Клуб любителей фантастики, 1970–1971 Анатолий Днепров Бертрам Чандлер Владимир Николаевич Фирсов Роберт Эдмонд Альтер Владимир Иванович Щербаков Джон Браннер Димитр Пеев Брайан Олдисс Георгий Островский Сергей Георгиевич Жемайтис Михаил Георгиевич Пухов Фредерик Пол Илия Джерекаров Техника — молодёжи (из журнала) Советские и зарубежные рассказы и повесть из раздела «Клуб любителей фантастики» журнала «Техника-молодежи» за 1970 и 1971 годы. Клуб любителей фантастики 1970–1971 Антология 1970, № 1 Анатолий Днепров ПРОРОКИ Недели две тому назад он пришел в лабораторию, сбросил молча свою экзотическую куртку, напялил непомерно большой белый халат и, став в позу чтеца-декламатора, произнес: — Один арабский физик двенадцатого века писал: «Мы знаем, что магнит любит железо, но мы не знаем, любит ли железо магнит, или оно притягивается к нему вопреки желанию. Как досадно, что мы не можем ответить на этот вопрос!» Крохотный сутуловатый аспирант Коля Спирин, не отрываясь от окуляра микроскопа, сказал: — Типичный образчик антропоморфического мышления. Наши предки кое-что знали о поведении людей и приписывали менее изученной природе свойства живых. Кстати, Кучеренко, доброе утро. Владимир уселся на высокую табуретку возле лабораторного стола, развернул рабочую тетрадь и углубился в чтение каких-то записей. Прошло не менее пятнадцати минут, пока он не заговорил снова. — Кстати, по-французски магнит называется raiment, что в буквальном переводе означает «любящий». Любопытное совпадение, правда? Я и Спирин переглянулись, но ничего не сказали. Второй раз Кучеренко напомнил нам о магнетизме совсем другим способом. Это было тоже утром, и он опять не поздоровался, а положил передо мной раскрытый английский журнал. На белоснежной глянцевитой бумаге были напечатаны фотографии. Белая коробочка с отверстием, из которого выползают муравьи. Фотографий было несколько, вроде как кадры на киноленте. Вот показалась головка муравья. Вот он выполз. За ним — второй, третий, десятый. Наконец — множество муравьев поползли кто куда. И вдруг… Под стекло, по которому ползли муравьи, положили лист белой бумаги, на которой железные опилки распределились вдоль магнитных силовых линий. — Гады, ползут по магнитному полю, как по дорожкам. От южного полюса к северному… Спирин долго рассматривал рисунки, а после прочитал статью. — Да, ползут вдоль силовых линий, — сказал он и печально вздохнул. И вот теперь, когда я стоял на платформе и ждал Кучеренко, я вспомнил высказывание арабского физика двенадцатого века и французское l’aiment. Наконец показался и он в своей неизменной куртке, с двумя огромными авоськами в руках. — Рванули, — весело улыбнулся он и с ходу потянул меня в изрядно переполненный вагон. Мы покинули электричку на полупустынной платформе Чижи и углубились в молодой ельник. Я сразу почувствовал, что Кучеренко дорогу знает и что он не раз ходил по этому пути. Иногда тропинка исчезала, и он храбро бросался на ряды елок и шел напролом, не оглядываясь по сторонам. — По-моему, этот парень, Колька Спирин, просто надувной крокодил. — Владимир разогрел банку тушенки на костре и разломил батон. — Почему ты так думаешь? — спросил я. — Сегодня утром я его пощекотал по поводу природы подсознательного. Он понес такую ахинею, просто жуть. Не понимаю, зачем его взял Валерий Степанович в нашу группу. — Он биохимик. А сейчас без биохимии не разберешься в мозгах. Кучеренко отошел в сторону, ощупью собрал хворост и подбросил его в костер. Его голос звучал издалека. — На месте Валерия Степановича я бы взял лучше электронщика или ядерщика. — Ты думаешь, дело спрятано на том уровне? — Уверен. Он подошел ко мне, сел рядом на сырую траву и стал смотреть в черное небо, густо усыпанное звездами. Была ранняя осень, и небо то и дело прорезали оранжевые метеорные следы, которые исходили из таинственного космического центра прямо над головой. Внизу ручей набегал на небольшой голыш, и там вода побулькивала и повизгивала, а сзади, в ольхе, иногда вскрикивали птицы, потревоженные своими птичьими снами. — Например, — нарушил тишину Володя, — я могу с уверенностью предсказать, что в ближайшие сорок секунд метеорит в атмосферу не врежется. Откуда я это знаю? Он начал считать вслух, и действительно, он досчитал до шестидесяти, а небо оставалось спокойным. — Опыт. Ты наблюдал за небом, а твое подсознательное обобщило эти наблюдения. Отсюда у тебя и появилась способность делать такие выдающиеся предсказания. Кучеренко вздохнул и вытянулся во весь рост. — Как это просто все у тебя получается. Опыт, опыт… Подсознательное обобщает опыт… Подсознательное синоним интуиции. Подсознательное и сверхчувственное… Подсознательное и пророчество… Чепуха какая-то! Не верю! — Ну и не верь. Я надул подушку, и мы улеглись рядом на плащ-палатку и скоро уснули, слегка прикрытые теплым горьковатым дымом угасающего костра. Субботнее утро выдалось пасмурным, иногда накрапывал дождик, и это было даже хорошо, потому что оставшиеся восемнадцать километров мы прошли незаметно и достигли заветной цели как раз в тот момент, когда от голода под ложечкой больно засосало. На том месте, где мы остановились, стоял высокий деревянный столб, в одном месте стесанный, и на нем красной масляной краской были написаны какие-то цифры и буквы. Скорее всего это был тригонометрический ориентир. — Мне про эту находку рассказал знакомый геолог. Говорит, они просто ахнули, обнаружив такие сокровища прямо под боком нашего города. Смотри. Кучеренко вытащил компас и положил его на землю, Синий конец стрелки уперся в дно, и, как я ни вертел инструмент, он показывал что угодно, только не страны света. Тогда я поставил его перпендикулярно, и стрелка стала точно так же. — Жуткая аномалия! Магнетизм так и прет из земли. Но это еще что… Мы сели обедать. Владимир пустился в рассуждения об электронном парамагнитном резонансе, о ядерном парамагнитном резонансе, о свободных радикалах и электронах проводимости, в общем о вещах, которые я знал только понаслышке. — Равновесие, равновесие, — ворчал он, разжевывая твердое холодное мясо. — Если уж говорить о равновесии организма с внешней средой, то нужно учитывать и электромагнитные поля. Почему у нас в институте высокочастотникам дают бесплатное молоко за вредность? Медики знают, что эти поля влияют на организм. Но только как? Этого они не знают. И вряд ли здесь молоко поможет. Три высокочастотника из семи бросили своих жен. Самый высокий процент из всех лабораторий. Один рассказывал, что ему начали сниться такие сны, что он перешел на другую работу. А второй проболтался, что ему тоже снятся жуткие сны, но он к ним привык. Вот тебе и равновесие, вернее — нарушение равновесия. — Так то же переменные поля, — заметил я. — А здесь… — Ха! Здесь! А почему муравьи ползают вдоль силовых линий? А как ориентируются на тысячекилометровых трассах перелетные птицы? Ты над этим думал? — Я считал, что подвижность ионов в крови так мала, что… — Плюнь ты на эту подвижность. ЭПР и ЯПР — вот где собака зарыта. Владимир нагнулся прямо к моему уху и с какой-то подчеркнутой таинственностью сообщил: — На будущих лунных станциях установят специальные магниты, чтобы создать искусственное магнитное поле наподобие земного. — Так уж это и важно? — А кто знает, что получилось бы, если бы вдруг исчез земной магнетизм? Например, сразу бы передохли все перелетные птицы. Они просто не знали бы, куда лететь… — Ну, это ты хватил. — А люди? — продолжал он взволнованно. — Они потеряли бы способность предсказывать даже ближайшее будущее, они не смогли бы предвидеть, что будет, если они сделают хоть один шаг по дороге времени. Ведь это жуть — потерять способность предвидеть! — Все это было бы так, если бы твоя теория оказалась верной. — А вот для ее проверки мы сюда и приползли. Я посмотрел на часы. Было начало второго, и мы стали лихорадочно готовиться к последнему броску, к спуску в небольшую пещеру, вход в которую зиял прямо перед нами. — Обрати внимание, — заметил Кучеренко. — Кругом лес, а здесь какие-то жалкие кустики. И попробуй в песке найти хоть одну живую тварь. — Растения здесь не растут: почва сильно минерализирована. А раз нет растений, насекомым тоже делать нечего. Он подбоченился, стал передо мной и покачал головой. — И как это вы, биологи, умеете ставить все вверх ногами! На дне пещерки места оказалось ровно на двоих. Пол уходил под небольшим углом вниз и скрывался за большой трещиной в стене. При свете электрических фонариков серые стены слегка поблескивали. — Чистейший магнетит. Мы сейчас в самом магнитном пекле. Пронизаны насквозь магнитными силовыми линиями. Все — и сердце, и желудок, и легкие, и… и мозг, вместе с его опытом и подсознанием. Мне на мгновенье стало жутко, но я ничего особенного не испытал. Просто было немножко душновато. И еще жарко от напряжения, хотя я знал, что здесь прохладнее, чем снаружи. Володя угадал мои ощущения и бодро произнес: — Наука требует жертв. Есть драматическая медицина. Врачи добровольно прививают себе чуму. Начинается драматическая биофизика. О нас, Женечка, напишут когда-нибудь книгу. Мол, так и так, Кучеренко и Филатов попали в психиатрическую клинику с синдромом пророчества после того, как сутки провели в Пещере любви. — А при чем тут Пещера любви? — Это я забыл рассказать. Я где-то читал, что на одном острове в Эгейском море была так называемая Пещера любви. Говорят, перед тем как просить руку и сердце очаровательной афинянки, греки лезли в эту пещеру и проводили там целую неделю. После этого любовные излияния у них получались особенно здорово, и невесты не могли перед ними устоять. В наш промышленный век Пещера любви превратилась в шахту, где добывают магнитный железняк, иными словами — железную руду. Мне вдруг стало досадно. На мгновенье показалось, что наша затея выеденного яйца не стоит, но я этого не высказал, чтобы не обидеть Кучеренко. Наоборот, я задумался, почему мне стало досадно: обожествление магнетизма мне надоело, тем более что я не очень хорошо себе представлял, каков механизм взаимодействия магнитного поля с ядрами и электронами живого тела. Но план есть план. При свете электрических фонариков мы извлекли по толстой клеенчатой тетради, уселись друг к другу спиной и начертали крупными буквами на первой странице «Прогноз событий в институте нейропсихологии на неделю, с 5 по 12 сентября». Мы условились во время составления отчета друг с другом не разговаривать и друг другу в написанное не подглядывать. Первые минуты прошли в каких-то путаных раздумьях, после я написал первую фразу, а затем работа постепенно меня захватила, и я начал писать безудержно, так что приходилось время от времени останавливаться, потому что немела рука. В конце концов это даже становилось забавным и немножко смешным. «Прогноз» лился как из рога изобилия с массой незначительных деталей, которые хотелось обязательно зафиксировать, чтобы после посмеяться над всей теорией Кучеренко. Долина, которую я увидел во сне, была покрыта высокой сочной травой, и только возле самого берега моря виднелась розовеющая в лучах заходящего солнца полоска песка. Мои босые ноги чувствовали уже выпавшую вечернюю росу и сырую мягкую землю под травой. Я приближался к берегу с щемящим чувством какого-то ожидания, чего-то очень ранящего, что должно вот-вот случиться. На мгновенье я залюбовался красивыми птицами, которые кружили над морем и которые тоже были розовыми. В спину дул прохладный ветер, а волны… Морские волны набегали широкими округлыми валами, и теплая вода касалась моих ног. С каждой минутой чувство тоски и ожидания неизбежного усиливалось, и стало просто невыносимым, когда на горизонте, совсем уже красном от заката, появилась сначала черная точка, а чуть позже — синяя ладья с раскрытой пастью морского чудовища на носу. Две пары весел то опускались, то поднимались, и на плечах у черных гребцов блестели блики заката… Она помахала мне рукой и, когда с легким шипением нос лодки врезался в песок, легко выскочила на берег. «Ты меня давно ждешь?» «Давно. Вечность. Через минуту будет ровно вечность…» «Я не могла раньше, — голос у нее звучал, как старинный музыкальный инструмент, — не могла, потому что…» «Я знаю. Я все знаю, и не говори больше ничего». Черные гребцы упали на песок лицом вниз, обхватив кучерявые головы могучими руками. «Год назад на Землю вернулся отец и привез приказ, чтобы мы…» «Я это знаю. Еще до того, как твой отец покинул Землю, я уже знал, что он вернется с недоброй вестью. Иначе зачем его позвали бы обратно?» «Они считают, что так вам будет лучше. Так тебе будет лучше…» Мы опустились на траву напротив друг друга, и я залюбовался ее прекрасным лицом, ее падающими на плечи розовыми волосами, ее легкой розовой туникой, под которой поднималась и опускалась грудь и билось далекое сердце… «Ты прекрасна». Она положила мне руку на плечо, повернулась в профиль, и я увидел красные капли на ее длинных ресницах. «Мой отец очень умный, и он не хочет никому зла. Как это называется по-земному?» «Любовь. Я люблю тебя». «Я не очень хорошо понимаю, что это такое. Но, наверное, это для вас очень важно». «Если ты не понимаешь, тогда почему ты плачешь?» «Не знаю, — она горько улыбнулась в темноту, — мне очень тяжело. Я чувствую, как тебе тяжело…» «Значит, и ты любишь меня…» Голова ее поникла, а руки, едва заметные в темноте, нежно гладили траву. «Мне пора. Отец меня ждет. Он и так нарушил приказ, когда разрешил мне тебя увидеть еще раз». «Можно, я тебя поцелую?» «Что ты! — Она прикрыла губы рукой. — Ты ведь знаешь, тогда мы умрем, ты и я!» «Я хочу этого!» «Нет, — она вскочила на ноги. — Нет! Нет! Нет!» Она убегала к ладье, повторяя «нет», и гребцы впрыгнули в лодку, схватили ее за руки и втащили туда, а я, окаменев, слышал только умирающее в морском шуме «нет»… И еще до меня донеслось: «Я вернусь! Когда-нибудь я обязательно вернусь!» Проходили годы, десятилетия, столетия, а я все бродил по этому берегу, слушая морской прибой, наблюдая, как камнем в слепящую голубизну падали белоснежные птицы и как они повторяли «нет»… Но я ей поверил. Я буду ждать ее тысячелетия, пока не погаснет Солнце. — Пора за работу. Уже воскресенье, и через три часа мы тронемся в обратный путь. Я открыл глаза и уставился на электрический фонарик, который стоял на выступе серой стены. — Почему «нет»? Кучеренко рассмеялся. — Что-нибудь приснилось? — Да. Что-то грустное и очаровательное. А тебе? — Мне тоже. Мы снова принялись за работу. Теперь я писал очень медленно, как-то выдавливая из себя слова и фразы, но, странное дело, они начали казаться мне весомыми и обоснованными, хотя я знал, что просто фантазирую. Мне показалось, что и Владимир писал медленнее, чем вчера. Он иногда откладывал тетрадь, закрывал глаза и сидел так минуту-другую… Работа явно не клеилась, в голове была какая-то тяжесть, тяжелая пустота, в которой изредка проплывали ленивые мысли. — Все, — сказал я. — Дай мне пива и воблы. Пока я пил пиво, Владимир вытащил из моего рюкзака два больших серых пакета и вложил в них свою и мою тетради. Тщательно заклеил пакеты липкой лентой, и один пакет передал мне. — Мой прогноз бери ты, а я возьму твой. Вскроем вечером двенадцатого сентября. Странно: когда в лабораторию вошел Валерий Степанович, я почему-то вздрогнул. Мне показалось, что и Кучеренко, всегда небрежный и расхлябанный, подтянулся и насторожился. — Привет, детки, — это было его обычным приветствием, хотя мы никогда не называли его папашей, даже между собой. Он подошел к каждому из нас, посмотрел на приборы, бегло полистал наши рабочие тетради. — Ну, что-нибудь получается? Есть какие-нибудь идейки? Да что вы на меня так уставились? Действительно, я и Кучеренко смотрели на нашего руководителя, как будто видели его в первый раз. И вдруг Кучеренко ни с того ни с сего, с каким-то несвойственным ему волнением заявил: — Вы пришли к нам с новостью, не правда ли, Валерий Степанович? — Правда, — ответил тот. — Вам уже кто-то наболтал? — Наболтал, — ответил Кучеренко. Но я-то знал, что нам никто ничего не наболтал… С этого все началось. Я не видел, а скорее почувствовал, как вошла она, как поздоровалась почти шепотом и как подчеркнуто важно Валерий Степанович сказал: — Надежда Ивановна, вы будете работать с этими славными ребятами. Вот ваше рабочее место. Ее рабочее место оказалось рядом с моим, но я уткнулся в свою тетрадь и боялся взглянуть на нее. — Я хочу вам сказать все начистоту. — Голос научного руководителя стал очень официальным. — Это моя племянница, и мне стоило немалых трудов убедить нашего директора взять ее на работу. Так вот, я хочу, чтобы вы все и Надежда Ивановна знали, что требовать от нее и от вас я буду в одинаковой степени, без всяких поблажек на родственную связь. — Поняла, — услышал я до ужаса знакомый голос. Кучеренко поднялся и вышел из лаборатории. Он иногда курил, а это в лаборатории не разрешалось. Валерий Степанович нас оставил, я бессмысленно листал рабочую тетрадь, после включил микротом и стал резать на тонкие прозрачные ломтики замороженную ткань мозга белой мыши. Мне это было совсем ни к чему, но нужно же что-то делать. — Меня приняли в качестве лаборанта, а училась я в спецшколе с биологическим уклоном. Только в прошлом году окончила. Я умею обращаться с микротомом. Давайте срезы буду делать я. И тогда я взглянул на нее первый раз и у меня потемнело в глазах: я уже ее где-то видел! — У вас очень приятный цвет загара. Моя фраза выползла сама собой, ни к селу ни к городу. Надя улыбнулась. — Я только позавчера прилетела с юга. Из Евпатории. — Золотистый пляж и прочее… — Совершенно верно. Вы там были? Я жила не в новом, а в старом городе. Там песок, а немного дальше от берега трава… Я не был в Евпатории, но то место, о котором она говорила, я знал до мельчайших подробностей. В лабораторию вернулся Кучеренко, подошел ко мне и спросил грустным голосом: — Ну как? — L’aiment, — ответил я. — То-то, — назидательно промычал Кучеренко. И потянулась обычная рабочая пятидневка, обычная в лаборатории, но не совсем обычная вне стен нашего института. Валерий Степанович пришел в среду к нам и торжественно вручил мне какую-то бумагу. — Вот вам командировочное предписание. Надежда, вы и Кучеренко идите на вокзал, садитесь в электричку и езжайте по указанному здесь адресу. Это НИИ магнитных сплавов. Говорят, там есть группа сынков, которые, так сказать, в свободное от работы время, а еще точнее — во время сна, суют себе под подушку очень сильные постоянные магниты, и у них начинается… Впрочем, вы разберитесь во всем сами. Какая-то чертовщина! В НИИ магнитных сплавов мы разыскали тех самых ребят, которые совали себе под подушку изготовленные ими же самими магниты, и они нехотя стали рассказывать, что это они делали просто так, из-за любопытства, прочитав где-то об опытах некоего доктора Мезмера и, следовательно, о мезмеризме, то есть о странных явлениях в человеческой психике, если эту самую психику потревожить магнитным полем. — Ну и что-нибудь интересное получилось? Я заметил, как у Володьки Кучеренко заблестели глаза. — Да ничего особенного. Правда, мне удалось в полной темноте увидеть магнитное поле. Северный полюс подковы казался синим, южный — красным. А цвет силовых линий постепенно переходил от синего к красному. Глупость, конечно. За день так насмотришься на эти магниты, что видишь их даже в полной темноте. — А если магнит под подушкой, сны снятся? — У меня нет, а вот у Жорки снятся. Жорка — лаборант из магнитометрической лаборатории, застенчивый блондин с веснушчатым носом. В присутствии Нади он краснел, сначала вообще не хотел нам ничего говорить, а после сознался. — С магнитом под подушкой я вижу все, что будет завтра… Правда, не совсем точно, а… ну как вам сказать?.. Символически, что ли… Жора не имел никакого представления, что такое «подсознательное» и откуда оно берется, и очень удивился, что мы именно это и изучаем. — А для чего? — робко спросил он. — Чтобы понять, почему существовали такие личности, как Илья-пророк, Кассандра, Магомет, бабки-гадалки, прорицатели и ясновидцы. Парень посмотрел на Кучеренко и улыбнулся. — Вы меня разыгрываете. Какой дурак будет тратить деньги на исследования такой чепухи? — Ничего себе чепуха. Разве плохо знать сегодня, что будет завтра?.. Мы проинтервьюировали еще двух сотрудников. У одного магнит вызывал «жуткие кошмары», а у другого, маленького лысого старичка, эксперимент приводил всегда к одному и тому же сновидению: он всегда видел собственные похороны. Старичок был человеком с юмором и заметил: — Похороны проходили так интересно, так душевно, что, пока я жив, я сделаю все возможное, чтобы оно так и было. В город мы возвращались вечером. Кучеренко дремал, а я и Надежда сидели у окна друг против друга и смотрели на погружающийся в пурпур мир. Мне было все чертовски знакомым. — Давайте выйдем на следующей остановке. А до города доедем автобусом. Она вскинула на меня свои огромные серые глаза. Воздух был влажным и душистым. Слева от железнодорожного полотна в долине вилась неширокая речушка, а рядом с ней — асфальтированная дорога, по которой изредка пробегали легковые автомобили. Мы шли к дороге, и я тихонько взял Надю за руку. Она наклонила голову, волосы упали на лицо, и мне показалось, что она ничего не видит и идет только ощупью. — Нужно было бы Володю предупредить, что мы выходим здесь… — Он это и так знает, — пробормотал я. — Вы оба какие-то странные… — Все люди немного странные, одни больше, другие меньше… — Вы с ним договорились, что мы выйдем здесь?.. Вместо ответа я спросил: — Кем работает твой отец, Надя? Я впервые назвал ее на «ты». — Он мой лучший друг. И вдобавок он летчик-космонавт. Только прошу тебя, не говори об этом никому… — Я люблю тебя! Это вырвалось само собой, девушка встрепенулась, вырвалась из моих объятий и закричала: — Нет! Нет!.. Она бежала к автобусной остановке, задыхаясь, произнося это проклятое «нет». — Я буду ждать тебя вечность! — нелепо крикнул я ей вслед, не делая никаких попыток ее догнать. Я знал, что бесполезно. Двенадцатого сентября я и Кучеренко вскрыли наши тетради с пророчеством на неделю. Содержание тетрадей было разным, но если сложить оба сюжета вместе, то недостающее у меня находилось у него, а мои записи дополняли его пробелы. Так что вместе получился неплохой прогноз. Конечно, с некоторыми мелкими неточностями… 1970, № 6 Бертрам Чандер ДРЕЙФ Стоя на палубе, молодая дама заметила, как третий помощник вышел из рубки и быстро прошел на край ходового мостика. То, что он нес в руках, было явно винной бутылкой. Сильно размахнувшись, он швырнул бутылку за борт. Под вечер третий офицер оказался партнером молодой дамы в партии палубного гольфа. — Кстати, Джимми, — заметила она, — ваши младшие офицеры в некоторых вещах заходят слишком далеко. — Что вы имеете в виду? — Пьянство на вахте. Я сама видела, как утром вы выбросили в воду пустую бутылку! — Именно пустую. Но распили ее не на мостике. Она принадлежала капитану, и в нее было вложено сообщение. — Как романтично! Пираты? Погребенные сокровища? — Нет. Всего только дата, время и место, где выбросили бутылку. Мы делаем это для гидрографической службы. Таким путем они собирают сведения для своих карт течений. Если, конечно, им удается когда-нибудь выловить бутылку. Одним словом, дрейф. — Ах вот что, — разочарованно согласилась дама. Метеорит упал где-то совсем рядом. Сила удара была столь велика, что их приподняло над землей и отбросило на несколько ярдов в сторону. Первым пришел в себя Форнесс. Он с трудом поднялся на ноги и заковылял туда, где распростерлось на земле тело девушки. Опустившись рядом с ней на колени, он попытался приподнять ее. — Мэдж, — закричал он с волнением, — Мэдж, ты жива? — Да, — ответила та неуверенно. — Мне кажется, да. Неожиданно до сознания Форнесса дошло, что при слабом свете звезд он не мог бы столь ясно видеть бледное лицо девушки. Невольно он оглянулся туда, куда только что упал метеорит. Небесное тело светилось! И это свечение становилось все более и более, ярким, хотя по мере остывания метеорита оно должно было затухать. Вслед за тем оно начало то гаснуть, то вспыхивать с ослепительной яркостью. Сумасшедшая мысль пронеслась в мозгу Форнесса — вспышки света напоминали знаки азбуки Морзе, хотя он знал, что это бессмыслица, химера. С каждой пульсацией свет становился все более и более невыносимым. Форнесс вынужден был смотреть на него сквозь полусомкнутые веки. Все это сопровождалось непрерывным свистом на высокой ноте — почти на пороге ультразвука. — Мне это совсем не нравится, — сказал Форнесс. — Что-то неладное? — спросила она. — Это, безусловно, не метеорит. Какая-то разновидность снаряда. Может взорваться в любой момент. Форнесс стоял рядом с инспектором и смотрел на приближающийся вертолет. Луч света из кратера упал на машину, и она засияла, как огромное серебряное насекомое. Медленно и осторожно опускаясь, вертолет приземлился. Форнесс и его спутник направились к новоприбывшим. — Я инспектор Велш, — представился полицейский офицер, — а это мистер Форнесс. Он видел, как эта штука свалилась с неба. — Мое имя Браун, — сказал более высокий из двух летчиков, — командир отряда Браун. А это командир эскадрильи Кеннеди. — Он повернулся и направился в сторону кратера. — Вы видели, как эта вещь приземлилась, мистер Форнесс? Не показалось ли вам, что это была ракета? — Нет, — медленно ответил Форнесс. — Похоже, что у него нигде нет двигателей. И вело оно себя до тех пор, пока не ударилось о землю, как все метеориты, которые долетают до поверхности земли. — У нас есть две пары запасных очков, мистер Форнесс. Вам и инспектору лучше надеть их. Поляроидные очки, безусловно, помогли. Появилась возможность смотреть на ослепительно сверкающее яйцо. Четыре человека перешагнули через кратер и осторожно направились к его центру. Форнесс удивился тому, что не ощущает тепла. Лишь потом он сообразил: за прошедшее после падения время метеорит должен был уже остыть. — Я бы посоветовал установить полевой телефонный аппарат, инспектор, — пробормотал командир отряда. — Мы собирались использовать наши портативные радиотелефоны, но эта штука глушит всю радиосвязь. — Полевой телефон, — пробормотал инспектор. — Но зачем? — Если оно сработает, мы взлетим на воздух, и мир никогда не узнает, что мы сделали, чтобы заслужить наши посмертные медали. — Каковы ваши намерения, сэр? — Командир эскадрильи Кеннеди и я останемся здесь. Вертолет сделает еще несколько рейсов — привезет приборы и все остальное. Кстати, мистер Форнесс, как вас найти? — Скоро кончается мой отпуск, А затем — в море. — Военный флот? — Нет, гражданский. — Ясно. Спасибо, мистер Форнесс. Мы дадим вам знать, если вы нам понадобитесь еще. Постарайтесь не рассказывать о том, что видели. Полицейская машина подвезла Форнесса до дома его родителей. Его отказ отвечать на вопросы домочадцев поверг всех в изумление. Как если бы он был свидетелем начала дальней ракетной бомбардировки или прибытия первых эшелонов марсиан. На следующий день Форнесс видел предмет из космоса в последний раз. Он неторопливо ел довольно поздний завтрак, когда появился Велш. — Лучше поторопитесь одеться, мистер Форнесс, — сказал инспектор. — Там собралось видимо-невидимо. И все они хотят выслушать вас. …Велш и Форнесс протискивались сквозь толпу из представителей всех трех родов британского ооужия и американских воздушных сил. Кратер был свободен, и только три человека в гражданской форме находились в его центре, рядом со странным яйцом. Оно, как успел заметить Форнесс, продолжало светиться и вспыхивать, но, возможно, из-за дневного света не так ярко, как накануне. Казалось, пронзительный свист стал чуть-чуть мягче. Инспектор подошел к самому пожилому из присутствующих, откозырял и доложил: — Вот мистер Форнесс, сэр. — О, да. Благодарю вас, инспектор. Форнесс посмотрел на ученого. Узнал ежик его седых волос, тонкие черты лица. Это было лицо, которое он часто видел на страницах газет и журналов. — Так, так, мистер Форнесс. Я полагаю, вы видели эту… э… вещь? Как она приземлилась? — Да, сэр. — С какой стороны она летела? — С востока, сэр. Я смотрел в это время на Юпитер, и она появилась впервые на несколько градусов ниже этой планеты. — Астроном-любитель? — Нет, сэр. Мореход-профессионал. — Вот как? Теперь… — Ложись! — закричали в толпе. — Ложись! Что-то начинается! Уже лежа, Форнесс услышал резкий скрип. Он осторожно поднял голову и посмотрел в сторону яйца. Оно развалилось на четыре аккуратных сегмента. Над центром кратера, медленно расплываясь, повис белый дымок. Моряк вскочил на ноги и заглянул внутрь открывшегося снаряда. Там поблескивало что-то металлическое и лежали листки, похожие на бумагу. Один из ученых уже перебирал эти странные сокровища. Повернувшись к Форнессу, он протянул ему руку. На раскрытой ладони лежали золотые диски. — Монеты! — восклицал он. — Монеты! Смотрите! Взяв один золотой, Форнесс начал с любопытством его разглядывать. На одной стороне была изображена голова человека в шлеме, а на другой дирема — галера с двумя рядами весел. — Греческая? — пробормотал он. — Но… — Ученый оттолкнул его в сторону. — Джентльмены! Форнесс и три ученых разом повернулись на голос. Это было какое-то, по-видимому, очень важное лицо. Черная шляпа и строгое пальто выглядели как униформа, а на портфеле был вытиснен государственный герб. — Джентльмены! — повторил он снова. — Я требую, чтобы эти… вещественные доказательства были немедленно доставлены в Уайтхолл. — Он посмотрел на Форнесса. — Я также вынужден потребовать, чтобы все лица, особо на то не уполномоченные, покинули это место. …Остаток своего отпуска Форнесс проводил за ежедневным просмотром всех газет и журналов. Он хотел узнать что-нибудь еще о таинственном космическом снаряде. Пресса молчала. Вечерами в баре «Роза и Корона» он пытался выудить что-нибудь из инспектора Велша насчет странного снаряда. Но инспектор знал не больше его самого, кроме того, что все это дело перешло из ведения инженеров в руки экспертов-языковедов. Стоя на палубе, профессор заметил, как третий помощник капитана вышел из рубки и быстро прошел на край ходового мостика. То, что он нес в руках, было явно винной бутылкой. Сильно размахнувшись, он швырнул бутылку за борт. Под вечер капитан оказался партнером профессора в партии палубного гольфа. — Кстати, капитан, — заметил археолог, — ваши младшие офицеры в некоторых вещах заходят слишком далеко. — Что вы имеете в виду? — Пьянство на вахте. Я сам видел, как утром третий офицер выбросил в воду, пустую бутылку! — Именно пустую. Но распили ее не на мостике. Это была, если хотите, одна из моих бутылок. В нее было вложено сообщение. — Как романтично! Пираты? Погребенные сокровища? — Нет, профессор. Всего только дата, время и место, где выбросили бутылку. Мы делаем это для гидрографической службы. Таким путем они собирают сведения для своих карт течений. Если, конечно, им удастся когда-нибудь выловить бутылку. Одним словом, дрейф. — Ах вот что, — разочарованно согласился профессор. — Знаете, я вспоминаю об одном довольно странном происшествии. Вы, если не ошибаюсь, причастны к тому, что произошло около авиационной базы в Вэйнхеме, года два назад? Археолог молчал. — Около Вэйнхема, — медленно повторил капитан. — Не было ли это чем-то вроде управляемого снаряда из космоса? — Прошу прощения, но я не имею права ничего рассказывать. — Пойдемте в мою каюту, — сказал капитан, — и попробуем опорожнить другую бутылку. А я тем временем покажу вам кое-что любопытное. Усадив гостя, он открыл погребок, извлек оттуда бутылку и налил два бокала. Затем подошел к письменному столу, выдвинул ящик и извлек блестящий предмет. — Вам приходилось видеть нечто подобное? — спросил он археолога. Ученый взглянул на монету — на голову в шлеме, дирему. — Откуда вы ее достали? — Я видел, как упал снаряд. Затем я был около него. А когда он раскрылся, внутри оказались бумаги и монеты. Один золотой я машинально сунул в карман. Потом меня быстро выставили оттуда. Чем все это кончилось, до сих пор не знаю. — Не знали и они сами, — засмеялся археолог. — Пока не догадались пригласить тех, кто больше занимается прошлым, чем будущим. О, это было чертовски трудно! Я должен был пятиться назад даже от сравнительно недавней Греции Гомера. Мне пришлось забраться в эпоху абсолютного варварства. Он взял монету в левую руку и показал пальцем по ее окружности. — Знаете, что здесь сказано? «Республика Атлантида, год тысяча триста четырнадцатый». — А как с бумагами? С теми, что были внутри этой штуковины. — Вы мне об этом уже рассказали сами, мистер Форнесс. — Я? Вам? — Да. Дата, время, место. Затем обещание награды тому, кто без промедления доставит их в форт Анахреон. И целая куча сообщений совсем выше моего понимания, относительно эфирных течений. Если бы вы только знали, как сходили с ума физики. Вот была картина! — Ну, а что там говорилось о трассе космического корабля? — настаивал Форнесс. — Дайте мне только вспомнить — Атланта… направление от Сол III к Проциону IV. Форнесс наполнил пустые бокалы. — Да, винные бутылки, пожалуй, попроще и подешевле, — немного помедлив, сказал он. — И не требуется столь длительного срока, чтобы попасть к месту своего назначения.      Сокращенный перевод с английского К. ГЛАДКОВА 1970, № 8 Владимир Фирсов ЭЛИКСИР СИЛЫ 1. Они шли уже несколько часов — впереди капитан Кемпнер, за ним Стражеско с рацией за спиной, затем Вуд, Райскин и все остальные, а позади — сержант Кумбс, который ни на миг не снимал рук с висящего на шее лучемета и постоянно оглядывался. Идти было тяжело. Ноги вязли в болотистой почве, колючие стволы деревьев рвали одежду. Никто не курил, потому что сигареты размокали, едва успев загореться. Наконец среди деревьев мелькнул просвет. Люди вздохнули с облегчением и зашагали быстрее. Через несколько минут они стояли на дороге, которая безупречно прямой линией пересекала лес. Капитан топнул ногой. Покрытие дороги по прочности, пожалуй, не уступало гудрону, но было странно мягким и эластичным. — Интересно, куда она ведет? — спросил Кумбс. — Я что-то не слышал, чтобы тут были города. — Не рассуждайте, сержант, — оборвал его Кемпнер. — Ваше дело смотреть по сторонам. Он старался не показать солдатам, что встревожен неожиданным открытием. Кемпнер хорошо изучил эту планету. Туземцы на ней еще не знали механизмов, и было непонятно, кому и для чего понадобилось проложить дорогу, по которой автомобили смогли бы идти в четыре ряда со скоростью сто миль в час. После недолгих колебаний капитан приказал двинуться по дороге. Все повеселели. Теперь идти было легко — не то что по болотам. Они прошли еще несколько миль. Здесь дорога вывела их на небольшую поляну, посреди которой виднелась каменная изгородь вышиной в человеческий рост, напоминавшая в плане подкову. Дорога входила внутрь подковы и там кончалась. Дальше синел нетронутый лес. Посмотрев на осунувшиеся лица солдат, капитан распорядился устроить привал. Солдаты нарубили веток и развели костер. Сырое дерево шипело и дымило, но флакон тетратила сделал свое дело. Через несколько минут все, кроме часовых, топтались у огня, пытаясь просушить одежду. Вуд выдал каждому по банке саморазогревающихся консервов. Затлели огоньки сигарет. Разомлевший от тепла и еды сержант Кумбс присел рядом с радистом и по привычке начал философствовать. — Какая-то странная эта планета. Ты слышал когда-нибудь, чтобы дикие туземцы строили автомобильные дороги? Говорят, они еще не знают даже огня. Да и откуда быть огню при такой сырости? Здесь только напалм и может гореть. — Ты первый раз здесь? — спросил Стражеско. Сержант кивнул. — А я третий раз летаю с капитаном. И знаешь, — он невольно понизил голос, — в прошлый раз таких дорог тут не было. Я не удивлюсь, если завтра они встретят нас атомными ракетами. — Ну, этого не может быть, — не очень твердо возразил Кумбс. — Я еще помню, чему меня учили в колледже. Цивилизации развиваются тысячелетиями. Стражеско только усмехнугся. — А ты знаешь, что мы здесь ищем? — Уран? — неуверенно спросил сержант. — Держи карман шире. У нас же нет ни одного геолога. Тут есть штука пострашнее урана. Раздалась короткая команда. Солдаты повскакали и стали навьючивать свое снаряжение. Сержант помог радисту надеть радиостанцию. — Ты так и не сказал, зачем мы здесь. Стражеско внимательно посмотрел на Кумбса. — Ты слышал когда-нибудь про эликсир силы? — спросил он и сразу увидел, как вытянулась физиономия сержанта. — Так вот его-то мы и ищем. — Отставить разговоры! — скомандовал капитан. — Приготовить оружие. Они где-то близко. Советую получше смотреть по сторонам, если хотите вернуться живыми. Он швырнул в костер размокший окурок и повел отряд через лес по еле заметной тропинке, где среди многочисленных отпечатков босых четырехпалых ног изредка встречались рубчатые следы сильно поношенных ботинок космического образца. 