Вечный сон
Реймонд Чандлер


Филип Марло #01






Реймонд Чандлер (1888–1959) — один из самых известных американских писателей, работавших в жанре детектива.

В настоящий сборник включены наиболее остросюжетные, захватывающие, динамичные романы. Как обычно, главный герой Чандлера частный сыщик Марло ищет справедливости, постоянно сталкивается с алчностью, беспринципностью, преступлениями сильных мира сего, а заодно и тех «стражей порядка», которые, казалось бы, должны с этим бороться.

Рекомендуется широкому кругу читателей.






Реймонд Чандлер

Вечный сон





I


Пасмурное октябрьское утро. Горы на горизонте подернуты сеткой колючего, унылого, моросящего дождя. Я же принарядился: голубой костюм, темно-синяя рубашка, галстук, в кармашке носовой платок, черные штиблеты, черные шерстяные носки в темно-синюю полоску. Можете смеяться, но я чисто вымыт, гладко выбрит и трезв как стеклышко — не каждый же день частного детектива приглашает к себе миллионер.

В холле, над дверьми такой высоты, что в них с легкостью вошло бы целое стадо индийских слонов, я увидел витражную панель, где был изображен рыцарь в черных доспехах, который спасал привязанную к дереву даму. Совершенно нагое тело дамы прикрывали лишь длинные, предусмотрительно распущенные волосы, а рыцарь, откинув — очевидно, из вежливости — забрало, тщетно пытался ее отвязать. Рассматривая витраж, я подумал, что, живи я в этом доме, мне рано или поздно пришлось бы встать на лестницу и помочь рыцарю. Ему явно не хватало терпения.

Стеклянная дверь выходила на покрытый изумрудным травяным покровом задний двор, где находился белый гараж, возле которого шофер, смуглый худенький паренек в потертых черных гетрах, мыл темно-бордовый «паккард» с откидным верхом.

За гаражом виднелись декоративные деревья, постриженные, словно пудели; за деревьями — большая оранжерея с куполообразной крышей, еще дальше — опять деревья и, наконец, тяжеловесные, неровные отроги гор.

На второй этаж вела выложенная кафелем широкая лестница, а наверху, на галерее с медными поручнями, виднелась еще одна витражная панель, тоже с каким-то романтическим сюжетом. Внизу, по стенам, стояли массивные стулья с высокими спинками и красными плюшевыми сиденьями, на которых, судя по всему, никто никогда не сидел. На левой стене, посередине, находился большой, совершенно пустой камин с четырьмя купидонами по углам мраморной каминной доски. Над камином висел большой портрет маслом, а над портретом, под стеклом, — два перекрещенных кавалерийских вымпела, то ли пробитых пулями, то ли изъеденных мухами. На портрете был изображен, причем довольно аляповато, офицер в военной форме времен Мексиканской войны с бородкой, усами, черными как уголь горящими глазами и видом человека, с которым лучше не связываться. «Вероятно, это дед генерала Стернвуда», — подумал я. Вряд ли это мог быть сам генерал, хотя, по слухам, отец двух совсем еще юных девиц был уже весьма преклонного возраста.

Я как завороженный смотрел в горящие черные глаза офицера на портрете, но тут дверь под лестницей открылась. Я повернулся, ожидая увидеть дворецкого, но увидел девушку. Невысокую стройную двадцатилетнюю девушку с узкой талией и крепким бюстом, в элегантных голубых брюках «клеш». Она не шла, а плыла. Короткие, стриженные «под пажа», слегка подвитые золотистые волосы. Глаза серо-голубые, довольно невыразительные. Она подошла поближе и улыбнулась мне одним ртом, обнажив маленькие хищные зубки, блеснувшие из-под тонких, нервных губ. Лицо бледное, вид нездоровый.

— А вы высокий, — сказала она.

— Стараемся.

Ее глаза округлились: озадачена, задумалась. Мыслительный процесс, сразу видно, удовольствия ей не доставлял.

— И красивый, — добавила она. — Сами ведь знаете.

Я что-то пробурчал в ответ.

— Как вас зовут?

— Джек, — ответил я. — Джек Потрошитель.

— Странное имя. — Она прикусила губку и, слегка наклонив голову, искоса на меня посмотрела. Затем опустила свои длиннющие бархатные ресницы и опять, очень медленно, словно театральный занавес, подняла их. Коронный, как в дальнейшем выяснилось, номер. Вероятно, предполагалось, что я начну кататься по полу и дрыгать ногами от восторга.

— Вы случайно не боксер? — спросила она, увидев, что по полу я не катаюсь и ногами не дрыгаю.

— Не совсем. Я — сыщик.

— А… — Она сердито мотнула головой, и ее золотистые волосы блеснули в полумраке. — Все шутите.

— Угу.

— Что?

— Только не притворяйтесь глухой. Вы же слышали, что я сказал.

— Ничего вы не сказали. Зануда, вот вы кто. — И с этими словами она сунула в рот большой палец и прикусила его. Какой-то необычной формы был этот палец: тонкий и узкий, как безымянный, и не сгибающийся в суставе. Прикусив его, она принялась сосать палец, вертя его во рту, словно ребенок — соску.

— Вы ужасно высокий, — сказала она и тихонько захихикала. А потом, как-то незаметно повернувшись ко мне всем телом и уронив руки, на цыпочках подкралась и рухнула навзничь мне на грудь. Если бы я се не поддержал, она бы разбила голову о кафельный пол. Я подхватил ее под руки, и она тут же привалилась ко мне спиной. Чтобы девица не съехала на пол, я вынужден был прижать ее к себе. Коснувшись головой моей груди, она повернулась ко мне лицом и опять захихикала.

— Ну, ты даешь, — похвалила она меня. И себя заодно.

Я промолчал — отчасти потому, что в стеклянной двери, удачно выбрав момент, появился дворецкий. Впрочем, наша поза, по-видимому, нисколько его не смутила.

Это был долговязый седой старик лет шестидесяти или старше. Задумчивые голубые глаза. Кожа гладкая, белая; походка мягкая, упругая, выдававшая физически сильного человека. Он медленно подошел к нам, и, увидев его, девушка отпрыгнула в сторону, бросилась к лестнице, взлетела, словно серна, на второй этаж и скрылась, прежде чем я успел издать глубокий вздох облегчения.

— Генерал ждет вас, мистер Марло, — бесстрастным голосом сказал дворецкий.

— Кто она? — спросил я, еле шевеля языком.

— Мисс Кармен Стернвуд, сэр.

— Ей замуж пора.

Дворецкий с непроницаемым видом, молча посмотрел мне в глаза и повторил, что генерал меня ждет.




II


Мы вышли на задний двор и зашагали по гладкой, выложенной плитняком тропинке, которая, огибая гараж, тянулась до самого конца лужайки. Худенький, похожий на подростка шофер загнал «паккард» в гараж и мыл теперь черный «бьюик». Мы свернули к оранжерее, дворецкий открыл дверь, отступил в сторону, пропустив меня вперед, и я очутился в маленьком, раскаленном от жары вестибюле. Дворецкий последовал за мной, плотно закрыл первую дверь, открыл вторую, и мы вошли внутрь. Только теперь я понял, что такое настоящая жара: мало того, что в оранжерее было душно, как в парилке, — горячий влажный воздух был пропитан пьянящим запахом цветущих тропических орхидей. Стеклянные стены и крыша запотели, и сверху на растения стекали крупные капли влаги. Ощущение было такое, словно находишься в джунглях: вокруг, окутанные зеленоватым, как в аквариуме, светом, роста какие-то экзотические растения с отвратительными мясистыми листьями и стеблями, напоминавшими пальцы только что обмытых покойников. Чтобы представить себе, как эти растения пахнут, надо вскипятить виски и понюхать его, предварительно укрывшись с головой одеялом.

Дворецкий пошел вперед, раздвигая густую влажную листву, и вскоре мы выбрались из чащи на небольшую, находившуюся прямо под куполом здания площадку, где на старом красном турецком ковре стояло инвалидное кресло, а в кресле сидел, уставившись на нас, умирающий старик. Глаза старика уже давно потухли, однако были такими же черными и проницательными, как у офицера на портрете. В остальном же его лицо представляло собой неподвижную восковую маску с бескровными губами, заострившимся носом, ввалившимися висками и вывернутыми мочками, какие бывают у покойников. Несмотря на чудовищную жару, длинное, худое тело старика было закутано в плед, из-под которого виднелись полы выцветшего от времени красного купального халата. Худые, похожие на когти пальцы с лиловыми ногтями неподвижно лежали поверх пледа, а из лысого черепа, словно дикие цветы из скалы, торчали редкие слипшиеся седые волоски.

Дворецкий подошел к старику и доложил:

— Мистер Марло, генерал.

На это старик не только ничего не ответил, но даже не пошевелился. Дворецкий ловко подставил мне совершенно сырой плетеный стул и, когда я сел, неуловимым движением выхватил у меня из рук шляпу.

Только тоща старик прочистил горло и низким, замогильным голосом произнес:

— Принесите бренди, Норрис. Как вы относитесь к бренди, сэр?

— Положительно, — ответил я.

Дворецкий исчез в джунглях, а генерал заговорил снова, экономя силы, как экономит последние деньги безработная актриса, чтобы купить себе пару капроновых чулок:

— В свое время я любил смешивать бренди с шампанским. Рюмка бренди на полбокала ледяного шампанского. Да вы снимите пиджак, сэр. Для живого человека здесь слишком жарко.

Я вскочил, снял пиджак, вынул носовой платок и вытер лицо, шею и вспотевшие ладони. В Сент-Луисе летом и то прохладнее. Потом сел, машинально потянулся за сигаретой, но вовремя вспомнил, где нахожусь. Старик все понял и, слабо улыбнувшись, сказал:

— Можете курить, сэр. Я люблю запах табака.

Я закурил, и он, точно охотничья собака, стал жадно принюхиваться к дыму. На его тонких, крепко сжатых губах заиграла едва заметная улыбка.

— Веселое занятие, ничего не скажешь, — смотреть со стороны, как твоим порокам предаются другие, — с грустью заметил он. — Когда-то и я, сэр, умел красиво жить, а теперь — инвалид: паралич обеих ног, резекция желудка. Есть я почти ничего не могу, а сплю так чутко, что это и сном-то не назовешь. Только жарой и спасаюсь — как новорожденный паук. Если бы не орхидеи, здесь и вовсе дышать было бы нечем. Вы любите орхидеи?

— Не особенно, — признался я.

Генерал прикрыл глаза:

— Я их ненавижу. С виду они похожи на человека, а пахнут дешевыми духами проститутки.

Я смотрел на него и ловил губами влажный душный воздух, задыхаясь от жары. Старик кивнул, осторожно согнув шею, словно боялся, что она сломается под тяжестью головы. Тут в зарослях орхидей появился дворецкий, кативший перед собой сервировочный столик. Он налил мне в бокал бренди, смешал его с содовой, обернул медное ведерко со льдом влажной салфеткой и удалился. Хлопнула дверь.

Я пригубил бренди. Старик молча посмотрел на меня и со скорбным видом гробовщика облизнул губы.

— Расскажите о себе, мистер Марло. Полагаю, моя просьба вас не удивляет?

— Нет, разумеется. Но рассказывать особенно нечего. Мне тридцать три года, когда-то я ходил в колледж и английский язык еще не забыл. Частным сыщиком стал недавно. Одно время работал следователем у окружного прокурора Уайлда. На днях мне позвонил старший следователь Уайлда Берни Олс и сказал, что вы хотите со мной поговорить. Я не женат — уж очень не люблю полицейских жен.

— А вы, я смотрю, циник, — улыбнулся старик. — Работа у Уайлда вам не понравилась?

— Меня уволили. За непослушание. В этом смысле мне нет равных.

— Я тоже этим отличался, сэр, так что мы с вами друг друга стоим. Что вы знаете о моей семье?

— Я знаю, что вы вдовец и у вас две дочери. Обе молоды, красивы и живут в свое удовольствие. Одна из них была замужем уже три раза, последний раз — за бутлегером по прозвищу Рыжий Риган. Вот и все, что я слышал, генерал.

— Что-нибудь в этой информации показалось вам любопытным?

— Разве что Рыжий Риган. Впрочем, сам я всегда ладил с бутлегерами.

Генерал опять слабо улыбнулся — экономит на всем, даже на улыбке:

— Я тоже против них ничего не имею, да и Рыжий Риган мне очень нравится. Представьте себе эдакого здоровенного ирландца из Клонмела с курчавыми рыжими волосами, грустными глазами и улыбкой шириной с Уилширский бульвар. Поначалу, правда, он показался мне авантюристом, промышлявшим какими-то темными делишками. «Тот еще жук», — подумал я.

— Теперь я вижу, что он вам действительно понравился: вы заговорили на его языке.

Генерал спрятал свои худые бледные руки под плед, а я загасил окурок и допил бренди.

— Меня он, можно сказать, вернул к жизни, — продолжал старик. — Увы, ненадолго. Риган часами сидел со мной, хлестал бренди, обливался потом и рассказывал про Ирландскую революцию. Ведь он был офицером ИРА[1 - ИРА — Ирландская республиканская армия, подпольная организация ирландских националистов, основана в 1916 году.] и в Штатах находился на незаконном положении. По-моему, на моей дочери он женился по чистой случайности — впрочем, вместе они и месяца не прожили. Учтите, мистер Марло, все это тайна.

— И тайной останется, — заверил его я. — Что с ним произошло?

Старик тупо посмотрел на меня:

— Месяц назад он исчез, причем совершенно неожиданно, никого не предупредив. И не попрощавшись со мной. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь — для таких, как он, приличий не существует. Думаю, Риган еще даст о себе знать. А пока меня опять шантажируют.

— Опять?!

Генерал вновь вытащил руку из-под пледа, сжимая в пальцах коричневый конверт.

— Я бы не позавидовал тому, кто попытался бы меня шантажировать, когда Риган жил в моем доме. За несколько месяцев до его появления, то есть без малого год назад, я заплатил пять тысяч долларов человеку по имени Джо Броди, чтобы он оставил мою дочь Кармен в покое.

— А… — промычал я.

Генерал повел своими редкими седыми бровями:

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего.

Слегка нахмурившись, старик некоторое время в упор смотрел на меня, а затем сказал:

— Возьмите конверт и ознакомьтесь с его содержимым. И про бренди не забывайте.

Привстав, я взял конверт, опять сел, в очередной раз вытер потные ладони и стал его рассматривать. Письмо адресовано генералу Гаю Стернвуду: 3765, Алта-Бриа-Креснт, Уэст-Голливуд, Калифорния. Адрес написан чернилами, от руки, наклонными печатными буквами — такой почерк бывает у инженеров. Конверт вскрыт. В нем коричневая визитная карточка и три листа плотной белой бумаги. На карточке из тонкого коричневого картона золотыми буквами выбито: «Мистер Артур Гуинн Гейгер». Адреса нет. А в нижнем левом углу очень мелкими буквами значится: «Редкие книги и подарочные издания». Я перевернул карточку и прочел следующее:






Уважаемый сэр!

Несмотря на то что взыскать по закону за неуплаченные карточные долги возможным не представляется, я полагаю все же, что Вы захотите их оплатить.

С уважением,

    

А. Г. Гейгер







Листки плотной белой бумаги оказались долговыми расписками, заполненными от руки и датированными началом прошлого месяца:






По предъявлении обязуюсь выплатить (или перевести) 1000 (одну тысячу) долларов Артуру Гуинну Гейгеру без процентов.

    

Кармен Стернвуд







Почерк размашистый, с завитушками и кружочками вместо точек. Я налил себе еще бренди и отложил конверт в сторону.

— Что скажете? — спросил генерал.

— Пока ничего. Кто такой Артур Гуинн Гейгер?

— Понятия не имею.

— А что говорит Кармен?

— Я ее не спрашивал. И не буду. От нее толку мало — засунет в рот палец и сосет его себе с умильным видом.

— Я встретил ее в гостиной. Она действительно сосала большой палец, а потом попыталась усесться мне на колени.

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала. Он застыл в своем кресле, мирно сложив руки на коленях и тихонько дрожа от холода, тогда как я начинал дымиться от жары.

— Вы позволите задать вам несколько нескромных вопросов, генерал? — спросил я.

— А я от вас скромных вопросов и не жду, мистер Марло.

— Ваши дочери между собой ладят?

— Я бы этого не сказал. У каждой своя жизнь, и по наклонной плоскости они скатываются каждая по-своему. Вивьен — избалованная, требовательная, неглупая и совершенно безжалостная. Кармен же — из тех тихих девочек, что больше всего на свете любят отрывать мухам крылышки. Духовная жизнь, мораль — для них обеих пустой звук. Впрочем, и для меня тоже. Чем-чем, а нравственностью Стернвуды никогда не отличались. Еще вопросы есть?

— Они обе, надо полагать, получили неплохое образование?

— Вивьен училась в хороших закрытых школах, а потом — в колледже. Кармен же сменила не меньше десятка школ, и каждая следующая была либеральней предыдущей. По-моему, она ровным счетом ничего из них не вынесла. И Вивьен, и Кармен наделены всеми пороками современной молодежи, Хорош отец, думаете, наверное, вы. Разругал дочерей в пух и прах. — Он помолчал. — Но ничего не поделаешь, мистер Марло, жизнь во мне еле теплится, и тут не до викторианского лицемерия. — С этими словами старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, а затем вновь открыл их: — Надеюсь, вам не надо объяснять, что, если мужчина впервые становится отцом только в пятьдесят четыре года, он получает по заслугам.

Я отхлебнул бренди и кивнул. Артерия едва заметно пульсировала на его дряблой серой шее. Старик одной ногой стоит в могиле, но сдаваться явно не собирается.

— Ваш вывод? — неожиданно спросил он.

— Я бы ему заплатил.

— С какой стати?

— Денег он просит мало, а неприятностей, если не заплатите, может быть много. Что-то за этим шантажом наверняка есть, но в душу к вам никто лезть не собирается, и потребуется целая армия проходимцев и уйма времени, чтобы нанести вам мало-мальски значительный материальный ущерб.

— Но у меня есть гордость, сэр, — холодно возразил генерал.

— На это и весь расчет. Пока вы не докажете, что это вымогательство, Гейгер может сколько угодно наживаться на таких долговых расписках. Он же вместо этого дарит их вам, да еще признается, что это карточные долги, по которым вы платить не обязаны, даже если бы расписки были у него. Таким образом, если Гейгер жулик, он свое дело знает; если же он честный человек, промышляющий скромным книжным бизнесом, деньги ему следует отдать. А кто такой Джо Броди, которому вы заплатили пять тысяч?

— Какой-то прохвост, уже не помню. Норрис, мой дворецкий, наверняка знает.

— Скажите, генерал, у ваших дочерей свои деньги есть?

— У Вивьен есть, но немного. А Кармен еще несовершеннолетняя. Но я даю им на расходы, и немало.

— Значит, так, генерал, — сказал я. — Гейгера, кто бы он ни был и чем бы ни занимался, я могу, если хотите, взять на себя. Вам это обойдется в некоторую сумму, не считая, разумеется, того, что вы заплатите за работу мне. Но, хочу вас заранее предупредить, это вам ничего не даст. Вы ведь уже все равно у них на заметке.

— Понятно. — Старик зябко повел широкими вздернутыми плечами. — Минуту назад вы сказали, чтобы я ему заплатил. А теперь говорите, что это мне ничего не даст.

— Вы меня не поняли. Я говорю, что в вашем положении проще и дешевле заплатить, чем лезть на рожон. Вот и все.

— Нет, мистер Марло, я человек азартный, меня такая тактика не устраивает. Сколько вы берете?

— Двадцать пять долларов в день плюс расходы — при удачном исходе дела, разумеется.

— Ясно. Что ж, будет очень благородно с вашей стороны, если вы снимете с меня этот груз. Надеюсь, эту сложную операцию вы проведете по возможности безболезненно для пациента. Не исключено, мистер Марло, что вам придется иметь дело не с одним жуликом, а с несколькими.

Я допил второй бокал бренди, вытер губы и струящийся по лицу пот. Прохладнее от бренди не стало. Генерал прищурился и зашевелил под пледом руками.

— Если окажется, что этот тип ведет более или менее честную игру, я могу вступить с ним в переговоры? — спросил я.

— Да. Вообще поступайте, как найдете нужным. Я целиком вам доверяю.

— Я с ним разберусь, не беспокойтесь.

— Не сомневаюсь. А теперь, мистер Марло, прошу меня извинить. Я устал. — С этими словами старик вынул из-под пледа руку и позвонил в висевший на спинке кресла колокольчик. Шнур от колокольчика соединялся с черным кабелем, обвивавшимся вокруг гигантских темно-зеленых кадок, где росли эти вонючие орхидеи. Генерал закрыл глаза, вновь открыл их, бросил на меня напоследок быстрый, живой взгляд и откинулся на подушки. Веки его снова слиплись, и больше он не обращал на меня абсолютно никакого внимания.

Я встал, снял со спинки сырого плетеного стула свой пиджак и, нырнув в заросли орхидей и плотно закрыв за собой обе двери, вышел на улицу, ловя губами кислород. Вдохнув полной грудью свежий октябрьский воздух, я обнаружил, что шофер куда-то исчез, а мне навстречу по красной дорожке легкими, пружинистыми шагами идет прямой как жердь старый дворецкий. Я натянул пиджак и остановился.

Дворецкий почти вплотную подошел ко мне и мрачно сказал:

— С вами хотела поговорить миссис Риган, сэр. Пожалуйста, зайдите к ней перед уходом. Что же касается денег, сэр, то генерал распорядился выдать вам чек на ту сумму, какую вы сочтете необходимой.

— Когда же это он успел распорядиться?

Дворецкого несколько озадачил мой вопрос, однако, помолчав, он с улыбкой ответил:

— Понимаю, сэр. Я совсем забыл, вы же сыщик. Распоряжение было передано мне по телефону, сэр.

— Вы сами выписываете чеки?

— Да, сэр, я удостоен этой чести, сэр.

— Что ж, в таком случае под забором вы не умрете. Нет, благодарю, сейчас никаких денег не надо. Для чего меня хочет видеть миссис Риган?

Дворецкий посмотрел на меня в упор холодными голубыми глазами:

— Боюсь, миссис Риган не совсем правильно представляет себе цель вашего визита, сэр.

— А откуда она вообще знает о моем визите?

— Окна миссис Риган выходят на оранжерею. Она видела, как мы с вами входили туда, и я вынужден был сообщить ей, кто вы такой.

— Очень плохо.

Из холодного взгляд дворецкого сделался ледяным.

— Вы считаете возможным указывать мне, каков должен быть круг моих обязанностей, сэр?

— Нет, просто я вижу, что круг этот совершенно неограничен.

Некоторое время мы молча поедали друг друга глазами, а напоследок дворецкий пронзил меня злобным взглядом и отвернулся.




III


Комната, в которую я попал, была совершенно необъятных размеров, двери и потолки — выше некуда, а громадный, во всю комнату, белый ковер напоминал заснеженное озеро. По стенам стояли высокие, в человеческий рост, зеркала, а на подзеркальниках — великое множество самых разнообразных хрустальных безделушек. На окнах, в тон мебели, инкрустированной слоновой костью, висели тяжелые, очень длинные портьеры: на фоне белого ковра портьеры казались грязными, а ковер на их фоне — каким-то бесцветным. За окнами чернели вдали горы. Было душно, собирался дождь.

Я присел на краешек глубокого мягкого кресла, посмотрел на миссис Риган и… потерял дар речи. Передо мной, лениво раскинувшись в шезлонге и довольно рискованно задрав юбку, восседала богиня. От ее ног невозможно было оторвать глаз: тончайшие шелковые чулки обтягивали полные, округлые колени, икры были столь соблазнительны, а лодыжки столь длинны и стройны, что о них впору было сочинять поэму. Высокая, стройная, сильная. Голова покоилась на атласной подушке также цвета слоновой кости. Волосы — темные, жесткие, с пробором посередине, а глаза такие же черные и горящие, как на портрете в холле. Тонко очерченный, капризно поджатый рот. Красивый подбородок, кокетливо надутая нижняя губка.

Миссис Риган сидела в шезлонге с бокалом в руке.

— Вы, стало быть, частный детектив, — сказала она наконец, в очередной раз пригубив бокал, и посмотрела на меня в упор, поднеся его к глазам. — А я-то думала, сыщики только в книжках встречаются или же это какие-то подозрительные субъекты, из тех, что по отелям шныряют.

Отвечать мне на это было нечего, поэтому я счел за лучшее промолчать. Миссис Риган поставила бокал на плоский подлокотник шезлонга и, сверкнув изумрудным кольцом, провела рукой по волосам.

— Как вам отец? — спросила она с расстановкой.

— Понравился, — ответил я.

— Он любил Рыжего. Знаете, кого я имею в виду?

— Да.

— Рыжий Риган бывал иногда резок, даже груб, но это был по-настоящему искренний человек. Отцу с ним всегда было ужасно интересно. Напрасно он так неожиданно уехал. Отец очень переживает, хотя никогда в этом не признается. Или вам он что-нибудь говорил?

— Что-то, кажется, говорил, — уклончиво заметил я.

— А вы, я смотрю, не очень-то словоохотливы, мистер Марло. Отец хочет его разыскать, да?

— И да, и нет, — обронил я, помолчав.

— Это не ответ. Вы, к примеру, его найти можете?

— Такая задача, насколько я понял, передо мной не ставится. Вы бы лучше сами обратились в полицию, в розыск пропавших без вести. Там ведь сидят специалисты своего дела. И потом, одному тут не справиться.

— Что вы, по такому поводу отец в жизни не станет обращаться в полицию. — Миссис Риган опять ласково посмотрела на меня сквозь стекло бокала, осушила его и позвонила в звонок. В комнату через боковую дверь вошла служанка, женщина средних лет с добродушным желтым лицом, длинным носом, плоским подбородком и большими влажными глазами. Похожа она была на старую лошадь, которая всю жизнь прослужила своим хозяевам верой и правдой, а теперь отпущена на луг пастись.

Миссис Риган помахала ей пустым бокалом, и служанка, не говоря ни слова, даже не посмотрев в мою сторону, наполнила его, передала хозяйке и вышла из комнаты.

— Так как же вы собираетесь действовать? — поинтересовалась миссис Риган, когда дверь за служанкой закрылась.

— Когда и при каких обстоятельствах он исчез?

— А разве отец вам не говорил?

Я искоса посмотрел на нее и хмыкнул. Она вспыхнула. В ее горящих глазах сверкнула злоба.

— Не понимаю, чего вы хитрите! — бросила она. — И вообще, мне не нравится ваше поведение.

— Да и я от вашего не в восторге, — сказал я. — Между прочим, я с вами встречаться не собирался, вы сами меня вызвали. Можете, если вам так уж хочется, строить из себя королеву, можете, в моем присутствии выпить хоть дюжину бутылок виски. Можете сколько угодно демонстрировать мне свои ножки. Они того стоят, и я получил от них огромное удовольствие. Можете даже ругать мои манеры, я не обижусь, они действительно оставляют желать лучшего; долгими зимними вечерами я ужасно тоскую, что дурно воспитан. Словом, можете делать все, что хотите, но пожалуйста, не устраивайте мне допроса — только время зря потеряете.

Миссис Риган с такой силой стукнула бокалом о подлокотник, что его содержимое выплеснулось на атласную подушечку. Затем, опустив ноги на пол, она вскочила и с открытым ртом злобно уставилась на меня. Глаза сверкали, ноздри раздувались, суставы стиснутых в кулаки рук побелели.

— Вы забываетесь! — прохрипела она.

А я сидел и молча улыбался. Миссис Риган очень медленно закрыла рот, взглянула на мокрую от виски подушечку и присела на край шезлонга, подперев рукой подбородок.

— Ну, погоди, красавчик. Доиграешься.

Я чиркнул спичкой об ноготь большого пальца, и спичка — кажется, впервые в жизни! — зажглась. Я закурил и глубоко затянулся. Торопиться было некуда.

— Терпеть не могу самоуверенных красавчиков, — сказала она. — Ненавижу.

— Чего вы, собственно, боитесь, миссис Риган?

Ее глаза побелели, а потом потемнели — сплошной зрачок, без белка. Ноздри запали.

— Он не из-за этого вас вызывал, совсем не из-за этого, — проговорила она напряженным, срывающимся от гнева голосом. — Не из-за Рыжего. Правильно?

— Его спросите.

Она опять вспыхнула:

— Убирайтесь! Убирайтесь, черт вас побери!

Я встал.

— Садитесь! — заорала она.

Я сел и, щелкнув пальцами, стал ждать, что будет дальше.

— Я знаю, — сказала она, — я знаю, вы могли бы найти Рыжего, если б вас попросил отец.

Это на меня тоже не подействовало. Я кивнул головой и спросил:

— Когда он исчез?

— Месяц назад. Уехал в своей машине, никому не сказав ни слова. Машину потом обнаружили в каком-то частном гараже.

— «Обнаружили»?

Проговорилась? Все ее тело как-то вдруг обмякло. Она улыбнулась и с победоносным видом взглянула на меня.

— Об этом, значит, отец вам не говорил. — Она с трудом сдерживала радость, как будто ей удалось меня перехитрить. Возможно, так оно и было.

— Генерал действительно рассказывал мне о мистере Ригане, но вызвал он меня совсем по другому поводу. Вы это хотели от меня узнать?

— Ничего я не хотела.

Я опять встал:

— В таком случае я пойду.

Миссис Риган молчала. Я подошел к высокой белой двери и обернулся. Она сидела, прикусив губу и скаля зубы — точно щенок, играющий с ковром.

Я вышел, спустился по выложенной кафелем лестнице в холл, и передо мной опять вырос дворецкий с моей шляпой в руке. Я надел шляпу, а он распахнул дверь.

— Вы ошиблись, — сказал я. — Миссис Риган не хотела меня видеть.

Дворецкий вежливо опустил свою седую голову:

— Простите, сэр. Я часто ошибаюсь. — И с этими словами захлопнул за мной дверь.

Я остановился на ступеньках и, закурив, стал смотреть на спускающийся уступами участок, засаженный цветами и подстриженными деревьями и огороженный высоким забором с позолоченными копьевидными наконечниками на железных прутьях. К открытым чугунным воротам усадьбы сбегала извивающаяся дорога, а под горой, за забором, в нескольких милях от особняка видны были старые деревянные буровые вышки нефтепромысла, на котором в свое время разбогатели Стернвуды. Теперь на этом месте предполагалось разбить парк — подарок городу от генерала. Пока же несколько нефтяных скважин еще функционировало, давая по пять-шесть баррелей нефти в день. Не зря Стернвуды построили себе дом на самой вершине горы: отстойной водой и нефтью не пахнет, и в то же время видны месторождения — источник их богатства. Впрочем, не думаю, чтобы Стернвуды часто любовались из окон буровыми вышками.

Я сбежал по усыпанной битым кирпичом дорожке, прошел вдоль забора к воротам и направился к стоявшей под пальмой машине. В горах прокатился гром, небо почернело, стало душно. «Сейчас польет», — решил я и, прежде чем ехать в город, опустил крышу автомобиля.

Да, ножки у Вивьен Стернвуд весьма аппетитные. Этого у нее не отнимешь. Хорошенькая парочка: разбитый параличом генерал и красавица дочка. Старик, скорее всего, просто меня испытывал — ему ведь нужен юрист, а не сыщик. Даже если мистер Артур Гуинн Гейгер, специалист «по редким книгам и подарочным изданиям», действительно вымогатель, это работа для юриста, а не для частного сыщика. Впрочем, вполне может быть, что за шантажом скрывается что-то еще. Вот только что?

Первым делом я поехал в голливудскую публичную библиотеку и полистал пыльный том под названием «Первые издания редких книг». Через полчаса я проголодался.




IV


Магазин А. Г. Гейгера выходил на бульвар, неподалеку от Лас-Пальмаса. Входная дверь находилась в глубине, а за инкрустированной медью витриной были спущены жалюзи, поэтому заглянуть в магазин с улицы я не мог. Витрина была заставлена каким-то восточным хламом. Впрочем, в антиквариате я разбирался неважно, поскольку, кроме неоплаченных счетов, ничего не коллекционировал. Входная дверь была из толстого стекла, но и через нее ничего не было видно — внутри стоял полумрак. Справа от книжной лавки находился жилой дом, а слева — роскошный ювелирный магазин, торгующий драгоценностями в кредит. У входа, раскачиваясь на пятках, со скучающим видом стоял ювелир, высокий, красивый седой еврей в дешевом темном костюме и с бриллиантовым перстнем в девять каратов на безымянном пальце правой руки. Когда я подошел к книжной лавке Гейгера, губы ювелира скривились в многозначительной улыбке. Бесшумно прикрыв за собой дверь, я ступил на толстый синий ковер, закрывавший весь пол. Вдоль стен стояли обтянутые синей кожей стулья, а рядом — напольные пепельницы. На узких полированных столах, а также в застекленных шкафах лежали книги и образцы кожаных переплетов с тиснением. Отличный товар! Такие переплеты с удовольствием приобрел бы, причем в немалом количестве, какой-нибудь богатый делец, да еще наставил бы на них свои экслибрисы. Против входа, в глубине магазина, находилась деревянная перегородка с запертой дверью, а в углу, между стеной и перегородкой, за маленьким письменным столом под лампой с резным деревянным абажуром сидела молодая женщина.

Увидев меня, она медленно встала и, покачивая бедрами, лениво двинулась в мою сторону. Гладкое, обтягивающее черное платье, длинные ноги, походка такая, которую в книжном магазине встретишь нечасто. Золотисто-пепельные вьющиеся волосы, зеленые глаза, густо накрашенные ресницы. В ушах огромные черные клипсы, ногти покрыты серебряным лаком. Косметика дорогая, а вид, между тем, дешевый.

Подойдя ко мне походочкой, которая обезоружила бы и вооруженного до зубов бандита, блондинка подняла пальчик и небрежно поправила очаровательный пепельный завиток, который в нужный момент всегда почему-то выбивается из пряди. Улыбка у нее была столь же обезоруживающей, как и походка.

— Что вы хотели? — осведомилась она.

— У вас случайно нет «Бен Гура»[2 - «Бен Гур. История Христа» (1880) — исторический роман о первых христианах американского писателя Льюиса Уоллеса (1827–1905).] 1860 года издания? — не снимая темных очков в роговой оправе, по-птичьи прощебетал я.

Еле сдерживаясь, чтобы не сказать «Чего?!», блондинка слабо улыбнулась и переспросила:

— Первое издание?

— Третье. С опечаткой на странице 116.

— К сожалению, сейчас нет.

— А полное собрание Одюбона[3 - Имеется в виду многотомное издание «Птицы Америки» американского орнитолога Джона Джеймса Одюбона (1785–1851).] 1840 года?

— …Этого… тоже сейчас нет. — Она безуспешно пыталась сохранить на лице улыбку.

— Это ведь книжный магазин, я не ошибся? — спросил я все тем же вежливым птичьим фальцетом.

Блондинка оглядела меня с ног до головы. Улыбка пропала. Глаза ледяные. Вся подобралась. Ткнула своим серебряным ноготком в застекленные книжные шкафы:

— А это что, по-вашему, — грейпфруты?!

— Нет-нет, эти гравюры меня мало интересуют. Вероятно, это гравюры на стали? Два цента — цветная копия, один — черно-белая. Какая пошлость. Нет уж, увольте, благодарю покорно.

— Дело ваше. — Блондинка попыталась вернуть улыбку на место. Вела она себя, словно страдающий подагрой джентльмен, которому наступили на мозоль. — Может быть, мистер Гейгер… Но его сейчас нет… — Она буквально поедала меня глазами. В редких книгах она разбиралась ничуть не лучше, чем я — в тараканьих бегах.

— А он сегодня будет?

— Если и будет, то очень поздно.

— Жаль, — вздохнул я. — Очень жаль. Какие прелестные стулья! Если позволите, посижу, выкурю сигаретку.

Вечер у меня сегодня совершенно свободный. Все уроки сделаны, одна тригонометрия осталась.

— Да, — сказала она. — Да-да, садитесь, пожалуйста.

Развалившись на стуле, я закурил сигарету, воспользовавшись лежавшей на пепельнице круглой никелевой зажигалкой. Некоторое время, прикусив губу, блондинка с растерянным видом постояла рядом, потом кивнула головой и двинулась обратно, к своему письменному столику в углу. Села и из-под лампы уставилась на меня. Я положил ногу на ногу и зевнул. Ее наманикюренные пальчики потянулись было к стоявшему на столе телефону, но до трубки не достали и нервно забарабанили по столу.

Минут через пять дверь магазина открылась и появился высокий тип с голодным взглядом, тростью и длинным носом. Он вошел крадучись, бесшумно закрыл за собой дверь и, подойдя к письменному столу, положил на него какой-то сверток. Затем извлек из кармана бумажник из тюленьей кожи с золотым тиснением и что-то показал блондинке. Та нажала на кнопку, и носатый, приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, исчез за деревянной перегородкой.

Я докурил одну сигарету и достал следующую. Время шло. За окном хрюкали и трубили автомобильные гудки, прорычал огромный красный междугородный автобус, переключались сигналы светофора. Облокотившись о стол, блондинка исподлобья, не отрываясь смотрела на меня. Дверь в деревянной перегородке приоткрылась и снова выпустила высокого типа с тростью. Под мышкой он нес уже другой сверток, напоминавший по форме большую книгу. Он подошел к столу, расплатился и вышел из магазина точно так же, как вошел: на цыпочках, тяжело дыша и подозрительно косясь на меня.

Я вскочил, простился с блондинкой, приподняв шляпу, и последовал за таинственным покупателем, который, помахивая тростью, зашагал на запад. В толпе выделялось его клетчатое шерстяное пальто с такими широкими накладными плечами, что шея торчала из него, точно черенок сельдерея, а голова при ходьбе болталась из стороны в сторону. Мы прошли квартала полтора, и, когда носатый вышел на Хайленд-авеню и остановился у светофора, я с ним поравнялся — специально, чтобы он мог меня видеть. Сначала носатый смерил меня безразличным взглядом, но потом нахмурился, отвел глаза и отвернулся. Мы перешли Хайленд-авеню и прошли еще один квартал, после чего он прибавил шагу, оторвался от меня ярдов на двадцать и, повернув направо, стал быстро подыматься в гору. Затем он остановился, повесил трость на руку и полез в нагрудный карман за портсигаром. Сунул сигарету в рот, уронил спичку, подымая ее, обернулся, увидел, что я слежу за ним из-за угла, и выпрямился с такой поспешностью, как будто кто-то дал ему сильный пинок под зад. В гору носатый понесся галопом, только трость мелькала впереди, и я начал отставать. Опередив меня не меньше чем на квартал, он свернул налево и исчез. Обливаясь потом, я завернул за угол и очутился на узкой тенистой улочке, по одной стороне которой тянулась земляная насыпь, а по другой — ряды одноэтажных коттеджей.

Я брел по улице и смотрел по сторонам — носатый как сквозь землю провалился. Однако вскоре я кое-что все-таки заметил: между двумя рядами утопающих в зелени коттеджей тянулась аллея, засаженная коротко подстриженными итальянскими кипарисами, которые были похожи на сосуды с маслом из сказки «Али Баба и сорок разбойников»; так вот, за третьим таким «сосудом» мелькнул клетчатый рукав.

Я прислонился к кипарису и стал ждать. В горах опять зарокотал гром. В свинцовых тучах сверкнула молния. На асфальт упали первые, крупные — каждая величиной с пятицентовик — капли дождя. Было почти так же душно, как в оранжерее генерала Стернвуда.

Из-за дерева вновь показался клетчатый рукав, потом длинный нос, потом сверкнул правый глаз и мелькнула рыжая шевелюра. Глаз уставился на меня и снова исчез. Через несколько секунд с другой стороны ствола выглянул левый глаз. Прошло еще минут пять, и носатый не выдержал — вот что значит нервы! Я услышал, как он чиркнул спичкой и начал что-то насвистывать. Затем по траве к соседнему дереву метнулась длинная тень, а через минуту он вышел на аллею и двинулся прямо на меня, помахивая тростью и посвистывая. Беззаботность у него не получилась — дыхание было прерывистым, напряженным. Я с задумчивым видом вперился в грозовое небо. Носатый прошел в десяти футах от меня, даже не взглянув в мою сторону. Опасность миновала — товар удалось припрятать. Я дождался, пока он уйдет, а затем, подойдя к третьему кипарису, раздвинул листья, вытащил завернутую книгу, сунул ее под мышку и удалился. Никто меня не остановил.




V


Вернувшись на бульвар, я зашел в аптеку и по телефонной книге стал искать адрес мистера Артура Гуинна Гейгера. Он жил на Лаверн-террас, улице, выходившей на бульвар Лорел-кэньон, Опустив монетку, я набрал его номер — на всякий случай. Длинные гудки. Тогда, в той же телефонной книге, я отыскал адреса двух близлежащих книжных магазинов.

В первом, двухэтажном, где внизу размещался писчебумажный отдел, а книги продавались наверху, делать было нечего. Зато во второй, маленький, тесный, забитый книгами до самого потолка и находившийся на противоположной стороне бульвара, невдалеке от первого, зайти, как выяснилось, стоило. Несколько книжных червей листали новинки, оставляя грязные следы на свеженьких переплетах. Никто не обратил на меня внимания. Я проследовал через магазин, зашел за перегородку и обнаружил маленькую смуглую женщину в очках, которая сидела за столом и изучала уголовный кодекс.

Я раскрыл бумажник и показал ей полицейский жетон. Она внимательно на него посмотрела, сняла очки и откинулась на спинку стула. Я спрятал бумажник. Она глядела на меня своими умными еврейскими глазами и молчала.

— Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? — спросил я.

— Смотря какую, — отозвалась она приятным низким голосом.

— Вы знаете магазин Гейгера? На этой улице, в двух кварталах отсюда.

— Что-то не припоминаю.

— Он тоже торгует книгами, — пояснил я. — Но не такими, как вы. Наверняка же знаете.

Она поджала губы и промолчала.

— Вы знаете Гейгера в лицо? — спросил я.

— К сожалению, никакого Гейгера я не знаю.

— Значит, не скажете, как он выглядит?

Еще сильнее поджала губы:

— А почему я, собственно, должна вам что-то говорить?

— Ничего вы не должны. Не хотите — не надо. Я вас не заставляю.

Она заглянула за дверь в перегородке и снова откинулась на стуле.

— У вас на жетоне звезда шерифа?

— Почетный помощник шерифа. Все это ерунда. Такому жетону — грош цена.

— Понятно. — Она достала пачку сигарет, вытряхнула одну и ухватила ее губами. Я дал ей прикурить. Она поблагодарила, опять откинулась на стуле и посмотрела на меня сквозь дым.

— Вы хотите знать, как он выглядит, но при этом не хотите с ним разговаривать, да? — осторожно спросила она.

— Просто его нет на месте, — ответил я.

— Придет, надо думать. Это ж его магазин.

— Да и разговаривать пока что мне бы с ним не хотелось.

Она опять заглянула за перегородку.

— Вы что-нибудь понимаете в редких книгах? — спросил я.

— А что вас интересует?

— У вас есть третье издание «Бен Гура» 1860 года, с повторяющейся строкой на странице 116?

Она отодвинула в сторону уголовный кодекс, сняла с полки толстый том, положила его на стол, полистала, нашла нужную страницу и пробежала ее глазами.

— Такого издания не существует, — сказала она, не подымая головы.

— Совершенно верно.

— Не понимаю, о чем вы?

— Продавщица в магазине Гейгера этого не знала.

Она подняла голову:

— Теперь понятно. А то вы меня заинтриговали.

— Я — частный сыщик. Расследую одно дело. Может, я слишком многого от вас требую?

Она выпустила колечко дыма, проткнула его пальцем и, когда дым рассеялся, ровным, безразличным голосом произнесла:

— На вид ему за сорок. Среднего роста, полный. Весит не меньше ста шестидесяти фунтов. Толстое лицо, чаплинские усики, короткая шея. Весь какой-то рыхлый. Одевается хорошо, но ходит без шляпы, строит из себя знающего букиниста, хотя в книгах абсолютный профан. Да, еще у него искусственный левый глаз.

— Из вас вышел бы отличный сыщик.

Она поставила справочник обратно на полку, снова открыла уголовный кодекс и заметила, надевая очки:

— Не дай бог.

Я поблагодарил ее и вышел на улицу. Шел дождь. До машины, стоявшей в переулке, почти напротив магазина Гейгера, бежать пришлось довольно далеко, и я здорово промок. Прыгнув в машину, я поднял боковые стекла и вытер сверток носовым платком. И только потом развернул его.

Что собой представляет лежавшая в свертке книга, я уже, конечно, догадывался. Тяжелая, в твердом переплете, превосходный шрифт, тонкая бумага, высококачественные фотографии во всю страницу: и фотографии, и текст абсолютно непристойные. Книга не новая. На форзаце проставлены даты выдачи. Изощренная порнография — на вынос.

Я снова завернул книгу в бумагу и спрятал ее под сиденье. Чтобы сбывать такие книжонки в самом центре города, у всех на глазах, связи нужны большие. Я сидел в машине, травился табачным дымом, слушал, как стучит дождь по крыше, и размышлял.




VI


Потоки дождевой воды неслись по водостокам, разливаясь в глубокие лужи, через которые с хохотом переносили визжавших девиц огромные полицейские в непромокаемых плащах, блестевших, словно пушечные стволы. Дождь глухо барабанил по крыше машины, с потолка закапало, и вскоре у меня под ногами образовалась небольшая лужица. Обычно такие проливные дожди начинаются позже. Я накинул пальто, сбегал в ближайшую аптеку, купил бутылку виски и, вернувшись в машину, стал «греться». Время стоянки давно уже было просрочено, но полицейским, таскавшим через лужи девиц и заливисто свистевшим в свистки, было не до меня.

Несмотря на непогоду (а может, пользуясь ею), в книжной лавке Гейгера шла бойкая торговля: к дверям то и дело подкатывали роскошные лимузины, и хорошо одетые люди — отнюдь не только мужчины — исчезали внутри и поспешно выходили со свертками в руках.

Он появился часа в четыре. У входа в магазин остановился двухместный автомобиль кремового цвета, и из нею выскочил приземистый мужчина с обрюзгшим лицом и чаплинскими усиками. Был он без шляпы, в зеленом кожаном плаще с поясом. Искусственный у него глаз или нет, я не разобрал. Вскоре из магазина вышел высокий смазливый парень в короткой кожаной куртке, сел за руль двухместного автомобиля, отъехал за угол и пешком вернулся обратно. Его мокрые черные волосы блестели под дождем.

Прошел еще час. Стемнело, и улица осветилась тусклым светом витрин. Сердито перезванивались трамваи. В начале шестого тот же высокий парень в куртке вышел из книжного магазина, раскрыл зонт и отправился за машиной. Когда кремовый двухместный автомобиль остановился у двери, из магазина вышел Гейгер, и парень, держа зонт у него над головой, проводил его до машины. Гейгер сел за руль, а парень сложил зонтик, стряхнул с него дождевую воду, передал в машину и убежал обратно в магазин. Я включил зажигание.

Гейгер поехал налево, и мне пришлось, грубо нарушив правила, сделать левый поворот, отчего я нажил немало врагов, среди которых оказался и водитель автобуса; он высунулся из кабины и смачно выругался. Пристроившись за кремовой малолитражкой, я постепенно стал ее догонять. По всей вероятности, Гейгер ехал домой. На какое-то время я потерял его из виду, но потом заметил, что двухместный автомобиль свернул на Лорел-кэньон. Еще один лихой поворот, и я вслед за ним очутился на Лаверн-террас, узкой улочке, по одну сторону которой тянулась насыпь, а по другую, в низине, за живой изгородью, стояли утопавшие в зарослях кустарника маленькие коттеджи. Кроны деревьев набрякли от дождя.

Гейгер ехал с включенными фарами, я — без. Прибавив скорость, я обогнал его на вираже, мельком бросил взгляд на номер дома, мимо которого проехал, и, развернувшись в конце квартала, остановился. Гейгер остановился еще раньше и теперь загонял машину в гараж возле небольшого коттеджа, входная дверь которого из-за разросшейся живой изгороди была совершенно не видна. Я заметил, как он вышел под зонтиком из гаража и исчез в кустах. Судя по его виду, он не подозревал, что за ним следят. В окнах коттеджа зажегся свет. Подъехав к соседнему с гейгеровским дому, который, похоже, пустовал, хотя объявления о продаже видно не было, я заглушил мотор, приспустил боковое стекло, отхлебнул виски и стал ждать. Чего — неизвестно. Что-то, однако, подсказывало мне, что подождать стоит. Опять лениво потянулось время.

В гору, одна за другой, поднялись две машины. Потом вновь все стихло. В начале седьмого в моросящем дожде опять показались фары. Машина остановилась у дома Гейгера. К тому времени уже совсем стемнело. Фары вспыхнули в темноте и погасли. Распахнулась дверца, и из машины вышла женщина. Маленькая, стройная, в шляпке и прозрачном дождевике. Зашла за изгородь, позвонила в дверь. Дождь заглушил трель звонка. Дверь за ней закрылась, и опять наступила тишина.

Прихватив фонарь, я подошел к ее машине, бордовому или темно-коричневому «паккарду» с откидным верхом и приспущенным стеклом на левой двери, осветил регистрационный талон: «Кармен Стернвуд, 3765, Алта-Бриа-Креснт, Уэст-Голливуд» — и опять вернулся на свой наблюдательный пост. Сидеть надоело, на колени с потолка капало, в животе жгло от выпитого виски. Больше машин не было. И света в нежилом доме, возле которого я остановился, тоже не было. Тихое место — словно специально создано для темных делишек.

В половине восьмого темные окна гейгеровского коттеджа внезапно озарились вспышкой ослепительно белого света. Когда дом вновь погрузился во мрак, до меня донесся сквозь шелест мокрых листьев истошный крик. В следующую секунду я был уже на ногах.

Ужаса в крике не было. Скорее в нем был тупой, какой-то умильный даже, хмельной испуг, что бывает у запойных алкоголиков или дебилов. Я тут же представил себе людей в белых халатах, зарешеченные окна и узкие железные койки с кожаными ремнями, в которые продеваются запястья и лодыжки. В доме стояла мертвая тишина. Я нашел проем в живой изгороди и крадучись подошел к входной двери. На двери была выбита львиная пасть, а из нее торчало кольцо, использовавшееся вместо дверного молотка. Не успел я за него взяться, как в доме, словно по сигналу, грянуло три выстрела подряд. Затем послышался звук, напоминавший тяжелый, хриплый вздох, глухой шум падающего тела и быстрые шаги.

Дверь выходила на узкую дорожку, которая, точно мостик через лощину, протянулась от стены коттеджа до склона горы. На задний двор попасть было невозможно: не было ни крыльца, ни площадки. Задняя дверь выходила в узкий проулок, куда надо было спускаться по деревянной лесенке. По ней кто-то быстро сбежал, потом взревел мотор, и все стихло. Мне показалось, правда, что вслед за первой машиной из проулка выехала еще одна, но я мог и ошибиться. В доме было тихо, как в склепе. Теперь можно не спешить. Сделанного, как говорят, не воротишь.

Окно было зашторено, но жалюзи на нем спущены не были, и я, забравшись на забор, отделявший один участок от другого, попытался заглянуть в просвет между шторами, но ничего, кроме освещенной стены и края книжного шкафа, не увидел. Тогда я слез с забора и, разбежавшись, изо всех сил врезался плечом во входную дверь. Ничего глупее придумать было нельзя, ибо в Калифорнии в дом можно войти в любую дверь, кроме входной. Ушибив плечо и придя в бешенство, я опять залез на забор, выбил ногой оконное стекло и, воспользовавшись шляпой, как перчаткой, вынул осколки. Затем, дотянувшись до нижнего шпингалета (верхнего, по счастью, не оказалось), я поднял его и, раздвинув занавески, влез в дом.

Двое находившихся в комнате людей не обратили на меня никакого внимания, хотя мертв из них был только один.




VII


Комната была очень большой, во всю ширину дома, с низким потолком и коричневыми оштукатуренными стенами, завешанными китайской вышивкой и китайскими же и японскими гравюрами в деревянных рамках. По стенам стояли низкие книжные шкафы, а на полу раскинулся розовый китайский ковер, такой толстый, что в ворсе легко могла бы спрятаться крыса. На полу валялись подушки, повсюду были разбросаны какие-то обрезки шелковой материи, как будто хозяин дома постоянно что-то теребил в руках. На широком низком диване, обитом старой розовой декоративной тканью, валялась смятая одежда, в том числе лиловое шелковое женское белье. В комнате было несколько торшеров: один большой, на резной ноге, и два поменьше, с темно-зелеными абажурами и длинными кистями. За черным письменным столом с деревянными фигурками по углам стоял полированный черный стул с резными подлокотниками, на котором лежала желтая атласная подушечка. В нос, стоило мне войти, ударил терпкий запах пороха и тошнотворный — эфира.

