Сладкие  объятия
Розамунда Пилчер


За несколько дней до свадьбы Селина Брюс узнает, что ее отец, которого она считала погибшим, жив. Девушка оставляет жениха в Лондоне и улетает на крохотный остров у побережья Испании. На острове Селина встречает таинственного мужчину, у которого оказался ключ не только к ее прошлому, но и к ее сердцу…


Розамунд Пильчер

Сладкие объятия


Глава 1


Подвенечное платье было кремово-белого цвета с легким оттенком розового, как внутренняя поверхность раковины. Платье было сделано из очень жесткого тонкого шелка, который струился по красному ковру, когда Селина прошла вперед, и когда она повернулась, подол оставался на месте, так что она почувствовала себя упакованной в платье, как покупка в шикарную оберточную бумагу.

Мисс Стеббингс сказала тонким голосом светской дамы:

— О да, лучшего нельзя было и выбрать. Оно прямо для вас сшито. — Она произнесла «сщито». — Ну а как насчет длины?

— Я не знаю, а как вы думаете?

— Давайте немного укоротим подол… Миссис Беллоуз.

Миссис Беллоуз вышла из угла, где стояла, ожидая, когда ее позовут. На мисс Стеббингс был креп, а миссис Беллоуз была одета в черный нейлоновый халат и туфли, которые подозрительно смахивали на спальные тапочки. К ее поясу была подвешена на резинке бархатная подушечка для булавок, она наклонилась и подколола часть подола. Селина наблюдала в зеркало. Она не была уверена, что согласна с мисс Стеббингс в том, что платье «сщито» прямо на нее. В нем она выглядела более худой (конечно же она не похудела настолько), к тому же теплый цвет только подчеркивал ее бледность. Помада стерлась, а уши торчали. Она встряхнула головой, пытаясь прикрыть уши волосами, но только сдвинула маленькую атласную корону, которую мисс Стеббингс водрузила ей на голову, а когда она потянулась, чтобы поправить ее, то сбила складки юбки, и миссис Беллоуз втянула воздух сквозь зубы, как будто должна была произойти ужасная катастрофа.

— Извините, — сказала Селина.

Мисс Стеббингс быстро улыбнулась, как бы говоря, что ничего не произошло, и спросила, чтобы завязать разговор:

— И когда же наступит этот счастливый день?

— Мы решили, что примерно через месяц… я думаю.

— Свадьба будет скромной?

— Да.

— Конечно… при таких обстоятельствах.

— Я даже не хочу, чтобы у меня было настоящее подвенечное платье. Но Родни… Мистер Экланд… — Она снова заколебалась, а затем договорила: — Мой жених… — На лице мисс Стеббингс появилась тошнотворно-слащавая улыбка. — Он думал, что я должна… Он сказал, что моя бабушка хотела бы, чтобы я выходила замуж в белом.

— Конечно, она бы так хотела. Как же он прав! И я всегда считала, что очень скромная, тихая свадьба с невестой в белом несет какое-то особое очарование. Никаких подружек?

Селина отрицательно покачала головой.

— Восхитительно. Только вы вдвоем. Закончили, миссис Беллоуз? Так. Как вам теперь нравится? Пройдите пару шагов.

Селина послушно шагнула.

— Уже лучше. Нельзя, чтобы вы споткнулись.

Селина слегка изогнулась, зашуршав шелком.

— Мне кажется, что платье болтается.

— Думаю, что вы похудели, — сказала мисс Стеббингс, одергивая материю, чтобы она лучше лежала.

— Может быть, я снова потолстею до свадьбы.

— Сомневаюсь. Лучше немного подогнать, чтобы чувствовать себя спокойнее.

Миссис Беллоуз встала с колен и воткнула несколько булавок у талии. Селина повернулась и немного прошлась, и наконец «молнию» расстегнули, осторожно стянули платье через голову, и миссис Беллоуз унесла его.

— Когда оно будет готово? — спросила Селина, натягивая свитер.

— Думаю, через две недели, — ответила мисс Стеббингс. — И оставим маленькую корону?

— Да, думаю, оставим. Она достаточно простенькая.

— Я принесу ее вам за несколько дней до свадьбы, чтобы вы могли показать ее своему парикмахеру. Было бы чудесно поднять волосы наверх и через корону…

У Селины был пунктик — уши, которые она считала большими и безобразными, но она тихо сказала:

— Да, — и потянулась за юбкой.

— И вы позаботитесь о туфлях, мисс Брюс?

— Да, я куплю какие-нибудь белые. Большое вам спасибо, мисс Стеббингс.

— Не за что. — Мисс Стеббингс держала пиджак от костюма Селины и помогла ей надеть его. Она заметила, что на Селине были бусы ее бабушки: две нити жемчуга с фермуаром из сапфира и бриллиантов. Она также заметила обручальное кольцо: огромный звездный сапфир в окружении жемчужин и бриллиантов. Ее так и подмывало отпустить замечание по этому поводу, но она не хотела, чтобы ее считали любопытной или вульгарной. Поэтому она молча, как и подобает дамам, наблюдала, как Селина взяла перчатки, затем приподняла портьеру примерочной и проводила ее к выходу.

— До свидания, мисс Брюс. Мне было очень приятно.

— Спасибо. До свидания, мисс Стеббингс.


Она спустилась на лифте вниз, прошла через различные отделы и наконец через вращающиеся двери вышла на улицу. После натопленного помещения магазина мартовский день казался морозным. Небо над головой было голубое, по нему неслись белые облака, и когда Селина подошла к краю тротуара, чтобы остановить такси, порыв ветра разметал волосы по ее лицу, задрал юбку, запылил глаза.

— Куда? — спросил шофер, молодой парень в спортивной кепочке. Он выглядел так, как будто в свободное время соревновался в беге с борзыми.

— На Бредли, пожалуйста.

— Поехали!

В такси пахло дезодорантом и немного сигарами. Селина вытерла глаза от пыли и опустила стекло. В парке цвели нарциссы, девушка каталась на бурой лошади, и все деревья были в зеленой дымке, и их листва еще не тронута копотью и грязью города. В такой день нужно находиться не в Лондоне. Такой день хорошо проводить за городом, карабкаться по холмам, сбегать вниз на берег моря. В этот обеденный час улицы и тротуары были забиты машинами, бизнесменами, и покупательницами, и машинистками, и битниками, и индейцами, и любовниками, которые шли, обнявшись и смеясь, навстречу ветру. У тротуара какая-то женщина продавала фиалки, и даже старый бродяга, который ходил вдоль сточной канавы с рекламными щитами на груди и спине, вставил в петличку своего драного пальто нарцисс.

Такси свернуло на Бредли-стрит и остановилось перед гостиницей. Привратник подошел и открыл дверцу, выпуская Селину из машины. Он называл ее по имени, потому что знал ее бабушку, старую миссис Брюс. Селина приезжала с бабушкой обедать в «Бредли» с тех пор, как была маленькой девочкой. Бабушка умерла, и Селина приехала одна.

— Доброе утро, мисс Брюс.

— Доброе утро. — Она открыла сумочку, чтобы достать мелочь.

— Прекрасный день.

— Ужасно ветрено. — Она заплатила шоферу и, поблагодарив его, повернулась к дверям. — Мистер Экланд уже приехал?

— Да, минут пять назад.

— Черт возьми, я опоздала!

— Ничего с ним не случится, если немного подождет.

Он отворил ей дверь, и Селину втянуло в теплый дорогой интерьер гостиницы. Пахло свежими сигарами, цветами и духами. Небольшие элегантные кучки людей сидели группами повсюду, и Селина показалась себе неряхой с растрепанными ветром волосами. Она уже собралась проскользнуть в дамский туалет, когда мужчина, в одиночестве сидевший возле бара, увидел ее, встал и направился к ней. Он был высокого роста, красивый, лет тридцати пяти, одетый как бизнесмен — в темно-серый костюм, рубашку в светлую полоску, невызывающий военный галстук. Лицо без морщин, с правильными чертами, уши прижаты, каштановые волосы, негустые и гладкие, спускались до шеи, соприкасаясь с блестящим краем воротника. На его ладно сшитом жилете висела золотая цепь от часов, и запонки и часы были тоже из золота. Он выглядел именно тем, кем и был: преуспевающим, выхоленным, хорошо воспитанным и немного напыщенным.

Он сказал:

— Селина.

Резко остановившись на пути в дамский туалет, Селина повернулась и увидела его.

— О, Родни…

Она заколебалась. Он поцеловал ее.

— Ты опаздываешь.

— Я знаю. Извини. Такие пробки на дороге.

Его глаза, хотя и совершенно добрые, говорили о том, что, по его мнению, она выглядела неряшливо. Она только собралась сказать: «Я должна пойти попудрить нос», как Родни сказал:

— Пойди попудри нос.

Это ее разозлило. Она секунду поколебалась, стоит ли объяснять, что она как раз и собиралась пойти в туалет, когда он ее остановил, но поняла, что не стоит утруждаться. Вместо этого она улыбнулась, и Родни улыбнулся в ответ, и, явно в полном согласии, они моментально расстались.

Когда она вернулась, ее желтовато-коричневые волосы были причесаны, нос припудрен, губы подкрашены, а он сидел, ожидая ее, на маленькой атласной софе. Перед ним стоял небольшой стол с мартини для него и бокалом сухого шерри, которое он всегда заказывал для Селины. Она подошла и села рядом. Он сказал:

— Дорогая, прежде чем мы начнем говорить о чем-либо другом, я должен сказать, что сегодня после обеда я занят. В два часа ко мне придет клиент, довольно важный тип. Ты ведь не возражаешь? Я смогу выбраться завтра.

Они планировали поехать на новую квартиру, которую снял Родни и где они собирались начать свою семейную жизнь. Она недавно была покрашена, в ней закончили установку сантехники и электроприборов, и теперь им оставалось измерить и подобрать ковры и шторы и решить, какие цвета выбрать.

Селина сказала, что конечно же не возражает. Завтра будет так же удобно, как и сегодня. В тайне она была признательна за отсрочку в 24 часа, прежде чем окончательно решить, какого цвета подобрать ковер в гостиную, а также каковы достоинства мебельного ситца и бархата.

Родни снова улыбнулся, довольный ее согласием. Он взял ее за руку, слегка повернул обручальное кольцо, чтобы сапфир находился точно по центру ее узкого пальца, и спросил:

— А чем ты сегодня утром занималась?

На такой прямой вопрос у Селины был очень романтичный ответ.

— Я покупала себе подвенечное платье.

— Дорогая! — Он был в восторге. — Куда ты за ним отправилась?

Она рассказала ему:

— Звучит прозаично, я знаю, но мисс Стеббингс заведует отделом модельной одежды, и моя бабушка всегда ездила к ней, и я подумала, что уж лучше пойти к кому-то, кого я знаю. Иначе я бы могла совершить самую ужасную ошибку и купить нечто ужасное.

— Ну почему же?

— Ах, ты ведь знаешь, как на меня действуют магазины: я покупаю все подряд.

— Как выглядит платье?

— Ну, оно белое, вернее, розовато-кремовое. Не могу описать его…

— С длинными рукавами?

— Ну да.

— А короткое или длинное?

Короткое или длинное! Селина повернулась и уставилась на Родни.

— Короткое или длинное? Ну конечно же длинное. Ах, Родни, ты что, думаешь, мне следовало купить короткое? Я никогда и не думала о том, чтобы купить короткое подвенечное платье. Я даже и не знала, что бывают короткие.

— Дорогая, не волнуйся так.

— Наверно, мне надо было купить короткое. Так как свадьба тихая, длинное платье будет смотреться нелепо, правда?

— Ты могла бы обменять его.

— Нет, не могу. Его подгоняют под меня.

— Ну тогда… — Родни старался утешить. — В таком случае, это не важно.

— Ты думаешь, я буду выглядеть дурочкой?

— Конечно нет.

— Оно очень красивое. Правда.

— Я в этом и не сомневаюсь. А сейчас у меня для тебя есть новость. Я разговаривал с мистером Артурстоуном, и он согласился вести тебя к алтарю.

— Ах!

Мистер Артурстоун, старший партнер Родни, был пожилым холостяком со своими причудами. Он страдал от артрита в коленях, и мысль о том, чтобы идти к алтарю, поддерживая мистера Артурстоуна, а не наоборот, ужасала.

Родни продолжал, подняв брови:

— Дорогая, ты не слишком-то рада.

— Я рада. Как мило с его стороны сделать такое предложение. Но разве обязательно кто-то должен вести меня к алтарю? Разве нельзя нам пойти в церковь вдвоем, и ты и я вместе подойдем к алтарю и обвенчаемся.

— Так не годится.

— Но я почти совсем не знаю мистера Артурстоуна.

— Конечно же ты его знаешь. Он много лет вел дела твоей бабушки.

— Но это вовсе не означает, что я его знаю.

— Тебе только и придется, что пройти с ним до алтаря. Кто-то должен передать тебя мне.

— Не понимаю почему.

— Дорогая, так положено. А у нас больше никого нет. Ты ведь знаешь.

Конечно, Селина это знала. Ни отца, ни дедушки, ни дяди, ни брата. Никого. Только мистер Артурстоун.

Она глубоко вздохнула:

— Думаю, что так.

Родни погладил ее по руке.

— Вот и умница! А теперь у меня для тебя сюрприз. Подарок.

— Подарок? — Она заинтересовалась. Неужели и на Родни тоже подействовало весеннее настроение этого яркого мартовского дня? Неужели он, направляясь в «Бредли», чтобы пообедать с Селиной, поддался соблазну зайти в какой-нибудь очаровательный магазинчик и купил ей бесполезную безделушку, чтобы привнести романтизма в этот день? — Правда, Родни? Где он?

У него в кармане? Дорогие подарки бывают в маленьких коробочках.

Родни протянул руку за спину и достал сверток, завернутый в упаковочную бумагу и завязанный бечевкой, в котором явно была книга.

— Вот, — сказал он.

Селина постаралась не показать разочарования. Это была книга. Она надеялась, что смешная.

— О, книга!

На вес она была тяжелой, и надежда на то, что книга рассмешит ее, угасла. Это, скорее всего, наставляющая, призывающая к размышлениям книга, умно касающаяся различных социальных проблем дня. Или, может быть, книга о путешествиях, в которой свидетели рассказывают о ярких обычаях некоторых племен Центральной Африки. Родни усиленно занимался воспитанием ума Селины, и его глубоко огорчало, что она так явно выказывала свой интерес к журналам, дешевым книгам и детективам.

То же самое касалось и других областей культуры. Селина любила театр, но не могла наслаждаться четырехчасовым нудным рассказом о том, как двое людей живут в мусорных ящиках. Она также восхищалась балетом, но предпочитала балерин, одетых в старомодные пачки, а вальсы — Чайковскому, но ее музыкальные пристрастия не включали сольные скрипичные концерты, которые неизменно набивали оскомину на зубах, как будто бы она только что надкусила кислую сливу.

— Да, — сказал Родни, — я прочитал эту книгу, и она так меня поразила, что я купил для тебя отдельный экземпляр.

— Как мило. — Она взвесила сверток на руке. — О чем она?

— Об острове в Средиземном море.

— Звучит интересно.

— Думаю, она в некотором роде автобиографична. Этот парень отправился туда жить лет шесть-семь тому назад. Соорудил себе дом, сблизился с местными жителями. Его высказывания об испанском образе жизни поразили меня своей прямотой, своей разумностью. Тебе понравится, Селина.

Селина ответила:

— Да, конечно, я уверена, — и положила сверток на сиденье рядом. — Большое спасибо, Родни, что купил ее для меня.

После обеда они попрощались на тротуаре, стоя лицом друг к другу: Родни, сдвинув котелок к носу, и Селина, со свертком в руках и рассыпавшимися по лицу волосами.

Он спросил:

— Чем собираешься заняться после обеда?

— Не знаю.

— Почему бы тебе не пройтись до «Вуллэндс» и постараться определиться со шторами? Если бы ты смогла получить несколько образцов, мы бы захватили их с собой на квартиру завтра днем.

— Да. — Звучало приемлемо. — Хорошая мысль.

Он подбадривающе улыбнулся. Селина улыбнулась в ответ. Он сказал:

— Ну, тогда до свидания. — Он никогда не целовал ее на улице.

— До свидания, Родни. Спасибо за обед. И за подарок, — не забыла добавить Селина.

Он сделал жест рукой, как бы говоря, что ни обед, ни подарок не составили труда. Затем, улыбнувшись напоследок, он повернулся и зашагал прочь, пользуясь зонтиком, как тростью, быстро и натренированно пробираясь сквозь толпу на тротуаре. Она ждала, немного надеясь, что он обернется, чтобы прощально махнуть рукой, но он не обернулся.

Оставшись одна, Селина вздохнула. День был как никогда теплым. Все тучи разогнало, и ей была невыносима мысль о том, чтобы сидеть в душном магазине, пытаясь выбрать образцы для штор в гостиной. Она бесцельно пошла по Пикадилли, с риском для жизни перешла дорогу и свернула в парк. Деревья были прекрасны, начинала пробиваться молодая и зеленая травка на смену коричневой и пожухлой. Когда она прошла по траве, то почувствовала свежий запах, как от летней лужайки. Повсюду расстилались желтые и лиловые ковры крокусов, а под деревьями попарно стояли скамьи.

Она подошла и села на одну из скамеек, откинулась назад, вытянув ноги и подняв лицо к солнцу. Скоро кожу закололо от солнечного тепла. Она выпрямилась и, сняв пиджак и закатав рукава свитера, подумала: «Я могу отправиться в «Вуллэндс» и завтра утром».

На трехколесном велосипеде проехала маленькая девочка, а сзади шли ее отец и маленькая собака. На ребенке были красные колготки и голубое платье, а в волосах черная лента. Отец в свитере с узким горлом и твидовом пиджаке выглядел совсем молодым. Когда девочка остановилась и пошла по траве понюхать крокусы, он не сделал попытки остановить ее, но, придерживая велосипед, чтобы тот не укатился, и улыбаясь, наблюдал, как она наклонилась, показывая красные колготы. Маленькая девочка сказала:

— Они не пахнут.

— Я бы тебе и так это мог сказать, — ответил ей отец.

— Почему они не пахнут?

— Понятия не имею.

— Я думала, что все цветы пахнут.

— Большинство. А теперь поехали.

— Можно я их сорву?

— Не стоит.

— Почему?

— Садовники этого не любят.

— Почему?

— Таково правило.

— Почему?

— Ну, другие тоже любят смотреть на них. Ну, пошли.

Маленькая девочка подошла, забралась на свой трехколесный велосипед и покатила по дорожке, а ее отец пошел сзади.

Селина наблюдала эту маленькую сценку, раздираемая радостью и тоской. Она наблюдала жизнь окружающих людей, прислушивалась к разговорам других семей, других детей, других родителей. Их отношения друг с другом вызывали у нее бесконечные размышления. Ребенком, когда Агнес, ее няня, ходила с ней в парк, она всегда робко пристраивалась рядом с играющими детьми, мечтая о том, чтобы ее пригласили в игру, но боясь попросить об этом. Ее приглашали нечасто. Ее одежда всегда была слишком опрятной, а Агнес, сидящая на ближайшей лавочке и занятая вязанием, могла выглядеть очень суровой. Если ей представлялось, что существовала опасность, что Селина подружится с детьми, которых старая миссис Брюс несомненно сочла бы «неподходящими», тогда Агнес сматывала клубок шерсти, протыкала его спицами и объявляла, что пора возвращаться в Квинз-Гейт.

Они жили семьей женщин — маленьким женским мирком, управляемым миссис Брюс. Агнес, некогда бывшая ее горничной, и миссис Хопкинс, повариха, и Селина — все они были ее послушными подданными, и мужчины, за исключением мистера Артурстоуна, бабушкиного адвоката, или, в последние годы, мистера Родни Экланда, представлявшего мистера Артурстоуна, редко переступали порог дома. Когда же такое случалось — починить трубу, кое-что немного подкрасить или снять показания счетчика, — Селина неизменно находилась туг как тут, задавая вопросы. Женат ли он? Есть ли у него дети? Как зовут его детей? Куда они ездят на каникулы? Это был один из способов разозлить Агнес.

— Что бы сказала твоя бабушка, если бы могла тебя услышать, — отрывать человека от работы?

— Я не отрывала его. — Иногда Селина могла быть упрямой.

— Почему ты хочешь говорить с ним?

Она не могла ответить, потому что не понимала, почему это так важно. Никто не говорил с ней об отце. Даже само его имя никогда не упоминалось. Селина даже не знала, как его звали, так как миссис Брюс была матерью ее матери и Селина носила ее фамилию.

Однажды, чем-то возмущенная, она прямо спросила:

— Я хочу знать, где мой отец. Почему у меня его нет? У всех есть отцы.

Ей было сказано холодным, но довольно ласковым тоном, что он умер.

— Ты хочешь сказать, что он в раю?

Миссис Брюс дернула запутавшийся узел на шерсти. Трудно проглотить мысль о том, что Тот Человек утешается с ангелами, но ее религиозное воспитание было сильно и не стоило разочаровывать ребенка.

— Да, — ответила она.

— Что с ним случилось?

— Его убили на войне.

— Как убили? Как его убили? — Она не могла представить ничего более ужасающего, чем быть сбитым автобусом.

— Мы так об этом и не узнали, Селина. Не могу тебе рассказать. А теперь, — миссис Брюс взглянула на часы, давая понять, что разговор закончен, — пойди и скажи Агнес, что тебе пора на прогулку.

Агнес, если к ней получше подступиться, оказалась немного более разговорчивой.

— Агнес, мой отец умер.

— Да, — сказала Агнес. — Я знаю.

— Давно он умер?

— Во время войны. В 1945 году.

— Он меня видел?

— Нет. Он умер до того, как ты родилась.

Это обескураживало.

— А ты его видела, Агнес?

— Да, — неохотно сказала Агнес. — Когда твоя мама обручилась с ним.

— Как его звали, Агнес?

— Этого я тебе не могу сказать. Я обещала твоей бабушке. Она не хочет, чтобы ты знала.

— Ну, а он был симпатичным? Красивым? Какого цвета у него были волосы? Сколько ему было лет? Он тебе нравился?

Агнес, у которой тоже были высокие моральные принципы, ответила на один вопрос, на который она могла ответить правдиво:

— Он был очень красив. Ну, я думаю, достаточно. Поспеши, Селина, и не волочи ноги: ты сотрешь подошвы своих новых ботинок.

— Мне бы хотелось иметь отца, — сказала Селина и позже днем провела полчаса или больше, наблюдая, как отец и сын запускали модель яхты на Круглом пруду, и подходя к ним все ближе и ближе в надежде услышать их разговор.


Фотографию она нашла, когда ей было пятнадцать. Была гнетущая сырая лондонская среда. Делать было нечего. У Агнес был выходной, миссис Хопкинс сидела, положив скрученные артритом ноги на табурет, погрузившись в чтение «Пиплз Френд». У бабушки шла игра в бридж. Заглушенные голоса и запах дорогих сигарет просачивались сквозь закрытые двери гостиной. Нечем заняться! Селина, беспокойно прохаживаясь взад и вперед, зашла в свободную спальню, выглянула в окно, изобразила несколько кинозвезд, глядя в трюмо, и уже собиралась выйти из комнаты, когда заметила книги в небольшом шкафчике между кроватями. Ей пришло в голову, что, возможно, она найдет книгу, которую ни разу не читала, и с этой мыслью она опустилась на колени между кроватями и пробежала пальцем по корешкам с названиями.

Палец остановился на «Ребекке». Военное издание в желтой обложке. Она достала книгу, открыла ее, и из раскрывшихся страниц выпала фотография. Фотография мужчины. Селина подобрала ее. Мужчина в форме. С очень темными волосами, с ямочкой на подбородке, брови неправильной формы, черные глаза светились смехом, хотя лицо сохраняло подобающее торжественное выражение. Это был солдат в ладном мундире, застегнутом на все пуговицы.

Это было начало восхитительного подозрения. Где-то за темным веселым лицом угадывалось лицо Селины. Она поднесла фотографию к зеркалу, пытаясь найти сходство с чертами ее лица, с тем, как росли ее волосы, с ее сглаженным подбородком. Сравнивать почти нечего. Он был очень красив, а Селина безобразна. Уши у него были прижаты, а у Селины оттопыривались, как ручки у кувшина.

Она перевернула фотографию. На обороте было написано: «Дорогой Хэрриет от Дж.» и пара крестиков вместо поцелуев.

Ее мать звали Хэрриет, и Селина поняла, что это фотография ее отца.

Она никому об этом не рассказала. Она поставила «Ребекку» на место и забрала фотографию в свою комнату. После этого она всюду носила ее с собой, завернув в тонкую бумагу, чтобы она не испачкалась и не помялась. Теперь она чувствовала, что у нее есть, по крайней мере, какие-то нити, пусть и тонкие; но все-таки этого было недостаточно, чтобы ответить на ее вопросы, и она продолжала наблюдать за другими семьями и прислушиваться к разговорам чужих людей…


Детский голосок проник в ее мысли. Селина задремала на солнце. Теперь, проснувшись, она услышала бесконечный рев транспорта на Пикадилли, гудки машин и тоненький голосок другой болтающей крошки девочки, сидящей на детском стульчике на колесах. Маленькая девочка на трехколесном велосипеде и ее отец уже давно ушли. На их место пришли другие, а в нескольких ярдах от того места, где сидела Селина, лежала влюбленная парочка, обнявшись и отрешившись от всего.

Деревянное сиденье стало неудобным. Селина немного поменяла позу, и сверток, который ей дал Родни, соскользнул с колен и упал на траву. Наклонившись, она подобрала его и бесцельно, не задумываясь, стала разворачивать. Суперобложка была глянцево-белой с красными буквами:


«ФИЕСТА В КАЛА-ФУЭРТЕ

Джордж Дайер»


Уголки рта Селины опустились. Книга казалась очень тяжелой. Она пролистала страницы, а затем закрыла книгу, как будто уже закончила ее читать, перевернула ее и положила на колени.

Ее взгляд выхватил лицо, как иногда из газетной колонки выхватывается имя. Фотография была случайной, ее увеличили, чтобы заполнить заднюю обложку. Джордж Дайер. Одетый в белую рубашку с распахнутым воротом, с которой контрастировала темная кожа. Лицо прорезали морщины, они шли от уголков глаз, глубоко бороздили лицо от носа ко рту, покрывали лоб.

И все-таки это было то же самое лицо. Он не сильно изменился. Ямочка по-прежнему на подбородке. Аккуратные уши, огонек в глазах, как будто он и фотограф посмеялись какой-то грубоватой шутке.

Джордж Дайер. Автор. Мужчина жил на острове в Средиземном море и писал о жителях правдиво и рассудительно. Так его звали. Джордж Дайер. Селина подхватила сумку, вынула фотографию отца и дрожащими руками свела две фотографии вместе.

Джордж Дайер. И он опубликовал книгу. И он был жив.


Глава 2


До Квинз-Гейт она доехала на такси, вбежала по лестнице, ворвалась в квартиру и позвала Агнес.

— Я здесь, на кухне, — откликнулась Агнес.

Она готовила чай. Когда Селина появилась в открытой двери кухни, Агнес взглянула на нее, продолжая насыпать заварку в чайник. Это была невысокая пожилая женщина, немного кислое выражение лица служило как бы защитой от жизненных невзгод, хотя на самом деле она обладала добрейшим в мире сердцем, и ей невмоготу было слышать о трудностях и печалях, которые она не могла облегчить. «Эти бедные алжирцы», — говаривала она, надевая шляпку, чтобы пойти отправить почтовый перевод на сумму, вероятно, большую, чем могла себе позволить, а во время кампании по борьбе с голодом отказывалась от обеда в течение семи дней, после чего ужасно страдала от усталости и несварения желудка.

Договор об аренде квартиры на Квинз-Гейт уже был расторгнут, и после свадьбы Родни и Селины и их переезда на новую квартиру Агнес собиралась поселиться у них. Потребовалось некоторое время, чтобы уговорить ее на это. Конечно, Селина не захочет, чтобы Агнес крутилась у нее под ногами. Ей захочется начать все самой. Селине удалось убедить Агнес, что у нее и в мыслях не было ничего подобного. Ну, тогда мистер Экланд против, спорила Агнес. Боже, это все равно, как если бы с ним поселилась его теща! Родни, проинструктированный Селиной, разубедил Агнес и в этом. Тогда она сказала, что ей не нравилась сама мысль о переезде, она слишком стара для этого, и они отвезли ее на новую квартиру, от которой, как они и предвидели, она осталась в восторге: светлая и удобная, с американской кухней, залитой солнцем, и маленькой гостиной, предназначенной для Агнес, с окнами, выходящими на парк, и ее личным телевизором. В конце концов, решительно сказала она сама себе, она едет к ним, чтобы помогать. Она собиралась работать. И со временем, несомненно, снова станет няней в новой детской и для нового поколения младенцев; и эта мысль пробудила все ее спавшие материнские инстинкты.

Сейчас она сказала:

— Ты рано вернулась. Я думала, ты собиралась поехать измерить полы.

Селина стояла в дверях, раскрасневшись от подъема по лестнице, с горящими глазами. Агнес нахмурилась:

— Что-нибудь случилось, дорогая?

Селина шагнула вперед и положила книгу на маленький столик, стоявший между ними. Глядя Агнес прямо в глаза, она спросила:

— Ты когда-нибудь раньше видела этого мужчину?

Встревоженная Агнес медленно опустила глаза на книгу на столе. Реакция была более чем убедительная. Она судорожно сглотнула, уронила чайную ложку и плюхнулась на голубой стул. Селина даже ожидала, что она схватится рукой за сердце. Она наклонилась к Агнес через стол:

— Ну так как, Агнес?

— Ох, — произнесла Агнес. — Ох, как же ты меня напугала!

Селина была неумолима:

— Ты ведь видела его раньше, правда?

— Ох, Селина… Где ты… Как ты узнала… Когда ты… — Она не могла ни задать вопрос, ни закончить предложение.

Селина пододвинула второй стул и села за стол напротив нее.

— Это ведь мой отец, да? — Агнес смотрела так, как будто собиралась расплакаться. — Так его зовут? Джордж Дайер? Так звали моего отца?

Агнес собралась с силами.

— Нет, — сказала она. — Нет, не так.

Селина не ожидала этого.

— Тогда как же его звали?

— Джерри… Доусон.

— Джерри Доусон, Дж. Д. Те же инициалы. То же лицо. Это псевдоним. Это же очевидно: псевдоним.

— Но, Селина… твоего отца убили.

— Когда?

— Сразу после открытия второго фронта. После высадки войск во Франции.

— А откуда мы знаем, что его убили? Его что, разорвало на куски на глазах свидетелей? Или он умер на чьих-то руках? Мы и вправду знаем, что он мертв?

Агнес облизала губы:

— Он пропал без вести. Предполагали, что убит.

Надежда снова вспыхнула:

— Так, значит, мы не знаем наверняка.

— Мы ждали три года, а затем его стали считать убитым. Они сообщили твоей бабушке, потому что Хэрриет… ну, ты знаешь. Она умерла, когда ты родилась.

— А у моего отца не было семьи?

— Насколько мы знали, нет. И это тоже настраивало твою бабушку против него. Она сказала, что он был неизвестного происхождения. Хэрриет встретила его на какой-то вечеринке, формального представления так и не произошло, чего хотела бы твоя бабушка.

— Ради Бога, Агнес, ведь шла война! Она шла уже пять лет. Бабушка что, не заметила этого?

— Ну, может быть, но у нее были свои нормы и принципы, и она их придерживалась. В этом нет ничего плохого.

— Я не об этом. Моя мать влюбилась в него.

— Безнадежно, — сказала Агнес.

— И они поженились.

— Без согласия миссис Брюс.

— И она простила Хэрриет?

— О да, она никогда не держала зла. И, в конце концов, Хэрриет вернулась к ней. Видишь ли, твоего отца послали… вернее, тогда говорили «он где-то в Англии». Но его послали во Францию… Это было в день открытия второго фронта. Вскоре его убили. Мы его больше никогда не видели.

— Значит, они были женаты…

— Три недели. — Агнес проглотила ком в горле. — Но у них был медовый месяц, и они некоторое время провели вместе.

— И моя мать забеременела, — сказала Селина.

Агнес потрясенно взглянула на нее. Она как-то не ожидала, что Селина употребляет такие слова да и вообще знает о таких вещах.

— Ну да. — Ее взгляд упал на лицо на суперобложке, и она аккуратно пододвинула книгу, рассматривая плутовской огонек в темных глазах. Карих, ибо таков был их цвет. Джерри Доусон. Неужели это и правда Джерри Доусон? Несомненно, очень похож на него, по крайней мере, так бы он сейчас выглядел, если бы его не убили, именно так — таким молодым и красивым.

Нахлынули воспоминания, и далеко не все из них были плохими. Он зажег в Хэрриет огонь и дал ей жизненную силу, а Агнес даже и не знала, что та на такое способна. Он слегка флиртовал с Агнес, когда никто не видел, иногда совал ей однофунтовую купюру. Конечно, Агнес нечего было этим гордиться, но все равно какое-то развлечение. Какое-то развлечение, когда жизнь так невесела. Мужской дух в доме женщин. Только миссис Брюс не поддалась его обаянию.

— Он никчемный человек, — заявила она. — Это же видно. Кто он? Что он? Заберите у него форму — и перед вами никчемный красавчик. Никакого чувства ответственности. Никакой заботы о будущем. Какую жизнь он может дать Хэрриет?

Конечно, она в какой-то степени ревновала. Она любила командовать жизнями людей, управлять их поведением и деньгами, которые они тратили. Она намеревалась сама выбрать мужа для Хэрриет. Но у Джерри Доусона был сильный характер и решительность под стать ей, и он выиграл сражение.

Потом, когда он умер, когда умерла Хэрриет, которая не хотела жить без него, миссис Брюс сказала Агнес:

— Я хочу поменять имя малышки с Доусон на Брюс. Я уже переговорила об этом с мистером Артурстоуном. По-моему, это естественное желание.

Агнес была не согласна. Но она никогда не спорила с миссис Брюс.

— Да, мадам, — ответила она.

— И еще, Агнес, я бы хотела, чтобы она выросла не зная о своем отце. Ей это не принесет пользы, и она может почувствовать себя неуверенно. Я верю, что ты, Агнес, не подведешь меня. — Держа малышку на коленях, она подняла глаза, и обе женщины внимательно посмотрели друг, на друга через пушистую головку младенца.

После небольшой паузы Агнес снова сказала:

— Да, мадам, — и была вознаграждена короткой холодной улыбкой.

Миссис Брюс подняла Селину и передала ее на руки Агнес.

— Теперь я чувствую себя намного счастливей. Спасибо, Агнес.


Селина спросила:

— Ты ведь думаешь, что это мой отец, правда?

— Я не знаю наверняка, Селина, и это правда.

— Почему ты мне так никогда и не сказала, как его звали?

— Я обещала твоей бабушке, что не скажу. А теперь я нарушила обещание.

— У тебя не было выбора.

Неожиданно в голову Агнес пришла мысль:

— А откуда ты знаешь, как он выглядел?

— Я нашла фотографию, давно. Я никому из вас об этом не сказала.

— Ты ведь не собираешься ничего предпринимать? — Голос Агнес задрожал от такой мысли.

— Я могла бы разыскать его, — сказала Селина.

— И что это даст? Даже если бы он был твоим отцом.

— Я знаю, что это мой отец. Я просто знаю. Все говорит о том, что это так. Все, что ты мне рассказала. Все, что ты сказала…

— А если так, то почему он не вернулся к Хэрриет после войны?

— Откуда мы знаем? Может, его ранило, и он потерял память. Такое случалось, ты знаешь. — Агнес молчала. — Может, бабушка относилась к нему так ужасно…

— Нет, — сказала Агнес. — Это не имело никакого значения для мистера Доусона.

— Ему бы хотелось знать, что у него родилась дочь. Что у него была я. И я хочу знать о нем. Я хочу знать, какой он, как он говорит, о чем он думает, что делает. Я хочу почувствовать, что кому-то принадлежу. Ты не знаешь, каково это — никому никогда не принадлежать.

Но Агнес понимала, потому что она всегда знала как Селина тосковала о таком. Она поколебалась, а затем высказала единственное предположение, которое смогло прийти ей в голову.

— Почему бы тебе не обсудить это, — сказала она, — с мистером Экландом?


Издательство находилось на верхнем этаже здания, куда можно было попасть, совершив путешествие вверх на маленьком трясущемся лифте, преодолев несколько ступеней, узких коридоров и еще несколько ступеней. Запыхавшись, с ощущением того, что она вот-вот ступит на крышу, Селина очутилась перед дверью с табличкой:

«М-р А. Дж. Ратлэнд».

Она постучалась. Ответа не последовало, только слышался звук пишущей машинки. Селина открыла дверь и заглянула внутрь. Печатавшая на машинке девушка взглянула на нее, на секунду прекратила печатать и спросила:

— Да?

— Я хотела бы повидать мистера Ратлэнда.

— У вас назначено?

— Я звонила по телефону сегодня утром. Я мисс Брюс. Он сказал, что если я подойду около половины одиннадцатого… — Она взглянула на часы. Было двадцать минут одиннадцатого.

— У него сейчас посетитель. Присядьте и подождите.

Она продолжила печатать. Селина вошла в комнату, закрыла дверь и присела на небольшой жесткий стул. Из соседнего кабинета доносились приглушенные мужские голоса. Минут через двадцать голоса стали более оживленными, раздался звук отодвигаемого стула и шаги. Дверь кабинета распахнулась, из нее вышел мужчина, на ходу надевая плащ и роняя папку с бумагами.

— Ах, я раззява… — Он наклонился подобрать их. — Спасибо, мистер Ратлэнд, за все…

— Не за что. Возвращайтесь, когда у вас появятся какие-нибудь свежие мысли насчет развязки.

— Да, конечно.

Они попрощались. Издатель направился было обратно в свой кабинет, и Селине пришлось встать и окликнуть его. Он обернулся и посмотрел на нее.

— Да? — Он был старше, чем она его представляла, лысый, в таких очках, которые позволяли смотреть и сквозь них и поверх. Сейчас он смотрел поверх очков, как старомодный учитель.

— Я… я думаю, мне назначено.

— Вы думаете?

— Да. Я Селина Брюс. Я звонила утром.

— Я очень занят.

— Это не отнимет больше пяти минут.

— Вы писательница?

— Нет, ничего такого. Я просто хотела попросить вас помочь мне… ответить на некоторые вопросы.

Он вздохнул:

— Ну, хорошо.

Он посторонился, пропуская Селину в кабинет. На полу лежал ярко-красный ковер, на письменном столе лежали бумаги, и книги, и рукописи. На столах, и на стульях, и даже на полу — везде книги и рукописи.

Он не извинился за беспорядок. Он явно не считал это нужным… да так оно и было. Он пододвинул Селине стул и направился к своему столу. Но прежде, чем он успел сесть, Селина уже начала объяснять, в чем дело.