2. Эта унылая, дождливая, болотистая планета лежала далеко в стороне от оживленных космических трасс. И хотя ее открыли сравнительно давно, корабли Звездной пехоты не появлялись здесь, потому что на планете не было найдено ничего достойного внимания. Первооткрыватели ограничились тем, что возвели на полюсе обелиск, надпись на котором утверждала их право владения этим небесным телом на протяжении 999 лет, и водрузили свой полосатый флаг. О планете было известно так мало, что ей даже не удосужились подобрать имени. Леса, покрывавшие почти всю ее поверхность, состояли из могучих, до двух метров в поперечнике, деревьев, стволы которых были усажены устрашающими шипами. Пробиться через лес не могла ни одна машина. Не помогали и вертолеты — им попросту негде было взлетать и садиться. Убогое туземное население панически боялось пришельцев, и все попытки наладить с ними не только торговлю, но даже обычный контакт потерпели неудачу. Жили они в самой гуще леса, питались какими-то плодами и охотились с помощью луков и стрел на толстокожих болотных тварей, напоминающих гиппопотамов, — вот, пожалуй, все официальные сведения о планете. Кроме того, о ней ходило много разных слухов, которые всерьез никто не принимал. Говорили, например, что туземцы знают лекарство, излечивающее любые болезни, что их знахари умеют за несколько минут заживлять самые тяжелые раны. Но самой большой известностью пользовалась легенда об эликсире силы — чудесном напитке, делающем человека могучим, уподобляя его сказочным титанам, которые могли опрокидывать скалы и с корнем вырывать деревья. Некоторые слухи были совершенно нелепы — например, утверждения, что обитатели этой планеты вообще бессмертны, что они, как гидра, размножаются делением, и из останков разрубленного аборигена вырастают два новых. Пожалуй, только один человек во всей вселенной знал точно, что правдиво в этих фантастических слухах… 3. Незадолго до темноты солдаты натолкнулись на странного мертвого зверя. Огромная туша, размером с исполинского бегемота, лежала на тропе, поблескивая мокрой синеватой кожей. Из бока чудовища торчала тяжелая стрела. Полуразмытая дождем кровяная дорожка да обломанные шипы на деревьях показывали путь, по которому животное продиралось через непроходимую для людей чащу. Кумбс подергал стрелу за конец, но она не поддалась. Тогда он ударил по шкуре ножом. Нож отскочил, не оставив даже царапины. — Только с такой шкурой и можно жить в этом лесу, — произнес Стражеско. — Ее и пуля не возьмет. Кумбс посмотрел по сторонам. Ему почудилось, что за деревьями что-то шевельнулось. Он представил, как такая же стрела впивается ему между лопаток… Да что впивается — она, скорее всего, пробьет человека насквозь, несмотря на панцирный жилет. Отряд шел по следам, соблюдая величайшую осторожность. Стало темно. Пока было возможно, пробирались вперед на ощупь — капитан приказал не зажигать фонарей. Но скоро солдаты были вынуждены остановиться — их руки кровоточили, исколотые шипами. Короткую ночь провели на земле, прижавшись друг к другу и дрожа от сырости. Едва стало светать, капитан погнал людей дальше. Через несколько миль они заметили впереди хижины. Солдаты залегли под деревьями, слились с болотными кочками. Кумбс лежал рядом с капитаном, рассматривая деревушку в бинокль. Вдруг глаза его округлились от удивления. — Смотрите, капитан! — прошептал он. — Там белый! Капитан посмотрел в указанном направлении и с облегчением выругался. — Окружить деревню! — шепотом приказал он. — Сигнал к атаке через тридцать минут. Ровно через полчаса залп лучеметов разметал легкие хижины, и солдаты ворвались в деревню. Все было кончено за несколько минут. Ошеломленные внезапным нападением туземцы почти не сопротивлялись. По свистку капитана солдаты собрались в центре деревни, где лежали связанные пленники — два хилых зеленокожих туземца с четырехпалыми конечностями, и рядом с ними белый человек в изорванном комбинезоне Звездной пехоты. Капитан быстро проверил свой отряд. Потерь не было. Одного из солдат легко ранило стрелой, да кто-то из пленников укусил Кумбса за руку, когда тот забивал ему кляп. Кемпнер приказал обыскать деревню. Вскоре солдаты приволокли двух упирающихся аборигенов. Капитан тут же пристрелил их. Затем он внимательно осмотрел нехитрый скарб туземцев и приказал захватить с собой все найденные травы и глиняную бутыль с какой-то жидкостью. Особенно его внимание привлекли лук и стрелы. Он долго вертел их в руках, потом велел взять тоже и дал сигнал к выступлению. Кумбс начал поднимать пленников. Человек в комбинезоне встал сразу, но туземцы продолжали лежать, несмотря на пинки. — Скорее, сержант, — зашипел Кемпнер. — Вам что, шкура не дорога? Тащите их на себе, черт вас возьми! Такая перспектива Кумбсу совсем не улыбалась. Кто знает, не удалось ли кому-нибудь из жителей деревни спастись. Погоня могла начаться в любой момент. И тогда их дело дрянь — если то, что болтают про туземцев, хоть наполовину правда. Сержант даже побелел от ярости. Но, несмотря на его удары, пленники не желали подниматься. Еще немного, и Кумбс прикончил бы их. Капитан вмешался вовремя. — Отставить! — скомандовал он и после секундного колебания достал зажигалку. Ему тоже было не по себе в этом враждебном лесу. — Или вы сейчас пойдете, или… Он щелкнул зажигалкой. Кумбс с удивлением увидел, как при виде огонька огромные треугольные глаза пленников в ужасе раскрылись, тела судорожно задергались, а кожа из зеленой сделалась серой. Повинуясь знаку капитана, туземцы вскочили. Кемпнер довольно усмехнулся и занял место в хвосте отряда — он не желал выпускать пленных из виду ни на секунду. Сизый, промозглый день начал медленно сереть, когда в бесконечной стене колючих деревьев наконец показался просвет. Капитан облегченно вздохнул, но тут передние солдаты вдруг остановились. — Почему встали? — спросил Кемпнер. — Что случилось? Он вышел вперед и в двадцати шагах от себя увидел знакомый каменный забор в форме подковы. Из-за забора поднимался ввысь, теряясь за вершинами деревьев, гигантский монумент. Сумерки и туман мешали рассмотреть подробности, но капитан сразу понял, что это чудовищное изваяние высотой в пятизтажный дом изображает аборигена. — Вуд, вперед! — приказал капитан охрипшим голосом. — Обследовать строение! Вуд неуверенно вышел на поляну, держа оружие наготове. Он дошел до ограды, осторожно заглянул за изгородь, вошел внутрь и тотчас же, будто почувствовав неладное, выскочил обратно. — Сюда! — крикнул он. — Смотрите! Он указал на затоптанные остатки костра. Испуганные солдаты столпились вокруг. Всем стало ясно, что они не сбились с пути, но загадочное появление скульптуры ошеломило их. — Привал пятнадцать минут, — приказал капитан. — Огня не зажигать! Сержант, выставьте охрану и накормите людей. Стражеско, свяжитесь с кораблем. Он несколько раз чиркнул зажигалкой, пытаясь зажечь отсыревшую сигарету. Солдаты стучали ложками, торопясь проглотить пищу, то и дело оглядываясь на каменную громаду. — Эта штука весит не меньше, чем наш корабль, — пробормотал Вуд. — Я ее осмотрел — ни одного шва. Все вырублено из цельной скалы. Кто мне скажет, как ее здесь поставили? Никто не ответил. — На Земле такая работа заняла бы месяц, — сказал Кумбс. — А ведь у туземцев нет ни лебедок, ни домкратов. И почему кругом так чисто? Не на руках же они ее принесли? Капитан окончил разговор с кораблем, снял наушники и посмотрел на часы. — Становись! — скомандовал он. Но когда первый солдат вышел из-за защиты ограды, в грудь ему впилась тяжелая черная стрела. 4. Капитан Кемпнер понимал, что единственная возможность спастись — попытаться прорваться по дороге под прикрытием огня двух лучеметов. Созданная ими огневая завеса на какое-то время парализует действия туземцев, панически боявшихся огня, и если кольцо окружения не очень широкое, отряду удастся уйти. Прорываться надо вскоре после рассвета, когда помощь с корабля будет близко. Попытка уйти ночью обречена на неудачу — туземцы перебьют их в лесу поодиночке. Так же отчетливо Кемпнер понимал, что пленных довести до корабля не удастся. А это значило, что его многолетние поиски эликсира силы потерпели крах. Сейчас единственный человек, знающий язык туземцев, был в руках капитана, но, чтобы вырвать у него тайну, оставалось лишь несколько часов короткой ночи. Связанные по рукам и ногам пленники были прикручены нейлоновым тросом к подножию статуи. Рядом стоял Вуд с оружием наготове. Капитан приказал ему не спускать с них глаз. Когда все распоряжения были отданы и переговоры с кораблем закончены, капитан подошел к пленным. Несколько минут он всматривался в лицо человека в лохмотьях. — Нам придется говорить здесь, доктор Робин, — сказал он наконец. — Поэтому мне не удастся тебя повесить по всем правилам. Но живым тебе отсюда не уйти. Капитан сделал паузу, словно хотел удостовериться, что его слова поняты правильно. — Я очень сожалею, что мне придется так поступить. Но ты нарушил присягу Звездной пехоты и вдобавок покушался на жизнь своего командира. Ты дезертир и предатель, и за любое из этих преступлений тебе полагается смерть. Это был странный разговор в темноте ночного леса при бледном свете потайного фонаря, слегка освещавшего лицо связанного, — разговор двух человек, из которых говорил один, а второй, с заткнутым ртом, только слушал. — Но я готов отпустить тебя и твоих друзей. За это ты откроешь мне тайну эликсира силы. Связанный отрицательно качнул головой. — Подумай как следует. У тебя нет выбора. Если ты не согласишься, вы умрете все трое. Капитан говорил очень тихо, так что стоявший рядом Вуд с трудом разбирал слова. — Ты не имеешь права решать за них. Я знаю, они не хотят умирать. Переведи им мои слова. Пленник снова покачал головой. — Я могу предложить тебе другое, — сказал капитан. — Ты можешь вернуться с нами на Землю. Кроме меня, о твоем преступлении не знает никто. Я доложил тогда, что ты убит в стычке с туземцами. Но ты уцелел, и теперь я вырвал тебя из плена. Напрасно капитан ждал ответного знака. — Неужели жизнь в этих вонючих болотах тебе дороже всех сокровищ Земли? Ты был нищим врачом, когда пошел в Звездную пехоту. Ты принесешь своей родине сказочное могущество и этим обессмертишь себя. Пленник не шевельнулся. 5. Близилось утро. Черное дождливое небо начало медленно сереть, и фантастические очертания каменного колосса постепенно выступали из мрака. Скорчившийся под забором Стражеско монотонно повторял в микрофон позывные корабля. Солдаты перезаряжали оружие, перекликаясь в тумане. Но сержант Кумбс не думал о том, что с минуты на минуту может начаться бой — может быть, последний бой в его жизни. Сержант всю ночь пролежал за лучеметом возле ворот — самого уязвимого места их обороны, — готовый в любой момент открыть огонь. Почему-то ему вспомнилась первая встреча с туземцами. Вслед за капитаном он вошел в одинокую лесную хижину, держа оружие наготове. Зеленокожий хозяин испугался так, что стал пепельно-серым, но все же поднес им чашу с чистой, удивительно освежающей водой — традиционный дар гостю на этой планете. Капитан выпил воду и тут же застрелил туземца и всю его семью. Это было его правилом — не оставлять в живых никого, кто мог бы рассказать Робину, что люди в форме Звездной пехоты идут по его следам… Незадолго до рассвета капитан приказал ему принести аптечку. В темноте сержант с трудом различил, что пленник в изодранном комбинезоне бессильно висит на веревках. От укола он пришел в себя и с трудом поднял голову. Кемпнер вырвал кляп из его рта. — Я заставлю тебя говорить, проклятый упрямец! — прокричал он. — Отвечай же! В чем секрет эликсира? Кумбс услышал звуки ударов. — Никакого эликсира нет, — простонал пленник, роняя голову на грудь. Сержант с ужасом увидел, как Кемпнер взмахнул флаконом над связанными туземцами, и тотчас по их голой коже побежали струйки голубого пламени. Обессилевший, оглушенный, Кумбс, шатаясь, отошел в сторону и свалился возле забора, рядом со Стражеско, который по-прежнему бормотал что-то в микрофон. Резкий окрик капитана заставил его вздрогнуть. Он приподнялся. Небо уже светлело. Наступал день — их последний день. — Вы оглохли, сержант? Марш к лучемету! Кумбс взглянул на капитана обезумевшими глазами. Сейчас его поставят к лучемету, и он опять будет жечь… жечь… Сжигать живьем… Всех — молодых, старых… — Не-ет! — закричал он. — Не буду! А-а-а! Он вскочил и побежал, нелепо размахивая руками и испуская бессвязные вопли. Ошеломленные солдаты не успели ему помешать — он выбежал за ворота и помчался к лесу, скользя и падая на мокрой траве. — Тем хуже для тебя, — процедил капитан и медленно, как на учениях, прицелился между лопатками сержанта. Выстрелить капитан не успел. За миг до выстрела сержант вдруг отделился от земли, словно подхваченный таинственной силой, описал в воздухе огромную дугу и исчез за стеной деревьев. Никто не заметил, как в это время привязанный к подножью статуи пленник легко разорвал сверхпрочные веревки. Затем одним гигантским прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от леса. И как только он исчез за колючими вершинами, солдаты услышали странный звук — словно кругом них всхлипнула жалобно земля, и весь лес пошатнулся. Огромные деревья, вырванные с корнями, начали рушиться со всех сторон на ограду. Когда все было кончено, туземцы собрали уцелевшее оружие. Робин отыскал изодранную сумку с медикаментами и отправился туда, где под присмотром туземцев сидел трясущийся, полуобезумевший Кумбс. — Не убивайте меня, — жалобно сказал Кумбс и тихо заплакал. — Сейчас мы отведем вас к кораблю, и вы улетите на Землю, — сказал Робин. — Убедите экипаж улететь как можно скорее, не пытаясь ничего предпринимать. В противном случае корабль будет уничтожен. У нас достаточно сил, чтобы сделать это. — Эликсир силы? — с трудом выдавил из себя Кумбс. — Его не существует, — отрубил Робин. — Но у народа этой планеты есть гигантская сила, которую нельзя ни украсть, ни отнять. Это что-то наподобие цепной реакции в уране. В малых количествах он безопасен, но едва его масса достигнет критической — взрыв! Так и наша сила — она проявляется лишь в тех случаях, когда мы собираемся все вместе, для решения общих дел. — А вы? — спросил сержант. — Разве вы не хотите вернуться? Робин грустно улыбнулся. — Мое место здесь. В нашей стране на Земле слишком много любителей легкой наживы, не внемлющих голосу разума. Мы должны быть готовы встретить их. Скоро всю планету покроют дороги, и мы сможем быстро собираться везде, где грозит опасность. Об этом вы тоже расскажите там… 1970, № 9 Анатолий Днепров СМЕШНОЙ БАОБАБ — А сейчас мы пройдем пампасы и начнем пробираться сквозь южноамериканскую сельву… Это так у них называются джунгли. А пампасы вроде нашей степи. Правда, здесь, в Аджарии, нет степей. А рядом, на Украине, есть… Джунгли у нас тоже есть. И здесь, на Кавказе, и в Уссурийском крае. Это рядом с Владивостоком… Каро, наш гид по Батумскому ботаническому саду, не умолкал ни на минуту. Он знал в этом саду, или, лучше сказать, заповеднике, каждый уголок, каждое деревце или куст. И не только знал по имени, но и всю родословную. Он был высокого роста, широкоплечий, с тонкими белыми усами и острой бородкой, которая делала его чем-то похожим на Дон-Кихота. Мы были очень удивлены, когда узнали, что Каро из своих шестидесяти пяти лет двадцать гонял в горы отары овец. Позже я узнал, как удивилось руководство Батумского ботанического сада, когда в отдел кадров к ним, прихрамывая, пришел старик и сказал, что хочет работать здесь. В горах он сломал ногу и теперь не может больше оставаться в пастухах. — А что вы, собственно, сможете у нас делать? — Ухаживать за этими прекрасными деревьями и цветами. Они всегда стоят на месте, не то что мои овцы. А уж я их полюблю, как родных, хотя большинство из них и чужие. Сначала он был садовником. А после стал гидом. Дирекция сада была потрясена памятью и понятливостью Каро, который за год впитал в себя все, что рассказывали профессиональные гиды экскурсантам. Сейчас ему нельзя было дать и шестидесяти. Да и вообще здесь, в Аджарии, старики безвременны. Того и гляди столетнего гражданина окликнешь: «Молодой человек!» Мы пробрались сквозь опутанную лианами сельву, где царил полумрак и влажная, мшистая земля дышала горячим терпким паром, и выбрались на залитую солнцем поляну. — Здесь, товарищи, начинается Экваториальная Африка. Начинается она с саванны. — Чего, чего? — переспросил кто-то. — Саванна. Это по-африкански тоже степь. Наша экскурсионная группа пробиралась по узкой тропинке к вершине холма. Причудливые травы и кустарники окружали нас со всех сторон; и иногда, на поворотах, мы видели только высоко поднятую голову Каро, который оживленно что-то рассказывал тем, кто шел рядом с ним. — С вершины холма очень хорошо видно море. Там мы отдохнем. В тени вон того замечательного дерева. Экскурсанты расположились на траве и залюбовались видом на море. Солнце склонялось к вечеру, воздух светился серебристым светом, и море было не голубым, как обычно, а серебристым, с гофрированной солнечной дорожкой, теряющейся в дымке. — Аве маре, моритури те салютант, — мечтательно произнес инженер из Ленинграда. — Все мы умрем, и сюда придут другие люди и будут любоваться этим волшебным зрелищем… — Зачем умирать? — воскликнул Каро. — Жить надо! Долго-долго, как это дерево! Он повернулся к стволу зеленого гиганта и любовно погладил мощную морщинистую кору. — А что это за дерево, Каро? — Замечательное дерево. Вечный страж африканских саванн. Это баобаб. Живет пять тысяч лет! — Сколько? — взвизгнула молодая курортница в шортах. — Пять тысяч. Может быть, даже больше. Его привезли сюда уже в очень солидном возрасте. Каро встал, вытащил из кармана выцветшей сатиновой куртки клеенчатый сантиметр и стал обмерять ствол. Закончив обмер, он достал записную книжку, посмотрел на столбик цифр и записал следующую. Никто не заметил, как он поднял голову, посмотрел на могучую крону дерева, глубоко вздохнул и укоризненно покачал головой. Когда он попрощался с нами у выхода из сада, я взял его за руку и отвел в сторону. — Каро, а почему вы обмерили ствол баобаба, а после печально вздохнули? — Сохнет. Понимаете, сохнет на глазах. Это будет такая потеря. Сначала обхват был десять метров семьдесят сантиметров. После — девять метров тридцать сантиметров. А сейчас уже пять метров, — гибнет не по дням, а по часам. Делаю все. Не отхожу от него. Ученые подкормку придумали. А он сохнет… Последние слова он произнес с сильным акцентом, темпераментно махнул рукой и скрылся среди олеандров, прихрамывая пуще прежнего. Года через три я снова оказался в Батуми, на конференции по проблеме долголетия, и вспомнил Каро и его погибающий баобаб. В перерыве между заседаниями я отправился в ботанический сад. — Где Каро? — Как обычно, — безразлично ответила голубоглазая лаборантка. Она переливала какую-то жидкость из одной колбы в другую. — Что значит «как обычно»? Она подняла на меня большие глаза. — Возле своего баобаба. — Он по-прежнему работает гидом? — Нет, сейчас не работает. — На пенсии, значит? Девушка криво улыбнулась. — Здесь, в Батуми, проходит конференция по долголетию. Читала я в газете, как местные физиологи расхваливают здешний климат и здешних стариков. А вот то, что некоторые с возрастом впадают в детство, об этом почему-то не говорят. Но я уже не слушал ворчливую белоснежную лаборантку. Я прошел уссурийские джунгли, сибирскую тайгу, альпийские луга, спустился в пампасы, пересек сельву — и вот саванна! Я почему-то очень волновался, и мне не терпелось скорее увидеть Каро. Он лежал у самого стола на спине и курил трубку. Когда я подошел, он повернул голову, а после снова отвернулся и уставился вверх. — Каро, вы меня не узнаете? Он молча покачал головой. — Я был здесь с экскурсией. Вы тогда опасались за это дерево, а оно вон какое роскошное, более пышное, чем прежде, и, конечно, проживет еще пять тысяч лет! Он снова посмотрел на меня печальными, задумчивыми глазами. Его усы и бородка, казалось, потемнели, а глубокая тень под деревом сглаживала морщины на загорелом лице. — Я никогда не верил, что дерево погибает. — Он встал и облокотился о ствол спиной. — Я этим ученым с самого начала твердил: «Не так сохнут деревья. Я ничего не знаю про другие баобабы, которые растут в Африке, но этот баобаб какой-то другой. Ну, как бы вам сказать…» — Какой же он, Каро? — Смешной. Странный. Очень смешной. Я вспомнил ворчливую лаборантку. — Смотрите! — Каро горячился. — Смотрите на кору. Стала гладкая. Смотрите на листья. Стали зелеными и нежными. Разве так погибают баобабы? Я не знал, как погибают баобабы, но мне стало очень грустно за Каро… — Он смешной, потому что растет обратно. — Обратно? — Конечно. Был старый. А сейчас становится моложе и моложе. Ничего тут удивительного нет. «Бедный, бедный Каро…» — Нет, вы только посмотрите! Я вместе со стариком обошел вокруг дерева и действительно заметил, что оно как будто помолодело. Но разве можно говорить о деревьях, что они постарели, помолодели? Старый клен кажется «помолодевшим» после дождя, а тоненькая пыльная акация напоминает крохотного сморщенного старичка. Это дело воображения. Я похлопал Каро по плечу. — Я очень рад, что дерево продолжает жить. Но еще больше я рад за вас, Каро. Выглядите вы прекрасно. До свидания! — Эти ученые думают, что я сошел с ума!! — крикнул он мне вслед. Прошли годы, и я забыл про Каро и про растущий «обратно» баобаб. Я усиленно занимался геронтологией пытался вникнуть в страшную тайну старения и деградации человека, и в этом моем увлечении тоже была своя логика. Когда однажды моя жена спросила меня, почему я оставил нормальную физиологию и переключился на изучение стариков и старух, я, не думая, ответил: — Потому что я и сам старею, а не расту обратно…. Жена подумала и сказала: — Я как-то слушала лекцию одного математика, специалиста по теории колебаний. Он утверждал, что если будет постигнута тайна биологического регулирования в человеке, то его, человека, можно будет ввести в режим автоколебаний. Это значит, сначала он стареет, после молодеет, а в определенный момент времени начинает опять стареть; и так без конца… — Болван твой математик! Старение и смерть — прогрессивные факторы биологической эволюции. Да и вообще о вечной жизни могут мечтать только заскорузлые эгоисты… «Расти обратно, расти обратно…» Где и когда я слышал эти слова? И тогда я вспомнил Каро и смешной баобаб. В лаборатории Батумского ботанического сада сидели новые, совсем молодые люди, а старые ученые ушли на покой: построили в пригородах дачи и разводили сады. — Как ваш баобаб? — спросил я ведущего научного сотрудника. — Что? — В вашем саду рос баобаб из Африки. — Что-то не помню. Он вытащил из книжного шкафа толстую книгу и долго ее листал. — В каталоге не числится, — наконец сказал он. — Как же так? Я лично сидел в тени этого великолепного дерева. — Когда, простите за нескромный вопрос, это было? — Лет… лет пятнадцать-двадцать тому назад… Молодой человек присвистнул: — За это время мы так часто меняли растения, удаляли погибшие, подсаживали новые. Может быть, когда-то и был баобаб, а сейчас нет. Действительно, теперь холм был пустынным, и только море у его подножья серебрилось, как прежде. Там, где раньше росло дерево, осталось небольшое, поросшее травой углубление, и в самом его центре торчала тоненькая, высохшая веточка. Она легко сломалась у меня в руках, и я сунул кусочек в карман. О Каро в ботаническом саду тоже никто ничего не знал, и я решил всю эту странную историю выбросить из головы, как вдруг совсем неожиданно она вновь воскресла во всех самых мельчайших подробностях. Из очередной экспедиции в Аджарию возвратилась шумная ватага моих аспирантов. Они наперебой рассказывали о стариках, которым по сто, сто двадцать и даже сто пятьдесят лет. — Но самая любопытная история произошла в одном ауле, километрах в сорока к востоку от Батуми! Представляете, приходим с рюкзаками, в коротких штанах, с палками, а на нас никто не обращает внимания. Даже ребятишки! Такого еще никогда не бывало. Не аул, а потревоженный людской муравейник. Мужчины а одном краю базарной площади, женщины — на другом. И все говорят, говорят, кричат, размахивают руками и так далее. Выясняем, в чем дело. Оказывается, ничего необычного. «У тетушки Валии откуда-то взялся ребенок». — «Ну и что здесь удивительного?» — «Тетушке сто восемнадцать лет». — «А где тетушка Валия живет?» — «Вон в том доме, но она никого не принимает». Мы — к дому. Двери на запоре. Стучим. Показывается старуха. Сразу видим — слепая. «Как здоровье, бабушка?» — «Уходите прочь! Вы разбудите ребенка!» — «Но мы, сами знаете, не из тех». Представляемся. Академия наук и так далее. Специалисты. Врачи. «Ах, врачи? Тогда заходите. Мне нужен врач». Заходим. В постельке хныкает малыш, около годика; может, чуть-чуть побольше. «Славный малыш, — говорим, — давно родился?» — «Нет, он пришел». — «Как так — пришел?» — «Ножками. Только вот хромает. Ножку в горах сломал». Осматриваем. Действительно, ножка сломана. Кладем гипс. Повторяем вопрос, теперь более строго. «Давно родился?» — «Пришел, говорю я вам». — «Значит, он вам чужой, тетушка Валия?» — «Нет, не чужой. Это мой сын». Чокнутая старуха! Как мы ни бились, твердит: «Пришел, и это мой сын…» Вот так история! — А она не называла малыша по имени? — Называла. — Как? — Каро. Кажется, Каро… …У меня на рабочем столе в институте геронтологии стоит небольшая прозрачная коробочка. На белоснежной салфетке покоится кусочек сухого желтого дерева, и под ним надпись: «Смешной баобаб». Конечно, это, может быть, и не тот баобаб, а маленький Каро у тетушки Валии, может быть, совсем другой Каро. 1970, № 11 Роберт Э. Альтер МИРАЖ Шестеро наших рабочих-африканцев уныло ковыряли лопатами твердую, серую от зноя землю, спекшуюся на ровных, плотно уложенных камнях. Вероятно, раскопали пол древнего жилища или, может, крышу осевшей постройки? Наверняка что-то скрывалось под этой каменной кладкой. Я устроился на обломке стены как раз над землекопами и наблюдал за работой. Тэннер, мой компаньон, лежал поодаль в палатке, страдая от очередного приступа лихорадки. Наступили сумерки. Повеяло свежестью, и наконец первые крупные капли дождя оросили иссохшую землю. Сначала они падали редко, словно крошечные серебристые плоды с волшебного дерева. Рабочие расчистили почти всю площадку. Сумерки быстро сгущались, и мне пришлось присесть на корточки, чтобы лучше рассмотреть кладку. Сомнений не оставалось — это была крыша, сложенная из плотно пригнанных камней правильной формы. — Хелло, — обратился я к старшему из рабочих Хассину, — отодвиньте-ка один из угловых камней. Хассин перевел мои слова, и рабочие начали орудовать ломами. С трудом одну из угловых плит удалось сдвинуть в сторону. Глазам открылся черный зияющий прямоугольник. — Принесите лестницу и фонарь, — мой голос чуть дрогнул на последнем слове. Сгорая от нетерпения, я выудил из кармана огрызок свечи и зажег его. Затхлым, нездоровым запахом подземелья тянуло из разверстой каменной кладки. Сунув свечу в дыру, чтобы убедиться в отсутствии ядовитых газов, я тщетно пытался разглядеть что-нибудь внизу. Вскоре подошли африканцы и опустили в яму лестницу. Хассин подал мне фонарь. Я начал спускаться. Как ни странно, здесь было сухо. Только холод и темнота создавали ощущение сырости. Тяжелые капли дождя падали сверху и стекали по ступенькам лестницы. Поднятый над головой фонарь осветил мрачные стены, здесь и там виднелся беловатый налет плесени. Неожиданно в зыбком мраке мне почудилось видение, словно сотканное из бликов от фонаря. Это была фигура обнаженной женщины. Изумленный, я чуть не пробормотал «простите, мадам». Мраморная скульптура в полный человеческий рост как будто светилась изнутри холодным белым светом. Я подошел к ней поближе. Это была, бесспорно, самая замечательная скульптура, какую мне когда-либо приходилось видеть. Мельчайшие детали — волосы, ресницы, ногти — поражали своей достоверностью. Она стояла как живая, слегка расставив ноги, туловище чуть повернуто над великолепными бедрами, взгляд обращен в сторону, через плечо. Непередаваемое впечатление производило лицо, вернее, его выражение. Нечто странное и загадочное виделось в нем. Было ли это удивление, ужас или восторг? Что же так поразило ее? Я, как во сне, топтался вокруг статуи и даже посматривал в ту сторону, куда смотрела она… Кто создал этот шедевр? Как он попал сюда? И когда? У меня не было никаких сомнений: мы сделали необычайное, быть может, великое археологическое открытие! Я вернулся к лестнице и отпустил рабочих домой. Хассин снова многозначительно ухмыльнулся, прежде чем пошел прочь. Неужели он увидел? Подходил ли он к дыре, пока я был внизу? Едва дождавшись, когда рабочие исчезнут из виду, я бросился через кучи щебня к палатке, где лежал Тэннер. Дождь лил как из ведра. — Ты никогда не мог и мечтать о такой находке! — мой голос тонул в шуме дождя. — Она… она бесподобна! Нет, это не то слово! Ты только взгляни на ее лицо! Тэннер приподнялся на своем ложе, проворчал что-то и бросил таблетку хинина в рот. Это был приземистый и грузный человек, совершенно лысый. Раскопщик, не связанный никакими обязательствами с археологическими партиями. Впрочем, ни один уважающий себя археолог не хотел иметь с ним дело. Своеобразные методы Тэннера не пользовались популярностью. Мексиканское правительство преследовало его за контрабанду юкатанских сокровищ. Из Камбоджи он был изгнан за те же делишки. Греки при одном упоминании его имени приходили в ужас. Я не одобрял приемов Тэннера и пустился с ним в приключения только потому, что восхищался его эрудицией и археологическим чутьем. — Уверен, что ты не предполагал найти здесь такое сокровище, — продолжал я. Тэннер попытался подавить свою дрожь и криво усмехнулся. — Судя по тому, как ты отзываешься о нем, действительно не предполагал. Впрочем, нет ничего удивительного, что оно спрятано именно здесь. Пойдем-ка поглядим. Накинув дождевики, мы двинулись в темноту сквозь сплошную стену воды. Тэннер, лишь только увидел скульптуру, чуть не задохнулся. — М-мой бог! Эт-то ф-фантастично, М-миллер! Зажги еще фонарь! Я зажег второй фонарь. Тэннер крался вокруг скульптуры, цепко оглядывая ее. — Что-то невероятное! Ты только посмотри, как проработаны детали! Она древняя, древняя, древняя, мой мальчик, ты даже не можешь себе представить, какая она древняя! Это, конечно, не греческая и не римская скульптура. Черт возьми! Даже самые великие мастера древности не смогли бы так оживить мрамор! Лицо мадонны вновь приковало мой взгляд. Что там она увидела, там, неизвестно где? — Миллер! Ты знаешь, сколько она стоит? Я покачал головой… Так и знал, что он заговорит об этом. — Ее стоимость — это тридцать лет моих скитаний по миру, тридцать лет опасностей и лишений. Несколько раз я обогнул земной шар в поисках этой женщины, но никогда не мог представить себе, что она так прекрасна. Невероятная удача! — Тэннер замолчал и перевел дыхание. — Ты все сказал? — спросил я. — Что ты, что ты, конечно, нет, дорогой мой, ведь это золотое дно! Это же тысячи, сотни тысяч долларов! Я знаю надежных людей. Двое из них живут в Париже. Они не зададут никаких вопросов, даже не спросят наших имен. Никаких расспросов. И никаких налогов! Все пополам, мой мальчик, фифти-фифти, если… — Если я помогу тебе, вывезти ее отсюда! — Иначе ничего не будет. Ты прекрасно это знаешь. У местных чиновников липкие руки. Мы должны быть довольны, если увезем отсюда какие-нибудь черепки или бусы. Как думаешь, Хассин и эти парни видели ее? — Вряд ли. Я спустился сюда один. Черт его знает, этого Хассина! Может, он подкрался и заглянул вниз, когда я отвернулся? — Если он узнал, то уже сообщил властям. В этом можно не сомневаться. Миллер! Мы должны увезти ее сегодня ночью! Сейчас! Я начал отговаривать его, но уже через минуту сам стал колебаться. Слишком уж велик был соблазн разбогатеть или хоть стать знаменитым. Прежде чем окончательно решиться, я спросил Тэннера: — Ты уверен, что это шедевр? Она действительно очень древняя? — Я знаю свое дело. Она не упоминается ни в одном из существующих каталогов. Это точно… Ее уникальность подтвердит любой специалист. Но в этом ты вполне можешь положиться на меня. Все, что ты должен сделать, — это помочь мне вывезти ее отсюда. — Куда? И как? — спросил я. — Дай подумать… Нам надо найти какое-нибудь суденышко, чтобы переплыть реку. Правда, в пути нас могут перехватить морские патрули. Нет, так не пойдет. Мы должны довезти ее на нашем грузовике берегом до границы. Идет? Я поразмыслил и согласился. Мы опутали скульптуру веревкой, перекинули свободный конец через блок, кое-как закрепив его над дырой, и осторожно начали приподнимать драгоценный груз. Как ни странно, но мне показалось, что мрамор должен быть тяжелее. — Как ты думаешь, она из халцедона? — спросил я, когда мы остановились на минуту, тяжело дыша. Сплошной поток воды продолжал лить на нас сверху. — Почему она так поблескивала при свете фонаря? — Это, должно быть, влага, — отозвался Тэннер, — за сотни лет она могла скопиться в погребе. Может быть. Но ведь погреб был запечатан не хуже, чем гробница Тутанхамона… Наконец мы вытащили статую в дождь и темень, и Тэннер заторопил меня. «Скорее грузовик! Ради бога, скорее!» Наша старая развалина с высокими металлическими бортами и открытым верхом стояла рядом. Я подал машину к яме, затем выскочил из кабины и начал опускать задний борт. Тэннер, обхватив качающуюся статую, со страхом следил за моими движениями. Борт со скрежетом опустился, и холодная черная вода схлынула из кузова. Тэннер трясся так, что слышно было, как он стучал зубами. — В-все хорошо. В-возьми ее з-за плеч-чи, н-не д-за голову, парень! P-ради всего святого, ос-ст-сторожней! Чертыхаясь и толкаясь, раскачивая и подпирая статую то с одного бока, то с другого, мы наконец втащили ее в кузов. Тэннер шипел, как бразильский боа: — Т-теперь лег-че! Тих-хо! Не с-стукни ее о б-борт! Слава богу, наша мадонна была в кузове. Она лежала на спине, щедро орошаемая дождем, лицо, слегка повернутое к левому плечу, хранило застывшее, поразившее нас странное выражение. Чем она удивлена? — Я с-сяду з-за руль, — сказал Тэннер, оттолкнув меня в сторону. Нахмурившись от смутного предчувствия, я поднял задний борт и, обойдя машину, влез в кабину. Тэннер захлопнул дверцу, нажал на стартер, и мы двинулись. Сначала медленно, пока вылезали из грязи, затем, как только выехали на дорогу, понеслись зигзагами. — Легче! — пронзительно крикнул я. — 3-заткнись! — огрызнулся Тэннер. А дождь все лил, лил. Вода капала с потолка кабины, сочилась через щели и даже через неплотно подогнанные края ветрового стекла. Грузовик буксовал, выкарабкивался из грязи, резко поворачивал и скользил юзом, затем вновь вырывался вперед. Тэннер, не переставая трястись, стучал зубами и корчился за рулем. И вдруг все происходящее показалось мне безумием — эта сумасшедшая гонка ночью по раскисшей дороге, этот трясущийся в лихорадке, ослепленный навязчивой идеей неудачник, скрючившийся за рулем, эта мраморная женщина с загадочным лицом, слегка повернутым к левому плечу… — Тэннер, — позвал я, — зря мы все затеяли… — Замолчи ты, черт возьми! Разве ты не понимаешь, что я везу в кузове? Это моя жизнь. Вся моя жизнь! Тридцать лет я лелеял мечту о таком сокровище, и вот оно в моих руках. Да разве я мог представить себе, что она будет такой? Она моя! Я нашел ее и вывезу отсюда — никакие силы на земле не остановят меня! Настойчивый рефрен в его словах — я, моё, моя — неприятно поразил меня… Продолжает ли он считать нас равноправными партнерами «фифти-фифти»? Болезнь или наша находка помутила его разум? Далеко впереди вдруг появился и исчез огонек. Вот он снова зажегся и медленно стал приближаться к нам. Потом замер. Около него зажегся огонек поменьше. Он то исчезал, то снова появлялся. — Это мотоцикл, — прохрипел я. — Кто-то сигнализирует нам, видно, приказывает остановиться. Тэннер не отозвался, и я почувствовал, что он гонит машину прямо на мотоциклиста. Мне ничего не оставалось делать, как резко ткнуть левой ногой в ступню Тэннера, лежащую на педали тормоза. — Болван! Ведь ты убьешь его! Машина с визгом затормозила и развернулась, подняв фонтан грязи. — Проклятье! — Черт бы тебя побрал! Высокий детина в дождевике направился к нам, тяжело ступая по грязи. Это был один из береговых патрульных, На локтевом сгибе у него уютно лежал автомат довоенного образца. Он подошел к кабине с той стороны, где сидел Тэннер, и постучал дулом автомата в дверь. Тэниер молча опустил стекло. — Кто такие? — спросил патрульный. — И куда направляетесь? Мы вытащили свои бумажники с удостоверениями личности и подали ему. — На раскопки, — безразличным тоном произнес Тэннер. — Вы видите, мы археологи, — сказал я. — Переезжаем с места на место в поисках древних сокровищ. — Да-а? — протянул патрульный. — Есть разрешения? — Они у вас в руках, — сказал Тэннер. Да? А что в кузове? — Инструменты для раскопок. — Ну-ка покажите! Тэннер наклонился, словно нащупывая что-то около своих ног. Признаться, я не обратил на это внимания. Словно завороженный я смотрел, как патрульный подходит к кузову. Все-таки мне удалось сбросить оцепенение и выйти, из кабины. — Открывай! Кузов до краев был заполнен водой, хотя она непрерывно стекала вниз через множество щелей и отверстий в полу и бортах. Я взялся за правый откидной болт кузова и улыбнулся патрульному, словно говоря «пожалуйста, смотрите». Фигура Тэннера метнулась за его спиной. Тяжелый гаечный ключ, описав дугу, с силой опустился на голову патрульного. В тот же миг ночную тьму разорвали выстрелы: «Бах-бах-бах-бах!» Все-таки он успел нажать курок, прежде чем его безжизненное тело повалилось в грязь. — Тэннер! Идиот! Зачем ты это сделал? Тэннер ничего не ответил. Он бросил гаечный ключ в сторону и, наклонившись, поднял с травы автомат. Затем сказал: — Оттащи его в кусты. Живо! Я подошел к распростертому телу, но из-за темноты и дождя не мог понять, оглушен или убит патрульный. — Тэннер, наверняка он очень плох или даже мертв. Холодное прикосновение металла к подбородку обожгло меня. Я поднял голову — Тэннер целился из автомата прямо мне в грудь. — Тащи его в кусты! — повторил он. — Тэннер, послушай меня. А если он жив? — Тащи его в кусты… Должно было последовать «или…», но я не стал ждать продолжения. Мне было ясно, что теперь мой компаньон не остановится ни перед чем. — Дальше поведешь машину ты, — сказал Тэннер. Он втолкнул меня в кабину и следом влез сам. Я медленно повел грузовик вперед, объехав на обочине мотоцикл. Автомат упирался мне в правый бок. — Мы могли уговорить его, — сказал я. — Нет. Он знал о нас, чиновники подослали его. — Не говори чепухи, он ничего не знал. Ты ударил его просто так, безо всякого повода. — Заткнись и крути баранку! — Тэннер больно ткнул меня дулом под ребра. Вот когда я всерьез испугался. В ушах все еще стоял звук выстрелов «бах-бах-бах-бах». Я замолчал и стал пристально всматриваться в набегающую темноту. Тэннер что-то бубнил себе под нос. Я прислушался: «…ей тысячелетия… Честно говоря, даже не знаю, к какому периоду ее отнести… Немыслимо, но в то же время… в то же время…» В то же время она лежала в трясущемся грузовике одна, пока мы неслись сквозь лавину воды и мрак. Ливень не переставал ни на минуту. Казалось, начался всемирный потоп. Тэннер решил, что мы проехали приграничную полосу. «С-сейчас н-надо б-будет с-свернуть н-на зап-пад». Может быть, мне следовало резко затормозить и броситься на него? И попытаться вырвать автомат? Но я этого не сделал. Не знаю почему. Я продолжал гнать машину в темноту. Тэннер ошибся. Заграждение из колючей проволоки тянулось гораздо дольше. Вдруг мы увидели, что дорога упирается в пограничный пост. Поворачивать назад было поздно. Красно-белый шлагбаум преградил нам путь, и вооруженный часовой уже махал фонарем, приказывая остановиться. Это был крупный пограничный пост. Из кирпичного здания вышел офицер в форме цвета хаки и направился к дороге. Я нажал на тормоз, машина с остановившимися колесами заскользила по густой грязи. Тэннер выругался и взмахнул автоматом. Я едва успел схватить его за руку. — Ни в коем случае! Там целый гарнизон, смотри! Тэннер заколебался, всматриваясь в фигуры часовых. Заграждения из колючей проволоки плотно обступали дорогу. Впереди возвышался наблюдательный пункт, и стоял легкий пулемет, и трое солдат сидели на корточках около него. — Они разнесут нас в клочья, — проговорил я с тоской. Тэннер тяжело вздохнул. Вооруженный офицер с часовым приближались к машине. Выражение сильного утомления и полной безучастности появилось на лице моего компаньона, Я опустил стекло, крепко прижав локтем руку Тэннера с автоматом. — Добрый день, — сказал я лейтенанту. — Куда направляетесь? — Мы американские археологи. Хотим добраться до ближайшего порта. — Почему не поехали через таможню? Резонный вопрос. Я попытался разыграть негодование. — Мы нездоровы и утомлены бесконечными вымогательствами ваших патрулей. На южной дороге нам пришлось бы одаривать каждого пограничника, останавливающего машину. Офицер захохотал. — Вам так кажется? А что везете? — Ничего. Он повернулся к часовому, не сводя с меня глаз. — Держи его на мушке, а я загляну в кузов. Я уставился невидящим взглядом на часового. Все внутри у меня оборвалось. Я уже не думал о скульптуре — ведь на нашей совести было убийство. Только этим и объяснялось появление большого вооруженного отряда на границе. Я повернулся и взглянул на Тэннера. Его опять стало трясти, глаза на красном влажном лице бегали, как у пойманного хорька. Он все еще не мог нормально соображать. — Нет, — прошептал я, — нам не уйти отсюда живыми… Тэннер впился в меня болезненным взглядом. — Она моя, они не смогут отнять ее, Я скорее умру, чем отдам! — С этими словами он взвился, пытаясь выскочить из кабины. При появлении офицера мы прекратили возню. — Все в порядке, — сказал он. — Можете ехать. Я вытаращил глаза и машинально произнес: «Благодарю». Тэннер очумело уставился на лейтенанта. Я нажал на стартер, и машина сдвинулась с места. В темноте взвизгивал мотоциклетный мотор, который кто-то безуспешно пытался завести. Красно-белый шлагбаум медленно поднялся кверху. Я надавил на акселератор, и мы с грохотом пересекли последнюю черту, отделявшую нас от обетованной свободы. Я ничего не мог понять. Правда, я не слышал, как опустился задний борт, но видел, что офицер заглянул в кузов. Конечно же, он встал на задний буфер и осветил кузов фонарем. Но почему он не заметил наше сокровище? Почему не задержал нас как контрабандистов? — Останови машину, — сказал Тэннер. — Зачем? — Останови, говорю. Я хочу заглянуть в кузов. Здесь что-то не так. — Нет, — сказал я, — нам осталось всего сто ярдов до цели. — Но ты чувствуешь, что все это очень странно? — Потерпи немного! Неужели трудно подождать, черт возьми! Видишь, впереди солдаты. Вооруженные пограничники выходили на дорогу, преграждая нам путь. Я остановил машину. Белолицый лейтенант подошел к кабине. — Кто вы и что привезли? Не знаю почему, но я ответил: — Ничего. Мы американские археологи. — Я должен осмотреть ваш грузовик, — сказал лейтенант и отошел от кабины. Тэннер уже был у кузова. Я выскочил вслед за ним. Лейтенант удивленно смотрел на нас. — Что-нибудь случилось? — Именно это мы и хотим узнать. Тэннер и я с двух сторон сняли откидные болты, борт с грохотом упал вниз. Вода хлынула из кузова настоящим водопадом. Мы с ужасом всматривались в черноту кузова, но, кроме воды и какой-то бесформенной массы, не увидели ничего! — Украли! — заорал Тэннер. — Мой бог! Они украли ее! — Нет! — я схватил его за руки. — Они не могли украсть. Патрульный был у кузова всего несколько секунд. Он не мог ее вытащить один, у него не хватило бы сил. — Но тогда где же она? — взвыл Тэннер. — Куда она делась? Я запрыгнул в кузов и принес Тэннеру щепотку того бесформенного ничего, что лежало на полу. Мой компаньон понюхал это, растер в пальцах, лизнул. — О боже мой! Я понял! Она растворилась! Дождь! Проклятый дождь! Он зашагал прочь, дико озираясь. Окончательно сбитый с толку лейтенант смотрел ему вслед широко раскрытыми глазами. Тэннер вдруг начал хохотать. Кажется, он рехнулся. Он плюхнулся задом в грязь и залился тонким икающим смехом, который через несколько секунд сменился истерическими рыданиями. — Очень хорошо, — сказал лейтенант, — очень хорошо, что вы приехали сюда. Нам только психов не хватало. Давайте-ка свяжем его и отведем к доктору. Мы доставили Тэннера в лазарет и вышли покурить. Дождь постепенно шел на убыль. Я молчал. Правда, меня мучил один вопрос, но лейтенант на него не смог бы ответить. Откуда она появилась? И куда исчезла? Неужели обратилась в эту бесформенную массу? Доктор вышел и попросил сигарету. — Я дал ему глоток успокоительного, — сказал он. Затем посмотрел на меня и, ткнув пальцем в дверь, спросил: — Давно он свихнулся? — Да нет! Почему вы так решили? — Все бредит какой-то статуей, какой-то историей о скульпторе и легендой о жене какого-то Лота, — сказал доктор, — все бормочет, как она оглянулась на эти… как их… на Содом и Гоморру, несмотря на запрет. И обратилась в соляной столб.      