борт.

Стычка в машинном зале имела одно положительное последствие: таинственные потомки оставили нас в покое. Никто больше не следил за нами и не рылся в каютах.

Малыш повеселел, а планетолог, поглаживая бороду, благодушно острил:

— Феноменально! Понимаешь, Сережа? Любезным потомкам мы надоели. Изучали они нас, изучали, а потом, треснув тебя по физиономии, поставили на этом точку.

— Хороша точка, — смеялся Ревелино, показывая на мою левую щеку. — Может быть, всего лишь запятая?

Шрам на щеке и в самом деле походил на багровую запятую.

— Хватит зубоскалить, — строго сказал капитан, однако от улыбки не удержался.

Лишенный управления звездолет продолжал нестись в полной темноте. Однажды утром, когда я только что проснулся, корабль сильно вздрогнул, ударившись обо что-то.

Быстро оделся и побежал в пилотскую. Весь экипаж на месте. Даже Иван Бурсов.

— Мы на Луне! — кричал он.

Каюту заливал солнечный свет: полусфера снова стала прозрачной, словно кто-то сорвал с нее черное покрывало.

Мы натянули комбинезоны с гермошлемами и спустились вниз. Над нами колыхался косматый огненный шар Солнца. Почти рядом чернел диск, окруженный голубым ободком подсвеченной сзади атмосферы. Это была Земля, ее ночная сторона.

Звездолет стоял на лунном космодроме, опоясанном какими-то строениями. Может быть, город? Мы шагали по ровной площадке, оставляя глубокие следы в многовековой пыли: с космодрома уже сотни лет не взлетал ни один корабль.

Вошли в лунный город. Он напоминал почерневший лес, по которому когда-то прокатилась волна пожара. Кругом, как темные стволы циклопических деревьев, высились многоэтажные здания, переплетенные лианами провисших мостов и эстакад. Ноги утопали в пыли, как в пепле. Многие дома покосились, часто попадались обломки рухнувших эстакад. Город был мертв. Ни малейшего движения, никаких признаков жизни. Внутри зданий — такое же запустенье: ровный слой пыли, истлевшая мебель.

— Где же люди? Хотя бы те призраки? — спросил Иван.

— На Земле, — уверенно ответил капитан. — То есть людей-то не найти и там. Во всяком случае, живых людей. Но там разгадка.

К экспедиции на Землю готовились два дня. У нас была вместительная шлюпка — посадочная ракета, которую с помощью механизмов поставили рядом с кораблем.

Ракета стартовала, взметнув облако пыли. У всех нас зачастил пульс, когда увидели темный диск в голубом ореоле атмосферы. Земля наплывала, увеличивалась. Что ждет нас на родной планете? Она молчала. Ни звука в микрофонах, ни одного светового всплеска на черном диске. В наш двадцать первый век ночная сторона Земли казалась из Космоса мерцающей. Светились города, в океанах проплывали ярко иллюминированные лайнеры. А сейчас — ничего. Огни цивилизации погасли…

Приборы показывали высоту сто километров, потом пятьдесят. Ракета, выпустив крылья, входила в плотные слои атмосферы.

Мы прильнули к экрану радароскопа. Он серыми красками, но в сильном увеличении рисовал неясную картину — лениво перекатывающиеся волны океана. Затем водные просторы сменились сушей. Однако это была странная суша: те же волны, но неподвижные, вдруг закаменевшие.

— Что такое? — бормотал планетолог. — Хотя бы руины, как на Луне… А то ведь ничего. Какой-то застывший океан.

— Скоро будет освещенная сторона Земли, — капитан хмурился, около тонких губ залегла жесткая складка. — Сейчас увидим.

И мы увидели… Трудно передать чувство смятения, охватившее членов экипажа. Под нами расстилалась серо-желтая пустыня, безграничный застывший океан песков.

Планирующая ракета еще снизилась и замедлила полет. Внизу мелькали барханы. Ни одной зеленой рощицы или дерева, ни одной нежданно сверкнувшей реки.

Кружили над мертвой планетой долго.

— Будем садиться, — сказал, наконец, капитан.

Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Часто я восхищался, но иногда смущала эта волевая непроницаемость. У нас сжимались сердца от предчувствия беды, постигшей человечество. Но что думал Федор Стриганов? Трудно сказать. Движения его рук за пультом управления были по-прежнему уверенными и спокойными.

Место для посадки капитан выбрал удачно — ровную гранитную площадку, почти не затянутую песком.

Иван Бурсов и биолог выпустили на волю автономные приборы — автоматы. Первые показания их не радовали. Песок и воздух не содержали не то что капли, но и росинки воды. О жизни и говорить нечего. Чуткие приборы не обнаружили даже микроорганизмов. Это была стерильная пустыня, пустыня-абсолют.

И вдруг…

— Человек! В пустыне человек! — закричал Ревелино.

Мы поспешили к бортинженеру на горбатый бархан. С вершины заметили вдали одинокую фигурку, точнее — силуэт. Человек поднял руку, не то показывая вверх, не то подзывая к себе. Рядом с ним — решетчатый остов полуразрушенного здания. И ничего больше. Кругом унылая холмистая равнина.

— Это контакты! — воскликнул легко возбуждающийся Иван. — Скорее в вездеход!

Под прозрачным бронекуполом гусеничного вездехода разместился весь экипаж. Завыл двигатель. Машина, покачиваясь, переваливала через бугры и оставляла за собой рубчатые следы. Когда до цели оставалось метров триста, мы поняли свою ошибку: это был не человек, а внушительных размеров статуя.

Двигатель внезапно заглох. Ревелино долго копался в нем, но повреждений не нашел. Что это? Снова шутки невидимок?

Мы выпрыгнули из кабины и осмотрелись. Позади остроносой гусеницей-шестиножкой серебрилась горизонтально поставленная ракета.

В крайнем случае к ней можно вернуться пешком.

Подошли к статуе. Металлический идол с застывшей усмешкой простирал руку вверх. На постаменте какая-то надпись из замысловатых знаков, которые раньше, очевидно, светились.

Сейчас, уже побывав в Электронной эпохе, я смог бы объяснить товарищам, что это статуя Генератора Вечных изречений. Прочитал бы и надпись: «Болезней тысячи, а здоровье — одно». Сотни лет простоял чугунный Генератор. Сначала во всемирном городе, затем в глобальной пустыне — пустыне абсолютного «здоровья». Идеальное воплощение Вечных изречений?

Это сейчас… А тогда я вместе со всеми с недоумением взирал на статую. Она вызывала тревогу, ощущение забытой вехи погибшей цивилизации. Но какой цивилизации? Сфинкс пустыни с загадочной усмешкой молчал. Ничего не дал нам и осмотр металлического покосившегося скелета здания.

Прошли еще километра два. Ракета утонула за горизонтом. Компасы не работали словно планета лишилась магнитного поля. Среди пустых холмов четко вырисовывался на белесом небе единственный ориентир — силуэт статуи. За нами цепочкой тянулись глубокие следы. Они, решили мы, приведут нас обратно к вездеходу. Это был просчет. Мы еще не знали нрава таинственной пустыни.

Пустыня, до этого неподвижная и немая, вдруг зашевелилась и заговорила звенящим шепотом. Задымились макушки барханов, поползла, Скручиваясь в желтые веревки, струистая поземка.

Потом поднялся сильный ветер и началась песчаная круговерть, быстро стершая наши следы.

Обернулись, но ориентира своего не увидели. Горизонт затянуло колышащейся мглой. Мы крепко взялись за руки, чтобы не потерять друг друга, и зашагали, как нам казалось, в нужном направлении. Только бы дойти до вездехода — там баллоны с жидким кислородом и запасы питательной пасты.

Все кругом забилось. Серая пелена скрыла не только статую, но и солнце. Мы брели упорно и долго и, конечно, сбились с пути.

Ветер усиливался. Тугие струи воздуха, взвинчиваясь пыльными вихрями, пошли гулять по барханам. С шипением и грохотом налетел ураган. Тысячи песчинок щелкали по гермошлемам, густые потоки сбивали с ног.

Бурю решили переждать около скалистого обнажения. Тем более, что по нашим часам на планете наступила ночь. Однако не было ни Луны, ни звезд. Ничего, кроме мчавшейся с визгом и воем песчаной мглы.

Ураган смолк внезапно. Искать, ракету сейчас не имело смысла. Надо ждать утра. Мы уселись плотнее друг к другу. Я опирался на широкую, как плита, спину Ивана Бурсова и чувствовал его учащенное дыхание. Могучим легким планетолога не хватало воздуха. Кислород кончался и в моих баллончиках. По показаниям приборов воздух планеты содержал кислород. Но годился ли он для дыхания? Я осторожно приподнял, а потом совсем откинул назад гермошлем.

— Не курорт, но дышать можно, — сказал я Ивану.

Планетолог открыл гермошлем и облегченно вздохнул. Остальные последовали нашему примеру. Мы даже вздремнули до рассвета.

Утреннее солнце осветило безотрадную картину — безбрежный песчаный океан. Мы сориентировались по солнцу, посовещались и направились на северо-запад. Там, казалось нам, была надежда найти ракету или вездеход.

Через час мы чувствовали себя, как в раскаленной печи. Сколько бы ни двигались, всегда сказывались в центре ослепительной и знойной бесконечности. А еще через три часа едва плелись. Голод, который ночью сосал желудком, отступил перед новым врагом — жаждой. Жгучее солнце выжимало из нас последние соки. А мы все брели и брели, с трудом вытаскивая ноги из сыпучего песка.

Первым свалился с ног самый старший из нас — Яков Петрович Зиновский. Капитан подхватил биолога за плечи и помогал ему идти. Я присматривал за Иваном Бурсовым. Крупному, полнотелому планетологу приходилось туго. Но он крепился. И даже разразился витиеватой бранью по адресу статуи.

— Чугунный подонок… Стоит сейчас где-то в пустыне и ухмыляется. Это он завел нас…

В горле пересохло. Сухой и шершавый язык с трудом ворочался во рту. От усталости шатало из стороны в сторону. В голове закружилось, и я готов был упасть, когда услышал крик Ревелино:

— Оазис! В пустыне вода… Оазис!

«Бредит», — подумал я, еле взбираясь на вершину бугра, где стоял Ревелино. На западе, куда клонилось перешагнувшее через зенит солнце, увидел деревья и блеснувшее между ними зеркальце воды.

— Мираж? — спросил я капитана.

— Не похоже, — ответил он. — В такой глобальной пустыне не должно быть миражей.

Вид деревьев и воды приободрил нас. И все же мы едва доплелись до оазиса — зеленого островка в желтом океане. Последние метры я тащился, сгибаясь под тяжестью Ивана. А тут еще оазис не пускал нас: руки наткнулись на упругое энергетическое поле. Впрочем, оно тотчас завибрировало, вспыхнув на секунду голубоватым пламенем, и втянуло нас внутрь полусферы. Оазис был под невидимым силовым колпаком.

Легкие судорожно расширялись. Я глотал свежий воздух, обильно насыщенный кислородом и ароматом лугов. Потом плеснул воды на Ивана, дал ему попить. Тот очнулся, с изумлением взирая на высокие ветвистые деревья и озерко чистейшей воды.

— Феноменально! — прошептал никогда не унывающий Иван, поглаживая свою мокрую бороду. — Мы что, уже в раю? Мы умерли?

Жажда так иссушила нас, что мы забыли о всякой умеренности. Встав на четвереньки и погрузив лица в воду, пили, как животные на водопое. Потом разделись и бросились в озерко, напоминавшее скорее глубокую лужу. Обезумев от радости, плескались, как дети, ели плоды, похожие на бананы…

Когда наши животы разбухли от воды и сочных плодов, мы вылезли на берег и осмотрелись. Диковинный оазис не имел ничего общего с пустыней. Он был инородной частью. Создавалось впечатление, что круглая травянистая платформа с деревьями поставлена прямо на песок. Журчащий ручеек, впадающий в лужу, начинал течь из пустоты — от границы силового барьера. Еще одна странность — ветер. В пустыне, окружающей оазис, не шевельнется ни одна пылинка. Кругом мертвая раскаленная неподвижность. Здесь же дул прохладный порывистый ветер. Густая листва деревьев звенела, переливаясь серебром и чернью.

— Смотрите! — воскликнул Ревелино.

В небе, над кроной самого высокого дерева, кружилась птица. К ней присоединилась другая, влетевшая внутрь невидимого колпака неведомо откуда. Птицы описали круг и улетели в пустоту, в ничто.

— Почти все ясно, — сказал капитан.

— Модель? — спросил планетолог.

Нет, оазис не смоделирован. Это частица реальности, выхваченная из прошлого. Вероятно, из очень далекого, доисторического прошлого. Как это сделано? Имею об этом лишь теоретическое представление. Но это так, братцы. Это кусок действительности….

Похоже, что Федор был прав. Опасаясь, как бы перемещенное во времени чудо не исчезло, мы еще раз искупались, наелись впрок плодов, напились. Капитан приказал надеть комбинезоны.

— Всякое может случиться.

— А не провалимся ли мы в прошлое вместе с этой платформой? — спросил я.

Капитан пожал плечами. Планетолог выразил согласие провалиться хоть в преисподнюю, только бы остаться в этом райском месте.

Испытания, выпавшие на нашу долю в пустыне, усталость — все это сказалось. Мы не заметили, как заснули. Проспали, вероятно, больше суток.

Разбудил нас Федор Стриганов глубокой ночью и молча обвел вокруг рукой: смотрите!

Вид был ошеломляющий. Мы сидели на берегу знакомой лужи, тускло посеребренной луной. Над нами склонялись ветви тех же деревьев. Но пустыни — вот что нас поразило! — пустыни не было. Оазис естественно вписывался в пейзаж, который заворожил нас первобытной красотой. До самого горизонта холмистым ковром расстилалась лесостепь, залитая дымным лунным сиянием. Вдали темнели две или три рощи вроде нашей. Справа — лес.

Силовой колпак исчез. Ручеек начинал свой бег не из пустоты, не от границы, где раньше был барьер, а из травянистой ложбины. Удивительный ручеек! Раньше он весело звенел и журчал, а сейчас беззвучно переливался в траве, играя слюдяными блестками. Дул, очевидно, ветер. Но мы не ощущали его упругости.

Странный, молчаливый мир. Мир без звуков, без запахов, без ощущений. Одни лишь зрительные восприятия.

— Фотонный мир, — сказал Стриганов.

— Не темни, капитан, — проворчал Иван. — Объясни.

— Слышали про эффект Ньюмена?