— Мистер Ратлэнд, очень сожалею, что побеспокоила вас, и я не отниму у вас ни одной лишней минуты. Но это касается книги, которую вы опубликовали, — «Фиеста в Кала-Фуэрте».

— А, да. Джорджа Дайера.

— Да. Вы что-нибудь о нем знаете?

Ответом на этот выпаленный вопрос было напряженное молчание и еще более напряженный взгляд поверх очков.

— Я? — наконец сказал мистер Ратлэнд. — А вы?

— Да. По крайней мере, я так думаю. Он был… другом моей бабушки. Она умерла шесть недель назад, и я… ну, мне хотелось попытаться сообщить ему об этом.

— Я всегда могу переслать ему ваше письмо.

Селина сделала глубокий вдох и продолжила атаку с другого фланга:

— Вы многое о нем знаете?

— Думаю, столько, сколько и вы. Полагаю, вы прочли книгу.

— Я хочу сказать… вы никогда не встречались с ним?

— Нет, — сказал мистер Ратлэнд, — не встречался. Он живет в Кала-Фуэрте на острове Сан-Антонио. Кажется, он живет там последние шесть или семь лет!

— Он ни разу не приезжал в Лондон? Даже для издания своей книги?

Мистер Ратлэнд так замотал своей лысой головой, что она засверкала от падающего из окна света.

— Вы… вы не знаете, он женат?

— В то время не был. А сейчас, может, и да.

— А сколько ему лет?

— Понятия не имею, сколько ему лет. — В его голосе появились нетерпеливые нотки. — Моя дорогая юная леди, мы понапрасну тратим мое время.

— Я знаю. Извините, но я просто подумала, что вы сможете мне помочь. Я думала, что он может быть в Лондоне сейчас, и я могла бы с ним встретиться.

— Нет, боюсь, что нет.

Мистер Ратлэнд решительно встал, давая понять, что беседа закончена. Селина тоже встала, и он направился к двери и открыл ее.

— Но если вы пожелаете связаться с ним, мы будем рады переслать любую корреспонденцию мистеру Дайеру.

— Спасибо. Простите, что понапрасну отняла у вас время.

— Ничего. До свидания.

— До свидания.

Но когда она вышла из кабинета и пошла через приемную, у нее был такой подавленный вид, что сердце мистера Ратлэнда невольно дрогнуло. Он слегка нахмурился, снял очки и окликнул ее:

— Мисс Брюс.

Селина обернулась.

— Мы пересылаем все его письма в яхт-клуб в Сан-Антонио, а его дом называется «Каза Барко», это в Кала-Фуэрте. Возможно, вы сэкономите время, написав прямо ему. И если вы будете писать ему, напомните, что я все еще жду резюме его второй книги. Я послал ему дюжину писем, но, похоже, у него отвращение к ответам.

Селина улыбнулась, и издатель поразился, как изменился весь ее вид. Она сказала:

— Ох, спасибо. Я вам так признательна.

— Не за что, — ответил мистер Ратлэнд.


Пустая квартира — не самое подходящее место для обсуждения такого важного вопроса, но другого не было.

Селина прервала рассуждения Родни о достоинствах простых и узорчатых ковров:

— Родни, мне надо поговорить с тобой.

Прерванный таким образом, он посмотрел на нее сверху вниз с раздражением. Во время обеда и после в такси он думал о том, что она не в себе. Она почти ничего не ела и казалась чем-то озабоченной и рассеянной. Более того, на ней была блузка, которая никак не подходила к желтовато-коричневому пальто и юбке, и он заметил на чулке спущенную петлю. Обычно Селина была подтянутой и ухоженной, как сиамская кошка, и сегодняшние небольшие отклонения от нормы обеспокоили его.

Он спросил:

— Что-нибудь случилось?

Селина попыталась взглянуть ему в глаза, сделать глубокий вдох и успокоиться, но ее сердце стучало, как кузнечный молот, а в желудке было ощущение, как после подъема в скоростном лифте, когда душа отрывается, а тело остается внизу.

— Нет, ничего не случилось, но мне надо с тобой поговорить.

Он нахмурился:

— А нельзя подождать до вечера? У нас единственная возможность измерить…

— Ах, Родни, пожалуйста, послушай и помоги мне.

Он заколебался, а затем, придав лицу покорное выражение, отложил альбом с образцами ковров, сложил рулетку и убрал ее в карман.

— Ну? Я слушаю.

Селина облизнула губы. Пустая квартира угнетала ее. Голоса отдавались эхом, никакой мебели, и нечем занять руки, никакой подушки, которую можно было бы взбивать. Она чувствовала себя так, как если бы ее поставили на большую пустую сцену без поддержки и без суфлера, а она забыла роль.

Она сделала глубокий вдох и сказала:

— Это насчет моего отца.

Выражение лица Родни почти не изменилось. Он был хорошим адвокатом и любил играть в покер. Он все знал о Джерри Доусоне, ибо миссис Брюс и мистер Артурстоун уже давно посчитали нужным ввести его в курс дела. И он знал, что Селина ничего не знала об отце. И знал, что уж он-то ничего ей не расскажет.

— Что насчет твоего отца? — спросил он довольно ласковым голосом.

— Ну… я думаю, он жив.

Родни с облегчением вынул руки из карманов и издал короткий недоверчивый смешок:

— Селина…

— Нет, не говори. Не говори, что он умер. Выслушай чуть-чуть. Помнишь ту книгу, которую ты мне вчера дал? «Фиеста в Кала-Фуэрте». И знаешь, там на задней обложке была фотография автора, Джорджа Дайера!

Родни согласно кивнул.

— Ну, так вот… он в точности похож на моего отца.

Родни переварил мысль, а затем спросил:

— Откуда ты знаешь, как выглядел твой отец?

— Я знаю, потому что давно в книге нашла его фотографию. И я думаю, это один и тот же человек.

— Ты хочешь сказать, что Джордж Дайер — это… — Он вовремя прикусил язык.

— Джерри Доусон, — торжествующе закончила за него Селина.

Родни показалось, будто из-под него выдернули ковер.

— Откуда ты узнала его имя? Ты не должна его знать.

— Агнес мне вчера сказала.

— Но какое право имела Агнес…

— Ах, Родни, постарайся понять! Нельзя ее винить. Я застала ее врасплох. Я положила книгу фотографией Джорджа Дайера кверху на стол перед ней, вот так, и она чуть не упала в обморок.

— Селина, ты понимаешь, что твой отец умер?

— Но, Родни, как ты не понимаешь — он пропал без вести. Пропал без вести, полагали, что убит. Могло произойти все, что угодно.

— Тогда почему же он не вернулся после войны?

— Может, он был болен. Может, потерял память. Может, узнал, что моя мать умерла.

— И что же он все это время делал?

— Не знаю. Но последние шесть лет он живет в Сан-Антонио. — Она поняла, что Родни собирается спросить, откуда она это узнала, и быстро добавила, потому что не хотела, чтобы он узнал о ее встрече с мистером Ратлэндом: — Обо всем этом рассказано в его книге.

— У тебя фотография отца с собой?

— Книжная — нет.

— Я не ее имел в виду. Я имел в виду другую.

Селина заколебалась:

— Да, с собой.

— Дай взглянуть.

— Ты… отдашь ее обратно?

Нотка раздражения проскользнула в голосе Родни.

— Мое милое дитя, за кого ты меня принимаешь?

Ей сразу же стало стыдно, ибо Родни никогда не пойдет на бесчестный поступок. Она пошла за сумочкой, вынула драгоценную фотографию и протянула ее Родни. Он поднес ее к свету из окна, и Селина подошла и встала за его спиной.

— Ты вряд ли помнишь фотографию на обложке книги, но это тот же самый человек, могу поклясться. Все то же самое. Ямочка на подбородке. И глаза… и прижатые уши.

— А что сказала Агнес?

— Она не призналась, но я уверена, она считает, что это мой отец.

Родни не ответил. Хмуро разглядывая темное веселое лицо на фотографии, он почувствовал кое-какое беспокойство. Во-первых, он мог потерять Селину. Человек болезненной честности, Родни никогда не тешил себя иллюзией, что он влюблен в Селину, но она стала приятной частью его жизни, хотя он почти не осознавал этого. Ее внешность, ее шелковистые желтовато-коричневые волосы, кожа, голубые сапфировые глаза восхищали его, и хотя ее интересы не были такими избирательными, как у Родни, она проявляла очаровательное желание учиться.

А потом, оставался вопрос деловых отношений. После смерти бабушки Селина получила кое-какие средства, став тем зрелым фруктом, который мог упасть в руки какого-либо бессовестного проходимца. Пока Родни и мистер Артурстоун в полном согласии вели ее дела, а через шесть месяцев Селине исполнится двадцать один год, после чего она сама будет принимать окончательные решения по всем вопросам. Родни содрогнулся от мысли об утрате контроля над этими деньгами.

Он кинул взгляд через плечо и встретился с глазами Селины. Он не знал ни одной девушки с такими голубыми белками глаз. Как в рекламе стиральных порошков. Она слегка пахла свежими лимонами, вербеной. Ему так и слышался голос миссис Брюс, ее резкие высказывания о Джерри Доусоне. «Бесполезный» — это слово засело в голове Родни. Он вспомнил другие эпитеты. Безответственный. Ненадежный. Безденежный.

Он держал фотографию за уголок и постукивал ею по левой руке. Наконец, с некоторым раздражением, почувствовав необходимость свалить на кого-нибудь вину за то положение, в котором он очутился, он сказал:

— Конечно, это все твоя бабушка виновата. Она не должна была ничего от тебя скрывать. Эта завеса секретности, никогда не упоминать его имени… все это глупая ошибка.

— Почему? — заинтересованно спросила Селина.

— Потому что это стало у тебя навязчивой идеей! — выпалил Родни. Селина уставилась на него, явно глубоко оскорбленная, рот слегка открыт, как у ошеломленного ребенка. Родни безжалостно продолжал: — У тебя навязчивая идея об отцах и семьях и вообще о семейной жизни. То, что ты нашла фотографию и прятала ее, — типичный симптом.

— Ты говоришь так, как будто у меня корь.

— Я пытаюсь заставить тебя понять, что у тебя развился комплекс на почве умершего отца.

— Может, он не умер, — сказала Селина. — А если у меня и есть комплекс, то ты только что признал, что это не моя вина. И что плохого в комплексе? Это же не косоглазие и не бельмо на глазу. Его не видно.

— Селина, это не смешно.

— И я не считаю это смешным.

Она смотрела на него горящим взором, который мог бы быть назван ослепительным, как сказал он себе. Они ссорились. Они никогда раньше этого не делали, и, несомненно, не время было начинать ссориться. Он быстро сказал:

— Дорогая, прости меня, — и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но она отвернула лицо, и поцелуй пришелся в щеку. — Разве ты не видишь, что я лишь забочусь о тебе. Я не хочу, чтобы ты зацепилась за какого-то мужчину, отправилась за ним на край света, а потом бы выяснила, что совершила глупую ошибку.

— Но допустим, — сказала Селина, — только лишь допустим, что это действительно мой отец. В полном здравии и живет в Сан-Антонио. Пишет книги и катается на своей маленькой яхте и заводит дружбу со всеми местными испанцами. Тебе бы ведь хотелось, чтобы я с ним познакомилась, правда? Тебе бы хотелось иметь настоящего собственного тестя?

Этого Родни хотелось меньше всего. Он нежно сказал:

— Мы должны думать не только о себе. Мы должны думать и о нем — Джордже Дайере, независимо от того, отец он тебе или нет.

— Я не понимаю.

— После многих лет он устроил свою жизнь. И эту жизнь он выбрал сам, по доброй воле. Если он хотел создать семью и заиметь жену и сыновей… и дочерей… он уже это сделал…

— Ты хочешь сказать, что он не захотел бы меня знать? Что он не захотел бы, чтобы я его разыскала?

Родни был шокирован.

— Ты ведь не собираешься пойти на такое?

— Для меня это так важно. Мы могли бы полететь в Сан-Антонио.

— Мы?

— Я хочу, чтобы ты полетел со мной. Пожалуйста.

— И речи быть не может. К тому же мне нужно поехать в Борнмут, я тебе говорил, и меня не будет дня три-четыре.

— А миссис Уестман не может подождать?

— Конечно нет.

— Я просто хочу, чтобы ты был со мной. Помоги мне, Родни.

Родни понял ее просьбу неправильно. Он думал, что она говорит: «Помоги мне» — в практическом смысле. Помоги мне купить билет на самолет, помоги мне сесть в самолет, помоги мне на таможне, найди мне такси и носильщиков. Она никогда в жизни одна никуда не ездила, и он даже и не сомневался, что она и пробовать не станет. Он уклонился от ее просьбы, очаровательно ей улыбнувшись, взял ее за руку и сказал успокаивающим тоном:

— К чему так торопиться? Будь терпеливой. Я знаю, ты возбуждена подозрением, что вдруг твой отец жив. Я также понимаю, что в твоей жизни всегда была какая-то пустота. Я надеялся, что смогу ее заполнить. — Он говорил очень благородно.

— Дело не в этом, Родни…

— Но видишь ли, мы ничего не знаем о Джордже Дайере. Разве не следует провести небольшое тихое расследование, прежде чем предпринять шаги, о которых мы можем потом пожалеть? — Он говорил как король.

— Я родилась после того, как он пропал без вести. Он даже не знает о моем существовании.

— Вот именно! — Родни рискнул немного надавить. — Знаешь, Селина, есть старая и очень верная поговорка: не буди спящего тигра.

— Для меня он не тигр. Я просто думаю, а вдруг он жив, и он единственный человек, который мне был нужен больше, чем кто-либо иной, всю жизнь.

Родни колебался между чувством обиды и злости.

— Ты говоришь как ребенок.

— Это как монетка. У монетки две стороны — орел и решка. У меня тоже две стороны. Брюс и Доусон. Селина Доусон. Вот как меня зовут на самом деле. Вот кто я. — Она улыбнулась Родни, и в отчаянии он подумал, что такой улыбки он раньше не видел. — Ты любишь Селину Доусон так же, как и Селину Брюс?

Он все еще держал фотографию ее отца. Она забрала у него фотографию и пошла положить ее в сумочку.

Родни произнес, немного запоздав с ответом:

— Да, конечно люблю.

Селина закрыла сумочку и положила ее на место. — Ну а теперь, — сказала она, оправляя юбку, как будто собиралась начать выступление, — не пора ли нам измерить пол?


Глава 3


Аэропорт Барселоны предстал в бледном утреннем свете, весь покрытый лужами после грозы, которая преследовала самолет в течение всего перелета через Пиренеи. Слабый ветер дул с гор, служащие аэропорта пропахли чесноком, а на лавках и стульях все еще спали, завернувшись в пальто и подстилки, люди с мешками под глазами и синими подбородками, что говорило о долгих часах ожидания. Ночь была тяжелой. Рейсы из Рима и Пальмы отменили. Рейсы из Мадрида задерживались.

Селина, еще испытывая недомогание после полета, прошла через крутящиеся стеклянные двери и стояла, гадая, что делать дальше. У нее был прямой билет до Сан-Антонио, но ей нужно было получить новый посадочный талон. У стойки усталый чиновник взвешивал чей-то багаж, поэтому она подошла и с надеждой встала перед ним, наконец он взглянул, и она спросила:

— Вы говорите по-английски?

— Si[1 - Да (исп.). (Здесь и далее примеч. перев.)].

— У меня билет до Сан-Антонио.

Без всякого выражения он протянул руку, вырвал нужный листок из билета, написал посадочный талон, вложил талон в билет и вернул его.

— Спасибо. Когда вылетает самолет?

— В половине восьмого.

— А мой багаж?

— Он зарегистрирован прямо до Сан-Антонио.

— А таможенный контроль?

— Таможенный контроль в Сан-Антонио.

— Понятно. Большое спасибо. — Но ее тщетные попытки вызвать улыбку не увенчались успехом. Мужчина провел трудную ночь и был не в настроении для любезностей.

Она отошла и присела. Ее ломило от усталости, но она слишком нервничала и поэтому не хотела спать. Самолет вылетел из лондонского аэропорта в два ночи, и она сидела, уставившись в темноту и говоря себе, что все должно идти своим чередом. Барселона. Сан-Антонио. Таможенный и паспортный контроль и багаж. Потом такси. Такси будет не трудно найти. А затем Кала-Фуэрте. Кала-Фуэрте не может быть большим городом. «Где живет англичанин, Джордж Дайер?» — спросит она, и они укажут ей путь к «Каза Барко», и там она его и найдет.

Гроза обрушилась на них, когда они пролетали над Пиренеями. Капитан предупредил их, и они все проснулись и пристегнулись ремнями. Самолет накренялся и вибрировал, поднимался выше и снова накренялся. Некоторым пассажирам стало плохо. Селина, закрыв глаза, усилием воли сдерживалась, хотя и была на волоске от «морской болезни».

Когда они стали снижаться на подлете к Барселоне, ударила молния, и казалось, что у кончиков крыльев развеваются флаги. Вынырнув из туч, они попали в дождь, а когда садились в Барселоне, с грохотом преодолевая встречный ветер, взлетная полоса оказалась затопленной, а в лужах отражались взлетно-посадочные огни. Колеса коснулись бетонной полосы, вокруг них выросли водяные крылья, и все издали громкий возглас облегчения, когда самолет наконец-то замер и моторы затихли.

Странно было знать, что ее никто не встречает. Должен бы быть водитель, шофер в форме, в большой теплой машине. Или Агнес, суетливо поправляющая коврики. Должен бы быть кто-то, кто разыщет ее багаж и разберется с чиновниками. Но никого не было. Это Испания: Барселона в шесть часов мартовского утра, и не было никого, кроме Селины.


Когда стрелки часов подползли к семи, она пошла в бар выпить чашку кофе, рассчитавшись несколькими песетами, взять которые с собой ее уговорил рассудительный служащий банка. Кофе был не очень хороший, но приятно горячий, и она сидела, попивая кофе и разглядывая свое отражение в зеркале за баром. На ней было коричневое шерстяное платье, пальто цвета овсянки и шелковая косынка, съехавшая с головы. «Дорожная одежда» — как говорила миссис Брюс. У нее была идея фикс в отношении дорожной одежды. Одежда из шерсти удобна и не мнется, а сверху всегда должно быть пальто. Туфли должны быть легкими, но достаточно жесткими для длительных переходов по продуваемым ветром аэропортам, ручная сумка большой и вместительной. Автоматически, даже в драматические моменты жизни, Селина следовала этому прекрасному и неизменному совету. И не то чтобы он помогал. Она все равно выглядела растрепанной и чувствовала себя измотанной. Она боялась летать, а то, что вы одеваетесь как опытный путешественник, еще не значит, что вы таковым и являетесь, как и не развеивает убеждения, что вы либо разобьетесь в авиационной катастрофе, либо потеряете паспорт.

Самолет до Сан-Антонио казался очень маленьким и ненадежным, как игрушечный. «О нет», — подумала Селина, шагая к нему навстречу ветру, ударяющему ей в лицо запахами керосина, и загребая туфлями воду из луж. Всего несколько пассажиров мрачно толпились у самолета, как бы разделяя ее мысли. Усевшись на место, Селина получила конфету с глюкозой, которую начала жевать, как будто это было новое чудодейственное лекарство от всех страхов. Это было не так, но самолет не разбился.

Однако погода все еще была ужасной, и Сан-Антонио они увидели, только когда стали садиться. Ничего, кроме туч, серой ватой залепивших иллюминаторы. Потом они увидели дождь, а затем неожиданно поля, и крыши домов, и мельницу, и несколько сосен, и землю кирпичного цвета — и все блестело от дождя. Аэропорт только недавно построили, бульдозеры сняли верхний слой почвы, и теперь взлетная полоса казалась морем красной грязи. После посадки два механика вручную подкатили трап к самолету. На них были желтые непромокаемые плащи, до колен забрызганные грязью. Сначала показалось, что никто не торопится покинуть самолет. Когда же они вышли, то пошли осторожно, аккуратно пробираясь между лужами.

В Сан-Антонио пахло соснами. Мокрыми, смолистыми соснами. Как по волшебству, дождь прекратился. Стало теплее, ветер стих. Здесь не было покрытых снегом гор, только теплое море вокруг. Это Сан-Антонио. Полет закончился, и она пока жива. Селина сдернула с головы косынку, и ветер разметал ее волосы.

К иммиграционной службе стояла очередь. Сотрудники гражданской полиции стояли с таким видом, как будто ожидали наплыва преступников. У них были винтовки, причем явно не в качестве украшения. Чиновник иммиграционной службы работал медленно. Он был занят разговором с коллегой. Разговор был долгим, чиновник о чем-то временами спорил и делал лишь небольшие перерывы, чтобы кропотливо, страница за страницей, изучить иностранный паспорт. Селина стояла третьей и ждала десять минут, пока он наконец не поставил отметку «Въезд» и вернул ей паспорт.

Она попыталась сказать: «Мой багаж?» Он не понял или не захотел понять, а махнул ей, чтобы проходила. Она убрала паспорт обратно в тяжелую сумку и отправилась на поиски. Для маленького аэропорта в такое раннее утро Сан-Антонио казался слишком забитым, но в девять тридцать в Испанию вернулся барселонский самолет, а этот рейс пользовался успехом. Собирались семьями, дети плакали, матери громко приказывали им замолчать. Отцы спорили с носильщиками, стоя в очереди за билетами и посадочными талонами. Влюбленные стояли, взявшись за руки, ожидая момента прощания и мешаясь у всех под ногами. В здании с высоким потолком шум стоял оглушительный.

— Простите, — повторяла Селина, пытаясь пробиться сквозь толпу. — Извините… простите…

Некоторые из ее попутчиков уже собрались под вывеской «Таможня», и она старалась пробраться к ним.

— Извините… — Она споткнулась о набитую корзину и чуть не опрокинула толстого малыша в вязаном желтом пальто. — Извините, пожалуйста.

Багаж уже прибывал, его вручную ставили на приспособленную для этого стойку, выясняли, чей он, осматривали, иногда открывали, наконец таможенник отпускал его, и багаж забирали.

Чемодан Селины так и не появился. Голубого цвета с белым ремнем, его легко было опознать, и после ожидания, показавшегося ей вечностью, она поняла, что больше багажа не будет. Другие пассажиры по одному покидали зал, и Селина осталась одна.

Таможенник, который до этого времени успешно умудрялся не замечать ее, поставил руки на бедра и вопросительно поднял брови.

— Мой чемодан… — сказала Селина. — Он…

— No hablo Inglese[2 - Я не говорю по-английски (исп.).].

— Мой чемодан… Вы говорите по-английски?

Второй мужчина продвинулся к ней:

— Он говорит «нет».

— А вы говорите по-английски?

Он неопределенно пожал плечами, как бы говоря, что в данном безвыходном положении он, может, и смог бы сказать одно-два слова. — Мой чемодан. Мой багаж. — В отчаянии она перешла на французский: — Mon bagage[3 - Мой багаж (фр.).].

— Не здесь?

— Нет.

— Откуда вы приехали? — Его «р» рассыпалось трелью. — Откуда вы прриехали?

— Из Барселоны. И из Лондона.

— А! — Он издал звук, как будто она сообщила печальную новость.

Он повернулся к коллеге, и они начали разговаривать, испанская речь быстро журчала, вполне возможно, что они вели частную беседу. Селина в отчаянии гадала, не обсуждают ли они семейные новости. Затем мужчина, который говорил по-английски, снова пожал плечами и повернулся к Селине:

— Мы выясним.

Он исчез. Селина ждала. Первый мужчина начал ковырять в зубах. Где-то захныкал ребенок. Как бы усиливая гнетущее впечатление, из громкоговорителя хлынула такая музыка, которая обычно ассоциируется с корридой. Через десять минут или немного больше мужчина вернулся в сопровождении одного из бортпроводников самолета.

Улыбаясь, как будто он оказывал потрясающую любезность, бортпроводник сказал:

— Ваш чемодан потерялся.

— Потерялся! — Это был вопль отчаяния.

— Мы думаем, ваш чемодан в Мадриде.

— В Мадриде! Что он делает в Мадриде?

— К сожалению, в Барселоне его погрузили не на ту машину… мы думаем. Из Барселоны есть рейс на Мадрид. Мы полагаем, что ваш чемодан в Мадриде.

— Но на нем был ярлык «Сан-Антонио». Ярлык прикрепили в Лондоне.

При слове «Лондон» таможенник снова издал возглас безнадежности. Селине захотелось его ударить.

— Мне жаль, — сказал бортпроводник. — Я отправлю сообщение в Мадрид вернуть чемодан в Сан-Антонио.

— Сколько на это уйдет времени?

— Я не сказал, что он в Мадриде, — ответил бортпроводник, не решаясь брать на себя обязательства. — Мы должны выяснить.

— Ну, так сколько времени надо, чтобы выяснить?

— Не знаю. Может, три, четыре часа.

Три или четыре часа! Если бы она не была так сердита, она бы расплакалась.

— Я не могу здесь ждать три или четыре часа.

— Тогда вы могли бы вернуться сюда. Может, завтра, чтобы узнать, прибыл ли чемодан. Из Мадрида.

— Но разве я не могу вам позвонить? По телефону?

Это явно показалось им шуткой. Улыбаясь, они ей сообщили:

— Сеньорита, здесь мало телефонов.

— Значит, я должна вернуться сюда завтра, чтобы узнать, нашелся ли мой чемодан?

— Или послезавтра, — произнес бортпроводник с видом человека, переполненного блестящими идеями.

Селина сделала последнюю попытку:

— Но все мои вещи в чемодане.

— Сожалею.

Он стоял, продолжая улыбаться ей. В этот момент ей почудилось, что она тонет. Она переводила взгляд с одного лица на другое и медленно осознала, что никто не собирался ей помогать. Она была одна и должна сама себе помочь. Наконец она сказала почти твердым голосом:

— Смогу ли я найти такси?

— Ну конечно. На улице. Там много такси.

На самом деле их было четыре. Тепло ее дорожного пальто цвета овсянки начинало угнетать ее. Селина пошла к такси. Как только она подошла поближе, все водители загудели, замахали руками, закричали: «Сеньорита», повыскакивали из машин и кинулись к ней, каждый пытаясь увлечь Селину к своей машине.

Она громко спросила:

— Кто-нибудь из вас говорит по-английски?

— Si. Si. Si.

— Мне надо в Кала-Фуэрте.

— Кала-Фуэрте, si.

— Вы знаете Кала-Фуэрте?

— Si. Si, — сказали они все.

— Ох, неужели никто не говорит по-английски?

— Нет, — раздался голос. — Я говорю.

Это был шофер четвертого такси. Пока его коллеги старались заманить Селину, он ждал, спокойно докуривая сигару. Потом он выбросил душистый окурок, затоптал его и вышел вперед. Его внешность не внушала доверия. Это был огромный мужчина, очень высокий и очень толстый. Он был одет в голубую рубашку, распахнутую у ворота, так что виднелась черная мохнатая грудь. Брюки держались на ремне из искусно выделанной кожи, а на затылке сидела нелепая соломенная шляпа, одна из тех, что туристы привозят из отпуска. В этот ранний час на нем были солнцезащитные очки, а узенькая щеточка черных усов как бы предполагала качества известного донжуана. Он выглядел так отвратительно, что Селина вздрогнула.

— Я говорю по-английски, — сказал он с сильным американским акцентом. — Я работаю в Испании на военно-воздушной базе США. Я говорю по-английски.

— Ну, хорошо… — Конечно же любой из оставшихся трех таксистов был предпочтительнее, и не важно, говорят они по-английски или нет.

Он не обратил никакого внимания на ее сомнения:

— Куда вам надо?

— В… Кала-Фуэрте. Но я не уверена…

— Я отвезу вас. Шестьсот песет.

— Ладно… — Она с надеждой посмотрела на остальных таксистов, но они уже потеряли к ней интерес. Один даже вернулся к своей машине и начал вытирать лобовое стекло старой тряпкой.

Она повернулась к громиле в соломенной шляпе. Он улыбнулся, обнажив сломанные зубы. Она сглотнула и сказала:

— Хорошо. Шестьсот песет.

— Где ваш багаж?

— Потерялся. Потерялся в Барселоне.

— Плохо.

— Да, его погрузили на другой самолет. Они собираются разыскать его, и я получу его завтра или послезавтра. Понимаете, сейчас мне надо в Кала-Фуэрте и…

Что-то в лице громилы заставило ее замолчать. Он уставился на сумку в руках Селины. Селина проследила за его взглядом и увидела, что и в самом деле произошло нечто странное. Обе крепкие ручки висели у нее на руке, а сама сумка была распахнута. Спереди ручки были аккуратно срезаны, как будто лезвием бритвы. И ее кошелек исчез!


Таксиста звали Тони. Он представился вполне официально и начал действовать в качестве ее переводчика в течение долгого и утомительного разговора с гражданской полицией.

Да, сеньориту ограбили. Сегодня утром в толпе в аэропорту находился вор с бритвой. У нее все украли. Все, что у нее было.

Ее паспорт?

Нет, не паспорт. Но песеты, английские деньги, дорожные чеки, обратный билет до Лондона.

Полицейский сосредоточенно изучал сумку Селины.

И сеньорита ничего не почувствовала?

Ничего. Разве можно что-нибудь почувствовать, когда пробираешься сквозь толпу?

Похоже, что сумку порезали бритвой.

Так оно и было. Бритвой. Вор с бритвой.

Как сеньориту зовут?

Мисс Селина Брюс, из Лондона, путешествует с английским паспортом.

А где мисс Брюс проживает в Сан-Антонио?

В… Селина заколебалась, но события не допускали никаких сомнений. «Каза Барко», в Кала-Фуэрте.

Какого цвета был кошелек? Сколько денег, точно? А дорожные чеки подписаны?

Она устало отвечала на вопросы. Стрелки часов подползли к десяти, к половине одиннадцатого и побежали дальше. Сбывались самые худшие из ее опасений. Она потеряла чемодан и потеряла деньги. И ей еще надо добраться до Кала-Фуэрте.

Наконец все кончилось. Полицейский собрал бумаги и встал. Селина поблагодарила его и пожала ему руку. Он удивился, но так и не улыбнулся.

Селина и Тони прошли через уже пустое здание аэропорта, вышли из стеклянных дверей и остановились, глядя друг на друга. Селина перебросила пальто через руку, так как становилось ужасно жарко, и наблюдала за Тони, ожидая, что он сделает.

Он снял солнцезащитные очки.

Она сказала:

— Мне все-таки надо в Кала-Фуэрте.

— У вас нет денег.

— Но вам заплатят, я обещаю. Когда мы приедем в Кала-Фуэрте… мой… отец заплатит вам за проезд.

Тони сильно нахмурился:

— Ваш отец? У вас здесь отец? Почему же вы не сказали?

— Это бы ничего не изменило. Мы… мы не смогли бы с ним связаться. Ведь так?

— Ваш отец живет в Кала-Фуэрте?

— Да. В доме под названием «Каза Барко». Я уверена, он там, и он вам заплатит. — Тони наблюдал за ней, полный подозрений и недоверия. — И вы просто не можете оставить меня здесь. У меня даже нет обратного билета в Лондон.

Мгновение он смотрел в пространство, затем закурил.

— Вы ведь сказали, что довезете меня, — продолжала Селина. — И я прослежу, чтобы вам заплатили. Я обещаю.

Он зажег сигарету. Пустил в небо облачко дыма, и его черные глаза переместились на лицо Селины. Она выглядела озабоченной и бледной, но и богатой тоже. Разрезанная сумка из крокодиловой кожи, и под стать ей — хорошие туфли. Шелковый шарф, а платье и пальто из дорогой шерсти. Иногда, когда она двигалась, Тони удавалось заметить тонкую золотую цепочку на шее, а на руке — золотые часы. Несомненно, ее окружали деньги — если и не в сумке, то где-нибудь еще. Стоял только еще март, так что пока на такси много не заработаешь, поэтому нельзя отказываться от хорошего клиента. И не похоже, чтобы эта девушка, эта молодая Inglesa[4 - Англичанка (исп.).], была способна на обман.

— Хорошо, — наконец решил он. — Поехали.


Глава 4


Тони всю дорогу болтал без умолку:

— Еще пять лет назад Сан-Антонио был очень бедным островом. Плохое сообщение с Испанией — лишь дважды в неделю ходила маленькая лодка. Зато теперь у нас есть аэропорт, так что народ к нам едет, а летом тут полно людей, и все налаживается.

Селина подумала, что прежде всего им надо наладить дороги. Та, по которой они ехали, была без дорожного покрытия и изъезжена грузовиками, так что старенький «олдсмобил» — такси Тони — подпрыгивал и переваливался, как корабль на море. Дорога изгибалась между низкими стенами, сложенными без раствора, по землям, разделенным на фермерские хозяйства. Почва казалась каменистой и неплодородной, приземистые здания выцвели от знойного солнца и приобрели цвет бледного песка. Женщины, которые работали на полях, носили черные юбки до пят и черные шарфы на головах. Мужчины, чья одежда была блеклого синего цвета, пахали неподатливую землю или тряслись на деревянных повозках, запряженных парой мулов. Бродили стада коз, бегали тощие куры, а через каждую милю стоял колодец, вокруг которого кругами ходила терпеливая слепая лошадь, и водное колесо, по которому двигались наполненные до краев ведра, опрокидываясь в оросительные канавы.

Селина заметила это и сказала:

— Но ведь ночью прошел дождь.

— Это был первый дождь за несколько месяцев. Нам постоянно не хватает воды. Здесь нет рек, только ручьи. Солнце уже припекает, и земля очень быстро высыхает.

— Ночью мы попали в грозу, над Пиренеями.

— Уже много дней в Средиземноморье плохая погода.

— А здесь всегда так в марте?

— Нет, бывает и тепло в марте. — И как бы в подтверждение его слов в это мгновение сквозь тучи проглянуло солнце и окрасило все золотым светом. — Вон там, — продолжал Тони, — это городок Сан-Антонио. Собор на холме очень старый, собор-крепость.

— Крепость?

— На случай нападения. Финикийцев, и пиратов, и мавров. Много веков мавры оккупировали Сан-Антонио.

Городок лежал как авансцена, а море было задником сцены. Холм из белых домиков с возвышающимися над ними башнями и шпилями собора.

— Мы не поедем через Сан-Антонио?

— Нет, мы сейчас на дороге к Кала-Фуэрте. — Немного помолчав, он добавил: — Вы раньше не бывали на острове? А ваш отец все же живет здесь?

Селина наблюдала за медленно вращающимися крыльями ветряной мельницы.

— Нет. Нет, я здесь не бывала.

— Вам понравится Кала-Фуэрте. Он маленький, но очень красивый. Туда приезжает много яхтсменов.

— Мой отец яхтсмен. — Она сказала, не задумываясь, но слова отозвались в ней, как будто то, что она произнесла их, сказала вслух, придало им реальность и правдивость. — Мой отец живет в Кала-Фуэрте. В доме под названием «Каза Барко». Он яхтсмен.

Тучи продолжали сходиться и расходиться, давая солнцу проглядывать между ними, и наконец они уплыли в сторону моря и угрюмо легли у горизонта. Остров купался в тепле. Селина закатала рукава шерстяного платья и опустила стекло, и пыльный ветер растрепал ее волосы. Они проезжали мимо маленьких деревень и городков, тихих и спокойных, с закрытыми ставнями домами. Двери домов были распахнуты и занавешены сеткой, а на тротуарах на кухонных стульях сидели пожилые дамы, разговаривая или наблюдая за маленькими внуками, а их натруженные руки были заняты вышивкой или плетением кружев.

Они въехали в Курамайор, сонный городишко со светлыми домами и узкими улицами, и Тони вытер рот тыльной стороной руки и заявил, что хочет пить.

Селина, не совсем понимая, что требуется от нее, ничего не сказала.

— Неплохо бы сейчас пивка, — продолжил Тони.

— Я… я бы купила вам пива, но у меня нет денег.

— Я куплю пива, — сказал Тони.

Узкая улица вышла на большую площадь, вымощенную булыжником, с высоким собором, тенистыми деревьями и несколькими магазинчиками. Он медленно сделал круг, пока не увидел кафе, которое ему приглянулось.

— Это подойдет.

— Я… я подожду вас.

— Вам тоже надо что-нибудь выпить. В машине жарко и сухо. Я куплю вам выпить.

Она начала протестовать, но он только добавил:

— Ваш отец вернет мне деньги.

Она сидела ни солнце за маленьким железным столиком. В баре за ее спиной Тони разговаривал с хозяином кафе. Появилась небольшая группа детей, прямо из школы. Они выглядели восхитительно: в синих хлопчатобумажных передниках и чистеньких белых носочках. Они все казались красивыми — маленькие девочки с аккуратно подколотыми темными косами и золотыми колечками в ушах, со стройными оливковыми ножками, и когда они улыбались, то обнажались ровные и белые зубы.

Они увидели, что Селина наблюдает за ними, и захихикали. Две маленькие девочки, шедшие впереди остальных, остановились перед ней, и их темные глаза-виноградинки заискрились весельем. Ей хотелось завести друзей, и в каком-то порыве она открыла сумочку и достала цанговый карандаш — который ей никогда не нравился — длиной дюйма три с желто-голубой кисточкой. Она протянула его, приглашая одну из них взять его. Сначала они слишком застеснялись, а потом самая маленькая девочка, с косичками, очень осторожно, как будто он мог укусить, взяла его с ладони Селины. Другая, совершенно обезоруживающим жестом, положила свою ручку на ладонь Селины, как если бы давала ей подарок. Ручка была пухленькая и гладкая, с маленьким золотым колечком.

Из-за занавески появился Тони с пивом для себя и апельсиновым напитком для Селины, и дети испугались и разлетелись, как голуби, забрав с собой карандаш с кисточкой. Зачарованная, она смотрела им вслед, а Тони сказал:

— Малышки… — с такой гордостью и любовью в голосе, как будто они были его собственными детьми.

Их поездка продолжилась. Теперь характер острова полностью изменился, и дорога шла вдоль подножия гор, тогда как ближе к морю поля спускались с небольшим уклоном в сторону отдаленного туманного горизонта. Они ехали уже почти три часа, как вдруг Селина увидела впереди на высокой горе крест, отчетливо выделяющийся на фоне неба.

— Где это? — спросила она.

— Это крест Сан-Эстабана.

— Просто крест? На вершине горы?

— Нет, там очень большой монастырь. Тайный орден.

Деревня Сан-Эстабан лежала у подножия горы в тени монастыря. На перекрестке в центре города висел, наконец-то, указатель на Кала-Фуэрте, первый, который Селина увидела. Тони свернул направо, и дорога пошла под уклон, сбегая с холма сквозь заросли кактусов и оливковые рощи и группы ароматных эвкалиптов. Побережье впереди, казалось, густо усажено соснами, но когда они стали подъезжать, Селина увидела разбросанные белые домики и яркие розовые, голубые и алые цветы, заполнившие сады.

— Это Кала-Фуэрте?

— Si.

— Он не похож на другие деревни.

