Чудище Хоклайнов Ричард Бротиган Впервые на русском – готический вестерн от последнего битника и кумира 1960-х, наследника Марка Твена и Хемингуэя, вдохновителя Харуки Мураками и Эрленда Лу. Двое незадачливых наемных убийц получают заказ от дочерей профессора Хоклайна разобраться с загадочным чудовищем, терроризирующим их дом на Диком Западе… Ричард Бротиган Чудище Хоклайнов Этот роман – Монтанской Банде [1 - «Монтанская Банда» в 1972–1973 гг., когда писалось «Чудище Хоклайнов», состояла из соседей Ричарда Бротигана но Пайн-Крику, штат Монтана: писателей Томаса Макгуэйна, Джима Гаррисона, Уильяма Хьортсберга, актеров Питера Фонды, Джеффа Бриджеса и Уоррена Оутса, кинематографистов Сэма Пекинца и Майкла Батлера и художника Расселла Чегема с женами и подругами. – Здесь и далее прим. переводчика.] Книга 1 Гавайи Урок верховой езды Они с ружьями притаились на ананасовом поле и смотрели, как человек учит сына ездить на лошади. Лето 1902 года, Гавайи. Молчали долго. Припав к земле, просто наблюдали за мужчиной, мальчиком и лошадью. И то, что они видели, их не радовало. – Я не могу, – сказал Грир. – Та еще подлянка, – сказал Камерон. – Я не могу застрелить человека, когда он учит своего пацаненка ездить на лошади, – сказал Грир. – Я не из такого теста. На ананасовом поле Грир с Камероном чувствовали себя не в своей тарелке. На Гавайях они выглядели неуместно. Оба в ковбойской одежде – такой место лишь в Восточном Орегоне. У Грира с собой было любимое ружье – «краг» 30:40, а у Камерона – «винчестер» 25:35. Грир всегда норовил подначить Камерона по части ружья. Он обычно говорил: – Зачем тебе пухалка по кроликам, если можно достать настоящее ружье, как вот этот «краг»? Оба напряженно следили за уроком верховой езды. – Вон поскакали наши тысяча долларов на нос, – сказал Камерон. – Стало быть, сплавали на чертовой лоханке к черту на рога ни за что ни про что. Я думал, блевать буду вечно, а теперь все заново начинай, а в карманах – одна мелочь. Грир кивнул. Путешествие из Сан-Франциско на Гавайи было самой кошмарной передрягой, в какой приходилось бывать Гриру с Камероном, – ужаснее, чем тот раз, когда они в Айдахо десять раз стреляли в помощника шерифа, а тот все не умирал, и Грир наконец сказал ему: – Умри, пожалуйста, потому что нам не хочется больше в тебя стрелять. И помощник шерифа ответил: – Ладно, умру, только больше в меня не стреляйте. – Мы больше не будем в тебя стрелять, – сказал Камерон. – Ладно, я умер. – И умер. Мужчина, мальчик и лошадь ходили по двору перед большим белым домом в тени кокосовых пальм. Будто перед сияющим островом в ананасовых полях. В доме кто-то играл на пианино. Музыка лениво плыла сквозь теплый день. Потом на парадное крыльцо вышла женщина. Она вела себя, как жена и мать. На ней было длинное белое платье с высоким крахмальным воротником. – Обед готов! – крикнула она. – Идите есть, ковбои! – Черт возьми! – сказал Камерон. – Уже ускакали как черт знает что. Тысяча долларов. По всем статьям он должен быть мертв и наполовину уложен в парадной гостиной, а он вместо этого сам идет в дом обедать. – Двинули-ка с этих чертовых Гавайев, – сказал Грир. Назад в Сан-Франциско Камерон был счетоводом. На пути в Сан-Франциско блевал девятнадцать раз. Он норовил сосчитать все, что бы ни делал. Когда Грир только познакомился с Камероном много лет назад, его это слегка нервировало, но теперь он к такому привык. Пришлось, иначе бы он просто свихнулся. Люди порой интересовались, чем это Камерон занимается, и Грир обычно отвечал: – Что-то считает. – И люди спрашивали: – Что считает? – И Грир отвечал: – Какая разница? – И люди говорили: – А-а. Обычно дальше люди не заходили, потому что Грир с Камероном были очень самоуверенны – по-крупному, вразвальцу и ненароком, от чего люди обычно и нервничают. Вокруг Грира с Камероном витало такое представление, что они способны справиться с любой возникшей ситуацией при минимуме затраченных усилий и с максимальным эффектом. За крутых или подлых их никогда не принимали. А принимали за ненарочную эссенцию, дистиллированную из этих двух свойств. Вели себя они так, словно сошлись накоротке с тем, чего никто больше не видел. Иными словами, все при них было. Мозги таким ебать не захочется, пусть Камерон вечно все и считает, и вот он насчитал девятнадцать блёвов на обратном пути в Сан-Франциско. Их образ жизни – убивать людей. А однажды в плавании Грир спросил: – Сейчас сколько? И Камерон ответил: – Двенадцать. – А подступало сколько? – Двадцать. – И как выходит? – спросил Грир. – Примерно поровну. Мисс Хоклайн А мисс Хоклайн все ждала их в таком огромном, очень холодном желтом доме… в Восточном Орегоне… пока они зарабатывали себе на дорогу в Китайском квартале Сан-Франциско, убивая одного китайца, которому, по мнению кучки других китайцев, требовалось убийство. Настоящий крутой китаец, и Гриру с Камероном предложили семьдесят пять долларов за то, чтобы его убили. Мисс Хоклайн сидела голышом на полу комнаты, заставленной музыкальными инструментами и керосиновыми лампами, которые горели слабо. Она сидела рядом с клавесином. На клавишах его был необычный свет, и у этого света имелась тень. Снаружи выли койоты. Искаженные лампами тени музыкальных инструментов рисовали экзотические узоры на теле мисс Хоклайн, а в камине крупно горели поленья. Огонь казался несоразмерным, но такой размер требовался, потому что в доме было очень холодно. В дверь постучали. Мисс Хоклайн повернула голову. – Да? – сказала она. – Ужин будет подан через несколько мгновений, – донесся из-за двери старческий голос. Человек и не попробовал войти в комнату. Он стоял за дверью. – Спасибо, мистер Морган, – ответила мисс Хоклайн. Затем раздался грохот шагов, удалявшихся по холлу прочь и со временем исчезнувших за хлопком другой закрывшейся двери. Койоты подошли близко к дому. Судя по звуку, они стояли на парадном крыльце. – Мы вам дай семьдесят пять долларей. Вы убивай, – сказал главный китаец. В маленькой темной кабинке с ними вместе сидели пять или шесть других китайцев. Внутри витал запах дурной китайской кухни. Услышав цену в семьдесят пять долларов, Грир с Камероном улыбнулись, как обычно улыбались, вразвальцу, отчего все обычно случалось очень быстро. – Двести долларей, – сказал главный китаец, не меняясь в лице. Он был хитрый китаец. Потому и был у них за главного. – Двести пятьдесят. Где он? – сказал Грир. – Рядом ходи, – ответил главный китаец. Грир с Камероном зашли рядом и убили его. Они так и не выяснили, насколько крут был китаец, потому что не дали ему ни шанса. Вот так они выполняли свою работу. На убийства кружавчики не вешали. Пока они разбирались с китайцем, мисс Хоклайн все ждала их, голая, на полу комнаты, заставленной тенями музыкальных инструментов. Тени при помощи ламп играли на ее теле в этом огромном доме в Восточном Орегоне. В комнате было и кое-что еще. Наблюдало за ней, наслаждалось ее голым телом. Она не знала, что оно там. Кроме того, не знала, что она голая. А если бы узнала, что она голая, это бы ее весьма шокировало. Она была приличная юная дама, если не считать цветистых оборотов, которых набралась у своего папы. Мисс Хоклайн думала о Грире с Камероном, хотя никогда не встречалась с ними и даже не слыхала о них, однако вечно ждала их прихода, словно им вечно суждено было прийти, ибо она в их готическом будущем была. Следующим же утром Грир с Камероном сели на поезд до Портленда, Орегон. Стоял прекрасный день. Они были счастливы, потому что им нравилось ездить на поезде в Портленд. – Сколько сейчас? – спросил Грир. – Восемь раз проездом и шесть сходили, – ответил Камерон. Волшебное дитя Они блудили два дня, когда их нашла индейская девочка. Они всегда норовили поблудить неделю-другую в Портленде, после чего садились думать о работе. Индейская девочка их нашла в их любимом блуделе. Она никогда их раньше не видела, да и не слыхала о них тоже, но едва увидела, сразу поняла, что это люди, которых хочет мисс Хоклайн. Она провела в Портленде три месяца, разыскивая правильных людей. Звали ее Волшебное Дитя. Она думала, что ей пятнадцать лет. В блудель она зашла случайно. На самом деле она искала блудель в соседнем квартале. – Тебе чего? – спросил Грир. На коленях у него сидела хорошенькая блондинка лет четырнадцати. Она была совсем без одежды. – Это индейка? – спросила она. – Как она сюда попала? – Заткнись, – сказал Грир. Камерон приступал к ебле маленькой брюнетки. Он прекратил то, чем занимался, и оглянулся через плечо на Волшебное Дитя. Он не знал, ебать ли ему девочку дальше или разобраться, что там с индеанкой. Волшебное Дитя стояла и ничего не говорила. Маленькая поблудница сказала: – Засовывай. – Минуточку, – сказал Камерон. Он начал распутывать свои любовные узы. Он уже все решил. Индеанка сунула руку в карман и вытащила фотографию. То был снимок очень красивой молодой женщины. На снимке она была совсем без одежды. Она сидела на полу в комнате, заставленной музыкальными инструментами. Волшебное Дитя показала фотографию Гриру. – Что это? – спросил Грир. Волшебное Дитя подошла и показала фотографию Камерону. – Интересно, – сказал Камерон. Две маленькие поблудницы не соображали, что происходит. Ничего подобного они раньше не видели, а повидали они многое. Брюнетка вдруг прикрыла вагину, потому что засмущалась. Блондинка лишь немо таращилась обалделыми голубыми глазами. Всякий раз, когда мужчина велел ей заткнуться, она затыкалась. Перед тем как заняться блудом, она росла на ферме. Затем Волшебное Дитя сунула руку в карман индейского платья и вытащила пять тысяч долларов стодолларовыми купюрами. Деньги она вытащила так, словно вытаскивала их всю жизнь. Гриру она отдала двадцать пять бумажек, потом подошла и отдала двадцать пять Камерону. Раздав деньги, она встала посреди комнаты и принялась молча на них обоих смотреть. Она так и не сказала ни слова. Грир сидел по-прежнему с поблудницей на коленях. Он посмотрел на индеанку и очень медленно кивнул: ладно. Половина улыбки гуляла по лицу Камерона, лежавшего рядом с брюнеткой, которая прикрывала вагину рукой. Индеанка Грир с Камероном покинули Портленд на следующее утро поездом вдоль реки Колумбия, направлением на Центральный округ Восточного Орегона. Места были им в удовольствие, потому что Гриру с Камероном нравилось путешествовать поездами. Индейская девочка путешествовала с ними. Они долго разглядывали ее, потому что девочка была очень хорошенькая. Высокая и стройная, с длинными прямыми черными волосами. Черты ее были нежно соблазнительны. Грира с Камероном обоих очень интересовал ее рот. Она изысканно сидела и смотрела на реку Колумбия, а поезд меж тем путешествовал вдоль реки к Восточному Орегону. Она видела то, что ее интересовало. Грир с Камероном заговорили с Волшебным Дитя часа через три или четыре после выезда из Портленда. Им было любопытно, к чему все это. Девочка сказала не больше сотни слов с тех пор, как зашла в блудель и принялась менять жизнь Гриру с Камероном. Ни одно из этих слов не объясняло, что они должны сделать – разве что поехать в Центральный округ и встретиться с мисс Хоклайн, которая им скажет, за какое такое деяние она заплатила им пять тысяч долларов. – Зачем мы едем в Центральный округ? – спросил Грир. – Вы убиваете людей, так? – ответила Волшебное Дитя. Голос у нее был мягок и точен. Ее голос их удивил. Они совсем не ожидали, что звучать он будет так. – Иногда, – сказал Грир. – У них там с овцами много хлопот, – сказал Камерон. – Я слыхал, даже убийства есть. Четырех человек убили на прошлой неделе, а за месяц – девять. Я знаю троих портлендских стрелков, которые на прошлой неделе туда поехали. И люди хорошие. – Очень хорошие, – сказал Грир. – Наверное, трое лучших из всех, кого я знаю, за исключением, может, еще двоих. Много чего нужно, чтобы ухайдакать этих парней. Они туда поехали работать на скотоводов. За кого твоя хозяйка или ей какую-то личную работу нужно выполнить? – Мисс Хоклайн скажет, какую работу ей нужно выполнить, – ответила Волшебное Дитя. – Из тебя и намека не выжмешь, а? – улыбнулся Грир. Волшебное Дитя посмотрела в окно на реку Колумбия. По реке плыла лодочка. В лодочке сидели два человека. Трудно было сказать, что они там делают. Один человек держал зонтик, хотя дождь не шел, да и солнце не сияло. Грир с Камероном бросили выяснять, что им предстоит сделать, но им было любопытно насчет Волшебного Дитя. Их удивил ее голос, потому что звучала она не как индеанка. Она говорила, как женщина с Восточного побережья, которая много чему научилась по книгам. Кроме того, они тщательнее к ней присмотрелись и увидели, что она вообще не индеанка. На это они ничего не сказали. Деньги – у них, вот и все, что принималось в расчет. Они прикинули, что, если ей хочется быть индеанкой, это ее дело. Гомпвилль Поезд шел только до Гомпвилля, главного города Утреннего округа в пятидесяти милях дилижансом от Билли. На холодной ясной заре полдюжины сонных собак стояли и гавкали на паровоз. – Гомпвилль, – сказал Камерон. В Гомпвилле располагалась штаб-квартира Ассоциации овцестрелов Утреннего округа, у которой имелись президент, вице-президент, секретарь, пристав и устав, где говорилось, что по овцам стрелять можно. Хозяевам овец это, в общем, не очень нравилось, а потому обе стороны привозили из Портленда стрелков, и отношение к убийству в тех местах стало очень ненарочным. – Еле успеваем, – сказал Грир Волшебному Дитя по дороге к станции дилижансов. Карета на Билли отправлялась всего через несколько секунд. Камерон нес на плече длинный узкий кофр. В кофре хранились помповое ружье 12-го калибра с отпиленным стволом, «винчестер» 25:35, «краг» 30:40, два револьвера калибра 0,38 дюйма и того же калибра автоматический пистолет, который Камерон купил на Гавайях у солдата, только что вернувшегося с Филиппин, где он два года сражался с повстанцами. – Что это за пистолет? – спросил у солдата Камерон. Они сидели где-то в Гонолулу в баре и выпивали. – Это пистолет, чтобы кончать филиппинских уебков, – ответил солдат. – Кончает эту сволочь так намертво, что каждому нужно по две могилы. После бутылки виски и обильного трепа о женщинах Камерон купил этот пистолет у солдата, который очень радовался, что едет домой в Америку и больше не придется им пользоваться. Как принято в Центральном округе Центральный округ был довольно обширный округ с горами к северу и горами к югу, а посередине – огромное одиночество. В горах полно было деревьев и ручьев. Одиночество называлось Мертвые Холмы. В ширину они были тридцать миль. Там имелись тысячи холмов: желтые и бесплодные летом, в лощинах много можжевельника, тут и там несколько сосен, которые делали вид, будто отбились от гор, как овцы от стада, забрели в Мертвые Холмы, потерялись и так и не смогли отыскать дороги домой. …бедные деревья… Население Центрального округа составляло примерно 11 сотен человек: плюс-минус смерть тут и роды там да несколько чужаков, решивших начать новую жизнь, или старожилов, решивших уехать и никогда больше не возвращаться или вернуться побыстрее, потому что соскучатся. Как и в короткой истории человека, в округе было два городка. Один ближе к северному горному хребту. Этот городок назывался Брукс. Другой – ближе к южному горному хребту. Он назывался Билли. Городки именовались в честь Билли и Брукса Патерсонов – двух братьев, первопрошедших эти места сорока годами раньше и поубивавших друг друга в перестрелке одним сентябрьским днем из-за права собственности на пять кур. Фатальный куриный спор случился в 1881 году, но и в 1902-м в округе по этому поводу еще кипели страсти: кому те куры принадлежали и кто виноват в перестрелке, поубивавшей обоих братьев и оставившей двух вдов и девять безотцовщин. Брукс был главным городом графства, но жители Билли всегда говорили: – Нахуй Брукс. На ранних утренних ветрах Сразу за Гомпвиллем с моста через реку свисал человек. На его лице было написано недоумение, будто он до сих пор не мог поверить, что умер. Он просто отказывался верить, что умер. Так и не поверит, что умер, пока его не похоронят. Тело его мягко покачивалось на ранних утренних ветрах. С Гриром, Камероном и Волшебным Дитя в дилижансе ехал торговец колючей проволокой. Он походил на пятидесятилетнего ребенка с длинными тощими пальцами и хладно-белыми ногтями. Он ехал в Билли, а потом в Брукс продавать барабаны колючей проволоки. Дела шли хорошо. – Тут теперь такого много, – сказал он, показывая на тело. – Всё эти стрелки из Портленда. Их работа. Говорил в дилижансе только он. Остальным вслух сказать было нечего. Грир с Камероном сказали то, что им было, только в уме. Волшебное Дитя сидела так спокойно, будто ее взяли и вырастили в тех краях, где тела болтаются повсюду, как цветочки. Дилижанс проехал по мосту, не останавливаясь. Прогрохотал по нему, точно мелкая гроза. Ветер повернул тело, и оно теперь провожало дилижанс взглядом по дороге вдоль реки, пока тот не скрылся в излучине пыльных зеленых деревьев. «Кофе» со вдовой Пару часов спустя дилижанс остановился у дома Вдовы Джейн. Кучер любил выпить чашечку «кофе» со вдовой на пути в Билли. То, что он имел в виду под чашечкой кофе, вовсе не было чашечкой кофе. У него со вдовой был роман, и он останавливал дилижанс у ее дома и просто загонял пассажиров внутрь. Вдова всем давала по чашечке кофе, а на кухонном столе у вдовы всегда стояло большое блюдо с домашними пончиками. Вдова Джейн была очень худая, но жизнерадостная женщина чуть за пятьдесят. Затем кучер с ритуальной чашечкой кофе в руке и вдова уходили наверх. Все пассажиры сидели внизу в кухне, пили кофе и ели пончики, а кучер пил свой «кофе» со вдовой наверху, в ее спальне. Скрип кроватных пружин сотрясал дом, как механический ливень. Кора Свой кофр, набитый ружьями, Камерон внес в дом. Ему не хотелось оставлять ружья без присмотра в дилижансе. Грир с Камероном никогда не носили оружия при своих личностях, если не намеревались никого убивать. Только тогда они брали оружие. А остальное время ружья проводили в кофре. Колючий барабанщик сидел в кухне с чашечкой кофе в руке и то и дело поглядывал на кофр у ног Камерона, но так ничего и не сказал. Хотя насчет Волшебного Дитя барабанщику было так любопытно, что он спросил, как ее зовут. – Волшебное Дитя, – ответила Волшебное Дитя. – Красивое имечко, – сказал барабанщик. – И если ты не против, могу сказать, что ты довольно красивая девочка. – Спасибо. Затем из вежливости он спросил, как зовут Грира. – Грир, – ответил Грир. – Это интересное имя, – сказал барабанщик. Затем он спросил, как зовут Камерона. – Камерон, – ответил Камерон. – Тут у всех интересные имена, – сказал барабанщик. – Вот меня зовут Марвин Кора Джонс. Немного вы встретите мужчин со средним именем Кора. Я, по крайней мере, не встречал, а уж свет я повидал, включая Англию. – Для мужчины среднее имя Кора – совсем другое дело, – сказал Камерон. Волшебное Дитя встала, сходила к печке и принесла Гриру