— Да, — ответил я. — Шведский ученый Ньюмен предсказал эффект несовмещенного времени. Его гипотезу поддержали немногие. Большинство специалистов иронизировало.

— Вот именно. Иронизировало, — хмыкнул капитан. — А теперь смотрите.

Федор встал и, наклонив голову, решительно направился прямо на дерево. Все ждали, что он стукнется лбом о шершавый ствол. Но произошло невероятное — капитан прошел сквозь дерево, как призрак. А точнее — дерево было призрачным.

— Поняли, братцы? Фотонный мир. Две несостыкованные эпохи. Раньше мы были в состыкованной роще, а сейчас во всей эпохе, но несовмещенной во времени. Нас разделяют биллионные доли секунды, всего один квант времени. Но самый важный квант. Мы видим вторичные фотоны, световое изображение прошлой эпохи, но не пребываем в ней. Не осязаем ее и не слышим. Мир по ту сторону наших органов чувств, кроме зрения. А жители эпохи нас даже видеть не могут. Мы вроде незримых наблюдателей из будущего — из пустыни. Не спрашивайте, как это делается. Не знаю.

— А главное, кто это делает? Может быть, они? — планетолог показал в сторону степи. Там, за гребнем холма, светилось багровое зарево…

— Сходим и посмотрим, — предложил капитан.

Мы осторожно передвигались, испытывая непривычное ощущение нереальности, призрачности окружающего. Сквозь холм с кустарником проплыли, будто он был соткан из подкрашенного воздуха.

За холмом, в полукилометре от нас, извивались космы большого костра. Около него скакали крохотные человеческие фигурки.

— Можем подойти ближе, — сказал капитан.

Подошли. Вокруг костра плясали, разевая рты в беззвучных криках, голые волосатые люди. Очевидно, это было племя людоедов: у костра лежали связанные гибкими ветвями пленники.

Беззвучная картина начала растворяться, размываться, заволакиваться дымом.

— Этой безобразной сценой наши потомки хотели что-то сказать. Подать какую-то мысль.

Федор согласился со мной и добавил:

— А чтобы их мысль стала еще более наглядной, сейчас по контрасту увидим мирную, идиллическую сцену.

На этот раз капитан ошибся. Сначала его предположение как будто оправдывалось. Клубящийся вокруг нас туман редел, насыщаясь светом. Торжественно и мирно выплывало солнце, рассеивая клочья мглы. Медленно выступал большой город, окруженный горами. Необычные купола многоэтажных зданий жарко сверкали под утренними лучами.

Город просыпался. По широким проспектам, радиально расходящимся от центральной площади, катились каплевидные машины. На окраине которая подступала к нашему наблюдательному пункту — высокому холму, люди неторопливо выходили из подъездов, щурясь на солнце.

И вдруг что-то стряслось. Город обезумел, охваченный внезапной паникой. Машины увеличили скорость, стремясь вырваться из города. Они сталкивались, врезались друг в друга, образуя груды металла. Люди на окраине заметались с широко открытыми и ничего не видящими от ужаса глазами. Они натыкались на стены, падали.

Кошмар, навалившийся на город, казался таким чудовищным и реальным, что и нас охватил страх.

— В чем дело?

Из-за гор, в противоположной от нас стороне, выглянула черная туча. Ее клубящиеся края меняли очертания и форму. Во всем туча была обычной, естественной, кроме стремительной скорости, с которой она передвигалась.

Туча налетела на кипящий ужасом город, как коршун, распластав свои необъятные крылья. На город упала ночь. Засверкали молнии, заискрились капли дождя. Вскоре дождь превратился в ливень.

Однако не вода обрушилась вниз, а какая-то вязкая жидкость, облепившая дома и людей. Тучи не стало — она вылилась вся без остатка. А жидкость взрывоподобно вспыхнула, взметнув до неба пламя. Люди мгновенно превращались в пепел, в дым, в ничто. Машины, бетон и металлические конструкции зданий плавились и разливались потоками.

Все произошло в считанные секунды. В котловине между горами образовалось озеро еще не остывшей, пузырящейся жидкости — густой, как магма.

— Чистая работа! — воскликнул Иван. — Нет, Федя, это не история. Страшновато для истории. Нам показали научно-популярный фильм о действии нового оружия массового истребления. Контакты! Таинственные потомки с помощью фильмов пытаются вступить с нами в контакты. Сначала попугать нас…

— Попугать — это верно. Но с помощью кусков реальной истории. Мы в несовмещенном времени. Нагнитесь и пощупайте траву. Я не буду этого делать. Знаю, что найду там.

Я наклонился и обнаружил, что трава, росшая на холме, протыкала наши ноги. Попробовал схватить ее. Но трава оказалась неосязаемой. Ее будто не было. Зато ладонь загребла горсть песка. Невидимого, но раскаленного, обжигающего песка глобальной пустыни.

Вслед за мной то же самое проделал Иван Бурсов.

— Убедились, братцы? По-настоящему мы не на холме, а на песчаном бархане. Мы на стыке двух эпох.

— Ты хочешь сказать, что мы были свидетелями события, происшедшего после нашего отлета, после двадцать первого века? — спросил я. — Но это же немыслимо! Войн не могло больше быть!

Капитан развел руками.

— Мне тоже не верится. Не хочется верить.

Пока разговаривали, кругом сгущался шелковистый туман. Очевидно, это был какой-то вид энергии, поддерживавший нас в несовмещенном времени.

Густой и непроницаемый туман понемногу рассасывался и накалялся. Это не было похоже на предыдущий тихий солнечный рассвет. Ослепительные блики теснились со всех сторон. Раскаленные шары проплывали и внутри нас.

Когда последние клочья тумана истончились и распались, мы долго не могли ничего понять. Разноцветные огни мигали, извивались, крутились, брызгали искрами. Сквозь огненную пляску проступали человеческие лица, равнодушные и неподвижные, как маски.

Угадывались фасады огромных зданий, переплетенных сетью движущихся эстакад и светящихся парабол.

Кое-как разобрались: мы — в чреве чудовищного мегаполиса, сверхгорода-автомата. Замелькали сцены безобразнее прежних. Кто-то выхватил из сытой жизни супергорода самое отвратительное и показывал крупным планом. Вот с огромной высоты бросился вниз человек. Он врезался в настил площади с такой силой, что буквально расплескался. Откуда-то выскочил дворник-автомат и смыл кровавое месиво, оставшееся от самоубийцы. Запестрели перекошенные лица сумасшедших. Затем началось такое, о чем и сейчас не могу вспоминать без дрожи. Какие-то застенки, пытки людей…

Мы закрыли глаза руками, стараясь подавить тошноту. Сквозь пальцы почувствовали, что пляска огней прекратилась. Открыв глаза, увидели клубящийся туман — сгустки энергии, своего рода облака времени, на которых нас переносили из одной несовмещенной эпохи в другую. Обволакивающий туман не рассасывался, наливаясь светом, а пропал моментально. Так же мгновенно исчезло ощущение призрачности окружающего. Мы в реальной, в совмещенной эпохе — в пустыне. На голой равнине только наши следы.

— Уважаемые потомки, — с усмешкой проговорил капитан, — наглядно показали, до чего безобразна человеческая история и вообще вся земная жизнь. Быть покойниками лучше…

Я и сейчас, когда прошло много времени, не перестаю удивляться прозорливости капитана. Он ошибся лишь в одном: не «уважаемые потомки», а сам Диктатор пытался разговаривать с нами без посредничества своих слуг. Он хотел убедить: живое человечество — мятежное, буйное и никчемное племя. То ли дело пустыня — идеал вечного успокоения, мира и гармонии…

Мы осмотрели тот круг вселенной, который достался на нашу долю. До самого горизонта желтыми холмами простиралась раскаленная пустыня.

Оазиса нет. Он остался в недостижимом прошлом. И не было никаких надежд, что могущественные потомки захотят еще раз побаловать райскими уголками. Они бросили нас на произвол судьбы.

— Что делать? Где искать ракету? Чувство безнадежности охватило членов экипажа. Капитан ободрял с добродушным юмором:

— Не вешать носы, братцы. Накачали животы первобытной водой — и будьте довольны. С таким запасом воды не пропадем. Разобьем пустыню на квадраты и будем искать ракету.

Посовещались и пошли сначала на восток. Старались не смотреть вниз, на ослепляющий песок. Оттуда, как от раскаленной плиты, струился горячий воздух. Сверху немилосердно жгучим потоком лились солнечные лучи. Ни ветерка, ни малейшего движения. И тишина.

Первый день шагали сравнительно бодро. Ревелино поднимался на остроконечные холмы и осматривал горизонт. Мы останавливались, с волнением ожидая его крика: «Я вижу ракету!»— или: «Оазис!» Но Малыш, опустив голову, каждый раз молча спускался вниз.

Ночь переспали, приютившись у одинокой скалы. После полуночи из космического пространства опустился пронизывающий холод. В черном омуте неба тонкими искристыми льдинками колыхались бесчисленные звезды.




Со второй половины следующего дня начались кошмарные часы. Пустыня и беспощадное солнце высосали из нас последние капли влаги. В переливах горячего воздуха кружился рой огненных мотыльков. Временами казалось, что мы тонем в расплавленном металле.

С трудом переставляя ноги, я поддерживал обессилевшего планетолога.

— Человек в пустыне! — неожиданно раздался крик Малыша. — Человек!..

— Наконец-то! — встрепенулся Иван. — Это тот самый чугунный идол… Сейчас найдем ракету.

Поспешно, насколько еще хватало сил, поднялись на гребень пухлого бугра и встали рядом с Ревелино.

Дальше нам пришлось пережить одно из самых сильных потрясений. Почему этот случай не всплыл в заблокированной памяти первым? Хотя бы в кочующем аквагороде, когда доктор Руш расшифровывал заблокированные энграммы? Вероятно, потому, что эпизод был слишком уж впечатляющим…

Вдали, в той стороне, куда показал Малыш, мы заметили одинокую фигурку. Иван ошибся: это была не статуя, а человек. Живой человек!

Он стоял на гребне серповидного бархана и правой рукой подзывал к себе. Потом повернулся спиной и стал ждать.

— Призрак? Мираж? — прошептал Иван.

— Не призрак и не мираж, — ответил капитан. — Следы…

В самом деле: пологий склон бархана испещрен черными точками — следами незнакомца.

А призраки следов не оставляют.

— Тогда контакты, — оживился Бурсов. — Подойдем?

Чем ближе подходили, тем сильней росла безотчетная тревога. Незнакомец стоял все так же спиной к нам. Его невысокая, но стройная фигура кого-то напоминала. Одет он был в такой же комбинезон, как и у нас. Незнакомец то и дело рукавом отирал с лица пот: ему, как и нам, тяжко приходилось в адском пекле.

Когда расстояние сократилось до пяти метров, человек медленно обернулся. Мы остановились, как вкопанные. Несмотря на жару, по спинам пробежал мороз: на нас запавшими, мертвенными глазами смотрел… Федор Стриганов! Наш капитан! А какой взгляд… Это был тоскливый и жалостливый взгляд из какой-то немыслимой дали. Из той дали, откуда нет возврата.

Вселенская тишина. Не шелохнется ни одна песчинка. В непоколебимом молчании пустыни громом прозвучал знакомый четкий голос.

— Это я, братцы. Не пугайтесь, — сказал двойник капитана. — Вот какой я стал. Не пугайтесь.

Желая подбодрить нас, человек искривил тонкие губы. Улыбка получилась такая печальная и жуткая, что Малыш вздрогнул и вцепился в мою руку.

— Не бойтесь, — тихо, поникшим голосом продолжал незнакомец. — Идите за мной.

Хотел еще что-то добавить. Но раздумал, уныло махнул рукой и начал спускаться вниз, печатая глубокие следы. Рисунок их был точно такой же, какой оставлял на песке наш капитан.

Когда оцепенение прошло, мы взглянули на капитана: вот же наш вожак! Стоит живой среди нас! И тут на лице Федора я впервые обнаружил подобие страха. Может быть, даже минутного ужаса перед чем-то неотвратимым, перед неизбежностью судьбы. Капитан побледнел, но быстро овладел собой и твердо сказал:

— Идемте!

Он был прав: нам ничего больше не оставалось, как только следовать за таинственным проводником. Кругом раскаленный океан песков. Сверху давил такой же пустынный белесый купол неба, откуда насмешливо взирал на нас один лишь огненный глаз солнца.

Двойник капитана шагал значительно быстрее нас. Удалившись на порядочное расстояние, он останавливался и поджидал. Потом, обернувшись и махнув рукой, двигался дальше. На одном из барханов, жестом подозвав к себе, он показал на запад. А затем внезапно исчез. Будто провалился.

С трудом поднявшись на бархан, мы посмотрели в ту сторону, куда показывал провожатый, и невдалеке увидели наш вездеход. Направо, в трехстах метрах, знакомо высилась статуя со вздернутой вверх рукой. Налево остроносой гусеницей серебрилась ракета. Но до нее было далеко.

Доковыляли до вездехода, забрались в кабину. В кабине тщательно задраили бронекупол и закрылись от мучительного блеска пустыни светонепроницаемой шторкой. Без всякой меры пили воду, глотали питательную пасту. И спали. Члены экипажа — народ крепкий, и выспались мы хорошо. Разбудил нас Федор Стриганов. Он казался веселым и бодрым.

— Что сейчас? День или ночь? — спросил Иван.

— Не знаю, братцы, — добродушно отозвался капитан и осекся. Видимо, вспомнил, что словечко «братцы» употреблял и тот загадочный незнакомец, его двойник.

— Не знаю, друзья, — поправился он. — Сейчас увидим.

Капитан нажал кнопку. Светонепроницаемая шторка разошлась в стороны.

Было раннее утро. Под косыми лучами сверкали макушки холмов и барханов. От них тянулись длинные тени.

— Что будем делать, друзья? — с улыбкой спросил капитан. — Ждать контактов?










— На Луну! — воскликнул отлично отдохнувший Иван. — В звездолет!

— На Луну, так на Луну, — согласился капитан. — В километре позади наша ракета. Надеюсь, добежим до нее без приключений.

Открыли бронеколпак. Но выпрыгнуть из вездехода не успели. В пустыне развернулось грандиозное зрелище — парад мертвецов. Кусок этого зрелища, выхваченный доктором Рушем из недр моей подавленной памяти, я уже описал. Теперь расскажу более последовательно и подробно, ибо разыгравшаяся сцена, на мой взгляд, полнее всего выражает сущность Вечной гармонии.

