Как женить маркиза
Сара Блейн








Гидеон Рошель, маркиз де Вир, решил, что нашел неплохую возможность поправить свои дела, играя роль «бандита-джентльмена»... однако очень скоро столкнулся с жесточайшей конкуренцией со стороны леди Констанс, дочери своего злейшего врага, которая выдавала себя за «юношу-разбойника».

Дуэль все расставила по местам – и теперь Констанс в плену у жаждущего мести Гидеона.

Что он предпримет?

Убьет прелестную разбойницу? Отдаст в руки правосудия?

Или его месть будет отнюдь не жестокой, а полной страсти и нежности?






Сара Блейн

Как женить маркиза


Майку и Арни Холдерам с благодарностью и наилучшими пожеланиями.

Особая благодарность Кэтрин, моей дочери и горячо любимому другу, без чьей помощи я не смогла бы закончить этот манускрипт.






Пролог


Многовековая история Англии знает столько разбойников, контрабандистов и воров, что без мистера Ройса Уилмета из городка Уэлс, затеявшего похитить мисс Летицию Чадмор, дочь набоба из Ост-Индии, вполне можно было бы обойтись. И действительно, красочные подвиги, например, Джона Нэвисона – Никса, известного разбойника времен Карла II, вошли в историю. Про Никса говорили, что он ради того, чтобы обеспечить себе алиби, проскакал от Гейдс-Хилла до Йорка, то есть преодолел расстояние в сто девяносто миль, всего за пятнадцать часов. И был еще, разумеется, Дик Терпин, браконьер и контрабандист, объединившийся с печально знаменитым Томом Кингом, грабивший вместе с ним кареты на дорогах и потом благородно пристреливший своего компаньона, дабы тот не попал живым в руки властей. Сам Терпин был схвачен некоторое время спустя за конокрадство и окончил свои дни на виселице в 1739 году. Самым примечательным из всех был, пожалуй, Джек Шепард, который мало того, что сам хвастал тем, что грабил подряд всех, имевших несчастье попасться ему на пути, но также заслужил сомнительную славу, сбежав из ньюгейтской тюрьмы, и не один раз, а дважды. Если с первым побегом ему помогла сообщница, Бесс Эджвортская, то второй он осуществил в одиночку, хотя был прикован цепями к полу своей камеры. Несомненно, он достиг бы и большей славы на избранном им преступном поприще, если бы не имел глупость заявиться после побега в свой старый притон на Друри-лейн. Там он, вдрызг пьяный, был вновь схвачен и без лишних проволочек повешен в Тайберне 16 ноября 1724 года, совсем незадолго до своего двадцать второго дня рождения. Однако последний отпрыск этого пышного разбойничьего древа обещал затмить предшественников – хоть одной своей беспримерной наглостью, не говоря уже об оригинальном modus operandi.

Что же до мистера Ройса Уилмета, то, возможно, лишь по воле слепого случая – а вовсе не из-за происков черта, как о том много и с удовольствием потом толковали некоторые, – ему вздумалось выбрать именно ту дорогу из городка Уэлс в роковую ночь похищения. Уж верно, мистер Ройс Уилмет – уговаривая доверчивую мисс Чадмор выйти к нему на тайное свидание при луне и потом бесцеремонно забрасывая ее, как тюк, в свою легкую двуколку – меньше всего думал о том, что на перекрестке в миле от города путь ему преградит зловещий всадник в маске, одетый во все черное, верхом на вороном жеребце. Сама мисс Чадмор впоследствии утверждала, что мистер Уилмет так редко смотрел вперед и так мало беспокоился, не ждет ли его разбойничья засада, оттого, что слишком тревожился, не нагоняет ли его кто сзади, – и не без оснований. Ведь у мисс Чадмор был не только обожавший ее отец, но и нежно любившие ее четверо братьев. Словом, мистер Уилмет, которого появление зловещего всадника застало врасплох, ничего не оставалось, как остановить свой экипаж, разумеется, по приказанию.

– Забирай кошелек, воровское отродье, и будь проклят! – прорычал мистер Уилмет и швырнул вышеупомянутый предмет прямо в лицо разбойнику.

Левая рука злодея в маске взметнулась и ловко поймала кошель.

– Душа моя давно запродана дьяволу, какие могут быть сомнения, – заметил бандит и заставил своего коня приблизиться к экипажу. – Однако пристало ли вам так выражаться в присутствии вашей дамы?

– Я вовсе не его дама! – воскликнула мисс Чадмор, всем своим видом выказывая неподдельное отвращение. – Мистер Уилмет увез меня против моей воли.

– Ах ты, дрянь двуличная! – огрызнулся Уилмет, на лице которого появилось в высшей степени неприятное выражение. – Попридержи язык, если тебе жизнь дорога!

– Довольно! – прогремел голос бандита. Уилмет замер, и лицо его стало пепельно-серым, так как перед лицом этим появилось дуло пистолета, направленное ему прямо между глаз. – Я же предупредил, что следует выбирать слова в присутствии дамы. Впрочем, ясно, что вы не стоите того, чтобы учить вас хорошим манерам, как прикажете поступить с ним, мисс? – продолжал незнакомец в маске, обращаясь уже к мисс Чадмор. – Одно ваше слово, и я без лишних проволочек разделаюсь с ним.

– Ах нет, не надо! Как бы я ни презирала этого человека, а все же мне не хотелось бы, чтобы его... его смерть была на моей совести, – ответила мисс Чадмор, задыхаясь и прижимая ручку к шее, на которой сверкало великолепное колье из бриллиантов и рубинов. – Мистер Джонас Чадмор, мой отец, щедро вознаградит вас, если вы просто отвезете меня домой, сэр.

– Так тому и быть, – заявил человек в черном и заставил своего жеребца приблизиться к двуколке вплотную. – Ваше желание для меня закон, естественно.

– Чтоб тебе в аду гореть! – крикнул неудачливый похититель, с налившимся кровью лицом беспомощно наблюдая, как проклятый разбойник поднимает девицу, которая должна была обеспечить ему, Уилмету, безбедную жизнь, и усаживает ее на коня перед собой.

– Очень может быть, – отозвался бандит хладнокровно. – Вы, однако, наверняка окажетесь в пекле еще раньше меня. Советую вам не возвращаться в Уэлс. Если вы осмелитесь хотя бы заговорить с этой молодой леди еще раз, я вас отыщу. И можете быть уверены, что я не стану проявлять подобного милосердия во второй раз.

Уилмет посмотрел на бандита, увидел, как его глаза сверкнули в прорезях маски, и побледнел еще больше.

– Вот и хорошо, – сказал бандит и пальнул в воздух. Лошадь Уилмета в ужасе рванулась вперед, с бешеной скоростью унося его прочь – не только от собственного кошелька, но и от несостоявшейся богатой невесты.

А вот мисс Летиция Чадмор, уютно устроившаяся в объятиях разбойника, не испытывала, как ни странно, ни малейшего страха и вовсе не думала, что попала из огня да в полымя. Напротив, она прекрасно себя чувствовала. И ни разу за все время, пока они скакали к дому в Уэлсе, в котором не так давно поселился ее отец, не пришла ей в голову мысль, что напрасно она доверилась незнакомцу. Ей было покойно и приятно ощущать, что держат ее крепкие руки и что щека ее прижимается к мускулистой мужской груди. И вообще это было самое роскошное, самое романтическое приключение, какое только может выпасть надолго девушки! И когда ее спаситель остановил наконец своего коня у задних ворот ее дома, Летиции даже подумалось, что ночная прогулка в объятиях Лунного Капитана, как она его мысленно называла, могла бы продолжаться и подольше.

Впоследствии она рассказывала сгоравшим от любопытства подружкам, что у нее положительно сердце затрепетало, когда разбойник, помогая ей слезть с лошади, обеими руками обхватил ее за талию. Право же, было что-то завораживающее в такой громадной физической силе – он снял ее с седла и опустил на землю так легко, будто она была ребенком. И всякий раз потом, рассказывая эту историю, она добавляла с мечтательным выражением на прекрасном лице, что очень странное чувство – будто она оказалась в каком-то заколдованном месте, где все было серебряным от лунного сияния, снизошло на ее душу, когда она взяла его под руку и он повел ее сквозь кованые ворота и дальше, в розовый сад, и подвел к стеклянным дверям террасы, из которых она и выскользнула украдкой всего пару часов назад.

– Теперь вы в безопасности, дитя, – заметил ее спаситель, остановившись в тени шпалеры, увитой цветущими розами. – Полагаю, впредь вы будете осмотрительнее и не попадетесь больше в сети коварного авантюриста. Потому как в следующий раз вам, может, и не удастся ускользнуть невредимой.

– Уверяю вас, что для меня это послужит уроком, – ответила мисс Чадмор. Сердце у нее в груди бешено заколотилось, едва она взглянула в глаза, которые околдовали ее. – Но я в долгу перед вами за вашу доблесть, сэр. Мой отец будет счастлив достойно вознаградить вас за то, что вы спасли его единственную дочь от позора и участи горше смерти. Как мы сможем найти вас?

– Никак, – ответил Капитан. Рука его нырнула куда-то за ухо мисс Чадмор и тут же вынырнула с дивной красной розой, появившейся ниоткуда. – Да и ни к чему это, – добавил он, подавая розу изумленной красавице. – Вы можете быть уверены, что я уже довольно вознагражден. – И, склонившись над ее рукой в изящном поклоне, он поцеловал ее пальцы. – Позвольте мне проститься с вами, мисс Чадмор. Ступайте в дом, пока вас не хватились.

И прежде чем мисс Чадмор успела что-либо возразить на это, таинственный разбойник развернулся и исчез в ночи.

Раздался стук копыт и тоже через секунду стих, так что мисс Чадмор осталась наедине с темнотой и тишиной ночи, в которой растворился ее Лунный Капитан. Она поднесла подаренный цветок к носу и вдохнула нежный аромат, а затем вошла в дом.

Только когда она добралась до своей комнаты и подошла к зеркалу в позолоченной раме, она поняла, что колье из бриллиантов с рубинами исчезло с ее шеи.

– Вот ловкий дьявол! – воскликнула она, поняв, в чем дело, и ее прелестное лицо осветилось улыбкой. А ведь она ничего не почувствовала, когда он расстегивал застежку колье и снимал украшение с ее шеи! Прижав розу к груди, она весело закружилась по спальне, а потом с радостным смехом бросилась на кровать. Никогда еще у нее не было такого восхитительного приключения! Она расскажет его во всех подробностях своей закадычной подружке, мисс Мэри Инглторп.

Но первым делом, строго напомнила она себе, следует все рассказать маме и папе. Нельзя допустить, чтобы ее галантного Лунного Капитана обвинили в присвоении колье. Тем более что колье вполне можно было считать заслуженной наградой за то, что он спас ее от посягательств бессовестного охотника за приданым.

И с тех пор пошло-поехало: слава разбойника «во всем черном» росла с каждым днем. Не прошло и нескольких недель, как уже немало молодых, романтически настроенных светских дам разделяли чувства мисс Чадмор. В конце концов, одна-две безделушки – не такая уж высокая цена за радость быть ограбленной разбойником, который в такой моде и кажется еще привлекательнее из-за ореола окружающей его тайны. Все сходились на том, что у разбойника этого были манеры прирожденного дворянина, он был очарователен и обаятелен, хотя и в своем злодейском роде, и неизменно относился к своим жертвам с почтительностью, которую дамы находили неотразимой. Привычка одеваться всегда во все черное, равно как и обычай всегда оставлять на память о себе одну дивную розу, заставила заговорить о нем и в свете, вплоть до самых модных лондонских гостиных. Его называли Черная Роза, и все только тем и были заняты, что гадали, кто он на самом деле.

А потому неудивительно, что когда карету, в которой леди Констанс Лэндфорд ехала из городка Уэлс в свое поместье в окрестностях Бриджуотера, остановил на дороге разбойник, она посмотрела прямо ему в глаза без всякого страха – глаза эти необыкновенного синего цвета оказались, несомненно, знакомы ей. Ведь это были глаза маркиза де Вира, заклятого врага ее отца!

Сердце у Констанс так и подпрыгнуло в груди. Впрочем, она была не слишком близко знакома с маркизом – да и вблизи-то его прежде видела только однажды, – зато очень хорошо помнила о том, что меж отцами их была вражда. Честно говоря, она и сама считала, что отец поступил не самым похвальным образом, когда предъявил к оплате долговые расписки покойного маркиза чуть ли не через несколько дней после его смерти. Стоило ли тревожить убитого горем сына ради взыскания карточного долга, тем более что в уплату этого долга молодому человеку, кажется, пришлось отдать большую часть своего наследства.

– Как вы посмели остановить мою карету, сэр! – воскликнула Констанс, решив, сама не зная почему, не подавать виду, что узнала маркиза. – Разве пристало джентльмену поступать так?

– Разумеется, нет, и потому мне придется умолять вас о прощении, миледи, – отозвался разбойник. Без сомнения, он тоже узнал ее, хитрый дьявол! Очень может быть, что для него ограбить дочь графа Блейдсдейла – это особое удовольствие. – Обещаю отнять у вас не больше времени, чем вам потребуется, чтобы передать мне кошелек и брошь.

Констанс, которая до сего момента едва ли не наслаждалась этим неожиданным приключением, при последних словах испуганно вскрикнула:

– Брошь я не отдам – это единственное, что осталось мне на память о матери. Она передала мне это украшение незадолго до смерти.

– А теперь вы передадите эту брошь мне, чтобы у меня осталось что-то на память о вас, – ответил разбойник с неприятной улыбкой. Он посмел не поверить ей, негодяй, думала Констанс, изумляясь про себя, как это прежние жертвы такого подлеца могли счесть его галантным.

– Вы и так неплохо меня запомните, как особу, отказавшуюся выполнить ваш приказ, сэр, – парировала Констанс, недобро сверкнув глазами. – Вы можете забрать мой кошелек, если желаете, но брошь моей матери вы не получите.

– Что ж, джентльмену не пристало пререкаться с дамой, – заявил этот дьявол. Сунул пистолет за пояс и ловко соскочил с коня. – Но если я не получу брошь, то придется взять что-то другое.

У Констанс перехватило дыхание, когда негодяй рывком распахнул дверцу кареты. Все происходило совсем не так, как в рассказах о Черной Розе, живо обсуждавшихся в модных гостиных. Впрочем, следует учесть, что этот разбойник не имеет никаких оснований проявлять особое великодушие к тем, кто связан с домом Лэндфордов.

– Прошу прощения? – пролепетала Констанс, смущенная тем, что сердце ее забилось с удвоенной силой, когда этот гибкий и высокий мужчина оказался так близко. Неудивительно, что прочие жертвы ограблений так и млели от него!

Констанс Лэндфорд, однако, была скроена по иной мерке. Нет, она скорее умрет, чем позволит этому наглому маркизу догадаться, что он сумел смутить ее чувства.

Но только она успела принять это решение, как сильные руки обхватили ее за талию, подняли и вынули из кареты.

– Как вы смеете прикасаться ко мне! – воскликнула Констанс, едва ноги ее коснулись земли. Она уже собралась заявить наглецу, что он не джентльмен и что если он не отпустит ее немедленно, то она без колебаний всем расскажет, кто такой на самом деле этот таинственный разбойник Черная Роза.

Несомненно, она так бы и поступила, если бы негодяй не запечатал ее рот поцелуем.

Это был на удивление нежный поцелуй. Хотя он и был похищен с ее уст, но не был при том ни посягательством на ее невинность, ни оскорблением ее женской чести. И все же она никак не ожидала, что сладостная боль пронзит ее грудь и распространится по всему телу, да так, что колени подогнутся.

Когда он оторвался от ее губ, она, ошеломленная и изумленная, способна была только сожалеть, что этот поцелуй продолжался так недолго. Она мечтательно вздохнула, открыла глаза и обнаружила, что Черная Роза смотрит на нее пристально и с каким-то странным, напряженным вниманием.

– Вы поцеловали меня, – сказала она, почему-то решив, что следует сообщить ему об этом более чем очевидном факте.

Наградой за это нелепое замечание была легчайшая из улыбок, от которой стальной блеск его глаз сразу перестал казаться страшным.

– Так-то лучше, – сказал он и легонько коснулся кончика ее носа указательным пальцем. – А теперь – домой. – Он поднял ее, и в следующее мгновение она уже сидела в своей карете.

– Постойте! – воскликнула Констанс. Но он уже захлопнул дверцу, повернулся к своему вороному и одним легким движением вскочил в седло.

– Вы можете оставить себе и вашу брошь, и кошелек. – Сжимая коленями бока жеребца, повеса склонился к окну кареты и протянул ей дивную красную розу. – А это примите с моими наилучшими пожеланиями, enfant.

Он так и сказал «анфан» – «дитя».

В глазах Констанс запрыгал смех.

– Вы, сэр, ужасный повеса, – объявила она, принимая из его рук цветок. – Но это еще не конец, уж поверьте мне. Мы с вами еще встретимся.

– Думаю, лучше не стоит, миледи, – ответил Черная Роза и коснулся полей своей шляпы в знак прощания. – Вы красивая женщина. В следующий раз я могу и не удержаться от искушения. Езжай домой, enfant, и не оглядывайся назад. – И, вытащив пистолет из-за пояса, крикнул кучеру: – Давай погоняй, пока я не передумал.

Кучер с готовностью взмахнул хлыстом, и лошади рванули вперед. Констанс отбросило на спинку сиденья, и она крепче сжала в кулаке красную розу, колючки, которой были предусмотрительно срезаны. Когда она смогла наконец выглянуть в окно и посмотреть назад, Черной Розы на дороге уже не было.




Глава 1


Было тринадцатое февраля, очень важная дата для тех, кто собрался в этот праздничный вечер в гостиной королевы. Такое собрание само по себе было примечательным, и не только из-за обилия сиятельных особ – здесь были один герцог, один маркиз, два графа и один только что назначенный контр-адмирал, – но также и потому, что никогда прежде они не собирались в гостиной королевы. Но ведь и герцог Албемарл никогда прежде не оказывался на пороге смерти, как случилось этой осенью. Впрочем, его светлость посрамил костлявую, да еще так вовремя, что смог отпраздновать свой восемьдесят второй день рождения, являя миру убедительное доказательство крепости своего здоровья. Ради этого-то славного события вся семья и съехалась в замок Албемарл на юге Девоншира.

Без сомнения, уже то было знаменательно, что единственный оставшийся в живых сын герцога и все шесть его внуков оказались одновременно в Албемарле. А учитывая, что все четыре правнука, один из которых только-только явился в этот мир, тоже были здесь (вернее, в детской вместе со своими няньками), это сборище поистине следовало считать грандиозным событием.

Гидеон Рошель, прославленный маркиз де Вир и наследник герцога, смотрел, однако, на это обстоятельство с изрядной долей иронии. Не то чтобы он не разделял общей радости по поводу того, что его дед-герцог, достигший столь преклонных лет и еще недавно бывший на пороге смерти, пребывал сейчас в добром здравии, – нет, этому он радовался вместе со всеми. Вир в свои тридцать лет вовсе не торопился наследовать герцогский титул и уж тем более не желал деду смерти. Хотя, как о том не уставали твердить сестры Вира, он всегда старался скрыть свои чувства за маской светского равнодушия и не прилагал решительно никаких усилий к тому, чтобы Албемарл не оставил его своими милостями, он очень высоко ценил своего деда-герцога.

Итак, отнюдь не потому маркиз пребывал в столь циничном настроении. И не из-за трогательного зрелища, которое представляли собой его сестры и их благородные супруги, наслаждающиеся семейным счастьем. Никто не радовался больше Вира, когда его старшая сестра Эльфрида наконец подарила своему дорогому Шилдсу сына и наследника, – это событие открылось ей в видении, задолго до того, как они поженились, – или когда она через год после этого радостного события родила еще одного мальчика. Младшая сестра Вира, Вайолет, не желая отставать, также произвела на свет сына, который должен был продолжить дело отца – ведь отец его, прежде чем стать графом Блэкторном, был капитаном Тревором Дэйном, служил в королевском военном флоте и прославился в бесчисленных морских сражениях. А теперь Вайолет родила еще и девочку, которая уже в трехмесячном возрасте обещала стать такой же красавицей, как ее мать.

Вир, высоко ценивший своих зятьев, не мог не радоваться их семейному счастью. Но, будучи Виром, он не мог не сознавать, какая бездна отделяет их жизнь от его жизни, которую никак нельзя было назвать примерной. Более того, он знал, что и Албемарл понимает это. Вот чего он не знал – так это насколько полно старый герцог осведомлен о последнем падении своего наследника в бездну порока.

Вот черт! Похоже, такая у него судьба – все время навлекать на себя неудовольствие деда. Вир вовсе этим не гордился. Напротив, своим циничным умом он прекрасно понимал, что не сумел стать достойным отца, Джеймса Рошеля, который должен был быть для него примером. Хуже того, он знал, что его мать, нежная, мягкосердечная женщина, была бы страшно разочарована, узнай она, как живет сын. Может быть, если бы некая таинственная тень не осеняла обстоятельства трагической гибели покойных маркиза и маркизы де Вир, Гидеон сумел бы найти в себе силы противостоять темным порывам, толкавшим его к бесшабашным и безответственным поступкам. Может быть, если бы червь сомнения не точил его душу, он не стал бы искать успокоения в пучине всевозможных пороков.

Может быть, подумал он насмешливо. А может, это ничего не изменило бы. Слишком реалистично он смотрел на вещи, чтобы обманываться: нет, он все же получает некое извращенное удовольствие оттого, что в семье считается паршивой овцой. Он имел репутацию в высшей степени опасного человека и знал, как никто другой, что дурная слава была им заслужена. Более того, он мог представить, как низко способен еще пасть.

Он давно уже понял, что невоздержанный образ жизни до добра не доведет, но испытывал при этом нездоровое любопытство: ему было интересно, как далеко заведет его болезненная страсть к темным сторонам жизни, прежде чем он падет жертвой этой своей страсти, так как к иному концу его нынешняя жизнь привести не могла.

Но какое это имело значение? Была только одна цель, достичь которой было необходимо, в остальном же его существование не имело ни цены, ни цели. Если Гидеон Рошель падет жертвой собственной невоздержанности, то его дядя, сэр Ричард, унаследует титул. Сэр Ричард Рошель был известен как человек мужественный и честный. Он был куда более достоин герцогского титула, чем распущенный наследник, А если и контр-адмирал погибнет, то его сын Валентин подхватит знамя. Мальчику было пятнадцать, но он уже прослужил два года гардемарином на военном корабле и казался гораздо старше своих лет. Нет сомнений, что он вырастет достойным человеком, таким наследником герцог сможет гордиться.

Что до самого Вира, то он прекрасно понимал всю шаткость своего нынешнего положения. Албемарл давно оставил надежду, что единственный отпрыск его обожаемого старшего сына когда-нибудь исправится, в этом сомнений не было. Как, впрочем, и в том, что торжества в честь дня рождения герцога так или иначе обернутся какой-нибудь неприятностью для него, Вира. Слишком хорошо он знал своего деда, чтобы понять, что многочисленные примеры семейного счастья, которые старик видит сейчас вокруг себя, обязательно выведут его из привычного состояния отрешенности от мирских дел и внимание старого Албемарла обратится на единственную ложку дегтя в бочке меда его нынешнего благополучия.

И все равно Виру стало жутковато, когда он заметил, что его сверлит холодный, невыразительный взгляд герцога, сидевшего в другом конце зала, между дочерьми сэра Ричарда и Роанны Рошель – прекрасной тоненькой светловолосой Александрой, которая в свои семнадцать была точной копией матери, и хорошенькой черноволосой Хлоей, которая выглядела старше своих тринадцати.

– Собственно говоря, – заметил между тем герцог в ответ на какое-то замечание Вайолет о недавней речи, с которой ее благоверный Тревор выступил в палате лордов, – все последние четыре года я с большим интересом следил за карьерой Блэкторна. Похоже, граф Блэкторн стал весьма влиятельной фигурой и пользуется заслуженным уважением окружающих. Насколько такое уважение достойнее, чем громкая слава этого баловня дамских гостиных, этого повесы – тоже мне, Черная Роза! Всего-то навсего обычный вор.

– Вор-то он вор, – заметила Роанна Рошель, лениво обмахиваясь складным веером из слоновой кости. – Но отнюдь не обычный. Все отзываются о нем как о человеке редкостной обходительности и безмерного очарования, к тому же он всегда обращается, со своими жертвами с галантностью прирожденного дворянина.

– Полагаю, он и есть прирожденный дворянин, – проворчал герцог, на которого похвалы невестки в адрес таинственного разбойника явно не произвели особого впечатления. – Прирожденный дворянин и отпрыск благородной семьи. Не он первый пошел, по кривой дорожке, несмотря на аристократическое происхождение.

Вир едва не рассмеялся – ведь герцог имел в виду его, паршивую овцу в их собственной семье! Интересно, что бы сказал старик, знай он правду. Да, дурацкая проделка, которую он затеял со скуки, оказалась не только весьма доходным делом, но стала стремительно приобретать все черты романтического фарса. Вир находил очень забавным, что его несколько ходульный персонаж имеет полчища поклонников, того гляди, появятся подражатели! Ну нет, Черная Роза – единственный в своем роде, таковым и останется, и он уж постарается, чтобы старый Албемарл никогда не узнал, кто это на самом деле. Вир, знавший, что все эти мысли невозможно было прочитать на его бесстрастном, как маска, скучающем лице, не сморгнув встретил пристальный взгляд своего деда. Впрочем, этот маленький инцидент не ускользнул от внимания остальных присутствующих.

– Да, он не первый, – подал голос граф Блэкторн, на которого и обратилось сразу же общее внимание. – Наш знаменитый Черная Роза не первый, кого осуждают, не выслушав прежде. Я, сам в глазах света носивший клеймо предателя и государственного изменника, теперь гораздо менее склонен судить человека только на основе домыслов и слухов. Не исключено, что в этом шалопае что-то есть.

– Что-то есть в его карманах и будет еще больше, если он и далее станет опустошать кошельки честных людей, – отрезал Албемарл. – А так, думаю, и произойдет, поскольку имеется множество глупых женщин, грезящих об этом бездельнике, и даже один благоразумный джентльмен, который, несмотря на свое благоразумие, готов отстаивать права хотя бы и черта.

– Право же, ваша Светлость, – заговорила Эльфрида, явно вознамерившаяся смягчить назревающий конфликт, – мне кажется, что вы не совсем справедливы. Как рожденный под знаком Весов, Блэкторн, естественно, испытывает желание отстаивать принципы справедливости. Осмелюсь заметить, что слова его следует понимать в том смысле, что всякий человек имеет право на суд присяжных, а не просто как оправдание беззаконных действий какого-то индивидуума.

– Неужели, – протянул Албемарл, который явно не увидел ничего забавного в том, что его старшая внучка попыталась объяснить неудачное возражение Блэкторна причинами астрологического характера.

– Одно могу сказать, флот приобрел защитника, одновременно и хорошо информированного, и непреклонного в своей решимости улучшить положение простых моряков, – поспешил вмешаться контр-адмирал сэр Ричард Рошель. Контр-адмирал тридцати восьми лет скорее походил на старшего брата Вира, чем на его дядю.

Фамильное сходство, разумеется, говорило само за себя. Оба высокие и худые, как и сам герцог, контр-адмирал и маркиз были широкоплечи и закалены жизнью до той мускулистой сухощавости, которая придает движениям человека гибкую грацию, как у прирожденного атлета. У обоих черные волосы цвета воронова крыла, что было характерно для всех Рошелей, и ярко-голубые глаза. Только у сэра Ричарда глаза были лазурные, как море в ясную погоду, а у Гидеона того завораживающего оттенка, который имеет камень лазурит. И еще: если лицо контр-адмирала, обыкновенно выражавшее суровость, как и пристало лицу человека, много лет командовавшего кораблем, всегда тем не менее готово было осветиться внезапной широкой улыбкой, то надменное лицо маркиза являло собой абсолютно непроницаемую маску, и, если губы его трогала свойственная ему бесконечно нежная улыбка, выражение лица казалось еще более холодным. В данный момент Вир, сидевший развалясь на диване, небрежно облокотившись о спинку, вытянув одну длинную ногу вперед, вид имел самый что ни на есть непроницаемый, и вдруг его дядя Ричард сказал:

– Мы все должны радоваться, что благодаря вмешательству Вира Блэкторн избавился от чертовски серьезных неприятностей, вплоть до безвременной кончины. Может, флот и потерял одного из самых многообещающих капитанов, когда он подал в отставку, но зато приобрел столь необходимого нам своего человека в парламенте.

– Что гораздо важнее, Филипп не лишился отца, – подхватила Вайолет, бросив нежный взгляд на своего одиннадцатилетнего пасынка, который стоял рядом с Блэкторном и казался уменьшенной копией долговязого папаши. – И я не лишилась мужа. И появился на свет наш маленький Гидеон. А теперь еще и крошка Мередит Клэрис.

– Которая уже успела всем продемонстрировать, какой железной волей обладает, – заметил Блэкторн, и темные глаза его весело сверкнули. – Совсем как ее маменька.

– Несомненно, все мы должны радоваться, что умение Вира метко стрелять в данном конкретном случае пошло кому-то на пользу – в отличие от многих других случаев, когда он взводил курок из менее благородных побуждений, – заметил Албемарл язвительно.

– Вы, как всегда, правы, ваша светлость, – согласился Вир и улыбнулся деду своей нежной улыбкой. – То, что я уложил французского шпиона прежде, чем он успел выстрелить в спину Блэкторну, можно рассматривать как единственный светлый луч в моей во всех отношениях темной жизни. Но это знаменательное событие давно ушло в прошлое. Я, право, не понимаю, отчего эту историю нужно извлекать на свет божий по прошествии четырех лет.

– Потому, дорогой мой, любимый мой брат, – сказала Вайолет, значительно глянув на Вира, – что ты слишком склонен забывать, насколько для всех нас важно, что ты есть.

– Тише, милая моя Вайолет, – пробормотал Вир, напустив на себя такую непроницаемость, что с ума можно было сойти. – Ты сильно рискуешь омрачить наше сегодняшнее торжество. По правде говоря, есть я или нет, важно только для моего лакея Гришема, который очень гордится тем, что имеет честь одевать маркиза, да для моего портного, который живет в предвкушении того дня, когда я расплачусь с ним.

– Право же, Гидеон, – заметила Эльфрида, которая никогда не оставляла надежды возвратить Вира на путь истинный, – ты просто невозможен. Сегодня день рождения Албемарла, мы все собрались вместе. Признай же, что нам бы очень тебя не хватало, если бы тебя не было сегодня на этом торжестве.

– Я согласен признать, что сам был бы крайне огорчен, если бы не смог быть сегодня здесь, – ловко вывернулся Вир. – Но гораздо важнее то, что Албемарл сегодня с нами на этом торжестве.

– Верно! Верно! – Граф Шилдс зааплодировал, поднял свой бокал с бренди и поклонился герцогу.

–Долгая лета! – хором грянули присутствующие, и неловкость, которая возникала всякий раз, когда герцог встречался лицом к лицу со своим наследником, растворилась в общем веселье.

Вира, однако, это нисколько не обмануло: шторм, который давно уже назревал и грозил превратиться в настоящий катаклизм, отнюдь не прошел стороной. Да, Албемарл пока выпустил всего лишь пару стрел, но Вир был слишком наблюдателен, чтобы не заметить, каким долгим и значительным взглядом окинул своего внука его светлость герцог, прежде чем отвернуться.

Не были для него тайной и человеколюбивые помыслы его сестер, выраженные столь неуклюже. Эльфрида и Вайолет не раз уже объединялись в намерении укрыть его от гнева Албемарла. Ну до чего же обе любят вмешиваться не в свои дела! Защиты он никогда у них не просил и не желал. Скверно было уже то, что они своим глупым вмешательством рисковали навлечь на себя гнев герцога. Но сама мысль, что он станет прятаться за женскими юбками?! Даже смешно. Может, он и распутный повеса, и неисправимый игрок, и вообще никчемный человек, но уж никак не тряпка.

Он всегда был готов отвечать за последствия собственных действий. Албемарл знал это и ничего иного, собственно, от своего внука не ожидал. Но ни Эльфрида, ни Вайолет не в состоянии были понять этого. Они не разбирались в вопросах мужской силы.

Вир любил и уважал своего деда. Одно время он даже жил на иждивении у старика – дольше, чем хотелось бы, – и относился к нему с должной почтительностью. Но бояться старика он не станет, ни за что! И уж точно не станет напускать на себя елейность, столь не свойственную ему по природе. Да и вряд ли герцогу это бы понравилось. Может, Албемарл и не одобрял распутного поведения своего наследника, но он знал своего внука. Как бы ни вел себя Вир, но он был настоящим мужчиной, за это можно было поручиться.

Однако Эльфрида и Вайолет, которые действовали, движимые женской добротой, никогда бы не смогли понять неписаный кодекс, который определял поведение мужчин.




Он вернулся к этой мысли некоторое время спустя, шагая по извилистым коридорам замка к личному кабинету герцога, куда его вызвали минут десять назад. Слишком хорошо он знал сестер, чтобы не заметить, что они вдруг снова пустили в ход свои женские хитрости. Совершенно очевидно, что произошло нечто такое, что заставило их броситься на его защиту. Существовало множество обстоятельств, которыми могла объясняться тревога сестер, но вряд ли эти обстоятельства были им известны. Графиня Шилдс и графиня Блэкторн, в конце концов, вращались совсем в иных кругах, чем он.

Конечно, не следует забывать о редкостной прозорливости Эльфриды, подумал Вир, и даже улыбнулся, так как ему сразу же припомнился разговор с Шилдсом, имевший место с час назад.

– Осмелюсь предположить, что ответ тебе известен, – сказал Шилдс, выслушав осторожные расспросы Вира о причине, по которой Эльфрида и Вайолет так бросились на его защиту в гостиной. – Эльфрида говорит, что видела тебя в магическом кристалле бабушки Лукасты. И ей стали сниться тревожные сны. Потому она и забеспокоилась о тебе. Она боится, что на тебя вот-вот найдет твое черное настроение, друг мой.

– В самом деле? – отозвался Вир. Его отнюдь не обрадовало, что он стал фигурировать в вещих снах и видениях старшей сестры. Хотя Вир не слишком-то верил в пророческий дар Эльфриды, зато он очень хорошо знал по опыту, какая это могучая сила – ее неколебимая вера в собственный дар – и к чему она может привести. Черт возьми! Веселые же начнутся дела, если сестрица под влиянием собственных пророчеств придумает новую безотказную схему его спасения. – И что, позволь узнать, она собирается в связи с этим предпринять?

Шилдс, который был слишком проницателен, чтобы обмануться насчет истинного смысла вопроса, сформулированного столь любезно, не стал бродить вокруг да около.

– Эльфрида будет слишком занята домашними хлопотами, чтобы что-нибудь предпринимать. Я решил обновить западное крыло Клаверинга, и ремонтные работы потребуют постоянного присутствия Эльфриды.

– Как это предусмотрительно с твоей стороны. – Вир даже в ладоши захлопал. Он догадался, что планы обновления западного крыла зародились в голове Шилдса совсем недавно. Впрочем, кому, как не Шилдсу, было знать, до каких крайностей способна дойти его супруга ради спасения того, кто попал в беду? Да, восемь лет минуло с тех пор, как Эльфрида вместе с увязавшейся за ней Вайолет ринулась прочь из Лондона, дабы спасти Шилдса от нависшей над ним непонятной опасности, о которой она прознала благодаря магическому кристаллу бабушки Лукасты. И хотя Шилдс впоследствии был очень благодарен судьбе за то, что в его прежде столь размеренную жизнь ворвалась эта фантастическая женщина, все же вряд ли ему хочется, чтобы его супруга ввязалась в новую отчаянную авантюру, на сей раз ради спасения брата. Тем более что сам Вир не обрадовался бы вмешательству Эльфриды, да и вообще кого бы то ни было в свои дела. – Считай, что я у тебя в долгу.

– Рад был оказаться полезным, – ответил Шилдс, проницательно глядя на шурина. – С другой стороны, мне вовсе не хотелось бы, чтобы Эльфрида лишилась душевного покоя. Так что если тебя в очередной раз посетит черное настроение, то ты, дабы рассеяться, приезжай к нам в Клаверинг. Не забывай, что двери нашего дома всегда открыты для тебя.

И это действительно так, подумал Вир с кривой усмешкой. Да и кошелек графа всегда будет открыт для него, в этом он не сомневался. Любой из зятьев с готовностью бы наполнил его карманы, которые были обыкновенно пусты. Дело в том, что и Шилдс, и Блэкторн придавали чрезмерное значение пустяковым услугам, которые по воле судьбы Виру случилось им оказать. Истина же заключалась в том, что Вир в свое время помог вырвать Шилдса из лап кровожадного похитителя исключительно ради Эльфриды. Что же до спасения Тревора, обожаемого супруга Вайолет, то Вир отправил бы к праотцам французского шпиона и в том случае, если бы Le Corbeau вовсе и не собирался стрелять в спину его зятю Блэкторну. Француз был малодушным мерзавцем и, помимо того, что шпионил на вражескую державу, мучил беспомощных женщин и детей исключительно ради собственного развлечения. Убить его было все равно что раздавить какого-нибудь особенно опасного и гнусного паразита.

Так что, с точки зрения Вира, ни один из зятьев не был ему ничем обязан. А потому, хоть Виру и приятно было бы съездить в гости к Шилдсу, хотя бы для того, чтобы рассеяться, все же он воздержится от этого визита, дабы избежать неприятного объяснения в случае, если Шилдс решится предложить ему некоторую сумму для облегчения возможных финансовых затруднений.

При мысли о своем хроническом безденежье – ведь именно таким было его финансовое положение в общем мнении – глаза его блеснули холодно и недобро. Отсутствие у него личных средств служило постоянным напоминанием о том, что он, в сущности, был на иждивении герцога, но, прежде всего не давало забыть, почему он оказался в таком плачевном положении.

Не давало забыть? Сильные длинные пальцы Вира сжались в кулаки. Проклятие! Как можно забыть о язве, которая разъедает душу! Десять лет прошло с тех пор, как маркиз и маркиза де Вир погибли при кораблекрушении. Так было официально объявлено. Но даже и в двадцать лет Гидеон догадывался, что это было не совсем кораблекрушение. Покойный маркиз был отличным моряком, на борту была его супруга. Невозможно представить, чтобы он на своей стремительной, юркой «Ласточке» напоролся на рифы, а затем допустил, чтобы она пошла ко дну. Подозрения Гидеона обратились в уверенность, когда он узнал, что про «Ласточку» ходили слухи, будто на борту ее был груз золота – то самое богатство, которое родители его припрятали во Франции, прежде чем бежать от революционного террора.

Некто знал про то, что собирался сделать маркиз. Некто передал эту информацию врагам маркиза. Проклятие! Это было единственно возможное объяснение. «Ласточка» вместе со своим грузом и всеми, кто был на ее борту, пала жертвой врагов Джеймса Рошеля. Но даже этого показалось мало врагам маркиза.

Холодное, жгучее пламя запылало в груди Вира при ненавистном воспоминании. Его тогда срочно вызвали домой – он совершал пеший поход по Шотландии – и сообщили ужасную новость. Он был совсем не готов встретиться лицом к лицу именно с тем человеком, который, как было известно, питал застарелую ненависть к Джеймсу Рошелю.

Граф Блейдсдейл – да поглотит адское пламя его черную душу! – явился к нему, дабы востребовать карточный долг покойного отца. Явился с долговыми расписками на сумму, после выплаты которой от состояния Рошелей остались жалкие гроши. Гидеону пришлось распродать почти все для уплаты этого карточного долга, и он нисколько не сомневался, что Блейдсдейл задумал разорить и погубить его так же, как и его отца.

Проклятие! Не мог Блейдсдейл одержать верх над покойным маркизом ни в одной азартной игре, и уж тем более не мог он обыграть его в «фараон», ведь в этой игре Джеймс Рошель не знал себе равных. Блейдсдейл же был игрок никакой, кроме того, славился своей скупостью: даже если они действительно сели играть с маркизом, никогда не поставил бы он на кон такую сумму. И уж точно покойный маркиз де Вир, человек, знавший, что такое долг, не стал бы рисковать всем своим состоянием и будущим благополучием своей семьи за карточным столом. Единственными свидетелями этого странного карточного поединка оказались контр-адмирал сэр Оливер Лэндфорд, брат графа Блейдсдейла, и лорд Риджли Синклер, женатый на сестре графа, грозной леди Клариссе.

Расписки были подделками, разумеется. Вир был совершенно в этом уверен. Как и в том, что именно Блейдсдейл стоял за всеми несчастьями, которые обрушились на его дом.

Ни на секунду не позволял он себе забыть, что его мать и отец погибли при весьма странных обстоятельствах и что он, их сын и наследник, не исполнил свой долг: ведь он обязан был отыскать виновных в смерти родителей и отомстить.

В глубине души он был абсолютно уверен, что это Лэндфорд и Блейдсдейл задумали и организовали убийство его отца и ради этой цели они пошли на морской разбой и убийство многих людей. Граф и его брат – люди богатые и влиятельные. Не имея ни единого доказательства их вины, Вир не мог привлечь их к суду.

Но это вовсе не означало, что нельзя отомстить им, думал Вир, сворачивая к кабинету герцога. Если бы он не был наделен таким терпением, он давно бы уже, воспользовавшись каким-нибудь пустячным поводом, вызвал обоих на дуэль и положил конец их жалкому существованию. Но убить своих врагов в честном поединке – после которого ему самому, кстати, придется отправиться в изгнание – нет, этого мало. Его мстительность требовала большего.

Да, и Лэндфорду и Блейдсдейлу придется, в конце концов, расстаться с жизнью, холодно думал Вир. Но только после того, как оба будут полностью разорены и преступления обоих будут разоблачены, да еще таким образом, чтобы сам он получил возможность расправиться со своими врагами без всякого риска для себя. Вот тогда месть его будет полной.

Возможно, момент этот уже не за горами, подумал он, вспоминая о записке, которую получил как раз перед выездом из Лондона. Калеб Рот оказался в высшей степени выгодным капиталовложением, как Вир и надеялся. Сей юный смутьян, похоже, сумел выйти на человека, которому была известна правда о крушении «Ласточки». И если находка Рота не обманет ожиданий, то это означает, что настала пора действовать. Глаза Вира злобно сверкнули. Черт возьми, многолетние приготовления вот-вот должны принести плоды.

Он совсем не бездельничал все эти десять лет, как казалось многим. Впрочем, он принял меры, чтобы никто не догадывался о его планах. С какими же трудами была в свое время заложена основа этого предприятия, но теперь он наконец мог запустить механизм. Оставалось лишь поставить последний предохранитель.

Смешно, но у Вира засосало под ложечкой. Не так-то приятно заниматься этой последней маленькой деталью. Проклятие! Легче пойти на пытку, чем доставить деду это последнее разочарование. К несчастью, другого выхода не было. Если он хочет иметь свободу действий, дабы выполнить то, что должен выполнить, то ему необходимо отдалиться от всех, кого его дальнейшие действия могут поставить под удар. Он должен вынудить Албемарла изгнать его из рядов семьи.

Вир остановился перед закрытой дверью кабинета.

Черт, думал он, довести Албемарла до того, чтобы он прервал всякие отношения со своим наследником, будет просто. Вир всегда был не на самом хорошем счету у старого герцога. Мучила Гидеона и заставляла его медлить на пороге мысль: а сможет ли герцог потом, когда все уже закончится, найти в себе силы простить Виру все его прегрешения?

Его обычно бесстрастное лицо на мгновение исказилось мукой.

Проклятие! Если он сумеет добиться своего, то сумеет потом и объяснить деду, что его действия были необходимы. А если он потерпит поражение, то какая разница? Тогда он, Вир, будет мертв.

И, горько усмехнувшись, он негромко постучал в дубовую дверь.

– Да, да, входи, – раздался голос из кабинета.

И Вир вступил в святая святых герцога. Старый Албемарл стоял спиной к нему, сцепив руки сзади, и задумчиво смотрел в окно на воды Ла-Манша, омывавшего подножие утеса, на вершине которого и высился замок. Вир, хорошо знавший, что дед часто бывает поглощен собственными мыслями, тихонько прикрыл за собой дверь и, пройдя через весь кабинет, остановился у большого письменного стола красного дерева, ожидая, когда Албемарл вспомнит о нем.

Позолоченные часы на каминной полке тихо отсчитывали мгновения, а Вир отдался воспоминаниям. Сколько же раз его вызывали в этот кабинет! В первый раз это произошло, когда ему было шесть лет и его только что препоручили заботам мистера Элиаса Бека, нанятого для него в качестве наставника, к великому неудовольствию самого маленького Гидеона. Ну что это за наставник, когда у него волосы – те немногие, что еще остались, – совсем седые, и ходит он с палочкой, и вообще явно уже одной ногой в могиле! Конечно, и такой наставник сгодится на всякую латынь да математику с логикой, но что до важных вещей, то разве этот старик сможет научить молодого джентльмена высокому искусству кулачного боя или тонкостям крикета? Отец, если б ему не пришлось уехать в Ост-Индию с дипломатической миссией, никогда бы не нанял такого наставника своему единственному сыну!

– Так значит, вот как рассудил мой не по годам мудрый внук, – сказал тогда герцог, глядя на мальчика сверху вниз своими очень холодными голубыми глазами. – Значит, я должен немедленно рассчитать мистера Бека исключительно на том основании, что он не оправдал твоих ожиданий?

– Именно, ваша светлость, как было бы хорошо, если б вы его рассчитали! – радостно отозвался маленький Гидеон, весьма довольный тем, что его сиятельный дед сразу вник в суть дела. Но радость его оказалась недолгой.

– Однако я держусь того мнения, – заговорил старик очень сухо, – что твой новый наставник может дать тебе гораздо больше, чем ты на основании весьма краткого знакомства с ним предположил.

– Но, дедушка... – заныл было Гидеон, но сразу же умолк, увидев, как грозно шевельнулась герцогская бровь.

– Вот так-то, – проговорил герцог ледяным тоном. А затем серьезно добавил: – Ты прямой наследник моего сына и имеешь шанс унаследовать герцогский титул, Гидеон. Такое положение накладывает на человека определенные обязательства, не последним из которых является умение разбираться в людях. А потому я советую тебе впредь воздерживаться от поспешных суждений, равно как и от суждений, основанных только на внешних впечатлениях. Внешность бывает обманчива. Так что возвращайся к своему наставнику и постарайся применить мой маленький совет на практике. Ты все понял, мой мальчик?

Как ни был мал Гидеон, он понял, по крайней мере, что препираться с дедом бессмысленно, и это происшествие послужило для него хорошим жизненным уроком, который Гидеон никогда впоследствии не забывал. Элиас Бек очень скоро проявил себя как личность незаурядная. Обладая редкостным чувством юмора, так же как и знанием тайных струн души молодых людей, он открыл юному Гидеону глаза на чудеса науки, истории, искусства и музыки и, самое главное, привил ему любовь к книгам. Неудивительно, что Албемарл выбрал именно Бека в наставники своему внуку. Бек, побродяжничавший в свои школярские годы немало, казалось, побывал всюду и успел перепробовать все занятия. А то, что он не испытал на собственном опыте, он узнал из книг. За те шесть лет, что он был наставником Гидеона, Бек не только расширил интеллектуальные горизонты своего ученика, но еще и научил мальчика мыслить.

К несчастью, та жажда знаний, которую развил Бек в своем юном ученике и с которой Гидеон отправился в Итон, обратилась в нечто довольно мрачное после трагической гибели родителей. Как ни странно, но Вир нисколько не сомневался, что Бек, знавший его лучше, чем кто бы то ни было, сейчас не стал бы осуждать его и сумел бы понять смысл того, что затеял бывший воспитанник. А вот сказать то же про Албемарла было нельзя.

В последующие годы возмужавшего Гидеона еще не раз и не два вызывали в этот кабинет, и разговоры между герцогом и наследником, имевшие здесь место, вряд ли можно было описать как дружелюбные или же проникнутые духом взаимопонимания. А нынешний разговор обещает быть еще хуже, решил Вир, разглядывая непреклонно прямую спину герцога.

И тут, уже не в первый раз после приезда в замок, сердце его сжалось при виде тех разрушений, которые были результатом перенесенного герцогом недавнего приступа болезни. Хотя Албемарл держался, как всегда, прямо, в его сухощавой фигуре появилась какая-то ломкость, какая-то хрупкость, какой прежде не было и помину. Руки, сцепленные за спиной, были уже не те прежние сильные и ловкие руки, которые некогда умели двигаться с таким своеобразным изяществом. Теперь они стали костлявыми и походили на когтистые птичьи лапы, пергаментная кожа была испещрена старческими пятнами и пронизана сетью голубых вздутых вен. Как же это должно угнетать Албемарла, подумал Вир, которого огорчали эти признаки старения. Трудно было поверить, что Албемарл стал вдруг пленником собственной немощной плоти. Словно это какая-то ошибка. Он всегда казался бессмертным и уж тем более неподвластным возрасту.

Но как бы его ни изменили перенесенная болезнь и давшее себя знать бремя прожитых лет, все же вид он имел весьма грозный. И уж точно взгляд его не сделался менее пронзительным, думал Вир, очень хорошо знавший, какой могучий ум скрывается за этими невыразительными глазами. Лицо также, несмотря на нездоровую бледность и глубокие морщины, залегшие в углах рта и возле глаз, выражало непреклонную волю, на которой никак не сказались прожитые годы. Он был по-прежнему герцог, пусть и чуть потрепанный непогодой, но все же представлявший собой силу, с которой приходится считаться, думал Вир с гордостью и едва ли не с восторгом.

– Итак, слова моего еще довольно, чтобы заставить тебя явиться, – проговорил Албемарл, меряя насмешливым взглядом наследника, который с изящной непринужденностью стоял перед ним. – Полагаю, мне следует радоваться хотя бы этому.

– Однако вы совсем не рады, ваша светлость, ведь так? – мягко заметил Вир. – Вы гневаетесь на меня – и кто бы стал осуждать вас за этот гнев? Уж во всяком случае, не я.

– Да, уж не ты, – согласился Албемарл, и в голосе его прозвучала усталость. – Ты, кажется, гордишься тем, что стал мне бельмом на глазу. Полагаю, бессмысленно спрашивать тебя, где ты пребывал эти последние шесть месяцев?

Вир прищурился и впился взглядом в лицо герцога.

– Совершенно бессмысленно, ваша светлость, – ответил он, – тем более что ответ вам вряд ли понравится. Вы выглядите крайне изможденным, если позволите заметить. Может, имеет смысл отложить этот разговор и продолжить, когда вы как следует отдохнете?

– Заметить не позволяю, и откладывать мы ничего не станем, – отрезал Албемарл. – И будь любезен никогда больше не обращаться ко мне таким покровительственным тоном, Вир. Может, я и стою одной ногой в могиле, но до того, чтобы ты стал мне нянькой, еще далеко.

– Это обстоятельство не может не радовать, ваша светлость, – проговорил Вир, и уголки его губ изогнулись в едва заметной улыбке. – Может, тогда выпьем бренди – исключительно для того, чтобы подбодрить меня.

– Хорошо, хорошо, если тебе это так необходимо, – уступил Албемарл и опустился в кресло с высокой спинкой, стоявшее возле стола красного дерева. – Только, пожалуйста, не воображай, будто ты сумел провести меня. Я знаю, что ты заговорил о бренди, так как считаешь, что оно придаст мне сил.

– Вы, ваша светлость, верно, ошибаетесь, – возразил Вир, наливая в два бокала бренди из графина, стоявшего на серебряном подносе. – Чем я провинился, что вы вдруг решили, будто я хочу завоевать ваше благорасположение?

– Я и не говорил, что ты намереваешься войти ко мне в милость, – проворчал герцог, принимая из рук Вира бокал. – Тут разве одним бокалом бренди обойдешься?

Вир с непринужденным видом уселся в кресло напротив герцога и приветственно поднял бокал:

– Здоровья вам и долгих лет жизни, ваша светлость. Что бы вы обо мне ни думали, но будьте уверены, что пожелания мои искренни.

– Черт бы тебя взял, ведь верно. – Черты герцога на мгновение словно окаменели, но это выражение быстро исчезло с его лица. – Довольно дурацких салонных игр, Вир. Я знаю тебя с детства, на моих глазах ты стал мужчиной. Неужели ты думаешь, что я не вижу тебя насквозь?

– Мне такое и в голову не могло прийти, ваша светлость, – ответил Вир, который не понимал, к чему клонит герцог. Вообще склонный к причудам, что проявлялось в его приверженности к неудобопонятным естественнонаучным затеям, герцог был предсказуем только в одном – он всегда оставался непредсказуем. Никогда нельзя было угадать, что именно думает Албемарл в данный момент. С другой стороны, было бы большой ошибкой предположить, что Албемарл что-либо делал или говорил без веской на то причины. – Напротив, я был бы крайне удивлен, если бы что-нибудь укрылось от вашего внимания, ваша светлость.

– Это на словах, – проговорил Албемарл, пронзив Вира острым взглядом. – На деле же ты ошибочно думаешь, будто я не знаю, что творится в твоей голове.

– Я, ваша светлость? – осведомился Вир и отхлебнул из бокала, дабы скрыть тревогу, которая охватила его при этом неожиданном заявлении герцога. – Я и не подозревал, что в моей голове происходит что-либо, достойное вашего внимания.

– Перестань валять дурака, Вир! – взревел герцоги хватил ладонью по столу. – Ты вовсе не такой, каким прикидываешься. И не трудись отрицать! Или ты забыл, что я присутствовал при том, как ты клялся отомстить? Я говорил тебе тогда и повторяю сейчас, что ты ничего не достигнешь, только впустую потратишь свою жизнь на эту месть.

Вир медленно расслабил кулак, сжавшийся от предчувствия, как выяснилось, напрасного.

– Вы правы, разумеется, – сказал он непринужденно. – Впрочем, я, так и не отомстив врагам моего отца, все равно сумел впустую потратить свою жизнь. В этом есть определенная ирония, вам не кажется?

Албемарл фыркнул, насмешливо и неодобрительно взглянув на Вира.

– Если в этом и есть ирония, то я, черт возьми, не в состоянии оценить ее. Я узнал на опыте, что, посмотрев смерти в глаза, начинаешь потом совершенно по-другому смотреть на жизнь. Истина заключается в том, что я, позволив себе поверить, будто время способно залечить все раны, подвел тебя. Но отныне все будет по-другому. Я решил, что тебе пора жениться.

– Вы, значит, решили, – пробормотал Вир, которого это заявление застало врасплох. До чего же неожиданный поворот приняли дела! Жениться? Да лучше умереть, чем надеть на себя эти кандалы. Особенно сейчас – сейчас только жены ему и не хватает, чтобы осложнить и так непростую ситуацию. – И почему, интересно, мне самому не пришла в голову эта идея?

– Несомненно, потому, что ты пребывал в ошибочном убеждении, что меня вполне устроит, если твой дядя унаследует титул, – без обиняков ответил Албемарл. – Кстати сказать, мне эта перспектива отнюдь не внушает оптимизма. Моего сына у меня отняли. Я не допущу, чтобы его сын обесчестил память отца, пренебрегая своими обязанностями. Ты женишься еще до исхода лета, Вир; в противном случае я умываю руки.

Итак, вот он, момент, думал Вир, но на лице его не отразилось той печали, которая железным кулаком стиснула его сердце. Теперь исчезло и последнее препятствие, и не осталось ничего, что могло бы помешать ему идти по избранному пути навстречу своей погибели. Казалось бы, он должен почувствовать облегчение, хотя бы потому, что закончился период ожидания. Но, как ни странно, облегчения не наступило.

– Вне всяких сомнений, это будет для меня источником многих огорчений, ваша светлость, – сказал он мягко. Затем он, встав, поднял свой бокал: – Желаю вам многих лет жизни, ваша светлость. И всех благ.

Допив бренди, он поставил свой бокал на стол.

– Желаете сказать мне еще что-нибудь, ваша светлость?

Албемарл посмотрел через стол в холодные, непроницаемые глаза внука. Затем поджал губы.

– По-моему, все, что следовало сказать, уже сказано. Поди прочь с глаз моих.

– Как скажете, ваша светлость. – И Вир с поклоном удалился.




Час спустя Вир, развалясь на сиденье своей кареты, выезжал из ворот замка.

Он чувствовал себя как-то не в своей тарелке – ощущение, которое прежде было совершенно незнакомо ему. Впрочем, прежде он никогда не был настолько свободен от обязательств перед семьей, подумал он с циничной усмешкой. Ему хотелось в одиночестве обдумать это новое положение вещей, и потому он даже отослал Гришема, своего лакея, в Лондон, чтоб тот ждал хозяина в городском, доме. Ничего, он снова станет самим собой, как только окажется в охотничьем домике в Мендип-Хиллз.

Однако настроение его оставалось почти таким же подавленным, когда после пятидесяти миль скачки он свернул во двор трактира при почтовой станции, чтобы дать отдых лошадям. Он даже позволил себе ненадолго отвлечься от своих мыслей, чтобы взглянуть на молодую женщину, внимательно рассматривавшую его из окошка кареты. Ему показалось, хотя черты молодой женщины были плохо различимы под вуалью, что леди эта такая же хорошенькая, как и ее кокетливая шляпка, завязанная под подбородком голубой лентой. К несчастью, тут его внимание отвлек местный конюх, сообщивший, что его вороной коренник потерял подкову, и если лошадь сейчас же не перековать, то она охромеет. Вир сразу же приказал перековать коренника, но когда затем он стал оглядываться в поисках интересной мисс, ее кареты на трактирном дворе уже не оказалось. Смирившись с необходимостью провести час или более в малопривлекательных стенах отдельной комнаты трактира, Вир выбрался из кареты. Оказалось, однако, что из-за непредвиденного обстоятельства, а именно большой драки, случившейся вчера вечером в честь праздника и базарного дня, здешний кузнец немного не в себе. Прошло три часа, прежде чем Вир выехал наконец со двора станции.

И вот Вир, в прескверном настроении из-за досадной задержки, мечтавший поскорее добраться до охотничьего домика, сидел себе, закинув ноги на сиденье напротив, и постукивал тростью с серебряным набалдашником по носку сапога. Одно было хорошо: с наступлением ночи взошла почти полная луна и освещает им дорогу. Джон Викерс, его кучер, живо домчит его до охотничьего домика – осталось-то всего несколько миль. Вир собирался пожить там день-другой, привести в порядок свои дела, а затем отправиться в Лондон на долгожданную встречу с Калебом Ротом. И сам черт не заставит его теперь промешкать хоть минуту!

Но едва эта мысль мелькнула в его голове, карету вдруг тряхнуло, да так, что он чуть не слетел с сиденья, а затем она и вовсе резко остановилась. Раздался выстрел, и за ним последовал окрик:

– Стой!

Вир выпрямился, выглянул из окна и уставился прямо в дуло пистолета.

– Добрый вечер, милорд, – проговорила фигура в маске, вся в черном с головы до пят. – Несомненно, мне следует извиниться за то, что задержу вас. Однако обещаю, что отниму у вас не больше времени, чем потребуется, чтобы передать мне ваш кошелек и бриллиант-солитер, который у вас на пальце.




Глава 2


Леди Констанс Лэндфорд проснулась как от толчка в это утро. Было уже довольно поздно, и надо же, опять ей всю ночь снился тот разбойник, что сорвал с ее губ поцелуй и так галантно оставил ей и кошелек, и мамину брошь. Каков повеса! Он действительно был обезоруживающе очарователен, как про него рассказывали. Более того, он представлял собой восхитительную загадку, которую, похоже, нелегко будет разгадать.

Даже и теперь ей было трудно принять тот факт, что неуловимый разбойник Черная Роза на самом деле прославленный маркиз де Вир, уже к двадцати двум годам имевший на своем счету три дуэли, в каждой из которых он по крайней мере ранил своего противника. Маркиз пользовался сомнительной славой дамского угодника, бесстыжего бретера и игрока – про него говорили, что его надменность не уступает его хладнокровию и что он человек опасный. Кроме всего прочего, он был наследником герцога Албемарла.

И с чего ему вдруг вздумалось грабить кареты на большой дороге?

Настоящий сорвиголова, думала она, а в груди у нее все сжималось от беспомощности и восторга при мысли о том, какой он отчаянный. Он не мог не понимать, какую глупую и опасную игру затеял. Не говоря уже о том, что если разразится скандал, то это навсегда погубит его репутацию в глазах света. И все же она никак не могла подавить совершенно неуместного восторга при мысли о том, какое же роскошное, необыкновенное приключение он ей устроил! Впрочем, поспешила она себе напомнить, это приключение вполне может закончиться для Черной Розы виселицей.

Констанс откинулась на постели и прижала подушку к груди. «Ну и что мне за дело, если человек, поклявшийся погубить отца, получит по заслугам за свои беззаконные проделки?»

Но это была неправда. Правда заключалась в том, что она ужасно боялась, что Вира поймают и повесят. Сколько бы она ни убеждала себя в обратном, она все же поддалась чарам этого аристократа, и гораздо больше, нежели готова была признать. И все из-за единственного поцелуя, который потряс ее и пробудил в ее душе чувства, ранее неизведанные. Право, скверно было с его стороны так поступить с ней. Просто непростительно.

Чума возьми этого маркиза. Мало того, что он пробрался в ее сны, так теперь он незваным является и в ее дневные мысли, когда пожелает. Это никуда не годится. Она взрослая двадцатипятилетняя женщина, а не глупая девчонка, склонная к романтическим фантазиям. Кроме того, у нее есть заботы поважнее, чем тревожиться о человеке, который не может относиться к ней иначе, чем с презрением, и которого она сама должна бы считать недостойным даже и своего презрения. Все, достаточно. Отныне маркизу в ее мысли вход заказан!

И Констанс стала думать о том, как же странно вновь оказаться в Лэндфорд-Парке.

Прожив почти десять лет в Лондоне со своей теткой по матери, тетей Софи, она совершенно забыла, как это – просыпаться и вдыхать свежий, чистый деревенский воздух. Она так привыкла к смогу, который вечно окутывал столицу, что почти перестала замечать его. Привыкла она и к грохоту карет по булыжной мостовой, к хриплым выкрикам уличных торговцев и вообще шуму большого города. Хотя она жила в Лэндфорд-Парке вот уже третий месяц, а все равно, слушая эту тишину, не уставала удивляться покою, царившему в этом уголке северного Сомерсета.

Она поуютнее устроилась в теплой постели, наслаждаясь благословенным покоем. Ей слишком хорошо было известно, что после того, как она спустится в столовую к завтраку, ни мира, ни покоя ей уже не видать.

Констанс вздохнула. Ну кто бы мог подумать, что внезапный брак тети Софи с этим полковником произведет переворот в ее, Констанс, существовании, которое до того было таким, что лучше и желать нельзя? Ведь она, в конце концов, привыкла к независимости, которой наслаждалась под необременительным надзором тети Софи. Разумеется, ничто не мешало ей продолжать жить также и дальше. Благодаря изрядному состоянию, оставшемуся ей от матушки, она не зависела от щедрости – или отсутствия таковой – отца. Она была совершенно свободна. И могла устраивать свою жизнь так, как ей заблагорассудится.

Она могла даже и остаться с тетей Софи, которая заверила ее, что всегда будет ей рада. Констанс, однако, сочла за благо не нарушать семейную идиллию молодоженов, кроме того, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как она видела в последний раз место, где родилась.

И она решила вернуться в Лэндфорд-Парк. Почему? Ее не связывали с этим обширным елизаветинским поместьем счастливые воспоминания детства. Мать ее так и не смогла родить графу наследника, и потому отец не питал теплых чувств к своему единственному ребенку женского пола. В те редкие минуты, когда он снисходил до того, чтобы вспомнить, что у него вообще есть дочь, он обыкновенно делал замечания – привлекая общее внимание к изъянам ее внешности, манер и воспитания. Она без всяких сожалений покинула дом, в котором жила с рождения, и отца, который был столь же скуп на чувства, сколь и на деньги. По правде говоря, за все время ее пятнадцатилетнего отсутствия она ни разу не оглянулась назад. И уж тем более не думала, что когда-нибудь снова переступит порог дома отца. Однако же она здесь, хотя вполне могла бы поселиться в месте поприятнее и повеселее. Собственно говоря, любое место было бы и приятнее, и веселее. Почему же она согласилась приехать сюда?

Ведь не из желания узнать, что за женщина заняла место ее матери в доме отца, хотя подобный интерес вполне понятен. И не для того, чтобы познакомиться со своим сводным шестилетним братцем – тем самым долгожданным наследником, которого ее мать так и не сумела произвести на свет, хотя это тоже было бы вполне естественно. Она сознательно сожгла мосты за собой, когда, пренебрегая желанием отца, наотрез отказалась выйти за своего двоюродного брата Альберта – да и за любого из своих многочисленных поклонников. Она очень удивилась, получив от отца письмо с приглашением приехать в Лэндфорд-Парк. Но еще удивительнее было то, что она это приглашение приняла.

Губы Констанс скривились в невеселой усмешке.

Все ее попытки завязать дружбу с мачехой, Розалиндой, натолкнулись на холодное презрение. Несмотря на то, что графиня Блейдсдейл была всего четырьмя годами старше Констанс, никаких общих интересов у них не оказалось. Что неудивительно, так как Розалинда, судя по всему, не интересовалась ничем, кроме своего мужа, своего сына и себя самой в качестве владетельной хозяйки замка Лэндфорд-Парк.

Леди Блейдсдейл была, в сущности, весьма удобной супругой, которой и в голову никогда не придет сказать что-нибудь мужу наперекор, подумала Констанс не без иронии. Покойная леди Блейдсдейл после одиннадцати лет семейной жизни – и одной ожесточенной ссоры с графом – взяла да и уехала вместе с десятилетней дочерью в Уэлс, где зажила своим домом и, если верить слухам, завела себе любовника. Да уж, Регина, покойная леди Блейдсдейл, оказалась нелегким испытанием для графа, который твердо придерживался того мнения, что женщине подобает во всем подчиняться мужу.

Интересно, думала Констанс, а было ли когда-нибудь подлинное чувство между ее очень гордыми и совершенно разными родителями? Когда-то юная Регина, с гривой золотисто-рыжих волос и смеющимися зелеными глазами, покорила Лондон сразу же, едва начала выезжать. Как старшая дочь герцога Уэстлейка, она имела возможность выбирать из числа самых завидных женихов, которые так и роились вокруг нее. И если бы в «Уайтс» ставили на женихов, как на лошадей, то Блейдсдейл отнюдь не оказался бы в числе фаворитов в гонке за рукой леди Регины. Фаворитом был бы скорее младший сын графа Бридхоума, за ним вплотную шел бы виконт Эстербридж, а Эстербриджу дышал бы в затылок мистер Ройс Пембертон. То, что из всех она выбрала графа Блейдсдейла, могло означать только одно: в то время она питала к нему какие-то иные чувства, непохожие на то холодное презрение, с которым она относилась к мужу в период их раздельного проживания.

Ни разу за все время изнурительной болезни, которая свела ее в могилу, она не произнесла его имени. И не позволила никому сообщать, что слегла, даже Констанс, которая по настоянию матери, гостила тогда у тети Софи в Лондоне. Она разрешила только одному человеку быть рядом с ней в эти последние дни, ее единственному верному другу, а теперь и он тоже был мертв.

Сердце Констанс сжалось от привычной душевной муки. Она должна была быть у постели матери в те дни! Она должна была ухаживать за больной и утешать ее. А ее отправили в Лондон, где она развлекалась и ходила по модным лавкам, даже не подозревая, что мать ее в это время умирает. Почему? Неужели сочли, что в пятнадцать лет она еще слишком юна, чтобы знать правду? Но она ведь была истинной дочерью своей матери. И ее воспитывали в соответствии с догматами Мэри Уолстонкрафт, то есть исходя из убеждения, что умом и по сути своей она равна любому мужчине. И ее мать не только проследила за тем, чтобы дочь получила классическое образование, обыкновенно считавшееся привилегией мужчин, но также и позволила ей развивать природную склонность к атлетическим занятиям. Благодаря маминому другу Констанс научилась ездить верхом и стрелять не хуже любого мальчишки. Ей даже позволили приобщиться к благородному искусству фехтования. И все же под конец мать отказала Констанс в праве разделить с ней ее последние, драгоценные мгновения. Констанс никогда не могла понять этого и простить мать.

Впрочем, было столько всего, чего она не могла понять, когда речь шла о ее матери, рассудительно напомнила она самой себе. Даже прощальное письмо матери, в котором были последние слова Регины, обращенные к дочери, не столько прояснили дело, сколько погрузили его в еще больший мрак, причем довольно зловещий. Ведь кроме уверений в любви, письмо содержало намеки на какую-то угрозу, которая могла поджидать Констанс в будущем и в предвидении которой Регина приняла некоторые меры предосторожности через посредство ее стряпчего, мистера Малкома Эндерхарта. Достаточно было послать ему брошь с бриллиантами и жемчужинами, если она вдруг окажется в отчаянном положении. Стряпчий знает, что делать.

– В отчаянном положении? – сказала Констанс вслух, обращаясь к пустой спальне. – Что же вы пытались сказать мне, маман? Какие беды предвидели, когда лежали на смертном ложе?

Здесь крылась какая-то темная тайна, что-то настолько ужасное, что из-за этого ее мать порвала всякие отношения со своим супругом и переехала в Уэлс, – что-то такое, что, как она думала, может угрожать и благополучию ее дочери. И все же она предпочла оставить Констанс в неведении относительно причины той ссоры, после которой сердце Регины навеки ожесточилось против мужа и отца ее ребенка. Почему?

Может, потому-то она и решилась храбро ступить под негостеприимные своды Лэндфорд-Парка еще раз, ни с того ни с сего подумалось вдруг Констанс. Чтобы попробовать понять свою покойную мать и найти ответ на вопрос: что же так отвратило ее от графа?

И если действительно желание понять привело ее сюда, то надо признать, что она, мягко выражаясь, не преуспела. Она почти не видела отца, а о том, чтобы завести с ним содержательный разговор, и речи не было. Он не уставал напоминать ей о том, что он в высшей степени занятой человек и вынужден с утра до ночи заниматься хлопотами по хозяйству в своих многочисленных владениях, которые отнимали все его время, не говоря уже о его судах, фабриках и обязанностях члена палаты лордов. Констанс подумала, что сможет узнать что-нибудь от леди Блейдсдейл, но очень быстро отказалась от этой мысли.