Перевел с английского Г. Лисов 1970, № 12 Владимир Щербаков ЗВЕЗДНЫЕ ДАЛИ — Вы не спите? Посмотрите-ка на ночные огни, — вполголоса сказал Черешнин. Сергей открыл глаза. Уже стемнело. Машина неслась вперед. Скоро будем на месте, подумал Сергей, вздремнул на минутку, а прошел целый час. Собственно, он не хотел спать, просто думал так сосредоточенно, что перестал замечать ход времени. Думал о полете. О прошлом. О будущем. Вспоминал. Слушал кого-то. Сам говорил. Встретил старого товарища. Спорил. Смеялся. Конечно, уже во сне. Синяя темнота за стеклом машины смешалась с зарницами на дальних дорогах. Огни, казалось, разбежались в беспорядке по небу и парили слева и справа, впереди и за спиной, внизу и вверху. — Господи, вот уж сколько езжу, а такого не видел, — скороговоркой сказал Черешнин, — посмотрите: словно вся земля сдвинулась с места. Белые огни стремительно летели над широкой лентой автострады. За машинами едва поспевали красные пятна — отсветы предупредительных сигналов. Это непрерывное движение могло бы вызвать мысль о стотонных чудовищах, спешащих на ракетодром по тревожному, понятному лишь им сигналу. Но машины шли беззвучно, по крайней мере, из кабины не было слышно вовсе рокота мотора. Поэтому они напоминали скорее сказочных медоносных птиц с желтыми глазами и красными хвостами. Или тени птиц. Где-то в звездных далях, подхваченный гравитационным ураганом, мчался навстречу неведомому исследовательский корабль «Уран». Сверхновая вспыхнула рядом с ним, и ее могучее дыхание едва всколыхнуло Галактику, но десять человек — экипаж и сердце атомной ракеты — боролись с чудовищной силой, сжавшей стальной корпус, несшей их в бездну, как буря птицу со сломанным крылом. Лучший исследовательский корабль, предназначенный для изучения околозвездного пространства, оказался беспомощным перед лицом стихии, взрывающей раскаленные недра солнц. Вот почему в ночной мгле вспыхнули тревожно огни. Уже на рассвете спасательный корабль должен был ворваться в галактические просторы, не теряя ни минуты. Это был совсем необычный корабль. Огни летели над автострадой, вычерчивая светящуюся прямую. Скорость этого полета не ощущалась. Она угадывалась. У перекрестков огни собирались в стайки. Они подтягивались сюда с юга, востока и запада, чтобы продолжить полет в одном направлении — на север. К ракетодрому. Там они отдавали горбящие их грузы в просторные отсеки корабля, равного которому еще не было. …Стрелка спидометра касалась пятисот, а потом вдруг поползла, поползла вниз. Черешнин напряженно прикрыл глаза. — Остановимся. — Надолго? — На пять минут. Машина остановилась — стала заметной скорость движения на трассе. Грузовики проносились мимо как угорелые. — Я еще помню старые машины, — сказал Черешнин. — Там проще: разъело клапан — можешь ставить хоть пятикопеечную монету, отлично доедешь. — Сколько же вам сейчас? — спросил Сергей. — Пятьдесят девять. — Мы с вами, что называется, ровесники. По нашему календарю. — Вам сложней. Когда летите? — Сразу. Если разрешат. Это вряд ли можно назвать полетом. Скорее скачок в пространстве. Туда и обратно. — Почему вас не подбросили автобусом? Или вертолетом? — Не могу терпеть ни того, ни другого. Нужно войти в ритм, понимаете? Ночной грузовик чем-то напоминает корабль. — Вы преувеличиваете. — Нет. Может быть, когда-нибудь и я буду водить такой же грузовик. — Наверное, таких тогда не будет. — Все равно. Они вышли из кабины и почувствовали под ногами теплую упругую землю. Обочина и придорожные ели казались белыми в свете фар. На секунду откуда-то сверху опустилась тишина. Слышно было, как далеко-далеко треснула сухая ветка. Краем глаза Сергей увидел, как вспыхнул и сгорел метеор. Тепло от нагретой шинами автострады поднималось к звездам. Над их головами протянулся светящийся след. — На Марс, — сказал Черешнин, — обычная, ближняя. Вот утра бы дождаться… увидеть. Знаете, у меня там, на «Уране», сын. Второй пилот. Лучше б его не отпускали. У него ведь руки нет. Левая кисть ампутирована… Ну, готово. Они вскочили в машину. Над землей снова полетели ночные огни. Стекла кабины чуть подрагивали. Сноп света от фар вырывал из темноты белесые дымки над раскаленным полотном дороги. Сотни машин гладили и утюжили его звенящими шинами. Здесь все пути вели на север. Это движение было неотвратимо, а темп его нарастал с каждой минутой. — В этом есть что-то давно знакомое, — медленно говорил Черешнин, подбирая слова. — Как будто ожила сказка о будущем. Корабль с нейтринным реактором! Неужели ему само время нипочем? — Пожалуй. Время просто не поспевает за ним. Световой барьер ограничивает среднюю, групповую скорость волн-частиц. А максимальная скорость волн де Бройля, например, может быть во много раз больше. Мне кажется, открытие светового барьера можно сравнить с открытием «неделимых» атомов. Еще одна условность. — Да. Я понимаю это так. Разве нельзя мысленно увеличить световую скорость в два, три, десять раз? Мысленно это нетрудно сделать, правда? Значит, в бесконечно сложной Вселенной должна быть такая возможность. Нельзя выдумать невозможное. Ведь мысль только отблеск, отражение реальности. Но одно дело — общие принципы и совсем другое — техника, корабли, двигатели… — Да, одних принципов мало. Эффект инверсии открывает коридор, в котором скорость света — это как раз минимально возможная скорость, но энергия… для этого нужна сила, способная сдвинуть планету. И вот этот бросок на север. Почему — знаете?.. Да чтобы избежать заметного смещения земной оси. — Нелегко сразу поверить… Световые годы — за три часа! Я могу дождаться вашего возвращения, не выходя из кабины. И это время стоит цёлого исторического периода. Откинувшись на спинку кресла, Сергей пытался оставить здесь, на последних земных километрах, усталость и тяжесть, память о тревожных снах, груз былого — все лишнее, словно старую тесную одежду. Ночной рейс будто и вправду сбросил с плеч десяток лет. Руки Черешнина чуть подрагивали, прокладывая путь среди тысячи огней. Над землей поднималось призрачное зеленоватое мерцанье. Огромная равнина была похожа на океанское дно, и они были здесь как в батискафе. Стекла кабины гасили ночные звуки, шорохи веток и трав, гул моторов. Молчаливая ночь могла бы показаться бесконечной, но над лесом поднимался все выше далекий свет, словно зарево в стране вечного утра. Там начинались дороги в небо. Здесь начинались дороги в небо. В синем ночном воздухе мерцали ракетные огни. Черешнин видел, как Сергей поднимался по трапу — маленькая фигурка, почти лишенная очертаний. Колодцы иллюминаторов матово засветились изнутри. До отлета оставалось немного, может быть, два-три часа. Черешнин отвел машину подальше, свернул на обочину и прилег, как, бывало, в кабине, в просторном кресле, от которого пахло маслом и теплым железом. Он знал, что остановил машину слишком близко, но ему хотелось увидеть это своими глазами. Увидеть, чтобы лучше понять. Спасательный корабль «Инвертор» был нацелен совсем не на сверхновую, а в противоположную сторону. И это его немного беспокоило, хотя, конечно, ошибки быть не могло. Смутно он чувствовал красоту решения. Он почти забыл старые школьные книги с графиками мировых линий, с описаниями пространственно-временного континуума и различных моделей Вселенной — книги, из которых он впервые узнал, что можно придумать не одно, не два, а много объяснений прихотливой связи пространства и времени и все они будут согласовываться с теорией относительности. Делались же попытки исключить из мироздания материю. Все есть ничто, говорили древние. Материя есть возбужденное состояние динамической геометрии, говорили две тысячи лет спустя. Что, казалось бы, можно было противопоставить бесконечной Вселенной с несчетным числом солнц? Эвклидову пространству? Прямым линиям, уходившим в бесконечность? …И вот — замкнутая Вселенная. Начала и концы соединились. Прямые замкнулись. С помощью телескопов, повернутых на сто восемьдесят градусов относительно объекта наблюдения, ищут обратную сторону галактик. Еще немного времени — и снова говорят о разомкнутой бесконечной Вселенной с отрицательной кривизной пространства, Вселенной, похожей на седло или горный перевал. Но вот сверхмощные телескопы как будто бы доказали: кривизна положительна, Вселенная замкнута. Есть обратная сторона галактик! И опять посыпались вопросы. Вопросы и ответы. Оказалось: мы видим обратную сторону мира сразу, мгновенно, как будто нет огромного, замкнувшегося на себе самом пути, по которому путешествует луч света. Как будто тот мир, к которому привыкли глаза и телескопы, — лишь призрак, тень, запоздавший кинофильм, отделенный от Земли световым барьером. А та, обратная, сторона далека, но реальна, словно она и есть настоящая Вселенная, свободная от запретов старой теории. Страшно далекий мир, но с тем же временем. И о сверхновой узнали одновременно со вспышкой, не из запоздавшего фильма — из первоисточника. Но где прямые доказательства, что все так и есть? Никто ведь не летал еще по замкнутой траектории. Разве трудно ошибиться? Кто-то сказал, что время измеряют с помощью движения, а движение с помощью времени. И если та, обратная, сторона не наш мир, а совсем другой, хотя и похожий на наш как две капли воды? Что тогда? — Не стоит думать об этом, — сказал Сергей на прощанье. — Допустим, что гипотеза неверна. Допустим невероятное: это другая Вселенная в точности такая, как наша. Ну и что? Раз доказано полное тождество, значит и там есть свой исследовательский корабль «Уран», в точности такой же. И я разыщу его. Полное тождество, понимаете? А точнее, симметрия. Один чудак физик строго доказал, что в этом случае должен был бы соблюдаться закон зеркального отражения. Если удастся, к примеру, привезти оттуда журнал, то читать его придется справа налево. А если журнал будет переправлен дважды, то его не отличить от нашего. Это, конечно, была шутка. Может быть, не совсем удачная. Черешнин помнил, что среди двадцати моделей Вселенной несколько было создано шутки ради. И все-таки какое-то предчувствие не давало ему спокойно заснуть. Сейчас, оставшись один, он лежал с открытыми глазами и слушал, как остывал мотор. Короткая северная ночь постукивала минутами, темнота то слегка сгущалась, то таяла. Гурьбой пробежали едва различимые темно-пепельные облака. Небо быстро менялось, дрожали странные лесные тени, приближалось утро. И во сне он продолжал мысленно отсчитывать секунды, и во сне он ждал и торопил время, потому что знал его цену там, где сейчас был сын. Он проснулся перед рассветом. Вышел из кабины. В утренней полумгле, в сорока километрах отсюда, на ракетодроме, звучала монотонная мелодия, словно там пели валторны. Земля дышала, он чувствовал ритм этого дыхания. «В укрытия, в укрытия!» — пели валторны. Пролетели раскаты легкого грома. Дрогнула белая утренняя звезда. Синий луч, поднявшийся вверх, расколол небо пополам. Лесное эхо вернуло звуки тревоги. Стало светло, как днем, и еще светлее. Над лесом, зелено засиявшим, над полями, над серыми дорогами поднялось зарево. Светящееся облако повисло над горизонтом. Мгновение стоял этот свет, вырвавший словно из темноты морского дна и деревья, и кусты, и островки пыльной травы. Свет ударил по глазам. Вспышка была ослепительна. Когда Черешнин открыл глаза, то увидел, что облако поднималось вверх, гасло, рассыпаясь красными гроздьями. «В укрытия, в укрытия!» — пели вдали валторны. Земля под ногами сдвинулась с места. По траве побежали тусклые тени. Сверкнула зеленая точка над головой. Вскрикнула птица. Зашептались ветви. Пришел ураган. Корабль был уже далеко, а могучая стихия, освобожденная от стальных оков, рвала зеленые волосы леса. В двадцати метрах от машины упала старая ель. «В ук-ры-тия!» — прерывисто звучали валторны. Удар был таким сильным, что казалось, будто небо опрокинулось на голову. Черешнин упал, теплый вихрь прижал его к колесу машины и умчался вверх, разорвав утреннее облако на три части. В небе расплывались контуры «Инвертора» — его запоздавшая световая тень. Далеко-далеко вздохнула земля. Зашелестело, как сено, как былинки в сушь, — это ложились на землю деревья. Ровно через три часа он встречал сына, второго пилота корабля «Уран», вернувшегося на Землю впервые в жизни в качестве простого пассажира корабля «Инвертор». Через пять минут после приземления люди с «Инвертора» вышли из антиускорительных ячеек, защитивших их от фантастических перегрузок. Еще через пять минут они оставили радиационные скафандры, словно рыцари свои доспехи, и спустились по трапу. В ясном воздухе корабль высился плоской призрачной громадой. Машины завершили свою работу, машины застыли, как памятники, оставив людей наедине с тишиной. Сергей видел, как шли по дорожке Черешнины, очень похожие друг на друга. Вот он, Черешнин-сын, настоящий сын-космонавт, только… какое-то предчувствие подсказало ему, что это должно произойти сейчас же. Внезапное сознание слабости, беспомощности, необъяснимой вины захлестнуло его. Земля слегка покачивалась под ногами, и он остановился, чувствуя, что погружается в быстротечный кошмар. Усилие воли ненадолго вернуло его к реальности. В небе, на земле почти ни одного звука. Желтый лист застыл в своем падении. Птица висела в воздухе, словно в раздумье подтягивая свое тело к верхушке дерева. Вот Черешнин-отец настороженно замер. Здоровой рукой его сын достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Но это была не та рука. Это была левая рука. Сын остановился так спокойно, что, казалось, одной рукой мог удержать ураган: собраны нервы-струны, открыто ветру лицо. — Ты заметил, отец… — сказал он, — пустяки, не обращай внимания. С левой рукой тоже можно летать. 1971, № 1 Джон Браннер БЮЛЛЕТЕНЬ ФАКТОВ № 6 — Какого дьявола, что произошло с акциями «Лаптон энд Уайт»? Мервин Грей, прозванный вундеркиндом делового мира, стал в двадцать девять лет миллионером отнюдь не по недостатку решимости в характере. Кассой был готов ко всему. Но в своем умении справляться с разоренным Греем он бывал уверен лишь до тех пор, пока Грей находился по другую сторону Атлантического океана Теперь же он нервно облизнул пересохшие губы и заискивающе сказал: — С ними, знаете, все еще что-то происходит. Сегодня перед самым закрытием биржи они съехали до полутора, а завтра от них вообще нельзя будет избавиться. При таких обстоятельствах… — Что же произошло? — перебил Грей. — И плесните-ка мне еще бурды, которую вам всучили вместо хереса. Кассой поставил перед гостем полный бокал и сунул руку во внутренний карман элегантного смокинга. — А вот что, — сказал он дерзко и протянул Грею сложенный вдвое листок бумаги. — «Бюллетень фактов» № 5, — вслух прочел заголовок Грей. — При чем здесь эта бумажка? — Прочтите до конца, — пожал плечами Кассон. Грей нахмурился, но стал читать. В руках у него было что-то вроде листовки, размноженной с машинописного оригинала методом фотокопирования; оригинал отпечатали из рук вон скверно, с неровными полями, с массой опечаток и даже двумя или тремя помарками. Вызывающе огромные буквы заголовка — и те были неряшливы, а у «ф» в слове «фактов» один кружок налез на другой. «Дэйл, Докери энд Петронелли Лтд». Мороженое и пломбиры. За последние полгода 3022 ребенка из числа детей, отведавших изделия этой фирмы, перенесли желудочные заболевания». «Грэнд Интернэшнл Тобэкко». Сигареты «Престиж», «Чили-Ментол» и «Каше». Из зарегистрированных за минувший год случаев заболевания раком легких 14 186 имеют место среди тех, кто курит сигареты перечисленных сортов». А вот и то, что он, Мервин Грей, ищет: «Лаптон энд Уайт Лтд». Оборудование для общественного питания. За отчетный период в магазинах и ресторанах, где применяются хлеборезки, колбасорезки и прочие режущие инструменты фирмы, 1227 работников лишились одного или нескольких пальцев». Грея передернуло: он представил себе кровоточащую руку на фоне белоснежной эмали хлеборезки. — И этот вот… мусор «Лаптон энд Уайт»? — Так говорят, — подтвердил Кассон. — Где же выход? Перейти на другие лезвия, повысить безопасность машин? — Грей прищелкнул пальцами. — Нет, не трудитесь отвечать. Если не ошибаюсь, три года назад фирма провела полную реконструкцию? — И до сих пор не выплатила займа, предоставленного ей для этого мероприятия, — ответил Кассон. — Нет, «Лаптон энд Уайт» потеряла доверие, ее ждет банкротство. По-моему, в этом есть какая-то высшая справедливость… если только люди действительно лишались пальцев по вине фирмы. — Вздор! — крикнул Грей. — Что острое лезвие опасно, знает любой идиот. Перочинные ножи тоже опасны… да и безопасные бритвы, если на то пошло. Уголки губ Кассона искривились. — Составителю бюллетеня это хорошо известно, — сказал он. — Вы еще не смотрели на обороте? Взглянули бы… кажется, предпоследний абзац. Грей перевернул листок и прочел вслух: — «В двадцати трех из двадцати восьми случаев сильных порезов лица применялись лезвия для безопасных бритв «Нью-Доун». Грей осекся и пристально посмотрел на Кассона. — Да кто примет всерьез такую ерунду? Это работа сумасшедшего! — Кто — то ведь принял всерьез. Многие приняли. Доказательство — то, что творится с «Лаптон энд Уайт». — Это не доказательство! — вскочив с кресла, Грей принялся вышагивать по комнате. — А другие фирмы? Не вылетели же они в трубу все до единой! — Три из них не выпускают акций и в расчет не принимаются. Остальные входят в крупные корпорации, те умеют смягчать удары. — Но ведь даже если вы правы, надо принять какие-то меры! Разве это не… ну… клевета или как ее там? Явный бред! — заорал Грей. — Кто способен подсчитать… ну… хотя бы число порезов. Абсурд! — Абсурд или нет, но многие принимают его всерьез. Объяснить? — Давайте, — в изнеможении сказал Грей и снова опустился в кресло. — Завладеть этим номером бюллетеня мне удалось лишь после длительного зондирования почвы, — начал Кассон. — Пытаясь выяснить, что стряслось с акциями «Лаптон», я позвонил… ну, скажем, давнему приятелю. По словам приятеля, ему неизвестно, кто еще получает бюллетень, он понятия не имеет, почему и кто ему этот бюллетень высылает. Просто-напросто бюллетень приходит на его имя примерно раз в месяц, в простом конверте и с разными почтовыми штемпелями. Мой приятель стал получать этот бюллетень начиная с третьего номера. Сперва он подумал, что это бред душевнобольного, и выбросил тот третий номер. Но в память ему запали строки о консервной фабрике — он подумывал, не приобрести ли ее акции. В бюллетене говорилось об антисанитарных условиях труда на этой фабрике. И вот из суеверия, как выразился мой приятель, он отказался от своих намерений. Через несколько дней в Лидсе вспыхнула эпидемия брюшного тифа, и ее источником оказалась мясная тушенка той самой фирмы. Естественно, целых три месяца продукцию этой фирмы никто не покупал, а потом все забылось. — Продолжайте, — попросил внимательно слушавший Грей. — Получив следующий бюллетень, мой приятель, конечно, прочитал его внимательнейшим образом. Он не владел акциями ни одной из перечисленных там фирм, но стал следить из чистого любопытства за их курсом. Один из абзацев выпуска был аналогичен вот этому, про мороженое, там говорилось, что многие детишки заболевают из-за игрушек, импортированных фирмой «Дед-С-Кий». Знаете такую? — Разумеется. Куклы и всякая всячина из Гонконга и Японии. У нее вышли нелады с «Ассоциацией потребителей». — Верно, — кивнул Кассон. — Оказалось, что куклы раскрашивались составом с мышьяком; фирме пришлось сжечь товару на десять тысяч долларов. Грей впился в «Бюллетень фактов». — Надо отдать должное этому деятелю. Он умен. — Из чего это видно? — возразил Кассон. — Да полно! — вспылил Грей. — Это же бросается в глаза каждому, кто видит чуть-чуть дальше собственного носа! Перед вами блистательная афера, осуществляемая одним из самых искусных знатоков рынка. Если верить вашим же словам, все эти листки составлены по одной и той же схеме. В каждом есть зерно истины в виде непреложного факта: протухшее мясо, ядовитая краска. Бьюсь об заклад, я и сам, не сходя с места, могу набросать перечень двадцати подлинных порочащих фактов и обратить его против стольких же известнейших фирм, затем я высосу из пальца уйму вымышленных событий, красиво подкреплю их вымышленными цифрами и добавлю к истинным. Теперь скажите: что вы думаете о человеке, который собирает воедино подобный вздор? — Мне кажется… — По-вашему, это благодетель человечества? По-вашему, он привлекает внимание общества к изделиям, из-за которых люди болеют, или теряют пальцы, или гибнут в авариях? Тогда почему он не нападает на монополии и крупные фирмы, способные разоблачить его вымысел? У меня на службе прямо или косвенно заняты шестьдесят тысяч человек, так ведь? Если надо, я могу нанять еще человек сто и завтра же поручить им проверку утверждения, будто за истекший месяц столько-то десятков автомобилей с шинами «Ультрак» потерпели аварию или столько-то домохозяек утонули в стиральных машинах «Чудо-вихрь». — А станете? — Что именно стану? — Станете нанимать людей для проверки. Ведь автоиспытатели докладывали, что автомобили с шинами «Ультрак» часто заносит на поворота, они боятся юза и… — При неблагоприятном режиме эксплуатации недостатки свойственны любым шинам! И кстати, шины «Ультрак» нарасхват, потому что они дешевы и разрекламированы до небес… Но вы мне не ответили на вопрос: издатель «Бюллетеня фактов» действительно представляется вам этаким рыцарем в сверкающих доспехах? Вы серьезно считаете, будто он предпринял крестовый поход против товаров, опасных для потребителей? Нет, не верю, что вы до такой степени наивны. Донельзя униженный Кассон побагровел. Который раз он задумался, долго ли еще выдержит работу на этого… этого мальчишку. Самому Кассону перевалило за пятьдесят, он был чуть ли не вдвое старше Грея Опытный и удачливый, он снискал в деловых кругах всеобщее уважение. В Грее же есть нечто такое, от чего Кассона тянет раболепно съежиться, тянет свернуться клубком и укатиться куда-нибудь подальше. Быть может, это «нечто» — то самое, что восторженные репортеры запросто именуют «беспринципностью». А может быть, безудержная алчность Грея делала его крайне чутким к алчности потребителей. Все началось с домашних электроприборов, вернее с открытия, что людям претит кидать бешеные деньги на машины, выполняющие всякие малоэстетичные операции вроде стирки белья. Открытие привело к появлению упрощенных стиральных машин, которые поступали в продажу в разобранном виде. Любой желающий мог в течение получаса смонтировать их при помощи обыкновенной отвертки. Позднее Грей перешел к изготовлению других предметов бытовой роскоши, тоже продавая их как готовый набор деталей, а затем к автомобилю — немаловажной статье семейного бюджета. Сперва в ход были пущены уловки, придающие самой заурядной модели вид машины, изготовленной на заказ. А потом Грей произвел форменный переворот в шинном деле, обнаружив, что автовладельцы скорее снабдят машину новым солнцевизором или эоловой арфой, нежели надежнейшими и дорогими покрышками… Кассон ощутил на себе насмешливый взгляд Грея и стал судорожно рыться в памяти, пытаясь уловить там эхо последних обращенных к нему слов. — Собственно… да нет же! Издатель «Бюллетеня фактов» вовсе не представляется мне крестоносцем. Но, по-моему, у него винтика в голове не хватает. Клинический случай ложно направленного идеализма. Грей задумался, и лицо его чуть-чуть смягчилось. — По-моему, нет, хотя теоретически и это не исключено. Параноик, одержимый маниакальной заботой о всеобщей безопасности, благоденствии детей и тому подобном, скорее замахнулся бы на монополии. Нет, налицо все признаки коварной, всесторонне продуманной кампании. Он откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы. — У меня к вам будут два поручения. Во-первых, приобрести «Лаптон энд Уайт». — Что? Я же вам говорил: фирма обречена на банкротство! — Болван! Я же не предлагаю вам возглавить эту фирму! Надо скупить контрольный пакет акций. Кто финансировал ее реконструкцию — торговый банк? Впрочем, неважно. Кто бы это ни был, он не захочет, чтобы известнейшая фирма вылетела в трубу. Вслед за тем избавимся от опасной продукции, в крайнем случае отправим ее на экспорт. Где-нибудь в джунглях наверняка отыщется невежда, мечтающий украсить бакалейную лавку новой колбасорезкой. Да, черт побери, почему я должен разжевывать, и тем более вам! Изменить название, пустить в оборот магию имени «Мервин Грей» — и через годик-другой фирма отвоюет прежние позиции. Вот так-то, детка! — Не называйте меня деткой! — ощерился Кассон. — А почему бы и нет? — голос Грея источал зловещую нежность. — Если вы поступаете как несмышленый младенец, я поневоле считаю вас несмышленым младенцем. И вообще помалкивайте. Свою вину вы должны искупить еще одним: найти человека, который это издает. — Грей ткнул пальцем в «Бюллетень фактов». — Он что-то затеял. Я бы хотел, чтоб это пригодилось и мне. Никто не скажет, будто Грей не способен оценить свежую мысль, особенно когда она приносит верный доход. Грей встал и направился к двери. — Даю вам сроку до следующего номера, детка, — бросил он через плечо. — Иначе вы конченый человек. Пока! 2 Чем дольше Грей размышлял, тем больше восхищался гениальной простотой замысла. Если за какие-то считанные месяцы издатель бюллетеня завоевал безоговорочное доверие и пронял даже Кассона (дельца чрезвычайно сметливого, как бы ни издевался над ним Грей) и его неизвестного приятеля, да еще по меньшей мере несколько десятков крупнейших акционеров фирмы «Лаптон энд Уайт» (в противном случае акции не упали бы так стремительно и безнадежно), — значит издателю отпущен незаурядный талант играть на людском легковерии. Чуть ли не с колыбели Грей считал подавляющее большинство обитателей Земли идиотами. Если кто-то другой пришел к тому же выводу и вдобавок извлекает из своего прозрения барыши, значит этот другой будет Грею полезен… Кассон звонил чуть ли не ежедневно. Выявлены новые люди, которые получают бюллетень, всегда анонимный, всегда в простых конвертах, ни разу не отправленный дважды из одного и того же города. Люди были явно выбраны по зрелом размышлении. Среди них попадались те, кто ведает капиталовложениями трестов и крупных страховых обществ, оптовые закупщики гастрономов, заведующие снабжением магазинов автопринадлежностей, бензозаправочных станций и авторемонтных мастерских, председатели экспертных объединений… Не выдержав, Грей сам позвонил из своей загородной резиденции Кассону, но узнал до обидного мало. Бюллетень рассылается в конвертах, наиболее распространенных в Англии; печатается на бумаге самого распространенного сорта; модель пишущей машинки давно снята с производства, но в Англии таких наберется несколько тысяч. Грей выслушал поток извинений и рассвирепел. — Если через неделю я не стану подписчиком «Бюллетеня фактов» № 6, то поставлю на вас крест! — рявкнул он в трубку. — Вы меня поняли? На том конце провода долго молчали. Потом Кассон откашлялся. — Можно ведь кое-что предпринять, — сказал он. — Я не решался советовать, но… — Что именно? — Можно поместить объявление. Например, в «Файнэншл Таймс». Не сомневаюсь, что наш… э-э… издатель внимательно следит за финансовой прессой. Грей собрался было обрушиться на смехотворную идею, но сдержался… и передумал. Если рассуждать здраво, то, судя по всему, трудно будет пробить стену тайны, воздвигнутую вокруг себя издателем А Грей во что бы то ни стало хотел разыскать этого человека. То и дело он ловил себя на грезах о бесчисленных способах обратить бюллетень себе на службу. О том, как он будет доводить фирмы до банкротства, скупать их обесцененные акции и возрождать под новым названием… — Ладно, немедленно давайте объявление! 3 Шесть дней спустя утренняя почта принесла обыкновенный конверт, адресованный мистеру Мервину Грею. В конверте лежал листок простой белой бумаги — записка с печатным текстом, составленным без обиняков: «Насколько я понял, вас интересует ближайший выпуск „Бюллетеня фактов“. Интерес вполне понятный. С удовольствием покажу вам экземпляр при личной встрече. Но если приедете, приезжайте без сопровождающих». В верхней части листка значился адрес — маленький городишко, расположенный в нескольких милях к северу от Лондона. Внизу стояла подпись — Джордж Хэндлинг. План у Грея был таков: отправиться к мистеру Хэндлингу, никого не извещая о поездке; посетить дом (или контору) мистера Хэндлинга; сделать мистеру Хэндлингу предложение — весьма заманчивое. Со временем можно даже предоставить ему должность Кассона, если прочие таланты издателя не уступают умению пользоваться людским легковерием. Полностью охватить перспективы контроля над «Бюллетенем фактов» способен лишь человек незаурядного кругозора. Несмотря на мрачную погоду, Грей насвистывал, сидя за рулем. Но в крохотном городишке — пункте назначения — он почувствовал себя озадаченным. Грей ожидал, что нужная ему улица находится в центре города. Удачливые бизнесмены, избегающие поселяться в больших городах, живут всегда в фешенебельных кварталах своих городков. Пришлось долго и бестолково колесить взад-вперед, а потом Грей обратился к прохожему и был отослан на окраину, в убогие кварталы, выстроенные после войны и не имеющие ни своего лица, ни какой бы то ни было привлекательности. В конце тупика он увидел большое бунгало, где светилось одно из окон. Садик вокруг бунгало зарос сорняками, настежь раскрытая дверь гаража позволяла убедиться, что у хозяина дома нет автомобиля. Однако именно эту улицу он разыскивал, да и номер дома совпадал. Грей заглушил мотор и медленно вылез из машины. Нищенский район и запущенный дом не вяжутся с представлением о гениальном издателе бюллетеня. Неужели Грея разыгрывают? Но ведь письмо и оригинал бюллетеня, бесспорно, печатались на одной и той же машинке. Грей двинулся по дорожке к дому. Тут он заметил, что эта дорожка вопреки ожиданиям не усыпана гравием, а залита бетоном, да и сорняки вдоль нее выполоты. К этому времени совсем стемнело, а ближайший уличный фонарь был все же слишком далеко. Последние несколько метров Грей шел осторожно, боясь споткнуться о ступеньку. Но ступеньки перед входом вообще не оказалось. Грей счел это странным, хоть и затруднился бы объяснить почему. Грей провел рукой по двери, нашарил кнопку звонка и позвонил. Чуть погодя над головой у него зажглась лампочка, и дверь распахнулась. — Да? — произнес чей-то голос, и тут же интонация непередаваемо изменилась. — Ага, это, надо полагать, мистер Мервин Грей? Входите, пожалуйста. На улице холодно и мерзко, не правда ли? Грей посмотрел на хозяина… и больше уже не мог отвести от него взгляд. Грея не так-то легко было ошеломить, но чел… существо, представшее перед ним, настолько не соответствовало заранее возникшему образу, что у Грея отнялся язык. Хозяин сидел в инвалидном кресле на колесиках. Кресло передвигалось благодаря моторчику с батарейным питанием, кнопки управления были вмонтированы в правый подлокотник. Левая рука иссохла, скрюченные пальцы торчали чуть ли — не под прямым углом к ладони. Ноги были укутаны серым одеялом, испещренным пятнами от пролитого супа и яичного желтка. На трикотажной сорочке недоставало пуговицы, половину лица скрывала нечесаная каштановая борода, другую половину занимала багровая язва во всю щеку. Глаза же смотрели настороженно и проницательно, и под их пристальным взглядом Грею стало не по себе. — Это вы — Джордж Хэндлинг? — выдавил он. — Именно, — кивнул человек в больничном кресле. — Тот самый, кто издает «Бюллетень фактов»? — Да. Вот что, не стойте на пороге: если будете держать дверь настежь, то напустите в дом холоду, а отопление в наши дни обходится адски дорого. «Но ведь вы, наверное, зашибаете на бюллетене столько, что…» Грей сдержался и не произнес этого вслух. Онемевший оттого, что все его логические построения рассыпались в прах и загадочный издатель вопреки всему оказался безумцем, он вошел в комнату и осмотрелся. Никогда еще ему не приходилось бывать в таком странном доме. Едва увидев хозяина в больничном кресле, Грей сразу понял причину отсутствия ступенек у парадной двери. А внутри были сломаны перегородки, осталась лишь стена, отделяющая, видимо, ванную. В одном углу стояла кровать, завешенная пологом; в другом углу — шкафы с книгами, в третьем — письменный стол с пишущей машинкой, в четвертом — печатный станок, и повсюду валялись кипы бумаги и пачки конвертов. Судорожными шагами марионетки Грей проследовал за Хэндлингом к письменному столу. Там горела керосинка с рефлектором, но, несмотря на это, да и на усилия Хэндлинга держать дверь затворенной, в доме было неимоверно холодно. А может быть, Грею только казалось, будто в доме холодно… 4 — Садитесь, — предложил Хэндлинг и привычно развернул свое кресло так, чтобы сидеть в нескольких миллиметрах от керосинки, не задевая ее. Он кивнул в сторону стула, где на ворохе бумаг стояла чайная чашка. — К сожалению, вам придется все это снять. Видите ли, я не могу допустить, чтобы вещи валялись на полу: во-первых, они путались бы у меня под колесами, а во-вторых, мне трудно их поднимать. Если я случайно что-нибудь роняю, то приходится браться за щипцы. Ну, вот. Надо бы, наверное, угостить вас горячительным, но только я этого не держу. Людям в моем положении спиртное не приносит радости. Если хотите, могу заварить чай. — Нет… э-э… благодарю, — тихо ответил Грей. — Надо было бы, видимо, заранее известить вас о моем приезде, но… Говоря откровенно, ваши бюллетени произвели на меня такое впечатление, что я бросил все дела, как только узнал ваши координаты. — Да нет же, вовсе ни к чему было извещать меня заранее, — хмыкнул Хэндлинг. — Совершенно ни к чему. Я польщен, что вы не поленились нанести мне визит, но, по-моему, в этом не было необходимости. Глаза Грея рыскали по уродливой комнате. Среди холостяцкого хаоса — сорочек, брошенных на спинки стульев, и бумажных груд — они разыскивали немногие вещи, позволявшие верить, что Хэндлинг не самозванец. Грей узнал знакомый красный переплет «Ежегодника британской промышленности», несколько торговых справочников, адресно-телефонные книги, рекламные материалы и проспекты крупных фирм, точь-в-точь такие, какие присылают и ему. Он заговорил лишь для того, чтобы замаскировать свое любопытство: — Итак, по объявлениям вам должно быть ясно, как я заинтересован в вашем издании. — По каким объявлениям? — спросил Хэндлинг. — Ну как же! Вы же из-за них и написали мне, правда ведь? Мы помещали объявления в «Файнэншл Таймс», в «Экономисте»… — Да нет, откуда мне о них знать, — сказал Хэндлинг. — Откуда же вам известно, что я проявляю интерес к вашей работе? — Секрет производства, мистер Грей, — сказал Хэндлинг с натянутой улыбкой. — Вы же знаете, что я располагаю множеством производственных секретов. Грей изо всех сил старался не потерять хладнокровия. Увечный неряха в кресле на колесах до того не походил на выношенный в мозгу Грея образ одаренного и преуспевающего властителя рынка, что магнат совсем уже решился выкинуть безумца из головы. Но все же, бесспорно, где-то есть источник информации, откуда щедро черпает сведения Хэндлинг, и он, Грей, тоже мог бы подключиться к этому источнику. Надо лишь проявить тактичность. Даже если страшное увечье довело человека до умопомешательства, его все равно можно использовать. — Да, ваши секреты производства произвели на меня неизгладимое впечатление, — ответил он, стараясь, чтобы голос его прозвучал как можно теплее. Он сцепил пальцы, понял, что позабыл снять шоферские перчатки, и решил оставаться в них, так как в доме стоял пронизывающий холод. — Закулисная информация, какою вы располагаете, может принести несметное богатство, если ею умело распорядиться. В сущности… Ладно, неважно. — Вы, наверное, хотели сказать, что удивлены образом жизни владельца этой информации: домишко барачного типа на задворках унылого захолустного городка. — Тон Хэндлинга был бесстрастен. — Но здесь гораздо легче держаться подальше от людей, мистер Грей. И кроме того, мне уже не нужно несметное богатство. Была у меня жена. Был и сын. Оба погибли в катастрофе, которая довела меня до нынешнего состояния. — Я этого… извините, — пробормотал Грей. — Благодарю вас за соболезнование. Что можно было сказать после такой реплики? Нащупывая способ сменить тему беседы, Грей задал вопрос: — Но есть же какая-то цель в том, что вы издаете бюллетени? Или это у вас просто хобби? — Это больше чем хобби. Практически это у меня основное занятие. Подбор информации сам по себе отнимает много времени, а потом ведь еще надо отпечатать материал на фольге, размножить на ротапринте, надписать адреса на конвертах… Да мне и вздохнуть-то некогда. — Ясно. — Грей провел языком по пересохшим губам. — Как же вам удается рассылать бюллетени по столь многочисленным адресам? Не сами же вы относите их на почту! — Да нет, конечна Есть фирма добрых услуг, она за незначительную плату забирает конверты с бюллетенями и отправляет из любого пункта в радиусе ста миль по моему указанию. Я решил заметать за собой следы до тех пор, пока не буду готов открыть забрало. — Вы… э-э… у вас сейчас много подписчиков? — Начинал я с пятисот, выбранных более или менее случайно, — ответил Хэндлинг. — А в этом месяце их будет свыше тысячи. — Не удивительно, что вы всегда заняты! Э-э… был бы вам очень признателен, если бы вы и меня включили в их число. — Да ведь бюллетень рассчитан совсем не на таких, как вы! — воскликнул Хэндлинг. — У меня все тщательно продумано. В финансовых кругах Англии есть ведущие личности, и если сопоставить обрывки сведений, просочившихся в печать, то можно догадаться, кто такие эти люди. На составление списка лиц, которым рассылается бюллетень, я затратил несколько месяцев, но ничего. Времени у меня достаточно. — Правой рукой он приподнял бессильно висящую левую и с любопытством посмотрел на нее, как на дохлую лягушку в саду. — Я подбирал тех, кто ведает вложениями крупного капитала, кто занимается экспортом, кто руководит оптовыми закупками крупнейших универмагов, и так далее. Людей, чье решение одобрить или отвергнуть продукцию той или иной фирмы определяет процветание или крах фирмы. Понятно? Грей неуверенно кивнул. — А почему вы подбирали именно таких людей? — осмелился он задать вопрос. — Да из-за характера информации, — пояснил Хэндлинг. — Мне казалось, что именно этим людям следует знать все, что знаю я. Вы же читали мои бюллетени! — Ага… да, читал, конечно. Но почему вы остановились именно на такой — информации? Откуда она у вас? — Я психометрист. Психометрия — разновидность интуиции. Вообще-то все это, по-моему, проявление всеобъемлющей способности, которой когда-нибудь окажутся наделены все люди, но не в том суть. Довольно часто я узнаю о невероятных фактах — передо мной, так сказать, подымается некий занавес. Иногда я прозреваю будущее, иногда читаю чужие мысли — логически вывожу или нутром чую. Но узкая моя специализация — умение улавливать связь всевозможных изделий с увечьем и смертью. 