Далеко впереди, прямо за статуей, неведомо как и откуда появилась колонна солдат. За ней, с небольшим интервалом, вторая колонна. Потом третья, четвертая. И так до самого горизонта. Сотни тысяч, может быть, миллионы солдат. Правильными квадратами отлично вымуштрованное войско приближалось к статуе.










Мы схватили биноскопы. В изумительно ровных рядах насчитали пятьдесят человек. А таких рядов в колонне — сто… На плечах солдаты несли странное оружие: длинные стволы были расплюснуты на концах. Ружья мерно покачивались и поблескивали на солнце.

Первый квадрат уже четко вышагивал под статуей, солдаты дружно вскинули вверх правые руки. В один миг, как по команде, раскрылись рты, и пустыня буквально содрогнулась от громоподобного вопля:

— Ха-Хай! Ха-Хай!

Крик отражался от скалистых выступов, от ребристых барханов и холмов. По пустыне долго гуляло затухающее эхо:

— А-ай! А-ай!

Под статуей — второй квадрат. Снова вздернутые руки и снова оглушительный вопль, вырвавшийся будто из одной, но мощной глотки:

— Ха-Хай! Ха-Хай!

Первая колонна, а за ней вторая на ходу повернули в нашу сторону. Солдаты при этом не сбились с ноги, соблюдали поразительное равнение в шеренгах.

— Вот это выучка, — шепнул Иван, стараясь подавить изумление, смешанное со страхом. Всем нам было немного не по себе. Но экипаж держался: таинственная пустыня закалила нашу психику. Один лишь Ревелино оробел. Он забился в угол и пугливо выглядывал из-за широкой спины планетолога. А солдаты все ближе и ближе. Мы и без биноскопов видели уже, как из-под остроконечных касок по тупым и равнодушным лицам стекают ручейки пота. Солдаты задыхались от жары, но не допускали ни малейшего нарушения строя. Четко печатая шаг, они старательно и синхронно ударяли ногами. От чугунного топота вздрагивала почва: тумм… тумм… тумм…

На пульте управления в точности так же вздрагивал и дребезжал плохо закрепленный прибор: дзинь… дзинь… дзинь…

Дзиньканье становилось все громче и противней. И биолог Зиновский не вытерпел. Он выхватил излучатель и тонкой иглой плазмы полоснул по первой шеренге. Капитан вовремя отвел его руку. Однако луч все же коснулся крайнего справа солдата и напрочь отсек высоко поднятую ногу. Солдат заверещал от боли, но даже не покачнулся. Мгновенно у него выросла новая нога, вместе с сапогом, и солдат продолжал вышагивать как ни в чем не бывало.

— Эксцессы, Яков Петрович? — нестрого спросил капитан и ободряюще обнял его за плечи. — Опять эксцессы? Крепись. Ничего страшного не произойдет.

И верно: солдаты не выразили ни малейшего желания отомстить… На их безучастных лицах вообще не было написано никаких чувств, кроме какой-то идиотской непреклонности. Но они неумолимо приближались, и это начинало беспокоить.

— Капитан! — взволновался Иван. — Что это они? Взбесились?.. Эти твои уважаемые потомки?

Дальнейший ход событий до того момента, как первая колонна провалилась в ничто, я уже рассказал. Целый квадрат, насчитывающий пять тысяч солдат, исчез сразу, «Как будто корова языком слизнула», — вспоминаю сейчас слова Ивана Бурсова.

Однако на этом шествие не кончилось. Вторая колонна проделала точно такой же маневр. За ней третья. Мерно покачиваясь, колонны тянулись длинной чередой, выплывая из-за горизонта. Через равные промежутки времени пустыня встряхивалась от восторженного вопля:

— Ха-Хай! Ха-Хай!

По холмистой равнине потом долго прокатывалось эхо:

— А-ай! А-ай!

Торжественный парад прекратился внезапно.

Исчезла не одна колонна, а сразу все. Трудно было понять — провалились они под землю или растаяли в воздухе. Еще не осел песок, поднятый сапогами, а никого уже не было. Солдаты, маршировавшие под статуей, не успели даже прокричать до конца свой клич.

— Ха-хай! Ха…

Бесконечная равнина опустела. Эхо постепенно погасло, и наступила тишина. Некоторое время в вездеходе царило молчание.

— Идеальное послушание! Приказано исчезнуть, исчезли, — заговорил наконец Федор Стриганов. — Мечта всех диктаторов — образцовые солдаты. Не знают ни страха, ни самой смерти, потому что давно мертвы.

— Капитан, — ворчал планетолог. — Опять темнишь? Откуда эти покойники? И кто у них полководец?

— Не знаю. Думаю, на Луне нам все растолкуют. На Луну!

Мы выскочили из вездехода, добежали до посадочной ракеты и закрылись в ее просторной кабине. Я сел за пульт управления. Ракета, выпустив крылья, пролетела несколько сот километров низко над планетой. В бесконечной пустыне заметили сверху еще одну уцелевшую статую. Около нее длинной цепью тянулись свежие следы, которые не успела замести песчаная поземка. Даже не следы, а целые дорожки, протоптанные тысячами ног. Очевидно, и здесь состоялся парад.

Экипаж был доволен, когда ракета, взметнув клубы вековой пыли, села на лунный космодром. А в звездолете почувствовали себя как дома.

Чаще, чем прежде, собирались мы теперь в просторной пилотской каюте. Подолгу засиживались, спорили, строили всевозможные предположения. Капитан предпочитал отмалчиваться на наши расспросы. Больше других, стараясь развеселить членов экипажа, ораторствовал планетолог:

— Состоялся день Страшного суда. В точности по христианскому вероучению! Бесчисленные поколения выкарабкались из могил. Праведники вознеслись на небо и сподобились стать ангелами. Грешников низвергли в ад — в солдатчину…

Мы смеялись, не подозревая, что он был не так уж далек от истины. Капитан скупо улыбнулся и спросил:

— Кто же тогда она? Та самая… Мимолетное видение, посетившее тебя в каюте?

— Конечно, ангел! — воскликнул Ревелино. — А тип, связавший его во сне, безусловно, дьявол!

Но проводник наш, так похожий на капитана? Кто он и откуда? Мы почему-то боялись касаться этого вопроса. Таинственный дух пустыни, спасший нас, внушал неприятное суеверное чувство. Все же Иван осторожно спросил как-то Федора Стриганова:

— Как ты считаешь, откуда взялся в пустыне выходец с того света? Гм… Ну, провожатый наш? Думаю, что это довольно ловкая модель.

— Я этого не думаю, — сухо возразил капитан. — Боюсь, что это я сам. Мое невеселое будущее. Какое — не знаю. Не спрашивайте. Придут и скажут.




Так оно и случилось.

Однажды утром, когда в спортивном отсеке мы после купания делали пробежку, засветился экран внутренней связи. Все остановились и с волнением всматривались в размытые очертания пульта управления и кресла перед ним. В пилотской каюте кто-то неумелой рукой наводил изображение на резкость. И вот на нас глянули темные выразительные глаза. Они занимали весь экран. Потом стали удаляться, и мы увидели миловидное женское лицо в короне черных волос. Неизвестная гостья низким грудным голосом произнесла:

— Здравствуйте, дорогие пришельцы из прошлого. Не желаете ли побеседовать со своими уважаемыми потомками?

При последних словах ее полные губы изогнулись в какой-то странной усмешке — иронической и печальной. Взглянув на нашу весьма лаконичную одежду (мы были в одних трусиках), она улыбнулась одними глазами и добавила:

— Одевайтесь и приходите в пилотскую каюту.

Мы начали одеваться. Один лишь планетолог неподвижно стоял, тупо уставившись на погасший экран.

— Она, что ли? Та самая? — усмехнулся капитан.

Иван молча кивнул. Ревелино расхохотался. Это был нервный смех: Малыш панически боялся призраков и хотел подстегнуть свою волю.

В пилотскую вошли гуськом. Впереди капитан, я замыкал шествие.

У пульта управления стояла стройная молодая женщина в темно-синем платье. На нем вспыхивали и угасали искорки, подсвечивая снизу несколько бледное лицо гостьи.

— Еще раз здравствуйте. Прошу садиться.

Ближе всех к пульту расположился капитан. Я очутился в самом дальнем и плохо освещенном углу рядом с Ревелино. Тот сел и сжался в кресле, боясь шелохнуться.

— Давайте знакомиться, — гостья, усевшись, старательно выговаривала русские слова. — Начнем с меня. В далекой земной жизни у меня было привычное имя. А здесь… Здесь только шифр. Так что зовите меня просто Незнакомкой. Кажется, у древнего поэта было такое стихотворение — «Незнакомка»…

Гостья смущенно улыбнулась.

— О, извините за некоторое тщеславие и не думайте, что я слишком высокого мнения о себе! Но мне нравится это таинственное и поэтичное имя. А стихи! Не могу отказать себе в удовольствии напомнить их вам.

Она декламировала стихотворение красивым бархатным голосом, слегка жестикулируя длинными пальцами.

Декламировала просто, без излишней аффектации, но с нарастающим внутренним волнением.
		И странной близостью закованный,



		Смотрю за темную вуаль,



		И вижу берег очарованный



		И очарованную даль.








Гостья разволновалась и, закончив, поднялась.

— Как это великолепно! О, как это прекрасно!.. Если бы вы знали, что потерял человек в своем неразумном увлечении техникой! Лишиться искусства, любви, человечности…

Говорила гостья теперь почти бессвязно, голос ее срывался, глаза сверкали. И вдруг ее не стало. Только что слегка прогибался мягкий, упругий пластик под ее ногами, шелестело, переливаясь искрами, платье. И все это исчезло в один миг.

Знакомство не состоялось. Мы переглянулись. А Ревелино выпрямился и облегченно вздохнул…




ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Незнакомка


Ревелино облегченно вздохнул… Но радость его была преждевременной. В рубке электронного универсала послышался шорох. Оттуда, шелестя длинным платьем, вышла Незнакомка. Села в кресло. Выглядела она еще бледнее прежнего.

— Извините за эксцессы, — ее губы изогнулись в печальной улыбке. — Эксцессы Так любит выражаться, кажется, ваш командир. Не выдержала я… Сотни лет небытия, могильного мрака. И вот воскресла. Жизнь! Краткая, как вспышка, но жизнь… Тут любой не выдержит. Заговорила с вами как человек… Я и есть человек, но в то же время слуга Сатаны и должна выполнять его волю.

— Сатаны? — удивился Иван.

— Да, Сатаны, так я его называю. Потом поймете… Он мог выслать для контактов другого человека. Но только я знаю ваш древний язык. Учила этому прекрасному языку еще одного специалиста по контактам. Но владеет он им слабо… Я рада видеть вас. Продолжим знакомство. Вы уже знаете, как меня звать. О моей научной специальности и ранге — довольно высоком ранге в Вечности — узнаете после.

Встал капитан. С жесткой иронической усмешкой отчеканил:

— Федор Стриганов. Ранг — начальник экспедиции. Научная специальность — дискретное время и пространство.

На пухлых губах Незнакомки в ответ тоже вздрогнула усмешка. Но не ироническая, а добродушная.

— Очень приятно. Мы с вами коллеги. Вам трудно представить, каких успехов добились мы в изучении времени и пространства. К сожалению, нашими знаниями воспользовался Сатана. Он многое сейчас умеет. В пустыне, например, вы видели три эпохи. Сатана хотел вам показать, до чего неприглядна живая и буйная история.

— Мы видели и четвертую эпоху, — усмехнулся капитан. — Парад мертвецов. Это уже, думаю, не история… Сегодняшний день.

— О! — удивилась Незнакомка. — Вы догадливы! Да, шествие Армии Вторжения — сегодняшний день. Так сказать, апофеоз, блестящее и гармоничное завершение мятежной истории, — с горькой усмешкой произнесла она. — Тут перемещения во времени не требовалось. Сатана просто вызвал из небытия… Но хватит об этом. О сегодняшнем дне, о Вечной гармонии потом. Итак, три прошлых эпохи. Три беззвучные картины — это преломление квантов, как бы фотонный отблеск прошлого. Вас носили из одной эпохи в другую в несовмещенном времени. Такой, кажется, термин вы, Федор Стриганов, нашли для этого явления.

— Это не мой термин.

— Неважно. Будем пользоваться этим термином. Сатана хорошо овладел эффектом несовмещенного времени. Гораздо труднее было полностью совместить, состыковать вас с прошлым без специальных капсул. Кажется, Сатане это удалось. Помните оазис?.. Но продолжим знакомство.

Следующий по очереди был Зиновский. Доложил он о себе хмуро, неохотно. Когда встал и назвал себя планетолог, Незнакомка улыбнулась с мягкой, необидной иронией. Удивительная гамма улыбок была у нее!

— Извините. Я была не совсем осторожной в вашей каюте. Не успела вовремя дематериализоваться.

— Ревелино. Бортинженер, — очень коротко, сдавленным, чужим голосом представился Малыш и сразу же сел.

Встал я. Хотел назвать себя, но тут Незнакомка, вглядевшись в мое лицо, вскочила и, сложив руки на груди, воскликнула:

— О, это вы?.. Но как же это… Вы?..

Я пожал плечами и сухо возразил:

— Извините. Я Сергей Волошин. Астронавигатор. Вас вижу впервые.

— Да, да! Конечно… Я ошиблась. Не знаю, что со мной сегодня. Второй раз срываюсь…

— Извините, — она сконфуженно села. — Конечно, ошиблась. Но вы так похожи… Впрочем, это чепуха. Вы, как я поняла, из более глубоких времен, чем я… Я жила в развитом обществе, когда уже начался прогрессивный процесс стирания индивидуальных различий между людьми.

— Прогрессивный?! — воскликнул Иван Бурсов.

— Понимаю ваше недоумение. Люди древних эпох судорожно цеплялись за свою самобытность. Но на высоком этапе эволюции она стала ненужной и даже вредной для развития.

— А потом, — сумрачно усмехнулся капитан, — потом и сам человек стал ненужным и даже вредным для развития. Так?

— Вы догадливы, Федор Стриганов. Именно так. Но вы не представляете, что же произошло. В свое время, как я вычитала из ваших книг, ученые даже простенькую теорию относительности встретили с недоумением. А здесь вам придется привыкать к парадоксам более ошеломляющим.

— К каким? — спросил капитан.

— К парадоксам развития мыслящего духа. В своем самомнении вы привыкли считать себя венцом творения природы. Здесь вам с этим заблуждением придется расстаться.