В углу, на небольшом возвышении, стоял стул из тикового дерева с высокой спинкой, а на стуле, застеленном оранжевой шалью с бахромой, в позе египетской богини, очень прямо, положив руки на подлокотники, сдвинув колени, уставившись в одну точку и обнажив хищные белые зубки, сидела мисс Кармен Стернвуд. Глаза широко открыты. Темный зрачок почти без остатка растворился в синевато-серой радужной оболочке. Безумный взгляд. Вид такой, словно девушка либо находится без сознания, либо обдумывает что-то очень важное. Из полуоткрытого рта вырывался странный звук, напоминающий сухой, металлический смешок, однако на выражении лица смех этот совершенно не отражался, даже губы не шевелились.

Если не считать длинных нефритовых серег, очень красивых, стоивших никак не меньше нескольких сот долларов, мисс Кармен Стернвуд пребывала совершенно нагой.

Тело у нее было замечательное: гибкое, крепкое, округлое, блиставшее при свете лампы, словно жемчуг. Ноги тоже очень красивые, хотя в них и не было той манящей, несколько вульгарной красоты, какой отличались ножки миссис Риган. Нагое тело Кармен странным образом не вызывало у меня ни смущения, ни желания. Ощущение было такое, будто передо мной сидит не молодая, весьма соблазнительная обнаженная женщина, а кукла. Именно такой она и сохранилась в моей памяти.

Я перевел взгляд на Гейгера. Хозяин дома лежал на спине, за ковром, возле предмета, очень напоминавшего индейский тотемный столб. Профиль у тотемного столба был орлиный, а огромный круглый глаз, он же фотообъектив, был направлен на сидевшую на стуле обнаженную девушку. Сбоку к фотообъективу была прикреплена затемненная лампа-вспышка. Гейгер был в подбитых войлоком китайских домашних туфлях, в черных шерстяных пижамных брюках и в расшитой драконами и залитой кровью китайской домашней куртке. Лежал он на спине и весело таращился на меня своим широко раскрытым искусственным глазом. Судя по всему, все три выстрела пришлись в цель. Гейгер был мертв и не скрывал этого.

Теперь все стало на свои места. Сверкнувшая в окне молния была фотовспышкой, а истошный крик, который я услышал, сидя в машине, — реакцией на вспышку голой, одурманенной наркотиками девицы. Что же касается трех выстрелов, то это, вероятно, была попытка несколько разнообразить привычный сценарий. Попытку эту предпринял, по всей видимости, тот самый тип, что сбежал в проулок по черной лестнице, сел в машину и уехал. Что же, понять его было можно.

На красном лакированном подносе, на самом углу черного письменного стола, стояли два бокала из тонкого стекла с золотыми прожилками, а рядом — пузатая фляжка с какой-то коричневой жидкостью. Я вынул пробку и понюхал: эфир и что-то еще, возможно опиум. Сам я никогда этой отравы не пил, но для того дела, каким промышлял Гейгер, опиум подходил как нельзя лучше.

По оконному стеклу и по крыше стучал дождь. Ни автомобильной сирены, ни шума мотора слышно не было — только дождь. Я подошел к дивану, скинул пальто и, порывшись в вещах девушки, нашел бледно-зеленое шерстяное платье с короткими рукавами. С бельем я решил не возиться — и не потому, что боялся смутить ее, а потому, что не мог себе представить, как буду надевать на нее трусики, застегивать лифчик. Прихватив шерстяное платье, я подошел к стоявшему на возвышении стулу. От мисс Стернвуд на расстоянии нескольких шагов разило эфиром. Она по-прежнему издавала странный звук, напоминавший сухой, металлический смех, а по ее подбородку катилась пена. Я несильно ударил ее по щеке. Смех прекратился. Я ударил ее еще раз:

— Очнись. Будем одеваться.

— Пшелтызнаешькуда, — пробормотала она, уставившись на меня совершенно бессмысленными, пустыми глазами.

Я ударил ее еще несколько раз, но она на пощечины абсолютно не реагировала. Тогда я стал надевать на нее платье. К этому она тоже отнеслась совершенно безразлично: не сопротивлялась, когда я поднял ей руки, и даже, как бы в шутку, широко расставила пальцы. Я надел платье ей на голову, продел руки в рукава, натянул платье на спину и поднял ее. Она захихикала и повалилась мне на грудь. Я опять усадил ее на стул и надел на нее чулки и туфли.

— Пойдем погуляем, — сказал я. — Немножечко пройдемся.

И мы прошлись по комнате, хотя прогулкой назвать это было трудно; скорее уж какой-то танец — наверное, танго, когда приходилось тащить ее на себе, или классический балет, когда, взявшись за руки, мы, словно по команде, расходились в разные стороны. Мы дошли до Гейгера и вернулись назад. Я повернул ее лицом к трупу; покойник ей явно очень понравился, она захихикала и хотела что-то сказать, но вместо этого издала лишь какой-то нечленораздельный звук. Потом я подвел ее к дивану и уложил. Она пару раз икнула, опять захихикала и уснула, а я распихал ее белье по карманам и подошел к фотообъективу. Камера в объектив была вставлена, но в самой камере отсутствовала кассета для фотопластинок. Я поискал кассету на полу, решив, что Гейгер, пока был жив, сам ее вынул, но на полу кассеты не было. Тогда, взяв покойника за вялую ледяную руку, я немного сдвинул тело, но и под Гейгером кассеты не оказалось. Это мне совсем не понравилось.

Я вышел в коридор и стал осматривать дом. Справа я увидел две двери — одна вела в ванную, другая была заперта; сзади дверь в кухню. Кухонное окно взломано, жалюзи отсутствуют, а на подоконнике, в том месте, где сорвали шпингалет, глубокая вмятина. Дверь в конце коридора оказалась не заперта, и я заглянул в чистенькую, стильную, по-женски обставленную спальню. На постели — покрывало с оборками, на туалетном столике с трюмо — духи, носовой платок, мелкие деньги, несколько мужских расчесок, брелок с ключами. В стенном шкафу — мужская одежда, а из-под покрывала с оборками выглядывали мужские шлепанцы. Комната мистера Гейгера. Прихватив ключи, я вернулся в гостиную и занялся письменным столом. В нижнем ящике я нашел запертую металлическую коробку. Подобрав к ней ключ, я открыл ее, однако внутри обнаружил лишь записную книжку в синем кожаном переплете с шифрованными записями. Почерк такой же, как на конверте, присланном генералу Стернвуду, — косые печатные буквы. Я сунул записную книжку в карман, стер с металлического ящика отпечатки пальцев, запер письменный стол, выключил искусственный камин, надел пальто и попытался разбудить мисс Стернвуд. Нереально. Тогда, нахлобучив ей на голову шляпку и натянув на нее дождевик, я взял ее на руки и отнес в машину. Потом вернулся, потушил свет, захлопнул входную дверь, достал, порывшись в ее сумочке, ключи от «паккарда» и включил зажигание. По улице мы проехали, не зажигая фар. Через десять минут мы были уже в Алта-Бриа-Креснт. Дорогой Кармен громко храпела, дышала мне в лицо эфиром и все норовила положить голову мне на колени.




VIII


В особняке Стернвудов за узкими окнами со свинцовыми переплетами тускло горел свет. Я остановил «паккард» у ворот и, вывернув карманы пальто, сложил на сиденье вещи девушки. Кармен мирно посапывала в углу: шляпка съехала ей на нос, из прорезей дождевика безжизненно свисали руки. Я вышел из машины и позвонил в дверь. Откуда-то, очень издалека, послышались неторопливые шаги. Дверь открылась, и на пороге вырос прямой как жердь старый дворецкий. При электрическом свете от его серебристой шевелюры исходило какое-то волшебное сияние.

— Добрый вечер, сэр, — вежливо сказал он, поглядев сначала на «паккард», а потом прямо мне в глаза.

— Миссис Риган дома? — спросил я его.

— Нет, сэр.

— А генерал, надо полагать, спит?

— Да, в это время он всегда спит.

— А служанка миссис Риган на месте?

— Матильда? Да, она здесь, сэр.

— Пусть спустится. Боюсь, без женских рук нам не обойтись. Загляните в машину, и вы поймете, в чем дело.

Дворецкий послушно заглянул в машину и обернулся:

— Все ясно. Пойду позову Матильду.

— Да уж, без Матильды вам не справиться. Она ей поможет.

— Мы все стараемся ей помочь, сэр.

— Плохо стараетесь, — буркнул я.

Дворецкий и глазом не моргнул.

— Что ж, спокойной ночи, — сказал я. — Передаю ее вам из рук в руки.

— Большое спасибо, сэр. Позвольте, я поймаю вам такси.

— Не позволю. И вообще меня здесь не было. Я вам приснился.

Тут дворецкий наконец улыбнулся, кивнул своей седой головой, а я повернулся и спустился по аллее обратно к воротам.

Пройдя не меньше десяти кварталов по петляющим, залитым дождем улицам, под деревьями, с которых стекала вода, мимо больших, ярко освещенных, утопающих в зелени особняков, мимо маячивших высоко в горах фронтонов, карнизов и светящихся окон, далеких и недостижимых, словно волшебные замки, я наконец вышел к залитой ослепительным и никому не нужным светом бензоколонке, где за запотевшим стеклом со скучающим видом сидел на табуретке и читал газету служащий в белой кепке и темно-синей куртке. Я решил было перекинуться с ним словом, но потом раздумал и пошел дальше. Я уже промок до нитки, но ловить в такую погоду такси — значит себя не уважать. Да и таксистов тоже.

Через полчаса быстрой ходьбы я дошел до дома Гейгера. Улица по-прежнему пустовала, только у соседнего дома одиноко, с видом заблудившейся собаки стояла моя машина. Я вытащил из кабины недопитую бутылку виски, отхлебнул из нее и сел покурить. Сделав несколько затяжек, я выбросил окурок, вылез из машины и направился к дому Гейгера. Отпер дверь, вошел в темную, не успевшую еще остыть гостиную, некоторое время постоял, прислушиваясь к шуму дождя и оставляя мокрые следы на ковре, а затем нащупал выключатель и зажег свет.

На стене — это сразу бросилось в глаза — не хватало двух-трех китайских вышивок, вместо них на выкрашенной в коричневый цвет штукатурке зияли пустоты. Я двинулся дальше, включил торшер и посмотрел на фотообъектив. Под ним рядом с китайским ковром был расстелен еще один ковер. Раньше его не было. Раньше на этом месте лежало тело Гейгера. А теперь — ковер.

Потрясенный, я замер и, криво улыбнувшись, тупо уставился в искусственный «глаз» фотообъектива, после чего, немного придя в себя, опять отправился гулять по дому. Все стояло на своих местах, только Гейгера нигде не было — ни на застеленной покрывалом с оборками кровати, ни под ней, ни в стенному шкафу, ни на кухне, ни в ванной. А может, тело в запертой комнате, справа? Подобрав ключ, я открыл дверь и вошел. Убитого не было и здесь, но комната показалась мне интересной. И прежде всего тем, что была полной противоположностью комнате Гейгера: никаких безделушек, оборок, ковров; обстановка скромная, по-мужски неприхотливая: натертый воском деревянный пол, пара циновок с индийским орнаментом, два стула, темное бюро с откидной крышкой, а на нем — две черные свечи в высоких медных подсвечниках. Постель узкая, жесткая, крытая бордовым батиком. Поежившись, я вышел, запер комнату, вытер носовым платком ручку двери и, вернувшись в гостиную и внимательно осмотрев ковер, обнаружил две едва заметные бороздки на ворсе — как будто кого-то волокли по ковру за ноги. Что ж, тому, кто пытался вытащить труп за дверь, не позавидуешь, ведь нет ничего тяжелей покойников — даже несчастная любовь, и та легче.

На полицию не похоже. Они бы еще были здесь: делали замеры, фотографировали, снимали отпечатки пальцев, пыхтели своими дешевыми сигарами. Кто-кто, а полиция не торопится. Убийца? Тоже вряд ли. Он слишком быстро удрал — должно быть, заметил девчонку и испугался: а вдруг она, несмотря на свое состояние, его видела? Сейчас он, наверное, уже далеко. Я бы не удивился, если бы кому-то было выгодно не только убить Гейгера, но и спрятать тело. А значит, у меня есть шанс найти убийцу без посредничества Кармен Стернвуд. Я опять запер входную дверь, вдохнул жизнь в свою застоявшуюся машину и отправился домой — принять душ, переодеться и поужинать. Чистый, сухой и сытый, я развалился в кресле и, потягивая пунш, попытался прочесть зашифрованные слова в синей записной книжке. Шифр я не разгадал, но пришел к выводу, что это, вероятней всего, фамилии и адреса гейгеровских клиентов, которых я насчитал больше четырехсот — неплохой бизнес, а уж какие возможности для шантажа! Этим, надо думать, убитый тоже не брезговал. А стало быть, любой клиент Гейгера, из тех, чьи адреса попали в его записную книжку, в принципе мог быть его потенциальным убийцей. Да, полиции, если она возьмется за это дело, можно только посочувствовать.

Спать я пошел сильно нетрезвый и расстроенный, и мне всю ночь снился человек в залитой кровью домашней куртке с драконами, который гонялся за голой девушкой с длинными нефритовыми серьгами в ушах; я же бежал следом и пытался их сфотографировать пустым фотоаппаратом.




IX


Когда я проснулся, ярко светило солнце. На улице было ясно, в голове — туман, во рту — помойка. Я выпил две чашки кофе и развернул утренние газеты. Про Артура Гуинна Гейгера ни в одной из них не говорилось ни слова. Только я вытащил на свет свой отсыревший, измятый костюм, как раздался телефонный звонок. Звонил Берни Олс, старший следователь окружной прокуратуры, тот самый, что рекомендовал меня генералу Стернвуду.

— Как самочувствие? — начал он голосом человека, у которого хорошее пищеварение и нет долгов.

— Вчера перепил, — буркнул я в ответ.

— Так, так. — Олс рассмеялся и как бы невзначай — испытанный полицейский прием — спросил:

— У генерала Стернвуда уже был?

— Угу.

— Начал на него работать?

— Очень уж вчера дождь сильный был, — ответил я, если это можно назвать ответом.

— С этой семейкой не соскучишься, — сказал Олс. — Неподалеку от Лидо, у причала, в море плавает здоровенный стернвудовский «бьюик».

Я разинул рот и с такой силой стиснул телефонную трубку, что чуть ее не раздавил.

— Вот такие дела, — весело продолжал Олс. — Новенький «бьюик». Внутри песок, вода… Да, чуть не забыл, в кабине нашли какого-то парня.

— Риган?! — спросил я, стараясь дышать как можно тише.

— Кто-кто? А, бывший бутлегер, которого женила на себе старшая дочка генерала. Не знаю, старик, я ведь этого Ригана никогда в глаза не видал. С чего бы это он вдруг решил отправиться на «бьюике» в плавание?

— Не валяй дурака, прекрасно же сам знаешь, что охотников до подобных морских процедур найдется немного.

— Не знаю, не знаю… Сейчас еду на место аварии. Если хочешь, присоединяйся.

— Охотно.

— Тогда приезжай в управление. Я у себя.

Наспех побрившись, умывшись и позавтракав, я вскочил в машину и меньше чем через час был уже в городском полицейском управлении. Окружная прокуратура располагалась на седьмом этаже, где Олс занимал маленький, но отдельный кабинет. За письменным столом, на котором не было ничего, кроме блокнота, дешевого письменного прибора, шляпы Олса и его правой ноги, сидел среднего роста блондин с густыми светлыми бровями, спокойными глазами и ровными, белыми зубами. Внешность у него была ничем не примечательная, а между тем я слышал, что на его боевом счету девять убитых, причем троих преступников он уложил, находясь — как им казалось — в безвыходном положении.

Олс встал, спрятал в карман плоскую жестяную коробку сигар «Антракт», одну сигару сунул в рот, пожевал ее и, откинув назад голову и прищурившись, внимательно посмотрел на меня.

— Это не Риган, — сказал он. — Я проверял. Риган — здоровенный лоб, с тебя ростом, да и весит не меньше. А в «бьюике» — совсем еще молоденький парнишка.

Я промолчал.

— Почему, интересно, Риган смылся? — спросил Олс. — Ты об этом не задумывался?

— В общем, нет.

— Тот, кто незаконно промышляет спиртным, потом женится на деньгах, а потом вдруг посылает к черту красавицу жену и несколько миллионов, которые, считай, были у него в кармане, даже у меня вызывает подозрение. А ты, наверно, решил, что все это тайна?

— Угу.

— Ладно, старик, не обижайся. Делай то, что тебе поручил генерал. — Олс подошел к столу, похлопал себя по карманам и взял шляпу.

— Я Ригана не ищу, — сказал я.

Олс запер кабинет, мы спустились на стоянку, сели в небольшой синий автомобиль и поехали в сторону Сансета, время от времени оглашая окрестности оглушительной полицейской сиреной. Утро выдалось такое свежее, такое солнечное, что жизнь, если бы в голову не лезли дурные мысли, казалась бы прекрасной и безмятежной.

До Лидо по прибрежному шоссе было тридцать миль, из них десять — по забитой машинами дороге, однако Олс ухитрился преодолеть это расстояние за три четверти часа. Перед старой, выцветшей аркой Олс съехал на обочину, остановил машину, и мы вышли. За аркой тянулся, уходя в море, длинный пирс, огороженный белыми столбиками. На его дальнем конце собралась небольшая толпа, стояли люди и в арке, но на пирс их не пускал полицейский в мотоциклетном шлеме. По обеим сторонам шоссе выстроились легковые машины — в любителях острых ощущений обоего пола недостатка, как всегда, не было. Олс предъявил полицейскому в шлеме свой жетон, и мы вышли на причал. В нос тут же ударил сильный, несмотря на прошедший ливень, залах рыбы.

— Вот она — на барже. — И Олс показал сигарой на стоявшую у причала в самом конце пирса низкую черную баржу с рулевой рубкой, как у буксира. Действительно, на палубе, переливаясь в лучах утреннего солнца, виднелась большая темная машина, с которой не успели еще снять подъемные цепи. Стрела лебедки была уже развернута и спущена на палубу. Вокруг машины столпились люди.

По скользкому трапу мы сошли на палубу. Олс поздоровался с помощником шерифа в зеленой гимнастерке и с каким-то мужчиной в штатском. Три матроса стояли, прислонившись к рубке, и жевали табак. Один из них, вероятно тот, кто лазил в воду и надевал на «бьюик» цепи лебедки, вытирал мокрые волосы грязным полотенцем.

Мы осмотрели машину. Передний бампер погнут, одна фара разбита, у второй лопнул обод, но стекло цело; на радиаторе большая вмятина, на кузове и молдингах царапины. Обшивка сидений намокла от воды и почернела, а вот колеса не пострадали.

Водитель, небольшой темноволосый парень, сидел в кабине, уткнувшись неестественно вывернутой головой в руль. Еще совсем недавно он, видимо, был хорош собой, теперь же лицо его побелело, глаза под приспущенными веками потухли, а в открытый рот набился песок. На лбу слева темнел огромный кровоподтек.

Олс сделал шаг назад, кашлянул и, раскуривая свою короткую сигару, спросил:

— Что произошло?

Помощник шерифа молча указал пальцем на стоявшую в самом конце пирса группу зевак. Один из них держался рукой за столбик разбитой ограды; белая краска сошла, и сквозь нее проступила светло-желтая, цвета свежеспиленной сосны, древесина.

— В этом месте «бьюик» в ограду врезался, — рассказал помощник шерифа. — Удар, похоже, сильный был. Здесь ведь дождь кончился рано, часов в девять вечера. Дерево внутри сухое, а значит, случилось это уже после дождя. Воды машина, видать, много набрала, а то бы удар еще сильней был, да и отнесло бы ее подальше. Другое дело, если б не отлив, ее бы к сваям прибило. Получается, авария где-то часов в десять произошла. Может, в девять тридцать, но уж никак не раньше. Сегодня утром приходят на пирс рыбаки, смотрят — под водой машина. Мы ее тогда лебедкой и вытащили; подняли на баржу, а в кабине — труп.

Мужчина в штатском молча ковырял доски палубы носком ботинка. Вертя сигарой, словно сигаретой, Олс перевел взгляд с него на меня.

— Пьян был? — спросил он, обращаясь ко всем сразу.

Матрос, который вытирал голову полотенцем, подошел к нам, облокотился на поручни и так громко харкнул, что все повернулись к нему.

— Песку наглотался, — пояснил он и сплюнул. — Меньше, конечно, чем покойничек, но тоже солидно.

— Может, и пьян, — отозвался помощник шерифа. — Разве трезвый в такой дождь кататься поедет?! А пьяному — море по колено.

— Пьяный! Как бы не так! — подал голос штатский. — Неужели нормальный человек, хоть бы и пьяный, станет на прямой передаче по причалу катить?! Да и на голове у него здоровенный фонарь, не видите, что ли? По мне, так это убийство.

Олс взглянул на матроса с полотенцем в руках:

— А ты что скажешь, приятель?

Тот, довольный, что к нему обратились, ухмыльнулся и заговорил:

— Мое дело маленькое, но, раз спрашиваете, могу сказать: самоубийство это, как пить дать самоубийство. Вон на причале следы от его шин до сих пор видны. А значит, шериф прав, дело уже после дождя было. Если б он медленно ехал, то заграждение бы не пробил. А он ведь, скорее всего, еще пару раз в воздухе перевернулся. Выходит, набрал скорость и на полном ходу в ограду въехал. По газам — и в воду. А голову разбил при падении.

— Ишь ты, глазастый какой, — похвалил его Олс. — Обыскали? — спросил он помощника шерифа, но тот промолчал, выразительно посмотрев на меня и на стоявших возле рулевой рубки матросов. — Ладно, потом, — спохватился Олс.

С причала по трапу сбежал маленький человечек в очках, с усталым лицом и черным портфелем в руках. Приблизившись, он снял шляпу, вытер потный затылок и стал смотреть на море с таким видом, будто не знал, где он находится и зачем его вызвали.

— Вон ваш пациент, доктор, — сказал ему Олс. — Вчера вечером нырнул с причала в воду. Часов в десять. Больше нам пока ничего не известно.

Маленький человечек с угрюмым видом посмотрел на покойника, пощупал пальцами его голову, внимательно осмотрел кровоподтек, повертел обеими руками шею, пощупал ребра. Затем поднял безжизненную руку, взглянул на ногти, подержал ее на весу и отпустил, проследив, как она падает, после чего отошел в сторону, вынул из портфеля бланки и, подложив копирку, стал писать.

— Непосредственная причина смерти — по всей вероятности, перелом шеи, — сообщил он, продолжая писать. — А это значит, что в нем мало воды. Из этого следует, что сейчас, на воздухе он начнет довольно быстро коченеть. Советую поэтому, не откладывая, вытащить его из машины, а то потом с ним замучаетесь.

Олс встал:

— Давно наступила смерть, доктор?

— Трудно сказать.

Олс пристально посмотрел на него, потом вынул изо рта сигару и так же пристально посмотрел на нее:

— А еще врач называется! Да такие вещи на следствии за пять минут выясняются!

Маленький человечек кисло улыбнулся, сунул бланки обратно в портфель и спрятал карандаш:

— Если только он вчера вечером обедал, я смогу ответить на ваш вопрос — но не через пять минут, естественно.

— А кровоподтек откуда взялся? При падении?

Человечек еще раз осмотрел труп:

— Нет, не похоже. Удар нанесен каким-то посторонним предметом. Гематома образовалась еще до наступления смерти.

— Дубинкой, стало быть, огрели?

— Очень возможно.

Человечек снова кивнул, нагнулся за своим портфелем и поднялся по трапу на причал. Под арку задним ходом въезжала «скорая помощь». Олс посмотрел на меня.

— Пошли, — сказал он. — Стоило в такую даль ехать!

Мы поднялись на пирс, вышли на шоссе, и Олс, развернувшись, поехал обратно в город по чисто вымытому дождем трехрядному шоссе, мимо поросших розовым мхом бело-золотых песчаных дюн, за которыми, ныряя в волны и взмывая в небо, носились чайки, а у маячившей на горизонте белой яхты вид был такой, будто она свешивается с неба.

— Знаешь его? — скосив на меня глаз, бросил Олс.

— Конечно. Шофер Стернвудов. Еще вчера я видел, как он мыл этот самый «бьюик».

— Прости, Марло, что вмешиваюсь, но скажи: дело, которое поручил тебе генерал, имеет отношение к этой аварии?

— Нет, я даже не знаю имени этого парня.

— Зато я знаю. Оуэн Тейлор. Хочешь, расскажу откуда? История любопытная. Примерно год назад мы задержали его за нарушение закона Менна[4 - Закон, названный именем американского конгрессмена Джеймса Роберта Менна (1856–1922), запрещающий перевозить женщин из одного штата в другой в аморальных целях.]: парень сбежал в Юту со стернвудовской младшей дочкой — смазливая девица, ничего не скажешь. Старшая сестра поехала на поиски этой парочки, привезла их обратно, а Оуэна засадила за решетку. Но на следующий же день сама явилась к Уайлду и стала уговаривать его вступиться за парня перед генеральным прокурором. Сказала, что Тейлор любил сестру и собирался на ней жениться, но Кармен замуж не хотела — ей бы только выпить да погулять. В результате мы его отпустили, а Стернвуды, черт их возьми, опять взяли Тейлора к себе на работу. А через некоторое время на него пришло досье из Вашингтона, и выяснилось, что парень шесть лет назад участвовал в ограблении в Индиане и полгода просидел в той самой тюрьме, откуда сбежал Диллинджер[5 - Известный американский гангстер.]. Все это мы сообщили Стернвудам, но они и не подумали его выгнать — так он у них шофером и работал. Ну, что скажешь?

— Хорошенькая семейка, — сказал я. — Они уже про аварию знают?

— Нет еще, придется прямо сейчас к ним ехать.

— По возможности не вмешивай в это дело старика, хорошо?

— Почему, собственно?

— Он еле дышит, и потом, у него и без Тейлора проблем хватает.

— Ты имеешь в виду Ригана?

Я нахмурился:

— Говорю же тебе, про Ригана мне ничего не известно. Я Риганом не занимаюсь. Насколько я знаю, он никому ничего плохого не сделал.

— Да? — переспросил Олс и стал задумчиво смотреть на море, из-за чего чуть было не съехал в кювет. Оставшуюся часть пути он почти ничего не говорил. Меня он высадил в Голливуде, возле Китайского театра, а сам, свернув на запад, поехал в Алта-Бриа-Креснт. Я пообедал в закусочной, а потом купил свежую газету, однако и в дневном выпуске про Гейгера не было ни строчки.

После обеда я решил еще раз взглянуть на магазин Гейгера и поехал на бульвар.




X


Худой черноглазый ювелир стоял у входа в свой магазин в такой же позе, как и накануне. Когда я появился, он бросил на меня такой же многозначительный взгляд. Ничего не изменилось и в книжной лавке: та же лампа, тот же маленький секретер в углу, та же блондинка с пепельными волосами, в таком же черном, под замшу, платье, с такой же, как и в прошлый раз, фальшивой улыбочкой на лице.

— Что вам?.. — вставая мне навстречу, начала она и осеклась. Вздрогнули пальцы с серебряными ногтями. На губах заиграла натянутая улыбка. Вернее, гримаса.

— Это опять я, — весело сказал я и помахал сигаретой. — Сегодня мистер Гейгер в магазине?

— К… к сожалению, нет. Н… нет. Простите… вы… вы, кажется… хотели…

Я сдернул темные очки и мягко постучал дужкой по кисти левой руки. Я был само изящество — если только можно назвать изящным существо весом в сто девяносто фунтов.

— Вчера я морочил вам голову, — прошептал я. — Что поделаешь — работа такая. У меня кое-что для него есть. Он об этом давно мечтал.

Пальцы с серебряными ногтями нервно пробежали по пепельным волосам над маленьким, оттянутым под тяжестью клипсы ухом.

— Так вы… поставщик, — сказала сна. — Знаете что… приходите завтра. Завтра, я думаю, он будет.

— Не валяйте дурака, — сказал я. — Я же его деловой партнер.

Ее глаза сузились и сверкнули зеленоватым огоньком, словно ручеек в чаще леса. Она вцепилась своими длинными ногтями себе в ладонь, придирчиво на меня посмотрела и выдохнула воздух.

— Он болен? Я мог бы зайти к нему домой, — поспешил сказать я. — Время ведь не ждет…

— Вы… вы… вы… — Блондинка лишилась дара речи и, казалось, вот-вот лишится чувств. Она дрожала всем телом, а щеки у нее тряслись, точно поднявшееся тесто. Наконец, с большим трудом, она взяла себя в руки и с трудом изобразила улыбку.

— Понимаете… — выжала она из себя. — Понимаете, его нет в городе. Поэтому… к нему домой ехать бессмысленно. Вы не могли бы… прийти сюда завтра?

Только я открыл рот, чтобы ей возразить, как дверь в перегородке приоткрылась и из-за нее выглянул высокий смуглый красивый парень в короткой кожаной куртке с бледним лицом и плотно сжатыми губами. Увидев меня, он тут же захлопнул дверь снова, однако я успел заметить деревянные ящики, стоявшие на полу у него за спиной. Они были выложены газетами и как попало набиты книгами. Упаковывал ящики какой-то тип в новеньком комбинезоне: товар Гейгера переправлялся в укромное место.

Когда дверь в перегородке закрылась, я опять водрузил на нос темные очки и, приподняв шляпу, сказал блондинке:

— Что ж, завтра так завтра. С удовольствием вручил бы вам свою визитную карточку, но вы же сами понимаете…

— Да-да, понимаю. — Блондинка опять вздрогнула и издала, надув ярко накрашенные губки, какой-то едва слышный свистящий звук, а я вышел на улицу, прошел по бульвару до перекрестка, повернул за угол и по узкой, параллельной бульвару улочке подошел к магазину сзади. Перед дверью в книжную лавку стоял небольшой фургон черного цвета с решетчатыми бортами. Тип в новеньком комбинезоне выносил из магазина ящики и складывал их в кузов. Я вернулся на бульвар, прошел квартал в сторону гейгеровского магазина и увидел стоящее у пожарного крана такси. За рулем сидел румяный парень и читал комиксы.

Я просунул голову в машину, показал таксисту доллар и сказал:

— Покатаемся? Надо одного типа выследить.

Он осмотрел меня с ног до головы:

— Сыщик?

— Частный.

Таксист заткнул журнал за зеркало заднего вида и с улыбкой сказал:

— Годится. Эта работа по мне, шеф.

Я сел в такси, мы свернули с бульвара в переулок и остановились против заднего входа в магазин Гейгера, рядом с еще одним пожарным краном.

Сложив в кузов десятка полтора ящиков, тип в новеньком комбинезоне закрыл задние дверцы фургона, поднял подножку и сел в кабину.

— За ним, — скомандовал я таксисту.

Тип в комбинезоне завел мотор, зыркнул глазами по переулку и, проехав назад, свернул налево. Свернули и мы. Я заметил, что фургон повернул в сторону Франклина, и велел таксисту догнать его, но, когда мы доехали до Франклина, фургон опережал нас уже квартала на два. По дороге на Вайн, в самом Вайне и всю дорогу до Вестерна фургон маячил далеко впереди. Дорога была забита, и моему краснощекому шоферу никак не удавалось сократить дистанцию. Я сделал ему внушение, но тут фургон, оторвавшийся от нас на весьма почтительное расстояние, свернул опять, на этот раз на Британни-плейс. Когда же вслед за ним свернули туда и мы, грузовик исчез.

Краснощекий промямлил через стеклянную перегородку что-то в свое оправдание, и мы поехали в гору со скоростью четыре мили в час, вертя головами во все стороны — а вдруг фургон спрятался в кустах? Через два квартала, на перекрестке Британни-плейс с Рэнделл-плейс, перед нами вырос белый многоэтажный жилой дом, который своим фасадом выходил на Рэнделл, а въездом в подземный гараж — на Британни. Мы медленно ехали мимо дома, и таксист уговаривал меня, что фургон не мог далеко уехать, но тут, повернув голову, я, совершенно неожиданно, увидел, что фургон с открытой задней дверцей стоит под аркой белого здания, у въезда в гараж.

Мы обогнули дом, остановились у подъезда, и я вошел внутрь. В холле было пусто, домофон отсутствовал, над стоявшим у стены письменным столом тянулся длинный ряд выкрашенных в золотистый цвет почтовых ящиков. Я пробежал глазами фамилии жильцов. Квартиру под номером 405 занимал некто Джозеф Броди. В свое время некто Джо Броди получил от генерала Стернвуда пять тысяч долларов за то, чтобы он, Джо, отстал от Кармен и занялся какой-нибудь другой девицей. Возможно, владелец квартиры номер 405 Джозеф Броди и вымогатель Джо Броди — одно и то же лицо. Возможно, и даже очень.

Я прошел вдоль стены к шахте лифта. Его крыша находилась на одном уровне с полом. Наверх вела выложенная кафелем лестница. Рядом была дверь с надписью «Гараж». Я открыл ее и по узким ступенькам спустился в подвал. Дверь лифта была открыта. Тип в новеньком комбинезоне, тяжело дыша, грузил в кабину ящики с книгами. Я остановился поодаль, закурил и стал наблюдать, как он носит книги. Ему это явно не понравилось.

— Смотри, как бы перевеса не получилось, — сказал я, помолчав. — Больше полутонны этот лифт не подымает. Кому товар везешь?

— Броди, в четыреста пятую, — ответил грузчик. — А ты кто, управляющий?

— Он. Добра, я вижу, тут хватает.

— Тоже мне добро. Книги это, — буркнул грузчик, метнув на меня злобный взгляд светлых, с белым ободком глаз. — Каждая коробка, считай, сто фунтов весит. Что ж мне их, на своем горбу носить?

— Главное, чтоб перевеса не было, — повторил я.

Загрузив шесть ящиков, он вошел в лифт и захлопнул дверцы, а я поднялся в холл, вышел на улицу, сел в такси и поехал в центр, к себе в контору. Краснощекому я заплатил гораздо больше, чем он заслуживал, а он в благодарность вручил мне свою измятую визитную карточку, которую я против обыкновения не стал выбрасывать в стоявшую у лифта керамическую вазу с песком.

На седьмом этаже я снимал под контору полторы комнаты. Полторы, потому что одна комната была перегорожена на собственно кабинет и приемную. На двери, ведущей в приемную, значилась моя фамилия — только фамилия и ничего больше. Дверь в приемную я никогда не запирал, чтобы было где меня подождать, если клиент явится в мое отсутствие.

Клиент явился в мое отсутствие.




XI


Она была в бежевом в горошек шерстяном костюме, в рубашке мужского покроя с галстуком и в тупоносых туфлях на низком каблуке. Чулки такие же тонкие, как и накануне, но юбка на этот раз прикрывала колени. Блестящие черные волосы выбивались из-под маленькой шляпки с пером, стоившей никак не меньше пятидесяти долларов, хотя на первый взгляд кажется, что такую шляпку без всякого труда можно соорудить одной рукой из листа бумаги.

— Лучше поздно, чем никогда! — воскликнула она и, брезгливо сморщив нос, оглядела нехитрую обстановку моей приемной: обитая красной, полинявшей материей тахта, два не слишком уютных кресла, давно не стиранные тюлевые занавески на окнах и детский столик с серьезными — для вида — журналами.

— А я уж решила, что вы работаете в постели — как Марсель Пруст.

— Кто это такой? — Я сунул в рот сигарету, закурил и посмотрел на нее. Лицо бледное, встревоженное, но собой владеет неплохо.

— Французский писатель, живописал пороки. Вы его не знаете.

— Какая жалость, — огорчился я. — Ну-с, прошу в мой будуар.

Она встала:

— Мы с вами вчера не поладили. Возможно, я погорячилась.

— Мы оба погорячились, — откликнулся я, открыл дверь и пропустил миссис Риган внутрь. Кабинетом я тоже похвастаться не мог: ковер не первой молодости, да еще какого-то бурого цвета; в углу пять зеленых ящиков с картотекой, в основном — по Калифорнии; на стене отрывной календарь, на котором изображены катающиеся по небесно-голубому ковру пятеро малюток-близнецов в розовых платьицах, с каштановыми волосами и живыми черными глазенками величиной со спелую сливу. В кабинете было также три стула под орех, стандартный письменный стол с блокнотом, чернильным прибором, пепельницей и телефоном, а у стола — скрипучий вращающийся стул, тоже стандартный.

— У вас могло бы быть и поуютнее, — изрекла миссис Риган, садясь к столу.

Я подошел к почтовому ящику, извлек оттуда шесть конвертов (два письма и четыре рекламных объявления), повесил шляпу на телефон, сел за стол и сказал:

— У Пинкертонов тоже неуютно, не думайте. Нашей профессией много не заработаешь, если, конечно, не жульничать. Когда в кабинете сыщика уютно, это означает, что сыщик богат или же рассчитывает разбогатеть.

— Так вы, значит, не жульничаете? — Она открыла сумочку, достала из французского эмалевого портсигара сигарету, вынула зажигалку, закурила, побросала портсигар и зажигалку обратно в сумку и опустила ее на колени, не закрывая.

— Упаси бог.

— Почему же тогда вы избрали такую нечистоплотную профессию?

— А почему вы вышли замуж за бутлегера?

— Господи, давайте не будем снова ссориться. Я все утро пытаюсь вам дозвониться. И сюда звонила, и на квартиру.

— По поводу Оуэна?

Она нахмурилась и тихим голосом проговорила:

— Бедный Оуэн. Стало быть, вы все знаете?

— Следователь из окружной прокуратуры сегодня утром возил меня в Лидо. Он думал, что я в курсе дела, а оказалось, сам он знает куда больше меня. Например, ему известно, что в свое время Оуэн хотел жениться на вашей сестре.

Миссис Риган молча курила, поедая меня своими пронзительными черными глазами.

— А что, это было бы совсем не так уж плохо, — быстро проговорила она. — Он ведь любил ее, а такое в нашем кругу встречается не часто.

— Да, но он сидел.

— Подумаешь, были бы связи — не сидел бы, — небрежно бросила она, пожав плечами. — В этой бандитской стране связи решают все.

— Ну, это вы, положим, преувеличиваете.

По-прежнему не сводя с меня глаз, она стянула перчатку с правой руки и прикусила палец:

— Я к вам пришла не из-за Оуэна. Скажите, вы по-прежнему отказываетесь рассказать мне, по какой причине вас вызвал отец?

— Только с его разрешения.

— Из-за Кармен?

— Даже этого не могу вам сказать. — Я кончил набивать трубку и поднес к ней спичку. Некоторое время миссис Риган молча смотрела на дым, а потом опять полезла в сумочку, достала оттуда толстый белый конверт и бросила его на стол:

— Полюбуйтесь.

Я взял конверт в руки. Адрес напечатан на машинке: «Миссис Вивьен Риган, 3765, Алта-Бриа-Креснт, Уэст-Голливуд». Отправлено письмо не почтой, а с посыльным. Время отправки: восемь тридцать пять утра. Я открыл конверт и вынул оттуда глянцевую фотографию размером 4,25x3,25 дюйма.

Фотографию Кармен. Девушка восседала на возвышении, на гейгеровском стуле из тикового дерева с высокой спинкой. В ушах — сережки, одета в костюм Евы, глаза — еще безумнее, чем в жизни. На оборотной стороне ничего не написано.

— И сколько же такая фотография стоит? — спросил я, вкладывая снимок обратно в конверт.

— Пять тысяч — за негатив и за все отпечатанные копии. Денег она требует сегодня же, в противном случае грозится передать фотографию в какую-нибудь бульварную газетенку.

— Кто «она»?

— Через полчаса после того, как принесли письмо, по телефону позвонила какая-то женщина.

— Насчет бульварной газетенки можете не волноваться. Если эта женщина поместит фотографию, упечь ее за решетку ничего не стоит — сейчас с такими не церемонятся. Еще угрозы были?

— А вам мало?

— Да, мало.

Миссис Риган озадаченно посмотрела на меня:

— Были. Женщина сказала, что Кармен замешана в одной темной истории и, если я в течение дня не заплачу, в дальнейшем придется общаться с сестрой через решетку.

— Ясно. А что за история?

— Понятия не имею.

— Где сейчас Кармен?

— Дома. Вчера вечером она себя неважно чувствовала. Наверно, еще не вставала.

— Она вчера вечером выезжала из дому?

— Нет, уезжала я, а Кармен, по словам прислуга, сидела дома. Вчера я была в Лас-Олиндасе, играла в рулетку в «Кипарисе», игорном клубе Эдди Марса. Продулась в пух и прах.

— Вы любите рулетку? Что ж, это неудивительно.

Она положила ногу на ногу и закурила вторую сигарету:

— Да, люблю. Мы, Стернвуды, азартные: любим или в рулетку поиграть, или выйти замуж за человека, который исчезает неизвестно куда; или же принять участие в стипль-чезе и упасть с лошади, оставшись на всю жизнь калекой. Деньги у нас есть, а вот счастья не хватает.

— Куда отправился Оуэн вчера вечером на вашей машине?

— Этого никто не знает. «Бьюик» он взял без спроса. Когда у него свободный вечер, мы всегда разрешаем ему пользоваться машиной. Но как раз вчера вечером он работал. — Она скорчила гримасу. — Вы считаете…

— А он мог знать об этой фотографии?

— Трудно сказать. Не исключено.

— Достать пять тысяч наличными можете?

— Да, но для этого пришлось бы все рассказать отцу, Правда, я могла бы одолжить эти деньги. У того же Эдди Марса, например. Уж он-то мне не откажет.

— Так и сделайте. И побыстрее.

Она откинулась на спинку кресла и закинула руку за подлокотник:

— А может, пойти в полицию?

— Идея хорошая, только вы ведь не пойдете.

— Нет?

— Нет. Ваша задача — выгородить отца и сестру. Вы же не знаете, как себя поведет полиция. Дело может принять такой оборот, что нельзя будет его скрыть, хотя обычно в случае шантажа полиция именно так и поступает.

— А вы сами могли бы что-нибудь сделать?

— Думаю, да. Но сейчас я не могу сказать вам, что именно.

— Вы мне нравитесь, — неожиданно сказала она. — Вы верите в чудеса. У вас в кабинете пьют?

Я открыл ключом ящик письменного стола, достал заветную бутылку и два стакана, разлил виски, и мы выпили. Миссис Риган защелкнула сумочку и отъехала на стуле от стола:

— Пять тысяч я достану. Одолжу у Эдди Марса, я же исправно посещаю его игорный клуб. Впрочем, он не откажет мне и еще по одной причине, о которой вы, вероятно, не знаете. — И она улыбнулась мимолетной улыбкой, одними губами: — Ведь жена Эдди — это та самая блондинка, с которой убежал Рыжий Риган.

Я промолчал. Она пытливо посмотрела на меня:

— Разве это вас не интересует?

— Интересовало бы, если б я его искал. Уж не думаете ли вы, что сюда и Рыжий Риган замешан?

Она пододвинула мне свой пустой стакан:

— Налейте еще. Из вас, я вижу, ничего не вытянешь. Гиблое дело.

Я наполнил ее стакан:

— Не скажите. Все, что надо было, вы из меня уже вытянули. Хорош бы я был, если б искал вашего мужа.

Она быстро поставила стакан на стол и изобразила на лице крайнее возмущение:

— Рыжий никогда не жульничал. А если и жульничал, то не для наживы. У него было пятнадцать тысяч — наличными. Говорил — на черный день. Он всегда носил эти деньги с собой — и когда на мне женился, и когда сбежал. Нет, Рыжий не из тех, кто станет заниматься грошовым вымогательством.

Она взяла со стола конверт и встала.

— Я сам с вами свяжусь, — сказал я. — Если же срочно вам понадоблюсь, звоните на квартиру — мне передадут.

Я проводил ее до двери. Постукивая ребром конверта по костяшкам пальцев, она сказала:

— Вы по-прежнему отказываетесь говорить, что отец…

— Для этого я должен сначала с ним увидеться.

Уже в дверях она остановилась, достала из конверта фотографию сестры и стала ее разглядывать.

— Хорошая фигурка, а?

— Ничего.

Тут она придвинулась ко мне и совершенно серьезно сказала:

— У меня не хуже.

— Не знаю, не видел.

Она громко расхохоталась, вышла из кабинета и, повернув голову, сухо заметила:

— С вами не соскучишься, Марло. Я могу называть вас Фил?

— Разумеется.

— А вы можете называть меня Вивьен.

— Почту за честь, миссис Риган.

— Идите к черту, Марло! — воскликнула она и, не оборачиваясь, вышла в коридор.

Я запер за ней дверь, с минуту постоял, держась за ручку, а потом вернулся к столу, убрал виски обратно в ящик и сполоснул стаканы. Щеки пылали.

Сняв с телефона шляпу, я набрал номер окружной прокуратуры и попросил к телефону Берни Олса. Он уже вернулся и сидел в своем кабинетике.

— Старика я тревожить не стал, — отчитался он. — Дворецкий сказал, что либо он сам, либо кто-то из дочек сообщит генералу о случившемся. Этот Оуэн Тейлор жил при гараже. Я просмотрел его вещи. Родители его живут в Дабеке, штат Айова. Я дал телеграмму тамошнему шефу полиции — поставить их в известность и узнать, не надо ли им чего-нибудь от нас. Телеграмму оплатят Стернвуды.

— Самоубийство? — спросил я.

— Неизвестно. Никаких записок Тейлор не оставил.

Машину он взял без спроса. В тот вечер все Стернвуды, кроме миссис Риган, были дома. Она ездила в Лас-Олиндас с одним бездельником по имени Ларри Кобб. Я проверял, в «Кипарисе» у меня знакомый крупье.

— Давно пора прикрыть эти игорные притоны, — сказал я.

— И нажить себе врагов? Ты что, не знаешь, сколько людей этим кормится? Не валяй дурака, Марло. Что меня смущает, так это кровоподтек у парня на виске. Но тут ты мне не советчик, верно?

Типичный ход Олса. Тем самым он давал мне возможность, не покривив душой, с ним согласиться. Мы попрощались, я вышел из кабинета, купил все три вечерние газеты и на такси доехал до полицейской стоянки, где находилась моя машина. Про убийство Гейгера газеты по-прежнему молчали. Я вновь раскрыл синюю записную книжку, но шифрованные записи, как и днем раньше, мне никак не давались.




XII


Лаверн-террас. На выстроившихся вдоль улицы деревьях после дождя распустились свежие зеленые листья. При бледном свете заходящего солнца виден был крутой склон за домом Гейгера и спускавшаяся в проулок деревянная лестница, по которой, выпустив три пули, сбежал в темноте убийца. В проулок выходили фасадом два небольших дома. Их владельцы могли слышать выстрелы. А могли и не слышать…

Перед домом Гейгера, да и во всем квартале, было тихо, из-за живой изгороди выглядывала еще влажная от дождя черепичная крыша. Я медленно ехал мимо и тут вдруг сообразил, что накануне не заглянул в гараж. Не желая форсировать события, я, собственно, и не стремился во что бы то ни стало отыскать труп. А между тем убийца вполне мог оттащить тело в гараж и на гейгеровской же машине отвезти его в один из заброшенных каньонов, каких вокруг Лос-Анджелеса сотни, где труп пролежал бы незамеченным много дней, а то и недель. Но для этого необходимо было иметь, во-первых, ключ от гаража, а во-вторых, соучастника. В этом случае моя задача упрощалась, ведь когда из дома выносили труп, связка ключей от дома лежала у меня в кармане. Но попасть в гараж мне не удалось. На дверях висел замок, а когда я подъехал ближе, то за изгородью внезапно появилась женщина в бело-зеленом клетчатом пальто и в маленькой шляпке. Кармен Стернвуд — это была, конечно же, она — уставилась на мою машину с таким ужасом, будто не слышала, как я въезжал в гору, а затем быстро повернулась и вновь нырнула за живую изгородь.

Я доехал до конца улицы, заглушил мотор и пешком вернулся назад — в дневное время оставлять машину возле дома было неосмотрительно, даже опасно. Войдя во двор, я увидел Кармен, которая молча застыла у запертой входной двери. При виде меня ее правая рука медленно потянулась ко рту, а зубы вонзились в узкий большой палец. Под глазами лиловые круги. Лицо бледное, перепуганное.

— Привет, — улыбнувшись, сказала она тоненьким, дрожащим голоском. — Что… что… — не договорила и опять принялась за палец.

— Помните меня? — спросил я. — Джек Потрошитель. Высокий такой. Помните?

Она кивнула, и ее губы скривились в жалкой улыбке.

— Давайте войдем в дом, — сказал я. — У меня и ключ есть. Здорово, правда?

— Что-что?

Я отодвинул ее в сторону, вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь, втолкнул девушку внутрь, закрыл дверь и, остановившись в холле, повел носом. При свете дня гостиная выглядела ужасно. Китайские гравюры по стенам, ковер, аляповатые лампы, вычурная мебель из тикового дерева, многоцветье, посередине фотообъектив, запах эфира и опиума — во всем этом в дневное время было что-то непристойное, как в пьянке гомосексуалистов.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Она пыталась улыбнуться, но осунувшееся лицо ее не слушалось, улыбка на нем не удерживалась, куда-то сползала. Огрубевшая матовая кожа, провалившиеся глазницы, полный идиотизма и ужаса взгляд, приклеившийся к нижней губе белый кончик языка. С этой хорошенькой, избалованной и не самой умной девицей творится бог знает что, а всем на это наплевать. Будь прокляты эти миллионеры, не переношу их! Я размял сигарету, отодвинул стопку книг и присел на край стола. Потом закурил, выпустил дым и некоторое время молча наблюдал за захватывающим поединком ее зубов и большого пальца. Кармен стояла передо мной, словно провинившаяся школьница в кабинете директора.

— Что вы здесь делаете? — спросил я наконец.

Она вцепилась в рукав своего пальто и молчала.

— Помните, что было вчера вечером?

На этот вопрос она ответила с лисьим блеском в глазах:

— А что помнить? Вчера мне нездоровилось, и я сидела дома.

Только сейчас я заметил, что говорит она каким-то низким, гортанным голосом.

— Будет врать.

Ее глаза вспыхнули и тут же снова погасли.

— До возвращения домой, — пояснил я. — До того как я отвез вас домой. Что вы делали? Здесь, на этом стуле? — Я показал на стул. — На стуле, покрытом оранжевой шалью? Наверняка же помните.

Подбородок и щеки Кармен залились густым румянцем. И на том спасибо. Значит, хотя бы краснеть не разучилась. Из грязно-серой радужная оболочка сделалась белой. Большой палец еще глубже погрузился в рот.

— Выходит, это были вы? — прошептала она.

— Я. Что вы помните?

— Вы не из полиции? — вяло спросила она.

— Нет, я друг вашего отца.

— Точно не из полиции?

— Точно.

Она облегченно вздохнула:

— Что… что вам надо?

— Кто его убил?

Кармен передернула плечами, но лицо ее оставалось совершенно непроницаемым.

— Кто еще… знает? — спросила она.

— Про Гейгера? Понятия не имею. Полиция не в курсе — иначе они бы уже давно здесь околачивались. Может, Джо Броди?

Я спросил наугад, но, как выяснилось, попал в точку.

— Джо Броди! Да!

Мы оба замолчали. Я с остервенением сосал потухшую сигарету, она — большой палец.

— Только, пожалуйста, не хитрите, — взмолился я. — Говорите начистоту, все как было. Его убил Броди?

— Кого «его»?

— О господи! — вырвалось у меня.

Она обиделась. Уперлась подбородком в грудь.

— Да, — совершенно серьезно сказала она. — Это сделал Джо.

— Зачем?

— Не знаю. — Она решительно замотала головой, словно бы уговаривая себя, что и в самом деле ничего не знает.

— Вы последнее время с ним часто виделись?

Ее руки упали и сжались в маленькие белые кулачки.

— Нет, всего пару раз. Я его ненавижу.

— Так вы знаете, где он живет?

— Да.

— И вам он больше не нравится?

— Я его ненавижу!

— Значит, вы были бы не против, если б он сел за решетку?

Опять пустой взгляд. Вероятно, она за мной не поспевала. Я и сам за собой не поспевал.

— Вы беретесь сообщить полиции, что убийца — Джо Броди? — осторожно спросил я.

По ее лицу пробежала тревога.

— При условии, разумеется, что о фотографиях я молчу, — добавил я.