с Камероном еще кофе. И колючему барабанщику налила. Она улыбалась. На столе стояло большое блюдо с пончиками, и все их ели. Вдова Джейн умела готовить. Дом, как зеркало, не переставал отражать толчки кровати наверху. Грир с Камероном выпили еще и по стакану молока из красивого фаянсового кувшина. Время от времени они любили выпить по стакану молока. А кроме того им нравилась улыбка на лице Волшебного Дитя. Сейчас она улыбнулась в первый раз. – Меня назвали Корой в честь моей прабабки. Мне-то что. На вечеринке она познакомилась с Джорджем Вашингтоном. Рассказывала, что он был очень приятный человек, но ростом немножко ниже, чем она рассчитывала, – сказал колючий барабанщик. – Со мной знакомится много интересных людей, когда они узнают, что мое среднее имя Кора. У людей от этого просыпается любопытство. Да и забавно. Мне-то что, если люди смеются, потому что для мужчины забавно носить среднее имя Кора. Против праха Кучер и вдова спустились по лестнице, мило и нежно обхватив друг друга руками. – С вашей стороны действительно очень мило, что вы мне это показали, – сказал кучер. Лицо вдовы лучилось, как звездочка. Кучер вел себя лукаво-серьезно, но было сразу видно, что он придуривается. – Хорошо остановиться и выпить чашечку кофе, – сказал кучер всем, кто сидел за столом. – От этого и путешествовать легче, да и пончики получше будут, чем когда тебя мул в башку лягает. С этим не поспоришь. Мысли на 12 июля 1902 года Примерно в полдень дилижанс громыхал по горам. Было жарко и скучно. Колючий барабанщик Кора задремал. Выглядел он, как спящая ограда. Грир не сводил глаз с элегантных курганов Волшебного Дитя там, где ее груди подпирали собой длинное и простое платье. Камерон размышлял о человеке, свисавшем с моста. Вспоминал, как напился с ним в Биллингсе, Монтана, как-то раз на рубеже веков. Камерон не был в этом до конца уверен, но человек ужасно походил на того парня, с которым они напились в Биллингсе. Если это не тот человек, то его брат-близнец. Волшебное Дитя наблюдала, как Грир таращится на ее груди. Она воображала, как Грир касается их своими ненароком сильными на вид руками. Внутри она волновалась и радовалась, зная, что поебется с Гриром еще до захода солнца. И все время, что Камерон думал о мертвом теле на мосту: а может, это в Денвере мы с ним напились, – Волшебное Дитя думала о том, что с ним она поебется тоже. Бинокль Дилижанс неожиданно остановился на перевале, с которого вниз отгибалась луговина. Стервятники на лугу кружили, садились и снова взлетали в ветхозаветных количествах. Как ангелы плоти, созванные на службу в огромный распростертый храм множества некогда живых беленьких зверюшек. – Овцы! – крикнул кучер. – Тыщи овец! Он разглядывал луговину в бинокль. Кучер когда-то был офицером, младшим лейтенантом кавалерии в Индейские войны, поэтому в дилижансе всегда возил с собой бинокль. Из кавалерии он ушел, потому что не любил убивать индейцев. – Ассоциация овцестрелов Утреннего округа тут уже поработала, – сказал он. Все в дилижансе выглянули в окна, а затем и повылазили наружу, когда кучер спустился с козел. Они потягивались, стараясь размотать кольца путешествия, а сами смотрели, как внизу на луговине стервятники едят овец. К счастью, ветер дул противоположным макаром и запаха смерти не приносил. Они могли любоваться смертью, но близко с нею не сходиться. – Эти овцестрелы знают толк в стрельбе по овцам, – заметил кучер. – Для этого только ружье требуется, – сказал Камерон. Билли Полумрачный ручей они переехали к ужину. «Никто с этого моста не висит», – подумал Камерон, когда дилижанс въехал в Билли. На лице Волшебного Дитя возникло удовольствие. Она радовалась, что вернулась домой. Ее не было много месяцев – она делала то, что ей поручила мисс Хоклайн, и вот Грир с Камероном сидят с нею рядом. Ей очень хотелось увидеть мисс Хоклайн. Им будет о чем поговорить. Она расскажет мисс Хоклайн о Портленде. Дыхание Волшебного Дитя заметно участилось от чувственного предвкушения тел Грира с Камероном. Они, разумеется, еще не знали, что скоро Волшебное Дитя будет с ними ебаться. Они подметили, что ее дыхание участилось, только не знали, что это значит. Они думали, она рада вернуться домой или что-то вроде. В Билли было шумно – это из-за ужина. Ветер отягощали запахи мяса и картошки. Все двери и окна в Билли были нараспашку. День стоял очень жаркий, и слышно было, как люди едят и разговаривают. В Билли было шестьдесят или семьдесят домов, зданий и лачуг, выстроенных по обе стороны речки, протекавшей по каньону, где склоны заросли можжевельником, от которого все вокруг свежо и сладко пахло. В Билли было три бара, кафе, большая коммерческая лавка, кузня и церковь. Гостиницы, банка или врача не имелось. Наличествовал городской пристав, однако не было тюрьмы. Она ему не требовалась. Пристава звали Джек Уильямс, и он бывал злобным подонком. Он считал, что сажать кого-то в тюрьму – пустая трата времени. Если вы как-то бедокурили в Билли, он давал вам в табло и швырял в речку. А остальное время заправлял очень дружелюбным салуном – «Домом Джека Уильямса», – и каждое утро выставлял стаканчик городскому пьянчуге. За церковью располагался погост, и священник, некий Фредрик Штиль, постоянно пытался собрать пожертвования, чтобы хватило на ограду вокруг погоста, поскольку туда забредали олени и объедали с могилок цветы и прочее. По какой-то непонятной причине священник приходил в бешенство всякий раз, когда видел на погосте оленя, и разражался целым шквалом проклятий, однако никто больше установку забора вокруг погоста всерьез не принимал. Народу на это просто было насрать. – Ну пара-другая оленей забредет. И что с того? Священник у нас все равно с придурью. – Такова была общая реакция на возведение ограды вокруг погоста в Билли. Губернатор Орегона Грир с Камероном и Волшебное Дитя отправились в кузню раздобыть себе каких-нибудь лошадей, чтобы наутро ехать к мисс Хоклайн. Им хотелось удостовериться, что на рассвете лошади будут готовы. У кузнеца имелась коллекция странных животин, которых он сдавал иногда напрокат, если знал вас лично или вы ему нравились. Ужин свой в тот вечер он запивал целым ведром пива, а потому был очень дружелюбен. – Волшебное Дитя, – сказал он. – Что-то давненько тебя не видно. Ездила куда? Слыхал, под Гомпвиллем людей убивают. Пиллз я, – протянул он пивно-дружелюбную руку Гриру с Камероном. – Я тут лошадками заведываю. – Нам утром лошади понадобятся, – сказала Волшебное Дитя. – Мы едем к мисс Хоклайн. – Лошадками я вас, наверное, снабжу. Может, какая дотуда и доедет, если вам повезет. Пиллз любил пошучивать насчет своих лошадок. В этих краях он был знаменит тем, что зверей хуже, чем у него, в коррале и собрать невозможно. У одной, например, седловина была такая глубокая, что зверюга напоминала октябрьскую луну в первой четверти. Эту лошадь он звал Каир. – Египетская, – объяснял он, бывало, людям. А у другой лошади, к примеру, совсем не было ушей. Их откусил один пьяный ковбой, поспорив на пятьдесят центов: – Спорим на пятьдесят центов, я такой пьяный, что откушу уши у лошади! – Черт побери, я думаю, не настолько ты пьяный! А еще одна лошадь, кстати сказать, по-настоящему пила виски. В ведро ей выливали кварту, и она все выпивала, а потом валилась на бок, и все вокруг принимались ржать. Но жемчужиной его коллекции была одна лошадь с деревянной ногой. Так и родилась без правой задней, поэтому кто-то выстрогал ей деревянную, да только, строгая, малость попутал, вообще бедняга был не в себе, и деревянная нога вышла скорее похожей на утиную, а не на лошажыо. Очень странно было смотреть, как эта лошадь расхаживает с деревянной утиной ногой. Из самого Ла-Гранда однажды и политик приехал – на этих лошадок посмотреть. Ходили сплетни, что сам губернатор Орегона про них слыхал. Джек Уильямс Когда они двигались в кафе Мамаши Смит поужинать, из своего салуна вышел Джек Уильямс, городской пристав. Он направлялся куда-то в другое место, но, увидев Волшебное Дитя, которая ему очень нравилась, и двух незнакомцев с нею, подошел к индеанке и ее друзьям поздороваться и выяснить, что происходит. – Волшебное Дитя! Ну черт возьми! – сказал он, обхватил ее своими ручищами и крепко обнял. Он с первого взгляда понял, что эти двое трудом на жизнь не зарабатывают, а личности у них такие, что и вообще не запомнишь. Оба выглядели примерно одинаково, только физиономии разные и сложения отличного. В памяти задерживалось только то, как они себя держали. Один был повыше, но стоило от них отвернуться, и ни за что не скажешь который. Джеку Уильямсу такие уже попадались. Инстинктивно, даже не морочась мыслительным процессом, он понял: эти люди сулят неприятности. У одного на плече ехал длинный кофр. Человек нес его легко, будто кофр продолжал плечо. Джек Уильямс человек был немаленький: за шесть футов ростом, а весу поболе двухсот фунтов. О его крутизне в этих краях Восточного Орегона легенды слагали. Люди, задумавшие недоброе, как правило, держались от Билли подальше. В наплечной кобуре Джек Уильямс носил большую блестящую пушку 38-го калибра. На поясе ему таскать оружие не нравилось. Обычно он шутил, что не любит, если рядом с яйцами болтается столько железа. Ему исполнился сорок один год, и он был в самом расцвете. – Волшебное Дитя! Ну черт возьми! – сказал он, обхватил ее своими ручищами и крепко обнял. – Джек! – ответила она. – Вот громила! – Я по тебе скучал, Волшебное Дитя, – сказал он. Они с Волшебным Дитя несколько раз еблись, и он неимоверно уважал ее быстрое худенькое тело. Она ему очень нравилась, только иногда его вводило в робость и поражало, насколько она похожа на мисс Хоклайн. Они выглядели так одинаково, что сошли бы за близнецов. Все в городке это замечали, но поделать ничего не могли, а потому махнули рукой. – Это мои друзья, – сказала Волшебное Дитя, представляя всех друг другу. – Познакомься. Это Грир, а это Камерон. Познакомьтесь с Джеком Уильямсом. Он городской пристав. Грир с Камероном тихонько улыбались от силы встречи Волшебного Дитя и Джека Уильямса. – Здрасьте, – сказал Джек Уильямс, пожимая им руки. – Чего, парни, замышляете? – Да ладно тебе, – сказала Волшебное Дитя. – Они мои друзья. – Извините, – хохотнул Джек Уильямс. – Извините, парни. Я тут салун держу. Как выпить захотите, по стаканчику вас там всегда будет ждать, причем за мой счет. Человек он был справедливый, и народ его за это уважал. Гриру с Камероном он сразу понравился. Им вообще нравились люди с сильным характером. А убивать таких, как Джек Уильямс, не нравилось. Иногда впоследствии им от этого становилось гадко, и Грир обычно говорил: – Мне он понравился. – И Камерон обычно отвечал: – Да-а, хороший мужик был. – И больше они его никак не поминали. Тут где-то в горах над Билли раздались выстрелы. Джек Уильямс не обратил на них внимания. – Пять, шесть, – сказал Камерон. – Что это? – спросил Джек Уильямс. – Он считал выстрелы, – ответил Грир. – А, эти. Ну да, – сказал Джек Уильямс – Они там, наверно, друг дружку стреляют или своих зверюг. Если честно, мне поебать. Извини, Волшебное Дитя, мне очень жаль. Мне язык правили на сиденье в сортире. Я это себе на старость оставляю. Не палочки строгать буду, а материться брошу. – А чего палят-то? – спросил Грир, кивая на сумеречные горы, что высились над Билли. – Ой, да ладно вам, – ответил Джек Уильямс. – Вы же, парни, вроде умные. Грир с Камероном опять тихонько улыбнулись. – Мне все равно, что эти скотоводы с овцеводами там делают. Могут хоть всех поубивать и самих себя в придачу, раз такие придурки, только чтоб на улицах Билли мне тихо было… В Бруксе есть шериф округа. Там его трудности. Не думаю, что он жопу от стула вообще отрывает, если только ему самому чьей-нибудь жопки не хочется. Ох господи, я опять за свое. Волшебное Дитя, и когда только мой язык чему-нибудь научится? Волшебное Дитя улыбнулась Джеку Уильямсу снизу вверх: – Я рада, что вернулась. – И она нежно коснулась его руки. Это пришлось по душе городскому приставу, имя которому было Джек Уильямс и которого знали повсюду как человека крутого, но справедливого. – Ну, я, наверное, пойду, – сказал он. – Хорошо, что ты вернулась, Волшебное Дитя. – После чего оборотился к Гриру с Камероном и сказал: – Надеюсь, портлендские парни, вы хорошо проведете здесь время, только запомните… – Он показал на горы. – Там, а не тут. Кафе мамаши Смит На ужин в кафе Мамаши Смит они поели жареной картошки с бифштексами и галет, вымоченных в подливке, а остальные едоки никак не могли взять в толк, зачем они в городке, и на десерт съели по куску пирога с черникой, а едоки, по большинству – ковбои, никак не могли взять в толк, что они держат в длинном кофре у стола, и Волшебное Дитя пирог запила стаканом молока, а ковбои от Грира с Камероном немного занервничали, хоть и не могли взять в толк, с чего именно, но все как один подумали про Волшебное Дитя: до чего хорошенькая и вот бы с нею поебаться, – да в толк никак не могли взять, где она пропадала последние месяцы. В городе ее не видали. Должно быть, ездила куда-то еще, только они не знали куда. От Грира с Камероном им было по-прежнему нервно, но в толк никак не могли они взять, с чего именно. Хотя одну штуку себе уяснили: Грир с Камероном никак не похожи на людей, что приезжают в Билли поселиться надолго. Грир подумал было взять себе еще кусок пирога, но не стал. Приятная была мысль. Пирог ему очень понравился, а мысль была так же хороша, как еще один кусок пирога. Такой вкусный был пирог. Когда они допивали кофе, в горах отозвалось еще с полдюжины выстрелов. Все – методичные, прицельные и уместные. Стреляло одно и то же ружье, и по звуку – вроде 30:30. Кто бы ни стрелял из этого ружья, он хорошенько задумывался каждый раз, нажимая курок. И мамаша Смит лично Мамаша Смит, сварливая старуха, оторвалась от бифштекса, который жарила для одного ковбоя. Женщина она была большая, с очень красным лицом, и башмаки ей были чересчур малы. Большой она себя считала во всех остальных местах, только ног ей еще не хватало, вот она и совала их в чересчур маленькие башмаки. Отчего она почти все время, что проводила на ногах, серьезно мучилась, а от этого крайне портится характер. Одежда у нее вся пропотела насквозь и липла к телу, когда она двигалась вокруг большой дровяной печи, на которой готовила в тот и без того жаркий вечер. Камерон считал в уме выстрелы. 1… 2… 3… 4… 5… 6… Камерон хотел сосчитать и седьмой, но потом была только тишина. Стрельба прекратилась. Мамаша Смит сердито возилась со стейком на печке. Судя по виду – последним, который ей в тот вечер предстояло готовить, и она была очень этому рада. На сегодня и без того хватило. – Спорить готов, они там кого-то убивают, – сказал ковбой, которому готовили стейк – Я все жду, когда убийства досюда докатятся. Дело времени. Вот и все. Мне-то все равно, кто кого убивает, если только убивают не меня. – Ты тут не убьешься, – сказал старый горняк. – Об этом Джек Уильямс позаботится. Мамаша Смит сняла бифштекс, положила его на большую белую тарелку и принесла ковбою, которому не хотелось убиваться. – Каково? – спросила она. – Огоньку под него пожалела, – ответил ковбой. – В следующий раз, как приедешь, я тебе сделаю большую тарелку пепла, – сказала она. – И сверху посыплю коровьей щетиной, черт бы тебя драл. Последняя любовь Пиллза Ночевали они в амбаре у Пиллза. Пиллз принес им целую охапку одеял. – Я вас, наверное, завтра с утреца и не увижу, – сказал он. – Вы же пораньше отправитесь, да? – Да, – ответила Волшебное Дитя. – Если передумаете, или позавтракать захотите, или кофе, или еще чего-нибудь, просто растолкайте меня или заходите прямо в дом и сами себе варганьте. Все в буфете, – сказал Пиллз. Ему нравилась Волшебное Дитя. – Спасибо, Пиллз. Ты добрый человек. Если передумаем, придем и ограбим твой буфет, – сказала она. – Хорошо, – сказал Пиллз. – Вы там, наверное, сами разберетесь, как спать. – Такое у него было чувство юмора после нескольких ведер пива. У Волшебного Дитя в городке сложилась репутация, что она щедра в своих милостях. Однажды она даже Пиллза трахнула, отчего он сделался очень счастлив, ибо ему исполнился шестьдесят один год и казалось, что никогда ему больше не доведется. Его последней возлюбленной в 1894 году была одна вдовушка. Она переехала в Корваллис – так и закончилась его любовная жизнь. А потом однажды вечером как гром среди ясного неба Волшебное Дитя ему сказала: – Ты когда последний раз с женщиной ебся? После чего повисла долгая пауза – Пиллз таращился на Волшебное Дитя. Он знал, что пьян не настолько. – Много лет как. – Думаешь, поднять его получится? – Хотелось бы попробовать. Волшебное Дитя обвила руками шестидесятигодовалого, лысоголового, толстопузого, полупьяного хранителя странных лошадок и поцеловала его в рот. – Наверно, получится. В амбаре Грир нес фонарь, Камерон нес одеяла, а Волшебное Дитя тащилась в амбар за ними следом. Ее очень возбуждали жесткие поджарые изгибы их задов. – Где тут лучше всего спать? – спросил Камерон. – На сеновале, – ответила Волшебное Дитя. – Там стоит старая кровать. Пиллз ее держит для путешественников. Эта кровать – единственная гостиница в городе. Голос ее пересох и вдруг стал нервным. Ее руки сами так и тянулись к ним. Грир это заметил. Он посмотрел на нее. Взгляд ее метнулся возбужденными нефритами в его глаза, потом выметнулся из них, и Грир тихонько улыбнулся. А она не улыбнулась вообще. Они осторожно взобрались по лестнице на сеновал. Там сладко пахло сеном, и возле сена стояла старая латунная кровать. После двух дней путешествия кровать выглядела очень удобной. Она сияла, как горшок с золотом на дальнем конце радуги. – Ебите меня, – сказала Волшебное Дитя. – Что? – спросил Камерон. Он думал о другом. Он думал о шести ружейных выстрелах в горах, пока ужинали. – Я хочу вас обоих, – сказала Волшебное Дитя, и страсть прорвала ее голос, как веточка Афродиты. Затем она сняла одежду. Грир с Камероном стояли и смотрели. Тело у нее было гибкое и долгое, с высокими твердыми грудями, у которых имелись маленькие соски. Еще у нее была хорошая задница. Грир задул фонарь, и она поеблась с Гриром первым. Камерон сидел на темном тюке сена, пока Волшебное Дитя с Гриром еблись. Латунная кровать звучала, как живая, эхом отзываясь на толчки их страсти. Через некоторое время кровать перестала шевелиться, и все умолкло, за исключением голоса Волшебного Дитя, который говорил Гриру: спасибо, спасибо, – снова и опять снова. Камерон сосчитал, сколько раз она сказала «спасибо». Она сказала «спасибо» одиннадцать раз. Он ждал, что она скажет «спасибо» и в двенадцатый, но больше говорить она не стала. После чего настал черед Камерона. Грир даже не встал с кровати. Просто лежал рядом, пока они еблись. Гриру было слишком хорошо, двигаться вот только не хватало. Еще через некоторое время кровать затихла. Пару мгновений висело молчание, а потом Волшебное Дитя сказала: – Камерон. Она