5 — Что за нелепый бред! Пылкого желания завладеть списком регулярных читателей бюллетеня — как не бывало. Грей встал. — Что ж, большое вам спасибо, мистер Хэндлинг. Извините, что отнял у вас столько времени. Но если круг подписчиков ограничен… — Да полноте, мистер Грей! — перебил Хэндлинг. — Не для того же вы изволили посетить мою конуру, чтобы поболтать со мной, ни одним глазком не глянув на шестой номер бюллетеня! — И, чуть помолчав, прибавил: — Этот номер посвящен фирмам, в которых вы принимаете особое участие. Грей был в замешательстве. С одной стороны, у калеки, безусловно, не все дома; с другой стороны — он, безусловно, вертит рынком как хочет. — Да, мне бы хотелось взглянуть на шестой номер, — подтвердил Грей. — Так я и думал! — буркнул Хэндлинг и подкатил кресло к письменному столу, опять чудом не задев керосинку. Он заглянул в ящик стола. — К сожалению, остались только бракованные экземпляры, — сказал он. — Этот грязный, на этом одна сторона не пропечаталась… А впрочем, ничего страшного, мы сейчас мигом допечатаем. Фольга еще в ротапринте. Он ловко подкатил к ротапринту. Грей молча восхищался тем, как лихо Хэндлинг управляется одной рукой. Грей сгорал от нетерпения, а Хэндлинг неспешно разглагольствовал: — Талант у меня, видимо, врожденный, но долгое время не раскрывался в полную силу. Например, я упорно возражал против того, чтобы купить стиральную машину одной фирмы, и действительно, впоследствии эта машина отхватила моему сынишке руку; дешевая была, правда, гораздо дешевле других марок, а мы отнюдь не купались в деньгах, вот я и уступил жене. Насчет швейной машинки у меня тоже были сомнения, но Мег долго не могла работать после… — Как вы сказали? Сын лишился руки? — мертвым голосом переспросил Грей. — Совершенно верно. Видите ли, в стиральной машине не была предусмотрена автоматическая блокировка, так что все в ней ходило ходуном даже при снятой крышке, а без воды — и подавно. Бедняжка Билли умудрился включить машину, поднял крышку, и тогда… Ну вот, сейчас приступим, пусть только разогреется. Да, так на чем я остановился? От утюга отлетела нижняя часть и свалилась Мег на ногу Сильнейший ожог, и после этого Мег долго не могла ходить — небольшой был утюг, но дешевый, сами понимаете. Поэтому Мег купила швейною машинку, чтобы подрабатывать на дому, но машинка взбесилась и насквозь прошила ей ладонь. Я повез Мег в больницу, и в пути-то все и произошло. Автопокрышки. По их поводу я тоже сомневался, но в ту пору нам приходилось довольно туго, ведь Мег не работала, и вот, когда понадобилось срочно менять покрышки, я удовольствовался теми, что были мне по карману. Словом, ехали мы в больницу: Мег рядом со мной вся в слезах, а Бобби на заднем сиденье хныкал. И тогда-то… А вот и ваш экземпляр готов. С полным текстом. Грей машинально взял протянутый ему листок, но читать не стал. Неотрывно глядя на Хэндлинга, он каким-то чужим голосом спросил: — И что же… случилось? — Как показал на следствии очевидец-полисмен, при повороте на большой скорости эти покрышки отделяются от обода колеса, и при этом, конечно, происходит утечка воздуха — покрышки-то, сами понимаете, без камеры. В результате автомобиль потерял управление. Врезался в фонарный столб. Мег и Бобби, пожалуй, повезло. В нынешнем моем состоянии мне бы их не прокормить. Но, лежа в больнице, я обнаружил у себя талант Совершенно неожиданно. В один прекрасный день подходит ко мне медсестра делать укол, и вдруг я ей говорю: «Человек, которому до меня делали укол этим шприцем, умер, не так ли?» Все решили, что у меня депрессия, но я был готов отвечать за свои слова. Начал выяснять. Оказалось, что, когда я вижу предмет, я… э-э… чувствую, повредил ли он кому-нибудь. Сначала я улавливал лишь обрывки, но времени у меня было хоть отбавляй. Я было думал, будто постигаю лишь свершившиеся события, и потому неправильно ориентировал себя во времени. Я, наверное, плохо объясняю, но лучше объяснить не могу. Люди еще не придумали нужных терминов. Потом я понял, что умею заглядывать в будущее, а не в прошлое, и как следует освоил этот навык. Заметьте себе, не так-то просто подсчитывать такие дела. Иной раз, особенно если речь шла о массовой продукции, я мучился несколько ночей подряд, прежде чем окончательно разбирался в фактах, и лишь тогда мне удавалось заснуть. Зачарованный страстным тоном собеседника, Грей не сводил глаз с его изуродованного лица. — И что же… вы… делаете? — Не делаю, а делал, — задумчиво поправил Хэндлинг. — Я же объяснил. Поначалу я чувствовал, что предмет, который я держу в руках, и ему подобные повредят такому-то числу людей, и думал, что все это уже произошло. Но частенько вещи были чересчур новенькие, и в конце концов меня осенило. Я умею предвидеть. Вы спросите: откуда я знаю? А я проверял. Записывал цифры и перепроверял их при каждом удобном случае. Иной раз в газеты просачиваются сведения о пищевом отравлении, об игрушках, опасных для здоровья детей, и так далее. Не прошло и года, как я убедился в своей правоте. — Но ведь это смехотворно! — вскипел Грей. — Откуда вам известно, например, число порезов безопасными бритвами? — Цифры будто сами всплывают у меня в мозгу, — ответил Хэндлинг. — Лежу ночью без сна, а они знай тикают, как часы. Когда тиканье прекращается, появляется новое ощущение времени, которое истечет, пока это случится: три месяца, полгода, год. А потом я все записываю. Когда это время проходит, я помещаю сведения в очередной бюллетень и рассылаю его по всем адресам. Подумывал я и о других способах бить тревогу, но пришел к выводу, что они не годятся. Ведь газеты пляшут под дудку фирм, которые помещают там рекламные объявления, верно? А у журналов для потребителей — свой контроль и свои методы. Похуже, чем у меня, но тем не менее… А теперь к моим словам прислушиваются. Особенно с тех пор, как… вы ведь говорили, что для меня дали объявление в газетах, не правда ли? — Да, — коротко ответил Грей, словно кусачками щелкнул. — И по объявлению было ясно, что оно исходит от вас? — Да! Грей почувствовал, что обливается потом. Как могло ему померещиться, будто здесь холодно, как мог он не снять пальто, перчаток и кашне? В доме ужасная жара! — Бред собачий! — воскликнул он. — Взять в руки предмет и заявить, что через год он поранит или убьет столько-то человек, — да вы не в своем уме! А ваш бюллетень — просто-напросто грандиозное мошенничество! — Можете мне не верить, мистер Грей, — тихо отозвался Хэндлинг. — Но почти тысяча человек поверят, когда получат завтра почту. Сегодня бюро добрых услуг взяло у меня тираж бюллетеня, он уже в пути. Вам не интересно узнать, какой там текст? Грей поднял было руку со своим экземпляром, намереваясь смять его в комок и уйти, но тут в глаза ему бросились три слова — «Мервин Грей Энтерпрайз», — и он окаменел. Стиральная машина «Чудо-вихрь»: столько-то людей погибло от удара электрическим током из-за неисправностей в электросхеме, столько-то пожаров возникло по той же причине, протекли полы, а заодно и потолки у соседей, в стольких-то домах. Утюги «Тишь-да-гладь» тоже послужили причиной пожаров, ломались при глажении и обжигали хозяек. Автомобили с покрышками «Ультрак» — столько-то катастроф… Голова у Грея закружилась при мысли о людях, к которым попадет это обвинительное заключение, о капиталах, которыми они ворочают, о рынках, куда ему будет отныне закрыт доступ. До него смутно доносились слова Хэндлинга: — Да, именно машина «Чудо-вихрь» стоила руки моему сынишке, именно из-за вашего утюга Мег вынуждена была сидеть дома и подрабатывать на вашей швейной машинке, именно эта машинка прошила ей руку, именно покрышки «Ультрак» загубили автомобиль, когда я вез ее в больницу. Ваши руки обагрены не только кровью, мистер Грей. Не проходит дня, чтобы вы хоть кому-нибудь да не причинили боли. — Мерзавец, — прошептал Грей. Он сунул листок в карман пальто. — Как вы смеете! Это клевета — грубая, грязная, недопустимая клевета! — Утверждать, что продукция никуда не годится, — это не клевета, — усмехнулся Хэндлинг. — Бесспорно, вы можете обратиться в суд. Наверняка вам удастся привлечь меня к ответу за гражданское правонарушение, но преступлений я не совершал. — Самодовольный подлец! — взревел Грей и кинулся на Хэндлинга. Пусть он калека, но надо же стереть усмешку с его лица! От толчка кресло Хэндлинга откатилось в сторону, наехало на керосинку, опрокинуло ее, и пылающее море огня в мгновение ока охватило часть пола. Пламя загудело и взметнулось вровень с головой Хэндлинга. Грей выбежал из этого дома, захлопнул за собой дверь и помчался к автомобилю. На предельной скорости рванул, не разбирая дороги. Перед поворотом оглянулся. Пока никаких признаков пожара: окна плотно занавешены, как во всех домах на этой улице, — отгорожены от холодного осеннего вечера Эта картина тоже запечатлелась в памяти, как остановленная кинолента. 6 Отъехав на сорок миль, Грей остановил машину на пустынном шоссе. Он весь дрожал, понемногу приходил в себя и пытался логически оценить положение. Не так уж оно плохо, а? Грей разговаривал с одним-единственным человеком, спрашивал у него дорогу, но это было в сумерках, он не выходил из автомобиля, да и автомобиль не отличался от тысячи своих близнецов. Задолго до того, как заметили пожар в доме Хэндлинга, Грей находился уже в другом округе. Он мысленно восстановил кадр из киноленты недавних воспоминаний — безлюдную улицу. Да, не скоро там заметят пожар! Никто не видел ни приезда Грея, ни его отъезда, каким-то чудом он не снял перчаток и, значит, нигде не оставил отпечатков своих пальцев, теперь можно спокойно вернуться в Лондон, в квартиру, куда можно войти незамеченным, а оттуда беспечно отправиться в клуб, где его знают, там пообедать, посмотреть хорошее эстрадное ревю, а завтра же утром, часиков в десять, пустить среди нужных людей слушок, что на сей раз бюллетень — сплошные враки, и финансовая империя «Мервин Грей Энтерпрайз» вне опасности, и… А бюллетень? Он лихорадочно нащупал листок в кармане пальто. Бюллетень — единственное свидетельство встречи с Хэндлингом. От него надо немедленно избавиться. Грей собрался открыть и выбросить улику, но, передумав, вынул зажигалку. Еще минута — и пепел от бюллетеня будет развеян ветром, и больше нечего опасаться. Да, ему ничто не грозит. Даже если бюллетеню поверят и Грей потерпит грандиозные убытки, он все равно останется «вундеркиндом делового мира». Он выкарабкается. Щелкнув зажигалкой, Грей поднес экземпляр «Бюллетеня фактов» № 6 к язычку пламени. Он хотел поджечь листок, но замер. На сей раз взгляд Грея приковала к себе оборотная сторона листка. Он уставился на строчки в траурной рамке, небрежно выведенной вручную кисточкой. В рамке обычная машинопись Хэндлинга гласила: «Этот номер бюллетеня — последний. Издатель Джордж Хэндлинг, проживавший в Блентэме, в доме № 29 по улице Уайбирд Клоз, погиб вчера от руки Мервина Грея, пытавшегося прекратить публикацию нежелательных для него сведений».      Перевела с английского Н. Евдокимова 1971, №№ 2-5 Димитр Пеев ДЕНЬ МОЕГО ИМЕНИ С небольшими сокращениями мы начинаем печатать повесть известного болгарского писателя Д. Пеева. Автор поставил перед собой задачу — рассказать о далеком будущем человечества и о тех трудностях, с которыми столкнутся пассажиры грядущего фотонного корабля, летающего в межзвездном пространстве. Повесть переведена на несколько иностранных языков. Сегодня меня нарекли иным — земным — именем. Но если твой первый крик вспыхнул вдали от пределов системы земного солнца, если твоя колыбель качалась в лучах вишневого светила, забудешь ли имя, дарованное тебе матерью и отцом: Астер. Я, Астер, родился на Неогее. Я как-то спросил у Атаира, что значит мое имя, должны же означать что-то имена. Он объяснил мне: давным-давно, тысячи лет назад обитал на голубой планете народ, в чьем наречии «мастер» звучало как «звездный» или «обитающий среди звезд». Я, Обитающий Среди Звезд, родился на Неогее. Теперь и она далека от меня. Теперь по черному кругу экрана блуждает другое светило — звезда спектрального класса ДГ-3. А возле нее, едва заметен, парит крохотный лазурный кристалл — неведомая мне Земля. Там, на Земле, возлежат меж материков исполинские океаны; и зальделые вершины точно бивни, пропарывают облака; и медлительное марево лазурных небес стережет мириады цветов и деревьев. Там, на Земле, каждый может бродить по полянам, заросшим травой, и плыть по ночной реке, и просыпаться в горах от пения птиц. Там, на Земле, нельзя, не сощурясь, глядеть на полуденное солнце, как глядел я на то, вишневое, уже полузабытое мною, Астером, Обитающим Среди Звезд. Я вырос в звездолете, его огни — мое солнце; его иллюминаторы — мои небеса; его экипаж — все мое человечество. Мое человечество возвращается на Землю, я впервые лечу туда. Сегодня — в день наречения меня иным именем — Атаир сказал: «Приходи в обсерваторию в два часа звездного пополудни». Я явился точно к назначенному сроку. Он сидел спиной ко мне, у главного рефлектора, но, должно быть, заслышал мои шаги и оторвался от окуляров. Он сказал: — Садись. Попытайся рассмотреть голубой хрусталик в центре зрительного поля Это Земля. В общем ее довольно неплохо видно, если не мигать. А потом пролистай вот это, — он извлек из стола тетрадку в малиновом переплете. — Прочти и хорошенько поразмышляй обо всем. Обсерватория свободна: никто сюда до полуночи не придет. Эту тетрадь дарит тебе наш экипаж. И ушел. Уже три с половиной года корабль гасит ход. На длину земного экватора приближает нас каждая секунда к заветной цели. Земля как бы накручивает на голубую свою оболочку серебристую нить с подвешенным к ней звездолетом. Решусь ли я когда-либо сказать Атаиру и остальным: «Я чужой»? Я чужой: почему я должен захлебываться от любви и умиления к вашей Земле? Лишь потому, что она породила всех моих предков? Или потому, что она прекраснее Неогеи? Но чем зеленые ваши леса и прозрачные ручьи прекраснее просторов, испещренных фиолетовыми, вишневыми кристаллами? Чем хуже черное мое небо ваших закатных и утренних небес? Зачем мне ваше слепящее, все и вся сжигающее Солнце? Я Астер, Обитающий Среди Звезд. От любого луча Вселенной, моей Вселенной, я властен зажечь мое собственное солнце. И потому я спрашиваю: чем я, рожденный на Неогее, хуже вас, вылупившихся из Земли? Кто ответит мне на это? Атаир? Мое микрочеловечество? Тетрадка в малиновом переплете?.. Волны радиации Первая опасность, которая, несомненно, могла оказаться и последней для нас, ибо иначе как смертельной теперь ее не назовешь, пришла на пятом году безмятежного поначалу полета корабля. Было так… Тишина. Неподвижно замер в кресле дежурный. Его взгляд нехотя перебирается с экрана на экран, с прибора на прибор в порядке, прочно установленном инструкцией и давно окаменевшем в его сознании. Наконец взгляд, зафиксированный и как бы отсутствующий, упирается в широкую лобовую панораму. Фиолетовые точки звезд светят ровно, каждая на своем обычном накале. Звездная татуировка, которая украшает пространство, грудью встречающее звездолет, давно уже прочтена и известна наизусть. Думает ли дежурный о чем-нибудь? Скорее всего сейчас он ощущает себя безличным автоматом, частью регистрирующей аппаратуры, маленьким диодом в хитросплетенном командном компьютере звездолета. Сейчас Атаира можно было бы принять за статую, воздвигнутую на радость ожившим автоматам, за памятник изобретателю автоматов, который стал уже не нужен им, а потому усажен на пьедестал, в командное кресло. Но вот его взгляд оторвался от панорамного экрана, остановился на счетчике и отошел от него… Что это? Неосознанное чувство вернуло взгляд к счетчику. В маленьком продолговатом оконце тускло светится непривычная цифра! И тотчас человек пробудился. Оттолкнувшись от кресла, он быстро подошел к пульту. Нажатие клавиш — и прямо в руки его потекла лента с текстом: «Температура брони повысилась! Интенсивность, радиоактивного излучения возросла! Вступаем в космическое облако метеоритной пыли и газов!» Прежде всего надо было уменьшить скорость звездолета, скажем, до трех тысяч километров в секунду. Тогда на протяжении одного светового года броня смогла бы выдержать напор космического ветра. Но и путешествие наше удлинилось бы почти на триста лет, и кто бы из нас добрался до цели живым… Кроме того, для такого уменьшения скорости требовалось целых три года торможения. Но уже через несколько месяцев от обшивки корабля ничего бы не осталось. Нельзя сказать, что космическое облако было очень плотным. Измерения показывали, что на кубический сантиметр пространства приходится три атома водорода и на кубический километр — по одной твердой пылинке с массой в одну десятимиллиардную часть грамма. В начале или конце путешествия мы не обратили бы и внимания на облако с такой плотностью, но при скорости сто тысяч километров в секунду оно встало перед нами как непробиваемая крепостная стена. Что ж, стена так стена. На сто километров перед кораблем мы вынесли щит, который принимал на себя удары частиц. Мы соорудили его из металла пустых контейнеров. Щит пробивал тоннель в облаке, и мы шествовали по этому тоннелю. Однако эту операцию ни в коем случае нельзя было считать полной победой над облаком. Материал щита изнашивался, можно сказать, на глазах. Мы видели на телеэкране вишневую точку, мчащуюся перед нами, — накаленный до 800 °C щит. Мы кожей чувствовали, как горит щит, как сыплет голубыми искрами корабль, — хворост, готовый вспыхнуть. Щит был частицей, отделенной от живого тела звездолета и пожертвованной космической стихии. На заводе, имевшемся на борту корабля, мы уже готовили второй заслон, и все это время нас не покидало ощущение, что мы отделяем живую плоть от плоти. «Лучевая метла» Среди нас не было человека, которого мы называли бы начальником или командиром, как это практиковалось в минувшем. Каждый отвечал за вверенную ему аппаратуру, и все вместе — за звездолет. Но один из нас отличался исключительным математическим дарованием, непогрешимой логикой и огромным творческим опытом. Это был Регул. Когда после долгого уединения и размышления, после бесконечных вычислений в электронно-математическом центре он предложил наконец выход из создавшегося положения, все мы вздохнули с облегчением. Идея Регула была предельно простой: с одной стороны, для расчищения пути в космическом облаке требовалось огромное количество энергии; с другой стороны — частицы несли навстречу нам чудовищное количество энергии, которая пока что затрачивалась только на разрушение щитов. Эту энергию и следовало использовать для прокладки туннеля в облаке. Регул предложил построить фотонно-квантовый преобразователь, который, накачиваясь энергией набегающих частиц, периодически испускал бы поток лазерных лучей в направлении движения звездолета, расталкивающих в радиальном направлении вещество облака. Действуя по принципу квантового лазерного излучателя, наш преобразователь заряжался бы от сопротивления цельной среды облака, а затем, испустив поток лучей, какое-то время мчался в свободном пространстве. Скорость разрушения щита такой конструкции упала бы во много раз. Выход из положения казался идеальным, и грозная гора, через которую мы пробивали тоннель, можно сказать, лбом, начинала представляться нам всего лишь бутафорией, которая рухнет от легкого прикосновения руки. Щит-преобразователь был построен. И вот старый щит, будто изъеденный гигантской космической молью, был демонтирован. Ослепительный луч шпагой сверкнул впереди звездолета, целя в самое сердце грозного облака. «Лучевая метла» Регула заработала. И все было хорошо, покойно на корабле, пока мы не вошли в зоны магнитных полей. Однако вошли, и теперь тоннель, прорытый лучом, быстро заволакивался ионизированными частицами, которые следовало отбрасывать снова и снова. Приборы показали нам опасность по-своему, без шума и драматизма, легким перемещением стрелок, изменением импульсов и кривых, но прочтенные нами сигналы звучали страшнее, чем рев тигров, вой урагана и грохот взрывов. Дежурный, как только заметил изменения, вызвал Регула. Он сам хорошо понимал смысл показаний приборов, но не хотел поверить, что Регул ошибся, смутно надеясь, что, может быть, все же ошибочно истолковал сигналы. Никто не мог покинуть защитные помещения, чтобы выйти в пространство. Даже и пятиминутное пребывание вне корабля было равносильно самоубийству. Но и не выходя наружу, Регул ясно представлял себе пламя, бушевавшее на корпусе звездолета. Прозрачные синие струи ионизированного газа змеятся по металлическому корпусу и тянутся за ним прозрачным хвостом. Головная часть, принимающая удары газа, все более накаляется. Охладительное оборудование работает с полным напряжением, но не может остановить рост температуры. Увеличивается радиоактивность брони, разрушается ее кристаллическая структура. На миг Регул поколебался. Какой-то далекий, древний голос, голос гордости, увещевал его не отчаивать своих товарищей, обещать им, что он найдет быстрый путь к спасению. Он самый опытный, самый мудрый, самый умный… Но Регул не поддался этому голосу. Он пошел к товарищам и твердо, именно твердо заявил: — Не могу. Смертельно устал, смертельно. Думайте пока сами! Ты должен знать и этот случай, Астер. Знать, что перед космическими стихиями нет самого мудрого и умного человека, что никто не может взять на себя всю ответственность за экспедицию. Мы хорошо помним те мрачные дни. Мы исполняли свои обязанности, следили за работой бесчисленных механизмов, регулярно дежурили, разыгрывая роли космонавтов, летящих к далекой звезде, а не к своей скорой гибели. Шутя мы обсуждали проект небольшой контрракеты, которая бы вернулась в солнечную систему с вестью о грозящей опасности. Но только шутя, шутя. Слишком уж глубоко нырнули мы в космическое облако. Один из нас, всегда молчаливый, замкнутый Теллур, твой отец, работал все это время, отказавшись от сна, развлечений и даже зарядки. Закончив все вычисления, он отправился к Регулу и молча передал ему папку. Столь же молча Регул раскрыл ее и углубился в формулы… Все мы знали, что обшивка звездолета может быть заряжена электрически. Мы обсуждали эту возможность и пришли к выводу, что колоссальный напор космического ветра сдует электростатическое поле с обшивки. И сейчас Теллур доказал нам, что вопреки огромной скорости именно здесь наше спасение. Мы сохраняем папку с расчетами Теллура, сохраняем ее для тебя, Астер. Вырастешь — изучи ее. Тогда ты будешь в состоянии разобрать поэзию чисел, оценить и гигантский труд, и точнейшую работу, и блестящий анализ, проведенный отцом твоим, в то время как мы все уже опустили голову перед неосуществимым. Генератор электростатического поля был смонтирован, включен. Газ, окружающий звездолет, вспыхнул холодным огнем. Если кто-нибудь видел бы нас со стороны, он бы подумал, что звездолет потонул в стихийном огне, что он целиком соткан из разноцветного пламени. Нас же этот страшный по видимости огонь не беспокоил. Он стал гарантией нашей безопасности. Антивещество перестает повиноваться Легко было предположить, что сюрпризы, приготовленные для нас в глубинах космического облака, еще не исчерпали себя. Так оно и оказалось на деле. …Однажды сигнал смертельной тревоги сотряс переборки корабля. Надо сказать, сигнал смертельной тревоги был единственным в своем роде. Резкий, скрежещущий вопль трубы мог разбудить и мертвого, а полумертвого, пожалуй, превратил бы в труп. К счастью, больных в этот момент на корабле не было. Так вот, такой сигнал прозвучал — единожды за все время нашего путешествия. И знаешь, Астер, кто взял на себя всю полноту ответственности за этот леденящий кровь сигнал? Решиться на этот шаг пришлось той, что подарила тебе жизнь, — Рубине. Люди пулей вылетали из кроватей, из бильярдной, от титановых чашек с недоеденным супом, чтобы, бросив свое тело в скафандр, ринуться в пультовую. Рубина, натянутая как струна, стояла у пульта, и пальцы ее метались по клавиатуре, сотворяя аккорды, пассы и пробежки. Играла она только на белых. Это означало одно — не в порядке антивещество, сосредоточенное в магнитных цистернах. Как ты хорошо знаешь, Астер, антивещество, соприкасаясь с обыкновенным веществом, дает вспышку. И то и другое начисто превращается в свет. Соединяя антивещество с веществом в фокусе огромного рефлектора, который является движителем нашего звездолета, мы получаем мощные вспышки; они-то и толкают корабль вперед. Но представь, что произойдет, если антивещество, помещенное в контейнер, плеснет на его стенку. Мгновенный и чудовищный взрыв! Поэтому антивещество окружено сильнейшим магнитным полем, плавает в нем, не касаясь стенок контейнера. Автоматика поддерживает напряженность магнитного поля на должном уровне. И вот запирающее магнитное поле внезапно стало неуправляемым. Оно гнулось то в одну, то в другую сторону, и на телевизионных экранах было хорошо видно, как бархатно-черная двухсотпятидесятитонная масса антивещества раскачивается внутри цистерны, с каждым качком все ближе прижимаясь к стенке емкости. Все как околдованные следили за смертельным танцем ожившей туши антивещества, раскачиваясь в пультовой в такт с нею. Внезапно черно-бархатистая масса судорожно, будто ей стало нехорошо, дернулась вниз, выпустив из себя чернильную ложноножку, которая, вибрируя, поползла прямо на стенку бака. Несколько человек бросились к пульту, но гневный взгляд Рубины остановил их. — Теллура сюда! Будем играть в четыре руки, — приказала она ледяным голосом, не переставая работать ножной педалью. Теллур торопливо подошел, и теперь уже четыре руки взяли согласный и мощный аккорд магнитной симфонии, экспромтом сочиняемой для бушующего антивещества. Разлапистая ложноножка дернулась, сжалась и убралась прочь. — Неравновесность магнитных полей, — быстро информировала Рубина. — Внешнее поле облака почему-то стало резко пульсационным. Магнитные подушки контейнеров теряют устойчивость. Медлить нельзя. Вот так, Астер, иметь дело с антивеществом. Секунда, и мы даже не испарились бы, а стали бы просто гаммами рентгеноизлучения, потоком света. А потом ищи-свищи, где, в каком слое сосуда мироздания растворены Регул, Рубина, Теллур, контейнеры, трубопроводы, датчики, проводники, атомные и кухонные котлы; ищи, куда все это ни с того ни с сего подевалось… — Напряженность внешнего поля достигает пика через каждые сто секунд полета, — приглушенным голосом сказал Регул. Скафандр был напялен на него кое-как, задом наперед, и только шлем глядел в нужную сторону. Еще в самом начале ЧП он быстро обежал длинный ряд приборов, извлек откуда-то мини-компьютер и углубился в расчеты. — Похоже, что пересекаем кольца спирали с шагом десять миллионов километров. Через пять секунд — пик. Вот!.. Черная масса антивещества вздрогнула на всех экранах, пошевелилась и начала расползаться. Люди разбежались по дубль-пультам. Один Регул остался посреди зала. В руках его, можно сказать, дымился игрушечный компьютер. — Новая программа управления запирающим магнитным полем готова! — отчаянно крикнул он. — Начинаю ввод программы в автомат. В этот момент на одном из экранов блеснула молния. Значит, струя атомов антивещества все-таки добралась до стенки цистерны! 313 — номер поврежденного контейнера вспыхнул на потолке пультовой. Белое сияние цифр увидел только один Атаир, потому что, запутавшись ногами в проводах, он рухнул на пол и лежал на спине лицом вверх. Весь потолок был перед ним как на ладони. Наконец он выбрался из ловушки. «Побыстрей бы пробиться к контейнерам, — лихорадочно соображал Атаир, пытаясь на бегу развернуть вчетверо сложенную схему звездолета. — Вот черт, масштаб, как всегда, забыли проставить. Ну да ладно, и без масштаба все ясно». Он прикинул расстояние до резервуаров с каверзным антивеществом. Выходило никак не меньше двух километров. Чтобы не терять времени, Атаир, не выпуская схемы из рук, врезал носком ботинка по тумблеру отсечного клапана — воздух со свистом улетучился из промежуточной камеры. Атаира швырнуло к стене, перевернуло на спину и понесло куда-то к потолку — автоматически выключилась гравитация. Впереди зиял бесконечный тоннель, кое-где подсвеченный холодным тлением иллюминаторов. По инструкции полагалось сосчитать до тридцати, чтобы привыкнуть к невесомости. Но о каких инструкциях может идти речь теперь? Атаир поправил ракетный ранец за плечами, изготовился к полету, произнес четко и внятно: — Пошел! Тотчас же сработало звуковое реле, замкнуло цепь включения двигателя. На стенах тоннеля заплясали блики от исходящих пламенем сопл. Атаир понесся по тесному тоннелю, отталкиваясь руками от стен, приборов и механизмов. Быстро, неожиданно быстро мелькнули как бы размазанные по пространству движения зеленые буквы «Сектор» и цифра 3. Атаир свернул в боковой коридор, медленно подлетел к массивной двери, набрал на диске код. Перед ним недвижно и грозно поблескивали контейнеры с антивеществом. Вот она, поврежденная цистерна, ее издалека заметно по ядовито-желтому потеку — там, где взбунтовавшаяся масса изнутри лизнула магнитное поле. Под цистерной, в луже прогорклого масла, корчился робот с неестественно сведенными в коленных сочленениях ногами. «Токи Фуко… Доконали!» — подумал Атаир и безразлично пнул ненужный, отработавший свое хлам. Ненужный? Отработавший свое? А что, если?.. Быстро отвинтив крышку в спине истукана, звездолетчик резким движением вырвал у него из чрева весь индукционный блок, замкнул оголившуюся медь накоротко, «самосохранение» вывел на ноль, «подчинение» — на максимум. И тогда гаркнул: — Встать! Прикипеть к цистерне триста тринадцать! И начисто лишенный всей своей электронной индивидуальности механизм прикипел к контейнеру, панцирем замуровав гиблый, изъязвленный антивеществом участок. …Тем временем Регул заправил автоматику запирающих магнитных полей новой программой. Масса антивещества медленно вошла в привычные берега. Фотонный звездолет продолжал лететь сквозь магнитную спиральную аномалию. Итак, наш корабль был по-прежнему обвит прозрачным синеватым пламенем. Подобно серебряному пузырьку воздуха, плыли мы в ночном аквариуме Галактики. Кажется, трудности остались позади. Мы одолели коварное облако, приручили его разрушительные частицы. Малейшее изменение его магнитной структуры не ускользало от бдительного электронного ока автоматов. Тогда мы и не подозревали, что кульминация космической драмы все еще впереди. Медленно, неуклонно частицы начали пробивать магнитный барьер. Как поступают в таких случаях? Поступают элементарно просто: увеличивают интенсивность поля. Ничего, утешали мы друг друга, вот-вот эти жалкие местные вихри и смерчи улягутся, частицы угомонятся, прекратят непомерное радиационное буйство. Да не тут-то было: волны радиации вздымались все выше. Еще они спокойненько нежились средь безбрежных просторов магнитного поля, но любой мало-мальски искусный в своем деле физик уже насторожился бы, понимая: грядет шторм. Стоило вернуть полю прежние параметры — и радиация росла неудержимо, выползая буквально из всех щелей. Объяснения этому отвратительному феномену не было. Даже закоренелый апологет теории вероятностей не рискнул бы предположить, будто огромное космическое облако может быть наделено разумным даром увеличивать свою скорость сообразно повышению боеготовности наших магнитных сил. Подобное предположение, даже облеченное в униформу гипотезы, было невероятным, отдавало предпочтение духу перед материей — короче, попахивало идеализмом. Чтобы развеять всю эту дьяволиаду, Регул четверо суток колдовал над приборами, вычисляя нашу скорость. И что же? Облако не только не задержало сколь-нибудь наш бешеный бег; напротив — оно прибавило звездолету скорости. Нет, не на несколько метров в секунду — на тысячу пятьсот километров! Подобно гигантскому ускорителю, облако не только вышвырнуло, исторгло нас из себя, но и заклеймило пылающей метой, тавром, цифирью: 1500. Микрометеоритные, контейнерные, магнитные наши тревоги — все померкло перед новой опасностью Снять магнитное поле? Но мы будем тотчас же уничтожены. Да и как мы могли его снять, если скорость корабля все росла, и, когда мы снова зависли в свободном межзвездном пространстве, на табло в пультовой уже горела иная мета: 3000. Да, мы сохранили корабль. Да, магнитные контейнеры с антивеществом выдержали все перемены в их скрытой от постороннего взора, но исполненной таких напряжений жизни. Все вроде было нормально. Кроме одного — слишком большой скорости. Вот когда мы пожалели, что не взяли в экипаж футуролога, прогнозиста Ведь просился, просился к нам один прорицатель, с лихвой оснащенный всем, что потребно для такого рода деятельности: математическим чутьем, интуицией, равнодушием ко всему иному, кроме научного предсказания будущих событий или явлений. Уж кто-кто, а прогнозист вполне мог предвидеть и рассчитать такую ситуацию, когда корабль попадает в нутро космического облака толщиной в один световой год. Ведь стоило войти в пылегазовые скопления, предварительно уменьшив скорость, и все, никаких тебе прохудившихся контейнеров и изглоданных космической молью щитов. Никаких треволнений, покой, диспуты в кают-компании плюс — эх, дали же промашку! — экономия горючего. Нескладно, нескладно все вышло. Не так воюют с космическими облаками. Здесь одной тактики, даже и подкрепленной усердием, мало; стратегия нужна. Взаимная демонтировка Когда ты, Астер, прочтешь повествование до конца, весь наш полет может представиться тебе средоточением беспрерывных опасностей, бед, тягостей и лишений, роковым сцеплением случайных сил и обстоятельств. Однако это далеко не так. Мы попытались воссоздать лишь события, выходящие за пределы стереотипных будней звездного бытия. А таких событий, в сущности, было не так уж много. И если бы их собрать воедино они не заполнили и одного года. А ведь нам предстояло созерцать многозвездные пустыни неба целых шестнадцать лет. Что может быть мучительней ожидания, вынужденного бездействия, когда корабль, этот материальный сгусток инерции, вкраплен в ледяную глыбину вечной ночи. Мы засыпали и просыпались, ели, курили, ходили, мы плавали, мы играли в теннис, удивляясь странным траекториям мяча. Мы прокручивали земные фильмы, и прошлое каждого из нас как бы оживало на экране. И каждый в душе утешал сам себя: ты еще жив, ты не выродился, не очерствел, не сошел с ума, не стал бездушным механизмом, хотя — заметь, Астер, — именно бездушным механизмам в эти долгие годы приходилось тащить на себе весь груз заложенной в них программы. Да, мы всеми силами пытались предать забвению, убить, уничтожить Время. И Время мстило нам, лишая нас борьбы, горестей, восторгов… Первой затосковала Гемма, астрофизик из первой смены. Покладистая, общительная, разговорчивая, любимица всего экипажа, Гемма неожиданно для всех погрузилась в оцепенение. Казалось, она забыла обо всем на свете. Меланхолично уставясь взглядом в иллюминатор, она молчала и на все попытки заговорить с ней, вывести ее из состояния транса отвечала нечто невразумительное, пугающее. «Взгляни, взгляни, — говорила она задыхающимся шепотом, — ты видишь нашу Землю! Вон Африка, вон Египет, а вон там, в долине, светится сельцо, где я родилась…» — Успокойся! Гемма, успокойся, — обыкновенно говорили ей. — Вот прилетим к Проксиме — и отыщем земли ничуть не хуже Африк да Египтов. А может, и лучше даже, поинтересней. Мало ли каких чудес не бывает на других звездах. — Не могу, поймите меня, не могу больше, — кричала тогда Гемма. — Когда-то людей сажали в тюрьму за тяжкие преступления, за убийства, за кровосмешение. Но почему я здесь? Меня-то за что?.. Это чудовищно! Я хочу вернуться… Даже и тех, кровосмесителей, убийц, и то миловали Не часто, конечно, но ведь возвращали свободу. А кто освободит меня?.. Мы не найдем никакой планеты. Нам вовек не получить горючего для возвращения… Мы навсегда замурованы в этих кельях. Мы осужденные. Мы сами себя осудили на пожизненную каторгу! Мы понимали, что ее болезнь неизлечима, что Гемма не выдержит до конца. Мы использовали все доступные нам средства терапии. Да что там терапия. Корабельный врач, сорокапятилетний эскулап с рыжей бородкой и широкими азиатскими скулами, пытался гипнозом вылечить тоскующую по прежней жизни Гемму. И что ж? После одиннадцатого сеанса он пришел в каюту к Теллуру и сказал: — Теллур, а она права. Взгляни в иллюминатор. Там действительно видна Земля как на ладони. Только не Африка и Египет, а другая сторона. Могу поклясться, я вижу Аляску и Охотское море! После этого Теллур приказал сеансы гипноза на время приостановить. Гемма исчезла. Скорее всего, Астер, нам не стоит рассказывать тебе об этом случае. Но ты должен знать истину, всю истину, сколь бы горькой ни была она на вкус. Много позднее мы поняли, что Гемма надела космический скафандр, взяла контейнер с продуктами, цистерну горючего для своего газовореактивного двигателя и покинула звездолет. Локаторы сумели отыскать ее далеко позади, но она уже не отвечала, возможно, экономила энергию танталовых батарей. Можешь ли ты, Астер, представить себе хоть на миг ее состояние, когда она решилась ринуться назад, к Земле, пробалансировать по незримому канату длиной в тридцать биллионов километров — одна-одинешенька, в жалком скафандре, с кислородным запасом на шесть часов!.. Вслед за тем не вынес одиночества Ксенон, инженер из третьей смены. Как-то, сидя в кают-компании и играя сам с собою в шахматы, он разразился ни с того ни с сего тирадой, одинаково странной и по форме и по содержанию. — Кто сказал, что земляне созданы для далеких космических путешествий? — начал он, ни к кому вроде бы не обращаясь. — Не просто, ох, не просто совладать с матушкой-природой. Мы дети Солнца, а не пошлой провинциальной пьески, мы намертво прикованы к своему светилу, прикручены к нему законами диалектики. А законы диалектики гласят: все земное смертно. И если мы не хотим впасть в гнуснейший идеализм, признаем, что лишь автоматам подвластно Пространство и Время. Включил автомат, щелк — и пусть сквозит в звездолете хоть миллион лет. Ни еды ему не подавай, ни противоречий, ни удовольствий. Шарнирные соединения не истощает склероз. Цирроз печени не поедает нутро механизмов. Роботы не склочничают, не суетятся, от обжорства не умирают. Не умирают и от любви, платонической иль еще какой… — тут он покосился на портрет Геммы в траурной рамке, вздохнул и закончил тихо: — Прилетит робот в другую галактику — готово! Включил реле, и вот он ожил, голубчик, на новые подвиги уже навострился: изучать неведомое, контакты с братьями по разуму устанавливать, знания да мудрость кодом расшифровывать двоичным. Все переглянулись, изумленные. Так вот почему Ксенон клянчил у других инженеров триоды да пентоды, вот почему замечали его то с обрезком трубы водопроводной, то с микролазером, то с мензуркой трансформаторного масла. Вот почему исчезали гайки, винты, интеграторы, компрессоры, железные штыри, парогазогенераторы. Должно быть, Ксенон сооружал кибернетическое чудо, электронную машину, робота. И мы не обманулись: через шесть месяцев машина была готова. «Я создал наконец космонавта без изъянов, присущих