Мачеха и не собиралась скрывать, что не одобряет поведения Констанс, которая взяла себе в привычку пренебрегать желаниями отца, вплоть до отказа выходить замуж по его указке. Ведь выйти замуж и родить детей – это, в конце концов, первейший долг женщины. Впрочем, чего и ожидать от дочери женщины, которая покинула супруга и пренебрегла своим долгом ради того, чтобы жить одной, предаваясь предосудительному вольномыслию? Более того, леди Блейдсдейл была крайне недовольна тем, что состояние покойной графини перешло к ее непутевой дочери, вместо того чтобы остаться у графа и в будущем обогатить наследника Блейдсдейла.

Надо отдать должное ее отцу, он пока воздерживался от обсуждения как ее финансовых дел, так и ее замужества. Он также не удосужился хотя бы раз спросить, а чем она занималась все эти десять лет, пока жила у тети Софи, размышляла Констанс не без сарказма. Что за странный человек ее отец! Казалось, ему было безразлично, что его дочь предпочла прожить большую часть жизни вдали от него. Теперь она была дома, где ей самое место, и больше говорить не о чем. И все же Констанс верилось с трудом, что граф не преследовал никакой цели, когда посылал ей приглашение приехать домой погостить.

Если она что-то запомнила с детства о своем отце, так это что у него была страсть определять жизнь тех, кто оказывался в сфере его влияния. То, что ему не удавалось тиранить ее мать, Констанс всегда приписывала тому, что Регина как никто умела с помощью хитрых маневров повернуть любой разговор в свою пользу, более того, делала это тактично. Что касается остроты ума, Блейдсдейлу, честно говоря, далеко было до покойной жены. Но, кроме того, мать ее была наделена великодушием, а это чувство, как подозревала Констанс, вообще было недоступно пониманию графа. Регине Блейдсдейл в голову бы никогда не пришла мысль намеренно причинить кому-то боль, и она не поощряла жестокости в других. Наделенная незаурядным умом, она страдала от ограничений, связанных с ее принадлежностью к слабому полу. Несомненно, именно это обстоятельство привело ее в последние годы жизни к просветительской философии Олимп де Гуж и Мэри Уолстонкрафт, не говоря уж о французах – Вольтере и Руссо. Возможно, именно потому она и решила уехать вместе с дочерью от мужа.

Но Констанс сразу же отвергла эту версию. Нелепо было думать, что философские взгляды могли быть единственной причиной столь внезапного и радикального шага. Ведь до того ее мать прожила с графом одиннадцать лет. Надо полагать, за это время она успела примириться с тем, что вышла замуж за мужчину, который не разделяет ее убеждения о равенстве полов. Наверняка она как-то научилась обходить эту проблему. Кроме того, если причина была во взглядах, то расхождения по женскому вопросу никак не могли представлять собой серьезной угрозы Констанс. Да и упорное молчание матери относительно того, что именно послужило причиной разлада между мужем и женой, скорее указывало на обстоятельство, исключающее примирение и, возможно, зловещее.

Но каково бы ни было это обстоятельство, ясно было одно: Констанс ничего о нем не узнает, продолжая валяться в постели. Кроме того, утро для середины февраля выдалось просто прекрасное. Может, ей позволят взять виконта Хейзелтона, ее сводного брата, с собой на прогулку.

И Констанс откинула одеяло, выбралась из постели и позвонила, вызывая свою камеристку.

Час спустя, напившись шоколаду и узнав все сплетни, которыми обменивались в лакейской, Констанс, одетая, причесанная – ее ярко-рыжие, цвета осенней листвы, волосы были стянуты на макушке и падали на затылок каскадом локонов, – спустилась вниз.

Если она рассчитывала, что к одиннадцати в столовой уже никого не будет, то сильно ошиблась.

– Не сомневаюсь, что она спустится с минуты на минуту, – донесся из-за закрытой двери голос мачехи, – хотя никогда не знаешь, чего именно ожидать от этих так называемых свободомыслящих женщин. Впрочем, ее следовало бы пожалеть, бедняжку. Ее ли вина, что она не получила должного воспитания и не знает, как подобает себя вести леди.

Констанс остановилась. Очень соблазнительно было пропустить завтрак вообще, потому как много ли радости в яйцах и тостах, если приходится одновременно выслушивать подсахаренные колкости леди Блейдсдейл? Но тут ее мачехе ответили приглушенным контральто, и этот ответ не только возбудил любопытство Констанс, но и заставил ее собраться с мужеством.

– Советую тебе приберечь свою жалость для более подходящего случая, дорогая Розалинда, – сказал контральтовый голос. – Эту девицу заставят понять, что такое долг настоящей леди, еще до исхода дня. Она дочь графа. Уж не воображаешь ли ты, что Блейдсдейл позволит ей и далее впустую тратить свою жизнь?

Прежде чем леди Блейдсдейл успела ответить, Констанс, решившая, что услышала достаточно насчет намерений графа на свой счет, открыла дверь и с жизнерадостным видом вошла в столовую.

– Доброе утро, – весело сказала она, закрывая за собой дверь и ясной улыбкой приветствуя мачеху. – И правда прекрасное утро выдалось сегодня.

Тут она остановилась и, делая вид, что только что заметила гостью, добавила:

– О, прошу прощения! – и широко раскрыла глаза в наигранном удивлении. – Я и не знала, что у нас гости. Вы ведь тетя Кларисса, не так ли? С тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло много лет, но я вас прекрасно помню, так же как и ту нашу встречу. Мне было девять лет, и вы приказали убить мою маленькую собачку за то, что она разорвала фалду курточки моего двоюродного братца Альберта, если не ошибаюсь. Кстати, как поживает двоюродный братец Альберт? Все еще страдает от нервного истощения? Или то было желудочное несварение? Кажется, я забыла, обострение какого именного недуга все так боялись у него вызвать.

Выражение лица леди Синклер, к которой и была обращена эта речь, стало заметно холоднее, в то время как леди Блейдсдейл чуть не задохнулась. Леди Синклер, тетка Констанс с отцовской стороны, высокая, внушительная женщина, которая казалась бы даже привлекательной, если бы не полное отсутствие чувства юмора, спокойно взяла свою чашку кофе.

– Это ты, Констанс, – сказала баронесса бесстрастным тоном, не оставлявшим сомнений относительно чувств, которые она питала к единственной племяннице. – Вижу, ты все такая же импульсивная, как и прежде. Как жаль, что твоя тетка не сочла нужным воспитать в тебе скромность, подобающую леди. Что же до ответа на твой вопрос, то Альберт поживает хорошо, спасибо. Собственно говоря, он очень скоро должен присоединиться к нам, и у тебя будет возможность самолично убедиться, каким джентльменом он стал.

– Это удовольствие, которое следует предвкушать с благоговейным трепетом, – отозвалась Констанс, стараясь не подать виду, что внутри у нее все сжалось от внезапной тревоги. – И когда следует ожидать моего двоюродного братца? А то я как раз собралась съездить в Бриджуотер за покупками. Но мне бы не хотелось пропустить его приезд.

– Это никак не годится! – подала голос леди Блейдсдейл, пухлая белокурая красавица, имевшая склонность одеваться во все ярко-розовое. – Придется тебе отложить посещение модных лавок до завтра.

– Чепуха. – Леди Синклер посмотрела на невестку с холодным неодобрением. – Собственно говоря, мы ждем Альберта не ранее вечера.

– Вот и прекрасно, – так и просияла Констанс, которая предпочла бы вообще никогда больше не видеть своего двоюродного братца. – Тогда мне следует отправиться в Бриджуотер сейчас же, чтобы поспеть вернуться к его приезду.

– Да, пожалуй, так будет разумнее, – невозмутимо согласилась ее тетка. – Однако прежде чем ты отправишься в город, зайди к своему отцу. Он хотел о чем-то поговорить с тобой. Ведь ты тоже слышала, как он говорил об этом, верно, дорогая Розалинда?

– Да, да, действительно. – Леди Блейдсдейл из кожи вон лезла, стараясь подтвердить слова золовки. – Как глупо с моей стороны было забыть об этом!

Взгляд невыразительных голубых глаз леди Синклер уперся в Констанс.

– Он сейчас в своем кабинете с Синклером. Полагаю, он сможет заняться тобой прямо сейчас.

Констанс, нимало не смущенная, прямо встретила этот взгляд. Она прекрасно понимала, отчего леди Синклер так спокойно отнеслась к ее предполагаемой поездке. Ясно было, что Констанс просто не позволят покинуть пределы поместья.

– Мне не терпится услышать, что же отец желает сообщить мне, – ответила Констанс невозмутимо и так же невозмутимо кивнула обеим дамам на прощание. – В конце концов, – добавила она, уже коснувшись дверной ручки, – я ведь два месяца добивалась от него личной беседы. А сейчас прошу меня извинить. Мне надо кое-что сделать, прежде чем пойти к графу.

И, не дожидаясь ответа, Констанс вышла из столовой и быстро пошла вверх по лестнице, направляясь в свою комнату.

Обнаружив, что камеристка все еще в спальне, прибирает вещи госпожи, Констанс замерла и какое-то мгновение пребывала в нерешительности. Она сразу встревожилась, едва поняла, что тетя Кларисса неожиданно прибыла в Лэндфорд-Парк. А когда она узнала, что двоюродный братец Альберт тоже скоро будет, у нее не осталось никаких сомнений относительно цели, с которой прибыла тетка. Значит, снова все сначала – уговоры, угрозы, ультиматумы. Только на сей раз не в письменном виде и не через посредников. Ведь она находится в доме своего отца, у них под рукой. И они прибегнут к более энергичным мерам убеждения, дабы принудить ее к браку с двоюродным братцем Альбертом.

Как же глупо было с ее стороны самой влезть в эту западню! Однако она приехала сюда не совсем уж неподготовленной. Какой-то инстинкт – самосохранения, наверное, – заставил ее настоять на том, что приедет она в своей карете и со своим кучером, Уиллом Траском. Кроме того, была еще Милли, ее камеристка. И девушка, и Уилл были преданы только Констанс. Это небольшое преимущество, но им необходимо воспользоваться.

– Милли, – начала она, сама еще толком не зная, что скажет, хотя блестящая идея уже сверкнула среди хаоса мыслей, начала разрастаться и пускать корни, – Кажется, пора убираться из Лэндфорд-Иарка. Это означает, что мы должны бросить здесь все, за исключением самого необходимого. Кроме того, нам придется уезжать тайно. Никому нельзя говорить. Понимаешь? Никому. От этого зависит все.

– Я умею хранить тайны, леди Констанс, – сказала камеристка, бросив острый взгляд на лицо госпожи. – Не извольте беспокоиться. Только объясните, что мне следует делать.

Констанс почувствовала, как ком встает у нее в горле. Конечно, не стоило и сомневаться в том, что Милли останется верна ей. Ведь это Констанс когда-то, когда достигла возраста, в котором даме полагается иметь камеристку, выбрала эту девушку из числа кухонной прислуги, угадав в ней острый ум, зря пропадавший на кухне. И действительно, Милли не только очень быстро освоилась со своими новыми обязанностями, но и обнаружила подлинный талант в обращении с нарядами, какие пристали молодой щеголихе.

– Дорогая моя Милли, – сказала Констанс. Глаза ее блестели. – Я знала, что смогу положиться на тебя!

И, внезапно вспомнив, что времени терять нельзя, поспешила дать камеристке все инструкции.

– Вот возьми. – Она протянула Милли туго набитый кошелек. – Спрячь под платьем. И не забудь: если кто-нибудь спросит, то твоя госпожа, решив сама остаться дома и дожидаться приезда своего двоюродного брата Альберта, послала тебя в Бриджуотер купить пару мелочей.

– Да, миледи, – кивнула Милли. – Я не забуду.

– Я рассчитываю на тебя, – сказала Констанс, улыбнулась камеристке и обняла ее, чтобы подбодрить. – А теперь иди. Боюсь, времени у нас в обрез.

Только камеристка успела выскользнуть из спальни, как появился слуга, сообщивший, что граф вызывает Констанс к себе в кабинет.

– Прошу вас доложить его сиятельству, что я незамедлительно явлюсь к нему, – сказала Констанс. И принялась тянуть время, чтобы Милли успела взять плащ и шляпу из своей каморки и выбраться из дома. Наконец, решив, что дальнейшее промедление небезопасно, Констанс, собрав все свои силы для предстоящего разговора, направилась в кабинет отца.

Эдгару Грейсону Лоренсу Лэндфорду, седьмому графу Блейдсдейлу, был пятьдесят один год, и он только начинал стареть. Но несмотря на седые пряди в каштановых волосах, изрядные залысины на лбу и небольшое брюшко, он оставался еще очень видным мужчиной. В самом деле, думала Констанс, сидя на обтянутой тафтой оттоманке возле камина и разглядывая своего отца, можно понять, отчего этот человек мог когда-то показаться ее матери привлекательным. К несчастью, суровое выражение горбоносого лица, поджатые губы и упрямо выпяченный подбородок не могли не отвратить от него жену, и довольно скоро. Если в юности он хоть в малой степени знал, что называют «радость жизни», то сумел задавить в себе это чувство, решила Констанс. Она не имела представления о том, как звучит смех ее отца, потому что никогда в жизни не слышала, чтобы он смеялся.

И уж точно он не склонен был смеяться сейчас. Собственно говоря, во взгляде его, обращенном на дочь, не было и тени веселья.

– Полагаю, я просто неправильно расслышал, – сказал он с твердостью, от которой мурашки бежали по коже. – Или ты забыла, что ты моя дочь и твой долг повиноваться мне? Я-то не забыл, что мой долг – обеспечить твое будущее. Тебе двадцать пять лет, и совершенно очевидно, что время твое ушло. Ты не можешь не понимать, что скорее всего других предложений ты уже не получишь.

– Ну как можно говорить так, милорд! – произнесла Констанс благонравно. Впрочем, блеск глаз выдавал ее. – Когда и двух месяцев не прошло с тех пор, как я присутствовала на свадьбе моей незамужней тетушки? А ведь ей – хотя она ни за что не признается в этом – никак не меньше сорока восьми лет! Однако дело тут не в возрасте. Я не стану выходить за кузена Альберта, и не вышла бы за него, даже если б мне было девяносто девять лет, и я была бы одной ногой в могиле. Я вообще не стану ни за кого выходить, пока не встречу человека, который сумеет завоевать мою любовь и уважение. Альберт, как вы сами понимаете, не имеет шанса ни на то, ни на другое.

– Если ты действительно так думаешь, то ты столь же глупа, сколь и дерзка, – заявил граф без обиняков. – Альберт Синклер проявил себя как очень трезвый молодой человек, к тому же с развитым чувством долга по отношению к семье. Он обещает сделать прекрасную карьеру в армии. Ты должна радоваться, что он согласился предложить тебе брак. Это будет для тебя спасением.

– Вот не знала, что мне требуется спасение, милорд, – парировала Констанс, думая про себя: и как это она могла надеяться, что сможет завоевать уважение своего отца? Было совершенно очевидно, что он рассматривал ее лишь как средство достичь определенной цели. Вопрос был только – какой именно цели? – И я не понимаю, почему вам, собственно, так хочется выдать свою единственную дочь замуж против ее воли?

– Не надо изображать наивную мисс, – отрезал Блейдсдейл. – Ты знаешь не хуже меня, что это твой долг – искать выгодного брака ради блага семьи. Собственно говоря, леди Синклер давно желала, чтобы ты и ее единственный сын в один прекрасный день были соединены узами брака.

– Вы имеете в виду, чтобы мое состояние было соединено узами брака с его состоянием, милорд? – осведомилась Констанс, для которой очень многое стало теперь ясным. До нее доходили слухи, что Синклер несколько раз делал весьма неудачные капиталовложения. Тетя Кларисса смотрела на Констанс как на средство поправить пошатнувшееся семейное состояние. Не вызывало также сомнений, что «дело», о котором Синклер приехал потолковать со своим шурином, было просьбой о займе. Констанс внимательно посмотрела на отца. – Право, отец, неужели я так мало значу для вас, что вы скорее принудите меня к постылому браку, чем решитесь дать в долг зятю?

Если она полагала, что неприкрытая правда поможет разрядить атмосферу, то, как скоро выяснилось, была более чем не права.

Лицо Блейдсдейла потемнело от ярости. Констанс увидела, как суровая маска самообладания исчезает и обнажается душа, терзаемая неприкрытой злобой. А затем отец отвесил ей тяжелую пощечину. Голова ее мотнулась, из глаз посыпались искры. Но все же она сумела не потерять сознания.

– Неблагодарная дрянь, – проговорил он с уничтожающим презрением. – Если бы не я, твоя мать была бы заклеймена как шлюха, а ты осталась бы незаконнорожденной, без имени, без прав. Так что будь добра, научись придерживать свой язык и делать то, что прикажут. А если ты и дальше станешь упираться и противиться браку с Альбертом, впереди тебя ждет только одно – приют для неизлечимых помешанных, в стенах которого ты и закончишь свою жалкую и недолгую жизнь. Потому как только помешанная посмеет ослушаться своего любящего отца, ведь так, Констанс? Не сомневайся, одного моего слова будет достаточно. Так что ж, я понятно объяснил тебе положение дел?

Констанс, еще не совсем пришедшая в себя после жестокой и внезапной пощечины, усилием воли подавила тошноту. Потрясенная неожиданными откровениями, но не запуганная, она подняла глаза на человека, объявившего, что он ей не отец.

– Вы можете быть уверены, что я поняла вас как нельзя лучше, – сказала она, удивляясь тому, как твердо прозвучал ее голос, хотя внутри у нее все дрожало. Она заставила себя спокойно подняться. – Несомненно, мне следует поблагодарить вас за вашу откровенность. Вы наконец открыли мне причину, почему я никогда не испытывала к вам чувств, даже отдаленно напоминающих дочернюю привязанность. Больше мне не нужно будет подавлять в душе отвращение, которое я всегда к вам испытывала. – И она с подчеркнутым благонравием сложила руки на животе. – А теперь, если вы не имеете больше ничего сказать мне, милорд, я хотела бы вернуться в свою комнату, дабы обдумать предложение капитана Синклера.

Блейдсдейл вперил в нее свой тяжелый, невыразительный взгляд. Какое-то мгновение казалось, что она перегнула палку, и Констанс собрала все свое мужество, готовясь к тому, что ярость графа сейчас обрушится на нее.

Но внезапно привычная маска сурового самообладания вновь появилась на лице Блейдсдейла.

– До приезда Альберта у тебя будет некоторое время, чтобы подготовиться к свадьбе, – объявил граф бесстрастно. – Вас обвенчают по специальному разрешению без оглашения еще до исхода дня. До того момента ты должна оставаться в своей комнате. Чем скорее ты смиришься с тем, что тебе предстоит стать миссис Альберт Синклер, тем скорее получишь некоторую свободу. Могу предположить, что после того, как вас обвенчают и Альберт выполнит по отношению к тебе свой супружеский долг, ты сможешь считать, что Альберт Синклер более к тебе претензий не имеет. Возможно, он даже позволит тебе вернуться к твоей тете Софи.

– Поразительное великодушие, – отозвалась Констанс, которая нисколько не сомневалась, что, как только Альберт сможет наложить лапу на ее состояние, он будет рад избавиться от постылой жены. Ведь Альберту нужна была только одна женщина в мире – его мамочка, которая направляла действия сына железной рукой. Жена, тем более жена, питающая к нему отвращение и презрение, окажется помехой этим трогательным взаимоотношениям сына и матери.

Но она, Констанс, скорее умрет, чем позволит Альберту или кому-то из его родни тронуть хоть фартинг из наследства своей матери.

Видимо, чувства ее отразились на лице. Внезапно брови Блейдсдейла сомкнулись. Грозный и страшный, он двинулся на нее.

Констанс, твердо решившая, что не даст графу бить себя, прикинула, сможет ли дотянуться до кочерги.

Вне всякого сомнения, было большой удачей, что как раз в этот момент в дверь кто-то поскребся – и графа известили о прибытии вице-адмирала сэра Оливера Лэндфорда.

Блейдсдейл стал как вкопанный. Констанс, наблюдавшая за графом, не могла не отметить, что он был отнюдь не рад предстоящей беседе со своим младшим братом. На мгновение ей даже показалось, что он вовсе забыл о ее существовании, так заставил его призадуматься этот неожиданный визит.

Констанс, всегда полагавшая, что своевременное отступление есть главная составляющая доблести, воспользовалась минутным замешательством Блейдсдейла, чтобы добраться до двери.

– Так как другие дела, лорд Блейдсдейл, кажется, требуют вашего внимания, – сказала она, взявшись за ручку двери, – не стану отнимать у вас время.

Он не остановил ее, но и она не дождалась позволения выйти. Выходя из кабинета, она как раз столкнулась нос к носу с Лэндфордом.

Вице-адмирал не удостоил ее даже взглядом и, протиснувшись мимо нее в кабинет, сразу же загремел:

– Он опять взялся за свое, Блейдсдейл! Вир, этот негодяй! Он ухитрился скупить мои долговые расписки! И где, черт возьми, он разжился наличными? У Албемарла он не имел ничего, это точно. А своего состояния у него нет – он же ни гроша не унаследовал после отца благодаря нашим усилиям. Давно пора этому дьявольскому отродью преподать хороший урок. Черт побери, Блейдсдейл! Трудно, что ли, это устроить?

– Успокойся, Оливер, – сказал Блейдсдейл и значительно посмотрел через плечо полнотелого вице-адмирала на Констанс. С подчеркнутой тщательностью он закрыл дверь перед самым ее носом.

Слова Лэндфорда все звучали в ее мозгу. «Трудно, что ли, это устроить?» Урок вроде того, который они преподали отцу Вира. Пресловутые долговые расписки, крушение «Ласточки», во время которого погибли и маркиз, и его супруга, – не было ли это все частью урока, устроенного Блейдсдейлом и Лэндфордом? Констанс почувствовала, как нехорошо стало у нее на душе. Может, ее мать в свое время поняла, до какой низости способен опуститься граф? Потому-то, забрав дочь, и покинула его? Как бы то ни было, все это произошло за пять лет до событий, приведших к трагической гибели родителей Вира и потере состояния, которое должно бы было перейти к нему по наследству. А теперь Блейдсдейл и Лэндфорд, наверное, вынашивают новый план, который должен погубить самого Вира.

Но теперь кое-кто узнал правду. Она, Констанс, узнала, и уж она постарается, чтобы Вир узнал об этом тоже. Для нее стало еще важнее сбежать из Лэндфорд-Парка и избегнуть злонамеренных махинаций Блейдсдейла.

Чье-то негромкое покашливание вывело ее из задумчивости.

– Прошу прощения, миледи, но мне приказано препроводить вас в вашу комнату. – Это был Хиггинс, дворецкий. Очевидно, он поджидал Констанс у дверей кабинета.

– Да, конечно же, Хиггинс. – Констанс улыбнулась и пошла по коридору. – Полагаю, тебе также приказано запереть дверь моей комнаты?

– Боюсь, что так, миледи, – отозвался дворецкий, которого, судя по всему, не слишком радовало данное ему поручение.

– Что ж, Хиггинс, раз приказано, так приказано. Совсем как в старые времена, верно? Помнится, частенько мне тогда приходилось сидеть в своей комнате под замком. Но в те времена маман скрашивала мое заключение, потихоньку передавая мне мою собачку Тоби, а заодно молоко с печеньем.

– Да, миледи, – согласился дворецкий, открывая перед ней дверь ее комнаты и отступая на шаг, чтобы она могла войти. – Если вам угодно, я принесу вам поесть, миледи.

– Спасибо, Хиггинс. Очень мило с твоей стороны предложить это, но, – тут она положила руку на рукав дворецкого, – не стоит. Боюсь, у меня совсем нет аппетита. Может, попозже. Однако у меня есть просьба. Не мог бы ты открыть окно в спальне, предназначенной для моего кузена Альберта? Проходя мимо, я заметила, что камин там дымит. Должно быть, птица свила гнездо в трубе. Как бы то ни было, а негоже, чтобы в комнате капитана Синклера было дымно.

Хиггинс, обменявшись с Констанс долгим взглядом, неторопливо кивнул.

– Действительно, миледи, – сказал он, сохраняя на лице совершенно бесстрастное выражение, как и пристало слуге столь высокого ранга. – Я немедленно займусь этим.

Закрыв дверь и повернув в замке ключ, Хиггинс мгновение помедлил. На его обыкновенно бесстрастном лице появилось мрачное выражение. Леди Констанс была настоящая леди, она была добра и великодушна, как и ее покойная мать. Скверно же обстоят нынче дела, очень скверно, если такую леди принуждают выходить замуж за такого, как Альберт Синклер.

Хиггинс повернулся и направился к двери соседней комнаты. Войдя внутрь, он прошел к окну и после секундного колебания открыл задвижку и поднял раму. Надо дать леди Констанс шанс постоять за себя, подумал он, вспоминая девчонку-сорванца, которая частенько тайком пробиралась в сад, чтобы полазить по дубу. Она была проворная, как кошка, и такая отчаянная, что просто ужас! Почему-то это воспоминание скорее встревожило его, чем утешило, что было странно, подумал дворецкий, выходя из пустой комнаты.

Леди Констанс, однако, успевшая в одну секунду накинуть подбитую горностаем ротонду, нацепить дорожную шляпку и схватить ридикюль, уже выбиралась из окна своей спальни на узкий карниз, который шел по всему фасаду. Решительно отметя всякие сомнения в доброжелательности Хиггинса, который мог ведь и не выполнить ее просьбы, она прижалась спиной к стене и двинулась по карнизу к окну соседней комнаты.

Она была не более как в метре от своей цели, когда внизу к парадному крыльцу дома подъехала карета и остановилась прямо под ней. Констанс замерла на своем карнизе. Сердце отчаянно забилось в ее груди, когда она увидела, как Блейдсдейл и вице-адмирал сэр Оливер Лэндфорд выходят на крыльцо. «Поделом мне, не надо было жалеть, что в моей жизни совсем нет приключений», – подумала Констанс и, закрыв глаза, стала ждать, пока двое мужчин внизу распрощаются и уберутся с крыльца. Несмотря на то, что солнце ярко светило в безоблачном небе, Констанс уже совершенно окоченела от холода, когда Лэндфорд наконец-то забрался в свою карету и покатил прочь. С трудом передвигая замерзшие ноги, она осторожно добралась до открытого окна и перелезла через подоконник в комнату.

Двадцать минут спустя, благополучно выбравшись из дома и без помех дойдя до рощицы, в которой в соответствии с полученными ею инструкциями ее поджидала Милли с каретой, Констанс уже катила в Уэлс. Однако она прекрасно понимала, насколько близка опасность. Граф времени терять не станет и сразу же пошлет своих людей на розыски. И, разумеется, первым делом они наведаются в дом ее матери в Уэлсе. Но все равно придется ей рискнуть и хоть ненадолго заехать домой. Какая ирония судьбы: ведь она как раз, решив поселиться в Уэлсе, приказала переслать все свои вещи туда еще до отъезда из Лондона. Так что все ее имущество, за исключением сундука, брошенного в Лэндфорд-Парке, находится в данный момент под крышей дома, доставшегося ей в наследство от матери.

Да, надо будет взять там кое-что, что поможет преодолеть ожидающие ее трудности. Прежде всего, следует, разумеется, найти мистера Эндерхарта и переговорить с ним. А если стряпчий не сможет помочь ей, тогда что? Куда ей пойти, где спрятаться, чтобы длинная рука графа не дотянулась до нее? Черт, даже если она и найдет такое место, неужели ей придется так и жить, все время оглядываясь через плечо, в постоянном страхе, что рано или поздно кто-нибудь из знакомых узнает ее?

Вся ее душа восставала при мысли, что ей придется влачить подобное существование. Более того, когда через два часа карета ее подкатила к постоялому двору почти на окраине Уэлса, где она собиралась узнать о местопребывании мистера Эндерхарта, – ей уже казалось, что положение совершенно безнадежно. В случае если стряпчий покойной матери не сумеет стать ее спасителем, как то было обещано покойной графиней, могло быть только два выхода. Или она должна очень быстро выйти замуж за кого-нибудь другого, или же всерьез подумать о том, чтобы вовсе убраться из Англии, причем незамедлительно. Впрочем, прежде всего следует отправить письмо Виру и довести до его сведения все, что ей удалось услышать.

И как раз когда она обдумывала, не сесть ли ей на корабль и не отправиться ли в Новый Свет – что казалось малопривлекательной перспективой, – она увидела, как во двор постоялого двора въезжает прекрасная карета, в которую впряжены великолепные вороные лошади. Никогда прежде ей не случалось видеть подобного выезда! Она перевела взгляд на окно кареты, чтобы посмотреть, кто же разъезжает на таких лошадях...

Вся кровь бросилась ей в лицо, а сердце в груди так и прыгнуло, когда господин, сидевший в роскошной карете, повернулся, и она увидела его лицо. Какое счастье, что ее собственное лицо было закрыто вуалью! Ведь она смотрела прямо в надменную физиономию не кого иного, как самого маркиза де Вира!

Уверенная, что маркиз узнает ее, несмотря на вуаль, она вздохнула с облегчением, когда внимание аристократа было отвлечено местным конюхом, который принялся втолковывать что-то владельцу роскошной упряжки. Тут появилась, к великой ее радости, Милли, ходившая порасспросить трактирщика.

– Мистер Эндерхарт уехал и сейчас проживает в доме своего сына в Лондоне, – сообщила Милли, устраиваясь на сиденье напротив госпожи. – Мистер Холстед, трактирщик, не знает, когда он вернется. И, миледи, ведь его сиятельство граф уже верно знает, что вы бежали. Он станет вас искать. Нельзя, чтобы он нашел вас, леди Констанс. Он вам зла желает. Что же нам делать, миледи?

Констанс, которая внезапно поняла, что именно она должна делать, улыбнулась. В ее голове уже созрел план.

– Ты и Уилл отправитесь в Лондон, в дом тети Софи, – ответила она, одновременно давая сигнал кучеру трогать. – А что до меня, то я, если все получится, отправлюсь прямехонько к черту!

Час спустя Констанс, облаченная в черный мужской костюм, принадлежавший некогда другу ее матери и обнаруженный ею в сундуке на чердаке вместе с черным плащом и полумаской, остановила своего коня в густой рощице и принялась ждать. Сейчас, когда ее роскошная рыжая грива была упрятана под черный платок, поверх которого была надета еще и шляпа с широкими полями, ее вполне можно было принять за юношу. Пара довольно-таки грозного вида пистолетов, заткнутых за пояс, и шпага, прицепленная к бедру, придавали ей вид опасного забияки, отчего бутон красной розы, который она время от времени подносила к носу, дабы вдохнуть его сладостный аромат, смотрелся особенно нелепо.

Констанс чуть нахмурилась, припомнив, что в соответствии со всеми рассказами роза должна быть полностью распустившейся. Впрочем, ей повезло, что в теплице, которая когда-то была отрадой ее матери, нашелся этот единственный цветок.

Но тут раздался скрип каретных колес по гравию, она убрала цветок во внутренний карман плаща и вытащила пистолеты из-за пояса.

В животе у нее заурчало, и ей вдруг совсем некстати подумалось, что следовало бы ей съесть что-нибудь посущественнее, чем несколько засохших печений с изюмом и стакан молока, прежде чем начинать свою карьеру в качестве Черной Розы. Честно говоря, она была страшно взвинчена.

В следующее мгновение она увидела карету, вывернувшую из-за поворота. Констанс пришпорила лошадь и, вылетев из рощицы, помчалась навстречу упряжке. Сделав предупредительный выстрел в воздух, она наставила второй пистолет прямо на кучера и крикнула звонким от волнения голосом:

– Стой!




Глава 3


Констанс заткнула пистолет за пояс и, коленями сжимая бока коня, заставила его приблизиться к окну кареты.

–Добрый вечер, милорд, – заговорила она, глядя прямо в холодные глаза Вира поверх дула второго пистолета и поражаясь, что у нее не дрожит рука. Сердце-то у нее в груди колотилось как бешеное. – Несомненно, мне следует извиниться за то, что задержу вас. Однако обещаю, что отниму у вас не больше времени, чем потребуется, чтобы передать мне ваш кошелек и бриллиант-солитер, который у вас на пальце.

Вир, который, невзирая на первое замешательство, сразу же отметил, что голос нападавшего юношески звонок, к концу заявления этого опрометчивого мальчишки, которому вздумалось грабить его на дороге, внезапно замер. Где-то он, черт возьми, уже слышал точно такие слова или нечто очень похожее. Кажется, он даже сам эти слова и произносил, и не более чем два месяца назад! Однако если память не изменяет ему, слова его были обращены тогда отнюдь не к худенькому юнцу, а к очень смелой молодой красавице, которая проявила такое самообладание перед лицом опасности, что он решил оставить ей ее драгоценности.

Красавица, помнится, еще пообещала тогда, что они обязательно встретятся снова, и он даже предупредил ее, что, случись эта невероятная вторая встреча, он может и не удержаться от искушения.

– А если я откажусь? – проговорил он, и в глазах его под полуопущенными веками вдруг появилось сонное выражение.

Констанс, которая ожидала от маркиза именно такой реакции, точнее, надеялась на такую реакцию, подчеркнуто неторопливым движением взвела курок пистолета. Вот ведь черт хладнокровный, думала она между тем с невольным восхищением. Но как он смеет не верить, что она выстрелит!

– Это же очевидно, милорд, – сказала она, чувствуя, как быстро и легко кровь бежит по жилам. – Мне, естественно, придется пристрелить вас.

– Речь, достойная настоящего разбойника, – заметил его светлость маркиз. Пальцы его руки, сжимавшие все это время пистолет, скрытый в кармане теплого плаща с несколькими пелеринами, медленно разжались. Проклятая девчонка! Она даже не понимает, насколько он был близок к тому, чтобы отправить ее к праотцам, и еще имеет наглость воображать, что взяла верх над ним, Виром. Эта импульсивная молодая красавица оказалась очень смелой и очень безрассудной. А может, она хорошо знает, что делает, подумал вдруг он, приметив легкую улыбку, скользнувшую по прекрасным губам.

Маленькая обманщица! Он нисколько не сомневался, что всадник в маске – это на самом деле та женщина, что когда-то так мило ответила на поцелуй, который он сорвал с ее губ. Не раз и не два впоследствии вспоминались ему ослепительно синие, как залитая солнцем вода, глаза и волосы, ярко-рыжие, как листва осеннего леса. Вспоминалось и то, что женщина эта не только отличалась необыкновенной красотой, но и обладала незаурядным мужеством, каким мог похвастать не всякий мужчина. Уж во всяком случае, было ясно, что его предупреждение – о том, что в следующую встречу он может поддаться искушению и дать волю примитивным мужским желаниям, – явно нисколько ее не устрашило. Совсем напротив, она сама разыскала его!

Можно только гадать, что за игру она затеяла, подумал он, не без удовольствия размышляя об уроке, который совершенно необходимо преподать молодой особе, не понимающей, как это опасно – стать на пути у прославленного маркиза де Вира. Однако еще более занимал его вопрос, как это вышло, что из всех его многочисленных жертв только она одна сумела угадать, кто скрывался под маской Черной Розы. Но вот кем была на самом деле она, черт возьми?

Внезапно он понял, что это приключение начинает доставлять ему удовольствие.

– Не знаю, не знаю, – протянул он задумчиво, – достанет ли у вас хладнокровия выстрелить в безоружного.

Вир спокойно вылез из кареты и стал перед красавицей, которая имела дерзость остановить его на большой дороге, да еще и наставить на него пистолет.

Но если он рассчитывал, что проявление столь невозмутимой самоуверенности выбьет из колеи его противницу, то он ошибался.

Констанс, которая вовсе не намеревалась палить из пистолета в Вира, а напротив, имела на его счет совсем иные планы, одарила его светлость ослепительной улыбкой.

– Вы совершенно правы, милорд, – заявила она, перекидывая правую ногу через луку седла и легко спрыгивая на землю. Свободной рукой расстегнула застежку плаща и бросила его на седло. – Мне было бы мало радости застрелить вас. – Констанс опустила взведенный курок и сунула пистолет за пояс. – С другой стороны, – добавила она, ловко вытягивая шпагу из ножен, – я без всяких угрызений совести заставлю вас биться со мной на шпагах. Полагаю, эту тяжелую трость вы носите с собой отнюдь не для красоты.

«Вот так штука!» – подумал Вир, ошеломленный перспективой скрестить клинок с особой женского пола. По крайней мере, эта юная леди даже знакома с дуэльным этикетом, отметил он, наблюдая за тем, как его будущая противница со спокойной сосредоточенностью попробовала гибкость клинка, а затем заняла выжидательную позицию, держа шпагу горизонтально перед собой.

– Милорд? – окликнула она его лукаво.

«Прах все побери!» – выбранился Вир про себя, разглядывая гибкую и ловкую фигурку, которую облегающая мужская одежда делала необычайно привлекательной. Она была очень высокой для женщины, с такой тонкой талией, что он легко мог бы обхватить ее ладонями, и длинными и стройными ногами. И вполне была наделена всеми очаровательными округлостями, заметил он. Прелестные очертания бедер, так же как и мягкие округлости грудей, не могли скрыть ни мужской жилет, ни двубортный короткополый камзол, ни облегающие мужские штаны. Ей-богу, привлекательная – это еще слабо сказано! Она была восхитительным созданием, которое и святого бы склонило к греху. А он вовсе не был святым.

Однако инстинкт самосохранения подсказывал ему, что перед ним не обыкновенная девчонка, с которой можно пофлиртовать, а потом дать ей отставку. Напротив, все ее поведение еще при первой их встрече свидетельствовало о том, что перед ним знатная дама. А все же какое нахальство – девице и вдруг вызвать Вира на дуэль! Так почему бы не преподать этой дрянной девчонке урок, хотя бы и урок фехтования? И, сбросив с плеч плащ, Вир швырнул его в карету. Конечно, он постарается не причинять ей вреда – разве что слегка уязвит ее гордость, а потом уж придет черед других наук, в которых он тоже сумеет кое-чему ее научить. С этой огненноволосой красоткой можно было быть уверенным в одном – что вечер в ее обществе окажется нескучным.

Раздался свист стали – Вир извлек клинок, таившийся в его трости.

– Это продлится недолго, – крикнул он Джону Викерсу, своему кучеру, которому очень не нравилось держать разгоряченных лошадей на холоде, не нравилось почти так же сильно, как останавливать карету по приказу дорожных разбойников. – И попрошу не вмешиваться.

– Как прикажете, милорд, – отозвался кучер тоном человека, слишком давно знакомого с причудами хозяина и потому неспособного удивляться, что бы там Виру ни вздумалось выкинуть.

Констанс, оказавшейся лицом к лицу с маркизом, который был известен своим хладнокровием, равно как и искусством владения шпагой, невольно подумалось, а по плечу ли ей такой противник. Однако чувство, которое она испытывала, глядя, как клинок Вира, разминавшего руку перед поединком, рассекает воздух, не было страхом. Нет, она не боялась, а – несомненно, в силу некоей извращенности своей натуры, остававшейся прежде не замеченной, – трепетала от восторга при одной мысли, что ей предстоит скрестить шпаги и помериться силами с фехтовальщиком такого класса, как Вир. Впрочем, ведь и ее учил фехтовать человек, владевший клинком едва ли не лучше всех в Англии. Так что в поединке с Виром она сможет проверить, научилась ли чему-то.

У нее от возбуждения даже мурашки побежали по коже, когда Вир, поднеся эфес почти к самым губам, с шутовской церемонностью отсалютовал ей шпагой.

И право же, он был великолепен в своей мужской гордыне, которая, как ей было известно из прежнего опыта, несколько смягчалась и своеобразным чувством чести, и странным великодушием, так старательно скрываемым под напускным цинизмом. Как бы то ни было, он действительно опасен, как про него говорили. Если она оценила его неверно, то очень может быть, ей придется поплатиться за свою ошибку жизнью, и все равно ей не было страшно. Констанс всегда считала себя знатоком человеческих характеров. А в данном случае к своим преимуществам причисляла еще и поцелуй, из которого также можно было сделать выводы.

Констанс подняла шпагу над головой и направила клинок прямо на маркиза.

– Защищайтесь, милорд, – сказала она, встав в боевую позицию и приподняв отведенную назад левую руку для равновесия.

Вир, также вставший в боевую позицию, отозвался с нежной улыбкой:

– Защищайтесь, миледи.

– Я, строго говоря, не леди, – отрезала эта поразительная молодая красавица, хотя не без легкой горечи, что не ускользнуло от внимания Вира. Они описывали круги, держась на расстоянии, так что их шпаги только касались кончиками друг друга, примериваясь, оценивая, нащупывая слабости противника, выжидая, когда он откроется. – И уж определенно вам я никто, – объявила Констанс, быстрым кошачьим движением провела свой клинок над клинком Вира и сделала выпад.

Вир парировал его одним движением кисти.

– Тогда я должен заключить, что я ошибаюсь, – сказал он. Он пока только играл с ней и потому не стал отвечать выпадом. – С другой стороны, – заметил он, кончиком клинка удержав ее клинок и отклоняя ее прямой удар, – совершенно ясно, что вы и не джентльмен, а молодая особа, которой не хватает твердой мужской руки.

– И вы, милорд, очевидно, решили, – бросила Констанс в ответ, поймала его клинок возле самого своего эфеса и, очертив острием почти полный круг, отбросила клинок в сторону и ринулась в атаку, – что это должна быть ваша рука.

Вир подавил ее атаку в зародыше, резко ударив по клинку.

– Вы себе льстите, милочка, – сказал он, угадал, что этот выпад вправо ложный, отбил выпад влево, ловким ударом пригнул ее клинок книзу – и они вдруг оказались лицом к лицу. – Я выбираю себе красавиц, которым уже известны правила игры. С зелеными девчонками хлопот не оберешься, а проку от них чуть.

Если он рассчитывал этим замечанием разозлить ее и вывести из равновесия, столь необходимого во время поединка, то ему быстро пришлось понять, как сильно он ошибся.

Констанс, обнаружив, что на нее смотрят сверху вниз жесткие и насмешливые глаза Вира, выкинула немыслимую штуку. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала его прямо в губы.

Вот уж чего-чего, а этого Вир не ожидал. Однако еще больше он был удивлен тем, что от этого поцелуя кровь так и вскипела у него в жилах. Зеленая девчонка? Гром и молния! Да она была самой настоящей искусительницей и к тому же обладала сверхъестественной способностью воспламенять его с одного прикосновения! Обхватив ее за талию свободной рукой, он склонился к ней, впиваясь в ее губы с жадностью, которая удивила ее почти так же сильно, как его самого.

Только тогда неизвестная красавица остановила его, сильно толкнув в грудь. Оторвавшись от нее, Вир обнаружил, что не в силах отвести взгляда от таинственных глубин ее глаз, которые могли заставить мужчину забыть все на свете, кроме одного: что он желает обладать этой непредсказуемой, лукавой особой. Очарованный, он смотрел на ее губы, которые медленно изгибались, складываясь в улыбку, одновременно и дразнящую, и капризную.

– Полагаю, если вы познакомитесь со мной поближе, милорд, – сказала она, приложив ладонь к его щеке, – вы очень скоро убедитесь, что одно достоинство у меня точно есть – я очень быстро учусь.

В следующее мгновение эта удивительная кокетка выскользнула из его объятий и, чуть отойдя, вскинула вверх свою шпагу.

– А теперь, милорд, – воскликнула она, – вернемся к нашему делу. Ваш кошелек и прочие ценности – будьте так любезны!

Демоническая улыбка заиграла на губах Вира.

– Боюсь, вам придется взять что-нибудь другое на память обо мне, леди Лунный Свет, – заметил он, и глаза его блеснули. – В мои намерения отнюдь не входит передавать вам что-либо из моего имущества.

– Как вам угодно, милорд, – отозвалась Констанс. И очень скоро Виру пришлось убедиться, что прежде она фехтовала не в полную силу, а только играла, как и он. Теперь она и не думала скрывать свое мастерство.

Стремительная и легконогая, она сумела даже Вира поразить блистательностью своих атак и контрударов. Более того, ему вдруг пришла в голову странная мысль, что ее своеобразный стиль близок к его собственной манере фехтования. Скоро он поймал себя на том, что снова и снова замечает небольшие, но очевидные вариации движений, характерных для фехтовальщиков школы Анджело, вариации, которые он сам когда-то перенял от своего наставника и довел до совершенства. И вот эти самые движения на его глазах выполняет тоненькая девушка! Это и интриговало, и пугало.

Если бы ему кто-нибудь сказал, что в один прекрасный день он повстречает фехтовальщика, знакомого со всеми тонкостями именно этого стиля фехтования, Вир бы в лицо говорившему заявил, что тот, верно, не в своем уме. Только один человек, помимо Вира, управлялся со шпагой в такой манере, и человек этот давно уже был мертв. То, что Вир оказался лицом к лицу с женщиной, которая демонстрировала мастерское владение именно этим стилем фехтования, вообще не укладывалось в голове. Ему даже подумалось, что в его положении было нечто забавное: он словно вел поединок с юным и не столь опытным подобием себя самого.

Наконец, после того как он по неосторожности едва не проткнул свою прекрасную противницу насквозь, он решил, что пора заканчивать с этой игрой. Намеренно отступая и лишь парируя удары без единой попытки ответить контратакой, он выжидал и тянул время, пока в один прекрасный момент она не ринулась с излишней самоуверенностью в атаку и не приоткрыла корпус.

Быстрый как молния, Вир поймал ее клинок и, сделав одно стремительное и резкое движение запястьем, одновременно и разоружил свою противницу, и заставил ее потерять равновесие.

И Констанс, не понимая, как это произошло, оказалась самым постыдным образом распростертой на земле. А в следующее мгновение она вся окоченела, так как острие шпаги Вира коснулось ее горла.

– А теперь, леди Лунный Свет, – произнес маркиз мягко, только за мягкостью этой чувствовалась сталь, – вы расскажете мне, кто вы такая и что вы затеяли.

– Как это не галантно с вашей стороны, милорд, – заявила Констанс, одарив Вира гримасой комического неудовольствия. Можно подумать, что он и правда не знает, кто она такая. – По-моему, все предельно ясно. Я – Черная Роза, а желала я отобрать у вас ваши ценности.

– Черная Роза, значит? – Улыбаясь все также нежно, он легко провел острием шпага по ее коже и остановил его в ложбинке между грудей. – Вы, конечно, извините меня за то, что я на сей раз не поверю леди на слово, как то подобало бы джентльмену.

– Совершенно очевидно, что в данный момент вы вольны поступать, как вам заблагорассудится, милорд, – парировала Констанс. Как же он смеет, черт возьми, так обращаться с ней, в бешенстве думала она, дыша порывисто и тяжело, в то время как острие шпаги описывало маленький круг по ткани рубашки вокруг вершины одной из ее грудей, потом вокруг другой. Было ясно, что он веселится вовсю. Она чувствовала, как кровь приливает к щекам, но дело было не только в том, что противник позволял себе неслыханные вольности, – его манипуляции вызывали в ней наплыв незнакомых чувственных ощущений.

– И правда, это совершенно очевидно, – согласился Вир, отмечая между делом, что дыхание его пленницы, несомненно, участилось. Похоже, эта рыжеволосая искусительница – особа из страстных! Но ирония ситуации заключалась в том, что ее грандиозная гибкость не меньше возбуждала его самого!

Пропади все пропадом! Он ведь собирался всего лишь слегка наказать за нахальство девчонку, посмевшую вызвать его на дуэль. Он никак не думал, что искушение отбросить всякие опасения и насладиться этой девушкой прямо сейчас окажется так сильно. Прежде сама мысль о физической близости с девственницами вызывала у него стойкое отвращение, слишком уж большое значение эти особы придавали утрате своей девственности. И он никак не был готов к тому, что его собственное тело возжелает ее с такой невероятной силой. В самом деле, трудно было не обращать внимания на болезненный бугор, который грозил порвать перед его панталон. Черт возьми, пора отправить девчонку восвояси, а то ведь самообладание может ему и отказать!

– Могу заявить со всей ответственностью – вы не Черная Роза, – произнес он безапелляционно. – Более того, я совершенно уверен, что вовсе не мой кошелек был предметом ваших желаний.

– Вы, разумеется, правы, милорд, – ответила Констанс, которой порядком уже надоело пребывать в таком исключительно унизительном положении – лежа навзничь на земле, да еще будучи при этом беспомощной жертвой садистских забав Вира. – Я не Черная Роза. Нам обоим прекрасно известно, что Черная Роза – это вы. И не ваш кошелек является предметом моих желаний, а нечто несравненно более важное для меня. А теперь, когда с этими вопросами покончено, не будете ли вы настолько любезны, чтобы убрать ваш клинок от моего тела? Мне бы хотелось хотя бы сесть.

– Счастлив буду выполнить любое ваше желание, – сказал Вир, быстро отводя в сторону клинок и протягивая руку, чтобы помочь ей встать. – Однако с вопросами отнюдь не покончено. Вы еще должны сказать мне ваше имя, а также объяснить, что вы затеяли.

Констанс подняла свою шпагу, вложила ее в ножны, затем принялась деловито отряхивать пыль с одежды, и не думая отвечать на его вопрос об имени, который он задавал с такой странной настойчивостью. Ведь невозможно представить, что он и в самом деле, не подозревает, кто она такая? Или возможно? Когда он остановил ее карету на большой дороге, она, само собой, предположила, что он решил ограбить именно ее, потому что она была дочерью злейшего врага его отца, а следовательно, и его врага. Однако все его последующее поведение, если подумать, заставляло усомниться в этом предположении. Вряд ли он стал бы целовать ее и потом великодушно оставлять ей ее драгоценности, если бы действительно знал, что она – леди Констанс Лэндфорд. Право, он вполне мог тогда остановить ее карету случайно, просто потому, что она оказалась возле того места, где он сидел в засаде, поджидая жирную дичь.

Внезапно она поняла всю ужасную важность такого вывода. Выходит, она действовала, исходя из ложных умозаключений! Все ее планы основывались на убеждении, что Вир сознательно решил ограбить дочь Блейдсдейла в качестве маленького акта мести. Его галантное отношение к ней самой она отнесла на счет его особого кодекса чести, который предписывал не обижать беспомощных женщин. И она возлагала большие надежды на этот самый кодекс чести, полагая, что и на сей раз он отнесется к ней с тем же великодушием, какое заставило его оставить ей брошь матери. И теперь вдруг оказывается, что она сама поставила себя в чертовски неопределенное положение.

Боже! Если он и вправду не знает, кто она такая, то совершенно неизвестно, как он поступит, узнав ее имя! Однако у нее, похоже, не было иного выбора, кроме как и далее следовать своему первоначальному плану, который, как выяснилось, был далек от идеала. Ведь все равно нужно было найти тихую пристань, где бы она могла спрятаться и обдумать свои дальнейшие планы, и что подошло бы для этого лучше, чем охотничий домик маркиза де Вира? Вот как рассуждала Констанс. Уж во владениях Вира граф никогда не станет ее искать.

План этот представился ей идеально логичным, когда на постоялом дворе она смотрела на Вира в окно кареты. Но теперь идея эта уже не казалась столь удачной. Ведь, в конце концов, она собирается отдаться на милость человека, который мало того, что вряд ли склонен желать ей добра, но имеет все основания желать ей зла. Не слишком утешительная перспектива!

Вир, наблюдавший за ней все это время, мог только гадать, что за убедительную историю эта хорошенькая обманщица придумывает для него.

– Строго говоря, у меня нет имени, – заявила Констанс как ни в чем не бывало, снимая шляпу, а вслед за ней и маску. – Вижу, вы мне не верите, да и как тут поверить, когда я сама-то с трудом верю! Но так оно и есть. – Она сняла с головы платок, так что пышные кудри рассыпалась по плечам.

– Нисколько не сомневаюсь, – отозвался Вир, который, будучи человеком проницательным, и в самом деле поверил ей. Мало что ускользало от его внимания, и он не преминул заметить выражение обиды и гнева, затуманившее ее черты как раз перед тем, как она отвернулась, тряхнув своей роскошной гривой, которая даже в лунном свете сияла медно-рыжим. Это не поддавалось объяснению, но он почувствовал, как в груди его рождается холодный гнев при одной мысли, что кто-то осмелился причинить боль этому дивному созданию. – Но все же осмелюсь предположить, что – если только вы не явились на этот свет вполне взрослой особью каких-нибудь два месяца назад – все же вас как-то называли на протяжении вашей жизни.

Он был вознагражден за свое дурацкое замечание нервным смехом, который нисколько не поколебал его крепнущего убеждения, что эта занятная молодая красавица собирается впутать его в какую-то неприятность – а неприятности ни к чему. Более того, инстинкт самосохранения настойчиво твердил ему, что, пока еще не поздно, следует залезть в карету и мчаться отсюда прочь со всей возможной скоростью, предоставив странную красавицу самой себе. То, что он не прислушался к своим инстинктам, следовало отнести на счет извращенности его натуры, которая требовала, чтобы он оставался на месте, по крайней мере, до тех пор, пока не удовлетворит свое любопытство.

Тут крылась какая-то тайна, и чутье подсказывало ему, что тайна эта каким-то образом касалась и его. Рыжеволосая искусительница еще тогда, когда он остановил ее карету, поняла, что Черная Роза – не кто иной, как маркиз де Вир, однако не сочла нужным поделиться с кем-нибудь этой пикантной новостью. И конечно, она действовала не наобум, когда состряпала столь замысловатую и опасную шараду ради него. Это было более чем ясно. И потом, это ее глубокое знание того стиля фехтования, который в свое время развивал и совершенствовал один-единственный человек, если не считать его самого. Из всех тайн эта была самой интригующей.

– Пожалуй, в некотором смысле я действительно только явилась на свет, – заговорила искусительница таким тоном, словно успела хорошо обдумать этот вопрос. – Штука, видите ли, в том, что вся моя прежняя жизнь оказалась ложью. Не сомневаюсь, что вы вполне способны вообразить, как я была потрясена, когда узнала – из самого надежного источника, что я вовсе не то лицо, которым всю жизнь себя считала.

– Кошмар, – подтвердил Вир, мало что понявший из этих загадочных высказываний, но верно догадался, что она в сильном горе. – С другой стороны, по-моему, мы то, чем сами себя считаем. А в таком случае это не может быть ложь.

– В моем случае, боюсь, это все же ложь, – отозвалась Констанс, думавшая о том, что выйти на дуэльный поединок с Виром было легче, чем решиться сейчас открыть ему истину о себе и своих проблемах. Она отвернулась, сделала несколько шагов. Затем снова обернулась к нему. – Я, собственно говоря, незаконнорожденный ребенок, без имени, и это, учитывая, что за человек тот, кого я всю жизнь считала отцом, не так уж плохо. Истина заключается в том, что я никогда не любила его и, соответственно, не должна бы испытывать никаких угрызений совести, собираясь предать его. Но, как ни странно, испытываю.

Она стояла теперь возле самой кареты, освещенная светом каретного фонаря.

Вир, впервые получивший возможность как следует разглядеть незнакомку, которая нежданно-негаданно втянула его в это нелепое приключение, вдруг нахмурился. Подойдя к ней вплотную, он откинул волосы с ее лица, и взору его открылся лиловый синяк на ее левой скуле.

– Если это образчик отцовских нежностей, – сказал Вир мрачно, – то я и вправду нахожу странным, что вы упорно продолжаете испытывать к этому человеку подобие преданности. – Крепко ухватив ее за плечи, он заглянул ей в глаза. – Скажите мне, кто этот негодяй, и я научу его, как следует обращаться с леди.

От прикосновения его рук, не говоря уж о близости его тела, Констанс вдруг оказалась во власти целой бури эмоций, не имевших ничего общего с ее дочерними чувствами к графу. И однако, в голове у нее словно зазвенел тревожный звонок.

Менее всего ей хотелось, чтобы де Вир из-за нее вступил в открытое противоборство с Блейдсдейлом. Ведь Вир, явно убежденный в том, что Блейдсдейл был виновен, прямо или косвенно, в смерти его родителей, все же воздерживался от прямого столкновения с ним и выжидал целых десять лет. И она не станет нарушать это хрупкое равновесие.

– Это просто смешно, – ответила она, отстраняясь. – Я ведь уже сказала вам. Я не леди. Если бы я была леди, разве я стала бы останавливать карету джентльмена на большой дороге столь мало приличествующим даме образом?

– Если бы вы были не леди, то вряд ли бы вам было известно, что приличествует леди, а что нет, – сухо заметил Вир. Прах все побери! Он поймал себя на том, что ему хочется, чтобы эта девушка доверилась ему, хотя, насколько он помнил, никогда прежде не испытывал желания завоевать доверие невинной девицы, даже ради сомнительного удовольствия добиться ее благосклонности. Не такой он был дурак, чтобы флиртовать с незамужними девицами, которые всего лишь наживка в брачной мышеловке. Очевидно, эта девушка обладала способностью пробуждать в нем примитивные инстинкты, заставляющие мужчину оберегать самок своего вида и помогать им. Эта мысль показалась ему любопытной и циничной. И занятной. – И не трудитесь убеждать меня, что вы не благородного происхождения, потому как обещаю вам не поверить. Ваша внешность, ваши манеры, ваша речь – все обличает в вас девицу не простого происхождения.

– В самом деле? Тогда будем считать, что я девица очень непростого происхождения, – заметила Констанс с кривой улыбкой. – И кто осмелится сказать, что это не так? Ведь я, в конце концов, родилась без отца. И по-моему, это все равно лучше, чем родиться от отца, к которому не чувствуешь ни любви, ни уважения. И все же кое-чем я ему обязана. Он дал мне свое имя, чего мой настоящий отец сделать, очевидно, не удосужился.

– Что возвращает нас к вопросу об имени – мы сделали полный круг, – заметил Вир, вполне оценивший умение этой таинственной красавицы изъясняться намеками. Черт возьми, ее боязнь открыть ему свое имя могла иметь только одну причину: имя, которое она носит, – это имя человека, с которым Виру уже приходилось сталкиваться, и явно при весьма несчастливых обстоятельствах.

Это имя одного из его врагов. Иначе и быть не может. Но которого? Вот в чем вопрос! Прах все побери! Его враги так многочисленны, что и не пересчитаешь.

– Не совсем полный круг, милорд, – ответила Констанс, собираясь с духом, чтобы сказать ему правду. – Во-первых, вы должны узнать, что вам грозит серьезная опасность со стороны людей, которые ни перед чем не остановятся в своем стремлении причинить вам зло. Эти люди и могущественны, и в высшей степени опасны.

– Так вы разыграли это дурацкое ограбление, чтобы сообщить мне о грозящей опасности? – насмешливо осведомился Вир.

Констанс вскинула голову, и в ее дивных синих глазах сверкнуло негодование.

– Отчасти ради этого. Конечно, сейчас вы скажете, что глупо было с моей стороны предположить, будто маркизу де Виру может понадобиться помощь в его борьбе с врагами.

– Это было не просто глупо, а сверхъестественно глупо, – не замедлил поправить ее Вир. И, схватив девушку за плечи, обжег ее сердитым взглядом. – Ты хоть понимаешь, что я едва не разнес пулей твою хорошенькую головку? – Сама мысль о том, что он чуть не убил женщину, вызывала у него желание придушить эту особу, сующую нос не в свои дела. – Неужели тебе не пришло в голову, что предупредить об опасности можно и письмом?

– Ах Боже мой, и как это действительно не пришло мне в голову? – воскликнула Констанс с притворным отчаянием. – Наверное, потому, что я была в последнее время ужасно занята – надо было бежать, жизнь спасать, то, се. Вы уж не обессудьте и постарайтесь простить меня за то, что, когда я, стоя на карнизе третьего этажа, выдумывала план действий, не додумалась просто черкануть вам письмецо. Поверьте, я бы ни за что не осмелилась обеспокоить вас в противном случае. Тем более что еще когда я увидела вас на постоялом дворе, я поняла, что вы упрямый, тупой, самовластный, несносный, надменный, деспотичный... Но прежде чем она успела завершить перечень отвратительных свойств Вира, ненавистный маркиз заставил ее умолкнуть, весьма грубо запечатав ей рот ладонью.

– Тсс, – прошипел он, крепко держа не смевшую шевельнуться девушку, и, не сводя с нее пронзительного взгляда, добавил: – Слушай.

– Всадники скачут в нашу сторону, – негромко сообщил хозяину с козел Викерс.

Констанс так и окаменела, сердце у нее подпрыгнуло и затрепыхалось где-то в горле – она сразу же догадалась, кто это скачет по пустынной проселочной дороге в такой час ночи.

Вир, смотревший прямо в глаза леди Лунный Свет, негромко выругался. Тревога слишком ясно читалась в этих таинственных глубинах, «Кто же она, черт возьми, такая?» – мелькнуло у него в голове, и во что она его втянула? Он мрачно пообещал себе, что обязательно узнает о ней все еще до исхода ночи. А пока, похоже, придется взять на себя роль ее защитника. Выбора у него не было. Он резко выпустил девушку из рук.

– Советую прикрыть чем-нибудь эти рыжие кудри, – приказал он. Подошел к ее лошади и так же коротко осведомился: – Мерзавцы знают эту лошадь? – И, взяв коня под уздцы, подвел его к красавице, с которой были одни неприятности.

Констанс, замешкавшись на мгновение – в течение которого она переваривала тот факт, что Вир таки действительно решил помочь ей, – деловито прятала волосы под черный платок.

– Нет. Коня я купила в Лондоне, и его сразу же отправили ко мне в Уэлс. – Натянув шляпу пониже на лоб, она обернулась к хмурившемуся маркизу: – А что?

– А то, душа моя, – отозвался он, накидывая ей плащ на плечи и деловито застегивая его у горла, – что тебе предстоит перевоплотиться в лорда Хантингтона, моего юного кузена с материнской стороны, причем в состоянии сильного алкогольного опьянения. – И он вытащил из внутреннего кармана своего теплого плаща фляжку. – Боюсь, что сладкой наливки предложить не могу, да дамское винцо и не окажет должного эффекта. Бренди – вот напиток, достойный джентльмена. Ну так как?

Констанс одарила его ослепительной улыбкой.

– Не сомневаюсь, что «кузен» выйдет у меня даже получше, чем Черная Роза. – И, взяв у него фляжку, она сделала глубокий вдох и опрокинула хорошую порцию.

Огненная, гнусная на вкус жидкость обожгла ей горло и заставила слезы навернуться на глаза. То, что она тем не менее заставила себя проглотить эту мерзость и даже не закашлялась, доставило ей немалое удовлетворение.

Вир забрал у нее фляжку. Его, судя по лицу, такая лихость нисколько не успокоила.

– Будем надеяться, что нас ждет хотя бы не полный провал, – заметил он мрачно и слегка обрызгал бренди ее плащ, дабы придать предстоящей актерской работе аромат подлинности. Затем, привязав поводья ее коня к задку кареты, помог Констанс забраться на сиденье. – И вообще будет лучше, если ты будешь просто сидеть, склонив голову на грудь, а разговаривать предоставишь мне.

– Как вам будет угодно, милорд, – сказала Констанс и предприняла попытку отвесить изящный поклон, отчего голова почему-то пошла кругом. У нее было такое странное ощущение, будто и губы и нос как-то смешно онемели. – Я предоставлю ведущую роль в этой сцене вам.

– В фарсовой сцене, между прочим, без которой я прекрасно бы обошелся, – отозвался его светлость тоном, не терпящим возражений. – И когда это представление завершится, тебе, милочка, придется предоставить мне кое-какие объяснения.

Констанс при виде жесткого блеска в глазах Вира сильно пожалела о том, что не решилась рассказать ему всю правду до того, как беседа их была столь грубо прервана надвигающейся опасностью.

– Вот именно, – добавил его светлость, верно истолковавший причину, по которой лицо искусительницы залилось румянцем. После этого Вир вылез из кареты и, отдав негромким голосом какие-то распоряжения Викерсу, принялся натягивать теплый плащ с пелеринами. Затем вложил клинок в трость, служившую ножнами, и, наконец, забрался в карету и уселся рядом с Констанс.

По его сигналу карета тронулась.

Через несколько мгновений всадники – армейский капитан в мундире с иголочки, капрал и два рядовых – нагнали их. Резкий окрик заставил карету остановиться.

– Эй, кучер, – крикнул капрал, подхвативший коренника под уздцы. – Не видал ли ты всадника, который проскакал по этой дороге?

– Я пока вижу четырех всадников, – отозвался Викерс крайне сухо, – которым следовало бы хорошенько подумать, прежде чем останавливать карету джентльмена.

– Не сметь хамить, дьяволово отродье! Не видишь, с кем разговариваешь? – воскликнул капитан в непритворном гневе. – Поостри-ка еще – так прикажу стянуть тебя с козел, и отведаешь у меня хлыста!

– Не извольте гневаться, ваша милость, – поспешил отозваться Викерс, нисколько не сомневавшийся, что у этого проклятого капитана слово не расходится с делом, когда предоставляется возможность выместить свое дурное настроение на том, кто не смеет защищаться.

Впрочем, капитан ведь не знает, что поджидает его в карете. Кислая улыбка тронула губы Викерса. Какая жалость, что он сейчас это выяснит.

– Ты, в карете! – крикнул капитан, свирепо дергая удила своего испуганно пятившегося коня. – Ты мне нужен на два слова!

– В самом деле? – раздался мягкий голос изнутри кареты. – На два слова? Но какие именно слова имеются в виду, хотелось бы мне знать? Немало слов приходит на ум проезжему, которого некстати вынудили прервать его путешествие, однако ни одно из них, осмелюсь предположить, не произведет должного впечатления. Stultussonumsuaevocisamat.

Так как последнее замечание было сделано на латыни, оно и в самом деле не произвело на офицера никакого впечатления – ему явно не пошло впрок классическое образование. Констанс же сразу перевела про себя: «Дураку нравится звучание его собственного голоса». Она едва не прыснула, до того метко была пущена язвительная острота.

– Дьявол тебя побери, мне не до игр, сэр! – продолжал бушевать капитан. – Я капитан Альберт Синклер, офицер королевского гвардейского полка, и я желаю знать, проскакал тут всадник или нет.

В темноте кареты тонкая рука сжала руку Вира. Если у него и были какие-то сомнения, действительно ли таинственная леди Лунный Свет и есть тот самый всадник, о котором говорит капитан, то они мгновенно рассеялись, так же как и целый ряд весьма мучивших его вопросов, на которые незнакомка прежде не удосужилась ответить.

Губы Вира сжались.

– Для вас, сэр, я милорд, – сказал Вир так мягко, таким бархатным тоном, что даже у Констанс от страха похолодело сердце. – И если вам нужен всадник, то я советовал бы вам отправиться на поиски этого всадника немедленно, пока происшествие не перестало казаться мне забавным.

Если сначала Синклер просто не разглядел герба на дверце кареты, то теперь до него дошла вся важность этого символа.

– Вир, – проговорил он негромко, со смесью страха и отвращения.

– Как неприятно, не правда ли? – посочувствовал маркиз. – До меня доходили слухи, что очень много неприятностей обрушилось в последнее время на представителей вашего семейства. Взять хоть последний финансовый крах, постигший вашего отца. Как неприятно это, должно быть, вдруг оказаться на мели. Мне следует, наверное, осведомиться и о том, как поживают ваши дядюшки.

– Хорошо поживают, можете не сомневаться, милорд, – проворчал Синклер не слишком любезно. – Да и дела моего отца не так плохи, как вы, видно, вообразили. Любой Синклер всегда сумеет держать нос по ветру, когда надо раздобыть деньжонок.

– Чтобы пустить их по ветру, – задумчиво заметил Вир. – Но вернемся к нашей проблеме, – добавил он прежде, чем у Синклера сорвались с языка гневные слова. – Этот всадник, которого вы ищете. Это что, какой-то бедолага-дезертир, сбежавший со своего поста?

– Вовсе нет. Просто кое-кто, кого следует разыскать и вернуть домой, пока не случилось чего дурного. Я вижу, что вы путешествуете не один, милорд, – добавил Синклер, наклонившись с седла к оконцу кареты и вглядываясь в сумрак, царящий внутри. – Осмелюсь предположить, что вашему спутнику и принадлежит верховая лошадь, которая привязана к задку кареты?

Констанс, прислушивавшаяся к разговору, почувствовала, как в животе у нее все сжалось. Чтоб ему провалиться, этому Альберту Синклеру, думала она. Ну, она сама пристрелит его, если дело дойдет до того. Еще не хватало, чтоб Вир рисковал жизнью ради того, чтобы защитить леди Констанс Лэндфорд от изощренных происков графа Блейдсдейла. Боже, помоги! Альберт ни за что не должен догадаться, кто на самом деле сидит с Виром в карете.

– Вы вольны делать какие вам угодно предположения, – сказал Вир, которого мало прельщала перспектива вступить в перестрелку с людьми короля, даже если среди них и был племянник Блейдсдейла. Черт возьми! Неужели он десять лет кропотливо разрабатывал план мести для того, чтобы этот хрупкий механизм был разрушен из-за чрезвычайно странной игры капризного случая? Конечно, если дело дойдет до худшего, так хотя бы лорд и леди Синклер лишатся единственного наследника, все-таки кое-что, подумал он и добавил ласково: – Хотя я, например, взял себе за правило никогда ничего не предполагать. Очень уж рискованная штука – предположения.

Синклер, которому и слова Вира, и стоявшие за ними соображения показались крайне подозрительными, вновь бросил взгляд на злополучную лошадь.

– Однако в данном случае предположение логически обосновано. Лошадь породистая, однако мужчина вашего веса будет для нее тяжеловат.

– Да, она годится скорее для женщины, – невозмутимо согласился Вир. – Или для юнца, которому только еще предстоит научиться пить в меру. Если вы подумываете купить эту лошадь для своей конюшни, Синклер, то, боюсь, разговор придется отложить. Лорд Хантингтон в данный момент пребывает в состоянии полного ступора.

– Так это лорд Хантингтон? – проговорил капитан, которого слова Вира явно не убедили. – И он хлебнул лишнего? Все же я поговорю с ним.

Вонзив шпоры в бока своего гнедого, он объехал карету и спешился у противоположной дверцы.

Констанс, которая на протяжении всего этого отнюдь не дружелюбного разговора, лежала неподвижно в углу кареты, как раз в последние мгновения начала испытывать определенные трудности. Никогда прежде не пробовавшая крепких напитков, она на своей шкуре начала испытывать во всей полноте эффект, отнюдь не полезный для здоровья, который оказывает «напиток, достойный джентльмена». Тем более что в ее желудок за последние двадцать четыре часа попало только несколько печений да стакан молока.