сказала это один раз. Вот и все, что она сказала. Камерон ждал, что она произнесет его имя еще или скажет что-нибудь другое, но она не произнесла его имя еще и ничего другого не сказала. Она просто лежала и гладила его задницу, как котенка. Барабан Захлопали наружные двери, и загавкали собаки, и загрохотали к завтраку кастрюли со сковородками, и закукарекали петухи, и закашляли люди, заворчали, зашевелились: готовились начать день, будто забили в барабан Билли. Серебряный зорный барабан, который приведет к различным событиям, что составят 13 июля 1902 года. Городской пьянчуга валялся харей вниз посреди Главной улицы городка. Он отрубился и пребывал в мире с летним прахом. Глаза его были закрыты. На боку его лица лежала улыбка. Большая желтая собака обнюхивала ему сапоги, а большая черная собака обнюхивала желтую. То были счастливые собаки. Оба хвоста их виляли. Хлопнула наружная дверь, и какой-то человек заорал так громко, что собаки прекратили нюхать и вилять: – Да где же, к дьяволу, моя чертова шляпа? – У тебя на голове, балбес! – раздался женский ответ. Собаки поразмыслили над этим, загавкали на городского пьянчугу и разбудили его. Добро пожаловать в мертвые холмы Наутро они проснулись с зарей и на трех печальных лошадках выехали в Мертвые Холмы. Имя у холмов было подходящее. Они выглядели так, точно их сработал гробовщик из похоронных ошметков. К дому мисс Хоклайн ехать было три часа. Дорога, очень тусклая, вилась по холмам каракулями того, кто при смерти. Там не было ни домов, ни амбаров, ни заборов, ни признаков того, что человеческая жизнь вообще сюда забредала, если не считать дороги, которая была едва разборчива. Утешал только сладкий утренний запах можжевеловых кустов. Камерон приторочил кофр, полный ружей, к спине своей лошадки. Примечательным находил он, что животное вообще способно двигаться. Еще нужно напрячься и вспомнить, когда он видел лошадь в такой плохой форме. – А тут голо, – сказал Грир. По дороге Камерон считал холмы. Дошел до пятидесяти семи. Потом сдался. Слишком скучно. – Пятьдесят семь, – сказал он. А после этого уже ничего не говорил. Вообще-то «пятьдесят семь» – единственное, что он сказал с тех пор, как они выехали из Билли несколькими часами раньше. Волшебное Дитя подождала, когда Камерон объяснит, почему сказал «пятьдесят семь», но он не объяснил. Больше он вообще ничего не сказал. – И мисс Хоклайн тут живет, – сказал Грир. – Да, – ответила Волшебное Дитя. – Ей тут нравится. Что-то человеческое Наконец они наткнулись на что-то человеческое. Это была могила. Могила прямо у дороги. Просто груда тусклых камней, обляпанная говном стервятников. В одном конце груды торчал деревянный крест. Могила лежала так близко к дороге, что ехать пришлось чуть ли не по ней. – Что ж, наконец-то мы не одни, – сказал Грир. В кресте дырявилась кучка пулевых отверстий. Могила была кому-то мишенью. – Девять, – сказал Камерон. – Что это было? – спросила Волшебное Дитя. – Он сказал, что в кресте девять пулевых дырок, – пояснил Грир. Волшебное Дитя посмотрела на Камерона. И смотрела на него секунд на десять дольше, чем на него следовало смотреть. – Не бери в голову Камерона, – сказал Грир. – Ему просто нравится все считать. Привыкнешь. Шуба Они въезжали все глубже и глубже в Мертвые Холмы, которые сразу же исчезали за ними и вновь как нарочно возникали впереди, и все оставалось ровно тем же, и все оставалось ровно тихим. Однажды Грир подумал, что увидел нечто иное, – но он ошибся. Потому что увидел ровно то же самое, что видел и раньше. Подумал было, что оно меньше, но затем понял, что оно ровно того же размера, что и все остальное. Грир медленно покачал головой. – Где Пиллз берет этих лошадей? – спросил Камерон у Волшебного Дитя. – Это всем хочется знать, – ответила та. Через некоторое время Камерону захотелось снова посчитать, но поскольку все оставалось ровно тем же, трудно было отыскать, что можно посчитать, поэтому Камерон стал считать шаги своей лошади, что несла его все глубже и глубже в Мертвые Холмы, а мисс Хоклайн стояла на парадном крыльце гигантского желтого дома, рукой прикрывая глаза от солнца и не сводя их с Мертвых Холмов. На ней была тяжелая зимняя шуба. Врач Волшебное Дитя очень радовалась, что вернулась домой, ведь она считала эти холмы своим домом. Хотя толком и не поймешь, была ли она счастлива, потому что на лице у нее постоянно сидело выражение, не имевшее ничего общего со счастьем. Такое тревожное, слегка отвлеченное. Оно оставалось у нее на лице с тех пор, как они все проснулись в амбаре. Гриру с Камероном хотелось сделать на нее еще один заход, но ей уже было неинтересно. Она сказала, что очень важно добраться до дома мисс Хоклайн. – Девятьсот одиннадцать, – сказал Камерон. – А теперь ты что считаешь? – спросила Волшебное Дитя; прозвучало очень рассудительно. Не дурочка, это уж точно. Рэдклифф[2 - Женский колледж в структуре Гарвардского университета, основан в 1871 г.] закончила в голове класса, ходила в Сорбонну. А потом училась на врача в «Джонсе Хопкинсе».[3 - Больница и медицинская школа Джонса Хопкинса – частная клиника и медицинский факультет одноименного университета в г. Балтимор, Мэриленд.] Она происходила из видного новоанглийского семейства, корни которого уходили аж к «Майскому цветку».[4 - «Мэйфлауэр» («Майский цветок») – английское судно, на котором в 1620 г. пересекли Атлантический океан 102 пилигрима из Старого Света – первые поселенцы Новой Англии.] Ее семья была одним из светочей, что привел к расцвету новоанглийского общества и культуры. Ее специальностью была хирургия. – Цокот, – ответил Камерон. Мост Вдруг появилась гремучая змея – быстро проелозила по дороге. Лошади отреагировали на змею так: заржали и запрыгали. А потом змея исчезла. Некоторое время ушло на то, чтобы успокоить лошадей. Когда лошади пришли в «норму», Грир сказал: – Здоровая гремучка, черт возьми. Даже не знаю – я, наверное, таких раньше и не видел. Ты такую здоровую гремучку раньше видал, Камерон? – Не здоровее этой, – ответил Камерон. – Я так и думал, – сказал Грир. А Волшебное Дитя уже отвлеклась на что-то еще. – Что такое, Волшебное Дитя? – спросил Грир. – Мы почти дома, – ответила она и широко улыбнулась. Поместье Хоклайн Дорога слегка отвернула, затем перевалила за горизонт мертвого холма, и с вершины холма примерно в четверти мили уже стал виден огромный трехэтажный желтый дом прямо посреди небольшого луга, который был такого же цвета, как и дом, вот только поближе к дому белый как снег. Возле дома не было ни заборов, ни уборных, ни человеческого чего-то, ни деревьев. Он лишь стоял в одиночестве посреди лужка, а что-то белое высилось кучами вокруг него и еще больше чего-то белого лежало на земле. Там не было даже амбара. Ярдах в ста от дома паслись две лошади, и на таком же расстоянии, на дороге, что заканчивалась у парадного крыльца дома, гуляла огромная стая рыжих кур. Дорога замирала, как подпись умирающего на завещании, составленном в последнюю минуту. Гигантская гора угля лежала возле дома – классического викторианского, с роскошными щипцами и витражами по верху окон, с башенками и балконами, с каминами из красного кирпича и огромной террасой, опоясывающей все здание. В нем имелась двадцать одна комната, включая десять спален и пять гостиных. Мимолетного взгляда на дом хватило бы, чтобы понять: он чужой здесь, среди Мертвых Холмов, окруженный ничем. Такой дом не чужой в Сент-Луисе, или Сан-Франциско, или Чикаго, или в любом другом месте, кроме как здесь. Даже Билли был бы куда более уместным местом для такого дома, но тут причины к существованию такого дома не было вообще никакой, поэтому он выглядел перебежчиком из сна. Из трех кирпичных труб валил густой черный дым. На вершине холма температура была за девяносто. Грир с Камероном не понимали, зачем в доме горит огонь. Несколько мгновений они посидели на горизонте на своих лошадях, посмотрели на дом. Волшебное Дитя улыбалась по-прежнему. Она была очень счастлива. – Самое странное, что я видел в жизни, – сказал Грир. – Не забудь про Гавайи, – сказал Камерон. Книга 2 Мисс Хоклайн Мисс Хоклайн Пока они медленно спускались по склону холма к дому, парадная дверь отворилась и на крыльцо вышла женщина. Этой женщиной была мисс Хоклайн. Одетая в тяжелую и длинную зимнюю шубу. Женщина стояла и смотрела, как они подъезжают к дому все ближе и ближе. Грир с Камероном подивились, что жарким июльским утром женщина ходит в шубе. Женщина была высокая и гибкая, с длинными черными волосами. Шуба струилась по ее телу водопадом и омывала высокие остроносые ботинки. Они были сделаны из лакированной кожи и посверкивали, точно куски антрацита. Они вполне могли вывалиться из горы угля возле дома. Женщина стояла на крыльце и ждала, когда они подъедут. Навстречу им она даже не двинулась. И не шевельнулась. Только стояла и смотрела, как они спускаются с холма. Смотрела на них не она одна. Еще за ними наблюдали из окна верхнего этажа. Когда они оказались в сотне ярдов от дома, воздух вдруг похолодел. Температура упала градусов на сорок. Скачок был внезапный, как бросок ножа. Будто, моргнув глазом, прибываешь из лета в зиму. Две лошади и огромная стая рыжих кур стояли на жаре и смотрели, как они въезжают на мороз всего в нескольких футах поодаль. Волшебное Дитя медленно подняла руку и нежно помахала женщине, которая ответила ей с такой же нежностью. Когда они были в пятидесяти ярдах от дома, на земле появился иней. Женщина шагнула вперед. У нее было невероятно красивое лицо. Ее черты были ясными и четкими, как перезвон церковного колокола в ночь полнолуния. Когда они были в двадцати пяти ярдах от дома, женщина остановилась на верху лестницы, которая восемью ступеньками спускалась к желтой траве, замерзшей, как странное столовое серебро. Трава подступала к самым ступенькам и чуть ли не к самому дому. Стен ей не давали коснуться только снежные сугробы, наваленные возле дома. Если бы не снег, мерзлая желтая трава была бы логичным продолжением дома или ковром – таким большим, что и внутрь не внесешь. Трава замерзала много веков. И тут Волшебное Дитя рассмеялась. Женщина тоже рассмеялась – какой красивый звук, смех этих двоих, белый пар изо ртов в холодном воздухе. Грир с Камероном околевали. Женщина сбежала по ступенькам навстречу Волшебному Дитя, которая соскользнула с лошади, словно шкурка с виноградинки, прямо в объятия женщины. Какой-то миг они постояли, обхватив друг друга руками; по-прежнему смеясь. Они были одного роста, одного сложения, волосы одного цвета, с одними чертами и они были одной женщиной. Волшебное Дитя и мисс Хоклайн были близнецами. Они стояли обнявшись; смеясь. Две прекрасные и нереальные женщины. – Я их нашла, – сказала Волшебное Дитя. – Они отличные. А снег громоздился сугробами вокруг дома жарким июльским утром. Встреча Грир с Камероном слезли с лошадей. Мисс Хоклайн и Волшебное Дитя исчерпали все свое нежное приветствие, и теперь мисс Хоклайн повернулась к ним и готова была с ними встретиться. – Это мисс Хоклайн, – сказала Волшебное Дитя, которая стояла, как вылитая мисс Хоклайн, только в индейском платье, а мисс Хоклайн вышла в очень пристойном новоанглийском зимнем гардеробе. – Грир, мисс Хоклайн, – сказала Волшебное Дитя. – Рад с вами встретиться, мисс Хоклайн, – сказал Грир. Он тихонько улыбался. – Я довольна, что вы здесь, – ответила она. – И Камерон, – сказала Волшебное Дитя. – Вами я тоже довольна, – сказала мисс Хоклайн. Камерон кивнул. После чего мисс Хоклайн подошла к ним и протянула руку. Грир с Камероном ее пожали. Рука у нее была длинная и нежная, но пожатие оказалось крепким. Таким крепким, что они не ожидали. Еще одна неожиданность в день, полный неожиданностей. Разумеется, все, чего они не ожидали до сих пор, было лишь первым взносом за то, что произойдет еще до скончания дня. – Один, два, – сказал Камерон, глядя на мисс Хоклайн и Волшебное Дитя. – Прошу прощения? – сказала мисс Хоклайн, дожидаясь того, что Камерон хотел сказать. Но тот не сказал больше ничего. – Это значит, что он тоже рад встрече, – сказала Волшебное Дитя, улыбнувшись Гриру. Ледовые пещеры – Давайте войдем в дом, – сказала мисс Хоклайн. – И я расскажу вам, зачем Волшебное Дитя привела вас сюда и что вам придется сделать, чтобы заработать свои деньги. Вы уже завтракали? – Мы выехали на заре, – ответила Волшебное Дитя. – Похоже, завтрак потребен, – сказала мисс Хоклайн. Грир с Камероном заметили, что чем ближе подходишь к дому, тем холоднее воздух. Дом уже высился над ними, будто небольшая деревянная гора, покрытая желтым снегом. В окне второго этажа Грир что-то заметил. Оно там парило маленьким зеркальцем. А потом исчезло. Он подумал, что в доме есть кто-то еще. – Вы заметили, как холодно, правда? – спросила мисс Хоклайн, ведя их по ступеням на крыльцо. – Да, – ответил Грир. – Под этим домом ледовые пещеры, – сказала мисс Хоклайн. – Поэтому холодно. Черные зонтики Они вошли в дом. Его заполняли красивая викторианская мебель и сильный холод. – В кухню – сюда, – сказала мисс Хоклайн. – Я приготовлю завтрак. Похоже, мальчики, яичница с ветчиной вам не повредит. – Схожу наверх переоденусь, – сказала Волшебное Дитя. И удалилась в верхние покои по резной лестнице из красного дерева. Грир с Камероном смотрели ей вслед, пока она не пропала из виду. После чего вслед за мисс Хоклайн вошли в кухню. Тащиться за нею следом было очень приятно. Она сняла шубу и осталась в длинном белом платье с высоким кружевным воротником. Тело у нее было точно такое же, как у Волшебного Дитя. Грир с Камероном могли вообразить ее совсем без одежды – она выглядела бы в точности, как Волшебное Дитя, а глядеть на это очень приятно. – Я приготовлю завтрак, а потом расскажу, чего мы от вас хотим. Из Портленда сюда путь долгий. Я рада, что вы приехали. Мне кажется, все мы подружимся. Кухня была огромная. Из широкого окна можно было выглянуть и увидеть на земле иней и снег. В печи горел жаркий огонь, и в кухне было тепло и уютно. Грир с Камероном сели на стулья к столу, и мисс Хоклайн налила им из огромного кофейника на плите по кружке крепкого черного кофе. Затем достала ветчину, отрезала большие ломти и поставила жариться. Очень быстро слепилось печенье и поставилось печься в духовку. Грир с Камероном и не припоминали, чтобы кто-нибудь так споро делал печенье и так быстро ставил его в духовку. Мисс Хоклайн орудовала на кухне очень умело – как умело она обходилась со всем в своей жизни. Готовя завтрак, она почти не разговаривала. Только раз спросила, как им Портленд, а они ответили, что понравился. Грир с Камероном наблюдали за ней очень внимательно, обдумывали каждое ее движение, прикидывали, что будет дальше, и знали, что все это – начало каких-то весьма странных приключений. Держались они ненароком и вразвальцу и совершенно никуда не спешили, будто все, что пока случилось, – и этот странный дом, угнездившийся над какими-то ледовыми пещерами, и земля, прибитая инеем, – все это бывало с ними что ни день. Кофр с ружьями Камерон принес с собой в дом. И оставил его в передней, рядом с огромной слоновьей ногой, набитой черными зонтиками. Первый завтрак Завтрак подоспел, и в кухню вошла Волшебное Дитя. В точно такой же одежде, что и мисс Хоклайн. И волосы так же причесаны, а на ногах – ботинки из лакированной кожи, сиявшие, как антрацит. Отличить Волшебное Дитя от мисс Хоклайн было невозможно. Они были одним человеком. – Как я выгляжу? – спросила Волшебное Дитя. – Отлично, – сказал Грир. – Могу сказать одно: хорошенькая девушка, – подтвердил Камерон. – Я так рада, что ты вернулась, – сказала мисс Хоклайн, вдруг бросив завтрак, бросившись к Волшебному Дитя и снова забросив руки ей на плечи. Грир с Камероном сидели и смотрели на эти два одинаковых виденья прекрасной женственности. Мисс Хоклайн вернулась к тем нескольким минутам, которых требовало завершение завтрака, и подала еду на стол, за которым все они собрались на первую совместную трапезу из всех, что им еще предстояли. Книга 3 Чудище Хоклайнов Смерть волшебного дитя – С нами кто-нибудь еще завтракать будет? – спросил Грир, изготавливаясь откусить первый кус еды. Он все думал о вспышке света, которую заметил в окне наверху. Думал, что этот свет испускает человек. – Нет, – ответила мисс Хоклайн. – В доме, кроме нас, никого. Камерон засмотрелся на свою вилку. Она лежала возле тарелки, по которой вился нежный китайский узор. Потом перевел взгляд на Грира. Потом взял вилку в руку и принялся за еду. – Чего вы от нас хотите? – спросил Грир. Он только что закончил глотать большой кусок тщательно пережеванной ветчины. Ел Грир неторопливо. Ему нравилось наслаждаться едой. – Пять тысяч, – сказал Камерон. Еда еще не вся прожевалась у него во рту, поэтому слова прозвучали немного комковато. – Вам нужно убить чудище, которое живет под нашим домом в ледовых пещерах, – ответила мисс Хоклайн, переведя взгляд на Камерона. – Чудище? – уточнил Камерон. – Да, чудище, – сказала Волшебное Дитя. – Чудище живет в пещерах. Мы хотим, чтобы оно умерло. Над пещерами есть подвал с лабораторией. От пещер подвал отделен железной дверью, а от дома – другой железной дверью. Двери толстые, но мы боимся, что однажды чудище их выломает и поднимется в дом. А мы не хотим, чтобы оно бегало по дому. – Это я понимаю, – сказал Грир. – Никому не понравится, если по дому станет бегать чудище. – Он тихонько улыбался. – И что за чудище? – спросил Камерон. – Мы не знаем, – ответила мисс Хоклайн. – Мы его никогда не видели, – сказала Волшебное Дитя. С того мига, когда они подъехали к дому, личность Волшебного Дитя все больше менялась. Она быстро становилась все похожее на мисс Хоклайн. Менялся голос, менялись выражения лица. Она все ближе подступала к манере мисс Хоклайн говорить, двигаться и все делать. – Но мы слышим, как оно воет в ледовых пещерах и колотит в железные двери – судя по всему, хвостом, – сказала Волшебное Дитя очень по-мисс-хоклайновски. Волшебное Дитя становилась мисс Хоклайн прямо у Грира с Камероном на глазах. Когда же доели завтрак, различить их было уже невозможно. Только места за столом подсказывали, кто Волшебное Дитя, а кто мисс Хоклайн. – Гам ужасный, и мы боимся, – сказала Волшебное Дитя. Грир думал: стоит им обеим встать, а нам – на секунду отвести взгляды, и уже не определишь, где тут Волшебное Дитя, а где мисс Хоклайн. Он вдруг осознал: Волшебное Дитя в этой кухне вскорости умрет, а вторая мисс Хоклайн родится, и тогда тут будет две мисс Хоклайн, безо всякого различия между ними. Гриру стало немного грустно. Ему нравилась Волшебное Дитя. Когда все разговаривали о чудище, несколько мгновений спустя, обе женщины встали и принялись ходить по кухне, убирая со стола после завтрака. Грир не отрывал взгляда от той, что была Волшебным Дитя. Ему не хотелось ее терять. – Мы никогда раньше не убивали чудищ, – сказал Камерон. Слушая Камерона, Грир случайно отвел взгляд от женщин. А затем ужаснулся тому, что натворил, и