нам, смертным. Это звездное существо переживет нас и наши жалкие деянья», — сказал нам Ксенон. Сказал и перестал вообще встречаться с кем-либо. Все свободное от дежурств время он заполнял беседами с новоявленным своим механическим другом. Ксенон как бы испытывал его способности: заставлял решать задачи по части астронавтики, ракетной динамики, состояний межзвездной среды. Иногда же эти беседы касались области столь странной, что каждый из нас начинал думать: тут что-то неладно. — Как ты оцениваешь своих создателей, людей? — спрашивал Ксенон. — Человечество есть нерационально построенная совокупность из излишне большого количества одинаковых, бесполезно повторяющихся кибернетических систем, — столь же незамедлительно, сколь и бесстрастно изрекал электронный судья. — Человек с большим трудом накапливает информацию, с трудом ее сохраняет, неуверенно и бесконечно медленно ею пользуется. Его схема обременена очень многими лишними элементами, называемыми эмоциями, характерами, идеалами. Все они снижают эксплуатационные качества индивидуальной конструкции. Они вредны. Коэффициент вредности в формуле Факторовича равен 2,7319378094 с точностью до одной десятимиллиардной. — Да ты хоть один пример ненадежности приведи, — горячился Ксенон. — Пример: он нуждается в сне, а это погубленное время, бесполезный простой. Другой пример: инстинкт самосохранения. Он делает невозможным возложение на человека задач, связанных с уничтожением его конструкции. Человечество есть некое бессмысленное множество одинаковых, бесполезно повторяющихся агрегатов одной и той же серии. Нецелесообразно всю информацию вкладывать в кого-либо одного из людей на краткое время его существования. Половину своей жизни человек набирается информации, чтобы ее использовать ничтожно короткое время. Этот абсурдный процесс повторяется миллиарды раз. Ксенон только руками разводил от дерзостей робота, пытался спорить с ним, но аргументы инженера были бледными, слабыми. Наконец раздраженный упрямством машины Ксенон пригрозил ей понижением напряжения переменного тока поначалу, затем частичной демонтировкой, а в конце каким только можно полным уничтожением. На это робот ему ответил: «Это был бы нерационально вложенный труд», — и тут же самостоятельно, без чьей-либо помощи, выключил сам у себя канал ввода информации. На лицевой панели машины загорелась дерзкая табличка: «СОГЛАСЕН ВЗАИМНУЮ ДЕМОНТИРОВКУ». Ксенон, белый как негатив, прибежал в астроотсек, упал на счетчик параллаксов и выдохнул: — Вот изверг! Могу поклясться: никакой такой таблички я ему на панель не ставил! С той поры бедняга Ксенон почувствовал отвращение к своему детищу и перестал с ним разговаривать. Вскоре инженер включился в общую работу экипажа по переустройству звездолета. А робот, быть может, спросишь ты, Астер? Роботом занялся Регул. Не вступая с ним в долгие прения, не интересуясь его «точками зрения» на прогресс, цивилизацию и творца этой цивилизации, Регул за три часа перестроил машину, соорудив из нее Центральный Информатор. Так были рационально использованы знания, которые с таким трудом, рвением и надеждами вложил Ксенон в неблагодарного робота. Торможение… Время от времени кто-либо из нас подходил к курсографу и, бросив беглый взгляд на интеграторы, вздыхал: увы, скорость была непомерно велика. Столь велика была скорость, что мы вряд ли сможем ее до конца погасить при подлете к Проксиме. Но что значит ворваться в гравитационное поле звезды, заранее зная: оно слишком слабосильно, оно не сможет совладать с бешеным нашим бегом, разве только слегка искривит траекторию звездолета? Это означало, что инерция швырнет нас мимо Проксимы опять в неизвестность, в пустоту, в осточертевшие каждому из нас просторы Галактики. Оставалось последнее — перестроить звездолет, уменьшить его массу, отсечь около семи тысяч тонн от его плоти, изуродовать, изувечить красавец корабль. В общем, как писали в пиратских романах: «Руби мачты! Швыряй поклажу за борт!» Но одно дело средневековые деревянные суденышки, нашпигованные бог весть чем: тут тебе и бочки с солониной, и пряности, и мешки с серебром, а то и с золотом, и невольницы с невольниками, и слоны, и прочая утварь, ласкающая взор на берегу и мгновенно теряющая всякую ценность при первом же порыве урагана. Другое дело — звездолет, где ничего лишнего нет и быть не может. Наступала пора принести к подножию трона ее величества скорости какие-то части нашего корабля. Чем пожертвовать? Приборами? Запасными деталями? Провизией? Оранжереей с пятьюдесятью двумя тоннами камней для гидропонного выращивания овощей? Аквариумом с диковинными обитателями земных океанов? Спортивными снарядами? Библиотекой или хотя бы частью ее? Мы терялись в догадках. Тем временем все ближе подползал тот роковой час, когда должна была раздаться команда «Начать торможение!». Что предпринять? После долгих споров выкристаллизовалось решение: рискнуть, увеличить тягу двигателя, превысить расчетные его характеристики. Тем более что на обратный путь горючего у нас явно не хватало. Но и при этом условии все же следовало отторгнуть от корабля около полутора тысяч тонн балласта. Забыть ли, как мы провожали в бесконечный путь средь вселенских пространств обреченные части звездолета! Сначала мы увидели в иллюминаторы демонтированные контейнеры, они, как стадо допотопных существ, долго еще сопровождали нас. Затем показались запасные части двигателей, исполинские, искривленные наподобие спиралей трубопроводы, отсечные и обратные клапаны, резервуары с жидким кислородом, провизией, водой. Мы посягнули даже на лобовую броню, так что, попадись нам еще на пути какое космическое облако, да что там облако — облачко, — и мы стали бы легкой добычей всепроникающей радиации. Вслед за тем заметили параллельные брусья из спортивного зала, тяжелые декорации из самодеятельного театра, который с исчезновением Геммы незаметно прекратил свою деятельность, бочки с тавотом, канистры с бензином, запасные гусеницы к планетоходу, даже аэростат с тяжеленной корзиной, в вантах которого запуталось невесть как оказавшееся тут чучело грифона — экспонат зоологического кабинета. Рядом с нами летело все, чем мы пожертвовали, чтобы уменьшить массу звездолета. Подвластные теперь только инерции и никому более, отторгнутые части нас самих как бы раздумывали, куда податься, двигаясь в непосредственной близости от корабля. Но едва лишь почти после десятилетнего отдыха снова заработал двигатель, громада лишней массы устремилась мимо нас и скоро исчезла. И тогда нам стало горько, ох как горько. Мы искалечили наш старый звездолет, нашу небесную обитель. Мы его искалечили, вычерпали из него до дна все мыслимые резервы безопасности. Теперь любая авария могла стать катастрофой. Лепестки нового мира Подобно серебряному пузырьку воздуха, мы плыли в ночном аквариуме Галактики, и Солнце давно уже обратилось в обыденную, заурядную, ничем не примечательную звезду. Иные солнца — желтое, оранжевое и вишневое — живописали в пространстве диковинные свои узоры. Как весенняя капель, запели гравиметры — мы вторглись в пределы гравитационного поля. Корабль будто встал на дыбы. Бесчисленные окуляры и датчики раскрылись навстречу новому миру, и новый мир раскрывал пред нами вишневые, оранжевые, желтые лепестки. Начались гравитационные маневры — пора было причаливать к неизвестной планетной системе. Еще на Земле мы предполагали: Проксиму сопровождает пышная свита планет. Об этом красноречивей всего говорила сама орбита звезды, замысловатая, вьющаяся. Что ж, мы, как всегда, не ошиблись. Нас встречал странный, невиданный доселе хаос разнородных небесных тел. В сферическом пространстве диаметром около десяти миллиардов километров кружились не одна, не две, даже не девять, как вокруг земного Солнца, — носилась добрая сотня планет. Некоторые из них походили на Уран и Нептун, другие являли собой некое безжизненное подобие Земли, копию Марса, Луны, Меркурия. Какие-то могущественные космогонические силы воспрепятствовали образованию гигантов типа Юпитера и Сатурна. Те же самые силы наделили каждую планету атмосферой. Но что это была за атмосфера! Крайне разреженная, хилая, слабая, — никакого сравнения с живительной благодатью земной, которая, врываясь через гортань и легкие прямо в кровь человека, веселит сердце, снимает тревоги, облегчает заботы. 107 планет, в чем-то, хотя и отдаленно, сходных с нашей Землей! Неужели ни на одной из них не проклюнулся росток жизни? А если где-либо и проклюнулся, достигла ли жизнь своих высших форм, создала ли разумные существа? Ответ напрашивался сам собой: вряд ли достигла, вряд ли создала. Наши разведывательные ракеты неустанно рыскали во всех мыслимых и немыслимых направлениях, пытаясь — увы, безуспешно! — отыскать следы разума. Всякие попытки наладить звездные контакты оказались безрезультатными — не с кем их было налаживать. Никто не разводил на пустынных плато и отвесных утесах сигнальных огней — милости, мол, просим, земные пришельцы; никто не стартовал нам навстречу, дабы обнять собрата-звездопроходца; никто (и такое бывало в истории галактических контактов) не попытался сбить влет разведывательную ракету ни камнем из пращи, или стрелой из арбалета, или заурядной ракетишкой с заурядной эстакады. Да, мыслительная эволюция в системе Проксима Центавра оставляла явно желать лучшего. Мы выбрали семнадцатую от Проксимы планету и нарекли ее Неогеей — Новой Землей. Неогея чем-то напоминала Марс, быть может, двумя крохотными спутниками. К одному из них мы и пришвартовали наш звездолет. Ты, Астер, вероятно, недоумеваешь: зачем облюбовывать спутник, когда гораздо предпочтительней во всех отношениях заарканить планету. К сожалению, это было абсолютно исключено. Истинное место звездолета — в межзвездном пространстве, где, как ты уже убедился, он чувствует себя как рыба в воде. Вблизи сильных полей тяготения и газовых оболочек звездолету делать нечего — тут предъявляют свои права законы веса, а не массы, законы обтекаемости аэродинамических форм. Сколько весил наш корабль теперь, после того, как мы сожгли в реакторах почти все горючее? Ни много ни мало сто тысяч тонн весил пустой, по существу, звездолет. Мыслимо ли, Астер, плавно опустить такую махину на планету, а вслед за тем, уже при взлете, снова разрывать оковы гравитации. Сетчатая конструкция, исчисленная для малых напряжений свободного межзвездного пространства, не выдержала бы — звездолет рассыпался под напором своей собственной тяжести, рухнул как карточный домик. Кроме всех этих невеселых соображений, посадка на поверхность планеты была бессмысленной и потому, что всеуничтожающая струя фотонного двигателя испепелила бы огромные районы, надолго отравила их смертоносной радиацией. Итак, мы пришвартовались к спутнику Неогеи. Грубые, потрескавшиеся скалы, как будто подернутые пленкой жира, блестели в лучах наших прожекторов. Молчание, хаос каменных громад, торжество мертвой, неодушевленной природы. Над нами, в чуждом небе, тлели походные костры звезд. Впрочем, здешние небеса почти ничем не отличались от ночных небес Земли. Иная, непривычная картина была только в созвездии Центавра, да два главных светила Толимана слились в необыкновенно яркую двойную звезду на фоне созвездия Кита. А в границах созвездия Андромеды мерцала новая звезда первой величины — земное Солнце. Отныне нашим солнцем становился красный карлик Проксимы. Светил он тускло, как-то нерешительно, словно растягивал на долгий срок и без того убогие запасы термоядерного своего тепла. Угнетающая панорама дополнялась темным, едва выделяющимся среди звездного роя диском Неогеи, планеты, на которой мы должны были построить завод для выработки горючего. Прошло три дня после приземления, и на Новую Землю отправился наш разведывательный авангард — автоматическая станция, управляемая роботом. Это был тот самый механический умник, что пытался состязаться в красноречии с беднягой Ксеноном. Дерзкую табличку на панели электронного чудища, гласившую, как ты помнишь, Астер, «СОГЛАСЕН ВЗАИМНУЮ ДЕМОНТИРОВКУ», предусмотрительный Регул урезал втрое. Теперь на злополучной панели красовалось одно единственное слово: «СОГЛАСЕН». В последующие несколько дней к Неогее отправились еще две автоматические станции. Неогея Ракета опустилась на высокое скалистое плато, возле берега большого застывшего озера. Разведывательные танкетки поработали на славу, отыскав идеальную площадку для приземления наших межпланетных кораблей, — ровная, гладкая скала простиралась на несколько десятков квадратных километров. Занимался шестнадцатичасовой день Неогеи. Проксима пылала низко над горизонтом, заливая пунцовыми лучами все окрест. В сумраке слабо проблескивало вишневое озеро. Теснились скалы, будто вырезанные по контуру исполинскими атомными резаками. И над всем — над утесами, над озером, над ущельями — витал фиолетовый туман, медленно тающий пар расплавленной огненной струи, исторгнутой давно уже замолкнувшими ракетными дюзами. Последним из ракеты вышел Теллур. Даже здесь, едва ступив свинцовой подошвой своего теофрастрового ботинка на каменья нового мира, твой отец, Астер, ни в чем не изменил себе. Миновав спутников, громогласно восторгавшихся новоявленными красотами, Теллур зашагал к ближайшей разведывательной танкетке. На месте каждой танкетки предстояло смонтировать радиофары — своеобразные маяки для всех последующих ракет. Впрочем, никто не удивился серьезности и деловитости Теллура: впереди был непочатый край работы. Надо было построить электроцентрали и заводы, разметить площадки для ракетодромов, наладить производство десятков тысяч тонн антивещества. Но прежде всего соорудить жилища для нас самих… Первой, как всегда, испытала неожиданности новой планеты биолог Талия. Она монтировала антенну радиофары и так увлеклась новым для нее делом, что не заметила опасности. А когда заметила, было уже поздно. Обвитая рваными клочьями тумана, она медленно и неотвратимо погружалась во что-то липкое, вязкое, в какую-то отвратительную слизь. Как обычно бывает в подобных ситуациях, впечатлительная женщина немедленно вообразила, что ее поглощает трясина. — Атаир! — тихо вскрикнула она. Или ей лишь показалось, что она вскрикнула? Не дождавшись ответа, поглощаемая чем-то, чему даже не подыщешь названия, она закрыла от страха глаза и представила, что стала добычей некоего мерзкого существа, затаившегося в бесчисленных расщелинах этой планеты. — Атаир! — собравшись с силами, выдохнула она. — Что такое? — пророкотал в ее шлеме голос Атаира. — Атаир! Тону, ничего не вижу! Трясина! — Не двигайся! Под тобою растопилась корка льда! Не бойся! Сейчас я тебя извлеку из трясины!.. Сейчас… A-а, вот черт, огнемет забарахлил! Талия терпеливо ждала. Наконец возгласы Атаира, на все лады проклинавшего конструкцию злополучного огнемета, были перекрыты басом Теллура: — Спокойно! Опусти черный фильтр! Включаю! Ей почудилось, будто двенадцатибалльный ураган низвергнулся на планету. Вихрь, полоснувший по тонкой оболочке скафандра, едва не повалил Талию. Черный фильтр расцвел всеми цветами радуги — огненная струя ударила в лицо. Талия почувствовала, что ее ноги обрели наконец твердую опору. Она убрала защитный фильтр, но глаза, ослепленные сильным светом, поначалу ничего не могли разобрать, кроме огненного столба, который медленно перемещался в тумане. Тем временем подоспели Рубииа и Атаир. — Ничего страшного, только смотри в другой раз не стой так долго на одном месте, — тихо сказал Атаир и объяснил, что произошло. Скалы, на которые мы приземлились, в основном представляли собой железоникелевые сплавы. Поверх этой твердой и надежной основы наслаивалась ледяная кора — смесь двуокиси углерода и аммиака. Местами лед достигал толщины полутора метров. Сколь бы хорошо ни были теплоизолированы наши костюмы, но в мире, где температура никогда не подымается выше — 110 °C, они обязательно излучают тепло. И вот результат: лед под ногами Талии начал бурно испаряться. …Так, в трудах, заботах и недоразумениях, прошел наш первый день на Новой Земле. Смеркалось. Подступала ночь. Мы свернули работы и возвратились в ракету. Как только Проксима скрылась за скалами, столбик термометра за бортом пополз вниз. Один за другим обращались в жидкость атмосферные газы. Непроницаемая пелена скрыла от наших взоров звезды. Казалось, лучи прожекторов увязают в густой, физически ощутимой мгле. Никто не спал: слишком рельефны были воспоминания от первого дня пребываний в ином мире. Лежа вповалку на матрацах в тесном астроотсеке, мы пребывали в каком-то сомнамбулическом состоянии, когда сон и явь перемешаны воедино, когда вымысел, выдумка, фантазия неотличимы от яви. Да, сон не шел: не помогали ни стандартные увещевания Теллура, ни колыбельные песни, смеха ради распеваемые Рубиной. Оставалось прибегнуть к последнему средству — снотворным препаратам. Мы опорожнили недельный запас снотворного, прежде чем уже под утро забылись на несколько часов. И представь себе, Астер, всем приснилось одно и то же. Всем приснилось, что мы покоимся на дне земного океана в странном цилиндрической формы батискафе. Снилось, будто связь с Землей прекращена, вернее, утеряна, и нет никакой возможности всплыть — отказала система наддува. Неожиданно столбик термометра за бортом резко пополз вниз, к точке замерзания воды. Все приникли к иллюминаторам и с ужасом заметили, что океан над нами застывает. Океан застывал, огромные разноцветные кристаллы льда медленно опускались на дно, и оттуда, из глубин прозрачных кристаллов, на нас глядели застывшими глазами навеки окоченевшие твари морские: киты и скаты, мурены и осьминоги, меч-рыба, тюлени, крабы, тунцы, лангусты, дельфины. Одни кристаллы причудливостью форм напоминали деревья, другие — коралловые заросли. Батискаф (не забывай, Астер, все происходило во сне!) медленно всплывал над этим миром заледенелости и оцепенения, и каждый из нас содрогался в душе, как если бы ему довелось стать соучастником и очевидцем гибели земного бытия. …Когда мы очнулись, над Неогеей давно уже расцвел новый день. За завтраком выяснилось, что на рассвете прибыли две грузовые ракеты. Они доставили со звездолета сборные конструкции жилищ и провизию. Неподалеку от будущего ракетодрома мы расчистили площадку для жилья: растопили огнеметами ледяную кору до дна, так что не осталось и следа от напластований замерзших газов. Под напором огненной струи газы испарялись, превращались в туман, который тотчас застывал на наших скафандрах. Время от времени, когда лед начинал сковывать сочленения скафандров или заволакивал шлемы, мы, хохоча, направляли раструбы огнеметов друг на друга. Несколько мгновений — и реактивный пламень придавал нашим металлическим доспехам первозданный блеск. Что значит жар в какую-то разнесчастную тысячу градусов, когда не только микрочастицы страшного космического излучения или продукты аннигиляции — даже метеориты величиной с кулак отскакивали от наших скафандров как орехи! Под ледяной корой раскрылась во всей первозданной красе приятно услаждающая взор, гладкая металлическая поверхность. Трудно вообразить более прочный фундамент для наших сборно-разборных обиталищ. Немедленно был пущен в дело электронносварочный аппарат. В какую-нибудь пару часов, заметь себе, Астер, жилищная проблема была решена, решена основательно и без всяких проволочек. Новые наши жилища пустили надежные корни в планету, цепко прилепились к железоникелевому каркасу Неогеи. Столь цепко, что теперь нам были не страшны никакие смерчи, шквалы и ураганы, даже наподобие тех, что днем и ночью куролесят вдоль и поперек Юпитера. А на Юпитере, Астер, ураганы таковы, что порою от них содрогается юпитерианская ось. Во всяком случае, так рассказывал в свое время побывавший в тамошнем аду бесстрашный Теллур, твой отец. Какими красками, словами какими описать всеобщий порыв восторга, когда мы обрели наконец свою вторую родину, землю свою обетованную. Теперь мы могли спать безмятежно, без разного рода апокалипсических сновидений, как безмятежно спали по ночам миллиарды наших собратьев на далекой коммунистической Земле. Нас не испугали страшные опасности, подстерегавшие звездолет в многозвездной пустыне, — все эти начиненные метеоритами облака, уродливые гравитационные поля, внезапные взрывы в контейнерах, вечные неполадки в фотонном реакторе. Когда ты поживешь некоторое время на Земле, Астер, ты поймешь, что подобные гримасы звездного (да и не только звездного) быта в общем-то неизбежны. Более того, они разнообразят серые будни, привносят в них остроту риска, утраты, надежды, предвестия, победы. Что ж, мы победили, а победителей, как известно, не судят. Конечно, Неогея, эта холодная, почти не изученная планета, мало в чем походила на Землю. Но особых оснований для беспокойства вроде бы не было. Вокруг нашего лагеря неустанно рыскали танкетки — бдительные, неутомимые, верные стражи. Стены и крыши наших жилищ были буквально нашпигованы множеством разнообразных приборов, которые зорко следили за физическими и химическими параметрами окружающей среды. При возникновении любой сколько-нибудь серьезной опасности мы были бы тотчас предупреждены. Стоит ли растолковывать тебе, Астер, как важно быть информированным о любой угрозе. Ты любишь древнюю историю, прочел всего Плутарха, Плиния, Флавия, Геродота, так что вполне уже, наверное, убедился: многие, если не все, сражения были выиграны задолго до их начала. А причина всегда одна и та же — кто лучше осведомлен, тот и на коне. Огненный лес В главной пультовой на зеленом экране проплывали, точно стаи птиц, оранжевые цифры: разведывательные танкетки выясняли доподлинно, каков химический состав Неогеи и ее атмосферы. Выяснилось, что водород на планете содержит в сто раз больше дейтерия, чем на Земле. А дейтерий — незаменимое «горючее» для наших плазменных термоядерных централей. На краю плато рядом с озером засияли ослепительно белые корпуса первой электроцентрали. Уже на восьмой день после нашего приземления электроцентраль матово засветилась изнутри, словно панель счетчика параллаксов. Так сразу же вслед за жилищной была решена энергетическая проблема. От электроцентрали, из цеха первичного сырья, неугомонные роботы живо протоптали тропинку к берегу озера. Они выламывали глыбины льда, взваливали на свои металлические спины и волокли к химическому сепаратору. Очищенный дейтерий подавался на плазменный генератор, и здесь-то, превращаясь в гелий, он навсегда расставался с затаенной в своих недрах термоядерной энергией. Когда мы возвратимся на Землю, ты, Астер, среди прочих технических чудес увидишь подземные заводы. Надо сказать, что буквально все такого рода сооружения человечество упрятало в недра своей планеты, поближе к источникам сырья. С миром хрустально чистых небес, незамутненных рек, невырубленных лесов заводы связаны энергокабелями и тоннелями, по которым денно и нощно проносятся грузовые экспрессы с готовой продукцией. Ни одна живая душа не бывает в многокилометровых цехах, где тысячи станков в немолчном гуле и скрежете работают под присмотром кибернетических автоматов. Наши заводы мало чем походили на подземные земные колоссы. Зато они были намного удобней, практичней, ибо поветрие массового производства, зло унификации их, естественно, ни в коей мере не коснулось. Суди сам, Астер: на одном из таких заводиков мы всего за десять дней спроектировали и построили три небольшие ракеты — на них предстояло исследовать Неогею. Как только первый кораблик сошел со стапелей, Рубина, Теллур и Атаир отправились на южный полюс планеты. Провожали их всем лагерем. Регул щурился на полуденное светило, Ксенон каблуком ботинка чертил какие-то значки на льду, Талия всплакнула. Те трое вскарабкались по узенькой лестнице в ракету, Теллур задраил люк. Сверкнул огонь, долгий реактивный гул наполнил эхом окрестные скалы. Ракету скрыл шлейф тумана. Тусклый, неодушевленный полдень властвовал над замерзшими просторами. Вишневое светило отражалось в озерах, расцвечивая лед в темно-малиновые тона. С высоты озёра казались иллюминаторами, сквозь которые за ракетой следили какие-то злобные создания, одичавшие от тысячелетнего оцепенения Неогеи. — В трех километрах слева — залежи самораспадающегося вещества. Объем аномалии — около семнадцати кубических километров, — мгновенно считывала Рубина показания приборов. — Содержание метана в атмосфере — три целых восемь тысячных процента, — докладывал Атаир. — Справа по курсу — озеро, жидкий этилен, — ровным голосом говорил в микрофон Теллур. Каждое наше слово воспринималось автоматически курсографом и записывалось. Эти записи пригодятся впоследствии тем, кто будет детально исследовать эти края… Прошло около четырех часов после отлета из лагеря. Мы зигзагами обследовали полосу шириной в триста километров и уже подлетали к южному полюсу, когда Рубина закричала: — Посмотрите! Свет! Слева, почти на линии горизонта, трепетало прозрачное синеватое сияние. — Что бы это могло быть? — заинтересовался Атаир. — Тут нечего гадать, — отчеканил всезнающий Теллур и решительным взмахом руки отбросил упавшую на лоб седую прядь волос. — Скорее всего обыкновенное электричество. Атмосферные разряды. По теории Сырцова — Краузе представляется, что… — Направляю ракету к феномену! — решительно проговорила Рубина, прерывая (в который раз!) теоретические выкладки супруга. Вскоре корабль сел на небольшой холм, испещренный разноцветными кристаллами. Перед нами на расстоянии в несколько десятков метров переливалась феерия пламени: фиолетового, синего, зеленого, розового. Сполохи то разгорались, протягивая огненные щупальца к темному небу, то гасли, играя и переливаясь. — Какая красота! — выдохнула Рубина. — Неописуемо! Теллур, помнишь, как мы на острове Врангеля хотели подлететь вплотную к северному сиянию? — Это ты хотела подлететь вплотную. — Теллур был неумолим и бесстрастен. — Я-то понимал: мираж все это, видение, обман зрения, пустой оптический эффект. — И пусть, пусть всего лишь эффект. Но здесь все так реально ощутимо, так зримо… Прислушайтесь, какая тишина… — Картина ничего себе, — буркнул Атаир. — А насчет тишины… на длинных волнах творится бог весть что. Будто все стихии разом схлестнулись. Он щелкнул переключателем диапазонов. И сразу же шум, вой, треск атмосферных разрядов заполнили наши шлемофоны. — Огненные водопады! Древние игрища огнепоклонников! Пляски саламандр! — не унималась впечатлительная Рубина. И тут Теллур вышел из себя. — Какие такие саламандры! — возмутился он. — Все эти гномы, русалки, сильфиды, саламандры были порождены средневековыми мракобесами. Не мне тебе объяснять, в каких целях были порождены. Подумай, Рубина, что ты говоришь. С научной точки зрения, все по той же теории Сырцова — Краузе, здесь, нет ничего интересного. Кристаллы аммиака, воды, двуокиси углерода — вот и все, ничего более. Движущиеся атмосферные газы наэлектризовали их, и сейчас они излучают разноцветные электрические заряды, то есть светятся. А ты — «водопады», «игрища», «саламандры»! Отчеканивая суровые, но справедливые эти слова. Теллур, по обыкновению, делал какие-то записи в научном дневнике. Именно поэтому он не заметил, как еще в начале его тирады обиженная Рубин, а отправилась в сторону распоясавшегося огня. У самой кромки пламени она обернулась и сказала мстительно: — Поглядим, поглядим, сухарь ты эдакий, чего здесь больше: мракобесия религиозного или науки. — И скрылась в огне. Позднее мы открыли множество других огненных лесов. Излишне говорить, Астер, что электрические заряды не могли причинить нашим чудо-скафандрам ни малейшего вреда. И часто в одиночку, вдвоем, а то и всем лагерем бродили мы под сенью многоцветных огненных дерев. Водили мы туда и тебя, Астер. Селена настояла на том, чтобы мы изготовили для тебя небольшой, но прочный скафандрик. Теперь ты мог, прежде чем покинешь свою родную Неогею, вдоволь налюбоваться ее дикой и мрачной красой. Минули каких-нибудь три месяца — и новенький завод антивещества, причудливостью своих форм напоминавший звездолет, восстал среди омертвелых, холодных равнин. Вскоре в цехах появились работяги — роботы. Поначалу они чувствовали себя не очень уверенно: натыкались на торчащие повсюду маховики, рычаги, шестеренки, даже друг на друга. Однако по мере того, как Регул усовершенствовал кибернетическую программу ВВР (всеобщего взаимодействия роботов), действия наших механических помощников становились все разумней. Теперь, наполненные человеческой мыслью и волей, они наконец стали напоминать солистов в некоем симфоническом оркестре, объединенных колдовскими пассами дирижера. Ибо что являет собой даже наисовершеннейшее электронное сооружение? Гордиев узел из кабелей, мусорную кучу из конденсаторов, сопротивлений, транзисторов, неестественное взаимопроникновение металла и пластмассы, — короче говоря, хлам, макулатуру. Двадцать четыре тонны — ровно столько антивещества, и ни грамма меньше или больше, — поставлял завод ежесуточно. Контейнеры звездолета начали медленно заполняться горючим. Через двенадцать лет экспедиция могла возвращаться на родину. Если, конечно, за эти долгие годы не случится каких-либо аварий, бедствий, катастроф. Ибо, как ты уже убедился, Астер, в чужих мирах (да и не только в чужих!) всего не предусмотришь. Снилась Атаиру Земля. Ее мосты, вознесенные, как паутинки, над реками, дубравы ее, пажити, водопады, пещеры, взгорья. Лунный свет снился и мириады пернатых, чешуйчатых тварей, недвижными зеницами уставившиеся на Луну. Воспоминания детства пропульсировали над сумеречными звездными равнинами, стиснули сердце спящего, замедлили ток крови, и без того замедленный убогой местной гравитацией. И тогда Атаир пробудился ото сна. Непроглядная темень. Тишина, как на дне глубокого каньона. — Время, — тихо проговорил Атаир в темноту, и тотчас электронный информатор откликнулся голосом далекой флейты: «Девять часов двенадцать минут». — Весенний рассвет в Гималаях! — скомандовал звездолетчик, из девяноста модификаций запрограммированных рассветов отдававший предпочтение восходу солнца на Гималаях. Откуда-то с потолка просочился призрачный фиолетовый свет. На его волнах выплывали горные кряжи, пропасти, заполненные туманом, блистающие льдом конусы гор. Свеченье разгоралось, обращаясь в сиреневые тона. Солнце поднималось. Запели невидимые птахи. Цветы раскрывались под куполом зарождающегося дня. Корабельный врач, больше всего опасавшийся за психику своих пациентов, строго-настрого запрещал злоупотреблять искусственными рассветами и закатами. Тем не менее Атаир еще несколько раз включал электронное видение утренних Гималаев. Слишком долго, целых тридцать дней, он вместе с Талией дежурил на звездолете и теперь, вернувшись на Неогею, блаженствовал. Наконец он поднялся, бросился к серебристой панели в углу комнаты и прошелся пальцами по клавишам буквенного набора. «Черное море август плюс тридцать Цельсию», — выщелкивал Атаир. Когда индикатор готовности переменил цвет с голубого на палевый, звездолетчик съехал по наклонному желобу в бассейн. Он долго плескался в черноморской воде, услужливо приготовленной электронными механизмами, пока не услышал по внутреннему динамику голос Электры, биолога из первой смены: — Через час вездеход номер три отбывает к великим ледяным горам. Есть два свободных места… «Никаких ледяных гор, — мысленно решил Атаир. — Электромассаж, магнитный профилакторий, ультразвуковой душ. И сразу же в оранжерею. Хватит с меня этих синтетических бифштексов и искусственной осетрины. Пора питаться по-человечески». Ты, Астер, помнишь, наверное, зеленое кольцо оранжереи вокруг нашего поселка. На Земле, где каждое лето приносит людям неисчислимое множество растительных даров, зелень как-то не замечается. Иное дело — живительный плод в космосе. Тут каждая грядка с огурцами, редиской, капустой, каждый куст помидоров и пастернака становятся предметом неусыпных забот всего экипажа. Атаир прополол две грядки с салатом, отведал спелых томатов, пожевал горькие стебельки какой-то пахучей травки. Воздух, обогащенный двуокисью углерода, слегка светился. Серебристые своды купола оранжереи источали ультрафиолетовые лучи. На соседней — бахчевой — делянке Атаира поджидали чудеса. За тридцать дней его отсутствия поспели арбузы и дыни. Плоды были огромными, по метру-полтора в поперечнике. Они походили на рой фантастических существ, опустившихся после длительных звездных странствий на родную землю. Нигде, ни в лунных парниках, ни в висячих садах шестнадцатого спутника, не встречал Атаир таких диковинок космической флоры. — Мудрец, что ты уставился на них? — услышал он позади насмешливый голос Рубины. — Небось воображаешь, будто пред тобой — целая планетная система. Выбираешь планетишку по вкусу? Терзаешься сомнениями? Существовал единственный способ приостанавливать иронические словоизвержения Рубины — задать любой вопрос о ее супруге. Атаир так и поступил. — Теллура что-то долго не видно, — простодушно заговорил он. — Ты, случаем, не встречала его в последние дни? Рубина недоверчиво уставилась на Атаира и ответила после некоторого раздумья: — Регулу помогает твой Теллур. Обмозговывают результаты, полученные с первой планеты. — Роботы принесли что-нибудь стоящее? — Что-то вроде этого. Не исключено, что там уже зародилась жизнь. — Жизнь? Возле Проксимы? — пожал плечами Атаир. — А почему бы и нет. Суди сам. Средняя температура выше нуля. Лед местами растоплен, озера кругом, даже море есть, правда, захудалое. Одно жаль: атмосфера совсем бедная. Азот да аргон, аргон да азот. Даже на углекислый газ и то никакого намека. — Но тогда… — Обнаружены коацерваты и какие-то полукристаллы. И вообрази только: размножаются они удивительно напоминающим земную органику способом. — Тогда… Я должен сейчас же… — Как обычно, ты не в меру тороплив, Атаир. Динозавров там, во всяком случае, не нашли. Но Теллур подумал, что, может быть, стоило бы посетить планету. Роботы, конечно, свято подчинены программе, а вот насчет инициативы… — тут Рубина развела руками, давая понять, что по части инициативы роботы недалеко продвинулись в механической своей эволюции. — В общем, неплохо бы слетать туда, — закончила она. Распрощавшись с Рубиной, звездолетчик отправился в фильмотеку. До самого вечера корпел он над кадрами, воссоздающими лабораторные опыты по созданию биокибернетического устройства из нейроклеток. Он настолько увлекся, что позабыл свое обещание Талии сходить с ней на ледяное озеро. Когда Атаир вбежал в отсек, где хранились скафандры, жена уже заканчивала экипировку. Вскоре они покинули лагерь и направились к близлежащим скалам. Шагов через двести Талия обернулась и посмотрела назад. Биокомплекс — разнородные сооружения, состоящие из жилых отсеков, лабораторий, оранжерей, зоосекторов, — походил на сюрреалистическую скульптуру. Ни огонька, ни звука — этих обычных вестников общежития человеческого. Только фары на высокой мачте и зеленые сигнальные огоньки перед входом неопровержимо свидетельствовали, что беспорядочно разбросанные металлические кубы — творения разумных существ, а не игра слепых сил природы. Неподалеку чернели корпуса заводов. Левее, возле самых скал, маячил грушеподобный силуэт термоядерной станции. Над ним трепетала синеватая полоска — в пепельные небеса Неогеи вырывались ионизированные отходы производства. Атаир и Талия спустились по тропинке, протоптанной роботами, и вскоре ступили на нетронутую ледяную кору озера. Проксима только что взошла. Широкая вишневая лента восхода как бы вмерзла в белые льды. Казалось, ступи на ленту — и она сама, как гибкий транспортер, вознесет тебя к рубиновому солнцу. Так прошли они несколько километров. Ледовые торосы то и дело преграждали им путь, приходилось петлять, прыгать через трещины, обходить пропасти. Атаир молчал. Он был не мастак вести задушевные беседы с женщинами. Зато говорила — и еще как говорила! — Талия. Монолог свой она сопровождала отчаянными жестами, скачками, междометиями. — Ты только задумайся, задумайся, Атаир, — говорила она. — Минут годы, и с Неогеи будут взлетать десятки, тысячи планетолетов. Люди освоят звезды, поначалу близлежащие, а затем и дальние. Вот еще одна грань величия человека. Не земного гомо сапиенса, и даже не звездного, а человека еще более отдаленного будущего — галактического, О, я вижу его, великого аборигена галактических просторов, потомка некогда слабого, невежественного земного пращура! Его владения раскинутся меж сотен и тысяч солнц — желтых, оранжевых, синих, вишневых, инфракрасных, ультрафиолетовых. Его звездные крейсеры избороздят всю Галактику… Кто же заложил основы вселенской расы будущего? Мы заложили, слабые земляне. И потому… Она не договорила. Далеко на горизонте вспыхнули три зеленых шара и разорвались. Потом еще три зеленых и два ослепительно белых. — Скорей! — закричал Атаир. — Всеобщая тревога! Возвращаемся! Из вишневого безмолвия вынырнула ракета, зависла надо льдом, опустилась. Когда туман рассеялся, они увидели Теллура, бегущего от ракеты прямо к ним. — Куда вы запропастились? Там такое творится!.. Живо в ракету! — выдохнул Теллур. Белый пламень Тревога поднялась поздно вечером. Как обычно, все коротали время в кают-компании. Резкий, надсадный сигнал опасности застал людей врасплох. Стена кают-компании засветилась, и на экране возникло растерянное лицо Фотона. Несколько дней назад он заступил на вахту — дежурил на заводе антивещества. Взгляд его блуждал. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Казалось, Фотон только что одолел нескольких чудовищ, прямо на глазах у него материализовавшихся из атмосферы. — Что случилось? Завод? Контейнеры? — Рубина вскочила и подбежала вплотную к экрану. Фотон молчал. — Фотон! Фотон! Что случилось? Опять молчание и этот бессмысленный, затравленный взгляд. — Он меня уже вызывал сегодня, — раздался голос Регула. — Я от него так ничего и не добился. — Что ж ты молчал, Регул? — рассердилась Рубина. — Он же явно не в себе. — Тут она снова закричала в экран: — Фотон, отвечай! И выключи сигнал тревоги! — Это ты, Гемма? — робко спросил Фотон и боязливо скосил глаза. — Какая Гемма! Ты же знаешь: Геммы давно нет в живых! Судорога прошла по лицу Фотона. Он забормотал: — Статистическая вероятность ее смерти, исчисленная по формуле макрозернистой структуры Галактики, равна… — Фотон! Фотон! Фотон! — кричала Рубина. Наконец он опомнился, жалко улыбнулся, закрыл лицо руками: — Я вижу: ты не Гемма. Ты Рубина. Пусть кто-нибудь из вас придет и сменит меня. Если это невозможно, пришлите врача. Сигнал тревоги смолк. — Почему невозможно? Мы сейчас же тебя сменим. Что с тобой? — Мне нездоровится, — неуверенно выговорил Фотон и спросил: — Кого нет в лагере? — Ксенон и Сигма дежурят на звездолете. Талия с Атаиром бродят по озеру. Остальные в лагере. Чего бы это им по озеру расхаживать? — подозрительно посмотрел на Рубину Фотон. — А меня они не навещали сегодня? Ничего не понимающая Рубина пожала плечами и ответила после некоторого раздумья: — Посуди сам. Как они могли попасть к тебе, если вышли из лагеря часа полтора назад. А ведь до тебя целых три часа лету… Сейчас Теллур за ними слетает. Через пятнадцать минут они будут здесь. Одного не понимаю, — Рубина проводила взглядом метнувшегося к двери Теллура, — почему ты так настойчиво спрашиваешь о них? — Только что мне показалось… почудилось… будто сюда пришли… Сначала зашумели двери пропускных шлюзов. Потом… я услышал шаги… — Никого у тебя не было. После обеда ни одна ракета не вылетала, — сказала Рубина. — Вот этого я и боюсь! Несколько секунд они оба безмолвно вглядывались друг в друга. И лишь теперь Рубина поняла состояние Фотона. — А как аппаратура? Есть ли отклонения в режиме? — Мне кажется, кое-кто… — Фотон быстро поправился, — вернее, кое-что влияет на процесс. Недавно главный канал взревел так страшно… Даже мое кресло начало вибрировать. И это уже не впервые… — Спокойно следи за приборами, — твердо сказала Рубина. — Мы с Теллуром вылетаем незамедлительно. Без крайней нужды не вмешивайся в процесс! — Я подожду, — послушно согласился Фотон. — Одного не пойму: почему мне запрещено вмешиваться в процесс, а ей разрешено? — Кому — ей? О ком ты говоришь? — О Гемме, о ком же еще, — ответил поэт и математик. — Возьми себя в руки, Фотон! Это нервы, нервы. Мы вылетаем! Тебе, Астер, не имеющему представления о психических аномалиях в человеке, должно быть, трудно представить ужас и отчаяние тех, кто из последних сил цепляется за ускользающую нить разума. А ведь раньше, на докоммунистической Земле, такими несчастными были переполнены специальные лечебные учреждения. Одни пациенты мнили себя Аттилами, Александрами Македонскими, Чингисханами. Другие свихнувшиеся на стезе искусства оспаривали у собратьев право быть Гомером, Лопе де Вега. А некий ученый-маньяк в конце концов свыкся с мыслью, что он парящая в поднебесье птица, и, как ни странно, Астер, открыл один из основополагающих законов гравитации. В общем, не было ничего удивительного в поведении Фотона. Его счастье, что ему привиделась Гемма. Могло пригрезиться вообще черт знает что. Никто не сомкнул глаз в тревожную эту ночь — ждали вестей с завода. Далеко за полночь Рубина вышла на связь. По ее словам, Фотона они застали почти невменяемым. Без сомнения, он пережил глубокое нервное потрясение. С заводом тоже что-то произошло. Напряжение в главном канале нестабильно, плазма словно взбесилась. Теллур зарылся в схему, пытается найти неполадки. Как они намерены поступить дальше? Утром она привезет Фотона, а Теллур останется дежурить на заводе. — Фотон утверждает, будто он слышал, как отворялись двери входных шлюзов, — обратился к Рубине Регул. — Слуховые галлюцинации, — отмахнулась она. — Но это легко проверить. Как же ты не догадалась раньше? — Каким образом? — искренне изумилась она. — Насколько я знаю, индикаторы привидений еще не изобретены. Регул пропустил мимо ушей ироническое замечание. — С помощью счетчика на входном турникете, справа от шлюза, — мягко произнес Регул. — При чем тут счетчик? — все еще недоумевала Рубина. — Его назначение ясно и ребенку. Щелкнул 500 раз — стало быть, пора менять прокладки на дверях. — Хвала твоей учености, Рубина. А теперь вспомни, что инструкция строго запрещает дежурному отлучаться куда-либо с завода. По правде сказать, ему и отлучаться-то некуда. И потому я утверждаю: если на счетчике сейчас стоит число 93, то шум открываемых дверей был плодом галлюцинации больного. Если же 94 — я ни за что не ручаюсь. — Но почему? — разом воскликнули Рубина на экране и вся кают-компания. — Потому что я запомнил предыдущее число. Когда сдавал дежурство Фотону, — медленно сказал Регул, — там значилось 91. Входит Теллур — щелк! — 92. За ним ты, Рубина, — и опять щелчок — 93. — А если 94? — сдавленным, задушенным голосом сказала Талия. Регул отвечал скоро, не задумываясь: — Тогда одно из двух. Либо на завод после Фотона вошел еще кто-то, либо надо признать, что привидения способны вращать турникеты. — Я сейчас же взгляну на счетчик! — закричала Рубина и скрылась с экрана. Стена погасла. Ни у кого из нас и в мыслях не было усомниться в цифровой памяти Регула. Человек, который в считанные секунды извлекает корни двадцать третьей степени или столь же быстро перемножает в уме пятнадцатизначные цифры, даже такой человек внушает к себе уважение. Что же говорить о Регуле! Трансцендентные уравнения биполярного сфероида галактики одолевал Регул играючи. Те самые уравнения, от которых не одна машина вычислительная электронная задымилась и сгорела, не один академик разуверился в мощи машинного, а заодно и своего собственного, разума. Итак, Регул назвал число 93. Другого быть не могло. Весь лагерь ждал, что скажет Рубина. Прошло три минуты, пять… пятнадцать. Неожиданно засветился экран на противоположной стене, и в длинном овале возникла Сигма. Она, как ты помнишь, Астер, дежурила вместе с Ксеноном на звездолете. — Что произошло? — голос Сигмы срывался. — Отчего засветилась планета? Ослепительное белое сияние… В западном полушарии Неоген. Может быть… Вызовите завод антивещества! Атаир кинулся в пультовую. Экран оставался мертвым. Связь бездействовала. В тот же миг мы почувствовали сильный подземный толчок. Весь лагерь заходил ходуном от первого и последнего землетрясения на Неогее. — Почему вы молчите? — хрипела с экрана Сигма. — Отвечайте, что произошло! Рядом с ней появился Ксенон. Он долго молчал, затем тихо заговорил: — Неужели… Завод… Но ведь буквально десять минут назад я связывался с Рубиной. Оказывается, она спешно отправила мне очередной контейнер. Раньше срока. Заполненный лишь наполовину. Я ничего не понимаю… Одно ясно: взорвался завод. Страшная минута, Астер. Нечто ужасное, непознанное, неведомое вторглось в нашу жизнь, унесло в забвение трех наших соотчичей. Все оцепенели, застыли в своих креслах. Томительно текло время. Утром Сигма снова вышла на связь. Поначалу никто из нас не узнал ее, настолько она постарела за эту ночь. Говорила Сигма шепотом, то и дело переходящим в хрипы и свисты. — Полчаса назад мы пролетали над местом, где… где был завод. Там на сотни километров клубится туман, бушуют ураганы. Сквозь испарения и смерчи разглядеть ничего невозможно, — еле выговаривала она и, не выдержав, разрыдалась. — В центре… острова… металл… растоплен добела. Белый, белый пламень… И радиация… Несколько тысяч рентген… Никто не проронил ни слова. Казалось, каждый боится вспугнуть тени погибших, витающие в кают-компании. Обращенные в белый пламень тени… — Вечером мы вылетаем к вам в лагерь, — устало закончила Сигма. — И бросите звездолет на произвол судьбы? — спросил Регул, никогда не терявший присутствия духа. Это были первые слова, произнесенные в лагере после катастрофы. — Бросим, бросим, бросим! — вскричала Сигма. — Я не хочу… не могу больше пролетать над братскою могилой! Я не хочу свихнуться от вида этих смерчей и ураганов. Какой смысл торчать в звездолете? Да и кому он нужен теперь, этот ваш звездолет! — Она права, — сказал Атаир. — Другого завода нам вовек не построить. А без горючего ни о каком возвращении на Землю и думать нечего. Пусть возвращаются в лагерь. — Пусть возвращаются, — согласился Регул. — Но не раньше, чем я заменю их. Я сейчас же вылечу вместе с Селеной. Привидение, посетившее Фотона, наверняка захочет наведаться и в звездолет. По прошествии нескольких месяцев мы решились пролететь над местом катастрофы. От завода не осталось никаких следов. Железо-никелевый остров длиною в несколько километров начисто испарился. Вместо него зиял страшный кратер, покрытый толстым наростом замерзших газов. Метеозонд, опустившийся на дно кратера, тотчас же обволокло синеватым туманом — столь велика была еще радиация. Что здесь произошло? Неизвестно. Белый пламень радиации поглотил завод антивещества, растопил в горниле своем плоть Регула, Рубины, Фотона. Нет, никто у нас, Астер, не заблуждался относительно коварных свойств антиматерии вообще, антивещества — в частности. Не секрет, что экипаж лишь чудом уцелел за время нашего путешествия, когда целых шестнадцать лет мы обитали в нескольких шагах от смерти. И все же чисто интуитивно мы чувствовали, что во взрыве завода скрывается нечто странное, неподвластное разуму, какая-то тайна. Теллур был самым хладнокровным из всех нас. Он глубоко презирал показную храбрость, драматические интонации в голосе, трагические жесты. Он не раз заявлял, что звездолет не космический цирк-шапито и что в минуту опасности он готов посоветоваться скорее с бесчувственным роботом, нежели со сверхчувствительным человеком. Уж кто-кто, а он не пожертвовал бы собой напрасно, бессмысленно. Тем более если рядом с ним Рубина. Между прочим, в твердости и самообладании мало кто мог сравниться и с Рубиной. Вспомни хотя бы эпизод с космическим облаком. Экспедиция была на грани катастрофы, и если бы не решительность твоей матери, Астер, всех постигла бы печальная участь. Итак, Теллур и Рубина спешным порядком отправили на звездолет очередной контейнер полупустым. Стало быть, они ожидали взрыва, понимали, что завод не спасти. Но почему они не бежали сами? На что рассчитывали? Что заставило их задержаться? Как бы то ни было, они спасли всему лагерю жизнь: взрыв нескольких сот килограммов антивещества обратил бы Неогею в космическое облако пострашней того, что мы миновали в свое время. Смущало и другое: как объяснить поведение Фотона? Что могли означать шаги, те, что он слышал незадолго до сумбурного разговора с Рубиной? Просто слуховые галлюцинации? Или что-то другое? Но что?.. Лицо, искаженное страхом, намеки на Гемму… При чем тут вообще Гемма, столь нескладно покончившая с собой? И чего он, в сущности, боялся? Смешно думать, что на миг вышедший из режима канал мог бы смутить Фотона. Чертовщина какая-то, мистика, бред… Регула раздражала сама постановка этих вопросов. — Поймите же вы, горе-психологи, — мрачно говорил Регул, — ведь вы идете по пути Фотона. Если вы начнете слишком много фантазировать на эту тему, ждите, что и к вам не сегодня-завтра явятся призраки. Чего ж мы ждем? Ежели нервишки так расшатаны, давайте сообща заклинать духов, гаданием по внутренностям рыб займемся, спиритизмом, наконец. — Не убеждай нас в том, в чем мы от рожденья убеждены, — в диалектике, в материализме. Внутренности рыб и заклинания тут ни при чем, — перебила Регула Талия. Однако тот и бровью не повел. — Фотон, должно быть, все еще любил Гемму, не мог ее забыть, постоянно размышлял о ней, о трагических обстоятельствах ее смерти. Одна, в ледяном космосе, среди оцепенелых космических стихий… Учтите, что и Фотон был один, вдали от нас, наедине с чужой, мертвой Неогеей, лицом к лицу с антиматерией. Или вы думаете, что созерцать превращение дейтерия в гелий столь же приятно для глаз, как наблюдать потоки водопада либо мерцанье бабочек над альпийским лугом? Ошибаетесь. Я сам не из робкого десятка, отнюдь, но скажу вам: когда я дежурил на заводе, у меня порою мурашки по спине бегали. Сидишь, как истукан, у пульта, лампы мигают, на экранах импульсы кривляются, а канал то вздохнет, то откашляется, то заскрипит, как будто в нем сама нечистая сила прохаживается. Я и сам несколько раз слышал шаги, вскакивал, бежал к шлюзу. Прибежишь — никого. А однажды собственной тени испугался, прошил ее бластером, изрешетил, покуда не смекнул: эдак и свихнуться недолго. — И я, когда дежурила на заводе, слышала вроде бы шаги, — робко сказала Талия. — Я тоже, — сказал Атаир. — И шаги чудились, и в собственную тень стрелял. Неоднократно. Остальные хранили молчание. — Стало быть, галлюцинации погубили Фотона? — спросила, наконец, Селена. Она только что вернулась с дежурства и слушала рассуждения Регула, устало подперев ладонью голову. — Именно так: галлюцинации, — твердо сказал Регул. — Или ты не согласна со мной? Но если возразить нечего, давайте больше не возвращаться к этой теме. Она у меня как кость поперек горла. — «Кость поперек горла!» — передразнила его Селена. — Послушать тебя — и сама психопаткой станешь. Что ж, допустим, Фотон и в самом деле бредил наяву. Но Теллур! Он был настоящий герой, не из тех хлюпиков, что палят из бластера по собственной тени. Он-то почему остался? — Остался, ибо высокий долг человека вдохновил… — Да оставь ты словеса свои высокопарные! — отмахнулась Рубина. — То, что он нас спас, несомненно. Это лишь одна сторона трагедии, Регул, — человеческая. Но ты мне объясни другое. Почему завод взорвался? Целый год работал как часы, и вдруг… Ведь Теллур знал завод, как ты знаешь свои интегралы и алгоритмы. Не допускаешь ли ты, что появился какой-то новый, неизвестный доселе, непредусмотренный фактор? — Новый фактор! Неизвестный и непредусмотренный! Что ты имеешь в виду! — К сожалению, покуда еще ничего определенного, — вздохнула Селена. — Но, может быть, скоро я все пойму. Во всяком случае, не стоит закрывать глаза перед некоторыми обстоятельствами только потому, что они нам кажутся загадочными. Твои, Регул, законы математики неприменимы к житейскому опыту. Жизнь, бытие, даже если оно не очень сносное, не вмещаются в твои готовые формулы и формулировки. Селена была возбуждена необычайно. Что могло ее так разволновать? — И заметь, заметь. Регул. Вселенная не может вместиться в прокрустово ложе логики. Слишком она необъятна, неисчерпаема. Ты что, полагаешь, что, прилетев на Неогею, мы исчерпали тайны всего мира? Не допускаешь ли ты, например, что, кроме нас, здесь могут обитать и другие существа, и, между прочим, тоже разумные. — Здесь, на Неогее?! — Регул усмехнулся. — Да не они ли подшучивали над Фотоном? Но зачем эта игра в кошки-мышки? Чтобы вместе с земными братьями по разуму превратиться в белый пламень? Рискованное предприятие… — Иронизируешь! Так знай, что они снова здесь! — воскликнула Селена. Сигналы В руках Селены появился небольшой цилиндр. — Это и есть твои разумные существа? — Опросил, неестественно улыбаясь, Регул, хотя не хуже других знал: на таких роликах наши разведывательные танкетки записывали свои наблюдения. Селена поставила ролик в дешифратор, запустила его. Внезапно мы услышали отчетливую дробь счетчиков радиации. — Ролик танкетки 047. Полчаса тому назад она вернулась из разведки. Исследовался район в эпицентре взрыва… Внимание! Кают-компанию заполнили позывные, отозвавшиеся в сердце каждого из нас мелодией земных скрипок и гобоев. — Межзвездный код! — выдохнула Сигма. — Так и есть, — подтвердила Селена. — Кто-то передает сигналы земного межзвездного кода. — Они летят! Они летят к нам на помощь! — запричитала Талия. Среди последовавших вслед за тем восторгов и ликований один только Регул оставался тверд и невозмутим, как будто эти драгоценные для звездолетчика качества перешли к нему от Теллура. — Откуда сигналы? Из солнечной системы? — спросил он наконец. — Если бы так! — вздохнула Селена. — Однако источник сигналов находится в противоположном направлении. Его координаты почти точно совпадают с расположением Толимана. — Значит, кто-то направляется к нам от Толимана и вызывает нас межзвездным кодом? Не так ли? — Ожидая ответа, Талия в нетерпении покусывала нижнюю губу. — Нет, вовсе не направляется к нам. Наоборот, удаляется. Кто-то через тридцать два часа, то есть через здешние сутки, лучом, направленным точно к месту взрыва, передает наш сигнал вызова. Другие две ближайшие танкетки — 017 и 062 — передачу не засекли. Луч очень тонкий, строго ориентированный. — Как так? Почему удаляется?.. — Ума не приложу! — ответила Селена. — Опять какая-то чертовщина. …То, что Селена в запальчивости назвала «чертовщиной», с огромной скоростью неслось к Толиману. Регулярно, через каждые сутки, «оно» будоражило весь наш лагерь своими сигналами. Значит, «оно» или «они» знали период, в течение которого Неогея оборачивалась вокруг своей оси. Кто должен был откликнуться на их зов, о ком или о чем они взывали? Трудно было, не впадая в мистику, предположить, что оттуда, из зловещей ямы на месте бывшего здесь завода, кто-то мог откликнуться, отозваться. Там все было сметено, повержено в прах, там даже эхо наших голосов казалось нам пропитанным насквозь радиацией, проклятой радиацией… Посовещавшись, мы решили ответить невидимому источнику сигналов в двойной звезде Толиман. Ксенон зашифровал сообщение и передал его. Ответ надо было ожидать не раньше чем через месяц. Стоит ли говорить, Астер, что все наши попытки открыть нечто новое на месте катастрофы закончились безрезультатно. В томительном ожидании и бездействии прошел месяц, еще неделя, еще две. Никаких результатов… Победители И все же ответ пришел. Однажды хриплый, дребезжащий голос робота-дешифратора возвестил медленно и, как нам показалось, торжественно: «Звездолет „Земля-II“ летит по галактическим координатам: минус 43 КУ 872; восток 07 В А 153. Время вхождения в гравитационное поле Проксимы 2219, 4072. Коэффициент отрицательного ускорения 0,102… Звездолет „Земля-II“ летит по галактическим координатам…» Самые смелые, самые фантастические наши мечтания сбылись! Сбылись: к нам летел второй звездолет, посланный человечеством. Мы всем лагерем засели в кают-компании и не выходили оттуда целую неделю, днем и ночью обмениваясь вестями с земными братьями. Прежде чем звездолет приземлился на второй спутник Неогеи, мы во всех деталях ознакомились с их космической одиссеей. Как только связь с нашим звездолетом нарушилась, Астросовет принял решение послать нам на помощь второй корабль. К этому времени «Земля-II» уже стоял на стапелях. Через шесть лет он стартовал вслед за нами. Принципиально новый полирефлексный отражатель фотонов позволил «Земле-II» развить крейсерскую скорость в сто пятьдесят тысяч километров в секунду. Перед звездолетом летел пилотируемый роботами микрокорабль, прокладывавший путь. Он был уничтожен космическим облаком, но его гибель предупредила экипаж о грозящей опасности. Звездолетчики соприкоснулись с облаком во всеоружии, доподлинно препарировав его состав и магнитную структуру. Более того — они сумели сообщить на Землю о грозном препятствии на своем пути. Объяснилась и загадка таинственного передатчика, периодически посылающего нам сигналы от Толимана. Оказывается, экипаж «Земли-II» несказанно измучился мыслью, что мы, быть может, погибаем. Они перебирали всевозможные предположения: что наши силы иссякли, что мы гибнем, что мы уже отчаялись и не подозреваем, насколько близко спасение. И вот, когда началось торможение, они выпустили вперед гонца, вестника, посланца. Небольшой шар-зонд намного быстрее «Земли-II» прибыл в систему Проксимы. Его передатчик был запрограммирован отыскать точечный мощный источник электромагнитного излучения, ориентировать на него свои передающие антенны и послать сигнал вызова. После получения ответа следовало передать основной текст. Нет ничего странного в том, что в лабиринте из ста семи планет шар-зонд не сумел разыскать наши передатчики. Тем более что для внутренней связи мы использовали маломощные станции, а лазер галактической связи на звездолете работал на точно нацеленном, ориентированном к солнечной системе луче. Кто знает, автомат мог просто пролететь мимо Проксимы, так и не обнаружив нас, если бы не взрыв завода. Этот взрыв и был воспринят антеннами как источник электромагнитной энергии… Ты, Астер, вряд ли запомнил радостную встречу наших спасителей. Мы не станем описывать ее во всех деталях. Пройдет время, и на твою судьбу выпадет нечто подобное, и тогда ты убедишься: такие мгновенья из жизни человеческой надо испытать самому. Остальное — строительство двух новых заводов антивещества, будни и праздники на Неогее и, наконец, приготовления к отлету ты, наверное, запомнил. …Истек пятый год нашего пребывания на чужой планете. Два звездолета кружились возле Неогеи. Лагерь разросся и стал неузнаваем. Множество универсальных заводов, чудесные оранжереи, бассейны, стадион — вот какие диковинные цветы посадили и взрастили мы, земляне. На наших космодромах стояли межпланетные ракеты, всегда готовые стартовать. Разве мы могли покинуть эти сокровища, бежать из чужого мира? Он был неисчерпаем и разнообразен. Подробно мы изучили лишь одну из ста семи планет Неогеи. А двойная звезда Толиман? Она нас ждет, далекая и близкая, манит неизвестностью, недоступными тайнами, безднами непостижимыми. Двадцать землян добровольно решили остаться на Неогее. Оставался весь экипаж «Земли-II» и вместе с ними Ксенон и Сигма. Может быть, Астер, ты спросишь: что заставило этих людей решиться на столь трудный шаг? Во имя знания, вот все, что мы могли бы ответить тебе. Препятствия мыслимые и немыслимые, трудности невообразимые, долголетнее изгнание, каждодневный риск, сама смерть — ничто и никогда не остановит человека, мучимого жаждой познания. Зачем первобытный пращур спускался на утлых челнах по течению рек? Дабы отыскать новые земли. Зачем древние мореплаватели уходили в страшный безбрежный океан на парусных своих корабликах? Дабы разведать иные страны. Зачем первые воздухоплаватели поднимались в царство птиц на своих ненадежных монгольфьерах и примитивных самолетах? Дабы окинуть взором прошлое свое с высоты. Зачем первые космонавты отрывались от Земли? Дабы обрести новые миры. Зачем мы полетели к далеким звездам? Чтобы познать вселенную, вечную, бесконечную вселенную. Человек извечно был и пребудет таким — неудовлетворенным достигнутым, жадным к новому, ищущим непережитое счастье. Таковы Сигма и Ксенон, таковы мы все, таковы были Рубина и Теллур. Будь же и ты, Астер, достойным сыном Великого, Вечного, Непобедимого человечества. • Сегодня меня нарекли иным — земным — именем. Но если твой первый крик вспыхнул вдали от пределов системы земного солнца, если твоя колыбель качалась в лучах вишневого светила, забудешь ли имя, дарованное тебе матерью и отцом: Астер. Я, Астер, родился на Неогее. Я как-то спросил у Атаира, что значит мое имя, должны же означать что-то имена. Он объяснил мне: давным-давно, тысячи лет назад, обитал на голубой планете народ, в чьем наречии «астер» звучало как «звездный» или «обитающий среди звезд». Я, Обитающий Среди Звезд, родился на Неогее. Теперь и она далека от меня. Теперь по черному кругу экрана блуждает другое светило — звезда спектрального класса ДГ-3. А возле нее, едва заметен, парит крохотный лазурный кристалл — неведомая мне Земля. Там, на Земле, возлежат меж материков исполинские океаны; и заледенелые вершины, точно бивни, пропарывают облака; и медлительное марево лазурных небес стережет мириады цветов и деревьев. Там, на Земле, каждый может бродить по полянам, заросшим травой, и плыть по ночной реке, и просыпаться в горах от пения птиц. Там, на Земле, нельзя, не сощурясь, глядеть на полуденное солнце, как глядел я на то, вишневое, уже полузабытое мною, Астером, Обитающим Среди Звезд. Я вырос в звездолете, его огни — мое солнце; его иллюминаторы — мои небеса; его экипаж — все мое человечество. Мое человечество возвращается на Землю, я впервые лечу туда. Уже три с половиной года корабль гасит ход. На длину земного экватора приближает нас каждая секунда к заветной цели. Земля как бы накручивает на голубую свою оболочку серебристую нить с подвешенным к ней звездолетом. Земля…      Перевел с болгарского В. ГРИМЕДЕВ 1971, № 6 Брайн Олдис А ВЫ НЕ АНДРОИД? Пожалуй, даже читатели научно-фантастических журналов не представляют себе, с какой быстротой наука догоняет фантастику. Взять, к примеру, синтезирование молекул. Пластики, имитирующие человеческую кожу, уже поступают в продажу. Меня это отнюдь не радует. Кибернетика шагает вперед столь же стремительно. Сейчас уже умеют моделировать многие функции человеческого мозга. Можно заставить искусственный глаз видеть, искусственные ноги шагать, искусственные руки работать… Наступает век андроида. Уже можно изготовить робота — ужасное сооружение из стали и пластика, которое тем не менее внешне не отличишь от человека. Однако, заглянув внутрь, мы увидим нечто совершенно бесчеловечное, служащее каким-то чужим целям. И может быть, там, где у вас находится солнечное сплетение, заложена бомба, которая разнесет все вокруг, едва будет произнесена роковая кодовая фраза. Эта мысль стала меня мучить как-то после ужина несколько дней назад. Я сказал жене. Не отрываясь от книги, она рассмеялась и кивнула механически заученным движением. В этом было нечто такое… Я сидел в кресле, пристально рассматривая ее, и в мозгу моем шевельнулось первое подозрение. А вдруг… Да нет, это невозможно… Я прекрасно сознавал, как недостойно строить такие предположения о собственной жене. Но угроза казалась мне весьма реальной и тем более зловещей, что сама подозреваемая может и не подозревать, кто она. В самом деле, представьте себе: вот вы робот-андроид, как вы узнаете об этом?! В конце концов я пришел к такому выводу: что бы там ни было, но любая правда о моей жене лучше, чем эта невыносимая неизвестность. На следующий день я пустил в ход целую серию проверочных испытаний. Для пользы тех, кого мучают подобные же вопросы, я прилагаю отчет о своих экспериментах. Олдис стоит, переминаясь с ноги на ногу, возле парадной двери, то и дело поправляет галстук и через матовое стекло в этой двери не отрываясь смотрит во двор. Его жена, выбежавшая купить муки у бакалейщика, как раз отворяет калитку с улицы. За время ее отсутствия Олдис уже успел спрятать под циновкой в прихожей автоматические весы. Если она войдет своей легкой походкой и, вытирая ноги, потянет тонн на пять, он тут же вызовет полицию. Входит жена с приветливой улыбкой. Весит она не больше того, что должна весить обыкновенная женщина. Однако это пугает Олдиса еще больше: он ведь прекрасно знает, до каких чудес дошли сейчас с этими легкими сплавами. Чем больше он думает об этом, тем более убедительной уликой представляется ему ее вполне нормальный вес: она, несомненно, что-то скрывает. — Как ты себя чувствуешь, дорогой? — спрашивает она. Олдис тупо кивает, но не делает ни одного движения, чтобы помочь ей снять пальто. Жена его очень привлекательна, кожа без единого пятнышка, волосы уложены волосок к волоску. Конечно, это несколько неестественно — все-таки на улице сильный ветер. — Ты очаровательно выглядишь сегодня, — говорит он, раздвигая губы в сатанинской улыбке. — Подойди поближе к свету, мне хочется исследовать твою прекрасную кожу под этим микроскопом. — Сейчас не могу, дорогой мой сыщик, — весело отвечает жена. — Мне еще нужно испечь лепешки к завтраку. Если хочешь, накрой на стол. Этот диалог был записан магнитофоном, который Олдис спрятал под подушкой, прикрытой газетой. Олдис слушает запись снова и снова, пользуясь каждым моментом, когда жена выходит из комнаты. Ему определенно кажется, что ее речь отдает чуждой психикой: право же, ни одному человеческому существу не придет в голову, что мужчина может захотеть накрыть на стол. Подкравшись к кухонной двери, он заглядывает в щель, чтобы проверить, не сыплется ли в сбивалку для теста вместе с изюмом еще и стальная стружка. И вдруг кидается к жене с воплем, таким страшным, что кровь должна заледенеть в жилах у всякого, у кого по жилам струится кровь. — Ой! — вскрикивает жена, роняя на пол мешочек с мукой. — До чего же ты меня напугал! — Еще бы! Разве я не слышал, как сработала парочка реле, когда ты вздрогнула. — Не валяй дурака! — с возмущением отвечает жена. — Просто терка свалилась на пол — вот и стук. Олдис ничего не отвечает, но на лице его изображается недоверие. Он продолжает болтаться на кухне, притворяясь, что пытается обнаружить под обоями жучка-точильщика. Между тем жена его понесла лист с лепешками к духовке. Выбрав удобный наблюдательный пункт, он пристально следит за этой операцией. Жена не обращает внимания на мужа, который горячечным взором наблюдает за ней из-за сушилки; она включает газ и обжигает палец. Олдис подскакивает к ней, весь само внимание. — Синхронизация разладилась, — сочувственно замечает он. — Покажи-ка палец. Не пахнет ли паленой резиной? Он с сомнением осматривает и ее палец и вдруг вцепляется в него зубами. — Негодник! Бессердечный! — вскрикивает жена и отталкивает его. — Говорила я тебе, чтоб ты не разыгрывал со мной героя-любовника! А теперь убирайся-ка с кухни, пока чай не будет готов. Олдис отступает. Он потерпел временное поражение, но не собирается отказываться от своих намерений. Совершенно ясно, что женушка загнала его в ловушку и через какой-нибудь час все станет на место. И когда она накрыла на стол к завтраку, план боевой кампании уже полностью созрел в голове Олдиса. Взобравшись на стул за приоткрытой дверью в столовую, он улучает момент и сыплет едкий порошок за ворот платья жене, которая как раз входит с чайником. — Ты сошел с ума. Что за дурацкие затеи? — сердито кричит она и проливает струю кипятка на ногу Олдиса. — Пустяки! Просто я решил смахнуть пыль с рамки картины. — Невинное выражение, с которым он произносит эти слова, сделало бы честь любому великому актеру. — Я не позволю обращаться со мной как с механической игрушкой! — негодует жена. — Так, так! Ну-ка, повтори, — произносит он сквозь зубы, но так тихо, что она не слышит. Жена поспешно ставит на стол горячие лепешки и принимается чесать спину — это уже действует порошок. Олдис разочарован: ведь спина из пластика должна быть нечувствительна. И все-таки жена чешется. Более того, она говорит, что пойдет в спальню переодеться. — В чем дело? — с вызовом бросает Олдис. — Предохранитель перегорел или еще что-нибудь? — У тебя перегрелось воображение, — отвечает жена. Олдис незаметно кладет на тарелку жены металлическую лепешку[1 - Такие предметы продаются в Англии в специальных магазинах. (Прим. пер.)]. Однако подделка немедленно обнаружена. — Игрушечные лепешки? В твои-то годы! — восклицает она. — Да что с тобой? Тебе, видно, требуется осмотр у… гм… врача. Олдис вскакивает со стула. — Ага! Наконец ты выдала себя. Хотела сказать «у механика». Не так ли? Жена встревожена. — Дорогой мой, да ты, кажется, вообразил, что я робот или что-то в этом духе? Ну, знаешь, если так будет продолжаться, тебя придется положить в психиатрическую клинику. — Ты способна на все, чтобы заткнуть мне рот. Я вижу насквозь твои ходы в этой недостойной игре. А сейчас бросаю тебе вызов: съешь одну из лепешек, которые ты испекла. Жена в сердцах хватает с тарелки лепешку и начинает жевать. — Видишь, — говорит она с полным ртом, — я ем эту… Тут она поперхнулась и закашлялась. Олдис торжествует. Наконец-то он вывел ее на чистую воду. — В твой динамик и усилители тока попала крошка, не так ли? — злорадно изрекает он, хватает телефон и вызывает полицию. Не переставая кашлять, жена умоляет его положить трубку, но он тверд, как алмаз. — Почему ты не хочешь признаться? — вопрошает он. — Скажи честно: «Я робот». В отчаянии она произносит: «Я роб…» и вдруг рассыпается на части. По столовой катились около пяти тысяч четырехсот различных деталей, включая лампы, транзисторы, кожу, зубчатые колеса, провода. И только лепешки нигде не было видно… — Полиция? — кричит Олдис в телефонную трубку. — Прошу вас немедленно приехать ко мне. — Тебе это так не пройдет, Олдис, — тихо произносит обладатель металлического голоса на другом конце провода. — Мы не зря занесли тебя в свою картотеку. Ты окружен. Мы знаем, кто ты. — Вы хотите сказать, — в изумлении кричит он, — что я роб… Тут Олдис тоже рассыпается на части.      Перевел с английского В. Голант 1971, № 7 Георгий Островский СКВОЗЬ ЧЕРНЫЕ ПУСТЫНИ Как ты думаешь, где Оно сейчас? — спросил Капитан. Я поднял голову. Прозрачный купол нашей командной капсулы хорошо пропускал радиоэхо. Далеко в вышине лежали тяжелые облака. Импульсы радиозрения отражались от них. Над нашей планетой, как всегда, висела сплошная, непроницаемая стена, за которой была бесконечность Черных Пустынь. Капитан включил двигатель. Теперь облака струились совсем рядом, и внезапно мы увидели их в каком-то совершенно новом виде. Они сохраняли привычные очертания башен, парусов, застывших волн, но выглядели непривычно рельефно — глубины, залитые темнотой, сквозь которую вот-вот прорвутся потоки света, утесы, выложенные из сияния, которое в любое мгновение готово вспыхнуть и сгореть, рассыпавшись серым пеплом тьмы. Мы не сразу поняли, что впервые видим облака не в обычных отражениях радиоимпульсов, а оптическим зрением, которое в наших постоянных густых туманах действовало только на очень близкие расстояния. — Внимание, разряды! — едва успел крикнуть я. Все произошло мгновенно. Капсула накренилась. Ощущение того, что она начинает сплющиваться и растягиваться, пронзило нас. Оглушающая пустотелая тьма захлопнулась со всех сторон. И только потом, через секунду или через час, снова возникли очертания. Сначала неясные, они постепенно становились все четче. Оказалось, что Капитан заметил опасность раньше меня. Когда я вскрикнул, он уже выводил капсулу из ловушки, в которую мы чуть было не попали, слишком близко подойдя к облакам. — Что там у вас? — прозвучал в наушниках взволнованный голос Центрального поста слежения. — Все в порядке, — ответил Капитан. — Ищем «летящую искру». — Эта «летящая искра» — невидимка! — сердито буркнул Начальник поста. — Или наш гравитационный наблюдатель ошибся и ее вообще никогда не было, или у нее внезапно пропала масса! Сейчас мы висели под облаками на предельном безопасном расстоянии. Наконец-то наши радиоимпульсы не отражались от них, как это бывало всегда, а проходили насквозь. Но радиоэхо ни разу не вернулось обратно. «Летящей искры» нигде не было видно. Облака громоздились, налезали друг на друга, незаметно и неожиданно меняя форму. Было странно так близко видеть эти бесплотные вершины и ущелья. — Не удивительно, — сказал Капитан, — что наши предки считали небо обителью разумных существ… — Может быть, — сказал я, — теперь мы эту обитель просто перенесли на двести миллионов километров дальше… Капитан взглянул на меня. — А Оно, которое летит к нам? — Именно к нам. — Но ведь ты же знаешь, что Оно производило маневры на траектории. Чтобы не пролететь мимо нас, как те — в прошлом году и в позапрошлом. — Почему эти маневры не могут иметь естественной причины? Капитан не отмахнулся: он понимал, что я спорю не с ним, а с самим собой. Так же, как каждый из нас спорил сам с собой в эти странные лихорадочные дни, когда Оно надвигалось на нашу планету, целилось точно в нее, несло весть из другого мира, о существовании которого еще два года назад мы даже не подозревали. Может быть, Оно несло нам удивительные знания, и мы должны будем напрячь все свои силы, чтобы постичь их. Это может стать ослепительным рывком в будущее… — Или бедой… — заметил Капитан. — Внимание! — раздался торжествующий голос Начальника поста, и на экране появилось его лицо. — Внимание! Гравитационный наблюдатель снова поймал «летящую искру». Передаю координаты… Я включил координатную сетку на куполе капсулы. На точке пересечения двух бледно светящихся нитей мы увидели то, что теперь все чаще называли «летящей искрой». Она двигалась равномерно, не очень быстро. — Вижу «летящую искру», — сказал Капитан. — Вас понял, — кивнул Начальник поста. Официальная часть разговора кончилась, но сигнал Центрального поста слежения не выключался. — Как она себя ведет? — вдруг спросил Начальник поста. — Пока мирно. — А если она попытается вступить в контакт? Капитан молчал. — А мы? — На пульте зажегся сигнал Блока защиты. — Что сделаем мы? Ответим? Или промолчим? — Подождем, — ответил Капитан. Видимое движение «летящей искры» заметно ускорилось. Она неуклонно приближалась к нам. Я и Капитан смотрели сквозь прозрачный купол, как «летящая искра», управляемая чьей-то твердой волей, все заметнее ползла по Черным Пустыням. — А может быть, это все-таки астероид? — сказал я. — Осколок Небесной Земли? Все может быть. Хотя вряд ли это астероид. И даже вряд ли «летящая искра»… Это корабль. И мы не можем избежать встречи с ним. Вспыхнул сигнал Центрального поста слежения. — Ребята! — воскликнул Начальник поста. — Гравитационный наблюдатель фиксирует очень незначительное, но равномерное уменьшение массы «летящей искры»! — Ну вот… — Капитан, казалось, ждал этого сообщения. — Теперь ты понимаешь, какой это камень, если у него… — …есть двигатель, — договорил я. Да, это был корабль. Он приближался к нашей планете. С включенным двигателем? — Значит, он тормозит. Верно, — кивнул Капитан. Он был возбужден, лицо его горело. Он уточнял траекторию «летящей искры», намечая предположительное место вхождения ее в атмосферу. — Блоку защиты — нулевая готовность, — переключил он тумблер вызова. …Хорошо еще, что эта «летящая искра» — третья. Первую, два года назад, мы обнаружили, когда она пронеслась, едва не оцарапав нашу планету. Скорость была такая огромная, а само явление настолько невероятным, что ее приняли за галлюцинацию. Когда через год промелькнула мимо нас вторая «летящая искра», мы уже знали, что в Черных Пустынях есть гигантские сгустки массы. До них не доставали импульсы радиозрения. Их обнаружил только что изобретенный гравитационный наблюдатель… — Послушай, — каким-то странным тоном сказал Капитан, — тебе не хочется проверить мои расчеты? Он передал мне исходные данные. Я ввел их в формулы, произвел вычисления, получил параметры траектории. — Все правильно, — сказал я. — Оно действительно приближается. Но летит не к нам, а мимо нас. «Летящая искра» двигалась на фоне координатной сетки, все быстрее пересекая вертикали. — Как ты думаешь, — наконец проговорил он, — может, все-таки передать сигналы готовности? — Не знаю… Сейчас мне кажется, что лучше подождать еще. — Но ведь она уходит! — воскликнул Капитан. — Третий раз уходит, даже не бросив взгляда в нашу сторону. Четвертого раза может уже не быть! На экране появились лица Начальника поста и Руководителя Блока защиты. — Ребята, — сказал Капитан. — Она проходит мимо. В голосе Капитана звучало огорчение и, может быть, даже скрытая просьба. Во всяком случае, все, по-видимому, поняли ее. И чувствовалось, что все устали от напряжения, тревоги, неизвестности. — Ты предлагаешь сигналы готовности? — спросил Начальник поста. — Не знаю… Такого случая не было за всю нашу предыдущую историю. Его может не быть и всю последующую. А ты?.. В наступившей тишине отчетливо слышался легкий, осторожный шорох, как будто кто-то прислушивался. Это шел легкий «фон» от каналов связи. — Ладно, — сказал Капитан. — Мы проследим за ней столько, сколько ее могут «держать» наши гравитационные наблюдатели. Мы знаем направление, откуда она прилетела. Мы знаем, что в том направлении есть большой сгусток массы. Мы уверенно можем предположить, что этот сгусток — Небесная Земля. Она наверняка еще не раз выпустит «летящие искры». В общем, это даже к лучшему, что они нас не замечают. Мы спокойно проведем на них эксперимент. «Летящая искра» действительно двигалась мимо нас. Все новые данные указывали, что начиналась траектория от Небесной Земли, а уточненные расчеты свидетельствовали, что «летящая искра» Пройдет почти в двухстах тысячах километров. — Двести тысяч километров плюс-минус пятнадцать тысяч, — задумчиво говорил Капитан. — Этого достаточно, чтобы спокойно понаблюдать за ней. — Если она вдруг не произведет коррекцию траектории… — Или не выбросит еще какой-нибудь штуки. Она выбросила. Движущееся пятно на координатной сетке внезапно стало расплываться. Капитан не успел еще протянуть руку к вызову Поста слежения, как Пост отозвался сам. — Как слышите? Как слышите? — тревожно бился в наушниках голос. — «Летящая искра» раздвоилась! Поняли меня? Поняли меня? Мы еще этого не видели. Пятно продолжало расплываться, и вдруг онр на наших глазах превратилось в две «искры». — Их массы относятся как один к двум, — твердил голос Начальника поста. — Как один к двум… Линии полета двух «искр» уже заметно разошлись. Большая продолжала двигаться прежним курсом, а меньшая… Меньшая круто повернула к нам. Капитан вызвал Блок защиты. — Приступить к созданию микроатмосферы вокруг «искры»… — Вас понял. — Слой углекислоты до девяноста пяти процентов… Давление — до двадцати пяти единиц… Температура — до трехсот… Капитан спокойно, как на тренировке, диктовал все необходимые защитные меры, которые должны были оградить планету от «искры». «Летящая искра» неслась к нам, почти не уменьшая скорости. Она так раскалилась, что ее можно было увидеть даже оптическим зрением, как слабое туманное облачко. Радиозрение же улавливало ее как ослепительный шар, оставляющий за собой короткий вспыхивающий хвост. Она приближалась к облакам. Скорость ее уменьшилась почти в тридцать раз, но и сейчас ее движение по-прежнему походило на падение. Капитан отвел капсулу далеко в сторону: кто знает, как «летящая искра» будет взаимодействовать с облаками… Она с маху пронзила облака. Возможно, она обладала соответствующей защитой, возможно, облака на нее не реагировали. Капитан вызвал Блок защиты: — Давление? Температура? Микроатмосфера? — Все возросло до предела… — растерянно доложил Блок защиты. Если ее не остановить, через несколько минут она… — Вас понял, — ответил Блок защиты. — Жду команды. — Не может быть, чтобы они этого не понимали, — прошептал Капитан. «Летящая искра», раскаляясь и светясь, обрушивалась на нашу планету, продутую мощными горячими ветрами, окутанную нерасходящимися благодатными туманами, единственную среди мертвых Черных Пустынь… Впрочем, уже не единственную. Капитан бросил руку к тумблеру активной защиты. Сейчас раздастся короткий щелчок, стержень тумблера перескочит в крайнее положение, и сработают все устройства, которые… Рука Капитана замерла на полпути. «Летящая искра», словно догадавшись, что сейчас должно произойти, резко замедлила свое падение. Она заметно остывала и тускнела. Над ней, коротко хлопнув, разворачивался парашют. Покачиваясь под парашютом, к нам медленно опускался шар около метра в диаметре. — Похоже… — Он выглядит совершенно мирным! — рассмеялся я. — Похоже… Я умоляюще смотрел на Капитана. Он понимал мое нетерпение. Ведь он сам именно для такого случая запроектировал в командной капсуле патрульный диск. — Будь осторожен, — сказал он. — Очень осторожен. При первом же признаке опасности немедленно назад. Мы пожали руки. Между нами выросла стена, другая, третья. Теперь я уже находился в патрульном диске. Диск еще не отделился от капсулы, он еще составлял с ней единое целое, но я уже не видел Капитана, а только слышал его голос. Катапульта отбросила меня далеко от капсулы, и тут же автоматически включился двигатель. Патрульный диск поплыл к шару, висящему на парашюте. Шар спокойно опускался. Он не проявлял никаких признаков жизни. — Он совсем гладкий! — передал я Капитану. — Впрочем, нет: поверхность чуть пористая, оплавленная… Я уже совсем близко… Отчетливо вижу его оптическим зрением… Могу коснуться манипулятором… — Не нужно. Мы видим его изображение. Будь осторожен. Ты слишком близко… Не попади в его микроатмосферу. Я пролетел под шаром, облетел его несколько раз вокруг, поднялся над парашютом… Кто бы там ни был — разумное существо или автомат, — он не мог не обратить внимания на мой диск. В голове у меня шумело, покалывало, гудело. — «Встреча двух разумов — победа над Черными Пустынями»! — весело крикнул я фразу, которую мы все сообща так долго готовили, предвкушая миг, когда можно будет произнести ее, и не веря, что этот миг в конце концов когда-нибудь наступит. Капитан рассмеялся. Впервые за последнее время рассмеялся легко, без потаенных опасений. Конечно, еще ничего не кончилось, но пока все шло так хорошо, и в голове гудело, покалывало, шумело. Пожалуй, даже щекотало, саднило, жгло. Какое-то странное тепло входило в голову. Как теплая волна. Как тонкая игла. Как легкое опьянение. Шар был виден отчетливо. Даже слишком отчетливо. А приборная доска словно уходила в туман. Я вытянул руку, растопырив пальцы. Пальцев не было видно. Они слились в одну сплошную нечеткую ладонь. Шар тоже расплылся. Только одна какая-то его точка видна была по-прежнему совершенно отчетливо. Я хотел снова взглянуть на приборную доску и не увидел ее… — Я потерял радиозрение… И ничего не вижу… И тут же я почувствовал резкий толчок. Это Капитан уводил мой диск обратно к капсуле. В той части мозга, где был центр радиозрения и радиоориентации, нестерпимо жгло. По мере удаления от шара боль утихала, но я по-прежнему ничего не видел. Мой диск опустился в районе медицинской службы. Я слышал, как Капитан приказал никому не подходить к шару, пока не будет подавлено его губительное радиоизлучение. Потом я услышал команду направить на шар мощный радиогенератор. Потом все стихло. А потом ко мне пришел Капитан. Я не видел его, а только слышал его голос. — …Может быть, действительно четвертой не будет… — говорил он, не очень веря в свои слова. — Будет. Первая пролетела мимо. Вторая — чуть ближе. Третья выпустила шар. Они пристреливаются к нам, как к мишени. — Значит, мы обезвредим и четвертую! — И пятую? — И седьмую, и десятую! — воскликнул Капитан. — Когда впереди бесконечность, так не говорят… Если мы будем молчать, шары будут прилетать снова. Все более совершенные. — Мы не можем никуда укрыться, нигде спрятаться. Наша планета на виду у всех, кто хочет и кто может ее видеть… — А если мы отзовемся, они, может, поймут нас. Нельзя доверять неизвестности, но нужно верить в разум, в разум тех на другой, на Небесной Земле. Вокруг меня шевелилась темнота, в которой неожиданно возникали и исчезали голоса, шорохи, шаги. Мне нужно было к этому теперь привыкать… * * * Рассвет вырисовывал далекие контуры Тянь-Шаня. Созвездья меркли. Мы сидели в своих креслах на Центральном пункте дальней космической связи. В общем, эксперимент удался. Двести миллионов километров наша третья станция пролетела с гораздо большей точностью, чем первые две, и удачно выпустила исследовательский шар на эту планету, которая упрямо прячется под сплошными облаками. Теперь мы уже знали, что при таком давлении, температуре, составе атмосферы, о которых сообщило радиоизлучение шара, разумной жизни на ней не может быть… — Но передача прервалась, едва он сел на поверхность планеты, — сказал оператор. — Ерунда, — рассмеялся инженер-испытатель. — По-видимому, внутренняя антенна попала в затененное пространство. На следующем шаре мы установим такую антенну и такой передатчик, которые будут излучать радиоволны, даже если на шар обрушится космическая катастрофа. Оператор тоже рассмеялся, и мы все посмотрели в небо, на крупную белую звезду, которая мерцала, как будто о чем-то сигналила, и которая даже не предполагала, что ее ожидает в ближайшие полгода. 