Луна и кузнечики
Ромуальдас Ланкаускас








Для среднего школьного возраста.

Приключения мальчишек.













Глава первая

ОДНАЖДЫ ПОД ВЕЧЕР В КЛАЙПЕДЕ








Наше учебное парусное судно «Меридиан», пришвартованное к причалам пирса двумя канатами необычайной толщины, покачивалось на тихих водах Балтики.

Через несколько дней кораблю предстояло поднять паруса. Курсанты мореходного училища, в том числе и я, страшно волновались в ожидании предстоящего плавания.

Я и сам не знаю, как очутился в гавани. Мол был моим излюбленным местом для прогулок. Здесь часто можно было встретить какого-нибудь знакомого моряка, с которым всегда любопытно обменяться мнениями по разным навигационным вопросам. Старые «морские волки» любят поучать новичков. А противоречить им и не пытайся, — обзовут тебя мокрой курицей или, чего доброго, закончат разговор еще как-нибудь похлеще… Всем известно, что опытные мореходы — люди с амбицией.

Единственный человек, с которым я смело могу поспорить, это штурман Вилюс. Мы с ним старые знакомые и, должно быть, поэтому не боимся задеть друг друга. А вдобавок ко всему он мой родственник.

В тот вечер я застал его сидящим на молу. Он удил рыбу.

— Как клёв?

Штурман сплюнул в воду, испещренную нефтяными пятнами.

— Разбаловались, бестии! — В голосе Вилюса послышалось недовольство. — А червяки жирные… Сам выбирал.

Он сдвинул фуражку на затылок и закурил сигарету. Я присел рядом.

— Мне кажется, рыба легче всего ловится в озере или в реке, — пустился я в философию. — Вот, скажем, на Щучьем озере. Окуни так и кидаются там на червяка. Прямо страх берет!

— А по мне, так пусть это Щучье озеро хоть сквозь землю провалится! — буркнул штурман. — Когда о нем вспоминаю, мороз по коже дерет: ведь чуть-чуть не утонул, на волосок от смерти был. А самое главное — где? В озере!.. Попросту говоря, чуть не в луже… Это я-то, который Атлантику вдоль и поперек избороздил!.. Ну скажи, пожалуйста, разве иной раз не издевается над нами коварная судьба?

Я молчал.

Далеко в море тонуло огромное красное солнце. На берег не набегала даже самая мелкая волна. Полный штиль. Казалось, что затих и портовой гул, а железные руки кранов, устав от работы, застыли в сероватом вечернем небе.

Люблю смотреть на заходящее солнце. В такие минуты хорошо помечтать… А иногда вдруг оживут в памяти воспоминания детства, когда я был русоволосым мальчишкой и мир представлялся мне бесконечно большим и таинственным.

Особенно часто я вспоминаю одно лето…









Глава вторая

ДОЖДЬ





Шел дождь.

Всего лишь несколькими часами раньше небо над городом было почти совсем чистое, и вдруг собрались тучи, стало нестерпимо душно, и наконец хлынул теплый, освежающий дождь.

Я стоял у окна. По стеклу, извиваясь, быстро стекали крохотные светлые ручейки. Сквозь них я видел залитую водой улицу. Вдоль тротуаров тоже бежали ручьи, только гораздо больше, унося с собой окурки папирос, пустые спичечные коробки, бумажки от мороженого «эскимо» и многие другие предметы, которые и глазом не различить. Неизвестно откуда поднявшийся вдруг ветер зашевелил занавески и принес в комнату запах лип, омытых дождем.

По улице проносились автомашины. Спешили прохожие. Сгорбившись, прячась в поднятые воротники плащей, они оглядывались, где бы укрыться от дождя. Пробежали девушки, уцепившись за руки и прикрыв головы газетой.




Дождь не унимался.




Мне пришло в голову выскочить во двор и поглядеть, не проясняется ли небо. Накинув на плечи плащ своего брата, я кубарем скатился с лестницы.

Во дворе двое мальчуганов, еще совсем малыши, собирались пускать бумажные кораблики. На дождь они не обращали никакого внимания. Один из них был в отцовских калошах на босу ногу, а другой нарядился в старую мамину жакетку. Полы жакетки волочились по мостовой, по мутным ручейкам, змеившимся из водосточных труб. Капли дождя звонко стучали по жести, и поэтому казалось, что труба подпрыгивает и весело распевает.

Бумажные кораблики проплыли расстояние в несколько шагов и вдруг, на что-то наткнувшись, перевернулись. Мальчики подхватили их и выплеснули воду. Кораблики поплыли дальше.

— Ой! Мой быстрее, мой быстрее! — кричал тот, что в жакетке.

— А мой красивее! — заявил второй и, весело хихикая, калошей плеснул воду.

Маленькие, крохотные кораблики, а плывут они, как будто это не дождевая лужа, а настоящее море, где бушуют бури и ветры не утихают по целым дням. Настоящее море!.. Сколько всяких кораблей бороздит морские волны! Эх, вот это жизнь! Разве можно ее сравнить, например, с моими скучными каникулами: книги (читаешь про необыкновенные приключения, а со мной никогда ничего не случается!), мороженое (ешь столько, что живот начинает болеть), обмелевшая речонка (даже стыдно в ней полоскаться)…

Капли дождя падали все реже. Когда я поднялся по лестнице и раскрыл дверь в комнату, там суетился вернувшийся с работы мой брат Симас. Он очень торопился. Желтый кожаный чемодан уже и без того битком был набит всякими вещами, но Симас упорно запихивал туда еще геологическую лопатку и стоячее зеркало, перед которым брился по воскресеньям. Наконец чемодан так страшно раздулся, что теперь закрыть его мог только сам Симас. И Симас, придавив коленом крышку, с громким сопеньем закрыл чемодан. А чтобы покрепче было, перевязал ремнем.




— Едем! Укладывай скорее свои пожитки! — сказал он и повернулся ко мне.

Лицо его раскраснелось, на лбу и на щеках блестели капельки дождя, а может быть, пота.

Я прямо глаза вытаращил. Значит, Симас не в шутку говорил про поездку к морю? Вот это дела! Может, мне удастся спрятаться на каком-нибудь корабле, и тогда… Что тогда?.. Но пока не стоит гадать.

Я вскочил на стул и гаркнул что было сил:

— Валё-ё-ё! [1 - Валё — по-литовски «ура».]

— Чего блеешь, как баран? — поморщился Симас.

Я сунул руки в карманы и отчеканил речь следующего содержания:

— Известно ли вам, многоуважаемый научный работник, с кем вы имеете честь беседовать? Нет? Весьма сожалею. Ну, так слушайте: как только у меня пробьются усы, я непременно поступлю в мореходное училище. Пройдет несколько лет — и будьте любезны, стойте передо мной по стойке «смирно»! Я — капитан дальнего плавания. Надену черный пиджак с золотыми нашивками на рукавах, а курить буду прямую длинную трубку, набитую самым ароматным в мире табаком.

Симас свирепо покосился в мою сторону:

— Если ты сейчас же не перестанешь изображать обезьяну, так и знай — останешься дома. Я тебя ждать не собираюсь.

Несколько слов о трубках.

Как-то раз я уже пытался затянуться из трубки Симаса, но она показалась мне настоящей отравой. Потом у меня целый час текла слюна и мне даже стало плохо. Тошнота прошла только на следующий день. Ну и противная она, эта трубка Симаса!

Симас нервно взглянул на часы. Действительно, надо было торопиться, потому что мы могли опоздать на поезд. Впопыхах я сунул в рюкзак бинокль с единственным целым стеклом и леску, намотанную на ручку с пером. Симас запер двери. Мы вышли на улицу, омытую дождем. Там нас ожидала «Победа».

Небо прояснялось. С лип на асфальт падали последние капли дождя.

По улице скользнул солнечный луч.







Глава третья

ДИЗЕЛЬНЫЙ ПОЕЗД № 55





Набирая скорость, «Победа» мчалась по залитым солнцем городским улицам. Под колесами машины шуршал еще мокрый асфальт, отсвечивавший так ярко, что шофер невольно щурил глаза. Управлял машиной он как-то особенно лихо и снижал скорость только на перекрестках, довольно робко поглядывая на франтоватых милиционеров.

Рядом с рулем тихо тикали часы; мимо мелькали витрины магазинов, красные, желтые, зеленые глазки светофоров; милиционеры плавно помахивали полосатыми палочками.

На улицы снова высыпал народ.

Погрузившись в радостные мысли, я и не заметил, как машина, сделав последний поворот, остановилась у вокзала.

Я схватил свою кепку и следом за Симасом заторопился к билетной кассе. Там творились весьма неприятные вещи. А именно: кассирша, сердитая старуха со сморщенным лицом, высунула в окошко свой длинный нос и ледяным голосом объявила, что билеты будет продавать только командировочным.

Поднялся шум. Толстый, как бочка, гражданин, побагровев, размахивал огромным портфелем, требуя билета; низенькая, но на редкость горластая тетка с эмалированным кувшином подмышкой обозвала кассиршу ведьмой.

Пробраться к кассе не было никакой надежды. Симас еще больше заволновался. Он несколько раз снимал и снова надевал шляпу.

В это время у окошечка неожиданно появился милиционер с длинной шашкой. Он будто с неба свалился.

Однажды зимой милиционер поймал меня, когда я ехал на коньках, уцепившись за машину. Тогда я решил, что милиционеры — люди не в меру суровые и придирчивые. Но теперь, когда Симас благодаря милиции пробился к кассе и, сунув кассирше командировку, получил билеты, я сразу переменил свое мнение.

Мы поспешили на перрон. Там уже стоял синий дизель Вильнюс — Клайпеда № 55. Едва мы успели разыскать свои места, как дизель засвистел в последний раз и тронулся.

Я взглянул в окно. На перрон выбежал высокий мужчина в морской форме и бросился к нашему вагону. Моряк успел прыгнуть на ступеньки. Через несколько мгновений, немного запыхавшись, он пронесся мимо нас, точно все еще куда-то торопился.

Дизель начал брать разбег. Позади остались железнодорожный мост, водонапорная башня, мимо проскользнул товарный состав, груженный какими-то огромными машинами. Я успел разглядеть черного от копоти веселого машиниста, высунувшего голову из паровозной будки.

Дизель катился все быстрее. Я прижался носом к окну. На стекле трепетали еще непросохшие капли дождя.

Замка Гедимина уже не было видно. Его загораживали корпуса депо, дома удалявшегося города.

Симас, все еще красный и разгоряченный, утирал носовым платком вспотевшее лицо. Галстук какого-то неопределенного цвета, который он носил уже целый год, сбился на сторону, пиджак расстегнулся.

— Фу ты! Атмосфера здорово накалилась! — буркнул Симас, расстегивая ворот рубахи.




Я знал: у Симаса привычка слишком тепло одеваться. Ему все казалось, что он может простудиться. А я на собственном примере стремился доказать, что летом человеку и в одной рубашке не холодно. Симас при всяком удобном случае твердил мне неоспоримую истину: «Пар костей не ломит». Но согласитесь со мной, что истина эта не всегда звучит убедительно.

Рядом с Симасом расселась расфуфыренная девица в очень пестром и пышном платье. Не обращая на нас никакого внимания, она вытащила из сумочки зеркальце и накрасила губы. Теперь казалось, будто она только что лизала варенье. Потом девица с самодовольным видом принялась есть конфету «Чио-Чио-сан» — осторожно, словно опасаясь испачкать свой вздернутый нос. Покончив с конфетой, она встала, прошлась по вагону и бросила несколько нежных взглядов на мужчину в потертой морской форме — того самого, который чуть было не остался на перроне. Он играл в шахматы.

«Дуреха! — подумал я, отворачиваясь от девицы. — Кукла!» Но моряк интересовался шахматами гораздо больше, чем девушкой. И я, конечно, обрадовался этому.

— Ну как, мы ничего не забыли? — спросил меня Симас, раскрывая геологический журнал. — А ты почему приуныл?

Я промолчал. Вовсе я не приуныл, но чего без причины скалить зубы? И тогда Симас произнес страшные слова:

— Нечего тебе по городу скучать. В деревне замечательно проведешь каникулы — купаться будешь, рыбу удить в озере…

Я так и опешил. Нет, нет… Наверно, у меня заложило уши и я просто недослышал…

— Что с тобой? — тревожно спросил брат.

— Так… так, значит… мы не к морю едем? — пролепетал я, запинаясь, совершенно потрясенный словами брата.

— Нет, не к морю. — И Симас, вдруг что-то вспомнив, заморгал удивленно глазами и хлопнул себя рукой по лбу. — Да разве я тебе не говорил, что мне командировку совсем в другое место дали?

Если мужчинам вообще когда бы то ни было полагается плакать, то я убежден — только в таких случаях. Плакать от обиды, от досады, когда чувствуешь себя таким обманутым…

И во всем виноват Симас. Он человек очень рассеянный. Всегда что-нибудь сделает наоборот! Вы только представьте себе: как-то раз он засунул линейку за голенище сапога, а потом проискал ее целый день. Я-то линейку видел, но молчал, потому что накануне получил от него подзатыльник за его трубку.

Мне показалось, что девица в очень пестром и очень пышном платье глядит на меня и насмешливо улыбается. Я хотел было состроить ей такую гримасу, чтобы она сразу отвернулась, но сдержался.

Сидеть и слушать, как стучат колеса дизеля по стыкам; рельс, мне стало невмоготу.

Во рту пересохло. Я вышел в коридор напиться. Вода была теплая, невкусная. Пил я ее медленно и все боялся, что вот-вот…. разревусь.










Глава четвертая

ДЖЮГАС





Дизель мчался вперед, как огромная синяя птица, на минуту сложившая свои могучие крылья.

Я пристроился в углу у окна. Перед моими глазами проносились разные картины. Зеленые луга, синие реки, белые облачка… Потом я увидел холмы, поросшие березками, и широкие долины, где на солнце желтели хлеба. Испугавшись поезда, в сторону метнулся жеребенок и, задрав голову, долго глядел нам вслед. На телеграфных столбах дремали ласточки. Самый разгар лета…

В вагоне было душно.