Гравий захрустел под сапогами Синклера, напомнив ей самым немилосердным образом, что все теперь зависит от нее и от того, сумеет ли она убедительно изобразить пьяного лорда. Усилием воли она заставила свою кошмарно отяжелевшую голову перестать кружиться, после чего постаралась расслабиться и, не обращая внимания на боль в желудке, лежать совершенно неподвижно, хотя у нее как назло страшно зачесалась левая лодыжка. Она сосредоточенно вдыхала через нос, а выдыхала с шумом через рот, изображая, как она надеялась, довольно точно, джентльмена, уснувшего после неумеренных возлияний. Однако, несмотря на все ее усилия, она не смогла подавить поднимавшуюся из желудка дурноту, когда Синклер попытался открыть дверцу кареты. Увы, было очевидно: она стремительно теряла контроль над собой.

И тут голос Вира, в котором прозвучала бесконечная мягкость, нарушил тишину:

– Я бы на вашем месте не стал делать этого, Синклер.

Синклер замер на долю секунды, а затем в глазах его вспыхнуло торжество.

– Капрал Гесс, – приказал он, не отрывая взгляда от Вира, – ко мне.

Капрал, приученный всегда повиноваться с живостью, подскакал, остановил лошадь, спешился и вытянулся перед своим командиром.

– Капрал, вы наведете пистолет на его светлость маркиза, – приказал Синклер, и лицо его выразило злобное предвкушение. – Если он хоть бровью шевельнет, можете пристрелить его.

– Есть, сэр! – гаркнул капрал, вытаскивая пистолет и наводя на маркиза, которого, судя по его виду, очень мало трогало, что события приняли такой неприятный оборот.

У Констанс же, которой стало аж дурно от напряжения, не говоря уже о том, что в желудке ее продолжала бушевать буря, вырвался стон, прозвучавший, впрочем, вполне кстати.

– Отлично сыграно, «лорд Хантингтон», – проговорил Синклер, морщась, так как через открытое окно в нос ему ударил запах бренди. – Однако же вы продумали все детали! И даже почти сумели убедить меня, что вы и в самом деле всего лишь неоперившийся юнец, перебравший спиртного.

Капрал Гесс замер, держа маркиза под прицелом. Пальцы Вира в кармане плаща сжали рукоять пистолета. Синклер распахнул дверцу и протянул руку к фигуре, мешком лежавшей в углу кареты.

– Мне известно не хуже, чем тебе, что ты вовсе не джентльмен, мало того, я знаю, что у тебя ни в одном глазу!

Это было уж слишком. Констанс, которая не в силах была более терпеть, высунула голову из кареты – и молоко с печеньем и бренди полились прямо на сапоги капитана.

– Дьявольщина! – воскликнул Синклер, с омерзением отпрыгивая.

– Я ведь вас предупреждал, – кротко заметил Вир, поспешивший, впрочем, быстренько втянуть «кузена» обратно в карету, пока он не вывалился на дорогу. – А теперь я попросил бы вас закрыть дверцу и позволить нам продолжить наш путь. По-моему, вы поняли, что моему юному кузену необходимо как можно скорее лечь в постель.

– Да, да, – дребезжащим голосом отозвался Синклер и нетерпеливо махнул рукой. – Пусть проезжают.

– Браво, дорогая моя, – заметил Вир не без иронии несколько мгновений спустя, когда карета уже катила по дороге. – Я и не подозревал, что твое актерское дарование настолько велико. Ты сыграла великолепно, хотя и ударилась слегка в мелодраматизм, но это нисколько не ослабило общего эффекта. Собственно говоря, я бы сказал, что ничто иное не смогло бы отвратить неминуемой катастрофы.

– Нельзя ли отложить этот разговор? – отозвалась Констанс, от всей души желавшая его светлости маркизу провалиться ко всем чертям. – Мне сейчас совсем не до шуток. Для меня это дело непривычное – вот так оскандалиться, да еще при таких унизительных обстоятельствах. Кроме того, я кошмарно себя чувствую.

– Конечно, кошмарно, – сказал Вир, вкладывая белый полотняный платок ей в руку. – Впрочем, могу уверить тебя, что ты довольно быстро оправишься.

Констанс высморкалась и покачала головой:

– Ужасно, что я оказалась такой размазней! Пусть нам и удалось убедить Синклера, что это лорд Хантингтон испортил ему сапоги, все равно я никогда не смогу забыть, что вы-то знаете правду. Какой позор!

– Жуткий позор, – подтвердил Вир, углы рта у которого подозрительно подергивались. – С другой стороны, ты не имела счастья лицезреть выражение, появившееся на физиономии Синклера в тот момент. Если б ты его только видела, то одно это вознаградило бы тебя за перенесенные страдания.

– Вам легко говорить, – заметила Констанс, подавив зевок.

– Да, конечно, – спокойно согласился Вир. Он прикрыл ее дорожным пледом и притянул, обмякшую и несопротивляющуюся, к себе. – А теперь отдыхай. Ты в безопасности, погоня нам больше не грозит.

– В данный момент не грозит, – отозвалась Констанс, выговаривая слова несколько невнятно. Теперь, когда нависшая опасность оказалась позади и тело ее окутывало блаженное тепло, приятная дремота стала одолевать ее. – Одно дело сбить со следа кузена Альберта. Он глуп как пробка. Дорогой папочка – дело другое. Блейдсдейл никогда не сдается. Для него невыносима сама мысль, что деньги могут уйти из его рук, – Брови ее сосредоточенно сдвинулись. – Но он мне не отец. Он сам мне сказал. Но кто же тогда?..

И тут она, глубоко вздохнув, погрузилась в сон.

А следовательно, и не смогла увидеть, как на щеках Вира заиграли желваки. Не увидела она и того странно сосредоточенного выражения, с которым он уставился в ночную тьму за окном кареты.




Глава 4


Констанс отвернулась от окна, за которым чернела ночь, и перевела взгляд на пламя, плясавшее в громадном камине, дивясь про себя причудам судьбы, забросившей ее сюда. Когда она решилась бежать из Лэндфорд-Парка, ей и в голову не могло прийти, что очень скоро она окажется в охотничьем домике маркиза де Вира. Также не думала она – тут Констанс даже поморщилась, – что придется ей щеголять в платье из туринского газа, на чехле из темно-синего шелка, которое мало того что имело глубокий квадратный вырез, привлекавший излишнее внимание к груди, но и почти наверняка принадлежало прежде одной из любовниц маркиза. Что же до изумительного сапфирового колье, украшавшего сейчас ее шею, и серег с сапфирами и бриллиантами, сверкающих в ушах, то тут можно было только предположить, что его светлость маркиз предпочитал, чтобы его возлюбленные являли собой образец элегантности даже на диких просторах Сомерсетшира. Драгоценности она обнаружила в своей комнате сегодня днем, когда вернулась с прогулки по лесу, они были аккуратно выложены рядом с платьем, как и прочие необходимые вещи. И длинные белые перчатки, и шелковые туфельки без каблуков в цвет платья – ни об одной мелочи не было забыто. Право, все это так необычно, думала она ошеломленно, но улыбаясь про себя.

Однако еще более странным было то, что маркиз обращался с ней столь почтительно, как если бы перед ним была дама безупречной репутации. И это когда она пала так низко, что и поступки, и слова ее можно было считать безупречными лишь в том смысле, что они не заслуживали даже упреков!

Но что за странный человек этот маркиз, думала она, озадаченно морща лоб. За те шесть дней – и ночей, – которые она провела в охотничьем домике на правах гостьи, все здесь по приказу его светлости относились к ней с величайшей предупредительностью. Даже в тот первый вечер, когда она оказалась в таком беспомощном положении и в полной от него зависимости, он неуклонно продолжал вести себя с поистине джентльменской учтивостью. От человека, который пользовался репутацией бессовестного распутника и трижды сражался на дуэли за сомнительную честь замужних особ, с которыми состоял в мимолетной связи, трудно было ожидать чего-то подобного. Впрочем, он был известен еще и тем, что предпочитал общество очень красивых женщин. Не исключено, что леди Констанс Лэндфорд не совсем соответствует его строгим требованиям, подумала она, припомнив не без смущения, что первым делом пришло ей в голову в то первое утро, когда, проснувшись в незнакомой постели, она обнаружила, что на столике рядом в вазе стоит и словно дразнит ее тот самый розовый бутон, который она срезала, готовясь предстать Черной Розой, а сама она решительно не может вспомнить, что же произошло вчера вечером после того, как она столь скандальным образом испортила сапоги кузена Альберта.

Несомненно, этот странный провал в памяти произошел не только из-за «напитка настоящих джентльменов», принятого практически на пустой желудок; повлияло и то обстоятельство, что она наверняка еще не совсем оправилась от жестокого удара, нанесенного рукой графа, к тому же была под впечатлением своего рискованного побега, да и последствия неожиданного открытия, что она – вовсе не та, кем привыкла себя считать, конечно, сказывались. Проснулась она утром, чувствуя себя совершенно больной и разбитой, и пролежала потом пластом целых два дня – это она-то, которая вообще никогда не болела. Но с другой стороны, ей было о чем подумать. И в первую очередь о своем более чем неопределенном будущем, которое теперь, похоже, зависело в основном от человека, не имевшего никаких оснований помогать ей. Право, все в ее жизни пошло кувырком!

Проснуться в незнакомой обстановке было само по себе небольшим потрясением, но обнаружить при этом, что лежит она в постели, облаченная в прозрачную кружевную ночную рубашку, подобных которой ей никогда прежде не доводилось надевать, – это уже не просто из душевного равновесия выводило, это было вообще черт знает что. Наверняка щеки, ее в тот момент могли поспорить цветом с ее всклокоченными ярко-рыжими локонами. К счастью, миссис Тернбау, домоправительница, появилась в комнате с чашкой горячего шоколада и принялась суетиться вокруг своей новой подопечной. Из ее болтовни Констанс очень скоро поняла, что страхи ее были напрасны: маркиз де Вир не принимал никакого участия в процессе раздевания ее бесчувственного тела накануне и вообще пальцем к ней не прикасался. После того как он внес ее в дом на руках и положил «так нежно, будто она была малое дитя» на кровать, он приказал миссис Тернбау и горничной Фанни заняться миледи. И, оставив ее на руках прислуги, удалился.

Не появился его светлость маркиз, уехавший из дома едва рассвело, и на следующий день к завтраку, так же как к ленчу, чаю и обеду вообще не появился в этот день. Собственно говоря, на протяжении всех шести дней Констанс была полностью предоставлена самой себе. Она вся извелась, пытаясь догадаться, куда уехал несносный маркиз и что, черт возьми, он затевает.

Бессмысленно было повторять снова и снова, что причиной его продолжительного отсутствия никоим образом не может быть она и ее проблемы. И потом, в конце концов, ей ведь просто не дали возможности рассказать, кто она такая и почему оказалась в бегах. Ему известно лишь, что офицер королевской гвардии и несколько его людей преследовали ее. Естественно, он испытывает определенное любопытство, но вряд ли окажется настолько безрассуден, чтобы попытаться разыскать Альберта и потребовать у того объяснений. Не станет он, твердила она себе, делать и все те бесчисленные глупости, которые приходили ей на ум, когда она шагала из угла в угол по своей комнате, или, сидя у камина в кабинете Вира, делала вид, что читает, или играла с Шебой, английским сеттером миссис Тернбау. Ну зачем ему делать глупости?

Женщина, которая остановила его карету на большой дороге и которую он спас от капитана королевской гвардии и его людей, не могла так уж много значить для него – ведь она только доставила ему массу неприятностей, без которых, по его же собственным словам, он вполне бы мог обойтись. Однако Констанс не могла избавиться от тревожного чувства, что этот Вир способен выкинуть что угодно.

– Чума возьми его, негодяя! – произнесла она вслух, хотя в кабинете, кроме нее, никого не было. – Да пусть он делает, что ему угодно, проклятый. Ну, убили его, мне-то что за дело? Почему я должна о нем тревожиться?

– Строго говоря, я не смог бы назвать ни одной причины, почему бы вам следовало обо мне тревожиться, – раздался звучный мужской голос в дверях. – С другой стороны, вы исходите из предположения, которое как минимум спорно. Я, как вы можете заметить, живехонек.

Констанс резко повернулась, шурша шелковыми юбками, и, конечно же, перед ней стоял Вир, живой и здоровый и державшийся даже надменнее обычного. Какое-то мгновение она чувствовала только одно: острую радость оттого, что он наконец вернулся. Но она быстро овладела собой.

– Прошу простить меня, милорд, – заговорила она, делая реверанс. – Я сказала это просто так, – добавила она с горестной гримасой. – Но как вы посмели объявиться именно тогда, когда терпение мое подошло к концу? Право, это было дурно с вашей стороны.

– Похоже, такое уж мое счастье, что я только и делаю, что испытываю терпение самых разных людей из числа моих знакомых, – пробормотал Вир, который прекрасно заметил, что в глазах искусительницы в первый момент вспыхнула радость. Ей-богу, она оказалась даже красивее, чем ему помнилось. И платье, и драгоценности подошли ей идеально, как он и полагал. – Какая жалость, что я не знал, что вы поджидаете моего возвращения с таким нетерпением. Очень может быть, что искушение вовсе не покидать вас оказалось бы сильнее меня. К несчастью, однако, у меня была назначена встреча в Лондоне, которой я никак не мог пренебречь. Надеюсь, о вас заботились должным образом в мое отсутствие?

– Все были чрезвычайно заботливы, милорд, – ответила Констанс, думая про себя, как же быстро он ехал, если успел добраться до Лондона и вернуться обратно всего за пять дней с небольшим. К тому же, глядя на него, облаченного в безупречный двубортный сюртук и штаны сизо-серого цвета, невозможно было и подумать, что он только что вернулся из долгого путешествия. Право, его неотразимая особа была столь внушительной, что кабинет вдруг показался ей тесным! – Миссис Тернбау была чрезвычайно любезна и привечала меня как могла, – добавила Констанс, силясь вернуть привычное самообладание. – За что я должна выразить вам свою признательность, милорд. Даже не представляю, каким образом отплатить вам за...

– Отплатить мне? – перебил он ее, прошелся по кабинету, подошел к графину с бренди на серебряном подносе. – Отплатить мне за что? Мы, по-моему, квиты.

– Квиты, милорд? – переспросила Констанс, улыбаясь вопросительно.

– Я остановил вашу карету на большой дороге и похитил у вас поцелуй, а вы довольно скоро отплатили мне тем же, – пояснил он, пожимая плечами. – Не желаете ли выпить? Хересу, например? – спросил он, глядя на нее через плечо.

– Нет, – отозвалась Констанс, сдержав дрожь омерзения. – Благодарю вас, но крепкие напитки мне не подходят. Также я не думаю, что в нашем случае чаши весов так уж уравновешены. Вы по отношению ко мне были само великодушие, в то время как я принесла вам только неприятности.

– Напротив, – возразил его светлость, невозмутимо наливая себе добрую порцию бренди. – Узнав меня поближе, вы убедитесь, что я никогда не бываю великодушным.

– Ну разумеется, это я и ожидала от вас услышать, милорд, – мгновенно подхватила Констанс. – Ведь у вас известная репутация, и ее следует поддерживать! Тем не менее, вы не можете не признать: то, что вы спасли меня от капитана Синклера, и то, что отвезли к себе домой, одели меня, хоть и в непривычное для меня по стилю, но подобающее леди платье, – все свидетельствует о вашем великодушии.

– Не могу согласиться ни с одним из ваших утверждений. Если мне не изменяет память, от этого грубияна капитана вы спасли себя сами, причем способом столь же эффективным, сколь и оригинальным. После чего впали в состояние, которое не оставило мне выбора, – я вынужден был отвезти вас к себе домой. Что же до вашего наряда, то мне пришло в голову, что, хоть вы и показались мне совершенно очаровательной в мужском костюме, все же вам захочется облачиться в нечто более женственное. Так случилось, что моя мать оставила кое-что из своих личных вещей в этом доме как раз накануне того злополучного дня, когда они отправились в роковое плавание на борту «Ласточки». И платье, и драгоценности принадлежали ей.

Тут только Констанс поняла, какую грубую ошибку совершила, когда судила о поступках его светлости, основываясь единственно на его репутации дамского угодника, и почувствовала себя очень неловко. Однако мысль о том, что в данный момент на ней на дето платье покойной маркизы де Вир, еще больше выбила ее из колеи. Должно быть, маркизе принадлежали и все остальные платья, которые она надевала в эти дни. Как же пожалеет Вир о своей доброте, когда узнает, кому позволил надеть платья своей умершей матери, – женщине, которая еще совсем недавно считала себя дочерью графа Блейдсдейла!

Она была бы рада провалиться сквозь землю. Но так как на это рассчитывать всерьез не приходилось, ей оставалось только одно – рассказать Виру правду, и немедленно. Это было самое меньшее, что она была обязана сделать. Однако как же трудно было выговорить слова, после которых он не сможет относиться к ней иначе, как с презрением!

– Со слов других мне известно, что ваша покойная матушка была очень красива, – пробормотала Констанс, машинально теребя колье на своей шее. – Моя тетя Софи не раз, бывало, говаривала, что маркиза де Вир была прекрасна обликом и великодушна сердцем. Как жаль, что я ее никогда не знала.

– Осмелюсь предположить, что вы бы очень понравились моей матери, – сказал Вир, наблюдая за тем, как на прелестном лице искусительницы эмоции сменяют друг друга. Ее тревога и огорчение были непритворными, и не было оснований сомневаться в искренности прочих ее чувств. Она даже обронила между прочим имя своей тетки со стороны матери. Впрочем, он именно на такую реакцию и рассчитывал, когда, уезжая в Лондон, отдал миссис Тернбау распоряжение выложить это платье и все остальное в день его предполагаемого возвращения. – В этом платье вы даже чем-то напоминаете мне ее. Матушка была, пожалуй, не такой, высокой, как вы, и волосы у нее были темные. Но манерой держаться вы очень напоминаете ее. Более того, матушку отличала обескураживающая независимость характера, что подвергало немалым испытаниям нрав моего отца, маркиза. Полагаю, в этом отношении вы нашли бы в матушке родственную душу.

– В самом деле, милорд? – отозвалась Констанс с улыбкой, но глаза ее не улыбались. – Думаю, я нашла бы вашу матушку достойной восхищения во всех отношениях. А вот что она отнеслась бы с одобрением ко мне и похвалила бы вас за проявленную ко мне доброту, это более чем сомнительно. Само мое присутствие в этом доме подвергает вас ужасной опасности. Вы должны отослать меня прочь, милорд, прямо сейчас, пока еще не поздно.

– Несомненно, – с готовностью согласился маркиз. – И если я последую вашему совету и выставлю вас за порог, – сказал он, смакуя бренди, – куда, интересно знать, вы направитесь?

Это был самый мучительный вопрос, который Констанс задавала себе день и ночь с тех пор, как бежала из Лэнд-форд-Парка. Прошла почти неделя, а она все еще не нашла на него ответа.

Она отвернулась от Вира, чтобы он не заметил неуверенного выражения в ее глазах, и пожала плечами.

– Вряд ли вас должно заботить, куда я отправлюсь, – сказала она, водя пальцем по дубовой доске стола. – Возможно, мне следует всерьез подумать о карьере разбойницы с большой дороги. Мне всегда хотелось вести жизнь, полную приключений, к тому же можно надеяться, что не всякий джентльмен окажется столь же проворным, как вы.

– Да, не всякий, – согласился Вир, совершенно убежденный, что найдется довольно джентльменов, которые просто сразу начнут палить из пистолетов, не утруждая себя вопросами. Что за идея! – Возможно, вы даже и научитесь убивать безоружных мужчин, хотя вряд ли такая наука скажется на вашей совести благотворным образом.

Вот черт, подумала Констанс, с трудом сдерживая идиотский смех. Отрицательные стороны разбойничьего образа жизни были совершенно ясны всякому здравомыслящему человеку, однако его-то самого это не отвратило от столь опасного времяпрепровождения. И как он смеет потешаться над ней! Надо сбить с него спесь.

– Может быть, – сказала она, издав вполне явственный вздох. – Однако не существует идеальных профессий. По крайней мере, грабить кареты на большой дороге – это все же лучше, чем то, что жизнь предлагает одинокой женщине, вынужденной самой заботиться о себе. – Она повернулась к нему и одарила его самым невинным взглядом. – Все же, отнимая у мужчины кошелек с помощью оружия, можно сохранить какое-то самоуважение, что, боюсь, невозможно, если выманивать у него тот же кошелек, потворствуя его капризам и прихотям. Кроме того, образ жизни разбойницы очень подходит, когда приходится скрываться.

Как бы не так, подумал Вир, не преминув заметить, однако, что речь ее была исполнена какого-то двойного смысла. Он чувствовал странную уверенность, что говорила она совсем не о том, что, подобно святому Киприану, будет скрываться в пустыне, а о чем-то совершенно ином. Черт возьми, давно бы пора ей уже рассказать ему правду!

– Многое зависит от того, – заметил Вир, качнув свой бокал с бренди, так что янтарная жидкость в нем крутанулась водоворотом, – по какой причине человек прячется и от кого. – Он сделал глоток и пристально посмотрел ей в глаза. – Могу только гадать, что же внушает вам столь сильный страх, что вы готовы по своей воле вести существование изгоя, лишь бы избежать этого.

– Это брак, милорд, – заявила Констанс без обиняков. – Брак с человеком, которого я презираю, или же принудительное заключение в приют для душевнобольных. Вот какой был мне предоставлен выбор. Так как обе перспективы казались мне малопривлекательными, я сама создала для себя третью. Я сбежала.

– И незамедлительно надели личину Черной Розы, причем в качестве первой жертвы выбрали меня, – и вы хотите, чтобы я в это поверил? – сердито спросил Вир. Внутри у него все сжималось от гнева при одной мысли о том закоренелом негодяе, который собирался использовать это дивное и необычное создание для своих низменных целей. То, что одного слова мужа, отца или брата было довольно для того, чтобы зависимую от них женщину заключили в знаменитый сумасшедший дом Бедлам или другое заведение в том же роде, было истинной правдой. И нередко эта возможность использовалась для того, чтобы наказать непокорную жену, сестру или дочь и направить ее на путь истинный. От одной мысли о том, что его прелестная и храбрая искусительница едва избегла подобной участи, у него кровь вскипела в жилах.

– Ну, не то чтобы у меня был составлен такой уж четкий план, – призналась Констанс, припоминая с легким чувством тошноты, как она стояла, дрожа от холода, на проклятом карнизе. – Сама идея притвориться Черной Розой пришла мне в голову на постоялом дворе на подъезде к Уэлсу – ваша карета как раз въехала во двор, и мне показалось, что это счастливое совпадение. В конце концов, я ведь только и думала, как связаться с вами.

– Ах да, чтобы предупредить меня о грозящей мне опасности, – сказал Вир, который многое теперь понял. Так значит, незнакомка в вуали, которая наблюдала за ним из окна своей дорожной кареты, и была искусительница. Как же он стал рассеян, если сам не сумел связать воедино два этих необычных события. – И когда вы сидели в карете и наблюдали за моим прибытием, неужели вам даже не пришло в голову, что достаточно было просто подозвать меня к себе и я бы подошел?

– Вообще-то приходило, но было уже слишком поздно, – огорченно призналась Констанс. – А тогда, на постоялом дворе, я исходила из ошибочного убеждения, что вы в свое время остановили мою карету на большой дороге, прекрасно зная, кто я такая. А если так, то я имела все основания предполагать, что вы не поверите ни одному моему слову.

– Но собираюсь же я поверить вам теперь, – не преминул заметить Вир, словно не слыша ее невнятного намека на то, кто она такая. – Воры должны верить друг другу.

– Черт! – воскликнула Констанс и скорчила недовольную гримаску. – Когда вы так говорите, то все это выглядит смехотворно, но тогда мне казалось вполне разумным. Впрочем, оглядываясь назад, не могу сказать, что помню совершенно точно, что я тогда думала.

Наверное, действительно не может, подумал Вир мрачно. Она, очевидно, была в отчаянии. Да и как ей было не прийти в отчаяние, ей, женщине, одной-одинешенькой в мире, да еще когда она думала, что единственный человек, способный помочь ей, отнюдь не расположен желать ей добра? Ведь она все-таки была леди Констанс Лэндфорд, дочерью графа Блейдсдейла.

Интересно, думал Вир, когда же она собирается сообщить эту маленькую, но немаловажную деталь? Непонятно почему, но ему вдруг захотелось, чтобы девушка заставила себя довериться ему. Однако до чего же не в характере беспутного маркиза де Вира было желать доверия такого существа, как невинная девица, да еще дочь его заклятого врага! Надо полагать, его дед немало бы повеселился, знай он, в каком затруднительном положении оказался Вир.

И какая ирония! Еще дней пять назад он бы просто ликовал, окажись дочь графа Блейдсдейла у него в руках. Как человек светский, Вир к своему успеху у представительниц противоположного пола относился по-деловому. Как легко было бы соблазнить ее, завлечь в свою постель, лишить невинности, а потом выставить за порог, навек погубленную в глазах света. Да, это большой соблазн – знать, что можешь использовать девушку для того, чтобы уязвить человека, который погубил твоего отца, – тут можно и не устоять. Но это было до того, как нежданно-негаданно в жизни его появилась рыжеволосая красавица.

Да и как можно было ожидать, что дочь Блейдсдейла окажется и честной, и доброй, и ослепительно прекрасной? А главное, что его потянет к этой девушке с такой силой, с какой никогда не тянуло ни к одной женщине до нее. Своевольная, но вместе с тем неизбалованная, очаровательная, но притом остроумная и проницательная, леди Констанс Лэндфорд была как раз такая женщина, которая ему никогда не надоест. Он ощутил это уже в первую их встречу, когда ему пришло в голову, что какой бы восхитительной ни казалась ему перспектива впервые коснуться ее дивного тела, все же не меньшим удовольствием будет проснуться утром и почувствовать, что она все еще лежит рядом с ним в постели. Он понял с самого начала, что она не из тех женщин, которых можно вечером уложить в постель, а утром с легкостью дать отставку. Мужчины на таких женщинах женятся, если они настоящие мужчины. А потому, хоть он и испытывал тогда облегчение, отпуская ее, но и сожаление при этом чувствовал немалое. И вдруг – кто бы мог подумать? – она сама возвращается, и он оказывается в ужасном затруднении!

Уж что было некстати сейчас, когда он стоял на пороге осуществления своих заветных планов, так это влюбиться, особенно в эту женщину. Но оказаться вдруг в положении ее защитника и покровителя, обязанного помогать ей по законам чести, – ситуацию запутаннее и вообразить нельзя!

Дьявольщина! Он и не думал о том, чтобы хладнокровно соблазнять девушку назло ее отцу, какое там! Напротив, ему приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы не поддаться непреодолимому желанию схватить ее в объятия и поцеловать. И это было еще не самое худшее, подумал он, когда Констанс вдруг обернулась к нему и посмотрела на него своими прекрасными глазами. Черт возьми, если он сейчас уступит искушению и воспользуется ее нежным великодушием, то никогда потом не сможет убедить ее, что двигала им отнюдь не жажда мести!

– Нет, это не совсем правда, – сказала Констанс, которая пришла к неизбежному выводу, что, по чести, не может больше скрывать от Вира истину, раз уж втянула его в свои дела. – Я очень хорошо помню, что тогда думала. Думала, что если сумею продемонстрировать вам, что я владею шпагой и пистолетом не хуже любого мужчины, то вы позволите мне помогать вам в вашем деле – ведь вы хотите доказать, что ваш отец пал жертвой коварного заговора. Более того, я надеялась, что вы поможете мне укрыться от человека, которого вы презираете, как никого другого, и что вместе мы сумеем заставить его ответить за его преступления.

Вир пристально посмотрел на нее из-под опущенных тяжелых век. На его лице не отразилось ничего, пока он переваривал эту интересную новость. Это было не совсем то, что он ожидал услышать. Впрочем, следовало ему догадаться, что его непредсказуемая искусительница сумеет найти какое-нибудь выходящее за рамки обыкновенного объяснение.

– Понимаю. Так предполагалось, что мы станем партнерами, – протянул он, и в тоне его прозвучала только самая легкая ирония.

– Мне больше нравилось думать о нас как о заговорщиках, милорд, – внесла она поправку, возбужденно сверкая глазами. – Так гораздо романтичнее и звучит красивее.

– Вот как! – сказал на это его светлость. – Надеюсь, вы извините мое любопытство, но мне интересно, какой именно вклад вы лично намереваетесь внести в это совместное предприятие?

– Но, по-моему, это совершенно очевидно, милорд! – воскликнула Констанс и тут же почувствовала, что ступает на очень зыбкую почву. Ведь она была беглянкой и преследовал ее человек, который не остановится ни перед чем, лишь бы вновь заполучить ее в свои лапы, а потому она, само собой, будет не очень-то свободна в своих передвижениях. Впрочем, твердо напомнила она себе, она ведь уже придумала, как разрешить эту небольшую сложность. Главное, чтобы его светлость маркиз теперь уступил. – Прежде всего, – решительно заявила она, – вы не можете не согласиться, что, когда речь идет о том, чтобы найти решение проблемы, одна голова хорошо, а две – всегда лучше. В нашем конкретном случае проблемой является неразрешимая тайна, касающаяся трагической гибели покойных маркиза и маркизы де Вир. И у меня то преимущество, что в силу обстоятельств мне стало доподлинно известно, что гибель их ни в коей мере не была случайной.

– Если это правда, то у меня есть точно такое же преимущество, – ответил Вир с леденящей душу безучастностью. – Мне это тоже известно.

– Ну да, разумеется, – поспешила согласиться Констанс. – Однако вы не слышали собственными ушами, как лица, виновные в гибели ваших родителей, сами говорили, что составили заговор с целью преподать урок вашему отцу. И что подобный урок они собираются преподать вам, милорд.

– А вы-то как раз, надо полагать, слышали это собственными ушами, – сказал Вир, который теперь наконец понял, почему искусительница сочла своим долгом разыскать его. Очевидно, она считала, что вина ее отца отчасти лежит и на ней, и не важно, что сам Блейдсдейл в весьма грубой форме отрицал какое-либо родство между ними. В глазах света она была леди Констанс Лэндфорд. Для нее самой этого было достаточно, чтобы считать себя виновной, и теперь она хотела эту вину искупить – это она-то, которая не причинила никому никакого зла!

И тут ему пришло в голову, что недурно бы узнать, что же все-таки она желает предложить ему в качестве компенсации.

–Да, – заговорила между тем Констанс, отворачиваясь, – я своими ушами слышала их разговор. Еще и по этой причине они ни за что не успокоятся, пока не поймают меня. Он ни за что не успокоится. – Она стремительно повернулась к Виру и внимательно посмотрела ему прямо в лицо. – Однако вы не спросили меня, милорд, чей же разговор я слышала.

– Разве в этом есть необходимость? – заметил Вир с хладнокровием, от которого можно было прийти в бешенство. – Вы же сообщили мне, что это человек, которого я презираю, как никого другого.

– Да, – ответила Констанс горько. И объявила: – И я – его дочь, леди Констанс Лэндфорд. – И, собрав волю в кулак, она приготовилась к взрыву негодования и презрения.

Но никакого взрыва не последовало.

Вир поставил бокал и решительно двинулся к ней. Сердце ее непонятно почему вдруг дало перебой, когда она взглянула в его завораживающие глаза цвета лазурита.

– Вы, разумеется, ошиблись, миледи, – сказал он очень мягко. – Вы можете называть себя как вам угодно, но вы – не дочь Блейдсдейла.

Констанс изумленно уставилась на Вира. Вдруг понимание забрезжило в ее мозгу.

– Так вы знали! – воскликнула она, вцепилась в лацканы его сюртука и как следует тряхнула. – Все то время, пока я дрожала в ожидании этого момента, вы знали ужасную правду.

– Как же мне было не знать? – сказал Вир, кладя ладони ей на плечи. – Ты сама сказала мне тогда ночью, засыпая в карете. А теперь послушай меня. – И, наклонив к ней голову, он впился в ее лицо пронзительным взглядом. – Даже если бы он был твоим отцом, это все равно не имело бы никакого значения. Ты никак не связана с обстоятельствами, при которых погибли мои родители. И ты не должна считать себя в ответе за то, что совершил Блейдсдейл. Ты ничем ему не обязана, дитя. И уж точно ничем не обязана мне.

– В самом деле? – отозвалась Констанс, которая пребывала в убеждении, что она обязана ему очень даже многим, и если все получится так, как она задумала, то будет обязана еще большим, и очень скоро. – Боюсь, что никак не смогу с вами согласиться, милорд, – сказала она и, поражаясь своему бесстыдству, вдруг порывисто обвила руками его шею.

Нежный восторг охватил ее, когда она почувствовала, как дрожь пробежала по худому, сильному телу Вира, и еще радость от того, что он вовсе не так безразличен к ней, как пытался показать.

– И потому должна объяснить вам, что могу оказать неизмеримую помощь в вашей борьбе за справедливость, если только позволите, – продолжала она уже увереннее. – Будучи женщиной, я могу посещать те места, куда вам вход заказан. И наверняка мне удастся услышать там интересные вещи. И я могу обеспечить вам надежный тыл. Ведь две Черные Розы гораздо лучше, чем одна, верно?

Две Черные Розы! Боже правый, думал Вир, перед которым как наяву пронеслась целая вереница причин, по которым подобное удвоение разбойников на большой дороге будет не только не лучше, а много, много хуже. Смешная маленькая дурочка! Она даже не подозревает, какую опасность может навлечь на себя, ввязываясь в подобную авантюру. Какая там помощь! Результатом ее вмешательства, несомненно, будет то, что оба они окажутся на виселице! Однако вслух сказал:

– Вне всякого сомнения, – и таким тоном, будто брать на дело благородных красавиц, возжелавших ступить на путь преступления, для него более чем привычно. – Право, даже удивительно, как подобная идея мне самому не пришла в голову.

– Полагаю, рано или поздно вы сами додумались бы до этого, милорд, – сказала Констанс, явно стремясь утешить недогадливого маркиза. – Потому что совершенно очевидно, что вы человек большого ума. Однако даже сильному и умному мужчине в таком деле может пригодиться женская интуиция. – И видно, под влиянием этой самой хваленой женской интуиции она вдруг взяла и убрала непослушную прядь с его лба. – И я настоящий знаток человеческой природы и вижу бессовестных мужчин насквозь, милорд. Что более важно, не родилась еще на свет женщина, которой удалось бы провести меня.

– Редкий талант, которому можно только позавидовать, – заметил маркиз, с трудом скрывая свое довольно-таки бессовестное желание: овладеть ею прямо здесь, на персидском ковре возле камина. Дьявольщина! И ведь она совершенно не сознавала, какое действие оказывает на него. Он же отнюдь не собирался открывать ей глаза на то, какой невероятной властью над ним она обладает. Так что положение его было затруднительным.

Пропади все пропадом! Ведь он Гидеон Рошель, маркиз де Вир, известный своим пристрастием ко всевозможным порокам. И какая ирония! Он не может заключить в объятия прекрасную женщину, которая не только бесконечно ему желанна, но явно и сама с не меньшим пылом стремится вступить с ним в связь. И все же вопреки своей природе ему придется повернуться к ней спиной. Несомненно, эту новоприобретенную совестливость следовало бы отнести на счет какого-то изъяна его характера, остававшегося прежде не замеченным. Видимо, он был в душе мазохист, и самоистязание было сладостным для него. Ей-богу, это было просто смешно. Но будь он проклят, если пополнит список своих позорных поступков еще одним – поруганной честью девушки, тем более девушки, находящейся под его защитой. По крайней мере, благоразумно сделал оговорку циничный маркиз, не сегодня.

– Похоже, ты все продумала до мельчайших деталей, – проговорил он, будучи не в силах, к досаде своей, отвести глаз от ее рыжих локонов, сверкавших красными искрами в отблесках пламени. – Забыла только про одно маленькое препятствие. Тебя и так разыскивают, причем солдаты, люди короля, ни больше ни меньше.

– Напротив, милорд, – ответила Констанс, которая, в сущности, думала только о том, какая теплая у него рука и что его сильное, мужественное тело совсем рядом. И почему он все не решается поцеловать ее? – На самом деле только один человек короля преследует меня. Это тот самый человек, за которого меня вынуждали выйти замуж.

– Капитан Альберт Синклер, – закончил за нее Вир. Теперь многое становилось ясным. Например, почему сам принц-регент не в силах был узнать, по какой такой причине королевские гвардейцы гнались за каким-то беглецом по просторам северного Сомерсета. Ясное дело, были они здесь не по государственному делу.

– Кузен Альберт, – подтвердила Констанс, позволившая себе новую вольность: коснуться пальцами худой щеки Вира.

Она была вознаграждена за свои усилия сардонической усмешкой, которая искривила губы маркиза.

– Поосторожнее, леди Лунный Свет, – сказал он, хватая ее за запястья и притягивая ее руки к своей груди. – Я ведь предупреждал вас, что кое-что может случиться, если вы станете и дальше искушать меня.

– Предупреждали, милорд, – ответила Констанс, открыто глядя ему в лицо, которое по-прежнему оставалось непроницаемой маской надменности. Констанс попробовала пустить в ход вопросительную улыбку. – Однако до сих пор вы были неподвластны моим так называемым чарам. Неужели я такая отталкивающая, милорд? – И она пытливо заглянула ему в глаза.

Конечно, приятно все же было отметить, что на щеках у него заиграли желваки. «Отталкивающая»? Боже правый, думал между тем Вир. Неужели она и в самом деле считает себя отталкивающей? И это она, которая была, как проклятый ангел, воплощенным искушением, своевольная красавица, при виде которой любой мужчина начинает мечтать только об одном – как бы овладеть ею. Да что говорить – он и сам в данный момент чувствовал, как болезненно тесны ему стали панталоны.

– Осмелюсь предположить, что по поведению великого множества мужчин тебе должно было стать ясно, что ты совсем не «отталкивающая». – Он поддался искушению и коснулся тыльной стороной кисти синяка на ее скуле, который только теперь стал исчезать, и сразу ледяной холод побежал по его жилам. – Это он внушил тебе эту мысль?

– Нет, да и как он мог бы? Честно говоря, он не имел никакого касательства к моему воспитанию. – Она вся затрепетала, и слабость охватила ее, когда она услышала стальные нотки в его голосе. – Когда мне было всего девять лет, мать увезла меня в Уэлс, и там мы зажили своим домом. После ее смерти я стала жить с тетей Софи в Лондоне. Там я и жила до недавних пор, пока два месяца назад не имела глупость согласиться съездить погостить к моему отцу в Лэндфорд-Парк. Нет, милорд, боюсь, это вас мне следует благодарить за то, что я могу назвать вполне обоснованным предположением.

– В самом деле, леди Лэндфорд? – протянул Вир, удивлявшийся про себя, как это он ни разу не встречался с этой красавицей в Лондоне. Наверняка не встречался. Потому что если бы он ее раз увидел, то обязательно бы запомнил. – Право, вы разбудили мое любопытство. Как же вы сумели прийти к столь ложному выводу?

– В данных обстоятельствах это неизбежный вывод, я бы сказала, – ответила Констанс, чувствовавшая, что сердце в груди так и прыгает. – Вы известны тем, что любите общество красивых женщин, с которыми вступаете в связь. Я, очевидно, не подпадаю под эту категорию. Ведь вы, милорд, пробыли в этом помещении более пятнадцати минут и до сих пор не поцеловали меня.

Вир никак не ожидал, что услышит такое своеобразное рассуждение из уст удивительной леди Лунный Свет. Да и среагировал он на ее слова не совсем так, как, вероятно, Констанс ожидала. Сначала он в продолжение нескольких невыносимо долгих секунд очень пристально смотрел на нее, а потом откинул голову и захохотал.

Это был громкий, звонкий, веселый хохот, какого Констанс никак не ожидала услышать от маркиза. Да и вряд ли многим людям доводилось слышать смех прославленного маркиза, который известен был своим хладнокровием и циничной надменностью. Какая жалость, подумала она, догадавшись, что ей сейчас довелось мельком увидеть тень того жизнелюбивого энергичного юноши, каким он, должно быть, когда-то был. Это Блейдсдейл сделал его другим, Блейдсдейл и его брат, вице-адмирал. Но почему? Можно было только гадать, что за темная тайна послужила причиной вражды между двумя домами.

Однако мысли эти мгновенно вылетели у нее из головы, так как Вир вдруг беззаботным жестом тронул пальцем ее острый подбородок.

– Истинная правда, что ты ничем не напоминаешь моих многочисленных подружек, – сказал он, глядя на нее глазами, в которых все еще прыгал смех. – Ты, дитя, подпадаешь только под одну категорию – свою собственную. – Тут веселье пропало из его глаз, взгляд стал пытливым и озадаченным одновременно. – И мне начинает казаться, что категория эта опаснее, чем все, что способны измыслить мои враги на погибель мне.

Констанс, которая притихла под его взглядом, улыбнулась мрачно.

– Я вам не враг, милорд. Нет, только не враг.

– Нет, ты не враг мне, – отозвался он, и вдруг ничего не выражающая маска вновь оказалась на его лице. – Если бы ты была врагом, то я очень хорошо знал бы, что с тобой делать.

Сердце у Констанс так и упало – он отпустил ее и явно намеревался проститься с ней.

– Но, милорд, совершенно очевидно, что сделать со мной можно только одно, – выпалила она прежде, чем успела хорошенько подумать, что говорит.

Вир насмешливо поднял бровь.

– Боюсь, что какой бы привлекательной ни казалась мне эта идея в данный момент, а выставить тебя за порог все-таки нельзя. И это был бы небезопасный шаг. Ведь тебе известна моя тайна. Разумеется, я мог бы вынести на рассмотрение и другой, не менее привлекательный вариант – можно ведь просто разделаться с единственным лицом, которому известен секрет Черной Розы. Это даже лучше соответствовало бы моей репутации человека безжалостного.

Вот черт, подумала Констанс, несколько все же напуганная жестокостью его слов, хотя она и подозревала, что жестокость эта напускная. Ведь она прекрасно понимала, и каком сложном положении оказался маркиз. Истина заключалась в том, что он не мог бросить Констанс на произвол судьбы, а она не могла предать его в руки людей короля, что означало тупиковую ситуацию.

– Прошу вас, оставьте эти глупости, милорд. Вам прекрасно известно, что я никогда никому не скажу, что вы и есть Черная Роза, даже если вы и выставите меня за дверь, чего, как вы только что сказали, не собираетесь делать. В таком случае может быть только одно логическое решение. Я предлагаю вам, милорд, жениться на мне. Таким образом мы убьем двух зайцев одним выстрелом.

– Ну да, разумеется, – поддакнул опешивший Вир, который мог только гадать, что за странную интригу плетет злодейка-судьба, вознамерившаяся, видно, женить его правдами или неправдами. Жениться на ней. Но для нее-то как раз это будет все равно что попасть из огня да в полымя! – Каких двух зайцев ты, кстати, имела в виду? То есть я понимаю, что тебя уже нельзя будет силком выдать за кузена Альберта, хотя что до сумасшедшего дома, то, осмелюсь заметить, все решат, что там тебе самое место, если ты выйдешь замуж за меня.

– Нет, ну как вы можете говорить так, милорд? – улыбнулась Констанс, крайне изумленная тем, что он не отверг ее предложение с ходу. -Я ведь в конце концов старая дева, которой и надеяться на брак поздно. И вдруг выйти за самого неуловимого холостяка в королевстве – да это для меня неслыханная удача! А вы, с другой стороны, сможете радоваться тому, что нанесли своему врагу серьезный удар. Я ведь, между прочим, обладаю независимым и весьма значительным состоянием, которое мой, так сказать, отец собирался передать в виде приданого сыну своей сестры. Это состояние я унаследовала от матери. И я готова пойти на что угодно, лишь бы ни гроша из этих денег не попало в загребущие руки Альберта Синклера и его матери.

Она уже собиралась добавить, что, когда она будет его женой, Вир сможет распоряжаться этим состоянием. Но что-то, некое врожденное понимание того, что именуется мужской гордостью, возможно, или же чисто женское желание, чтобы он женился на ней не ради набитого кошелька, а ради ее самой, удержало Констанс от того, чтобы огласить этот последний, весьма существенный, пункт, хотя все это он знал и так. Все же произнесенное вслух – это не совсем то же самое, что молчаливо подразумеваемое, сказала она себе.

– И ты готова зайти так далеко – готова выйти замуж за человека, которого знаешь только понаслышке, да и слышать-то должна была не самое лестное? Что ж, и это причина для вступления в брак, не хуже прочих, – сухо заметил Вир, который был глубоко поражен комичностью этого предложения. Интересно, думал он, что бы она сказала, если б узнана, что герцог приказал ему обзавестись женой до исхода лета. И можно было только гадать, что скажет Албемарл, когда узнает, что его беспутный внук выполнил дедушкин наказ, женившись на дочери графа Блейдсдейла! Что же до самого Блейдсдейла, то тут сомнений не было: граф придет в страшную ярость, когда обнаружит, что состояние, которое по его замыслу должно было оказаться в сундуках его транжиры-зятя, попало к сыну человека, которого он убил и ограбил. К несчастью, гнев графа наверняка падет прежде всего на голову самой леди Констанс, как, впрочем, и на голову ее супруга – в том маловероятном случае, если они все-таки поженятся. Ну до чего же замысловатый план, думал он, давясь неуместным смехом. Это просто достойно пера Шеридана!

А он сам? Он сам в результате такого брака получит маркизу, обладающую всеми качествами, какие только ему хотелось бы видеть в своей жене – если уж он обязательно должен обзавестись женой. Вот только одно: выйдя замуж за него, она неминуемо окажется втянута в интригу, которая очень опасна и неизвестно чем закончится.

Прах все побери! Когда он строил свои планы и приводил в действие хитрый механизм интриги, созданной на погибель его врагам, он никак не думал, что жизнь его осложнится и ему придется покровительствовать молодой особе. Один – он был свободен и волен был действовать с той хладнокровной надменностью, которой так прославился маркиз де Вир. Он не вправе сейчас взять на себя ответственность за жену, одна мысль о которой неизбежно заставит его медлить и размышлять тогда, когда надо будет действовать, повинуясь единственно инстинкту и совершенно не думая о собственной безопасности – и безопасности кого бы то ни было другого, кстати сказать. Только так он сможет довести дело до конца.

– Боюсь, вы совсем сбиты с толку моим предложением, милорд, – заметила Констанс, которая наблюдала все это время за Виром, чувствуя, что в груди у нее разрастается ужасная пустота. – Я тоже сбита с толку не меньше вашего. Прошу вас, поверьте, что я никогда не стала бы пытаться женить на себе маркиза, если бы только видела другой выход из положения.

– Вы думаете, меня так легко поймать в силки? – осведомился Вир, которому до этого момента не приходило в голову посмотреть на ситуацию под таким углом. – Не раз меня пытались окрутить и раньше, а, как видите, до брачной мышеловки все-таки ни разу не довели.

– Вы правы, разумеется, а все же ситуация очень необычна, и меры тут требуются чрезвычайные. Впрочем, наше соглашение не обязательно должно быть навсегда, – решилась предложить Констанс, которая никак не хотела отказываться от единственно разумного решения своей проблемы. – Если сама мысль стать моим мужем вам настолько неприятна, то существует ведь фиктивный брак, в нашем кругу вещь вполне обычная. Когда опасность минует, вы можете просто аннулировать наш брак.

– Великолепная идея, – подхватил Вир. То-то им обоим будет весело, когда после аннулирования этого немыслимо дурацкого брака оба они станут посмешищем всех гостиных и клубов Лондона. Впрочем, возможно, эта девушка вовсе не так уж стремится оказаться в его постели, как то можно заключить по ее поведению, подумал он вдруг, и глаза его сразу сузились. Ведь, по ее собственному признанию, она поставила себе целью женить на себе маркиза. Быть может, она будет только счастлива обойтись без ласк будущего мужа. И если так, то он предпочел бы знать об этом заранее, до того, как свяжет себя окончательно, потом-то жалеть будет поздно. – Если не считать одного препятствия, которое первым приходит на ум, – добавил он и решительно шагнул к ней.

– В самом деле? – Тут сердце Констанс дало перебой, потому что в поведении Вира появилось нечто такое, чего прежде и следа не было. – О каком препятствии вы говорите, милорд?

– Право, леди Лэндфорд, вы, может, и невинная девица, но все же не вовсе несмышленая девочка, – отозвался Вир, который внезапно оказался рядом и теперь высился над ней как башня. – Вы прекрасны и восхитительны. Вы не можете не понимать, что, взяв вас в жены, я захочу насладиться вашими прелестями и меньшим удовлетвориться не согласен.

– Неужели не согласны, милорд? – изумилась Констанс, которая вот уже некоторое время пыталась смириться именно с такой печальной перспективой. Ведь, в конце концов, это он всем своим поведением демонстрировал явное нежелание воспользоваться ее более чем ясно выказанной благосклонностью. Сложив руки на животе, она тихо спросила: – Тогда что же нам делать, милорд?

– Делать? – Вир не сводил глаз с этого олицетворения женственного благонравия и кроткой прелести, стоящего перед ним, – только дерзко вздернутый подбородок изобличал напускной характер благонравия. Дрянная девчонка бросала ему вызов! Она проверяла, посмеет ли он вести себя так, как должен бы вести себя прославленный маркиз де Вир! И почему бы, черт возьми, ему не быть самим собой? Если она затеяла поймать на крючок маркиза, то пусть поймет, что именно получит в награду за свои усилия. – Похоже, вы не оставили мне выбора, – проговорил он тоном, от которого у Констанс по спине побежали мурашки.

– Боюсь, что именно это входило в мои намерения, – призналась Констанс, подавив желание облизнуть ставшие вдруг сухими губы. Изумляясь собственному безрассудству, она прямо посмотрела ему в глаза: – Не сомневаюсь, что вы извините мое любопытство. Но мне очень хотелось бы знать, а что именно входит в ваши намерения, милорд?

– Так ты хочешь знать? – И очень решительно он притянул ее к себе, наклонился и коснулся губами нежной кожи под ухом. – Ты решила заполучить маркиза, и ты его получишь, – прошептал он ей в ухо, а ладони его между тем скользили вниз по ее спине, пока не легли на два восхитительных холма ниже поясницы. – К несчастью, я испытываю непреодолимое отвращение к фиктивным бракам.

Если он рассчитывал своим заявлением застать ее врасплох, заставить ее выдать свои истинные чувства, то он не был разочарован.

Констанс от неожиданности даже ахнула. И как было не ахнуть? Ощущать мужские руки на своем заду было для нее переживанием совершенно новым, и оно пробудило в ее душе великое множество эмоций, о существовании которых она прежде и не подозревала. И уж никак она не думала, что от такого прикосновения все ее тело пронзит восторг, а внизу живота разгорится жар и все внутри начнет таять, таять.

– Не могу с вами согласиться, милорд, – сказала она, думая только о том, что губы его находятся в каком-то дюйме от ее губ. – Какое уж тут может быть несчастье, когда я питаю к бракам без плотской страсти столь же сильное отвращение, что и вы?

И ведь правда, думал Вир, вдыхая нежный аромат ее кожи, смешанный с запахом лаванды и розмарина. Право, вряд ли найдется на земле мужчина, способный устоять перед этой искусительницей. Разумеется, сам Вир никогда прежде не отказывал себе в плотских восторгах, когда его мужская похоть была возбуждена. А похоть была возбуждена, какие тут могли быть сомнения. Ад и преисподняя! Он никогда и не собирался вставать на путь исправления. Слишком уж он привык к своему образу жизни, чтобы отказаться от него сейчас.

И, безжалостно притянув ее к себе, он впился в ее рот поцелуем.




Глава 5


Констанс была совершенно не готова к натиску Вира, обуянного внезапным желанием наконец вкусить ее благосклонности, – поцелуй, похищенный у нее Черной Розой, в счет не шел. Она даже приоткрыла рот от удивления, и мгновенно пытливый язык маркиза оказался меж ее зубов, что произвело престранное действие: ее как ударило, и по всему телу с ног до головы пробежала сладостная волна. Затем – подумать только! – ладонь его скользнула вверх по ее обнаженной руке, с безошибочной точностью нашарила мягкий холмик груди и легла на него. Стон, совершенно неподобающий воспитанной леди, вырвался из самых глубин ее существа, когда он коснулся ее соска сквозь тонкую ткань платья, а когда сосок напрягся, принялся его тихонько пощипывать.

Боже правый, она и не подозревала, что физическая страсть между мужчиной и женщиной может вызывать такое приятное возбуждение. Сердце у нее билось отчаянно, начинался жар, как в лихорадке, ей казалось, что она вот-вот вспыхнет! И это было далеко не все. Она очень остро ощущала, как сильный мужской рот прижимается к ее мягким женственным губам, не говоря уже о том, что таких ласк ей никогда не доводилось испытывать прежде. Он пробудил в ней целый рой пьянящих ощущений, от которых в мыслях воцарился хаос, и она отдалась во власть чисто женского инстинкта. Констанс с лихорадочной страстностью прильнула к Виру, руки ее принялись гладить могучую спину.

Среди этого водоворота чувств она успела все же подумать, что сама вызвала бурю, каких не видывала никогда в жизни, впрочем, может, это Вир вызвал бурю. Как бы то ни было, а пожалуй, и хорошо, что буря, ей всегда было по сердцу ненастье.

С каким же милым, неловким пылом новичка она отвечала на его ласки! В жилах Вира вспыхнул испепеляющий огонь, и когда он наконец поднял голову, чтобы взглянуть на нее, приникшую к нему с закрытыми глазами и с выражением восторга на лице, никаких сомнений относительно того, что эта девушка испытывала к нему отнюдь не отвращение, у него не осталось.

От этого открытия он почувствовал невероятный душевный подъем, столь же сильный, сколь и неожиданный. Она была великолепна, эта рыжеволосая искусительница. Ни разу еще женщина не отвечала на его ласки с таким искренним самозабвением. Она была вся не знающая узды страсть и милое великодушие. Но еще более его поразил эффект, который она оказывала на него!

Увы, следовало признать, что у нее был исключительный дар: она могла заставить его забыться. Более того, она, как ни одна женщина до нее, обладала сверхъестественной способностью пробуждать более мягкие, человеческие чувства в его груди – чувства, которые, как он полагал, давно в нем умерли и которые к тому же сейчас, черт возьми, могли оказаться более чем некстати! Если бы это была любая другая женщина, он бы не раздумывая взял то, что ему нужно, не тревожась о последствиях. Но рыжеволосая красавица волшебным образом возродила в нем воспоминания о человеке, которого рассчитывал вырастить из него старый герцог, и о том, каким надеялись увидеть своего сына маркиз и маркиза. Однако этот образец добродетели никогда не существовал в реальности и вообще не играл никакой роли в той драме, которую судьба выбрала для Вира, и, черт возьми, он хотел леди Констанс Лэндфорд, давно хотел, с того самого момента, как впервые увидел ее.

– Милорд? – окликнула его Констанс, приоткрыв трепещущие веки и глянув на него глазами, потемневшими, беззащитными и полными желания. Дух захватывало при виде ее. Она была волшебницей, знала, как околдовать его. – В чем дело? Отчего вы остановились?

И правда, думал Вир, зачем же он медлит? Это он, который никогда прежде не отказывал себе в удовольствии насладиться ласками влюбленной в него женщины? Она хотела его не меньше, чем он ее. Да кто он такой, в конце концов, чтобы так разочаровывать девушку?

– Черт возьми, леди Лэндфорд, – с трудом выговорил он, – вы слишком далеко меня завлекли. – И, обхватив руками осиную талию, он без всякого предупреждения поднял ее и усадил на стол. Раздвинул ей колени и встал между ними. – И теперь я должен получить вас.

– Прекрасная мысль, милорд, – выдохнула Констанс, которая хотя и давно ждала, когда же Вир придет именно к этому решению, а все же несколько опешила, когда оказалась сидящей на краю письменного стола, да еще с раздвинутыми коленями.

Она не совсем так представляла развитие событий, когда воображала себя в роли возлюбленной Вира. Но тут губы Вира прижались к ее шее, а пальцы его принялись торопливо расстегивать маленькие жемчужные пуговки на спине ее корсажа, одну за другой, одну за другой, и вдруг вместе с дрожью предвкушения пришло понимание, что все происходит именно так, как надо, и так все и следовало себе воображать. И когда через несколько секунд она вдруг оказалась обнаженной до талии, а ладони маркиза легли ей на грудь, у нее мелькнула мысль, что можно многое сказать в пользу письменных столов как места для любовных игр. Она утвердилась в этом мнении, когда маркиз склонил голову и принялся ласкать ее соски языком, сначала один, потом другой. Право же, никогда она не чувствовала подобного возбуждения!

Испустив порывистый вздох, она оперлась ладонями о стол и, выгнув спину, вся подалась навстречу ему.

Ей просто нет равных, думал Вир, который был возбужден не менее чем она. Ад и преисподняя, он чувствовал, что вот-вот умрет от возбуждения. Он наклонился, подобрал подол ее юбки и положил ей на колени.

Констанс, которая только-только успела освоиться с тем, что она сидит на письменном столе с обнаженной грудью и поднятым подолом, и оглянуться не успела, как оказалась вдруг уже лежащей на столе, причем ноги ее были закинуты на плечи Вира.

– Милорд? – окликнула она его вопросительно, когда рука Вира скользнула меж ее ног в разрез панталон, нашла и принялась ласкать крошечную жемчужину, угнездившуюся в складках тела.

– Тихо, моя девочка, – отозвался он хрипло. – В том, что я делаю, нет ничего страшного.

– Но я чувствую совсем не страх, – заявила Констанс, изнемогающая от предвкушения. – Я чувствую... я чувствую, что я на пороге гран-ди-оз-но-го открытия!

– Так оно и есть, – выдохнул Вир. И издал нечто среднее между стоном и смехом. Он не уставал поражаться готовности, с которой она отвечала на его ласки. Она уже истекала сладостным нектаром возбуждения. Лепестки ее тела налились желанием, которое усиливало его желание, и его палец скользнул внутрь ее.

Констанс, которая уже некоторое время пребывала в убеждении, что с минуты на минуту взорвется, если он не предпримет чего-нибудь и очень быстро, подалась вперед со страстным вздохом при таком неожиданном развитии событий. Пытаясь достичь чего-то, что было пока за пределами ее понимания, она изогнулась и прижалась к нему.

– Тебе это доставляет удовольствие, верно, дитя? – сказал он, догадываясь, что она очень близка к важному открытию: что ее собственное тело способно перенести ее в области экстатических восторгов. Какая же она маленькая и узенькая, думал Вир, чувствуя, как мчится кровь по его жилам. Проклятие, он изнывал от желания овладеть ею. Оторвавшись от нее, он принялся торопливо расстегивать свои панталоны.

Констанс, покинутая в тот момент, когда его внимание требовалось ей как никогда, воскликнула в отчаянии:

– Ах, милорд, умоляю вас, только не останавливайтесь!

– Сейчас, сейчас, дитя, – успокоил ее Вир, у которого на лбу высыпали бисеринки пота. Наконец его великолепнейшим образом возбужденное естество высвободилось из заточения. Обуреваемый лихорадочным стремлением вонзиться в жаркую женскую плоть, он пристроился к раскрывшимся лепесткам ее тела.

«Чтоб он сейчас остановился?» – думал Вир сардонически. Ад и преисподняя! Только сам Господь Бог сможет остановить его – ну да еще черт, пожалуй.

Несомненно, именно то обстоятельство, что они были так поглощены друг другом и в обстановке самого интимного свойства, помешало им услышать приближающийся быстрый топот копыт по гравийной подъездной дорожке за окном.

Собственно, Вир в тот момент был занят мыслями о том, что его рыжеволосая искусительница неизбежно будет сильно разочарована из-за болезненности первого проникновения.

Констанс же, обезумевшая от желания и предвкушения, думала, что сейчас она неизбежно умрет, если не изыщет какой-нибудь способ достигнуть блаженного освобождения.

Вир – мускулы его перекатывались буграми, пот лил ручьями – крепко ухватился за ягодицы Констанс и изготовился к решительному рывку. Ад и преисподняя! Она была более чем готова, а он не мог больше ждать.

Внезапный грохот дверного молотка разбил все вдребезги.

– Именем его величества короля Британии открывайте!

– Господь всемогущий! – прошептал Вир, глядя в широко раскрытые, испуганные глаза Констанс.

– Черт! – простонала Констанс.

– Пожалуй, и правда скорее черт, – проворчал Вир и оторвался от нее.

Закрыв рукой разгоряченное лицо, Констанс глубоко и прерывисто вздохнула. Тут дверной молоток загрохотал снова, и она вскочила вслед за Виром.

– Быстрее, – яростно шипел Вир, торопливо приводивший себя в порядок. – Беги наверх. Запрись в своей комнате и не открывай дверь никому, пока я сам не приду. Ты меня слышишь? Ни-ко-му!

– Да, да, слышу, – ответила Констанс, торопливо всовывая руки в рукава платья и натягивая корсаж. – Но что же ты собираешься делать? Пожалуйста, обещай мне, что не станешь поднимать руку на людей короля. Не смей делать этого ради меня, Вир. Я на это не согласна.

– Ты, дорогая моя, – сказал Вир, хватая ее за руку и выпроваживая за дверь, – будешь делать, как я скажу. – И, подтолкнув ее по направлению к лестнице, заодно взмахом руки приказал удалиться миссис Тернбау, которая как раз появилась на верхней площадке в домашнем чепце и шали. Горничная Фанни с побелевшим лицом выглядывала из-за плеча домоправительницы. – Оставайтесь в своих комнатах, пока я не позвоню.

Кляня на чем свет стоит незваных гостей, которые так не вовремя прервали вечер, обещавший быть на редкость интересным, он подождал, пока Констанс поднимется по лестнице, пригладил пятерней волосы и только потом направился к двери.

– В последний раз, – раздалось из-за двери, – приказываю открыть именем короля, иначе мы будем вынуждены ломать дверь.

– Зачем же ломать? Это и трудно, и противозаконно, и ни к чему, – заметил Вир, открывая дверь и оказываясь лицом к лицу с теперь уже знакомым ему капитаном королевской гвардии и его неизменным приспешником, капралом Гессом. За ними на дорожке стоял Джон Викерс, очевидно, взятый гвардейцами в плен, так как его держали за руки два солдата. – Ах, капитан Синклер, – пробормотал Вир. – Все еще разыскиваете своих беглецов? Могу я поинтересоваться, зачем вы задержали моего кучера?

– Мои люди поймали его – он околачивался возле дома, – ответил Синклер тоном человека, необыкновенно довольного собой.

– Вы, должно быть, ошиблись, – заметил Вир кротко, – человек не может околачиваться возле дома, в котором живет. А мой кучер здесь живет.

Вир, который сам приказал Викерсу караулить у начала подъездной дороги, мог только гадать, каким образом тот оказался в руках солдат, – должно быть, сам по оплошности наткнулся на них. С надменным и вялым видом шагнув мимо капитана, который смотрел уже не так уверенно, Вир обратился к солдатам:

– Ваша бдительность заслуживает похвалы, и я не премину сообщить о ней его высочеству, когда буду беседовать с ним. Однако вы ошиблись и задержали моего кучера, так что будьте добры его немедленно отпустить. А теперь, капитан, – продолжил он, повернувшись к Синклеру и, даже не удосужившись посмотреть, подчинились ли солдаты (они подчинились, и Джон Викерс, сердито высвободившись из их рук, удалился без лишних слов в направлении своих владений, то есть конюшни), – будьте так любезны, объясните мне истинную цель вашего весьма несвоевременного визита. Я, собственно говоря, как раз собирался лечь спать.

– Несомненно, мне следовало бы извиниться за то, что я побеспокоил вас, милорд, – проговорил Синклер с видом человека, который вынужден проглотить что-то очень невкусное.

– И мне, несомненно, следовало бы ваши извинения принять, – ответил Вир с улыбкой, от которой только страшнее показался холодный блеск его глаз. – Всякий гостеприимный хозяин поступил бы именно так по отношению к желанному гостю. Вы, однако, так и не объяснили мне, зачем приехали. Уж не решили ли вы, что я укрываю под своей крышей беглецов?

– Нет, милорд. Не беглецов, – ответил Синклер, на красивом лице которого вновь появилось самодовольное выражение. – Осмелюсь предположить, что вам небезызвестны деяния некоего разбойника с большой дороги, который имеет обыкновение грабить дам, прозванного Черной Розой.

«Так, значит, он здесь из-за Черной Розы?» – подумал Вир, который ожидал услышать от капитана Синклера нечто совсем другое. Интересно, отчего это племяннику Блейдсдейла вздумалось искать прославленного разбойника в его охотничьем домике? И мысли его сами собой обратились к рыжеволосой искусительнице, которая ждала его наверху. Ведь леди Констанс была единственным человеком, который знал наверное, кто именно скрывается под маской Черной Розы, и все последние шесть дней она была без присмотра.

– Я слышал, это странное прозвище дано было разбойнику из-за его пристрастия к темным одеяниям, а также из-за его привычки дарить каждой своей жертве розу, – мягко поправил его Вир. – С другой стороны, я совершенно не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне.

– Возможно, это имеет к вам самое непосредственное отношение, милорд, – ответил капитан, всем своим видом показывая, что этот разговор начинает доставлять ему громадное удовольствие. – До моего сведения довели, что ваш облик и телосложение вполне соответствуют описанию этого разбойника.

– Любопытно, – проговорил Вир насмешливо. – Я заключил по рассказам сведущих людей, что этот разбойник будет пониже меня на несколько дюймов.

– И еще про вас известно, что вы своеобразно подбираете лошадей для своей конюшни, – продолжал Синклер, подчеркнуто игнорируя замечание Вира. – У вас всегда только лучшие лошади и только вороные, милорд. Вы не можете не признать, что одно это может заставить всякого призадуматься.

– Вас это определенно подтолкнуло к бурной умственной деятельности, – заметил Вир. – Более того, выявило вашу склонность веселить людей своими фантазиями, чего доселе за вами не замечалось.

– Не так уж фантастичны мои подозрения, хотя вашей светлости, само собой, хотелось бы заставить думать всех подобным образом, – резко сказал Синклер.

– Собственно говоря, вы не могли бы ошибиться сильнее: мне совершенно не интересно, что там угодно думать всем, – пожал плечами Вир.

На лице Синклера внезапно появилось безобразное выражение.

– У нас имеется приказ обыскать ваш дом с целью обнаружения возможных улик.

– У вас приказ, капитан? Но я только-только вернулся из Карлтон-Хауса, где был принят его высочеством принцем-регентом самым милостивым образом. Не припомню, чтобы во время аудиенции было упомянуто ваше имя или этот самый приказ. – Вир помедлил. – Нет, я совершенно уверен. О вас у принца вообще не говорили.

– Осмелюсь предположить, что обо мне еще заговорят, – прорычал Синклер, сжимая рукоять шпаги так, что костяшки пальцев побелели, – после того как доставлю им Черную Розу в кандалах!

– Интересно посмотреть, как вы намерены осуществить этот занятный фокус, – сказал Вир и, сделав шаг, стал между Синклером и входной дверью. – И почему вы решили, что улики следует искать именно в моем доме?

Выражение омерзения и странного, темного, жгучего торжества исказило черты Синклера.

– Потому, что я знаю: именно вы являетесь Черной Розой, милорд маркиз. Капрал Гесс, приготовьтесь силой оттаскивать его светлость от двери. Если он станет сопротивляться, можете поступить с ним по своему усмотрению.

– Я бы на вашем месте, капрал, хорошенько подумал, прежде чем предпринимать столь неразумный шаг, – проговорил Вир, не отрывая глаз от раскрасневшегося лица Синклера. – Ваш капитан, похоже, страдает избытком воображения. Будет очень жаль, если расплачиваться за его необдуманные приказы придется вам.

– Капрал! – яростно воскликнул Синклер. – Вы слышали приказ? Выполняйте свой долг.

И в тот самый момент, когда капрал Гесс, выведенный из оцепенения окриком Синклера, собрался направить свой пистолет на Вира, а Синклер, решивший, что теперь перевес на его стороне, начал вытягивать шпагу из ножен, к ногам капитана упала кроваво-красная роза.

Мгновение глаза капитана и капрала были прикованы к цветку, но еще прежде, чем бравые гвардейцы подняли глаза и увидели фигуру в плаще, стоящую на карнизе большого окна третьего этажа, Вир догадался, что они увидят.

Ад и преисподняя! Фактически их глазам предстал Черная Роза, нагло разгуливающий по карнизу в присутствии королевских гвардейцев.

У Вира кровь застыла в жилах. Итак, леди Констанс отнюдь не предавала его Блейдсдейлу, а, напротив, взяла на себя труд доказать солдатам, что Вир никак не может быть Черной Розой. Ну что за своевольная девчонка, думал Вир, придушить ее мало за этакую безумную выходку! То есть в том случае, если капитан Синклер и его люди не опередят его, поправился он мрачно, так как Синклер, обнаживший наконец свою шпагу, отчаянно закричал своим солдатам, которые стояли разинув рты:

– Это же Черная Роза! – И, толкнув Вира, капитан рванулся к двери. – Скорее, дурни! Держите его!

И капитан и его люди как один человек ринулись в дверь. Вир, известный своей ловкостью, быстро отступил, давая им дорогу. И вероятно, лишь в силу простой игры случая нога Синклера запнулась за носок сапога Вира. Капитан споткнулся и влетел в дверь головой вперед. Спешившие за ним солдаты, наткнувшись на непреодолимое препятствие в виде своего простертого капитана, повалились друг за другом на него.

–Да слезьте с меня сию же секунду, идиоты проклятые! – ревел Синклер, придавленный к полу тяжестью капрала и двух рядовых.

Первым сумел выбраться из кучи тел капрал Гесс и сразу поспешил на помощь своему капитану:

– Не извольте беспокоиться, сэр, щас мы вас подымем!

– Я тебе покажу «щас подымем»! На гауптвахте у меня наподымаешься! – ощерился Синклер. – За ним бегите! Уйдет ведь Черная Роза!

– Сюда, гвардейцы! – подал голос Вир и указал на парадную лестницу. Черная Роза, если в голове у нее была хоть капля здравого ума, наверняка сейчас сбегала по черной лестнице для прислуги. – Негодяй проник в дом с целью ограбить меня. Обещаю награду тому, кто приведет его ко мне.

– Уж мы его не упустим, – пообещал один из рядовых, и вся троица затопала вверх по лестнице с гораздо большим воодушевлением, чем до того.