Она захихикала. От ее смеха мне стало не по себе. Если бы она закричала, или заплакала, или даже рухнула без чувств, это было бы совершенно естественно. Но она хихикала. Ее, видите ли, вдруг разобрал смех. Ее фотографировали в чем мать родила, фотографию эту украли, Гейгера прямо у нее на глазах пристрелили, сама она была пьяней целой армии запойных алкоголиков — и, несмотря на все это, ей почему-то вдруг стало ужасно весело. Веселей некуда. С каждой минутой смех ее становился все громче, все заливистее, отдавался в углах комнаты — у девушки началась истерика. Я соскочил со стола, подошел к ней вплотную и дал ей пощечину.

— То же самое было вчера вечером, — сказал я. — Хорошенькая парочка: Джек Потрошитель и Кармен Стернвуд — непревзойденные комики в поисках комедианта!

Смех прекратился, однако к пощечине Кармен отнеслась так же спокойно, как и накануне. Вероятно, она привыкла к тому, что ее били по лицу поклонники. Что ж, их можно понять. Я опять сел на край письменного стола.

— Никакой вы не Джек Потрошитель, — неожиданно совершенно серьезно сказала она. — Вы — Филип Марло, частный сыщик. Мне Вивьен говорила. Она показала мне вашу визитную карточку. — И Кармен погладила покрасневшую щеку, улыбнувшись с таким видом, будто ей ни с кем не было так хорошо, как со мной.

— Вот видите, все вы помните, — сказал я. — А сегодня вы вернулись сюда, чтобы забрать свою фотографию, но в дом попасть не смогли. Правильно я говорю?

Повела подбородком — вверх-вниз. Изобразила улыбку. Устремила на меня пристальный взгляд. Готова дружить. Ура! Еще минута — и можно будет пригласить ее прокатиться в Юту.

— Фотография исчезла, — продолжал я. — Вчера вечером, прежде чем отвезти вас домой, я искал ее по всему дому. Может, ее взял Броди? Вы насчет Броди ничего не выдумали?

Она решительно покачала головой.

— Ничего, не волнуйтесь, дело поправимое, — успокоил я ее. — Главное, помните, вы здесь не были — ни вчера, ни сегодня. Об этом не должен знать никто, даже Вивьен. А в остальном положитесь на Джека Потрошителя.

— Вас зовут не… — начала было она, но осеклась и закивала головой, соглашаясь то ли с моими словами, то ли со своими мыслями. Глаза ее сузились и стали такими же черными и непроницаемыми, как эмалированные подносы в закусочной. Ей явно пришла на ум какая-то идея.

— Мне пора домой, — сказала она таким тоном, как будто зашла ко мне на чашку чая.

— Конечно.

Я не сдвинулся с места. Кармен снова пристально посмотрела на меня и направилась к выходу. Но едва она взялась за ручку двери, как за окном послышался шум мотора. Девушка вопросительно посмотрела на меня. Я пожал плечами. Лицо Кармен исказилось от ужаса. Послышались приближающиеся шаги, раздался звонок. Не выпуская ручку двери, Кармен покосилась на меня через плечо, ловя губами воздух от страха. Звонок звонил не переставая. Потом смолк. Щелкнул замок. Кармен, как ошпаренная, отлетела от двери и застыла на месте. Дверь распахнулась. Через порог переступил неизвестный мне мужчина, остановился и спокойно, не теряя самообладания, обвел нас глазами.




XIII


За исключением до блеска начищенных черных штиблет и двух ярко-красных рубинов в шерстяном галстуке, напоминавших по форме бубны на зеленом сукне рулетки, он был весь, с головы до пят, серый. Серыми были и галстук, и сорочка, и отличного покроя двубортный фланелевый костюм. Увидев Кармен, он снял серую шляпу и обнажил пепельно-серые волосы, такие тонкие, словно их просеяли сквозь сито. В его густых серых бровях было что-то щегольское. У него был длинный подбородок, нос с горбинкой и задумчивые серые глаза, которые слегка косили из-за нависающих над веками складок кожи.

Одной рукой он касался двери, в другой держал шляпу, слегка похлопывая ею себя по ляжке. Лицо его оптимизма не внушало, хотя скорее он был похож на опытного жокея, чем на отпетого преступника. Но это был не жокей, это был Эдди Марс.

Он захлопнул дверь и сунул руку в карман пиджака, выставив наружу большой палец, ноготь которого блеснул в полумраке комнаты. А потом улыбнулся Кармен обаятельной, светской улыбкой. Девушка облизнула губы, уставилась на него и, преодолев страх, улыбнулась в ответ.

— Простите за вторжение, но я долго звонил, — сказал Марс. — Мистер Гейгер дома?

— Нет, — сказал я. — Мы не знаем, где он. Дверь была приоткрыта, мы и вошли.

Марс кивнул, коснувшись шляпой своего длинного подбородка.

— Вы его друзья, да?

— Нет, знакомые. Мы пришли по делу. За книгой.

— За книгой, говорите? — быстро сказал он и хитро прищурился, как будто хорошо знал, что собой представляют книги Гейгера. А потом снова посмотрел на Кармен и повел плечами.

— Мы, пожалуй, пойдем, — сказал я, двинувшись к двери и взяв Кармен за руку. Но она не отрываясь смотрела на Эдди Марса. Он ей нравился.

— Что-нибудь передать Гейгеру, когда он вернется? — ласково спросил Эдди Марс.

— Нет, спасибо.

— Не за что, — со значением сказал Марс и, когда я проходил мимо, посмотрел на меня в упор своими ледяными серыми глазами. — Девица пусть сматывается, — обронил он, — а ты задержись, командир. Разговор есть.

Я выпустил руку Кармен и тупо уставился на него.

— И без глупостей, — вкрадчивым голосом добавил Марс. — В машине сидят мои люди. Слушаются меня с полуслова.

Кармен издала какой-то гортанный звук и выскочила за дверь. Слышно было, как она бежит по улице. Ее машина мне на глаза не попалась — значит, она оставила ее внизу, не перекрестке.

— Какого черта… — начал было я.

— Не петушись. — Эдди Марс вздохнул. — Что-то тут не то. Надо с тобой разобраться. А будешь возникать, получишь пулю в живот.

— Какие мы грозные! — буркнул я.

— Только в экстренных случаях, командир. — Больше Эдди Марс на меня не смотрел. Он с мрачным видом расхаживал по комнате, не обращая на меня никакого внимания. Я украдкой посмотрел в разбитое окно. С улицы виднелась крыша автомобиля, слышался шум мотора.

Тем временем Эдди обнаружил на столе лиловый штоф и два бокала с золотыми прожилками, понюхал содержимое одного из бокалов, потом — штоф. Его губы скривились в язвительной улыбке.

— Сводник паршивый, — выругался он без всякого выражения, после чего окинул взглядом лежавшие на столе книги, хмыкнул, обогнул стол и остановился перед фотоаппаратом на длинном штативе. Осмотрел его, потом опустил глаза, сдвинул ногой ковер и быстро нагнулся. Замер. Затем опустился на серое колено, и его серая голова пропала из виду. Через секунду он издал возглас удивления, и серая голова появилась снова. В руке Марса сверкнул пистолет, черный «люгер». Он сжимал его в своих длинных коричневых пальцах, но целился не в меня, а куда-то в пол.

— Кровь, — сказал он. — На полу, под ковром, кровь.

— Не может быть! — удивился я.

Марс подсел к столу, придвинул к себе темно-красный телефонный аппарат, переложил «люгер» в левую руку и со свирепым видом посмотрел на телефон, сдвинув густые серые брови и наморщив крючковатый нос.

— А не вызвать ли нам полицию? — сказал он.

Я подошел к фотоаппарату и приподнял ногой ковер, лежавший на том самом месте, где раньше лежал Гейгер.

— Это старая кровь, — сказал я. — Высохшая.

— Все равно надо вызвать полицию.

— Почему бы и нет? — откликнулся я.

Марс прищурился. Куда только девался весь его внешний лоск: теперь передо мной сидел обыкновенный, хотя и одетый с иголочки, бандит с пистолетом в руке. То, что я с ним согласился, ему не понравилось.

— А ты, собственно, кто такой будешь, командир?

— Меня зовут Марло. Я — сыщик.

— Первый раз слышу. А девчонка кто?

— Моя клиентка. Гейгер пытался ее шантажировать, вот мы и решили с ним поговорить. Но его тут не оказалось. Дверь была приоткрыта, и мы решили войти. Впрочем, я, кажется, повторяюсь.

— Какое невероятное стечение обстоятельств, — съязвил он. — Ключа нет, а дверь открыта.

— Да. Кстати, а откуда у вас ключ?

— Нехорошо вмешиваться в чужие дела, командир.

— Сегодня чужие, а завтра мои.

Марс натянуто улыбнулся и сдвинул шляпу на затылок:

— Но ведь и я могу вмешаться в твои дела, командир.

— Они того не стоят — мне мало платят.

— Чтоб ты знал, светлоглазый, дом этот принадлежит мне, а Гейгер его у меня снимает. Что теперь скажешь?

— Скажу, что жильцы у тебя — первый сорт.

— А я их не выбираю. Какая мне разница. — Тут Марс вспомнил про «люгер», повел плечами и спрятал пистолет под пиджак. — И все-таки откуда в комнате кровь, командир? Что ты по этому поводу думаешь?

— Много чего. Кто-то пристрелил Гейгера. Или же сам Гейгер кого-то пристрелил и сбежал. А может, Гейгер тут вообще ни при чем. Или же Гейгер совершал перед фотообъективом кровавые жертвоприношения. А возможно, он ел на обед цыплят, которых имел обыкновение свежевать у себя в гостиной.

Серый свирепо посмотрел на меня.

— Все, — сказал я. — Больше в голову ничего не приходит. Зови своих дружков из полиции.

— Не понял шутки, командир.

— Давай, зови легавых. То-то они обрадуются.

Марс задумался, а потом опять обнажил зубы.

— И этого я тоже не понял, — злобно сказал он.

— Бывает. Просто ты сегодня не в форме. Я знаю вас, мистер Марс. Игорный клуб «Кипарис» в Лас-Олиндасе. Рулетка: высшие ставки для высшего общества. Местная полиция в кармане, с Лос-Анджелесом полный контакт, иначе говоря, протекция. Та самая, без которой не мог обойтись и Гейгер с его подпольным бизнесом. Может, вы, мистер Марс, и устраивали ему скромную протекцию — ведь он, как-никак, ваш жилец?

Губы Марса побелели от гнева и скривились в гримасу.

— Что еще за подпольный бизнес?

— Порнография.

Марс в упор посмотрел на меня.

— Кто-то с ним свел счеты, — вполголоса сказал он. — И ты, похоже, в курсе дела, командир. Сегодня он не явился в магазин. Там никто не знает, где он. Домашний телефон не отвечает. Вот я и приехал проверить, в чем дело. И что же я вижу? Тебя с какой-то девицей, а на полу, под ковром, — кровь.

— Звучит не очень убедительно, — сказал я. — Впрочем, может, кому-нибудь эта версия и понравится. Кое-что ты все-таки упустил. Сегодня из магазина Гейгера вывезли книги, те самые, с картинками, которые Гейгер давал читать своим клиентам.

— Черт побери, об этом я не подумал, командир, — сказал Марс, щелкнув пальцами. — Ты, я вижу, в этой истории неплохо ориентируешься. Как же, по-твоему, обстояло дело?

— Думаю, Гейгера ограбили. И убили — на полу, по всей видимости, его кровь. А тело спрятали, решив, пока его не найдут, перевезти книжки в безопасное место. Кто-то, вероятно, хочет присвоить себе подпольный бизнес Гейгера, а на это ведь время нужно.

— Напрасно они думают, что это им сойдет с рук, — мрачно заметил Эдди Марс.

— Это ты так считаешь. Ты и двое твоих людей в машине. Не обольщайся. Город вырос, теперь здесь лихих ребят хватает. Им все нипочем.

— Что-то ты больно разговорился, — сказал Эдди Марс и, осклабившись, дважды пронзительно свистнул. За окном хлопнула дверца машины, и по двору послышались быстрые шаги. Марс опять выхватил «люгер» и, приставив пистолет к моей груди, гаркнул:

— Открой дверь!

Ручка двери щелкнула и повернулась, за дверью раздался чей-то голос. Я не сдвинулся с места. Дуло «люгера» очень напоминало въезд в туннель под Секонд-стрит, но я даже не пошевелился. Странно, но до сих пор мне почему-то казалось, что я пуленепробиваем.

— Сам откроешь. Кто ты такой, чтобы мною командовать? — сказал я. — А будешь себя хорошо вести, можешь рассчитывать на мою помощь.

Марс вскочил на ноги, бросился, обогнув стол, к двери и распахнул ее, не спуская с меня глаз. В комнату, держа руки за пазухой, ввалились двое: один с виду боксер, смазливый бледный парень с разбитым носом и похожим на разжеванный бифштекс правым ухом; второй — тощий блондин с невыразительным одутловатым лицом и бесцветными близко посаженными глазами.

— Проверьте, есть ли у этого типа пушка, — приказал им Эдди Марс.

Блондин выхватил короткоствольный револьвер и прицелился в меня, а боксер бочком, бесшумно приблизился ко мне и стал тщательно ощупывать мои карманы. Я же вертелся перед ним с грацией утомленной манекенщицы, которая демонстрирует модное вечернее платье.

— Оружия нет, — доложил боксер хриплым шепотом.

— Выясни, кто он такой.

Боксер сунул руку в мой нагрудный карман и вытащил оттуда бумажник. Раскрыл и изучил его содержимое.

— Зовут Филип Марло, — сообщил он. — Адрес: Франклин, Хобарт-Армс. Лицензия, жетон общественного помощника шерифа и так далее. Короче, сыч. — С этими словами боксер опустил бумажник обратно в мой нагрудный карман, потрепал меня по щеке и отвернулся.

— Идите, — скомандовал Эдди.

Телохранители вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. Слышно было, как они садятся в машину и снова заводят мотор.

— Ладно, говори, — сказал Эдди Марс. Его густые серые брови были как нарисованные.

— Мне пока трудно сказать, как в точности обстояло дело, — как ни в чем не бывало продолжал я. — Ведь было бы очень глупо убивать Гейгера только для того, чтобы завладеть его бизнесом. Поэтому я не уверен, что Гейгера убили именно по этой причине. Если его вообще убили. Ясно одно: тот, кто присвоил себе его книги, в курсе событий. Ясно и другое: блондинка, работающая в гейгеровском магазине, чего-то ужасно боится. И еще. Я, кажется, догадываюсь, кто взял книги.

— Кто?

— Вот этого я пока сказать не могу. Из-за своего клиента, сам понимаешь.

Марс повел носом.

— Это… — начал было он, но сдержатся.

— А я думал, ты знаешь эту девицу, — сказал я.

— Так кто же взял книги, командир?

— Пока это тайна, Эдди. Да и почему, собственно, я должен перед тобой отчитываться?

— Вот почему, — отозвался он, кладя «люгер» перед собой на стол и поглаживая его ладонью. — Чем не аргумент?

— Я признаю только один аргумент — деньги. Сколько платишь?

— За что?

— А что ты хочешь знать?

Марс стукнул кулаком по столу:

— Слушай, командир. Если ты будешь отвечать на мой вопрос вопросом, мы с тобой далеко не уедем. Я хочу знать, где Гейгер, по своим, сугубо личным соображениям. Ею бизнес мне не нравился, и я ему протекции не составлял. Но этот дом принадлежит мне. Впрочем, не в доме дело. Я одно понял: об этой истории тебе трепаться невыгодно, иначе бы сюда уже давно нагрянули легавые. Так что торговать тебе нечем. Сдается мне, ты и сам нуждаешься в протекции. А потому давай выкладывай все как есть.

Насчет протекции он угадал, но говорить ему об этом я, естественно, не собирался. Вместо этого я закурил и швырнул спичку в объектив фотоаппарата.

— Ты прав, — сказал я. — Если с Гейгером что-то случилось, мне придется все, что я знаю, рассказать полиции. И тогда торговать будет нечем. А потому, с твоего разрешения, я пойду.

От бешенства его загорелое лицо побелело. В эту минуту Марс, кажется, был готов на все. Его рука в очередной раз легла на пистолет, но тут я, как бы между прочим, спросил:

— Кстати, как поживает миссис Марс?

В первый момент мне показалось, что я перестарался. Рука с пистолетом дернулась. Лицо окаменело.

— Ладно, проваливай, — тихо проговорил он после паузы. — Мне наплевать, как ты тут оказался и что делал. Но послушайся моего совета, командир: меня в свои дела не впутывай, а то отправишься в далекие края.

— Уж не в Ирландию ли? — хмыкнул я. — Там ведь в Клонмеле, я слышал, дружок твой родился.

Марс набычился и застыл, положив на стол локти, а я подошел к двери и, открыв ее, напоследок обернулся. Его ледяные серые глаза неотступно следили за мной, а поджарое серое тело замерло. В глазах — ненависть. Я вышел, пересек двор, зашагал к машине и сел за руль. Включил зажигание, развернулся и въехал в гору. Никто мне вслед не стрелял. Проехав несколько кварталов, я свернул в переулок, заглушил мотор и несколько минут просидел не двигаясь. Никто за мной не гнался. Я опять завел машину и поехал обратно, в Голливуд.




XIV


Когда я остановил машину у входа в жилой дом на Рэнделл-плейс, было без десяти пять. Некоторые окна были освещены, в сумерках, стараясь перекричать друг друга, надрывались радиоприемники. Я поднялся на лифте на четвертый этаж и пошел по широкому коридору. На полу зеленый ковер, стены обиты светлым деревом, с пожарной лестницы сильно дуло.

Я нажал на маленькую белую кнопку у дверей квартиры 405 и стал ждать. Наконец дверь бесшумно и как-то даже воровато приоткрылась, и на пороге вырос длинноногий, широкоплечий субъект с темно-карими глазами на смуглом непроницаемом лице, которое давно уже научилось ни на что не реагировать. Волосы у субъекта были похожи на стальную стружку и росли преимущественно на затылке, а над грустными темными глазами нависал огромный выпуклый лоб — признак, как многие по наивности думают, высокого интеллекта. Его длинные, худые, загорелые пальцы впились в дверной косяк. Субъект молчал.

— Гейгер? — спросил я.

Ни один мускул не дрогнул на его физиономии. Он извлек откуда-то из-за спины сигарету, сунул ее в рот, небрежно, с каким-то даже презрением пустил мне в лицо струйку дыма и ленивым, ровным голосом, чеканя слова, словно банкомет в фараоне, переспросил:

— Как вы сказали?

— Гейгер. Артур Гуинн Гейгер. Книготорговец.

Субъект с ответом не торопился, сначала он взглянул на кончик своей сигареты, потом рука, которая держалась за дверной косяк, куда-то исчезла, а плечо приподнялось, как будто исчезнувшая рука делала за спиной какие-то знаки.

— Не знаю такого, — наконец-то последовал ответ. — Он что, живет в этом доме?

Я улыбнулся. Улыбка моя ему не понравилась. Глаза потемнели от злости.

— Вы Джо Броди? — спросил я.

Смуглое лицо напряглось.

— Ну, допустим. У тебя что, дело какое или так, дурью маешься?

— Стало быть, Джо Броди, — повторил я. — А человека по имени Гейгер не знаете. Забавно.

— Да? Я вижу, у тебя хорошее чувство юмора, приятель. Только со мной такой юмор не проходит. Ступай, пошути с кем-нибудь другим.

Я облокотился о дверь и загадочно улыбнулся:

— У тебя есть книжки, Джо. Я знаю. А у меня — список клиентов. Надо бы поговорить.

Броди не отрываясь смотрел на меня. За его спиной, в квартире, послышался слабый звук, как будто по металлическому кронштейну скользнули кольца от занавесок. Заглянув в комнату, он открыл дверь пошире:

— Почему ж не поговорить… раз у тебя дело есть, — сухо сказал он и пропустил меня внутрь.

Я вошел в уютную, хорошо обставленную комнату. Мебели немного, за окном — каменный балкон, а за балконом — очертания гор в сумерках; две двери: одна, закрытая, у окна; другая, за задернутой плюшевой занавеской на тонком медном кронштейне, — у самого входа.

На противоположной стене дверей не было, зато посередине стоял диван, на который я и сел. Броди закрыл за мной дверь и, загребая, точно краб, ногами, направился к массивному письменному столу, на котором стояла шкатулка из кедрового дерева с позолоченными петлями. Броди взял шкатулку, положил ее в стоящее между дверьми кресло и, вернувшись, сел за стол. А я снял шляпу, бросил ее на диван и стал ждать.

— Ну, я тебя слушаю, — подал наконец голос Броди. Он открыл ящик с сигарами и, бросив окурок в стоящее на столе блюдце, достал длинную, тонкую сигару. — Куришь? — И он бросил еще одну сигару мне на диван.

Я потянулся за ней, а Броди тем временем вытащил из ящика пистолет, черный полицейский кольт 38-го калибра, и прицелился мне прямо в нос. Хорошенькое начало.

— Ну как, доволен? — полюбопытствовал Броди. — Встань-ка на минутку и подойди поближе. Дышать можешь полной грудью. — Говорил он с прохладцей, бесстрастным голосом супермена, как говорят на экране гангстеры. В кино ведь они все одинаковы.

— Ой, как страшно, — сказал я, не двигаясь с места. — Что за город! Пистолет у каждого второго, а с мозгами — почти никого. Всего час назад я познакомился с таким же, как ты; он тоже считает, что если у него в руке пистолет, значит, он — хозяин жизни. Отложи пушку и не валяй дурака, Джо.

Он сдвинул густые брови и, набычившись, смотрел на меня. Взгляд его не сулил ничего хорошего.

— Его зовут Эдди Марс, — сказал я. — Слышал о таком?

— Нет. — Броди продолжал в меня целиться.

— Если Эдди, не дай бог, узнает, где ты вчера вечером гулял под дождем, он сотрет тебя в порошок.

— При чем тут Эдди Марс? — холодно спросил Броди, но пистолет спустил.

— Мокрого места от тебя не оставит.

Мы поедали друг друга глазами, и я перестал коситься на острый носок черной женской туфельки, которая выглядывала из-под плюшевой занавески.

— Пойми меня правильно, — миролюбиво сказал Броди. — Я ведь не преступник, просто принимаю меры предосторожности. А тебя я знать не знаю. Вдруг ты убийца?

— И это называется «принимать меры предосторожности»? С книжками Гейгера ты поступил крайне опрометчиво.

Броди глубоко вздохнул, а затем откинулся на спинку стула, скрестил свои длинные ноги, а кольт положил на колени.

— Напрасно ты думаешь, что я не воспользуюсь этой пушкой, если надо будет, — пригрозил он. — Выкладывай, зачем пришел.

— Пусть сначала из-за занавески выйдет твоя подружка в черных туфельках, — сказал я. — А то она, бедная, набрала воды в рот, даже вздохнуть боится.

— Выходи, Агнес, — позвал Броди, впившись глазами мне в живот.

Занавески раздвинулись, и в комнату, покачивая бедрами, вошла зеленоглазая блондинка из гейгеровского магазина. На меня она взглянула с нескрываемым отвращением. Ноздри ее раздувались, глаза потемнели, вид был глубоко несчастный.

— Я сразу поняла, что от тебя не отвяжешься, — бросила она мне. — И предупредила Джо, чтобы он держал ухо востро.

— Не ухо востро, а кольт в кармане, — сострил я.

— Очень остроумно, — сказала блондинка.

— Было остроумно, — возразил я. — А теперь, боюсь, уже не очень.

— Хватит шутить! — порекомендовал мне Броди. — Не бойся, Джо всегда начеку. Включи-ка свет, детка, а то ведь в темноте можно и промахнуться.

Блондинка включила большой торшер с квадратным абажуром и, опустившись в кресло, застыла с прямой спиной, как будто ей жал пояс.

Я сунул в рот сигару и откусил кончик. Пока я доставал спички и закуривал, кольт 38-го калибра проявлял ко мне повышенный интерес.

— Список, о котором я говорил, зашифрован, — начал я, выпуская дым. — Покамест я его еще не расшифровал, но в списке имеется около пятисот клиентов. Насколько мне известно, ты перевез двенадцать ящиков — стало быть, как минимум пятьсот книг. Еще сколько-то книг в данный момент на руках, но, предположим даже, книг в общей сложности не больше пятисот. Даже если из пятисот клиентов реально существует только половина, то получается, что на выдаче книг Гейгер заработал сто двадцать пять тысяч: меньше же доллара за книгу он брать не мог — такой товар денег стоит. Впрочем, твоя подружка все это знает, она не даст соврать. Итак, если каждая выданная книга стоит доллар, ты имеешь сто двадцать пять тысяч. Капитал Гейгера стал теперь твоим капиталом. Как видишь, есть все основания посадить тебя за решетку.

— Псих он! — закричала блондинка. — Что ты слушаешь этого кретина!

Броди заскрежетал зубами и рявкнул:

— Заткнись ты! Заткнись, Христа ради!

Блондинка вонзила длинные серебряные ногти себе в колени и застыла с выражением глубокой обиды и еле сдерживаемой ярости.

— Бизнес этот не так уж прост, — сказал я Броди с ласковой улыбкой. — Тут нужен человек расчетливый, осторожный — вроде тебя, Джо. Надо уметь расположить к себе клиента — ведь люди, которые тратят деньги на неприличные фотографии, нервничают не меньше, чем пожилые дамы в поисках общественной уборной. Правда, мне всегда казалось, что шантажировать клиентов — грубая ошибка; выдал клиенту книжку, получил с него деньги — чего еще надо!

Броди ощупывал меня своими темными, настороженными глазами, не сводил с меня пристального взгляда и кольт 38-го калибра.

— А с тобой, я смотрю, не соскучишься, — безразличным голосом произнес наконец Броди. — Я только не понял: кто же заправляет этим лихим книжным бизнесом?

— Ты, — ответил я. — Теперь — ты.

Блондинка чуть не задохнулась от злобы и впилась ногтями — на этот раз себе в ухо. А Броди продолжал молча смотреть на меня.

— И ты еще будешь нам рассказывать, что мистер Гейгер занимался такими делами на одной из центральных улиц? Да ты спятил! — воскликнула блондинка.

— Не вижу в этом ничего удивительного, — возразил я, вежливо ей улыбнувшись. — Где же еще заниматься сбытом порнографии, как не в центре Голливуда? Если уж такой бизнес существует, он должен быть на виду. Это и полиции удобнее. Иначе откуда бы, красавица, взялись районы красных фонарей? Полиции проще, когда такие заведения на виду, — в любой момент можно спугнуть добычу.

— Какого черта! — вскричала блондинка. — Не понимаю, почему ты позволяешь этому придурку меня оскорблять, Джо?! У тебя ведь в руке пистолет, а у него всего лишь сигара!

— А он мне нравится, — сказал Броди. — Смышленый парень. А ты, — повернулся он к блондинке, — закрой пасть и больше не разевай ее, а то я сам заткну ее тебе вот этой штукой. — И Броди небрежно помахал кольтом.

Задохнувшись от злобы, блондинка замолчала и отвернулась к стене, а Броди с издевкой взглянул на меня и спросил:

— И как же я, по-твоему, завладел этим бизнесом?

— Да очень просто. Ты убил Гейгера. Вчера вечером, когда шел дождь. Погода для убийства была — лучше не придумаешь. Вот только, на твою беду, хозяин дома в это время был не один. Либо ты этого не заметил, что маловероятно, либо пристрелил Гейгера и быстренько смылся. Впрочем, у тебя хватило присутствия духа перед уходом вынуть из аппарата пленку, а затем вернуться в дом и припрятать тело, чтобы успеть перевезти из магазина книжки, пока полиция не хватилась.

— Ишь ты… — процедил Броди. Кольт подпрыгивал на его колене, а смуглое лицо так напряглось, что казалось деревянным. — А ведь ты сильно рисковал, приятель. Тебе здорово повезло, что Гейгера убил не я.

— Какая разница, отвечать ведь все равно тебе.

— Ты что же, считаешь, что меня засудят?

— Обязательно.

— Почему?

— Говорю же, есть свидетель. Этот свидетель тебя и подставит. Только не прикидывайся дурачком, Джо.

И тут он взорвался.

— А, эта маленькая шлюха, будь она проклята! — заорал он. — С этой сексуальной маньячки станется!

Я откинулся на спинку дивана и хмыкнул:

— А я-то думал, у тебя есть ее фотографии.

Броди ничего не ответил. Молчала и блондинка. Я терпеливо ждал. Наконец лицо Броди разгладилось, на нем появилось подобие улыбки, он положил кольт на край стола, но руку со стола не убрал. Затем стряхнул пепел прямо на ковер и, прищурившись, взглянул на меня.

— Я что, по-твоему, дурак? — сказал он.

— А что, умный? Давай фотографии.

— Какие фотографии?

Я покачал головой:

— Ты не прав, Джо. Напрасно ты морочишь мне голову — это тебе ничего не даст. Одно из двух: либо ты сам вчера побывал у Гейгера, либо получил эти фотографии от того, кто у него был. Ты же прекрасно знаешь, что Кармен была там, — иначе бы ты не подговорил свою подружку припугнуть по телефону миссис Риган. А значит, ты либо сам был свидетелем того, что произошло, либо каким-то образом достал фотографию девчонки, зная, где и когда ее сфотографировали. Так что выкладывай-ка все как есть.

— Заплатишь — расскажу, — мрачно сказал Броди и покосился на Агнес, которая сейчас больше походила на драную кошку, чем на роскошную зеленоглазую блондинку.

— Ни цента не дам, — сказал я.

Броди метнул на меня злобный взгляд:

— Как ты меня нашел?

Я вынул бумажник, раскрыл его и показал ему полицейский жетон:

— По заданию своего клиента я следил за Гейгером. Вчера вечером я сидел в машине возле его дома, услышал выстрелы и ворвался внутрь. Убийцу я не застал, зато увидел массу интересного.

— Увидел, но скрыл, — хмыкнул Броди.

— Верно, — признал я, убирая бумажник. — Скрыл.

Тебе первому говорю. Так получу я фотографии или нет?

— Книжек, о которых ты тут толковал, у меня нет, — сказал Броди.

— Как же нет, когда я собственными глазами видел, что тебе их привезли из магазина. У меня и свидетель есть.

— Педик, что ли?

— Какой еще педик?

Броди опять с ненавистью посмотрел на меня:

— Парень, который в гейгеровском магазине работает. Когда грузовик уехал, он куда-то исчез. Даже Агнес не знает, где его черти носят.

— Вот как, — сказал я, улыбнувшись. — Любопытно. Не зря, значит, меня что-то смущало. Скажите, кто-нибудь из вас до вчерашнего дня бывал в доме Гейгера?

— Мы вообще там ни разу не были — ни вчера, ни раньше, — отрезал Броди. — Значит, она утверждает, что это я его шлепнул?

— Будь у меня фотографии, я мог бы убедить ее, что она ошиблась. Чего с пьяных глаз не привидится, верно?

Броди вздохнул:

— Она меня на дух не переносит. Я же ее выставил. Да, верно, за это мне заплатили, но я все равно рано или поздно это сделал бы. Она ведь чокнутая, а я человек простой, не люблю таких. — Он кашлянул: — Так как насчет денег, шеф? Может, заплатишь немного? А то я совсем на нуле, а нам с Агнес скоро на другую квартиру переезжать.

— Деньги моего клиента я на тебя тратить не собираюсь.

— Слушай…

— Давай фотографии, Броди!

— Ладно, черт с тобой, — буркнул он. — Твоя взяла. — Броди встал, сунул кольт в карман брюк и едва успел, скорчив жуткую гримасу, опустить левую руку во внутренний карман пиджака, как раздался длинный звонок в дверь.




XV


Броди это не понравилось. Нижняя губа у него отвисла, густые брови сошлись на переносице, в лице появилось что-то настороженное, лисье.

А звонок звонил не переставая. Мне это тоже не понравилось. Если это Эдди Марс со своими ребятами, я могу получить пулю в лоб только за то, что здесь оказался. Если полиция, отговориться будет довольно сложно. Если же это друзья Броди — при условии, конечно, что таковые имеются, — поладить с ними, боюсь, будет еще труднее, чем с ним самим.

Блондинка тоже была не в восторге. Она вскочила и с остервенением махнула рукой. Она так волновалась, что старела и дурнела буквально на глазах.

Не сводя с меня глаз, Броди рывком выдвинул нижний ящик письменного стола, достал оттуда автоматический пистолет с костяной ручкой и протянул его блондинке. Та подбежала и схватила пистолет дрожащей рукой.

— Сядь рядом с ним, — распорядился Броди. — Дуло опусти пониже, в сторону от двери. Если будет дурака валять, действуй по своему усмотрению. Не бойся, детка, еще не все потеряно.

— Ой, Джо! — Блондинка всхлипнула, подошла к дивану и, сев рядом со мной, прицелилась мне в ногу. Ее глаза загорелись каким-то лихорадочным блеском, что мне совсем уж не понравилось.

К тому времени звонок смолк, и входная дверь задрожала от торопливых, резких ударов. Броди сунул правую руку с кольтом в карман, вышел в прихожую, левой рукой открыл дверь, и в квартиру, приставив к его тонким темным губам дуло маленького револьвера, стремительно ворвалась Кармен Стернвуд.

С перекошенным от ужаса лицом, делая ртом какие-то судорожные движения, Броди попятился назад, а Кармен захлопнула за собой дверь и двинулась в комнату, не обращая внимания ни на меня, ни на Агнес. Она крадучись наступала на Броди, высунув от натуги кончик языка. Броди же вынул руки из кармана и делал ей какие-то непонятные знаки, пытаясь, вероятно, ее успокоить. Брови его ходили ходуном. Агнес отвела пистолет от меня и прицелилась в Кармен. Тогда я схватил блондинку за руку, а большим пальцем нажал на предохранитель. Как выяснилось, напрасно — пистолет и так стоял на предохранителе. Последовала короткая схватка, на которую ни Броди, ни Кармен не обратили ни малейшего внимания, в результате чего автоматическим пистолетом завладел я. Агнес тяжело дышала, все ее длинное тело сотрясалось от ярости, у Кармен же лицо было каменным и мертвенно бледным.

— Отдай мои фотографии, Джо, — прошипела она.

— Конечно, детка, конечно, — глотая слюну, с застывшей улыбкой на лице лепетал Броди. Теперь он говорил тоненьким, дрожащим голоском, который отличался от его прежнего голоса, как велосипед от самосвала.

— Это ты пристрелил Артура Гейгера, — сказала Кармен. — Я тебя видела. Отдавай фотографии.

Броди позеленел.

— Эй, подожди, Кармен! — крикнул я.

А блондинка тем временем опять приступила к активным действиям. Опустив голову, она впилась зубами в мою правую руку. Я замычал и отшвырнул ее от себя.

— Послушай, крошка, — шептал Броди. — Погоди минутку…

Тут блондинка плюнула в меня и, вцепившись в мою ногу, попыталась укусить ее. Я стукнул ее по голове — правда, не очень сильно — ручкой пистолета и попробовал встать. Она опустилась на колени и обхватила руками мои ноги. Я снова повалился на диван. Блондинка оказалась очень сильной — то ли от ярости, то ли от страха, то ли от ярости и страха одновременно. А может, просто была такой от природы.

Броди выбросил вперед руку и попытался завладеть маленьким револьвером, дуло которого было направлено прямо ему в рот. Не получилось. Раздался негромкий хлопок, и пуля пробила стекло в приоткрытой балконной двери. Броди издал страшный вопль и, повалившись на пол, дернул Кармен за ногу. Та рухнула рядом с ним, а маленький револьвер отлетел в угол. Броди проворно встал на колени и полез в карман.

Я снова, на этот раз сильнее, ударил Агнес пистолетом по голове, оттолкнул ее и встал. Броди покосился на меня, но я погрозил ему пистолетом, и он вынул руку из кармана.

— Черт! — взвыл он. — Она же убьет меня!

И тут я разразился громким, совершенно идиотским смехом. Блондинка сидела на полу, упершись в ковер руками. Рот полуоткрыт, пепельные волосы растрепались. Кармен, стоя на четвереньках и громко шипя, упрямо ползла в угол, где возле плинтуса поблескивал ее маленький револьвер.

Я помахал Броди зажатым в руке пистолетом и крикнул:

— Стой где стоишь.

А потом перешагнул через застывшую на четвереньках девушку, подошел к плинтусу и подобрал ее револьвер. Кармен взглянула на меня и захихикала. Я сунул револьвер себе в карман и, хлопнув ее по заду, сказал:

— Вставай, малютка. А то в такой позе ты напоминаешь мне китайского мопса.

После этого я подошел к Броди, приставил ему автоматический пистолет к груди и извлек у него из кармана кольт; теперь все имевшееся в наличии оружие принадлежало мне.

— Давай, — сказал я Броди, рассовав пистолеты по карманам и протягивая руку.

Он кивнул, облизнул губы и, испуганно озираясь по сторонам, достал из нагрудного кармана толстый конверт. В конверте лежали негатив и пять фотографий.

— Это все?

Он снова кивнул. Я спрятал конверт, также в нагрудный карман, и повернулся к Броди спиной. Агнес сидела на диване, поправляя прическу, и поедала Кармен своими зелеными, полными ненависти глазами. Кармен уже была на ногах и направлялась ко мне, по-прежнему шипя и хихикая. В углах ее рта собралась пена, маленькие белые зубки сверкали.

— Отдайте их мне, — сказала она, протягивая руку и робко улыбаясь.

— Отдам, но не сейчас. Отправляйся-ка домой.

— Домой?

Я вышел в прихожую, открыл входную дверь и выглянул наружу: все тихо, по коридору гуляет прохладный ночной ветерок. В наше время пистолетным выстрелом и разбитым окном уже никого не испугаешь. Стоя в дверях, я сделал Кармен знак, и она вышла в прихожую с застывшей улыбочкой на лице.

— Езжай домой и жди меня там, — ласково проговорил я.

Девушка привычно сунула в рот большой палец и выскользнула в коридор. Проходя мимо меня, она коснулась рукой моей щеки и сказала:

— Значит, не дашь Кармен в обиду?

— Не дам.

— А ты красивый.

— Чепуха. Ты бы видела, какая красотка вытатуирована у меня на правой ягодице.

Ее глаза округлились.

— Шалун, — сказала она и погрозила мне пальцем. А потом шепнула: — Пистолет отдашь?

— Отдам, но не сейчас. Я тебе его привезу.

И тут, ни с того ни с сего, девица порывисто обхватила меня за шею и поцеловала в губы.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Кармен очень тебя любит. — И с этими словами, словно выпущенная на свободу птичка, понеслась по коридору, на лестничной площадке остановилась, помахала мне рукой и исчезла.

Я вернулся в квартиру.




XVI


Я подошел к приоткрытой балконной двери и осмотрел стекло. Разбито вдребезги, но отверстия от пули не видно. Зато в штукатурке имелась маленькая дырочка, которая, впрочем, от опытного глаза никогда бы не скрылась. Поэтому я задернул балконную дверь занавеской и вытащил из кармана револьвер Кармен. Такими вооружены служащие банков: 22-й калибр, патроны с вогнутыми наконечниками, перламутровая ручка с маленькой круглой серебряной пластинкой, на которой выбито: «Кармен от Оуэна». Всех окрутила.

Убрав револьвер обратно в карман, я сел рядом с Броди и уставился в его мутные карие глаза. Прошла минута. Блондинка вынула зеркальце и занялась прической.

— Доволен? — бросил мне Броди, потянувшись за сигаретой.

— Более или менее. Почему ты решил припугнуть миссис Риган, а не старика?

— Один раз я уже пытался вытянуть из него деньги. С полгода назад. Вот и подумал: а вдруг старикашка обидится и сообщит в полицию?

— А с чего ты взял, что миссис Риган не скажет ему о телефонном звонке?

Броди задумался. Некоторое время он молча курил и внимательно смотрел на меня, а потом сказал:

— Ты ее хорошо знаешь?

— Видел пару раз. Ты, наверно, знаешь миссис Риган гораздо лучше, чем я, раз уж рискнул ее шантажировать.

— Она вроде сестры — погулять любит. Поэтому я и решил, что ей тоже есть что от папаши скрывать. И потом, она из тех, для кого пять тысяч — не деньги.

— Звучит не очень убедительно, — сказал я. — Впрочем, неважно. Так ты, говоришь, на нуле?

— Не то слово, шеф. Уже целый месяц еле концы с концами свожу.

— Кем работаешь?

— Страховым агентом. Снимаю под контору две комнаты в офисе Малыша Уолгрина: Фулуайдер-билдинг, Вестерн, Санта-Моника.

— Если уж раскололся, рассказывай все. Книжки здесь, в квартире?

Броди щелкнул зубами и махнул своей смуглой рукой. К нему возвращалась уверенность:

— Ты что, смеешься? Я их на хранение сдал.

— Выходит, сначала ты нанял грузчика, который привез сюда книги из магазина, а потом вызвал людей из книгохранилища и они опять их увезли?

— Конечно. Какой же мне резон, сам посуди, перевозить товар Гейгера прямо сюда?

— Хитро, — с восхищением признал я. — А сейчас у тебя на квартире что-нибудь криминальное есть?

Броди опять встревожился и решительно замотал головой.

— Вот и хорошо, — сказал я и посмотрел на Агнес. Она привела в порядок волосы и теперь тупо пялилась в стену, не прислушиваясь к тому, о чем шел разговор. У нее был какой-то сонный вид, что, впрочем, после перенапряжения и шока бывает довольно часто.

— Ну? — Броди угрюмо покосился на меня. — Что еще?

— Как к тебе попали фотографии?

Он разозлился:

— Слушай, ты ведь получил то, за чем пришел, да еще бесплатно, а? Дело ты провернул отлично, твой клиент будет тобой доволен. А я — чист. И никаких фотографий в глаза не видел, правильно я говорю, Агнес?

Блондинка приоткрыла глаза и пытливо, с некоторой даже брезгливостью посмотрела на него.

— Правильно, да не очень, — процедила она, презрительно фыркнув. — Такая уж у меня планида. Ни разу не было, чтоб мужчина все, с начала до конца, предусмотрел. Ни разу.

Я улыбнулся:

— Я не очень больно вас ударил?

— Жизнь бьет больнее, — буркнула она.

Я снова посмотрел на Броди. Он нервно теребил сигарету. Пальцы слегка дрожат, но длинное, точно кочерга, загорелое лицо по-прежнему абсолютно непроницаемо.

— Нам надо выработать общую версию, — сказал я. — Давай договоримся, что Кармен здесь не было. Это очень важно. Ее здесь не было. Она тебе привиделась.

— Привиделась, говоришь? — Броди хмыкнул. — Ну, что ж, если так надо и если ты… — Он сложил пальцы в пригоршню и потер большим пальцем об указательный и средний.

Я кивнул:

— Посмотрим. Возможно, ты и получишь небольшую компенсацию. Но на тысячи, сразу предупреждаю, не рассчитывай. Откуда у тебя фотографии?

— Дал один парень.

— Ну да, слышали: прохожий на улице. И ты его первый раз видел. Первый и последний.

Броди зевнул.

— Фотографии выпали у него из кармана, — сказал он.

— Не может быть! Скажи лучше, у тебя алиби есть, бровастый?

— А то нет. Вчера вечером я был здесь вместе с Агнес. Правда, Агнес?

— Опять ты за свое, — разочарованно произнес я.

Броди не двигался: глаза выпучил, челюсть отвисла, сигарета прилипла к нижней губе.

— Ты считаешь, что умней всех, а на самом деле — дурак дураком, — сказал я. — Даже если тебя почему-либо не отправят на тот свет в Квентине, тебе предстоит много лет промаяться за решеткой…

Сигарета дернулась в его пальцах, пепел упал на жилет.

— …наедине с мыслями о том, какой ты умный, — закончил я.

— Пойди проветрись! — неожиданно взревел Броди. — Проваливай. Надоело тебя слушать. Катись.

— Слушаюсь. — Я встал, подошел к большому дубовому письменному столу, вынул из кармана два пистолета, аккуратно выложил их рядом на блокноте, так, чтобы стволы были параллельны друг другу, поднял упавшую с дивана шляпу и направился к двери.

— Эй! — крикнул мне вслед Броди.

Я повернулся. Сигарета прыгала у него во рту, точно заводная кукла.

— Все в порядке, шеф? — спросил он.

— Конечно, в порядке. Я же тебя не неволю: хочешь сидеть в тюрьме — сиди себе на здоровье. Мы ведь, слава богу, живем в свободной стране.

Броди продолжал пялиться на меня, с остервенением жуя сигарету. Блондинка медленно повернула голову и тоже впилась в меня глазами. Оба смотрели с какой-то звериной настороженностью, недоверием, скрытой злобой. Внезапно Агнес вскинула руку с длинными серебряными ногтями, выдернула из головы волос и, накрутив его на пальцы, с ожесточением разорвала.

— К легавым ты же все равно не пойдешь, шеф, — дрожащим от напряжения голосом сказал Броди. — Даже если на Стернвудов работаешь. У меня на эту семейку кое-какой материал имеется, будь спокоен. Фотографии ты получил, обещание держать язык за зубами — тоже. А теперь убирайся и не суй нос в чужие дела.

— Ты, я вижу, сам толком не знаешь, что тебе надо, — сказал я. — То ты говоришь, чтобы я ушел, то опять окликаешь. Чего же ты в конце концов хочешь?

— Тебе меня заподозрить не в чем, — сказал Броди.

— Если не считать парочки убийств, но ведь это в твоем кругу считается мелочью.

При этих словах Броди подпрыгнул — как говорится, до потолка. Глаза его налились кровью, а смуглое лицо при свете торшера приобрело какой-то зеленоватый оттенок.

Блондинка же издала низкий, животный вопль и, рухнув на диван, зарылась головой в подушку. От ее покатых бедер невозможно было оторвать глаз.

Броди медленно облизнул губы и сказал:

— Садись, шеф. Еще не вечер. Как надо понимать твою шуточку насчет двух убийств?

Я облокотился на дверь:

— Где ты был вчера вечером, примерно в половине восьмого, Джо?

Броди насупился и уставился в пол:

— Где был? Пас одного типа. У него неплохой бизнес, вот я и подумал, не нужен ли ему партнер. Гейгеру то есть. Хотел выяснить, есть ли у него покровители. По идее ведь должны быть, иначе бы он такими делишками открыто промышлять не стал, верно? Я за его домом не первый день слежу, но ни одного мужчины ни разу не видал. Только девицы к нему и ходят.

— Плохо, значит, следил, — буркнул я. — Дальше.

— Приезжаю вчера вечером, дождь льет — из машины не выйти, сижу себе, стекло поднял, смотрю: один автомобиль у дома Гейгера стоит, а другой — чуть повыше. Отъезжаю подальше и вижу за домом здоровенный «бьюик», внутри вроде бы никого. Подождал немного, подхожу: регистрационный талон на имя Вивьен Риган. В доме тихо, а постоял, постоял и уехал. Вот и вся история. — Броди помахал в воздухе сигаретой и украдкой взглянул на меня.

— Нет, не вся. Знаешь, где сейчас этот «бьюик»?

— Откуда же мне знать?

— В полицейском гараже, вот где. Сегодня утром его выловили в Лидо, у причала. В машине найден труп. Водителя ударили чем-то тяжелым по голове, а «бьюик» столкнули в воду.

Броди тяжело дышал, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— По-твоему, значит, это я его убил?

— Не исключено. Ты же сам говоришь, что за домом Гейгера стоял «бьюик». Так вот, на «бьюике» приехала не миссис Риган, а ее шофер, Оуэн Тейлор. Парень решил поговорить с Гейгером по душам: Тейлор был влюблен в Кармен, и игры, в которые Гейгер с ней играл, ему, естественно, не нравились. Вооружившись пистолетом и отмычкой, Тейлор проник в дом и обнаружил, что Гейгер фотографирует Кармен, а та — в чем мать родила. Парень, не долго думая, разрядил в него свой пистолет, Гейгер упал, а Оуэн уехал, не забыв, однако, прихватить с собой фотопленку. Ты же погнался за ним и фотопленку у него отобрал. Как еще она могла у тебя оказаться?

Броди облизнул губы.

— Все правильно, — сказал он. — Но парня я не убивал. Я услышал выстрелы, вижу: убийца сломя голову бежит по задней лестнице, садится в машину и по газам. Я — за ним. Доехал он до подножия каньона и свернул на Сансет. За Биверли-Хиллс его вынесло на вираже на обочину, он и остановился. Подхожу и делаю вид, что я — легавый. Он выхватывает пистолет, но нервишки-то шалят, и я успеваю стукнуть его по голове. Когда он отключился, я быстренько его обыскал, чтобы выяснить, кто он такой, и случайно наткнулся на пленку. Верчу я ее в руках и голову ломаю, что бы это могло быть, но тут парень вдруг очнулся и меня из машины выкинул. Пока я соображал что к чему, его уже и след простыл. Больше я его не видал.

— Интересно, а как же ты догадался, что он пристрелил именно Гейгера?

Броди пожал плечами:

— Кого же еще? Впрочем, может, я и ошибаюсь. Понимаешь, когда я проявил шлепку, то сразу же догадался, как дело было. А когда Гейгер сегодня утром не явился в магазин, да еще к телефону не подходил, все встало на свои места. Ну, раз такая история, думаю, самое время вывезти из магазина его книжки, вытянуть из Стернвудов немного деньжат и поскорей когти рвать.

Я кивнул:

— Логично. Может, ты и действительно никого не убивал. Где ты спрятал тело Гейгера?

Он поднял брови. А потом хмыкнул:

— Ну, уж это ты брось! Буду я на рожон лезть! Думаешь, я не понимаю, что в дом в любой момент могла нагрянуть полиция? Нет, я себе не враг.

— Кто-то спрятал тело, — пояснил я.

Броди еще раз пожал плечами, по-прежнему смотря на меня с недоверчивой улыбкой, но тут снова раздался пронзительный звонок в дверь. Броди вскочил, улыбка исчезла.

— Опять она! — прорычал он, косясь на лежавшие на столе пистолеты.

— Если это она, то оружия у нее нет, — успокоил его я. — Может, это какой-нибудь твой знакомый? Должны же у тебя быть друзья!

— Хороши друзья! — огрызнулся он. — Надоели мне эти «кошки-мышки». — И с этими словами Броди подошел к столу, взял кольт и, держа его дулом вниз, направился к выходу. Повернув левой рукой ручку двери и прижимая пистолет к бедру, он приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

— Броди? — раздался чей-то голос.

Броди что-то ответил, но что, я не расслышал, ибо в этот момент хлопнули один за другим два коротких, глухих выстрела. Вероятно, стрелявший приставил пистолет к груди Броди, который откинулся назад и потянул за собой дверь. Дверь с грохотом захлопнулась, Броди съехал но двери вниз, ноги смяли ковер, левая рука выпустила дверь и глухо ударилась об пол, а голова ткнулась в дверной косяк. В правой руке он по-прежнему сжимал кольт.

Бросившись в прихожую, я отодвинул тело и, открыв дверь, протиснулся в коридор. Из квартиры напротив высунулась женщина с искаженным от страха лицом и показала в конец коридора своей похожей на клешню рукой.

Я помчался по коридору к лестнице и услышал, как кто-то быстро бежит вниз по кафельным ступенькам. Спустившись в холл, я увидел, что входная дверь бесшумно закрывается, шаги же теперь гулко отдавались за дверью, по асфальту. Я успел проскочить в дверь, прежде чем она захлопнулась, и вылетел из дому.

Петляя между стоящими машинами, по улице наискось бежал долговязый парень без шляпы, в короткой кожаной куртке. На бегу он повернулся ко мне, и из куртки вырвалось пламя. В стену, у меня над головой, что-то дважды тяжело ударило. А долговязый вновь пустился бежать, проскочил между двумя машинами и исчез.

Ко мне кинулся какой-то прохожий:

— Что случилось?

— Стреляют, — бросил я на бегу.

— Господи, помилуй, — охнул прохожий и поспешно скрылся в подъезде.

Я побежал к своей машине, сел, включил зажигание, отъехал от тротуара и медленно поехал под гору. На противоположной стороне улицы шума мотора слышно не было, зато издали до меня донеслись шаги — впрочем, я мог и ошибиться. Проехав под гору квартала полтора, я свернул на перекрестке, дал задний ход и вскоре услышал тихое посвистыванье. А потом — шаги. Я остановил машину во втором ряду, спрятал голову под руль и достал из кармана маленький револьвер Кармен.

Шаги приближались, кто-то шел мне навстречу, насвистывая веселую мелодию. Еще секунда, и появился долговязый в своей короткой кожаной куртке. Я вышел из машины и спросил:

— Спичек не найдется, приятель?