Я попробовал открыть окно. Но оказалось, что оно не открывается.

Когда дизель останавливался на станциях, люди в вагоне менялись. Одни сходили, и их места занимали другие пассажиры. Высадилась девица с намалеванными губами. Теперь я уже знал, что не понадобится строить гримасы, за которые девица, без сомнения, обозвала бы меня вслух невежей, неотесанным мальчишкой.

Я никак не мог отделаться от печальных мыслей, и поездка стала скучной. Казалось, что поезд еле плетется.

Не зная, куда себя деть, я стал приглядываться к шахматистам. Мужчина в потертой морской форме очень увлекся игрой. Он почти не поднимал головы от шахматной доски. Его немного впалые щеки покраснели, губы были плотно сжаты. Лицо моряка выглядело грубым из-за множества шрамов, а жесткая кожа напоминала содранную с дерева кору.

Лица второго игрока я не мог хорошенько разглядеть, потому что он сидел ко мне спиной. Но когда он обернулся, я заметил, что лицо у него очень бледное. Я подошел поближе и стал следить за игрой. Человек был чисто выбрит, а на пальце у него блестел толстый перстень с монограммой в виде волчьей головы.

Моряка он, наверно, видел в первый раз, потому что они почти все время молчали.

Бледный гражданин двумя порыжевшими от табака пальцами спокойно брал за голову шахматного коня и, шумно ставя его на доску, провозглашал:

— Шах вашей милости!

При этом он едва заметно улыбался, показывая передний золотой зуб. Зато моряк все крепче сжимал губы, волновался, и я был уверен, что ему не везет.

День незаметно близился к вечеру. Пассажиров в вагоне осталось уже немного. Дышалось теперь гораздо легче.

Дизель остановился у станции, обсаженной каштанами. В вагон вошел светловолосый мальчик и сел рядом с моим братом. Симас на мальчика даже не взглянул. Он всю дорогу не переставая черкал красным карандашом в геологическом журнале и что-то подсчитывал на листках бумаги.

Мальчик смотрел на меня. Я смотрел на него. Он был немного пониже меня и поуже в плечах. Лицо у него было коричневое от солнца, большие голубые глаза глядели весело и приветливо. На длинную травинку мальчик нанизал землянику и положил ее на колени.

Мальчик несколько раз поднимал и опускал землянику, словно не зная, что с ней делать. Потом вдруг протянул ее мне и сказал:

— Ешь. Они вкусные.




Я поблагодарил и осторожно взял веточку. Ягоды и в самом деле были вкусные. Даже очень вкусные. От земляники пахло теми лугами, которые я видел в окно вагона; ягоды таяли во рту, как капельки меду, они только чуть-чуть кислили.

— Как тебя звать? — спросил я у мальчика, снимая ягоду с травинки.

— Джюгас. — Глаза мальчика чуть заметно блеснули.

«Джюгас, — повторил я мысленно, стараясь припомнить, где я слышал это имя. — А не учительница ли рассказывала нам про отважного древнего литовца?» Я запомнил, что Джюгас был славным воином и не раз крепко поколачивал наших врагов — крестоносцев. «Красивое имя, — подумал я. — Только тот Джюгас был большой, а этот малыш…»

Я узнал, что Джюгас побывал в гостях у своего брата, председателя колхоза, а теперь возвращается домой.

— А ты куда едешь?

— В деревню…

Теперь заговорил Симас:

— Мы в Пабержяй сходим. Там наша тетя живет. То-есть она и Витасу тетя и мне тоже.

— И я в Пабержяй! — воскликнул Джюгас.

— О! — промолвил Симас, перевертывая новую страницу журнала. — Очень приятно. Если не ошибаюсь, атмосфера охладилась. — И он застегнул ворот рубашки.

Вскоре выяснилось, что Джюгас везет с собой блокнот для рисования. Когда он раскрыл свой блокнот, я увидел, что там изображены всевозможные вещи. Были тут и лошадь, и ветряная мельница, и какой-то человек в соломенной шляпе — наверно, брат Джюгаса.

«Вот как! Здорово Джюгас рисует!» — подумал я.

Джюгас вытащил из кармана карандаш и принялся рисовать мужчин, которые играли в шахматы. Особенно хорошо вышел бледный гражданин с перстнем.

Джюгас кончал уже свою работу, как вдруг на него обратил внимание тот самый гражданин. Он встал и подошел к нам.

— Похвально, похвально…

Покрасневший Джюгас скромно молчал.

— А вы художник, правда? — не выдержал я.

— Увы, мальчик, не обладаю таким дарованием, хотя искусством весьма интересуюсь… — Затем он обратился к Джюгасу: — Дай-ка мне свой блокнот.

Гражданин взял блокнот, вырвал лист, на котором его нарисовал Джюгас, и, сложив пополам, сунул рисунок в карман куртки. Все это он проделал необычайно быстро и проворно — прямо как фокусник.

— Спасибо. Будет мне на память.

В это время мимо нас проходила девушка с мороженым.

— Две порции! Не хочу оставаться перед вами в долгу.

Гражданин купил мороженое и с улыбкой протянул его нам. Мы поблагодарили. Потом он отошел от нас и стал пробираться к выходу.

— Артист какой-нибудь, — шопотом промолвил Джюгас.

Пристальный взгляд моряка проводил исчезнувшего в дверях гражданина.







Глава пятая

ШТУРМАН ВИЛЮС





Солнце уже совсем опустилось за лесом, когда дизель стал снижать скорость перед какой-то станцией в Жемайтии.

— Пабержяй, — объявила девушка-проводник.

Симас засуетился. Он сунул журнал в портфель и заторопился к дверям. За ним шел мужчина в морской форме.

Дизель остановился. Выйдя из вагона, моряк закурил сигарету и зашагал по направлению к городку. Его крупная фигура скоро скрылась из моих глаз.

Симас возился с чемоданом, у которого отлетела ручка. Железнодорожник в красной фуражке в последний раз звякнул в колокол, подвешенный у станционной стены, и дизель, все ускоряя свой бег, помчался дальше. На едва подрагивавших рельсах угасали последние лучи заходящего солнца.

Мы пошли к месту своего ночлега. Джюгас шагал впереди, как старожил, которому знаком каждый дом. Я — без конца вертел головой то туда, то сюда. Прямо удивляюсь, как у меня не заболел тогда затылок.

Назвать Пабержяй местечком я бы не осмелился — мы прошли мимо замечательного стадиона с посыпанными песком беговыми дорожками, ровной футбольной площадкой, деревянной трибуной для зрителей, видимо, недавно сколоченной, потому что дерево еще не почернело от дождя. Не понравилось мне только, что возле трибуны какой-то старикашка пас козу на веревке.




За стадионом расстилался старый парк. От столетних ветвистых дубов уже ложились тени. Где-то в глубине парка звенели голоса девушек. У живой изгороди стоял садовник и огромными ножницами подрезал верхушки ивняка. Пахли цветы, обрызганные вечерней росой.

Я вспомнил, как пять лет назад заблудился в этом самом парке, который тогда казался мне огромным и таинственным. А потом меня отыскал этот самый садовник и привел всхлипывающего к тете.

Тетя жила недалеко от парка, у реки. Ее небольшой, но очень красивый домик весь утопал в зелени.

В окна протягивали свои ветки жасмины; как неугасимые огоньки, пылали красные настурции, раскрывали свои чашечки маки.

Во дворе на нас накинулась маленькая лохматая собачонка. Вся дрожа от злости, она норовила схватить меня за ногу.

— Злющая, как оса, — усмехнулся Джюгас.

Я попрощался со своим новым другом. Мы договорились, что завтра утром он зайдет ко мне. Джюгас мяукнул по-кошачьи, и собачонка, гавкая еще яростнее, увязалась за ним.

В дверях нас встретила высокая улыбающаяся женщина с уже сильно поседевшими волосами. Я узнал тетю.

— Бог ты мой, Симас!.. — промолвила она, протягивая к нам руки. — Гости-то какие нежданные, дорогие!..

Симас поцеловал ее в щеку, и мы вошли в комнату. Тут на меня свалилась большая неожиданность — за столом, уставленным угощениями, сидел тот самый моряк, который вместе с нами ехал в поезде. Он дымил сигаретой. Еще неожиданней было, что Симас, поставив на пол чемодан, крикнул:




— А, чтоб тебя! Никак Вилюс?

Моряк встал из-за стола и крепко пожал Симасу руку:

— Угадал!

— Каким тебя ветром занесло?

— Сухопутным, — отвечал Вилюс.

— Ну и изменился же ты! — Симас пытливо глядел в лицо моряка.

Вилюс помрачнел. Слова Симаса, видно, задели его, а может быть, напомнили о чем-то тяжелом и неприятном.

— И как же вы это в поезде не встретились? — поспешила вмешаться в разговор тетя. — Должно быть, вместе из Вильнюса ехали?

Я не выдержал:

— В одном вагоне приехали. Вилюс в шахматы играл.

— Меня теперь трудно узнать, — горько улыбнулся Вилюс. — Я тебя, Симас, видел, только боялся заговорить… Ты ведь теперь большим человеком стал… Ученый…

— Ерунда! Чистейшая фантазия! — Симас явно смутился.

Тетя пригласила нас к столу. Она принесла блюдо с недавно сорванной клубникой и кусок окорока; откуда-то появилась узкогорлая бутылка с красной жидкостью. Тетя с гордостью заявила, что это смородиновое вино ее собственного изготовления, что оно несколько лет пролежало в земле и очень полезно для здоровья.

Тетя уговаривала всех кушать.

Я и не пытался отнекиваться и старательно уничтожал клубнику. Но Вилюс и Симас больше налегали на жидкость, полезную для здоровья. Скоро их лица тоже приобрели красивый красный цвет.

— Диковиннейшие случаются вещи в жизни, — наморщил лоб Вилюс. — Скажем, играю я в вагоне в шахматы с одним пассажиром, и все мне кажется, будто я где-то уже видел его. А где — никак не могу вспомнить. Наконец вспомнил… Мальчонкой еще я пас коров у помещика Шарка-Шаркявичюса. Большое было поместье.

— У Щучьего озера… — вставила тетя.

— Правильно, мама. И вот раз приходит ко мне на пастбище сын Шарка-Шаркявичюса… гимназистом он тогда был. Стоит, кривляется, язык высовывает… Оборванцем обзывает и всякое такое… Ну, я не выдержал и съездил ему по уху. Вот мы и сцепились. Я уже совсем его в бараний рог скрутил, только он, гаденыш, при себе финку имел. Полоснул меня по руке. Кровь так и полилась, даже жарко стало. Потом долго не заживало. И вот, представьте, показалось мне, что это Шарка-Шаркявичюса сын со мной в шахматы играл…

— Ну уж, ну… — Тетя равнодушно махнула рукой. — Откуда ему взяться? Ведь перед войной они всем семейством за границу удрали. И выдумываешь ты, Вилюс, небылицы всякие! Лучше бы кушал — блины остынут.

Вино было выпито. Вилюс вдруг поднялся из-за стола:

— Пойду немного пройдусь. Что-то голова тяжелая.

Он вышел. Скрипнула калитка.

— Ну и лицо у него!.. — нерешительно начал Симас.

— Уж ты лучше не спрашивай, — вздохнула тетя. — Очень он, бедняжка, мучается. Никак привыкнуть не может.

— Так что же все-таки случилось?

— Рассказывал мне, что пассажиров спасал с горящего парохода… Одного мальчугана на руках вынес. И сам весь обгорел. Месяц в больнице провалялся. Потом отпуск получил, ко мне приехал, но места себе не находит. Раз я видела — он в зеркало поглядел и как грохнет его об пол! Осколки так и посыпались…

Мне стало жаль Вилюса.

Долго не мог я уснуть в тетиной комнате. Пахло ромашкой, ушах еще звучали обрывки слышанного разговора. Где-то в городке гудел репродуктор.







Глава шестая

ПЕСНЯ ШТУРМАНА





Меня разбудил стук в окно. Сначала я не мог сообразить, где я нахожусь. Но непривычная тишина и приятный запах ромашки напомнили мне, что я лежу в маленькой комнатке у тети.

Я поднял голову. На стене прыгали солнечные зайчики. По чисто вымытому полу пробежала полоска золотистого света, вычерчивая неправильный четырехугольник.

В окошко опять кто-то постучал. Вскочив с постели, я бросился к окну и носом к носу столкнулся с Джюгасом. Он стоял у окна и пугливо озирался по сторонам, не следит ли за ним тетин взгляд, потому что без спроса залезать в палисадник, где растет ломкий и хрупкий мак, строго-настрого запрещалось.

— С добрым утром… — шопотом поздоровался Джюгас. — Ну и спишь же ты! Я уже давно тебя дожидаюсь.

Пристыженный, я второпях натягивал штаны, все никак не попадая ногой в штанину.

— Джюгас, лезь в окошко!

— А может, лучше в дверь?

— Да ты не бойся, лезь, — уговаривал я приятеля.

Джюгас осторожно влез в окно. Услышав, видимо, наш разговор, в комнату вошла тетя, и Джюгас никак не мог ответить на ее первый вопрос — каким образом он сюда попал. Потом тетя заметила раскрытое окно, испуганно оглядела палисадник, но, увидев, что там все в порядке, вздохнула с облегчением.

— Сердце у меня слабое, а ты, неугомонный, без проказ обойтись не можешь, — обратилась она к Джюгасу таким тоном, от которого покраснел бы, наверно, каждый.

И Джюгас стоял красный как рак, прячась за моей спиной. Но тетя не умела и не могла долго сердиться на своего соседа Джюгаса. Вскоре мы уже сидели за столом и пили парное молоко.

Вилюс ушел в город. Симас кончил бриться и сказал мне, что сегодня же ему придется поехать в деревню, которая находится в шести километрах от городка. Там уже работают другие геологи.

Мне нужно было срочно выбирать — ехать с Симасом или оставаться в городе.

Джюгас многозначительно подмигнул мне: оставайся, мол, мы тут с тобой что-нибудь придумаем.