1971, № 8 Сергей Жемайтис ТИГРОВАЯ ЗВЕЗДА На лаге накручивается ровно шесть миль в час. Гарри, робот-штурвальный, хорошо отлажен и держит эту скорость уже вторую неделю. Если северо-восточный пассат стихает, Гарри тотчас же отдает рифы или ставит добавочные паруса; если же усиливается, то молниеносно свертывает лишнюю парусину, нажимая клавиши на доске управления. Ни один морской патруль не может похвастаться чем-либо подобным. Есть стандартные установки разной степени надежности, но таких, как Гарри, нет! Он наше детище, и мы гордимся им. Мы — это наш капитан Айкити Тосио, или Тоси, Тосик, он же Тосио-сан и Тосио-сэнсэй, что значит — прежде рожденный или учитель. Действительно, Тосик пользуется у нас непререкаемым авторитетом, как потомственный моряк. Второй член экипажа — Костя Фокин, третий — я. Затем Гарри. Он один заменяет четырех вахтенных матросов. «Золотая корифена» скользит по ослепительно синей воде Большой лагуны. Слева по борту, затянутый дымкой испарений, виднеется австралийский берег — горы, укутанные зеленым ковром тропического леса, справа — тоже в сверкающем мареве — Большой Барьерный риф; сейчас прилив, и почти все коралловые сооружения под водой. Пассат еле доносит шум прибоя. Волны Кораллового моря дробятся за много километров от нас. В лагуне тихо. Мелкая волна бьет в золотой бок яхты. Солнце перевалило зенит, и оранжевые паруса кладут на палубу нежную тень. Все наше внимание приковано к морским звездам. Иногда мелькает тело одного из дельфинов, рыскающих вокруг «Корифены». На них наша главная надежда. Мы можем пропустить Тигровую звезду, хотя последнее почти невозможно: ее форма и окраска поражают своей необычностью. Это поразительное создание достигает трех метров в поперечнике. У звезды тридцать три «руки», вся она сверху покрыта алыми шипами, но главное — окраска! Все живое, способное плавать или ползать, при приближении чудища спешит укрыться в коралловых ветвях. Даже акулы обходят ее на почтительном расстоянии. Она пожирает все живое. При такой полной безнаказанности у Тигровой звезды не выработалась защитная окраска, да и не могла выработаться за такой короткий срок ее жизни как нового вида. Звезда появилась всего каких-нибудь 50–60 лет назад! И может быть, у этой выскочки поэтому такая наглая, яркая внешность: кармин, золото, перламутр пошли на ее наряд. Ночью она излучает нежный голубоватый свет. Ко всему следует добавить, что она взяла все самое дурное от своих предков (есть основания полагать, что она произошла от так называемой «подушки акулы» — рогатой, очень красивой звезды, довольно распространенной в тропических водах) и усилила эти свойства. Страшные шипы и ворсинки, покрывающие ее «руки», очень ядовиты. С колоссальным трудом удалось найти противоядие, изготовить сыворотку. Все охотники за звездами теперь получают прививки. Десять лет, назад нашествием Тигровых были уничтожены коралловые полипы на территории в тысячу пятьсот квадратных километров. За медленно двигающейся лавиной звезд оставались мертвые скелеты застывших ветвей. Все живое, способное двигаться, бежало из этой пустыни. Потребовались неимоверные усилия многих тысяч людей, чтобы уничтожить хищниц и восстановить жизнь на рифах. Обычные средства не годились для борьбы. Рассеченная на части Тигровая, как и другие виды морских звезд, из части восстанавливала все утраченные органы. Таким путем можно было только способствовать ее размножению. Потребовались яды, парализующее оружие, приходилось обязательно извлекать звезды со дна, иначе, разлагаясь, эти твари отравляли все вокруг. Поэтому в районе поисков курсировали рефрижераторы. Борьба с Тигровой звездой вошла во Всемирную программу сохранения экологической среды. Нашему поколению приходилось еще очищать реки, озера, гигантские водохранилища от ила, насыщенного ядовитыми отходами, извлекать со дна стволы спиленных деревьев, находить средства для использования гор мусора из неистребимой пластмассы и многого другого, оставленного нам в наследство от времен неразумного использования земных благ. Сейчас, в светлом коммунистическом мире, нам выпало на долю исправить ошибки предков… Тоси обводит взглядом лагуну и несколько секунд смотрит на показавшиеся из-за горизонта ослепительные паруса. — Это «Катрин». Девочки сегодня идут довольно быстро, — говорит Костя, тоже глядя на паруса «Катрин», и поворачивает голову к обзорному экрану. На экране движется дно лагуны. Необыкновенное зрелище! Коралловые заросли, залитые солнцем, рои рыб-бабочек, трепещущие водоросли, анемоны фантастических окрасок и форм. — Тигровая звезда! — кричит Костя и тычет пальцем в экран. Будто невидимая сила поднимает Костю и перебрасывает через борт. Через несколько минут он вынырнул далеко за кормой, возле него весело закувыркались несколько дельфинов, он обхватил двух, и они припустились догонять яхту. Командир отдал команду Гарри. Через полминуты паруса были убраны, и «Корифена», теряя ход, закачалась на мелкой волне. Костя поднялся по штормтрапу и, тяжело дыша, заговорил: — Тоси! На дне я видел следы нескольких звезд, они начисто обглодали небольшой риф и ушли. След довольно старый. По мнению Марса, — тут он махнул рукой в сторону дельфинов, — они побывали здесь с месяц назад. До сих пор на рифе нет жизни. Сейчас Марс со своими дружками обследует окрестные коралловые заросли. — Костя провел рукой по коротко стриженной голове, и мельчайшие кристаллики соли сверкнули на солнце. Тоси ушел в рубку, и мы слышали, как он разговаривал с нашим флагманом, сообщая о следах Тигровых звезд. Мы стали ждать результатов разведки, посматривая на приближающуюся «Катрин». — Много несет парусов, — сказал Тоси, — а шквал близится. Действительно, горизонт на северо-востоке затянуло искрящейся мглой, и ветер стал стихать. На экране видеофона появилась сразу вся команда. Девчонки с нарочитой суровостью смотрели на нас. В центре выделялась Нюра Савина. Крупные веснушки усеивали ее круглое лицо с полными щеками, нос украшал чехольчик-предохранитель от лучей солнца. — Дрейфуете? — спросила она, и ее грудной голос заставил затрепетать наши сердца. Все мы тогда были влюблены в Нюру, хотя ее окружали куда более красивые девушки. — Ну? Что? Хотите, как всегда, посостязаться в скорости? Дать вам форы? Сколько? — О, Нюра-сан! — с придыханием сказал Тоси. — Все наше существо рвется идти одним курсом с вами! — Кто вам мешает? — Звезды и надвигающийся шквал. Надеемся, у вас есть барометр? — Есть. — Падает? — Да. На пять делений в течение часа. — Уберите марселя и грот. Вы знаете, как встречать шквалы? — И не подумаем. У нас новый такелаж, рассчитанный на силу тайфуна, мы испытаем его сейчас. Тоси сказал улыбаясь: — Поручите «Катрин» автопилоту, а сами закройтесь в рубке, а еще лучше спуститесь в кубрик и задрайте люк. Надеюсь, Нюра-сан, вас не оскорбит этот совет коллеги? Оставшись перед выключенным экраном, Тоси причмокнул губами, что у него выражало глубочайшее огорчение. И тут все мы пережили несколько незабываемых мгновений: «Катрин», шедшая параллельным курсом, неожиданно вильнула и устремилась на «Корифену». Казалось, что еще несколько секунд, и она врежется нам в борт! Яхта прошла в каких-нибудь четырех метрах. Нюра хохотала, держась за штурвал. Она хохотала, а ее команда «морских амазонок» вторила ей, махая нам руками. Костя, не в силах сдержать восторга, бросился на бак и стоял там, потрясая руками над головой. Тоси приказал Гарри включить двигатель и идти вслед за «Катрин», затем, подойдя к аквафону, стал вызывать дельфинов, оставшихся с нами: — Дап! Мина! Хох! Ему пришлось повторить вызов несколько раз, пока дельфины показались у борта. — Прошу не уходить далеко, надвигается шквал. Внимательно следите за «Катрин». Люди могут упасть за борт. Окажите им помощь. Ответ слился с ревом налетевшего вихря. Хотя «Корифена» встречала шквал с голыми мачтами, ее сильно положило на борт. Бухту тяжелого троса, хорошо принайтованного к палубе, вихревой поток воздуха сорвал и выбросил за борт, размотал на всю длину. За себя мы не боялись: на Гарри можно было положиться. Все наше внимание приковал обзорный экран локатора: девчонки так и не убрали паруса. С минуту «Катрин» судорожно билась, лежа на боку, сквозь пену виднелся ее тяжелый киль. Затем она поднялась и стала вращаться на месте. Паруса из «вечной, нервущейся» ткани летели клочьями. Мы вглядывались в палубу, залитую водой, стараясь увидеть хоть кого-либо из этой сумасшедшей команды. На вызовы «Катрин» не отвечала. Тоси спросил дельфинов: — Как дела, Мина, Хох, Дап? — Отлично! — Кто-нибудь упал с палубы «Катрин»? — Никто. Мелькнула мысль: а не унес ли их вихрь? Такие случаи бывали… Выглянуло солнце, но серый шлейф дождя еще закрывал от нас «Катрин». И тут на экране видеофона появились все девушки, промокшие до нитки. Испуг еще держался в их глазах, они смущенно улыбались. Улыбались все, кроме их капитана. Нюра спросила: — Как дела, мальчики? Никто не простудился? Спасибо тебе за заботу. Убери своих дельфинов. Как видишь, все остались живы. Только паруса порваны, но не беда, поставим новые, конечно с вашей помощью. — У них с рубки колпак сорвало! — сказал Костя. — Ну и девчонки! Ну молодцы! — Видите, Тоси, как необходимо нам было испытать «Катрин», — сказала Нюра. — Мы еще ни разу не были в приличной переделке. Представьте, что мы попали бы не в этот жалкий шквалик, а в настоящий тайфун! Что бы вы тогда сказали, Тоси? — Не знаю. Видимо, сказать мне было бы некому. А сейчас я, как начальник патруля, должен буду сообщить обо всем на Центральный пост службы безопасности в Коралловом море… — И в его окрестностях, — добавила Нюра, к восторгу своего экипажа. — Доложите также, Тоси, что ткань, поставляемая фирмой «Нептун», годится разве для зонтиков, и то в тихую погоду. Я знаю, вы выполняете свой долг — и выполняйте его на здоровье; напишите полный отчет с приложением иллюстраций, кое-что мы вам дадим, в частности, колпак от рубки, нам его рекомендовал поставить сам начальник Центрального поста. Вон, смотрите, его толкают носами дельфины — нетонущий пластик, зато и вылетел как пробка из бутылки. Тоси покрутил головой: ох, уж это женское многословие, и сказал примирительно: — Будем надеяться, Нюра, что гнев начальства пронесется как недавний вихрь и нанесет не больше потерь. Мы поможем вам поставить новые паруса, только должны с вами, конечно, вернуться, — он посмотрел на карту, — назад на десять миль. Туда, где найдены следы Тигровых звезд. — Ах, звезды! Прекрасно! Девочки, вперед, к звездам!.. — воскликнула Нюра, и экипаж ответил ей радостным визгом. * * * У Марса были все основания волноваться: в двадцати милях лавина Тигровых звезд уничтожала коралловые полипы. Звезды двигались с востока, где они вышли из глубин, и ползли по рифам, оставляя за собой пустыню. По нашим предварительным подсчетам, полипы были уничтожены на площади в двести квадратных километров. Тосио сообщил о бедствии на Центральный пост. На экране появился сам Чандра Бос, выдающийся биолог, далекий потомок того самого Джагдиша Чандры Боса, который в XIX веке открыл координирующую систему ответных реакций растений. Выслушав доклад Тосио, Чандра сказал: — Все этого ждали. Есть сообщения и из Новой Гвинеи, только, к счастью, там появились единичные экземпляры. Возможно, разведчики. У вас дело серьезней. К утру на исходные позиции выйдут все суда, аэролеты, в лагуну начнут прибывать рефрижераторы. Ни одна хищница не должна остаться на рифе. Поблагодарите Марса и его друзей. — Они с Тоси уточнили район наших предстоящих ночных исследований. Солнце уже коснулось вершины зеленого хребта на австралийском берегу. — Веселая будет ночка, — мрачно сказал Костя. Они с Нюрой собирались провести вечер на берегу. Костя недавно сообщил мне об этом, рассчитывая, что Чандра пошлет нас на «жемчужный берег» — в небольшую бухточку в пятнадцати милях к норд-осту. Туда направлялась и «Катрин», ее новенькие паруса, пропитанные лучами закатного солнца, розовели на темном фоне скалистого берега. Тосио понял состояние нашего друга и сказал так, будто его внезапно озарила блестящая мысль: — Костя, Ив! — сказал он, улыбаясь. — Вот что, ребята, мы целую неделю не были на берегу и при такой ситуации вряд ли скоро там будем. Берите катер и догоняйте «Катрин». Даю вам шесть часов! — А ты? — спросил Костя. — Мы с Гарри прекрасно проведем время. Тем более что мне хочется посмотреть, как полетит в космос последняя ракета с радиоактивной золой. Я сказал, что порядком устал и тоже не прочь посмотреть запуск ракеты. Костя усмехнулся: — Похоже, что вы сговорились сплавить меня на сегодняшний вечер. — Ну, хотя бы, — сказал я, — имеем мы право от тебя отдохнуть? * * * Поверхность воды в лагуне мерцала, как северное сияние. Неожиданно в поле зрения вполз рефрижератор, а за ним транспорт, и сразу чарующая картина стала похожа на туристскую рекламу. Краски погасли. Настала ночь. Звезды закачались над головой. Пассат почти стих. Затмевая свет созвездий, ярко горела космическая станция. С берега дохнуло запахами тропического леса. Сидя на палубе, мы просмотрели мировую хронику событий за истекшие двенадцать часов: раскопки на Марсе, один из лунных поселков, конгресс любителей тишины, проходивший в абсолютном молчании: доклады и сообщения передавались с помощью немого кино; демонстрация нового летательного аппарата с машущими крыльями, приводимыми в движение мускулами ног и хитроумными рычагами, (новые виды злаков, еще один проект дома-города для мелководных заливов и, главное, запуск ракеты с грузом радиоактивной золы, поднятой из океанических впадин. Когда-то, на заре атомного века, маши предки, стремясь обезопасить себя, прятали отходы атомных реакторов в глубоких шахтах и на дне океанов. Хотя, судя по документам, им было известно о неисчислимых бедах, заключенных в контейнерах с ядом. На Земле ничего нельзя утаить, вывести из круговорота веществ. Контейнеры крошились под колоссальным давлением толщ воды, течения разносили зараженную воду по всему Мировому океану. В период повышенной радиоактивности океанических вод происходили мутации многих животных. Генетические изменения приводили к возникновению уродов, нежизнеспособных особей. Хотя иногда возникали штаммы опаснейших бактерий, но венцом всего можно считать Тигровую звезду. Уже несколько тысяч ракет с опасным грузом покинули землю. Первые ракеты направлялись на Солнце. После нескольких запусков астрофизики нашли, что атомные взрывы на Солнце служат как бы детонаторами, вызывая чрезмерное появление солнечной активности. Оказывается, и наше непомерно большое светило болезненно реагирует на такие, казалось бы, незначительные нарушения его ритмики. С тех пор ракеты направляются в глубокий космос, за пределы солнечной системы. Только Тосио выключил телевизор, как на экране видеофона появилась Нюра. — Добрый вечер! Или у вас он не особенно добрый? Скучаете? Почему не зайдете в бухту? Девочки отправились танцевать… Ах, этот Чандра! Заставил вспахивать лагуну. Кстати, он и нас подключил к вам: теперь мы тоже разведчики. С рассветом выходим на поиск Тигровых звезд. Кроме того, вы должны нам установить свою запасную подводную телекамеру. — Замечательно! — воскликнул я, вскакивая. — Я давно предлагал вести поиск большими группами. — Чандра — мудрый руководитель, — как-то неопределенно сказал Тосио. Нюра поняла его. — Ты хочешь сказать, дело слишком опасно? Тосио не успел ответить. Сквозь шумы и трески в аквафоне прорезался голос, оповещавший о появлении Тигровых звезд. Мы приникли к экрану. Гигантские иглокожие устилали дно, они двигались к берегу сплошной лавиной, ширину которой мы еще не могли определить. Было что-то наводящее ужас, неотвратимое в движении этих многоцветных извивающихся «рук». Найдя пищу, хищница замирала на минуту, обтекая всем телом коралловый куст, впадину, где нашли приют моллюски, возвышение с распустившими пышные венчики-щупальца анемонами, или морскими лилиями, запускала «руки» в трещины; парализованные ее ядом рыбы тихо опускались на дно или неподвижно застывали, словно ожидая, пока одна из «рук» с двумя ярко-оранжевыми глазами не заметит ее и схватит ленивым движением. Тосио взял управление яхтой на себя: надо было очень часто менять курс, а Гарри был хорош только при прямолинейном движении. Я не спускал глаз с подводного экрана. Тосио увеличил скорость, на меня летело ярко освещенное дно, густо усеянное звездами. Раздался предупредительный сигнал, предшествующий чрезвычайно важному сообщению. Чандра Бос старался говорить как можно спокойней: — Прошу внимания! Двадцать минут назад близ юго-восточного берега острова Эшельби. Тигровые звезды атаковали шхуну «Даная». Команда шхуны очистила палубу от иглокожих с помощью электрогарпунов и пистолетов с анестезирующими ампулами. Три человека серьезно пострадали. Прошу усилить вахты. На стоянках просматривать дно, следить за якорными канатами и бортами, включить все локаторы. Рекомендую повысить бдительность всем судам, находящемся в лагуне Большого Барьерного рифа. Чандра попросил сообщать ему немедленно о всех случаях появления опасных иглокожих, рекомендовал вести себя осмотрительно в эту ночь, пока не приняты все меры безопасности, и, устало улыбнувшись, растаял на экране. — Вот, пожалуйста, — сказал я, — они стали нападать и на людей! Мы-то думали, что они питаются одними полипами и рыбой… Мы снова подключились к «Катрин». Нюра стояла к нам спиной, Костя сидел на палубе и что-то рассказывал ей, она смеялась. Сцена была немой: полностью исчез звук. Тосио посмотрел на меня с укоризной: я отвечал за исправность видеофона. — Контакты, — сказал я, — большая вибрация корпуса. Пора наш «видик» заменить на космический вариант, вот как у девочек. — Но и они нас не слышат! — Естественно, у нас выходит из строя и прием и передача. Но ты не волнуйся, я сейчас соединю. Костя и Нюра начали танцевать. На это стоило посмотреть, и я не тронулся с места. Тосио, казалось, погрузился в глубокие размышления о бренности мира и смотрел куда-то в синюю темноту над фосфоресцирующей лагуной. Здорово они танцевали в тот вечер. Они танцевали на палубе возле рубки при свете, падавшем с берега и с других ярко освещенных судов. Внезапно Тосио вскрикнул и, показывая на экран, сказал: — Я сам исправлю звук. Смотри! И мы увидели, как из тени у грот-мачты в световое пятно выползает множество извивающихся «рук» Тигровой звезды. Тосио бросился вниз. Я стал кричать, тщетно предупреждая об опасности. Они не слышали, отбивая такт по палубе, кружились, держась за руки. Нюра хохотала, откинув голову назад. А звезда приближалась к их ногам, на кончиках «рук» горели красные глаза. Если бы сейчас они услышали мой голос! Вот Костя ловко прошелся между трех «рук» Тигровой звезды, не спуская глаз с сияющего лица Нюры. Они остановились у самой стенки рубки, и тут увидели в каком-нибудь метре первую звезду, и другую, быстро скользящую с левого борта, и еще одну, ломающую поручни фальшборта. Что они могли сделать в несколько секунд, которые еще оставались у них! И они смогли! Это был поистине блистательный гимнастический номер. Мгновенье — и они оба очутились на крыше рубки. Тигровые звезды пытались влезть по гладкой стене, но обрывались и падали. Мы теперь слышали только тяжелые хлюпающие удары о палубу. Затем исчезло изображение, а звук стал совсем чистым, слышалась тихая музыка и дыхание Нюры и Кости. Нюра сказала: — Ну и ну! Как ты меня ловко забросил! — и расхохоталась. Тосио расплылся в улыбке: — Какое непостижимое существо! 1971, № 9 Михаил Пухов ПАЛИНДРОМ В АНТИМИР Звездолет пожирает пространство. Ускоряется. Ускоряется. Ускоряется все время. Темнота. Другом звезды Галактики. Земля далеко позади. Капитан говорит негромко: — Приехали. Звездолет окружают тени без формы. Впереди созвездия заслоняет пелена, черная, как непроницаемый мрак. Штурман не отвечает. — Но тут они. Все десять кораблей погибли или потерялись здесь, — шепотом говорит капитан. Ночь. Впереди звездолета — окно в Антимир. Просачивается откуда-то, ползет сияние, тусклое свечение, блеск и безмолвие датчиков и анализаторов. Молчание длится долго. — Конец, — это говорит штурман. — Горят все индикаторы антиматерии. Густой комок пустоты — вакуум. Звезды не мерцают — тихо чернеют и гаснут. Слепы экраны. Темнота. — Границу пересекать опасно, — говорит капитан. Штурман отвечает: — Нет, переход не опасен. Другое ужасно — смерть и аннигиляция. Впереди — барьер Антимира, зеркало Вселенной, галактики. Позади — темнота. Капитан признается: Страшно боюсь отражения. — Мы не успеем теперь затормозить, — жестко говорит штурман. Часы, минуты, секунды уходят. Потом залиты лица. Все замедляется. Тянется еще минута. Долгая дрожь. Удар. Еще удар. Дрожь. Долгая минута еще тянется. Замедляется. Все лица залиты потом. Уходят секунды, минуты, часы. Штурман говорит жестко: — Затормозить? Теперь успеем. — Не мы — отражения. Боюсь. Страшно, — признается капитан. Темнота. Позади — галактики Вселенной, зеркало Антимира, барьер. Впереди аннигиляция и — смерть. — Ужасно другое. Опасен не переход, нет, — отвечает штурман. Капитан говорит: — Опасно пересекать границу. Темнота. Экраны слепы — гаснут и чернеют. Тихо. Мерцают не звезды — вакуум пустоты, комок густой антиматерии. Индикаторы все горят. Штурман говорит: — Это конец. Долго длится молчание анализаторов и датчиков. Безмолвие. И — блеск. Свечение, тусклое сияние. Ползет откуда-то, просачивается Антимир в окно звездолета. Впереди — ночь. Капитан говорит шепотом: — Здесь потерялись или погибли кораблей десять. Все они тут. Но отвечает не штурман. Мрак, непроницаемый, как черная пелена, заслоняет созвездия впереди. Формы без тени окружают звездолет. — Приехали, — негромко говорит капитан. Позади — далеко — Земля, галактики, звезды. Кругом — темнота. Время все ускоряется, ускоряется, ускоряется… Пространство пожирает звездолет. * * * Читатель! Рассказ, с которым ты только что ознакомился, необычен по форме. Разгадка кроется в самом его названии. «Палиндром» — это литературный жанр, основное требование которого весьма любопытно: произведение должно быть «зеркальным», то есть абсолютно одинаково читаемым как с начала, так и с конца. Остается добавить, что за рубежом авторами фантастических палиндромов являются такие видные писатели, как А. Азимов, Ф. Поол, Б. Олдис, Р. Брэдбери. 1971, № 10 Владимир Щербаков ПРОСТРАНСТВО ГИЛЬБЕРТА — Почему вы стали физиком? — глаза девушки-корреспондента красноречивей слов свидетельствовали о том, что мне не отделаться двумя фразами. — Физика прежде всего наука о тайнах, — начал я. — Вспомните, что наша Галактика с миллионами Солнц и планет могла образоваться при столкновении всего лишь двух очень быстрых и потому обладающих космической массой электронов. Кварки, дискретное время, гравитоны… часто гипотезы объясняют одну тайну ссылкой на другую. И пока приходится верить в тайны, даже если занимаешься физикой твердого тела. — Почему — пока? — Мы все привыкли к пространству трех измерений, а не к пространству Гильберта, и за будущее я поручиться не могу. — Расскажите о пространстве Гильберта. Я чувствовал, что начало было не совсем удачно. Ее должно интересовать другое: наши электролюминофоры, удостоенные первой премии на международной выставке. И рано или поздно мне придется рассказывать и о них. Когда же мы кончим? Впрочем, я привык по вечерам оставаться в лаборатории. Я рассказал о пространстве Гильберта. — У этого пространства не три, как обычно, и даже не четыре, а бесконечно много измерений. Значит, кроме ширины, длины, высоты, нужно придумать еще глубину, протяженность, дальность и другие слова, чтобы рассказать о нем. Но даже всех слов в мире не хватит для этого. Придется без конца сочинять их. Гильберт был великим математиком, и открытое им пространство обладает необыкновенным свойством — емкостью. Все прошлое и будущее умещается в одной точке этого пространства. Человеческая жизнь, горный поток, прорезающий каньон, рождение и смерть континентов — достаточно одной только точки, и в ней можно увидеть любое явление, сотни и миллионы лет истории, становление эпох и эволюцию планет. Даже одно добавочное измерение неисчислимо увеличивает емкость. Кто-то придумал страну Плосковию — гладкий лист без третьего измерения, без высоты. Дома ее обитателей, плоскатиков, — это квадраты с откидывающейся стороной — дверью. Мы с вами могли бы попасть в такой дом, минуя дверь, просто перешагнув ее. И наше вторжение показалось бы плоскатикам сверхъестественным — ведь они не знают такого измерения — высота… Да они не смогли бы и увидеть нас такими, какие мы есть — лишь подошвы наших ботинок были бы доступны их наблюдениям. А Гильберт увидел свое пространство… Осенью вы посадили деревце и наблюдаете, как оно растет. Измеренную каждый раз высоту его вы «уложили» в одно из измерений Гильбертова пространства. Но раз у одной-единственной точки — бесконечное число координат, то вся многолетняя история дерева «уместится» в этой точке. И еще останется место для остального — ветвей, листьев. Но никто не говорил еще, что такое пространство реально существует… Я понимаю вас… Но разве верить в бесконечное пространство и время легче, чем в одно бесконечномерное пространство? Все события прошлого и будущего уже содержатся в нем, словно атомы в многогранном волшебном кристалле. И если эти точки-атомы сдвигаются, к человеку вдруг приходит «звездный час», и песню, сложенную им, поют потом сотни лет. Можно и просто «потерять себя», как бы прожить чужие минуты. — Значит, это знакомо многим?.. И вам? — Трудно ответить. Всегда хочется объяснить мир по-своему. А разве вам не приходилось как-нибудь непогожим вечером поверить в далекую Землю, где точно в нерукотворном зеркале отразились мы сами, но так, что узнать все-таки невозможно. — Да, — согласилась она, — приходилось. Пожалуй, можно сказать об этом и так, как вы сказали. Девушка мне нравилась. Никому еще я не говорил так много. Работа. Статьи. Свои и чужие. Рецензии. Поняла ли она внутренний смысл этого видения, простого и короткого, как детская песня? Трудно иногда вскрыть причину закономерностей, легче изобразить их действие. Я рассказал ей все, что оставило мне время. Все о пространстве Гильберта. …Осенью сорок второго мы со старшим братом искали картошку на старом поле. Нам было тогда семнадцать на двоих, и мы впервые, наверное, забрались так далеко от дома. Часто вспоминаю я эти минуты. Далекий дым над городом. Шум машин на пригородном шоссе. Вышки электролинии. Серую, как пепел, землю. Рокот самолета. Было довольно холодно, и мне давно хотелось домой. Вдали над лесом светилась закатная полоса. Я дул в озябшие руки и краем глаза следил за самолетом. Самолет летел на запад. На фоне вечерних облаков он выглядел темной тощей птицей. Брат махал рукой, провожая его. В этот момент произошло какое-то внезапное изменение, земля и небо качнулись, поменявшись местами. Я словно забыл себя, брата — все. Земля оказалась вдруг далеко внизу, и я видел ее так, как если бы сам был летчиком. Я узнал улицы знакомой мне московской окраины и старые, точно копотью покрытые, стены церквушки. Последние солнечные лучи зажгли окна домов, и они горели чистым багряным пламенем. При всей невероятности случившегося я не мог не почувствовать какой-то странной поэтичности и гармонии этих блеклых сентябрьских красок, когда лучи золотят серый пепел земли и почти растворяются в дымке у другой стороны горизонта. За Москвой я увидел сырые леса, в которых темная зелень смешалась с сентябрьским золотом. На лесные поляны и вырубки уже ложился вечерний туман, а на верхушках молодых елок еще дрожали зеленые лучи. Справа, под крылом, я заметил русую голову высокой березы, охваченную закатным огнем, другие березы, словно ее сестры, встали вдоль дороги, которая вела на запад. На картофельном поле я различил две маленькие фигурки — это были, конечно, мы сами. Брат все еще махал рукой вслед самолету. И в тот же миг я снова оказался на поле. Все оставалось как будто на своих местах: самолет продолжал лететь, я дышал в озябшие руки. Вся найденная нами картошка уместилась в двух карманах укороченного отцовского пиджака, который теперь перешел к брату. Мы медленно шли домой, а я все думал о самолете и о непонятных приборах, которые я видел в кабине своими глазами. Не забыл я об этом и через много лет. Не раз потом восстанавливал я в памяти песчаный берег реки, каким я видел его сверху, две полуразбитые лодки (они выглядели старыми намокшими листьями), дома, как охапки щепок, прибрежные ивы, уронившие в воду желто-зеленые колосья ветвей. Я видел так далеко, как мог видеть только с самолета. Неповторимая минута. Позже я уловил то, благодаря чему она казалась скорее сном. Это был свет. Необычный предвечерний свет, сочетавший тепло пожаров, вспыхнувших в высоких кронах, и холод длинных темных теней. И лучи, гасшие, как звезды, непостижимым образом распространяли вокруг какую-то давнюю тревогу или грусть, передать которые невозможно. — Самое простое объяснение происшедшему — сон. — Я уже отвечал на ее вопрос. — Короткий мимолетный сон. Представьте семилетнего мальчугана, ковыряющего ножом землю, холодный сентябрьский вечер, однообразный шум машин на шоссе. Разве не мог я просто уснуть на мгновение — и тут же проснуться? Но самое простое объяснение — не всегда самое верное… — Понимаю, — вдруг сказала она. — Точки в пространстве Гильберта колеблются, как атомы в кристалле. Это можно себе представить: влево, вправо… И они ведь при этом меняются местами, вы об этом сами говорили. — Да. Меняются местами. Точная формулировка. Но знаете, что из этого следует? Я должен знать и помнить хотя бы отрывочно то, что знал он. Я же был им в ту минуту. И ко мне приходят иногда они — гости из прошлого, как потускневшие давнишние фотографии. То всплывают вдруг в сознании зимние дороги и по обочинам — печи с остывшими кирпичными трубами, точно надгробья. Пустые уцелевшие избы. Старуха с узлом за спиной и грудным ребенком на руках. Березовый крест с наброшенной на него серенькой кепкой — на могиле двенадцатилетнего мальчика, кинувшего камень в немцев, уводивших из деревни последнюю корову. Равнодушное пламя, как бы нехотя выбивающееся из окон кирпичной школы. Города, смешанные с пеплом, города из землянок, хмурые леса, укрывшие людей… Наше первое крупное наступление. Затемненные дома в тылу, недостроенный, но работающий завод, чье-то рукопожатие, новый самолет — мой первый самолет. Бои, ранение и вот — подмосковный аэродром и — временно — выполнение спецзаданий… Незабываемый первый полет над Москвой, когда видны дома Садового кольца, темные стены Кремля, крыша Исторического музея, словно присыпанная снегом. — А вы ведь можете случайно встретиться с тем летчиком. Я машинально киваю: «Конечно». — И вдруг окажется, что он тогда был на вашем месте, на поле? — Тогда я поверю в пространство Гильберта. — Так до сих пор вы шутили? — Только наполовину. Вы спросили меня, почему я люблю физику. Я попробовал ответить. Я спохватываюсь: пора рассказать ей об электролюминофорах, над которыми мы работали последние годы и, может быть, немного о телевизорах с плоским экраном, — о том, ради чего, собственно, мы встретились. Да, это буднично. Но разве физик не тот же мастер, который, как и сотни лет назад, бессонными ночами может мысленно охватить, соединить сразу все кирпичи мира и построить из них, как из детских кубиков, пирамиду, город, звезду, вселенную? Электролюминофор преобразует электричество в свет. Разве это неинтересно? Напряжение, приложенное к люминофору, нарушает мерный хоровод электронов. Электрическое поле срывает электроны с уровней-орбит и гонит их вдоль силовых линий. Дайте напряжение посильнее — и лавина электронов пронижет люминофор насквозь. Это электрический пробой. Электролюминесценция сродни пробою. Есть в люминофоре микроскопические участки неоднородностей, где напряженность поля больше, чем в других местах. Основные события разыгрываются как раз здесь. Разогнанные полем отдельные электроны, подобно первому шару в бильярдной партии, врезаются в гущу своих собратьев, еще не согнанных с мест. Беззвучный удар — и уплотнившийся рой электронов несется дальше. Стоп — участок с повышенной напряженностью поля кончился. Разбежавшимся электронам дальше ходу нет. Самые быстрые из них зацепились где-то в узлах кристаллических решеток. Стоит поменять полярность напряжения, и они возвратятся на свои уровни. Партия на бильярде закончена, шары опять на местах. Здесь и зарыта собака. Ведь электроны, оседая на орбитах, возвращают, излучают кванты света. Каждый электрон — по одному кванту. От энергии квантов зависит цвет излучения… Я приглашаю ее к микроскопу. — Посмотрите: кусочек люминофора при сильном увеличении похож на ночное небо. Звезды — это люминесцентные центры, здесь сталкиваются электроны. Между ними — темные области. Звезды мерцают: в одних центрах электронный бильярд заканчивается, в других только начинается. Ведь на люминофор подается переменный ток. Правда, уловить мерцание вам не удастся, полярность напряжения меняется пятьдесят раз в секунду — при такой частоте все сливается для наших медлительных «инерционных» глаз в ровное сияние. — Это интересно. Но так далеко от пространства Гильберта…. Значит, вы можете совмещать повседневную работу и мечту. — Могу, — говорю я. — Научился. Тем более что это не так уж и далеко друг от друга. Точки в пространстве Гильберта и электроны очень похожи. И те и другие меняют направление движения и возвращаются на места. Вот только причину этих колебаний в Гильбертовом пространстве найти труднее. Какое-нибудь бесконечномерное поле… А люминесцентные центры разве не похожи на звездные скопления? — Да, очень похожи. Там даже есть свои сверхновые. Прощаясь, она говорит: — Можно, я напишу в очерке и о пространстве Гильберта? — Ну, если только совсем немного… Прошло месяца три или четыре, и пространство Гильберта напомнило о себе само. Возвращаясь как-то с работы, я заметил человека, словно разыскивающего что-то на незнакомой улице. Оказалось, что он искал мой дом. Мы вместе вошли в подъезд. — Вы не подскажете, где здесь такая квартира… — и он назвал номер моей квартиры. — Значит, вы ко мне? — спросил я, немного озадаченный. Я впервые в жизни видел его. Ему было лет пятьдесят, на нем было черное, видавшее виды кожаное пальто. Он показался мне чуть наивным, но хорошим, искренним человеком. Я назвал свое имя и тут же понял, кто ко мне пожаловал. Эта странная догадка пришла так неожиданно, что я растерялся, когда он подтвердил ее. Да, он бывший военный летчик. Александр Ковалев. Случайно наткнулся на очерк обо мне, о наших люминофорах. И о двух мальчиках, собиравших осенью сорок второго картошку на пригородном поле. Разыскал меня через редакцию. …Мы сидели до рассвета. А когда вдоль шоссе встали из тьмы громады домов и в небе задрожали и погасли последние звезды, пошли пешком до Садового кольца, свернули направо, к площади Восстания, миновали улицы Герцена и Качалова, Красную Пресню. На утренних улицах непривычная тишина, кажется, редкие автомашины не в силах разбудить их. Но серое небо светлеет, купол планетария уже отливает плавящимся свинцом, и окна домов на Малой Бронной и Садовых улицах начинают поблескивать. — Знаете, с тех самых пор я люблю Москву, — говорит он. — Может быть, я и раньше ее любил, но только это как-то не особенно проявлялось. Легко ли вспомнить, что в сорок первом десятки баррикад появились на московских улицах — у Балчуга, на Бородинском мосту, — в центре и на окраинах? Что зеркальные витрины на Манежной площади скрылись за мешками с песком? Я тоже люблю Москву с тех самых пор. Потому что он любит ее. Но и он видел мир моими глазами, — тогда, в далекий сентябрьский день он оказался рядом с моим братом, взглядом провожавшим его самолет. И когда Ковалев начал разбираться в происходящем, земля исчезла из-под его ног так же внезапно, как и появилась. Но прежде он успел запомнить остывающую оранжевую полосу над лесом, черные, как бы остановившиеся, машины на шоссе. Перед ним лежало картофельное поле с росшими посреди одинокими деревьями, местами серое, как пепел, местами красноватое от снопов света. Стороной шагали к горизонту вышки электролинии. Огненные цветы заката, покрывшие облака, косогор и поле придали земле неповторимый оттенок грусти. С неба спустился прохладный поток синего воздуха, смешавшийся у самой земли с легким дымом и запахом близкой реки. И он успел вдохнуть этот воздух. 