Парень дернулся, правая рука поползла к карману кожаной куртки. В свете круглых уличных фонарей сверкнули его влажные, темные, миндалевидные глаза. Лицо бледное, красивое, с вьющимися, падающими на лоб черными волосами. Очень хорош собой, ничего не скажешь. Тот самый долговязый из магазина Гейгера.

Он замер и молча покосился на меня. Его правая рука подползла к карману куртки, а моя — стиснула за спиной маленький револьвер.

— Скучаешь, видать, по своему красавчику, — сказал я.

— Пошел ты… — тихо проговорил долговязый. Деваться ему было некуда: с одной стороны машины, с другой — пятифутовая стена.

Вдали завыла, приближаясь, полицейская сирена. Долговязый вздрогнул, а я подошел к нему вплотную и ткнул револьвером в кожаную куртку:

— Выбирай: я или легавые.

Он мотнул головой, как будто я влепил ему пощечину.

— Ты кто такой? — спросил он.

— Друг Гейгера.

— Отвяжись от меня, ублюдок.

— Пистолет у меня небольшой, малыш, и, если я прострелю тебе брюхо, через три месяца ты уже будешь ходить и сам, без посторонней помощи, войдешь в новенькую, уютную газовую камеру в Квентине.

— Пошел ты… — повторил долговязый и сунул руку в карман. Тогда я еще сильнее ткнул дулом револьвера ему в живот, и он, издав тихий, протяжный вздох, вынул руку из кармана. Рука повисла плетью, широкие плечи опустились.

— Чего тебе надо? — прошептал он.

Я опустил руку ему в карман и извлек оттуда автоматический пистолет.

— Полезай-ка в машину, малыш.

Он двинулся к машине, я — за ним.

— Садись за руль. Поведешь ты, — приказал я.

Он сел слева, я — рядом.

— Пусть сначала проедет патрульная машина, — сказал я. — Они подумают, что мы, услышав сирену, поехали из города. А мы переждем, пропустим их и поедем обратно в город.

Я убрал револьвер, приставил автоматический пистолет к груди долговязого и оглянулся. С каждой секундой сирена выла все громче, и наконец посреди улицы вспыхнули два красных огня. Огни становились все больше, слились в один, и мимо на бешеной скорости промчалась полицейская машина.

— Поехали, — скомандовал я.

Долговязый включил зажигание, развернулся и направился в город.

— Едем домой. На Лаверн-террас.

Он прикусил губу и повернул на Франклин.

— Эх, ты, дурень, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Кэрол Ландгрен, — еле слышно ответил он.

— Ты не того пустил в расход, Кэрол. Джо Броди твоего красавчика не убивал.

Долговязый в очередной раз послал меня и всю оставшуюся дорогу молчал.




XVII


Из-за длинных ветвей эвкалиптов сквозь туман выглядывал наполовину скрывшийся за тучами месяц. Где-то, в самом конце Лаверн-террас, надрывался радиоприемник. Долговязый подъехал к дому Гейгера, остановился у живой изгороди, заглушил мотор и замер, сложив на руле руки и уставившись в одну точку. Дом Гейгера был погружен во мрак.

— Дома кто-нибудь есть, сынок? — спросил я.

— Тебе лучше знать.

— Это еще почему?

— Пошел ты…

— А ведь потом будешь удивляться, почему у тебя вставная челюсть, — вздохнул я.

Он ухмыльнулся, обнажив зубы, пока что свои собственные, после чего распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Я — за ним. Стиснув руки в кулаки, он подбоченился и стал молча смотреть на темный коттедж за оградой.

— Ладно, постояли и хватит, — сказал я. — Пошли в дом. У тебя ведь есть ключ?

— Кто тебе сказал?

— Не морочь мне голову, сынок. Твой красавчик дал тебе ключи от дома. И выделил маленькую чистенькую комнатку. Когда у него бывали дамы, он тебя выставлял, а комнату запирал. Цезарь, одно слово: с женщинами — мужчина, а с мужчинами — женщина. Думаешь, я не в состоянии раскусить таких, как вы с ним?

Хотя я по-прежнему держал пистолет, он кинулся на меня с кулаками. Удар пришелся мне прямо в челюсть. Я успел сделать шаг назад, чтобы не упасть, но удар почувствовал. Долговязый вложил в него всю свою силу — по счастью, небольшую: гомосексуалисты, даже атлетического сложения, мягкотелы.

— Может, пригодится? — сказал я, бросив пистолет долговязому под ноги. Проявив завидную реакцию, он мгновенно наклонился за ним и тут же получил удар кулаком в ухо, отчего отлетел в сторону, безуспешно пытаясь дотянуться до пистолета рукой. Я подобрал пистолет и бросил его обратно на сиденье. А долговязый, стоя на четвереньках, пялился на меня выпученными глазами, кашлял и мотал головой.

— Ты же не хочешь драться, — сказал я ему. — Тебе фигуру надо беречь.

Но драться он хотел и, точно снаряд из катапульты, рванулся вперед, пытаясь ухватить меня за ногу. Я сделал шаг назад, дотянулся до его шеи и начал его душить. Он засеменил ногами и отступил, пытаясь ударить меня в пах. Я развернул его, сцепил пальцы левой руки с запястьем правой и приподнял его на бедро. Со стороны, думаю, мы отлично смотрелись: какое-то диковинное двуглавое чудовище, которое застыло на ночной, залитой лунным светом улице, роет четырьмя ногами землю и хрипло дышит.

Я еще сильнее сдавил ему горло правой рукой, отчего он лихорадочно засучил ногами и перестал дышать. Его голова попала в железное кольцо. Левая нога поехала в сторону, правая подогнулась в колене. Еще через полминуты он всем своим громадным весом повис у меня на руке, и только тогда я его отпустил. Долговязый рухнул к моим ногам без малейших признаков жизни, а я вернулся к машине, достал из перчаточного отделения наручники, завел ему за спину руки и защелкнул наручники на запястьях, после чего, схватив долговязого под мышки, с трудом оттащил его за изгородь, подальше от улицы. А потом сел в машину, отъехал футов на сто вперед, вышел и пешком вернулся обратно к дому.

Долговязый по-прежнему был без сознания. Я отпер входную дверь, втащил его в дом, а дверь захлопнул. Только теперь он начал дышать. Я включил торшер. Долговязый широко раскрыл глаза и тупо уставился на меня.

Внимательно следя, чтобы он не ударил меня ногой, я наклонился к нему и сказал:

— Лежи тихо, а не то опять больно будет. Или даже больнее. Лежи тихо и старайся не дышать. Задержи дыхание, а потом, когда станет невмоготу, представь себе, что ты весь почернел, что у тебя вываливаются глаза из орбит, но что сейчас ты начнешь дышать и все будет хорошо. Представь, что тебя привели в маленькую, чистенькую газовую камеру в Сан-Квентине, привязали к стулу, и если ты не выдержишь и вдохнешь полной грудью, то тебе в легкие попадет не свежий воздух, а выхлопные газы. Да, нечего сказать, гуманную казнь придумали в нашем штате!

— Пошел ты… — выговорил он с тихим прерывистым вздохом.

— Ты сам во всем признаешься, дружок, будь спокоен. И ты скажешь именно то, что мы захотим, только это и ничего больше, учти.

— Пошел ты…

— Повторишь еще раз, и я уложу тебя поудобнее.

Он скорчил гримасу и остался лежать на полу с заведенными назад руками, прижимаясь щекой к ковру и злобно косясь на меня горящим звериным глазом, а я вышел в прихожую. Заглянув в спальню Гейгера, где все вроде бы оставалось без изменений, я дернул за ручку комнаты напротив. На этот раз она оказалась незаперта. В полумраке мерцал слабый, призрачный свет, пахло сандаловым деревом. На секретере, на маленьком медном подносе, стояли рядом два конусообразных сосуда с ладаном, а по обеим сторонам от кровати, на стульях с прямыми спинками, — две длинные черные свечи в высоких подсвечниках. Свечи горели.

На кровати лежал Гейгер. Поверх залитой кровью домашней куртки были крест-накрест положены китайские вышивки, те самые, что раньше висели на стене в гостиной. Из-под них торчали застывшие ноги в черных пижамных брюках. На ногах были домашние туфли на толстой войлочной подошве. Скрещенные в запястьях руки лежали на плечах, ладонями вниз, пальцы аккуратно расправлены в суставах и сжаты. Рот закрыт, а вздернутые чаплинские усики казались наклеенными. Широкий заострившийся белый кос. Глаза полузакрыты. Отблеск свечи упал ему на лицо, и мне показалось, что покойник подмигнул мне своим искусственным глазом.

Я не дотронулся до трупа. И даже не подошел близко к кровати. Холодный, должно быть, как лед. Холодный и деревянный.

Черные свечи оплывали на сквозняке, поднявшемся от открытой двери. На стулья стекали капли черного воска. Воздух в комнате был тяжелый и какой-то необычный. Я вышел, опять закрыл за собой дверь и вернулся в гостиную. Долговязый лежал в том же положении. Я прислушался: не слышно ли полицейской сирены? Все зависело от того, когда Агнес заговорит и что она скажет. Если она сообщила им про Гейгера, полицию надо ждать в любую минуту. Но возможно, блондинка еще несколько часов будет молчать; не исключено также, что она сбежала.

Я взглянул на долговязого:

— Сесть не хочешь, сынок?

Долговязый закрыл глаза и притворился спящим. Я подошел к письменному столу, придвинул к себе темно-красный телефонный аппарат и позвонил в прокуратуру Берни Олсу. Мне ответили, что он ушел домой в шесть вечера. Я набрал его домашний номер и услышал в трубке его голос.

— Говорит Марло. Скажи, твои ребята сегодня утром нашли у Оуэна Тейлора револьвер?

Олс прокашлялся и, сделав вид, что мой вопрос ничуть его не удивил, ответил:

— Завтра сам прочтешь в полицейской хронике.

— Если нашли, в нем должны быть три пустых патрона.

— Ты-то откуда знаешь? — тихим голосом спросил Олс.

— Приезжай по адресу Лаверн-террас, 7244, и я покажу тебе, в кого эти пули угодили.

— Так прямо и покажешь?

— Так прямо и покажу.

— Тогда смотри в окно — я скоро приеду. По-моему, на этот раз ты немного переиграл.

— Не без того, — сказал я.




XVIII


Олс стоял и смотрел на долговязого, который сидел на диване, привалившись боком к стене. Смотрел молча, подняв свои светлые, дугообразные кустистые брови, похожие на пучки ботвы, которой прорастает старая, идущая за бесценок морковь.

— Ты признаешь, что застрелил Броди? — спросил Олс долговязого.

Парень хриплым голосом сказал ему два своих любимых слова. Олс вздохнул и перевел взгляд на меня.

— Ты слишком многого от него хочешь, — сказал я. — Его же пистолет у меня.

— Приплати — не поверю, — сказал Олс.

— Не хочешь — не верь, дело твое.

— Ладно, уговорил. — Олс отвернулся: — Я уже звонил Уайлду. Сейчас поедем к нему и этого педика с собой прихватим. Парень может сесть ко мне в машину, а ты поедешь следом — на тот случай, если ему взбредет в голову ударить меня ногой по физиономии.

— Как тебе спальня со свечами?

— Производит впечатление. По правде говоря, я даже рад, что Тейлор сиганул в воду с причала. Жаль было бы отправлять парня в газовую камору за убийство этого одноглазого подонка.

Я опять пошел в спальню и задул длинные черные свечи. Когда я вернулся, Олс уже поднял долговязого на ноги, и парень пялился на него своими колючими черными глазами. Лицо белое, застывшее — точно мороженый бараний жир.

— Поехали, — сказал Олс долговязому, поддерживая его за локти, как будто ему не хотелось касаться его рук. Я потешил свет и тоже вышел из дома. Мы сели по машинам, Олс поехал вперед, а я — следом, не спуская глаз с задних габаритов его двухместного автомобиля и думая о том, что это, должно быть, мой последний визит на Лаверн-террас.

Окружной прокурор Таггарт Уайлд жил на углу Форт-стрит и Лафайетт-парк, в белом одноэтажном, похожем на большой гараж доме, отделенном с одной стороны красными воротами из песчаника. Это был один из тех старых домов, которые в свое время, по мере того как разрастался город, было принято целиком, не разбирая, перевозить в новые районы. Уайлд был родом из потомственной лос-анджелесской семьи и, возможно, родился в этом самом доме, когда он еще находился на Уэст-Адамс, или на Фигуэроа, или в Сент-Джеймсском парке.

У дома на лужайке уже стояли два автомобиля: большой седан и полицейская малолитражка, возле которой, облокотившись на заднее крыло и любуясь на луну, застыл шофер в форме. Олс подошел к нему, что-то сказал, и шофер заглянул в машину Олса, где сидел долговязый.

Мы поднялись на крыльцо и позвонили в звонок. Блондин с прилизанными волосами открыл нам дверь, провел по длинному коридору, потом через просторную гостиную с тяжелой черной мебелью, а потом опять по коридору, упиравшемуся в закрытую дверь. Блондин постучал, заглянул внутрь, после чего широко распахнул дверь, и мы вошли в большой, обшитый деревом кабинет. За приоткрытым окном чернел сад, причудливо изгибались ветки деревьев. По стенам кабинета между книжными полками висели темные картины. Пахло дорогими сигарами, влажной землей и цветами.

За письменным столом сидел толстяк средних лет, с ясными голубыми глазами, излучавшими, как могло на первый взгляд показаться, самое искреннее расположение. Перед ним на столе стояла чашка черного кофе, а в левой руке он сжимал длинную пятнистую сигару. Пальцы тонкие, ухоженные. У стола в синем кожаном кресле сидел еще один человек: худой как скелет, глаза ледяные, лицо длинное, скуластое; вид неприступный, как у директора банка. Выбрит — чище не бывает. Одет в тщательно отутюженный коричневый костюм, в галстуке — черная жемчужина. Длинные, нервные пальцы выдают человека живого, сообразительного. Рвется в бой.

Олс подсел к столу.

— Добрый вечер, Кронджейгер, — сказал он. — Познакомься: это Филип Марло, частный сыщик, которому последнее время здорово не везет. — Олс хмыкнул.

Кронджейгер внимательно разглядел меня, как разглядывают фотографию, и едва заметно кивнул головой.

— Садитесь, Марло, — сказал Уайлд. — Капитана Кронджейгера я постараюсь взять на себя, но вы же сами понимаете: уголовная полиция есть уголовная полиция.

Я сел и закурил. Олс посмотрел на Кронджейгера и спросил:

— Что там на Рэнделл-плейс?

Скелет хрустнул суставами и, не подымая головы, заговорил:

— Найден труп, убит двумя пулями. На столе — два пистолета, из них не стреляли. На улице, при попытке завести чужую машину, поймана блондинка. Ее машина, точно такая же, стояла рядом. Несла какую-то ахинею, но ребята привели ее в чувство, и она раскололась. Когда Броди пристрелили, она, оказывается, была у него на квартире. При этом девица утверждает, что самого убийцы она не видела.

— И это все? — спросил Олс.

Кронджейгер слегка приподнял брови:

— Да ведь это произошло всего час назад. Ты что ж думал, я уже фильм об убийстве успел снять?

— Хотя бы приметы убийцы установлены?

— Высокий парень в кожаной куртке — если это можно назвать приметами.

— Он у меня в тачке сидит, — улыбнулся Олс. — В наручниках. Скажите спасибо Марло. Вот его пистолет. — И Олс, вынув из кармана автоматический пистолет долговязого, положил его на угол письменного стола. Кронджейгер на пистолет покосился, но брать его не стал.

Уайлд хмыкнул. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и дымил своей длинной пятнистой сигарой. Потом наклонился вперед, отхлебнул кофе, вытащил из нагрудного кармана шелковый носовой платок, вытер им губы и снова убрал его в карман.

— С этим убийством, похоже, связано еще два, — сказал Олс, теребя пальцами подбородок.

Кронджейгер замер. В его ледяных глазах появился стальной блеск.

— Ты слышал, что в Лидо сегодня утром из океана подняли автомобиль, в котором обнаружен труп?

— Нет, — отрезал Кронджейгер с тем же сумрачным видом.

— Личность покойного установлена, — продолжал Олс. — Он служил шофером в одной состоятельной семье. Глава семьи подвергся шантажу и обратился за помощью к Уайлду, а Уайлд по моему совету порекомендовал ему Марло. Марло же стал копать и докопался до убийства.

— Скажи лучше, нагрел на убийстве руки, — сказал Кронджейгер. — Что-что, а это частные сычи умеют. Уж не стесняйся, говори как есть.

— Что верно, то верно, — сказал Олс. — С уголовной полицией лучше не стесняться, а то вы таких дел наделаете — потом не расхлебаешь.

Хищный нос Кронджейгера заострился еще больше, щеки побелели, в тишине слышно было, как воздух со свистом вырывается у него из легких.

— Не тебе учить нас работать, — еле слышно проговорил он.

— Ладно, это мы потом разберемся, кому кого учить, — сказал Олс. — Так вот, этот шофер накануне вечером на твоей территории пристрелил одного типа, Гейгера, промышлявшего в своем магазине на Голливуд-бульвар порнографией. Этот Гейгер жил с парнем, который сейчас сидит у меня в машине. В каком смысле «жил», ты, надеюсь, понимаешь?

Кронджейгер взял себя в руки и теперь спокойно смотрел на Олса.

— История, похоже, получается грязная, — сказал он.

— Насколько мне известно, за чистые истории полиция не берется, — огрызнулся Олс и повернулся ко мне, вскинув свои кустистые брови: — А ты что помалкиваешь, Марло? Расскажи ему, как обстояло дело.

И я рассказал.

Рассказал все, как было, скрыв — сам не знаю почему — лишь две вещи: приход Кармен в квартиру Броди и визит Эдди Марса в дом Гейгера.

Кронджейгер слушал, не сводя с меня глаз, в которых абсолютно ничего не выражалось. Когда я кончил, он погрузился в долгое молчание. Молчал и Уайлд, он маленькими глотками пил кофе и как ни в чем не бывало попыхивал своей длинной пятнистой сигарой. Олс же не отрываясь смотрел на свой большой палец.

Наконец Кронджейгер медленно откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу, почесал своей худой нервной рукой лодыжку и, насупившись, с убийственной вежливостью произнес:

— Стало быть, все ваше достижение, Марло, сводится к тому, что вчера вечером вы не заявили о первом убийстве, а весь сегодняшний день проболтались по городу, дав тем самым возможность дружку Гейгера совершить второе убийство.

— Совершенно верно, но ведь я оказался в безвыходном положении. Может, я и совершил ошибку, но мне хотелось защитить своего клиента, а кроме того, откуда я мог знать, что дружок Гейгера станет охотиться за Броди?

— Ваше дело было заблаговременно сообщить обо всем в полицию, Марло. Если бы вчера вечером мы знали об убийстве Гейгера, книги из магазина никогда бы не попали в квартиру Броди, да и сам Броди остался бы жив. Вы ведь его, можно сказать, подставили. Верно, такие, как Броди, всегда ходят по лезвию ножа, но человеческая жизнь есть человеческая жизнь.

— Напомните это своим людям, когда они в очередной раз подстрелят какого-нибудь мелкого воришку, который пускается от них наутек с украденной запаской в руках.

Тут Уайлд хлопнул по столу обеими руками.

— Хватит! — отрезал он. — Скажите-ка лучше, Марло, почему вы так уверены, что Гейгера убил Тейлор? Даже если пистолет, из которого стреляли в Гейгера, был найден в кармане Тейлора или у него в машине, это еще вовсе не означает, что убийца обязательно он. Ведь пистолет могли в машину подбросить. И сделать это мог, к примеру, сам Броди — настоящий убийца.

— Теоретически это возможно, но в данном случае, мне кажется, исключается. На Броди и его подружку это очень непохоже, и потом, убийство вообще в планы Броди не входило. Я ведь с ним долго разговаривал. Он аферист, но не убийца. У него было два пистолета, но с собой он не носил ни одного. Про подпольный бизнес Гейгера он знал от своей девицы и явно хотел войти в долю. Броди сам рассказал мне, что время от времени он следил за домом Гейгера — чтобы не нарваться на его покровителей, и я ему верю. Что-то не верится, чтобы Брода сначала из-за порнографических альбомов пристрелил Гейгера, потом скрылся с фотографией обнаженной Кармен Стернвуд, потом подбросил пистолет в машину Оуэну Тейлору, а самого Тейлора вместе с машиной столкнул с причала в море. Многовато для одного человека! А вот Тейлор мог убить Гейгера из ревности. Не спросив разрешения, он взял машину своих хозяев, приехал к Гейгеру и застрелил его на глазах у девушки, чего Броди, будь он убийцей, никогда бы не сделал. Ведь его интересовал не сам Гейгер, а его махинации. А Тейлор бы сделал: ведь это Гейгер втянул его возлюбленную в порнобизнес.

Уайлд улыбнулся и перевел взгляд на Кронджейгера. Кронджейгер фыркнул.

— А почему надо было прятать тело? — спросил меня Уайлд. — Какой в этом смысл?

— Об этом следует спросить у дружка Гейгера. Думаю, это его рук дело. Если бы Гейгера убил Броди, он бы в дом возвращаться не стал. По всей вероятности, сожитель Гейгера явился домой, когда я отвозил Кармен, увидел на ковре труп, испугался, что явится полиция — такие, как он, стараются держаться от блюстителей закона подальше, — и счел за лучшее вынести из дома асе свои вещи, а тело — спрятать. Судя по следу, оставшемуся на ковре, он выволок труп из дому и, скорее всего, припрятал его в гараже. Потом собрал все свои вещи, увез их, а поздно ночью, устыдившись того, как он обошелся со своим возлюбленным, вернулся в дом еще раз и переложил еще не окончательно застывший труп из гаража на кровать. Все это, впрочем, лишь догадки.

Уайлд кивнул.

— А сегодня утром, — продолжал я, — парень, как ни в чем не бывало, пошел в книжный магазин и, увидев, что Броди вывозит книжки, выяснил, по какому адресу эти книги следуют. «Кто их себе присвоил, — вероятно, рассудил он, — тот и убил Гейгера». Возможно даже, он знал о Броди и его девице гораздо больше, чем те подозревали. Что скажешь, Олс?

— Это все мы со временем выясним, — сказал Олс, — но Кронджейгеру от этого не легче. Больше всего он расстроился, что убийство произошло вчера вечером, а его об этом поставили в известность только сейчас.

— Ничего, это я как-нибудь переживу, — с мрачной улыбкой заметил Кронджейгер, злобно покосился на меня к тут же вновь отвернулся.

— Покажите нам вещественные доказательства, Марло, — сказал Уайлд, махнув сигарой.

Я сунул руку в карман и выложил на стол всю свою добычу: три долговые расписки, визитную карточку Гейгера, которую тот послал генералу Стернвуду, фотографии обнаженной Кармен и синюю записную книжку с зашифрованным списком фамилий и адресов. Ключи от дома Гейгера я вручил Олсу раньше.

Уайлд дымил сигарой и молча разглядывал лежавшие на столе вещи. Олс тоже закурил и с невозмутимым видом выпустил дым в потолок. Кронджейгер же, наклонившись вперед, медленно переводил глаза с одного предмета на другой.

Уайлд постучал пальцем по долговым распискам и сказал:

— По-моему, это всего лишь приманка. Если генерал Стернвуд заплатил по этим счетам, значит, он боялся еще чего-то. Не заплати он, Гейгер взял бы его за горло. Вы случайно не знаете, Марло, чего боялся генерал? — Уайлд не отрываясь смотрел мне прямо в глаза.

Я отрицательно покачал головой.

— Вы все нам рассказали? Ничего не утаили?

— Ничего, если не считать кое-каких обстоятельств сугубо личного характера. Я и в дальнейшем не хотел бы касаться этих обстоятельств, мистер Уайлд.

— Ха! — презрительно фыркнул Кронджейгер.

— Почему? — не повышая голоса, спросил Уайлд.

— Потому что мой клиент, пока он не попал под суд, вправе рассчитывать на мою защиту. У меня есть патент частного детектива, обратите внимание — частного. Оба убийства расследованы, личность убийц установлена, мотивы — тоже. Скрыть придется лишь историю с шантажом и соответственно имена шантажистов и шантажируемых.

— Но почему? — снова спросил Уайлд.

— С частным сыщиком такого класса не спорят, — съязвил Кронджейгер.

— Сейчас я вам кое-что покажу, — сказал я, встал, вышел на улицу, подошел к своей машине и достал оттуда сверток с книгой из гейгеровского магазина. Шофер в полицейской форме дежурил возле машины Олса, где, откинувшись на сиденье, полулежал долговязый.

— Он что-нибудь говорил? — спросил я у шофера.

— Послал меня куда подальше, — ответил шофер и сплюнул. — Чего с него взять.

Я вернулся в дом, положил сверток перед Уайлдом на стол и развернул бумагу. Кронджейгер стоял у стола и говорил по телефону. Когда я вошел, он положил трубку и сел.

Уайлд с совершенно невозмутимым видом полистал книгу, закрыл ее и передал Кронджейгеру. Кронджейгер открыл ее, перевернул пару страниц и поспешно закрыл. На его щеках вспыхнули красные пятна — величиной в полдоллара каждое.

— Посмотрите на даты выдачи, — посоветовал я.

Кронджейгер снова открыл книгу и взглянул на проставленный на форзаце штамп:

— Ну и что?

— Если понадобится, я засвидетельствую под присягой, что эта книга из магазина Гейгера. А эта блондинка, Агнес, подтвердит, какой товар продавался в магазине. Стоит в этот магазин заглянуть, чтобы понять, что книги — это лишь вывеска. Но голливудская полиция, по каким-то соображениям, в подпольный бизнес Гейгера не вмешивалась. Так вот, на суде могут поинтересоваться, чем же при этом полиция руководствовалась.

— Действительно, — улыбнувшись, сказал Уайлд, — иногда в суде задают щекотливые вопросы — они там все никак не могут взять в толк, что собой представляет жизнь современного города.

Тут Кронджейгер вскочил и надел шляпу:

— С вами, я вижу, каши не сваришь. Я занимаюсь особо тяжкими преступлениями, и, если этот ваш Гейгер промышлял порнографией, меня это не касается. Хочу, однако, предупредить: в широкой огласке мы не заинтересованы. Что-нибудь еще вам от меня нужно?

Уайлд переглянулся с Олсом, и тот спокойно ответил:

— Передать тебе арестованного. Пошли.

Олс встал, Кронджейгер бросил на него свирепый взгляд и вылетел из комнаты. Олс последовал за ним. Дверь кабинета закрылась. Некоторое время Уайлд молча смотрел на меня своими ясными синими глазами и барабанил пальцами по столу, а потом сказал:

— Его можно понять. Полиция не любит, когда от нее что-то скрывают. Вам все равно придется давать показания — хотя бы для протокола. Может быть, удастся представить эти убийства как два самостоятельных дела, не упоминая имени генерала Стернвуда. Догадываетесь, почему я не оторвал вам голову?

— Нет, я уже приготовился к мучительной смерти.

— Сколько вам платят за работу?

— Двадцать пять долларов в день плюс расходы.

— То есть пока что вы заработали пятьдесят долларов и еще немного на бензин.

— Около того.

Уайлд склонил голову набок и почесал подбородок мизинцем левой руки:

— И за эти гроши вы готовы восстановить против себя всю полицию штата?

— Ничего не поделаешь, — сказал я. — Меня наняли вести дело. Это моя работа, мой хлеб. Весь свой опыт, все свое умение я обязан употребить на то, чтобы отстаивать интересы своего клиент?.. Я и так сегодня вечером рассказал вам много лишнего. Не заручившись согласием генерала, делать этого не следовало. Что же касается моей скрытности, то я сам, как вам известно, служил в полиции и знаю, чего стоит их прямота. Если кто-то посторонний пытается от них что-то скрыть, они изображают благородное негодование, бьют себя в грудь — сами же по многу раз в день выгораживают своих дружков или нужных людей. А ведь моя работа еще не закончена, я продолжаю вести дело, за которое взялся, и, если понадобится, поступлю точно так же снова.

— Если только Кронджейгер не отберет у вас патент, — усмехнулся Уайлд. — Вы сказали, что не будете распространяться о некоторых обстоятельствах личного характера. Эти обстоятельства существенны?

— Моя работа еще не закончена, — повторил я, гладя ему прямо в глаза.

Уайлд улыбнулся широкой, дерзкой улыбкой ирландца:

— Вот что я тебе скажу, сынок. Мой отец был близким другом старого Стернвуда, и я всегда делал все, что в моих силах, и даже больше, чтобы избавить генерала от неприятностей. Но бесконечно это продолжаться не может. Его дочки, в особенности блондиночка, рано или поздно влипнут в такую ситуацию, которую при всем желании не скроешь. Обе они распущенны до последней степени, и виноват в этом старый Стернвуд — видимо, он просто не понимает, что такое современная жизнь. И еще одно — раз уж мы с тобой разговорились по душам, и я на тебя не ворчу: ставлю американский доллар против канадского цента, что генерал боится, как бы его зять, бывший бутлегер, не оказался замешанным во всю эту истерию. Думаю, старик и нанял-то тебя только для того, чтобы убедиться, что Риган к шантажу отношения не имеет. Что скажешь?

— На шантажиста он, насколько я понимаю, похож мало. Как видно, он почувствовал себя в доме генерала не у дел и решил сбежать.

Уайлд хмыкнул:

— Не скажи, такие, как Риган, всегда найдут себе дело. Генерал говорил тебе, что он разыскивает Рыжего?

— Он сказал, что, к сожалению, не знает, где Риган и жив ли он. Стернвуду он нравился, и старик обиделся, что Риган уехал, не попрощавшись.

Уайлд откинулся на спинку стула и нахмурился.

— Понятно, — сказал он изменившимся голосом, после чего провел рукой по столу, синюю записную книжку Гейгера отложил, а все остальные вещественные доказательства придвинул ко мне: — Можешь все это забрать, мне эти вещи больше не нужны.




XIX


Было почти одиннадцать часов, когда я, поставив машину на стоянку, подошел к подъезду «Хобарт-Армс». Стеклянная дверь запиралась в десять, поэтому пришлось воспользоваться ключом. Когда а вошел, поджидавший меня в холле мужчина отложил вечернюю газету, воткнул окурок в кадку с пальмой, встал, приподнял шляпу и сказал:

— Босс хочет поговорить с тобой. Нехорошо заставлять друзей ждать.

Я остановился в дверях, глядя на его расплющенный нос и похожее на разжеванный бифштекс ухо.

— О чем?

— Какая разница? Главное, не зарывайся, и все будет о’кей. — Его пальцы скользнули к верхней пуговице расстегнутого пиджака.

— От меня еще пахнет легавыми, — сказал я. — Кроме того, я чертовски устал, у меня нет сил ни говорить, ни есть, ни думать. Но если ты считаешь, что у меня есть силы выполнять приказы Эдди Марса, — поскорей вынимай из кармана свою пушку, а не то я отстрелю тебе ухо.

— Брось ты, нет у тебя никакой пушки. — Бывший боксер в упор посмотрел на меня. Темные колючие брови сдвинулись, челюсть отвисла.

— В тот раз не было, — поправил его я. — Не всегда же мне безоружным ходить.

Он махнул рукой:

— Ладно, дело твое. У меня стрелять приказа не было. Эдди сам с тобой свяжется.

— Чем позже, тем лучше, — сказал я и медленно повернулся, следя глазами за своим гостем. Он подошел к двери, открыл ее и, не оглядываясь, вышел. Я усмехнулся собственной глупости, подошел к лифту и поднялся к себе в квартиру, после чего вынул из кармана маленький револьвер Кармен и, взглянув на него, громко расхохотался. Потом тщательно прочистил его, смазал, завернул во фланелевую тряпку и запер револьвер в стол. Покончив с этим, я смешал себе коктейль и только сделал глоток, как на столе зазвонил телефон. Я сел за стол и снял трубку.

— Тебя, я смотрю, голыми руками не возьмешь, — раздался голос Эдди Марса.

— И в перчатках тоже. Чем обязан?

— Там сейчас легавые — сам знаешь где. Ты мое имя не назвал?

— С какой стати?

— Имей в виду, приятель, как ты со мной, так и я с тобой.

— Слышишь, как у меня зубы стучат?

Марс сухо засмеялся:

— Так назвал или нет?

— Нет. Сам даже не знаю почему. Не до тебя было.

— Спасибо, приятель. Кто его прихлопнул?

— Завтра в газетах прочтешь. Хотя не гарантирую.

— Я хочу знать сейчас.

— Мало ли что ты хочешь.

— Ответишь или нет?

— Его пристрелил человек, которого ты знать не знаешь. Доволен?

— Еще бы! Если не врешь, конечно. Теперь, значит, я твой должник.

— Слушай, отпустил бы ты меня поспать, а?

Он снова засмеялся:

— Ты, кажется, ищешь Рыжего Ригана?

— Нет, хотя все почему-то в этом убеждены.

— А жаль, я мог бы тебе помочь. Заходи как-нибудь ко мне в клуб. Буду рад.

— Может, зайду.

— Тогда до встречи. — Трубка щелкнула и замолчала, но я еще некоторое время судорожно прижимал ее к уху. А потом набрал номер Стернвудов и вскоре услышал учтивый голос дворецкого:

— Дом генерала Стернвуда.

— Говорит Марло. Помните меня? Друг детства.

— Да, мистер Марло. Конечно, помню.

— Миссис Риган дома?

— Как будто бы да. Вы не могли бы…

— …Нет, — перебил я его, неожиданно передумав, — не мог бы. Передайте ей, что фотографии у меня, все до одной, и что все в порядке.

— Да… да… — Мне показалось, что голос дворецкого слегка дрожит. — …Фотографии у вас… все до одной… все в порядке… Да, сэр, обязательно передам… Большое спасибо, сэр.

Через пять минут телефон зазвонил снова. К этому времени я уже допил коктейль, у меня появился аппетит, и я, вспомнив, что не обедал, ушел в закусочную. Телефон проводил меня звонками и встретил тоже звонками. Звонил он с небольшими интервалами до половины первого ночи, пока я не выключил свет, не открыл окна, не приглушил телефонный звонок, обернув его листом бумаги, и не отправился спать. Стернвуды сидели у меня в печенках.

Наутро за яичницей с беконом я изучил все три утренние газеты. Уголовная хроника, как всегда, отличалась «достоверностью»: отчеты об убийствах были так же далеки от истины, как Земля от Сатурна. Ни одна из трех газет не связывала «самоубийство Оуэна Тейлора, водителя «бьюика», сорвавшегося с причала в районе Лидо», с «убийством в экзотическом коттедже на Лорел-кэньон». Ни в одной из газет не говорилось ни слова о Стернвудах, Берни Олсе или обо мне. Про Оуэна Тейлора сказано было, что он «работал шофером в одной богатой семье». Раскрыл оба преступления капитан голливудской полиции Кронджейгер, которому удалось установить, что некий Гейгер, владелец книжного магазина на Голливуд-бульвар, не поделил выручку с неким Броди, в результате чего Броди застрелил Гейгера, а Кэрол Ландгрен — из мести — Броди. Задержанный полицией Кэрол Ландгрен во всем признался. Он уже давно — возможно, со школы — находился на заметке у полиции. В качестве основного свидетеля задержана также секретарша Гейгера, Агнес Лозелл.

Отличная статейка. Создавалось впечатление, что Гейгер был убит накануне вечером, В роди — часом позже, а капитан Кронджейгер раскрыл эти преступления, не вынимая изо рта сигареты. Самоубийству Тейлора была посвящена первая страница второго раздела криминальной хроники, Сверху помещалась фотография, на которой был изображен стоящий на барже «бьюик» с затемненным номерным знаком, а у его подножки, на палубе, лежало накрытое простыней тело. В заметке говорилось, что Оуэн Тейлор последнее время жаловался на здоровье и страдал депрессией. Родители его жили в Дабеке, и тело поэтому будет отправлено туда. Дознание решено не проводить.




XX


Капитан Грегори, ответственный за розыск пропавших без вести, положил мою визитную карточку на свой широкий письменный стол, выровнял ее, после чего, слегка склонив голову набок, внимательно изучил мою визитку, что-то проворчал, развернулся в своем вращающемся кресле и посмотрел на улицу, откуда видны были зарешеченные окна верхнего этажа городского полицейского управления. Капитан был дородным мужчиной с усталыми глазами и медленными, выверенными движениями ночного сторожа.

— Частный сыщик, говоришь? — переспросил он монотонным, невыразительным голосом, по-прежнему глядя в окно и попыхивая маленькой, зажатой в зубах трубкой. — Чем могу быть полезен?

— Я работаю на генерала Стернвуда, 3765, Алта-Бриа-Креснт, Уэст-Голливуд.

Капитан Грегори, не вынимая трубки, выпустил изо рта дым:

— Что вы для него делаете?

— Не совсем то, чем занимается ваш отдел. И все же, думаю, в чем-то наши задачи совпадают.

— То есть?

— Видите ли, генерал Стернвуд — богатый человек. Он старый друг отца окружного прокурора, и, если ему вздумалось нанять мальчика на побегушках, это вовсе не значит, что он не доверяет полиции. Частный сыщик — это та роскошь, которую он может себе позволить.

— А с чего вы взяли, что генерал обратился в полицию?

На этот вопрос я не ответил. Капитан Грегори медленно, тяжело повернулся во вращающемся кресле, вытянул свои большие ноги и без всякого выражения уставился на меня. Запах в комнате стоял затхлый, какой бывает в кабинете службиста с многолетним стажем.

— В таком случае простите, что зря побеспокоил, капитан, — сказал я, слегка, всего дюйма на четыре, отодвигаясь от стола. Ножки стула, как на льду, скользили по линолеуму, которым был покрыт пол его кабинета.

Капитан Грегори даже не пошевелился. Он по-прежнему пристально смотрел на меня своими водянистыми усталыми глазами.

— Вы знаете окружного прокурора?

— Да, мы знакомы. Когда-то я у него работал. Еще я неплохо знаю Берни Олса, старшего следователя прокуратуры.

Капитан Грегори потянулся к телефону, снял трубку и пробурчал:

— Свяжите меня с Олсом из окружной прокуратуры.

Телефонная трубка опустилась на рычаг, рука капитана застыла на трубке. Он задумчиво выпускал кольцами дым в потолок. Взгляд под стать руке — тяжелый и неподвижный. Наконец спустя несколько минут раздался звонок, и капитан снял трубку, взяв в левую руку мою визитную карточку.

— Олс? Это Эл Грегори из розыска пропавших без вести. У меня тут сидит Филип Марло. В его визитке написано, что он частный сыщик. У него есть ко мне вопросы… Да? Как он выглядит?.. О’кей, благодарю.

Капитан вынул трубку изо рта и медным наконечником толстого карандаша стал уминать табак. Делал он это тщательно, со вкусом, как будто на свете не было ничего важнее. Покончив с трубкой, он удовлетворенно откинулся в кресле и опять уставился на меня:

— Что вы хотели?

— Узнать, как подвигается дело.

— С Риганом? — спросил он, помолчав.

— Так точно.

— А вы его знаете?

— Лично — нет. Я слышал, что он ирландец, хорош собой, что ему под сорок и в свое время он был бутлегером, потом женился на старшей дочке генерала Стернвуда, но они не поладили. Говорят, он исчез с месяц назад.

— Старику бы радоваться, а он частного сыщика нанимает. Тут не один сыщик нужен, а сто.

— Генерал к Ригану очень привязался. Такое ведь тоже бывает. Старик прикован к постели, одинок, а Риган подолгу сидел с ним, развлекал его разговорами.

— Вам что-то про него известно?

— Про Ригана? Нет, абсолютно ничего. Но генерала кто-то шантажирует, и мне хотелось выяснить, не замешан ли здесь Риган. Если бы знать, где он сейчас… Для этого мне и нужна ваша помощь.

— Я был бы рад помочь, приятель, но я понятия не имею, где он. Как сквозь землю провалился.

— А ведь от вашей службы укрыться не так-то просто, верно, капитан?

— Да, но иногда удается — на время. — С этими словами Грегори нажал на кнопку, и в комнату заглянула секретарша средних лет. — Абби, принесите мне досье на Теренса Ригана.

Дверь закрылась. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, затем дверь снова открылась, и секретарша положила на письменный стол толстую зеленую папку. Капитан Грегори отпустил женщину кивком головы, водрузил на красный нос очки в толстой роговой оправе, открыл папку и стал медленно листать бумаги. А я размял сигарету и приготовился слушать.

— Смылся он шестнадцатого сентября, — начал капитан. — В тот день, что существенно, у шофера Стернвудов был выходной, и поэтому никто не видел, как Риган вывел машину из гаража. Но было это уже под вечер. Машину мы нашли спустя четыре дня в частном гараже в Сансет-Тауэрз. Сторож обнаружил неизвестный автомобиль и сообщил в полицию. Местечко это называется Каса-де-Оро — сейчас скажу, почему это важно. Человека, который поставил в гараж машину Ригана, мы так и не нашли. Осмотр самой машины тоже ничего не дал: известных нам отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Машина в чужом гараже — сами понимаете, еще не преступление, хотя что-то подозрительное в этом есть. Вся эта история привлекла наше внимание по совсем другой причине, сейчас объясню, по какой…

— В связи с исчезновением жены Эдди Марса, — подсказал я.

— Да, — без особого удовольствия согласился капитан. — Мы опросили владельцев коттеджей в Каса-де-Оро, и выяснилось, что она жила там. Оказалось, что пропала жена Марса примерно в то же время, что и Риган, может на пару дней позже. Человека, смахивающего на Ригана, видели вместе с ней, но проверенных сведений у нас нет. Бывает ведь, что полуслепая старуха с первого взгляда опознает парня, которого мельком видела из окна полгода назад, а покажешь увеличенную фотографию коридорному в отеле — и он тебе ничего путного не скажет.

— Ка то он и коридорный, — заметил я.

— Именно. Работай в полиции после этого! Так вот, Эдди Марс с женой не жил, но, по его словам, они оставались в хороших отношениях. Риган мог увести у него жену и сбежать — это первое, что приходит на ум. Кроме того, у Ригана было при себе пятнадцать тысяч, с этими деньгами он никогда не расставался. Пятнадцать тысяч наличными. Не фальшивые купюры, не «кукла», а настоящие доллары. Сумма немалая, и кто-то мог увидеть у него в руках эти деньги. Вообще деньгами Риган, судя по всему, мало интересовался: по словам его жены, за все время, что он прожил у Стернвудов, он не взял у генерала ни цента; жил, правда, за его счет и ездил в «паккарде» — подарок жены. А ведь он — бывший бутлегер, привык к сытой жизни.

— То-то и странно.

— Короче, мы имеем дело с человеком, который удрал с пятнадцатью тысячами в кармане и не скрывал этого. Деньги хорошие. Будь у меня столько, я бы и сам, может, тоже смылся, ведь у меня два парня на шее сидят. Что ж получается? Кто-то, выходит, мог Ригана выследить, обобрать, самого его прикончить, а труп вывезти куда-нибудь подальше, в пустыню, и закопать под кактусом. Но мне, честно говоря, эта гипотеза не нравится. Ведь Риган был вооружен и за себя постоять умел: стрелять ему приходилось не только по пьяницам в салунах, но и во время ирландских беспорядков в 1922 году[6 - Имеется в виду Гражданская война в Ирландии (1922–1923) между республиканцами и «юнионистами».], когда под его началом, говорят, целый полк был. Такого, как он, голыми руками не возьмешь. С другой стороны, тот, кто Ригана обобрал, наверняка видел его машину в Каса-де-Оро и знал, что он неравнодушен к жене Марса. А раз знал, значит, был посвящен в его секреты, поэтому это дело рук не какого-то случайного проходимца.

— Фотографии у вас есть? — спросил я.

— Его — есть, а ее — нет, что, кстати, тоже странно. История вообще какая-то странная. Вот. — И капитан Грегори положил на стол глянцевую фотографию, с которой на меня смотрело типично ирландское лицо — скорее грустное, чем веселое, скорее скромное, чем наглое. На уголовника не похож, но не похож и на человека, который даст себя в обиду. Прямые брови, выпуклый, довольно низкий лоб, спутанные рыжие волосы, тонкий короткий нос, большой рот. Подбородок волевой, но по сравнению со ртом слишком маленький. Лицо напряженное, решительное — такой мелочиться не станет, пойдет ва-банк. Я вернул фотографию капитану. Теперь уж Рыжего Ригана я узнаю, обязательно узнаю — если увижу, конечно.

Тем временем капитан Грегори почистил трубку, набил ее снова и примял табак большим пальцем. Прикурил, выпустил дым и заговорил опять:

— Кто-то же должен был знать про интрижку Ригана с супругой Эдди. Не говоря уж о самом Эдди. Он-то наверняка знал. Знал, но виду не подавал. Мы ведь тогда глаз с него не спускали. Впрочем, Эдди никогда не стал бы убивать Ригана из ревности. Не такой он дурак. Ведь подозрение сразу же пало бы на него.

— Боюсь, вы его недооцениваете, — возразил я. — Именно поэтому он и мог пойти на преступление. Двойная игра.

Капитан Грегори покачал головой:

— Нет, если Марс действительно хитер, он бы сообразил, что это не в его интересах. Я вашу мысль понял: Эдди идет на преступление потому, что мы от него этого не ожидаем. Определенная логика тут есть, но вы не учитываете, что бизнесмену лучше не портить отношений с полицией. Это мы с вами можем водить полицию за нос. А он — нет. Ведь полиция ему, в случае чего, этого не простит. Нет, этот вариант я исключаю. Докажите мне, что я не прав, и я у вас на глазах съем подушку, на которой сижу. Пока же Эдди у меня вне подозрений. Ревность для такого, как он, — не повод для преступления. Он — рэкетир высокого полета, а рэкетиры — люди деловые. Они не дают воли чувствам и во вред себе не действуют. Так что Марс отпадает.

— Кто ж тогда остается?

— Сам Риган и его дамочка. Раньше она была блондинкой, а теперь, надо думать, перекрасилась. Ее машину мы не нашли — вероятно, в ней они и смылись. Они нас здорово опередили — на целых две недели. Если б не отыскалась машина Ригана, мы вообще не смогли бы начать расследование. Разумеется, я уже привык к подобному повороту событий — в богатых семьях такое сплошь и рядом бывает. И разумеется, мне все приходилось делать тайком.

Капитан откинулся в кресле и обхватил подлокотники своими здоровенными ручищами.

— Надо набраться терпения, другого выхода нет, — подытожил он. — Мы уже разослали объявления о розыске, но ждать результатов еще рано. У Ригана было с собой пятнадцать тысяч, это мы знаем точно, у его девицы тоже, видимо, какая-то сумма имелась, были и драгоценности. Но и деньги и драгоценности со временем кончатся, правда ведь? Рано или поздно Риган себя обнаружит: получит деньги по чеку либо напишет письмо. Они живут в другом городе, под другими именами, но аппетиты-то у них прежние. Попадутся, никуда не денутся.

— А чем занималась жена Марса до замужества?

— Была эстрадной певичкой.

— И вы не смогли раздобыть ее старых фотографий?

— Нет. У Эдди-то они наверняка есть, но он не дает. Хочет, чтобы ее оставили в покое. Я ничего не могу с ним поделать. У него в городе влиятельные друзья, иначе бы он так себя не вел. — Капитан Грегори хмыкнул. — Ну что, моя информация вам пригодилась?

— Вы их никогда не найдете, — сказал я. — Тихий океан — рукой подать.

— Говорю же, если я не прав, я готов у вас на глазах съесть подушку, на которой сижу. Мы обязательно найдем его. Но на это потребуется время. Год или даже два.

— Генерал Стернвуд может не дожить, — сказал я.

— Мы сделали все, что в наших силах, приятель. Если генерал готов потратиться и предложить вознаграждение, мы сможем быстрей добиться результатов. Что ж поделаешь, муниципалитет не отпускает на розыск пропавших без вести достаточно средств. — И капитан, сдвинув густые брови, уставился на меня своими большими усталыми глазами: — Вы что же, всерьез считаете, что Эдди мог прикончить их обоих?

Я рассмеялся:

— Нет, конечно. Я пошутил. Я с вами целиком согласен, капитан. Риган сбежал с любимой женщиной от своей богатой, но нелюбимой жены. Кстати, в права наследства его жена еще не вступала.

— Вы, наверное, с ней знакомы?

— Да. Раз в неделю эта красотка позволяет себе красиво пожить, но в принципе она сидит на голодном пайке.

Капитан Грегори только хмыкнул, а я поблагодарил его и ушел. Когда я отъезжал от главного полицейского управления, за мной пристроился серый «плимут» Свернув на тихую улочку, я притормозил, дав ему возможность догнать меня, но «плимут» этим не воспользовался, и я, оторвавшись от него, поехал по своим делам.




XXI


Вместо того чтобы ехать к Стернвудам, я вернулся к себе в контору, плюхнулся во вращающееся кресло и стал болтать ногами. Поднялся сквозняк, и сажа от форсунок находившегося по соседству отеля носилась по комнате, словно перекати-поле на ветру. Я сидел, болтал ногами и думал о том, что надо бы пойти пообедать, что жизнь скучна, что, даже если выпить, веселей не станет и что пить одному, да еще в такое время дня, — неинтересно. От этих грустных размышлений меня оторвал звон; Норриса. Своим непроницаемым, вкрадчивым голосом он сообщал, что сегодня генерал Стернвуд неважно себя чувствует, но ему вслух прочли кое-что из напечатанного в газетах, и он сделал вывод, что я свою задачу выполнил.

— Да, с Гейгером вопрос решился сам собой, — согласился я. — Но я его не убивал.

— Генерал вовсе не считает, что Гейгера убили вы, мистер Марло.

— А генералу что-нибудь известно о тех фотографиях, из-за которых беспокоилась миссис Риган?

— Нет, сэр. Решительно ничего не известно.

— Вы знаете, что вручил мне при встрече генерал?

— Да, сэр. Я полагаю, он передал вам три долговые расписки и визитную карточку.

— Совершенно верно. Я их верну. А фотографии, вероятно, лучше всего уничтожить.

— Вы абсолютно правы, сэр. Миссис Риган вчера вечером звонила вам…

— …Меня не было. Решил с горя напиться.

— Понимаю, разрядка иногда совершенно необходима. Кстати, генерал распорядился послать вам чек на пятьсот долларов. Эта сумма вас устраивает?

— Более чем.

— Таким образом, дело можно считать закрытым?

— Разумеется. Запертым на замок.

— Спасибо, сэр, мы все вам чрезвычайно благодарны. Генерал просил передать вам, что, если завтра ему станет немного лучше, он хотел бы поблагодарить вас лично.

— Прекрасно, — сказал я. — Надеюсь, генерал опять угостит меня бренди с шампанским?

— Можете не сомневаться, сэр, — сказал старый хрен с наглой ухмылкой в голосе. — А уж я позабочусь о том, чтобы шампанское было холодным как лед.

Говорить больше было не о чем. Мы попрощались, и я положил трубку. Теперь в комнате пахло не только сажей, но и крепким кофе из соседнего бара, однако запах кофе аппетита не вызывал. Я достал из ящика письменного стола свою заветную бутылку, отхлебнул из нее и решил подвести некоторые итоги.

Итак, Рыжий Риган сбежал от миллионов и красавицы жены с таинственной блондинкой, женой (какой-никакой) рэкетира Эдди Марса. Сбежал совершенно неожиданно, как в воду канул — и наверняка неспроста. Генерал — то ли из гордости, то ли из осторожности — умолчал во время нашей беседы, что поисками его зятя занимается полиция. Как выяснилось, капитан Грегори из отдела по розыску кропавших без вести Риганом действительно занимался, но как-то вяло, считая, по всей видимости, что игра не стоит свеч. В конце концов, рассудили в полиции, это личное дело Ригана, и раз он так поступил, значит, у него были основания. Капитан Грегори прав: маловероятно, чтобы Эдди Марс прикончил их обоих; с какой стати он будет ревновать женщину, с которой даже не живет? Разумеется, вся эта история удовольствия ему не доставила, но бизнес дороже всего; или делать деньги, или гоняться за похищенными блондинками — одно из двух. Ради крупной суммы Эдди Марс мог бы пойти на убийство, но из-за каких-то там пятнадцати тысяч он мараться не станет — он же не мелкий аферист типа Броди!

Теперь, когда Гейгер отправился на тот свет, Кармен придется искать себе другого собутыльника и наркомана. Для этого, впрочем, ей достаточно с застенчивым видом постоять минут пять на перекрестке. Не исключено, правда, что на этот раз она станет жертвой более матерого жулика, который присосется к ней всерьез и надолго.

