Лига запуганных мужчин
Рекс Стаут








Месть. Много лет назад группа студентов по неосторожности сделала мистера Чапина инвалидом, и теперь он рассылает им письма с угрожающими стихами. А за угрозами приходят и смерти. У бывших студентов осталась одна надежда — проницательность Вулфа и исполнительность Гудвина.






Рекс Стаут

Лига запуганных мужчин











1


Однажды в пятницу после обеда мы с Вульфом сидели в кабинете. Позже выяснилось, что фамилия Пола Чейпина и его идея о том, как отомстить хитроумно и безнаказанно, так или иначе не миновала бы нас, причем скорее рано, чем поздно. Тем не менее в эту пятницу сочетание дождливого ноябрьского дня и того обстоятельства, что мы уже давно сидели без дела, что нам самим стало противно, на этот раз привело к первому акту драмы, которая так и так должна была начаться.

Вульф попивал свое пиво и рассматривал рисунки снежинок в книге, которую кто-то прислал ему из Чехословакии, а я заново проглядывал утреннюю газету. Я прочел ее уже за завтраком; в одиннадцать часов, закончив с Хорстманом проверку счетов за день, я уделил газете еще полчаса, а сейчас, во второй половине этого дождливого дня, снова принялся за нее. Я был почти уверен, что мне удастся напасть хотя бы на парочку статеек, которые могли бы дать пищу моим сохнущим мозгам. Книги я тоже почитываю время от времени, но до сих пор ни одна книга не доставила мне удовлетворения. Мне все время кажется, что в них нет ни капли жизни, там все мертво, давным-давно вымерло, в общем, столь же весело, как в морге. Так что их вполне можно бы заменить посещением кладбища. Вульф как-то спросил меня, какого черта я вообще изображаю, будто бы читаю книгу, и я разъяснил ему, что делаю это из соображений культуры, на что он заявил, что я спокойно могу поберечь свои силы, поскольку культура — это как деньги, они прямо-таки липнут к тому, кто в них меньше всего нуждается.

Так или иначе, дело шло к вечеру, а газета была еще утренняя, к тому же я уже дважды просмотрел ее, так что она оказалась не лучше, чем какая-нибудь книга. Но я продолжал держать газету перед собой, хотя бы в порядке оправдания того, почему мои глаза оставались открытыми.

Вульф же, казалось, полностью погрузился в свои картинки. Глядя на него, я подумал: «Вот сейчас он как раз сражается со стихиями, с трудом пробивая себе дорогу сквозь беснующуюся снежную метель, а сам при этом спокойненько сидит себе и рассматривает картинки снежинок. Как полезно однако иметь артистическую душу и богатое воображение». Вслух я произнес:

— Не спите, сэр, это было бы непростительной ошибкой. Вы замерзнете.

Вульф перевернул страницу, не обращая на меня ни малейшего внимания.

Я продолжал:

— В той посылке из Каракаса от Ричардса не хватает двенадцати луковиц. И до сих пор он еще ни разу не восполнил недостачу.

Снова никакого эффекта. Я решил не сдаваться:

— Фриц говорит, что индейка, которую нам прислали, не годится для жарки, она слишком стара. Ему придется тушить ее часа два, пока она не станет мягкой, и для вас она уже не будет иметь того вкуса. Так что от индейки по сорок одному центу за фунт в конце концов останется пшик.

Вульф перевернул еще одну страницу. Некоторое время я пристально смотрел на него, потом спросил:

— А вы обратили внимание на заметку в газете о женщине, у которой была обезьяна? Эта обезьяна спала в изголовье ее постели, обвив хвостик вокруг ее запястья. Как она только выдерживала так всю ночь! А читали вы о человеке, который нашел на улице ожерелье и вернул его владелице, а та стала утверждать, что он украл из него две жемчужины, и добилась его ареста? А видели вы заметку о том типе, которого отправили под суд из-за какой-то грязной книги, а когда адвокат спросил его, с какой целью он написал эту книгу, тот заявил, что совершил убийство, а все убийцы обожают поговорить о своих преступлениях? Правда, я понятия не имею, что автор имеет в виду. Если какая-то книга вульгарна, то она вульгарна, и какое имеет значение, почему она такая? Его адвокат утверждает, что непристойность совсем тут не мешает, поскольку писатель стремится таким образом достичь высокой художественности произведения. С таким же успехом можно утверждать: какая разница, если я брошу камнем в корзину, а попаду вам в глаз. Или если я бы захотел раздобыть для своей бедной бабушки шелковое платье, то какая к черту разница, если ради этого я обдеру кассу Армии спасения. Таким образом, можно сказать…

Я замолчал, так как все-таки достал его. Он не поднял глаз от страницы книги, даже не пошевелил головой, за его письменным столом в мощной раме специально сконструированного гигантского кресла царило полное спокойствие, однако я заметил, как он слегка покачал могучим указательным пальцем — своим грозным жезлом, как я однажды его назвал, — и я понял, что я его достал.

Он проговорил:

— Арчи, заткнись.

Я ухмыльнулся:

— И не подумаю, сэр. Господи Боже, что, я так и буду здесь торчать до самой смерти? Или мне лучше позвонить к Пинкертону и спросить, не требуется ли им организовать слежку за обитателем какого-либо гостиничного номера или еще что-нибудь в этом роде? Если у вас дома валяется бочонок динамита, вам следует считаться с тем, что рано или поздно случится небольшой взрыв. А это как раз мой случай, я и есть бочонок динамита. Может, мне лучше в кино пойти?

Громадная голова Вульфа склонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма — у него это означало яростное одобрение:

— И немедленно. Чего бы это ни стоило.

Я поднялся, дошел до середины комнаты, повернулся и бросил газету обратно на свой письменный стол, вернулся и снова сел.

— А что такого плохого было в моих аналогиях? — поинтересовался я.

Вульф перевернул следующую страницу и сдержанно проворчал:

— Допустим, твои аналогии просто блестящи, допустим.

— Великолепно, допустим! Я вовсе не желаю с вами ссориться, сэр. Черт возьми! Я тут чуть с ног не валюсь от невыносимых усилий, пытаясь изобрести третий способ положить ногу на ногу. Я занимаюсь этим целую неделю. — Мне пришло в голову, что подобная проблема Вульфа никогда не беспокоила, у него такие толстые ноги, что совершенно исключено, чтобы он мог их скрестить, какую бы тактику он ни использовал. Однако я решил умолчать об этом и перевернул газетный лист. — Я настаиваю, что уж если какая-то книга паршивая, так она паршивая и какая разница, если автор даже располагает цепочкой доказательств, такой же длинной, как дождливый день. У того типа, что вчера давал показания, просто крыша поехала. Вам не кажется? Ну скажите сами. Или же он во что бы то ни стало хотел добиться, чтобы о нем писали в газетах под заголовками в дюйм величиной. И ведь он своего добился. Штраф двадцать пять баксов за оскорбление суда. А для его книги это в конце концов почти бесплатная реклама. За свои полсотни максимум, что он мог бы заполучить — это дюйма четыре площади на литературной странице «Нью-Йорк тайме», а это все равно что плевок по сравнению с целым морем. И все-таки я считаю, что этот парень чокнутый. Он заявляет, что совершил убийство, а все убийцы обычно сознаются, поэтому он написал книгу, изменив в ней действующих лиц и обстоятельства, и таким образом исповедался, не попав в тюрягу. Судья довольно остроумно и иронично одернул его, заявив, что, хотя он и писатель по призванию, нет никакой нужды пытаться к тому же изображать из себя клоуна. Готов поспорить, что весь суд от души смеялся. А вам не смешно? Однако этот писатель заявил, что это совсем не шутка, якобы именно по этой причине он и написал книгу, а если говорить о ее непристойности, то это чистая случайность, ведь он действительно убил человека. Поэтому судья влепил ему штраф за оскорбление суда и прогнал со свидетельского места. Ну не псих он, скажите?

Вульф вздохнул, его могучая грудь поднялась и опала. Он вложил в книгу закладку, закрыл ее и положил на письменный стол, устроился поудобней в своем кресле и тихо задумался. Потом два раза моргнул и осведомился:

— Ну и что?

Я подошел к своему столу, взял газету и нашел нужную страницу.

— Возможно, что ничего. Я бы сказал, что он псих. Зовут его Пол Чейпин, он написал уже несколько книг. Одна из них называется «Черт побери деревенщину». Окончил Гарвард в 1912 году. Он паралитик. Тут описывается, как он хромая подошел к свидетельскому месту, хотя не упоминается, на какую ногу.

Вульф поджал губы.

— Я правильно понял, — спросил он, — что слово «паралитик» означает человека, который припадает на одну ногу, а ты использовал это выражение в качестве метафоры для обозначения лица физически ущербного?

— Ни о каких метафорах я знать ничего не знаю, но в моих кругах «паралитик» означает калеку.

Вульф снова вздохнул и начал процедуру вставания с кресла.

— Слава Богу, — сказал он, — что время вышло, и это ограждает меня от дальнейших твоих аналогий и вульгарных выражений.

Настенные часы показывали без одной минуты четыре — настало его время отправляться в оранжерею. Он встал, одернул книзу острые ножницы жилета, чтобы закрыть вылезшую рубашку в бледно-голубую полоску (из этого, как обычно, ничего не вышло), и двинулся к двери. На пороге он остановился.

— Арчи!

— Да, сэр.

— Позвони к Мёрджеру, чтобы мне немедленно прислали экземпляр книги Пола Чейпина «Черт побери деревенщину».

— Думаю, не пришлют. Впредь до решения суда ее изъяли из продажи.

— Чушь! Для чего еще нужны процессы о запрете книг, как не для популяризации литературы?

Он направился к лифту, а я уселся за свой письменный стол и протянул руку к телефону.




2


На следующее утро — это была суббота — я после завтрака некоторое время морочил себе голову каталогами саженцев, а потом отправился в кухню надоедать Фрицу. Вульф, разумеется, появится не раньше одиннадцати. В старом особняке из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, где Вульф живет уже двадцать лет, — из них последние семь лет вместе со мной — крыша была застеклена, а чердак разделен на несколько помещений. Благодаря заботам Теодора Хорстмана в них поддерживались разнообразные условия тепла и влажности воздуха для десяти тысяч орхидей, стоящих рядами на скамьях и полках. Вульф однажды признался мне, что орхидеи — это его любовницы: такие же скучные, дорогостоящие, живущие за его счет, и капризные. Он выращивал орхидеи различных форм и цветов, добиваясь предельного совершенства, а потом их раздаривал: еще ни разу он не продал ни одной орхидеи. Его терпение и изобретательность, подкрепляемые аккуратностью Хорстмана, приводили к удивительным результатам, а его чердак пользовался уважением в кругах совершенно иного рода, чем те, чьи интересы вращались вокруг его кабинета на первом этаже. Четыре часа — с девяти до одиннадцати утра и с четырех до шести дня, — которые Вульф при любой погоде проводил с Хорстманом на чердаке, были священны, что бы ни произошло.

В этот субботний день я готов был в конце концов признать, что даже хорошее настроение Фрица действует мне на нервы. Около одиннадцати часов я снова зашел в кабинет и попытался сделать вид, что если старательно покопаться, то вполне можно было бы найти для себя какую-нибудь работенку, однако из этого мало что вышло. Про себя я бормотал: «Леди и джентльмены, друзья и родные, я не требую от вас поручить мне какое-либо дело, которое дало бы нам возможность сдвинуться с места и кой-чего заработать, нет, пусть это будет хоть какой-то простой случай, пусть вообще хоть что-то».

Тут вошел Вульф и пожелал мне доброго утра. Разбор почты не занял у нас много времени. Он подписал пару чеков, выписанных по счетам, которые он подтвердил накануне, и со вздохом осведомился у меня, как у нас дела с банковским счетом. Затем надиктовал мне несколько коротких писем. Я отпечатал их и отнес в почтовый ящик. Когда я вернулся, перед Вульфом стояла уже вторая початая бутылка пива, а сам он полулежал, откинувшись назад в своем кресле, и мне показалось, что в его прищуренных глазах появилось хоть какое-то выражение. По крайней мере, подумал я, он перестал торчать над этими распрекрасными снежинками. Я сел за свой стол и закрыл пишущую машинку.

Вульф произнес:

— В принципе, Арчи, человек способен познать все, что только можно познать на этом свете, надо лишь довольно долго ждать. Пассивность Будды в качестве техники сбора сведений и накопления мудрости имеет всего один недостаток — ужасающую краткость человеческой жизни. Прослушаешь всего лишь первую строфу первой вступительной песни и тут же отправляйся на свидание с… ну, скажем так, с неким химиком.

— Да, сэр. Вы имеете в виду, что продолжая просто сидеть здесь, мы узнаем кучу интересных вещей?

— Кучу не кучу, но больше, чем знаем теперь, и с каждым столетием все больше и больше.

— Может быть, вы и узнаете, а я нет. Если я просижу здесь еще пару деньков, я просто чокнусь. Так что вообще ничего знать не буду.

В глазах Вульфа появились слабые искорки.

— Я не хочу выглядеть загадочным, но разве в данном случае это не было бы приобретением?

— Конечно, — проворчал я. — Если бы вы в свое время не поучали меня никогда не говорить вам: «Идите к черту», я бы вам так и сказал: «Идите вы к черту».

— Отлично, — Вульф глотнул пива и вытер губы. — Вот ты обиделся, а, по всей вероятности, зря. Мое замечание относилось к некоему недавнему событию. Ты, конечно, помнишь, что в прошлом месяце я посылал тебя на десять дней сделать одну вещь, которая в конце концов оказалась бесполезной в финансовом отношении, и что, пока ты отсутствовал, вместо тебя все это время здесь сидели двое молодых людей.

Я кивнул и усмехнулся. Один из этих парней был из агентства «Метрополитен» и выполнял роль личного охранника Вульфа, а второй был стенографом от Миллера.

— Ну конечно, уж вдвоем-то они шутя справились со всеми делами просто одной левой.

— Вот именно. Как раз тогда к нам приходил один человек, который хотел, чтобы я уберег его от его предназначения. Он выразил это по-другому, но по сути дела хотел именно этого. Оказалось, однако, что я был не в состоянии взяться за его поручение…

Я открыл ящик своего письменного стола, вытащил указатель и начал искать в нем, пока не нашел нужную страницу.

— Да, сэр. У меня есть такая запись. Я ее уже дважды перечитал. Немного неуклюже, этот стенограф от Миллера оказался не таким уж мастером. К тому же он не знает правопис…

— …Этого человека звали Хиббард.

Я кивнул и быстро пробежал глазами отпечатанные на машинке страницы.

— Эндрью Хиббард. Доцент психологии Колумбийского университета. Это было 20 октября, в субботу, то есть ровно две недели назад.

— Прочти-ка все.

— Viva voce?[1 - Viva voce (лат.) — букв.: живым голосом; устно (обычно об экзаменах). — Здесь и далее прим. перев.]

— Арчи, — Вульф вытаращил на меня глаза. — Это еще у тебя откуда? Где ты научился произносить это выражение и «то оно, по-твоему, означает?

— Вы же хотите, чтобы я прочел вам вслух, сэр?

— Это вовсе не означает, что «вслух» — громко, стыдись. — Вульф опорожнил стакан, повернулся в кресле и сплел пальцы на животе. — Давай.

— О’кей. Прежде всего, здесь имеется описание мистера Хиббарда. «Небольшого роста, около пятидесяти, острый нос, темные глаза…»

— Достаточно. Это я и сам помню.

— Хорошо, сэр. Согласно тому, что здесь написано, мистер Хиббард начал с фразы: Добрый день, сэр, меня зовут…

— Обмен любезностями тоже можешь опустить.

Я пробежал глазами страницу.

— А, вот это? Мистер Хиббард заявил: Один из друзей, имени которого здесь нет необходимости называть, посоветовал мне обратиться к вам. Хотя непосредственной причиной был самый обыкновенный страх. Меня привел сюда страх.

Вульф кивнул. Я продолжал читать запись.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Да? Расскажите мне об этом.

МИСТЕР ХИББАРД: Из моей визитки вы уже узнали, что я преподаю на кафедре психологии в Колумбийском университете. Как профессионал, вы уже, по всей вероятности, заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, явные признаки страха, граничащего с паникой.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Я заметил, что вы взволнованы. Я не имею возможности различать, хроническое это состояние или это обострение.

МИСТЕР ХИББАРД: Хроническое. По крайней мере, оно превращается в хроническое… Вот почему я решил прибегнуть… Поэтому я обратился к вам. Я страдаю от невыносимого напряжения. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, гораздо хуже — я умру. Я это знаю.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Естественно. Я тоже, сэр. Все мы смертны.

МИСТЕР ХИББАРД: Чушь. Извините. Я не имею в виду первородный грех. Вульф, меня убьют. Кто-то меня убьет.

МИСТЕР ВУЛЬФ: Что вы говорите? Когда? Как?

Вульф перебил меня:

— Арчи, все эти слова «мистер» и «сэр» можешь опустить.

— О’кей. Этот парень от Миллера был хорошо воспитан, не пропустил ни одного. Видно, ему говорили, чтобы он всегда относился с уважением к своим работодателям. Все сорок четыре часа в неделю, примерно, раз на раз не приходится. Ладно, дальше так дальше:

ХИББАРД: Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю. Кроме того, я кое-что знаю, но вынужден буду об этом умолчать. Я вам могу сказать… Много лет назад я причинил одному человеку увечье, повреждение с длительными последствиями. Я был не один, в этом виноваты и другие, но так случилось, что ответственность за это несу прежде всего я. По крайней мере, я сам так считаю. Это была просто мальчишеская выходка… с трагическим исходом. Я никогда этого себе не прощу. Да и остальные участники тоже, по крайней мере, большинство из них. Дело даже не в том, что я воспринимал все это довольно болезненно — ведь это случилось двадцать пять лет назад. Сам я психолог и слишком часто сталкивался с болезненными отклонениями у других, чтобы у меня оставалось время заниматься своими собственными. Откровенно говоря, мы тогда искалечили этого парня, поломали ему жизнь. Естественно, мы чувствовали свою ответственность за это, и все двадцать пять лет некоторые из нас пытались как-то вознаградить его за это. Иногда мы действовали сообща. Вы же знаете, как бывает: у каждого, у большинства из нас, полно работы, но мы никогда не отказывались от этого бремени, а некоторые просто стремились его нести. Это было нелегко, поскольку пол… я хотел сказать, по мере того, как этот юноша взрослел, он становился все более странным. Мне известно, что он уже в средней школе проявил неплохие способности, а в результате — я хочу сказать, что, как мне известно, после этого увечья он стал блестяще одаренным. И похоже, эти замечательные способности у него сохранились. Однако в нем начала появляться какая-то извращенность. В один прекрасный день…

Вульф прервал меня:

— Секундочку. Вернись на несколько фраз назад. К тому месту, которое начинается: «Это было нелегко, поскольку пол…». Ты сказал «пол»?

Я нашел это место.

— Так и есть, пол. Я ничего не изменил.

— Стенограф тоже. Продолжай.

…В один прекрасный день, лет пять тому назад, я пришел к выводу, что он психопат.

ВУЛЬФ: Вы продолжали с ним встречаться?

XИББАРД: О, конечно. Многие из нас. Некоторые даже довольно часто, один или двое были его близкими друзьями. Где-то в этот период нам показалось, что его скрытые замечательные способности созрели. Он создал… в общем… создавал удивительные, очень интересные вещи. И хотя я по-прежнему был убежден, что он психопат, я стал меньше беспокоиться о нем, чем прежде; мне показалось, он действительно целиком окунулся в ту деятельность, которая его заметно успокаивала, — по крайней мере, приносила ему удовлетворение. И неожиданно наступило пробуждение. Мы организовали встречу, собрание, нечто вроде вечеринки, и один из нас был убит — умер. Все мы считали, что это был несчастный случай. Но он — тот человек, которого мы искалечили, — был там. А через несколько дней каждый из нас получил от него по почте сообщение, что он убил одного из нас, а за ним последуют и остальные; что он «взошел на корабль мести».

ВУЛЬФ: Действительно, вам могло прийти в голову, что психопат, пожалуй, слишком слабое определение.

ХИББАРД: Да, но мы не могли ничего поделать.

ВУЛЬФ: Коль скоро у вас на руках имелось доказательство, лучше всего было бы сообщить в полицию.

ХИББАРД: У нас не было доказательств.

ВУЛЬФ: А это сообщение?

ХИББАРД: Оно было отпечатано на машинке, без подписи, и составлено в столь двусмысленных выражениях, что его практически невозможно было использовать в качестве доказательства. Он даже весьма хитроумно изменил свой стиль. Собственно говоря, это вообще был уже не его стиль. Но нам-то все было совершенно ясно. Каждый из нас получил один экземпляр. Не только участники встречи, но и все мы, все члены Лиги. Само собой разумеется…

ВУЛЬФ: Лиги?

ХИББАРД: Это просто у меня вырвалось. Много лет назад мы встретились небольшой компанией, чтобы все это обсудить. И один из нас, — разумеется, расчувствовавшись, — предложил нам называть себя Лигой раскаивающихся. Так это название и привилось. Тем не менее, мы всегда пользовались им только в шутку. Но теперь, как мне кажется, шутки кончились. Надо сказать, что мы, разумеется, не все живем в Нью-Йорке, где-то около половины. Но тем не менее один из нас получил это угрожающее письмо даже в Сан-Франциско. В Нью-Йорке несколько человек встретились и обсудили ситуацию. Мы решили провести нечто вроде расследования, в общем, навестили… его и поговорили с ним. Он отрицал, что посылал какие-либо угрожающие письма, но в глубине своей мрачной души он явно забавлялся и совсем не расстроился.

ВУЛЬФ: «Мрачная душа» — довольно странный образ для психолога, не так ли?

ХИББАРД: В свободное время я почитываю стихи.

ВУЛЬФ: Так-так. И что?

ХИББАРД: Некоторое время ничего не происходило. Месяца три. Затем был убит следующий. Его нашли мертвым. Полиция заявила, что это самоубийство, и, казалось бы, оно так и есть. Однако через два дня почта вручила всем нам новое угрожающее письмо, такое же по духу, да и источник явно был один и тот же. Оно было довольно ловко стилизовано.

В У Л Ь Ф: И на этот раз вы, разумеется, обратились в полицию?

ХИББАРД: Почему «разумеется»? У нас опять не было доказательств.

ВУЛЬФ: Все равно нужно было пойти. Один или несколько человек должны были пойти в полицию.

ХИББАРД: Я пошли. Я был против, но они пошли.

ВУЛЬФ: А почему вы были против?

ХИББАРД: Я предчувствовал, что это бесполезно. И, кроме того, дело в том… я никак не мог присоединиться к стремлению покарать — к тому же, вероятно, карой смерти — человека, которого мы сами превратили в калеку… Вы меня понимаете?

ВУЛЬФ: Конечно. С одной стороны, вы опасались, что полиция не найдет никаких следов доказательств, а с другой — что она могла бы их найти.

ХИББАРД: Пусть так. Я не имел в виду логическую задачу. Человек вполне может обнаружить бессмыслицу в библиотеке своего разума, но только не в своих собственных побуждениях.

ВУЛЬФ: Прекрасно. И что же полиция?

ХИББАРД: Они ничего не добились. Он просто водил их за нос. Он изложил мне во всех подробностях, что именно он им ответил на их вопросы.

ВУЛЬФ: Вы продолжали с ним встречаться?

ХИББАРД: Естественно. Ведь мы были друзьями. Так вот. Полиция взялась за дело, они его допросили, они допрашивали всех нас, копали, где только могли, и все без толку. Несколько человек — я имею в виду, кое-кто из нашей компании — наняли частных детективов. Это было недели две, точнее — двенадцать дней назад. Детективы так же потерпели неудачу, как и полиция. Да-да, так и было.

ВУЛЬФ: Ясно. Какое это было агентство?

ХИББАРД: Это не имеет значения. Важно, что что-то делалось. Я мог бы говорить о депрессивных состояниях и защитных реакциях организма, я знаю кучу подобных слов, я мог бы даже изложить данную ситуацию целиком в профессиональных терминах психоанализа, однако простая истина заключается в том, что я не нахожу себе места от страха. Я хочу, чтобы вы защитили меня от смерти. Хочу нанять вас, чтобы вы сохранили мою жизнь.

ВУЛЬФ: Понятно. А что случилось?

ХИББАРД: Ничего. Ничего такого, что могло бы иметь хоть какое-то значение для кого бы то ни было, кроме меня. Он пришел ко мне и кое-что мне сказал, вот и все. Думаю, что нет смысла повторять это. К стыду своему я вынужден признать, что я перепуган насмерть. Я в ужасе! Я хочу безопасности столько, сколько вы можете мне продать. Я привык владеть словом, а необходимость разумно сформулировать свои мысли перед вами заставила часть моего мозга поддерживать хотя бы видимость упорядоченности и даже изящества, но вокруг и под этой упорядоченностью царит настоящая паника. После всех своих научных и псевдонаучных исследований над столь необычным явлением, как человеческая душа, я низведен до уровня одной-единственной элементарной и примитивной мысли: я ужасно боюсь, что меня убьют. Знакомая, которая мне вас порекомендовала, утверждала, что у вас удивительный набор талантов и всего одна слабость. Она не назвала это жадностью, я уже не помню, как она выразилась. Я, конечно, не миллионер, но кроме зарплаты у меня есть достаточные собственные средства, и я не в таком расположении духа, чтобы торговаться.

ВУЛЬФ: Деньги мне нужны всегда. Впрочем, это мое дело. Я берусь ссадить этого господина с его «корабля мести» без ущерба для вас за сумму в десять тысяч долларов.

ХИББАРД: Ссадить? Его? Вы не сможете этого сделать. Вы его не знаете!

ВУЛЬФ: Это он меня не знает. Нам нужно будет договориться с ним о встрече.

ХИББАРД: Я не это имел в виду. Потребуется кое-что большее, чем встреча. Думаю даже, что для этого потребуется кое-что большее, чем ваши таланты. Но это не имеет значения. Я выразился недостаточно точно. Я не собираюсь платить вам десять тысяч долларов или любую другую сумму за то, что вы передадите этого человека… в руки правосудия. Будем называть это правосудием, хотя само это слово прогнило насквозь. Мне нужны ваши услуги для моей личной безопасности, а не для того, чтобы погубить его.

ВУЛЬФ: Но ведь одно с другим связано.

ХИББАРД: Надеюсь, что нет. Я молю Бога, чтобы это было не так… Впрочем, разве я умею молиться? Нет… Моя душа уже давно перестала обращаться к молитве. Конечно, я не ожидаю, что вы гарантируете мне абсолютную безопасность. Однако я уверен, что ваши способности и находчивость стоят тех денег, которых вы можете потребовать…

ВУЛЬФ: Ерунда. Моя находчивость вообще ничего не стоит, мистер Хиббард. Следует ли мне понимать вас так, что вы намерены нанять меня для защиты вашей жизни от поползновений этого субъекта без каких-либо шагов к его разоблачению и наказанию?

ХИББАРД: Да, сэр. Именно так. К тому же мне говорили, что, как только ваша мысль сконцентрируется на какой-то задаче, любая попытка перехитрить вас окажется бесполезной.

ВУЛЬФ: У меня нет никаких мыслей. Либо мой гений срабатывает, либо нет. В данном случае — нет. Вот таковы дела, мистер Хиббард. К тому же я нуждаюсь в деньгах. Если же вы намерены придерживаться своего донкихотства, то вам следует в первую очередь — если у вас есть родственники — застраховать свою жизнь на очень приличную сумму, а во-вторых, покорно смириться с тем фактом, что ваша смерть — всего лишь вопрос времени. Разумеется, это относится ко всем нам, эту болезнь мы все делим с вами, однако ваша, как мне кажется, достигла критической стадии. Я бы посоветовал вам не тратить время и деньги на какие-либо меры безопасности. Ведь вы не обязательно должны стать его ближайшей жертвой, да, даже и не следующей и так далее. Вполне возможно, что при такой толпе жертв он где-то оступится, что-то у него не получится, или же меня наймет еще кто-то из вашей Лиги, не такой Дон Кихот, как вы. Это бы вас спасло.

Я поднял глаза от листа бумаги и взглянул на Вульфа:

— Прекрасно, сэр. Просто великолепно. Удивляюсь, что это не проняло его до глубины души. А какой, похоже, жирный был этот гусь. И как хорошо было бы его ощипать!

— Читай дальше!

ХИББАРД: Я буду вам платить пятьсот долларов в неделю.

ВУЛЬФ: Весьма сожалею. Уважение к закону и справедливости всегда было для меня источником спокойной уверенности, что те деньги, которые я кладу в банк, я заработал честно. Я не возьму на себя смелость так запросто пренебречь этим чувством.

ХИББАРД: Но… вы ведь мне не откажете? Вы не можете отказаться от такого дела! Боже мой, вы моя единственная надежда. Я этого не понимал, но это так.

ВУЛЬФ: Я отказываюсь. Я мог бы подрядиться обезвредить его, ликвидировать опасность…

ХИББАРД: Нет! Нет!

ВУЛЬФ: Прекрасно. Хочу предложить вам еще кое-что: с юридической точки зрения не считалось бы обманом, если бы вы заключили договор о страховании жизни на самую высокую сумму. Однако, когда наступит та самая ситуация, которая подлежит страхованию, вам следовало бы по возможности устроить так, чтобы не создавалось довольно правдоподобного впечатления самоубийства. Учитывая, что у вас не будет большого запаса времени перед этим событием, вам важно постоянно быть начеку. Это всего лишь напоминание чисто практического характера, дабы страховка не утрат ила силу, что нанесло бы ущерб интересам ваших наследников.

ХИББАРД: Но… мистер Вульф… послушайте… вы не можете этого сделать! Я пришел… Прошу вас, будьте благоразумны…

Вульф прервал меня:

— Достаточно, Арчи.

Я посмотрел на текст:

— Тут не так уж много осталось.

— Я знаю. Это крайне болезненно для меня. Я отказался от пятисот долларов — возможно, от тысячи в день — ради одного только: я настоял ка своем. И сейчас, когда ты это читаешь, все это для меня крайне досадно. Конец можешь не читать. Дальше уже ничего не будет, одни только протесты мистера Хиббарда и моя исключительная решимость.

— Знаю, сэр. Я прочел. — Я пробежал взглядом оставшиеся строчки. — Удивляюсь, что вы его отпустили. В конце концов…

Вульф потянулся к столу и позвонил Фрицу; немного поерзал, устраиваясь в своем кресле поудобней.

— По правде говоря, Арчи, у меня было некое предчувствие.

— Ага, так я и думал.

— Но из этого ничего не вышло. Как ты знаешь, моя кляча начинает танцевать, только когда кто-то ударит ее под бока, а на этот раз никто не дал ей шенкелей. Тебя в это время не было, а за время после твоего возвращения мы еще не обсуждали это дело. Поразительно, ты, совершенно ничего о том не зная, случайно заставил меня вспомнить о нем…

— Не понял.

Вошел Фриц с пивом. Вульф взял из ящика стола открывалку, налил стакан, выпил, снова откинулся на спинку кресла и продолжал:

— …надоедая мне с этим типом в суде, я терпел твое плохое настроение, потому что было уже около четырех часов. А книгу прислали, как ты знаешь. Вчера вечером я ее прочел.

— На кой ляд вы ее читали?

— Не злись. Я прочел ее, потому что это книга. Я всегда читаю книги, а тут я дочитал «Возвращение соотечественника» Людовика Ада ми ка и «Основы человеческой естественности» Альфреда Росситера.

— Ну и что?

— Тебя это обрадует. Пол Чейпин, выступавший в суде в качестве свидетеля, автор книги «Черт побери деревенщину», — это и есть тот калека из повествования мистера Хиббарда. Тот самый психопат — мститель за какое-то давнишнее и трагическое увечье.

— Черта лысого это он. — Я подозрительно взглянул на Вульфа, так как знал, что время от времени он любит пофантазировать просто так, чтобы не потерять сноровки. — Почему именно он?

Веки Вульфа чуть заметно поднялись:

— Ты ждешь, что я опишу тебе всю вселенную?..

— Нет, сэр. Беру свои слова обратно. Как вы узнали, что это он?

— Не сразу. С помощью ретроспективного мыслительного процесса. А тебе это обязательно знать?

— Был бы весьма благодарен.

— Я думаю. Но тебе придется удовлетвориться лишь несколькими деталями. Мистер Хиббард использовал оборот «взойти на корабль мести». А эта фраза встречается в книге «Черт побери деревенщину» дважды. Мистер Хиббард не сказал — как это записал стенографист — «Это было нелегко, поскольку пол…», что, разумеется, не имеет никакого смысла, а сказал: «Это было нелегко, поскольку Пол…». А потом испугался, что выболтал имя, хотя намеревался его скрыть. Мистер Хиббард сказал еще кое-что, на основании чего можно было определить, что этот человек — писатель, поскольку он, например, упоминал, что в угрожающих письмах тот изменил свой стиль. Мистер Хиббард говорил, что пять лет назад этот человек занялся деятельностью, приносящей ему удовлетворение. Сегодня утром я кое-кому позвонил. Первая книга Пола Чейпина, принесшая ему признание, вышла пять лет назад, а четыре года назад — вторая. К тому же физически Пол Чейпин — калека из-за травмы, полученной в результате несчастного случая в Гарварде двадцать пять лет назад. Если тебе этого мало…

— Нет, большое спасибо. Я понял. Хорошо. Теперь, когда вы знаете, кто этот парень, все нормально. Или нет? Кому вы пошлете счет?

Две складки на щеках Вульфа слегка разошлись, и я понял, что он считает, будто он улыбается. Я продолжал:

— Но возможно, вы радуетесь тому, что к ленчу будут кукурузные оладьи с подливкой из анчоусового масла, а уже без десяти минут…

— Нет, Арчи. — Складки снова опустились. — Я уже упоминал, что у меня было некое предчувствие. Оно вполне может принести плоды, хотя и не обязательно. Ты попытался меня подстегнуть, как обычно. К счастью, в случае проигрыша, нашу долю можно не принимать во внимание. Здесь есть несколько подходов к делу, однако, я полагаю… да. Позвони мистеру Эндрью Хиббарду в университет или домой.

— Да, сэр. Вы сами будете с ним говорить?

— Да. Ты останься у своего аппарата и записывай, как всегда.

Я нашел в телефонном справочнике номер и набрал его. Сначала я позвонил в университет. Я успел поругаться с четырьмя или пятью людьми по двум или трем номерам, тем не менее оказалось, что его там нигде нет и никто о нем ничего не знает. Тогда я попробовал позвонить ему домой, он жил где-то поблизости от университета, поскольку номер начинался с тех же цифр. Там какая-то тупая баба чуть не довела меня до приступа печени, утверждая, будто знает, кто я такой, и недоверчиво расспрашивая, что мне надо. Наконец, она, очевидно, пришла к выводу, что мистера Хиббарда, скорее всего, нет дома. Вульф выслушал этот вывод по своему аппарату.

Я повернулся к нему.

— Можно попробовать еще раз, и, если чуть-чуть повезет, возможно, я найду хоть одного нормального человека.

Он покачал головой:

— После ленча. Сейчас уже без двух минут час.

Я встал, потянулся и подумал, что я и сам готов отнестись к кукурузным оладьям с достаточной дозой разрушительной критики, особенно когда их подают с Фрицевой подливкой. И именно в этот момент то самое «предчувствие» Вульфа решило, что если гора не идет к Магомету, то Магомет сам придет к горе. Произошло случайное совпадение во времени. Видимо, оно пыталось до нас дозвониться как раз тогда, когда я говорил по телефону.

Итак, зазвонил телефон. Я снова сел в кресло и поднял трубку. Женский голос выразил желание поговорить с Ниро Вульфом. Я спросил, кто звонит, и она ответила: «Эвелин Хиббард». Я попросил ее подождать у аппарата и прикрыл трубку ладонью. Потом улыбнулся Вульфу:

— От Хиббарда. — Он поднял брови. — Женская разновидность Хиббардов по имени Эвелин. Голос молодой, наверное, дочь. Возьмите трубку.

Он поднял трубку, я приготовил блокнот и ручку, прижав плечом свою трубку к уху. Вульф спросил, что ей угодно, а я в который уже раз осознал, что он единственный из всех людей, с кем я когда-либо сталкивался, разговаривает с женщинами и мужчинами одинаковым тоном. Он умеет по-разному менять свой голос, однако эти различия никак не обусловлены полом собеседника. Тут я начал быстро стенографировать в блокноте, поскольку в трубке раздалось:

— У меня есть к вам рекомендательное письмо от моей подруги, мисс Сары Берстоу. По всей вероятности, вы ее помните, мистер Вульф, вы расследовали… смерть ее отца. Могу я зайти к вам? Если можно, сейчас же.

— Весьма сожалею, мисс Хиббард, сейчас я занят. Не могли бы вы прийти в четверть третьего?

— О! — Она слегка задохнулась. — Я надеялась, что… Я решилась всего десять минут назад. Это ужасно срочно, мистер Вульф. Может быть, вы могли бы…

— Не были бы вы так любезны пояснить мне, почему такая срочность?

— Мне не хотелось бы по телефону; но дело не в этом. Речь идет о моем дяде, Эндрью Хиббарде, он был у вас две недели назад, вы, несомненно, его помните. Так вот, он исчез.

— Вот как? Когда?

— Во вторник вечером, четыре дня назад.

— Он не оставил никакой весточки?

— Ничего, — женский голос в трубке прервался. — Вообще ничего.

— В самом деле. — Я заметил, что Вульф скосил глаза на часы — было четыре минуты второго, — а затем на дверь холла, где на пороге уже появился Фриц, готовый объявить ленч. — Коль скоро прошло уже девяносто часов, мы спокойно можем рискнуть потерять еще один. Итак, в четверть третьего? Вас это устраивает?

— Ну, раз уж вы сейчас не можете… Хорошо. Я приду.

Две трубки одновременно легли на вилки телефонов. Фриц, как обычно, провозгласил:

— Кушать подано, сэр.




3


С женщинами у меня довольно странные отношения. Есть не менее дюжины таких, на которых я с удовольствием бы женился, однако ни одной не удалось настолько заморочить мне голову, чтобы я потерял рассудок. Видимо, проблема в том, что я слишком добросовестный человек. Хорошую работу я ценю больше, чем все остальное, так что приходится отставить шутки в сторону. Как мне кажется, именно поэтому у меня никогда ничего не выходит. Взять хотя бы Эвелин Хиббард. Она оказалась маленькой, темноволосой и вообще то, что надо. Носик у нее был довольно остренький, к тому же она слишком много труда вложила в свои ресницы, однако ни один нормальный человек, хоть немного знающий толк в бизнесе, ни за что не причислил бы ее к уцененному товару. На ней был изящный костюмчик из серой жатой ткани с мехом и сидящая слегка набекрень небольшая красная шапочка. Держалась она прямо, не положив даже ногу на ногу, а ее точеным икрам и щиколоткам совершенно не грозила даже легкая полнота ни сейчас ни в будущем.

Разумеется, я сидел с блокнотом за своим письменным столом и в первые несколько минут едва успевал лишь изредка поглядывать на нее. Если ее и мучила тревога за своего дядю, а я думаю, что да, она явно придерживалась того, что Вульф называет «англосаксонским подходом к чувствам и десертам»: остудить и проглотить. Она спокойно сидела в кресле, которое я ей предложил, и, хотя ее прелестные темные глаза были устремлены на Вульфа, время от времени она взмахивала своими ресницами в моем направлении. Она принесла с собой пакет, завернутый в коричневую бумагу, и держала его на коленях.

Вульф покоился в своем кресле, опустив подбородок на грудь и уложив руки вдоль подлокотников кресла. Он уже привык к тому, что раньше чем через час после еды нет никакого смысла пытаться соединить пальцы на верхней точке своего жилета.

Мисс Хиббард поведала нам, что живет со своей младшей сестрой у дяди на Сто тринадцатой улице. Мать их умерла, когда они были еще маленькими. Отец снова женился и живет в Калифорнии. А дядя — холостяк. Во вторник около девяти часов вечера он вышел прогуляться и не вернулся. Не оставил никакой записки. Из дома он вышел один, лишь мимоходом сообщив Рут, младшей сестре, что идет немного проветриться.

— А были ли раньше подобные прецеденты? — поинтересовался Вульф.

— Прецеденты?

— Раньше он так не поступал? Представляете ли вы хоть в какой-то мере, где он может быть?

— Нет, но мне приходило в голову… мне кажется… что его убили.

— Понимаю. — Вульф чуть приоткрыл глаза. — Естественно, это могло прийти вам в голову. По телефону вы упоминали о его визите ко мне. Вы знаете, зачем он здесь был?

— Я все об этом знаю. Я узнала о вас от моей подруги Сары Берстоу. Это я убедила дядю обратиться к вам. Мне известно, что он говорил вам и что вы ему ответили. Я сказала дяде, что он сентиментальный романтик. Был. — Она замолчала и несколько мгновений крепко сжимала губы, чтобы они не дрожали. Я как раз смотрел на нее и заметил это. — Я не черствый человек, честное слово, нет. Я предполагаю, что моего дядю убили и что человек, который его убил, — это Пол Чейпин, писатель. Я пришла сюда, чтобы сообщить вам это.

Так вот каково было то предчувствие, которое появилось у Вульфа, а затем само пришло в его кабинет и село в кресло. Только не слишком ли поздно? Пятьсот долларов в неделю пошли немного проветриться.

— Это очень мило с вашей стороны, — ответил Вульф, — благодарю вас за ваш приход. Но ведь вы точно так же могли бы уведомить полицию и окружного прокурора. Это было бы более правильно.

Она кивнула:

— Вы в точности такой, как вас описывала Сара Берстоу. В полицию мы сообщили уже в среду утром. По требованию ректора университета они согласились не предавать дело огласке, чтобы никто ни о чем не узнал. Но привлечь полицию — это то же самое, что выставить меня играть против Капабланки[2 - Хосе Рауль Капабланка — кубинец, чемпион мира по шахматам в 1921–1922 гг.]. Мистер Вульф! — Пальцы ее сложенных на коленях рук крепко сжали пакет, она продолжала более настойчиво. — Вы даже не знаете… Мистер Чейпин еще более хитер и коварен, чем все те животные, о которых он упоминает в своем первом угрожающем письме. В том, которое он разослал после того, как убил судью Гаррисона. Он просто воплощение зла, ненависти, опасности. Вы знаете, он не мужчина…

— Ну что вы, мисс Хиббард, ну что вы, — вздохнул Вульф. — Конечно, он мужчина, с формальной точки зрения, разумеется. А он действительно убил этого судью? Естественно, презумпция невиновности пока свидетельствует в его пользу. Но вы упомянули о первом письме с угрозами. У вас случайно нет его копии?

Она кивнула и указала на пакет:

— Есть. У меня есть все эти письма с угрозами, включая… — она глотнула, — включая последнее. Мне дал его доктор Бертон.

— То, что пришло после мнимого самоубийства?

— Нет. То… следующее, его получили сегодня утром. Думаю, что получили все; когда доктор Бертон сообщил мне о нем, я позвонила еще двоим-троим. Понимаете, мой дядя исчез… понимаете…

— Понимаю. Конечно. Это опасно. Я имею в виду — для мистера Чейпина. В такого рода начинаниях опасна каждая написанная строчка. Так у вас есть все эти угрозы. С собой? В этом пакете?

— Да. И еще у меня здесь есть связка писем, которые Пол Чейпин в разное время писал моему дяде, и какой-то дневник, который вел дядя, и конторская книга, где зафиксированы все суммы, какие дядя и другие присылали Полу Чейпину в тот период, когда он еще не начал писать, а также список фамилий и адресов членов… то есть тех людей, которые были там, когда это случилось.

— Безрассудство! И все это находится у вас? Почему не в полиции?

Эвелин Хиббард покачала головой:

— Я решила не отдавать им. Все эти вещи относятся к числу самых конфиденциальных, личных бумаг моего дяди. Они представляли для него большую ценность, а теперь стали такими же ценными и для меня. Конечно, по-другому. Для полиции они ничего не значат, но для вас — да. Вы же не будете ими злоупотреблять, правда?

В наступившей тишине я бросил взгляд на Вульфа и увидел, как он начал двигать губами… втягивать их, а затем вытягивать… Меня это взволновало. Эго всегда меня волнует, хотя я понятия не имел, что это должно означать. Я наблюдал за ним. Он проговорил:

— Мисс Хиббард, вы хотите сказать, что вы не передали в распоряжение полиции эту связку бумаг, скрыли их, а теперь принесли ее мне? Включая фамилии и адреса членов Лиги раскаивающихся? Потрясающе!

Она не сводила с него глаз.

— А почему бы и нет? Ведь подобную информацию они легко могут получить где-нибудь еще, скажем, у мистера Фаррела, или доктора Бертона, или мистера Драммонда — у любого из них…

— И тем не менее это потрясающе. — Вульф наклонился к столу и нажал на кнопку. — Не желаете ли стаканчик пива? Сам я пью пиво, но не хочу навязывать вам свои вкусы. У нас есть отличный портвейн, сотерн, мадера и особенное деревенское венгерское вино, которое я получаю из винного погреба непосредственно оттуда. Что вы предпочитаете?

Она покачала головой:

— Спасибо.

— Но вы позволите мне выпить пива?

— Конечно, прошу вас.

Вульф продолжал сидеть выпрямившись. Он спросил:

— А можно огкрыть этот пакет? Меня в особенности занимает первое угрожающее письмо.

Она попыталась развязать шнурок. Я встал, чтобы псмочь ей. Она подала мне пакет, я положил его на письменный стол Вульфа и освободил от упаковочной бумаги. Это была большая папка в твррдой обложке, старая, пожелтевшая, но хорошо сохранившаяся. Я подал ее Вульфу, а он раскрыл ее с той осторожной и дружеской заботливостью, с какой его руки обыкновенно прикасаются к любым неодушевленным предметам.

Эвелин Хиббард предупредила его:

— На букву «И». Дядя называл их не угрожающими письмами, а извещениями.

Вульф кивнул:

— Роковые извещения, как я предполагаю. — Он вынул из папки несколько листков. — Ваш дядя и вправду романтик. Да-да, я ему так и сказал. Поэтому было бы разумней отбросить все предположения, в том числе и самые болезненные, до тех пор, пока догадки не будут подкреплены фактами. А, вот оно. Ага! «Надо было б меня вам убить и следить за последним мгновением». Неужели мистер Чейпин только благодаря своим зловещим планам стал поэтом? Могу я это прочесть вслух?

Она кивнула. Он начал читать:
		Надо было б меня вам убить



		И следить за последним мгновением,



		За последним дыханием слабым,



		Как дымок, улетающим с уст.



		Надо было б меня вам убить,



		Раз во мне вы убили мужчину.



		Почему ж вы меня не убили?







		Вы во мне убили мужчину,



		Но и волк, и лиса, и мышь —



		Серый, маленький, скрытный грызун,



		Крокодил, и собака, и червь,



		Проползающий где-то сквозь глину,



		Чтобы заново скрыться во тьме,



		Кошка, ястреб и гад ядовитый,



		И противный урод — обезьяна, —



		Все они сохранились во мне



		И теперь не дают мне покоя.



		Все они снова живы во мне.



		Почему ж вы меня не убили?







		Я давно говорил им: молчите!



		Ваше время пройдет, подождите!



		Обезьяны, и кошки, и гады,



		Волк и мышь, я ошибся, считая,



		Будто время возьмет свою дань.



		Ведь оно жажду мести смягчает,



		И оно может больше, чем вы,



		У него больше мощи и сил,



		И любого оно одолеет.



		А теперь они мне заявляют:



		Время медленно слишком идет,



		Оно тянется долго и нудно.



		Лучше выпусти нас, господин!



		Ты рассчитывать можешь на нас!







		Вижу море и ночь я, и скалы,



		Равнодушные звезды и небо,



		И стоящий над морем утес,



		О который взрываются волны.



		«Лучше выпусти нас, господин!



		Лучше выпусти нас, мы клянемся,



		Ты рассчитывать можешь на нас!» —







		Слышу я голоса отовсюду.



		Он и думать не думал о небе,



		Он сидел на пороге несчастья.



		Смерть приблизилась. Начал отсчет я:



		— Раз! А внизу бесновался прибой.



		Два! — Я считать продолжаю.



		Три! Четыре! И дальше. И дальше.



		Время может к чертям убираться,



		Когда я свою дань собираю.



		Время медленно слишком ползет,



		И не жду я назначенных сроков!



		Почему ж вы меня не убили?








Продолжая сидеть с листком бумаги в руке, Вульф поднял глаза и посмотрел на мисс Хиббард:

— Похоже на то, что мистер Чейпин столкнул судью с края какого-то утеса. По-видимому, под влиянием неожиданного импульса. Предполагаю также, что он сделал это совершенно незаметно, поскольку не возникло никаких подозрений. Там был где-нибудь поблизости подходящий утес?

— Да, это произошло в июне прошлого года в Массачусетсе, недалеко от Марблхеда. У Филмора Колларда собралась целая толпа. Судья Гаррисон приехал из Индианы на торжественное вручение дипломов, его сын закончил университет. Вечером они обнаружили его отсутствие, а на следующее утро нашли его труп у подножия утеса, весь истерзанный за те часы, что прибой швырял его туда-сюда между скалами.

— А мистер Чейпин был в их числе?

Она кивнула:

— Был.

— Только не говорите мне, что это была встреча ради покаяния. Или они проводили съезд этой своей невероятной Лиги?

— Нет. Впрочем, мистер Вульф, Лигой ее никто всерьез не называл. Да и дядя Эндрью не был, — она смутилась, сжала губы, потом подняла голову и продолжала, — таким уж романтиком. Эта компания людей была просто компанией и состояла в основном из однокашников, тех, с кем Филмор Коллард кончал Гарвард в 1912 году. Да, человек семь или восемь из этой — пусть будет так, Лиги, — там были…

Вульф кивнул, некоторое время вглядываясь в нее, затем снова взялся за папку и начал вынимать из ее отделений самые различные вещи. Он покопался в откидных клапанах, заглянул в конторскую книгу, пробежал глазами большинство бумаг. Наконец, снова посмотрел на мисс Хиббард.

— И каждый из них, вернувшись домой, к своему большому удивлению получил это псевдопоэтическое извещение?

— Да, спустя несколько дней.

— Ага. Вам, без сомнения, известно, что стишки мистера Чейпина довольно традиционны по форме? Многие из наиболее эффектных писем с угрозами в истории, особенно в период средневековья, были написаны стихами. И хотя я в определенной мере ценю произведение мистера Чейпина за связь с традицией, с точки зрения стихотворных достоинств оно представляется мне многословным, напыщенным и явно корявым. Конечно, я не могу судить о нем как знаток стихосложения, но у меня есть слух.

Болтать за работой Вульфу совершенно не свойственно, и я недоуменно посмотрел на него, не совсем понимая, что за этим последует. Мисс Хиббард тоже неотрывно смотрела на Вульфа. Мне пришлось отвести от него взгляд, так как он продолжал:

— Кроме того, я подозреваю, что он — особенно во второй строфе — допустил плагиат. Хотя прошло уже много лет с тех пор, как я читал Спенсера, но где-то в расщелинах моей памяти застрял почти такой же каталог зверей. Арчи, не мог бы ты подать мне вон того Спенсера? Третья полка справа от двери. Нет, дальше, еще дальше, — темно-синий позолоченный переплет. Да-да, вот этот.

Я принес книгу и подал ему, он открыл ее и начал перелистывать страницы.

— «Пастушеский календарь», это я знаю точно, и, по-моему, «Весна». Конечно, это не так уж важно, даже если я это место найду, все равно подобная мизерная победа не стоит тех трех минут времени, которые я на нее потеряю. Извините, мисс Хиббард. «Выкармливание бычков… петух на навозной куче… где волк в овечьей шкуре искал свою добычу»… Нет, это вовсе не то. Везде животные, но это не тот их перечень, который застрял у меня в памяти. Придется обойтись без победы, это не здесь. Тем не менее мне было приятно еще раз встретиться со Спенсером, хоть на минутку. — Он наклонился в кресле вперед до опасного предела и подал книгу мисс Хиббард. — Прекрасный пример переплетного искусства, он заслуживает, чтобы вы одарили его дружелюбным взглядом. Издано, разумеется в Лондоне, хотя переплетено здесь, в нашем городе, одним шведом, который нынешней зимой, по всей вероятности, умрет от голода.

Она призвала на помощь всю свою воспитанность, чтобы взглянуть на книгу, повертела ее в руках, заглянула внутрь и снова оглядела переплет. Вульф опять занялся бумагами, которые вынул из папки. Видно было, что книга ее больше не занимает, поэтому я встал, взял томик из ее рук и вернул на полку.

Вульф обратился к ней:

— Мисс Хиббард, я понимаю, вы жаждете конкретных действий, и я, несомненно, испытываю ваше терпение, мне очень жаль. Могу я задать вам несколько вопросов?

— Конечно. Мне кажется…

— Прошу меня извинить. Пожалуй, я ограничусь двумя вопросами. Во-первых: знаете ли вы, не застраховал ли недавно ваш дядя свою жизнь?

Она нетерпеливо кивнула:

— Но, мистер Вульф, это же не имеет ничего общего с…

Он перебил ее и закончил фразу:

— С всеобщим злом, исходящим от Пола Чейпина. Я знаю. Возможно, что не имеет. А страховка была на большую сумму?

— Думаю, что да. Да. Очень большую.

— В вашу пользу?

— Не знаю, думаю, что да. Он рассказал мне, что вы говорили с ним о страховке. Потом, примерно через неделю, он сообщил, что ускорил страхование и обратился сразу к четырем компаниям. Я тогда думала о чем-то другом, поэтому не очень-то слушала, что он говорил. Я на него злилась и пыталась убедить его… Мне кажется, что страховку должны получить моя сестра Рут и я.

— А не Пол Чейпин?

Она вытаращила на меня глаза, открыла и снова закрыла рот. Потом пробормотала:

— Мне это не приходило в голову. Вполне возможно. Я не знаю.

Вульф кивнул.

— Ну конечно, сентиментальный романтик мог бы совершить нечто в этом роде. А теперь второй вопрос. Зачем вы ко мне пришли? Что вы от меня хотите?

Теперь она смотрела ему прямо в глаза.

— Я хочу, чтобы вы нашли доказательства вины Пола Чейпина и добились, чтобы он понес наказание. Я заплачу вам за это. Дяде вы назвали сумму в десять тысяч долларов. Я могу их заплатить.

— Вы чувствуете какую-то личную ненависть к Полу Чейпину?

— Личную? — Она помрачнела. — А бывает какая-то иная ненависть, кроме личной? Не знаю. Я много лет ненавидела и ненавижу Пола Чейпина, потому что я любила своего дядю, и потому что его любила и моя сестра Рут, и потому что это был замечательный, деликатный, добрый человек. А Пол Чейпин отравлял ему существование. Он сломал ему жизнь… и…

— Ну-ну, мисс Хиббард, прошу вас. А вам не приходило в голову нанять меня, чтобы я нашел вашего дядю? Вы на это совсем не надеетесь?

— Думаю, что нет. О, если бы вы это сделали, если бы вы смогли… Думаю, что я потеряла всякую надежду. Я уже не смею надеяться. И даже если бы вы его нашли, все равно остается проблема Пола Чейпина.

— Вот именно. — Вульф поднял голову и устремил взгляд на меня. — Арчи, запакуй, пожалуйста, мисс Хиббард ее папку. Надеюсь, что вы извините меня, если я не все вещи положу на нужное место. Бумага и бечевка сохранились? Отлично.

Она запротестовала.

— Но ведь они вам понадобятся, я оставлю их вам…

— Нет, мисс Хиббард. Весьма сожалею. Я не могу принять ваше поручение.

Она буквально потеряла дар речи.

Вульф продолжал:

— Дело находится в руках полиции и окружного прокурора. Я был бы в безвыходной ситуации. Мне не остается ничего иного, как только попрощаться с вами.

Она наконец обрела дар речи.

— Глупости! Неужели вы это серьезно? — Она наклонилась вперед и взорвалась. — Мистер Вульф, это хамство! Я же вам все рассказала… Вы меня расспрашивали, а я отвечала… Причина, которую вы привели, — это вообще не причина. Зачем же…

Он остановил ее движением пальцев и своей специфической интонацией. Меня это всегда немного бесило, потому что при этом он совершенно не повышает голоса, а я никак не могу понять, как он это делает.

— Прошу вас, мисс Хиббард. Я сказал «нет» и привел вам свои основания. Этого достаточно. Вам остается лишь забрать у мистера Гудвина ваш пакет. Действительно, я вел себя грубо по отношению к вам, и в подобных обстоятельствах я всегда сожалею, что не научился пользоваться вежливой грубостью. У меня есть все пороки, не исключая и грубости.

Однако с кресла он поднялся, что было исключительной любезностью по отношению к ней, хотя она об этом и не подозревала. Она тоже встала и взяла пакет. Она была разгорячена, как адское пламя, но еще до того, как повернуться к выходу, она все же поняла, что ее бессилие преобладает над ее злостью. Она жалобно попросила:

— Но поймите, я совершенно… что же мне делать?

— Я хочу вам кое-что предложить. Если вы не примете других мер и не потеряете желания прибегнуть к моим услугам, а полиция не добьется каких-либо успехов, приходите ко мне в следующую среду.

— Но ведь еще целых четыре дня…

— Весьма сожалею. До свидания, мисс Хиббард.

Я пошел открывать ей дверь, а она явно забыла, что у нее есть ресницы.

Когда я вернулся в кабинет, Вульф уже опять угнездился в своем кресле и проявлял явные признаки радости, как, мне кажется, назвал бы это Эндрью Хиббард. Задрав подбородок, он кончиком пальца рисовал маленькие кружочки на подлокотнике кресла. Я подошел к его письменному столу, остановился прямо перед ним и сказал:

— Эта девушка просто в бешенстве. Но я бы сказал, что ее бешенство раз в пять слабее моего.

Он пробормотал:

— Арчи, не мешай мне пару минут.

— Никак нет, сэр. Разве я могу себе это позволить. Шутка — вещь превосходная, а хорошая шутка для некоторых людей — это соль жизни, но то, куда мы попали с вашей помощью, это просто любование бездонной пропастью такого — секундочку, сейчас найду нужное слово, оно, как мне кажется, есть у Спенсера.

— Арчи, я тебя предупреждаю, наступит день, когда ты перестанешь быть незаменимым. — Он слегка поерзал. — Если бы ты был женщиной, а я бы на тебе женился, от чего сохрани и помилуй меня Боже, любые расстояния на земном шаре не были бы достаточно велики, чтобы отделить меня от тебя. Мне самому крайне неприятно, что я вынужден был вести себя грубо по отношению к мисс Хиббард. Мне необходимо было как можно скорее отделаться от нее, так как нас ждет масса работы.

— Отлично. Могу я вам чем-то помочь?

— Можешь. Твой блокнот, пожалуйста. Запиши телеграмму.

Я сел на место. Я и на сто миль не приблизился к пониманию того, что же он расследует, а это всегда меня раззадоривает.

Вульф начал диктовать:

— В связи с новым развитием событий и третьим угрожающим письмом Чейпина приглашаю Вас прибыть на встречу, которая состоится в понедельник 5 ноября в 9 часов вечера по нижеуказанному адресу. Подпись: Ниро Вульф, и наш адрес.

— Всенепременно. — Я все записал. — И послать каждому, кто придет мне в голову?

Вульф приподнял край промокашки на своем столе, вытащил из-под нее лист бумаги, пододвинул его ко мне и сказал:

— Фамилии найдешь здесь. Пошлешь в том числе и тем, кто живет в Бостоне, Филадельфии и Вашингтоне; тех, кто живет еще дальше, можно позднее уведомить письмом. Сделай также копии списка, две — на всякий случай. Кроме того…

Я взял у него бумагу и с первого взгляда на нее мне все стало ясно. Я глядел на него, и, по всей видимости, нечто в моем лице его смутило, потому что он вдруг замолчал.

— Подожди выражать несогласие, Арчи. Прибереги для себя свои фальшивые нравоучения.

Я ответил:

— Значит, вы послали меня за Спенсером для того, чтобы чем-то отвлечь ее. Зачем вы его стибрили?

— Я его позаимствовал.

— Вы говорите весьма убедительно, я смотрел в словаре, и это точное выражение для того, что я имел в виду. А зачем вы его позаимствовали у нее? Она бы вам его и так дала.

— А если нет? — Вульф вздохнул. — Я не хотел рисковать. Коль уж ты так хорошо разбираешься в самых деликатных вопросах этики, ты, конечно, понимаешь, что едва ли было бы удобно согласиться, чтобы она стала кашей клиенткой, а после этого предложить то же самое другим, тем более целой группе…

— Ясно. Теперь мне ясно, все олл-райт. После того, как до меня дошел смысл вашего поступка, я охотно снял бы перед вами шляпу, если бы она была у меня на голове. Только она и так бы вам его дала. Или же вы могли бы воспользоваться одурманивающим…

— Достаточно, Арчи, — прервал он меня сдержанным голосом. — Во всяком случае, я буду действовать в ее интересах. Я убежден, что дело будет сложное и дорогостоящее, поэтому нет никаких оснований вынуждать мисс Хиббард одной нести все расходы. Через несколько минут мне пора идти наверх, а у тебя здесь будет работы выше головы. Вначале отправь телеграммы и сделай копии списка. Затем, отметь себе, — письмо мисс Хиббард, подпишешь его от моего имени и отошлешь экспресс-почтой еще сегодня вечером: «Я обнаружил, что прилагаемый документ не был возвращен в вашу папку, а остался лежать на моем письменном столе. Надеюсь, что это не причинило вам каких-либо затруднений. Если вы не отказались от намерения повидаться со мной в будущую среду, приезжайте без колебаний».

— Да, сэр. И послать ей список?

— Естественно. Постарайся сделать копии без ошибок. Сделай две копии. Думаю, что у тебя имеется домашний адрес мистера Хигтема из «Метрополитен трест компани»?

Я кивнул:

— Он живет где-то в Саттоне…

— Завтра утром ты его разыщешь и передашь ему одну копию списка. Попроси его, чтобы прямо в понедельник с утра он первым делом занялся вопросом материального положения всех людей, указанных в списке. Не нужно никаких данных о прошлом, речь идет о том, как они выглядят сегодня. Что касается живущих в других городах, запросите по телеграфу. Сведения нужны нам в понедельник к шести вечера.

— Здесь есть и фамилия Хиббард. Возможно, и фамилии двух остальных умерших.

— Банк достаточно опытен, и вначале проанализируйте сведения, чтобы не нарушать покой их душ. Свяжись с Саулом Пензером и попроси его, чтобы он появился у нас в понедельник в восемь тридцать вечера. Точно так же, как Даркин. Проверь, будут ли свободны во вторник утром Гор и Кэтер и еще двое на твой выбор.

Я усмехнулся:

— И еще шестьдесят первый полк пехоты?

— Это будет наш резерв. Как только отправишь телеграммы, позвони мисс Хиббард. Звони до тех пор, пока не застанешь ее дома. Пусти в ход все свое обаяние. Договорись с ней, что ты зайдешь к ней сегодня вечером. Если тебе удастся с ней встретиться, ты ей объяснишь, что мне очень жаль, что я отказался от ее поручения. И что я разрешил тебе предложить ей свою помощь, если, конечно, она будет согласна ее принять. Это сэкономит нам время. К тому же ты сможешь выяснить у нее ряд фактов, а может быть, даже сунуть нос в бумаги мистера Хиббарда. Меня интересует прежде всего, нет ли каких-либо признаков того, что он не собирался возвращаться в ближайшее время. Мы вынуждены считаться с законом, в частности, например, в том, что человека нельзя считать умершим лишь потому, что его не видно там, где он обычно бывает.

— Да, сэр. Можно мне действовать с ней своими методами?

— Любыми, если они окажутся подходящими.

— Раз уж я к ней пойду, я мог бы взять список с собой.

— Нет, пошли его по почте.

Вульф начал выбираться из своего кресла, а я следил за ним, тут всегда есть на что посмотреть. Прежде чем он направился к двери, я спросил:

— Возможно, я бы сам обо всем догадался, но одна вещь до меня не доходит. Какой смысл был расспрашивать ее об этом страховании жизни?

— Это? Не более чем предположение, что мы имеем дело с такой степенью коварства и ненависти, какая еще не встречалась в нашей практике. Было вполне вероятно, что ненависть Чейпина перешла с дяди на племянницу, разумеется, в разбавленном виде. Допустим, что он каким-то образом узнал о крупной сумме денег, которую можно получить по страховке, и спланировал убийство Хиббарда таким образом, чтобы тело его не было найдено, вследствие чего ей бы не выплатили страховую премию.

— Когда-нибудь да выплатили бы.

— Даже если так. Хотя отсрочка счастья врага дает не столь большое удовлетворение, тем не менее даже ради этого стоит прибегнуть к коварству. Но это только одна вероятность. Есть еще и другие: допустим, что страховка была заключена в пользу одинокого Чейпина. Мисс Хиббард была уверена, что если он убьет ее дядю, то сможет избежать разоблачения и к тому же получит солидный куш. Эта мысль была для нее невыносима. И тогда она сама убивает дядю — он ведь все равно бы умер, — а тело прячет так, чтобы его нельзя было обнаружить. Можешь все это проанализировать с ней вечером.

Я возразил:

— Думаете, нет? Я ей раздобуду алиби.




4


В субботу вечером и в воскресенье у меня было страшно много работы. Я побывал у Эвелин Хиббард и провел с ней целых три часа. Я застал врасплох Саула, Фреда и других ребят, мобилизовал их и истратил много времени и нервов, пока наконец поздно вечером в воскресенье не поймал по телефону Хиггема, того самого парня из банка, когда он вернулся после уик-энда на Лонг-Айленде. К тому же нам звонили члены Лиги, получившие телеграммы. Позвонило человек пять или шесть, и каждый вел себя по-разному: одни были испуганы, другие — раздосадованы, а некоторые звонили просто из любопытства. Я изготовил несколько копий списка, и на одной из них делал свои пометки, отмечая тех, кто звонил. Оригинал Хиббарда имел вверху дату, был отпечатан на машинке, а некоторые адреса были затем исправлены от руки. Так что данные в нем явно не устарели. У четырех фамилий адресов не было, к тому же я, естественно, не знал, кто из них уже умер. Если опустить адреса и добавить место работы или род занятий в том виде, как мы это получили в понедельник из банка, список выглядел следующим образом:






ЭНДРЬЮ ХИББАРД, психолог

ФЕРДИНАНД БАУЕН, биржевой маклер

ЛОРИНГ А. БЕРТОН, врач

ЮДЖИН ДРЕЙЕР, торговец предметами искусства

АЛЕКСАНДР ДРАММОНД, владелец цветочного магазина

ДЖОРДЖ Р. ПРЭТТ, политический деятель

НИКОЛАС КЕЙБОТ, адвокат

ОГАСТЕС ФАРРЕЛ, архитектор

У. Р. ГАРРИСОН, судья

ФИЛМОР КОЛЛАРД, владелец текстильной фабрики

ЭДВИН РОБЕРТ БАЙРОН, главный редактор журнала

Л. М. ИРВИНГ, социальный работник

ЛЬЮИС ПАЛМЕР, Федеральное управление общественных работ

ДЖУЛИУС ЭДЛЕР, адвокат

ТЕОДОР ГЕЙНС, банкир

ПИТНИ СКОТТ, таксист

МАЙО ЭЙЕРС, газетчик

АРЧЕР KOMMEPC, торговец

УОЛЛАС МАККЕННА, конгрессмен от штата Иллинойс

СИДНЕЙ ЛЭНГ, торговец недвижимостью

РОЛАНД ЭРСКИН, артист

ЛЕОПОЛЬД ЭЛКАС, хирург

Ф. Л. ИНГОЛС, бюро путешествий

АРЧИБАЛЬД МОЛЛИСОН, профессор

РИЧАРД М. ТАТТЛ, директор школы для мальчиков

Т. Р. ДОННОВАН

ФИЛИППЛЕОНАРД

АЛЛАН У. ГАРДНЕР

ГАНС ВЕБЕР





У последних четверых не было адресов, и я не сумел отыскать их ни в нью-йоркском, ни в пригородных телефонных справочниках, так что о банковских отзывах и речи не было. Учитывая, что все они были выпускниками Гарварда, что само по себе означает более благоприятный старт в жизни, чем если бы им пришлось карабкаться из средних слоев, уже при чтении этих фамилий я подумал, что дельце, похоже, будет жирным. Правда, более точно об этом скажут их банковские счета. Но все равно приятно было в телефонных разговорах готовить их к поджариванию на сковородке.