Вир, которому потребовалась вся сила воли для того, чтобы не кинуться вслед за ними, неспешно подобрал шпагу Синклера, которую тот выронил во время падения.

– Ваш клинок, капитан, – сказал он, протягивая оружие эфесом вперед Синклеру. Достойный гвардеец, сумевший наконец подняться на ноги, занят был тем, что приводил в порядок свой мундир.

Вир был вознагражден за свою любезность злобным взглядом.

– Однако как удачно, что Черная Роза решил появиться здесь именно сегодня, – сказал он, принимая шпагу и засовывая ее в ножны. – Даже слишком удачно, я бы сказал.

– Неужели? – отозвался Вир, надменно поднимая одну бровь. – Я,например, со своей стороны склонен во всем этом видеть руку провидения. Ведь выходит, что ваш неожиданный визит спас меня от грабителя, который мог и броситься на меня. Похоже, я у вас в долгу, капитан. Какая ирония судьбы, а?

– Если так, то будьте уверены, в один прекрасный день я явлюсь, чтобы стребовать с вас должок.

– В чем, в чем, капитан, а в этом я уверен, – ласково улыбнулся Вир, пытаясь представить, что же происходит на верхнем этаже.

Глаза Синклера вдруг сузились, и он принялся внимательно вглядываться в черты надменного аристократа, которые сейчас выражали легкую скуку. Вир ждал, что Синклер скажет ему в ответ какую-то дерзость, которая, видно, уже была у него на кончике языка.

Но ждал он напрасно. Внезапно прямо у них над головой раздался женский леденящий душу крик, за ним сразу же последовал пистолетный выстрел, и оба мужчины лишились дара речи.

Вир, опомнившийся первым, большими прыжками помчался вверх по лестнице, Синклер кинулся за ним.

Сердце у Вира так и бухало в груди, когда он добрался до верхней площадки. Но если он ожидал увидеть там обмякшее тело Констанс в луже крови, то он очень ошибся. Увидел он капрала Гесса и его солдат, сгрудившихся возле двери Констанс, судя по всему, в состоянии крайнего ужаса.

– Какого черта!..

Это воскликнул Синклер, влетевший на площадку сразу вслед за Виром.

– Тише, капитан, тише! – предупредил Гесс своего начальника и замахал руками. – У нее там целая куча пистолетов. Она мне чуть голову не снесла пулей.

– И надо было снести! Если хоть один волос упал с ее головы, я добьюсь, чтоб вас отправили на передовую! – заявил Вир, мрачнея и пронзая служаку взглядом.

– Если ваша светлость позволит сказать – так лучше на передовую, – отозвался Гесс. – Разве ж это дело, чтоб по солдатам короля так палили, да еще бабы!

– Бабы? Что еще, черт возьми...

– Я бы вам посоветовал осторожнее выбирать выражения, капитан, – холодно сказал Вир. – Леди пострадала более чем достаточно, незачем усугублять нанесенную ей обиду выражениями, которые уместнее в конюшне.

– Прошу прощения, господин капитан, но его светлость господин маркиз тут кругом прав, если позволите сказать, – вмешался капрал Гесс, на лице которого было смущенное выражение. – Но мы вовсе не хотели ее обидеть. Откуда ж нам было знать, что там дама? Мы ворвались, а она там, и совсем неодетая, милорд! Мы и так перепугались, а она еще как закричит и выстрелила в нас!

– Что мне за дело! По мне, так пусть себе дамы палят в вас, капрал, сколько их душе угодно! – прорычал Синклер. – Меня интересует Черная Роза. Вы видели негодяя? Ну же, говори! Он там, в этой комнате с дамой?

– Никак нет, сэр. Поклясться могу, в комнате не было никого, кроме дамы.

– Естественно, его там не было, – насмешливо подтвердил Вир. – Негодяй стоял на карнизе окна моей спальни, это следующая комната по коридору. Наверняка он сбежал по черной лестнице, и его давным-давно след простыл! Я бы вам очень советовал, капитан, взять своих людей и отправиться за ним в погоню, а успокаивать леди предоставить мне.

– Вам просто не терпится спровадить нас, верно? – проговорил Синклер, глядя на Вира с нескрываемым подозрением. – А я как раз собираюсь допросить эту леди. Ведь она как-никак была свидетельницей преступления.

– Вовсе нет, – возразил маркиз мягко, но в тоне его чувствовалась сталь. – Она была свидетельницей лишь вашей чудовищной некомпетентности, о которой я, Синклер, собираюсь сообщить вашему дяде, когда увижу его. Вы понимаете меня, капитан?

Синклер нервно сглотнул и слегка побледнел.

– Вижу, что понимаете, – сказал Вир. – А теперь забирайте своих людей и уходите, капитан. Пока можете. Не следует более испытывать мое гостеприимство, так же как и мое терпение.

Синклер не стал даже притворяться, будто не понимает, какую опасность навлек на себя. Одно дело было ворваться в дом Вира под предлогом, что они якобы разыскивают известного преступника, и совсем другое – торчать в этом доме, вызывая справедливый гнев маркиза де Вира, когда предлог исчез.

И потому капитан, круто развернувшись, направился к двери, а его подчиненные с готовностью последовали за ним.

Вир, наблюдавший за их отступлением с верхней площадки лестницы, подождал, пока входная дверь закрылась за ними, а потом позвал негромко:

– Миссис Тернбау! – И, не оборачиваясь, добавил: – Будьте так любезны, вызовите звонком Джона Викерса. Скажите ему, чтобы подождал меня в кабинете. Я скоро спущусь.

Домоправительница робко вышла из-за комода в стиле королевы Анны, стоявшего как раз за спиной Вира. В руке она все еще сжимала медный подсвечник.

– Как прикажете, милорд, – отозвалась она и присела в реверансе. – Прошу прощения, милорд, но юная леди не пострадала?

– Успокойтесь, не пострадала. – Рука Вира легла на ручку двери, ведущей в комнату Констанс. – И, миссис Тернбау...

– Да, милорд? – отозвалась миссис Тернбау, не сводя глаз с широкой несгибаемой спины хозяина.

– Я буду чувствовать себя куда спокойнее, если смогу быть уверенным, что моя домоправительница не прячется за предметами мебели, готовясь атаковать гвардейцев короля с медным подсвечником наперевес. Вы меня поняли?

Ужас изобразился на лице доброй женщины, и она неловко попыталась спрятать подсвечник в складках шерстяной шали.

– Да, милорд, – пискнула она.

В напряженной тишине домоправительница прошла мимо маркиза и отправилась выполнять его приказания. Она приостановилась на лестнице, когда до нее снова донесся его голос.

– Тем не менее, я благодарю вас за это, – сказал Вир. В следующее мгновение он уже стучал тихонько в дверь, а затем, приоткрыв ее немного, сказал в щель:

– Все в порядке, миледи. Солдаты ушли.

Миссис Тернбау видела, как он исчез за дверью, и сразу раздался голос девушки:

– Это был Альберт! Какая жалость, что это не он ворвался в комнату! Клянусь, я бы пристрелила его!

– Да, и погубила бы тем самым нас всех, ты несносная, упрямая девчонка! – услышала она ответ Вира, но тут дверь за ним затворилась, и больше миссис Тернбау не услышала ничего.

Ошеломленная улыбка тронула губы домоправительницы. Юная леди была сорвиголова, к тому же столь добра и великодушна, сколь и прекрасна. Такая леди была бы как раз под пару его светлости, если бы он решился наконец жениться. Впрочем, судя по тому, какими глазами его светлость смотрел на эту леди в тот первый вечер, когда она лежала как мертвая, она успела добиться гораздо большего, чем все остальные красавицы, когда-либо пользовавшиеся благосклонностью маркиза, вместе взятые. Она проникла ему в душу, несмотря на все его предосторожности, и выбила его из привычной колеи – а когда речь идет о таком человеке, как маркиз де Вир, это совсем не мало.

«Давно бы пора, чтоб хоть кто-нибудь сумел разглядеть за его надменностью и напускным безразличием живого человека, – сердито думала миссис Тернбау, спускаясь по лестнице. – Он человек сложный, его светлость маркиз, и никогда не угадаешь, что у него на уме. Да, несмотря на то, что он все в карты играет да бражничает, есть искра добра в его светлости. Таким, как он, нужна любящая жена, которая поможет остепениться и забыть про безумства молодости, и леди Констанс как раз та девица, которой такая задача по плечу».

Определившись с будущим хозяина, миссис Тернбау звонком вызвала кучера.

Впрочем, вряд ли почтенная домоправительница была бы столь уверена в счастливом исходе, если б ей довелось стать свидетельницей разговора с глазу на глаз, имевшего место между его светлостью и леди Констанс.

Констанс, ниже талии облаченная в черные штаны и сапоги, а выше имевшая из одежды лишь чепец на голове и простыню, накинутую на плечи, встретила Вира сияющим взглядом.

– Это было бесстыдно с моей стороны, знаю, – заявила она, зардевшись. – Но я ведь не виновата, что не было времени стянуть проклятые сапоги, не говоря уж о штанах. Кроме того, – добавила она, роняя с плеч простыню, – когда я села в постели, Гесс и его люди сразу уставились на мою обнаженную грудь, а на лицо-то и не взглянули. А ведь если бы они рассмотрели мое лицо, это пришлось бы нам совсем некстати. Фактически они увидели только, что я женщина и имею типично женское телосложение.

Вир, наблюдавший то же самое типично женское телосложение во всей его красе, не мог отрицать справедливость ее слов. Действительно, маловероятно, что хоть один солдат сумеет дать толковое описание внешности женщины, которая выпалила в них из пистолета. Однако ему нисколько не стало от этого легче: тяжелое чувство, которое стеснило ему грудь в тот момент, когда он увидел фигурку в плаще, нахально разгуливающую по карнизу на глазах у королевских гвардейцев, и которое усилилось многократно, когда раздался ее душераздирающий вопль, – не говоря уж о выстреле, – не отпускало его. А теперь она стояла перед ним во всем блеске своей наготы и делала вид, будто рискнула она своей репутацией, да и самой жизнью вовсе не для того, чтобы спасти его от разоблачения. Нет, черт возьми, пора этой девчонке усвоить, что нельзя игнорировать его приказы и устраивать по своей инициативе бог знает какую кутерьму, даже не удосужившись узнать, насколько уместно ее вмешательство.

– Это была очень глупая проделка, и ты должна дать мне слово, что никогда больше не устроишь ничего подобного, слышишь? – сказал он мрачно и, в два шага оказавшись возле нее, схватил ее за плечи, с явным намерением тряхнуть хорошенько и вбить немного здравого смысла.

Констанс, которая и так едва держалась, подняла глаза и не отводила от него вызывающего взгляда столько, сколько это было в ее силах, а потом перед глазами у нее все затуманилось, и она с ужасом поняла, что готова расплакаться.

– Ну что это такое, – прошептала она, с досадой отворачиваясь. – Смотри, что ты наделал. Господи, как же я ненавижу плакать! Плакать – это так по-женски.

– Черт, – выругался Вир, и хватка его ослабла, хотя он не преминул заметить про себя, что слезы слезами, а разговор-то она на другую тему перевела, да как ловко! Следовало бы перекинуть через колено эту дрянную девчонку и отшлепать за то, что прибегает к типично женским уловкам. Впрочем, он отказался от идеи телесных наказаний, потому что очень хорошо понимал, как мало у них времени, а не потому, что дрянная девчонка показалась ему особенно восхитительной в своей женской слабости. – В таком случае советую тебе осушить слезы, – сказал он, вкладывая в ее руку полотняный носовой платок. – Я не просил тебя вторгаться в мое существование, но теперь, коли уж ты вторглась, я не позволю тебе рисковать жизнью ради меня всякий раз, когда тебе это в голову взбредет. Может, тебе это покажется странным, но я вполне способен управиться с таким, как Альберт Синклер, и без твоей помощи.

– Я... я н-никогда и н-не сомневалась в этом, милорд, – уверила его Констанс, удивляясь про себя, что это такое происходит с маркизом, у которого, как уверяла молва, сердце было ледяное, а в жилах текла вода вместо крови, и, промокнув платком глаза, энергично высморкалась. Право, нехорошо было с его стороны показать ей свой норов как раз в тот момент, когда она только начала осознавать, какую грандиозную штукупровернула. Тем более что кровь бросалась ей в лицо при одной мысли о том, какое, неслыханное бесстыдство она при этом проявила. Все-таки Вир мог бы и похвалить ее чуть-чуть, хотя бы за изобретательность. – Просто когда я услышала, как он говорит, что вы и есть Черная Роза, мне сразу пришло в голову, что я как раз сейчас имею возможность опровергнуть его утверждение, причем очень убедительно, в конце концов, мало того, что у меня была под рукой роза, но я уже была и одета как нужно.

– Одета, значит, была как нужно? – хмыкнул Вир. Наклонился, поднял сброшенную ею простыню, и с многозначительным взглядом снова накинул ей на плечи. – В данный момент это звучит преувеличением.

– Перестань говорить глупости, Вир, – отрезала Констанс, которая наконец тоже вспылила. – Так как было более чем вероятно, что мне придется спасаться бегством, я сразу же сменила платье на мой наряд Черной Розы и тут как раз услышала случайно слова Синклера. И что, по-твоему, было бы лучше, если бы я упустила такую возможность?

– По-моему, было бы лучше, если бы ты делала то, что тебе было сказано, – заявил Вир без обиняков, – тогда о твоем присутствии в доме вообще никто бы не узнал, не говоря уже о том, что твоя выходка привела именно к тому развитию событий, которого я так старался избежать. Неужели ты и в самом деле вообразила, что я позволил бы Синклеру переступить порог моего дома? Он знал не хуже меня, насколько беспочвенны его требования. Возможно, ты и забыла, кто я такой, но он-то этого отнюдь не забыл.

– Но у него был приказ, – не отступала Констанс. Лицо ее внезапно побледнело. – Я сама слышала, как он говорил, что у него приказ и что они станут обыскивать дом в поисках улик. – Она умолкла. Ее глаза, огромные на овальном личике, пытливо глянули на него. – А он мог найти здесь какие-нибудь улики, Вир? Ведь ты не стал бы хранить разбойным путем приобретенные ценности у себя дома, где их так легко найти, правда? Не настолько же ты самонадеян?

Кислая улыбка скользнула по губам Вира.

– Странные же у тебя представления о моей особе, если ты думаешь, что я способен на такую откровенную глупость, – сказал он, и глаза его сверкнули незнакомым, холодным блеском. – С другой стороны, я нисколько не сомневаюсь, что, получи капитан Синклер возможность обыскать дом, он обязательно сумел бы обнаружить здесь довольно улик, чтобы отправить меня на виселицу.

В Констанс, соображавшей довольно быстро, забрезжило понимание.

– Он привез улики с собой, – сказала она уверенно. – Он собирался подбросить их – драгоценности или что-то еще из вещей леди Блейдсдейл или леди Синклер, – а потом очень удачно обнаружить подброшенное. Наверняка какая-то из двух дам уже успела заявить, что она была недавно ограблена Черной Розой. Но приказ...

– Ты имеешь в виду приказ, отданный Блейдсдейлом? – ехидно поинтересовался Вир. – Да не было никакого приказа, Констанс. Капрал Гесс и его люди – обычные дурни, они понятия не имели, что их используют для того, чтобы оговорить меня. Это, собственно, и была одна из тех проделок, о которых ты хотела предупредить меня.

– Тот урок, который граф и его брат собирались преподать тебе, – выдохнула Констанс, изумляясь, что не сумела сообразить этого раньше. – Как я не догадалась! Но у меня в голове была только одна мысль: Альберт каким-то образом разузнал, что лорд Хантингтон вовсе не пачкал ему сапоги.

– Собственно говоря, мне тоже первым делом пришла в голову именно эта мысль, – признался Вир, изумляясь той легкости, с какой его искусительница вновь обрела душевное равновесие после тревожных событий этого вечера. Если не считать его сестер, он не знал ни одной женщины, которая была бы способна сделать то, на что осмелилась эта рыжеволосая девушка, и потом держаться с такой обескураживающей невозмутимостью, будто обнажаться перед королевскими гвардейцами с целью сбитых с толку для нее самое привычное дело. Пора, однако, ему брать бразды правления в свои руки. Он и так непростительно затянул с этим делом. – Впрочем, что мы оба думали, не имеет никакого значения, – сказал он, сам немного досадуя на свою прямолинейность. – Важно другое: нам пора уезжать отсюда.

– Уезжать? – переспросила Констанс, которая была вовсе не так спокойна, как старалась показать, хотя в смятение ее повергло не столько давешнее происшествие с солдатами, сколько неожиданное заявление Вира. – Но куда...

– Сейчас не важно куда, – не дал ей договорить Вир, еще не готовый в подробностях объяснять план, зародившийся в его голове, когда он наблюдал отступление Синклера и его людей. – Достаточно сказать, что подальше отсюда. Я пришлю миссис Тернбау, чтобы она помогла тебе одеться и упаковать кое-что из вещей. Мы выезжаем не позднее чем через час.

Он умолк. А потом, приподняв рукой ее подбородок, заглянул ей в глаза.

– Доверься мне, дитя. Обещаю, что не позволю и волосу упасть с твоей головы. Но и ты должна дать мне слово, что больше не будешь устраивать героических эскапад ради меня. Отныне на свете существует только один разбойник Черная Роза.

– Осмелюсь заметить, милорд, что и этого многовато, – ответила Констанс, твердо глядя ему в глаза. Сердце у нее так и упало, когда она увидела, как маска скучающего аристократа вновь скрыла его подлинное лицо.

– Да, несомненно. – Вир опустил руку. – Но в данный момент он служит моим целям.

Когда он повернулся; чтобы уйти, Констанс невольно сделала шаг вслед за ним.

– Вир, – заговорила она, сама чувствуя, что голос ее очень уж дрожит. – Я доверяю тебе, как, надеюсь, и ты доверяешь мне. Даю тебе слово, что впредь буду действовать осмотрительнее.

Он помедлил долю секунды и, не оглядываясь, насмешливо произнес:

– Великолепно. И поверь, я не дам тебе нарушить твое; слово.

Он ушел. А Констанс все смотрела на дверь встревоженными глазами.

Черт, думал Вир, спускаясь по лестнице в свой кабинет. Его не оставляло странное чувство, что леди Констанс Лэндфорд – это сила, которая изменит его жизнь навсегда. Строго говоря, она и так заставила его отклониться от первоначального курса, и так сильно, что он был готов жениться, чего отнюдь не желал и что неизбежно очень осложнит планы, которые он вынашивал десять лет.

Это будет полный опасностей путь, и, беря ее в жены, он отнюдь не делает ей одолжения. Лорд Синклер и вице-адмирал сэр Оливер Лэндфорд уже ощутили на своей шкуре первые уколы тщательно продуманной мести Вира. Этим людям он нанес удар по кошельку – для обоих это было самое уязвимое место. Проще простого оказалось уговорить барона вложить деньги в операцию с контрабандой, которая и замышлялась как обреченная на провал. И снова Калеб Рот, изображавший представителя таинственного – в сущности, мифического – вожака контрабандистов, оказал ему неоценимую помощь. Но в то время как Синклеру еще только предстояло узнать, кто был причиной его внезапных неудач, Оливер Лэндфорд наверняка прекрасно знал, что это Вир скупил его долговые расписки на весьма значительную сумму. Несомненно, это-то и подстегнуло Блейдсдейла к действию. И теперь, когда план с оговором и подбрасыванием улик потерпел крах, Блейдсдейл с братом не преминут состряпать новый «урок» для вразумления Вира. И в следующий раз они изберут своим орудием уже не бестолкового капитана королевской гвардии. Синклер, который не сумел настичь свою сбежавшую невесту, да еще потерпел такой позорный провал сегодня, вряд ли останется в милости у своего дяди. Впрочем, Синклер преуспел в одном: он сумел вернуть Виру способность здраво мыслить.

Маркиз понимал, что Блейдсдейл рано или поздно предпримет что-нибудь. Как же он был самонадеян и глуп, если позволил застать себя врасплох. Поистине, думал он тогда не головой, видно, слишком поддался своим похотливым желаниям. Внутри у него все сжалось при мысли о том, что его самонадеянность едва не привела их всех к катастрофе. Ему следовало давным-давно отправить рыжеволосую искусительницу, и куда-нибудь подальше от Сомерсетшира. Более того, ему следовало сделать так, чтобы она оказалась вне сферы его отнюдь не благодетельного влияния.

Но теперь выбора не было, придется держать ее при себе, по крайней мере, пока он не обеспечит ее единственной надежной защитой от Блейдсдейла, вознамерившегося выдать ее замуж за человека неизмеримо ниже ее. Желчь взыграла в нем при одной мысли о том, что леди Констанс может оказаться во власти Альберта Синклера. Черт возьми, он-то знал, что такое этот Синклер. Он изучал своих врагов десять лет, за это время нельзя было не убедиться, что капитан мало того что скотина, но скотина еще и развращенная. Впрочем, он был истинным сыном своей матери, а леди Синклер – сущий дракон. Эта парочка, капитан и его нежная маменька, быстро бы выпили все жизненные соки из молодой и полной жизни красавицы.

И чтобы оградить ее от такой не слишком счастливой судьбы, Вир намеревался взять леди Констанс Лэндфорд в жены, и отнюдь не фиктивно – это он теперь понимал ясно. Прежде чем вступать в права супруга, однако, он позаботится о ее безопасности, с чего, собственно говоря, ему следовало бы начать. А потом он займется своими врагами. И только когда все обязательства по долгам, тянущимся из прошлого, будут погашены, он сможет считать себя свободным и сможет посвятить себя жене. Он узнает о ней все и, возможно, даже научит ее любить себя. Он нисколько не сомневался, что этих занятий ему хватит до конца жизни.

Да, он становится другим человеком просто на глазах. Вир вдруг понял, что ему вовсе не так отвратительны мысли о грядущей семейной жизни, как можно было ожидать – более того, он был уверен, что из-за этих мыслей ему не так-то легко будет сосредоточиться на предстоящем опасном деле, и это как раз тогда, когда ему необходимо быть маркизом де Виром, демонстрируя те качества, которые это имя стало олицетворять.

Так он думал, входя в кабинет, где его уже дожидался Джон Викерс. Значит, следовало поскорее обвенчаться, а затем устроить так, чтобы этот источник постоянных тревожных мыслей, отвлекающих его внимание, оказался как можно дальше от него. Придется его невесте после бракосочетания подождать. Впрочем, ведь она решила подцепить маркиза, насмешливо напомнил он себе. Наверное, любой маркиз сгодился бы для нее, лишь бы избежать ненавистного брака с кузеном. И как только она добьется своей цели, наверняка будет рада возможности устраивать свою жизнь без участия мужа, с которым одни проблемы.

Как ни странно, возможность эта, более чем реальная, отнюдь не показалась ему утешительной.




Глава 6


– Должен признаться, Вир, что я почти потерял надежду дожить до этого дня. Ну а уж коли этот день все-таки наступил, то теперь я жалею только об одном: что твой дед не присутствует при этом событии. Он никогда не простит меня за то, что я лишил его подобного удовольствия.

– Совсем напротив, – сказал Вир его высокопреподобию Лонгу, старичку за семьдесят, который имел честь приходиться герцогу Албемарлу зятем. – Осмелюсь предположить, что герцог будет безумно доволен, что вы наконец захомутали старого бродягу. И теперь, когда это свершилось, боюсь, мне придется попросить вас еще об одном одолжении.

Они сидел и вдвоем в небольшой гостиной епископа Эксетерского, где его высокопреподобие только что совершил обряд, связавший Констанс и Вира священными узами брака. Свежеиспеченную маркизу быстренько увела миссис Лонг, чтобы дать джентльменам вдоволь поговорить о делах семейных, пока она будет потчевать Констанс чаем, используя заодно эту возможность, чтобы поближе познакомиться со своей гостьей.

– Я к твоим услугам, мой мальчик, – отозвался епископ, не сводя проницательных голубых глаз с лица племянника. – В свою очередь, хотел бы тебе напомнить, что когда-то ты обещал мне сообщить точное местоположение некоей тайной заводи, в которой проживает праотец всех форелей.

– Боюсь, что этот почтенный рыбий патриарх давно уже окончил свои дни, епископ, – улыбнулся Вир. – Прошло более десяти лет с тех пор, как я в последний раз был в этом месте.

– Жаль, – проговорил епископ, и на его умном лице появилось задумчивое выражение. – Уже мальчишкой ты был едва ли не лучшим из известных мне рыболовов. Возможно, придет день, когда ты вновь откроешь в себе страсть к рыбалке. Безлюдный берег реки вдали от шумной толпы и одинокий человек с удочкой – это же бальзам для души.

– Если у меня и есть душа, то она нуждается совсем в другом бальзаме, – отозвался Вир с кривой усмешкой. – Потому-то я и вынужден просить вас не сообщать пока никому о моем браке.

– Никому, Вир? – переспросил епископ Лонг, явно опешивший. – Но уж герцогу-то...

– Герцог узнает о моем браке в свое время. Прошу вас, не требуйте от меня объяснений. Чем меньше вы знаете, том лучше для всех.

Было совершенно очевидно, что это заявление марки-па не слишком успокоило епископа. Он смерил Вира долгим взглядом, в котором было понимание.

– Путь, который ты выбрал для себя, – это темный путь, мой мальчик, – сказал он и покачал головой. – Ты уверен, что это именно то, что тебе нужно? И твоей молодой жене? Подумал ли ты, что будет хорошо для нее? Я-то надеялся, что твои помыслы обратились от прошлого к будущему. Будущему, которое, на мой взгляд, очень многообещающе. Твоя молодая супруга очаровательна, и всякому имеющему глаза ясно, что она тебя любит.

– Боюсь, вы ужасный романтик, дядя, – ответил Вир, который был не так уверен в чувствах жены. Ведь она поставила себе целью подцепить маркиза. Теперь она получила что хотела. Посмотрим, не остынет ли ее пыл после бракосочетания. Ни она сама, ни ее состояние никак не смогут оказаться в руках Альберта Синклера и его матери. Вир сделал для этого все возможное и далее будет делать. – Так уж распорядилась судьба – у меня осталось одно незаконченное дело, и нельзя допустить, чтобы сейчас возникла какая-либо помеха, тем более помеха в виде жены.

– Прошло десять лет, Вир, – не отступал епископ. – Пора бы забыть о злых чувствах. Уверен, что твои мать и отец желали бы именно этого. Господь в великой милости своей даровал тебе шанс на счастье – шанс иметь любящую жену и детей, которые дают надежду на будущее. Ради себя самого и своей молодой жены, позволь Ему вершить правый суд над теми, кто причинил зло твоим близким.

– «Мне отмщение, и аз воздам», – сказал Господь? – процитировал Вир с легкой усмешкой.

– Отмщение Господне вечно, – напомнил ему епископ.

– Да, несомненно, – согласился маркиз. Он отвернулся и, облокотившись о каминную полку, принялся смотреть в огонь, пылавший в камине. – Вы действительно думаете, что мои враги согласятся предать прошлое забвению, – чтобы дать мне возможность безмятежно возиться с потомством в детской? – спросил он мгновение спустя. – Если б так, я был бы только рад предоставить все эти утомительные хлопоты Господу, который знает толк в подобных делах. Только я не думаю что граф Блейдсдейл и его брат склонны к подобной философии. Так как, дядя, вы желаете, чтобы я все же понадеялся на их миролюбие и рискнул жизнью Констанс заодно?

Епископ Лонг, которому на вопрос, поставленный столь прямо, ответить было нечего, молча беспомощно смотрел на мрачную фигуру молодого человека.

– Нет, думаю, нет, – проговорил Вир, поднимая на старике умудренные опытом глаза. – Назад пути уже нет, и вы не можете не понимать, что, объявив о своем браке с Констанс публично, я только поставлю ее под удар. Это даже хорошо, что наш брак заключался не по любви. Эмоции вообще тут не играли никакой роли. Мы заключили брак по расчету, фактически фиктивный. Осмелюсь предположить, что супруга моя не станет роптать на мое отсутствие.

– Может быть. – Епископ смотрел куда-то мимо Вира, и лицо его имело очень странное выражение. – Однако порой и браки по расчету осеняет своим благословением любовь. Мне случалось видеть такое не раз и не два, и я надеюсь, то же произойдет и с тобой и твоей прелестной женой.

Тут тревожный холодок пробежал у Вира по коже, он обернулся и увидел свою новоиспеченную маркизу, стоящую в открытых дверях и оттого похожую на портрет в раме. Из-за ее плеча выглядывала его тетушка, пожилая дама десятью годами моложе своего мужа, на лице которой было выражение крайней неловкости. Поймав взгляд Вира, тетушка сразу же укоризненно нахмурилась.

– Прошу прощения. Я помешала? – осведомилась Констанс жизнерадостным тоном, который плохо соответствовал широкому румянцу на ее щеках. – Я просто обнаружила, что потеряла свою брошку. Эта брошь досталась мне от матери, понимаете, – пояснила она, быстро шаря глазами по обюссонскому ковру. – Мне эта вещь очень дорога.

– Ну конечно, дорогая моя, – подхватил епископ и тоже принялся за поиски. – Я прекрасно понимаю вас.

Но не он, а Вир, который долго и пристально смотрел на жену, старательно избегавшую встречаться с ним взглядом, вдруг наклонился и поднял с пола драгоценную вещицу, которая лежала почти у самых его ног.

– Успокойся, – сказал он, выпрямляясь во весь свой немалый рост. – Я нашел ее.

– Ну вот видишь, милая! – воскликнула Джулия Лонг, вся так и лучась радостью, словно она надеялась таким образом рассеять то чувство тревоги, которым, казалось, был насыщен сам воздух в гостиной. – Я же говорила тебе, что брошь обязательно найдется.

– Слава Богу! – прошептала Констанс. Впрочем, судя по виду, не так уж ее и утешило обретение драгоценной реликвии. Только раз быстро взглянув в лицо Вира, она опустила глаза и протянула руку, на которую он надел простое золотое колечко менее чем полчаса назад. – Я бы никогда не простила себе, если б эта брошка потерялась.

– Несомненно, – отозвался Вир и сжал своей сильной рукой её маленькую изящную ручку. – Однако будет лучше, если ты отдашь мне пока эту брошь на хранение.

– Нет, право же, я... – Констанс, сердце у которой в груди так и прыгало, безуспешно попыталась вырвать у него руку. Но наградой за все усилия был только пронзительный взгляд мужа.

– Тише, дитя, – сказал Вир, заметивший, что ручка, которую он сжимал в своей, была холодна как лед. Интересно, мрачно подумал он, как много она успела услышать, прежде чем епископ заметил, что она здесь. Ясно было, что достаточно для того, чтобы погасло то радостное возбуждение, которым сияло ее лицо, когда полчаса назад она выходила из этой гостиной. – Если ты все-таки наденешь брошь сейчас, ты можешь снова потерять ее. Очевидно, там застежка ослабла. Я отдам брошь в починку, а потом верну ее тебе.

Констанс перестала вырываться.

– Да, конечно. Ты прав. Какая же я глупая! – Она невесело взглянула ему в глаза. – Мне следует поблагодарить вас, милорд, за вашу заботу.

– «Милорд»? – отозвался эхом Вир и вопросительно выгнул черную как смоль бровь. С огорчением он вынужден был признать, что она намеренно устанавливает дистанцию между ними. – Теперь ты моя жена. И уж верно, сумеешь заставить себя звать меня по имени. Мое имя – Гидеон, если ты не знаешь. В крайнем случае можешь называть меня Вир.

– Или ты сама можешь выдумать хоть дюжину подходящих имен для него, когда вы проживете вместе подольше, – поспешила вставить тетушка Джулия, прежде чем Констанс пришлось бы что-то отвечать на недвусмысленный приказ Вира. Было ясно, что добросердечная пожилая дама, успевшая проникнуться симпатией к новобрачной маркизе, сильно огорчена тем, что ей случайно довелось услышать. – Впрочем, Вира, пожалуй, не стоит называть его домашними именами на людях, – добавила она, так что опять стало не совсем ясно, на чьей же она стороне.

– Но, Джулия, – предостерегающе заметил епископ, – ты не должна быть так строга к Виру. Иначе он может подумать, что впал у тебя в немилость, в то время как общеизвестно, что он всегда ходил в любимчиках.

– Вовсе нет, дядя: у тети Джулии в любимчиках всегда ходили девчонки, – ловко встрял Вир, – и ничего удивительного.

– Ну, во всяком случае, они никогда не выпускали лягушек в гостиной во время чаепития и не макали хвост кошки в чернильницу, – заметила тетя Джулия, погрозив маркизу пальцем.

– Протестую, тетя Джулия. – улыбнулся Вир, который был явно по-настоящему к ней привязан. – Это Эльфрида так жестоко обошлась с кошкой. Я только впустил это несчастное животное в вашу гостиную, полную гостей по случаю музыкального вечера.

– И все белое кружевное платье леди Монтескью оказалось заляпанным чернилами. Право, Гидеон, ужасно было с твоей стороны поступить так, – пожурила его тетя Джулия со смехом. – Леди Монтескью до сих пор не простила мне своего погубленного платья.

– Ну, леди Монтескью не простила бы и папе римскому, что он католик, – заметил епископ. – С другой стороны, кто я такой, чтобы судить женщину, которая жертвует так щедро на нужды англиканской церкви?

– В обмен на монумент ее распутному сыну, который скончался в сорокалетнем возрасте от невоздержанной жизни; – не преминула уточнить тетя Джулия. – Впрочем, допускаю, что если бы Господь благословил нас детьми и мы имели бы несчастье пережить их, то я бы чувствовала то же, что леди Монтескью.

– Ну как вы можете говорить так, тетя, – возразил Вир, – когда вы приняли такое большое участие в воспитании двух поколений Рошелей? За одно это вы заслуживаете быть причисленной к лику святых.

За этим заявлением маркиза последовал общий смех. Констанс же не без изумления смотрела на мужа. Ведь человек, за которого она только что вышла замуж, открывался с новой, совершенно неожиданной стороны.

Конечно, эти воспоминания о детстве Вира, рисовавшие его веселым и проказливым мальчишкой, были просто очаровательны, но душевная чувствительность взрослого Вира интересовала ее гораздо больше. Ей и прежде было известно, что он умеет быть очаровательным, когда хочет. Это она узнала еще пять с лишним месяцев назад, в Лондоне, когда пути их пересеклись впервые. Как и то, что он был способен на неподдельную, душевность, тщательно скрываемую от всех, кроме узкого круга близких.

В голове Констанс царила полная неразбериха, усугубляемая тем обстоятельством; что ее, свою жену, маркиз, очевидно, не собирался включать в число людей, которых он дарил своей привязанностью. Любовь в их браке не предполагалась. Он сам заявил, что это так.

Какая же она была дура, что приняла физическое влечение Вира за более глубокое чувство! Наверное, какой-то дефект психики, свойственный всем женщинам, заставляет их всякий раз верить, что мужчинами движут те же инстинкты, что и женщинами. Она не захотела признать очевидное, а именно, что чувства, которые он вызывал в ней и которые, казалось, испытывал сам, были всего лишь физиологической реакцией на ласки. Однако Вир был совершенно честен с ней, он даже сам говорил, что предпочитает возлюбленных с опытом. И неудивительно! Все эти замужние женщины и жрицы Афродиты, с которыми у него были связи прежде, уже давно усвоили важный урок: для Вира физическая близость не имела никакого или почти никакого отношения к любви. Они и не ожидали от него больше того, что он собирался дать. Наблюдая за ним сейчас, она размышляла, действительно ли эти женщины не испытывали никаких чувств во время физического акта любви, как он, очевидно, считал.

Почему-то Констанс сомневалась в этом. Может быть, с некоторыми мужчинами такое и возможно, но не с Вирой. Вир был мужчиной, которого любая женщина полюбила бы с легкостью. Уж Констанс точно оказалась уязвимой для его чар. Вспоминая дурацкие фантазии, которым она предавалась, когда жила в Лэндфорд-Парке, нельзя было не признать, что он сумел похитить ее сердце с самого начала, злодей. А она? Она позволила себе отдаться чувству, которое неизбежно приводит к тому, что женщина клянется в верности мужчине во время свадебной церемонии. Боже правый, как же глупо она себя вела! И ведь он не говорил ничего такого, что могло бы ввести ее в заблуждение и убедить, будто он рассматривает их союз не как брак по расчету. И все равно она позволяла себе тешиться мечтами. Вряд ли она скоро простит себе такую глупость. Несомненно, она получила по заслугам за то, что отбросила обычную практичность, но это ее ни капельки не утешило.

Даже когда ей стало ясно, что никаких чувств он к ней не испытывает да и женился-то из своеобразного понятия о чести, это ничего не изменило. Она понимала, что все равно любит его, безумно и беззаветно. Она была совершенно уверена, что не сможет заставить себя разлюбить его.

С другой стороны, сказала она себе строго, когда, пожелав епископу и его жене доброй ночи, они с Виром пошли к ожидающей их карете, она может избавить его от затруднений, которые испытывает муж, вынужденный терпеть докучливые заботы нелюбимой жены. Ему совершенно не обязательно знать, какие чувства она испытывает к нему. Скрыть свои чувства будет нетрудно. Ведь он в конце концов собирался отвезти ее в какую-то тихую гавань, там оставить одну и приступить к осуществлению своих мстительных планов. Так она по крайней мере поняла из обрывка разговора, который случайно услышала.

Право, нехорошо это было с его стороны. Просто бессовестно. Она-то рассчитывала, что ей позволят принять посильное участие в разоблачении Блейдсдейла. Имела на это право. Ведь Блейдсдейл, в конце концов, сделал то, что ни один мужчина не посмел сделать! Он ударил ее! Будь он проклят за это. И будь он проклят за то, что решил, будто сможет тиранить ее, не говоря уже о состоянии и человеческом достоинстве, либо выдав ее силком замуж за человека, который был ей противен, либо подвергнув всем ужасам заключения в лечебнице для душевнобольных, – и все потому, что она была женщиной! Да, больше ее не удивляло, что мать ушла от такого мужа. Было поразительно, почему она терпела Блейдсдейла так долго. А теперь Вир, человек, за которого она только что вышла замуж, собирался обращаться с ней похожим образом – как с обузой, которую следует устранить на время, пока он будет заниматься более важными делами, к которым допускают только мужчин.

Черт бы его побрал! Честно говоря, она считала, что он лучше. А впрочем, что ей помешает заняться этим делом самой? Ведь она никак не зависит от Вира, он только защитил ее своим именем, и все. И пожалуй, эта защита не так-то ей была нужна, подумала она вдруг, припомнив, что было написано в прощальном письме ее матери.

Боже правый! В последние несколько дней произошло столько волнующих событий, что она совершенно забыла про мистера Малкома Эндерхарта! И вдруг она поняла, что хотела бы задать этому господину целый ряд вопросов. Например, кто был ее настоящим отцом? И почему из всех своих воздыхателей мать ее выбрала именно Блейдсдейла в качестве официального отца для своего не рожденного еще ребенка? Почему она терпела целых десять лет, прежде чем уйти из ненавистного дома? И наконец, Констанс было бы очень интересно узнать, почему такой человек, как Блейдсдейл, позволил своей жене жить отдельно от него в Уэлсе, никак не пытаясь вмешаться в ее жизнь?

И тут Констанс осенило с внезапной потрясающей ясностью: у первой леди Блейдсдейл должно было быть нечто такое, что служило ей защитой и вынуждало графа держаться от жены на безопасном расстоянии. Более того, покойная графиня, хорошо знавшая, на что способен Блейдсдейл из одной злобы, явно намеревалась передать это нечто своей дочери, чтобы гарантировать безопасность Констанс. Ей надо обязательно пробраться в Лондон и найти стряпчего матери, с которым следовало связаться, если она окажется в «отчаянном положении». Мать особо подчеркнула этот момент. Уж; верно,; нынешние обстоятельства были достаточно отчаянными,, чтобы, обратиться за помощью, к мистеру Эндерхарту.

Едва опомнившись после этого неожиданного озарения, Констанс так и подскочила на сиденье.

– Вир, – сказала она, вглядываясь в пейзаж за окном кареты, – мы ехали сюда не этой дорогой. Собственно говоря, мы, если я не ошибаюсь, едем в прямо противоположном направлении.

– Ты не ошибаешься, – подтвердил Вир, который с интересом ждал, когда же его молодая жена, уже довольно продолжительное время погруженная в собственные мысли, заметит наконец этот немаловажный факт. Они выехали из Эксетера уже добрых двадцать минут назад и теперь ехали по проселочной дороге, бежавшей вдоль реки.

– Но почему? – требовательно спросила она, пытаясь разглядеть выражение его лица в сумраке кареты. – Куда ты везешь меня? Очевидно, что не в охотничий домик. Но надеюсь, ты не собираешься укрыть меня где-нибудь здесь, уж не знаю даже, где именно это «здесь»?

– Нет, я не собираюсь прятать тебя ни среди холмов, тянущихся вдоль реки Экс, ни в охотничьем домике, – ответил Вир, который сам был не уверен, что решение, принятое им, было в данных обстоятельствах самое правильное. – Ни то ни другое нам не подойдет. Мне пришло в голову, что тебе было бы приятно провести медовый месяц в привычной для тебя обстановке.

– Так мы едем в Лондон! – воскликнула Констанс радостно, с трудом веря, что ее проблема так удачно разрешилась сама собой. – Вир, так ты везешь меня домой! Нет, ты у меня самый заботливый из мужей!

– Я на твоем месте не торопился бы с выводами, – заметил маркиз, криво усмехнувшись. – Мы проведем в Лондоне день, от силы два, и я устрою тебя в другом месте. А пока мне придется настоятельно просить тебя ни под каким-видом не пытаться навестить твою тетю Софи и вообще избегать мест, где ты обыкновенно бывала. Будь уверена, граф ждет, что ты именно там и появишься.

– Но какое это может теперь иметь значение; Вир? – спросила Констанс, сердце у которой так и упало. – Ведь я замужняя женщина. Блейдсдейл ничего не сможет мне сделать.

– Он может похитить тебя и потребовать за тебя выкуп или сделать что-нибудь похуже, – заявил Вир недвусмысленно. – Он ведь уже устроил несчастный случай для одной маркизы де Вир. Можешь быть уверена, что этот человек без колебаний устранит и еще одну маркизу, если это покажется ему целесообразным.

Констанс помертвела. Многое ей вдруг стало ясно.

– То есть ты хочешь сказать, что он, возможно, намерен использовать меня как оружие против тебя? – спросила она без обиняков.

– Я совершенно уверен в этом. Вот почему ты будешь сидеть в полной изоляции в городском доме герцога Албемарла во время нашего пребывания в Лондоне. – Рука его легла ей на плечо, и он притянул ее к себе. – Не так бы мне хотелось начинать нашу совместную жизнь, дитя. Но это единственный способ обеспечить твою безопасность. Блейдсдейлу не придет в голову искать тебя в доме герцога. Да и не осмелится он зайти так далеко в открытую из опасения вызвать гнев старика. Пока он потерял наш след и пусть себе прочесывает дороги Сомерсетшира. Полагаю в высшей степени маловероятным, что ему придет в голову, будто мы решили путешествовать не по суше.

–А мы решили путешествовать не по суше, Вир? – осведомилась Констанс, выпрямляясь на сиденье и стараясь разглядеть лицо маркиза в темноте.

– Именно, – подтвердил Вир, и тут карета как раз остановилась. Не дожидаясь, пока грум спустится с запяток, он открыл дверцу и ловко выбрался наружу. – Смотри сама. – Он протянул руку, чтобы помочь ей выбраться.

Констанс, поплотнее запахнув ротонду, так как дул холодный свежий ветер, немало удивилась, обнаружив, что они стоят на краю пирса, судя по виду, заброшенного. Волны, плещущие о каменные сваи, несли с собой запахи соленой воды и гниющего дерева. Ночь была безлунной, и в темноте нельзя было разглядеть почти ничего, кроме мола, который уходил куда-то вперед и был чуть различим на фоне черной блестящей поверхности воды. Даже звезды были всего лишь бледными точками, холодно поблескивающими на черной тверди. Невольно она содрогнулась.

Странно! Констанс прожила всю свою жизнь на острове, однако ни разу не путешествовала по морю. Ближе всего подходила к воде во время прогулок вдоль доков в верхнем течении Темзы. И сейчас она не могла бы сказать, какие именно чувства вызывает у нее перспектива отправиться в открытое море. Уж точно, когда ей мечталось о всяких приключениях, которые бы внесли разнообразие в ее слишком размеренную жизнь, она и вообразить себе не могла, что окажется вовлечена в череду событий, которые приведут к тайному и поспешному бегству не с кем иным, как с маркизом де Виром, а теперь, похоже, ей придется еще и пуститься в морское путешествие!

Она даже не сразу заметила, что Вир вынырнул откуда-то из темноты и встал рядом с ней.

– Черт возьми, ты вся дрожишь.

Теплый плащ лег ей на плечи, это вывело ее из задумчивости, и она сообразила, что Вир успел отправить Джона Викерса. Она осталась наедине с Виром, который всматривался в ее лицо при бледном свете потайного фонаря, из тех, какие используют моряки. Внезапно он поставил фонарь на одну из свай.

– Мне очень жаль, что я не могу устроить тебе путешествие в более комфортабельных условиях, – сказал он, взяв ее руки в свои. – Если б было побольше времени, тебя бы ожидала здесь удобная барка. Но нам придется обойтись тем, что есть. К счастью, плыть не далеко.

– Со мной все в порядке, правда, – поспешила Констанс уверить его, так как он начал быстро растирать ее холодные руки. Право, он был престранным созданием, этот маркиз, подумалось ей невольно. Если б она не уверилась в том прежде, то вполне могла бы сейчас по глупости решить, что он вовсе не так безразличен к ней, как старался показать. Но впрочем, наверное, он со всякой другой женщиной обращался бы с той же учтивостью, просто потому что был джентльменом в полном смысле этого слова. – Ничего со мной не случится, если я немного померзну, – добавила она жизнерадостно. – Не такое уж я хрупкое создание, можешь мне поверить.

Вира, который наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо, это заявление, похоже, не успокоило. В неверном свете фонаря лицо девушки казалось осунувшимся и побелевшим от холода. Он мысленно выругался. Увы, придется ей испытать на себе всю силу стихий и в условиях, далеко не роскошных, но у него в распоряжении было только одно транспортное средство. Впрочем, как он мог предугадать, что ему понадобится шлюпка, пригодная для новобрачной?

Сердясь на себя, он поднял сундук с одеждой, некогда принадлежавшей покойной маркизе, и, держа фонарь в другой руке, повел Констанс по причалу.

Констанс для большей уверенности старалась держаться поближе к Виру, она не очень-то представляла, что сейчас увидит. Уж конечно, не развалину, которую и лодкой-то назвать трудно, привязанную к причалу. В утлой лодчонке лежали два весла, а на дне поблескивала, надо полагать, вода, и вообще трудно было представить, что подобное суденышко может иметь отношение к маркизу де Виру. А потому ее охватило едва ли не отчаяние, когда она увидела, как Вир пристраивает сундук с одеждой на нос, сам легко ступает в эту лодку, а затем поворачивается и протягивает руку ей. Глубоко вздохнув, она подошла поближе к краю причала и со всей грацией, на которую была способна в тяжелом плаще и в широких юбках, шагнула в это утлое суденышко. Только когда она уселась на скамейку на носу, ей пришло в голову задуматься, что же это за судно, на котором ей предстоит отправиться в свадебное путешествие.

Несомненно, ее должно было бы несколько успокоить то, с какой легкостью Вир, отвязав лодку, оттолкнулся от причала и как ловко затем, вставив весла в уключины, он стал выводить лодку в море. Стало ясно, что в этом деле Вир отнюдь не новичок. Тем не менее, прошло не так мало времени, прежде чем Констанс, привыкнув наконец к ритмичным движениям весел и мягкому покачиванию моря, почувствовала, что ее напряженные мышцы медленно расслабляются.

Для того чтобы не думать о черных бездонных просторах кругом, она обратила свои мысли на человека, сидевшего с ней в лодке. Даже в темноте, которую еле-еле рассеивал бледный свет звезд, нельзя было не заметить, какая в нем произошла перемена. И правда, видя как он сильно и ловко загребает воду веслами, она поняла, что он совершенно не напряжен и что она еще ни разу не видела его таким. Постепенно она сообразила, что он сейчас в своей стихии. – Трудно объяснить почему, но в душе Констанс разлилась теплая радость при этом открытии: она сумела обнаружить что-то особое и очень личное в этом непростом человеке, за которого вышла замуж. Вир любил море. Любовь эта, надо полагать, возникла в нем с детства. Ведь его отец был моряком, и довольно известным. Более того, море давало ему передышку от того, что постоянно преследовало его, – собственно, от необходимости быть тем маркизом де Вирой, образ которого он сам создал. Здесь, вдали от суши, он мог быть просто Гидеоном Рошелем.

Констанс невольно подумалось: допускал ли он хоть кого-то внутрь своего мира – сестер, например? Или деда? Почему-то казалось, что не допускал. И ее кольнула мысль, что он ведет очень одинокую жизнь. Но ведь он был маркиз де Вир. Возможно, он и не нуждался ни в ком, кто бы заполнил пустоту его жизни.

У Констанс эта мысль вызвала большое сомнение. Как бы ни дорожила она собственной независимостью, все же очень хорошо при этом понимала, что не может жить совершенно сама по себе. Как ни обожала она часами просиживать над своими драгоценными книгами, как бы высоко ни ценила уединение и неприкосновенность личной жизни, все же испытывала потребность в человеческом обществе, в любви и в смехе. В ее жизни всегда был кто-нибудь – ее мать и друг ее матери, тетя Софи и полковник, ну и Милли тоже. Она не могла представить себе жизнь без кого-то рядом, без человека, которому бы могла поверять всякие мелкие тайны, да и крупные тоже, с кем можно было бы поговорить о смешных повседневных происшествиях, – одним словом, без кого-то, с кем она могла бы быть самой собой. Требовать от нее отказаться от такого общения было бы слишком. Интересно, а Вир, сознательно лишивший себя этих маленьких человеческих контактов, не слишком ли много от себя потребовал?

Наверняка, думала она, это ему дорого далось – постоянно изображать непроницаемую отчужденность от мира. Человек не может жить местью единой – по крайней мере, человек, желающий сохранить человеческое в себе. Больше всего на свете ей хотелось бы пробить брешь в этой непроницаемой стене, которую он воздвиг вокруг себя. Если она не сможет научить его любить себя, то, возможно, сумеет хотя бы заставить его посмеяться над этим, как тогда, в охотничьем домике. Сможет ли она довольствоваться малым?

Но она сразу поняла, что не сможет. Душа ее зачахнет и умрет в браке без любви, как то было с ее матерью. Разница только в том, что она любит Вира и готова сражаться за обладание тем, что ее мать никогда бы не смогла получить в браке с графом Блейдсдейлом. И чтобы получить свое, первое, что она должна сделать, это исправить то зло, которое совершила, вынудив маркиза жениться на себе. Чтобы завоевать его любовь, она должна найти способ освободить его от обязательств по отношению к ней. Решение проблемы наверняка ожидало ее в Лондоне.

– Констанс, фонарь, – прервал ее размышления маркиз. – Держи его высоко. Открой и закрой заслонку три раза. Осторожнее, девочка, не урони его за борт! Без фонаря нам трудно будет понять, куда плыть.

Констанс, которая терялась в догадках, как он вообще понимает, куда плыть, с убогим ли светом этого фонаря или без него, послушно сделала все точно так, как он приказал.

– Молодец, – похвалил ее Вир, пытавшийся не дать лодке свернуть с курса. – А теперь смотри как следует вперед.

– Но я ничего не вижу, – сказала Констанс, извернувшаяся на скамейке, чтобы вглядываться в темноту прямо по курсу. – И я понятия не имею, что должна увидеть.

– Поймешь, когда увидишь. Вон! – сказал он с удовлетворением в голосе. – Прямо перед нами, чуть к правому борту. Ну Рот! Добрался-таки за два дня. Должно быть, все паруса порвал, висельник.

Констанс, которой тоже удалось различить вдали три вспышки света, могла только гадать, что бы такое могли означать последние слова.

– Но два дня? – сказала она, вглядываясь в его лицо в темноте. – Ты что, был не уверен, что лодка ждет нас?

– Корабль, девочка моя, – поправил ее Вир весело. – А точнее говоря, шхуна. И у меня были все основания надеяться, что Рот не подведет. Он вообще старается не вызывать моего неудовольствия.

Вир не счел нужным более распространяться об этом Роте. И Констанс, которая замерзла и устала, не нашла в себе сил расспросить его подробнее. Она удовольствовалась тем, что стала смотреть на восходящую луну, которая, как большая оранжевая тыква, появилась над горизонтом.

И потому она очень удивилась и даже вздрогнула, когда силуэт высокой кормы корабля появился из темноты прямо перед ней.

– Эй, на борту!

После зычного оклика Вира на борту судна началась суета.

– Капитан! Это его светлость, точно он, – прокричал какой-то человек, перевесившийся через фальшборт, чтобы разглядеть лодочку, качавшуюся на волнах.

– И с ним кто-то еще, – крикнул другой. – Святители! Да это леди!

– Посторонись, Бриггс, – коротко приказал незнакомый голос. – Дай мне посмотреть.

Голова, сидевшая на очень широких плечах, высунулась из-за фальшборта.

– Вижу, вы добрались благополучно, милорд, – заметила голова, после чего широкоплечий незнакомец, которому она принадлежала, щеголевато отсалютовал Виру. – Даже чуть раньше, чем ожидалось. Похоже, вы должны мне шиллинг. К счастью, я тоже прибыл заранее.

– Действительно, к счастью, – отозвался маркиз чрезвычайно сухо. – Надо еще посмотреть, целы ли мачты, после того как ты гнал судно из-за дурацкого пари. Я с тебя шкуру спущу, Рот, если окажется, что рангоут поврежден из-за твоего безрассудства.

– Успокойтесь, милорд. Ваша красавица в полном порядке, точно как тогда, когда вы видели ее в последний раз. Кстати о красавицах, я вижу, что вы привезли с собой гостью. Капитан Калеб Рот к вашим услугам, мадам. Надеюсь, мне позволено будет первому приветствовать вас на борту.

– Тебе позволено будет приготовить и спустить люльку, капитан Рот, – сказал Вир и добавил значительно: – Для моей жены.

Констанс, которая разглядывала корму теперь уже в ярком свете луны, почти не обратила внимания на то, что вслед за этим заявлением Вира на борту шхуны воцарилось гробовое молчание. Она почувствовала, что внутри ее все задрожало странной дрожью, когда разобрала буквы на транце.

Шхуна была «Ласточкой», и маркиз и маркиза де Вир вернулись на ее борт.




Глава 7


Во время безмятежного плавания по Ла-Маншу, из залива Лайм на восток, Констанс не раз и не два пришло на ум, что ее свадебное путешествие очень похоже на прекрасный сон, и ей совсем не хотелось просыпаться. Если к заливу Лайм капитан Рот привел стремительную «Ласточку» на всех парусах, то теперь Вира, как ни странно, совершенно устраивало, что судно идет неспешно вдоль извилистой береговой линии, словно он и правда вознамерился устроить ей свадебное путешествие, возможно, в качестве компенсации за предстоящее ей, в сущности, заключение в доме Албемарла в Лондоне.

Почти, думала Констанс. Упираясь ладонями в гакаборт, она пристально вглядывалась в порт возле трех меловых скал, поднимающихся из воды и похожих на три гигантских парусных судна, готовых выйти в открытое море. Иглы – вот как назвал их Вир. Иглы у побережья острова Уайт. У нее было неприятное чувство, что на этом острове есть глаза, которые очень внимательно следят за их шхуной, легко и грациозно скользящей по воде.

И неудивительно – ведь «Ласточка», медленно плывущая вдоль берега, казалась легкой добычей, которую грех не захватить. Вот только внешность бывает обманчива, а внешность «Ласточки» была обманчива чрезвычайно. Это ходкое судно, сделанное из крепкого английского дуба, может, и выглядело как прогулочная яхта состоятельного лорда, но на палубе своей она несла две пушки с короткими и широкими стволами. То, что в данный момент эти пушки, одна на носу и вторая на корме, были закрыты парусиной, казалось Констанс в высшей степени многозначительным фактом. Она нисколько не сомневалась, что пушки на палубе яхты – это очень необычно. А ведь следовало еще учесть семь квадратных портов по каждому борту, хитро скрытых плотно прилаженными люками, и перед каждым установлена окутанная парусиной пушка. Констанс подозревала, что на борту имелось и иное оружие, больше подходившее для военного корабля, чем для прогулочной яхты.

Честно говоря, «Ласточка» вообще порождала вопросы один за другим. Например, откуда у Вира корабль, не говоря уже об установленных на нем пушках. Все это должно было обойтись в кругленькую сумму. Но самым важным ей казался вопрос, почему он пошел на такие издержки и хлопоты. Ведь явно не ради того, чтобы обеспечить ее безопасность! Когда он оснащал свое судно, он и не подозревал, что в плавание на нем пустится со своей женой, дочерью графа Блейдсдейла. Она давно уже догадалась, что неспешное плавание «Ласточки» вдоль побережья было задумано отнюдь не только для того, чтобы развлечь новобрачную маркизу. Более того, создавалось впечатление, что Вир своими медлительными маневрами возле самого берега намеренно дразнил кого-то, что судно было приманкой, но приманкой для кого? Не для Блейдсдейла же, который в жизни не ступал на борт корабля?

А ведь если ее подозрения верны, то ловушка была расставлена для лица или лиц, причастных к гибели покойных маркиза и маркизы де Вир. Не зря же он назвал свое судно «Ласточкой».

Впрочем, она вовсе не сердилась на Вира за эту опасную игру. Тем более что, если их свадебное путешествие и не было тем, чем казалось постороннему взгляду, все же Вир вел себя по отношению к ней со всей предупредительностью, о какой только и может мечтать новобрачная.

Если не считать долгих бесед с Калебом Ротом, оказавшимся, кстати, занятным и приятным человеком, Вир почти все время проводил с ней. Он часами стоял возле удобного кресла, которое установили на палубе специально для нее, рассказывал о местах, где они проплывали, терпеливо объяснял, как устроена и как действует девяностофутовая шхуна с командой в шестьдесят человек. Стоя за ее спиной и положив свои руки на ее, позволял ей покрутить штурвал, и она управляла послушным судном под одобрительными взглядами сгрудившейся вокруг улыбчивой команды. Моряки вели себя как дети и были в полном восторге от нового статуса хозяина, оказавшегося вдруг женатым человеком. А Вир, которому, видимо, нравилось хвастаться молодой маркизой, охотно позволял им этот восторг проявлять.

Хотя следовало признать, что он был не менее внимателен к ней и тогда, когда они оставались наедине, например, во время обеда: обедали они вдвоем в салоне в кормовой части, где только корабельный стюард Палтни, тихо ступая в мягких туфлях, нарушал их уединение, когда приносил блюда и убирал посуду.

Постепенно она стала ждать со смешанным чувством тихих разговоров за этими вечерними, трапезами. Обладая познаниями в самых разных областях, Вир умел быть занимательным собеседником; он развлекал ее незамысловатыми рассказами о своей семье, друзьях и знакомых, но мог стать и серьезным и тогда говорил об искусстве, литературе, истории и о текущих событиях, в основном о более чем вероятном возобновлении войны с Францией. Более того, он умел слушать и вовлекать собеседника в разговор, и очень скоро она стала рассказывать ему о себе, о своей матери, о своей жизни с тетей Софи в Лондоне. И всякий раз во время этих бесед она чувствовала, что он отбрасывает напускную надменность, словно решил, что сейчас можно позволить ей видеть реального человека за маской маркиза.

У нее было такое чувство, что он ухаживает за ней, как ухаживал бы человек, прекрасно знающий, что в любой момент может предъявить свои права на нее, однако по каким-то причинам предпочитающий не форсировать события.

Чума возьми этого хитреца, думала она, бросая взгляд через плечо на его высокую фигуру. Он стоял у штурвала и о чем-то говорил с Ротом. Увы, никогда Вир не казался ей таким мужественно привлекательным, как сейчас, в кожаных штанах и ботфортах, в простой белой полотняной рубашке, распахнутой у горла. Сильно поношенный сюртук, некогда темно-синего цвета, но выгоревший на солнце, тоже как-то очень шел ему. Да, думала она, никогда еще он не казался столь победительно красивым – и столь ужасно недостижимым.

Она даже пожалела немного, что он проявляет такое терпение и не спешит сделать ее своей супругой не только формально, но фактически. Это безмятежное плавание навстречу солнцу не могло продолжаться вечно. Очень скоро все закончится – либо вооруженной схваткой с врагом, либо мирно, в какой-нибудь гавани неподалеку от Лондона.

В ту первую ночь на борту шхуны она решила, что Вир позволил ей одной лечь спать в каюте, заботясь о ней же. И действительно, она просто валилась с ног от усталости. Слабая усмешка тронула ее губы, когда она вспомнила, как ее втянули на борт на дурацкой штуке, именуемой люлькой, и она, мокрая, перепачканная, вдруг с ужасом обнаружила, что является центром внимания нескольких десятков мужских глаз. Ну а потом – Вир внизу в это время привязывал их лодочку к каким-то цепям, на борт он забрался без посторонней помощи через открытый порт – лихой капитан Рот вышел вперед и помог ей выбраться из люльки.

Рот, не старше двадцати двух лет от роду; с копной густых непокорных волос цвета выбеленного солнцем песка, вид имел самый мальчишеский, и вообще было странно, что он командует шхуной. Однако пронзительный взгляд серых глаз-буравчиков заставлял усомниться в том, что он такой уж сорвиголова, как можно было решить по его беззаботной и расхлябанной манере держаться. Он и в самом деле был бесшабашным и, вероятно, бесстрашным, но он был вовсе не глуп. Более того, Констанс нисколько не сомневалась, что Рот мог быть очень опасным. Неудивительно, что Вир избрал такого человека себе в союзники.

Констанс сразу же обнаружила, что, кроме всего прочего, Рот обладал редким обаянием и ослепительной улыбкой, которая наверняка успела разбить не одно девичье сердце. И на протяжении всего путешествия он просто из кожи лез вон, стараясь снискать расположение Констанс, что ее и трогало, и забавляло одновременно. Хотя между ними было всего три года разницы, но ей казалось, что она старше его в несколько раз. И как было не чувствовать себя взрослой и умудренной рядом с этим юным смутьяном, который в любую секунду мог взвиться из-за малейшего пустяка?

Но в ту первую ночь, когда она с помощью Рота ступила на палубу, она думала только об одном: какое счастье, что она не в утлой лодчонке, а на большом судне и что сильная рука не даст ей упасть на палубу, норовившую накрениться под ее непривычными ногами. Заботливость молодого капитана, который, осторожно поддерживая, свел ее вниз по трапу в кормовую каюту, подальше от любопытных взглядов, сразу же завоевала ее благодарность.

– Я сейчас распоряжусь, чтобы Палтни принес вам кофе, миледи, – сказал он, заботливо усаживая ее в одно из двух обитых синим бархатом кресел, составлявших часть обстановки маленькой, неудобной каюты. – И может, что-нибудь перекусить.

– Вы очень любезны, но прежде всего мне нужен мой багаж, – ответила Констанс, грустно думая, что ее – вернее, позаимствованные ею – атласные туфельки промокли и погублены безвозвратно. Она нисколько не сомневалась, что и подол ее платья в том же бедственном состоянии. – И горячей воды умыться. Наверняка я представляю собой жалкое зрелище.

– Вовсе нет, миледи, – ответил Рот. Он заставил себя оторвать от нее взгляд, только когда Вир вошел в каюту.

Констанс, которая не могла не заметить, какое впечатление произвела на капитана, тайком улыбнулась; Было ясно, что Рот не привык принимать дам на своем судне. Более того, она была совершенно уверена, что он привык иметь дело с женщинами совсем иного сорта, когда сходил на берег. Однако очевидно было и то, что он из хорошей семьи и ему были привиты хорошие манеры. Он очень старался скрыть и любопытство, и восхищение.

– Как только шлюпку поднимут на борт, снимаемся с якоря, Калеб, – сказал маркиз, от присутствия которого каюта сразу показалась тесной. – Я хочу убраться подальше от этой бухты еще до рассвета. Проложи курс – с наветренной стороны на мыс. Если кто-то и заметит нас с берега, они сумеют разглядеть только далекий парус.

– Есть, милорд, – поспешил ответить Рот. – Я сейчас же соберу матросов. – И, коротко поклонившись, он собрался уходить.

– И еще, Калеб.

Капитан замер, вскинув глаза на Вира.

– Поставь вахтенного наверх. И проследи, чтобы парень был глазастый.

Констанс, наблюдавшая за обоими мужчинами, догадалась, что речь шла о чем-то важном.

А потом Рот ушел, и она осталась наедине с Виром. Он стоял, крепко упираясь расставленными ногами в пол, который слабо покачивался под ними, и у него был странный вид, как будто он не мог решиться на что-то.

– Так ты думаешь, что Блейдсдейл вполне может настигнуть нас даже здесь, – без обиняков заявила Констанс. Она встала, шагнула вперед, повернула назад. – Но как это может быть, Вир? Ведь ты сам говорил, что это маловероятно.

– Так и есть, дитя, – отозвался Вир, глядя на залитое луной море за окном. – Очень маловероятно.

Он обернулся и посмотрел на нее. Почему-то у Констанс сердце так и упало.

Он не останется с ней. Констанс поняла это прежде, чем он начал извиняться. Она так устала, а ему нужно многое обсудить с Ротом. Чтобы не беспокоить ее, он проведет эту ночь в каюте Рота. Только дело не ограничилось этой ночью, он уходил каждую ночь! В сущности, свинство с его стороны. Получалось, что она совершает свадебное путешествие с мужчиной, который завоевал ее сердце, но даже ни разу не поцеловал после свадьбы!

Очевидно, он все-таки решил, что их брак должен быть фиктивным, без физической близости, но почему?

Ведь он желал, и не меньше, чем она, завершить то, что они начали в охотничьем домике, тут ошибиться было невозможно. Она же не слепая, в конце концов, да и прочие органы чувств подтверждали ее догадку. Что же такое могло произойти за этот промежуток времени, что так быстро охладило его пыл?

Единственный ответ, который пришел ей в голову, – что охлаждение было связано с самой брачной церемонией. Конечно, во время их стремительного переезда из Уэлса в Эксетер у него было более чем достаточно времени, чтобы как следует подумать о ее нахальном заявлении – что она поставила себе целью подцепить маркиза. К несчастью, все сложилось так, что она его именно подцепила. Впрочем, она и в самом деле оказалась в отчаянном положении, и иного выбора у нее не было. И все же она очень жалела, что не придержала тогда язык.

И что теперь ей делать? Впервые в жизни она пожалела, что не удосужилась как следует изучить основные женские науки и не научилась соблазнять, обманывать и льстить. Искусство обольщения маркизов, видимо, легко далось ей благодаря природному дару.

Ну какая ирония! Она, Констанс Гермиона Лэндфорд, которая всегда так гордилась тем, что презирает женские уловки, едва ли не завидовала сейчас Розалинде, своей мачехе, специалистке по части пустого кокетства. Она бы опустилась до ужимок в духе Розалинды, если бы не была уверена, что в такой роли будет выглядеть смехотворно. Она не станет щебетать и хлопать ресницами. Да и поздновато симулировать внезапный приступ хрупкой женственности. Вира подобные уловки нисколько не обманут, наоборот, он расхохочется ей в лицо. Уж лучше вызвать этого кошмарного маркиза на дуэль, иначе, пожалуй, и не добьешься чести переспать с ним. Во всяком случае, ей куда привычнее управляться со шпагой, чем с веером.

И Констанс погрузилась в мечты самого фривольного свойства: ей представилось, как она заставляет его светлость раздеться, угрожая ему шпагой, а потому не заметила, что Вир, поглядывавший на нее время от времени, вдруг замер и впился в нее взглядом.

Она и не подозревала, как прелестно выглядела в тот момент, облитая солнцем, с полощущейся вокруг стройных ног юбкой, с гривой ярко-рыжих распущенных волос, развевающихся по ветру. Она была сама женственность. У него даже дыхание перехватило. Похоже, точно такой эффект она оказывала и на всю команду. Не без злорадного удовольствия он наблюдал за тем, как откровенно пялились на нее моряки, очарованные явлением, столь прекрасным и столь чуждым привычному для них миру кораблей и морей. Даже Рот, который был по рождению сын аристократа, впрочем, изгнанный из лона семьи, отрекшейся от него. С самого начала было ясно, что он так же ослеплен ею, как и простые матросы. Для Рота Констанс была, вероятно, еще и напоминанием о прежней жизни, которую он оставил и ни разу не пожалел о том. Но возможно, что вспоминать ему было нелегко.

Вир мог только посочувствовать Роту. Ведь и на него самого новобрачная леди Вир оказывала облагораживающее и сдерживающее влияние. Как иначе можно объяснить его странное поведение? Ведь она была его женой, его молодой женой, целых три дня и столько же ночей, а он до сих пор не переспал с ней.

Ад и преисподняя! Здорово же он запутался. Ни о чем подобном ему и слышать никогда не приходилось, и невозможно даже представить ситуацию смешнее. Он, Вир, имеющий заслуженную репутацию повесы, опасного для замужних дам, вдруг стал таким совестливым – это даже не смешно, это безумие какое-то. А вот ведь пришло же ему в голову, когда он стоял в каюте возле своей молодой жены, что овладеть ею сейчас, когда она только что лишилась своих девичьих иллюзий, будет все равно что бессердечно использовать ее, как он использовал своих многочисленных любовниц. Сама мысль об этом показалась ему противной, что несказанно его удивило. Удовлетворяя свои безграничные потребности, он никогда прежде не принимал в расчет чувства женщин, чьими прелестями наслаждался. Да и с какой стати ему было думать об их чувствах? Они ведь знали правила игры и все же соглашались играть.

И то, что все это внезапно представилось ему в совершенно новом свете как раз тогда, когда он стоял рядом с женщиной, ставшей его женой, можно было приписать только какому-то изъяну его характера, который до сих пор оставался незамеченным. Невероятно, но какие-то черты порядочности все же уцелели, несмотря на годы, проведенные в целенаправленном распутстве. Как понравилась бы такая ирония судьбы герцогу, хотя улыбался бы он невеселой улыбкой.