— Вот как, — проворчал Иван. — Вы хотите сказать, что природа…

— Нет, — перебила Незнакомка. — Создав человека, природа нашла гениальное решение. Но на этом биологическая эволюция исчерпала себя, достигла потолка. И вы должны гордиться, что из всех населенных миров космоса только на нашей планете началась новая фаза эволюции разума — фаза технологическая.

— Технологическая?! — вскричал Зиновский. — Кажется, начинаю понимать. Это же…

Биолог устыдился своей внезапной вспышки и замолк. В дальнейшем он, как и Ревелино, не проронил ни слова. Беседу с Незнакомкой предпочитал вести Иван.

— Да, в своих блужданиях по космосу вы парадоксально прожили долгие годы, — сказала Незнакомка. — Вернулись — и не узнали свою милую отчизну. Она стала Вечной.

— Вечность… Вечная гармония, — недоумевал планетолог. — Что это за штука такая?

— Штука? — переспросила Незнакомка и рассмеялась. — О, никак не могу привыкнуть к причудам вашего выразительного языка! Понимаю — этим словечком вы хотели придать своему вопросу оттенок иронии. Но вам-то иронизировать не стоит, ибо Вечная гармония — полное отрицание человечества! Да, пора объяснить, что это за штука такая… Развитие разума шло по известному вам диалектическому закону — отрицание отрицания. Знаменитая триада: тезис — антитезис — синтез. Или конкретно: геоген — биоген — техноген.

Незнакомка помолчала.

— Человек зажег первый костер, обтесал первый камень и тем самым начал создавать свое собственное отрицание. В недрах биологической эволюции возник ее смертельный враг — эволюция технологическая. Техноэволюция была еще в пеленках, но человек заботливо растил ее и нянчил. Понимал ли он опасность? Нет. Да если бы и понимал, иначе поступать было уже нельзя. Люди изобретали все новые орудия труда, орудия взаимоистребления и истребления окружающей природы. Темпы технологического развития стремительно нарастали. Первобытная металлургия, изделия из бронзы и железа. Затем век электричества, безудержной урбанизации — роста огромных городов. Над ними вместо чистого неба плескались клубы дыма и пыли. Люди бездумно отравляли воздух и воду, уничтожали леса и животных. Возникла опасность экологическая, опасность истребления окружающей природы. Люди осознали это, не подозревая, что на смену экологической идет совершенно неотвратимая опасность — технологическая.

И вот век термоядерной энергии, полетов в далекий космос, — продолжала Незнакомка. — Приблизительно это ваше время. Люди одумались. Заговорили о содружестве с природой. Сохраняя леса, жили среди садов и парков. Это была для человека прекрасная пора. Люди жили физически и духовно в здоровых условиях. Что произошло в исторический отрезок между вашим веком и моей эпохой — не знаю. Но в мое время все изменилось. Техносфера ураганом пронеслась над планетой и стерла с ее лика биосферу. Как я уяснила из ваших книг и микрофильмов, незадолго до вашего века, в середине двадцатого столетия, началась эпоха атомной энергии. Началась знаменательно — с бомбы. Технология впервые показала себя смертельным врагом человечества. Расщепленный атом сразу же стал ее тупым, не рассуждающим солдатом. Водородная бомба — это топор в руках технологии, топор, которым она рубила биологическую эволюцию с плеча. Но беда в том, что она одновременно уничтожала и себя. Техноэволюция на этом этапе еще не встала на ноги и нуждалась в человечестве — в своей няньке. К счастью, у нас и почти на всех других населенных планетах Вселенной этот кризисный этап миновал благополучно: ядерный конфликт не состоялся. В космосе только на одной планете биоэволюция в результате атомной войны уничтожила себя, положив тем самым конец эволюции технологической. И планета сейчас являет печальное зрелище: руины и тучи радиоактивного пепла… Другие миры, избежав атомного самоуничтожения, застыли на биологической фазе развития. Только наша планета сделала гигантский качественный скачок вперед.

— И вместо радиоактивного пепла — глобальная пустыня. Так?

— Именно так. Вы проницательны, Федор Стриганов, — примирительно улыбнулась Незнакомка. — Вас, представителей биологической фазы развития, одинаково страшат и глобальные руины, и глобальная пустыня.

— Руины, пустыни, гармония, Сатана… — пробормотал Иван и умоляюще посмотрел на капитана. — Не улавливаю связи. Разъясни.

Капитан молча пожал плечами.

— Попробую разъяснить я, — улыбнулась Незнакомка. — Кажется, я психологически подготовила вас… Итак, шея человечества избежала атомного топора техноэволюции. Но эта же самая шея попала в петлю еще более страшного и коварного врага — электрона. Если атом — не рассуждающий топор техноэволюции, то электрон — ее ум. Ум хитрый и изворотливый. Электрон расставил коварные сети, обещая человеку сытую, бездумную, комфортабельную жизнь. И человек охотно пошел в сладостный плен, не подозревая, что здесь ему и конец.

— Как это произошло? — сухо спросил капитан.

Предупреждаю: я не историк и не могу объяснить, что произошло после того, как вы покинули свой двадцать первый век. Протекли, вероятно, многие столетия. На планете не осталось почти ни одного зеленого островка…

Я рассеянно смотрел в угол каюты, и в моем воображении со слов Незнакомки рисовалось футуристическое царство электронно-вычислительной техники, огромный всепланетный город и стадо стандартных людей — этих «капелек биосферы», затерявшихся в электронной утробе техносферы.

— Муравейник, — послышался голос Ивана. — Мы, кажется, видели его в пустыне.

— Да, муравейник… Я жила в нем четыреста лет назад, — задумчиво проговорила Незнакомка. — Да, вы видели этот город. Вернее, его фотонный отблеск из несовмещенного времени.

— В нем уже властвует не человек, а электрон.

— А строй? Общественная система? — допытывался капитан.

Незнакомка растерянно посмотрела на Федора Стриганова. Она не поняла его. После наводящих вопросов капитана Незнакомка не совсем ясно рассказала о социальной системе, о Генераторе Вечных изречений, о двух враждующих планетах, населенных людьми.

— Все ясно! — сказал капитан. — Виноват не электрон, а сам человек… Тоталитарное отношение к человеку. Техника, кем-то повернутая против человека. И это — на нашей Земле? Нет, это не могло…

— Человек стал жалким узкоспециализированным винтиком системы технологической, — продолжала Незнакомка. — Технология, получившая у нас конкретное воплощение в саморегулирующемся кибернетическом сверхгороде, вышла из-под контроля человека, обрела самостоятельность, осознала себя как разум. И она…

— Упразднила человека? — догадался Иван.

— Да, упразднила. Но в снятом виде, в полном соответствии с диалектическим законом отрицания отрицания… В снятом виде, — Незнакомка говорила торопливо, проявляя беспокойство. Потом встала. — Извините, засиделась с вами. Так приятно побыть в земной оболочке. Но она еще эфемерней вашей… Вихри… Там, в пустыне, мои вихри. Вихри… Они устают, расшатываются. Им надо отдохнуть, стабилизироваться… Продолжим беседу завтра.

Незнакомка поспешно удалилась в рубку электронного универсала. Немного спустя Иван осторожно заглянул туда.

— Ну и как? — насмешливо спросил капитан.

Иван развел руками. Ревелино хохотнул. Он будто ожил и был счастлив, что Незнакомка наконец-то ушла.

— Капитан, — взмолился Бурсов. — Ты мужик смышленый. Объясни.

— Гравитационный коллапс, — загадочно ответил Федор. — Знаешь, что это такое?

— Конечно, — удивился планетолог. — Катастрофическое сжатие огромной массы звезды, неудержимое падение ее на себя. Под действием возрастающих сил гравитации звезда сжимается и сжимается. Наконец, тяготение образуется такое чудовищное, что ни свет, ни другие излучения не могут от нее оторваться. Звезда становится невидимой, превращаясь в нечто крохотное, быть может, в ничто… И появляются в космосе так называемые «черные дыры». Звезда, как говорят, проваливается в гравитационную могилу.

— Вот именно. То же самое и здесь — с людьми. Они провалились в технологическую могилу. На планете произошел технологический коллапс. Но под решающим воздействием социальных факторов. Слышите? Социальных!

— Это как в старое время, — вслух подумал я, — Силы, созданные человеком, обращены в условиях капитализма против своего создателя. Происходит отчуждение…

— Вот именно — отчуждение! Технологический джин вырвался из бутылки…

— Упрощаешь, капитан, — ворчал Иван. — Игнорируешь факторы биологические, природные. Но все это философия. А конкретно, капитан? Конкретно?

— Если спрашиваешь насчет Сатаны, — усмехнулся Федор, — то не знаю, что это за штука такая. Впрочем, догадываюсь…

— А вихри? — не унимался Иван.

— Отстань, — поморщился Стриганов. Потом иронически скривил губы и добавил: — Не хочу травмировать вашу психику. Завтра она сама скажет. Из ее уст приятнее…

— Да-а, — протянул Иван. — Темнит красавица. Темнит.

Утром следующего дня в пилотской каюте снова ждала нас Незнакомка. Она приветствовала членов экипажа с радостной улыбкой.

— Кто же вы, наконец? — спросил Иван. — Призрак? Модель? Мираж?

— Человек, — улыбка на ее лице погасла. — Человек, как и вы. И в то же время… Но об этом после. Сначала об Электронной гармонии, которую Федор Стриганов с его пристрастием к социальным причинам назвал обществом потребителей…

— Не только, — возразил капитан.

С помощью конкретно поставленных вопросов он выведал у Незнакомки главное. Оказалось, что кибернетический город, программируемый правящей верхушкой, превратился… в полицейское государство.

— Вот видите, — хмуро торжествовал Стриганов. — Город-автомат стал регулятором общества. В полном смысле слова тоталитарной государственной машиной. Так легче и надежнее управлять людьми, поддерживать «гармонию», полицейский город совершенствовался и превращал людей в свои стандартные винтики и колесики.

— Может быть, — растерянно проговорила Незнакомка. — Никогда не думала об этом. Но… все же учтите и другие эволюционные факторы. Роли переменились. В условиях технического динамизма человек со своими медленно протекающими реакциями стал архаизмом. Если раньше человек нянчил и выхаживал технологического младенца, то затем техносфера сама превратилась в няньку духовно вырождающегося и мятежного ребенка — человечества… Может быть, Федор Стриганов отчасти прав. После моей смерти так называемые пришельцы и художники активизировались, пытались разрушить гармонию. Но поздно… Город-машина стал автономной силой. Чтобы сохранить Электронную гармонию и сделать ее Вечной, он поглотил людей, перевел их в качественно иное состояние.

— В какое? — криво усмехнулся капитан. — В покойников?

— Не знаю, как выразиться поосторожнее… Все началось вроде бы добровольно. Еще при мне для интеллектуальной верхушки были построены храмы бессмертия. Желающие могли оставить на века полную информацию о себе. Сами при этом погибали. Но когда буйным человечеством управлять стало невмоготу, кибернетический город сразу, за одну ночь, перевел всех людей в информационное состояние.

— Вот оно что! — Иван от неожиданности привстал. — Город сожрал человека! Город-людоед!

— О! — воскликнула Незнакомка. — Какой у вас образный язык… Город-людоед! Нет, город не сожрал, а вобрал в себя человека. Если раньше человек был частицей и венцом биосферы, то впоследствии стал жалкой информационной частицей техносферы. Такова логика прогресса. Это я говорю от имени Сатаны. А что скажу от себя? Не знаю… Еще при моей жизни один человек называл супер-город Электронным Дьяволом. От него я слышала древнюю пословицу: протяни черту палец, он и руку отхватит. Вот вы в своем веке и протянули технологическому чертику палец. В мое время этот чертик превратился в Электронного Дьявола, а сейчас — в суперэлектронного Сатану. И мы — его слуги…

С невыразимо тоскливым настроением я устало закрыл глаза. В ушах звучал голос Незнакомки, и воображение мое развертывало одну картину за другой.

…Бесконечный город-кибермозг. Все так же переливаются огни, движутся эстакады. Но людей уже нет. Они «упакованы» в крохотные информационные ячейки. Бунтовать некому. Тишина, покой тотальности… Попутно ликвидирована проблема безработицы. Но город еще нуждался для обслуживания некоторых агрегатов в умелых и умных руках людей. И он научился вызывать их из небытия. Вот из одной ячейки, где хранится информация о специалисте, протянулся всепроникающий нейтринный луч. Кончик его застыл у пульта управления группой агрегатов. Нажим неведомой кнопки (условно говоря — кнопки), и по лучу течет поток концентрированной энергии, которая на конце луча мгновенно превращается в вещество. Наследственная информация овеществляется. У пульта управления стоит уже человек. Настоящий человек, точно такой, каким он был в жизни. Он проделывает осмотр и кое-какие операции, иногда научные эксперименты. Электронный Дьявол всегда держит специалиста на кончике луча, питая его энергией. Человек неуничтожим, любые отрубленные части тела восстанавливаются в соответствии с генетической структурой, записанной в ячейке. Человек в данной ситуации — просто эманация, материальное истечение информации, этой почти идеальной сущности… Но вот специалист сделал свое дело. Нажим «кнопки», и он исчезает. Биовещество снова превращается в энергию…

— Так вы просто кукла? — вопрошал Иван. — Марионетка? Сатана дергает за ниточки, и вы…

— Дергает за ниточки? — удивилась Незнакомка. — О, вспомнила! Нет, не марионетка и не кукла. Я живой человек, пользуюсь самостоятельностью, могу говорить и делать что угодно. Но я слуга и должна выполнить волю пославшего меня в мир. Иначе наказание — электропытки. Вот другие, подавляющее большинство, — это действительно марионетки. Чтобы не было и помыслов о бунте, они полностью стандартизированы, лишены самостоятельных поступков и мыслей. Но зато какое послушание…

— Знаем. Видели парад мертвецов, — прервал Иван рассказ Незнакомки. — Но видели в пустыне. А город? Этот всепланетный кибермозг? Где он?

— Его давно уже нет. Свернулся… Город — это неуклюжий и громоздкий мир вещества и электроники. Но электрон, как вы знаете, неисчерпаем. Кибермозг не без помощи эвристических способностей бывших ученых проник в глубины электрона и материи вообще. Открылся целый суперэлектронный и даже суперквантовый мир. У многоэтажного Электронного Дьявола появилась возможность свернуться, перейти на суперэлектронный микроуровень, а всю генетическую информацию людей записать с помощью тончайше сбалансированных вихрей суперполей. Вихри — невероятно маленькие, ультрамикроскопические силовые клубки. В них «запечатаны» не только люди, но и громоздкие агрегаты, даже вещи. Произошла глобальная дематериализация. Огромные городские сооружения пошли на топливо в подземные кварковые энергостанции, которые остались на прежнем макроуровне — на уровне вещества. Планета оголилась. С ее поверхности исчезла не только биосфера, но и видимая техносфера. Видимая…

То, что мы услышали дальше, поразило всех нас и, кажется, даже проницательного и невозмутимого капитана. Вот что мы узнали.