Но настоящее веселье началось в воскресенье, во второй половине дня. Кто-то пронюхал об исчезновении Хиббарда, и сообщение об этом появилось в воскресных газетах, хотя они и не стали поднимать из-за него большого шума. Около трех часов дня в дверь позвонили, а когда я пошел открывать, так как Фриц был занят на кухне, а я случайно оказался под рукой, то увидел там двух типов, стоящих плечо к плечу. С первого же взгляда я сообразил, что это парочка сыщиков из какого-нибудь агентства и что кто-то заинтересовался моим посещением дома Хиббарда накануне вечером. Затем я узнал одного из них и с широкой улыбкой распахнул дверь настежь:

— Ай-яй-яй, так поздно из церкви?

Тот, что справа, со шрамом на лице, которого я узнал, осведомился:

— Ниро Вульф дома?

Я кивнул:

— Вы хотите с ним поговорить? Переступите порог, джентльмены.




Пока я закрывал дверь и накладывал цепочку, они сняли шляпы, сбросили пальто и повесили их на вешалку, потом пригладили руками волосы, одернули жилеты и откашлялись. Они явно были не в своей тарелке, как подростки на первых танцульках. Это меня тронуло. Сам-то я давно привык к Вульфу и знал, на что он способен, поэтому нередко забываю, какие шрамы оставили его клыки на твердых головах некоторых профессионалов. Я предложил им подождать в холле, а сам вошел в кабинет и доложил Вульфу, что прибыл Дэл Бэском из детективного агентства Бэскома с одним из своих парней и хотел бы с ним поговорить.

— Ты спросил, что они хотят?

— Нет.

Вульф кивнул, а я вышел и привел их. Бэском прошел через всю комнату к письменному столу, чтобы пожать Вульфу руку, а второй джентльмен опустил свой тяжелый зад в кресло, которое я ему предложил, и при этом так уставился на Вульфа, что чуть было не сел мимо. Подозреваю, что его поразила не столько репутация Вульфа, сколько его тоннаж; он его явно никогда раньше не видел.

Бэском заговорил:

— Уже почти два года, как мы последний раз встречались с вами, мистер Вульф. Помните? То дело с сенной лихорадкой, по крайней мере, я его так называю. Знаете, это когда продавец не заметил, что парень стащил у него сапфиры, потому что он как раз чихал в это время.

— Конечно, помню, мистер Бэском. Этот молодой человек проявил завидную сообразительность, сумев использовать столь банальную болезнь для столь необычной акции.

— Да-да. Их полно, этих ловкачей, только вот некоторые никогда не успокаиваются. Да, это было прекрасное дело. Если бы не вы, я бы, наверное, до сих пор продолжал чесать в затылке. Я никогда вам этого не забуду. А как идут дела у вас, мистер Вульф?

— Паршиво.

— Вполне верю. Этого следовало ожидать. Некоторые агентства переходят на работу в промышленность, но я до этого никогда не опускался. Я сам работаю и все еще существую, черт побери. — Бэском положил ногу на ногу и откашлялся. — В последнее время взяли какую-либо новую работу, мистер Вульф?

— Нет.

— Вы не взяли?

— Нет.

Что-то запищало так неожиданно, что я едва не подпрыгнул. Это прозвучал голос второго типа, того, что сидел в кресле между Бэскомом и мной. Ни с того ни с сего он вдруг пропищал:

— А я слышал кое-что другое.

— Черт подери, кто тебе позволил открыть клапан? — Бэском бросил на него недовольный взгляд. — Разве я не говорил тебе, чтобы ты заткнулся, когда мы здесь будем? — Он повернулся к Вульфу. — Зкаете, что его укусило? Вам это не понравится, мистер Вульф. Он столько слышал о великом Ниро Вульфе и хотел показать вам, что уж ему-то вы лапшу на уши не будете вешать. — Он повернулся боком и еще раз взглянул на него: — Чокнутый!

Вульф кивнул:

— Мне это нравится. Я люблю браваду. Так о чем вы говорили, мистер Бэском?

— Да. Ну что ж, перейду прямо к делу. Вот о чем речь. Я занимаюсь одним делом. Над ним работает пять человек. Это дает в сумме около тысячи долларов в неделю, уже почти целый месяц. Когда я распутаю его, я получу гонорар, который гарантирует меня от социальной помощи на всю зиму. У меня уже все налажено, не хватает только оберточной бумаги и кусочка бечевки.

— Это великолепно.

— Вот именно. И поэтому я хотел бы просить вас оставить это дело в покое.

Брови Вульфа слегка поднялись:

— Просить меня что сделать?

— Отказаться от этого дела. — Бэском сдвинулся на край кресла и помрачнел. — Послушайте, мистер Вульф. Речь идет о деле Чейпина. Я горчу в нем уже четыре недели. Мне платят Прэтт и Кейбот и доктор Бертон. Это совсем не секрет, впрочем, если бы это и было секретом, то уже с понедельника все станет известно. Мы с Прэттом вроде как приятели, я уже пару раз оказывал ему кое-какие услуги. Вчера вечером он позвонил мне и сказал, что если я хочу навесить на Пола Чейпина собственную этикетку с ценой, то мне придется пошевеливаться, потому что Ниро Вульф также намерен вступить в игру. Таким образом я и узнал о тех телеграммах, которые вы разослали. Я немного поразнюхал, заглянул к Бертону и Кейботу и еще к парочке из них. Бертон о вас никогда раньше не слышал и сказал мне, чтобы я дал ему какие-нибудь сведения о вас, однако сегодня утром он позвонил мне и сказал, чтобы я не беспокоился. Предполагаю, что за это время он, видимо, кое-кого порасспрашивал и узнал всего выше макушки.

Вульф прогудел:

— Я весьма польщен тем интересом, который он проявил.

— Не сомневаюсь в этом. — Бэском подчеркнуто положил на стол кулаки и сделался еще более мрачным.

— Мистер Вульф, я хочу говорить с вами как коллега с коллегой. Вы, наверное, согласитесь, если я скажу, что наша с вами профессия достойна всяческого уважения.

— Не безоговорочно. Требовать уважения само по себе означает потерять его.

— Как? А, да, возможно. Но так или иначе эта профессия схожа с адвокатской деятельностью. Как вы знаете, если адвокат пытается переманить клиента у другого адвоката, то это не украшает его репутацию. Его бы просто исключили из адвокатуры.

Бэском неотрывно вглядывался в лицо Вульфа и ждал ответа. По всей видимости он полагал, что медленное разглаживание складок на лице Вульфа представляет собой такое же явление природы, как морской прибой, бьющийся о берег. Наконец, Вульф проговорил:

— Мистер Бэском, не были бы вы столь любезны отложить в сторону оговорки и намеки? Если у вас есть какое-то пожелание, выскажитесь прямо.

— Черт побери, а разве я вам этого не сказал? Я попросил вас отвалить от этого дела.

— Вы хотите этим сказать, что я должен отказаться от того, что вы называете делом Чейпина? Весьма сожалею, но я вынужден отклонить вашу просьбу.

— Вы не соглашаетесь?

— Разумеется, нет.

— И вы считаете, что это вполне о’кей — переманивать клиента?

— Понятия не имею. Я не намерен оправдывать перед вами свое поведение. А вдруг окажется, что его нельзя оправдать? Я просто заявляю, что отклоняю вашу просьбу.

— Ну что ж, я ожидал, что так получится. — Бэском снял со стола кулак и несколько расслабился. — Мой брат постоянно утверждает, что вы считаете себя джентльменом и человек вполне может на это купиться. Я ему сказал, что вы, конечно, можете быть джентльменом, но вы не дурак.

— Боюсь, ни то ни другое.

— Короче говоря, теперь, покончив с этим делом, мы могли бы поговорить с коммерческой точки зрения. Если вы возьмете себе дело Чейпина, мы окажемся не у дел.

— По всей вероятности, да. Хотя не обязательно.

— Да нет. Мы уже не у дел. Вы их так выдоите, что им придется перейти на дешевое масло. Я знаю, когда я проиграл, и я в состоянии воспринять это как надо. Да я бы и так не смог выжать из него многого. Так что помогай вам Бог. Я был бы страшно рад, если бы мог заглядывать к вам раз в неделю, чтобы узнавать, как идут дела. Должен вам сказать, что этот Чейпин — самый коварный и хитрый урод из всех, кто еще бегает на свободе. Я вам сказал, что у меня почти все схвачено. Послушайте! Да на это и надеяться нечего! То есть абсолютно. В сущности, я уже и так от него отказался. А ведь у меня работало на этом деле трое, стараясь сесть ему на пятки и на чем-нибудь его подзаловить, — и что же? Проклятье. Очередь Хиббарда, а мы даже не в состоянии найти ни его самого, ни того, что от него осталось. И знаете что? Мои трое ребят даже не знают, где Чейпин был во вторник вечером! Можете себе представить? Это звучит глупо, хотя они вовсе не дураки, это чертовски неплохие парни. Так что, как я уже сказал, я охотно от него отказался бы…

Вульф перебил его:

— Вы говорили о том, что хотите обсудить дело с коммерческой точки зрения.

— Совершенно верно. Я хотел бы предложить вам сделку. Конечно, у вас свои собственные методы, у каждого из нас свои методы, но за эти четыре недели мы насобирали массу конфиденциальных сведений, и это стоило нам кучу денег. Конечно, все это конфиденциально, ясное дело, но раз у вас те же клиенты, что и у меня, то это мелочь. Вы бы сэкономили вагон времени и средств и беготни. Вы можете получить все эти материалы, и мы могли бы их вместе обсудить, как только вы пожелаете. — Бэском на мгновение заколебался, облизал губы и прибавил: — За тысячу долларов.

Вульф спокойно покачал головой:

— Мистер Бэском, я ведь получу доступ ко всем вашим отчетам, которые вы передавали заказчикам.

— Конечно, но вы же знаете, как это делается, как выглядят такие отчеты. Вы же знаете, что они составлены что надо, но — дьявольщина! Если бы я позволил вам расспросить кое-кого из моих людей, вы бы получили действительно конфиденциальную информацию. Это в качестве добавки.

— Еще неизвестно, стоит ли она хоть чего-нибудь.

— Слушайте, вы же умный человек!

— Стараюсь быть. Я заплачу вам за то, что вы мне предлагаете, сто долларов. Прошу вас, я не желаю торговаться. И не сочтите меня невежливым, если я скажу, что очень занят и мне нужны сейчас все двадцать четыре часа в сутки. Благодарю за визит, но у меня действительно много дел. — Вульф указал на книги, лежащие перед ним на столе, в одной из них торчала закладка. — У меня здесь лежат пять романов, написанных Полом Чейпином. Вчера вечером мне удалось раздобыть четыре первых его романа. Я как раз их читаю. Согласен с вами, что это крайне непростое дело. Возможно, хотя и весьма маловероятно, что я распутаю его до полуночи.

Я подавил улыбку. Вульф действительно любил браваду, это был наилучший способ поддержать свою репутацию.

Бэском изумленно уставился на него. Через некоторое время он отодвинул кресло и встал.

Тип рядом со мной также поднялся, что-то бормоча.

— Да вы не стесняйтесь, занимайтесь своими делами, — заявил Бэском. — Как я уже упоминал, у всех у нас свои методы. И единственное, что я могу к этому добавить, это — слава Богу!

— Да. Так вы берете эти сто долларов?

Бэском повернулся и кивнул:

— Беру. По-моему, для вас это просто выбрасывание денег на ветер, вы ведь уже купили эти пять романов. Но не обольщайтесь, я их возьму.

Я пошел проводить их до дверей, а они тихо брели позади меня.




5


В понедельник к вечеру все было уже готово к встрече, и я мог спокойно и с наслаждением поесть. Фриц всегда счастлив, когда видит, что в кабинете что-то происходит, и тогда он особенно старается. В тот вечер, увидев, как много в супе грибов, и почувствовав в салатной заправке вкус эстрагона, я кивнул ему и послал воздушный поцелуй. Он покраснел от удовольствия. Вульф ему за его произведения нередко по-настоящему кланяется, а Фриц каждый раз краснеет. Так же смущенно он розовел, когда я пользовался случаем воздать ему должное. Клянусь, однако, что я делаю это только ради того, чтобы доставить ему радость и не обидеть его. Часто я спрашиваю сам себя, замечает ли это Вульф. Он относится к еде столь сосредоточенно и внимательно, что я со спокойной совестью мог бы сказать, что он ничего не замечает, однако делать со спокойной совестью какие-либо предположения о Вульфе абсолютно бессмысленно.

Сразу же после обеда Вульф, как он и намеревался заранее, отправился наверх в свою комнату, — это входило в его вечернюю программу. Я несколько минут посовещался на кухне с Фрицем и тоже пошел наверх, чтобы переодеться. Я выбрал серый костюм в мелкую клетку, который, пожалуй, лучше всего сидел на мне из всех костюмов, когда-либо бывших у меня, голубую рубашку и темно-синий галстук. По пути вниз я заглянул в комнату Вульфа, расположенную на том же этаже, чтобы кое о чем его спросить. Он сидел в обитом ковром кресле под торшером с одним из романов Чейпина в руках, поэтому я остановился и подождал, пока он не отметит карандашом абзац в книге.

Затем я спросил:

— Что если некоторые из них прихватят с собой что-либо неподходящее, например юриста? Должен ли я впускать ЭТО в дом?

Он кивнул, даже не взглянув на меня. Я спустился вниз в кабинет.

И тут примчался первый. Я предполагал, что их подразделение не начнет построение раньше девяти, однако до девяти оставалось еще минут двадцать, когда я услышал, как Фриц прошел через холл и открыл парадную дверь. Потом щелкнула задвижка, и Фриц впустил первую жертву. Жертве явно пора было побриться, у нее были мятые брюки и растрепанные волосы. Светло-голубые глаза бродили вокруг, пока не остановились на мне.

— Черт возьми, — провозгласил он. — А ведь вы не Ниро Вульф.

Я это подтвердил и открыл ему, кто я такой. Даже не подав мне руки, он вещал:

— Знаю, что пришел на это сборище слишком рано. Я — Майкл Эйерс из «Трибюн», занимаюсь городскими новостями. Я сказал Оджи Рейду, что сегодня вечером мне нужен выходной, собираюсь организовать охрану своей жизни. По дороге я заглянул кое-куда на пару стаканчиков, но тут мне пришло в голову, какой же я дурак, ведь здесь тоже вполне может найтись какая-нибудь выпивка. Я не имею в виду пиво.

Я спросил его:

— Джин или джин?

Он ухмыльнулся.

— Один-ноль в вашу пользу. Скотч, пожалуйста. И не тратьте сил и времени на его разбавление.

Я подошел к столу, который мы с Фрицем разместили в нише, и налил ему виски. Про себя я подумал: «Да здравствует Гарвард, студенческий рай, а жизнь у студентов веселая, и т. д.» Я также подумал, что с ним вполне могут быть неприятности, если он начнет вести себя слишком шумно, однако если я откажусь удовлетворять его отвратительные низменные желания, будет еще хуже. А поскольку я помнил банковские справки чуть ли не наизусть, я знал, что он проработал четыре года в «Пост» и три — в «Трибюн» и что он зарабатывает 90 долларов в неделю. Газетчики — вообще моя слабость, я никогда не могу избавиться от ощущения, что они знают такие вещи, о которых я и понятия не имею.

Я налил ему еще стаканчик, он схватил его обеими руками и сел, заложив ногу на ногу.

— Скажите-ка мне, — спросил он, — правда ли, что Ниро Вульф выступал в роли евнуха в одном из каирских гаремов, а свой жизненный путь начал с того, что собирал у женщин благодарственные отзывы о зубной пасте «Пирамида»?

И я, как осел, на какие-нибудь полсекунды ему поверил.

— Послушайте, — сказал я ему, — Ниро Вульф — это тот… — но тут я остановился и засмеялся. — Ясное дело, только он был там не евнухом, а верблюдом.

Майкл Эйерс кивнул:

— Это меняет дело. Я бы сказал, что теперь мне понятно, почему верблюду так трудно пройти сквозь игольное ушко. Ниро Вульфа я никогда не видел, но слышал о нем и видел иглу. Можете к этому что-то добавить?

Добавить мне пришлось еще один стаканчик выпивки для него, прежде чем появились следующие клиенты. На этот раз их было двое, Фердинанд Бауен, биржевой маклер, и доктор Лоринг А. Бертон. Я вышел в холл, чтобы встретить их и таким образом отвязаться от Майкла Эйерса. Бертон был крупный, красивый, хорошо одетый мужчина, держался он прямо, но не чопорно, зато с сознанием собственного достоинства. У него были темные волосы, черные глаза и усталый рот. Бауен был среднего роста и какой-то усталый. Он был одет в черное и белое. И если бы у меня появилась охота повидать его как-нибудь вечером (почему-то мне показалось, что такой охоты у меня не появится), мне пришлось бы отправиться в театр и поискать его в фойе. У него были маленькие ноги в изящных лаковых туфлях и изящные маленькие женские руки в изящных маленьких серых перчатках. Снимая пальто, он так далеко развел руки, что мне пришлось отойти в сторону, чтобы он не попал мне в глаз. А людей, которые подобным образом ведут себя в закрытых помещениях, я просто терпеть не могу. Я считаю, что их, например, нельзя пускать в лифт, однако я их вообще не люблю где бы то ни было.

Я провел Бертона и Бауена в кабинет, объяснил, что Вульф вот-вот спустится, и указал им на Майкла Эйерса. Тот назвал Бауена Фреди, а Бертона — Лорелей и предложил им выпить.

Фриц привел следующего, Александра Драммонда, цветочника, опрятную маленькую уточку с тонкими волосиками, единственного из них, кто уже раньше побывал в доме Вульфа. Несколько лет назад он приезжал с группой цветоводов после заседания какого-то общества полюбоваться орхидеями. Я сразу его вспомнил. Потом почти одновременно прибыли: Прэтт из политического клуба Таммани, Эдлер и Кейбот — адвокаты, Коммерс — ведущий аукциона из Филадельфии, Эдвин Роберт Байрон — главный редактор журнала, Огастес Фаррел — архитектор, и парень по имени Ли Митчелл из Бостона, который сообщил, что он представляет обоих банкиров, Колларда и Гейнса. От Гейнса он привез письмо. Если считать Колларда и Гейнса, то в десять минут десятого получилось в сумме двенадцать человек. Разумеется, все они знали друг друга, однако едва ли можно было утверждать, что они чувствовали себя по этому поводу достаточно радостно, не исключая и Майкла Эйерса, который мрачно прохаживался с пустым стаканом в руке. Остальные по большей части сидели и вели себя, как на похоронах. Я подошел к столу Вульфа и дал знак Фрицу тремя короткими звонками. Спустя пару минут я услышал слабое гудение лифта.

Дверь кабинета открылась, и все обернулись. Вошел Вульф. Фриц закрыл за ним дверь. Он, колыхаясь, проплыл половину пути к своему письменному столу, повернулся и сказал:

— Добрый вечер, джентльмены! — Подойдя к своему креслу, он встал так, чтобы задней стороной колен касаться края сиденья, руками оперся на подлокотник и опустился в кресло.

Майкл Эйерс старался привлечь мое внимание, размахивая стаканом и восклицая:

— Эй! Евнух и верблюд!

Вульф слегка поднял голову и с одной из своих лучших интонаций произнес:

— Вы хотите предложить это в качестве дополнения к перечню личного зверинца мистера Чейпина?

— Кто? Но я предлагал…

Джордж Прэтт одернул его:

— Майкл, заткнись!

Архитектор Фаррел схватил его и подтолкнул к стулу.

Я подал Вульфу список с указанием присутствующих, он пробежал его глазами, поднял голову и заговорил:

— Я рад видеть здесь мистера Кейбота и мистера Эдлера. Оба они, как я вижу, адвокаты. Их профессиональные знания и тренированные умы предохранят нас от вульгарных ошибок. Я также отмечаю присутствие мистера Майкла Эйерса, газетчика. Поскольку он один из вас, я хотел бы мимоходом заметить, что если вы хотите избежать предания гласности…

Майкл Эйерс пробурчал:

— Я не газетчик, я репортерский гончий пес. Я брал интервью у Эйнштейна…

— Насколько вы пьяны?

— Какого черта, откуда вы это взяли?

Брови Вульфа поднялись вверх:

— Джентльмены?

Фаррел успокоил его.

— Майкл в порядке. Не обращайте на него внимания. Майкл вполне олл-райт.

Джулиус Эдлер, адвокат, фигурой напоминающий острие карандаша, а лицом — продавца или клерка, поспешил вмешаться:

— Я бы сказал, что да. Мы отдаем себе отчет, что это ваш дом, мистер Вульф, и что мистер Эйерс находится под газом, однако в конце концов вы позвали нас сюда, как нам кажется, не для того, чтобы наказывать за наши страстишки. У вас есть что нам сообщить?

— Конечно…

— Меня зовут Эдлер.

— Да, мистер Эдлер, ваше замечание свидетельствует о наличии того, что, как я и предполагал, станет главным препятствием к достижению договоренности между нами. Я отдаю себе отчет, что вначале вы будете относиться ко мне недоброжелательно. Все вы крайне обеспокоены, а испуганный человек автоматически настроен враждебно и готов защищаться. Все и вся кажутся ему подозрительными. Я знал, что вы будете смотреть на меня с подозрением.

— Глупости, — заявил Кейбот, второй адвокат. — Мы вовсе не напуганы и ни в чем вас не подозреваем. Если вы намерены нам что-то сказать, говорите.

Я представил его:

— Мистер Николас Кейбот.

Вульф кивнул.

— Если вы не напуганы, мистер Кейбот, тогда нам не о чем дискутировать. Причем в буквальном смысле. Вы вполне можете разойтись по домам.

Вульф открыл глаза и медленно оглядел одиннадцать лиц перед собой.

— Видите ли, джентльмены, я пригласил вас сегодня вечером, исходя из ряда предположений. Если хотя бы одно из них ошибочно, данная встреча будет просто потерей времени, как вашего, так и моего. Я предполагаю, во-первых, что вы убеждены в том, что Пол Чейпин убил двоих, а возможно, и троих ваших друзей; во-вторых, что он убьет вас, если ничего не предпринимать. Третье предположение таково, что для того, чтобы устранить эти ваши опасения, вам нужен я, мои способности. А в-четвертых, что вы готовы мне хорошо заплатить за эти услуги. Итак?

Они посмотрели друг на друга. Майкл Эйерс хотел подняться из кресла, однако Фаррел толчком усадил его обратно. Прэтт пробормотал довольно громко, так что его услышал и Вульф:

— Неплохо придумано.

Заговорил же Кейбот:

— Мы убеждены, что Чейпин социально опасный индивидуум. Естественно, что это затрагивает и нас. А что касается ваших способностей…

Вульф погрозил ему указательным пальцем:

— Мистер Кейбот, если вы предпочитаете и далее считать, что вы пришли сюда сегодня ради защиты интересов общества, я не буду вам портить забаву. Вопрос стоит так: сколько вы за это заплатите?

Майкл Эйерс вдруг ни с того ни с сего заорал: «Старый ловкач Ник!» Все вздрогнули. За этим тут же последовало: «Доминик, Ник, Ник!» Фаррел ткнул его под ребро. Кто-то проворчал: «Всуньте ему кляп!» Однако взгляды еще двух-трех человек, устремленные на Кейбота, свидетельствовали, что Вульф был прав: единственный способ успокоить эту птичку, — это как следует на него надавить.

В этот момент вмешался новый голос, спокойный и бесстрастный:

— Какая разница, испуганы мы или нет? — Это был Эдвин Роберт Байрон, главный редактор журнала. — Я легко могу допустить, что я боюсь, — ну и что из этого? Мне кажется, что гораздо важнее выяснить, что именно мистер Вульф собирается в этом отношении предпринять. Мы пришли, если согласиться с его предположениями…

— Черта лысого — согласиться. — Майкл Эйерс вырвался из рук Фаррела, встал и направился к столику в нише. На полпути он обернулся и выпалил: — Проклятье, и ежу ясно, что мы перепуганы. Мы подскакиваем при малейшем звуке, оглядываемся на каждом шагу, вещи валятся у нас из рук. Вы чертовски хорошо знаете, что это так. Пусть поднимут руку те из вас, кто сегодня ночью не крутился в постели без сна, а спокойно уснул, не думая о том, как он подловил Энди и что с ним сделал. Вульф, старый вы обманщик, вы ведь слышали о нашем объединении? О Лиге раскаивающихся? Мы ее переименуем в Лигу дураков или лучше в Лигу запуганных. — Он налил стакан по самый край и поднял его; я не стал указывать ему на то, что по ошибке он схватил графин с шерри. — Соучастники! Да здравствует Лига запуганных мужчин] — Одним героическим глотком он направил содержимое стакана куда следует. — Что касается меня, то можете называть меня председателем. — Тут он вдруг нахмурился и воскликнул с возмущением и отвращением: — Черт побери, кто налил мне в виски конскую мочу?

Фаррел от души расхохотался, к нему присоединился Прэтт. Драммонт, цветочник, захихикал. Бауен, биржевой маклер, был либо утомлен, либо с успехом делал вид, что устал. Он вытащил сигару, откусил кончик и прикурил. Я пошел поискать для Майкла Эйерса нужную бутылку, так как знал, что он захочет прополоскать рот, чтобы избавиться от этого запаха. Поднялся Ли Митчелл из Бостона.

— Позвольте сделать одно замечание, джентльмены. — Он откашлялся. — Я, правда, не вхожу в вашу компанию, однако я уполномочен заявить, что оба джентльмена, мистер Коллард и мистер Гейнс, действительно весьма озабочены. Они убедились в выдающейся репутации мистера Вульфа и готовы поступать в соответствии с его предложениями.

— Хорошо. — Тон Вульфа успокоил удивленный шум голосов. Он взглянул на меня. — Арчи, раздай, пожалуйста, бланки.

В верхнем ящике моего письменного стола были на всякий случай приготовлены двадцать копий, я вынул их и раздал по кругу. Вульф позвонил, чтобы ему принесли пиво, и налил стакан. Опорожнив его, он проговорил:

— Как видите, это список ваших фамилий и против каждой из них указана определенная сумма. Лучше всего я поясню это вам, прочитав подготовленный мной меморандум… Или его у меня нет? Арчи?

— Вот он, сэр.

— Спасибо. Я надиктовал его таким, как он есть. Возможно, вы предпочтете, чтобы он был написан официальным языком, но думаю, что это едва ли потребуется. Я был бы рад, если бы этот текст был принят и подписан. Всех присутствующих здесь, а также неприсутствующих, чьи фамилии имеются в полученном вами списке, я для краткости называю Лигой. Меморандум гласит:






1. Обязуюсь избавить Лигу от страха перед нанесением ущерба со стороны:

а) Пола Чейпина;

б) лица или лиц, которые рассылали отпечатанные на машинке стихотворные письма с угрозами;

в) лица или лиц, ответственных за смерть У. Р. Гаррисона и Юджина Дрейера, а также за исчезновение Эндрью Хиббарда.

2. Решение о том, была ли выполнена данная задача, будет принято самими членами Лиги простым большинством голосов.

3. Все расходы по этому предприятию понесу я сам, а Лига не будет обязана возмещать их, как и выполнять любые другие обязательства в том случае, если я не добьюсь успеха и не выполню поручения к явному ее удовлетворению.

4. После принятия решения, что задание выполнено ко всеобщему удовлетворению, каждый из членов Лиги уплатит мне сумму, которая в прилагаемом перечне указана против его фамилии, при этом все члены Лиги несут коллективную взаимоответственность за уплату всей суммы.





Думаю, что документ составлен довольно исчерпывающе. Разумеется, если вы пожелаете установить определенные временные рамки для выполнения этого задания…

Николас Кейбот прервал его:

— Полная чушь, даже не подумаю обсуждать это.

Джулиус Эдлер с улыбкой заявил:

— Мне кажется, следовало бы поблагодарить секретаря мистера Вульфа за то, что он не суммировал итог и тем самым избавил нас от потрясения. Но я это сделал. Пятьдесят шесть тысяч девятьсот пятнадцать долларов. Ничего себе! — Его брови взлетели на самый лоб и там и остались.

Коммерс, который потратил свои последние десять долларов на дорогу сюда из Филадельфии, попросил слова и произнес свою первую публичную речь:

— Я не очень-то много знаю о ваших способностях, мистер Вульф, но сейчас я кое-что узнал о крепких нервах.

Остальные хором присоединились к нему и, похоже, приперли нас к стенке.

Вульф подождал минутку, потом поднял руку ладонью вперед. Для него это был невероятно энергичный жест.

— Прошу вас, джентльмены. На самом деле нет абсолютно никаких оснований для ссоры. Все совершенно просто. Я предлагаю вам кое-что купить у меня за определенную цену, с оплатой при поставке. Если вы считаете, что цена слишком высока, вас никто не заставляет покупать. В этой связи могу сообщить вам, что мисс Хиббард за услугу, которую я предлагаю вам, предложила мне в субботу десять тысяч долларов. Выше десяти тысяч в данном перечне нет ни одной суммы, а ведь мисс Хиббард лично не подвергается опасности.

Джордж Прэтт сказал:

— Ну конечно, а вы ей отказали, чтобы иметь возможность ощипать нас. Словом, вы стали на путь благотворительности, а как только речь заходит о том, чтобы творить добро, так вы знать ничего не знаете, так?

— Короче говоря, весь этот меморандум — сплошная чушь. — Николас Кейбот подошел к столу Вульфа, взял с него памятную записку и начал ее внимательно изучать. — Что означают все эти рассуждения об ответственном лице или лицах? Мы хотим только, чтобы Пол Чейпин попал туда, куда следует. Все эти экивоки…

— Вы меня удивляете, мистер Кейбот, — вздохнул Вульф. — Я отдал предпочтение этому стилю в первую очередь из-за того, что среди вас есть два опытных юриста, и мне хотелось упредить их возражения. Под влиянием разных обстоятельств представление о вине Пола Чейпина настолько прочно укоренилось в вашем сознании, что вы уже не в состоянии рассуждать трезво. Я не могу избавить вас от страхов, обвинив Пола Чейпина в убийстве. Если бы я это сделал, а затем следствие доказало бы, что он невиновен, это привело бы к двум неприятным последствиям. Во-первых, для того, чтобы мне заплатили, я должен был бы вначале сфабриковать обвинения против него, а это было бы несправедливо по отношению к нему и весьма неприятно для меня самого, а во-вторых, подлинный виновник этих шуточек остался бы на свободе, продолжал бы свое черное дело, а вы и дальше были бы в страхе… или мертвы. Я хотел лишь учесть все…

— Ерунда. — Кейбот нетерпеливо отбросил меморандум. — Мы убеждены, что это Чейпин. Мы это знаем.

— Я тоже. — Вульф качнул головой вниз и вверх и снова замер неподвижно. — Да, я убежден, что Чейпин — это человек, которого вы вынуждены бояться. Однако, готовя этот меморандум, я счел необходимым учесть все непредвиденные обстоятельства, и как юрист вы должны со мной согласиться. В конце концов, что нам в действительности известно? Очень мало. Например: что, если Эндрью Хиббарда замучили угрызения совести и он решил сам отомстить за человека, которого вы обидели? Это могли бы быть вы, мистер Кейбот, или же доктор Бертон, или мистер Майкл Эйерс… да кто угодно. Вы говорите «ерунда», и я на основе своего опыта — тоже, но почему бы не учесть все возможности?

Кейбот снова подтянул меморандум поближе. Джулиус Эдлер встал, подошел к письменному столу и стал проглядывать текст вместе с ним. Остальные вполголоса переговаривались. Майкл Эйерс лежал, вытянувшись в своем кресле, глубоко засунув руки в карманы и закрыв глаза. Джулиус Эдлер сказал:

— О вашем последнем условии не может быть и речи. Я имею в виду коллективную ответственность за всю сумму. Об этом мы вообще не будем говорить.

Складки на лице Вульфа несколько распрямились:

— Совершенно с вами согласен, мистер Эдлер, на этом я не настаиваю. По сути дела я специально вставил его туда, чтобы у вас было что вычеркнуть.

Эдлер заворчал. Цветочник Драммонд, который присоединился к ним вместе с Прэттом и Арчером Коммерсом, снова захихикал. Кейбот наморщил лоб, уставился на Вульфа и заметил:

— Вы вообще-то не хитрец или все-таки да?

— Средне. Правду говоря, я не особенно силен в коммерческих вопросах, я слишком неотесан. Это врожденное, и с этим ничего не поделаешь. Возьмите, например, предложение, которое я вам сделал, — я сумел лишь представить его и сказать: примите его или откажитесь. Но я компенсирую этот недостаток, формулируя свое предложение настолько привлекательно, что от него не так-то легко отказаться.

К своему удивлению, я увидел, что на лице Кейбота ни с того ни с сего появилось подобие улыбки, и на мгновение я даже за него порадовался. Он продолжал:

— Честное слово, ваша неуклюжесть мне даже симпатична.

— Благодарю вас. — Вульф повел глазами, чтобы увидеть и остальных. — Ну что, джентльмены? Остановлюсь еще на двух мелочах. Во-первых, я не включил в меморандум условие о том, что вы будете со мной сотрудничать, тем не менее я рассчитываю на вас. Я был бы рад, если бы мистер Гудвин или кто-то еще смог посетить вас в любое разумное время, а с некоторыми из вас я бы с удовольствием поговорил сам. Это возможно?

Три или четыре головы закивали. Джордж Прэтт, стоящий в группе у стола, сказал: «Пойдет». Кейбот, уже откровенно смеясь, произнес:

— Не забудьте про мою неуклюжесть.

— Хорошо. Второй пункт касается денег. По моему мнению, названные суммы достаточно умеренны. И это отнюдь не шантаж. Если мне не удастся удовлетворить вас, я не получу ничего, так что речь идет о следующем: согласится ли мистер Гейнс уплатить мне восемь тысяч долларов, доктор Бертон — семь тысяч, а мистер Майкл Эйерс — сто восемьдесят долларов за то, что я гарантирую вам освобождение от страха, который довлеет над ними? Я предполагаю, что вы согласитесь и сочтете правильным, чтобы суммы были дифференцированы в зависимости от платежеспособности каждого.

Головы снова кивнули. Он облегчал им принятие решения, и они постепенно склонялись к этому. Я даже усмехнулся про себя: «Шеф, ну вы и фокусник, честное слово, хитрейший из фокусников!»

Ли Митчелл из Бостона снова взял слово:

— Конечно, я не могу принять решение за мистера Колларда и мистера Гейнса о размерах платежей. Однако могу вас заверить, что вы вполне можете на них рассчитывать. Сегодня ночью я вернусь в Бостон, и завтра они вам телеграфируют.

Кейбот сказал:

— Элкаса можете вычеркнуть, он вам ни цента не заплатит.

— Нет?

— Нет. Он такой же сентиментальный, каким был Энди Хиббард. Он скорее согласится увидеть всех нас в аду, чем поможет поймать Пола Чейпина.

— Понятно. Просто несчастье, когда человек позволяет своему сердцу командовать разумом. Ну что ж, посмотрим. Я хотел бы быть уверенным в одном, джентльмены. Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы в будущем кто-либо из вас мог утверждать, что я действовал с беспощадностью и жестокостью, которые вы совершенно не имели в виду. Я исхожу из предположения, что все вы считаете Пола Чейпина убийцей, что он грозил вас убить и что вы хотите, чтобы он был схвачен, разоблачен, посажен в тюрьму и наказан. Я прошу мистера Гудвина опросить всех поименно. Если я вас правильно понял, прошу ответить «да».

Итак, он поручил это мне. Я взял список, на котором уже отметил всех присутствующих. Однако прежде чем я успел назвать первого, взял слово Ли Митчелл.

— На этот вопрос я могу безоговорочно ответить за мистера Колларда и мистера Гейнса. Ответ один — да.

Возникло небольшое замешательство, однако никто не заговорил. Я прочел:

— Фердинанд Бауен.

Маклер ответил хрипло, но уверенно:

— Да.

— Доктор Лоринг Бертон. — Некоторое время мистер Бертон ничего не говорил, затем прошептал так тихо, что его едва было слышно: «нет». Все посмотрели на него. Он взглянул по сторонам, громко глотнул, а потом вдруг взорвался:

— Чушь! Да! Я хотел сказать «да», именно «да». Романтическая чушь! Да!

Фаррел повернулся к нему.

— То-то же. Странно, что ты не был первым.

Я продолжал:

— Огастес Фаррел.

— Да.

Я вызывал всех по фамилии. Драммонд, Кейбот, Прэтт, Байрон, Эдлер, Коммерс, — все они сказали «да». Я продолжал:

— Майкл Эйерс.

Он все еще лежал, развалившись в кресле. Я еще раз назвал его фамилию. Эдлер, сидящий рядом, толкнул его в бок: «Эй, Майкл! Скажи «да». Майкл Эйерс слегка пошевелился, чуть открыл глаза, пробормотал: «Да» — и снова закрыл глаза.

Я обернулся к Вульфу.

— Это все, сэр.

Как правило, я слышу, когда Фриц выходит в холл, чтобы открыть парадную дверь. Но на этот раз я ничего не слышал, видимо потому, что был слишком занят вызовом их для доклада. Поэтому я так удивился, заметив, что дверь кабинета открывается. Остальные увидели, что я смотрю в ту сторону, и тоже посмотрели туда. Фриц сделал три шага внутрь комнаты и подождал, пока Вульф кивнет ему.

— С вами хочет поговорить некий джентльмен, сэр. Визитки у него нет. Он просил доложить мистера Пола Чейпина.

— Разумеется, — Вульф даже не пошевелился. — Конечно, пригласи его.




6


Фриц вышел обратно в холл, чтобы пригласить посетителя. Наверное, я что-то упустил, а Вульф, по-видимому, нет, — не знаю. Мне следовало понаблюдать за тем, как будут реагировать наши гости, но я совсем не обращал на них внимания, а во все глаза смотрел на дверь. Мне кажется, что и остальные — тоже, кроме Вульфа. Я слышал, как палка Чейпина постукивала по резиновому покрытию в холле.

Он проковылял в кабинет и остановился в нескольких шагах от двери. Вульфа он оттуда видеть не мог, ему мешала группа людей, толпившихся около письменного стола. Он посмотрел на эту группу, затем на всех сидящих вокруг на креслах и стульях и дважды дернул головой, задрав вверх подбородок, словно норовистый конь, пытающийся сбросить узду. Он поздоровался с ними: «Привет, друзья!» — и похромал дальше, пока не увидел Вульфа. Однако вначале он бросил на меня быстрый, острый взгляд. Футах в восьми от меня он остановился. На нем был вечерний костюм, смокинг. Он был отнюдь не великан, среднего роста, скорее даже ниже, чем выше. Его нельзя было назвать излишне худым, однако на лице его ясно вырисовывались все кости — впалые щеки, обычный нос и светлые глаза. Когда он повернулся ко мне спиной, а лицом к Вульфу, я заметил, что его пиджак слегка оттопыривается над правым задним карманом брюк, и на всякий случай опустил ногу (до этого я сидел, положив ногу на ногу), поставив обе ноги на линию старта. Никто ему вслух не ответил на приветствие.

Он еще раз осмотрелся, затем снова уставился в упор на Вульфа и улыбнулся ему.

— Это вы — мистер Вульф?

— Да, — ответил Вульф, сложив пальцы на животе. — А вы — мистер Чейпин?

Пол Чейпин кивнул.

— Я был в театре. Там поставили пьесу по одной из моих книг. А потом мне пришло в голову заглянуть к вам.

— Которую книгу? Я прочел их все.

— Вы их читали? Все? Никогда бы не подумал… «Железную пяту».

— Да, конечно, и эту тоже. Примите мои поздравления.

— Спасибо. Надеюсь, вы ничего не имеете против того, что я заглянул к вам. Естественно, я знал об этой встрече. Я узнал о ней от троих своих друзей, Лео Элкаса, Лорри Бертона и Алекса Драммонда. Вам не стоит осуждать их, разве что за исключением Лео. Тот действительно проявил добрые чувства, остальные же двое просто хотели нагнать на меня страху. Попробовали сделать мне буку, но ведь для того, чтобы какое-то пугало сыграло свою роль, жертва должна знать, чем оно угрожает. Я надеюсь, у вас есть в запасе какие-нибудь угрозы?

С самого первого своего слова он не спускал с Вульфа глаз, а остальных вообще не замечал. Они следили за ним с различными выражениями лиц: Митчелл из Бостона — с любопытством, Бауен — с непроницаемым лицом как игрок в покер, Кейбот — огорченно и подавленно, Майкл Эйерс — угрюмо и с отвращением… Я наблюдал за ними. Вдруг доктор Бертон вскочил со своего кресла, длинными шагами направился к столу, схватил Чейпина за руку и обратился к нему:

— Пол, ради Бога, уходи отсюда! Это же ужасно. Уходи!

Тут вмешался цветочник Драммонд, его культурный тенор от волнения переходил в яростный визг:

— Это уж слишком, Пол! После того что мы… после того, что я… ты грязная крыса, убийца!

Это сняло общее напряжение, и у них развязались языки. Но Вульф резко остановил их:

— Джентльмены! Мистер Чейпин — мой гость! — Он взглянул на Чейпина, опирающегося на свою палку. — Вам лучше бы сесть. Арчи — кресло!

— Нет, благодарю вас. Я сейчас уйду. — Чейпин с улыбкой огляделся вокруг. Это была обычная веселая улыбка, если бы не его блеклые глаза, которые совсем не смеялись. — Я стою на одной ноге уже двадцать пять лет. Правда, вы все это знаете, вам не надо об этом рассказывать. Сожалею, что побеспокоил вас своим приходом, честное слово, ни за что на свете я не хотел бы огорчать вас, ребята. Вы все были ко мне так добры. Вы прекрасно знаете, что это правда. Если мне будет позволено воспользоваться литературной метафорой, я бы сказал, что вы облегчили мне бремя жизни. Этого я вам никогда не забуду, как я уже тысячу раз заверял вас. Конечно, теперь, когда я, как мне кажется, нашел свое призвание, теперь, когда я стою на собственных ногах, — вернее, на одной ноге… — Он снова одарил всех по кругу широкой улыбкой, — я буду в состоянии сам выбирать себе дорогу, без вас, до конца дней своих. Но я всегда буду вам благодарен. — Он повернулся к Вульфу. — Вот такие дела. Вы понимаете? Но я пришел сюда не за тем, чтобы выложить все это. Я пришел повидать Еас. Я подумал, что вы, наверное, рассудительный и умный человек. Это так?

Вульф посмотрел на него. Я подумал про себя: «Осторожно, Пол Чейпин, обратите внимание на эти полузакрытые глаза и, если я могу дать вам добрый совет, бросьте все и возьмите-ка ноги в руки».

Вульф ответил:

— Время от времени я добиваюсь отличных результатов, мистер Чейпин.

— Попробую вам поверить. Мало на свете людей, которым это удается. Я хотел сказать вам только одно: мои друзья потеряли кучу времени и денег на погоню за каким-то миражом, который им кто-то ловко подсунул. Скажу вам прямо, мистер Вульф, для меня это был настоящий удар — узнать, что они подозревают меня, хотя им известно, как я благодарен им всем за их доброту. Просто невероятно. Вот это я и хотел вам сказать, чтобы сэкономить ваш труд, время и деньги. Вы же не будете настолько безрассудны, чтобы гоняться за призраками?

— Заверю вас, сэр, что я слишком малоподвижен, чтобы вообще за чем-либо гоняться. Однако, учитывая ваше утверждение, что к вам это просто не относится, — может быть, у вас есть своя собственная теория по поводу тех инцидентов, которые так обеспокоили ваших друзей? Она могла бы оказаться нам полезной.

— Боюсь, что нет. — Чейпин с сожалением покачал головой. — Мне представляется более чем правдоподобным, что кто-то просто шутит над ними шуточки, но я понятия не имею…

— Убийство — это не шуточки, мистер Чейпин. Смерть не шутка.

— Нет? Точно нет? Вы в этом уверены? Но возьмите какой-нибудь необычный пример. Скажем, меня, Пола Чейпина. И вы осмелились бы утверждать, что моя смерть не была бы шуткой?

— Не понял. А разве она была бы шуткой?

— Конечно. Если разобраться, что произошло в случае со мной, было бы невероятно смешно, если бы смерть претендовала при этом на какую-то чувствительность. Именно поэтому я так ценил своих друзей, их заботу, их участие…

Его прервал полный невыразимой боли, похожий на стон голос доктора Бертона из глубины комнаты:

— Пол, Пол, Бога ради!

Чейпин повернулся на здоровой ноге.

— Да? — Ни на йоту не повысив голос, он сумел выразить в нем целенаправленную, уничтожающую насмешку. — Да, Лорри?

Бертон посмотрел на него, ничего не сказал, покачал головой и отвернулся. Чейпин вновь повернулся к Вульфу.

Вульф спросил:

— Значит, вы придерживаетесь теории шутки?

— Если говорить откровенно, не придерживаюсь. Она просто представляется мне правдоподобной. Что же касается меня, то я желал бы только одного: меня мучает, что друзья убеждены, якобы я стал для них опасен. Представляете, они меня боятся. Меня! Я очень от этого страдаю, честное слово. В действительности же трудно себе представить более безобидное создание, чем я. Я сам боюсь. Всю свою жизнь я боюсь самых разных вещей. Из-за своей жалкой физической немощности я, например, живу в неустанном страхе, что могу оказаться жертвой какого-либо насилия. И обычно я вооружен… вот, посмотрите.

Пол Чейпин сумел блестяще провести всех нас. Он протянул назад правую руку, нащупал пальцами что-то под нижним краем своего смокинга, из группы раздались два-три предупреждающих выкрика, и я швырнул свое тело вперед. Поскольку он удерживал равновесие только благодаря палке, на которую он опирался, — еще чуть-чуть, чертовски мало, и я сбил бы его с ног; но я крепко ухватил его за правое запястье, и это уберегло его от падения. Левой рукой я вырвал из его заднего кармана револьвер.

— Арчи! — обрушился на меня Вульф. — Отпусти мистера Чейпина.

Я отпустил его запястье. Вульф продолжал громыхать:

— Верни ему его… вещь.

Я бросил взгляд на его пушку. Это был вышедший из моды ветеран 32-го калибра, и я с первого же взгляда понял, что он не заряжен. Пол Чейпин с абсолютно ничего не выражающим взором светлых глаз протянул руку. Я вложил в нее револьвер, а он оставил его лежать на ладони, как будто это было блюдо с яблочным пудингом.

— Возьми себя в руки, Арчи, — сделал мне замечание Вульф. — Ты лишил мистера Чейпина оказии разыграть эффектную драматическую сцену. Извините, мистер Чейпин. Вы разрешите взглянуть на этот револьвер?

Чейпин подал ему оружие, и Вульф начал его осматривать. Он вынул и вставил обратно барабан, взвел курок, нажал на спуск и еще раз осмотрел его. Затем заявил:

— Неприятная вещь. Она наводит на меня ужас. Револьверы всегда наводят на меня ужас. Вы позволите показать его мистеру Гудвину?

Чейпин пожал плечами, и Вульф подал мне его пушку. Я поднес ее к свету и, бросив на нее несколько благожелательных взглядов, увидел то, что заметил Вульф. Я усмехнулся. Потом поднял голову, увидел, как внимательно следит за мной Пол Чейпин, и перестал усмехаться. Можно было бы сказать, что его глаза все еще были лишены выражения, но за ними было что-то такое, что я охотно выволок бы на белый свет. Я вернул ему револьвер, и он сунул его в задний карман. Тоном светской беседы наполовину мне, наполовину Вульфу он бросил:

— Вот видите. Чисто психологический эффект. От своего друга Энди Хиббарда я многому научился в области психологии.

Раздалось несколько возмущенных возгласов. Джордж Прэтт подскочил к Чейпину и уставился на него в упор, нервно сжимая кулаки. При этом он зло выкрикивал:

— Ты гадина! Если бы ты не был проклятым калекой, я бы колотил тебя до тех пор, пока ты не перестанешь быть опасен.

Чейпин не проявил никакого волнения.

— Да, Джордж. А кто мне помог превратиться в проклятого калеку?

Прэтт не уступал:

— Я сам тебе в этом помог когда-то. Да, помог. Этот печальный случай мог бы произойти и с каждым из нас, хотя, возможно, не так, как с тобой. Боже мой, неужели ты, пока жив, не можешь этого забыть? Ты что, головой ушибся, да? Разве ты совсем не мужик?

— Нет. Мужик? Нет, — перебил его Чейпин и улыбнулся ему одними губами. — Но уж вы-то, ребята, вы все мужики. Разве не так? Помогай вам Бог. Прекрасная идея: зависеть от Божьей помощи. Попробуйте. Я это уже испытал. А теперь я вынужден просить вас извинить меня. — Он обернулся к Вульфу. — Спокойной ночи, сэр, я ухожу. Благодарю вас за любезный прием. Надеюсь, что я не слишком утомил ваш ум.

Он слегка поклонился в сторону Вульфа и в мою сторону, повернулся и пошел к двери. Его палка трижды простучала по ковру, когда его остановил голос Вульфа:

— Мистер Чейпин, я чуть было не забыл. Можно вас задержать еще на пару минут? Всего лишь на небольшую…

Николас Кейбот прервал его:

— Ради Бога, Вульф, оставьте его, пусть уходит…

— Мистер Кейбот, прошу вас, вы позволите, джентльмены? Одна небольшая любезность, мистер Чейпин. Коль скоро у вас нет никаких злых помыслов и вы, так же как и мы, хотели бы, чтобы ваши друзья избавились от всех своих затруднений, я не сомневаюсь, что вы поможете мне в этом маленьком эксперименте. Я знаю, он покажется вам бессмысленным, совершенно ничего не значащим, но я очень хотел бы попробовать… Вы мне поможете?

Чейпин обернулся. Мне показалось, что он насторожился. Он ответил:

— Возможно. А в чем дело?

— Дело очень простое. Я полагаю, вы пользуетесь пишущей машинкой?

— Разумеется. Свои рукописи я сам пишу на машинке.

— У нас тут есть пишущая машинка. Вы не могли бы подойти к письменному столу мистера Гудвина и напечатать кое-что под мою диктовку?

— Зачем это? — Он колебался, теперь он совершенно явно был настороже. Он посмотрел вокруг и увидел, что на него устремлены двенадцать пар глаз. Тогда он улыбнулся и небрежно произнес: — Если вы так хотите, почему бы нет? — И захромал назад к моему столу.

Я вытащил пишущую машинку, поставил ее на стол, вложил чистый лист бумаги. Потом встал и подержал Чейпину стул. Он покачал головой, и я отодвинулся. Он прислонил палку к столу и с трудом устроился на стуле, рукой засунув под стол свою искалеченную ногу. Никто не издал ни звука. Он обернулся к Вульфу и заявил:

— Но я пишу не очень быстро. Писать через два интервала?

— Скорее через один. Это будет больше похоже на оригинал. Можем начать? — И вдруг совершенно неожиданно Вульф заговорил сильным глубоким голосом: — Надо было б меня вам убить и следить за последним мгновением…

Воцарилась смертельная тишина. Так продолжалось секунд десять. Потом пальцы Чейпина зашевелились, и пишущая машинка затрещала. Уверенно и быстро. Я следил за словами на валике. Первые пять прошли гладко, но на шестом он заколебался. На букве «б» в слове «убить» он остановился. Снова наступила такая тишина, что можно было бы услышать, как падает перышко. Нарушил ее сам Пол Чейпин. Он двигался не торопясь, но весьма решительно. Оттолкнулся от стола, поднялся на ноги, схватил свою палку и заковылял вон. При этом он задел меня, а Арчер Коммерс вынужден был отойти, чтобы уступить ему дорогу. У самой двери он остановился и обернулся. Он не выглядел слишком растерянным, и, насколько я мог видеть со своего места, в его светлых глазах не появилось никакого нового выражения.

— Я был рад помочь вам в действительно серьезном эксперименте, мистер Вульф, — заявил он, — но я не желаю становиться жертвой какого-то трюка. Кстати, я говорил вначале об уме, а не о вульгарной и ординарной пронырливости. — Он снова повернулся.

Вульф проворчал:

— Арчи!

И я вышел, чтобы помочь Чейпину надеть пальто и открыть ему наружную дверь.




7


Когда я вернулся в кабинет, все говорили разом. Майкл Эйерс отправился к столу выпить, три-четыре человека присоединились к нему. Доктор Бертон стоял, глубоко засунув руки в карманы, и слушал Фаррела и Прэтта. Вульф разъединил пальцы на животе, его внутреннее волнение проявилось в том, что он тер пальцами нос. Я подошел к его столу как раз в тот момент, когда адвокат Кейбот говорил:

— Сдается мне, что вы получите ваш гонорар, мистер Вульф. Я начинаю понимать, на чем основана ваша репутация.

— Я не предоставляю скидок подлизам, сэр, — вздохнул Вульф. Самому же мне сдается, что если я смогу получить свой гонорар, то мне придется для этого как следует потрудиться. Ваш приятель мистер Чейпин — человек незаурядный.

Кейбот кивнул:

— Пол Чейпин — непонятый гений.

— Каждый гений — непонятый. Не исключая меня. А как Пол Чейпин получил свое увечье? Я имею в виду этот пресловутый несчастный случай. Насколько мне известно, там была какая-то странная история в общежитии.

— Да, это было ужасно, — Кейбот присел на край письменного стола. — Без всякого сомнения. Хотя другие, например, на войне… Я бы сказал, что Пел выделялся уже с самого начала. Он был новичок, учился на первом курсе университета, а мы все — остальные — были уже на втором и старших курсах. Вы ведь знаете Ярд?

— Ярд?

— В Гарварде.

— Я там никогда не был.

— Ну хорошо. Там находятся спальни, их называют Тайер-холл. Это произошло в центральном корпусе Тайера — в Адских воротах. Мы устраивали внизу небольшую пьянку. Там было и несколько парней с других факультетов — именно поэтому к ним присоединились и Гейнс, и Коллард. Мы закладывали за воротник часов этак до десяти, когда вдруг пришел один парень и заявил, что не может попасть в свою комнату, забыл ключи внутри, а дверь за ним захлопнулась. Понятное дело, тут все захлопали в ладоши.

— Это что, была такая популярная шутка — забыть ключи?

— Да нет. Мы захлопали потому, что появился повод поразвлечься. Если вылезти из окна холла или из другой комнаты, то можно по узкому карнизу пройти до самого окна запертой комнаты и залезть туда. Это был настоящий акробатический трюк. Сегодня я не решился бы совершить его, даже если бы мне пообещали место в Верховном суде, — но на первом курсе я это проделывал, да и многие другие тоже. Тогда существовал дикарский обычай: если ключ забывал кто-нибудь со старших курсов, он вербовал на эту службу любого первачка. Для ловкого молодого человека в этом не было ничего необыкновенного. Поэтому, когда этот парень — а это был Энди Хиббард — сообщил нам, что захлопнул дверь, то все мы, ясное дело, приветствовали оказию провести небольшой экзерсис в порядке укрепления дисциплины. Мы стали искать жертву. Один из нас услышал в холле шаги, выглянул и увидел, что кто-то идет мимо. Он зазвал его к нам. Тот зашел. Это был Пол Чейпин.

— Новичок?

Кейбот кивнул:

— Пол был выдающейся личностью. Уже тогда в нем была какая-то особенная внутренняя сила. Возможно, что он и тогда уже был несколько того… Я не психиатр. Энди Хиббард говорил мне… впрочем, сейчас это не имеет для вас значения. Во всяком случае, мы предпочитали оставлять его в покое. Ну а тут он случайно попался нам в руки. Кто-то разъяснил ему, чего мы от него хотим. Он даже не волновался. Спросил, на котором этаже комната Энди, а мы сказали ему, что на четвертом, тремя этажами выше. Он ответил, что в таком случае он сожалеет, но не сможет этого сделать. Фред Бауен заявил: «А в чем дело? Ты не калека? Или да?». Потом, когда Бее произошло, мы вспомнили об этом. Пол ответил, что совершенно здоров и в порядке. Билл Гаррисон, который был рассудительным, наверное, уже в колыбели, поинтересовался у него, не страдает ли он головокружениями. Тот сказал, что нет. Тогда мы отконвоировали его наверх. Обычно в подобных случаях полюбоваться на эту потеху собралось бы не более дюжины, но, принимая во внимание то, как он это воспринял, вверх по лестнице нас отправилось тридцать пять человек. Никто его и пальцем не тронул. Сам пошел, потому что знал, что было бы, если бы он отказался.

— А что было бы?

— Да все что угодно. Что нам в тот момент пришло бы в голову. Вы же знаете студентов.

— Так мало, как только возможно.

— Да. Итак, он пошел. Я никогда не забуду, какой у него был вид, когда он задом вылезал из окна в холле. Он был весь белый как простыня, но в нем было и еще что-то, не знаю что. Меня это проняло до глубины души. Энди Хиббарда тоже, потому что он бросился к Чейпину и крикнул, чтобы тот вернулся обратно, что он пойдет сам. Но остальные оттащили Энди назад и посоветовали ему не сходить с ума. Все, кто мог, повысовывались в окна и смотрели наружу. Остальные побежали в соседнюю комнату и смотрели в окна оттуда. Была лунная ночь. Чейпин удачно выбрался на карниз, выпрямился, продвинулся немного вперед и, вытянув руку как можно дальше, попытался достать до соседнего окна. Я этого не видел, я не смотрел, но другие мне говорили, что он вдруг задрожал и тут же полетел вниз.

Кейбот замолчал. Он полез в карман за портсигаром и закурил, довольно неуверенно держа спичку у сигареты. Несколько раз затянувшись, он добавил:

— Вот и все. Так это и случилось.

— Вы говорили, что вас было тридцать пять? — пробурчал Вульф.

— Да. Это выяснилось потом. — Кейбот втянул дым. — Разумеется, мы скинулись и сделали все, что можно. Два месяца он пролежал в больнице, перенес три операции… Не знаю, откуда он раздобыл список наших фамилий, предполагаю, что от Энди. Энди вообще ужасно переживал эту историю. Во всяком случае, в тот день, когда он вышел из больницы, он прислал нам стихи, которые сам написал. Он нас благодарил… Это было ловко написано! И только один из нас оказался достаточно догадлив, чтобы разобраться, какого рода была эта благодарность. Питни Скотт.

— Питни Скотт, таксист?

Кейбот поднял брови:

— Вам следовало бы заняться историей нашего курса, мистер Вульф. Пит начал пить в 1930-м. Одна из жертв экономической депрессии. Но пьет не так, как Майкл Эйерс, — чтобы портить настроение другим. Он пьет, чтобы сделать хуже себе. Я видел, что вы установили ему сумму в пять долларов. Я их заплачу.

— Действительно? Но это свидетельствовало бы о том, что вы склонны принять мое предложение.

— Конечно, склонен. Все мы склонны. И вы это знаете. А что еще мы можем сделать? Нам грозит смерть, вне всякого сомнения. Я только не могу понять, если Пол Чейпин носил это в себе, почему он так долго ждал, прежде чем решил от этого избавиться. Возможно, недавний успех добавил ему ту щепотку веры в себя, которой ему недоставало. Или денег на финансирование его плана — не знаю. Разумеется, мы принимаем ваше предложение. А вам известно, что примерно месяц назад Эдлер, Прэтт и Бауен всерьез обсуждали идею нанять гангстера, чтобы убить его? Они хотели привлечь и меня, но я отказался — в определенный момент у каждого из нас начинает сжиматься желудок. А мой начало выворачивать прямо тогда, и они отказались от этой идеи. Что же еще мы можем поделать? Полиция бессильна, я это понимаю и нисколько на них не обижаюсь, они способны справиться с обычными людьми, но не с Полом Чейпином — следует отдать ему должное. Месяц назад трое из нас наняли частных детективов, но с таким же успехом мы могли бы привлечь отряд бойскаутов. Детективы проводили целые дни в поисках пишущей машинки, на которой были написаны имена с угрозами, но так ничего и не обнаружили. Да если бы и нашли, они не смогли бы пришить это Полу Чейпину.

— Да. — Вульф потянулся и нажал кнопку звонка Фрицу. — Ваши детективы были у меня и предложили отдать мне все результаты своего расследования — с вашего согласия. — Появился Фриц, и Вульф знаком дал ему понять, что хочет пива. — Мистер Кейбот, а что имел в виду мистер Чейпин, когда написал, что вы убили в нем мужчину?

— Э… а разве это не поэтическая метафора?

— Можно это и так назвать. Но только ли метафора или информация по существу?

— Я этого не знаю.

Кейбот опустил глаза. Я наблюдал за ним, и мне показалось, что он действительно растерялся. Так-так, дорогой мой, похоже, что в твоей сексуальной жизни тоже не все в порядке.

— Об этом я вам ничего не могу сказать. Сомневаюсь, знает ли об этом хоть кто-то из нас. Вам следовало бы спросить у его врача.

Тут в дискуссию вмешался новый голос. Несколько минут назад Джулиус Эдлер и Алекс Драммонд подошли поближе к Вульфу и тихо слушали. Эдлер, наверное, потому что он сам юрист, и, следовательно, не доверяет юристам, а Драммонд потому, что он тенор. Никогда в жизни я еще не видел тенора, который не был бы любопытным. А теперь Драммонд, хихикая, проговорил:

— Или у его жены.

— У чьей жены? — рявкнул на него Вульф.

— Пола, конечно.

За эти семь лет я видел Вульфа в изумлении всего три раза — по крайней мере, мне так кажется, а сейчас это случилось в четвертый раз. Он даже пошевелился в кресле. Глядя не на Драммонда, а на Кейбота, он спросил:

— Это еще что за глупости?

Кейбот кивнул:

— Действительно, Пол женат.

Вульф налил себе стакан пива, выпил половину, немного подождал, пока осядет пена, и допил до конца. Поискал свой платок, но тот упал на пол. Из ящика, где у меня лежит запас носовых платков, я вынул один и подал ему, чтобы он вытер губы.

— Расскажите мне немного о ней.

— Это… — Кейбот явно искал слова. — У Пола Чейпина бывают разные фантазии, скажем так, и его жена — одна из них. В девичестве — Дора Риттер. Он женился на ней три года назад, живут в квартире, которую сняли на Перри-стрит.

— Кто она такая и кем была раньше?

Кейбот снова заколебался, но иначе. На этот раз, похоже, он искал не слова, а пути, как бы выбраться из этого положения.

Наконец он сказал:

— Мне не совсем ясно… я действительно не понимаю, чем это может вам помочь, но, возможно, вам желательно это знать. Однако я, пожалуй, не… будет лучше, если Бертон сам вам все расскажет. — Он обернулся и позвал: — Лорри! Поди-ка сюда на минутку.

Бертон стоял в кучке, которая развлекалась у стола выпивкой, и в этот момент как раз был занят смешиванием хайбола[3 - Хайбол — американский напиток из какого-либо спиртного с содовой водой, льдом и другими добавками, смешиваемый в высоком стакане.]. Он оглянулся, сказал что-то архитектору Фаррелу и направился к столу Вульфа. Кейбот обратился к нему:

— Мистер Вульф как раз спросил меня, кем была жена Пола. Возможно, я осторожен больше чем нужно, но лучше будет, если ты сам ему об этом расскажешь.

Бертон посмотрел на Вульфа и нахмурился. Он бросил взгляд на Кейбота и отрезал раздраженным голосом:

— А почему бы не ты или кто-то другой? Об этом знают все.

Кейбот улыбнулся:

— Я же сказал, что, возможно, я излишне перестраховываюсь.

— Думаю, что да. — Бертон обратился к Вульфу. — Дора Риттер была служанкой и работала у меня. Ей около пятидесяти, она чрезвычайно безобразна, способна, так что дальше некуда, и упряма, как мокрый сапог. Пол Чейпин женился на ней три года тому назад.

— Зачем он это сделал?

— Это я могу сказать вам точно. Просто он психопат.

— Об этом мне уже сообщил мистер Хиббард. А какую работу она у вас выполняла?

— Как это, какую работу?

— Ну, например, работала она у вас в ординаторской?

Доктор нахмурился:

— Нет. Она была прислугой у моей жены.

— Как долго она у вас была и как давно ее знал Чейпин? Простите, — Вульф погрозил ему пальцем, — я должен попросить вас набраться терпения для беседы со мной. Я только что пережил потрясение и совершенно растерян. Я прочел все романы Пола Чейпина и поэтому, естественно, полагал, что целиком и полностью постиг его характер, темперамент, образ мышления и манеру поведения. Я считал, что он не способен вести себя как все, идти на поводу у чувств и совершать поступки, ведущие к женитьбе. Теперь же, когда я узнаю, что у него есть супруга, я в шоке, я почти в отчаянии. Мне просто необходимо узнать о ней все, что возможно.

— Ну если так, — Бертон бросил на него оценивающий взгляд. Видно было, что он раздражен, но сдерживается, — то вы вполне можете узнать об этом и от меня. Все это уже было предметом всеобщего обсуждения. — Он окинул присутствующих быстрым взглядом. — Мне это известно, хотя, естественно, само обсуждение не доходило до моих ушей. И если вам покажется, будто я говорю об этом с неохотой, то лишь потому, что все это было крайне неприятно для меня.

— Это понятно.

— Да. Это была довольно неприятная история. Вы, видимо, не слышали, что только я один из всех нас — из всей этой компании — знал Пола Чейпина раньше, еще до того, как он поступил в университет. Мы с ним из одного города, росли более или менее вместе. Он влюбился в одну девушку. Я ее знал, но для меня она была просто одной из знакомых девушек, ничего больше. А он совершенно потерял из-за нее голову и в конце концов своей настойчивостью добился от нее какого-то согласия. Это было перед его отъездом в университет. А потом с ним случилось несчастье, он стал калекой, и на этом все кончилось.

Я лично считаю, что рано или поздно они все равно бы расстались и без этого несчастного случая. В те каникулы я не приезжал домой, работал все лето. Приехал я навестить домашних лишь после окончания медицинского факультета и увидел, что эта девушка превратилась… то есть… словом, мы поженились.

Он искоса взглянул на портсигар, который ему предложил Кейбот, покачал головой, снова повернулся к Вульфу и продолжал:

— Мы поселились в Нью-Йорке. С работой мне повезло, в людских утробах я разбираюсь и умею обходиться с пациентами, особенно если это женщины. Я заработал кучу денег. Лет одиннадцать назад, если не ошибаюсь, моя жена наняла Дору Риттер — да, она прожила у нас восемь лет. Это было просто золото, а не служанка. И вот однажды приходит ко мне Пол и говорит, что он хотел бы жениться на прислуге моей жены. Это было достаточно неприятно. Он устроил тогда отвратительную сцену.

Вульф склонил голову:

— Могу себе представить. Видимо, он пояснял свое намерение как в некотором роде парафразу древнего обычая жертвоприношения.

Доктор Бертон дернул головой, застыл пораженный и с изумлением взирал на Вульфа:

— О Господи, откуда вы это знаете?

— Он это так и объяснял?

— В точности этими словами. Он даже употребил выражение «парафраза».

— Я подозревал, что это вызовет у него подобные ассоциации. — Вульф почесал за ухом, и я понял, что он доволен. — Когда я прочел его романы, мне стали понятны и его стиль, и образ мышления, и его любовь к иносказаниям. Итак, он на ней женился. Она, понятное дело, не была излишне разборчива, ибо, хотя она, возможно, в некотором смысле и золото, и шлак. И они счастливы? Вы их видите время от времени?

— Не слишком часто, — Бертон заколебался, затем продолжал: — Ее я иногда встречаю. Раза два в неделю она приходит, чтобы причесать мою супругу, а то и сошьет ей что-нибудь. Правда, обычно меня не бывает дома.

Вульф проворчал:

— Всегда хочется удержать при себе талантливого человека, если уж он вам повстречался.

Бертон кивнул:

— Пожалуй. Жена тоже считает, что ей было бы трудно без нее обойтись. Дора весьма расторопная женщина.

Вульф отпил пива.

— Благодарю вас, доктор. Говорят, что любовь можно встретить там, где совсем не ждешь. Роман мистера Чейпина прекрасно вписывается в мои представления о нем, так что теперь меня больше ничто не беспокоит. По-видимому, это объясняет и еще одну небольшую проблему. Одну секунду… Арчи, ты не мог бы попросить мистера Фаррела присоединиться к нам?

Я пошел позвать Фаррела и привел его. Он был несколько растрепан. Шотландское виски влило в него каплю жизни. Он приветливо взглянул на Вульфа.

— Мистер Фаррел, несколько минут назад вы высказались в адрес мистера Бертона, что, мол, странно, что он не стал первым. Полагаю, что вы имели в виду — первой жертвой крестового похода мистера Чейпина? Или ваше замечание имело какой-то иной смысл?

Фаррел заерзал:

— Я так сказал?

— Да, сказали.

— Не помню. Наверное, я попытался пошутить, не знаю.

— Доктор Бертон прочел мне сейчас лекцию на тему женитьбы Чейпина, — терпеливо продолжал Вульф, — и прежнего места работы его жены. Я подумал, что следовало бы…

— Он вам об этом рассказал? Так зачем же спрашивать меня?

— Не горячитесь, мистер Фаррел, позвольте мне сохранить вашу жизнь, не испортив при этом взаимоотношений между нами. Ваше замечание касалось именно этого?