И я решил остаться в городе. Уже садясь на подводу, Симас напомнил, что мое поведение должно быть безукоризненным. Я обещал вести себя так, чтобы тетя была довольна. Разве трудно что-нибудь пообещать?

Не теряя времени, мы отправились к реке, откуда доносились крики купающихся ребятишек. Джюгас сказал мне, что это место называется «Яма Перкунаса». Ребят здесь собралось, наверно, несколько десятков, не меньше, потому что галдели они так, что хоть уши затыкай. Одни дрызгались в мутной воде, другие удили в надежде поймать глупого язя или пытались плавать, оседлав непослушное бревно. Несколько полуголых мальчишек сновали между камнями мельничной плотины, разыскивая под ними скользких налимов. На берегу длинноногий мальчишка, весь извалявшийся в песке, изображал индейца. Он громко орал и размахивал веткой ивы.

— Это Дилба, самый первый в городе драчун, — прошептал Джюгас. — Он ничего не делает. Только ищет, к кому бы привязаться…

Дилба заметил меня, подошел, щелкнул по животу и громко осведомился:

— А ты кто такой?

За меня поторопился ответить Джюгас:

— Это мой товарищ. Из Вильнюса приехал. Брат у него геолог.

— Геолог? — Дилба почувствовал себя неловко, так как не знал, что означает это слово. — А что это за птица? Ты по-понятному разговаривай..

— Ученый такой, который богатства земли изучает, — пояснил Джюгас.

— Ага-а… — протянул Дилба, шмыгнув грязным носом. — По-другому сказать — камешки собирает.

— Не камешки, а минералы! — оскорбленно воскликнул я.

Дилба с любопытством взглянул на меня.

— Ясно… — Он оглянулся, не подслушивает ли кто-нибудь. — А ведь и я разузнал, что где-то тут недалеко золото зарыто. Мне бабка рассказывала… Хотите — давайте вместе искать?

Мы расхохотались.

— Что?! Не верите? — обиделся Дилба. — Да где уж вам, таким сморчкам, золото искать! — Он шлепнул себя рукой по ляжке, двумя пальцами схватил убитую муху и широким жестом швырнул ее в реку. — Будешь знать, как кусаться, зараза!

Выпачканное песком лицо Дилбы приобрело вдруг таинственное выражение. Он сунул в рот папиросу, закурил ее и, шепелявя, обратился к собравшимся:

— Ребята! Бесплатный аттракцион! Фокус-покус! Минута величайших переживаний. Сейчас вы увидите заплыв на десять метров брюхом кверху, с зажженной сигаретой…

Дилба вошел в воду по самую грудь. Он медленно лег на спину и поплыл по течению, осторожно загребая воду руками. Дымящаяся сигарета, словно труба небольшого катера, торчала из воды.

На берегу ребята даже рты разинули. Измаранный песком живот Дилбы то погружался в воду, то опять поднимался. Вдруг, пущенный чьей-то меткой рукой, в него шмякнул кусок мягкого дерна.

От толчка Дилба окунулся. Сигарета погасла и уплыла по течению.




Вся «Яма Перкунаса» залилась звонким смехом.

А Дилба уже ковылял к берегу, злобно сморкаясь.

— Какой балбес кидался, а? — зычно спросил он.

Берег молчал. Признаться — значило получить по шее, а поэтому виновник держал язык за зубами.

Узнать, кто именно покушался на его личность, Дилбе так и не удалось. Выражение его лица не обещало ничего хорошего. Он, ни слова не говоря, кое-как сполоснулся и стал одеваться. Натянул на себя выгоревшую рубашку, влез в длинные штаны, которые были ему чересчур велики, и заправил концы штанов в голенища порыжевших сапог.

Вся компания на берегу стала о чем-то шептаться. Потом веснушчатый лохматый мальчишка с коварной улыбкой подошел к Дилбе:

— Слушай, Дилба, а что ты мне дашь, если я скажу, кто кидался?

— Что я тебе дам? Возьму тебя под свою охрану. Ты будешь самый могучий человек во всем городе!

Мальчонка даже присвистнул от удовольствия.

— Ладно, — сказал он. — Кидался новый мальчишка. — Он повернулся и пальцем показал на меня.

Такого подлого поступка я не ожидал. Совершенно опешив, я не мог вымолвить ни слова. Дилба злобно покосился в мою сторону.

— Ну, теперь берегись, жизни тебе не будет!

— Врет он! Это он сам кидался! — возмущенно закричал Джюгас.

— Сейчас я разберусь в этом деле, — грозно произнес Дилба, приближаясь ко мне.

— Бежим! — Джюгас схватил меня за руку.

Мы пустились бежать что есть духу. Слышно было, как сзади тяжело сопел Дилба. Вскоре он отстал (я думаю, что ему мешали бежать тяжелые сапоги).

Вздохнув с облегчением, мы бросили в Дилбу по комку земли, но промахнулись.

— Отведаете еще вот это! — Дилба показал нам кулак и, с досадой сплюнув, медленно поплелся назад.

Мы оба были расстроены. Мое знакомство с городом начиналось неудачно. Я стал жалеть, что не поехал вместе с Симасом в деревню.

Долго бродили мы по городу. Здесь было много красивых магазинов. Я купил на собственные деньги мороженого. Полизывая его, мы приблизились к очень большому строящемуся дому и, задрав голову, с минуту разглядывали, как работают каменщики. Джюгас объяснил мне, что здесь будет новый кинотеатр. Потом мы ненадолго остановились у витрины книжного магазина. Там были разложены книги в выгоревших от солнца обложках; с безнадежным жужжанием билась о стекло синяя, обалдевшая от жары муха.

Бродя так по городу, мы и не заметили, как стал надвигаться вечер. Оба мы почувствовали голод и, не теряя времени, повернули домой.

Тетя встретила меня у крыльца. Она была настроена очень воинственно.

— Где же твоя голова? — размахивала она руками у меня под носом. — Не евши шататься вместе с этим шалопаем Джюгасом! Долго ли тут болезнь какую-нибудь схватить? Вот ум ребячий!..

Я виновато опустил голову, стараясь придать себе покорный вид (за такой вид всегда многое прощается).

Пришлось признаться, что я действительно вел себя неразумно. Тем более что на тетиной сковороде по мне давно скучали котлеты. Теперь они, по словам тети, не сохранили и половины своего прежнего вкуса. Но мне было все равно: я уплетал их так, что даже за ушами трещало.

Вечером из города воротился Вилюс. Он заметно повеселел, фуражка с золотым якорем была сдвинута на затылок, и это придавало Вилюсу вид настоящего моряка.

Штурман (да, он был штурманом!) дружески похлопал меня по затылку своей тяжелой, большой рукой. От этого похлопывания у меня чуть в глазах не потемнело, Вынув сигарету из огромного портсигара с резной крышкой, он осведомился:

— Так как она жизнь, юноша?

Без долгих раздумий я отвечал, что жизнь, в общем, неплохая. Забот у меня никаких. На здоровье не жалуюсь. Может, слегка объелся котлетами. Конечно, у моря было бы не в пример интереснее. Произнося последние слова, я украдкой бросил взгляд на своего приятеля Джюгаса, который уже опять успел очутиться рядом со мной.

И тут Вилюс, оперевшись на покосившуюся ограду тетиного палисадника, которая подозрительно затрещала, рассказал нам, как он упал однажды с корабля и его чуть не сожрала акула. Возможно, он немного преувеличивал… Вообще мужчина, который не плавал по морям, вряд ли имел право, по его мнению, называть себя настоящим мужчиной.

Джюгас сидел на камне, вытаращив глаза и жадно ловя каждое слово Вилюса.

Но вот Вилюс отшвырнул давно погасшую сигарету, а руки засунул в карманы своих широких брюк. Воцарилась тишина.

— Так… так… — сказал наконец он, словно разговаривая сам с собой.

«Так», — почему-то подумал я.

Смеркалось. То там, то тут вспыхивал электрический свет. Вечер был теплый и тихий. В такой вечер хорошо звучит песня.

И будто угадав мои мысли, штурман откашлялся, еще дальше сдвинул фуражку на затылок и запел. Наверно, он сам сложил эту песню. Насколько могу припомнить, она начиналась такими словами:
		Было море,



		И любовь, и красавицы были,



		Беспокойные ночи —



		Ночи бурь…








Я еще долго не ложился спать. За стеной часы со скрипом отсчитали двенадцать ударов. Ничто не нарушало ночного спокойствия. Я лежал, глядя на потолок ничего не видящими глазами, и раздумывал. В голове у меня вертелся замысел (пока что — о нем ни слова!). Интересный, необычный замысел! Я был здорово взбудоражен, воображение мое разыгралось.

Раз мне даже почудилось, что я стою с Вилюсом на капитанском мостике, а морской ветер свистит между мачтами и по пенистым волнам наш корабль уносится вдаль…

Должно быть, это уже начинался сон.







Глава седьмая

МЫ ПОСЕЩАЕМ МЕЛЬНИЦУ





Мы договорились с Джюгасом хранить свой план в строжайшей тайне и поклялись никому не проболтаться о нем. А если кто-нибудь нарушит клятву, то его ожидает удар грома, укус бешеной собаки и вообще на голову несчастного обрушатся всевозможные несчастья. Поэтому мы вполне доверяли друг другу.

Но где достать лодку? Долго мы ничего не могли придумать, пока наконец Джюгас не заявил:

— Пойдем к заведующему мельницей. У него несколько лодок. Может, уступит нам одну.

Мы повернули в сторону мельницы.

— Скажи, Джюгас, как бы нам подмазаться к нему? — спросил я.

С минуту подумав, Джюгас ответил:

— Он рыбу любит. Но что из этого?

— Как — что из этого? Теперь мы будем знать, на какую удочку его подцепить. Скажем ему, что плывем к рыбакам и как вернемся — привезем ему угрей. Против угрей он ни за что не устоит.

Джюгас многозначительно взглянул на меня.

— Хитро придумано! — произнес он.

На мельничном дворе, где были свалены бревна и рассыпаны опилки, нас благосклонным хрюканьем встретила пестрая свинья. Она была такая большая и жирная, что я невольно попятился. Всякий может сказать, что я трус, но ведь осторожность не есть трусость.

Джюгас дернул меня за рубаху:

— Да ты не бойся, она не кусается. Я даже верхом на ней ездил.

Мы заглянули на мельницу. Здесь все кругом было белым от муки; жужжал какой-то вал, глухо шумели жернова. На мельницу и с мельницы шли крестьяне, неся на спине мешки с мукой.

На треснувшем пополам огромном мельничном камне сидел толстый краснощекий человек. Лицо у него было круглое, блестящее, похожее на полную луну, на которую кто-то пришлепнул темные усики.

— Это он… заведующий, — прошептал мне на ухо Джюгас.

Мы подошли поближе. Мельник отложил в сторону газету и осведомился:

— Вам чего?

Мы объяснили.

— Ничего не выйдет.

«Чтоб свинья твоя толстая околела!» — мысленно пожелал я ему, хотя и не высказал вслух этого пожелания.

Джюгас не был бы находчивым человеком, если бы растерялся от подобного ответа. Он сразу же заговорил об угрях.

Темные усики под носом у заведующего незаметно дрогнули. Эге! Клюет! Я тоже поспешил ввернуть несколько слов про угрей.

Мельник внимательно посмотрел на нас — не хотим ли мы его одурачить. Но нет! Наши лица говорили о том, что мы весьма серьезные мальчики и на нас вполне можно положиться.

Мельник грузно поднялся с треснутого жернова.

— Так вот… дела-то какие, — сказал он, немного подумав. — Есть у меня лишняя старая лодка. Могли бы взять… Только если она у вас пропадет, тете придется расплачиваться. Даром такие вещи никто не раздает.

«Даром такие вещи никто не раздает»… Понятно! Поэтому мы еще раз обещали сдержать свое слово.

Заведующий уже больше не колебался и повел нас к плотине, где лежала лодка. Она оказалась старой плоскодонкой со щелями в бортах.

— Вот эта самая, — буркнул он и рассек воздух толстым пальцем.







Глава восьмая

«ХРИСТОФОР КОЛУМБ»





Вот ведь, кажется, чего проще — законопатить течь в лодке. Но так только кажется. А когда приступишь к делу, то вдруг понимаешь, что не хватает самых обыкновенных вещей, без которых починить лодку немыслимо. Вот, скажем, сделай милость, разыщи-ка дома пук пакли или, например, жестянку со смолой. Нет, скорее уж тетя даст горшок прошлогоднего крыжовенного варенья, чем подобные вещи.

Надо признать, что все трудности с починкой лодки достались на долю Джюгаса. Но Джюгас не унывал. Не такой он человек. Не будет вешать нос из-за какой-то там жестянки. Пристанет хотя бы к тому же самому мельнику и не уйдет до тех пор, пока не добьется своего.

Так и произошло. Вскоре у нас было все необходимое.

Закипела работа. Ах, если бы вы только видели! Мы трудились не покладая рук, позабыв про обед и про жаркое солнце да, наконец, и про все на свете…

Джюгас заткнул паклей щели в лодке, замазал их смолой. Я постукивал молотком где надо и где не надо и раз довольно крепко съездил по собственному пальцу. Боль была такая сильная, что на глаза набежали слезы, а палец весь посинел. Конечно, это была мелочь по сравнению с предстоящим путешествием… Да, путешествием… Теперь уже можно сказать открыто: мы задумали доплыть на лодке до самого моря…

К вечеру мы вздохнули с облегчением. Жара спала. Лодка была уже починена. Хоть сейчас пускайся в дальнее плавание.

Оставалось только придумать название. Ах да, я еще не успел сказать вам, что лодка перестала быть лодкой. Позабудем о старой плоскодонке мельника. На прибрежном песке лежала шхуна. Без парусов, без штурвала (и то и другое нетрудно вообразить), но все-таки шхуна!..

Подобрать для шхуны приличное название было нелегким делом. Одни имена казались нам неблагозвучными, в других тоже чего-то недоставало. По-моему, гораздо легче заучить несколько правил по алгебре, чем окрестить корабль перед спуском его на воду…

Наконец мы решили, что нашу шхуну неплохо было бы назвать «Христофор Колумб».