На поверхности голой планеты, не выше ста метров, плескался невидимый и неощутимый океан — вибрирующее и пульсирующее «мыслящее» суперполе. Это и есть бывший город — Электронный Дьявол, перескочивший в иное качественное состояние и ставший, по выражению Незнакомки, суперэлектронным Сатаной. В океане плавало неисчислимое множество, размером с электрон, клубков — информационных вихрей. Информационные копии вещей и людей — своего рода «монады» Лейбница, почти идеальные «сущности» Платона. Вот из одной, «технической» монады-клубка выскочил нейтринный луч. На его кончике в далеком межзвездном пространстве овеществился беспилотный корабль — космическим пиратом, перехватывающий и уничтожающий звездолеты с «отсталыми биологическими структурами». А вот из тысячи других, так называемых «генетических» клубков нейтринные лучи упали вниз, как дождевые струи. На поверхности, пузыри в луже, вспыхнули люди. И в четком строю зашагала, взметая пыль, Армия Вторжения…

Но и это не все. Главная новость нас ждала впереди. «Эволюция» продолжалась. Поверхность планеты покрылась со временем единой мировой пустыней, по которой иногда с визгом прокатывались песчаные бури. Но эта естественная геологическая эволюция помогала технологической. Сатана, добиваясь стабильности, устойчивости информационных вихрей, заполнял межатомное пространство внутри песчинок клубками суперполей. Песчинки при этом становились тверже алмаза. Каждая песчинка в пустыне — либо генетическая (человек), либо техническая (вещь) информационная ячейка. Оттуда Сатана мог выхватывать и овеществлять любую информацию.

Федор Стриганов догадывался, что на планете произошел технологический коллапс, информационное свертывание цивилизации. Он предполагал, однако, что информация находится под землей в каких-нибудь кристаллах. Но что именно песчаная пустыня и есть необъятное хранилище информации, этого он никак не ожидал. Он даже привстал с кресла, хотел что-то сказать, но махнул рукой и опустился с кривой усмешкой. А Иван Бурсов был до того ошеломлен, что с минуту не мог вымолвить ни слова. Потом вскочил и захохотал.

— Пустыня!.. Ха! Ха! Ха! Вот это эволюция. Мыслящая пустыня! Все, что осталось от буйного человечества. Песчинки — бывшие люди! А мы-то их топтали…

Капитан взглядом пригвоздил Ивана. Тот послушно сел. Однако не угомонился, — слишком сильно было глумливо-сардоническое настроение, которое появлялось у него всякий раз, стоило завести речь о Вечной гармонии.

— Представь, капитан, — заговорил он. — Технологический прогресс цивилизации завершился знаменательно — пустыней. А люди полностью превратились в песчинки. Да это же символ!

— О, понимаю вас, — Незнакомка пыталась примиряюще улыбнуться. — Для вас пустыня — нечто гротескное, сатирическое. Но поймите: технологическая эволюция, сменив биологическую, руководствовалась идеей целесообразности. Так уж получилось — информационная пустыня и пульсирующее над ней суперполе. Вот вы видели недавно фотонный отблеск прошедшей Электронной эпохи — супергород. Никакой природы, искусство подавлено. Стандартные люди стали песчинками общественной гармонии и колесиками технологической машины. Скажите: такой город разве не пустыня?

— Пустыня, — охотно согласился Иван и одобрительно взглянул на Незнакомку.

— А чем отличается та пустыня, пустыня на уровне вещества, от нынешней? Принципиально ничем. Только технологическим совершенством. Люди? Что ж люди… Отрицание отрицания. Люди есть, но в снятом виде. В виде информации. Вы ведь тоже в своей жизни претерпели овеществление информации, записанной в половых клетках на первобытном молекулярном уровне. Полное овеществление шло биологически очень медленно, десятки лет, все детские и юношеские годы. А здесь технически свернутую наследственную информацию Сатана развертывает и овеществляет мгновенно.

— Да, это прогресс, — усмехнулся капитан.

— Так вы песчинка в пустыне? — спрашивал Иван. — А мы можем помочь вам освободиться от рабства? Например, перерезать нейтринный луч и отсечь от этого… от Сатаны?

— В принципе можно. Но вы не в силах, ибо нейтринный луч не знает вещественных преград. Его можно экранировать, перерезать только тахионно-фотонным полем. Например, в капсуле для рейдов во времени. Но о ней позже.

— А если удастся перерезать питающий луч?

— Тогда обрету; самостоятельную биологическую жизнь. Однако не надолго, ибо во всем буду похожа на вас, кроме все той же наследственной структуры. Через сто дней в клетках наступит неминуемый генетический распад. Моя подлинная генетическая структура останется по-прежнему в Вечной гармонии. И Сатана не потерпит своеволия. За попытку к бегству он овеществит информацию и подвергнет человека электропыткам, а затем переведет в низшие и наименее самостоятельные сферы. Например, в солдаты. Вот те, действительно, как куклы.

— Вот как, — проговорил Иван. — В вашей загробной гармонии есть высшие и низшие!

— В загробной? — губы Незнакомки изогнулись в улыбке, но затем уголки их печально поникли. — Пожалуй, вы правы. Именно загробной. Человек, переведенный в информационное состояние, не знает ни жизни, ни смерти, не ощущает, тока лет и веков. Выскакивая из микромира в макромир, получая на короткое время биологическую структуру, человек с ужасом осознает, что он давно мертв, а его душа-информация закабалена Сатаной. И вот тогда могут случиться неприятные для Сатаны… Как бы это выразиться? Эксцессы? Да, как сказал бы Федор Стриганов, эксцессы.

— Как это понять? — заинтересовался капитан.

— Например, некоторые впечатлительные и психически неустойчивые люди в макромире не выдерживают, осознав свое положение. Срываются, как это чуть не случилось со мной, сходят с ума. Их генетические вихри перепутываются и распадаются. Солдаты, те никогда не сходят с ума, потому что у них его нет. Они послушные стандартные орудия, медиумы для достижения непонятных им целей. Однако солдат у Сатаны много, а интеллектуально одаренных слуг становится все меньше и меньше. Редко, но случаются эксцессы и похуже. Это с мятежными людьми. Получая из рук Сатаны кратковременную жизнь, они могут, например, проникнуть в подземные энергостанции и взорвать их. Поэтому к макроконтролю за энергостанциями Сатана допускает лишь самых преданных слуг.

— А солдаты для чего? — спрашивал Иван. — Информационный зоопарк?

— Зоопарк? — рассмеялась Незнакомка. — О, не только! На других планетах продолжается биологическая фаза развития. Вечная и неистребимая Армия Вторжения пригодится для переброски на другие планеты, чтобы свергнуть реакционные биологические режимы…

— Реакционные? — невольно воскликнул я. — Какая мешанина у вас в голове! Неужели верите в эту чепуху?

Незнакомка испуганно взглянула на меня и быстро встала с кресла.

— О, нет!.. Вы не понимаете меня. Сама не знаю… Я вынуждена. Если бы кто-нибудь смог уничтожить все это! Стереть нашу информацию…

Прижав ладони к вискам, взволнованная собеседница наша несколько раз прошлась вдоль пульта управления. Села и с виноватой, страдальческой улыбкой произнесла:

— Эксцессы… Опять эксцессы. Чуть не сорвалась. А тут еще вихри. Они устали от напряжения. Им надо стабилизироваться. Через несколько минут Сатана погасит меня, но завтра я вернусь.

Она вздохнула и, прошелестев платьем, скрылась в рубке ЭУ.




Утром Незнакомка казалась сильно взволнованной. Поприветствовав нас с вымученной улыбкой, она еще с минуту ходила вдоль пульта. Потом села и, не поднимая глаз, заговорила:

— Не знаю, как и приступить к главной части поручения… Сатана принял вас, показал свое могущество. И все с одной целью. Понимаете? Неавтономных слуг, то есть солдат, у него много. Но для работ и экспериментов в макромире, в мире вещества, ему очень нужны интеллектуально одаренные и автономные…

— Уж не хотите ли сказать?.. — Пораженный догадкой Иван встал с кресла. — Чтобы мы стали слугами? Информационное состояние?..

Трудно описать ужас, охвативший членов экипажа. Только капитан, предчувствовавший ход событий, сидел с сонливо равнодушным видом. Но Ревелино… Бедный юноша! Он почти терял сознание, а его оливковое и всегда румяное лицо было на этот раз серым, как пепел.

— Понимаю… О, как сочувствую вам! Сатана не случайно продемонстрировал исторические сцены, показал ужас и никчемность биологической жизни… Так сказать, психологически готовил вас. Он мог бы и без подготовки, насильственно перевести в солдаты. Но к чему? Ему требуются автономные. А здесь нужно желание… Почти желание. И обязательно добровольность. Нет, нет!.. Сатана готов пощадить всех. Но при этом непременно хотя бы один… Добровольно.

— Я желаю, — спокойно сказал Федор Стриганов. — Я. Добровольно.

Меня как будто ударило что-то: капитан жертвует собой ради нас!

— Капитан! — вскричал я. — Это… Я, может быть, тоже… Я тоже — добровольно. Мы кинем жребий.

— Астронавигатор Волошин! — голос капитана стал жестким. — Я знаю, что делаю. Ты остаешься за меня. Понял приказание?

— О Сергей Волошин! — вмешалась Незнакомка. — Ваш командир предлагает прекрасный выход. Я вас всех немного уже знаю. Вы, с вашей впечатлительной натурой, не сможете… Нет, нет!

Капитан продолжал сверлить меня своим властным, сковывающим волю взглядом. Я сел. Незнакомка облегченно вздохнула.

— Ну, вот и хорошо. Федор Стриганов — человек необычайной психической стойкости. К тому же он хороший специалист в области дискретного времени-пространства. Недавно генетические вихри ученого с таким же профилем пришли в негодность. При вызове в макромир он сошел с ума…

— И я займу его место? — с добродушной иронией спросил Федор.

Откуда он взял силы для иронии, да еще добродушной? Чудовищная, почти противоестественная выдержка у этого человека!

— Да. Займете видное положение в вечных сферах, — в тон ему добродушно ответила Незнакомка, довольная удачным исходом своей миссии. — С привилегированным правом автономного выхода в макромир, в мир вещества.

— А как я буду выглядеть в этом макромире?

— Так же, как сейчас. Можем запрограммировать еще и оружие — лучевой пистолет.

— К чему?.. Впрочем, можно. А что будет с остальными членами экипажа?

— Если бы не было ни одного добровольца, Сатана всех убил бы, изъяв генетическую информацию в надежде, что кто-нибудь да выдержит… Наиболее вероятно — всех ждала бы солдатская участь.

— Это я знаю. А сейчас?

— Они будут заброшены в прошлое.

— В свою эпоху!

— Нет, ваш двадцать первый век остается загадкой. Там нет даже станции совмещения. Такие станции есть в других эпохах. Самая ближняя из них — Электронная, в которой я жила. Она для вас самая чужая. Зато попавший туда будет знать язык эпохи, а в кармане нового костюма найдет документ, узаконивающий его положение. Все это запрограммировано в капсуле. Они для всех вас уже готовы.

Незнакомка, вызвав по лучу образец капсулы, рассказала, как ею пользоваться. При вылете из царства Сатаны память наша автоматически заблокируется. Мы ничего не будем знать о Вечной гармонии. Через сто-двести дней память восстановится. К этому времени капсула, свернутая в пояс, снова будет с нами. Для чего? Нас поразила наивность Сатаны: он надеялся, что через сто-двести дней мы познаем тяготы Земной жизни, вспомним и оценим прелести Вечности и… пожелаем вернуться.

— А если не пожелаем? — спросил Иван.

— Ничего страшного не случится, — успокоила Незнакомка. — Капсула исчезнет. Насильственного захвата не будет. Сатане нужны добровольные слуги.

Через несколько минут мы тянули жребий. Ревелино первым схватил пластинку, нервно зажал в кулаке, сел в кресло и показал мне надпись: не то древний Египет, не то что-то еще более древнее. На обратной стороне своей пластинки я прочитал: «Электронная эпоха» и поморщился — не повезло! Зиновский пробормотал что-то насчет Средних веков. Кажется, только один Иван был доволен.

— Первобытный век! — ликовал он, потрясая пластинкой. — Феноменально! К черту сатанинскую цивилизацию. Назад, в пампасы!

Незнакомка вскоре ушла, коротко сказав: «До завтра». Мы весь день оставались вместе в пилотской каюте.

Желая отвлечь наши мысли от предстоящей мистически жутковатой разлуки, капитан затеял спор с планетологом. Иван по-прежнему утверждал: технологическая ловушка возможна при любом общественном строе, стоит только увлечься. Капитан возражал, полемически заостряя свои взгляды:

— Царство Сатаны — это фашизм технотронного века. Его парадоксальная и предельно технологизированная модификация. Вряд ли это наша Земля. Нет, не возражай! Тут что-то не так.

А вечером, перед тем как разойтись, капитан, ободряя нас, сделал неуклюжую попытку пошутить?

— Не вешать носы, братцы! Завтра у нас еще день! Это же целая вечность! Завтра и простимся! Однако проститься с Федором не пришлось. Его не было ни в спортивном отсеке, ни в ходовой рубке.

Мы нашли его в каюте. Капитан лежал на постели и казалось, спал. Но он был мертв. Разрушение генетической структуры — так определил хирург Зиновский. Какой-то слуга или сам Сатана — с помощью суперполей убил Федора ночью, украв наследственную структуру и записав ее в виде информационного клубка. В то же утро мы похоронили капитана на краю лунного космодрома. Иван беспрерывно сыпал проклятия по адресу «загробных потомков».

























Разве не могли они скопировать наследственную информацию и по ней искусственно воссоздать слугу-двойника, а капитана оставить в живых?

Этот вопрос он задал Незнакомке, которая ждала нас днем в пилотской каюте.

— Нет, не могли, — ответила она. — Искусственное воссоздание, то есть моделирование, сопряжено с опасностью упрощения. А Сатане нужны эвристически полноценные… Может быть, хотите его видеть в новом качестве?

— Капитана? — воскликнул Иван и замахал руками. — Нет, нет! Нам он не такой нужен… Впрочем, мы, кажется, уже видели. Там, в пустыне… Да, это был он!