— Да, этого. Но при чем тут, к дьяволу, личные проблемы Лорри Бертона? Или мои, или вообще чьи бы то ни было? Я полагал, что мы платим вам за то, чтобы вы предотвратили…

Он замолчал, обвел взглядом остальных и покраснел. Снова обратился к Вульфу и закончил совсем другим тоном:

— Извините, я на мгновение забыл.

— О чем же?

— Ничего особенного. Просто о том, что не мне здесь, собственно говоря, высказываться. В общей сумме пятидесяти с лишним тысяч долларов вы оценили меня на десять долларов. Ваши источники информации просто великолепны. Вы себе представляете, как обстоят дела у архитекторов в последние четыре года? Даже у хороших! Шесть лет назад я построил новую ратушу в Балтиморе. А теперь я не могу найти даже… Мистер Вульф, а вам не нужно что-нибудь построить? Телефонную будку, или собачью конуру, или еще что-нибудь? Я бы с радостью предложил вам проект — черт возьми! Так или иначе, я забыл, что я просто не у дел и не смогу заплатить вам свою долю. Пошли, Лорри, допьем наши виски. Тебе пора уже домой, в постельку, ты раскис еще больше, чем я. — Он взял Бертона под руку.

Они повернулись, чтобы отойти, но были остановлены словами Вульфа:

— Мистер Фаррел, я точно так же должен отработать ваши десять долларов, как и девять тысяч мистера Колларда. Если у вас есть что мне сказать…

— Дьявол, не́чего, не́чего мне вам сказать, я даже эти десять долларов не брошу в кружку для пожертвований… лучше я их компенсирую шотландским виски.

— Давай-ка тоже глотнем что-нибудь освежающего, — обратился Джордж Прэтт к Кейботу, — пошли, Ник.

И они последовали за первыми двумя. У письменного стола Вульфа остался стоять один только Драммонд. Он хотел было присоединиться к процессии, но затем вернулся обратно. Своими светлыми глазами он уставился на Вульфа, подошел к нему еще ближе и понизил голос:

— Э… мистер Вульф, как мне кажется, у вас весьма хорошие источники информации.

Вульф даже не взглянул на него.

— Превосходные.

— Вот я и говорю. Гас Фаррел по-настоящему влип всего лишь пару месяцев назад, однако я вижу, что вам об этом уже известно. Э… я был бы рад узнать… не были бы вы столь любезны разъяснить мне кое-что в отношении других позиций вашего перечня? Просто так, из любопытства.

— Мне не платят за то, чтобы я удовлетворял вашу любознательность.

— Нет. Но меня кое-что просто поразило. Почему мистера Гейнса вы оценили на восемь тысяч, Бертона — на семь и так далее, а Фреда Бауена всего на тысячу долларов? Он ведь заметная фигура из Уоллстрит. Я хочу сказать, он действительно там крупная шишка. Или же нет? Фирма «Голбрайт и Бауен»… — Драммонд еще больше понизил голос. — Честно говоря, это больше чем любопытство… он должен разместить для меня парочку небольших инвестиций…

Вульф бросил ка него взгляд и сразу же отвернулся. Некоторое время я думал, что он вообще не ответит, однако он все же произнес с закрытыми глазами:

— По поводу падения курса своих инвестиций можете не беспокоиться, на сумме, которую вы должны заплатить мне, это никак не отразится. Она уже заранее вычислена и проверена. Что же касается вашего вопроса, то, хотя мои источники информации и превосходны, но они не безошибочны. Если мистер Бауен вдруг соберется обвинить меня в том, что я его недооценил, я приму во внимание его протест и с радостью пойду ему навстречу.

— Конечно-конечно, — согласился Драммонд. — Но ведь вы могли бы сообщить мне по секрету…

— Прошу меня извинить, — Вульф открыл глаза, поднял подбородок и, чуть повысив голос, воскликнул: — Джентльмены, джентльмены, попрошу всех на пару слов.

Те начали подтягиваться к его столу. Трое или четверо из угла, образованного книжными полками, взвод непросыхающих — из ниши, двое или трое остались сидеть в своих креслах.

— Время идет, и мне не хотелось бы задерживать вас дольше, чем это необходимо. Думаю, что мы договорились…

Арчер Коммерс прервал его:

— Через минуту мне нужно уходить, чтобы успеть на полуночный поезд обратно в Филадельфию. Вам потребуется моя подпись на этом документе?

— Спасибо, сэр, пока нет. Там нужно вычеркнуть одну фразу. Я хотел бы попросить мистера Кейбота подготовить завтра в своей канцелярии необходимые копии и направить их мне, чтобы я мог их разослать. — Он бросил взгляд на адвоката, Кейбот кивнул. — Благодарю вас. Мистер Фаррел, в связи с этим я хочу вам кое-что предложить. Вы на мели, однако вы выглядите довольно интеллигентным человеком. Попасть на мель не позор, это всего лишь катастрофа. Вы бы могли мне помогать. Например, разнести или разослать копии меморандумов тем членам Лиги, которые не присутствовали здесь сегодня вечером, и договориться с ними о сотрудничестве. Я буду платить вам двадцать долларов в день. Потом для вас найдутся и какие-то другие мелкие поручения.

Архитектор вытаращил на него глаза:

— Вы просто потрясающий мужик, мистер Вульф. Разрази меня гром, если это не правда. Но ведь я не детектив.

— Я позабочусь о том, чтобы мои задания оказались не слишком сложными и не требовали от вас особой неустрашимости.

— Великолепно, — засмеялся Фаррел. — Двадцать долларов меня устраивают.

— Хорошо. Загляните сюда завтра в одиннадцать. А теперь вы, доктор Бертон. Ваше многолетнее знакомство с Полом Чейпином гарантирует вам у меня особое положение. Не могли бы вы пообедать со мной завтра вечером?

Бертон, не колеблясь ни секунды, покачал головой.

— Сожалею, я занят.

— А не могли бы вы навестить меня после обеда? Простите, что я не прошу разрешения посетить вас самому. У меня есть основательные причины для моего нежелания покидать свой дом.

Бертон снова покачал головой.

— Мне очень жаль, мистер Вульф, я не могу прийти. — Он заколебался, затем продолжал. — Буду откровенен — я не хочу. Конечно, с моей стороны это проявление слабости. Я не настолько мягкотел, как Энди Хиббард и Ли Элкас. На вопрос, который вы задали здесь сегодня вечером, я ответил «да», хотя вы умышленно обострили его как только можно. Я ответил «да» и заплачу вам свою долю, но ка этом конец. Я не хочу обсуждать средства и методы, как лучше доказать вину Пола Чейпина, и не хочу помогать обвинить его и послать на электрический стул — поймите меня правильно. Я не делаю вид, что это дело принципа, я сознаю, что речь идет всего лишь о предрассудке, вытекающем из моего положения. Я не пошевелил бы и пальцем, чтобы защитить Пола или как-то уберечь его от расплаты за его преступления. И если бы все это дело можно было считать личным спором между им и мною, я даже готов прибегнуть к насилию, как это делает он, и одолеть его.

— Вы готовы? — Вульф вытаращил на него глаза. — Вы хотите этим сказать, что вы уже подготовились?

— Не буквально, — Бертон сделал обиженное лицо. — Не ловите меня на слове. Похоже, что, когда речь идет о Поле Чейпине, я всегда слишком много болтаю. Господи, как бы я хотел никогда в жизни о нем не слышать! Впрочем, мы все этого желаем. Просто я имел в виду… что… уже много лет в моем кабинете в ящике письменного стола лежит автоматический пистолет. Как-то вечером на прошлой неделе Пол зашел навестить меня. Он захаживает к нам время от времени и на протяжении многих лет, естественно, был для нас желанным гостем. Однако на этот раз, с учетом недавних событий, я велел прислуге сказать ему, чтобы он подождал в гостиной, а сам, прежде чем прийти туда, вынул из ящика пистолет и сунул его в карман… Вот это я и имел в виду. Если бы обстоятельства потребовали, я был бы даже готов прибегнуть к насилию.

Вульф вздохнул:

— Жаль, что у вас имеется такая слабость. Если бы не это, вы могли бы нам, например, сказать, когда конкретно мистер Чейпин был у вас и что он хотел.

— Это вам ничего не даст, — отрезал Бертон. — Это было специфическое… в общем, всего лишь какая-то неврастеническая чушь.

— Когда-то точно так же отзывались о мечте Наполеона об императорской короне. Хорошо, сэр. Продолжайте изо всех сил держаться за расползающиеся лохмотья гуманности, которые у вас еще остались — многие из вас не располагают и этим, не буду вас их лишать, обойдусь и без вашей помощи. Но вот что я хотел бы еще спросить у вас, джентльмены: кто из вас был в наиболее близких отношениях с мистером Хиббардом?

Они посмотрели друг на друга. Джордж Прэтт заявил:

— Да все мы встречались с Энди время от времени.

Джулиус Эдлер добавил:

— Я бы сказал, что самым близким его другом был Роланд Эрскин. А я мог бы похвастаться, что занимал после него второе место.

— Эрскин? Это тот актер? — Вульф посмотрел на часы. — Я полагал, что он может присоединиться к нам после театра, но теперь уже вряд ли, наверное, он работает.

Драммонд заметил:

— Он играет в «Железной пяте» в главной роли.

— Значит, он еще не ужинал, по крайней мере, в цивилизованное время. — Вульф бросил взгляд на Джулиуса Эдлера. — Не могли бы вы зайти завтра ко мне часа в два и привести с собой мистера Эрскина?

— Возможно, — сказал адвокат, однако было видно, что это ему не очень-то по душе. — Думаю, что я мог бы это устроить. А не могли бы вы заглянуть в мой офис?

— Весьма сожалею, сэр. Поверьте, что мне очень жаль, однако, насколько я знаю свои привычки, мне это представляется крайне неправдоподобным. Если бы вы могли договориться, чтобы мистер Эрскин пришел сюда…

— Хорошо, я посмотрю, что можно будет сделать.

— Благодарю вас. Наверное, вам уже пора бежать, мистер Коммерс, иначе вы опоздаете на поезд. Еще одна причина, причем весьма немаловажная, всегда оставаться дома. Джентльмены, что касается нашей проблемы, то я не смею больше вас задерживать…

Байрон, главный редактор журнала, который за весь вечер так и не высунул щупальцев из раковины, вдруг ожил. Он встал с кресла и просунул голову между чьими-то плечами, чтобы увидеть Вульфа.

— А знаете, из этой идеи можно было бы сделать первоклассную статью. Слов этак на шестьсот-семьсот. Вы могли бы назвать ее «Тирания колеса», а на полях мы бы поместили цветные изображения поездов, самолетов и трансатлантических судов на полном ходу — правда, у судов колес нет, но вы бы это как-нибудь обошли, — если бы я мог вас заставить…

— Боюсь, что вы лишь могли бы сбить меня с толку, мистер Байрон.

Адвокат Кейбот засмеялся:

— В жизни не встречал еще никого, кто был бы столь мало похож на человека, позволяющего сбивать себя с толку. Даже если это попытается сделать Эдди Байрон. Спокойной ночи, мистер Вульф. — Он взял меморандум, сложил его и сунул в карман. — Утром я вам его пришлю.

Один за другим они начали откланиваться. Прэтт и Фаррел подошли к Майклу Эйерсу, поставили его на ноги и слегка пошлепали его по щекам. Байрон снова начал уговаривать Вульфа написать статью, ко Эдлер оттащил его. Коммерс уже ушел. Последние гости тянулись в холл, и я пошел туда и составил им компанию, пока они надевали пальто и шляпы. Бауен и Бертон ушли вместе, так же как и пришли. Прэтту и Фаррелу я придержал дверь, чтобы они могли вывести Майкла Эйерса; они вышли последними.

Я закрыл дверь, наложил цепочку и пошел в кухню за графином молока. Фриц сидел там за французским журналом, все еще в лаковых ботинках камердинера, хотя обычно он предпочитает переобуваться после ужина в мягкие туфли из-за тех трофеев, которые остались у него с войны на пятках и пальцах ног. Мы сказали то, что мы обычно говорим друг другу в подобных обстоятельствах. Он заявил: «Я и сам мог бы принести тебе это молоко». А я в ответ: «Если я могу его выпить, значит, могу и принести».

В кабинете сидел Вульф, склонив голову набок и закрыв глаза. Я отнес молоко на свой письменный стол, налил себе стакан и выпил. Комната была полна дыма и запахов различных напитков, стулья и кресла стояли вокруг в беспорядке, а на ковре повсюду валялся пепел от сигар и сигарет. Мне это не понравилось, я встал и открыл окно. Вульф проговорил: «Закрой». Я встал и закрыл его. Налив себе еще один стакан молока, я проронил:

— Эгот тип Чейпин сумасшедший, и уже давно за полночь. Я ужасно хочу спать.

Вульф продолжал сидеть с закрытыми глазами и вообще абсолютно меня игнорировал.

Я сказал:

— Вам не приходило в голову, что мы могли бы заработать эти деньги и сэкономить страшно много сил, устроив Полу Чейпину маленький несчастный случай? Цены на подобные несчастные случаи сейчас колеблются от пятидесяти долларов и выше. Экономно и выгодно.

Вульф проворчал:

— Спасибо, Арчи. Когда у меня кончатся свои запасы изобретательности, я буду знать, к кому мне обращаться. Приготовь блокнот.

Я открыл ящик стола и взял блокнот и ручку.

— В девять часов позвони в канцелярию мистера Кейбота и организуй, чтобы мистер Фаррел получил в одиннадцать часов готовые меморандумы. Узнай, где находятся отчеты из агентства Бэскома и раздобудь их. Люди будут здесь в восемь?

— Да, сэр.

— Одного пошлешь за этими отчетами. Троих направишь на слежку за Полом Чейпином. Это в первую очередь. Нам нужны сведения обо всех его передвижениях. Все важное немедленно сообщать по телефону.

— Даркин, Киме и Гор?

— Это твое дело. Но Саул Пензер пусть разнюхает все, что можно обнаружить о последних шагах Эндрью Хиббарда. Скажи ему, пусть позвонит в одиннадцать тридцать.

— Да, сэр.

— Картера направь покопаться в прошлом Чейпина помимо круга наших клиентов, в особенности за последние два года. Как можно подробнее. Возможно, ему помогло бы, если бы он познакомился с Дорой Чейпин.

— Может быть, мне самому этим заняться? Похоже, что она просто потрясная штуковина.

— Я не в силах побороть подозрение, что твои слова — это вульгарный вариант выражения «потрясающая штучка». Если это действительно потрясающая женщина, то тебе лучше пока избегать искушения. Твоей личной сферой деятельности будет смерть Гаррисона и Дрейера. Вначале прочти отчеты Бэскома, а затем начинай. Если будет необходимо провести новое расследование и тебе покажется, что спустя столько времени оно вполне осуществимо, начинай. Возьми себе столько людей, сколько будет необходимо, но не перегибай палку. Никого из наших клиентов не посещай, пока у них не побывает мистер Фаррел. Это все. Уже поздно.

Вульф открыл глаза, поморгал и снова закрыл. Но я заметил, что кончиком пальца он чертит на подлокотнике кресла маленькие кружочки. Я усмехнулся:

— Возможно, что завтра и в последующие дни мы кое-что разузнаем, но вполне возможно, что уже сейчас вас беспокоит то же, что и меня. Зачем Пол Чейпин носит в заднем кармане пистолет времен войны Севера с Югом, у которого ударник спилен настолько, что он превратился в не более грозное оружие, чем штопор?

— Меня ничто не беспокоит, Арчи. — Однако его палец не остановился. — Я просто размышляю, стоит ли выпить перед сном еще одну бутылочку пива.

— После ужина вы выпили уже шесть бутылок.

— Семь. Одну наверху.

— Так что, ради Бога, идите спать. А раз уж я упомянул о пушке Чейпина, — помните вы ту женщину, ту наркоманку, которая прятала в типично женском тайнике — в чулке — коробку таблеток из теста, а когда их у нее отобрали и решили, что все о’кей, у нее в воротнике платья все еще оставались настоящие таблетки? Конечно, я не утверждаю, что у Чейпина обязательно должна быть еще одна брызгалка, я просто считаю, что чисто психологически…

— Господи Боже на небесах. — Вульф оттолкнул назад свое кресло, разумеется, не со злостью, а просто решительно. — Арчи, пойми наконец, что как человек действия ты вполне приемлем и даже не без способностей, но как психолога я не вынес бы тебя ни минуты. Я пошел спать.




8


В разные времена мне приходилось слышать, как Вульф высказывал несколько верных наблюдений об убийстве. Однажды он заявил, что никто не сумеет совершить столь сложное действие, как умышленное убийство, не оставив какой-либо зацепочки для следствия. Далее он утверждал, что, несмотря на самое замысловатое исполнение, когда ничто не предоставляется на волю случая, единственный способ совершить убийство и гарантировать себя от разоблачения — это совершить его экспромтом. Подстерегите нужную оказию, будьте наготове и нанесите удар в нужный момент. Он добавил еще, что роскошь убийства экспромтом могут позволить себе лишь те, кто как раз не слишком торопится его совершить.

Что касается смерти Уильяма Гаррисона, федерального судьи из Индианаполиса, то во вторник вечером я был убежден только в одном: если вообще это было преступление и если это было убийство, то это было убийство экспромтом. И еще я хотел бы без обиняков сказать вот что: я знаю, когда дело мне не по зубам. Я знаю пределы своих способностей. В понедельник Пол Чейпин не пробыл в кабинете Ниро Вульфа и трех минут, а мне уже было ясно, что он для меня китайская грамота, и если бы мне самому пришлось им заниматься, хорош бы я тогда был. Когда люди проявляют глубину и сложность натуры, я совершенно теряюсь. Но вот картинки никогда не собьют меня с толку. С головоломками из картинок, даже если они состоят из какого угодно числа кусочков, которые на первый взгляд вообще не подходят друг к другу, я справляюсь запросто. Во вторник я провел шесть часов над картиной смерти судьи Гаррисона — прочел доклады Бэскома, переговорил с шестью свидетелями, включая тридцатиминутный междугородний разговор с Филмором Коллардом, — все это вместо закуски между ленчем и обедом, и выяснил в этом деле три вещи: во-первых, если это было убийство, то око было совершено экспромтом, во-вторых, если его кто-то убил, то это был Пол Чейпин, а в-третьих, перспектива доказать это примерно такова, как доказать, что в жизни можно всего добиться честным путем.

Это случилось почти пять месяцев назад, но все, что произошло с тех пор, начиная от написанных на машинке и рассылаемых по почте стихов, не позволило участникам этого события забыть о нем. Пол Чейпин приехал в Гарвард вместе с Леопольдом Элкасом, хирургом, который отправился туда на выпускной вечер своего сына. Судья Гаррисон приехал по той же причине из Индианаполиса. Драммонд уже был там — как сообщил мне Элкас, — ибо его ежегодно охватывают сомнения в том, что он действительно окончил этот великий университет, и каждый раз в июне он возвращается туда, чтобы убедиться в этом. Элкас ужасно любит Драммонда, примерно так же, как таксист — полицейского. Кейбот и Сидней Лэнг оказались в Бостоне по своим делам, а Бауен был в гостях у Теодора Гейнса, по всей вероятности они вместе пытались сварганить какую-то финансовую операцию. Филмор Коллард каким-то образом сконтактировался со своими бывшими однокурсниками и пригласил их на уик-энд в свою резиденцию близ Марблхеда. Получилось довольно большое сборище, в сумме там было человек тридцать.

В субботу после ужина они гуляли по парку и уже в сумерках добрались до утеса, высотой этак футов сто, у подножия которого в расщелинах скал бурлил прибой. Четверо из них, в том числе Кейбот и Элкас, оставались дома и играли в бридж. Пол Чейпин поковылял на прогулку вместе с остальными. Они разделились, некоторые пошли с Коллардом в конюшню посмотреть на заболевшую лошадь, остальные вернулись домой, а двое или трое медленно брели позади. Примерно этак через час они спохватились, что нет Гаррисона, и лишь около полуночи начали по-настоящему о нем беспокоиться. И только при дневном свете, когда наступил полный отлив, показалось его побитое и порезанное тело, застрявшее между скал у подножия утеса.

Трагический несчастный случай и испорченный уик-энд, никто не приписывал этому большого значения. Однако в следующую среду каждый из них получил отпечатанные на машинке стихи. О личности и характере Пола Чейпина прекрасно свидетельствует тот факт, что ни один из них ни на минуту не усомнился в том, на что намекают эти стихи. Кейбот признался мне, что они не допускали никакого иного толкования, особенно из-за сходства между гибелью Гаррисона и тем несчастным случаем, который много лет назад произошел с Чейпином. Падение с высоты. Они собрались вместе, порассуждали, попытались вспомнить, как все это было. Из-за четырехдневной задержки возникли многочисленные споры. Некто Мейер из Бостона утверждал, что когда в субботу вечером он уходил от Гаррисона, который остался сидеть на краю утеса, то в шутку предупредил его, чтобы он не забыл дернуть за кольцо своего парашюта, и что там в это время больше никого не было. Потом они попытались вспомнить, что делал Чейпин. Двое были абсолютно уверены, что видели его, когда он ковылял за группой, медленно бредущей к дому, что на веранде он их догнал и вошел в дом одновременно с ними. Бауен показал, что видел его в конюшне. Сидней Лзнг, вскоре после возвращения всей группы, видел его читающим книгу и придерживался мнения, что примерно час, а то и больше, Пол вообще не вставал со своего кресла.

Теперь это уже касалось всей Лиги, потому что письма с угрозами получили все. Однако они так ничего и не добились. Двое или трое из них готовы были посмеяться над всей этой историей. Леопольд Элкас, считая, что Чейпин невиновен и что даже угрожающие письма писал не он, рекомендовал поискать убийцу в другом месте. Некоторые (вначале их было не так уж много) намеревались обратиться в полицию, но их отговорили, в особенности Хиббард, Бертон и Элкас. Коллард и Гейнс приехали из Бостона и весь вечер пытались восстановить и точно проследить передвижения Чейпина, однако перессорились и потерпели крах. В конце концов они поручили Бертону, Кейботу и Лэнгу зайти к Чейпину. Но Чейпин только посмеивался над ними. По их настоянию он описал, что делал в субботу вечером, изложив все четко и подробно. Он догнал их недалеко от утеса и посидел на лавочке, а затем ушел оттуда вместе с группой, возвращавшейся домой. Он не заметил, сидел ли Гаррисон на краю утеса. Поскольку в карты он не играет, то, придя в дом, он устроился в кресле с книгой и не двигался оттуда вплоть до того момента, когда незадолго до полуночи поднялась тревога по поводу отсутствия Гаррисона. Все это он рассказывал им с улыбкой. Он не возмущается, нет, его лишь несколько задело, что лучшие друзья могли подумать, будто бы он способен причинить зло одному из них, ведь им известно, что в его сердце постоянно борются лишь любовь и благодарность к ним. Он улыбался, но он был обижен. А что касается угрожающих писем, которые они получили, то тут дело обстоит иначе. Поскольку его подозревают не только в насилии, но и в угрозе совершения следующего насилия, его печаль становится совсем не такой острой, коль скоро ему решили приписать авторство убогих стишат. Он тут же не оставил от этих стихов камня на камне. Возможно, это и похоже на угрозу, ему не хотелось бы высказываться по этому поводу, но как поэзия они никуда не годятся, и он никогда бы не поверил, что его друзья могут подозревать, что это он написал подобную халтуру. В заключение он признал, что ему все равно придется их простить, что он и делает безо всяких условий, ведь ясно, что они пережили колоссальный испуг и их нельзя обвинять.

Так кто же разослал эти предупреждения, если не он? Об этом он не имеет ни малейшего понятия. Несомненно, это мог бы сделать любой, кто знал о том давнем несчастном случае и узнал о нынешнем. И до тех пор, пока они не обнаружат чего-то такого, что направило бы их подозрения в конкретном направлении, любое предположение одинаково приемлемо, и одно и другое. Правда, кое-что можно было бы узнать по штемпелю, или же конверту, или бумаге, или типу шрифта пишущей машинки. Возможно, лучше всего было бы заняться поисками именно пишущей машинки. Делегация в составе трех членов, посетившая Пола в его квартире на Перри-стрит, сидела с ним в маленькой комнате, служившей ему кабинетом. Давая им свои полезные советы, он встал, доковылял к своей пишущей машинке, похлопал по ней рукой и улыбнулся им: «Уверен, что эта позорная халтура написана совсем не на этой машинке, разве что один из вас, коллеги, пробрался сюда и воспользовался ею, пока я отвернулся». Николас Кейбот хладнокровно подошел, вставил в машинку лист бумаги, отстукал пару строчек, сунул бумагу в карман и забрал ее с собой. Однако последующий анализ показал, что Чейпин был прав. После того как делегация представила остальным свой отчет, состоялась оживленная дискуссия, но затем прошло несколько недель, и дело постепенно начало забываться. Большинству из них стало даже стыдно, постепенно они поверили, что кто-то сыграл с ними дурацкую шутку, и тем более полагали своей обязанностью поддерживать с Чейпином дружеские контакты. Насколько было известно тем шестерым, с которыми я побеседовал, никто из них даже не упомянул при нем об этом случае.

Все это я в основных чертах изложил Вульфу во вторник вечером. Он заметил:

— Таким образом, смерть судьи Гаррисона, человека, который в своем высокомерии был убежден, что в состоянии победить хаос, была экспромтом, то ли по воле судьбы, то ли по вине Пола Чейпина. Оставим ее, она может нас только запутать, мы и без нее ничего не упустим. Если бы мистер Чейпин удовольствовался смертью этого человека и не пытался продолжать свое дело, он вполне мог бы считать, что ему удалось отомстить, не подвергая себя при этом какой-либо опасности — пока. Однако его подвело излишнее самомнение. Он состряпал угрожающее письмо и разослал его всем и вся. А это оказалось небезопасно.

— Вы в этом убеждены?

— Убежден в чем?

— Что эти письма разослал именно он.

— А разве я сказал недостаточно ясно?

— Да нет, ясно. Вы уж меня простите, что я такой уродился.

— Ни в коем случае, такой ответственности я на себя не возьму. Мне хватает забот прощать это самому себе. Итак, что касается судьи Гаррисона — это все. А теперь я хотел бы поговорить с тобой о мистере Хиббарде. То есть нет, ничего я тебе не скажу, потому что нечего говорить. Сегодня утром меня посетила его племянница, мисс Эвелин Хиббард.

— Правда, она к вам приходила? Я думал, что она зайдет в среду.

— Она пришла раньше, потому что узнала о вчерашней вечерней встрече.

— У нее появилось что-то новенькое?

— К тому, что она рассказала тебе в субботу вечером, ей нечего было добавить. С помощью сестры она еще раз детально осмотрела квартиру и не смогла обнаружить никакой пропажи. Либо мистер Хиббард не предполагал, что уйдет, либо это был невероятно умный человек с сильной волей. Он был очень привязан к своим двум трубкам, которые курил поочередно. Одна из них лежит на своем обычном месте. Он не снимал со своего банковского счета какой-либо крупной суммы, однако у него всегда было при себе много денег.

— А разве я вам не говорит об этой трубке?

— Возможно, что и говорил. Саул Пензер за целый день сумел раздобыть для меня только один небольшой факт. Продавец газет на углу Сто шестнадцатой улицы и Бродвея, который уже немало лет знает мистера Хиббарда в лицо, видел его в субботу между девятью и десятью вечера, когда тот спускался в подземку.

— И это единственное, что раздобыл Саул?

Вульф кивнул и потянулся к кнопке звонка на своем столе.

— Полиция также ничего не обнаружила, хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как исчез мистер Хиббард. Я звонил инспектору Кремеру и мистеру Морли в канцелярию окружного прокурора. Как ты знаешь, они дают информацию в долг лишь под ростовщический процент, но мне кажется, что у них уже и версии исчерпались.

— Морли готов вам в любое время предложить особое меню.

— Возможно, но только не тогда, когда ему не́чего предложить. Саул Пензер работает сейчас над одним заданием, которое я ему поручил, но многого я от этого не жду. Нет смысла вести подобную охоту собственными силами. Если мистер Чейпин отправился с мистером Хиббардом на прогулку и столкнул его с моста в Ист Ривер, не можем же мы требовать от Саула, чтобы он нырял в реку за трупом. Проверка подобных вероятностей — это обычно задача полицейского расследования и детективов Бэскома. Что касается мистера Чейпина, было бы, видимо, излишне о чем-либо расспрашивать его самого. И тем, и другим — то есть Бэскому и полиции — он заявил, что в прошлый вторник провел вечер дома, а его жена это подтвердила. Никто из соседей не видел, чтобы он выходил.

— Вы дали Саулу какие-нибудь указания?

— Только то, чтобы он им занимался. — Вульф налил себе стакан пива. — Но вот на самом важном на данный момент фронте мы добились успеха. Мистер Фаррел сумел организовать дело так, что к меморандуму присоединилось двадцать человек — в городе все, за исключением доктора Элкаса, а по телефону — все, кроме одного. В этот список не включен мистер Питни Скотт, таксист. Разыскивать его не было смысла, но ты можешь при случае попытаться, он меня интересует в несколько ином плане. Копии меморандума уже разосланы всем, чтобы они подписали их и вернули. Мистер Фаррел собирает угрожающие письма, все копии, кроме тех, которые находятся в руках полиции. Хорошо, что у нас будет…

Зазвонил телефон. Потянувшись за трубкой, я чуть было не перевернул стакан молока. Со мной всегда так бывает, когда у нас что-нибудь горит, и думаю, что я уже не изменюсь, даже если бы я сумел поймать десяток знаменитых убийц и сделал бы все, чтобы их осудили, а потом решил отловить парня, бросившего пуговицу в телефонный автомат; достаточно мне услышать, как Фриц проходит через холл, когда кто-то позвонил в дверь, и я уже весь дрожу.

Я выслушал несколько слов и кивнул Вульфу:

— Как раз Фаррет и звонит.

Вульф подтянул телефон поближе, а я оставил свою трубку возле уха.

Когда мы повесили трубки, я спросил:

— Что я слышу? Мистер Фаррел с кем-то обедает в Гарвард-клубе? Вы швыряетесь деньгами, как пьяный матрос.

Вульф почесал нос:

— Это не я трачу, а мистер Фаррел. Однако приличия требуют добавить ему денег. Я попросил мистера Фаррела организовать беседу с мистером Оглторпом, но при этом я не имел в виду, что буду его кормить. Теперь уже ничего не исправишь. Мистер Оглторп — это совладелец фирмы, которая издает книги Чейпина, а мистер Фаррел с ним немного знаком.

Я засмеялся.

— То есть вы залезли в это дело по уши. Похоже, что вы пытаетесь издать у него ваше эссе «Тирания колеса». Как продвигается работа над текстом?

Вульф даже не заметил моего юмора.

— Сегодня утром я провел наверху двадцать минут, раздумывая над тем, куда мог бы скрыться Пол Чейпин, чтобы написать что-нибудь на машинке, если он не хотел, чтобы это навело кого-то на его след. В одном из рапортов Бэскома утверждается, что у Чейпина на пишущей машинке есть два комплекта литер… Но смена комплекта литер, как мне представляется — это не просто сложное, трудоемкое и утомительное дело. Нужно учитывать и тот факт, что второй набор должен быть спрятан где-то под рукой, а это было бы рискованно. Нет-нет, только не это. Следующее, что приходит в голову, — это старый трюк с магазином канцелярских товаров: зайти туда и воспользоваться одной из пишущих машинок, выставленных на продажу. Однако Пола Чейпина с его физическим недостатком там наверняка бы запомнили, к тому же такой вариант исключается, поскольку все угрожающие письма были написаны на одной и той же машинке. Я проанализировал и другие возможности, включая некоторые версии, которые уже исследовал Бэском, причем одна из них представлялась многообещающей. Мистер Чейпин мог посетить канцелярию своего издателя и заявить, что желает кое-что изменить в рукописи или же просто написать какое-то письмо, и попросить разрешения воспользоваться на минутку пишущей машинкой. Думаю, что мистер Фаррел сможет это установить. Если бы выяснилось, что так и было, то можно было бы попросить у мистера Оглторпа разрешения взять образец шрифта той машинки, которой воспользовался Чейпин. А если неизвестно, какой машинкой он воспользовался, то он может взять образцы шрифта всех машинок в редакции.

Я кивнул:

— Это не так уж глупо. Но странно, что Фаррел все еще в состоянии платить взносы в Гарвард-клуб.

— Когда человек определенного типа вынужден категорически сокращать свои расходы, он в первую очередь покинет семью, затем начнет ходить голым и только в самом конце откажется от своего клуба. Кстати о клубе: сегодня утром я дал мистеру Фаррелу двадцать долларов. Пожалуй, запиши их. Можешь также внести в свой перечень всех, кто подписал меморандум, и сделать все копии. Отметь также, что у нас есть еще один клиент — мисс Эвелин Хиббард. Сегодня утром я с ней об этом договорился. Ее сумма составляет три тысячи долларов. — Он вздохнул. — Ввиду изменившихся обстоятельств я предоставил ей значительную скидку с десяти тысяч долларов, которые она хотела заплатить мне.

Как раз что-то в этом роде от него и можно было ожидать. Я внес в кассовую книгу выплату Фаррелу, но список вынимать не стал. Мне страшно хотелось хмыкнуть, но я знал, что это ничего бы не дало, поэтому воздержался. Я положил кассовую книгу на место и обратился к Вульфу.

— Поймите меня правильно, сэр, я вовсе не хочу обвинять вас в том, что вы пытаетесь кого-то надуть, я знаю, что вы просто забыли об этом.

Он широко открыл глаза:

— Арчи, ты опять пытаешься говорить загадками. Что ты имеешь в виду?

— Нет, я говорю вполне нормально. Вы просто забыли, что мисс Хиббард — это моя клиентка. Я пошел к ней в субботу по вашей инициативе, вы не могли ею заняться, потому что у вас были и другие планы. Помните, сэр? Естественно поэтому мисс Эвелин может принимать какие-либо решения по данному вопросу только с моего ведома и согласия.

Вульф уставился на меня.

— Чушь! Мальчишество! — проворчал он. — Не будешь же ты всерьез настаивать ка чем-то подобном?

Я вздохнул, изо всех сил стараясь, чтобы вздох получился точно таким же, как у него.

— Мне очень жаль, сэр, мне действительно жаль. Но единственное, что я умею делать честно — это отстаивать интересы своего клиента. Вы без сомнения понимаете этическую сторону этой проблемы, мне незачем вам это разъяснять…

Он перебил меня.

— Вот именно, я предлагаю тебе прекратить эти разъяснения. Так сколько ты рекомендовал бы своей клиентке заплатить?

— Одну штуку.

— Абсурд. Учитывая ее первоначальное предложение…

— Хорошо. Я не хочу торговаться. Давайте встретимся с вами на полпути. Две тысячи, и уж на этом я буду стоять твердо и не уступлю ни цента.

Вульф закрыл глаза.

— Договорились. Стыдись, Арчи. Запиши это. А теперь возьми свой блокнот. Завтра утром…




9


В среду, с самого раннего утра, я уселся на кухне с «Таймсом», разложив его перед собой, но практически не читая. Голова моя была целиком забита планами на весь день, одновременно я успешно расправлялся со второй чашкой кофе. Тут Фриц вернулся с экскурсии к дверям дома и сообщил, что со мной хочет поговорить Фред Даркин. Два последних глубоких глотка утреннего кофе — одна из тех вещей, когда я терпеть не могу, чтобы мне мешали. Поэтому я кивнул, но торопиться не стал. Когда я вошел в кабинет, Фред сидел в кресле и мрачно смотрел на свою шляпу, которая свалилась на пол при очередной попытке набросить ее на спинку кресла. Он никогда не попадал. Я поднял шляпу, подал ему и предложил:

— Спорим на доллар, что ты не попадешь ни разу из десяти попыток.

Он покачал своей большой ирландской башкой:

— Мне некогда. Я трудящийся человек. Так и думал, что ты будешь скалить зубы. Могу я переговорить с Вульфом?

— Ты чертовски хорошо знаешь, что нет. До одиннадцати мистер Ниро Вульф — комнатный садовод.

— Гм, но у меня особое дело.

— Не такое уж особое, чтобы он спустился. Доложи все начальнику штаба. Калека вас наколол? Почему вы не наступаете ему на пятки?

— Я меняю Джонни в девять. Еще успею. — Даркин взял шляпу за поля, прицелился, снова запустил ее на спинку моего кресла и промахнулся на целую милю. Огорченно загремел: — Послушай, Арчи, это серьезное дело.

— Что там еще стряслось?

— Ну, нас троих послали, чтобы мы топали за ним двадцать четыре часа в сутки. Когда Вульф выбрасывает такие деньги, то это серьезно, и он действительно желает знать круглосуточную программу этого типа. Ты нам так сказал: в случае нужды берите такси, ну и так далее. И все равно все это коту под хвост. Чейпин живет в доме номер 203 на Перри-стрит, это шестиэтажный доходный дом с лифтом. Он снимает квартиру на пятом этаже. За домом большой двор с парой деревьев, кое-какими кустами, а весной там полно тюльпанов. Мальчишка-лифтер сказал мне, что этих тюльпанов там три тысячи. Но все дело в том, что к этому дому примыкает другой, фасад которого выходит на Одиннадцатую улицу, его построил тот же домовладелец. И что же получается? Каждый, кто хочет, может выйти из дома на Перри-стрит не через парадный вход, а через черный. Достаточно пересечь двор, пройти через подъезд, и ты уже на Одиннадцатой. Ну и, ясное дело, тем же путем можно попасть и обратно, если кому-то нужно. Я, как дурак, торчу на Перри-стрит напротив дома номер 203, не отрывая от него глаз, и при этом у меня такое чувство, что пользы от меня столько же, как если бы я пытался следить за женщиной в темной шляпке в том туннеле, по которому выходят зрители с Янки-стадиона. Сам понимаешь, велика выгода мне приходить сюда во второй раз. И так уж мне повезло, что в душе я человек порядочный. Вот я и решил поговорить с мистером Вульфом и рассказать ему, за что он мне платит.

— Но ты бы мог ему позвонить вчера.

— Да не мог я. Я был поддатый. Это моя первая работа за целый месяц, где надо так вкалывать.

— У тебя что-нибудь еще осталось от аванса?

— Еще пару дней я за счет него протяну. Я научился держать себя в руках.

— О’кей. — Я поднял его шляпу и положил на письменный стол. — Да, здорово вы там устроились. Мне это вообще не нравится. Сдается мне, что единственный выход из этого положения — поставить еще троих ребят на Одиннадцатую улицу. Это будет нам страшно выгодно, шесть сотен в день на одного калеку…

— Момент, — махнул мне рукой Фред, — это еще не все. Еще одна сложность в том, что транспортная контора на углу катит на нас бочку, что мы блокируем поворот направо. Нас там полным-полно, и все из-за этого Чейпина. Есть там один городской шпик, которого я не знаю, но он явно из Отдела по расследованию убийств, и еще один, маленький такой, в коричневой кепке и розовом галстуке. Должно быть, это кто-то из людей Бэскома, его я тоже не знаю. Но я знаю только одно. Вот вчера днем появляется такси, останавливается прямо перед домом номер 203, и через пару минут из дома ковыляет Чейпин с палкой и залезает в него. Ты бы видел эту суматоху! Будто в час дня в воскресенье перед церковью святого Патрика на Пятой авеню! Мне так хотелось крикнуть Чейпину, чтобы он подождал минутку, пока мы все построимся, но этого не потребовалось. Все вышло, как надо, его шофер ехал медленно, и никто из нас его не потерял. Он поехал в Гарвард-клуб и оставался там пару часов. Потом заехал в дом номер 248 по Мэдисон-авеню и вернулся домой. А мы все за ним. Честное слово, Арчи, все трое, но я впереди.

— Здорово. Это звучит прекрасно.

— Само собой. Я все время оборачивался, все ли на месте. У меня даже появилась идея — это мне пришло в голову, когда мы ехали через мост: а почему бы нам всем не объединиться? Вы бы нашли еще одного парня, чтобы он вместе с Бэскомом и тем сыщиком из города перекрывал Одиннадцатую улицу, а нас бы оставили на Перри-стрит, и был бы порядок. Сдается мне, что они сейчас торчат там по двенадцать часов, может, им бы полегчало, кто знает. Как тебе моя идея?

— Никуда не годится. — Я встал и подал ему шляпу. — Совершенно никуда, Фред, совсем мимо денег. Вульф просто из принципа не пользуется слежкой из вторых рук. Возьму-ка я трех парней из агентства «Метрополитен», и мы сами перекроем выход на Одиннадцатую улицу. Да, не повезло, ведь я уже говорил, что Вульф хочет, чтобы мы зажали его так плотно, как только можно. Шагай обратно на службу и смотри не потеряй его. Конечно, эта твоя транспортная пробка выглядит грустно, но ты уж постарайся сделать все, что можно. Я свяжусь с Бэскомом, и он, возможно, отзовет своего сторожевого пса. Не думаю, что у него много лишних денег, чтобы ими бросаться. А теперь катись, мне еще нужно дать разные указания, которых тебе не понять.

— Я должен там быть в девять.

— Все равно отчаливай… или… ладно уж. Один бросок, но только один. Четверть доллара против десяти центов.

Он кивнул, устроился поудобнее на стуле и бросил. Он почти попал, на волосок, шляпа даже десятую долю секунды висела на краешке спинки, но затем все же упала. Даркин вытащил из кошелька десятицентовик, отдал его мне и ушел.

Вначале я решил, что стоит позвонить Вульфу в его комнату и получить его согласие на перекрытие Одиннадцатой улицы, но было всего двадцать минут девятого, а мне всегда немного не по себе, когда я вижу, как он пьет шоколад в своей постели под черным шелковым покрывалом — не говоря уж о том, что он бы меня без сомнения отругал. Так что я позвонил в «Метрополитен» и объяснил им что и как. Я решил взять шестидолларовых ребят, потому что это и так нужно было только для подстраховки, я не видел никакого повода, зачем было бы Чейпину пользоваться таким финтом, как отвал через черный ход. Потом я пару минут не мог сообразить, кто же платит Бэскому за слежку, и решил позвонить ему — а вдруг он проговорится. Все это несколько выбило меня из моего собственного расписания, поэтому я схватил шляпу и пальто и помчался в гараж за машиной.

Накануне во время своих скитаний я насобирал кучу фактов о том, что же случилось с Дрейером.

Утром в четверг 20 сентября Юджин Дрейер, торговец предметами искусства, был найден мертвым в канцелярии своей галереи на Мэдисон-авеню, недалеко от Пятьдесят шестой улицы. Его тело нашли три копа[4 - Коп (амер.) — полицейский (от слова cooper — медь. Полицейские носили медные пуговицы).], один из них лейтенант, который в соответствии с приказом высадил дверь. Дрейер был мертв уже в течение двенадцати часов, а причиной смерти стало отравление нитроглицерином. Полиция прекратила расследование, объявив его смерть самоубийством, а заключение судебного следователя подтвердило этот вывод. Однако в следующий понедельник все наши клиенты получили второе угрожающее письмо… В кабинете Вульфа уже имелось несколько его копий. Звучало оно следующим образом:
		И ни утеса нет, ни расщепленных скал,



		Чтоб кости, мышцы, жилы отделить,



		И возле скал не поджидают волны,







		Чтоб их принять и преступленье смыть.



		Я отпустил на волю гада и лису,



		Они задание исполнили свое;



		Пилюли сладко-жгучие готовы,



		Чтоб их в смертельном масле растворить.



		А я, хозяин, их доставил к цели.



		Стакан он поднял. Я считаю: «Два!»



		Два! Восемьдесят дней спустя,



		Со дня того, когда сказал я: «Раз!»



		Вы только лишь спокойно подождите,



		Я ежедневно помню о минувшем!







		Не торопясь и без особой спешки



		Я счет продолжу: три, четыре, пять,



		Шесть, семь и дальше, дальше, дальше.



		Стрелы смерти летят,



		Попадая без промаха в цель.



		Почему ж вы меня не убили?








Вульф утверждал, что эти стихи получше, чем первые, потому что они короче и в них встретились две хорошие строчки. Я не стал спорить.

После этого письма разверзся ад. Наши клиенты тут же позабыли все свои рассуждения о нелепых шутках и визжа требовали от полицейских и окружного прокурора, чтобы те немедленно вернулись и посадили его, ни словом более не упоминая о самоубийстве. Услышав, какой переполох вызвали эти стихи, я начал склоняться к предложению Майкла Эйерса отказаться от названия Лига раскаивающихся и переименовать ее в Лигу запуганных. Единственно, кто, казалось, не поддался острому приступу дрожи в коленях, были доктор Бертон и хирург Леопольд Элкас. Хиббард оказался столь же напуганным, как и все остальные, пожалуй, даже больше других, однако он все-таки продолжал противиться вмешательству полиции. Похоже, что он не только соглашался засыпать, лихорадочно дрожа от страха, но и готов был пожертвовать собой. А вот Элкас, видимо, вполне с этим справлялся, но к этому я еще вернусь.

Я договорился встретиться с Элкасом в среду утром, в половине десятого, но вышел из дому пораньше, поскольку собирался до этого заглянуть на Пятьдесят шестую улицу и осмотреть галерею Дрейера, где все это произошло. Я прибыл туда около девяти. Это была уже не галерея, а книжный магазин. Меня приветливо встретила женщина средних лет с бородавкой около уха. Она сказала, что, разумеется, я могу осмотреть помещение, но там мало что можно увидеть, поскольку все уже попереставляли. Комнатушка направо, где проходило совещание в ту среду и где на следующее утро полиция нашла тело, и теперь использовалась в качестве канцелярии с письменным столом, пишущей машинкой и так далее, но была заставлена множеством стеллажей, по всей видимости новых. Я позвал эту женщину в канцелярию, указал на дверь в задней стене и спросил ее:

— Не были бы вы столь любезны сообщить мне, где мистер Юджин Дрейер держал все необходимое для приготовления разных напитков?

Она непонимающе посмотрела на меня.

— Мистер Дрейер?.. О… это тот человек?..

— Мужчина, который совершил самоубийство в этой комнате, совершенно точно, миссис. Но вы, наверное, не так-то много знаете об этом.

— Действительно… — она казалась испуганной, — я не сразу сообразила, что это случилось в этой самой комнате… Разумеется, я об этом слышала.

Я поблагодарил ее, вышел на улицу и сел в автомобиль. Люди, для которых жизнь остановилась в прошлое Рождество, а они этого еще не сообразили, действуют мне на нервы, и единственное, что я могу им уделить, это вежливость, да и ее чертовски мало.

А вот для Леопольда Элкаса жизнь не останавливалась, я понял это сразу же, как только пришел к нему и вошел в его комнату. Но он был в печали. Среднего роста, с крупными руками, крупной головой и выразительными черными глазами, которые постоянно куда-то убегали, но не в сторону или вверх, а куда-то внутрь. Он предложил мне сесть и дружелюбно обратился ко мне:

— Видите ли, мистер Гудвин, я согласился принять вас только лишь из любезности по отношению к своим друзьям, которые попросили меня об этом. Я уже объяснял мистеру Фаррелу, что не желаю поддерживать вашего работодателя в его намерениях. Я не намерен ему ни в чем помогать.

— О’кей, — ухмыльнулся я ему. — Я пришел сюда не для сбора отходов, доктор Элкас, я лишь хотел бы задать вам несколько вопросов, относящихся к 19 сентября. Чисто деловые вопросы.

— На все вопросы, которые вы могли бы мне задать, я уже ответил. Причем неоднократно — сначала полиции, а потом этому невероятно тупому детективу…

— Вот и прекрасно. В этом мы с вами едины. Но это не значит, что вы не могли бы — просто из любезности по отношению к своим друзьям — ответить еще раз, правда? Выложить все шпикам и Дэлу Бэскому, а Ниро Вульфа и меня оставить несолоно хлебавши… это было бы как-то…

Он грустно мне улыбнулся:

— Верблюда проглотить, а комара отогнать? Господи, ну и ловкач же этот Вульф!

— Ну, в общем-то да. Только вот, если бы вы хоть раз увидели Ниро Вульфа, вы едва ли вспомнили бы о комаре. Как мне кажется, дело обстоит следующим образом, доктор Элкас: я в курсе, что вы и пальцем не пошевелите, если речь пойдет о том, чтобы поймать Пола Чейпина. Но в деле Дрейера вы для меня единственный источник информации из первых рук, поэтому я вынужден расспрашивать вас. Второй свидетель — эксперт по искусству, — насколько мне известно, вернулся в Италию?

Он кивнул:

— Мистер Сантини отплыл некоторое время назад.

— Так что теперь остались только вы. Я не вижу прока задавать кучу изощренных вопросов. Почему бы вам не рассказать мне все самому?

Он снова грустно улыбнулся:

— Как вы, по-видимому, знаете, двое или трое друзей подозревают меня в том, что я лгу, чтобы покрывать Пола Чейпина.

— Да. А вы его покрываете?

— Нет, я не хочу ни покрывать его, ни вредить ему больше, чем есть на самом деле. Дело было так, мистер Гудвин. Вам, очевидно, известно, что Юджин Дрейер был моим старым другом, однокашником по университету. Перед экономической депрессией его галерея весьма преуспевала. Я получил в наследство кое-какое имущество, так что мне никогда не было нужды добиваться успеха любой ценой. Как хирург, я обязан своей хорошей репутацией убежденности в том, что в каждом человеческом существе под наружной оболочкой что-нибудь да не так. К счастью, у меня уверенная и ловкая рука.

Я посмотрел на его крупные руки и кивнул, глядя в черные, уходящие куда-то внутрь себя глаза. Он продолжал:

— Шесть лет назад я дал Юджину Дрейеру свободный заказ на три картины Мантеньи[5 - Андреа Мантенья (1431–1506) — итальянский живописец и гравер.] — две небольшие и одну побольше. Цена их колебалась около ста шестидесяти тысяч долларов. Картины находились во Франции. Мистер Чейпин в это время случайно оказался в Европе, я написал ему письмо с просьбой взглянуть на эти картины. После получения его положительного отзыва я их купил. Вы, вероятно, знаете, что Пол Чейпин лет десять пробовал стать художником. Он вкладывал в свои картины много эмоций, но у него была неуверенная кисть и отсутствовало чувство формы. Это было любопытно, но не более того. Я слышал, что он нашел свое призвание в литературе — не знаю, я не читаю романов.

Картины прибыли в то время, когда я был завален работой, и мне было не до внимательного их осмотра. Я получил их и расплатился. Но они так никогда и не принесли мне радости. Время от времени я пытался ощутить духовную близость с этими картинами, но они всегда отталкивали меня каким-то недостатком деликатности, какой-то шершавостью, которая мне мешала и раздражала меня. Вначале я абсолютно не подозревал, что это могла быть подделка, просто я не ощущал с ними духовной близости. Однако затем отдельные замечания людей, знающих толк в живописи, пробудили во мне подозрения. В ноябре, два месяца тому назад, в Штаты приехал с визитом Энрико Сантини, который разбирается в Мантенье, как я в людских внутренностях. Я попросил его взглянуть на мои картины, и он определил, что это подделки. Он даже сказал, что знает их происхождение. Их написал некий талантливый фальсификатор из Парижа, причем совершенно исключено, чтобы хоть какой-то порядочный торговец мог продать их bona fide[6 - Bona fide (лат.) — в доброй вере; здесь: не зная о том.].

Как мне кажется, именно пять лет неприятия этих картин, более чем что-либо иное, стали причиной того, что я поступил с Дрейером так, как я с ним поступил. Обычно в своих выводах я не слишком решителен и не готов поступать достаточно твердо, но в данном случае я не колебался ни минуты. Я заявил Юджину, что намерен вернуть ему картины и требую немедленного возврата денег. Он сказал, что денег у него нет, и я знал, что это правда, потому что за последний год я несколько раз одалживал ему значительные суммы, чтобы он мог свести концы с концами. Тем не менее я настаивал на том, что ему придется раздобыть деньги или же принять на себя все вытекающие последствия. Подозреваю, что в конце концов я снова смягчился бы и, как обычно, согласился бы на какой-нибудь компромисс, но, к несчастью, — такой уж у меня характер — время от времени на меня что-то находит, и я проявляю настоящую непоколебимость как раз в тот момент, когда, собственно говоря, готов уже отказаться от своего решения. И тоже к несчастью, мистеру Сантини нужно было уже возвращаться в Италию. А Юджин настаивал на беседе с ним, что, конечно, было блефом.

Мы договорились, что я зайду к нему вместе с Сантини и Полом Чейпином в среду в пять часов дня. Пола мы пригласили потому, что он осматривал эти картины во Франции. Я предполагаю, что Юджин специально это устроил, потому что был уверен в его поддержке, однако оказалось, что он ошибался. Мы пришли. Юджин вел себя очень хорошо…

Я прервал его.

— Секундочку, доктор, Пол Чейпин прибыл в галерею раньше чем вы?

— Кет. Мы приехали одновременно. Я на своей машине заехал за ним в Гарвард-клуб.

— Но он побывал там в этот день заранее?

— Дорогой сэр! — Элкас грустно посмотрел на меня.

— О’кей, возможно, вы этого не знаете. Во всяком случае, девушка, которая сидела у Дрейера, утверждает, что его там не было.

— Я так и понял. Как я уже говорил вам, Юджин вел себя крайне учтиво, так что нам было даже неудобно, потому что он был не в состоянии скрывать свою нервозность. Сам не свой, он резкими движениями смешал нам виски с содовой и со льдом. Мне все это было крайне тягостно, и из-за этого я повел себя еще более неприязненно. Я попросил мистера Сантини высказать свое заключение, он сообщил его и даже передал мне в письменном виде. Юджин стал ему возражать. Они заспорили, Юджин немного разозлился, но на мистера Сантини это не произвело никакого впечатления. В конце концов Юджин попросил Пола высказать свое мнение, очевидно, ожидая, что тот его поддержит. Пол одарил нас всех широкой улыбкой (истоки которой, видимо, коренились в его мальпигиевых тельцах[7 - Мальпигиевы тельца (по имени М. Мальпиги) — клубочки, узелки ткани в почках и селезенке.]), после чего совершенно спокойно и деловито заявил, что три месяца спустя после того, как он осмотрел картины, — через месяц после того, как их отправили пароходом в Нью-Йорк, — он со всей достоверностью узнал, что их написал в 1924 г. Вассо, крупнейший фальсификатор века. Именно его и называл мистер Сантини. Пол добавил, что молчал об этом, поскольку он дружески относится к обоим, как к Юджину, так и ко мне, и так нас любит, что не смог предпринять никаких мер, которые нанесли бы ущерб одному из нас.

Я боялся, что Юджин потеряет сознание. Вне всякого сомнения он был настолько же удивлен, насколько и обижен. Сам я был в таком отчаянии, что не смог произнести ни слова. Не знаю, обманул ли меня Юджин, оказавшись в отчаянном положении, или он и сам пал жертвой обмана. Мистер Сантини поднялся. Я тоже встал, и мы ушли. Пол Чейпин пошел с нами. На следующий день я узнал, что Юджин покончил жизнь самоубийством, выпил нитроглицерин — видимо, через несколько минут, самое большее — через час после того, как мы ушли. Узнал я это от полиции, которая появилась у меня в ординаторской, чтобы допросить меня.

Я кивнул и некоторое время смотрел на него. Затем я резко выпрямился в кресле и выстрелил:

— А почему вы считаете, что это было самоубийство?

— Но, мистер Гудвин. — Он улыбнулся мне еще печальней, чем до этого. — Неужели все детективы одинаковы? Вы же абсолютно точно знаете, почему я думаю, что это было самоубийство. Так считает полиция, и об этом свидетельству юг обстоятельства смерти.

— Это моя ошибка. — Я усмехнулся. — Я говорил вам, что не буду задавать разные каверзные вопросы, правда? Если вам интересно знать, что и детективы тоже умеют думать, то вам известно, что об этом думаю я. Была ли у Пола Чейпина хоть какая-то оказия бросить таблетки нитроглицерина в виски мистера Дрейера? Этот тупой детектив и эти хитрые сыщики по всей вероятности считают, что вы так не думаете.

Доктор Элкас кивнул:

— Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы вызвать у них это впечатление. Вы ведь знаете, что со мной согласился и мистер Сантини. Мы оба просто уверены, что у Пола такой оказии не было. В галерею он пришел с нами, и в канцелярию мы вошли все вместе. Пол сидел у двери, слева от меня, по меньшей мере в шести футах от Юджина. До других стаканов, кроме своего собственного, он не дотрагивался. Юджин сам приготовил выпивку и раздал ее всем, у каждого из нас был только один стакан. Уходя, Пол вышел в дверь раньше меня. Мистер Сантини шел немного впереди.

— Да. Об этом говорится в донесении. Но при столь трудных переговорах и при таком возбуждении обязательно должно было возникнуть какое-то замешательство, кто-то вставал, садился, прохаживался по комнате…

— Отнюдь нет. Никто не был взволнован, разве что Юджин. Он единственный вставал со стула.

— Он надевал при вас какой-либо пиджак или еще что-нибудь в этом роде?

— Нет, на нем была домашняя куртка. И он не переодевался.

— Пузырек с остатками нитроглицерина был найден в кармане его куртки.

— Я так и понял.

Я устроился поглубже в кресле и снова внимательно взглянул на него. Я отдал бы свою автомашину и пару запасных шин в придачу, чтобы узнать, лжет он или нет. Он точно так же, как и Пол Чейпин, был выше моих возможностей. Я вообще не знал, как за него взяться. Я спросил:

— А вы не заглянули бы сегодня в час на обед к мистеру Ниро Вульфу?

— Весьма сожалею, я занят.

— А в пятницу?

Он покачал головой.

— Нет, и ни в какой другой день. Вы ошибаетесь на мой счет, мистер Гудвин. Я не узел, который нужно развязать, и не орех, который нужно разгрызть. Оставьте надежду, что я человек лукавый и коварный, как большинство людей. На самом деле я такой же простой, каким кажусь. Оставьте также надежду, что вы докажете, будто в смерти Юджина Дрейера виноват Пол Чейпин. Это невозможно. Я знаю, что это невозможно, я был там.

— А суббота вас не устроит?

Он покачал головой и улыбнулся все так же печально. Я встал с кресла, взял свою шляпу и поблагодарил его. Но прежде чем направиться к двери, я спросил его:

— Кстати, вам ведь известно второе угрожающее письмо, которое написал Пол Чейпин — то есть, которое кто-то написал. А нитроглицерин действительно маслянистый и сладко-жгучий на вкус?

— Я хирург, а не фармаколог.

— А вы попробуйте догадаться.

Он улыбнулся:

— Нитроглицерин без сомнения маслянистый. Случается, что он сладковатый на вкус. Сам я никогда не пробовал.

Я еще раз поблагодарил его, вышел, сбежал по лестнице на улицу, сел в машину и нажал на газ. Тронувшись с места, я подумал, что доктор Элкас принадлежит как раз к такому типу людей, которые вполне в состоянии отравлять жизнь другим. У меня никогда не возникало каких-то особых трудностей с обычным и насквозь лживым лжецом, но тип, который возможно говорит правду, мне столь же мил, как изжога. Сначала подарочек с этим Гаррисоном, а теперь еще и это. У меня закралось подозрение, что тот меморандум, который состряпал Вульф, может превратиться в листок бумаги, пригодный только для совсем иной цели, разве что мы сумеем как-то опровергнуть теорию Элкаса.

Я думал заехать вначале на Пятьдесят шестую улицу и еще раз осмотреть галерею Дрейера, однако, наслушавшись речей Элкаса, пришел к выводу, что это было бы пустой тратой времени, особенно если учесть, что все помещение там полностью перестроено. Поэтому я направился домой. Самое лучшее, что я мог пока придумать, это навалиться на Сантини и попытать счастья с ним. Поскольку он отплывал в Италию в четверг вечером, полиция допрашивала его всего один раз. Однако угрожающие письма к тому времени еще не появились, и поэтому у полиции не было каких-либо особых подозрений. У Вульфа были связи во многих европейских городах, в том числе в Риме — один весьма шикарный парень, который очень здорово проявил себя в деле с бумагами Уиттермора. Мы могли бы послать ему каблограмму, натравить его на Сантини и таким образом приобрести нечто вроде трамплина. Нужно будет убедить Вульфа, что это стоит тех плюс-минус 90 долларов за трансатлантическую телеграмму.

Домой я прибыл в четверть одиннадцатого. В кабинете названивал телефон, поэтому я подбежал к нему в пальто и шляпе. Я знал, что в конце концов Вульф снял бы трубку наверху, но, с другой стороны, я сказал себе, что точно так же могу ее взять и я. Это был Саул Пензер. Я спросил его, что ему надо, а он — что хотел доложить. Поскольку мне все это надоело, я стал ерничать. Я сказал ему, что коль уж он не в состоянии найти Хиббарда живого или мертвого, так взял бы и просто нарядился пугалом. Я сообщил ему, что только что получил по морде и, если у него дела идут не лучше, чем у меня, он вполне может заглянуть ко мне в кабинет переброситься в картишки. После этого я повесил трубку, что само по себе могло бы рассердить даже монашку.

Всего пять минут потребовалось мне, чтобы найти в картотеке адрес того самого сыщика. Вульф спустился вниз в 11.00, точно по расписанию, поздоровался со мной, что-то учуял и сел за свой письменный стол. Мне было невтерпеж, однако я видел, что следует подождать, пока он просмотрит почту, поправит в вазе орхидеи, попробует, как пишет его ручка, и позвонит, чтобы ему принесли пиво. Выполнив все это, он рявкнул на меня:

— Ты занялся этим?

— Я отмаршировал в 8.30 и недавно вернулся. Только что звонил Саул. Еще один доллар выброшен на ветер. Если вы не прочь немного поломать себе голову, подставляйте ладонь, я вам насыплю с пылу с жару, можете с этим разбираться.

Фриц принес пиво, и Вульф налил себе стакан. Я поведал ему об Элкасе, все в деталях, что и как, слово в слово, включая то, что нитроглицерин маслянистый и сладковато-жгучий на вкус. Я надеялся, что, когда я выложу ему об Элкасе абсолютно все, он что-нибудь сообразит. Потом я доложил ему свое собственное предложение об этом шикарном римском парне, а он, как я и ожидал, тут же дал задний ход. Он поморгал, налил себе пива и произнес:

— На расстояние четырех тысяч миль можно телеграфировать о каком-то факте или предмете, а не о столь сложном и деликатном вопросе, как этот. В крайнем случае, ты мог бы сам слетать во Флоренцию и навестить мистера Сантини, но лучше всего это получилось бы у Саула Пензера. Возможно, это стоило бы сделать.

Я попытался ему возражать, так как не представлял себе, что еще мы могли бы предпринять. Мне показалось, что я не произвел на него большого впечатления, но я уперся и стоял на своем, моим главным аргументом было то, что это обойдется нам всего в одну сотню. Я совсем забыл, что мне следовало еще сообщить ему о трех ребятах из «Метрополитен», которых я нанял на Одиннадцатую улицу. Я был убедителен и упрям.

Мой поток красноречия был прерван звуком шагов. Очевидно, кто-то позвонил, и Фриц проходил через холл, чтобы открыть парадную дверь. Я решил помолчать, чтобы дождаться и узнать, кто пришел.

Вошел Фриц и, закрыв за собой дверь, сообщил, что пришла какая-то дама и желает говорить с мистером Вульфом. Визитки у нее нет.

— Как ее зовут?

Фриц лишь помотал головой, хотя обычно он ведет себя более корректно. Сейчас он выглядел неуверенно.

— Введи ее, Фриц.

Как только я ее увидел, я тоже почувствовал себя неуверенно. Таких отвратительных женщин теперь уже больше не производят. Она вошла, остановилась и уставилась прямо на Вульфа, будто раздумывая, как бы его подловить. Собственно говоря, она не была безобразноуродливой, то есть я хочу сказать, что она не была уродливой. На следующий день Вульф это выразил точно: это было не́что большее, чем обычная уродливость, она была отвратительна, при виде ее человек терял надежду хоть когда-нибудь снова увидеть красивую женщину. У нее были довольно маленькие серые глазки, и когда она устремляла их на кого-то, возникало впечатление, что они уже больше вообще никогда не сдвинутся с места. На ней было темно-синее пальто, шляпа того же цвета, а вокруг шеи — огромный серый меховой воротник. Она уселась в кресло, которое я ей пододвинул, и сильным голосом произнесла:

— Вот я сюда и добралась. Думаю, что я сейчас упаду в обморок.

Вульф ответил:

— Думаю, что нет. Немного коньяку?

— Нет. — Она слегка задохнулась. — Нет, благодарю вас. — Она подняла руку к меху, словно намеревалась засунуть ее себе под воротник за спину. — Я ранена, вот там, сзади. Думаю, что было бы лучше, если бы вы бросили на это взгляд.

Вульф взглянул на меня, и я поднялся. Она расстегнула спереди эту вещь, а я отвернул ее и немного приподнял. Теперь я и сам задохнулся. Не потому, что мне не приходилось время от времени видеть немного крови, но уж не столько и не так неожиданно. Сзади мех совершенно промок изнутри, да и воротник пальто был пропитан кровью. В общем, ее прилично обслужили. Кровь все еще сочилась из резаных ран сзади на шее. Трудно было сказать, насколько они глубоки. Когда она пошевелилась, из ран выбились маленькие струйки. Я опустил мех на пол и воскликнул:

— Господи Боже, сидите спокойно, не двигайте головой! — Я взглянул на Вульфа и сообщил ему: — Кто-то попытался отрезать ей голову. Не знаю, как глубоко он добрался.

— Мой муж, — пояснила она Вульфу. — Он хотел меня убить.

Вульф посмотрел на нее полузакрытыми глазами.

— Значит, вы Дора Риттер.

Она замотала головой, кровь снова хлынула из ран, и я еще раз призвал ее прекратить это. Она сказала:

— Я Дора Чейпин. Я уже три года замужем.




10


Вульф не произнес ни слова. Я стоял позади нее и ждал, готовый подхватить ее, если бы она стала терять сознание и ее голова упала бы на грудь, так как не знал, насколько сильно при этом могли разойтись ее раны. Вульф сидел неподвижно. Он уткнул в нее щелочки почти целиком закрытых глаз, вытягивая губы вперед и снова втягивая их внутрь, и снова — вперед и внутрь.

Она продолжала:

— У него опять был припадок. Один из его приступов ярости.

— Я и не знал, что мистер Чейпин страдает эпилепсией, — вежливо ответил Вульф. — Пощупай у нее пульс.

Я протянул руку, взял ее за запястье и пальцем нащупал пульс. Пока я считал, она снова заговорила:

— Если говорить точно, то это не эпилепсия, просто у него в глазах появляется какое-то такое особенное выражение. Я всегда его боюсь, а когда вижу этот взгляд, меня просто ужас охватывает. Раньше он никогда мне ничего не делал. А сегодня утром, когда в его глазах опять появилось это выражение, я сказала ему одну вещь, которую мне не следовало говорить… Вот, посмотрите.

Она вырвала у меня руку, залезла в свою большую сумку и вытащила из нее что-то, завернутое в газетную бумагу. Развернув газету, она подняла кухонный нож, весь в крови, еще не высохшей и красной.

— Я даже не знала, что этот нож у него с собой. Видимо, он приготовил его для меня еще тогда, когда выходил на кухню.

Я взял у нее нож, положил его на письменный стол на газету и сообщил Вульфу:

— Пульс немного учащенный, но в остальном все в порядке.

Вульф оперся руками на подлокотники кресла и встал, предупредив ее:

— Прошу вас не двигаться, миссис Чейпин.

Он обошел ее сзади и, низко наклонившись, так что его глаза оказались у самой ее шеи, начал осматривать раны. Давненько, чуть ли не целый месяц, а то и больше, я не видел его таким оживленным и деятельным. Он осмотрел резаные раны и попросил ее:

— Пожалуйста, нагните голову немного вперед, а потом снова обратно.

Она сделала так, как он просил, и кровь опять выступила на шее, а в одном месте струйка чуть не брызнула на него. Вульф выпрямился.

— В самом деле. Вызови врача, Арчи.

Она попыталась обернуться к нему, но я ее остановил. Она протестовала:

— Никакого доктора мне не нужно. Я добралась до вас, доберусь и обратно. Я хотела лишь показаться вам и попросить вас…

— Конечно, дорогая миссис, однако сейчас в счет идет мое мнение… Если позволите.

Я уже набирал номер. В трубке раздался женский голос, и я попросил соединить меня с доктором Волмером. Секретарша ответила, что его нет, он только что ушел. Возможно, ей удастся остановить его перед домом, разумеется, если дело срочное. Я уже готов был попросить ее сделать это, однако тут мне пришло в голову, что сам я могу сделать это быстрее, поэтому я положил трубку и выбежал из дома. Фриц вытирал в холле пыль, и я велел ему подождать здесь. Перепрыгивая через ступеньки крыльца, я увидел, что у тротуара стоит такси, видимо, в ожидании нашей посетительницы. Чуть дальше стоял синий кабриолет доктора Волмера, а сам он как раз садился в машину. Я его окликнул, К счастью, он меня услышал, и когда я добежал до него, он уже снова стоял на тротуаре. Я рассказал ему о приключившемся у нас несчастье, он вынул из машины свой чемоданчик и пошел со мной.