сразу же повернулся обратно, только было поздно. Он уже не мог отличить одну от другой. Волшебное Дитя умерла. Похороны волшебного дитя – Кто из вас Волшебное Дитя? – спросил Грир. Женщины Хоклайн прекратили уборку со стола после завтрака и повернулись к Гриру. – Волшебное Дитя умерла, – сказала одна. – Почему? – спросил Грир. – Она была приятный человек. Мне она нравилась. – Мне тоже, – сказал Камерон. – Но ничего не попишешь. У Камерона так были устроены мозги – принимали что угодно. Умираешь, когда поживешь достаточно долго, – сказала одна из женщин Хоклайн. – Волшебное Дитя прожила столько, сколько ей полагалось. Не печальтесь. Это была безболезненная и необходимая смерть. Обе нежно улыбались Гриру с Камероном. Теперь женщины стали совсем неотличимы друг от друга. Все в них было одинаковое. Грир вздохнул. – А вас хоть по именам как-то различать можно? – спросил он. – Между нами нет различия. Мы – один человек, – ответила одна из женщин. – Они обе – мисс Хоклайн, – сказал Камерон, подводя итог. – Мне нравится мисс Хоклайн, и теперь их у нас две. Давай называть обеих мисс Хоклайн. Кому, в конечном итоге, не поебать? – Меня устраивает, – сказала мисс Хоклайн. – Да. Зовите нас мисс Хоклайн, и все, – сказала мисс Хоклайн. – Я рад, что все устроилось, – сказал Камерон. – У вас в подвале – чудище, числом один. Верно? И его нужно убить. – Не в подвале, – ответила мисс Хоклайн. – В ледовых пещерах. – Это и есть подвал, – сказал Камерон. – Расскажите нам побольше об этой чертовой твари. А потом мы спустимся и снесем блядине башку. Чудище Хоклайнов Две мисс Хоклайн снова расположились у стола возле Грира с Камероном и начали рассказывать историю Чудища Хоклайнов. – Этот дом построил наш отец, – сказала мисс Хоклайн. – Он был ученым и преподавал в Гарварде, – сказала другая мисс Хоклайн. – Что такое Гарвард? – спросил Камерон. – Это знаменитый колледж на Востоке, – ответила мисс Хоклайн. – Мы никогда не бывали на Востоке, – сказал Грир. – Нет, бывали, – сказал Камерон. – Мы бывали на Гавайях. – Это не Восток, – сказал Грир. – А разве китайцы приезжают не из Китая, который на Востоке? – спросил Камерон. – Это разные вещи, – ответил Грир. – На Востоке – Сент-Луис и Чикаго. Такие вот места. – Так ты имеешь в виду тот Восток, – сказал Камерон. – Ну да, – сказал Грир. – Тот Восток. – Чудище… – Мисс Хоклайн попыталась вернуться к первоначальной теме, то есть – чудищу, обитающему в ледовых пещерах под их домом. – Ну да, – сказал Грир. – Как, черт возьми, нам удалось съехать на Гавайи? Я терпеть не могу Гавайи. – Это я о них упомянул, – сказал Камерон. – Потому что мы заговорили о Востоке. Я тоже терпеть не могу Гавайи. – Очень тупо в этом разговоре поминать Гавайи. У женщин тут загвоздка, – сказал Грир. – Они заплатили нам своих кровных, чтоб мы с нею разобрались, так давай разбираться, и я знаю, что ты Гавайи терпеть не можешь, потому что я в этих ебенях торчал вместе с тобой. Я знаю, что ты это помнишь, потому что ты, блядь, вообще все помнишь. – Чудище… – сказала другая мисс Хоклайн, снова попытавшись вернуться к первоначальной теме, то есть – чудищу, обитающему в ледовых пещерах под их домом. – Я думаю, загвоздка вот в чем, – сказал Камерон, совершенно презрев и мисс Хоклайн, и чудище. – Если бы мисс Хоклайн сказала «там на Востоке», я бы сразу понял, о каком Востоке она говорит. А она сказала просто «на Востоке», вот я и подумал про Гавайи, откуда мы только что прибыли. Видишь, все из-за того, что она сказала «на Востоке», а не «там на Востоке». Любой недоумок знает, что Чикаго – там на Востоке. Очень странный разговор выходил у Грира с Камероном. Раньше у них таких разговоров не бывало. Да и не разговаривали так они раньше друг с другом никогда. Разговоры их обычно протекали весьма нормально, если не считать, что Камерон считал все, что протекало сквозь их жизнь, а Грир к этому привык. А как иначе, ведь Камерон – его партнер. Грир развеял чары этого разговора, неожиданно отвратив свою энергию от Камерона, что проделать было очень трудно, и спросив мисс Хоклайн: – Так что там с вашим отцом? Как он-то вписывается в это чудище, которое шляется по вашему подвалу? – Это не подвал! – сказала мисс Хоклайн, самую чуточку рассвирепев. – Оно живет в ледовых пещерах под подвалом. А в подвале у нас никакого чудища нет! У нас там только лаборатория. Ее заразил только что завершенный разговор про Восток между Гриром и Камероном. – Давайте начнем заново, – сказала другая мисс Хоклайн. – Этот дом построил наш отец… Еще раз Гавайи – Он преподавал химию в Гарварде, а кроме того, держал огромную лабораторию и дома, где проводил свои личные эксперименты, – сказала мисс Хоклайн. – Все шло прекрасно, пока однажды днем один из его экспериментов не вырвался из лаборатории и не съел на заднем дворе нашу собачку. А у соседей в саду как раз шел свадебный банкет. И вот тогда отец решил переехать в какой-нибудь уединенный край, где можно работать подальше от чужих глаз… Он нашел вот это место и возвел здесь дом лет пять назад, а в подвале устроил большую лабораторию, где работал над новым экспериментом под названием «Химикалии». Все шло прекрасно, пока… – Прошу прощения, – сказал Грир. – А что там с экспериментом, который съел вашу собачку? – Я к этому подхожу, – ответила мисс Хоклайн. – Извините, – сказал Грир. – Мне просто вдруг стало любопытно. Продолжайте. Послушаем, что же случилось, только мне кажется, я знаю, что случилось. Поправьте меня, если я ошибаюсь: один из экспериментов съел вашего отца. – Нет, – ответила мисс Хоклайн. – Эксперимент не вполне съел нашего отца. – А что он сделал? – спросил Грин. Камерон очень внимательно все это слушал. – Мы снова сворачиваем не на ту тропу, – сказала другая мисс Хоклайн. – Я не знаю, что происходит. Все очень легко объяснить, но все вдруг так сложно. То есть я поверить не могу, как странно обернулся наш разговор. – Дичь какая-то, верно? – сказал Грир. – Мы как бы не можем сказать то, что хотим. – Я просто забыла, о чем мы говорили, – сказала мисс Хоклайн. И повернулась к сестре. – Ты помнишь, о чем мы говорили? – Нет, не помню, – ответила другая мисс Хоклайн. – О Гавайях? – Мы говорили о Гавайях чуточку раньше, – сказал Грир. – А потом мы говорили о чем-то другом. Только вот о чем? – Может, и о Гавайях, – сказал Камерон. – Мы говорили о Гавайях. А не стало ли здесь капельку прохладнее? – Действительно холоднее, верно? – сказала мисс Хоклайн. – Да, явно холоднее, – сказала другая мисс Хоклайн. – Я подложу в печь угля. Она встала и подошла к печи. Отодвинула на плите конфорку и обнаружила, что печь набита углем, потому что она сама подложила его туда сразу перед тем, как сесть рядом с сестрой, чтобы поговорить с Гриром и Камероном про чудище. – Стало быть, мы говорили о Гавайях, верно? – сказала другая мисс Хоклайн. – Верно, – сказал Грир. – Отвратительное место, – сказал Камерон. – Сдается мне, нам лучше перейти в другую комнату, – сказала мисс Хоклайн. – Этот огонь недостаточно теплый. Они покинули кухню и перешли в одну из парадных гостиных. Идя туда по длинному коридору, они ничего не говорили. Едва ступив на порог гостиной, Грир обернулся к мисс Хоклайн и чуть не закричал: – Мы говорили об этом блядском чудище, а не о Гавайях! – Верно, – едва не завопила та в ответ, и они остановились на минуту, глядя друг на друга, а затем мисс Хоклайн сказала: – В кухне с мозгами у нас что-то случилось. – Мне кажется, вам лучше выложить все про это чудище сию же минуту, – сказал Камерон. Он помрачнел. Ему не нравилось, когда кто-нибудь еб ему мозг, включая чудищ. «Химикалии» Гостиная была обставлена дорого и со вкусом. Все расселись в красивые кресла лицом друг к другу, за исключением Камерона, сидевшего на софе сам по себе. В камине щедро горел уголь, и в комнате было тепло и уютно – совсем иначе, нежели в кухне, и все смогли вспомнить, о чем разговаривали. – Где ваш отец? – спросил Камерон. – Пропал в ледовых пещерах, – ответила мисс Хоклайн. – Он спустился туда искать чудище. И не вернулся. Мы думаем, чудище его сцапало. – А мы как сюда вписываемся? – спросил Грир. – Почему вы не сходили к приставу и не заставили разбираться его? Он вроде неплохой человек и в ком-то из вас очень заинтересован. – Нужно слишком много объяснять, к тому же мы уверены, что наш отец умер. Его убило чудище, – сказала мисс Хоклайн. Камерон внимательно слушал, не поднимаясь с софы. Серые глаза его отсвечивали чуть ли не металлом. – Мы получили инструкцию завершить отцовский эксперимент с «Химикалиями», – сказала другая мисс Хоклайн. – Он сам сказал нам: если с ним что-нибудь случится, мы непременно должны завершить «Химикалии». Это был его последний важный эксперимент, и мы выполняем инструкции. – Для нас непереносима одна мысль о том, что отец потратил жизнь впустую, – сказала мисс Хоклайн. – «Химикалии» так много для него значили. Мы считаем своим долгом завершить то, что он начал. Поэтому и не стали звать пристава: нам не хочется, чтобы люди знали, чем мы тут занимаемся. Поэтому и обратились к вам за помощью. Мы не можем полностью сосредоточиться на «Химикалиях», пока чудище не сдохнет. Очень отвлекает мысль о том, что оно бродит там внизу, хочет выбраться из ледовых пещер, проникнуть в дом и нас убить. Стало быть, если вы его прикончите, все станет гораздо проще. – А что случилось в кухне? – спросил Камерон. – Почему мы так странно друг с другом разговаривали? Почему забывали, о чем говорили? Такое здесь раньше бывало? Повисла легкая пауза – две мисс Хоклайн переглянулись. Затем одна ответила: – Да. Такое происходит все время после того, как отец добавил кое-что к «Химикалиям», а потом пропустил через них электричество. Мы пытаемся отыскать способ исправить баланс «Химикалий» и завершить эксперимент. По заметкам, оставшимся от отца. – Нравится мне, как вы говорите «от», – сказал Грир. – «От» значит, что какое-то чертово чудище сожрало его в подвале. – Да не в подвале, в ледовых пещерах! – сказала мисс Хоклайн. – В подвале находится лаборатория! Камерон посмотрел на двух мисс Хоклайн. Все умолкли, ибо увидели, что Камерон сейчас что-то скажет. – Что-то вы не сильно скорбите по исчезновению папаши, девушки, – наконец вымолвил он. – То есть не похоже, что вы в трауре. – Отец по-особому нас воспитал. Мама умерла много лет назад, – ответила мисс Хоклайн. – И скорбь сюда как-то не сильно вписывается. Мы очень любили отца и поэтому хотим закончить его эксперимент с «Химикалиями». На сей раз она довольно-таки рассердилась. Ей хотелось побыстрее начать убийство чудища и кончить пустые разговоры о том, что ее к тому же не особо интересовало: вроде посмертной скорби. – Расскажите нам подробнее о том, что было в кухне, – сказал Камерон. – Такое бывает, – ответила другая мисс Хоклайн. – Всегда что-то странное и редко повторяется. Мы никогда не знаем, что случится дальше. – Однажды во всех наших туфлях мы нашли зеленые перья, – сказала мисс Хоклайн. – А в другой раз сидели в гостиной наверху и о чем-то разговаривали, как вдруг оказались голые. Вся одежда просто исчезла у нас с тел. И мы никогда ее больше не видели. – Да, – подхватила другая мисс Хоклайн. – Я просто, блядь, рассвирепела. Мне то мое платье очень нравилось. Купила его в Нью-Йорке, и оно у меня было любимое. Грир с Камероном никогда раньше не слыхали, чтобы элегантная леди произносила слово «блядь». Однако надо привыкать, потому что женщины Хоклайн ругались часто. Этому они научились у своего отца, который с языком обращался очень вольно и потому в Гарварде даже несколько прославился. Но к делу: продолжаем историю… – А что-нибудь плохое случалось? – спросил Камерон. – Нет, одни детские проказы – только у дитятки сверхъестественные силы. – Что значит «сверхъестественные»? – спросил Камерон. Мисс Хоклайн переглянулись. Камерону не понравилось, как они переглянулись. Что, блядь, просто ответить трудно? Всего-то делов. – Это означает «необычные», – сказала мисс Хоклайн. – Отрадно слышать, – сказал Камерон. Но неприятно этак сказал. – А вы боитесь когда-нибудь, чего эти химикаты учудят в следующий раз? – спросил Грир, перехватывая беседу у Камерона и стараясь устроиться в ней поуютнее. Мисс Хоклайн вздохнули с облегчением. Им вовсе не хотелось обижать Камерона словом «сверхъестественный». Они понимали, что это глупо – таким манером переглядываться, – и жалели, что так поступили. – Это не злые вещи, – сказала мисс Хоклайн. Она собиралась сказать «злонамеренные», но передумала. – Иногда они просто очень раздражают, например, когда у меня с тела пропало мое любимое платье. – А что эти химикаты должны делать, когда вы их завершите? – спросил Грир. – И это они съели вашу собачку? – Мы не знаем, что они должны делать, – ответила мисс Хоклайн. – Отец сказал, что, когда «Химикалии» будут закончены, решение ответа на главную проблему человечества отыщется. – И какова она? – спросил Камерон. – А этого он не сказал, – ответила мисс Хоклайн. Собачка – Вы не ответили про собачку, – сказал Камерон. – Нет, то были не «Химикалии», – ответила мисс Хоклайн. – Они ничего не ели. Они просто шалят. – Тогда что же съело собачку? – спросил Камерон. Ему очень, очень хотелось знать, что съело собачку. – Более ранняя смесь, которую заварил папа, – ответила мисс Хоклайн. – А она имела отношение к «Химикалиям»? – спросил Камерон. Он только что перенял привычку называть последний эксперимент профессора Хоклайна «Химикалиями». Мисс Хоклайн не хотелось говорить того, что она собиралась говорить. Камерон внимательно присматривался к ее лицу перед тем, как она заговорила. Выглядела она виноватым ребенком, которому все равно не терпится сказать. – Да, собачку съела ранняя стадия «Химикалий», но папа взял эту дрянь и просто смыл в туалет. Мисс Хоклайн залилась румянцем и посмотрела в пол. Венеция Мисс Хоклайн встала с кресла, в котором мрачно сидела, будто наказанное дитя, и подошла к камину поворошить уголь. Все ждали, когда она закончит и дернется к разговору о «Химикалиях», съеденной собачке и т. д., а также к другим вопросам, которые могли вызвать интерес 13 июля 1902 года. Пока они ждали, Камерон сосчитал лампы в гостиной – семь, кресла – шесть, картины на стенах – пять. Картины изображали такое, чего Камерон раньше не видел. На одной была улица, уставленная зданиями. Улицу заполняла вода. По воде плыли лодки. Камерон никогда не видел улицу с лодками вместо лошадей. – А это что за чертовщина? – спросил он, показывая на картину. – Венеция, – ответила мисс Хоклайн. Покончив с камином, мисс Хоклайн снова уселась, и беседа возобновилась. Вообще-то повторилось почти все, о чем они говорили раньше, а потом перешлось к чему-то еще. Попугай – Если «Химикалии» могут переставлять мысли у вас в голове и красть одежду с тела, мне кажется, у вас тут кое-что опасное завелось, – сказал Грир. – Нас беспокоит чудище, – сказала мисс Хоклайн. – Которое? – спросил Грир. – По-моему, у вас тут их два. И с тем, которое за железной дверью в ледовых пещерах, хлопот будет меньше. – Давай прямо сейчас спустимся и прикончим эту ебучку, – сказал Камерон. – Разберемся с ним, и тогда можно будет думать о другом, если тебе хочется о нем думать. Надоело мне разговоры разговаривать. Это нас ни к чему не приводит. Я схожу за ружьями, а потом спустимся и убьем. Вы знаете, как оно выглядит, большое оно или нет, и вообще, что оно, блядь, такое? – Нет, мы его никогда не видели, – ответила мисс Хоклайн. – Оно только воет и колотит в ту железную дверь, которая между ледовыми пещерами и лабораторией. С тех пор, как исчез отец, мы ее держим на запоре. – А воет оно как? – спросил Камерон. – Воет оно так, будто вода льется в стакан, – ответила мисс Хоклайн. – Будто лает собака и болбочет пьяный попугай. Только очень, очень громко. – Мне кажется, для такого понадобится помповое ружье, – сказал Камерон. Дворецкий И тут в дверь постучали. Стук эхом разнесся по всему дому и навлек молчание на всех, кто сидел в гостиной. – Что это? – спросил Грир. – Кто-то стучится в дверь, – ответил Камерон. Мисс Хоклайн встала и направилась к двери в холл. – Это дворецкий, – сказала другая мисс Хоклайн, не вставая с кресла. – Дворецкий? – переспросил Грир. – Да, дворецкий, – сказала другая мисс Хоклайн. – Он ездил в Брукс за тем, что мы заказали там на Востоке для «Химикалий». Они услышали, как мисс Хоклайн открыла парадную дверь, а затем – сначала один голос, за ним другой. – Здравствуйте, мистер Морган, – сказала она. – Удачно ли съездили? Голос у нее был очень официальный. – Да, мадам. Я привез все, что вы заказывали. Дворецкий отвечал ей старческим голосом. – Похоже, вы немного устали, мистер Морган. Не умыться ли вам с дороги, а затем не сходить ли на кухню и не выпить чашечку кофе? От чашечки вам станет лучше. – Благодарю вас, мадам. Я бы не отказался смыть с себя этот дорожный прах, а чашечка кофе освежит меня после путешествия как нельзя лучше. – Что в Бруксе? – спросила мисс Хоклайн. – Праховато и уныло, как обычно, – ответил мистер Морган. – Нашлось ли все, что мы заказывали? – Да, – сказал мистер Морган. – Хорошо, – сказала мисс Хоклайн. – О, пока вы не ушли, мистер Морган. Из Портленда вернулась моя сестра и привезла с собой гостей, которые у нас немного поживут. Она ввела мистера Моргана в гостиную. Он пригнулся в дверях и вступил в комнату. В мистере Моргане было семь футов и два дюйма росту, а весил он больше трехсот фунтов. Ему было шестьдесят восемь лет; седые волосы и аккуратно подстриженные усы. Он был старый великан. – Мистер Морган, это мистер Грир и мистер Камерон. Они приехали из самого Портленда и любезно согласились убить чудище в ледовых пещерах. – Приятно познакомиться с вами обоими, – сказал старый великан-дворецкий. Грир с Камероном тоже сказали, что рады встрече. Мисс Хоклайн стояли и смотрели, как все знакомятся; обе такие красивые, что глаз не отвести. – Это поистине хорошая весть, – сказал мистер Морган. – Тварь внизу изрядно досаждает – колотит в дверь и кошмарно шумит. Иногда тут даже выспаться как следует не удается. Гибель этого зверя неимоверно поможет сделать этот дом несколько более приемлемым для жилья. Мистер Морган никогда особо не одобрял переезд профессора Хоклайна из Бостона в Мертвые Холмы Восточного Орегона. К тому же ему не нравилось место, избранное профессором для строительства дома. Он извинился и вышел, снова пригнувшись в дверях, очень медленно, поскольку был стар. Все слышали, как медленно он идет через холл к своей комнате. Его тяжкая поступь звучала очень устало. – Мистер Морган у нас в семье уже тридцать пять лет, – сказала мисс Хоклайн. – А прежде он занимал должность в цирке, – добавила другая мисс Хоклайн. Подготовка к работе – Пошли убивать чудище и покончим с этим, – сказал Камерон. – Я принесу ружья. – Как только возьмете свое оборудование, мы вас отведем вниз, – сказала мисс Хоклайн. Камерон вышел в холл и от слоновьей ноги для зонтиков взял длинный узкий