Незнакомка спросила, что он имеет в виду. Иван рассказал о встрече с таинственным проводником.

— Да, это он, — подтвердила Незнакомка. — Какой человек! Он выручил свой экипаж дважды. Правда, в песках он согласовал свои действия с Сатаной. И тот послал его на кончике нейтринного луча из будущего. Из весьма недалекого будущего, чтобы он вывел вас к вездеходу и спас от гибели.

Говорила Незнакомка вяло, будто прислушиваясь к чему-то постороннему. В ее широко раскрытых глазах все чаще мелькал страх. Я догадывался: это был ужас перед предстоящим небытием. Ее миссия кончилась, и Сатана погасит ее надолго, может быть, на века…

— Пожмем руки на прощание, как это принято у вас, — сказала наша собеседница с улыбкой такой вымученной и скорбной, что мне стало жаль ее.

Ревелино не пожелал подать ей руку. Он отскочил в угол, кивнул нам и передвинул у себя на поясе переключатель эпох. Вокруг него вспыхнуло яйцевидное фиолетовое пламя и через секунду погасло. Ревелино первым начал рейд в неведомое.

Зиновский нехотя протянул руку Незнакомке, попрощался с нами. Затем отошел в угол, чтобы наши биополя не мешали проявиться энергопоясу, и проделал то же, что минуту назад и Ревелино.

Мы с Иваном крепко обнялись. Покидал корабль последним я, как и полагалось заменившему капитана.

Незнакомка подошла ко мне и несмело спросила:

— У вас… Вам какая по жребию досталась эпоха?

— Электронная.

— О, Гриони! — в глазах ее вспыхнула радость. — Я знала… Это вы!

Заметив мой нетерпеливый жест, Незнакомка быстро заговорила:

— О, нет! Сейчас вы Сергей Волошин. Но там… Как странно… Наша встреча для вас только впереди. А для меня все уже прошло. Все… Безвозвратно. Как бы я хотела встретиться еще раз! Еще… Но как? О, Гриони! Вы забудете о Незнакомке. Пока… На время забудете. Там я для вас не буду Незнакомкой… Я — Элора.

«Сходит с ума», — подумал я. Желая поскорей избавиться от тягостной сцены, отошел в сторону и сдвинул переключатель эпох. Капсула развернулась, вспыхнув огненной кисеей. Затем погасла, и уже из несовмещенного времени я в последний раз окинул взглядом пилотскую каюту.

Посреди нее стояла Незнакомка. Видеть меня она не могла, но неотрывно смотрела на то место, где я только что находился. Она что-то шептала — ее полные губы, жалко вздрагивая, шевелились…

Сознание померкло, и очнулся я уже в Электронной эпохе.




ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На полюсах Земли и полюсах Мироздания


Проснувшись, я открыл глаза и затаил дыхание: из-за горизонта медленно выплывало огненное око чужого косматого солнца. Надо мной висел шар из синих листьев, скрепленных ветвями, — дерево без корней и ствола. Вопреки законам тяготения оно парило в воздухе.

Где я? Неужели мои странствия не кончились, и капсула занесла меня еще на одну неведомую планету?

Осторожно протянул руку и вместо травы и песка нащупал пушистый пластик постели. Вскочил на ноги и рассмеялся: я же на своей планете! На этом материке все необычно. Но пора бы привыкнуть: третий день я с Таней — теперь уже моей женой — живу в Антарктиде. Южный материк, закованный ранее в вековые льды, стал космическим музеем и заповедником инопланетной фауны и флоры. Часа через три искусственное кварковое солнце, полыхая зелеными гривами протуберанцев, поднимется к зениту и теплыми лучами зальет смущающий воображение растительный мир планетных систем Сириуса, Альфы Эридана, Тау Кита.

Быстро оделся и заглянул в наш «шалаш» — временный полупрозрачный домик, обставленный со спартанской простотой. Тани уже не было, но я знал, где ее искать. Раздвигая двухметровые листья, растущие прямо из земли, направился к небольшому водоему. Над ним густо сплелись кроны деревьев, сучья которых беспрерывно шевелились, как щупальцы спрута.

На берегу увидел Таню. Лицо ее в полумраке экзотических зарослей озарялось разноцветными вспышками: она сидела в окружении мерцающих цветов.

— Что же ты, — с досадой обращалась она к своему питомцу, пылающему, как костер. — Хоть бы раз отозвался! Пятый день бьюсь над тобой, а ты ни звука…

У Тани своя мечта — вырастить такую разновидность инопланетных цветов, чтобы они не только светились, но и звучали. Она хотела составить из них полыхающий красками оркестр и исполнять свои же музыкальные произведения.

Дело трудное, но не безнадежное: все растения с планетной системы Тау Кита очень чутки к радиоизлучению.

— Молчит? — спросил я, выходя из зарослей.

— Молчит, — с улыбкой, согнавшей недавнюю досаду, отозвалась Таня. — Но зато вот этот! Посмотри на него. Простой и скромный, величиной всего с ладонь. Но ты только послушай!

Она подошла к стоящему на треноге аппаратуру с решетчатой антенной наверху. Нажала несколько клавиш, и цветок отозвался на посланное в его сторону радиоизлучение. Световая гамма стала разнообразней, ярче и ритмичней. Мерцающие упругие лепестки затрепетали, и таинственные инопланетные джунгли наполнились такими мощными и красивыми органными звуками, что я вздрогнул от неожиданности.

— Это же успех! Поздравляю!

Таня счастливо улыбалась.

— А эти как? — показал я на крупное соцветие, взметнувшееся наподобие горящего фонтана. — Все так же?

— Все так же, — вздохнула она. — Все те же однообразно квакающие саксофонные звуки. Только не говори Ориону. Засмеет.

— Кстати, Орион ждет нас. Мы можем опоздать на лекцию.

Поблизости, в красном диковинном лесу, располагался научно-исследовательский институт со станцией вакуум-такси на крыше. Мы быстро собрались, и гиперлет мгновенно доставил нас на искусственный остров под Полярной звездой.

Сам остров с пальмовыми и платановыми парками появился не так давно. В центре — внушительных размеров сплюснутый шар Северного дворца. Сегодня он казался окруженным мерцающим ореолом: это беспрерывно искрились, озонируя воздух, острые вершины причальных мачт. Люди прибывали на гиперлетах со всех концов Земли, тонкими ручейками стекали по эскалаторам вниз, растворялись в аллеях и снова сливались в потоки у входов дворца.

Дворец вмещал двести тысяч зрителей. Но его хитроумная кибернетическая аппаратура имела еще десять миллиардов телемест. Каждый житель планеты, сидя в домашнем кресле, мог подключиться к дворцу и чувствовать себя таким же зрителем, как и двести тысяч реально сидящих. Иллюзия присутствия почти полная.

Но главное чудо дворца — сама лекция. Проводил ее не ученый или лектор, а сам дворец-фантоматорий, этот сложнейший электронный организм.

Светящийся купол дворца медленно погас и столь же незаметно и тихо растворился. Исчез полностью. Огромная чаша с рядами кресел очутилась под открытым небом. Изумрудное пятно кваркового солнца тускнело и наконец совсем растаяло. Солнце просто «выключили». Вверху на черном бархате засияла огненная роса: Малый ковш с еле видимой Полярной звездой, вечно летящий Лебедь и сверкающая Вега.

Такого начала я не ожидал. Повернулся к Ориону и спросил:

— Может быть, разъяснишь, что все это значит? Ты же помогал в составлении программы.

Мистификатор ухмыльнулся и хранил загадочное молчание.

И вдруг я услышал голос. Говорил, очевидно, сам дворец-фантоматорий. Глубокий женский голос слышался ниоткуда и в то же время со всех сторон. Словно голос самого неба.

«Жители планеты Земля! Сидя в креслах, вы находитесь безраздельно в моей власти — иллюзорной, но могущественной. Вы совершите сейчас редкое по красоте и поучительности путешествие. Либо каждый в одиночку, либо вдвоем с другом или подругой. Для этого достаточно установить биоконтакт, взяв за руку соседа. Вы будете видеть только его и космос, слышать его голос и мой».

Незаметно сотни тысяч зрителей дворца утонули во тьме. Их просто не стало. Я очутился в полнейшей изоляции. Лишь подлокотники моего кресла тускло серебрились под пепельным светом далеких миров, которые мерцали не только вверху, но и почему-то по бокам, вокруг. Наступило состояние невесомости, а затем ощущение полета. И тишина, великое безмолвие Вселенной.

Моей правой ладони коснулись длинные Танины пальцы. Наши руки встретились. Установился биоконтакт, и я увидел Таню, словно выхваченную из мрака сиянием звезд.

Таня взглянула вниз и слегка вскрикнула. Я тоже почувствовал холодок страха, увидев падающую куда-то Землю. Голубой шар с белыми хлопьями облаков стремительно уплывал из-под ног, уменьшаясь в размерах. Вскоре и само солнце, окруженное хороводом искринок-планет, показалось пылающим арбузом, а потом огненной горошиной. Нас окружала живая, кипящая звездами безграничность.

— Как хорошо! — прошептала Таня. — Мы одни во всей Вселенной!

Да, это было великолепное зрелище. Мы сидели в тепле, дышали воздухом и в то же время чувствовали — вокруг ледяная жуть безвоздушного пространства.

Мимо проплыли Магеллановы облака, и мы увидели со стороны, из далекой дали нашу Галактику — огромную звездную колесницу.

— Посмотрите кругом, — бархатный женский голос слышался рядом и в то же время будто голос самой Вселенной доносился из самых отдаленных сфер. — Вы видите миллиарды галактик. Все они составляют доступную обозрению Метагалактику, нашу Вселенную.

Держась за руки, мы с Таней по-прежнему парили в пространстве. Мимо проносились уже не звезды, а галактики в виде то огненных шаров, то закрученных серебряных спиралей. Неожиданно очутились за пределами Вселенной. Это, конечно, условность. Ни одно материальное тело не может покинуть свой континуум. Но зато мы могли со стороны наблюдать нашу Метагалактику. Точнее, одну из вероятных ее моделей — конечную во времени и пространстве.

И в то же время безграничную, как безгранична поверхность шара. Нам показали Вселенную в виде гигантской сферы, раздувающегося огненного пузыря, напичканного миллиардами разлетающихся во все стороны галактик.

— Вы видите Метагалактику, одну из форм бытия бесконечной материи. Что находится за ее пределами? Является ли она рядовым членом среди других метагалактик, которые составляют гиперметагалактику, или материя дальше существует в иных качественных состояниях? Наука об этом пока не знает. Как возникла Метагалактика, наша Вселенная? Вспомним слова ученого двадцатого века. Мыслима такая космологическая схема, говорил он, в которой Вселенная не только логически, но и физически возникает из ничто, притом при строгом соблюдении всех законов сохранения. Ничто (вакуум) выступает в качестве основной субстанции, первоосновы бытия.[1 - Слова академика Г. И. Наана. (Прим. автора).]

— Это была верная догадка, — продолжал голос. — Ученые того времени образно называли видимую Вселенную всего лишь мелкой рябью на поверхности неведомого вакуума. Но как представляли они рождение мира? Смотрите.

Перед нашими глазами Вселенная вдруг съежилась, сжалась в небольшой сгусток протоматерии.

— Вы видите один сгусток сверхплотной материи без своей гравитационной противоположности. Этот сверхтяжелый первоатом взорвался миллиардами разбегающихся галактик. Так образовался наш пространственно-временной континуум, наша расширяющаяся Вселенная.

Но можем ли мы согласиться полностью с гипотезой? Нет. Это было бы странное (мироощущение) — с одним континуумом без своего антипода. Это мир, где все со знаком плюс: времени положительное — от настоящего к будущему, все вещество, и антивещество имеет один положительный гравитационный заряд. Такое мироздание было бы воплощенным нарушением симметрии и законов сохранения. В первую очередь закона сохранения гравитационного заряда. Вообразить только одну гравитационно положительную материю, только один плюс-континуум так же нелепо, как представить правую сторону без левой, верх без низа, положительный электрический заряд без отрицательного. Электрон всегда рождается в паре с позитроном.

Так же одновременно возникли из ничто положительно и отрицательно тяготеющие континуумы, не нарушая нулевого гравитационного баланса вакуума — этого океана нуль-материи. Мы сейчас немного больше знаем об этом океане. Давайте совершим путешествие в его глубины и будем присутствовать при гипотетическом, но более правдоподобном рождении миров.

Мы снова очутились в нашей Вселенной, в ее расширяющейся сфере, наполненной, как мешок Порохом, галактиками. Пылающие миры стали меркнуть. И вот маяки Вселенной погасли совсем. Мы упали в черную бездну — в ту самую, в которую провалился наш корабль «Орел» во время черной аннигиляции. Ощущение для Тани настолько непривычное, что она в страхе прижалась ко мне. Самой ее не видно: мы в стране черного безмолвия, где не было ни звездного сияния, ни одного кванта излучения. Перед нами иная Вселенная — не пылающая и мятежная, а умиротворенная, сбросившая оковы времени и пространства. Голос Дворца не утратил мелодичности, но более низкий и глухой, чем раньше, доносился издали, будто из иного мира.

— Вы сейчас в глубине неизученного океана — вакуума. Раньше некоторые ученые предлагали считать его самодовлеющей пустотой, Великим Ничто реально существующим небытием. Нет вакуум — особое состояние материи, недоступное нашим ощущениям. Так называемое Великое Ничто — конечный результат всех форм аннигиляций. В первую очередь гравитационной или, по счастливо найденному выражению одного из членов экипажа звездолета «Орел», — черной аннигиляции. Вакуум — гравитационно аннигилирован энергетически уравновешенная материя. Антиматерия. Там нет гравитации. А если нет тяготеющей массы, то согласно общей теории относительности нет и привычных нам форма существования материи — пространства и времени. Поэтому мы и не воспринимаем нуль-материю. А может быть, время и пространство приобретают там необычные качества? Академик Спотыкаев, например, находит, что время в вакууме теряет свое главное свойство — анизотропность, однонаправленность, и становится парадоксально изотропным. Это и даст нам возможность в скором будущем совершать рейды во времени, используя в вакууме его изотропные, разнонаправленные потоки. Малоизученными необычными свойствами вакуума люди отчасти уже научились пользоваться: мы мгновенно перемещаемся в гиперлетах, как бы соскальзывая из нашего пространственно-временного континуума. Куда? В нуль-континуум, нуль-пространство, гиперпространство. Называйте вакуум как угодно, но это Великое Ничто — есть Великое Все. Там происходят пока таинственные для нас материальные процессы, которые сопровождаются громадными флуктуациями, энергетическими возмущениями и выбросами вещества. Они и приводят к рождению тяготеющих масс — к рождению миров. Не одной, а двух Вселенных — в полном соответствии с законом сохранения гравитационных зарядов.