В своей профессии я уже сто раз убеждался, что никогда не следует оставлять любопытство в ящике своего письменного стола. Когда мы повернули к нашему дому, я снова взглянул на ожидавшее такси и на секунду чуть не потерял весь свой лоск, потому что шофер посмотрел прямо на меня и подморгнул мне одним глазом.

Я повел доктора дальше. В холле стоял Фриц, который сообщил мне, что мистер Вульф ушел на кухню и вернется только после того, как доктор все закончит. Я заставил Фрица поклясться, что он ни за что на свете не допустит, чтобы Вульф сел есть, и отвел Волмера в кабинет. Дора Чейпин все еще сидела в кресле. Я познакомил их, доктор поставил чемоданчик на письменный стол и начал ее осматривать. Он немного там покопался и заявил, что придется наложить несколько швов, но точнее он сможет сказать только после того, как промоет ей раны. Я показал ему ванную и объяснил, где найти перевязочный материал, йод и прочее, а затем предложил ему:

— Я позову Фрица помочь вам. Мне нужно кое-что сделать перед домом. Если я вам понадоблюсь, я буду там.

Он согласился, и я прошел в холл, чтобы объяснить Фрицу его новые обязанности. Затем я вышел на тротуар.

Такси все еще стояло у крыльца. Таксист больше мне не подмигивал, он просто смотрел на меня. Я сказал ему:

— Здорово.

Он ответил:

— Я редко когда столько разговариваю.

— Сколько столько?

— Столько, чтобы сказать «здорово» или вообще «привет».

— Я вас не осуждаю. Можно к вам заглянуть?

Я распахнул дверцу и всунул голову в машину настолько, чтобы как следует рассмотреть фотографию водителя в рамке, которая вместе с его фамилией была прикреплена на приборной доске. Это была ничем не обоснованная догадка, однако я подумал, что, если бы вдруг мне повезло, мы могли бы сэкономить время. Затем я вылез обратно из машины, поставил ногу на подножку и улыбнулся ему.

— Я слышал, что вы неплохой инженер.

С минуту он удивленно смотрел на меня, потом засмеялся.

— Это было, когда я еще играл комика. Теперь я уже играю другие роли. Господи, да не стройте вы мне свои гримасы, у меня от них голова болит.

Я стер с лица улыбку:

— А почему вы мне подмигнули, когда я проходил мимо?

— А почему бы мне не мигать?

— Не знаю. Черт возьми, не изображайте из себя этакого умника. Я же вас нормально спросил. Что означало ваше подмигивание?

Он покачал головой:

— Я человек с характером. Я же сказал, что у меня голова болит. Неплохо было бы, если бы мы придумали, куда бы я мог вас отвезти. Ведь вас зовут Ниро Вульф?

— Нет. Зато вас зовут Питни Скотт. Я составил некий список и включил вас в него с суммой пять долларов.

— Слыхал про этот список.

— Да? А от кого?

— Ну, знаете… От людей. Можете меня вычеркнуть. За последнюю неделю я заработал восемнадцать долларов и двадцать центов.

— А вам известно, о чем идет речь?

Он кивнул:

— И это я знаю. Вы хотите сохранить мне жизнь. Так вот что, дорогой мой друг. Требовать пять долларов за сохранение моей жизни — это просто грабеж. Это чрезмерная цена, поверьте. Чистой воды ростовщичество. — Он захохотал. — Я уверен, что все имеет свой конец. Отрицательных величин не существует, разве что в математике. Вы даже понятия не имеете, насколько спокойней и уверенней чувствует себя человек, когда он это знает. У вас дома найдется что выпить?

— А как насчет двух долларов? Мы сделаем это и за два.

— Вы все еще меня переоцениваете.

— Тогда ровно один доллар.

— Послушайте. Вы ростовщик. — Для ноября было здорово холодно и дул резкий ветер, однако он был без перчаток и руки у него были красные и потрескавшиеся. Закоченевшими пальцами он полез в карман, вытащил какую-то мелочь, выловил из нее одну монету и сунул ее мне. — Я заплачу наличными, чтобы больше не морочить себе этим голову. Ну а теперь, когда мы в расчете и я больше ничего вам не должен, не найдется ли у вас что-нибудь выпить?

— А что вас устроит?

— Ну… если бы нашлась приличная хлебная водка. — Он наклонился ко мне, и его глаза оживились. Потом вдруг он отстранился, голос его погрубел и звучал отнюдь не дружелюбно. — Вы что, шуток не понимаете? За рулем я не пью. А эта женщина сильно поранена?

— Думаю, что нет, голова еще держится. Доктор ее починит. А вы часто ее возите? Или ее мужа?

Он все еще выглядел раздраженным.

— Я подвожу ее, когда она мне звонит. И ее мужа тоже. Я ведь таксист. Они дают мне при случае подзаработать, по старой памяти. А мистер Пол Чейпин? Пару раз он позволял мне у них как следует наесться. Он любит, когда я сытый, да и о выпивке всегда позаботится. — Он улыбнулся, и все его раздражение исчезло. — Знаете, если взглянуть на это дело с разных сторон, то трудно даже представить себе лучшую шутку. Я должен оставаться трезвым, чтобы ничего из этого не пропустить. А подмигнул я вам потому, что вы теперь тоже занимаетесь этим делом и можете веселиться точно так же, как и все остальные.

— Это меня не… со мной всю дорогу случается что-нибудь забавное. А Чейпин тоже с вами выпивает?

— Нет, не выпивает. Утверждает, что у него от этого болит нога.

— А вы знаете, что тот, кто найдет Эндрью Хиббарда, получит премию в пять тысяч долларов?

— Нет.

— Живого или мертвого.

Он посмотрел на меня так, как будто совершенно случайно нашел что-то важное. Выражение его лица изменилось, он выглядел удивленным, словно вдруг осознал что-то, что раньше не приходило ему в голову. Затем он процедил:

— Он, конечно, человек стоящий, но не так-то уж много за него предлагают. И все же Энди неплохой парень. А кто назначил эту премию?

— Его племянница. Завтра об этом сообщат в газетах.

— Очень мило с ее стороны, благослови ее Бог. — Он засмеялся. — Да уж, пять тысяч долларов чертовски больше, чем двадцать центов, — это неопровержимый факт. Что скажете? Сигареты у вас есть?

Я вынул пачку и прикурил для нас обоих. Пальцы его заметно дрожали, и мне даже стало его немного жаль. Тогда я сказал:

— Вы только представьте себе, Хиббард живет на Юниверсити Хайтс. Если бы вы поехали куда-нибудь в центр города — ну, скажем, в район Перри-стрит, я не имею в виду какой-то конкретный адрес, — а оттуда дальше до Сто шестнадцатой улицы, сколько бы вы обычно могли за это получить? Подождите-ка. Две мили… восемь миль… в сумме вышло бы где-то полтора доллара. А если бы вы ехали из города и случайно везли своего бывшего однокашника Эндрью Хиббарда, или же его труп, или даже часть его, скажем, голову или руку, вы бы получили вместо полутора долларов пять штук. Так что, как видите, все зависит от того, что вы везете.

Я выдыхал дым уголком рта, чтобы лучше его видеть. Конечно, разыгрывать человека, который ужасно хочет выпить и никак не может получить эту выпивку — это то же самое, что отнять у слепого его белую палку, но мне можно не напоминать, что в любви и бизнесе все дозволено. С подобными принципами нужно родиться или же наоборот — не родиться.

Однако он неплохо держал себя в руках, даже рта не раскрыл. Смотрел на свои трясущиеся пальцы и дрожащую сигарету до тех пор, пока я тоже не начал на них смотреть. Наконец он опустил руки ка колени, посмотрел на меня и, рассмеявшись, спросил:

— Разве я вам не говорил, что вы тоже будете смешным? — Голос его снова стал резким. — Слушайте, катитесь отсюда! Отваливайте, да поскорей. Бегите домой, а то простудитесь!

Я сказал:

— Ладно. А как же ваша выпивка?

Но он уже успокоился. Я попробовал еще нажать на него, но он онемел и закоченел. Мне пришло в голову, что я мог бы принести немного ржаной водки и дать ему понюхать, но я решил, что в результате это еще больше заткнет ему рот. Я сказал ему: «Ладно, придет и мое время» — и оставил его.

Прежде чем пойти домой, я обошел его машину и записал номер.

Я направился на кухню. Вульф все еще сидел там в деревянном кресле с подлокотниками, в котором он обыкновенно сиживает, командуя Фрицем, или ест, когда на него нападает рецидив обжорства. Я сообщил ему:

— Перед домом стоит Питни Скотт. Тот самый таксист. Это он привез ее сюда. Заплатил мне двадцать центов в качестве своего взноса и утверждает, что большего он не стоит. Ему что-то известно об Эндрью Хиббарде.

— Что именно?

— Вы спрашиваете, что ему известно? Убей меня Бог, не знаю. Я рассказал ему о награде, которую установила мисс Хиббард, моя клиентка, а он шарахнулся, как будто увидел сатану. Он такой застенчивый, что с ним нужно обходиться осторожно. Думаю, что едва ли он точно знает, куда делся Хиббард или то, что от него осталось, но, пожалуй, он мог бы это выяснить. Еще месяцев семь и он будет регулярно видеть белых мышек, розовых змей и крокодильчиков. Я попытался зазвать его на стаканчик, но он и от этого отбивался. Так и не захотел зайти. Возможно, его и не удастся обработать сразу, но мне пришло в голову предложить вам выйти и взглянуть на него.

— Выйти? — Вульф поднял голову. — Выйти наружу и спуститься с крыльца вниз?

— Ну да, всего лишь на тротуар. Вам даже не придется выходить на проезжую часть. Он стоит совсем рядом.

Вульф прикрыл глаза:

— Не знаю, не знаю, Арчи. Не знаю, что это тебе пришло в голову, что ты так упорно пытаешься заставить меня нестись как оглашенного. Выбрось это из головы. Это совершенно нереально. Он что, действительно, дал тебе одну монету?

— Ага. Но разве вы сможете чего-то добиться, если пренебрегаете парнем, который работает таксистом, да к тому же еще и пьяница, хотя и учился в Гарварде? Честное слово, сэр, иногда вы все делаете шиворот-навыворот.

— Хватит! Достаточно! Иди посмотри, удалось ли им привести миссис Чейпин в приемлемое состояние.

Я пошел и обнаружил, что доктор Волмер уже закончил свою работу в ванной, возвратился со своей пациенткой в кабинет и снова усадил ее в кресло. Шея у нее была забинтована так, что ей волей-неволей приходилось держать голову прямо. Он давал ей советы, как себя вести, а Фриц убирал таз, тряпки и все прочее. Я подождал, пока доктор закончит, а затем отвел его на кухню. Волмер констатировал:

— Совершенно новый метод покушения, мистер Вульф. Абсолютно оригинальный способ — резать ее сзади. Он порезал одну из мышц на задней поверхности шеи. Мне пришлось немного сбрить ей волосы.

— Порезал? Он?

Доктор кивнул:

— Она объяснила мне, что ее порезал муж, за которого она вышла три года назад. Если она будет вести себя достаточно осторожно, а именно это я ей и советовал, через пару дней все будет в порядке. Я наложил четырнадцать швов. Ее муж, по всей видимости, довольно необычный, неординарный человек. Да и она по-своему человек необычный, что-то вроде спартанского типа. Пока я накладывал ей швы на шее, она даже кулаки не сжала, пальцы ее были совершенно расслаблены.

— В самом деле? Вам ведь понадобятся ее фамилия и адрес для истории болезни?

— Спасибо. Они у меня уже есть. Она мне написала.

— Я благодарю вас, доктор.

Волмер удалился. Вульф встал, одернул жилетку, предприняв еще одну безнадежную попытку закрыть полоску канареечно-желтой рубашки, обтягивающей его великолепное чрево, и, опередив меня, отправился в кабинет. Я задержался, чтобы попросить Фрица почистить с внутренней стороны меховой воротник, насколько это возможно. Когда я присоединился к ним, Вульф снова возвышался в своем кресле, а она сидела напротив него. Он как раз говорил ей:

— Я рад, что все обошлось, миссис Чейпин. Доктор сказал, что вам придется несколько дней поберечься, чтобы швы не разошлись от какого-то резкого движения. Кстати, вы ему заплатили?

— Да. Пять долларов.

— Хорошо. Думаю, что это подходящая сумма. Мистер Гудвин сообщил мне, что вас ждет такси. Скажите шоферу, чтобы ехал помедленней. Тряска всегда противна, а в вашем нынешнем состоянии она могла бы стать просто опасной. Думаю, что нет нужды больше вас задерживать.

Она опять не сводила с него глаз. Умытая и забинтованная, она отнюдь не стала красивей. Она втянула носом воздух и выдохнула так, что слышно было даже мне.

Наконец она заговорила:

— А разве вы не хотите, чтобы я вам рассказала, как все это произошло? Я ведь должна сообщить вам, что он сделал.

Голова Вульфа качнулась влево и вправо:

— В этом нет необходимости, миссис Чейпин. Вам следует поехать домой и отдохнуть. В полицию я сообщу сам. Я вполне понимаю ваше нежелание и сомнения. Выдать собственного мужа после трех лет замужества… я сделаю это за вас.

— Я не желаю никакой полиции. — Эта женщина вполне способна была просверлить дырку взглядом. — Вы что, думаете, я хочу, чтобы моего мужа посадили? С его положением и реноме… и газеты поднимут шум… думаете, я этого хочу? Я пришла к вам для того, чтобы… чтобы сообщить вам об этом.

— Но, миссис Чейпин, — Вульф погрозил ей пальцем. — Знаете, вы обратились не по адресу. На ваше несчастье вы обратились к единственному человеку во всем Нью-Йорке, к единственному человеку во всем мире, который сразу же понял, что в действительности произошло сегодня утром у вас дома. У вас не было другого выхода, как мне кажется, потому что именно этого человека — то есть меня — требовалось обмануть. Фокус — разумеется, с вашей точки зрения — фокус в том, что я терпеть не могу, когда меня обманывают. Так что давайте оставим это. После такого нервного потрясения и потери крови вы действительно нуждаетесь в отдыхе и покое. Спокойно отправляйтесь домой.

Понятное дело, у меня опять поезд ушел, как уже пару раз перед этим. Я пытался догнать его галопом, но напрасно. С минуту мне казалось, что Дора Чейпин встанет и выйдет. Она даже начала собираться, но затем снова села и напряженно на него уставилась, а затем заявила:

— Я замужняя женщина, мистер Вульф. Я была прислугой и не стыжусь этого, но. я получила образование. Вы стараетесь говорить так, чтобы я вас не поняла, но я понимаю.

— Прекрасно, значит, нет необходимости…

Вдруг она яростно заверещала:

— Ах ты жирный, подлый псих!

Вульф покачал головой:

— То, что я жирный, это очевидно, хотя сам я отдаю предпочтение сравнению с Гаргантюа. Ну а псих я скорее в широком смысле слова, в рамках общей характеристики рода человеческого. Однако это совсем неблагодарно с вашей стороны, миссис Чейпин, тыкать мне в лицо мою полноту, поскольку я о вашей ненормальности говорил лишь в общем плане и отнюдь не пытался выставить ее напоказ. Но сейчас я это сделаю. — Он указал пальцем на нож, все еще лежащий на письменном столе на газете.

— Арчи, почисть, пожалуйста, это домашнее оружие.

Я ничего не понимал, я подумал, что он блефует. Я взял нож и стоял с ним, переводя глаза с одного на другого.

— Вымыть corpus delicti?[8 - Corpus delicti (лат.) — вещественное доказательство.]

— Будь так добр.

Я отнес нож в ванную, открыл кран, стер кровь куском марли и протер его досуха. Через открытую дверь ко мне не долетало никаких звуков. Я вернулся в кабинет.

— А теперь, — давал мне указания Вульф, — одной рукой крепко возьмись за рукоятку. Подойди поближе к письменному столу, чтобы миссис Чейпин могла тебя лучше видеть, повернись к ней спиной. Так. Подними руку и проведи по шее поперек, только внимательно следи за тем, чтобы касаться шеи задним, тупым краем лезвия, не стоит заходить слишком далеко с этой демонстрацией. Ты обратил внимание на длину и направление резаных ран у миссис Чейпин? Попытайся сделать на себе не́что подобное. Да-да, совершенно правильно. Одну немного повыше. Вторую чуть ниже. Осторожней, внимательней. Видите, миссис Чейпин? Он сделал это совсем неплохо, вы не считаете? Едва ли вы могли ожидать от меня, что я подумаю, будто на выбранном вами месте никто не сможет сам нанести себе раны. Я совсем не хочу поставить тем самым под сомнение ваш ум. По всей вероятности, вы избрали это место просто из соображений безопасности, вы ведь знаете, что спереди, совсем близко, расположена шейная артерия, кото….

Он замолчал, ибо ему уже не с кем было говорить. Разве что со мной. Она начала подниматься с кресла еще тогда, когда я поворачивался после своего представления. Высоко подняв голову и крепко сжав губы, она встала и, не сказав ни одного слова, вышла. Она даже не подумала взглянуть на Вульфа своими маленькими стеклянными глазками.

Он этого не заметил и продолжал говорить до тех пор, пока она не открыла дверь кабинета и не ушла. Я обратил внимание, что она забыла нож, но подумал, что мы с таким же успехом можем оставить его в нашей коллекции случайных вещей. И тут я бегом помчался в холл.

— Эй, мэм, подождите секунду. Ваши меха!

Я заскочил за ними к Фрицу, догнал нашу посетительницу в дверях дома и набросил ей мех на плечи. Питни Скотт вылез из такси, чтобы помочь ей, а я вернулся в дом.

Вульф мельком просмотрел письмо от фирмы Хён и Ко, которое пришло с утренней почтой. Кончив читать, он заткнул его под пресс-папье — кусок окаменелого дерева, которым когда-то воспользовались, чтобы проломить голову одному парню, — и заявил:

— Просто невероятно, чего только не выдумают женщины. Когда-то в Венгрии я знавал одну женщину, муж которой страдал головными болями. Она имела обыкновение оказывать ему помощь, прикладывая холодный компресс. Однажды ей пришло в голову примешать в воду, в которую она окунала компрессы, большое количество zда, действующего через кожу. Яд она сама добыла из трав, и результат вполне ее удовлетворял. Тот мужчина, на котором она экспериментировала, был я сам. А эта женщина…

Так-так, значит он просто отвлекал мое внимание, чтобы я не приставал к нему с работой. Я прервал его:

— Да, я знаю. Эта женщина была колдунья, которую вы застали, когда она летала на скелете или на закрученном поросячьем хвостике. Тем не менее пора немного подстегнуть то дело, которым мы сейчас занимаемся. Могли бы вы дать мне толчок, подробно объяснив, как вы узнали, что Дора Чейпин сама себя разукрасила?

Вульф покачал головой:

— Боюсь, что небольшого толчка было бы недостаточно. Я не хочу этим заниматься и напомню тебе только одно: я прочел все романы Пола Чейпина. Дора Чейпин была героиней двух из них. Сам же он появляется во всех. Женщина, которая вышла замуж за доктора Бертона, отвергнув любовь Пола Чейпина, фигурирует, по-моему, в четырех романах из пяти. Я не смог ее найти только в самом последнем. Прочти эти книга, и тогда я буду более склонен обсуждать с тобой те выводы, к которым они меня привели. Конечно, я не буду даже пытаться заставить тебя смотреть на вещи моими глазами. В некотором смысле Бог создал тебя и меня совершенно разными, и напрасно было бы вмешиваться в созданный им порядок.

Фриц вошел в кабинет и сообщил, что ленч на столе.




11


Иногда мне кажется странным, что мы с Вульфом вообще способны выносить друг друга. Причем различия между нами, по крайней мере некоторые из них, проявляются за столом сильнее, чем где бы то ни было. Он гурман, я — едок. Не то чтобы я не различал хорошее и плохое; в результате семилетнего воспитания на примере кулинарного искусства Фрица я запросто могу установить, где просто отличная еда, а где высшее достижение кулинарии. Суть однако в том, что в еде, оказавшейся у него на языке, Вульф выше всего ценит то, как она воздействует на его вкусовые рецепторы, а для меня самое главное то, что она направляется в желудок. Чтобы было совершенно ясно, я должен добавить, что и Вульф, когда заканчивает дегустацию, никогда не мучается над проблемой, что делать с этой едой дальше. Уж он-то умеет поесть! Я сам видел, как однажды, когда на него напал жор, он с восьми вечера до полуночи смолотил без остатка десятифунтового гуся, в то время как я, сидя в уголке, ел сандвичи с ветчиной со стаканом молока. В таких случаях он всегда ест в кухне.

И то же самое происходит с работой, когда мы расследуем какой-нибудь случай. Тысячу раз я хотел дать ему пинка, видя, как он, исполненный достоинства, несет себя к лифту и отправляется наверх забавляться со своими цветочками, или как он читает книгу и, не торопясь, смакует каждую фразу, или как он обсуждает с Фрицем, где лучше всего хранить высушенные травы, в то время как я бегаю вокруг, чуть не теряя голову от лая, в ожидании, что он укажет мне подходящую нору. Конечно, я признаю, что это великий человек. И когда он говорит о себе, что он гений, он имеет право считать так всерьез, независимо от того, считает ли он так или нет. Я допускаю, что мы ничего не потеряли из-за его пустяковых занятий, но, поскольку я тоже всего лишь человек, я не могу подавить в себе стремление дать ему пинка как раз за то, что он гений. И я действительно чуть было не сделал это, когда он, например, произносил что-нибудь такое: «Терпение, Арчи, если ты съешь яблоко, прежде чем оно созреет, у тебя от этого может быть лишь расстройство желудка».

Так что в среду во второй половине дня я чувствовал себя обиженным. Ведь он вел себя по отношению ко мне безразлично, даже отвратительно. Он не захотел послать каблограмму тому парню в Рим, чтобы тот поговорил с Сантини. Он утверждал, что это не имеет смысла, и ожидал, что мне достаточно его слова. Он не захотел помочь мне воспользоваться каким-нибудь финтом, чтобы заманить Леопольда Элкаса в наш кабинет, для него это тоже не имело смысла. Когда я начал на него ворчать, он попытался читать, а потом заявил, что сейчас самое важное для него — переговорить с двумя людьми: с Эндрью Хиббардом и Полом Чейпином, но к разговору с Чейпином он еще не совсем готов, а о Хиббарде не известно, где он и жив или мертв. Я знал, что Саул Пензер каждый день утром и вечером ходит в морг проверять трупы, но мне было непонятно, что он делает помимо этого. Я также знал, что утром Вульф звонил инспектору Кремеру, но тут уж я мог быть спокоен. Кремер уже пытался нажать на Пола Чейпина на прошлой неделе, и единственное, что его еще держало на ногах, так это то, что он не забывал дышать.

Саул позвонил около полудня, и Вульф говорил с ним в кухне, пока я был на улице с Питом Скоттом. Сразу после двух часов позвонил Фред Даркин. Он сообщил, что Пол Чейпин был у парикмахера и в аптеке, и что городской сыщик и парень в коричневой кепке с розовым галстуком оба все еще на месте, и что он подумывает о том, чтобы основать для них клуб. Вульф продолжал читать. Где-то без четверти три позвонил Орри Кэтер и доложил, что у него есть кое-что, что он хотел бы показать нам и может ли он с этим прийти? Он звонил со станции подземки на Четырнадцатой улице. Я сказал ему «да». Потом, перед самым приходом Орри, позвонил архитектор Фаррел, и Вульфу пришлось отложить книгу, чтобы переговорить с ним. Фаррел сообщил ему, что он приятно провел ленч с мистером Оглторпом, выдержал с ним тяжелую схватку, но в конце концов убедил его. Он звонил из издательства. Пол Чейпин несколько раз просил разрешения воспользоваться их пишущей машинкой, однако не совсем ясно, какой именно, там их несколько. Сейчас Фаррел намерен взять образцы письма примерно десяти машинок. Вульф попросил его позаботиться о том, чтобы на каждом образце шрифта был указан фабричный номер машинки.

Когда он повесил трубку, я произнес:

— О’кей. Значит, тут у нас все на мази, но даже если вам удастся пришить ему эти письма с угрозами, вы опять вернетесь к самому началу. Смерть Гаррисона останется за кадром, вам ее никогда ему не пришить. И, скажу вам, с Дрейером дело обстоит точно так же, разве что вы сумели бы прижать Леопольда Элкаса и вытянуть это из него. Вам придется отыскать в его рассказе какую-нибудь дырочку и растянуть ее, иначе мы сами погорим. Черт побери, чего вы ждете? Живете тут как у Христа за пазухой, развлекаетесь, читаете свою книжку — кстати, а о чем она?

Я встал и бросил взгляд на золотую надпись, отпечатанную на сером переплете: «Бездна разума» Эндрью Хиббарда. Я проворчал:

— Хм, возможно, в ней это и будет. Может, он в нее свалился.

— Причем давным-давно, — вздохнул Вульф. — Бедняга Хиббард, даже в названии книги он не сумел скрыть свои поэтические наклонности. Точно так же, как Чейпин в своих повестях не в состоянии подавить свою жестокость.

Я снова уселся в свое кресло.

— Послушайте, босс. — Ничто так не раздражало его, как обращение «босо. — Я начинаю понимать. Похоже, что и доктор Бертон написал какую-нибудь книгу, и Байрон — тоже, а возможно, и Дрейер, и, разумеется, также Майкл Эйерс. Я возьму машину и отправлюсь в округ Пайк поохотиться на уток, а когда вам надоест ваше чтение, вы просто телеграфируйте, и я тут же примчусь обратно и с ходу займусь этим убийством. Но вы не торопитесь, читайте себе спокойненько, ведь если вы съедите перезрелое яблоко, вы можете отравиться стафилококком или, к примеру, заболеть краснухой или еще чем-нибудь, по крайней мере, я надеюсь.

Я бросил на него острый взгляд, но это ни к чему не привело, я опять выглядел дураком, так как он закрыл глаза, чтобы меня не видеть. Поэтому я встал со стула и продолжал смотреть на него.

— Черт побери, мне же ничего от вас не надо, только пойдите мне немного навстречу. Всего лишь одна паршивая каблограмма этому римскому типчику. Я вас спрашиваю, чего ради я должен вкалывать, аж у меня пупок развязывается… А тебе еще какого черта тут надо?

Эти последние слова относились к Фрицу, который появился в дверях. Он помрачнел, потому что он не любит, когда я ругаю Вульфа, а я нахмурился. Тут я заметил, что за ним кто-то стоит, поэтому я перестал хмуриться и сказал:

— Входи, Орри, что ты там раздобыл? — Я обратился к Вульфу более тихим и более любезным тоном. — Он недавно звонил и сказал, что раздобыл кое-что, что хотел бы показать вам. Я вам об этом говорил, но вы углубились в книгу.

Орри Кэтер принес пакет размером с небольшой чемоданчик, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный толстым шнурком.

— Надеюсь, что это книги.

Он покачал головой.

— Для книг легковато.

Он положил пакет на письменный стол и осмотрелся. Я указал ему на стул.

— Так что же там?

— Черт его знает. Я принес сюда, чтобы вы сами вскрыли. Возможно, там вообще ничего нет, но что-то мне говорит…

Я вынул перочинный нож, но Вульф покачал головой и предложил Орри:

— Продолжайте.

Орри усмехнулся:

— Как я сказал, возможно, что это просто какие-то глупости, но когда я за полтора дня не смог узнать об этом уроде ничего кроме того, в какую лавочку он ходит и как часто чистит свои ботинки, мне это надоело, поэтому я обрадовался, когда появилось кое-что, что сулило хоть небольшие изменения. Но я действовал согласно вашим инструкциям…

— Да. Вернемся к этому пакету.

— Правильно. Сегодня утром я заглянул в книжный магазин в Гринвиче и разговорился с тем парнем, который там работает. Я заметил, что у него в абонементе есть книги Пола Чейпина, а он — «Ясное дело», а я — что с удовольствием взял бы какую-нибудь из них почитать. Тогда он подал мне одну, и я начал ее проглядывать…

Я не смог сдержаться и фыркнул, что его остановило. Орри посмотрел на меня с удивлением, а Вульф сделал мне знак глазами. Я сел.

— Тогда я сказал: этот Чейпин, наверное, занятный тип, и спросил, видел ли он его когда-нибудь, а тот в ответ, что известное дело, что Чейпин живет прямо рядом, покупает здесь книги и заходит к нему довольно часто. Он показал мне фотографию Чейпина с автографом, висящую на стене среди нескольких других. Сзади в лавке сидела за письменным столом какая-то черноволосая женщина. Она крикнула этому парню, что ей это напомнило о том, что мистер Чейпин так и не пришел за тем пакетом, который оставил у них две недели назад, и что сейчас, когда должен поступать товар к Рождеству, этот пакет будет им мешать и не стоит ли позвонить мистеру Чейпину, чтобы он кого-то за ним прислал. Парень сказал, что, возможно, позвонит ему попозже, сейчас слишком рано звонить мистеру Чейпину, он еще спит. Я оставил доллар в залог, взял книгу, перешел через улицу и зашел в кафе на чашку кофе, чтобы обдумать ситуацию.

Вульф одобрительно кивнул. Орри взглянул на него с некоторым подозрением и продолжал:

— В общем, я скумекал такую вещь. Недели две назад Чейпина прижали копы. Что если он пронюхал о том, что у него могут устроить шмон, а дома у него было кое-что, чему не следовало бы попадаться им на глаза? Он мог придумать множество вещей; а одна из них — это завернуть эту штуку в бумагу и отдать на сохранение своим знакомым в книжную лавку. Это такое же надежное место, как и любое другое. Короче, я решил, что я так люблю Чейпина, что могу оказать ему услугу и позаботиться о его пакете. В лавке с писчебумажными товарами я купил конверт, отправился в некую контору по торговле недвижимостью и попросил у них разрешения написать кое-что на их пишущей машинке. Там я настукал миленькое послание в эту книжную лавку. На фотографии с автографом я обратил внимание на его подпись, и она у меня совсем неплохо получилась. Но я все же побоялся посылать за пакетом сразу же после того, как я там был и они о нем упоминали. Я решил подождать до ленча. А несколько минут назад я поймал одного мальчишку и послал его с этим посланием в книжную лавку. И что вы думаете — сработало, они отдали ему этот пакет. — Орри указал кивком в направлении стола. — Вот он тут.

Я встал и снова вынул нож, но Вульф остановил меня.

— Нет. Лучше развяжи.

Я принялся развязывать шнурок. Орри потер рукой лоб и заявил:

— Боже, если окажется, что там всего лишь катушка для спиннинга, или лампочка, или еще что-то в этом роде, вам придется дать мне стаканчик. Это единственное, что помогает мне преодолеть невезуху.

— Между прочим, есть надежда, что мы обнаружим комплект шрифта к пишущей машинке, — вмешался я. — Или любовное письмо от миссис Бертон, а? С этим узлом ничего не получается. Он явно не хочет, чтобы его развязывали ни я, ни кто-либо еще. И даже если бы я совершил чудо и развязал его, я никогда не смог бы завязать его тем же способом. — Я снова вытащил нож и посмотрел на Вульфа. Он кивнул, и я перерезал бечевку.

Я развернул несколько слоев бумаги. Это оказался вовсе не чемодан. Это была продолговатая шкатулка из светло-коричневой телячьей кожи, сделанная на заказ, с изящным тисненым узором по углам. Первоклассная вещь. Орри охнул:

— Господи Боже, да за такое меня могут упечь, как за приличную кражу!

Вульф скомандовал мне: «Продолжай», однако сам даже не встал, чтобы взглянуть на нее.

— Не могу, она заперта.

— Ну и что?

Я подошел к сейфу и, вынув из него несколько связок своих ключей, вернулся к шкатулке и начал пробовать один ключ за другим. Замок был довольно простой, через пару минут я его открыл. Я отложил в сторону ключи и поднял крышку. Орри встал и заглянул в нее вместе со мной. Несколько секунд мы молчали, а потом посмотрели друг на друга. Никогда еще я не видел Орри таким разочарованным.

Вульф спросил:

— Пустая?

— Нет, сэр. Придется нам выдать Орри стаканчик. Это не его, это ее. Я имею в виду Дору Чейпин. Это ее шкатулка для перчаток, чулок, а возможно, и других деталей туалета.

— В самом деле? — К моему величайшему удивлению Вульфа это заинтриговало. Он втягивал и вытягивал губы и даже попытался встать. Он привстал, а я пододвинул к нему шкатулку.

— В самом деле! Подозреваю, что… конечно, так и должно быть. Арчи, будь любезен, вынь все это и разложи на столе. Вот здесь, я тебе помогу. Нет, Орри, вам пришлось бы вначале вымыть руки. Смотрите-ка, тут и совсем интимные предметы! Но по бо́льшей части чулки и перчатки. Не так грубо, Арчи, побольше уважения, ведь то, что мы с тобой сейчас раскладываем на столе — не что иное, как человеческая душа! По этим предметам мы можем определить различные ее стороны — например, ты обратил внимание на эти перчатки? Они различаются по цвету и материалу, но размер один и тот же. Среди двадцати или даже больше пар — ни одного исключения. Можно ли ожидать большей преданности и верности? «О, если бы я был ее перчаткой, чтобы коснуться мне ее щеки!» Только для Ромео это был всего лишь риторический оборот, в то время как для Пола Чейпина перчатка — действительно настоящее сокровище, более того, у него нет никакой надежды, ни сладкой, ни горькой. Но, если подумать, такова вся жизнь — безрассудное и напрасное брожение материи, которое изначально должно было покорить космос, даже не затронув его. А теперь мы, к сожалению, оказались в центре самого страшного хаоса, и единственное, что нам пришло в голову, чтобы сделать жизнь более приемлемой, — это перестроиться и прорубить себе самую большую просеку туда, куда ведет нас наш разум. Однако мы не должны позволять сбить себя с толку, замечая только одну сторону какого-либо явления, а остальные оставлять без внимания, это значило бы перечеркнуть их. В данном случае, например, мы не можем не обратить внимания на тот факт, что все эти предметы сделаны из дорогого материала, штучной работы, и доктору Бертону они обошлись долларов этак в триста, поэтому он вправе был ожидать, что их будут и дальше носить. В самом деле, некоторые из них практически совершенно новые. С другой стороны…

Орри снова уселся и только таращил на него глаза. Я перебил его:

— А Бертон-то здесь при чем? Я спрашиваю прямо и открыто.

Вульф еще немного покопался в перчатках, а затем поднял вверх чулок и начал рассматривать его на свет. Глядя на то, как он обращается с дамским бельем, как будто он что-то в нем понимает, я еще раз получил представление о мере его нескромности. Он посмотрел на свет и другие чулки, деликатно опустил их обратно на стол, вынул из кармана платок и старательно вытер руки — пальцы и ладони. Потом снова сел в кресло.

— Читай англосаксонских поэтов, Арчи. Ромео был англичанином, что бы там ни утверждала география. Я не стараюсь вас одурачить, я просто придерживаюсь традиции.

— Отлично. Ну а как сюда попал Бертон?

— Я же сказал: он платил по счетам. За все эти предметы заплатил он, а носила их его жена Дора Риттер, в замужестве Чейпин, присвоила их, а Пол Чейпин хранил их как сокровище.

— Откуда вы все это знаете?

— А как же мне не знать? Все это ношеные вещи Пол Чейпин хранит их в элегантной запертой шкатулке, а в минуту опасности сам относит их в надежное место, подальше от нежелательных любопытных глаз. Ты же видел, какие крупные руки у Доры Чейпин, и посмотри на эти перчатки — они ей не принадлежат. В понедельник ты слышал об истории любви Пола Чейпина к женщине, которая ныне жена доктора Бертона. Ты знаешь, что Дора Чейпин, тогда еще Риттер, была много лет служанкой у миссис Бертон и что до сих пор она время от времени приходит к ней, по меньшей мере раз в неделю, чтобы ее причесать. Полагаю, что только безнадежный глупец, зная все эти факты…

— Да, сэр. О’кей, с глупцом я согласен. Но Доре-то зачем было их красть? Возможно, что их стибрил сам Чейпин.

— Возможно, хотя маловероятно. Он же не снимал чулки с ее ног, и сомневаюсь, что он смог бы разобраться в ее гардеробе. Преданная Дора…

— Преданная? Кому? Миссис Бертон, у которой она таскала вещички?

— Но, Арчи, ты же видел Дору. Разве ты не считаешь, что у нее тоже может быть своя слабость? Каждый второй человек может быть предан своему работодателю, такой преданностью отличаются миллионы людей, ежедневно, неустанно, но в данном случае мы имеем дело с одним из самых необычайных и самых дурацких проявлений верности. И нам даже нет смысла предполагать, якобы в Дориной груди проснулась вдруг волна сочувствия, когда она увидела страстные мучения романтического сердца искалеченного мужчины. Я бы скорее поверил, что речь могла идти о совершенно нормальной и порядочной сделке. Пол Чейпин предложил ей деньги за то, чтобы она принесла ему пару перчаток, которые носила его недоступная любимая, и заплатил ей. Боюсь, однако, что дело обстоит иначе. Я видел Дору и подозреваю, что она посвятила себя служению романтической любви — и в этом заключается ее верность. Этим, возможно, объясняется и то, почему она продолжает навещать миссис Бертон, хотя не обязана больше этого делать, поскольку ее замужество практически освободило ее от этой необходимости. Нет сомнения, что время от времени она добавляет в коллекцию новые экземпляры. Какое счастье для Чейпина! По первому же требованию он получает запах своей любимой, интимную ткань, которая касалась кожи той, кого он боготворит, более того, пальцы, которые всего час назад играли с ее волосами, теперь подают ему вечерний кофе. Ежедневно он ощущает все, даже самые деликатные ассоциации с предметом своей страсти, полностью избегая при этом неизбежных каждодневных контактов, которые обычно придают подобным наслаждениям сомнительную ценность. Таковы преимущества той особой жажды, которая называется чувственной. Правда, ограничившись коллекционированием перчаток и чулок в кожаные шкатулки, человечество не смогло бы выжить, но биологические проблемы — это уже иная сфера.

— Ага, это я на фронте знал одного парня, — отозвался Орри Кэтер, — так тот каждый раз перед сном вытаскивал платочек своей девушки и целовал его. Как-то раз я его у него стибрил из кармана куртки, и мы на него кое-что вылили. Слышали бы вы его, когда в тот вечер он сунул туда свой шнобель. Так он его сжег! А потом лег и ревел — вот такой это был чудак.

Вульф посмотрел на Орри, на несколько секунд закрыл глаза, потом снова открыл их и произнес:

— А в этой коллекции тривиальных носовых платков нет. Мистер Чейпин у нас эпикуреец. Арчи, сложи все обратно в шкатулку, аккуратно, с чувством, закрой ее и освободи для нее место в шкафу. Орри, можете продолжать работу. Инструкции вам известны. Вы не принесли нам решения данного дела, но приоткрыли портьеру в следующие помещения того здания, которое мы обследуем. Звоните, как обычно, после шести.

Орри насвистывая прошел через холл.




12


У меня тоже имеется чудесная кожаная вещичка, правда, не такая большая, как Чейпинова шкатулка, но с более красивой отделкой. В среду во второй половине дня, сидя за своим письменным столом и убивая время в ожидании посетителя, который сообщил по телефону о своем приходе, я вынул ее из нагрудного кармана и полюбовался ею. Она была у меня всего несколько недель. Сделана она была из коричневой страусовой кожи и по всей поверхности украшена золотым тиснением. На одной стороне на расстоянии около полудюйма от края шли тонкие линии, из которых вырастали цветы, цветы орхидеи, изображенные так живо, как будто Вульф дал тому парню, который это делал, один цветок каттлеи, чтобы тот его скопировал. Другая сторона была покрыта изображениями автоматических кольтов, пятьдесят два чудесных маленьких пистолетика, которые все были нацелены в середину. А в центре было золотом вытиснено «А. Г. от Н. В.». Вульф подарил это мне 23 октября за обедом. Я даже и не подозревал, что он вообще знает, когда у меня день рождения. Я ношу в этом кожаном портмоне свою полицейскую лицензию, разрешение на оружие и водительские права. Возможно, я бы и обменялся с вами, если бы получил за него весь город Нью-Йорк да еще парочку порядочных пригородов в придачу.

Когда вошел Фриц и объявил, что пришел инспектор Кремер, я сунул портмоне обратно в карман.

Подождав, пока инспектор Кремер удобно устроится в кресле, я отправился наверх в оранжерею. Вульф с Хорстманом стояли у стола для пересаживания растений, разложив на нем какую-то осмунду. Вульф склонился к цветку и внимательно рассматривал его. Я ждал, пока он поднимет голову, и чувствовал, как у меня пересыхает в горле.

— Да?

Я глотнул.

— Внизу Кремер. Инспектор Ворчун.

— Ну и что? Ты слышал, что я сказал ему по телефону?

— Послушайте, — сказал я, — я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я пришел сюда только ради того, чтобы узнать, не раздумаете ли вы и не захотите ли с ним поговорить. Да нет, хватит. Если вы на меня сейчас накричите, это будет выглядеть просто по-детски. Вы понимаете, что я имею в виду.

Вульф слегка вытаращил глаза, левым дважды моргнул мне и снова отвернулся к столу с растением. Теперь я видел только его широкую спину. Он обратился к Хорстману:

— Достаточно. Принесите древесного угля. Думаю, что можно обойтись без сфагнума[9 - Сфагнум — торфяной мох; как и древесный уголь, используется в цветоводстве для изготовления земляных смесей.].

Я вернулся в кабинет и сообщил Кремеру:

— Мистер Вульф не может прийти. Он слишком слаб.

Инспектор рассмеялся:

— Ничего иного я от него и не ожидал. Я ведь знаком с Ниро Вульфом подольше, чем вы, сынок. Вы же не думаете, что я хочу выудить из него какие-то секреты? Все, что он мог бы мне сказать, я сам сказал вам. Могу я закурить трубку?

— Курите. Вульф это ненавидит. Черт его знает почему.

— Что-то вы тут темните, — Кремер набил трубку, подержал около нее спичку и запыхтел. — Можете мне не… Вульф сказал вам… что я ему сообщил по телефону?

— Я это слышал. — Я похлопал по своему блокноту. — У меня здесь все записано.

— О’кей. Я не хочу, чтобы Джордж Прэтт катил на меня бочку, я для этого слишком стар. Что здесь происходило позавчера вечером?

Я усмехнулся.

— Только то, что вам сообщил Вульф. Это все. Он заключил некое маленькое соглашение.

— А правда, что он расколол Прэтта на четыре тысячи долларов?

— Никого он не раскалывал. Он просто предложил им кое-что купить, и они согласились.

— Ну-ну, — он попыхтел трубкой. — Вы знаете Прэтта? Прэтт считает, что смешно платить частному сыщику, когда город содержит целый великолепный штат надежных и умных людей для того, чтобы они справлялись с подобными проблемами. Он так и сказал «справлялись». Я при этом присутствовал. Он заявил это заместителю комиссара полиции.

— В самом деле? — Я прикусил губу. Я всегда чувствовал себя дураком, когда ловил себя на том, что подражаю Вульфу. — Видимо, он говорил о здравоохранении, о том, что они должны справляться с угрозой эпидемий.

Кремер хрюкнул. Он откинулся на спинку кресла, посмотрел на вазу с орхидеями и снова взял трубку. Потом буквально затрещал:

— Сегодня после ленча со мной произошел забавный случай. Позвонила какая-то женщина и заявила, что требует арестовать Ниро Вульфа, так как он пытался ее зарезать. Ее переключили на меня, зная, что в этом деле замешан и Вульф. Я обещал ей, что пошлю туда кого-нибудь, чтобы выяснить детали, и она сообщила мне свою фамилию и адрес. Когда я их услышал, у меня от удивления глаза стали квадратными.

Я заметил:

— Что вы говорите? Интересно, кто бы это мог быть.

— Понятное дело, что вам интересно. Готов поспорить, что у вас от этого уже голова кругом идет. А через пару часов после этого ко мне явился некий мужчина. Я его вызвал. Это был таксист. Он заявил, что даже если его признание не будет совпадать с другими, он все равно не желает, чтобы кто-то обвинил его в лжесвидетельстве; так вот, он заметил кровь на ее воротнике уже тогда, когда она садилась в его такси на Перри-стрит. Это одна из тех вещей, о которых я хотел сообщить Ниро Вульфу по телефону, однако когда я представил себе, как он перерезает даме горло… Эта прекрасная картина так и стоит у меня перед глазами… — Он пососал трубку, зажег спичку и снова ее раскурил. Затем продолжал, несколько громче и настойчивей. — Слушайте, Гудвин, черт подери, в чем тут, собственно, дело? Я трижды допросил эту женщину и так и не смог от нее добиться даже того, как ее зовут. Она держала язык за зубами, и никто не мог заставить ее открыть рот. Вульф берется за это дело в понедельник вечером — и на тебе, уже в среду утром она у него в кабинете, чтобы продемонстрировать свои успехи в хирургии. Дьявольщина, что в нем есть такого, что все к нему так и валят толпой?

Я усмехнулся:

— Знаете, инспектор, это все из-за его отзывчивого характера.

— Ну конечно. А кто-, собственно, порезал ей шею?

— Хоть обыщите меня, ничего не найдете. Она сказала, что Вульф. Арестуйте его и заставьте его начать действовать.

— Может, это Чейпин?

Я покачал головой и постучал себя кулаком в грудь:

— Если даже мне известна эта тайна, то она погребена здесь навеки.

— Большое вам спасибо. Слушайте, я серьезно. Вы ведь считаете меня неплохим парнем, разве нет?

— Разумеется.

— Считаете?

— Вы хорошо знаете, что считаю.

— О’кей. Как я вам уже говорил, я пришел сюда не за тем, чтобы украсть столовое серебро. Я охочусь за Чейпином уже шесть недель. С того момента, как Дрейер протянул ноги. И за это время я не накопал против него ни черта. Возможно, что он убил Гаррисона, я голову дам на отсечение, что это он отправил на тот свет Дрейера, и похоже, что он добрался и до Хиббарда и достал и меня, потому что я вынужден из-за этого ломать себе голову. Он скользкий как угорь. Он даже открыто признался в убийстве перед судом, а в результате судья влепил ему пятьдесят баксов штрафа за оскорбление суда! Потом я выяснил, что он заранее объявил своему издателю, какой из этого получится великолепный рекламный трюк. Просто загляденье. А теперь скажите, разве он не скользкий, как мокрый пол?

Я кивнул:

— Да уж, скользкий — это точно.

— Ладно. Я испробовал все, что мог. Прежде всего я предположил, что жена ненавидит и боится его, а уж она-то могла заметить более чем достаточно. Если бы мы только сумели уговорить ее все нам выложить. Ну а когда я узнал, что она помчалась повидаться с Вульфом, я, естественно, ожидал, что она ему кое-что рассказала. Поэтому у меня есть одно предложение. Если не хотите, можете мне ничего не говорить. Я не буду на вас давить Но если вы сумели что-нибудь выудить из этой Чейпиновой бабы, возможно, вы смогли бы найти для этого более удачное применение, поняв, как это увязывается с тем немногим, что известно мне. Так что добро пожаловать.

— Инспектор, подождите секундочку. Если вы думаете, что она приходила сюда, чтобы с нами дружески пообщаться и кое-что обсудить, то как это увязывается с тем, что она звонила вам, требуя арестовать Вульфа?

— Сынок, — быстрые глаза Кремера заморгали, — разве я не говорил вам, что знаю Ниро Вульфа чуть побольше, чем вы? Если бы он хотел, чтобы я думал, что она ничего ему не сказала, он бы посоветовал ей поступить именно так.

Я сказал:

— Это на него похоже. Это действительно на него похоже, только он этого не делал. Знаете, почему она вам позвонила — только подождите, какой поднимется шум, когда я сообщу об этом Вульфу, — она сделала это потому, что она психопатка. Да и этот ее муж не лучше. Оба они психопаты. В высшем обществе на Парк-авеню пользуются этим выражением, чтобы сказать, что кто-то чокнутый.

Кремер кивнул:

— Я слышал это выражение. У нас есть отделение… впрочем, это не важно.

— Но вы точно знаете, что он убил Дрейера?

Он опять кивнул:

— Я думаю, что Дрейера убил Пол Чейпин вместе с Леопольдом Элкасом.

— Что вы говорите?! — Я посмотрел на него. — Это начинает мне нравиться. С Элкасом?

— Да-да. Значит, ни вы, ни Вульф не хотите раскалываться. Может, мне начать?

— Я был бы ужасно рад этому.

Он снова набил свою трубку.

— О деле Дрейера вам известно. А знаете, кто купил таблетки нитроглицерина! Сам Дрейер. Это точно. За неделю до смерти, на следующий день после того, как Элкас позвонил ему и сообщил, что его картины подделка и что он хочет получить обратно свои деньги. Возможно, у него были какие-то планы в отношении самоубийства, а возможно, и нет. Я думаю, что нет. Ведь в небольших дозах люди давно пользуются нитроглицерином.

Он так глубоко затянулся, что я ожидал увидеть, как дым пойдет из пуговиц его жилета.

— А теперь вот что: каким образом Чейпин смог достать эти таблетки из пузырька? Это просто. Он их вообще не брал. Они были у Дрейера уже неделю, а Чейпин довольно часто забегал в галерею. Пару часов он провел там в понедельник во второй половине дня вроде бы для того, чтобы поговорить о картинах Элкаса. Он вполне мог уже тогда взять таблетки и спрятать их на всякий случай. И такой случай подвернулся ему в среду после ленча — всего лишь одно мгновение, мне ведь известно, что рассказывает Элкас. В четверг утром мой детектив допросил Сантини, итальянского эксперта, и все совпадало, но ведь тогда мы думали, что это самоубийство, это было просто рутинное расследование. За это время я послал запрос коллегам в Италию, они разыскали Сантини во Флоренции и как следует, подробно, с ним побеседовали. Он подтвердил правильность того, что говорил детективу на первом допросе, но добавил, что забыл тогда упомянуть, что Элкас, когда все вышли из конторы, за чем-то вернулся и был там примерно с полминуты. Что, если там стоял стакан Дрейера, еще наполовину полный, а Элкас бросил в него таблетки, которые ему заранее дал Чейпин, чтобы он это сделал за него?

— Но зачем? Просто так, шутки ради?

— Я не говорю зачем. Мы сейчас как раз над этим работаем. Что, если, например, Дрейер продал Элкасу подлинники картин — ведь прошло уже шесть лет, — а Элкас их куда-то сплавил, заменил их подделками, а потом потребовал деньги обратно? Мы хотим в этом покопаться. В ту минуту, когда мне будет ясно зачем, я постараюсь организовать для Элкаса и Чейпина бесплатное проживание и питание.

— То есть пока у вас нет никаких доказательств?

— Нет.

Я усмехнулся:

— Вы всегда придумываете массу великолепных комбинаций. Нужно будет рассказать об этом Вульфу, уверен, что это его развлечет. А почему бы вам не считать смерть Дрейера простым самоубийством и оставить все как есть?

— Не пойдет, особенно с того момента, когда исчез Хиббард. Если бы даже я этого хотел, то уж Джордж Прэтт и вся их компания не оставят меня в покое. И их реакция меня не удивляет, ведь они получили письма с угрозами. Этими письмами я тоже вынужден заниматься, хотя они и накручены невероятно. Вы их читали?

Я кивнул. Он сунул руку в карман, вытащил какие-то бумажки и начал их просматривать.

— Я полный псих. Таскаю с собой эти стихи во всех карманах, потому что не могу отделаться от мысли, что где-то в них есть ключ. Если бы я только сумел его отыскать! Послушайте, что он послал им в пятницу, через три дня после исчезновения Хиббарда:
		Ну вот. И первый, и второй, и третий.



		Я вижу то, чего не видно вам:



		И голову, всю залитую кровью,



		И мертвые от ужаса глаза,



		В безумной и несбыточной надежде,



		Что это не конец еще…



		Есть первый, и второй, и третий.



		Я слышу то, чего не слышно вам:



		Как он, стеная, молит о пощаде,



		Как задыхается, сквозь стон хватая воздух,



		А кровь пузырится на блекнущих губах.



		В себе я ритм победы ощущаю,



		Душа моя от радости поет,



		И я хвастливо, гордо заявляю:



		Да, вот и первый, и второй, и третий!



		Ах, почему меня вы не убили!








Как, по-вашему, разве не похоже, что нам следует этим заняться? — Кремер снова сложил бумаги. — Вы когда-нибудь в жизни видели парня, которого молотили по голове до тех пор, пока она у него не стала всмятку? Вы видели такое? Отлично, теперь сравните вот с этим: «А кровь пузырится на блекнущих губах». Разве это не меткое наблюдение? Я бы сказал — да. Это написал человек, который все это видел. И я вам говорю, что смотрел он на это не издалека. Вот почему, когда речь идет о Хиббарде, меня интересуют только покойники. Чейпин прикончил Хиббарда, это так же точно, как дважды два четыре. Остается только один вопрос: куда он дел то, что от него осталось? И еще — как он прикончил Дрейера, с той небольшой разницей, что тут ему помог Элкас?

Инспектор помолчал и несколько раз приложился к трубке. Потом сморщил нос и спросил:

— А почему вы считаете, что это было самоубийство?

— Я так не считаю. Я думаю, что его убил Чейпин. Возможно, что и Гаррисона, и Хиббарда. Мне просто любопытно будет посмотреть, как вы с Ниро Вульфом и высокочтимая Лига сумеете это доказать. Да и Элкас, на мой взгляд, сюда не вписывается. Если вы насчет Элкаса промахнулись, то можете сливать воду.

— Гм-гм. — Кремер снова наморщил лоб. — Вам не нравится, что я охочусь за Элкасом? Интересно было бы узнать, что на этот счет скажет Вульф. Верю и надеюсь, что это дело я не завалю. Вы, конечно, знаете, что Элкас устроил слежку за Полом Чейпином? Может, он его в чем-то подозревает?

Я несколько приподнял брови и, надеюсь, больше ничем себя не выдал:

— Я этого не знал.

— Черта лысого вы не знали.

— Разумеется, пару глаз там держите вы и пару — мы. — Тут я вспомнил, что мне не удалось застать Дэла Бэскома, чтобы расспросить его о той ищейке в коричневой кепке и розовом галстуке. — Я считаю, что тот малыш в коричневом, который составил компанию нашим парням, просто один из экспертов от Бэскома.

— Это понятно, что вы так думали. Вы ведь не знали, что Бэском со вчерашнего дня завязал с этим делом. Попробуйте пообщаться с этим карапузом. Я вчера два часа подряд пытался это сделать. Он заявил, что у него есть чертовское право держать свой чертовский язык за зубами. Он так ужасно изысканно выражается. Наконец, я сказал ему «брысь» и теперь хочу выяснить, кому он посылает свои сообщения.

— Вы же только что сказали, что Элкасу.

— Это мое мнение. А кому же еще? Вы не знаете?

Я покачал головой:

— Готов поставить полдоллара.

— Ладно. Но ничего мне не говорите, я хочу сам угадать. Вам, наверное, ясно, что я не полный дурак. А если это вам не ясно, то ясно Ниро Вульфу. Я знаю, Вульф полагает, что разоблачит этого мистера Чейпина и что ему за это прилично заплатят. Поэтому я был бы дураком, если бы ожидал, что он выпустит из своих рук какие-нибудь козыри. Давайте говорить откровенно. За последние шесть недель я столько раз ставил этому уроду ловушки и ничего из этого не вышло, что я его теперь просто на дух не переношу и охотнее всего разорвал бы его на кусочки. Кроме того, меня погоняют и скачут на мне так, что у меня уже вся спина стерта от седла. И я очень хочу узнать две вещи. Во-первых, как далеко продвинулся Вульф? Конечно, я знаю, что он гений. О’кей. Но достаточно ли у него материала, чтобы свалить этого калеку?

Я ответил ему, причем всерьез:

— У него достаточно материала, чтобы свалить каждого, кто начал первым.

— А что будет, если он сделает это первым? Пусть он вытащит из Прэтта четыре куска, от этого у меня голова болеть не будет. Но можете вы мне сказать, когда он это сделает? И могу ли я ему в чем-нибудь помочь?

Я покачал головой:

— Нет, и еще раз нет. Но он все равно это сделает.

— Порядок. Я пока кое-где кое-что пошукаю. А теперь вы могли бы сказать мне вот что, и клянусь, вы не будете об этом жалеть: когда сегодня утром здесь была Дора Чейпин, не сказала ли она, что где-то между одиннадцатым и девятнадцатым сентября видела в кармане у своего мужа таблетки нитроглицерина?

Я любезно улыбнулся ему:

— На этот вопрос можно ответить двумя способами, инспектор. Один — это если бы она сказала, и в этом случае я попытался бы ответить вам так, чтобы вы не узнали ничего определенного. Второй способ — это то, что вы сейчас услышите: никто ее об этом не спрашивал, а сама она об этом не упоминала. Она просто пришла сюда, чтобы ее здесь зарезали.

— Так-так. — Кремер встал с кресла. — И Вульф набросился на нее сзади. Ну ладно, пока. Большое спасибо я вам скажу как-нибудь в другой раз. Передайте Вульфу мой привет и скажите, что касается меня, то я желаю ему заработать на этом деле Чейпина и деньги, и аплодисменты наших сограждан. И чем скорее, тем лучше. Я охотно выброшу это дело из головы и займусь чем-нибудь другим.

— Передам. Пива хотите?

Он отказался и ушел. Поскольку это был инспектор, я проводил его в холл, помог натянуть пальто и открыл ему дверь. У тротуара стояла полицейская машина, большой «кадиллак» с шофером. Ну и ну, подумал я, вот это я называю работать детективом.

Я возвратился в кабинет. Он показался мне неуютным и мрачным, было уже около шести часов, полчаса как стемнело, а я зажег только одну лампу. Вульф все еще был наверху, развлекался со своими растениями. Он придет минут через семь. Мне страшно не хотелось сидеть тут и смотреть, как он пьет пиво, а чего-нибудь большего от него без толку было ожидать, поэтому я решил, что выйду на улицу, найду какой-нибудь камень, переверну его и посмотрю, что под ним лежит. Я открыл окна, чтобы выветрился дым от трубки Кремера, вынул из ящика кольт и по привычке сунул его в карман, прошел в холл за шляпой и пальто и вышел из дома.




13


Перри-стрит я знаю не очень-то хорошо и, остановив машину на другой стороне напротив дома номер 203, я решил немного осмотреться. Свой «родстер» я оставил на полквартала дальше. Здание было хоть куда, с черными металлическими фонарями по бокам подъезда, что придавало ему нечто испанское. По обе стороны от него стояли старые кирпичные дома. Вдоль фасада было припарковано несколько небольших автомашин и пара такси. По мою сторону улицы тянулся ряд непритязательных лавок: канцелярские товары, прачечная, продукты, табачные изделия и так далее. Я медленно прогуливался мимо и заглядывал внутрь. Перед гастрономией я остановился и вошел в лавку. Там было два-три покупателя, а в конце прилавка стоял, облокотившись, Фред Даркин с бутылкой пива и бутербродом с сыром. Я молча повернулся, вышел из лавки, вернулся к своей машине и сел в нее. Через пару минут появился Фред и тоже залез в машину. Он еще жевал, облизывая уголки рта. Он спросил меня, в чем дело, а я ответил, что просто приехал сюда поболтать. Я спросил его:

— А где остальные члены клуба?

Он осклабился:

— Где-то рядом. Городской парень, наверное, в прачечной, мне кажется, он с удовольствием вдыхает эту вонь. А Розочка обычно дезертирует со своего боевого поста, чтобы сунуть морду в мешок с овсом.

— Ты его зовешь Розочкой?

— Его можно звать по-всякому, Розочка — это из-за его галстука. А как еще его звать, по-твоему?

Я посмотрел на него.

— Ты сегодня принял стаканчик, а то и десять. Куда тебя завела слепая страсть?

— Честное слово, Арчи, не столько. Это все от радости, что я тебя увидел. Тут просто ужасно одиноко.

— А ты не перекинулся парой слов с Розочкой?

— Нет. Он держится отдельно. Залезает куда-нибудь и думает.

— О’кей. Возвращайся на свой склад соленых огурцов, а если увидишь, как детишки выцарапывают мне на машине свои монограммы, погладь их по головкам.

Фред вылез из машины и ушел. Через минуту я тоже вылез и промаршировал до следующего угла, где и слепой обнаружил бы «Кофейник» — по запаху. Внутри у стены стояло три маленьких столика, а у прилавка — полдюжины клиентов. Понятное дело, Розочка был там, сидел в одиночестве за одним из столиков, перелопачивая тарелку супа. Он как раз вынимал ложку изо рта. Я подошел к его столику и тихо сказал:

— Ага, вы здесь.

Он поднял голову. Я продолжал:

— С вами хочет поговорить шеф. Прямо сейчас. Я на это время подежурю здесь. Так что двигайтесь.

Несколько секунд он таращился на меня, а потом завопил так, что я чуть не подпрыгнул:

— Грязный подлый лгун!

Вот такой коротышка! Мне достаточно было бы протянуть руку, чтобы загнать ему в горло его золотые зубы. Носком ноги я пододвинул себе второй табурет, сел, оперся локтями о стол и уставился на него.

— Я же сказал, что с вами хочет побеседовать шеф.

— Неужели? — Он смеялся мне в лицо, показывая свои золотые резцы в полуоткрытом рту. — А вы никогда даже не пытаетесь никому вешать лапшу на уши, правда? Я бы дал руку на отсечение, что нет. А с кем это я только что говорил по телефону?

Я усмехнулся:

— Со мной. Послушайте-ка. Я вижу, что вы парень что надо. А как насчет выгодной левой работки?

— Не против. Поэтому я ее и нашел. И не убрали бы вы, любезнейший, свой проклятый скелет от моего столика…

— Отлично, я так и сделаю. Продолжайте спокойно хлебать свой супчик и не пытайтесь запугать меня своей невоспитанностью. А то вдруг мне придет в голову идея оторвать вам правое ухо и сунуть его туда, где сейчас ваше левое, а левое повесить вам на пояс для украшения. Так что давайте ешьте.

Он уронил ложку в тарелку и отер рот тыльной стороной ладони.

— Слушайте, какого черта вам от меня надо?

— Ну, — сказал я, — сегодня я заглянул на чашку чая к своему старому другу инспектору Кремеру, а он рассказал мне, как чудесно он с вами вчера побеседовал. И тут мне пришло в голову, что я был бы не прочь с вами познакомиться. Это один вариант. А второй мог бы быть такой: одному мужику, имя которого нет нужды здесь называть, пришло в голову, что вы его малость подставили, и он поручил мне в этом разобраться. Мне показалось, что самый быстрый способ — это прямо поинтересоваться у вас. Итак, на скольких людей вы работаете?

— Проклятое любопытство. — Он высунул язык и облизал губы. — Вчера этот проклятый инспектор, а теперь вы. Черт побери, мой суп совсем остынет.

Он встал с табурета, взял тарелку и перенес ее на десять футов дальше, к последнему столику. Потом вернулся за хлебом, маслом и стаканом воды и перенес их. Я подождал, пока переезд закончится, затем встал, перешел к соседнему столику и уселся против него. Я был зол, потому что моя хитрость оказалась бесполезной. Официант и посетители следили за нами, однако просто от скуки. Я залез в карман, вынул пачку банкнот и отложил две двадцатки.

— Послушайте, — сказал я, — думаю, что через день или два я вас все равно вычислю, но это потребует денег и времени, поэтому мне было бы проще, если бы вы взяли себе вот это. Здесь сорок баксов. Половину сейчас: как только вы мне скажете, кто вас нанял, а вторую половину сразу же после того, как я это проверю. Я это так и так узнаю, но таким путем я сэкономлю время.

Провалиться мне на этом месте, если он не встал еще раз, снова не забрал свой суп и не вернулся обратно за первый столик. Несколько клиентов засмеялись, а официант крикнул мне:

— Эй, дайте парню доесть свой суп, вы же ему портите аппетит.

Я чувствовал, как мной овладевает такая злость, что я готов был набить кому-нибудь морду. Но я знал, что так я ничего не добьюсь, поэтому я это проглотил и изобразил улыбку номер четыре. Я собрал коротышкин хлеб, масло и воду, отнес к нему и поставил на столик рядом с ним. Затем подошел к стойке, бросил на нее четверть доллара и сказал:

— Дайте ему супу погорячей и всыпьте в него яд. — После чего вышел.

Медленно возвращаясь к машине и проходя мимо табачной лавки, я увидел в ней Фреда Даркина. Мне пришла в голову идея зайти к нему и сказать, чтобы он не спускал глаз со своего друга Розочки и попробовал подловить его, когда тот будет звонить по телефону. Однако, зная Фреда, я решил, что лучше будет оставить его на основной работе. Я сел в машину и поехал в город.

Я не очень-то понимал этого коротышку. Возможно ли, чтобы шпик, выглядевший так, как он, оказался таким порядочным? Кто же и сколько ему платит, что при виде сорока долларов он реагирует так, будто это обертка от мыла? Кто так страшно заинтересован в том, чтобы не стало известно, что он нанял человека следить за Полом Чейпином? Соображения инспектора Кремера не представлялись мне убедительными. Даже если Леопольд Элкас в тот раз помог Дрейеру с его коктейлем, зачем ему было бы следить за Чейпином? Конечно, это было возможно, но в своей практике я привык не ломать себе голову над какой-либо идеей до тех пор, пока она не станет несколько более вероятной. А если это не Элкас, то кто же? Это мог быть кто угодно из их банды, кто-то, кто так перепугался, что меморандум Вульфа его совершенно не удовлетворил и он счел необходимым собирать собственную информацию о том, что поделывает этот калека. Но тогда зачем вся эта таинственность? По дороге в город я мысленно перебирал состав Лиги, но без какого-либо результата.

Поставив машину в гараж, я направился домой. Было уже время обеда. Когда я зашел в дом, Вульф сидел за своим письменным столом в кабинете и чем-то занимался. Поднос с пивом был отодвинут в сторону, а сам он склонился над какой-то бумажкой, рассматривая ее через увеличительное стекло под сильным светом. Он поднял голову, кивнул мне вместо приветствия и снова вернулся к бумаге. Под пресс-папье лежала стопка точно таких же листков. Текст, отпечатанный на машинке, начинался со слов: «Надо было б меня вам убить и следить за последним мгновением…». Это было первое угрожающее письмо.

Вскоре он еще раз взглянул на меня, заморгал и положил лупу на стол. Я спросил:

— Это образцы шрифта от Фаррела?

— Да. Мистер Фаррел принес их десять минут назад. Он решил взять образцы шрифта всех машинок, имеющихся в канцелярии мистера Оглторпа. Два я проверил и отложил, они помечены красными чернилами. — Он вздохнул. — Знаешь, Арчи, что удивительно: из-за того, что день в это время года становится короче и так быстро темнеет, почему-то кажется, что время между ленчем и обедом удлиняется. Наверное, я уже упоминал об этом.

— Не слишком часто, сэр. Максимум один-два раза в день.

— Неужели? Это явление заслуживает более частого упоминания. Ты уже вымыл руки?

— Нет еще, сэр.

— Сегодня на обед пара фазанов, стоит поторопиться.

И я поднялся в свою комнату.

После обеда мы вместе поработали над образцами Фаррела. Их было шестнадцать. Он не очень-то хорошо умел печатать на машинке, но для наших целей это было неважно. Я принес себе лупу из оранжереи, а Вульф пользовался своей. Не имело значения, каким письмом мы воспользуемся для сравнения, так как мы точно установили, что все они были напечатаны на одной и той же машинке; разве что могли быть разные копии. Мы работали тщательно и не отбрасывали ни одного образца до тех пор, пока оба не проверили его. Вульф любит такого рода работу, он наслаждается каждой ее минутой; просмотрев весь листок и убедившись, что буква «а» на нем не вылезает из строки, а буква «н» не косит, он удовлетворенно ворчал и протягивал листок мне. Сам я люблю такую работу только тогда, когда она может нас куда-нибудь привести. Чем ближе мы подходили к концу стопки, обозначая один листок за другим красными чернилами, тем грустнее я становился.

Около десяти часов я встал, подал Вульфу последний листок и отправился на кухню за кувшином молока. Фриц сидел там и читал французскую газету. Он начал хихикать надо мной:

— Если ты будешь пить молоко с таким мрачным видом, оно у тебя прокиснет.

Я спокойно показал ему язык и вернулся в кабинет. Вульф скрепил копии скрепкой, а оригиналы положил обратно в конверты. Я пробурчал:

— Ну что ж, сегодня мы провели прекрасный и плодотворный вечер, не правда ли? — после чего отпил молока и облизал губы.