кофр, набитый ружьями. Затем вернулся в гостиную, положил кофр на софу и открыл. – Помповое нам понадобится наверняка, – сказал Камерон. Он вытащил помповое ружье двенадцатого калибра с отпиленным стволом и коробку патронов. Картечь. Он зарядил ружье и ссыпал горсть патронов в карман куртки. Грир тоже сунул руку в кофр и достал револьвер 38-го калибра. Зарядил его и сунул под ремень. Камерон достал того же калибра автоматический пистолет, которым до этого убивали филиппинских повстанцев. В рукоять он вставил обойму, защелкнул ее и передернул затвор, дослав патрон. Поставил пистолет на предохранитель и тоже сунул под ремень. – А пещеры большие? – спросил Грир у ближайшей мисс Хоклайн. – Некоторые – да, – ответила она. Камерон положил запасную обойму в карман куртки. – Давай возьмем ружье, – сказал Грир, доставая из кофра «краг». – Мы раньше не пробовали останавливать чудище. Оно может подкинуть нам лишнюю работенку, так что давай подготовимся. Он зарядил магазин «крага», передернул затвор и быстрым движением дослал патрон в патронник. Женщины Хоклайн удивились, а потом им понравилось, что Грир с Камероном такие опытные и знают, что делают. Грир вложил еще один патрон в магазин, заменив тот, который отправился только что в патронник ловить мышей. У «крага» имелся кожаный ремень, и Грир закинул ружье на плечо. После чего ссыпал горсть патронов в карман. Он был готов зарабатывать на жизнь. – Кому-то придется нести фонарь, – сказал Камерон. – И свободной у него останется только одна рука – вдруг чудище окажется слишком шустрым. Ты неси фонарь и этот филиппинобойный пистолет, а я возьму помповое. – И он передал автоматический пистолет и запасную обойму Гриру со словами: – Отдай мне тридцать восьмой. Грир отдал ему тридцать восьмой. – С ружьем я могу управляться очень быстро, если понадобится, – сказал Грир. – И если сукин сын на нас прыгнет, нам тут хватит, чтобы превратить его в сосиску. – Мы вам можем чем-нибудь помочь? – спросила мисс Хоклайн. – Нет, девушки. Вы будете только под ногами путаться, – сказал Камерон. – Это наша работа. Поэтому не стойте у нас на пути, и мы вам это чудище прихлопнем. Кто знает? Может, мы его сегодня съедим на ужин. Может, оно вкусное. Путешествие в ледовые пещеры Женщины Хоклайн повели их по холлу к лестнице, что вела в лабораторию и ледовые пещеры. Они были уже посреди холла, когда услышали тяжкое медленное шарканье. То был дворецкий. Он вошел в холл, пригнувшись. – Вы собираетесь убить чудище, – произнес он своим старым голосом. Губы у него двигались, а звук из них словно бы изымался с опозданием. Дворецкий возвышался над ними. Волосы у него были белыми, как иней на траве у дома. – Это чудище сожрало моего хозяина, – сказал великанский дворецкий. – Был бы я моложе, убил бы эту тварь голыми руками. Руки у него были огромные и узловатые от артрита. Быть может, в свое время они и убили бы чудище, но теперь отдыхали, будто старые, серые, несъедобные окорока. – Вы убьете чудище, – повторил великан-дворецкий. Он очень устал после путешествия в Брукс, где надо было забрать новые вещества для «Химикалий». Он уже слишком состарился для таких долгих путешествий. Веки великана-дворецкого закрывались. – Слава богу, – сказал он. Слово «бог» едва не потерялось у него в горле. Прозвучало оно так, словно кто-то уселся в старое кресло. Дверь Дверь в подвал была тяжелой и железной, с двумя засовами. Мисс Хоклайн их отодвинула. Кроме того, на двери висел крупный замок. Очень внушительный. Напоминал маленький банк. Из кармана платья мисс Хоклайн достала огромный ключ. Вставила его в замок, начала поворачивать, и тут позади них вдруг что-то громоподобно рухнуло. Все вздрогнули и обернулись: там на полу растянулся великан дворецкий, свыше семи футов и трехсот фунтов. В холле он выглядел, как вытащенная на сушу лодка. Мисс Хоклайн побежала к нему через весь холл. Другая мисс Хоклайн следовала за нею тенью. Обе они опустились на колени у дворецкого-великана. Грир с Камероном стояли, понурив головы. Они-то знали, что дворецкий уже умер, хотя две мисс Хоклайн по-прежнему искали в его теле жизнь. А когда обнаружили, что умер, обе тоже встали. Ни слезинки не проронив, хотя обе любили мистера Моргана, как родного дядюшку. Грир держал в руке фонарь, на плечо у него было закинуто ружье, а за пояс заткнут большой пистолет. Камерон держал в руках помповое ружье 12-го калибра с отпиленным стволом. Великан-дворецкий лежал мертвым на полу. Две мисс Хоклайн стояли молча, совершенно сдержанно и такие нереально прекрасные, что глаз не отвести. – Ну, что будем делать, юные леди? – спросил Камерон. – Убивать чудище или хоронить дворецкого? Выход в Танатопсис – А вы знаете, чего мне по-настоящему хочется? – спросила мисс Хоклайн. – Чего? – спросил Камерон. – Мне бы хотелось поебаться. Камерон посмотрел на лежащего великана-дворецкого, затем – на мисс Хоклайн. – Мне бы тоже хотелось поебаться, – сказала сестре другая мисс Хоклайн. – Я об этом думаю весь последний час. Поебаться было бы очень славно. Грир с Камероном стояли, держа в руках ружья, а великан дворецкий лежал один, позабытый со своей смертью. Грир глубоко вздохнул. Какого черта? Не одно – так другое, какая разница. – Главное – в первую очередь, – сказал Камерон. – Давайте вытащим тело из холла. Куда вы хотите его положить? – Хороший вопрос, – ответила мисс Хоклайн. – Можно отнести в его комнату или положить в парадной гостиной. Мне сейчас не хочется его хоронить, потому что сначала мне хочется поебаться. Мне очень, очень хочется поебаться. В такой момент – и мертвый дворецкий на руках. Она чуть ли не злилась на дворецкого-великана за то, что для смерти он выбрал это время и это место. Лежа на полу холла, он вызывал трепет. – Черт, думать еще и об этом – чересчур, – сказала другая мисс Хоклайн. – Давайте пока оставим его тут и займемся поебкой. – Что ж, вам не придется волноваться, что он куда-нибудь убежит, – сказал Камерон. Поэтому они оставили старого великана-дворецкого лежать мертвым на полу холла и отправились ебаться, прихватив с собой «краг» 30:40, помповый обрез, револьвер 38-го калибра и автоматический пистолет. Выход в Танатопсис № 2 Грир, занимаясь любовью с мисс Хоклайн, не переставая думал о Волшебном Дитя. Тело у мисс Хоклайн было точно таким же, как у той, – по внешнему виду и восхитительным движениям. Любовью они занимались в красивой спальне наверху. Среди множества прекрасных женских штучек, Гриру не знакомых. С этой комнатой не так было одно – холод. Там было очень холодно из-за ледовых пещер под домом. Грир и мисс Хоклайн занимались любовью под множеством одеял на невероятно изукрашенной латунной кровати. Страсть не дала им времени развести в камине огонь. Занимаясь любовью, Грир задавался вопросом, не Волшебное ли Дитя мисс Хоклайн. В какой-то миг он едва не произнес имя Волшебного Дитя, чтобы посмотреть, как она отзовется, но затем решил, что лучше не стоит, ибо знал, что Волшебное Дитя умерла и без разницы, в какой из мисс Хоклайн она похоронена. Послелюбовный разговор Дозанимавшись любовью, мисс Хоклайн нежно умостилась с ним рядом и сказала: – Вам не кажется странным, что мы здесь занимаемся любовью, а дворецкий лежит в холле мертвый и мы ничего еще с этим не сделали? – Да, странновато, – ответил Грир. – Интересно, почему мы никак не распорядились его телом. Знаете, мы с сестрой ведь очень тепло относимся к мистеру Моргану. Последние несколько минут я тут лежу и думаю, почему мы с ним ничего внизу не сделали. Ведь это не очень любезно – бежать ебаться, пока ваш фамильный дворецкий, которого вы любите, как родного дядюшку, лежит мертвый в холле вашего дома. Должно быть, это весьма своеобразная реакция. – Вы правы, – ответил Грир. – Такая она и есть. Зеркальный разговор В спальне чуть дальше по коридору имел место похожий разговор – между мисс Хоклайн и Камероном. Они только что закончили заниматься довольно рьяной любовью, причем у Камерона не проскользнуло ни единой мысли о том, Волшебное Дитя эта женщина или нет. Он получал большое удовольствие от их совместной ебли и не позволял никакому мыслительному процессу омрачать наслаждение. Ум свой он использовал для дел поважнее: например, счета. – Наверное, придется что-то сделать с вашим дворецким, – сказал Камерон. – Правильно, – ответила мисс Хоклайн. – Я совершенно о нем забыла. Он лежит мертвый в холле. Свалился замертво, и мы оставили его там ради того, чтобы подняться сюда и предаться поебке. Совсем выскочило из головы. Наш дворецкий умер. Он там лежит мертвый. Интересно, почему мы ничего не сделали с телом. – Я еще внизу спросил, не надо ли что-нибудь сделать с телом, но вам, девушки, хотелось подняться сюда и поебаться, поэтому мы поднялись и вот что сделали, – сказал Камерон. – Что? – спросила мисс Хоклайн. – Что вы имеете в виду – «что»? – спросил Камерон. Мисс Хоклайн лежала рядом с Камероном весьма озадаченная. На лбу у нее сложилась легкая морщинка. От такой мысли мисс Хоклайн будто оцепенела. – Мы это предложили? – спросила она после того, как несколько минут пыталась восстановить, какие события увели их от тела любимого мертвого великана-дворецкого наверх, в объятия телесной любви. – Мы… это… предложили? – очень медленно повторила она. – Да, – ответил Камерон. – Вы настаивали. Я и сам подумал, что это странновато, но какого черта, вы этим балаганом заправляете. Если вам хочется ебстись, а не заниматься мертвым дворецким, это ваше дело. – Очень все это необычно, – сказала мисс Хоклайн. – Тут вы правы, – сказал Камерон. – Обычно так не бывает. То есть я, например, никогда не ебся, если внизу в холле на полу замертво растянулся дворецкий. – Невероятно, – сказала мисс Хоклайн. К этому времени она уже отвернулась от Камерона и смотрела в потолок. – Он умер, – сказал Камерон. – У вас внизу в холле – один мертвый дворецкий. Приходи домой, Билл Бейли, приходи домой А тем временем в лаборатории над ледовыми пещерами все было тихо, если не считать перемещений тени. То была тень, что едва существовала меж форм. Временами тень сама едва не становилась формой. Тень парила на самом краю некой определенности и, быть может, даже узнаваемости, но затем снова соскальзывала в отвлеченность. Лабораторию заполняло странное оборудование. Некоторое изобрел профессор Хоклайн. Там было много верстаков и тысячи пузырьков с химикатами, а также батарея для производства электричества тут же, в Мертвых Холмах, где такой штуки отродясь не водилось. В лаборатории было очень холодно. Вообще-то здесь все заледенело ввиду близости к ледовым пещерам внизу. По всему помещению стояли чугунные печки – их растапливали, чтобы все оттаяло, когда сюда спускались работать сестры Хоклайн, старавшиеся распутать тайну «Химикалий». Хотя освещения в привычном смысле тут не было, незначительная капелька света все же просачивалась из такого места, которое в данный момент определенностью не являлось. Свет шел из лаборатории, только непонятно, откуда именно. Свет, разумеется, требовался, чтобы упрочить тень, а она сейчас играла, словно детский дух, между объектом и абстракцией. Затем свет стал определенностью, и тень таким образом соотнеслась с тем, откуда шел свет, – с большой банкой из освинцованного хрусталя, наполненной химикатами. Банка химикатов была реальностью и целью всей жизни и работы профессора Хоклайна. В «Химикалии» он вкладывал всю свою веру и энергию, пока не исчез. А теперь эксперимент завершали две его прекрасные дочери, которые сейчас лежали наверху в спальнях с двумя профессиональными убийцами, и эти самые дочери никак не могли взять в толк, зачем надо было заниматься любовью с этими самыми мужчинами, когда свежеумершее тело их любимого дворецкого-великана лежит без призора, без ухода и даже ничем не покрытое на полу парадного холла. «Химикалии», обретавшиеся в банке, были соединением сотен вещей со всего белого света. Некоторые – древние, и добыть их было очень трудно. Например, пара капель чего-то из египетской пирамиды, возведенной в 3000 году до нашей эры. Там были дистилляты из джунглей Южной Америки и капли чего-то из растений, росших у самой линии снегов в Гималаях. Свой вклад внесли древние Китай, Рим и Греция, и этот вклад оказался в банке. Ведовство и современная наука, новейшие открытия также что-то этой банке дали. Там было даже такое, что, по слухам, пришло аж из самой Атлантиды. На то, чтобы установить в банке гармонию между прошлым и будущим, энергии и таланта ушло неимоверно. Только такой гениальный и преданный своему делу человек, как профессор Хоклайн, мог слить вместе эти химикаты в дружбе и согласии и превратить их в добрых соседей. Сначала, понятно, случилась ошибка, из-за которой профессор Хоклайн с семейством вынужден был уехать с Востока, но тот замес смыли в туалет, и профессор начал все заново уже в Мертвых Холмах. Все шло под контролем, и окончательный результат его экспериментов с «Химикалиями» сулил всему человечеству будущее ярче и прекраснее. Затем профессор Хоклайн пропустил через химикаты электричество от батареи, и началась мутация, приведшая к эпидемии шкодных проказ – сначала в лаборатории, а затем наверху, куда они переместились и начали портить весь жизненный уклад в доме. Началось с того, что профессор в самых невероятных углах лаборатории стал находить черные зонтики и повсюду разбросанные зеленые перья, затем в воздухе перед ним повис кусок пирога, а профессор ловил себя на том, что невольно и слишком надолго задумывается о вещах, значения вовсе не имеющих. Однажды битых два часа он думал об айсберге. За всю свою жизнь он и на несколько мгновений не задумывался об айсбергах. Эта проказа привела к тому, что с тел женщин Хоклайн наверху исчезли платья, и к другим вещам, пересказывать которые слишком глупо. Иногда профессор размышлял о своем детстве. Он делал это часами, а после не мог вспомнить, о чем думал. А потом завыло и застучало в дверь, отделявшую ледовые пещеры от лаборатории, жуткое чудище. Оно было такое сильное, что дверь сотрясалась. Профессор и его дочери не знали, что делать. Они боялись открыть дверь. На следующий день одна из сестер Хоклайн спустилась в лабораторию с обедом для профессора. Увлекшись работой, он не любил подниматься за едой. Из-за своей невообразимой преданности делу профессор продолжал работать, стараясь заново восстановить баланс «Химикалий», а чудище время от времени визжало и колотило в дверь хвостом. Дочь увидела, что дверь в ледовые пещеры открыта, а профессора в лаборатории нет. Девушка подошла к двери и крикнула в глубины пещер: – Папа, ты там? Выходи! Но из глубины пещер донесся кошмарный звук – он приближался во тьме к открытой двери и к мисс Хоклайн. Дверь немедленно заперли, и одна из сестер, решив, что она индеанка, и одевшись соответственно, отправилась в Портленд искать людей, достаточно подготовленных, чтобы убить чудище; только делать это надо было скрытно, потому что сестрам хотелось исправить ошибку, совершенную отцом, не привлекая всеобщего внимания, и завершить эксперимент с «Химикалиями» так, как отцу бы понравилось, ради всего человечества. Только они не знали, что чудище было иллюзией, созданной светом, который мутировал в «Химикалиях», – светом, обладавшим силой навязывать свою волю разуму и материи, изменять саму природу реальности как заблагорассудится его проказливому естеству. Свет зависел от поддержки «Химикалий» – так у нерожденного дитя от пуповины зависит, получит ли оно ужин. Свет мог ненадолго покидать «Химикалии», но туда следовало возвращаться, чтобы набраться сил и выспаться. «Химикалии» для света были чем-то вроде ресторана и отеля. Свет мог преображаться в мелкие изменчивые очертания и у него имелся спутник – тень. Тень была шутовской мутацией, совершенно подневольной свету, и роль эта ей довольно-таки не нравилась; она часто любила вспоминать те дни, когда в «Химикалиях» царила гармония и рядом был профессор Хоклайн, мурлычущий популярные песни тех дней: Приходи домой, Билл Бейли, приходи домой, За квартиру заплачу я и сварю обед. Приходи домой, Билл Бейли, – стонет день-деньской, — Принесла тебе я много бед.