— Наконец-то, — вздохнул я с облегчением. Думаю, не одному мне надоело висеть в океане черного безмолвия, в этой нулевой жутковатой Вселенной, сбросившей цепи привычного порядка. Длинные теплые пальцы Тани подрагивали в моей руке: ей тоже не по себе. Неожиданно из густого и липкого, как нефть, мрака, точно в отсветах разгорающегося костра, возникло Танино лицо. Из глубины вакуумного океана, наливаясь светом, одновременно выплыли два сгустка протовещества. Один — с положительным гравитационным зарядом — для наглядности казался желтым. Другой — с отрицательной тяготеющей массой — выглядел голубым. Оба как бы внутри друг друга. И в то же время они не соприкасались и не взаимодействовали, ибо каждый мгновенно замкнулся в свою скорлупу — в свой пространственно-временный континуум. В обоих континуумах появилось время, в каждом — свои, особые «часы». И стрелки космоса начали свой бег. Причем в противоположных направлениях.

Внезапно сгустки сверхплотной материи взорвались. Это были, конечно, беззвучные взрывы. Но создалось впечатление, что все мироздание содрогнулось от грохота. Осколки и брызги «проатомов» разлетались во все стороны, расширяя пузыри пространства. Каждый осколок — протогалактика. Они в свою очередь расплескивались, образуя шаровые, сплюснутые и спирально закрученные галактики из миллиардов звезд-росинок.

Две Вселенные — желтая и голубая, не соприкасаясь и одновременно «пронизывая» друг друга, расширялись. Так на энергетически (гравитационно) противоположных полюсах мироздания появились два континуума-антипода.

Зрители Дворца находились как бы на границе двух миров. Склонившись к Тане, я шепотом объяснил, что это сильное упрощение: ни одно материальное тело не может пребывать сразу в двух континуумах, в двух измерениях. То же самое сказал и голос Дворца.

Такая система координат, конечно, невозможна. Займем философски допустимую точку наблюдения. Например, в желтом мире, считая его нашим, имеющим положительную гравитацию. Не будем, однако, упускать из виду другую Вселенную.

Желтые галактики и звезды засверкали ярче, а голубые фонари «потустороннего» мира чуть потускнели, но были хорошо заметны.

— Что это? — удивилась Таня. — Я слышала об этом, но не знала, что все будет так странно.

«Наше» пространство расширялось, желтые галактики, как и полагалось, разлетались во все стороны. Но вот «тот» мир… Его галактики, как голубые мотыльки, слетались к единому центру. Противоположная по гравитации Метагалактика съеживалась, как проколотый резиновый шар. Рядом проплывали отдельные звезды, и мы видели парадоксальную картину: голубые солнца не испускали лучи, а наоборот — поглощали их. На выхваченных из тьмы и показанных крупным планом планетах реки бежали вспять, невиданные животные пятились задом наперед. Все материальные процессы протекали там в обратную сторону. Даже водопады, ощупывая скалистую крутизну, взбирались наверх.

— Из своего континуума вы наблюдаете необычные вещи, — продолжал умолкший на минуту голос. — Энергия звезд не рассеивается, а концентрируется, галактики сжимаются. Иными словами, поток времени течет в другую сторону — от будущего через настоящее в прошлое. Так ли это на самом деле? Сменим систему отсчета, вообразим себя разумными обитателями того мира. Предположим, что они обладают нашим даром проникать взором сквозь черную пелену вакуума. Что бы они увидели?

Желтые огни нашего континуума потускнели, словно подернувшись пеплом. Зато другая Вселенная засияла во всем своем волшебном блеске. И тут мы обнаружили, что она не сжимается, как это было минуту назад, а расширяется, развертывая свои голубые цветы — галактики. И время потекло нормально — от настоящего к будущему. Теперь уже наш мир, который мы только что покинули, сжимался. Желтые солнца, подметая пространство, всасывали в себя рассеянную в нем лучистую энергию. Нам показали удивительную планету, похожую на Землю. Дожди там лились от высыхающей почвы к облакам, которые разбухали, насыщаясь влагой. А действующий вулкан ошеломил нас. Мы видели, можно сказать, антиизвержение. Вулкан взрывоподобно втягивал своим жерлом, как жадным ртом, расплавленную магму и рассеянный в небе пепел.

Но вот наши кресла качнулись, сделав рывок в сторону. Мы вернулись в «свой мир», и все встало на прежние места.

— Итак, — зазвучал голос неба, — каждый наблюдатель в своем мире, в своей системе отсчета будет утверждать, что его Вселенная развивается во времени нормально, а противоположная — в обратном порядке. Кто из них прав? Оба правы и оба неправы. Земной житель, наблюдая за космическим кораблем, пролетающим мимо с околосветовой скоростью, заметит, что время там течет в два раза медленнее, а сам корабль сжался с двухсот метров до ста. Нет, возразит космонавт, с пространством и временем у меня все в порядке, а вот у вас, на Земле, пространственные интервалы сократились вдвое, а бег секунд замедлился. Кто из них прав? Вы знаете теорию относительности и понимаете, что вопрос этот бессмыслен.

Таким образом, каждый мир сам по себе расширяется, развивается по второму началу термодинамики, по закону возрастания энтропии.

Но по отношению друг к другу, находясь на противостоящих гравитационных полюсах мироздания, они сжимаются, развиваясь по принципу не рассеяния, а концентрации энергии. Они взаимно антиэнтропийны. Кто знает, может быть, здесь и надо искать ответ на вопрос, так смущавший ученых двадцатого века? Может быть, отсюда идет спасение от «тепловой смерти» Вселенной? Миры-антиподы, видимо, как-то взаимодействуют, энергетически поддерживают друг друга, соблюдая закон сохранения энтропии. Материальные процессы в них протекают во встречном времени. То, что для нас было вчера, для них будет только завтра. Поэтому обе Вселенные некоммуникабельны, неощутимы и невидимы друг для друга. Может быть, сейчас рядом с нами, даже внутри нас проплывают пылающие солнца или населенные планеты. И в то же время оба мира неизмеримо далеки, разделенные беспросветным океаном вакуума. Обе Вселенные составляют две половинки, два энергетических полюса единого мироздания, состоящего из трех континуумов. Причем нуль-континуум, вакуум — главный, первооснова всего.













Рассказ о симметричной структуре мироздания закончился. Дворец-фантоматорий приступил к основной части лекции. Он показал десяти миллиардам зрителей странствия звездолета «Орел». У меня защемило в груди, когда увидел знакомые очертания родного корабля. В космосе он выглядел крохотной рыбешкой. Корабль несся в черном аквариуме Вселенной, мимо серебряными пузырьками проплывали звезды. Сейчас я со стороны мог наблюдать неудавшуюся попытку избавиться от выгоревшего топлива — свинцового шара, который после утечки положительных гравитонов стал чужаком в нашем континууме, телом из минус-материи. Пространство всколыхнулось от беззвучного взрыва черной аннигиляции. Имитация катастрофы — идеальная. Мы увидели пугающий разрыв пространства. Воронкой взрыва звездолет «Орел» всосало в бездонный океан вакуума. В круговороте нуль-материи корабль вместе с экипажем получил отрицательный гравитационный заряд и был выброшен на другой полюс мироздания — в минус-континуум.

Конечно, такой способ перехода в другой континуум весьма рискован. Корабль, например, мог вынырнуть в центре звезды и сгореть в ее атомном котле.

— Космонавтам неслыханно повезло, — сказал голос. — Их выкинуло в минус-галактику. По воле случая она структурно напоминала нашу спиральную Галактику. Более того, они попали в тот рукав минус-галактики, где взаимное расположение светил отчасти походило на звездную конфигурацию нашего неба. Поэтому у членов экипажа не было и тени сомнения, что они у себя, в своей области Вселенной. Недавно наши гиперзвездолеты через нуль-континуум просочились в другую Вселенную, в ту же область. Гиперастронавты познакомились с таисянами, на планете которых побывали наши предшественники — экипаж корабля «Орел». Подружились мы и со своими братьями по биологической расе и социальному устройству — жителями планеты Аир. Но речь сейчас о ее враждебной соседке — планете Харде. Именно там закончил свой путь корабль «Орел».

Дальше Дворец говорил о моих странствиях и причинах технологического коллапса. Я не буду подробно излагать мнения земных ученых, так как они совпадали со взглядами нашего капитана. Причины гибели, информационного свертывания цивилизации в основном социальные, хотя не следует забывать и о других факторах. Явление это, как и гибель цивилизации в результате ядерной войны, чрезвычайно редкое. В нашем континууме только одна планета Глория, отстоящая от Земли за тысячу светолет, попала в подобный технологический капкан. Если на Харде — информационная пустыня, то Глория выглядит из космоса несколько иначе. Металлический панцирь с лесом выбрирующих антенн — вот что осталось от когда-то цветущей планеты и ее гуманоидной расы.

Лекция по космологии и космосоциологии сопровождалась волшебным зрелищем. Мы забывали, что все это фантоматическое представление Дворца. Временами я терял ощущение кресла под собой. Было этакое свободное парение вдвоем в межзвездных просторах.

Лекция завершилась торжественно, а для меня с Орионом весьма неожиданно.

— Наше путешествие подходит к концу, — заговорила Вселенная бархатным голосом Дворца. — Сейчас отправимся в свой континуум, на родную планету. Будем лететь сквозь миры под звуки симфонической поэмы композитора Татьяны Кудриной «Из звездных странствий».

Я с изумлением и укором взглянул на жену.

— И ты молчала?

— Это в отместку за ваши мистификации, — улыбнулась Таня.

— Орион знает?

Моя правая кисть очутилась в необъятной ладони Ориона. Установился биоконтакт, справа из тьмы выступила могучая фигура моего соседа.

Нет, Орион ничего не знал. Это было видно по его свирепо сдвинутым бровям. Посеребренный звездным сиянием, он выглядел на темном фоне неба разгневанным космическим богом. Орион взмахнул кулаком и прогремел на всю Вселенную:

— Татьяна! Ну, подожди…

Он отпустил мою руку и исчез в пустоте. Явление из мрака «грозного» Ориона бьтяо столь внезапным и комичным, что мы расхохотались. При этом я нечаянно выпустил Танины пальцы. Биоконтакт прервался. Я остался один. Меня обступил безграничный космос с шевелящимися песчинками звезд. Но вот руки встретились, и я увидел Таню.

В этот момент Вселенная чуть всколыхнулась. Седые лучи ее светил завибрировали и запели, как струны. Непривычная, странная мелодия иного мира… Сначала нежная и приветливая, она постепенно насыщалась звуками пугающей окраски — начался переход в великий нуль-континуум. Звезды потускнели. Серьезное, чуть напряженное лицо Тани — творца этой необычной поэмы — обволакивалось тьмой. Под нарастающий грохот, от которого замирало в груди, мы упали в черную бездну вакуума. И тут все оборвалось. Тишина казалась безраздельной. Но вот из бескрайнего бассейна нуль-материи, из его немыслимых глубин послышались отдаленные барабанные удары. Могло показаться сначала, что «вакуумная» часть поэмы была без светового сопровождения. Но это не так. Мне почудилось, что во мраке скользнула еще более черная тень. Подумалось, что это тень кантовской «вещи в себе» — тень Непознаваемого. В моем воображении Непознаваемое (а точнее, пока непознанное) рисовалось почему-то в виде неведомого черного всадника, скачущего по железной крыше мироздания. Повелительные удары, как топот чугунных копыт, рушились со всех сторон. Гул прокатывался по вакуумному океану и колыхал его. Он вызывал картины непонятных возмущений нуль-материи, энергетических флуктуаций и выбросов вещества. В неизученном, неподвластном человеку нуль-континууме все волнуется и движется. И сверкающие звездные миры — не более, чем мимолетный блеск и трепет его волн.

Как все верно и как все немножко жутковато! Я тихо сказал об этом Тане.

— Подожди, — послышался слева ее шепот. — По контрасту все остальное — сплошная песня радости.

В музыкальную ткань вплетались иные тона. Пугающий гул затихал. Неведомый всадник удалялся вместе с тревожным рокотом копыт. Мы выплывали из вакуума в свой континуум. В вековой тьме слабо замерцали светлячки, затем звезды нашей Вселенной засверкали в полную силу. Словно радуясь своему рождению, они вздрогнули и зазвенели колокольчиками, запели их струнные лучи. На нас обрушился каскад торжественных, меднозвенящих звуков. Обогащая музыку, космос развертывал свою величественную иллюминацию. Несколько условный и театральный, он шевелился, как живой, полыхал всеми цветами радуги.

Не знаю, на сюжет какого литературного произведения была написана светосимфоническая поэма, но программность музыки чувствовалась хорошо. Мне не составило особого труда вообразить себя гиперастронавтом, возвращающимся домой. Путь экипажа не был беспечальным. Врывались грозные ноты, и на нас накатывала волна тревоги, подступало ощущение смертельной опасности. Под минорные звуки, под их задумчивые и протяжные переливы, похожие на рыдания, хоронили погибших товарищей.

Но вот мы снова мчимся по великой галактической дороге, по тому звездному рукаву, в котором находится наше Солнце. Все печали таяли в лучезарных аккордах. Мы летели под гром сталкивающихся метеоров, под нежный шелест хвостатых комет и трубные зовы планет.

А звуки то росли, то утихали. Они сплетались между собой, как лианы, и рассыпались звонкими каплями дождя. Вдруг звездный фейерверк взорвался, разбрызгивая каскады торжествующих аккордов. В груди запело сладкое чувство: я увидел Солнце и родную планету. Она ближе и ближе. Мои ноги погружаются в вату облаков. Легкий толчок приземления, и я очутился вместе со всеми зрителями в раскрытой, как циклопический цветок, чаше Дворца. Над нами искрились знакомые с детства северные созвездия.

Финал светомузыкальной поэмы… Трудно, почти невозможно передать его словами. На темном небе заполыхало вызванное лазерными лучами северное сияние. Огромные радужные полотнища развевались и трепетали, как флаги. Семицветные струны сияния тянулись вниз и вибрировали. И в этих струнах, приветствуя прибывших вакуум-астронавтов, звенели ветры земных просторов, гремели водопады горных рек, шелестела листва прохладных лесов.