— Нет, это курортное место. Для приезжих. У многих тут летние виллы, понятно? Они приезжают сюда в жару из Мадрида и Барселоны.

— Понятно.

Сосны сомкнулись вокруг них, дав прохладную тень и запах смолы. Они проехали мимо фермы, где пищали цыплята, миновали один-два дома, небольшую винодельню, а затем дорога вышла к маленькой площади, построенной вокруг одинокой разросшейся сосны. На одной стороне стоял магазин, у дверей которого высилась гора овощей, а в витрине лежали туфли, кинопленка, соломенные шляпы и открытки. На другой стороне был ослепительно белый дом с мавританскими кружалами и ставнями, с мощеной террасой впереди, на которой стояли столы и стулья. Над дверью висела надпись: «Отель Кала-Фуэрте».

Тони остановил машину в тени дерева и выключил мотор. Пыль осела, было очень тихо.

— Вот мы и приехали, — сказал он. — Это Кала-Фуэрте.

Они вылезли из машины, обрадовавшись прохладе ветерка с моря. Людей вокруг было мало. Из магазина вышла женщина, чтобы набрать из корзины картофеля и положить его в бумажный пакет. Несколько детей играли с собакой. Двое приезжих, в кардиганах ручной вязки и явно англичан, сидели на террасе гостиницы и писали открытки. Они взглянули и увидели Селину, узнали в ней соотечественницу и быстро отвели взгляды.

Они вошли в гостиницу, Тони впереди. За шторой находился бар, очень чистый, прохладный, покрашенный белой краской, с коврами на каменном полу и неотесанными деревянными ступенями, ведущими на второй этаж. Под лестницей другая дверь вела к черному ходу. Темноволосая девушка с щеткой медленно сметала грязь с одной стороны пола на другую.

Она взглянула и улыбнулась:

— Buenos dias[5 - Добрый день (исп.).].

— Donde esta el proprietario?[6 - Где хозяин? (исп.).]

Девушка положила щетку.

— Momento[7 - Минутку (исп.).], — сказала она и исчезла, неслышно пройдя в дверь под лестницей. Дверь за ней захлопнулась. Тони пошел и уселся на один из высоких табуретов у бара. Через некоторое время дверь снова открылась, и вошел мужчина. Он был невысокого роста, совсем молодой, с бородой, с глазами дружелюбной лягушки. Одет он был в белую рубашку и темные брюки с ремнем, а на ногах голубые холщовые туфли на веревочной подошве.

— Buenos dias, — сказал он, переводя взгляд с Тони на Селину и обратно.

Ома быстро спросила:

— Вы говорите по-английски?

— Si, сеньорита.

— Простите, что беспокою вас, но я кое-кого ищу. Мистера Джорджа Дайера.

— Да?

— Вы его знаете?

Он улыбнулся и развел руками.

— Конечно. Мы ищете Джорджа? А он знает, что вы его ищете?

— Нет. А что, должен?

— Нет, если только вы не сообщили ему, что приедете.

— Это сюрприз, — сказала Селина, стараясь, чтобы слова прозвучали как шутка.

Казалось, он заинтересовался:

— А откуда вы?

— Из Лондона. Сегодня из аэропорта в Сан-Антонио, — Она показала на Тони, который прислушивался к разговору с угрюмым видом, как будто был недоволен, что у него отобрали инициативу. — Я приехала на такси.

— Я Джорджа не видел со вчерашнего дня. Он направлялся в Сан-Антонио.

— Но я же сказала, мы только что оттуда.

— Возможно, он уже дома. Я не уверен. Я не видел, чтобы он возвращался. — Он ухмыльнулся. — Мы никогда не уверены, что его машина выдержит такое длительное путешествие.

Тони прочистил горло и наклонился вперед.

— Где мы сможем его найти? — спросил он.

Бородач пожал плечами:

— Если он в Кала-Фуэрте, то в «Каза Барко».

— Как нам найти «Каза Барко»? — Тот нахмурился, и Тонн, чувствуя его неодобрение, пояснил: — Мы должны найти сеньора Дайера, потому что в противном случае я не получу свою плату. У сеньориты нет денег…

Селина сглотнула.

— Да… да, боюсь, это так. Вы могли бы объяснить нам, как проехать к «Каза Барко»?

— Это слишком сложно. Вы сами никогда не найдете. Но, — добавил он, — я могу найти кого-нибудь, кто вас проводит.

— Вы очень любезны. Большое спасибо, мистер… боюсь, не знаю вашего имени.

— Рудольфо. Не мистер. Просто Рудольфо. Если вы немного подождете, я посмотрю, что можно придумать.

Он прошел за штору, пересек площадь и вошел в магазин напротив. Тони тяжело опустился на стул, его зад свисал с обеих сторон неподходящего для него сиденья, а настроение его явно ухудшилось. Селина начала нервничать. Она сказала, стараясь успокоить его:

— Задержка так раздражает, особенно когда вы были так добры…

— Мы не знаем, дома ли сеньор Дайер, в «Каза Барко». Они не видели, чтобы он вернулся из Сан-Антонио.

— Ну, если его нет, мы всегда сможем немного подождать…

Не следовало так говорить.

— Я не могу ждать. Я работаю. Для меня время — деньги.

— Да, конечно. Я понимаю.

Он издал звук, как бы говоря, что она никоим образом не может его понять, и повернулся к ней боком, как угрюмый школьник-переросток. Она испытала облегчение, когда вернулся Рудольфо. Он договорился, чтобы сын хозяйки овощного магазина проводил их до «Каза Барко». Мальчик должен был доставить большой заказ для сеньора Дайера, и он собирался ехать на велосипеде. Если они хотят, то могут ехать за ним.

— Да, конечно, это просто замечательно. — Селина повернулась к Тони и с оптимизмом, которого не чувствовала, сказала: — И он заплатит вам за проезд, и тогда вы сможете сразу же вернуться в Сан-Антонио.

Тони, казалось, не был в этом уверен, но он сполз с табурета и вышел вслед за Селиной на площадь. Возле такси стоял худенький мальчик с велосипедом. На руле висели две огромные корзины, такие, какими пользуются все испанские крестьяне. Из этих корзин торчали плохо завернутые свертки всех форм и размеров: длинные батоны хлеба, связка лука, горлышко бутылки.

Рудольфо сказал:

— Это Томеу, сын Марии. Он покажет вам дорогу.

Как маленькая рыба-лоцман, Томеу устремился вперед вниз по изрытой колеями дороге из белого песка, которая извивалась, повторяя изгибы побережья. Остров был изрезан каналами с водой переливчато-синего цвета, а над скалами виднелись восхитительные белые виллы, небольшие сады, утопавшие в цветах, террасы для принятия солнечных ванн и трамплины для прыжков в воду.

Селина сказала:

— Я бы не отказалась здесь жить, — но настроение у Тони быстро ухудшалось, и он ничего не ответил.

Дорога превратилась просто в узкую тропинку между обсаженными хризантемами стенами садов. Она немного поднималась, затем спускалась к довольно большой бухте, где укрылись несколько рыбацких лодок, а большие яхты стояли на глубине.

Тропинка сбегала к задней части домов. Томеу поджидал их впереди. Когда он увидел, что такси взобралось на край холма, он слез с велосипеда, прислонил его к стене и начал разгружать корзины.

Селина произнесла:

— Должно быть, мы приехали.

Дом не выглядел большим. Задняя стена, выкрашенная в белый цвет, была глухой, за исключением крохотного оконца и закрытой ставнями двери, на которую падала тень от толстой черной сосны. Дорога за домом разветвлялась и уходила налево и направо, идя вдоль дворов других домов. Там и тут между домами узкие ступеньки вели к морю. Во всем был какой-то приятный налет случайности: развевающееся на веревках белье, несколько сетей, вывешенных для просушки, один-два тощих кота, греющихся на солнце и вылизывающих себя.

Такси Тони подпрыгнуло и вильнуло последний раз, и Тони пожаловался, что негде развернуться, что его такси не для таких плохих дорог, он предъявит иск, если поцарапается краска.

Селина почти не слушала. Томеу открыл дверь и исчез в доме, волоча свои тяжелые корзины. Такси резко остановилось, и Селина выбралась наружу.

Тони сказал:

— Я поеду развернусь и вернусь за деньгами.

— Да, — ответила Селина с отсутствующим видом, наблюдая за открытой дверью. — Да, конечно.

Он так быстро рванул, что ей пришлось отскочить в канаву, чтобы уберечь ноги от колес, а когда он уехал, она пересекла тропинку и, пройдя в тени сосны, боязливо вошла в открытую дверь «Каза Барко».

Она думала, что дом окажется маленьким, а вместо этого очутилась в огромной комнате с высоким потолком. Ставни были закрыты, и в комнате царили темнота и прохлада. Кухни не было, но невысокая стойка отделяла камбуз, похожий на небольшой бар, от основной жилой комнаты; за стойкой она нашла Томеу, который, стоя на коленях, запихивал продукты в холодильник.

Он взглянул на нее и улыбнулся, когда она наклонилась над стойкой. Она спросила:

— Сеньор Дайер?

Он отрицательно покачал головой:

— No aqui.

No aqui. He здесь. Сердце у нее упало. Он не вернулся из Сан-Антонио, и ей надо было как-то обмануть Тони, извиниться и попросить, чтобы он потерпел, тогда как ни один из них не имел ни малейшего представления, сколько придется ждать.

Томеу что-то сказал. Селина уставилась, не понимая. Чтобы показать ей, что он имел в виду, он вышел из маленького камбуза, прошел к дальней стене и начал открывать и распахивать ставни. Поток света и солнца ворвался в дом, и все заиграло красками. Почти всю южную стену, выходящую на бухту, занимало окно, а двойные двери с жалюзи открывались на террасу, закрытую от солнца тростниковым тентом. Низкая стена, несколько разбитых глиняных горшков и ваз с геранями, а за стеной — сверкающая голубизна моря.

Сам дом был разделен с учетом новейших веяний. Без внутренних стен, а крыша над камбузом образовывала небольшую галерею с деревянной балюстрадой, куда можно было подняться по открытой лестнице, напоминающей корабельный трап. Под трапом другая дверь вела в очень маленькую ванную. Отверстие высоко в стене для освещения и вентиляции, раковина, унитаз, примитивный душ, полка с бутылочками, зубной пастой и прочими мелочами, зеркало, а на полу круглая корзина для белья.

Остальное пространство было отдано жилой комнате с высоким потолком, необыкновенно уютной, выкрашенной в белый цвет, с каменным полом, устланным яркими коврами. В одном углу комнаты был широкий треугольный камин, наполненный ароматными древесными углями, которые, казалось, только и ждали легкого дуновения ветра, чтобы снова вспыхнуть. Очаг находился на высоте дюймов восемнадцати от пола, как раз то, что надо, если сидишь на удобном сиденье, и такое сиденье, чем-то похожее на полку, шло вдоль стены, а на нем вперемешку валялись подушки и коврики, груды книг, лампа, кусок веревки, которую начали плести, куча газет и журналов и коробка с пустыми бутылками.

Перед камином спинкой к террасе и морю стоял огромный провисший диван, на котором без особого труда могли бы поместиться шесть человек. Он был застелен бледно-голубым покрывалом и красно-белым одеялом. На другой стороне комнаты под прямым углом к свету стоял дешевый письменный стол с выемкой для колен, а на нем — бумаги, печатная машинка, открытая коробка с нераспечатанными письмами и бинокль. Из машинки торчал лист, и Селина не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на него.

— Новый роман Джорджа Дайера, — прочитала она. — Ленивая лисица перепрыгнула через что-то или через охотничью собаку.

А далее — ряд звездочек и восклицательный знак.

Она опустила уголки рта. Конец надеждам мистера Ратлэнда!

Между камбузом и дверью находился колодец со стальным крюком для ведра и широкой полкой, на которой стояли наполовину пустая бутылка с вином и кактус. Селина посмотрела вниз и увидела темный блеск воды, понюхала ее — пахло сладко и приятно — и подумала: «Интересно, можно ли ее пить»; но бабушка всегда говорила, что нельзя пить воду за границей, если она не кипяченая, а сейчас не время рисковать желудком.

Она отошла от колодца, подошла к стойке в центре комнаты и посмотрела на галерею наверху. Она не смогла устоять против соблазна заняться исследованиями, забралась по лестнице и обнаружила очаровательную спальню с покатым потолком, с громадной резной двуспальной кроватью (и как они только ее туда затащили?), торжественно стоящей в высоком алькове. Для другой мебели места не оставалось, но возле низкой стены примостилась пара матросских сундуков, а в качестве шкафа служила провисшая штора. Вместо прикроватной тумбочки стоял перевернутый вверх дном ящик из-под апельсинов. На самодельных полках — книги, лампа, транзисторный приемник и корабельный хронометр.

С террасы ее окликнул Томеу:

— Сеньорита!

Селина спустилась по лестнице к нему. Мальчик сидел на приступке в компании огромной белой персидской кошки. Он обернулся и улыбнулся Селине, беря кошку на руки, как будто собирался отдать ей.

— Сеньор Дайер, — сказал он, показывая кошку, которая жалостно мяукала и вырывалась и, наконец, соскочила на пол, убежала в освещенный солнцем угол и с достоинством там уселась, положив хвост на передние лапы.

— Она очень большая, — сказала Селина. Томеу нахмурился. — Большая, — снова сказала она, разводя руками в стороны, показывая кошку размером с тигра. — Большая.

Томеу засмеялся:

— Si. Muy grande[8 - Да. Очень большая (исп.).].

— Это кошка сеньора Дайера?

— Si. Сеньор Дайер.

Она подошла к нему и прислонилась к стене. Отсюда был виден небольшой треугольник каменистого сада с парой искривленных оливковых деревьев, и Селина вдруг поняла, что, как и все остальные дома, построенные на крутом склоне, «Каза Барко» стоял уступами, и терраса фактически являлась крышей эллинга[9 - Эллинг — помещение для хранения и ремонта спортивных судов.], слипы[10 - Слип — сооружение для подъема лодок на берег в виде наклонной плоскости с рельсами.] из которого спускались вниз к воде. Несколько ступеней вели от террасы на нижний уступ, а прямо под ними расположились двое мужчин, занятые чисткой рыбы. Они аккуратно и точно работали ножами, их лезвия сверкали на солнце, потом мужчины промывали рыбу в море, взбалтывая спокойную зеленую воду. Томеу нагнулся, подобрал камешек и бросил его вниз, в мужчин, а те задрали головы, чтобы посмотреть, кто это, увидели Томеу и заулыбались.

— Hombre[11 - Мужчина (исп.).], Томеу!

Он что-то дерзко сказал им в ответ, на что они рассмеялись и опять занялись своей работой. Руки Селины чувствовали тепло каменной стены, а платье спереди оказалось выпачкано побелкой, как будто мелом со школьной доски. Она отошла и уселась на стену, повернувшись спиной к морю, и увидела веревку для белья, натянутую между двух крюков, а на веревке — кучу совершенно высохшего смятого белья. Рабочая блуза бледно-голубого цвета, пара плавок, белые парусиновые брюки с заплатами на коленках и пара старых теннисных туфель, совершенно поношенных и перекинутых через веревку связанными шнурками. На террасе также стояла кое-какая мебель, но не та, что рекламируется в журнале «Дом и сад». Потертый старый стул из тростника, деревянный стол с облупившейся краской, палубный шезлонг-ловушка, который разваливается, стоит только на него сесть. Ей было жаль, что она не говорит по-испански, чтобы поболтать с дружелюбным Томеу. Ей хотелось расспросить его о сеньоре Дайере. Что он за человек? Где его яхта? Когда, по мнению Томеу, он вернется из Сан-Антонио? Но прежде чем она смогла начать разговор с ним, звук возвращающейся машины Тони прозвучал как вестник Судного дня. Машина остановилась у дверей, и через минуту в дом вошел Тони в плохом настроении и с еще более зверским видом. Селине пришлось сказать себе, что не съест же он ее. Она твердо проговорила:

— Сеньор Дайер еще не вернулся.

Тони воспринял информацию в ледяном молчании. Затем достал зубочистку и стал ковыряться в болевшем заднем коренном зубе. Он вытер зубочистку о штаны, убрал ее в карман и произнес:

— Ну и что же, черт возьми, мы теперь будем делать?

— Я подожду здесь. Он должен скоро быть. Рудольфо сказал, что он скоро вернется. А вы можете либо тоже подождать здесь, либо оставьте мне свои имя и адрес и возвращайтесь в Сан-Антонио. В любом случае я прослежу, чтобы вам заплатили.

Не сознавая того, она говорила тоном своей бабушки, что, к ее собственному удивлению, сработало. Тони смирился с возникшей ситуацией. Он еще секунду-две потрогал зуб языком, а затем объявил о своем решении:

— Я тоже подожду. Но не здесь. В гостинице.

В гостинице был коньяк, и он мог провести сиесту в такси в тени дерева. Было уже половина третьего, а он не любил бодрствовать в это время.

— Когда сеньор Дайер появится, вы сможете прийти и сказать мне.

Селина готова была расцеловать его от облегчения, но она только сказала:

— Очень хорошо, конечно, я так и сделаю. — А затем добавила, так как он выглядел очень мрачным: — Мне очень жаль, что так вышло, но все будет в порядке.

Он пожал плечами, вздохнул и пошел назад к машине. Она услышала, как он завел мотор и поехал через холм к гостинице в Кала-Фуэрте. Селина успела подумать: «Бедный Рудольфо», а затем пошла назад к Томеу.

— Я остаюсь здесь, — сказала она ему.

Он нахмурился:

— Usted aqui[12 - Вы здесь (исп.).].

— Да. Здесь. — Она показала на землю.

Томеу с пониманием ухмыльнулся и отправился собирать свои пустые корзины.

— До свиданья, Томеу, и спасибо.

— Adios[13 - До свидания (исп.).], сеньорита.

Он ушел, и Селина осталась одна. Она прошла на террасу и сказала себе, что ждет своего отца, но она все еще не могла в это поверить. Она гадала, сможет ли он сам, без подсказки, узнать, кто она. А если нет, то как ему об этом сказать.

Было очень жарко. Солнце палило даже под навесом, и она не могла припомнить такой жары. Ее нейлоновые чулки, кожаные туфли и шерстяное платье вдруг сразу стали невыносимы. Они больше не казались удобными, а, наоборот, прямо до безумия не подходили.

Но бабушка терпеть не могла голые ноги, даже с летним платьем, а перчатки она считала главным элементом одежды. Настоящая леди узнается по перчаткам. А как неряшливо выглядит девушка без шляпы.

Но бабушка умерла. Любимая, оплакиваемая, но, несомненно, умершая. Голос смолк, категорические высказывания никогда больше не будут произнесены, и Селина была сама по себе, она могла делать, что хочет, в доме своего отца, далеко от Квинз-Гейт. Она вошла в дом, сняла чулки и туфли, а потом, чувствуя прохладу и восхитительную свободу, отправилась на поиски еды. В холодильнике было масло, и она намазала кусок хлеба, взяла помидор и бутылку холодной содовой воды. Она устроила пикник на террасе, усевшись на стене и наблюдая за лодками в бухте. После еды ее стало клонить в сон, но ей не хотелось, чтобы ее застали спящей. Ей придется сесть на что-нибудь жесткое и неудобное, чтобы бодрствовать.

В конце концов она вскарабкалась на лестницу, ведущую на галерею, и устроилась на верхней ступени, что было достаточно неудобно. Спустя некоторое время огромная белая кошка ушла с солнца и взобралась на колени к Селине, издавая несмолкаемое мяуканье и цепляясь когтями.

Стрелки ее часов медленно двигались по кругу.


Глава 5


Фрэнсис Донген спросила:

— Не понимаю, почему ты должен ехать.

— Я тебе сказал: мне нужно покормить Перл.

— Перл может сама себя прокормить. Вокруг твоего дома полно дохлой рыбы, хватит на целую армию кошек. Останься еще на одну ночь, дорогой.

— Ну, не только из-за Перл, «Эклипс» тоже…

— Но она уже отстояла на якоре один шторм…

— Я не знаю, как она отстояла, а плохая погода возвращается…

— Ну хорошо, — сказала Фрэнсис и потянулась за новой сигаретой. — Если ты так думаешь, то тебе лучше ехать.

Давным-давно, когда маленькой девочкой она жила в Цинциннати, в штате Огайо, мать говорила ей, что лучший способ удержать мужчину — дать ему по крайней мере ощущение свободы. Не то чтобы она уже достигла стадии, когда требовалось удержать Джорджа Дайера, потому что она его пока и не заполучила, но она считала себя опытным игроком в увлекательной игре в кошки-мышки и была готова подождать.

Она сидела на небольшой террасе своего дома в верхней части старого городка Сан-Антонио. Лишь несколько сот ярдов отделяло ее от собора наверху, а внизу лежали кривые улочки с булыжной мостовой, высокие узкие дома и бесконечные веревки с бельем, бьющимся о стену старой крепости. За стеной простирался новый город, его широкие улицы и обсаженные деревьями площади вели к гавани, забитой шхунами и белыми яхтами с высокими мачтами, там же стоял и пароход, только что прибывший из Барселоны, откуда он приходил раз в неделю.

Два года она жила в этом восхитительном местечке, с тех самых пор, как приехала с несколькими богатыми американскими друзьями на их яхте, совершавшей круиз. Проведя шесть недель в их компании, Фрэнсис смертельно от них устала, и когда они все сошли на берег, чтобы устроить вечеринку, Фрэнсис так и не вернулась обратно. После трехдневного кутежа она проснулась со страшным похмельем и на странной кровати, а также с сознанием того, что яхта и ее обитатели уплыли без нее.

Это нисколько не обеспокоило Фрэнсис. Она уже завела массу новых друзей, была богата, дважды побывала замужем, ее ничто не удерживало. Сан-Антонио как нельзя больше подходил для нее. Город был заполнен художниками, эмигрантами, писателями и битниками, и Фрэнсис, которая некогда прожила несколько месяцев с художником-неудачником в Гринвич-Виллидж, почувствовала себя совсем как дома. Довольно быстро она нашла этот дом и, когда первые хлопоты по обустройству закончились, стала обдумывать, чем бы заполнить время. Она решила устроить картинную галерею. В городе, где постоянно живут художники и куда приезжает масса туристов, картинная галерея несомненно являлась выгодным вложением денег. Она купила пустующий рыбный рынок в гавани, переделала его и занялась бизнесом с сообразительностью, унаследованной не только от своего отца, но и от двух бывших мужей.

Ей не было еще и сорока, но весь ее облик говорил о прожитых годах. Высокая, очень худая, загорелая, как мальчишка, со светлыми волосами в безыскусных локонах, она ходила в одежде, которую обычно носят подростки, но которая тем не менее ей шла. Обтягивающие брюки, мужские рубашки и бикини размером с пару связанных вместе носовых платков. Она непрерывно курила и понимала, что слишком много пьет, но почти все время, а особенно в данное утро, жизнь была просто прекрасна, чего она всегда и ожидала.

Вечеринка в честь первой выставки Олафа Свенсена особенно удалась. Даже по меркам Сан-Антонио Олаф был самым грязным молодым человеком, которого кто-либо когда-либо видел, с жиденькой бороденкой, а на ногти на ногах просто нельзя смотреть, но его скульптура в стиле поп-арт несомненно могла ошеломить, а Фрэнсис получала определенное удовольствие, шокируя публику. Конечно же Джордж Дайер был в числе приглашенных на вечеринку — после опубликования его книги он стал чем-то вроде знаменитости, — хотя это вовсе не означало, что он придет, и Фрэнсис воспрянула духом от удовольствия, когда увидела, как он вошел в дверь и начал пробираться к ней через прокуренную комнату. Он сказал ей, что приехал в Сан-Антонио, чтобы купить запчасть к лодке, а услышав его высказывания о работе Олафа, она поняла, что он пришел на вечеринку только для того, чтобы выпить на дармовщину, но какое это имело значение, раз он здесь, и, больше того, когда вечеринка закончилась, он остался с Фрэнсис. Прошел почти уже год, как они познакомились. Прошлой весной она отправилась в Кала-Фуэрте взглянуть на работу молодого французского художника, жившего там. Как и следовало ожидать, она очутилась в баре Рудольфо, где угостила художника мартини, но когда вошел Джордж Дайер, она бросила француза, который заснул, положив голову на стол, и завязала с Джорджем разговор, который закончился обедом вдвоем, а в шесть часов вечера, когда они все еще пили кофе, настало время опять выпить коньяку.

Он обычно приезжал в Сан-Антонио раз в неделю, чтобы забрать почту из яхт-клуба, сходить в банк, пополнить запасы для лодки, и в таких случаях почти всегда разыскивал Фрэнсис, и они вместе ужинали или отправлялись на вечеринки, которые уже были в полном разгаре в одном из прибрежных баров. Он ее чрезвычайно привлекал — гораздо больше, чем она его, и она это знала, но это только делало его более желанным. Она также ревновала к другим его интересам, ко всему, что отвлекало его от нее. Его сочинительство, его яхта, но больше всего его замкнутое существование в Кала-Фуэрте. Ей бы хотелось, чтобы он нуждался в ней, но казалось, ему ничего не нужно. Ее деньги не впечатляли его, но он восхищался ее грубым и очень мужским чувством юмора. Наблюдая за ним сейчас, она с удовлетворением думала, что он первый настоящий мужчина, которого она встретила за многие годы.

Он собирался уезжать, укладывая привезенные вещи в корзину. Даже наблюдая, как его коричневые от загара руки выполняют такую домашнюю работу, Фрэнсис почувствовала, как ее охватывает физическое желание. Вопреки рассудку, но в надежде, что он останется еще ненадолго, она сказала:

— Ты ничего не ел.

— Я перехвачу что-нибудь дома.

Дома. Как ей хотелось, чтобы здесь был его дом. Она спросила:

— Выпьешь?

Он засмеялся и взглянул на нее, явно покрасневший и чертовски изумленный.

— Послушай, душка, мне ехать три часа.

— Одна рюмка тебя не убьет. — Ей самой хотелось выпить.

— Нет, а вот здоровый красный грузовик может, если я засну за рулем.

Корзина была собрана. Он встал:

— Я должен ехать.

Фрэнсис тоже встала, наклонилась, чтобы затушить сигарету, и пошла помочь ему с вещами. Он поднял тяжелую коробку с запасным мотором, а Фрэнсис понесла корзину, спускаясь впереди по каменным ступеням в закрытый дворик, где возле стены росло лимонное дерево. Она открыла тяжелые двойные ворота, выходящие на узкую улицу, и вышла на солнце. Здесь на безумно крутом склоне холма припарковался нелепый автомобиль Джорджа — древний «моррис-каули» с желтыми шинами и складным верхом наподобие детской коляски. Они загрузили вещи в машину, и Джордж повернулся, чтобы попрощаться.

— Было весело, — сказал он.

— Это потому, что мы ничего не планировали, дорогой. Как это? Непроизвольно. — Она поцеловала его в губы. Она была такой высокой, что ей не пришлось тянуться, она просто наклонилась вперед и застала его врасплох. У нее был толстый слой яркой помады, которая отпечаталась на его губах, и он почувствовал ее сладкий вкус, а когда она отодвинулась от него, он стер помаду тыльной стороной руки.

Он залез в машину.

— До свидания, дорогой.

— Пока, Фрэнсис.

— Пока.

Она вынула камень, который прошлым вечером они, обессилев от смеха, запихнули под переднее колесо, Джордж отпустил тормоз, и машина покатилась вниз, набирая ужасную скорость и срезая углы узкой крутой улочки, как на горке для катания на ярмарке, распугивая котов и цыплят и заставляя полицейских, стоящих у ворот старой стены, скрежетать зубами в яростном неодобрении.

Он свернул к Кала-Фуэрте, поехал вниз по пыльной дороге, через ухоженные поля, мимо ветряных мельниц и терпеливых лошадей, вращающих жернова. Он доехал до петляющей дороги у подножия гор, и над ним вознесся крест Сан-Эстабана. Он бросил взгляд на море, пытаясь уловить признаки возвращающегося шторма, и подумал о Фрэнсис. Он подумал о том, чтобы поселиться с Фрэнсис в Сан-Антонио только ради того, чтобы написать Ратлэнду, своему издателю, и послать его к черту: он не собирается больше писать книги, он собирается стать бездельником, праздным мечтателем, он собирается пойти на содержание к богатой американке.

Сиеста в Сан-Эстабане закончилась, ставни были распахнуты, и несколько мирных посетителей сидели за столами возле кафе. Когда Джордж, сигналя, проезжал мимо, они кричали: «Hombre!» — и махали руками, потому что они все его знали, если и не по имени, то в лицо, ибо он был сумасшедшим англичанином в маленьком автомобиле с желтыми шинами, который разъезжал по острову в кепке яхтсмена и иногда писал книги.

Когда он на свободном ходу спустился по последнему ровному участку дороги, ведущей к Кала-Фуэрте, он немного поспорил сам с собой — заглянуть или нет к Рудольфо на стаканчик. В конечном счете решил, что не стоит. Несомненно, там он встретит друзей, пробудет дольше, чем намеревался, выпьет больше, чем ему надо. Он не доверял погоде, да и Перл будет голодна; поэтому он просто приветственно погудел в клаксон, проезжая через площадь, и помахал рукой всем, кто мог сидеть на террасе гостиницы «Кала-Фуэрте». Рудольфо не было видно, но один-два вздрогнувших посетителя помахали в ответ, и, испытав приятное чувство возвращения домой, Джордж начал насвистывать.


Он продолжал насвистывать, когда вошел в дом. Селина, все еще сидевшая на лестнице, услышала, как машина въехала на холм, потом спустилась с пригорка и остановилась, жутко заскрежетав древними тормозами, возле «Каза Барко». Она сидела не шевелясь, а белая кошка, огромная, тяжелая, спала у нее на коленях. Мотор затих, и только тогда она услышала свист. Дверца машины открылась и захлопнулась. Свист продолжался, становился громче. Дверь в «Каза Барко» распахнулась, и вошел мужчина.

В одной руке он нес корзину, в другой — картонную коробку, а в зубах — пачку газет. Он спиной закрыл дверь, поставил корзину на пол, вынул изо рта газеты и бросил их в корзину, а затем отнес коробку к столу возле печатной машинки и осторожно поставил ее. Она не могла видеть его лицо, потому что его скрывал козырек поношенной выцветшей морской кепки, но увидела, как он открыл крышку коробки и проверил содержимое, упакованное в бумагу. Удовлетворенный осмотром, он подхватил бинокль и исчез на террасе. Селина сидела тихо на своем месте, но кошка проснулась. Она погладила ее, частично от нервозности, частично потому, что не хотела, чтобы кошка двигалась. Через некоторое время он снова вернулся в дом, положил бинокль, снял кепку и бросил ее на стол. У него были темные волосы, очень густые, в которых едва начинала пробиваться седина. На нем были бледно-голубая рубашка, как у фермеров, вылинявшие хлопчатобумажные брюки цвета хаки, а на ногах покрытые пылью холщовые туфли. Продолжая насвистывать, он подошел и поднял корзину и отнес ее в камбуз, снова скрывшись от Селины. Она услышала, как он открывает и закрывает дверцу холодильника, послышался звук откупориваемой бутылки, звяканье стакана, шум наливаемой жидкости. Когда он опять появился, в руках у него был стакан с чем-то, похожим на содовую. Он снова вышел на террасу и позвал: «Перл!» Кошка стала вытягивать лапы. «Перл! Перли!» Он соблазнительно почмокал. Кошка замяукала. Он вернулся в дом. «Перл!»

Селина провела кончиком языка по губам, глубоко вдохнула и сказала:

— Вы кошку ищете?

Джордж Дайер замер, взглянул наверх и увидел девушку, сидящую на верхней ступеньке. У нее были длинные голые ноги без туфель, а Перл лежала у нее на коленях, как огромная белая меховая подушка.

Он слегка нахмурился, пытаясь что-то вспомнить. Он спросил:

— Вы уже были здесь, когда я вошел?

— Да.

— Я вас не видел.

— Да, знаю. — Он подумал, что голос у нее хорошо поставлен, чувствовалось воспитание. Она продолжала: — Вашу кошку зовут Перл?

— Да, я вернулся, чтобы покормить ее.

— Она весь день просидела у меня на коленях.

— Весь де… А как давно вы тут?

— С половины третьего.

— С половины третьего? — Он взглянул на часы. — Но уже шестой час.

— Да, я знаю.

Теперь и Перл приняла участие в разговоре, сев прямо, потянувшись, издав еще одно жалобное мяуканье и легко спрыгнув с колен девушки и спустившись по лестнице. Журча, как чайник, она обвилась вокруг ноги Джорджа, но впервые на нее не обратили внимания.

— Вы здесь по какой-нибудь особой причине?

— О да, я приехала повидать вас.

— Что ж, может, сойдете с лестницы вниз?

Так она и поступила. Она встала, потирая онемевшую от неудобного сидения спину, и стала спускаться шаг за шагом, откидывая волосы с лица. После Фрэнсис Донген и всех остальных загорелых молодых женщин Сан-Антонио, она казалась очень бледной, ее желтовато-коричневые волосы спускались до плеч, а челка закрывала брови. Голубые глаза затеняла усталость. Он подумал, что она слишком молода, чтобы быть красивой.

— Я ведь вас даже не знаю… да? — спросил он.

— Нет. Нет, не знаете. Я надеюсь, вы не возражаете, что я вот так просто взяла и вошла к вам в дом.

— Нисколько.

— Дверь была не заперта.

— На ней нет запоров.

Селина улыбнулась, приняв это за шутку, но это не было шуткой, поэтому она перестала улыбаться и постаралась придумать, что говорить дальше. Бессознательно она ждала, что он узнает ее, скажет: «Кого же вы мне напоминаете?» или «Ну конечно же я встречал вас раньше, когда-то, где-то». Но ничего этого не произносилось, и его вид смущал ее, он ничем не напоминал того щеголеватого молодого офицера с горящими глазами, который был ее отцом. Она ожидала, что он будет очень загорелым, но она не знала, что его лицо покрыто морщинами или что его глаза так налиты кровью. Щетина на лице не только скрывала правильные черты и ямочку на подбородке, но и придавала ему злодейский вид. Более того, он, казалось, совсем не был рад ее видеть.

Она сглотнула:

— Я… полагаю, вы удивлены, почему я здесь.

— Ну да, конечно, но я не сомневаюсь, что в свое время вы мне расскажете.

— Я прилетела из Лондона… сегодня утром, прошлой ночью. Нет, сегодня утром.

Его охватило ужасное подозрение.

— Вас что, Ратлэнд послал?

— Кто? А, мистер Ратлэнд, издатель. Нет, не он, но он просил передать, что просит ответить на его письма.

— Как же, просит. — Ему пришла в голову другая мысль. — Но вы знаете его?

— О да, я повидала его, чтобы узнать, как можно вас найти.

— Но кто вы?

— Меня зовут Селина Брюс.

— А я — Джордж Дайер, но, думаю, вы это знаете.

— Да, знаю…

Опять последовало молчание. Джордж, сам того не желая, заинтересовался:

— Вы ведь не поклонница? Не секретарь-организатор Клуба поклонников Джорджа Дайера? — Селина отрицательно покачала головой. — Значит, вы остановились в «Отеле Кала-Фуэрте» и прочитали мою книгу? — Она снова покачала головой. — Похоже на игру в двадцать вопросов, правда? Вы знаменитость? Актриса? Вы поете?

— Нет, но я должна была вас видеть, потому что… — Храбрость покинула ее. — Потому что, — закончила она, — мне надо попросить у вас в долг шестьсот песет.

Джордж Дайер почувствовал, как у него от изумления отвисла челюсть, и быстро поставил стакан с водой, пока он не выпал из рук.

— Что вы сказали?

— У вас есть, — сказала Селина, говоря очень четко и громко, как будто разговаривала с глухим, — шестьсот песет, которые вы могли бы мне одолжить?

— Шестьсот! — Он засмеялся, но не весело. — Вы, должно быть, шутите.

— Хотелось бы мне, чтобы это была шутка.

— Шестьсот песет! У меня и двадцати песет нету!

— Но мне надо шестьсот, чтобы заплатить таксисту.

Джордж оглянулся вокруг:

— А при чем здесь таксист?

— Мне пришлось взять такси от аэропорта до Кала-Фуэрте. Я сказала таксисту, что вы заплатите ему, потому что у меня нет денег. В аэропорту у меня украли кошелек, пока я ждала, чтобы нашелся мой багаж… Послушайте… — Она подобрала свою сумочку и показала ему два срезанных края у ручек. — Полицейский сказал, что это был очень опытный вор, потому что я ничего не почувствовала и у меня украли только кошелек.

— Только кошелек. А что было у вас в кошельке?

— Мои дорожные чеки, некоторая сумма английских денег, несколько песет. И, — добавила она с видом человека, решившего чистосердечно во всем признаться, — мой обратный билет.

— Понятно, — сказал Джордж.

— И таксист сейчас ждет в гостинице в Кала-Фуэрте. Вас. Чтобы вы заплатили ему.

— Вы хотите сказать, что вы взяли такси от аэропорта до Кала-Фуэрте, чтобы найти меня для того, чтобы я заплатил за такси. Безумие…

— Но я объяснила… Понимаете, мой багаж не прибыл…

— Вы хотите сказать, что вы и багаж потеряли!

— Я не теряла багаж — они потеряли его. Авиакомпания.

— Ну и путешествие у вас. Завтрак в Лондоне, обед в Испании, багаж в Бомбее.

— Он прибыл в Барселону, но они думают, что он отправлен в Мадрид.

— Итак, — произнес Джордж с видом энергичного ведущего телевикторины, подводящего итоги, — ваш багаж в Мадриде, а кошелек украден, и вам надо шестьсот песет, чтобы заплатить за такси.

— Да, — сказала Селина, в восторге от того, что наконец-то он вник в суть дела.

— И как, вы сказали, вас зовут?

— Селина Брюс.

— Ну, мисс Брюс, хотя я и в восторге от нашего знакомства и, естественно, расстроен, узнав о ваших неудачах, я пока так и не вижу, какое имею отношение ко всему этому.

— Я думаю, огромное, — сказала Селина.

— Ах так?

— Да. Видите ли… я думаю, что я ваша дочь.

— Вы думаете…

Он сразу же решил, что она ненормальная. Она должна быть такой. Она представляла из себя одну из тех безумных женщин, которые ездили повсюду, утверждая, что они императрица Евгения, только у этой был бзик в отношении его самого.

— Да. Я думаю, что вы мой отец.

Она не была безумной. Она была совершенно невинной и искренне верила в то, что говорила. Он сказал себе, что должен вести себя разумно.

— Откуда у вас вообще взялась такая идея?

— У меня есть маленькая фотография отца. Я думала, что он умер. Но у него в точности ваше лицо.

— Ему не повезло.

— Ах нет, все совсем не так плохо…

— У вас фотография с собой?