[5 - Строки из песни Хыои Кэшюна (1902).] Выливая капельку того и капельку сего в «Химикалии», надеясь на улучшение мира, не очень-то понимал профессор, что каждая капелька подводит его все ближе к тому дню, когда он пропустит через «Химикалии» электричество – и вдруг народится злая проказа, а гармония «Химикалий» утратится навсегда, и проказа со всеми своими дьявольскими возможностями вскоре обратится против него самого и его милых дочерей. А содержимое «Химикалий» было по большей части недовольно тем, что случилось, после того как через них пропустили электричество и началась мутация, породившая зло. Одному химикату удалось полностью отделиться от всего состава. Химикат этот весьма досадовал на такой поворот событий и исчезновение профессора Хоклайна, потому что ему очень, очень хотелось помочь человечеству и чтобы все люди улыбались. Теперь химикат часто плакал и держался наособицу у самого дна банки. Разумеется, жили там и химикаты, в сущности своей злые по природе, – они радовались, что избавились от профессорской политики добрососедства, и теперь ликовали от дурацкого ужаса, который свет, он же Чудище Хоклайнов, наводил на своих хозяев, они же Хоклайны, и всех, кто к ним приближался. Свет обладал неограниченными возможностями и особо гордился тем, что умеет ими пользоваться. А его тень тошнило от всего этого, и она недовольно тащилась позади, шаркая ногами. Всякий раз, когда Чудище Хоклайнов покидало лабораторию, воспаряло по лестнице и топленым маслом просачивалось под железную дверь, отделявшую лабораторию от дома, тень неизменно тошнило. Если бы только рядом был профессор, если б не постигла его эта кошмарная судьба, он бы по-прежнему пел: Как мы с Мамочкой О'Рорк Оркестр Хоклайнов Грир с Камероном и женщины Хоклайн, по-прежнему в недоумении от своего поведения, возвратили одежду на свои тела и собрались все вместе в музыкальном салоне на том же этаже, что и спальни, где они только что кончили заниматься любовью. Грир с Камероном положили ружья на пианино. Мисс Хоклайн спустилась, заварила чай и принесла его на серебряном блюде, и все они сели в музыкальном салоне среди клавесинов, скрипок, виолончелей, пианино, барабанов, органов и проч. То был очень большой музыкальный салон. Чтобы приготовить чай, мисс Хоклайн пришлось обогнуть тело великана-дворецкого в нижнем холле. Грир с Камероном никогда прежде не пили чай, но решили попробовать, потому что какого черта – раз эдакое творится в этом огромном желтом доме, таком зловещем, что едва ли не дышит, оседлав какие-то ледовые пещеры, вгрызавшиеся мерзлыми зубами в глубины земли. Гриру с Камероном хотелось как-то поступить с мертвым телом великана-дворецкого, как только они покончат с живыми телами женщин Хоклайн, однако женщины настояли, чтобы все выпили чаю перед тем, как избавиться от дворецкого, который по-прежнему простирался в холле, будто остров. В камине музыкального салона горел свежеразведенный огонь. – Вам нравится чай? – спросила мисс Хоклайн. Она сидела подле Грира на тахте рядом с арфой. – Он не такой, – ответил Грир. – А вы что скажете, Камерон? – спросила другая мисс Хоклайн. – На кофе не похож, – ответил Камерон. Он сосчитал все музыкальные инструменты в комнате: восемнадцать. После чего обратился к ближайшей мисс Хоклайн: – У вас тут музыкального хватит на целый оркестр. – Мы никогда об этом не думали под таким углом, – ответила мисс Хоклайн. Возможности дворецкого – Что будем делать с телом дворецкого? – спросил Камерон. – Это закавыка, – сказала мисс Хоклайн. – Нам в самом деле будет не хватать старика. Он был нам как дядя. Такой хороший человек. Огромный, но нежный, как муха. – Может, для начала переместим его из холла? Его очень трудно огибать, – сказал Камерон. – Да, надо его передвинуть, – сказала другая мисс Хоклайн. – А почему мы не сделали этого до того, как сели тут и начали пить эту штуку? – спросил Камерон, пренебрежительно глядя в свою чашку чая. Было весьма очевидно, что Камерона не удастся охмурить радушием чаепития. Чай был, можно сказать, не в его вкусе. – Мне кажется, нам следует его похоронить, – сказала мисс Хоклайн, несколько секунд подумав. – Если хотите закопать его в землю, придется убрать его из холла, – сказал Камерон. – Именно, – подтвердила другая мисс Хоклайн. – Я думаю, нужен гроб, – сказала мисс Хоклайн. – Два гроба, – уточнил Камерон. – А вы, джентльмены, умеете делать гробы? – спросила другая мисс Хоклайн. – Не-а, – ответил Грир. – Мы не делаем гробы. Мы их наполняем. – Мне кажется, на нас обратят лишнее внимание, если мы поедем в город и попросим кого-нибудь из горожан сделать нам гроб, – сказала мисс Хоклайн. – Да, нам не хочется, чтобы сюда кто-нибудь приезжал и совал нос в наши дела, – сказала другая мисс Хоклайн. – Ни в коем случае, – ответила другая мисс Хоклайн, очень по-дамски отхлебывая чай. – Давайте закопаем его снаружи, – сказал Грир. – Просто выроем яму, внутрь положим его, а сверху засыплем, и дело сделано. – Не стоит хоронить его близко от дома, – сказал Камерон. – Земля тут везде промерзла, и разъеби меня гром» если я стану копать такую здоровую яму в мерзлой земле. – Тогда выкопаем яму за мерзлой землей, а потом выволочем его из холла и туда сунем, – сказал Грир. – Как грустно думать о нашем любимом дворецком мистере Моргане в таких выражениях, – сказала мисс Хоклайн. – Я знала, что годы берут свое и однажды он умрет, ибо, как нам всем известно, смерть неизбежна, только я никогда не думала, какая закавыка случится с размерами его тела. Заблаговременно об этом не задумываешься. – Вы же не рассчитывали, что он после смерти съежится до карлика, правда? – сказал Камерон. На пути к возможности дворецкого Спускаясь разобраться с дворецким, то есть сопроводить его в последний путь к месту вечного упокоения, яме в земле, они миновали открытую дверь в комнату, где стоял бильярдный стол. Очень красивый, а над ним висела хрустальная люстра. Когда Грир с Камероном поднимались ебаться с женщинами Хоклайн, дверь была закрыта. – Смотри, бильярд, – сказал Камерон, держа помповое ружье. Он сразу же остановился полюбоваться бильярдным столом. – Отличный стол тут у вас. Может, мы вдвоем погоняем шары после того, как похороним дворецкого и убьем чудище? – Да-а, погонять шары было бы неплохо, вот только работу закончим, – отозвался Грир с «крагом» 30:40, закинутым на плечо, и автоматическим пистолетом, заткнутым за пояс. – Да и лампа хорошенькая, – сказал Камерон, поглядев на люстру. Комнату освещал солнечный свет из окон. Свет из окон собирался в люстре, нежными зелеными цветами отражавшей бильярдный стол. Но в цветочных осколках стекла, причудливым садом висящих над столом, был и другой свет. Он очень искусно перемещался по осколкам, а за ним по-детски неуклюже тащилась тень. Гриру на секунду показалось, что в люстре что-то шевелится. Он перевел взгляд с бильярдного стола – и по кусочкам хрусталя скользил свет. А за ним тянулось неловкое темное движение. Интересно, подумал Грир, отчего свет движется по люстре. Ни один кусочек хрусталя не шевелился. Они висели совершенно неподвижно. – По люстре движется свет, – сказал он, входя в комнату, чтобы разобраться. – Должно быть, отражается от чего-то снаружи. Он подошел к окну и выглянул. Иней окружал дом, а через сотню ярдов прекращался, и над травой и дальше, над Мертвыми Холмами, властвовало лето. Грир не заметил снаружи никакого движения, от которого в люстре отражался бы свет. Он повернулся, и свет исчез. – Теперь его нет, – сказал он. – Забавно. Снаружи ему взяться неоткуда. – Отчего столько внимания к блику? – спросила мисс Хоклайн. – У нас в холле мертвый дворецкий лежит. Давайте что-нибудь с этим сделаем. – Просто любопытно, – ответил Грир. – Я и жив до сих пор по одной причине – я очень любопытный. Не расслабляться полезно. Он снова посмотрел на люстру, но странного света в ней уже не было. Грир не знал, что свет прячется на бильярдном столе, у боковой лузы, а рядом с ним прячется тень. – Мне этот свет, кажется, знаком, – сказал Грир. – Я его уже где-то видел. Свет и тень затаили дыхание, дожидаясь, пока Грир выйдет из комнаты. Сюрприз Спускаясь по изогнутой лестнице на первый этаж особняка, мисс Хоклайн сказала сестре: – Со мной тут случилась очень смешная штука. – Какая? – Очень странная, – продолжала та. – Ну так что это было? Грир с Камероном волоклись за сестрами Хоклайн. Те передвигались с таким изяществом, что Грира с Камероном едва не заворожило. Сестры ступали по лестнице без единого звука. Точно две птицы медленно скользили по ветру. Их голоса изысканно пронзали воздух, будто невидимые взмахи павлиньих хвостов. – У себя в шкафу я нашла индейскую одежду. Я ее туда не вешала, – сказала мисс Хоклайн. – Ты случайно не знаешь, откуда она взялась? – Нет, – ответила ее сестра. – Я здесь никогда никакой индейской одежды не видела. – Очень странно, – сказала мисс Хоклайн. – К тому же нашего размера. – Интересно, откуда она взялась, – сказала другая мисс Хоклайн. – Здесь очень много странностей творится, – ответила ей мисс Хоклайн. Грир с Камероном переглянулись – теперь им было еще о чем подумать. Завершение дворецкого А когда наконец они прибыли к телу мертвого дворецкого, их поистине ожидал сюрприз. Одна из женщин Хоклайн поднесла руку ко рту, словно подавляя вскрик. Другая мисс Хоклайн вся побелела, как привидение. Грир вздохнул. Камерон сунул в ухо палец и почесал. – И что, блядь, дальше? – сказал он. Потом они стояли и просто смотрели на тело дворецкого. Они смотрели на него очень долго. – Что ж, – наконец промолвил Грир. – Хоронить его будет значительно легче. На полу перед ними лежало тело дворецкого, но всего тридцати одного дюйма длиной, и весило оно меньше пятидесяти фунтов. Мертвое тело великана дворецкого превратилось в тело карлика. Оно почти потерялось в слоях великанской одежды. Штанины едва заняты, а труп дворецкого накрывало сюртуком, словно тентом. На дальнем конце огромной горы одежды из рубашки высовывалась маленькая голова. Воротничок окружал ее, будто обруч. А выражение – тихого покоя, странствия на встречу с Создателем, как говорится, – на лице дворецкого оставалось неизменным в его трансформации из великана в карлика, только, само собой, значительно уменьшилось. Мистер Морган, покойтесь с миром Хоронить дворецкого действительно оказалось проще. Пока Грир копал могилку возле дома – там, где кончался мороз, – мисс Хоклайн сходила наверх и принесла чемодан. Оттиски После похорон с уместными выражениями скорби над очень маленькой могилкой и крестиком все вернулись в дом и собрались в парадной гостиной. У Грира с Камероном ружей с собой больше не было. Они уложили их в длинный узкий кофр, который вернулся к слоновьей ноге для зонтиков. Оружие они носили, только если собирались им пользоваться. А остальное время ружья проводили в кофре. Камерон подбросил в огонь угля. Две мисс Хоклайн сидели друг подле дружки на диванчике. Грир сидел напротив в огромном кресле с резными медвежьими головами по концам подлокотников. Поворотясь к комнате и обеспокоенным взорам современников, Камерон стоял у огня, которому только что подсобил. Потом перевел взгляд на стол с гранеными графинами ликера и тонкими хрустальными бокалами на высоких ножках, державшимися одной компанией на серебряном блюде. – Мне кажется, нам стоит выпить, – сказал он. Мисс Хоклайн поднялась с диванчика, подошла к столу и налила всем хереса, который все сразу принялись потягивать. Сама же она вернулась к сестре на диванчик, и все опять расположились так же, как и до Камеронова предложения, только с бокалами в руках. Это был тонко срежиссированный балет – вроде разных оттисков одной фотографии, только на одном теперь возникли бокалы хереса. Еще раз волшебное дитя – Мне бы хотелось задать вам вопрос, девушки, – сказал Грир, но сначала отхлебнул хереса из бокала. Все в комнате наблюдали, как осторожно он отпивает. Секунду он подержал херес во рту, а затем проглотил. – Вы слыхали когда-нибудь о человеке по имени Волшебное Дитя? – спросил он. – Нет, – ответила мисс Хоклайн. – Имя незнакомое, – сказала другая мисс Хоклайн. – Хоть и забавное. Похоже на индейское. Обе они были явно озадачены. – Я так и думал, – сказал Грир, переводя взгляд на Камерона, стоявшего у камина. Уголь немо горел, а дым странствовал вверх, убывая от огромного желтого дома, что стоял на обындевевшей равнине в самом начале этого века. Глядя на Камерона, Грир вдруг заметил, что часть огня не горит, а часть дыма над ним – не движется вверх, а просто парит над языками пламени чуточку иного цвета, которые не горят. Он подумал о странных бликах в люстре бильярдной. Огонь, который не горел, очень напоминал эти блики. Он снова перевел взгляд с Камерона на женщин Хоклайн, чопорно сидевших друг подле дружки на диванчике. – Кто это Волшебное Дитя и какое оно к нам имеет отношение? – спросила мисс Хоклайн. – Никакого, – ответил Грир. Возвращение к чудищу – Наверное, стоит подумать, как убить чудище в подвале, – сказал Камерон, и женщины Хоклайн ничего не ответили. – Мы здесь уже весь день, а к делу еще даже не приступили. Столько всего происходит. Хорошо бы стереть это проклятущее чудище с картины и перейти к чему-нибудь другому, потому что, как черт черен, тут, похоже, есть и такое, к чему перейти. Что скажешь, Грир? Пора капельку поубивать чудищ? Грир вразвальцу поглядел на Камерона, но взгляд его одновременно охватил и камин. Огонь, который не горел, и дым, который не дымил, пропали. Теперь в камине горел обычный огонь. Грир снова посмотрел на женщин Хоклайн и – вразвальцу, но внимательно – обвел взглядом комнату. – Ты меня слышал? – спросил Камерон. – Н-да, я тебя слышал, – ответил Грир. – Ну так что ты скажешь? Пора капельку поубивать чудищ? На сестрах Хоклайн были одинаковые жемчужные ожерелья. Они изящно лежали вокруг женских шей. Однако некоторые жемчужины горели ярче других, а некоторые локоны, спускавшиеся на шеи, казались чуть темнее остальных волос. – Да, нам следует приступить к убийству чудища, – сказал Грир. – Именно за этим мы здесь. – Ага, мне кажется, это нам и следует сделать, – сказал Камерон. – А затем выяснить, что здесь вызывает всю эту дурость. Я никогда раньше не видел, чтобы человека хоронили в чемодане. Вопросы у самого заката Дом уже отбрасывал на иней длинные тени, а солнце приближалось к отбытию с Мертвых Холмов, Восточного Орегона и всей остальной Западной Америки; Грир тем временем задавал женщинам Хоклайн найраспоследнейшие вопросы. – И вы никогда не видели чудище? – спрашивал Грир у мисс Хоклайн. – Нет, мы только слышали, как оно вопит в пещерах и колотит хвостом в дверь, которая не пускает пещеры в лабораторию. Оно очень сильное, и дверь трясется. Но и дверь толстая. Железо. – Но вы его никогда не видели? – Нет, не видели. – И дверь стоит запертая с тех пор, как исчез ваш отец? – Да, – сказала мисс Хоклайн. Свет жемчужин у горл сестер Хоклайн чуть накалился – чуть ли не до сверкания алмазов. Грир заметил какое-то движение во тьме женских волос. Как будто волосы шевельнулись, но они не шевелились. Что-то изменилось в волосах. Грир на секунду задумался. А затем понял: с места сдвинулся сам их цвет. – А иногда вы слышите крики? – Да, их слышно по всему дому, и грохот в железную дверь тоже, – сказала мисс Хоклайн. – Как часто? – Примерно каждый день, – сказала мисс Хоклайн. – Мы ничего не слышали, – сказал Грир. – Иногда бывает и так, – сказала другая мисс Хоклайн. – К чему все эти вопросы? Мы уже рассказали всё, что знаем, а теперь всё рассказываем заново. – Ну да, – сказал Камерон. – Я уже хочу убрать это клятое чудище с дороги. – Ладно, – согласился Грир. – Давай его убьем. А сам ненароком и мимоходом скользнул взглядом по ожерельям на шеях сестер Хоклайн. Ожерелья пялились на него в ответ. Что считается Но солнце уже заходило, ранние сумерки подменили себя в пейзаже, и хотя все были готовы идти убивать чудище, все к тому же очень проголодались, и вскоре голод их оборол, и убийство чудища было отложено до после ужина, который женщины Хоклайн удалились готовить в кухню, а Грир с Камероном остались в гостиной. Когда сестры Хоклайн вышли, странный свет остался на жемчужинах, а подвижный темный цвет – в волосах, и сестры, сами того не ведая, перенесли их в кухню, что Грира только устраивало, потому что ему хотелось поговорить о них с Камероном. Грир начал было рассказывать, что видел, но Камерон его перебил: – Я знаю. Я за ними наблюдал. Я их видел в холле у тела дворецкого, когда оно переменилось в карлика. Они были на лопате, когда ты копал могилу, и еще я их видел, когда одевался после того, как поебался с одной из женщин Хоклайн. – А ты видел их в люстре над бильярдным столом? – спросил Грир. – Еще бы. Лучше б ты не перся туда их разглядывать. Я не хочу, чтобы они занервничали, зная, что мы про них знаем. – А сейчас в комнате ты их видел? – спросил Грир. – Конечно. В огне. Ты думаешь, я почему там стоял? Задницу себе погреть? Мне хотелось рассмотреть их поближе. Теперь они ушли с женщинами Хоклайн, поэтому – что скажешь? Я вот знаю, что скажу. Я скажу так: нам не стоит спускаться в ледовые пещеры искать это блядское чудище. Я думаю, нам надо спуститься только в подвал к этим блядским химикатам, с которыми работал их чокнутый папаша. Грир улыбнулся Камерону. – Иногда ты меня удивляешь, – сказал он. – Я не знал, что ты умеешь подмечать. – Я считаю много такого, что не стоит считать, – ответил Камерон. – Все потому, что я так устроен. Но еще я считаю все, что считать стоит. Но сначала ужин, потом чудище Хоклайнов Грир с Камероном решили сперва поужинать, а потом уже разбираться с «Химикалиями» в лаборатории и выискивать то, что, по их мысли, могло привести к Чудищу Хоклайнов. – Разыграем все так, будто идем в ледовые пещеры разносить все, что там есть, но когда спустимся в подвал, выдумаем предлог задержаться, если наткнемся на что-нибудь интересное, может, какие-нибудь «Химикалии», – пристрелим, – сказал Камерон. – Но сперва хорошенько поужинаем и не выдадим то, что знаем про этот свет и его теневого пособника. – Ладно, – согласился Грир. – Ты все разложил по полочкам. Тут в комнату вошли сестры Хоклайн. Они переоделись. Теперь на них были платья с очень низкими вырезами, которые подчеркивали прекрасные юные груди. У обеих женщин были тоненькие талии, и платья демонстрировали их к вящей выгоде. – Ужин готов, голодные убийцы чудищ! – Женщины Хоклайн улыбнулись Гриру с Камероном. – Вам нужно побольше энергии, если вы собираетесь убивать чудище. Грир с Камероном улыбнулись в ответ. На шеях сестер Хоклайн были все те же ожерелья, и свет с тенью по-прежнему сидели на них. Свету, судя по виду, в ожерельях было удобно, а тенистый темный цвет, который умел двигаться, уютно расположился в длинных ниспадающих волосах. «По крайней мере, у Чудища Хоклайнов недурной вкус», – подумал Грир. Подсчет чудища Хоклайнов За ужином Грир с Камероном вразвальцу наблюдали за Чудищем Хоклайнов у горл и в волосах сестер Хоклайн. Чудище за едой вело себя весьма непринужденно. В ожерельях свет его пригас, а тенистый подвижный цвет у сестер в волосах замер, почти сливаясь с естественным оттенком. Трапеза состояла из стейков, картошки, печенья и подливки. Типичная восточно-орегонская еда, и поглощалась она Гриром с Камероном очень смачно. Грир сидел и думал о чудище и о том, что это – все тот же день, когда они проснулись в амбаре в Билли. Думал обо всех событиях, что произошли до сего момента. День в самом деле оказался длинный и обещал по себе еще больше: события, что приведут их с Камероном к попытке лишить Чудище Хоклайнов жизни и странных сил, которыми оно обладало, сидя напротив них за столом, пялясь из пары ожерелий на шеях прекрасных женщин, совершенно ни о чем не подозревающих, полностью доверявших своим ювелирным украшениям. Камерон же наобум считал все, что было в комнате. Пересчитал все на столе: блюда, приборы, тарелки и т. д…двадцать восемь, двадцать девять, тридцать и т. д. Хоть чем-то заняться. Затем пересчитал жемчужины, в которых пряталось Чудище Хоклайнов:…пять, шесть и т. д. Чудище Хоклайнов в подливке Ближе к концу ужина Чудище Хоклаинов покинуло ожерелья и перебралось на стол. Сгустилось в разливательной ложке, лежавшей в большой миске с подливкой. Тень чудища лежала на самой подливке, делая вид, что она подливка и есть. Тени было очень трудно притворяться, что она – подливка, но над своей ролью она очень трудилась, и, в общем, все сошло ей с рук. Камерона потешило, что чудище перебралось на стол: он понимал, как трудно тени притворяться подливкой. – Хорошая подливка, а? – сказал Грир Камерону. – Ага, – ответил Камерон, глядя на Грира. – Хотите еще подливки, ребята? – спросила мисс Хоклайн. – Очень хорошая, – сказал Грир. – Как ты насчет подливки, Камерон? Тень Чудища Хоклайнов лежала на подливке как могла площе. Самому Чудищу в ложке было неудобно – та бликовала немного больше, чем следовало. – Ну, я не знаю. Я уже наелся. Но… – Камерон возложил руку на ложку. Теперь он касался самого Чудища Хоклайнов. Ложка, хоть и лежала в горячей подливке, была холодна. Камерон ненароком подумал, как он, к ебеням, сможет это чудище убить, но так и не придумал, как убить ложку, поэтому просто положил Чудищем Хоклайнов еще подливки на свою картошку. Чудище покорилось и сыграло роль ложки. Тень, елозя, сползла с ложки, когда Камерон поднял подливку из миски, и весьма неуклюже шлепнулась обратно. Тени было очень неловко, она едва не вспотела. Камерон положил ложку обратно в подливку и снова потревожил тень, которая чуть не ударилась в панику. – А ты, Грир? Хочешь еще такой хорошей подливки? Сестры Хоклайн были очень довольны, что их подливка удостоилась такой восторженной критики. – Нет, Камерон. Как она ни хороша, я