Вульф возвратился в кресло и сцепил пальцы на животе. Глаза его были почти полностью открыты. Наконец он произнес:

— Мы пали жертвой остроумия мистера Чейпина. Но зато мы установили один факт: он не печатал писем с угрозами в канцелярии своего издателя. Однако он их печатал и вне всякого сомнения намерен печатать следующие, то есть эта машинка существует и ее можно отыскать. У меня уже готово следующее задание для мистера Фаррела, несколько сложнее, однако попробовать стоит.

— Я и сам мог бы предложить вам несколько таких заданий. Поручите ему заполучить образцы шрифтов пишущих машинок в конторе Леопольда Элкаса.

Брови Вульфа слегка поднялись:

— Почему именно Элкаса?

— Тут такое дело: инспектору Кремеру пришла в голову идея поручить кому-то в Италии разыскать мистера Сантини. Само собой, идея довольно глупая, но придумал он это на свою собственную шею. Сантини вспомнил, что, когда они в тот раз все вместе вышли из конторы, Элкас зачем-то вернулся и оставался там примерно полминуты. На то, чтобы бросить несколько таблеток в виски с содовой, времени вполне достаточно.

— Но едва ли достаточно для того, чтобы украсть пузырек из кармана мистера Дрейера и потом положить его обратно. Я уже не говорю о том, какой ловкости и проворства это потребовало бы.

— Разумеется. Но это сделал заранее Чейпин и передал таблетки Элкасу, возможно, даже за неделю до этого.

— В самом деле? И об этом сообщили в последних известиях?

— В голове у Кремера. Но в один прекрасный день это могло бы быть у него в кармане. А нам пришлось бы раздобыть зеркало, чтобы посмотреть, как мы будем выглядеть, если окажется, что он сам до всего додумался. И еще одна вещь: Элкас нанял человека, чтобы следить за Чейпином.

— Это тоже родилось в голове мистера Кремера?

— Да. Тоже. Однако один из этих шпиков…

— Арчи, — Вульф погрозил мне пальцем, — мне кажется, тебе пора иметь свою точку зрения. Нельзя допускать, чтобы сложность этого дела заставила тебя поглупеть. Возьмем, к примеру, инспектора Кремера. Он прекрасный человек. В девяти случаях убийств из десяти его услуги были бы гораздо более ценными, чем мои. Но обрати внимание: мне приходится регулярно соблюдать рабочее время, я не смогу ничего сделать там, где на расстоянии вытянутой руки нет бутылки хорошо охлажденного пива, я не умею быстро бегать. Если я буду вынужден совершить какое-либо значительное физическое усилие, например, убить гада, я весь день буду чувствовать голод. Но в данном деле или же в любом другом, которое нас интересует, совершенно не нужно принимать во внимание величину черепа мистера Кремера. Думаю, что за семь лет ты мог бы это понять.

— Разумеется. Я и не говорю о его голове, — я махнул рукой, — но его факты? Например, тот факт, что Элкас возвращался один в контору?

Вульф покачал головой:

— Видишь ли, Арчи, штурвал на корабле мести мистера Чейпина вытворяет такие выкрутасы, что у тебя от этого закружилась голова. Вспомни, какие обязательства мы приняли на себя в своем меморандуме: освободить наших клиентов от страха перед намерениями Пола Чейпина. Даже если бы удалось доказать, что виски мистера Дрейера отравил доктор Элкас, — в чем я сильно сомневаюсь, — зачем ему это делать? Нет уж, давай придерживаться круга своих собственных обязанностей и желаний. Трудно отрицать, что инспектор Кремер, как и любой другой, может располагать каким-то полезным для нас фактом, и тогда мы будем это приветствовать. Однако данные факты выходят за круг наших обязательств.

— У меня по этому вопросу иное мнение. Давайте предположим, что Элкас все же всыпал эту дрянь в стакан Дрейера. Ясно, что Чейпин тоже был в этом замешан, достаточно лишь взглянуть на второе угрожающее письмо — как же вы хотите приписать Чейпину вину за убийство Дрейера, не доказав одновременно, каким образом в этом замешан Элкас?

Вульф кивнул:

— Твоя логика безупречна. Но твое предположение абсурдно. Я совершенно не намерен доказывать вину Чейпина в убийстве Дрейера.

— Так какого черта! — воскликнул я, прежде чем до меня дошло, что именно он сказал. Я остановился и вытаращил на него глаза.

Он продолжал:

— Трудно было бы ожидать от тебя, чтобы ты знал Пола Чейпина так же, как я его знаю. Ты ведь не находишься с ним в таких обширных и доверительных отношениях, как я, — посредством его книг. Он одержим дьяволом. Старая, милая мелодраматическая фраза, не так ли? Это можно было бы выразить и в современных научных терминах, но сказано было бы столько же, а звучало бы крайне туманно. Он одержим дьяволом до определенной степени, но необычайно хитер. В эмоциональном плане он инфантилен и даже отдает предпочтение кузнечику перед кузнецом, если объект его страсти недосягаем. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что он женился на Доре Риттер вместо ее хозяйки. Его интеллектуальные способности таковы, что довольно сомнительно, можно ли вообще получить вещественное доказательство какого-либо его поступка, если он задумает остаться при этом анонимным. — Он замолчал, чтобы выпить пива.

Я заметил:

— Если вы хотите тем самым сказать, что вы отказываетесь от этого дела, то вы уже затратили массу времени и денег, а если хотите сказать, что вы намерены ждать, пока он не угробит следующего, и пошлете кого-нибудь следить за ним, чтобы застукать его за этим делом, то раз он уж такой ловкий, как вы утверждаете… — Я отпил молока.

Вульф вытер рот и продолжал:

— У нас есть наше обычное преимущество: мы в наступлении. Причем мы атакуем противника в его слабое место, это естественно. Учитывая, что мистер Чейпин так не любит вещественных доказательств и настолько умен, что может их избегать, мы уйдем с поля разума и нападем на его слабое место, на его эмоции. Сейчас я тебе расскажу, к какому решению я пришел в прошлое воскресенье. Мы уже накопили столько амуниции, сколько было возможно. Разумеется, мы не можем недооценивать факты, и мне необходимы еще два-три, тогда я буду уверен, что смогу убедить мистера Чейпина признать свою вину. — Вульф допил свой стакан.

Я спросил:

— Признаться? Этот калека сам признается?

Он кивнул:

— Это не должно быть сложно. И я уверен, что это будет несложно.

— И какие же это три факта?

— Во-первых, найти мистера Хиббарда. Во плоти. Без признаков жизни можно обойтись, если жизнь нашла себе иное поле деятельности. Тем не менее я говорю об этом скорее ради того, чтобы успокоить наших клиентов и выполнить одно из условий нашего меморандума, а не ради воздействия на мистера Чейпина. Такого рода факты на него не произведут впечатления. Во-вторых, найти пишущую машинку, на которой были отпечатаны письма с угрозами. Вот она мне нужна ради него самого. И в-третьих, если получится, узнать, целовал ли он когда-нибудь свою жену. Но этот факт не так уж необходим. Если у меня будут первых два, я не буду, видимо, ждать третьего.

— И этим вы можете заставить его признаться?

— Думаю, что да. Не знаю, что еще я мог бы сделать.

— И это все, что вам нужно?

— Мне представляется, что этого более чем достаточно.

Я вытаращил на него глаза. Иногда мне кажется, что я в состоянии определить, до какой степени он фантазирует, а иногда я точно знаю, что это мне просто не под силу.

— Значит, я могу прямо сейчас позвонить Фреду, Биллу и Орри, да и остальным, чтобы они зашли за расчетом?

— Ни в коем случае. Вполне возможно, что к пишущей машинке или же к Хиббарду во плоти нас приведет сам мистер Чейпин.

— Значит, по вашему мнению, я лично был страшно как полезен. Зачем же вы тогда оплачиваете бензин, который я израсходовал вчера и сегодня, если уже в воскресенье вечером вы решили, что Чейпин вам больше на фиг не нужен? Я начинаю чувствовать себя чем-то вроде предмета старинной обстановки или чистокровной собаки, ну просто предметом роскоши. Вы держите меня здесь только для мебели. Знаете, что я подумал? Я подумал, что с вашей стороны это просто способ сообщить мне поделикатней, что я погорел на этом деле Дрейера и вы считаете, что я мог бы попытаться заняться чем-то другим. Отлично. Чем?

Щеки Вульфа несколько растянулись:

— Честное слово, Арчи, ты неисправим. Ты реагируешь так же бурно, как карпатские перекаты. Но было бы совсем неплохо, если бы ты нашел мистера Хиббарда.

— Я думаю. А Дрейера бросить?

— Оставь его почивать спокойно, хотя бы до завтра.

— Тысяча детективов и пятнадцать тысяч полицейских искали Хиббарда восемь дней подряд. Так куда мне его девать, когда я найду его?

— Живого — сюда. Если же он будет мертв, то ему будет так же все равно, как и мне. Однако я предполагаю, что не будет все равно его племяннице. Так что к ней.

— А вы подскажете мне, где его искать?

— На нашей маленькой планете Земля.

— О’кей.

Разозлившись, я отправился наверх. У нас еще не было такого дела, и я думаю — не будет никогда, чтобы Вульф рано или поздно не начинал вести себя загадочно. В деле Фэйрмонда — Эвери он специально тянул с разоблачением Питта Эвери целых восемнадцать часов, хотя тут же испекся и был сварен в мешочек лишь ради того, чтобы с удовлетворением следить за тем, как мы — я и Дик Морли из канцелярии окружного прокурора — играем в кошки-мышки с этим старым дураком, который постоянно терял свою слуховую трубку и ни черта не слышал. Я бы сказал, что ужасающее самомнение Вульфа представляет собой один из приводных рычагов той машины, с помощью которой он добивается своих успехов. Но я каждый раз злюсь на нас обоих, причем отнюдь не на шутку. В ту среду вечером я наносил удары по его самолюбию с помощью зубной щетки, да так, что чуть не содрал себе эмаль с зубов.

На следующий день утром, в четверг, я позавтракал и в восемь часов заглянул в кабинет, чтобы еще раз изучить фотографию дяди Эвелин Хиббард, которую мы от нее получили. Позвонил Саул Пензер, и я сказал ему, что мы встретимся с ним в 8.30 в холле отеля «Мак-Элпин». Выжав из фотографии все, что можно, я сделал два телефонных звонка: один — Эвелин Хиббард, а второй — инспектору Кремеру. Кремер вел себя весьма приветливо. Он сообщил мне, что довольно широко раскинул сеть для поисков Хиббарда. Даже если на пляже мыса Монток волны выбросят тело мужчины, или будет найден мертвец в угольной шахте в Скрентоне, или кто-то почувствует вонь из чемодана в какой-либо деревенской гостинице, или же труп выловят из силосной башни на юге Джерси, ему будет известно об этом всего через десять минут, и он тут же затребует уточнения деталей. Тем самым он убедил меня в том, что нет никакого смысла расходовать свое время и подошвы на поиски мертвого Хиббарда. Лучше сконцентрироваться на варианте, что он жив.

Я зашел к Мак-Элпину и проговорил это с Саулом Пензером. Внешне, особенно своей морщинистой рожей, он не производит ни на кого, кто его не знает, впечатления крутого парня. Тем не менее, он уже неоднократно доказывал, какой он чертовский ловкач. Он сидел на самом краешке мягкого стула и, покуривая длинную гладкую светло-коричневую сигару, которая воняла так же, как то, что по весне разбрасывают на полях, рассказывал мне что и как. Судя по инструкциям, которыми он руководствовался, было ясно, что Вульф пришел точно к такому же выводу, что и я, а именно, что рутинная полицейская машина — это самый лучший и самый быстрый способ обнаружить Хиббарда в том случае, если его уже нет в живых, то есть Вульф тоже предполагает, что он жив. Саул раскопал в городе и пригородах всех, с кем Хиббард встречался за последние пять лет, неважно, в каких отношениях он с ними был, — мужчин, женщин, детей — и посещал их. Учитывая, что Хиббард преподавал в крупном университете и к тому же был весьма компанейским человеком, Саул не продвинулся дальше самого начала списка. По-видимому, Вульф допускал определенную вероятность того, что третье угрожающее письмо Чейпина было всего лишь подделкой, а Хиббард просто перепугался, причем настолько, что не осмеливался даже дышать и в результате куда-то сбежал и спрятался. В этом случае он практически неизбежно встретит кого-то, кто его узнает.

Мне это не особенно понравилось. Что касается меня, то я верил в нашего паралитика, в третье угрожающее письмо и во все остальное, так как, во-первых, Вульф не говорил явно, что он в это не верит, а во-вторых, Вульф тоже не всегда бывает прав. Такое случается не часто, однако это уже случалось, причем не раз. А когда ход событий вдруг свидетельствовал, что он ошибался, было просто очарование смотреть, как он это воспринимал. Он покачивал пальцем немного быстрей и энергичней, чем обычно, и, почти целиком закрыв глаза, обращался ко мне: «Арчи, я страшно люблю ошибаться. Для меня это единственная возможность убедиться в том, что действительно никто не может всерьез требовать от меня, чтобы я взвалил на себя бремя всемогущества». Однако, даже если я и верил в нашего паралитика и полностью разделял точку зрения, что Хиббарду вообще уже не требуется никакого дыхания, я не видел ничего, что можно было бы сделать, кроме как поразнюхать поблизости от тех мест, где он бывал при жизни. Основной список — соседей, друзей, однокашников и так далее — я оставил Саулу, а себе выбрал членов Лиги запуганных мужчин.

Редакция «Трибюн» находилась в семи кварталах от нас. Поэтому я прежде всего направился туда, однако Майкла Эйерса на работе не было. Дальше я пошел на Парк-авеню в цветочную фирму Драммонда. Маленький толстенький тенор даже вспотел от желания пообщаться со мной. Он собирался выведать у меня кучу вещей и, я так думаю, искренне поверил всему, что я ему наговорил. Однако взамен он не смог предложить мне ничего такого, что мне бы хоть как-то помогло. Оттуда я возвратился на Тридцать девятую улицу, чтобы навестить главного редактора Эдвина Роберта Байрона. И тоже безрезультатно. За полчаса с лишним он едва улучил минутку, чтобы сказать мне: «Извините», прежде чем снова схватить трубку телефона. Мне пришло в голову, что если бы он вдруг лишился работы в качестве главного редактора, он благодаря этой практике вполне мог бы тут же получить где-нибудь место телефониста.

Всякий раз, когда я по работе нахожусь вне дома, я должен в одиннадцать часов, когда Вульф обычно спускается вниз из оранжереи, позвонить ему и спросить, нет ли для меня каких-то новых поручений. Выйдя за несколько минут до одиннадцати из редакции Эдвина Роберта Байрона, я решил, что по дороге на следующие свидания я вполне могу зайти домой, поскольку для этого нужно было пройти всего пару кварталов.

Вульф еще не спускался. Я пошел на кухню и спросил у Фрица, не подбросил ли нам кто-нибудь труп у дверей дома, а он сказал, что, как он полагает, нет; услышав шум лифта, я прошел в кабинет.

Вульф был в одном из своих вздыхательных настроений. Он вздохнул, сказав мне: «Доброе утро», вздохнул, опускаясь в кресло. Это могло означать все что угодно: от тли, напавшей на какую-то жалкую орхидею, вплоть до тяжкого рецидива обжорства. Прежде чем решиться произнести пару слов, я подождал, пока он закончит свои каждодневные мелкие делишки.

Из конверта, пришедшего с утренней почтой, он вынул несколько листков бумаги, которые с моего места показались мне знакомыми. Я подошел к его столу. Вульф бросил на меня взгляд и сразу же устремил глаза обратно на письмо.

Я поинтересовался:

— Что это? Второе издание Фарреловых образцов?

Он подал мне одно из писем, которое было на листке иного формата, чем остальные. Я прочел:






УВАЖАЕМЫЙ МИСТЕР ВУЛЬФ!

Посылаю вам еще два образца шрифта, которые я по ошибке не выслал вместе с остальными. Они были у меня в другом кармане. Я вынужден неожиданно выехать в Филадельфию, куда меня пригласили по вопросу создания какого-то проекта, поэтому высылаю Вам образцы, так чтобы вы получили их утром.

Искренне ваш ОГАСТЕС ФАРРЕЛ.





Между тем Вульф уже вооружился своим увеличительным стеклом и рассматривал один из образцов. Я почувствовал, как кровь бросилась мне в голову, а это означало, что у меня появилось что-то вроде предчувствия. Я сказал себе, что мне нечего бояться, что пока еще нет причин ожидать от этих двух образцов чего-то большего, чем от прочих, и что добавились всего лишь две возможности. Я продолжал стоять, наблюдая за действиями Вульфа. Через несколько секунд он отложил один листок, покачал головой и взял второй. Последняя возможность, подумал я. Если это то, что нужно, значит, у него будет один из его фактов. Я следил за выражением лица Вульфа, когда он изучал бумагу, однако было ясно, что я вполне мог бы не напрягаться. Он двигал увеличительным стеклом над образцом. Внимательно, но на мой взгляд, чуточку слишком быстро для того, чтобы у меня появилось подозрение, что у него тоже есть предчувствие. Наконец, он посмотрел на меня и вздохнул:

— Нет.

Я спросил:

— Вы хотите этим сказать, что это не то, что мы ищем?

— Нет, я хочу этим сказать, что ответ отрицательный. Нет.

— Дайте-ка я сам посмотрю на эти проклятые бумажки.

Он пододвинул их мне через стол, я взял лупу и начал их рассматривать. В позапрошлый вечер я уже настолько наловчился, что мне отнюдь не потребовалось на это много времени. Вульф заявил, что эта пишущая машинка — одна из тех двух вещей, которые ему требуются.

— Жалко, что мистер Фаррел дезертировал от нас, — сказал я. — Я не совсем уверен, что мое новое предложение может подождать до его возвращения. А он вообще не упоминает о своем возвращении.

Он поднял записку Фаррела и перечитал ее еще раз.

— Думаю, Арчи, что тебе лучше прекратить поиски Хиббарда…

Вдруг он замолчал и изменившимся голосом потребовал:

— Мистер Гудвин, подайте мне увеличительное стекло!

Я подал ему лупу. Его официальное обращение, когда мы были с ним один на один, означало, что он настолько взволнован, что почти не владеет собой, однако я понятия не имел из-за чего. И тут я увидел, зачем ему понадобилось увеличительное стекло. Он начал рассматривать записку Фаррела. Я продолжал смотреть на него. Смотрел и смотрел, не произнося ни звука. У меня появилось чудесное подозрение, что человек действительно не должен игнорировать свои предчувствия!..

Наконец Вульф провозгласил:

— Не может быть!

Я протянул руку, а он подал мне листок и увеличительное стекло. Я узнал шрифт с первого взгляда, но продолжал его рассматривать, так ужасно приятно было видеть, что «а» выходит за линию строки немного влево, что «н» косит, ну и все остальные признаки. Я положил записку на стол и улыбнулся Вульфу во весь рот:

— Старина Орлиный глаз! Убей меня гром, если я это не пропустил!

Он заявил:

— Брось все, Арчи. Кому мы могли бы позвонить в Филадельфию, чтобы узнать, где может находиться архитектор, который пытается получить заказ на какой-то проект?




14


Я отправился в холл повесить пальто и шляпу, но обернулся, не доходя до двери, и вернулся.

— Послушайте, — сказал я, — машине надо было бы малость размяться. Мы можем валандаться с телефоном до самого ленча и ничего не добиться. А что если мы сделаем вот так: вы обзвоните здешних знакомых Фаррела и посмотрите, нельзя ли выяснить номер телефона и как-то с ним связаться. А я тем временем доеду до Филли и смогу начать искать его на месте. Я мог бы быть там около половины четвертого.

— Отлично, — провозгласил Вульф. — Но дневной поезд прибывает в Филадельфию в два часа.

— Я знаю, сэр…

— Арчи, давай договоримся, что ты поедешь поездом.

— О’кей, я просто думал, что я мог бы соединить приятное с полезным.

От нас до вокзала Пенсильвания всего пять минут прогулочным шагом, поэтому у нас оставалась масса времени, чтобы привести в порядок некоторые свои предположения. Я успел на дневной поезд, пообедал в вагоне-ресторане и в пять минут третьего уже звонил Вульфу с вокзала на Брод-стрит.

У него оказалось для меня не так-то уж много информации, не считая имен нескольких филадельфийских друзей и знакомых Фаррела. Я переговорил по телефону со всеми, кого удалось застать, и всю вторую половину дня носился по клубам деятелей искусств и редакциям архитектурных журналов и различных газет, чтобы выведать, не знают ли там кого-нибудь, кто намерен дать заказ на проект какого-либо сооружения, и т. п. Я уже начал было подумывать, что идея, которая пришла мне в голову в поезде, возможно, не так и плоха. А не был ли Фаррел каким-либо образом сам замешан в деле Чейпина и не написал ли он ту записку на машинке, которую мы искали, с какой-то целью, возможно, затем, чтобы обратить на себя внимание, а затем смотаться? А разве не могло случиться так, что он вообще не поехал в Филадельфию, а слинял куда-то еще? Скажем, на трансатлантическом лайнере?

Однако около шести вечера я наконец напал на его след. Я начал обзванивать архитекторов. Примерно после третьей дюжины я нашел такого, который сообщил мне, что некий мистер Олленби, разбогатевший и ставший сентиментальным, решил построить библиотеку для своего родного города в штате Миссури, которому повезло дважды: когда он в нем родился и когда из него уехал. Об этом архитектурном замысле я еще не слышал. Я позвонил мистеру Олленби и узнал, что мистера Фаррела ожидают к обеду в семь вечера.

Я проглотил пару сандвичей и понесся туда, а затем мне пришлось ждать, пока он появится.

Для беседы со мной Фаррела провели в библиотеку мистера Олленби. Естественно, он просто не мог взять в толк, каким это образом я тут оказался. Я дал ему десять минут на то, чтобы прийти в себя от изумления, а затем спросил прямо в лоб:

— Вчера вечером вы написали Ниро Вульфу записку. А где та пишущая машинка, на которой вы ее напечатали?

Он улыбнулся улыбкой ошеломленного джентльмена и сказал:

— Там, где я ее оставил. Я ее с собой не уносил.

— Прекрасно, но где это было? Простите, что я так на вас набросился, но я гоняюсь за вами уже пять часов подряд и едва перевожу дух. Вы написали записку на той самой машинке, на которой Пол Чейпин отстукал свои стишата. Это и есть та мелочь, из-за которой поднялся весь шум.

— Не может быть! — Он уставился на меня, а затем расхохотался. — Господи, вот это да! А вы в этом уверены? Я столько трудов потратил, чтобы достать эти образцы, а тут настукал пару строчек — и… разрази меня гром!

— Да. Но вернемся к делу.

— Конечно. Я воспользовался пишущей машинкой в Гарвард-клубе.

— Ах, вот это где.

— Именно там — разрази меня гром…

— А где у них там стоит машинка?

— Она предоставлена в распоряжение всех членов клуба. Вчера вечером я был там, как раз когда пришла телеграмма от мистера Олленби, и я напечатал на ней три письма. Она стоит в маленькой комнате за курительной, это нечто вроде алькова. Время от времени на ней печатает масса парней.

— Понятно. Печатает. — Я сел. — Ну что ж, великолепно. Просто так здорово, что хуже некуда. К ней имеет доступ каждый, и на ней печатают тысячи людей.

— Ну, не тысячи, но уж пара десятков — это точно.

— Вполне достаточно. А вы не видели когда-нибудь, чтобы на ней печатал Пол Чейпин?

— Трудно сказать… Хотя, вы знаете… да-да, на этом маленьком стульчике, с хромой ногой, вытянутой под стол… совершенно точно, я его видел.

— А кого-нибудь еще из ваших друзей, из вашей компании?

— Вот этого я действительно не могу вам сказать.

— А многие из них члены клуба?

— Да почти все. Майкл Эйерс не член, и думаю, что несколько лет назад вышел из числа членов Лео Элкас.

— А в этом закутке есть еще другие машинки?

— Есть там еще одна, но она принадлежит клубному стенографу и всегда заперта. А эту общую, насколько мне известно, подарил кто-то из членов клуба. Она стояла в библиотеке, однако некоторые умельцы-заочники, которые стучат одним пальцем, производили такой грохот, что ее оттуда убрали.

— Порядок. — Я встал. — Можете себе представить, что я чувствую, проделав путь в Филадельфию только ради того, чтобы получить пинок под зад. Могу я передать Вульфу, когда вы собираетесь вернуться? На тот случай, если вы ему понадобитесь.

Он сказал, что, по всей вероятности, завтра, ему нужно подготовить эскизы, чтобы показать мистеру Олленби. Я поблагодарил его за услугу, которая дала нам так мало, и отправился подышать свежим воздухом и поискать трамвай к вокзалу Филадельфия-Норд.

Обратная дорога поездом в Нью-Йорк, в вагоне для курящих, где воздух можно было резать пластами, отнюдь не способствовала веселью. Я не мог придумать ничего такого, что удержало бы меня в состоянии бодрствования, и заснуть тоже не мог. В полночь мы прибыли на вокзал Пенсильвания, и оттуда я пешком добрел до дома.

В кабинете было темно. Вульф отправился спать. На своем письменном столе я не нашел никаких указаний. Ничего экстраординарного не произошло. Я взял из холодильника кружку молока и пошел наверх. Комната Вульфа расположена на том же этаже, что и моя; окна моей выходят на Тридцать пятую улицу, а его — во двор. Мне пришло в голову, что, возможно, он еще не спит; я охотно услышал бы свежие новости. Поэтому я прошел в конец коридора, чтобы взглянуть, есть ли свет у него под дверью. Я не стал подходить близко, потому что у Вульфа есть там устройство, которое он включает, прежде чем лечь в постель, и если кто-то подойдет к двери ближе, чем на восемь футов, у меня в комнате раздается звонок, который способен разбудить и мертвого. Щель под его дверью была темной, поэтому я удалился вместе со своим молоком, выпил его и лег спать.

В пятницу утром после завтрака я уже в половине девятого сидел в кабинете. Сидел я там, во-первых, потому, что мне не хотелось браться за поиски Хиббарда, а во-вторых, потому что я хотел дождаться девяти, чтобы поговорить с Вульфом, прежде чем он уйдет в оранжерею. Однако в восемь тридцать зазвонил внутренний телефон, и я поднял трубку. Вульф звонил из своей спальни. Он спросил меня, хорошо ли я доехал. Я сообщил ему, что для полного счастья мне не хватало лишь общества Доры Чейпин. Он поинтересовался, вспомнил ли Фаррел, какой машинкой он воспользовался. Я ответил:

— Эта рухлядь стоит в Гарвард-клубе в маленькой комнате рядом с курительной. Похоже на то, что на ней стучат свои стишки все члены клуба, когда Муза запечатлеет свой поцелуй на их челе. Просто великолепно, что тем самым сужается возможность выбора. Ведь совершенно исключаются все ребята из Йельского университета, да и другие крутые парни. Так что, как видите, Пол Чейпин явно стремился упростить нам дело.

В ушах у меня прозвучало тихое ворчание Вульфа:

— Прекрасно!

— О да. Это один из тех фактов, которые были вам нужны. Сказочное везение.

— Нет, Арчи. Я говорю вполне серьезно. Мне этого вполне достаточно. Я же тебе говорил, что в этом деле нам не нужны доказательства, нам достаточно фактов. Однако, что касается фактов, тут уж мы должны быть абсолютно уверены в том, что ничто не предоставлено воле случая. Пожалуйста, найди кого-нибудь, кто является членом Гарвард-клуба и кто захотел бы оказать нам небольшую любезность, — только не из числа наших клиентов. Возможно, подойдет Гильберт Райт, а если не он, то кто-нибудь еще. Попроси его зайти в клуб сегодня до ленча и взять тебя с собой в качестве гостя. Напиши на этой машинке копию… нет. Не так. Нельзя оставлять ни одной щели, через которую мистер Чейпин мог бы улизнуть, если бы вдруг оказалось, что он тверже, чем я ожидал. Даже при своем физическом недостатке он, видимо, способен был бы унести пишущую машинку. Сделай вот что: когда ты договоришься, чтобы кто-то провел тебя в качестве гостя, купи новую пишущую машинку, какую-нибудь хорошую, на свой вкус, и занеси ее в клуб. Ту, которая там стоит, забери, а новую оставь там. Организуй это, как сочтешь нужным, — договорись с управляющим, расскажи ему, что тебе придет в голову. Разумеется, с ведома того, кто тебя пригласит, ведь нам нужно, чтобы он сотрудничал с нами, он должен быть в состоянии опознать впоследствии ту машинку, которую ты заберешь. А машинку принесешь сюда.

— Новая пишущая машинка стоит сто долларов.

— Я знаю. Об этом не стоит и говорить.

— О’кей.

Я повесил трубку и взялся за телефонный справочник.

Вот так я оказался в эту пятницу в курительном салоне Гарвард-клуба, где мы сидели с Гильбертом Райтом, вице-президентом компании «Истерн электрик», и попивали вермут. Пишущая машинка в блестящем футляре стояла на полу у моих ног. Райт отнесся ко мне необычайно приветливо, что было вполне понятно, ибо он чувствовал себя крайне обязанным Вульфу, который спас его жену и всю семью от самого настоящего, просто великолепного образчика, шантажа… Впрочем, оставим это. Разумеется, он заплатил Вульфу по счету, кстати, отнюдь не маленькому, но я видел немало жен и семей и убедился, что за них невозможно заплатить по достоинству: либо они человеку дороже любой суммы, которую можно только себе представить, либо их ценность где-то далеко в противоположном направлении. Во всяком случае, Райт был ужасно мил. Я пояснил ему:

— Она стоит вон там внутри, та самая пишущая машинка. Я вам назвал ее фабричный номер, будьте так любезны зафиксировать его. Так хотел мистер Вульф.

Райт поднял брови. Я продолжал:

— А в чем дело? Для вас ведь это не имеет никакого значения, а если имеет, то, возможно, он вам как-нибудь сам все объяснит. Настоящая же причина заключается в том, что он страдает от своей благовоспитанности и ему просто не по себе, когда члены столь прекрасной организации, как Гарвард-клуб, пользуются этой развалиной, стоящей здесь у вас. Я вам притащил новенькую с иголочки машинку, — я ткнул ее носком ботинка, — только что купленную, самой новейшей модели. И я ее там оставлю, а эту развалину заберу, вот и все. А если меня кто-нибудь увидит — ну и что? Это будет всего-навсего такая маленькая шутка, клуб получит то, что ему необходимо, а мистер Вульф — то, что он хочет.

Райт с улыбкой потягивал свой вермут.

— Я колеблюсь главным образом потому, что вы заставили меня зафиксировать эту древность на случай идентификации. Для Ниро Вульфа я готов сделать все, но мне не хотелось бы попасть в какую-то заварушку, а заодно и втянуть в нее свой клуб. Не могли бы вы дать мне в этом деле какие-нибудь гарантии?

Я покачал головой:

— Гарантий я вам не дам, однако, зная, каким образом мистер Вульф намерен решить эту шараду, я предложу вам пари тысячу к одному.

Райт некоторое время молча разглядывал меня, а затем снова улыбнулся:

— Хорошо. Мне пора обратно в контору. Начинайте свою маленькую шутку. Я подожду вас здесь.

Все оказалось очень просто. Я поднял свою машинку, прошел с ней в альков и поставил ее на столик. Клубный стенограф сидел всего в десяти футах от меня и протирал свою машинку, но я вел себя абсолютно уверенно — и даже не взглянул на него. Я вытащил старую развалину, надел на нее блестящий футляр, новую машинку поставил на ее место, а старую забрал и ушел. Райт стоял около своего стула. Он пошел со мной к лифту.

На тротуаре у входа Райт пожал мне руку. Без улыбки. По выражению его лица я догадался, что он вернулся мыслями на четыре года назад, к тому моменту, когда мы тоже подали друг другу руки.

Он сказал:

— Передайте Ниро Вульфу сердечный привет и скажите ему, что я буду так же сердечно к нему относиться, даже если меня выгонят из Гарвард-клуба за то, что я помог вам украсть пишущую машинку.

Я усмехнулся:

— Черта лысого, у меня просто сердце кровью обливалось, когда я оставлял там новую машинку.

Я доставил свою добычу на Сорок пятую улицу, где была припаркована моя машина, положил ее рядом с собой на сиденье и поехал в сторону центра города. Мысль о том, что наконец-то эта машинка стоит в моей машине, на соседнем сиденье, вызвала у меня чувство, что наконец-то мы сдвинулись с места. Правда, я не знал, куда мы двинулись, но Вульф-то наверняка это знал или, по крайней мере, думал, что знает. Не часто со мной бывало, чтобы я смотрел свысока на все Вульфовы расчеты. Конечно, я ломал себе голову, пытаясь вариться в собственном соку, как только мне казалось, что обнаружил что-то такое, что могло помочь нам сдвинуться с места, но почти всегда в глубине души я знал, что все, что я отыскал, в конечном счете окажется совершенно бесполезным для нас. Однако в этом проклятом деле я ни в чем не был уверен, и виноват в этом был этот чертов калека. То, как о нем говорили остальные, его внешний вид и поведение в тот вечер, в понедельник, звучание угрожающих писем, — во всем этом было что-то такое, что вызывало у меня неприятное подозрение, что и Вульфу время от времени случается кое-кого недооценить. Это было на него не похоже. Вульф, как правило, высоко ценил людей, к мнению которых он прислушивался. Мне пришло в голову, что, возможно, на этот раз он ошибается, потому что читал книги Чейпина. Он составил себе четкое мнение по поводу литературных достоинств этих книг, и, оценивая их довольно низко, он, возможно, перенес эту оценку и на человека, написавшего их. Но если он и недооценивал Пола Чейпина, то я склонялся к прямо противоположной точке зрения. Например, вот тут, рядом со мной, стояла пишущая машинка, на которой, вне всякого сомнения, были написаны угрожающие письма, все три, и к этой машинке Пол Чейпин постоянно имел доступ, однако никто и ничто на свете не были в состоянии обвинить его в этом. Более того, к той же машинке имели доступ и все остальные лица, связанные с этим делом. Нет, подумал я, что касается написания угрожающих писем, почти все, что можно было бы сказать о Чейпине, будет звучать как недооценка.

Когда я добрался до дома, еще не было одиннадцати. Я отнес пишущую машинку в холл, поставил ее на стол и снял шляпу и пальто. Там уже висело какое-то пальто и шляпа, я осмотрел их, но не узнал, во всяком случае, Фаррелу они не принадлежали. Я отправился на кухню спросить Фрица, но не застал его, видимо, он был наверху. Тогда я вернулся, взял пишущую машинку и отнес ее в кабинет. Однако, сделав всего несколько шагов, я остановился как вкопанный: посетитель, который сидел там, прислонив палку к подлокотнику кресла и лениво перелистывая страницы книги, был Пол Чейпин.

И тут со мной произошло то, что случается не так уж часто — я потерял дар речи. Возможно, из-за того, что под мышкой я держал пишущую машинку, на которой он отстукивал свои стихи, хотя, разумеется, ему было ее не узнать в новом чехле. Однако сообразить, что это именно пишущая машинка, он вполне мог. Я стоял, вытаращив на него глаза, как дурак. Он поднял голову и вежливо сообщил:

— Я жду мистера Вульфа.

Он перевернул еще одну страницу в книге, и я узнал ее — это была «Черт побери деревенщину», тот самый экземпляр, в котором Вульф делал свои пометки. Я спросил:

— А он знает, что вы здесь?

— О, да. Его слуга доложил ему уже довольно давно. Я сижу здесь, — он бросил взгляд на свои наручные часы, — уже с полчаса.

Похоже, что он не обратил внимания на то, что я принес. Я подошел к своему столу, поставил на него машинку и отодвинул ее на дальний край. Затем я бегло просмотрел конверты на столе Вульфа, пришедшие с утренней почтой. Уголком глаза я заметил, что Чейпин с удовольствием читает свою собственную книгу. Я протер письменные принадлежности Вульфа и закрыл его авторучку. И тут я страшно разозлился сам на себя, так как сообразил, что мне не хочется возвращаться за свой письменный стол только из-за того, чтобы не сидеть спиной к Полу Чейпину. Тогда я заставил себя сесть в свое кресло, вытащил из ящика совершенно не нужный мне каталог орхидей и начал его просматривать. При этом я чувствовал себя ужасно неуютно; не знаю, что в этом калеке было такого, что он так меня раздражал. Возможно, он излучал какой-то магнетизм. Мне пришлось по-настоящему сдерживаться, стиснув зубы, чтобы не повернуться к нему лицом. В глубине души я пытался посмеяться над этим, но в голову постоянно лезли всякие разные мысли — есть ли у него револьвер, а если да, то какой: тот самый, со спиленным бойком, или другой. Присутствие Пола Чейпина за спиной я ощущал гораздо сильнее, чем присутствие множества других людей, которые попадались мне на глаза, а то и под руку.

Но я листал странички каталога и не оборачивался до тех пор, пока не пришел Вульф.

Множество раз я видел, как Вульф входит, когда его кто-то ждет, и сейчас следил за ним, изменит ли он своим привычкам, чтобы произвести впечатление на Чейпина. Он не изменил. Остановившись в дверях, он произнес: «Доброе утро, Арчи». После этого повернулся к Чейпину, его туловище и голова с какой-то слоновьей грацией склонились на полтора дюйма: «Доброе утро, сэр». Он подошел к своему письменному столу, поправил орхидеи в вазе, сел и пробежал взглядом почту. Затем позвонил Фрицу, вынул авторучку, попробовал ее на бумажке, а когда пришел Фриц, кивнул ему, чтобы тот принес пиво. Наконец он взглянул на меня:

— Ты встретился с мистером Райтом? Встреча была успешной?

— Да, сэр. Все у меня в кармане.

— Прекрасно. Будь так любезен, придвинь кресло для мистера Чейпина. Позвольте пригласить вас сюда, сэр. Мы слишком далеко друг от друга, будем ли мы беседовать по-дружески или нет. — Он открыл бутылку пива. — Садитесь поближе.

Чейпин встал, взял свою палку и поковылял к письменному столу. Он даже не заметил кресла, которое я ему подставил, а остался стоять, опираясь на палку. Его худое лицо побледнело, он слегка двигал губами, как скаковая лошадь, которая не вполне верит в свои силы перед скачкой, а в его бесцветных глазах не отражались ни жизнь, ни смерть — в них не было ни бодрости живых, ни остекленелости мертвых. Я вернулся к своему письменному столу и закопал в кучу бумаг свой блокнот, так чтобы можно было делать в нем заметки и при этом изображать, что я занимаюсь чем-то другим, однако Вульф дал мне знак головой:

— Спасибо, Арчи, это не понадобится.

— Нам нет необходимости беседовать ни дружески, ни иначе, — отозвался Чейпин. — Я пришел за своей шкатулкой.

— А! Мне следовало бы сразу догадаться, — Вульф избрал свой самый очаровательный тон. — Если вы не возражаете, мистер Чейпин, я хотел бы спросить вас, откуда вам известно, что она у меня?

— Самолюбие любого человека может перенести, когда его похлопывают по плечу, не правда ли, мистер Вульф? Я осведомился о своем пакете там, где я его оставил, и мне сообщили, что его там нет. Я узнал, с помощью какого трюка он был украден. Я немного подумал, и мне стало ясно, что по всей вероятности вор — это вы. Поверьте, я не хочу вам льстить, но я действительно в первую очередь направился к вам.

— Благодарю вас, сердечно вас благодарю. — Вульф опорожнил стакан, откинулся назад и уселся поудобней. — Мне подумалось, а с учетом того, что слово является вашим рабочим инструментом, полагаю, что и вам это тоже должно быть интересно, — я раздумывал над тем, насколько смешон и трагически беден наш словарный запас. Возьмите, например, тот прием, с помощью которого вы сами приобрели содержимое этой шкатулки, и как эту шкатулку и все остальное заполучил я. И мои, и ваши действия можно назвать воровством, и оба мы — воры, в обоих словах содержится осуждение и презрение, а ведь ни один из нас не согласится с тем, что он достоин осуждения и пренебрежения. Это всего лишь слова; однако вам как профессионалу это, разумеется, прекрасно известно.

— Вы сказали «содержимое». Вы ее открывали?

— Дорогой сэр, разве могла бы даже сама Пандора устоять перед таким искушением?

Позднее я выяснил в словаре, что Пандора в древнегреческой мифологии была послана Зевсом, чтобы наказать людей за то, что Прометей похитил для них огонь. Пандора открыла сосуд с несчастьями и выпустила их на волю. Думаю, что она вначале полюбопытствовала, что именно спрятано в этом сосуде.

— Вы сломали замок?

— Нет, он остался нетронутым. Он довольно простой и легко поддался.

— И… и вы ее открыли! Видимо, вы… — Он замолчал и стоял молча. Голос отказал ему, но я не заметил, чтобы на его лице отразилось какое-либо движение мысли, хотя бы даже неудовольствие. — В таком случае… — продолжал он, — она мне не нужна. Не хочу даже видеть ее. Нет, глупости. Разумеется, я ее хочу. Она мне необходима.

Вульф сидел неподвижно, глядя на него полузакрытыми глазами. Он молчал. Так прошло несколько секунд. Совершенно неожиданно Чейпин спросил охрипшим вдруг голосом:

— Черт вас побери, так где же она?

Вульф погрозил ему пальцем:

— Мистер Чейпин, сядьте и успокойтесь.

— Нет.

— Хорошо. Вы не получите эту шкатулку. Я намерен оставить ее у себя.

На лице калеки и на этот раз ничего не отразилось. Он мне не нравился, но я им восхищался. Он смотрел Вульфу прямо в глаза, но теперь его светлые глаза ушли в сторону, он покосился на кресло, которое я ему подставил, уверенно сжал рукоятку палки, сделал, хромая, три шага и сел. Снова взглянул на Вульфа и сказал:

— В течение двадцати лет я жил хлебом милостыни. Я не знаю, насколько вы одарены фантазией и в состоянии представить себе, что творит с человеком подобная диета. Я презирал ее, но жил этой милостыней, ибо голодный берет все, что ему дают. Потом я нашел себе иной источник пропитания, я был в какой-то мере горд своим успехом и ел хлеб, который сам заработал. Я выбросил костыль, который мне дали и без которого я не могу обойтись при ходьбе, и купил себе собственную палку. Я покончил с сочувствием, мистер Вульф. Я его наглотался больше, чем можно выдержать. Я был уверен, что если и буду вынужден получать от своих ближних проявления шутовства или отчаяния, то уж жалости не приму никогда. — Он замолчал.

Вульф прогудел:

— Это отнюдь не так бесспорно. Совсем не бесспорно, разве что перед лицом смерти.

— Правильно. И это я пережил сегодня. Мне кажется, что меня охватило новое, еще более сильное отвращение к смерти.

— А что касается сострадания?

— Я в нем не нуждаюсь. Я требую его. Час назад я узнал, что моя шкатулка у вас, и размышлял о том, какие методы и средства использовать, чтобы получить ее обратно. Я не вижу иного пути кроме как просить вас об этом. О насилии — на его губах блуждала улыбка, однако в глазах улыбки не было, — не может быть и речи. Законный путь заполучить ее тоже исключается. Проворство, ловкость — я совсем не ловок, если речь не идет о словах. Не остается ничего иного, как воззвать к вашему состраданию. И так я и делаю, сэр. Эта шкатулка — моя, потому что я купил ее. А содержимое я приобрел… принеся некую жертву. И в данном случае я тоже мог бы сказать, что купил его, хотя заплатил и не деньгами. Я прошу вас вернуть ее мне.

— Хорошо. А чем вы можете аргументировать свою просьбу?

— Тем, что она мне нужна, страшно нужна, а для вас она не имеет никакого значения.

— Вот тут вы ошибаетесь, мистер Чейпин. Мне она тоже нужна.

— Нет, это вы ошибаетесь. Для вас она не представляет никакой ценности.

— Но, дорогой сэр, — Вульф погрозил ему пальцем. — Если я предоставляю вам возможность самому оценить свои нужды, вы должны и мне предоставить ту же возможность. На какие еще обстоятельства вы можете сослаться?

— Ни на какие. Я же сказал, что прошу вас отдать ее мне из чувства сострадания.

— От меня вы сострадания не дождетесь, мистер Чейпин, только не от меня. У меня что на душе, то и на языке. Вы могли бы свое пожелание подкрепить одним весьма убедительным обстоятельством. Подождите, дослушайте меня. Я знаю, что вы еще не дошли до того, чтобы сделать это, пока еще нет, а я еще не готов попросить вас об этом. Ваша шкатулка спрятана в безопасном месте, в целости и сохранности. Она нужна мне здесь в качестве гарантии того, что вы придете ко мне, когда я буду готов принять вас. Пока еще я не готов. Но когда настанет время, я смогу заставить вас дать мне то, что мне требуется и что я намерен получить, только благодаря тому факту, что у меня имеется ваша шкатулка. Я храню ее как оружие против вас. Вы заявили, что вас охватило новое и сильное отвращение к смерти, в таком случае вам следовало бы подготовиться к встрече со мной, потому что в тот день, когда вы придете за своей шкатулкой, я не смогу предложить вам ничего, кроме выбора между двумя видами смерти. Пока я оставлю это замечание таким же непонятным, как оно звучит. Возможно, вы поймете меня, однако совершенно ясно, что вы не попытаетесь опередить меня. Арчи, чтобы мистер Чейпин не подозревал нас в том, что мы желаем его обмануть, принеси, пожалуйста, шкатулку.

Я подошел к сейфу, открыл его, вынул шкатулку и отнес ее на письменный стол Вульфа. Я не видел ее со среды и уже забыл, насколько она красива, это действительно был шедевр. Я очень осторожно опустил ее на стол. Я заметил, что хромой больше смотрит на меня, чем на шкатулку, и подумал, что его, видимо, обрадовало то, как я с ней обхожусь. Без какой-то особой причины, просто из чувства противоречия, я несколько раз погладил ее крышку. Вульф велел мне сесть на место.

Чейпин обеими руками схватился за подлокотники кресла, как бы желая подняться.

— Я могу ее открыть?

— Нет.

Он встал, не опираясь на палку, и схватился руками за письменный стол.

— Я… я только приподниму ее.

— Нет. Мне очень жаль, мистер Чейпин, но вы не дотронетесь до нее.

Калека стоял, наклонившись вперед и опираясь на стол. Выдвинув вперед подбородок, он смотрел Вульфу в глаза. Неожиданно он рассмеялся. Это был страшный смех, мне казалось, что он вот-вот захлебнется им. Но он продолжал смеяться. Потом смех постепенно затих, он повернулся и взял свою палку. Я ожидал, что у него начнется истерика, и приготовился броситься на него, если бы он попытался сыграть какую-нибудь штучку, например, врезать Вульфу палкой по кумполу, но я снова в нем ошибся. Он принял свою обычную позу, опираясь правой рукой на палку и слегка наклонив голову влево, чтобы удержать равновесие. По его светлым глазам, которые опять были устремлены на Вульфа, никто бы не смог угадать, что он вообще способен на какие-то чувства.

— Когда вы придете сюда в следующий раз, мистер Чейпин, вы сможете забрать свою шкатулку, — обратился к нему Вульф.

Чейпин покачал головой и новым, более резким тоном произнес:

— Сомневаюсь. Вы ошибаетесь. Вы забываете, что у меня уже двадцать лет практики по части самопожертвования.

Вульф кивнул:

— Нет-нет, наоборот, я это учитываю. Остается лишь единственный вопрос: какую из двух жертв вы выберете? Насколько я вас знаю, а я думаю, что знаю вас, я знаю, каким будет ваш выбор.

— Я сделаю выбор сейчас.

Я не отрываясь смотрел на невероятную улыбку хромого. Я подумал, что для того, чтобы сломить его, Вульфу придется стереть с его лица улыбку, и мне показалось, что теми методами, о которых я хоть когда-либо слышал, это абсолютно невозможно. Все еще улыбаясь, Чейпин положил левую руку на стол, оперся на нее, правой рукой поднял палку, вытянул ее перед собой, как рапиру, а конец ее осторожно положил на стол. Он продвигал ее вперед до тех пор, пока она не уперлась в бок шкатулки, а затем, не торопясь, нанес по ней удар, не резко, но довольно сильно. Шкатулка скользнула к краю стола, перевернулась и упала. На полу она подпрыгнула и подкатилась к моим ногам.

Чейпин снова взял палку, перенес на нее вес тела и, даже не взглянув на шкатулку, с улыбкой обратился у Вульфу:

— Я вам говорил, сэр, что я научился жить за счет сочувствия. Теперь я учусь жить без него.

Он дважды дернул головой, как конь в узде, с трудом повернулся, похромал к дверям и вышел вон. Я сидел, глядя ему вслед, и даже не вышел за ним в холл, чтобы помочь ему. Мы слышали, как он ковыляет, как пытается удержать равновесие, надевая пальто. Затем мы услышали, как открылась и закрылась парадная дверь.

Вульф вздохнул:

— Подними шкатулку, Арчи, и убери ее. Просто невероятно, какое сильное воздействие на душевное состояние оказывает даже небольшой литературный и финансовый успех.

Он позвонил, чтобы ему принесли пиво.




15


В то утро я не выходил из дома. Вульф разговорился. Блаженно развалившись в кресле, сложив руки на животе и почти закрыв глаза, он удостаивал меня одной из своих тихих, бесконечных лекций. На этот раз он посвятил ее тому, что он назвал «духовной бравадой». Он утверждал, что существуют два различных вида бравады: одна должна поразить зрителей, вторая же рассчитана исключительно на внутреннего зрителя. И это и есть как раз «духовная бравада». Это не зрелище, которое устраивает определенная часть нашего «я», чтобы произвести впечатление на остальные ею части. И так далее. До часа дня я успел лишь отпечатать на старой развалине из Гарвард-клуба копию первого угрожающего письма и посмотреть на него с помощью увеличительного стекла. Все совпало. Чейпин писал свои оды друзьям на этой машинке.

После ленча я взял машину и отправился на ловлю Хиббарда. От парней, включая Саула Пензера, поступили обычные доклады — опять ничего. Фред Даркин в четверть первого со смехом рассказал по телефону, как он со своими коллегами устроил торжественное шествие, провожая Пола Чейпина до дома Ниро Вульфа, затем они спрятались за угол Девятой авеню и ожидали сообщения о кончине Вульфа. Потом они снова поработали эскортом у Чейпина по дороге домой.

У меня было столько же надежды найти Хиббарда, как и получить любовное письмо от Греты Гарбо, но я отправился провести рекогносцировку поля боя. Разумеется, я по два раза в день звонил племяннице Хиббарда Эвелин, и не потому, что ожидал услышать от нее что-нибудь новенькое, ведь, если бы она узнала что-то новое, она сразу дала бы нам знать, но она была моей клиенткой, а клиенту следует постоянно напоминать, что вы развили бурную деятельность. Ее голос по телефону звучал довольно расстроенно, а у меня едва хватало духу хоть чуть-чуть успокоить ее, но пару попыток я все же предпринял. Одной из таких безнадежных попыток, предпринятых мною в тот день, было посещение канцелярии Фердинада Бауена, биржевого маклера. Фирма «Голбрайт и Бауен» весьма успешно спекулировала ценными бумагами, совершенно не интересуясь мелкой рыбешкой, а у Хиббарда был в ней открытый счет. Посещая членов Лиги, я уделил Бауену совсем мало внимания, однако шансы кое-что узнать у него были чуть выше, чем у остальных. Зайдя в его канцелярию на двадцатом этаже одного из зданий на Уолл-стрит, я подумал, что надо будет порекомендовать Ниро Вульфу увеличить долю Бауена в общем котле, что бы ни говорил банковский анализ. Аренда явно была оплачена, а она одна, по всей видимости, обошлась ему в такую копеечку, которая даже и не снилась самому удачливому взломщику. Его офисы занимали целый этаж, а их обстановка наводила на мысль, что для того, чтобы получить здесь место машинистки, девушка должна быть по меньшей мере герцогиней.

Меня пригласили в личный кабинет Бауена размером с танцевальный зал. По лежащим на полу коврам было просто страшно ступать. Бауен сидел за великолепным темно-коричневым письменным столом, на котором не было ничего, кроме «Уолл-стрит джорнэл» и пепельницы. В одной своей маленькой лапке он держал длинную толстую сигару, из которой поднимался дымок. Не нравился мне этот парень. Если бы я должен был выбирать, кому лучше всего повесить на шею убийство, — ему или Полу Чейпину — мне пришлось бы бросать монету.

Он, видимо, считал, что ведет себя как надо, рявкнув на меня, чтобы я сел. Действительно крутых парней я еще переношу, но вот таких, которые думают, что представляют собой правильно смешанный коктейль Джона Д. Рокфеллера и лорда Честерфилда, в то время как в них начисто отсутствуют оба эти компонента, таких парней я люблю, как занозу в седалищном нерве. Я выложил ему то же самое, что выкладывал им всем, — что я хотел бы узнать все о том, когда он в последний раз видел Эндрью Хиббарда, со всеми деталями и подробностями. Ему потребовалось подумать. Наконец он решил, что в последний раз это было более чем за неделю до исчезновения Хиббарда, где-то около двадцатого сентября, в театре. Они вместе отправились на спектакль, Хиббард со своей племянницей, а он — с женой. Они не говорили ни о чем важном, ни о чем таком, что было бы связано с нынешней ситуацией. Насколько он помнит, о Поле Чейпине даже и не упоминалось, видимо потому, что Бауен был одним из той троицы, которая наняла детективов Бэскома, и он не хотел портить себе вечер ссорой, поскольку Хиббард этого не одобрял.

Я спросил его:

— У Хиббарда был счет в вашей фирме?

Он кивнул:

— Да, давно, уже десять лет. На нем не было большого оборота, по большей части только рост и падение ценных бумаг.

— Понятно. Я установил это по перечню в его бумагах. Знаете, нам могла бы помочь всего одна вещь, какое-нибудь доказательство того, что когда Хиббард во вторник вечером уходил из дома, он знал, что ему не нужно будет возвращаться. Я ничего такого не могу найти, хотя все еще продолжаю искать. Например, не предпринимал ли он за несколько дней перед своим исчезновением каких-либо шагов или не давал ли каких-либо необычных указаний в отношении своего счета у вас?

Бауен покачал своей круглой головой:

— Нет, мы бы об этом узнали… но я попробую проверить. — Из шеренги телефонов на стене он взял один и что-то в него сказал. Подождал немного и снова с кем-то поговорил. Положив трубку, он обратился ко мне: — Нет, как я и думал. На счету Энди уже более двух недель нет никакого движения, и от него не поступало никаких указаний.

Я попрощался с ним.

Это был типичный образчик того неуклонного прогресса, которого я добился в тот день в поисках Эндрью Хиббарда. Полнейший триумф. От следующих шести ребят я узнал столько же, сколько и от Фердинанда Бауена. Поэтому, ничего удивительного, что к вечеру я ехал домой в соответствующем настроении. Я уже не говорю о том, что какой-то тип поцарапал мне заднее крыло, пока я ставил машину на Девяностой улице, чтобы зайти к доктору Бертону. Мне ничего не хотелось, не было даже желания выслушивать очаровательную живую беседу Вульфа за ужином — во время приема пищи он совершенно забывает, что на свете существуют убийства, поэтому я был рад, что именно в этот вечер он оставил включенным радио.

После ужина мы пошли в кабинет, и от отчаяния и злости я начал рассказывать ему о своих утренних визитах. Однако он попросил меня подать ему атлас и стал изучать карты. Всегда, когда ему нужно работать, он склонен развлекаться со множеством игрушек, однако атлас был из них самой худшей. Поэтому, видя, что он им занялся, я замолчал. Некоторое время я возился со своими записями об орхидеях и хозяйственными счетами, а затем закончил свою деятельность на этот вечер и подошел к его столу, чтобы посмотреть, что он делает. Он занимался Китаем! Это был Атлас Гушарда, самый лучший из тех, что можно достать, и он посвятил Китаю гораздо больше внимания, чем тот этого заслуживал. Вульф разложил сложенную карту и с ручкой в одной руке и увеличительным стеклом в другой сидел, погрузившись в Дальний Восток. Я даже не потрудился пожелать ему спокойной ночи, зная, что он все равно мне не ответит. Я забрал с собой экземпляр книги «Черт побери деревенщину» и отправился наверх в свою комнату.

Переодевшись в пижаму и надев домашние тапочки, я устроился в своем самом удобном кресле под торшером. Молоко я поставил на расстоянии вытянутой руки на журнальный столик с инкрустированной крышкой и углубился в книгу Чейпина. Я пришел к выводу, что пора догонять Вульфа. Пролистав книгу, я установил, что он отметил некоторые места: кое-где какое-то выражение, в другом месте целую фразу и даже целый кусок из двух, а то и трех абзацев. Я решил сосредоточиться на этих местах, чуть полистал и выбрал наудачу:

…но никогда не руководствовался одной только силой страсти, а исходил лишь из врожденного желания действовать, действовать, не обращая внимания на чьи-то слабые возражения… Однако у Аллана не было никакого выбора, потому что он сознавал, что ярость, которая выплескивается в словах, — это всего лишь бормотание идиота, ничего общего с действительностью не имеющее…

Я прочел с дюжину подобных мест, зевнул, выпил молоко и продолжал читать:

…Вот поэтому они вами и восхищаются, — сказала она. — Я не люблю мужчин, которые настолько изнежены, что не способны пожертвовать даже своим собственным телом…

…и презирает всю эту сопливую болтовню о чудовищной жестокости войны, ибо действительный аргумент против войны — это не кровь, орошающая траву и плодородную почву, и не то, что она ломает людям кости и разрывает им мышцы, и даже не то, что она бросает на съедение голодным птицам и хищникам мертвые, еще теплые тела. Все это по-своему красиво и уравновешивает отвратительную агонию того или иного человека. Отрицательная сторона войны в том, что ее высокое возбуждение, поражающее душу человека, превосходит возможности нашей слабой нервной системы; мы для нее недостаточно мужественны; в качестве своих высших жертвенных даров она требует крови и плоти героев, а что можем предложить ей мы? Вот этого маленького глупца, вон того толстого плаксу, целое полчище жалких трусов…

И таких перлов там было пруд пруди. Я прочел еще одно место и перешел к следующему, это начинало становиться однообразным, и я стал их пропускать. Были там и такие места, которые казались мне занимательными, разные диалоги и длинная сцена с тремя девушками в яблоневом саду, но их Вульф вообще не отметил. Зато он отметил почти целую главу, в которой речь шла о том, как некий молодой человек прилично отделал двух других парней, закончив дело маникюром с помощью топора, с подробным описанием, как это выглядит с точки зрения психологии. Я решил, что для того, чтобы написать нечто подобное, нужно было здорово постараться. Затем я перешел к разным другим кускам, как например:

…насилие нужно не обожествлять, а просто осуществлять. Требуются не бурные и сложные чувства, а действия. Что привело к смерти Арта Биллингса и Керли Стефенса? Ненависть? Гнев? Нет. Страсть, страх, мстительность, вражда? Нет. Их убил топор, который сжимали его пальцы и двига.111 мышцы его руки…

В одиннадцать вечера я сдался. Молоко было выпито, и даже если бы я читал всю ночь, маловероятно, что я смог бы догнать Вульфа в том, чего он, по его мнению, достиг. Казалось, мне удалось обнаружить свидетельство того, что автор книги невероятно кровожаден, но в этом я его и раньше подозревал. Я отложил книгу на стол, потянулся, чтобы всласть зевнуть, подошел к окну, открыл его и стоял у открытого окна, глядя на улицу, до тех пор, пока резкий холодный воздух не заставил меня ретироваться под теплое одеяло.

В субботу утром я снова отправился на поиски. Все было так же, как и накануне, и думаю, что вся моя работа ни черта не стоила. Даже если кто-то из этих ребят и оставил про себя, на всякий случай, какой-нибудь фактик, который мог бы нам помочь, трудно было надеяться, что я смогу вытащить из него этот факт.

Тем не менее я крутился как белка в колесе. Я посетил Элкаса, Лэнга, Майкла Эйерса, Эдлера, Кейбота и Прэтта. В одиннадцать часов я позвонил Вульфу, хотя мне нечего было ему сказать. Я решил взяться за таксиста Питни Скотта. Возможно, что моя неподтвержденная догадка была правильна и можно было надеяться, что он кое-что знает об Эндрью Хиббарде. Однако его нигде не было. Я зашел в контору его компании, где мне сообщили, что он должен появиться в четыре часа дня. Они объяснили мне, что обычно он ездит по кругу между Четырнадцатой и Пятьдесят девятой улицами, однако может быть где угодно. Я отправился в город и поискал его в районе Перри-стрит, но там его не было. В четверть первого я снова позвонил Вульфу, ожидая, что он пригласит меня пообедать дома, но он счел, что это было бы для меня слишком хорошо. Он велел мне перехватить чего-нибудь в городе и съездить для него в Минсолу. Дитсон позвонил ему, что получил из Новой Англии дюжину луковиц новых милтоний, и предложил уступить часть Вульфу, если тот кого-то за ними пришлет.

В подобных обстоятельствах, когда посреди расследования Вульф вдруг посылает меня таскать ему какие-то орхидеи, меня всегда охватывает желание стать анархистом. Я чувствую себя ужасным идиотом. Правда, на сей раз это было не столь ужасно, как обычно, потому что дело, которое я расследовал, представлялось безнадежным. В эту субботу с утра было холодно и сухо, вот-вот должен был пойти снег. Однако я открыл в машине оба окна, и свежий воздух подействовал на меня успокаивающе, чего совершенно нельзя было сказать об уличном движении на Лонг-Айленде.

На Тридцать пятую улицу я вернулся около четырех и занес луковицы в кабинет, чтобы показать Вульфу. Он заботливо ощупал и осмотрел их, а затем попросил меня отнести их наверх Хорстману, передав ему, чтобы он не делал им насечки. Я взбежал наверх, а затем снова вернулся в кабинет с намерением задержаться там всего на минутку, вписать луковицы в каталог и снова отправиться на поиски Питни Скотта, однако Вульф произнес:

— Арчи.

По его тону мне сразу же стало ясно, что это только начало, и я сел. Он продолжал:

— Время от времени ты подозреваешь меня в том, что я уделяю недостаточно внимания тем или иным деталям нашей работы. Обычно ты не прав, что естественно. В лабиринте какой-то проблемы нам приходится выбирать наиболее многообещающие пути. Если бы мы попытались бежать сразу по всем дорожкам, мы бы никуда не пришли. В любом искусстве, — а я тоже артист своего дела, или уж вообще никто, — один из самых глубоких секретов успеха состоит в том, чтобы распознать, что можно отсечь, отбросить. Правда, это старая истина.

— Да, сэр.

— Ты следишь за моей мыслью? Заверяю тебя, что, когда мы беремся за какое-то дело, я постоянно стараюсь соблюдать ту закономерность, о которой я только что рассказал. Когда ты подозреваешь, что я что-то оставляю без внимания, ты в какой-то мере прав, ибо я рассматриваю огромное количество возможностей и шагов, которые иному человеку — не будем детально его характеризовать — могли бы показаться не имеющими значения для нашей деятельности. Однако я считал бы для себя недостойным своей профессии, если бы оставил без внимания ту вероятность, которая в результате развития событий может оказаться важной. Именно поэтому я хотел бы честно и открыто извиниться перед тобой.

Я кивнул:

— Я все еще не знаю, о чем речь. За что вы хотите извиниться?

— За неумелость, за плохую работу. Возможно, позже окажется, что эта ошибка не будет иметь катастрофических последствий, возможно, речь вообще шла о вещи незначительной, однако, когда я сидел здесь сегодня утром, размышляя о том, что мне удалось, и проводя ревизию своей совести, мне кое-что пришло в голову, и я вынужден спросить тебя об этом. Вспомни, в среду вечером, шестьдесят пять часов назад ты говорил о содержимом головы инспектора Кремера.

Я усмехнулся:

— Да.

— Как ты сообщил мне, он предполагает, что доктор Элкас нанял человека, чтобы следить за Полом Чейпином.

— Точно.

— И после этого ты начал такую фразу, кажется, ты сказал: «Однако один из этих шпиков…», что-то в этом роде. Я был нетерпелив и перебил тебя. Я не должен был этого делать. Меня подвела моя импульсивная реакция на что-то, о чем я уже знал, что это глупость. Следовало дать тебе договорить. Пожалуйста, сделай это сейчас.

Я кивнул:

— Да, я вспоминаю. Но когда вы выбросили на помойку дело Дрейера, какая разница, что Элкас…

— Арчи, черт побери, речь ведь идет не об Элкасе, мне нужна твоя фраза о том детективе. Что это за детектив? Где он?

— А разве я вам этого не сказал? Он наступает на пятки Полу Чейпину.

— Кто-то из людей Кремера?

Я отрицательно покачал головой:

— У Кремера там есть один человек… Мы посылаем туда Даркина, Гора и Кимса посменно, по восемь часов. А эта птичка сама по себе. Кремер все удивлялся, кто же ему платит, и попытался его расспросить. Но тот оказался крепким орешком, он только ругался, но не сказал ничего больше. Я думал, что он от Бэскома, но нет.

— Ты его видел?

— Да, я встретился с ним. Он как раз ел суп. Во время еды он вроде вас — совершенно забывает о делах. Я немножко за ним поухаживал, носил за ним хлеб и масло и так далее, а потом ушел домой.

— Опиши его.

— Ну… ничего особенного на вид. Весит этак семьдесят кило, рост пять футов семь дюймов. Коричневая кепка, розовый галстук. На лице царапина, какая-то кошечка его поцарапала, а он не очень удачно ее залечил. Карие глаза, острый нос, широкий рот с узкими, но не сжатыми губами, бледная, здоровая кожа.

— Волосы?

— На голове.

Вульф вздохнул. Я отметил, что кончиками пальцев он чертит на подлокотнике маленькие кружочки. Он произнес:

— Шестьдесят пять часов! Найди его и немедленно приведи сюда.

Я встал.

— Живого или мертвого?

— Если можно — по-хорошему или же с минимальным насилием, но приведи.

— Но сейчас без пяти четыре. Вы же будете в оранжерее.

— Ну и что? У нас достаточно комфортабельный дом. Пусть подождет здесь.

Я встал, вынул из ящика письменного стола разные нужные вещи, рассовал их по карманам и уехал.




16


Ни в деле Чейпина, ни в каком-либо другом деле я никогда не был таким дураком, каким меня захотело бы выставить обвинение, если бы я вынужден был предстать перед судом. Поэтому, выйдя из дома и сев в машину, я отнюдь не стал ломать себе голову над той весьма занимательной идеей, которую подсунул мне Вульф, проводя ревизию своей совести. Свое мнение я составил себе еще прежде, чем вышел из кабинета. Я пришел к выводу, что он ошибается, — я ведь ему сказал, что Кремер изо всех сил пытался заставить этого парня заговорить, — однако, как бы дело ни повернулось, ошибается он или нет, все равно это может быть забавно.

Я поехал на Перри-стрит и поставил машину в пятидесяти футах от «Кофейника». Я уже придумал, как это разыграть. Зная, каким образом Розочка реагирует на вежливое обращение, я счел совершенно излишним терять время на какие-либо уговоры. Я подошел к «Кофейнику» и заглянул туда. Розочки там не было, впрочем до начала его суповых оргий оставалось еще целых два часа. Я прошелся по улице вдоль всего квартала до самого угла, на всякий случай заглядывая во все магазины и подворотни, однако не обнаружил никаких следов ни Розочки, ни Фреда Даркина, ни чего-то такого, что выглядело бы, как детектив из городской полиции. Тогда я прогулялся обратно до «Кофейника» — с тем же результатом. Ну что ж, подумал я, не повезло, поскольку подобное всеобщее дезертирство могло означать только одно, а именно, что все эти гончие понеслись за дичью, ну а дичь вполне могла остаться где-нибудь поужинать или пойти в театр и вернуться домой заполночь.

Вот было бы веселье, если бы мне пришлось замещать здесь Фреда в поедании бутербродов с ветчиной, в то время как Вульф ждал бы меня дома, чтобы узнать, что вышло из его идеи.

Я объехал вокруг квартала, поставил машину так, чтобы хорошо видеть проезжую часть, устроился поудобней и стал ждать. Начало смеркаться, потом стемнело, а я все ждал.

Было уже почти шесть часов, когда подъехало такси и остановилось перед домом номер 203. Я попытался разглядеть шофера, поскольку мне пришло в голову, что это, возможно, Питни Скотт, но это был не он. Зато из такси вышел Чейпин. Заплатил и похромал домой, а такси отъехало. Я пошарил глазами по улице и тротуарам и заметил Фреда Даркина, который вышел из-за угла вместе с каким-то парнем. Я вылез из машины и, когда они проходили мимо меня, встал поближе к уличному фонарю. Потом залез обратно в машину. Через пару минут пришел Фред, и я подвинулся, чтобы освободить ему место.

Я сказал ему:

— Если вы с этим городским шпиком хотите малость сэкономить на транспортных расходах и берете одно такси на двоих, я не против. Только бы вы его не упустили — тогда это может вам выйти боком.