— Да, здесь… — Она наклонилась за сумкой, и он попытался отгадать, сколько ей лет; он старался вспомнить, решить, как решается вопрос жизни и смерти, может ли существовать хоть малейший шанс, что это ужасное обвинение справедливо. — Она здесь… я всегда ношу ее с собой, с тех пор как нашла ее, лет пять назад. И когда я увидела фотографию на обложке вашей книги…

Она протянула ему фотографию. Он взял, не сводя глаз с ее лица, и спросил:

— Сколько вам лет?

— Двадцать.

Он почувствовал слабость от облегчения. Чтобы скрыть выражение на своем лице, он быстро взглянул на фотографию, которую вручила ему Селина. Он ничего не сказал. А затем, как это сделал и Родни, когда Селина в первый раз показала ему фотографию, Джордж Дайер поднес ее к свету. Спустя некоторое время он сказал:

— Как его звали?

Селина сглотнула.

— Джерри Доусон. Те же инициалы, что и у вас.

— Вы можете мне что-нибудь о нем рассказать?

— Немного. Понимаете, мне все время говорили, что его убили до моего рождения. Мою мать звали Хэрриет Брюс, и она умерла сразу же после того, как я родилась, поэтому меня воспитывала бабушка, и вот почему меня зовут Селина Брюс.

— Ваша бабушка. Мать вашей мамы.

— Да.

— И вы нашли эту фотографию?..

— Пять лет назад. В книге матери. А потом мне… дали «Фиесту в Кала-Фуэрте», и я увидела вашу фотографию на обложке, и она показалась мне похожей. То же лицо, хочу я сказать. То же. Тот же человек.

Джордж Дайер не ответил. Он отошел от открытой двери и отдал ей фотографию. Затем зажег сигарету, а когда затушил спичку и положил ее обгорелым концом на середину пепельницы, произнес:

— Вы сказали, что вам говорили, будто он убит. Что вы этим хотите сказать?

— Потому что мне так говорили. Но я всегда знала, что бабушка его не любила. Она не хотела, чтобы он женился на моей матери. И когда я увидела фотографию, то подумала, что, наверно, произошла какая-то ошибка. Что его вовсе не убили. Что его ранили, или он потерял память. Такое случалось, знаете.

— Но не с вашим отцом. Ваш отец мертв.

— Но вы…

Он сказал очень мягко:

— Я не ваш отец.

— Но…

— Вам двадцать лет. Мне — тридцать семь. Я, возможно, выгляжу намного старше, но мне на самом деле тридцать семь. Я даже не участвовал в войне — по крайней мере, в той войне.

— Но фотографии…

— Я предполагаю, что Джерри Доусон был моим троюродным братом. То, что мы так похожи, — проявление наследственности. На самом деле я не думаю, что мы так уж похожи. Между фотографией вашего отца и той, что на обложке моей книги, несколько лет разницы. И даже в расцвете лет я никогда не был таким красавцем.

Селина уставилась на него. Она никогда не видела такого загоревшего человека, который бы так нуждался в том, чтобы кто-нибудь пришил ему пуговицу к рубашке, которая была широко распахнута, так что виднелись темные волосы на груди, а рукава закатаны до самых локтей. Она почувствовала себя странно, как будто не контролировала свое тело и не знала, что оно начнет вытворять. У нее подкосились ноги, глаза наполнились слезами, она даже могла начать его бить за то, что он стоял перед ней, говоря, что он не ее отец. Что все это правда и Джерри Доусон мертв.

Он продолжал говорить:

— …Мне жаль, что вы проделали весь этот путь. Не берите в голову… такую ошибку легко было сделать… в конце концов…

У нее в горле застрял комок, который причинял ей боль, а его лицо, придвинутое близко к ней, стало затуманиваться и поплыло, как бы погружаясь на дно пруда. Ей было слишком жарко, но вдруг сейчас она стала замерзать, по коже побежали мурашки. Он спросил, и казалось, что он говорит издалека:

— Вы в порядке?

И к стыду своему, она поняла, что в конце концов не упадет в обморок и не накинется на него в ярости, а просто позорно зальется слезами.


Глава 6


Она спросила:

— Вряд ли у вас есть такая безделица, как носовой платок?

У него не было платка, но он пошел и принес большую коробку с бумажными салфетками, которую сунул ей в руки. Она вытащила одну, высморкалась и сказала:

— Не думаю, что они все понадобятся.

— Не уверен.

— Извините. Я не собиралась этого делать. Я имею в виду, плакать.

— Уверен, что нет.

Она достала еще одну салфетку и снова высморкалась.

— Я слишком долго ждала. И вдруг стало так холодно.

— Действительно похолодало. Солнце скрылось. Передавали еще одно штормовое предупреждение. Присядьте-ка.

Он взял ее под руку и отвел к гигантскому дивану, а так как она все еще дрожала, накрыл ее колени красно-белым одеялом и сказал, что принесет ей немного бренди. Селина сказала, что не любит бренди, но он все равно пошел за ним, и она смотрела, как он, стоя за стойкой в маленьком камбузе, отыскал бутылку и стакан и налил ей выпить.

Когда он принес ей стакан, она сказала:

— На самом деле мне надо чего-нибудь поесть.

— Все равно сначала выпейте.

Стакан был маленький, из толстого стекла, а бренди неразбавленный. Селину передернуло. Когда она все выпила, он взял пустой стакан и, возвращаясь на камбуз, перемешал угли в камине и подкинул еще полено. Угли рассыпались, покрывая свежее полено серой золой. Наконец Селина увидела красную вспышку и крохотный огонек. Она сказала:

— Вам даже не надо их раздувать… уже горит.

— Здесь умеют строить камины. Что вы хотите поесть?

— Мне все равно.

— Суп. Хлеб с маслом. Холодное мясо. Фрукты.

— У вас есть суп?

— В банке…

— Это ведь такая мука?

— Ну, не такая уж по сравнению с тем, когда вы плачете.

Селина обиделась:

— Я не хотела.

Пока суп разогревался, он вернулся, присел на край приступки у камина и продолжил разговор.

— А где вы живете? — спросил он, доставая сигарету и зажигая ее от огня в камине.

— В Лондоне.

— С бабушкой?

— Бабушка умерла.

— Вы что, одна живете?

— Нет. С Агнес.

— Кто это — Агнес?

— Моя няня, — сказала Селина, и тут же готова была откусить себе язык. — То есть… она раньше была моей няней.

— И больше никого нет?

— Есть, — ответила Селина: — Родни.

— А кто такой Родни?

Глаза Селины расширились.

— Он мой… адвокат.

— Кто-нибудь знает, что вы здесь?

— Агнес знает, что я уехала.

— А адвокат?

— Он уехал. По делам.

— Так что никто о вас не побеспокоится? Не будет гадать, где вы?

— Нет.

— Да, это что-то.

Суп в кастрюле закипел. Джордж Дайер вернулся на камбуз, чтобы найти тарелку и ложку, а Селина сказала:

— Мне нравится ваш дом.

— Правда?

— Да. Испытываешь чудесное чувство, как будто он только что возник. Как будто его никто и не планировал.

Она подумала о квартире в Лондоне, где она и Родни собирались поселиться после свадьбы. О всем том времени и размышлениях, которые были потрачены на ковры, и шторы, и правильное освещение, и подушки, и корзины для мусора, и кухню, и кастрюли, и сковородки. Она сказала:

— Я думаю, дом и должен быть таким. Он должен развиваться сам. Как и люди, которые в нем живут. — Джордж Дайер наливал себе виски с содовой и ничего не ответил. Она продолжала: — Конечно, некоторые вещи просто необходимы: крыша над головой, и камин, и… думаю, место для сна.

Он вернулся с камбуза, неся в одной руке миску с супом, из которой торчала ложка, а в другой свой напиток. Селина взяла миску с супом и спросила:

— Как вы затащили кровать на галерею?

— По частям. Мы собирали ее наверху.

— Она очень большая.

— В Испании такие кровати называют Matrimoniale. Супружеские.

Она немного смутилась:

— Я не могла представить, как вы ее затащили наверх. Я… мне не следовало туда заглядывать, простите, но мне хотелось увидеть все до того, как вы придете.

Он спросил:

— Что вы теперь собираетесь делать?

Селина посмотрела на суп и помешала его. Это был овощной суп с плавающей в нем лапшой в виде букв. Она ответила:

— Думаю, мне лучше уехать домой.

— Без билета и без денег?

— Если бы я могла взять в долг, я могла бы вернуться в Сан-Антонио с Тони в его такси. И я бы могла успеть на следующий самолет до Лондона.

Джордж сказал:

— Я ведь говорил правду: у меня нет шестисот песет. Одна из причин, по которой я вчера поехал в Сан-Антонио, — получить немного денег, но в расчетном отделе барселонского банка произошла задержка, и сейчас я на мели.

— Но что же мне делать с таксистом? Я должна ему заплатить.

— Может, Рудольфо в Кала-Фуэрте поможет нам.

— Но это большая сумма, чтобы просить его.

— Он привык.

— Речь ведь идет не только о шестистах песетах за такси. Мне придется купить новый билет.

— Да, знаю.

Суп все еще был слишком горячим, чтобы его есть. Селина снова помешала его и сказала:

— Вы, должно быть, думаете, что я самая кошмарная дурочка. — Он не отрицал, и она продолжала; — Конечно, я должна была написать письмо или что-то в этом роде, но я не могла заставить себя ждать ответа. — Он по-прежнему молчал, и она почувствовала, что должна попробовать оправдаться. — Кажется, что можно привыкнуть жить без отца, особенно если никогда его не знала. Но я так и не смогла привыкнуть к этому. Я все время об этом думала. Родни сказал, что у меня пунктик.

— Нет ничего зазорного в таком пунктике.

— Я показала Агнес фотографию на обложке, и ее как громом поразило, потому что вы так похожи на моего отца. Собственно, поэтому-то я и приехала, потому что Агнес его очень хорошо знала. И я бы не оказалась в таком совершенно дурацком положении, если бы не украли мой кошелек. До тех пор все шло хорошо. Я успела на все пересадки, и не моя вина, что мой багаж отправили в Мадрид.

— Вы раньше не путешествовали одна? — Его голос звучал недоверчиво.

— О да, много раз. Но только в поездах до школы и еще кое-куда. — Что-то в его голосе заставило ее быть откровенной до конца. — И потом, меня всегда кто-нибудь встречал… — Она пожала плечами. — Ну, понимаете.

— Нет, не понимаю, но я вам верю.

Она начала есть суп.

— Если мой отец и вправду ваш троюродный брат, значит, мы родственники.

— Троюродный брат — дальний родственник.

— Звучит ужасно по-старинному, правда? И как-то по-королевски. Вы когда-нибудь встречались с моим отцом?

— Нет, я не знал его лично. — Он нахмурился. — Как, вы сказали, вас зовут?

— Селина.

— Селина. Ну вот, если бы мне понадобилось доказательство, что вы не моя дочь, так вот оно.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я бы никогда не наградил девушку подобным именем.

— А как бы вы ее назвали?

— Мужчина редко представляет себе дочерей. Он думает только о сыне. Может, Джордж Дайер-младший. — Он поднял стакан за мифического сына, осушил его и поставил. — Ну, давайте ешьте суп, и пошли отыщем таксиста.

Пока он ставил суповую миску и стаканы в раковину и кормил голодную Перл, Селина вымыла руки и лицо, причесалась, натянула чулки и надела туфли. Когда она вышла из ванной, он опять находился на террасе, сдвинув кепку на затылок и наблюдая в бинокль за бухтой. Селина подошла и встала рядом.

— Которая ваша яхта?

— Вон та.

— Как она называется?

— «Эклипс».

— Она кажется слишком большой, чтобы ею управлять в одиночку.

— Да. Обычно у меня команда. — Он добавил: — Я немного раздражаюсь, когда погода портится. Море обрушивается на мыс адскими волнами, и часто яхту срывает с якоря.

— Но сейчас она, конечно, в безопасности.

— Слишком уж далеко простираются рифы на глубине, чтобы быть спокойным.

Она взглянула на небо. Его затянули свинцовые тучи.

— Будет еще один шторм?

— Да, ветер изменился. Прогноз был отвратительный. — Он опустил бинокль и посмотрел на нее. — Вы вчера попали в грозу?

— Она преследовала нас над Пиренеями. Мы с трудом приземлились в Барселоне.

Он сказал:

— Я не против шторма в море, но гроза в воздухе пугает меня до смерти. Вы готовы?

— Да.

— Мы поедем на машине.

Они вернулись в дом, и он положил бинокль на стол, а Селина собрала сумку и молча простилась с «Каза Барко». Она так много думала о приезде сюда, а теперь, спустя лишь несколько часов, она снова покидала его. Навсегда. Она взяла пальто.

— А это что за черт? — спросил он.

— Мое пальто. В Лондоне холодно.

— Знаете, я уже забыл. Давайте, я понесу его. — Он перебросил его через плечо и добавил: — Один плюс в утере багажа — по крайней мере, путешествуешь налегке.

Они вышли из дома, и Селина не могла понять, в шутку ли он говорил о машине или нет. Машина выглядела так, как будто ее разукрасили для студенческих шествий, и ее так и подмывало спросить, уж не покрасил ли он колеса желтой краской сам, но не рискнула. Они забрались в машину, и Джордж водрузил пальто Селине на колени, затем завел мотор, повернул ручку передачи и развернул машину, дергая ее взад и вперед так, что волосы дыбом вставали. Авария казалась неминуемой. Один раз они чуть не протаранили стену дома. Потом колеса машины закачались на краю крутых ступеней. Селина закрыла глаза. Когда же они наконец рванули вперед и вверх по склону, им в нос ударил мощный запах выхлопных газов, а откуда-то из-под ее ног донесся зловещий клацающий звук. Сиденья проваливались и были все в дырах, а пол, давным-давно потерявший покрытие, больше всего напоминал дно мусорного ящика. Ради Джорджа Селина надеялась, что его яхта более пригодна для плавания.

Но несмотря на все это, было как-то очень приятно ехать по Кала-Фуэрте в машине Джорджа. Все дети визжали от смеха, махали руками и выкрикивали радостные приветствия. Все женщины, сидящие в садах или сплетничающие у дверей, с улыбкой оборачивались и посылали им вслед приветствия. Все мужчины, сидящие за столиками возле кафе, шедшие домой с работы, останавливались, пропуская их и выкрикивая любезности по-испански, которые Селина не понимала, зато Джордж Дайер прекрасно понимал.

— Что они говорят?

— Они хотят знать, где я нашел свою новую сеньориту.

— И это все?

— А разве недостаточно?

Они с шумом подкатили к «Отелю Кала-Фуэрте» и затормозили так резко, что из-под колес вылетело облако белой пыли, которая осела на столах, попала в бокалы клиентов, сидевших на террасе у Рудольфо, наслаждаясь первым аперитивом вечера. Слышно было, как англичанин сказал: «Чертовски нахально», но Джордж Дайер проигнорировал его, вылез из машины, не открывая дверцы, поднялся по ступеням террасы и прошел за штору, а Селина шла за его спиной, к — Рудольфо!

Рудольфо находился за стойкой бара. Он сказал по-испански:

— И нечего кричать.

— Рудольфо, где таксист?

Рудольфо не улыбался. Он наполнил бокалы, стоявшие на подносе, и ответил:

— Таксист уехал.

— Уехал? А разве он не хотел получить деньги?

— Да, хотел. Шестьсот песет.

— А кто же ему заплатил?

— Я, — сказал Рудольфо. — И я хочу поговорить с тобой. Подожди, я сейчас обслужу клиентов.

Он вышел из-за стойки бара, молча прошел мимо них, прошел за штору и исчез на террасе. Селина уставилась на Джорджа:

— Он сердится?

— В качестве предположения я бы сказал, что он чем-то раздражен.

— Где Тони?

— Уехал. Рудольфо ему заплатил.

Ей потребовалась секунда или больше, чтобы переварить полученное сообщение.

— Но, если он уехал… как же я вернусь в Сан-Антонио?

— А Бог его знает.

— Вам придется отвезти меня.

— Сегодня вечером я больше не собираюсь ехать в Сан-Антонио, а если бы даже и поехал, все равно мы не можем купить вам билет.

Селина прикусила губу. Она сказала:

— Рудольфо вначале казался таким милым.

— Как и у всех нас, у него противоречивый характер.

Вернулся Рудольфо, штора за ним опустилась, он поставил пустой поднос и повернулся к Джорджу.

Он высказывался по-испански, что, возможно, и было лучше, ибо те слова, которые он употреблял, не предназначались для деликатно воспитанной молодой английской сеньориты. Джордж бурно защищался. По мере того как их голоса становились все громче, Селина, не в силах игнорировать тот факт, что большая часть их высказываний касалась ее, пыталась вставить: «О, пожалуйста, скажите мне, о чем вы говорите» или «Не могли бы вы иногда говорить по-английски, чтобы я могла понять?» — но ни один из них не обращал на нее ни малейшего внимания.

Наконец их спор был нарушен прибывшим толстым немцем, который хотел пива, и пока Рудольфо ушел за стойку, чтобы обслужить его, Селина воспользовалась возможностью, ухватила Джорджа за рукав и спросила:

— Что произошло? Скажите мне, что произошло!

— Рудольфо раздражен, потому что вы сказали, что будете ждать в «Каза Барко», и он подумал, что таксист будет ждать вместе с вами. Ему не нравится, когда праздношатающиеся таксисты сидят у него в баре, напиваясь, а этот ему особенно не понравился.

— Ах!

— Да, ах.

— И это все?

— Нет, конечно, не все. В конце концов, чтобы избавиться от таксиста, Рудольфо заплатил ему. И теперь он говорит, что я должен ему шестьсот песет, и он струсил, потому что не думает, что я смогу вернуть ему деньги.

— Но я заплачу ему… я обещаю…

— Дело не в этом. Он хочет получить деньги сейчас.

Толстый немец, почувствовав накаленную атмосферу и схватив пиво, вышел наружу, и не успел он выйти, как Рудольфо и Джордж снова накинулись друг на друга, но Селина быстро подошла к ним.

— О, пожалуйста, мистер… я хочу сказать, Рудольфо. Это все я виновата, и я прослежу, чтобы вы получили свои деньги обратно, но, понимаете, все мои деньги украли…

Рудольфо уже это слышал.

— Вы сказали, что подождете в «Каза Барко». С таксистом.

— Я не знала, что он так долго здесь пробудет.

— А ты? — Рудольфо снова повернулся к Джорджу. — Где ты-то был? Уехал в Сан-Антонио, не возвращаешься, и никто не знает, где ты…

— А какого черта тебе до этого? Куда я езжу и что я делаю — это мое чертово дело.

— Мне есть до этого дело, когда приходится платить по твоим счетам.

— Никто не просил тебя платить. И вообще — это не мой счет. И ты все испоганил, потому что теперь сеньорита не сможет вернуться в Сан-Антонио.

— Ну так отвези ее сам!

— Да пусть меня дьявол заберет, если я это сделаю! — завопил Джордж. С этими словами он выскочил из бара, за один прыжок преодолел ступени террасы и запрыгнул в машину.

Селина бросилась за ним:

— А что же будет со мной?

Он обернулся и посмотрел на нее:

— Ну, вы едете или собираетесь оставаться здесь?

— Я не хочу здесь оставаться.

— Тогда поехали.

Выбора не было. Половина жителей деревни и все посетители бара наслаждались сценой. Джордж наклонился, чтобы открыть ей дверцу, и Селина села в машину рядом с ним.

В этот миг, как будто по сигналу какого-то небесного режиссера, разразилась гроза.

Вспышка молнии прорезала небо, прогремел гром, а от внезапного порыва ветра задрожали сосны. Скатерти на столиках на террасе задрались и забились, как ненатянутые паруса, с полки возле магазинчика Марии унесло шляпу и погнало ее, как огромное розово-желтое колесо, вниз по главной улице. Пыль поднималась, закручиваясь спиралью, а за ветром пришел дождь — внезапная стена из дождя, и капли были такие большие и тяжелые, что сточные канавы моментально заполнились водой.

Все рванули в дома. Посетители Рудольфо, сплетничающие женщины, резвившиеся дети, двое мужчин, которые работали на дороге. Во всем чувствовалось надвигающееся стихийное бедствие, как будто прозвучала воздушная сирена, и в мгновение ока площадь опустела. Осталась только маленькая машина Джорджа.

Селина начала было вылезать из машины, но он уже завел мотор и дернул ее, усаживая на место. Она спросила:

— Нельзя ли нам тоже укрыться?

— Зачем? Вы ведь не боитесь небольшого дождика?

— Небольшого дождика?

Лицо его стало каменным, и он не удостоил ее ответом.

— А крыша не поднимается?

Он включил передачу, и машина рванула с внезапностью взрывающейся ракеты.

— Уже десять лет, — прокричал он сквозь рев машины, дождь и ветер.

Уже казалось, что они по уши в воде, и Селина промочила ноги. Она подумала, не пора ли ей начать скандалить.

— Ну и зачем нужен откидной верх, если он не поднимается?

— Да прекратите вы скулить.

— Я не скулю, но…

Он нажал на газ, и от страха она проглотила слова. Они неслись вниз по дороге, срезая углы, колеса визжали, и из-под них вылетали волны желтой грязи. Море было свинцового цвета, а ветер уже опустошил сады, окружающие восхитительные маленькие виллы. Казалось, воздух наполнен летающими обломками — листьями, соломой и сосновыми иголками, — и когда они наконец забрались на холм и поехали вниз по тропинке к «Каза Барко», вода, заполнявшая пространство между высокими стенами, уже превратилась в глубокий поток.

Масса воды под воздействием силы тяжести устремлялась вниз по ступеням, ведущим к бухте, но еще больше воды скопилось в старом сарае для сетей, где он держал машину, и там, казалось, уже было настоящее наводнение.

Несмотря на это, он въехал прямо в сарай, остановившись всего лишь в дюйме от задней стены. Он выключил мотор и выпрыгнул из машины, говоря:

— Давайте вылезайте, поможете мне закрыть двери.

Селина была слишком напугана, чтобы бунтовать. Она вылезла в холодную грязную воду, поднявшуюся на четыре дюйма, и пошла помочь ему закрыть осевшие двери. Наконец им удалось их закрыть, навалившись на них и удерживая их так, пока Джордж с большим трудом умудрился вставить простой болт на место. Покончив с этим, он взял ее за запястье и бегом потащил в «Каза Барко» как раз тогда, когда новая вспышка молнии прорезала небо, а вслед за ней раздался такой близкий удар грома, что Селина подумала: вот-вот рухнет крыша.

Даже в доме они, казалось, не чувствовали себя в безопасности. Он сразу же прошел на террасу и стал бороться со ставнями. Ветер был так силен, что ему пришлось силой отдирать их от стены дома. Цветочные горшки уже были разбросаны: некоторые за стеной, другие валялись на полу террасы — смесь глиняных осколков и ошметков грязи. Когда наконец он закрыл ставни и внутренние двери, дом показался темным и незнакомым. Он щелкнул выключателем, но электричества не было. Дождь, попавший через каминную трубу, залил огонь, а колодец булькал, как будто в любой момент мог выплеснуть воду наружу.

Селина спросила:

— С нами ничего не случится?

— А почему что-то должно случиться?

— Я боюсь грома.

— Он не убьет.

— Но молния может.

— Ну так и бойтесь молнии.

— Я и боюсь. Я и ее боюсь.

Ей казалось, что он должен извиниться, а он просто поискал в кармане и достал размокшую пачку сигарет. Он швырнул ее в шипящий камин и начал рыскать в поисках сигарет, в конце концов вытряхнул откуда-то пачку на пол на камбузе. Он достал одну сигарету, зажег ее и, раз уж был там, налил себе неразбавленное виски. Он отнес стакан к колодцу, опустил вниз ведро и вытащил его, наполненное до краев, а потом с ловкостью, достигнутой долгой тренировкой, налил воду из ведра в стакан, не расплескав ни капли.

— Хотите выпить?

— Спасибо, нет.

Он глотнул виски и стоял, рассматривая ее, и она не могла понять, смеется он или нет. Они оба так промокли, как будто свалились в ванну. Селина сбросила размокшие туфли и сейчас стояла в луже, которая все увеличивалась, с подола платья капало, а волосы прилипли к лицу и шее. Казалось, Джорджа Дайера, в отличие он нее, совсем не беспокоило, что он промок. Она сказала:

— Думаю, вы к такому привыкли. — Она попыталась отжать подол. — А вообще-то в этом не было никакой необходимости. Спокойно могли укрыться и переждать грозу. Рудольфо бы разрешил нам…

Он поставил стакан, который слегка звякнул, прошел через комнату и поднялся по лестнице на галерею, перепрыгивая через две ступеньки.

— Вот. — Он бросил вниз пижаму. — И вот. — За пижамой вниз полетел махровый халат. Послышался звук выдвигаемого и задвигаемого ящика. — И вот. — Полотенце. Он стоял, положив руки на балюстраду, глядя вниз на Селину, — идите в ванную. Снимите все с себя, хорошенько разотритесь и переоденьтесь.

Селина подобрала вещи. Когда она открывала дверь в ванную, через балюстраду с галереи полетела мокрая рубашка, а за ней мокрые парусиновые брюки. Она быстро скользнула в ванную и заперла дверь.

Когда она вышла из ванной в сухой одежде не по росту, с полотенцем на голове, она обнаружила, что с комнатой произошла метаморфоза.

Огонь снова ярко горел, в старых бутылках из-под вина стояли три или четыре зажженных свечи. Из приемника доносилась музыка фламенко, а Джордж Дайер не только переоделся и умылся, но еще и побрился. На нем были белый свитер под горло, голубые брюки из саржа и красные кожаные шлепанцы. Он сидел на приступке спиной к камину, читал одну из английских газет и выглядел как любой джентльмен, находящийся на отдыхе в своем загородном доме. Он взглянул на нее, когда она вошла.

— Ну, вот и вы.

— Что мне делать с мокрой одеждой?

— Киньте ее на пол в ванной. Хуанита займется ею утром.

— Кто такая Хуанита?

— Моя прислуга. Сестра Марии. Вы ведь знаете Марию? У нее овощной магазин в деревне.

— Мать Томеу.

— Так вы уже познакомились с Томеу?

— Томеу проводил нас сюда: он ехал впереди на велосипеде.

— Томеу привез цыпленка в большой корзине вместе с овощами. Сейчас цыпленок в печке. Садитесь у огня, погрейтесь. Я налью вам выпить.

— Я не хочу пить.

— Вы вообще не пьете?

— Моя бабушка этого не одобряла.

— Ваша бабушка, прошу прощения за такое выражение, старая сука.

Селина невольно улыбнулась:

— Вообще-то нет.

Ее улыбка удивила его. Все еще глядя на нее, он спросил:

— В какой части Лондона вы живете?

— Квинз-Гейт.

— Квинз-Гейт, юго-запад. Хорошенькое местечко. И полагаю, ваша няня водила вас гулять в Кенсингтонский парк?

— Да.

— У вас есть братья и сестры?

— Нет.

— Дяди и тети?

— Нет. Никого.

— Ничего удивительного, что вам так отчаянно хотелось иметь отца.

— Вовсе и не так отчаянно. Просто мне хотелось, чтобы у меня был отец.

Джордж покрутил стакан, наблюдая за всколыхнувшейся янтарной жидкостью. Он сказал:

— Знаете, мне пришло в голову, что те, кто нам… близок и дорог… они живут до тех пор, пока не появится какой-нибудь дурак, всюду сующий свой нос, и не скажет, что они умерли.

Селина ответила:

— Мне давно сказали, что мой отец мертв.

— Я знаю, но сегодня вам об этом сказали второй раз. И это я убил его.

— Вы не виноваты.

— Все равно, простите меня. — Он добавил, смягчив голос: — Вам бы стоило выпить. Просто чтобы согреться.

Она отрицательно покачала головой, и он не стал настаивать, хотя все равно почувствовал себя неудобно. Он привык к Фрэнсис, которая никогда не сдавалась, пила с ним на равных, даже если к концу вечера у нее немного плыло перед глазами, и по первому сигналу готова была начать борьбу; а на следующий день вставала с совершенно ясной головой и ярким взором, если не принимать во внимание небольшой дрожи в руке, когда она тянулась за десятой за утро сигаретой.

Но этот ребенок… Он посмотрел на нее. Кожа ее была цвета слоновой кости, цвета сливок, совершенно чистой. Пока он смотрел, она сняла полотенце с головы и начала насухо вытирать волосы, обнажив уши, волнующие и беззащитные, как шейка ребенка.

Она сказала:

— Что мы будем делать?

— В смысле?

— В смысле денег. И Рудольфо заплатить, и мне надо улететь в Лондон.

— Не знаю. Мне нужно подумать.

— Я могла бы послать телеграмму в свой банк в Лондоне, и они пришлют мне какую-нибудь сумму.

— Да, могли бы.

— Много на это уйдет времени?

— Три-четыре дня.

— Вам не кажется, что мне, пожалуй, надо попытаться снять комнату в гостинице в Кала-Фуэрте?

— Сомневаюсь, что Рудольфо поселит вас.

— Знаете, я его не виню. Даже трезвым Тони был довольно страшен. А в пьяном виде он, должно быть, просто ужасен.

— Сомневаюсь, чтобы он мог напугать Рудольфо.

— Ну… где же мне поселиться?

— Где же, как не здесь? На супружеской кровати. Я бы отправился на «Эклипс», но только не в такую погоду, но я уже не в первый раз буду спать на диване.

— Если кто-то и будет спать на диване, то это должна быть я.

— Как хотите. Мне все равно. Извините, что планировка «Каза Барко» не очень удобна, но сейчас я ничего не могу поделать. Я и представить не мог, что когда-нибудь ко мне приедет пожить моя дочь.

— Но я не ваша дочь.

— Тогда давайте назовем вас Джордж Дайер младший.


Глава 7


Когда Джордж Дайер поселился в Кала-Фуэрте шесть лет тому назад, у его дверей появилась Хуанита, которая с большим достоинством объявила ему, что хотела бы у него работать. Она была замужем за фермером из Сан-Эстабана, имела четверых детей, которые ходили в школу в деревне, и не выбиралась из бедности. Ей нужна была работа, потому что она нуждалась в деньгах, но в ее прямой и гордой осанке и намека на это не было. Она была невысокой женщиной с массивной, крепко сбитой фигурой работящей крестьянки, с темными глазами, короткими ногами и очень обаятельной улыбкой, которую портили вечно нечищенные зубы.

Каждое утро она вставала в половине пятого, выполняла всю обычную работу по дому, кормила домашних и провожала их на работу, а потом спускалась по холму от Сан-Эстабана в Кала-Фуэрте, чтобы попасть в «Каза Барко» в половине восьмого. Она убиралась и готовила еду для Джорджа, стирала и гладила, вычесывала кошку и пропалывала в саду и не считала за труд, если возникала необходимость взять шлюпку и отправиться на «Эклипс», чтобы надраить палубу.

Когда опубликовали «Фиесту в Кала-Фуэрте», Джордж подарил ей экземпляр с надписью на форзаце: «Хуаните от Джорджа Дайера, с любовью и уважением», и это, наверно, стало ее самым драгоценным приобретением после супружеской кровати, которую подарила ей бабушка, вместе с простынями, тяжелыми, как кожа, которые она сама расшила. Она не говорила по-английски и не читала ни на каком языке, но выставила книгу в доме напоказ, обрамив ее, как орнаментом, кружевной салфеткой. Она никогда не заходила в его дом одна. По понятиям Хуаниты, это было бы нарушением этикета. И поэтому она сидела на стене, сложив руки на коленях и скрестив ноги, как королева, и ждала, пока он придет, откроет дверь и впустит ее в дом. Он говорил: «Buenos dias, Хуанита», они обменивались любезностями о погоде, и она спрашивала, хорошо ли сеньор спал. Он так и не выяснил причину этого странного ритуала, а спрашивать ему не хотелось. Возможно, это как-то связано с тем, что у него не было жены.

Утром после грозы он проснулся в семь. Он спал на диване, потому что так и не решился забрать себе удобную кровать. Было очень тихо. Ветер стих, и когда он поднялся и пошел открыть ставни, а потом вышел на террасу, утро оказалось тихим, без единого облачка на небе, и все вокруг пахло влагой и сладостью после дождя, хотя вода в бухте казалась темной после суровой погоды, и требовалось убрать кое-какие следы разгрома. Для начала он собрал расшатанную мебель, которую разбросало с террасы по всей округе, и смел лужу воды со стола, а потом вернулся в дом, зажег сигарету и подумал, не приготовить ли чай. Однако воды в чайнике не было, а набирать воду из колодца ему не хотелось, так как он боялся, что звяканье ведра разбудит Селину.

Он поискал одежду, но свитер и брюки, которые он носил накануне, не подходили для дневной работы, поэтому он поднялся на галерею, чтобы найти что-нибудь другое. Селина по-прежнему спала, как ребенок, утопая в пижаме Джорджа и в огромной кровати. Двигаясь бесшумно, он достал первые попавшиеся под руку рубашку и брюки и осторожно спустился по лестнице. Он принял душ (вода после грозы была ледяной) и оделся, а затем пошел открыть дверь для Хуаниты. Она еще не пришла, но если оставить дверь открытой, она войдет в дом и начнет готовить ему завтрак. Потом он опять пошел на террасу, спустился по ступеням к слипам, вытащил шлюпку и погреб к «Эклипс».

Казалось, что она перенесла шторм с обычным спокойствием. Он проверил якорные цепи, затем влез на борт. С большой предусмотрительностью он закрепил брезент над кубриком, и хотя на нем образовались лужи воды, в самом кубрике было относительно сухо. Он ослабил пару промокших фалов и спустился вниз, чтобы проверить, что через кормовые люки не просочилась дождевая вода. Убедившись, что все в порядке, он вернулся в кубрик, взгромоздился на комингс[14 - Комингс — толстые деревянные брусья высотою до 60 см над палубой, ограждающие отверстия в ней.] и зажег сигарету.

Все предвещало очень теплый день. От мокрой палубы и от брезента, который он расстелил для просушки, уже поднимался пар. Воздух был так чист, что он мог видеть дальнюю часть острова, лежащую далеко за крестом Сан-Эстабана; и стояла такая тишина, что, когда рыбак в лодке вполголоса заговорил со своим напарником, Джордж мог расслышать каждое слово. Вода почти не двигалась. Нос шлюпки сопротивлялся движению воды, издавая негромкие плетущиеся звуки, а яхта слегка поднималась и опускалась, как будто дышала.

Успокоенный знакомым окружением, привычными запахами и звуками, Джордж почувствовал, что его стало отпускать. Теперь в спокойствии он мог подумать о предстоящем дне и разложить по полочкам проблемы, которые на него свалились.

Первая — Рудольфо. Ссора его не беспокоила: не первая и не последняя, но Рудольфо был не богат, и каким-то образом шестьсот песет должны быть ему возвращены как можно быстрее. Джордж не мог рисковать в ожидании, пока его собственные деньги будут перечислены из банка в Барселоне. Такие задержки и раньше случались, и как-то раз ему пришлось ждать почти месяц, пока пришли деньги. Однако, если они пошлют телеграмму в банк Селины, вполне возможно, что деньги придут в Сан-Антонио через три-четыре дня, и, зная это, Рудольфо будет очень рад поселить ее в своей гостинице, и, таким образом, условности будут соблюдены, и ничьи лучшие чувства, такие уязвимые в Кала-Фуэрте, не будут оскорблены.

С другой стороны, существовала Фрэнсис. Фрэнсис одолжила бы ему шестьсот песет и деньги на обратный билет для Селины, если бы Джордж мог заставить себя попросить у нее. Но для Фрэнсис деньги — это все. И если он и станет ее должником, то сделает это не ради Рудольфо и не ради девушки, которая приехала в поисках своего отца, а по собственной воле, потому что только он сам сможет оплатить этот счет.

Вдруг он заметил движение в «Каза Барко», всмотрелся и увидел, что на террасе Хуанита развешивает на веревке красно-белое одеяло с дивана, чтобы оно проветрилось. На ней были розовое платье и коричневый передник, она ушла в дом и снова появилась на террасе со щеткой, чтобы подмести остатки разбившихся прошлым вечером цветочных горшков.

Джордж гадал, как объяснить присутствие Селины в его кровати. Он всегда был очень осторожен, избегая такой ситуации, ну а что касается Хуаниты, то он не имел ни малейшего представления, как она прореагирует. Ему не по душе было обманывать ее, но, с другой стороны, он не хотел ее терять — ни по какой причине. Он мог бы сказать ей правду, но объяснение казалось таким притянутым за уши, что он сомневался, что простодушная Хуанита его проглотит. Или он мог бы сказать, что Селина — приехавшая погостить кузина, которой пришлось остаться переночевать из-за грозы. После недолгих размышлений он решил, что лучше всего придерживаться этой истории, к тому же она была более или менее правдивой. Он швырнул сигарету за борт, спустился в шлюпку и поплыл обратно к «Каза Барко».

Хуанита была на камбузе и кипятила воду для кофе.

— Buenos dias, Хуанита.

Она обернулась, сияя улыбкой.

— Buenos dias, сеньор.

Он решил сразу все выложить.

— Ты не разбудила сеньориту, когда набирала воду из колодца?

— Нет, сеньор, она все еще спит, как младенец.

Джордж сурово взглянул на Хуаниту. В ее голосе слышались лирические нотки, а в глазах блестело нечто сентиментальное. Джордж совсем не этого ожидал. Он даже не успел рассказать свою историю о гостящей кузине, а Хуанита уже смотрела на него влажными от слез глазами… но почему?

— Ты… значит, поднималась посмотреть на нее?..

— Si, сеньор, я поднялась посмотреть, не проснулась ли она. Но, сеньор, — в ее голосе послышались нотки легкого упрека, — почему вы мне никогда не говорили, что у вас есть дочь?

Джордж пошарил за спиной в поисках диванной ручки и сел на нее.

— Никогда не говорил тебе? — тупо спросил он.

— Да, вы ни слова не говорили о вашей дочке. И когда сегодня утром я прохожу через Кала-Фуэрте, а Мария мне и говорит, что в «Каза Барко» поселилась дочь сеньора, я не хотела верить. Но это оказалось правдой.

Джордж сглотнул и сказал, сделав усилие, чтобы оставаться спокойным:

— Мария рассказала тебе. А кто рассказал Марии?

— Ей рассказал Томеу.

— Томеу?

— Si, сеньор. Ее сюда привез таксист. Он проторчал много часов в баре Рудольфо, и он рассказал Росите, которая там работает, что отвез дочь сеньора Дайера в «Каза Барко». Росита рассказала Томеу, когда пошла покупать стиральный порошок, а Томеу рассказал Марии, а Мария рассказала Хуаните.

— И всем остальным в деревне, это уж точно, — по-английски пробормотал Джордж и мысленно проклял Селину.

— Сеньор?

— Ничего, Хуанита.

— Вы разве не рады, что ваша дочь здесь?

— Да, конечно рад.

— Я не знала, что сеньор женат.

Джордж секунду подумал, а потом сказал:

— Ее мать умерла.