1971, № 11 Фредерик Поол ОБИТАЮЩИЙ В ТЕЛЕ Фантастический памфлет «ОБИТАЮЩИЙ В ТЕЛЕ» видного американского писателя-фантаста — произведение, весьма характерное для сегодняшней Америки. Коррупция, расовая дискриминация, гражданская война в «черных гетто», шпиономания, обанкротившаяся политика «большой дубинки» в Индокитае — вот чем обернулось для простого американца хваленое общество «благоденствия для всех», памфлет Ф. ПООЛА убедительно разоблачает притязания заокеанской военщины на мировое владычество. Итак, мы выступили почти сразу. Этот Ван Пелт появился в Пентагоне в четверг, а в следующий понедельник мой отряд особого назначения, состоящий из ста пятидесяти человек, в полном снаряжении уже расположился вокруг хозяйства старого ученого. Ему это не понравилось. Я заранее знал, что ему это не понравится. Стоило появиться нашим грузовикам, как он в гневе выскочил из большого здания. — Уходите отсюда! Какого черта, уходите! Вы лезете в частные владения, не видите, что ли? Слышите, я этого не потерплю! Катитесь отсюда! Я вылез из «джипа» и вежливо отдал ему честь. — Полковник Уиндермир, сэр. У меня приказ организовать охрану вашего института. Вот, сэр, это вам копия приказа. Он нахмурился, фыркнул, но в конце концов вырвал приказ у меня из рук. Ну, а приказ был подписан генералом Фоллансби — тут уж не больно поспоришь! Я спокойненько стоял рядом, готовый разъяснить ситуацию по возможности не обидно для него. Когда нет особой необходимости, я не нажимаю на враждебно настроенные элементы. Но этот, видимо, плевать хотел на форму. — Ван Пелт! — проревел он. — Ах, гад вонючий! Чудовище! Предатель старый!.. Я внимательно слушал. Ругался он здорово. Суть его слов сводилась к тому, что его бывший помощник Ван Пелт не имел никакого права говорить в Пентагоне о возможности применения Эффекта Хорна в военных целях. Но главным украшением его речи служила весьма богатая словесная приправа. В конце концов я его остановил. — Доктор Хорн, — сказал я, — генерал просил уверить вас, что мы ни в коем случае, ни в какой мере не будем вмешиваться в вашу работу. Единственная наша задача — обеспечить вашу безопасность. Я уверен, сэр, вы скоро сами поймете значение вашей безопасности. — Безопасность! Так вот, лейтенант, я… — Полковник, сэр. Полковник Уиндермир. — Полковник, генерал, лейтенант, не все ли равно, черт вас побери? Слушайте меня! Эффект Хорна — это моя личная собственность, не ваша, не Ван Пелта и не государства. Я работал над проблемой расщепления личности, когда вас еще мама на свет не родила, и… — Безопасность, сэр! — прохрипел я. Он вытаращил на меня глаза, а я кивнул на шофера: — Его тоже надо остерегаться, сэр! — объяснил я. — О'Хейр, вы свободны! Сержант О'Хейр, оставаясь за рулем, отдал честь и укатил. Я продолжал уже в спокойных тонах: — Итак, доктор Хорн, я хочу, чтобы вы знали: я здесь, чтобы помогать вам. Если вы в чем-нибудь нуждаетесь, только скажите, я тотчас все доставлю. Даже если вам понадобится съездить в город, и это я устрою, конечно, при условии, что вы за двадцать четыре часа до намеченного срока поставите нас в известность о своем намерении, чтобы мы успели согласовать маршрут… — Молодой человек, идите к черту! — кратко резюмировал он и заковылял к большому зданию. Я смотрел на него и, помнится, думал, что в этой старой хромой восьмидесятилетней козе огромная сила воли. Я отправился устраивать свою команду, а доктор Хорн у себя в доме поднял телефонную трубку и потребовал Пентагон, чтобы пожаловаться на наше вторжение в его владения. Когда он наконец сообразил, что говорит с телефонистом нашего коммутатора и что его без моего разрешения ни с кем по телефону не соединят, он снова поднял бучу. Но это, конечно, не служило достаточным основанием для того, чтобы его с кем-нибудь соединили. По крайней мере, до тех пор, пока действовал приказ, подписанный самим генералом Фоллансби. На следующий день рано утром я устроил неожиданную проверку постов, чтобы солдаты держали ушки на макушке. Все сработало четко. Я приказал сержанту О'Хейру попытаться проползти во владения доктора Хорна по болотам на южной стороне. В пятидесяти ярдах от заграждений сержант был задержан. Когда он докладывал мне, его трясло и с него стекали потоки грязи. — Эти вояки — ублю… эти караульные, сэр, чуть не оторвали мне голову. Если бы рядом не случился офицер дневной смены — единственный, кто опознал меня, — они бы наверняка оторвали мне голову. — Хорошо, сержант. Я отпустил его, а сам пошел завтракать. Команда заграждения работала всю ночь, и теперь нас окружали три линии электрифицированной колючей проволоки, причем внешняя линия была закручена спиралью. Через каждые пятьдесят ярдов периметра возвышались караульные вышки. Во время завтрака позвонили с КПП: из города приехал Ван Пелт, и его не пропускали без моего разрешения. Вскоре он оказался в моих личных апартаментах, имея вид одновременно взволнованный и торжествующий. — Как он отнесся к этому, полковник? — спросил Ван Пелт. — Он… как бы это сказать… он обижен? — Очень! — О! — Ван Пелт вздохнул, пожал плечами. — Впрочем, вы же здесь. Надеюсь, он не станет предпринимать попыток… — Он с жадностью воззрился на мои гречневые лепешки и сосиски. — Я… хм… У меня сегодня совсем не было времени позавтракать… — Будьте моим гостем, доктор Ван Пелт! Если судить по его конфигурации, только на своих жировых запасах он мог бы отшагать двести миль без передышки. Ему было что-то около пятидесяти шести лет, весил же он, на мой взгляд, никак не менее двухсот восьмидесяти фунтов. Трудно себе представить человека, более чем он не похожего на доктора Хорна. Я спросил себя, как, работая вместе, они уживались друг с другом. И тут же нашел ответ: уживались с трудом. Иначе Ван Пелт никогда не обратился бы в Пентагон. В четырнадцать ноль-ноль я открыл дверь в кабинет доктора Хорна. Он посмотрел на меня, как солдат на вошь, и я вошел. Он ничего не сказал, только встал и указал мне на дверь. — Добрый день, доктор Хорн. Вам не подходит это время для вашего ежедневного отчета, не так ли? Пожалуйста. Вы же знаете, я здесь только для того, чтобы помогать вам. Может быть, каждый день от двенадцати до тринадцати вас больше устроит? Или с утра? Или… — Каждый день? — Так точно, сэр. Вы, наверное, не обратили внимания на параграф восьмой приказа генерала Фоллансби… Для начала, сэр, не будете ли вы так добры, не покажете ли вы нам лаборатории? А потом у вас будет случай убедиться, что капрал Мак Кейб неплохой стенографист и сумеет записать вашу речь. — Какую еще речь? — Ваш отчет о работе, сэр. Что вы успели сделать за истекшие двадцать четыре часа. Правда, на сей раз вам придется рассказать и обо всем том, что сделано вами до сих пор, сами понимаете. — Ну нет. Этому не бывать! — взорвался Хорн. — Ах вы, вонючая паршивая армейская штучка!.. Слушайте, что это за идея?.. Этот новый взрыв я встретил уже во всеоружии. Я дал ему возможность поорать. Когда он оторался, я все очень просто ему разъяснил. Я сказал: — Вот так-то, сэр. Все будет так и не иначе. Он замолчал, нахмурившись, посмотрел на меня. Я был рад, что он наконец утихомирился, потому что в секретной части приказа, в параграфах, которые по понятным причинам я не стал показывать доктору Хорну, говорилось кое о чем весьма подходящем к данной ситуации. Ван Пелт рассказал генералу, что здоровьем Хорн слаб. Апоплексия или рак — не знаю точно, не силен я в медицинских терминах. Как бы там ни было, при допросе в департаменте разведки Пелт сообщил, что старик может в любую минуту окочуриться. Ну, а когда он тут бесился, он действительно выглядел так, будто вот-вот отдаст концы. А мне этого вовсе не хотелось, по крайней мере, до тех пор, пока я не получил от него нужную информацию, отчет, чтобы выработать свое толкование Эффекта Хорна. Между тем Хорн сел, хитро так посмотрел на меня и спросил: — И вы собираетесь строго придерживаться данных вам инструкций? — Так точно, сэр. — В таком случае, — не без коварства, со старческим смешком сказал он, — я вижу, мне ничего другого не остается как сдаться. Так что же именно вас интересует, лейтенант? «Ага, — подумал я про себя, конечно, — это становится интересным! Не собирается ли старик обвести меня вокруг пальца, чтобы потом созвониться с кем-нибудь из своих друзей конгрессменов? Или попробует завоевать мое доверие, а потом сделает из меня посмешище?» — Итак, мой отчет. Вот именно, — произнес он, задумчиво глядя на машину типа… ну, скажем, типа СКР-784, двенадцатая модель, что-то имеющее отношение то ли к радиолокации, то ли к радио, то ли еще к чему-то непонятному. В этом пусть разбираются специалисты из службы связи. Во всяком случае, машина была электрическая. — Вот именно, — повторил он. — Ну что ж, капитан, я обязан исполнить ваше желание. Посмотрим, — сказал он, подымаясь, — мой поликлоидный квазитрон. Видите ли… Тут меня отвлекли странные звуки, издаваемые капралом Мак Кейбом. Я взглянул на него, он явно не справлялся. — Сэр, — остановил я доктора Хорна, — пожалуйста, по буквам два последних слова. — Вот именно. П-о-л-и-к-л-о-и-д-н-ы-й к-в-а-з-и-т-р-о-н. Вы, конечно, знакомы, лейтенант, с различными направлениями потенциометрического учения о человеческом мозге, которые… Впрочем, рассмотрим историю вопроса. Представьте себе мозг как некую электрическую машину. Потенциометрическое учение утверждает, что… Он продолжал в том же духе. Каждые тридцать-пятьдесят секунд он взглядывал на меня, склонял набок голову и ждал. Я говорил: «Понятно», он говорил: «Вот именно» — и продолжал свой доклад. Капрал Мак Кейб страдал отчаянно, я был спокоен, меня все это даже забавляло. Нужно немного вкусить штабных заседаний, чтобы научиться не только выживать в подобных ситуациях, но и находить в них покой, отдых. Когда Хорн наконец кончил (Мак Кейб тихо рыдал в своем углу), я подытожил все, что он говорил, таким образом: — Другими словами, сэр, вы нашли совершенный электронный способ убивать человека, не касаясь его. Это почему-то сразило его. Он уставился на меня. — Электронный, — произнес он после небольшой паузы. — Способ. Убивать. Человека. Не. Касаясь. Его. — Точно, сэр, так я и сказал, — согласился я. — Вот именно. Вот именно. — Он откашлялся, отдышался. — Лейтенант, — сказал он, — ради всего святого, что я такого сказал, что могло навести вас на подобную дурацкую мысль? Я не верил своим ушам. — Что! Что вы сказали? Но ведь именно так выразился генерал, доктор Хорн. Видите ли, то же самое он говорил и Ван Пелту. В меня закралось сомнение: а не штучки ли это доктора Хорна? Не хочет ли он ввести меня в заблуждение и убедить, что никакое это не оружие и что оно не стреляет? В течение двадцати пяти секунд он рвал и метал по адресу Ван Пелта. Потом взял себя в руки и стал опять задумчивым. — Нет, — сказал он, — нет, это не Ван Пелт. Это, по-видимому, ваш болван генерал свихнулся на этом пунктике. Я обратился к нему официальным тоном: — Доктор Хорн, вы утверждаете, что ваш… э-э-э… — Я взглянул на Мак Кейба. Тот шепотом произнес название, — ваш поликлоидный квазитрон каким-то там электронным способом может лишить человека жизни на расстоянии? Лицо у него стало мрачное, как у маньяка, — прямо-таки будто он испытывал физические страдания. Сделав усилие над собой, он согласился: — О, возможно… да-да. Можно же сказать, что паровоз окисляет уголь, превращая его в кремневые соединения с примесью! И ведь это действительно так, только обычно мы называем их золой. Исходя из этого, можно сказать, что квазитрон лишает человека жизни на расстоянии. — Ну, а я что говорю! Все еще внутренне сопротивляясь, он сказал: — Совершенно верно. Вот именно. Теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Это полностью оправдывает ваше пребывание здесь. А я-то, признаюсь, удивлялся! Вы видите в квазитроне оружие… — Ну конечно, сэр! Он сел, достал толстую, совершенно черную трубку и стал набивать ее. Уже совсем весело он вдруг заявил: — Наконец-то мы понимаем друг друга. Моя машина обращает людей в трупы. Хороший кусок кремния способен сделать то же — до этого некоторое время назад додумались питекантропы, сами, без чьей-либо помощи, — и вас, как ни странно, интересует тот же аспект вопроса. Очень хорошо. — Он закурил трубку. — Должен сказать, — добавил он, попыхивая трубкой, — что мой квазитрон способен на такое, на что дешевый кремний, конечно, не способен. Мой квазитрон лишает человеческое существо той субстанции, которая противоположна физической, субстанции, которую мы назовем «субстанция X». Когда мы добавляем ее к телу, оно превращается в человека; когда мы отнимаем ее от тела, остается труп. А вам на это наплевать! — Сэр, боюсь, что я вас не понимаю! — Вы чертовски тонко это заметили, — вы меня не понимаете! — взревел он. — Мы все трупы, это вы понимаете? Трупы, населенные призраками! И в мире только один человек может отделять одно от другого, при этом не разрушая ни того, ни другого! И этот человек я! И в мире существует только один способ разделить их — мой квазитрон! Лейтенант, вы дурак, вы тупица, вы… В этот вечер я пригласил к себе Ван Пелта. — Извините, мистер Пелт, — сказал я. — Я должен представить секретный отчет о докторе Хорне. Скажите, о каких это призраках он все время твердит? — Призраки? Полковник Уиндермир, я не знаю… Это доктор Хорн так называет их. Вы, конечно, знаете его манеру. Понимаете ли, есть разница, которая отличает живого человека от мертвого, вот ее-то доктор Хорн и обозначает слов «призраки». — Ван Пелт хихикнул, бросил в корзину для бумаг огрызок от яблока и принялся за следующее. — Назовем это «жизнь», «разум» и «душа», если в вашем лексиконе вообще существует такой термин, полковник. Доктор Хорн суммирует все это и называет одним словом «призраки». Я решил совсем прижать его в угол. — Так эта машина — призрак-чародей? — Нет, нет! — закричал он, теряя самообладание. — Полковник, не стройте из себя дурачка! Доктор Хорн беспринципный, самонадеянный тип, но он не идиот какой-нибудь! Забудьте слово «призрак», если оно вас смущает. Думайте о… думайте о… Он в растерянности огляделся, пожал плечами. — Думайте просто о разнице между живым и мертвым. В основе работы машины Хорна лежит эта разница… Жизнь, разум — это вообще феномен электрический, понимаете? А доктор Хорн высасывает их из тела, откладывает про запас, если хочет, или даже помещает в чужое тело… Когда я наконец отделался or него, я посидел некоторое время, стараясь собраться с мыслями. У этого старого чудака есть машина, с помощью которой он может взять разум одного человека и переместить его — да да! переместить! — в тело другого человека! Какого черта, вместо того чтобы городить всякую околесицу, мне сразу не сказали об этом в Пентагоне? На следующее утро по моей просьбе доктор Хорн поместил курицу и кокер-спаниеля в то, что он называл поликлоидным квазитроном, и устроил «взаимообмен». Тут уж я не мог не поверить. Я видел, как курица пыталась махать своим хвостом, а спаниель квохтал, топтался на месте и пробовал клевать зерно. Глаза капрала Мак Кейба чуть не вылезли из орбит. Он начал было что-то записывать, взглянул на меня, тряхнул головой и уставился в пространство. Впрочем, о нем речь впереди. А я сказал: — На это вы способны. Вы способны взять курицу и пересадить ее в собаку, в кокер-спаниеля… — Вот именно, лейтенант. — А с людьми… с людьми вы способны на такое? — О конечно, майор. Конечно, способен! — Он нахмурился. — Эти дурацкие правила, — пожаловался он, — правила проведения экспериментов. Я пытался, клянусь вам, пытался добиться разрешения на простейший эксперимент. К примеру, над человеком, умирающим от рака, и над слабоумным юнцом. Почему бы нет? Здоровый дух в здоровом теле! И пусть разлагающиеся компоненты догнивают друг в друге! Так что вы думаете, мне разрешили? — Понятно, — сказал я. — Значит, этого вы еще Никогда не делали. — Никогда. — Он посмотрел на меня горящими глазами. — Но вот теперь, когда вы здесь… военный человек… храбрый человек, не так ли?.. Все, что мне нужно, это доброволец. Этот трус Ван Пелт отказался, мой садовник отказался, все отказываются! — Нет, нет! Никогда! — Тупость старика изумила меня: предлагать такое мне, полковнику! Офицеру двести первой категории! — Уверяю вас, если вы нуждаетесь в добровольцах, вы их получите, — сказал я. — Поверьте, сэр, мы здесь только за тем, чтобы помогать вам. Будьте уверены, один из наших людей будет рад — что там рад — горд, сэр! — предложить вам свои услуги. Старик обрадовался, как курсант четвертого курса июньским каникулам, но он еще пытался не выдать своей радости. — Вот именно, лейтенант, — сдержанно сказал он. — То есть майор. Или капитан… Ах, если бы завтра! Ординарец по клозету в офицерском бараке убегал в самоволку, и, когда я разъяснил ему, к чему приговорит его за это военный суд, он моментально, даже не разбираясь, на какое дело идет, согласился быть добровольцем. Но нам нужно было двоих. И мой старший помощник — я горд заявить это — согласился быть вторым. Мужественный человек, образец боевого командира. Мы прибыли в лабораторию доктора Хорна. Добровольцев привязали к креслам и усыпили — я настоял на этом ради соблюдения безопасности страны: я не мог допустить, чтобы они знали, что здесь происходит. Перед тем как заснуть, старший помощник шепнул мне: — Сэр, это не во Вьетнам? — Обещаю, капитан, никакого Вьетнама, — торжественно изрек я и на его глазах порвал документ о переводе его в действующую армию, который я составил накануне ночью. Он заснул счастливым человеком. Бз-з-з! вжи-и-и! крэкл! — в этих научных штучках я не разбираюсь. Когда погасли электрические вспышки и замолкли завывания и потрескивания аппарата, доктор Хорн дал им обоим одновременно по глотку какого-то снадобья. Первым открыл глаза ординарец. Я встал прямо перед ним. — Имя, чин и личный номер! — Сэр, — четко отрапортовал он, — Леффертс Роберт Т., капитан артиллерии США, личный номер О-3339615! Я кивнул доктору Хорну. Снова ввели снотворное испытуемому, и он уснул. Теперь пробудилось тело, которое раньше принадлежало моему старпому. Оно открыло глаза. — Господин полковник, сэр! Умоляю! Только не трибунал! — Спокойно, — сказал я и кивнул доктору Хорну. Сомнений больше не оставалось. Возвратившись в свой кабинет, я схватил телефонную трубку. — Срочно, вне всякой очереди! — приказал я. — Пентагон. Генерала Фоллансби, совершенно секретно! Попросите его переключиться на линию связи номер семь. Я бросил трубку на аппарат. Оружие? Что там оружие по сравнению с этим! Да мы заарканим весь мир! Признаюсь, я витал в воздухе на крыльях безоблачной радости. Я чувствовал уже, как звенят в моих руках доллары; через год, а то и раньше — генеральская звездочка — что могло помешать продвижению офицера американской армии, подарившего ей такое открытие! Раздался грохот распахнувшейся двери, и в комнату ворвался Ван Пелт с искаженным лицом. — Полковник Уиндермир! — выдохнул он. — Вы позволили Хорну провести эксперимент! Но это же единственное, чего ему не хватало! Теперь он… Я приказал его выставить за дверь. Затем я дал генералу краткий отчет о том, что узнал. Как я и предполагал, сначала генерал был раздражен, даже разочарован. — Поменял их местами, Уиндермир? — выразил он свое недовольство высоким визгливым голосом. — Ну и какая же польза от этой перемены мест? Черт подери, неужели это и все? Я надеялся на большее, Уиндермир, я надеялся на тактическое оружие, готовое к действию. — Сэр, — взмолился я, — позвольте мне высказать свою точку зрения. Сэр, вдруг Штаты посетил бы неугодный нам политический деятель, ну, скажем… В общем, представьте, мы неожиданно захватили его и его свиту, выпотрошили бы их тела и на место их душ понапихали бы туда души наших людей… — Что?! — Он, наверное, решил, что я спятил. — Полковник Уиндермир, вы соображаете, какую чушь несете? — Это бы сыграло нам на руку, сэр, — продолжал я убежденно. — Возможно, я перегнул палку. Если нам это неудобно в мирное время, какие колоссальные возможности открываются во время войны! Взять двух их военнопленных, сэр, заселить нашими людьми их тела, а потом обменяться пленными! Он условился со мной о встрече на следующий день. Я предвидел, что меня вызовут в Пентагон — ведь я был очевидцем, а генерал не возьмет на себя весь груз ответственности за столь сложную проблему. Он непременно созовет совещание генштаба, и уж кто-нибудь в штабе сообразит, что к чему. Я уже ощущал генеральские звезды на своих плечах… Появился сержант О'Хейр. Выглядел он очень встревоженным. — Сэр, это все Ван Пелт. Не знаю, может, он сошел с ума, но… он говорит… Он говорит, что доктор Хорн собирается жить вечно. Он говорит, что единственное, чего не хватало для этого доктору Хорну, это провести эксперимент на людях. Я не знаю, о чем он толкует, но он говорит, что теперь, после того как вы разрешили Хорну провести этот эксперимент, Хорн схватит первого попавшегося человека и украдет у него тело. Разве так бывает, сэр? Бывает ли так? Я задержался только для того, чтобы надеть на себя пистолет, и оттолкнул О'Хейра с дороги. Еще как могло быть! От такого человека, как Хорн, только этого и жди! Уж он не побрезгует использовать свое изобретение для того, чтобы красть чужие тела, чтобы продлить свою жизнь, свое разумное существование в здоровом, молодом теле! О, я точно разгадал ход мыслей доктора Хорна. Украсть тело; сломать машину; смыться. И как мы его потом выследим? Никак. Во всем мире нет способа, который помог бы отличить настоящего Джона Смита от Джона Смита, в чье тело вселился Хорн. Отпечатки пальцев? нет; классификация по крови? нет; глазная сетчатка? нет. Это было очевидно, эта мысль поразила меня сразу же… Кругом мои солдаты: на постах, за исполнением своих обязанностей, моих приказов; Хорну ничего не стоит заманить к себе одного из них. Он не станет ждать. Не станет хотя бы потому, что его собственное тело изношено до основания и может рухнуть в любой момент. Я спешил в здание через длинные темные коридоры, в комнату, где находился большой поликлоидный квазитрон. Но я опоздал. На пороге кабинета я споткнулся о человеческое тело, упал, выронив пистолет. Я с трудом поднялся на четвереньки, потрогал тело, еще теплое, но уже не очень теплое. Доктор Хорн! Его брошенный, покинутый кокон! А передо мной с пронзительными воплями, с дурацкими гримасами прыгала с оружием в руках фигура когда-то Ван Пелта. — Слишком поздно! — орал он. — Слишком поздно, полковник Уиндермир! Ван Пелт! Но в этом мягком жирном теле жил теперь не Ван Пелт, это-то я знал точно, потому что Хорн-Ван Пелт держал в одной руке пистолет, а в другой железный прут. И этим прутом он крушил, крушил поликлоидный квазитрон! Бам! — и искры фонтаном брызнули из него. Трах! — и аппарат раскалился, осел, стал медленно отекать. У него был еще и пистолет. Положение создалось сложное. Но не безнадежное! Потому что в комнате мы с ним были не одни. Возле моего пистолета лежало еще одно тело — не мертвое, всего лишь без сознания. Это был капрал Мак Кейб, сбитый ударом по голове. Он мелко дрожал, сознание должно было вот-вот вернуться к нему. — Стой! — скомандовал я, поднимаясь на колени. Хорн-Ван Пелт повернулся, посмотрел на меня. — Остановитесь! Вы сами не понимаете, доктор Хорн, как много зависит от этой машины! Не только ваша жизнь, доктор Хорн, — я еще увижу, как вы смените много тел, прекрасных тел, чтобы сохранить ваш разум на такое время, на какое вы пожелаете. Но подумайте и о национальной обороне! Подумайте о безопасности нашей страны! И вспомните, наконец, о вашем святом долге перед наукой! Капрал Мак Кейб дернулся и зашевелился. Я встал на ноги. А Хорн, он же Ван Пелт, в испуге выронил железяку, перехватил пистолет в правую руку и уставился на меня. Тем лучше! Хорошо, что на меня, а не на Мак Кейба! — Доктор Хорн, не разрушайте машину, она нам еще пригодится! — Но она уже разрушена, — произнесла маленькая жирная фигура, нелепо при этом жестикулируя. — А я не… Плюмб! Пуля Мак Кейба попала ему в основание черепа. Мозги, из которых был изгнан Ван Пелт, чтобы они стали вместилищем Хорна, теперь не вмещали никого. Толстое маленькое существо было мертво. Я разозлился. — Дурак! Идиот! Осел безмозглый! — кричал я на Мак Кейба. — Убить его! Зачем ты его убил? Почему ты его не ранил? Не искалечил? Не сломал ему ногу? Не выбил пистолет у него из руки? Можно было сделать все, что угодно, только не убивать его. Мы могли бы заставить его построить новую машину. А теперь он мертв, машина разрушена… Капрал смотрел на меня с весьма странным выражением на лице. Я взял себя в руки. Разрушена мечта моей жизни, но теперь ничего уж не поделаешь. Возможно, найдутся инженеры, которые починят, откроют, построят… Но достаточно было взглянуть на руины бывшего поликлоидного квазитрона, чтобы понять, что это бесплодные мечты. Я глубоко вздохнул. — Ну что ж, Мак Кейб, — сказал я решительно, — отправляйтесь в казарму. Поговорим позже. А сейчас я должен позвонить в Пентагон и попытаться объяснить им ваш промах. Мак Кейб нежно похлопал по ручке пистолета, положил его на пол и пошел к двери. — Вот именно, лейтенант, — сказал капрал Мак Кейб.      Перевод с английского Б. Клюевой 1971, № 12 Илия Джерекаров ПОСЕЛЕНЦЫ На конкурсе научно-фантастических рассказов, объявленном болгарским еженедельником «Орбита» фантастическая юмореска «Поселенцы» получила первую премию. Автор остроумно пародирует механистические тенденции в биологии, процветающие ныне в западной науке. Последний переход меня доконал. Я был слишком изможден, чтобы понять, что одолел наконец-таки перевал. И все же я перевал одолел и вот рухнул средь неведомых лиловых трав и заснул, но и во сне меня выслеживали хищники, засасывали трясины, грозили горы каменными перстами. Когда я проснулся, бирюзовый день угасал. Там, далеко внизу, на океанском берегу, реял прозрачный купол лагеря, прозрачный и легкий, как лепесток. Река, срываясь со скал, низвергалась в лагуну, где в серебряных водах плавал закат. Тропинка вдоль берега. Оранжевая скамья. Несколько цветочных клумб. Судя по всему, очередное пристрастие Блики — цветы. Когда женщина решается предать мужа, вернее когда уже предала, она ничем не рискует, разводя пионы и рододендроны. А также ромашки, георгины, астры, гвоздики, черт побери! Хотя применительно к Блике «предательство» не совсем точное слово. Отчуждение — вот суть того, что долго вызревало в нас и принесло в конце концов столь горькие плоды. Теперь-то я понимаю: она все продумала, когда отказалась полететь со мною. В сущности, она была права. Планетолет не выдержал. Сгорели дюзы, и я едва успел спастись. Ничего. По крайней мере, не сидел сложа руки, хоть что-то пытался предпринять. Сегодня и на Земле и здесь меня считают мертвым. Блика, конечно, видела, как тотчас же после старта моя ракета сбилась с курса и унеслась над океаном бог весть куда. Наверное, Блике было нелегко. Ведь я даже не попрощался… Я подымаюсь и медленно иду вниз, оскальзываясь на осыпях. Что ни говори, женщины — непостижимые существа. Пережить за короткий срок гибель звездолета, потом гибель планетолета, наконец, потерю мужа — и разводить в полном одиночестве цветы… Когда погиб звездолет и мы остались на планете одни, Блика долгое время пребывала в состоянии полусна-полуяви. Казалось, для нее стерлась грань между жизнью и смертью, она просто существовала, и это ее существование пугало меня своей бесцельностью. Однажды она долго и сосредоточенно наблюдала, как я устанавливаю флюгер на метеостанции, и потом тихо спросила: — Момчил, ты когда-нибудь был ребенком? Странный вопрос! — Если мне память не изменяет, — начал я осторожно, — то… — Я сегодня видела во сне детей, — перебила меня Блика. — Много детей. И каждый из них был точная копия тебя. — И девочки были точной моей копией? — улыбнулся я. Блика подумала и ответила: — Я не помню. Тут я расхохотался: — О чем ты говоришь, какие дети! Представляю, как бы мы выглядели в роли поселенцев. Детишки, огород, коровы, козы, курочки. Все блага натурального хозяйства. Я буду выращивать табак, а ты — разводить цветочки. — Да пойми же ты, пойми, — едва не закричала она. — Мы уже поселенцы, хочешь ты того или нет. Твой планетолет вот-вот развалится. Сколько раз можно на нем стартовать? Четыреста. А на счетчике какая цифра? Семьсот сорок четыре. Вот то-то и оно. Не сегодня-завтра прогорят дюзы. На Земле небось думают, будто мы погибли, а если ищут, не скоро найдут. Лет через двадцать жди спасателей. А то и через тридцать. Я заметил не без иронии: — И это дает тебе повод полагать, что возвращение невозможно? Стало быть, сиди здесь до старости и ожидай ангелов-спасителей? Ну, а если нас никогда не найдут? Она и внимания не обратила на мой иронический тон. — Мы не должны думать лишь о нас двоих. Давай позаботимся и о тех, кто придет сюда после нас. Мы открыли прекрасную планету. Чего же мы ждем? Пора заселять ее землянами. Не беспокойся, дети нам не будут обузой. Наоборот. Они станут помогать, когда мы состаримся. Меня прямо так и взорвало: — А если все ж не прилетят и не найдут? Если и спустя полстолетия ни единая живая душа не доберется до этих райских кущ? Что тогда будут здесь делать наши чада? Сооружать из бревен и глины звездолет? Или ты жаждешь навалить на их плечи бремя, которое должны нести мы? Выбрось ты из головы эти мечты об Адаме и Еве!.. Ну ладно, допустим, ты права. Представь себе, что у нас мальчик и девочка. Что станется с ними спустя двадцать или тридцать лет, если мы не свяжемся с Землей? Думала ли ты об этом? Я говорил уже без всякого юмора, голосом неестественно высоким. Блика, побледнев, глядела на меня широко открытыми глазами. Наконец она сказала: — Вот когда я узнала тебя досконально, герой. Надо же, а! До сих пор воображала, будто ты и впрямь незаурядная личность, но теперь ты сбросил личину. Жалкий эгоист! Вслед за тем она отвернулась и заперлась в лаборатории. В продолжение нескольких дней мы не сказали больше друг другу ни слова. Я возился с аппаратурой. Блика ловила в силки диких зайцев и собак, препарировала их, собирала какие-то травы. До ближайшей базы на Сириусе лететь лет двенадцать-тринадцать. Было безумием отправляться туда на стареньком планетолете. Однако я решил рискнуть. Это мое решение и послужило причиной нашего окончательного разрыва. Блика отказалась лететь наотрез. — Прежде всего это касается твоей жизни, — сказала она, — и потому я должна тебя предупредить: ты, как всегда, пытаешься совершить невозможное. Ты же прекрасно знаешь, что двигатели ракеты вряд ли одолеют здешнее тяготение. Взорвутся, попомни мое слово. А где ты возьмешь столько еды на двенадцать лет? Не в твоих правилах довольствоваться стаканом чаю и парочкой сухариков. Ты же умрешь от голода и одиночества. Это тебе не звездолет, где, поругавшись со мною, ты целыми неделями мог торчать в бильярдной или делиться с роботами своими сердечными излияниями. Впрочем, последнее слово за тобой. Но на меня ты не рассчитывай: я и одна дождусь, когда сюда прилетят с Земли. Она ошиблась. Никакого последнего слова я ей не сказал. Я решил. Я полетел. Я едва не расстался с жизнью… Под ногами шуршали камешки. Серые тучи цеплялись за гребни гор. Огромное облако походило очертаниями на Африку, его края дышали в свете заходящего солнца. Пройдет час-другой, и в долину низринется мрак. И тут я заметил Блику. Она шла по тропинке к метеостанции. Я помахал ей рукой, но она, должно быть, не заметила меня. Или сделала вид, будто не заметила. Она раскрыла журнал, внесла туда показания приборов и быстро вернулась в лагерь. Странно, откуда в ней такая торопливость? Неужели она опасается выходить в одиночку? Если бы она чего-то опасалась, вряд ли перед лагерем красовались бы цветочные клумбы и оранжевая скамья. Между прочим, скамья была неестественно длинная, на ней свободно бы уместилось человек десять. Это меня насторожило. Для одного человека достаточно пенька или стула… Я очнулся ночью от ощущения одиночества. И я не ошибся: Блики не было рядом. Встревоженный, я приподнялся на локте и прислушался. Откуда-то просачивались странные звуки. Такое ощущение, что где-то плакали дети. Множество детей. Скорее всего это скулят ее подопытные животные, а она пытается их утихомирить. Я на цыпочках подбежал к дверям в лабораторию. И услышал ее голос: — Не плачьте, глупые малыши! Всех, всех сейчас накормлю! Успокоенный, я покачал головой. По крайней мере, она счастлива. Несколько инопланетных зайчат или щенят вполне заменят ей все человеческое общество. С этими мыслями я заснул. Утром я проснулся в прекрасном настроении. Где же, наконец, Блика? Я вызвал ее по селектору, она отозвалась из лаборатории: — Приготовь себе, Момчил, завтрак. Я немного задержусь с малышами. Я, признаться, приуныл. Неужели она настолько увлечена своими блеющими, мяукающими, лающими подопечными, что готова уморить себя голодом. Она явилась к обеду. Только теперь я заметил, как сильно она исхудала. Под глазами у нее набухли мешки, но, странное дело, лицо ее излучало сияние. — Ты ведь не очень меня заждался, правда? Я еще не успел ответить, как она спросила: — Момчил, сколько, по-твоему, должно быть у нас детей, чтобы здесь тоже продолжился человеческий род? Стало быть, она все еще не отказалась от идеи обзавестись потомством. Я ответил ей с большой неохотой. Честно говоря, не хотелось, как в прошлый раз, вступать в перепалку. — Точно не знаю, но, думаю, несколько тысяч человек, не меньше. Она усмехнулась торжествующе: — Я все прикинула доподлинно. Всего лишь двести пятьдесят, от силы триста. Восемьдесят могут поместиться в станции, для остальных надо выстроить жилища. Тут мне была расставлена какая-то западня. Что-то бессмысленное было в этом разговоре. Бессмысленное и странное. Уверенность, с которой она говорила о множестве несуществующих детей, начинала меня раздражать. — Может, ты открыла диковинную породу человекообразных обезьян, а заодно и способ мгновенно превращать их в людей? — При чем здесь обезьяны? — пожала она плечами. — Просто ты еще, кажется, не уяснил положения, в котором мы оказались. Пора было прекратить эту несуразицу. Иначе все запутается до невозможности. Я сказал коротко и ясно: — Мнение мое по этому вопросу тебе известно, и я не намерен менять своих решений. Она ответила мгновенно, как видно заранее обмозговав фразу: — А я-то, чудачка, думала, что после эксперимента с планетолетом ты протрезвеешь. Ладно. Займись своими железками. Может, ты и впрямь соорудишь звездолет из глины и бревен. Я окончательно поняла: к детям тебя нельзя подпускать на пушечный выстрел. Это было слишком! Я хотел ей вежливо напомнить, что после смерти командира его замещает второй астронавигатор, что вторым астронавигатором в данном случае являюсь я и потому командовать мною никому не позволю. Но Блика уже ушла, демонстративно не притронувшись к еде. Дети? Триста детей? А не обезумела ли она от долгого одиночества? Я бросился вслед за Бликой. Заперто! Дверь в лабораторию оказалась закрытой изнутри. Я постучал. Молчание. Постучал сильнее. Опять молчание. Тогда я забарабанил в дверь каблуками. — Блика! Открой! Немедленно открывай! Я услышал ее торопливые шаги и голос: — Сейчас открою. Иду. Прошло еще несколько секунд. За дверью все было тихо. Наконец щелкнул замок, и я влетел в лабораторию. Блика стояла возле стены, накинув на плечи белый халатик. Она безучастно смотрела перед собой, как бы силясь что-то вспомнить. Слева от нее, вдоль всей лаборатории, вплоть до окон стояли в длинном ряду маленькие детские кровати. И в каждой — запеленатый младенец! Тут в моей голове все безнадежно перепуталось. Неужто и в самом деле она обратила своих подопытных животных в детей? Чертовщина какая-то! Абсурд, антинаучный бред!.. Я осторожно приблизился к первой кроватке. Ребенок нежно уставился на меня синим взором. Странно, кого-то он мне напоминал. Ручки свои с растопыренными пальцами он тянул к губам. Видно, проголодался. Я протянул дитяти палец, оно бойко за него ухватилось и заревело. Теплое, живое, вполне реальное существо. Тогда я начал считать кровати и насчитал их ровно сорок. Плач одного младенца пробудил и других. Блика все так же стояла в безучастной позе. Надо было что-то говорить. Но что? Требовать объяснений? Но каких? После долгих раздумий я указал пальцем на моего младенца и сказал: — Оно хочет есть. Нужно было время, чтобы обдумать ситуацию. Кажется, мне становился ясен смысл вопроса о минимуме детей, достаточном для создания человеческого общества. — Надо их накормить, Блика, — сказал я примирительно. — Но прости меня за любопытство, откуда… столько… и потом… — Мальчики — это, милый, ты. Копии. Двадцать твоих абсолютно идентичных копий. Девочки — это я. Ты доволен? Тебе все ясно? Ничего, мне было не ясно. — Помнишь ли, перед отлетом ты поранил руку и я тебе ее перевязывала. Тогда я немного отрезала кожи. Микроскопический кусок. Зачем? Сейчас ты все поймешь. После того как ты улетел, я решилась создать детей искусственным путем. Недаром же генетика — моя вторая специальность. Ты спросишь: как их создала? В любой нашей клетке записан генетический код всего организма. Одна-единственная клетка, помещенная в подходящую питательную среду, способна вырасти в точную копию организма, откуда была взята. И копия эта ничем, учти, Момчил, ничем не будет отличаться от оригинала. Вот я и создала из твоих клеток двадцать Момчилов, а из моих — двадцать Блик… Ты не думай, я все рассчитала заранее. Если каждый год создавать хотя бы по двадцать детей, через десять лет уже можно будет говорить о новой цивилизации. Пройдет время, и эта цивилизация сможет вступить в контакт с Землей! Но я уверена, еще задолго до того сюда прилетят земляне. Человечество овладеет еще одной звездной системой. Я поглядел на нее уважительно. — Нам будет нелегко, Блика. Она положила руку мне на плечо. — А ты думаешь, им будет легче, когда они подрастут? Первые жители новой планеты ревели. Каждый из них хотел есть.      Перевод с болгарского[2 - В публикации переводчик не указан. (прим. верстальщика).] notes Примечания 1 Такие предметы продаются в Англии в специальных магазинах. (Прим. пер.) 2 В публикации переводчик не указан. (прим. верстальщика).