Даркин осклабился:

— А, ерунда. Все равно вся это слежка коту под хвост. Если бы я не нуждался так в деньгах…

— Ладно. Оставь деньги себе, а котом я займусь сам. Где Розочка?

— А в чем дело? Только не говори мне, что вы опять гоняетесь за этим недомерком.

— Так где он?

— Где-то здесь. Мы приехали, а он ехал позади нас… Да вон, смотри, вот он тащится, видно, в свой «Кофейник». Наверное, сошел на Одиннадцатой улице. Сейчас как раз настало его время кормления.

Я увидел, что он действительно вошел в кафе. Фреду я сказал:

— Отлично. Ты с этим городским сыщиком в хороших отношениях?

— Ну, мы разговариваем.

— Найди его. В забегаловке на углу можно выпить пива?

— Конечно.

— Прекрасно. Отведи его туда и утоли его жажду. За наш счет. Держи его там до тех пор, пока моя машина не отъедет от входа в «Кофейник». Я хочу пригласить Розочку покататься.

— Да что ты говоришь? Провалиться мне на этом месте! Оставь для меня его галстук.

— Ладно, договорились. Двигай.

Он вылез и ушел, а я остался ждать. Через пару минут я увидел, как он вышел из прачечной вместе с городским сыщиком и перешел на другую сторону улицы. Я нажал на стартер, включил скорость и тронул машину с места. На этот раз я остановился прямо перед «Кофейником», вылез и зашел внутрь. Нигде поблизости я не заметил ни одного полицейского.

Розочка был там, сидел за тем же столиком, что и в прошлый раз, а перед ним, похоже, стояла та же самая тарелка супа. Я окинул быстрым взглядом остальных посетителей, сидящих на табуретах у стойки, и не заметил ничего угрожающего. Подойдя к Розочке, я остановился около самого его локтя. Он поднял на меня глаза и сказал:

— Вот проклятье.

Взглянув на него еще разок повнимательней, я пришел к выводу, что, пожалуй, Вульф прав, и обратился к нему:

— Пошли, с вами хочет поговорить инспектор Кремер.

Из одного кармана я вынул наручники, а из другого — пистолет. По-видимому, что-то в моих глазах вызвало у него подозрение, к тому же следует отдать ему должное: нервы у этого чертова парня были просто железные. Он так и заявил:

— А я вам не верю. Покажите-ка мне свой чертов значок.

Я не мог допустить ни малейших споров, поэтому схватил его за воротник, поднял с табурета и поставил на ноги. Затем защелкнул на его запястьях наручники. Пистолет я держал не скрываясь. Я скомандовал:

— А ну, пошевеливайся!

От стойки послышалась пара недовольных возгласов, но я даже не потрудился оглянуться. Розочка проговорил:

— Мое пальто.

Я протянул руку к вешалке, перебросил его пальто через руку, и мы вышли. Он шел как миленький. Вместо того чтобы попытаться спрятать наручники, как это делают многие, он держал руки, вытянув их перед собой.

Единственная опасность заключалась в том, что на улице нам мог повстречаться коп, который пожелал бы мне помочь, а мой «родстер», двухместный кабриолет, отнюдь не был похож на полицейскую машину. Но вокруг я видел одни только любопытные лица. Я помчался к машине, открыл дверцу, затолкнул его внутрь и сам влез вслед за ним. Мотор я оставил включенным на тот случай, если придется торопиться. Отчалив от тротуара, я доехал до Седьмой авеню и свернул к северу.

Тут я обратился к нему:

— А теперь выслушайте меня. У меня для вас есть два сообщения. Во-первых, — чтобы у вас на душе полегчало — я везу вас на Тридцать пятую улицу на встречу с мистером Ниро Вульфом. Во-вторых, если вы раскроете пасть, вы все равно отправитесь туда, только побыстрей и без сознания.

— Ни на какую встречу я…

— Молчать!

Однако в душе я рассмеялся, потому что он говорил уже совсем другим тоном, похоже было, что он помаленьку начал выпадать из роли.

Вечерний пик уличного движения демонстрировал свои шуточки, поэтому прошло довольно много времени, прежде чем мы добрались до Тридцать пятой Западной улицы. Я остановился перед домом, сказал своему спутнику, чтобы он сидел тихо, вышел из машины и, обойдя вокруг нее и открыв ему дверь, дал ему команду двигаться. Поднявшись вслед за ним по лестнице, я открыл дверь своим ключом и предложил ему войти. Когда я снимал пальто и шляпу, он тоже попытался снять свою кепку, но я сказал, что он может се оставить на голове, и отконвоировал его в кабинет.

Вульф сидел за столом над пустым пивным стаканом и рассматривал узоры, которые образовала высохшая пена. Я закрыл дверь в кабинет и остановился, а коротышка направился прямо к письменному столу. Вульф посмотрел на него, слегка кивнул головой и начал его внимательно разглядывать. Затем он обратился ко мне:

— Арчи, возьми у мистера Хиббарда кепку, сними с него наручники и предложи ему кресло.

Я все это исполнил. Сей джентльмен вне всякого сомнения и был как раз тем самым вторым фактом, по которому так тосковал Вульф, и я был рад, что могу ему услужить. Он протянул мне руки, чтобы я мог снять наручники, однако мне показалось, что это стоило ему некоторых усилий, по его глазам было видно, что он чувствует себя не слишком хорошо. Я пододвинул ему кресло к самым коленям, и он вдруг упал в него как подкошенный, закрыл лицо руками да так и застыл. Правда, если бы в этот момент он посмотрел на нас, на меня и Вульфа, он отнюдь не встретил бы тех сочувственных взглядов, на которые он, по всей видимости, рассчитывал. Я смотрел на него, как на самый аппетитный кусок ветчины за целую кучу месяцев. Я был просто не в состоянии простить ему, что потратил столько сил на его поиски, а он все это время торчал у меня под носом.

Вульф мне кивнул, я подошел к стенному бару и, налив стаканчик покрепче, отнес его Хиббарду, сказав:

— Вот, глотните-ка как следует.

Он наконец поднял голову.

— Что это?

— Чертовски добрый напиток из ячменного виски.

Он отрицательно покачал головой и одновременно протянул руку за стаканом. Я знал, что у него в желудке было немного супа, поэтому можно было не опасаться каких-то тяжких последствий. Он влил в себя полстакана, слегка сплюнул и допил остальное. Я сказал Вульфу:

— Я привел его к вам в кепке, чтобы вы видели, как он в ней выглядит. Да я и видел-то его только на фотографии, к тому же все считали его мертвым. Хочу вам доложить, что я с большим удовольствием врезал бы ему разок, и можете мне ничего не говорить, ни сейчас, ни потом.

Вульф не счел нужным удостоить меня своим вниманием и обратился к коротышке:

— Мистер Хиббард, известно ли вам, что в старой Новой Англии был такой обычай: женщину, подозреваемую в колдовстве, бросали в реку? И если она тонула, это значило, что она невиновна. Мне лично кажется, что приличный глоток неразбавленного виски — столь же суровое испытание, только наоборот: уж если вы выживете, то можете смело решаться на все что угодно. Мистер Гудвин вам действительно врезал или нет?

Хиббард посмотрел на меня и заморгал, затем — на Вульфа и снова заморгал. Пару раз откашлявшись, он сообщил тоном дружеской беседы:

— На самом-то деле оказалось, что я совсем не такой уж искатель приключений. Одиннадцать дней я жил в страшном напряжении. И буду жить в этом аду и дальше.

— Надеюсь, что нет.

Хиббард покачал головой:

— Буду. Помоги мне Бог. Буду.

— О, вы решили теперь обратиться к Богу?

— Это просто так говорится. Сейчас я надеюсь на него еще меньше, чем прежде. — Он бросил взгляд на меня. — Можно мне попросить еще немного виски?

Я принес ему еще стакан. На этот раз он сделал для начала небольшой глоток и причмокнул языком.

— Ах, какое это облегчение! Разумеется, и виски тоже, но в первую очередь я имею в виду возможность снова нормально разговаривать. А что до божества в стратосфере, то мне сейчас до него дальше, чем когда-либо раньше, хотя к ближним своим я стал гораздо ближе. Я должен вам кое в чем признаться, мистер Вульф, действительно, почему бы и не вам? Так вот, за одиннадцать дней, проведенных в этой маске, я узнал больше, чем за все предыдущие сорок три года своей жизни.

— Гарун аль-Рашид.

— Ну уж нет, извините. Он искал развлечений, а я пытался сохранить жизнь. Вначале я считал, что всего лишь сохраняю свою собственную жизнь, однако нашел я гораздо больше. Если бы, например, вы предложили мне сейчас то, что предлагали три недели назад, — что можете избавить меня от страха перед Полом Чейпином, уничтожив его самого, я бы сказал: «Конечно, причем любыми средствами. Сколько это будет стоить?». Поскольку только теперь я понимаю, что мое тогдашнее отношение к этому вопросу было обусловлено не чем иным, как страхом, еще более сильным, чем страх смерти — страхом взять на себя ответственность за свое спасение. Вас не раздражает, что я так разговорился? Боже мой, как же мне хочется говорить!

Вульф проворчал:

— Мой кабинет к этому привычен. — И позвонил насчет пива.

— Благодарю. За эти одиннадцать дней я понял, что психология как официальная наука — это просто обман. Все написанные и напечатанные слова имеют только одну цель — избавлять человека от скуки, в остальном же это все пустая болтовня. Я своими собственными руками накормил ребенка, умирающего от голода. Я видел, как двое мужчин молотили друг друга кулаками до крови. Я видел, как сопливые юнцы, еще мальчишки, приставали на улице к старым проституткам. Я слышал, как женщина рассказывала о себе мужчине такое, что по моему несформировавшемуся мнению известно только читателям Хавелока Эллиса. В «Кофейнике» я видел, как едят голодающие рабочие. Я заметил, как уличный франт поднял из сточной канавы завядший нарцисс. Просто поразительно, как эти люди могут делать все, что им только в данный момент заблагорассудится. А я семнадцать лет преподавал психологию! Черт побери! Могу я попросить еще немного виски?

Я не знал, нужен ли он Вульфу трезвым, однако, не получив какого-либо предупреждающего знака, пошел к бару и еще раз наполнил ему стакан. На этот раз я принес и немного содовой для запивания, однако он с нее и начал.

Вульф провозгласил:

— Мистер Хиббард, новые результаты ваших исследований меня просто потрясают, и вы обязательно мне об этом подробно расскажете, однако позвольте мне вначале задать вам один-_два вопроса. Но прежде всего я должен вам возразить, ибо уже до вашего одиннадцатидневного учебного курса вы знали вполне достаточно для того, чтобы запросто прибегнуть к довольно простому, но весьма эффектному переодеванию, которое помогло сохранить ваше инкогнито, хотя вас искала целая армия полицейских, ну и еще парочка людей сверх того. Это большой успех.

Психолог сморщил нос, так как в него попали пузырьки содовой, и произнес:

— О нет. Все это можно было вычислить на пальцах одной руки. Первое правило, естественно, гласит: ничего такого, что выглядит как переодевание. Гвоздем моего образа были галстук и царапины на щеке. Боюсь, что нужным жаргоном я овладел не столь хорошо; пожалуй, мне не следовало за него браться. Но самая большая моя ошибка — это зубы. Черт меня дернул наклеить на них позолоту. В результате я вынужден был ограничиться в еде, питаясь исключительно молоком и супами. Естественно, раз уж я так выглядел, мне нельзя было от них отказаться. Однако что касается одежды, то тут мне есть чем гордиться.

— Да, да, что касается одежды, — Вульф оглядел его с головы до ног, — где вы ее раскопали?

— В подержанных вещах на Гранд-стрит. Я переоделся в туалете подземки и, снимая комнату в нижней части Вест-Сайда, я уже был одет точно так, как это там принято и типично.

— И даже оставили дома свою вторую трубку. У вас просто выдающиеся способности, мистер Хиббард.

— Я был в отчаянии.

— Глупец в отчаянии все равно остается глупцом. Но чего вы хотели добиться в этом своем отчаянии? Преследовало ли ваше авантюрное предприятие хоть какую-то разумную цель?

Хиббарду потребовалось вначале это осмыслить. Он сделал глоток виски, долил его содовой и сделал еще один глоток. Наконец он сказал:

— Чтоб мне провалиться, не знаю. Я хочу этим сказать, что теперь я этого уже не знаю. Я покинул дом и взялся за все это исключительно из чувства страха. Если бы я попытался рассказать всю эту длинную историю, которая привела меня к такому решению, начиная с того несчастного случая двадцать пять лет тому назад, она выглядела бы абсолютно фантастической. Во многих отношениях я был слишком чувствительным, да я и сейчас такой. При соответствующих обстоятельствах это, несомненно, проявится снова. Я склоняюсь ныне к теории о решающем влиянии среды — вы о ней слышали? Атавизм! Во всяком случае, мною овладел страх, и у меня было только одно стремление: подобраться как можно ближе к Полу Чейпину и не спускать с него глаз. У меня не было никакого другого плана, только этот. Я хотел следить за ним. Но я сознавал, что если бы я сообщил об этом хоть кому-либо, даже своей племяннице Эвелин, существовала опасность, что он об этом узнает, поэтому я провел серьезную подготовку. Правда, в последние дни во мне начало просыпаться подозрение, что в каких-то дальних клеточках моего мозга подсознательно растет желание убить его. Разумеется, такой вещи, как неумышленное желание, просто не существует, о какой бы туманной мысли ни шла речь. Возможно, я действительно хотел его убить. Думаю, что я постепенно к этому шел. Не имею ни малейшего понятия, что произойдет со мной в результате этой нашей беседы с вами. Правда, не вижу и никакой причины, каким образом она могла бы повлиять на меня в том или ином направлении.

— Думаю, что увидите. — Вульф опорожнил стакан. — Вам, конечно, неизвестно, что мистер Чейпин разослал вашим друзьям стихи, в которых живописует, как он убил вас ударом по голове?

— Разумеется, я знаю об этом.

— Черта лысого вы знаете. Кто это мог вам об этом сказать?

— Пит. Питни Скотт.

Я заскрипел зубами и охотнее всего откусил бы себе язык. Еще одна неосуществленная задумка полетела на помойку, а все только потому, что я поверил угрожающим письмам Чейпина.

Вульф продолжал:

— Значит, вы все же оставили себе путь для отступления?

— Нет, он сам меня раскрыл. Я был там уже третий день, когда столкнулся с ним лицом к лицу, — просто не повезло, ну и он, естественно, узнал меня. — Хиббард замолчал и вдруг побледнел. — Господи Боже, только что я лишился еще одной иллюзии — я думал, что Пит…

— Все правильно, мистер Хиббард, можете сохранить эту свою иллюзию, мистер Скотт ничего нам не сказал. Вас обнаружили благодаря исключительной наблюдательности мистера Гудвина и моей обостренной восприимчивости к разным явлениям. Однако вернемся к делу: если вы знали, что мистер Чейпин разослал стихи, в которых незаслуженно похваляется, что якобы убил вас, то я едва ли в состоянии понять, почему вы продолжаете считать его убийцей? Теперь, когда вам стало ясно, что одно его убийство, последнее, представляет собой не что иное, как пустое хвастовство…

Хиббард кивнул:

— Это логический вывод. К сожалению, логика не имеет с ним ничего общего. Оставим в стороне научные теории. За этим делом стоят двадцать пять лет… и Билл Гаррисон, и Юджин Дрейер… и Пол в тот раз перед судом… я был там, чтобы подтвердить психологические достоинства его книги… Как раз в тот день, когда Пит показал мне эти стихи о том, как я ловлю воздух сквозь кровавую пену, в этот самый день я понял, что хочу убить Пола. А раз я этого хотел, то я это и планировал, иначе за каким бы чертом я там торчал?

Вульф вздохнул:

— Жаль. Я часто удивляюсь, что мозг не бросает руль в справедливом возмущении, когда кто-то пытается управлять движением с заднего сиденья не слишком благородных эмоций. Я уже не говорю об их судорожных и безумных конвульсиях. Мистер Хиббард, три недели назад вы были исполнены отвращения и возмущения при одной только мысли нанять меня, дабы я заставил мистера Чейпина отвечать перед судом, а сегодня вы сами намерены убить его. Вы ведь собираетесь его убить?

— Думаю, что да. Хотя это не означает, что я так и сделаю. Не знаю. Я просто намерен.

— Вы вооружены? У вас есть какое-то оружие?

— Нет. Я… нет.

— И что вы имели в виду?

— Нет, я… думаю, что физически он слаб.

— В самом деле. — Тени на лице Вульфа изменили свое расположение, его щеки растянулись. — Вы его голыми руками разорвете на куски.

— Возможно. — Хиббард тяжело дышал. — Вы насмехаетесь надо мной, по глупости или специально, не знаю. Вам должно быть известно, что отчаяние остается отчаянием, даже если разум борется с ним и преодолеет его истерические выходки. Я могу убить Пола Чейпина и при этом буду полностью осознавать, что́ я совершаю. Пожалуй, теперь мне ясно, почему я почувствовал такое облегчение от того, что снова могу говорить о себе самом, и я благодарен вам за это. Наверное, мне нужно было решиться облечь все это в слова. Мне становится лучше, когда я их слышу. А теперь я был бы рад, если бы вы позволили мне уйти. Разумеется, я могу продолжать свое занятие только с вашего разрешения. Вы вмешались в мои дела, и, говоря по правде, я вам даже благодарен за это, однако нет никаких причин…

— Мистер Хиббард. — Вульф погрозил ему пальцем. — Позвольте! Самый простой способ отклонить какое-то требование — это вообще не допустить, чтобы оно было предъявлено. Не высказывайте его… пожалуйста, подождите. Есть несколько обстоятельств, о которых вы не знаете или которых вы не учитываете. Например, известно ли вам о том соглашении, которое я заключил с вашими друзьями?

— Да. Питни Скотт сказал мне о нем. Меня оно не интересует.

— А меня — да. Я действительно не знаю ничего иного, что так занимало бы меня сейчас, уж конечно, не ваша недавно обретенная жестокость. Знаете ли вы, что вон там на письменном столе мистера Гудвина находится пишущая машинка, на которой мистер Чейпин писал свои кровожадные стихи? Это действительно так, мы нашли ее в Гарвард-клубе и заключили некий договор об обмене. Известно ли вам, что я намерен пробить брешь в укреплениях мистера Чейпина, в его демонстративной храбрости? Известно ли вам, что через двадцать четыре часа я буду в состоянии представить вам и вашим друзьям признание мистера Чейпина и устранить ко всеобщему удовлетворению все ваши опасения?

Хиббард пристально смотрел на него. Взяв наполовину пустой стакан виски, он допил его, поставил на письменный стол и снова уставился на Вульфа:

— Я этому не верю.

— Верите-верите. Только не очень-то хотите поверить. Весьма сожалею, мистер Хиббард, но вам придется вновь привыкать к святости слова, к компромиссам и культурному поведению. Я был бы рад… В чем дело?

Он замолчал и посмотрел на Фрица, который появился на пороге. Бросив взгляд на часы — было семь двадцать пять, — он сказал:

— Мне очень жаль, Фриц, но… Мы все трое будем обедать в восемь часов. Это возможно?

— Да, сэр.

— Ну и отлично. Как я уже сказал, мистер Хиббард, я был бы рад помочь вам, дабы сделать это привыкание по возможности более приятным для вас. Тем самым я одновременно способствовал бы и своему собственному успеху. Все, что я сообщил вам, — правда, хотя по ходу дела мне понадобится и ваша помощь. Поэтому я был бы рад, если бы вы согласились стать на это время моим гостем. Вы согласны?

Хиббард отрицательно покачал головой:

— Я вам не верю. Вы могли заполучить эту пишущую машинку, но вы не знаете Пола так, как я его знаю. Я не верю, что вы сможете заставить его признаться. Пока он жив, он никогда не признается.

— Уверяю вас, что заставлю. Однако с этим можно подождать. Так вы согласны остаться здесь да завтрашнего вечера и обещаете ни с кем не контактировать? Уважаемый сэр, давайте заключим с вами некое соглашение. Вы только что хотели меня кое о чем попросить. Со своей стороны я тоже кое о чем попрошу вас. Хотя я и уверен, что двадцати четырех часов будет вполне достаточно, давайте на всякий случай договоримся о сорока восьми часах. Если вы согласны остаться под этой крышей до вечера понедельника, не вступая ни в какие контакты с внешним миром, то я, со своей стороны, обязуюсь, что если до истечения этого срока я не выполню своего обещания и дело Чейпина не окажется закрытым навсегда, то вы будете совершенно свободны и сможете продолжать свое авантюрное предприятие, не опасаясь, что мы вас выдадим. Нужно ли добавлять, что вы полностью можете рассчитывать на нашу тактичность и порядочность?

Как только Вульф замолчал, Хиббард разразился веселым смехом. Для такого коротышки смеялся он весьма прилично, басом, хотя вообще у него был довольно высокий баритон. Отсмеявшись, он сказал:

— Мне пришло в голову, что у вас здесь, без сомнения, найдется приличная ванна.

— Найдется.

— Но скажите мне вот еще что. Что бы вы сделали, если бы я отказался, если бы я сейчас встал и ушел?

— В этом случае… Понимаете, мистер Хиббард, для осуществления моих планов весьма важно, чтобы до определенного момента никто не узнал, что мы вас нашли. Мистер Чейпин должен быть повержен несколькими ударами, и эти удары следует наносить своевременно. Есть различные способы задержать нужного гостя. Самый приятный — убедить его принять приглашение, еще один — запереть его на замок.

Хиббард старательно кивал:

— Вот видите? Что я вам говорил? Люди шагают по трупам, делая все, что им заблагорассудится. Невероятно!

— В самом деле, это невероятно. А сейчас пришел черед ванной, если мы хотим пообедать в восемь. Арчи, не мог бы ты показать мистеру Хиббарду Южную комнату, ту, что находится над моей спальней?

Я встал.

— Но… это неудобно, там будет сыровато, комнатой не пользовались уже… Он мог бы пожить в моей…

— Нет, Фриц ее уже проветрил и включил отопление, так что комната совершенно подготовлена, включая «Брассокаттлеи Труфатианас» в вазе.

— Ого, — усмехнулся я, — вы все предусмотрели.

— Конечно. Мистер Хиббард, когда вы будете готовы, спускайтесь вниз. Хотел бы вас предупредить. Я с удовольствием попытаюсь доказать вам, что «Бездна разума» — это просто мистическая глупость. Если вы собираетесь опровергнуть мою точку зрения, не забудьте прихватить к столу все свое остроумие.

Мы с Хиббардом направились к двери, но тут снова прозвучал голос Вульфа, и мы обернулись.

— Вы хорошо поняли, о чем мы с вами договорились, сэр? Вы не должны контактировать вообще ни с кем. Несмотря на свой маскарад, вы можете почувствовать непреодолимое желание успокоить свою племянницу.

— Ничего, я с ним справлюсь.

Поскольку комната для него находилась на третьем этаже, я провел его в персональный лифт Вульфа. Дверь в Южную комнату была распахнута настежь, помещение выглядело теплым и приятным. Я осмотрелся. Постель была застелена, на туалетном столике лежали расческа, зубная щетка и пилочка для ногтей, в низкой широкой вазе на столе стояли орхидеи, в ванной висели чистые полотенца. Для сугубо мужского дома это выглядело совсем неплохо. Я повернулся, чтобы уйти, но Хиббард остановил меня в дверях.

— Послушайте, у вас случайно не найдется какого-нибудь темно-коричневого галстука?

Я усмехнулся, прошел в свою комнату, выбрал галстук скромной, неяркой расцветки и отнес ему.

Вульф сидел внизу в кабинете с закрытыми глазами. Я прошел к своему письменному столу, чувствуя себя страшно расстроенным. В ушах у меня все еще звучала интонация Вульфа, когда он произнес: «Шестьдесят пять часов!». И хотя я знал, что упрек в его голосе относился к нему самому, а не ко мне, тем не менее я не привык ждать, пока кто-то врежет мне по щиколотке, чтобы сообщить, что ботинки мне велики. Я торчал там, анализируя недостатки своего поведения в целом и в деталях, и, в конце концов, как бы про себя сказал вслух, даже не глядя на него:

— Одного я теперь не буду больше делать никогда в жизни: не буду верить никакому парламенту. Все это произошло только потому, что я поверил этим проклятым угрожающим письмам. Если бы я не вбил себе в голову, что Эндрью Хиббард железобетонно отдал концы, я бы внимательней относился к каждому справедливому подозрению, где бы оно ни появилось. Мне кажется, то же самое произошло и с инспектором Кремером, так как я явно отношусь к тому же распространенному типу людей, что и он. В этом случае…

— Арчи. — Я бросил взгляд на Вульфа и увидел, что он открыл глаза. Он продолжал: — Если ты собираешься приводить аргументы в свою защиту, то в этом нет необходимости. Если же ты хочешь потешить свое тщеславие и избавиться от неприятного ощущения, прошу это отложить. До ужина остается всего восемнадцать минут, и мы можем использовать их сейчас для работы. Я в нетерпении, как всегда, когда мне остается сделать всего несколько последних мазков кистью. Достань свой блокнот.

Я вытащил блокнот для записей и ручку.

— Сделай три копии, оригинал на плотной бумаге. Поставь завтрашнее число, одиннадцатого ноября… смотри-ка, это День примирения. Весьма примечательно? Заголовок большими буквами, он будет гласить: ПРИЗНАНИЕ ПОЛА ЧЕЙПИНА ПО ДЕЛУ СМЕРТИ УИЛЬЯМА Р. ГАРРИСОНА И ЮДЖИНА ДРЕЙЕРА, А ТАКЖЕ НАПИСАНИЯ И РАССЫЛКИ ИНФОРМАЦИОННЫХ И УГРОЖАЮЩИХ СТИХОВ. Я хочу сделать ему уступку, поэтому называю их стихами. Должны же мы хоть в чем-то проявить великодушие, так что остановимся на этом. В тексте будут абзацы, отделяемые отбивкой, и подзаголовки. Подзаголовки тоже большими буквами. Первый будет звучать так: СМЕРТЬ УИЛЬЯМА Р. ГАРРИСОНА. Теперь можешь начинать… вот с чего…

Я перебил его:

— Послушайте, а здорово было бы написать все это на машинке из Гарвард-клуба. Правда, она почти разваливается, но тем не менее это был бы в некотором роде поэтический жест…

— Поэтический? Арчи, твой мыслительный аппарат напоминает мне иногда колибри. Хорошо, как хочешь. Продолжим… — Всегда, когда Вульф диктует мне какой-либо документ, он, как правило, начинает еле-еле, но дальше постепенно расходится. Он начал: «Я, Пол Чейпин, проживающий в доме номер 203 по Перри-стрит, Нью-Йорк-Сити, признаю, что…».

Зазвонил телефон.

Я отложил блокнот и взял трубку. Обычно я привык отвечать бодро, но приветливо: «Алло, это канцелярия Ниро Вульфа», но на сей раз мне даже не удалось докончить эту фразу. Не успел я произнести и трех слов, как меня перебил возбужденный голос, который при всем волнении звучал довольно тихо, почти как шепот. Он старался говорить быстро, но так, чтобы все было совершенно понятно:

— Арчи, слушай меня. Запиши все по-быстрому, меня могут отсюда шугануть. Приезжай сам как можно скорее в дом доктора Бертона на Девяностой улице. Бертона кокнули. Эта сволочь его пришила, всадила полный магазин из пистолета. Его тут же и взяли, я за ним следил…

В трубке послышались какие-то звуки, но больше никаких слов не было слышно. Однако этого для меня было вполне достаточно. Я повесил трубку и повернулся к Вульфу. Думаю, что я не выглядел слишком спокойным, однако выражение его лица, когда он взглянул на меня, совершенно не изменилось. Я доложил ему:

— Это был Фред Даркин. Пол Чейпин только что застрелил доктора Бертона в его квартире на Девяностой улице. Его взяли на месте преступления. Фред зовет меня поглядеть там на весь этот цирк.

Вульф вздохнул и проворчал:

— Глупости.

— Черта лысого, глупости. Фред, конечно, не гений, но я еще не видел, чтобы он спутал джокера с убийством. Глаз у него хороший. Похоже, что в конце концов это оказалась совсем неплохая мысль — установить слежку за Полом Чейпином. Фред оказался прямо на месте. Мы его…

— Арчи, помолчи! — Вульф втягивал и вытягивал губы с такой скоростью, какой я еще никогда у него не видел. Секунд через десять он произнес: — Слушай меня внимательно. Даркина прервали?

— Да, его оттащили от телефона.

— Полиция, несомненно. Полиция арестовала Чейпина за убийство доктора Бертона, его будут судить и посадят, а что же мы? Что будет с нашими обязательствами? Мы погибли.

Я вытаращил на него глаза:

— Господи Боже, чтоб он провалился, этот урод…

— Не проклинай его. Спасай его. Ты должен спасти его для нас. Машина стоит перед домом? Хорошо. Поезжай туда немедленно. Мне нужны все данные: слова, действия, минуты и секунды, участники событий, одним словом, мне нужны все факты. Столько фактов, чтобы можно было спасти Пола Чейпина. Иди и найди их.

И я понесся как олень.




17


Примерно до Восемьдесят шестой улицы я держался Западной части города, а затем рванул напрямик через парк. Правда, на газ я давил только в пределах разрешенной скорости, так как не мог себе позволить, чтобы меня задержали. Чувствовал я себя одновременно и прекрасно, и страшно глупо, и то и другое сразу. Дело наше наконец-то закрутилось, я снова действовал, и это было для нас просто блеск, но с другой стороны рассказ Фреда о том, что там произошло, дополненный комментариями Вульфа, явно указывал на бурю. Я свернул влево на Пятую авеню, оставалось проехать всего лишь пять кварталов.

Вблизи дома Бертона на Девяностой улице я остановился, выключил мотор и выскочил на тротуар. Повсюду вокруг виднелись запертые подъезды огромных жилых домов. Я пошел на восток и почти у самого входа в нужный мне дом заметил, что навстречу мне откуда-то рысью выбежал Фред Даркин. Я остановился, а он кивком указал назад, за спину, и понесся на запад. Я побежал за ним. Мне пришлось бежать до конца квартала, я догнал его лишь после того, как он свернул за угол.

Я крикнул ему:

— Эй, у меня что — проказа? Скажи что-нибудь наконец.

— Я не хотел, чтобы швейцар заметил тебя вместе со мной. Он видел, как меня подзаловили и выгнали, когда я тебе позвонил.

— Это ужасно. Теперь мне придется встречаться с тобой на Центральном вокзале. Ну и что?

— Просто его сцапали, и все. Мы сопровождали его, шпик из города и я прибыли сюда в семь тридцать. Без Розочки у нас все идет просто великолепно. Естественно, мы знали, кто здесь живет, еще подебати-ровали о том, нужно ли звонить, и договорились, что не надо. Решили, что зайдем в главный холл, а когда этот тип в холле начал ворчать, Мерфи — это тот самый городской сыщик — сунул ему под нос свой значок, и он заткнулся. Люди все время входили и выходили. Там у них два лифта. И тут двери одного лифта распахиваются, и выбегает женщина, глаза у нее чуть не вылезают на лоб, и орет: «Где доктор Фостер, задержите доктора Фостера», а этот тип в холле говорит, что только что видел, как тот вышел из дома. Тогда эта баба бежит на улицу и кричит: «Доктор Фостер!», — а Мерфи хватает ее за плечо и спрашивает, почему бы ей не позвать доктора Бертона. А она так странно как-то на него посмотрела и говорит, что доктора Бертона застрелили. Мерфи, понятно, ее отпустил и понесся в лифт, и только по дороге на пятый этаж заметил, что я еду вместе с ним, и говорит…

— Ну, давай же, Бога ради, продолжай!

— О’кей. Дверь в квартиру Бертона была распахнута. Все толпились в первой комнате, туда мы и вошли. Там были две женщины, одна скулила, как больная собака, и металась у телефона, а вторая стояла на коленях над человеком, лежащим на полу. Этот наш паралитик сидел на стуле и выглядел так, словно он ждет своей очереди у парикмахера. У нас там были полны руки работы. Парень на полу был мертв. Мерфи пошел к телефону, а я осмотрелся вокруг. Пистолет, автоматический кольт, лежал на полу у ножки одного из стульев, рядом со столом в центре комнаты. Я подошел к Чейпину и прикинул, нет ли у него еще какой-нибудь игрушки. Женщина, которая склонялась над убитым, начала подниматься, я помог ей встать и отвел ее в сторону. Тут вошли двое: доктор и швейцар. Мерфи дозвонился, подошел к Чейпину и надел ему наручники. Я оставался с той женщиной, а когда появились два копа из участка, вывел ее из комнаты. Вернулась женщина, которая бегала за доктором Фостером, обошла всю квартиру и потом увела от меня ту, другую женщину, куда-то ее спрятала. Я пошел с ними, но увидел письменный стол с телефоном и решил позвонить вам. Но полицейский из участка, который шнырял поблизости, услышал, что я звоню, и мне пришлось это дело прекратить. Он вывел меня вниз и выгнал на свежий воздух.

— А еще кто-нибудь приходил туда?

— Только двое копов из патрульной машины и несколько полицейских из участка.

— А Кремер или кто-то из канцелярии окружного прокурора?

— Пока нет. Черт подери, они вообще могут не беспокоиться. Дело настолько простое, что его остается только упаковать и отослать по почте.

— Да-а… Поезжай-ка ты на Тридцать пятую улицу и передай Фрицу, чтобы он тебя накормил. Сразу же, как только Вульф поужинает, выложи ему все. Возможно, он захочет, чтобы ты нашел Саула и Орри, впрочем, он сам тебе скажет.

— Мне придется позвонить жене…

— Хорошо, монетка у тебя есть? Тогда катись…

Он направился в город по направлению к Восемьдесят девятой улице, а я повернул за угол и, пройдя обратно на восток, подошел к подъезду. Я не видел никаких оснований, почему бы мне не войти внутрь, хотя во всем здании у меня не было ни одного знакомого человека. Как раз когда я поднимался на крыльцо под навесом, подъехала большая машина, резко затормозила и из нее вылезли двое. Я взглянул на них и, загородив дорогу тому, что шел справа, улыбнулся ему:

— Инспектор Кремер! Вот так повезло! — И попытался пройти вместе с ними в дом.

Он остановился.

— А, это вы. Ничего не могу для вас сделать. Сматывайтесь отсюда.

Я попробовал его уговорить, но он заговорил более резким тоном.

— Я серьезно, Гудвин, отваливайте. Если там найдется что-то для вас, я это сохраню. А пока что вам там делать нечего.

И я отвалил. Вокруг нас останавливались люди, собралась уже небольшая толпа, и один из полицейских начал разгонять ее, как пастух стадо. Я сразу же понял, что он не мог слышать, о чем мы говорили с Кремером. Я испарился и отправился туда, где оставил свою машину. Открыв багажник, я вытащил небольшой черный чемоданчик, в котором я вожу пару вещиц на всякий случай. Выглядел он не совсем так, как надо, но вполне мог сойти. Я вернулся обратно к подъезду, продрался сквозь ряды зевак и, дождавшись, когда полицейский отвлекся в другую сторону, прошмыгнул в подъезд. Внутри стоял еще один полицейский. Я подошел к нему и сообщил:

— Судебный врач. Где эта квартира?

Полицейский смерил меня взглядом, проводил к лифту и сказал лифтеру:

— Отвезите этого господина на пятый этаж.

Войдя в лифт и дождавшись, когда закроются двери, я с благодарностью погладил свой чемоданчик. Затем я проник в квартиру. Как и говорил Даркин, все сборище происходило в первом же помещении, просторном холле. Здесь толклась вся толпа, в основном копы и сыщики, суетившиеся вокруг с расстроенным видом. Инспектор Кремер расположился у стола и слушал доклад одного из полицейских. Я подошел и обратился к нему по имени.

Он оглянулся и сделал удивленное лицо.

— Какого черта…

— Слушайте, инспектор. Я ведь только на минуточку. Не обращайте на меня внимания. Я не собираюсь похищать ни подозреваемого, ни вещественные доказательства. Вы же прекрасно знаете, что у меня есть некоторое право на любопытство, а единственное, чего я хочу, — это его удовлетворить. Ну, есть же у вас сердце, так покажите, что мы оба с вами человеки.

— Что у вас в чемодане?

— Рубашки да носки. С его помощью я и проник сюда. Можете поручить кому-нибудь отнести его в машину.

Он пробурчал:

— Оставьте его здесь на столе, но смотрите, если вы будете мешать…

— Не буду, не буду. Вы очень любезны…

Осторожно, чтобы никого не задеть, я попятился к стене и осмотрелся. Холл был почти квадратным, размером примерно восемнадцать футов на двадцать[10 - Примерно 5,5 х 6 метров.]. Одна стена целиком состояла из окна со шторами. В противоположной стене располагалась входная дверь. На другой стене, той, к которой я отошел, висели картины и стояло несколько подставок с вазами и цветами. Напротив, почти в самом углу, находилась еще одна закрытая дверь, двустворчатая, которая, без сомнения, вела собственно в квартиру, а остальную часть стены, примерно футов десять в длину, закрывали такие же шторы, как и на окне, хотя за ними не могло быть никакого окна. Я предположил, что там должен находиться шкаф для верхней одежды. Вдоль потолка шло притененное освещение, один выключатель находился около двустворчатой двери, второй — около входной. Пол закрывал большой ковер, а в центре холла стоял довольно солидный стол. Неподалеку от меня находилась тумбочка с телефоном и стул.

Всего там было четыре стула. На одном, в торце стола, сидел Чейпин. Лица его я не видел, он отвернулся. У другого торца стола лежал на полу доктор Бертон. Или он упал как подкошенный, или же его кто-то уложил как следует, только руки его были аккуратно вытянуты вдоль тела, а голова повернута под странным углом, хотя так бывает всегда, пока под нее что-нибудь не подложат. Глядя на него, я подумал, что в списке Вульфа он числился с суммой в семь тысяч долларов, а вот теперь ему можно уже больше не тревожиться ни об этом, ни о множестве других вещей. С того места, где я стоял, крови почти не было видно.

С того момента, как я вошел, произошло несколько мелких событий. Состоялось несколько телефонных разговоров. Один из сыщиков вышел и вернулся с заместителем судебного врача, видимо, у того были внизу какие-то трудности. Я надеялся, что он не возьмет по ошибке мой чемоданчик, когда будет уходить. Все вокруг говорили одновременно. Инспектор Кремер вышел через двустворчатую дверь, видимо, решил я, чтобы поговорить с теми женщинами. Через наружную дверь появилась еще одна женщина и ужасно разревелась, что было вполне естественно, ибо оказалось, что это дочь доктора Бертона. Она куда-то уезжала, и на нее все это страшно сильно подействовало. Я часто замечал, что при общении с мертвыми наибольшие трудности имеют место с живыми. Но эта девица была не из числа тех, от которых у человека сжималось горло, когда он видит, что она изо всех сил старается взять себя в руки, и знает, как она переживает. Я был рад, когда один из копов отвел ее к матери.

Я потихоньку смещался в сторону, чтобы увидеть Чейпина сбоку. Обошел стол и оказался напротив него. Он посмотрел на меня, но даже и вида не подал, что встречал меня раньше. Рядом с ним на столе лежали его шляпа и трость. На нем было расстегнутое коричневое пальто, руки в нзручниках он положил на свое здоровое колено. На его лице ничего не отражалось, абсолютно ничего, он выглядел скорее как пассажир в вагоне метро. Его светлые глаза были устремлены прямо на меня. Я подумал, что на этот раз, впервые за то время, что я помню, Вульфу действительно не повезло на все сто процентов. Бывало уже, что он упускал что-то серьезное, но на сей раз это был полный провал.

Затем я осознал, зачем я там вообще нахожусь, и сказал себе, что я два дня мотался вокруг и делал вид, что гоняюсь за Эндрью Хиббардом, всю дорогу считая, что это абсолютно безнадежно, а Хиббард как раз сейчас ест себе спокойно устриц и дискутирует с Вульфом. И что никаких безнадежных положений просто не может быть до тех пор, пока Вульф сам так или иначе не поставит крест на этом деле. И от меня теперь зависит, чтобы у него появилась хоть небольшая надежда.

Вот такие дела. Не мог же я вернуться обратно к Вульфу с пустыми руками и жалобной историей о бедном уродце, мертвом докторе и сломленной горем дочери. Я снова отправился в путь к противоположной стене, к той, где висел занавес. Наконец я остановился спиной к шторе. В этот момент я заметил на столе свой чемоданчик. Нет, так не пойдет. Я приблизился к столу, небрежно взял чемоданчик и вернулся к шторам. Я сознавал, что шансы примерно пятьдесят против одного не в мою пользу, но ведь самое плохое, что могло со мной случиться, — это только то, что меня отсюда выгонят. Я равнодушно оглядывал строй полицейских и сыщиков, шатающихся по комнате, а сам ощупывал ногой пространство позади себя. Я определил, что пол за занавесом продолжается, там нет никакого порога. Если это шкаф, то он явно был встроен в стену, и я понятия не имел, какой он глубины и что в нем лежит. Но я держал ушки на макушке, нужно было только улучить момент, когда все полицейские в комнате отвернутся или, по крайней мере, не будут стоять лицом ко мне. Я ждал хоть чего-нибудь, и на этот раз мне повезло, это случилось. На тумбочке у противоположной стены зазвонил телефон. Поскольку им всем нечего было делать, все как по команде повернулись в ту сторону. Я уже держал руку за спиной наготове, чтобы отвести в сторону штору, сделал шаг назад, и занавес за мной опустился.

Залезая туда, я на всякий случай наклонился, чтобы не столкнуться, например, с полочкой для шляп, но она была далеко сзади. Шкаф имел в глубину около трех футов, так что места там было предостаточно. Несколько секунд я боялся дышать, но ни один сторожевой пес не затявкал. Черный чемоданчик я поставил на пол в углу, а сам залез за что-то, что на ощупь могло оказаться дамской дубленкой. Одного лишь я не мог избежать — меня видел хромой. Его бесцветные глаза уставились прямо на меня, как раз когда я прятался. Я надеялся, что у него найдется о чем поговорить в том случае, если он решится раскрыть рот.

Я стоял там в темноте и уже через пару мгновений пожалел, что не взял с собой кислородную подушку. Единственное развлечение составляли голоса полицейских снаружи, однако они говорили довольно тихо, и лишь время от времени я мог разобрать одно-два слова. Кто-то вошел, какая-то женщина, а за ней — какой-то мужчина. И это все, что произошло за полчаса до тех пор, пока не вернулся Кремер. Я услышал, как рядом с моим занавесом открываются двустворчатые двери и как Кремер отдает распоряжения. Голос его звучал бодро и удовлетворенно. Какой-то шпик чуть ли не рядом со мной хриплым голосом сказал другому, чтобы тот взял у Чейпина палку, а сам он поможет ему идти: видимо, они его забирали. Послышались какие-то звуки, распоряжения Кремера по поводу выноса трупа, а через несколько минут — тяжелые шаги людей, выносящих тело. Я очень надеялся, что Кремеру или кому-то из его людей не придет в голову повесить свое пальто в шкаф, хотя это было маловероятно, так как три или четыре пальто лежали на столе. Какой-то голос велел кому-то пойти попросить тряпку, чтобы прикрыть запачканное кровью место, где до этого лежал Бертон, а затем я услышал, что Кремер вместе с другими уходит. Похоже было, что, когда вернулся парень с тряпкой, их в холле осталось только двое. Они подшучивали друг над другом по поводу какой-то девчонки. Я уже начал опасаться, что Кремер зачем-то заставил их там остаться, однако вскоре я услышал, как они пошли к двери, она открылась и закрылась.

С точки зрения моих легких я пробыл в шкафу достаточно долго, но мне пришло в голову, что, возможно, кто-то из них остался внутри квартиры, и я подождал еще пять минут, отсчитав их про себя. Затем я чуть-чуть приоткрыл край шторы и осмотрелся. Раскрыв занавес, я вылез наружу. Везде было пусто. Все ушли. Двустворчатая дверь была закрыта. Я подошел к ней, повернул ручку и вошел. Я оказался в помещении, освещенном приглушенным светом. Оно было раз в пять больше холла и обставлено так, что дальше некуда. На другом его конце была еще одна дверь, а в боковой стене — широкая арка. Откуда-то звучали голоса. Я пошел дальше, восклицая:

— Хелло, миссис Бертон!

Голоса умолкли, и послышались приближающиеся шаги. В арке показался какой-то парень, который старался выглядеть солидно. В душе я усмехнулся. Это был еще юноша, лет этак двадцати двух, симпатичный, красивый и отлично одетый. Он сказал:

— А мы думали, что все уже ушли.

— Да, все, кроме меня. Мне нужно поговорить с миссис Бертон.

— Но ведь он говорил… инспектор говорил, что они больше не будут никого беспокоить.

— Мне очень жаль, но я должен с ней поговорить.

— Она уже легла.

— Передайте ей, это всего несколько вопросов.

Он открыл было рот и тут же закрыл его, явно раздумывая, что бы еще предпринять, потом повернулся и исчез. Через минуту он вернулся и пригласил меня следовать за ним. Я пошел за ним.

Мы прошли через комнату и какой-то холл в следующую комнату. Она была уже не такой большой, но лучше освещена и не так парадно обставлена. Через другую дверь как раз выходила горничная в фартучке и чепчике с подносом в руке. Одна женщина сидела на кушетке, вторая — в кресле, а дочь, которую я видел в прихожей, стояла за кушеткой. Я подошел к ним.

Полагаю, что миссис Бертон была в этот вечер не в самой лучшей своей форме, но она могла бы выглядеть и гораздо хуже и все равно была бы прекрасна. С первого взгляда было понятно, что это личность незаурядная. У нее был прямой узкий нос, мягкий приветливый рот и очень красивые темные глаза. Ее косы были уложены на голове короной, открывая виски, лоб и шею, и это, пожалуй, было самое замечательное в ней — лоб и посадка головы. Она держала голову с какой-то дивной грацией, я видывал много кинозвезд, которые пытались делать нечто подобное, но так никогда и не смогли этого добиться. Наверное, это связано с формой позвоночника.

Глядя на ее высоко поднятую голову, я понял, что потребуется нечто большее, чем одно только убийство мужа, чтобы заставить ее передать все дела и решения дочери или кому-то еще. Не обращая внимания на остальных, я сказал, что у меня есть к ней несколько конфиденциальных вопросов и я хотел бы поговорить с ней наедине. Женщина в кресле забормотала что-то о жестокости и бестактности. Дочь молча глядела на меня покрасневшими от слез глазами. Миссис Бертон спросила:

— Кого касаются эти конфиденциальные вопросы?

— Пола Чейпина. Я бы не хотел… — я оглянулся вокруг.

Она тоже посмотрела вокруг. Я уже определил, что молодой человек отнюдь не был сыном и наследником, его интересовала дочь, возможно, он был уже обручен с ней. Миссис Бертон сказала:

— Впрочем, это неважно. Пройдите все в мою комнату. Ты не возражаешь, Элис?

Женщина в кресле сказала, что не возражает, и встала. Молодой человек взял дочь под руку и вывел ее.

Миссис Бертон спросила:

— Итак?

Я ответил:

— Собственно говоря, конфиденциальная часть касается меня. Вы знаете, кто такой Ниро Вульф?

— Ниро Вульф? Да.

— Доктор Бертон и его друзья договорились с ним…

Она прервала меня.

— Я знаю об этом все. Мой муж…

Она замолчала. То, как она неожиданно крепко стиснула руки и попыталась удержать губы от дрожи, означало, что она гораздо ближе к кризису, чем я предполагал. Однако она взяла себя в руки и продолжала:

— Мой муж мне все об этом рассказал.

Я кивнул:

— Тогда я не буду терять времени. Я не полицейский, а частный детектив. Работаю на Ниро Вульфа, меня зовут Гудвин. Если вы меня спросите, что мне здесь нужно, я смогу дать вам много самых разных ответов, но вам придется помочь мне выбрать подходящий. Все зависит от того, как вы себя чувствуете. — Я решил сделать ставку на вежливость и наивность и быстро продолжал. — Вы, конечно, чувствуете себя ужасно, но как бы плохо вам ни было, вам это придется пережить, а я от имени Ниро Вульфа вынужден задать вам несколько вопросов и не могу из вежливости ждать неделю, пока ваши нервы несколько успокоятся. Поэтому или сейчас, или никогда ответьте и избавьтесь от меня. Итак, вы видели, как Пол Чейпин застрелил вашего мужа?

— Нет. Но ведь я уже…

— Конечно. Позвольте мне закончить. А кто-нибудь еще видел?

— Нет.

Я перевел дух. Во всяком случае, пока еще мы не плавали кверху брюхом. Я продолжал:

— Хорошо. Следующий вопрос касается ваших чувств. Что вы, например, почувствуете при мысли, что Пол Чейпин вообще не застрелил вашего мужа?

Она удивленно посмотрела на меня.

— Что вы имеете в виду? Я же видела его…

— Вы не видели, как он стрелял. А теперь — что я имею в виду. Я знаю, что ваш муж не ощущал к Полу Чейпину никакой ненависти, жалел его и решился присоединиться к остальным только потому, что не мог ничего сделать. А вы? Вы его ненавидели? Забудьте о том, что произошло сегодня вечером. Как сильно вы его ненавидели?

На секунду мне показалось, что я перетянул ее на свою сторону, но тут я увидел, что выражение ее глаз меняется и она крепче сжимает губы. Она намеревалась оказать мне сопротивление. Я немедленно постарался ее опередить.

— Послушайте, миссис Бертон, я не всеядная розыскная собака, которая копается на заднем дворе, лишь бы чего-нибудь раскопать. Я знаю об этом деле практически все, возможно, даже больше, чем вы. В шкафу в кабинете Ниро Вульфа как раз сейчас лежит кожаная шкатулка. Я сам ее туда положил. Она вот таких размеров, из чудесной светло-коричневой кожи с изящным золотым узором. Она заперта и почти до краев наполнена вашими перчатками и чулками. Некоторые из них вы носили. Подождите еще секунду, дайте мне закончить. Она принадлежит Полу Чейпину. Дора Риттер стащила их и отдала Полу. Это его сокровище. Ниро Вульф утверждает, что в этой шкатулке лежит его душа. Не знаю, в душах я не разбираюсь. Я просто вам говорю. Причина, по которой я хотел узнать, ненавидите ли вы Пола Чейпина (убийство вашего мужа мы пока оставим), следующая: что если он его не убил? Были бы вы рады, если бы это в любом случае приписали ему?

Она смотрела на меня и на мгновение позабыла о том, что собиралась оказать мне сопротивление. Она сказала:

— Я не знаю, куда вы клоните. Я видела, что он убит. Не знаю, что вы имеете в виду.

— Я тоже не знаю. Я здесь как раз для того, чтобы это понять. Я пытаюсь объяснить вам, что беспокою вас не просто из любопытства. Я выполняю здесь свою работу, и может оказаться, что это не только мое дело, но и ваше. Я обязан позаботиться о том, чтобы Пол Чейпин получил только то, что он заслужил. Не знаю, вполне вероятно, что и для вас это сейчас может оказаться важным. Вы пережили тяжелый удар, от которого большинство женщин просто бы свалились. Но вы не свалились, более того, вы в состоянии не просто сидеть и пытаться не думать об этом, но даже говорить со мной. Поэтому, если вы позволите, я хотел бы сесть и поспрашивать вас о некоторых мелочах. Если вы почувствуете, что близки к обмороку, я позову кого-нибудь из вашей семьи, а сам уйду.

Она разжала губы.

— Я не падаю в обмороки. Можете сесть.

— О’кей. — Я сел в кресло, которое освободила Элис. — А теперь расскажите мне, как все это произошло. Вся эта стрельба. Кто был дома?

— Мой муж и я, кухарка и горничная. У второй служанки был выходной.

— Больше никого? А та госпожа, которую вы назвали Элис?

— Это моя давняя подруга. Она пришла, чтобы… она пришла только что. Больше никого здесь не было.

— И?

— Я переодевалась в своей комнате. Мы собирались поехать поужинать. Дочь куда-то ушла. Муж заглянул ко мне за сигаретой… он постоянно забывал запастись сигаретами, а двери между нашимй комнатами всегда открыты, пошла горничная и доложила, что пришел Пол Чейпин. Муж пошел в холл поздороваться с ним, но не сразу, вначале он вернулся в свою комнату и в кабинет. Я упоминаю об этом потому, что я стояла и слушала. Когда Пол приходил к нам последний раз, муж сказал горничной, чтобы она предложила ему подождать в холле, а сам, прежде чем пойти туда, зашел в свой кабинет и взял из ящика пистолет. Мне это показалось просто ребячеством. На этот раз я стала прислушиваться, чтобы узнать, сделает ли он опять то же самое. Он это сделал, я слышала, как он выдвигает ящик. Потом он окликнул меня, позвал по имени, я спросила, в чем дело, а он ответил, что ничего, это не важно, он скажет мне, как только избавится от своего гостя. Это было последнее… это были последние слова, которые я от него услышала. Я слышала, как он прошел по квартире, — я прислушивалась, думаю, потому, что мне показалось странным, что понадобилось у нас Полу Чейпину, потом я услышала какой-то шум, не очень громкий, холл от моей комнаты довольно далеко, а затем — выстрелы. Я побежала туда. Из столовой выбежала горничная и присоединилась ко мне. Мы вбежали в холл. Там было темно, а в гостиной горело только слабое освещение, так что мы ничего не видели. Я слышала звук, как будто кто-то упал, и голос Пола произнес мое имя. Я повернула выключатель, Пол стоял там на одном колене, пытаясь подняться. Он снова произнес мое имя и сказал, что старался добраться до выключателя. И тут на полу у дальнего конца стола я заметила Лорри. Я бросилась к нему, но, взглянув на него, сразу же крикнула горничной, чтобы она бежала за доктором Фостером, который живет этажом ниже. Что в это время делал Пол, не знаю, я его даже не замечала, первое, что я помню после этого, это то, что пришли какие-то люди и…

— Хорошо. Этого достаточно.

Она замолчала. Я пару минут смотрел на нее, стараясь упорядочить все это в голове. Она опять сжала руки и несколько раз быстро вздохнула, но это не очень бросалось в глаза. Я больше о ней не беспокоился. Вытащив блокнот и ручку, я сказал:

— Хотелось бы чуточку уточнить то, что вы рассказали. Самое важное, естественно, это то, что свет был погашен. Это вообще потрясающе. Подождите секундочку, сейчас я говорю о том, что Вульф называет чувством событий, я пытаюсь его проявить. Начнем сначала. Когда ваш муж пошел к Полу Чейпину, он окликнул вас из кабинета и потом сказал, что это не важно. Вы представляете себе, что именно он хотел вам сказать?

— Нет, откуда же…

— О’кей. Вы сказали, что он окликнул вас после того, как выдвинул ящик. Это правильно?

Она кивнула.

— Я совершенно точно знаю, что он позвал меня после того, как я услышала звук открывающегося ящика. Я прислушивалась.

— Да. Потом вы слышали, как он пошел в холл, а затем вы услышали шум. Что это был за шум?

— Не знаю. Просто громкий шорох, какое-то движение. До холла далеко, а дверь была закрыта. Это были слабые звуки.

— Голоса?

— Нет, никаких голосов я не слышала.

— А когда ваш муж вошел в холл, слышали вы, чтобы он закрыл за собой дверь?

— Нет, это я могла бы услышать только в том случае, если бы он ее захлопнул.

— Хорошо, давайте попробуем иначе. Вы прислушивались, и, хотя в тот момент, когда он проходил через гостиную, вы уже не могли слышать его шагов, в какой-то момент вы представили себе, что он достиг холла. Вы понимаете, что я имею в виду — ощущение, что он уже там. Как только я скажу: «Начали», представьте себе, что он только что вошел в холл, и следите за временем. Как только настанет момент, когда, по вашему мнению, вы услышали первый выстрел, скажите: «Сейчас». Все понятно? Начали.

Я следил за секундной стрелкой своих часов, и тут она сказала: «Сейчас».

Я уставился на нее.

— Господи Боже, ведь прошло всего шесть секунд!

— Все произошло крайне быстро, я в этом абсолютно уверена.

— Но в таком случае… а, ладно. После этого вы побежали в холл, но свет там не горел. Естественно, в этом вы не можете ошибаться.

— Да. Свет был выключен.

— Вы его зажгли и увидели Чейпина, стоящего на коленях и пытающегося встать. У него в руках был пистолет?

— Нет. На нем было пальто и перчатки. Пистолета я не видела… нигде.

— А инспектор Кремер вам что-нибудь говорил об этом пистолете?

Она кивнула.

— Это был пистолет моего мужа. Он выстрелил… было сделано четыре выстрела. Пистолет нашли на полу.

— Кремер вам его показывал?

— Да.

— И это был тот самый, из ящика письменного стола в кабинете?

— Именно так.

— Когда вы зажгли свет, Чейпин сказал что-нибудь?

— Он назвал меня по имени. Когда загорелся свет, он сказал — я могу точно повторить, что он говорил: «Энн, калека в темноте. Дорогая Энн, я пытался доковылять до выключателя». Он упал.

— Да, конечно. — Я перестал черкать в блокноте и взглянул на нее. Она сидела словно в оцепенении. Я предложил: — Давайте-ка еще раз вернемся к самому началу. Вы были дома весь день?

— Нет. До обеда я была на выставке гравюр, а потом на чае. Домой я вернулась около шести.

— А ваш муж был дома, когда вы вернулись?

— Да, он приходит рано… по субботам. Он сидел в кабинете с Фердинандом Бауеном. Я зашла туда, чтобы сказать ему «привет». Мы всегда… говорили «привет», кто бы при этом ни был.

— Итак, тут был Бауен. А вы не знаете, зачем он приходил?

— Нет. То есть… Нет.

— Послушайте, миссис Бертон. Вы ведь сами решили, что сможете все это выдержать, и это просто здорово, так что уж держитесь. Так зачем к вам приходил мистер Бауен?

— Он просил о каком-то одолжении. Это все, что мне известно.

— В финансовом плане?

— Думаю, что да.

— И получил?

— Нет. Но ведь это вообще никакого от… оставим это.

— О’ кей. А когда Бауен ушел?

— Сразу же после того как я вернулась. Я бы сказала, что это было в четверть седьмого. Возможно, в шесть двадцать, минут за десять до прихода Доры, а она пришла ровно в половине седьмого.

— Что вы говорите? — Я удивленно посмотрел на нее. — Вы имеете в виду Дору Чейпин?

— Да.

— Она приходила, чтобы вас причесать?

— Да.

— Черт подери! Простите, Ниро Вульф запрещает мне ругаться при дамах. Хорошо, Дора Чейпин пришла в шесть тридцать. А когда ушла?

— Обычно это занимает у нее минут сорок. Так что она ушла в четверть восьмого. — Она помолчала, что-то подсчитывая. — Да, так и было. Может быть, на несколько минут позже. Я еще подумала, что у меня остается четверть часа, чтобы докончить туалет.

— Дора Чейпин увала отсюда в четверть восьмого, а в половину пришел Пол Чейпин. Очень интересно, они чуть не столкнулись нос к носу. А кто еще был здесь после шести?

— Никого не было. Это все. Дочь ушла около половины седьмого, за несколько минут до прихода Доры. Хотя я не понимаю… Что такое, Элис?

Дверь за моей спиной открылась, и я обернулся, чтобы взглянуть, кто пришел. Это была та вторая женщина, давняя подруга, которая сообщила:

— Звонит Ник Кейбот, он уже знает. Он спрашивает, не могла бы ты поговорить с ним.

Миссис Бертон на мгновение стрельнула своими черными глазами в мою сторону. Я едва заметно покачал головой, но так, чтобы она это видела. Она ответила своей подруге:

— Нет, мне нечего ему сказать. Я не хочу ни с кем разговаривать. Вы нашли что-нибудь из еды?

— Как-нибудь перебьемся. Серьезно, Энн, я думаю…

— Прошу тебя, Элис, пожалуйста…

После минутного колебания дверь закрылась.

Горделиво улыбнувшись себе «в усы», я напомнил ей:

— Вы начали было говорить о том, что вы чего-то не понимаете…

Она не ответила. Просто сидела и глядела на меня помрачневшими глазами, однако лоб ее оставался чистым и гладким. Поднявшись, она подошла к столу, взяла из папиросницы сигарету, закурила и подвинула к себе пепельницу. Затем вернулась к кушетке, села и несколько раз затянулась. Потом удивленно взглянула на сигарету, как бы недоумевая, откуда это она появилась у нее в руках, раздавила ее в пепельнице и выбросила. Выпрямившись снова, она, по-видимому, вдруг осознала, что за ней наблюдают. Неожиданно она спросила:

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Арчи Гудвин.

— Благодарю вас. Мне следовало бы запомнить ваше имя. Ведь могут произойти довольно странные вещи, не правда ли? А почему вы не хотели, чтобы я говорила с мистером Кейботом?

— Без какой-либо определенной причины. Просто я не хочу, чтобы именно сейчас вы беседовали с кем-то еще помимо меня.

Она кивнула.

— Что я и делаю. Мистер Гудвин, вы почти вдвое младше меня, и я еще никогда с вами не встречалась. По-видимому, вы довольно сообразительный человек. Вы, конечно, в состоянии себе представить, каким потрясением было для меня увидеть моего мужа мертвым, убитым. Это совершенно выбило меня из колеи. И сейчас я поступаю совершенно нетипично. Обычно я разговариваю только о малозначимых вещах, так было всегда, с самого детства, за исключением двух человек, — моего дорогого мужа и Пола Чейпина. Но о моем супруге мы сейчас говорить не будем, о нем просто нечего говорить: он умер. Он умер… Мне придется много раз повторять это себе: он умер… Ведь он продолжает жить во мне, хочу я этого или нет. Думаю — и это как раз то, что я хочу вам сказать, — думаю, что я хотела бы того же и для Пола Чейпина… О нет, это невозможно! — Она вздрогнула и сплела руки. — Это полный абсурд — пытаться говорить об этом с чужим человеком, даже если Лорри мертв… Это абсурд.

Я предложил:

— Возможно, что абсурд как раз в том, чтобы не говорить об этом. Сбросьте хоть раз бремя с души, избавьтесь от него.

Она отрицательно похачала головой:

— Мне нечего сбрасывать. Нет каких-либо причин говорить об этом, а я говорю. Иначе зачем бы я позволила вам себя расспрашивать? Сегодня вечером я заглянула себе в душу глубже, чем когда-либо прежде. И не тогда, когда увидела своего мужа мертвым, и не тогда, когда стояла в одиночестве в своей комнате, глядя на его фотографию и пытаясь осознать, что он умер. Это произошло в тот момент, когда я беседовала с полицейским инспектором и он начал мне объяснять, что в случае убийства первой степени прошение о помиловании не допускается и что мне придется давать показания перед окружным судом, чтобы Пола Чейпина могли осудить и покарать. Я не хочу, чтобы его покарали. Разве мало того, что мой муж мертв? Но если я не хочу, чтобы он понес наказание, то почему я этого не хочу? Из сострадания? Я никогда его не любила. Я всегда была довольно самонадеянна, но не настолько, чтобы не сочувствовать Полу Чейпину. Вы мне сказали, что у него есть полная шкатулка моих перчаток и чулок, которые Дора крала у меня, и что Ниро Вульф заявил, якобы в ней душа Пола. Возможно, что и моя душа лежит в какой-нибудь шкатулке, а я об этом даже не знаю.

Она резко встала. Пепельница соскользнула с кушетки на ковер. Она нагнулась и, проворно подобрав обгоревшую спичку и окурок, бросила их обратно в пепельницу. Пальцы ее не дрожали. Я даже не пошевелился, чтобы ей помочь. Она отнесла пепельницу на стол, вернулась к кушетке и снова села. Потом продолжала:

— Я никогда не любила Пола Чейпина. Когда-то, когда мне было восемнадцать, я обещала ему, что выйду за него замуж. Но узнав, что с ним произошел несчастный случай и он стал калекой на всю жизнь, я обрадовалась, что мне не придется выполнять свое обещание. Правда, тогда я еще этого не осознавала, это пришло позже. И я никогда его не жалела. Я говорю это не для того, чтобы выглядеть оригинальной, думаю, что ни одна женщина его никогда не пожалела, только одни мужчины. Женщины его не любят, даже те, которых он на короткий срок очаровывал. А я чувствую к нему просто отвращение. Я часто думала об этом, у меня было много возможностей проанализировать свое отношение к нему. Его невыносимое уродство действует на меня отталкивающе. Нет, не физическое уродство, а деформация его нервной системы, его мозга. Вы, конечно, слышали о женской хитрости, плутовстве, но вы не в состоянии этого понять так, как Пол, ибо он и сам такой же хитрец. А хитрость у мужчин — противное качество. Правда, женщин это привлекает, однако две или три женщины, которые подпадали под его очарование, — я не принадлежала к их числу, даже когда мне было восемнадцать, — встречали с его стороны лишь презрение.

— Но он ведь женился на Доре Риттер. Уж она-то женщина?

— О да. Дора — женщина. Но она посвятила себя отрицанию своей женственности. Я ее люблю и понимаю. Ей прекрасно известно, что такое красота, и она видит, как она сама выглядит. Поэтому она уже давно пришла к такому самоотрицанию, а сила воли помогла ей в нем утвердиться. Пол ее тоже понимает. Он женился на ней, чтобы выразить свое презрение ко мне, он сам мне об этом говорил. С Дорой ему было легко это себе позволить, потому что он мог на нее положиться, он знал, что она никогда не потребует от него чего-то такого, что было бы для него унизительным. А что касается Доры, — она его ненавидит, но способна пожертвовать своей жизнью ради него. Ведь, несмотря на все свое самоотрицание, она страстно мечтала стать замужней женщиной, и, когда Пол предложил ей это, правда, на условиях, которые были для него единственно приемлемыми, она сочла это чудом Господним. И они прекрасно понимают друг друга.

Я удивился:

— Она его ненавидит и все же вышла за него?

— Да. Дора способна на нёчто подобное.

— Я удивился, узнав, что она была здесь сегодня. Мне известно, что она получила в среду утром серьезную травму. Я сам это видел. Похоже, что она — твердый орешек.

— Можно и так сказать. Но Дора просто ненормальная. Конечно, не в буквальном смысле, но она все-таки ненормальная. Пол не раз говорил мне об этом. Об этой травме она рассказывала мне так, как будто болтала со мной о погоде. Она не выносит двух вещей: когда какая-то женщина подозревает ее в нежных чувствах и когда какой-либо мужчина смотрит на нее как на женщину. Ее твердость — это следствие ее полного равнодушия ко всему на свете, кроме Пола Чейпина.

— Она хвасталась Ниро Вульфу, что она замужем.

— Действительно, это возвышает ее в ее собственных глазах. Но над ней невозможно смеяться, так же как невозможно жалеть Пола. Так обезьяна могла бы пожалеть меня, что у меня нет хвоста.

Я напомнил:

— Бы говорили о своей душе.

— Правда? Да-да. С вами говорила, мистер Гудвин. А вот со своей подругой Элис я бы не смогла об этом говорить. Я как-то попыталась, но ничего не вышло. Я сказала вам, что не хочу, чтобы Пол понес наказание? Наверное, это не совсем так, наверное, я хочу, чтобы его наказали, но не так жестоко, не хочу, чтобы его убили. Так чего же я хочу? Что скрывается в моем сердце? Бог знает… Но я начала отвечать на ваши вопросы, когда вы сказали что-то… что-то о наказании…

Я кивнул:

— Я говорил, что он не должен получить больше, чем ему причитается. Хотя вам это дело представляется ясным и завершенным, впрочем, полицейским, как мне кажется, тоже. Вы слышали выстрелы, вбежали в холл, а там все было как на ладони: живой мужчина, мертвый мужчина и пистолет. А инспектор Кремер, разумеется, не преминул добавить от себя все, что следует, включая мотив, все факты при полном параде и с начищенными до блеска сапогами. Я уж не говорю о том, как ему сыграло на руку то, что он смог рассчитаться с Чейпином за некоторые неприятности, которые тот ему доставил. Но, как говорит Ниро Вульф, нянька, прогуливающаяся по парку с коляской, в которую она забыла положить ребенка, поступает нецелесообразно. И если я здесь как следует покопаю, возможно, что я и обнаружу этого младенца. К примеру, Дора Чейпин ушла отсюда в семь двадцать. Чейпин пришел спустя десять минут, в семь тридцать. Что если она дождалась его снаружи на лавочке у входа в холл и вернулась с ним в квартиру? Или, если она не могла вернуться вместе с ним, поскольку его впустила горничная, он и сам мог бы открыть ей дверь, пока горничная пошла доложить о нем Бертону…

Она покачала головой:

— Не верю. Это возможно, но я в это не верю.

— Но вы же сами утверждаете, что она чокнутая.

— Нет. Если Дора и любила какого-то мужчину, то это был Лорри. Она бы этого не сделала.

— Даже ради того, чтобы посадить Чейпина на электрический стул?