Ну, ирония там или не ирония, а ему претила сама мысль, что можно уложить в постель невесту, которая только что услышала из уст своего жениха, что их брак будет браком без любви. И то, что он может влюбить ее в себя, ничего не меняло. А он точно знал, что может. Одному черту известно, сколько раз он проделывал такие штуки с другими женщинами. Это был такой талант, а может, проклятие, но женщины необыкновенно быстро влюблялись в него. Впрочем, он ведь был виртуозом и в любовных играх.

Вир не испытывал особой гордости оттого, что он, по всей видимости, был наделен врожденным даром читать в сердцах людей, с которыми сводила его судьба. Ведь этот дар был всего-навсего неотъемлемой частью его личности, точно так, как и физическая сила, и вкус к хорошим винам и красивым женщинам. Его необыкновенную способность заглядывать людям в душу можно было уподобить умению хорошего художника, который способен передать суть предмета на холсте. Да, он знал мужчин, но еще лучше он знал женщин.

В отличие от своих менее проницательных современников Вир не был ни настолько циничен, ни так наивен, чтобы полагать, что все женщины одинаковы. Это было бы так же смешно, как заявлять, что все дома одинаковы, поскольку в них имеются потолки и стены. Впрочем, он всегда обладал умением увидеть за мистицизмом женственности единственную в своем роде женщину.

Как человек циничный, он понимал, что такое умение проникать в эмоциональную жизнь других дает ему определенные преимущества, позволяет манипулировать людьми в своих целях. В прошлом он без малейших угрызений совести пользовался этим себе на благо, благодаря чему и заслужил репутацию сверхъестественно удачливого игрока и опасного повесы. Но на этот раз – нет, с этой женщиной – нет.

С Констанс все было по-другому, какая уж любовная игра. Тут все было серьезнее некуда. Вот сейчас он смотрел, как она подставляет лицо ветру, и обжигающее желание пронзало его. Он хотел ее, как никогда не хотел ни одну женщину в жизни; но главное, он хотел ее не так, как других, – он хотел ее целиком, безоговорочно и безвозвратно. Когда она наконец отдастся ему, пусть это будет не потому, что он сплел вокруг нее искусительную паутину. Пусть она захочет его ради него самого. Ведь она поставила себе целью подцепить его. Так имеет смысл подождать и выяснить, не угас ли ее пыл после свадьбы.

Ну а пока, подумал он, только сейчас заметив, что ветер крепчает, а в небе собираются облака, ему есть чем заняться.

Ибо Яго Грин, контрабандист, имел обыкновение бороздить воды между островом Уайт и грядой меловых холмов, именуемых Даунс.

Когда в голове Вира зародился план использовать «Ласточку» в качестве приманки для корнуольца, он вовсе не предполагал, что на борту у него окажется женщина, к тому же его жена. Тогда ему этот план показался довольно простым. Шхуна до недавнего времени была курьерским судном во флотилии, блокировавшей противника вблизи побережья Франции. Вир приобрел ее несколько месяцев назад по капризу судьбы вместе с пушками, которыми она была оснащена, и запасом пороха. Изначально в его планы отнюдь не входило использовать судно для погони за контрабандистами. Оно приглянулось ему своей шириной и крепкими дубовыми бортами, которые были созданы специально для того, чтобы выдерживать бортовые залпы шестифунтовых пушек, какие имеют обыкновенно на своем вооружении прибрежные пираты. Ему как раз нужно было быстроходное и крепкое судно, если он собирался сунуться во французские воды. Но те же самые качества показались вдвойне ценными, когда ему внезапно пришло в голову, что недурно бы кстати поохотиться на одного конкретного капера.

– Он высунется, милорд, – спокойно сказал Калеб Рот. – Не сомневайтесь. Не такой он человек, чтобы устоять перед лакомой добычей, какой на первый взгляд кажется наша «Ласточка».

– Но если он все же объявится... – задумчиво проговорил маркиз, провожая глазами Констанс, которая, в последний раз окинув взглядом берег, решила укрыться внизу, так как ветер все крепчал. Наконец он обратил свой взгляд на Рота. – Мы сможем уговорить его на перемирие? И если с перемирием не выйдет, то, Калеб, станут ли наши люди сражаться?

– Можете не сомневаться, милорд, – без колебаний ответил Рот. – Люди-то какие – все до одного опытные моряки. И все до одного списаны на берег из-за Амьенского мира. Ведь целый флот расформировали! Мы имели возможность выбирать из сорока тысяч моряков. И лучшую команду подобрать было бы невозможно. Вы дали им корабль, милорд, да еще платите приличное жалованье в придачу. От флотского начальства они такого не дождались. Они станут сражаться хотя бы за это.

Вир посмотрел на Рота и подумал о женщине, спустившейся вниз.

– Хорошо бы все это произошло попозже. После того, как мы высадим маркизу в надежной гавани.

Он не стал ждать, что ответит Рот на подобное замечание, и коротко бросил:

– Будь настороже. Я пойду вниз.

Спускаясь по трапу и потом шагая по широкому коридору, Вир жестоко бранил себя за то, что высказал сомнения Роту. Ад и преисподняя! Ведь он давным-давно усвоил, что нельзя поверять свои личные мысли никому. Когда откровенничаешь, волей-неволей показываешь слабое место в своей броне, а это может быть использовано против тебя. Хуже того, после каждого промаха такого рода становится труднее избегать дальнейших доверительных бесед. И потом, если так пойдет дальше, скоро он начнет поверять этому юнцу сокровенные воспоминания о своем детстве, ей-богу! Нет, определенно огненноволосая красавица околдовала его, подумал Вир, останавливаясь возле двери кормовой каюты.

Сердце его так и забилось, когда он тихонько стукнул в дверь.

– Это Вир, дитя. Можно мне войти?

Молчание. Вопрос его повис в воздухе. Брови Вира сдвинулись к переносице. Что еще за черт?

– Да, входи, – раздалось из-за двери.

Приняв обычный бесстрастный вид, Вир тронул дверную ручку.

Фонарь в каюте не зажигали, и облака, собиравшиеся в небе, приглушали солнечный свет, лившийся в окно. Но после сумрака коридора глазам его пришлось некоторое время привыкать к внезапной перемене. Сначала он увидел только силуэт, вырисовывающийся на фоне моря и неба, – она устроилась с ногами на диванчике под окном, опершись подбородком о поднятые колени.

– В сущности, это очень красиво, – заговорила она, и голос ее прозвучал неожиданно меланхолично, как если бы она была полностью погружена в мечтательное созерцание острова Уайт, уходящего вдаль у них за кормой. – Что ж удивляться, что ты так любишь море. Я бы тоже вот так плыла и плыла на корабле вечно.

– Даже корабль должен иногда заходить в порт, дитя, – ответил Вир, отвернувшись, чтобы затворить за собой дверь.

– Да, наверное, – отозвалась Констанс. – Собственно, я в последнее время много думала о неизбежности этого.

Вир собирался добавить, что им надо поговорить. Но слова замерли у него на губах, когда он, обернувшись от двери к ней, наконец ясно разглядел свою молодую жену. Он даже подпрыгнул, больно ударившись головой о балку.

– Черт! – Глаза его наполнились влагой. Дивное видение, смотревшее на него с невыразимой прелестью, перепугалось и воскликнуло:

– Вир, ты ударился! – И ручка прижалась к губам, и на прелестном лице изобразилось сочувствие – ей-богу, сочувствие, подумал он.

– Пожалуйста, не беспокойся, – проворчал он, испытывая сильное желание придушить маленькую негодяйку за такой сюрприз. – Случалось мне стукаться и посильнее, и ничего, до сих пор жив-здоров.

Она поднялась с диванчика и теперь стояла перед ним, сама не замечая, что голова ее вскинута гордо, даже с вызовом. Но не это лишило Вира дара речи, а ее наряд, вернее, отсутствие такового, так как облачена его молодая супруга была только в простыню, небрежно накинутую на стройные плечи.

– Ну, ты сам виноват, не надо было оставлять меня в неопределенности, – заявила она, с трудом сдерживая смех. – Ты не оставил мне выбора. Должна же я как-то привлечь твое внимание, Вир.

– Поздравляю, тебе это вполне удалось, – сказал Вир, не сводя с нее угрожающего взгляда. – И что ты далее собираешься предпринять?

– А вот что.

Она выпустила концы простыни, которые придерживала на груди, и простыня упала с плеч.

Вир так и задохнулся. Право, если б она просто ударила его под ложечку, эффект был бы меньше. Так как предыдущие три дня и ночи он провел в борьбе со сладострастными желаниями своей натуры, то сейчас был отнюдь не готов к тому, чтобы объект этих желаний внезапно предстал перед ним во всем блеске женских прелестей. Боже правый!

Высокая и стройная, с округлыми грудями, подтянутым животом и тончайшей талией, еще больше подчеркивавшей соблазнительный изгиб ее бедер, она выглядела даже великолепнее, чем память и воображение рисовали ему. Настоящая богиня, воплощение совершенства! Более того, она смотрела на него не смущаясь, гордо, темными и мерцающими прекрасными глазами, которые могли заставить мужчину забыть обо всем, кроме того, что он должен обладать этой женщиной. Господь свидетель, ему не жить без этой женщины! Он едва с ума не сошел, борясь с желанием проникнуть в ее теплую женственную плоть. Но с этим покончено. Умница Констанс взяла дело в свои ловкие ручки. И черт возьми, он так долго ждал, что теперь имеет полное право сделать ее своей.

И он решительно шагнул к ней.

К несчастью, Палтни, узнавший от Рота, что его светлость маркиз и миледи спустились вниз, и решивший спросить, не желают ли их светлости чего, выбрал именно этот момент.

Заслышав робкий шорох в дверях, Вир замер и, даже не повернув головы, требовательно осведомился:

– Да? Кто там еще?

– Это всего лишь я, ваша светлость, – дрожащим голосом отозвался стюард. – Я...

– Пошел вон, Палтни, – приказал Вир.

– Право, Вир, – заметила Констанс, бесхитростно глядя на него синими глазами. – Стыдись! Ты же перепугал бедного стюарда до полусмерти.

– Черт бы побрал этого Палтни, – проворчал Вир, который был отнюдь не склонен сейчас обсуждать вопрос, как ему следует обращаться с прислугой, со стюардами в частности. Пригнув голову, чтобы снова не удариться о низкие балки, он в два шага оказался возле Констанс. – Дурочка, так ведь и умереть от холода недолго!

– Я и умру от холода, милорд, – сказала Констанс, изумляясь собственному бесстыдству, – если вы и далее станете со мной обращаться так, будто я дочка викария, заглянувшая с визитом вежливости.

– Ах, дрянь девчонка! – загремел Вир страшным голосом. – Ну так знай, что никогда бы я не проявил к дочке викария столько почтительности, сколько я проявил к тебе.

– Да уж осмелюсь предположить, что ты давно бы затащил бедную девушку к себе в постель, наплевав на последствия, – заметила Констанс, которой было и в самом деле холодновато без одежды, обхватывая руками шею Вира и прижимаясь к нему. – А вот собственную жену ты держишь на почтительном расстоянии.

–Моя жена по крайней мере в безопасности, ради чего, если помнишь, все и затевалось, – не преминул заметить Вир. – Ты не можешь не признать, что я свои обязательства выполнил честно.

– Ты... ты черт! – воскликнула Констанс, начинавшая терять терпение.

– А ты шельма! – парировал он. Склонившись над ней, Вир заключил ее в объятия. – Думаю, пора заставить тебя выполнить твои обязательства.

И без дальнейших разговоров понес ее на руках в спальный закуток, отгороженный от основной части каюты.

Положив ее на койку, он стал быстрыми движениями снимать с себя сюртук и рубашку. За ними последовало остальное. После чего он во всем блеске мужественной красоты вернулся к ней.

Констанс, глазам которой муж предстал в том виде, в каком создала его природа, самой себе удивилась: и как это она так долго не решалась пробить брешь в его неприступности. Когда она увидела Вира в его обычном элегантном и сдержанном наряде, он показался ей необыкновенно привлекательным и очень опасным; Вир в костюме Черной Розы был интересен и убийственно очарователен. Тот неожиданный Вир, которого она увидела на борту шхуны, Вир в поношенном синем сюртуке, как ни странно, поразил ее в самое сердце. Но все это было ничто по сравнению с Вирой как он есть!

Плечи его были почти неприлично широки, а грудь в скульптурных выпуклостях мышц являла собой образец мужского совершенства, к тому же с густой порослью черных жестких волос, в которые почему-то очень хотелось запустить пальцы. И как будто всего этого было недостаточно, природа наградила его еще и длинным, изящно суживающимся к бедрам торсом, переходящим в твердый, плоский живот, мышцы на котором так и перекатывались при каждом движении. Такие же потрясающие были и бедра, по-мужски изящные и вместе с тем сильные. Нет, все было ничто по сравнению с Виром во всем блеске мужской красоты!

И последний, завершающий штрих был столь существен, что у нее перехватило дыхание, в горле что-то пискнуло, и вырвалось отчетливо слышное «Ах!».

Вир, несколько опешивший от этого девичьего восклицания, встал как вкопанный. Рыжеволосая искусительница смотрела на него широко раскрытыми глазами, губы ее приоткрылись, а на лице было написано непритворное изумление. Ну что за черт, подумал он, громадным усилием воли подавляя желание немедленно оказаться внутри ее.

– Дорогая моя девочка, – начал он, опускаясь на койку возле нее. – Не сомневаюсь, что ты простишь меня, если я позволю себе заметить, что ты явно в изрядном замешательстве. – Ласковым движением он поправил упавшую ей на лоб прядь. – Если ты передумала, то, по-моему, сейчас самое время остановиться.

– Передумала? Я? – Констанс подняла глаза и поймала его взгляд. – Господи, конечно же, нет, Вир. Никогда в жизни я не чувствовала такой решимости. Извини меня, пожалуйста, за то, что я так на тебя уставилась. Просто я никогда раньше не видела... ну, мужчину, как он есть.

Вот ведь штука, подумал Вир. Ему было и весело, и странно, и еще примешивалось к этому нечто отдаленно напоминающее смирение, чувство для него непривычное. В свете того, что некоторые совместные вылазки в область пьянящих восторгов почти всепоглощающей страсти уже имели место, он как-то совсем не подумал, что Констанс будет смущена видом голого мужского тела.

– Ну разумеется, не видела, – сказал он, ругая себя за то, что не предусмотрел этого. – Что ж, теперь, когда ты встретилась лицом к лицу с реальностью, – добавил он, коснувшись ее щеки, – не имеет смысла бояться или стесняться.

–Что за глупости, Вир, – воскликнула Констанс. – Вовсе я не боюсь и не смущаюсь. Ты не можешь не понимать, что представляешь собой великолепный образчик самца. А я была не совсем готова к столь грандиозному – иначе не скажешь – зрелищу.

Вир, не ожидавший ничего подобного, негромко засмеялся. Да уж, придется ему запомнить, что, имея дело со своей юной женой, он пускается в плавание по неизведанным водам. Девственница ведь! И вместе с тем женщина сильных страстей. Внезапно его душу переполнило чувство нежности при мысли о том, что эта прелестная, энергичная, своевольная и невыносимо прекрасная Констанс выбрала именно его и собирается вручить ему бесценный дар – свою девственность, Да, ему определенно грозит опасность превратиться в сентиментального идиота.

– А ты, моя девочка, – прошептал он, склоняясь над Констанс, – ты нескончаемый восторг. – Он поцеловал ее в шею. – Сейчас мы отправимся с тобой в восхитительное путешествие, в конце которого узнаем все о сокровенных тайнах друг друга.

И он стал целовать ее горло, перемещаясь ниже, в ложбинку между грудей, и Констанс, чувствовавшая, как от этих поцелуев по телу бежит волна наслаждения, подумала, что Вир уже знает ее самые сокровенные тайны. И действительно, когда он приостановился, чтобы коснуться языком бутонами торчавших сосков, сначала одного, потом другого, она невольно изогнулась под ним в неведомой ей доселе сладкой муке. Похоже, он знал совершенно точно, где находятся дивно чувствительные местечки ее тела, о существовании которых она сама даже не подозревала. Более того, он прекрасно знал, что следует делать, чтобы возбудить ее чувства до лихорадочного накала. И все же он приберег лучшее на конец, с восторгом сообразила она. Покрывая поцелуями ее живот, он добрался до сокровенного, тайного места меж ее ног и с безошибочной точностью нашел крошечный бутон, угнездившийся среди набухших лепестков ее тела. Констанс застонала и изогнулась.

Эге, подумал он, обнаружив, что его рыжеволосая искусительница истекает медом возбуждения. Но с какой готовностью она отвечала на его ласки! Такая милая, такая великодушная и такая непредсказуемая, разве она сможет когда-нибудь ему наскучить? Совсем напротив, в душе у него крепло убеждение, что эта девушка очень сильно изменит всю его жизнь. И как ни странно, мысль о грядущей перемене вовсе не показалась ему неприятной, хотя вряд ли раньше он отнесся бы к подобной перспективе благодушно. Но теперь в Констанс он обрел друга, с которым когда-нибудь сможет держаться запросто, забыв о всегдашней бдительности. С Констанс перед ним открывалось будущее, в котором он не был обречен на одиночество.

Такие мысли были совершенно неожиданны для него. Никогда ничего подобного не приходило ему в голову, до того как неукротимая Констанс затеяла пробить брешь в его броне. И эта девушка со своим милым великодушием и простодушным пылом выпустила на свободу те силы его души, которые он давным-давно научился держать под жестким контролем. Она готова была принять его, и он, черт возьми, не мог больше ждать. Раздвинув ее ноги, он умостился между ними.

– Вир? – выдохнула Констанс, обнаружившая внезапно, что смотрит прямо ему в глаза и глаза эти не оскорбительно холодны, но горят едва сдерживаемой страстью.

– Тише, милая, – торопливо шептал Вир. Затем, упершись руками, приподнялся над ней и поцеловал ее в губы. – Итак, вновь мы оказались на пороге величайшего открытия, – проговорил он глухо, приподнял голову и посмотрел ей в глаза. – Мне очень жаль, моя прекрасная Констанс, что для тебя поначалу все это будет довольно болезненно. Скажи мне, что ты хочешь этого, Констанс.

– Господи, Вир! – проговорила, задыхаясь, Констанс, пальцы которой так и впились в подушку. – Хочу ли я? Да я сейчас умру от желания. Умоляю, делай же что-нибудь!

Вир, который и сам не склонен был откладывать далее, запечатал ее рот поцелуем. И медленно, непреклонно стал входить в нее.

Его губы, прижатые к ее губам, заглушили крик боли и удивления, вырвавшийся у девушки. Мучимый желанием завершить то, что начал, Вир замер. Чувствуя, как пот ручьями льет с него, он приподнял голову, чтобы заглянуть в лицо своей искусительницы.

Констанс, ноги которой сомкнулись вокруг его худого торса, посмотрела на него глазами, широко раскрытыми от удивления.

– Бедная моя Констанс, – проговорил он хрипло, таких усилий стоило ему сдерживать себя. – Как, должно быть, я тебе сейчас противен. Но поверь мне, худшее позади, и теперь от тебя требуется только одно: доверься мне, и я доведу это дело до конца за нас обоих.

Констанс, которая все еще никак не могла справиться с изумлением, что вот он внутри ее – она-то не слишком была уверена, что это выполнимо, – захлопала глазами.

– Не говори глупостей, Вир! – И, не успев как следует подумать, выпалила: – Как ты можешь мне быть противен? Я полюбила тебя всем сердцем, безнадежно влюбилась, еще когда ты спас меня от ужасного старого дракона.

Совсем не это она собиралась сказать! Вспоминая об этом впоследствии, она пришла к выводу, что слова вырвались у нее под действием внезапного порыва, из-за своеобразия положения, в котором она в тот момент находилась, – с Виром, зажатым между ее ног, который пребывал в то же время в ней. Однако, ввиду дальнейших событий, вряд ли стоило так уж жалеть об этой оговорке.

Вир, который не помнил за собой никаких прошлых побед над драконами, ничего не понял из этого неожиданного восклицания. У него только мелькнула мысль, что такие бессвязные речи следует приписать приступу девичьей нервозности, которые случаются у новобрачных в такой эмоциональный и напряженный момент. Во всяком случае, требовать сейчас длинных объяснений он никак не собирался. Констанс сказала, что полюбила его. Только это и было в его памяти, когда он начал потихоньку двигаться.

Его поцелуи и медленные, ритмичные набеги вновь пробудили в ней те же приятные ощущения, что и до момента прорыва сквозь девственную плеву.

Никогда прежде она не испытывала ничего близкого к тому обжигающему желанию, которое нахлынуло на нее и заполнило ее всю. И с горько-сладким чувством она вдруг поняла, что Вир, и только Вир, был способен пробудить эту бурю внутри ее. Сердце ее чуть не разорвалось при мысли, что, хотя она-то отдастся ему целиком, и сердцем и душой, он станет брать ее только из необходимости. А затем и эта мысль вылетела у нее из головы, когда она почувствовала, что вздымающаяся волна возбуждения поднимает ее на своем гребне. Долгий и страстный вздох сорвался с ее уст, и она изогнулась под ним.

Вир, почувствовав, что она устремляется к тому, что пока вне ее понимания, подобрался, отстранился, затем сделал рывок в тот самый момент, когда ее тело содрогнулось от восторга освобождения, столь сильного, что и несколько блаженных мгновений спустя она вся дрожала и лежала без сил.

Они оба были без сил.

Вир притянул Констанс к себе, в который раз дивясь ее безграничному великодушию. Она отдалась ему с такой милой и простодушной непосредственностью, ничего подобного не было ни с кем из его многочисленных любовниц. Лучшей жены он не мог бы желать, и благодаря невероятному стечению обстоятельств она была его женой.

Будь проклята судьба, которая привела ее к нему именно в такое время и именно в таком месте. Против собственной воли он рисовал в воображении счастливую жизнь с Констанс, такую жизнь, о которой он давно перестал мечтать. Он Вир, и его единственное назначение – отомстить за смерть матери и отца. Нельзя допустить, чтобы его прекрасная Констанс стала причастна к этому.

Уже само ее присутствие на борту корабля было насмешкой над всем тем, к чему он так стремился с тех самых пор, как простился с безмятежной юностью. Все эти годы, пока он вынашивал и осуществлял свои мстительные планы, ему ни разу не пришло в голову заглянуть вперед и подумать о том; что же случится после того дня, когда Блейдсдейл и его сообщники будут призваны к ответу. Да и зачем ему было заглядывать в будущее, когда он почти не имел шансов остаться в живых? А сейчас, сжимая Констанс в объятиях, он впервые почувствовал ледяной укол страха. Будущее, его будущее, принадлежало этой стройной девушке, которая пробила брешь в оборонительных укреплениях и прокралась к нему в душу. Увы, он ясно понимал теперь, что если лишится ее, то независимо от успеха отмщения жизнь его потеряет смысл.

– Вир? – шепотом позвала Констанс, которая лежала с открытыми глазами, остро ощущая его настроение. – Ты какой-то очень задумчивый. Это не потому, что ты уже жалеешь, что мы сделали это?

– О чем же я должен жалеть, дитя? – спросил Вир с насмешливой улыбкой. – О том, что меня подцепила и женила на себе прекрасная рыжеволосая нахальная девчонка, которая затем имела бесстыдство соблазнить своего ни о чем не подозревавшего супруга? Я ведь как-никак пользуюсь определенной репутацией. Представь, малышка, что люди будут обо мне говорить, если история эта станет достоянием гласности.

Щеки Констанс залились краской. Это был не совсем тот ответ, на который она надеялась. Да как он смеет обижаться на нее за то, что она сочла необходимым предпринять определенные шага ради того, чтобы стать его женой в полном смысле этого слова! Право, это свинство с его стороны.

– И теперь, надо думать, я стала тебе отвратительна, потому как уязвила твою мужскую гордость. Должна заметить, что ты только возвысился бы в моем мнении, если б просто признался, что ты наслаждался нашей любовью не меньше меня.

– Да, я признаюсь, – сказал Вир, приподымаясь на локте и целуя ее в голое плечо.

– И вот еще что... – сурово начала Констанс, переворачиваясь и глядя ему в глаза, мало того что невероятно синие, но еще и искрящиеся весельем.

Но что бы там она ни собиралась сообщить ему, это мгновенно и полностью вылетело у нее из головы, так как внезапно до нее дошел смысл его слов.

– Правда признаешься? – спросила она, смягчившись.

– Добровольно и чистосердечно. – И он поцеловал ее в кончик носа. – Я бы даже сказал, что никогда прежде не наслаждался любовью так сильно, как сейчас с тобой.

– Так ты не сердишься на меня за то, что я вела себя совершенно бесстыдным образом? – спросила она, обнимая его за шею. – Имей в виду, что передо мной был выбор: или такая вот штука, или вызвать тебя на дуэль, и все ради удовольствия оказаться с тобой в постели. Потому что я никогда не знала, как пускать в ход хитрости и уловки, которые используют женщины, домогаясь благосклонности мужчины.

–Можешь быть спокойна, мне твой метод домогаться благосклонности показался совершенно очаровательным, моя милая Констанс, – ответил Вир, который, признаться, уже чувствовал сильное искушение начать повторное исполнение того же номера. – И я предвкушаю новую хитрость, которую ты изобретешь, к обоюдному нашему удовольствию. К несчастью, в данный момент мне следует заняться более важными делами, из-за которых я, собственно, и спустился к тебе в каюту.

– На нас вот-вот нападут пираты. Я так и знала! – воскликнула Констанс, блестя глазами. – Вот почему «Ласточка» так медленно шла вдоль берега, словно напрашиваясь, чтобы ее захватили. И все это совсем не для того, чтобы поразвлечь меня. Рот спешил в залив Лайм на встречу с тобой – должна же была быть этому какая-то причина. Вир, ты должен сказать мне все сейчас. Кто он, этот пират, и почему ты расставил ловушку для него?

Вир уставился на нее в немалом замешательстве. Черт возьми, он должен был догадаться, что его предприимчивая Констанс обязательно разгадает эту головоломку. И теперь он должен объявить ей, что пират, за которым он охотится, не кто иной, как Яго Грин, безумный корнуолец, о котором ходит дурная слава по всему южному побережью Англии. Жаль, что нельзя это отложить, подумал он и внезапно замер, так как услышал крик:

– Парус по левому борту!




Глава 8


Вир, уже в штанах и сапогах, торопливо натягивал рубашку через голову.

– Я хочу, чтобы ты осталась внизу, дитя, – говорил он, торопливо заправляя полы рубашки в штаны. – Что бы ни случилось, не выходи из каюты. Ты меня слышишь?

– Уверяю тебя, Вир, со слухом у меня все в порядке, – объявила Констанс, думая, что пираты выбрали крайне неудачный момент для нападения.

Вир, у которого возникло странное чувство, что все это уже было прежде, бросил одеваться и пристально посмотрел на Констанс. С задумчивым видом она сидела на койке, завернувшись в покрывало. Черт, выругался про себя Вир.

Присев рядом с ней, он притянул ее к себе.

– Не так бы прошел у нас наш первый раз вдвоем, дитя, если б я мог все спланировать.

– Да уж, наверное, – согласилась Констанс, думая, что если бы она предоставила планирование Виру, то никакого первого раза у них вообще бы не было. – Впрочем, наши взаимоотношения с самого начала были не совсем стандартными. Так почему же эта часть их должна была оказаться иной? Я прошу только об одном: чтобы наш первый раз вдвоем не оказался последним, Вир.

– Можешь быть уверена, что это всего лишь начало, которое обещает долгое и увлекательное путешествие в область страсти, – сказал он, прижимаясь губами к шелковистым прядям ее волос. – А теперь мне пора идти, дитя. Думаю, тебе не обязательно даже и одеваться. Если повезет, то все это кончится довольно быстро и без происшествий, и тогда мы с тобой вернемся к прерванным занятиям.

– Да, да, конечно, – отозвалась Констанс и даже изобразила на лице улыбку, только глаза ее не улыбались. – Ты бы лучше шел наверх, а то Рота там без тебя может потянуть на подвиг.

Вир поцеловал ее в лоб и встал. Констанс подняла на него взгляд, выражение лица у нее было печальное, но решительное. Да, подумал он, по ее лицу невозможно догадаться, что схватка с пиратами замаячила на горизонте. Его прекрасная Констанс во всех отношениях была достойной преемницей покойной маркизы.

Теперь он позаботится о том, чтобы его бесстрашная юная супруга не пострадала в ближайшие несколько часов. Все должно пройти по плану. Если судьба будет милостива и Яго Грин примет сигнал Рота, добавил он про себя мрачно.

Несколько мгновений спустя, полностью одетый и со шпагой, пристегнутой на боку, он появился на палубе и прошел на гакаборт, где стоял Рот.

– Это «Сокол», милорд, точно он. Шлюп с восемнадцатью пушками на борту, – сказал Рот, глядя в подзорную трубу вперед по левому борту. – Проклятие, ну и наглый же он, этот Проповедник. Провел свой корабль прямо под носом у половины военного флота его величества.

– Ты забыл, что по условиям королевского указа этот пират получил иммунитет от судебного преследования, – заметил Вир, вглядываясь в серые грозовые тучи, нависшие над одномачтовым шлюпом, который шел прямо на них. – Пока он воздерживается от пиратства и контрабанды.

– Очень похоже, что его иммунитет сейчас потеряет силу, – заметил Рот, складывая подзорную трубу. – Он только что выкатил пушки по левому борту. – Уоллер! – крикнул он своему первому помощнику. – Будьте любезны приказать, чтобы на камбузе затушили огонь. И свистать всех наверх!

– Есть, сэр!

Пронзительно засвистали боцманские дудки, раздался суетливый топот под палубой, а Вир вновь обратил свой взгляд на неуклонно приближающееся к ним судно, которое было теперь в каких-то пяти милях от них впереди полевому борту. «Сокол» был больше «Ласточки», и команда его, судя по всему, была хорошо вышколена. И у пиратского судна еще одно преимущество: им командует капитан, имеющий большой опыт преследования беззащитных каботажных судов, равно как и запугивания их посредством прицельного артиллерийского огня. На стороне «Ласточки», однако, было преимущество неожиданности и Калеб Рот. Возможно, этого окажется достаточно.

Очень скоро стало очевидно, что капитан «Ласточки» отнюдь не бездельничал последние шесть месяцев. Завербовав себе в команду самых лучших моряков из того множества, которое оказалось списанным на берег после заключения мира, он затем выковал из них настоящий боевой экипаж, какой не посрамил бы и военного судна флота его величества. Кроме того, у него есть и причины личного характера желать этой победы, мрачно думал Вир, наблюдая за воцарившейся на палубе деловитой суетой, которая лишь на взгляд непосвященного показалась бы хаосом. Рот был старшим помощником капитана на «Ласточке», когда это судно укомплектовывалось личным составом для службы на флоте. Более того, у него были кое к кому счеты.

В общем и целом вряд ли нашлось бы лучшее оружие, чем Рот, для борьбы с врагами Вира. И по правде говоря, Рот оказался даже полезнее для него, чем Вир мог предполагать, когда разыскал разжалованного помощника капитана в гнусном питейном доме на Уоппинг-Хай-стрит в Лондоне.

Когда он вошел в кабак, глазам его предстала сцена, показавшаяся удивительно знакомой: Рот стоял в боксерской стойке, собираясь отбиваться от трех мерзавцев, явно вознамерившихся прикончить его. Да, не раз Виру самому приходилось оказываться в подобном положении. Так как ему было любопытно посмотреть, как молодой смутьян проявит себя в такой ситуации, Вир без малейших угрызений совести позволил событиям идти своим чередом. Рот уложил одного из нападавших сокрушительным ударом в челюсть и так отделал второго, что тот вот-вот должен был присоединиться к своему приятелю на полу. Только тогда Вир, заметивший, что третий заходит Роту со спины с кинжалом в руке, посчитал нужным вмешаться. Одного хорошо рассчитанного удара тростью оказалось достаточно, чтобы потасовка прекратилась немедленно и окончательно.

Молодой смутьян и не подумал рассыпаться в благодарностях, а вместо того предерзко смерил Вира оценивающим взглядом.

– Вы ждете... что я поблагодарю вас... за то, что вы, наверное, считаете очень своевременным вмешательством, – проговорил он, еще тяжело дыша после схватки. – Однако на самом деле я... совсем не нуждался в вашей помощи. А теперь прошу извинить меня, милорд... у меня важные дела – надо идти дальше напиваться.

– Не сомневаюсь, – заметил Вир, когда Рот собрался отвернуться. А бывшему первому помощнику капитана желчности не занимать, подумал Вир, и легкая улыбка тронула уголки его губ. – Но хотелось бы спросить, известно ли вам, кто я.

– А мне все равно, кто вы, – ответил Рот решительно. Он прищурился так, что глаза превратились в щелочки, и одарил Вира наглым взглядом. – Я знаю господ вашего сорта – и этого довольно.

– Ну разумеется, – согласился Вир, равнодушно поигрывая своей тростью. – Ведь мы с вами, в конце концов, из одного теста. Кстати сказать, я знаком с вашим отцом. И не беспокойтесь, лорд Манвиль не посылал меня разыскивать вас. Я пришел сюда сам. Для того чтобы сделать вам одно предложение. Я собираюсь приобрести судно, и мне нужен храбрый человек на место капитана.

Молодое загорелое лицо сразу же окаменело и стало холодно непроницаемым, но Вир успел заметить выражение боли, промелькнувшее в потемневших глазах молодого человека.

– Тогда зачем вы явились ко мне? – горько сказал Рот. – Если вы знаете обо мне хоть что-то, вам должно быть известно, что я недавно был осужден военно-полевым судом за то, что не вступил в схватку с противником. Меня списали с моего корабля.

– А теперь я собираюсь предложить вам этот корабль снова, – ровно проговорил Вир. – И заодно шанс узнать правду о том, кто же на самом деле стоял за событиями, которые привели к этому несправедливому приговору. Я знаю, что вам было приказано вести свой корабль на верную погибель. Более того, я могу вам сказать, кто желал вашей смерти и почему.

Тут Рот проявил живейший интерес. Однако не такой он был дурак, чтобы доверяться первому встречному.

– Похоже, вам известно очень многое обо мне, – заметил он подозрительно. – Хотелось бы поинтересоваться, отчего это вы так близко к сердцу принимаете мою историю, Кто вы, черт возьми?

– Я – Вир, – ответил маркиз и сквозь толпу любопытных зевак повел Рота к выходу. – У нас с вами общие враги, – добавил он, выходя на заваленную отбросами улицу, представлявшую собой такое же жалкое зрелище, что и кабак. – Так уж распорядилась судьба, что я кровно заинтересован в том, чтобы ваша честь была восстановлена, а врага ваши призваны к ответу. А пока, если нам удастся одно предприятие, в котором я попрошу вас принять участие, вам придется удовольствоваться тем, что вы снова получите под свою команду свой корабль.

– «Аврору»!

Вир со странным удовлетворением наблюдал за потерявшим всякое самообладание моряком. Рот понравился ему из-за этого даже больше. И это только укрепило его уверенность в том, что молодой моряк был невинно осужден. Впоследствии Вир не раз поражался игре случая, который свел их с Ротом. Молодой смутьян был и находчив, и решителен. А что до уверток и ухищрений, то он показал себя знатоком и врал не хуже, чем командовал кораблем. Он сыграл роль одного из «джентльменов» просто идеально.

Наверняка лорд Синклер, расточительный зять Блейдсдейла, до сих пор не сомневается, что разжалованный флотский офицер, с которым он связался, в самом деле был членом гнусной банды «джентльменов», специализирующейся на контрабанде. Он заглотил приманку – вместе с крючком, леской и грузилом, – как Вир и рассчитывал.

Убедить Синклера рискнуть значительной суммой в некоем сомнительном предприятии, которое обещало удвоить вложения, оказалось нетрудно. В сущности, потребовалось всего-навсего устроить так, чтобы Альберт Синклер застал Рота за припрятыванием в тайник груза табака, полотна и чая.

– Я тебя знаю, – протянул капитан королевских гвардейцев, похлопывая арапником по бедру и глядя на Рота, слегка помятого и стоящего перед ним под охраной двух ухмыляющихся солдат. – Ведь ты – коммандер Рот, верно? Ну, мой милый, у тебя просто талант влипать в неприятности. Сначала твой отец лишает тебя наследства за недостойное поведение, затем тебя вышвыривают из флота за трусость. А теперь, похоже, ты закончишь свои дни на виселице за провоз контрабандных товаров. Плохи твои дела и становятся все хуже и хуже.

– Видно, такая судьба, – ответил Рот, сплевывая кровью под ноги Синклеру. – А прибыльная была эта торговлишка, пока ты не явился и все не испортил. Еще бы один рейс, и я смог бы уйти на покой и жить припеваючи на три тысячи в год. Думаю, три тысячи – это побольше будет, чем пенсия, которая светит тебе, капитан, особенно если учесть, что тебя скорее всего со дня надень отправят воевать.

Синклер так и замер на месте, и глаза его впились в лицо Рота, опухшее и все в ссадинах. Затем, резко дернув головой, капитан приказал своим солдатам:

– Вы! Пошли вон.

Так Рот обрел партнера для дальнейших занятий своей прибыльной торговлишкой. Но партнера он обрел не в лице капитана, который любил поиграть на бегах и потому всегда был с пустыми карманами, а в лице барона, его отца, который вечно был озабочен тем, куда бы повыгоднее вложить деньги. Рот долго и шумно оплакивал свою судьбу, сокрушаясь о товарах в сарае, которые будут конфискованы, не говоря уже о семидесяти пяти процентах от всей будущей прибыли. На самом же деле он был рад-радехонек, что капитан Синклер собирается употребить все свое влияние для того, чтобы уговорить отца рискнуть кругленькой суммой ради приобретения большого груза товаров, существовавших только в его воображении.

Потому как все эти операции с контрабандой были чистой воды выдумкой, товар – бутафорией, а поимка Рота на месте преступления – спектаклем, задуманным и осуществленным Виром. Закончилось это представление тем, что лорд Синклер потерял все вложенные деньги и остался в убеждении, что произошло это из-за неожиданного нападения сторожевого таможенного судна.

Вир получил не только удовлетворение, отобрав у Синклера изрядную долю состояния, в свое время украденного у него с помощью поддельных долговых расписок и росписей игры, но и обрел необходимые средства для приобретения судна, которое нужно ему было для еще более прибыльного предприятия. То, что при выполнении своего тщательно разработанного плана он вышел на Яго Грина, было счастливой случайностью.

Да и кто бы мог предположить, что «налет», инсценированный людьми Вира, изображавшими таможенников, с «конфискацией» мешков и ящиков, которые должны были изображать «контрабанду», вызовет ответные действия со стороны сплоченного братства контрабандистов – настоящих? Больше всех удивился Рот, когда появилась целая банда оборванцев и освободила его из так называемого плена. И еще больше он удивился, когда его отвезли в некую окруженную скалами бухточку, где местные «джентльмены» долго потчевали его ромом и россказнями о своих похождениях, прежде чем отпустить восвояси.

В одном из этих хвастливых повествований фигурировал некто Яго Грин, более известный под прозвищем Проповедник, так как он не только сам стал методистом, но и регулярно проводил воскресную службу на борту корабля для своей разбойничьей команды. Десять лет назад Проповедник был просто Яго Грином, восемнадцатилетним юнцом, которого похитил, а затем принудил к противозаконному пиратскому и контрабандистскому промыслу прославленный контрабандист того времени Джон Катлер. Как раз в те далекие дни Грину и пришлось принять участие в деянии, после которого он оказался повязанным навсегда с кровавым промыслом Джона Катлера. Однако это дало ему возможность выиграть время; постепенно он завоевал доверие своих товарищей и наконец, как гласит предание, сверг капитана и положил конец его царству террора. Итак, Грин стал хозяином «Сокола» и атаманом банды каперов, одной из многих, промышлявших в водах между Англией и Францией.

Этот рассказ очень заинтересовал Вира. Внезапно ему захотелось встретиться с этим Яго. К несчастью, пират оказался совершенно неуловимым.

Рот по своей инициативе пустил среди новых знакомцев слух, что маркиз де Вир ищет личной встречи с Яго Грином. Но похоже это сообщение не возымело действия, и тогда Вир решится на нынешний план. Ведь «Ласточка», только что вернувшаяся из очень удачного рейса во Францию, была полностью оснащена и готова к плаванию. Если Вир был прав и Яго Грин действительно тот человек, который ему нужен, то, увидев у побережья тезку злополучной шхуны из своего прошлого, пират не устоит и покажется, хотя бы из любопытства.

В данный момент Вира, который наблюдал за приближающимся судном, очень занимал вопрос: Проповедник явился для сражения или для переговоров?

Впрочем, так или иначе, «Ласточка» готова к его появлению, думал Вир, окидывая взором орудийные расчеты, каждый возле своей пушки, а рядом пушечные ядра и бикфордовы шнуры наготове; все ждали только команды Рота заряжать и выкатывать, если возникнет необходимость.

Мысли его обратились к Констанс в кормовой каюте. Это было не самое безопасное место, если корабль начнут обстреливать. Ему вспомнился рассказ его дяди Ричарда о том, каких бед наделало тридцатидвухфунтовое пушечное ядро, попав в корму военного корабля. То ядро пробило корму и прошило весь корабль насквозь, до самого носа, сея на своем пути смерть и разрушение. Маленькая «Ласточка» при таком же попадании пусть и восемнадцатифунтового ядра пострадает не меньше. Ад и преисподняя! Если дело дойдет до сражения, то вряд ли на всем корабле отыщется хоть одно безопасное местечко.

Впрочем, Рот должен понимать лучше всех, какая опасность грозит его кораблю, подумал Вир, бросая взгляд на своего капитана.

– У них будет преимущество перед нами, – заметил Вир, не сводя глаз с «Сокола», который не более чем в миле от них вдруг остановился.

– Да, – согласился Рот. – Если они и собираются вести переговоры, то все равно принимают все предосторожности. Мистер Уоллер, зарядите орудия по правому борту, но не выкатывайте. И займитесь пушками на носу и на корме. Будьте готовы к повороту по моей команде. И прикажите артиллерийской прислуге не показываться, слышите?

– Есть, капитан. – И Уоллер, перегнувшись через поручни, громовым голосом передал приказ Рота вниз.

Рот подождал, оценивая ветер.

– Вот сейчас! Румпель вниз!

И матросы принялись тянуть брасы, другие – потихоньку выпускать полотнище паруса, и вот «Ласточка» развернулась прямо против ветра. Как только она рванулась вперед, Рот оперся руками о гакаборт.

– Еще когда мы были приписаны к блокирующей флотилии у берегов Франции, первое, что я оценил в этой маленькой красавице, милорд, так это ее поворотливость. Не раз и не два именно благодаря этому качеству нас не разнесло в щепы артиллерийским огнем. Мы и далее станем изображать прогулочную яхту. В конце концов, Грин ждет от нас чего-то в этом роде, если мое сообщение дошло до него. – Он повернулся и посмотрел прямо на Вира. – Но в случае, если на уме у него нечто совсем иное, я поверну ее еще раз, в самый последний момент, когда уже поздно будет бросаться за нами.

– И он окажется развернутым к нам своим правым бортом, – договорил за него Вир, мысленно прикидывая расклад. – В то время как пушки у него выкачены по левому борту. Будет момент замешательства, потом они попытаются исправить свою ошибку. На мгновение он будет в полной твоей власти. Ну, хватит и мгновения, чтобы убедить его выслушать то, что я хочу ему сообщить.

– Это небольшое преимущество, милорд, – согласился Рот, сверкнув глазами. – Но, если не считать, конечно, что мы можем сейчас кинуться наутек, ничего другого и не остается.

– Что ж, значит, мы должны правильно разыграть это единственное преимущество, – негромко сказал Вир.

Рот обменялся со своим хозяином долгим взглядом и только потом ответил:

– Есть, милорд.

Он повернулся и устремил взгляд на развевающийся вымпел. Ветер не спадает, с удовлетворением отметил он. «Сокол», шедший насколько возможно против ветра, скоро остановится и ляжет на другой курс, чтобы перехватить «Ласточку». Это будет очень тонкий момент. Но все может пойти и не так. «Сокол» может вывести из строя «Ласточку» выстрелом своего носового орудия. Ветер может перемениться, а то и вовсе стихнуть. Такое бывало, Рот сам видел. Он вспомнил о женщине в каюте и подумал: интересно, Вир вообще понимает, как они рискуют?

Припомнив выражение, мелькнувшее в глазах хозяина судна, когда он посмотрел прямо ему в лицо, Рот догадался, какой должен быть ответ. Вир понимал, и очень хорошо понимал. Он возлагал свои надежды на капитана. От этой мысли все внутри Рота сжалось в тугой узел. Еще шесть месяцев назад он был совершенно уверен, что ни один человек никогда больше не рискнет довериться ему. А Вир не только дал ему корабль. Он вернул ему самоуважение. Шанс отстоять свою честь. И это, как ничто другое, укрепило решимость Рота. Он направит свой корабль хоть черту в пасть, лишь бы оправдать доверие маркиза.

Но едва он успел додумать эту мысль до конца, как где-то над головой раздался хорошо знакомый ему звук – жжжик! – за которым последовал короткий и далекий взрыв. Над носом «Сокола» появилось облачко дыма, затем раздался сердитый всплеск – это ядро шлепнулось в воду по их правому борту. Все стало ясно.

– Они дали предупредительный выстрел поперек курса! – раздался крик с пушечной палубы.




Констанс посмотрела на дверь, за которой скрылся Вир, спустила ноги с койки и прошлепала к своему сундуку. Откинув крышку, она быстро схватила первое попавшееся из платьев, некогда принадлежавших покойной маркизе и уложенных в сундук заботливой миссис Тернбау, и сразу же принялась собирать свое разбросанное белье.

А потому не заметила, что из складок платья выпал небольшой красный шелковый кошелек.

Она быстро надела белье и стала натягивать платье через голову. Эх, как же ей не хватало сейчас Милли! Особенно когда пришлось застегивать маленькие жемчужные пуговки на спине корсажа. Но в конце концов она все же справилась. Она пожалела, что рядом нет камеристки, еще сильнее, когда, натянув чулки и сунув ноги в туфли на французских каблуках, приступила к усмирению своих буйных кудрей, а это была задача не из легких.

Вообще хорошо, что в моду входит короткая прическа: посередине пробор, а по бокам локоны до плеч, решила Констанс после нескольких безуспешных попыток собрать свою гриву и уложить на макушке в подобие прически. Конечно, мало помогало и то, что корабль, который так и бросало на высоких волнах, явно вознамерился сбить ее с ног. Наконец, признав свое поражение, она собрала волосы в узел на затылке и надела кружевной чепец, завязывающийся под подбородком. Да, весело подумала она, чепец этот, точно как и ее французское платье, все белое с розовым поверх зеленой нижней юбки, был последним криком моды каких-нибудь десять лет назад. Но придется обойтись тем, что есть. Ей не терпелось узнать, что там происходит на верхней палубе. Она отвернулась от зеркала и тут только заметила красный кошелек, очень соблазнительно валяющийся на полу возле открытого сундука.

Заинтересовавшись, она подняла кошелек. И после секундного колебания распустила тесемки. Возглас изумления сорвался с ее губ, когда колье и серьги из изумрудов и бриллиантов выпали ей на ладонь. Мгновение она смотрела на украшения дивной работы, едва веря своим глазам. Какой бес вселился в миссис Тернбау, что ей вздумалось упаковать украшения вместе с одеждой? Носить одежду покойной маркизы – это было одно. А вот ее украшения – совсем другое.

Но тут она вдруг вскинула голову, и в глазах ее сверкнул опасный огонь.

Черт возьми, если ей предстоит лицом к лицу встретиться с кровожадными пиратами, то имеет смысл должным образом приодеться. Мгновенно нацепив серьги и застегнув колье на шее, она встала перед зеркалом.

Когда она увидела отражение, ее охватило странное, тревожное чувство. Право, она почти не узнавала себя. Казалось, из зеркала на нее смотрит ее покойная мать.

Что же тут странного, что отражение в зеркале напомнило ей мать? Между матерью и дочерью всегда есть сходство; и потом, она в последний раз видела покойную графиню одетой почти в такой же наряд.

Зашуршали шелковые юбки, Констанс отвернулась от зеркала и бодро пошла прочь из спального закутка, но вынуждена была остановиться в центре каюты и как следует упереться в пол нотами, так как шхуну здорово качнуло.

Вир был немало изумлен, с какой легкостью новоиспеченная маркиза привыкла к качке, – и действительно, Констанс приспособилась к новой для себя ситуации так быстро, будто родилась на корабле. Впрочем, во все время путешествия дул ровный попутный восточный ветер. А теперь, как догадывалась Констанс, вот-вот на них налетит шквал. Шхуна, которая шла практически против ветра, сначала кренилась набок, скрипя всем рангоутом, когда нос ее задирался, взбираясь на гребень вздымающейся волны, затем подпрыгивала и ухала вниз, к подошве волны. Констанс, едва устоявшая на ногах, вынуждена была ухватиться за стол.

Когда шхуна повернула круто к ветру и легла на другой галс, Констанс вынуждена была сесть. Необъяснимый страх сжал ее сердце, когда шхуна вдруг задрожала и раздался непонятный грохот и скрип. И тут ее осенило: Боже правый! Это Рот приказал выкатывать орудия!

Странно, но до этого момента она была почему-то уверена, что до настоящего сражения с пиратом, или кто он там был, дело не дойдет. Из недомолвок Вира она заключила, что он ожидает не сражения. А может, ей просто хотелось так думать, пришла отрезвляющая мысль, и сразу ей представился Вир, как он стоит на шканцах, совершенно беззащитный, а рядом с ним этот сорвиголова Рот, а она в это время рассиживается в своей каюте и понятия не имеет, что же происходит наверху. Право, это было жестоко со стороны Вира приказать ей сидеть внизу, она здесь только от беспокойства изведется. Нет, слишком много он от нее требует.

И только эта мысль пришла ей в голову, как наверху прогремело оглушительное «бум».

Констанс вскочила на ноги и, замирая от ужаса, стала ждать, что же произойдет дальше.

– Плевать на приказы Вира, – сказала она, вслушиваясь в тишину, которая тянулась и тянулась и стала уже невыносимой. Подхватила свой плащ и, покачиваясь, пошла к двери.




– Он сейчас окажется в досягаемости для наших орудий, милорд. – Рот старался перекричать рев ветра и хлопанье парусов. – Он знает, что при таком ветре не сможет повернуть вслед за нами. Ему все мачты сорвет к черту. Теперь ветер играет нам на руку, и у нас как раз хватит времени развернуться к нему бортом. Потом он попытается обойти нас и разбить нам корму.

– Может быть, – отозвался Вир, который, как и Рот, промок до нитки из-за брызг, летевших через борт. – С другой стороны, предупредительный выстрел дал ему понять, что мы вооружены и готовы защищаться, а он вряд ли часто встречает сопротивление. Пора предложить ему решение проблемы поаппетитнее. Калеб, сигналь.

– Есть, милорд. – Рот повернулся и отдал приказ. Как только сигнальные флажки заполоскались на мачте, сообщая о готовности вступить в переговоры, он перегнулся через гакаборт. – По моему приказу стреляйте прямой наводкой! И чтоб ни одно ядро не пролетело мимо! Покажем этому сукину сыну, где раки зимуют! Что скажете, ребята?

На пушечной палубе грянуло дикое «ура». Рот, не сводя глаз с приближающегося корабля, вытащил свою шпагу и прикрепил стропку к запястью. Это была не та посеребренная шпага, которую он приобрел в Портсмуте в день, когда был произведен в чин и получил под свою команду корабль, – шпага, острие которой устремлено было на него во время вынесения приговора военно-полевого суда. Ту он сломал и выбросил за борт. А эту шпагу подарил ему Вир, «в ознаменование нового начала», как он сам выразился. Это был прекрасный клинок, идеально отбалансированный и, казалось, созданный специально ему по руке. Думая о том, что очень скоро, возможно, придется испытать крепость этого клинка, Рот поднял его над головой.

Вир, наведя подзорную трубу на шканцы противника, без труда обнаружил фигуру капитана. Толстоногий, толсторукий, могучего сложения, с грудью колесом, с подзорной трубой, прижатой к глазу, Проповедник стоял и, в свою очередь, рассматривал его.

Ах черт, подумал Вир, и губы его мрачно сжались. Похоже, он неверно оценил своего противника. Или же рассказы об атамане контрабандистов слишком его романтизировали. Проповедник, кажется, не проявлял желания избежать кровопролития, напротив, имел вид человека, который готовится ввязаться в бой. Легко можно было представить себе, какая суета сейчас царит на пушечной палубе «Сокола», где матросы поспешно откатывают назад пушки, установленные по левому борту, перетаскивают их на правый. Вот уже шероховатое рыло пушки высунулось из одного порта, из второго... Команда «Сокола» отчаянно спешила приготовиться к встрече с «Ласточкой», идущей прямо на них.

У Вира появилось сильное подозрение, что он обрек Рота и остальных на верную смерть. Но не успел он это подумать, как подзорная труба капитана пиратского судна переместилась чуть-чуть и замерла, направленная теперь на некий новый объект.

– По моему сигналу, ребята! Цельтесь повыше! – закричал Рот, когда между сходящимися судами оставалось всего два кабельтовых.

Шпага Рота дрогнула, готовясь опуститься. «Спокойно, – подумал он, не сводя глаз со стремительно надвигающегося прямо на них бушприта «Сокола». – Спокойно. Ну а вот теперь...»

– Постой! – Рука Вира вцепилась в его локоть. – Смотри! Они сигналят.

– «Отступаю! Выхожу из боя!»

– Ад и преисподняя! – проворчал Рот, засовывая свою шпагу в ножны. – А любит этот Проповедник подпустить драматизма. Дотянул до последнего момента. Еще чуть-чуть, и было бы поздно. И я мог бы поклясться, что он твердо решил потопить нас. Что, черт возьми, заставило его передумать?

– Он что-то увидел, – проговорил Вир, повернулся посмотреть, что там у него за спиной, да так и замер. – Похоже, наш Проповедник истинный джентльмен, – заметил он мрачно, не сводя глаз с тоненькой фигурки, стоявшей на планшире, где ей решительно нечего было делать. – И стрелять в женщин ему отвратительно.

– Ну, в таком случае он парень что надо, милорд, – ухмыльнулся Рот.

А леди Вир, заметившая, что две пары мужских глаз устремлены на нее, повернулась и сбежала вниз по трапу.

– Моряки – народ суеверный, – заметил Вир серьезно, когда они, много позже, сидели в своей каюте. – Когда ты появилась на палубе в этом наряде, словно призрак моей матери, убийство которой совершилось десять лет назад на глазах у Проповедника, то он, верно, решил, что гнев Господень настиг его.

– Можно сказать, что ваше появление решило все, миледи, – добавил Рот, стоявший поодаль, упираясь широким плечом в переборку. – До того он был совершенно уверен, что и переданная ему просьба о встрече, и внезапное появление «Ласточки» у побережья означают только одно: что его хотят заманить в ловушку. Он собирался расстрелять нас и потопить, потому что боялся преследований человека, который, по его убеждению, как никто, желает его смерти.

– Да, наверное, вы правы, Калеб, – проговорила Констанс, которая совсем недавно хозяйкой сидела во главе стола, принимая Яго Грина как почетного гостя. – Наверное, это тяжким бременем лежало у него на совести – то, что он был принужден присутствовать при таком страшном преступлении, будучи не в силах помешать убийцам. Во все время трапезы он глаз с меня не сводил. Впрочем, как знать, может, столь пристальный интерес нашего гостя вызвало вот это? – И она коснулась бриллиантов на своей шее. – Ведь он продолжает проказничать в духе своего прежнего хозяина, этого самого Джона Катлера, совершавшего налеты и на английское, и на французское побережье. И своих сомнительных проделок с контрабандой он не оставил.

– Да наверняка и пиратствует понемножку. – Вир, до того смотревший в окно каюты на залитое лунным светом море, почти, успокоившееся после недавнего шторма, повернулся к ним. – Проповедник отнюдь не святой. Осмелюсь, однако, предположить, что к этому колье он ни за что бы не прикоснулся, даже если б ты сама предложила ему взять его, даже если б камни в нем были настоящие, а не стекляшки. Потому что когда он в последний раз видел настоящее колье, оно украшало шею моей матери – до того, как Катлер сорвал с нее эти драгоценности.

– О Господи, – выдохнула Констанс, и лицо ее побледнело. Так значит, Вир рассчитывал, что она обнаружит эти украшения. Боже, он хотел их увидеть на дочери Блейдсдейла! Она торопливо расстегнула колье и протянула его Виру, пытливо вглядываясь в его лицо. – Так это ты положил драгоценности в мой сундук, Вир. Но зачем? Чего ты хотел этим добиться?

– Очевидно, именно того, чего и добился, – ответил Вир, принимая у нее колье и небрежно бросая его на стол. – Хотя если честно, то я не собирался просить тебя надевать их ради Проповедника. – Невеселая улыбка скользнула по его губам, когда он увидел глаза Констанс. – Но волею случая ты принарядилась как нельзя лучше для своей роли. Ведь само твое явление на палубе заставило Грина подтвердить то, что мы знали, но не наверное. Отнюдь не кораблекрушение привело к смерти моих родителей. Я навсегда в долгу перед тобой за это, моя прекрасная Констанс. Сердце в груди Констанс подпрыгнуло, и она посмотрела на Вира долгим вопросительным взглядом. «А ведь он сказал это серьезно, – подумала она. – Тут не может быть ошибки». И в одно мгновение обида ее прошла.

– Жаль, конечно, что Грин не смог нам сообщить, кто же навел Катлера на добычу, – задумчиво проговорил Рот, о котором Вир и Констанс почти забыли. – Ведь он ни разу не упомянул ни Блейдсдейла, ни Лэндфорда.

– Да, и золото! – вспомнила Констанс. – Если этот набожный пират говорил правду, то никакого золота они на борту яхты тогда не обнаружили.

– Ну как они могли его обнаружить? – отозвался Вир. – Золото по-прежнему оставалось во Франции, там, где мой дед, граф де Моро, спрятал его.

– Во Франции? Вир, но как ты можешь быть в этом уверен? – пожелала узнать Констанс, сразу выпрямившаяся в своем голубом бархатном кресле.

– Отчего ж мне не быть уверенным? – ответил Вир, присаживаясь на край стола и вытягивая ноги вперед. – Оно было там, на кладбище Мезон-Бельфлер, пока мы с Ротом не выкопали его три месяца назад.

Констанс в изумлении переводила взгляд с одного мужчины на другого.

– Так золото у тебя, и Блейдсдейл, опустившись до пиратства, не извлек из этого никакой выгоды? – спросила она наконец.

– Он не стал ни на грош богаче, – отозвался Вир с какой-то леденящей душу отрешенностью. – Совершенно очевидно, что Катлер напал на яхту прежде, чем она добралась до места своего назначения в Нормандии. Впрочем, не будет чрезмерной смелостью предположить, что для Блейдсдейла главным было не золото. Оно служило приманкой для Катлера, который должен был избавить его от маркиза де Вира, да так, чтобы все было шито-крыто. Так что Блейдсдейл как раз получил то, что хотел.

– Выходит, мы ничуть не продвинулись вперед, – заметила Констанс, думая, что так и не знает, почему же Вир женился на ней. Уж верно не из-за ее состояния! – У нас по-прежнему нет ни одного доказательства, свидетельствующего о том, что граф был причастен к убийству.

– Ее светлость права, милорд, – сказал вдруг Рот со странным блеском в глазах. – Но вот только одно. Так, случилось, что я как-то раз своими глазами видел колье леди Вир, вернее, видел подлинное колье, и при весьма странных обстоятельствах.

У Вира холодок пробежал по спине.

– Я весь внимание, мой друг. Так при каких обстоятельствах ты его видел?

Рот, которому явно не слишком хотелось рассказывать эту историю, замялся.

– Я думаю, милорд, – сказал он, значительно посмотрев в глаза Виру, – лучше будет, если мы отложим этот разговор до более благоприятного момента.

– Вы имеете в виду, когда меня не будет рядом? – воскликнула Констанс с негодованием. – Да как вы смеете, Калеб Рот! Я вам не какое-нибудь тепличное растение, которое надо нежить и лелеять! Я не позволю исключать меня из разговора только потому, что я женщина.

– Думаю, ты должен рассказать нам все сейчас, – сказал Вир сухо. – Слишком много ты успел уже сказать, чтобы теперь идти на попятный.

– Ну, если вы настаиваете, милорд... – с неохотой согласился Рот, косясь на Констанс. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждал.

– Можете быть уверены, Калеб, что я никогда не стану вести себя настолько по-детски, – парировала Констанс, глаза которой так и сверкали. – А теперь прошу вас, выкладывайте свою историю.

– Полагаю, мне следует начать с самого начала, – заговорил Рот, устремляя взгляд в окно каюты. – Все это произошло более года назад, еще до заключения мира. «Аврора» получила приказ нести службу во флотилии, которая блокировала противника в Бискайском заливе. В мои обязанности входило – когда меня не отправляли с депешей, разумеется, – крейсировать вдоль побережья Франции с целью обнаружения французского флота, который, по слухам, собирали для вторжения в Англию. Именно в это время Лэндфорда прислали на смену адмиралу сэру Маркусу Льюэлину, который слег с лихорадкой, и «Аврора» оказалась под его командой. Похоже, «Аврора» особенно ему приглянулась. Собственно говоря, скоро выяснилось, что более всего адмиралу Лэндфорду нравилось использовать это судно в качестве прогулочной яхты для собственного развлечения.

– Калеб, неужели вы хотите сказать, что сэр Оливер принимал женщин на борту этого судна, быть может, в этой самой каюте? – воскликнула Констанс, ушам своим не веря.

– Нет, не совсем, – ответил Рот, и его загорелое лицо стало кирпично-красным. – Впрочем, именно в этой каюте я и увидел проклятое колье. Я пришел, чтобы доложить, что замечены три французских военных корабля. Сэр Оливер находился за перегородкой, в спальном отделении каюты, а колье лежало вот здесь, на столе.

– Наверняка адмирал был очень доволен, что его отвлекли от его развлечений ввиду появления французского флота на горизонте? – сухо поинтересовался Вир, устремив на Рота холодный, пристальный взгляд.

– Он приказал, чтобы его флаг немедленно был перенесен на «Нептун», трехпалубное судно, имеющее восемьдесят одну пушку, – ответил Рот с циничной усмешкой. – И когда адмирал уже готовился перейти на другое судно, он вручил мне письменный приказ не выпускать из виду противника, пока эскадра не будет собрана и не начнет преследование. – Голос Рота был полон горькой иронии. – Письменный приказ, – повторил он, словно не в силах расстаться с этой мыслью.

– Только шторм рассеял эскадру, и ни о каком преследовании речи уже не было, – подал голос маркиз, – а ты с приказом на руках остался один в виду французских кораблей.

У Рота задергалась щека.

– Мы преследовали французов, пока не потеряли их, – сказал он. Казалось, он был далеко, там, куда унесли его воспоминания о яростном шторме и о том, как маленькое курьерское судно упорно старалось не потерять из виду грозные военные корабли, одновременно оставаясь вне досягаемости для их орудий. А потом – потом французы просто исчезли под покровом темноты. – На следующее утро мы поплыли вдоль побережья и наконец нашли их в небольшой бухте с очень узкой горловиной, где они пережидали шторм.

– И ты повернул назад и отправился на поиски эскадры, по обнаружении которой незамедлительно был отправлен под арест за то, что не вступил в бой с противником.

– Я затопил бы свой корабль в этой проклятой горловине, если б в том была необходимость! – воскликнул Рот. Глаза его потемнели и были полны муки, лицо окаменело. – Но французские корабли были потеряны для нас. Лэндфорд же обвинил меня в том, что я умышленно нарушил приказ.

– Не может быть! – возмущенно воскликнула Констанс.

– Чего же еще было ждать? Он подставил Калеба намеренно, хотел, чтобы он был опозорен, уж если французы не потопили его, – заметил Вир бесстрастно. – Еще бы ему было не хотеть этого, когда Рот увидел то, чего ему видеть никак не полагалось.

– О Боже, – выдохнула Констанс, и глаза ее широко раскрылись. Наконец она начала понимать, что к чему. – Колье!

– Так вот в чем было дело, – проговорил Рот, лицо которого тоже выразило внезапное и мрачное понимание. – Но ведь я и не обратил внимания на это колье. Ну откуда мне было знать тогда, что оно означало?

– Лэндфорд не хотел рисковать, он решил погубить Калеба просто на всякий случай, – предположила Констанс.

– И заодно всех остальных, кто мог увидеть это колье и впоследствии понять всю важность этого факта, – пояснил Вир. – Осмелюсь предположить, что сэр Оливер был в немалом замешательстве, когда твой корабль вернулся. У тебя репутация человека отважного, вот он и рассчитывал, что твоя отвага тебя погубит.

– Несомненно, я бы оправдал ожидания достойного адмирала, – лицо Рота исказила гримаса, – если б не решил тогда, что информация, которую я раздобыл, гораздо важнее моей личной славы. Видите ли, следовать за французами в саму бухту нам было нельзя – никогда бы мы не смогли вывести наш корабль обратно, – а вот высадить на берег небольшой отряд и посмотреть, что там затевает противник, было очень даже можно. Я так и поступил, И мы обнаружили в этой бухте «флотиллу Наполеона» – флотилию небольших судов, которые предполагалось использовать для вторжения в Англию. Ей-богу, там этих суденышек были сотни!

– Какое счастье, что вы раздобыли такое верное средство поставить на место сэра Оливера! – воскликнула Констанс с немалым удовлетворением. – Воображаю, с какой скоростью в адмиралтействе отклонили его смехотворные обвинения!

– Все произошло не совсем так, – заметил Вир, причем в голосе его прозвучал лишь намек на иронию. – Собственно говоря, Калеба признали виновным и выгнали из флота.

– Ты это серьезно, Вир? – Констанс была просто ошарашена. – Но все же должны были быть в полном восторге, что нашлась эта самая «флотилла», которую искали бог знает сколько!

– В адмиралтействе, несомненно, обрадовались бы моему известию, если бы как раз в этот момент не был заключен Амьенский мир, миледи, – пояснил Рот, улыбнувшийся при виде горячности, с которой она его защищала. – Но даже и так мне не стали бы выносить обвинительный приговор, если бы мой собственный второй помощник не подтвердил на суде голословных утверждений Лэндфорда. Он обвинил меня в трусости, проявленной перед лицом врага.

– И тем самым наверняка спас собственную карьеру, а может, даже и жизнь, – непререкаемым тоном заявил Вир. А затем, не сводя взгляда с лица Рота, добавил мягко: – Ведь это твоего второго помощника Лэндфорд главным образом стремился уничтожить, не так ли?

Рот чуть покраснел. Затем лицо его застыло.

– Теперь это не имеет значения, – тихо сказал он. – Мой бывший второй помощник теперь вне досягаемости для Лэндфорда. Он умер шесть месяцев назад, от своей руки. Полагаю, он был не первой и не последней жертвой Лэндфорда. Господи! Ему было всего девятнадцать, когда он умер.




– Он был совсем мальчиком, – почти слово в слово повторила Констанс, но довольно много времени спустя, когда, счастливая и удовлетворенная, лежала в объятиях Вира. – Конечно, он боялся такого человека, как Лэндфорд. Лэндфорд был его адмиралом, и он приказал ему солгать. Но убить себя! Право, Вир, мне иногда кажется, что мы слишком многого требуем от молодых людей, которых посылаем сражаться. Осмелюсь предположить, что этот лейтенант проявил достаточно храбрости, когда сражался с французами. Но когда его поставили перед выбором: ослушаться вышестоящего офицера, да еще такого высокого ранга, или погрешить против истины, – очевидно, он просто не выдержал.

– Очевидно, – эхом отозвался Вир, поглаживая шелковистое бедро супруги. Менее всего ему в данный момент хотелось обсуждать проблемы бывшего второго помощника Рота, покойного к тому же. Вообще с того момента, как Рот удалился, дабы заняться своими обязанностями капитана, Вир желал только одного: изгнать из своего сознания образы, которые так и роились после ошеломительных открытий сегодняшнего дня.

Это оказалось труднее, чем он предполагал, – услышать наконец правду из уст свидетеля, присутствовавшего при убийстве его родителей. Он сделался просто болен от кровавых подробностей. С того самого момента, как Катлер вывел из строя яхту и поднялся на ее борт, ясно было, что он не оставит в живых никого. То, что обещанного золота на яхте не оказалось, только разожгло кровожадность пирата. Всех находившихся на борту ждала смерть настолько ужасная, что Вир не мог даже думать об этом. Но эти образы, эти картины, нарисовавшиеся по рассказу Грина, который он вел с леденящей душу бесстрастностью, настолько живо представлялись внутреннему взору Вира, как если бы он все видел своими глазами.

Черная тоска все сильнее наваливалась на него, и ему хотелось напиться до бесчувствия. Но тут вдруг Констанс, само олицетворение женской сострадательности, взяла его за руку и, не говоря ни слова, повела за перегородку в спальный закуток.

Она была как сладостный бальзам для его ожесточенной души, и вместе с тем их страсть была безумной и пылкой, и губы тянулись к губам, а руки лихорадочно срывали одежду, дабы приблизить блаженный миг прикосновения тел. И когда он уложил ее на подушки, она притянула его к себе, и его душевные раны омылись в потоке ласк такой сладостной раскованности, какой ему при всей его опытности еще не случалось получать от женщины. Она прорвалась сквозь его сдержанность и пробила брешь в преграде, которую он воздвиг между собой и людьми за эти годы. И когда все наконец закончилось восторгом совместного освобождения, у него появилось странное ощущение, что он омылся от ужаса.

– Вир? – позвала Констанс и, перекатившись на спину, посмотрела на него снизу вверх встревоженными глазами. – Тогда, в охотничьем домике, ты говорил искренне, что на мне не лежит никакой вины за преступления Блейдсдейла? Что даже если бы я была его настоящей дочерью, ты не считал бы меня ответственной за те ужасные вещи, которые он мог натворить?

– Да, я говорил это искренне, – ответил Вир, недоумевая, отчего ей вдруг вздумалось усомниться в его словах. – Как же иначе? И потом, ты же не дочь Блейдсдейла. Ты моя жена.

– Да, мой драгоценнейший, любимейший Вир, я твоя жена, – согласилась Констанс с какой-то туманной улыбкой. – И все же ты ведь должен будешь в свое время унаследовать герцогство. Неужели тебя нисколько не беспокоит, что ты понятия не имеешь, кто я на самом деле?