Джюгас взял кисточку, которую он сам смастерил из конского хвоста, чтобы цинквейсом (есть такая белая краска) написать на борту название шхуны. Он присел на песок, обмакнул кисточку в краску и начал выводить «Христофор Кол…» Но тут на прибрежный гравий вдруг упала черная тень. Кто-то громко захохотал.

Мгновенно мы обернулись.

За нашей спиной стоял Дилба. Его грязная рубаха была расстегнута. Он, видимо, был в великолепном настроении.

— «Колумб»! Хе-хе-хе! — Дилба нарочно хохотал как можно громче, слегка раскачиваясь на своих длинных ногах. — Ой, помру! Ой, не выдержу! Бог ты мой… Это просмоленное корыто они назовут именем Христофора Колумба!

Кисточка прыгала в руках у Джюгаса. Он поднялся с песка. Лицо его покраснело, брови были нахмурены. Я видел, как у него задрожала нижняя губа.

— А тебе какое дело?

Я приготовился, если понадобится, съездить разок Дилбе по физиономии.

Тот продолжал нагло ухмыляться, но обратился к нам уже довольно миролюбивым тоном:

— Вижу, вы еще совсем зеленые… С вами и пошутить нельзя!.. Но я не позволю оскорблять человека, который изобрел паровую машину!

— Паровую машину?.. — спросил я, не веря своим ушам.

— Конечно! Он первый на ней поплыл в Америку! — отрезал Дилба.

Джюгас серьезно взглянул на него:

— Дилба, ты просто спятил. Помнишь, учительница на уроке географии сказала, что у тебя что-то странное с головой творится…

— Помню…

— Тебе надо лечиться, — вздохнул Джюгас, — а то будет плохо.

На лице у Дилбы промелькнуло выражение озабоченности. Он как-то робко присвистнул и сказал:

— Чушь ты всякую выдумываешь! Я совсем здоров. Только позавчера живот болел.

— Ой, Дилба, Дилба, ведь потому и болел живот, что голова у тебя не в порядке!

Было ясно, что слова Джюгаса произвели впечатление на Дилбу. Я еле удержался, чтобы не фыркнуть. Дилба хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и тяжелой походкой поплелся в сторону «Ямы Перкунаса».

— Зачем ты, Джюгас, так его напугал?

— А пусть не лезет к нам! — засмеялся Джюгас. — Ты его не жалей. Видишь — сразу отстал.

Вскоре «Христофор Колумб», скрипя по прибрежному гравию, сполз в воды Сруои. По сторонам разбежались небольшие волны.

Мы вскочили в лодку и заработали веслами.

Скоро лодку подхватило течением, и мы почувствовали, что плывем.

— Гляди, не протекает! — зашептал взволнованный Джюгас.

— Не протекает! — крикнул я, налегая на весла.

От прибрежных ракит по воде протянулись синие тени. За городскими домами угасало солнце. А по реке плыла лодка с двумя мальчиками. Они пели.

Знайте: это были мы — я и мой приятель Джюгас.

Вечером я узнал от тети, что Вилюс взял удочку, одолжил у приятеля велосипед и на несколько дней уехал к Щучьему озеру.

Кто знает, может, нам доведется встретиться с ним?









Глава девятая

«ВАШИ КОТЛЕТЫ БЫЛИ ОЧЕНЬ ВКУСНЫЕ»





Тихонько, чтобы не разбудить еще спавшей тети, я оделся и торопливо стал писать.

«Милая тетя! — писал я карандашом на листочке бумаги. — Ваши котлеты были очень вкусные. Но я дольше не могу здесь оставаться. Не ищите меня, через несколько дней я вернусь сам. Когда вы проснетесь, я буду уже за много километров отсюда.

Витас».

Я осторожно отворил дверь в кухню. Там никого не было. Тетя еще спит. Не знает она, что ее любимый племянник, не сказав ей ни слова, покидает гостеприимный дом… Покидает, как какой-нибудь преступник… От этой мысли меня в жар бросило. Но колебаться было некогда, и я оставил записку на столе. Мне даже в голову не пришло, что содержание записки может плохо подействовать на слабое сердце тети. Если бы знать все наперед, я., конечно, не поступил бы тогда так бессовестно.

Я вышел во двор. В глаза мне ударил солнечный свет; я зажмурился. Город просыпался от короткого летнего сна. Из труб уже потянулись к небу сероватые дымки; по улице прогромыхала телега.

И все-таки вокруг было совсем тихо. Наверно, поэтому мне показалось, что мои башмаки стучат очень громко. Я торопился к окутанной туманом реке.

Там меня уже поджидал Джюгас. Он нахлобучил на голову старую широкополую шляпу, которая хорошо укрывала и от солнца и от дождя. С реки веяло сыростью. Джюгас, видимо желая согреться, прыгал по песку, как ранний кузнечик, который вот-вот затянет свою беззаботную песню. И все-таки он был озабочен. На мой вопрос, а как же мама, он что-то пробурчал и обозвал меня сонной тетерей. Упрек, конечно, был неуместен, но я простил своему приятелю это оскорбление — ведь у каждого на сердце тревожно, когда тайком покидаешь дом.

Мы вытащили лодку из-под кустов, куда запрятали ее от всевидящих глаз Дилбы. За ночь в лодку просочилось немного воды. Вычерпав ее банкой из-под мясных консервов, мы оттолкнулись от берега. «Христофор Колумб» поднял якорь.

Понемногу город отдалялся от нас. Вот уже не слышно шума мельничной запруды; крохотной, едва заметной стала пожарная каланча. Потом ее совсем закрыли заросшие кустарником холмы.

Река бежала, торопилась вдаль. Вокруг нас все сверкало яркими красками, всюду полно было птичьего гомона и света. Стрекотали пробудившиеся кузнечики; над водой в облачках пара кружились синие стрекозы; как лезвие ножа, блестела кувыркающаяся плотва, где-то в глубине всплескивал щучий хвост. Когда я поднимал весла, с них скатывались капли воды, переливаясь всеми цветами радуги.

Солнце незаметно карабкалось все выше и выше. Вот, кажется, совсем еще недавно было оно над березовой рощицей, а теперь уже скакнуло вверх на добрую сажень. Оно светило нам то сбоку, то опять прямо в глаза — наверно, оттого, что Сруоя течет не по прямой, а петляет во все стороны. Перед нашими глазами проползали высокие тенистые косогоры, с которых вниз сбегали светлые ключи, опускались покосные луга и нивы с тучными яровыми.

Наша шхуна то и дело застревала среди камней мелководья. Тогда мы засучивали штаны и руками перетаскивали ее на более глубокое место. Джюгас не упускал случая засунуть руку под широкий камень. Он надеялся ухватить красавца-лосося или скользкого налима. Раз ему повезло. Он запустил руку под большой обомшелый камень и, с минуту пошарив там, крикнул:

— Есть! Бо-ольшой какой!

Глаза у Джюгаса горели, дышал он учащенно.

— Неужели? — усомнился я, потому что, как известно, рыбаки, говоря о рыбе, обычно волнуются и незаметно для самих себя привирают…

Я прикрыл рукой небольшую щель с другой стороны камня, чтобы рыба не выскользнула. Вытянув от нетерпения шею, я тихо спросил:

— Ну?

Было произнесено только это краткое словечко, но Джюгас все понял.

— Еще сидит… — с облегчением вздохнул он.

Никто, я надеюсь, не сомневается, что вытянуть из-под камня рыбу сумеет не всякий. Для этого прежде всего требуется смелость (ты ведь не знаешь, что там, под камнем, — может, совсем и не рыба), ловкие руки, а главное — терпение, то самое терпение, которого так часто не хватает мне, когда нужно решать задачи по алгебре.

Выдержка Джюгаса могла бы поразить даже бородатого рыбака. Ему никак не удавалось схватить рыбу, но это нисколько не уменьшало его пыла; как видно, он дал себе твердое слово вытащить ее.

Мысленно я пытался отгадать, что там могло быть. Язь, плотва? Нет, скорее всего налим.

— Ах ты… Вот ты куда прешь… Сейчас я тебя пойма… Вот… Уже… поймал! — вдруг просветлел Джюгас.

Он прямо-таки задыхался от радости. Но не успел я снова подумать, что же это все-таки за рыба, как мой приятель горестно ахнул:

— Вот дрянь! Опять вырвалась! А я ее было за хвост ухватил…

Я, кажется, уже говорил, что Джюгас был очень упорным человеком. Поэтому он не отходил от камня. Не отступал и я.

Мы возились вокруг камня еще, верно, с добрых полчаса. Наконец Джюгас крепко ухватил рыбу. В его руке трепыхался скользкий налим. Он жалобно разевал пасть и ловил воздух круглым ртом.

Оба мы были так взволнованы, что не могли вымолвить ни слова. Я первым пришел в себя:

— Как крокодил! — вырвалось у меня.

— Громадина! — произнес Джюгас.

Налима мы решили пустить в лодку, куда уже набралась вода, иначе он задохнулся бы.

Снова почувствовав себя в воде, налим заметался. Наконец он ослабел и уставился на нас своими немигающими глазами. Глаза словно говорили: «Ну, чего вы, мучители, терзаете меня?.. Неужели в ваших сердцах не найдется ни капельки сострадания к несчастной рыбе?..»

Нет, сердца наши были в то время как каменные: мы решили съесть мудрого налима сегодня же вечером.

Джюгас обследовал и другие камни, но ничего путного под ними не обнаружил. Мы забрались в лодку и поплыли дальше.

Река, сверкая на солнце, извивалась между покосными лугами. Ветер доносил с лугов сладковатый запах вянущей травы. Где-то за березняком зазвенит натачиваемая пила — «дзинь-дзинь» — и опять умолкнет. Слышно, как играют кузнечики. Должно быть, на прибрежных травах расселся целый оркестр, потому что кругом, куда ни поверни ухо, звучит эта музыка веселых бездельников.

Мы приплыли к МТС. Она была расположена на широком, заросшем березками холме. Там стояло много больших и маленьких построек, некоторые еще только покрывали кровлей. Со двора МТС раздавалось ворчанье моторов. Кто-то сильно бил по железу. Дохнул слабый ветерок и принес тяжелый запах газоля.

Приятно плыть на лодке в летний день, когда от жары дрожит пахучий воздух, когда вскидывается в реке сонная щука, напуганная плеском весел…

Далеко позади остался город, высокие пригорки с созревающей земляникой. Перед нами расстилаются разноцветные поля, стройные березки клонят свои причесанные ветром головы; описывая высоко в небе круги, постукивая клювом, приветствует нас добрый аист. И так много звенит всяких звуков, что кажется — мы в царстве сказок.

Проголодаться можно и без всякой серьезной работы — это истина, которую я сам хорошо усвоил. Не приходится удивляться поэтому, что мы круто повернули лодку к берегу и, развязав рюкзаки, накинулись на колбасу и на хлеб. Хлеб показался мне лакомством, а вкусу колбасы я не мог надивиться.

Очень приятно есть, растянувшись в густой траве, когда знаешь, что не надо торопиться в школу. В такие минуты в голову не придет какая-нибудь страшная мысль, от которой можно куском подавиться. И поэтому я ел и наслаждался.

Зато я опасался за своего приятеля Джюгаса. Вместо того чтобы спокойно сидеть рядом со мной, он, прожевывая колбасу, увлекся ловлей кузнечиков. Бесшумно подкрадываясь к неосторожному музыканту, он ловко хватал его своей маленькой рукой и, приплясывая на одной ноге, напевал: «Кузнец-мастерок, плесни дегтю в котелок! Раз дегтю не даешь, так уж больше не споешь!» Кузнечик, конечно, дегтю не давал и сразу оказывался в широкогорлой бутылке, которую Джюгас все время таскал с собой. Как ни странно, но в бутылке кузнечик умолкал. Ни одного «чррк!.. чррк!..»

— Зачем ты их ловишь? — спросил я у Джюгаса.

Джюгас усмехнулся и похлопал себя по карману, куда он уже спрятал бутылку с кузнечиками.

— Вот непонятливый!.. А на какую наживу рыбу удить?

Мы уже собирались было снова погрузиться на борт «Христофора Колумба», как вдруг неподалеку затарахтела какая-то машина. Мы оба насторожились. Джюгас повернул ухо в ту сторону, откуда доносилось урчанье мотора.

— Что бы это могло быть? — вслух рассуждал я. — Неужели трактор? Но что ему делать в этих лощинах?

— Пойдем посмотрим, — предложил Джюгас.

Мы побрели по цветущему лугу в сторону березовой рощицы, которая загораживала от нас машину.

Выйдя из рощи, мы увидали довольно странную картину: по клеверному полю, словно трактор, выдыхая к небу жидкий синий дымок, ползла какая-то машина.

Машина косила клевер. Одна коса была приделана спереди, а две другие — по бокам. Прокос был таким широким, что на место машины, наверно, пришлось бы поставить не меньше семерых сильных косарей. И еще вопрос, захватили ли бы они всемером столько клевера своими косами.

— А ты знаешь, как она называется? — спросил Джюгас.

— Нет, не знаю, — признался я, потому что действительно плохо разбирался в сельском хозяйстве.

Джюгас сразу весь напыжился и важно произнес:

— Это самоходная сенокосилка.

Словам Джюгаса нельзя было не поверить. Ломай голову сколько хочешь — ничего лучше не придумаешь: самоходная сенокосилка, так сказать — сенокомбайн.

Машина, обогнув клеверное поле, проезжала мимо нас. Теперь мы могли рассмотреть ее как следует. Мне она чем-то напоминала автомобиль. Будь я на месте того колхозника, который управлял ею, я бы снял с нее косы и ездил бы на ней в город, как на автомобиле.

На машине, ухватившись за руль, сидел молодой русый парень. Выглядел он довольно смешно, хотя и держался с большой важностью. Дело в том, что одна половина лица и нос у него были вымазаны маслом. По правде говоря, смеяться над этим не годится. Мужчины — не девчонки: зеркал с собой не таскают. А мы-то разве не разгуливаем по школе с носами, выпачканными чернилами?

Паренек остановил машину.

— Откуда вы взялись? — осведомился он.