Миссис Бертон посмотрела на меня и вздрогнула.

— Это еще хуже. Это просто чудовищно.

— Разумеется, чудовищно. Из этого мешка нам с вами не удастся вытащить ни одного приятного сюрприза для кого бы то ни было, кто замешан в этом деле, разве что для Чейпина. Следует упомянуть и еще об одной возможности. Мистер Бертон мог застрелиться сам. Погасил свет, чтобы Чейпин не видел, что он делает, и не мог крикнуть и помешать ему. Это тоже чудовищно, но вполне возможно.

Мне показалось, что эта версия не поразила ее так, как предыдущая. Она сказала почти спокойно:

— Нет, мистер Гудвин, сама мысль о том, что Лорри захотел бы… что у него была какая-то причина покончить с собой, к тому же причина, о которой я ничего не знала, достаточно невероятна, но чтобы он попытался свалить вину на Пола… или вообще на кого-то другого… Нет, это абсолютно невозможно.

— О’кей. Миссис Бертон, вы только что сказали, что могут произойти самые странные вещи. А если говорить об этом конкретном деле — это мог совершить каждый, любой человек, который мог попасть в холл и знал, что там находится Чейпин и что туда придет мистер Бертон. Кстати, а что с той служанкой, у которой сегодня вечером выходной? У нее есть свой ключ? Что это вообще за человек?

— Да, ключ есть. Ей пятьдесят шесть лет, она у нас уже десятый год и называется экономкой. Подозревать ее было бы напрасной тратой времени.

— Все равно меня интересует ее ключ.

— Он будет у нее, когда она появится завтра утром. Если желаете, можете с ней тогда поговорить.

— Спасибо. А вторая служанка? Мог бы я побеседовать с ней прямо сейчас?

Она встала, подошла к столу и нажала на кнопку, затем взяла еще одну сигарету и закурила. Я заметил, что со спины ей можно было бы дать лет двадцать, если бы не ее коса. Правда, она чуть сутулилась, и плечи ее чуть опустились, когда она встала. Но она снова выпрямилась и вернулась к кушетке почти в тот самый момент, когда открылась дверь в жилые покои и появилась целая процессия: кухарка, горничная, подруга Элис, дочь и ее парень. Кухарка несла поднос. Миссис Бертон сказала:

— Благодарю, Хенни, пока ничего не надо. Даже не пытайтесь, нет-нет. Я действительно не в состоянии сейчас проглотить ни кусочка. А что касается всех остальных… извините… мы хотели бы еще несколько минут поговорить с Розой. Только с Розой.

— Но, мамочка, ты действительно…

— Нет, дорогая. Прошу вас, еще всего несколько минут. Джонни, это очень мило с вашей стороны, я вам так благодарна. Роза, подойдите сюда.

Молодой человек покраснел:

— Не за что, миссис Бертон.

Они вышли через ту же дверь. Девушка подошла поближе и остановилась прямо перед нами, несколько раз попыталась глотнуть, но похоже было, что ей это не помогло. Ее лицо с широким плоским носом и выщипанными бровями, по-видимому, и в обычной-то обстановке производило довольно странное впечатление, а уж сейчас, когда она пыталась изображать сочувствие и одновременно была слишком потрясена и напугана, оно приобрело совершенно специфическое выражение. Миссис Бертон сказала ей, что я хотел бы ее кое о чем расспросить, и она бросила на меня такой взгляд, как будто вдруг узнала, что я намерен продать ее в рабство. Затем она уставилась на блокнот, лежащий у меня на коленях, и окончательно перепугалась. Я обратился к ней:

— Роза, я прекрасно знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы боитесь, что раз уж тот, другой мужчина, все записывал, все ваши ответы на его вопросы, а я теперь сделаю то же самое, то потом мы сравним ответы, и если они не будут совпадать, мы отведем вас на вершину Эмпайр стейтс билдинга и сбросим оттуда вниз. Так вот, забудьте об этом. Кстати, — обратился я к миссис Бертон, — у Доры Чейпин есть ключи от квартиры?

— Нет.

— О’кей. Скажите, Роза, сегодня вечером, когда пришла Дора Чейпин, вы открывали ей дверь?

— Да, сэр.

— Когда вы ей открыли, она была одна?

— Да, сэр.

— А когда она уходила, вы ее проводили?

— Нет, сэр. Мы никогда никого не провожаем, ни я, ни миссис Курц. Она просто ушла.

— А где вы были, когда она уходила?

— В столовой. Я была там довольно долго. Мы не подавали ужин, поэтому я протирала хрусталь.

— Полагаю, что мистера Бауена вы тоже не провожали, когда он уходил? Это тот джентльмен…

— Да, сэр. Я знаю мистера Бауена. Нет, его я тоже не провожала до двери, только это было гораздо раньше.

— Я знаю. Значит, вы никого из уходивших не провожали. Вернемся к тем, кого вы впустили в квартиру. Вы пошли открыть дверь, когда позвонил мистер Чейпин?

— Да, сэр.

— Он был один?

— Да, сэр.

— Вы открыли ему дверь, он вошел, и вы снова закрыли дверь?

— Да, сэр.

— А теперь подумайте, помните ли вы вот что. Если нет, ничего страшного, но, возможно, вы вспомните. Что вам сказал мистер Чейпин?

Она испуганно посмотрела на меня, потом покосилась на миссис Бертон и, опустив глаза, уставилась в пол.

Сначала я подумал, что она пытается меня провести, но затем понял, что она просто ошеломлена той ужасающе сложной задачей, которую я поставил перед ней своим вопросом, на который нельзя ответить только «да» или «нет». Я попытался ей помочь:

— Ну-ну, Роза. Вы увидели, что пришел мистер Чейпин, вы взяли у него шляпу, а он сказал…

— Я не принимала у него ни шляпу, ни пальто. Он не стал снимать пальто, даже перчаток не снял. Он сказал, чтобы я доложила о нем доктору Бертону.

— Он остался стоять у двери или сел на стул?

— Не знаю. Думаю, что он последовал за мной, но он шел медленно, а я пошла побыстрей, чтобы доложить о нем мистеру Бертону.

— Когда вы уходили из холла, там горел свет?

— Да, сэр. Само собой.

— А куда вы пошли после того, как доложили о нем доктору Бертону?

— Обратно в столовую.

— Где была кухарка?

— В кухне, она была там все время.

— А где была миссис Бертон?

— Она была в своей комнате, одевалась. Так ведь, мэм?

Я улыбнулся.

— Конечно, она была там. Я просто хочу уточнить, кто где находился. А доктор Бертон сразу же пошел в холл?

Она кивнула:

— Это… может, и не сразу, но довольно скоро. Я была в столовой и слышала, как он прошел мимо двери.

— О’кей. — Я поднялся с кресла. — А теперь я хочу вас кое о чем попросить. Я мог бы вам не говорить, как это важно, но это действительно так. Пойдите в столовую и начните приводить в порядок стаканы, или что вы там делали тогда, после того как доложили мистеру Бертону о приходе мистера Чейпина. Я пройду в холл мимо двери в столовую. Доктор Бертон шел быстро или медленно?

Она покачала головой, и у нее задрожали губы.

— Просто шел.

— Хорошо. Значит, и я просто пойду. Вы услышите, когда я пройду мимо. Попытайтесь определить, сколько времени прошло, прежде чем вы услышали первый выстрел. Когда пройдет достаточно времени, как вы услышали выстрел, крикните: «Сейчас!» — но так громко, чтобы мне было слышно в холле. Вам все понятно? Будет лучше, если мы сначала попробуем…

Губы у нее дрожали так сильно, что я предпочел замолчать. Я прикрикнул на нее:

— Возьмите себя в руки и не ревите! Посмотрите на миссис Бертон и берите с нее пример, как нужно себя вести. Вы это делаете ради нее. Так что, вперед!

Она закрыла свой ротик, крепко сжала губы и дважды глотнула, после чего выпалила:

— Эти выстрелы раздались все сразу.

— Прекрасно, пусть все сразу. В нужное время вы крикнете: «Сейчас!». Пожалуй, было бы лучше, если бы вы сказали остальным, что будете кричать, а то они все сюда примчатся.

Вмешалась миссис Бертон:

— Я сама им скажу. Роза, отведите мистера Гудвина в кабинет и покажите ему, куда идти.

Миссис Бертон действительно была нечто. Я почти влюбился в нее. Возможно, что душа ее и лежала где-то в какой-либо шкатулке, но в остальном все у нее было на месте, я имею в виду мужество и так далее. Если бы я имел склонность к коллекционированию, я бы с удовольствием постарался заполучить одну из ее перчаток.

Мы с Розой вышли из комнаты. Она провела меня кружным путем через коридор, явно для того, чтобы обойти стороной спальни, потому что мы вошли в кабинет прямо из коридора. Она показала мне ту дверь, куда мне нужно будет идти, и оставила одного. Я осмотрелся: книга, кожаные клубные кресла, радиоприемник, курительные столики, у окна — письменный стол. Очевидно, там и был тот ящик, куда Бертон клал свою пушку. Я подошел к столу, выдвинул и снова задвинул ящик. Потом вышел через вторую дверь и среднебыстрым шагом прошел мимо двери в столовую, через главный холл в большую комнату и оттуда — в гостиную. Поглядывая на часы, я открыл дверь в прихожую, вошел и закрыл ее за собой. Хорошо еще, что все были предупреждены, потому что Розин вопль «Сейчас!» даже для меня, находившегося довольно далеко, в прихожей, прозвучал как сигнал к Страшному суду. Обратно я возвращался гораздо быстрей, чем шел туда, боясь что она попытается крикнуть еще раз. Однако она тем временем рысью вернулась в комнату к миссис Бертон. Когда я вошел туда, она стояла у кушетки с лицом белым как мел и выглядела так, словно у нее морская болезнь. Миссис Бертон встала и погладила ее по плечу. Я подошел к ним и сел.

— Я едва успел туда дойти. Самое большее — две секунды. Разумеется, она поспешила, но это свидетельствует только о том, что все произошло очень быстро. О’кей, Роза. Больше я от вас никаких криков не потребую. Вы умная и отважная девушка. Еще только пара вопросов. Услышав выстрелы, вы побежали вместе с миссис Бертон в холл. Это так?

— Да, сэр.

— И что вы увидели, когда туда добежали?

— Ничего я не увидела, там было темно.

— А что-нибудь услышали?

— Я слышала какой-то глухой шум, а потом услышала, как мистер Чейпин позвал по имени миссис Бертон, а потом зажегся свет, и я его увидела.

— И что он делал?

— Старался подняться.

— Револьвер был у него в руке?

— Нет, сэр. Точно не было, потому что руками он упирался в пол, пытаясь встать.

— А потом вы увидели доктора Бертона?

— Да, сэр. — Она всхлипнула. — Я увидела его, когда к нему подошла миссис Бертон.

— И что вы сделали?

— Ну… я стояла там… пока миссис Бертон не велела мне привести доктора Фостера. Я выбежала из квартиры, спустилась вниз, а там мне сказали, что доктор Фостер только что ушел, и я пошла к лифту…

— Хорошо. Достаточно.

Я просмотрел свои заметки. Миссис Бертон еще раз похлопала Розу по плечу, а Роза глядела на нее и готова была расплакаться. Мои часы показывали без пяти минут одиннадцать, я уже находился в этой комнате почти два часа.

— Что касается Розы — это все. Что же касается меня — тоже, вот только одно еще… может быть, вы могли бы сказать Розе…

Она посмотрела на девушку и предложила ей:

— Будет лучше, если вы пойдете и приляжете, Роза. Спокойной ночи.

— О, миссис Бертон…

— Все хорошо, Роза. Вы слышали, как мистер Гудвин сказал, что вы умница. Идите и отоспитесь.

Служанка бросила на меня не слишком дружелюбный взгляд, еще раз посмотрела на свою хозяйку, повернулась и вышла. Едва за ней закрылась дверь, я встал с кресла и сказал:

— Я сейчас уйду, еще только одна проблема. Я хочу попросить вас об одном одолжении. Вам придется поверить мне на слово, что для Ниро Вульфа это дело столь же важно, как и для вас. Скажу вам откровенно. Вы не хотите, чтобы Пола Чейпина сожгли на электрическом стуле за убийство вашего мужа, и он тоже этого не хочет. Не знаю, какой следующий ход он сделает, это только его дело, но ему, по-видимому, понадобится что-то такое, на что он мог бы опереться в своей работе. Если бы он захотел попросить у инспектора Кремера разрешения осмотреть этот пистолет, ему придется привести более серьезную причину, чем простое любопытство. Пол Чейпин, как мне кажется, вряд ли захочет его нанять, а что если бы это сделали вы? Имей мы возможность сказать, что действуем по вашему поручению, все было бы гораздо проще. Разумеется, ни о каком гонораре и речи быть не может, даже если мы сделаем все по вашей просьбе. Если желаете, я могу это оформить в письменном виде.

Я смотрел на нее. Она все еще держала голову прямо, но в глазах и уголках губ уже начали появляться признаки усталости. Я сказал ей:

— Все, ухожу. Не буду на вас давить и уговаривать вас, скажите мне только «да» или «нет». Если вы сейчас не можете прилечь и отдохнуть, то сделайте что-нибудь еще, расслабьтесь и отдохните как-нибудь иначе. Хорошо?

Она покачала головой. Я подумал, что она хочет тем самым сказать мне «нет», но тут она заговорила, хотя мне и показалось, что ее слова так же адресованы не мне, как и ее покачивание головой:

— Я любила своего мужа, мистер Гудвин. Да, я любила его. Иногда я не одобряла, как он поступал. Еще чаще он не одобрял то, что делала я, хотя и редко говорил мне об этом. Он не одобрил бы и то, что я делаю сейчас, — думаю, что не одобрил бы. Он сказал бы: «Предоставь это судьбе!» Сказал бы точно так же, как часто — много раз — говорил о Поле Чейпине. Он умер… да, он умер… но пусть он побудет еще немного живым для того, чтобы сказать это сейчас, и пусть я буду жива еще хотя бы столько, чтобы ответить ему так, как я отвечала всегда: я не оставлю на произвол судьбы то, в чем я убеждена, что должна это решить сама. Он бы не хотел, чтобы я делала ему какие-то новые уступки, именно сейчас, когда он умер. — Она быстро добавила: — Но даже если бы он захотел, сомневаюсь, что я могла бы уступить. Спокойной ночи, мистер Гудвин. — И она протянула мне руку.

Я склонился перед ней и поцеловал ей руку. Затем я все же спросил:

— Возможно, я понял вас правильно, но я люблю ясность во всем. Ниро Вульф может заявить, что действует по вашему поручению?

Она кивнула. Я повернулся и вышел из комнаты.

В прихожей я взял со стола свое пальто и шляпу, оделся и еще раз осмотрелся. Из шкафа в стене я вытащил свой черный чемоданчик. Открывая дверь, я оглядел замок и установил, что это типичный замок для домов такого уровня. Чтобы освободить язычок, достаточно нажать на кнопку, спрятанную в торце двери. Я попробовал, и все получилось. На площадке лестницы я услышал какие-то звуки, поэтому вышел и захлопнул за собой дверь. Сыщик, которого, как я и предполагал, Кремер оставил здесь, чтобы охранять семью от назойливых посетителей, сидел там в кресле и чуть не вывернул себе шею, чтобы увидеть, кто это там манипулирует с замком. Правда, он так и не счел нужным встать.

Натягивая перчатки, я обратился к нему спокойным, но высокомерным тоном:

— Благодарю вас, будьте уверены, что мы никогда вас не забудем. — После чего направился к лифту.




18


В два часа ночи с субботы на воскресенье я сидел в нашем кабинете за письменным столом и зевал. Вульф за своим столом изучал график, который я отстукал ему на машинке в перерыве своего доклада, когда мне потребовалось перевести дух и упорядочить все в голове. Таблица выглядела следующим образом:






6.05 — Миссис Бертон возвращается домой. В квартире находятся: Бертон, их дочь, Бауен, горничная, кухарка.

6.20 — Уходит Бауен.

6.25 — Уходит дочь.

6.30 — Приходит Дора Чейпин.

7.20 — Дора уходит.

7.30 — Приходит Пол Чейпин.

7.33 — Бертон убит.

7.40 — Звонит Фред Даркин.





Одна копия лежала передо мной, я косился на нее и зевал. Фриц оставил для меня на плите немного горячей тушеной бельчатины с луком, но я давно уже проглотил ее, точно так же, как и несколько порций виски с содовой, поскольку после черничного соуса, которым Фриц приправляет беличье мясо, молоко имеет вкус прогорклого оливкового масла. После того как я представил Вульфу несколько многозначительных деталей, не раскрывая, каким путем я их раздобыл, он объявил Хиббарду, что детективы — все равно что волшебники: их основная и неустанная забота направлена на сохранение того ореола таинственности, который окружает их профессию, и Хиббарду пришлось отправиться наверх спать.

Благодаря такому повороту событий, о котором мы узнали по телефону, пока он принимал ванну, его мир вдруг изменился. За обедом он ел мало, хотя необходимость сохранять позолоту на зубах уже отпала. Однако непрестанно требовал, чтобы ему разрешили обзвонить человек этак пятьдесят — шестьдесят, начиная со своей племянницы, и его удалось отговорить от этого намерения только с помощью разных возвышенных речей о честном слове. Видимо, решить эту проблему до конца все же не удалось, так как Вульф послал Фрица, чтобы тот перерезал в комнате Хиббарда телефонные провода. Сейчас он был наверху и то ли спал, то ли, возможно, помаленьку обсасывал некий психологический трюк на тему честного слова. Я продолжил доклад и выложил Вульфу кусок за куском всю эту историю. После этого настало время дискуссии.

Отложив копию на стол, я снова занялся зеванием. Наконец Вульф провозгласил:

— Видишь ли, Арчи, я полагаю вполне возможным для нас продолжить работу, вовсе не отвлекаясь на достаточно трудоемкие поиски убийцы доктора Бертона. Это тебе ясно?

— Я спать хочу, — ответил я. — Сначала мне пришлось ждать ужина до полуночи, а потом это оказалась тушеная бельчатина…

— Я понимаю, — кивнул Вульф, — в подобных условиях я сам бы ни на что не годился. Но вот еще что. С нашей точки зрения самое отвратительное во всей этой истории с Бертоном заключается в том, как она скажется на личности мистера Чейпина. Он ведь не сможет прийти сюда за своей шкатулкой и вообще ни за чем. Мы будем вынуждены получить при посредничестве мистера Морли разрешение и посетить его. В какую тюрьму они его отправили?

— Думаю, на Сентрал-стрит. Конечно, они могли засунуть его в три или четыре подобных заведения, но эта — наиболее вероятная.

Вульф вздохнул.

— Это ужасно. Думаю, что до нее будет больше двух миль, скорее даже три. В последний раз я уезжал из дома в начале сентября, чтобы иметь честь пообедать за одним столом с Альбертом Эйнштейном, а когда возвращался домой, шел дождик. Помнишь?

— Конечно. Разве я могу это забыть? Был такой ливень, что чуть не намочил тротуары.

— Шуточки шутишь. Чтоб тебе… ну да ладно. Бедность не порок, но и не ярмо на шее. Раз уж для человека, обвиняемого в убийстве, не существует такого выхода, как освобождение под залог, и раз уж мне так необходимо поговорить с мистером Чейпином, ничего не поделаешь, придется отправляться на Сентрал-стрит. К тому же… нет, с этим можно подождать, пока мы не узнаем, кто убил доктора Бертона.

— К тому же вполне возможно, что еще до наступления утра Чейпин подумает-подумает и откроет свое сердце Кремеру — возьмет да и признается, что это он убил Бертона.

— Арчи, — Вульф погрозил мне пальцем, — если ты настаиваешь… но нет, это пытался сделать еще датский кораль Кнут. Я имею в виду — вложить разум в голову дурака. Я же снова и снова утверждаю: чушь! Разве я тебе этого не объяснял? Сейчас модно говорить, что в этом мире все возможно. На самом же деле возможно очень мало вещей, печально мало. И вероятность того, что мистер Чейпин убил доктора Бертона, к ним не относится. Мы приняли на себя определенные обязательства. Напрасно было бы требовать от тебя, чтобы ты искоренил в своем мозгу все заблуждения, которые как черви, ползают по его серым клеточкам. Однако я ожидаю от тебя, что ты не позволишь им мешать нам выполнить стоящую перед нами задачу. Правда, уже два часа ночи, пора спать. Я обрисовал тебе твои задания на завтра — вернее, уже на сегодня — и объяснил, что возможно сделать, а что — нет. Спокойной ночи, выспись как следует.

Зевая во весь рот, я поднялся. Я был слишком сонным даже для того, чтобы на него обижаться, поэтому механически произнес: «О’кей, шеф!» — и пошел наверх.




В воскресенье утром я проспал. На этот день у меня было запланировано три важных дела, однако первое по порядку практически вряд ли можно было бы выполнить в утренние часы, поэтому я пару раз просыпался, смотрел на часы и снова задремывал. Около десяти я наконец выполз из своей комнаты, ополоснул и выскоблил лицо. Застегивая рубашку, я обнаружил, что насвистываю, задумался, чтобы понять причину своего хорошего настроения, и тут до меня дошло, что меня успокаивает одна только мысль о том, что Чейпин сидит за решеткой и не может видеть солнечного света, который я с радостью наблюдал на крышах домов по другую сторону улицы. И я-таки досвистелся. Нехорошо вести себя подобным образом по отношению к человеку, за свободу которого я обязан был сражаться.

Было ноябрьское воскресное утро, и я понял, в чем дело, как только позвонил вниз Фрицу, чтобы доложить, что я уже вылез из ванной. Он обмазал кастрюльку маслом, положил в нее шесть ложечек сметаны, три свежих яйца, четыре ламберовских сосиски, соль, перец, паприку и мелко нарезанный лук и поставил все это в духовку. Правда, прежде чем пойти на кухню, я заглянул в кабинет. Там уже сидел Эндрью Хиббард с утренней газетой. Он сообщил мне, что плохо спал, что уже позавтракал и что ему ужасно хочется заполучить что-нибудь из своей собственной одежды. Я объяснил ему, что Вульф наверху, на чердаке, среди своих орхидей и что если у него есть желание пойти посмотреть на них, то добро пожаловать. Подойдя к телефону, я позвонил на Сентрал-стрит и узнал, что инспектор Кремер пока еще не появлялся и никто не знает, когда он прибудет. После этого я отправился на кухню и занялся своей кастрюлькой и ее содержимым. Разумеется, в утренних газетах убийство доктора Бертона попало на первые страницы. Я прочел все эти статьи, и они меня весьма позабавили.

Затем я пошел в гараж, взял машину и поехал в город. Когда я приехал на место, Кремер уже был в своей канцелярии и не заставил меня ждать. Я сел и стал слушать, как он с несколькими детективами обсуждает вопрос о том, каким путем лучше всего убедить некоторых обитателей Гарлема отказаться от своих анатомических экспериментов на головах кассиров в драгсторах[11 - Драгстор (США) — аптека, где продаются также прохладительные напитки, мороженое, жвачка и т. п.]. Когда они наконец ушли, я подмигнул ему и улыбнулся. Почему-то он не ответил мне на улыбку. Повернувшись на стуле так, чтобы смотреть мне в лицо, он спросил, что мне, собственно, надо. Я ответил, что ничего, я просто пришел поблагодарить его за то, что вчера он разрешил мне, несмотря на всю суету, немного поболтаться у доктора Бертона.

— Ну-ну, — сказал он. — Когда мы уходили, вас там уже не было. Небось, это вас расстроило?

— Расстроило, еще как. Я не мог напасть хоть на какой-нибудь след.

— Нет? — Он все еще не улыбался. — С этим делом — как с упрямым ребенком: неизвестно, как за него приняться. Все, что у нас есть, это убийца, пистолет и два свидетеля. Ну а теперь выкладывайте, что вам надо.

Я ответил:

— Мне нужна куча вещей. Инспектор, дело у вас в кармане. О’кей. Вы можете себе позволить быть великодушным. Я хотел бы узнать, были ли на револьвере какие-нибудь отпечатки пальцев. Я хотел бы узнать, объяснил ли Чейпин, почему он все это так по-дурацки запланировал, ведь он же профессионал. И особенно мне хотелось бы поговорить с Чейпином. Может, вы бы распорядились?

Кремер усмехнулся.

— Мне и самому не мешало бы поговорить с Чейпином.

— Отлично. Я с радостью замолвлю за вас словечко.

Он затянулся сигарой, вынул ее изо рта и посерьезнел.

— Должен вам кое-что сказать, Гудвин. Я с удовольствием сидел бы и болтал здесь с вами, но сегодня воскресенье, а у меня полно работы. Поймите меня правильно. Во-первых, вы и так ничего бы не добились, даже если бы вас в лучшем виде пропустили к Чейпину. Этот калека уперся как бык. Вчера вечером я занимался им целых четыре часа, и, клянусь, он не сообщил мне даже дату своего рождения. Вообще ничего не говорит, отказывается беседовать с кем бы то ни было, кроме своей жены. Заявляет, что ему не нужен адвокат, вернее, когда мы спросили у него, кто его адвокат, он молчал. Жена была у него дважды, и они не говорили ни о чем таком, чего не мог бы услышать любой. Вы же знаете, я кое-что умею по части развязывания языков, но с ним все мои способы оказались безрезультатными.

— Понятно. А так, между нами девушками, вы не пробовали на него надавить?

Он покачал головой:

— Мы до него и пальцем не дотронулись. Однако продолжим. После того, что Ниро Вульф сказал мне вчера вечером по телефону, — я предполагаю, что вы слышали весь этот разговор, — я сразу же сообразил, что вы захотите его посетить. Я с удовольствием окажу ему любезность, если ему придет в голову что-то порядочное. Но с этим калекой я не хочу рисковать, даже если я и сделал все как надо.

— О’кей. Значит, у нас просто будет одной заботой больше. Вульфу придется обратиться к окружному прокурору.

— Да пусть обращается. Я его не укушу, если он это сделает. Но что касается меня, Чейпина имеют право посещать всего два человека: его жена и его защитник, но защитника у него нет, а если вы хотите знать мое мнение, — то и жены у него тоже нет. Послушайте, вот вы попросили меня об одолжении, а я вам отказал. А что если бы вы тоже оказали мне любезность? Скажите-ка мне, почему вы так стремитесь его навестить? А?

Я усмехнулся.

— Вы удивитесь, но мне нужно спросить у него, что мне делать с тем, что осталось от Эндрью Хиббарда, прежде чем он сам сумеет об этом позаботиться.

Кремер вытаращил на меня глаза и фыркнул.

— Не морочьте мне голову!

— Разве ж я посмею? Мне ничего подобного и в голову не придет. Естественно, раз он молчит, то, по всей видимости, он и мне ничего не скажет, однако вполне возможно, что мне удастся найти способ его разговорить, так что подумайте над этим. Послушайте, инспектор, ну должно же быть в вас хоть что-то человеческое! У меня сегодня день рождения, вот вы и разрешите мне это посещение, а?

— Даже не подумаю.

Я встал.

— А сколько правды в том, что он молчит?

— Если честно — мы не вытянули из него ни словечка.

Я сказал, что чрезвычайно обязан ему за благожелательное ко мне отношение, и ушел.

Сев в машину, я поехал на север. Никаких исторических деяний я не совершил, однако я на это и не рассчитывал. Вспомнив лицо Чейпина вчера вечером в прихожей у Бертонов, лицо, больше похожее на неподвижную маску, я отнюдь не удивился тому, что Кремер не обнаружил у него какого-то особого желания поболтать, поэтому, даже если бы он и разрешил мне это свидание, я едва ли мог бы надеяться что-нибудь от него услышать.

На Четырнадцатой улице я поставил машину и из табачной лавки позвонил Вульфу.

— Вы были как всегда правы. Им пришлось узнавать у его жены, предпочитает ли он мясо или птицу, он даже этого не пожелал им сообщить. О защитнике он вообще не помышляет. А Кремер меня к нему не пустил.

Вульф ответил:

— Отлично. Можешь ехать дальше, к миссис Бертон.

Я вернулся к машине и поехал дальше. Дожидаясь, пока швейцар позвонит в квартиру Бертонов, чтобы доложить о моем приходе, я очень надеялся, что за ночь она не передумала. Как однажды заявил Вульф, на женщину можно полагаться во всем, кроме постоянства. Однако все осталось так, как мы и договаривались. Мне предложили пройти в лифт. Наверху служанка, которую я еще не видел, — я догадался, что это экономка, миссис Курц, — проводила меня в ту же комнату, что и вчера. Держалась она неприязненно и весьма решительно, так что я был рад, что мне не нужно было расспрашивать ее ни о ключе, ни о чем-либо еще.

Миссис Бертон сидела в кресле у окна. Она была очень бледна, под глазами залегли темные тени. Если кто-то и был с ней перед моим приходом, она всех отослала. Я сообщил ей, что не буду даже садиться, а только выясню у нее пару вопросов, задать которые мне поручил Вульф. Я прочел по блокноту первый вопрос:

— Сказал ли вам вчера Пол Чейпин что-то еще, кроме того, что вы мне передали, и если да, то что?

Она ответила:

— Нет, ничего.

— Инспектор Кремер показывал вам пистолет, из которого был убит ваш муж. Уверены ли вы, что это тот самый пистолет, который принадлежал вашему мужу и который он хранил в ящике своего письменного стола?

Она ответила:

— Абсолютно уверена. На нем есть монограмма, это подарок от одного друга.

— За те пятьдесят минут, которые провела вчера в вашей квартире Дора Чейпин, был ли такой момент, когда она заходила или хотя бы могла зайти в кабинет, и если да, был ли в это время в кабинете еще кто-нибудь?

Она ответила:

— Нет. — Затем ее глаза помрачнели. — Постойте. Да, был такой момент. Вскоре после ее прихода я послала ее в кабинет за одной книгой. Думаю, что там никого не было. Муж переодевался в своей комнате.

— А теперь последний вопрос. Не знаете ли вы, был ли такой момент, когда мистер Бауен оставался в кабинете один?

Она ответила:

— Да, был. Муж приходил ко мне в комнату кое о чем спросить у меня.

— А вы не могли бы сказать, о чем он вас спрашивал?

— Нет, мистер Гудвин. Боюсь, что не могу.

— Но ведь мы говорим сугубо конфиденциально, а это может оказаться важным.

Глаза ее снова затуманились, однако она колебалась недолго.

— Хорошо. Он спросил меня, настолько ли дорога мне Эстель Бауен, жена мистера Бауена, чтобы согласиться ради нее на серьезную жертву. Я сказала, что нет.

— Он не пояснил, что он имеет в виду?

— Нет.

— Отлично. Это все. Вы так и не поспали?

— Нет.

Обычно я говорю столько, сколько позволяет время, но на этот раз мне было просто нечего сказать. Я поблагодарил ее, а она кивнула мне, даже не пошевелив головой. Это звучит почти невероятно, но клянусь, она так и сделала. И я ушел. Уходя, я на минутку задержался в переднем холле, чтобы еще раз проверить пару деталей, а именно, где находится выключатель у двустворчатой двери, и так далее.

По дороге я еще раз позвонил Вульфу и доложил ему все, что я выяснил у миссис Бертон, а он сообщил мне, что они с мистером Хиббардом играют в карты.

В двадцать минут первого я добрался до Перри-стрит, по-воскресному пустынной. Тротуары были тоже пустынны, во всем квартале было припарковано всего несколько машин, а перед домом номер 203 стояло только одно такси. Я позволил своей машине прокатиться по инерции до края тротуара по другую сторону улицы и вылез. Я обратил внимание на номер такси и заметил, что шофер сидит за рулем. Перейдя на противоположную сторону, я прошел мимо него. Таксист сидел с закрытыми глазами, отвернувшись и опираясь головой о раму окна. Я поставил ногу на подножку, наклонился к нему и произнес:

— Добрый день, мистер Скотт.

Он вздрогнул от неожиданности и поднял на меня глаза. Поморгав, он сказал:

— А, это наш маленький Ниро Вульф.

Я кивнул:

— Можете называть меня как угодно, только мое имя — Арчи Гудвин. Как дела с чаевыми?

— Дорогой мой, — он откашлялся и сплюнул через окно на мостовую. — Главное — это хранить свои секреты. Когда я видел вас последний раз, в среду? То есть четыре дня назад. И вы все трудитесь?

— Пытаюсь кое-что обнаружить. — Я наклонился к нему пониже. — Послушайте, Питни Скотт, я вас не искал, но все же рад, что нашел. Когда Ниро Вульф услышал, что прошло больше недели с тех пор, как вы узнали Эндрью Хиббарда, и вы даже не обратились за обещанным вознаграждением в пять тысяч долларов, он высказал мнение, что у вас своеобразное чувство юмора. Зная, что вы стараетесь найти оправдание этому дружескому поступку стоимостью в пять кусков, я бы назвал это иначе, но Вульф говорил на полном серьезе, такой уж он эксцентричный человек. Увидев вас здесь, я подумал, что вам интересно будет узнать о том, что ваш друг Хиббард в данный момент гостит в нашем доме. Я привез его туда вчера вечером. Если вам все равно, я предпочел бы, чтобы это осталось между нами еще пару дней, пока мы не выясним окончательно все это дело. Если у вас случайно начнется приступ корыстолюбия, вы ничего не потеряете, сохранив при этом свое чувство юмора.

Он проворчал:

— Так. Вы уже добрались и до Энди. И вам нужно еще пару дней, прежде чем вы все это выясните. А я-то думал, что все детективы — дураки.

— Ясное дело, дураки. Вот как я, например. Я такой дурак, что даже не знаю, кто привез Дору Чейпин на Девяностую улицу и отвез ее обратно, уж не вы ли? Я как раз хотел вас об этом спросить.

— Валяйте, спрашивайте. А я отвечу, что это был не я. — Он снова закашлялся и еще раз сплюнул — очередная бесполезная атака на воображаемую помеху в горле человека, постоянно терзаемого страстным желанием выпить. Бросив на меня косой взгляд, он продолжал: — Знаешь, браток… Вы уж извините меня за этот слэнг, просто я злюсь на вас, что вы не оставили Энди в покое, и одновременно восхищаюсь вами, поскольку это было совсем не так просто. Лорри Бертон был замечательный парень. А теперь он мертв, а Пол Чейпин в тюряге, и вся эта история перестала быть забавной, даже для меня, и Ниро Вульф прав, говоря о моем чувстве юмора, что удивительно. У меня характер еще тот, я ведь язва. — Он опять сплюнул. — Но черт с ним. Я не возил миссис Чейпин вчера вечером к Бертонам, она поехала туда на своей машине.

— Да ну? Она умеет водить машину?

— Конечно. Летом она возит мужа за город на пикники. Вот где настоящая потеха, хотя сомневаюсь, придется ли ей когда-нибудь организовать это еще хоть раз. Не знаю, почему она решила сегодня ехать со мной, разве что ей неохота искать место для парковки перед Томбсом — она ведь туда собралась.

Я слез с подножки и отошел на шаг назад. Из дома номер 203 вышла Дора Чейпин и направилась к такси. В другом пальто с другим воротником, но с тем же выражением лица и теми же маленькими серыми глазками. Она несла продолговатый пакет размером примерно с коробку для обуви. Я предположил, что в нем она повезет продукты для воскресного обеда своего мужа. Казалось, она не обратила на меня внимания, я уж не говорю о том, чтобы она меня узнала. Поставив ногу на ступеньку, она остановилась и вдруг уставилась прямо на меня. В ее глазах я увидел выражение, которое поддается довольно точному описанию, однако не имеет ничего общего с любовью. Его можно было бы назвать вызывающим, если бы вы захотели уточнить, какое именно чувство оно у меня вызывало. Во всяком случае, я этот вызов принял.

— Миссис Чейпин, вы разрешите мне поехать с вами? Я бы с удовольствием сообщил вам…

Она села в машину и захлопнула дверцу. Питни Скотт нажал на стартер, машина тронулась с места и уехала. Я стоял и смотрел ка отъезжающее такси, не испытывая особой радости, так как именно ради нее я сюда и приехал.

Я отправился к ближайшему телефону, чтобы поставить Вульфа в известность о том, что не вернусь домой к ленчу. Впрочем, я не слишком расстраивался, поскольку яйца, сметана и сосиски, которые я съел в десять утра, еще не определились что и как. Я купил себе «Нью-Йорк тайме» и с комфортом устроился в машине. Если только у нее не было какой-либо зацепки, о которой не знает инспектор Кремер, едва ли ей позволят долго задерживаться в Томбсе.

И тем не менее мне пришлось ждать почти полтора часа. Около двух часов, когда я уже начал подумывать, не зайти ли мне в буфет, где в свое время проводил большую часть дня Фред Даркин, в восемьдесят какой-то раз подняв голову при звуке автомобильного мотора, я увидел остановившееся такси. Помня о враждебном выражении в глазах Доры, я счел, что едва ли имело бы смысл пытаться присоединиться к ней внизу и вместе подняться наверх. Я решил переждать, пока она войдет в квартиру, а затем уговорить Питни Скотта отвести меня к ней. Возможно, она впустит меня, если я приду вместе с ним. Однако у меня опять ничего не вышло. Вместо того, чтобы остановиться перед подъездом, Скотт проехал на несколько ярдов дальше, затем они вышли из машины и вместе вошли в дом. Я проводил их взглядом, тихо выругался и решил, что больше ждать не буду. Вылез из машины, в первый и последний раз вошел в дом номер 203, подошел к лифту и бросил: «Пятый». Лифтер посмотрел на меня с привычной долей подозрительности, которая характерна для этой профессии, с вопросами приставать не стал. На пятом этаже я вышел и позвонил в квартиру 5-С.

Дора Чейпин подошла к двери и приоткрыла ее, а я сунул в щель ногу. Она спросила, что мне нужно, а я сказал, что мне нужно кое о чем спросить Питни Скотта. Она заявила, что он через полчаса спустится вниз и я вполне могу там подождать, и начала закрывать дверь, зажав при этом мою ногу. Тогда я добавил:

— Послушайте, миссис Чейпин, вас я тоже хотел кое о чем спросить. Вы считаете, что я действую против вашего мужа, но это не так. Клянусь вам. У него осталось не так уж много друзей, да и с вами ничего не случится, если вы меня выслушаете. Я кое-что разузнал и хотел бы вам рассказать об этом. Я мог бы, конечно, выложить это полиции, а не вам, но поверьте мне, вам бы это совсем не понравилось. Впустите меня. Вы же не одна, с вами Питни Скотт.

Она широко распахнула дверь и пригласила меня войти.

— Входите.

Неожиданная перемена в ее настроении, видимо, должна была бы меня насторожить, однако не насторожила. Я лишь решил, что мне удалось ее запугать, и это укрепило меня в убеждении, что если доктора Бертона убил не ее супруг, то это сделала она сама. Я вошел, захлопнул за собой дверь и последовал вслед за ней через прихожую, жилую комнату и столовую на кухню. Комнаты были большие, прекрасно обставленные и выглядели довольно богато. В кухне за белым столом сидел Питни Скотт и уничтожал кусок курицы. На блюде оставалось еще пять или шесть кусков, обжаренных до коричневой корочки. Я обратился к миссис Чейпин:

— Может, нам лучше оставить мистера Скотта наслаждаться едой в одиночестве?

Она кивком указала мне на стул и показала на курицу:

— Тут на всех хватит. — Обратившись к Скотту, она добавила: — Я приготовлю вам чего-нибудь выпить.

Он отрицательно покачал головой, прожевал и проглотил кусок:

— Я уже десять дней не пью, миссис Чейпин. Кроме шуток, я серьезно. Вот когда будет готов кофе, это я с удовольствием. Так что давайте… вы говорили, что вас зовут Гудвин, да? Так что давайте-ка помогайте. Миссис Чейпин вроде бы уже обедала.

Есть мне действительно хотелось, курица, честно говоря, выглядела чрезвычайно аппетитно, к тому же мне казалось, что с точки зрения психологии будет выгодней присоединиться к компании. А ведь я еще не упомянул о салате из зеленого перца. Я уселся на стул, а Скотт подал мне блюдо. Дора Чейпин отошла к плите и зажгла огонь под кофеваркой. Сзади на шее у нее все еще была большая повязка, а место, где были выбриты волосы, выглядело просто отталкивающе. Она была крупнее, чем мне показалось тогда у нас в кабинете, и более коренастой. Она вышла за чем-то в столовую, а я решил поближе познакомиться с курицей и заодно побеседовать со Скоттом. Через минуту Дора Чейпин вернулась с кофейными чашками.

Разумеется, ЭТО было в кофе. Она, видимо, всыпала ЭТО в кофейник, потому что сама она не выпила ни глотка, однако никакого привкуса я не почувствовал, кофе был совершенно обычным на вкус. Во всяком случае, она явно высыпала туда все таблетки снотворного и сверх того все, что ей попалось под руку, потому что смесь получилась невероятно сильной. Я начал ощущать ее действие в тот момент, когда протянул руку, чтобы предложить Скотту сигарету, и вдруг обратил внимание на его вид. Он опередил меня на несколько секунд. Дора Чейпин снова вышла из кухни, а Скотт таращился на дверь, через которую она вышла, и пытался подняться со стула, но не мог. Последнее, что я действительно еще помню, это то, как он пытался встать со стула, однако, по всей видимости, я сумел кое-что сделать и после этого, потому что, когда я пришел в себя, я оказался в столовой на полпути к двери, ведущей в жилую комнату и прихожую.

Когда я очнулся, было уже темно. Это было первое, что я осознал, и на протяжении некоторого времени ничего другого я не воспринимал, потому что двигаться не мог и мне приходилось прилагать массу усилий, чтобы как следует открыть глаза. Справа — как мне казалось, где-то очень-очень далеко — я увидел два больших прямоугольника мутного света и начал мучительно соображать, что же это такое. Потом вдруг до меня дошло, что это окно, что в помещении, где я лежу, темно, а слабый свет падает с улицы. Тогда я попытался сосредоточиться на том, что это за помещение.

В голове у меня все начало постепенно восстанавливаться, правда, в полнейшей мешанине, но я все еще не понимал, где я, хотя голова моя буквально раскалывалась от усилий осознать это. Я повернулся на полу и тут же отдернул руку, наткнувшись на что-то металлическое и острое. Тогда я перевернулся, встал на колени и начал двигаться. Натолкнулся на стол, один или два стула и в конце концов — на стену. Дальше я пополз вдоль стены, упираясь в нее плечом и пытаясь обходить мебель. После каждой пары футов я останавливался и шарил вокруг, пока наконец не обнаружил дверь. Я попытался встать на ноги, а когда не смог подняться, удовлетворился тем, что пошарил рукой над собой. Найдя выключатель, я нажал на него, и свет загорелся. Я пополз назад, туда, где на полу что-то лежало, и, напрягая все мышцы лица, чтобы заставить глаза оставаться открытыми, увидел, что та металлическая штуковина, которую я некоторое время назад нащупал, была моя собственная связка ключей. Рядом валялись мой бумажник, блокнот и карандаш, нож, авторучка, носовой платок — словом, все содержимое моих карманов.

Я ухватился за стул и, подтянувшись, поднялся на ноги, но как только попытался отпустить стул, тут же скова упал. Затем начал искать телефон, но его в этом помещении не было, поэтому я перебазировался в жилую комнату, нашел у двери выключатель и зажег свет. Телефон стоял на полочке у противоположной стены. Это показалось мне ужасно далеко, а желание бросить все и лечь было настолько сильным, что мне хотелось завыть, чтобы доказать самому себе, что я не сдамся, однако у меня даже на это не было сил. В конце концов я добрался до полочки, сел на пол и протянул руку к телефону. Мне даже удалось снять трубку и приложить ее к уху. Послышался очень слабый мужской голос. Назвав номер телефона Вульфа, я разобрал, как кто-то говорит, что не слышит меня. Я закричал изо всех сил и понял, что меня услышали. Через мгновение я услышал другой голос и завопил:

— Мне нужен Ниро Вульф!

Этот второй голос что-то забормотал, и я велел ему говорить громче и спросил, с кем я говорю, а потом до меня все же дошло, что это Фриц. Я попросил его позвать Вульфа, но он ответил мне, что Вульфа нет дома, ка что я объявил ему, что он сошел с ума. В ответ он снова забормотал множество слов, и я потребовал, чтобы он повторил все еще раз, громче и медленней.

— Арчи, я сказал, что мистера Вульфа нет дома. Он отправился искать тебя. К нему кто-то приходил, и он сказал мне, что едет за тобой. Арчи, ты где? Мистер Вульф сказал…

Мне стоило страшных усилий удержать трубку, но в конце концов она упала вместе со всем аппаратом, голова моя опустилась на руки, я закрыл глаза и, как я полагаю, просто разревелся. Наверное, это так называется.




19





Понятия не имею, сколько времени я так сидел на полу, закрыв лицо руками и пытаясь выбраться из этого состояния хотя бы настолько, чтобы снова попытаться поднять телефон. Может быть, это заняло минуту, а может быть — час. Самая большая трудность заключалась в том, что мне нужно было сосредоточиться на телефоне, а при этом меня неустанно мучила мысль о том, что Вульфа нет дома. Я не в состоянии был поднять головы с ладоней. Наконец я услышал какой-то шум. Шум не прекращался, наоборот, становился все сильнее, и в конце концов до меня дошло, что кто-то пытается выломать дверь. Я схватился за верх полочки, с трудом поднялся в вертикальное положение и определил, что могу удержаться на ногах, если при этом не отдаляться от стены. Переступая вдоль стены и держась за нее, я добрался до двери в прихожую, откуда раздавался этот грохот. Я уперся руками в дверь и повернул головку замка, дверь распахнулась, и я опять оказался на полу. Двое парней, которые вошли в квартиру, подошли ко мне, встали надо мной, и я услышал пару интересных комментариев на тему о людях, которые всегда готовы надраться и, залив зенки, забывают повесить трубку.

Теперь я уже мог говорить несколько лучше. Не знаю, что я им там сказал, только этого хватило, чтобы один из них понесся за доктором, а второй помог мне встать на ноги и довел до кухни. Для начала он зажег свет. Скотт свалился со своего стула и лежал скорчившись на полу. Мой стул перевернулся набок. Я почувствовал дуновение свежего воздуха, а этот парень что-то сказал об окне. Я взглянул туда и увидел, что стекло выбито и в окне зияет отличная дырища. Я так никогда и не узнал, что именно я швырнул в это окно, возможно, это было блюдо с курицей. Однако внизу оно отнюдь не вызвало того любопытства, которое могло бы оказаться нам полезным в нашем положении. Парень склонился над Скоттом, но тот полностью отключился. Пользуясь поддержкой стен и мебели, я с большим трудом добрался обратно в столовую, сел на пол и начал собирать свои вещи и засовывать их в карманы. Я расстроился, так как чего-то не хватало, однако я никак не мог сообразить чего. Затем я понял, что нет кожаного портмоне с пистолетами с одной стороны и орхидеями — с другой, которое Вульф подарил мне на день рождения и в котором я носил все свои документы и лицензию на оружие. Вы не поверите, но я снова разревелся. Как раз когда я этим занимался, вернулся второй парень и привел врача. Я ревел и изо всех сил пытался вдавить кулаки в виски, чтобы заставить наконец свой мозг действовать и понять, какого черта Дора Чейпин нокаутировала меня только ради того, чтобы обыскать, и почему она не взяла у меня ничего кроме кожаного портмоне.

С доктором мне пришлось серьезно побороться. Он утверждал, что может мне что-то прописать только после того, как определит, что именно я проглотил, и даже пошел в ванную, чтобы проверить там пузырьки и бутылочки, а я поплелся за ним, намереваясь ему врезать. Я уже помаленьку начал думать, и голова моя была полна разнообразных мыслей. Дойдя почти до самой ванной, я вдруг напрочь забыл о враче, потому что сообразил, что в фигуре Питни Скотта, лежащего там скорчившись на полу, было что-то странное. Я повернулся и отправился обратно на кухню. Я здорово качался и даже еще раз упал, но взял себя в руки и продолжал путь. Посмотрев на Скотта, я сразу же понял, в чем дело, — он был в одной рубашке. Его серая форменная куртка таксиста исчезла. Я пытался сообразить, почему это так важно, но в это время пришел доктор со стаканом какой-то бурой дряни в руке. Он что-то сказал, подал мне стакан и наблюдал за тем, как я пил. Потом он подошел к Скотту и присел около него на корточки.

На вкус питье оказалось горьким. Я поставил пустой стакан на стол и, обратившись к парню, который ходил за врачом, — к этому моменту я его узнал, это был лифтер, — попросил его сбегать вниз, включить телефон Чейпина, а затем выскочить ка улицу и посмотреть, стоит ли около тротуара такси Скотта. Затем я снова отправился через столовую обратно в жилую комнату и сел у телефона. Связавшись с телефонисткой, я назвал ей номер.

Трубку взял Фриц. Я сказал ему:

— Это Арчи. Что ты мне только что говорил о Вульфе?

— Что… мистер Вульф уехал. — Теперь я слышал его получше и могу сказать, что он явно старался, чтобы голос его не дрожал. — Он сказал, что поехал за тобой и что он вроде бы подозревает, будто ты пытаешься заставить его повысить тебе зарплату. Он поехал…

— Секундочку, Фриц. Говори помедленней. Сколько сейчас времени? На моих часах сейчас без четверти восемь.

— Так оно и есть. Мистера Вульфа нет уже целых четыре часа. Арчи, а где ты?

— Черт подери, это не имеет значения. Что произошло? За ним кто-то зашел?

— Да, я подошел к двери, и какой-то мужчина подал мне конверт.

— Это был таксист?

— По-моему, да. Я отнес конверт мистеру Вульфу, а он тут же зашел на кухню и сказал мне, что уезжает. Мистер Хиббард помог ему надеть пальто, ну то, коричневое, с большим воротником, а я подал ему шляпу, трость и перчатки…

— Ты видел это такси?

— Да. Я вышел вместе с мистером Вульфом и открыл ему дверцу машины. Боже мой, Арчи, скажи наконец, что же мне делать?..

— Мы ничего не можем сделать. Дай мне мистера Хиббарда.

— Но Арчи… я страшно расстроен…

— Я тоже. Фриц, держи себя в руках и не поддавайся. Найди мне мистера Хиббарда.

Немного погодя я услышал голос мистера Хиббарда. Я назвал себя:

— Говорит Арчи Гудвин. Мистер Хиббард, слушайте меня внимательно, я не могу говорить долго. Мы ведь оба с вами хотим, чтобы, когда мистер Вульф вернется домой, мы могли ему сказать, что вы держите свое слово. Вы обещали ему, что до вечера понедельника останетесь мертвым, правда?

Хиббард раздраженно ответил:

— Конечно, это правда. Но, мистер Гудвин, мне кажется…

— Господи Иисусе, забудьте о том, что вам кажется. Вы либо сдержите свое слово, либо нет.

— Ладно… сдержу.

— Вот и отлично. Передайте Фрицу, что я позвоню вам, как только у меня будут какие-то новости.

Я повесил трубку. Эта коричневая бурда, которую в меня влил доктор, вроде бы начала действовать, однако не очень-то пошла мне на пользу, я чувствовал себя так, как будто в голове у меня стучали тысячи адских молотков. Лифтер вернулся и стоял надо мной. Я вопросительно посмотрел на него, и он сообщил мне, что такси Скотта там нет. Я снова снял трубку и попросил Спринг 7-3100.

Кремера в канцелярии не было, и никто не мог его найти. Я вытащил бумажник, мне даже удалось выловить свою телефонную книжку, и я позвонил Кремеру домой. Сначала мне сказали, что его нет дома, но я убедил их еще раз подумать, и в конце концов он подошел к телефону. Никогда даже не предполагал, что голос какого-то полицейского будет звучать для меня как райская музыка. Я объяснил ему, где я есть и что со мной произошло, и добавил, что пытаюсь вспомнить, что именно он говорил утром об оказании любезности мистеру Вульфу. Он заявил, что о чем бы он ни говорил, он это говорил серьезно. Я продолжал:

— О’кей, тогда у вас есть такая возможность. Эта чейпинская бешеная кошка украла такси, заманила в него Вульфа и сейчас куда-то его увозит. Не знаю куда, да и едва ли я знал бы это, даже если у меня было бы все в порядке с головой. Она забрала его четыре часа назад, а за это время она могла спокойно доехать до Олбани или еще черт те куда. Но даже если она и подловила его, как хотела, я с ней все равно однажды рассчитаюсь. Послушайте, инспектор, ради всего на свете, объявите общий розыск коричневого такси «сьювесанд» МО 29-6342. Записали? Повторите. Вы натравите на нее радиофицированные патрульные машины? И пошлете их на Вестчестер, на Лонг-Айленд и Джерси? Слушайте, скажу вам по секрету, что доктора Бертона шлепнула она. Боже, только бы она попалась мне в руки… Что? Нет, я не слишком нервничаю. О’кей, о’кей, инспектор, благодарю вас.

Я повесил трубку. Кто-то вошел и остановился в дверях. Я поднял голову, это был коп, который мне глупо усмехался. Он меня о чем-то спрашивал, а я ответил ему, чтобы он шел куда подальше. В ответ он сказал еще что-то, что должно было выглядеть остроумным, но я положил голову на полочку для телефона, чтобы в ней чуточку прояснилось, а затем пару раз постучал головой о деревяшку, однако не заметно было, чтобы это ей хоть немного помогло. Лифтер что-то сказал полицейскому, и тот направился на кухню.

Я встал, подошел к окну, открыл его и едва не вывалился наружу. Воздух бы холоден как лед. Чем дальше, тем больше я был убежден в двух вещах: во-первых, если моя голова будет продолжать вести себя таким образом, то она просто лопнет, а во-вторых, что Вульф мертв. Раз уж эта баба заманила его в такси, то итог представлялся мне само собой разумеющимся. Что-то мелькнуло у меня в глазах, я схватился за оконную раму и высунулся, чтобы посмотреть прямо вниз. Мой «родстер» стоял там же, где я его и оставил. Его бампер сиял в свете уличного фонаря. Я вдруг подумал, что если бы я смог добраться туда вниз и завести машину, я вполне сумел бы и вести ее.

Я загорелся это сделать, но еще прежде чем я оторвался от окна, мне пришло в голову, что вначале неплохо было бы решить, куда ехать. Один человек с одной машиной мало чего может добиться в поисках этого такси, даже если бы моя голова функционировала безупречно. А я был совершенно беспомощен. Однако я не мог избавиться от ощущения, что я в состоянии сделать что-то важное, поехать в какое-то важное место, только вот надо сначала сообразить, куда именно. И тут мне стало вдруг ясно, куда я хочу ехать — домой. Я хотел увидеть Фрица и кабинет, пройтись по дому и своими глазами убедиться, что Вульфа там действительно нет, разобраться самому в том, как обстоят дела…

Без колебания я отпустил раму и отправился через комнату. И как раз тогда, когда я добрался до прихожей, зазвонил телефон. Ходить у меня уже получалось получше, поэтому я вернулся к полочке с телефоном, поднял трубку и сказал: «Алло».

Чей-то голос спросил:

— Челси 232-92-49? Соедините меня, пожалуйста, с квартирой мистера Чейпина.

Чуть не выронив трубку от напряжения, я спросил:

— Кто у аппарата?

Голос ответил:

— Тот, кто желает соединиться с квартирой мистера Чейпина. Разве я не ясно выразился?

Рука с трубкой упала у меня вниз, и некоторое время я прижимал ее к ребрам, чтобы не выпустить трубку. Потом я снова поднял ее ко рту:

— Извините, что я спрашиваю, кто говорит. Мне показалось, что это голос Ниро Вульфа. Это вы?

— О, Арчи! После того, что мне рассказала миссис Чейпин, я никак не мог ожидать, что застану тебя за обслуживанием домашнего коммутатора. Мне теперь стало гораздо легче. Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. Восхитительно. А как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо! Миссис Чейпин водит машину в ритме стаккато, и эту адскую колымагу страшно трясет… но это неважно. Арчи, сейчас я стою, а я страшно не люблю звонить стоя. Точно так же, как мне страшно не хотелось бы еще раз влезать в этот наемный автомобиль. Если можешь, возьми седан и приезжай за мной. Я в гостинице «Бронкс Ривер Инн» недалеко от станции Вудлаун. Ты знаешь, где это?

— Знаю. Я приеду.

— Можешь не торопиться. Я чувствую себя здесь вполне удобно.

— О’кей.

В ухо мне раздался щелчок, когда он повесил трубку. Я тоже положил трубку и пошел.

Мне было ужасно хорошо, и в то же время я был зол. Конечно, не на Вульфа и даже не на себя, я просто был зол. Меня злило, что я позвонил Кремеру с просьбой о помощи, что Вульф находится у черта на куличках, и я, собственно говоря, даже не знал, в каком он состоянии, меня злило, что именно мне придется сейчас отправиться туда, ведь я прекрасно представлял себе, в каком я теперь состоянии. Я почувствовал, что у меня опять закрываются глаза, и резко потряс головой. Я решил, что если я встречусь с Дорой Чейпин, когда бы и где бы это ни произошло, я выну свой перочинный ножик и отрежу ей голову, полностью отделю ее от остальной Доры Чейпин. Мне пришло в голову, что я мог бы пойти на кухню и попросить у доктора еще капельку той темной бурды, но я решил, что это не пойдет мне на пользу.

Подняв трубку, я позвонил в гараж на Десятой авеню и попросил их заправить седан бензином и поставить его около тротуара. Потом я поднялся и вознамерился исчезнуть. Я с удовольствием сделал бы все что возможно, чтобы не ходить, впрочем, лежать мне тоже не хотелось. Добравшись до прихожей, я открыл дверь и направился дальше к лифту. Здесь меня поджидали еще две сложности: лифт, правда, стоял ка этаже с открытой настежь дверью, однако на мне не было ни пальто, ни шляпы. Мне не улыбалось возвращаться в кухню за лифтером, поскольку это было все-таки довольно далеко, а во-вторых, если бы полицейский обнаружил, что я ухожу, он бы, видимо, захотел меня задержать, чтобы получить какую-то информацию, и вопрос еще, что бы я сделал, если бы он действительно попытался ее получить. Поэтому я вернулся в прихожую, взял пальто и шляпу и пошел обратно к лифту. Я залез в него, кое-как закрыл дверь и наудачу повернул рукоятку, к счастью, получилось, что на спуск. Лифт начал тихо опускаться, а я облокотился о стенку кабины.

Мне показалось, что я вовремя отпустил рукоятку, однако первое, что я почувствовал, был мощный удар, когда лифт ударился о дно шахты и отбросил меня от стенки. Я пришел в себя, открыл дверь и где-то в паре футов над уровнем лифта увидел темный коридор. Я выбрался в него и встал. Я находился в подвале. Мне показалось правильнее пойти направо. Добравшись до какой-то двери, я вышел через нее, затем через ворота и попал на улицу, от тротуара меня отделяла только небольшая бетонная лестница. Я соскользнул по ней, нашел свою машину и влез внутрь.

До сих пор не могу поверить, что я сумел доехать на этой машине от Перри-стрит до гаражей на Тридцать шестой улице. Наверное я преодолел это расстояние, отскакивая от бордюров и зданий по одну сторону улиц к зданиям на другой стороне. Однако против этой теории говорит тот факт, что на следующий день я не обнаружил на машине ни единой царапинки. Если кто-то ведет реестр настоящих чудес, он вполне может отвести там местечко и для меня. Доехать туда я доехал, но, остановившись перед гаражом, решил, что все же не буду рисковать съезжать вниз. Я пару раз нажал на гудок, и появился Стив. Разъяснив ему в общих чертах, как у меня обстоят дела, я выразил надежду, что у него найдется кому его заменить, так как ему придется сесть а седан и отвезти меня в Бронкс. Он спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь выпить, но я на него рявкнул. Он усмехнулся и пошел назад, а я тем временем пересел в седан, который уже стоял у тротуара. Стив появился почти сразу же, уже в пальто, сел в машину и отчалил. Я сказал ему, куда он должен меня отвезти, голова моя упала на обивку заднего сиденья в угол, однако закрывать глаза я не рискнул. Я судорожно держал их раскрытыми и, даже моргнув, каждый раз начинал их снова таращить. Я открыл окно, холодный воздух ударял мне в лицо, и мне казалось, что мы несемся со скоростью миллион миль в минуту в рыхлой размазанной среде, так что у меня даже дух захватывало.

— Мы на месте, мистер, — произнес Стив.

Я заворчал, поднял голову и снова вытаращил глаза. Мы стояли. Это было то самое место, «Бронкс Ривер Инн», всего лишь через тротуар. Мне показалось, что это гостиница приехала к нам, а не мы к ней. Стив спросил:

— Как вы себя чувствуете? Вы в состоянии двигаться?

— Разумеется.

Я стиснул зубы, открыл дверцу и вылез из машины. Пересек тротуар и попытался пройти сквозь забор, но снова стиснул зубы и обошел его. Пройдя через террасу с голыми неубранными столами, за которыми никто не сидел, я открыл дверь и вошел в главный зал. Там было несколько столиков, покрытых скатертями, за которыми сидело несколько посетителей. Посетитель, которого я искал, сидел у стола в дальнем углу помещения. Я направился туда. Ниро Вульф монументально возвышался на стуле, которого при всей экономии хватало только на одну его половину. На соседнем стуле лежало его коричневое пальто, а по другую сторону стола, напротив него, я увидел забинтованную шею Доры Чейпин. Она сидела спиной ко мне. Я подошел к ним.

Вульф кивнул мне:

— Добрый вечер, Арчи. Мне снова полегчало на душе. Только поговорив с тобой, я сообразил, что, по всей вероятности, ты отнюдь не в столь хорошем состоянии, чтобы вести машину по этому сумасшедшему лабиринту. Так что теперь мне стало гораздо легче на душе. Ты знаком с миссис Чейпин. Садись. Судя по твоему виду, если ты будешь стоять, это не пойдет тебе на пользу.

Он поднял стакан с пивом и отпил пару раз. В его тарелке я увидел остатки какой-то еды, а вот Дора Чейпин свою тарелку очистила самым тщательным образом. Я поднял с одного из стульев его шляпу и трость и сел. Он спросил меня, не хочу ли я стаканчик молока, но я покачал головой.

Он сказал:

— Полагаю, довольно позорно для меня отправиться тебя спасать, а в конце концов просить тебя прийти мне на помощь. Если этот наемный автомобиль принадлежит мистеру Скотту, ему следовало бы установить на нем новые рессоры. Однако, если ты доставишь меня домой в целости и сохранности, — а я не сомневаюсь, что ты меня доставишь, — это будет не единственный твой триумф за сегодняшний день. Ты еще раз, хотя и совершенно непреднамеренно, свел меня при весьма необычных обстоятельствах с миссис Чейпин, и тем самым приблизил нас к решению нашей проблемы. Я сразу же говорю тебе об этом, ибо это тебя без сомнения обрадует. Миссис Чейпин любезно согласилась принять мои заверения…

Это были последние слова, которые я расслышал. Единственное, что я еще в состоянии вспомнить, это то, что туго натянутый канат между моими висками, который держал меня до сих пор, вдруг лопнул с каким-то металлическим звуком. Позднее Вульф рассказал мне, что, прежде чем он успел меня подхватить, я, падая, ударился головой о стол, да так, что грохот пошел.




20


Проснувшись в понедельник утром, я продолжал лежать в постели. Когда я проснулся настолько, чтобы понять, где я, у меня появилось ощущение, что я лег спать летом, а теперь уже Рождество. Потом я заметил рядом со своей кроватью доктора Волмера.

Я улыбнулся ему:

— Хелло, доктор, вы теперь наш домашний врач?

Он тоже ответил мне улыбкой:

— Я забежал всего на минутку, чтобы посмотреть, как действует то лекарство, которым я накачал вас вчера вечером. Очевидно…

— Что? О Господи! — Тут только я заметил, что комната наполнена светом. — А сколько времени?

— Без четверти двенадцать.

— Не может быть! — Я повернулся в сторону часов. Здравствуйте! Я моментально сел, и тут же мне в голову вонзились тысячи маленьких ледяных иголок. Я взвыл, поднял руки и попытался от них избавиться.

— Что это у меня здесь? Это голова? — спросил я у доктора Волмера.

Он засмеялся.

— Ничего, все будет в порядке.

— Только не говорите мне когда. О! А мистер Вульф в кабинете?

Он кивнул:

— Я говорил с ним, прежде чем подняться к вам.

— Но ведь уже полдень! — Я спустил ноги на пол. — Берегитесь, как бы я в вас не врезался. — И стартовал в ванную.

Я начал намыливаться под душем, а он встал в дверях и сообщил мне, что дал Фрицу рекомендации в отношении моего завтрака. Я ответил, что мне сейчас нужны не рекомендации, а яичница с ветчиной. Он снова рассмеялся и ушел. Его смех успокоил и обрадовал меня, ибо если бы у меня в голове действительно были иголки, он как доктор попытался бы их извлечь оттуда, вместо того чтобы смеяться. Я постарался помыться побыстрей, насколько это было возможно при моем головокружении, затем сполоснул свое одеревеневшее тело под душем, надел дневной костюм и в довольно приличном виде спустился вниз, держась за поручень.

Вульф, бросив на меня взгляд со своего кресла, сказал мне: «Доброе утро» — и осведомился, как я себя чувствую. Я ответил, что чувствую себя, как жеребята-двойняшки, и прошел к своему письменному столу. Он спросил:

— Нет, серьезно, Арчи, тебе уже можно ходить?

— Да не только можно, давно уже нужно. Вы же меня знаете, я человек дела.

Он растянул щеки.

— А я, выходит, наоборот, суперсидячий тип. И вчера вечером, когда ты ехал домой из «Бронкс Ривер Инн», всю дорогу, добрых десять миль, уложив голову мне на колени, это была всего лишь комическая смена ролей.

Я согласно кивнул:

— Ага, ужасно комическая. Я ведь давно вам говорил, мистер Вульф, что вы платите мне половину жалованья за работу, а вторую половину — за то, что я выслушиваю ваше хвастовство.

— Да-да, ты это действительно говорил, однако если прошлый раз я не ответил тебе, то сейчас отвечаю… Впрочем, оставим это. Подобный обмен любезностями мы можем продолжить как-нибудь в другой раз, пора приниматься за работу. Хорошо? Сегодня утром я переговорил по телефону с мистером Морли и отдельно с окружным комиссаром. Решено, что во второй половине дня, в два тридцать, я навещу мистера Чейпина в тюрьме. Как ты наверняка помнишь, в субботу вечером, когда Фред Даркин прервал нас своими новостями, я как раз начал тебе диктовать признание Пола Чейпина. Нам пришлось это отложить. Найди, пожалуйста, ту страничку, мы можем продолжить. Оно понадобится мне в два часа.

Вот таким образом я — как оказалось — не только лишился яичницы с ветчиной, о которой так мечтал, но в конце концов не попал и на ленч с Вульфом и с Хиббардом. Диктовка продолжалась почти до часу, а затем мне еще пришлось отпечатать все начисто. Пустота в моем животе за это время превратилась в вакуум или в нечто еще более пустое, чем сама пустота. Я сказал Фрицу, чтобы он дал мне несколько горячих тостов с яйцом, молоко и кофе прямо на письменный стол. Мне хотелось, чтобы документ, который Пол Чейпин должен был подписать, был отпечатан как следует, а при этом я вынужден был работать довольно медленно и серьезно концентрироваться, потому что моя голова все еще не хотела признавать важность таких вещей, как правильная расстановка знаков препинания и правописание. Три минуты я потерял, звоня в гараж, чтобы мне подогнали к дому седан, естественно, я предполагал, что отвезу туда Вульфа сам, однако мне было сказано, что Вульф уже дал им указания и что шофер у них тоже заказан. Мне пришло в голову, что я мог бы почувствовать себя оскорбленным, но я сказал себе, что мне на это наплевать.

Вульф съел ленч довольно быстро — для него быстро. Без пятнадцати два он возвратился в кабинет, как раз когда я был более или менее готов и хотел уже положить три копии в коричневые папки. Он взял их, сунул в карман, велел мне взять свой блокнот и начал выдавать инструкции для меня на остаток дня. Он сообщил мне, что нанял шофера на вторую половину дня, потому что у меня будут другие дела. Дальше он разъяснил мне, что Хиббард клятвенно обещал ему оставаться весь день в своей комнате, ввиду того что к нам ожидаются кое-какие визиты. Хиббард отправился туда прямо из столовой.

В дверях появился Фриц и доложил, что машина прибыла. Вульф сказал, что будет готов через несколько минут.

Я узнал кое-что новое о нервной системе Вульфа, когда обнаружил, что он уже выполнил большую часть подготовки к встрече с Лигой запуганных мужчин, которая должна была состояться сегодня вечером в девять часов в нашем кабинете. И это прежде чем он посетил Чейпина! Кроме нескольких подробностей, содержащихся в признании, я так и не знал, что там ему наговорила Дора. Но ведь подписаться под документом в месте, обозначенном пунктиром, должна была не она, а ее светлоглазый супруг. Хорошо еще, что Вульф не стал поручать вести с ним переговоры, хотя для него самого это означало, что ему придется дважды на протяжении двух дней отважиться поехать в город, что было просто мировым рекордом.