Полотнища северного сияния свернулись и пожухли. Из-за горизонта выплывало, гася звезды, зеленое кварковое солнце. Зазвучала мелодия рассвета — нежная, как прикосновение проснувшегося ветерка, тихая, как шорох падающей росы…

Дворец-фантоматории выполнил свою программу. Его купол сомкнулся. Все встали и аплодировали, довольные сказочной лекцией-путешествием, этим удивительным фантоматическим представлением, в том числе и заключительной частью — звездносимфонической поэмой. Какая-то женщина в соседнем ряду узнала Таню. Она протянула в нашу сторону руки и крикнула:

— Автору музыкальной поэмы!

Новый обвал аплодисментов. Таня, притихшая и растерянная, дергала меня за рукав и шептала, не поднимая ресниц:

— Уйдем отсюда… Скорее!




…Это было вчера. А сегодня я должен огорчить Таню — я скоро улетаю. Расстанемся, надеюсь, на очень короткое время. Месяца через три эскадра вакуумкораблей, пронизав черный нуль-континуум, уйдет за грань нашего мира, в зазвездные сферы.

Зазвездные сферы… Пронизав черный вакуумный океан, наша эскадра из двадцати боевых вакуумкораблей очутилась в минус-континууме, в спиральной Галактике, удивительно похожей на нашу.

Обитателей планеты Аир — точно таких же людей, как и мы, — я впервые увидел на их гигантском космодроме. Здесь встретились мы и с таисянами — уже знакомыми мне порхающими жителями планеты Тайса. Их боевой флот готовился к старту на другом конце космодрома. Мы не стали ждать, когда прибудут звездолеты отдаленных цивилизаций. Корабли трех планет и без того обладали мощными средствами нападения и защиты.

Расстояние до пиратской планеты Харды — двадцать световых лет — объединенный флот преодолел в два гиперскачка. Это напомнило мне поход старинных подводных лодок: погружение в Великое Ничто и скачок в десять светолет, затем всплытие на звездную поверхность для ориентировки и новое погружение с очередным прыжком. Каких-нибудь двадцать часов, и мы у цели — вблизи системы, похожей на Солнечную.

Харда встретила сотнями и тысячами самовзрывающихся снарядов, выскочивших, очевидно, из необъятных информационных кладовых пустыни. Но эти беспилотные космические аппараты легко истреблялись лазерными лучами и отгонялись защитными полями.

Тогда Харда силовыми щупальцами захватила ближнюю планету своей системы. Превратив ее огромную массу в энергию, Диктатор-Сатана нанес по нашим кораблям мощный испепеляющий удар. Но мы были готовы и к этому. Корабли быстро погрузились, почти нырнули в глубину вакуумного бассейна, выставив на звездной поверхности крохотные наблюдательные зонды — своего рода перископы.

Внезапное исчезновение эскадры, видимо, озадачило Диктатора. Пока в его суперэлектронном мозгу происходили какие-то «мыслительные» операции, ищущие оптимальные решения, мы вновь всплыли на поверхность. При этом один земной крейсер по неосторожности очутился слишком близко к защитной сфере. Легко, словно играючи, Сатана схватил крейсер силовой лапой-протуберанцем и втянул внутрь сферы. Мы увидели яркую вспышку. Очевидно, один из членов экипажа сумел во время нападения солдат взорвать корабль.

Однако решительных действий суперэлектронный Диктатор предпринять не успел. Вокруг его силовой сферы мы натянули свою — энергетически мощную изолирующую сферу. Колоссальная энергия для ее поддержания поступала от ближайшей одинокой звезды по заранее проделанному нами вакуумканалу. Сатана был блокирован прочно и надолго.

На этом помощь землян закончилась. Жители планеты Аир, отработав технику рейдов во времени, сами смогут незаметно проникнуть в прошлое Харды, еще до эпохи Генератора. Там они внесут в общество такие изменения, при которых история планеты пойдет по другому пути. Парализованный и заблокированный Сатана будет безболезненно вычеркнут из реальности.

Земная эскадра еще немало дней гостила на планете Аир. Затем начался обратный путь домой. Наши вакуумкорабли перевалили через нуль-континуум на другой полюс мироздания, в свою звездную Вселенную.




ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Поющие луга


(Вместо эпилога)


С высоты десятого этажа смотрю на холмистые поля и леса, на синеющие вдали пологие Уральские горы и не перестаю удивляться контрастам последних двух лет моей жизни. Кажется, только вчера я был в пустыне и видел мертвецов, выскакивающих из песчаных информационных хранилищ. А сейчас сижу на убитой зеленью веранде трехсотэтажного дома-города. Сужающийся кверху и похожий на гигантскую елку, город-сад медленно вращался, равномерно подставляя солнцу свои бока.

Та сторона города, где находится наша квартира, незаметно поворачивалась к югу. Солнечные лучи, проткнув подрагивающую листву, упали на стол и рисовали меняющиеся причудливые узоры. Шмель, чудом залетевший с полей на десятый этаж и дремотным гулом нарушивший тишину, уселся на невзрачный цветок. Раскачав его, опять загудел и тяжело переплыл на соседний цветок. Снова тишина… И не верится, что совсем недавно надсадно выли корабельные сирены, кроваво вспыхивали аварийные лампочки: наш обратный переход не был таким уж гладким. Погиб еще один вакуумкорабль, утонул в неизмеримых пучинах нуль-континуума. Вероятно, у него погасло поле хронозащиты. Корабль, как скорлупку, подхватили вакуум-изотропные, разнонаправленные потоки времени и занесли в прошлое. В очень далекое прошлое. Быть может, в пору огненно клокочущей юности Вселенной.

Земля торжественно встречала эскадру, хотя мы принесли не только радость успеха, но и горечь потерь. Наша экспедиция — заметная веха в истории космических цивилизаций обоих полюсов мироздания.

Миллиарды жителей Земли, Луны, Венеры и Марса видели на экранах, как наша эскадра, погасив фотонные двигатели, медленно опускалась на гравитационных платформах. На Камчатском космодроме находились только семьи астронавтов.

Ориона встретили Инга и шестилетняя Настя с неизменным букетом в руках. Увидев цветы, «варварски» сорванные на примыкающих к космодрому полях, Орион только крякнул, поморщился, но ничего не сказал.

Таня приникла головой к моему плечу. Потом, протянув руку, облегченно вздохнула:

— Ну, здравствуй, Странник! Звездный Скиталец!

А вечером она пригласила в Антарктиду наших общих друзей — гиперастронавтов. Гостей набралось около полусотни. Они кое-как разместились на берегу небольшого пруда. На противоположном берегу, метрах в пятнадцати от нас, склонились над водой Танины инопланетные питомцы. Кварковое солнце угасало, и в таинственных полярных сумерках светящиеся цветы переливались, окрашивая водную гладь колыхающимся семицветьем радуги. Зрелище великолепное! Но то, что мы услышали, превзошло все ожидания.

Гибкие пальцы Тани забегали по клавишам аппарата, излучающего радиоволны. Многокрасочная пульсация непривычно огромных цветов, вначале хаотичная, приобрела стройность и ритм. А в затрепетавших лепестках зазвучали тихие рассветы, шорохи трав, гул сумеречных лесов. Загрохотали морские бури, и, словно на невидимых крыльях мелодии, мы унеслись в космос. Мы слышали то волнующие, как ветер, земные легенды, то шелест иных планет, летящих в звездных пространствах…

А цветы полыхали, бросая на лица слушателей багровые, синие, зеленые отсветы.

Счастливая Таня принимала поздравления и благодарности за столь яркое и необычное светомузыкальное представление. Даже Орион, настроенный вначале весьма иронически, удивленно хмыкнул и снисходительно потрепал сестру по плечу:

— Молодец! Твои лягушки не подвели.

…Не заметил, как прошло два часа. Пирамидальный город-сад повернулся на 180 градусов, и веранда опять в тени. На севере, в тридцати километрах отсюда, в лучах заходящего солнца четко выступали очертания огромной голубой тарелки. Это новый город, чудо гравитационной техники. Он парил в воздухе над излучиной Камы и походил издали скорее не на тарелку, а на циклопических размеров цветок. Чуть наклоненный к югу, цветок медленно вращался и, подобно подсолнечнику, сопровождал наше светило, раскрывая навстречу лучам свои гигантские лепестки-сектора.

И снова вспомнилась Таня, ее увлеченность цветами и музыкой. На другой день после светомузыкального вечера в Антарктиде мы поселились в пирамидальном доме. В тот же день, вот на этой веранде, Таня делилась со мной своей мечтой.

— Природа допустила небольшой просчет, — говорила она. — В лесу поют птицы, звенят сосны, шумит листва. Выйдешь в поле — цветы… Они приятно пахнут, ласкают глаз. Но почему молчат? Они должны звучать, как музыка, петь, как птицы! Что нужно, чтобы исправить оплошность природы? Небольшое вмешательство в генетическую основу…

Таня рассказала о своей будущей работе, в которой найдут применение обе ее профессии — биолога и композитора. «Поющие луга» — так я тут же назвал ее проект, фантастически трудный по исполнению. И вспомнил подходящие к ее замыслу стихи поэта XIX века:
		Колокольчики мои,



		Цветики степные!



		Что глядите на меня,



		Темно-голубые?







		И о чем звените вы,



		В день веселый мая,



		Средь некошеной травы



		Головой качая?








— Какие хорошие стихи! — обрадовалась Таня. — Вот видишь, поэты давно мечтали о поющих степях. Вернее, они воспринимали их поющими. Колокольчики!.. Они должны у меня именно звенеть, тихо и нежно. Чуть громче, на манер пастушеской свирели, будут звучать полевые лютики. А ромашкам и василькам отведу роль первых скрипок. Мои питомцы в Антарктиде — не то… Это почти биороботы. А наши дорогие с детства полевые цветы останутся у меня такими же живыми. И откликаться они будут не на грубые радиоволны, а на биоизлучение человека!

Мне понравилось, что Танины луга будут жить словно в едином ритме с человеком, с его думами и настроениями. Отзываться на биоизлучение человека! Эти слова подсказали мне замысел фантастической картины, которую я вскоре начал писать. Картина под названием «Поющие луга» должна стать у меня своего рода картиной-метафорой, картиной-символом. Один вариант готов, стоит сейчас на веранде передо мной. Многое хочется вместить в картину: и просторы степей, в которых то печет солнце, то гуляют дожди и грозы; и бесшумный скользящий поезд; и парящий вдали на горизонте город. Фантастический, еще никем невиданный сиреневый аэрогород, этакий медленно вращающийся шар-глобус, плавающий на гравитационных волнах. На переднем плане — люди: гиперастронавт, только что вернувшийся на Землю, и его подруга. Они идут по тропинке среди пахучего степного разнотравья. Медуницы и ромашки, яркие лютики и трогательные васильки — все цветы вблизи людей вздрогнули лепестками, отозвавшись на биоизлучение. Они чутко уловили их настроение и встретили никем и никогда неслыханной мелодией. Лица двоих изумлены и радостны, их мысли и чувства сливаются в едином звучании с природой…

…Зашуршали под ветром листья, и на моем столе заплясали солнечные блики — веранда вновь на южной стороне. Сзади послышались легкие шаги — пришла Таня. «Жаворонок», — с нежностью подумал я, когда на моих плечах зашевелились ее длинные гибкие пальцы.

— Заканчиваешь свои воспоминания?

— Да. Есть кое-что и о тебе.

Таня ушла в небольшой зал с высоким, акустически выверенным полусферическим потолком и села за электронный музыкальный аппарат, сочетающий достоинства многих старинных инструментов — рояля, скрипки, органа, арфы. Зал рядом с верандой, и я хорошо слышал, как Таня импровизировала. Под ее удивительными пальцами расцветала сказка, где солнечные дали открывались одна за другой.

На западе, за лесистыми увалами, заполыхал костер вечерней зари. Я смотрел на колышащееся марево и думал о том, каким странным сиянием, предзакатным блеском озарилась моя жизнь, прежде полная тревог и опасностей. Теперь, казалось бы, можно отдыхать, тихо грезить и писать фантастические картины о поющих лугах. Но я еще не стар. Я — астронавт и пока еще не думаю о Земле, как об уютной гавани, где можно осесть навсегда. Скоро в другой рукав нашей Галактики уйдет новый отряд вакуумкораблей. Именно там находится загадочная Глория. По отрывочным сведениям наших космических братьев и соседей, на Глории в давние времена развивалась цивилизация технологического типа. Сейчас планета лишилась биосферы. Она покрылась металлическим панцирем, ощетинилась лесом антенн и огромных вибрирующих усиков, которые стреляют аннигиляционными разрядами по всякому приблизившемуся кораблю. Там произошел, очевидно, технологический коллапс. Жители планеты по неосторожности попали в ими же сделанный капкан. От них не осталось, быть может, даже информационного следа. И нельзя сказать, что на Глории, как и на «потусторонней» Харде, виной всему был несправедливый общественный строй. Здесь решающую роль сыграли другие факторы.

Может быть, гедонизм? В Совете Астронавтики я высказал предположение, что Глорию населяла изнеженная гуманоидная раса, передавшая технике заботу о себе и всякий труд, в том числе духовный. Рассуждения Незнакомки из Вечной гармонии о технологической эволюции, обретающей самостоятельность, не лишены основания. Непомерно разросшаяся техносфера на гедонистической планете Глории стала нянькой бездумно наслаждающихся жизнью разумных существ, спрятавшихся в электронных или иных уютах от природы, духовных поисков и труда. Потом техносфера, вытесняя биосферу, обрела полную самостоятельность, «поумнела» и в конце концов решила, что гуманоиды — тупиковый вариант эволюции, который следует упразднить.

Одна из задач новой экспедиции — проверка моей гипотезы.

…Закатный костер на западе погас, дотлевали его последние тускнеющие угли. В темном небе рассыпался светящийся пепел — легионы далеких солнц. Мыслью, воображением я уже там, в распахнувшейся звездной тиши, в которую вплетаются еле слышные задумчивые звуки, извлекаемые Таниными пальцами. Думаю, что разлука с Таней будет не слишком долгой.

Вакуумэскадра совершит переход к отдаленному витку Галактики в считанные месяцы, минуя релятивистские эффекты со временем. Не пройдет и года, как корабли выплывут из черных глубин вакуумного океана на свет, на волнующуюся звездную поверхность. Вынырнут вблизи Солнечной системы. И я увижу издали нашу Землю… Не информационную глобальную пустыню, а зеленую планету в синем плаще океанов, где нас будут ждать аква- и аэрогорода, прохладные леса и поющие луга.


notes



Примечания





1


Слова академика Г. И. Наана. (Прим. автора).