Откуда мы взялись? Смешной вопрос!..

— С луны свалились, — ответил Джюгас.

— Ты скажи, пострел, — улыбнулся паренек, — когда в Пабержяй привезут мотоциклы? Собираюсь приобрести.

— Привезли уже! — воскликнул Джюгас. — Вправду привезли! Продают в магазине напротив книжного.

— Ну?! — Паренек притих и весь как-то вытянулся. — Неплохую ты мне новость сказал. Та-та-та! — засмеялся он и, прищелкивая на манер мотоцикла, так застучал своей машиной, что мы чуть не оглохли.

Неподалеку, в ложбине, куда не могла заехать машина, колхозники косили вручную; наклонялись их спины, обтянутые белыми холщовыми рубахами, сверкали на солнце наглянцованные травой косы.

Мы вернулись к реке.

Я и по сегодняшний день глубоко убежден, что мир полон всяких неожиданных случайностей. И я бы сказал — неприятных случайностей. Оспаривать это может всякий, но как объяснить, например, такую вещь: из лодки исчез налим. Ищи не ищи, а налима нет. Видно, он почуял, что вблизи нет его мучителей, собрался с силами и прыгнул в воду через борт «Христофора Колумба». Побегай теперь за ним!

У нас от огорчения даже лица вытянулись. Джюгас обвинял меня, будто это я предложил оставить налима в живых. Разумеется, он ошибался. Я бы подвесил налима на ракиту. Именно Джюгасу и пришла в голову дурацкая мысль пустить налима в лодку. Теперь он сам виноват, а вину хочет свалить на меня.

Мы крепко поругались и битый час просидели, надувшись, даже не глядя друг на друга.

Но надо вам сказать, что ни Джюгас, ни я не были такими людьми, которые… ну, которые могут долго сердиться! Где там! Дальнейшая наша поездка была не путешествием, а сплошной радостью (как сказал бы какой-нибудь из наших школьных поэтов). Мы купались, удили рыбу, весело насвистывали, вспугивая диких уток, и даже не заметили, как приблизился вечер.

В воздухе похолодало. Солнце торопливо пряталось за лесом, и небо стало красным, как спелая вишня. На лугу хлопал саженным бичом седоусый пастух; огромное колхозное стадо, постукивая копытами о горячую землю, двинулось домой.







Глава десятая

НАС ОКРУЖАЮТ ОПАСНОСТИ





Нужно было, не теряя времени, подумать о ночлеге. Палатки мы с собой не захватили, проситься к колхозникам не хотелось, а поэтому мы решили, что ночь лучше всего провести r копне сена — у реки их было множество.

Джюгас развел костер. Сухие ветки ивняка быстро разгорелись, и в темное небо скакнуло пламя. Искры взлетали кверху, как светлячки. Вокруг костра закружились мошки. Неосторожно обжегши крылышки, они беззвучно падали вниз.

Я воткнул в землю две ольховые ветки, подвесил к ним котелок и бросил в него несколько щепоток чаю. Вскоре вода в котелке закипела.

За день мы поймали двух язей. Теперь как раз было самое время изжарить рыбу на углях. Мы положили язей в горячую золу вместе с нечищеной картошкой. Ужин должен был удаться на славу.

Так оно и вышло. Рыба обжарилась хорошо, чтоб не сказать подгорела, и когда мы взяли ее в руки и откусили по первому куску горячего, чуть-чуть клейкого язя, нам показалось, что вместе с этим первым куском проглотим собственный язык. Самые вкусные варенья моей тети не могли бы сравниться с этим кушаньем. А что уж говорить о консервах из трески, которые любил Симас! Разве не смешны те люди, которые едят подобные вещи?

Плохо было только, что мы не захватили с собой соли. Как бы она теперь пригодилась! А чуть подгоревшая дымящаяся картошка — разве есть на свете более вкусное блюдо?..

Костер, в который мы уже больше не подбрасывали ветки, стал гаснуть, но на воде еще мерцал его отблеск. Запахло сыростью и аиром. Вода тихо шумела, омывая камни брода. В ложбинах собирался туман. Он был тяжелый и густой, как изодранная туча.

Днем, пока светило солнце и мы видели на берегу работающих людей, мне ни разу не приходило в голову, что ночь может быть такой таинственной, полной какого-то гулкого молчания. А теперь она потихоньку подкрадывалась к нам, поднимая в душе тревогу. Вокруг не было полной тишины. Где-то в деревне заунывно заскрипел колодезный журавль, кто-то растянул меха гармоники, и по воздуху волной пронеслась песня.

Так. или иначе, мне стало не по себе, и я, не выдержав, спросил у Джюгаса:

— Джюгас, тебе не страшно?

Джюгас сидел, поджав ноги, склонив голову немного набок, словно прислушивался к долетавшим из деревни звукам или к плеску реки.

— Нисколечко не страшно, — произнес он. — Мой папа на войне воевал. Он смелый и всегда говорит: «Если ты не боишься, так тебя боятся».

Я пристыженно шмыгнул носом. Вдруг Джюгас насторожился.

— Тс-с-с! — еле слышно прошептал он. — Слушай!

«Сейчас на нас кто-нибудь нападет!» — мелькнуло у меня в голове. По правде говоря, я до сих пор не могу понять, кто бы мог напасть на нас. Но тогда я невольно съежился и схватился за карман, где лежал самодельный револьвер, заряжавшийся серой от спичечных головок. Нападавшие не появлялись. Зато вскоре в прибрежных кустах раздался приглушенный звук: «Цик… Цик…» И снова молчание. Потом «цикнуло» слева, «цикнуло» справа — и весь берег зазвенел от звучных раскатов.

«Соловьи!» — обрадовался я.

Мы, затаив дыхание, слушали их песню. Когда на одном берегу Сруои звали: «Юргут! Юргут! Запрягай! Запрягай!», на другом понукали: «Погоняй! Погоняй! Не жди, не стой!»

Вдруг поблизости что-то не то затрещало, не то зафыркало. Никто не появлялся, но кусты шевелились.

— Джюгас, что это?..

— Где? — Джюгас поглядел на меня широко раскрытыми глазами.

Кусты раздвинулись: какое-то большое темное существо приближалось к нам. Дрожащей рукой я выхватил револьвер. Нажать на спусковой крючок — и сера воспламенится, револьвер щелкнет не громче пастушьего кнута и не причинит моему врагу никакого вреда, потому что стреляет всего-навсего обрывком газеты… Но все-таки это оружие!..

Темное существо понемногу приближалось к нам, но я, окончательно обалдев от страха, позабыл, что у меня в руках оружие. Потом существо это фыркнуло (поверьте, прямо как лошадь) и остановилось. Мне показалось, что оно вот-вот схватит меня за горло своими сильными лапами. И тогда кончено, прощай жизнь!..

С перепугу я, вероятно, мог бы навсегда остаться заикой, если бы не взошедшая луна, которая выкатилась из-за березовой рощи. Стало гораздо светлее, и теперь я без всякого труда сообразил, что темное существо — не что иное, как гнедая лошадь. Она спокойно пощипывала влажную траву.

Револьвер выпал у меня из рук, и мы с Джюгасом разразились громким хохотом.

Я не испугался. Совсем нет. Я никогда не пугаюсь, только иногда у меня поджилки трясутся. И то из-за каких-то неясных причин…

А Джюгас, тот никогда ничего не боится. Может, потому, что он маленький (Джюгас мне только до плеча), а маленьких никто не трогает.

Лошадь подошла поближе. Она подняла голову. На нас смотрели темные, умные глаза.

Джюгас вскочил и погладил блестящую спину лошади. Она посмотрела косо. Я видел, как у нее подрагивали ноздри. Наверно, ее пустили пастись на лугу, она заметила догорающий костер и подошла потолковать с нами на своем непонятном лошадином языке.

Луна, незаметно уменьшаясь, поднималась кверху. Теперь она уже залила своим ласковым светом поля, кустарник, реку — все вокруг.

Было уже поздно.

— Джюгас, полезем в сено, — сказал я.

— Обожди. Я ей дам хлеба. Она голодная…

Ему было трудно расстаться с гнедой. Возможно, он всю ночь напролет кормил бы ее хлебом, пусть даже завтра ему самому нечего было бы есть.

Смешной человек этот Джюгас! Неужели он думает, что мы сможем питаться сеном?.. И почему ему пришло в голову, что гнедая голодна, когда на лугу такая густая трава?..










Глава одиннадцатая

ЧЕЛОВЕК ИЗ МРАКА


Все вокруг было озарено оранжевым светом луны. Кусты дремали, словно огромные черные вороны, опустившиеся на землю. Верхушки их чуть заметно трепетали. Из прибрежных ракит доносился громкий цокот соловьев, и веселые их коленца заглушали плач коростеля.

Мы отошли довольно далеко от реки — туда, где расстилался недавно скошенный луг. Здесь высились копны пахучего сена. Джюгас залез в одну копну, я — в другую.

Сено в копне было горячее. Устроившись довольно удобно, я уже было задремал, глядя на усыпанное звездами небо, как вдруг что-то больно ущипнуло меня. Не успел я подумать, кто же мог нарушить мой покой, как меня ущипнуло снова. На этот раз в затылок. Долго думать не приходилось. Я сразу сообразил, что меня атакует целая армия букашек, которые кишмя кишели в сене. Они ползали у меня под рубахой, забирались в уши, проникали за ворот. Вот надоедливые создания! Неужели вы не угомонитесь всю ночь?

Я решил так легко не сдаваться. Отряхнувшись, я поймал за воротником несколько вредителей и тут же покарал их смертной казнью. Нельзя сказать, что оставшиеся в живых прекратили свое черное дело. Где там! Они продолжали сновать по моей спине как ни в чем не бывало.

«С ними не справишься», — подумал я, совсем приуныв. Подняв голову, я поглядел на Джюгаса. Копна шевелилась. Видно, Джюгас тоже не мог привыкнуть к тому, что кто-то исподтишка щипается.

Оставалось только отдаться на волю судьбы и до самого утра терпеть горькую долю мученика.

Глядя на воз Григаса [2 - Литовское название созвездия Большой Медведицы.] с наклоненным дышлом, я чувствовал, как глаза у меня все больше слипаются. Потом звезды померкли и куда-то исчезли.

И теперь я еще помню довольно странный сон, который мне приснился в ту ночь. Будто мы с Джюгасом удим рыбу на Сруое. На мою удочку клюет рыба. Она такая большая и тяжелая, что у меня нет сил вытащить ее из воды. Мне на помощь прибегает Джюгас. Но вдруг рыба — огромный, сверкающий налим — сама вылезает из воды. Она уставилась на нас своими неморгающими глазами и разинула страшную пасть, полную острых зубов. У меня с перепугу перехватило дыхание.

Налим заговорил глухим человеческим голосом: «Не вы ли это, горе-рыбаки, ловили меня сегодня под камнем? Я убежал от вас, а теперь вот проглочу вас обоих на ужин…» Потом он взмахнул в воздухе своим блестящим хвостом и бросился на меня. Я крикнул и, просыпаясь, почувствовал, что падаю на землю вместе со всей копной сена.

Кто-то закричал: «Иисусе Мария!..» Высунув голову из сена, я увидал, что какой-то человек, прихрамывая, прыгнул в стоявшую рядом решетчатую телегу и, стегнув лошадь хлыстом, загромыхал по лугу в сторону березовой рощи. Все произошло так быстро и неожиданно, что я никак не мог понять, что же случилось.

Сердце мое сильно забилось, мне не хватало воздуха.

— Джюгас!.. Джюгас… — позвал я дрожащим голосом.

Молчание. Только в кустах зашелестела вспугнутая моим возгласом птица.

Я подбежал к копне Джюгаса. Он крепко спал. Выплывшая из облака луна осветила его спокойное лицо, раскрытые губы…

Я с трудом разбудил Джюгаса. Он уселся в сене и посмотрел на меня — то ли очень удивленный, то ли немного перепуганный.

— Что случилось?

— Здесь был человек, — прошептал я и рассказал Джюгасу все, что произошло.

Услышав, что человек был с подводой, Джюгас почесал ухо, подумал и произнес:

— Это вор. Приезжал воровать колхозное сено.

И действительно, незнакомец оставил даже вилы в копне. Вот счастье, что он еще не угодил мне вилами в бок! Зато я порядком его пугнул. Улепетывал он, сложив уши, как заяц.

На востоке еле заметно светлело небо. Где-то закукарекал петух. Но до зари было еще далеко, и я опять, свернувшись в комочек, зарылся в сено.









Глава двенадцатая 

ГРОЗА





Ну и спали же мы! Наверно, уже скоро второй завтрак, а мы все еще валяемся в сене. Так думал я, разбуженный звонким пеньем жаворонков. Несколько жаворонков трепетало в воздухе прямо над моей головой. Они взвились очень высоко, и я видел только небольшие серые комочки, которые то падали камнем вниз, то на мгновение вновь застывали в голубом небе.

Джюгас, проснувшись раньше меня, сидел на земле и, ухватив обеими руками кусок сыра, уписывал его, раскрасневшись от удовольствия. Сыр был твердый, как камень. Я откусил несколько кусочков, и меня бросило в пот, а во рту даже как будто начал шататься зуб.

Покончив с завтраком, мы взяли свои рюкзаки и зашагали по скошенному лугу к реке.

За ночь в лодку до половины набралось воды. Значит, мы не совсем хорошо законопатили щели или же мельник дал нам слишком жидкую смолу. Вычерпав воду жестянкой, я сел за весла. Вспорхнули две дикие утки и, со свистом рассекая воздух крыльями, полетели вдаль.

С каждым новым извивом река становилась все шире. Пошли топкие, заросшие высокой травой берега со множеством еле заметных родников.

— Скоро будет Щучье озеро, — произнес Джюгас. — А рыбы там сколько! Ой-ой!

Он не ошибся. Проплыв какой-нибудь километр, мы увидели озеро. Большое, широкое, заросшее ракитами и камышом, оно расстилалось перед нами. Посередине его возвышался остров. Над водой с криком носились чайки. Сложив свои острые крылья, они молнией ныряли в воду и снова взмывали ввысь с дрожащей рыбешкой в клюве.