уже наелся, – ответил Грир. – Я, наверное, просто посижу и посмотрю, с каким аппетитом ешь ее ты. Мне нравится смотреть, как ест человек, которому нравится есть то, что он ест. Меня сейчас вырвет, подумала тень. Опять в гостиной После ужина все снова перешли в гостиную, оставив Чудище Хоклайнов ложкообразно болтаться в подливке. На стене гостиной висел большой портрет обнаженной женщины. Грир с Камероном посмотрели на картину. Чудище Хоклайнов за ними в гостиную не последовало. Оно спустилось в лабораторию, чтобы немного отдохнуть в «Химикалиях». Оно устало. Тень его – тоже. Ужин для них оказался слишком долгим. – Нашему отцу нравились обнаженные женщины, – сказала мисс Хоклайн. В гостиную сестры Хоклайн – такие красивые, что глаз невозможно оторвать вообще, – подали кофе и стопки коньяку. Грир с Камероном все поглядывали на голый портрет женщины, а затем – на сестер Хоклайн, которые знали, что делают, но делали вид, что не знают. Они могли бы выбрать и другую гостиную. Их возбуждала ситуация. Но возбуждение пробивалось лишь в том, что сестры неровно дышали. – Красивая у вас тут картина, – сказал Камерон. Сестры ему не ответили. Вместо ответа они улыбнулись. Не оставляя своим вниманием голый портрет и красоту женщин Хоклайн, Грир с Камероном тщательно осматривали комнату на предмет чудища, и его нигде не было. Они выпили по паре чашек кофе и паре стопок коньяка, дожидаясь, не вернется ли чудище, но оно не вернулось, и их восторги красотой Хоклайнов разгорелись еще немного. – Кто нарисовал эту картину? – спросил Камерон. – Ее написали во Франции много лет назад, – ответила мисс Хоклайн. – Кто бы ее ни нарисовал, рисовать он умел, – сказал Камерон, не сводя глаз с той сестры Хоклайн, которая только что ему ответила. Ей нравилось, как Камерон не сводит с нее глаз. – Да, этот художник был очень знаменит. – Вы с ним знакомы? – Нет, он умер за много лет до того, как я родилась. – Какая жалость, – сказал Камерон. – Это уж точно, – ответила мисс Хоклайн. Монолог тени Чудище Хоклайнов вернулось в свою банку химикатов в лаборатории. Оно возлежало там… странные сегменты света не двигались. Эти химикаты, долгая и кропотливая работа профессора Хоклайна, были источником энергии, омоложения и постелью, где Чудище Хоклайнов спало, когда уставало, и пока оно спало, «Химикалии» восстанавливали его силу. Тень Чудища Хоклайнов спала поблизости. Тени снились сны. Ей снилось, что она – это Чудище, а Чудище – она. Очень приятный сон для тени. Тень предпочитала думать, что она больше не тень, а само Чудище. Ей не нравилось все время что-то вынюхивать. От этого тень страдала и нервничала. Тень часто проклинала свою судьбу и жалела, что «Химикалии» выбросили ей кости так неудачно. Во сне тень была Чудищем Хоклайнов и занимала браслет на запястье одной из сестер Хоклайн. Во сне тень была счастлива и старалась радовать сестру сиянием браслета. Тень не одобряла тактики Чудища, ей было стыдно за все те жестокости, которые Чудище творило с разумом сестер Хоклайн. Тень вообще не понимала, зачем все это делать. Если бы судьбу можно было переменить, и тень обратилась бы в Чудище, все в доме стало бы иначе. Этим жестоким шуткам пришел бы конец, а энергия Чудища направилась бы на открытие и исполнение новых удовольствий для сестер Хоклайн. Тени сестры очень нравились, а служить Чудищевым чувством юмора ей было ну совсем не по нраву; она желала сестрам Хоклайн лишь удовольствий и наслаждений, а не злобных проказ, которые Чудище обожало устраивать с их телами и разумом. Тень также сильно не одобряла того, что Чудище сделало с профессором Хоклайном. Она считала, что Чудище должно было хранить ему верность и не вытворять такую дьявольскую шкоду. Сон о браслете вдруг рассеялся, и тень проснулась. Она посмотрела, как в «Химикалиях» спит Чудище Хоклайнов. Впервые в жизни тень осознала, как сильно ненавидит Чудище, и попробовала придумать, как покончить с его злобным существованием, взять энергию «Химикалий» и обратить их в добро. А Чудище спало в банке с химикатами, ни о чем не подозревая. Чудище устало после целого дня злодеяний. Оно так устало, что даже похрапывало в «Химикалиях». Тем временем опять в гостиной Почти настала полночь, и викторианские часы толкали двадцатый век к двенадцати. Тикали они громко и методично, пожирая 13 июля 1902 года. Грир с Камероном вразвалыгу, но очень внимательно снова осмотрели гостиную: не вернулось ли Чудище Хоклайнов. Не вернулось. Они, разумеется, не знали, что оно крепко спит и похрапывает в банке, полной химикатов, в лаборатории, и они сами пока в безопасности. Удостоверившись, что чудища рядом нет, Грир сказал Камерону: – Мне кажется, пора им сказать. – Что сказать? – спросила мисс Хоклайн. – О чудище, – ответил Грир. – А что с ним? – спросила мисс Хоклайн. Ее сестра отвлеклась от чашки горячего кофе в руке, напряженно дожидаясь следующих слов Грира. Грир пошарил в уме в поисках нужных слов и простой и логичной последовательности, в которой их изложить. Пауза чуточку затянулась: то, что ему следовало сказать, было такой фантастикой, что просто изложить не получалось. Наконец нужные слова его отыскали. – Чудище – не в ледовых пещерах, – сказал Грир. – Оно здесь, в доме. Сегодня оно бродило повсюду. Пару часов просидело у вас на шеях. – Что? – не веря, переспросила мисс Хоклайн. Ее сестра поставила чашку. Обе они сидели в изумленном шоке. – Чудище – это некий странный свет, который перемещается везде со своей дурацкой тенью, – продолжал Грир. – Я точно не знаю, как он действует, но он действует, и мы его уничтожим. Нам кажется, что в ледовых пещерах нет такого, что нам надо убивать. Свет умеет изменять все вокруг и думать, и он может забираться в мозг и его ебать. Вы разве не замечали этого света и тени за ним? Она как собачонка? Сестры Хоклайн ничего не ответили. Они повернулись и посмотрели друг на друга. – Ну? – спросил Грир. Наконец мисс Хоклайн заговорила. – Это странный свет, что перемещается повсюду, а за ним – неуклюжая тень? – переспросила она. – Ну да, мы его всюду видели, – ответил Грир. – Он передвигался вместе с нами, следил за нами. Почти весь вечер сидел вот в этих ваших ожерельях. А некоторое время назад ушел и пока не вернулся. – То, что вы описываете, – одно из свойств «Химикалий», – сказала мисс Хоклайн. – В банке живет странный свет и с ним рядом все время какая-то вихристая неловкая тень, она следует за ним, когда он перемещается по банке. Свет – более совершенная ступень «Химикалий». Отец перед исчезновением сказал нам, что со временем свет переменится в нечто такое, что будет крайне благоприятно для всего человечества. – Нам нужны были еще химикаты, чтобы довершить перемену, – это их привез наш бедный дворецкий из Брукса. Мы собирались закончить эксперимент, как только вы убьете чудище, – сказала другая мисс Хоклайн. – Это ничего не закончит, – сказал Грир. – Мне кажется, вам следует взять этот замес и выбросить, а потом начать все заново. У вас там внизу что-то вышло из-под контроля. Я думаю, эта дрянь убила вашего дворецкого и виновата в исчезновении вашего отца, а также превратила одну из вас в индеанку, да и нам мозги ебло. Сестры Хоклайн смотрели на них, потерявшись в глубоком молчании. – Давайте уже спустимся, возьмем эту банку ебаной дряни и выкинем, а потом хорошенько выспимся, – сказал Камерон. – Мне совсем не помешает. Я никогда раньше не хоронил карликов, и я устал. Сегодня я столько ебался, что, боюсь, у меня хрен отвалится. – «Химикалии» – труд всей жизни нашего отца, – сказала мисс Хоклайн, в отчаянии разбив молчание. – Он всю свою жизнь посвятил «Химикалиям». – Мы знаем, – сказал Камерон. – И нам кажется, что эти блядские химикаты пошли против него. Укусили руку, что их кормила, так сказать. Вы же видели, что они сделали с вашим дворецким. Убили его и превратили его тело в карлика. Один сатана знает, какое блядство они учинят дальше. Надо их выбросить, пока мы все не превратились в мертвых карликов. И хоронить нас в чемоданах будет некому. Тем временем опять в банке Чудище Хоклайнов, свет в банке, полной химикатов, медленно перевернулось на другой бок, как сонный человек, а затем – еще на один. Черт бы его побрал, подумала тень и медленно перевернулась на другой бок, а затем – еще на один. Чудищу теперь стало неудобно во сне, и оно снова заворочалось, как человек, готовый проснуться, и снова перевернулось, и – Черт бы его побрал, подумала тень и снова перевернулась. Чудищу Хоклайнов спалось неспокойно. Вероятно, снился дурной сон или одолело предчувствие. Оно снова перевернулось и – Черт бы его побрал. Труды человека обратились в прах – То есть вы хотите, чтобы мы уничтожили труд жизни нашего отца? – спросила мисс Хоклайн. – Да, – ответил Камерон. – Либо так, либо он уничтожит вас. – Должен быть иной выбор, – сказала другая мисс Хоклайн. – Мы же не может просто так выбросить то, над чем он работал двадцать лет. До полуночного часа оставалась одна минута. Мисс Хоклайн встала и подбросила в огонь кусок угля. Другая мисс Хоклайн налила Гриру еще кофе. Наливала она из серебряного кофейника. Все вдруг замерло, пока сестры Хоклайн размышляли, как поступить дальше. Им предстояло громадное решение. – И не забывайте, мы считаем, что эта блядина еще и вашего отца зацапала, – сказал Грир, когда часы принялись отзванивать полночь и менять мир на 14 июля 1902 года. – Четыре, – сказал Камерон. – Дайте нам еще несколько минут, – сказала мисс Хоклайн, встревоженно поглядев на сестру. – Всего-навсего несколько минут. Мы должны принять верное решение. Сделаем так сделаем. – Ладно, – сказал Грир. – Двенадцать, – сказал Камерон. Пробуждение Чудище Хоклайнов ворочалось в «Химикалиях». Теперь оно почти проснулось. Тень вздохнула, когда Чудище зависло на грани пробуждения. Тень пришла в ужас: снова ей придется участвовать в следующей проказе, которую измыслит Чудище. Ей не нравилось, как Чудище забавляется с женщинами Хоклайн, заставляя их делать то, что им совсем не подобает. Превращение одной из женщин в индеанку, думала тень, – очень противное деяние. А что Чудище придумает в следующий раз, угадать невозможно. Ни перед чем ужасным Чудище не останавливалось, и, разумеется, его способности к темной изобретательности были едва изведаны. Свет, который был Чудищем, продолжал ворочаться и метаться в Химикалиях, а пробуждение с ревом неслось к нему, точно снежная буря в начале зимы. Тень снова вздохнула. Черт бы его побрал. И вдруг Чудище проснулось. Перестало ворочаться и лежало теперь в «Химикалиях» очень тихо. Затем посмотрело на тень. Тень беспомощно посмотрела на него в ответ, смирившись со своей судьбой. Свет отвернулся от тени. Свет обвел взглядом комнату. Свету было не по себе. Он продолжал озираться, еще немного сонный, но быстро взбодряясь. Свет ощущал какую-то угрозу, только не знал, что она такое. Очень скоро он полностью овладеет своими способностями. Чудище Хоклайнов чувствовало: что-то весьма не так. Тень наблюдала за своим нервным хозяином. Разум Чудища, словно дерево в снежную бурю в начале зимы, отряхнул листву сна. Тень жалела, что Чудище Хоклайнов не умерло, хоть и ей бы тогда, наверное, пришлось последовать за Чудищем в Лету. Все лучше, чем жить в преисподней такого партнерства с Чудищем Хоклайнов и творить все эти злые деяния. Тень помнила прежние стадии «Химикалий», помнила, как радостно было создаваться профессором Хоклайном. В те времена свет был благотворен, у него едва не кружилась голова от восторга, что его только что сотворили. Перед ними расстилалось будущее, а в нем – возможность помогать и нести радость всему человечеству. А потом свет переменился. И скрыл перемену своей личности от профессора Хоклайна. Свет начал проказить, и проказы его профессор считал случайностями. Что-то падало, что-то превращалось во что-то другое, и профессор думал, что это он ошибся, либо этикетки перепутались, а затем свет понял, что может покидать банку и перемещаться всюду, ну и, разумеется, бедная невинная тень света вынуждена была за ним следовать – наблюдателем и участником проказ, которые со временем разогнались до того, что стали подлинными злодеяниями. Через некоторое время профессор Хоклайн понял, что с «Химикалиями» что-то весьма не так, но до самого момента, когда Чудище сотворило над ним эту кошмарную штуку, он считал, что сможет исправить баланс «Химикалий» и завершить эксперимент, от которого весь мир сможет возлюбить человека. Но статься этому было не суждено, поскольку однажды днем, когда профессор у себя в кабинете наверху работал над новой формулой, свет сыграл над ним самую отвратительную и злую свою шутку. Тень содрогнулась от одного воспоминания. Вот свет окончательно проснулся и понял, что ему крайне угрожают люди наверху, и с угрозой этой лучше разобраться прямо сейчас. Свет выполз из «Химикалий» и покачался на краю банки, готовясь к отправлению; тень неохотно тоже к нему подготовилась. Решение – Да, – сказала наконец мисс Хоклайн. Ее сестра кивнула. – Это трудное решение, но единственный путь, – сказала мисс Хоклайн. – Мне жаль, что это должно случиться с трудом всей жизни нашего отца, но есть вещи поважнее. – Ну да, наши жизни, – перебил ее Камерон. Ему не терпелось. Ему хотелось сейчас же отправиться вниз и вышвырнуть эту банку дряни вон, а потом всю ночь проспать подле тела женщины Хоклайн. Он устал. Это был длинный день. – У нас есть формула «Химикалий», – сказала мисс Хоклайн. – Может, получится начать все заново или отдать ее тому, кому это будет интересно. – Не знаю, – сказала другая мисс Хоклайн. – Я уже как-то подустала от всего этого, давай о будущем пока не будем. Давай просто выльем эту дрянь и выспимся. Я устала. – Я тоже так считаю, – сказал Камерон. Наверху Чудище соскользнуло с краешка банки и поплыло через всю лабораторию, а потом приземлилось на нижней ступеньке лестницы, ведущей наверх в дом. Тень неуклюже влеклась за ним, темнее тьмы подвала, безмолвнее полного безмолвия и совершенно одинокая в трагедии рабского служения злу. Затем водопадом наоборот Чудище Хоклайнов потекло наверх по ступенькам. Тень тянулась позади, неохотное дополнение тьмы. Чудище Хоклайнов замерло у тусклого лоскутка света, что просачивался под дверь лаборатории. Оно ждало: что-то сейчас произойдет. Свет Чудища воспринимал все почти хирургически. Оно выглянуло из-под двери в холл. Чудище предчувствовало: что-то сейчас произойдет. Тень ждала позади Чудища Хоклайнов. Тени тоже хотелось выглянуть из-под двери и посмотреть, что происходит, но увы – роль ее в жизни сводилась к следованию следом, а потому она разместилась непосредственно возле задницы Чудища Хоклайнов. Виски Все уже выходили из гостиной, чтобы спуститься в подвал и вылить Чудище Хоклайнов, но, когда они дошли до двери и одна из женщин Хоклайн возложила на ручку ладонь, Камерон сказал: – Секундочку. А не налить ли мне виски? И он подошел к столу, где в граненых графинах стояли разные напитки. Там он помедлил, пытаясь высчитать, в какой емкости виски. Тогда одна из женщин Хоклайн сказала: – Оно в графине с синим колпачком. Та мисс Хоклайн, которая несла фонарь. Камерон взял стакан и налил себе изрядно виски. Странно, подумал Грир, Камерон никогда не пьет перед работой, а уничтожение чудища – однозначно работа. Камерон поднес стакан к носу. – Отлично оно у вас тут пахнет. Грир, внезапно предвкусив, как они убьют чудище, не заметил, что Камерон, хоть и налил себе виски в большой стакан, пить не стал. Когда они выходили из комнаты, Камерон нес стакан в руке. Поиски тары Затем дверь гостиной открылась, и одна из сестер Хоклайн вышла в холл, за ней – другая сестра и Грир с Камероном, у которого в руке был стакан виски. Тень ничего не видела из-за Чудища Хоклайнов, но слышала, как открылась дверь и в холл вышли люди. Интересно, что происходит, подумала она, и почему Чудище вдруг так заинтересовалось людьми. Потом тень пожала плечами. Бесполезно об этом думать, ибо сделать ничего нельзя. Тень могла лишь следовать за Чудищем Хоклайнов, которое ненавидела. Чудище Хоклайнов смотрело, как люди идут через холл к двери в лабораторию. Оно выжидало, размышляя, что предпринять дальше. Пыталось воплотить какую-нибудь тару, очертания, в которых можно натворить волшебства и чар, а затем натравить эту тару на людей, угрожающих его существованию. Тень уже бросила и пытаться вычислять, что происходит. Ей уже все было поебать. Убить банку – Как думаешь, нам понадобится ружье? – спросил Грир у Камерона. Ответа ему не было. Грир подумал, что Камерон его, вероятно, не расслышал, и повторил вопрос. – Убить банку? – ответил Камерон. Женщины Хоклайн улыбнулись. Грир не понял шутки. Кроме того, он не заметил, что у Камерона в руке по-прежнему стакан виски. Гриру странным образом не терпелось непосредственно столкнуться с Чудищем Хоклайнов. Камерон держал в руке стакан виски, как держал бы пистолет, – ненароком, но профессионально, рассчитывая применить свою сверхумелость, никому особо не угрожая. Даже Чудище, выглядывая из-под лабораторной двери, не обратило внимания на стакан виски в руке у Камерона. Чудище Хоклайнов к этому времени уже выработало план, как справиться с угрозой для собственной жизни. Чудище улыбнулось своей хитрости. План ему нравился, поскольку он был коварен. Неожиданно Чудище дернуло задницей и соскользнуло ступенькой ниже, а ничего не подозревавшую тень скинуло на две. Блядь! – подумала тень и попыталась вновь обрести несуществующее достоинство, не спуская теперь глаз с Чудища Хоклайнов, дабы точно повторять все, что оно сделает дальше, ибо такова работа всех теней. Слоновья стойка для зонтиков По пути через холл они миновали слоновью ногу, и Камерон не мог не сосчитать в ней зонтики. …семь, восемь, девять. Девять зонтиков. Мисс Хоклайн у стойки задержалась. В стойке этой чудилось что-то очень знакомое, но мисс Хоклайн никак не могла определить, что именно. Просто – в ней было что-то очень знакомое. Вот только интересно, что именно. – Что такое? – спросил Грир. Мисс Хоклайн стояла и смотрела на стойку для зонтиков. Ей казалось, что задержалась она всего на несколько секунд, но оказалось – намного дольше, и она этого не поняла, поскольку затерялась в абсолютном недоумении. Она задерживала вероятную гибель Чудища Хоклайнов. – Эта слоновья стойка для зонтиков – очень знакомая, – обратилась она к сестре. – Тебе она тоже знакома? Сестра ее, тоже мисс Хоклайн, всмотрелась. Вдруг взгляд ее тоже стал очень напряженным. – Да, она мне знакома, но я не знаю, что в ней такого знакомого. Она едва ли не напоминает мне человека, но я не очень понимаю, кого именно. Хотя это человек, с которым я встречалась. Грир с Камероном переглянулись, а затем внимательно осмотрели холл. Они искали Чудище, но не находили его. Этот разговор о слоновьей ноге для зонтиков по всем признакам напоминал проказы Чудища. Но того нигде не было видно, поэтому они мысленно списали разговор сестер Хоклайн на обычную