Хуанита ужасно огорчилась:

— Сеньор, я не знала. А кто заботился о сеньорите?

— Ее бабушка… — Джордж гадал, как долго он еще будет уклоняться от правды. — Хуанита, скажи мне… Рудольфо знает, что… сеньорита моя дочь?

— Я не видела Рудольфо, сеньор.

Чайник закипел, и она налила воды в глиняный кувшин, в котором Джордж научил ее варить кофе. Пахло восхитительно, но это его не приободрило. Хуанита прикрыла кофейник крышкой и сказала:

— Сеньор, она очень красива.

— Красива? — В его голосе звучало изумление, да он и был изумлен.

— Ну конечно же, она красива. — Хуанита пронесла поднос с его завтраком мимо него на террасу. — Со мной сеньору не надо притворяться.

Он ел завтрак: апельсин, сладкая булочка и столько кофе, сколько помешалось в кофейнике. Хуанита двигалась по дому почти неслышно, лишь доносились мягкие шелестящие звуки, свидетельствовавшие о том, что она подметала. Наконец она вышла, неся в руках круглую корзину, заполненную бельем.

— Сеньорита вчера вечером сильно промокла в грозу, и я сказал ей кинуть вещи на пол в ванной.

— Si, сеньор, я нашла их.

— Постирай их как можно быстрей, Хуанита. Ей больше нечего надеть.

— Si, сеньор.

Она прошла мимо него и спустилась по ступенькам к маленькой пещере, где у нее была прачечная и где она отстирывала простыни, носки и рубашки, кипятя воду в большом баке и пользуясь куском мыла, большим и твердым, как кирпич.


В первую очередь следовало повидаться с Рудольфо. Проходя через дом, Джордж взглянул на галерею, но оттуда — ни движения, ни звука. Он молча проклял свою гостью, но не стал ее будить и вышел из дому, а так как ему страшно не хотелось открывать двери в гараж и запускать мотор, он пошел в деревню пешком.

Ему пришлось об этом пожалеть. Ибо, еще до того, как он достиг гостиницы в Кала-Фуэрте, по меньшей мере семь человек поздравили его с тем, что к нему приехала дочь. После каждой встречи Джордж немного убыстрял шаги, как будто торопился по делам большой важности, давая понять всем, что как бы ему ни хотелось остановиться и обсудить этот новый и счастливый поворот в судьбе, но ему очень некогда. Наконец он пришел к бару Рудольфо, задыхаясь и весь в поту и чувствуя себя так, как будто попал в ловушку. Он встал в дверях, тяжело дыша от усталости, и спросил:

— Рудольфо? Мне можно войти?

Рудольфо стоял за стойкой, протирая стаканы. Когда он увидел Джорджа, он замер. На лице начала появляться широкая улыбка.

— Джордж, друг мой. — Он поставил стакан и вышел из-за стойки, как бы желая обнять Джорджа.

Джордж смотрел на него с осторожностью.

— Ты не собираешься меня бить?

— Это ты должен меня побить. Но я не знал. Мне только сегодня утром Росита сказала, что сеньорита твоя дочь. Почему ты мне вчера не сказал, что это твой ребенок? Я даже не знал, что у тебя есть ребенок. И такая красавица…

— Рудольфо, произошла ошибка…

— И это моя ошибка. Ты, должно быть, думаешь, ну что он за человек — отказать и услуге старому другу и его ребенку?

— Но…

Рудольфо поднял руку:

— Никаких «но». Ну, шестьсот песет, — пожал он плечами, — не растут на деревьях, но и не разорят меня.

— Рудольфо…

— Друг мой, еще одно слово, и я буду думать, что ты меня не простил. Заходи, давай вместе выпьем коньяку…

Невозможно. Он отказывался выслушать правду, а Джордж не собирался ее запихивать ему в глотку. Он попросил слабым голосом:

— Мне лучше кофе.

Рудольфо пошел крикнуть, чтобы принесли кофе, а Джордж уселся на один из табуретов у бара и зажег сигарету. Когда вернулся Рудольфо, он сказал:

— Ты получишь свои деньги назад. Мы можем послать телеграмму в Лондон…

— Придется ехать в Сан-Антонио, чтобы послать телеграмму.

— Да, правильно. Как ты считаешь, сколько дней на нее уйдет?

Рудольфо неопределенно пожал плечами:

— Два-три дня. Может, неделя. Это не важно. Ради шестисот песет я могу подождать и неделю.

— Ты хороший человек, Рудольфо.

— Но я умею сердиться. Ты знаешь, что я умею сердиться.

— Все равно ты хороший человек.

Кофе принесла Росита — нечаянный источник всех неприятностей. Джордж смотрел, как она ставила крошечные чашки, и говорил себе, что по уши погряз в обмане. И еще он понял, с небольшим замиранием сердца, что уже незачем просить Рудольфо о еще одном одолжении. Если Селина должна оставаться дочерью Джорджа, то не было никакого смысла в том, чтобы ей перебираться в гостиницу в Кала-Фуэрте.


Селину разбудила Перл. Она всю ночь прогуляла, устала от охоты, и ей нужно было мягкое местечко, чтобы поспать. Она вошла в «Каза Барко» через террасу, легко вскарабкалась по лестнице на галерею и почти беззвучно запрыгнула на кровать. Селина открыла глаза и посмотрела прямо в белую усатую морду Перл. Глаза у Перл были зеленые, как нефрит, темные зрачки от удовольствия сузились. Она немного собрала простыни, устраивая себе гнездышко, а затем устроила свое пушистое тельце в изгибе тела Селины и заснула.

Селина повернулась на другой бок и туг же заснула.

Во второй раз ее разбудили намного грубее:

— Давайте же, пора вставать. Одиннадцать часов. Ну, давайте же.

Ее потрясли, и когда она открыла глаза, на краю кровати сидел Джордж Дайер.

— Пора просыпаться, — снова сказал он.

— М-м-м?

Кошка все еще лежала на ней, восхитительно тяжелая и теплая. Когда она смогла сфокусировать взгляд, Джордж показался громадным. На нем была голубая хлопчатобумажная рубашка, и он так мрачно смотрел на нее, что у Селины замерло сердце.

— Пора просыпаться.

— Который час?

— Я уже сказал. Почти одиннадцать. Мне надо с вами поговорить.

— А-а. — Она приподнялась и поискала подушки, которые куда-то исчезли. Джордж наклонился, поднял их с пола и положил ей за спину.

— Теперь послушайте, — сказал он. — Я виделся с Рудольфо…

— Он все еще сердится?

— Нет, не сердится. Уже нет. Видите ли, Рудольфо, а значит, и вся деревня, считают, что вы и впрямь моя дочь. Вы ведь знаете, почему они так думают, да? Потому что ваш таксист-пьяница, черт бы его побрал, так им сказал.

— Ох, — пробормотала Селина.

— Да. Ох. Вы говорили таксисту, что я ваш отец?

— Да, — призналась она.

— Ради всего святого, почему?

— Мне пришлось, чтобы он привез меня сюда. Я сказала: «Мой отец заплатит за проезд», и только так смогла его уговорить.

— Вы не имели права так делать. Втягивать невинного человека…

— Вас?

— Да, меня. Я теперь увяз по самую макушку.

— Мне и в голову не могло прийти, что он расскажет всей деревне.

— Он и не рассказывал. Он рассказал Росите, девушке, что работает в баре Рудольфо. А Росита рассказала Томеу. А Томеу рассказал матери. А Мария — официальная радиостанция этой части острова.

— Понятно, — сказала Селина. — Простите. Но разве мы не можем рассказать им правду?

— Не теперь.

— Почему не теперь?

— Потому что у людей здесь… — он осторожно подбирал слова, — очень строгие моральные принципы.

— Тогда почему же вы оставили меня вчера на ночь?

Он вышел из себя:

— Из-за грозы. Из-за ссоры с Рудольфо. Потому что другого выхода не было.

— И вы сказали, что я ваша дочь?

— Я не сказал, что вы не моя дочь.

— Но вы слишком молоды. Мы уже вчера это обсуждали.

— Никто об этом не знает.

— Но это неправда.

— Это было неправдой и тогда, когда вы говорили таксисту.

— Да, но я не знала, что это неправда!

— А я знаю. Все? Что ж, прошу прощения, если оскорбил ваши принципы, но эти люди — мои друзья, и я не хочу их разочаровывать. Не то чтобы они питают много иллюзий в отношении меня, но они по крайней мере не считают меня лжецом. — Она по-прежнему выглядела обеспокоенной, поэтому он сменил тему: — Теперь, что касается денег. Вы говорите, что мы можем послать телеграмму в ваш банк…

— Да.

— Но не из Кала-Фуэрте. Нам придется поехать в Сан-Антонио, чтобы послать телеграмму. Мы можем послать ее прямо в банк или — это мне пришло в голову по дороге домой — можем связаться с вашим адвокатом…

— Ах, нет, — сказала Селина с такой горячностью, что Джордж с удивлением поднял брови.

— Почему — нет?

— Давайте просто пошлем телеграмму в банк.

— Но ваш адвокат может прислать сюда деньги гораздо быстрее.

— Я не хочу посылать телеграмму Родни.

— Он вам не нравится?

— Не в этом дело. А в том, что… в общем, он считал просто безумием, что я отправляюсь разыскивать отца.

— Судя по тому, как все обернулось, он был не так уж и не прав.

— Я не хочу, чтобы он знал, какое я потерпела фиаско. Постарайтесь меня понять.

— Ну конечно, я понимаю, но если таким образом деньги могут прийти быстрее… — Ее лицо по-прежнему выражало упрямство, и Джордж, вдруг почувствовав, что сыт всем этим по горло, оставил попытки уговорить ее. — Ну хорошо. Деньги ваши, и время ваше. И репутация тоже ваша.

Селина проигнорировала его:

— Вы хотите ехать в Сан-Антонио сегодня?

— Как только вы встанете и оденетесь. Вы голодны?

— Не очень.

— Как насчет чашечки кофе?

— Ну, если есть.

— Сейчас приготовлю.

Он спустился до середины лестницы, когда она окликнула его:

— Мистер Дайер…

Он повернулся, ей была видна только его верхняя часть.

— Мне нечего надеть.

— Я поговорю с Хуанитой.

Он нашел служанку на террасе, где она гладила белье, и шнур от утюга исчезал в открытом окне.

— Хуанита!

— Сеньор?

— Вещи сеньориты? Они готовы?

— Si, сеньор. — Она широко улыбалась, довольная своей сноровкой, и вручила ему кипу аккуратно сложенного белья. Он поблагодарил ее и пошел в дом, а Селина как раз спускалась с галереи. Все еще одетая в его пижаму, она выглядела взъерошенной и сонной. Он сказал:

— Вот, — и передал ей белье.

— Ах, как замечательно!

— Просто одна из услуг в этой гостинице.

— Как она быстро… я и подумать не могла… — Слова замерли у нее на губах.

Джордж нахмурился. С верха кипы одежды Селина достала свое платье. Или, вернее, то, что от него осталось. Хуанита стирала отличную английскую шерсть так же, как и все остальное белье; в горячей воде, жестким мылом. Селина держала платье в вытянутой руке. Оно могло налезть разве что на маленькую шестилетнюю девочку, и единственное, что делало его вообще узнаваемым, был шелковый ярлык у воротника с меткой фирмы «Фортнам энд Мейсон».

Последовало долгое молчание. Потом Джордж сказал:

— Маленькое коричневое платьице.

— Она его выстирала! Зачем нужно было его стирать? Его не требовалось стирать, оно просто вымокло…

— Если кто-то и виноват, то только я. Я сказал Хуаните постирать его, а если я говорю Хуаните что-то сделать, она непременно это сделает. — Он начал смеяться.

— По-моему, в этом нет ничего смешного. Вам хорошо смеяться, но что же я надену?

— А что еще остается делать, как не смеяться?

— Я могу заплакать.

— Не поможет.

— Не могу же я целый день ходить в пижаме.

— Почему бы и нет? Вы в ней очень хорошо смотритесь.

— Я не могу ехать в Сан-Антонио в пижаме.

Все еще веселясь, но пытаясь быть разумным, Джордж почесал в затылке.

— А как насчет пальто?

— Я умру от жары в пальто. Ох, ну почему все эти ужасные, ужасные несчастья должны были произойти?

Он попытался утешить ее:

— Послушайте…

— Нет, я не буду слушать!

Типичный пример слепой несправедливости, когда споришь с женщиной, и Джордж потерял терпение:

— Ну и ладно, не слушайте. Отправляйтесь, залезайте в кровать и ревите весь остаток дня, но прежде, чем вы это сделаете, идите помогите мне составить телеграмму в ваш банк. Я сам отвезу ее в Сан-Антонио, а вы можете оставаться здесь и продолжать дуться.

— Вы говорите самые ужасные, самые несправедливые слова…

— Хорошо, Младший, пусть ужасные, Может, я говорю ужасные слова, потому что я ужасный человек. Хорошо, что вы вовремя это узнали. А теперь идите, садитесь и пустите в ход свой мозговой шуруп, и давайте напишем телеграмму.

— У меня нет мозгового шурупа, — защищалась Селина. — А если бы и был, вы не так уж долго меня знаете, чтобы выявить это. И я просто хочу сказать, что не могу разгуливать целый день в нижнем белье…

— Слушайте, это Кала-Фуэрте, Сан-Антонио, а не Квинз-Гейт, юго-запад. Лично мне наплевать, даже если вы будете разгуливать совершенно голой, но я предпочитаю как можно скорее получить деньги и вернуть вас в Лондон к няне целой и невредимой, какой вы и были. — Он стоял, наклонившись над столом в поисках чистого листа бумаги и карандаша, но теперь взглянул на нее своими карими глазами, в которых ничего нельзя было прочитать, и сказал: — Если бы вы были старше и опытнее, думаю, вы бы уже дали мне пощечину.

Селина говорила себе, что если она заплачет — от злости или по другой причине, — она никогда себе этого не простит. Она сказала, и голос ее почти не дрожал:

— Мне это и в голову не приходило.

— Хорошо, И не думайте. — Он уселся за стол и придвинул к себе лист бумаги. — Итак, название вашего банка…


Глава 8


После тихой тенистой прохлады Кала-Фуэрте Сан-Антонио в этот полдень казался жарким и пыльным и чрезмерно населенным. Улицы были забиты транспортом. Гудящие автомобили и мотороллеры, деревянные повозки с запряженными в них ослами и велосипеды. На узких тротуарах толпились пешеходы, ничуть не заботясь о собственной жизни и выскакивая на проезжую часть, и Джордж понял, что он не сможет продвинуться ни на дюйм, если не будет почти все время нажимать на клаксон.

И телеграф, и его банк находились на главной площади города и стояли друг напротив друга, разделяемые аллеей и фонтанами. Джордж припарковался в тени, зажег сигарету и сначала пошел в банк узнать, не пришли ли, случайно, его деньги из Барселоны. Если пришли, то он собирался получить наличные, разорвать телеграмму Селины и отправиться в аэропорт, чтобы купить ей обратный билет до Лондона.

Но деньги еще не пришли. Кассир любезно предложил Джорджу присесть и подождать так часа четыре-пять, он постарается связаться с Барселоной и выяснить, что произошло. Заинтригованный, Джордж спросил, почему он должен ждать четыре-пять часов, на что ему ответили, что телефон сломан и пока его не починили.

Прожив на острове шесть лет, он по-прежнему разрывался между раздражением и удивлением по поводу местного отношения ко времени, но он сказал, что не важно, он сможет обойтись без денег, и вышел из банка, пересек площадь и по внушительным ступеням поднялся к прохладным мраморным залам телеграфа.

Он переписал телеграмму на бланк, а затем присоединился к медленно двигавшейся шаркавшей очереди. Когда, наконец, подошла его очередь, терпение его кончилось. У мужчины в окне блестела лысая коричневая голова, на носу была бородавка, и он не говорил по-английски. Он долго читал телеграмму, считал слова и сверялся со справочниками, Наконец он поставил печать на бланк и сказал Джорджу, что с него девяносто пять песет.

Джордж заплатил:

— Когда она придет в Лондон?

Мужчина взглянул на часы:

— Сегодня вечером… возможно.

— Вы ее сразу же отправите?

Мужчина с бородавкой на носу не соизволил ответить. Он посмотрел через плечо Джорджа:

— Следующий, пожалуйста.

Больше делать было нечего. Он вышел на улицу и закурил еще одну сигарету, размышляя, куда бы еще пойти. В конце концов он решил, что стоило сходить в яхт-клуб забрать почту, но не стоит ехать туда на машине. Он пошел пешком.

В толпе он испытывал чувство клаустрофобии. Он шел по середине проезжей части, время от времени отступая в сторону, чтобы пропустить проносившийся мимо транспорт. Маленькие балконы над головой были забиты людьми. Огромные, одетые в черное бабушки сидели с рукодельем, наслаждаясь весенним солнцем. Кучки детей с глазами-виноградинками выглядывали сквозь литое кружево балконных оград, а веревки с бельем, как праздничные флаги, тянулись с одной стороны улицы на другую, и над всем этим стоял запах Сан-Антонио. Запах отбросов и рыбы, кедрового дерева и сигарет «Идеал», но все эти запахи перекрывали непонятные запахи гавани, приносимые с моря.

Он дошел до небольшого перекрестка и остановился на краю тротуара, пережидая транспорт, чтобы перейти на другую сторону. В маленькой будке сидел калека, который продавал лотерейные билеты, а на углу квартала находился магазин, в витрине которого висели вышитые блузы и хлопчатобумажные платья, пляжные шляпы, туфли и купальники.

Джордж подумал о Селине. Он сказал себе, что не может дождаться того момента, когда посадит ее на самолет до Лондона и избавится от нее, но она не сможет уехать, если ей нечего будет надеть. Наверно ему следует купить ей платье. Но когда он уже входил в магазин, ему в голову пришла другая и гораздо более забавная мысль.

— Buenos dias, сеньор, — сказала рыжеволосая женщина, поднимаясь из-за небольшой стеклянной конторки.

— Buenos dias, — ответил Джордж и с непроницаемым выражением лица изложил ей, что ему надо.

Через пять минут он вышел на людные улицы, неся маленький сверток, аккуратно завернутый в розово-белую бумагу. Он улыбался, когда у него за спиной раздался гудок автомобиля. Он чертыхнулся и отступил в сторону, а длинный черный «ситроен» прошуршал, задев его сзади, и остановился.

— Ну-ка, — раздался безошибочно узнаваемый голос. — Смотрите, кто это приехал к нам в город.

Это была Фрэнсис. Она сидела за рулем открытой машины, и вид у нее был одновременно удивленный и радостный. На ней были солнцезащитные очки, мужская соломенная шляпа, натянутая на нос, и бледно-розовая рубашка. Она наклонилась, чтобы открыть ему дверцу.

— Запрыгивай, и я тебя куда-нибудь отвезу.

Он сел рядом с ней; кожаная обшивка так нагрелась, что он почувствовал себя как на раскаленном гриле, но не успел он закрыть дверцу, как Фрэнсис уже тронула машину и медленно поехала, пробираясь сквозь толпу.

Она сказала:

— Я не ожидала так скоро тебя увидеть.

— Я не собирался приезжать.

— Ты давно уже в городе?

— Где-то с полчаса. Мне нужно было послать телеграмму.

Фрэнсис ничего на это не сказала. Впереди собралась еще одна толпа пешеходов: полные дамы в хлопчатобумажных платьях и белых кардиганах с очень новыми соломенными шляпками на головах и обожженными солнцем лицами. Фрэнсис снова нажала на клаксон, и они с удивлением взглянули на нее, оторвавшись от открыток, которые покупали, и безропотно отступая к тротуару, где уже было не протолкнуться.

— Откуда, черт возьми, они все взялись? — хотелось знать Джорджу.

— Пришло круизное судно. Первое в этом сезоне.

— О Боже, неужели уже началось?

Фрэнсис пожала плечами:

— Нужно извлекать из этого максимальную пользу. По крайней мере, это приносит городу деньги. — Она посмотрела на маленький сверток у него на коленях. — Что ты покупал в магазине у Терезы?

— Откуда ты знаешь, что это магазин Терезы?

— Розово-белая бумага. Ты меня заинтриговал.

Джордж секунду подумал и сказал:

— Носовые платки.

— Не знала, что ты ими пользуешься.

Они выехали на главную улицу города, его транспортную артерию, управляемую свирепой гражданской полицией. «Ситроен» ехал на второй скорости, и Фрэнсис спросила:

— Где ты хочешь выйти?

— В яхт-клубе может быть почта для меня.

— Ты разве не забрал ее вчера?

— Да, но может быть что-нибудь еще.

Она взглянула на него краем глаза:

— Ты благополучно добрался до дому?

— Конечно.

— Яхта в порядке?

— Да, в порядке. У вас вчера вечером была еще одна гроза?

— Нет, она обошла нас стороной.

— Счастливчики. Это было чудовищно.

Они ждали у светофора, пока красный не сменился зеленым, и Фрэнсис свернула на узкую улочку, и с нее выехала на широкую дорогу, ведущую в гавань, Эту часть Сан-Антонио Джордж любил больше всего: полным-полно небольших веселых прибрежных баров и портовых складов, пахнущих гудроном, зерном и керосином. В гавани стояло много различных судов: и шхуны, и яхты, и судно из Барселоны, поднимавшее паруса, и круизный корабль из Бремена, пришвартованным у северного пирса.

Он увидел странную яхту, которой вчера не было.

— На ней голландский флаг, — заметил он.

— Молодец по имени Ван Триккер совершает кругосветное плавание. — Фрэнсис считала своей обязанностью узнавать такие вещи.

— Через Средиземное море?

— Ну а почему бы и нет? Для того и существует Суэцкий канал.

Он ухмыльнулся. Фрэнсис наклонилась вперед, вынула из бардачка пачку сигарет и дала ее Джорджу, и он взял ее, зажег одну сигарету для себя и одну для нее. Когда они подъехали к яхт-клубу, он пошел за почтой, а Фрэнсис осталась его ждать, и когда он вернулся с двумя письмами, торчащими из заднего кармана брюк, она спросила:

— Куда теперь?

— Я собираюсь выпить.

— Я с тобой!

— А разве ты не должна продавать подлинники Олафа Свенсена этим милым туристам?

— У меня работает молодая студентка, Ома может заняться немцами. — Она резко развернула машину — А я лучше займусь гобой.

Они поехали к Педро, немного дальше по дороге. Педро поставил несколько столов и стульев на широком тротуаре, и они сели в тени дерева. Джордж заказал пиво себе и коньяк для Фрэнсис.

Она сказала:

— Дорогой, что-то ты вдруг стал трезвенником.

— Меня мучит жажда.

— Надеюсь, ты не слишком страдаешь.

Она потянулась за письмами, торчащими из его кармана, и, положив их перед ним на стол, попросила:

— Вскрой их.

— Зачем?

— Затем, что я любопытна. Я хочу знать, что пишут в письмах, особенно если это чужие письма. Мне не нравится думать, что они благочинно старятся, как хорошо воспитанные пожилые дамы. Вот… — Она взяла нож с небрежно накрытого стола и вскрыла конверты. — Теперь все, что тебе остается сделать, — достать их и прочитать.

В угоду ей Джордж так и сделал. В первом содержалось письмо из журнала о яхтах, и в нем говорилось, что ему заплатят восемь фунтов и десять шиллингов за статью, которую он им послал.

Он передал письмо Фрэнсис, она прочитала его и обрадованно произнесла:

— Ну вот, что я говорила? Хорошая новость.

— Лучше, чем ничего. — Он вынул второе письмо.

— А о чем статья?

— О самоуправляемом рулевом механизме.

Она похлопала его по спине:

— Ну какой же ты умница… А это от кого?

Это было от его издателя, но он уже читал письмо и не слышал вопроса.


«Джорджу Дайеру, эсквайру,

клуб «Наутика», Сан-Антонио,

Балеарские острова, Испания.


Уважаемый мистер Дайер, за последние четыре месяца я написал Вам не меньше пяти писем в надежде, что Вы пришлете нам хотя бы некоторого рода резюме на вторую книгу, продолжая начатое «Фиестой в Кала-Фуэрте». Я не получил ответа ни на одно из них. Все письма были адресованы на клуб «Наутика» в Сан-Антонио, и я начинаю думать, что, возможно, Вы там больше не проживаете.

Как я указывал Вам, когда мы согласились опубликовать «Фиесту в Кала-Фуэрте», очень важно на этом не останавливаться, если мы хотим поддержать интерес публики к Вам как к писателю. «Кала-Фуэрте» пользуется спросом, и мы готовим ее третье издание и ведем переговоры о издании ее также и в мягкой дешевой обложке; но мы должны как можно скорее получить Вашу вторую книгу, если Вы не хотите, чтобы объем продаж снизился.

Очень жаль, что мы не смогли встретиться лично и обсудить данный вопрос, но мне кажется, когда мы соглашались опубликовать «Фиесту в Кала-Фуэрте», я четко объяснил, что мы можем это осуществить только при условии, что она явится первой книгой серии, и я был уверен, что Вы это поняли.

В любом случае буду Вам признателен за ответ на это письмо. Искренне Ваш, 

Артур Ратлэнд».


Он дважды перечитал письмо и затем бросил его на стол. Официант принес напитки, и пиво было таким холодным, что высокий стакан покрылся капельками воды, а когда он взял его рукой, то почувствовал настоящую боль, как будто дотронулся до льда.

Фрэнсис спросила:

— От кого это?

— Прочти.

— Я не хочу его читать, если ты этого не хочешь.

— А, прочитай.

Фрэнсис стала читать, а он пил пиво.

Она дочитала до конца страницы и сказала:

— Да, по-моему, паршивое письмо. Кто, он думает, он такой?

— Мой издатель.

— Ради всего святого, у тебя ведь нет контракта!

— Издатели не любят писателей, написавших лишь одну книгу, Фрэнсис. Они хотят или совсем ничего, или непрекращающийся поток.

— Он писал тебе раньше?

— Да, конечно, писал. Он достает меня месяца четыре или пять. Вот почему я перестал распечатывать письма.

— А ты пытался писать вторую книгу?

— Пытался? Я нажил себе грыжу от потуг. О чем, черт возьми, мне ее писать? Я написал первую книгу только потому, что думал, что у меня кончаются деньги, а приближалась долгая и холодная зима. Я и подумать не мог, что ее опубликуют.

— Но ты много путешествовал, Джордж… ты многим занимался. То плавание в Эгейском море…

— Ты думаешь, я не пробовал писать об этом? Я потратил три недели, выколачивая слова на машинке, и ее было так же скучно читать, как и писать. В любом случае, это уже было. Все уже раньше было.

Фрэнсис последний раз затянулась сигаретой, а затем тщательно затушила окурок в пепельнице. Ее загорелые руки были большими, как у мужчины, ногти очень длинные и покрыты ярко-красным лаком. На запястье тяжелый золотой браслет, и когда она шевелила рукой, он звякал о деревянный стол. Она спросила, осторожно подбирая слова:

— Неужели это и впрямь такое уж несчастье? В конце концов, одна твоя книга пользуется успехом, и если ты не можешь написать вторую, то, значит, не можешь.

От причала яхт-клуба отходила яхта. С воды донеслось бряцанье якорных цепей, а на мачте поднялся парус. На секунду он обвис, но тут парень у румпеля развернул яхту, парус слегка встрепенулся, распрямился и надулся ровной натянутой кривой, яхта накренилась и помчалась вперед, где ее подхватил новый порыв ветра, и она накренилась еще больше.

Он сказал:

— Я не люблю нарушать обещания.

— Ах, дорогой, ты говоришь так, как будто это личное дело.

— А разве нет?

— Нет, это бизнес.

— А что, деловые обещания можно нарушать?

— Конечно нет. Но писать книги — это совсем не то, что продавать акции или вести бухгалтерские счета. Это творчество, и к нему нельзя подходить с теми же правилами. Если у тебя период творческого застоя, тут уж ничего не поделаешь.

— Творческий застой, — с горечью сказал Джордж. — Так это называется?

Она положила ему на плечо руку, тяжелую от браслета:

— Почему бы тебе не забыть об этом? Напиши мистеру… — Она взглянула на подпись в конце письма. — Ратлэнду и скажи: «Ладно, хорошо, если Вам так хочется, то к черту, больше никаких книг».

— Ты и впрямь думаешь, что я могу так поступить. А что потом?

Она пожала плечами:

— Ну… — и произнесла протяжным голосом: — Есть и другие развлечения.

— Какие?

— Через две недели Пасха. — Она взяла в руки нож, которым вскрывала конверты, и стала кончиком ковырять стол. — Меня приглашают в Малагар на корриду в пасхальное воскресенье. У меня там друзья, американцы. Они большие любители корриды. В Малагаре лучшие быки и лучшие тореро. И все дни и ночи кругом вечеринки.

— Звучит, как мечта агента бюро путешествий.

— Дорогой, не злись на меня. Я ведь не писала это письмо, я только прочитала его.

— Я знаю, прости.

— Ты поедешь со мной? В Малагар!

Официант носился между столиками. Джордж окликнул его и расплатился за выпивку, парень забрал стаканы, Джордж дал ему чаевые и, когда парень ушел, взял кепи, розово-белый сверток и два письма.

Фрэнсис сказала:

— Ты не ответил на мой вопрос.

Он стоял, держась за спинку стула.

— Я думаю, ты забыла, что я никогда не был aficionado. Я падаю в обморок при виде крови.

Она протянула капризно, как ребенок:

— Я хочу, чтобы ты там был…

— Я все испорчу.

Она посмотрела в сторону, стараясь скрыть свое разочарование.

— Куда ты теперь?

— Назад, в Кала-Фуэрте.

— А ты не можешь остаться?

— Нет, я должен вернуться.

— Только не говори мне, что снова должен кормить кошку.

— Помимо кошки, мне еще кое-кого надо кормить. — Он коснулся ее плеча прощальным жестом. — Спасибо, что подвезла.

Темнота застала Джорджа на пути к Кала-Фуэрте. Как только солнце скрылось за горизонтом, стало прохладно, и когда спустились сумерки, он остановился у одинокого фермерского домика и достал запасной свитер, который захватил с собой. Когда он натянул свитер, то увидел, как из дома вышла жена фермера, чтобы набрать воды из колодца. Из открытой двери струился желтый свет, и на этом фоне выделялся ее силуэт. Он крикнул ей: «Buenas tardes»[15 - Добрый день (исп.).], и она подошла немного поболтать и стояла, прислонив кувшин с водой к бедру, и спрашивала, откуда и куда он едет.

Ему хотелось пить, поэтому он отпил воды из ее кувшина и поехал дальше, освещая фарами сапфировую темноту вечера. На небе стали появляться первые звезды, и Сан-Эстабан выглядел, как светящаяся тарелка, окруженная темными горами, а когда он выехал на последний участок ровной дороги, ведущей в Кала-Фуэрте, с моря подул ветер, принося свежий запах сосновой смолы.

Безотчетно, но неизбежно чувство возвращения домой всегда подбадривало его. Теперь, когда он воспрянул духом, он вдруг осознал, каким же подавленным и усталым он чувствовал себя весь день. Почти все шло не так. Тяжелым грузом на совести лежало письмо от мистера Ратлэнда, да еще эта мисс Квинз Гейт, свалившаяся ему на голову. Он гадал, как она провела день, и говорил сам себе, что ему на это наплевать, но, съезжая по последнему склону, ведущему к «Каза Барко», он почувствовал, что надеется, что она больше не дуется.

Он поставил машину в гараж, выключил мотор, взглянул на часы. Было начало девятого. Он вылез из машины, пересек тропинку, открыл дверь «Каза Барко» и вошел в дом. Казалось, что в доме никого нет, хотя все свидетельствовало о некоторой непривычной ухоженности и заботе. Ярко пылал огонь, горел свет, а низенький кофейный столик у камина был накрыт бело-голубой скатертью, о существовании которой Джордж даже и не подозревал, а на ней лежали ножи и вилки и стояли стаканы. Еще была ваза с полевыми цветами, а воздух пропитался восхитительным запахом приготавливаемой еды. Он положил кепи и вышел на террасу, мягко ступая в туфлях на веревочных подошвах, но на террасе было темно и ни признака его гостьи. Он наклонился над стеной, но и на слипах никого, единственным звуком был шепот воды и скрип, когда шлюпка ударялась о причал. Потом из одного из прибрежных кафе донеслись страстные аккорды гитары, запела какая-то женщина — странную двухтональную песню, одно из наследий мавританских времен на острове.

Он нахмурился, озадаченный, и пошел назад в дом. На галерее было темно, но в кухне горел свет, и когда он подошел и свесился через стойку, то удивился, увидев Селину, сидевшую на корточках возле открытой печи и с невероятной сосредоточенностью поливавшую жаркое соусом.

Он сказал, обращаясь к ее макушке:

— Добрый вечер.

Селина взглянула вверх. Он не испугал ее, и он вдруг понял, что все это время она знала, что он здесь, и это его почему-то смутило. Казалось, это давало ей какое-то преимущество.

Она ответила:

— Привет!

— Что вы делаете?

— Готовлю ужин.

— Пахнет вкусно.

— Надеюсь, что так оно и есть. Боюсь, я не очень хороший повар.

— А что это?

— Бифштекс с луком и перцем и прочими приправами.

— Я не знал, что у нас в доме есть продукты.

— Их и не было. Я сходила к Марии и купила.

— Вы? — Он был ошеломлен. — Но Мария ни слова не говорит по-английски.

— Да, я знаю. Но в ящике вашего стола я нашла словарь.

— А что вы использовали вместо денег?

— Боюсь, я записала все на ваш счет. Я еще купила себе пару холщовых туфель. Они стоили восемь песет. Надеюсь, вы не против.

— Нисколько.

Она критически посмотрела на кастрюлю:

— Как вы думаете, выглядит нормально?

— Выглядит великолепно.

— Я сначала хотела пожарить мясо, но не смогла найти никакого масла, кроме оливкового, и мне почему-то показалось, что оно не подойдет.

Селина подхватила полотенце, закрыла кастрюлю крышкой и поставила благоухающее блюдо обратно в печь. Она закрыла дверцу и встала с колен. Они смотрели друг на друга через стойку, и она спросила:

— Хорошо прошел день?

В этой уютной домашней атмосфере Джордж совсем забыл о том, как провел день:

— Что… ах да. Да, все в порядке.

— Вы отправили телеграмму?

— Да. Да, я отправил телеграмму.

У нее на носу было несколько веснушек, и на свету в ее гладких волосах неожиданно заблестели рыжинки.

— Что они сказали, сколько дней на это уйдет?

— Как мы и думали. Три-четыре дня. — Он положил голову на скрещенные руки и спросил: — А чем вы занимались весь день?

— О… — Казалось, она нервничала и, чтобы чем-то занять руки, тряпкой, которую все еще держала в руках, стала вытирать стойку, как усердная барменша. — Ну, я подружилась с Хуанитой, и вымыла голову, и посидела на солнышке на террасе…

— У вас веснушки.

— Да, знаю. Ну разве это не ужасно. А потом я пошла в деревню за покупками, и на это у меня ушла уйма времени, потому что все хотели со мной поговорить, а я конечно же не понимала ни слова из того, что они говорили. А потом я вернулась домой и почистила овощи…

— И разожгли огонь… — перебил Джордж. — И поставили цветы…

— Вы заметили! Завтра они завянут, это ведь полевые цветы; я нарвала их, возвращаясь из деревни. — Он ничего на это не сказал, и она быстро продолжила, как будто боялась любой паузы в разговоре: — Вы сегодня что-нибудь ели?

— Нет, я пропустил обед. Выпил стакан пива в четыре.

— Есть хотите?

— Умираю от голода.

— Мне только салат приготовить. Через десять минут все будет готово.

— Вы что, намекаете, что я должен пойти надеть смокинг и бабочку?

— Нет, ничего подобного.

Он широко ей улыбнулся, выпрямился и потянулся.

— Договоримся с вами так, — сказал он. — Я пойду и смою грязь за ушами, а вы можете налить мне чего-нибудь выпить.

Она с сомнением посмотрела на него:

— А что?

— Виски с содовой. Со льдом.

— Я не знаю, сколько виски надо.

— На два пальца. — Он показал ей, как отмерить. — Ну, ваших, может, и три. Понятно?

— Можно попробовать.

— Умница. Выполняйте.

Он подхватил чистую рубашку, принял быстрый и ледяной душ, оделся и уже причесывался, когда его отражение в зеркале подсказало, что ему нужно побриться.

Джордж приготовился поспорить с отражением и прямо, без обиняков сказал ему, что гораздо больше ему нужно выпить.

У отражения появился ханжеский внутренний голос. Если она могла накрыть стол и позаботилась нарвать букет цветов, то ты, конечно, можешь и побриться.

А я не просил ее рвать эти чертовы цветы.

А ты и ужин не просил ее готовить, хотя и собираешься его есть.

Эй, заткнись! — сказал Джордж и потянулся за бритвой.

Он побрился, как полагается, и даже использовал остатки крема после бритья, которым так редко пользовался, что на дне бутылки он уже начал свертываться.

О, очень хорошо, сказало его отражение, отступив назад, чтобы полюбоваться им.

Доволен? — спросил Джордж, и его отражение сардонически ухмыльнулось.

Виски его ждало на столе у камина, но Селина вернулась на кухню и мешала салат в большой деревянной миске. Он взял приемник и, усевшись спиной к огню, попытался найти какую-нибудь музыку, которую они могли бы послушать, а Селина сказала:

— Там в бухте какая-то вечеринка. Слышно, как поют.

— Знаю. Завлекательно, правда?

— Не похоже на обычную мелодию.

— И не должно. Это мавританская мелодия.

Из приемника, после скрипов и щебета, полилась бурная гитарная музыка. Джордж положил приемник и взял свой стакан.

— Надеюсь, ваш напиток получился, — сказала Селина.

Он попробовал. Слишком крепко. Но он ответил:

— Отлично.

— Надеюсь, что и ужин тоже отличный. Надо было бы купить еще свежего хлеба у Марии, но у нас, казалось, были горы хлеба, и я не купила.

— Хуанита — тайная хлебоманка. Каждый день на второй завтрак в одиннадцать часов она потребляет его с брынзой и стаканом vino tinto[16 - Темно-красное вино (исп.).]. Как она только не засыпает после этого — понятия не имею.

Селина подхватила миску с салатом и, выйдя из-за стойки, прошла к накрытому столику и поставила миску посередине. На ней была сине-зеленая полосатая рубашка, которая раньше Джорджу совершенно не нравилась, и темно-синие брюки, очень аккуратные и подшитые, с узким кожаным ремнем, охватывающим ее талию. Он абсолютно забыл о предмете их утренней ссоры; все эти глупости уже вылетели у него из головы, но сейчас в его подсознании быстро пронеслись все события, и в ремне он узнал один из своих ремней, и когда она повернулась к нему спиной и пошла опять на камбуз, он протянул руку и схватил ее за ремень.

Он спросил:

— Откуда у вас эти брюки?

Селина, как щенок, пойманный за хвост, произнесла:

— Это ваши.