Мы были взволнованы, наверно, так же, как Колумб при виде земли. Этот водный простор и пугал и радовал нас. Я торопливо вытащил из рюкзака бинокль с единственным стеклом и устремил свой взор на остров. Гром и молния! Там маячили развалины замка.

— Замок! Ей-богу, замок!

Джюгас нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Наша шхуна могла перевернуться в любой момент, но мой приятель меньше всего думал об этом. Он вырвал у меня бинокль и тут же закричал:

— Это остров Летучих Мышей!

— Остров Летучих Мышей! Почему такое странное название? — удивленно спросил я.

Джюгас почесал ухо.

— Может, потому, что там много летучих мышей. Отец мой рассказывал, что перед войной на острове жил помещик — страшный богач. Богач, но скряга.

«Христофор Колумб» выплыл на озеро. Теперь нужно было крепко поработать веслами — течение уже почти не несло нашу шхуну. Ветер стих. На небе застыли сероватые тучи.

Мы плыли вдоль берега озера в поисках «рыбного» места. Наконец отыскали песчаную бухточку у низко нависшей ивы.

«Христофор Колумб» бросил здесь якорь. Выражаясь попросту, мы перестали грести и опустили на дно озера веревку с привязанным камнем. Потом тихонько закинули удочки.

Если бы Джюгас сказал мне раньше, что в Щучьем озере так бешено клюют окуни, я бы, конечно, не поверил. Но теперь, когда я еле поспевал надевать на крючок одного кузнечика за другим, оставалось только радоваться такому невиданному чуду. Да, это было настоящее чудо, потому что в Вильнюсе я приносил с реки Нерис всего-навсего тощую плотву. А все-таки хоть окунь и глупая рыба, но постепенно и она становится хитрой. Почуяв каверзу с кузнечиками, окуни перестали клевать.

Солнце теперь только изредка выплывало из потемневших туч. Я снова взялся за весла. «Если мы так часто будем останавливаться, — подумал я, — то не доберемся до моря даже к концу лета».

Джюгас разложил на коленях нарисованную им самим каргу. По этой карте нам нужно было переплыть озеро, на северном его берегу найти исток реки и по реке спуститься до Немана, а с Немана — к Куршской бухте. Тогда добраться до моря — сущий пустяк. Я вытащил из кармана компас, желая отыскать западный берег озера. Правда, это можно было определить и по солнцу, но мне представилась хорошая возможность применить этот замечательный инструмент, которым уже с древнейших времен пользовался всякий заправский мореход.

Стрелка компаса, трепеща, описала полукруг и темным концом повернулась в сторону озера.

— Джюгас! — весело воскликнул я. — Поплывем к острову. Нам все равно по пути, мы не свернем с дороги!

Джюгас без колебаний согласился с моим предложением. Насколько я понимаю, он хотел осмотреть развалины замка. Нечего скрывать — и у меня глаза разгорелись на эти развалины.

Я повернул лодку в сторону острова. Шхуна медленно продвигалась вперед, острым носом поднимая небольшие волны.

Кругом было необычайно тихо. Перед нами расстилалось спокойное темносинее озеро. В нем отражалось небо, которое все больше хмурилось. Если раньше небо было какого-то мутного цвета, с бледножелтыми облаками, то теперь оно быстро менялось у нас на глазах, покрывая потускневшее солнце огромной темносиней тучей. Становилось душно.

«Будет гроза», — подумал я, чувствуя, как тревога начинает мутить мне сердце. Нужно было выбирать, не мешкая: либо плыть к острову, либо поворачивать к берегу. Но, не желая показаться трусом, я решил молчать. Пусть Джюгас тоже испугается и первый предложит возвращаться. А он раскрыл блокнот и, равнодушный ко всему, принялся рисовать тучи.

«Что ему взбрело в голову? — возмущался я. — Чего он молчит? Ведь озеро — это не заросшее травой болотце».

Джюгас обмакнул кисточку в воду, снова взглянул на небо и брызнул на лист бумаги синей краской. Это жидковатое пятно и должно было изображать грозовую тучу. Странный человек этот Джюгас! Действительно странный. Скажите-ка, можно ли рисовать грозовую тучу и не думать о грозе?..

За задымленными рощами тихо прогрохотал гром, ’ словно кто-то покатил с горы пустую бочку. Джюгас вздрогнул и оглянулся. «Ага! Перепугался!» — обрадовался я, исподлобья наблюдая за своим приятелем.

— Назад вернемся или к острову поплывем? — спросил он.

— К острову! — сердито отрезал я.

— Тогда давай быстрее! Сейчас ливень хлынет!

Теперь мы гребли вдвоем. Джюгас даже раскраснелся, нажимая на весла; старался и я, но «Христофор Колумб», как нарочно, почти не двигался. По крайней мере, так мы думали.

Гром гремел все сильнее. На небе блистали ослепительные удары молнии. Казалось, что кто-то разрубает иссиня-черные тучи золотым мечом. Подул ветер. Озеро, еще недавно такое спокойное, почернело и взъерошилось. Поднялись волны. «Христофор Колумб» закачался.

В лодку протекала вода. С каждой минутой вода прибывала. Она проникала через плохо забитые щели в бортах.

— Джюгас! — закричал я, почувствовав себя капитаном тонущего судна. — Черпай воду.

Джюгас схватил жестянку и, став на колени, взялся за работу. Он торопливо вычерпывал грязную воду, испуганно поглядывая на меня. Я старался казаться спокойным.

Озеро бесновалось. Темные, грозные волны обдавали наши лица пеной. По ветру с криком носились чайки. Иногда над водой показывалась острая голова гагары. Эти водяные птицы словно дивились нашей затее.

У меня быстро слабели руки. Я чувствовал: еще минута, другая — и я бессильно опущу весла. Тогда ветер повернет лодку поперек волн, и мы опрокинемся… От такой мысли у меня мороз пробежал по коже.

Джюгас, не переставая, черпал воду, которая теперь уже лилась в лодку прямо через борт.

Собрав последние силы, я налег на весла. Вдруг послышался сухой треск ломающегося дерева — весло повисло в воздухе. В это время неподалеку ударила молния, блеснул голубой луч, озаряя побледневшее лицо Джюгаса. Весь съежившись, я успел заметить, как стрельнул ввысь огромный водяной столб. Охваченный ужасом, я застыл на месте. Мои руки оцепенело сжали борт лодки. Небо задрожало от страшного грохота. Потом лодка накренилась, перевернулась, и теплая вода захлестнула мне голову.

Никто, конечно, не скажет, что тонуть приятно. Но никто не станет оспаривать, что тонуть на мелком месте — это больше чем удача. Можете себе представить, как мы обрадовались, когда почувствовали под ногами песчаное дно! Вода была только по колено.

Я знаю: вы не поверите, но я тогда почти не испугался. Вы лучше сами посудите: чего мне было пугаться? Будто я плавать не умею!.. А Джюгас? Нащупав дно, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, но потом громко высморкался и даже сплюнул. Говорил ведь я, что опасаться было нечего…







Глава тринадцатая

КТО ОН?





Хлестал ливень. Мы выловили из воды рюкзаки, схватили за нос перевернувшегося «Христофора Колумба» и, шатаясь от усталости, вытащили его на берег.

Когда пошел дождь, стало совсем темно. Вода ручьями текла у меня по лицу, забиралась за ворот рубашки. Я невольно сгорбился, беспомощно озираясь по сторонам — где бы спрятаться от ливня? Но на острове все было чужое и незнакомое.

Джюгас, похожий теперь на мокрого воробья, все время шмыгал носом. Вдруг он вспомнил о своем промокшем блокноте. Мой приятель впал в совершенное уныние. Я понял, что наступило время мне проявить свое мужество. И поэтому я крикнул как можно более звонко:

— Джюгас! К замку!

Джюгас поднял голову и улыбнулся.

— Пошли, — промолвил он тихо, но твердо.

Дождь понемногу стихал. С кустов скатывались последние капли. Громыхая все реже, гроза катилась дальше. Посветлевшая грозовая туча раскололась на две части. За лесом заходило большое красное солнце.

Мы остановились у развалин замка. Замок был совершенно разрушен. Каменные стены необычайной толщины заросли густым мхом, крапивой, а из щелей тянулись кверху тонкие березки. Но две угловые башни, хоть и сильно обветшалые, могли защитить от ветра и дождя, и мы решили в одной из них провести ночь.

Мокрая рубашка липла к моей спине. Стало холодно. Противная, мучительная дрожь проняла меня. Я разделся догола и выжал свою одежду. То же самое проделал и Джюгас. Теперь мы, по крайней мере, не лязгали зубами. Я вытащил из кармана штанов спички. К нашему величайшему огорчению, они все до одной отсырели.

— Эх, будь у нас хоть одна спичечка сухая!.. — вздохнул Джюгас и снова шмыгнул носом.

Вздохнул и я. По правде говоря, мы могли подумать раньше, как сохранить спички. Надо было хорошенько обернуть коробок, и все было бы в порядке. Через минуту весело затрещал бы костер. Надо было… И почему только умные мысли всегда приходят слишком поздно?.. Так думал я в тот холодный вечер, ерзая на сырых камнях развалин.

Башня, в которую мы залезли, была темной и мрачной. В ее провале закружились какие-то существа, вспугнутые нами, и, ударяясь о стену, падали вниз.

— Летучие мыши! — прошептал Джюгас, сжимая мне руку.

Живых летучих мышей я видел в первый раз в жизни и поэтому глядел на них с величайшим интересом. Они на самом деле были очень уродливы — словно крысы, словно какие-то птичьи выродки. Тьфу! Какого беса мы сюда приволоклись?

Я успокаивал себя мыслью, что летучие мыши не кусаются. Сбросив на пол рюкзак, я сказал:

— Джюгас, погляди-ка, тут подстелена солома.

— Должно быть, рыбаки когда-нибудь здесь ночевали, — произнес Джюгас.

Эге, дела наши были не так уж плохи! Можно будет сделать из соломы великолепную постель. Вот только жаль — укрыться нечем. Ну, да уж как-нибудь дождемся утра, а тогда согреемся на солнышке.

В башне было теплее, чем на дворе. Но я бы никогда не посмел сказать, что нам было тепло. Зачем так нагло лгать?

Мы сидели, прижавшись друг к другу, и молча жевали размокший в воде хлеб. Хлеб прилипал к зубам. К спине липли мокрые рубашки. Последнее было гораздо хуже.

Я раздумывал о постигшем нас несчастье. Волей-неволей я должен был признать, что сегодня мы вели себя не совсем разумно и осторожно. Разве не глупо было перед грозой выходить на озеро в дырявой лодке? Весло давно было надломлено. Почему мы не позаботились его починить?.. Если бы в ту минуту кто-нибудь обозвал меня ротозеем, я бы ни капельки не обиделся.

В башне с каждым мгновением все более темнело. Летучие мыши притихли.

О бер£г без устали бились волны.

Мне стало страшно. Я крепко прижался к Джюгасу и почувствовал на своем лице его горячее дыхание.

У Джюгаса дрогнули плечи.

— Джюгас! Тебе холодно?

— Очень…

Снова тишина. В башне стало уже почти совсем темно. Высоко над нашими головами в синем небе зажигались всё новые звезды.

Я вспомнил про Симаса. Что-то он теперь поделывает? Должно быть, давно уже спит в палатке геологов, завернувшись в теплое одеяло… Наверно, и не думает, что я… что я вчера утром покинул уютную тетину комнатку и теперь, закоченевший, голодный, сижу на мрачном острове и жмусь к каменным развалинам.

— Витас…

— А? — отзываюсь я и ищу в темноте руку Джюгаса.

Нахожу ее. Сжимаю в своей ладони. Ручка эта маленькая и вся закоченевшая.

 — Витас… — шепчет Джюгас. — До утра еще далеко?

— Далеко.

— Витас… А может, теперь можно высушить спички?

Об этом думаю и я. Может, в самом деле попробовать? Вытаскиваю из кармана коробок. Ощупываю спичечные головки. Одни — посуше, другие — посырее. Выбираю несколько штук посуше и начинаю осторожно растирать между ладонями.

Джюгас сгреб ворох соломы. Я сжал пальцами одну спичку, чиркнул о край коробки. Искры не было. Не показалась она, и когда с двух других спичек беззвучно слезла мокрая сера.

Я достал из коробка другие спички. Все приходилось повторять с самого начала.

Я терпеливо тер их. Потом опять чиркнул — сверкнула голубая искорка, запахло серой и спичка… погасла!

Пук соломы дрожал в руке у Джюгаса.

— Попробуй еще, — взволнованно произнес он.

У меня мелькнула мысль, что так можно испортить все спички и завтра у нас уже не будет никакой надежды развести костер.

Спичек оставалось всего пять штук. Я долго колебался: попробовать в последний раз или нет?

Над нашими головами что-то заскреблось о каменную стену. «Должно быть, летучие мыши», — подумал я, дрожа от холода.

Вдруг рядом со мной послышался тихий, приглушенный звук: «Чир-р-р-рк!.. Чирк!» Через мгновение звук повторился.

— Джюгас, что это?

Прислушавшись, Джюгас вымолвил:

— Стрекочет, как кузнечик…

Стрекотанье становилось все громче. Теперь уже нельзя было ошибиться: это и в самом деле кузнечик. И от мысли, что мы не одни в этой мрачной башне, что с нами веселый, никогда не унывающий музыкант-кузнечик, у нас стало немного легче на душе. Джюгас едва слышно засмеялся:

— А я знаю, где он.

— Ну, где? Скажи!

— Да в кармане у меня! — оживился Джюгас. — Правда, в кармане. Я теперь вспомнил: ведь там бутылка…

Он потянулся и вытащил из кармана широкогорлую бутылку, в которую ловил кузнечиков для наживки.

Немного посовещавшись, мы решили в последний раз попытаться зажечь спичку. Совершенно неожиданно мне удалось это. Спичка звонко чиркнула, и в моей горсти затрепетало жаркое крохотное пламя.




— Горит! Джюгас, давай солому! Быстрее!