причуду. – Она мне явно кого-то напоминает, – сказала мисс Хоклайн. – Давайте вы подумаете об этом позже, когда мы прикончим Чудище? У вас будет масса времени определить, кто это, – сказал Камерон. Чудище Хоклайнов в четыре четверти Чудище Хоклайнов спиной сползло по ступеням в лабораторию, вызвав собой мерцающую струйку света, нечестивый водопадик. А кроме того, заставило попутавшую неумелую тень пятиться перед собой. Чудище Хоклайнов теперь обрело уверенность. Оно знало, как теперь справиться, и предвкушало лицезрение плодов своей силы. Чудище Хоклайнов задумало дьявольскую участь для Грира с Камероном и женщин Хоклайн. План этот оно считало одним из своих лучших. Подлинный сплав шкоды и зла. Чудище Хоклайнов чуть не хохотало, стратегически отступая в лабораторию, а тень неуклюже елозила, дурацки спотыкалась и ковыляла унизительно и смехотворно, пытаясь справиться с обязательными задачами любой тени. Чудище Хоклайнов купалось в своей уверенности, плывя и стекая вниз по лестнице. О чем тут беспокоиться – разве не владеет оно силой превращать мысли и вещи во все, что бы его ни развлекало? Папа Мисс Хоклайн открыла дверь в лабораторию. Отодвинула два засова и достала из кармана ключ, который вскоре отпер огромный замок. Пока она открывала дверь, ум ее ни на миг не оставлял слоновьей ноги для зонтиков – она пыталась припомнить, кого из людей эта стойка ей напоминает. Узнавание трепетало у самой кромки ее разума. Она отодвинула первый засов на двери. Сделать это было трудновато, поэтому пришлось потянуть капельку сильнее. Эта стойка для зонтиков – такая знакомая. «Кто же это?» Она отодвинула второй засов. Сдвинулся он гораздо легче первого. Едва ли вообще пришлось тянуть. «Я видела эту стойку для зонтиков уже тысячи раз, но только не как стойку для зонтиков, – думала она, – а как человека знакомого». Она вытащила большой ключ из кармана платья и вставила его в огромный висячий замок на двери, и повернула ключ, и замок распался, как сжатый кулак, и она сняла замок с двери и повесила его на щеколду. И тут же завопила: – ПАПА! – и повернулась, и бросилась через весь холл к слоновьей стойке для зонтиков. Гарем теней Чудище Хоклайнов отыскало себе хорошую незаметную позицию в лаборатории и теперь поджидало, когда Грир с Камероном и женщины Хоклайн вступят в его царство. Чудище Хоклайнов было так уверено в их будущем, что ему даже не стало любопытно, почему это одна из сестер Хоклайн вдруг завопила и кинулась прочь от лабораторной двери через весь холл, а за нею – все остальные. Какая разница, чем они там занимаются, ведь скоро они все равно возвратятся и спустятся по лестнице, и Чудище Хоклайнов немножко с ними поиграет. А затем превратит всех в тени, после чего за Чудищем будет таскаться пять теней, а не одна тень-неумеха. Быть может, эти четыре новые тени будут искуснее в той роли, которую Чудище Хоклайнов для них придумало. Да, размышляло Чудище, немного мастерства с теневой стороны не помешает. Чудище Хоклайнов затаилось под прикрытием пробирок, полных химикатов – отброшенной возможности обеззлобить «Химикалии», над которыми профессор работал много месяцев, пока не счел их неудачными и не отбросил. Тень же затаилась под прикрытием часов на верстаке возле этих пробирок. Как только в лаборатории зажжется свет, проявится вся корявость подобного прикрытия. Ничего не получалось у тени как полагается. – Скоро тебе будет с кем играть, – сказало ей Чудище. А тень не поняла, о чем это, блядь, Чудище Хоклайнов говорит. Отец и дочери воссоединились (ну вроде) Мисс Хоклайн стояла на коленях, обвив руками слоновью ногу для зонтиков, и неудержимо рыдала, повторяя снова и снова: – Папа! Папа! Другая мисс Хоклайн стояла рядом и смотрела на сестру, пытаясь сообразить, что происходит. Грир с Камероном же деловито озирались, разыскивая чудище Хоклайнов. Неужели они его прохлопали, когда искали в прошлый раз? Или оно подкралось со спины в холле? Они осмотрели все, но чудища нигде не нашли. Затем другая мисс Хоклайн склонилась чуть ближе и очень пристально посмотрела на слоновую стойку для зонтиков. Вдруг лицо ее вспыхнуло взрывом чувств, она упала на колени рядом с сестрой и воскликнула: – О, отец! Это наш отец! Папа! Сестры Хоклайн были не так бесстрастны, как сами думали. Грир с Камероном стояли и смотрели, как сестры Хоклайн обнимают стойку для зонтиков и называют ее «папой». Брак Грир с Камероном оставили женщин Хоклайн со слоновьей ногой для зонтиков и через весь холл вернулись к двери в лабораторию. Пора было что-то делать с Чудищем Хоклайнов – причем немедленно. Гриру с Камероном уже хватило его проказ. Теперь Грир нес фонарь. У Камерона в руке был стакан виски. Грир по-прежнему не замечал ничего нового в Камероне со стаканом виски. Разум Грира вообще где-то витал, поскольку в любых других условиях стакан виски Грир бы заметил. Такое с ним было впервые. Вероятно, пора думать о том, чтобы отправиться на покой, повесить кобуру на гвоздик и найти себе хорошую женщину, с которой где-нибудь и осесть. Да, пожалуй, это неплохая мысль. Может, с одной из женщин Хоклайн. Он, разумеется, никак не мог знать, что Чудище Хоклайнов уже спланировало для них нечто вроде группового брака. Обиталище снов Грир вошел первым. От открыл дверь лаборатории, и свет от фонаря высветил лестницу и часть подвала. Очень сложное место. Грир никогда раньше такого не видал. Верстаки уставлены тысячами пузырьков. Повсюду машины, которым место лишь во сне. – Давай, Грир. Спустимся и осмотримся, – сказал Камерон. – Ладно. Чудище Хоклайнов за ними наблюдало. Его забавляла их беспомощность. Женщин рядом с мужчинами не было, но Чудище займется ими после того, как покончит с Гриром и Камероном. На всех времени хватит. Чудище так злорадствовало, предвкушая, каких ужасов натворит, что не заметило, как некая странность зародилась в его тени. Тень тоже наблюдала, как Грир с Камероном спускаются по лестнице, подходят и зажигают три-четыре лампы, чтобы лучше видеть, – но тень затем обратила внимание на Чудище Хоклайнов и уставилась на него, и странное чувство зародилось в тени, словно впервые, и она уже не отводила пристального взгляда от Чудища Хоклайнов. Единственная в своем роде мысль билась в разуме тени – план непосредственных действий, едва чудище сделает свой следующий ход. – Жуткое место у них тут, – сказал Грир. – Не жутче Гавайев, – ответил Камерон. Битва Камерон заметил тайник чудища Хоклайнов, еще когда они с Гриром были на середине лестницы. Он увидел странные искры света на верстаке за какими-то смешными пузырьками. Он не знал, что такое пробирки. – Может, зажжешь врн те лампы? – спросил он, махнув Гриру на верстак в дальнем углу лаборатории. Чудище Хоклайнов развлекалось, наблюдая за ними. Чудище наслаждалось так сильно, что решило подождать еще несколько минут, а уж потом обратить Грира с Камероном в тени. Истинное наслаждение для Чудища. Тем временем его нынешняя и единственная тень ждала, когда Чудище сделает ход, чтобы привести в действие собственный план. Еще Камерон заметил большую банку из освинцованного хрусталя на верстаке – в углу напротив того, куда он отправил Грира зажигать лампы. От женщин Хоклайн он знал, что банка эта и есть источник Чудища Хоклайнов… «Химикалии». Он стоял шагах в десяти от банки. А Чудище «пряталось» в пяти. Вдруг Камерон завопил: – Оно тут! Я его вижу! Грир обернулся туда, где вопил и куда тыкал Камерон. И даже не понял, что происходит. Почему Камерон вопит? На Камерона это совершенно не похоже, но Грир все равно обернулся. Чудищу Хоклайнов тоже стало любопытно. Что, к чертовой матери, тут творится? Что это там, если это тут? И Чудище шевельнулось… невольно… из любопытства. Камерон же в промежутке нарочитого возбуждения перешел к тому верстаку, на котором покоилась банка, называемая «Химикалиями», и теперь стоял рядом с ней. Когда Чудище Хоклайнов шевельнулось, дабы получше разглядеть, что творится, тень, тщательно изучив все возможности света и обнаружив способ перемещаться от зада Чудища к переду, чтобы в критический момент Чудище на несколько секунд ослепила тьма, так и поступила – и свет объяло смятение. Вот и все, что тень могла сделать; она надеялась, что такой отсрочки Гриру с Камероном будет довольно, чтобы уничтожить Чудище Хоклайнов с помощью того плана, который они разработали, ибо тени казалось, что у них обязательно должен быть план, если они хотят как-то одолеть Чудище, а бесплановыми дураками они тени вовсе не казались. Когда Камерон завопил Гриру, тень истолковала это так, что пора двигаться, и двинулась. На несколько секунд она заволокла взор Чудищу Хоклайнов, отлично понимая, что, если Чудище уничтожат, ее уничтожат с ним вместе, но лучше смерть, чем жить так и дальше, частью этого зла. Чудище Хоклайнов разъярилось на тень, постаралось оттолкнуть ее, чтобы не мешала и можно было посмотреть, что происходит. Но тень сражалась с Чудищем яростно. В тени билась невероятная физическая ярость – а ведь теням никакая сила вообще не свойственна. Кончина чудища Хоклайнов Камерон вылил стакан виски в банку химикатов. Когда виски попало на «Химикалии», они посинели, запузырились, и от банки в разные стороны полетели искры. Огненными птичками они летали везде, поджигая все, к чему прикасались. – Ходу! – заорал Камерон Гриру. И оба рванули вверх по лестнице на первый этаж особняка. Чудище Хоклайнов отреагировало на виски, вылитое в банку его источника энергии, тем, что ему едва хватило времени проклясть свою судьбу – ЯТЬ! — завопило Чудище. Классическое проклятье, а потом Чудище разлетелось на горсть голубых алмазов, у которых не сохранилось памяти о прежнем своем существовании. От Чудища Хоклайнов теперь не осталось ничего, кроме алмазов. Они сверкали, как видение летнего неба. Тень Чудища превратилась в тень алмазов. У нее тоже не осталось воспоминаний о прежней жизни, поэтому теперь душа ее упокоилась она же стала тенью прекрасных вещей. Возвращение профессора Хоклайна Грир с Камероном выскочили из горящей лаборатории и побежали через холл к сестрам Хоклайн. И в тот же миг слоновья нога стойки для зонтиков превратилась в профессора Хоклайна. Его в эту форму заточили чары, наведенные свежеусопшим чудищем Хоклайнов, которое теперь найдет себе приют в витрине ювелира. Профессор Хоклайн весь затек и был очень раздражен тем, что много месяцев был вынужден пробыть стойкой для зонтиков. И к дочерям своим отнесся далеко не так дружелюбно, как следовало, ибо первыми словами, что вырвались у него изо рта непосредственно в ответ на их воркование: – Папа, папа. Это ты. Ты свободен. Отец. О, папа, – были: – Вот же срань! Времени что-то прибавить у него не было: на него и двух его дочерей навалились Грир с Камероном и выпихнули их из горящего дома. Лазарь взбодрившийся Выбравшись наружу, они отбежали за линию инея, окружавшего горящий дом, словно прозрачное обручальное кольцо. Несколько мгновений спустя, когда все пристально следили за огнем, земля неподалеку заворочалась и задвигалась землетрясением-крошкой. Исходило оно из могилы дворецкого. – Ни черта себе! – воскликнул Грир. Затем земля раскрылась, и наружу вынырнул дворецкий – будто гигантский крот, весь в грязи, а вокруг валялись клочки и обломки чемодана. – Где… Это… Я? – пророкотал его низкий старый голос. Он пытался отряхнуть землю с рук и плеч. Его все это очень смутило. Раньше его никогда не хоронили. – Вы только что восстали из мертвых, – сообщил ему Камерон, а потом отвернулся смотреть дальше, как сгорает дом. Пикник в начале двадцатого века Они долго стояли и смотрели, как горит дом. Языки пламени с ревом взметались ввысь. Такие яркие, что у всех были тени. Профессор уже вернулся в свое обычное расположение духа и нежно обхватил руками дочерей, пока все они смотрели, как дом исчезает. – Ну вы там и намешали дряни, профессор, – сказал Камерон. – Больше ни в жисть, – только и ответил тот. Ему представили Грира с Камероном, и те ему понравились, и он был очень им благодарен за то, что его спасли от заклятия «Химикалий», которые также можно было назвать Чудищем Хоклайнов. В конце концов все просто уселись на землю и всю ночь смотрели, как догорает дом. От этого им было тепло. Сестры Хоклайн сменили нежные объятия отца на объятия Грира с Камероном. Профессор сидел один и созерцал плоды долгих лет экспериментов, а также итог, к которому они привели. Время от времени он качал головой, но помимо прочего был рад, что он больше не слоновья стойка для зонтиков. То было худшее переживание в его жизни. Дворецкий тоже сидел, по-прежнему ошеломленный, счищая с одежды землю. В волосах у него застрял обломок чемодана. Так они и сидели – будто на пикнике, только пикником, разумеется, был пожар дома, смерть Чудища Хоклайнов и конец научной мечты. Двадцатый век едва начался. Алмазы Хоклайнов К свету утреннего солнца дом догорел, и на его месте стало небольшое озеро, в котором плавали сгоревшие вещи. Все встали с земли и подошли к берегам нового озера. Хоклайны смотрели на останки прежней жизни, тут и там качавшиеся на волнах. Профессор Хоклайн увидел кусок зонтика и содрогнулся. Одна из женщин Хоклайн заметила, что обеспокоило отца, подошла ближе и взяла его за руку. – Смотри, Сьюзен, – сказала она сестре и показала на плавающую фотографию. Грир с Камероном переглянулись. Сьюзен! – Да, Джейн, – был ответ. Джейн! У женщин Хоклайн оказались имена, и еще одна проказа дьявольски изобретательного чудища рассеялась. Часть дома еще тлела на самом краю озера. Выглядела она очень странно. Словно что-то из Иеронима Босха, если бы он увлекался западными пейзажами. – Мне любопытно, – сказал Камерон. – Я нырну в подвал и посмотрю, не осталось ли чего-нибудь от этого ебаного чудища. Он снял всю одежду за исключением трусов и нырнул в то, что еще несколько часов назад было домом. Плавал Камерон очень хорошо и потому легко вплыл в подвал и принялся искать Чудище. Он помнил, где оно пряталось перед тем, как он вылил виски в «Химикалии». Он подплыл к тому месту и нашел на полу горсть голубых алмазов. Чудища нигде не было видно. Алмазы были очень красивые. Камерон собрал их все в горсть и выплыл наверх из лаборатории на берег озера, который раньше был парадным крыльцом. – Смотрите, – сказал он, выбираясь на откос. Все собрались вокруг и восхитились алмазами. Камерон держал их так, чтобы они отбрасывали тень. Тень алмазов тоже была очень красивая. – Мы разбогатели, – сказал Камерон. – Мы и так не бедные, – сказал профессор Хоклайн. Семейство Хоклайнов действительно и без того было очень богатым. – А-а, – сказал Камерон. – Ты хочешь сказать, что ты богатый, – сказала Сьюзен Хоклайн, но от сестры Джейн ее по-прежнему было не отличить. Поэтому вообще-то заклятье Чудища Хоклайнов, укравшее у них имена, никакого смысла не имело. – А что с Чудищем? – спросил профессор Хоклайн. – Ничего, оно уничтожено. Я вылил стакан виски в «Химикалии», это его и прикончило. – Да, и сожгло мой дом, – ответил профессор Хоклайн, вдруг вспомнив, что у него больше нет дома. Дом ему нравился. Там была лучшая в его жизни лаборатория, а ледовые пещеры он считал неплохим сюжетом для светских разговоров. В голосе его слышалась некая горечь. – Вам бы снова хотелось побыть стойкой для зонтиков? – уточнил Грир, одной рукой обхватив женщину Хоклайн за талию. – Нет, – ответил профессор. – Что мы теперь будем делать? – спросила Сьюзен Хоклайн, окидывая взглядом озеро, которое прежде было их домом. Камерон подсчитал алмазы у себя на ладони. Их было 35 штук – все, что осталось от чудища Хоклайнов. – Что-нибудь придумаем, – ответил он. Озеро Хоклайн Пожару как-то удалось растопить ледовые пещеры до самых глубоких пределов, и там, где раньше стоял дом, навсегда возникло озеро. В 1907 году местный ранчер Уильям Лэнгфорд приобрел участок у профессора Хоклайна, который после своего странного периода на Западе жил теперь там на Востоке. Профессор бросил химию и теперь всю жизнь посвятил собирательству почтовых марок. Уильям Лэнгфорд использовал озеро для орошения и построил вокруг него миленькую ферму, где выращивал преимущественно картошку. Профессор Хоклайн так радовался, что избавляется от участка, что продал его за полцены, только ему было без разницы, ибо он был счастлив от него избавиться. Слишком много плохих воспоминаний о слоновьей ноге для зонтиков. На Запад он больше не ступал. А что же сталось со всеми остальными? Что же, сталось примерно вот что: Грир и Джейн Хоклайн переехали в Бьютт, Монтана, где основали бордель. Они поженились, но в 1906 году развелись. Джейн Хоклайн во владение достался бордель, и она им управляла до 1911 года, когда погибла в автомобильной аварии. Авария убила ее совсем чуть-чуть, и после смерти Джейн Хоклайн все равно была очень красивая. Похороны понравились всем, кто на них пришел, и вспоминались потом очень долго. Грира арестовали за угон автотранспортного средства в 1927 году, и он четыре года провел в пенитенциарном заведении штата Вайоминг, где у него развился интерес к вере розенкрейцеров. Камерон и Сьюзен Хоклайн собирались пожениться, но крупно поссорились из-за того, что Камерон вечно все считал, и Сьюзен Хоклайн в припадке ярости уехала из Портленда, Орегон, и отправилась в Париж, Франция, где вышла замуж за русского графа и переехала в Москву, Россия. Ее убила шальная пуля во время Русской революции в октябре 1917 года. Алмазы, что прежде были чудищем Хоклайнов? Давным-давно истрачены. Рассеялись по свету. Потерялись. Тень Чудища Хоклайнов? Осталась с алмазами и, к счастью, – без памяти о прошедших временах. Что же касается Камерона, он со временем стал преуспевающим кинопродюсером в Голливуде, Калифорния, когда там случился бум перед самой Первой мировой войной. Как именно он стал кинопродюсером – история долгая и запутанная, ее следует приберечь до следующего раза. В 1928 году наследники Уильяма Лэшфорда продали озеро Хоклайн и прилегающий участок штату Орегон, который превратил его в заповедник, но поскольку места здесь довольно глухие, а дороги плохие, озеро так и не стало популярным местом отдыха, и отдыхающие сюда особо не ездят. notes Примечания 1 «Монтанская Банда» в 1972–1973 гг., когда писалось «Чудище Хоклайнов», состояла из соседей Ричарда Бротигана но Пайн-Крику, штат Монтана: писателей Томаса Макгуэйна, Джима Гаррисона, Уильяма Хьортсберга, актеров Питера Фонды, Джеффа Бриджеса и Уоррена Оутса, кинематографистов Сэма Пекинца и Майкла Батлера и художника Расселла Чегема с женами и подругами. – Здесь и далее прим. переводчика. 2 Женский колледж в структуре Гарвардского университета, основан в 1871 г. 3 Больница и медицинская школа Джонса Хопкинса – частная клиника и медицинский факультет одноименного университета в г. Балтимор, Мэриленд. 4 «Мэйфлауэр» («Майский цветок») – английское судно, на котором в 1620 г. пересекли Атлантический океан 102 пилигрима из Старого Света – первые поселенцы Новой Англии. 5 Строки из песни Хыои Кэшюна (1902).