Он начал заниматься подготовкой встречи еще в воскресенье вечером, сразу же после нашего возвращения, а в понедельник утром обзвонил из своей спальни Бостон, Филадельфию и Вашингтон, а также шесть или даже больше членов Лиги в Нью-Йорке, и заседание было организовано. Моей задачей было связаться с остальными, если удастся — по телефону, и обеспечить возможно бол ее полное их участие. Перед уходом он дал мне еще одно задание, крайне неотложное: я должен был навестить миссис Бертон и задать ей два вопроса, которые он мне продиктовал. Я предложил сделать это по телефону, но он не согласился, так как будет лучше, если я поговорю также с дочерью и служанками. Фриц стоял в дверях с пальто Вульфа в руках, однако Вульф сказал:

— Чуть было не забыл, ведь наши гости захотят пить. Фриц, отложи в сторону пальто и пойдем со мной посмотрим, что нам понадобится. Арчи, будь так любезен, тебе пора уже отправляться, чтобы успеть вернуться к трем. Фриц, на прошлой неделе я заметил, что мистер Кейбот отдает предпочтение содовой воде «Эймер»…

Я ушел. Шагая в гараж за своей машиной, я чувствовал, как свежий воздух играет в моих легких. Выведя машину на свет, я всю ее осмотрел, однако не смог найти на ней ни одной царапины, — именно после этого я и подумал о чудесах. Я сел в машину и уехал.

Честно говоря, Вульф меня немного беспокоил. Мне казалось, что он слишком торопится, причем совершенно необоснованно. Правда, честное слово Хиббарда так и так должно было лопнуть сегодня вечером, однако вполне вероятно, что его удалось бы уговорить продлить свое обещание, да и едва ли стоило его демонстрировать на этой встрече в качестве золотого гвоздя программы. Но в этом — весь Вульф: он даже не стал дожидаться, пока признание Чейпина окончательно будет у него в кармане. Надеяться на то, что ему повезет, — это было как раз в его духе, это было частью его натуры, и, пожалуй, весьма существенной частью. Я много чего не понимал в Вульфе, впрочем, даже и не пытался понять. Однако нет такого закона, который запрещал бы человеку беспокоиться, а мысль о том, как пройдет вечерняя встреча, если Пол Чейпин будет и дальше продолжать молчать как мул, отнюдь не способствовала улучшению моего состояния. Все это мучило меня всю дорогу до Девяностой улицы.

Вульф заявил, что оба вопроса, которые я должен задать миссис Бертон, имеют огромное значение. Первый вопрос был очень простой: звонил ли доктор Бертон Полу Чейпину в субботу вечером между 6.50 и 7.00 и просил ли его прийти к нему?

Второй был посложнее: в субботу вечером в 6.30 на столе в холле квартиры Бертонов лежала пара серых перчаток. Они лежали на конце стола около двустворчатой двери. Взял ли их кто-то из домашних в период между указанным временем и 7.20?

Мне повезло: все были дома. Экономка оставила меня ждать в салоне, и миссис Бертон вышла ко мне. Она выглядела осунувшейся, а серое платье, в котором она была, придавало ей болезненный вид, но она все еще держалась потрясающе. Первый вопрос занял секунд десять, и ответ был однозначным: нет. В субботу вечером после семи доктор Бертон вообще никому не звонил. Второй вопрос потребовал больше времени. Миссис Курц отпадала, так как ее вообще не было дома. Дочь, как оказалось, также не входила в расчет, так как ушла раньше семи, но тем не менее я попросил миссис Бертон позвать и ее на всякий случай. Она пришла и заявила, что перчаток в холле не оставляла и вообще никаких перчаток там не видела. Миссис Бертон тоже не заходила в холл после своего возвращения около 6.05. Вплоть до 7.33, когда она вбежала туда, услышав выстрелы. Она сказала, что не оставляла на этом столе никаких перчаток и уж совершенно точно никаких перчаток оттуда не брала. Послали за Розой. Роза пришла, и я спросил ее, не брала ли она в субботу вечером, между половиной седьмого и семью, пару перчаток со стола в холле.

Вместо меня Роза взглянула на миссис Бертон, немного поколебалась и наконец сказала:

— Нет, мэм, я не брала никаких перчаток. Но миссис Чейпин… — Она замолчала.

Я спросил ее:

— Вы видели там какие-то перчатки?

— Да, сэр.

— Когда?

— Когда я пошла открыть дверь миссис Чейпин.

— Миссис Чейпин забрала их?

— Нет, сэр. Я заметила их, как раз когда она их подняла. Подняла и сразу же положила обратно.

— А после этого вы не возвращались за ними?

— Нет, сэр, не возвращалась.

Вот так все и решилось. Я поблагодарил миссис Бертон и откланялся. Я хотел сказать ей, что не позже завтрашнего дня у нас будут для нее совершенно конкретные новости, которые, возможно, хоть немного ей помогут, но подумал, что Вульф уже нараздавал достаточно векселей от имени фирмы, и решил промолчать.

В кабинет я вернулся после трех и сразу же взялся за телефон. Вульф оставил мне восемь фамилий, до которых он не смог дозвониться. Он проинструктировал меня, как мне следует это подать: что мы намерены послать своим клиентам, подписавшим меморандум, счет за свои услуги, но прежде чем это сделать, мы были бы рады им все разъяснить и получить их согласие. Это тоже наглядно демонстрировало спокойствие Вульфа, тем более, что наши клиенты чертовски хорошо знали, что Чейпин арестован полицией за убийство доктора Бертона и что мы имеем к этому точно такое же отношение, как и бронзовые львы перед зданием городской библиотеки. Однако я согласился, что это неплохой финт, чтобы заманить их к нам в кабинет.

С этими восьмью ребятами все пошло прекрасно, спустя примерно полчаса я уже отловил пятерых, как вдруг без четверти четыре, в тот момент, когда я искал в телефонном справочнике номер Актерского клуба, надеясь поймать там Роланда Эрскина, зазвонил телефон. Я снял трубку. Звонил Вульф. Как только я услышал его голос, я тут же подумал: ага, ну вот, вечер полетел ко всем чертям. Но оказалось, что это не так. Он осведомился:

— Арчи, что ты выяснил у миссис Бертон?

— На оба вопроса она ответила отрицательно. Бертон не звонил, и никто не брал никаких перчаток.

— Но, может быть, служанка их видела?

— Что? Так вы это заранее знали? Видела. Она видела, как миссис Чейпин подняла их и положила обратно.

— Великолепно. Я звоню, потому что я кое-что обещал и хочу немедленно исполнить свое обещание. Возьми из шкафа шкатулку мистера Чейпина, аккуратно запакуй ее, отвези к нему на квартиру и передай миссис Чейпин. Думаю, что к тому времени, когда ты вернешься, я уже буду дома.

— О’кей. Есть какие-то новости?

— Ничего сверхъестественного.

— Ничего сверхъестественного я и не ожидал. Попытаюсь перейти прямо к делу простым вопросом. Вы получили подпись на признание или нет?

— Подпись есть.

— Оно действительно подписано?

— Подписано. Да, я забыл еще кое-что: прежде чем ты запакуешь шкатулку мистера Чейпина, вынь из нее одну пару перчаток из серой кожи и отложи их. Пожалуйста, отвези это сокровище миссис Чейпин немедленно.

— Слушаюсь.

Я повесил трубку. Этот толстый дьявол все-таки сумел это сделать. Я понятия не имел, какой такой амуницией снабдила его Дора Чейпин, к тому же ему повезло, что Чейпин сидел в тюряге с убийством первой степени на шее, но все равно — это было потрясающе. Я бы сказал, что по части ведения каких-либо переговоров этот калека Чейпин был самым твердым парнем из всех, с кем мне приходилось иметь дело, за исключением того паршивца из Нью-Рошели, который имел привычку топить в ванне котят и однажды по ошибке утопил вместе с ними и свою жену. Мне было ужасно любопытно узнать, каким способом Вульф этого добился.

Вульф сказал «немедленно», поэтому я решил, что последние три жертвы подождут. Я упаковал шкатулку в папиросную бумагу и даже перевязал шнурком, а затем отвез ее на Перри-стрит. Разумеется, перед этим я в соответствии с инструкцией вынул одну пару изящных серых перчаток и положил в ящик своего письменного стола. Поставив машину напротив номера 203, я решил прибегнуть при вручении шкатулки к определенной тактике. Подойдя к дому, я обратился к лифтеру:

— Отнесите этот пакет миссис Чейпин на пятом этаже, а когда вернетесь, получите четвертак.

Он взял пакет и сказал:

— Этот полицейский вчера чуть на стенку не полез, когда увидел, что вы испарились. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. Давайте, двигайтесь, маэстро.

Он пошел, вернулся, получил четвертак.

Я спросил его:

— Я вам там ничего не сломал в этой вашей вертикальной развалине?

Он растянул губы в улыбке примерно на одну шестнадцатую дюйма.

— Все в порядке, ничего вы не сломали.

Так я выполнил за Вульфа его обещание и вручил пакет, не подвергая себя излишнему риску, что меня пригласят на чай, а обошлось это мне всего в две монеты — вполне нормальная цена.

Вульф вернулся домой раньше меня. Я определил это по тому, что в холле висели его пальто и шляпа. Учитывая, что было уже начало пятого, он явно отправился наверх к своим цветочкам. Однако я был так потрясен его блужданиями по городу, что прежде чем зайти в кабинет, поднялся на лифте на третий этаж. За последнюю неделю я вообще его орхидей не видел, разве что мельком. Вульф обходил свои полочки в тропическом отделении, искал тлей, а по выражению его лица я понял, что он явно обнаружил несколько штук. Как только я вошел, он тут же обернулся ко мне и бросил на меня такой взгляд, как будто я сам — какая-нибудь тля или, по крайней мере, усыпан ими. Не имело никакого смысла вступать с ним в разговор. Я отправился вниз обзванивать оставшихся клиентов.

Из трех оставшихся я застал только двоих. Роланда Эрскина нигде отыскать не удалось. Но и так дела у нас шли прекрасно. Из Бостона пришла телеграмма, что Коллард и Гейнс приедут, а из Нью-Хевена — что приедет Моллисон. Я подозревал, что этими иногородними парнями Вульф занялся бы даже в том случае, если бы я был в постели.

Ровно в шесть он не спустился в кабинет, как обычно. Видимо, зашел в свою комнату, потому как появился только около семи с полной охапкой книг. Я узнал в них романы Чейпина. Он разложил их на столе, сел и позвонил, чтобы ему принесли пива.

Я сообщил ему, что миссис Чейпин получила шкатулку, и прочел ему заметки о своем последнем визите к миссис Бертон. Он надавал мне разных поручений, касающихся нашего вечернего собрания, а я все записал, потому что он любит, чтобы у меня все было зафиксировано черным по белому. Он явно повеселел, начал высказывать целую кучу язвительных замечаний, которые я мужественно сносил. Потом я заявил, что приближается время обеда и самое время посвятить меня в тайну двух серых перчаток на столе в холле. К моему удивлению он согласился.

— Это была заслуга миссис Чейпин, — начал он, — правда, она снабдила меня и другой информацией, но ничто не было столь интересным, как это. Как ты знаешь, она пришла в квартиру Бертона в половине седьмого. Открыла ей девушка по имени Роза. Проходя через холл, она увидела на столе пару перчаток, остановилась и взяла их в руки. Она утверждает, что хотела отнести их миссис Бертон, но, думаю, она не обидится, если мы выразим подозрение, что она хотела доставить своему мужу еще одно сокровище. Об этом свидетельствует и то, как она объясняет, почему положила их обратно. Она приводит две причины: мол, служанка обернулась и посмотрела на нее, а кроме того, перчатки показались ей несколько более тяжелыми, чем те, которые — как она знала — носила миссис Бертон. Во всяком случае она их там оставила. Уходя и проходя через холл, она подумала, что стоило бы еще раз убедиться, что это перчатки не миссис Бертон, однако их уже там не было. Она даже посмотрела вокруг. Но их не было.

— Понимаю. И это доказывает, что Бертона пришила не она.

— Доказывает и указывает на личность убийцы. Если бы потребовалось подтвердить невиновность миссис Чейпин, что лично мне отнюдь не представляется необходимым, можно будет проверить, действительно ли в половине седьмого на перекрестке Парк-авеню и Пятидесятой улицы полицейский оштрафовал ее за то, что она проехала на красный свет. Не говоря уже о том, что ее могли видеть управляющий дома и привратник, когда она выходила из дома еще до того, как произошло убийство. Но такой необходимости нет.

— А вы, по всей видимости, завоевали ее доверие тем, что подарили ей парочку орхидей?

— Нет, хотя, правду говоря, я обещал ей… Напомни мне об этом завтра. А завоевал я ее, сообщив, что осуждение ее супруга обойдется мне в несколько десятков тысяч долларов, что истинная правда. Вот так это все и получилось… Сколько сейчас времени?.. Хорошо. Она, так же как и сам Чейпин, была убеждена, что ответственность за его неприятное положение лежит именно на мне. Поскольку он не знал сути моего соглашения с его друзьями, он был убежден, что обвинение против него я подстроил. Правда он видел меня раньше и поэтому, разумеется, не мог предположить, что я лично осуществил акробатический номер в холле. И знаешь, кто это сделал? Ты. Да-да, убийство совершил ты, а я все это придумал. Миссис Чейпин была в этом абсолютно уверена и поэтому воспользовалась первой представившейся ей возможностью. Когда ты и Питни Скотт крепко уснули, она обыскала ваши карманы, забрала его куртку и фуражку, затем села, написала письмо и приехала на такси сюда. Передала Фрицу конверт и вернулась в такси. Ее сообщение было коротким и предельно ясным. Я могу повторить его тебе дословно: «Арчи Гудвин умрет через два часа, если вы не сядете в мое такси и не поедете туда, куда я вас отвезу». Подписано было ее собственной фамилией — Дора Чейпин. Поразительная прямолинейность. В конверте лежало кожаное портмоне, которое ты, как мне кажется, очень любишь, и это убедило меня, что ситуация требует принятия каких-то мер.

Он помолчал и потянулся за стаканом пива. Я хмыкнул и подумал, что мне следовало бы что-то сказать, однако мне ничего не пришло в голову, кроме:

— Да, я его люблю. А оно еще у вас?

Он кивнул и продолжал:

— Единственное, что в этом приключении действительно вызывало тревогу, это крайне романтические представления миссис Чейпин о том, что такое пустынное и отдаленное место. Поскольку я уже дал ей слово, что готов следовать за ней, для ее целей вполне подошли бы кусты в каком-нибудь отдаленном уголке Центрального парка, но эта ужасная женщина потащила меня в своем такси далеко за город. Позже я узнал, что первоначально она имела в виду какой-нибудь одинокий лес где-нибудь на берегу залива Лонг-Айленд, куда они в свое время выезжали с мужем на природу. Это становилось совершенно невыносимо. Я опустил стекло между нами и рявкнул ей сзади в самое ухо, что если она не остановится через три минуты, я буду звать на помощь каждую проезжающую мимо машину и каждого показавшегося поблизости человека. Это ее убедило. Она свернула на проселочную дорогу и остановила машину в небольшой рощице.

А вот это тебя позабавит: у нее было оружие. Кухонный нож. Кстати, ее муж отнюдь не одобрил те резаные раны, которые она показывала нам в среду. В тот момент вся игра была еще направлена на то, чтобы создать в мыслях его друзей представление о мистере Чейпине как об опасном убийце, но так, чтобы при этом против него не появилось какого-либо доказуемого обвинения. Однако у Чейпина возникло подозрение, что я мог бы открыть его секрет, и окровавленная шея его супруги должна была послужить отвлекающим маневром, хотя это была ее собственная идея. Она едва ли полагала, что сможет убить меня этим ножом: такого длинного ножа просто не бывает… Думаю, что огнестрельного оружия у нее не было под руками, или же она питает к нему такое же недоверие, как и я. Возможно, она просто хотела вынудить меня пойти на уступки, да и мои опасения по поводу той сложной ситуации, в которой ты оказался, также играли ей на руку. Во всяком случае она пыталась заставить меня рассказать, с помощью какого подвоха ее мужа заманили в западню. Хотела, чтобы я засвидетельствовал это в письменном виде. Бумага и перо у нее были с собой. Эта забота о деталях меня тронула. И именно своей любовью к мелочам она мне и понравилась.

— И что было дальше?

Он выпил пива.

— Больше ничего не было. Ты же знаешь, как я люблю поговорить с людьми. А тут мне представилась прекрасная оказия. С самого начала она вела себя довольно спокойно. У нас с ней много общего, например, отвращение к беспорядку. Было бы весьма поучительно взглянуть, каким именно образом она тогда прооперировала свою шею, готов поспорить, что она сделала это точно так же, как если бы резала шницель. В общем, я ей объяснил ситуацию, и мы вместе обсудили ее. А потом настал момент, когда нам показалось бессмысленным продолжать эту дискуссию в столь холодном, темном, отталкивающем месте. Кроме того, я узнал, что случилось с тобой. Она так неуверенно говорила о том, чем именно она воспользовалась, чтобы улучшить ваш кофе, что мне показалось наиболее разумным как можно быстрей добраться до телефона… А, вот и мистер Хиббард. Надеюсь, что вам удалось выдержать этот долгий день.

Хиббард вошел в комнату, слегка покачиваясь, на шее у него все еще был мой коричневый галстук.

Вслед за ним вошел Фриц и объявил, что кушать подано.




21


Они начали собираться довольно рано. К девяти часам пришло уже человек десять, я отмечал их в списке галочками и встречал с соответствующими почестями. Четверых из них я раньше не видел: Колларда и Гейнса из Бостона, Ирвинга из Филадельфии и профессора Моллисона из Йеля. Майкл Эйерс, прибывший трезвым, как младенец, помогала мне разносить напитки. Точно в девять к толпе присоединился Леопольд Элкас. Не представляю себе, что ему наговорил Вульф, чтобы его заполучить, во всяком случае он пришел и попросил стаканчик портвейна. Я подавил желание сообщить ему, что нитроглицерина в нем нет. Он меня узнал и отнесся ко мне весьма приветливо. Появились еще несколько человек, в том числе Огастес Фаррел, который звонил в субботу, что уже вернулся из Филадельфии и что заказ на библиотеку от мистера Олленби у него в кармане. Вульф подозревал, что он позвонил ради тех двадцати долларов, которые ему следовало получить за работу в среду, и велел мне послать ему чек.

Они выглядели совсем не такими подавленными, как неделю назад — с большим удовольствием занялись выпивкой, образовывали группки и разговаривали, один или двое даже подошли ко мне и продемонстрировали свое нетерпение. Коллард, бостонский текстильный магнат и хозяин утеса, с которого свалился судья Гаррисон, выразил надежду, что еще успеет застать последнее действие в опере, а я ответил ему, что, к сожалению, сам я от таких надежд давно уже отказался. Я услышал, как Элкас бросил Фердинанду Бауену, что Ниро Вульф, по всей вероятности, страдает сильно развитой манией величия. Я попытался расслышать ответ Бауена, но не сумел.

В четверть десятого их набралось уже пятнадцать. Настало время Вульфу появиться — как он говорил мне — на сцене.

Это было великолепно! Он все рассчитал отлично. Я специально следил за ним, чтобы чего-нибудь не пропустить. Он вошел в кабинет, сделал три шага, остановился и стоял до тех пор, пока все не повернулись в его сторону и разговоры не утихли. Склонив голову, он звучным голосом произнес:

— Добрый вечер, джентльмены!

Затем он обернулся к двери, кивнул Фрицу, который стоял на пороге, Фриц отошел в сторону, и в комнату вошел Эндрью Хиббард.

Это вызвало первый общий вопль. Быстрее всех отреагировали Прэтт и Майкл Эйерс, они крикнули: «Энди!» — и бросились к нему. Остальные последовали за ними. Окружив его, они похлопывали его по плечам и лупили по спине. За их спинами его совсем не было видно, и я не смог проследить, какое психологическое воздействие окажет это на него. Каждый, кто был свидетелем этой сцены, легко мог себе представить, что они действительно любят Энди Хиббарда. Возможно, что его любили даже Драммонд и Бауен: горькое следует принимать вместе со сладким.

Вульф сбежал от этой кричащей толпы. Он отошел к своему письменному столу, устроился в кресле, а Фриц принес ему пиво. Я посмотрел на него, и хорошо, что я это сделал, поскольку нечасто случалось, чтобы он захотел мне подмигнуть. А сейчас он поймал мой взгляд и подмигнул мне одним глазом, а я ответил ему улыбкой. Затем он выпил пива.

Суета продолжалась довольно долго. Майкл Эйерс подошел к письменному столу Вульфа и что-то ему сказал, но стоял такой шум, что я ничего не расслышал, а Вульф кивнул и что-то ответил. Майкл Эйерс пошел обратно и начал загонять остальных в кресла, Кейбот и Фаррел присоединились к нему. Наконец все успокоились. Прэтт взял Хиббарда под руку, отвел его к большому дивану, а сам сел рядом, вытащил платок и вытер глаза.

Тогда Вульф начал. Опираясь локтями на оба подлокотника, он выпрямился в кресле, опустил подбородок на грудь и уставился на них широко открытыми глазами.

— Джентльмены, благодарю вас за то, что вы пришли сегодня сюда. И даже если в ходе сегодняшнего вечера вы в чем-то не согласитесь со мной, я уверен, что все мы сейчас едины в том, что наше соглашение привело к счастливому концу. Все мы рады, что мистер Хиббард теперь снова с нами. Мистер Гудвин и я счастливы, что нам удалось вернуть Ливингстону его Стэнли[12 - Ливингстон Давид (1813–1873) — шотландский исследователь Африки. Вместе со Стэнли Генри Мортоном (настоящие имя и фамилия Джон Роулендс, 1841–1904), журналистом, исследовали озеро Танганьика.]. Что же касается того черного континента, который мистер Хиббард решил исследовать в своих целях, и тех методов, с помощью которых мы его нашли, то это детали, которые могут подождать до другого раза, поскольку перед нами стоят более важные проблемы. Думаю, достаточно будет просто сообщить вам, что исчезновение мистера Хиббарда было его личной затеей, и он осуществил ее на свой страх и риск, так сказать — путешествие с научными целями. Я правильно излагаю, мистер Хиббард?

Все взгляды обратились к Хиббарду. Тот кивнул:

— Правильно.

Вульф вынул из ящика какие-то бумаги, разложил их и взял одну в руки.

— Передо мной, джентльмены, копия памятной записки о нашей договоренности. Одной из моих задач было избавить вас от всех опасений и страха перед действиями лица или лиц, ответственных за исчезновение мистера Хиббарда. Эту задачу я полагаю выполненной. Самого мистера Хиббарда вы же не боитесь? Прекрасно. Итак, эго сделано. — Он помолчал, прошелся взглядом по всем лицам и продолжал: — Далее мне придется прочесть вам вот этот документ. — Он отложил меморандум в сторону и поднял несколько листков в коричневой папке. — Джентльмены, на этом документе стоит дата двенадцатого ноября, то есть сегодня. Он подписан Полом Чейпином и озаглавлен следующим образом: «ПРИЗНАНИЕ ПОЛА ЧЕЙПИНА О СМЕРТИ Р. ГАРРИСОНА И ЮДЖИНА ДРЕЙЕРА, А ТАКЖЕ О НАПИСАНИИ И РАССЫЛКЕ НЕКИХ ИНФОРМАЦИОННЫХ СТИХОВ УГРОЖАЮЩЕГО ХАРАКТЕРА». Оно гласит…

Адвокат Кейбот прервал его. Понятно, адвокат есть адвокат. Он перебил Вульфа:

— Мистер Вульф, возможно, это и занимательное чтение, однако считаете ли вы, что это необходимо, учитывая то, что произошло?

— Весьма. — Вульф даже не повернул головы. — Итак, если позволите: «Я, Пол Чейпин, проживающий по адресу: Перри-стрит, дом 203, Нью-Йорк-Сити, признаю настоящим, что я никоим образом не несу вины за смерть судьи Уильяма Р. Гаррисона и утверждаю, что, по моему глубокому убеждению, она явилась следствием несчастного случая. Далее я признаю, что я никоим образом не несу ответственности за смерть Юджина Дрейера. Насколько мне известно, по моему глубокому убеждению, он покончил жизнь самоубийством.

Далее я признаю…»

Майкл Эйерс раздраженно фыркнул, несколько человек начали роптать. Их заглушил саркастический голос Джулиуса Эдлера:

— Все это чушь! Чейпин всегда утверждал…

— Джентльмены! — остановил его и всех других Вульф. — Прошу вас. Я хочу, чтобы вы позволили мне продолжить. Пожалуйста, воздержитесь от замечаний, пока я не закончу.

— Дайте же ему дочитать, — пропищал Драммонд, а я про себя отметил, что он может получить от меня лишний стаканчик.

Вульф продолжал:

«Далее я признаю, что написал и отпечатал на машинке стихи, которые были разосланы разным лицам при трех различных оказиях. Целью их было внушить всем, что именно я убил Гаррисона, Дрейера и Хиббарда и намерен убить также всех остальных. Я отпечатал их на пишущей машинке в нише курительного салона в Гарвард-клубе и разослал по почте. Этот факт был установлен Ниро Вульфом. На этом я заканчиваю свое признание. Далее содержатся объяснения, которые я привожу по просьбе Ниро Вульфа.

Мысль написать эти стихи пришла мне в голову после смерти Гаррисона, вначале просто как одна из фантазий, которыми постояннозанят мозг, привыкший к литературному творчеству. Я написал стихи, они оказались неплохими, по крайней мере, для меня, и я решил их разослать. Я детально продумал вопросы бумаги, конвертов и пишущей машинки так, чтобы нельзя было доказать, что их послал я. Результат превзошел все ожидания.

Через три месяца смерть Дрейера и обстоятельства, при которых она произошла, предоставили мне еще одну оказию, которую я не захотел упускать. На этот раз, учитывая, что в то утро я присутствовал в галерее, дело было более рискованным, однако после здравых размышлений я пришел к убеждению, что настоящая опасность мне не угрожает. Я написал новые стихи и разослал их. Они имели еще больший успех, чем первые. Не стоит описывать, какое удовлетворение я испытал, когда мне предоставилась возможность наполнить беспокойством и ужасом бесстыдные сердца, столько лет оскорблявшие меня жалостью. Они называли себя Лигой раскаивающихся, — да, я знал об этом. Но лишь теперь они начали раскаиваться по-настоящему.

При любой оказии я дополнял воздействие моих стихов на некоторых моих друзей словами. Наиболее благодатную почву я нашел в Эндрью Хиббарде. В конце концов я напугал его настолько, что он сбежал. Я не знаю, где он находится, вполне возможно, что он покончил жизнь самоубийством. Я решил воспользоваться его исчезновением, как только услышал о нем. Разумеется, в тот момент, когда он появится, всей игре придет конец, но я и не предполагал, что смогу вести ее бесконечно. Исчезновение Хиббарда было слишком благоприятной оказией, чтобы от нее отказаться. Я разослал третьи стихи. Результат оказался просто великолепным, однако вскоре выяснилось, что даже слишком. О Ниро Вульфе я никогда не слышал. В тот вечер я зашел в его кабинет просто ради удовольствия посмотреть на растерянные лица своих друзей и взглянуть на Ниро Вульфа. Я увидел, что он обладает быстрым умом и интеллигентностью и что по всей видимости моей забаве приходит конец. Моя жена попыталась повлиять на Вульфа, но неудачно.

Я мог бы затронуть еще несколько обстоятельств, но полагаю, что ни одно из них не требует объяснения. Я лишь хотел бы упомянуть, что мои свидетельские показания в суде о мотивах, приведших меня к написанию романа «Черт побери деревенщину», были, по моему мнению верхом изощренности, и Ниро Вульф со мной согласен.

Заявляю, что не несу ответственности за литературные достоинства данного документа. Он был написан Ниро Вульфом.

ПОЛ ЧЕЙПИН».

— Мне кажется, что Эдлер сформулировал наше общее мнение: чушь.

— Я вполне вас понимаю. Я действительно считаю, что при данных обстоятельствах такая реакция неизбежна. Однако позвольте мне высказать свою точку зрения. Мое мнение таково, что я выполнил все обязательства, указанные в меморандуме, и могу получить свой гонорар.

— Дорогой сэр, — отозвался Николас Кейбот, — это абсурд.

— Не думаю. Я обязался избавить вас от страха перед Полом Чейпином. Учитывая те обстоятельства, которые стали известны сегодня, я свою задачу выполнил. Что касается Эндрью Хиббарда: он здесь. В отношении смерти Гаррисона и Дрейера вам должно было быть ясно с самого начала, что Чейпин не имеет с этим ничего общего. Вы знакомы с ним много лет, с самой юности. Я же всего лишь прочел его книги, однако уже в понедельник вечером, когда вы, джентльмены, были здесь, я понял, что просто невозможно, чтобы он совершил преднамеренное убийство, впрочем и импровизированное тоже, разве что в состоянии внезапного помешательства. Мистер Хиббард, вы психолог. Вы читали книги Чейпина? Почему там все время речь идет об убийствах и радости убивать? Почему на каждой странице прославляется насилие и жестокая красота физической расправы? Или, если обратиться к другому герою, — почему Ницше провозглашал: «Идя к женщине, не забудь кнут»? Да потому, что он сам не был настолько опрометчив, чтобы вообще дотрагиваться до женщины хотя бы кончиком пальца. Мистер Чейпин действительно убил Гаррисона, Дрейера и вас всех. Он убил вас и несомненно будет убивать вас вновь и вновь — но в своих книгах. Оставьте его, джентльмены, пусть делает то, что он умеет, и вздохните свободно.

Нет, Гаррисон, Дрейер и Хиббард не имеют с этим ничего общего. Загляните в памятную записку. Остается только вопрос угрожающих писем. Чейпин признает, что посылал их, и поясняет вам, что, как и почему. На этом трилогия закончилась. Никакого продолжения не будет, а если это и было, не думаю, что оно вас потрясет. Чтобы сделать это и снова воспользоваться той же пишущей машинкой, ему пришлось бы прийти сюда в этот кабинет, поскольку она стоит вон там на письменном столе мистера Гудвина.

Все оглянулись, а я подвинул ее в сторону, чтобы все могли ее увидеть. Вульф отпил пива и продолжал:

— Конечно, я понимаю, в чем тут главная трудность. Пол Чейпин сидит в тюрьме по обвинению в убийстве доктора Бертона. Если бы этого не произошло, если бы сегодня доктор Бертон был здесь с нами, живой и здоровый, вы без сомнения согласились бы с моей точкой зрения. Работу, для которой вы меня наняли, я выполнил. Однако вас смущает то, как дела обстоят сегодня, смущает, что если раньше у вас не было никакой защиты от зловредных намерений мистера Чейпина, то теперь ее у вас больше, чем надо. Я предлагаю вам безопасность, которую я обязался вам предоставить, но вас она больше не интересует, ибо вы получили нечто почти столь же ценное: факт, что мистер Чейпин кончит жизнь на электрическом стуле и никогда больше не сможет вас убивать даже в своих книгах. Мистер Кейбот, я спрашиваю вас как юриста: правильно я изложил положение вещей?

— Думаю… — Кейбот вытянул губы трубочкой, а затем продолжал: — Думаю, что все это удивительно хитроумная ерунда.

Вульф кивнул:

— Ничего иного я от вас и не ожидал. Полагаю, джентльмены, что точка зрения мистера Кейбота более менее отвечает взглядам всех вас, не правда ли? В таком случае я вынужден предоставить вам другую точку зрения. А именно: Чейпин не убивал доктора Бертона, я могу доказать его невиновность, и если дело дойдет до суда, он будет оправдан.

Этимон вызвал новый переполох. Вначале раздалось недоверчивое и удивленное гудение, выход которому дал Леопольд Элкас: он вскочил со стула, обежал письменный стол Вульфа, схватил его за руку и начал ее трясти вверх и вниз. Он бормотал что-то непонятное о справедливости и благодарности Вульфу, и какой Вульф чудесный, великий и знаменитый. О мании величия он не упомянул ни словом. Остальные были так заняты своими замечаниями, что не обращали на него никакого внимания. Майкл Эйерс катался со смеху, потом поднялся и направился к столу с напитками. Я тоже встал, намериваясь оторвать Элкаса от Вульфа, но в конце концов он сам присоединился к остальным.

Вульф успокоил их всех одним движением руки:

— Джентльмены! Прошу вас! Мне кажется, вы удивлены. Полагаю, что полиция и окружная прокуратура тоже будут удивлены, хотя им-то уж это не к лицу. Естественно, вы ждете от меня доказательств, подтверждающих мое заявление, однако для того, чтобы сделать это, я вынужден просить вас проявить побольше непредвзятости, чем это проявляется сейчас на лицах почти всех из вас. Не можете же вы стоять на стороне закона и одновременно быть предвзятыми, по крайней мере, если хотите продемонстрировать хоть какую-то долю рассудительности.

Я могу представить вам следующие факты. Во-первых, в субботу вечером за несколько минут до семи Пол Чейпин у себя дома снял трубку телефона. Звонил доктор Бертон, который попросил его немедленно приехать к нему. Через несколько минут Чейпин отправился на Девяностую улицу, куда прибыл в семь тридцать. Только вот с этим телефонным звонком не все в порядке. Прежде всего дело в том, что доктор Бертон ему не звонил. Это подтверждает его жена, которая категорически утверждает, что в субботу в это время ее супруг вообще никому не звонил. Потому следует сделать вывод, что было еще третье лицо, которое взяло на себя роль судьбы. Я вас понимаю, мистер Эдлер, и думаю, что подобное выражение я замечаю и на лице мистера Бауена. Вы хотели бы спросить, неужели я настолько глуп, чтобы поверить Полу Чейпину. Я не глуп, но я ему верю. Он сказал об этом телефонном звонке своей жене, а она рассказала о нем мне, это же подтверждает и телефонист домашнего коммутатора в том доме, где живет Чейпин.

Во-вторых. Обратите внимание на подробности того, что, согласно показаниям, произошло в переднем холле квартиры Бертонов. Бертон взял из ящика своего письменного стола пистолет и пошел в холл. Чейпин поджидал его там, отобрал у него пистолет, четырежды в него выстрелил, погасил свет, отбросил пистолет, а затем на карачках ползал в темноте и искал его. Вы только представьте себе эту сцену! Согласно показаниям миссис Бертон и горничной, доктор Бертон находился в холле не более шести секунд, возможно даже меньше. Бертон был крупным статным мужчиной, Чейпин же — тщедушный калека, к тому же из-за своего увечья он не в состоянии ходить без опоры. Так вот… предлагаю вам отсчитать сейчас шесть секунд. Одна… две… три… четыре… пять… шесть. Это было шесть секунд. За этот отрезок времени, а может быть — еще более короткий, калека Чейпин должен неизвестно каким образом вытащить пистолет из кармана Бертона, застрелить его, отбросить пистолет, доковылять до выключателя, погасить свет и дохромать обратно к столу, чтобы там упасть. Что вы об этом думаете, джентльмены? Меня интересует ваше объективное отношение к этому делу.

Леопольд Элкас вскочил. Его желтые глаза больше не укрывались глубоко в глазницах, а сияли, бросая торжествующие взгляды налево и направо. Он произнес громким ясным голосом:

— Каждый, кто хоть на мгновение поверит в нечто подобное, просто кретин. — Он взглянул на Вульфа. — Буду вынужден принести вам свои извинения, сэр, когда закончится весь этот детский сад. — И он сел.

— Благодарю, доктор Элкас. В-третьих, был ли у Чейпина хоть какой-то разумный повод погасить свет? Не буду задерживать ваше внимание, приводя разнообразные предположения только ради того, чтобы тут же их опровергнуть, составьте себе этот перечень сами, если у вас найдутся время и желание. Я лишь утверждаю, что поступки любого человека, даже убийцы, должны быть в определенной мере объяснимы. Верить в то, что Чейпин застрелил Бертона, а затем проковылял к стене, чтобы погасить свет, — значит верить в глупости. Сомневаюсь, чтобы кто-либо из вас мог в это поверить, не так ли?

Они смотрели друг на друга, словно у них не было своего собственного мнения и они старались узнать мнение соседа. Двое или трое покачали головами. Джордж Прэтт заявил:

— Я вам скажу, Вульф, во что верю я. Я верю, что мы наняли вас для того, чтобы вы загнали в угол Чейпина, а не для того, чтобы вы ему помогали.

Драммонд захихикал, а Майкл Эйерс захохотал. Николас Кейбот спросил:

— А что, собственно, по этому поводу говорит сам Чейпин? Стрелял он или не стрелял? Погасил он свет или нет? Что, по его словам, произошло за эти шесть секунд?

Вульф покачал головой, и щеки его чуть растянулись:

— О нет, мистер Кейбот. Возможно, ему придется изложить свое виденье дела на свидетельском месте в суде, в качестве свидетеля своей собственной защиты. Трудно ожидать, что я раскрою некоторые положения этой защиты людям, которых можно считать его врагами.

— А, черт с ним, все равно ему никто не поверит, — облегчил свою душу Фердинанд Бауен. — Ясное дело, уж он-то какую-нибудь сказочку да придумает!

Вульф перевел взгляд на Бауена, и я тоже посмотрел на него. Мне было интересно, выдержит ли он этот взгляд. Я полагал, что нет, но он все же выдержал, глядя Вульфу прямо в глаза.

Вульф вздохнул.

— Ну что ж, джентльмены, я представил вам свою точку зрения на данное дело. Я мог бы предложить вашему вниманию и другие обстоятельства: например, вполне вероятно, что если бы Чейпин намеревался убить доктора Бертона, как только тот перед ним появится, он захватил бы с собой на эту встречу оружие. Далее следует учесть врожденную неспособность Чейпина к любого рода насильственным действиям, которую я вывел из его романов и которую вы все должны знать как факт. Кроме того, есть еще и другие доказательства, о которых я не могу здесь распространяться, принимая во внимание его интересы, но которые, без сомнения, будут использованы в суде. Несомненно, я привел достаточно соображений, которые доказывают, что вы избавлены от страха перед местью Пола Чейпина не потому, что какой-то полицейский обнаружил его сидящим в холле квартиры доктора Бертона и совершенно ошеломленным событиями, которых он не мог предвидеть, а потому, что я наглядно представил вам литературный характер его попыток мести. Вопрос стоит так: выполнил ли я свое задание ко всеобщему удовлетворению? Полагаю, что да. Но решать вам, с помощью голосования. Призываю вас проголосовать «да». Арчи, будь так добр и опроси всех поименно.

Тут все заговорили. Бауен громким шепотом обратился к своему соседу, Гейнсу из Бостона:

— Ловко он все провернул. Но если он думает, что мы это проглотим, то он сильно ошибается.

Элкас пристально на него посмотрел. Я расслышал еще пару замечаний. Кейбот сказал Вульфу:

— Я буду голосовать против. Только в том случае, если Чейпина оправдают и представленные доказательства…

Вульф кивнул ему.

— Я отдаю себе отчет, мистер Кейбот, что это голосование еще не означает окончания всего дела. В этом вы убедитесь, если я проиграю.

Он дал мне знак, и я начал вызывать их по фамилиям в алфавитном порядке:

— Джулиус Эдлер.

— Нет. Я хотел бы заявить, что…

— Достаточно просто сказать «нет». Продолжай, Арчи.

— Майкл Эйерс.

— Да. — Он произнес это как вызов. Я подумал, как это здорово с его стороны, ведь это будет стоить ему двухнедельного заработка.

— Фердинанд Бауен.

— Нет.

— Эдвин Роберт Байрон.

— Да. — Ничья.

— Николас Кейбот.

— Нет.

— Филмор Колла рд.

— Да. — Прекрасно. Девять тысяч баксов. Я даже сделал паузу, чтобы как следует рассмотреть его.

— Александр Драммонд.

— Нет. — Понятное дело, проклятая канарейка.

— Леопольд Элкас.

— Да. — И снова ничья, 4:4.

— Огастес Фаррел.

— Да.

— Теодор Гейнс.

— Нет.

— Л. М. Ирвинг.

— Нет.

— Арчер Коммерс.

— Нет. — Три «нет» подряд, а я-то думал, что Вульф может гордиться своими междугородными переговорами.

— Сидней Лэнг.

— Да.

— Арчибальд Моллисон.

— Да.

Счет снова сравнялся, 7:7, и оставался всего один человек, но я уже знал, каким будет счет, прежде чем вызвал его. Оставался Джордж Прэтт, политикан из Таммани, который всю плешь проел инспектору Кремеру из-за своих четырех штук. Я назвал его имя:

— Джордж Р. Прэтт.

— Нет.

Я еще раз пересчитал их для точности и сообщил Вульфу:

— Семь «за» и восемь «против».

Он даже не взглянул на меня. Все заговорили разом. Вульф позвонил, чтобы ему принесли бутылку пива, открыл ее, налил стакан, последил за тем, как осядет пена, и выпил. Я положил перед ним список с результатами голосования, но он не удостоил его даже взглядом. Отпил еще пива и, как обычно, тщательно вытер рот. Затем откинулся в кресле и закрыл глаза. Остальные буквально захлебывались разговорами, двое или трое обратились к нему с каким-то вопросом или замечанием, но он продолжал сидеть с закрытыми глазами, не обращая на них внимания. Леопольд Элкас подошел к его письменному столу, постоял с минуту, рассматривая его, затем отошел. Чем дальше, тем громче становились голоса, спор обострялся.

Наконец Вульф все обдумал. Он открыл глаза и, заметив, что перед ним появилась новая бутылка пива, которую он заказал раньше, открыл ее и немного выпил. Затем поднял пресс-папье и постучал по столу. Все оглянулись, но продолжали говорить. Он снова постучал. Постепенно разговоры начали стихать.

Он обратился к ним:

— Джентльмены, я вынужден еще раз попросить минутку внимания…

Однако Кейбот чувствовал себя на коне. Он резко перебил Вульфа:

— Мы уже проголосовали. В соответствии с меморандумом все кончено.

Но теперь и Вульф заговорил более резким тоном:

— Кончено только само голосование, сэр. Судьбы человека оно не решает. Разумеется, если вам угодно нас покинуть, — прошу вас, однако кворум, способный принимать решения, у нас останется и без вас. Хорошо. Я хотел бы обратиться к вам с двойным призывом. Первое обращение — к тем восьмерым, которые проголосовали против. Прошу вас поддержать меня. Призываю всех вас вместе и каждого в отдельности — вы слышите, каждого из вас — переменить свое решение и сказать «да». У меня есть веские основания полагать, что один из вас может передумать. Итак, джентльмены, даю вам одну минуту.

Они покачали головами. Один или двое что-то сказали, но большинство молчало, вытаращив на Буль а глаза: в его голосе прозвучал какой-то новый тон. Он вынул часы и начал следить за секундной стрелкой. Когда минута истекла, он сунул часы в кармашек и, подняв голову, глубоко вздохнул.

— Теперь я вынужден перейти ко второму обращению. На этот раз, мистер Бауен, я обращаюсь лично к вам. Я предлагаю вам проголосовать «да». Вы, разумеется, знаете почему. Готовы ли проголосовать «да»?

Взгляды всех, включая и меня, скрестились на биржевом маклере. Он все еще старался держаться, однако это получалось у него не столь уж удачно. Он чуть ли не заикался:

— И н-не подумаю. С какой это стати?

Я бы сказал, что он выговорил эти слова с некоторым трудом да так и застыл с открытым ртом: видимо, хотел что-то добавить, но раздумал.

Вульф снова вздохнул:

— Мистер Бауен, вы простак. Джентльмены, я хотел бы объяснить вам, почему я не сделал раньше то, что собираюсь сделать сейчас. У меня имелись две причины: во-первых, я не люблю вмешиваться в дела, которые меня не касаются, а во-вторых, потому, что это мне дорого обойдется. Если говорить точно, это будет мне стоить тысячу двести долларов, ту самую сумму, которую мне должен уплатить мистер Бауен. Кроме того, как я уже говорил, это не моя забота. Если какой-то человек подозревается в преступлении и кто-то предложит мне достаточную сумму, чтобы я доказал его вину, я это сделаю. Это моя работа, это моя профессия. Я знаю, что есть люди, которые готовы преследовать преступников, в первую очередь убийц, даже если им за это ничего не платят. Видимо, они делают это ради развлечения. Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, какими только вещами ни занимаются различные представители рода человеческого. Но мне известны и другие способы бороться со скукой, а своим единственным делом я занимаюсь ради заработка. И я буду охотиться за кем угодно, лишь бы мне достаточно заплатили. Однако за поимку убийцы доктора Бертона мне никто гонорара не предлагал, более того, найдя убийцу и передав его в руки правосудия, я теряю тысячу двести долларов. Правда, тем самым обеспечу уплату мне значительно более крупной суммы. А теперь, мистер Фаррел, вы не будете возражать, если я попрошу вас пересесть на другой стул? Будьте так любезны. А ты, Арчи, сядь, пожалуйста, на стул, который освободил мистер Фаррел.

Я пересел. С того самого момента, как Вульф предложил мистеру Бауену проголосовать «да», я не спускал с него глаз, но теперь на него были направлены глаза всех присутствующих. Никто не произнес ни слова. Вульф совершенно запутал Бауена своими намеками и замечаниями, вообще всей своей лекцией, при этом не обвиняя его напрямую. А взгляды остальных просто доконали его. Думаю, что он все это время решал про себя, не пора ли вскочить и начать протестовать. Когда я сел рядом с ним, он даже не взглянул на меня, глаза его были неотрывно устремлены на Вульфа.

Вульф взялся за телефон. Он соблюдал свой обычный темп, давая им время прийти в себя, правда, на этот раз ему пришлось перебрать три номера, прежде чем его соединили с тем человеком, которого он искал. Наконец он его нашел. Пока он говорил, никто даже не пошевелился.

— Инспектор Кремер? Это Ниро Вульф. Совершенно верно. Добрый вечер, сэр. Можете вы оказать мне одну услугу? У меня в кабинете полно гостей, поэтому мне некогда рассказывать вам все в деталях. Вам, видимо, известно, что на правильность моих заявлений можно положиться. Вот именно. Не пришлете ли вы ко мне человека — пожалуй, лучше двоих — за убийцей Лоринга А. Бертона? Да, он здесь, у меня. Нет. Честное слово, нет. Прошу вас, у вас будет позже время, чтобы все выяснить. Разумеется, с доказательствами. Какая же уверенность без доказательств! Безусловно, если вы хотите приехать лично, пожалуйста.

Он положил трубку, и тут Бауен вскочил со стула. Колени у него дрожали, так же как дрожали и его маленькие женские руки, за которыми я все время следил, чтобы он не попытался что-то предпринять. Воспользовавшись тем, что он встал, я ощупал его задний карман, нет ли там какой-либо игрушки. Он почувствовал мои руки и смутился, забыв, что он хотел сказать Вульфу. Он обернулся ко мне и, честное слово, бросился на меня и лягнул меня по ноге. Я поднялся, взял его за плечи, толкнул обратно в кресло и предупредил:

— Еще один такой дружеский жест, и я вам врежу!

Драммонд, сосед Бауена с другой стороны, с опаской отсел подальше. Несколько человек вскочили с мест. Вульф обратился к ним:

— Садитесь, джентльмены. Прошу вас, нет никаких оснований для беспокойства. Арчи, будь так добр, подведи мистера Бауена ко мне поближе, я хотел бы лучше видеть его, когда буду с ним разговаривать. Если потребуется его подтолкнуть, можешь это сделать.

Я встал и велел биржевику пошевеливаться, но он даже не поднял головы. Руки его были сплетены на коленях, лицо и шея переливались самыми разными красками, хотя меня удивило, что среди них нет желтого цвета. Я предложил ему:

— Ну, двигайтесь, а то я сам вас двину.

Позади раздался голос Джорджа Прэтта:

— Совсем не обязательно демонстрировать нам, какой вы крутой парень. Вы только посмотрите на этого беднягу.

— Еще чего! — Я не обернулся, не желая терять Бауена из виду. — Может, это вам он врезал по голени? Так что лучше помолчите, пока вас не спросят.

Я ухватил Бауена за воротник, дернул кверху, и он пошел. Я вполне допускаю, что на него было жалко смотреть. Некоторое время он стоял, пытаясь поймать взгляды остальных и подавить дрожь в голосе.

— Ребята, вам ведь ясно, почему… что я ничего не говорю… об этих нелепых…

Он никак не мог закончить фразу, поэтому я отвлек его. Я пододвинул ему кресло, усадил его, а сам встал рядом, опираясь на край письменного стола Вульфа, чтобы держать Бауена в поле зрения. Из группы поднялись двое или трое и приблизились к нам. Вульф повернулся и оказался лицом к лицу с маклером.

— Мистер Бауен, мне не доставляет никакого удовольствия затягивать столь неприятную для вас ситуацию, да еще в присутствии ваших друзей. Однако мне в любом случае необходимо дождаться прибытия полиции, которая вас заберет. Вы употребили слово «нелепые», разрешите его у вас позаимствовать. Вы — самый нелепый убийца, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело! Я не знаю вас настолько, чтобы судить, в чем тут причина — в невероятной глупости или же в необычайной беспечности, но так или иначе вы спланировали одно из самых авантюрных убийств так, как будто это невинная игра в компании друзей. Я вовсе не намерен насмехаться над вами, я просто хочу лишить вас последних остатков смелости и надежды, чтобы окончательно сломить вас. Итак, доктор Бертон имел счет в вашей фирме, и вы растратили большую часть этих денег. С помощью каких махинаций вам удалось осуществить эту растрату, будет установлено, когда окружной прокурор даст санкцию на проверку ваших бухгалтерских книг. Вы поняли, что доктор Бертон обнаружил обман или, по крайней мере, начал что-то подозревать, поэтому вы пришли к нему в субботу домой, чтобы уговорить его, однако продумали и альтернативный выход на тот случай, если он не захочет вас выслушать. Вы говорили с Бертоном в его кабинете. Затем он вышел в комнату жены, чтобы спросить ее, готова ли она пойти на крупную жертву ради Эстель Бауен, и она ответ ила, что нет. Бертон вернулся и дал вам отрицательный ответ. Однако во время его отсутствия вы взяли из ящика его письменного стола автоматический пистолет и спрятали в карман. Вы были близкими друзьями, и, по-видимому, вам давно уже было известно, где он хранит свой пистолет. Если же нет, то неделю назад здесь, в моем кабинете, вы слышали, как он говорил всем, что во время последнего визита Чейпина он вынул пистолет из своего письменного стола и только после этого вышел к Чейпину в холл. Не хотите выпить?

Бауен не ответил, а я не сдвинулся с места. Майкл Эйерс подошел к столу, налил виски и принес Бауену, однако тот не обратил на него внимания. Майкл Эйерс пожал плечами и выпил виски сам.

Вульф продолжал:

— Вскоре после этого вы ушли, это было в двадцать минут седьмого. В холл вас никто не провожал, или, даже если Бертон вышел вместе с вами, вы, уходя, нажали на кнопку замка так, чтобы дверь не захлопнулась, и через секунду вошли обратно. Во всяком случае вы оказались в холле один, в то время как Бертоны считали, что вы уже ушли. В руках у вас были перчатки, и вы положили их на стол, чтобы они не мешали вам звонить. Но когда вас соединили, вас напугал шум, как будто кто-то шел по гостиной. Вы в ужасе бросились прятаться в то место, которое присмотрели себе заранее, — в большой платяной шкаф, закрытый шторой, рядом с выключателем у двустворчатой двери. Вы успели вовремя скрыться за занавес, прежде чем в холл вошла мисс Бертон, которая собиралась куда-то уходить.

Вы сообразили, что оставили на столе перчатки, и это вас обеспокоило, поскольку они были вам нужны, чтобы не оставлять отпечатков на пистолете. Кстати, а вам не приходило в голову, что на телефоне отпечатки все равно останутся? Или вы их стерли? Но это не важно. В любом случае вы не бросились за перчатками сразу же, ведь вам нужно было прийти в себя от испуга, который вызвало у вас появление дочери Бертона. Вы еще немного подождали и, очевидно, поздравили себя с тем, что не стали спешить, поскольку снова услышали, как открылась двустворчатая дверь, раздались шаги и затем звук открываемой входной двери квартиры. Это пришла Дора Чейпин причесывать миссис Бертон.

Мистера Пола Чейпина в субботу во второй половине дня не было дома, он вернулся довольно поздно. Сегодня утром телефонист домашнего коммутатора на Перри-стрит, 203 подтвердил мне, что кто-то звонил мистеру Чейпину минут за пятнадцать-двадцать до того, как он вернулся домой. Поэтому представляется правдоподобным, что где-то около шести сорока вы вылезли из своего шкафа, взяли свои перчатки и снова попытались дозвониться, однако у Чейпинов никто не отвечал. Вы вернулись в шкаф и через четверть часа сделали еще одну попытку. Однако вы не знали, что второй ваш звонок, примерно без пяти семь, застал мистера Чейпина как раз в тот момент, когда он входил в дом номер 203 по Перри-стрит. Телефонист позвал его, и он говорил прямо с домашнего коммутатора, так что телефонист слышал весь разговор. Очевидно, вы довольно успешно имитировали голос доктора Бертона, так что мистер Чейпин позволил себя обмануть. На несколько минут он поднялся в свою квартиру, затем спустился вниз и взял такси до Девяностой улицы.

После телефонного разговора с Чейпином вы снова вернулись в шкаф, как я предполагаю, — с судорожно бьющимся сердцем и повышенным выделением адреналина. Действительно, ваш вид свидетельствует, что вы практически на пределе. Могу себе представить, что время, прошедшее до появления мистера Чейпина, показалось вам вечностью, и как же вы были поражены после, узнав, что с момента вашего звонка прошло всего тридцать пять минут. Во всяком случае, он наконец появился, служанка открыла ему дверь, и он присел на стул. Вы в своем шкафу пытались определить, как он сидит, спиной к вам или нет. Перчатки вы уже натянули, а в правой руке держали наготове пистолет. Вы продолжали прислушиваться, чтобы вовремя расслышать шаги доктора Бертона. Вот вы услышали, как он идет через гостиную, и в тот момент, когда он взялся за ручку двери, вы начали действовать. Должен признать, что действовали вы быстро и четко. Ваша левая рука высунулась за край портьеры, нащупала выключатель и нажала кнопку. В холле воцарилась темнота. Только когда доктор Бертон открыл дверь, в холл проник слабый свет из гостиной. В темноте вы вышли из шкафа, нашли Чейпина и столкнули его со стула — ведь с калекой легко справиться, не так ли, мистер Бауен? В это время доктор Бертон приблизился к месту событий, и, когда он остановился совсем близко от вас, вы начали стрелять. Из гостиной падало достаточно света, чтобы вы могли видеть, куда целиться. Вы нажали на курок и давили на него, пока не выстрелили четыре раза. Потом вы бросили пистолет на пол, закрыли двустворчатую дверь и скрылись. Добежав до лестницы, вы понеслись вниз. Миновали четыре этажа, спустились в подвал и оттуда добрались до служебного входа. Не страшно, считали вы, даже если вы с кем-то столкнетесь, потому что вина Чейпина будет настолько очевидной, что за пределами квартиры никого даже и расспрашивать не будут.

При этом вы, мистер Бауен, допустили массу ошибок. Однако ни одна из них не была столь идиотской, как ваша абсолютная убежденность в том, что вина Чейпина будет очевидной. Господи, почему вы не зажгли свет, когда уходили? Почему не подождали, пока Бертон и Чейпин обменяются хотя бы парой слов, почему не начали действовать спустя минуту или две? Ведь вы могли проделать все это и позже. Следующий непростительный промах — это то, что вы оставили на столе свои перчатки. Я понимаю, вы были абсолютно убеждены, что все единодушно будут считать убийцей Чейпина, поэтому все остальное не имеет значения. Вы вели себя хуже любого новичка, вы вели себя как осел! Одно могу вам сказать, мистер Бауен, ваше разоблачение никому не принесет славы, а уж тем более мне. Фу!

Вульф неожиданно замолчал и позвонил Фрицу по поводу пива. Бауен крепко сжал пальцы, которые до этого неустанно сплетал и расплетал. Он дрожал всем телом. Выглядел он полным ничтожеством, просто трясущимся куском мяса. Леопольд Элкас подошел к нему и, остановившись в трех футах от Бауена, пристально смотрел на него. Мне показалось, что охотнее всего он бы вскрыл его, чтобы посмотреть, что у него там внутри. Появился Майкл Эйерс с новым бокалом, на этот раз не для Бауена, а для меня. Он подал мне стакан, я взял его и выпил. Эндрью Хиббард подошел к моему письменному столу, пододвинул поближе телефон и сообщил коммутатору номер телефона своей квартиры. Драммонд что-то попискивал Прэтту, а Николас Кейбот обошел кресло Бауена, приблизился к Вульфу и тихим голосом, настолько тихим, чтобы я не мог услышать, сказал:

— Я ухожу, мистер Вульф, у меня назначена встреча. Я только хочу вам сказать, что не вижу причин, по которым вы не могли бы получить от Бауена его тысячу двести долларов. Это же законное обязательство. Если вы пожелаете, чтобы я помог вам получить эту сумму, я с удовольствием это организую и даже не потребую гонорара. Вы только поставьте меня в известность.

Этот адвокат был ловкий парень.




22


Спустя три дня, в четверг около полудня, у нас появился посетитель. Я вернулся из банка, куда только что отнес довольно кругленькую сумму, и теперь сидел за своим письменным столом, размышляя, не устроить ли мне небольшие каникулы, вроде послеобеденного посещения кинотеатра. Вульф сидел с закрытыми глазами в своем кресле, откинувшись назад, и по всей видимости раздумывал, не пора ли начинать радоваться ленчу.

В дверях появился Фриц и доложил:

— К вам гость, мистер Пол Чейпин.

Вульф открыл глаза узенькими щелочками и кивнул. Я быстро повернулся на стуле и встал.

Паралитик, хромая, вошел в комнату. Был ясный день, и в резком свете, льющемся из окон, я мог рассмотреть его лучше, чем когда-либо прежде. Я увидел, что глаза у него не такие уж бесцветные, как мне казалось, они были скорее такого же оттенка, как у тусклого алюминия, а кожа его была не мертвенно-бледной, а скорее выглядела выгоревшей, но упругой. Он удостоил меня беглого взгляда и похромал к письменному столу Вульфа. Я пододвинул ему кресло.

— Добрый день, мистер Чейпин, — Вульф почти раскрыл глаза, — не соблаговолите ли сесть? Прошу вас… благодарю. Я не могу смотреть, как люди стоят. Позвольте поздравить вас, вы прекрасно выглядите. Если бы я провел три дня в тюрьме Томбса, как вы, от меня остался бы только призрак, жалкая развалина. Как там кормили? Наверное, отвратительно?

Чейпин пожал плечами и снова опустил их. Похоже было, что он не собирается беседовать долго, он опустился на краешек кресла, которое я ему подвинул, и сидел прямо, сжав обеими руками свою палку, стоящую между ног. В его бесцветных глазах было столько же выражения, сколько обычно бывает у алюминия. Он заговорил:

— Я пришел сюда только из чувства порядочности, чтобы у вас не осталось неприятного ощущения. И всего на минутку. Я пришел за парой перчаток, которые вы взяли из моей шкатулки.

— О! — Глаза Вульфа еще чуточку расширились. — Так ваши сокровища пронумерованы? В самом деле?

Чейпин кивнул:

— К счастью. Могу я их получить?

— Еще одно разочарование, — вздохнул Вульф. — Я полагал, что вы взяли на себя труд приехать сюда, дабы выразить мне благодарность за то, что я спас вас от электрического стула. Вы ведь мне благодарны?

Чейпин скривил губы:

— Я благодарен вам настолько, насколько вы можете этого от меня ожидать. Не стоит терять на это времени. Могу я получить эти перчатки?

— Можете. Арчи, будь любезен, принеси их.

Я вытащил из ящика своего письменного стола перчатки и подал их Вульфу. Он наклонился в кресле вперед и положил их перед собой на стол, одну на другую, а затем старательно разгладил их. Чейпин не спускал с них глаз. Вульф снова удобно откинулся в кресле и еще раз глубоко вздохнул.

— Знаете, мистер Чейпин, они оказались мне вообще ни к чему. До них дело не дошло. Когда я возвратил вам шкатулку, я оставил их у себя, чтобы иметь возможность продемонстрировать одно обстоятельство, а именно, что они подойдут мистеру Бауену, и объяснить тем самым, каким образом Дора Чейпин — ваша жена — могла их спутать и принять пару перчаток Бауена за перчатки миссис Бертон. Но поскольку он увял, как орхидея Дендробиум, пораженная корневой гнилью, они мне не понадобились. А теперь, — Вульф погрозил ему пальцем, — не думаю, что вы этому поверите, тем не менее, это правда — я почти подозревал, что вы знаете содержимое своей шкатулки достаточно хорошо, чтобы немедленно определить, если вдруг чего-то будет не хватать. Поэтому я не вернул вам эти перчатки, а оставил их себе. Я хотел вас видеть.

Пол Чейпин без слов поднял руку с палкой и потянулся к перчаткам, однако Вульф покачал головой и чуть отодвинул их от него. Калека дернул головой.

— Еще немного терпения, мистер Чейпин. Я хотел вас видеть, потому что мне нужно с вами поговорить. Надеюсь, что вы согласитесь принять мои извинения.

— Я пришел за перчатками. Извинения можете оставить себе.

— Уважаемый сэр! — Вульф снова погрозил ему пальцем. — Позвольте хотя бы объяснить, в чем я виноват перед вами. Я хочу извиниться за то, что подделал вашу подпись.

Чейпин поднял брови:

Вульф обратился ко мне:

— Арчи, одну копию признания.

Я пошел к сейфу, нашел одну копию и принес ему. Он развернул лист и подал калеке. Я сел и уставился на Вульфа, но он делал вид, что меня не видит. Он покоился в кресле с полузакрытыми глазами, сцепив пальцы на животе, и вздыхал.

Чейпин дважды прочел признание. Вначале он просто пробежал его глазами, скосил глаза на Вульфа и слегка скривил рот, а затем прочел признание сначала, уже не так быстро. Он перебросил листок через весь стол и заявил:

— Фантастика. Так прозаично и плохо написано, и так фантастически звучит. Не правда ли?

Вульф кивнул:

— Меня поразило, мистер Чейпин, что вы занялись столь серьезным предприятием ради столь мелких, ничтожных результатов. Вы, конечно, поняли, что этот документ понадобился мне, чтобы произвести соответствующее впечатление на ваших друзей. Поскольку я сознавал, что вас невозможно уговорить подписать его, я вынужден был подписать его за вас. За это я и хочу принести вам свои извинения. Вот ваши перчатки, сэр. Надеюсь, что вы примите мои извинения.

Хромой взял перчатки, ощупал их и спрятал в карман, потом уцепился за спинку своего кресла и поднялся на ноги. Он стоял, опираясь на полку.

— Вы знали, что я не подписал бы такой документ? А откуда вам это было известно?

— Потому что я читал ваши книги. Я видел вас. Я познакомился с вашим — ну, скажем так, несгибаемым духом.

— А вы можете назвать его иначе?

— Даже разными словами. Например, я познакомился с вашим ужасающим, чисто детским упрямством. Вы заплатили за него своей искалеченной ногой. Оно заставило вас жениться. Оно чуть не привело вас к двум тысячам вольт.

Чейпин улыбнулся.

— Так вы читали мои книги. Прочтите и следующую. Я пришлю ее вам — как главному герою.

— В самом деле? — Вульф раскрыл глаза. — И конечно, я умру в ней насильственной смертью. Предупреждаю вас, мистер Чейпин, я вам этого никогда не прощу. Я действительно этого не перенесу. Я чувствую глубокое отвращение к насилию в любой форме. Я сделаю все и ничего не пожалею, чтобы доказать вам…

Он говорил в пустоту, или, в лучшем случае, в спину калеки, который уже ковылял к дверям.

На пороге Чейпин на мгновение обернулся, мы успели заметить его улыбку и услышали, как он сказал:

— Бы умрете самой страшной смертью, сэр, какую только может придумать детская фантазия. Это я вам обещаю.

Он вышел.

Вульф откинулся в своем кресле и закрыл глаза. Я сел. Расхохотаться при мысли о том, какая страшная судьба ожидает Вульфа, я мог себе позволить лишь позднее. А пока я вернулся в мыслях к утру понедельника и проанализировал в деталях все, что тогда произошло. Я вспомнил, что, когда я отправился навестить миссис Бертон, Вульф оговаривал с Фрицем вопрос о содовой, а когда я вернулся, его уже не было, не было и его седана. Однако он отнюдь не был в тюрьме у Пола Чейпина. Вульф вообще не покидал дома. Седан уехал в гараж, а Вульф вместе со своим пальто, шляпой и тростью был у себя в комнате и попивал пиво, сидя в кресле. И когда он позвонил мне без пяти четыре, чтобы я отвез шкатулку миссис Чейпин, он звонил из своей комнаты, а мое отсутствие дало ему возможность сделать вид, что он только что вернулся. Фриц, разумеется, участвовал во всем этом вместе с ним, и они общими усилиями вешали мне лапшу на уши. А Хиббард ради этого был загнан в свою комнату.

Шикарно они меня купили.

— Я хотел сегодня пойти в кино, — заявил я Вульфу, — но не могу, у меня полны руки работы. Мне нужно продумать идеи для будущей книги Пола Чейпина. В голове у меня просто масса идей.

— В самом деле. — Вульф по привычке наклонился вперед, чтобы позвонить насчет пива. — Арчи — он серьезно погрозил мне пальцем, — у тебя в голове масса идей! Даже моя насильственная смерть не может быть достаточной компенсацией за столь великолепное и счастливое событие.




















РЕКС СТАУТ

ЛИГА ЗАПУГАННЫХ МУЖЧИН

ПОГОНЯ ЗА ОТЦОМ









МОСКВА

СП «ИНТЕРГРАФ СЕРВИС»

1993


ББК84.7 США

С 78




Художник Г.И.Метченко




Перевод с английского М.Гресько, А.Санина, В.Шибаева




С 4703040100 — 18 Без объявл.

М 112 (03) — 93




ISBN 5-85052-056-2 (кн.15)

ISBN 5-85052-002-3




© СП "Интерграф Сервис", 1993.


Стаут P.

С 78 Лига запуганных мужчин: Роман/Пер. с англ. Погоня за отцом: Роман/Пер. с англ. — М.: СП "Интерграф Сервис", 1993, — 352 с.

ISBN 5-85052-056-2 (кн. 15)

ISBN 5-85052-002-3

Данный выпуск продолжает серию романов о Ниро Вульфе и его помощнике Арчи Гудвине.




С 4703040100-18 Без объявл.

М 112 (03)—93




ББК 84.7 США


Ответственный за выпуск H. М. Бирюкова




Корректоры М.Л.Авдюшкина, JI.И.Кузнецова




Операторы компьютерного набора и верстки В.В.Мноян и В.А.Тимофеева


Подписано в печать с оригинала-макета 9.08.93 г. Формат 60×84 1/16. Бумага типографская. Гарнитура "Таймс". Печать высокая. Усл. печ.л. 20,46. Уч. — изд.л. 22,87. Тираж 100 000 экз.

Заказ № 1296. С 18.




СП "Интерграф Сервис". 127018, Москва, Сущевский вал, 49.




Отпечатано на ордена Трудового Красного Знамени ПО "Детская книга" Мининформпечати Российской Федерации. 127018, Москва, Сущевский вал, 49.




Отпечатано с фотополимерных форм "Целлофот".


notes



Примечания





1


Viva voce (лат.) — букв.: живым голосом; устно (обычно об экзаменах). — Здесь и далее прим. перев.




2


Хосе Рауль Капабланка — кубинец, чемпион мира по шахматам в 1921–1922 гг.




3


Хайбол — американский напиток из какого-либо спиртного с содовой водой, льдом и другими добавками, смешиваемый в высоком стакане.




4


Коп (амер.) — полицейский (от слова cooper — медь. Полицейские носили медные пуговицы).




5


Андреа Мантенья (1431–1506) — итальянский живописец и гравер.




6


Bona fide (лат.) — в доброй вере; здесь: не зная о том.




7


Мальпигиевы тельца (по имени М. Мальпиги) — клубочки, узелки ткани в почках и селезенке.




8


Corpus delicti (лат.) — вещественное доказательство.




9


Сфагнум — торфяной мох; как и древесный уголь, используется в цветоводстве для изготовления земляных смесей.




10


Примерно 5,5 х 6 метров.




11


Драгстор (США) — аптека, где продаются также прохладительные напитки, мороженое, жвачка и т. п.




12


Ливингстон Давид (1813–1873) — шотландский исследователь Африки. Вместе со Стэнли Генри Мортоном (настоящие имя и фамилия Джон Роулендс, 1841–1904), журналистом, исследовали озеро Танганьика.