Раз миссис Риган одалживала деньги у Эдди Марса, значит, она хорошо с ним знакома. А впрочем, в этом нет ничего удивительного, она же играет в рулетку у него в клубе и регулярно проигрывает. Любой содержатель игорного дома всегда готов дать взаймы своему постоянному клиенту. Кроме того, у них общий враг — Риган, он бросил Вивьен и увел жену у Эдди Марса.

Теперь Кэрол Ландгрен, этот юный мститель с ограниченным запасом слов. Даже если парня и не отправят в газовую камеру, на свободу он выйдет очень нескоро. Впрочем, «вышка» ему вряд ли грозит, ведь он подаст прошение о помиловании, сэкономив тем самым муниципальные денежки. Так поступают все, у кого не хватает средств на хорошего адвоката. Агнес Лозелл задержана в качестве главного свидетеля. Если Кэрол подаст прошение о помиловании, ее свидетельские показания не понадобятся, а если он признает себя виновным в предумышленном убийстве, ее и вовсе отпустят. О подпольном бизнесе. Гейгера на суде речь едва ли зайдет, а раз так — Агнес перед законом чиста.

Что же касается меня, то я скрыл убийство и в течение двадцати четырех часов утаивал улики от полиции, что, впрочем, не мешает мне в данный момент разгуливать на свободе, да еще с чеком на пятьсот долларов в кармане. Поэтому самое разумное сейчас — еще выпить и поскорей забыть обо всем, что произошло за эти дни.

Последовав собственному совету, я выпил, а затем, перехитрив самого себя, позвонил Эдди Марсу в Лас-Олиндас и напросился к нему в гости.

В Лас-Олиндас я попал, когда было уже девять вечера, и сквозь сгустившийся над побережьем туман пробивался яркий свет высокой октябрьской луны. Клуб «Кипарис», массивный особняк, бывший в свое время летней резиденцией миллионера Де Казенса, а потом отелем, находился на окраине города. За гнущимися на ветру стволами монтерейских кипарисов — отсюда и название клуба — вырисовывалось громоздкое, заброшенное на вид здание с громадными балконами, всевозможными башенками, витражами на высоких окнах и вместительными, но пустующими конюшнями на заднем дворе. Заброшенный особняк, который Эдди Марс оставил без изменений, хотя при желании мог бы переделать в роскошный павильон типа «Метро-Голдвин-Майер», казался издали необитаемым, полуразвалившимся замком. Оставив машину на освещенной потрескивающими дуговыми фонарями улице, я вошел в рощу и по влажной гравиевой дорожке направился к главному входу. Привратник в двубортном гвардейском мундире ввел меня в просторный полутемный и совершенно пустой холл, из которого наверх, плавно изгибаясь, вела широкая белая дубовая лестница. Сдав шляпу и пальто, я стал ждать, прислушиваясь к музыке и приглушенным голосам, раздававшимся за тяжелыми двойными дверьми. Казалось, голоса эти звучат откуда-то очень издалека, совсем не из этого старого, допотопного здания. Тут дверь под лестницей приоткрылась, и я увидел худого блондина с одутловатым лицом, того самого, который вместе с Эдди Марсом и бывшим боксером приходил в дом Гейгера. Блондин кисло улыбнулся и повел меня по устланному ковром коридору в кабинет босса.

Мы вошли в квадратную комнату с высоченными потолками, эркером и массивным камином, в котором лениво потрескивали можжевеловые сучья. Камин был обшит деревом, а стена над ним затянута выцветшей камчатной тканью. Пахло холодным морем.

Темный неполированный современный письменный стол Эдди Марса в комнату с эркером и камином не вписывался — как, впрочем, и все предметы, изготовленные после 1900 года: шоколадного цвета ковер, радиоприемник, а также севрский чайный сервиз и самовар на медном подносе. Интересно, кто здесь пьет чай из самовара? В углу была дверь с часовым механизмом.

Эдди Марс встретил меня широкой улыбкой, крепко пожал мне руку и мотнул головой в сторону двери:

— Если бы не сейф, меня бы уже давно обобрали. Легавые каждое утро заваливаются сюда поглазеть, как он открывается. С моего согласия, разумеется.

— Ты намекнул, что у тебя есть ко мне дело, — сказал я.

— Ты что, торопишься? Садись, выпей.

— Нет, не тороплюсь, но ведь я по делу пришел, а не разговоры разговаривать.

— Выпей, тебе понравится, — сказал Марс, смешал два коктейля, один взял себе, а второй поставил на край стола, рядом с красным кожаным креслом. Присев на стол, он скрестил ноги, в одну руку взял стакан, а другую опустил в боковой карман темно-синего смокинга, выставив наружу большой палец с блестящим ногтем. В смокинге вид у него был более солидный, чем в сером фланелевом костюме, но сходство с жокеем сохранялось. Мы выпили, кивнув друг другу головой в знак приветствия.

— Первый раз в Лас-Олиндасе? — спросил он.

— Нет, бывал здесь как-то во время сухого закона. Я ведь азартными играми особенно не увлекаюсь.

— Ты просто никогда не играл на деньги. — Марс улыбнулся. — Советую посмотреть, как это делается. Кстати, сегодня здесь одна твоя знакомая в рулетку играет, и ей, я слышал, везет. Вивьен Риган.

Я сделал еще один глоток и взял со стола сигарету с монограммой Эдди.

— А ты вчера удачно выступил, — сказал он после паузы. — Сначала я на тебя разозлился. А потом сообразил, что ты был прав. Мы с тобой поладим. Сколько я тебе должен?

— За что?

— Все осторожничаешь? Не думай, у меня в полиции свои люди, а то бы меня здесь не было. Поэтому-то я все и узнаю из первых рук. — И он широко улыбнулся. Зубы крупные, белые.

— И что ты с этого имеешь?

— Ты о чем? О деньгах?

— Да нет, я так понял, что у тебя есть секретные источники информации.

— А тебя что интересует?

— Уже забыл? Риган.

— А, Риган… — Мягкий свет от висевшей под потолком бронзовой люстры упал на его блестящие ногти. — Ты, я вижу, в курсе. А я хотел с тобой расплатиться. За хорошее отношение я привык платить.

— Я сюда не за тем приехал. Я работаю не бесплатно, не беспокойся. По твоим понятиям, я получаю немного, но мне хватает. И потом, у меня правило: никогда не работать одновременно на двух клиентов. Ты случаем Ригана не убивал?

— Нет. А ты что, на меня подумал?

— Был грех. С тебя ведь станется.

— Шутишь? — Он засмеялся.

— Конечно, шучу. — Я тоже засмеялся. — С Риганом я не знаком, но фотографию его видел. Твои люди с ним бы не справились. Кстати, раз уж мы заговорили о твоих людях, пожалуйста, не посылай больше ко мне своих подручных. А то я могу обидеться, распсихуюсь и отправлю кого-нибудь из них на тот свет.

Марс молча посмотрел сквозь стекло на огонь в камине, поставил стакан на край стола и вытер губы дорогим батистовым платком.

— Красиво говоришь, — сказал он. — Не много ли только ты на себя берешь? Тебя Риган действительно интересует?

— Нет, мне его искать не поручали. Но есть человек, который хотел бы знать, где он.

— Ей-то наплевать, — отозвался Эдди.

— Ей — да, а вот отец ее думает по-другому.

Марс снова вытер губы и посмотрел на батистовый платок с таким видом, словно ожидал увидеть на нем кровь. А затем сдвинул густые серые брови и провел пальцем по обветренному красному носу.

— Гейгер пытался шантажировать генерала, — пояснил я. — Генерал мне ничего не сказал, но, насколько я понял, он очень боится, что в историю с шантажом замешан Риган.

Эдди Марс рассмеялся:

— Да, у Гейгера это был коронный прием. Он сам все придумал и действовал б одиночку: брал с людей долговые расписки, самые настоящие долговые расписки, хотя возбудить по ним иск никогда бы не рискнул. А потом рассылал эти расписки и терпеливо ждал. Если добыча клевала, он брался за дело, если нет — отступал.

— Неглупо, — признал я. — Профессиональный вымогатель. Довымогался. А откуда ты все это знаешь?

Марс с раздражением повел плечами:

— Чего я только не знаю! Голова уже от этих знаний трещит! Нет ничего хуже, чем копаться в чужих делах. Значит, если тебя наняли разыскать Гейгера, то с этим покончено, верно?

— Покончено и уплачено.

— Очень тебе сочувствую. Старому Стернвуду не мешало бы взять такого лба, как ты, на зарплату, чтобы было кому присмотреть за его дочками, а то ведь они ни одного вечера дома не сидят.

— А зачем надо за ними присматривать?

Эдди Марс презрительно поджал губы:

— Затем, что они обе совсем от рук отбились. Взять хотя бы старшую. Она ведь здесь днюет и ночует. Если проигрывает, впадает в азарт, спускает все до последнего цента и удаляется, оставив мне расписку на клочке бумаги, которую ни один банк не примет. Своих денег у нее нет, на карманные расходы ей дает генерал, а кому он завещал свое состояние — неизвестно. Если же она выигрывает, то с собой увозит наличные.

— Которые, впрочем, просаживает на следующий же день.

— Верно, кое-что отыграть иногда удается, но последнее время я в проигрыше.

Эдди Марс серьезно посмотрел на меня, как будто рассказывал что-то очень важное. Интересно все-таки, почему он счел нужным сообщать мне все эти подробности?

— Пойду посмотрю, как играют, — сказал я, зевнув и допив коктейль.

— Пожалуйста. — Эдди указал мне на дверь рядом с сейфом: — Отсюда прямо в игральный зал попадешь, только сзади.

— Я бы предпочел войти в зал, как все, через главный вход.

— О’кей. Дело твое. Итак, будем друзьями, а, приятель?

— Будем. — Я встал, и мы пожали друг другу руки.

— Может, когда-нибудь я смогу тебя по-настоящему отблагодарить, — сказал Эдди Марс. — О Ригане ты узнал от Грегори?

— Он что, тоже твой человек?

— Да нет, мы просто друзья.

Я пристально посмотрел на него, а затем направился к двери, к той, в которую вошел. Открыл ее и, повернувшись, напоследок спросил:

— Сегодня мне на хвост сел какой-то тип в сером «плимуте». Не ты его подослал?

— Я?! — Марс посмотрел на меня вытаращенными от удивления глазами. — Ты что, спятил?! Зачем мне за тобой следить?

— Вот и я тоже думаю — зачем? — сказал я, выходя из кабинета. Уж очень он искренне удивился. И вроде бы даже забеспокоился. С чего бы это?




XXII


В половине одиннадцатого маленькому мексиканскому оркестру надоело играть заунывную мелодичную румбу, под которую все равно никто не танцевал. Трубач потер кончики пальцев, как. будто они у него болели, и почти тут же вставил в рот сигарету. Остальные музыканты с желтыми лентами через плечо, как по команде, нагнулись, взяли стоявшие на полу под их стульями стаканы и стали пить мелкими глотками, причмокивая и тараща глаза. Пили они, скорее всего, минеральную воду, хотя делали вид, что это водка. Впрочем, что они пьют, какую мелодию играют, никого, кроме них самих, не интересовало.

Эта комната когда-то была танцевальным залом, и Эдди Марс оставил в ней почти все, как было, внеся лишь самые незначительные изменения. Не было здесь ни блестящей металлической мебели, ни полумрака, ни картин из плавленого кварцевого стекла, ни кожаных кресел кричащего цвета — словом, всего того псевдомодернистского стиля, каким славятся голливудские ночные притоны. С потолка, как и пятьдесят лет назад, свисали тяжелые хрустальные люстры, стены были по-прежнему обтянуты выцветшей от времени и потемневшей от пыли тканью, а пол выложен старинным, в тон стен, до блеска начищенным паркетом. Паркет, впрочем, виден был лишь на маленькой площадке перед сценой, где играл мексиканский оркестр, большая же часть комнаты была покрыта тяжелым малиновым, и по всей вероятности очень дорогим, ковром. Искусно, со знанием дела выложенный из доброй дюжины различных сортов древесины — бирманского тика, нескольких сортов дуба, красного дерева и лиловой дикой сирени, что растет в Калифорнии, — паркет переливался всеми цветами радуга.

Комната по-прежнему была очень красива, только теперь сюда приводили не танцевать размеренные, старомодные танцы, а играть в рулетку. У стены за низкой бронзовой перегородкой стояли рядом три стола; игра шла на всех трех, но народ почему-то толпился в основном у среднего. Мелькала там и черная головка Вивьен Риган, за которой я следил с другого конца комнаты, облокотившись на стойку бара и вертя в пальцах стаканчик бакарди.

Рядом со мной, наблюдая за богато одетыми игроками, собравшимися у среднего стола, пристроился и бармен.

— Сегодня она дает им жару, — сказал он. — Вон та, высокая, с черными волосами.

— Кто такая?

— Как зовут, не знаю, но бывает она здесь чуть ли не каждый день.

— Имена постоянных клиентов надо знать.

— Мне-то зачем? Я ведь здесь не хозяин, — миролюбиво возразил бармен. — Сегодня она сюда с кавалером прикатила, но он напился, и его в машину отнесли.

— Я отвезу ее домой, — сказал я.

— Так она с вами и поехала. А впрочем, желаю успеха. Зам разбавить бакарди, мистер, или так пить будете?

— Если уж нить это пойло, так неразбавленным.

— А вот я пью, только когда горло болит.

Толпа расступилась, из нее вышли двое в смокингах, и в образовавшемся просвете я увидел затылок и голые плечи Вивьен Риган. Одета она была в довольно рискованное для игорного клуба бархатное платье бутылочного цвета с глубоким вырезом. Толпа снова сдвинулась, и теперь опять видна была только се черная головка. Двое в смокингах пересекли комнату, подошли к бару и, облокотившись на стойку, заказали виски с содовой. Один из них был очень возбужден и вытирал раскрасневшееся лицо большим носовым платком с черными уголками. Двойные атласные полосы на его брюках были шириной с автостраду.

— Вот это да! — воскликнул он дрожащим от волнения голосом. — Восемь раз подряд поставить на красное и ни разу не проиграть! Такое только в рулетке бывает!

— Надо же! — подхватил второй. — Меньше тысячи она на кон не ставит! Везет же людям!

И они, уткнувшись носами в стаканы, с жадностью опорожнили их и ушли.

— Много они понимают, — сказал бармен. — Подумаешь, тысячу поставила… Однажды я собственными глазами видел, как один хмырь в Гаване…

Тут возле среднего стола поднялся шум и послышался громкий, чеканный голос с акцентом:

— Простите, мадам, но вам придется подождать. Мы не в состоянии принять вашу ставку. Сейчас придет мистер Марс.

Не допив бакарди, я двинулся к рулетке. Ноги утопали в мягком ковре. Оркестрик заиграл было танго, причем довольно громко, но никто не танцевал и танцевать, судя по всему, не собирался. Протискиваясь между людьми в смокингах, фраках, тройках и спортивных пиджаках, я подошел к самой дальней от бара рулетке. Вокруг было пусто. За столом, скосив глаза налево, стояли рядом два крупье. Один из них машинально водил лопаткой по голому зеленому сукну. Оба не сводили глаз с Вивьен Риган.

Она стояла у среднего стола, прямо напротив рулетки. Длинные ресницы вздрагивали, лицо было белое, как бумага. Перед ней на столе в беспорядке валялись деньги и фишки. Много денег. С крупье она говорила ледяным, наглым, недовольным голосом:

— А я-то думала, что «Кипарис» — солидное заведение. Ну, что стоишь без дела, давай крути колесо, длинноногий. Я играю последний раз, ставлю все. Интересное дело: когда выигрыш за вами, то норовите денежки побыстрей припрятать, а когда приходится расплачиваться — скулить начинаете.

На лице крупье играла холодная, вежливая улыбочка человека, который повидал на своем веку тысячи хамов и миллионы придурков. Высокий, смуглый, корректный, держится безупречно.

— Мы не в состоянии принять вашу ставку, мадам, — твердо повторил он. — У вас здесь больше шестнадцати тысяч долларов.

— Это же ваши деньги, — раздраженно произнесла Вивьен. — Неужели вам не хочется отыграться?

Стоявший рядом мужчина пустился было в объяснения, но она, повернувшись, что-то резко сказала ему, и он, покраснев, скрылся в толпе. За огороженными бронзовым заборчиком столами в дверях с равнодушной улыбкой на лице появился Эдди Марс. Руки, как всегда, в карманах пиджака, большие пальцы — наружу. Излюбленная поза Эдди. Остановившись у среднего стола, за спиной у крупье, он лениво, с легким раздражением в голосе спросил:

— Вы чем-то недовольны, миссис Риган?

Вивьен порывисто повернулась в его сторону. Скулы напряглись. Чувствовалось, что она очень волнуется.

— Если вы не хотите больше играть, — спокойно сказал Эдди Марс, не дождавшись ответа на свой вопрос, — позвольте мне отправить вас домой с провожатым.

Вивьен вспыхнула. На сведенных судорогой щеках проступили белые пятна.

— Сегодня играю последний раз, Эдди, — резко сказала она с деланным смехом. — Все, что выиграла, ставлю на красное. Люблю красный цвет, цвет крови.

Едва заметно улыбнувшись, Эдди Марс сунул руку во внутренний карман пиджака, достал оттуда большой, искусственной кожи бумажник с золотым тиснением и небрежно бросил его через стол.

— Поставьте эти деньги на банк, — приказал он крупье. — Если никто не возражает, господа, ставки в этой игре делает только мадам Риган.

Никто не возражал, и Вивьен, решительно подавшись вперед, обеими руками передвинула весь свой выигрыш на огромный красный ромб.

Крупье неторопливо наклонился над столом, пересчитал ее деньги и фишки, несколько фишек и банкнот сдвинул лопаткой на угол стола, а остальные сложил аккуратной стопкой, посте чего открыл бумажник Эдди Марса, вынул оттуда две пачки тысячедолларовых банкнот, распечатал одну из них, отсчитал шесть кредиток, положил на нераспечатанную пачку, четыре оставшихся спрятал обратно в бумажных и отбросил его в сторону так небрежно, словно это был коробок спичек. Эдди Марс к бумажнику даже не прикоснулся. Все замерли. Левой рукой крупье запустил рулетку, а неуловимым поворотом запястья правой бросил шарик из слоновой кости по кругу, а затем отошел от стола и сложил на груди руки.

Вивьен слегка приоткрыла рот, и зубы ее при свете люстры хищно сверкнули. Между тем шарик лениво катился по кругу, подпрыгивая на хромированных выступах, над цифрами, а потом вдруг сухо щелкнул и замер. Колесо вращалось псе медленнее, таща за собой неподвижный теперь шарик. Только когда рулетка остановилась, крупье подошел к столу и безразличным голосом произнес:

— Выиграл красный.

Маленький шарик из слоновой кости замер на номере 7.5, в трех номерах от «двойного зеро». Вивьен откинула назад голову и торжествующе засмеялась.

Крупье поднял лопатку, сгреб тысячедолларовые банкноты, придвинул их к банкнотам и фишкам, лежавшим на красном ромбе, и медленно сдвинул всю сумму на угол стола.

Эдди Марс улыбнулся, убрал бумажник обратно в нагрудный карман, повернулся на каблуках и скрылся за дверью.

Толпа издала вздох облегчения и устремилась к бару. Я тоже. Я уже был у стойки, когда Вивьен только еще собрала выигрыш и отошла от стола. Спустившись в просторный, пустой холл, я взял шляпу и пальто, бросил гардеробщице на поднос монетку в четверть доллара и вышел на крыльцо. Передо мной выросла огромная фигура швейцара.

— Прикажете подогнать машину, сэр?

— Нет, я хочу пройтись.

Орнамент на крыше был влажным от тумана. Влажными были к кроны растворявшихся во мраке монтерейских кипарисов. Впереди за кипарисами шумел океан. Видно было, как в разные стороны расходятся десятки ног. Я спустился по ступенькам и пошел по едва различимой тропинке, пока не услышал внизу шум волн, лизавших подножие влажной от тумана скалы. Темень кромешная. Ближайший ряд деревьев виден был хорошо, следующий уже хуже, дальше все тонуло в густом тумане. Я повернул налево и на ощупь вернулся к гравиевой дорожке, ведущей к конюшне, которая теперь использовалась в качестве гаража. Когда впереди возникла смутные очертания стены дома, я остановился. Невдалеке послышался мужской кашель.

На мягком, влажном дерне мои шаги едва ли можно было услышать. Мужчина кашлянул снова, а затем приглушил кашель носовым платком или рукавом пиджака. Я сделал несколько шагов в его сторону и вскоре разобрал в темноте маячившую рядом с тропинкой тень. Совершенно инстинктивно я встал за дерево и пригнулся. И очень вовремя: мужчина повернулся в мою сторону. В темноте его лицо должно было казаться белым пятном. Но белого пятна не было, лицо оставалось темным. Мужчина был в маске.

Прижавшись плечом к дереву, я стал ждать.




XXIII


На невидимой тропинке послышались легкие шаги. Явно женские. Стоявший передо мной мужчина пошевелился. Туман был такой густой, что казалось, мужчина на него опирается. Женщины я сначала не видел вообще, а потом разглядел лишь неясные очертания ее высокой фигуры. Что-то в высокомерной посадке головы показалось мне знакомым. Мужчина сделал шаг ей навстречу. Их фигуры, казавшиеся призрачными в тумане, соединились. Несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем раздался мужской голос:

— У меня в руке пистолет, детка. Тихо. Туман заглушает звук. Давай сумку.

Женщина застыла на месте. Я выглянул из-за деревьев, и первое, что бросилось мне в глаза, было белое облачко тумана, повисшее над шляпой мужчины. Женщина стояла совершенно неподвижно. До меня донеслось ее хриплое, прерывистое дыхание — как будто кто-то водил напильником по мягкому дереву.

— Только пикни, — пригрозил мужчина, — я тебе мозги вышибу.

Она не издала ни звука. И не сдвинулась с места.

— Не бойся, у меня твои бабки не залежатся. — Послышался сухой смешок.

Затем щелкнул замок, и я услышал, как мужчина роется в сумочке. Он повернулся и направился к дереву, за которым стоял я. Находясь от меня буквально в двух шагах, он снова засмеялся. Знакомый смех. Я достал из кармана трубку и выставил ее длинным концом вперед, на манер пистолета. А потом прошептал:

— Привет, Ленни.

Мужчина остановился как вкопанный и поднял руку.

— Не вздумай, Ленни, — сказал я. — Сколько раз тебе повторять. Ты попался.

Все замерли — и женщина на тропинке, и Ленни, и я.

— Положи сумку на землю, дружок, — приказал я. — И не дергайся.

Он нагнулся, а я вышел из-за дерева и подошел к нему вплотную. Поставив сумку на землю, он выпрямился. Дышит тяжело, в руках пусто.

— То-то же, — похвалил я, вытаскивая у него из кармана пальто пистолет. — Последнее время все почему-то отдают мне свое оружие. Теперь у меня пистолетов столько, что еле ноги таскаю — такая тяжесть. А теперь проваливай.

Хрипло дыша, мы таращились друг на друга, словно два кота, не поделивших добычу. Я сделал шаг назад:

— Ступай, Ленни. И не обижайся. Будем считать, что ничего не было. Договорились?

— Договорились, — буркнул он и растаял в тумане. Шаги удалились, и вновь наступила тишина. Я поднял сумочку, пошарил в ней рукой и двинулся к тропинке. Женщина по-прежнему стояла неподвижно. Серая шубка, на воротнике рука без перчатки, слабо сверкающее в темноте кольцо. Темные волосы с пробором посередине сливаются с ночным мраком. Глаза — тоже.

— Браво, Марло. Вы теперь мой телохранитель? — Голос хриплый, неестественный.

— Похоже на то. Вот ваша сумочка.

Она взяла ее и сунула под мышку.

— Вы на машине? — спросил я.

Она рассмеялась:

— Я здесь с мужчиной. А вы что тут делаете?

— Навестил Эдди Марса. Он хотел со мной поговорить.

— А я и не знала, что вы знакомы. Что он от вас хотел?

— Могу сказать, если вам так интересно. Он, видите ли, думал, что я ищу одного человека, который, по слухам, сбежал с его женой.

— И вы действительно его ищете?

— Нет.

— Зачем же тогда приехали?

— Чтобы выяснить, почему он решил, что я ищу человека, который, по слухам, убежал с его женой.

— И что же вы выяснили?

— Ничего.

— Вы — как радио: говорите много, а толку мало.

Впрочем, меня все это не касается — даже если человек этот мой муж. А я-то думала, вас эта история не интересует.

— Поневоле заинтересуешься, если кругом только об этом и говорят.

Она раздраженно застонала. Похоже, что грабителя в маске она уже успела забыть.

— Проводите меня в гараж, — сказала она. — Надо посмотреть, как там мой кавалер поживает.

Мы пошли по тропинке, завернули за угол здания, увидели впереди свет, еще раз повернули и попали на ярко освещенный двумя прожекторами, вымощенный кирпичом конюшенный двор со стоком посередине. Двор был заставлен переливавшимися на свету машинами. В углу на табурете сидел сторож в коричневом халате, который тут же вскочил и подошел к нам.

— Мой кавалер еще в себя не пришел? — небрежно спросила его Вивьен.

— Боюсь, что нет, мисс. Я укрыл его и поднял окна. Ничего, проспится.

Мы подошли к огромному «кадиллаку», и сторож открыл заднюю дверцу. На широком сиденье, укрытый до подбородка пледом, громко храпел здоровенный блондин, от которого разило виски.

— Познакомьтесь, мой друг Ларри Кобб, — сказала Вивьен. — Ларри, это мистер Марло. Марло, это мистер Кобб.

Я хмыкнул.

— Мистер Кобб вызвался меня сопровождать, — продолжала она. — Мистер Кобб — мой кавалер. Трогательнейший, доложу я вам, господин. Такой внимательный, такой обходительный. Обидно, что вы не видели его трезвым. Впрочем, и я тоже. Его еще никто трезвым не видел. А жаль. Если бы кто-то хотя бы один раз, хотя бы одну минутку видел Ларри Кобба трезвым, он сохранил бы это яркое и, увы, мимолетное впечатление на всю оставшуюся жизнь.

— Угу, — буркнул я.

— Я даже, знаете ли, собиралась за него замуж, — сказала Вивьен высоким, срывающимся голосом, как будто шок от нападения только сейчас дал себя знать. — Да, когда на душе тоскливо, и не такое в голову прийти может. Что ж, у всех у нас бывают заскоки. И потом, он же купается в деньгах. Деньги, яхта, дом в Лонг-Айленде, дом в Ньюпорте, дом на Бермудах, дома по всему свету. А в кармане — бутылка шотландского виски. Уж с ней-то мистер Кобб никогда не расстается.

— Угу, — повторил я. — Есть кому отвезти его домой?

— Не говорите «угу», это пошло. — Вивьен взглянула на меня, подняв брови. Сторож в халате старательно жевал нижнюю губу. — И он еще спрашивает, кто может отвезти его домой?! Да у него целый полк шоферов! Каждое утро, чуть свет, они наверняка маршируют перед гаражом. Пуговицы сверкают, мундиры вычищены, белые перчатки — безукоризненны. Чем не Уэст-Пойнт![7 - В Уэст-Пойнте, штат Нью-Йорк, находится Военная академия США.]

— Так где же тогда, черт побери, его шофер? — не выдержал я.

— Мистер Кобб сегодня вечером сам сел за руль, — пояснил извиняющимся тоном сторож в коричневом халате. — Если угодно, я позвоню и вызову шофера.

Вивьен повернулась к сторожу и улыбнулась ему такой обворожительной улыбкой, будто он только что преподнес ей диадему с бриллиантами:

— В самом деле? Это было бы очень мило с вашей стороны. Не могу же я допустить, чтобы мистер Кобб скончался вот так, с открытым ртом. А то еще, не дай бог, подумают, что он умер от жажды.

— Принюхаются — не подумают, — резонно возразил коричневый халат.

Вивьен открыла сумочку, вытащила оттуда несколько измятых банкнот и протянула их сторожу:

— Надеюсь, вы о нем позаботитесь?

— Господи! — воскликнул сторож, не веря своим глазам. — Все сделаю в лучшем виде, не беспокойтесь, мисс.

— Меня зовут Риган, миссис Риган, — ласково сказала она. — Может быть, еще увидимся. Вы здесь давно работаете?

— Н… нет, мэм, — промямлил сторож, неловко перебирая пальцами пачку денег.

— Вам здесь понравится, вот увидите, — заверила сторожа Вивьен и, взяв меня под руку, объявила:

— Марло, я еду в вашей машине.

— Но я оставил ее на улице.

— Это не имеет значения. Пройдемся. Что может быть лучше прогулки в предрассветном тумане? Такие интересные люди попадаются на пути!

— О боже! — вырвалось у меня.

Она повисла на моей руке и начала дрожать. Всю дорогу через рощу она крепко держалась за меня, дрожа всем телом, и, только сев в машину, немного успокоилась. Объехав «Кипарис» сзади по тенистой кривой улочке, я попал на бульвар Де-Казенс, главную улицу Лас-Олиндаса. Промчавшись под старомодными потрескивающими дуговыми фонарями, мы через некоторое время въехали в город. Мелькали здания с темными окнами, мертвые магазины, бензоколонка с зажженной над звонком дежурной лампочкой и, наконец, аптека. Еще открыта.

— Вам надо выпить, — сказал я.

Она молча сидела, забившись в угол. Лицо бледное, перекошенное. Я развернулся и притормозил у входа в аптеку.

— Чашка черного кофе и капля виски вам не повредит, — сказал я.

— С удовольствием напилась бы сейчас до потери сознания, — откликнулась она.

Я вышел, открыл ей дверцу, и она вылезла из машины, скользнув волосами по моей щеке. Мы вошли в аптеку, я купил в винном отделе пинту виски, принес бутылку в бар и поставил ее перед Вивьен на треснувшую мраморную стойку.

— Два кофе, — сказал я аптекарю. — Черного, крепкого и по возможности не прошлогоднего.

— У нас распивать спиртное не разрешается, — отрезал аптекарь в застиранном голубом халате, с жидкими волосами на макушке и честными подслеповатыми глазами.

Вивьен Риган, порывшись в сумочке, достала пачку сигарет, ловко, по-мужски вытряхнула из пачки две штуки и протянула их мне.

— Распивать здесь спиртное запрещается, — повторил аптекарь.

Не обращая на его слова никакого внимания, я раскурил обе сигареты. Аптекарь подставил чашки под тусклый никелированный кофейный автомат, разлил кофе и подал его нам. Потом покосился на бутылку виски, что-то пробормотал себе под нос и, вздохнув, сказал:

— Ладно, разливайте, а я послежу за улицей.

Он вышел из-за стойки, подошел к окну и, став к нам спиной, навострил уши.

— У меня от страха зуб на зуб не попадает, — сказал я, отворачивая пробку и наливая виски в кофе. — Полиция ведь здесь свирепствует. Во времена сухого закона заведение Эдди Марса было ночным клубом и каждый вечер он ставил у входа двух молодчиков в форме, чтобы посетители не проносили выпивку, а заказывали ее в баре.

Тут аптекарь неожиданно повернулся к нам лицом, зашел за стойку и молча скрылся за стеклянной дверью провизорской.

Мы сидели на высоких табуретах и маленькими глотками пили обжигающую смесь кофе с виски. Я взглянул на Вивьен в зеркало, висевшее на кофейном автомате. Лицо напряженное, бледное, красивое. Взгляд безумный, ярко-красные губы презрительно сжаты.

— У вас злые глаза, — сказал я. — Чем вы не угодили Эдди Марсу?

Она посмотрела на меня — тоже в зеркало:

— Раздела его в рулетку. Он ведь проиграл кучу денег, в том числе и те пять тысяч, что сам же одолжил мне вчера вечером.

— Да, это могло вывести его из себя. Думаете, поэтому он натравил на вас этого головореза?

— Какого еще головореза?

— Ну, того в маске, с пистолетом.

— Вы, получается, тоже головорез?

— Конечно. — Я засмеялся. — Но обычно «головорезом» называют врага, а не друга.

— Иногда мне кажется, что враги — все.

— Мы отвлеклись. Так что же имеет против вас Эдди Марс?

— Вы, вероятно, хотите спросить, имеет ли он надо мной власть?

— Именно.

На ее губах заиграла презрительная улыбочка.

— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марло.

Я сделал паузу и спросил:

— Как генерал? На этот раз я серьезно спрашиваю.

— Неважно. Сегодня он весь день пролежал в постели. Может, хватит меня допрашивать?

— Вы же меня тоже допрашивали. Что генералу известно?

— Возможно, все.

— От Норриса?

— Нет, к нему приезжал Уайлд, окружной прокурор. Надеюсь, вы сожгли фотографии?

— Естественно. Вы, я вижу, иногда за сестренку все-таки беспокоитесь.

— Только за нее я и беспокоюсь. И еще — за отца. Чтобы он чего не узнал.

— Думаю, что особых иллюзий он уже не питает, — сказал я. — Но чувство собственного достоинства у него сохранилось.

— Мы — его кровь. В том-то и беда, — проговорила она и пристально, тяжелым взглядом, как бы издали посмотрела на меня в зеркало. — И я не хочу, чтобы он умер, возненавидев своих собственных детей, свою кровь. В нашем роду всегда хватало безумцев. Безумцев, но не развратников.

— А сейчас?

— Вы-то наверняка считаете нас аморальной семейкой.

— Вас — нет. Вы лишь строите из себя светскую львицу.

Она потупилась. Я пригубил кофе и снова закурил две сигареты, одну — себе, другую — ей.

— А вы, оказывается, в людей стреляете, — тихо проговорила она. — Вы убийца?

— Я? С чего вы взяли?

— В газете прочла. Впрочем, я газетам не особенно доверяю.

— Значит, вы решили, что на моей совести убийство Гейгера? Или Броди? Или обоих?

Она промолчала.

— Мне их убивать было незачем, — продолжал я. — Хотя я вполне мог бы их пристрелить, и это убийство сошло бы мне с рук. Ведь и тот и другой, дай им только волю, не колеблясь отправили бы меня на тот свет.

— Значит, в душе вы убийца, как, впрочем, и все легавые.

— О господи!

— Один из тех абсолютно хладнокровных, безжалостных молодчиков, которые испытывают не больше чувств к своей жертве, чем забивающий скотину мясник. Я это сразу поняла. Как только вас увидела.

— Вокруг вас ошивается достаточно темных личностей. Неужели я похож на них?

— Вы хуже. Они — дети по сравнению с вами.

— Спасибо на добром слове. Но и вы тоже не подарок.

— Давайте уедем из этого мерзкого городка.

Я расплатился, сунул недопитую бутылку виски в карман, и мы уехали. Выходя, я поймал на себе неодобрительный взгляд аптекаря.

Выехав из Лас-Олиндаса, мы поехали вдоль моря через маленькие, утопающие в зелени городки. У самой воды на песке стояли крошечные, похожие на хижины домики, а дома побольше прятались в дюнах. Изредка попадались одно-два освещенных окна, большинство же зданий было погружено во мрак. В густом, подымающемся над морем тумане пахло водорослями. Шины мерно шуршали по влажному бетону. Было сыро и пусто.

Первый раз она заговорила, когда мы въезжали в Дель-Рей. Голос ее звучал глухо, как будто пробиваясь через какую-то преграду.

— Возле курортного клуба сверните к берегу. Хочется посмотреть на воду. Следующая улица налево.

На перекрестке мигал желтый свет. Я повернул налево и поехал вниз, к морю. Слева тянулся высокий обрыв, справа — железнодорожное полотно, за насыпью внизу мерцали огоньки, а еще дальше, над городом, в дымке тумана сверкали огни причала. У моря, однако, туман уже поднялся. Улица пересекала скрывающееся за обрывом железнодорожное полотно и упиралась в асфальтированную дорогу, идущую вдоль пустынного пляжа. На обочине выстроились припаркованные на ночь машины. В ярдах трехстах играл огнями пляжный клуб.

Я притормозил у тротуара, выключил фары и замер, не снимая рук с руля. В поднимающемся тумане еле слышно, словно чей-то далекий шепот, набегала на берег, пенясь и играя, морская волна.

— Сядь ближе, — внезапно сказала она низким, с хрипотцой голосом.

Я отодвинулся от руля на середину сиденья, а она, повернувшись в пол-оборота к окну, словно собираясь выглянуть наружу, молча, не издав ни звука и чуть было не ударившись головой о руль, упала навзничь мне в объятия и закрыла глаза. Потом опять их открыла, и я заметил, что они лихорадочно горели в темноте.

— Обними меня покрепче, головорез.

Сначала я обнял ее не сильно, но затем крепко обхватил за талию и, приподняв, посадил себе на колени. После чего бережно притянул ее к себе. Ее ресницы трепетали, словно крылышки у мотылька, а жесткие волосы щекотали мне щеки.

Я стал целовать ее — сначала быстро, жадно, потом медленно, подолгу. Губы ее раскрылись, по телу пробежала дрожь.

— Убийца, — выдохнула она изо рта в рот.

Прижав ее к себе с такой силой, что ее дрожь передалась и мне, я продолжал целовать ее, пока наконец она не высвободила голову и не спросила:

— Где ты живешь?

— Хобарт-Армс, Франклин, возле Кенмора.

— Никогда там не была.

— Хочешь поехать?

— Да.

— Что имеет против тебя Эдди Марс?

Я почувствовал, как она вся напряглась, издала горлом какой-то гортанный звук, отпрянула и широко раскрытыми глазами уставилась на меня. Видно было, как сверкают в темноте белки.

— А ты все свое, — произнесла она тихим, поникшим голосом.

— А я все свое. Целоваться — дело хорошее, но твой отец не для того мне деньги платит, чтобы я с тобой спал.

— Подонок, — спокойно сказала она, даже не пошевелившись.

Я рассмеялся ей в лицо:

— Не подумай только, что я — равнодушный сухарь. Я не слепой и не бесчувственный. И кровь у меня такая же горячая, как у любого другого. А ты, я смотрю, покладистая, долго уговаривать тебя не надо. Так что же имеет против тебя Эдди Марс?

— Еще раз повторишь — закричу.

— Давай. И погромче.

Она вырвалась из моих объятий, пересела на свое сиденье и забилась в угол.

— За те слова, что ты мне сказал, убивают, учти это, Марло.

— Ни за что тоже убивают. Я же сразу тебя предупредил: я — детектив. Заруби это на своем хорошеньком носике. Это моя работа, красавица. Работа, а не игра.

Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.

— С чего ты взял, что он что-то против меня имеет? — прошептала она приглушенным из-за платка голосом.

— Могу ответить. Сначала он дает тебе выиграть кучу денег, а потом подсылает грабителя с пистолетом их у тебя отобрать. И тебя это нисколько не удивляет. Ты ведь даже не поблагодарила меня за то, что я тебе эти денежки сохранил. Создается впечатление, что все это было разыграно, причем, льщу себя надеждой, лично для меня.

— Что значит «дает выиграть»? Ты что же, считаешь, он может выигрывать и проигрывать по своему усмотрению?

— Конечно. Четыре раза из пяти — если ставит ту же сумму, что и ты.

— Знали бы вы, мистер Детектив, как я вас ненавижу.

— На здоровье. Ты же мне денег не платишь.

Она выбросила разорванный платок из окна:

— Хорошо же вы обращаетесь с женщинами.

— А ты хорошо целуешься.

— И держитесь прекрасно. Одна посадка головы чего стоит. Не знаю только, кого мне благодарить за доставленное удовольствие — вас или моего отца?

— Мне с тобой целоваться понравилось.

— Пожалуйста, увезите меня отсюда, — сказала она медленным, срывающимся от гнева голосом. — Я хочу домой.

— Ко мне домой, детка?

— Будь у меня бритва, я полоснула бы ею тебя по горлу. Просто из любопытства: что из тебя потечет.

— Змеиный яд, — сказал я, включил мотор, развернулся и той же дорогой, через железнодорожный переезд, потом по шоссе, вернулся в Лас-Олиндас, а оттуда — в Уэст-Голливуд. Вивьен со мной не разговаривала. Она сидела молча и совершенно неподвижно. Наконец я свернул в ворота стернвудовской усадьбы и подъехал к особняку. Машина еще не остановилась, а Вивьен уже распахнула дверцу и, даже не попрощавшись, выскочила на ходу. Я видел, как она взбежала на крыльцо и позвонила в звонок. Дверь открылась, выглянул Норрис, Вивьен его оттолкнула, вошла и скрылась из виду. Дверь захлопнулась, а я еще долго сидел и смотрел в одну точку. Потом я развернулся, выехал из ворот и отправился домой.




XXIV


На этот раз в холле было пусто. Никто не ждал меня у кадки с пальмой с пистолетом в кармане. Никто не отдавал мне приказаний. Поднявшись на лифте на свой этаж, я быстро зашагал по коридору. За чьей-то дверью тихонько мурлыкало радио. Я торопился: ужасно хотелось выпить. Так торопился, что, войдя в квартиру, не стал включать свет, а бросился прямо на кухню. И тут только почувствовал какой-то странный запах. Сквозь задернутые шторы в комнату с улицы пробивался слабый свет. Я остановился и принюхался. Пахло духами — сильными, терпкими духами.

Тихо, ни звука. Вскоре, однако, глаза мои привыкли к темноте, и я увидел, что на полу, посередине комнаты, что-то лежит. Я попятился, нащупал большим пальцем выключатель и включил свет.

Кресло-кровать было разложено, и из него доносилось хихиканье. На моей подушке покоилась светлая головка, а под ней чьи-то согнутые в локтях руки. В моей постели устроилась Кармен Стернвуд. Лежала как у себя дома и хихикала. По подушке струился водопад золотистых волос, словно специально для этой цели расчесанных. На меня — как всегда, пристально, будто целясь, — внимательно смотрели серо-голубые глаза. Кармен улыбнулась, показав свои маленькие хищные зубки:

— Здорово я придумала, а?

— Не то слово, — буркнул я, подошел к торшеру, включил его, вернулся к двери потушить верхний свет и снова возвратился через всю комнату к торшеру, под которым на низком столике стояла разложенная шахматная доска. На доске были расставлены фигуры. Мат в шесть ходов. Решить эту задачу, как, впрочем, и многие другие, я не мог. Я окинул глазами позицию и сделал ход стоном, а потом только скинул шляпу и пальто. Все это время до меня доносилось тихое хихиканье, похожее на мышиную возню за стенкой.

— Держу пари, ты никогда не догадаешься, как я здесь очутилась.

Я вынул сигарету и тупо уставился на нее:

— Держу пари, что догадаюсь. Ты проникла через замочную скважину — как Питер Пен[8 - Герой одноименной популярной детской книжки английского писателя Джеймса Барри (1860–1937).].

— Кто это такой?

— Один мой знакомый. Когда-то вместе в бильярд играли.

— Ну, ты даешь, — сказала она, захихикав.

— А где ж большой… — начал было я, но Кармен меня опередила. Напоминать ей про большой палец было излишне; она вынула правую руку из-под головы и принялась сосать палец, поглядывая на меня своими очень круглыми и очень лукавыми глазами.

— А я голая, — сообщила она, когда я, покурив, смерил ее долгим взглядом.

— Господи, я ведь так и думал, — откликнулся я. — Мне уже давно не дает покоя эта мысль. Ты просто меня опередила. Не скажи об этом ты, я бы и сам через минуту сказал: «Держу пари, что ты совершенно голая». А вот я всегда сплю в калошах, чтобы можно было поскорей вскочить и убежать, если ночью дурные мысли преследуют.

— Ну, ты даешь! — Она опять прыснула и, по-кошачьи потершись щекой о подушку, вынула из-под головы левую руку, взялась за кончик одеяла, а затем, выдержав паузу, откинула его.

Действительно, лежит в чем мать родила. При свете торшера ее гладкая кожа отливала жемчугом. Да, сегодня ночью генеральские дочки взялись за меня всерьез.

— Смотришься ты неплохо, ничего не скажешь, — признал я, снимая с нижней губы крошку табака. — Только я все это уже видел. Я ведь не первый раз застаю тебя голой. Помнишь?

Она захихикала и укрылась одеялом.

— Так как же все-таки ты сюда попала? — спросил я.

— Меня управляющий впустил. Я предъявила ему твою визитную карточку. Я ее у Вивьен украла. Управляющему я соврала, что ты мне назначил встречу и велел, если тебя не будет, подождать. Здорово я его одурачила, да? — Очень собой довольна.

— Здорово, — согласился я. — Все управляющие одинаковы. А теперь, когда я знаю, как ты сюда попала, расскажи мне, сделай милость, как ты намереваешься отсюда уйти.

Она опять захихикала:

— Уйти? А я никуда уходить не собираюсь… Мне и здесь хорошо. С тобой.

— Послушай. — Я вынул изо рта сигарету. — Не заставляй меня снова тебя одевать. Надоело. Я очень ценю твой благородный жест, но воспользоваться им, увы, не могу. Джек Потрошитель никогда не подводит друзей, а ведь я — твой друг и не желаю тебе зла. Если же я приму твое предложение, мы не сможем оставаться друзьями. Пожалуйста, очень тебя прошу, оденься.

Она отрицательно покачала головой.

— Слушай, — не сдавался я. — Ты совершенно не думаешь обо мне. Я понимаю, тебе хочется продемонстрировать, какая ты испорченная, но ведь я это и так знаю. Ведь это я обнаружил…

— Выключи свет, — перебила она, хихикая.

В сердцах я швырнул сигарету на пол и растер ее ногой, потом достал носовой платок и вытер потные ладони. Попробую еще раз:

— Дело не в соседях, не думай. Им ведь наплевать. В любом многоквартирном доме заезжих шлюх всегда хватает, и, если их будет на одну больше, здание не рухнет. Дело тут в профессиональной этике. Понимаешь — в моей профессиональной этике. Я же работаю на твоего отца. Он — больной человек, слабый, беспомощный. Он ведь мне доверяет — а я возьми и выкини такой номер! На что это похоже? Пожалуйста, Кармен, оденься.

— Тебя зовут не Джек Потрошитель, а Филип Марло. Меня не проведешь.

Я посмотрел на шахматную доску. Слоном я пошел зря. Я вернул слона обратно. Слоны в этом окончании решающего значения не имеют. Не их это партия.

Оторвавшись от доски, я снова взглянул на Кармен. Она лежала, прижавшись бледной щекой к подушке, и смотрела перед собой большими, ввалившимися и пустыми, словно колодец во время засухи, глазами. Маленькая ручка с совершенно одинаковыми, узкими пальчиками беспокойно теребила одеяло. Где-то в глубине души она, вероятно, усомнилась в неотразимости своих чар, хотя сама еще об этом не знала. Женщинам, даже хорошеньким, очень нелегко свыкнуться с тем, что их тело лишено притягательности.

— Я иду на кухню сделать себе коктейль, — сказал я. — Хочешь выпить?

— Угу. — На меня внимательно смотрели спокойные, немного озадаченные глаза. В них зародилось сомнение, и вкрадывалось оно так же незаметно, как крадется в высокой траве выследивший дрозда кот.

— Если оденешься — получишь коктейль, договорились?

Она опять приоткрыла рот и, не ответив, тихонько зашипела, а я пошел на кухню, достал бутылку виски и шипучку и смешал два коктейля. С удовольствием дал бы ей что-нибудь покрепче, глицерин или дистиллированную серную кислоту. Когда я со стаканами вернулся в комнату, она даже не пошевелилась, но шипение прекратилось. Глаза были снова пустые, на губах заиграла прежняя лукавая улыбочка. Внезапно она села на кровати, откинула одеяло и потянулась за стаканом:

— Дай.

— Оденешься — дам.

Я поставил коктейли на шахматный столик и закурил:

— Одевайся, я не смотрю.

Я отвернулся, но тут до меня вновь донеслось шипение, на этот раз громкое, зловещее, и я покосился в ее сторону. По-прежнему голая, она стояла на четвереньках на кровати. Рот приоткрыт, лицо точно обглоданная кость. Шипение со свистом, словно бы против ее желания, вырывалось у нее изо рта. В пустых глазах Кармен что-то таилось. Что-то такое, чего я никогда не видел в глазах женщин.

И тут ее губы, словно у куклы, которую дергают за веревочку, очень медленно, очень осторожно раздвинулись, и Кармен смачно грубо выругалась.

Я не обиделся. В конце концов такое слово в свой адрес я слышал не впервые. Мне не понравилось другое. Мне не понравилось, что меня обругали в моей же собственной квартире. Ведь в этой комнате я жил. Другого дома у меня не было. Здесь хранилось то, что есть у каждого, что связывает с прошлым, заменяет семью: книги, фотографии, радио, шахматы, старые письма, что-то еще в этом же роде. Вещей этих было мало, совсем мало, но они принадлежали мне, моей памяти.

Больше переносить этот спектакль я был не в силах, и ее брань лишь напомнила мне об этом.

— Если через три минуты, — тихим, внятным голосом проговорил я, — ты не оденешься и не уберешься отсюда, я выкину тебя в коридор пинком под зад. Нагишом, как есть. Сначала — тебя, а следом — твои тряпки. Поторопись.

Лязгнув зубами и угрожающе, по-змеиному зашипев, она спустила ноги на пол, сняла со стоявшего рядом стула одежду и стала одеваться. Я не спускал с нее глаз. Руки ее не слушались, но оделась она, хоть и не ловко, не по-женски, но быстро, всего за две минуты с небольшим — по часам.

С минуту она постояла возле постели в отороченном мехом пальто и в лихой зеленой шляпке с загнутыми полями, крепко прижимая к груди зеленую сумочку и угрожающе шипя. Лицо — по-прежнему как обглоданная кость, глаза — такие же пустые, во взгляде — та же затаенная злоба. Постояла, пошипела, а потом быстрым шагом направилась к двери, открыла ее и, не поворачиваясь, молча вышла. Слышно было, как загудел в шахте лифт.

Я подошел к окну, раздвинул шторы и распахнул окна. В ночном воздухе еще стоял застоявшийся, сладковатый привкус, напоминавший об автомобильных выхлопах и оживленных улицах. Я пригубил коктейль. Внизу хлопнула дверь. По пустому тротуару застучали каблучки. Неподалеку взревел мотор, и машина, набирая скорость, скрылась в ночи. Я подошел к разложенной постели. Подушка еще хранила отпечаток ее золотистой головки, а помятая простыня пахла ее маленьким надушенным развратным телом.

Я поставил стакан на стол и стал с остервенением лупить по кровати ногами.




XXV


Утром опять шел дождь — косой, серый, похожий на криво висящую занавеску из стеклянных бус. Разбитый, невыспавшийся, я нехотя встал и подошел к окну. Во рту до сих пор оставался гадкий привкус от генеральских дочек. На душе было пусто, как в кармане у нищего. Я пошел на кухню и выпил две чашки черного кофе. Похмелье бывает не только от спиртного. У меня, например, было похмелье от женщин. Меня выворачивало от них наизнанку.

Я побрился, принял душ, оделся, снял с вешалки плащ, спустился вниз и вышел из подъезда. Напротив дома, футах в ста вверх по улице, стоял серый «плимут». Тот самый, который увязался за мной накануне и о котором я спрашивал Эдди Марса. За рулем мог быть полицейский — если только у полицейского выдалась вдруг масса свободного времени и он решил за мной погоняться. Или какой-нибудь незадачливый юный детектив, из тех, что пытаются за неимением своих совать нос в чужие дела. Или же епископ Кентерберийский, которому претил мой образ жизни.

Я вернулся в подъезд, вышел через заднюю дверь, выгнал свою машину из гаража и проехал по улице мимо серого «плимута». В «плимуте», в полном одиночестве, сидел низкорослый, хилый человечек. Увидев меня, он тут же включил мотор и двинулся следом. Дождь явно пошел ему на пользу: на этот раз он держался достаточно близко, чтобы я не смог улизнуть в какой-нибудь проулок, и в то же время достаточно далеко, чтобы спрятаться за идущими между нами машинами. Я выехал на бульвар, остановился на стоянке перед соседним с моей конторой домом и вышел из машины, подняв воротник плаща и нахлобучив на нос шляпу, что, впрочем, от дождя не спасало: по лицу нескончаемым потоком стекали ледяные капли. «Плимут» остановился на противоположной стороне улицы, у пожарного крана. Я дошел до перехода, дождался зеленого света, перешел на другую сторону и вернулся назад, держась поближе к краю тротуара. «Плимут» не сдвинулся с места. Никто из него не вышел. Я подошел и рывком открыл дверцу.

За рулем, откинувшись на сиденье, сидел светлоглазый низкорослый человечек. Я нагнулся и заглянул в машину. По спине глухо стучал дождь. Хлюпик щурился от табачного дыма и нервно теребил пальцами тонкий обод руля.