– Так как я уверен, что ты говоришь это не в философском смысле, то я отвечу тебе так: никто не может по-настоящему узнать другого человека, – сказал Вир и поцеловал ее в уголок рта. Приподняв голову, он взглянул ей прямо в глаза. – Истина заключается в том, моя дорогая девочка, что мне совершенно безразлично, кто же на самом деле твой отец. Ведь ты именно это хотела узнать, верно?

– Да, верно, – отозвалась Констанс, притягивая его к себе. Но даже когда он начал ее ласкать, так, как только он один умел ласкать, Констанс не оставляла мысль, что ей-то вовсе не безразлично, кто был на самом деле ее отцом. Это было очень важно – хотя бы для их будущих детей. Очень, очень важно.




Глава 9


Городская резиденция герцога – тюдоровский особняк довольно беспорядочной постройки, расположенный на вершине лесистого холма в районе Кемпден-Хилл, – всем своим обликом демонстрировала величавую элегантность. Так решила Констанс, когда их карета, преодолев небольшой подъем дороги, выехала на прямую и она получила возможность рассмотреть дом. Четыре этажа и три крыла увитого плющом здания коричневого кирпича не оставляли сомнений в том, что жилище это принадлежит человеку высокого положения и с большими средствами. Да, не зря район Кемпден-Хилл прозвали Дьюкериз – «Герцогское», – подумалось ей, когда они вышли из кареты, и Вир повел ее к парадным дверям. Двери незамедлительно отворились, и взорам их предстала царственная особа самого настоящего английского дворецкого.

– А, это ты, Коллинз, – приветствовал высокомернейшего из дворецких Вир, проходя мимо него в вестибюль.

– Милорд, – произнес Коллинз нараспев и с глубоким поклоном. – Могу я выразить свою радость в связи с тем, что вы вернулись домой?

– Боюсь, твои чувства разделяют отнюдь не все. Очевидно, герцог еще не уведомил тебя о том, что я снова у него в немилости, persona non grata, так сказать. Ну так что, погонишь меня с порога?

Дворецкий, служивший в доме явно не первый год, и бровью не повел, услышав столь интересную новость.

– Осмелюсь заметить, милорд, что я никогда не позволю себе ничего подобного, если, конечно, не получу приказа лично от его светлости герцога. Однако общеизвестно...

– ...что его светлость герцог никогда не ступает за порог замка Албемарл, – договорил за него Вир. – В таком случае позволь мне представить тебе Констанс, леди Вир, мою супругу. Уверен, ты будешь счастлив узнать, что леди Вир пробудет здесь несколько дней.

Сообщение о том, что Албемарл вновь разгневан на своего наследника, не произвело на Коллинза особого впечатления, а вот новость о женитьбе Вира была, похоже, событием совсем иного порядка. Констанс, наблюдавшая за суровыми чертами лица Коллинза, могла поклясться, что в момент, когда Вир объявил свою новость, левая бровь величавого дворецкого чуть заметно дернулась, а кадык подпрыгнул.

– Гм... – ответствовал он наконец.

– Хорошо сказано, Коллинз! – воскликнула Констанс, протягивая ему руку. – Вы совершенно правы. Все это несколько выбивает из колеи, правда?

– Вовсе нет, ваша светлость, – выдавил наконец Коллинз и даже оправился настолько, что взял ее руку и поцеловал с большим достоинством. – Для меня большая честь познакомиться с вами, миледи, и позволите ли мне пожелать вам всяческих благ?

– Спасибо, Коллинз, – сказал Вир, снимая перчатки и бросая их в свою касторовую шляпу с загнутыми полями, которую затем и вручил дворецкому, а вслед за шляпой и плащ. – Ее светлость, однако, во все время пребывания ее здесь должна сохранять инкогнито. Для всех остальных в доме она – миссис Алленби, дочь близкого друга герцога. Она нуждается в уединении, так как еще не пришла в себя после утраты горячо любимого супруга, сгинувшего в море. Ведь так, моя голубка?

– О да, – ответила Констанс, одарив Вира довольно-таки мрачным взглядом. – Смею заметить, что всякую минуту буду думать о моем дорогом супруге, с которым меня разлучила судьба.

– Я весьма рассчитываю на это, любовь моя, – отозвался Вир с веселым блеском в глазах. – Не сомневаюсь, что это очень поможет тебе скоротать время в мое отсутствие.

– Черт, – вырвалось у Констанс, которая еще прежде перепробовала все, даже опустилась до притворных слез, лишь бы убедить Вира не запирать ее в резиденции герцога, пока сам он будет заниматься осуществлением своих мстительных планов в отношении Блейдсдейла и Лэндфорда. Нехорошо с его стороны поступать так!

– Именно, дорогая моя, – сказал Вир, которому перспектива оставить свою рыжеволосую искусительницу без присмотра нравилась еще меньше, чем ей. Он уже имел счастье убедиться, что она вполне способна выкинуть что угодно и затянуть тем самым петлю на своей шее. А не заточить ли юную супругу в подвал до самого его возвращения? Право, эта мысль начинала казаться ему привлекательной. – Я проведу миссис Алленби в бледно-желтую спальню, Коллинз. Будь любезен проследить, чтобы ее сундук отнесли туда.

– Как прикажете, милорд, – напевно вывел Коллинз, который, если и мучился до того некоторыми сомнениями, а не наврал ли все его светлость маркиз про этот предполагаемый брак, теперь всякие сомнения отринул: эти двое и не думали льнуть друг к другу как влюбленные, а пререкались и спорили, как и положено молодым супругам. Вот уж никто бы не подумал, что его светлость маркиз будет типичным новобрачным! Жаль, что герцога тут нет, чтобы на них полюбоваться, подумал Коллинз, и даже позволил себе чуть улыбнуться, отправившись выполнять приказания его светлости маркиза.

– Поздравляю, девочка моя, похоже, ты его покорила, – заметил Вир, беря Констанс под руку и подводя ее к лестнице, которая, плавно изгибаясь, вела на галерею, тянувшуюся вверху вдоль всего вестибюля. – Не припомню, чтобы Коллинз так сразу прикипел сердцем к кому-нибудь – если не считать моей матери.

– Он явно очень привязан к тебе, Вир, – обронила Констанс, изучая внушительный ряд Рошелей, глядевших на нее из золоченых рам. – Полагаю, он очень рад, что ты попался наконец в брачную мышеловку. Ничто так не обуздывает молодых джентльменов, склонных к прожиганию жизни, как законный брак.

– Ах ты, дрянь девчонка! – воскликнул Вир, резко останавливаясь. – Так ты имеешь нахальство полагать, что сумела обуздать меня?

– Конечно же, нет, Вир, – отозвалась Констанс с самым невинным видом. – Да и как я могла бы обуздать тебя, когда наш брак заключен по расчету? Надо думать, ты и далее станешь прожигать жизнь сколько захочешь, а что до меня, то я и не подумаю мешать тебе. Это было бы так утомительно!

–Да уж, утомительно, – буркнул Вир, которого эта новая затея Констанс – взять на себя роль терпимой жены – почему-то крайне встревожила. И желание слегка наказать ее за дерзость оказалось непреодолимым. – Ты меня очень успокоила: значит, мне не нужно будет скрывать от тебя моих многочисленных любовниц.

– Да, действительно, – заметила Констанс, делая вид, что поглощена разглядыванием портрета одного из Рошелей былых времен, который, несмотря на брыжи и раздвоенную бородку, обнаруживал большое сходство со своим ныне живущим потомком. Да, похоже, что угольно-черные волосы и пронзительные синие глаза были фамильной черт той Рошелей уже на протяжении многих поколений. – Как свободно мыслящая женщина и поклонница Мэри Уолстонкрафт, я сочла бы себя очень слабой личностью, если бы не смогла свободно и открыто принять приверженность моего мужа к радостям жизни. Кроме того, было бы верхом абсурда пытаться изменить мужчину, в которого я влюбилась, не правда ли? Вдруг дело кончится тем, что я в одно прекрасное утро проснусь рядом с мужчиной, который мне даже не нравится? Каково будет мое положение!

– Кошмарная перспектива, – согласился Вир, на которого, судя по всему, столь просвещенные взгляды его супруги произвели очень сильное впечатление. Ну что за лукавая девчонка, думал он. Потому как если она решила отвлечь его от предстоящего ему дела, то вряд ли можно было найти лучший способ достичь этой цели. В данный момент он был во власти страшного искушения дать отбой Роту и вообще отложить все и заняться своей нахальной молодой супругой и навсегда избавить ее от глупого заблуждения, будто она может манипулировать им, Виром, в своих целях. – Но как мне ни жаль разочаровывать тебя, моя голубка, а все же я должен признаться, что в данный момент у меня нет любовницы.

Он хотел еще добавить, что отнюдь не собирается в ближайшем будущем подыскивать кандидатку на это пустующее место, но тут Констанс издала негромкое восклицание.

– Боже правый! – сказала она, пристально вглядываясь в один из портретов, который, имея явное сходство с Виром, отличался от всех прочих Рошелей в одном немаловажном отношении. – Почему он-то здесь висит!

– Прошу прощения? – пробормотал Вир, который не мог не отметить, что его супруга находится в состоянии крайнего возбуждения, в то время как до того она держалась с очаровательной, хотя и напускной, бесстрастностью.

– Вот он, – повторила Констанс, указывая на изображение джентльмена лет, возможно, тридцати пяти с глазами ярко-синего цвета, как камень лазурит, и поразительно рыжими волосами, пламенеющими, как листва осеннего леса. – Почему этот портрет висит здесь?

– Помилуй, где же ему еще висеть? – ответил Вир, и глаза его сузились, когда он заметил, как побледнело лицо жены. Что еще такое, черт возьми? – Все-таки это портрет предыдущего маркиза де Вира, Джеймса Рошеля, моего...

– ...отца, – договорила за него Констанс. – Но он же рыжий!

– Волосы отец унаследовал от моей бабушки Женевьевы, леди Албемарл, которая была такая же рыжая. По-моему, отец был единственным из Рошелей, скроенным не по общей мерке, ярким образчиком которой является мой дед герцог. Констанс, но почему ты вдруг спросила об этом?

Констанс, у которой был такой вид, будто она получила сильный удар под дых, отчаянно затрясла головой.

– Я... это так, ничего, – выговорила она, отворачиваясь от портрета, как если бы не в силах была более выносить вида этой картины. Она с трудом набрала в грудь воздуха и сделала медленный выдох. – Ужасно, глупо, но, кажется, у меня голова сейчас разболится. Думаю, мне надо пойти прилечь.

Брови Вира сдвинулись над переносицей, когда он заметил, что его бесстрашная супруга, не дрогнув пережившая встречу с пиратами, едва стоит на ногах и вот-вот упадет. Черт, подумал он, и внутри у него все сжалось. Лицо его стало мрачным. Не говоря ни слова, он подхватил ее на руки.

Так же молча он, чувствуя все нарастающее стеснение в груди, внес ее в бледно-желтую комнату, поставил на ноги и, опять же не сказав ни слова, подошел к звонку и резко дернул за шнур. Снова вернулся к ней и принялся снимать с нее ротонду.

Констанс, которая по сосредоточенному выражению его лица поняла, что он твердо намерен помочь ей снять платье и все прочее, уложить в постель, подоткнуть одеяло и напоить питательным отваром на травах, попыталась было остановить его:

– Вир, со мной все в порядке. Пожалуйста, не смотри на меня так. У меня просто заболела голова, честное слово. Я немного полежу и снова буду чувствовать себя прекрасно.

– Прости меня, но вид у тебя был совсем не такой, как у человека, у которого просто разболелась голова, – сказал Вир.

Констанс отвернулась от него и принялась развязывать ленты шляпы.

– В самом деле? Как странно, но у меня действительно разболелась голова, Вир. – Она сняла шляпу и осторожно положила ее на низкий комод. – Так какой у меня был вид?

– У тебя был вид человека, который увидел привидение, – ответил Вир. – Констанс, я не слепой и не дурак. Ты побелела как полотно у портрета в галерее. Ты знала моего отца раньше?

– Нет! Я знала человека, который был очень похож на него. Такое сверхъестественное сходство поразило меня, вот и все. – Наконец она повернулась к нему, придав своему лицу веселое выражение. – Наверное, ты считаешь меня страшной дурочкой. Но так все и было – портрет удивил меня, а потом началась эта дурацкая головная боль.

Вир приблизился к ней, показавшись вдруг очень высоким и грозным, и схватил ее за руку, которая взметнулась было ко лбу.

– Я считаю, что ты ведешь себя непозволительно глупо, дорогая моя, – сказал он, притягивая ее изящную ручку к своим губам. Ручка была холодна как лед, мрачно отметил он про себя. Не отводя взгляда от ее глаз, он поцеловал ее ладонь. – Ты не говоришь правды. Ты моя жена, Констанс. Мне было бы приятно, если бы ты доверилась мне и рассказала, что тебя тревожит.

Издав звук, подозрительно напоминавший всхлип, Констанс вырвала у него руку.

– Ну разумеется, я доверяю тебе, Вир, – сказала она, повернувшись к нему спиной, которую держала напряженно прямо. – Просто у меня болит голова. У меня и раньше случались головные боли, и всегда они начинались вот так внезапно. Думаю, это связано со всякими нашими женскими глупостями. А теперь позволь напомнить тебе, что ты собирался уезжать. Тебе, наверное, уже не терпится пуститься в путь. Да и я сейчас не в том состоянии, чтобы подвергаться допросам в духе испанской инквизиции.

Взгляд Вира стал жестким и колючим.

Даже если б он не успел довольно хорошо узнать свою непредсказуемую супругу за прошедшие несколько дней, все равно он бы догадался, что дело тут вовсе не в обычных ежемесячных женских недомоганиях, а в чем-то куда более серьезном. Он только что своими глазами видел, что ей невыносимо его прикосновение!

Он решительно сделал шаг к ней. Пора было заставить ее сказать правду.

Но тихий стук в дверь вынудил его остановиться. Черт все побери!

Констанс мгновенно обернулась.

– Кто там? – окликнула она, избегая смотреть на Вира, вид которого был страшен.

– Это Элис, мэм, горничная. Вы звонили?

– Да, входите. Его светлость уже уходит. – Наконец она посмотрела на Вира. – Ведь вы уходите, милорд? – повторила она значительно.

–Черт возьми, Констанс, если это какой-то твой заговор...

– Никакого заговора, милорд. Я... – Она умолкла и посмотрела в сторону. – Бог в помощь вам, милорд. Счастливого пути, – сказала она вяло. – Только, пожалуйста, уходите.

Она продолжала все так же стоять, невидяще уставив глаза в одну точку за его спиной, когда Вир, коротко кивнув на прощание, повернулся и ушел. Холодная обжигающая ярость душила его. Никогда он еще не испытывал подобного чувства.

Спустившись в вестибюль, он набросил на плечи плащ, нахлобучил шляпу, выхватил свою трость из рук Коллинза, лицо которого было совсем уж каменным. Затем, когда он был уже готов в раздражении выбежать из дома, он вдруг приостановился, и голова его склонилась на грудь.

Мгновение он стоял так, в то время как Коллинз, застывший в бесстрастной неподвижности, ожидал его приказаний.

Наконец голова Вира поднялась. Губы его скривились в сардонической усмешке. Глубоко вздохнув, он произнес:

– Смотри за ней в оба, Коллинз, ладно?

Он подождал, пока не раздался ответ Коллинза:

– Обязательно, милорд.

Затем, даже не оглянувшись, он вышел из дома.

Однако когда он уселся в наемную карету, поджидавшую его у крыльца, он достаточно совладал со своими чувствами, чтобы начать рассуждать куда более здраво, чем тогда, когда он выходил из комнаты Констанс, – чего она, видимо, и добивалась. И все равно он ничего не понимал.

Черт возьми! Сколько он себя помнил, ни разу еще, имея дело с женщинами, он не оказывался в таком полном и безысходном замешательстве. В том, что женщиной, посрамившей его прославленное знание женского характера, оказалась его жена, он видел особую иронию судьбы. Его не оставляло очень неприятное чувство, что все его будущее счастье зависит от того, сумеет ли он разгадать загадку, которую задала ему эта женщина.

Вир был слишком наблюдательным человеком, чтобы не заметить, что обычно прямодушная Констанс во все время этого болезненно неприятного разговора старательно избегала смотреть ему в глаза. Право, надо было быть слепым, чтобы не заметить этого. Он понял, разумеется, что она лгала ему, – и это Констанс, которая всегда говорила правду. И не такой он дурак, чтобы не догадаться, что все это каким-то образом было связано с портретом его отца: именно портрет и вывел ее из душевного равновесия и стал причиной тяжелой сцены в спальне.

Дьявольщина! Вывел из душевного равновесия – это, пожалуй, не слишком точно описывает ее состояние. Точнее будет сказать, потряс до глубины души. Но почему? Ясно одно: она узнала человека, изображенного на картине. Но если она узнала лицо, то как могла при этом не знать, что это портрет покойного маркиза де Вира? Более того, почему, узнав наконец, кто изображен на портрете, она так страшно побледнела? Ей-богу, у нее в тот момент были глаза как у раненой лани.

Тут какая-то тайна, и тайна эта сулит беды пострашнее, чем утрата им, Виром, душевного равновесия. Похоже, если он не сумеет разгадать эту загадку, потеряет то единственное, что так неожиданно придало смысл его существованию. Хуже того, если он хоть сколько-то начал разбираться в характере своей юной супруги, она для себя уже решила, что существует некое непреодолимое препятствие для их совместного счастья. Констанс отстранялась от него так решительно, что это было равносильно прямому заявлению о том, что она уходит от него.

Ну конечно, именно это она и собралась сделать!

Боже правый, подумал он и даже подпрыгнул на сиденье. Он застучал набалдашником трости в потолок наемной кареты и приказал кучеру поворачивать. Какой же он был дурак, что позволил чувствам возобладать над здравым смыслом! И как это вообще не похоже на него – расчувствоваться вдруг. Да, его восхитительная супруга явно вскружила ему голову сильнее, чем он мог вообразить.

Карета, захваченная потоком других экипажей, въезжавших в Кенсингтон-Гарденс и Гайд-парк и выезжавших обратно, долго не могла развернуться. Вир, который клял себя на чем свет стоит за свою колоссальную глупость – как же он сразу не догадался, что у Констанс на уме! – места себе не находил, чуя, как уходит драгоценное время. Прошло не менее получаса с его отъезда, когда карета снова подъехала к величественному особняку.

Вир выскочил из кареты и взлетел на крыльцо еще прежде, чем карета остановилась. Не обратив внимания на Коллинза, который только появился в вестибюле, он помчался вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Быстро прошел по галерее, где ему попались две горничные, почтительно присевшие перед ним в реверансе, и младший лакей, занятый тем, что заправлял маслом лампы.

Дойдя наконец до двери, из которой он выскочил, немногим более получаса назад, он повернул ручку и, не удосужившись постучаться, распахнул дверь.

Комната с веселенькими бледно-желтыми обоями и мебелью, обитой розовым шелком, приветствовала его насмешливым молчанием. Сундук, одиноко стоявший посреди комнаты, добил его окончательно.

Констанс, его новобрачная маркиза, покинула его.




Густой туман накатывал на улицы города с Темзы, когда полковник Джек Ингрэм, пообещав жене вернуться не поздно, поцеловал ее в щеку и отправился на встречу с офицерами своего бывшего полка, с которыми намеревался провести весь вечер. Сама Софи тоже собиралась провести этот вечер вне дома, на заседании дамского литературного общества, которое должно было быть посвящено обсуждению «Тадеуша Варшавского», первого опубликованного романа молодой, подающей надежды романистки Джейн Портер. Софи рассчитывала, что вечер получится занимательный и приятный, но, к несчастью, миссис Эжени Фарнуэл, в доме которой должно было состояться нынешнее заседание, в последний момент слегла с простудой, и, так как уже не было времени придумать что-нибудь другое, заседание пришлось отменить.

Вот в такие моменты ей особенно не хватало Констанс, подумала Софи, стоя посреди гостиной нижнего этажа и чувствуя себя ягненком, отбившимся от стада. Не то чтобы она была несчастна в замужестве – состоянии, сравнительно новом для нее, – нет, она была более чем счастлива. Она прожила сорок девять лет старой девой, нисколько не тяготясь таким существованием, пока на званом обеде у миссис Делани почти полтора года назад у нее не открылись глаза на новые и восхитительные возможности. Она поняла, что жизнь ее вот-вот изменится к лучшему, едва только взглянула в веселые карие глаза на грубоватом лице, которое хотя и не было красивым в строгом смысле этого слова, однако выражало и ум, и силу духа, что, с точки зрения Софи, было гораздо привлекательнее обычной миловидности черт. Полковник Джек Ингрэм, мгновенно завоевавший место в ее сердце, сделал ее жизнь полной – а ведь она даже не сознавала раньше, что в жизни ее зияют пустоты. Но тем не менее нельзя было не признать, что когда Констанс, как всегда независимая и упрямая, настояла на том, чтобы съехать из ее дома, в жизни ее возникла брешь, которую даже Джек не в силах был полностью залатать.

Она не всегда ощущала наличие этой бреши, иногда даже забывала про нее, если только не происходило чего-нибудь из ряда вон выходящего, что нарушало бы привычный ход жизни. Вот как сегодня, подумала она и – хоть это было глупо – рассердилась на Эжени за то, что та подхватила насморк и испортила давно ожидаемый вечер. А теперь Софи осталась дома одна, и времени впереди была уйма, и даже заняться ей было нечем, чтобы как-то отвлечься от тяжелых мыслей о Констанс и ее внезапном бегстве из Лэндфорд-Парка, от этого гнусного графа Блейдсдейла.

Боже правый, думала Софи, неужели этот человек никогда не перестанет портить им жизнь! Он едва не погубил Регину и теперь, похоже, не успокоится, пока не лишит и Констанс малейшей надежды на счастливую жизнь. Хорошо хоть, что Регине, упокой, Господи, ее душу, этот человек уже не может причинить вреда.

Даже теперь, столько лет спустя, Софи не в силах была понять, отчего ее сестра решила в конце концов выйти за Блейдсдейла, хотя уже отвергла его один раз, а кроме того, могла выбрать себе в мужья кого угодно – любой мужчина был бы лучше графа. Тогда ей даже показалось, что Регине было в общем-то все равно, за кого выйти замуж; было полное впечатление, что она просто согласилась на первое же предложение, сделанное ей в тот роковой день, а потом, смирившись с неизбежным, выполняла данные при бракосочетании обеты. А вот что Софи понимала очень хорошо, так это почему одиннадцать лет спустя Регина все же решила оставить своего супруга. Достойным изумления было только одно – что сестра так долго шла к этому решению.

Лэндфорд был столь же скуп на чувства, как и на деньги. Он всегда был человеком, мягко выражаясь, скаредным духом. И Софи, и их с Региной отец очень возражали против этого брака. Его светлость потрудился сделать так, чтобы Блейдсдейл никогда не смог наложить лапу на состояние, которое он предназначил Регине; это-то состояние и унаследовала впоследствии Констанс с подобными же оговорками, охраняющими его от посягательств. И однако Софи, очень обеспокоенная тем, что Блейдсдейл вполне мог выдумать какой-нибудь новый способ принудить Констанс подчиниться его воле, приложила все усилия к тому, чтобы отговорить племянницу от поездки в Лэндфорд-Парк.

Старания ее оказались безуспешными, разумеется. А потом Милли и Уилл Траск явились в дом на Пловер-стрит и рассказали о том, как Констанс с риском для жизни бежала из этого имения. С тех самых пор Софи была сама не своя от беспокойства. Джеку с большим трудом удалось удержать ее, когда она решила немедленно ринуться в Сомерсет и выяснить отношения со своим бывшим зятем. Собственно говоря, если бы камеристка и кучер не привезли торопливо накарябанной записочки от Констанс, в которой та умоляла тетку не делать ничего подобного, вряд ли что-нибудь смогло бы остановить Софи. Да, эта записка и еще высказанное племянницей пожелание, чтобы тетка ждала ее дома, когда Констанс можно будет без опаски вернуться.

Несомненно, одно-единственное и самое важное слово «дома» и убедило Софи ждать. И вот прошла уже неделя со дня появления Милли и Уилла, а Софи по-прежнему дома одна – если не считать слуг, конечно, которых она давно уже отпустила спать, и делать ей решительно нечего, разве что выдумывать бесконечное количество разнообразных бедствий, в которые могла попасть ее дерзкая племянница.

Наскучив наконец этими бесполезными размышлениями и придя к выводу, что если она и дальше станет так расхаживать по обюссонскому ковру, то от него вовсе ничего не останется, Софи взяла свечу и отправилась на кухню с намерением предаться возлияниям – а именно, сделать себе стакан теплого молока, которое она терпеть не могла. Право же, с гораздо большим удовольствием она выпила бы сейчас глоток хересу, но она никогда не имела привычки пить одна и не собиралась начинать теперь.

Она поставила свечу на стол и взяла стакан из шкафа. Она уже протянула руку за молоком, как вдруг у нее ни с того ни с сего мурашки побежали по спине.

– Надеюсь, вы не для себя достаете это молоко, Софи Ингрэм, – раздался голос у нее за спиной. – Я отказываюсь верить, что брак может изменить человека до такой степени в столь короткий срок. Ты же терпеть не можешь молока, Софи! И не пытайся отрицать!

Софи замерла, прижав руку к горлу.

– Это все же лучше, чем пить херес в одиночку, – сказала она. И затем, обернувшись, воскликнула, задыхаясь: – Констанс! Ну где ты, черт возьми, пропадала?




– Боюсь, я все ужасно запутала, – начала рассказывать Констанс довольно много времени спустя. Она только что приняла ванну и была закутана в купальную простыню. С несчастным видом опустилась она на ковер перед камином, чтобы просушить волосы у огня. – Полагаю, для всех втянутых в эту историю людей было бы только лучше, если б я просто исчезла с лица земли.

– Прошу тебя, без мелодраматических преувеличений, Констанс, – строго сказала Софи, хотя сердце ее болезненно сжималось. Никогда еще прямолинейная Констанс не выражалась так уклончиво. К тому же девушка то суетилась, не находя себе места от нервного напряжения, то замирала, уставившись в пространство трагическими, полными тяжелой мысли глазами, и это пугало Софи еще больше. – Расскажи мне, что тебя тревожит. Что бы это ни было, мы вместе посмотрим в лицо этой проблеме, как делали раньше.

– С этой проблемой так не получится, дорогая моя Софи. – Констанс уткнулась лбом в колени, прижатые к груди, и вся сжалась. – Боже правый, – проговорила она, – я сама-то не в силах посмотреть этой проблеме в лицо и уж никак не могу требовать от тебя, чтобы ты разделила со мной этот ужас. – Затем так же внезапно голова ее поднялась, и глаза затуманились болью и гневом. – Будь проклята моя мать за то, что умерла так. Будь она проклята за то, что скрывала от меня столь важные вещи. Да как она смела не сказать мне, что Блейдсдейл мне не отец!

Софи, потрясенная горечью, с какой Констанс проклинала свою покойную мать, едва не упала. Не сразу до нее дошел смысл последней фразы, вырвавшейся у измученной девушки.

– Блейдсдейл тебе не отец? – переспросила она потерянно. – Но он же отец тебе, Констанс. Что за глупости ты говоришь?

– Какие там глупости, когда Блейдсдейл сам сообщил мне, что я не его ребенок. Софи, ведь ты была ближайшим другом матери, если не считать... – Девушка умолкла, тряхнула головой и договаривать не стала. Она набрала в грудь воздуха, причем вид у нее был такой, будто дышать ей больно. – Ты должна знать хоть что-то.

– Нет, Констанс. И откуда мне знать? Мне же было шестнадцать, когда твоя мать начала выезжать. Я в то время была дома, в Брайаркрофте, со своей гувернанткой.

Но едва она успела договорить, как поняла, что это не так. С самого начала она чувствовала что-то, а теперь знала наверное. Блейдсдейл сказал правду.

Она порывисто поднялась с кушетки. Нервно сжимая и разжимая руки, сделала шаг вперед, затем вернулась назад.

– Это объясняет очень многие вещи, которые казались мне странными. Например, почему Регина все же вышла замуж за Блейдсдейла, хотя прежде уже раз отказала ему. И то, что во всех своих письмах она превозносила достоинства другого. И то, что она вдруг перестала радоваться жизни. Она так изменилась после...

– После чего? – Констанс поднялась на ноги.

– После того, как отец застал ее однажды ночью, когда она пробиралась тайком в дом – а предполагалось, что она весь вечер пролежала в постели с головной болью. – Софи беспомощно развела руками. – Регина рассказала мне об этом в письме. Был страшный скандал. Папа был в ярости. Он обвинял ее в ужасных проступках. Регина поклялась, что убежит из дома ради того, чтобы быть с любимым. И что никогда не полюбит никого другого. И не важно, что отец запретил ей встречаться с этим человеком. Она выйдет за любимого или не выйдет замуж вообще. А потом она вдруг перестала упоминать о нем в письмах. Я решила, что она одумалась. Несколько недель спустя она приняла предложение Блейдсдейла.

Медленно-медленно Софи опустилась на краешек кушетки.

– Бедная моя, дорогая моя Регина, – снова заговорила она. – Все эти годы она жила с Блейдсдейлом и ничего не говорила мне. Дома о том скандале никогда не поминали, ну а потом родилась ты. И Регина, казалось, расцвела снова. Ты составляла счастье ее жизни. Ты должна знать, Констанс, что твоя мать любила тебя больше всего на свете. Да, много лет прошло, и я совсем забыла об этом происшествии. Вряд ли я даже смогу припомнить, говорила ли она мне когда-нибудь, как звали ее возлюбленного.

– Но она наверняка называла тебе его имя, – воскликнула Констанс, сжимая руки тетки в своих руках с чувством, которое очень напоминало отчаяние. Так страстно она желала выпытать у тетки заветное имя, что ни она, ни Софи не услышали, как в коридоре раздались чьи-то шаги, а затем замерли возле двери спальни.

– Софи, постарайся припомнить! – взмолилась Констанс. – Не может быть, чтоб ты все забыла. Кто был он, тот человек, ради встречи с которым она выбралась украдкой из дома в ту ночь? Она же написала тебе, что любит его. Должна она была хотя бы упомянуть его имя! Это был не наследник герцога Албемарла, Софи? Скажи мне, это был не Джеймс Рошель?

И вдруг без всякого предупреждения дверь распахнулась.

– Ты можешь быть совершенно уверена, что это был не он, – раздался ужасающе спокойный голос с порога. – Ты также можешь быть уверена, что не совершала кровосмесительного греха и вышла замуж вовсе не за своего брата. Господи, Констанс! Неужели в этом и было все дело?

Обе женщины испуганно вздрогнули и обернулись к дверям, и глазам их предстала высокая фигура, стоявшая в проеме двери. И Софи, и Констанс оцепенели, но по разным причинам.

– Вир! – воскликнула наконец Констанс и стала белее купальной простыни, в которую завернулась.

– Замуж вышла! – ахнула Софи. Глаза ее испуганно перебегали с господина в дверях на племянницу. – За брата? Констанс, что ты натворила?

– Ничего такого, что нельзя было бы исправить своевременными и основательными колотушками, – уверил ее господин в дверях и направился к Констанс. – Я вижу, дорогая моя, что одета ты, как всегда, в своем оригинальном стиле. Так как ты оставила в моем доме все до единого предметы одежды, которыми я обеспечил тебя, то следует ли мне заключить, что ты в таком виде шла сюда от Дьюкериз, через пол-Лондона?

– Ты прекрасно знаешь, что нет, – заявила Констанс и стала багрово-красной так же быстро, как прежде белой. Рассудив, что в данный момент вполне уместна поговорка «Отступление есть главная составляющая доблести», она пугливо попятилась от него. – Я надела свою собственную одежду.

– Великолепно, – воскликнул Вир. Как мало он сейчас походил на человека, у которого сердце изо льда и вместо крови вода течет в жилах! – Разумеется, это должно меня успокоить. Моя новобрачная супруга покинула мой дом всего-навсего одетая мальчиком. Если ты собираешься и дальше продолжать в том же духе, то позволь мне по крайней мере познакомить тебя с моим портным.

– Оставь, пожалуйста, эти глупости, Вир, – сказала Констанс, с трудом подавляя желание залиться диким хохотом, который, как она понимала, быстро перейдет в слезы. – Не нужен мне твой портной. С другой стороны, это напомнило мне, что следует познакомить тебя с моей тетей. Тетя Софи, я имею сомнительную честь представить тебе его светлость маркиза де Вира. Вир, это миссис Софи Ингрэм, моя тетя.

– Милорд, – сказала Софи и присела в реверансе.

– Счастлив познакомиться, мадам, – отозвался Вир, – продолжая преследовать Констанс вокруг оказавшегося между ними стола. – Прошу простить меня за вторжение. Вообще-то я стучал – во входную дверь. Служанка по имени Милли впустила меня. Я сказал ей, что сам найду дорогу.

– Нет-нет, все в порядке, – поспешила уверить его Софи. – А сейчас, если позволите заметить, милорд, у меня такое чувство, что я здесь совершенно лишняя. Так что я покину вас, и вы уж сами разбирайтесь друг с другом, как знаете.

– Софи, не смей уходить! – пискнула Констанс, защищаясь громадной диванной подушкой в восточном стиле от грозно наступавшего на нее маркиза.

– Прости, дорогая моя, – пропела Софи, улыбнулась, махнула рукой и направилась к выходу. – У меня полно дел, которые требуют моего неотложного внимания, в то время как вы, очевидно, будете очень заняты еще некоторое время.

Зашуршала шелковая юбка, и Софи исчезла в коридоре, плотно прикрыв дверь за собой.

– Очень здравомыслящая особа эта твоя тетя, – объявил Вир, отбрасывая здоровенную подушку с кисточками на углах прочь. – В отличие от своей безмозглой племянницы.

Констанс, оказавшаяся припертой к инкрустированному шкафчику в стиле Людовика Пятнадцатого, беспомощно уставилась на него.

– Ну довольно, Вир, – проговорила она, сжимая складки простыни на своей груди руками, которые перестали вдруг слушаться. – Что ты, собственно, здесь делаешь? Ведь ты выполнил все, что обещал. Доставил меня в целости и сохранности в Лондон. А я самими своими действиями освободила тебя от всякой дальнейшей ответственности за мое благополучие. Совсем тебе не нужно было приезжать за мной сюда.

– Очень великодушно с твоей стороны, – ответил маркиз. И крепко уперся в инкрустированный шкафчик ладонями по обе стороны ее головы. – Но похоже, ты совсем забыла о двух немаловажных деталях. Ты моя жена.

– Да, – кивнула Констанс. Все вокруг казалось ей мерцающим и переливающимся из-за навернувшихся слез. – Жена.

– И я обещал тебе вернуть в свое время вот это. – Вир вытащил что-то из кармана и разжал руку.

У Констанс вырвалось рыдание.

– Вир, это же моя брошка, – сказала она, и слезы хлынули наконец. – Право, к-как это н-нехорошо с т-твоей стороны.

– Несомненно, – отозвался Вир, суровое выражение его лица стало понемногу смягчаться. Наконец, притянув Констанс к себе, он обнял ее и крепко прижал к груди.

За те несколько часов, которые ушли у него на розыски дома на Пловер-стрит, где проживала тетка его жены, он успел во всей полноте пережить ту гамму чувств, которые взыграли в нем из-за исчезновения жены. Страх при мысли о том, что она вполне могла попасть в руки его врагов, был едва ли сильнее страха, что она под влиянием порыва, заставившего ее скрыться от него, могла вообще бежать из Англии! А потому он испытал немалое облегчение; когда, прорвавшись мимо служанки и взлетев на верхний этаж, услышал голос Констанс, доносившийся из-за закрытой двери. Он ушам своим не поверил, когда осознал смысл ее страстных слов.

Что же удивительного, что его молодая жена в ужасе отшатывалась от его прикосновений! Ведь она решила, что Джеймс Рошель был ее отцом!

Жаль, конечно, что у нее не хватило духу во всем довериться ему, думал он мрачно, прижимая ее к себе и поглаживая ее волосы. Это избавило бы их обоих от множества мучительных переживаний. Ведь она исходила из ложного предположения. Джеймс Рошель никак не мог быть ее отцом, в этом не было сомнений.

Тем не менее, что-то ведь заставило ее прийти к выводу, который был столь же ошибочен, сколь и нелеп, и это было посущественнее, чем необычный цвет волос Джеймса Рошеля. Она узнала его на портрете. В этом сомневаться не приходилось. Более того, она когда-то знала его очень хорошо и встречалась с ним при обстоятельствах, которые позволяли предположить, что между ее матерью и Джеймсом Рошелем существовали некие отношения. Это он сумел сообразить сам. Что он теперь хотел узнать, так это когда она познакомилась с его отцом и как.

– Вир?

Рука Вира, поглаживавшая ее волосы, замерла.

– Ты уверен, что... – Она умолкла, не в силах выговорить это.

– Я совершенно уверен. Нет ни малейшего шанса, что мы с тобой единокровные брат и сестра. Двадцать шесть лет назад мой отец был назначен послом в Ост-Индию. Он провел там два года. Так что видишь, он никак не мог быть и твоим отцом тоже.

Ответом на это неоспоримое доказательство было молчание.

– Констанс. – Вир приподнял ее подбородок и заставил посмотреть ему в лицо. – Ты что, не веришь мне?

Губы ее тронула печальная улыбка, и она серьезно кивнула:

– Какой же я оказалась дурочкой. Когда я увидела его портрет, я подумала, что, должно быть, сплетники были правы. Что он действительно был ее любовником. Только он не был ее любовником, Вир. Теперь я совершенно в этом уверилась. Он был ее близким другом – был рядом с ней, даже когда она умирала.

– Должно быть, так. Ведь он научил ее дочь фехтовать. Только он мог обучить тебя некоторым приемам. Я должен был сообразить это еще в ту ночь, когда ты так замечательно продемонстрировала владение его характерным стилем. Констанс, где ты познакомилась с моим отцом?

– В Уэлсе, когда я была еще маленькой, – просто ответила она. – Он часто навещал мою мать.

Она высвободилась из его объятий и подошла к камину. Долгое мгновение она смотрела невидящим взглядом в огонь, и когда наконец заговорила, голос ее прозвучал странно, как если бы она сейчас находилась далеко-далеко от дома своей тетки:

– Когда мы с мамой переехали жить в Уэлс, для меня начался самый замечательный период моей жизни. Даже проснуться утром и вспомнить, что никогда больше не надо будет возвращаться в Лэндфорд-Парк, – это было такое счастье, как будто тебя из тюрьмы выпустили. Я довольно долго не понимала, как одиноко было моей матери. Само собой, о ней ходили разговоры. Все говорили, что она завела любовника, но у нее никого не было. Моя мать никогда не выезжала. Никого не принимала. Полагаю, она старалась защитить меня от злых языков. А затем в один прекрасный день появился твой отец, и все сразу переменилось. Мама больше не была совсем одна. У нее появился друг, человек, с которым она могла чувствовать себя свободно, быть самой собой.

Констанс улыбнулась своим воспоминаниям. Всякий раз дом словно оживал, когда он приходил в гости. У него был счастливый дар заставлять ее мать смеяться, а сама Констанс его просто обожала.

– Она называла его Пинки, – сказала она, глядя на Вира. – Я никогда не знала его под другим именем. Для меня он был дядя Пинки, и он был моим самым лучшим, нет, единственным другом.

– Когда моему отцу было двенадцать лет, – сказал Вир, пристально глядя на Констанс, – он сломал палец, играя в крикет. И палец неправильно сросся.

– Мизинец. Пинки – так ведь иногда и называют мизинец. Да, я помню. У него был искривленный мизинец.

– Твоя мать, должно быть, знала его очень, очень давно, если называла его Пинки, – осторожно заметил Вир. – Никто больше так не звал его, за исключением лорда Бридхоума. Надо полагать, никто не осмелился бы, даже если б история со сломанным мизинцем стала достоянием гласности. Только я уверен, что о ней никто не знал.

– Бридхоум? – задумчиво проговорила Констанс, чувствуя, что это имя имеет какое-то важное значение. И тут она вспомнила. Младший сын графа Бридхоума считался фаворитом среди поклонников ее юной матери, и все полагали, что он женится на ней. – Почему же только он, и никто больше?

– Он был ближайшим другом моего отца еще прежде, чем оба они отправились в Итон. История с крикетным матчем каким-то образом затрагивала их обоих. Полагаю, Бридхоум был в какой-то мере причиной этой травмы. Потому-то и удивительно, что твоя мать, очевидно, тоже знала эту историю.

– То есть ты полагаешь, что они знали друг друга, еще когда были детьми, – сказала Констанс и почувствовала, что сердце у нее в груди дало перебой. – А ведь это более чем вероятно. Когда мама была маленькой, вся семья часто выезжала на лето в Уэймот.

– А так как его величество король был особенно привержен Уэймоту в те годы, – подхватил Вир, который легко понял ход ее рассуждений, – то неудивительно, что Албемарл имел в городе коттедж для Женевьевы и мальчиков. Так же как и Бридхоум, и прочая знать. Легко представить, что дети всех этих семей много времени проводили вместе. И все же...

Он умолк, нахмурился.

– Констанс, может, тебе не следует возлагать на Уэймот такие уж надежды. Бридхоум был женат и имел детей задолго до того, как ты была зачата. Его старший сын одного возраста со мной. Не думаю, чтобы он...

– Да нет же, я не о графе, – перебила его Констанс, возбужденно сверкая глазами. – Я имела в виду его брата. На него как на ухажера даже делали ставки, Вир. Все были уверены, что младший сын Бридхоума добьется руки моей матери. Только что-то случилось, и она вместо того вышла замуж за Блейдсдейла.

– Кое-что действительно случилось, – ответил Вир, ставший вдруг очень мрачным.

Констанс, принявшаяся в волнении шагать по комнате, его даже не услышала.

– Если бы мне только встретиться с братом графа, поговорить с ним...

– Констанс, – сказал Вир и, поймав ее за локоть, остановил.

–Ах, какая я глупая! – Констанс положила ладонь ему на грудь и серьезно посмотрела прямо в глаза. – Ведь, конечно же, ты можешь устроить для меня эту встречу. Можешь? Вир, ты сделаешь это для меня?

– Констанс, он мертв. – Почувствовав, как Констанс замерла в его руках, он мысленно выбранил себя. Ад и преисподняя! Не было никакой необходимости сообщать об этом так в лоб. Ясно, что она рассчитывала услышать совсем другое.

Она не сводила с него изумленных глаз.

– Мертв?

Вир собрался с силами. Сейчас придется положить конец этому ее краткому, но искрящемуся воодушевлению.

– Его убили разбойники на большой дороге, дитя, – сказал он, – много, много лет назад. Если Чарлз Ситон был тем человеком, к которому твоя мать бегала ночью на свидание, то он был убит прежде, чем успел сделать ее своей женой.

– Так оно и есть! – воскликнула Констанс. – Моя мать собиралась бежать с ним. Она так и написала в письме Софи. А потом его убили, а она поняла, что беременна. У нее не было иного выбора, кроме как принять первое попавшееся предложение руки и сердца...

– Черт возьми, Констанс! – сердито сказал Вир и даже тряхнул ее слегка. – Это не твоя вина, что твоя мать вышла за Блейдсдейла. И не твоя вина, что она умерла. Ты рассуждаешь, как ребенок. Пора бы и перестать.

– Да, ты совершенно прав, – сказала Констанс, не опуская глаз. – Это не моя вина. Осмелюсь предположить, что и моя мать была не виновата в том. По-моему, очень уж это странное совпадение, что Чарлз Ситон умер именно тогда и именно так. Вир, его убили, и это было предумышленное убийство. Я голову готова прозакладывать, что это так. Если я что-то и узнала о человеке, за которого моя мать в конце концов вышла замуж, так это что он ни перед чем не остановится, чтобы получить, что желает.

– Положим, я вовсе не склонен возражать тебе, дитя, – сказал Вир, который сам довольно давно пришел к подобному мнению в отношении своего давнего врага, графа Блейдсдейла, – но что я, по-твоему, должен в связи с этим предпринять?

– Ничего такого, милорд, чего я сама предпринимать не стала бы, – ответила Констанс и с самым зловещим видом выпятила свой восхитительно острый подбородок. – С вашей ли помощью или без нее. – И, улыбнувшись как кошка, принялась расстегивать пуговицы его сюртука, а затем и жилета. – В конце концов, это мое законное право – добиваться того, чтобы гнусностям Блейдсдейла был положен конец.

Вир, которого от такого заявления даже дрожь пробрала, вопросительно поднял бровь.

– Надеюсь, ты извинишь мое любопытство, – сказал он, вытягивая полы рубашки из-под пояса штанов и чувствуя, как рука ее скользнула под рубашку и гладит его крепкую мускулистую грудь. – Но мне очень бы хотелось узнать, о каком именно законном праве в данном случае речь.

– Но по-моему, это совершенно очевидно, мой дражайший, мой обожаемый маркиз. – Не отрывая взгляда от его лица, она обвила руками его шею и позволила простыне соскользнуть с ее плеч. – Я не могу допустить, чтобы в его лице продолжала существовать такая угроза для нашего будущего потомства.

Вир, который не мог найти изъяна в ее рассуждении и который был готов к тому, чтобы произвести на свет будущее потомство в любых количествах, издал звук, отдаленно напоминающий рычание. Он почти грубо прижал ее к своей груди и принялся жадно целовать ее глаза, щеки, губы. Наконец, измученный желанием, он подхватил ее на руки, уложил на постель и склонился над ней. Глаза его смотрели на ее лицо с молчаливой, душераздирающей нежностью. И голова наконец склонилась к ней.

Констанс, его прелестная, чудовищно непредсказуемая супруга, вернулась к нему.




Глава 10


– У мамы было что-то такое, что защищало ее от Блейдсдейла, – сказала Констанс, принимая чашку чая из рук тетки и ставя ее на низенький столик перед собой. – Более того, я совершенно уверена, что она вручила это что-то на хранение мистеру Малкому Эндерхарту, стряпчему. Почему бы еще она стала настаивать в своем предсмертном письме, чтобы я обязательно связалась с ним, если окажусь в трудном положении?

Софи, которая сама не раз поражалась тому, с какой совершенно ему не свойственной кротостью Блейдсдейл перенес уход своей первой жены и последующее раздельное проживание, все же с сомнением покачала головой:

– Может, она просто имела в виду, что в трудной ситуации необходим хороший стряпчий? Думаю, мистер Эндерхарт стряпчий неплохой.

–Думаю, мистер Эндерхарт стряпчий отличный, – ответила Констанс несколько сухо. – В конце концов, он был много лет личным поверенным Уэстлейка, до самой смерти герцога, после чего титул перешел к кузену Хорасу.

– Да, отец не стал бы держать при себе человека, который выполняет свои обязанности небезупречно, – согласилась Софи. – Но если этого самого стряпчего невозможно даже найти, то какой нам в нём прок?

– Ты права, разумеется, – улыбнулась Констанс, ценившая в своей тетке привычку сразу смотреть в корень. – Мне от него действительно не будет никакой пользы в случае, если мы его не найдем. Вот почему я так рассчитываю на объявление, которое полковник поместил в «Газетт».

– Ну, будь уверена, если с ним вообще можно связаться, то на объявление он обязательно откликнется, – подал голос полковник, наклоняясь, чтобы вытряхнуть пепел из трубки в камин. Затем, выпрямившись во весь свой немалый рост, он потянулся к коробке для сигар на каминной полке. – Ведь ваш стряпчий – человек образованный. Значит, он читает «Газетт». Если он сейчас в Лондоне, то полагаю, мы получим от него известие не позже завтрашнего дня.

– А пока мы можем только надеяться, что Вир скоро вернется с новостями о том, как продвигаются розыски мистера Финеаса Амброуза, – заметила Софи, деликатно откусывая кусочек шафранного бисквита. – Кстати, куда, ты сказала, он отправился?

– Я не говорила, – заметила Констанс, которая без удовольствия вспоминала о том, как два дня назад ей пришлось распрощаться с Виром на рассвете, пришедшем на смену той самой ночи, когда состоялось их грандиозное воссоединение. Право, думала она, какое свинство вот так оставить ее, и как раз тогда, когда они пришли к соглашению. Отныне они с Виром должны были составить команду заговорщиков, дабы совместными усилиями добиться справедливого возмездия для Блейдсдейла и его брата. Только, похоже, ее участие в заговорщической деятельности ограничится пребыванием в полной безопасности в гостиной тетки, черт возьми! – Да и не могла сказать, так как Вир категорически отказался поделиться со мной этой информацией. Само собой, он объяснил это тем, что и сам пока не знает, куда заведут его поиски.

– Так, наверное, он и в самом деле не знал, – возразила Софи, которая была весьма обрадована тем, что у Вира хватило здравого смысла не брать Констанс с собой. – Ты не должна винить Вира за то, что он хочет, чтобы ты была в безопасности, пока сам он занят розысками человека, который, по всей видимости, предал смерти своих хозяев.

– Софи права, – сказал полковник, взмахнув трубкой. – Я знаю, Констанс, как это неприятно, когда приходится оставаться дома и только изнывать от волнения. Конечно, всякому человеку приятнее быть на передовой. Но ты тоже выполняешь немаловажное дело, так сказать, удерживаешь тылы.

– Мне так не кажется, – кисло заметила Констанс. – И все же, думаю, мне следует быть благодарной хоть за то, что Вир не стал настаивать на моем возвращении в Албемарл-Хаус. Все-таки лучше быть здесь, с вами, чем там сидеть в четырех стенах одной.

– А я так безумно счастлива, что ты наконец снова дома, – заметила Софи, которая очень хорошо поняла, что Констанс, несмотря на свое внешнее спокойствие, уже грызет удила и готова взвиться на дыбы. Она даже подумала, а не зря ли они с Региной так поощряли в девочке это ее упрямое стремление к независимости. Идеи Мэри Уолстонкрафт о равенстве женщин очень хороши, пока не столкнешься в реальности с молодой женщиной, которая так и рвется навстречу опасности. Право, порой Софи даже радовалась, что сама она уже вышла из того возраста, когда могла бы родить детей.

Но едва эта мысль мелькнула в ее голове, она поняла, что лжет самой себе. Годы, которые она провела, помогая сестре воспитывать ее дочку, она бы не променяла ни на что. И ей было жаль, что у них с Джеком не будет своих детей. Все же она могла утешаться мыслью, что Констанс не повторит ее судьбы. Несмотря на отвратительную репутацию Вира, Софи почему-то казалось, что маркиз будет подходящим мужем ее племяннице.

По крайней мере он доказал, что вполне способен справиться с внезапными метаниями своей юной супруги и знает, как обуздать ее бесстрашие, которое рано или поздно заставит ее пренебречь собственной безопасностью. Более того, он сумел завоевать ее своенравное сердце, которое за те семь лет, что Констанс выезжала в свет, не смог тронуть ни один из множества увивавшихся за ней поклонников.

Да, в те времена у Софи была одна печаль – что ее драгоценная Констанс решила, видимо, остаться в старых девах. Но вот теперь она замужем, и, если все сложится удачно, очень скоро материнство отрезвит ее, заставит смирить свой порывы. А пока можно только надеяться, что Вир сумеет закончить это неприятное дело с Блейдсдейлом прежде, чем Констанс взбрыкнет и сама ввяжется в столь опасную авантюру.

От этой малоутешительной мысли Софи отвлек громкий стук дверного молотка.

– Кто бы это мог быть? – заворчал полковник, который занят был тем, что развлекал Констанс рассказом о сражении при Серингапатуме, том самом, в котором султан Майсурский потерпел сокрушительное поражение. – Надеюсь, ты предупредила миссис Гейл, что для посетителей нас нет дома?

– Ах нет, нет! – воскликнула Констанс, вскакивая на; ноги и прислушиваясь к звукам из прихожей, где экономка разговаривала с неизвестным посетителем. – А вдруг это пришел мистер Эндерхарт, прочитавший наше объявление? Или это кто-нибудь с весточкой от Вира?

– Если так, то мы очень скоро об этом узнаем, – сказала Софи, которую вдруг охватило какое-то неприятное предчувствие. – Прошу тебя, дорогая, сядь и допивай свой чай, а то он совсем остынет.

– Ах нет, какой уж чай! – отозвалась Констанс, устремляясь к дверям. – Пока я не узнаю, кто это, я и глотка не смогу выпить. Я вернусь через секунду.

И прежде чем Софи успела что-нибудь на это возразить, Констанс уже выскочила в коридор. Торопливо выбежав на лестничную площадку, она перегнулась через перила, увидела паркетный пол прихожей и услышала голос миссис Гейл, которая говорила неизвестному джентльмену, что господа не принимают, но он может оставить свою визитную карточку.

– Нет, нет, Глэдис, подожди! – крикнула Констанс, торопливо сбегая по ступеням. – Кто это?

– Какой-то джентльмен, миледи, которому нужно встретиться с полковником по поводу объявления.

– Можешь впустить этого джентльмена, Глэдис, – сказала Констанс, останавливаясь на последней ступеньке. – Поверь мне, полковник просто жаждет его увидеть.

– Как прикажете, миледи, – ответила экономка, хотя вид у нее был настороженный. – Входите, сэр. Полковник все-таки примет вас.

Человек, который шагнул через порог, совсем не походил на ту фигуру, которая рисовалась в воображении Констанс, когда она представляла себе поверенного, много лет служившего герцогу Уэстлейку. И дело было не в одежде незнакомца, которая была отлично пошита, хотя и отличалась чрезмерной строгостью покроя и вся была выдержана в черных тонах. И не в волосах его, каштановых, напомаженных и с аккуратным пробором посередине. Незнакомец определенно выглядел как самый настоящий стряпчий – но как стряпчий, которому едва минуло тридцать лет!

– Мистер... э-э... Эндерхарт? – начала разговор Констанс, разглядывая карточку, которую миссис Гейл подала ей на серебряном подносе.

– Мистер Джосая Эндерхарт, миледи, – пояснил джентльмен, снимая перчатки, шляпу и плащ с помощью миссис Гейл. – К вашим услугам, мадам.

– Боюсь, здесь какая-то ошибка, мистер Эндерхарт, – сказала Констанс, чувствуя, что ее воспарившие было надежды падают в пропасть. – Объявление было для мистера Малкома Эндерхарта.

– Малком Эндерхарт – мой отец, мадам, – пояснил джентльмен. – Увы, в данный момент он находится на пути домой в Уэлс и, следовательно, никак не мог видеть объявление полковника. Я подумал, что, может быть, я могу оказаться полезным. С тех пор как мой отец отошел отдел, я занимаюсь делами очень многих его бывших клиентов.

– Да, разумеется, беседа с вами никак не помешает, – промямлила Констанс, которая, сама пригласив джентльмена войти, теперь не могла выставить его за дверь. – Полковник наверху, в гостиной. Прошу вас, следуйте за мной, – добавила она и, подобрав юбку, стала подниматься по лестнице.

Господин Джосая Эндерхарт, сунув коричневый кожаный портфель под мышку, послушно последовал за ней.

Софи и полковник, которые, точно как и Констанс, ожидали увидеть джентльмена значительно более преклонных лет, внимательно выслушали объяснения Констанс.

– Что ж, мистер Эндерхарт, очень приятно познакомиться с вами, хотя вы и не совсем то лицо, с которым мы рассчитывали связаться, – сказала Софи, жестом приглашая гостя сесть в вольтеровское кресло, стоявшее возле камина. – Мы как раз пьем чай. Не желаете ли чашечку?

– С удовольствием. Благодарю вас, миссис Ингрэм, – ответил стряпчий, пристраиваясь на краешек сиденья и держа свой портфель на коленях, Затем он сообщил в ответ на вежливые расспросы Софи, что чай он пьет со сливками и кладет два кусочка сахара и да, спасибо, он с удовольствием отведает шафранного бисквита.

И тут, ввиду того что светские темы для разговора были исчерпаны, воцарилось молчание, а мистер Эндерхарт между тем отхлебнул чаю, откусил кусочек шафранного бисквита, затем с изумительной аккуратностью поставил чашку с блюдцем на столик.

– А теперь, – сказал он, окидывая взглядом хозяев, – я позволю себе высказать предположение, что вы желали видеть моего отца отнюдь не без причины. И хотя мое появление здесь вместо него, несомненно, разочаровало вас, я попробую в известной мере компенсировать вам это огорчение. В вашем объявлении, полковник Ингрэм, упоминалась некая фамильная драгоценность – брошь, если быть точным, – украшенная семью бриллиантами, перемежающимися таким же количеством жемчужин. Если мистер М. Эндерхарт заинтересован в приобретении этой вещи, ему следует связаться с полковником Дж. И., по адресу: дом 23, Саут-Пловер-стрит. Не позволите ли мне взглянуть на эту брошь, сэр?

– Но она... – начал полковник, переводя взгляд с жены на племянницу. – Она не то чтобы моя...

– Вот эта брошь, мистер Эндерхарт, – вмешалась Констанс. И принялась отстегивать брошь от корсажа своего платья. – Когда-то она принадлежала моей матери, Регине, леди Блейдсдейл. Но это, полагаю, вам и так известно?

– Прошу прощения, миледи, но прежде чем я отвечу на ваш вопрос, я должен осмотреть эту фамильную драгоценность. – Эндерхарт протянул руку ладонью вверх. – Вы позволите?

Констанс положила свою реликвию ему на ладонь и с изумлением увидела, как этот господин достал из своего кожаного портфеля увеличительное стекло, какое используют ювелиры и часовщики, вставил его в глаз и принялся тщательнейшим образом изучать ее брошь, сначала лицевую сторону, а затем и обратную.

Наконец Эндерхарт, явно удовлетворенный осмотром, поднял голову и посмотрел прямо на Констанс.

– Брошь очевидно подлинная. Итак, я имею честь обращаться к леди Констанс Лэндфорд.

– Я предпочла бы обращение по девичьей фамилии моей матери, – безапелляционно заявила Констанс.

– Лоуэлл, если не ошибаюсь. Впрочем, если вам не нравится Лэндфорд, то вы имеете законное право носить фамилию своего отца, – заявил стряпчий. И, вытащив пачку документов, отложил портфель в сторону. – Здесь свидетельство о браке, датированное десятым мая 1778 года от Рождества Христова. Вы можете видеть, что этот документ подписан леди Региной Лоуэлл и Чарлзом Уильямом Ситоном. Засвидетельствован преподобным Лэнгтри, епископом Лондонским, его женой, миссис Элспет Лэнгтри, а также неким мистером Робертом Хаскинсом. К. этому свидетельству приложено письмо, в котором удостоверяется, что единственный отпрыск миссис Регины Сиг тон является дочерью Чарлза Ситона.

– Можно мне посмотреть эти документы? – спросила Констанс, которая постепенно начинала понимать, что стряпчий принес ей юридические доказательства того, о чем прежде она могла только догадываться.

– Не сомневаюсь, вы извините мое любопытство, сэр, – вмешался полковник, – но я не понимаю, отчего все эти годы племянницу моей жены держали в неведении относительно такого важного вопроса, как ее истинное происхождение? Полагаю, она имела право узнать, кто ее отец, по крайней мере по достижении совершеннолетия.

– Боюсь, полковник, я не вправе строить предположения о мотивах, которыми руководствуются мои клиенты или, как в данном случае, мой отец, – ответил Эндерхарт. – Мне известно только, что отец получил инструкции отдать эти документы, так же как и запечатанное письмо, по предъявлении ему броши, отвечающей определенному описанию. Он, в свою очередь, передоверил мне ведение этого дела, когда начал опасаться, что здоровье может подвести его. Если вы внимательнее посмотрите на эту брошь, то увидите буквы «Ч.У.С.», выгравированные на обратной стороне. Это и есть та примета, которую отец должен был искать.

– Так брошь была от него, – сказала Констанс, удивляясь, как это ей ни разу не пришло в голову как следует разглядеть украшение, тогда бы она сама увидела крошечные буквы на обратной стороне. А так она знала только, что ее мать очень любила эту брошь и всегда носила ее. – Это единственная вещь, которая осталась ей от него.

– Ты ошибаешься, моя дорогая, – заметила Софи; улыбаясь чуть печально. – Ведь еще у нее осталась ты.

– Да, верно, – согласилась Констанс, думая, что у нее-то не останется даже ребенка, если что-то сейчас случится с Виром. Неужели он допустит, чтобы какой-то негодяй отправил его к праотцам, и как раз сейчас, когда она начала надеяться, что, может быть, он все-таки полюбит ее, хотя бы чуть-чуть.

– У меня есть еще кое-что для вас, мисс Ситон, – сказал Эндерхарт, вынимая из портфеля довольно пухлый пакет. – Это запечатано и адресовано вам. – И он вручил пакет Констанс.

Та с первого взгляда узнала почерк матери и почувствовала, как ее словно кольнуло в сердце.

– Констанс, дорогая, – встревожилась Софи, – что с тобой? Ты вдруг так побледнела.

– Прошу прощения, но, боюсь, я вынуждена буду вас покинуть. Софи, не могли бы вы с полковником позаботиться о мистере Эндерхарте? – сказала Констанс, направляясь к двери. – Мне необходимо какое-то время побыть одной. Вас не затруднит подождать, сэр? Я буду отсутствовать недолго, обещаю.

– Нисколько не затруднит, мисс Ситон, – ответил мистер Эндерхарт, поднявшийся, так же как и полковник, со своего кресла. – Пожалуйста, располагайте мною, как вам будет угодно.

Констанс удалилась в свою комнату. Она закрыла дверь и подошла к окну, в которое лилось послеполуденное солнце. Дрожащими пальцами она сломала печать на пакете.

Внутри она нашла письмо и еще один документ с печатью, которую она только недавно стала узнавать. Констанс вся дрожала от волнения. Отложив документ в сторону, открыла письмо. Медленно опустилась на подоконник и принялась читать.

Ей не сразу пришло в голову, как это странно – читать слова, которые ее мать написала десять лет назад, адресуя их своей взрослой дочери, зная, что никогда ее не увидит. Читая эти слова теперь, Констанс поняла, как мало она на самом деле знала свою мать. В сущности, ее воспоминания представляли собой перепутанные обрывки впечатлений. Иногда, если она сидела совсем неподвижно, ей удавалось вызвать в памяти голос матери, напевающей, как она имела обыкновение, за работой в своем обожаемом саду. Если Констанс закрывала глаза, она могла увидеть мать сидящей с рукоделием в любимом кресле. И всякий раз, когда она чувствовала смешанный запах лаванды и розовой воды, образ матери вставал перед ее мысленным взором. Иногда она почти чувствовала тепло материнской руки, обнимающей ее за плечи, как, бывало, эта рука обнимала ее, когда они с матерью бродили вдвоем по лесу. Мать была для нее неким спокойным, исполненным любви существом, которое всегда было рядом, и присутствие которого Констанс воспринимала как нечто само собой разумеющееся до тех самых пор, пока не лишилась его.

А теперь, читая историю юной Регины, которая переживала точно такую же бурную влюбленность, какую Констанс довелось испытать с Виром, она словно открывала для себя свою мать заново; вернее, она словно узнавала саму себя. Улыбаясь сквозь слезы, она думала, что ей, наверное, очень понравился бы лихой флотский лейтенант, который, будучи двадцати одного года от роду, посмел ухаживать за старшей дочерью герцога Уэстлейка против воли ее отца и, более того, зашел так далеко, что завоевал и руку ее, и сердце. Наверное, Чарлз Ситон был очень похож на Калеба Рота, подумала она. И неудивительно, что она, Констанс, так быстро привыкла к качке, как если б родилась на корабле. Море было у нее в крови. Впрочем, не меньше она походила и на свою мать, пришла отрезвляющая мысль.

Регина отдала свое сердце Чарлзу Ситону и, потеряв возлюбленного, никогда уже не полюбила снова. С болью в сердце Констанс поняла, что и она такая же, как мать. Она любила Вира всем сердцем, всем своим существом и не могла представить, как сможет быть с другим. Она вообще с трудом понимала, как ее мать смогла перенести это – смерть возлюбленного, да еще прежде, чем она успела вымолить у отца благословение, которое наверняка было бы дано своенравной дочери, стоило герцогу узнать, что он скоро, станет дедом. Тайный брак, несомненно, был бы признан и облечен в белые одежды светских приличий, если б только Ситон был жив. Но Ситон погиб, а Регина осталась одна и в интересном положении. Впереди ей виделись только сплетни, которые покроют позором и дом ее отца, и ее будущего ребенка, и ее саму. Блейдсдейл понял это тоже. Естественно, она была в состоянии шока, она скорбела о погибшем возлюбленном, когда Блейдсдейл так кстати предложил ей руку и сердце – во второй раз. И когда она стада его женой, он не постыдился пригрозить ей, что, если она вздумает вернуться в дом своего отца или выкинуть еще какую-нибудь глупость в этом роде, она никогда не увидит Констанс снова, – ведь в глазах света Констанс была его родной дочерью. Что ж удивляться, что она так долго терпела этот брак, который оказался ужасной ошибкой.

А потом, прожив почти одиннадцать лет фактически невольницей своего мужа, она однажды поехала кататься верхом в Олений парк, как ездила каждый день, и там встретилась с Джеймсом Рошелем, маркизом де Виром. Разумеется, эта встреча была вовсе не случайной. Он поджидал ее там, желая поговорить, ибо в его распоряжении оказались подписанные признания двух головорезов, в которых говорилось, что Блейдсдейл нанял их, чтобы они подкараулили и убили Чарлза Ситона!

Боже, как же отвратителен стал ей граф, когда она узнала о его обмане! Она ушла от него, не колеблясь ни секунды. Но необходимо было защитить Констанс от скандала, и потому она вынуждена была утаить подписанные признания и использовать их как гарантию того, что Блейдсдейл никогда больше не побеспокоит ни ее, ни ее дочь. В противном случае она передала бы эти признания самому его величеству королю, и Блейдсдейл отправился бы к дьяволу. Блейдсдейл, должно быть, подумал, что признания потерялись, когда Регина так тяжело заболела, и решил, рискнув всем, проверить, так ли это. Как только Констанс приняла приглашение приехать погостить в Лэндфорд-Парк, стало ясно, что она не подозревает о существовании этих документов. Тем не менее, Блейдсдейл выжидал некоторое время, пока не убедился в правильности своих предположений. Учитывая, что Синклер наседал на него, требуя денег, так как надо же было возместить потери из-за неудачной операции с «контрабандой», а Лэндфорд был на грани банкротства из-за своих карточных долгов, неудивительно, что Блейдсдейл стал видеть в Констанс просто средство избавиться хотя бы от одного попрошайки.

Но он не мог предвидеть, разумеется, что Констанс решится бежать. Не мог предположить и того, что она бросится в объятия человека, которого вряд ли могла расценивать как потенциального союзника. А теперь он, должно быть, терзается вопросом, где может быть Констанс и не нашла ли она признания, из-за которых он может отправиться на виселицу.

Констанс взяла пакет и сломала печать. Внутри она обнаружила несколько листков исписанной бумаги. Да, похоже, этим головорезам было в чем признаваться! Но когда она начала читать, то скоро поняла, что листки содержали отнюдь не только признания двух наемных убийц.

Прошло несколько минут, и вот ее руки, все еще сжимающие исписанные листки, опустились на колени. Очень многое внезапно стало ей понятно. А как заинтересуется содержанием этого документа Вир! Ведь это его отец составил документ и передал на хранение матери Констанс. Это его печатью был запечатан пакет.

Но черт возьми, думала она, куда же запропастился этот Вир?




Кент-стрит, в которую вливалась большая дорога, ведущая из юго-восточной части страны, являла не слишком привлекательное зрелище глазам путников, прибывающих в столицу, которую расхваливали как величайший город цивилизованного мира. Длинная, закоптелая и узкая, Кент-стрит могла похвастаться только темными, грязными домами, в которых ютились самые жалкие отбросы лондонского общества. Возле пересечения Кент-стрит с Боро-Хай-стрит стоял особенно гнусный питейный дом, в верхних этажах которого проживал хозяин этого заведения, прославившийся тем, что один занимал целых две комнаты. Такая роскошь в районе, обитатели которого нередко теснились и по пятьдесят человек в комнате, создала ему репутацию человека с большими средствами.

Впрочем, в дополнение к доходам от питейного заведения хозяин его занимался еще одним прибыльным делом: давал деньги в рост под непомерные проценты.

Это его занятие объясняло, отчего по ночам по черной лестнице приходят и уходят люди, которые явно не имеют никакого отношения к обычным обитателям Кент-стрит. Однако оставалось неясно, почему джентльмену не из бедных вздумалось поселиться в этом гнусном месте. У джентльмена явно имелись средства, чтобы нанять себе квартиру в районе поприличнее. Но он жил на Кент-стрит, и тому имелась причина: джентльмен этот был подопечным тюрьмы Куинз-Бенч, расположенной на Боро-Хай-стрит, в которой четыре года назад присужден был отбывать срок как должник.

Хотя он не мог расплатиться со своими кредиторами, все же у него нашлось довольно денег, чтобы купить для себя так называемые «правила», то есть соглашение, по которому он получал право жить на свободе в радиусе трех миль от тюрьмы. Вообще этому джентльмену повезло, что он попал не в тюрьму Маршалси, где таких вольностей в заводе не было, а кроме того, отсутствовали такие приятные удобства, как колодцы с ключевой водой, кофейня и разнообразные лавчонки, где можно было купить все необходимое. Кладбище тюрьмы Маршалси являло собой мрачное напоминание о множестве несчастных, которым повезло меньше, чем нашему джентльмену.

Однако наш джентльмен, пав так низко по сравнению с прежним своим статусом – статусом свободного человека, да еще в прошлом пользовавшегося доверием богатой и знатной семьи, – склонен был рассматривать нынешнее свое положение как жестокую шутку судьбы. Вир с первого взгляда на это согбенное и иссохшее существо, взбирающееся по внешней лестнице на задах дома, понял, что мистер Финеас Амброуз успел опуститься и физически, и морально до уровня своего окружения. Впрочем, что до моральной стороны, то Амброуз никогда не достигал в этом плане особых высот. Когда его поймали на том, что он злоупотребляет своим доверенным положением, он не колеблясь взял на себя роль Иуды.

Проследив за тем, как бывший управляющий имением его отца скрылся в крысиной норе, в которой он квартировал ныне, Вир снова отступил в тень и стал ждать дальнейшего развития событий. Ждать ему пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как некий джентльмен, укутанный в плащ по самые брови, в шляпе, нахлобученной на самый нос, появился в переулке. Он направился прямиком к задней лестнице, и вскоре его уже впускали в логово мистера Финеаса Амброуза.