Ее беззаботный тон не был убедительным.

— Мои? — Конечно же его. Это были его лучшие темно-синие брюки из саржи. Он поставил стакан и повернул ее к себе лицом. — Но они вам впору. — Только сейчас она посмотрела ему в глаза. — Что вы сделали с моими лучшими брюками?

— Ну… — Глаза у нее расширились. — Понимаете, когда вы уехали сегодня утром, ну, мне в общем-то нечего было делать, и я немного занялась уборкой и увидела, ну, что эти брюки, которые были на вас вчера вечером, довольно грязные. Я хочу сказать, какие-то пятна на штанине, как от соуса или чего-то такого. Поэтому я отнесла их вниз и показала Хуаните, а Хуанита их выстирала. И они сели.

И после такой наглой выдумки она еще смогла грациозно изобразить лишь легкое смущение.

— Это самая наглая ложь, и вы отлично это знаете. Эти брюки только что из химчистки, и с тех самых пор, как я вернулся из Сан-Антонио, вы вели себя, как нашкодившая кошка. А я-то, глупец, вообразил, что все это потому, что вы умница и приготовили хороший ужин бедному старому Джорджу. Но вовсе не потому, так ведь?

Селина жалобно сказала:

— Но мне совсем нечего было надеть.

— Поэтому вы обратили свою месть на мои бедные брюки.

— Это не месть.

— И все потому, что не воспринимаете шуток на свой счет.

— Ну, вы ведь тоже не очень-то восприняли эту шутку.

— Есть разница.

— Какая?

Он уставился на нее, но уже понимал, что его изначальная злость истощилась, и до него стал доходить комизм ситуации. К тому же в глазах Селины горел огонек, который предполагал совсем неожиданную черту ее характера.

— Я и подумать не мог, что у вас хватит решимости постоять за себя.

— И поэтому вы сердитесь?

— Нет, конечно же нет. Я рад, что у вас есть мужество. И вообще, — добавил он, в восторге вспоминая, что он сможет отплатить ей за низкую шутку, которую она с ним сыграла, — у меня для вас кое-что есть.

— Правда?

— Да. — Он бросил сверток вместе с кепи и теперь пошел забрать его. — Я купил вам подарок в Сан-Антонио. Надеюсь, он вам понравится.

Она с сомнением посмотрела на крохотный сверток:

— Вряд ли это что-то из одежды…

— Откройте и посмотрите, — посоветовал Джордж, беря свой стакан.

Она открывала, осторожно развязывая узлы на веревке. Бумага слетела, и у нее в руках оказались две части крохотного розового бикини из льняной ткани, который он ей купил.

Он сказал очень серьезным тоном:

— Сегодня утром вы казались такой огорченной, потому что вам нечего было надеть. Я очень надеюсь, что цвет вам подойдет.

Селина не знала, что и сказать. Ей казалось, что и намекает на что-то и шокирует одновременно.

То, что она получила его от Джорджа Дайера.

— Неужели вас раньше никто не поддразнивал?

Селина почувствовала себя дурой. Она отрицательно покачала головой.

— Даже няня? — Он сказал это таким смешным голосом, что ситуация вдруг перестала быть неловкой, а стала забавлять.

— Ох, да оставьте вы няню в покое, — проговорила Селина, но его веселье было таким заразительным…

— Не старайтесь сдерживать улыбку. Вы должны всегда улыбаться. Вы очень хорошенькая, когда улыбаетесь.


Глава 9


На следующий день Джордж Дайер открыл дверь Хуаните в половине восьмого утра и застал ее, как обычно, сидящей на стене, сложив руки на коленях, с корзинкой возле ног. Корзинка была прикрыта чистой белой салфеткой, и Хуанита смущенно улыбалась, когда поднимала ее с земли и входила в дом.

— Так, и что же у тебя здесь, Хуанита? — спросил Джордж.

— Подарок для сеньориты. Апельсины с дерева Пепе, мужа Марии.

— Мария прислала?

— Si, сеньор.

— Очень мило.

— Сеньорита еще спит?

— Думаю, да. Я не проверял.

Пока Хуанита набирала воды, чтобы сварить ему кофе, он открыл ставни и впустил утро в дом. Он вышел на террасу, каменный пол под ногами был прохладным. «Эклипс» тихо стояла на якоре, ее салинги белели на фоне сосен на дальнем берегу. Он решил, что, пожалуй, сегодня поставит новый двигатель. Иначе ему нечем было заняться. Целый день впереди, блаженно пустой, делай, что хочешь. Он взглянул наверх и подумал, что небо предвещает хорошую погоду. Несколько облаков висели над островом за Сан-Эстабаном, но над высокими горами всегда собирается дождь, а над морем было ясно и безоблачно.

Звяканье ведра, спускаемого в колодец, разбудило Селину, и вскоре она присоединилась к Джорджу, одетая в рубашку, которую она одолжила накануне, под которой явно ничего больше не было. Ее длинные изящные ноги уже не были белыми, а слегка загорели, и она собрала волосы в экстравагантный пучок, из которого свисали одна-две длинные пряди. Она подошла к нему и облокотилась на стену террасы, и он увидел тонкую золотую цепочку, которую она носила на шее и на которой конечно же висел детский медальон или золотой конфирмационный крест. Ему никогда не нравилось слово «невинность», которое для него ассоциировалось с толстыми розовыми младенцами и глянцевыми открытками с милыми котятами; но сейчас, невольно, слово возникло у него в голове, такое четкое и ясное, как колокольный звон.

Она следила за Перл, занятой своим утренним туалетом на солнечном островке на лодочных слипах прямо под ними. Время от времени на отмели мелькали рыбки, и тогда Перл переставала умываться и неподвижно замирала, выпрямив заднюю лапу, чтобы снова заняться своим делом.

Селина сказала:

— В тот день, когда Томеу привел нас в «Каза Барко», внизу сидели рыбаки, чистили рыбу, и Томеу с ними разговаривал.

— Это Рафаэл, кузен Томеу. Его лодка стоит в соседнем сарае.

— А в деревне что — все родственники?

— Почти. Хуанита принесла вам подарок.

Она повернулась и посмотрела на него, ее выскочившие локоны висели как кисточки.

— Принесла подарок? А что?

— Идите и посмотрите.

— Я уже поздоровалась с ней, но она ничего не сказала о подарке.

— Это потому, что она не говорит по-английски. Идите же, ей так хочется его вам отдать.

Селина исчезла в доме. Послышался странный обмен репликами, и вот она опять появилась, неся корзину уже без салфетки.

— Апельсины.

— Las naranjas, — сказал Джордж.

— Так они называются? Кажется, она сказала что они от Марии.

— Муж Марии сам их вырастил.

— Как это мило.

— Вы должны пойти и поблагодарить ее.

— Я ничего не могу сделать, пока не научусь говорить по-испански. Вы долго учились?

Он пожал плечами:

— Четыре месяца. Живя здесь. До этого я не говорил ни слова.

— А по-французски?

— О, да, по-французски. И немного по-итальянски. Итальянский очень помогает.

— Я должна постараться выучить хотя бы несколько слов.

— У меня есть учебник грамматики, который я могу вам дать, а еще вы можете вызубрить несколько глаголов.

— Я знаю, что Buenos dias означает «доброе утро»…

— A Buenas tardes — «добрый день», а Buenas noches — «добрый вечер».

— И Si. Я знаю. Si — это «да».

— A No — «нет», и это для молодой девушки гораздо более важное слово.

— Даже я со своим мозговым шурупом могу это запомнить.

— Ну, я бы на вашем месте не был так уверен.

Из дома вышла Хуанита с подносом, на котором стоял завтрак, и стала расставлять на столе чашки, тарелки и кофейник. Джордж заговорил с ней и сказал, что сеньорита осталась очень довольна подарком Марии, она непременно сходит в деревню днем, чтобы лично поблагодарить Марию. Хуанита расплылась в улыбке, вскинула голову и понесла поднос обратно на кухню. Селина схватила ensamada[17 - Сладкая булочка (исп.).] и спросила:

— А это что?

Он сказал ей:

— Их каждое утро печет булочник из Сан-Эстабана, а Хуанита покупает их для меня и приносит свежие к завтраку.

— Ensamada. — Она откусила кончик у одной и почувствовала вкус мягкого рассыпчатого хлеба. — Хуанита еще на кого-нибудь работает или только на вас?

— Она работает на мужа и детей. В поле и дома. Всю свою жизнь она только и делает, что работает. Работа, замужество, церковь, рождение детей.

— Она кажется такой довольной, правда? Всегда улыбается.

— У нее самые короткие ноги в мире, Заметили?

— А как это может быть взаимосвязано — короткие ноги и то, что она довольна жизнью?

— Никак, но просто она одна из немногих женщин в мире, которые могут мыть полы, не становясь на четвереньки.

Когда с завтраком было покончено и пока не стало слишком жарко, они отправились в деревню за покупками. Селина надела севшие темно-синие брюки Джорджа и холщовые туфли, которые она купила у Марии накануне, а Джордж нес корзины, и пока они шли, он учил ее говорить: «Muchas gracias para las naranjas[18 - Большое спасибо за апельсины (исп.).]».

Они зашли в магазин Марии, прошли через первую комнату, где высилась гора соломенных шляп, стояли баночки с кремом от солнца, лежали фотопленка и банные полотенца, и вошли в темную заднюю комнату с высоким потолком. Здесь в прохладе хранились бочонки с вином, и корзины со сладко пахнущими фруктами и овощами, и батоны хлеба длиной с руку. Мария, ее муж Пепе и Томеу — все были заняты обслуживанием, и уже скопилась небольшая толпа ожидающих своей очереди покупателей; но когда вошли Джордж и Селина, все замолчали и обернулись, и Джордж подтолкнул Селину, и она сказала: «Мария, muchas gracias para las naranjas», и щербатые рты засмеялись, и ее хлопали по спине, как будто она сделала что-то чрезвычайно умное.

Их корзины наполнили бакалеей, бутылками вина, хлебом, фруктами и оставили, чтобы Томеу отвез их в «Каза Барко» на велосипеде. Пепе угостил Джорджа коньяком, а потом он и Селина направились в отель «Кала-Фуэрте» повидаться с Рудольфо. Они сели за стойку, и Рудольфо приготовил им кофе, и они сообщили ему, что отправили телеграмму в Англию насчет денег и что очень скоро, буквально на днях, они смогут вернуть ему долг, но Рудольфо только засмеялся и сказал, что его не волнует, сколько ему придется ждать, и Джордж выпил еще коньяку, а потом они попрощались и пошли домой.

Вернувшись в «Каза Барко», Джордж раскопал учебник испанской грамматики, который помог ему преодолеть сложности в изучении нового языка, и дал его Селине.

Она сказала:

— Я начну прямо сейчас.

— Ладно, но прежде, чем вы начнете, я собираюсь на «Эклипс». Хотите поехать со мной?

— А вы собираетесь пойти на ней под парусом?

— Пойти под парусом? Это, знаете ли, не Фринтон. — Он смешно заговорил на кокни. — Разочек вкруг острова за полкроны.

— Я просто подумала, что, может, вы поплывете на ней, — тихо произнесла Селина.

— Да нет. — Он смягчился. — Но мне рано или поздно нужно ставить новый мотор, так почему бы не сегодня. Вы можете поплавать, если хотите, но предупреждаю, что вода холодная.

— А можно, я возьму учебник с собой?

— Берите все, что хотите. Мы можем устроить пикник.

— Пикник!

— Я уверен, Хуанита положит какую-нибудь еду в корзину. Не совсем продукты от «Фортнам энд Мейсон»[19 - Универсальный магазин в Лондоне; известен своими экзотическими продовольственными товарами.]…

— Ах, попросите ее. Тогда нам не придется возвращаться сюда на обед.

Через полчаса они забирались в шлюпку. Селина сидела на корме, коробка с мотором стояла между ее ног. Она взяла учебник и словарь, а еще полотенце на случай, если захочет искупаться. Корзина для пикника стояла на дне шлюпки, Джордж греб. Пока они спускались по слипам, Хуанита стояла на террасе и махала им тряпкой для стирания пыли, как будто навсегда с ними прощаясь, а Перл ходила взад-вперед вдоль края воды и жалобно мяукала, потому что тоже хотела поплыть с ними.

— А почему нельзя ее взять? — хотела знать Селина.

— Ей сразу расхочется, как только она туда попадет. Большое количество воды на нее плохо действует.

Селина свесила руку и уставилась вниз на колышущиеся зеленые водоросли.

— Как трава, правда? Или лес, качающийся от ветра. — Вода была очень холодной. Она вынула руку из воды и обернулась, чтобы посмотреть на «Каза Барко», очарованная тем, как он смотрелся отсюда. — Он совершенно не похож на другие дома.

— Это был эллинг, помещение для лодок. Barco — это лодка.

— И это был эллинг, когда вы здесь поселились?

Джордж опустил весла, отдыхая.

— Как секретарь-организатор Клуба поклонников Джорджа Дайера, вы, кажется, потрясающе невнимательно читали мою книгу. Или вообще не читали?

— Нет, читала, но я выискивала только то, что касалось вас, потому что думала, что вы, возможно, мой отец. И конечно же о вас почти ничего не было. Все о деревне, и бухте, и «Эклипс», и всем таком.

Джордж снова начал грести.

— Первый раз я увидел Кала-Фуэрте с моря. Я приплыл из Марселя, один, потому что не смог подобрать команду, и я проделал адскую работу, чтобы найти это место. Я выключил двигатель «Эклипс» и отдал якорь в нескольких футах от того места, где она сейчас находится.

— Вы тогда думали, что останетесь и поселитесь здесь, что здесь будет ваш дом?

— Не знаю, что я думал. Я тогда слишком устал, чтобы думать. Но помню, как хорошо пахло соснами рано утром.

Они подплыли под корпус «Эклипс», Джордж встал и взялся за привальный брус и, держась за фалинь, взобрался на корму и привязал шлюпку, а потом вернулся помочь Селине разгрузиться. Она передала ему полотенце, свою книгу, корзину для пикника, а затем залезла на яхту сама, пока Джордж вернулся в шлюпку, чтобы забрать тяжелую коробку с мотором.

Брезент, ранее покрывавший кубрик, все еще лежал на крыше капитанского мостика, где его оставил Джордж, и, высохнув, весь сморщился. Селина спустилась в кубрик, поставила корзину с продуктами на одно из сидений и оглянулась вокруг со смущенным восхищением человека, никогда не бывавшего на маленькой яхте.

Она сказала:

— Она кажется ужасно маленькой.

— А чего вы ждали? «Квин Мэри»? — Джордж свалил мотор на пол кубрика, опустился на корточки и стал запихивать его — от греха подальше — под одно из дощатых сидений.

— Нет, конечно нет.

Он встал:

— Пошли, я вам все покажу.

Ступени из главного люка вели на камбуз, часть которого была приспособлена в качестве навигационного стола с широкими ящиками, чтобы могли поместиться схемы. За камбузом размещалась каюта с двумя койками, между которыми стоял складной столик. Селина спросила, не здесь ли Джордж спал, и когда Джордж ответил, что здесь, она заметила, что в нем все шесть футов, тогда как длина коек — не больше четырех с половиной. Джордж, с видом фокусника, показал ей, как койки раздвигаются по краям.

— А, понятно. Значит, вы спите, положив ноги в дыру?

— Так и задумано. И, кстати, очень удобно.

На полках стояла уйма книг, которые удерживались подпорками-фиксаторами. Подушки на койках были синего и красного цвета. Керосиновая лампа раскачивалась на шарнире. На стенах висело несколько фотографий «Эклипс» под парусами с развевающимися полосками спинакера[20 - Спинакер — треугольный парус, который ставится на яхтах при попутном ветре.], а открытая крышка рундука позволяла увидеть лежавшие в нем желтые дождевики. Джордж шел впереди, обходя выкрашенную в белый цвет мачту, а Селина следовала за ним; в крошечном концевом отсеке находился туалет и ящики, где хранились якорные цепи и паруса.

Она снова сказала:

— Она кажется такой маленькой. Не могу представить, как можно жить в такой тесноте.

— Привыкаешь. А когда идешь на яхте в одиночку, то живешь в кубрике. Камбуз потому так удобен, что можно просто протянуть руку и взять, что тебе нужно, не вставая с места. Ну, пошли назад.

Селина пошла впереди, а он задержался сзади, чтобы вывинтить болты и распахнуть иллюминаторы. На камбузе она через люк достала корзину с продуктами и поставила ее внутрь, убрав с солнца. В корзине была узкогорлая бутылка с вином, которая, к сожалению, успела нагреться, но когда она сказала об этом Джорджу, он достал кусок шпагата, обвязал его вокруг горлышка бутылки и свесил ее за борт. Потом он опять спустился вниз и вернулся, неся один из матрасов из пенорезины, которые лежали на койке в каюте.

— А это зачем?

— Я подумал, что вам захочется принять солнечную ванну. — Он закинул матрас на крышу капитанского мостика.

— Что вы собираетесь делать? Будете ставить мотор?

— Нет, подожду, пока вода не станет немного теплее, или найду кого-нибудь, кто сделает это за меня. — Он снова исчез внизу, а Селина взяла учебник испанской грамматики, залезла на крышу капитанского мостика и распласталась на матрасе. Она открыла учебник и прочитала:

— Существительные бывают мужского или женского рода. Их всегда надо запоминать с определенным артиклем.

Было очень тепло. Она уронила голову на открытую книгу и закрыла глаза. Тихо плескалась вода, пахло соснами, уютно грело солнце. Она подставила руки теплу, и весь мир куда-то исчез, а реальностью оставалась только белая яхта, стоящая на якоре в голубом заливе, и Джордж Дайер, двигавшийся внизу в каюте, открывая и закрывая ящики и время от времени чертыхаясь, когда что-то ронял.

Чуть позже она открыла глаза и позвала:

— Джордж.

— М-м-м?.. — Он сидел на кубрике голый по пояс, курил сигарету и скручивал канат в безукоризненную бухту[21 - Бухта — трос, уложенный кругами, цилиндрами или восьмеркой.].

— Я теперь знаю мужской и женский род.

— Что ж, начало хорошее.

— Я подумала, что неплохо бы поплавать.

— Что ж, тогда поплавайте.

Она села, откидывая волосы с лица.

— Вода ужасно холодная?

— После Фринтона ничего не может быть холодным.

— А откуда вы знаете, что я ездила во Фринтон?

— Мне первобытный инстинкт подсказывает все, что касается вас. Я так и вижу, как вы проводите там лето с вашей няней. Синяя от холода и дрожащая.

— Конечно, вы правы. А пляж покрыт галькой, и у меня всегда огромный свитер поверх купальника. Агнес тоже ненавидела это место. Бог его знает, почему нас туда отправляли?

Она встала и начала расстегивать рубашку.

Джордж сказал:

— Здесь очень глубоко. Вы умеете плавать?

— Конечно, умею.

— Я буду держать гарпун наготове на случай, если появятся акулы-людоеды.

— Ах, как смешно! — Она стянула рубашку, и на ней оказалось бикини, которое он ей подарил.

Он простонал:

— Господь всемогущий! — потому что считал это просто шуткой и представить себе не мог, что у нее хватит духу надеть его, но сейчас он почувствовал, как будто шутка рикошетом ударила по нему, и он стоял как оплеванный.

Вновь слово «невинность» нанесло ему удар, и он несправедливо подумал, что Фрэнсис, с ее обветренным, загорелым до черноты телом и вызывающим бикини, была просто вульгарна.

Он так и не понял, услышала ли Селина его удивленное восклицание, потому что в этот момент она нырнула, и он смотрел, как она поплыла, аккуратно и без всплесков, а ее длинные волосы веером лежали на воде, как какие-то новые и прекрасные водоросли.

Когда она наконец вылезла из воды, дрожа от холода, он набросил на нее полотенце и спустился в камбуз, чтобы найти ей что-нибудь поесть: кусок хлеба и немного брынзы от Хуаниты. Когда он вернулся, она снова сидела на солнышке на крыше капитанского мостика, вытирая волосы полотенцем. Она напомнила ему Перл. Он дал ей хлеб, и она сказала:

— Во Фринтоне это всегда было имбирное печенье. Агнес называла его «закуска для дрожащих».

— С нее станет.

— Вы не должны так говорить. Вы ведь ее даже не знаете.

— Извините.

— Она, возможно, вам бы понравилась. У вас, вероятно, нашлось бы много общего. Агнес всегда выглядит отчаянно сердитой, но это ничего не значит. Ее лай гораздо страшнее, чем укусы.

— Большое спасибо.

— Это считается комплиментом. Я очень люблю Агнес.

— Возможно, если я научусь вязать, вы меня тоже полюбите.

— Есть еще хлеб? Я все еще голодна.

Он снова спустился вниз, а когда вернулся, она опять лежала на животе, раскрыв учебник. Она прочитала:

— Yo — я. Tu — ты (фамильярно). Usted — вы (вежливо).

— Не Usted. Usteth… — Он придал слову легкую испанскую шепелявость.

— Usteth… — Она взяла хлеб и начала с отсутствующим видом его есть. — Знаете, а забавно, что, хотя вы и многое обо мне знаете… конечно, мне пришлось вам рассказать, потому что я думала, что вы мой отец… я почти ничего не знаю про вас.

Он не ответил, и она повернулась, чтобы посмотреть на него. Он стоял в кубрике, его голова вровень с ее, всего в двух футах, но его лицо было повернуто в другую сторону: он следил, как одна из рыбацких лодок вышла из бухты и заскользила по прозрачной зелено-голубой воде, так что все, что она смогла увидеть — это коричневая линия лба, щеки и челюсти. Он даже не обернулся, когда она заговорила, но спустя некоторое время сказал:

— Да, думаю, что ничего.

— И я ведь была права, правда? «Фиеста в Кала-Фуэрте» — не про вас. Вас почти и нет в книге!

Рыбацкая лодка подошла к месту, откуда начиналась глубина, и Джордж спросил:

— Что вы так жаждете знать?

— Ничего. — Она уже жалела, что углубилась в эту тему. — Ничего конкретно. — Она загнула страницу учебника, но тут же быстро ее отогнула, потому что ее учили, что это плохая привычка. — Думаю, что мне просто любопытно. Родни, мой адвокат, — помните, я вам говорила, — это он дал мне вашу книгу. А когда я сказала ему, что думаю, что вы мой отец и что хочу поехать и найти вас, он ответил, что не надо будить спящего тигра.

— Для Родни что-то уж слишком поэтичное высказывание. — Рыбацкая лодка прошла мимо них, ушла в глубокие воды, прибавила оборотов и устремилась в открытое море. Джордж повернулся к Селине лицом. — Это я — тигр?

— Не совсем. Он просто не хотел, чтобы я вызвала массу осложнений.

— Вы не послушались его совета.

— Да, я знаю.

— Что вы пытаетесь сказать?

— Думаю, то, что я от природы любопытна. Извините.

— Мне нечего скрывать.

— Мне нравится узнавать все о людях. Их семья и родители.

— Мой отец погиб в 1944 году.

— Ваш отец тоже погиб?

— Его эсминец был торпедирован в Атлантике немецкой подводной лодкой.

— Он служил в военно-морском флоте? — Джордж кивнул. — Сколько вам было лет?

— Двенадцать.

— У вас были братья и сестры?

— Нет.

— А что потом с вами было?

— Ну, что… учился в школе, потом служил в армии, а потом решил остаться в армии и получить офицерское звание, что и сделал.

— А вы не хотели идти на флот, как ваш отец?

— Нет. Я подумал, что в сухопутных войсках может быть веселей.

— И как?

— В какой-то степени. Не всегда и не все. А потом мой дядя Джордж — так как у него не было своих собственных сыновей — счел, что неплохо было бы, если бы я занялся семейным бизнесом.

— А что это было?

— Прядильные фабрики в Западном райдинге[22 - Западный райдинг — одна из трех административных единиц графства Йоркшир.] в Йоркшире.

— И вы поехали туда?

— Да. Мне казалось, что это мой долг.

— Но вы не хотели.

— Да, не хотел.

— А что потом?

Он поколебался:

— Так, ничего. Я оставался в Брэддерфорде пять лет, а потом продал свою долю и вышел из дела.

— А ваш дядя Джордж не возражал?

— Он не очень-то радовался.

— И что вы делали потом?

— Купил на вырученные деньги «Эклипс» и после нескольких лет странствий я причалил здесь и с тех пор зажил счастливо.

— А потом написали книгу.

— Да, конечно, написал книгу.

— И это самое важное из всего.

— Почему это так важно?

— Потому что это творчество. Это идет из глубины. Способность писать — это талант. Я не могу ничего написать.

— Я тоже не могу ничего написать, — сказал Джордж, — вот почему мистер Ратлэнд и послал мне тайное послание через вас.

— И вы не собираетесь писать другую книгу?

— Поверьте мне, написал бы, если бы смог. Я начинал, но все оказалось настолько неудачным, что я порвал ее на мелкие кусочки и устроил погребальный костер. Это обескураживало, если не сказать больше. А я обещал старику, что через год выдам что-нибудь еще, хотя бы в набросках, ну и, конечно, ничего не сделал. Мне сказали, что у меня период творческого застоя, что, если вам это интересно знать, означает наихудший вид умственного запора.

— А о чем вы пытались написать во второй книге?

— О плавании, которое я совершил по Эгейскому морю, прежде чем поселился здесь.

— И что же было не так?

— Она оказалась нудной. Плавание было превосходным, но то, как я написал о нем, звучало не более захватывающе, чем поездка на автобусе в Лидс ноябрьским дождливым воскресным днем. В общем, все это уже было.

— Но не это главное. Конечно, вы должны найти новый угол или оригинальный подход. Разве не так это делается?

— Ну, конечно. — Он улыбнулся ей. — Вы не такая уж и глупая, как может показаться.

— Вы говорите приятные вещи, но ужасными словами.

— Знаю. Я лгун и извращенец. Ну, а как там с личными местоимениями?

Селина заглянула в книгу:

— Usted — вы. El — он. Ella…

— Двойное «л» произносится, как будто за ним стоит «и». Elya.

— Elya, — сказала Селина и снова взглянула на него. — Вы никогда не были женаты?

Он сначала не ответил, но его лицо напряглось, как будто она зажгла фонарик и поднесла к его глазам. Потом он сказал довольно спокойным голосом:

— Я никогда не был женат. Но однажды был помолвлен. — Селина ждала и, наверно, поощряемый ее молчанием, он продолжил: — Это произошло, когда я жил в Брэддерфорде. Ее родители так же жили в Брэддерфорде, были очень богаты, очень добры и всего добились сами. Настоящая соль земли. Отец водил «бентли», а мать ездила на «ягуаре», а у Дженни была охотничья лошадь и патентованный автоматический денник, и они обычно ездили в Сан-Мориц кататься на лыжах, и в Форментор на лето, и в Лидс на музыкальный фестиваль, потому что считали, что этого от них все ждут.

— Я не пойму, вы это говорите по-доброму или со зла.

— Я и сам не пойму.

— Но почему же она расторгла помолвку?

— Это не она. А я. За две недели до самой большой свадебной церемонии, когда-либо происходившей в Брэддерфорде. Несколько месяцев я не мог близко подойти к Дженни из-за подружек, приданого, устроителей празднества, фотографов и свадебных подарков. О Боже, эти свадебные подарки. И между нами стала вырастать высокая стена, так что я не мог приблизиться к ней. А когда я понял, что она не возражает против этой стены, что она даже не замечает ее… в общем, я никогда не обладал чрезмерным чувством собственного достоинства, но, во всяком случае, хотел сохранить хотя бы то, которое оставалось.

— Вы сказали ей, что не собираетесь на ней жениться?

— Да. Я пошел к ней в дом. Я сказал Дженни, а затем сказал ее родителям. И все это происходило в комнате, заполненной пакетами, коробками, оберточной бумагой, серебряными подсвечниками, салатницами, чайными наборами и сотней подставок для гренок. Это было отвратительно. Ужасно. — От воспоминания его слегка передернуло. — Я чувствовал себя убийцей.

Селина подумала о новой квартире, коврах и мебельном ситце, ритуальном белом платье, и венчании в церкви, и о том, что мистер Артурстоун поведет ее к алтарю. Паника, внезапно охватившая ее, казалась паникой, возникающей во время кошмарного сна. Как если заблудишься и понимаешь, что заблудилась. Знаешь, что где-то не туда свернула, и впереди ничего, кроме несчастья, скал над бездной и всякого рода безымянных страхов. Ей захотелось вскочить на ноги, исчезнуть, убежать от всего, что она готовилась совершить.

— Это… это тогда вы покинули Брэддерфорд?

— Не смотрите с таким ужасом. Нет, не тогда; мне предстояло прожить там еще два года. В течение этих двух лет я оставался персоной нон грата со всеми атрибутами ряженого и отвергаемый теми, от кого этого не ждал. В какой-то степени было даже интересно выяснить, кто мои настоящие друзья… — Он подвинулся вперед и поставил локти на край крыши капитанского мостика. — Но все это никак не может помочь в усовершенствовании вашего безукоризненного кастильского испанского. Посмотрим, сможете ли вы сказать настоящее время Hablar[23 - Говорить (исп.).].

Селина начала:

— Hablo — я говорю. Usted habla — вы говорите. Вы любили ее?

Джордж быстро взглянул на нее, но в его темных глазах не было злости, только боль. Потом он положил загорелую ладонь на раскрытую страницу учебника испанской грамматики и мягким голосом сказал:

— Не смотрите. Нельзя жульничать.


«Ситроен» вполз в Кала-Фуэрте в самый жаркий час дня. Солнце сияло в безоблачно голубом небе, лежали черные тени, а пыль и дома были очень белыми. Ни живой души вокруг, ставни закрыты. Фрэнсис проехала мимо «Отеля Кала-Фуэрте», выключила мощный двигатель машины, и наступила великая тишина, нарушаемая только шелестом сосен, которые колыхались под дуновением таинственного неощущаемого бриза.

Она вылезла из машины, захлопнула дверцу, поднялась по ступеням гостиницы и прошла за штору к бару Рудольфо. После солнца ей потребовалось несколько секунд, пока глаза привыкнут к темноте, но Рудольфо был здесь, наслаждаясь сиестой в одном из длинных тростниковых кресел, и, когда она вошла, он проснулся и встал, заспанный и удивленный.

Она сказала:

— Ну, привет, amigo[24 - Друг (исп.).].

Он протер глаза:

— Франческа! Ты что тут делаешь?

— Только что приехала из Сан-Антонио. Нальешь мне чего-нибудь выпить?

Он пошел за стойку:

— Что ты хочешь?

— Холодное пиво.

Она влезла на табурет и достала сигарету, зажгла ее, достав спичку из коробка, который подтолкнул к ней Рудольфо. Он открыл пиво и осторожно налил его, чтобы не было пены. Он сказал:

— Не самое лучшее время дня для езды в автомобиле.

— Мне все равно.

— Очень жарко для этого времени года.

— Самый жаркий день за все время. Сан-Антонио похож на банку с сардинами; какое же облегчение выбраться за город.

— Ты поэтому сюда приехала?

— Не совсем. Хочу повидаться с Джорджем.

Рудольфо ответил на это в своей обычной манере: пожал плечами и опустил уголки рта. Казалось, он на что-то намекал, и Фрэнсис нахмурилась:

— Его что, нет здесь?

— Ну конечно же он здесь. — В глазах Рудольфо блеснул коварный огонек. — Ты знала, что у него в «Каза Барко» живет гостья?

— Гостья?

— Его дочь.

— Дочь! — После секундного потрясенного молчания Фрэнсис рассмеялась: — Ты с ума сошел?

— Я не сумасшедший. Его дочь здесь.

— Но… но Джордж никогда не был женат.

— Этого я не знаю, — сказал Рудольфо.

— Ради Бога, сколько же ей лет?

Он снова пожал плечами:

— Семнадцать?

— Но это невозможно…

Рудольфо начал раздражаться:

— Франческа, говорю тебе, она здесь.

— Я виделась с Джорджем в Сан-Антонио вчера. Почему же он мне ничего не сказал?

— Он тебе даже не намекнул?

— Нет. Нет.

Но это было не совсем так, потому что все его действия в тот день носили необычный характер, а потому, в глазах Фрэнсис, вызывали легкие подозрения. Странное стремление послать телеграмму, когда он только накануне приезжал в город, покупка в магазине Терезы, самом женском из всех, а его последние слова о том, что ему кроме кошки есть кого кормить по возвращении в Кала-Фуэрте. Весь вечер и почти всю ночь она пережевывала эти три подсказки, убежденная, что в сумме они дают что-то, что она обязана знать, и сегодня утром, не в силах больше оставаться в неведении, она решила отправиться в Кала-Фуэрте и выяснить, что происходит. Даже если и нечего выяснять, она сможет повидать Джорджа. К тому же, действительно, забитые людьми улицы и тротуары Сан-Антонио начинали действовать ей на нервы, и мысль о пустых голубых лагунах и свежем запахе сосен в Кала-Фуэрте соблазняла.

И вот теперь это. Его дочь. У Джорджа была дочь. Она затушила сигарету и увидела, что у нее дрожит рука. Как можно спокойнее она спросила:

— Как ее зовут?

— Сеньориту? Селина.

— Селина. — Она произнесла слово так, как будто оно оставило горький привкус во рту.

— Она очаровательна.

Фрэнсис допила пиво. Она поставила пустой стакан и сказала:

— Думаю, лучше разузнать все самой.

— Стоило бы.

Она сползла с высокого табурета, подхватила сумочку и направилась к двери. Но у шторы она остановилась и обернулась, и Рудольфо наблюдал за ней с веселым блеском в лягушачьих глазах.

— Рудольфо, если бы я захотела остаться на ночь… у тебя найдется для меня комната?

— Конечно, Франческа. Я велю приготовить.


Поднимая облако пыли, она подъехала к «Каза Барко», оставила «ситроен» в единственном тенистом месте, которое смогла найти, и пересекла дорожку, ведущую к дому. Она открыла дверь с зелеными ставнями и позвала:

— Есть кто-нибудь? — но никто не ответил, и тогда она вошла в дом.

Дом был пуст. Сладко пахло древесной золой и фруктами, и воздух с моря, проникавший сквозь раскрытые окна, приносил прохладу. Она кинула сумочку на ближайший стул и прошла кругом, высматривая следы женского присутствия, но их не оказалось. С галереи донесся тихий звук, но когда, слегка вздрогнув, она взглянула наверх, это оказалась всего лишь забавная белая кошка Джорджа, которая спрыгнула с кровати и спустилась вниз по лестнице, чтобы поприветствовать гостью. Фрэнсис не любила кошек, особенно эту, и оттолкнула Перл ногой, но это не причинило вреда достоинству Перл. Спиной выражая массу эмоций, она оставила Фрэнсис и с поднятым хвостом вышла на террасу. Через секунду Фрэнсис последовала за ней, по пути прихватив со стола бинокль Джорджа. «Эклипс» спокойно стояла на якоре. Фрэнсис подняла бинокль, навела фокус, и яхта и ее пассажиры предстали перед ней. Джордж находился в кубрике, вытянувшись на одном из сидений, с надвинутой на глаза старой фуражкой и с книгой на груди. Девушка растянулась на крыше капитанского мостика — какие-то конечности без костей и шапка бледно-каштановых волос. На ней была рубашка, которая, возможно, принадлежала Джорджу, но ее лицо Фрэнсис не смогла увидеть. Сценка из тех, что полны умиротворения и дружеского расположения, и Фрэнсис нахмурилась, опуская бинокль. Она отнесла его на стол, а затем пошла и налила себе стакан вкусной, холодной воды из колодца Джорджа. Она захватила стакан с собой на террасу, отодвинула наиболее безопасное кресло в тень под тростниковый навес, осторожно растянулась на нем и приготовилась ждать.


Джордж сказал:

— Проснулись?

— Да.

— Думаю, что пора собираться и отправляться назад. Вы слишком долго пробыли на солнце.

Селина села и потянулась:

— Я уснула.

— Бывает.

— Все из-за этого восхитительного вина.

— Да, думаю, из-за него.

Они поплыли назад к «Каза Барко», шлюпка качалась, как облако, на темно-зеленой воде, а ее тень скользила по водорослям под ними. Все вокруг было тихо, жарко и спокойно, и казалось, что нет никого, кроме них двоих. У Селины пощипывало кожу, которая казалась натянутой, как кожа перезрелого фрукта, — вот-вот лопнет, — но это ощущение не было неприятным — просто атрибут великолепного дня. Она подтянула пустую корзину к коленям и сказала:

— Пикник удался. Самый лучший из всех, — и ждала, что Джордж ответит какой-нибудь остроумной репликой по поводу Фринтона, но, к ее удивлению и восторгу, он ничего не сказал, только улыбнулся, как будто он тоже получил удовольствие.

Он подогнал шлюпку к пирсу, вылез на берег и закрепил ее, затянув на фалине две петли. Селина передала ему весь груз и вылезла вслед за ним, обжигая ступни босых ног о раскаленный причал, они пересекли слипы и стали подниматься по ступеням на террасу, Джордж впереди, поэтому Селина, идя за ним, сначала услышала голос Фрэнсис Донген, не видя ее саму.

— Ну вот. Смотрите-ка, кто это!

Показалось, что на какую-то долю секунды Джордж окаменел. А затем, как будто ничего и не было сказано, продолжал подниматься на террасу.

— Привет, Фрэнсис, — сказал он.

Селина, чуть замедлив шаги, следовала за ним. Фрэнсис лежала на старом тростниковом кресле, положив ноги на стол. На ней была рубашка в синюю и белую клетку, завязанная узлом так, чтобы виднелся темный от загара живот, и белые парусиновые брюки, узкие и тесные. Она скинула туфли, и ее ноги, закинутые крест-накрест на край стола, были темными и пыльными, а ногти покрыты ярко-красным лаком. Она не сделала попытки выпрямиться или встать, а просто лежала лениво на спине, опустив руки на пол, и изучающе смотрела на Джорджа из-под копны коротких светлых волос.

— Ну какой приятный сюрприз! — Она посмотрела за его плечо и увидела Селину. — Эй, привет!

Селина слабо улыбнулась:

— Здравствуйте.

Джордж поставил корзину:

— Что ты здесь делаешь?

— Ну, в Сан-Антонио очень жарко, и полно народу, и шумно, и я подумала, что могу дать себе несколько дней отдыха.

— Ты остановилась здесь?

— Рудольфо сказал, что даст мне комнату.

— Ты видела Рудольфо?

— Да, я выпила с ним, прежде чем приехать сюда. — Она разглядывала его злобными глазами, издеваясь над ним, потому что он не знал, что ей рассказал Рудольфо.

Джордж присел на край стола:

— Рудольфо сказал тебе, что у меня гостит Селина?

— О, конечно, сказал. — Она улыбнулась Селине: — Знаете, вы — самая большая неожиданность в моей жизни. Джордж, ты еще нас не познакомил.

— Извини. Селина, это миссис Донген…

— Фрэнсис, — быстро сказала Фрэнсис.