— Ну что, никак не решишься? — спросил я его.

Хлюпик проглотил слюну, чуть было не проглотив заодно и сигарету.

— По-моему, вы меня с кем-то спутали, — буркнул он тихим, глухим голосом.

— Меня зовут Марло, — представился я. — Ты меня уже два дня пасешь.

— Никого я не пасу.

— Нет? Значит, твоя тачка руля не слушается и сама ездит, куда ей вздумается. Пора, по-моему, ее приручить. Итак, сейчас я иду завтракать в кафе напротив. Завтрак будет состоять из стакана апельсинового сока, яичницы с беконом, жареного хлеба, порции меда, трех или четырех чашек черною кофе и — на сладкое — зубочистки. Из кафе я пойду к себе в контору, находится она на седьмом этаже вон того здания. Если тебя что-то очень волнует, заходи, потолкуем. Надо будет только перед твоим приходом сак следует пулемет смазать.

С этими словами я захлопнул дверцу и ушел, а хлюпик остался сидеть, часто моргая глазами от удивления. Спустя двадцать минут я уже проветривал свой кабинет от «Soirée d’Amour»[9 - «Вечер любви» (фр.), дешевые духи.] уборщицы и вскрывал толстый грубый конверт, надписанный косым, по-стариковски четким почерком. В конверт вместе с официальным извещением был вложен большой розовый чек на пятьсот долларов. Имя предъявителя — Филип Марло, личная подпись — Гай Стернвуд, отправитель — Винсент Норрис. День начинался неплохо. Я сел было заполнять платежное поручение, но тут зазвонил звонок, возвещавший о том, что в мою приемную кто-то вошел. Это был хлюпик из «плимута».

— То-то же, — сказал я. — Заходи и выкладывай все начистоту.

Он проскользнул мимо меня с такой прытью, словно боялся, что я ударю его ногой под зад. Мы оба сели и внимательно посмотрели друг на друга через стол. Он был крохотного роста, никак не больше пяти футов трех дюймов, да и весил, как перышко. Глазки точно бусинки. Смотрит волком, а сам — овца овцой. Двубортный, с большим количеством лацканов серый костюм висит, как на вешалке. Поверх костюма — изрядно поношенное твидовое пальто нараспашку. Наружу выбился влажный от дождя шейный платок.

— Может, вы меня и знаете, — начал он. — Я — Гарри Джонс.

Я отрицательно покачал головой и подвинул ему плоскую металлическую коробку с сигаретами. Его маленькие, тонкие пальчики выхватили сигарету из коробки с проворством форели, клюнувшей на искусственную мушку. Закурив от настольной зажигалки, он махнул рукой:

— Я в этих краях не первый день. Знаю тут кой-кого. В свое время работал в питейном заведении неподалеку от Хьюним-Пойнт. Работка — врагу не пожелаешь. Представь: удираешь на тачке, руки на руле, на коленях — пушка, а по карманам рассовано денег столько, что ими все шоссе обклеить можно. Иной раз, пока до Биверли-Хиллз доедешь, четырех легавых в перестрелке уложишь. Весело, нечего сказать.

— Кошмар, — поддакнул я.

Он откинулся на стуле и выпустил тоненькую струйку дыма из своего маленького, крепко сжатого ротика.

— Может, ты мне не веришь? — засомневался он.

— Может, и не верю, — откликнулся я. — А может, и верю. А возможно, еще не решил, верить тебе или нет. К чему ты мне все это рассказываешь?

— Просто так, — процедил он.

— Ты уже два дня неотступно следуешь за мной по пятам. Как парень, который хочет подцепить девчонку, а все никак духу не хватает. Может, ты страховой агент? А может, знакомый Джо Броди? Вариантов тут много, но я привык — работа такая.

От удивления его глаза чуть не выкатились из орбит, а нижняя губа отвисла до колен.

— Господи, откуда ты все это знаешь?

— Я — ясновидящий. Давай выкладывай, что у тебя, не тяни. Время — деньги.

Он прищурился, и глаза-бусинки, погаснув, скрылись за плотно сжатыми веками. Последовала долгая пауза. Дождь хлестал по плоской крыше многоэтажного отеля напротив. Наконец глаза-бусинки вновь победоносно сверкнули, и хлюпик с важным видом заметил:

— Да, я действительно хотел с тобой познакомиться. Думал продать тебе кое-что — дешево, всего за пару сотен, не больше. Как ты установил, что я был знаком с Джо?

Я открыл лежавшее на столе письмо и пробежал его глазами. Какой-то безумец предлагал мне приобрести — со скидкой, разумеется, — шестимесячный курс по снятию отпечатков пальцев. Я бросил письмо в корзину и посмотрел на хлюпика:

— Догадался. Методом исключения. Ты ведь не легавый, верно? И не человек Эдди Марса, я его вчера вечером о тебе расспрашивал. Вот и получается, что ты был знаком с Джо Броди, иначе бы мной не заинтересовался.

— Господи, — сказал он и облизнул нижнюю губу. Когда я упомянул имя Эдди Марса, лицо его побелело, челюсть отвисла, а окурок повис в углу рта, словно врос в него.

— Кончай заливать, — сказал он наконец с улыбкой висельника.

— Хорошо, не буду, — спокойно сказал я и развернул второе письмо. Его автор вызвался регулярно посылать мне информационный бюллетень из Вашингтона с самыми сенсационными новостями, да еще из первых рук. — Надеюсь, Агнес выпустили? — с прохладцей спросил я.

— Да. Она меня к тебе и послала. Заинтересовался?

— Еще бы, такая блондинка.

— Кончай ты. В тот вечер… ну, когда Джо пристрелили, ты намекнул, что, не знай Броди что-то про Стернвудов, он не стал бы посылать им эту фотографию.

— И что же он про них знал?

— Вот за это я и хочу получить с тебя пару сотен.

Я побросал еще несколько не менее идиотских писем в корзину и закурил очередную сигарету.

— Нам с Агнес надо рвать отсюда когти, — пояснил хлюпик. — Она хорошая, ей здесь не место. В наше время женщинам вообще нелегко.

— Она для тебя слишком велика, — хмыкнул я. — Если окажется сверху — задавит.

— Оставь свои похабные шуточки, приятель, — обиделся Джонс, и в его голосе прозвучало нечто, отдаленно напоминающее чувство собственного достоинства.

— Ты прав, — сказал я, с некоторым удивлением взглянув на него. — Последнее время я общаюсь со всякой мразью, вот и распустился. Ладно, хватит трепаться, перейдем к делу. За что ты хочешь две сотни?

— А ты заплатишь?

— Не факт.

— А если я помогу найти тебе Рыжего Ригана?

— Рыжего Ригана я не ищу.

— Рассказывай. Так хочешь слушать или нет?

— Валяй. Если будет что-то любопытное — заплачу. За двести долларов в наше время можно приобрести кучу ценных сведений.

— Ригана убили люди Эдди Марса, — с невозмутимым видом сообщил он, откинувшись на стуле с таким видом, будто только что стал вице-президентом США.

Я махнул рукой в сторону двери:

— Даже спорить с тобой лень. Жаль на тебя кислород тратить. Вали отсюда, коротышка.

Джонс облокотился на стол, весь напрягся и стал тщательно разминать сигарету, уставившись прямо перед собой, За дверью застучала пишущая машинка: стук, звоночек, треск переводимой каретки; стук, звоночек, треск каретки…

— Я не шучу, — сказал он.

— Проваливай. У меня и без тебя дел полно.

— А это, по-твоему, не дело? — взвился он. — Ты меня не торопи. Пока все не расскажу — не уйду. Я ведь сам был с Риганом знаком. Не скажу, чтобы мы были закадычные друзья, но знал я его неплохо. Бывало, встретишь его и спросишь: «Как жизнь молодая?», а он либо ответит, либо нет — в зависимости от настроения. Но парень он неплохой, мне он всегда нравился. Ну вот, крутил он любовь с певичкой Моной Грант, а она возьми да выйди замуж за Марса. Тогда Риган с горя женился на богатой дамочке, которая все ночи напролет по кабакам шаталась — как будто у нее по ночам бессонница. Да ты ее знаешь: высокая такая, черненькая — в общем, девица что надо, хотя и с норовом. Такая жена, сам понимаешь, — не подарок. Тонкая штучка. Риган с ней и не сошелся. Ты, конечно, скажешь: подумаешь, не сошелся, главное, что у ее отца деньжата водились. Мол, женился на деньгах, так терпи. Но Рыжий рассуждал иначе. Он был себе на уме, далеко идущие планы строил. Своей жизнью жил, и на деньги тестя, думаю, ему было наплевать. И я его, честно тебе скажу, понимаю.

Хлюпик оказался не таким уж дураком. Мелкому жулику его склада такое бы и в голову не пришло. А если б и пришло, он бы не смог подыскать нужных слов.

— Стало быть, он сбежал, — сказал я.

— Собирался сбежать. С Моной. Она ведь с Эдди Марсом тогда уже не жила, ей его бизнес очень уж не нравился, а больше всего всякие там темные делишки: шантаж, ворованные машины, засады на искателей приключений из восточных штатов и так далее. Говорят, как-то Риган при всех сказал Эдди, что если тот хотя бы раз использует Мону в своих махинациях, то ему не поздоровится.

— Все это известно, Гарри, — перебил я его. — Такая информация денег не стоит.

— Погоди, сейчас я расскажу тебе такое, чего ты наверняка не знаешь. Когда Риган сбежал от жены, я его поначалу каждый день в кабаке у Варди видел: сидит себе, уставившись в стену, и хлещет ирландское виски. Раньше-то он любил поболтать, а теперь — молчит, как воды в рот набрал. Иногда он заключал пари с Малышом Уолгрином и передавал мне для него деньги.

— А я думал, Малыш в страховой компании работает.

— Страховая компания — это только ширма, табличка на дверях. Впрочем, если надо, он тебя и застрахует тоже. Ну вот, а примерно с середины сентября Риган куда-то запропастился. Сразу я этого, положим, не заметил. Ну ходил, ну перестал — подумаешь. Но потом один парень рассказал, что супруга Эдди Марса смылась будто бы с Рыжим Риганом, а Марс не только не злится, но ведет себя, точно шафер на свадьбе. Все это я передал Джо Броди, он ведь был парень не промах.

— Еще какой промах, — буркнул я.

— Не скажи, в сыщики он, может, и не годится, но малый смышленый. В тот момент он как раз без денег сидел, и ему пришло в голову, что если найти этих голубков, Рыжего с Моной, то за них заплатят и Эдди Марс, и жена Ригана. Джо немного эту семейку знал.

— Много не много, а пятьсот долларов он из них к тому времени уже вытянул.

— Правда? — Гарри Джонс немного удивился. — Странно, Агнес мне ничего об этом не говорила. Вот и верь им после этого. Она вообще все время от меня что-то скрывает. Ну ладно, стали мы с Джо газеты просматривать, но про эту парочку нигде ни слова — значит, думаем, старый Стернвуд этой истории хода не дал. Затем как-то раз попадается мне у Варди Забияка Канино. Знаешь его?

Я отрицательно покачал головой.

— Лихой парень, из самых отчаянных. Иногда он на Эдди Марса работает — тот к нему обращается, ест и кого подстрелить надо. Забияке ведь человека убить ничего не стоит. А когда он Марсу не нужен, то держится в стороне, свои делишки обделывает. Обычно Забияка просто так в Лос-Анджелесе никогда не появляется. Это-то меня и насторожило. Может, думаю, они на след Ригана напали, ведь Марс делал вид, что ему на всю эту историю наплевать, а сам только и ждал случая с Рыжим расквитаться. А может, Забияка совсем по другому поводу в городе оказался, не знаю, но на всякий случай я все же Джо обо всем рассказал, и тот сел Забияке на хвост. Это он умел. Не то что я. Это я тебе все бесплатно рассказываю. Садится, значит, Джо ему на хвост и видит, что Канино подъезжает к воротам усадьбы Стернвудов, а рядом останавливается другая машина, с девицей за рулем. Канино с этой девицей о чем-то долго разговаривает, и она что-то ему передает, вроде как деньги. Передала и уехала. Это была жена Ригана, она знает Канино, а Канино знает Марса — вот Джо и решил, что Забияка что-то про Ригана разнюхал и пытается втихаря продать эти сведения его супруге. Потом Канино смывается, и Джо теряет его стед. Конец первого действия.

— Как этот Канино выглядит?

— Невысокий, широкоплечий, глаза карие, волосы каштановые, ходит во всем коричневом: коричневый костюм, коричневая шляпа. Даже плащ и тот коричневый. Ездит в двухместной коричневой машине. Это вообще его любимый цвет.

— Послушаем второе действие.

— Деньги вперед.

— Видишь ли, пока, честно говоря, платить особенно не за что. Посуди сам: миссис Риган вышла замуж за бывшего бутлегера. Познакомилась она с ним в кабаке или в игорном доме и наверняка с людьми такого типа встречалась не раз. Эдди Марса она хорошо знает, и, если бы с Риганом что-то случилось, она наверняка обратилась бы за помощью именно к нему. Что же касается Канино, то Марс мог по просьбе миссис Риган поручить ему поиски Рыжего. За что же, спрашивается, давать тебе двести долларов?

— А если я скажу, где сейчас жена Эдди, — заплатишь? — спокойно спросил хлюпик.

Это уже становилось интересно. Я подался вперед, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.

— Даже если она одна? — добавил Гарри Джонс тихим, каким-то даже зловещим голосом. — Даже если она никуда с Риганом не убегала и ее все это время продержали в укрытии, милях в сорока от Лос-Анджелеса, чтобы полиция думала, будто она смылась с Рыжим? Заплатишь двести монет, сыч?

Я облизнул губы. Они были сухими и солеными.

— Да, заплачу, — пробормотал я. — Где она?

— Ее нашла Агнес, — угрюмо сказал Джонс. — По чистой случайности. Увидела в машине и выследила. Агнес тебе сама расскажет, где ее прячут, — но не раньше, чем у нее в руках будет двести долларов.

Я окинул его суровым взглядом:

— В полиции ты все это расскажешь бесплатно. Сейчас у них в центральной тюрьме есть несколько первоклассных костоломов. На совесть работают. С ними шутки плохи. А если ты после допроса отдашь концы, они за Агнес возьмутся.

— Пусть допрашивают, — отозвался хлюпик. — Меня не так-то легко расколоть.

— А Агнес, я смотрю, не так проста, как кажется.

— Она аферистка, сыч. И я аферист. Мы все аферисты. Но это не значит, что мы продаем друг друга за пять центов. Если не веришь, можешь попробовать на мне. — С этими словами он взял из моей коробки очередную сигарету, аккуратно вставил ее в рот и закурил моим любимым способом: сначала дважды попытался зажечь спичку об ноготь большого пальца, а потом чиркнул ею о подошву ботинка. Выпустив дым, он хладнокровно уставился на меня. Этого смешного коротышку, строившего из себя матерого преступника, я мог спустить с лестницы одним щелчком. Маленький человечек в большом и опасном мире. Что-то в нем было симпатичное.

— Я ведь у тебя ничего не украл, — ровным голосом проговорил он. — Я пришел продать тебе одну историю. За двести долларов. Меньше она не стоит, да и больше — тоже. Я пришел в расчете на то, что либо получу эти деньги, либо нет. Одно из двух. А ты меня пугаешь полицией. Постыдился бы.

— Ты получишь две сотни, — обнадежил его я. — Твоя история того стоит. Только при себе у меня такой суммы нет.

Он встал и, кивнув, запахнул свое старенькое твидовое пальтишко:

— Ладно, встретимся вечером, когда стемнеет. Это даже лучше. Ведь с такими, как Эдди Марс, всегда необходимо быть начеку. С ним вообще лучше не связываться. А что поделаешь? Жить-то надо. Последнее время я сижу на мели. Наверно, Малыша Уолгрина из его бывшей конторы уже выставили. Там давай и встретимся. Фулуайдер-билдинг, Уэстерн, Санта-Моника, 428. Вход со двора. Ты приносишь деньги, а я везу тебя к Агнес.

— А сам ты не сможешь мне все рассказать? Зачем мне Агнес? Я ее уже видел. И не раз.

— Я же ей обещал, — искренне удивился моей несговорчивости хлюпик и, застегнув пальто и напялив немного набекрень шляпу, еще раз кивнул, направился к двери и вышел. Шага в коридоре затихли.

Я спустился в банк, положил на свой счет чек на пятьсот долларов и взял из них наличными двести. А потом снова поднялся к себе в контору и, сев за стол, задумался. Я размышлял о Гарри Джонсе и о рассказанной им истории. Уж очень все складно получалось. Такое бывает только в романах, в жизни же все сложнее, запутаннее. Если Мона Марс действительно находилась недалеко от Лос-Анджелеса, под боком у полиции, то Грегори обязан был бы ее найти. Если, разумеется, искал.

Весь день я просидел в конторе наедине со своими мыслями. Никто не приходил. Никто не звонил. Дождь продолжался.




XXVI


В семь часов вечера дождь наконец прекратился, однако по сточным канавам стремительно бежали ручьи. В Санта-Монике вода стояла вровень с тротуаром и выплескивалась через край. Из-под промокшего брезентового тента вышел, хлюпая по лужам, регулировщик в длинном блестящем черном плаще. Скользя по мокрому тротуару, я завернул в узкий, полутемный вестибюль Фулуайдер-билдинг. Где-то за открытой кабиной лифта, выкрашенного в золотистую, потемневшую от времени краску, тускло светилась одинокая лампочка. На потрепанном резиновом коврике стояла никелированная, давно не мытая плевательница. На горчичного цвета стене висела издали похожая на электропробки искусственная челюсть. Я снял мокрую шляпу, стряхнул ее и пробежал глазами список жильцов, висевший рядом с искусственной челюстью. Под одними номерами квартир были подписаны фамилии, под другими — нет: возможно, некоторые квартиры пустовали или же квартиросъемщики предпочитали оставаться неизвестными. Кого тут только не было: и дантисты, гарантирующие обезболивающие средства, и частные детективы, расследующие темные делишки, и мелкие, дышащие на ладан заведения сомнительного свойства, и какая-то школа почтовых работников, где, впрочем, можно было приобрести навыки железнодорожного клерка, радиотехника или киносценариста — если, разумеется, раньше не нагрянут почтовые инспектора. Жутковатое здание. В таких воняет отнюдь не только намокшими окурками.

В лифте, подложив под спину рваную подушку, дремал, сидя на шатком табурете, старик лифтер. Рот полуоткрыт, в полумраке видны вздувшиеся вены на запавших висках. Одет в синий форменный пиджак, который болтается на нем, как на вешалке, и серые брюки с обтрепавшимися отворотами. На ногах белые бумажные носки и черные лаковые туфли с глубокой царапиной на носке. Вид у старика был очень несчастный: не дождался клиента и заснул, бедолага. Я тихонько проскользнул мимо него и, задыхаясь от спертого воздуха, нащупал дверь, ведущую на пожарную лестницу. Лестницу не подметали больше месяца. По ночам здесь, должно быть, ютились бродяги: спали, ели, бросали на ступеньки объедки, обрывки сальных газет, спички, попалась под ноги даже разорванная записная книжка из искусственной кожи. В углу, возле изрисованной стены, лежала нераспечатанная пачка светлевших в темноте презервативов. Да, миленький домик, нечего сказать.

Я поднялся на четвертый этаж и, ловя губами воздух, вбежал в коридор. Такая же грязная плевательница, такой же потрепанный коврик, стены горчичного цвета исписаны такими же горькими и неразборчивыми воспоминаниями. Я дошел до угла и повернул. На трех дверях подряд по матовому стеклу было выбито: «Л. Д. Уолгрин. Страхование». За первыми двумя дверьми было темно, за третьей горел свет. На одной из темных дверей значилось: «Вход».

Фрамуга над освещенной дверью была приспущена, и до меня донесся гортанный, птичий голос Гарри Джонса:

— Канино?.. Да, где-то я тебя видел. Точно, видел.

Я похолодел.

— Я так и думал, — ответил низкий, мурлыкающий голос; казалось, за кирпичной стеной заработала маленькая динамо-машина. Было в этом голосе что-то зловещее.

По линолеуму царапнула ножка стула, раздались шаги, взвизгнув, захлопнулась над дверью фрамуга, за матовым стеклом скользнула чья-то тень.

Я вернулся к первой из трех дверей и осторожно подергал ее. Заперта. По счастью, дверь от старости рассохлась и просела. Я достал бумажник и вытащил из него толстую целлулоидную прокладку с острыми краями, за которой у меня хранились водительские права. Находка для взломщика. Я надел перчатки, всем телом, словно к любимой женщине, приник к двери и, рванув на себя ручку, вставил в образовавшееся отверстие целлулоидную прокладку, которой и поддел собачку замка. Раздался сухой, похожий по звуку на разбившуюся сосульку щелчок. Я замер, точно сонная рыба в воде, а затем, выждав несколько секунд, повернул ручку и, приоткрыв дверь, скользнул в темноту.

Осторожно закрыв дверь, я увидел прямо перед собой освещенный с улицы прямоугольник голого окна, срезанного углом письменного стола. На столе возвышалась пишущая машинка в чехле, а рядом блестела в темноте металлическая ручка двери. Эта дверь, в отличие от входной, оказалась незаперта. Я открыл ее, вошел в смежную комнату трехкомнатной страховой конторы и, воспользовавшись тем, что по оконному стеклу вновь сильно забарабанил дождь, на цыпочках пересек комнату. Из-под двери, ведущей в третье, освещенное помещение, пробивалась тонкая полоска света. Все складывалось удачно. По-кошачьи подкравшись к двери, я прижался лицом к щели и заглянул в соседнюю комнату, однако ничего, кроме дверного косяка, не увидел.

— Болтать языком — дело нехитрое. Для этого большого ума не надо, — вкрадчиво промурлыкал Канино. — Напрасно ты пошел к этому сыщику. Очень напрасно. Эдди недоволен. Ведь сыщик сказал, что какой-то тип в сером «плимуте» сел ему на хвост. Вот Эдди и хочет выяснить, кто этот тип и что ему надо. Понятно?

Гарри Джонс беззаботно рассмеялся:

— А Эдди-то какое дело?

— Все тебе расскажи.

— Ты же прекрасно знаешь, зачем я ходил к сыщику. Я ведь тебе говорил. Из-за подружки Джо Броди. Ей надо рвать отсюда когти, а не на что. Вот она и подумала, что сыщик ей денег даст. Я-то на нуле.

— За что? — нежно промурлыкал голос. — За красивые глазки сыщики нынче денег не дают.

— Ты за него не бойся, ему есть где деньжат раздобыть. С его-то связями. — И Гарри Джонс вызывающе громко рассмеялся.

— Не зли меня, малыш. — В мурлыкающем голосе послышалась угроза.

— Ладно, ладно. Ты же знаешь про убийство Броди. Пристрелил-то его этот псих, но Марло при этом присутствовал.

— Слыхали. Марло сообщил об этом в своих показаниях.

— Верно. Но кой о чем он умолчал. Броди попытался всучить Стернвудам фотографию младшей дочки генерала, где она нагишом позирует. За этим, собственно, Марло к Броди и приходил. Пока они торговались, явилась и сама дочка. Причем с пушкой. Выстрелила в Броди, но промахнулась — в окно угодила. Обо всем этом сыщик легавым рассказывать не стал. И Агнес, кстати, тоже. Она прикинула, что больше заработает, если будет помалкивать. Думала, сыщик ей за это железнодорожный билет купит.

— К Эдди эта история отношения не имеет?

— Никакого.

— Где сейчас Агнес?

— Не скажу.

— Скажешь, малыш, никуда не денешься. Не скажешь здесь — заговоришь в задней комнате, где ребята в расшибалочку играют.

— Она теперь моя подружка, Канино. А я своих подружек не продаю, так и знай.

Наступила тишина. В окно хлестал дождь. Из-под двери потянуло табачным дымом, и я чуть было не закашлялся, но вовремя сунул в рот носовой платок.

— Насколько мне известно, — опять так же благодушно замурлыкал Канино, — эта блондиночка работала на Гейгера. Клиентов зазывала. Надо будет это с Эдди обсудить. Сколько ты хотел получить с сыщика?

— Пару сотен.

— Получил?

Гарри Джонс опять беззаботно рассмеялся:

— Мы договорились встретиться завтра. Надеюсь, все будет в порядке.

— Где Агнес?

— Послушай…

— Где Агнес?

Молчание.

— Глянь-ка сюда, малыш.

Я замер, совершенно отчетливо представив себе, как Канино вынул из кармана пистолет и делится в хлюпика. Едва ли Канино будет стрелять; скорее всего, он просто хочет припугнуть Джонса, подумал я и стал ждать, что будет дальше, ведь сам я был невооружен.

— Нашел чем испугать, — через силу, не разжимая зубов, процедил Джонс. — Можно подумать, я никогда пушки не видал. Будет на нервах-то играть!

— Сыграешь ты — в ящик!

Молчание.

— Где Агнес?!

Гарри Джонс вздохнул.

— О’кей, — усталым голосом проговорил он. — Она снимает квартиру: Банкер-Хилл, Корт-стрит, 28, 301. Надо же, сдрейфил я все-таки. А с другой стороны, кто она такая, чтоб ее прикрывать?

— Вот именно. Ты правильно поступил. Съездим к ней с тобой вдвоем и поговорим. Я ведь хочу одно себе уяснить: не морочит ли она тебе голову, малыш. Но по тому, что ты мне рассказал, вроде бы все путем. А раз так, возьмешь у сыщика деньги и отправишься на все четыре стороны. Ты на меня не в обиде?

— Нет, — ответил Гарри Джонс. — Не в обиде, Канино.

— Вот и отлично. Давай по этому поводу выпьем. Стакан есть? — Мурлыкающий голос сделался фальшивым, как ресницы у манекенщицы, и скользким, как арбузная косточка. Раздался стук выдвигаемого ящика. Что-то звякнуло по дереву. Скрипнул стул. Шаги.

— Отличный напиток. Пальчики оближешь, — сказал мурлыкающий голос.

Послышался булькающий звук.

— Ну-с, будем живы — не помрем, так, кажется, говорят?

— Твое здоровье, — еле слышно отозвался Гарри Джонс.

В следующий момент раздался громкий, истошный кашель, кого-то выворачивало наизнанку, а потом — глухой звук, как будто на пол упал стакан из толстого стекла. Я судорожно вцепился пальцами в отворот плаща.

— Что ж ты от одного стакана блюешь, дружище? — послышался вкрадчивый, мурлыкающий голос.

Гарри Джонс ничего не ответил. До меня донеслось тяжелое, прерывистое дыхание, а потом все смолкло. Скрипнул стул.

— Прощай, малыш, — промурлыкал мистер Канино.

Раздались шаги, щелкнул замок, полоска света под дверью исчезла, дверь хлопнула, и шаги — легкие, решительные — удалились.

Я взялся за ручку двери, рывком распахнул ее и стал всматриваться в темноту. Напротив, с улицы, слабо светилось окно, отсвечивала полированная крышка письменного стола. На стуле кто-то сидел. В комнате стоял тяжелый, терпкий, похожий на духи запах. Я подошел к выходящей в коридор двери и прислушался. Внизу звякнула дверца лифта.

Я нащупал выключатель и зажег пыльную стеклянную люстру, свисавшую с потолка на трех медных цепях. Из-за стола на меня не отрываясь смотрел Гарри Джонс. Глаза выпучены, посиневшее лицо, сведенные судорогой скулы. Маленькая темная головка была повернута набок, однако сам Джонс сидел совершенно прямо, откинувшись на спинку стула.

Откуда-то очень издалека до меня донесся приглушенный множеством стен звонок трамвая. На письменном столе стояла бутылка виски с отвинченной пробкой. Стакан Гарри Джонса поблескивал на зеленом бобрике стола. Второй стакан куда-то исчез.

Ткнувшись носом в горлышко бутылки, я несильно втянул в себя воздух и уловил запах горького миндаля. Перед смертью Гарри Джонса вырвало. Стало быть — цианистый калий.

Обойдя стул, на котором сидел труп, я снял подвешенную к оконной раме телефонную книгу, полистал ее, повесил обратно, дотянулся через голову хлюпика до телефона и позвонил в справочную:

— Вы не могли бы дать мне номер телефона квартиры в Банкер-Хилл? Адрес: Корт-стрит, 28, 301.

— Одну минутку, — недовольным голосом проговорила телефонистка. Казалось, запах горького миндаля преследует и ее. — Записываете? Вентворт, 2528.

Я поблагодарил и набрал номер 2528. Длинные гудки.

Затем, после третьего гудка, в трубку ворвались громкие звуки радио, и грубый мужской голос, приглушив радиоприемник, рявкнул:

— Слушаю!

— Можно Агнес?

— Агнес? Здесь таких нет, приятель. Какой ты набираешь номер?

— Вентворт, 2528.

— Номер правильный, а вот с Агнес у тебя промашка вышла. Обидно, правда? — И мужчина загоготал.

Я положил трубку, опять открыл телефонную книгу и позвонил управляющему казенного дома «Вентворт-апартментс». Мистер Канино, вероятно, уже несется под дождем в Банкер-Хилл привести в исполнение еще один смертный приговор.

— Управляющий «Вентворт-апартментс» мистер Скифф слушает.

— Говорит Уоллес из уголовной полиции. В вашем доме проживает девушка по имени Агнес Лозелл?

— Кто говорит, простите?

Я повторил.

— Если вы назовете мне ваш номер телефона, то я…

— Перестань ломать комедию! — перебил я его. — У меня нет времени. Так проживает или нет?

— Нет, не проживает. — Голос кислый, как прошлогоднее молоко.

— Живет у тебя в ночлежке высокая зеленоглазая блондинка? Говори!

— Послушайте, это никакая не ночлежка…

— Спорить со мной будешь! — грубо, на полицейский манер, оборвал я его. — К тебе что, полиция нравов давно не наведывалась? Могу устроить. Что такое доходный дом в Банкер-Хилл, да еще с телефонами в каждой квартире, можешь мне не рассказывать.

— Ладно, не сердись. Я же не отказываюсь помочь. Есть у нас несколько блондинок. А где их нет? Насчет зеленых глазок, правда, не поручусь. Твоя блондиночка тут одна живет или с кем-то?

— Одна либо с сожителем: коротышка, пять футов три дюйма, не больше, тощий, весит всего фунтов сто десять, глаза темные, живые, носит двубортный темно-серый костюм, твидовое пальто, серую шляпу. По моим сведениям, она занимает квартиру 301, я туда звонил, но без толку — какой-то тип мне голову морочит.

— Нет, нет, в 301-й ее точно нет — там два торговца машинами живут.

— Спасибо, я тогда попозже заеду.

— Давай, только шума не устраивай, ладно? Если что — прямо ко мне.

— Благодарю, мистер Скифф.

Я вытер вспотевший лоб, пересек комнату и, уткнувшись лицом в стену, стал поглаживать ее рукой. Потом медленно повернулся и взглянул на окоченевшее лицо малыша Гарри Джонса. Сидит себе и гримасничает.

«Значит, ты все-таки обманул его, Гарри, — вслух проговорил я каким-то чужим голосом. — Ты солгал ему и выпил цианистый калий, поступив как настоящий джентльмен. Настоящий маленький джентльмен. Ты умер, как отравленная крыса, Гарри, но повел себя по-человечески».

Пришлось его обыскать. Не хотелось, но пришлось. В карманах убитого адреса Агнес, как я и предполагал, не было. И все-таки я должен был в этом удостовериться, ведь мистер Канино мог вернуться. Такие, как Забияка, не суеверны: если надо, возвратится на место преступления без малейших колебаний.

Я включил свет и только взялся за ручку двери, как грянул телефонный звонок. Я застыл было на месте с отвисшей челюстью, но через мгновение снова закрыл дверь, зажег свет и снял трубку:

— Да?

— Можно Гарри? — Женский голос. Ее голос.

— Он вышел, Агнес.

— Кто говорит? — с расстановкой спросила она после длинной паузы.

— Марло. Тот самый, который уже давно сидит у тебя в печенках.

— Где он?! — Перешла на крик.

— Я приехал сюда, чтобы заплатить ему двести долларов за кое-какие сведения. Деньги у меня с собой. А ты где?

— А он тебе разве не сказал?

— Нет.

— Спроси лучше у него. Где он?

— Я не могу у него спросить. Ты знаешь человека по имени Канино?

Молчание. Вероятно, блондинка задохнулась от ужаса.

— Тебе нужны две сотни или нет?

— Нужны… и даже очень.

— Тогда говори, куда их тебе привезти.

— Я… я… — Агнес осеклась, а потом опять, со страхом и настойчивостью, спросила: — Где Гарри?

— Струсил и смылся. Давай где-нибудь встретимся…

все равно где… деньги у меня с собой.

— Я тебе не верю. Ты мне соврал — насчет Гарри. Это ловушка.

— Не дури. Если б я хотел, давно бы уже посадил твоего Гарри за решетку. Зачем мне загонять тебя в ловушку, сама посуди? Канино каким-то образом связался с Гарри, и тот дал деру. Давай-ка все сделаем без лишнего шума. Все же мы хотим спокойной жизни — я, ты, Гарри… — Гарри, впрочем, уже успокоился. И лишить его покоя не может никто. — Неужели ты думаешь, детка, что я работаю на Эдди Марса?

— Н… нет, не думаю, нет. Вряд ли. Встретимся через полчаса. Возле Буллокс-Уилшир, у входа на стоянку.

— Договорились.

Я опустил трубку на рычаг. Меня мутило от прокисшего запаха рвоты и терпкого запаха цианистого калия. Хлюпик неподвижно сидел на стуле. Бояться ему теперь было нечего. Все страхи и волнения остались позади.

Я вышел из комнаты. В сумрачном, захламленном коридоре стояла мертвая тишина. За матовыми стеклами дверей было темно. Я спустился по пожарной лестнице на второй этаж, посмотрел, перегнувшись через перила, на освещенную крышу кабины лифта и нажал на кнопку. Лифт медленно пополз наверх, а я сбежал вниз. Когда я выходил из подъезда, кабина находилась у меня над головой.

Дождь припустил опять. По лицу стекали крупные, тяжелые капли. Когда же одна из них упала мне на язык, я вдруг сообразил, что иду с открытым ртом. Причем, судя по боли в челюсти, — с широко разинутым ртом и запрокинутой назад головой, подражая гримасе, застывшей на мертвом лице Гарри Джонса.




XXVII


— Давай деньги.

Ее голос глохнул в рокоте мотора и шуме дождя. Высоко над темным, промокшим городом, на отливающей медью башне Буллокса горел яркий фиолетовый свет. В приспущенном окне машины появилась рука в черной перчатке, и я вложил в нее деньги. Агнес нагнулась к слабо освещенной приборной доске, пересчитала банкноты, затем щелкнула замочком сумки, облегченно вздохнула и повернулась ко мне:

— Уезжаю, сыч. Эти деньги мне на дорогу, без них я бы не смогла смыться. Что случилось с Гарри?

— Говорю же сбежал. Канино, видать, здорово его припугнул. Забудь о Гарри и рассказывай — я же тебе заплатил.

— Значит, так. В позапрошлое воскресенье едем мы с Джо по Футхилл-бульвар. Вечереет, огни зажигаются, полно машин — все как всегда. Обгоняем бежевый двухместный автомобиль, смотрю: за рулем блондинка, а рядом — смуглый коренастый тип. Я их обоих сразу узнала: это была жена Эдди Марсала с ней — Канино. Как-то раз я их уже видела и запомнила. На всю жизнь. Джо поехал впереди и стал следить за ними в заднее стекло, это он умел. Как потом выяснилось, Канино, сторожевой пес, вывез жену Марса на прогулку, проветриться. В миле от Реалито дорога сворачивает в сторону гор, на юг тянутся апельсиновые плантации, а на севере — места глухие, пусто, ничего не растет, только у подножия горы прилепился завод ядохимикатов; еще дальше, прямо у дороги, находится небольшой гараж, принадлежит он Арту Хаку; в таких гаражах обычно ворованными машинами торгуют. За гаражом — дом, за домом опять тянется голая равнина, а в нескольких милях от дома — этот самый химический завод. Вот в этом-то доме жену Марса и прячут. Едем дальше и видим: они на эту дорогу сворачивают. Джо оторвался от них, развернулся, поехал назад, и мы заметили, как бежевая машина подъехала к дому за гаражом. Мы остановились и с полчаса за этим домом наблюдали — никто не вышел. Когда совсем стемнело, Джо вылез из машины и отправился на разведку. Видит: окна в доме освещены, работает радио, а перед домом стоит двухместный бежевый автомобиль, тот самый. Мы развернулись и уехали обратно в город.

Агнес замолчала. Мимо, шурша шинами, катились машины.

— За это время они, конечно, могли в другое место перебраться, — проговорил я, — но это уж не твоя забота. Ты ее точно узнала? Не ошиблась?

— Ошибиться тут невозможно, такие лица не забываются. Прости, сыч, мне пора. И пожелай мне удачи, а то мне последнее время здорово не везет.

Это тебе-то не везет? — возмутился я и, перейдя улицу, направился к своей машине.

Серый «плимут» тронулся с места, набрал скорость, скрылся за поворотом, и Агнес исчезла навсегда — из моей жизни, по крайней мере. Итак, трое мужчин — Гейгер, Броди и Гарри Джонс — отправились на тот свет, а одна женщина, целая и невредимая, мчится сейчас в машине под дождем, да еще увозит в своей сумочке мои кровные двести долларов. Я развернулся и поехал в центр обедать: до Реалито было как-никак сорок миль — расстояние, особенно в дождь, немалое, а ведь предстоит — если удача будет на моей стороне — еще и обратный путь.

Я взял курс на север, переехал через реку, оставил позади Пасадену, и почти сразу же по обеим сторонам дороги потянулись бесконечные апельсиновые плантации. Дождь, казавшийся в свете фар тяжелым белым покрывалом, припустил с такой силой, что «дворники» с ним едва справлялись. И все-таки, несмотря на ливень и темноту, видны были выстроившиеся по обочине апельсиновые деревья.

Мимо со свирепым свистом, в облаке грязных брызг проносились машины. Миновав городок, состоящий в основном из ангаров и складов, которые были опутаны паутиной железнодорожных путей, я опять поехал равниной. Апельсиновые плантации поредели, ушли куда-то на юг, дорога начала подыматься в гору, стало холоднее, впереди выросли черные отроги скал, подул резкий северный ветер. А затем в темноте, где-то высоко в воздухе, обозначились два желтых противотуманных фонаря, а между ними неоновая вывеска: «Добро пожаловать в Реалито».

Широкая главная улица, в глубине — небольшие каркасные дома, за матовыми стеклами аптеки горит свет, перед кинотеатром — вереница машин, на углу — погруженное во тьму здание банка с большими, выдающимися над тротуаром часами, у входа собралась под дождем небольшая толпа, люди глазеют на темные окна с таким видом, будто внутри что-то происходит. Вскоре город остался позади. И опять потянулись голые поля.

Не зря все-таки говорят, что от судьбы не уйдешь. Не успел я выехать из Реалито, как, примерно в миле от городка, меня занесло на повороте и я съехал правыми колесами на обочину. Сначала со злобным шипением спустило переднее правое колесо, а следом за ним — и заднее. Я резко затормозил и, прихватив фонарь, вылез из машины. Стояла она левыми колесами на дороге, а правыми, спущенными, — на обочине. Два пробитых баллона и только одна запаска. Посветив фонарем на переднее колесо, я увидел, что из протектора торчит шляпка здоровенного оцинкованного гвоздя. На краю асфальта их было полно. С дороги их смели, но недалеко.

Я выпрямился, выключил фонарь и, глубоко вдохнув влажный воздух, увидел, что направо от шоссе уходит грунтовая дорога. В конце этой дороги был свет. Свет этот мог гореть в гараже, гараж мог принадлежать человеку по имени Арт Хак, а за гаражом мог быть дом. Тот самый. Я поднял воротник плаща, уткнулся в него подбородком и направился было в сторону гаража, но потом, передумав, вернулся, забрал из кабины регистрационный талон и спрятал его в карман, после чего, нагнувшись под руль, сунул руку в находившийся под педалью газа тайник, где лежали два пистолета — мой собственный и пистолет Ленни, того самого, которого Эдди Марс подослал ограбить Вивьен Риган. Взяв пистолет Ленни, поскольку он наверняка чаще бывал в употреблении, я положил его дулом вниз во внутренний карман пиджака и только тогда снова зашагал к дому.

Гараж находился от шоссе всего ярдах в ста и стоял к нему боком. Я направил фонарь на стену, прочел: «Арт Хак. Ремонт и покраска автомобилей» — и радостно хохотнул, но тут у меня перед глазами возникло обезображенное судорогой лицо Гарри Джонса, и смеяться расхотелось. Двери гаража были заперты, но из-под них виднелась тонкая полоска света. Пробивался свет и между дверными створками. Я обошел гараж и увидел дом. Окна освещены, шторы спущены. Стоит в стороне от дороги, за деревьями. Перед домом, на гравиевой дорожке — машина. В темноте цвет ее разобрать было трудно, но сомнений не оставалось: перед узким деревянным крыльцом стоял двухместный бежевый автомобиль, который принадлежал мистеру Канино.

Время от времени мистер Канино позволял некой блондиночке съездить на машине в город, однако сам всегда садился рядом — быть может даже, с заряженным пистолетом в руке. Рядом с той самой блондиночкой, на которой должен был жениться Рыжий Риган. Той, которая ушла от Эдди Марса, но никуда с Риганом не убегала. Той самой, которую стережет теперь мистер Канино. Славный, покладистый мистер Канино.

Я поплелся обратно к гаражу и постучал фонарем в деревянную дверь. Внутри — ни звука. Тишина такая, что громче самого громкого выстрела. Внутри погас свет. Я усмехнулся, слизнул с губы дождевую каплю, зажег фонарь и направил его на дверь. По дереву заплясал белый круг. Я смотрел на дверь и улыбался. Я был у цели.

Наконец за дверью послышался грубый голос:

— Чего надо?

— Открой. У меня спустило два колеса, а запаска всего одна. Помоги.

— Извини, приятель, но у нас уже закрыто. Реалито всего в миле отсюда. Там и перебортуешь.

Этот ответ мне не понравился, и я стал изо всех сил колотить в дверь. И тут послышался другой, сладкий, мурлыкающий голос. Казалось, за стеной заработала маленькая динамо-машина. Этот голос мне понравился.

— Гляди, какой настырный. Открой ему, Арт.

Загремела задвижка, и одна половинка двери со скрипом приоткрылась внутрь. Передо мной возникло выхваченное светом из темноты худое лицо, но тут что-то блеснуло, фонарь был выбит у меня из рук, и на меня уставилось дуло пистолета.

Я нагнулся, увидел на мокрой земле зажженный фонарь и быстро подобрал его.

— Убери свет, приятель, — раздался грубый голос. — А то ведь так и ослепить недолго.

Я выключил фонарь и выпрямился. В гараже зажегся свет, и я увидел стоящего в дверях высокого тощего мужчину в комбинезоне. Он отступил внутрь, продолжая в меня целиться.

— Входи, приятель, и закрывай за собой дверь. Поглядим, чем мы можем тебе помочь.

Я вошел в гараж, прикрыл дверь и взглянул на тощего в комбинезоне, стараясь не смотреть на другого человека, который молча отошел в тень верстака. В гараже стоял сладковатый запах горячей пироксилиновой краски. Мерзкий запах.

— Что ж ты в дверь-то ломишься? Совсем, что ли, спятил? — проворчал тощий. — Сегодня ведь днем в Реалито банк ограбили.

— Виноват, не знал, — сказал я, вспомнив собравшуюся перед банком толпу. — Я банк не грабил. Я вообще в ваших местах впервые.

— Такая вот история, — угрюмо проговорил тощий. — Говорят, взломщики — совсем еще сосунки. Вроде бы они здесь неподалеку в горах прячутся.

— В такую погоду прятаться в горах — одно удовольствие, — сказал я. — Наверно, это они, убегая, гвозди по шоссе разбросали. А я на них напоролся. Ну и решил дать тебе подзаработать.

— Тебе что, никогда зубы не пересчитывали? — поинтересовался тощий.

— Такие, как ты, — нет.

— Чего ты к нему привязался, Арт? — послышался из угла сладкий, мурлыкающий голос. — Не видишь, человек в беду попал. Зачем же тогда было гараж открывать?

— Ну, ладно, — буркнул мужчина в комбинезоне, спрятал пистолет в карман и, сунув кулак в рот, угрюмо уставился на меня. От пироксилиновой краски ело глаза, как от эфира. В углу гаража, под лампой, стоял большой свежевыкрашенный автомобиль с пульверизатором на капоте.

Только теперь я взглянул на стоявшего за верстаком человека. Невысокий, плотный, широкоплечий. Лицо спокойное, невозмутимое, ленивый взгляд темных глаз. Коричневое, замшевое, потемневшее от дождя пальто. Коричневая шляпа набекрень. Присев на верстак, он оглядел меня неторопливо, без всякого интереса, словно я был не человеком, а куском вяленого мяса. Возможно, впрочем, все люди были для него кусками вяленого мяса.

Коричневый медленно ощупал меня ленивыми темными глазами, а затем, подняв руку к свету и сложив пальцы, небрежно, по-голливудски, осмотрел свои ухоженные ногти, после чего, не вынимая сигареты изо рта, процедил:

— Говоришь, сразу два колеса проколол? Сурово. А я-то думал, асфальт подметают.

— Да я на обочину съехал — меня на повороте занесло.

— В Реалито, значит, впервые?

— Да, ехал мимо. В Лос-Анджелес. Отсюда далеко?

— Сорок миль. А по такой погоде, считай, все сто. Сам-то откуда будешь?

— Из Санта-Розы.

— Весь день, значит, в пути. Как ты ехал? Через Тахо и Лоун-Пайн?

— Нет, через Рино и Карсон-Сити.

— Все равно далеко. — Его губы скривились в едва заметной улыбке.

— Имеешь что-нибудь против?

— Я? Да нет. Ты небось думаешь, что мы лезем не в свое дело. Если б не ограбление банка, мы бы тебя так не выспрашивали. Бери домкрат, Арт, и перебортуй ему колеса.

— Занят я, не видишь, что ли? — буркнул тощий. — У меня сегодня дел по горло. Кто машину красить будет? И потом — ты не заметил? Там дождь.

— Верно, дождь. Сейчас сыро, — вкрадчивым голосом сказал коричневый. — В такую погоду все равно как следует не покрасишь. Давай, Арт, помоги человеку.

— Спустило два колеса справа, — сказал я. — Если тебе некогда оба менять, можешь назад поставить запаску.

— Возьми два домкрата, Арт, — сказал коричневый.

— Слушай… — не выдержал Арт.

Тогда коричневый молча поднял на механика свои невозмутимые темные глаза, окинул его ленивым взглядом и как-то очень уж скромно потупился, после чего Арта из гаража как ветром сдуло. Он метнулся в угол, надел поверх комбинезона прорезиненный плащ, нахлобучил на голову клеенчатую шапку, схватил гаечный ключ, ручной домкрат и молча вышел, волоча за собой второй домкрат, на колесах, и даже не прикрыв дверь.

В гараж ворвался шум дождя. Коричневый ленивой походкой подошел к двери, закрыл ее, вернулся к верстаку и неторопливо сел на то же самое место. Мы остались одни, он не знал, кто я, — уже легче. Усевшись поудобнее, он спокойно посмотрел на меня, бросил сигарету на цементный пол и, не глядя, придавил ее ногой.

— Могу поручиться, что ты не откажешься пропустить стаканчик, — сказал он. — Промочить горло на дорожку. — С этими словами коричневый достал из-за верстака бутылку, разлил по стаканам какой-то густой жидкости и один стакан протянул мне.

На негнущихся ногах я подошел к верстаку и взял стакан. От вонючей горячей краски меня мутило, ужасно хотелось на воздух, под дождь.

— Все механики одинаковы, — заговорил коричневый. — Вот и Арт тоже: сначала целую неделю баклуши бьет, а потом работы, говорит, по горло. В Лос-Анджелес по делу едешь?

Я незаметно понюхал выпивку, которую он мне калил. Пахнет вроде бы нормально. Подождав, пока он первым пригубит свой стакан, я отпил глоток, задержал жидкость во рту и, окончательно убедившись, что это не цианистый калий, опорожнил стакан, поставил его на верстак и отошел к двери.

— И по делу тоже, — ответил я и направился к наполовину выкрашенной машине. На капоте лежал большой металлический распылитель. Дождь изо всех сил стучал по плоской крыше. Представляю, как, должно быть, ругается сейчас Арт.

— Тут покрасить-то надо было только одно крыло, — как бы между прочим сказал коричневый. От спиртного его сладкий, мурлыкающий голос стал еще слаще. — Но у владельца деньжата водятся, да и шофер его был не прочь заработать несколько долларов — вот и все дела.

— Старо как мир, — бросил я. Губы у меня пересохли. Говорить не хотелось. Я закурил. Поскорей бы вернулся механик. Время тянулось мучительно медленно. Мы с коричневым равнодушно смотрели друг на друга, как смотрят два совершенно незнакомых, случайно встретившихся человека, а между нами, откинувшись на спинку стула, неподвижно сидел маленький Гарри Джонс. Коричневый, правда, еще не знал об этом.

Снаружи послышались шаги, дверь распахнулась. Дождь при электрическом свете казался серебряным. Ввалившись в гараж, Арт с угрюмым видом вкатил два испачканных колеса, захлопнул ногой дверь, одно колесо уронил и, свирепо посмотрев на меня, процедил:

— Хорошенькое же ты место выбрал. Песок — домкрат ни черта не держит!

Коричневый рассмеялся, достал из кармана завернутый в бумагу столбик медных монет и стал подбрасывать их на ладони.

— Не ворчи, — сухо заметил он. — Замени-ка лучше камеру.

— А я что, по-твоему, делаю?

— И поменьше на жизнь жалуйся.

— Как же, — пробурчал Арт, стянул с себя прорезиненный плащ, скинул клеенчатую шапку, побросал все это на пол, поставил колесо на круг и с остервенением стал сдирать монтировкой покрышку. Потом вынул сдувшуюся камеру и, по-прежнему ругаясь, подошел к стене, где стоял я, вставил в камеру шланг компрессора, накачал ее, а шланг отпустил, и тот с шипением ткнулся в побеленную стену гаража.

Я стоял и смотрел, как подпрыгивает у Канино на ладони завернутый в бумагу столбик медных монет. Напряжение спало, я немного расслабился и, повернув голову, увидел, что тощий механик, стоя рядом со мной, подбрасывает в воздух туго накачанную камеру и ловит ее широко расставленными руками. Поймал, с мрачным видом осмотрел и, покосившись на стоявшую в углу здоровенную бочку с грязной водой, что-то пробормотал себе под нос.

Сработались они, как видно, неплохо, — я, во всяком случае, не заметил, чтобы один дал другому какой-то сигнал или они обменялись многозначительными взглядами, жестами. Тощий поднял камеру высоко над головой, с минуту пристально смотрел на нее, а затем, повернувшись ко мне вполоборота, быстро шагнул в мою сторону и надел камеру мне на шею.

После чего, зайдя сзади и всем своим весом навалившись на меня, спустил камеру мне на плечи. Руками я кое-как шевелить мог, но вот дотянуться до лежавшего во внутреннем кармане пистолета был уже не в состоянии.

Коричневый вразвалочку пересек гараж, медленно сжал в кулак ладонь, в которой лежали медяки, и бесшумно, с отсутствующим видом подошел ко мне. Я подался вперед и попытался сбить Арта с ног.

В этот момент между моими разведенными в сторону руками со скоростью камня, летящего с огромной высоты, мелькнул тяжелый кулак, из глаз посыпались искры, комната перевернулась. За первым ударом последовал второй. Боли в голове я не почувствовал, только огни, замелькавшие перед глазами, сделались как-то ярче. Теперь в глаза бил режущий, ослепительный свет, и ничего, кроме этого света, не было. Потом свет померк, и наступила темнота, в которой маячило, словно микроб под микроскопом, какое-то красное пятнышко. А потом пропало и пятнышко. Наступил глухой, непроницаемый мрак, со свистом завыл ветер, и что-то тяжело рухнуло — словно упало огромное, поваленное ураганом дерево.




XXVIII


Под лампой кто-то сидел — кажется, женщина. Другой свет, очень сильный, по-прежнему бил в глаза, и я зажмурился. Ее платиновые, почти белые волосы отливали серебром. На ней было зеленое вязаное платье с широким белым отложным воротником, в ногах лежала блестящая черная сумка с металлическими уголками. Женщина курила, а у ее локтя стоял высокий стакан матового стекла с янтарной жидкостью.