Пук соломы мгновенно запылал. Мы торопливо сложили небольшой костер. В башне стало светло. По ее развалившимся, усеянным щелями стенам запрыгали желтые отблески.

Большая, невыразимая радость затрепетала вместе с этим огоньком и внутри нас. Мы осмотрели бутылку. В ней действительно сидел кузнечик.

— Бедняжка, ведь он там мог задохнуться, — сокрушался Джюгас, стараясь вытряхнуть музыканта из бутылки.

Кузнечик, вновь почувствовав себя на свободе, оттолкнулся своими длинными ножками от колена Джюгаса и скакнул к порогу башни. Больше нам не довелось с ним встретиться.

Если в костер не подбрасывать топлива, он погаснет. Эту истину знают все. Увидев, что в башне, кроме нескольких палок; больше нет ничего подходящего, мы вылезли наружу, чтобы набрать веток для нашего очага.

Вокруг нас мокрыми листьями шелестели кусты. Сквозь них мы увидели озеро. Оно уже совсем успокоилось. По небу, словно куски холста, проносились изодранные темные тучи.

Я уже хотел было отломить ветку от засохшей сосенки, как вдруг Джюгас схватил меня за руку.

— Смотри… туда… — зашептал он, показывая на край острова.

Там стоял мужчина. Он засунул в рот пальцы. Над озером прокатился пронзительный свист. На этот свист кто-то отозвался таким же свистом с противоположного берега. Тогда мужчина прыгнул в большую лодку (это был не наш «Христофор Колумб») и оттолкнулся от острова.

Кто этот человек, что он делал на острове? Может, это рыбак?..

В это время облако сползло с луны. Оно озарило мужчину, сидевшего в лодке, и я понял, что лицо его мне знакомо. Но откуда? В Пабержяй… На станции… В поезде… Да! В поезде! Он играл в шахматы с Вилюсом!

— Это он…

— Кто? — недоумевал Джюгас.

— А тот, который нас мороженым угощал…

— А-а-а…

Мы были прямо-таки огорошены.

Откуда он взялся ночью на острове? Зачем он свистел?.. Кто отозвался на его свист с берега? От этих мыслей у меня закружилась голова.

Мужчина приплыл к берегу.

А мы вернулись к костру и начали горячо обсуждать только что виденное.

— Витас, а может, тебе только показалось? — усомнился Джюгас.

— Тот самый. Точно он.

От костра наша одежда просохла. Сон смыкал глаза. Уже погрузившись в дремоту, я опять невольно вспомнил мужчину в лодке и мысленно спрашивал себя: «Кто он?»

Джюгас уснул. Голову он склонил к моему плечу, и я слышал, как он разговаривал во сне:

— Мама… ты не сердишься на меня? Мама… я только посмотрю на корабли и вернусь…







Глава четырнадцатая

МОИ ЗАПИСКИ





Еще и сегодня среди моих книг лежит тетрадь в истертой зеленой обложке, на которой выведено крупными буквами моей собственной рукой: «Остров Летучих Мышей». Это записки о нашей (моей и Джюгаса) жизни на острове. Вот что там можно прочесть:

…4 июля.





Погожее утро. На острове щебечут птицы, а озеро сверкает на солнце, как огромный стеклянный осколок.

Мы сидим на берегу, свесив ноги в воду, и плюем в озеро, потому что не знаем, что нам еще делать.

Наш дырявый «Христофор Колумб» лежит на песке дном кверху. Весла мы потеряли во время грозы. Пробовали сделать новые, но ничего не получилось. Берег довольно далеко. Можно было бы вырезать какой-нибудь шест, но озеро глубокое, и шест, стоит только отплыть подальше, не будет доставать до дна.

Джюгас говорит, что теперь мы будем жить, как Робинзон Крузо.

Все было бы очень хорошо, если бы не голод.

Должно быть, нам придется питаться одной рыбой и ждать, пока какой-нибудь рыбак не вздумает приплыть на остров или показаться где-нибудь поблизости.

А может, вернется тот мужчина, которого мы видели прошлой ночью?.. У него, наверно, найдется лишнее весло, которое выручит нас из беды.

На заходе солнца далеко на озере мы увидели лодку. Кричали, махали руками, но нас не заметили. Лодка поплыла дальше.

На ужин мы поймали только несколько небольших язей, которых изжарили на углях и сейчас же съели, облизав даже пальцы. А все-таки в животе очень пусто, и мы иногда совсем падаем духом.

Я подбадриваю Джюгаса, говорю ему, что унывать не следует; Джюгас подбадривает меня, но от этого нам нисколько не сытнее.

Как же все-таки сделать весла?

…5 июля.


Проснувшись ночью, мы увидели пожар. Горело совсем неподалеку, потому что по ту сторону леса поднялся вверх язык пламени и к небу взлетели светящиеся рои искр.

Джюгас высушил свой блокнот и теперь рисует развалины замка.

Он так увлекся своей работой, что не видит ничего, что творится кругом. По правде сказать, со вчерашнего дня кругом ничего не изменилось.

Перед нами расстилается озеро. Летают чайки. Пахнет раскаленным песком.

Кто знает, где теперь Вилюс? Ведь он сказал, что едет к Щучьему озеру. Может, он тут, где-то совсем поблизости…

Мы съели все ягоды, которые нашли на острове, но голод не прошел.

…6 июля.


Сегодня нам повезло. Джюгас спугнул ястреба и отнял у него дикую утку с выдранным зобом. Утку изжарили на углях. Она была необычайно вкусная, и мы с ней быстро расправились.

Осмотрели весь остров. Он небольшой, но на нем много занятных закоулков.

Я сижу на камне, насвистываю и зорко смотрю вокруг, не появится ли на озере лодка.

Я вижу ее!.. Она плывет к…

(Дальше в моих записках не хватает листа. Жаль, что я по забывчивости вырвал этот лист, чтобы завернуть завтрак…)

* * *


Лодка плыла к острову. Мы стремглав пустились к берегу и вне себя от радости заорали во все горло.

Мы умолки только тогда, когда лодка была у берега.

В лодке сидел мужчина в расстегнутой рубахе, из-под которой виднелась волосатая грудь. Понурив голову, мужчина с размаху греб веслами.

Лодка вонзилась носом в прибрежный песок. Мужчина провел ладонью по вспотевшему лбу и, прихрамывая, шагнул к нам.

— А вы откуда взялись? — спросил он охрипшим голосом и устремил на нас испытующий взгляд.

Я посмотрел на Джюгаса, не зная, что ответить. Джюгас посмотрел на меня. Тогда я решил рассказать, что с нами случилось.

Как мне показалось, мужчина старался не пропустить мимо ушей ни одного слова из моего рассказа.

Когда я замолчал, он произнес:

— Счастье ваше, что мне понадобилась летучая мышь на лекарство. Вот я и думаю себе: поплыву на остров, поймаю. А то подохли бы вы тут с голодухи…

«Сперва ты подохнешь, обожравшись летучими мышами», — подумал я, оскорбившись. Мужчина украдкой взглянул на развалины замка.

— Полезайте в лодку, — приказал он, снова усаживаясь за весла. — Свезу вас на берег.

Заберите уж и нашу лодку, — попросил Джюгас. — Мы ее к вашей привяжем.

Привязывайте, — буркнул мужчина, подворачивая брюки.

Только теперь я заметил, что наш избавитель сильно раздражен. Почему он не стал ловить целебных летучих мышей? Он даже как будто бы совсем забыл про них…







Глава пятнадцатая

БЕСПОКОЙНЫЙ НОЧЛЕГ





Рыбак, который доставил нас на берег, был все время чем-то недоволен. Должно быть, это был злой, неразговорчивый человек. А все-таки он спросил у нас, не видали ли мы случайно на острове привидений. Я весело рассмеялся и заявил, что привидений вообще нет на свете. Это глупые выдумки. Только вот…

Рыбак вдруг так и застыл на месте с цепью в руках. Он взглянул на меня немигающими, бесцветными, словно лягушечьими глазами.

— Только… что?

Но Джюгас успел толкнуть меня локтем, и я прикусил язык.

— Ничего… Только летучих мышей там и вправду много.

— А-а-а-а, — протянул рыбак.

Он прикрепил свою лодку цепью к плакучей иве. Запасное весло он оставил в лодке. Мы попросились к нему на ночлег. Рыбак сказал, что мы сможем переночевать у него на сеновале.

Темнело. По вечернему небу, как вереница диких уток, протянулись голубые облачка.

Недалеко от озера, на опушке, стояла изба, крытая жестью. Подойдя поближе, мы увидели развешанные на заборе сети и толстую женщину, которая черпала воду из колодца.

Припадая на левую ногу, рыбак шел впереди нас. Его огромные клумпы[3 - Клумпы — деревянная обувь.] сбивали росу с густой травы, росшей вдоль тропинки. Во дворе он пощупал сети и, повернувшись к толстой бабе, сказал:

— Эти ребята заночуют у нас на сеновале. Дай им что-ни-будь укрыться. Должно быть, заблудились.

Толстуха молча окинула нас взглядом с головы до ног и поплелась в избу с полными ведрами воды.

Сквозь раскрытые двери избы на двор долетал запах шипящего на сковороде сала. Запах этот снова напомнил нам, что мы здорово проголодались.

— Заходите в избу, — произнес рыбак. — Подождете, пока жена вам одеяло найдет.

Мы пошли за ним.

На кухне я заметил, что толстая баба быстро прикрыла сковороду крышкой. Но когда Джюгас спросил, сможем ли мы что-нибудь получить на ужин, она только тяжело вздохнула:

— Откуда же теперь что-нибудь взять? И сами-то мы кое-как перебиваемся: куснем хлеба кусок, тем и сыты.

— Вот, гадина, врет! — прошептал мне Джюгас на ухо.

С плиты, к которой прислонилась жена рыбака — толстая, краснорожая, в фартуке с жирными пятнами, — пахло салом.

Я проглотил слюну. Проглотил и в ту же минуту вспомнил, что у нас есть деньги. Вот что нужно этой бабе — денег! Она, наверно, очень падка на них.

Сжимая пальцами десятирублевку, я подошел к столу и положил деньги:

— Дайте нам поесть.

Глаза у бабы забегали. Она даже улыбнулась:

— Ну уж, если вы очень проголодались, чего-нибудь отыщем.

Минуту спустя на столе появилась соленая рыба и вареный картофель.

Баба засыпала нас вопросами. Узнав, что я из Вильнюса, она подошла поближе и осведомилась, не знаю ли я, почем в Вильнюсе яйца. В этот момент губы ее улыбались так ласково, будто по ним текло топленое масло.

— Не знаю, — ответил я, обсасывая хвост соленого окуня. — Яйца люблю в готовом виде… вареные.

Я взглянул на стену, которая вся была увешана иконами. Один бородатый угодник указывал пальцем на пламенеющее, засиженное мухами сердце, словно сам удивлялся, отчего оно такое большое, прямо как лошадиное, и мало того — еще горит!

Когда я опустил глаза, на столе денег уже не было. Толстуха успела ловко сунуть их в карман своего фартука.

Вместо одеяла мы получили старый широкополый тулуп. Рыбак куда-то исчез, поэтому на сеновал нас повела его жена.

— На ночь пса с цепи спустим, — сказала она. — С сеновала ни на шаг, а то укусит!

Мы свернулись на сене под тяжелым тулупом.

Сквозь дыру в крыше я видел клочок ночного неба. На этом клочке, как основательно истертая пуговица моей рубахи, сверкала звезда. Пахло сеном.

— Витас…

Я приподнял голову.

— …ты никому не рассказывай…

— Про что?

— Про того мужчину, которого мы на острове видели. Ты чуть было рыбаку не проболтался. (В голосе Джюгаса я услышал упрек.) А мы лучше помолчим. Только Вилюсу расскажем. Неизвестно, что это за человек. Может, убийца какой-нибудь!

* * *


Я долго ворочался на сене, не в силах уснуть. Проклятая рыба! До чего же она была соленая! Во рту у меня пересохло, язык стал как деревянный. Пожевал травинку — не помогает.

Я слез с сена, тихонько приоткрыл дверь сарая и засеменил к колодцу. Там в ведре оставался глоток холодной воды. Встав на колени, я наклонил ведро, сунул туда голову, и в рот мне полилась удивительная на вкус влага.

Луна еще не появлялась. Двор тонул в темноте. Где-то неподалеку, в болоте, квакали лягушки.

Я стал осматриваться, втягивая в легкие живительный ночной воздух. Справа чернеет лес, а там, где светлое пятно, — озеро: слышно, как оттуда доносится кряканье диких уток.

Передо мной клеть. Но почему там горит свет?




«Загляну в окошко, — решил я, подкрадываясь поближе к стенке. — Интересно, что там внутри?»

В каморке кто-то разговаривал. Я влез на колоду и заглянул в запыленное окошко. Сначала ничего не мог разобрать, но потом мои глаза привыкли к свету.

Трудно передать, до чего я удивился: по каморке расхаживал тот самый бледный гражданин, который в поезде играл в шахматы с Вилюсом и которого мы видели на острове. Он выглядел очень сердитым и, повернувшись в сторону рыбака, ругал его последними словами.

— Болван! Баранья башка! Зачем тебе понадобилось красть сено? Попросил бы у меня денег и купил бы… А теперь, как назло, все можешь испортить. Не понимаешь разве, что начнут искать вора, и тогда…

Мужчина подошел к столику, налил в стакан водки и опрокинул себе в горло. Утершись ладонью, закусил салом.

— Болван! — снова произнес он, на этот раз особенно громко.

— Простите вы меня, дурака, пан Шаркявичюс… — промямлил рыбак. — Кругом я виноват. Видно, нечистый меня попутал, не подумал я как следует.

Шаркявичюс немного смягчился:

— Ну ладно, ладно… Не будем больше говорить об этом. Рассказывай теперь все, что знаешь. Мне все будет интересно. Ведь немало лет прошло, как я уехал из этих краев… — Шаркявичюс снова налил водки и выпил.