— А это Селина Брюс.

Селина вышла вперед, протянув руку для приветствия, но Фрэнсис сделала вид, что не заметила этот робкий жест.

— Вы здесь в гостях?

— Да, я…

— Джордж, ты мне никогда не говорил, что у тебя есть дочь.

— Она мне не дочь, — произнес Джордж.

Фрэнсис, казалось, восприняла это известие не моргнув и глазом. Потом она спустила ноги с края стола и выпрямилась в кресле.

— Ты пытаешься мне сказать…

— Подожди минутку. Селина…

Селина обернулась и взглянула на него, и он увидел, что она смущена и сконфужена и даже, возможно, немного уязвлена. Он сказал:

— Вы не против, если я поговорю с Фрэнсис наедине, недолго?

— Нет. Нет, конечно нет. — Она попыталась улыбнуться, чтобы показать, что совсем не против, и быстро положила вещи, которые держала в руках: полотенце и учебник испанской грамматики, как будто хотела облегчить себе быстрое исчезновение.

— Всего лишь на пять минут…

— Я пойду обратно к шлюпке. Там прохладнее.

— Да, конечно.

Она быстро пошла прочь и исчезла на лестнице. Через минуту Перл, сидевшая на стене террасы, встала, потянулась, легко спрыгнула вниз и пошла за ней. Джордж повернулся к Фрэнсис и снова сказал:

— Она мне не дочь.

— Тогда кто, черт возьми, она такая?

— Она приехала из Лондона, свалилась как снег на голову и разыскивала меня, потому что думала, что я ее отец.

— И почему же она так думала?

— Из-за фотографии на обложке моей книги.

— Ты что, похож на ее отца?

— Да, похож. На самом деле он мой дальний родственник, но это не важно. Он умер. Он умер уже давно. Его убили на войне.

— Не вообразила же она, что он снова ожил?

— Мне кажется, если чего-то очень хочешь, то можешь поверить в любое чудо.

— Рудольфо сказал мне, что она на самом деле твоя дочь.

— Да, знаю. По деревне прошел слушок, и ради нее я посчитал за лучшее не опровергать его. Она здесь уже два дня.

— Живет здесь — с тобой? Ты, должно быть, лишился рассудка.

— Ей пришлось остаться. Авиакомпания потеряла ее багаж, а в аэропорту у нее украли обратный билет.

— Почему же ты не рассказал мне о ней вчера?

— Потому что, по-моему, тебя это не касается. — Слова прозвучали грубее, чем он хотел. — Ох, извини, но так все и обстоит.

— Что скажут твои друзья в Кала-Фуэрте, когда узнают, что она тебе не дочь? Когда они поймут, что ты им врал…

— Я все объясню, когда она уедет.

— И когда это может произойти?

— Когда мы получим деньги из Лондона. Мы уже должны Рудольфо шестьсот песет, и еще надо купить ей обратный билет, а мои деньги задерживаются в Барселоне…

— Ты хочешь сказать, что вопрос только в деньгах! — Джордж уставился на нее. — Это единственное, что удерживает ее здесь? Единственная причина, по которой ты не отправил ее домой сразу же?

— Причина как причина, не хуже других.

— Но, ради всего святого, почему ты не обратился ко мне?

Джордж открыл рот; чтобы сказать ей почему, но тут же закрыл его. Фрэнсис была настроена скептически.

— Она хочет здесь остаться? Ты хочешь, чтобы она осталась?

— Нет, конечно же нет. Она мечтает как можно быстрее вернуться домой, а я — наконец избавиться от нее. Но пока ситуация вполне безобидная.

— Безобидная? Я никогда не слышала от тебя ничего более наивного. Слушай, эта ситуация такая же безобидная, как бочонок с порохом.

Он не ответил, а сидел сгорбившись и так крепко сжав пальцами край стола, что костяшки побелели. Фрэнсис, стараясь показать, что все понимает, взяла его за руку, и он даже не пытался ее отнять. Она сказала:

— Ты мне доверился, так разреши помочь. Сегодня в семь вечера есть рейс из Сан-Антонио в Барселону. Потом пересадка до Лондона, и к полуночи она могла бы быть дома. Я дам ей достаточно денег для перелета и чтобы добраться до дому. — Он по-прежнему молчал, и она нежно продолжала: — Дорогой, не время колебаться. Я права, и ты это знаешь. Она больше не может здесь оставаться.


Селина сидела на краю пирса спиной к дому, болтая в воде ногами. Джордж спустился с террасы, перешел через слипы и пошел по прогибающимся доскам, его шаги отдавались эхом, но она не обернулась. Он позвал ее по имени, но она не ответила. Он присел на корточки, чтобы быть вровень с ней.

— Послушайте. Я хочу с вами поговорить.

Она отшатнулась от него, наклонилась над водой, волосы над шеей рассыпались и свесились, обрамив с обеих сторон лицо.

— Селина, постарайтесь понять.

— Вы пока ничего не сказали.

— Вы можете вернуться в Лондон сегодня вечером. Есть рейс в семь; вы были бы дома до полуночи или самое позднее в час ночи. Фрэнсис говорит, что заплатит за ваш билет…

— Вы хотите, чтобы я уехала?

— Дело не в том, чего хочу я или вы. Мы должны делать то, что будет правильным и самым лучшим для вас. Думаю, что, прежде всего, мне вовсе не стоило оставлять вас здесь, но обстоятельства оказались выше нас. Давайте будем смотреть правде в лицо: Кала-Фуэрте — неподходящее место для девушки вроде вас, да и бедная Агнес, должно быть, очень беспокоится о том, что происходит. Я и правда думаю, что вы должны ехать.

Селина вытащила свои длинные ноги из воды и подтянула колени к подбородку, обняв их, как будто старалась взять их руками, чтобы не развалиться.

Он сказал:

— Я не отсылаю вас прочь… вы сами должны принять решение…

— Очень любезно со стороны вашей приятельницы.

— Она хочет помочь.

— Если я собираюсь вернуться в Лондон сегодня, — сказала Селина, — то у меня мало времени.

— Я отвезу вас в Сан-Антонио.

— Нет! — Он даже вздрогнул от ее резкости, а она повернулась и в первый раз за все время посмотрела на него. — Нет, я не хочу, чтобы вы ехали. Конечно же кто-нибудь сможет отвезти меня! Рудольфо, или такси, или что-нибудь еще. Должен же быть хоть кто-нибудь.

Он постарался не показать, что уязвлен:

— Ну конечно, но…

— Я не хочу, чтобы вы отвозили меня.

— Хорошо. Не имеет значения.

— А в Лондоне я позвоню Агнес из аэропорта. Она будет дома; я смогу взять такси, а она будет меня ждать.

Казалось, что она уже уехала, и они остались каждый сам по себе. Она сидела одна в самолете, одна в Лондоне, в холоде — потому что после Сан-Антонио там будет очень холодно, — пытается дозвониться до Агнес из телефонной будки. Дозванивается уже после полуночи, Агнес спит и просыпается медленно. Телефон звонит, звонит, наконец Агнес встает, натягивает халат и идет, включая по дороге свет, к телефону. А после этого наполняет горячей водой грелку, готовит постель, ставит подогревать молоко.

Дальше этого он не смог увидеть.

Он спросил:

— Что вы будете делать? Когда вернетесь в Лондон? Я хочу сказать, когда все это закончится и забудется?

— Не знаю.

— У вас не было никаких планов?

— Она отрицательно покачала головой, но не сразу.

— Наметьте что-нибудь, — ласково сказал он. — Хорошее.


Глава 10


Решили, что обратятся к Пепе, мужу Марии, и спросят, не сможет ли он отвезти Селину в аэропорт. Официально Пепе не был таксистом, но время от времени он отмывал свою старенькую машину от соломы и куриного помета и прочих сельскохозяйственных отходов, которые обычно покрывали машину, и отвозил случайных путешественников туда, куда они просили. Джордж на машине Фрэнсис отправился разыскивать Пепе, чтобы спросить его, а Селина, оставшись наедине с Фрэнсис и Перл в «Каза Барко», готовилась к отъезду.

На это не потребовалось много времени. Она приняла душ и надела брюки Джорджа, которые Хуанита так любовно уменьшила, полосатую рубашку и холщовые туфли, которые купила в магазине Марии. Свое отличное шерстяное платье она уже завещала Хуаните, чтобы стирать им пыль, а бикини было такое маленькое, что без проблем уместилось на дне ее сумочки. Вот и все. Она причесалась, положила пальто на ближайший стул и нехотя, потому что ей не хотелось разговаривать, вышла на террасу, где Фрэнсис снова разлеглась в шезлонге. Глаза у нее были закрыты, но, когда она услышала шаги Селины, она открыла их и повернула голову, наблюдая за тем, как Селина садится на стену террасы, повернувшись к ней лицом.

— Собрались? — спросила она.

— Да.

— Быстро.

— У меня не было одежды. Я потеряла чемодан. Его ошибочно отправили в Мадрид.

— Такие ошибки то и дело случаются. — Она выпрямилась и потянулась за пачкой сигарет. — Курите?

— Нет, спасибо.

Фрэнсис закурила:

— Надеюсь, вы не думаете, что я лезу в чужие дела, выставляя вас отсюда таким образом.

— Нет. Мне все равно надо было возвращаться. Чем раньше я попаду домой, тем лучше.

— Вы живете в Лондоне?

— Да. — Она выдавила из себя: — Квинз-Гейт.

— Как чудесно. Вам понравилось в Сан-Антонио?

— Было очень интересно.

— Вы думали, что Джордж ваш отец.

— Я думала, что он мог бы им быть. Но я ошиблась.

— Вы прочитали его книгу?

— Я не очень внимательно ее читала. Но прочитаю, когда вернусь домой. Тогда у меня будет время. — Она добавила: — Она очень популярна.

— О, конечно, — сказала Фрэнсис.

— А вам она понравилась?

— Да, понравилась. Свежо и оригинально. — Она сильно затянулась и стряхнула пепел на пол террасы. — Но больше он не напишет.

Селина нахмурилась:

— Почему вы так говорите?

— Потому что думаю, что у него нет самодисциплины, чтобы приступить ко второй книге.

— Ему сказали, что у него творческий застой.

Фрэнсис рассмеялась:

— Послушайте, дорогая, именно я ему это и сказала.

— Если вы думаете, что он не способен написать вторую книгу, то зачем же вы сказали, что у него творческий застой?

— Ну, потому что он был подавлен, а я пыталась его приободрить. Джорджу нет необходимости писать. У него есть деньги, а тяжкий труд сочинительства просто так не стоит и выеденного яйца.

— Но он должен написать другую книгу.

— Почему?

— Потому что он согласился. Потому что издатель ждет ее. Ради него самого.

— Это все чушь.

— Вы не хотите, чтобы он продолжал писать?

— Чего я хочу или не хочу — несущественно. Я просто выражаю свое мнение. Послушайте, милочка, у меня картинная галерея. Я все время занимаюсь капризами, художниками, настроениями. Я просто не считаю Джорджа художником-созидателем.

— Но если он не будет писать, то что он будет делать?

— То же, что и раньше, до того как написал «Фиесту в Кала-Фуэрте». Ничего. В Сан-Антонио легко ничего не делать, всему говорить: «Manana»[25 - Завтра (исп.).]. — Она улыбнулась. — Пусть это вас не шокирует. Джордж и я вдвое вас старше, а в сорок лет некоторые иллюзии и некоторые красивые мечты выглядят уже немного потрепанными. Жизнь вовсе не должна быть такой истинной и такой честной, как в восемнадцать лет… или сколько там вам…

— Мне двадцать, — сказала Селина. Ее голос вдруг стал холодным, и Фрэнсис обрадовалась, потому что подумала, что раздражает ее.

Она лежала, наблюдая за Селиной, и больше ее не боялась, как сначала, когда впервые увидела; через полчаса девица будет в пути. Путь в аэропорт, в Лондон, обратно к жизни в Квинз-Гейт, о которой Фрэнсис рада была остаться в полном неведении.

Звук возвращающегося «ситроена» нарушил их тягостное молчание, а вслед за этим раздался менее приятный скрежет древней колымаги Пепе. Селина встала:

— Вот и такси.

— О, прекрасно! — Фрэнсис затушила сигарету о пол. — Вот вам деньги.

Селине претило брать эти деньги, но их уже отсчитывали, кладя ей на ладонь, пока Джордж проходил через дом и подходил к ним. Он, как и Селина, чувствовал какую-то неловкость во всем, но лишь обратил их внимание на то, что в Лондоне Селине понадобятся фунты стерлингов, и Фрэнсис тут же подписала один из чеков «Америкэн экспресс» и вручила его Селине.

— В аэропорту сможете обменять его на наличные.

— Вы очень добры.

— О, рада помочь, — сказала Фрэнсис. — Не думайте об этом.

— Я… я позабочусь, чтобы вы получили деньги обратно…

— Да, конечно.

— Где ваша сумка? — спросил Джордж.

— В доме.

Он пошел за сумкой и сам забрал деньги у Селины и засунул их в надежный и хорошо скрытый внутренний карман.

— Не потеряйте их опять, — сказал он. — Я не вынесу напряжения. — Он сказал это в шутку, но тут же пожалел о сказанном, потому что прозвучало так, как будто сама мысль о том, что он еще раз окажется вместе с ней, была ему невыносима. Он быстро спросил, чтобы исправить неловкость: — Паспорт у вас? — Она кивнула. — Уверены?

— Да, конечно.

— Думаю, что, наверно, пора отправляться. Осталось не так уж много времени…

Ее мягко, но настойчиво выпроваживали. Она никогда сюда не вернется. Она медленно пошла вслед за Джорджем в дом. Он подхватил ее пальто цвета овсянки и отступил, как бы пропуская ее вперед. За ее спиной в раскрытой двери террасы стояла Фрэнсис Донген.

Он очень мягко сказал:

— Пепе ждет…

Селина сглотнула.

— Мне вдруг очень захотелось пить. У меня есть время, чтобы попить?

— Ну конечно. — Он направился к колодцу, но Селина попросила:

— Лучше содовой, она больше освежает и такая холодная. Не беспокойтесь. Я сама. Еще осталось в холодильнике. Я быстро.

Они немного подождали, пока она пошла попить, скользнула за стойку камбуза и наклонилась, чтобы открыть холодильник и достать холодную бутылку. На секунду она скрылась из глаз, а потом поднялась, держа бутылку, открыла ее, налила воду в стакан для вина и выпила так быстро, что Джордж сказал, что она непременно взорвется.

— Не взорвусь. — Она поставила пустой стакан и неожиданно улыбнулась. Как будто стакан содовой воды разрешил все ее проблемы. — Очень вкусно.

Они вышли на солнце, и Пепе их ждал. Пепе взял пальто Селины и осторожно положил его на заднее сиденье, спешно очищенное от грязи, а Селина попрощалась с Фрэнсис и поблагодарила ее за помощь, а потом повернулась к Джорджу. Она не протянула ему руку, а он не мог поцеловать ее. Они простились, не прикасаясь друг к другу, но он почувствовал, как будто его разрывают на части.

Она уселась в старый автомобиль, прямая, трогательная и ужасно беззащитная, а Пепе сел рядом с ней, и Джордж дал ему с полдюжины самых последних инструкций и пригрозил убить, если что-нибудь случится, и Пепе понял, и согласно кивнул, и засмеялся, включив передачу.

Машина заскрежетала вверх по склону и прочь от них, а Джордж долго смотрел им вслед, даже когда они скрылись из глаз, потому что он все еще слышал звук мотора.


Этим вечером в «Отеле Кала-Фуэрте» была шумная вечеринка. Никто ее не планировал, она возникла сама по себе, как обычно и случается с самыми лучшими вечеринками. Все хорошо напились. Толстая девушка решила потанцевать на столе, но свалилась на руки к своему приятелю, где и проспала до конца вечера. Один из лодочников достал свою гитару, а француженка изобразила пародию на фламенко, что Джорджу показалось самым забавным из всего, что он когда-либо видел. Однако примерно около часа ночи он неожиданно заявил, что отправляется домой в «Каза Барко». Раздался протестующий вопль, обидные упреки в том, что он отравляет всем праздник, утверждения, что его очередь угощать, но он оставался непреклонным, потому что знал, что должен уйти до того, как кончит смеяться и разрыдается. Нет ничего хуже, чем слезливый пьяный.

Он встал, оттолкнув стул со звуком, от которого затрещала голова. Фрэнсис сказала:

— Я тоже пойду.

— Ты ночуешь здесь, не забыла?

— Я отвезу тебя домой. Что хорошего идти пешком, когда отличная машина доставит тебя до дверей дома?

Он уступил, потому что это было проще и не требовало таких усилий, как скандал. На улице стояла теплая южная ночь, освещенная яркими звездами. «Ситроен» стоял посередине площади, и когда они направились к машине, Фрэнсис опустила ключи в ладонь Джорджа и сказала:

— Ты поведешь.

Она отлично могла вести сама, но время от времени любила притворяться беспомощной и женственной, поэтому Джордж взял ключи и сел за руль.

Ему пришло в голову, что, в то время как его забавный маленький автомобиль с желтыми шинами являлся просто способом передвижения по острову, «ситроен» Фрэнсис, быстрый и мощный, каким-то неясным образом отражал повышенную сексуальность ее самой. Сейчас она сидела рядом с ним, запрокинув лицо к звездам, ее загорелая шея была очень красива в глубоком косом вырезе рубашки, застегнутой только на нижние пуговицы. Он знал, что она ждет, чтобы он ее поцеловал, но лишь зажег сигарету, прежде чем включить двигатель, и она спросила:

— Почему ты меня не поцелуешь?

Джордж ответил:

— Я не должен целовать тебя; я не знаю, где ты была.

— Почему ты должен все оборачивать в шутку?

— Это мой британский защитный механизм.

Она взглянула на часы, ясно видимые при свете звезд:

— Час. Думаешь, она уже в Лондоне?

— Должна быть.

— Квинз-Гейт. Не совсем наш район, дорогой.

Он начал тихонько насвистывать мотив, который привязался к нему, сидел у него в голове весь вечер.

— Ты ведь не волнуешься о ней, правда?

— Нет, не волнуюсь. Хотя я должен был отвезти ее в аэропорт, а не отпускать с Пепе на этой швейной машинке на колесах, которую он называет автомобилем.

— Она не хотела, чтобы ты отвозил ее. Она бы обревелась, и вы бы оба чувствовали себя неловко. — Он ничего на это не ответил, и она засмеялась. — Ты как упрямый медведь, который не ловится на приманку.

— Я слишком пьян, чтобы ловиться.

— Поехали домой.

Он повел машину, продолжая насвистывать проклятый мотив. Когда они подъехали к «Каза Барко» и Джордж выключил двигатель и вылез из машины, Фрэнсис тоже вылезла. Как будто так и было решено, она вошла вместе с ним в холодный и темный дом, но он включил свет и автоматически пошел налить себе выпить, потому что без выпивки он умер бы или пошел бы спать и разрыдался, только будь он проклят, если совершит хоть что-то из этого, пока за ним наблюдает Фрэнсис.

Чувствуя себя как дома, она плюхнулась на его диван, задрав ноги на ручку, а ее курчавая голова устроилась на небесно-голубой подушке. Он неловко возился, наливая выпивку, уронил открывалку и рассыпал лед, а Фрэнсис сказала;

— Что за идиотскую мелодию ты насвистываешь. Ты ничего другого не знаешь?

— Я и эту-то не знаю.

— Ну, прекрати же.

У него гудела голова, всюду растекались лужи воды и тающего льда, а он не мог найти ничего, чем бы все это вытереть. Он взял выпивку и отнес ее туда, где лежала Фрэнсис, она взяла свой стакан, но все время не сводила с него глаз, а он сел на прикаминную полку спиной к незажженному камину, обхватив ладонями свой стакан.

Она спокойно произнесла:

— Знаешь, дорогой, ты ведь сердишься на меня.

— Сержусь?

— Конечно, сердишься.

— За что?

— За то, что я избавилась от твоей маленькой подружки. И за то, что в глубине души ты понимаешь, что должен был это сделать для себя. И сразу же.

— Я не мог купить билет без денег.

— Это, если ты позволишь мне так сказать, самая неубедительная отговорка из всех, которую любой мужчина нашел бы для себя.

Он посмотрел на свой стакан.

— Да, — наконец сказал он. — Может, и так.

Мелодия продолжала вертеться у него в голове.

Через некоторое время Фрэнсис сказала:

— Когда ты отправился разыскивать Пепе, а та малютка готовилась к отъезду, я немного покопалась у тебя в письменном столе. По-моему, ты не очень-то плодотворно работал.

— Не очень. Я не написал ни слова.

— Ты ответил дорогому мистеру Ратлэнду?

— Нет. Этого я тоже не сделал. Но, — добавил он с мстительной ноткой, — я проконсультировался у специалиста и услышал, что у меня период творческого застоя.

— Ну что ж, — произнесла Фрэнсис с некоторой долей удовлетворения, — по крайней мере, твоя вспыльчивая натура проявила себя. И раз уж ты снял свои белые перчатки, то и я могу это сделать. Видишь ли, дорогой, я думаю, что ты никогда не напишешь свою вторую книгу.

— Почему ты так уверена?

— Из-за тебя. Из-за того, какой ты есть. Сочинительство — это тяжкий труд, а ты — один из тех хрестоматийных, ни на что не годных англичан-эмигрантов, которые ничего не делают, просто у них это получается более изящно, чем у любой другой расы на земле. — Он воспринял эту сентенцию с внезапной вспышкой веселья, и Фрэнсис села прямо, поощряемая его реакцией, потому что не утратила своего таланта уметь смешить его. — Джордж, если ты не хочешь ехать в Малагар, если тебе не нравится коррида, тогда и я не хочу туда ехать. Но почему бы нам не уехать куда-нибудь вместе? Мы могли бы отправиться на «Эклипс» на Сардинию, или совершить сухопутное путешествие по Австралии, или… проехаться верхом на верблюде через пустыню Гоби…

— Сумки на переднем горбу.

— Ты опять все оборачиваешь в шутку. Я серьезно. Мы свободны, и у нас масса времени впереди. Зачем изматывать себя, корпя над машинкой? Осталось ли в мире хоть что-нибудь, о чем бы ты смог написать действительно прекрасно?

— Фрэнсис, я не знаю.

Она откинула голову на подушку, допила свой напиток и поставила пустой стакан на пол возле себя. Она лежала небрежно: соблазнительная, беспутная, пугающе знакомая.

— Я люблю тебя. Ты должен это знать, — прошептала Фрэнсис.

Казалось, не существовало причины, чтобы не заняться с ней любовью. Он поставил свой стакан и подсел к ней, обнял ее и поцеловал так, как будто хотел утопиться. Она издала негромкие довольные звуки и запустила пальцы в его волосы, и он оторвался от ее рта и потерся щекой о ее острый подбородок, чувствуя, как его щетина царапает ей кожу, и она уткнулась лицом в его плечо, а ее сильные руки тисками обхватили его шею.

Она спросила:

— Ты любишь меня? — но он не смог ответить, поэтому она спросила по-другому: — Я тебе нравлюсь? Ты хочешь меня?

Он убрал ее руки с шеи, высвободился и продолжал сидеть, держа ее за запястья, как будто они дрались.

Она начала смеяться. Ее жизнерадостность и чувство юмора — две черты ее характера, которые ему всегда в ней нравились. Она сказала:

— Слушай, по-моему, ты в стельку пьян.

Он поднялся и пошел за сигаретами, а за его спиной Фрэнсис спрыгнула с дивана и рукой поправила волосы.

— Я должна привести себя в порядок, прежде чем вернусь к Рудольфо. Ты знаешь, он старомоден во многих отношениях. Не против, если я воспользуюсь твоей ванной?

— Валяй, — сказал Джордж и включил ей свет наверху.

Фрэнсис взбежала по ступенькам, стуча каблуками босоножек по деревянным дощечкам. Она напевала ту песню, которая мучила его весь вечер, но слова все еще не вспоминались, и вдруг, как будто кто-то выключил радио, мелодия прекратилась — Фрэнсис замолчала. Молчание подействовало на Джорджа так, как если бы она закричала. Он замер и навострил уши, как учуявший что-то пес.

Наконец Фрэнсис спустилась по лестнице, и на ее лице было выражение, которое он никак не мог понять. Он глупо спросил:

— Что там? Нет расчески?

— Не знаю, — сказала Фрэнсис. — Я не смотрела. Я дальше кровати ничего не видела…

— Кровати? — Он совершенно ничего не мог понять.

— Это ведь не могло быть шуткой? Еще одним примером бесподобного британского чувства юмора?

И тогда, к своему ужасу, он понял, что она и в самом деле разозлилась. За тем, как она тщательно сдерживала голос, угадывалась дрожь зарождающегося взрыва.

— Фрэнсис, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Девушка. Твоя дочь. Селина. Или как ты там ее называешь. Ты знаешь, где она? Не в Лондоне. Даже не в аэропорту Сан-Антонио. Она там, наверху… — Она указала дрожащим пальцем, и весь ее самоконтроль внезапно лопнул, как натянутая до предела резинка. — В твоей постели!

— Я не верю.

— Ну так пойди и посмотри. Пойди наверх и посмотри. — Он не двинулся с места. — Я не знаю, что здесь происходит, Джордж, но я не для того дала кучу песет, чтобы обнаружить эту маленькую бродяжку снова в твоей постели…

— Она не бродяжка.

— …и если ты собираешься попробовать дать мне какое-нибудь объяснение, то оно должно быть разумным, потому что я не намерена проглатывать еще один вздор об утерянном багаже и о том, как она думает, что ты ее давно утраченный папочка…

— Это была правда.

— Правда? Слушай, ты, негодяй, кого ты хочешь обмануть? — Она уже кричала на него, а это выводило его из себя.

— Я не знал, что она вернется…

— Ну так вышвырни ее отсюда сейчас же…

— Ничего подобного я не сделаю…

— Правильно. — Фрэнсис наклонилась, чтобы подобрать свою сумочку. — Если ты намерен зажить одной семьей с этой сладкоречивой маленькой бродяжкой, я не возражаю…

— Заткнись!

— …но не втягивай меня в свой хитроумный план по защите репутации вас обоих, потому что что касается меня, то тут просто нечего защищать. — Она направилась к двери и со всей силы распахнула ее, одновременно оборачиваясь, чтобы обрушить прощальный град брани, но эффект от него был слегка испорчен Перл, которая вошла, выпрямив спину и преисполненная чувством собственного достоинства. Она стояла за дверью, ожидая, что кто-нибудь впустит ее в дом, и когда Фрэнсис распахнула дверь, кошка вошла, тихо мяукая в знак признания и благодарности.

— Тебе лучше уйти, — как можно спокойнее сказал Джордж, а Фрэнсис ответила:

— Не беспокойся, уже ушла! — и, задержавшись только для того, чтобы, выходя, со злостью пнуть Перл, она выскочила за дверь и так сильно захлопнула ее, что весь дом задрожал.

Он остановился и взял Перл на руки. Ее чувства были уязвлены, но больше ничего не пострадало, и он нежно посадил кошку на ее любимую подушку на диване. Легкое движение наверху заставило его поднять голову. Селина стояла, положив руки на балюстраду галереи, и наблюдала за ним. На ней была белая ночная рубашка с голубыми лентами, завязанными у шеи, и она с беспокойством спросила:

— С Перл все в порядке?

— Да, она в порядке. Что вы здесь делаете?

— Я лежала в кровати. Спала.

— Сейчас вы не спите. Набросьте что-нибудь и спускайтесь.

Через минуту она спустилась с галереи, босая, на ходу завязывая тесемки нелепого белого шелкового неглиже под стать ночной рубашке.

Он нахмурился и спросил:

— Где вы это взяли?

Она подошла к нему:

— Прибыл мой чемодан. Из Мадрида. — Она улыбнулась, как будто он тоже должен этому обрадоваться, и он заставил себя прибегнуть к сарказму.

— Значит, до аэропорта вы все-таки добрались?

— О да.

— И что случилось в этот раз? Рейс отменили? На самолете не оказалось свободных мест? У Пепе лопнула шина?

— Нет, ничего такого. — Ее глаза были так широко распахнуты, что голубая радужка оказалась полностью окружена белками. — Я потеряла паспорт.

— Вы что? — К его раздражению, это прозвучало, как вопль изумления.

— Да, просто удивительно. Помните, вы спрашивали меня перед отъездом, при себе ли у меня паспорт. Ну, тогда он был у меня в сумочке, и я не помню, чтобы снова ее открывала, но когда я приехала в аэропорт и стала покупать билет, то открыла сумку. И его там не оказалось.

Она посмотрела на него, чтобы проверить его реакцию на эту информацию. Реакция Джорджа заключалась в том, что он облокотился на спинку дивана и сохранял спокойствие памятника.

— Понятно. И что же вы сделали потом?

— Ну, я сказала полицейскому, конечно.

— И что же сказал полицейский?

— О, он оказался таким добрым и понятливым. А потом я подумала, что лучше вернусь назад сюда и буду ждать, пока они его не найдут.

— Кто они?

— Гражданская полиция.

Последовало короткое молчание, во время которого они разглядывали друг друга. Потом Джордж сказал:

— Селина.

— Да?

— Вы знаете, что гражданская полиция делает с теми, кто теряет свой паспорт? Они бросают их в тюрьму. Они интернируют их как политических преступников. Они гноят их в темницах до тех пор, пока их паспорта не обнаружатся.

— Ну, со мной они так не поступили.

— Вы лжете, ведь так? Куда вы засунули свой паспорт?

— Не знаю. Я его потеряла.

— Вы оставили его в машине Пепе?

— Говорю вам, я его потеряла.

— Послушайте, в Испании с паспортами не играют.

— Я и не играю.

— Вы сказали Пепе насчет паспорта?

— Я не говорю по-испански, как бы я могла ему сказать?

— Вы просто заставили его отвезти вас обратно?

Она выглядела смущенной, но храбро сказала только:

— Да.

— Когда вы вернулись?

— Около одиннадцати.

— Мы разбудили вас, когда приехали? — Она кивнула. — Значит, вы слышали большую часть нашего разговора?

— Ну, я пыталась накрыться с головой одеялом, но у миссис Донген очень пронзительный голос. Мне жаль, что я ей не нравлюсь. — Заявление осталось без ответа, и она продолжала таким светским тоном, что это делало честь ее бабушке. — Вы собираетесь на ней жениться?

— Вы знаете что? Я от вас заболеваю.

— Она замужем?

— Уже нет.

— Что случилось с ее мужем?

— Не знаю… откуда мне знать? Может, умер.

— Она убила его?

Казалось, его руки вдруг зажили независимой жизнью. Они зачесались от желания схватить Селину и трясти ее до тех пор, пока у нее зубы не застучат, дать ей пощечину и сбить это самоуверенное выражение с ее лица. Джордж сунул руки в карманы и сжал кулаки, чтобы не дать волю этим чисто животным инстинктам, но Селина, казалось, не ведала о смятении, творившемся в его душе.

— Полагаю, ей было очень неприятно обнаружить меня здесь, но она не пожелала остаться и выслушать объяснения. Она просто поддала ногой бедную Перл… Справедливее было бы наподдать мне. — Она посмотрела Джорджу прямо в глаза, и он поразился ее выдержке. — Она, должно быть, хорошо вас знает. Я хочу сказать, чтобы так с вами разговаривать. Так, как она говорила сегодня. Она хотела, чтобы вы занялись с ней любовью.

— Вы напрашиваетесь на неприятности, Селина.

— И кажется, она считает, что вы никогда больше не напишете никаких книг.

— Возможно, в этом она права.

— Вы не собираетесь попробовать?

Джордж медленно сказал:

— Занимайтесь своими делами, — но и это не остановило ее.

— Мне кажется, что вы боитесь потерпеть неудачу, даже еще не начав писать. Миссис Донген права: вы хрестоматийный образец, один из тех ни на что не годных англичан-эмигрантов (здесь Селина мастерски изобразила протяжную речь Фрэнсис), которые ничего не делают, но делают это очень изящно. Полагаю, жаль было бы разрушить образ. И в конце концов, какое это имеет значение? Вам нет нужды заниматься сочинительством. Это не ваша жизнь. А что касается мистера Ратлэнда, то что такое нарушенное обещание? Оно ничего не стоит. Вы можете нарушить слово, данное ему, с такой же легкостью, как нарушили слово, данное девушке, на которой собирались жениться.

Прежде чем он успел подумать или сдержать себя, правая рука Джорджа вынырнула из кармана, и он ударил ее по щеке. Звук пощечины прозвучал громко, как хлопок лопнувшего бумажного пакета. Последовавшая за этим тишина была в высшей степени неприятной. Селина уставилась на него с изумлением, но, как ни странно, без возмущения, а Джордж тем временем тер горящую ладонь о свой бок. Он вспомнил, что так и не достал сигареты. Теперь он пошел за ними, достал одну, закурил и увидел, как дрожат у него руки. Когда он наконец обернулся, то, к своему ужасу, вдруг понял, что она пытается сдержать слезы. Мысль о слезах и последующими за ними взаимными упреками и извинениями — это было больше того, что он мог вынести. К тому же уже было слишком поздно начинать извиняться. Он сказал нетерпеливо, но не зло:

— Ну, давайте, закругляйтесь!

А когда она повернулась и бросилась, сверкая длинными голыми ногами и белым шелком, наверх на его кровать, он крикнул ей вслед:

— И не хлопайте дверью! — Но шутка оказалась плоской и прозвучала весьма неуместно.


Глава 11


Было поздно, когда он проснулся. Он понял это по тому, как падал солнечный свет, по отражению теней от воды на потолке, по тихим шелестящим звукам, которые указывали на то, что Хуанита подметала на террасе. Инстинктивно напрягшись в ожидании похмелья, которое, как он знал, настигнет его, Джордж потянулся за часами и увидел, что уже половина одиннадцатого. Он уже давно так поздно не вставал.

Он осторожно повернул голову сбоку набок, ожидая первого удара заслуженной агонии. Ничего не произошло. Не веря в удачу, он попытался повращать глазами, и ощущение вовсе не было болезненным. Он откинул красно-белое одеяло и осторожно сел. Чудо, Он чувствовал себя совершенно нормально, лучше, чем нормально, — бодрым, резвым и полным энергии.

Подобрав одежду, он пошел принять душ и побриться. Когда он добривался, мелодия прошлой ночи опять зазвучала у него в голове, но уже со словами, и лишь теперь он понял, хоть и слишком поздно, почему Фрэнсис так раздражало, что он ее насвистывал.


		Я так привык к ее лицу. 


		С нее начинается день[26 - Слова из песни профессора Хиггинса из мюзикла Ф. Лоу «Моя прекрасная леди».].


«Ну, — спросил он свое глуповатое отражение, — и насколько же ты сентиментален?» Но когда он оделся, то пошел и раскопал свой старый проигрыватель, вытер пыль с пластинки Фрэнка Синатры и поставил ее на проигрыватель.

Хуанита закончила драить террасу и теперь, заслышав музыку, положила щетки и вошла в дом, оставляя на кафельном полу следы от своих мокрых босых ног.

— Сеньор, — сказала она.

— Хуанита! Buenos dias.

— Сеньор хорошо спал?

— Возможно, слишком хорошо.


		Я привык к песенке, 


		которую она насвистывает днем и ночью.


— Где сеньорита?

— Она уплыла к яхте сеньора, чтобы поплавать.

— На чем она туда уплыла?

— Она взяла маленькую лодку.

Он в изумлении поднял брови:

— Ну что ж, рад за нее. Хуанита, у нас есть кофе?

— Я приготовлю.

Она пошла набрать воды, а Джордж вдруг понял, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы закурить. Он нашел сигарету, зажег ее, а затем осторожно сказал:

— Хуанита?

— Si, сеньор.

— Американка оставалась вчера вечером в «Отеле Кала-Фуэрте»…

— Нет, сеньор.

Он нахмурился:

— Что ты хочешь сказать?

Хуанита ставила на кухне чайник.

— Она не оставалась, сеньор. Она уехала в Сан-Антонио прошлой ночью. Она не взяла комнату в гостинице. Росита сказала Томеу, а Томеу сказал Марии, а…

— Знаю: Мария сказала тебе. — Но новость, которую сообщила Хуанита, принесла ему позорное облегчение, хотя мысль о том, что Фрэнсис неслась в Сан-Антонио ночью в машине, подобно смертельной бомбе, вызвала у него мурашки. Он молился, чтобы ничего не случилось, чтобы она не попала в аварию, чтобы не находилась сейчас в какой-нибудь обочине в перевернувшейся машине.

С видом человека, со всех сторон окруженного несчастьями, он почесал шею сзади, затем пошел на террасу поискать свою вторую головную боль. Он взял бинокль и навел его на «Эклипс», но, хотя шлюпка мирно качалась на волнах под кормой яхты, Селины нигде не было видно.

Однако день стоял прекрасный. Такой же солнечный, как и накануне, но более прохладный, а из входа в бухту катилось ласковое море. Сосны качали своими колючими головами в такт ветерку, а небольшие волны весело бились о слипы. Все вокруг наполняло его радостью. Голубое небо, голубое море, «Эклипс», стоящая на якоре и покачивающаяся на спокойных волнах, белая терраса, красная герань, все такое милое и знакомое и в то же время волшебно-свежее этим утром. Перл сидела на краю причала, поедая восхитительное лакомство в виде рыбьей требухи, которую она где-то нашла; Фрэнсис вернулась в Сан-Антонио, а Хуанита варила ему кофе. Он не мог вспомнить, когда он так прекрасно себя чувствовал, когда был так полон надежд и оптимизма. Как будто он много месяцев прожил в унылом мраке приближающейся грозы, а теперь гроза миновала, давление выросло, и он снова смог дышать свободно.

Он сказал себе, что он подлец, что должен ползать в грязи в приступе ненависти к самому себе и раскаянии, но чувство физического благополучия было слишком для его совести. Все это время он стоял, опираясь ладонями на стену террасы, и теперь, когда он выпрямился и встал, увидел, что его ладони выпачкались в белой краске. Подсознательной реакцией было вытереть руки о джинсы, но в этот миг его внимание привлекли отпечатки его пальцев на белой стене, которые так четко вырисовывались, как микроскопическая схема. Схема его самого, единственного в своем роде Джорджа Дайера, как и жизнь, которую он прожил, и то, что он делал сейчас, — все это тоже было уникально.

Он не очень-то гордился собой. В течение этих лет он причинил боль и обидел слишком многих, а о прошлой ночи, которая явилась кульминацией зла, он даже и думать не мог. Но ничто из этого не могло отвлечь его от теперешнего ликующего чувства осознания своей личности.


		Я так привык к ее лицу.


Пластинка кончилась, и он вошел в дом, чтобы выключить проигрыватель. Закрыв крышку, он сказал:

— Хуанита.

Она насыпала кофе в кофейник.

— Сеньор?

— Хуанита, ты знала, что Пепе, муж Марии, вчера днем отвез сеньориту в аэропорт?

— Si, сеньор, — ответила Хуанита, но не посмотрела на него.