Я осторожно повел головой. Болит, но не сильнее, чем я ожидал. Связали меня по рукам и ногам — точно индейку, перед тем как засунуть ее в духовку. На заведенных назад руках были надеты наручники, а сам я был крест-накрест привязан веревкой к коричневому дивану, на котором лежал. Конец веревки был переброшен за спинку дивана, и, безуспешно попробовав пошевелиться, я убедился, что привязан накрепко.

Перестав вертеться, я снова открыл глаза и произнес:

— Привет.

Услыхав мой голос, женщина отвела взгляд от далекой горной вершины и медленно повернулась в мою сторону. Маленький точеный подбородок. Ярко-синие, цвета горного озера, глаза. По крыше по-прежнему барабанил дождь, но как-то глухо, словно шел очень далеко отсюда.

— Как вы себя чувствуете?

«Голос звенит, точно маленькие серебряные — в тон волосам — колокольчики в кукольном доме», — подумал я и, устыдившись собственной глупости, ответил:

— Превосходно. Кто-то поставил мне под глазом не фонарь, а целую люстру.

— А вы чего ожидали, мистер Марло? Что вас на руках носить будут?

— Да, на руках, в скромном сосновом гробу. О бронзовых украшениях и позолоченных ручках можете не беспокоиться. И пожалуйста, не рассеивайте мой прах над безбрежными просторами Тихого океана. Морской пучине я предпочитаю компанию червей. Кстати, вы слыхали, что черви разнополы и влюбляются, как люди?

— По-моему, вы еще немного не в себе, — сказала блондинка, пристально глядя на меня.

— Вы не могли бы убрать этот свет?

Она встала, зашла за диван, и бивший в глаза свет погас. Блаженство.

— Не такой уж вы опасный, — сказала блондинка, возвращаясь к своему стулу. Она была не высокая и не маленькая, не худая и не толстая, словом, то, что надо.

— Я вижу, вы знаете мое имя.

— Вы долго не подавали никаких признаков жизни и дали им возможность вволю порыться в ваших карманах. При желании вас можно было бы забальзамировать. Итак, вы сыщик.

— Это все, чем я провинился?

Она не ответила. Дым от сигареты подымался к потолку, и она, разгоняя его, помахала рукой. Рука маленькая, породистая — не то что клешни современных женщин.

— Который час? — спросил я.

Слегка повернув голову, она поглядела на запястье, освещенное тусклым желтым светом лампы.

— Семнадцать минут одиннадцатого. У вас что, свидание?

— Как видите. Скажите, я нахожусь в доме возле гаража Арта Хака?

— Да.

— А чем занимаются мальчики? Могилу копают?

— Куда-то уехали.

— Не хотите же вы сказать, что они оставили вас без присмотра?

Ее голова опять медленно повернулась, а на губах заиграла улыбка.

— Говорю же, вы не опасны.

— А я думал, они вас стерегут.

Мои слова не только ее не смутили, но даже позабавили.

— Почему вы решили?

— Я знаю, кто вы.

Ее ярко-синие глаза сверкнули так, как не сверкает клинок на солнце. Уголки рта опустились, но голос не изменился.

— В таком случае, боюсь, вам придется худо. Ненавижу, когда убивают.

— И это говорите вы, жена Эдди Марса? Стыдитесь.

Это ей не понравилось. Она бросила на меня недовольный взгляд. Я улыбнулся:

— Раз вы не можете расстегнуть элегантные браслеты у меня на запястьях — а лучше и не пытаться, — дайте мне хотя бы сделать глоток из вашего стакана. Вы же все равно не пьете.

Блондинка встала и поднесла мне стакан. С треском лопались, словно благие порывы, пузырьки. Нагнулась. Дыхание нежное, как глаза олененка. Я сделал глоток, и она, выпрямившись, оторвала стакан от моих губ, наблюдая, как у меня по подбородку потекла тонкая струйка.

А потом снова нагнулась. Кровь опять побежала по моим жилам, как бегает по дому, внимательно осматривая его, новый жилец.

— На лице у вас живого места нет, — сказала она.

— Довольствуйтесь тем, что есть. Скоро ведь и этого не будет.

Вдруг блондинка повела головой и прислушалась. На мгновение лицо ее побледнело. Но это дождь барабанил по стенам. Она опять пересекла комнату и, остановившись возле дивана, боком ко мне, тихо сказала, глядя в пол:

— Зачем вы сюда приехали? Вам что, больше всех надо? Эдди ведь не причинил вам никакого вреда. Вы же сами прекрасно знаете, что, если бы я здесь не пряталась, полиция бы решила, что Рыжего Ригана убил Эдди.

— Тем более что так оно и было, — сказал я.

Она даже не шелохнулась. Дышит часто, хрипло. Я осмотрел глазами комнату. Две двери, обе на одной стене, одна из них приоткрыта. На полу ковер в красно-бурых квадратах, на окнах синие занавески, на обоях ярко-зеленые сосны. Такие комнаты рекламируются обычно на автобусных остановках. Дешево и сердито.

— Эдди тут ни при чем, — тихо сказала она. — Я не видела Рыжего уже несколько месяцев. Эдди не такой человек.

— Но вы же ушли от мужа. Жили отдельно. Вашим соседям показывали фотографию Ригана, и они его опознали.

— Это ложь, — холодно сказала она.

Я попробовал вспомнить, откуда я это знаю. От капитана Грегори? Не вспомнил. Голова работала плохо.

— И потом, это не ваше дело, — добавила она.

— Нет, мое. Вся история, от начала до конца, — мое дело. Я его расследую.

— Эдди не такой человек.

— Вы просто питаете слабость к содержателям игорных притонов.

— Что значит «питаю слабость»? Раз есть азартные игроки, значит, должны быть и игорные притоны.

— Не обманывайте себя. Нельзя один раз нарушить закон, а потом жить честно — так не бывает. Вы считаете, что Эдди — всего-навсего содержатель игорного клуба, а я думаю, что он вдобавок сутенер, шантажист, перекупщик краденого, головорез и взяточник, на которого работают профессиональные убийцы и подкупленные полицейские. Такие, как Эдди, не гнушаются ничем, ради наживы они способны на все. И не рассказывайте мне про благородных рэкетиров — я в эти сказки не верю.

— Он не убийца. — Блондинка нахмурилась.

— Верно, сам он не убивает, для этого у него есть Канино. Не далее как сегодня вечером Канино убил совершенно безобидного человека, который пытался кого-то выручить из беды. Я при этом убийстве присутствовал.

Она устало засмеялась.

— Ладно, — прорычал я. — Не хотите, не верьте. Если Эдди такой благородный, то я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз, без Канино. А то ведь, сами знаете, одно неосторожное слово с моей стороны — и Забияка выбьет мне все зубы, да еще, чего доброго, в пах ногой заедет.

Она откинула назад голову и застыла, задумавшись, вероятно, о чем-то своем.

— А я думал, блондинки нынче не в моде, — заметил я, просто так, чтобы что-то сказать. Все время вслушиваться в тишину было непереносимо.

— Что вы, это у меня парик. Я его ношу, пока свои волосы не отрастут. — Блондинка подняла руку и сняла парик. Пострижена она была совсем коротко, под мальчика. Продемонстрировав мне свою прическу, она надела парик снова.

— Кто это вас так?

Она удивилась:

— Как кто? Сама. Пошла в парикмахерскую и постриглась. А почему вы спрашиваете?

— Не догадываетесь?

— Да, я постриглась, чтобы Эдди знал, что я готова скрываться. Что меня не нужно сторожить. Я бы никогда его не подвела. Я люблю его.

— Господи! — простонал я. — Любите одного, а уединяетесь с другим.

Она подняла руку и, растопырив ладонь, уставилась на нее. А потом быстро вышла из комнаты и вскоре вернулась с кухонным ножом. Нагнулась над диваном и стала разрезать веревки.

— Ключ от наручников у Канино, — сказала она. — Тут я бессильна.

Тяжело дыша, она отошла в сторону. Все узлы были разрезаны.

— А вы — молодец, — похвалила она. — Острите — даже на краю могилы.

— Значит, Эдди Марс Ригана не убивал. Я так и думал.

Она порывисто повернулась ко мне спиной, села в кресло под лампой и закрыла лицо руками. А я спустил ноги на пол, встал и сделал пару шагов, разминая затекшие члены. Левая щека дергалась — был поврежден лицевой нерв. Прошелся. Ходить, значит, я еще в состоянии. Надо будет — и побегу.

— Насколько я понимаю, вы предпочитаете, чтобы я ушел? — сказал я.

Она кивнула, не подымая головы.

— Советую вам пойти со мной. Если в живых хотите остаться.

— Не тратьте зря времени. Он может вернуться в любую минуту.

— Закурите мне сигарету.

Я стоял рядом с ней, касаясь ее коленей. Внезапно она вскочила. Теперь наши лица находились на расстоянии всего нескольких дюймов.

— Привет, Серебряный Паричок, — еле слышно произнес я.

Она отступила назад, зашла за кресло и схватила со стола пачку сигарет. Выдернула из пачки сигарету и резким движением буквально воткнула ее мне в рот. Руки ее дрожали. Щелкнула миниатюрной зажигалкой в кожаном зеленом чехле и поднесла к сигарете фитиль. Я затянулся, заглядывая в ее ярко-синие, цвета горного озера, глаза. А потом, не успела ока отойти, выпалил:

— На вас меня вывел Гарри Джонс. Мелкая пташка, из тех, что скачут из бара в бар, питаясь вместо хлебных крошек тотализаторными билетами. А заодно — и слухами. Эта пташка что-то разнюхала про Канино; так или иначе, Джонс и его дружки выяснили, где вы скрываетесь. Тогда Джонс явился ко мне в контору и предложил — за деньги, разумеется, — рассказать всю историю, ведь ему было известно — откуда, значения не имеет, — что я работаю на генерала Стернвуда. В результате я напал на ваш след, а Канино — на маленькую бедную пташку, которой сейчас уже нет в живых. Отлеталась: крылышки взъерошены, шейка поникла, клювик в крови. Короче, Канино убил Джонса. А Эдди Марс, если верить вам, Серебряный Паричок, никогда бы этого не сделал, правильно я понимаю? Он ведь за всю свою жизнь ни разу никого не убил. Да и зачем? Если надо, убийцу всегда нанять можно.

— Уходите, — прохрипела она. — И поскорей.

В воздухе застыла ее рука, сжимавшая зеленую зажигалку. Суставы побелели от напряжения.

— Но Канино не знает, что мне все это известно, — сказал я. — Он знает только, что здесь я рыскаю не случайно.

И тут она вдруг громко расхохоталась. На нее было страшно смотреть. Ее трясло, точно деревце на ветру. В смехе этом чувствовалось не столько даже удивление, сколько замешательство. Казалось, она узнала что-то такое, что противоречило известному раньше. Вот какой это был сложный смех.

— Боже, как смешно, — сказала она наконец, задыхаясь. — Ужасно смешно, потому что… понимаете… я все еще люблю его… Женщины… — И она засмеялась снова.

А я мучительно вслушивался в шум дождя. Стучало в висках.

— Пошли, — сказал я. — Скорее.

Она отступила на два шага и опять нахмурилась:

— Бегите! Бегите вы! До Реалито дойдете пешком, это не так уж далеко. И даже к лучшему, что пешком! По крайней мере два часа молчать будете. Мне кажется, я это заслужила.

— Пойдемте со мной, — повторил я. — У вас есть пистолет, Серебряный Паричок?

— Вы же сами прекрасно понимаете, что я никуда не пойду. А вы идите. И пожалуйста, скорее.

Я подошел к ней вплотную:

— И вы останетесь здесь после того, как отпустили меня? Будете сидеть и ждать, пока не вернется этот убийца? Прощения будете просить, да? Неужели вы не понимаете, что для него убить человека все равно, что муху прихлопнуть? Вы пойдете со мной?

— Нет.

— А что, если ваш муж все-таки убил Ригана? — не сдавался я. — Или это сделал без его ведома Канино? Что тогда? Сколько тогда вам осталось жить, после того как вы меня отпустили?

— Я Канино не боюсь. Я ведь все-таки жена его хозяина, не забудьте.

— Эдди ваш — пустое место, — огрызнулся я. — Канино съест его и не поперхнется. Заманит и прихлопнет — как кошка канарейку. Пустое место. Такие, как вы, вечно влюбляются в ничтожеств.

— Убирайтесь. — Она еле удержалась, чтобы не плюнуть мне в лицо.

— Хорошо. — Я повернулся к ней спиной и через приоткрытую дверь вышел в темный коридор. Но она бросилась за мной, подбежала, оттеснив меня, к входной двери и распахнула ее. Прислушалась и только тогда поманила меня пальцем.

— До свидания, — сказала она еле слышно. — Желаю удачи, но помните: Эдди не убивал Ригана. Вы найдете Рыжего живым и здоровым, но не раньше, чем он сам того захочет.

Я прижал ее к стене и, касаясь губами ее лица, горячо зашептал:

— Никакой спешки нет, слышишь? Все ведь было заранее продумано, тщательно отрепетировано, рассчитано по секундам. Абсолютно никакой спешки. Поцелуй меня, Серебряный Паричок.

Лицо ее было совершенно ледяным. Она подняла руки, обняла меня за голову и крепко поцеловала. Губы под стать лицу — холодные как лед.

Я вышел на крыльцо, дверь за мной бесшумно закрылась, а по ступенькам по-прежнему барабанил холодный дождь. Но губы были еще холодней.




XXIX


В гараже было темно. Пройдя по гравиевой дорожке и по сырой, хлюпающей под ногами траве, я вышел на дорогу, по которой неслись, стекая в канаву, полноводные ручьи. Шляпы не было. Должно быть, я обронил ее в гараже, а Канино не потрудился ее мне вернуть, полагая, как видно, что больше она мне не понадобится. Я подумал о Канино. Едет, наверное, сейчас со спокойной душой обратно: тощий угрюмый Арт вместе с перекрашенной и, возможно, угнанной машиной переправлен в безопасное место. Блондиночка любила Эдди Марса и согласилась скрыться, чтобы спасти его. Значит, она должна сидеть себе спокойно под лампой и ждать его, Канино, возвращения. А сыщик лежит связанный на диване. Коричневый перенесет ее вещи в машину, обойдет напоследок все комнаты — не оставить бы улик, а потом велит ей выйти из дому и подождать. Выстрела она не услышит. Впрочем, достаточно будет и удара дубинки в висок. А ей он скажет, что оставил меня связанным на диване, чтобы через какое-то время я смог развязать веревки и уйти. И она ему по глупости поверит. Ведь он считает ее дурой, этот славный, предусмотрительный мистер Канино.

Плащ расстегнулся, из-за наручников я не мог его застегнуть, и взмокшие полы били по ногам, словно крылья большой, выбившейся из сил птицы. Вот и шоссе. Мимо, в туче брызг, слепя фарами, свирепо шурша шинами, проносились автомобили. Моя машина стояла на том самом месте, где я ее оставил, колеса накачаны и перебортованы — чтобы в случае необходимости можно было воспользоваться ею в любой момент. Все предусмотрено. Я залез в машину, нагнулся под руль и, откинув кожаный фартук и пошарив в тайнике, извлек оттуда второй пистолет, спрятал его под плащ и пустился в обратный путь. Мир теперь сузился, замкнулся, и в мире этом нам с Канино было не разойтись.

Я уже свернул с шоссе, когда сзади блеснули фары. Едва я успел спрыгнуть в наполненную водой канаву, как мимо, не сбавляя хода, промчалась машина. Я высунул голову из канавы и услышал, как она, скрипнув шинами, съехала с дороги на гравий. Мотор заглох, фары погасли, хлопнула дверца. Как стукнула входная дверь, я не слышал, но деревья, за которыми стоял дом, осветились — то ли шторы на окне раздвинули, то ли зажгли в коридоре свет.

Я снова выбрался на дорогу и зашагал по лужайке к дому. Под ногами чавкала мокрая трава. Я нащупал пистолет, он лежал у меня в заднем кармане, и я, хоть и с трудом, мог до него дотянуться, рискуя, правда, вырвать левую руку с корнем. Машина стояла перед домом. Темная, пустая, теплая. В радиаторе уютно булькала, остывая, вода. Я заглянул за боковое стекло. Ключи торчат в замке зажигания. Мистер Канино вел себя крайне самоуверенно. Я обошел машину, осторожно, на цыпочках пересек гравиевую площадку, подошел к окну дома и прислушался. Голосов слышно не было, все звуки тонули в частой барабанной дроби дождя, колотившего по водосточной трубе.

Я напряг слух. Никто не кричит, все тихо и чинно. Он, вероятно, что-то мурлычет ей своим сладким голосом, а она оправдывается: я его отпустила, но взяла с него слово, что он даст нам сбежать. Но Канино мне не поверит, как, впрочем, и я бы не поверил ему. А значит, и на разговоры времени тратить не станет: прихватит блондинку с собой и попытается скрыться. Остается только ждать, когда он выйдет.

Но мне не терпелось. Я переложил пистолет в левую руку, нагнулся, набрал горсть гравия и, встав на цыпочки, потер гравием о стекло. Хотя почти весь гравий рассыпался, скрежет всего нескольких камешков произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Я бросился к машине и вскочил на подножку с противоположной стороны. Дом снова погрузился во тьму. Погас свет — и все. Я присел на подножке и замер. Ни шума, ни выстрелов, ни беготни. Канино свое дело знает.

Я опять выпрямился, задом влез в машину, нащупал ключ зажигания и повернул его. Кнопка стартера по идее должна была находиться на приборной доске. Наконец я нащупал ее, нажал, и стартер застучал. Двигатель не успел еще остыть и тут же приглушенно, как-то даже с удовольствием заурчал. А я снова выскочил из машины и спрятался за задними колесами.

Меня била дрожь, но я знал, что такой поворот событий Канино никак не устраивает: машина была нужна ему позарез. Темное окно медленно, дюйм за дюймом поползло вниз, только по неясным бликам света на стекле можно было заметить, что оно вообще опускается. Затем из окна внезапно вырвалось пламя, и грянули три выстрела подряд. В машине посыпались стекла. Я издал истошный вопль. Затем вопль сменился жалобным стоном. Стон в свою очередь перешел на хрип захлебывающегося в крови. Предсмертный хрип стал постепенно стихать и наконец замер. Последний, судорожный вздох. Получилось неплохо. Даже мне самому понравилось. Остался доволен и Канино. Я услышал его смех. Громкий, раскатистый, не имеющий ничего общего с его вкрадчивым, мурлыкающим голоском.

Опять на какое-то время наступила тишина, прерываемая лишь шумом дождя и тихим урчанием мотора. Затем дверь дома приоткрылась, и на пороге возникла человеческая фигура с каким-то белым пятном на шее. Я догадался, это пятно — белый отложной воротник женщины.

Откинув назад голову, на негнущихся ногах блондинка медленно, как деревянная, спустилась по ступенькам с крыльца. В темноте поблескивал ее серебряный парик. Канино, согнувшись, крался за ней, прячась за ее спину. Что-то в этой жуткой парочке было неуловимо смешное.

Она спустилась с крыльца. Теперь я видел ее лицо — белое, застывшее. Направилась к машине. Канино прятался за ней, как за мощным оградительным укреплением, — а вдруг я еще жив и кусаюсь? Сквозь шум дождя до меня донесся ее тихий, ровный голос:

— Я ни черта не вижу, Забияка. Окна запотели.

Канино что-то буркнул в ответ, и блондинка, вздрогнув всем телом, как будто ей ткнули пистолетом в спину, между лопаток, опять двинулась вперед. Когда она подошла почти вплотную к погруженной во тьму машине, я разглядел в темноте и его: шляпа, щека, плечо. Вдруг блондинка остановилась как вкопанная и завизжала. От этого прелестного пронзительного девичьего визга я отлетел в сторону, как будто получил сокрушительный удар в челюсть.

— Я вижу его! — закричала она. — Через стекло! Он за рулем, Забияка!

Канино клюнул на эту удочку, как целая стая изголодавшихся щук. Он грубо оттолкнул блондинку в сторону, рванулся к машине и выбросил вперед руку. В темноте снова трижды вспыхнуло пламя. Опять посыпалось разбитое стекло. Одна пуля, пробив стекло, попала в дерево, рядом со мной. Другая, чиркнув по другому дереву, пропела высоко над головой. А мотор продолжал работать.

Канино стоял согнувшись в три погибели, лицо, только что осветившееся от вспышек выстрелов, опять посерело и растаяло во мраке. Если он стрелял из револьвера, то патроны должны были кончиться. А может, и нет. В общей сложности он выстрелил шесть раз, но после первых трех выстрелов он мог, еще в доме, перезарядить револьвер. Надо надеяться, что так оно и было. Почему-то не хотелось, чтобы он оставался безоружным. Впрочем, у него мог быть и автоматический пистолет.

— У тебя все? — поинтересовался я.

Он бросился на голос. Наверно, надо было, как это водится у джентльменов старой школы, дать ему возможность выстрелить первым, но он держал пистолет наготове, и надо было действовать как можно скорее. Поэтому, решив на этот раз пренебречь джентльменским кодексом, я выстрелил в него четыре раза подряд. Ручка кольта врезалась мне в ребро. Пистолет вылетел у него из рук, как будто его выбили ногой. Послышался хлопок — это Канино прижал обе руки к животу. В таком положении он и упал — лицом вперед, обхватив себя своими здоровенными ручищами. Рухнул ничком на мокрый гравий. И больше не издал ни звука.

Молчала и блондинка. Она стояла неподвижно, дождь хлестал ей по лицу. Я подошел к Канино и носком ботинка зачем-то отбросил в сторону пистолет. Потом присел на корточки и подобрал его. Теперь я находился совсем рядом с блондинкой. Она заговорила — задумчиво, словно сама с собой:

— Я… я боялась, что ты вернешься.

— У нас ведь было назначено свидание, — возразил я. — Говорю же, все было заранее продумано. — И я грубо, как деревенский увалень, загоготал.

Она присела на корточки рядом со мной, нащупала что-то у Канино на груди, встала, и я увидел, что в руке она держит ключик на тоненькой цепочке.

— Его обязательно надо было убивать? — с горечью спросила она.

Я перестал смеяться, так же внезапно, как и начал. Она подошла ко мне сзади и, щелкнув замком, расцепила наручники.

— Да, — еле слышно проговорила она, отвечая на свой же вопрос. — Обязательно.




XXX


На следующий день опять ярко светило солнце.

Капитан Грегори из розыска пропавших без вести лениво выглянул из окна своего кабинета и посмотрел на зарешеченные окна верхнего этажа белого, вымытого дождем здания Городского полицейского управления. Затем тяжело повернулся в своем вращающемся кресле, примял табак потрескавшимся от ожогов большим пальцем и тупо уставился на меня:

— Ну что, опять влип в историю?

— А вы в курсе?

— А ты что ж, думаешь, я зря здесь целыми днями стул просиживаю? Канино, конечно, пристрелить стоило, я ничего не говорю, но не думаю, чтобы ребята из уголовной полиции погладили тебя за это по головке.

— Просто мне обидно стало, — сказал я. — Все кругом убивают, а я что, хуже?

Капитан вяло улыбнулся:

— Откуда ты узнал, что девица, которую сторожил Канино, — жена Эдди Марса?

Я все ему подробно рассказал. Он внимательно слушал и зевал, прикрывая золотые зубы ладонью величиной с поднос.

— Ты, наверно, считаешь, что я обязан был найти ее, — сказал он, когда я кончил.

— Этот вывод напрашивается сам собой.

— Что ж, может, я и знал, где она прячется, — сказал Грегори. — Знал и играл с ними в кошки-мышки. Пусть, мол, считают, что это сойдет им с рук. Не так ведь глупо, а? И еще, ты ведь, наверно, думаешь, что я смотрел на все это сквозь пальцы по каким-то своим, сугубо, так сказать, меркантильным соображениям, да? — И он красноречиво потер большим пальцем об указательный и средний.

— Нет, — ответил я, — ничего такого я не думал. Даже когда оказалось, что Эдди почему-то в курсе нашей с вами беседы.

Грегори поднял брови с таким видом, будто это давалось ему с большим трудом, — старый трюк, к которому он в последнее время, как видно, прибегал довольно редко. Лоб капитана покрылся морщинами, а когда разгладился, на нем появилось множество белых линий, которые постепенно стали краснеть.

— Пойми, я — полицейский, — сказал наконец он. — Самый обыкновенный полицейский. В меру честный. Честность ведь нынче у нас не в почете. Будь я жулик, я бы тебя сегодня к себе не вызвал. Уж можешь мне поверить. Как всякий полицейский, я люблю, когда торжествует закон. Я бы очень обрадовался, если б разодетые хлыщи вроде Эдди Марса ломали ухоженные ногти в Фолсомских каменоломнях рядом со своими подручными, громилами из трущоб, которых загребли по первому же делу и которые с тех пор больше времени проводят за решеткой, чем на воле. Мне бы очень хотелось на всех на них полюбоваться, но мы ведь с тобой не первый день на свете живем и понимаем — мечты все это. Такого, чтоб преступников сажали по справедливости, не бывает. Ни в нашем городе, ни в любом другом, будь он хоть вдвое меньше. А все потому, что в нашей с тобой огромной и распрекрасной Америке таких порядков нет.

Я промолчал, а Грегори, дернув головой, выпустил дым в потолок, посмотрел на свою трубку и продолжал:

— Только не подумай, что я подозреваю Эдди Марса в убийстве Ригана. Едва ли у него могли быть основания для убийства, а даже если и были, он, по-моему, не стал бы его убивать. Я просто решил, что Эдди, может быть, что-то знает и рано или поздно вся история выплывет на поверхность. Прятать жену в Реалито было, конечно, с его стороны наивно, но это та наивность, которой порой грешат даже самые матерые проходимцы. Сегодня ночью я вызывал Марса к себе после того, как он дал показания окружному прокурору. Он во всем признался. Сказал, что Канино он использовал только в качестве надежного телохранителя, а про его темные делишки знать ничего не знает. С Гарри Джонсом Марс был не знаком, с Джо Броди — тоже. Гейгера он, естественно, знал, но уверяет, что понятия не имел про его подпольный бизнес. Все это, впрочем, ты уже слышал.

— Да.

— Ты хорошо сделал, что сразу же заявил в полицию, приятель. Мы ведь все равно храним все неопознанные пули. В один прекрасный день ты бы снова воспользовался этим кольтом — и попался.

— Да, я все сделал хорошо, — сказал я, загадочно улыбаясь.

Грегори выбил табак из трубки и задумчиво уставился на нее.

— Что случилось с девицей? — спросил он, не подымая глаз.

— Не знаю. Ее почему-то не задержали. Мы с ней дали показания. Три раза говорили одно и то же: сначала Уайлду, потом шерифу, а потом — мальчикам из уголовной полиции. После этого ее отпустили, и больше я ее не видел. И вряд ли увижу снова.

— Хорошая, говорят, девчонка. Без фокусов.

— Да, неплохая.

Капитан Грегори вздохнул и взъерошил свои мышиного цвета волосы.

— И последнее, — почти ласково сказал он. — Парень ты, по всему видно, не промах, только очень уж боевой. Если действительно хочешь помочь Стернвудам — оставь эту семейку в покое.

— Думаю, вы правы, капитан.

— Как ты себя чувствуешь?

— Превосходно, — ответил я. — Всю ночь меня таскали по кабинетам и выбивали из меня показания. Перед этим я промок до нитки, а еще раньше был избит до потери пульса. Так что чувствую я себя просто великолепно.

— Но ведь ты же сам виноват, а?

— Сам. — Я встал, улыбнулся ему на прощанье и двинулся к выходу. Когда я подошел к дверям, он вдруг откашлялся и, повысив голос, сказал:

— Я что-то не понял, ты все еще надеешься найти Ригана?

Я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза:

— Нет, не надеюсь. И искать его не собираюсь. Вы довольны?

Он задумчиво кивнул. А потом пожал плечами:

— Не знаю даже, зачем я об этом спросил тебя. Так, вырвалось. Желаю удачи, Марло. Заходи, если что. Всегда рад тебя видеть.

— Спасибо, капитан.

Я вышел из здания муниципалитета, сел в машину, выехал с полицейской стоянки и отправился домой, в «Хобарт-Армс». Приехал, скинул пиджак и, улегшись на диван, уставился в потолок, прислушиваясь к шуму улицы и поглядывая на ползущий по потолку солнечный луч. Я попытался было уснуть, но вскоре понял, что это мне не удастся, встал, выпил виски, хотя время для спиртного было самое неподходящее, и лег снова. Не спалось. Мозг работал, как часы. Я сел на кровати, набил трубку и вслух произнес:

— Этот старый болван явно что-то знает.

Табак почему-то показался мне горьким, как полынь. Я отложил трубку и снова лег. В голове у меня все перепуталось, и при воспоминаниях о событиях минувшей ночи мне начинало казаться, что я по многу раз делал одно и то же: ехал в одни и те же места, встречался с одними и теми же людьми, говорил одни и те же слова. И при этом ощущение было такое, будто каждый раз все происходит по-настоящему и впервые… Вот я несусь на машине по мокрому шоссе, а блондинка забилась в угол, молчит; она промолчала всю дорогу, и когда мы приехали в Лос-Анджелес, то опять стали совершенно чужими людьми… А вот я стою в какой-то круглосуточно работающей аптеке и говорю по телефону с Берни Олсом. Ему я сообщил, что убил в Реалито человека, а сейчас направляюсь к Уайлду вместе с женой Эдди Марса, которая при этом убийстве присутствовала… Я еду по пустынным, блестящим от дождя аллеям Лафайет-парка, подъезжаю к большому дому Уайлда, а на крыльце уже горит свет, меня ждут — это Олс перезвонил окружному прокурору и предупредил его, что я скоро буду… Я стою в кабинете Уайлда, а он сидит за своим письменным столом, закутавшись в пестрый халат. Взгляд суровый, на губах застыла кривая улыбочка, пальцы теребят пятнистую сигару. Кроме нас, в кабинете находятся Олс и какой-то тощий седой субъект, больше похожий на профессора экономики, чем на полицейского из управления шерифа. Я рассказываю всю историю от начала до конца, они молча слушают, а блондинка сидит в углу, сложив на коленях руки и опустив глаза. Потом все по очереди долго говорят по телефону. Потом возникают два типа из уголовной полиции, на меня они смотрят с таким видом, будто я какой-то диковинный зверь, сбежавший из бродячего цирка. Потом, в сопровождении одного из этих типов, я еду в Фулуайдер-билдинг. Мы входим в комнату, где все еще стоит кисло-сладкий запах, а на стуле в том же положении, с застывшей гримасой на мертвом лице сидит Гарри Джонс. Появляется врач, здоровенный парень с рыжей щетиной на шее; эксперту, который рыщет по комнате в поисках отпечатков пальцев, я советую осмотреть щеколду на фрамуге и оказываюсь прав: единственный отпечаток, который оставил, в подтверждение моей истории, мистер Канино, оказался именно там.

Потом я опять возвращаюсь к Уайлду и подписываю протокол допроса, который за это время перепечатала его секретарша. Потом открывается дверь, входит Эдди Марс и, увидев блондинку, с улыбкой говорит: «Привет, детка». Но она ему не отвечает и даже не смотрит в его сторону. Эддл Марс свеж и подтянут, как всегда, на нем темный костюм, а поверх твидового пальто накинут белый шарф с бахромой. А потом они ушли, вообще все ушли, я остался наедине с Уайлдом, и он ледяным, срывающимся от гнева голосом сказал: «Имейте в виду, Марло, еще одна такая история, и я вам не завидую. Тогда уж вас ничто не спасет».

Ночные события прокрутились в голове еще много раз. Погрузившись в воспоминания, я лежал на диване и следил за скользящим по краю стены солнечным зайчиком, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Норрис, дворецкий Стернвудов.

— Мистер Марло? — Голос, как всегда, совершенно спокойный, — Я пытался дозвониться вам в контору, но безуспешно. Поэтому и позволил себе побеспокоить вас дома.

— Почти всю ночь меня не было. Я даже не ложился.

— Понимаю. Генерал хотел бы сегодня встретиться с вами, сэр. Если, разумеется, это не нарушит ваших планов.

— Полчаса, думаю, я смогу ему уделить. Как он?

— Лежит, но чувствует себя неплохо.

— Посмотрим, что с ним будет, когда я уйду, — сказал я и положил трубку.

Побрившись и переодевшись, я направился было к двери, но вернулся и прихватил маленький револьвер Кармен с перламутровой ручкой. Солнце было таким ярким, что перед глазами все плясало. Через двадцать минут, ровно в одиннадцать пятнадцать, я уже въезжал в боковые ворота усадьбы. В восторге от того, что дождь наконец кончился, птицы как сумасшедшие прыгали по веткам и распевали песни, сбегавшая вниз лужайка была зеленее ирландского флага, а у особняка вид был такой, словно его построили всего десять минут назад. Я нажал на кнопку звонка. Еще недели не прошло, как я впервые позвонил в этот звонок, а казалось, что позади уже целый год.

Дверь открыла служанка, которая отвела меня в главный холл и ушла, сказав, что мистер Норрис сейчас спустится. В холле абсолютно ничего не изменилось. С висевшего над камином портрета на меня так же пристально смотрели черные как уголь горящие глаза офицера, а рыцарь на витраже, как и пять дней назад, тщетно пытался освободить привязанную к дереву голую девицу.

Через несколько минут появился Норрис; ничуть не изменился и он: равнодушный взгляд холодных голубых глаз, гладкая, здоровая серовато-розовая кожа, упругая походка молодого человека. Груз лет ощущал на себе я, а никак не он.

Мы поднялись по выложенной кафелем лестнице и пошли по коридору в противоположную от комнаты Вивьен сторону. Чем дальше мы шли, тем больше, таинственнее становился особняк. Наконец мы остановились у массивной, старинной, похожей на церковную двери. Норрис бесшумно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Затем, отступив в сторону, пропустил меня, и я зашагал по казавшейся бесконечной ковровой дорожке к широченной кровати с пологом такой величины, что если бы под ним я увидел сейчас не парализованного генерала Стернвуда, а умирающего Генриха VIII, то ничуть бы не удивился.

Генерал сидел в постели, откинувшись на подушки. Желтые, безжизненные руки лежали поверх белоснежного одеяла, на пепельно-сером, мертвенном лице выделялись живые черные глаза.

— Садитесь, мистер Марло. — Голос усталый, слегка напряженный.

Я придвинул стул вплотную к постели и сел. Все окна плотно закрыты. Шторы приспущены, в комнате царит полумрак. В спертом воздухе едва слышный, сладковатый запах старости.

С минуту, показавшуюся мне часами, генерал пристально смотрел на меня, потом приподнял руку, словно доказывая самому себе, что она еще подымается, опустил и с трудом выговорил:

— Я не просил вас разыскивать моего зятя, мистер Марло.

— Да, но ведь вы этого хотели.

— Я вам об этом ничего не говорил. Вы слишком многое на себя берете. Обычно я говорю, если мне чего-то хочется.

Я промолчал.

— Деньги вы получили, — холодно продолжал он. — Это, впрочем, несущественно. Просто у меня возникло ощущение, что вы — неумышленно, разумеется, — нарушили наш договор.

Генерал закрыл глаза.

— Вы для этого меня вызывали? — справился я.

Глаза очень медленно приоткрылись. Веки — как свинцовые.

— По-моему, вы сердитесь.

Я покачал головой:

— У вас есть передо мной одно преимущество, генерал. И я вовсе не хочу лишать вас его, ни в коем случае. Оно ведь очень невелико, учитывая, как нелегко вам приходится. Вы можете говорить мне все что угодно, а я обижаться на вас не вправе. Я хотел бы вернуть вам ваши деньги. Я понимаю, вам это безразлично, а вот мне — не совсем.

— Что это вам даст?

— Тем самым я откажусь от вознаграждения за работу, с которой не справился. Вот и все.

— И часто вы не справляетесь с работой?

— Иногда бывает. Все мы люди.

— Зачем вы ходили к капитану Грегори?

Я откинулся назад, забросил руку за спинку стула и внимательно посмотрел на старика. Лицо его ровным счетом ничего не выражало. Ответа на его вопрос — во всяком случае, удовлетворительного — у меня не было.

— Видите ли, — начал я, — у меня сложилось впечатление, что долговыми расписками Гейгера вы меня в основном лишь испытывали. Я подумал, что вы боитесь, как бы Риган не оказался замешанным в попытку вас шантажировать. Тогда сам я еще ничего про Ригана не знал. И, только поговорив с капитаном Грегори, я окончательно убедился, что Риган не из тех людей, что идут на шантаж.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Я кивнул:

— Да, на ваш вопрос я действительно не ответил. Думаю, мне просто было стыдно признаться, что на этот раз интуиция меня подвела. В то утро, после нашего с вами разговора в оранжерее, меня пригласила к себе миссис Риган. По всей видимости, она решила, что вы наняли меня искать ее мужа, и осталась этим очень недовольна. Что не помешало ей, однако, намекнуть, что его машину обнаружили в каком-то гараже. «Обнаружили» воспринималось однозначно: машину нашла полиция. Раз полиция в курсе дела, рассудил я, Риганом занимается розыск пропавших без вести. Разумеется, я не знал, кто сообщил в полицию о пропаже Ригана: вы или кто-то еще, или же просто машину нашли в частном гараже по анонимному звонку. Всего этого я, повторяю, не знал, но, неплохо зная полицию, я сообразил, что раз они установили все это, то обязательно постараются разнюхать что-то еще, тем более что ваш шофер, как выяснилось, уже давно находился у них на заметке. В каком направлении они будут действовать, я понятия не имел, но к капитану Грегори решил, на всякий случай, сходить. Окончательное решение я принял после встречи с мистером Уайлдом в связи с убийством Гейгера. Когда мы с ним на минуту остались одни, он поинтересовался, говорили ли вы мне, что ищете Ригана. На это я ответил, что вы его не ищете, но в принципе хотели бы знать, где он и что с ним. Уайлд только хмыкнул, но я сразу же понял, что поисками Ригана занимается полиция Лос-Анджелеса. Верно, к капитану Грегори я пошел, но вел себя с ним осмотрительно, стараясь говорить только то, что он знает и без меня.

— Однако же, вы дали ему понять, что я нанял вас на поиски Рыжего?

— Да, но только убедившись, что капитану поручено это дело.

Генерал закрыл глаза и, не открывая их, произнес:

— И по-вашему, это порядочно?

— Да, порядочно.

Глаза открылись опять. Черные пытливые глаза на мертвом лице.

— Может быть, я чего-то не понимаю? — сказал он.

— Может быть. Ответственный за розыск пропавших без вести не из болтливых — в противном случае он бы такими делами не занимался. Грегори — хитрая бестия, тертый тип, любит прикинуться эдаким увальнем, сытым своей работой по горло. А ведь игру я вел нешуточную. Без блефа тут было не обойтись. Обычно, когда говоришь с полицейским, он относится к вашим словам недоверчиво. А Грегори вел себя со мной так, будто ему все безразлично. Это мойщику окон вы можете сказать: «Вот восемь окон. Вымой их и можешь быть свободен». С частным сыщиком так нельзя. Ведь никогда не известно, на что ему придется пойти, чтобы выполнить ваше поручение. Я берусь его выполнить, а уж как — это мое дело. Главное ведь — это защитить вас, а если я нарушаю при этом некоторые правила, то нарушаю их в ваших же интересах. Интересы клиента для частного сыщика превыше всего — если, разумеется, клиент этот сам не преступник. Но и тогда я лишь откажусь вести дело, которое он мне предложил, и буду держать язык за зубами. В конце концов, вы же не запрещали мне обращаться к капитану Грегори.

— Согласитесь, предусмотреть это было бы довольно сложно. — Старик кисло улыбнулся.

— Итак, в чем же я провинился? Ваш дворецкий Норрис счел, что, раз Гейгер убит, мои функции исчерпаны. Я же смотрю на дело иначе. Поведение Гейгера показалось мне весьма подозрительным. Я не Шерлок Холмс и не Фило Вэнс[10 - Фило Вэнс — сыщик-эрудит, персонаж детективных романов американского писателя У. X. Райта, писавшего под псевдонимом С. С. Ван Дайн.]. В мою задачу не входит следовать за полицией по пятам, подбирать неопознанные вещественные доказательства и на их основании строить глубокомысленные гипотезы. Если вы полагаете, что этим занимаются в наше время частные сыщики, то вы глубоко заблуждаетесь. С вещественными доказательствами у полиции как раз все в порядке. Если, конечно, им дают честно работать. Из виду полиция, как правило, упускает вещи менее очевидные, в глаза не бросающиеся. Например, они не задались вопросом: с какой стати такой скользкий тип, как Гейгер, который промышляет темными делишками, чувствует себя очень неуверенно, прячется за спиной у рэкетира и пользуется сомнительной протекцией кой-кого из блюстителей порядка — посылает вам долговые расписки и просит вас оплатить их, как подобает джентльмену? Почему он это сделал? А потому, что ему хотелось выяснить, можно ли на вас оказывать давление. Если вы уязвимы, то заплатите… Если нет — на его письмо вы не отреагируете и будете терпеливо ждать, как он поведет себя дальше. Оказалось, вы уязвимы. Вашим слабым местом был Риган. Вы боялись, что он не тот человек, каким вы себе его представляли, что он пожил у вас в доме, осмотрелся, втерся к вам в доверие с единственной целью — прикарманить ваши сбережения.

Генерал открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его перебил:

— Впрочем, беспокоились вы ведь не из-за денег. И не из-за дочерей. На них-то вы, по-моему, уже давно махнули рукой. Просто как человек, сохранивший чувство собственного достоинства, вы не хотели, чтобы из вас делали дурака. А главное, самое главное, — Риган вам самому нравился.

— Что-то вы очень уж разговорились, Марло, — тихим голосом проговорил генерал после паузы. — Как вас прикажете понимать: вы все еще собираетесь разгадать загадку Ригана?

— Нет, с меня хватит. Да и в полиции мне намекнули, чтобы я закруглялся. Грубо, говорят, работаешь. Поэтому я и решил вернуть вам деньги — задание ведь я до конца не выполнил.

Старик улыбнулся.

— Продолжайте расследование, — сказал он. — Если найдете Рыжего, получите еще тысячу. И имейте в виду, возвращаться назад он вовсе не обязан. Мне не важно, где он. Каждый человек имеет право жить так, как он хочет. За то, что он бросил мою дочь, да еще так внезапно, я на него не в претензии. Чего сгоряча не сделаешь! Мне важно знать, что у него все в порядке, а где он, мне безразлично. Мне только хочется, чтобы он связался со мной напрямую. Если же окажется, что он испытывает материальные затруднения, я хочу ему помочь. Вам все ясно?

— Да, генерал.

Старик перевел дух, а затем голова его поникла, темные веки смежились, бескровные губы плотно сжались. Силы покинули его. Живой труп. Но вот глаза снова приоткрылись, а на губах заиграла улыбка.

— Совсем я раскис, — сказал он. — Баба, а не солдат. Что ж поделаешь, нравится мне этот парень. Что-то в нем есть… чистое. Не знаю, может, я плохо разбираюсь в людях… Найдите мне его, Марло. Найдите…

— Попытаюсь. А сейчас вам надо отдохнуть. А то я совсем вас заговорил.

Я быстро встал и направился к двери. А он опять закрыл глаза. Руки безжизненно упали на одеяло. Вот уж действительно, краше в гроб кладут. Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел по коридору и спустился по лестнице в центральный холл.




XXXI


Появился дворецкий с моей шляпой в руке.

— Что вы думаете о его состоянии? — спросил я Норриса, надевая шляпу.

— Он не так слаб, как кажется, сэр.

— В противном случае его давно бы уже следовало предать земле. Скажите, чем этот Риган так ему полюбился?

Дворецкий окинул меня пристальным и в то же время абсолютно непроницаемым взглядом.

— Молодостью, сэр, — ответил он. — И твердой рукой.

— Твердая рука — это по вашей части.

— Да и по вашей тоже, сэр.

— Благодарю. Как поживают юные леди?

Норрис вежливо пожал плечами.

— Я так и думал, — сказал я и вышел.

Выйдя на крыльцо, я взглянул на сбегавший вниз, к высокой металлической ограде газон, на подстриженные деревья и клумбы с цветами и увидел Кармен, которая с потерянным видом одиноко сидела на каменной скамейке, обхватив голову руками.

Она не заметила, как я, сбежав по ступенькам из красного кирпича, подошел к ней, и, увидев меня, подпрыгнула и ощетинилась, точно кошка. Голубые брюки, те самые, в которых я видел ее в первый раз; копна растрепанных светлых волос, лицо бледное, на щеках красные пятна, серовато-синие, цвета сланца, глаза.

— Скучаешь? — спросил я.

Она медленно, довольно робко улыбнулась, а потом быстро кивнула. И шепнула:

— Ты на меня не злишься?

— А ты на меня?

Она подняла большой палец ко рту и захихикала:

— Я — нет.

Я насторожился и огляделся по сторонам. На дереве, футах в тридцати от того места, где она сидела, висела утыканная стрелами мишень. Еще три-четыре стрелы лежали рядом с ней, на скамейке.

— С вашими деньгами вы с сестрой могли бы жить и повеселее, — сказал я.

Она смерила меня долгим, задумчивым взглядом из-под длинных ресниц. Тем самым, от которого мужчины по идее должны, схватившись за сердце, падать на колени.

— Любишь стрелы метать?

— Угу.

— Да, чуть не забыл, — сказал я, покосившись на дом, шагнув за дерево, и достал из кармана маленький револьвер с перламутровой ручкой. — Я принес тебе твое именное оружие. Револьвер смазан и заряжен, но стрелять из него в людей — по крайней мере, пока не научишься, — не советую. Помнишь?

Она побледнела еще больше и вынула изо рта большой палец. А затем, с неожиданным блеском в глазах, взглянула сначала на меня, а потом на револьвер, который я держал в руке.

— Да, помню, — сказала она и кивнула. И вдруг, ни с того ни с сего, бросила:

— Научи меня стрелять. Мне очень хочется.

— Здесь? Запрещено законом.

Она встала со скамейки, подошла ко мне вплотную и, взяв у меня револьвер, обхватила рукой перламутровую рукоятку, после чего быстро, как-то даже воровато спрятала револьвер в карман брюк и осмотрелась по сторонам.

— Я знаю одно место, — сказала она таинственным шепотом, — возле старых нефтяных скважин. — И она показала рукой вниз, в сторону гор. — Научишь?

Я заглянул ей в глаза. С таким же успехом можно было заглянуть в пустой колодец.

— Ладно, только сейчас верны мне револьвер. Сначала я должен убедиться, подходит ли это место для стрельбы.

Она улыбнулась, скорчила гримасу, а затем вернула мне револьвер, причем с таким таинственным и в то же время лукавым видом, будто это было не оружие, а ключ от ее спальни. Мы поднялись по ступенькам к дому и подошли к моей машине. В саду стояла тишина, а солнце было таким же ослепительным, как улыбка метрдотеля. Мы сели в машину и, спустившись по петляющей аллее, выехали за ворота усадьбы.

— Где Вивьен? — спросил я.

— Еще спит. — Кармен хихикнула.

Я поехал под гору, по тихим, богатым, сверкающим после дождя улицам, объехал Ла-Бриа с востока и повернул на юг. Через десять минут мы были на месте.

— Вон там, — сказала она, высунувшись из машины и ткнув вперед пальцем.

Мы остановились на узкой, грязной, разбитой грузовиками дороге, больше похожей на въезд в какое-то горное ранчо, перед широко распахнутыми воротами. Казалось, ворота эти не закрывались годами. Вдоль дороги росли высокие эвкалипты. Было пусто, солнечно, но еще не пыльно: дождь шел всю ночь и прекратился совсем недавно. Я въехал в ворота, и городской шум почему-то вдруг стих, как будто мы находились не в городе, а где-то в далекой волшебной стране. Впереди, словно из-под земли, выросла испачканная нефтью, покосившаяся деревянная буровая вышка, соединенная с полдюжиной других, таких же, старым, ржавым стальным кабелем. Вышки бездействовали уже давно, не меньше года. Скважины не бурились. В кучу были свалены ржавая труба, прогнувшийся с одного конца погрузочный помост и полдюжины пустых нефтяных цилиндров. В выгребной яме стояла вонючая вода, покрытая жирными пятнами переливающейся на солнце нефти.

— И здесь тоже со временем будет парк? — спросил я.

Кармен утвердительно кивнула головой, глаза ее сверкнули.

— Что ж, дело хорошее. А то от одного запаха этой лужи может сдохнуть целое стадо коз. Ты это место имела в виду?

— Ага. Нравится?

— Райское местечко.

Я остановил машину возле загрузочного помоста, и мы вышли. Я прислушался. Шум машин доносился откуда-то издалека и был теперь больше похож на гудение пчел. Тишина — как на кладбище. Даже после дождя высокие эвкалипты были покрыты густым слоем пыли. Впрочем, у эвкалиптов всегда грязный вид. Возле отстойника лежала сломанная ветром ветка, и по воде полоскались плоские мясистые листья.

Я обошел отстойник и заглянул в окно насосной станции. На полу валялся какой-то хлам. Никаких признаков жизни. К стене было прислонено большое деревянное колесо для поворота мачты деррика. Да, место действительно подходящее.

Я вернулся к машине. Девушка стояла возле и расчесывала свои светлые, переливающиеся на солнце волосы.

— Дай, — сказала она, протянув руку.

Вынув револьвер из кармана, я положил его ей на ладонь, а сам нагнулся и подобрал с земли ржавую банку.

— Теперь смотри, — сказал я. — Револьвер заряжен всеми пятью патронами. Сейчас я пойду и вставлю эту банку вон в то большое деревянное колесо. Видишь? — Я показал. Она с готовностью кивнула головой. — Отсюда до колеса примерно тридцать футов. Только не стреляй, пока я не вернусь. О’кей?

— О’кей. — Она опять захихикала.

Я снова обошел яму и вставил банку в прислоненное к насосной станции колесо. Отличная цель. Если она промахнется — а, скорее всего, так оно и будет, — пуля по крайней мере попадет в колесо, где наверняка застрянет. Впрочем, и в колесо Кармен тоже попадет едва ли.

Установив мишень, я пошел назад, однако, когда я находился от девушки футах в десяти, она вдруг обнажила свои мелкие хищные зубки, подняла револьвер и зашипела.

Я остановился как вкопанный, чуть не упав в яму с вонючей водой.

— Стой где стоишь, ублюдок, — сказала она.

Дуло револьвера смотрело мне прямо в грудь. Рука не дрожала. Шипение с каждой секундой становилось все громче, а лицо — все более похожим на обглоданную кость. Старый, выродившийся маленький зверек. Причем не самый добрый зверек.

Я засмеялся ей в лицо и двинулся на нее. Видно было, как ее тоненькие пальчики, побелев, вцепились в «собачку». Когда я находился на расстоянии примерно шести футов, она спустила курок. Выстрел сухо щелкнул, разорвав тишину. Дыма не было. Я опять остановился и улыбнулся.

Она выстрелила еще дважды, очень быстро. С такого расстояния даже она бы не промахнулась. В револьвере было пять патронов. Она израсходовала четыре. Очень спешила.

Оставался последний патрон, пятый. Я пригнулся. Стреляла она почти в упор, тщательно целясь мне в голову. В лицо полыхнуло, в ноздри ударил запах пороха. Я выпрямился.

— Ну, ты даешь! — вырвалось у меня.

Рука, в которой был зажат разряженный пистолет, начала сильно дрожать. Пистолет упал на землю. Вслед за рукой задрожали и губы. Ходуном ходило все лицо. Кармен закинула голову назад, и в уголках рта у нее появилась пена. Воздух со стоном вырывался из груди. Она начала раскачиваться на месте и повалилась на бок.

Когда я подхватил ее, она была уже без сознания. Я раздвинул ей обеими руками зубы и с трудом, используя всю свою силу, запихнул ей в рот скомканный носовой платок, после чего взял ее на руки, отнес в машину, вернулся, подобрал револьвер и спрятал его в карман. Потом сел за руль, развернулся, выехал за ворота, по грязной, узкой, разбитой дороге добрался до шоссе и покатил в Лос-Анджелес.

Всю дорогу Кармен неподвижно пролежала на заднем сиденье. Первый раз она пошевелилась, когда я уже подъезжал к особняку. Затем широко раскрыла глаза, метнула в мою сторону безумный взгляд и села.

— Что случилось?! — с придыханием спросила она.

— Ничего. А что?

— Нет, случилось. — Она захихикала. — Я мокрая.

— Бывает, — буркнул я.

Кармен посмотрела на меня затравленным взглядом и громко застонала.