— От поместья, пан, ничего не осталось… Да, чуть было не позабыл: одну вещичку для вас сохранил…

Рыбак подошел к стене, вытащил из щели паклю и достал какой-то предмет, завернутый в платок. Когда он снял платок, я увидел красивый финский нож с ручкой из лосиной кости.

— Вот и все, что уцелело… Помню, как вы ножичек этот носили, когда в гимназии обучались. — Рыбак угодливо улыбнулся.

Шаркявичюс взял финку и снова вытащил ее из ножен. Сверкнул металл.

— Великолепно! Это мне может пригодиться! Видно, ты был неплохим управляющим, если и сейчас доказываешь свою верность!

— Долго пан собирается здесь пробыть? — набравшись храбрости, спросил рыбак. — Как бы не заметил вас кто-нибудь. Нам с вами обоим тогда не сладко придется!

— У тебя пока нет причин волноваться. На, возьми для поправки настроения! — Шаркявичюс бросил на стол объемистую пачку денег.

Рыбак ловко подхватил ее и спрятал в карман.

— Премного благодарен!

— Через несколько дней я уеду в Клайпеду, — произнес Шаркявичюс. — Мне необходимо попасть в порт. Достань мне костюм рабочего.

Он все еще держал в руках финку. Вдруг его взор скользнул в мою сторону.

Я в один миг откатился от окошка. Ей-богу, я здорово тогда перепугался. Помню, у меня даже коленки дрожали.

Очутившись снова на сеновале, я зарылся в сено.

— Джюгас!

Джюгас не спал.

— А? — отозвался он.

От волнения мне не хватало слов:

— Джюгас! Он кого-то собирается убить… Может, нас…

Мне пришлось рассказать Джюгасу все с самого начала, потому что он никак не мог понять, что же произошло.

Разинув рот, Джюгас глядел на меня широко раскрытыми глазами.

— О-о! — только и вымолвил он, когда я умолк.

Мы решили не оставаться здесь ни минуты. Спрыгнули с сеновала и что было духу пустились к деревне. Дальше, дальше, пока не поздно! А как сверкала финка! Только бы этот человек не успел удрать!

— Гав! Гав! Гав! — Огромный пес вдруг преградил нам дорогу и, оскалив клыки, накинулся на меня.

Я упал на землю. Горячая собачья слюна брызнула мне в лицо. Клыки ухватили меня за руку и скользнули по рубашке. Послышался треск — это собака разорвала мою рубашку.

В то же мгновение пес жалобно взвизгнул и, задрав лапу, пустился прочь.

Я встал на ноги. Джюгас прерывисто дышал, сжимая в руке булыжник.

— Я в него, гада… камнем бросил…

Мы побежали дальше, все время оглядываясь, нет ли погони. Но все было тихо. Только собака завывала без перерыва, зловеще, злобно, и темный лес повторял этот вой.

Небо бледнело. Гасли звезды. Скоро должно было взойти солнце.

— Там! Там! — испуганно крикнул Джюгас и прижался к дереву.

К озеру шагал какой-то человек.







Глава шестнадцатая

ФИНСКИЙ НОЖ





У озера стоял человек.

Он осторожно огляделся.

Ни звука. Кругом тишина.

Озеро еще дремало — серое, окутанное прозрачной дымкой, но солнце уже взошло, и на востоке ярко пылало небо, окрашивая верхушки сосенок в красный цвет.

Человек отвязал лодку и хотел уже было оттолкнуться от берега, как вдруг послышался чей-то звучный голос:

— Эй, погодите!

Зашевелились ракиты, густо разросшиеся на берегу, и оттуда вынырнул молодой парень в поношенной морской форме.

Человек еле заметно вздрогнул.

— Доброе утро! — поздоровался моряк.

— Здравствуйте, — послышалось в ответ.

Моряк взглянул на сидевшего в лодке:

— О… какая неожиданная встреча! Как вы сюда попали?

Человек улыбнулся.

— В жизни много неожиданностей, — промолвил он. — Не удивляйтесь, я здесь провожу свой отпуск. У родных… Соскучился по чудесным сельским картинам. Знаете, умственная работа в учреждении очень истощает нервы, хочется иногда побыть на лоне природы… заняться рыбной ловлей…

— Если вы плывете на остров, и я с вами!

— Сделайте одолжение! Буду очень рад. — Человек сел за весла.

Слегка накренившись, лодка поплыла по направлению к острову.

— А где же ваши удочки? — осведомился моряк, окидывая лодку взглядом.

— Видите ли… — человек словно немного смутился… — я вчера забросил сеть… возле острова… надо будет проверить. Может, попались хорошие язи. Если, конечно, кто-нибудь сеть не стащил.

Моряк улыбнулся:

— Кому же тут воровать? Люди в здешних местах честные. Я тут не в первый раз. Знаю!

— Ах, вот как, — сказал человек, покосившись на моряка. — Помните, тогда в поезде вы проиграли мне две партии. И только потому, что сделали несколько необдуманных ходов.

— Кому-нибудь всегда приходится проигрывать. На то и игра! А кроме того, не могу похвастаться — шахматист я средненький.

Моряк украдкой, но все с большим интересом следил за выражением лица человека.

— Шарка-Шаркявичюс, — вдруг медленно произнес он.

Человек немного побледнел.

— Виноват, я недослышал: что вы изволили сказать?

— О, ничего особенного. Только вы удивительно похожи на одного моего бывшего знакомого…

— Возможно, — согласился человек. — Представьте себе, что я уже не раз вводил людей в заблуждение…

— Дайте-ка мне погрести. Вы, кажется, устали…

Человек не возражал.

Моряк встал и перешел на другой конец лодки, где лежали весла. Но он еще не успел сесть к уключинам, как человек наклонился и с размаху ударил его финским ножом в грудь. От сильного удара моряк упал за борт. Раскинув руки, он исчез под водой.

— Шах и мат! — вполголоса произнес человек, пряча финку в ножны. — Партия проиграна!

Глубоко в воде моряк пришел в себя.

Он подплыл под лодку и, дернув одной рукой за борт, опрокинул ее.

Теперь оба столкнулись чуть не лбами.

Захлебываясь в воде, человек пытался еще раз замахнуться. Моряк одной рукой схватил его за горло, а другой ударил в висок.

Человек погрузился в воду.

Но с поверхности озера исчез и моряк. Схватка происходила теперь под водой. Человек изо всех сил сжимал лицо моряка возле ушей, чтобы заставить его раскрыть рот. Потом что-то сверкнуло — словно промелькнула серебристая рыба. Это была финка.

Моряк бросился в сторону и сильно ударил своего врага ногой в живот. Человек скорчился. На мгновение его голова показалась над водой. Он несколько раз разинул рот, выпустил финку, которая, сверкая, опустилась на дно, а за нею следом погрузился и он сам, чтобы уже больше не появляться.

Шарка-Шаркявичюса больше не существовало.

А моряк? Из последних сил он пытался подплыть к опрокинувшейся лодке.

Неизвестно, долго ли еще продолжалась бы его борьба со смертью, если бы на помощь ему не подоспели два мальчугана. Они с берега увидели завязавшуюся схватку и теперь гребли вовсю, сидя в старой, дырявой лодке, на борту которой виднелась немного искривленная надпись: «Христофор Колумб».

Моряк уже начинал тонуть.

К счастью, до мальчиков было уже рукой подать.

— Вилюс! — крикнул один из них, и голос у него дрожал от ужаса.

Моряк повернулся на крик и слабеющей рукой уцепился за борт «Христофора Колумба».

Правда, я не сказал, кто такие были эти мальчики, но вы, наверно, сами догадались.







Глава семнадцатая

ПРОЩАЙ, МОЙ ТОВАРИЩ ДЖЮГАС!





Сколько тревог и забот мы, неугомонные мальчишки, часто причиняем своим близким!.. Я и не подумал, что мое исчезновение принесет тете столько волнений. Правда, я оставил записку, но записка эта, по тетиным словам, еще больше запутала все дело. Тетя потеряла аппетит, с сердцем стало плохо. И подумайте только — во всем этом виноват я, сорванец и бродяга, который никогда не может спокойно усидеть на месте. За такой поступок, по мнению тети, меня следовало хорошенько выпороть, и она надеется, что Симас не преминет это сделать, как только вернется из деревни. Вилюс заступился за меня.

— Не бойся! — сказал он. — Вдвоем как-нибудь отобьемся от Симаса.

Вилюс курит одну сигарету за другой, доставая их из огромного портсигара с резной крышкой. Вчера, когда опять зашла речь о драке на озере, он, невесело улыбнувшись, сказал:

— Метил он мне прямо в сердце, только вот портсигар этот испортил ему всю музыку…

Штурман стал нервным, раздражительным и почти не отвечал на бесконечные расспросы любопытных. Он уже подумывал о скором возвращении на корабль.

Тетя все время пила валерьяновые капли, охала, вздыхала и украдкой утирала глаза краешком косынки.

А Джюгасу мать все простила, только взяла с него честное пионерское, что он больше не будет выкидывать подобные штуки.

Через несколько дней из деревни вернулся Симас.

Загорелый, веселый, он притащил с собой рюкзак, туго набитый мешочками с землей. Разведка оказалась удачной: бригада геологов отыскала пласты ценного сырья.

Симас меня не отлупил, вопреки расчетам тети, но велел зарубить на носу, что втихомолку удирать из гостеприимного дома — это более чем позорно! Однако, выслушав рассказ Вилюса, он не на шутку испугался, но потом высказал мнение, что из меня, может быть, в конце концов вырастет порядочный человек…

Симас непременно хочет съездить к морю.

Море от Пабержяй совсем недалеко, поэтому лучше всего поехать на грузовой машине.

У нас с Джюгасом настроение мрачнеет, когда мы вспоминаем, что «Христофор Колумб» остался на озере. А что мы скажем мельнику? Ведь угрей-то мы ему не привезли…

И мы снова идем на мельницу. Джюгас говорит, что не следует чересчур унывать — может, заведующий будет в хорошем настроении и не вспомнит про лодку.

На мельничном дворе стоят подводы. Лошади жуют сено. Стучат, гудят жернова. Пахнет мукой.

Заведующего на мельнице нет. Мы застаем его на огороде. Засучив рукава, он возится с помидорами.

Мы несмело здороваемся.

— Здравствуйте, — отвечает заведующий, не поднимая своей лысины. — По какому делу? Насчет помола?

Мы переглядываемся. Насчет какого помола? Что он выдумывает?

Наконец мельник понимает свою ошибку.

— А! Это вы, путешественники… Поглядите, какие у меня помидорчики. Во всем городе первые вызрели. Красавцы! А?

Мы с Джюгасом расхваливаем помидоры как только умеем. Мельнику это нравится, и он улыбается, как полная луна.

«Может, позабыл про лодку?» — мелькает у меня робкая надежда. Нет, он ничего не забыл, все прекрасно помнит.

— Стало быть, угрей принесли. Ах, до чего хороши угри с помидорами!..

Мы молчим.

Мельник долго смотрит на нас. Оба мы стоим, опустив голову, не смея поднять глаза на его красное и, должно быть, сердитое лицо. Он уже знает, что есть угрей с помидорами ему не придется.

— Обещать только умеете! — бормочет под нос заведующий. — А лодка такая ценная была… Ну, чего вы здесь торчите? Скройтесь с глаз! И больше не пытайтесь обманывать человека с мягким сердцем. Не дам никакой лодки!

Мы поспешно исчезаем с огорода. Вздыхаем с облегчением. Хорошо, что все кончилось благополучно.

Джюгас смеется. Смеюсь и я. Вот нагнал на нас страху этот толстяк!..

Вдруг позади слышим крикливый голос:

— Эй, вы!..

Оборачиваемся. Это Дилба.

— Я слышал… — Он почтительно поглядывает на нас.

— Да, ты слышал… — перебивает его Джюгас. — Ты не думай, что мы сами все сочинили…

— Я и не думаю… Вот я бы показал ему!

Джюгас усмехнулся над последними словами Дилбы:

— Не хвастайся! Видел я вчера, как ты от Мельниковой свиньи улепетывал.

— Вранье это! — вспыхнул Дилба. — Не от нее удирал, а просто так… Слушай, — обратился он ко мне, — хочешь, я тебе трубку подарю? Недавно сам сделал. Набьешь в нее кленовых листьев да так затянешься… Очень здорово получается. А?

* * *


Сегодня мы уезжаем. Мне грустно. Может, потому, что приходится расставаться с Джюгасом. А ведь крепко, очень крепко мы с ним сдружились!

Я надеваю на плечи рюкзак и в последний раз гляжу на тетин домик. Тетя сует мне бутерброды и велит непременно приезжать на будущее лето.

Мы выходим за город на развилку дорог. Вилюс говорит, что там нетрудно встретить грузовик, который подвезет нас до Клайпеды.

Но вот едут моряки. Вилюс становится посередине дороги и, подняв руку, кричит:

— Полундра!

Заскрипев тормозами, грузовик останавливается. Возьмут ли они нас?

— Какой может быть тут разговор? — отвечает морячок-шофер со сдвинутой на затылок бескозыркой и велит нам залезать в кузов.

В зубах у шофера дымится трубка.

— На флоте служил? — подмигивая, спрашивает он Вилюса.

— Штурман! — словно обидевшись, отрезает Вилюс. — Людей надо уметь сразу распознавать.

— Полундра! — присвистывает шофер, захлопывая дверцу кабины.

Грузовик делает бросок вперед.

— Приезжай в Вильнюс, Джюгас! — кричу я своему другу.

— Приеду! — сквозь шум мотора доносится звонкий голос Джюгаса.

Они стоят рядом: большой, высокий Вилюс и маленький Джюгас.

Бежит, торопится вдаль наш грузовик. Поют матросы. Прощай, мой товарищ Джюгас!

Я все еще вижу их: Вилюс поднимает на руках Джюгаса, и Джюгас машет мне флотской фуражкой Вилюса. На ней — якорь и звезда.




К ЧИТАТЕЛЯМ

Издательство просит отзывы об этой книге присылать по адресу: Москва, Д-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.





notes



Примечания





1


Валё — по-литовски «ура».




2


Литовское название созвездия Большой Медведицы.




3


Клумпы — деревянная обувь.