Холодная улыбка скользнула по губам Вира. Похоже, Блейдсдейл окончательно отказал в деньгах своему расточительному младшему брату, точно как Вир и предполагал, В Индауре восстали холкары, и неблагоразумные спекуляции графа с опиумом встали ему в изрядную сумму. Вот вице-адмирал сэр Оливер Лэндфорд и обратился к другому источнику финансирования. Наверняка он рассчитывает, что его бывший прихвостень, расчувствовавшись, запросит процент поменьше.

Только это не имело никакого значения, потому что Лэндфорд не заплатит этот долг в любом случае.

Размышления Вира были прерваны появлением самого Лэндфорда на верхней площадке лестницы. Вытащив пистолет из-за пояса, Вир подождал, пока сэр Оливер спустится с лестницы, а затем выскользнул из тени и бесшумно последовал за ним по переулку.




Прибытие графа Блейдсдейла в его городской дом на Портленд-сквер в самом начале марта – неслыханно рано! – для всех оказалось неожиданностью. Но то, что он приехал без супруги и маленького сына, показалось совсем уж странным прислуге, кинувшейся приводить дом в порядок. Его сиятельство явно был в дьявольски скверном расположении духа, и появление на сцене его брата и зятя еще прежде, чем граф успел умыться с дороги, настроения его отнюдь не улучшило.

– Ей-богу, у вас у обоих вид, как у побитых псов, – заговорил он, едва войдя в кабинет, где брат с зятем ожидали его. – Ну что еще произошло?

– Ничего, если не считать того, что меня ограбил этот негодяй Черная Роза, – заявил Лэндфорд, утирая раскрасневшееся лицо полотняным носовым платком. – И теперь мне нечем заплатить карточные долги, не говоря уж о долге Амброузу, этому неблагодарному мерзавцу. Он дал мне денег под чудовищный процент, под сложный процент, который набегает ежедневно!

– Осмелюсь заметить, так тебе и надо: не следовало обращаться к ростовщику, – сказал Синклер, щедрой рукой наливая себе бренди. – Тем более к ростовщику, у которого зуб на тебя. Ведь он считает тебя виновным во всех нынешних своих несчастьях. И как не считать? Это из-за твоего просчета нам не удалось поживиться золотом Виров. Не гулял бы у нас сейчас ветер в карманах, если бы ты тогда добыл верную информацию.

– Если б я добыл верную информацию? – Лэндфорд даже захрипел. – Да это же Амброуз мне сказал! Четырнадцатого апреля, из Олдерни, так и сказал. Откуда ж мне было знать, что проклятая яхта наткнется на эскадру Льюэлина, и укроется в проклятой бухте, и будет там пережидать, пока не минует опасность?

– Видимо, мне следует напомнить тебе, что это ты, старина, был в то время вице-адмиралом? – сказал Синклер, принюхался к жидкости в своем стакане и только затем отхлебнул. – Это ты должен был знать о том, что эскадра Льюэлина получила приказ отправляться домой для производства ремонтных работ. В соответствии с планом именно это входило в твои обязанности, если ты запамятовал: своевременно извещать нас о перемещениях всех военных судов. Так что тебе тогда помешало? Слишком увлекся играми со своими крошками, чтобы обращать внимание на приказы?

– Ах ты, гнусный болтун! – выпалил Лэндфорд, багровея. – Я вырву тебе твой подлый язык и...

– Присядь, Оливер, – вмешался Блейдсдейл с леденящей душу решительностью. – Сию секунду сядь.

Лэндфорд, который стал белым так же быстро, как перед тем стал багровым, проглотил поднимавшуюся желчь.

– Ну хорошо, – фыркнул он. И, опустившись на диван, вновь промокнул платком лицо. – Только очень прошу тебя, сделай что-нибудь хоть с этим Черной Розой. Ты не можешь не понимать, что я в отчаянном положении. Амброуз, конечно, жалкая личность, но у него имеются способы получать проценты с неисправных должников. Ты ведь сам знаешь.

– Пусть себе получает свои проценты, мне-то что! – отозвался Блейдсдейл, явно не слишком обеспокоенный проблемами брата. – Последние тридцать пять лет моей жизни я только и делаю, что прибираю за тобой, Оливер. Я нянчусь с тобой еще с Итона, где ты имел глупость навязывать свое общество молодому Уитни. Дурак! Неужели ты и в самом деле думал, что Вир не узнает, что ты наделал? Или Ситон, кстати сказать? Если бы Вир не избил тебя до полусмерти тем летом в Уэймоте, я бы сам отделал тебя не хуже.

– Ну знаешь, ему от меня тогда тоже досталось! – вскипел Лэндфорд.

– Ты сломал ему мизинец, – заметил граф презрительно, – Надо же, броситься на противника с крикетным молотком и сломать ему какой-то жалкий мизинец! И тебе, конечно, нужно было выкинуть эту глупость при свидетелях, на глазах у дочери герцога Уэстлейка!

– Ты хотел сказать – у Регины? – насмешливо отозвался Лэндфорд. – Так ты до сих пор не в силах произнести ее имени, мой дорогой братец! Это потому, что она обманула тебя с Виром.

Блейдсдейл замер.

– Ты забываешься, Оливер, – проговорил он таким бесстрастным тоном, что стало страшно.

Лэндфорд сразу заерзал на диване.

– Прости меня, Эдгар, – сказал он и облизнул вдруг пересохшие губы. – Я не подумал. Просто я сейчас в таком состоянии из-за того, что Вир скупил мои долговые расписки, и потом мне пришлось чуть не на коленях умолять Амброуза о наличных, чтобы расплатиться по этим проклятым долгам, и что же? Негодяй Черная Роза отобрал у меня эти деньги! Клянусь, я не знал минуты покоя, Эдгар. Умоляю, сделай что-нибудь, иначе будет поздно.

Блейдсдейл, все это время не сводивший с Лэндфорда тяжелого взгляда, под которым брат его корчился как червяк, наконец, видимо удовлетворенный, сказал:

– Ну хорошо, расскажи мне про нападение Черной Розы. – И, отвернувшись, стал смотреть в окно на площадь внизу. – Когда ты выходил из гнусного логова Амброуза, он, должно быть, уже поджидая тебя внизу.

– Да нет же, Эдгар! Я совершенно уверен, что нет, – возразил Лэндфорд. – Я дошел до наемной кареты без всяких происшествий. Все произошло, когда я уже был возле своей квартиры. Негодяй выскочил словно из-под земли и самым наглым образом остановил меня прямо на Сент-Джеймс-стрит! Можешь себе такое представить? «Отдайте мне ваш кошелек и другие ценности, а затем можете идти куда желаете» – вот что он мне сказал. И клянусь тебе, он так и ждал, что я начну сопротивляться. Он хотел прикончить меня.

– Но ты, разумеется, подчинился его требованиям, – вставил свое слово Синклер, которого этот рассказ явно очень занимал. – Наш неустрашимый вице-адмирал поспешно вывернул карманы и даже не пискнул.

– Можно подумать, ты на моем месте поступил бы по-другому, – огрызнулся Лэндфорд. – Ты не видел его глаз. Говорю тебе, он хотел убить меня.

– Однако не убил, – сказал Блейдсдейл, оборачиваясь к ним. – И следовало бы спросить себя, почему он проявил такую сдержанность.

– Я отдал ему все, – проворчал Лэндфорд. – И любой поступил бы так же.

– И потому этот разбойник, будучи джентльменом, сдержал свое слово и не отправил тебя к праотцам? – насмешливо спросил Блейдсдейл. – Любопытно, не так ли?

– По-моему, это, в общем, соответствует слухам, которые о нем ходят, – рискнул заметить Синклер, внимательно наблюдавший за графом. – Все сходятся на том, что этот разбойник не лишен чувства чести.

– Но откуда нам известно, что это вообще был Черная Роза? – спросил Блейдсдейл, глянув на Лэндфорда, который переводил взгляд с него на Синклера и имел вид грызуна, оказавшегося меж двух котов. – Он так и представился?

– Ну конечно, нет. Он дал мне эту чертову розу. И одет он был во все черное. Чего тут еще думать? Совершенно ясно, кто это был.

– Да, это очень может быть, – сказал Блейдсдейл непонятно к чему. А затем заговорил уверенно: – Я бы сказал, что на тебя напал человек, который хорошо знает нас. Более того, человек, которому было известно, что у тебя нужда в деньгах. И даже так: человек, который знал, что ты обратишься не к любому процентщику, а пойдешь к Амброузу.

– Но кто, кроме нас троих и Амброуза, мог знать об этом? – сердито спросил Лэндфорд, которого рассуждения брата явно поставили в тупик.

– Он имеет в виду Вира, – уверенно сказал Синклер. – Ведь, в конце-то концов, именно у Вира находятся твои долговые расписки. Далее: он всегда подозревал, что Амброуз был замешан не меньше нас в той давней историй, приведшей к гибели его родителей. И все же твои рассуждения, Блейдсдейл; мне кажутся несколько натянутыми. Альберт клялся, что Вир стоял прямо рядом с ним, когда Черная Роза вздумал появиться на карнизе охотничьего домика.

– Я бы на твоем месте не напоминал лишний раз о фиаско, которое потерпел твой Альберт, – холодно заметил Блейдсдейл. – С другой стороны, раз уж ты завел об этом речь, то я хотел бы напомнить вам, что, по словам твоего глупого сына, кузен Вира, лорд Хантингтон, был тогда с ним на большой дороге. А если хочешь сбить с толку преследователей, самое лучшее, это пустить их по ложному следу, верно?

– Ты хочешь сказать, что на карнизе был лорд Хантингтон, облаченный в принадлежащий Виру наряд Черной Розы? – спросил Лэндфорд и даже выпрямился на своем диване. – И кто, интересно, была та женщина в будуаре?

– Кто знает? – пожал плечами Блейдсдейл. – Одна из многочисленных возлюбленных Вира, надо полагать. Да это не важно. Важно, кто на самом деле является Черной Розой. Если Вир, то будьте уверены, он только начал играть с нами. И я думаю, что пришла пора нам с вами сочинить небольшой сюрприз для Черной Розы.

– Полагаю, ты прав, – согласился Синклер. – Но пока у нас есть еще одно небольшое дельце – исчезнувшая наследница, которую ты пообещал моему сыну в жены в возмещение моих недавних денежных потерь.

– Это уж ты благодари своего Альберта за то, что он проворонил девчонку и теперь она как сквозь землю провалилась, – заявил Блейдсдейл, не желавший вспоминать, что сначала Констанс улизнула из-под носа у него самого. – И как этот неуклюжий болван упустил ее!

– Не совсем упустил, милорд, – заметил Синклер с заговорщической усмешкой. – Как только мне стало ясно, что в Сомерсете ее нет, я поставил человека следить за домом ее тетки. Мой человек сумел увидеть ее мельком в одном из окон. Так что леди Констанс, похоже, отправилась прямехонько домой, к тете Софи. И это еще не все.

– Ну? – воскликнул Блейдсдейл, так как Синклер очень уж затянул паузу для пущего эффекта. – По-моему, ты собирался поделиться с нами своими открытиями?

– Четыре дня назад некий джентльмен явился в дом в очень раздраженном состоянии духа. Он вошел в дом и вышел только на рассвете следующего утра. Мой человек дал очень подробное описание этого посетителя, милорд. Это был Вир. Я нисколько в этом не сомневаюсь.




Настроение, царившее в доме на Пловер-стрит, было отнюдь не приподнятым. Пять дней прошло с того утра, когда Вир покинул постель Констанс, пообещав вернуться к ней, как только он найдет Амброуза. Констанс места себе не находила, тревожась из-за затянувшегося отсутствия Вира, не говоря уж о потрясшем ее содержимом пакета, который был запечатан печатью Виров. Она едва притрагивалась к еде, и Софи, в конце концов, вынуждена была пригрозить, что начнет пичкать племянницу рыбьим жиром, если та немедленно не исправится. Констанс стала беспокойной и раздражительной и сама понимала, что общество ее не может быть приятным для Софи и полковника. Но ничего не могла с собой поделать.

И как ей было не раздражаться? Мало того, что она была сама не своя от страха за Вира, но ей еще приходилось сидеть взаперти, в то время как она привыкла гулять в любую погоду. Как бы хорошо сейчас взять да рано утром прокатиться верхом по Гайд-парку, а во второй половине дня, как прежде, навестить своих многочисленных знакомых или отправиться с Софи в поход по модным лавкам на Бонд-стрит. Вечером почти всегда были гости. Ужинали, потом играли в карты или ехали в театр. Ах, как же неприятно сидеть взаперти! Ей-богу, она с ума сойдет, если ей не позволят хотя бы гулять в садике на задах дома.

Черт возьми, подумала она, отбрасывая книгу, которую безуспешно пыталась читать вот уже битый час. В противоположном конце гостиной Софи сидела над пяльцами. Губы Констанс тронула горькая улыбка. Дело плохо, если ее тетка засела за вышивание! Софи терпеть не могла всякое шитье и уверяла, что эта работа выдумана специально для того, чтобы притуплять от природы острый женский ум.

– Итак, вышиваем, дражайшая тетушка? – нарушила молчание Констанс, изнемогая от стыда за свое отнюдь не образцовое поведение в последние несколько дней. – Нелегко со мной пришлось, да?

Констанс вдруг словно что-то кольнуло, когда Софи подняла на нее глаза, – во взгляде тетки была настороженность, выражение, для нее необычное.

– Для тебя это были очень напряженные дни, – сказала Софи, выбирая слова, – что неудивительно приданных обстоятельствах. Всем сразу станет легче, когда его светлость вернется.

– Тем не менее, совершенно бессовестно с моей стороны нарушать твой душевный покой и доводить до вышивания – тебя, лучшую из теток. – Констанс отобрала у Софи пяльцы, отложила их в сторону и заставила тетку подняться. – Пойдем, дорогая, на кухню. Мне что-то ужасно захотелось шоколада. Давай побалуем себя горячим шоколадом, и что там еще найдется вкусненького, пока не вернулся полковник с известиями о том, что происходит в мире.

Тетка с готовностью откликнулась на ее попытку разрядить обстановку:

– Ты не представляешь, как мне радостно снова видеть твою улыбку, Констанс. Ты уж извини меня, что я была такой занудной, но тебе и правда нельзя так изводить себя тревогами. Вир вернется с минуты на минуту, я уверена.

– Да, конечно, – согласилась Констанс, ведя тетку за собой из гостиной, – и как только он вернется, я непременно...

Что именно она собиралась непременно сделать по возвращении Вира, Констанс так и не удалось сообщить. Ибо едва она ступила за порог, как сильные руки сжали ее в крепком объятии. Тревожный вскрик вырвался из ее груди, но был заглушен, так как жадные губы впились в ее рот поцелуем.

Со стоном она прильнула к сильному телу, и руки ее обвились вокруг его талии.

– Вир, – выдохнула она, когда, не так уж мало времени спустя, ей позволили выдохнуть.

– Он самый, – ответил Вир, и на губах его заиграла улыбка, когда он поднял голову и взглянул в лицо Констанс. Ее пыл нисколько не остыл за время его отсутствия. Она ответила на его поцелуй все с той же огненной нежностью, от которой кровь так и вскипала у него в жилах. Ей-богу, она была еще прекраснее, чем ему помнилось, его рыжеволосая супруга. И все же морщина омрачила его лоб, когда он заметил, как осунулось ее лицо, каким стало изжелта-бледным и как она сейчас не похожа на ту Констанс, что стояла на палубе «Ласточки», подставив лицо ветру. Было ясно, что пребывание в четырех стенах не пошло ей на пользу. Так ведь она была – Констанс. Странно было ждать, что ей понравится заточение. Как же она будет рада узнать, что заточению пришел конец, – пускай даже придется броситься навстречу опасности.

– Черт возьми, Вир, – сказала Констанс, едва державшаяся на ногах от избытка чувств. – Где ты пропадал так долго? Мне столько нужно тебе рассказать!

– Горю желанием выслушать твои новости, дитя, – сказал Вир, целуя ее в лоб. – К несчастью, придется сделать это попозже. Потому как сейчас к твоей тете нагрянут гости, с которыми тебе в данный момент встречаться ни к чему. Моя карета ждет нас у заднего крыльца. Времени хватит только на то, чтобы взять самое необходимое. Миссис Ингрэм....

– Софи, – спокойно поправила его эта достойная дама. – Вы ведь теперь, в конце концов, мой племянник.

Вир одарил ее одной из своих редких, ослепительных улыбок и сказал:

– Софи, когда должен вернуться полковник?

– С минуты на минуту, я думаю, – ответила Софи не слишком уверенно. – Он сказал, что идет в клуб. Но я подозреваю, что он собирался произвести небольшую разведку; Он уверяет, что за домом следят.

– Так оно и есть, – ответил Вир, подгоняя обеих женщин вверх по лестнице. – Или по крайней мере было. Я не проявил достаточной осторожности, когда пришел сюда в первый раз. Это было ошибкой, но я предпринял кое-какие шаги для ее исправления. К сожалению, соглядатай Синклера уже успел доложить своему хозяину. А теперь побыстрее. Только самое необходимое, девочка моя.

– Но я совершенно готова, Вир, – объявила Констанс, указывая на свой дорожный сундук и картонку для шляп. – Я ведь все последние дни только и делала, что размышляла о том, какие крайние обстоятельства могут возникнуть, когда ты вернешься. И уж поверь мне, я не забыла о такой возможности, как поспешный отъезд.

– Разве ты о чем забудешь, – сказал Вир смиренно. – Не сомневаюсь, что ты и камеристку свою подготовила к отъезду.

– Как хорошо ты успел узнать меня, мой дорогой повелитель, – сказала Констанс с милой улыбкой и накинула на плечи отделанную горностаем ротонду, которая лежала тут же наготове. Затем она надела шляпу с вуалью и голубыми лентами, подошла к звонку и дернула шнурок три раза. – Не могу же я бросить Милли, верно?

Вир, который и в самом деле успел узнать свою супругу лучше, чем сам думал, не слишком удивился, обнаружив Милли в дорожном плаще и с корзинкой в руках у подножия черной лестницы.

– Прошу прощения, миледи, – заговорила девушка, явно перепуганная. – Но это граф, и с ним еще один, они у парадной двери стоят. Миссис Гейл приготовилась им открывать.

Только тут Констанс, сообразившая, что тетку с собой она взять не сможет, заколебалась.

– Вир, мы не можем уйти – надо дождаться возвращения полковника.

– Можете, можете, – быстро возразила Софи, подталкивая Констанс к черному ходу из кухни. – Я готова к встрече со своим бывшим зятем. Кроме того, со мной остается Уилл, он защитит меня. И полковник вот-вот должен вернуться. И вообще это Пловер-стрит в центре Лондона, а не пустынная дорога в Сомерсете. Блейдсдейл не посмеет поднять на меня руку. Так что все со мной будет в порядке.

– И все же мне не хочется оставлять тебя, Софи. Ты понятия не имеешь, на что способен Блейдсдейл.

Тут раздался громкий и настойчивый стук в дверь, и Констанс побледнела.

– Софи...

– Все будет хорошо, дорогая моя, – сказал Вир, хватай ее за локоть и вытаскивая за собой на крыльцо. – Славное же у тебя сложилось обо мне мнение, если ты могла подумать, что я не позаботился о безопасности твоей тетки. – Он быстро подсадил ее в карету, помог забраться и камеристке и сам последовал за ними. – Наверное, твоя тетка очень удивится, когда обнаружит, что очередное заседание ее дамского литературного общества вот-вот начнется, причем у нее в доме. – Вытащив из кармана часы, он проверил время. – Три часа. Эти дамы славятся своей пунктуальностью.

Когда карета выехала со двора на улицу, Констанс получила возможность увидеть, как Блейдсдейл и его зять стоят на пороге дома ее тетки в окружении доброй дюжины дам.

– Вир, но как ты сумел устроить это? – воскликнула она, прижимаясь к своему дорогому маркизу.

– Как только нам удалось заставить Синклерова соглядатая заговорить, полковник и капитан Рот принялись разносить приглашения. Такое решение представлялось наилучшим – это надежнее, чем ставить охрану из мужчин. В конце концов, это Пловер-стрит, самое сердце Лондона. Вооруженная охрана показалась бы здесь проявлением дурного тона, ты согласна? А теперь, любимая, пора нам заняться заговорщическими делами. Мне кажется, что сейчас самое время представить мою дорогую маркизу всему свету, ты не находишь?




Глава 11


Сказать, что появление в «Газетт» объявления о браке, заключенном между мисс Констанс Гермионой Ситон и Гидеоном Эдмундом Джеймсом Рошелем, маркизом де Виром, наделало много шуму, – это ничего не сказать.

Уже одно то, что Вир попался-таки в брачные силки, было достаточным поводом для досужих разговоров в светских гостиных и клубах. Ну а неожиданные изменения в биографических данных новобрачной, которую все считали единственной дочерью графа Блейдсдейла, придавали ситуации особую пикантность.

Все пересуды того далекого года, когда леди Регина Лоуэлл начала выезжать, были извлечены на свет божий вместе с домыслами касательно безвременной кончины Чарлза Ситона. Вряд ли Блейдсдейлу доставило много удовольствия, что молва приписывала ему то роль рогоносца, то простофили, а то и хитрого злодея в этой истории. Все единодушно отвергали предположение, что он мог жениться наледи Регине из благородных или бескорыстных побуждений, что неопровержимо показывало, какое мнение составилось о Блейдсдейле в свете.

Блейдсдейл никогда ничего не делал из чисто альтруистических побуждений – как, впрочем, и Вир, – подмечали особо наблюдательные. И потому свет решил, что маркиз женился на Констанс Ситон ради мести, а что до молодой красавицы, то она просто пала жертвой чар известною сердцееда. Вражда, существующая между домом Виров и домом Блейдсдейлов, ни для кого не была тайной, в конце концов. В свете все только и делали, что высказывали догадки, какова же реакция Блейдсдейла на то, что падчерица вышла замуж за сына его старого врага, но еще интереснее было представлять, что думает по этому поводу Албемарл.

Одним словом, свет замер в напряженном ожидании событий, которые не могли не последовать за женитьбой Вира и обещали дать обильную пищу сплетням. И как не дать, мрачно думал Вир, учитывая недавние открытия.

Документы, которые мистер Джосая Эндерхарт передал Констанс, пролили немалый свет на события, приведшие к преждевременной кончине его отца и матери. Само то, что его отец решил оставить их на хранении у Эндерхарта, а не передал Албемарлу, не оставляло сомнений в крайней опасности их содержания. Совершенно очевидно, что отец Вира понимал, как Албемарл распорядится этими документами в случае его смерти. Невеселая улыбка появилась на губах Вира при мысли о том, как Албемарл обрушил бы всю силу своего гнева на Блейдсдейла, и его брата, и их родню. Очень сомнительно, что как в той, так и в другой семье в живых остался бы хоть кто-нибудь после ужасных последствий такого гнева.

Несомненно, отец его понимал и то, что доверить документы своему единственному сыну и наследнику означало бы неминуемую гибель этого сына и наследника. Одно дело – чувствовать сердцем, что Блейдсдейл и Лэндфорд причастны к гибели твоих родителей. Совсем другое – иметь на руках доказательства их преступления, да еще когда тебе едва минуло двадцать лет. Тогда у Гидеона не было бы иного выбора, как начать действовать сразу же, сгоряча. Очевидно, его отец понял это. И потому решил, что Констанс должна быть тем человеком, который получит право вскрыть эти документы.

Ясно, что отец Вира исходил из того, что девушке не придется читать их прежде, чем она достигнет совершеннолетия. Наверняка и в детстве она отличалась той же ясностью мысли и незаурядным мужеством, какие проявляет, будучи взрослой женщиной. Джеймс Рошель решил, что она сумеет правильно распорядиться сведениями, тщательно заверенными и свидетельствующими о крайней развращенности и трусости Лэндфорда, на основании которых можно было обвинить в то время еще контр-адмирала в поведении, несовместимом со званием офицера королевского флота.

Джеймс Рошель и его жена погибли в море, а заверенные документы продолжали тайно храниться у Эндерхарта в ожидании того дня, когда Констанс станет взрослой и распечатает их. А пока богатство Блейдсдейла, так же как и его влияние при дворе, помогли Лэндфорду избавиться от всех обвинений и даже получить повышение до чина вице-адмирала.

Но недолго ему еще оставаться в этом чине, думал Вир. Он не стал ждать, пока найдутся документы, подтверждающие их вину, но запустил в действие механизм отмщения, который неизбежно приведет к тому, что Блейдсдейла и других постигнет кара. Случай сыграл ему на руку: объявление в «Газетт» о его браке и реакция света на эту новость стали частью этого механизма.

В сущности, Вир, который заранее знал, что из этого выйдет, все же очень надеялся, что Албемарл не узнает о его браке, по крайней мере, в ближайшую неделю – именно через неделю этот номер «Газетт» доставят в Девоншир. Уж чего ему не хотелось, так это чтобы его дед узнал о бракосочетании внука из такого источника. Герцог, вообще непредсказуемый, вполне мог сгоряча предпринять путешествие в Лондон единственно ради того, чтобы потребовать объяснений от своего наследника. Именно поэтому Вир предусмотрительно послал весточку Эльфриде и Вайолет, сообщив в письме, что женился, заодно вкратце объяснив, кто такая Констанс и почему он решил взять ее в жены. Его сестры сообразят, как в случае чего справиться с Албемарлом.

А пока Вир мог наслаждаться сознанием того, что Блейдсдейл теперь точно знает, что его план принудить Констанс к браку с Альбертом Синклером осуществлен быть не может. К тому же Блейдсдейлу известно, что Констанс имеет на руках документы, свидетельствующие о том, кто ее настоящий отец, и он не сможет навязать ей ничего: она мало того, что замужем, но и, как кровная родственница, имеет право на защиту Бридхоума. Короче говоря, если Констанс вдруг останется вдовой, ее защитит или могучий Албемарл, или Бридхоум по ее выбору. Блейдсдейл больше не сможет на законных основаниях навязывать ей свою «отцовскую» волю.

– Однако это не избавит тебя от злобы Блейдсдейла, – сказал Вир, привлекая Констанс к себе, – они лежали в постели в его доме на Беркли-сквер. – Избавив тебя от одной опасности, я, возможно, подверг тебя другой, страшнейшей, дитя.

– Нет такой страшной опасности, которую бы мы с тобой не сумели преодолеть вдвоем, – возразила Констанс. Всего какой-то час назад Вир перенес ее через порог и на руках отнес наверх, в главную спальню. Там глазам ее предстало дивное зрелище – накрытый свадебный ужин при свечах, с шампанским и алыми розами. Ужин был восхитительный: суп-пюре из шампиньонов, блины с дарами моря, спаржа по-швейцарски, а также морковь под соусом бешамель, за чем последовала клубника со взбитыми сливками. Но еще восхитительнее была страстность Вира.

Не то чтобы они вовсе не предавались любви в те пять дней, что провели в городской резиденции Албемарла, куда Вир отвез ее из дома тети Софи: совсем напротив, он приходил к ней каждую ночь, и вместе они возносились до новых высот страсти. Просто он стал каким-то другим здесь, в своем собственном доме.

Она почувствовала это по тому, как он целовал ее, когда нес на руках через порог и потом вверх по лестнице, в спальню, – медленно, страстно, смакуя каждое мгновение. Затем, поставив ее на ноги, он поцеловал ее снова, прильнув к ней так, словно она была дивной пищей, которой он не мог насытиться. Она все время чувствовала на себе его взгляд, когда они принялись за ужин, приготовленный специально для нее новым французским поваром Вира. Право же, обжигающая нежность его взгляда, когда он, обмакнув в сливки ягоду клубники, протянул ей, опьянила ее сильнее, чем шампанское, которым она запила это угощение! Но это было еще не самым лучшим в тот волшебный вечер, который он устроил для нее, и только для нее.

Наконец, когда уже невозможно стало и дальше притворяться, что их интересует еда, он встал из-за стола и, взяв ее руки в свои, поднял ее на ноги. При свете свечей глаза его не казались больше отстраненными и холодными, а горели ярким, пронзительным пламенем. Эти глаза не отпускали ее все то время, пока он раздевал ее. И вот она стоит перед ним с горящими щеками, но гордо вскинутой головой. Со стоном он склонился и поцеловал ее так, как если бы она была каким-то неземным созданием. Затем, взяв на руки, он отнес ее на постель и только потом сам стал разоблачаться.

Губы его ласкали ее, руки его гладили ее, он любил ее с такой душераздирающей нежностью и с такой яростью собственника, какой она и не подозревала в нем. И вот теперь она лежала, удовлетворенная и счастливая, в его объятиях и невольно задавалась мыслью: да вправду ли ей выпало такое немыслимое блаженство или она все только вообразила? Ведь он, в конце концов, был Вир, мужчина, прославившийся своими амурными подвигами. И он ни разу в порыве страсти не сказал, что любит ее, только что он ее желает.

Ну зато она любила его всем сердцем. Что ж, очень может быть, что ей придется удовольствоваться только этим. Уж точно, что большего ожидать она просто не имеет права. Ведь она, в конце концов, подцепила его, вынудила жениться на себе, напомнила она себе строго. И постаралась вникнуть в рассуждения Вира, которого занимали сейчас возможные последствия объявления в «Газетт».

– Теперь, когда Блейдсдейл почуял, что его загоняют в угол, он нанесет ответный удар, – говорил Вир, поглаживая ее рыжую гриву.

– Это меня не слишком удивит, – отозвалась Констанс, прижимаясь к его мускулистому поджарому телу. – Блейдсдейл совсем не обрадуется, когда узнает, что ты расстроил его планы, – а он так надеялся пополнить сундуки своего зятя за счет моего приданого. Теперь у него не осталось сомнений и в том, что ты также был причиной затруднений Лэндфорда. Ведь долговые расписки Лэндфорда у тебя.

– И откуда же, голубка моя, тебе это известно? – осведомился Вир, и рука его, гладившая волосы Констанс, замерла. Черт возьми, он сам устроил так, чтобы Лэндфорд узнал, кто скупил его долговые расписки, но больше ни одной живой душе это известно не было! Даже посредник не знал, кто на самом деле Вир. А теперь его непредсказуемая супруга заявляет как ни в чем не бывало, что ей известна эта тщательно охраняемая тайна! Прекрасная Констанс, оказывается, сущий кладезь информации. И непрошеной мелькнула мысль: что-то она выкинет дальше?

– А как ты думаешь? – отозвалась Констанс, примостившаяся у его плеча с видом довольного котенка. – Я случайно услышала, как Лэндфорд говорил про эти расписки графу. В тот самый день, когда я сбежала из Лэндфорд-Парка. Блейдсдейл был в сильном гневе, можешь мне поверить. Как раз когда он уже решил, что избавится наконец от проблем Синклера, является Лэндфорд со своими собственными проблемами. Полагаю, ты собираешься предъявить эти расписки к оплате. Еще бы Лэндфорду не тревожиться! Чего ты, кстати сказать, ждешь, Вир?

– Я жду, когда Блейдсдейл ощутит недостаток денег в собственном кармане, – ответил Вир, думая, что пора бы уж. Сейчас, когда Констанс лежала в его объятиях, он чувствовал, что терпение его на исходе и ему хочется, чтобы все скорее закончилось. – Так уж случилось, что граф только что понес серьезные убытки, играя на бирже. Собственно говоря, вот как раз сейчас он узнал, что цены на опиум резко упали из-за восстания холкаров в Индауре. И очень скоро он опомнится и примется соображать, кто же был виновником этой неожиданной неудачи, и взор его, разумеется, обратится на меня.

– Но почему? – спросила Констанс, садясь в постели и глядя на мужа с недоумением. – Неужели он решит, что это ты устроил восстание в Индауре? Далее твое влияние не простирается так далеко, Вир.

– Что до восстания, то я действительно ни при чем, тут ты права, – согласился Вир, чувствовавший, как желание пробуждается в нем при одном взгляде на Констанс во всем блеске ее наготы. – Однако мое влияние распространяется на одного конкретного биржевого брокера.

– Брокер... – Констанс примолкла, чтобы обдумать это. Она так углубилась в свои мысли, что совершенно не замечала, какое влияние оказывает на Вира. А результат этого влияния должен был стать очевидным буквально через несколько секунд. – То есть ты уговорил брокера Блейдсдейла дать клиенту заведомо ложную информацию? Вир, ведь этого брокера могут изгнать с биржи навсегда за такую штуку!

– Не только могут, но обязательно так и поступят, – ответил Вир, которому сейчас было совсем не до злосчастного брокера. – Однако я действовал не так прямолинейно. Когда мы возвращались на «Ласточке» из Франции, то нам повезло встретить в море судно Ост-Индской торговой компании, возвращающееся в Бристоль. Капитан этого судна рассказал нам о только что разразившемся восстании в Индауре. Таким образом я получил эту важную информацию на несколько дней раньше, чем лондонские газеты, ну и не преминул воспользоваться ею в своих целях.

– Ну еще бы, – протянула Констанс с заговорщической улыбкой. – И ты убедил брокера Блейдсдейла...

– Некого мистера Франклина Тиздейла, – с серьезным видом сообщил Вир и стал ждать, что скажет сейчас его супруга по поводу биржевых операций.

– Мистера Тиздейла, – повторила Констанс и даже головой кивнула. – Так ты его уговорил сделать что, Вир? Что такого есть в этом Индауре интересного для прочего мира?

– Мак, моя дивная красавица. Целые поля мака.

– Опиум, – догадалась Констанс, отметившая, однако, и комплимент Вира, отчего горячая волна крови пробежала по ее телу с ног до головы. – Вир, ты убедил мистера Тиздейла посоветовать Блейдсдейлу вложить деньги в торговлю опиумом.

– Это было сравнительно нетрудно, – заметил Вир, думая в который раз, что, доживи он хоть до ста лет, все же никогда Констанс, его жена, ему не наскучит. – Достаточно оказалось связаться через посредника с мистером Тиздейлом и приказать ему приобрести для анонимного покупателя изрядный пакет акций предприятий именно такого профиля.

– И, разумеется, мистер Тиздейл не замедлил сообщить об этом самому значительному из своих клиентов.

– Более того, мистер Тиздейл постарался выяснить, кто же этот анонимный покупатель. Как оказалось, набоб из Ост-Индии, сколотивший себе состояние на биржевых спекуляциях.

Констанс нахмурилась, но скоро лоб ее разгладился.

– Набоба придумал ты, – объявила она и даже подпрыгнула на постели от восторга. – Какой же ты умный, Вир. Но кто же сыграл роль этого набоба? Не Калеб, за набоба он не сойдет, слишком молод.

– Если я скажу тебе, ты ни за что не поверишь, – ответил Вир, который совершенно потерял интерес и к Тиздейлу, и к торговле опиумом, однако понимал, что бесполезно отвлекать Констанс от этой темы, пока она во всем не разберется.

– Это должен быть кто-то не первой молодости, лет сорока – пятидесяти, – принялась рассуждать Констанс и в задумчивости приложила указательный пальчик к губам, жест, показавшийся Виру в высшей степени эротичным. – Джентльмен или, по крайней мере, некто, способный убедительно изобразить манеры и речь культурного человека. – Она умолкла, и глаза ее расширились. – О Господи! – воскликнула она. – Неужели ты использовал Коллинза! Но нет, не может быть. В Коллинзе всякий с первого взгляда признает дворецкого! Не мог он сойти за джентльмена. Или мог?

– Вообще-то у Коллинза много скрытых талантов, – заметил Вир, понимая, что, увы, недолго сможет удовлетворять ее любопытство. Он стремительно приближался к личному кризису. – Но набоба действительно изображал не Коллинз. Я уговорил Гришема, моего камердинера, сыграть эту роль.

– Так это был Гришем, – протянула Констанс разочарованно. С другой стороны, нельзя было не признать, что Гришем даже лучше подходил на эту роль. Он выглядел на свои сорок пять лет, и у него была очень внушительная седина и манера держаться всегда прямо, не говоря уже о склонности к авантюрам. Именно это последнее качество и помогало ему, вероятно, терпеть неожиданные выходки хозяина и даже не ронять при этом своего достоинства. Кроме того, Гришем, приставленный к Виру еще тогда, когда юноше впервые понадобились услуги камердинера, был безмерно предан хозяину и, возможно, питал к нему даже нежные чувства. – Полагаю, Гришем справился с ролью блестяще, – признала Констанс и снова улеглась Виру на грудь. – А все же воображать Коллинза в роли набоба интереснее.

– Мне, право, было очень жаль разочаровывать тебя, любимая. Впрочем, если мне понадобится исполнить спектакль с набобом повторно, я обязательно сначала приглашу на главную роль Коллинза.

– Ну вот еще! – воскликнула Констанс и наморщила носик. – Ничего подобного ты не посмеешь сделать. Ты сам отлично знаешь, что Коллинз ни за что бы не согласился. Да все это не важно. Главное, что Тиздейл, уверившийся, что Гришем действительно индийский набоб, пошел к Блейдедейлу с этими сведениями. А Блейдсдейл, основываясь на них, вложил кругленькую сумму в мак.

– В опиум, любимая, в опиум, – поправил Вир и принялся поглаживать ее по спине. – В сущности, он намеревался быстренько провернуть спекулятивную сделку и исходил из того, что цена вот-вот резко возрастет. Играя так, он при иных обстоятельствах действительно вполне мог удвоить, а то и утроить свои вложения, так как спекулянту, играющему на бирже, выплачивают разницу между фиксированной ценой и ценой, которую он заплатил, когда заключалась сделка.

– Но нам известно, что восстание в Индауре привело к резкому падению цен, – вставила Констанс, следившая за ходом мысли Вира.

– Именно, – похвалил ее Вир, изумившийся быстроте, с которой она пришла к этому выводу. – Блейдсдейл был вынужден заплатить разницу, которая оказалась не маленькой. Полагаю, это надолго отбило у него охоту рисковать деньгами.

– Ты имеешь в виду, что теперь он вовсе перестанет помогать деньгами Синклеру и Лэндфорду. – И сразу же Констанс нахмурилась. – Но ведь выходит, что и ты потерял деньги! То есть если ты вложил средства в то же дело, значит, ты потерпел такой же убыток?

– Не тревожься, моя милая Констанс, мое состояние не пострадало. Я заплатил запрашиваемую цену полностью и не собираюсь продавать, пока рынок не восстановится. Полагаю, холкарский мятеж будет подавлен в самом скором времени, и тогда мои акции удвоятся в цене. Надеюсь, то, что я рассчитываю заработать на этом неплохую сумму, тебя не слишком огорчает?

– Я пущу эти деньги на то, чтобы по-новому обставить Вир-Хаус, мой дражайший повелитель, – ответила Констанс, лукаво улыбаясь. Впрочем, она тут же опомнилась: – Мне бы очень хотелось, чтобы дом этот снова наполнился смехом и весельем – ради Пинки и твоей матери, Вир! Но использовать для этого деньги, полученные от торговли опиумом... Все-таки это нехорошо.

– Люди, страдающие от болей, которые только опиум и может облегчить, вряд ли согласятся с тобой, – заметил Вир без обычной насмешливости. Ей-богу, он исправляется просто на глазах! – Но если это так тебя беспокоит, дитя, можно пустить выручку на другие цели. На благотворительность, например.

– На благотворительность, – повторила Констанс, глядя на него глазами, которые мерцали в свете свечей. – Думаю, это прекрасная идея. А дом может и подождать.

Вир при виде ее ослепительной улыбки еще раз возблагодарил судьбу за то, что она послала ему эту рыжеволосую женщину. Она и не подозревала, как хороша была сейчас. Дух захватывало! И она пробудила его сердце, а он ведь уже перестал верить, что такое возможно. С Констанс так легко было представить, что вот придет конец темному и горькому отмщению, и он возродится к жизни, какую вел прежде, без одиночества и тяжелых мыслей, без тайной работы ради цели, которая все время маячит впереди.

С милой и великодушной Констанс так легко было представить такое будущее, которое он когда-то в юности считал принадлежащим ему по праву, а потом – навеки отнятым у него.

Как бы повеселился герцог, знай он, какие мысли мелькают сейчас в голове у его внука. Впрочем, Албемарл вообще имел свойство проникать в суть вещей. А сам Вир просто становится сентиментальным, надо думать, под влиянием новоиспеченной маркизы.

И тут он без дальнейших размышлений схватил жену в объятия, перекатился на бок и, опершись локтем о подушку, склонился над ней.

Констанс, почувствовавшая всю силу его тела, замерла и посмотрела ему в глаза.

– Ты можешь обставлять Вир-Хаус заново или не обставлять и вообще делать что угодно, дитя, – прошептал он, целуя ее в шею. – Чтобы дом снова ожил, нужно только одно – ты сама.

Констанс, лишившаяся дара речи при этом неожиданном заявлении Вира, вдруг почувствовала сладостную боль в груди. Ведь он признал, что она необходима ему? И потом, как жарко горят у него глаза. И как его руки ласкают ее, вновь пробуждая в ней опьяняющую страстность. Уж в одном можно было не сомневаться – он желал ее, яростно, сильно.

Она потянулась навстречу ему. И уже после того, как он овладел ею и довел их обоих до экстаза и они, довольные, устроились в объятиях друг друга, ей пришло в голову, что никогда еще ни одно человеческое существо не было ей так близко, как Вир сейчас.




Дни, последовавшие за этой первой ночью в доме Вира, оказались для Констанс заполненными хлопотами: надо было приготовить и себя, и дом к началу сезона. Если она не сидела с декораторами, малярами и обойщиками, то была занята с модистками – ведь она должна была завести новый гардероб, соответствующий ее новому положению. Также необходимо было нанять прислугу: все предыдущие годы, когда с деньгами у Вира было худо, дом обслуживало всего несколько человек.

Третий этаж целиком, так же как и помещения для прислуги, требовал серьезного ремонта. Новые обои, ковры, занавеси, даже новое постельное белье необходимо было приобрести для комнат, которые пустовали после смерти родителей Вира. К счастью, кухни были переоборудованы как раз перед тем злосчастным рейсом «Ласточки». Анри Батист, французский повар, недавно нанятый Виром, был вполне доволен своими новыми владениями, а когда он получил в подчинение двух горничных, помощника и двух судомоек, обрадовался еще больше.

Появление мистера Джона Уилкерса, занявшего должность дворецкого, стало поворотным пунктом в жизни дома, который пребывал в состоянии хаоса почти две недели. Волшебным образом порядок был восстановлен. Рабочие теперь шли за указаниями к Уилкерсу. Наем прислуги и распределение обязанностей новый дворецкий также взял в свои опытные руки. У Констанс внезапно оказалось очень много свободного времени, и сразу же возник вопрос: где пропадает Вир целыми днями, а иногда и до глубокой ночи?

Ей даже пришло в голову: гораздо лучше, когда задумываться особенно некогда. Только с появлением Уилкерса, умевшего творить чудеса, она заметила, что у Вира снова появились тайны. Черт!

А она-то думала, что после той первой их ночи в доме со всем этим покончено. Кроме того, перемена, происшедшая в их отношениях, была столь трудноопределима, что Констанс даже не могла найти, в чем, собственно, упрекнуть Вира. Когда он был с ней, он был внимателен, как прежде, и, казалось, с искренним интересом выслушивал ее болтовню о доме, о слугах и о мелких хозяйственных кризисах. Сначала она только радовалась, что он готов слушать ее и даже смеется ее рассказам о домашних перипетиях. Но теперь начала подозревать, что он просто радовался тому, что у нее есть занятие, которое не оставляет ей времени толком расспросить о его делах.

Да и как было расспросить? Он стал таким уклончивым и уходил от ответов на вопросы о том, как он провел день, или кого видел, или куда ходил, с ловкостью опытного фехтовальщика – ведь он и был опытным фехтовальщиком! Нехорошо было с его стороны так поступать с ней.

Не улучшало ситуацию и то, что после публикации объявления об их браке визитеры стали заходить едва ли не каждый день. Хотя тетя Софи и говорила ей, что в ее положении вполне допустимо просто снять дверной молоток, а Уилкерсу приказать, чтоб он говорил посетителям, что хозяйки нет дома и не будет, пока дом не будет приведен в пристойный вид, Констанс, которая трепетно относилась к своему новому положению, решила, что поступить по совету тетки будет не слишком красиво. И она теперь принимала визитеров, а, следовательно, вынуждена была выслушивать неискренние поздравления и бесконечные сплетни.

Очень скоро Констанс поняла, что, в то время как некоторые считают ее хитрой девицей, окрутившей герцогского наследника, большинство полагают, что она оказалась глупой жертвой своей страсти. Вир, женившийся на ней, чтобы насолить Блейдсдейлу, ясное дело, скоро соскучится в брачной постели и станет искать утешения в других местах. Черного кобеля не отмоешь добела – вот что думали в свете.

Право, следовало ей прислушаться к совету тети Софи. Раз открыв двери своего дома насмешникам с моноклями и сплетницам в чепцах, она уже не могла теперь закрыть их. Поступить так значило бы признать, что она верит этим дурацким слухам. Кроме того, ни за что она не проявит малодушия перед лицом кучки болтливых дур! Это не в ее характере.

Однако, хотя она упорно делала вид, что насмешки не задевают ее, мысль, что в домыслах светских кумушек есть доля правды, не давала ей покоя. Мысль эта точила ее как червь, и она наконец начала всерьез задаваться вопросом, не завел ли Вир себе любовницу. Да, их брак заключен был как фиктивный, и Вир имел полное право развлекаться где хочет, да и сама она говорила, что если ему вздумается и дальше иметь содержанок, то она воспримет это совершенно спокойно, – но от таких рассуждений становилось только хуже. Увы, дело было в том, что она позволила себе поверить, что он способен полюбить ее – когда-нибудь. Хуже того, она почти убедила себя, что он действительно относится к ней куда нежнее, чем она смела надеяться.

Но с другой стороны, было же бесконечное чудо его объятий!

Каждую ночь, не пропустив ни одной, он приходил к ней, иногда – чтобы любить ее с почти жадной настойчивостью, иногда – с медлительной нежностью, от которой у нее все внутри начинало дрожать. Как же она любила его! А иногда он приходил просто для того, чтобы обнимать ее.

Именно в такие моменты, как это ни странно, она чувствовала, что по-настоящему близка ему. Они лежали вдвоем в темноте, которую рассеивал только красноватый свет углей в камине, и, само собой, разговаривали. Именно так она впервые услышала историю рыжеволосой авантюристки Женевьевы Хейден, которая похитила обручальное кольцо Албемарлов, а вместе с ним сердце Эдмунда Рошеля, герцога Албемарла. Не менее увлекательным, впрочем, оказался и рассказ о видении, которое посетило Эльфриду Рошель, когда она вглядывалась в магический кристалл, в результате чего она и пустилась завоевывать расположение астрологически предопределенного ей супруга, ни о чем не подозревавшего графа Шилдса.

Да, семью, в которую вошла Констанс, трудно было назвать обыкновенной. Но это была семья Вира, и, хотя он описывал своих родственников с неизменной иронией, все же Констанс поняла, как много они значат для ее мужа. Особенно герцог. Герцог сыграл важную роль в жизни всех членов семьи, но в особенности Вира.

Констанс вообще начала подозревать, что именно Албемарл, хотя и сам скорбел по погибшему сыну, удержал юного Вира от незамедлительного отмщения людям, которых юноша считал врагами своего отца, а следовательно, и собственными врагами. И, несомненно, именно Албемарл воспитал во внуке чувство гордости за свою семью и внушил ему представления о том, что такое быть мужчиной и джентльменом, связанным законами чести. Интересно, подумалось ей, как-то герцог отреагирует на сообщение о женитьбе Вира? И на ком? На падчерице Блейдсдейла!

В животе у нее от этой мысли сразу похолодело. Вряд ли можно было рассчитывать, что старый герцог такой брак одобрит. Более того, старик вполне может решить, что с ее стороны это был расчетливый ход, и что она просто хотела подцепить герцогского наследника. Ведь в свете все так о ней и говорили. И что касается расчета – это не так уж далеко от правды. Последняя мысль ее особенно тревожила. А хуже всего, что Албемарл может подумать, что она устроила этот брак ради Блейдсдейла, его заклятого врага. Право, в какую ловушку она загнала сама себя!

Менее всего ей хотелось стать причиной раздора между Виром и его дедом. Она ведь хорошо помнила, как такое произошло с ее матерью. Регина очень переживала отчуждение своей семьи, и Вир будет переживать, если дойдет до этого. И кончится все тем, что он возненавидит ее, Констанс. Он, конечно, ни слова ей не скажет, но будет все время испытывать эту ненависть. Может, он уже сейчас жалеет, что поспешил жениться на ней. Ведь он так до сих пор и не уведомил деда о своем браке. И он скрывает что-то от нее, в этом она была уверена.

Впрочем, она ведь тоже кое-что скрывала от него, напомнила себе Констанс и разгладила голубой шелк платья на животе. Эту тайну она хранила вот уже две недели, пока хранила, потому что боялась ошибиться – ведь вся судьба ее зависела от этого. И все же она была уверена, что внутри ее растет новый наследник Албемарлов.

Вот в этом-то и была суть проблемы, подумала она, отворачиваясь от зеркала в золоченой раме и набрасывая на плечи ротонду. Потому что если она беременна, то тогда получается, что она действительно подцепила Вира и женила его на себе. Какая же она была дурочка, когда думала, что если отношения их сложатся не так, как она надеялась, то у нее хватит самообладания дать ему свободу. Просто смешно, что такие сложности возникают между людьми, вступившими в брак по расчету, заключила Констанс и, взяв свой ридикюль, вышла из спальни и направилась вниз.

У крыльца ждала карета. Софи еще вчера пригласила ее отправиться вместе на Бонд-стрит и пройтись по модным лавкам, а ей так надоело сидеть в четырех стенах наедине со своими мыслями, и к тому же она была в некотором смятении, потому и приняла приглашение. И не важно, что Вир отнюдь не одобрил бы эту прогулку, – она просто не стала ему говорить, и все. Она ведь возьмет с собой мистера Финни, в конце концов. Мистера Финни, в прошлом боксера, нанял для нее сам Вир, дабы он сопровождал ее повсюду, и вряд ли кто-нибудь посмеет приблизиться к Констанс, когда мистер Финни рядом. И на козлах будет Уилл Траск, не говоря уж о том, что в кармане ее платья лежит маленький пистолет полковника Ингрэма.

Увидев Уилкерса, поджидавшего ее в дверях, она невольно выпрямила плечи и сказала даже с некоторым вызовом:

– Уилкерс, я еду в город, пройтись вместе с миссис Ингрэм по магазинам на Бонд-стрит, а потом, вероятно, мы где-нибудь с тетей пообедаем. Если его светлость станет спрашивать, где я, скажите ему, что я вернусь не позже одиннадцати.

– Хорошо, миледи, – ответил дворецкий, открывая перед ней двери и замирая радом в почтительной позе. – Э-э, прошу прощения, миледи, – добавил он, подбирая слова. – Драпировщикам сказать, чтобы явились завтра?

Констанс, которой в столь деликатной форме напомнили, что сегодня днем она должна была выбирать ткань для штор в парадной столовой, а не ездить на прогулку, подавила желание топнуть ногой и дать волю своему раздражению. Вместо этого она сокрушенно улыбнулась.

– Господи! Вы правы, Уилкерс, – признала она с обезоруживающей откровенностью. – Я совершенно забыла про драпировщиков. Пожалуйста, скажите мистеру Ходжесу, что я решила выбрать ткань с цветочным орнаментом. А то что же ему ездить в такую даль еще раз.

– Как прикажете, миледи, – ответил Уилкерс, ничем не выказав, как поразило его это приказание владетельной хозяйки. Не так-то часто аристократы снисходят до того, чтобы беспокоиться о неудобствах, которые они доставляют простым торговцам. Но ее светлость маркиза, видно, была из другого теста. Впрочем, Уилкерс и раньше об этом догадывался. Ее светлость маркиза была леди в высшем смысле этого слова.

Констанс, и не подозревавшая, что покорила сердце собственного дворецкого, опустила свою ручку на огромную лапу мистера Финни, громадного неуклюжего детины со сломанным носом и оттопыренными ушами. Гадая про себя, где ее муж мог познакомиться с бывшим боксером, она позволила гиганту подсадить себя в карету, поблагодарила его и принялась устраиваться на подушках сиденья. Несмотря на его малорасполагающую внешность, Финни, как подозревала Констанс, был на самом деле добрая душа и в кулачные бойцы попал случайно, просто из-за своих размеров.

Занятая размышлениями о том, какова же была прошлая жизнь мистера Финни и какую роль сыграл в ней Вир, она не обратила внимания на запряженную парой двуколку, которая стояла перед одним из соседних домов и тронулась с места вслед за их каретой. Не заметила она и худенькой фигурки, выскользнувшей из ее собственного дома через конюшни. Фигурка сразу остановила наемную карету и уехала в противоположном направлении.




– Констанс, ты устраиваешь бурю в стакане воды, – заявила ее тетка некоторое время спустя, когда карета уже свернула на Бонд-стрит и остановилась перед шляпным магазином мадам Лаверн. – Полагаю, у всех молодоженов бывают подобные недоразумения. Я сама была настолько глупа, что в какой-то момент решила, что наш брак наскучил полковнику. И все потому, что он все время выдумывал несусветные предлоги, чтобы выйти из дома, и в самые неожиданные часы! Можешь представить себе мое состояние, когда я наконец прямо спросила его об этих отлучках и он объяснил, что просто боится курить сигары в моем доме. В моем доме, Констанс! Как будто это не наш дом и он не имеет права делать в нем все, что ему заблагорассудится! Теперь у него отдельный кабинет, в котором он может с удобствами курить свои гнусные сигары.

– Боюсь, что с Виром дело совсем не в сигарах, Софи, – заметила Констанс, все же улыбаясь теткиной истории. – Если б в сигарах!

– А откуда тебе знать, если ты его не спрашивала? – не отступала Софи, уверенная в своей правоте как замужняя женщина с большим опытом. – Ты должна просто поговорить с Виром, дорогая. Расскажи ему про все те гадости, которые рассказывают о тебе сплетники. Потом спроси, не скрывает ли он что-то от тебя. Покажи ему, что ты обеспокоена. Ты скоро обнаружишь, что это лучший способ утрясти такого рода проблемы. Мы с полковником всегда все обсуждаем.

– Да, но ты не соблазнила полковника и не вынудила его жениться на тебе, Софи, – возразила Констанс, рассеянно теребя шнурок своего ридикюля.

– И ты никого не вынуждала жениться на тебе! – воскликнула Софи, начинавшая уже терять терпение. – Яснее ясного, что твой Вир любит тебя, Констанс. И не надо говорить мне, что он женился на тебе и теперь печется о твоей безопасности лишь из-за какого-то дурацкого кодекса чести. Перестань делать из него святого. Он маркиз де Вир, человек из крови и плоти, даже излишне земной, насколько можно судить по слухам.

Констанс, которой нечего было возразить на последнее утверждение – слишком хорошо она знала, что это правда, – все же никак не могла убедить себя, что поступки ее мужа мотивировались любовью к ней. Софи не знала его так хорошо, как она сама. А Констанс не сомневалась, что Вир вполне был способен совершить все, что совершил, из соображений чести. Это-то и делало его таким необычным человеком.

– Не сомневаюсь, что ты права, дражайшая моя тетя, – сказала она тем не менее. – Прости меня. Я не должна была вываливать на тебя все эти мои дурацкие опасения. Прошу тебя, забудь все, о чем мы с тобой говорили.

– Вот теперь ты и в самом деле говоришь глупости, – рассердилась Софи. Мистер Финни помог ей выбраться из кареты, и она поджидала Констанс, стоя на тротуаре. – Я бы страшно огорчилась, если б ты не сочла нужным довериться мне. В конце концов, в какой-то степени ты заменяешь мне собственного ребенка.

Софи сказала это просто для того, чтобы утешить Констанс. Но к ее удивлению, на глаза молодой женщины навернулись слезы.

– Ты не представляешь, как много ты для меня значишь, дорогая моя тетя, – сказала Констанс, поспешно отворачиваясь. – Я всю жизнь буду тебе благодарна за то, что ты взяла меня после смерти мамы...

– Констанс, Бога ради! – воскликнула Софи и потянула племянницу в шляпный магазин, подальше от любопытных глаз. – Ну что с тобой такое? Сколько лет я знаю тебя, и ни разу еще не видела в таком состоянии.

– Глупо, да? – Констанс шмыгнула носом и неуверенно засмеялась. – Сама не знаю, что на меня нашло. Наверное, это простуда начинается. Не беспокойся, все будет хорошо. Полагаю, шляпка и пара туфель окажутся для меня сейчас самым лучшим лекарством.

А так как прямо перед дамами была выставлена прелестнейшая соломенная шляпка, отделанная зелеными лентами и украшенная страусовым пером, выкрашенным в цвет отделки, то лекарство было опробовано незамедлительно. Собственно говоря, когда дамы вышли наконец из магазина чрезвычайно довольной мадам Лаверн, они уносили с собой две шляпы, три пары туфель и синий, шитый бисером ридикюль под цвет одной пары туфель. И это был еще не конец! Им предстояло зайти в магазин мистера Закери Седжуика, чтобы посмотреть ленты и, главное, совершенно замечательные гребни для волос.

Вопрос, что предпочтительнее – гребни, украшенные перегородчатой эмалью «клуазонэ», или же с жемчугом, – настолько поглотил обеих дам, что они даже не заметили, когда дверь открылась, и в магазин вошел человек, облаченный в теплый плащ с несколькими пелеринами и касторовую шляпу с загнутыми полями, из-под которых недобро сверкнули пронзительные глаза.

– Я, право, не могу выбрать, – объявила Софи. – Жемчужный гребень дивно подойдет к моему платью слоновой кости с вышивкой жемчугом и перламутровыми пуговицами. С другой стороны, эмалевый гребень – это как раз то, что нужно для моего нового испанского платья с валансьенскими кружевами.

– Ну, так значит, нужно купить и тот и другой, – рассудила Констанс. – Из слоновой кости ты купишь себе сама, а второй подарю тебе я. Тогда мне не слишком совестно будет иногда просить у тебе один из гребней поносить.

– Нет, я не позволю тебе ничего мне дарить, – сказала Софи, со вздохом откладывая эмалевый гребень. – Я прекрасно знаю, что ты никогда их поносить не попросишь и совестно будет мне.

– Вот и пусть тебе будет совестно, а не мне, – засмеялась Констанс и стала открывать свой ридикюль. Она обернулась, намереваясь узнать цену у хозяина лавки, и тут оказалось, что за ней стоит нечто довольно крупное, облаченное в отличное черное сукно.

– Прошу прощения, – воскликнула Констанс, поднимая глаза. – Я просто... – Она смолкла, и в животе у нее похолодело от ужаса.

– ...покупаю гребень для тетеньки, – договорил за нее мужской голос, от звука которого Констанс бросило в дрожь. – Великолепный выбор, кстати сказать. Только позволь, я заплачу. Я ведь даже не поблагодарил вас, Софи, за то, что вы развлекаете мою жену.

– Но вы же знаете, что мне это только приятно, – ответила Софи. – Я всегда рада видеть Констанс.

– Вир! – воскликнула Констанс, которая несколько пришла в себя и снова обрела дар речи. – Откуда ты взялся?

– Если смотреть на это в широком смысле, то из южной части Девоншира, – ответил его светлость, забирая гребень из безвольной руки Констанс и принимаясь отсчитывать монеты хозяину за обе безделушки. – А если конкретнее, то с аукциона лошадей «Таттерсоллз», где как раз находился в процессе приобретения прекрасного коня, процессе, который был грубейшим образом прерван появлением посыльного от Уилкерса с сообщением, что ее светлость маркиза ослушалась моих приказаний.

– Какая наглая ложь! – недовольно сказала Констанс. – Никогда бы Уилкерс не опустился до того, чтобы писать обо мне такое.

– Верно, – признал Вир, следуя за дамами к выходу из лавки. – Но он действительно послал ко мне человека с сообщением. Наверное, юный Томпкинс немного переврал его слова, но, согласись, суть он передал верно. Ведь, в конце концов, ты здесь.

– А почему бы мне не быть здесь? – сердито отозвалась Констанс и сверкнула глазами. – Я не могу всю жизнь сидеть в четырех стенах, Вир. И ты сам это прекрасно понимаешь. Не беспокойся, я приняла все меры предосторожности, даже взяла с собой мистера Финни. И еще на всякий случай у меня с собой пистолет, – сообщила она, вытаскивая пистолет из кармана и показывая его мужу. – Тебе прекрасно известно, что пистолетом я пользоваться умею.

– Констанс! – ахнула тетя Софи в ужасе от того, что ее племянница расхаживает по городу с заряженным пистолетом в кармане юбки. – Умоляю тебя, осторожнее! Ты так можешь кого-нибудь застрелить!

И едва эти слова сорвались с уст тетушки Констанс, как оглушительно грохнул выстрел.

Софи взвизгнула. Вир схватился за руку, покачнулся. Констанс же, обернувшись, подняла пистолет и выстрелила.




Глава 12


Все это произошло в считанные секунды. Когда Констанс выстрелила в удаляющуюся спину, несостоявшийся убийца вроде бы споткнулся, но устоял на ногах и побежал, прихрамывая, вдоль по улице, пока не скрылся за углом. Констанс сунула пистолет обратно в карман и кинулась к Виру. Тут как раз подоспел и мистер Финни, нагруженный покупками.

– Черт возьми, Вир, ты ранен! – воскликнула Констанс, увидев кровь, сочившуюся меж пальцев его руки.

– Тише, девочка, – поморщился Вир. – Ничего страшного. Пуля только оцарапала меня. Я от этого не умру. А вот мой плащ, увы, погиб безвозвратно, не говоря уж о сюртуке. Страшно подумать, что скажет Гришем, когда увидит это.

– Идиот! – сердито сказала Констанс и глянула в его глаза, в которых плясал смех.

– Конечно, идиот, – согласился Вир с философским смирением. Он и в самом деле бранил себя за глупость и неосторожность, но тут Констанс стала расстегивать его одежду, чтобы как следует осмотреть рану. Черт возьми, они снова представляли собой замечательную мишень. – Финни, сунь куда-нибудь дурацкие свертки и сажай дам в карету.

– Да, милорд, – пророкотал Финни и стал выглядывать Уилла Траска среди множества экипажей, но тот сам уже пробирался к ним по запруженной лошадьми и каретами улице. Скоро карета лихо подъехала к тротуару. С проворством, неожиданным в таком крупном человеке, Финни забросил свертки внутрь кареты и обернулся к Констанс, которая как раз разрывала рукав сюртука Вира.

– Прошу прощения, миледи...

– Одну минуточку, Финни. – Она собиралась сказать, что вполне способна сама дойти до кареты, но тут лапы Финни обхватили ее талию.

– Вир! – воскликнула Констанс, широко раскрыв глаза от изумления. Но Вир только с интересом наблюдал за тем, как Финни поднял ее в воздух и в буквальном смысле отнес в карету. – Вир, что же это такое! – крикнула она.

Затем Финни с решительным видом повернулся к Софи и даже сделал шаг по направлению к ней.

– Спасибо, не надо, Финни, – поспешила сказать тетушка Констанс и с большой живостью ринулась к карете.

– Все в порядке, Финни, – поспешил остановить боксера Вир. Он помог Софи сесть в карету, затем обернулся к Финни. – Моя двуколка в квартале отсюда. Будь добр, скажи Викерсу, чтобы ожидал меня дома. И сам поезжай с ним.

– Как скажете, милорд. – Гигант принялся шаркать ногами. – Прошу прощения, милорд, – сказал он наконец, – но я увидел гада, когда было уже слишком поздно. Наверное, вы теперь приставите кого-то другого смотреть за миледи.

– И кого же, скажи на милость? – Вир положил руку на локоть Финни. – Я рассчитываю на тебя, Финни. А теперь иди и делай, как я тебе сказал.

– Хорошо, что ты не стал бранить его, – сказала Констанс, когда Вир опустился на сиденье рядом с ней. – Он был не виноват. Все произошло слишком быстро. Не думаю, чтобы кто-нибудь мог предотвратить такое покушение.

– Может быть, может быть, – сказал Вир, которому все это очень не нравилось. – Ты видела его, Констанс?

Констанс не стала притворяться, что не понимает, о ком речь.

– Я его не только видела, – ответила она, принимаясь снова расстегивать плащ Вира. – Я почти уверена, что я его подстрелила.

Рука Вира сжала запястье Констанс.

– Так, может, тогда, любимая, – сказал он очень мягко, – ты скажешь мне, кто, черт возьми, это был?

– Это был лорд Синклер, Вир, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Тут ошибки быть не может.

Вир выпустил ее руку и откинулся на синие бархатные подушки сиденья.

– Так, значит, он вылез наконец из своего укрытия. – Вир повернул голову к Констанс. – И ты говоришь, что попала в него.

– Я почти никогда не промахиваюсь, – невозмутимо сообщила Констанс, затем помогла ему вытащить руку из рукава сюртука и разорвала пропитанный кровью рукав рубашки от запястья до самого плеча. – К счастью, про лорда Синклера этого сказать нельзя. – От сердца у нее отлегло, только когда она своими глазами увидела глубокую кровоточащую борозду на внешней стороне левого плеча Вира. «Ну, слава Богу, – подумала она. – Такая рана поболит, конечно, но руку он не потеряет».

– Софи, – сказала она. – Сними с Вира шейный платок, он мне понадобится.




Довольно много времени спустя, когда уже ушел доктор, заново перевязавший рану, Констанс сидела и смотрела на Вира. Одетый в роскошный халат, перетянутый в поясе, широкоплечий, узкобедрый, он угрюмо смотрел на пламя, плясавшее в камине. Она догадывалась, что он винит себя в происшедшем. Ведь они чудом избежали смерти от руки убийцы. Хотя, честно говоря, виновата была она, поскольку из-за своего эгоистичного желания вырваться ненадолго из дома подвергла их всех опасности. Но ей и в голову не приходило, что Синклер зайдет настолько далеко, что попытается подкараулить и убить ее! Одно дело устраивать брак своего сына с богатой наследницей против ее воли. Но стрелять в эту богатую наследницу только потому, что она вышла за другого! А все же, по мнению Вира, именно так Синклер и намеревался поступить, пока не увидел, что может сделать ее вдовой.

И все-таки у нее было такое чувство, что есть еще что-то связанное с событиями сегодняшнего дня, во что ее не посвящают. И тут она вспомнила слова Вира, сказанные им в карете. Эти слова и тогда показались ей странными.

–Дражайший мой повелитель, – заговорила она вдруг. – Думаю, пора нам поговорить. – И, решительно подойдя к нему, она положила ладони ему на грудь. – Расскажи-ка мне про Синклера. Ты сказал, что он «вылез из своего укрытия». Что, собственно, ты имел в виду?

Вир не стал уходить от ответа. Он уселся в мягкое кресло возле камина и усадил ее себе на колени.

– Синклер, – начал он, – сейчас в отчаянном положении. Не сомневаюсь, ты давно догадалась, что он нуждался в твоем состоянии гораздо больше, чем ты думала.

– Вообще-то не скажу, что я очень удивлена. Моя мать порой роняла кое-какие замечания, из которых можно было понять, что Синклер всегда норовил откусить больше, чем мог проглотить, – ответила Констанс, недоумевая, к чему клонит Вир. – Блейдсдейл только и делал, что вносил за зятя залог.

– Похоже, с этим покончено. Блейдсдейл не станет больше развязывать ради него кошелек. – И, думая снова о непостижимой игре случая, который забросил в его жизнь Констанс, он принялся гладить шелковую гриву ее волос. – А известно ли тебе, что поместье Синклера заложено-перезаложено? Я об этом давно знаю, и рассчитывал, что это обстоятельство подтолкнет Синклера к участию в задуманной мною операции с «контрабандой». Собственно, я эту операцию потому и задумал.

– Вряд ли что-нибудь способно удивить меня, когда речь о тебе, Гидеон, – сказала Констанс, кладя голову ему на плечо.

Легкая улыбка появилась на губах Вира.

– Надо полагать, это следует считать комплиментом.

– Ну, я говорила это как комплимент, – сладко сказала Констанс. – Однако ты рассказывал мне о Синклере.

– Неужели ты не хочешь заняться чем-нибудь поинтереснее, чем разговоры об этом трусливом негодяе? – задумчиво проговорил Вир, чувствующий, как в его теле пробуждаются примитивные мужские инстинкты. – Нет, думаю, не хочешь, – ответил он сам себе со вздохом, который был лишь отчасти притворным. – Ну хорошо. Синклер не смог раздобыть денег и теперь на мели. Мне известно из надежных источников, что леди Кларисса переехала в Лэндфорд-Парк, а имение Синклера вот-вот пойдет с молотка. Что до самого Синклера, то он, как говорят, забрал потихоньку все украшения жены и просто скрылся в тот самый день, когда объявление о нашем браке появилось в «Газетт». С тех пор его никто ни разу не видел, до сегодняшнего дня. Теперь ты понимаешь, почему я так настаивал на том, чтобы ты не выходила из дома.

Но если он надеялся, что такое краткое изложение событий удовлетворит Констанс и мысли ее обратятся к более приятным занятиям, то он очень ошибался.

– Черт возьми, Вир! – так и подскочила Констанс и уставилась на мужа глазами, в которых сияло понимание. – Так вот чем ты занимался все эти две недели! – воскликнула она, думая, что и правда многое теперь стало ясно. – Ты пытался разыскать Синклера. – Она уперлась ладонями ему в грудь. – Так почему же ты не сказал мне об этом?

«Что за дьявольщина, – думал Вир, – что ей еще не так?»

– Я не видел смысла тревожить тебя такими пустяками, – сказал он, надменно вскидывая одну бровь. В общем-то это было правдой: усвоив урок, некогда преподанный ему Шилдсом, он с радостью позволил своей своевольной жене с головой уйти в обустройство дома, пока сам занимается делами. – Мы с Калебом вполне способны были справиться с этой задачей вдвоем.

– В самом деле? – Констанс соскочила с его колен и встала перед своим надменным супругом, уперев руки в бока и гневно сверля его взглядом.

Он тоже не сводил с нее взгляда прищуренных глаз.