XXXII


Служанка с влажными глазами и лошадиным лицом проводила меня в большую узкую гостиную на втором этаже с бело-серыми обоями, длинными, до полу, гардинами цвета слоновой кости и белым ковром во всю ширину комнаты. Веет роскошью и развратом. Будуар кинозвезды — искусственный, как деревянный протез. Пусто. Дверь за мной закрылась бесшумно, как в больнице. Перед шезлонгом стоял сервировочный столик на колесах. Сверкало столовое серебро. В кофейной чашке плавал пепел от сигареты. Я сел и стал ждать.

Через некоторое время дверь отворилась, и в комнату вошла Вивьен. Она была в белоснежной пижаме, отороченной белым мехом, издали похожим на пенистую волну, что вяло накатывается на песчаный пляж к ногам загорающих миллионеров.

Пройдя мимо меня плавной походкой, она села на край шезлонга. Во рту сигарета. Ногти на этот раз покрыты ярко-красным лаком.

— А ты все-таки зверь, — тихо сказала она, глядя мне прямо в глаза. — Жестокий, беспощадный зверь. Вчера вечером ты, оказывается, человека убил. Я все уже знаю, откуда — неважно. А сегодня утром ты явился сюда и до смерти напугал сестру.

Я не произнес ни слова. Вивьен заерзала на месте, потом вскочила, пересела в кресло, откинула голову на белую подушечку, после чего выпустила изо рта прозрачный голубой дым и стала следить за тем, как он подымается к потолку, постепенно растворяясь в воздухе. Потом медленно опустила глаза и посмотрела на меня.

— Не понимаю я тебя, — сказала она. — Слава богу, что позавчера один из нас сумел справиться со своими чувствами. Хватит с меня бутлегера. Господи, почему ты молчишь? Скажи хоть слово!

— Как она?

— Все в порядке. Крепко спит. После обморока она всегда засыпает. Что ты с ней сделал?

— Я? Абсолютно ничего. Сегодня утром, после разговора с твоим отцом, я вышел из дому и увидел Кармен. Она метала стрелы в мишень. Я к ней подошел, мне надо было кое-что ей отдать. Дело в том, что у меня остался ее револьвер, подарок Оуэна Тейлора. С этим револьвером она явилась к Броди в тот вечер, когда тот был убит, и мне пришлось отобрать его у нее. Тебе, по-моему, я обо всем этом не рассказывал?

Черные, жгучие стернвудовские глаза неподвижно смотрели на меня. Теперь была ее очередь слушать.

— Кармен очень обрадовалась, что я отдал ей оружие, и стала просить, чтобы я научил ее стрелять. Для этого мы поехали к нефтяным скважинам — источнику благосостояния вашей семьи. Место это заброшенное: ржавый металл, сгнившее дерево, пустые скважины, полный вонючей водой отстойник. Возможно, вид всего этого и вывел ее из себя. Ты ведь и сама, кажется, там бывала. Местечко жуткое, согласись?

— Д… да. — Теперь она говорила еле слышным голосом.

— Приехали мы туда, я вставил в колесо для подъема деррика консервную банку, чтобы ей было куда стрелять. Возвращаюсь к машине, смотрю… а она упала и бьется в судорогах. Такое впечатление, что у нее был несильный эпилептический припадок.

— Да… — Голос тот же, тихий, дрожащий. — Такие припадки у нее иногда бывают. Ты по этому поводу хотел со мной поговорить?

— Да, а еще задать тебе традиционный вопрос, который, боюсь, опять останется без ответа: что имеет против тебя Эдди Марс?

— Ничего. Признаться, этот вопрос мне немного надоел, — холодно добавила она.

— Ты знаешь человека по имени Канино?

Она задумалась, сдвинув свои красивые черные брови.

— Имя вроде бы знакомое.

— Это телохранитель Эдди Марса. Отпетый, говорят, негодяй. Скорее всего, так оно и есть. Если бы мне не помогла одна сердобольная особа, в морге вместо него сейчас бы лежал я.

— Я вижу, с сердобольными особами у тебя… — Вивьен осеклась и побледнела. — Нет, тут не до шуток.

— Уж это точно. Извини, я отвлекся, но понимаешь, в этой истории все между собой связаны. Абсолютно все. Шантажист Гейгер с его долговыми расписками, Броди с фотографиями, Эдди Марс с рулеткой, Канино и блондинка, которая никуда с Рыжим Риганом не убегала.

— Я что-то не совсем понимаю…

— Сейчас попробую объяснить. Кармен попала в лапы к Гейгеру, и тот, воспользовавшись ее долговыми расписками, попытался шантажировать твоего отца. Сам же Гейгер был послушным орудием в руках Эдди Марса, который оказывал ему протекцию — не безвозмездно, разумеется. Твой отец, однако, не испугался, платить Гейгеру не стал, а вместо этого обратился ко мне. Это заинтересовало Эдди Марса, который располагал о тебе какими-то компрометирующими сведениями и был тоже не прочь заняться вымогательством. Если бы шантаж генерала удался, Марс смог бы быстро и без всякого труда заработать вполне приличную сумму. Если нет, ему пришлось бы подождать, пока ты получишь свою долю наследства, а пока довольствоваться теми тысячами, которые ты регулярно проигрываешь ему в рулетку. Гейгера убил Оуэн Тейлор, который любил твою глупую сестру и не хотел, чтобы Гейгер играл с ней в свои игры. Но Эдди к убийству Гейгера отнесся спокойно, ведь сам он вел гораздо более серьезную игру, о которой понятия не имели ни Гейгер, ни Броди — вообще никто, кроме тебя и Канино, его доверенного лица и телохранителя. Муж твой исчез, и Эдди, зная, что про его плохие отношения с Риганом известно всем, спрятал свою жену в Реалито, а Канино велел ее охранять — чтобы все подумали, будто она и в самом деле убежала с бутлегером. С этой же целью Эдди загнал машину Ригана в гараж того дома, где до замужества жила Мона Марс. Но делалось все это вовсе не для того, чтобы отвлечь внимание от себя, чтобы полиция не заподозрила его в убийстве твоего мужа. Марс руководствовался совсем другими соображениями. Он намеревался добыть как минимум миллион долларов, ведь он-то знал, что стряслось с Риганом, и не хотел, чтобы об этом догадались другие. Он решил направить полицию по ложному следу и добился этого. Я еще тебе не надоел?

— Надоел, и еще как! — сказала она совершенно мертвым, измученным голосом. — Боже, если б ты знал, как я от тебя устала!

— Прости Но разговор этот я завел вовсе не для того, чтобы блеснуть своей сообразительностью. Сегодня утром твой отец предложил мне, если я найду Ригана, тысячу долларов. Для меня это очень большая сумма, но его поручение я выполнить не смогу.

Она застыла. Дыхание сделалось хриплым и стесненным.

— Дай мне сигарету, — чужим голосом проговорила она. — Почему? Почему не сможешь? — На шее билась вена.

Я дал ей сигарету и поднес зажженную спичку. Она глубоко затянулась, со свистом выпустила из легких дым и про сигарету тут же забыла.

— Видишь ли, его не может найти даже уголовная полиция. Значит, дело совсем не такое простое. То, что не по силам им, едва ли по силам мне.

— А… — В ее голосе послышалось облегчение.

— Это во-первых… Во-вторых, в полиции убеждены, что Риган скрылся нарочно, как они выражаются, “залег на дно“. Они не верят, что его убил Эдди Марс.

— А кто сказал, что Рыжий убит?

— Сейчас, дойдем и до этого.

На какую-то долю секунды Вивьен перестала собой владеть: рот приоткрылся, губы скривились и дрожали; казалось, она вот-вот разрыдается. Но уже через мгновение она взяла себя в руки — не зря же все-таки в ее жилах текла стернвудовская кровь.

Я встал, вынул у нее из пальцев догоревший почти до самого фильтра окурок и бросил его в пепельницу. А потом достал из кармана револьвер с перламутровой ручкой и осторожно положил его на обтянутое белым шелком колено Вивьен. После чего сделал шаг назад и, склонив голову набок, посмотрел на девушку тем оценивающим взглядом, каким оформитель витрин смотрит на манекен, завязав на нем модный шарф.

И опять сел. Вивьен не шевелилась. Ее глаза медленно, миллиметр за миллиметром, опускались вниз и остановились наконец на револьвере.

— Не бойся, — сказал я. — Он разряжен. Она выпустила все пять пуль. И все пять — в меня.

На шее опять лихорадочно забилась вена. Вивьен хотела что-то сказать, но не могла. Проглотила слюну.

— Причем стреляла почти в упор, — продолжал я. — Представляешь? Она же не знала, что револьвер заряжен холостыми патронами. — Я ехидно усмехнулся. — Ведь я догадывался, что она может учинить, — если представится возможность, разумеется.

— Ты страшный человек, — с трудом, словно откуда-то из-под земли, выговорила она. — Страшный.

— Да. А ведь ты ее старшая сестра. Что делать будешь?

— Все равно ты ничего доказать не сможешь.

— Что именно?

— Что она в тебя стреляла. Ты же сам сказал, что ездил с ней на заброшенные нефтяные промыслы и что там никого не было. У тебя нет никаких доказательств.

— А, ты об этом… Да я и не собираюсь ничего доказывать. Я-то думал, ты говоришь совсем о другом случае — когда пистолет был заряжен не холостыми патронами…

Глаза у Вивьен в этот момент были черней черного. Черные, как бездонная пропасть.

— …Я думал, ты говоришь о том дне, когда исчез Риган. Во второй половине дня, ближе к вечеру, он поехал с Кармен к нефтяным скважинам, чтобы научить ее стрелять, нашел, как и я, консервную банку, велел ей в эту банку целиться, а сам встал рядом. И она выстрелила. Только не в банку, а в него. Так же как сегодня — в меня. И по той же самой причине.

Вивьен вздрогнула, и револьвер, съехав с ее коленей, с оглушительным — как мне показалось — грохотом упал на пол. Она внимательно посмотрела на меня и тихим, срывающимся от волнения голосом проговорила:

— Кармен… Боже милостивый, Кармен… Но почему она это сделала?

— Почему? Рассказать, почему она стреляла в меня?

— Да… расскажи… — Глаза по-прежнему полны ужаса.

— Позавчера, вернувшись вечером домой, я обнаружил у себя Кармен. Ей удалось перехитрить управляющего и проникнуть в квартиру. Она лежала в моей постели — голая. Я выставил ее за дверь. Очень может быть, Риган в свое время поступил с ней точно так же. А Кармен таких вещей не прощает.

Вивьен слегка приоткрыла рот и попыталась облизнуть губы, отчего на мгновение стала похожа на перепуганного ребенка. Щеки у нее запали, рука медленно, рывками, точно у куклы, которую дергают за веревочку, потянулась вверх, пальцы судорожно обхватили меховую оторочку пижамы и прижали мех к горлу. После этого она опять замерла на месте.

— Деньги… — прохрипела она. — Ты хочешь денег?

— Сколько дашь? — спросил я, изо всех сил стараясь сдержать презрительную улыбку.

— Пятнадцать тысяч.

Я кивнул:

— Все правильно. Стандартная цена. Именно эта сумма была у него в кармане, когда Кармен его застрелила. Должно быть, эту же сумму мистер Канино потребовал за то, чтобы спрятать тело, когда ты обратилась за помощью к Эдди Марсу. Сам же Эдди за сохранение тайны рассчитывает получить с тебя совсем другие деньги. Пятнадцатью тысячами тут не отделаешься!

— Ублюдок!

— Угу. А еще скажи — прохвост, одержимый жаждой наживы. Бесчувственная свинья, которую интересуют одни только деньги. Я так люблю деньги, что за двадцать пять долларов в день плюс расходы, которые в основном уходят на бензин и виски, ломаю себе голову, рискую жизнью, вызываю ненависть полиции и Эдди Марса с его дружками, уворачиваюсь от пуль и ударов дубинкой, а когда задание выполнено, расшаркиваюсь, благодарю и оставляю свою визитную карточку — а вдруг еще пригожусь? И все это я делаю ради двадцати пяти долларов в день, а еще, быть может, ради того, чтобы спасти честь больного старика, который хочет умереть в надежде, что в его жилах течет не такая уж черная кровь и что его прелестные крошки, хоть и страдают многими современными пороками, на извращения и убийства все же не способны. И я же еще ублюдок! Прекрасно. Ублюдок так ублюдок. Кто только не обзывал меня ублюдком, в том числе и твоя очаровательная сестренка. Слышала бы ты, каким словом она обругала меня за то, что я отказался с ней переспать. От твоего отца я получил пятьсот долларов. Я у него их не просил, но ведь пятьсот долларов для него не деньги. Еще тысячу он пообещал мне, если я найду Ригана. Теперь пятнадцать тысяч предлагаешь мне ты. Кругленькая сумма! Имея пятнадцать тысяч в кармане, можно купить дом, новую машину, несколько костюмов. Можно в любой момент отправиться отдыхать, не боясь упустить очередное дельце. Словом, мне здорово повезло. Непонятно только, с какой целью ты предлагаешь мне эти деньги? Смогу ли я остаться таким же ублюдком, каким был всегда, или же мне придется стать истинным джентльменом вроде того пьянчуги, который позапрошлой ночью отрубился у себя в «кадиллаке»?

Она застыла, словно каменное изваяние.

— Ладно, не бойся, — еле ворочая языком, проговорил я. — Только увези ее отсюда. Куда-нибудь подальше, где с такими, как она, умеют обращаться и где ей не будут давать ни пистолетов, ни ножей, ни спиртного с опиумом. В конце концов, может, ее и вылечат? И не таких ведь ставили на ноги.

Вивьен встала и медленно подошла к окну. Шторы цвета слоновой кости тяжелыми складками лежали у ее ног. Она прижалась к стеклу и посмотрела в окно, туда, где вдали маячили темные очертания гор. Стоит неподвижно, почти сливаясь со шторами. Руки безжизненно повисли. Постояв так с минуту, она повернулась и прошла мимо меня, уставившись в одну точку. Остановилась, глубоко вздохнула и заговорила, стоя ко мне спиной:

— Труп на дне нефтяной скважины. Страшный, обезображенный труп. Ты был прав, я пошла к Эдди Марсу. Сестра вернулась домой и все мне рассказала — она ведь как ребенок. Я понимала, что на допросе Кармен признается во всем. А со временем начнет даже хвастаться. Если бы отец узнал, он немедленно бы вызвал полицию и рассказал всю правду. А потом бы умер. Я боялась даже не его смерти, а того, с какими мыслями он умрет. Рыжий был неплохим парнем. Я его не любила, но человек он, кажется, был хороший. Просто для меня он не существовал. Мне было все равно, жив он или мертв. Я думала только об одном: любой ценой скрыть от отца убийство.

— Значит, это ты ее спасла. Сохранила для новых «подвигов».

— Я хотела только одного: выиграть время. В конечном счете это ничего не дало. Я надеялась, что Кармен сама обо всем забудет. Говорят, припадочные часто забывают, что с ними было. Может, она и забыла, не знаю. Я предполагала, что Эдди Марс присосется ко мне, как пиявка, но другого выхода у меня не было. Мне нужна была помощь, а помочь мне мог только кто-то вроде него… Бывали минуты, когда я сама не верила в то, что произошло. А иногда мне хотелось поскорей напиться — даже утром. Напиться и забыть…

— Ты ее увезешь, — сказал я. — И как можно скорее.

Вивьен по-прежнему стояла ко мне спиной.

— А ты? Как поступишь ты? — мягко спросила она.

— Я? Никак. Сейчас я ухожу. Даю тебе три дня. Если через три дня ты ее не увезешь, я пойду в полицию. Имей в виду, я не шучу.

Вивьен резко повернулась ко мне:

— Не знаю даже, что и сказать…. С чего начать…

— Перестань. Увези ее отсюда и не оставляй без присмотра. Обещаешь?

— Обещаю. Эдди…

— Забудь про Эдди. Я сам с ним переговорю через некоторое время — когда немного переведу дух. С Эдди я разберусь.

— Он может убить тебя.

— Может. Впрочем, его штатному убийце это не удалось. Не удастся, надеюсь, и другим. Норрис в курсе дела?

— Да, но он будет молчать.

— Я подозревал, что он все знает.

Я быстро вышел из комнаты и сбежал по лестнице в холл. На этот раз никто меня не провожал. Шляпу пришлось снимать с вешалки самому. Я вышел на улицу. Казалось, сад был населен привидениями; мне почудилось, будто из-за кустов за мной следят чьи-то маленькие безумные глазки, даже солнце на этот раз светило как-то таинственно… Я сел в машину и поехал вниз, к воротам.

Если человек умер, не все ли равно, где ему лежать? На дне вонючей нефтяной скважины или в мраморной башне на вершине высокой горы? Мертвец спит вечным сном, ему безразлично, что с ним. Нефть и вода, ветер и воздух — ему все едино. Он спит вечным сном, не мучаясь мыслью о том, как он умер, куда упал. Тяжко на душе у меня, а не у Рыжего. Но пусть уж лучше у меня, чем у старого генерала. Пускай лежит себе спокойно под своим огромным пологом, сложив безжизненные желтые руки на одеяле. Пускай лежит и ждет. Сердце его бьется еле слышно; мысли — бесцветны, точно пепел. Скоро, очень скоро и он тоже вслед за Рыжим Риганом заснет вечным сном.

По дороге в центр я остановился возле бара и пропустил пару стаканчиков двойного шотландского виски. Не помогло. Стало даже хуже: вспомнилась блондинка в серебряном парике, которая исчезла из моей жизни бесследно.




ФЕНОМЕН РЕЙМОНДА ЧАНДЛЕРА


Биография известного американского писателя Реймонда Чандлер: признанного ныне классика англоязычного детектива XX века, полна фактов, необычных для автора детективных произведений: Чандлер пришел в этот жанр довольно поздно, когда ему было за сорок, написал он по принятым у авторов-детективистов меркам очень мало — всего семь романов, десятка два с небольшим рассказов, несколько статей и сценариев для Голливуда; по своим привычкам Чандлер был человек далеко не светский, последовательно избегавший всех тягот, сопряженных с популярностью, и годами ведший замкнутый и уединенный образ жизни…

Эта необычность Чандлера особенно рельефно выступает в сравнении с его коллегой и приятелем, другим знаменитым американским детективистом Эрлом Стенли Гарднером, у которого на его огромном ранчо бывало много гостей, дела которого вели три секретарши и который, работая с диктофонов, писал новую книгу за неделю-полторы.

Такие темпы были непонятны и неприемлемы для Чандлера. Он всегда писал медленно и трудно, мучительно выбирая слова, тщательно выверяя ритм и интонацию фразы, по нескольку раз переписывая отдельные эпизоды.

Творческая судьба Чандлера складывалась негладко, и, хотя занятие литературой всегда представлялось ему самым серьезным делом, полностью посвятить себя писательству он смог лишь в последние двадцать лет жизни.

Реймонд Торнтон Чандлер родился 23 июля 1888 года в Чикаго. Когда ему исполнилось семь лет, родители расстались, к мать Чандлера, родственники которой жили в Англии, решила перебраться туда.

Юноша получил образование, типичное для лишенного собственных средств представителя «среднего класса»: вполне приличный, хотя и не первоклассный колледж. О продолжении учебы в университете не приходилось и думать: слишком долго Реймонд был на иждивении родственников. Молодой человек поступает вольнонаемным клерком в один из отделов Адмиралтейства — работа в правительственном учреждении вынудила его принять британское гражданство.

Возникновение в ранней юности подобной двойственности — американец по рождению, англичанин по воспитанию (а на какое-то время и по паспорту) — определило на всю жизнь своеобразие натуры, характера, вкусов, привязанностей Чандлера. Хотя большую — и наиболее плодотворную — часть жизни Чандлер прожил в США, он с какой-то романтической любовью относился к Англии, в глубине души считая себя настоящим британским джентльменом, опоздавшим родиться лет эдак на сто!

Быть может, всю жизнь терзавшее Чандлера чувство, что он — «человек без корней» — существует словно бы между двух стран, двух народов, двух культур, и подарило ему своеобразное «отстранение» — его взгляд на американскую действительность был ясен, непредвзят и критичен…

Ровно шесть месяцев прослужил Чандлер в Адмиралтействе. То была далеко не последняя и не самая успешная попытка обмануть судьбу… Но душа жаждала творчества. Он начинает писать стихи, впрочем ничем не примечательные. Оставив, несмотря на бурные протесты родственников, чиновничью службу, Чандлер поступил репортером в газету «Дейли экспресс». Стеснительному и замкнутому юноше нелегко было добиться успеха на этом поприще, но он не гнушался самой черной и неблагодарной работой при условии, что связана эта работа с литературой. Такая работа нашлась для него в «Вестминстер газетт», вечерней лондонской газете либерального направления, где он на основе публикаций зарубежной печати компоновал колонку по вопросам европейской политики. Публиковал без подписи, так что даже неизвестно, сколько таких колонок им в общей сложности было написано. В этом же издании печатались сценки, зарисовки и стихи Чандлера. Желание стать писателем не оставляло его, но он никак не мог найти свою тему, свой голос. Не прибавляла уверенности в завтрашнем дне постоянная нужда. Так продолжалось несколько лет — никакой определенности или перспективы так и не появилось, и вот в 1912 году Чандлер решает возвратиться в США. Ему пришлось занять на дорогу у дядюшки Эрнеста 500 фунтов, вернуть же — на шесть процентов больше: английские родственники не любили чистой благотворительности. Тут уж никаких оснований для идеализации «доброй старой Англии» при всем желании найти не удалось.

На родине Чандлер оказался совсем без средств к существованию. Ему пришлось попробовать себя в самых разных сферах. Был он сельскохозяйственным рабочим, по 10 часов в день собирал абрикосы за 20 центов в час; на фабрике спортивного инвентаря натягивал струны на теннисные ракетки…

В эти годы и увидел Чандлер пропасть между богатыми и бедными. Несомненно, отсюда и пошло его критическое отношение к миру богатых, впоследствии столь ярко проявившееся в его произведениях.

В конце концов Чандлеру удалось получить место бухгалтера, что в принципе ничем не отличалось от того, чем занимался он в британском Адмиралтействе. В 1917 году он пошел добровольцем в канадскую армию, несколько месяцев прослужил в частях, находившихся в Англии и Франции, однако участия в сражениях первой мировой войны так и не принял.

После войны его вновь ожидали чиновничьи будни. И Чандлер снова, как будто безропотно, согласился с подобной судьбой. Но постоянный заработок был необходим — в том числе и потому, что в 1924 году он женился по большой любви на женщине, которая была на восемнадцать лет его старше. Нежное чувство к Сисси он пронес через всю жизнь — они прожили вместе 30 лет.

В нефтяной компании, где он начал службу в качестве обычного клерка, Чандлер довольно быстро и, казалось бы, совсем неожиданно сделал карьеру — стал вице-президентом. Его ценили за быстрый ум, за способность оперативно решать сложные деловые вопросы. Но, судя по всему, нагрузка на хрупкую психику Чандлера очень скоро стала непосильной. Огромная ответственность, постоянное общение с бесконечным количеством людей оказались для его замкнутой натуры тяжким испытанием, которое вело к переутомлению, к стрессу. Целый ряд причин: экономический кризис начала 30-х годов, непростые отношения с руководством фирмы, пристрастие Чандлера к алкоголю — все вместе привело к закономерному финалу. Он был вынужден уйти и вновь остался без средств к существованию.

Работа, в ходе которой приходилось сталкиваться с большим количеством людей, не привлекала Чандлера, да и характер был у него не из легких. При внешней скромности и застенчивости он был нетерпим, вспыльчив, крайне раним, раздражался от любого пустяка. Однако все знавшие его в один голос отмечали его доброжелательность, готовность помочь тому, кто в этом нуждается.

Чандлер был стеснителен, но не робок и более всего дорожил своей независимостью. Его биограф Макшейн приводит любопытный случай. Однажды в ресторане Чандлера заметил всемогущий шеф ФБР Гувер и велел официанту пригласить писателя к своему столику. Чандлер же попросил официанта передать Гуверу, чтобы тот катился ко всем чертям. Но случилось это много позже, когда к Чандлеру пришла известность, а в начале 30-х годов положение его было просто катастрофическим.

Сегодня, конечно, можно только гадать, занялся Чандлер сочинением детективных историй заработка ради или же он наконец понял, что нашел свое призвание, — во всяком случае, как признавался позже сам автор, «внезапно меня осенило, что я вполне мог бы заняться сочинением подобного рода историй и немного подзаработать, пока набью руку»[11 - Цит. по: F. MacShare. The Life of Raymond Chandler. N. Y., 1976.].

В 20 — 30-е годы в США издавалось великое множество журналов и журнальчиков, так называемых «pulp fiction», печатавшихся на дешевой бумаге и публиковавших сенсационные материалы и развлекательные рассказы. Наиболее высоким уровнем среди них выделялся журнал «Черная маска», в котором сотрудничали Э. С. Гарднер и Д. Хэммет. Первый рассказ Чандлера «Шантажисты не стреляют» был опубликован в «Черной маске» за декабрь 1933 года. Тогда дебютанту было сорок пять лет. Его первый роман «Вечный сон» вышел в 1939 году. Собственно, из двадцати шести лет литературной карьеры Чандлера наиболее продуктивными стали пять лет с 1939 по 1943 год, когда увидели свет романы, принесшие ему заслуженную славу. С 1933 по 1939 год продолжался своеобразный период ученичества. Писатель настойчиво искал своего героя, стиль, интонацию. После 1953 года, когда выходит роман «Долгое прощание», Чандлер практически замолкает.

В критических работах, посвященных жанру детектива, имя Чандлера обычно упоминается рядом с именем его коллеги и современника Д. Хэммета, с которым Чандлер, по собственному признанию, ощущал безусловную духовную и творческую близость. Произведения обоих писателей относят к школе так называемого «крутого» (hard-boiled) детектива. Писатели, по существу, не были знакомы друг с другом, так что о какой-то общей идейно-эстетической позиции речи быть не могло. Известен случай, когда они встретились на одном обеде, но пресловутая застенчивость помешала Чандлеру подойти и поговорить с тем, чьими книгами он искренне восхищался.

Что же объединяло Чандлера и Хэммета? Оба они оказались смелыми реформаторами жанра, резко порвавшими с традиционным детективным каноном, в котором повествование строилось вокруг разгадки тайны того или иного преступления, совершавшегося в своеобразном вакууме, в отрыве от реальной жизни с ее конфликтами и проблемами. Первоэлементом канонического детектива (у Конан Дойля, А. Кристи и др.) считалось действие, напряженное развитие интриги, нередко в ущерб полнокровности характеров и психологической убедительности поступков персонажей.

У Чандлера на первый план выходит быт, повседневность. В его книгах нет, по сути дела, тайны как таковой, а есть некие невыясненные обстоятельства. Силой, сцепляющей произведение воедино, становится не ход расследования, не стремительное развитие фабулы, а совсем иной, необычный, можно даже сказать — новаторский, художественный прием: «Моя теория такова: читатель только думает, что в романе его волнует действие, ход событий; на самом же деле именно развитие событий волнует меньше всего, хотя об этом никто и не догадывается. В действительности читателя — да и меня — заботит эмоциональный фон, который создается диалогами и описаниями событий. Запоминается… прежде всего не тот факт, что человек убит, а то, что в момент смерти он пытался подхватить с полированной поверхности бюро канцелярскую скрепку, которая постоянно ускользала у него из-под рук, а потому на лице убитого застыло напряженное выражение, а рот приоткрылся как бы в гримасе отчаяния. О смерти в тот момент у персонажа и мысли не было. Он даже не догадывается о ее приближении: все дело в том, что эта проклятая скрепка никак ему не поддавалась!» Подобное внимание писателя к детали, не являющейся «ключом» для установления истины (или «псевдоключом», на время эту истину затемняющим), а просто создающей атмосферу, считалось в каноническом детективе художественным излишеством. В детективе Хэммета и Чандлера «излишество» приобретает важные художественные функции.

Определение «крутого» детектива родилось из чисто внешних, технических приемов, и, верно схватывая один аспект произведений Хэммета и Чандлера, оно вовсе не объясняет их сути. В «крутом» детективе сыщику действительно не так уж часто приходится работать головой, раскрывая преступление с помощью логики и анализа, как это делали, скажем, Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро. В «крутом» детективе герой регулярно пускает в ход кулаки, хорошо владеет оружием, хотя и не любит пускать его в ход первым. Все это так.

Но Чандлер вовсе не считал себя поставщиком развлекательного чтива. Свою задачу — правдиво отобразить американскую действительность — он недвусмысленно сформулировал в своем известном эссе «Простое искусство убивать»: «Реалист, взявшийся за детектив, пишет о мире, где гангстеры правят нациями и почти правят городами, где отели, многоквартирные дома, роскошные рестораны принадлежат людям, которые сколотили свой капитал на содержании публичных домов, где звезда киноэкрана может быть наводчиком бандитской шайки, где ваш очаровательный сосед может оказаться главой подпольного игорного синдиката, где судья, у которою подвал ломится от запрещенного сухим законом спиртного, может отправить в тюрьму беднягу, у которого в кармане обнаружили полпинты виски, где мэр вашего города может относиться к убийству как к орудию наживы, где никто не может спокойно, без опаски за свою жизнь пройти по улице, потому что закон и порядок — это нечто, что мы обожаем на словах, но редко практикуем в жизни…»[12 - R. Chandler. Stories. L., 1965.]

Написаны эти строки в 1944 году. Но как справедливо и злободневно звучат они спустя почти сорок лет, и не только для США! Коррупция во всех эшелонах власти, проникновение организованной преступности в легальный бизнес, неуклонный рост правонарушений, произвол полицейских и судей, боязнь рядовых американцев оказаться на улице после наступления темноты — все это выросло и укрупнилось в десятки и сотни раз.

В последнее время стало очевидно, что многие социальные пороки, запечатленные Чандлером, в немалой степени присущи и нашему обществу.

И как тут не согласиться с биографом Чандлера, который характеризует произведения писателя как своего рода «энциклопедию жизни» Лос-Анджелеса. Чандлер действительно запечатлел этот город, как ни один американский писатель. Его можно было бы, наверное, назвать поэтом или певцом Лос-Анджелеса, если бы он не был столь критичен к городу, ставшему местом действия большинства его рассказов и романов «о преступлении».

Есть еще одна черта, отличающая Чандлера от великого множества его коллег-детективистов. В определенном смысле он был лишен фантазии (реальность не отпускала?) — ему с трудом приходили в голову сюжеты. Наверное, поэтому большинство его рассказов в той или иной форме напомнит о себе в его романах. Он будет использовать их как своего рода составные части больших вещей — знакомые образы, ситуаций, типажи, фразы. Так, «Вечный сон» включил в себя два рассказа: «Убийца в дождь» и «Занавес». «Прощай, любимая» — рассказы «Человек, любивший собак», «Ищи девицу» и «Нефрит мандарина». Роман «Блондинка в озере» основан на одноименном рассказе, а также на рассказах «Блюзы Бей-Сити» и «В горах не бывает преступлений».

Подобный «самоплагиат», думается, вполне допустим. Однако в 1945 году он прочел опубликованный неким Реймондом Маршаллом роман «Реквием по блондинке» и обнаружил там прямые заимствования из своих книг и из книг Хэммета. Выяснилось, что Реймонд Маршалл, он же Рене Реймонд, в настоящее время более известный знатокам детективного жанра как Джеймс Хэдли Чейз, плодовитый английский беллетрист, автор многих кровавых детективных историй, действие которых происходит в США, изучал жизнь этой страны по энциклопедиям, картам, словарям сленга и… книгам американских писателей. Плагиатору пришлось принести свои извинения в печати и выплатить соответствующую сумму…

«Прощай, любимая» (1940) — второй роман Чандлера, и его действие происходит, естественно, в Лос-Анджелесе. То, что в романе называется Бей-Сити, на самом деле — Санта-Моника, один из районов Лос-Анджелеса, где в свое время жил писатель.

Рассказывая в своих книгах о «преступном» Лос-Анджелесе, Чандлер выступил в роли своеобразного пророка. В наши дни, по свидетельству английского журнала «Экономист», Лос-Анджелес оставил по числу убийств далеко позади такой классический центр преступности, как Нью-Йорк.

Одновременно с романом «Прощай, любимая» Чандлер писал и «Блондинку в озере». Окончив первую вещь, но не дописав вторую, он принялся за «Высокое окно», которое завершил в 1942 году, а годом позже увидела свет и «Блондинка в озере». Высокая требовательность к себе сочеталась у Чандлера с какой-то неуверенностью в своих силах — даже в пору его высшего творческого расцвета.

Быть может, из-за этой неуверенности в себе и в своей способности обеспечивать постоянный заработок чисто литературным трудом Чандлер согласился подписать контракт с одной из голливудских студий и стал штатным сценаристом на фиксированном окладе. Его наняли на тринадцать недель — каждый день с девяти до пяти он должен был проводить на студии. В Голливуде его ценили как большого мастера диалога. В самом деле, мгновенный, как уколы рапир, обмен острыми репликами — важнейшая черта манеры Чандлера-романиста. Он, кстати, не возражал против того, чтобы по его романам ставились фильмы (многие его романы экранизировались, и некоторые дважды), но сам он никогда не выступал как автор сценария (одним из авторов экранизации «Вечного сна» в 1944 году был Уильям Фолкнер) и в целом относился к Голливуду критически и иронически. Наблюдая однажды возвращение с обеда группы руководителей студии, он заметил: «Они напоминали верхушку чикагских гангстеров, прибывших на зачтение смертного приговора поверженному сопернику. Внезапно меня озарило, что существует какое-то странное — психологическое и духовное — родство между операциями большого бизнеса и рэкетом. Одинаковые лица, с точно таким же выражением, те же манеры. Одинаковый стиль одежды и те же подчеркнуто медлительные ленивые движения»[13 - Как отмечают советские исследователи, «по некоторым данным, размер капиталовложений мафии в кинобизнес колеблется от 10 до 20 процентов» (Т. Г. Голенпольский, В. П. Шестаков. США: Кризис духовной жизни. М., «Мысль», 1982).].

Чандлеру, человеку живого творческого ума, был органически чужд тот дух коммерции, что царил в Голливуде, где искусство приносилось в жертву конвейеру, изготовлявшему сверхприбыльный товар. По этому поводу Чандлер писал: «Главная трудность работы состоит в том, что те люди, с кем вы имеете дело на студии, в свою очередь подчинены нью-йоркской иерархии, которая не имеет ни малейшего отношения к созданию фильмов, но занимается их рекламой и демонстрацией. Для них фильм — такой же продукт производства, как банка консервов».

Чандлер отразил Голливуд в своих произведениях. В романе «Сестренка» есть ряд эпизодов, в которых Марло по ходу сюжета оказывается в мире кино. Остро гротескны и образ главы рекламного агентства, торгующего актерами, как товаром, и владельца студии, не интересующегося ничем, кроме своих доходов и собак.

Детективный роман в XX веке, особенно после второй мировой войны, превратился в такой же товар, производимый серийным способом, что и голливудские ленты. Способствовало этому превращению немало причин — в том числе и традиционное отношение к детективу как жанру «низкому», «второсортному» по сравнению с «настоящей литературой». В самом деле, детектив строится на определенной модели-формуле, далеко отходить от которой не смеют даже реформаторы жанра. Трудно себе представить детектив или «триллер» без преступника и преступления, без того, кто хочет добраться до истины и восстановить справедливость: будь то полицейский, частный детектив или же сыщик-любитель. Конкретных воплощений триады «преступник — преступление — расследователь» великое множество. Обобщенную схему того типа детектива, что определяется как «крутой», дает американский критик Жак Барзен: «Рассмотрим грубую схему: частный детектив, как правило безденежный, мало кому известный, принимается в одиночку и часто даже без гонорара расследовать убийство какой-то несчастной жертвы — мужчины или женщины, не имеющих близких друзей. Эта попытка приводит героя к столкновению с безжалостным преступным синдикатом или с коррумпированной группировкой городских заправил, а то и с тем и другим одновременно. Пока он ищет доказательства преступления, ему грозят, мешают, опаивают наркотиками, в него стреляют, пытают, но усмирить героя так и не удается. В различных вариациях этого типа детектив потребляет немалое количество виски и одновременно оказывается готовым и к схватке, и к мимолетному роману. На его делах это не сказывается: он гарантированно непобедим. Пули противников минуют его, его же собственные — особенно в последних кровавых сценах — обязательно достигают цели. И несмотря на эту изнурительную физическую гонку, герой находит все же время и ему достает ума — не пользуясь, кстати, записями или логическими умозаключениями — найти несоответствия, понять мотивы преступления и разоблачить преступника»[14 - Jacques Barzun. The Illusion of the Real. — In: The World of Raymond Chandler. Weldenfield and Nicholson. L., 1977, p. 161.]. Остроумная и точная модель Барзена вполне применима к произведениям Чандлера. Любопытно, что обычное состояние Марло — ожидание. В романе «Прощай, любимая» ожидания, может быть, меньше, чем в «Сестренке» или «Долгом прощании», но эта ситуация снова и снова возникает на страницах романов: герой-расследователь сидит в своей неказистой обшарпанной конторе, набивает трубку или гасит сигарету в пепельнице, где уже и так полно окурков, прихлебывает виски и ждет телефонного звонка…

«Формализация», проведенная Барзеном, конечно, помогает понять структуру книг Чандлера и его последователей. Но подобный анализ, сводящий произведение к броским схемам, опасен своей категоричностью. Ведь в приведенную схему будут уложены тогда не только книги Чандлера или далеко ушедшего от него по пути смакования насилия и жестокости Д. X. Чейза, но и знаменитые опусы Флеминга, которые, без сомнения, принадлежат по качеству к иному классу. Замените в формуле Барзена частного детектива на агента 007, защиту одинокого и несчастного на защиту «свободного» мира и т. д.

Ясно, что формальная принадлежность книг Чандлера к школе «крутого» детектива вовсе не исчерпывает их содержания и не объясняет их стабильной популярности среди самых разных категорий читателей. Его произведения вовсе не отличаются хитро сплетенной интригой. Элемент разгадывания у него ослаблен (в отличие от А. Кристи). Например, в романе «Прощай, любимая» преступник известен Марло с самого начала: он стал свидетелем преступления, совершенного Маллоем. То, что он обнаруживает еще одну преступницу, Велму, чистая случайность, до определенного момента в ходе расследования он ничего подобного не предполагает. Так что собственно «сыскная», детективная в узком смысле слова сторона особого интереса в себе и не заключает. Традиционно (как и положено в детективе) одномерны многие действующие лица его произведений — девицы-злодейки, леди-вамп условны и как две капли воды похожи друг на друга. Нетрадиционен зато самый привлекательный персонаж романов Чандлера — частный детектив Филип Марло.

Внешне у героя и его создателя нет, пожалуй, ничего общего. С фотографий писателя смотрит человек среднего роста, скорее хрупкого телосложения, в очках, с тонкими чертами лица. Взгляд у него несколько отсутствующий, чувствуется, что человек этот сосредоточен на каких-то своих проблемах… Известно, что Чандлер был человеком болезненным, страдал от недугов, о которых Марло, наверное, и не слышал: постоянно мучился бронхитом, болезнями горла, экзема на руках была настолько острой, что нередко вынуждала его носить перчатки.

Марло высок ростом, физически крепок, очков не носит, умеет в случае необходимости пустить в ход кулаки. Не глуп, хотя до интеллектуала Шерлока Холмса ему далеко.

Но при очевидном внешнем различии есть существенная внутренняя близость. Марло эмоционален, человечен, готов прийти на помощь любому, кто в ней нуждается. В этом он похож на своего создателя. Однако еще больше он похож на героя фронтира, на одинокого стоика, каких немало в американской литературной традиции, В характере Марло странным образом сочетаются фатализм и некоторый авантюризм. Он вовсе не гениальный сыщик, которому по плечу любая загадка. Он ошибается, притом регулярно, не слишком здорово разбирается в людях. Но есть в нем упорство, настойчивость и даже упрямство. Есть какой-то спокойный стоицизм. Нельзя сказать, что все происходящее вокруг и с ним самим он приемлет равнодушно, но, во всяком случае, ничто не вызывает его удивления. Он всегда и во всем идет до конца, пока не потеряет сознание в буквальном смысле слова. Не сдается, а борется. Он верен своему слову и делу. Ему присущи ироничная мужественность и легкое презрение к слабому полу, особенно когда он оказывается объектом внимания со стороны очередной его представительницы.

Но есть в характере Марло своеобразный инфантилизм, хотя ему за тридцать. Проявляется этот инфантилизм в том, что он сам устанавливает правила игры, не признавая никаких других законов. Кстати, именно за неподчинение он и был уволен из прокуратуры, где когда-то работал. Марло несет в себе типично американскую идею-мечту о возможности установления частной, личной справедливости в обществе, глубоко несправедливом в целом. Вот как формулирует он свое профессиональное кредо в романе «Вечный сон»: «…Никогда не известно, на что… придется пойти, чтобы выполнить ваше поручение. Я берусь его выполнить, а уж как — это мое дело. Главное ведь — это защитить вас, а если я нарушаю при этом некоторые правила, то нарушаю их в ваших же интересах. Интересы клиента для частного сыщика превыше всего — если, разумеется, клиент этот сам не преступник. Но и тогда я лишь откажусь вести дело, которое он мне предложил, и буду держать язык за зубами».

Кажется, будто интересы клиента для Марло и в самом деле превыше всего. Но это не так. Главное для него — его собственное понимание истины, причем весьма и весьма порой субъективное. Подобная позиция — инфантильный индивидуализм (при этом весьма бескорыстного и благородного толка) — влечет за собой неминуемое одиночество. Ему обычно достается и от преступников, и от полиции, и это закономерно. Марло против преступников, чаще всего богатых и могущественных, имеющих не одного крепкого и вымуштрованного телохранителя. Марло против полиции — и не только потому, что многие ее представители тесно связаны с гангстерами, а еще и потому, что полицейские и он — конкуренты.

При том что частный расследователь в англоязычном детективе сплошь и рядом выступал рыцарем без страха и упрека, в объективной же реальности его прототип-аналог нередко способствовал как раз затемнению истины. Чандлер не закрывает глаза на это, что и придаст его романам дополнительное измерение, а его герою — противоречивость и сложность, при всем том, разумеется, что в качестве персонажа детективного жанра он остается фигурой весьма условной.

В чем же условность Марло? А хотя бы в том, что он практически всегда работает бесплатно, а иногда прямо-таки навязывает собственные услуги. Ведь в романе «Прощай, любимая» он пускается в расследование исключительно по своей доброй воле. То, что он убежденный и сознательный неудачник, не стремящийся ни к карьере, ни к богатству, естественно, вызывает читательские симпатии. Однако никакой психологической мотивировки эти черты его натуры не получают, они, так сказать, заданы от автора. И вместе с тем здесь действуют мотивировки, определяемые некоторыми социально-культурными особенностями «американской ситуации». Их-то и учел Чандлер, создавая образ Марло.

Чтобы ответить на вопрос, в чем же феномен жизнестойкости книг Чандлера, вот уже свыше сорока лет неизменно привлекающих читательское внимание, следует отдавать отчет в том, что очень часто успех того или иного литературного произведения — и даже целого жанра — зависит от того, насколько успешно читатель может отождествлять себя с литературными персонажами. В случае с Марло попадание оказалось точным. В Филипе Марло многие американские читатели увидели романтически-идеализированный образ каждого из них. Это средний американец, страдающий от трудной неблагодарной работы (высокомерные работодатели, враждебно настроенные полицейские и пр.); воспитанный в духе уважения к личности в теории и снова и снова сталкивающийся с попранием ее элементарных прав в реальной жизни; страдающий от одиночества и отсутствия подлинного тепла и любви. Романы Чандлера — это не только романы «о преступлении», но и романы о человеке, постоянно оказывающемся свидетелем преступлений, способном противопоставить открывшемуся ему неблагополучию личную порядочность и стремление бороться со злом, пока хватит сил.

Есть и вторая причина притягательности Чандлера. Его несколько условные персонажи действуют в мире, реальность которого ни у кого сомнений не вызывает. Не будет преувеличением сказать, что настоящий герой романов Чандлера — американское общество, изображенное с беспощадной объективностью, свойственной большим писателям-реалистам.

Голливуд и Лос-Анджелес, райский уголок, где, согласно обывательским представлениям, живут богатые и счастливые, находят в Чандлере непримиримого критика. В его книгах Калифорния (в частности, Лос-Анджелес) становится символом великого американского надувательства, пытающегося скрыть за ярким фасадом унылую усредненность, безжизненность и пустоту: «Калифорния, штат универсальных магазинов. Есть почти все, но наихудшего качества».

Отчужденность человека в капиталистическом обществе, однообразная серость будней, потребительство и бездуховность существования — темы, ставшие в западной литературе XX века ключевыми, — видны и в произведениях Чандлера.

Тенденции американской жизни, подмеченные в книгах Чандлера, сегодня носят в США доминирующий характер. Сквозной мотив в «Прощай, любимая» — злоупотребление алкоголем, наркотиками, врачи-шарлатаны, тесно связанные с торговцами наркотиками, — в той или иной мере присутствует едва ли не во всех романах писателя. Можно сказать, что внимание, уделяемое Чандлером этим вопросам, носило, по сути дела, провидческий характер. Известно, что в последние годы алкоголизм и наркомания стали в США национальной проблемой, как и разнообразные злоупотребления врачей и фармацевтов.

Однако нагляднее всего нездоровье американского общества проявляется в том, что богатство и преступность всегда идут рука об руку. Это одна из основных тем Чандлера. Богачи в его романах окружены почетом, обладают огромной властью, но в основе их состояний — преступление. Таковы миссис Мердок («Высокое окно»), убившая своего мужа, чтобы завладеть его капиталами, владелец ночных клубов Стилгрейв («Сестренка»), Лэрд Брюнет («Прощай, любимая»). Обнаружить преступное прошлое Стилгрейва помогает простая случайность: добытые преступлением деньги давным-давно «отмыты» и вложены в легальный бизнес — клубы, игорные дома и т. д. Того же поля ягода, что и Стилгрейв, Лэрд Брюнет, но в этом персонаже Чандлер видит немалые способности, талант, изуродованные социальной системой. Ему досталась определенная роль в обществе, и он ведет себя соответственно. В основе своей он бизнесмен, только вот бизнес его не совсем укладывается в законные рамки. Потому-то и охраняют его гориллообразные телохранители, готовые по первому знаку шефа разрядить в любого полную обойму 45-го или иного калибра. Потому-то и потратил он 30 000 долларов, чтобы избрать мэром Бей-Сити своего человека — этого требуют интересы дела.

И снова писатель как будто заглядывает в будущее. За сорок с лишним лет изменились только цены. Сегодня избирательные кампании мэров даже маленьких городов обходятся много дороже, а чуть не каждые выборы — неважно, на уровне города, штата или конгресса США, — влекут за собой взяточничество, коррупцию, скандальные разоблачения.

В Америке предметом купли-продажи оказываются не только выборные должности. Покупаются и продаются и представители закона. Действие может происходить где угодно — в Бей-Сити, Лос-Анджелесе, в любом другом городе США. Для больших денег закон не писан.

Неэффективность американского правосудия рождает еще один сквозной мотив произведений Чандлера. Поскольку надежды на справедливое воздаяние преступнику нет, Чандлер осуществляет возмездие сам «в присутствии читателей». Гибнет Велма, кончает с собой полицейский-преступник Дегармо («Блондинка в озере»), гибнут Оррин Квест и Стилгрейв («Сестренка»).

В том, что большинство полицейских в изображении Чандлера мало чем отличаются от своих «оппонентов» из преступного мира, нет особого преувеличения. Полиция Лос-Анджелеса всегда славилась презрением к узаконенным методам следствия.

Особо следует сказать о стиле Чандлера, который в его романах приобретает ту самую отточенность и завершенность, за которую писателя ценят даже те, кого оставляет равнодушным классическое детективное «кто убил?». В романах Чандлера повествование ведется от первого лица — это своеобразный внутренний монолог Марло, полный иронических, а нередко и ядовитых характеристик, емких и лапидарных определений.

Весомость вклада Чандлера в развитие англоязычной прозы была оценена Дж. Б. Пристли, написавшим ряд положительных рецензий на его книги. О произведениях Чандлера с уважением отзывался С. Моэм.

Даже такой последовательный противник детективной литературы, как известный американский критик Эдмунд Уилсон, долгие годы бывший законодателем литературных вкусов по обе стороны Атлантики, признавался в том, что романы Чандлера — едва ли не единственная литература этого жанра, которую можно читать.

Всю свою жизнь Чандлер хотел, чтобы его числили не по «детективному ведомству», а по ведомству серьезной литературы. Он считал себя — и не без оснований — писателем, пишущим правду о стране, в которой ему привелось родиться и провести много лет. Но справедливым, наверное, будет следующее заключение: детективные романы Чандлера принадлежат к большой литературе США XX века — и не только из-за своей утонченной стилистики, а потому, что разоблачают пороки капиталистического общества, защищают попранную в этом обществе человечность — и делают это в высшей степени талантливо и убедительно.




Г. Анджапаридзе


ББК 84.7 США

4-18




Предисловие Г. А. Анджапаридзе

Художник Ю. А. Ноздрин

Редактор А. Н. Панкова




Чандлер Р.




Ч-18

Вечный сон. Высокое окно. Блондинка в озере: Пер. с англ./Авт. предисл. Г. А. Анджапаридзе. М.: Прогресс, 1991. — 568 с.

ISBN 5-01-002655-4




Реймонд Чандлер (1888–1959) — один из самых известных американских писателей, работавших в жанре детектива.

В настоящий сборник включены наиболее остросюжетные, захватывающие, динамичные романы. Как обычно, главный герой Чандлера частный сыщик Марло ищет справедливости, постоянно сталкивается с алчностью, беспринципностью, преступлениями сильных мира сего, а заодно и тех «стражей порядка», которые, казалось бы, должны с этим бороться.

Рекомендуется широкому кругу читателей.




Ч

4703040100—23

006(01)—91

94–91

ББК 84.7 США




ISBN 5-01-002655-4

2




Реймонд Чандлер

ВЕЧНЫЙ СОН. ВЫСОКОЕ ОКНО. БЛОНДИНКА В ОЗЕРЕ.




Редактор А Н. Панкова

Художник Ю. А. Ноздрин

Художественный редактор В. А. Пузанков

Технический редактор В. А. Юрченко

Корректоры Г. А. Локшина, Н. И. Шарганова, В. В. Евтюхина




ИБ № 18337

Сдано в набор 03.01.91. Подписано в печать 21. 05. 91. Формат 84x108 1/32. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Условн. печ. л. 29,4. Уcл. кр. — отт. 29, 4. Уч. — изд. л. 33,15. Тираж 300000 экз. Заказ 3. Цена 15 р. Изд. № 47905.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Прогресс» Государственного комитета СССР по печати. 119847. Москва, Зубовский бульвар, 17.

Типография № 2 Министерства печати и массовой информации РСФСР. 152901, г. Рыбинск, ул. Чкалова, 8.


notes



Примечания





1


ИРА — Ирландская республиканская армия, подпольная организация ирландских националистов, основана в 1916 году.




2


«Бен Гур. История Христа» (1880) — исторический роман о первых христианах американского писателя Льюиса Уоллеса (1827–1905).




3


Имеется в виду многотомное издание «Птицы Америки» американского орнитолога Джона Джеймса Одюбона (1785–1851).




4


Закон, названный именем американского конгрессмена Джеймса Роберта Менна (1856–1922), запрещающий перевозить женщин из одного штата в другой в аморальных целях.




5


Известный американский гангстер.




6


Имеется в виду Гражданская война в Ирландии (1922–1923) между республиканцами и «юнионистами».




7


В Уэст-Пойнте, штат Нью-Йорк, находится Военная академия США.




8


Герой одноименной популярной детской книжки английского писателя Джеймса Барри (1860–1937).




9


«Вечер любви» (фр.), дешевые духи.




10


Фило Вэнс — сыщик-эрудит, персонаж детективных романов американского писателя У. X. Райта, писавшего под псевдонимом С. С. Ван Дайн.




11


Цит. по: F. MacShare. The Life of Raymond Chandler. N. Y., 1976.




12


R. Chandler. Stories. L., 1965.




13


Как отмечают советские исследователи, «по некоторым данным, размер капиталовложений мафии в кинобизнес колеблется от 10 до 20 процентов» (Т. Г. Голенпольский, В. П. Шестаков. США: Кризис духовной жизни. М., «Мысль», 1982).




14


Jacques Barzun. The Illusion of the Real. — In: The World of Raymond Chandler. Weldenfield and Nicholson. L., 1977, p. 161.