— Он сказал тебе, что привез сеньориту обратно?

— Si, сеньор. Вся деревня знает.

Это было неизбежно, и Джордж вздохнул, но упорно продолжал свой допрос:

— А Пепе сказал, что сеньорита потеряла паспорт?

— Он не знал, что паспорт потерялся. Только то, что у нее его не было.

— Но она сказала гражданской полиции в аэропорту?

— Не знаю, сеньор. — Она налила кипящую воду в кофейник.

— Хуанита… — Но так как она не повернулась к нему, Джордж положил руку на ее обнаженное плечо, и она резко повернула голову, и, к своему удивлению, он увидел, что она смеется над ним, а ее темные глаза горят весельем. — Хуанита… сеньорита мне не дочь.

— Нет, сеньор, — серьезно сказала Хуанита.

— Только не говори мне, что ты уже знала об этом.

— Сеньор… — Она пожала плечами. — Пепе подумал, что она вела себя совсем не как ваша дочь.

— А как она себя вела?

— Она была очень несчастна, сеньор.

— Хуанита, она мне не дочь, но она моя маленькая кузина.

— Si, сеньор.

— Ты скажешь Марии? И скажи Марии, чтобы она сказала Томеу, а Томеу, может, скажет Росите, а Росита скажет Рудольфо… — Они оба смеялись. — Я не солгал, Хуанита. Но и не сказал правду.

— Сеньору не надо беспокоиться. Если она дочь или кузина… — Хуанита пожала плечами так, как будто вопрос был слишком тривиален для обсуждения. — Но для жителей Кала-Фуэрте сеньорита — друг. Все остальное не имеет значения.

Такое красноречие было чуждо для Хуаниты, и Джордж был так тронут, что мог бы расцеловать ее, но он знал, что это сильно смутит их обоих, поэтому он просто сказал, что проголодался, и из чувства солидарности остался с ней на кухне и заглянул в хлебницу, чтобы найти там что-то, на что можно намазать масло и абрикосовый джем.

Как всегда, хлебница была забита, и свежий хлеб лежал поверх старого. Он укоризненно сказал:

— Хуанита, здесь очень грязно. Хлеб внизу уже позеленел. — И в доказательство своих слов он перевернул хлебницу и вывалил весь хлеб на пол. Вывалился последний заплесневелый кусок, а потом лист белой бумаги, которой Хуанита застилала дно хлебницы, и, наконец, тонкая темно-синяя книжица.

Она лежала на полу между ними, а они вопросительно уставились друг на друга, каждый воображая, что другой должен знать ответ.

— Что это такое?

Джордж подобрал книжицу и повертел ее в руках:

— Паспорт. Британский паспорт.

— Но чей он?

— Думаю, сеньориты.


Идея заключалась в том, чтобы начать не с начала плавания, а с середины — с той недели, когда «Эклипс» вошла в бухту Делос. А потом он вернется к началу, чтобы показать короткими ретроспективными сценами, как мысль о путешествии обретала очертания, как все это задумывалось с самого начала. Печатные листы ложились толстой и ровной пачкой, а машинка стучала легко, как хорошо отлаженный двигатель. Селина все еще купалась, а Хуанита находилась у себя в прачечной, с ожесточением натирая простыни Джорджа куском мыла и напевая какую-то местную любовную песенку, поэтому, когда раздался стук в дверь, он его не услышал.

Звук был очень осторожный и едва слышный из-за стука машинки, и через несколько секунд дверь толкнули, глаза Джорджа уловили движение, и он взглянул из-за машинки, а руки застыли над клавиатурой.

Мужчина, стоявший в дверях, был молод, высок и очень красив. На нем был костюм, обычный деловой костюм, жесткий белый воротник и галстук, и все же он умудрялся выглядеть безумно свежим и не разгоряченным. Он сказал:

— Простите, что беспокою вас, но я стучал и не получил ответа. Это «Каза Барко»?

— Да.

— Тогда вы, должно быть, Джордж Дайер.

— Да, я… — Джордж встал.

— Меня зовут Родни Экланд.

Он явно чувствовал, что разговор не должен продолжаться, пока не совершится положенное представление. Он прошел через комнату и пожал Джорджу руку.

— Здравствуйте.

Джордж подумал: «Крепкое пожатие. Острый, проницательный взгляд, чрезмерно надежный». А потом, как недостойная запоздалая мысль: «Милый зануда».

— Кажется, Селина Брюс остановилась здесь?

— Да, здесь.

Родни оглянулся, изобразив на лице вопрос.

— Она сейчас плавает.

— Понимаю. Ну, в таком случае, возможно, мне следует дать вам кое-какие объяснения. Я адвокат Селины. — Джордж ничего на это не сказал. — И боюсь, что косвенно я виноват в том, что, во-первых, она приехала в Сан-Антонио. Именно я дал ей вашу книгу, а она увидела вашу фотографию и пришла к убеждению, что вы ее отец. Она говорила со мной об этом; она сказала мне, что хочет поехать и разыскать вас, и предложила, чтобы я сопровождал ее, но, к сожалению, я должен был совершить деловую поездку в Борнмут, чтобы повидаться с очень важным клиентом, а когда я вернулся в Лондон, Селина уже уехала. Она уехала дня за три-четыре до моего возвращения. Поэтому, конечно, я сел на первый же самолет до Сан-Антонио, и… ну, я думаю, что должен увезти ее назад. — Они посмотрели друг другу в глаза. — Конечно, вы не ее отец.

— Нет, не отец. Ее отец умер.

— Однако вы так похожи. Даже я это вижу.

— Джерри Доусон был моим дальним родственником.

— Какое поразительное совпадение!

— Да, — сказал Джордж. — Поразительное.

Впервые Родни немного пришел в замешательство:

— Мистер Дайер, я понятия не имею об обстоятельствах этого… довольно беспардонного приезда Селины, или даже о том, сколько она вам рассказала о себе. Но она всегда испытывала огромное желание… даже какую-то навязчивую идею в отношении своего отца. Ее воспитывала бабушка, и ее детство отличалось, мягко говоря…

— Да, она говорила мне.

— В таком случае, так как вы знаете факты, я уверен, что мы с вами стоим по одну сторону барьера.

— Да, думаю, что так. — Он ухмыльнулся и добавил: — Однако, чисто из интереса, как бы вы реагировали, если бы я и в самом деле оказался отцом Селины?

— Ну… — Замолчав на секунду в поисках слов, Родни сбился. — Ну, я… э-э… — А потом решил обратить все в шутку и храбро рассмеялся. — Я думаю, что должен был застать вас врасплох со стаканчиком портвейна и орехами и попросить вашего разрешения.

— Моего разрешения?

— Да. Конечно, немного поздновато, потому что мы уже помолвлены. Мы поженимся в следующем месяце.

Джордж сказал:

— Будьте любезны, повторите, пожалуйста, — и сами эти слова свидетельствовали о состоянии его ума. Он уже давным-давно не употреблял это старомодное выражение, еще со времен изысканных вечеринок и балов охотников в Брэддерфорде, и представлял, что оно уже предано забвению. Но вот сейчас оно вдруг выскочило из его подсознания под воздействием элементарного шока.

— Мы уже помолвлены. Вы конечно же знали об этом?

— Нет, не знал.

— Вы хотите сказать, что Селина вам не сказала? Она необыкновенная девушка.

— А почему, черт возьми, она должна была мне сказать? Меня это совершенно не касается — помолвлена она или нет.

— Нет, но, по-моему, это могло бы быть важным. Первое, о чем она бы стала говорить. — Джордж подумал: «Ах, ты, самоуверенная бельевая вешалка». — Но это и не важно. Теперь, когда вы в курсе всего, я уверен, вы поймете, что я должен увезти ее в Лондон как можно быстрее.

— Да, конечно.

Родни прошел мимо него и вышел на террасу.

— Какой великолепный вид! Вы сказали, что Селина плавает? Я не вижу ее.

Джордж присоединился к нему:

— Нет, она, м-м, за яхтой. Я приведу ее к вам… — Но тут он вспомнил, что не сможет этого сделать, потому что она взяла шлюпку. Но тут же опять вспомнил, что сможет, потому что может одолжить лодку Рафаэла, брата Томеу. — Послушайте… вы можете подождать здесь? Присядьте. Чувствуйте себя как дома. Я быстро.

— Вы не хотите, чтобы я поехал с вами?

В голосе Родни не было слышно энтузиазма, и Джордж сказал:

— Нет, все в порядке. В лодке полно рыбьей чешуи, и вы испачкаете свой костюм.

— Ну, если вы уверены… — И на глазах Джорджа Родни оттащил тростниковое кресло на солнце и изящно опустился в него — прямо картинка хорошо воспитанного англичанина за границей.

Джордж столкнул лодку Рафаэла, брата Томеу, по слипам в воду, чертыхаясь на каждом вздохе. Она была длинная, тяжелая, неудобная и всего с одним веслом, так что ему пришлось галанить[27 - Галанить — грести кормовым веслом.], что он делал очень неумело, и это само по себе раздражало, потому что Родни Экланд, со своим гладким вежливым лицом и ровным вкрадчивым голосом, в отутюженном серо-угольном костюме, наблюдал за ним с террасы «Каза Барко». Он медленно плыл, качаясь, и потея, и чертыхаясь, к тому месту, где стояла на якоре «Эклипс», но, когда он окликнул Селину, ответа не последовало.

С некоторыми трудностями он провел свой неуклюжий плот вокруг фалиня у кормы «Эклипс» и сразу же заметил Селину, устроившуюся, как русалка, на одном из камней на дальнем берегу. Она взобралась по ступеням купальни возле одной из маленьких вилл, напоминающих свадебный торт, которые уютно расположились среди сосен, и сидела, обхватив руками колени, а ее волосы рассыпались по мокрой шее и лежали, как мех морского котика. Лодка Рафаэла скользнула под траверсом к левому борту «Эклипс». Джордж положил весло в лодку и встал, сложив руки рупором у рта, чтобы снова позвать ее.

— Селина! — Прозвучало, как разъяренный рев, и она сразу же взглянула. — Плывите сюда, я хочу с вами поговорить.

Поколебавшись всего секунду, она встала и пошла вниз по белым ступеням, спрыгнула в воду и поплыла к нему. Когда она доплыла до лодки, планширы[28 - Планшир — брус, проходящий по верхнему краю бортов шлюпки.] оказались слишком высоки для нее, поэтому ему пришлось подхватить ее под плечи и втащить в лодку, и с ее тела капало, как с только что пойманной рыбы. Они сели на банки лицом друг к другу, и она сказала:

— Извините. Вам нужна была шлюпка?

Ему вдруг пришло в голову, что любая другая женщина, прежде чем что-то сказать, сначала потребовала бы от него извинений за поведение прошлой ночью. Но Селина не была любой другой женщиной.

— Надеюсь, вы не против, что я взяла ее…

— Нет, конечно нет.

— Вы спали, когда я спустилась вниз. Мне пришлось впустить Хуаниту… — Он смотрел на нее, как она говорила, и не слышал ее слов, стараясь смириться с разрушительным известием о том, что она собирается выйти замуж за Родни Экланда, что все это время она помолвлена с ним, что ни слова не сказала Джорджу. — …А ваша приятельница в порядке? Надеюсь, она не слишком сердилась.

— Моя приятельница? А, Фрэнсис. Не знаю, сердится она или нет. Вчера ночью она уехала назад в Сан-Антонио. И вообще, вы ни в чем не виноваты. Она остынет, и все забудется.

— Я не должна была возвращаться в «Каза Барко», теперь я это понимаю, но…

Он больше не мог это выносить:

— Селина.

Она нахмурилась:

— Что-нибудь случилось?

— Послушайте. В «Каза Барко» вас кое-кто ждет. Он приехал, чтобы увезти вас назад в Лондон. Родни Экланд.

Казалось, она окаменела. Ее губы произнесли «Родни», но звука не последовало.

— Он прилетел из Лондона вчера ночью. Он вернулся из Борнмута и узнал, что вы улетели в Сан-Антонио одна, поэтому он сел на первый же самолет. Я сказал ему, что я не ваш отец, и, должен сказать, он не очень-то удивился. Но все-таки он хочет с вами поговорить.

Подул прохладный ветерок, и Селина поежилась. Он увидел тонкую золотую цепочку, исчезающую за вырезом маленького бикини, которое он купил для нее, но теперь он знал, что на ней висел не крестик. Он протянул руку, взял цепочку и вытащил ее наружу, и перед его глазами закачалось и завертелось обручальное кольцо с сапфиром и бриллиантами, подаренное Родни Экландом, и острые стрелы солнечного света заиграли в каждой грани.

— Селина. Почему вы мне ничего не сказали?

Сейчас ее глаза были почти такими же голубыми, как сапфир, которым он размахивал у нее под подбородком.

— Не знаю.

— Вы обручены с Родни?

Она кивнула.

— Вы собираетесь выйти за него замуж в следующем месяце?

Она снова кивнула.

— Но почему все это нужно было держать в таком секрете?

— Не в секрете. Я рассказала Родни о вас. Я сказала ему, что думала, что Джордж Дайер — мой отец. И я хотела, чтобы он поехал вместе со мной искать вас. Но он не мог. Ему нужно было по делам в Борнмут, и он даже подумать не мог, что я поеду одна. Он сказал, что если вы мой отец, то вы будете смущены моим внезапным появлением. А если вы не мой отец, то тогда это оказалась бы охота за химерами. По-моему, он не понимал, как это было важно: иметь корни и семью и принадлежать кому-нибудь по-настоящему.

— Вы давно его знаете?

— С детства. Его фирма всегда занималась делами моей бабушки. Он ей очень нравился, и я знаю, она надеялась, что я выйду за него замуж.

— И вот теперь вы и собираетесь за него.

— Да. Я всегда в конце концов делала то, чего она хотела. — Неожиданно в темных глазах Джорджа мелькнуло сострадание, а Селина не могла допустить, чтобы он жалел ее. — Мы съезжаем с Квинз-Гейт. Мы нашли милую квартирку в новом районе. Жаль, что вы не можете увидеть ее. В ней много солнца и прекрасный вид из окна. Агнес собирается поселиться с нами. Я даже уже купила подвенечное платье. Белое и очень длинное. Со шлейфом.

— Но вы спрятали свое обручальное кольцо, а не носите его на пальце.

— Я думала, что вы мой отец. Я хотела сначала встретиться с вами сама по себе. Чтобы я не принадлежала кому-то другому или какой-то другой жизни.

— Вы любите его?

— Я задавала вам этот же вопрос вчера, но вы не захотели ответить.

— Это было по-другому. Мы говорили о моем прошлом, а это — ваше будущее.

— Да, я знаю. Именно поэтому все так важно.

Он ничего на это не ответил. Селина подняла руки за голову и расстегнула золотую цепочку. Кольцо соскочило, она поймала его и надела на палец, а потом снова застегнула цепочку на шее. Все эти действия были нарочитыми и совершенно спокойными. Она сказала:

— Я не должна заставлять Родни ждать.

— Нет, конечно нет. Отправляйтесь назад на шлюпке, а я поплыву следом на бесподобном плоту Рафаэла. Но не ускользайте, не попрощавшись.

— Я никогда так не поступлю. Вы знаете, я никогда так не поступлю.


Спустя некоторое время Родни почувствовал, что ждать на террасе становится очень жарко. Он мог бы снять пиджак, но у него были брюки с подтяжками, а сидеть в подтяжках казалось ему почти неприличным, поэтому он встал из тростникового кресла и пошел в дом, где царила прохлада. Он бродил по дому, пытаясь разобраться в его нетипичной планировке, когда незаметно и неслышно Селина поднялась по ступеням террасы и окликнула его.

Родни резко повернулся. Она стояла в открытой двери, и он с недоумением уставился на нее. Он не мог поверить, что за такое короткое время человек мог так измениться. Он всегда думал о ней, как об однообразном человеке, светлая кожа и желтовато-коричневые волосы, оттеняемые яркими, голубыми, как у сиамской кошки, глазами. Но сейчас она была загорелой, а все еще мокрые после купания волосы выцвели от солнца. На ней было бикини, и пока она стояла, разглядывая его, большая белая кошка, которая сидела на солнышке на террасе, подошла и нежно обвилась вокруг ее голых лодыжек.

Момент был преисполнен странным смущением.

— Привет, Родни. Вот неожиданность. — Селина старалась придать голосу радость, но последний слог прозвучал как-то печально.

— Да, — сказал Родни, — я так и предполагал. — Трудно было поверить, что он только что совершил путешествие из Лондона, просидел всю ночь в костюме, прошагал от деревни по каменистой пыльной дороге к «Каза Барко». Правда, его ботинки слегка покрылись белой пылью, но во всем остальном он выглядел так же безукоризненно, как и дома. Он подошел и поцеловал ее, положив руки ей на плечи, а потом отодвинул ее от себя и слегка приподнял брови, показывая свое неодобрение в отношении ее купальника. — Что это на тебе?

Она пожала плечами:

— Мне больше не в чем плавать. — Старый махровый халат Джорджа висел на бельевой веревке, и она пошла, чтобы взять его и надеть. Халат был жестким от высохшей на солнце соли и пах Джорджем. Она завернулась в него поплотнее, и каким-то необъяснимым образом это ее успокоило и придало храбрости.

Он сказал:

— Ты плохо поступила, что приехала сюда, не сообщив мне. Я чуть не сошел с ума от волнения.

— Я знала, что ты в Борнмуте.

— Я позвонил на квартиру, как только приехал в Лондон, и Агнес сказала мне, где ты. — Он добавил: — Конечно же я сразу прилетел, первым же подходящим рейсом.

— Очень мило с твоей стороны, Родни.

— Как насчет того, чтобы поехать домой?

— Я бы уже давно вернулась, но только у меня украли все деньги в аэропорту, и я не могла купить обратный билет.

— Ты ведь могла сообщить мне; я бы послал тебе деньги телеграфом.

— Я… я не хотела тебя беспокоить. И, — добавила она в порыве честности, — я подумала, ты просто скажешь: «Я же тебе говорил». Потому что ты оказался прав, а я нет, и Джордж Дайер не был моим отцом… не мой отец…

— Да, я ведь это предполагал.

— Но ты же понимаешь, что я должна была это выяснить? — Это был призыв посочувствовать, но Родни не понял ее:

— Боюсь, я все еще считаю, что было бы лучше, если бы ты позволила мне выяснить все это для тебя.

— Но я ведь просила тебя поехать со мной. Я хотела, чтобы ты поехал, но ты не захотел.

— Не «не захотел». Не смог. Ты это знаешь.

— Ты мог бы отложить встречу с миссис как-ее-там.

— Селина! — Он был глубоко потрясен, и только теперь осознал, возможно впервые, что изменения коснулись не только ее физической сущности, но затронули глубинные и более тонкие материи.

Она глубоко вздохнула.

— В любом случае, — сказала она, — я ни о чем не жалею. Я рада, что приехала, пусть даже Джордж и не мой отец. И если бы меня спросили, я бы проделала все это еще раз.

Это могло расцениваться как приглашение к прямому бою, но прежде чем Родни смог придумать ответ, К ним присоединился сам Джордж Дайер, который поднялся по ступеням террасы, взял на руки Перл и весело вступил в разговор:

— Ну как, разве не чудесно? Вы снова нашли друг друга. Как насчет того, чтобы выпить и немного успокоиться?

— Я не буду пить, спасибо, — холодно сказал Родни.

— Тогда сигарету?

— Нет, не сейчас. — Он откашлялся. — Я говорил Селине, что, по-моему, неплохо бы вернуться в Лондон как можно скорее. Такси ждет меня возле «Отеля Кала-Фуэрте»; мы можем направиться прямо в аэропорт.

— Хорошо организовано, — заметил Джордж.

Родни быстро глянул на него, чтобы убедиться, не смеется ли над ним Джордж, но темные глаза того были очень серьезны. Все же поверив ему не до конца, он опять повернулся к Селине:

— Наверно, тебе надо собраться. Где ты жила?

Последовало долгое молчание. Родни посмотрел на Селину. Селина посмотрела на Джорджа, а затем снова на Родни. Джордж с совершеннейшим безразличием гладил Перл.

— Здесь, — сказала Селина.

Родни, казалось, заметно побелел.

— Здесь?

— Да. Здесь. В «Каза Барко».

— Спала здесь?

— Больше некуда было идти…

Она слегка поежилась, и Джордж понял, что она нервничает. Однако Родни, казалось, ничего не замечал, ибо, когда он заговорил, в его голосе зазвучали ледяные нотки:

— Разве это немного не чуждо условностям?

Джордж резко опустил Перл на ближайший стул и вступил в дискуссию:

— Не думаю. В конце концов, не будем забывать, что Селина моя родственница.

— И не будем забывать, что очень дальняя. Кроме того, дело вовсе не в этом.

— Тогда в чем же?

— Ну, Селина появилась здесь без приглашения, не сообщив о себе, совершенно чужой вам человек, а вы позволили ей остаться; жить в этом доме — практически, насколько я могу видеть, спать в той же комнате. Я вполне допускаю, что вам вовсе не обязательно заботиться о своей репутации, но ради Селины, вы конечно же могли что-то придумать.

— А может, мы не хотели, — сказал Джордж.

Родни вышел из себя:

— Прошу прощения, мистер Дайер, но мы явно говорим на разных языках. Я нахожу ваше отношение невыносимым.

— Извините.

— У вас всегда такое непочтительное отношение к общепринятым правилам благопристойного поведения?

— Да, всегда. И это не мои правила.

Секунду Родни забавлялся мыслью о том, чтобы сбить его с ног, но потом решил, что Джордж не достоин его презрения, и его следует просто игнорировать. Он повернулся к Селине:

— Селина… — Она заметно вздрогнула. — Мне очень жаль, что все так произошло, но ради тебя я готов поверить, что ты ни в чем не виновата. Я совершенно готов забыть обо всем, но мы должны сделать так, чтобы ни малейший слушок о том, что здесь произошло, не докатился до Лондона.

Селина серьезно смотрела на него. Лицо его было гладким и чисто выбритым. Казалось, на нем нет никаких морщинок, и невозможно было представить, как он будет стариться, становиться опытнее, а лицо сохранит остатки былой красоты. Он станет таким, когда ему будет восемьдесят, — безликим и гладким, как только что выстиранная рубашка.

Она спросила:

— Почему, Родни?

— Я… я бы не хотел, чтобы мистер Артурстоун услышал об этом.

Ответ был таким идиотским, что ей захотелось засмеяться. Мистер Артурстоун, с его артритными коленками, который собирался вести ее к алтарю… Какое отношение все это имело к мистеру Артурстоуну?

— А теперь, — Родни взглянул на часы, — не будем терять времени. Надень что-нибудь на себя и пойдем.

Джордж зажигал сигарету, когда Родни говорил это. Теперь он загасил спичку, вынул сигарету изо рта и сказал:

— Она не может поехать с вами в Лондон. Она потеряла свой паспорт.

— Она… что?

— Потеряла свой паспорт. Это случилось вчера. Просто удивительно.

— Это правда, Селина?

— О. Я… ну, да…

Джордж взглядом приказал ей замолчать:

— Конечно, правда. Мой дорогой мистер Экланд, вы даже представить себе не можете, каково оно здесь. Они выкрадут у вас золотую коронку изо рта, если только смогут до нее добраться.

— Но твой паспорт, Селина, ты понимаешь, как все это серьезно?

— Ну… я… — сбилась Селина.

— Ты поставила в известность британского консула?

— Нет, — сказал Джордж, снова беря инициативу в свои руки, — но она сказала полицейским в аэропорту, и они отнеслись с таким пониманием и старались помочь.

— Меня поражает, что они не бросили ее сразу же в тюрьму.

— Меня это тоже очень поразило, но, конечно, просто удивительно, что может сделать симпатичная улыбка даже в Испании.

— Но какие же шаги мы должны предпринять?

— Ну, если вы спрашиваете меня, я бы предложил вам вернуться к такси и отправиться обратно в Лондон, оставив Селину здесь со мной… Нет, — он прервал гневные протесты Родни, — я и в самом деле думаю, что это самый лучший план. Вы, возможно, смогли бы пустить в ход свои связи там, у себя, и мы с вами вдвоем должны сделать все, чтобы спасти ее от тюрьмы. И не волнуйтесь вы так об условностях, старина. В конце концов, я, возможно, ближайший родственник Селины, и я абсолютно готов к тому, чтобы нести за нее ответственность…

— Ответственность? Вы? — Он сделал последнюю попытку повлиять на Селину. — Ты ведь конечно же не хочешь оставаться здесь? — Родни готов был взорваться от такой мысли.

— Ну… — Одного ее колебания было достаточно, чтобы убедить его.

— Ты меня поражаешь! Твой эгоизм меня поражает! Ты, кажется, не понимаешь, что затронуто не только твое честное имя. Мне надо заботиться и о своей репутации, и я нахожу твое отношение к моей репутации оскорбительным! Я даже страшусь подумать, что скажет мистер Артурстоун!

— Но ты сможешь объяснить мистеру Артурстоуну, Родни. Я уверена, ты сможешь объяснить ему. И я думаю… когда ты будешь объяснять все, тебе лучше сказать ему, что ему не придется вести меня к алтарю. Мне и правда ужасно жаль, но я уверена, что это, в некотором роде, и для тебя облегчение. В конце концов, тебе ведь не захочется, чтобы я обременяла тебя, особенно теперь, после того, что случилось. И… вот твое обручальное кольцо…

Она держала его на ладони: мерцающие бриллианты и темно-голубой сапфир, которые, как он воображал, навсегда привяжут ее к нему. Ему так хотелось суметь сделать широкий жест: взять кольцо и швырнуть его через стену террасы в море, простирающееся внизу, но оно обошлось ему в круглую сумму, поэтому он спрятал гордость в карман и забрал кольцо.

— Прости меня, Родни.

Самым достойным показалось хранить мужественное молчание. Родни повернулся на каблуках и направился к выходу, но Джордж оказался там первым и широко распахнул перед ним дверь:

— Обидно, что ваша поездка оказалась такой бесполезной. Вам следует приехать в Кала-Фуэрте попозже, в разгар сезона. Я уверен, вам понравилось бы кататься на водных лыжах, плавать с аквалангом и ловить меч-рыбу. Рады, что вы приехали.

— Пожалуйста, не воображайте, мистер Дайер, что я или мои партнеры допустят, чтобы вам это сошло с рук.

— Я даже на секунду не могу такого представить. Я уверен, что у мистера Артурстоуна наготове какие-нибудь гениальные идеи и в надлежащее время в мой адрес поступит суровое письмо. Уверены, что не хотите, чтобы я подвез вас до деревни?

— Спасибо, предпочитаю пойти пешком.

— Ну что ж, chacun a son gout[29 - Как угодно (фр.).]. Было замечательно познакомиться с вами. До свидания.

Но Родни не ответил, а в молчаливой ярости вышел из дома. Джордж проследил, как он благополучно взобрался на холм, а потом закрыл дверь.

Он повернулся. Селина все еще стояла посередине комнаты, где ее оставил Родни. Она выглядела так, как будто ожидала еще одной бурной сцены, но он только сказал самым рассудительным тоном:

— Вам надо проверить, все ли у вас в порядке с головой, раз вы собирались выйти замуж за такого. Вы бы полдня тратили на то, чтобы переодеться к ужину, а вторую половину, чтобы выискивать все эти длинные слова в словаре. И вообще, кто такой этот мистер Артурстоун?

— Он старший партнер в фирме, где работает Родни. Он очень старый, и у него артрит коленей.

— И он собирался вести вас к алтарю?

— Больше никого не оказалось.

Это было отчаянное признание. Джордж спросил:

— Вы говорите о мистере Артурстоуне или вы говорите о Родни?

— Думаю, об обоих.

— Возможно, — ласково сказал Джордж, — возможно, вы страдали от сильного приступа навязчивой идеи об отце.

— Да. Возможно, что так.

— А теперь?

— Больше не страдаю.

Она снова поежилась, и он улыбнулся:

— Знаете, Селина, я бы никогда не поверил, что можно так много узнать о другом человеке за такое неимоверно короткое время. Например, я знаю, что, когда вы лжете, что происходит огорчительно часто, ваши глаза так широко раскрываются и становятся такими большими, что голубая радужка почти полностью окружена белками глаз. Как остров. А когда вы стараетесь не рассмеяться в ответ на некоторые нахальные вещи, которые я говорю, вы опускаете уголки рта, и каким-то образом у вас появляется очень неожиданная ямочка. А когда вы нервничаете, вы ежитесь. Сейчас вы нервничаете.

— Я не нервничаю. Я замерзла от купания.

— Тогда пойдите и оденьтесь.

— Но сначала я должна вам кое-что сказать…

— Это может подождать. Бегите одеваться.


Джордж вышел на террасу, чтобы подождать ее там. Он зажег сигарету, а солнце обжигало его плечи через тонкий хлопок рубашки. Родни Экланд уехал прочь из «Каза Барко», прочь из жизни Селины. Как и тогда, когда ушла Дженни, ее призрак был изгнан навсегда, он освободился от несчастной любви навсегда, просто рассказав о ней Селине. Дженни и Родни оба остались в прошлом, а настоящее представало веселым и хорошим, и будущее несло надежды и было наполнено приятными сюрпризами, как коробка с рождественскими подарками.

В саду под террасой Хуанита корпела над простынями, продолжая радостно напевать и явно не ведая о той драме, которая происходила, пока она возилась с утренней стиркой. Его внезапно охватил прилив нежности к ней. Никто не знал лучше него самого, что личная дорога Джорджа в ад всегда была вымощена добрыми намерениями, но сейчас он дал себе обещание, что когда выйдет его новая книга, то он подарит ей не только дарственный экземпляр, чтобы положить его на кружевную салфеточку, но и что-нибудь более значимое. Что-то, чего ей очень хотелось, но что она никогда не смогла бы купить себе сама. Шелковое платье, или драгоценность, или замечательную новую газовую плиту.

Он обернулся, заслышав шаги Селины за спиной. На ней было льняное платье абрикосового цвета без рукавов и босоножки на невысоких каблуках, благодаря которым она стала с ним почти одного роста, и его поразило, что ему понадобилось так много времени, чтобы понять, что она красива. Он сказал:

— Первый раз я вижу вас прилично одетой. Я рад, что ваш багаж нашелся.

Селина сделала глубокий вдох и произнесла:

— Джордж, я должна с вами поговорить.

— О чем?

— О моем паспорте.

— А что там с вашим паспортом?

— Ну. Понимаете. Он вовсе не потерялся.

Он уставился на нее, нахмурив брови в сильном удивлении:

— Он не потерялся?

— Нет. Понимаете… ну, вчера днем, прежде чем уехать с Пепе… я спрятала его.

— Селина! — Он говорил, как глубоко потрясенный человек. — Почему вы совершили такой ужасный поступок?

— Я знаю, что это ужасно, но я не хотела уезжать. Я не хотела оставлять вас с миссис Донген. Я знала, что она не хочет, чтобы вы писали вторую книгу. Она хотела, чтобы вы поехали в Австралию, или в пустыню Гоби, или еще куда. С ней. Поэтому, когда я пошла на кухню достать содовую из холодильника, я… — Она сглотнула. — Я спрятала паспорт в хлебнице.

— Что за странный поступок!

— Да, я знаю. Но я думала только о вас, а сейчас я просто пытаюсь сказать, что теперь нет причины оставаться, и мне следовало бы вернуться в Лондон вместе с Родни. Я хочу сказать, что, конечно, не выйду за него замуж. Я понимаю, как глупо было даже представить себе такое. Но я не могу оставаться здесь до бесконечности. — Она замолкла. От Джорджа не было абсолютно никакой помощи. — Вы ведь понимаете это, да?

— Ну, конечно, понимаю. — Он придал лицу выражение готового на все ради справедливости. — И мы должны поступать правильно.

— Да… да, я так и подумала.

— Ну, — продолжал он бодрым голосом, взглянув на часы, — если вы собираетесь ехать вместе с Родни, то вам надо пошевеливаться, иначе он сядет в такси и умчится еще до того, как вы доберетесь до гостиницы в Кала-Фуэрте…

И на ее изумленных глазах он встал, отряхнул джинсы от побелки, и в следующий момент он уже сидел за пишущей машинкой, работая так упорно, как будто от этого зависела его жизнь.

Его реакция оказалась совсем не такой, на какую надеялась Селина. Она подождала, что он что-нибудь скажет, что позволило бы ей задержаться, но ничего не последовало, и тогда, пытаясь проглотить застрявший в горле комок и часто моргая, чтобы избавиться от странного ощущения в глазах, подозрительно напоминающего слезы, она пошла на кухню, достала хлебницу и опустошила ее, выкладывая кусок за куском на стойку, потом вытащила лист бумаги, под который она засунула паспорт.

Его там не было. Слезы, разочарование, все утонуло в панике, нахлынувшей на нее. Ее паспорт и в самом деле потерялся.

— Джордж! — Он так яростно печатал, что не услышал ее. — Джордж, я… я потеряла паспорт.

Он перестал печатать и приподнял брови в вежливом изумлении.

— Опять?

— Его здесь нет! Я положила его на самое дно, а его здесь нет! Я потеряла его!

— Святой Боже! — сказал Джордж.

— Что могло случиться? — Ее голос перешел в вопль. — Может, Хуанита его нашла? Или, может, она чистила хлебницу и сожгла его. Или выбросила! Может, его украли. О, что же со мной будет?

— Не люблю строить догадки…

— И зачем я только положила его сюда!

— Вы попали в собственную ловушку, — сказал Джордж лицемерным тоном и вернулся к работе.

Наконец-то в Селине зародилось подозрение, и она нахмурилась. Несомненно, он ведет себя с неестественным спокойствием. И в его темных глазах горит огонек, которому она уже научилась не доверять. Он нашел паспорт? Он нашел его и спрятал и не сказал ей? Оставив в покое пустую хлебницу, она пошла по комнате, попутно выискивая улики, приподнимая уголки журнала, заглядывая за подушку, как будто играла в детскую игру «найди наперсток».

Она остановилась у него за спиной. На нем были потертые просоленные джинсы, и правый задний карман подозрительно оттопыривался, как будто и нем лежала маленькая книжечка или большая карточка… Он продолжал яростно печатать, но, когда Селина протянула руку, чтобы исследовать карман, вдруг откуда-то вынырнула его рука и шлепнула по ее руке.

Паника исчезла. Она засмеялась от облегчения, от счастья, от любви. Она обвила его шею руками и чуть не задушила его в объятиях и сказала:

— Он у тебя! Ты нашел его! Он все это время был у тебя, чудовище!

— Ты хочешь забрать его?

— Только если ты хочешь, чтобы я уехала в Лондон вместе с Родни.

— Не хочу, — сказал Джордж.

Она поцеловала его и потерлась своей нежной щечкой о его колючую щетину, и его щека не пахла кремом после бритья и не была гладкой, а со складками, потемневшая от солнца и покрытая морщинами, такая же помятая и знакомая, как одна из его неглаженных хлопчатобумажных рубашек. Она сказала:

— Я тоже не хочу уезжать. — Он напечатал целую страницу. Селина положила подбородок на его макушку и спросила:

— Что ты пишешь?

— Резюме.

— К новой книге? О чем она?

— О плавании по Эгейскому морю.

— Как она будет называться?

— Не имею ни малейшего представления, но я посвящу ее тебе.

— Она будет хорошая?

— Надеюсь. Но вообще-то у меня уже возникла идея третьей книги. На сей раз это будет художественная проза… — Он взял ее за руку и поставил впереди себя, так что она присела на край письменного стола лицом к нему. — Я подумал, что книга будет об одном парне, который живет в некоем тихом местечке, не причиняя ни малейшего вреда ни одной живой душе и занимаясь только своими делами. А потом вдруг появляется девушка-бродяжка. У нее навязчивая идея насчет этого парня. Она не оставляет его в покое. Отдаляет от него друзей, тратит все его деньги, доводит его до пьянства. Он становится отщепенцем, изгоем общества.

— Чем же все кончается?

— Конечно, он женится на ней. Она обманом добивается этого. Выхода нет. Все трагично.

— А по-моему, звучит вовсе не трагично.

— Ну, должно быть трагично.

— Джордж, ты, случайно, не просишь меня выйти за тебя замуж?

— Думаю, выражаясь моим извращенным, искривленным способом, прошу: извини за прошлую ночь, И я люблю тебя.

— Я знаю, что любишь. — Она наклонилась вперед и поцеловала его в губы. — Я рада, что ты любишь. — Она снова поцеловала его, он отпихнул машинку в сторону, встал и обнял ее.

Селина сказала:

— Мы должны сообщить Агнес.

— А она не приедет сюда чинить нам препятствия?

— Конечно нет. Она полюбит тебя.

— Нам придется послать ей телеграмму. Из Сан-Антонио. Сегодня днем, если мы хотим, чтобы она пришла до приезда Родни Экланда. И когда мы будем в городе, то пойдем засвидетельствовать почтение английскому священнику и узнаем, в чем причина задержки. А потом попросим Рудольфо быть моим шафером…

— Мне бы хотелось, чтобы моей подружкой была Хуанита.

Хуанита. Они забыли о Хуаните. Теперь, все еще смеясь и держась за руки, они решили разыскать ее, облокотились о стену террасы и позвали ее. Но Хуанита вовсе не была такой простушкой, какой иногда казалась. Ее крестьянские инстинкты редко подводили ее, и она уже спешила к ним из сада, как всегда прямая и сияющая от радости, широко раскинув руки, как будто хотела обнять их обоих.


notes


Примечания


1


Да (исп.). (Здесь и далее примеч. перев.)


2


Я не говорю по-английски (исп.).


3


Мой багаж (фр.).


4


Англичанка (исп.).


5


Добрый день (исп.).


6


Где хозяин? (исп.).


7


Минутку (исп.).


8


Да. Очень большая (исп.).


9


Эллинг — помещение для хранения и ремонта спортивных судов.


10


Слип — сооружение для подъема лодок на берег в виде наклонной плоскости с рельсами.


11


Мужчина (исп.).


12


Вы здесь (исп.).


13


До свидания (исп.).


14


Комингс — толстые деревянные брусья высотою до 60 см над палубой, ограждающие отверстия в ней.


15


Добрый день (исп.).


16


Темно-красное вино (исп.).


17


Сладкая булочка (исп.).


18


Большое спасибо за апельсины (исп.).


19


Универсальный магазин в Лондоне; известен своими экзотическими продовольственными товарами.


20


Спинакер — треугольный парус, который ставится на яхтах при попутном ветре.


21


Бухта — трос, уложенный кругами, цилиндрами или восьмеркой.


22


Западный райдинг — одна из трех административных единиц графства Йоркшир.


23


Говорить (исп.).


24


Друг (исп.).


25


Завтра (исп.).


26


Слова из песни профессора Хиггинса из мюзикла Ф. Лоу «Моя прекрасная леди».


27


Галанить — грести кормовым веслом.


28


Планшир — брус, проходящий по верхнему краю бортов шлюпки.


29


Как угодно (фр.).