– Надеюсь, ты извинишь меня, если я осмелюсь кое-что на это возразить, – сказала Констанс, еще не остывшая после событий сегодняшнего дня. Она вдруг почувствовала, что не может остановиться и должна высказать все, что у нее накипело. – Ты не нашел Синклера, зато оставил меня дома одну изнывать от тревоги и неизвестности почти целых две недели. И как будто одного этого было мало, мне пришлось выслушивать намеки и домыслы всех сплетников и сплетниц города каждый день за полуденным чаем! – Она принялась вышагивать по комнате. – Я вынуждена была выслушивать миссис Смайз и леди Фортескью, которые для моего же блага считали нужным мне сообщить о распутности моего мужа. Он наверняка заведет себе несколько одалисок, а может, целый гарем, дабы было с кем отдыхать от семейной жизни. Однако следует поздравить меня с тем, что я сумела женить на себе такого мужчину. Особенно учитывая, что я так долго не могла поймать себе мужа и едва не осталась в старых девах, несомненно, по причине моей невзрачной наружности и отсутствия у меня светского лоска – факт, который его светлость герцог, разумеется, расценит как недвусмысленное свидетельство того, что в душе я хладнокровная и расчетливая авантюристка. И все это время ты прочесывал улицы Лондона в поисках Синклера, а я места себе не находила, не зная, где ты и почему вдруг стал сторониться меня!

Вир, который поднялся на ноги еще в самом начале этой речи, превратившейся под конец в полновесную тираду, воспользовался паузой, чтобы встать как раз перед своей обезумевшей от гнева женой, положив конец ее беготне по комнате. Она остановилась перед ним, прямая, как палка, с побелевшим лицом и глазами, в которых было какое-то болезненное выражение. Вир без лишних слов привлек ее к себе здоровой рукой и крепко прижал к груди.

– Кажется, – заговорил он после продолжительного молчания, – мы оба совершили серьезную ошибку, решив, что хранить тайны друг от друга лучше, чем обсудить все в открытую. Я искренне сожалею об этом, Констанс, и прошу у тебя прощения за то, что по недомыслию заставил тебя одну противостоять натиску светских сплетников. Если моему поведению есть оправдание, так это то, что я хотел избавить тебя от лишних тревог. Но, как выяснилось, волнений у тебя в результате только прибавилось, извини меня, пожалуйста.

За это прямодушное – и непривычное для него – извинение он был вознагражден робким смешком жены.

– Боже, какой же глупой гусыней я себя показала. – Констанс покаянно смотрела на мужа. – Ты представить себе не можешь, какие дикие мысли приходили мне в голову. Слова этих ужасных женщин заронили мне в душу семена сомнения. Честно говоря, я даже не знаю, что это на меня нашло. Обыкновенно все сходятся на том, что я особа очень здравомыслящая.

Вир прижал ее к себе сильнее, коснулся губами ее макушки.

– Ах ты, моя невозможная девочка! Ты слишком много значения придаешь пустякам. Какая разница, что другие думают о нас. Ты маркиза де Вир, Констанс. В свете станут смотреть на тебя как на образец для подражания.

– Тебе легко говорить, – возразила Констанс, прижимаясь щекой к его мускулистой груди. – Ты ведь был рожден для такой доли. А я, еще недавно бывшая незаконнорожденной, оказалась вдруг замужем за человеком, который должен унаследовать герцогство. Согласись, к такой перемене надо еще привыкнуть.

– Ну вот, теперь ты говоришь глупости, бедная моя бестолковая Констанс, – сказал Вир, думая, что его любимой и вправду нелегко пришлось в последнее время, если ее волнуют такие мысли.

Но тут он вспомнил, какой опасности она подверглась сегодня, и лицо его помрачнело. Он нисколько не сомневался, что Синклер выслеживал его жену с намерением похитить ее и потребовать за нее выкуп. Только Уилкерс, приметивший карету, стоящую у одного из соседних домов, заподозрил неладное и послал мальчишку с сообщением Виру, как ему и велено было делать в случае непредвиденных обстоятельств. Да, Констанс чудом избежала опасности. И все произошло из-за того, что он мало обращал на нее внимания в последнее время. Пора было исправляться.

– Ты – внучка герцога с одной стороны и графа – с другой. Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, говоря, что ты не рождена для такой доли. Знаешь, мне кажется, ты просто переутомилась с хозяйственными хлопотами. Думаю, тебе следует выспаться, а утром прокатиться верхом по Гайд-парку.

– Правда? Мне бы так хотелось прокатиться верхом, Вир! – Констанс подняла голову и вознаградила его нежным взглядом, в котором, как не преминул заметить Вир, сквозило, однако, и лукавство. Он почувствовал, как тело его напрягается. – А ты позволишь мне выехать на Темной Мечте? Ведь моя собственная лошадь осталась в твоем охотничьем домике в Сомерсете.

– Ни под каким видом, – быстро ответил Вир, испугавшийся, что сейчас она втянет его в спор. – Темная Мечта терпеть не может ходить под дамским седлом. А я не могу допустить, чтобы моя безупречная маркиза появилась в Гайд-парке в штанах и сидя верхом по-мужски.

– Фи, какой ты, – протянула Констанс и скорчила не слишком великосветскую гримасу, отчего ему захотелось уложить ее прямо на персидский ковер. – Право, свинство с твоей стороны так меня ограничивать. – И, коснувшись пальчиком его губ, она повела этот пальчик вниз, через ямочку на подбородке, по крепкой шее. – Ты же знаешь, я люблю скакать сломя голову.

Ах, лукавая девчонка, подумал Вир, чувствуя, как кровь его вскипает в жилах. Да как она смеет пускать в ход против него женские уловки! Пора бы показать ей, как опасно пробуждать в нем мужской пыл.

– Кто бы сомневался, – проворчал он и пресек дальнейшие возражения поцелуем.

Нет, как же это несправедливо, думала Констанс, тая от его прикосновений. Он всегда может сделать так, чтобы мысли ее разбежались, а доводы рассыпались. С другой стороны, не так уж будет и плохо отложить этот спор на потом, подумалось ей, когда Вир, оторвавшись от ее губ, принялся целовать мочку уха, затем шею, мягкие округлости грудей в квадратном вырезе платья. Тем более что он все-таки пообещал разрешить ей прокатиться в парке завтра утром.

И, подчиняясь неизбежному, Констанс со всей энергией принялась за дело поважнее, а именно, развязывание пояса халата Вира. Под халатом на Вире были только штаны. Внезапно ей вспомнилось, какой ужас она испытала при виде его окровавленного рукава, и она принялась торопливо ощупывать мужа. Потом прижалась губами к его груди и стала расстегивать его штаны.

Вир, который был занят не меньше, расстегивая многочисленные пуговки на спине ее платья, мог только радоваться, что Синклер ранил его не в правую руку. Он желал Констанс и готов был порвать это чертово платье. Честно говоря, он, замучившись расстегивать пуговицы одной рукой, уже испытывал сильнейшее искушение овладеть ею, не снимая с нее одежды.

Видимо, Констанс посетила похожая мысль, так как она, покончив с расстегиванием его штанов, не стала утруждать себя стягиванием с него сапог, а толкнула его в кресло, из которого он недавно поднялся.

– Надеюсь, вы простите меня, мой дражайший маркиз и повелитель, – сказала она своему немало ошарашенному мужу и, подняв юбки, быстро распустила тесемку своих панталон. – Боюсь, я совершенно бесстыдная распутница, – сообщила она, скидывая туфли и давая панталонам соскользнуть, – но мною овладело нестерпимое желание прокатиться верхом, а так выйдет гораздо быстрее.

– Собственно говоря, я всегда питал слабость к бесстыдным распутницам, – доверительно сообщил Вир, восхищенный оригинальной выдумкой жены. – К тому же мы не в Гайд-парке.

– Черт, – сказала Констанс и, подобрав юбки и встав коленями на сиденье кресла по обе стороны его бедер, уселась ему на колени. Положительно во всем этом было нечто восхитительно порочное. Проблема была только в том, что она не знала, что делать дальше.

Вир, который знал, что делать, положил руку меж ее бедер. Она была великолепна, его прелестная и распутная маркиза, и уже истекала росой возбуждения.

Констанс вцепилась в спинку кресла и приподнялась. Вир быстро пристроил свою возбужденную плоть к нежным лепесткам ее тела.

– Итак, моя прекрасная Констанс, мы готовы. Теперь дело за тобой.

Констанс, всегда все схватывавшая на лету, быстро оценила возможности, которые предоставляла подобная позиция, и, отбросив мысли об осторожности, опустилась. Вир издал страдальческий стон, лишь подзадоривший ее. Она снова приподнялась и снова стала медленно-медленно опускаться.

– Ах ты, шельма, – прохрипел Вир, впиваясь в Констанс сверкающим взглядом.

На лице ее супруга и повелителя застыло какое-то деревянное выражение. На лбу выступил пот. Он был в полной ее власти.

Проведя ладонями по его груди, она почувствовала, как напряглись его соски, и поразилась: как это ей ни разу не пришло в голову, что она, точно как и он, обладает властью довести обоих до экстаза? Прежде она всегда предоставляла эту роль Виру. К тому же Констанс обнаружила, что ей свойственна и некоторая жестокость, чего она за собой никогда не замечала. Кто бы мог подумать, что ей будет так приятно безжалостно дразнить и томить своего обожаемого маркиза?

– Ведьма, – простонал Вир, изнемогавший от нетерпения. Да она его так с ума сведет.

Но тут на Констанс накатила волна нежности к Виру. Кто еще был способен на подобное великодушие? Ведь он в конце концов сам сдался ей на милость.

– Ах, Гидеон, – прошептала она. – Я так тебя люблю. Так люблю, что не смогу жить без тебя.

Глаза Вира засверкали. Но прежде чем он успел что-то на это сказать, Констанс склонилась над ним и поцеловала в губы. А потом, не в силах более сдерживать себя, отдалась безумному ритму, который привел их обоих к блаженному экстазу.




В дни, последовавшие за неудавшейся попыткой Синклера отправить Гидеона к праотцам, поведение Вира по отношению к Констанс заметно изменилось. Прежде он обыкновенно уходил сразу после завтрака и возвращался поздним вечером. Теперь он мало того, что каждое утро выезжал с ней кататься верхом, но стал порой показываться дома днем, причем в самое неожиданное время.

И конечно, она никогда не забудет первую верховую прогулку по Гайд-парку вместе с Виром.

В то утро она проснулась при первых проблесках зари от нежного поцелуя Вира. Он попросил ее одеваться поскорее, чтобы успеть прокатиться по парку до того, как туда явится весь модный свет. Почувствовав по его голосу, что он говорит неспроста, она как могла быстро облачилась в амазонку, велела Милли наскоро подколоть себе волосы и поспешила по лестнице вниз – и почувствовала себя глупой школьницей, так как ожидавший ее внизу Вир, как всегда безупречно одетый, завязал ей глаза и так повел в конюшню.

И тут выяснилось, что Вир против своего обыкновения сказал ей чистую правду накануне про посещение «Таттерсоллз» и про покупку дивного коня. Жеребец, белый, как свежевыпавший снег, с несомненными признаками арабских кровей, широко поставленными глазами и длинной мордой, был хорош необыкновенно. Маленький, с точеными ногами и корпусом прекрасных линий, по которым было ясно, что лошадь и быстра, и вынослива, он был великолепен. Жеребца звали Шейхин – Белый Сокол. И он был куплен в качестве свадебного подарка Констанс от мужа.

Как же она любила этого жеребца – и Вира за то, что подарил его! И как она наслаждалась этими прогулками, нет принужденными и восхитительно несвоевременными, по окрестностям Гайд-парка!

Но эти утренние прогулки не одни свидетельствовали о перемене, происшедшей в ее муже. Была еще памятная история в связи с его неожиданным явлением в разгар званого чаепития.

Это было как раз в характере надменного маркиза – объявиться без предуведомления!

Констанс, у которой все силы уходили на то, чтобы изображать на лице олимпийское спокойствие, невзирая на ядовитые замечания гостей, которые доносились до нее сквозь звяканье чашек и блюдец, была не первой, кто заметил его появление. Но внезапная тишина, воцарившаяся в гостиной, подсказала ей, что вот-вот произойдет нечто из ряда вон выходящее. У нее даже мурашки по спине побежали. А затем она увидела лицо леди Смайтингтон, на котором застыло особенно интересное выражение, и невольно посмотрела в направлении взгляда своей гостьи.

Вир, дьявольски красивый и немедленно привлекший к себе общее внимание, как только он один это и умел, картинно застыв в дверях, обводил собравшихся надменным взглядом из-под полуопущенных век, пока не нашел глазами Констанс. Эффект был потрясающим, как он и рассчитывал. И Констанс стоило большого труда сдержать смех, когда ее муж с неподражаемой величавостью двинулся сквозь страусовые перья и соломенные шляпки прямехонько к ней.

– Милорд, – заговорила она, и глаза ее заискрились весельем, когда он протянул к ней руки и заставил подняться с кресла. – Как мило с вашей стороны присоединиться к нам.

У нее уже вертелся на языке вопрос, не желает ли милорд чаю, но милорд сделал дальнейшие разговоры невозможными, притянув ее к себе и поцеловав в губы – на глазах у всех! Оторвавшись от ее губ, он некоторое время еще сжимал ее в объятиях и не сводил с нее взгляда своих синих сверкающих глаз – пока тетя Софи, на которую устремились взгляды всех шокированных дам, не вынуждена была кашлянуть негромко.

Только тогда Вир выпустил Констанс и приветствовал ее тетю с непритворным радушием:

– Софи, я, как всегда, счастлив видеть вас.

– Можете быть уверены, что это чувство взаимно, милорд, – ответила Софи несколько сухо. – Вы, конечно, знакомы с остальными вашими гостями?

– Я? – Взяв лорнет, висевший на черной ленте у него на шее, он медленно обвел взглядом женские лица, выжидательно обернувшиеся к нему. – Нет, – протянул он наконец, – кажется, нет. – И решительным движением опустил лорнет.

Если у Констанс в груди и таилась жажда мести, то этот ответ полностью ее утолил.

Вир заставил утихнуть и обиду, которая грызла ее как червь из-за того, что он никак не проявлял своих чувств. Кроме того, он, видимо, решив не повторять ни одной из своих прежних ошибок, перестал теперь скрывать что-либо от своей молодой жены.

Рот, которого она не видела с тех самых пор, как сошла с борта «Ласточки», стал у них частым гостем, и всякий раз он докладывал, как продвигаются поиски Синклера. Констанс в первый раз осознала всю грандиозность замысла Вира. Казалось, нет в Лондоне уголка, где он не имел бы своих глаз и ушей.

– Это плоды бесчестно прожитых лет, любимая, – пояснил он с сардонической усмешкой в ответ на расспросы Констанс. Даже в стане врага у него имелись шпионы среди прислуги. Неудивительно, что он так много знал о Блейдсдейле, Лэндфорде и Синклере.

Синклер, однако, так и оставался неуловимым.

– Боюсь, милорд, что он все же сумел ускользнуть из страны, – сказал как-то Рот. – Может, он сбежал на север, в Шотландию, может, в Ирландию. Не исключено, что ему удалось оплатить проезд в дальние страны.

– Может быть, – ответил Вир, стоявший спиной к ним и смотревший в окно.

– Но вы так не считаете, – рискнул предположить Рот, разглядывая спину своего судовладельца.

– Я считаю, – сказал Вир, оборачиваясь к капитану, – что он засел где-то и зализывает раны. Ему же прекрасно известно, что мы рыщем по всему Сити в поисках его. Он станет выжидать, пока не сочтет, что можно выйти без опаски.

– Но куда, черт возьми, он может отправиться, оставшись незамеченным? – сказал Рот, ероша свою светлую шевелюру. – В бедных кварталах он будет слишком выделяться, и его неминуемо заметят, а в богатых, к которым он привык, его узнают.

– Остаются еще приличные, но небогатые районы, верно? – заметил Вир и насмешливо поднял бровь. – Осмелюсь предположить, что Синклер без труда сумеет слиться с буржуазией. Он живет в пансионе или в гостинице.

– Нет, – подала голос Констанс, все это время тихо сидевшая у камина, прислушиваясь к разговору. – Он засел в частном доме, у женщины.

Молчание воцарилось в комнате, и двое мужчин воззрились на Констанс.

– Честно говоря, это было первое, что пришло мне в голову, – сказал Вир, задумчиво глядя на жену. – Но увы, мне пришлось отбросить этот вариант. Леди Кларисса не из тех дам, которые станут терпеть мужние походы налево. Так что если у Синклера и была любовница, то он это очень тщательно скрывал.

– Как же ему было не скрывать, – согласилась Констанс, причем вид у нее был как у кошки, слопавшей канарейку. – Но к несчастью для него, в один прекрасный день он не проявил достаточной осторожности и выехал в город в карете этой особы. Видимо, он считал, что в таком немодном районе, как окрестности Пловер-стрит, никто не узнает его. Полагаю, он понятия не имеет, что мы с тетей видели его в этой карете. И уж точно ему в голову не может прийти, что его приятельница, часто посещающая библиотеку, шапочно знакома с моей тетей Софи.

– Все это очень, очень интересно, – изрек наконец Вир. – Но хотелось бы узнать, дорогая моя, имя этой леди.

– Миссис Амелия Лоуренс, – выдала Констанс без запинки. – Кажется, она вдова. Ее покойный муж, если не ошибаюсь, встретил свой конец где-то на востоке. Она живет на скромный капитал, оставленный ей мужем, и располагает слишком малыми средствами, чтобы хоть как-то помочь Синклеру в его финансовых трудностях. По словам тети Софи, она милая и приличная женщина.

– Великолепно, – улыбнулся Вир, делая вид, что не замечает притворной скромности Констанс. – Полагаю, встреча с этой вдовой доставит мне громадное удовольствие. Ты, случайно, не можешь подсказать, где ее найти?

– Саут-Хедли-стрит, дом двадцать три, – выпалила Констанс и, сморщив нос, добавила: – Уверена, что вы с вдовой прекрасно поладите.

– Не сомневаюсь, – отозвался Вир. – Хотя вообще-то гораздо важнее, как Уилкерс поладит с ней.




Уилкерс, хотя поначалу и сдержанно отнесся к идее подвергнуть его талант к импровизации столь основательному испытанию, вообще-то был не против того, чтобы внести свою скромную лепту вдело поимки злодея, стрелявшего в его хозяина, да еще так подло, из-за угла. Тем более что место, где предполагалось устроить «случайную» встречу, библиотека, не могло ему не понравиться: Уилкерс был страстным читателем и сотнями глотал трактаты по ботанике. Так что и обстановка будет привычная, и тема, на которую можно завязать разговор с незнакомкой, найдется – так рассуждал этот достойный дворецкий.

– Я совершенно уверена, что вы прекрасно справитесь с ролью, – сказала ему Констанс, так как по лицу его, сохранявшему обычное невозмутимое выражение, все же поняла, что дворецкий немного нервничает ввиду предстоящей необходимости заговорить с незнакомой особой женского пола. – И помните, что я и его светлость маркиз будем рядом, хотя бы для моральной поддержки.

– Спасибо, миледи. Вы можете быть уверены, что я стану стараться изо всех сил, – ответил Уилкерс, отошел от кареты и с напускной бодростью зашагал по улице к библиотеке.

Констанс потребовалась вся сила воли для того, чтобы усидеть в карете. Время тянулось бесконечно. Хотя на самом деле прошло чуть более четверти часа, прежде чем Уилкерс появился вновь. Одной рукой он придерживал охапку книг. Под другую руку его держала ручка в перчатке, принадлежавшая особе, одетой в очень миленькую соломенную шляпу и зеленый бархатный казакин поверх канареечно-желтого шелкового платья. Сама же особа была привлекательной женщиной тридцати с небольшим лет.

– Миссис Амелия Лоуренс, – объявил Уилкерс, подводя свою спутницу прямо к дверце кареты. – Позвольте представить вам лорда и леди Вир. Милорд, миледи, миссис Лоуренс хотела бы очень многое вам сообщить.

И тут выяснилось, что Синклеру показалось мало похитить драгоценности жены. Он решил прихватить и скромные сбережения своей приятельницы, которые она хранила в ящике с бельем. И это после того, как она взяла его практически с улицы и перевязывала ему рану, которая была на такой деликатной, даже можно сказать – неприличной части тела. Право, он оказался совсем не джентльменом. И совсем он не так умен, как сам полагает. Как-то, прикончив вторую бутылку джина, он проболтался, что заказал себе место на «Эстербруке», судне Ост-Индской компании, которое отправляется на восток. Она нисколько не сомневается, что, если господа поспешат, они как раз успеют перехватить его. Он вышел из ее дома около получаса назад, намереваясь добраться до Биллингсгейт, а там нанять лодку, которая подвезла бы его к судну.




Человек, закутанный в плащ, вышел из наемной кареты и пугливо оглядел набережную, вдоль которой у причалов выстроились суда. Затем, сжав покрепче ручки саквояжа, человек повернул и, прихрамывая, стал пробираться через лабиринт бочек, ящиков, тюков, ожидающих погрузки или же отправки на склады и загромождающих все пространство доков. Наконец этот господин – а человек оказался именно господином – с видимым облегчением углядел пару моряков, одетых в полосатые штаны и линялые сюртуки, околачивающихся на молу возле маленькой весельной лодочки.

– Эй вы! – окликнул господин, приближаясь к морякам. – Мне надо на «Эстербрук». Знаете этот корабль?

– Знаем, сэр, как не знать, – отозвался один, симпатичный парень лет двадцати двух, с копной светлых волос цвета выбеленного солнцем песка. – За шиллинг можем отвезти вас, сэр.

Господин, явно не склонный торговаться, бросил парню монету и без дальнейших разговоров стал осторожно залезать в лодку. Господин проявил бесконечную заботливость, пристраивая свой зад на сиденье.

Не исключено, что туман, наползавший с Ла-Манша, неблагоприятно повлиял как на органы чувств господина, так и на его способность соображать. Только этим можно объяснить, что, когда некоторое время спустя господин этот подвергся унизительной процедуре подъема на борт корабля в люльке, он даже не заметил, что судно, на борт которого его поднимают, совсем не похоже на торговый корабль Ост-Индской компании, отплывающий на восток. Да и человек, который подошел к нему и помог выбраться из люльки, отнюдь не был капитаном «Эстербрука». Разумеется, оказаться лицом к лицу с человеком во всем черном, в плаще и маске, – это само по себе удивительно. Но увидеть перед собой две такие фигуры, одну повыше, другую пониже, – это кого угодно собьет с толку.

– Что все это означает? – воскликнул господин, прижимая саквояж к груди. – Кто вы, черт возьми?

– Черная Роза, милорд, – хором ответили фигуры в плащах и масках и поклонились.

– А теперь, – заговорил тот, что повыше, – вы отдадите все ценности, начиная с этого саквояжа.




Полная луна бледно светила с неба, усеянного быстро бегущими облаками. Ветер пахнул свежестью, обещая дождь, зашелестел ветками деревьев в яблоневом саду возле аббатства, которое превратилось в руины еще несколько столетий назад. Где-то совсем рядом журчал ручей, а издалека доносились приглушенный топот лошадиных копыт, скрип колес и громыхание кареты, которая приближалась по узкой извилистой дороге.

В тени стены одетый в черное всадник на вороном коне поджидал ее приближения.

Наконец дорожная карета появилась из-за поворота. Всадник пришпорил коня и выскочил на дорогу позади экипажа. Быстроногий конь легко нагнал карету, после чего всадник, вынув ноги из стремян, встал на седло, а затем с седла перепрыгнул на крышу кареты. Плащ взвился за его спиной, и он стал пробираться к переду кареты.

Добравшись до передка никем не замеченным, он встал на колени на крыше кареты за спиной двух ни о чем не подозревающих фигур на козлах и вынул из-за пояса пистолеты.

– Тихо, приятель, – сказал он, тыча дулом меж лопаток вооруженного лакея. – Советую тебе бросить пистолет. И сию же секунду, если тебе дорога жизнь!

Кучеру достаточно оказалось один раз заглянуть в глаза, которые сверкали сквозь прорези маски, закрывавшей верхнюю часть лица всадника, чтобы убедиться в бесполезности сопротивления.

– Ради всего святого, Том, – прохрипел кучер, – делай, как джентльмен приказывает.

С проклятием лакей отбросил свой мушкетон.

– Весьма благоразумно с твоей стороны, – заметил человек в маске. – А теперь ты, – обратился он к кучеру. – Останавливай карету!

– Тебе это с рук не сойдет, разбойник, – заявил лакей, дюжий детина, облаченный в тяжелое кучерское пальто. – Это карета леди Синклер. Лорд Блейдсдейл вырежет у тебя сердце и велит подать себе на подносе, если хоть волос упадет с головы его сестры.

– Неужели? – усмехнулся разбойник, да так, что лакей похолодел. – Что ж, пусть попробует. Но ты напрасно тревожишься, я не собираюсь причинять миледи зла. Останавливай карету, кучер. Ну же! Тебе и твоему товарищу неприкосновенности никто не обещал!

Ворча, кучер натянул вожжи.

– Что такое? – раздался властный женский голос из кареты, – Почему мы остановились?

– Из-за проклятого разбойника, миледи, – ответил кучер. – Это вроде Черная Роза. Грабить нас будет, как пить дать.

– Черная Роза, надо же! Что ж, от меня он ничего не получит, можешь так и сказать ему, – объявила леди без обиняков.

– Как удачно, – сказал разбойник, жестом приказал кучеру и лакею слезть с козел и сам мягко спрыгнул вслед за ними. – Ведь мне ничего вашего не нужно.

– Ничего моего не нужно? – обиженно воскликнула леди. – Зачем же было останавливать мою карету?

– Чтобы вернуть вам кое-что, что вы потеряли, – послышалось в ответ. Затем раздался пронзительный свист.

И сразу же топот копыт возвестил о приближении еще двух всадников. Один был тоже в маске и одет во все черное, а другой сидел в седле со связанными руками и мешком на голове.

Черная Роза бесцеремонно стащил связанного всадника с лошади и затем одним ловким движением сам вскочил в седло.

– Что же это такое? – воскликнула леди Кларисса, наблюдавшая за происходящим с немалым изумлением.

Черная Роза сжал коленями бока лошади и приблизился к окну кареты.

– Это ваш муж, миледи. – И, склонившись с седла, протянул ей красную розу. – С наилучшими пожеланиями, мэм.

И оба всадника в черном развернули коней и поскакали прочь, забрать черного жеребца, который мирно пасся неподалеку. Пронзительный голос леди Клариссы донесся до них, перекрывая топот копыт.

– Риджли, проклятый дурак! Итак, я получила тебя обратно – и, разумеется, без моих драгоценностей! Надеюсь, ты сможешь объяснить, где ты пропадал все это время. Можешь быть уверен, что мой брат, граф, будет совсем не рад услышать о твоих неприличных и глупых выходках. Он тебе голову отрежет и прикажет подать себе на подносе за твои проделки.

– Ей-богу, – сказал один всадник другому, – еще чуть-чуть, и я начну его жалеть. Надо же, иметь такую жену! Полагаю, пройдет совсем немного времени, и Синклер перестанет благодарить нас за то, что мы пощадили его жизнь.

– Именно, моя голубка, – ответил другой всадник. – Именно потому мы и пощадили его жизнь.




– Есть все же что-то сладостное в мести, – заметила маркиза де Вир однажды вечером, неделю спустя после событий, происшедших на дороге в Лэндфорд-Парк. Поднявшись из-за туалетного стола, она обернулась к маркизу де Виру, который наблюдал за ней, удобно лежа в постели. – Как ты думаешь, Синклер уже догадался, почему он был похищен двумя Черными Розами как раз в тот момент, когда готовился ступить на борт судна, отплывающего на восток?

– Думаю, – сказал Вир, закладывая одну руку за голову, – что если Синклер не сидит сейчас у своего шурина в подземелье, прикованный цепью к стене и питаясь лишь сухим хлебом и водой, то можно считать, что ему крупно повезло. Впрочем, даже сидеть в подземелье лучше, чем бесконечно выслушивать брань леди Синклер. Одним словом, дорогая, можешь не беспокоиться о миссис Лоуренс. Леди Синклер никогда больше не отпустит от себя своего заблудшего мужа ни на шаг и уж точно никогда не позволит ему ездить в Лондон. И теперь, когда с этим покончено... – Вир откинул одеяло и многозначительно похлопал рукой по матрасу рядом с собой.

– Ты, как всегда, прав. – Констанс сбросила домашние туфли и забралась в постель. Пристроив голову мужу, на плечо, а руку положив ему на грудь, она снова вспомнила Синклера и подумала, что он получил по заслугам. Но тут новая тревожная мысль посетила ее. – Только с этим совсем не покончено. Ведь есть еще долговые расписки Лэндфорда, не говоря уже о документах, оставленных твоим отцом. – Она приподнялась на локте и серьезно посмотрела на Вира. – Ты будешь осторожен завтра, Вир? Мне совсем не улыбается стать вдовой как раз тогда, когда я начала привыкать к положению жены.

Вир притянул ее к себе, прижал к груди.

– Будь спокойна, моя прекрасная Констанс, до этого не дойдет. – Он протянул руку и прикрутил фитиль ночника. – Скоро все закончится, обещаю. А потом у нас будет целая жизнь, чтобы позабыть обо всем этом.

Констанс уставилась в темноту, которую нарушало только мерцание красных углей в камине. Слова мужа ее нисколько не успокоили. Как было бы хорошо, если бы со всем этим можно было покончить прямо сейчас, сию же минуту, не предпринимая более никаких шагов. Но даже пусть это невозможно, все равно ей стало бы спокойнее, если б она могла быть рядом с Виром, когда он пойдет на встречу с Лэндфордом. К несчастью, нечего было и думать, что ее пустят в клуб, где ведется карточная игра, тем более клуб, уровня «Уайтс». Скорее можно было рассчитывать, что ей предоставят право голоса во время следующих парламентских выборов!

Все же некоторым утешением могло послужить то, что в таких почтенных игорных заведениях вооруженные столкновения не то что не поощрялись, а были строжайше запрещены. Отнюдь не в стенах «Уайтс» Виру будет грозить наибольшая опасность. Остерегаться ему придется на улицах. В этом отношении по крайней мере следовало радоваться, что противостоять Виру будет именно вице-адмирал сэр Оливер Лэндфорд. С любым другим вполне можно было ожидать вызова на дуэль. И то, что Вир наверняка бы вышел из такой дуэли победителем, не делало эту перспективу привлекательнее – ведь остаток жизни им обоим пришлось бы доживать в изгнании. Нет, об этом и думать нечего.

Страшно было представить, что будущий наследник Албемарлов родится на чужбине.

Тут в который уже раз ей пришла мысль, что следовало бы сказать Виру, что она почти наверняка беременна. Вот прямо сейчас бы и сказать. Но нельзя! Такая новость не заставит Вира свернуть с пути, который он наметил для себя много лет назад, но отвлечет его внимание, а ему как раз сейчас нужна полная сосредоточенность.

Однако она понимала: он никогда не простит ей, что она скрыла от него столь грандиозную новость, да еще после того, как они порешили не иметь друг от друга тайн, и это тревожило ее ужасно. В животе у нее было как-то нехорошо, и она догадывалась, что дело не в крокетах с лососиной, которых она переела за обедом. Наверное, это давала себя знать нечистая совесть. Ведь беременность была не единственным секретом, который она таила от мужа.

Да, загнала она сама себя в ловушку, думала Констанс, и как раз тогда, когда все так хорошо стало складываться, – и тут рука Вира начала медленно поглаживать ее волосы, и от этой ласки стало еще тревожнее. Она закусила губу, испугавшись, что вот сейчас поддастся порыву и выложит все начистоту, но Вир решил нарушить наконец молчание.

– Ты что-то притихла, дитя.

– Я? Я думала, – ответила Констанс. – Я что-то много стала задумываться в последнее время, и мне это страшно надоело. Может, лучше займемся любовью? Ты как, не против?

Рука его замерла на ее волосах – он обдумывал ответ на предложение, которое можно было расценить не иначе, как сулящее множество возможностей. Внезапно Вир резко повернулся на бок и, приподнявшись на локте, заглянул в ее лицо, белевшее на подушке.

– Какая кошмарная перспектива, – заметил он, и голова его склонилась к ней.




Глава 13


Вир выбрался из кареты и не спеша, прогулочным шагом направился к дверям частного клуба «Уайтс» на Сент-Джеймс-стрит. Он не без удовольствия отметил, что Красавчик Браммел, лорд Сефтон и еще несколько модных господ стоят у дверей, привлекая внимание гуляющей публики. Собственно говоря, присутствие здесь сегодня законодателей мод как нельзя лучше соответствовало его планам. Небрежно дотронувшись тростью до полей шляпы в знак приветствия, он вошел в клуб.

Завсегдатаев, предвкушающих игру, собралось уже довольно много. Впрочем, Вир намеренно приурочил свой приход к моменту, когда закончится ужин, который накрывали к шести, счет же за него подавали в девять. Лэндфорд имел обыкновение как следует подкрепиться, прежде чем перейти к игорным столам.

Оставляя плащ и шляпу в гардеробе, Вир не без иронии отметил, что не чувствует никакого волнения перед предстоящей игрой, только желание, чтобы все скорее осталось позади. Дьявол и преисподняя! Он стал совсем другим человеком и едва узнавал себя. Столько лет он трудился, чтобы подготовить то, что должно произойти сегодня вечером, а теперь его одолевает сильное искушение отложить решительную схватку – и из-за чего? Из-за того, что Констанс осталась дома одна. Господи! И вообще он замечал в последнее время, что совершенно не скучает по игре, кутежам и прочим проказам, которым он так охотно предавался до того, как повстречал Констанс. Напротив, теперь он все чаще ловил себя на том, что не может дождаться встречи со своей безусловно очаровательной женой. Он нисколько не сомневался, что скоро ему придется устраивать у себя дома детскую, и чувствовал, что займется этим с таким же удовольствием, как и его зятья ранее. Было даже странно, что эта мысль больше не казалась ему неприятной, как когда-то. Ей-богу, была какая-то трогательная справедливость в том, что его рыжеволосая красавица сумела превратить его в образцового семьянина!

Однако сейчас не время было предаваться размышлениям о своих домашних обстоятельствах, напомнил он себе, кивком поприветствовал Честера Уиндхоума из суссекских Уиндхоумов и направился к лестнице, которая вела наверх, где располагались залы с игорными столами. И особенно не ко времени сейчас было засевшее занозой подозрение, что дома что-то не так, а жена что-то скрывает от него. Дьявольщина! У Констанс явно было что-то на уме вчера ночью. Он знал, что не ошибается.

Не то чтоб его огорчила ее просьба заняться с ней любовью, эту просьбу он был только рад выполнить. Боже правый, он вовсе не был сторонником воздержания, особенно когда речь шла о его восхитительно страстной Констанс. Дело было в несвойственной ей молчаливости. Она так долго молча лежала в его объятиях, а потом предавалась любви с необычной силой.

Черт его возьми со всеми потрохами, если такое поведение не указывает прямо на нечистую совесть! Глаза Вира сузились, и в них появилось холодное, жесткое выражение при этой мысли. Лорд Хэдли, который как раз собирался подойти и поприветствовать Вира, при виде этого выражения побледнел и отшатнулся. Ад и преисподняя! Что такого ужасного натворила Констанс, что она не могла заставить себя признаться в этом? Он бы простил ей что угодно, кроме супружеской измены. Но представить, что она завела любовника, было все-таки невозможно. Не могла она так обманывать его, она, лепетавшая в жару страсти, что не мыслит себе жизни без него.

Но довольно! Его неугомонная жена и так надолго заняла его мысли, а сейчас более важные дела требовали его полного внимания. И хотя Вир изгнал ее из своих мыслей с холодной решительностью, столь знакомой близко знавшим его людям, все же ему не терпелось скорее закончить с отмщением, потому что хочется заняться секретами Констанс.

Приостановившись на верхней площадке, он намеренно вызвал в себе те прежние, темные чувства, которыми руководствовался последние десять лет, – необходимо было закончить то, что он начал. То, что Лэндфорд начал, мысленно поправился он. Что продолжил Блейдсдейл и что, привело к хладнокровному убийству его родителей. Да и Чарлз Ситон, как выяснилось, лишился жизни из-за уязвленной гордости Блейдсдейла.

Забыть, что Джеймс Рошель и его нежная Клэрис погибли из-за развращенных и непристойных устремлений сэра Оливера Лэндфорда и безжалостной гордыни Блейдсдейла, означало бы предать самого себя. Он был Вир, наследник Албемарла. Ему довольно было вызвать в памяти картины кровавой расправы, о которой он узнал из рассказа Проповедника, чтобы ледяное спокойствие вновь снизошло на него.

Небрежно поигрывая тростью с серебряным набалдашником, он ленивой походкой вошел в зал, метко прозванный завсегдатаями Адом, где воздух казался синим от табачного дыма. Тем, кто заметил его приход, он показался очень элегантным, надменным, спокойным и опасным.

В этот вечер он был во всех отношениях «тот самый маркиз де Вир».

Раскланиваясь со знакомыми и останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов с теми, с кем состоял в более тесной дружбе, он продвигался по залу, пока не оказался наконец у стола, вокруг которого сгрудилась целая толпа джентльменов. За столом играли в фараон, и, судя по фишкам, переходившим из рук в руки, играли по-крупному. Лэндфорд, уже багровый от вина, которое он продолжал тянуть, не сводил глаз с банкомета, который как раз вытаскивал червонную семерку из «башмака». Проигрышную семерку банкомет положил возле «башмака». Открыли верхнюю карту в колоде – это оказалась выигрышная бубновая четверка. Лэндфорд проиграл.

Однако не к Лэндфорду, который нервно облизывал пересохшие губы, глядя на то, как банкомет сгребает его фишки, было приковано внимание Вира. Вир смотрел на банкомета. Легкая улыбка тронула углы его губ, когда банкомет поднял на него взгляд и посмотрел ему прямо в глаза. Черт возьми, подумал Вир, который никак не ожидал, что граф Шилдс теперь в городе, и тем более не мог предположить, что зять его зайдет в этот вечер именно в «Уайтс» и так кстати засядет здесь за фараон. Повинуясь внезапному предчувствию, Вир обвел глазами зал, в котором толпились джентльмены. Он не слишком удивился, обнаружив в толпе графа Блэкторна, который стоял, с небрежным видом прислонившись к стене, и наблюдал за ним.

Похоже, его несносные сестрицы сообразили-таки, что им следует сделать в связи с его внезапной женитьбой на падчерице Блейдсдейла. Они подумали-подумали и решили послать Виру подкрепление, а сами наверняка отправились к Албемарлу. Однако только Констанс могла сообщить его зятьям, куда именно он отправляется сегодня.

Что ж удивляться, что его обычно прямодушная Констанс вела себя как человек, страдающий от угрызений совести! Он мрачно пообещал себе, что проучит дрянь девчонку, когда до нее доберется.

Впрочем, сказал он себе, подавая знак лакею, чтоб принес вина, и с небрежным видом усаживаясь в кресло, присутствие его родичей ничего не меняет. Он не позволит никому, даже Шилдсу и Блэкторну, вмешаться теперь в его планы. Он долгие годы терпеливо выстраивал механизм отмщения, но терпению его пришел конец. Сегодня он добьется, чтобы Лэндфорд расплатился по своим долгам сполна. И тогда можно будет заняться наконец Блейдсдейлом.

Лэндфорд между тем снова проиграл, затем выиграл по тройной ставке, и Вир опять заставил себя выбросить из головы все, не имеющее отношения к сегодняшнему делу. Стороннему наблюдателю этот развалившийся в кресле аристократ, поигрывающий тростью с серебряным набалдашником, показался бы самим олицетворением томности. А между тем не было человека в зале – за исключением Лэндфорда, – который бы оставил без внимания его сегодняшнее появление в клубе, понимая, что этот опасный маркиз неспроста оказался рядом со своим злейшим врагом.

Что до сэра Оливера, то он, если и обратил внимание на лениво наблюдающего за ним Вира, ничем этого не показал. Сэр Оливер поставил все свои деньги на десятку на выигрыш. И проиграл. Затем снова выиграл. Потребовал еще вина, поставил на пятерку на проигрыш. И выиграл.

Это не прошло мимо внимания присутствующих. Слышали, как сам Красавчик Браммел заметил лорду Сефтону, что необходимо немедленно выбрать одного из членов Янг-клаб, дабы он заполнил образовавшуюся вакансию в Олд-клаб. Дело в том, что вице-адмирал сэр Оливер Лэндфорд только что был исключен из членов клуба. Просто сам он еще об этом не знал.

Не знал сэр Оливер, начавший вдруг здорово проигрывать, и того, что на него за его спиной сейчас заключают пари, причем в фаворитах ходит версия, что будет дуэль на пистолетах и не позднее, чем завтра на рассвете; впрочем, нашлись тут и скептики, утверждавшие, что скорее рак на горе свистнет, чем Лэндфорд рискнет стреляться с Виром. Но все сходились в одном: так или иначе Лэндфорд теперь в Лондоне человек конченый.

Однако часы в зале успели пробить одиннадцать, прежде чем сам Лэндфорд начал об этом догадываться. К одиннадцати он проиграл все фишки и, будучи, как это бывает с игроками, совершенно уверен, что удача вот-вот повернется к нему лицом, потребовал продолжения игры в долг.

– Я был бы рад оказать вам любезность, – сказал Шилдс, сгребая фишки и выплачивая выигрыши. – Но, к несчастью, ваш кредит недостаточно хорош. – Граф поднялся и, выпрямившись во весь свой немалый рост, объявил: – Господа, прошу извинить меня, но я объявляю банк на сегодня закрытым.

– Черта с два! – воскликнул Лэндфорд, хватив кулаком по столу и вскочив со своего кресла. – Вы не можете прикрыть банк сейчас. Вот эти господа и я желаем отыграться. Мы имеем на это право.

– Эти господа могут продолжить игру за другим столом. Что же до вас, сэр Оливер, то вы больше не член клуба. Если вы не верите мне на слово, то обратитесь в правление. Если и это вас не убедит, я к вашим услугам – на двадцати шагах или на шпагах, как вам будет угодно.

Все присутствующие единодушно сошлись впоследствии на том, что одного холодного блеска в глазах Шилдса, не говоря уж об упомянутых клинках, было вполне достаточно, чтобы образумить Лэндфорда. То, что он не образумился, следовало приписать либо пьяному угару, либо обыкновенной глупости. Впрочем, всем присутствующим было известно, что не Шилдса Лэндфорд должен был бояться в этот вечер.

– Вот значит как? – просипел сэр Оливер, теребя пальцами свой шейный платок, словно тот душил его. – Мой кредит хорош, черт побери! Спросите у кого угодно.

Это было не самое удачное предложение при данных обстоятельствах, что сразу же стало ясно всем, кто видел, как Вир, безупречно элегантный, в ту же секунду медленно поднялся со своего кресла.

– Действительно, отчего бы не спросить? У меня, например.

Вице-адмирал сэр Оливер Лэндфорд, как впоследствии рассказывали во всех модных гостиных и клубах города, при этих кротким тоном произнесенных словах побелел как полотно.

– Ты! – даже не прохрипел, а проскрежетал он. – Ты ждал именно этого.

– Десять лет, если быть точным, – заметил маркиз со своей неподражаемо нежной улыбкой, от которой у вице-адмирала на лбу выступил крупный пот. – Какая жалость, что лорд Синклер так скверно стреляет. Если бы не его промах, вы вполне могли бы избежать окончательного расчета. – Он вытащил изрядных размеров бумажник, набитый долговыми обязательствами, и положил его на стол. – Однако волею судеб я, милорд вице-адмирал, могу теперь потребовать полного платежа – за все, что вы должны мне и моему дому.

Когда смысл слов Вира полностью дошел до него, Лэндфорд, ставший лиловым, принялся ловить ртом воздух, а потом начал медленно валиться назад, словно вид Вира сделался для него настолько ужасен, что ноги перестали держать его.

– Великолепно. Вижу, вы начинаете понимать, – заметил Вир, поигрывая своей тростью с серебряным набалдашником. – Может быть, вас не затруднит сообщить мне, когда я могу получить удовлетворение?

Только тут Лэндфорд, видимо, лишившийся дара речи, стал вертеть головой, словно в надежде увидеть в толпе хотя бы одно дружественное лицо. Обнаружив, что никто не проявляет к нему и тени сочувствия, он повернулся и бросился бежать, прямо сквозь строй любопытствующих, которые расступались перед ним.

– Черт возьми, Вир, – заметил Шилдс, глядя вслед удаляющейся фигуре вице-адмирала. – Полагаю, нам придется пойти за ним.

– Осмелюсь заметить: что до вас двоих, то так вам и надо – за то, что вздумали соваться в мои личные дела, – ответил Вир, косясь на Блэкторна, который присоединился к ним. Холодная ярость душила его. Это деяние должно было быть совершено им в одиночку. Даже Рот не должен был принимать участия. Потому что если бы что-то пошло не по плану, только он один должен был расплачиваться за свою ошибку. – Меня бы гораздо больше устроило, если б вы отправились по домам и предоставили Лэндфорда мне.

– Ты кое о чем забыл, мой друг, – сказал Блэкторн со странным блеском в глазах. – Лэндфорд заклеймил меня как предателя короля и родины и разрушил мою карьеру на флоте. Полагаю, это дает мне некоторые права на него.

– Вероятно, ты скажешь, что у меня никаких прав нет, – заговорил Шилдс, который, будучи самым старшим среди них троих, должен бы быть самым уравновешенным. – Но вот только, – добавил он пугающе тихо, – поступки этого человека привели к тому, что моя жена лишилась и отца, и матери. И винила за это себя, следует добавить. Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему я считаю своим долгом добиться, чтобы сэра Оливера постигла заслуженная кара.

– Если я признаю справедливость ваших притязаний, – возразил Вир, отлично понимавший, что истинной целью его зятьев было не дать ему попросту убить Лэндфорда, – это все равно ничего не изменит, так как мое право имеет преимущество как обретенное несколькими годами ранее. К тому же этот человек не стоит нас троих.

– Он не стоит и одного из нас, – заметил Блэкторн, кладя руку на плечо Вира. – Предлагаю покончить с этим делом поскорее. Этот трусливый негодяй, пожалуй, добежит до самого Лэндфорд-Парка без остановки.

– Нет, – сказал Вир с такой уверенностью, что мороз пробирал по коже. – Он добежит только до своих апартаментов в «Ридлер-отеле». – Внезапно он улыбнулся. – А потому предлагаю, раз уж вы явились сюда, имея в виду позаботиться о моем благополучии, посидеть здесь втроем, выпить, поговорить. Мне интересно было бы услышать, как поживают мои племянники и племянницы. А сэр Оливер покамест получит возможность как следует подумать об ошибочности своего поведения. – И, направившись к свободному столику в углу, он с очаровательной снисходительностью осведомился: – Как дела у моего маленького тезки, кстати сказать?

Шилдс, успевший хорошо познакомиться с причудливыми переменами настроения своего шурина, обменялся взглядом с Блэкторном, который только плечами пожал. Вир, очевидно, решил упорно уходить от темы, а он с ума мог свести своей уклончивостью. Решив, что разумнее подыграть, оба зятя уселись с ним за стол. Надо думать, в свое время маркиз сочтет возможным сообщить им, что собирается делать.

Вир был само очарование и блистал остроумием, как только он и умел, когда был в подходящем настроении. Беседа текла легко и приятно, они перебрали множество тем, но таких, которые не имели никакого отношения к делу, занимавшему умы всех троих. Шилдс и Блэкторн, которым уже случалось видеть шурина в подобном настроении, нисколько не были обмануты его приятными речами. Виру было известно нечто такое, чего они не знали. Это, по крайней мере, было ясно. Он выжидал, тянул время – но чего он дожидался?

Итак, вечер был в разгаре, когда Вир вдруг решительным движением поставил свой стакан и поднялся.

– Что-то в «Уайтс» стало скучновато, – заметил он негромко. Глаза его из-под тяжелых полуопущенных век сверкнули странным, неистовым блеском. – Полагаю, самое время сменить обстановку.

Если прежде Вир был очень говорлив и ловко пускал в ход свое остроумие, парируя вопросы, на которые не желал давать ответа, то в карете он погрузился в молчание.

Зятья, почувствовав перемену в его настроении, удовольствовались тем, что, откинувшись на подушки сиденья, стали мрачно ждать. Они оба знали Вира много лет. Он отнюдь не обрадовался их появлению в клубе, так как посчитал это вмешательством в свои личные дела, впрочем, они и не ждали, что он обрадуется. Вообще навязываться Виру было затеей небезопасной. Но все же они пришли в клуб. А приятен был ему их приход или нет, не имело значения. Они пришли, чтобы защитить Вира не только от его врагов, но и от него самого.

Оба они нисколько не сомневались, что Вир вполне способен взять правосудие в свои руки, действуя при этом быстро и решительно. Не зря он пользовался репутацией человека опасного. Он убивал и прежде. Оба не сомневались, что действовать он станет не рассуждая, не думая ни о последствиях, ни об опасности для собственной жизни. И они отнюдь не собирались спокойно смотреть, как их шурин калечит собственную жизнь. Ведь следовало подумать об Эльфриде и Вайолет, не говоря уже о герцоге, который, несмотря ни на что, всегда верил в возможность исправления паршивой овцы. А теперь появилась еще и Констанс, новоиспеченная маркиза. Разве все они заслужили такую участь – любоваться на то, как Вир будет болтаться на чертовой виселице?

Карета въехала на Холборн-стрит и остановилась перед «Ридлер-отелем», четырехэтажным георгианским особняком коричневого кирпича. Ступив на тротуар, Вир оставил притворную вялость. Не дожидаясь своих спутников, он вошел в отель, решительным широким шагом прошел через вестибюль и стал подниматься по лестнице, прыгая через две ступени. Добравшись до верхнего этажа, он прямо направился к апартаментам Лэндфорда и толкнул дверь. Дверь распахнулась.

Он замер на пороге, и рука его нырнула в карман плаща. Вытащив пистолет, он решительно шагнул внутрь.

– Я бы на вашем месте не пытался бежать, – сказал он. Поднял пистолет и выстрелил.

Выстрел и грохот падения какого-то тяжелого предмета показались оглушительными в ночной тишине.

Шилдс и Блэкторн очутились рядом с ним через долю секунды. Они замерли – мрачное зрелище предстало их глазам.

Безжизненное тело Лэндфорда лежало на полу. Его лицо было искажено ужасом и выглядело просто страшно. Но это был совсем не тот Лэндфорд, которого они привыкли видеть. Облаченный в женское платье, с белокурым париком на голове, с карикатурно накрашенным лицом, он представлял собой отвратительное зрелище. На его окровавленной шее было колье из бриллиантов и изумрудов, колье, которое некогда украшало шею леди Клэрис.

Рядом с телом, все еще сжимая в руке окровавленный нож и извиваясь среди осколков бронзовой люстры, стонало гнусное, костлявое существо с длинными седыми волосами.

Блэкторн подошел, чтобы забрать у этого несчастного нож, Шилдс же посмотрел на Вира долгим задумчивым взглядом:

– Кто это, черт возьми, такой?

– Что гораздо важнее, – перебил Блэкторн, вскидывая на шурина острый взгляд, – как ты догадался, что произойдет здесь?

– Возможно, увидел в своем магическом кристалле, – ответил Вир с улыбкой, столь же бесстрастной, сколь и загадочной. – Позвольте представить вам мистера Финеаса Амброуза, бывшего управляющего имениями моего отца, а ныне промышляющего весьма сомнительным занятием – ростовщичеством. Похоже, сей джентльмен только что в доступной форме объяснил сэру Оливеру, что бываете теми, кто не платит долги.

– Кровосос, – сказал Блэкторн с отвращением. – Как я сразу не догадался. У него и вид как у типичного процентщика.

– В этом есть своя ирония, – заметил Вир, мысли которого уже были заняты последним предстоящим ему делом. Его суровый взгляд упал на украшение, обвивавшее шею мертвого Лэндфорда, – Дело в том, что мистер Амброуз в данный момент считается заключенным тюрьмы Куинз-Бенч, и попал он туда за то самое преступление, за которое так жестоко наказал своего несчастного клиента.

Он опустился на колени, расстегнул застежку колье на шее Лэндфорда, завернул украшение в полотняный платок и сунул его в карман. Но, уже начав подниматься с колен, он внезапно замер. Взгляд его устремился на ужасно искаженное лицо Лэндфорда. На левой щеке виднелся синяк очень странной формы, напоминающей печать перстня. Черт возьми, когда-то он уже видел синяк, очень похожий на этот. Он видел такой синяк на щеке Констанс! Внутри у него все сжалось, когда он понял, что Блейдсдейл побывал здесь до них и что это может означать. Он встал. Блэкторн все это время очень внимательно наблюдал за ним.

Придя отчего-то в страшное раздражение, Вир рывком поднял Амброуза на ноги.

– Буду премного обязан тебе, старина, – сказал он, обращаясь к Шилдсу, – если ты приглядишь за этим созданием. – И он подтолкнул к зятю Амброуза.

– Черт возьми, Вир, в чем дело? Куда ты собрался? – заговорил Блэкторн, делая шаг вперед.

– Домой, – отозвался Вир, чувствовавший, что каждая секунда дорога. – Нет времени объяснять подробности, но я думаю, что Констанс в страшной опасности.

– Без нас ты не уйдешь, – заявил Шилдс и принялся искать что-нибудь, чем связать Амброуза.

Обнаружилось, что шнуры от штор великолепно подходят для этой цели. И очень скоро мистер Финеас Амброуз лежал связанный, как посылка, ожидающая отправления в тюрьму.




Когда они подъехали наконец к дому, там царила полная темнота. Впрочем, само по себе это не должно вызывать тревоги, подумал Вир, вылезая из кареты и неуверенно направляясь к парадному крыльцу. Сейчас глубокая ночь, и, естественно, все в доме спят. Тем не менее, открывая дверь своим ключом, он с тревогой вспомнил о том, что пистолет в его кармане разряжен. Тревога его только усилилась, когда он обнаружил, что небольшой настольной лампы, которую обыкновенно оставляли гореть в прихожей до его возвращения, на обычном месте нет.

Он остановился, прислушиваясь к тишине, раздумывая, стоит ли поднимать шум в доме, в котором где-то прячется незваный гость. Констанс могли приставить нож к горлу, значит, подобный риск не оправдан.

Пока ехали в карете к его дому, обсудили ситуацию. Очевидно, Блейдсдейл зашел к брату по каким-то своим причинам и случайно застал Лэндфорда в наряде, который вице-адмирал предпочитал носить у себя дома. Последовала ссора, и Блейдсдейл, разозленный неприличным поведением брата и его окончательным падением, ударил его, да так, что тот потерял сознание. Не подозревая о том, что злая судьба в лице кровожадного ростовщика затаилась и ждет с ножом в темном углу, Блейдсдейл ушел, бросив беспомощного брата на милость убийцы. Направился граф прямиком сюда, в дом Вира. Разумеется, он не знал, что сам Вир как раз едет к его брату и скоро обнаружит тело вице-адмирала с предательской отметиной в виде его печати на щеке и соответственно догадается о его ужасном плане. Не знал он и того, что Вир не один.

Шилдс и Блэкторн, должно быть, уже вошли в дом с заднего крыльца. «Если мне повезет, я обнаружу Блейдсдейла первым», – подумал Вир.

Он жестоко бранил себя за то, что в своей надменности не предвидел такую возможность и не обеспечил вооруженную охрану на время своего отсутствия. Как он мог, дурак несчастный, оставить Констанс здесь одну, совершенно беззащитную! Как он не сообразил, что Блейдсдейл обязательно придет сюда!

Наконец, отбросив всякую осторожность, он поднялся по лестнице, прошел по коридору к двери, которая вела в комнату Констанс. Если Блейдсдейл действительно сейчас внутри и поджидает его, что ж, Вир не разочарует своего врага. И если хоть один волос упал с головы Констанс, то ни Бог, ни черт не спасет Блейдсдейла от возмездия.

Он протянул руку к двери.

Вир, разумеется, не знал, что его ждет в комнате, но чего он никак не ожидал увидеть, так это Констанс, одетую в черный плащ и штаны и с пистолетом в руках, который был нацелен прямо ему в грудь!

В ту долю секунды, которая ушла на то, чтобы супруги узнали друг друга, Вир имел сомнительное удовольствие вспомнить всю свою жизнь, которая промелькнула перед его мысленным взором.

– Черт возьми, Вир! – Констанс опустила пистолет. – Почему ты так долго?

– Я буду рад удовлетворить твое любопытство, – сказал Вир, закрывая за собой дверь, – как только ты объяснишь мне, отчего это ты стоишь перед своей дверью с пистолетом наготове.

– Боюсь, на объяснения у нас совсем нет времени, – ответила Констанс. – Блейдсдейл в доме, и я не думаю, что он зашел только затем, чтобы мило побеседовать с нами за завтраком. Если б я в твое отсутствие не принялась от скуки бродить по дому, то сейчас бы меня везли в Сомерсет с мешком на голове. Он не заметил меня, и я сумела пробраться к себе в комнату и переодеться в более приличный наряд, чем шелковая ночная рубашка.

– По-моему, «приличный» – это не совсем подходящее слово, – сухо заметил Вир. – С другой стороны, – добавил он, беря себе один из ее пистолетов, – аксессуары, которые ты к своему наряду подобрала, возражений у меня не вызывают. Где сейчас Блейдсдейл?

– В кабинете. И по-моему, он успел там угоститься твоим бренди, не говоря уж о том, что выгреб содержимое твоего стола. По крайней мере, я слышала, как шуршат бумаги.

– Тогда, миледи, если вы считаете свой туалет законченным, – сказал Вир, открывая дверь, – думаю, нам стоит пойти к нашему незваному гостю.

Констанс, никак не ожидавшая подобной снисходительности от мужа – она была уверена, что он прикажет ей оставаться в комнате, – одарила его ослепительной улыбкой, от которой у него дух захватило.

– После вас, господин маркиз.

Блейдсдейл был так занят обыском, что даже не заметил, как Вир и Констанс вошли в кабинет.

Граф стоял спиной к ним и сбрасывал книги с книжных полок на пол. Он замер как пораженный громом, когда раздался голос Вира:

– Вы напрасно ищете документы здесь, Блейдсдейл. Я уже передал их в адмиралтейство.

– Вир.

Это единственное слово, произнесенное с нескрываемым отвращением, казалось, повисло во внезапно наступившей тишине. Вир отодвинул Констанс подальше от графа и сказал:

– Все кончено, Блейдсдейл. Лэндфорд мертв.

Граф, все так же стоя спиной к ним, склонил голову чуть набок, словно прислушиваясь.

– Это ложь, – заявил он. – Я видел его всего час назад. Вир сунул руку в карман и вытащил то, что было завернуто в полотняный платок.

–Я тоже видел его. – Вир положил этот предмет на стол. – Он и сейчас там, где я оставил его, – лежит на полу с перерезанным горлом.

Констанс в ужасе уставилась на колье из бриллиантов и изумрудов, покрытое кровью.

Блейдсдейл дернулся, как от удара. Наконец он повернулся и пронзил Вира злобным взглядом.

– Так вот как ты отомстил ему. Зарезал, как свинью на бойне.

– А как поступили с моей матерью в день, когда это колье было сорвано с ее шеи? Да, мне это известно доподлинно от самого Проповедника. Однако это не я убил Лэндфорда. А если уж вы так высоко ценили жизнь своего брата, Блейдсдейл, то вам следовало оплатить его долги. Амброуз оказался не таким милосердным, как я. Не сомневаюсь, что вам приятно будет узнать, что сейчас убийца в руках сыщиков с Боу-стрит. Осмелюсь предположить, что он окажется очень ценным свидетелем на вашем процессе – если дело дойдет до суда.

– Амброуз! – Имя это сорвалось с уст Блейдсдейла как проклятие. – Итак, ты не пропустил никого. Сначала Синклер, а теперь сэр Оливер. Должен признаться, что я недооценивал тебя, Вир. Ты даже сумел похитить у меня Констанс, как некогда твой отец похитил у меня ее мать.

– Вы, милорд, во власти заблуждения, – заговорила Констанс, припомнив, как он ударил ее по лицу. – Я никогда не была вашей, а потому меня нельзя было у вас похитить. И мою мать вы получили гнусным обманом, устроив убийство моего отца. Уже из-за одного этого я буду только рада, если вас повесят.

«До повешения, пожалуй, не дойдет», – подумал Вир, внимательно следивший за Блейдсдейлом. Что-то такое было в его глазах. Он был конченым человеком и понимал это. Черт возьми, он собирался прихватить кого-то с собой на тот свет. Но только когда Блейдсдейл резко рванулся в сторону, Вир увидел в руке у него пистолет, совсем небольшой, и направлен пистолет был на Констанс. Вир выстрелил. Пистолет Блейдсдейла грохнул тоже, и Вир краем глаза успел увидеть, как Констанс падает на пол.

Невыносимая боль сжала его сердце при мысли о том, что в конце концов Блейдсдейл все же выиграл. Он убил Констанс! Вир отбросил разряженный пистолет в сторону. Сжимая трость с серебряным набалдашником в руке, он направился к Блейдсдейлу, не заметив даже, что за его спиной Шилдс и Блэкторн ворвались в кабинет. Блэкторн сразу опустился на колени возле Констанс.

Вир не сводил глаз с лица графа, на котором ясно читались злорадство и торжество. Со свистом появился клинок из трости, служившей Виру ножнами. Только одно дело оставалось невыполненным. Он прислушался к себе, к своим чувствам. Десять лет. Амброуз, Синклер, Лэндфорд и теперь вот Блейдсдейл. Каждого из них он заставил заплатить, каждого по-своему. Какая ирония судьбы, думал он, чувствуя, как тяжел клинок в его руке. Герцог оказался в конце концов прав. Месть не приносит удовлетворения, оставляет только горький привкус пепла. Решительным движением он занес клинок над Блейдсдейлом.

Блейдсдейл, зажимавший руками рану в груди, оставленную пулей Вира, посмотрел на своего врага и, увидев его глаза, холодные, как сама смерть, почувствовал, что им овладевает страх. Торжествующая улыбка слетела с лица графа. В глазах его появилась мольба.

– Вир, нет! – Рука Шилдса схватила его за запястье. – Гидеон, остановись, зять! Все хорошо. Блейдсдейл промахнулся. Послушай же меня!

Синие глаза Вира посмотрел и на него с холодной, пронзительной ненавистью.

Всерьез опасаясь, как бы за все свои старания ему не пришлось стреляться с Виром на двадцати шагах сегодня же, Шилдс попробовал еще раз:

– Констанс не пострадала. Финни успел оттолкнуть ее.

Шилдс почувствовал, как рука, которую он сжимал, обмякла. Вир сделал шаг назад, безвольно уронил клинок.

Он нашел глазами Блэкторна, тот помогал Констанс подняться. Рядом топтался Финни – спаситель его жены.

Вир почувствовал, как зимний холод, сковывавший сердце, постепенно отпускает, когда увидел Констанс, шагнувшую навстречу ему.

И, отбросив клинок в сторону, он заключил ее в объятия.




– Все произошло из-за Лэндфорда, много лет назад, – говорила Констанс, прижимаясь щекой к груди Вира. – Все они были детьми и жили неподалеку друг от друга. И сколько же жизней погублено из-за того случая! Сколько ненависти он породил. Почти все они мертвы. Лэндфорд тоже – какой жалкой смертью он умер.

– Лэндфорд был Лэндфордом, и этим все сказано, – заметил Вир. Он не испытывал ни малейшей жалости к этому развращенному человеку, который пользовался высоким положением для того, чтобы манипулировать зависимыми от него людьми и удовлетворять свои потребности. В некотором смысле он ничем не отличался от Блейдсдейла, который делал то же, но ради своей неуемной гордыни. – Теперь он мертв. И я хочу, чтобы на этом все закончилось.

– И я хочу, – ответила Констанс, которой еще больше хотелось, чтобы все мрачное и страшное скорее осталось позади. – Теперь нам нужно думать о будущем.

Вир, который в ее объятиях уже стал забывать о горьком отчаянии, охватившем его при мысли, что он потерял Констанс навсегда, почему-то при этих словах насторожился. И тревога его стала только сильнее, когда Констанс подняла голову и, опершись на локоть, заглянула ему в лицо.

– Я тут думала... – начала она.

– Ты меня пугаешь, – проговорил Вир, отметив про себя, что его рыжеволосая жена никогда не выглядела привлекательнее, чем сейчас: роскошные кудри рассыпались по плечам, губы задумчиво сжаты.

– Животное ты, – сердито сказала Констанс.

– Конечно, животное, – согласился Вир, чувствовавший, что им снова начинают овладевать самые что ни на есть животные побуждения.

– Так вот, я тут думала, – твердо повторила Констанс, решившая не обращать внимания на его неудачную вылазку, а вместо того применить новую тактику, очевидно, с целью раздельно завладеть вниманием своего неугомонного супруга и повелителя. Кончиком указательного пальца она коснулась середины его аристократического лба и.медленно, томно повела палец вниз, по носу, через красиво очерченный рот и ямочку на подбородке и дальше. – И решила, что кое-что в доме надо будет переделать.

– А! – сказал Вир, который в данных обстоятельствах был более чем склонен дать ей полную свободу действий – пусть себе переделывает дом, сколько ее душе угодно. – Полагаю, дело в этих самых шторах с цветочным орнаментом. Теперь ты считаешь, что в свое время приняла необдуманное решение.

Констанс имела в виду отнюдь не шторы в парадной столовой – совсем напротив, шторами она была очень довольна и считала, что ткань с бледно-голубыми и синими дельфиниумами очень оживляет в целом аскетическую обстановку этого помещения.

– Ничего подобного я не считаю, Вир! – Констанс прищурилась, и Вир сразу пожалел, что затронул эту тему. – А чем тебе не нравятся шторы в столовой?

– Всем нравятся, радость моя, – поспешил он исправиться. – Можешь мне поверить, что теперь я не мыслю жизни без этих штор. Но если дело не в столовой, – продолжал он в надежде перевести разговор в более спокойное русло, – то что же ты собралась переделывать? Гостиные на первом этаже, комнаты для гостей на третьем, ванные, прачечные и даже бальный зал – все настолько идеально, что об улучшениях и помыслить невозможно.

Констанс нахмурилась, соображая, не смеется ли над ней Вир. Но потом благоразумно решила отбросить такую возможность и сосредоточиться на том, что, собственно, и заставило ее начать этот разговор:

– Нет, ты совершенно прав, мой дорогой маркиз и повелитель. Дело не в бальном зале и не в прочих помещениях, в которых я попробовала себя в качестве декоратора. Собственно говоря, я имела в виду, что нам следует оборудовать детскую.

Если она хотела слегка наказать его за достойное порицания легкомыслие, то она была вполне вознаграждена реакцией своего супруга и повелителя на это будничное заявление.

Вир так и замер и остановившимся взглядом вперился в Констанс. Он не стал тратить время на предисловия.

– Черт возьми, Констанс, – воскликнул он, сжимая ее безмятежное лицо в ладонях. – Ребенок? Ты уверена?

– Никогда в жизни я ни в чем не была так уверена, Гидеон, – ответила Констанс, глядя на него счастливыми глазами. – Только одно я знаю так же верно: что мне самой судьбой было суждено влюбиться в тебя с первого взгляда.

Как ни сильно был обрадован Вир неожиданной новостью о том, что он станет отцом, а все же последние ее слова напомнили ему кое о чем.

– Надеюсь, ты простишь мне мою прискорбную забывчивость, Констанс, – сказал он, – но мне бы очень хотелось узнать, когда же именно произошло это знаменательное событие. Честно говоря, я не помню, чтобы мы с тобой встречались до того вечера, когда я остановил твою карету на большой дороге. И мне давно было интересно, как это только ты одна сумела угадать, кто скрывается под маской Черной Розы.

– Но как же мне было не узнать тебя, Вир? – ответила Констанс, и в глазах ее заплясал смех. – Ведь ты однажды уже избавил меня от жалкой участи оказаться в лапах лорда Клэрборна, который неуклюж, как медведь, в два раза меня старше да к тому же тогда был в дурацкой маске дракона-людоеда.

– Господи! – воскликнул Вир, припоминая. – Так это было на бале-маскараде у лорда Рэйвенли. Ты была одета королевой Маб.

– А ты был в костюме Робина Гуда, – закончила за него Констанс. – Ты был в маске, когда я повстречала тебя в первый раз. Ты тогда представился мне и назвал свое имя – Вир. Что же удивительного, что я узнала тебя, когда Черная Роза остановил мою карету и столь галантно похитил с моих уст поцелуй.

– Увы, – сказал Вир, хватая Констанс в объятия, – я оказался совсем не таким наблюдательным, как ты, любимая. Я не сумел распознать в леди Черной Розе женщину, которая похитила мое сердце. – И, склонившись над ней, он поцеловал ее с пронзительной нежностью, которая не оставляла сомнений в том, что их брак, возникший как фиктивный, превратился в нечто совершенно иное. Оторвавшись от нее, он шепнул ей: – Я так люблю тебя, Констанс. А ведь я думал, что никогда никому не скажу этих слов.




Эпилог


Двадцать третье ноября – день очень важный для всех собравшихся в гостиной королевы замка Албемарл, так как был ознаменован явлением на свет нового наследника Албемарлов. Наследник ростом в двадцать один дюйм и весивший шесть фунтов двенадцать унций, по имени Джеймс Чарлз Гидеон Рошель, обещал вырасти непохожим на типичных Рошелей. Ибо хотя у младенца были голубые глаза, которые вполне могли впоследствии стать ярко-синими, как лазурит, и он уже обладал сверхъестественной способностью мгновенно завоевывать нежные женские сердца – по крайней мере, все представительницы клана Албемарлов не отходили от его колыбельки и ахали и охали над ним не переставая, но локон, выглядывающий из-под кружевного чепчика, был, несомненно, цвета осенней листвы.

Это было необычайное общество, потому что здесь присутствовали, помимо герцога, один маркиз, два графа, один контр-адмирал и один коммандер военного флота его королевского величества, только что произведенный в чин. И право, до чего же хорош был Калеб Рот в своем синем мундире с одним золотым эполетом! И этот факт охотно подтвердила бы прелестная мисс Александра Рошель, восемнадцати лет от роду, которая то и дело поглядывала на него из-под завесы своих дивных ресниц. А что до нового коммандера с фрегата «Аякс», то он при первом же взгляде на старшую дочку контр-адмирала почувствовал, как сердце его пронзила незнакомая прежде боль.

Герцог, который, похоже, был очень даже крепок для человека, готовящегося встретить свое восьмидесятитрехлетие, встал, чтобы произнести тост за здоровье и долгую жизнь нового отпрыска дома. И всеми присутствующими было отмечено, что на сей раз в бочке меда его семейного счастья не наблюдалось ни единой ложки дегтя.